Истории тёмного королевства (СИ) [Anless] (fb2) читать онлайн

========== 1. Румпельштильцхен, Зелена и Моргана ==========

— Обращу ее в зеленую обезьяну! Без хвоста! Или нет, слишком гуманно. Лучше напою зельем, которое вызывает понос! Нет, это уж совсем милосердно! Смешаю все ее зелья перед уроком, чтобы у нее ничего не вышло! Тогда Румпель ее выгонит! Ох, а если она нас всех взорвет? Нет, тоже не пойдет. Что же делать?

Зелена нервничала, ходила взад-вперед, заложив руки за спину, временами сильно кусая губы, почти что до крови. Изгрызла все ногти, и даже стыда по этому поводу не испытывала. Хотя у настоящей ведьмы руки должны быть — высший пилотаж. И Румпель за изгрызенные ногти по голове не погладит.

А, плевать. У Темного теперь новая любимица, разрази ее гром, напади на нее понос. И все-то у ведьмы Морганы получается, а уж какие она шары огненные делает — загляденье! Тьфу, гадость!

А еще у этой черноволосой черноглазой ведьмы грудь больше, зараза! И Румпель, как не подойдет поближе, все в эту пазуху смотрит, как в жерло только что извергнувшегося вулкана. Забацать, что ли, зелье, чтобы грудь до размера незрелых абрикос уменьшилась?

Пятую неделю коварная рыжая ведьма не ест, не спит, все планы по захвату в плен более удачливой (и более грудастой) соперницы строит. Уже голова трещит у Зелены и желудок от злости сводит, а все не получается придумать, чем же еще противной Моргане насолить. Ну ничего, утро вечера мудренее. Уж она то расстарается, уж она выдумает! Ну держись, ведьма Моргана!

Полная решимости, как солдат перед боем, Зелена идет на урок.

Моргана уже там, зажгла в ладони здоровенный огненный шар, улыбается. А негодник Румпель пристроился рядом и на выпяченную грудь пялится.

Все мужики — козлы. И все Темные мужики — тоже.

========== 2. Куинни Голдштейн и Северус Снейп ==========

Каждый год в Хогвартс приходят выскочки, которые, не пойми, за какие заслуги, занимают место преподавателя защиты от Темных искусств. Вопиющая несправедливость, однако же профессор Снейп, в какой-то мере, уже привык к ней. И обычно, когда перед началом нового учебного года на должность, для которой он был создан, назначали кого-нибудь извне, лишь злорадно мысленно желал удачи и наблюдал, как же именно преподаватель будет не справляться со своей работой.

Но в этом году Альбус, похоже, сошел с ума. Или вдруг начали проявляться признаки старческой болезни. Потому как — о, ужас! — преподавать защиту от Темных искусств пришло создание с ярким макияжем и на каблуках. Создание назвало себя «Квинни Голдштейн» и, улыбнувшись так, что он едва не ослеп, протянула руку для приветствия.

Северус нехотя ее пожал. О, если бы мысли умели кричать, если бы их было слышно, то вся школа услышала бы гневное: «Какой моветон! С такими же успехами на эту должность можно было Поттера посадить! И то, кажется, эффекта было бы больше». Но мысли, к счастью для всех вокруг, кричать не умели, а, значит, так и остались сокровенными тайнами.

Первые несколько недель после назначения мисс Голдштейн Северус не изменял своему спокойствию. Традиционно занял позицию наблюдателя. За каждым шагом смотрел и ждал, когда же это ангелоподобное создание, наконец, поймет, что защиту от темных искусств преподавать — не милое развлечение, а серьезная мужская работа.

Квинни, к его изумлению, реагировала на него совсем не так, как все вокруг. Нет, эта волшебница, как будто не от мира сего произошла, мило улыбалась ему по утрам в ответ на холодный кивок, готова была обсуждать книги, что сама частенько и предлагала, и — о, великий Мерлин! — даже с интересом наблюдала, как он работает в своем кабинете с зельями (правда, он ее ни разу не приглашал туда, но Квинни в приглашении, как видно не нуждалась — заходила сама, то чай приносила с конфетами, то вдруг просто пожелать хорошего дня).

«Она пытается со мной подружиться» — однажды решил Северус, чью неприступную крепость Квинни продолжала методично брать штурмом. «Но зачем? Шпионка Лорда Волдеморта? Воровка зелий? ПОДРУЖКА ПОТТЕРА???». Мысли бродили в голове нестройной чередой, догадки, одна другой хуже, преследовали его и даже спать по ночам не давали, так что, профессор боялся уснуть на занятиях. А мисс Голдштейн оставалась все такой же милой, дружелюбной и обходительной. И, да, Северус больше не мог отрицать — из нее вышел очень достойный преподаватель.

— Здравствуйте, профессор!

Ну вот. Северус повернул голову в сторону двери, нехотя оторвавшись от колбы, что вертел в руках. Она снова пришла в его вотчину, его святая святых, как к себе домой. И… принесла торт?

— Добрый день, мисс Голдштейн, — сухо кивнул он, стараясь не особо принюхиваться к изумительному аромату клубники, которым веяло от изысканного десерта, — собираетесь учить студентов подкупать злых магов тортиками?

— Нет, что вы, — она рассмеялась, — это вам.

— В честь чего, позвольте спросить?

Северус уже начал было думать, что это такой изысканный способ попросить его провести пару занятий, или научить чему-нибудь, чего умница и красавица Хогвартса не умеет, но пытается тщательно скрывать это. Но нет. Квинни подошла к столу, поставила на него торт и, улыбнувшись, ответила:

— С днем рождения. Надеюсь, вам нравится клубника.

Северусу нечем было крыть. Северо-Ледовитый океан внутри него начал стремительно таять, подобно лавине.

========== 3. Анжелика де Пэйрак и Мелани Уиллкс ==========

Анжелика бледна, напугана, и руки заламывает, а губы кусает до крови. Но она не выступает на устах, потому что кровообращение её почти что остановилось. С тех пор, как её Жоффрея в королевскую тюрьму завистливый правитель бросил, без суда и следствия уничтожить собирается, жизнь в золотоволосой маркизе течёт медленно и неохотно.

В окне навязчивые тучи бродят, бьют землю безрадостные капли дождя. Идеальное состояние природы для тех, у кого душа в мрачную боль погружена.

Анжелика выдыхает резко, как будто весь воздух из лёгких выпускает, заламывает руки, словно для молитвы, и резко останавливается. Она не верит. Ни Богу, ни в Бога. Она не верит никому больше.

Горькая слеза из бархата ресниц выкатывается, медленно по воспалённой, смертельно бледной слезе, ползёт.

Только теперь она взгляд обращает к сидящей за столом леди Уиллкс, будто вспомнила о её присутствии. Мэлли, давняя подруга, как всегда, абсолютно спокойная, почти что умиротворённая, разве что сцепленные крепко пальцы теребят батистовый платок. Край платка влажный. Мэлли тоже плакала.

— Что теперь делать, Мелани? — отчаянно спрашивает Анжелика, солнечные волосы на палец накручивая. — Что нам теперь делать?

Неуверенная, робкая, почти детская улыбка медленно украшает лицо миссис Уиллкс. Положив платок на стол, она встаёт. Мэлли скоро рожать, через пять месяцев, небольшой живот округлился и в складках одежды уже выделяется. Она идёт медленно, но спину держит гордо. Касается плеча Анжелики, острого и издёрганного, тёплыми пальцами. Мэлли волшебница, от одного звука её голоса спокойнее становится. Где берёт она силы, заточённая в слабое хрупкое тело, Анжелике неизвестно.

— Анжелика, дорогая, - напевает Мэлли, улыбка становится чётче, — отчаиваясь и плача, мы меньше всего поможем нашим мужьям. Крепись, милая. Завтра будет новый день. И мы поговорим с адвокатом. Наши мужья — честные благородные джентльмены, и они не одни. У них есть мы — поддержка и опора. Нельзя расстраиваться, потому что, если мы лишимся сил, то как жить Жоффрею и Эшли в темноте, что их окружила сейчас?

Анжелика выдыхает. Слова, которые любимая подруга нашла для неё, как всегда искренни, из самого сердца идут, из души раздаются. Слова, которые Мэлли говорит, как всегда, прекрасны.

— Мелани, Богом клянусь, ты — ангел, посланный на эту грешную землю с небес.

Мэлли тихонько смеётся, маленькая самоотверженная женщина. И заключает Анжелику в объятья, где, как всегда, тепло и спокойно.

И они обе знают, что ей всё по плечу.

========== 4. Нейтан Скотт и Хейли Джеймс (“Холм одного дерева”) ==========

У Хейли лето запуталось в волосах и пахнет она мятой и старыми книгами.

Именно об этом подумал Нейтан, когда они впервые поцеловались. Это был осознанный поцелуй. Вдруг подумалось: «Хочу ее поцеловать» и она, кажется, подумала о том же.

Но, едва оторвавшись от ее губ, Нейтан испытал изумление. Мог ли он предположить, что эта девушка вообще способна ему понравиться? Вряд ли. Она производила впечатление слишком… правильной. Слишком строгой и чересчур дисциплинированной. Если уж совсем откровенно — ханжи. Ему нравились хулиганки с броским макияжем, идеальные красотки из группы поддержки, а на занудного книжного червя Хейли Джеймс Нейтан внимания не обращал. Она нужна была ему исключительно для того, чтобы создать видимость, что подтягивает учебу, и ему, наконец, перестали капать на мозги по этому поводу. Не больше. Ну, может быть, разок-другой затащить ее в постель, так, для самоутверждения. Ни о чем большем Нейтан поначалу не думал.

Но они поцеловались впервые и он подумал, что в ее волосах запуталось лето. И сам удивился тому, откуда такие слова пришли к нему. Разве он способен думать так поэтично?

А потом все стало так просто… и так сложно одновременно. Хейли стала его возлюбленной. Нет, не герл-френд, не девчонкой для развлечений, не красоткой на пару ночей. Он ее полюбил. Она влюбилась в него.

Нейтану нравился звук ее шагов и слушать, как она поет. Он любил ее теплую улыбку и солнечный взгляд. Ему хотелось держать ее за руку и слушать, о чем она говорит.

Она была его женщиной. Его человеком. Его второй половинкой. И, едва последние сомнения насчет этого развеялись, он попросил ее стать его женой. Вот так просто — не выходя из школьных коридоров. Совсем юные, они поженились, но чувство было таким, точно они знакомы всю жизнь.

Хейли была рядом всегда. Она и держала его на плаву все это время. Нейтан часто думал, как долго продержалась бы его красивая обложка, если бы не она — милая девушка, с чудесной улыбкой и теплым голосом, от которого крылья за спиной вырастают? Наверняка, его бы надолго не хватило. Наверняка, жизнь бы не была такой яркой и красочной.

Сегодня, растоптанный травмой, сломанный морально, бессильный инвалид, он проснулся и посмотрел на себя в зеркало. Он услышал горькие слова от сына, слова, которые не должен слышать ни один человек, ни один отец в мире. Он не мог быть больше примером для своего ребенка и хорошим мужем для Хейли. И это испугало его до чертиков.

Нейтан Скотт больше не был блестящим баскетболистом. Травма отняла у него это умение. Разрушилось все — карьера, финансовая стабильность, работа прахом пошла, все успехи остались в прошлом.

Теперь, похоже, единственная битва, которую он вынужден был вести — борьба за выживание. За возможность снова ходить. За необходимость стать человеком, а не бледной растрепанной копией себя. От него снова должно пахнуть дорогими духами, а не дешевым коньяком и водкой, как последние несколько месяцев.

Он должен бороться. И он станет бороться. Не ради себя. Ради своего сына. И ради Хейли Джеймс Скотт — девушки, у которой в волосах запуталось лето.

Нейтан подкатил коляску к полке, потянулся за бритвой, еще несколько секунд смотрел на свое отражение в зеркале и осторожно провел лезвием по пене.

Пора было Чудовищу снова стать Прекрасным Принцем.

========== 5. Тринадцатый Доктор, Мисси и Мастер ==========

Доктор бодро шагала по снегу к своей прекрасной ТАРДИС, с детской радостью рассматривая собственные следы. Она любит Рождество. Всегда любила. Пора обновления, красоты, любви и надежды. Совсем скоро мириады огней будут сверкать, точно живые светлячки, озаряя целый мир. В уютных домах будет пахнуть мандаринами, детишки радостной оравой станут играть в снегу, лепить снеговиков, и каждый взрослый, стоя у окна, будет сентиментально вспоминать бесценную пору, когда деревья были огромными, а добрый Санта пробирался по дымоходу, чтобы порадовать подарками.

Вокруг пахнет ёлками и свежим морозным воздухом. Доктор жадно затягивается, дышит свободно и легко. Хочется петь. У дома, на углу которого довелось припарковаться, светят яркими разноцветными огнями олени, на пороге смеется Санта из проволоки, который, очевидно, скоро будет сиять разноцветными огнями, точно полярная звезда.

Доктор поднимает глаза в небо, замирая от красоты рассыпанных по нему звёзд. Столько космических светил она повидала, на стольких планетах за долгую-долгую жизнь побывала, но оба сердца, всякий раз, когда она глядит в небо, замирают и поют счастливую песню.

Новогодние праздники — время гармонии и красоты.

В нескольких шагах от ТАРДИС, Райан прыгает зайцем, смешно подпрыгивает на одной ноге, оставляя забористые следы.

— Ты что, тренируешься? Уже гораздо лучше, друг мой, — Доктор улыбается и ласково гладит Райана по плечу.

— Да если бы. Не время сейчас тренироваться, — тяжело вздохнув, отзывается Райан, — какой-то мужик минут десять назад Ясмин в будку затащил, видите ли, помощь ему нужна, меня на мороз выставил, как северного оленя. Стою тут теперь, как дурак, трижды вокруг будки обежал, уже волнуюсь, не случилось ли чего. А сделать ничего не могу.

Рассилон побери, чтоб на него понос напал!

Побледнев, Доктор подскочила к другу, потрясая его за плечо:

— Райан, как он выглядел? Быстро, как он выглядел?

— Да что ты меня трясёшь! — возмущенно фыркнул он. — Невысокий. Круглолицый. И бородка еще такая, дурацкая. Женщину, извини, не разглядел.

Он говорил что-то еще, но Доктор уже не слышала. Она рванула в ТАРДИС так, словно её опасный маньяк с ножом преследовал (хотя, маньяк, судя по всему, сидел в ТАРДИС, выжидал). Открыла дверь, едва её не оторвав (ТАРДИС возмущенно чихнула).

— Оставь Ясмин в покое немедленно, не то я тебя отвёрткой проткну, обещаю! Яс, отойди от него, я тебе приказываю. Иначе больше путешествовать с собой не возьму.

Ясмин совершенно спокойно посмотрела на неё, прямо ей в глаза, мило улыбнулась и… продолжила раскладывать на столе мандарины. А стол был накрыт по-праздничному: в центре коньяк, вино и шампанское, на выбор, выбор салатов такой, что глаза разбегаются, комната мясом и апельсинами пропахла.

— Это, значит, так ты старого друга встречаешь, Доктор? — пропел Мастер, перекидывая ногу на ногу. — Ничего не скажешь, приятно. Я, значит, к тебе, через весь мир, в двух экземплярах, чтобы к празднику успеть, а ты вот как со мной обращаешься…

— Ладно, перестань страдать, — Доктор устало вздохнула. Подошла к Мисси и замерла. Руку протяни — и упадёшь в объятья. А что-то держало её, мешало, не давало сделать последний шаг.

Мисси тоже смотрела на неё, устало, улыбалась сонно. Вздохнула:

— Здравствуй, Доктор. С Рождеством тебя. Ты не против, мы тут немножко твоих новых друзей увели, надо же было помочь на стол накрыть?

— Н-не против, — запнулась Доктор, — а где Грэм?

— За сыром ушёл. Сказал, что ты любишь, — отпив коньяка из рюмки, облизал губы Мастер, — садись уже.

Доктор села, поёрзав на стуле. Подняла глаза, рассматривая Мастера. Тот был спокоен, точно они в последний раз виделись пару минут назад, и, взяв Ясмин за руки, спокойно сказал сесть.

Ясмин кивнула. Доктор понимала, что без гипноза дело не обошлось. И еще больше изумилась, понимая, что ни Мисси, ни Мастер не останавливают её, пока она гипноз снимала.

— Всё хорошо, Яс? — едва поняв, что подруга в порядке, спросила она.

— Да, — удивлённо переводя взгляд с Мастера на Мисси, медленно ответила она, — а где Грэм и Райан?

— Твой папенька, — Мастер снова отпил немного вина, — отправился за продуктами, и, видимо, назад ползёт как черепаха. Твой бойфренд прыгает на снегу, физкультурой занимается, мышцы разрабатывает. Иди позови, если хочешь. А то еще голодный останется на праздники.

Ясмин смотрела с явным изумлением. Оглядывалась по сторонам, недоверчиво осматривалась вокруг. Доктор ласково гладила ее по руке.

— Позови Райана, Яс, милая, — ободряюще улыбнулась Доктор, — и Грэма дождитесь, он должен прийти. Я думала, что мы будем праздновать ваш главный праздник вчетвером, но, как видишь, у нас ещё гости.

— Ладно, — кивнула Яс и, легонько отодвинув стул, вышла. И даже не стала возражать насчёт «папеньки» и «бойфренда».

Доктор провела её внимательным взглядом. Прелестная девочка, надо обязательно поблагодарить её за спокойствие в любой, в том числе, и критической ситуации.

— Я смотрю, моя дорогая, — придвинув тарелку с виноградом поближе к себе, улыбнулась Мисси, — тело поменялось, а привычки всё те же. Милая девочка. Правда, грудь бы побольше…

— И тебе самой тоже грудь бы на размер больше, — сощурившись, Мастер осмотрел её, — хотя мне нравится, что теперь ты блондинка. Очень мило.

Доктор выдохнула.

— Расскажете мне, что было после того, как мы расстались?

— Обязательно, — становясь серьезной, кивнула Мисси, — но давай для начала отпразднуем. Тебе же всегда нравились праздники. Или что-то изменилось?

— Нет, — покачала головой Доктор, — всё в силе.

— Отлично. Значит, с Рождеством.

Она поднесла стакан к стакану, который держала Мисси, чокнулись. Потом повторила то же самое с Мастером.

— И мне таки определенно нравятся твои серёжки, Доктор, — добавил он, — всё не так плохо с твоим вкусом, оказывается.

— Да уж, дождусь ли я когда-нибудь от тебя истинного комплимента? — усмехнулась Доктор.

И проследила, как он целует краем своего бокала её бокал.

— Хороших праздников, Доктор.

========== 6. Одиннадцатый Доктор и Эмма Свон ==========

— Что за?

Эмма резко затормозила, ругая себя, что едва не въехала в дерево. Верный «жук» жалобно всхлипнул и, выпустив газ, заглох. Эмма задней мыслью понимала, что лучше уносить ноги, или хотя бы посмотреть, что происходит, но героический моторчик сзади, пониже спины, диктовал свои условия.

Она медленно и плавно приземлилась, врастая в землю и урча, точно довольное живое существо. Казалось бы, что такого в обычной полицейской будке? Ничего, если бы не то, что она спустилась с неба. А еще через миг дверь открылась и из будки вышел высокий худой мужчина. Он был странно одет, одергивал странную бабочку, нахлобучил на глаза странную шляпу, и двигался нескладно, неуклюже, точно игрушка, в которой садились батарейки.

За столько лет жизни в маленьком городке, не нанесённом ни на одну карту мира, в глуши волшебного леса, казалось бы, пора уже привыкнуть к любого рода странностей и чудаковатостей, и перестать удивляться даже тому, что с неба внезапно в любой момент могут единороги посыпаться с фиалками в руках. И Эмма, ей-Мерлин, думала, что привыкла. До сегодняшнего дня. До этой минуты, когда из будки, очутившийся на земле с облаков, вышел очень странный мужчина, в котором она заподозрила нечеловека.

Когда он, почти как робот-автомат, повернул голову и посмотрел на неё, прямо в глаза, Эмма на всякий случай протянула руку вперед, грея огненный шар в руке.

— Ох ты, рыбные палочки с заварным суфле! — пробормотал чудак, сокращая расстояние до нескольких шагов между ними, — Эмма? Это правда ты?

Он посмотрел на часы, взмахнув кистью:

— Эх, снова сбой во времени, и серьезный. Пятнадцать лет, вижу, у тебя прошло. Прости, что так долго ждать пришлось. Но теперь всё будет иначе.

Эмма не успела отреагировать, когда он схватил её за руку и побежал в сторону своей будки, нескладно перебирая ногами.

— Давай-ка ко мне в будку, Эмма Свон, нас ждут потрясающие приключения!

«Неужели очередной чудик из книги Генри?» — ломала голову Эмма, бесполезно пытаясь привести в порядок разбежавшиеся мысли.

— Эх, мы с тобой всю Вселенную теперь объездим! А Новый Год поедем праздновать в Лапландию!

— Ага, — выдохнув, наконец, сказала Эмма, — скажи мне, пожалуйста, ты кто такой?

Зачем, спрашивается, она это спросила, зачем?

Чудик остановился так резко, что едва сам не упал и её за собой не потянул:

— Так ты что, ничего не помнишь?

— А что я должна помнить? У нас в Сторибруке, в принципе, потеря памяти — частое дело…

Он сел прямо на ступеньку своего оригинального транспорта.

— Давай-ка я расскажу тебе, Эмма Свон, как к тебе, когда тебе было тринадцать, прилетал инопланетянин, который называл себя «Доктором». Только для Доктора полтора дня прошло, а для тебя — намного больше.

Эмма провела гостя изумленным взглядом. Нет, думала она, о таких чудаках ни в одной книге не сказано.

========== 7. Александра Ноздрёва и Андрей Леваков ==========

Саше в Москве не нравится. Другой бы кто у виска покрутил, сказал бы, мол, чокнутая, радоваться нужно, что в столицу вырвалась, да только ей всё равно. Она не любит шума мегаполиса, и пафос, сквозящий из всех щелей, ей не по душе.

— Саша, вот я окончу училище, и мы уедем отсюда. Вернёмся домой или куда захочешь поедем, — обещает Андрей, уплетая за обе щеки приготовленный ею обед.

Она улыбается, ласково гладит его по руке, успокаивающе обещает подождать. МГУ, где все так красиво расписано, ей тоже не по душе — слишком много всего, много шума, много требований, мало реального результата, который можно было бы на практике применить. Саша учится на финансиста и думает, что было бы куда проще по итогу работать в отделении банка в маленьком городишке, потом, когда-нибудь, по окончании университета, чем зубрить науку в аспирантуре (преподаватели пророчат ей большое будущее).

Странная девушка Саша Ноздрёва куда больше любит сидеть за ужином рядом с будущей свекровью, заедать чай приготовленными ею оладьями, гулять с любимым парнем, на которого, красавца в форме, так много девчонок заглядываются, на Патриарших, есть мороженное в парке, и звонить отцу — каждый вечер, ровно в девятнадцать часов. Ритуал. Однажды не позвонила, были с Андреем в театре, на «Мастере и Маргарите», папка телефоны обрывал часа три, а потом шумно пыхтел в трубку, что сразу не предупредила.

Саше нравится разговаривать по вечерам о планах на будущее, обсуждать фильмы, вместе просмотренные, и составлять план, где побывают на выходных, как у Андрея будет увольнительная. Уже недели две она зовёт его в музей Булгакова, но у её упрямого Левакова с этим писателем отношения совсем не задались. Он фырчит и всеми руками упирается, зато с восторгом сидел на представлении цирка, раскрыв рот. Саше нравится просыпаться среди ночи, когда он обнимает её вместо подушки, кладёт мохнатую голову на грудь или на плечо, и сонно сопит.

У него чудесная мама, уставшая от жизни, запутавшаяся, еще тяжело отходящая от серьезного лечения и всё ещё его проходящая. Ей нравится, когда будущая невестка называет её без отчества, по-простому: «Мама Нина», губы касается уставшая улыбка. Она извиняется временами, что живёт вместе с ними, ёрзает в соседней со спальней комнате, кается, что не хочет мешать. Саша отмахивается, просит не придумывать, говорит, что ей же лучше, что она рядом, помогает, и каждый вечер встречает из университета, кормя вкусным ужином. Андрей шуточно-сердито ворчит, что больше не хочет ничего такого слушать, и искренне сердится, что мама допускает самобичевание. Говорит, что, раз уж нашёл, то больше её не отпустит. Мама Нина частенько (Саша знает, потому что звонит ей в перерывах между парами) выходит в скверик напротив дома, где живут, сидит на лавочке за книжкой. Андрей притащил домой котёнка, рыжего и смешного, у мамы появился новый ребёнок, хвостатый, о котором она, лишь для порядку немного поворчав, мол, на что здесь им живность, в маленьких комнатках, с готовностью заботится, и шкурку с отварной курицы отдаёт в качестве деликатеса — балует.

У них ничего особого не происходит, ужинать на Эйфелеву башню они не летают, на мировых курортах не нежатся, на огромную Москву смотрят с подозрением, стараясь убежать от её шума, пыли и задымленности, а все планы на будущее — осторожные и простые, только бы было здоровье, где жить и что есть, остальное приложится.

Саша Ноздрёва теперь только еще сильнее поняла, что имел в виду отец, философски покачивая головой повторяя, что счастье — в мелочах. Уж теперь-то она точно об этом знает. Как, наверное, никто другой.

========== 8. Двенадцатый Доктор и Симм Мастер ==========

Пустота горьким отчаянием разливалась по телу, коробила душу, рвала на куски. Пересохло в глотке и хотелось заплакать, но не было сил. Разочарование двигало им теперь, остальные чувства словно атрофировались. Осознание собственной слабости и бесполезности заставляло ощущать себя ничтожным. Единственное, чего хочется — закрыть глаза и перестать существовать. Как он дожил до такого? Как позволил этому случиться?

Ковыляя на уставших ногах, Доктор добрался до спасительной ТАРДИС, ввалился внутрь и рухнул за стол. Он должен был удивиться гостю, что ждал его, сидя за столом в немой задумчивости, но нет: он перестал удивляться внезапным визитам старого друга/врага.

Доктор выдохнул, устало потер лоб, пытаясь сосредоточиться.

— Что ты здесь делаешь?

— И это приветствие? — с наигранным возмущением усмехнулся Мастер. — Так ты встречаешь дорогого друга?

Доктор ничего не ответил, лишь продолжил сверлить своего посетителя уставшим взглядом. Губы Мастера на миг озарила мерзкая ухмылка, но потом всё вернулось на круги своя — он стал впечатляюще серьезен, как несколько минут назад, когда Доктор его обнаружил.

— Тебе не надоело? Превратился в тряпку — в его тоне слышалось презрение.

— Не нуждаюсь в твоем резюме, — отрезал Доктор, — но, спасибо, что сообщил.

Мастер встал. Начал вальяжно расхаживать по комнате, нажал пару кнопок на консоли, проворчал, что состояние двигателей, как всегда, оставляет желать лучшего и что он, Доктор, как обычно, идиот; выдохнул и сел на противоположный стул, внимательно смотря на Доктора.

— Ну, чего тебе? — устало спросил Доктор, закатив глаза. Еще не хватало нотаций.

Мастер вскочил, пока Доктор не успел среагировать, сгрёб его растрепанные волосы в ладонь и изо всех сил приложил головой о стол — один раз, второй, третий.

У Доктора всё внутри загудело, глаза заслала пелена.

— Какого черта ты творишь? — пытаясь отдышаться после внезапного нападения, сказал Доктор. — Заняться больше нечем? Жить без издевательств надо мной не можешь?

— Это какого черта, — Мастер склонился к самому его лицу, опалив жарким дыханием, — ты расплылся, как кусок жира? Ты тряпка, или Властелин Времени? Соберись!

Доктор видел, как тот заносит руку для удара, и опомнился лишь тогда, когда тяжелая ладонь отхлестала его по щекам. Кожа горела. Выдохнув, он внимательно посмотрел на разъяренного Мастера.

— Что дальше? Во взгляде Мастера читалось презрение и непонимание, как мог Доктор так низко пасть, как они оба дошли до такого?

— Приходи в себя, Доктор, — спокойно сказал Мастер, — - вспомни, кем ты был. Каким ты был. Перестань барахтаться в болоте, куда сам себя загнал. Того, кто есть ты сейчас, я не знаю. Не хочу знать. Мне не нужен отчаявшийся самовлюбленный упрямый баран. Я хочу видеть Доктора. Моего друга. Тету.

Доктор вздохнул. Они говорили о важном. Несмотря ни на что, продолжали оставаться друзьями. Это не могло не радовать. Но у него попросту не было сил — ни говорить, ни спорить, ни пытаться понять, в какой бездне барахтается долгое время. Потому он только закрыл глаза, устало выдохнув. Тишина длилась недолго. Доктор сам нарушил её.

— Хорошо, что ты пришёл. Я рад.

— А я не рад видеть уставшего отчаявшегося монстра, — отозвался Мастер, — приходи в себя. Возвращайся.

Мастер прав. Нужно вернуться к себе — беззаботному путешественнику, который любит познавать Вселенную, исследовать звёзды и планеты. Он всегда был таким. Он должен стать таким снова.

— Я не уверен, что у меня получится, — горько усмехнулся Доктор, — но попробую. Ты мне поможешь? Мы можем путешествовать вместе. Как хотели раньше, помнишь?

Мастер молчал. Доктор знал, что он думает о славных временах, когда они были друзьями. Возможно, еще есть шанс вернуть все назад. Стать лучше. Снова дружить.

Мастер ничего не ответил. Подошел к консоли и стал сосредоточенно изучать рычаги движения, как будто Доктора здесь вовсе не было.

— Их нужно смазать. И верхний пора заменить. Я займусь этим в ближайшее время. Доктор промолчал, но его взгляд должен был дать понять Мастеру, что он согласен. На всё, что угодно. Только бы вместе, как раньше. Вдвоём

========== 9. Клэри Фрэй и Поло (“Элита) ==========

Ей совершенно не нравилась идея переезда. Да, отец сорил деньгами, точно мусором, и убеждал, что у него бизнес. Но с другой стороны, она-то при чём? Это папеньке стоило бы заботиться о том, как не потерять деловых партнеров и не играться с репутацией серьезного делового человека. Её же, Клэр, заботой было хорошо выглядеть и стараться не опорочить честь семьи в глазах светской хроники.

Мать, увы, решение Клэри остаться в Штатах, не поддержала. Вместо этого заладила петь на разные голоса: «Мне нужно выходить на европейский рынок, ценители живописи там ждут моих картин, а Штаты никуда не денутся!».

Как бы то ни было, Клэр не оставили иного выбора, так что уже вскоре она сидела на заднем сиденье авто, меланхолично провожая взглядом знакомые виды, с которыми, кажется, надолго придется попрощаться.

Они явились в Мадрид в один из тех жарких дней лета, когда каждый последующий похож на предыдущий. Никаких сюрпризов Клэри не ждало — раскаленное солнце, богатый район, огромный дом и бассейн во дворе. Всё, как и полагалось их высокому статусу. Отужинав салатом из креветок и запив дорогим вином, каждый разошелся по своим комнатам — в особняке их было три, включая гостевую. Делать было особо нечего, так что, оставшуюся часть вечера мисс Фрэй провела, лежа на широкой кровати и листая ленту Интернета.

Новая школа не то, чтобы не понравилась ей, но никакого особого удивления не вызвала. Всё, абсолютно всё было как в прошлой, дома, разве что предметы велись на испанском языке. Ну что же, надо поблагодарить маман за то, что бесконечно гоняла её на курсы — с семи лет. Трудностей в понимании возникнуть не должно.

Она выбрала третью парту среднего ряда, села и, окинув беглым взглядом симпатичного смазливенького одноклассника, без особого энтузиазма представилась:

— Клэри Фрэй.

— Поло, — блеснув взглядом, ответил он, — всегда рад тому, что в мою гавань заплыла такая рыбка.

Рыжеволосая упрямица одарила его улыбкой, которая должна была выглядеть максимально циничной:

— Я не рыбка и не надо льстить себе, будто в твои сети заплыву. Они у тебя, видимо, не особо впечатляющие.

Не то, чтобы юный Ромео ей совсем уж не понравился, нет. Просто она была девушкой, как минимум, неглупой, общалась в кругу таких же избалованных подростков, и прекрасно знала, что ни к чему дельному подобный флирт не приведет.

Потому уже через миг Клэр сделала вид, что ее совсем не интересует новый знакомец, и отвернулась. Он же до конца дня сыпал шутками, в блистательности которых, вероятно, не сомневался, стрелял глазами в её сторону и, если Клэри всё понимала правильно, уже представлял, как она будет смотреться в его постели.

****

Клэр проснулась, потянулась, и, ладонь ее тут же обрела тепло груди возлюбленного. Поло, лежащий как обычно, на спине, повернулся к ней лицом, поцеловал в нос, а потом — легонько — в губы.

— Привет.

— Доброе утро. Какие планы на сегодня?

— Я собираюсь провести весь день с тобой.

— Отличные планы, — он расплылся в еще более счастливой улыбке, целуя её в губы снова — только крепче.

А Клэр подумала, что никогда не стоит недооценивать встречи, людей и события. Потому что год назад, впервые увидев Поло, она подумать не могла, что они будут рядом.

Но они уже полгода живут вместе, а, значит, всё серьезно. Более чем.

========== 10. Ньют Скамандер и Рубиус Хагрид ==========

— Ой, малыш! А кто ты? Как ты здесь очутился?

Большая ладонь Хагрида опустилась на густую черную шерстку неведомой зверушки, поглаживая. Питомец посмотрел на него и спокойно позволил взять себя на руки.

— О, да ты нюхлер! Старый друг! А я-то думал, редкая птица! Как же ты здесь очутился?

Хагрид недоумевал. Нюхлей не так часто можно было встретить на просторах Запретного леса, раз уж этот чудик забрел сюда, явно не самостоятельно.

Пушистый комочек, тем временем, категорически отказывался сидеть спокойно, крутился в руках и явно заинтересовался цепочкой часов на запястье Хагрида.

— Ну конечно, — улыбнулся Хагрид, — любовь к блестящему? Слушай, ну я не могу тебя приютить. У меня же гиппорифушка живёт. Но, может, тебя накормить?

Хагрид утопал в свою хижину и уже почти открыл дверь, как вдруг услышал оклик:

— О! Мой друг у вас!

Хагрид увидел шагающего к дому юношу с буйной гривой (которая от его собственной гривы отличалась, разве что, ухоженностью).

— Ньют Скамандер, — он протянул руку, которую Хагрид с радостью пожал, — простите. Нюхль любит убегать.

— Он любопытный?

Товарищ Нюхлер, тем временем, стащил часы с руки Хагрида и сунул их в сумку на своей груди. Глазёнки его горели, чудик явно был рад такой новинки.

— Ну, держи своего друга, — Хагрид протянул нюхлера владельцу, — может, чаю попью. Покажу тебе своего гиппогрифа.

— А у вас есть?

— А как же!

Хагрид открыл дверь, чувствуя гордость за себя и своих питомцев.

И заметил, что его новый друг, спрятав в сумку своего прыткого нюхлера, любуется Норбертом.

— А да, — как бы между прочим, сказал Хагрид, — и дракон у меня тоже имеется

========== 11. Альбус Дамблдор и Геллерт Гриндевальд ==========

Они встретились, когда летнее солнце ласково грело кожу, а запах полевых цветов кружил голову.

У Геллерта красивые глаза, шелковая кожа и бархатный голос. Он сладко рассказывает о построении нового мира, рисует его, как художник разрисовывает портрет яркими красками. Альбусу искренне кажется, что эти краски очень яркие, он восторженно следит за каждым движением рук друга, каждым шевелением длинных аристократичных пальцев.

У Альбуса копна волос так и манит зарыться в нее лицом, вдохнуть опьяняющий запах, щекотать ноздри прядями. Магию они используют как шутку. Из уст Альбуса звучит: «Авис!» и в воздух взлетает стайка голубей. Геллерт в восторге, улыбается по-кошачьи хитро, взметает палочку в воздух, что-то шепчет, и Альбус безудержно смеется — веселящее заклятье в действии. Альбус хватается за живот, вытирает выступившие на щеках слёзы, но бросается вслед за бегущим по полю другом.

— Агуаменти!

И Геллерт исчезает под прохладным водопадом, гребет, точно огромный тигр, отплёвывается, счастливо хохочет.

— Альбус Дамблдор, ты хитрый лис!

— Очень! — довольно кивает Альбус и прыгает в воду, брызгая в друга.

****

Геллерт говорит, что в будущем, о котором он мечтает, волшебники будут жить честно и открыто, не прячась. Они с утра до ночи читают книги, под шепот ночи засыпают в объятьях друг друга, чертят карты, по которым (точно знают) станут охотиться за Дарами Смерти. Геллерт не сомневается в то, что Дары Смерти реальны, а не фантастическая сказка. Он в принципе не верит в легенды.

Альбус верит ему. Прямое признание Геллерта, что восхищен его великолепными магическими талантами, льстит и добавляет еще больше уверенности.

Они любят лежать на песчаном берегу реки, раскинув руки, глядеть в небо и представлять, каким будет новый мир, который посмотрят и увидят вместе.

— Геллерт, мы братья? — спрашивает Альбус во время очередного такого времяпровождения, щурится от солнца и поворачивает к другу голову.

— Больше, — уверенно отвечает Геллерт, — больше, чем братья. Ты разве не знаешь?

Знает. Конечно он знает.

Альбус твердо шепчет: «Акцио, лилия!». В руках его оказывается душистый цветок, которым он гладит друга по левой щеке. Геллерт улыбается и тоже закрывает глаза — вовсе не от палящего солнца.

Из удовольствия.

========== 12. Миранда Пристли и Коул Тернер ==========

Этот великолепный бал, мечта амбициозных девушек, похожих одна на другую, точно копирки, уже опостылел Миранде. Но она знала свою роль наизусть и понимала, зачем играет ее. Каждый год она стоит в зале “Метрополитен-Опера”, сияя улыбкой, бриллиантами в ушах и колье, и блестками платья. Каждый раз она улыбается, отвратительно-фальшиво, в ответ на столь же фальшивые улыбки гостей, подставляет щеку для поцелуя, протягивает руку. Это ритуал, венец законов мира моды — и её личный как модной королевы, что долгие годы решает все, возносит на пьедестал и калечит судьбы. Этот бал — признание ее всемогущества. И она доиграет свою роль до конца — снова. В очередной раз.

Среди калейдоскопа проходящих стройным маршем перед глазами светских львов и элегантных хищниц, она видит красивого мужчину, статного, высокого, холеного, и готовит очередную фальшивую улыбку из своего огромного арсенала.

— Коул Тернер, владелец журнала “Глянец”, - шепчет Эмили в ухо, и снова растворяется в тени.

Миранда улыбается радушно, скулы болят, но она выдержит это испытание, как всегда, с достоинством.

— Мистер Тернер, добро пожаловать! — щебечет мисс Пристли, протягивая руку для поцелуя.

И он целует. Касается ледяными губами ее тонкого запястья. А, подняв глаза, Миранда видит чудовище из своего прошлого….

*****

— Ты действительно хочешь этого? — обнажив зубы, точно клыки, спрашивает демон. Огромные глаза его сверкают, Миранда, еще совсем юная, только что пришедшая в блистательный мир моды и гламура, смотрит на него с мольбой. Она боится, напугана, но страх сейчас не главное. Она готова ползать в ногах у Темного властелина, только бы иметь даже призрачную надежду (ее достаточно) подняться на самую высокую ступень в карьере.

— Я хочу всего. Хочу стать иконой. Той, на кого все молятся и каждый боится дышать в мою сторону.

Глаза ее хищно сияют. Одна лишь мечта о славе, сама надежда на это, заставляет сердце биться чаще, а душу — сладостно петь.

У чудовища красная кожа, точно ее линчевали. В мрачных зрачках горит огонь — не обыкновенный, сатанинский. Миранде все равно. Снова и снова она вспоминает, как до чертиков надоело пресмыкаться перед тщеславным, уже уходящим во взглядах в прошлое, начальством, напоминает себе, что не может сдаваться.

— Понимаешь ли ты, - рычит посланник Дьявола, которого она вызвала для тет-а-тет, самого жуткого в своей жизни, - что это означает?

— Я отдам все, что попросишь, — кивает Миранда, как никогда еще покорная.

— И душу?

— Всё, — кивает Миранда, - абсолютно всё.

Кабинет сгорает в пламени, а, может быть, ей это только кажется. Тело тоже горит огнем, а в ушах застыл невыносимый визг. Будто сотни тысяч грешных душ молят о спасении. Миранда закрывает глаза, трет виски, отчаянно кусает губу. В которую мерзкое чудовище из Преисподней впивается страстным поцелуем.

Мерзко. Миранда жмурится сильнее, пытаясь преодолеть отвращение. Не выходит. К черту. Это не важно. Нужно лишь получить желаемое. И прекратить, наконец, унижаться.

— У тебя больше нет души. Ты отдала ее мне, смертная. И я приду за ней. Когда ты будешь на вершине власти, я вернусь.

Зловещий голос, что змеей шипит ей в ухо, отдаляется. Кабинет вертится перед глазами, точно карусель, краски гаснут, звуки блекнут.

Миранда так и не вспомнила, как именно продала свою несчастную заблудшую душу слуге Тьмы. Но она помнила послание: “Когда ты будешь на вершине власти, я вернусь”.

****

Он целует ее руку, коротко жмет запястье. Миранда чувствует, как земля уплывает из-под ног. Она с тревогой оглядывается: может, кто-нибудь видит что-то другое? Возможно, она просто устала?

Всё спокойно. Как и пять, десять минут назад. Как час назад, когда бал начался.

Ей не кажется. Не мерещится. Под маской бизнесмена скрывается чудовище, которое пришло исполнить свое обещание.

Час настал.

Пора расплачиваться.

========== 13. Ганнибал Лектер и Симм Мастер ==========

В темную комнату слегка пробивается робкий солнечный луч. Закат охватил землю, укрыл, пленил верхушки деревьев и отчаянно старался пробиться в огромное зашторенное окно. Это почти непосильная задача из-за черных штор из тяжелого бархата.

Легкий пьянящий аромат мяса, изысканной еды, драконит ноздри. Мастер не может не признать — люди тоже могут быть в чем-то хороши. Доктор Лектер — в приготовлении еды.

Он отправляет в рот нежное мясо, кусок за куском, смакует деликатнымсоусом, в котором отчетливо слышен помидор и остаются на языке зерна граната. Лениво ковыряет вилкой в тарелке. Не потому, что не голоден — такой изысканный ужин способен разбудить аппетит мгновенно. Мастер все пытается понять, что же такого необычного в этом с виду обыкновенном человечешке в элегантном костюме. Он явно необычен. Нестандартно мыслит, совершенно не поддается гипнозу (Мастер проверил дважды). Умно рассуждает, даже слишком умно для простого смертного, и — надо же! — интересен как собеседник.

— Вы необычный человек, доктор Лектер, — осторожно, поскольку едва ли не впервые в жизни делает комплимент жалкому человечешке, говорит Мастер. Следит за реакцией. Она очень интересна. Люди, которые доселе попадались на его пути, расцветали от любого доброго слова, наивно полагая, что они их заслуживают и не всегда понимая, что это лишь лесть, способ достичь цели. Доктор Лектер же лишь слегка улыбнулся краешком губ — исключительно из вежливости.

— Благодарю. Вы тоже, мистер Саксон.

— Я вообще не человек.

— Вот как? — хозяин ужина совсем не удивлен, он будто бы только и ждал этого признания.

— Меня зовут Мастер. Я Повелитель Времени.

— Интересно.

Ни черта ему не интересно. Мастера, что скрывать, это шокирует. Впервые он видит подобную реакцию.

— Вы не очень-то удивлены, доктор Лектер.

— Я знал одного Повелителя Времени раньше. Он называл себя Доктором.

Каждая клетка в теле замирает. Мастер крепче сжимает в руках вилку. Опускает взгляд. На острие зубца — сердце. Еще одно. Первое он только что съел.

Мастер напоминает себе том, что нужно дышать. Прямо смотрит на хозяина вечера. Заглядывает ему в глаза.

Он все понял П Р А В И Л Ь Н О.

Он улыбается. Кивает. Доедает свой ужин. Из вежливости медленно цедит остаток вина в бокале.

Встает из-за стола. Отвечает на фальшиво-вежливую улыбку доктора Лектера такой же фальшиво-вежливой. Обменивается холодным рукопожатием. И медленно уходит, чеканя шаги.

Уже у самого выхода, когда приоткрытая дверь манит к себе, оборачивается.

— Доктор Лектер?

— Да? — невозмутимо смотрит на него Ганнибал.

— Ужин был великолепен. И вы — тоже. Но, видите ли, — в руках появляется верная подруга — отвертка, руки плотно сжимают ручку, — никто не смеет обижать Доктора. Кроме меня.

Миг — и ядерный светящийся луч стреляет в сердце противника. Доктор Лектер напрасно пытается закрыть дыру руками. И падает наземь.

Одно сердце. Как все же прекрасно, что у жалких людишек ТОЛЬКО одно сердце.

========== 14. Зельда Спеллман и Мисси ==========

У Зельды Спеллман рыжие волосы, вызывающе-красные губы и острые когти, точно крючки. Холодные глаза ведьмы проникают в душу медленно, но сжигают целиком, без остатка.

Зельда Спеллман — одержимая слуга нечистого, готовая целовать следы его копыт и перестать дышать по его приказу. Днями и ночами рыжая бестия душит в себе жалкие проявления человечности, которые так и не смогла уничтожить тьма. Для нее жизненно необходимо казаться человеком куда хуже, чем она является. Плохая девочка отчаянно не желает становится хорошей, боится, что Господин отвернется от нее, разочаруется, пренебрежет ее преданным служением год за годом, век за веком.

Мастеру нравятся плохие девочки. Делать из плохих девочек еще более плохих — его любимое занятие.

У него были такие жертвы. Ни с одной не было так же интересно, как с ведьмой Зельдой. Мисс Спеллман — это вовсе не глупенькая юная Люси, и не идеальная умница Марта Джонс, отлично натасканная Доктором, как дворовой пес. Она вовсе не простушка, как эта негритяночка, с которой Доктор путешествовал не так давно и которая — какая жалость! — превратилась в бесчувственную железяку.

Зельда — опасный пожар, жаркое пламя, способное сжечь любого, кто к ней приблизится. Конечно, если этот кто-то — не Мастер.

Мисси не желала задерживаться в Гриндэйле. Чего она не видела еще в однотипных однообразных городишках, забытых Богом (если он существует) и людьми (если они вообще способны долго что-то хранить в своей памяти)? Но планы (к счастью) меняются, если под руку попадается опасная жертва, бунтарь, мятежник. Сломать такую — истинное удовольствие. Трахать такую — настоящее наслаждение.

Мисси трахает Зельду ежедневно. У той на спине дьявольские отметины от когтей навечно отпечатались, за высокими шарфиками колдунья прячет яркие, точно ожоги, пятна от засосов. Губы Зельды болят и пекут от укусов, на запястьях отпечатались следы веревок, на ягодицах — поцелуи плетки, которые даже магия плохо скрывает.

Кто-то другой, возможно, уже давно бы устал. Когда отношения (а можно ли их греховную связь назвать отношениями?) опаснее извергающегося Везувия, только идиот не станет бежать без оглядки.

Идиот. И Зельда Спеллман.

Каждый вечер после сатанинской мессы Зельда приходит в школьный кабинет той, кого знает, как Мэри Уорделл, замыкает замок с тихим щелчком, запечатывает магией стены, чтобы никто ничего не услышал. Садится на стул напротив, достает сигарету, затягивается. Выпускает в потолок столб дыма, извилистый и тонкий. Это всего лишь игра, и они обе знают правду. Правда состоит в том, что ровно через несколько минут (никак не больше двадцати), миссис Уорделл достает плетку, проведя раздвоенным концом Зельде по щеке обманчиво-нежно, цепляется ногтями в тонкую жилу на шее и оставляет очередной жадный и жаркий засос.

Это начало, прелюдия к чему-то, о чем нельзя говорить другим, непосвященным в эту тайну.

Зельда Спеллман, рыжеволосая ведьма, все еще думает, будто одержима Дьяволом. Мисси знает правду — Зельда Спеллман одержима ею.

Она — ее личный Дьявол. Мадам Сатана.

========== 15. Серсея Ланнистер и Марк Антоний ==========

Ты знала, Серсея, что этот день наступит. Знала, что, как бы сладки не были речи о любви и мире между вами, им придет конец, как только главным козырем в игре станет престол. И знала, что заговора не избежать. Либо ты убьешь сейчас, либо тебя — потом, чуть позже, когда будешь беззащитна. Другого выбора этот мир не предоставляет. И так, похоже, будет всегда. И всюду.

Ты сидишь в тронном зале, опустив руки на колени. Пока — лишь на месте рядом с главным креслом, где восседает владыка великой империи. Пока — верная спутница и идеальная жена. Волчица в овечьей шкуре. Тебе страшно. Какие бы лестные песни не пели в уши твои приспешники, реальность такова, что ты точно знаешь — и знать, и вассалы в большинстве своем ждут доблестного Марка Антония, что займет престол и поведет Империю дальше, по пути процветания, в прекрасный рассвет.

Ты не настолько глупа, чтобы не понимать, что сладостные заверения о том, как народ любит принца Джоффри и надеется на его справедливое и мудрое правление — ужасная ложь. Ты не настолько глупа, чтобы не понимать, что принцу Джоффри не хватит ни ума, ни мудрости, а правление его будет столь же далеко от справедливости, как Египет от Вестероса. Твой сын, увы, не унаследовал ничего хорошего от своего отца, нет в нем и твоих важных для жизни качеств. Твой сын — глупый истеричный самодур, трус, который однажды погубит всех вокруг, и тебя тоже.

Но он — твой сын, первенец, и, увы, ты прекрасно знаешь, что, если он не сядет на трон теперь, то сядет в черную мглу темницы, а может, будет скормлен пираньям. Увы, ты понимаешь, что милый мальчик Джоффри только для тебя является любимым дитя. Для остальных — он кошмар, о котором страшно подумать. И тебе прекрасно известно, что, не усади его сейчас на царство, конец его будет печален.

Кого ты выберешь, Серсея? Ужасный финал для всех, но с минутами триумфа своего возлюбленного сына? Или трагический конец своего милого первого ребенка, дабы остальных, чужих и неважных, ожидало светлое будущее? Ответ очевиден. Ты прекрасно знаешь его.

И ты отсчитываешь часы, минуты, секунды, ловишь мгновения. Это — тишина перед бурей. Приближающийся рев Везувия. Еще немного — и прекрасная голова Марка Аврелия, с кем вы однажды поклялись в чувствах, будет отрезана и брошена на съедение хищникам.

Прости, прекрасный воин, могучий защитник, восхитительный любовник. Другого выхода нет. Ты львица, которая обязана позаботиться о своем льве. И ты сделаешь это. Быть матерью — твой единственный долг.

А пока ты сидишь на троне рядом с местом властелина, вцепившись в подлокотники, слушаешь приближающиеся шаги Его Воробейшества — единственного твоего бесспорного союзника сейчас — и считаешь минуты до чужой смерти.

Ты — мастер чужой смерти. Мастерство не подведет тебя и сейчас.

Да будет так.

========== 16. Тринадцатый Доктор и Риз Гриффитс (“Уловка”) ==========

Когда он кончает, появляется одышка. Совсем небольшая, но крадущая пару секунд удовольствия. Доктор уже изучила его сосредоточенное лицо в этот момент до мелочей — глаза всегда закрыты, а губы сомкнуты в линию, искривленную в правом углу. Они не говорят об этом. Пока он приходит в себя, Доктор размышляет о частоте фрикций. Не менее двухсот десяти, преимущественно глубокое проникновение за три минуты.

Впрочем, сейчас уже можно было признать, что она оказалась неправа. Анализ его поведения показал, что он способен удивлять, и, Рассилон-черт-бы– его-побрал! — этот язык…! Доктор подозревала, что у данной особи он нужен вовсе не за тем, чтобы разговаривать.

Она лежала на спине, сложив на груди руки, и считала секунды, необходимые ему для сна. Такие несовершенные и слабые люди. Малейшая нагрузка — уже рушатся от усталости. И они еще стали самым развитым видом на планете Земля! Парадокс.

Спустя семь минут (сколько всего можно было бы сделать за это время? Например, настроить новый маршрут, получить справку о неизведанной цивилизации, перелететь через две планеты средних размеров) Риз приоткрыл один глаз, лениво потянулся и открыл второй. Рука его скользнула по ее обнаженному бедру.

— Милая, мне невероятно приятно, продолжай в том же духе. — Говоря, он торжествовал.

— Что? — Доктор недоуменно уставилась на него.

— Ты назвала меня «Мастером» во время оргазма. — Его взгляд лучился. Он триумфовал.

— Черт.

— Нечистый здесь не при чем, дорогая, — покачал головой он, — я и правда мастер.

Доктор почувствовала раздражение. Она думала о Мастере. Снова. Предчувствовала скорую встречу? Скучала?

Пальцы Риза лениво бегали по коже, остро реагирующей на каждое касание. Доктор повернула голову, лениво взглянула на него. Пришлось опять напомнить себе, что он вовсе не виноват в схожести с Мастером. И, если уж на то пошло, ему никогда, даже при столь живом уме и явном криминальном таланте, не дорасти до злодея вселенского масштаба.

— Что? — спрашивает он, сияя.

— Куда хочешь отправиться сейчас?

— На Дикий Запад. Год, эдак, в тысяча восемьсот шестидесятый. В Дакоте было обнаружено золото и началась лихорадка. А я как раз собирался парочку золотых слитков прихватить, пополнить карманы. Килограмм десять.

— Хорошо.

Доктор привычным жестом натягивала одежду. Подтяжки, клацнув, обняли плечи. Не особо заботясь о прическе, лишь лениво пригладив волосы ладонью, она вышла в консольную. Риз следовать ее примеру не спешил, лениво растянулся на постели.

Наверное, хорошо, что он не торопился покинуть теплую постель. Несколько драгоценных секунд одиночества позволили успокоиться, прийти в себя и в результате, быть той, к которой он привык — улыбчивой, доброжелательной, быстро реагирующей. Риз ничем не отличался от других друзей, с которыми ей довелось путешествовать: он хотел видеть космического чудака, который обещает, что все будет в порядке, и выполнит свое обещание. Правда, представления Риза о порядке очень отличались от обычных. Но, наверное, так и должно было быть. Доктор нужна была встряска. Не хватало острых ощущений, которые смог подарить ей Риз.

Звук шагов заставил Доктор выпрямиться. Несколько секунд, и руки обвили бедра. Она искренне улыбнулась, выдохнула, когда оказалась в его объятьях, и тихо рассмеялась, когда он аккуратно укусил ее за ухо.

— Так что? — изогнув вопросительно брови, спросил он, — Когда уже приедем? Я в нетерпении.

Доктор только ахнула, когда он метнулся к шкафу с одеждой (до сих пор не могла понять, как ТАРДИС прощает, что он ведет себя как хозяин, а не как гость), вытащил ковбойскую шляпу (пригодился всё-таки сувенир из Техаса, двадцать семь лет в шкафу пролежал) и водрузил на голову, как корону.

Доктор расхохоталась, глядя на это, а он показал ей язык и рассмеялся так же искренне. Сейчас перед нею был мальчишка. Мальчишка требовал приключений.

Она нажала на рычаг.

========== 17. Серсея Ланнистер, Дейнерис Таргариен и Симм Мастер ==========

Она поправила верх платья, с демонстративной гордостью усаживаясь на трон. Горящие глаза, предчувствующие скорую победу, демонстративно сверлили дверь, где вот-вот должна была возникнуть соперница.

Он был спокоен, восседал на своем кресле, точно на троне, ничуть не уступая в величии и самолюбии ей. Только что их тела сплетались в жаркой страсти, еще несколько минут назад он чувствовал ее под собой, касание жарких бедер побуждало его не останавливаться, двигаться вперед — и вот, она уже снова заняла свое привычное место.

Она была ненасытна — в постели, в правлении, в общении. Ей было мало ласк, заверений в победе, лести. Она готова была слушать лживые комплименты часами. Знала ли она, что это — наглая ложь? Конечно, знала. Могла ли она устоять перед ложью? Нет.

Он был спокоен и сосредоточен и, по своему обыкновению, ждал. Повелителю времени не привыкать ждать подходящего мига, пусть он всегда был нетерпелив.

Знал ли он, как выглядит та, кого сейчас предстоит уничтожить? Нет. Да его это и не особо волновало. Человеческой особью больше или меньше — какая разница? Зато земля очистится от еще одной мелкой мошки.

Доктор бы, конечно, не оценил.

Нет, не время сейчас думать о Докторе. Совсем не время.

Маленькая ладонь Серсеи коснулась его руки. Мастер посмотрел на нее, растягивая губы в улыбке — насквозь фальшивой, конечно, впрочем, вряд ли, одержимая жаждой урвать больше власти поскорее, она это заметила.

— Где эта шлюшка? Мне обещали привести ее несколько минут назад! — явно начиная нервничать, высокомерно сказала она.

— Успокойся, будь добра, — стараясь не концентрироваться на ее раздражающих словах, Мастер твердо надавил на руку, — она скоро будет.

— И эта… тварь?

— Серсея, — он холодно коснулся губами ее ладони, — оставайся спокойной. Волнение никому еще на пользу не пошло.

Серсея слушалась плохо. Но, видимо, сейчас предпочла заткнуться и молчать. К своему счастью.

Шаги, которые он услышал, приближались, и Мастер готов был энциклопедию чувств составить по этим шагам. Самоуверенная, самовлюбленная и наверняка думающая, будто ей все вокруг должны. Как и большинство представителей человеческой расы.

И да. Такой она и была.

— Я Мать Драконов, Кхалиси Великого Травяного моря, Королева Андалов и Первых людей, Неопалимая, Бурерожденная, и я требую, чтобы вы немедленно освободили трон, который принадлежит мне по праву наследования, и был отнят у моей семьи захватчиками столетия назад.

— Что же вы скажете, — пропела Серсея обманчиво мягким голосом, — если Владычица Семи Королевств будет против подобного желания?

Мастер аккуратно накрыл ее ладонь своей. Прикосновения к человеческой коже (у Серсеи были сухие жесткие ладони) его несколько раздражали, как и, в общем-то, всё в последнее время. Но еще больше раздражала возможность скандала между двумя земными амбициозными женщинами. Он был Повелителем Времени и у него не было времени выслушивать подобное.

— В этом мире, — Мастер встал, — повелевает тот, кто сильнее. Я думал, тебе это известно.

— Я не знаю, кто вы, — маленькая пигалица вздернула нос, — вы не смеете мне «тыкать». И вам стоит преклонить колени.

О, небеса. Людишки. Мерзкая человеческая раса, помешанная на идее власти ради самолюбия. Как же они осточертели! И главное — никак не заканчиваются!

— Я — Мастер, и все твои титулы — ничто передо мной. И ты тоже. Маленькое высокомерное ничтожество. Так что, у тебя есть одна минута, чтобы собраться и уйти отсюда восвояси навсегда. И время, — он склонился к ней, прошептав в ухо, — пошло. Пятьдесят девять секунд…

Она мотнула головой, посмотрев на него со всем своим высокомерием.

— Пятьдесят восемь. Пятьдесят семь.

Огромный дракон влетел к своей хозяйке, затмив свет громадными крыльями. Мастер почувствовал, как разливается спокойствие по телу драконьей королевы, а другая, сидящая на троне, наоборот, напряглась, точно струна.

Он повернул голову и посмотрел на Дракона ровно тогда, когда из уст его покровительницы сорвалась властная и четкая команда:

— Дракарис!

Смазливая девочка, возомнившая себя королевой, конечно, уже приготовилась смотреть, как корчатся ее враги от мук, сгорая. Но Дракон лишь замер, а потом, как огромная туча, спустился на пол.

— Дрого? — растерянно спросила дерзкая властолюбица. — Что с тобой?

Она подошла к своему сокровищу, погладив его по голове. Дракон издал тихий урчащий звук, по которому можно было бы подумать, что он уснул.

— Дрого!

Мастер бросил небрежный взгляд на Дракона и тот, шумно фыркнув, распластался на полу.

— Что с ним? — вот теперь маленькая выскочка испугалась не на шутку. Взгляд, обращенный к Мастеру, был наполнен уже не злостью, а паникой. От высокомерия не осталось и следа.

Он пожал плечами, небрежно бросив:

— Наверное, устал.

Подойдя к Дракону, склонился к его загривку и погладил острые шипы. Драконья королева смотрела на него с нескрываемым изумлением, Дракон же — с такой преданностью, точно они были вместе всегда.

— Что вы сделали с моим Драконом?

— Ничего, уверяю вас, — Мастер наградил ее улыбкой, самой фальшивой из своего арсенала, — абсолютно ничего. Всего лишь решил наказать тебя за дерзость, маленькая человеческая личинка.

— Что? — Дейнерис передернуло, лицо приобрело странное выражение злости и ненависти, во взгляде мелькнуло безумие, хорошо известное Мастеру, почти родное. — Да как вы?!.. Как ты посмел?! Знаешь ли ты, что тот, кто встал у меня на пути, лишится головы?

— Маленькая глупая женщина, возомнившая себя богом, — Мастер задумчиво склонил голову, — сколько таких же безликих глупцов говорили мне об этом. Когда же вы уже придумаете хоть что-нибудь новое? Впрочем, я хочу невозможного. У вас такая бедная фантазия.

Дейнерис смотрела на него уже даже без призрака высокомерия. Только испуганный потухший взгляд человека, лишившегося в один миг всего.

Он обратился взглядом к Серсее, которая явно расслабилась.

— Ты была права. Без своих драконов она ничто.

Дейнерис бросилась к своему огнедышещему сыну, однако Мастер грубо ее оттолкнул. Земным личинкам пора бы знать, что джентльменские манеры для Повелителей Времени не обязательны и используются далеко не всегда.

Она держала мирно дремлющего дракона за холку, гладила по голове.

— Неприятный сюрприз, когда кто-то еще умеет ладить с твоими детьми, верно?

Она подняла голову и удостоила его молчаливым упреком — единственным, на что была теперь способна. Мастер усмехнулся. Дракон поднял голову.

— Что ж, милый, — длинные пальцы ласково гладили его гриву, твердую, жесткую, — попрощайся с мамочкой.

Мастер не особо слушал, что она еще говорила. Несла что-то, похожее на взывания к Дракону, просила прийти в себя, говорила о своей любви и материнских чувствах.

Глупые, глупые, ГЛУПЫЕ люди. Они все еще думают, что любовь может спасти.

Мастер бросил на нее лишь один беглый взгляд. Финальный. Заключительный. И в ту же минуту, щелкнув пальцами, тихо произнес:

— Дракарис!

И отвернулся к окну.

Он не смотрел, что происходило после, только слышал шум, ее крик, хруст костей и клацанье зубов. Когда он снова обернулся, на полу лежал труп той, что присвоила себе множество титулов, Дрого доедал руку, пальцы хрустели особенно звонко. Серсея же налила вина и отпила его.

Посмотрев на бренные останки, Мастер вздохнул.

— Так несовершенно. Только одно тело. Только одна жизнь.

Серсея мягкой кошкой подкралась к нему, обняла за плечи, потянулась за поцелуем. Мастеру было не до поцелуев теперь, он легко отстранился.

— Я благодарю тебя, — та, что называла себя Королевой Семи Королевств покорно склонила голову, — это неоценимая помощь.

Ее губы прижались к его губам.

— Однако, — продолжила она небрежно, — у тебя есть такая власть, которая может поставить под сомнение мою. Ты должен понять меня, ведь ты бы поступил так же.

Серсея подошла к винному сосуду и взяла его в руки.

— В этом сосуде, мой дорогой, сильнейший яд. Мне дал его мастер зелий. Называется, кажется, «Долгое прощание». Или «Долгое расставание», я не помню точно. Мне жаль, но ты будешь умирать медленно. И в муках. Я не прошу прощения.

Она еще несколько секунд смотрела на него пристально, потом же повернулась и направилась к дверям. Едва рука ее коснулась ручки, Мастер окликнул:

— Ваше Величество!

Серсея остановилась, обернулась, бросила на него вопросительный взгляд.

— Видишь ли, — он потер руки, — есть кое-что, чего ты обо мне не знаешь. Тебя не особо удивишь двумя сердцами, ты привыкла к сюрпризам. Но у меня есть уникальная способность — воскресать после каждой смерти. Не просто воскресать, но и полностью менять строение клеток, а, значит, тело.

— Вот как?

Внешне она оставалась спокойной, но голос предательски дрогнул.

— О да, — он кивнул, степенно, медленно, — именно так. У Повелителей Времени это называется регенерация.

Он подошел к ней настолько близко, что почувствовал ее дыхание — жаркое, но замершее.

— И, смею заверить, ты, увы, не увидишь, как я регенерирую. Жаль. Это весьма любопытное зрелище.

Она усмехается. Еще одна глупая человеческая женщина. Он достает самую верную — наравне с ТАРДИС — свою спутницу. Мгновение — и луч отвертки пронизывает ее до костей, проникает в сердце. Серсея падает, рушится камнем у его ног. Приходится переступить через труп, чтобы добраться до окна.

Предсмертный хрип стихает в стон, а тот, в свою очередь, во всхлипывание.

У двери лежит дракон, наконец, доевший женщину, из чрева которой вышел, у подножия трона стихла навеки честолюбивая Серсея.

А Мастер смотрит в окно и, за секунды до регенерации, уже чувствуя знакомое жжение внутри, думает только об одном: что бы на все это сказал Доктор?

Что бы он сказал?

========== 18. Лета Лестрейндж, Тина Гольдштейн и Моргауза (“Мерлин”) ==========

Лета отрывается от книги, которую еще минуту назад, усиленно штудировала. По лицу ее пробегает теплая улыбка и, если бы при закатывании глаз раздавался какой-то звук, то он бы смог всех, включая и саму закатившую глаза Моргаузу, оглохнуть навсегда. Моргауза была слишком занята последние полтора часа, кромсала корень мандрагоры, экспериментировала с зельями, чтобы слышать, кто топает по коридорам. Однако улыбка на лице Леты была отлично ей знакома и сигнализировала о скором появлении Тины Гольдштейн.

— И что теперь? — фыркнула Моргауза. — Поиск зелья закончен?

— Нет, почему же закончен? — Летта пожала плечами. — Наоборот, сейчас к нам Тина присоединится. Обязательно что-нибудь найдем.

— Конечно, как же, — еще более зло отозвалась Моргауза, — все, что вы можете найти, находясь друг с другом рядом, — это что вы прекрасны, травка зеленая, небо голубое, а солнышко особенно яркое.

— Перестань, ничего подобного не происходит!

— Угу, ты это призраку Мерлина расскажи, — отчеканила Моргауза, усмехаясь.

Конечно, как всегда, она оказалась права и подружки-неразлучницы, вместо того, чтобы искать зелье обращения в духов (задумали ночью походить по Школе), мило улыбались и подтрунивали друг друга. Нет, конечно, поисками ответов они тоже занимались. Минут пятнадцать из двух часов, что студентки втроем провели в Тайной секции.

*****

Едва войдя в комнату, которую делила с Тиной, Моргауза поняла, что что-то не так. Тина, в общем, не отличалась особой собранностью, но вряд ли ее можно было бы назвать растерянной тоже. Сейчас же она казалась не просто растерянной — потерявшейся во времени и пространстве.

Тина сидела на кровати, скрестив ноги и смотрела на листок бумаги, что держала в руках. Моргауза хотела было поинтересоваться, что так повлияло на приятельницу и что такого написано, что она листок держит точно голову Изольды Сейр, но передумала. Она целый день провела в библиотеке после того, как поняла, что ее лабораторные мозгошмыги перестали расти, искала корень проблемы, жутко устала и не особо горела желанием говорить. На долгий разговор ее бы не хватило, кроме того, волшебница опасалась, что Тина снова заведет один из своих бесконечных разговоров о Лете. Этого только ей не хватало.

Так что, быстро раздевшись, Моргауза шмыгнула в ранее расстеленную постель, взбила подушку, повернулась на правый бок, сладко потянулась, закрыла глаза и приготовилась улететь в царство Морфея, но…

— Мор!

Интуиция, все волшебные силы, сконцентрированные над Школой Ильверморни, голос предков, отличное знание характера Тины, а также просто здравый смысл подсказывали Моргаузе сделать вид, что она уснула (да, вот так вот мгновенно, бывает!) и, может быть, даже всхрапнуть для пущей убедительности, но…

— Мор, я знаю, что ты не спишь. Я не стану тебя долго занимать. Честно.

“Я честно больше не буду говорить о Лете!”, “Ей-Мерлин, Мор, в последний раз скажу — какая же она красивая!”, “Клянусь Мерлиновой бородой, я больше не буду мешать тебе спать, просто мне нужно было излить свое вдохновение, потому я диктовала себе любовное послание, чтобы не забыть”.

Моргауза прекрасно знала, чего стоит честное слово Тины, когда речь заходила о мисс Лестрейндж. Ей всё-таки стоило продолжать хранить стоическое молчание, но, когда милый тонкий голосочек умоляюще повторяет: “Пожалуйста!”, как тут устоишь? Разве что, ты — один из камней Стоунхенджа.

— Да? — как можно более мягче, наконец, спросила Моргауза, поворачиваясь к подруге и смотря на нее.

— Как думаешь, нравлюсь ли я Лете?

— Да.

— Ты уверена?

— Да.

— И она мне скажет об этом когда-нибудь, как считаешь?

— Да.

— А долго ли еще ждать?

— Да.

— Ты можешь отвечать что-нибудь другое?

Моргауза не поскупилась на силу и бросила в подругу подушку. Тина ловко поймала ее и уложила рядом со своей. А потом удобнее устроилась сама, пообещав (в сто пятнадцатый раз, Моргауза вела подсчет), что больше никогда-никогда не станет разговаривать с ней о Лете.

Моргауза стала считать про себя.

Одна секунда

Две

Три

Четыре

Пять

— А может, мне нужно написать ей письмо с признанием, как считаешь?

Не долго думая, волшебница швырнула на соседнюю кровать собственный ботинок.

Остаток ночи прошел мирно. Моргауза спокойно дремала, Тина сладко вздыхала. Как и всегда последние полгода.

********

Колба с зельем, что они готовили несколько часов, опасливо пошатнулась. Моргауза бросила нарезать порей и метнулась к столу, умоляя всех волшебников, чтобы зелье не упало. Лета как-то неуклюже дернулась, повела рукой, и, увидев, как по полу у ее ног разливается голубая лужица, вздохнула.

— Да уж. Неприятность вышла. Но мы можем начать сначала. Жаль, Тины здесь нет, она бы…

Всё. Терпению Моргаузы наступил конец. Счет барашков не помог, как она не пыталась, счет мозгошмыгов тоже.

— Мерлинова Борода, Гриндевальдово проклятье, за что мне это? За что вы двое, влюбленных идиоток, свалились на мою умнейшую голову, забитую жаждой научных открытий? В чем моя вина перед небесами? — запричитала Моргауза, возводя взгляд и руки к потолку.

— А что? — встрепенулась Лета. — Тина что-нибудь насчет меня говорила?

Моргауза (в очередной раз, с этими двумя иначе было никак нельзя) закатала глаза и вышла, громко хлопнув дверью и бормоча себе под нос:

— Лучше бы спросила, о чем, кроме тебя, за последний год Тина Гольдштейн говорила. Если они не признаются друг другу в ближайшее время, я уезжаю учиться в Индию, от вас двоих подальше. Хватит с меня!

========== 19. Северус Снейп, Римус Люпин и Мерлин. ==========

У Северуса не было намеренного желания изгнать Люпина из Хогвартса, что бы не говорили коллеги за его спиной. Конечно, детская обида, которую он перенес от мародеров, никуда не делась. Но, во-первых, Северус прекрасно понимал, что в условиях стремительно надвигающейся войны после захвата власти Темным Лордом, глупо вспоминать обиды и питаться только ими. Во-вторых, глубоко в душе (очень глубоко) Снейпу было жаль Люпина. В какой-то мере, они были похожи: отмеченные клеймом непохожести на других, оба нигде не могли найти себе места и жизнь порой казалась тяжким испытанием.

Так что, когда о способностях Люпина стало известно широкой массе и сплошь и рядом слышались возмущения по поводу того, на какую чрезмерную опасность дирекция обрекает учеников, пришлось Римусу уйти из школы, покинуть занимаемую должность — в спешке, будто сбегал. Конечно, среди учеников не утихали разговоры о том, что в этом уходе виновен Снейп. Коллеги тоже подозревали преподавателя зельеварения и только его и винили (правда, за глаза) в том, что Люпин впал в немилость.

Надеялся ли Северус на то, что должность, о которой он мечтал много лет, наконец, достанется ему? Нет. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Увы, Снейп устал разочаровываться, всякий раз слыша чужое имя на представлении нового преподавателя по защите. И надеяться тоже устал, ну а верить и подавно. С той самой черной ночи, когда он держал на руках бездыханное тело Лили и захлебывался от боли и слёз, он не верил уже ни во что и ничему.

Когда (по рекомендации Люпина) на проклятую должность пришел устраиваться совсем еще молодой человек, смешной, с глупо торчащими ушами и романтичной улыбкой, Снейп закатил глаза. Опять защиту от тьмы и врагов студентам будет преподавать создание, которое, судя по его внешнему виду, самого нужно защищать! Это, черт возьми, было самым настоящим издевательством, проклятьем!

Мерлин ослепительно улыбнулся, представился и протянул тонкую руку для знакомства. О великие волшебники, он выглядел почти как старшекурсник, и вот с этим чудом, появившимся неизвестно откуда, ему, профессору с таким большим стажем работы, огромным опытом, бесценными знаниями, предлагают работать бок о бок? Северус едва сдержал возмущенное фырканье и почти брезгливо пожал руку в ответ, пренебрежительно бросив свое имя в ответ:

— Меня зовут Северус Снейп. Добро пожаловать, профессор, — на последнем слове зельевар сделал особенный акцент — дабы у выскочки не возникло ни единого сомнения в том, что ему здесь далеко не все рады.

Мерлин, впрочем, продолжал сияюще улыбаться. Он был вежлив всякий раз, когда им доводилось пересекаться, сидел подолгу в своем кабинете, с удовольствием делился своими открытиями. Снейпу пришлось признать, что молодой человек отнюдь не так прост, как ему казалось сперва. А еще — что он умный и интересный собеседник. И трудолюбивый, раз не жалел ни времени, ни сил, постигая всё новые и новые грани темного искусства в своей лаборатории.

Потому, когда они встретились за чашкой крепкого эля в “Дырявом котле” (куда Мерлин потащил Северуса под предлогом необходимости обсудить новый подход к занятиям) с Люпином и тот аккуратно спросил, как обстоят дела в Хогвартсе, Северус ответил коротко — “Неплохо. Профессор весьма ладно справляется со своими обязанностями”.

Но, стоило Мерлину отлучится припудрить носик, Северус стал куда более серьезным:

— Должен признать, что Мерлин сильнейший волшебник, Римус. Я очень надеюсь, что вы сможете договориться касательно охраны школы от дементоров. Со своей стороны обязуюсь поставить в известность Дамблдора.

— Ладно, — кивнул Люпин, — поговорим в самое ближайшее время.

В общем, нельзя было сказать, что сожаления по поводу снова так печально улетевшей от него должности, совсем покинули Северуса. Однако — и это было самым главным — он впервые признавал, что защиту от темных искусств, наконец, преподает достойный волшебник.

И это меняло если не все, то очень многое.

========== 20. Дейнерис Таргариен и Ахиллес (“Троя”) ==========

Это был красивый город, величественный. Дейнерис Таргариен, рожденная в бурю, Матерь Драконов, Кхалиси Великоликого травяного моря, Королева Андалов и Первых людей, повелительница Миерина, разбивающая оковы, свободу дарующая, завоевательница великих цивилизаций, смотрела в окно и любовалась медленно спускающимся в закат солнцем. Багрянец, первозданно красивый, разливался густыми мазками по земле, ворошил густую траву, играл радугой в лучах вечернего солнца.

Она стояла у окна, медленно вдыхала запах пепла и лета, причудливый смешанный аромат, неспешно и лениво смотрела на все, что мог охватить глаз.

Это был красивый город и всё ещё величественный, несмотря на постигшую его разруху. Как и всегда, разрушений можно было бы избежать, если бы жестокий Агамемнон понимал, кто перед ним, когда похищал и унижал ее, будущую владыку Железного трона.

О, жестокие и упрямые мужчины! О, обезумевшая от жажды крови власть! Если бы только они умели трезво оценивать ситуацию всякий раз, когда она, могущественная завоевательница, приходила на их землю с мягким требованием отдать то, что принадлежит ей по праву и что с ее рождением несправедливо отняли! Если бы только они видели что-то, помимо красивого лица юной девушки — ее величие, мудрость, красноречие, умение убеждать, желание привнести в завоеванный, склонившийся перед нею мир, изменения к лучшему, процветание. Если бы понимали, что бесполезно цепляться за власть, когда приходит реформатор с драконами во главе, разрухи удалось бы избежать. И мягкий компромисс не меняла бы всякий раз жестокая война.

Сегодня снова пролилась кровь в величественном городе, воспетом поэтами. Которой можно было бы избежать, если бы ей отдали то, что принадлежит ей по праву.

Обо всем этом королева Дейнерис думала, глядя в окно, наблюдая, как медленно садящееся солнце озаряет лучами багрянца опаленную огнем и залитую кровью землю — пейзаж, который сопровождает ее повсюду. Без которого, похоже, уже не обойтись.

Драма прошедших дней пронеслась пред ее глазами, вихрем закружила ее мысли. Сколько всего она пережила в прошлом? Она была унижена, уничтожена, всего лишена, растоптана. Ее хотели подчинить, стереть с лица земли, превратить в пыль под ногами других королей, жестоких, безумных. Как будто бы этого было мало, местный царь Агамемнон пытал ее и обязательно бы изнасиловал, не приди на помощь смелый и отважный Ахиллес.

О, Ахиллес! У каждой королевы есть верный рыцарь, а он — наивернейший. Она обеспечит его золотом, одарит любовью, окутает теплом. Взамен на то, что он, словно солдат, верно и неустанно согласился служить ей. Что спас ей жизнь, избавил от боли и унижения. Этот город, великая Троя, склонится перед нею и ее драконами, а он будет первым, кто увидит это.

Дейнерис одним резким движением закрыла окно и вернулась на трон. Дрого мирно спал у подножья трона, ноздри его раздувались в одной ей понятном ритме. Никогда Дейнерис не забыть, как Ахиллес, которого она поначалу считала врагом, погладил ее дитя. Так, будто был он не могучим драконом, изрыгающим пламя, а крохотным щенком или волчонком. Этот мужчина достоин ее и быть с нею рядом. Только такой и достоин.

Когда Ахиллес, блестяще красивый, входит в тронный зал, Дейнерис одаривает его улыбкой, полной тепла и благосклонности, и протягивает руку для поцелуя. Жаркие губы рыцаря, еще сегодня утром дарящие ей неземное наслаждение, касаются запястья, нежно окутывают теплом кожу.

— Как вы себя чувствуете, моя королева?

— Превосходно, — кивает она, — благодарю.

Он садится рядом с нею, верный храбрый пес, бережно храня ее покой, и с особенной лаской смотрит на спящего у ног Дрого, которого так легко удалось приручить на днях.

Одурманенная жаждой власти Королева не понимает, что мир, даже завоеванный с помощью ее огнедышащих детей, всегда принадлежит мужчинам. А она, женщина — лишь слабая пешка в их играх, которую так легко убрать.

Пока не знает. Но у него обязательно будет возможность это ей объяснить.

А сейчас он лишь сладко обещает ей всяческую помощь в завоевании Железного трона. Но знает — он сядет туда сам. Один. Без (не) своей тщеславной королевы.

========== 21. Клэр Бичем, Утер Пендрагон и Артур Пендрагон ==========

Это, наверняка, был сон или бред. Может быть, она спит и никак не может проснуться? Вдруг это действие морфия, пары которого она вынуждена была глотать, пока была на войне?

Клэр не могла поверить в происходящее. Идя вслед за тем, кто представился как король Артур, щипала себя за руку, стучала по ладони. Но не просыпалась. Вместо этого солнце, палящее в вышине, неприятно грело в спину, а ноги больно колола трава, щедро перемешанная с колючками.

Чем дальше они шли, тем меньше верилось, что это — сон. Слишком уж остро били в ноздри разнообразные запахи, воздух был свеж и чист, а голос короля — близок и реален.

— Леди Клэр, — обласкав бархатом голоса, спрашивает Артур, — откуда же вы к нам прибыли?

— Бежала. Из Шотландии.

— Шотландия? Где находится эта земля?

О, небеса, это ведь его, Артура, владения сейчас. Легендарный Камелот!

Тяжело вздохнув (и на всякий случай, еще раз повторив про себя, что это только снится ей), Клэр стала рассказывать владыке этих земель о том, что на самом деле приключилось.

Когда закончила и посмотрела ему в глаза, поняла, что он не поверил. Ничего удивительного. Она бы тоже не поверила. Вполне возможно, теперь её упекут в тюрьму. Или, что вероятнее, в лечебницу.

И Клэр не была уверена, что это плохо.

— Вы молчите, Ваше Величество, — как можно мягче, сказала она, — вы не верите мне?

— То, что вы рассказываете, миледи, невозможно. Это сказка и вы сами понимаете это. Я отведу вас к моему отцу. Решение о вашей дальнейшей судьбе примет король Утер.

Клэр была даже рада убедиться в легендарной мудрости будущего правителя Камелота. Ведь он мог упечь ее в тюрьму, посчитав мошенницей. Или, учитывая реалии, осудить как ведьму и тогда не избежать ей костра. Однако он поспешил не торопиться в принятии решения, а отвести свою внезапную гостью к правителю.

Она не сразу вспомнила, что, согласно легенде, король Утер — противник магии и преследовал тех, кто верил в колдовство. Но, когда вспомнила, отчаяние молниеносно заполнило каждую ее клетку, каждый сустав, отозвалось в крови. Неужто стоило выжить в пекле войны, чтобы теперь сгореть на костре инквизиции?

— Ваше Величество, я знаю, что это звучит как бред. Но я не ведьма, поверьте, и не колдунья.

— Думаю, нам стоит убедиться в этом, миледи, — уклончиво ответил Артур, рассекая дорогу мечом, — а вам — принять наше решение. Иного выбора у вас не остается.

Клэр вздохнула. Остаток пути прошел как в бреду. Как ни старалась, она не могла придумать, что делать. Ни единой мысли не было, как спастись.

Потому, когда её представили королю, она опустилась, а колени перед троном и снова стала рассказывать, как прикоснулась к камням в Шотландии, а потом закружилась голова, а потом — она вдруг очутилась здесь.

— Я понимаю, мой Лорд, что это звучит как бред, но, клянусь, это правда.

— Вы обладаете чарами, леди Клэр? — хмуря брови, спросил король Утер, постукивая пальцами по ручке трона. Впрочем, взгляд его не был полон злости или ненависти. Скорее, недоверия или непонимания. За это Клэр не могла его осудить.

— Нет, Ваше Величество, я не ведьма. У меня нет чар. Пожалуйста, помогите мне вернуться домой!

Он молчал и задумчиво смотрел то в окно, то переводил взгляд на нее. Глаза не выражали никаких особых эмоций, однако было видно, что король в раздумьях.

— Вы сомневаетесь, отец, в том, что ее история — ложь? — окинув Клэр беглым взглядом, спросил Артур. — Я нашел её в лесу, в глухой чаще. Что бы там делала женщина? Может, собирала зелья для колдовства?

— Зелья для колдовства? — владыка Камелота повёл плечами. — Ты, значит, веришь в магию?

— Да, вы знаете, отец, что верю.

Утер прикрыл глаза, всё ещё находясь в глубоких раздумьях. Прикусил губу. Когда встал с решительностью, сложив на груди руки, сердце Клэр на миг перестало биться.

Король подошел к ней, взял за руку, поднес ее к губам и легко поцеловал запястье.

— Хорошо, миледи. Я вас верю. Вечером я поговорю с моим советником Фергюсом, возможно, он придумает, как можно вам помочь. Пока же приглашаю поужинать. Пойдемте в зал.

— Благодарю вас, милорд, — покорно склонила голову Клэр, и слегка улыбнулась.

Нужно было надеяться, что это свобода, а не отсрочка перед казнью.

========== 22. Королева Равена и Аббадон ==========

Равенна сразу почуяла — что-то неладно. Точно раненный зверь она втянула ноздрями воздух, пронзительно-холодный, как будто зима наступила, хоть за окном, в ее саду, цвели розы, и резко обернулась в поисках источника внезапно одолевшего ее страха.

— Ты.

Она стояла в нескольких шагах от двери, в проеме, и улыбалась. От этой улыбки у любого бы мурашки по коже побежали. Жестокое сердце красивой королевы ёкнуло, замерло на миг, а потом (Равенне показалось — на вечность) перестало биться совсем.

Она знала, что расплата придет. Вот только забыла, что совсем скоро.

Рыжий рыцарь Ада подошла к ней вплотную. В ноздри ударил мерзкий запах, который никакой парфюм скрыть не мог. Равенна прекрасно знала этот запах — горько-сладкий, приторный, мерзкий. Она сама сроднилась с этим ароматом — Смерти.

— Я дала тебе десять лет, помнишь? Ты умоляла меня о десяти годах красоты и молодости.

Как забыть? Тогда, увидев первую горькую морщинку, Равенна едва не сошла с ума от горя и страданий. Она не истерила, нет. Не плакала. Не пребывала в возмущении. Она боялась. Дрожащими руками вызывала рыцаря Ада. Дрожащим голосом торговалась. Аббадон давала пять лет, не больше. Равенна договорилась о десяти и жертвах. Постоянных жертвах в виде молодых девушек, которых, подпитываясь их юностью, Равенна доставляла адским псам.

— Я помню, - кивнула королева, закрыв глаза и сражаясь с надвигающимся ужасом.

— Я пришла забрать должок.

— Да, — шепчет королева, — да.

Она поворачивается к зеркалу — тому самому, которое однажды предательски уничтожило ее спокойствие отпечатком старости.

Она медленно подходит к зеркалу, снимает корону, распускает волосы, что пышной волной падают на ее плечи.

Она не спешит, любуется собой, впитывает свою молодость, свою невероятную красоту, будто запомнить старается.

Она закрывает глаза, будто засыпая. Поворачивается к своей незваной гостье. И направляет на нее нож, окровавленный и острый, точно жало.

Аббадон изумлена и смеется. В глазах ее сарказм, удивление, издевательство.

— Маленькая пропащая душа, — сцепив зубы, шепчет рыцарь ада, — неужели ты думаешь, что первая, кто грозит мне?

Взмах ее руки — и нож почти ускользает из рук красивой королевы. Однако же колдунья хорошо подготовилась. Лишь миг колебания — и она снова крепко схватила нож в руки, зажала в ладони.

— Пришла забирать должок? — Равенна величественно вскидывает голову.— Тогда забери.

Она забыла о том дне, когда Аббадон, десять лет назад обещала пожаловать за долгом. Но все эти десять лет она готовилась к нему.

И просто так она свою красоту не отдаст.

========== 23. Освальд Кобблпот и Золушка ==========

Элла к спиртному не привыкла. Шампанское сладко разливается по телу, становится тепло и ноги почти тут же млеют. К счастью, Освальд рядом, и тут же дает ей в руки овсяное печенье — первое, что лежит под рукой — закусить.

— Ох! — вздыхает Элла и смеется, отмахиваясь от своего друга. — Я теперь совсем пьяна! Ух!

— Все хорошо, котенок, — улыбается Освальд, — все в порядке. Это всего лишь я.

Он ставит перед ней тарелку с горячим супом, подвигает хлебницу. Сам ест медленно, вдумчиво, жует тщательно. Элла набрасывается на еду, как будто миллион лет голодала. Иногда она улыбается своему верному товарищу, иногда он берет ее руку в свою и гладил пальцы.

Тарелки быстро опустели. Освальд не разрешил Элле их мыть. Надел старенький фартук, собрал посуду, стал к крану. Тщательно мыл тарелки. Иногда улыбался Элле.

— Спасибо. Ты спас мне жизнь.

Освальд кивнул.

— Я думала, ты не станешь.

Он резко перестал мыть посуду. Поставил грязную тарелку обратно в раковину. Сел за стол. Пытливо, с тревогой, посмотрел на свою дорогую подругу.

— Почему ты так думала?

Элла улыбается. Пожимает плечами.

— Не знаю. У тебя своих проблем по горло. Не хотелось бы еще и мои на тебя перекладывать. Это как-то не очень красиво.

Он погладил ее по руке, так тепло и доверительно. Элла улыбнулась.

— Милая Элла. Я ведь твой друг. Я знаю то, через что ты проходишь. Понимаю твои чувства как никто другой.

— Ты как фея-крестная.

— Я лучше.

Она кивнула и улыбнулась. Освальд был настоящим другом и неоднократно приходил на помощь. Но мачеха никогда бы не отпустила ее. Удивительно, как еще не кинулась возвращать теперь.

— Завтра снова домой. Я так устала.

Освальд снова вернулся к посуде. С улыбкой посмотрел на Эллу.

— Тебе не надо будет домой. Ты живешь в Готэме с сегодняшнего дня. Я уже нашел тебе жилье. Работать будешь у меня в клубе. Мне очень нужна помощница.

— А мачеха? — Элла не могла прийти в себя от изумления. Хлопала ресницами, едва дышала. Смотрела на него не отрываясь.

Освальд триумфально улыбнулся.

— Предоставь это мне.

========== 24. Мама дяди Фёдора и Фрэкен Бок ==========

— О, он так очарователен, это веселое приведение с мотором! — Фрекен Бок всплеснула руками и восхищенно вздохнула. — Настоящий мужчина, а какой жгучий кавалер! Надеюсь, он еще вернется, а то, как улетел, так не ответа, ни привета. Заставляет скучать, - она осеклась и покраснела, — моего воспитанника.

— Нет, - мама пожала плечами, - у дяди Федора дрессированные коты, собаки, но чтобы дрессированное приведение — впервые слышу.

— Это был самый элегантный кавалер, которого я знала, — Фрекен Бок погладила потершуюся о ее ноги кошку, — он даже Матильде нравится, правда, моя дорогая?

Кошка послушно мурлыкнула, довольно потерлась головой о пальцы своей хозяйки.

— Надо бы познакомить твою Матильду с Матроскиным, - мама дяди Федора отпила чай и поставила чашку обратно на стол, - я уверена, что они понравятся друг другу.

— Ну что ты! — возмутилась домоуправительница. — Моя Матильда породистая кошка, дворовой кот ей не подойдет ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах.

Мама дяди Федора откусила кусочек плюшки и пожала плечами:

— Матроскин — это такой кот, который способен понравиться любой барышне. Он разговаривает, варит варенье, сам доит корову, сажает огород и еще и на машинке строчить умеет.

— Да ну, моя дорогая! — возмущенно фыркнула Фрекен Бок. — Неужто ты думаешь, что я поверю, будто кот может разговаривать, как человек?

— То есть, говорящие приведения тебя не смущают, а говорящие коты очень?

— И все таки, — Фрекен Бок явно сомневалась в услышанном, — это уж как-то странно совсем. Не понимаю, как такое возможно.

Мама дяди Федора вздохнула. Ей самой сложно было поверить в такой феномен, как говорящий кот. По большому счету, ей было сложно поверить в то, что сын вообще может отдавать предпочтение в дружбе животным, а не людям. Хотя, будь у нее такой зоопарк, как Шарик и Матроскин, вряд ли бы она поступила иначе.

Она аккуратно погладила подругу по руке и улыбнулась:

— Знаешь, моя дорогая подруга, а давай-ка поедем в Простоквашино сейчас. Дядя Федор там на каникулах нынче. Познакомишься с его друзьями. Уверена, Шарик и Матроскин очаруют тебя не меньше, чем твой Карлсон.

— Хорошо, — кивнула Фрекен Бок, - но сначала мне нужно припудрить носик. Надеюсь, ты не против.

Мама дяди Федора кивнула, а домоуправительница ушла.

Фрекен Бок, конечно, интересно было, что же там за кот и пес такие волшебные, в этом Простоквашино, но она была уверена, что никто и никогда не затмит Карлсона — очаровательное приведение с мотором.

========== 25. Малифисента и Румпельштильцхен ==========

— Меня лишили крыльев за то, что не преклонила колени перед гнобителем. Что посмела возмутиться от того, что меня обидели. Я уже и забыла, каково это — летать.

Колдунья Малифисента, дитя тьмы, сидит на краю древнего камня. Плечи ее поникли, а руки холодны. Никогда еще за всю жизнь Румпельштильцхен не помнит настолько холодной кожи. У мертвецов, когда они только отходят в мир иной, кожа теплее. А эта женщина чудом все еще жива.

Тяжелые тучи свинцом гуляют по мрачному небу. Сегодня оно лилового цвета, мрачное, глубокое. готовое вот-вот разразиться грозой. Ощущение тревоги, и без того снедающее ежесекундно, только возрастало.

Румпель посмотрел на колдунью. Была ли она красива? Очень. Острые черты лица, аристократическая бледность, красивые мягкие руки, статная фигура. Она была королевой, пусть и в изгнании.

Слишком прекрасна для этого мира.

Слишком сильная противница для трусливого короля.

Проклятая и уничтоженная за свою силу. Живущая до сих пор лишь благодаря своей ярости.

Все, что ощущает могущественная колдунья, Румпельштильцхен испытывал долгие годы, века, жил с этим чувством. Он знал его, как свои пять пальцев. Оно было родным, как ребенок. Взросшим вместе с его тьмой. Причиной его тьмы.

Румпель уже не думал, что однажды встретит кого-то, настолько же похожего на себя. Но встретил — хрупкую женщину с печальным взглядом, который (уж он точно знает) так легко зажечь яростным огнем.

Тяжелые свинцовые тучи почти съели землю. Яростный гром разразил небеса пополам. Малифисента все еще сидела на камне, в горьком раскаянии молитвенно сложив руки. Точно грешница, что пытается вымолить прощения у великих небес.

Румпельштильцхен встает и протягивает руку прекрасной магической жрице.

— Идем, Малифисента. Скоро начнется гроза. Сейчас не время страдать. Нужно подумать, как вернуть тебе крылья и власть.

— Какая сладкая ложь, колдун, — горько усмехнулась волшебница, — мои крылья потеряны навечно. Мое сердце разбито навечно. Ничего не будет больше. Это конец.

— Не конец. Мы все вернем. Верь мне, крылатая колдунья. Я понимаю тебя больше, чем ты думаешь. Я один тебя понимаю.

========== 26. Ганзель и Равенна ==========

— О, любовь моя!

Сладко вздохнув, возлюбленная откидывается на подушки, находит его горячую ладонь, нежно гладит кожу и с собачьей какой-то преданностью заглядывает ему в глаза.

Равенна всегда такая — ненасытная, жадная, как будто умрет через секунду и пытается вдохнуть жизнь в последний раз. Через пару мгновений, успокоившись, она поворачивается к нему спиной, точно дикая кошка, на миг прирученная, и Гензель ласково проводит подушечкой большого пальца между лопаток, ведет по позвоночнику.

Прекрасная возлюбленная нежно склоняется головой на его плечо, еще немного — и уснет, мурлыкая, точно пушистый зверек. Он запустил пальцы в ее белокурые волосы, погладил, накрутил золотистый локон на палец.

— Ты так прекрасна.

— Потому что ты рядом, милый.

О, Гензель, если бы ты только прислушивался к тонкому комариному писку собственной совести, который подсказывает тебе, как безбожно лжет эта женщина. Он не утихает до конца ни на секунду, все жужжит и жужжит, кружит в голове, отбивает ритм и шепчет змеиным жалом, что она опасна, что доверять ей нельзя, что это с легкостью может забрать его жизнь и чтобы он бежал от нее, сверкая пятками.

Именно этот голос разума он услышал, впервые повстречав ее. Он пришел убить могущественную ведьму Равенну, но оказалось, что она — лишь жертва, преследуемая, гонимая за свою немеркнущую красоту. Он был мужчиной. Он был молодым человеком, падким на дивную красоту своей музы. Он не мог ей ничего противопоставить, и противостоять не мог. С того мгновения, как она, бледная, испуганная, прижимаясь к нему, рассказывала свою тяжелую историю изгнания и боли, свой нелегкий путь гонений, дрожа и рыдая, как измученная лань, он любил ее. Безумно, безудержно и до одури. И отметал слабые порывы здравого смысла, который шептал, что, раз уж женщина почти не стареет, потрясающе красива и хорошеет день за днем, значит, что-то здесь не так.

Равенна встает, медленно, точно львица, потянувшись. Надевает легкое домашнее платье, поправляет пояс, слабо завязывает. Подходит к столу, на котором стоит графин вина. Вино доброе, тягучее, сладкое. Из винограда, созревшего на полянах, залитых солнцем. Разливает вино по бокалам, один протягивает возлюбленному.

— Пей.

— Нет, спасибо, — ласково улыбается Гензель, — я не хочу.

— Выпей за мое здоровье, любимый.

Он не хочет. Что-то внутри подсказывает, что ему не нужно пить. Не стоит. Нельзя. Но, разве можно отказать такой даме?

— Только если за твое здоровье, дорогая.

Она улыбается, такой ответ ее удовлетворил. Набрав в рот немного вина, передает его ему в поцелуе. Тягучий сладкий вкус опаляет ему небо.

Уже через несколько минут комната начинает вертеться перед глазами. Кровать будто кто-то толкает к двери. Ганзель хватается руками за край, мнет простынь, но калейдоскоп лишь крутится перед глазами. Внутри все гудит, карусель ускоряется.

— Что ты… что ты со мной сделала?

Ганзель хочет кричать, но не узнает свой собственный голос.

Он хочет задать еще так много вопросов, например, как она сделала так, что он не признал в ней ведьму, попался на удочку, стал ее жертвой. Но из глотки вырывается лишь хриплый стон. Стон перерастает в крик, крик срывается на визг. Глаза, еще секунду назад отлично видящие мир, слепнут. Он оказывается пленен мрачной мглой и чувствует, как кровь течет по щекам. Запах крови бьет в ноздри и совсем не дает дышать.

Последнее, что он слышит — слова Равенны, склонившейся к самому уху.

— Тебя было слишком легко победить, Охотник. Теперь ты мертв. Это расплата.

Боль.

Холод.

Конец.

========== 27. Дин Винчестер и Джессика Джонс ==========

Джессика Джонс нещадно спивалась. День за днем, вечер за вечером коротала в компании бутылки и рюмок. Понимала ли она, что тонет? Без сомнений. Знала ли, что с этим делать? Да. Обычно отвлекалась работой, загружала себя так, что лишь на поход по нужде изредка да легкий полудрем на несколько часов хватало.

Сейчас она пыталась сделать так же, пойти проверенным путем. Но ни хрена не работало. И то, что это ни хрена не работает сейчас, Джессика поняла уже на следующие сутки запоя, а на вторые — официально признала, глядя в зеркало на собственный заплывший от количества выпитого взгляд.

Твою мать! Так она не то, что до пенсии — до тридцатника не дотянет. Загнется.

Но Джессика понимала это умом, а приходилось делать все, чтобы ум этот окончательно не поехал. В городе орудовал маньяк, нужно было как можно скорее распутать это дело, Джонс замирала в ужасе, постоянно думая, может ли это быть Килгрейв, либо же она столкнулась с новым психом, которых развелось, мать их, как грибов после дождя, Джессика ломала себе голову, пила больше обычного, по крайней мере, раза в полтора, курила, как заправский моряк и медленно сходила с ума всю эту неделю. Вопросов прибавилось, ответов так и не появилось.

Миссис Начальница, чтоб ей, будет недовольна и, вполне возможно, вышвырнет к хренам собачьим. Кто посмотрит на былые заслуги, если теперь уже не можешь поймать оголтелого маньяка до того, как он ухойдокает весь город к хренам?

В общем, именно за такими невеселыми мыслями прошел восьмой день корпения Джессики над бумагами и отчетами и попыток зацепиться хоть за одну ниточку. Без толку.

Сейчас частный детектив сидела в своем кабинете, вытянув ноги на стуле, и пила пиво прямо из горла. Вообще-то супер-героини так не делают. И не супер-героини тоже. Даже просто героини не делают. Но, какая к чертовой матери, разница, если голова плавится от дерьмовых мыслей? И вообще, какая, мать ее, из нее супер-героиня, коль не может одного вшивого гада к стенке прижать?

— Теряешь квалификацию, Джессика Джонс — мрачно призналась она, глядя на свое отражение в висящее на противоположной от стола стене, — валить пора из сыщиков. Правда, фиг его знает, чем потом заниматься. Сранная Джери решила меня работы лишить.

Именно такие невеселые мысли озвучивались совсем уж мрачными словами, когда дверь открылась. Джессика, которая даже не подумала убрать со стола ноги, потому что была уверена, что это кто-то из своих (разве кто левый захочет топать в такую тьмутаракань в вечерних сумерках, конечно, если этот кто-то не маньяк?) спокойно продолжала тянуть виски из бутылки.

И нет. Детектив Джонс ошиблась. В дверь вошел довольно хорошо сложенный мужчина, возрастом явно за тридцать, в кожаной куртке и с гамбургером в руках. Вот тут Джесс впервые за день ощутила, что до колик хочет есть. Точнее, не так. Жрать. Жевать. Запихиваться едой. Давиться ею. Да она, оказывается, так проголодалась, что не прочь была бы целого слона съесть. И этого парнишу тоже.

Ноги со стола мисс Джонс таки убрала и заинтересованно посмотрела на… (она старалась на посетителя, но вышло — на сендвич, последний кусок которого только что растворился в его желудке).

— Мисс Джонс, верно? — он разглядывал ее с неприкрытым интересом и, в общем, оценивал: стоит ли такая красотка потраченных на ухаживание сил и как долго придется ее очаровывать.

Джессика ханжой не была, но еще одному мужчине хоть сколько-нибудь командовать собой тоже разрешать не собиралась. Килгрейва хватило, баста!

— Она самая, — кивнула она, продолжая заставлять себя, наконец, пялится на его губы, что до одури пахли сосисками, черт бы их побрал, — чем могу?

— Дин Винчестер. Я от Джери.

Так. Все становилось еще запутаннее. Джесс позаботилась о ее здоровье, сжалилась над беднягой и решила передать это дело представителю отряда мужских половозрелых, что ли?

— И? — переспросила Джесс, не отпуская его взглядом.

— И я твой помощник в деле.

Он сел, закинув ногу за ногу и стал внимательно изучать бумаги, что скопом лежали на столе (ну или отлично делать вид, что изучает, поди разбери на нетрезвую голову).

— Я, конечно, не против, что Джерри подкинула помощника, — Джессика оставалась максимально прямолинейной, как всегда, и никакие чудеса дипломатии рядом с совсем незнакомым напарником проявлять не собиралась, — потому что я тут тупо загибаюсь уже. Но с чего ты решил, что тебе можно вот так нагло врываться ко мне и шуршать моими делами, не выслушав моих комментариев?

— А они мне не нужны, — беззаботно отозвался Дин, уже добравшийся до спелого яблока на столе в вазе, — я неплохо читаю мысли.

Джессика не стала уточнять, правда это, бахвальство или просто шутка. Ночь безжалостно надвигалась, завтра Джерри ждала первых результатов, которых не было, так что, не все ли равно, сколько сигарет выкурит этот Дин, и какие там способности у него имеются, если Джерри (профессиональная чуйка которую никогда не подводила) считает, что он может ей помочь?

Джесс отложила бутылку и, вздохнув, придвинула еще одну папку к новоиспеченному помощнику.

— Все, что мне довелось узнать за это время. Изучай.

— Отлично, — Дин довольно улыбнулся, — обязательно посмотрю. А сейчас давай-ка прокатимся кое-куда по делу на моей куколке.

Джессика выглянула в окно. Там, сверкая фарами, стояла спортивная «Импала» из которой раздавался старый добрый рок семидесятых.

Дин Винчестер Джессике уже нравился.

========== 28. Маргери Тирелл и Коммод (“Гладиатор”) ==========

Власть — самая приятная вещь, самое пьянящее чувство, самая сладостная мечта. Однажды получив в руки хоть малейшую власть, отказаться уже невозможно.

И он не откажется. Будет цепляться окостенелыми пальцами, рвать кожу, до крови искусает губы и прольет реки крови, но ни за что не отречется от трона и не позволит этому безумному сладострастию уйти.

Даже если для этого нужно взять в жены распутную девку из рода Тиреллов. Она была истинной розой — внешне прекрасной, но удушающей своими амбициями, с отвратными колючками, которыми бьет точно в цель. Она станет лгать, лицемерить, плющом виться вокруг своей жертвы, умасливать сладкими речами, дарить улыбки, одну фальшивее другой, пауком прокрадываться к трону, кричать от фальшивого наслаждения и не настоящих оргазмов. Она позабудет все на свете, кроме одного — она должна быть королевой. Красивая шлюшка только об этом и мечтает, лишь об этом все ее помыслы, вокруг этого сосредоточены все желания и видеть она может перед собою только трон Империи.

Император видит ее насквозь — гнилую душонку, зараженную червяком власти. Они похожи, как отражение в зеркале, словно молочные брат и сестра, одной кормилицей вскормленные, они чувствуют и думают одинаково. Ради власти готовы продать черную душу и спуститься в ад.

Император ненавидит свою молодую жену, что так запала в сердце его подданных. Вассалы будто с ума сошли, на улицах, в банях, во дворцах — повсюду славят супругу Коммода. Он злится, ненавидит, вдавливает себя в подушку, чтобы не заорать, каждую минуту напоминает себе, что сам подписал себе смертный приговор, женившись на Маргери. Снова и снова повторяет в воспаленном уме мантру: «Так нужно. Это единственный выход».

Коммод смотрит на любимицу глупого народа и мечтает свернуть ей шею. Взять тонкие хрящи руками и наслаждаться, чувствуя, как они ломаются под пальцами.

Но он не может сделать этого, нет. Во всяком случае — пока. Империя погрязла в долгах, военные походы были не столь успешны, как следовало бы, народу нужны хлеб и зрелища и ничего больше, как всегда, и, едва волосок упадет с головы красивой амбициозной императрицы, власть ускользнет от него песком сквозь пальцы. И жизнь будет окончена.

Потому Императору только и остается, что смотреть в ее лисьи глаза и проклинать мысленно, горячие молитвы посылая в небеса о скорейшей внезапной смерти супруги.

Но она намерена жить и править. И ей прекрасно известно — он тоже знает, что она не сдастся.

========== 29. Серсея Ланнистер и Гай Гизборн (“Робин Гуд”) ==========

У Гая горячие руки и член, мощный, точно камень. Когда он в ней, внутри нее, королева Серсея обо всем на свете забывает. И кричит, даже не пытаясь быть тихой.

Забывать королеве Серсее нельзя и кричать тоже — здесь даже у стен есть уши. Но ей, невесте одного из шерифов, без пяти минут жене, плевать. И ему, жестокому тирану и деспоту, от которого любая женщина, Серсеей не являющаяся, предпочитала бы держаться подальше, тоже.

Они не просто коротают время за страстными играми вдвоем. Больше. Когда они вдвоем, время теряет свою значимость, а все пространство сужается до размеров одной маленькой комнатки и ее жаркой постели.

Гай не знает пощады — трахает ее жестко, так, что королева Серсея до крови кусает губы, ломает хрупкие пальцы во время оргазмов и кричит в его ладонь, всегда рот ей затыкающую.

Серсея не знает усталости — сколько бы не длилась их любовная битва, ей всегда мало. Она не может насытиться, не умеет быть хоть немного покорной, не ведает спокойствия. Приятная судорога, что завладевает ее телом, каждой клеткой — малая плата за любовь. Ей нужно больше, сильнее. Ей нужен он весь.

Им не привыкать грешить. Они грешат помыслами и действиями, восторженно признаются друг другу, как сильно возбуждают прикосновения, как мало жадной любви, как коротка ночь. Они грешат, деля на двоих одно ложе, проклиная ее суженого и его друга, посылая его ко всем чертям и желая смерти — мысленно и вслух, загадывая ее на полночную луну и при дрожащих свечах.

После каждой любви-битвы королева Серсея стонет, как первоклассная шлюха, млеет в крепких руках, вылизывает языком слова любви на его груди, целует волосы. После каждой битвы-любви он закрывает глаза и на миг уносится в мир, где нет никого, только они вдвоем, стоящие на кладбище врагов.

Сейчас болезненно желтый отблеск свечи пляшет цыганскую на ее лице и Серсея нежно склоняется к его искусанным губам. Но не потому, что снова хочет в любви признаться. Из ядовитых уст медом льется сладостное:

— Убьем его?

— Да — ни секунды не колеблясь, отвечает Гай и скрепляет их союз жарким поцелуем.

========== 30. Девятый Доктор, Симм Мастер и Килгрейв ==========

Доктор видел ад. Он горел в нем столетиями. Он немилосердно отправлял туда врагов, гореть в пламени, просить пощады. Доктор знал — бесконечно долгая жизнь — это ад. Только вечные скитания, добровольная постоянная ссылка и невозможность когда-либо вернуться домой, единственное стремление бежать как можно дальше, спасли его от боли пылать в этом аду.

Доктор видел ад. Он был королем ада.

Но сейчас, стоя в охваченном паникой городе, где люди неслись галопом, как табун лошадей, крича, надрываясь, плача, давя друг друга, а машины оглушительно гудели, Доктор подумал, что снова попал в ад. И этот ад был жарче, чем фронты Второй Мировой войны, о которых он с содроганием вспоминал до сих пор.

— Послушай, — схватив за рукав и крепко сжав руку какого-то чумазого мальчишки лет двенадцати, спросил Доктор, — что здесь происходит?

— Вы не знаете, сер? — мальчик посмотрел на него так, точно Доктор с луны свалился. — Пурпурный человек идет!

— Пурпурный человек? Что тебе известно о нем?

— Я, — пискнул мальчишка, жалобно посмотрев на Доктора, что все еще держал его за руку, — мне пора бежать, сер. Извините.

Удерживать несчастного напуганного ребенка подле себя Доктор не имел права, да и не желал вовсе. Он выпустил вспотевшую ладошку, мальчик галопом побежал за угол, шлепая по лужам. Крик вокруг и глухого заставил бы слышать. Люди будто спасались бегством от столапого чудовища. Доктора едва не сбила с ног тучная женщина в пестром леопардовом платье.

— Что же ты за Пурпурный человек такой? — как будто сам у себя, спросил Доктор. — И где ты? Наверняка все видишь, за всем наблюдаешь.

Найти того, о кому ему только что сообщили, оказалось задачей несложной. Небритый мужчина средних лет и среднего телосложения в синем фирменном костюме стоял аккурат посредине улицы и, забавляясь, наблюдал за картиной массового безумия. Доктору понадобилось две секунды, чтобы определить, что никакой прямой угрозы, заставляющей население города бежать в ужасе, нет. И еще две — чтобы понять, что столкнулся с первоклассным гипнотизером.

Не медля больше ни мига, Повелитель Времени двинулся к виновнику происходящей катастрофы. Тот, кого называли Пурпурным человеком, отреагировал в точности так, как Доктор себе представлял: насмешливо поглядел на него, растянул губы в улыбке, горделиво вскинул голову… и пристально посмотрел на него. В глаза.

Минута. Другая. Третья. Доктор чувствовал, как время бьется ударами в груди. Доктор улыбался. С уст противника, напротив, самодовольная улыбка медленно исчезала.

Будто в замедленной съемке.

— Разочарован? — теперь наступил черед Властелина Времени триумфовать.

— Почему ничего не происходит? — капризно, манерно вскрикнул Пурпурный человек (чей цвет лица сейчас совершенно соответствовал его имени). — Почему?

— Вероятно, потому, что твой гипноз на меня не действует, — спокойно пояснил Доктор, — а вот мой на тебя — очень даже. Сразу смирный стал.

Доктор улыбнулся, не без удовольствия отметив, что, едва удалось переключить внимание зачинщика на себя, как паника начала стухать. Люди проходили мимо, хоть и косясь с опаской, но, тем не менее, спокойнее, звериных бегов больше не наблюдалось.

— Кто ты такой?

Любимый вопрос, чаще всего задаваемый.

— Я Доктор.

— Доктор кто? — противник был изумлен, несмотря на то, что старался не подавать виду.

— Просто Доктор, — как всегда ответил на еще один частый вопрос Властелин Времени, — а вот ты нехороший человек. Обычно такие бегут от меня, сломя голову.

Удивление в глазах хищника сменилось злобой.

— Я не трус, Доктор, — кичливо ответил он, — я не убегаю.

— Вижу, что не трус, — степенно кивнул Доктор, — и что действуешь не один тоже заметно. Ты, видимо, талантлив, но не настолько, чтобы запугать весь город одновременно. А значит, у тебя есть союзник. Поверь, тебе лучше сказать, кто.

— Ты всегда так глуп, Доктор? — видимо, что-то развеселило, — у таких, как я, союзников не бывает.

Нет. Ложь. Или полу-правда. Доктор чует ложь за километр. Доктор знает, что загипнотизировать одним махом столько людей сразу не под силу обычному человеку. Только если…

Нет. Это невозможно. Исключено.

Доктор покачал головой, стараясь отогнать шальные мысли.

— Ты как всегда прав, Доктор.

Повелитель Времени слегка вздрогнул, сконцентрировав все внимание на новоприбывшем. Он появился точно из ниоткуда. Как черная тень вышел навстречу, пригвоздив свой взгляд к Доктору.

Доктор.

Знал.

Этот.

Взгляд.

Он видел его раньше.

— Ты все еще умен, — (не?)знакомец, — почти, как я.

Доктор знал ответ. Но должен был спросить лично.

— Кто ты?

— Ты знаешь, кто я, Доктор.

Доктор кивнул: да. Знает.

Мастер смотрел на него и лукаво улыбался, страшно довольный тем, что удалось заставить лучшего врага смотреть его очередной спектакль. Разряд отвертки слишком стремительно пронзил Килгрейва. Доктор успел лишь броситься вперед… и подхватить на руки умершего оболваненного злодея.

Он снова взглянул старому знакомцу в лицо.

— Поиграем? — пропел Мастер, расплываясь в блаженной улыбке.

========== 31. Регина Миллс, Малифисента и Гермиона Грейнджер ==========

— Я ответственно заявляю, — Гермиона гордо вскинула голову, — что, в отличии от вас, не намерена терпеть подобные ужасные вещи, происходящие в этом королевстве. Это нарушение магического статута и Конвенции по правам человека и, заметьте, я перечислила только два основных документа, которые здесь были нарушены преступной деятельностью Злой Королевы.

Волшебница недовольно скрестила руки, затем сложила их на груди. Поджав губы, Гермиона наблюдала за другой ведьмой. Когда она разузнала, кто может оказать ей поддержку в борьбе с обезумевшей Королевой Региной, тут же отправилась на поиски. И нашла.

Малифисента, развалившаяся в кресле, как едва дышащий труп, плыла в парах наркотического дыма и вяло блуждала взглядом вокруг, шарила по комнате. Внешний мир никак ее не касался, она была совершенно далека от всего, что происходило. И приход юной ученицы самой сильной школы магии не смог ничего изменить.

Однако мисс Грейджер не была бы собой, если бы отступала при первой малейшей опасности. О нет, наоборот — пассивное, совершенно не настроенное ни на борьбу, ни на какое-либо подобие функционирование тело, которое было когда-то величайшей колдуньей Малифисентой, ее совершенно не устраивало. А она привыкла добиваться своего, если это требовалось.

Потому мисс Грейджер решительно пересекла комнату, оказавшись у кресла, и, взяв Малифисент за плечи, встряхнула.

— Эй! Не нужно делать вид, будто вы меня не слышите!

Малифисент, наконец, соизволила обратить внимание на незваную гостью. Взгляд ее был затуманен, не способен концентрироваться на объекте дольше нескольких секунд. Облизав потрескавшиеся пересохшие губы и как-то странно взмахнув рукой, точно приведение от себя гнала, ведьма мягко пролепетала (Гермионе стоило огромных усилий ее расслышать):

— Она моя ученица… Это я сделала ее такой. Я ничего не буду делать. Не собираюсь бороться.

— Вы создали монстра, но испугались, когда пришла пора усмирить его? — с неподдельным изумлением воскликнула Гермиона. Возмущению ее не было предела.

— Именно так, — кивнула Малифисент без какого-либо хотя бы слабого подобия эмоций, — я не собираюсь противостоять Злой Королеве. Тебе не стоило приходить.

— То есть, вы просто сдались?

Ведьма не отреагировала, лишь снова закрыла глаза, погружаясь в наркотическую дрему.

Гермиона лопнуть готова была от возмущения и гнева. Злая Королева, прекрасная, словно бутон роз, но жестокая, как Дьявол, уже почти полгода терроризировала всё магическое сообщество. Да так, как Волан де Морту и не снилось даже. Но никто и не думал даже попробовать бросить ей вызов. Почти полгода юная мисс Грейнджер бродила по свету, ища союзников, помощников, и никто не откликнулся на ее призыв. Магический мир, именно в тот момент, когда нужно быть едиными в схватке с врагом, как никогда раньше был разрознен.

Увидев самую сильную ведьму, чьи учебники магии она прочла от корки до корки вне школьной программы, пока училась в Хогвартсе, Гермиона быстро поняла — её последняя надежда рухнула. Это был лишь карточный домик — перспектива однажды снова победить опасного врага.

Она вышла на улицу. В ноздри ударил сильнейший запах гари и дыма. Снова и снова мерзкая Королева жгла леса. Гермиона могла поклясться, что слышит человеческие крики неподалеку.

Она должна остановить эту сумасшедшую. Пора покончить с этим безумием. И у нее остался лишь один союзник.

Гермиона утвердилась в своем решении и, кивнув, направилась в сторону замка Темного. Ходили легенды, будто этот замок — последний приют многих отчаянных голов, разозливших великого черного мага. Но Гермионе было все равно. Она знала, что будет твердо бороться за мир, чего бы это не стоило. Даже если придется нарушить миллион правил.

Иногда правила нарушать не просто веселье. Иногда нарушить правила — необходимость и единственный способ выжить.

========== 32. Ханна Бэйкер и Десятый Доктор ==========

13 ПРИЧИН, ПОЧЕМУ Я ДОЛЖНА ЖИТЬ

Именно это было написано на смятом листке, который Доктор вытащил из маленького белого конверта, врученного матерью Ханны. Ее осуждающий, полный боли взгляд, навсегда теперь впечатался в его спину, въелся в клетки.

Доктор некоторое время просто смотрел на листок, не видя букв, не понимая их значения. Как будто читать напрочь разучился. Руки дрожали, биение обоих сердец замерло. Было больно и страшно. Он чувствовал себя причастным. Ощущал себя убийцей.

Набрав в легкие воздуха, Доктор сначала резко зажмурился, а потом так же резко открыл глаза. И нервно пробежался по убегающим от него строчкам.

ПРИЧИНА ПЕРВАЯ. ДОКТОР.

Однажды он сказал мне, что рядом с ним все несчастны. А я чувствую себя особенной, когда он рядом. Невозможно вернуться к серым будням после того, как только что спас очередную планету или увидел яркую звезду. Жаль, что те, кому не повезло встретиться с Доктором, понятия не имеют, что такое действительно великие люди. Они пустые, потому что у них не было возможности узнать, какой он замечательный. А у меня была. Могу лишь поблагодарить его за то, что позволил мне это. Доктор. Человек, что носится по всему времени и пространству в странной будке. Одинокий Бог. Он не должен быть одинок. Никогда. Одиночество убивает его, а я не могу этого позволить.

ПРИЧИНА ВТОРАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОКТОРА.

Я должна дождаться. Он вернется. Он пообещал.

ПРИЧИНА ТРЕТЬЯ. НОВЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ.

Доктор обещал, что мы побываем в Нью-Йорке двадцатых годов и смогу примерить их нелепо-красивые платья и послушать джаз. А еще он говорил, что мы обязательно отправимся на Кубу, когда к власти там пришел старик Фидель. Хочу проверить, так ли все было, как написано в учебниках истории. Наверняка они врут. А еще этот чудак клянется, что мы можем даже побывать в далеком прошлом, вроде начала Золотого века. Неужели я смогу воочию увидеть королеву Елизавету? С трудом верится в такое, но, разве человек, победивший санторанцев на моих глазах не сможет отправить меня знакомиться, скажем, с Шекспиром или Джеком Лондоном? Для Доктора это пустяки. Он может все на свете.

ПРИЧИНА ЧЕТВЕРТАЯ: ДОКТОРУ НЕЛЬЗЯ БЫТЬ ОДНОМУ

Стоит лишь остаться в одиночестве больше, чем на двое суток, он сходит с ума. Думает, насколько плохой он человек. Приходит к выводу, что ужасный и винит себя. Делает ошибку за ошибкой. Одинокий, он становится беззащитнее котенка, допустить такого я не могу. Никогда не оставлю его в одиночестве. Он не должен переживать эту боль в одиночку.

ПРИЧИНА ПЯТАЯ. МАСТЕР

Просто потому, что я должна знать, кто же он такой — его ужасный лучший враг, о котором он мне рассказывал и которым пугал: «Никогда не приближайся к Мастеру, он опасен! Только я могу относительно безопасно приблизиться к нему! И то не уверен».

ПРИЧИНА ШЕСТАЯ. КОСМОС

Оказывается, планет куда больше, чем знают учебники астрономии. Я еще почти нигде не была.

ПРИЧИНА СЕДЬМАЯ. СНОВА НАУЧИТЬ ДОКТОРА ТАНЦЕВАТЬ.

Он разучился. Когда мы спаслись из оккупированной Австрии (умеет же ТАРДИС выбирать места), оказалось, что он совершенно не умеет танцевать. Топчется, как медведь. Медведь, которому больше двух тысяч лет, почти отдавил мне ноги. Вернется — вместе отправимся в школу танцев. Может быть, однажды посчастливится побывать на Венском балу (кстати, как бы ему об этом намекнуть лучше?)

ПРИЧИНА ВОСЬМАЯ. ТАРДИС.

Она не просто больше внутри, чем снаружи. Она безразмерна. А я еще не во всех комнатах была и не все платья примерила. Непорядок. Упущение.

ПРИЧИНА ДЕВЯТАЯ. РЕАКЦИЯ РОДИТЕЛЕЙ, КОГДА Я РАССКАЗЫВАЮ О НАШИХ ПУТЕШЕСТВИЯХ.

Бесценно видеть их огромные глаза и изумленные лица. Надо бы однажды это сфотографировать на память.

ПРИЧИНА ДЕСЯТАЯ.

Одноклассники. Конечно же, им я никогда не рассказывала, где была. Скажи я такое, вся школа сочтет меня чокнутой. Начнут таскать к директору, отведут к зануде-психологу. Но чертовски приятно загадочно улыбаться всякий раз, когда кто-то спрашивает, почему меня не было на занятиях. Сразу чувствуешь себя иначе — человеком, у которого есть совсем особенное занятие и особая тайна.

ПРИЧИНА ОДИННАДЦАТАЯ. МУЗЫКА.

Доктор любит музыку. Особенно джаз. Я предпочитаю рок, но, думаю, мы способны найти компромисс. Однажды, если я как следует поговорю с ним об этом, мы поедем на концерт Биттлз или Квин. Родителей возьмем с собой, пусть снова увидят кумиров молодости. Будет сюрприз. Пока же я очень люблю, когда Доктор делится воспоминаниями о посещении концертов Баха, Бетховена, Шопена и Шуберта. Удивительно.

ПРИЧИНА ДВЕНАДЦАТАЯ. УЗНАТЬ ПРАВДУ.

Я никогда раньше не могла подумать, насколько врут все известные нам исторические факты. Оказывается, все было совсем по-другому. Я еще многого не знаю. Не знаю всей правды. Но у меня еще все впереди.

ПРИЧИНА ТРИНАДЦАТАЯ.

Я особенная. Рядом с ним чувствую себя такой. И, знаете что? Я больше не откажусь от этого чувства. Ни за что.

Доктор вытер набежавшие на глаза слезы, горько всхлипнул, не особо заботясь о том, что пострадал рукав пиджака. Снова почувствовал боль в сердцах, а, когда вцепился в самый край маленького блокнотного листа, она эхом прокатилась по всему телу.

«Дорогой Доктор, — гласила записка, — ты обещал мне вернуться. Но сегодня год, как тебя нет. Каждый день я смотрела на солнце, замирая в надежде снова увидеть тебя. Ночами, сидя на подоконнике, гадала по звездам, когда же ты приедешь за мной. Ведь ты обещал. Но теперь я вижу, что твое обещание было ложью. Сегодня утром я проснулась и окончательно поняла — все кончено. Тебя рядом больше нет.

А еще, Доктор, я поняла, насколько пуста моя жизнь. Видишь ли, в чем проблема, Доктор? Ты берешь обычных людей с собой, в путешествия, и показываешь им, как они важны и значимы. А потом странствия заканчиваются и остается лишь пустота. Она проглотила меня. Она меня убивает. Я больше не хочу и не могу так жить, потому решила уйти. Лучше, чтобы все это закончилось. Хватит.

Спасибо за все, что сделал для меня. И за все, чего сделать не смог.

Ханна Бейкер».

Доктор тяжело вздохнул, чувствуя, как дрожат плечи и каждую клетку бьет ознобом. Он сам не понял точно, когда успел очутиться на ее могиле, утопающей в цветах. На венке — даты короткой жизни. И короткое: «Любим тебя. Мама и папа».

Доктору казалось, что он видит. Что на памятнике из черного гранита, на сухой земле могилы, даже в воздухе вокруг, на тяжелых свинцовых тучах, выбито: «Ханна Бейкер. Умерла от равнодушия».

Доктор знал — Ханна Бейкер. Умерла по его вине. Из-за него.

========== 33. Джейми Мориарти и Эдвард Нигма ==========

— Так что, мистер Нигма, уже передумали меня арестовывать?

Она улыбнулась —теплой и мягкой улыбкой, совсем не похожей на улыбку преступницы. Ох, если бы только Эдвард не знал, кто перед ним, если бы он сам не принадлежал к криминальным структурам, он бы поверил этой улыбке. Он бы охотно видел перед собою ангела, не замечая коварства, которым была полна эта женщина-дьявол.

Эдвард улыбнулся в ответ, но, скорее, просто сделал одолжение. И подошел к окну, выглянув в мрачную серость дня. Снова (третий день подряд, черт возьми!) лил дождь как из ведра. Небо словно прорвало, свинцовые тучи гуляли в вышине, грозясь серьезными последствиями. Ему стало искренне жаль, что погода не позволит им с мисс Мориарти погулять по пляжу, как планировали.

— Я не буду вас арестовывать, хотя точно знаю, в чем именно вы виновны.

— Правда? — с напускным удивлением в голосе спросила она. — Почему же?

— Потому что, думаю, мисс Мориарти, гораздо эффективнее будет, если вы мне поможете. Вам ведь прекрасно известно, что Готэм — криминальный город. Ваш блестящий ум и недюжинные способности в аналитике весьма пригодились бы мне для раскрытия кое-каких давних преступлений. Видите ли, — Эдвард прошелся по комнате и стал спиной к окну, решительно сложив на груди руки, и посмотрев на свою прелестную собеседницу, — есть пара загадок, которых я, несмотря на свой талант, никак не могу отгадать самостоятельно.

— И вы рассчитываете на мою помощь?

— Именно так.

— А что, — глаза ее сузились, теперь она очень напоминала пантеру перед прыжком, — я получу с этого?

— Полагаю, мы сможем сделать так, что ваше имя как главное во многих резонансных преступлениях Готэма, останется по-прежнему известным только мне.

Мориарти закрыла журнал, который лениво просматривала еще пару минут назад, а затем кивнула.

— Что же, хорошо. Меня устраивает такая сделка.

— Отлично. Можем начать сотрудничать уже завтра? Что вы скажете насчет консультации по одному старому делу? Хочу узнать ваше мнение.

Сказав это, Эдвард вручил ей увесистую папку в руки.

— Я изучу суть вопроса и оповещу вас вечером. Ждите звонка.

Она явно собралась уходить и протянула запястье. Эдвард легко поцеловал его, выпустил ее руку и позволил уйти.

У него был свой секрет. Правда, которую он ей не сказал. И правда эта заключалась в том, что опасная преступница, которую он должен был заковать в наручники, ему нравилась.

========== 34. Генрих Тюдор и Айше Султан (“Великолепный век”) ==========

«Вероятно, Ваше Величество решили доказать всей Европе, что является самым просвещенным монархом. Мы находим весьма интересной такую идею. Ведь, как известно, самая большая битва — всегда битва за умы. Мы будем рады предоставить Вам работы наших мастеров для ознакомления. В мудрости Ислама познается мир, мы питаем надежды на то, что правитель Англии почерпнет множество нового из учений нашего народа. На том заканчиваю письмо. Буду ждать ответа с большим нетерпением и интересом».

Сулейман улыбнулся и, сложив письмо, передал его матери.

— Что скажешь, мой лев?

— Что я очень доволен, Валиде, — склонил он голову в подобии почтительного поклона, — рад, что вы делитесь со мной письмами, которые посылаете английской короне.

— Такие дела невозможно решить без твоего вмешательства, Сулейман.

— Валиде, я целиком и полностью доверяю вашей мудрости. Надеюсь, английский лев будет знать, что в мире есть лев сильнее его и он занимает престол Османской империи.

— Я сочла своим долгом его просветить об этом, — кивнула султанша, — на случай, если он все еще сомневается.

******

Генрих Восьмой, реформатор английской короны, сложил письмо вчетверо и, отпив вина из золотого кубка, усмехнулся.

— Томас, — обратился он к секретарю, что был погружен в бумаги, — какое по счету это письмо от матери султана Сулеймана?

— Пятое, — ответил Кромвель, — вы снова оставите его без ответа?

— Нет, не в этот раз, — улыбка, сияющая на лице Генриха, стала еще шире, — думаю, нам пора познакомиться лично, раз уж мать турецкого завоевателя столь настойчиво того добивается.

Кромвель взял перо и подбоченился, являя теперь образчик собранности. Он явно был настроен писать под диктовку.

— Можете быть свободны, Томас, — облизав губы, еще хранящие терпкий виноградный привкус, ответил монарх, — я поразмыслю над ответом.

— Вы намерены писать его сами, Ваше Величество?

— Именно так.

Секретарь кивнул, встал и с поклоном удалился, оставив монарха в раздумьях.

Генрих знал, что он хочет сообщить собеседнице с далеких земель. Он не рассчитывал на положительный ответ, однако, шутка показалась ему удачной. Почему бы не продолжить это странное общение, подобие флирта, лично?

Взяв перо, он окунул его в чернила и стал писать ответ.

*****

«Сообщаем вам, что будем рады личному знакомству. Нам чрезвычайно приятно внимание со стороны равных Короне особ и Ваши письма — услада для ума и души. Прошу дать ответ как можно скорее относительно того, можем ли мы встретиться. Нам кажется разумным, что обсуждение вопросов, которые госпожа затрагивает в своих посланиях английской короне возможно только в результате личной встречи».

Айше-Хафса Султан была абсолютно уверена, что ответ, на который, наконец, изволил потратить свое драгоценное время молодой и высокомерный правитель далекой Англии, задумывалось лишь как шутка. Ей казалось, будто она даже видит его лицо, тронутое улыбкой самодовольства, когда он писал ей.

Однако, Генрих явно не рассчитал силы и определенно уверен, что получит вежливый отказ. Немыслимо, чтобы восточная женщина, мать Султана Османской империи, представительница великой династии совершала личные рандеву по приглашению венценосной особы, чье королевство все равно в итоге будет завоевано во имя ислама. Помыслить трудно, что мусульманка станет вообще общаться с правителем неверных.

Трудно, только если эта мусульманка — не мать Сулеймана Кануни.

Разрешение Султана на встречу было получено заранее и почти без уговоров. Похоже, ее льва восхищала эта перспектива ничуть не меньше, чем забавила она европейского лидера.

Потому, едва только обсохли чернила у первого ответного письма Тюдора, Айше Хафса поспешила написать новое с вестью, которая, быть может, покажется Генриху феноменальной — она была согласна на встречу.

========== 35. Козимо Медичи и Лукреция Борджиа ==========

Она откидывается на мягкие подушки, гладит ослабевшими пальцами шелковые простыни, вознесшаяся на небеса от наслаждений только что окончившейся ночи земная женщина.

Лукреция любила физическую близость и придавала ей значения куда больше, чем-то предписывала религия. Лукреция готова была на небеса вознестись от счастья всякий раз, когда мужчина был в ней, а его губы тянули на себя жаркие округлые бусины-соски.

Она была дочерью служителя Святой Церкви, дочерью Папы… и прекрасной блудницей. Это он, влиятельный, сильный, яркий, показал ей рай на Земле. Это он сделал из нее свою марионетку. Что только не делает с ней Козимо ночью, когда полная луна красным заревом озаряет комнату, серебристыми бликами освещает ее. Все Лукреции ново, все нравится, каждое прикосновение дыхания, даже легчайшего, вызывает восторг.

Козимо быстро опомнился после ночи жгучих ласк и вот уже стоит подле окна, наслаждается тягучим винным вкусом, смотрит в начинающее освещать уставшую землю солнце, пока юная любовница, личная куртизанка, дарящая отраду, лениво перекатывается по постели. Слабые солнечные блики падают на ее обнаженное тело, он бы непременно восторгался бы ее прелестями, не будь она нужна для иных целей, ничего общего с любовью или вожделением не имеющих.

— Любовь моя, — томно вздыхает Лукреция, распутная девчонка снова зовет его в еще пылающее от жара тел ложе, — иди же ко мне.

Сколько бы не длилось сладостное безумие, ей все мало. А он устал. Нимфе, окрыленной вожделением, пора бы пояснить, каково ее место в его жизни. Ее жалкое место.

Тем не менее, Козимо подходит к пологу постели и аккуратно усаживается на край. Голый зад саднит, ее цепкие пальцы и меткие укусы даром не прошли, исполосились по коже. Лукреция нежно касается его руки пальцами, точно струнами, любовно поглаживает сухие ладони. Едва потянувшись к нему за новым поцелуем, маленькая порочная богиня испытала отказ.

— Что, дорогой? — еще не понимая, еще изумившись, шепчет она сладостно в ухо, и, кажется, даже беспокоится, не случилось ли чего.

— Все кончено, Лукреция. Нам стоит поставить точку на этом безумии. Предлагаю именно так и поступить.

Взгляд ее, сначала полный страданий и недоумения, сменяется на наполненный желчным издевательством, холодный, по мере того, как он объясняет — она была приманкой в его войне против ее тщеславного братца-франта, старым испорченным бельем, которое он использовал и вот теперь выбросит за ненадобностью, мелкой шахматной фигурой, которую уже пора удалить с поля.

Козимо триумфует, она плачет злыми слезами испанской волчицы. Она ничего не говорит, когда, униженная, надевает платье, а под ним — сотню юбок и дорогих вульгарных подвязок. Молчит и когда каблуки ее стучат по паркету, выдавая передвижение — от постели до двери, вон, на выход, где ей самое место. Лишь взявшись за дверную ручку да слегка провернув ее, Лукреция бросает на него взгляд, исполненный ненавистной злобой и презрением, точно горьким вином. И три слова, которые уже не имеют ничего общего с любовным признанием:

— Я тебя уничтожу.

О, да. Козимо не сомневается ничуть — именно так и будет.

Вот только сперва он уничтожил ее. И всю ее тщеславную, мерзкую, самовлюбленную семейку.

И поделом. Гореть им в аду.

========== 36. Отряд Торина Дубощита и Эмма Свон ==========

— И куда я опять попала?

Эмма была зла. Нет, не так. ЭММА БЫЛА ЗЛА. Чертовски, фантастически зла. Надо же было снова найти приключения на свою… голову и провалиться в очередной портал прямо на собственной машине. Во времена жизни в Нью-Йорке ничего подобного она и вообразить не могла, впрочем, можно ли ее было за это упрекнуть?

Кстати, где машина? Эмма огляделась в поисках желтого жука, но его и след простыл. Как машина могла исчезнуть, словно таракан, вы спросите? Хотела бы она знать ответ на этот вопрос, но даже великое провидение не смогло бы ей его дать, если, конечно, это самое провидение существует.

— Ау! Есть здесь кто-нибудь? — позвала Эмма, но, не дождавшись ответа, решительно зашагала вперед, минуя заросли дикого шиповника.

— О, черт, все пальцы исколола, — возмущенно вздохнула она, взглянув в небо, что удручающе хмурилось, — можно в следующий раз попасть в какое-нибудь более приятное место через портал? Например, в Париж? В крайнем случае, на пляжи Калифорнии?

Еще один риторический вопрос из той же оперы, что и «Где машина?» Свон знала, что ответа на него не дождется. Вообще она злилась не столько от неожиданности прибытия сюда (буквально с неба свалилась, чего уж), сколько от того, что попадает вечно в самые неприглядные места. Вот, спрашивается, почему надо было грохнуться именно в лесную чащу, не пойми, куда, да еще и в вечерний час?

— Так, ладно, Свон, — сказала она сама себе, — собралась. Нечего нюни распускать. Сейчас что-то придумаем.

Она перешагнула сквозь высокий куст можжевельника, чуть не бухнувшись на колючки, и стала внимательно присматриваться ко всему вокруг в поисках… чего? Должна быть дорога домой. Тропинка. Заброшенные следы. Что угодно, лишь бы поскорее убраться оттуда. В конце концов, в Сторибруке ее ждет романтический ужин (в кои-то веки) и было бы хорошо, если бы домой она явилась до полночи.

— Добрый вечер! — раздался над ухом отчетливый мужской голос. — Что вы делаете в нашем лесу? Как вы сюда попали?

— Да вот, — еще не увидев, кто же к ней обращается, отозвалась Эмма, — с неба свалилась. В буквальном смысле. Так-так… интересно.

Перед ней стоял желтобородый, широкоплечий гном с длинным носом. И да, это был определенно гном.

А через минуту из-за изгороди показался другой гном — черноволосый, с буйной шевелюрой, черноглазый и статный, ну, как для гнома.

— Как вы попали к нам?

— Я уже объясняла, — с некоторой долей раздражения отозвалась Эмма, — случайно грохнулась.

— Ничего не бывает случайно, — это сказал седоволосый старик-гном в белоснежных одеждах, — юная леди. Мое имя Гэндальф и, надеюсь, ваше появление в наших краях принесет лишь только радость.

— И вы не гном.

— О нет, — с лицом оскорбленной добродетели отозвался Гэндальф, — юная леди, я Маг.

— Хорошо, но я не юная леди, — хмуро отозвалась Свон, — зовите меня Эммой. Эмма Свон.

— Как вам угодно будет, — почтительно ответил Гэндальф и кивнул.

Она и сама не поняла, что они идут вперед, продвигаются с самой решительной силой. в странной шапке, похожей на ушанку, рубил кусты топором, как профессиональный лесоруб. Лесной народец, маленький и проворный, окружил ее, как дети воспитательницу в садике. Хотя с незнанием местности, потерей ориентации и вообще полным непониманием, что происходит, ребенком была, скорее, она сама.

— Куда мы идем?

— К Торину.

— К Торину, — кивнула Свон так, будто бы это имя ей о чем-то говорило, — ясно. Но расспрашивать что-либо она решила уже как они будут на месте.

— Вы наверняка прибыли сюда не просто так, — отозвался еще один человечек, идущий по правую руку от нее, — у вас, должно быть, какая-то миссия.

— Наверное, но я и сама не знаю, какая. А еще я есть хочу. Голодная, как зверь.

— О, эта проблема легко решается, — человечек улыбнулся, — давайте-ка, ребята, проведем ее к нам и угостим тминными коржиками.

Эмма почти готова была возразить, что не особо любит сладкое, что сладости портят фигуру, но решила не рисковать. Мало ли, что у этих новых знакомых в головах.

— С вами мы еще не знакомы, — улыбнувшись, сказала она.

— Меня зовут Бильбо. Бильбо Бэггинс.

— Очень приятно. Вы тоже не гном?

— Нет, мисс, — с достоинством отозвался он, — я Хоббит. Гэндальф нашел меня и с тех пор я путешествую вместе с ним.

— Это у вас что-то вроде профессии? — понимающе улыбнулась Свон.

— Это моя работа, — с достоинством отозвался Хоббит, из чего Эмма поняла, что он понятия не имеет, что такое «профессия», — и то, что я люблю. Идемте, наши коржики с тмином очень вкусные.

— Что это ты щебечешь, как пташка, Бильбо? — посмеялся гном с огненной шевелюрой и бородой. — Никак влюбился?

— Я тебя поколочу, — угрожающе зашипел Бильбо.

— А можно побыстрее? — Эмма решила вмешаться в разгорающуюся ссору. — Темнеет и холодно. И я все еще хочу есть. Особенно теперь, когда вы расхвалили коржики.

Она сама ускорила шаг и ее спутники тоже.

— Торин будет рад встретиться с вами, — как будто это была абсолютная истина, сказал Гэндальф, — новые люди — всегда радость.

— Да, — кивнула Эмма. Просто потому, что не знала, что еще сказать. Она лучше бы съела парочку гамбургеров, чем продолжала бы болтать в чаще леса со странным народцем. Но, видимо, никто не собирался ее отсюда отпускать до знакомства с этим самым Торином (Эмме уже хотелось разузнать, что же это за важная птица такая).

— Мы совсем скоро придем, — сообщил гном, которого она встретила первым, — выпьем чаю.

Эмма ничего не ответила. Сейчас она могла только размышлять о том, что, кажется, повторяет судьбу своей матери, только еще более интересно — ведь у Белоснежки в знакомых ни Хоббиты, ни Маги и духи не значились.

========== 37. Руби Лукас и Волк (“Десятое королевство”) ==========

— А-ууу-ууу! — завыл Волк, глядя на ночное небо, где светила яркая полная луна. — А-уу-ууу!

Он метался, точно загнанный в клетку зверь, бегал кругами, прыгал на одной лапе, точнее, ноге, тер живот, урчащий и обезумевший от голода. Он ненавидел полнолуния и в эти дни ненавидел сам себя и свою природу.

— И что ты делаешь?

Волк обернулся. Она стояла на пригорке, укутавшись в красный плащ, как в защитное знамя, со всей решительностью сложив руки на груди и смотрела на него, как будто он только что целую деревню истребил.

— Пытаюсь сопротивляться тьме, — подпрыгнув на одной лапе, как будто зарядку делал, ответил он, — а что? Не похоже?

Руби вмиг пересекла расстояние между ними и очутилась рядом.

— Больше похоже, что сходишь с ума.

У нее был недоверчивый голос и недоверчивый тон. Она как будто не понимала, через что ему приходится проходить каждое проклятое полнолуние. А должна была бы понимать, как никто другой, мать ее.

Волк разозлился и оскалился.

— Вот сейчас укушу тебя, будешь знать.

— Или я тебя.

Началась его любимая часть в их общении — сверлить друг друга глазами. В принципе, именно так они и познакомились — ловелас волк увидел красивую девушку в лесу и, естественно, решил к ней подкатить. А потом выяснилось, что девушка эта — и сама волчица. Идеальная пара. Впрочем, они так и остановились на дружбе. Руби считала, что мужчин, пусть и соплеменников, ей в жизни хватит. Ну и вообще, что мужчины ни к чему хорошему не приводят. На счет последнего он был готов спорить до хрипоты, во всяком случае, волки помогают появиться на свет маленьким волчатам. Впрочем, Руби Лукас в волчатах не была заинтересована. И во взрослых волках — тоже. Так и живут.

Руби вздохнула. Дружески потрепала его по плечу и приобняла за плечи:

— Ладно, идем, накормлю тебя барашком.

— Молоденьким? — самозабвенно облизался Волк и глаза его засияли, точно два летних солнца.

— И жареным.

— Ладно, — кивнул Волк, — жаренное мясо тоже ничего. А еще я хочу ягненка. Маленького и пушистого. Хочу прижать мою прелесть к своей груди и…

— И никогда этого не получишь, — строго ответила Руби, — ты волк-вегетарианец, запомни. Жаренное и варенное мясо — да, сырое — нет. Копченное можешь еще есть, так и быть, ладно.

— А как же ягнята?

— Ну можешь любоваться ими издалека, — пожала плечами Руби, — не стану тебе запрещать.

Она ускорилась и ему пришлось тоже. Волк торопливо шел за своей подругой-оборотнем, рисуя в голове картины поедания молодых ягнят и жалея, что этого (во всяком случае, пока рядом Руби) никогда не будет.

========== 38. Леди Джейн Уэзерби и Аид ==========

Леди Джейн Уэзерби — самая прекрасная блудница из всех, что оказались здесь, в заточении его мрачного царства. У нее бледная кожа, холодные голубые глаза, губы, точно два коралла, светлые волосы и тонкие руки. Взгляд ее пронзает до самого сердца, которое у Аида давно уже мертво, голос завораживает и манит.

Она холодна как воды адской реки зимой. В это мрачное место тоже приходит зима — всегда без спроса и вечно не вовремя. Она пьет много вина и никогда не пьянеет, только губы-кораллы кровью наполняются. Она сидит на троне подле него, но всегда далеко, и взгляд ее, провожающий очередного вечного странника, что прибыл сюда коротать бесконечные ночи, опустошен и безжалостен.

Все они такие после смерти — холодные, расчетливые, забывшие, что когда-то у них была душа, и в их бренных телах билось живое сердце. Но эта дама, главная фигура на шахматной доске, другая. Кажется, эмоций у нее отродясь не было. Она неизменно вежлива и всегда лживо-доброжелательна. Каждого несчастного, заблудшего в столь мрачное место, королева Тартара приветствует словно доброго друга. Она прячется под маской дружбы, с кем бы не говорила. Играет в карты каждый день с Казановой, но к чарам ловеласа остается абсолютно холодна — она сама способна кого-угодно соблазнить и в адовом пламени гореть заставить. В пол-уха слушает причитания дурочки Кетрин Говард, что вечно сетует, будто бы красивых мужчин здесь нет. Иронично усмехается, рассматривая яд, что ежедневно готовит Лукреция Борджиа по привычке. Равнодушно выслушивает, сколько бы еще вероотступников сожгла Мария Кровавая, будь у нее хоть немного больше времени.

Ей на все наплевать. Аид наблюдает, удивляется, ждет хоть каких-нибудь эмоций. Но их нет. Леди Джейн спокойна и равнодушна, царицей ходит по мрачным этим местам, не пропускает ни единого закоулка, ни одного темного уголка.

Только ночью, стоит им остаться наедине, в ней просыпается то, что отличало при жизни — темная, густая, словно капли крови, страсть. Бурлящее чувство бродит по венам, точно доброе вино. Она израненной птицей бьется в приступах оргазма, кусает его бледную кожу в порывах наслаждения, ни на минуту не дает отдохнуть. Аиду в такие минуты кажется, будто в нем, холодном камне, проклятом на вечную ссылку, просыпаются давние, почти забытые, чувства. Аид хочет верить в этот миг, что сердце его забьется однажды, а кровь вновь забурлит по венам.

Сладкая иллюзия. Все мы (в разной степени) — ее пленники.

Но это ночи, короткие, яркие, яростные, как последняя битва. Они пролетают одним мигом, оставляя по себе горький пепел и огненные следы, а взамен приходят дни — серые, мрачные, однообразные, окутанные мглой. Каждый следующий похож на предыдущий. Здесь есть только прошлое, никакого будущего нет.

И в этих днях, в этом прошлом, прекрасная блудница леди Джейн Уэзерби холодна, как скала и расчетлива, точно Дьявол. Своему любовнику под стать.

Аид уже устал биться над разгадкой, какова же она на самом деле. Аид ждет, когда же замершее мертвое сердце подскажет ей, как она чувствовала и ощущала раньше, как сгорала в страсти дотла и, точно феникс, восставала из пепла с наступлением рассвета. Аид позволил себе неведанную роскошь надеяться.

Аид верит, что однажды, быть может, позже, через сотню веков, он сможет стать кем-то больше, нежели просто венценосный любовник.

Но знает, что это иллюзия, самообман, самый страшный в его жизни.

Она никогда его не полюбит.

Леди Джейн никогда не умела любить.

========== 39. Эдит Кроули (“Аббатство Даунтон”) и Тринадцатый Доктор ==========

Эдит сидела на подоконнике в своей спальне и бесцельно глядела в окно. Сэр Энтони оказался слишком благороден и под самым логичным доводом отказался связывать себя узами брака с нею. А, быть может, сэр Энтони оказался слишком подлым и использовал свой почтенный возраст как предлог для побега. Она уже ни в чем не могла быть уверенна.

Так всегда — едва только расправишь крылья за спиной, приготовишься взлететь, как кто-то тут же их подрежет, нагло и безжалостно. А у тебя не будет ни одной, даже самой крошечной возможности, защитить себя. Потому что ты маленький человек, а по сути — потому, что ты — слабая женщина.

Полы свадебного наряда измялись и превратились в некое подобие тряпки. Поделом. После того, что случилось сегодня днем, платье стоит сжечь, а все, что напоминает о несостоявшемся венчании отправить на утиль. Но это лишь на словах кажется простым. На деле же Эдит думала, что это — как сдать в утиль собственную жизнь.

Итак, она оказалась несчастна, одинока, сломлена, брошена, унижена и разбита. Почему джентльмен, наивно мнящий себя благородным, считает, черт возьми, что можно оставить влюбленную женщину под каким-либо предлогом? Даже самый благородный отказ остается отказом. После него боль не утихает, хоть сколько угодно повторяй себе, что это сделано во имя твоего же блага. Эдит знала теперь это по собственному опыту, на своем личном опыте в этом убедилась.

Она переоделась в свое привычное повседневное платье и, судорожно вздохнув, буквально рухнула в кресло. Нужно было прийти в себя, подниматься, делать что-то. Нельзя было бездействовать. Нужно было создать хотя бы иллюзию того, что жизнь продолжается и вскоре потечет привычной волной — все понятно, ясно, давно испытано, масса сплетен за спиной, каждый следующий день до чертиков похож на предыдущий. Нужно было взять себя в руки, только не выходило. Вряд ли это было возможным, когда сердце разбито и кровоточит, а душа стонет от боли и стон этот звоном раздается в ушах.

Эдит покачала головой. Она абсолютно не представляла, что теперь делать. Как продолжать шагать дальше по дороге жизни, если дорога эта больно исколола ноги, ранила пальцы?

Вздохнув, она надела пальто и вышла в сад. Благо, единственное, что оставалось хорошим сегодня — погода. Солнце, несмотря на медленно наползающий вечер, не собиралось сдавать позиции, вся земля была залита мягким светящимся золотом. Разливающийся в вышине закат переливами напоминал о медленно догорающем лете.

Мисс Кроули брела вдоль стройных кустов роз, вдыхала в себя запах лилий, мимолетом гладила распустившиеся кусты клубники. Мысли ее путались, превращались в дикий клубок, и, не пой птицы в вышине, не услаждай слух, сердце давно бы перестало биться. Нет, ей не хотелось упасть ничком в траву, заходясь в истерике, такая реакция, даже на столь драматичные события, была бы слишком нетипичной для нее. Но обессиленно рухнуть прямо на белоснежные цветы лилий, пытаясь подавить атаковавший глотку ком, она вполне могла бы. И не считала чем-то зазорным.

Она все брела и брела вдоль сада, кажущегося бесконечным. Удивительное дело, как сильно поблекли краски — как будто кто-то разом выключил их все до одной. Небо больше не казалось лазурным, а лишь бледно-голубым, болезненным, как чахоточное. Солнце не грело, светило, но кости зябли, будто не август стоял, а конец января, стужа. И даже звуки гулким эхом разлетались в голове.

Но этот странный, ни с чем не сравнимый звук, был реальнее всего, что она только что слышала.

— В-вурп-в-вурп!

Удар при приземлении был слабым, колени у Эдит подкосились вовсе не из-за него. О нет, от того, что с неба в буквальном смысле слова свалилась будка синего цвета, как васильки в поле за их поместьем. А оттуда, совершенно изумленная, почти что выпала женщина в столь странной одежде, что Эдит сначала показалось, будто она клоунесса.

Мисс Кроули хоть была и не из робкого десятка, однако, оробела. Странная женщина несколько секунд глядела на нее, потом протянула руку и лучезарно улыбнулась:

— Привет. Я Доктор.

— Доктор? — с трудом проговорила Эдит, хлопая ресницами. — Кто?

— Просто Доктор, — мягко улыбнулась незнакомка, судя по этой улыбке вопрос у нее удивления не вызвал.

— Вы… вы свалились с неба!

— Не совсем так. Из Космоса. Летела из Южной Африки. Пришлось сделать аварийную посадку. Моя ТАРДИС, знаете ли, барахлит.

— Ваша кто?

— ТАРДИС, — женщина указала рукой на синюю будку, — мое средство передвижения.

Эдит знала, что сейчас в пик моды входят автомобили. Знала, что раньше передвигались исключительно на лошадях да на мулах. Но чтоб так — упасть прямо с неба на квадратной будке — нет, это определенно было чем-то новым. Бедная мисс Кроули даже подумала, что пережитое сегодня плачевно сказалось на состоянии ее нервов, и несколько раз ущипнула себя за руку — вдруг это сон, или бред? Может, она разума лишилась? При таких событиях немудрено и это.

— Итак, — Доктор уперла руки в бока, оглядываясь, — старый добрый Лондон, тысяча девятьсот тринадцатый год… здесь через год будут твориться великие и страшные вещи. Когда я была здесь в прошлый раз в это время, город было не узнать. Весь мир было не узнать.

Эдит сокрушенно покачала головой. Она определенно лишилась рассудка. Ей нужно в постель. И вызвать врача. Возможно, принять нюхательной соли. Казалось, еще чуть-чуть и рухнет в обморок.

Очевидно, такая реакция тоже для представившейся Доктором была не нова. Она быстро подхватила Эдит под руку (руки у нее, как для женщины, оказались весьма сильными).

— Как вас зовут?

— Эдит, — выдавила из себя неудавшаяся жена, — Эдит Кроули.

— Отлично. У вас прекрасное имя, Эдит. В не таком уж далеком будущем его прославит великая певица.

— Простите, я… я не понимаю, о чем вы говорите, — Эдит прикусила губу.

— Это то, чего пока еще не произошло.

— Вы медиум, мисс Доктор?

— Просто Доктор, — снова поправила ее незваная гостья, — и нет, я не медиум. Я путешествую во времени и пространстве.

Эдит укоризненно покачала головой.

— Вы безумны.

— И это тоже, — улыбнулась Доктор, поймав в ладонь черную бабочку, но тут же ее выпустив, — вы ближе к истине, чем думаете, Эдит.

— В таком случае, мне стоит позвать врача.

— Не стоит, — мисс Кроули и сама не заметила, когда позволила странной леди увести себя дальше по саду, — но вот что вы действительно можете сделать, раз уж я здесь — так это напоить меня чаем. Думаю, это отличный способ нам с вами познакомиться поближе, Эдит.

========== 40. Оберин Мартен и Кёсем Султан ==========

Красный змей расстался со своей возлюбленной Элларией, с которой прожил много лет. И это вообще могло бы не стать новостью — в конце концов, не все ли равно, кто побывал в постели власть имущих?

Вот только новая возлюбленная была угрозой для всех и каждого в Семи Королевствах. Она не была однажды угнетенной дочерью безумного тирана. И матерью, потерявшей своих венценосных детей, тоже не была. Не была и последней выжившей из своей семьи.

Он привез ее из далеких восточных земель, и, к изумлению всех вокруг, привез не из борделей, чьи обитательницы, по слухам, обладали высшим мастерством в любви. Он привез ее прямо из ханского дворца, из обители грозного правителя, потомка Сулеймана Великолепного. Она была коронована и приехала, как коронованная особа. И это было чем-то невероятным, слишком невероятным для всех.

******

— И какова же эта шлюха? — отпив вина, высокомерно бросила Серсея и облизала губы.

— Не меряй всех людей по себе, дорогая сестричка, — растянув губы в саркастичной улыбке, полной удовольствия, ответил Тирион, — она умна, красива, осторожна и полна амбиций. Когда мы виделись с ней в последний раз, она однозначно дала мне понять, что ты вскоре потеряешь даже те скудные земли, что имеешь, называя это «семью королевствами».

— Наслаждаешься, унижая меня?

— О да, без сомнения, унижать тебя — очень приятная вещь, но это ничто, по сравнению с тем, как она вскоре отправит тебя на страницы истории. Не переживай, не долго осталось.

Отвесив шуточный поклон, Тирион сильнее сжал в руках бокал вина и ушел.

****

— Сир Джорах, что вы скажете мне о Кесем? — Дейнерис Таргариен, Бурерожденная, Матерь Драконов, Кхалиси Великого Травяного моря, Королева Андалов и Первых людей, Неопалимая, разбивающая оковы, правительница Миерина, посмотрела на своего верного рыцаря с нескрываемой тревогой. — Насколько она опасна?

— Каждый, кто хочет помешать вам властвовать, опасен, моя госпожа, — уклончиво ответил верный солдат, — однако эта женщина, пожалуй, самая серьезная угроза из всех, что когда-либо довелось нам встречать. Она правила величайшим государством в мире, огромными территориями, страной, где политическим строем выбрана просвещенная диктатура. Она действует умно и хитро, дарит дружелюбную улыбку, умасливает сладостными речами, однако же, это ничто по сравнению с ее истинными намерениями. Она пришла за властью, как и каждый в этой войне. И, боюсь, с нею нельзя будет справиться одними лишь драконами.

— И что же вы посоветуете мне, сир Джорах? — в глазах Дейнерис затаился страх и тревога, она устала от необходимости все время сражаться за трон, что принадлежит ей по праву и был насильно отнят однажды у ее семьи.

— Сейчас мы можем лишь ждать, — покорно склонив голову перед своей королевой, отозвался Мормонт, — она тоже ждет. Она затаилась. В данный момент, моя госпожа, она присматривается. Ищет слабости. Ждет удобного момента. Мы должны быть очень осторожны.

****

— Санса, — Джон вздохнул, взяв сестру за руку, — мне не нужна власть. Все, чего я хочу — чтобы моя семья была счастлива. Мне нужно, чтобы мои сестры и брат были счастливы. У нас уже не будет безоблачного будущего. Но сделать его хотя бы спокойным — моя задача. Я хочу быть в Винтерфэлле. Хочу видеть, что мой дом цел и что никто никогда не посягнет на него. Вот и все.

— Разве ты не понимаешь? — Санса была в отчаянии. — Ничего этого не будет, если эта женщина, что Красный змей привез с собой и нарек своей возлюбленной, придет на эти земли? Она тиран, Джон. И как и все тираны она будет жечь и убивать во имя власти.

— И что же ты мне предлагаешь?

— Нам нужно заручиться союзничеством снова. Как в битве с Ходоками. Мы не можем сидеть и ждать, когда и нас прирежут, как нашу мать и Роба на его свадьбе. Я предлагаю действовать. И немедленно. Боюсь, Джон, у нас нет больше времени.

****

Кесем, владычица далеких земель, чьи правители всегда обращали в рабство целые народы, сидела на троне из шелковых подушек и ласково гладила покоящегося на ее коленях возлюбленного. Оберин уже уснул, утомленный тяготами дня и жаром ночи, ей же предстояло размышлять. Как всегда заморская гостья думала о том, чтобы быть на шаг впереди своих врагов, каждого, кто жаждет власти в Семи Королевствах.

Как всегда, заморская гостья нисколько не сомневалась, что в итоге власть в Семи Королевствах будет принадлежать ей. Ей одной.

========== 41. Освальд Кобблпот и Томас Барроу (“Аббатство Даунтон”) ==========

У него нежная кожа и попка гладкая, как у младенца. А пахнет он до одури прекрасно. А еще он умен, интеллигентен, начитан и образован. Конечно, у знаменитых семейств никогда не бывало бестолковых дешевых лакеев, но этот даже для лакея слишком… Слишком сладкий.

Лорд Кобблпот зачастил в Даунтаун. Официально — дабы чаще видеть своего давнего друга лорда Роберта Кроули, который дружил еще с его отцом. На самом деле это был лишь красивый предлог, чтобы увидеть красивую мордашку здешнего лакея и непременно поцеловать, едва чаепитие закончится, время сна начнется, а восхитительная кожа Томаса будет звать к себе мягким бархатом.

Как давно он, благородный лорд, стал заложником дьявольского обаяния здешней прислуги? Освальд бы сказал, что сразу, в первые минуты встречи, едва заметил, как красивы длинные тонкие пальцы лакея, что подавал чай к столу. Склонный к гедонизму, мозг лорда Кобблпота тотчас же нарисовал прелестную картинку любви и страсти между ним и симпатичным слугой. И, судя по заинтересованному взгляду, брошенному на него украдкой, этот интерес был взаимным.

Им понадобилась одна прогулка, чтобы окончательно понять, что влечение обоюдно, и две ночи, чтобы тонкая рука лакея постучалась в дверь господских покоев.

У Томаса в их связи, наполненной сладострастием, сонмом нежных запахов и симфонией великолепных звуков, был свой интерес — ему было не привыкать ласкать своих господ взамен на преференции, которые они могли бы дать. В лорде Кобблпоте, вне всяких сомнений, он чувствовал власть и определенное могущество, и был вовсе не против, чтобы с ним этим могуществом поделились.

Лорд Кобблпот, впрочем, делиться ничем не собирался, разве что оргазмами, всегда приходящими, когда чувственное тело любовника дарило сплошные восторги. Но и у него был свой интерес в этой игре. В конце концов, почему нет? Любовник был молод, но опытен, любопытен до жизни, но лишних вопросов не задающий, способный делать выводы из сказанного и из того, что умолчали. Он был статен, красив и интересен, а значит, пожелай того его лорд-покровитель, Томас мог бы позировать для лучших художников.

Освальд почти был уверен, что о пьянящей связи, что продолжалась уже около двух лет, не знает никто. Но иногда ему все-таки казалось, что о ней знают даже птицы и все поют о том, что у Томаса Барроу нежная кожа и попка гладкая, как у младенца, а пахнет он до одури прекрасно…

========== 42. Лорел Лэнс и Деймон Сальваторе ==========

Сара бы решила, что я совершенно сошла с ума и, возможно, снова бы отвернулась. Или позвала бы Оливера, чтобы вершить дела за моей спиной. У них это, как оказалось, неплохо получается.

Оливер? Не знаю, что бы решил Оливер. Наверняка был бы солидарен с Сарой. Даже я сама понимаю, насколько это рискованный шаг — приглашать древнего вампира в любой город, особенно в город, набитый преступниками под завязку.

Сомневаюсь ли я в своем решении? Определенно. Так сильно сомневаюсь, что это стоит мне нескольких ночей сна. Если, конечно, сон вообще возможен в таком городе, как наш.

Боюсь ли я последствий? Да. Очень боюсь. До чертиков. До дрожи в коленях. Что может быть, если я позволю кровожадному существу, возможно, самому жестокому, расхаживать по нашим улицам? Смогу ли я жить с этим грузом потом? Выживу ли я вообще?

Страшно ли мне доверять мужчине, который запросто может выкачать из меня всю до капли кровь? Очень страшно. Не могу вспомнить, когда еще я так сильно боялась. Даже в зеркало на себя боязно смотреть — опасаюсь увидеть поседевшую от ужаса старуху.

Но, в конце концов, что мне остается? Мы все, каждый из нас, в том числе и Сара, и Оливер, стоим перед нелегким выбором, который кто-то бы, возможно, не понял — если не призвать на помощь одно кровожадное чудовище, нас может уничтожить другое. За последние несколько недель город превратился в сплошное кровавое месиво, а убийца оставляет жуткие следы на теле своих жертв. Мы думали, что это волк, но экспертиза показала, что это существо, поцелуй чьих зубов убивает нас по одному, вымерло более триста лет назад. А значит (и никто бы не смог переубедить меня в этом), на наших улицах завелся вампир.

Многие думают, что они лишь мрачная сказка, легенда. Но как объяснить, что эта легенда, приземлившись у меня под ногами, буквально выросшая из-под земли, тенью вышедшая на свет, стоит сейчас передо мной?

— Привет.

— Доброй ночи.

Мы несколько секунд смотрим друг на друга, меряемся взглядами. Он явно оценивает, как будто не прочь поваляться в моей постели. Разве что в твоих мечтах, чудовище. Я же прицениваюсь. Все оказалось не так уж страшно.

— Что? Была уверена, что я выпущу клыки? Или что у меня рога растут?

— Не сомневаюсь, что выпустишь, — парирую я, — когда придет время. Рога? Я думала, ты вампир, а не олень.

Когда он касается моей руки, я едва сдерживаюсь, чтобы не вздрогнуть. Но все же сдерживаюсь, к счастью. Губы холодные, кожа ледяная. Как будто последние лет сто он в холодильнике провел. Впрочем, невозможно не заметить, что касания его легки. А я по наивности думала, будто у вампиров что-то вроде клешней.

Я неспешно иду вдоль аллей, что слабо освещены фонарями. Он шагает рядом, разя самоуверенностью и обожанием себя. Такое сложно не заметить, тем более, если ты долгое время была подругой очень самоуверенного местного миллиардера.

— Так какое же приключение здесь ты мне предлагаешь?

— Охоту.

— Банально. Это моя рутинная работа, красотка.

— Охота за собратом тоже?

— Что ты имеешь в виду? — он напрягся и оказалось, что беззаботность и равнодушие были всего лишь маской. — У тебя есть основания полагать, что в Старринг-Сити объявился вампир?

Остановившись, я протягиваю ему папку. Ту самую, с доказательствами. Которые собирала несколько месяцев.

— Клыки принадлежат женской особи кровожадного существа, вымершего более трех сотен лет назад, — небрежно, в его манере, бросаю я, — быть может, твоей сестричке?

Я не могу быть уверенной, но, по-моему, взгляд его потускнел. В том, что голос его полон печали уверена абсолютно.

— Боюсь, не сестричка.

— Но ты ее знаешь?

— Догадываюсь, кто бы это мог быть.

— Так что, — склонив голову, спрашиваю я, — возьмешься за его поимку.

— И что же я получу взамен? — самоуверенно ухмыльнувшись, спрашивает он.

— Все, что захочешь, кроме человечины, конечно. И учти, Сальваторе, я отлично умею драться, если что.

Он делает вид, будто задумался, а потом подходит ко мне. Теперь расстояние между нами сокращается до нескольких шагов.

— А что, если взамен я хочу тебя?

========== 43. Лена Лютор и Донаван (“Американская история ужасов”) ==========

Они больше не были друзьями, нет. Только разве, если приятные мурашки по телу, что возникали всякий раз, как он касался ее руки, гладил бедра или нежно целовал в шею (но никогда не кусал), можно было назвать дружбой.

Когда это случилось и она влюбилась? Лена не смогла бы ответить точно. Донован был воплощением другого мира — холодно-блестящего, яркого и во многом — жуткого. Впрочем, мир этот Лену не пугал. Скорее наоборот, он манил ее к себе своим жгучим яростным блеском.

Кара говорила ей: «Держись от него подальше». Все вокруг заклинало ее не приближаться к этому дерзкому красавцу, все вокруг предупреждали, чтобы бежала от него, сломя голову и не оглядываясь.

Не в правилах Лены было бежать. Время шло, но она, вместо того, чтобы защитить себя железной стенойравнодушия к этому холодному презренному давнему существу, навсегда застрявшему в привлекательной оболочке молодого мужчины, все больше в него влюблялась. Все сильнее тянулась к нему.

Лена не знала, что хуже — ее чувство, греховное и неправильное, или то, к кому она это чувство испытывает. Но всякое сопротивление, чем больше проходило времени, тем сильнее становилось бесполезным. Любая попытка противостоять дьявольскому обаянию нового друга была бессмысленна.

И в конце концов, Лена сдалась. Она помнила тот вечер с его мягкими сумерками и приглушенными красками до деталей, до мелочей. Это был лучший вечер в ее жизни, когда она, нежно склонившись к его уху, прошептала: «Обрати меня!», а Донаван не стал перечить.

Теперь их было двое — охотников за кровью, что так радостно причиняли другим боль. И Лена ни о чем не жалела.

В конце концов, она была истинной Лютор. Так и должно было случиться. Непременно.

========== 44. Кэтрин Пирс и Артур Пендрагон ==========

Мой возлюбленный! Какая жалость, что теперь общаться мы можем лишь мысленно. Тебя нет. Враги оторвали тебя от меня, уничтожили твою жизнь, остановили твое сердце и кровь в твоих жилах. А мой мир потерял все краски. Исчезли звуки. Растворились запахи в отвратительном кровавом следе. Каждая секунда без тебя — боль. Каждая минута — страдания.

Мой возлюбленный! Какая жалость, что ты никогда не увидишь свою дочь. Маленький ангел, с такими нежными пальчиками, сладко урчащий, сонно дышащий курносым носиком. Она так похожа на тебя. Ей уже полгода. Вечером я выхожу на улицу, к звездам, показываю ей и говорю, что там ее папа. Она так забавно водит глазками. Мне хочется съесть ее, сладкую булочку.

У нее твои глаза. Когда я смотрю в них, то забываю обо всем на свете. Слежу за ее взглядом, таким обдуманным, осознанным, смышленым — и все кажется, будто это ты на меня смотришь. Посылаешь привет из мира мертвых, что разделил нас друг с другом.

Мой возлюбленный! Мне до безумия жаль, что ты не увидишь, как она растет. Нашу дочь зовут Надя. Я помню свои корни. Если бы ты был рядом, возможно, захотел бы называть ее Хоуп. Хоуп Пендрагон. Наша маленькая радость. У нее крохотные пальчики и пахнут они сахаром. Она уже ходит, правда, за руку. Стоит мне лишь отпустить ее ладошку, тут же падает наземь и сидит, испуганная. Иногда плачет, внезапно испугавшись. Тогда я беру ее на руки, крепко прижимаю и нежно целую маленькие сахарные щечки. Она — наверное, самое прекрасное, что у меня есть. Самое лучшее, что осталось от тебя. После тебя.

Мой возлюбленный! Каждую ночь я рассказываю нашей девочке сказку — о том, как сильно любила тебя, ее отца. Говорю о наших конных прогулках в лесу, о том, как ты восхищался моей магией и говорил, что хочешь тоже однажды научиться делать мне из воздуха цветы (хоть это и невозможно). Каждую ночь, перед тем, как уснуть, она слушает о том, что ее отец — самый сильный, самый прекрасный, самый мужественный человек на свете. Настоящий герой. Когда она вырастет, будет гордиться этим.

Я говорю ей о том, что ее папа отдал жизнь, чтобы ей жилось хорошо. Чтобы мы все — и она, в первую очередь — были свободны. Я говорю ей, что ее отец отдал свою жизнь за ее счастье. Она мне верит, я знаю. Всякий раз, когда я читаю ей сказки, говорю, что ее папа был самым смелым из всех прекрасных принцев, она улыбается. Она знает, что так и есть. Она верит мне.

Мой любимый! Я плачу каждую ночь, сжавшись в клубок. Мне плохо. Потому что нет тебя. Я не чувствую твоих рук, не ощущаю твоего теплого взгляда. Как это? Как я себя чувствую? Ужасно. Меня как будто разорвали на клочки. Как будто мир вокруг меня погас. Я больше не вижу цветов, краски погасли. Если бы не наша прекрасная доченька, я бы давно сошла с ума.

Жизнь без тебя — это блуждание по черному и безрадостному лесу. И ты должен знать это.

Мой любимый! Я знаю, что веретено твоей судьбы оборвалось не случайно. Знаю и то, что тебе бы очень не понравилось мое решение. Но я отомщу. Я стану карающей дланью для тех, кто отнял тебя. Они отняли тебя не только у меня. Они отняли тебя целого мира.

Мой любимый! Каждый день я вспоминаю наши лесные прогулки, как ты держал меня за руку, как целовал на залитой солнцем лужайке. И как ты обещал мне, что мы всегда будем вместе.

Мой любимый! У нас впереди — целая вечность. И, когда эта вечность наступит, мы снова будем вместе. Обещаю.

Но сначала — я отомщу. Я уничтожу каждого, кто будет стоять у нас на пути. Женщина, которую ты любил, умерла вместе с тобой. Теперь родилась другая женщина. И целый жестокий мир будет бояться меня.

Мой любимый! Ты должен знать, что милая, нежная Кэтрин, которую ты так любил, обязательно вернется к тебе.

Но сначала я отомщу. И пощады не будет никому.

Клянусь.

========== 45. Клэр Бичем и Джон Сноу ==========

Здесь холодно и мрачно. День короткий, а ночь невероятно длинная. Одна бесконечная, долгая ночь. Я шагаю по хрустящему снегу, чувствую, как зябну.

Иногда я просто ненавижу свою жизнь. Иногда мне кажется, будто я в чем-то виновата перед небесами. Каждый раз я путешествую сквозь эпохи. Сквозь время и пространство. Каждый раз думаю, в последний ли раз я пересекаю границы другого мира.

Этот мир — наверное, самый суровый из всех, что я видела. Даже мрачные верхушки гор Шотландии менее суровы, чем снега, что укрывают эту землю.

Я очнулась на холодной земле, посреди густого снегопада. Руки юноши подхватили меня и унесли. Меня хватило ненадолго. Я потеряла сознание. Когда очнулась, обнаружила себя в замке. Его высокие шпили возвышались за окнами, куда я подошла, едва обрела силу ходить. На землю, плавно кружась, падал снег.

Мне не было страшно. Может потому, что это третье перемещение во времени и я уже привыкла. Каждый день я думаю о том, как долго задержусь на новом месте. Удивительно, но я не устала. Мне даже нравятся такие перемещения. У меня не жизнь, а сплошное изумление.

Троекратный стук в дверь развеял мои мысли.

— Мисс, меня зовут Джон Сноу и вы находитесь в моем замке. Могу я войти?

— Входите, пожалуйста.

Я быстро заворачиваюсь в плед, что лежит на кровати, и оборачиваюсь к двери.

Он входит — высокий, красивый темноволосый юноша. Легонько кланяется мне, словно я не его гостья, а венценосная особа.

— Вы нашли меня?

— Да, — кивает он, — вы замерзали в снегу.

Он протягивает мне документы:

— Это ваши? Ваш зовут Клэр Ренделл?

— Да. Это мое имя.

Стоять очень сложно. Все еще чувствую дрожь в коленях. Кое-как я добралась до постели и снова легла.

— Простите, — я пытаюсь улыбнуться и, кажется, у меня даже получается, — я чувствую себя слабой.

Он сел на стул, тяжелый, с толстыми ножками, и внимательно смотрит на меня.

— Расскажите мне, что с вами случилось, леди Клэр.

И я рассказываю. О том, как впервые переместилась и меня называли «сасиннех». О том, как пыталась спасти Шотландию, путешествовала в Версале, видела средневековую Францию. О том, как потеряла мужчину, которого любила, и как разочаровалась в мужчине, которого ждала с войны. О том, что там, в далеком сороковом году, я была медсестрой на фронтах войны. О том, как попала за стену к одичалым, едва только очутилась здесь, и пыталась выжить.

Я была почти уверена, что он посчитает меня выжившей из ума. Но он поверил. Он слушал так внимательно, как никто и никогда еще не слушал меня в жизни.

— Хорошо, леди Клэр, — я скажу моей сестре, Сансе, она распорядится принести вам ужинать. Отдыхайте пока, а утром, когда обдумаем, как вам помочь, мы обязательно скажем.

Он встал и решительно идет к двери.

— Джон!

— Да?

— Вы верите мне? Мне нужно спасти свою Родину.

В голосе моем — мольба.

— Да, — спокойно отвечает он, и в глазах его доверие, — я вам верю. Я вас понимаю. Мне тоже нужно спасти мой дом.

Я дарю ему улыбку — в ней облегчение. Больше ничего.

— Теперь отдыхайте, леди Клэр, — спокойно продолжает он, — я поговорю с сестрой. Возможно, вы поможете нам в нашем давнем противостоянии. Взамен мы попробуем помочь вам. Доброй ночи.

И он уходит, слабо закрыв за собою дверь. А я вскоре засыпаю — впервые за последнее время спокойно.

========== 46. Оби Ван Кеноби и Маргери Тирелл ==========

— Ну что же ты, Бен? — нежные губы, точно бутоны алой розы, сладко вонзались в его рот, без спросу и наплевав, чего хотят его губы, — любовь моя? Не хочешь больше меня?

Его меч, раскаленный его злостью и подпитываемый ее игрой, рассыпал мириады светящихся огней. Сжимая его в руках, Оби Ван думал, что этот поединок и есть самым сложным испытанием в его жизни. И врагу бы он не пожелал такого.

— Уходи с миром, — прикрыв глаза, пытаясь смириться с их горькой участью, прошептал он, — я отпущу тебя.

— Хм, — она улыбнулась, обняв его за шею, почти по-свойски, — может быть, милый, я не хочу, чтобы ты меня отпускал? Или ты об этом не думал?

Он укусила его в краюшек верхней губы. Она была хищницей и иначе не умела. А он, даже если бы и хотел, вряд ли смог бы этому противостоять.

— Уходи, — все еще шумно дыша, потому что боль, любовь и долг убить ее боролись в нем с яростной силой, как разбушевавшиеся стихии, прошептал он, — с миром.

— Мир? — она посмотрела на него в изумлении, а потом искренне расхохоталась, откинув голову назад. — Это слишком глупо, Оби Ван. Я думала, ты знаешь об этом.

Она обошла его кругом, одарив мириадами сладких запахов, каждый из которых он помнил так ясно, точно вдыхал только вчера. Лениво погладила маленькой ладошкой по спине, от чего по коже побежали предательские мурашки. Приблизилась к самому уху и, вползая туда языком, точно змея, зашипела:

— У тебя великий дар, мой возлюбленный, — жаркий выдох опалил не только его кожу, до самой души достал, — величайший дар, который так глупо тратить на мечтательную сторону света. Тьма дает столько возможностей тем, кто верно ей служит. Ты не будешь слепо поклоняться идеалам, за которые вечно нужно бороться. Ты сможешь испытать опьянение и тебе понравится. Клянусь. Ты мне веришь?

Маргери. Маргери. Маргери.

Они выросли вместе. Бежали по огромным полям, там, дома, который остался в прошлом, держались за руки. Были счастливы. Срывали с губ медовые сладкие поцелуи. Таили счастье в улыбках, любовь во взглядах. Крепко сжимали ладони в ладонях друг друга, чтобы никогда не отпускать.

Маргери. Маргери. Маргери.

Такая яркая, забавная, ни на кого не похожая. Иная.

Его большая любовь.

Его самая большая боль.

Его огромная потеря.

Это уже стало доброй традицией — при каждой встрече (а они бывали слишком часто, так что, если бы он и хотел забыть, не сумел) нежно вонзать свои жала в его сердце. Чернить сладострастными речами и пьянящими обещаниями его душу. Дурманить ему мозг. Обласкать будущим, которое она бы для него так хотела, грядущим, где они оба — солдаты тьмы, вместе вершащие судьбу всех Галактик.

Это было ее единственным желанием, ее сокровенной мечтой.

Он всего лишь хотел, чтобы она была рядом. Стояла вместе с ним. Боролась с ним. Только и всего.

Миллиарды световых лет мечтал лишь о том, что она могла бы быть чем-то большим. Могла бы быть замечательной.

— Нет — тихо произнес он и стало так больно, что яростно содрогнулась земля. Израненное сердце в груди предательски заныло.

— Ты невероятно предсказуем, Бен, — губы ее дрогнули в издевательской ухмылке, за которой (он точно знал) она прячет горькую обиду, — странно, что другие соперники этого до сих пор не увидели.

И она подняла меч, вынуждая его сделать то же самое. Оружие соприкоснулось, бой начался. Разноцветные искры летели ввысь, взрываясь на звездах и обращаясь в пыль. Никто никому не хотел уступать. Они были почти равны. Почти — потому что она выбирала тьму. Всегда. Или, быть может, он просто недостаточно громко и ясно звал ее к свету.

И снова, как много-много раз уже, его клинок вонзился ей в шею, поддевая тонкую кожу. Еще одно крохотное движение, порыв — и ей конец.

Маргери смотрела на него взглядом, который невозможно было описать никакими словами. Это было отображение всей огромной истории, что несли они оба за плечами. Это была горечь обиженной девочки, с которой вместе бегали дома, запутавшись в траве. Это был горький триумф противницы, победа давнего врага и болезненное сожаление друга за то, что не может иначе. И вместе с тем это была тихая мольба о пощаде. Просьба не губить то светлое, что еще осталось. То, что несли в себе столько долгих лет.

— Ну, что ты стоишь! — сжав зубы до хруста, кричит она, подначивая. — Давай, сделай это. Упадешь во тьму, как и я. И мы будем равны.

Она смотрит на него и (он знает) — знает правду.

— Но ты же не осмелишься, так ведь? Трус.

Да. Трус. Он был великим джедаем. Легендой среди воинов света.

И не мог убить своего самого беспощадного противника — любовь к ней и затаенную обиду за то, что так вышло.

Он был жалким трусом. Многоточие.

Оби Ван вонзает меч в землю, наблюдая, как он озаряется мириадами искр. И уходит, снедаемый ее пронзительным взглядом.

До следующего раза.

Как всегда.

========== 47. Реджина Миллс и Локи ==========

— Ты что, преследуешь меня?

Локи отреагировал слишком эмоционально, непростительно взрывоопасно. Ему бы не знать, как чрезвычайно опасно проявлять любые эмоции в компании людей. Да еще женщины. Да еще королевы и, в добавок ко всему, злой.

Но отреагировать иначе он не мог — их слишком многое связывало. И это многое было черной бездной, засасывающей трясиной, сущим кошмаром для всего живого, но, прежде всего — для них самих.

— Я пришла к тебе, мой возлюбленный Бог. Только и всего.

Она пожала плечами, притворно-беспечно. Они оба знают, что это игра.

— Зачем? Я думал, ты умерла.

— Как видишь, — изящные руки сложены в замок на груди, — я жива. Ты ведь меня еще любишь, правда?

Да. Скрывать это бесполезно, от себя самого — тем более. Но она не должна об этом знать. Стоит лишь признаться — и токсичный яд, от которого столь долго искал противоядие, вновь заполонит каждую клетку организма, врастет в кожу.

— Что тебе нужно? — он говорит жестко, требовательно, каждое слово рвет, отчеканивает, точно звонкую монету.

Ее порочно-прекрасный рот вонзается в его губы раньше, чем Локи успевает что-либо предпринять. А потом она шепчет, вливая сомнения в душу бога сомнений и обмана.

— Твоя любовь. Твое болезненное помешательство на мне. Драматизм твоих прикосновений. Я так люблю их, касания твоей руки. Мне нужна твоя любовь и твоя месть.

Ложь. Локи закрывает глаза, отстраняясь. Но не сильно, просто не может противиться ей, удержаться от растекающейся в каждой клетке отравы ее красоты и желания. Он тоже жаждет ее.

— У нас ничего не получится. Мы уже пытались. Сотни раз.

Они смотрят друг на друга, ищут взгляда. Он готов поклясться собственной свободой, что (больше не его) Регина видит перед собою теперь то же, что и он — разрушенные города, уничтоженные жизни. Кровавый след, один на двоих, что они оставили, уничтожая миры и сжигая вселенные.

Регина подходит максимально близко снова, теперь он еще более отчетливо ощущает жар ее плоти. Взывающей к нему, точно искушение к грешнику.

Тон ее сладок, голос приятен, а слова медовые. Она шепчет, манит, зовет к себе.

— Мы можем получить максимум, если ты хочешь. Если пожелаешь, взорвем багрянец в небе. Если пожелаешь, я снова стану твоей. Мы взорвем весь мир и заляжем на дно.

Нет. Локи закрывает глаза и снова уговаривает себя: не ведись, не ведись. Не нужно. Ее речи сладки и полны обмана. Вы через все это уже проходили. Ей нужна власть и тебе нужна. Каждый хочет править миром.

Никакой любви, как бы сладко ее обещания не обволакивали. Ему ли не знать, что такое ложь и как она действует. Он сам хотел обмануть ее когда-то, но слишком увлекся, и она обманула его. Второй раунд за ним. Второго раза не будет.

Королева Регина не намерена отступать. Она многое от него узнала и многому научилась. Нежная речь, приправленная восхитительными обещаниями, льется еще слаще.

— Закрой глаза. Пусть тебе приснится сон, где ты идешь по лепесткам из роз. Правда же, он сладостен, мой дорогой возлюбленный?

Когда она, как бы невзначай, касается кончиками пальцев его щеки, Локи снова вспоминает картины прошлого — разрушенные цивилизации, захлебывающихся в крови людей. Все, что они создали вместе. Все, что в итоге она разрушила без него.

Он теперь точно знает: она думает, что он — ее слуга. Чем выше королева, тем ниже подданные. Но слугой Бог обмана быть не собирается.

Он не знает, как нашел ее, ее звезду. Но проклинает себя за это.

— Всё вокруг, Регина, говорит, что ты пришла мстить. Что ты меня ненавидишь. Тебе известно, что я это знаю.

— Нет! — она воскликнула это горячо и до чертиков фальшиво. — Независимо от того, что они говорят, я люблю тебя! Все обдирают мою душу до нитки. И ты тоже, ведь ты веришь чужим словам.

Она действует порывисто, берет его лицо в ладони, гладит, точно атлас перебирает. В ее взгляде — гипнотическое: «Верь мне!»

Было время, когда Локи верил. Бог обмана поверил кому-то. И горько пожалел.

Но не сейчас.

— Не нужно комедий.

— Ты думаешь, что я ломаю комедию? — она тут же горячится, как и следовало предполагать. Выдала себя с головой. Люди, даже самые умные, все же до чертиков предсказуемые. — Что же мне делать? Чтобы ты мне поверил?

Локи небрежным движением сбрасывает ее руку со своего плеча. Подходит к окну, где ничего не видно из-за заполонившей землю мрачной ночи. Он хотел бы, чтобы она длилась вечно.

— Когда-то я жил в счастливой семье и был королем, сидящем на золотом троне. Было время, когда я частенько смотрел в глаза отца. Мне казалось, что они открывают передо мною весь мир. Теперь это время в прошлом и я иногда слышу лишь его отголоски, воспоминания о том крае, где родился. Я потерян, Регина. И ты тоже. Нам больше не быть союзниками. И любовниками тоже. Как бы ты не старалась.

— Почему? — она почти что заломила руки. О, какое великолепное представление разыгрывает сейчас. Для всех других она была тем, кем была — злой владычицей, язвой на теле цивилизации, самым мрачным злом в любой сказке. И только для него, для Локи, королева Регина играла другую роль — несчастной угнетенной, страдающей жертвы. — Почему же все обдирают мою душу? Почему же и ты хочешь так поступить со мной?

Но он больше не слышит. Когда-то они были смертоносной силой, поражающей всех вокруг. За это можно было бы продать душу, если бы она была у Локи, дьяволу. Все трепетали и боялись и не было никакого спасения.

Но прошлое — только осколки воспоминаний, часто разрушенных. Его не вернуть. Есть настоящее, в котором она снова пришла к нему. И теперь он ни капли не сомневается — должна умереть.

В мгновение ока, не успела она опомниться, он жесткой рукой хватает ее тонкую шею, сжимая в смертоносных объятий. Легкость его прикосновений — тоже мастерский обман, не более.

Настал его черед шипеть ей в ухо падшим змеем.

— Не возражаешь, если я сделаю тебе больно?

Она смотрит изумленно, увы, но прелестница была в этот раз слишком самоуверенна, думая, что на него подействуют ее чары. И поплатится за это.

— Пойми, — взгляд его становится притворно жалостливым, пусть Реджина вспомнит, наконец, что и он тоже великолепно умеет играть, — что мне приходится. Мне бы хотелось, чтобы у меня был другой выход. Но я не пощажу тебя.

Она сопротивляется, отчаянно барахтается в лапах стремительно приближающейся смерти. Даже старается защититься с помощью магии, теплит в ладонях едва проступающий адский огонек. Нет, Регина. В этот раз все напрасно. Ты проиграла.

Секунда — и шея ее с хрустом сломана. Еще секунда — и она, точно раненная птица, летит вниз, мягкой патокой стелется к его ногам. Безжизненная.

— Что ты наделала, Регина? — притворно ужасается он. Это все — лишь продолжение игры. Он больше ничего не чувствует, но по привычке повторяет: — Что же ты наделала?

Он оставляет ее тело, стремительно остывающее, в одиночестве, а сам выходит под черную мглу звезд — туда, где в глубоком океане мглы, в отражении света, больше нет гармонии.

Гармония стала лишней.

========== 48. Марла Сигнер (“Бойцовский клуб”) и Андреа Сакс ==========

Когда, устроив бунт на корабле Миранды, я ушла и (с ее подачи) нашла отличную работу своей мечты, я была уверена, что попала в сказку о Золушке. Как мне и говорили, «Подиум» открывал любые двери. Даже если работал там уборщицей.

Первые два месяца после своего ухода от Миранды, я жила будто в сказке. Любимая работа, постоянная не проходящая эйфория от того, что я ее все же получила, столько мечтаний, связанных с будущим, теперь кажущимся не таким уж далеким, как когда-то. Запах свежей бумаги, новых книг, способный свести с ума любого. Знакомство с интересными рукописями. Милый и мягкий шеф, который, после работы на Миранду, казался сущим ангелом во плоти.

Пелена спала после корпоратива, когда я оказалась зажатой в туалете шефом. Выяснилось, что он действительно ангел, только черный.

Я ушла на следующий день. И, увы, больше мне не суждено было познать милосердия от начальника, как в случае с Мирандой. После увольнения из издательства работу было найти невозможно. Падший ангел позаботился об этом основательно. Я бегала точно загнанная в угол, металась, как раненое животное, стучалась в двери, которые всегда оставались закрытыми для меня. Я не оставляла попыток найти работу, любую работу, даже после того, как поняла, что начальник в наказание за отказ, подрезал мне крылья, вычеркнул из профессии.

И мне пришлось довольствоваться работой в мелкой газетенке, где я писала желтые новости, непроверенные сплетни, откровенную грязь и сенсации о знаменитостях, высосанные из пальца. Короче говоря, все, что и полагается писать, когда работаешь в желтой прессе.

Я сгорела изнутри. Теперь не было ничего, что мне доставляло бы удовольствие. Как я безумно себя ненавидела! Иногда посещало невыносимое желание пойти к Миранде, броситься перед нею на колени, просить прощения, каяться, говорить, как она была права (ведь иначе не бывает), как ошиблась я, просто держать ее за руку и признаваться, что только сейчас оценила — она была лучшим начальником, которого мне довелось встретить. Но я не делала этого. Из чувства вины, но больше — от того, что знала: она не оценит. Я видела как наяву — Миранда поджимает губы и отворачивается к окну. Может быть, она бы бросила мне свое фирменное «Я вас предупреждала. Это все». В любом случае, не нужно было быть слишком умной, чтобы не понять — назад она меня уже не примет. Нельзя войти дважды в одну и ту же реку, особенно, если река эта — Миранда Пристли.

Так в моей жизни появился психотерапевт. Было неловко, странно и почему-то смешно. Знай я раньше, что все до этого дойдет, наверняка бы не поверила. Вместе с психотерапевтом появились методики (каждую он, кажется, пробовал на мне), таблетки, снотворное (не очень помогающее уснуть, всякий раз утром, после его приема, я чувствовала себя алкоголиком), релаксирующая музыка. Ничего не помогало. Я чувствовала себя овощем и овощем ходила на работу. Все эмоции и чувства отключились, а разум посылал лишь слабые сигналы, подтверждая, что я еще жива и кое-как функционирую.

Это был кошмар. Огромный безумный кошмар.

Казалось бы, что может быть хуже? Но нет — могло. В моей жизни вскоре появилась она — наркоманка в черной одежде с сигаретой в зубах. Марла Сингер. После сеанса она брала меня за руку и тащила, как говорила, познавать жизнь. На самом деле — в дешевый бар, где напивалась до чертиков.

Я стала пить потому, что мне было ее жаль. Известная и самая частая ловушка, в которую попадают все пересекающиеся с алкоголиками. Мне стало жаль ее, и я опомниться не успела, как пришлось жалеть себя. Я тоже пила теперь. Пора было идти в клуб анонимных алкоголиков.

Марла, как выяснилось скоро, сидела на героине. Я почти уверена — на за горами тот день, когда я стану раздражать свои ноздри белым порошком. Из жалости и сочувствия к ней. Из ненависти к себе.

Встреча с Марлой стала кошмаром моей жизни. Но, знаете, в чем главная проблема?

В том, что мне плевать. Абсолютно совершенно плевать.

========== 49. Эльза Эррендел, Мерлин и Артур Пендрагон ==========

— Конечно, зверушек он подкармливает, как же. Травку на полянке для зелий собирает, — Артур презрительно хмыкнул, забравшись на вершину холма, и, крадучись, пошел дальше, прячась за деревьями.

Благо, это была дубовая роща, столетние деревья распластались до небес и заметить человека было весьма сложно. Артур, естественно, принял дополнительные меры — одел черный плащ, закрыл лицо капюшоном. Как тать крался за другом, а все потому, что просто не мог, наконец, не раскрыть тайну, которую скрывал хитрый Мерлин.

Мерлин стал странно вести себя около двух недель назад. Он отводил глаза, юлил, когда попадал под череду вопросов своего короля, а еще — и в этом Артур мог бы поклясться — краснел, как дитя, которое за воровством конфет застали.

В конце концов, разгневанный король поставил своему слуге ультиматум: либо он признается, к кому на свидания бегает, либо пусть отправляется на постоянное место жительства в лес. Мерлин промямлил что-то о том, что подкармливает новорожденных оленят, чья мать была застрелена на охоте. Объяснение звучало неубедительно, еще более неубедительными были отведенные глаза Мерлина и его потупленный взгляд.

Короче говоря, хитрый слуга не оставил Артуру выбора. Потому сейчас он вышагивал вслед за другом, крадучись вором. Эту тайну он обязан узнать. Иначе не есть и не спать ему никогда.

Когда Мерлин неожиданно остановился на холме, Артур тоже затормозил. Даже дышать перестал, притаившись за деревьями. Мерлин тихонько позвал:

— Выходи!

Из-за зелени лесной чащи вышла девушка — хрупкая блондинка в синем платье. Она улыбнулась и Мерлин улыбнулся ей в ответ, протянув провизию, которую с завидной регулярностью тянул из кухни.

— Так вот что за зверушек ты здесь кормишь, — усмехнулся Мерлин, — хитрец.

Он заметил, что девушка жадно пьет молоко, принесенное его слугой. Как не старался, но не мог полностью расслышать разговора, который они вели. То и дело звучали слова “магия”, “дар”, “проклятье”.

Артур тяжело вздохнул. Сделал несколько шагов, вовремя убрав ногу, чтобы не наступить на ветку. Замер, прислушиваясь. Обрывок разговора, который удалось расслышать, не порадовал.

— Ты не понимаешь, Мерлин, — говорила она, качая головой, — владеть такой силой как у меня — это катастрофа. Это ужасно. Я словно проклятая. Меня ненавидят. Я бежала сюда, но и здесь нет мне покоя. Что мне делать? Ты можешь избавить меня от этого дара? Я не хочу его иметь.

— Нет, — покачал головой Мерлин, — это невозможно. Даже если бы я хотел. Я не могу. Прости.

— Не нужно избавляться ни от какого дара.

Они оба сразу же обернулись. Одновременно, не сговариваясь.

Мерлин вскочил на ноги, неуклюже зашатался, едва не упал.

— Артур! Ваше величество, я…

Артур подошел ближе к Эльзе. Посмотрел на нее, склонившуюся в поклоне. Взял за руку.

— Не нужно бояться никакого дара, — продолжил он, — думаю, он нам еще послужит.

— Разве здесь не запрещена магия? — тихо спросила Эльза, подняв на него взгляд.

— При моем отце была запрещена, — кивнул Артур, — но теперь правлю я. Мы все изменим. Пойдемте во дворец.

========== 50. Беллатрисса и Локи ==========

В Азкабане холодно и мрачно. Тяжелые прутья железных решеток леденят озябшие пальцы, дементоры рвут на куски уставшую, запутавшуюся во мгле, душу. Их ссылают сюда, как опаснейших преступников, в наказание и в надежде на раскаяние. Чушь. Таким, как они, раскаяние не ведомо, и жалость тоже. Только ненависть, злоба. А еще — жалость к себе, бесконечная, тяжелая, тягучая, словно приторное вино.

Локи третий месяц в заточении и все это время наблюдает за соседкой, сидящей в камере напротив. Тихой ее не назовешь. Буйные черные волосы цыганской нагайкой развиваются по плечам, бесноватые глаза угольного цвета горят яростным огнем, губы сложены в гримасу, таящую злобу и ненависть. Она демонически красива и — сразу видно — дьявольски опасна.

Иногда их взгляды встречаются. Локи смотрит внимательно, изучающе, старается заглянуть в душу, и тонет в ее непроглядной тьме. Мрак внутри этой женщины такой силы, что дементоры — детская забава. Раньше он думал, что повидал уже всех злодеев на свете. Пока не встретил ее.

Её зовут Беллатрисса и она обожает Темного Лорда, как фанатик обожает своего Бога. А еще мечтает убить всех магглов, всех до единого. Это — все, что удалось узнать о ней за время трехнедельного заточения. Прямо он, конечно, не спрашивал, ловит крупицы из ее невнятного бормотания, больше похожего на бред. Она сумасшедшая, ей бредить по статусу полагается. Локи бы предпочел держаться от этой дьявольской женщины как можно дальше, но не тогда, когда нужен союзник в завоевании проклятого мирка, нашпигованного магией, точно спичечный коробок.

Локи подходит к решетке, сильно цепляется в нее пальцами, до хруста, и, облизав губы, растягивает их в лживо-приветливой улыбке:

— Тебе нужно убить всех магглов, а мне завоевать парочку мирков. Посотрудничаем?

========== 51. Рамси Болтон и Ганнибал Лектер ==========

К нему на прием никогда не приходили обычные пациенты. Скорее, маньяки, извращенцы, законченные ублюдки и были обычным явлением для него.

Но Рамси Болтон был самым необычным из всех людей, что довелось встретить на своем пути Ганнибалу. Доктор Лектер смотрел в эти холодные, как стальные цепи, глаза, слушал ледяной, точно айсберг голос, и думал, как земля может столь долго терпеть такое исчадие ада. Какая женщина с черною душою выносила это мерзкое отребье? Почти единственный раз, когда, глядя на пришедшего, он задавал вопросы сам себе, и сам не находил ответа.

Ответа не было. Точно сам Дьявол выбрал это слабое хилое тело и самую заурядную внешность, которую никогда нельзя было бы выделить на фоне остальных. Обыкновенные глаза. Жесткая линия рта, присущая многим мужчинам. Средний рост, средняя комплекция.

Занятный экземпляр, очень занятный. Вот каковым находил сидящего в соседнем кресле Рамси его психотерапевт.

— Что, доктор Лектер, — облизав влажные кровавые губы, спросил Рамси, — я вас забавляю? Вас радует общение со мной?

— Я нахожу вас очень привлекательным, — медленно кивнул Ганнибал, — вы, вне всяких сомнений, настоящая находка для психиатрии и весьма любопытный объект для наблюдения.

Рамси усмехнулся. Улыбка была из разряда тех, что наводит ужас. Способна парализовать слабых и беспомощных. Ганнибалу нравилось. Такой тип жестоких негодяев был его любимым типом. Он сам принадлежал к жестоким негодяям и — что уж скрывать — испытывал нечто очень похожее на гордость по этому поводу.

— Обычно я никого не забавляю, — Рамси облизал губы, пропитанные острым соусом, который он теперь с таким удовольствием поглощал, точно миллион лет во рту у него маковой росинки не было, — скорее, наоборот, навожу ужас. Однако мне удивительно и приятно то чувство, что вы испытываете в отношении меня. Вы не похожи на других людей.

— Правда? — без тени малейшего удивления спросил психотерапевт. — И чем же, по вашему, я отличаюсь от других.

— Вы — воплощение всех пороков простых смертных. Вы жестоки. Вы садист. Вы амбициозны. Ненасытны. Вы любите дергать людей за ниточки. Вы живете ради этого. Я прав?

— Правы, — доктор человеческих душ благосклонно склоняет голову, — я приятно удивлен, не скрою.

— А я, — облизав снова самый край губ, удовлетворенно улыбнулся Рамси, — приятно удивлен тем, насколько вкусен, при всем своем гнилье, может быть человек. Что это, Доктор Лектер? Печень?

Легкая, почти невесомая улыбка, коснулась уст Ганнибала.

— Сердце под соусом. Приятного Вам аппетита, мистер Болтон.

========== 52. Лорд Катлер Бэккет (“Пираты Карибского моря”) и Энн Бонни (“Чёрные паруса”) ==========

Она лежала в его постели — обнаженная, безжизненная. С воткнутым в грудь клинком его ножа, верного друга, что не раз выручал. Единственного верного друга, который у него остался.

Рыжие волосы-пожары поблекли, кончики обагрились в кровь, чей свежий запах бил в ноздри подобно терпкому вину. Спина, покрытая рыжими родинками-веснушками манила к себе нежной тонкой кожей. Проведя по спине ладонью, Катлер с удивлением обнаружил, что она уже практически холодная. Это-то и заставило его опомниться, взглянуть в окно. За стеклом гуляли вечерние сумерки и неуверенно пробивалась шальная полная луна.

Он убил ее утром, испытав очередной отказ, не снеся очередного оскорбления. Теперь, должно быть, уже ночь. Он просидел так целый день, как сторожевой пес охраняя ее вечный покой. Пора было прийти в себя.

Лорд Беккет медленно встал с постели, напрочь измятой, как после буйного поединка, заглянул в опустошенный кубок вина, выдавил из него последнюю каплю и отправил в рот, где глотка жгла, точно при пожаре. Медленно прошелся по комнате, подошел к окну, открыл его и втянул в ноздри запах вечерней мглы — холодный, но, увы, совсем не отрезвляющий.

Вся жизнь, день за днем, пронеслась перед глазами калейдоскопом. Эти картинки не были яркими, нет. Они были черными, словно смоль, серыми, невзрачными, как асфальт после дождя. Родиться слабым и бессильным, получить пророчество не дожить до десяти. Бороться за жизнь и победить. Каждый день видеть, как люди, к которым тянулся всей душой, отталкивают тебя, как отец презирает, будто ты болен проказой. Жадно тянуться к знаниям, но чувствовать, что, сколько не получай, всегда мало. Желать быть выслушанным и молчать, осознавая, что будешь непонятым.

Хотеть быть свободным, но нести тяжелый груз жизни затворника. Уже к двадцати годам потерять всех дорогих людей, один за другим, пережить ужас пиратского плена, окончательно оставшись без отцовского покровительства, к которому стремился, чтобы выжить и… полюбить пиратку.

Убить возлюбленную, измучив ее в долгом и тяжелом плену, искромсав ее кожу больными рваными поцелуями, на которые не получал ответа никакого, кроме пощечин, а теперь горько пить над ее остывшим трупом, не понимая, как луна сменила солнце и как закончилось вино в кубке.

Жить только для того, чтобы ненавидеть и презирать свою основу, самого себя.

Пустая бесполезная жизнь. Пора бы с ней покончить, наконец. Надо было сдаться еще тогда — в детстве, когда все пророчили кончину.

Он снова подходит к кровати, вытащив из груди своей несчастной возлюбленной клинок. Скоро этот клинок насквозь проткнет его уставшее сердце, истерзанное мглой. А пока… Лорд Беккет нежно целует свою дорогую бездыханную рыжую пиратку Энн в губы.

В последний раз.

========== 53. Имхотеп (“Мумия”) Аманет (“Мумия 2017”) и Хатхор (“Боги Египта”) ==========

Жаркое солнце Египта потемнело, стало черным, как смоль. Ночей теперь от дня не отличить, а печали от радости. Каждая минута — горький триумф черного, бездна тьмы. Всемилостивые боги отвернулись от своей сестры, не слышат ее просьб, не слушают ее мольбы. Хатхор, богиня любви, больше не дарит любовь, сердце ее разбито. Сама она пала жертвой любви — коварной и жестокой. О небо, кто сказал, что любовь — самое возвышенное чувство на свете, да отсохнет у того язык!

Любовь не приносит радости и больше не дарит улыбок. В сердце кровавая рана гноится и отчаянно болит, еще немного и остановит едва ощутимое сердцебиение. Дни и ночи несчастная Хатхор страдает, совсем не спит, уже не рада солнечным лучам и почти ослепла от слез. Однажды, хлынув, точно воды Нила из ее прекрасных глаз, они больше не могут остановиться.

Постель ее теперь холодна, она засыпает одна на жестких подушках и просыпается одна — в слезах. Горькой печалью запечатаны ее прелестные губы, кожа поблекла от страданий. Грустна и задумчива Хатхор, ведь нет рядом возлюбленного. Имхотеп, коварный жрец, разлюбил ее, все реже дарит ей взгляд, все чаще проводит время с коварной черноокой Аманет.

Хатхор все о ней знает — и о ее сердце, что темнее самой черной ночи, и о восторженных ласках, что дарит она ворованному возлюбленному, и о жажде власти и мести, черным огнем реющей в ее жестокой груди. Раскосые змеиные глаза манят омутом осатаневшего в страсти жреца, коего так мало волнуют земные наслаждения, теперь он стал маленькой ручной собачонкой в цепких лапах избалованной принцессы. Прикосновения, что иногда он дарит страдающей Хатхор, холодны, почти ледяные, слова, которыми он ее одаривает, скупы и болезненны. Тепло дней погасло, жар ночей превратился в пепел. Внутри — только боль и пустота. Ничего больше. Ничего не осталось.

Несчастная Хатхор устала молить жестоких богов о пощаде. Смерть, что она так усердно призывает, не торопится освободить ее от страданий, боги глухи и слепы. Ничего не радует прекрасную богиню, грустны ее глаза и печален взгляд. Все вокруг потухло, весь мир погас и краски больше не воротятся.

Под подушкой на супружеском ложе, еще недавно пылающем от жаркой любви по ночам, несчастная Хатхор, затаившая смертельную обиду, хранит кинжал, а в складках одежды — яд. Скоро она прекратит муки. Но не свои. Своей рукой она вскоре навсегда закроет глаза предателя Имхотепа. Навечно погрузит его в непроглядную мглу.

========== 54. Дельгадо Мастер, Джокер и Килгрейв ==========

Городское кафе, всегда многолюдное в час-пик, сегодня опустело, едва туда вошел человек с искаженным до неузнаваемости лицом, точнее, подобием лица, на котором ярким пятном выделялись кровавые губы, в кричащем фиолетовом костюме. Люди, увидев сие исчадие ада, тот час же бросились в рассыпную, разве что те, кто сидел поодаль, за угловыми столиками у окна, подальше от выхода, спокойно продолжали свою трапезу.

Джокер (а это был именно он) на удивление и виду не подал, будто люди его хоть в какой-то степени интересуют. Он сел, оправил складки своего плаща, поставил рядом со стулом острый зонт, и, заказав чашку кофе, когда испуганная официантка подошла к столику, стал ждать.

Уже через пять минут стала ясна причина его ожидания. Человек, вошедший вторым, не выделялся особо примечательной внешностью или очень ярким стилем, но способен был напугать кого-угодно. Две юные девушки, покосившись на вошедшего, поспешили доесть свой обед и почти на цыпочках, тихо, направились к выходу. Остальные же, кто предпочел остаться, (таких было совсем немного) зарылись в свои тарелки, усиленно делая вид, будто еда невероятно вкусная, а они — счастливая случайность! — страшно голодны.

Килгрейв (он и был вторым опасным посетителем, приведшим к практически полному опустению кафе) тоже сел на свое место, напротив Джокера, элегантно поправил рукава дорогого костюма, подтянул ремешок наручных часов и, внимательно посмотрев на своего собеседника, сказал:

— Ты звал меня. Я здесь. Говори, с какой целью я тебе понадобился.

Джокер склонился вперед, поближе к лицу своего визави, так, что сложилось впечатление, будто у них интимные перешептывания, и, облизав кровавые губы, сказал:

— Видишь ли, я утомился от этого города. Серьезно, чертовски скучно. Все достали. Всё однообразно и предсказуемо. Никто больше не хочет со мной играть. Я решил, что пора расширить свои горизонты и завоевать весь мир. Это будет невероятно весело. Но мне нужен союзник, мой дорогой. И я выбрал тебя. Поздравляю.

Он улыбнулся, от чего его вид стал еще более жутким и сладко пропел фальшивым голосом:

— Гарантирую незабываемые впечатления.

Килгрейв молчал минуту, другую. Не торопился с ответом и в третью. И четвертую минуту тоже молчал. Очевидно, Джокеру эта внезапно свалившаяся на собеседника немота надоела и он с явным раздражением воскликнул:

— Ну же! Что скажешь?

— Скажу, — Килгрейв облизал губы, прямо посмотрев на готэмского шутника, — что отклоняю твое предложение. Я хочу владеть миром. Но в одиночку. Помощники в этом мне не нужны, а вторые роли я играть не намерен.

— Ты же понимаешь, — взгляд Темного рыцаря заблестел воспаленным огнем, а оскал стал подобен звериному, — что я не принимаю отказов и просто так тебе этого не прощу?

— Бросаешь мне вызов? — горделиво вскинув голову, спросил Килгрейв. Судя по тону, он усмехался.

— Именно так.

— Что же, — Пурпурный человек встал, скомкал салфетку в руке и небрежно бросил ее на стол, к тарелке с салатом, к которому даже не притронулся, — противостояние будет грандиозным. Всего плохого!

И он ушел,предварительно применив гипноз на худенькой блондинке, разносившей заказы, да так, что официантка упала, корчась от мнимых судорог.

Джокер был раздражен, метал глазами молнии, пряча их за внешним спокойствием и собранной позой. Допив почти одним глотком кофе он тоже поднялся со своего места и ушел. Через пять минут в соседнем переулке прозвенел взрыв, распугавший окончательно немногочисленных посетителей кафе. Те бросились в рассыпную.

******

Все это время в самом дальнем уголке площадки, открывающем вид на город, за маленьким столиком сидел мужчина средних лет, дорого одетый и всем своим видом излучающий уверенность и лоск. Он спокойно ел свой обед, пил кофе с молоком мелкими глотками и в целом, был так отрешен, будто его совсем не заботят проблемы внешнего мира.

Его звали Мастер и сейчас он думал о двух глупцах, решивших завоевать мир, который всегда принадлежал ему одному. И мог лишь искренне пожелать им попытаться не испугаться, умирая от его руки.

========== 55. Румпельштильцхен и Госпожа Малкин (“Седьмой сын”) ==========

Кинжал с каплями свежей крови целует ее в губы и проходит по шее, оставляя кровавый след. Ведьма облизывает губы, призывно улыбается, глаза ее горят нездоровым бесовским огнем.

— Леди Смерть, — почти нежно, почти ласково, шепчет он в полураскрытые губы, нежно проводит языком по зубам, затягивая ее в поцелуй, — моя прекрасная дама, дорогуша.

— Называй меня так чаще, — улыбаясь, просит она, — а лучше не надо. Боюсь, это слишком приятно.

— Я буду называть тебя так всегда, дорогуша, — звонко звучит его смех в тишине комнаты, — это имя идет тебе куда больше, чем твое собственное.

Она ничего не отвечает, лишь взгляд по-прежнему лихорадочно горит.

Подойдя к маленькому столику, на котором одна за одной выстроились в ряд куклы с уродским лицом, мадам Малкин внимательно рассматривает их — свои творения. Некоторые берет в руки, крутит, щурится и довольно улыбается своим уродливо-прекрасным произведениям искусства, словно детям. Она их обожает.

Румпельштильцхен подходит к возлюбленной, прижимая к себе. Обводя руками талию, крепко обнимает, прижимается лицом к шее и нежно ведет языком по крохотным родинкам. Из ее уст вырывается невольный полустон-полувздох, она доверчиво жмется к нему крепче, откидываясь на плечо.

— Ты преуспела, леди Смерть. Мне нравится.

— Я думала, ты скептично относишься к магии вуду.

— Это — твоя стихия. У меня есть другие дела, милая.

— Ладно, — примирительно вздыхает она и он чувствует, что улыбается.

Когда ладонь его ловко ныряет под складки ее платья и ведет вверх, по бедру, нежно щекочет горячую кожу, леди Малкин издает полный восторга приглушенный стон. Они любят эту игру. Она знает, что последует дальше — довести друг друга до исступления прежде чем слиться в единое целое. Молить. Мечтать. Чувствовать. Гореть желанием обладать друг другом.

Они обожают эту игру. И она началась.

========== 56. Круэлла Де Виль и Аро Волтури ==========

Первое, что почувствовала, едва открыв глаза — жжение в глотке. Такое сильное, что дышать было нечем. Круэлла застонала и попыталась пошевелиться. Боль в костях, оказалось, еще сильнее, чем жаба, сдавливающая горло. И еще ощутимее.

— Твою мать…

— О! — раздался над ухом холодный спокойный голос без капли эмоций. — Не очень-то хорошие слова для дамы.

Круэлла, наконец, приоткрыла глаза. Обнаружив себя на кладбище, быстро встала и брезгливо отряхнула шубу. Ноги плохо держали, шаталась, как пьяная.

— Какого черта я чувствую себя так, точно пила неделю?

— Последствия обращения, — змеиные глаза Аро смотрели, кажется, в самую душу, Круэлле стало неприятно, — скоро пройдет. Как только впервые отведаешь крови, утолишь свою жажду, моя дорогая.

Жажда. Определенно то, что ее мучило сейчас. Ощущение было таким, точно не пила столетие. К тому же, ужасно кружилась голова. Кое-как проковыляв пару шагов и едва не сломив шпильки, мисс Де Виль сползла по стене (кажется, это было какое-то надгробие).

С удивлением отметила, что теперь она слышит так остро, малейший шорох. Когда Аро в мгновение ока очутился подле нее и ноздри раздраконил аромат крови, внутри все сжалось в болезненном спазме.

— Черт-т, д-дорогой, — стуча зубами, произнесла она, — какого дьявола так холодно? Никаких шуб не напасешься.

— Привыкай, — гипнотизирующе-мягко ответил Аро, — душа моя.

Он взял ее за руку. Она с удивлением обнаружила, что его касания вызывают неизведанные раньше чувства.

Обменялись долгим взглядом. Как будто были знакомы вечность. Мисс Де Виль понравилось.

Аро горделиво встал.

— Идем, Круэлла. Твоя первая охота. Думаю, ты поймешь, что ради этих незабываемых ощущений стоило выбраться из ада.

========== 57. Серсея Ланнистер и Килгрейв ==========

— Попрыгай! — растянув губы в слащавой улыбке, приказывает Пурпурный человек. И Серсея Ланнистер, богатая владелица сети ресторанов «Средневековый замок», безропотно подчиняется, вертясь волчком на одной ноге.

Килгрейв удовлетворенно кивает, склонив голову набок, придумывая новое развлечение.

— А теперь — лай!

— Гав-гав-гав-гав! — заливается Серсея звонко, высунув язык и выпучив глаза. Маленькая моська, увидевшая чужака, но бессильная сорваться с железной цепи, на которую посажена строгим хозяином.

— Лижи мне ноги, собака! — откровенно забавляясь придуманной игре, продолжает пытку Килгрейв.

Собачонка ползет к нему на животе, по пластунски, ведомая сильным взглядом его магнетических глаз, найдя носок ботинка жадно его облизывает. Как будто он весь покрыт золотом или облит сластями. Скулит, точно выпрашивая награды за хорошее поведение.

Милосердный господин покровительственно протягивает руку для поцелуя. Милая забавная игрушка тот час же хватает ее, преданно лижет, выцеловывая каждый пальчик, прикусывая губами мизинец. Затуманенные глаза богатой игрушки — лучшее, что Килгрейву довелось видеть за последние несколько недель.

Пятый час их увлекательной игры подходит к концу. Килгрейву становится скучно. Пять часов развлечений, смена ее масок и ролей каждые полчаса. Час назад она была свинкой, три часа назад — ежом, с самого утра выгибала спину пантерой и сделала ему минет (от которого он, впрочем, особого удовольствия не получил). Все по расписанию. Так, как пожелает он. Тогда, когда он захочет.

Все для него. Скучно.

— Хватит. В будку! — приказывает Пурпурный человек и Серсея покорно тащится на четвереньках под кровать, скуля обиженным щенком. Хозяин отвернулся от нее. Больше она ему не нужна. Смысл жизни потерян.

Он отключает ее порабощенный разум от своего, утомленного однообразной игрой, и медленно идет к двери, слушая абсолютную тишину.

И вдруг слышит ее тихий голос. Останавливается. Оборачивается.

Серсея сидит у кровати, заломив руки и сложив их на коленях. Во взгляде ее — бездонная ненависть. Теперь, когда он перестал осквернять ее разум и вернул волю, она выглядит как человек, пусть и униженный, и все понимает. Жаль, не надолго.

И все-таки пользуется единственной защитой, что у нее еще осталась — словами.

— Взгляни на мое лицо. Это последнее, что ты увидишь перед смертью.

Килгрейв молчит, не смотрит на нее, совершенно спокоен и даже согласно кивает, обманчиво покорный.

И выходит в ночь — ради забавы куда более масштабной, чем игрища с одной несчастной жертвой.

========== 58. Серсея Ланнистер и Генрих Тюдор ==========

Он кончает бурно, взрывается гневом и разливается на атласные простыни. Перехватывает ее руку, сжимает ладонь, тискает пальцы больно, до хруста, пригвождает к простыни. Он ненавидит ее прикосновения.

Когда-то он обожал эту женщину. Черт возьми, ни один король никогда бы не мог похвастаться такой безумной любовью. Он покорял народы и завоевывал новые земли с ее именем на устах. Торопился из походов, чтобы скорее видеть ее лучезарные глаза и сияющую улыбку. Дрался, как лев, когда случалось оказаться на поле битвы, поднимая знамена в ее честь.

Он был английским львом, а она — его обожаемой львицей. Его супругой, музой, любовницей. Его драгоценным бриллиантом. Казалось, так будет всегда. Она родила ему долгожданного сына, подарила Англии наследника. Принц Джоффри, плод огромной любви, был не просто любимым дитя короля, он был надеждой на будущее всей страны, Европы и мира. Светловолосый, с небесными глазами и щечками, точно из алого бархата, он был прекрасен, будто сама красота. Он снова и снова побеждал, снова и снова поднимал свои знамения и всюду превозносил имя возлюбленной супруги. Любовь, казалось, крепла не по дням, с каждым часом, с каждым мигом становилась все прекраснее, все сильнее. Родился принц Томен, маленький мечтатель, и в честь него, как в честь его старшего брата, по всей стране длились празднества целый месяц. У Генриха было два львенка. Королевство было в безопасности. У Англии было будущее.

Казалось бы, для счастья есть все, а любовь должна расцвести в сердце, подобно бутону роз. Увы, внешнее счастье столь обманчиво. Увы, чем больше получаешь, тем больше жаждешь. Льву нужны были завоевания, война, походы. Лев не хотел мира. Льву нужны были деньги, а его львице совсем не нравилось снабжать ими корону.

Ласки сменились гневом, комплименты — оскорблениями, страсть — равнодушием, а радость — злостью. Больше не было радости, когда смотрели друг на друга, его раздражал даже звук ее голоса, она затаила обиду и, всякий раз, когда в приступе ностальгии по былой страсти он приходил к ней в покои, царапала ему спину до крови. Дочь, Мерцелла, голубоглазая принцесса, стала последним плодом ушедшей в небытие любви, но брак спасти уже не могла.

Сколько раз, наблюдая, как она смотрит в окно, Генрих представлял топор на ее маленькой шее — не сосчитать. Сколько раз проклинал тот миг, когда женился на некогда столь любимой принцессе, попав в зависимость от состояния ее семьи, загнав себя в клетку — не вспомнит. Во взгляде, неизменно нежном, теперь не осталось ничего, кроме гнева, злости и раздражения. Он знал, что должен уничтожить Серсею, как и любое воспоминание о ней. Он старался, чтобы она как можно меньше виделась с сыновьями, всегда сопровождал ее лично в их встречи под предлогом, в который она (видел явно) не верила. Он почти не навещал ее, довольствуясь охотой и обществом хорошеньких фавориток. Он ждал.

И она ждала. Всё, что осталось от былой любви — горстка пепла. Теперь они выжидали момент, когда смогут расквитаться за боль. Оставался единственный вопрос — кто сделает это первым?

Она словно бы случайно небрежно трепет его по щеке рукой и, злобно стиснув зубы, он вырывается из ее плена. Поднимается и, отвесив полный издевательства поклон, пожелав своей леди доброй ночи, стремительно бежит в свои покои. Как пленник из тюрьмы.

Вот-вот займется рассвет. Возможно, для кого-то из них — последний в жизни.

========== 59. Румпельштильцхен и Гарри Поттер ==========

Когда пятилетний Гарри впервые переступил порог дома величайшего Темного мага, то отреагировал так, что изумил Румпеля (хотя, казалось бы, изумить его за столько лет просто невозможно). Он открыл рот, внимательно огляделся и сказал:

— Ух ты! Такие большие комнаты! Я правда буду здесь жить?

— Правда, — кивнул Темный, привычно садясь за пряху, — это обычный мрачный замок, в котором живет одинокий волшебник. Перестань принимать свое новое жилье за королевский дворец, Гарри.

— Хорошо, сэр, — смущенно ответил Гарри, — я постараюсь.

— Дедушка, — настойчиво сказал Румпель, — зови меня дедушкой. В конце концов, я твой единственный родственник, Гарри.

— Ладно, сэр дедушка, то есть, просто дедушка, — на одном дыхании выпалил Гарри, — я попробую.

Румпель кивает и в ответ на робкое: «Можно ли мне посмотреть мою комнату?» улыбается — нужно.

Комната (после тесного чердака у Дурслей) кажется Гарри хоромами. Великий и грозный Темный маг склонился над прялкой и чувствует, как впервые за целую вечность в душе шевелится что-то светлое и теплое. Он снова не один.

****

Гарри совсем не похож на Лили, ничего от нее не взял. Только глаза, как у матери — глубокие, светлые и чистые.Зато похож на Нила, особенно улыбкой, от которой у Темного сердце замирает. Ему нравится читать детские сказки, истории о магии и приключениях Мерлина, и поедать яблочный пирог. Когда Румпель колдует для внука сладости, Гарри замирает, забыв, как дышать, и изумленно хлопает ресницами: неужто все это реально? А после ужина, всякий раз, как допьет последнюю каплю какао (иногда — чаю), Гарри аккуратно встает из-за стола и, подойдя к деду (который так и остается «сэром дедушкой») легко целует в щеку. И великий Темный впервые за века отшельничества и добровольного изгнания чувствует, как внутри сладкой рекою разливается тепло.

****

Мальчик не особо силен в магии. Голд быстро понял, что его магические способности весьма скромны. Зато усидчивости, терпения и интереса ко всему, что ему говорят, с головой хватает. Ну что же, видимо, отвратительное детство, которое довелось Гарри пережить, живя с Дурслями, таки дало о себе знать. Удивительно, что в мальчике нет ни капли зла, несмотря на все пережитое. Хоть за это Темному стоит отблагодарить высшие силы.

Каждый день они старательно учатся чему-то новому, каждый день делают маленькие успехи. У Гарри неплохо получается варить зелья и, кажется, он искренне любит ухаживать за растениями — в мрачном замке мрачного Темного мага теперь цветут цветы в горшках на подоконниках.

****

Когда приходит время, Темный отправляет своего внука учиться в Дурмстранг. Там его давно уже ждут, Румпельштильцхен каждый год писал письма своему другу Каркарову, подробнейшим образом докладывая, как проходят дела у Гарри.

Гарри собран и спокоен, как всегда смотрит на мир удивленными, полными интереса открытий глазами. Румпель опускается перед внуком на колени, аккуратно берет его за плечи и, глядя прямо в глаза, строго и чинно, но без капли холодности или надменности, произносит:

— Гарри, жизнь в Дурмстранге вряд ли можно назвать сказкой. Это правда и я не хочу, чтобы у тебя были иллюзии на этот счет. Но иного выхода нет. Чтобы бороться с Тьмой, ты должен посмотреть Тьме в лицо. Только тогда ты победишь. Слышишь?

Гарри кивнул, сосредоточено сопит, не отводит взгляда. Для него сэр дедушка (как теперь называет Темного только в шутку) — бесспорный авторитет и просто не может быть не прав.

— Будь сильным, дорогуша. Помни, что все трудности — твой важный урок, необходимый для победы над врагом. Я буду посылать тебе весточки каждую неделю. Если будет совсем худо, вспоминай меня. Я здесь. Я сам пал во тьме, но я не дам и тебе стать ее жертвой.

— Хорошо, дедушка, — Гарри обнимает его крепко-крепко за плечи и целует в щеку, — я буду стараться. Очень.

И Темный чувствует, как любовь пленит каждую клетку его изношенного, раненого сердца.

****

Череда одиноких вечеров снова возвращается к нему, приходит в его древнюю обитель. Вечера наполнены тревогой и ожиданием. И надеждой. Ближе к ночи, когда луна сияющей звездою светит в окно, Румпель открывает ставни и, глядя на мириады звезд в вышине, загадывает лишь одно желание — чтобы Гарри поскорее вернулся к нему, а проклятый Темный Лорд сгинул. Он знает, что сделает все возможное и невозможное для этого.

А еще каждую ночь он желает Нилу сладких снов. И хочет верить, что сын его слышит.

========== 60. Зелена и Джокер ==========

— Ба-бах! — черный клоун взмахнул руками, описав полукруг, старательно выгнулся на тюремной скамье, как будто собирался нападать. — Один взмах твоим волшебным пальчиком и городишко взлетит в воздух. На кой-черт тебе я, красавица?

Рыжеволосая ведьма чувствует, как он заползает ей в голову, копается в мозгах, гуляет приказами по тонким сосудам. Трясет головой, отгоняя дьявола. Неприятное чувство.

Секунда — и она прямо смотрит в эти бездонные глаза, схожие с темной ночью. Одна из немногих — без боязни. Злая ведьма Запада. Избранная.

Сложив руки на груди со всей решимостью, на какую способна, Зелена подходит к решетке и прижимает подушечки ледяных пальцев к холодным прутьям. В руках волшебная палочка, что здесь, в реальном мире, не подействует, но Джокеру нравится предложенная игра, и Зелена играет.

Какая знакомая картина.

— О, очень ностальгически, — усмехнулась рыжеволосая бестия, — кажется, я уже проходила через что-то подобное. Правда, не с тобой.

— Я очень рад бы выслушать твои сентиментальные воспоминания, — Джокер неприятно щелкнул пальцами, высунул кончик языка и облизал неестественно яркие, точно пятна крови, губы, — да вот только уши вянут. А когда у меня вянут уши, ничего хорошего не жди. Так что, к делу.

— Тебе жизненно необходимо раскидать угрозы направо и налево? — изящно прикрыв рот маленькой ручкой, ведьма театрально зевает. — Очень банально.

— Ладно, — ублюдок склонил голову влево, шея треснула, точно на шарнирах, — обменялись комплиментами, признаю, достойно. Почему я?

— Лучшие должны быть с лучшими, — спокойно пожала плечами Зелена, — не иначе.

— А ты — лучшая? — Джокер щурится, как будто в камере вместо светодиодных ламп полуденное солнце, не без истеричности кидается на прутья решетки.

— Не сомневайся.

Он смотрит на нее взглядом хищника, что готовится к прыжку. Оглядывает. Присматривается. Зелена знает этот взгляд — оценивающий. Мужской.

— Даже не думай, — поджав губы, она качает головой, — из меня не выйдет влюбленной Арлекины.

— Я бы хотел попробовать, детка, — ядовито шипя, шепчет он, — вдруг что выйдет? Нечто… многообещающее? М?

Зелена с места не сдвинулась, все еще стоит, сложив на груди руки, старательно выгоняет его, настырного демона, из своей головы. Он дарит ей аплодисменты — один удар за другим. Отрывистые, эхом отдающиеся в ушах, скупые грозные овации.

— Браво, — язык, подобно змеиному жалу, вторгается в район верхней губы, облизывая ее, — красотка. Мне нравится, как ты противостоишь мне. Теперь даже интересно, сколько продержишься.

— Продержусь, не переживай. Теперь готов обсудить результаты нашего союза?

Он кивает — медленно, смакуя. Как бы нерешительно. Как бы приноравливаясь. Будто он знает что-то об осторожности.

— Готов.

— Отлично, — край губ Зелены дергается в бледном подобии улыбки, — половину города я уничтожу магией. Другая — за тобой. Можешь взорвать вместе с жителями. Или что ты там еще умеешь делать?

Непокорная дьяволица качает головой:

— И прекрати копаться у меня в голове, бесполезно.

— А я упрямый.

Она усмехнулась, вздернув голову. Поединок глазами, длящийся пару секунд, закончился ничьей. Его сложно обыграть. Зелена любит таких противников. Только таких и любит.

— А что я получу от участия в твоем дельце, крошка? — ухмылка его теперь превратилась в звериный оскал, глаза горят, как у бесноватого.

Зелена касается кончиками пальцев его рук и, приблизив лицо к решетке, шепчет ему в самые губы:

— Наслаждение. Настоящее наслаждение.

========== 61. Маргери Тирелл и Капитан Крюк ==========

Шумное бурное море для леди Роз не солью пахнет и не тягучие плавные песни поёт. Шумное море навеки ассоциируется с любовником, жарким, страстным и дрейфующим, точно корабль в бурю.

Она с ним познала радость блаженства и горечь расставания. Бурные ночи, сладкие, как молодое вино, навсегда в памяти отпечатались. Он целовал мощно, покрывал хрупкое тело укусами, будто съесть её хотел, кусочек её кожи навек в себе сохранить.

Когда он, уставший, навеселе, подошёл к ней, сидящей на берегу залива, одного только взгляда хватило, чтобы понять — это её мужчина. Нет, она, конечно, совсем не надеялась, что любовь их будет продолжаться вечно. Запретные сладостные встречи, в перерывах между благородными встречами и пиратскими походами проводимые, не оставляли даже хрупкой веры в вечное долго и счастливо.

Маргери не была наивным цветком, её юношескую невинность сорвали рано, растоптали и выбросили в пыль. Когда живёшь в столь грязном, мерзком и отвратительном мире, маленькой и тёплой ромашкою остаться нельзя. Бабуля, её единственный друг и верная помощница, сладкими сказками на ухо горькую правду по ночам шептала — мужчины глупы, крути ими, точно локонами на пальцах, но ни на что прекрасное не надейся, будут только и ждать возможности обмана.

Маргери думала, что никогда она не попадётся в ловушку. Мужское очарование её сердца не трогало, поверхностным увлечением, ненадолго, касалось души.

А потом непокорные волны принесли его — пирата, отчаянного капитана, заблудшего и заплутавшего. Она тонула в сладострастии его поцелуев, сдерживала дыхание, каждый удар сердца пропускала в мягкость пальцев. Маргери сладко обманывалась намерено, другого выхода не видела и видеть не желала. Целовала сладкую постель, сохранившую рисунок его тела, каждую чёрточку его запомнившую. Руками находила чувствительный бугорок, проклятье и благословение каждой женщины, пальцами дарила себе неземное наслаждение. Спала, погружаясь в круговорот любовной лихорадки, короткой и яркой, четыре месяца и восемь дней продлившейся.

Маргери обманулась и жестоко себя изранила. Душа резалась о шипы, которых роза Тиреллов никогда не боялась. Дурманящий аромат счастья юности и острые когти ума, заточенного на интригах, — ничто, по сравнению с памятью о его, неповторимом, дьявольски восхитительном, аромате.

Даже конечный продукт любовного акта, разливающийся на простынях, она помнила. Чертила по нему пальцами, вбирая в кожу, напрасно стараясь запомнить. Она была повержена морским бродягою. Она была им побеждена.

Четыре месяца и восемь дней, так мало, так чертовски мало срок, который почти никогда ничего не меняет. Четыре месяца страсти. Четыре месяца запретных восторгов. Четыре месяца и восемь дней, когда оба, проклятые и мрачные, порочные, точно забродившее вино, шалели от запретных чувств.

Маргери завтра выходит замуж. Она знает, что супруг её — мужеложец, все вокруг это знают. Ей плевать. Она будет лгать, глядя в лицо, и сладкою птицею заливаться о великой преданности. Но сердце ее покорено пьяным бродягою-капитаном, тело заполнено воспоминаниями о нем, разум, каждый раз отключаясь ночью, подбрасывает сны, где они шальные танцы танцуют.

Маргери завтра выходит замуж, но сейчас, смотря на ошалевшие волны, щурясь, вспоминает Капитана Крюка.

Он ей больше не нужен, но… Он всё еще важен ей.

Как самое сладкое и самое греховное воспоминание юности.

========== 62. Освальд Кобблпот и Джеймс Мориарти ==========

Мрачные тучи гуляли над мрачным городом. Облака, свинцовые, тягучие, тяжело нависали над потрескавшейся от жары землей. Дождя не было больше месяца. Для мрачного Готэма солнце было столь же редким явлением, как снег в Африке. Солнце наводило тоску и мешало думать.

Освальд, король преступников, стоял у окна, слегка высунувшись в него, рассматривал редкие машины и еще более редких прохожих, сутулых, нахохлившихся людей, беспорядочно снующих туда-сюда, как в заколдованном кругу.

Терпкий аромат вина пьянит, но не дурманит. Куда больше дурманит ощущение вновь обретенной власти. Освальд уж было стал сомневаться в том, что сможет снова испытать это великолепное головокружительное чувство. Теперь он был абсолютно уверен, что просто обожает его. Пожалуй, одна из немногих вещей, ради которых стоит жить, определенно. И да, он обожает ощущение силы. Оправдание, что в Готэме нужно иметь других, чтобы не поимели тебя, больше не сработает.

Мысли лениво блуждают в голове, сонно шевелятся в мозгах. Он все хорошенько обдумает. Но не сегодня. Этим вечером у него есть занятие куда важнее.

Освальд медленно оборачивается к двери. Его особенный гость сидит в кресле, потягивает коллекционное вино начала прошлого века и кривит губы в ухмылке. Очевидно, он собран и спокоен.

— Что ж, мне стоит поблагодарить за безупречно выполненную просьбу. Идеально. Спасибо.

— По-другому не умеем, — самодовольно улыбаясь, ответил Мориарти (а это был именно он, легендарный злодей-консультант, в чьих услугах даже прожженный преступник Пингвин нуждается, как оказалось), — обращайся, если что. Если не пугает оплата.

— Да, — задумчиво склонив голову, кивнул Освальд, — кстати, об оплате. Какова цена?

— О, я прошу немного, — щелкнул языком Мориарти, — всего лишь расправиться с моей… маленькой проблемой. Одолеть мою… — язык проходит по сухим губам, — крохотную слабость.

Освальд сел в свое кресло-трон, сосредоточено глядя на собеседника.

— А если точнее?

— А если точнее, — Джим склонился к нему ближе, голос его перешел в интимный, почти страстный шепот, — убей Шерлока. К полуночи следующего вторника я жду его кудрявую голову на блюдце.

========== 63. Локи, Ванда Максимофф и София Фальконе ==========

— Слушай, — София нервно прикусила губу, — ты был расстроен, я была пьяна, переспали. Не делай из этого драму, ладно? Хоть из этого ее не делай.

Они стояли в противоположных концах комнаты и каждый смотрел в никуда — София в окно, на залитый ночной мглой город, Локи — в стену, как будто от этого она способна была разрушиться.

— Я не делаю драмы, — покачал головой он, — не будь столь самоуверенной. Слышал, тебе это присуще.

— А, то есть, ты сверлишь глазами эту несчастную стенку уже полчаса просто так, потому что она невиданно красива? — съязвила София. — Надо же, не замечала.

София была зла и раздражена. Бог обмана знал, почему. Причина была проста и банальна до колик — как всякой женщине ей претило сравнение с другой женщиной. Особенно, если оно было не в ее пользу. И она могла бы сколько угодно кричать о том, как ей наплевать на их интрижку, произошедшую парочкой ночей ранее. И даже сама себя могла при желании обмануть. Вот только его, Локи, Бога обмана, София Фальконе обмануть не могла.

Локи это настораживало и пугало. Нет, он вовсе не боялся, что обиженная кошка обрушит весь свой гнев на его голову. Вовсе нет. Гораздо больше он опасался реакции Ванды. Потому что точно знал — по голове она не погладит и в дружеские объятья не заключит. А значит, между ними теперь будет стена такая, что позавидуют даже строители Великой Китайской. Казалось бы — что может быть хуже, не так ли? Но нет, оказывается, могло. Для этого нужно было всего лишь разгневаться, отчаяться и переспать, по сути, с первой попавшейся женщиной.

А раньше у него не было ни одного прокола. Проклятая любовь. Все испортила.

Локи бросил еще один абсолютно равнодушный, пустой взгляд на уже успевшую опостылить любовницу, и вышел, громко захлопнув за собой дверь.

И, едва очутившись на улице, лицом к лицу столкнулся со своей зазнобой. Ванда презрительно фыркнула и, горделиво задрав голову, ушла по дорожке, усыпанной гравием.

Но напоследок подарила ему один прощальный взгляд. И в ее глазах Локи прочел ответ на самый интересующий свой вопрос — Ванда ревнует. До колик.

========== 64. Круэлла Де Виль и Дракула (Александр Грейсон) ==========

Итак, мрачное царство Аида, подземное логово для негодяев, преступников и заблудших душ. Единственно возможное место для такого ублюдка, как он.

Когда Дама с косой пришла за ним, коснулась пальцами его век, навсегда закрыла ему глаза, отпуская величайшего грешника в свободный полет, он уже знал, что обречен вечно прозябать во тьме мрачного подземелья. Он стремился выйти к свету — и смертельно пострадал от его сияния. Он хотел снова стать человеком, но давно за личиной монстра потерял эту часть себя.

Смерть, вечное забвение, забытье, пришла внезапно, вошла без стука, появилась без предупреждения. И, даже зная свой дальнейший удел, Грейсон сдался на ее милость с такой радостью, как дитя встречает мать. Он устал от существования. Он хотел небытия.

Ничего не вышло с Миной. Вся его борьба, все усилия, оказались напрасными. Она приняла монстра в нем, но так и не смогла полюбить. Илона, его супруга, оказалась просто тенью прошлого. Мина была другой. Она хотела другого и стремилась к другому. Она так и не смогла принять его истинную суть до конца. Все, ради чего он боролся, что еще привязывало его к зябкому существованию, оказалось напрасным.

Потому, когда длань Смерти коснулась его острого плеча, он лишь с облегчением вздохнул и отдался Ее воле. Покорным слугой шел за ней, не оглядываясь, не думая о прошлых ошибках, не сожалея ни о чем содеянным. Он никогда не был хозяином жизни, всегда — её пленником. Ничего не решал, почти ничего не контролировал. Жизнь сама выбирала каждый из его черных мрачных дней и дала лишь обрывистое короткое счастье. Стоило ли страдать? Жалеть о содеянном или переживать о том, чего не сделал?

Со стоическим спокойствием граф Дракула входит в чертоги Преисподней. Спокойно осматривает ее бардовую зловещую мглу. Недолго думая, заходит в бар — не потому. что хочет выпить за свое окончательное поражение. Потому что до чертиков интересно, ощущают ли трупы вкус и запах еды, либо только убеждают себя, едят по привычке?

Слепая хозяйка убогого заведения навострила нос, обнюхала, как собака. После короткого разговора таки принесла заказ — бутылку шотландского виски. Тянуть великий господарь Валахии не стал, выпил залпом, ни на миг не раздумывая. Ничего. Только воспоминание о вкусе и приятном огне, что жег глотку, болезненно ворвалось в останки затихающего сознания. Значит, необходимость есть и пить здесь — просто привычка, ничего более. Жаль. Дракула уж было понадеялся на чудо, а пора бы уяснить, что чудес не бывает.

Он заметил ее не сразу, только когда случайно повернул голову к окну, куда бесцеремонно заглядывал тяжелый ультрамариновый свет. Но, когда он увидел ее, ощущение возникло такое, будто его сердце бьется в аритмии. Он готов был поклясться, что чувствует нервные удары в своей груди, совсем такие, как когда был жив.

— Дорогой, — хриплым голосом сказала она, — любуйся мной чуть более с близкого расстояния, разрешаю. Не хочешь заказать даме выпить?

Это была не Джейн. Слишком груба. Слишком своеобразна. Никакого изящества. Вместо мягкого напевного с ирландским акцентом — грубый прокуренный голос побитой жизнью дамочки. Вместо пластики пантеры перед прыжком — резкие, как удары ножом, движения. Странные волосы, странная прическа. Никаких изысканных платьев. Кричаще-вульгарные меха, дорогие украшения, массивно сидящие на хрупкой шее. Невообразимый дикий макияж. Пьяная в доску. Горбится.

Это была не Джейн, но это была она. Холодные голубые глаза, острые скулы, маленькие уши, которые она так любила, чтобы он покусывал в минуты страсти, изящные руки. Даже улыбка, стоит только смыть с нее налет издевательства, была ее.

Он быстро очутился за столиком, где она скучала в одиночестве. Заказал все, что попросила. И даже больше — дополнительную бутылку виски, чему она несказанно обрадовалась, даже потухший взгляд загорелся.

Принесли заказ. Она протянула бокал, точно произнесла тост и предлагала чокнуться, но столь же быстро прижала его к губам, залпом, жадно осушив.

— Ах да, кстати, — вдруг воскликнула она, — Круэлла Де Виль.

— Граф Дракула, — растянув губы в подобии улыбки, ответил он, — добрый вечер.

— Кого сюда только не заносит, — сказала она, пожав плечами, — что ж, дорогой, раз уж ты здесь, давай выпьем.

В этот раз они чокнулись. Она пила залпом, стопка за стопкой, а он… он вспоминал леди, до боли похожую на нее. Возможно, свой самый яркий и порочный роман.

========== 65. Серсея Ланнистер, Роуз Тайлер и Триш Уолкер ==========

Это был шестой коктейль. Они начали с «Космополитен», потом были две «Маргариты», потом «Секс на пляже» и снова «Космополитен». И Роза обязательно бы отказалась от «Кровавой Мэри», но ее предложила Серсея, а Тайлер с детства была научена не обижать хозяев дома (а лучше бы мама учила ее по деревьям лазать).

Это был шестой коктейль. Щеки Розы разрумянились, Серсея стояла у окна, изучая пятые точки проходящих по улице мужчин (и все находя не настолько привлекательными, как у любовника — двоюродного кузена Джейме), и даже Триш расслаблено улыбалась и ерзала на стуле в такт поющей Мелани Мартинез.

Это был шестой коктейль и Роза была готова поклясться, что к восьмому они пойдут кутить в клуб, а после десятого Серсея снова подцепит себе парня на вечер, Триш опять прочтет умную лекцию по поводу несостоятельности мужчин, как вида, и необходимости предоставить феминизму еще большие права, а она сама скоро станет звонить Джону (которого давно уже назвала Суперменом) и признаваться в любви (плевать, что эта сексуальная задница посмел жениться на какой-то там Донне-Мадонне). Она даже гипнотизировала дисплей телефона, смотря на знакомый номер, который иногда набирала, чтобы поплакать в трубку.

Серсея стремительно пересекла комнату, подошла к проигрывателю и, сделав его на максимум, закружилась по комнате.

— Дамы, вы как хотите, а я бы сейчас с удовольствием рванула на дискотеку. Нечего прятать себя, красивых, здесь, идемте гулять и веселиться.

— Ну уж нет, — попыталась отмазаться Роза, — я еще не получила зарплату, а вообще на мели.

— Все за мой счет, никаких возражений.

Роза любила Серсею. Пожалуй, сложно было бы найти более неподходящих людей, чем они вдвоем для дружбы, но дружить у них получалось очень легко. Серсея всегда была полной ее, Роуз, противоположностью — яркая, сексуально-раскрепощенная, организованная и дисциплинированная, скептично относящаяся ко всем любовным причудам, любительница роскошных мужчин и шикарного секса. С ней было легко и приятно общаться, в некотором роде именно она, построившая удачную карьеру пиарщика и доросшая уже до собственного агенства, была ориентиром, на который равнялась Роза, провинциальная журналистка-фрилансер. Но теперь, когда карьера Серсеи была на пике, а у Тайлер не получалось буквально все, Розе отчего-то стыдно было принимать помощь подруги. Никак не могла избавиться от чувства, что паразитирует на мисс Ланнистер.

— Ладно-ладно, — кивнула Роза, потому что отлично знала, что проще сдвинуть одной рукой Эверест, чем переспорить подругу, — идем в клуб, сейчас только коктейль допью.

— Ой, перестань, в клубе еще триста коктейлей выпьешь! — фыркнула Серсея, — и, Триш, как хочешь, но сегодня ты закончишь в постели с симпатичным парнем, или я буду не я!

— Ну уж нет, девочки, — сложив руки на груди, возмущенно фыркнула Триш. — Никаких мужчин. Мне хватит Джессики, которую родной братец твоего драгоценного Джона (она толкнула Розу в бок локтем) уже буквально заколебал.

— Ты слишком недоверчива к мужчинам, дорогая, — пожала плечами Роза.

— Ладно, не спорю.

— Слушайте, я не предлагаю вам прыгать в свадебные платья и тащить парней к алтарю. Но прекрасный вечер провести и закончить его сексом — это отличная идея. Не спорьте.

Роза вздохнула. Они с Триш обменялись понимающими взглядами и вышли на улицу следом за подругой. Серсея уже вызывала такси, попутно смотря в зеркало, не измазался ли макияж.

========== 66. Мериан, Алан (“Робин Гуд”) и Хотспур (“Пустая корона”) ==========

— Знаешь, я ведь так и не смогла забыть, — маленькие пальцы Мэриан ласково чертили узоры на его груди, накручивая нежный шелк волос, — каждый день искала твой запах среди сотен других. Иногда просыпалась и плакала, давилась слезами, потому что мне чудилось, будто он близко, совсем рядом. Руку протяни — и ты со мной.

Бледный отблеск свечи прыгал на его лице, точно миллиарды солнечных зайчиков плясали по загрубевшей от солнца и морского воздуха коже. У него было новое имя и (как и у нее) — новая семья, но это был все еще он — возлюбленный, с которым ходили по лесным тропинкам, держась за руки, чуяли вкус опасности, знали запах страсти.

— Я думал, тебя уже нет, — укоризненно покачал головой он, — прости. Не верил, что ты жива. Гнал надежду от себя, как шелудивого пса. Я считал, что враги убили тебя, что Святая земля полнится твоей кровью. Проклинал себя, ненавидел. Что не спас. Что не смог спасти.

Он приподнялся, потянувшись к столу. Взял бокал вина, чей аромат наполнял сладостными парами крохотную комнату, подал ей. Второй оставил себе. Леди Мэриан, легендарная спутница разбойника Робина, пригубила вина. Сладко-терпкий вкус, смешанный с изысканным ароматом, приятно грел тело. И без того расслабленные конечности сладко млели. Руки кольцом обвились вокруг плоского живота, гладили тугой, точно камень, пресс возлюбленного рыцаря. Она готова была кричать на весь мир о том, как сильно, как бесконечно долго тосковала по нему.

Алан (она упорно отказывалась называть его новым именем) пил вино большими глотками, точно изголодавшийся зверь глотал напиток богов. Она любовалась его мощным кадыком и плотным выступом шеи, острыми плечами. Сон пришел и жаждал утащить бесстрашную женщину храброго разбойника в свое сладкое царство, но Мэриан сражалась с ним. Нет. Она не сомкнет глаз, пока не налюбуется вновь обретенным возлюбленным.

Допив вино, он лег рядом, прижал ее к себе. Каждый изгиб тела был знаком, звук дыхания — родным. От него пахло уже не лесом, а морем и ветрами. Она готова была обожать и этот, новый, запах, как любила в нем все, до мелочей, каждую клетку.

Слабые отблески свечи скрывали от нее его лицо, но Мэриан знала, что он улыбается. Они встретились сегодня — самый прекрасный день за последние три года ада, в котором оба вертелись на адском огне, не пересекаясь, каждый в своем котле. Они знали — в этот раз судьба свела их вместе навсегда. Чтобы не расставаться.

— Я стал другим человеком. Даже имя другое, — он улыбнулся, как показалось ей по голосу, с нескрываемой горечью, — не знаю, сможешь ли ты принять меня таким.

— В каждой жизни. В любом из миров. Со мной рядом всегда будешь ты. Это всегда будешь ты, — небрежно погладив его по волосам, ответила она, — и я тоже теперь другая. Как будто из огня вышла. Примешь ли ты меня такой?

Колючие родные губы коснулись ее плеча. И он ответил:

— Да.

========== 67. Сэм Винчестер и Освальд Кобблпот ==========

— О, а вот и знаменитая частица семейства Винчестеров, охотник на нечисть! — Освальд резко встал со своего кресла-трона и, покачиваясь, подошел к Сэму. — Выглядишь, мягко говоря, паршиво. Как будто в Аркхеме побывал.

— Лучше бы в Аркхеме! — Сэм попытался улыбнуться, но получилось что-то вроде оскала. — В Аду. Только вернулся. Проездом оттуда.

— Поверь мне, это — одно и то же, — спокойно ответил Освальд, уже суетящийся над угощением для своего гостя. Из чашки, которую он протянул Сэму, сильно пахло коньяком и, кажется, даже не дешевым. Сэм иронично улыбнулся и посмотрел на хозяина встречи.

— А что такого? — пожал плечами Кобблпот. — Там, в чае, самый дорогой коньяк, что только водится в Готэме. Пей. Тебе надо хоть немного в себя прийти.

Сэм вздохнул. Пингвину он не особо доверял, вообще разучился уже доверять кому-либо. К своему стыду, даже в Дине стал часто сомневаться. Но, кажется, отказ властелин Готэма мог воспринять как личную обиду, а Сэму совсем не нужно было, чтобы существо, от которого он зависим, разозлилось сейчас. Так что, он взял чашку и отпил несколько глотков. К своему удивлению, обнаружил, что вкус довольно приятный, терпкий, и горячит желудок. То, что нужно, после вечного холода, поселившегося внутри.

— Вкусно, — удовлетворенно кивнул младший Винчестер, — спасибо.

Освальд кивнул. Себе налил вина и с удовольствием потягивал его из бокала. Прищурился, точно подозревал пришедшего в коварстве.

— Итак, что привело тебя сюда? Неужели я, простой король криминального города, могу помочь знаменитому охотнику на нечисть в чем-нибудь?

— Можешь, простой король криминального города, — усмехнулся Сэм, чувствуя, как гнев угнездившегося внутри него существа разливается в крови тягучим вином. Очень хотелось вонзиться Пингвину в глотку и свершить месть за всех тех, кого он обидел. Сэм отогнал от себя эти мысли, покачал головой, не соглашаясь со своим внутренним демоном.

Пришлось снова (в миллионный раз) напомнить себе, что он пришел за помощью, а не чтобы свершить кровавую месть.

— Тогда выкладывай, что у тебя.

Сэм вздохнул. Как долго он не хотел признавать, что зависим, одержим. Что стал сосудом и тело его захвачено интервентом, которого не ждал. Снова высказать это, допустить, чтобы мысль, охватившая разум, воплотилась в слова, вырвалась наружу, оказалось страшнее, чем он мог предположить.

— Я зависим. Одержим. В моем теле живет ангел.

— Что? — нахмурился Освальд. — Как это?

— Вот так, — пожал плечами младший Винчестер,— мое тело захватила ангельская сущность.

— То есть, ты сейчас вроде сосуда? — уточнил собеседник.

— Вроде того, да.

— Интересно. Как Эд для Загадочника.

— О ком ты? — насторожился Сэм.

— О своем… друге, — лениво отозвался Кобблпот, — он сам по себе умный и скромный парнишка, но когда в него вселяется одно странное существо с неоднозначной ориентацией и полным отсутствием моральных принципов, становится настоящей чумой.

— Тебе это нравится?

— Я испытываю противоречивые чувства, — ответил Освальд, но улыбка его говорила, что эти чувства, скорее, положительные, чем наоборот.

Сэм посмотрел на свои руки. Чувствовал себя беспомощным. И злым. Он пришел сюда, чтобы обрести лекарства от проклятой зависимости, а получил разговор с человеком, который наслаждается чужой болью и вряд ли способен понять, каково это — быть не подвластным себе.

Освальд прервал его размышления:

— Так что? Ты хочешь избавиться от своего наглого квартиранта?

— Я мечтаю об этом, — кивнул Сэм, — почти год такой жизни меня измотал.

Освальд кивнул. Подошел к окну, выглянул в наступающие вечерние сумерки, походил по комнате, заложив руки за спину. Вернулся и снова устроился на своем импровизированном троне.

— Хорошо. Попробуем что-то придумать. Но для начала, позову-ка я Нигму сюда. Эд точно поймет тебя лучше, чем я.

Он улыбнулся, подошел к телефону и набрал номер.

========== 68. Локи и Охотник (“Белоснежка и Охотник”) ==========

Это невозможно. Уму непостижимо. Дух Сомнений смотрел на Охотника и сам бичевал себя сомнениями: как может быть такое, чтобы другой, чужой, человек, которого он никогда раньше не видел, так был похож на его брата Тора? Разве может быть такое? Наверняка это чары, колдовство. Или он, Локи, сошел с ума. Разумного объяснения просто не существует.

— Ну вот что ты на меня уставился? — уперев руки в бока, сказал Охотник.

— Раз уж вызвался помогать, так давай. Ищи девчонку.

Локи бы обязательно съязвил что-нибудь. В крайнем случае, сказал бы, что не царская работа всяких девиц по лесу разыскивать. Ну или бы просто громко фыркнул в знак протеста. Но он не мог. Он был не в состоянии. Перед ним стоял человек, являющийся точной копией Тора, но не Тор. Человек, настолько далекий от его, Локи, реальности, что дальше только Нарния от Валинора.

— Да что же ты на мне картины рисуешь! — укоризненно посмотрел на него Охотник. — Я же вроде не полотно и не холст. Да и ты на кисть, — тут он внимательно посмотрел на Локи, — слабо тянешь.

— Да так, — вздохнул Локи (о, Боги, оказывается, он умеет любовно вздыхать), — очень ты мне моего… брата напоминаешь.

— Какая непростительно долгая пауза, — фыркнул Охотник, рассекая ветки терновника топором, — речь точно о брате?

— Да, о Торе. У нас, знаешь ли, сложные отношения, и…

— Ну, можешь так не беспокоится, дети папы Борджиа, как поговаривают, тоже питают друг к другу весьма… сложные отношения.

— Нет, — покачал головой Локи, — у меня с Тором совсем не так. Даже не знаю, к счастью ли это, или наоборот.

Красавец-Охотник бросил на него взгляд, полный иронии, и усмехнулся. И Локи бы разозлиться на такую насмешку, показать силу своего гнева и ярости, да вот не получается — светлые глаза, пронзительный взгляд, нежная кожа, белокурые локоны так сильно напоминали ему о Торе. Это был Тор, и был не он. Это был тот, кого Локи всегда хотел видеть, о ком всегда мечтал.

Ему нужно было искать сбежавшую девчонку, за которой наверняка, кроме вооруженных мужчин, гналась еще и свора собак по следу, но все, о чем мог думать Локи — биться над загадкой, как же так получилось, что он видит своего брата в чужом человеке. Локи плелся меж терновых зарослей, пробирался сквозь кусты роз и терновника, колол ноги о колючие листья, и думал только об этом. Готов был головой биться об стену, если бы она была рядом. Локи привык задавать загадки, но никогда не задумывался, что чувствуешь, когда не находишь ответа. Ужасное чувство.

Потому теперь он удрученно брел следом за объектом своего странного чувства. «Погода была прекрасная, принцесса была ужасная» — именно так думал Локи в промежутках между попытками отгадать загадку своего спутника. Нет, ну в самом-то деле, что же за исчадие ада эта принцесска, если за ней двух мужчин послали, один из которых вообще Бог? Ослепляет всех своей красотой, что ли, или зубы у нее сияют, как бриллианты? Локи уже и самому стало это интересно.

Хрустнула ветка под ногами, Локи, хоть и попытался удержаться, быстро понял, что не получится. Ухватил Охотника за лацкан пиджака и вместе они кубарем покатились вниз. Ух, вот она, страсть, искра, буря, безумие! Во всяком случае, так думал Локи, катясь вниз и когда горой рухнул на объект своей симпатии, а в пах ему опасливо уткнулся топорик.

— Нашел помощника на свою голову! — вздохнул Охотник, но подниматься на ноги не спешил — вместо этого усердно рассматривал каждую черточку Локи, да так, что тот покраснел поневоле.

— Я не привык извиняться, — фыркнул Локи, демонстративно отвернувшись и посмотрев на птицу, сидящую на верхушке дуба в гнезде и, кажется, завистливо (?) поющую что-то на своем, птичьем.

— Будто бы я у тебя извинений прошу, — вместо того, чтобы встать с бренного тела Локи, Охотник (как две капли воды похожий на Тора, да) удобно развалился на худеньком тельце зловредного бога сомнений, как на кровати. Локи, что скрывать, не особо противился такому соседству.

— Так, — появившись из густой лесной чащи, девушка в белых одеждах демонстративно фыркнула, — раз уж вы тут заняты другим делом, так я пойду, цветочки пособираю на полянке? Там вон одуванчики симпатичные растут.

У нее была бледная кожа, темные глаза и черные, как крыло ворона, волосы. Любой, даже самый неосведомленный человек, признал бы в ней Белоснежку. Впрочем, Локи было уже плевать и, судя по всему, Охотнику тоже.

— Иди, милая девочка, собирай цветочки, пой песенки, — улыбаясь, выдохнул он, ни разу не попытавшись сбросить нахального божка с себя, — я сегодня добрый.

— Срамота! — фыркнула юная принцесса и, подхватив корзинку, пошла к залитой солнцем лужайке.

А Локи так и остался лежать в тени деревьев на лугу и рассматривать лицо человека, как две капли воды похожего на его брата, Тора, и думать, как же такое могло случиться.

========== 69. Мистер Голд и Белль (“Красавица и Чудовище”) ==========

К черту Сторибрук и Зачарованный мир! Он ничего не дал Румпелю, только отнимал — семью, сына, Белль. Ничего не осталось. Только дочка, рожденная в муках, доконавших ее мать, беззащитная и совсем крошечная, пищит в пеленках. Дочь, привязавшая его к жизни. Девочке неделя от роду, имени все еще нет. Румпель держит кроху на руках, с беззаветной нежностью прижимает к себе, втягивает ноздрями нежный запах младенческой кожи, перебирает прелестные пальчики.

— Прости, Белль, — грустно улыбнувшись фото, с которого на него смотрела почившая возлюбленная в желтом бальном платье, шепнул Румпель, — ты хотела назвать ее Марией. Но она совсем не похожа на Марию. Она Изабелль. Прекрасная красавица. Буду звать ее так и вспоминать тебя.

Кроха что-то бессвязно пролепетала в ответ и крепко, насколько могла, сжала пальчиком палец Румпеля.

Они уедут отсюда, как всегда хотела этого Белль. Закроют лавку навсегда, сядут в машину и будут катить по дороге, прочь от боли, прошлого, волшебного мира и магии. Он боялся потерять магию. Думал, что будет беспомощным без нее. А теперь, когда платой за магическую силу стала смерть любимой жены, Голду стало наплевать. Может быть, обычный мир подарит счастье ему и их с Белль прелестной девочке. Если не он, то хотя бы она, заслуживает счастья.

*******

Белль растет. Чудесная маленькая девочка, попрыгунья, папина умница. Тащит книги из библиотеки, юлой вертится у отца в антикварной лавке, любит читать, расположившись под яблочными деревьями, но больше всего обожает мечтать. Она мечтает о далеких странах и волшебных путешествиях. Как ее мама, о которой Румпель рассказывает ей каждый вечер перед сном. Маленькая Белль знает, что ее мама была доброй мечтательницей и очень ждала ее появления на свет. Она любит смотреть на фото папы и мамы вместе, часами может рассматривать, сидя на кровати в своей маленькой комнатке, полной игрушек.

Румпель души в ребенке не чает, отправил ее в лучшую школу, до которой добираться сорок минут на машине, в город, отдал на танцы, когда попросила. Ни одного концерта не пропустил. Учителя любят маленькую Красавицу — за ум, неуемную фантазию, покладистый характер и легкий нрав. На родительских собраниях мистер Голд сияет от гордости — Белль читает больше всех в классе, победила на городской олимпиаде по географии, неплохо рисует и сильна в математике. Вот только не всегда внимательна, посреди урока как будто уплывает куда-то. Мистер Голд дочку за это не ругает. Находит ее мечтательность милой. Иногда Белль рассказывает ему, о чем мечтает — увидеть весь мир, особенно ей нравится Лондон. В детском альбоме рисунки Биг Бена и дождя. Голда это беспокоит, даже к психологу малышку отвел. После трех занятий понял, что от мозгоправа девочка пользы не получает, только расстраивается, и оставил в покое эту затею.

******

В старших классах наказанием стала химия. Белль она совершенно не нравилась. Пару экспериментов закончились сильным взрывом в антикварной лавке, а однажды она едва не спалила дом. В конце концов, неудачи в химии прошли благодаря удачи с магией.

— Белль, лучше здесь этого не делать.

Она внимательно посмотрела на отца и улыбнулась:

— Перестань, папа. Никто же не видит.

— Люди здесь не верят в магию, — вздохнул Голд, — здесь колдовать нельзя.

— Я всего лишь закончила эксперимент, — пожала плечами Белль, — и я колдую дома.

Голд хмурится. Ужасные картины, что будет, если она вздумает применять магию при людях, либо кто-то это случайно увидит, так и стоят перед глазами. Изабелль быстро целует его в щеку и обнимает. Погладив по щеке ладонью, улыбается:

— Па, я прекрасно знаю, что ты тоже колдуешь иногда. Я осторожно. Правда. Никто не увидит.

Голд примирительно вздыхает и, сообщив, что будет в гостиной, уходит смотреть баскетбол. Пристрастился к футбольным соревнованиям по телевизору. Ни одного футбольного матча с участием «Ливерпуля» не пропускает.

****

Ее последнее лето перед выпуском они проводят в путешествии. Ездят по живописным уголкам страны. В Манчестере играли вдвоем в футбол. У Белль получается плохо, но согласилась, чтобы порадовать своего старика. В Лидсе остановились у милой приветливой женщины и пили вкусное молоко на завтрак. В благодарность Румпель наколдовал ей букет цветов и полный кошелек. Даже забавно — везде и всюду деньги играли такое важное значение. В Лондоне ходили в музей восковых фигур Мадам Тюссо. Белль осталась в восторге. В Ливерпуле толком погулять не получилось — все три дня, что провели там, шел дождь. Выходили из домика, где остановились, только по вечерам, ели мороженное на веранде.

Домой вернулись за три дня до начала учебы. Белль была счастлива, часами рассматривала фотографии на экране фотоаппарата и призналась, что это было лучшее путешествие в ее жизни.

****

— Ох, милая, — сердце болит, давит, жмет, Румпель старается дышать глубже, не касаться его, чтобы не спугнуть крутящуюся перед зеркалом дочь, — пожалуйста, будь осторожна. Этот Адам… он, похоже, из плохих мальчиков. Хулиган. Пожалуйста…

Умница Белль улыбается и крепко обнимает его за плечи:

— Папа. все будет хорошо. Я знаю, что делаю. Ведь я — твоя дочь, верно?

— Правда — кивнул Голд, не скрывая гордости.

— Тогда ты должен мне верить. Хулиганы не всегда так плохи, как о них говорят.

Ох, Голд готов был спорить с этим утверждением до хрипоты. Адам, капитан футбольной команды университета, был любимцем девушек, избалованным сыном богатых родителей и, похоже, Казановой местного разлива. Белль, которая сначала лишь снисходительно улыбалась в ответ на его ухаживания, если верить подругам, внезапно стала с ним гулять, проводить все больше времени. А недавно Голд случайно услышал, как она говорила Энн Поттс, своей подруге, по телефону, что влюблена.

Румпелю не нравилось это чувство, возникшее так внезапно, когда Белль только начинала учебу на филологическом факультете Оксфорда, он боялся, что внезапные чувства отвлекут ее от учебы. Еще больше он боялся, что дочь, любимое, единственное дорогое создание, которому отдал так много лет жизни, выскочит замуж, уедет со своим Адамом и забудет о нем, старике-отце. И да, он, конечно, по-своему ревновал. Она росла, хорошела, но Румпелю все казалось — она маленькая, его крошка. И как же она успела так быстро повзрослеть? Как влюбилась? Когда это случилось?

Сейчас он смотрел на свою милую девочку, что убегала на свидание, юркнув в машину кавалера и помахав ему рукой, и не мог поверить, что она стала уже совсем взрослой. Почти женщина. Больше не его крошечная малышка, которую когда-то в бессонные ночи таскал на руках, которой читал сказки, усадив себе на колени, и любовался, пока она старательно работала в лавке, помогая ему. И да, она теперь очень напоминала мать.

*****

Румпель тушит свет в прихожей, оставляет зажженным лишь ночник в спальне. Идет в душ и, приняв его, ложится в кровать. Остается только надеется, что Белль права. Что этот Адам не причинит ей боль (если так, превратиться в жабу, уж он постарается это устроить). Что любовь может изменить ее избранника, так же, как любовь ее матери изменила ее отца.

Румпель смотрит на фото жены, навсегда молодой и улыбающейся, и улыбается ей в ответ:

— Наша малышка совсем взрослая стала, милая Белль. Надеюсь, ты видишь, как она прекрасна. Ты бы радовалась ее доброму сердцу и легкому нраву. Это у нее от тебя.

Румпель вздыхает. Ночное небо сыпет в окна миллиарды звезд, луна таинственным светом поливает занавески.

— Удачи тебе, милая доченька.

Он снова глядит на фото жены и улыбается.

— И доброй тебе ночи, Белль. Где бы ты не была.

========== 70. Тони Старк и Харли Квинн ==========

Клоунесса смеется гиеной и показывает ему средний палец, бросается на прутья решетки, облизав их, точно сладкий пудинг. Тони не может поверить, что это покалеченное крикливо-яркое существо — его Харлин.

— Харлин, идем домой.

От Старковского сарказма ничего не осталось. Боль и презрение к себе самому заполнили все, каждую клетку ядом отравили. Он чувствует себя беспомощным и беззащитным. Вина съедает каждую клетку, как рак. Опухоль расползается по телу, метастазы совести, что не давали покоя с тех пор, как возлюбленная пожертвовала собой ради него, оставшись в лапах негодяев, вонзились глубоко в тело, болят под кожей.

Ответа на вопрос, что делает, что въелся под корку мозга, Тони так и не находит. Просто следит, как кривляется арлекина, стараясь взять себя в руки. Ему не впервой ходить по краю пропасти, но впервые, пожалуй, он чувствует себя настолько несчастным и таким беспомощным.

Харлин бросается вперед, точно птица-терновник, желая проткнуть себе грудь прутьями железной решетки, облизывает его щеку, как собака на привязи.

Тони шарахается, шатается пьяным, хмель боли бьет в мозг. Он жаждал ее, желал ее ласк с тех пор, как ее не стало рядом и краски погасли. Но не таких ласк ему хотелось. Он ждал ее теплых прикосновений, но пальцы ее холодны, точно лед. А язык кровавый, будто она пила лимонад с красителями, только им и живет.

Это больше не его Харлин. Это — ее тень, черная туча, что скрыла ее от него, унесла возлюбленную далеко, в страну, из которой не возвращаются. И всё же Тони по привычке зовет ее старым, родным именем, глупо надеясь, что, может быть, она отзовется. Вспомнит себя прежнюю, настоящую.

— Харлин!

— Её больше нет, пирожочек. Она умерла. Гниет в чане с химикатами. Ты опоздал. Доволен?

Тони закрывает глаза. Химикаты, конечно же. Что еще могло так обезобразить ее лицо — до неузнаваемости? Отрава изменила ее внешность, любовь к нему покалечила душу. Замкнутый круг. Конец.

Тони открывает глаза, снова смотрит на свою любовь — знакомую и не знакомую одновременно. Надо развернуться и уйти. Бежать отсюда. Стереть из памяти, что эта встреча, последняя встреча, состоялась. Забыть. Не помнить. Жить только светлым проблеском воспоминаний о девушке, которую убили три года назад его враги. Это необходимо. Иначе он сам умрет от боли, не выдержит. Никакой он не Железный человек, а человек слабый, несчастный. Маленькая песчинка в пылу мироздания. Жалкое ничтожество. Клоун, потерявший все, потому что ничего не имеющий.

Он медленно отходит от клетки, на которой Харлин повисла, как обезьяна, издает смешные звуки, красуется гибким телом. Он помнит каждую родинку на ее коже, но уже не уверен, что, после ее трансформации, они сохранились или не превратились в гадкие водянки. Последний взгляд самый тяжелый, самый горький. От него у нее, должно быть, кожа трещит. Но Тони не может оставить ее без последнего «прощай», сказанного уже не словами (слов она больше не слышит, не слушает) — глазами.

Харлин хохочет, взрывается ядовитым клубком смеха, искрясь, будто лампочка, охваченная замыканием. Ей весело, химикаты и пытки всё уничтожили в ее душе, а гадкий хохот оставили — вечное напоминание о том, как покалечили.

Вечное мерило боли для мистера Старка.

Тони резко разворачивается на пятках и топает к выходу. Без тени обычной грациозности, переваливаясь, как медведь. Никогда еще тяжесть мира, что он несет, не была так ужасна. Никогда еще ноша его не была столь горька.

Тони страшно. Боится, что не вынесет груза, привалившего плечи, сломается. Тони почти разбегается, почти бежит прочь из этой тюрьмы для нее и своего уставшего сердца.

И вдруг — возвращается. Так же резко, как и уходил. Потому что не может оставить ту, что обрел снова, спустя невероятно долгие и безмерно тяжелые три года. Потому что любит. Потому что «мы в ответе за тех, кого приручили». Потому что Харли Квинн, сумасшедшая акробатка, — его, Тони, рук дело. Это он заставил ее от безумной любви броситься хищникам в пасть. Он своей любовью уничтожил Харлин, и явил миру Харли, безумную девушку.

Он — единственная ниточка, что связывает её с жизнью. Она — единственная ниточка, что связала с жизнью его.

Тони хватает ее за руки, находя, что кожа все так же, как раньше, нежна и горяча и, притянув к себе ровно настолько, насколько позволяют железные прутья, тихо, но твердо, почти по слогам, произносит:

— Идем домой, Харли. Ты нужна мне Ты нужна этому городу. Этому городу нужна его королева.

========== 71. Санса Старк и Освальд Кобблпот ==========

— Ты?

На его лице — изумление и неверие. Кого угодно ожидал он видеть здесь, в мрачной тюрьме мрачного города. Не удивился бы даже, если бы вызволять из Аркхема явились враги — в Готэме что угодно возможно.

Но ее видеть совсем не надеялся. С тех пор, как три года назад она ушла от него, громко хлопнув дверью, Освальд вычеркнул ее из жизни и очень старался вычеркнуть из памяти. Последнее, впрочем, не удалось.

Он подошел к решетке вплотную и взялся за прутья. Ледяные, они не отражали и близко того, какими мертвецки холодными были его руки. Он смотрел на нее не отрываясь и даже забыв, что нужно моргать.

Санса ничуть не изменилась — все те же милые щечки, покрытые слабым румянцем, огнистые волосы, вздернутый курносый нос и нежные губы. Разве что взгляд стал более взрослый. Осознанный. Мрачный.

— Это правда ты? — повторил он, не в силах поверить собственному счастью. Протянул руку сквозь прутья, безумно желая коснуться ее, дотронуться до нежной щеки, бархат которой теперь вспомнил, точно они расстались только вчера. Санса не отшатнулась, к счастью, но глаза закрыла и выдохнула, как ему показалось, сердито.

— Привет, Освальд, — ни тени улыбки не отразилось на ее лице, а глаза были холодны, точно кубики льда, — я пришла за тобой.

— Ты хочешь меня вытащить? — почти готовый плясать от радости, спросил он.

— Уже. Идем.

Когда в руках ее оказался ключ и вскоре клетка, в которой он томился, открылась, Освальд, подобно яркой птице, вылетел на свободу. Он распахнул руки, заключая свою прекрасную подругу в объятья. Санса оставалась практически недвижима, разве что слегка похлопала его по плечу. Она медленно вышла, стуча каблуками дорогих дизайнерских туфель. Освальд только теперь заметил, что одета она исключительно в вещи от гуру моды. Улыбнулся. Воспоминания о девчонке в простых футболках и потертых джинсах, какой была, когда они только познакомились, ярко стояли перед глазами.

Санса выросла. Стала совсем другой. И нравилась ему теперь еще больше, чем прежде.

— Как ты это сделала?

— Договорилась.

— И в чем же цена моего освобождения?

Санса остановилась. Над Готэмом нависли свинцовые тучи, обещая ливень. Она на миг взглянула на небо, потом (холодно) — на его губы, подернутые болезненной улыбкой.

— Я помогу тебе завоевать Готэм, Освальд, а ты взамен уберешь парочку моих врагов. Безвозвратно.

Он молчал. Обдумывал сказанное. Покачал головой, усмехнувшись.

— Ты больше не та милая наивная девушка, какой была, когда я встретил тебя впервые. Но мне нравится, Санса. Мне. Очень. Нравится.

Она медленно кивнула, принимая комплимент как нечто само собой разумеющееся.

— Я учусь, Освальд. Медленно, но учусь. Идем.

И, не медля, пошла дальше по мраморным плитам.

А он покорно следовал за ней.

========== 72. Брюс Робертсон (“Грязь”) и Кэвин Крамб (“Сплит”) ==========

Давай-ка, Брюс. Соберись. Не будь тряпкой. Ты почти целый год гонялся за этим ублюдком. Мечтал, как разорвешь его мерзкую пасть на части. Как подвесишь эту скотину за его собственные яйца. Ох, уж ты бы постарался обеспечить ему комфортную жизнь. На зоне. В отделениях для особо дебильных. Лет эдак на двадцать, а, если очень потрудиться — до конца его гребанной, поганой жизни. И чтобы жрал вонючую похлебку и в конце концов, умостил свою жирную жопу на электрический стул. О да. Идеальный финал. Вполне для таких ушлепков, как этот Кевин, как там его фамилия. Не важно. Ублюдок Кевин.

И вот, Брюс, ты смотришь ему в глаза. В поганые лупатые глазища, полные ненависти. Отражающиеся в зеркале, перед которым стоишь третий час. Точнее, перед теми жалкими осколками зеркала, что еще остались. Скотство, скотство, скотство, скотство! Гадство! Твою мать! В голове — ни одной приличной мысли, только бесчисленное множество вопросов. На губах — ничего, кроме матерных слов — известных и только что специально по такому случаю придуманных. Ты всегда ненавидел сюрпризы чувак. Такой — возненавидишь еще сильнее, правда? Брюс. Отойди от зеркала. Дай себе снова обмануться, как делал это гребанных триста двадцать дней. Уговори себя. Уболтай. Заблудись в пучине мыслей, в парах алкоголя, в сигаретной дымке, в наркотическом безумии. Делай, мать твою, то, что всегда, ублюдок гребанный. Отрицай.

Но нет. То, что ты видишь — ни хрена не глюк. Это твоя поганая рожа отражается в зеркале. Твоя, точно. Разве что чуть более перекошенная, чем обычно, чуть менее опухшая. Это твои глаза сейчас так похабно бегают. Это от себя, убийцы, ты не можешь отвести взгляд. Сранная тварь. Лучше бы ты в ломке загнулся. Ты мог бы, Брюс. У тебя талант.

Но реальность хуже любого кошмара. И ты, барахтающийся в наркотическом забытье, внезапно проснулся. И на твою голову вылился ушат дерьма — чуешь, как смердит? Реальность смотрит на тебя глазами убийцы в зеркале и, криво усмехнувшись, спрашивает:

— Повторим, Брюс?

========== 73. Рихард Мозер, Алекс Брандтнер и Северус Снейп ==========

— Чушь и блажь.

Северус поджал губы, резко отворачиваясь к окну. Таковой была его реакция на принесенный Рихардом букет ромашек. Алекс специально наколдовал его на занятии.

— А мне кажется, весьма милый подарок, — пожал плечами Рихард. По привычке он сунул в рот сигарету, но не закурил, а стал жевать, — и парнишка смышленый, умненький. Делает большие успехи.

— Я очень надеюсь, Рихард, — ледяным тоном отрезал Снейп, — что ты не собираешься идти на поводу у студента, готового на все ради П или В.

— Но он действительно заслуживает этих оценок! — куда более горячо, чем следовало бы, возразил Рихард.

— Этих оценок, профессор Мозер, заслуживают лишь сильнейшие волшебники и несколько исключительнейших студентов. В число которых, как по мне, даже мисс Грейнджер не входит, не то, что ваш любимец из Хаффлпаффа.

— Ты предвзят к нему, Северус, — мягко возразил Рихард, — он умен и заслуживает похвалы и высоких оценок. И да, подарок действительно очень милый. Не помню, чтобы мне дарили цветы.

— Юношеская блажь, — отчеканил Северус, — впрочем, профессор Мозер, если вам нравится, предпочту завершить бессмысленный спор. У меня сейчас занятие.

Северус вышел, достаточно громко захлопнув дверь. Рихард пожал плечами и стал медленно жевать конфету, которую припас в кармане пиджака. К счастью, ему повезло — сладость попалась со вкусом клубники.

***

Рихард места себе не находил. Не спал, не ел, занятия закинул. Умудрился даже угодить в больницу святого Мунго, и это аккурат перед святочным балом! Северус навещал его каждый день, но порадовать не мог. Алекса все не было. Он пропал внезапно, две недели назад, и никто не мог его отыскать. Дамблдор был крайне опечален, совершенно не находил себе места. Особенно, когда новость о пропаже студента достигла Министерства Магии и в школу явился Корделиус Фадж. Снейп сообщил, что экзамены пришлось отменить, а многие родители поспешили забрать своих чад домой.

Ничего не помогало, даже подключение сильнейших магов к поискам нерадивого студента. Рихард был безутешен, школа потрясена столь возмутительным событием, ученики напуганы.

Рождество отмечать Рихарду светило в полнейшем одиночестве.

***

Видимо, великий Мерлин все же решил не бросать несчастного страдающего Мозера в одиночестве в канун праздников. За два дня до Сочельника Рихард обнаружил около своего дома маленький дрожащий комочек. Оказалось — овчарка, симпатичный мальчуган. Голодный, замерзший, продрогший на ветру, скулящий и не знающий, где же спрятаться от снегопада. Решение пришло незамедлительно — пушистый комочек отправлялся жить в скромную квартиру.

— Ну что же, студент, я отправляю вас на Гриффиндор. Думаю, вам очень подойдет этот факультет, хотя, наверняка, Шляпа захочет со мной поспорить. И да, вскоре вы будете в совершенстве владеть историей магии, которую я преподаю. Гарантирую.

Малыш посмотрел на волшебника глазами-пуговками и доверчиво гавкнул. Наверное, здоровался.

***

Алекс появился на пороге в разгар празднования Сочельника. Рихард ринулся открывать, едва услышав неуверенный звонок в дверь. Не сомневался ни секунды, кому он принадлежит.

Он не спрашивал у Алекса, где тот пропадал так долго. Ничего не говорил вообще. И слова выдавить из себя не мог. Куда-то подевалось природное красноречие.

Они смотрели друг на друга. Алекс похудел и волосы у него торчком стояли. Рихард вздохнул, пропустил его в квартиру. И, когда студент потянулся за объятьями, принял их с радостью.

Щенок резвился, крутясь неспокойной юлой, лаял и бегал по комнате в поисках новых приключений.

— О, кто это у тебя? — восторженно спросил Алекс. — Что это за маленькая прелесть?

— Да так, приблудился, — с улыбкой пожал плечами Рихард, — два дня назад буквально откопал его из сугроба, бедолагу. Я отправил его на Гриффиндор, но, знаешь, кажется Шляпа стала бы со мной спорить.

— И как назвал? — Алекс присел перед гоняющим туда-сюда мяч щенком и почесал того за ухом.

— Не знаю, ничего не приходит в голову. У многих волшебников, оказывается, слишком длинные имена, чтобы в честь них назвать собаку.

— Ну тогда, — Алекс улыбнулся, — он будет Рексом. Как тебе?

Рихард бы согласился на что угодно, лишь бы Алекс никуда не уходил — ни сегодня, ни когда-либо еще. Хотя «Рекс» ему действительно нравилось, так что, он довольно кивнул:

— Да, отлично. Рекс. Волшебник Рекс. Специалист по любовным зельям.

— А почему по ним? — удивился Алекс.

— Я думаю, потому, что именно он привел тебя ко мне снова.

Алекс ничего не сказал. Он подумал, что очень хорошо, что Седрик все-таки уговорил его попробовать с Рихардом еще раз. И что, вероятно, ему еще долго хранить в секрете тот факт, что Диггори и Снейп вот уже три дня как наслаждаются совместным отдыхом на Майорке.

========== 74. Барти Крауч-младший и Симм Мастер ==========

Барти Крауч-младший очень ждал Кубка Огня. Ворочался в постели, просыпался в жарком поту, зажимал рот руками, чтобы не вопить, не разбудить соседей по комнате.

Барти интересовало вовсе не соревнование, оно было последним делом, о котором он думал. Плевать Барти хотел на хваленный Кубок Огня, на десять Кубков, на все турниры и все увеселения.

Барти Крауча интересовал лидер команды Дурмстранга Гарольд Саксон, он и только он один. По-хорошему, Гарольд занял все мысли Барти, все его мечты с того безумного лета два года назад, когда он гостил в поместье у Краучей. Два месяца невероятных совместно проведенных дней и еще более крышесносящих ночей. Письма все эти долгие полтора года, что они не виделись, с такими красноречивыми описаниями того, что мечтает сделать Гарри с ним, что у Барти внутри все млело и в приятный тугой комок скручивалось.

И вот он здесь. Барти не сомневался, кто именно приедет представлять Дурмстранг на Турнире. Кто был настолько же блестящ, как Гарольд Саксон, так же умен, столь же невероятен? Ему не было равных — нигде и никогда.

Сейчас (Барти видел со своего места) Гарри сидел за столом и с аппетитом уплетал тыквенные коржики. Барти сглатывал скопившуюся в горле слюну, нервно проводил пальцами по тонкой линии шеи, как будто помогал еде попасть в желудок, сосредоточенно жевал, точно это было чем-то важным и увлекательным. И, конечно, не был бы собой, если бы его стиль не отличался хоть слегка от стиля других ребят, членов команды — верхняя пуговица формы была расстегнута. О, Барти не нужно было фантазировать, что скрывалось под формой, тонкие изгибы шеи Гарольда Саксона он знал, помнил на ощупь, изучил наизусть. Барти мысленно представлял, рисовал карту родинок, чертил знакомую дорожку. Пришлось до боли сжать губы, чтобы не застонать.

Он выдержал два невыносимо долгих часа, когда все студенты чавкали, жевали, глотали и вели себя так, точно не ели сто тысяч миллионов лет. Он извелся. Под конец вечера не то, что есть, — дышать мог с трудом. Они так ни разу и не взглянули друг на друга открыто, но часто, уткнувшись в стакан с тыквенным соком, полный весь вечер, потому что было совсем не до еды, Барти ловил на себе знакомый обжигающий взгляд. И таил в посудине улыбку готовящегося атаковать хищника.

Вечер заканчивался. Барти отсыпал последнюю порцию шуток, пустил еще парочку острот и спешно удалился. Бежал по коридорам, точно марафонец. Заперся в библиотеке, удачно пустой, зарылся в первую попавшуюся книгу, содержимого которой не видел, хоть и пытался читать. Его бросало то в жар, то в холод, швыряло от возбуждения к апатии, никаких заклятий против этого не существовало и зелий тоже, Барти уже неоднократно проверил. Временами приходилось обтирать мокрые руки о мантию, напоминать себе о необходимости дышать.

Шаги он учуял, точно дикое животное, за километр. Замер. Почти остолбенел. Он знал это движение. Этот великолепный звук. Он узнал бы его из миллиарда других.

Он узнал этот запах терпкого вина и корицы — самый сладкий запах на свете.

Он знал эти зубы, впившиеся и терзающие шею, знал пальцы, прошедшие по ключице, вдоль спины, сжавшие ягодицы. Знал язык, что змеиным жалом вторгся ему в рот

— Гарри! — прошептал он и ощутимо больно укусил любовника за губу. Тот зарычал. Барти знал, что это означает — ему нравится.

И каждый толчок у себя внутри, каждый стон, каждый глубокий вздох, и сладкий поцелуй был ему знаком. Барти отвечал на них с жадностью голодного, которому, наконец, дали хлеба.

****

Все закончилось и пришлось применить Диффиндо, чтобы скрыть следы отчаянной запрещенной, как Запретный Лес, любви. Барти еще находился в каком-то безвременье и беспространстве, Гарри с присущей ему легкостью и грацией надевал рубашку, снова не застегивая верхнюю пуговицу.

Барти аккуратно поцеловал его в висок и дважды в губы, не особо обращая внимание, что он слегка отстранился, погладил по небритой щеке. Укусил за губу, в шутку, играючи, за что получил шлепок по заду и рассмеялся.

— Ты меня с ума сводишь, — покачал головой он.

— Ладно, — Гарри поправил воротник и самодовольно усмехнулся отражению в зеркале, — я запомню. Будешь винить меня в своем помешательстве.

Барти улыбнулся. Смотрел, как тонкие пальцы любовника быстро справились с одеждой, кое-как нацепил мантию, не особо глядясь в зеркало. Они вышли не вместе — Гарри, как условились, чуть раньше.

Барти нагнал его в коридоре через минуту. Аккуратно взял за руку, сжал тонкие длинные пальцы.

— Близится война, Гарри. Темный Лорд скоро получит власть. Мы изменим весь магический мир. Ты ведь на нашей, — он тряхнул головой, каштановая грива рассыпалась по плечам, — на МОЕЙ стороне?

— Определенно, — кивнул Гарри, склонив голову, — мы всегда на одной стороне, мой дорогой. Ты же знаешь.

========== 75. Сестра Мэри-Юнис Макки и Рамси Болтон ==========

Дьявол всегда узнает своих приспешников. Узнает по голосу, учует по запаху. Дьявол знал, кто перед ним, и, едва посмотрев, знал, что хочет от него очередной мелкий человечишко. Они все были такими предсказуемыми, Божьи создания. Такими же, как и сам Господь.

Он сидел в высоком кресле, точно на троне, и пил напиток богов. Изуродованные оскалом, губы его знаменовали решимость и говорили о невиданной жестокости. Дьявол любил таких прислушников. Преданные, как псы, устали не знающие в издевательствах, жадные до чужой крови и получающие истинное наслаждение от чужой боли — о, это было то, что нужно. Идеальный грешник для одного из почетных мест в Аду.

Дьявол в обличье монахини гордо и статно шагает к креслу. Мелкий человеческий раб и не думает убавлять спесь, смотрит так, будто перед ним — обычная букашка. Нечистый это запомнит. Вспомнит, когда слуга его будет гореть в аду.

— Ты звал меня.

— Я заждался, — наглый взгляд с прищуром осматривает Лукавого, — монахиня?

— Сестра Христова, — усмехается Сатана, — самое невинное создание из послушниц, самая чистая душа.

— Весьма необычно, — человеческая мошка пьет вино, которое подкатывает комом под кадык, — очень необычно, я бы сказал.

— Почему же? — Лукавый сдерживает усталый вздох, — сестра Христова. Мы с Христом, в общем, тоже братья. В некотором смысле.

— Ладно.

Грешник нетерпеливо встает со своего трона, прыжком очутившись рядом с Духом Зла. Пытливо в глаза заглядывает, яростно ищет ответа.

— Ты знаешь, зачем я звал тебя?

— Все зовут с одной и той же целью. Власть. Деньги. Похоть. Сладострастие.

— И какова же моя цель?

— Власть, — заурядным голосом, устало, отвечает Лукавый, — ты так же предсказуем, грешник, как и все твои братья.

— Правильно, — он улыбается и дарит три коротких гулких шлепка — аплодисменты. — Что я должен сделать для этого?

Нечистый нежными пальцами монахини касается небритой мужской щеки. Ласкает кожу, спускается вниз. Гладит кадык, в котором будто удары сердца слышны.

— Отдай мне свою душу. И подпиши нашу сделку кровью — Сатана шепчет в самые губы, как любовница, почти целует, почти страстно.

— Согласен, — ни секунды не раздумывая отвечает грешник, покорно склоняя голову. Он давно уже все обдумал. И давно уже все решил.

Улыбка, которую можно было бы назвать счастливой, знай Дьявол, что такое счастье, расцветает на его устах. Лукавый смеется нежным смехом прислужницы Бога. Достает из рясы несколько листков тонкого пергамента. Аккуратным ножом резко чертит по коже близ шеи, смертельно близко к сонной артерии, дабы у человеческой мошки не осталось сомнения, как быстро он может быть убит.

— Сделка свершена. У тебя будет все, что хочешь. Громкие победы и абсолютная власть, женщины, вино, кутежи, рабы. Люди будут бояться тебя и склоняться в почтительном уважении при одном лишь твоем имени. Но отныне и до конца твоих дней, ты принадлежишь мне. И душа твоя будет гореть в аду, когда ты покинешь эту грешную землю

Сделка скреплена поцелуем, длящимся чуть дольше, чем платонический.

Дьявол улыбается нежной улыбкой монахини.

Дьяволово отребье счастливо.

========== 76. Пейдж Метьюс и Золотое трио ==========

Пейдж нравилось здесь работать. Правда, она была очень удивлена, когда профессор Дамблдор собственной персоной явился в их дом (Пейдж, скорее, привыкла к тому, что туда регулярно наведываются демоны, а не маститые преподаватели маститой школы), и настоял на том, чтобы она учила детишек в Хогвартсе. Пейдж смутили его похвалы и вера в ее исключительные способности. И даже уверения Фиби и Пайпер в том, что она — одна из Зачарованных, избранная, совершенно особенная, не очень-то придавали уверенности. Пейдж была ведьмой начинающей, сама еще училась, и не очень хорошо представляла, как может учить еще кого-нибудь. Но сестрам все же удалось ее уговорить и вот уже она в Хогвартсе, преподает травологию.

Первое время было непривычно. Молодой ведьме было сложно освоиться в стенах древней магической школы, она скучала по сестрам, хоть те регулярно приносили ей сову с известиями и удалось договориться в случае особой опасности телепортироваться домой. Пейдж совершенно запутывалась в лестницах, жутко боялась опоздать на урок и исколола пальцы колючками, пока пыталась запомнить название всех растений и пробовала их на ощупь. Ходила, трогала лепестки, старалась запомнить то, чего никогда не использовала для приготовления зелий. Ахнула, впервые зайдя в библиотеку. Не то, чтобы Пейдж уж очень любила читать, но перед таким количеством древних книг устоять было невозможно.

Не со всеми преподавателями нашла сразу общий язык. Миневру МакГоннагалл она откровенно побаивалась, а от Северуса Снейпа и вовсе предпочитала держаться как можно дальше, уж очень он ей демона напоминал.

Но время шло, Пейдж привыкала. И со временем стала ловить себя на мысли, что ей чертовски нравится ее работа и новая жизнь. Да и, чего греха таить, иметь что-то свое, никак не связанное с жизнью сестер, ей тоже очень нравилось. Она привыкла к этому, но, когда обрела семью, практически потеряла личное пространство. И это Пейдж не особо нравилось.

От мыслей ее отвлек только звонок на урок. Начиналось занятие. Первой в дверях показалась рыжая голоса Рона Уизли. Гарри Поттер тащил книги так тяжело, с таким обреченным видом, точно это была непосильная для него ноша. Пейдж даже стало жаль беднягу. Хиленький мальчик явно не должен был таскать такие тяжести. Кто вообще придумал эти огромные книги?

— Добрый день, профессор Метьюз, — поздоровалась Гермиона, улыбаясь. Она чинно шла рядом с мальчиками, явно главная в этой компании. Гневно взглянула на проходившего мимо Драко Малфоя, возмущенно фыркнула в ответ на его шуточку и поджала губы. Пейдж лишь улыбнулась этому мини-спектаклю. Она знала, что Гермиона и Драко встречаются, совершенно случайно увидела, как они целуются в укромном уголке в библиотеке.

Молодой профессор травологии готова была начать урок.

========== 77. Ньют Скамандер и Барбара Кин ==========

Ну вы только посмотрите на этих маленьких забияк! Ньютон рта открыть не успел, как Бинго, карликовый пушистик, точно пес в неволе, выпрыгнул из чемодана и резво покатился по асфальту.

Ох, Мерлин великий, что делается! Ньют бежал следом за маленьким комком, переваливающимся в движении, щурил глаза, боясь проглядеть. Еще не хватало трупов животных в мире магглов, ей-Мерлин!

Судя по всему, Бодди закатился внутрь маленького кафе, двери которого были открыты, приглашая посетителей войти. Отлично, начало было удачным. Ньюту нравилось.

Войдя внутрь, он напряженно прищурился. Разглядеть милого беглеца оказалось задачей не такой уж легкой (в кафе было многолюдно). Ньют с досады был готов уже заглядывать под каждый столик и лезть под стулья, даром, что все будут смотреть на него, как на умалишенного. В конце концов, может быть, все волшебники и есть чокнутые. Никто не исследовал этот вопрос.

— Какого черта?!

Довольно высокий и явно рассерженный голос тот час же привлек внимание Ньюта. Он принадлежал миловидной блондинке.Леди сидела за барной стойкой, странно дергала ногами. Этот жест подсказал Ньюту, что пушистик решил проверить содержимое бара.

— Прощу прощения, — вежливо улыбнулся он, — мой милый друг, надеюсь, не доставил вам неудобств?

Молодая женщина с каким-то поразительным равнодушием посмотрела на него и повела плечом:

— Нет, хотя я сперва приняла его за кролика. Смотрите, чтобы не вырвался.

— Обязательно, — деловито кивнул Ньют, — могу я узнать имя очаровательной дамы?

— Барбара Кин, — отчеканила она, возвращаясь к своей выпивке — судя по запаху, заправлялась крепким вином.

Ньют вздохнул. О черт. При таком освещении и в таком платье он не узнал недавнюю узницу Азкабана. Её фото заполонили первые страницы «Пророка», её описывали не иначе, кроме как «безжалостное чудовище».

Ньют осторожно стал изучать собеседницу (упорно разговаривать не желающую). Она, вне всяких сомнений, была красива. Даже муки в магической тюрьме не изменили этого. Сидела гордо и статно, выпрямив спину по-королевски. Держала бокал в изящных руках, временами скользя взглядом по мимо проходящим людям, по блеклым портьерам, маленьким столикам. Взгляд ни о чем не сообщал, разве что, о смертельной усталости.

— Простите, мисс Кин, — Ньют позволил себе легко коснуться ее запястья, — могу я угостить вас фруктами?

— Можете, — она улыбнулась и Ньюту показалось на миг, что взгляд ее посветлел, — но, поверьте, лучше не надо. Не думаю, что фрукты каким-то образом спасут мое положение. А вот если хотите заказать для дамы выпивку, то я с радостью угощусь. Коньяком, может быть. Или лучше вином. Мне нравится крепленное.

— Хорошо, мисс Кин, — кивнул Ньют. Инстинкт самосохранения подсказывал, что он совершает не просто глупость — жуткую ошибку. Но кому было дело до каких-то там инстинктов, когда рядом была милая женщина, предлагающая интересный вечер?

— О, ваш пушистый друг снова сбежал! — Барбара вдруг расхохоталась, совершенно детским смехом, запрокидывая голову назад.

— Мерлинова борода! — выругался Ньют. — Простите, мисс Кин, сейчас.

Он полез под стол, ползая за маленьким беглецом. Барбара хохотала, точно смотрит шоу цирка Дю Солей. Хотя, быть может, шоу Ньюта Саламандера было куда больше ей по душе.

В конце концов, мисс Кин нырнула под стол, продолжая увлекательный квест по поимке пушистика.

========== 78. Джинни Уизли, Билл Поттс и Роуз Тайлер ==========

Билли не особо умела открыто проявлять чувства. Особенно, когда они касались девушек. Особенно — таких красивых девушек, как Роуз Тайлер, студентка Гриффиндора, с которой они пересекались на уроках травологии.

Потому свою влюбленность, свалившуюся на голову внезапно, как снег в апреле, Билл старалась никак особо не показывать. Только поглядывала искоса на Розу, тихо радовалась ее улыбке, особенно, когда эта улыбка предназначалась ей, изредка ловила себя на мысли, что вдыхает запах ее волос.

Зато Джинни Уизли, бойкая и храбрая студентка, однокурсница Розы, умела отлично подмечать такие детали. Девочка, что с младых лет стала фанаткой Гарри Поттера и внутренне пищала, всякий раз, когда мальчик из легенды, что рассказывала мама, появлялся в их доме, никак не могла не заметить терзаний влюбленного сердца — слишком хорошо сама была с ними знакома.

К Билл она подошла впервые в конце второй недели обучения, когда они возвращались со столовой.

— Привет, — вежливо поздоровалась самая младшая Уизли.

— Привет, — улыбнулась Билл, — я тебя знаю. Ты Джинни, верно?

— Да, — кивнула Джинни, — еще не всех здесь запомнила.

— У меня не очень хорошая память на имена, если честно, — с улыбкой призналась Билл, — лица запоминаю гораздо лучше.

— Ну, — Джинни втянула воздух в легкие и, чтобы не передумать, проговорила скороговоркой, — мне кажется, одно лицо ты точно запомнила сразу и надолго.

Билл уже хотела было спросить, что она имеет в веду, но Джинни сама указала кивком головы на мимо проходящую Розу. А потом позвала ее, прося подойти.

Ох. У Билл началась паника. Хотелось бежать, сломя голову, куда подальше. А еще дико тряслись колени. И дышать сразу стало нечем.

Роза подошла так близко, что Билл почти чувствовала нежный атлас ее кожи. Она пахла розами, как не странно, а еще — теплым, домашним, уютным. Тем, чего у Билл, проведшей первые годы жизни в приюте, никогда не было.

— Привет, Билли, — сказала она и ямочки на ее щеках мило заплясали, — как дела?

— Хорошо, — просияла Билл, которую так редко называли этим странным уменьшительным именем, что она уже отвыкла, — сегодня получилось поднять в воздух спичку, представляешь? Совсем чуть-чуть, на пару минут, наверное. Думала, никогда этого не сумею. А у тебя как?

— А я пока не могу, все еще учусь, — пожала плечами Роза с улыбкой на устах, — ну ничего. Я сегодня к Хагриду собираюсь, Джинни, пойдешь со мной?

— Нет, — покачала головой Уизли, — что-то настроения нет, да и ноги болят после квиддича. Ненавижу метлы. Никак к ним не привыкну.

Билл искренне рассмеялась. Вспомнила свои попытки взлететь, ни одна из которых успехом пока не увенчалась, а синяков на теле оставила бесчисленное множество. Хоть ты в больницу святого Мунго иди.

— Ладно, — Роза повернулась к ней, — а ты, Билли? Не хочешь навестить Хагрида? Пойдем вместе, он будет рад. Наверное, опять станет угощать своими лепешками.

Билл, конечно же, лепешек не хотелось. А вот идти куда угодно с Розой, болтать обо всем на свете, смотреть, как развеваются мягкие светлые волосы на ветру — очень. Да и по доброму великану она соскучилась.

— Конечно, — живо кивнула Билл, — с радостью составлю тебе компанию, Роза. Вот только лепешки, ты меня прости, есть не буду.

— Понимаю, — кивнула Роза и заливисто рассмеялась, запрокинув голову назад.

Джинни (Билл заметила) улыбнулась самым краешком губ и едва заметно подмигнула ей.

========== 79. Драко Малфой и Эхо (“Готэм”) ==========

Она ничего не сказала. Только поднесла его руку ближе к глазам и сосредоточенно стала рассматривать. Буквально жгла взглядом. Даже дыхание затаила. Как будто мысленно читала заклинание.

Драко молча следил за ее действиями. Уже стало привычкой не понимать, что чувствует, и сарказмом отбиваться от любого напоминания об ужасной реальности. Потому, когда подруга закончила осмотр, отпустив руку, он криво усмехнулся:

— Ну что? Не ожидала такого фортеля? Я парень, полный сюрпризов, между прочим.

— Это я знаю, Драко-Дурако, — спокойно ответила она и даже попыталась улыбнуться, хотя получилось скверно. — И что ты будешь делать с таким сомнительным счастьем?

Драко пожал плечами:

— То, что должен. Убью Дамблдора. Помогу Лорду обрести власть. Как видишь, это мое предназначение.

— Лучше бы помог Лорду найти подходящего стилиста, пусть бы он ему парик подобрал, — фыркнула Эхо, и, заметив его лукавый взгляд, добавила: — а что? Твоя семья определенно должна быть знакома с каким-нибудь именитым гуру моды.

Драко не мог не улыбнуться. Последние несколько месяцев с тех пор, как на руке расцвела метка, выдались крайне напряженными. Эхо заметила то сразу, но особо допытываться, в чем причина, не стала. Она вообще была не из любопытных, хотя очень любознательная. Тем Драко и нравилась.

Но сейчас ему странно хотелось, чтобы она спросила. И он мог спокойно рассказать, в каком аду пришлось жить все эти долгие месяцы.

Эхо вздохнула. Шумно втянула носом воздух. Затем, решительно сложив на груди руки, потопала к двери.

— Ну и куда ты? — хмуро отозвался Драко, совсем не готовый к тому, чтобы от него сбегали, едва узнав о страшном секрете.

— В библиотеку. Искать противоядие от этой дряни.

— Его нет, Эхо, ты же знаешь. Да и я не уверен, что оно мне так уж нужно.

— Должно быть. Я собираюсь поселиться в запретной секции, да будет тебе известно. И не спорь.

Драко молча шагал следом. Уже ни о чем не думал. Только о том, как отлично, что она так хочет помочь. Легкая на подъем, веселая и жизнерадостная — пожалуй, она олицетворяла все то, чего так не хватало Драко. Особенно сейчас, в период личного кошмара.

— Ах да, — у двери в библиотеку, она обернулась и внимательно посмотрела на него, опять прожигая взглядом, — да будет тебе известно, если я не найду, как помочь, то я оторву Лорду останки носа и Нагайну ему засуну, знаешь куда? Идем искать.

Драко уже не просто смеялся — хохотал. Эхо нахохлилась, словно боевая курица, показывая, что готова начать поединок и сдаваться не собирается.

========== 80. Твисси аkа Гельбус и Фиона Гуд ==========

— Здесь курить нельзя.

Она перебрасывает ногу за ногу и демонстративно выдыхает изо рта новое кольцо дыма.

Ждет минуту, другую, третью. Чего ждет? Слов. Возмущенного вздоха. Возможно, даже ругани. Сдается, когда время ожидания переваливает за четыре минуты.

Фиона вздыхает и снисходительно смотрит на замершего у окна Дамблдора. Подходит, аккуратно обнимает за плечи — так, чтобы между ними осталась дистанция. Альбус ненавидит объятья.

— Когда это прекратится?

Он вздрагивает:

— Что именно?

— Ты знаешь.

Он вырывается. Как рвется птица на волю. Нервно расстегивает ворот мантии, одергивая ее наперед. Пальцы хрустят с болезненным звуком.

Фиона подходит к столу и грациозно опускается на край.

— Двадцать пять лет прошло, Альбус.

— И что? — он уставился. Пялится. Тяжело дышит.

— Тебе не кажется, что надо двигаться дальше?

— Я двигаюсь, Фи, — устало вздыхает он.

— В смысле, ходишь, дышишь и иногда уроки даешь? — ее улыбка полна сарказма и откровенного издевательства.

Альбус отворачивается. Пялится в окно. Напрягает глаза, еще немного — начнут слезиться. Затем подскакивает, опрокинув стул с таким грохотом, что, наверняка, в коридоре слышен.

— Фи, чего ты хочешь? Я не могу починить себя. Не могу склеить. Даже если склеить, поломанное все равно остается. Не требуй от меня невозможного.

— Для тебя нет ничего невозможного.

— Есть.

Наконец, тишина. Фиона, чертова стерва, замолкает и тоже смотрит в окно. Следит за сползающими по стеклу каплями.

— Знаешь, меня всегда поражало ханжеское отношение…

— Хватит! — рука взлетает, закрывая ведьме рот. Если не заткнется — применит заклятье.

Директор Хогвартса в спешке надевает плащ, задвигает ящик стола и резко бежит к выходу. Привычка убегать не исчезла с годами. Усугубилась. Фиона остается сидеть на краю стола, потягивая сигарету и — он чувствует спиной — усмехается.

****

Он идет знакомой дорогой. Мелкая галька заполонила ботинки. Режет кожу. Он не останавливается. Дорога сложная. Сорок пять минут ходьбы. Извилистые, местами заросшие, тропки. Крутые повороты. Но всегда пешком. Как на Голгофу.

/ Не путь искупления. Дорога мучений /.

Когда единственный слуга молча, без почестей и поклонов, открывает ему дверь, тяжелую, старую, как вся его жизнь, Альбус на миг останавливается. Замирает у порога. Прислушивается к звукам.

Всякий раз надеется услышать знакомый голос или звук шагов. Всякий раз — мимо.

/ Надежда — паршивое чувство /.

Его не было здесь полтора года. Он почти остыл. Почти исцелился. Почти сумел.

/ Всегда остается это поганое, отвратительное «почти”/.

Каждый закуток здесь изучен до мелочей, подчас не заметных стороннему глазу. Ничего нового. Даже пыль на полках и на крышке фортепиано, у которого сгнили клавиши, вековая. Древняя, как весь этот замок-тюрьма.

Тяжелая дубовая дверь, запертая на восемь замков, опять заставила Малкольма сжать зубы до хруста. Кажется, от одного отвалился кусочек. Ерунда на самом деле. От сердца кусочек потерян — вот настоящее горе.

Он прижимается к двери. Напрасно вглядывается в непроглядную тьму по ту сторону. Там, кажется, тлеет свеча. Свет очень тусклый, быть может, от крохотного окна даже.

Проводит рукой по маленькому закрытому глазку. Брезгливо морщится, ощутив пыль на кончиках пальцев.

— Поговори со мной.

В груди клекочет многолетняя боль. Вырывается тяжелым чахоточным кашлем. Слова режут как ножи, царапают, точно гвозди. Рвут аорту.

Тишина.

— Пожалуйста.

В голове каруселью воспоминания, которые, хоть убей, никакой магией даже не вытащишь. Они впечатаны в мозг и текут по венам с кровью. Они стали его неотъемлемой частью, его личным кодом. Как ДНК.

— Я прошу. Хоть раз. Давай поговорим. Я скучаю по тебе и нашим разговорам. Я скучаю по нам.

Тишина.

— Так больше не может продолжаться. Ты уже достаточно меня наказала. Прошу, хватит.

Тишина. Двадцать пять лет бесконечной тяжелой тишины.

Лучше бы кричала, ей-Мерлин.

Альбус вздыхает.

— Ты победила.

И она — впервые за все это время — отзывается. Тихим ядовитым шепотом:

— Я знаю.

И он впервые уходит отсюда с ответом.

Лучше бы она молчала и дальше.

***

— Зачем, зачем ты это делаешь?

Альбусу двадцать девять, она на пару лет старше, но рядом с ней он чувствует себя подчас совершенным ребенком, несмышленым младенцем.

Прекрасна и невыносима. У него в голове миллиард вопросов и ни одного — даже приблизительного — ответа.

На губах ее — знакомая улыбка. Однажды увидев, он пропал. Нырнул, словно в омут, и не выплыл больше на поверхность.

— Потому что хочу, чтобы ты понял, что мы не такие уж разные. Я хочу вернуть друга!

— Убийствами? Жаждой власти? Армией озлобленных на весь мир? Зачем тебе все это?

— Затем же, зачем и тебе, мой милый, — она все еще испускает яд улыбки. — Мы мечтали покорить Вселенную вместе, помнишь? Забыл уже? Я не дам забыть.

— Чтобы покорить Вселенную, совершенно не обязательно ее взрывать. Вокруг столько красоты. Просто посмотри на нее!

— Фу, — кривится она в ужасе от такой сентиментальности, — великий волшебник говорит, как наивный мальчуган.

Он ходит по пляжу, где должен закончится их бесконечный спор, как становой — туда-сюда. Слушает, как хрустят колени. Дикий звук.

— Мне не нужна армия.

— Ну, в этом и проблема, — она в один прыжок оказывается рядом, блеснув полубезумным взглядом, по-свойски, почти нежно, почти дружески, тычет пальцем в его грудь, там где (не) бьется сердце, — нужна. Ты всегда хотел.

— Нет! — Альбус пятится назад, чувствуя, как теряет рассудок — по грамму, по миллиметру. — Нет, это не правда!

Кошачьи глаза, что всегда смотрят ему в лицо, а видят душу, сужаются. Становятся похожими на щелки. В них столько опасного безумия и столько притягательной живой силы. У Альбуса, хоть он и юн, никогда столько не было.

— А как же те плохие парни, побеждающие во всех войнах? Иди и верни хороших парней назад!

Она совершенно чокнутая. Абсолютно и бесповоротно.

— Ни у кого нет такой власти.

— У тебя есть.

Альбус молчит. Точнее, не так. Он орет. Отправляет крик в небо. Разрывает легкие и (ее) барабанные перепонки. Но только мысленно. Что ей сказать? Слова застревают комом в горле, вылетают сухим кашлем изо рта.

Только возмущенное дыхание выдает присутствие здесь другого человека. Фиона Гуд. Молодая ведьма. Его однокурсница. Его лучший друг. Он почти забыл, что она тоже здесь, что видит этот драматичный спектакль, но явно вознамерилась в нем поучаствовать.

Полуоткрытые губы так решительны. Альбус знает этот жест. Бросается вперед, выставив перед собой руки.

— Нет, нет, не смей! Я запрещаю тебе, Фи! Слышишь?

— Ты не осмелишься.

— Я сделаю. Я это сам сделаю. Но не смей, Фиона, даже не думай.

— Заботишься о своей подружке? — хохочет его соперница. — Как мило. Расплачусь от счастья.

— Я хочу спасти ее душу.

Бровь взлетает вверх тугой дугой. Согнутым кошачьим хвостом.

— А кто же, дорогой мой, спасет твою?

Фионе не нравится. Пальцы до хруста сжимают палочку из сердечной жилы дракона, взмывают ее ввысь. Но она отступает. Предпочитает уйти. Осторожными шагами движется по песку в сторону города.

Умная девушка. Будущая гениальная ведьма.

Альбус недолго смотрит ей вслед, провожает тяжелым взглядом. Как хочется не быть здесь, чтобы холодный песок не щекотал ступни, чтобы не видеть пронзительного взгляда и не чувствовать на себе ершистой улыбки. Но его противница снова возвращает в реальность. Приковывает — не убежать. Не сдвинуться с места.

— Я хотел, — он неосознанно кладет руку на сердце, не потому, что клянется, а потому, что болит, — чтобы все было иначе.

Она ничего не отвечает. Лишь таращит на него огромные глаза. Ни у кого в мире нет больше таких красивых и притягательно-опасных глаз. Он проклят любить их вечно.

И он смотрит на нее. У него больше нет сил. Надо уходить сейчас, иначе, прикует себя к этой страшной, но магнетической ведьме, точно Прометей к скале. Навечно.

Нет, он не может это допустить. Впереди столько приключений, столько впечатлений. Целый непознанный мир. Огромное путешествие. Он мечтал об этом всю жизнь, сидя в маленькой комнатенке родительского дома, выглядывая из окна библиотеки Хогвартса. Он нуждается в этом. Он не создан для того чего она жаждет. Ему не нужна власть или непобедимая армия. Только Вселенная. Бороздить ее необъятные просторы. Одному.

И все же, когда она смотрит на него, умоляя, он не может не сказать.

— Ты победила.

— Я знаю, — кивает она, на миг закрыв глаза, и протягивает руки, чтобы он, как договаривались, мог заковать ее в кандалы.

Она пожелала заточить себя в фамильном замке.

А ему нужно покорять мир.

========== 81. Фиби Холливелл и Драко Малфой ==========

Аристократическое воспитание и привычка всегда думать о репутации — своей собственной и семьи — не позволяли Драко Малфою сквернословить. По-крайней мере, вслух. Про себя тоже (крайне желательно).

Но относительно Фиби Холливелл никаких приличных слов у Драко не находилось. А находились только неприличные, многие из которых начинались на букву «з» — забияка, задира и, Мерлин, прости, зараза.

Он ненавидел ее. Возненавидел с первой же секунды знакомства. Возможно, все могло бы случиться иначе, не упусти Фиби ему на ногу пакет с тяжелыми книгами, пока они оба стояли в магазинчике Олливандера и выбирали волшебные палочки. Она клялась, что это вышло случайно, но Драко даже сейчас, по прошествии почти семи лет, когда на носу у них уже был выпускной, был уверен в обратном.

Как оказалось, это было только начало. На уроках трансфигурации Холливелл чуть не превратила его в жабу. Драко отомстил, подложил в карман ее куртки конфету со вкусом соплей. Тогда Фиби натравила на него глизней. Драко не растерялся. Через несколько дней студентки Хаффлпаффа не стало, а вместо неё возникла весьма нервная йети.

А еще было целое море словесных оскорблений. Однажды упрямая ведьма даже обозвала Драко гоблином! Мать сокрушалась по поводу невоспитанности нынешнего поколения, когда Драко об этом рассказал. А отец деловито заметил, что магическое сообщество с каждым годом становится все более мелким, лучшие времена, очевидно, давно прошли, и выразил сожаление по поводу того, что, увы и ах, многие чистокровные волшебники плюют и на честь, и на репутацию, не умея воспитывать собственных детей. Мать еще добавила, что Фиби столь не воспитана, поскольку рана потеряла родителей, однако Драко не думал, что причина только в этом.

В бесконечных ссорах проходил год за годом, мира на фронте взаимоотношений мисс Холливелл и мистера Малфоя не наблюдалось, перемирия тоже. Разве что раз в год, в честь святочного бала, они переставали искать повод и удачно задевать друг друга. Отдыхать от ссор должен каждый, в конце концов. Хотя бы для того, чтобы потом, позже, открыть второй фронт.

Но сейчас, гуляя в Хогсмиде, Драко смотрел на неё, идущую в компании подруг, и думал: ужель ли это та самая Фиби, которую он однажды обозвал облезлым василиском? Та самая, что пролила чернила ему на голову? Та самая, которая не иначе, кроме как «злобный хорек» его не называла?

Это была все та же Фиби, но другая. Она стала взрослее, ярче. Теплее, что ли. Драко не мог бы подобрать верного слова. Такая Фиби нравилась ему значительно больше, чем Фиби-язва.

И, ладно, что греха таить? Фиби-язва нравилась ему тоже.

Потому, уличив момент, Драко утаскивает ее за руку в маленькую беседку, где обычно целуются парочки, но сегодня на удивление пусто.

— Нам нужно поговорить, Холливелл — деловито произносит он.

- Я не буду меняться с тобой домовыми гномами, Малфой, — вздыхает она, — даже не мечтай. Меня и мои вполне устраивают.

— Нет же, идиотка, — вздыхает он, — не об этом.

И вдруг импульсивно тянется навстречу ее губам. А Фиби в ответ — тянется к его.

========== 82. Серсея и Джейме Ланнистер и Чезаре и Лукреция Борджиа ==========

В стенах Хогвартса больше не весело. Остался лишь страх. Гибкой змеей, танцующей под дудку факира, он заползает в душу, наполняет сердце.

Это не правда, что слизеринцам не страшно. Только полный идиот может не бояться грядущей войны. Ее боятся даже идиоты с Гриффиндора.

Слизеринцам страшно. Серсея видит это в глазах брата, чувствует в болезненном привкусе его поцелуя, ощущает в яростных толчках, когда он в ней, внутри. Она видит страх во взгляде подруги, Лукреции, слышит в ее затихшем смехе, угадывает в разговоре, который больше не касается их с братом Чезаре страстной любви, а только будущей войны.

Им не страшно умереть. Страшно проиграть. Поражение означает участь более горькую, нежели умереть и быть погребенным. Оно значит тюрьму. Плен. Вечное заточение. Одинокие дни, ничем не отличающиеся от них ночи. Объятья дементоров, один вид которых сводит с ума. Поражение значит конец.

Каждый вечер Серсея садится у окна и слушает полные грусти рассказы Лукреции. В нежном голосе ее больше нет счастья, детство стремительно ушло, не попрощавшись. Юность омрачена страшным пророческим будущим. Она не рассказывает больше о доме, болезненно кривит губы, когда большая черная сова Хуана приносит письма из дому, плачет, закрыв лицо книгой. Лукреция печальна и взор ее погас. В рассказах поблекли краски, исчезли цвета. Остался только черный и серый. Однотонность. Отягощающая и страшная.

Каждый вечер Джейме и Чезаре уходят — говорят, гулять. На самом деле — в Запретный лес. Никого и никогда не останавливали замки, если есть оружие мощнее. У их возлюбленных братьев такое оружие есть — ненависть и желание сравнять всё здесь подчистую, стереть в пыль. Каждый вечер они возвращаются поздно, когда на небе горит десяток мелких звезд, а совы в лесу беспрестанно ухают. Каждую ночь (Серсея слышит) Чезаре тащит Лукрецию в давно уже облюбованный ими укромный уголок и любит так горячо, что, кажется, слышно в Дурмстранге. Каждую ночь Джейме ждет сестру под дверью комнаты, и, когда она, простая и босоногая, выходит к нему, жадно целует — как будто кислород вдыхает. Как в последний раз.

Безопасность, строгие правила, меры предосторожности — всё это чушь. Всегда было чушью, сейчас — особенно. Все ждут битвы. Ждет Лукреция, страстно моля Мерлина о помощи и о защите для себя и для брата. Ждет Чезаре, призраком ходящий по коридору в ночной мгле. Ждет Джейме, сейчас такой молчаливый, такой хмурый, точно с похмелья. Ждет сама Серсея, гонит видения об исходе великой битвы, запрещает себе думать о ней.

У них больше ничего нет. Ничего не осталось — только боль прошлого, ужас настоящего и томительное ожидание.

Из прошлой жизни — пьяная, бродящая, горькая, как полынь, страсть — последняя ниточка. Последняя радость, еще доступная.

Единственное, что они могут пока дарить друг другу.

========== 83. Лорд Волдеморт и Круэлла Де Виль ==========

— Круэлла! Крестраж моей души, Нагайна моего желудка, Гарри Поттер моего сердца!

Лорд Волдеморт тянется за поцелуем, выдавливает неумелую улыбку на исковерканном лице, распахивает объятья, ожидая ответной ласки от возлюбленной.

— О, дорогой! — выдыхает Круэлла. — Ты уже вернулся от Лестрейнджей? Так быстро?

— У Беллы закончилась водка, что мне там сидеть? — недоуменно пожимает плечами великий маг. — К тому же, зачем мне какие-то Лестрейнджи, когда меня ждешь ты, о, Слизерин моих почек?!

— Действительно, — пожимает она плечами.

— Что у нас на ужин, любимая?

Глаза его горят, желудок вот-вот станет играть гимн Хогвартса (кто бы знал, как Белла ужасно готовит, ей-Мерлин!). Круэлла подходит к холодильнику. Открывает дверцу. Наклоняется над полкой. Достает вкусный, идеально пахнущий, прожаренный кусок мяса. Куриная голень — пальчики оближешь! Темный Лорд сует в рот пальцы, нетерпеливо кусает подушечки. Еще немного — и станет Римусом Люпином на луну заливаться.

Поманив великого мага пальцем, Круэлла кладет угощение на тарелку, и идет в спальню. Плавно покачивает бедрами.

О, великий Мерлин, Годрикова борода! За этой курочкой с курочкой в руках великий и ужасный Темный лорд готов идти хоть в Тамбов, хоть в Саратов, хоть в Хацапетовку. Да хоть на край света!

Лорд не рассчитал, не вписался в ракурс. Больно бьется лбом о косяк двери, когда натыкается на нее. Круэлла заботливо улыбается, обернувшись. Обещает приложить к ране подорожник и прошептать исцеляющие заклятья.

Круэлла и запах еды приводят великого и могучего мага прямиком в кровать. Он падает на пятнистые меховые простыни, следит, как огонь его чресел опускается рядом, открывает рот, стараясь укусить занесенную над ним куриную голень. Запах мяса так близок, так остер, так соблазнителен, что Темный Лорд готов Пушком залиться. Но нет, Круэлла убирает лакомство из-под его носа. Прибежавшие на запах далматинцы лают. Она трясет голенью в воздухе.

— Дорогой, — ядовито шепчет она, облизнув его высунувшийся от гастрономических страстей язык, — скажи-ка мне, наконец, куда ты дел еще один крестраж?

О, Мерлин великий! Помутившийся рассудок вопит василиском, что нельзя рассказывать. Перед глазами — огромные глаза дорогой Нагайны, просящие пощады.

— Нет! — стоически, точно узник Азкабана, отвечает он. — Я не поддамся тебе, негодная женщина! Не расскажу, где мой крестраж!

Круэлла пожимает плечами.

— Как хочешь, дорогой.

Когда она дважды опробовала на нем Круциатус, Волдеморт, все еще жутко голодный и, как всегда, дико злой, сообразил, что, в общем-то нужно всего лишь произнести «Авада Кедавра!», чтобы этой маркизы де Сад хогсвардского образца не стало. Но Круэлла будто чует беду — затыкает ему рот кляпом.

— Итак, дорогой, — направив на него волшебную палочку, Круэлла готовится к атаке, — я называю по очереди все возможные места хранения крестражей. Твоя задача — кивать, или качать головой. Иначе твоя хилая тушка очутится в загробном мире. Поверь мне, это хуже, чем Азкабан и дементоры. Я там была — ничего хорошего. Продолжим?

****

Пытки продолжаются третий час. Желудок Темного Лорда уже на карту мародеров стал похож, такой же извилистый от голода. Вкусная куриная голяшка все еще лежит неподалеку и преданно смотрит на него, но он не может до нее дотянуться — Круэлла приковала его наручниками к кровати. Несносная дамочка в мехах и кровавых бриллиантах по-прежнему пытает его, но теперь ее ужасные далматинцы еще и остаток носа ему откусили. А самый огромный — дважды укусил за зад.

Круэлла Де Виль — хуже любого василиска, арагорна или дементора. Хуже любого Гриндевальда или Волдеморта. Ужаснее Армагедона. Она ходячий кошмар во плоти. Зачем, зачем его, маленького, несчастного темного мага, угораздило полюбить эту несносную женщину? Лучше бы и дальше за малышом Гарриком гонялся, ей-Мерлин.

— Говори, дорогой, — сцепив зубы, требует Круэлла, — где еще один крестраж?

Нет, так больше нельзя. Все перед глазами меркнет, темнеет. Большие глаза Нагайны в последний раз напоминают воспоминанием о себе. Прости, любимая змеюшка, не уберег тебя лысый идиот!

Круэлла снимает кляп, делает знак далматинцу и тот прыгает на несчастного Темного Лорда, топчась по его изголодавшемуся желудку.

— НАГАЙНА! — кричит Волдеморт, заливаясь обидными слезами.

Круэлла довольно улыбается и, чмокнув своего рыцаря в остатки носа, уходит на кухню. Приказав далматинцам сожрать несчастного.

***

В кухне Круэлла садится за стол, достает телефон и набирает сообщение: «Нагайна, Голд. С тебя миллион галлеонов, миллиард американских долларов, каракулевая шуба и ящик джина».

И слушает, как голодные далматинцы грызут останки несчастного Темного лорда, счастливо улыбаясь.

А кто вам сказал, что любовь — это безопасная штука?

========== 84. Ева Мун и Лукас Скотт (“Холм одного дерева”) ==========

(запись в дневнике от 15 декабря 2017 года)

Меня зовут Лукас Скотт, мне пятнадцать, я учусь на Гриффиндоре и мечтаю пригласить выпускницу Хаффлпаффа Еву Мун на святочный бал.

Нет, это не моя речь на собрании анонимных волшебных алкоголиков, если вы вдруг так подумали. Это всего лишь мои мысли, которые не покидают с самого первого дня, едва я переступил порог школы.

Ева Мун - самая красивая девочка в Хогвартсе. У нее красивые глаза, пушистые ресницы и чудесные волосы. С первой минуты знакомства, когда мы обменялись улыбками в библиотеке, сидя за соседними столами, я думаю, что красивее Евы нет никого на целом белом свете. И моя мама тоже так думает.

Раньше мне было легче. Мы были детьми и любовь еще не спешила захватить нас в плен. Полу-ясное неопределенное чувство тепла, охватывающее каждую мою клетку, как только Ева проходила мимо или я вдруг вспоминал о ней, можно было списать на что угодно. Даже на солнечную погоду за окном. Теперь же, когда я почти добрался, а она добралась финала, последнего года обучения, отмахиваться от того, что именно чувствую, невозможно.

Мне не просто нравится Ева Мун. Я влюблен в нее. Я люблю эту девочку с той самой минуты, как она улыбнулась мне в библиотеке.

И вот уже совсем скоро ее последний бал, а я, как дурак, хожу уже несколько недель (невыносимо долгих, тянущихся, как резина) и думаю, как бы подойти к ней. И выговорить эти важные слова. И не задохнуться от переизбытка чувств.

Нейтан, мой брат, теперь работающий помощником в магазине у близнецов Уизли, советует мне сделать это после матча по квиддичу. Ева - ловец, я загонщик, получается у нас обоих хорошо, и, как только уходим со стадиона, разговор всегда складывается очень легко. Отличный момент. Вот только боюсь, духу у меня не хватит.

Фред и Джордж зачем-то подсунули мне перделку. Говорят, что девушку можно только юмором привлечь. Но мне кажется, Ева, вздумай я над ней так пошутить, стукнет меня битой для квиддича. Еще и в жабу превратит (она хороша в трансфигурации).

Профессор Слизнорт советует попробовать амортенцию, не упуская возможности почитать длинную лекцию о том, что любовь нельзя создать и надо быть крайне осторожным. Нет. Хоть я и учусь на Гриффиндоре, факультете отчаянных храбрецов, глупости во мне мало. Для такого дела, во всяком случае.

Ой! Пока я тут все это писал в дневник, пришла Ева. И она смотрит на меня. Мне кажется, или она смотрит как-то по-особенному? И она мне даже улыбается! Так, пока, дневник, кажется, у меня нарисовалось очень важное занятие!

****

(запись в дневнике от 18 декабря 2017 года)

Последние несколько дней провел в самой приятной в моей жизни суете. Ева Мун, самая красивая девочка на свете, сама пригласила меня на бал. Сказала, что очень хочет танцевать весь вечер со мной.

Я люблю ее. С первой улыбки. Как только впервые увидел.

И еще, кажется, я совершенно счастлив.

========== 85. Том Реддл и Круэлла Де Виль ==========

Круэлле Де Виль двенадцать. Она любит читать книги и проводить время у окна, смотря на небо. Ждет дождь. А еще ей нравится музыка. Ночами самый красивый мальчик Слизерина осторожно стучится в дверь спальни, что она делит с соседками, и зовет гулять. Чаще всего они выбирают библиотеку. Обоим нравится ходить по пустым коридорам, слушать собственные шаги. Книг ночью они не читают, магией не пользуются. А вот погадать на книгах — всегда пожалуйста. Круэлла аккуратно снимает книгу с полки, чаще всего, самую толстую, а Том загадывает номер страницы и строки. При последнем гадании выпало следующее: «Я часть той силы, что вечно хочет зла, и вечно совершает благо». Они гадали на «Фаусте».

Том жаждет пробраться в запретную секцию и познать ее богатства. Он убеждает Круэллу, что для сильных волшебников нет ничего невозможного.

****

Круэлле Де Виль тринадцать. Она делает успехи в трансфигурации и, похоже, единственная, кому нравятся уроки ухода за магическими животными. Тому они кажутся скучными, хотя своей подруге он об этом не говорит. Всякий раз, когда Круэлла возится с гиппогриффом, Том задерживает взгляд на ней. Скользит по светлым кудряшкам, пробирается к губам, очерченным алым знаменем. Он сам предпочитает возиться со змеями. Эти ползучие существа крайне опасны, конечно, если не уметь общаться с ними. Том умеет. И Круэлла тоже. Недавно она показала ему свой главный фокус — зеленоватую дымку дыхания, как будто сигаретный дым, которое, стоит лишь направить на живое существо, оно тут же тебе подчинится. Теперь у них двоих есть тайна — вместе они выращивают василиска. И Круэлла уверена, что нет никакой опасности в этом. А, если и есть, то так даже веселее.

***

Круэлле Де Виль пятнадцать. Впервые Том пригласил ее на святочный бал. Она гордится. Том — потрясающе умный, удивительно проницательный и, что скрывать, очень красивый. В мечтах Круэлла рисует себе, как они вдвоем будут кружиться в танце, а другие девчонки стоять в стороне и страшно ей завидовать.

В канун праздника она надевает графитовое платье по фигуре и модную меховую накидку, отобранную у матери, пока та не видела. Вне сомнений, она будет самой красивой девушкой на балу. И, уж точно, самой модной. Она стоит на танцполе, Том мгновенно увлекает ее в танец. Даже опомниться не успела. Круэлла радостно смеется. Она обожает танцы. Пожалуй, святочный бал — лучшее, что есть в Хогвартсе, кроме запретного леса, естественно. Она счастлива.

***

Круэлле Де Виль семнадцать. Она с упоением слушает мечты Тома. Тот говорит, что вскоре он перевернет весь магический мир, изменит его порядки, которые считает глупыми. Он уверен, что вскоре ни одна грязнокровка не станет учиться в Хогвартсе, потому что они этого не достойны. Что Даблдора давно пора сместить с должности. Что надо ввести систему более жестких наказаний. Особенно — что касается Гриффиндора. Что вскоре каждый захочет быть во власти новой силы, которая вот-вот должна возникнуть на магическом небосводе. Круэлла верит ему. Круэлла разделяет его взгляды и поддерживает его позицию. Идиот Дамблдор, который пытается всё сделать правильно, в итоге делает черти как, ее раздражает. Грязнокровки удостоены ее, чистокровной волшебницы, презрения, хотя бы потому, что им уподоблялась всегда дорогая мамочка, пожелавшая однажды жить как маггл. Постоянные поблажки безумцам с Гриффиндора и невесть откуда взявшиеся очки в конце года уже заставляют скрежетать зубами от злости. Круэлла улыбается и кивает в ответ на все его идеи, все речи, все планы. Ей все нравится.

Не нравится только поцелуй, что Том дарит вдруг, распаленный азартом. Глубокий, страстный, мужской поцелуй. Внезапный и совершенно не похожий на все те невинные чмоки, которыми они привыкли обмениваться.

— Дорогой? — отстранившись, спрашивает она и морщит лоб.

— Круэлла, — прекрасно-ядовито выдыхает Том, глядит в глаза преданным щенком, — ты мне нравишься. Мне кажется, я в тебя влюбился.

«Мне кажется, я в тебя влюбился».

Последняя фраза раскаленным железом обжигает слух. Де Виль сердито сопит, сосредоточенно хмурит лоб. Качает головой.

— Ты говоришь жуткие глупости, дорогой.

У Тома на лице — обида, в глазах — буря. Круэлле даже пришлось схватиться за палочку, чтобы, если что, отбивать атаку. Он, наверное, мысленно уже напал на нее, но Де Виль все равно.

Проклятое признание в любви продолжает греметь громом внутри. Раскатами бьет по сердцу. Стучит в висках.

— Почему же? Что не так?

— Все не так, Том, — она сказала это, проговорила, и все сразу же становится ясно, — мой дорогой, сейчас ты говоришь мне о любви, завтра что? Замуж предложишь? Замужество, между прочим, сгубило больше женщин, чем война, голод и стихийное бедствие.

— А ты меня, оказывается, не любишь? — с откровенным вызовом спрашивает Том.

Нет. Не любит. Проводить время — любит. Спорить и строить планы захвата власти — любит. Читать книги в запретной секции — любит. Подтрунивать над местными идиотами вместе — любит.

Как мужчину, как человека — ни капли не любит. Совсем.

Она вообще никого не любит. На целом белом свете.

— Меха — моя главная страсть, дорогой, — аккуратно поводит плечом, — я живу ради меха. И буду убивать ради дорогих шуб.

Он разочарован. Зол. Убит. Уничтожен. Глаза его — как змеиные жала. Еще немного и готовы укусить. Круэлла крепко сжимает палочку в руке. Он, однако, не нападает. Резко встает, бросается к окну, будто выпрыгнуть собрался. У Де Виль в душе штиль. Ни капли жалости, если вдруг он решил прямо сейчас умереть.

Но нет, Том бы ни за что не лишил себя жизни. Слишком много идей и планов. Слишком нескромные желания. Слишком великие цели.

Он бросает на нее последний взгляд, полный злости, обиды, разочарования, гнева и бурлящей ненависти, и уходит, громко хлопнув дверью.

Круэлла по-прежнему сидит и слушает пустоту внутри себя.

****

Круэлле Де Виль двадцать восемь. Она приходит к последователям лорда Волдеморта с гордо поднятой головой. Она по-прежнему его союзник. Но не возлюбленная. И не любовница.

Это — никогда.

========== 86. Людовик Крюшо (“Прилючения жандармов”) и Девятый Доктор ==========

— О!

Офицер полиции носился по ТАРДИС, широко раскрыв глаза. Измял фуражку, иногда хватался за голову, рискуя выдернуть последние волосы и тем самым, остаться совершенно лысым.

— О! — постоянно повторял он, бегая от одной двери к другой, трогая рычаги, стуча в двери.

Доктор наблюдал с интересом, как и всегда, когда в ТАРДИС заносило новичков, но и с опаской. Повелитель Времени долго жил на свете, чтобы понимать — перед ним классический пример неуравновешенного истерика, который в порыве эмоций рискует их невесть куда закинуть, может быть, даже туда, где законы гравитации невозможны.

— Вы кто? — маленький человечек бросился вперед, хватая Доктора за куртку. — Я знаю, вы марсианин! Вот вам, поганый марсианин! Я вас уже однажды уничтожил и уничтожу еще раз! И бригаду свою позову.

Тут Доктор получил крепким кулаком в челюсть. Человеческий служитель закона, которого Повелителю Времени пришлось схватить в охапку, чтобы хоть немного в чувства привести, размахивал руками и настроен был явно очень агрессивно. Но Доктора больше всего возмутило совсем не это.

— Я не с Марса! — оскорбленный таким дерзким предположением, озвучил Доктор. — Я что, по вашему, на марсианина похож?

- Я видел, видел вашу братию! — продолжал доказывать полицейский, болтая ногами в воздухе. — Выглядите как обычные люди, но нет, вы опасны. Мне нужно масло!

— Какое масло? — удивился Доктор.

— Обычное, подсолнечное масло, — отчеканил полицейский, — вы же его пьете?

— Нет, — Доктор брезгливо поморщился, — даже и не думаю. Мне нравятся бананы.

— А-а-а! — взвыл странный гость. — Вы еще и бананы едите! Ну, получай у меня, марсианин-негодяй!

Сжатый кулак вновь занесся над его головой, но Доктор перехватил его. Поразился мысленно тому упорству, с которым человеческий слуга закона желает его поколотить. Наконец, выпустил буйного полицейского из железной хватки.

— Я — инспектор Крюшо! — сообщил его пассажир. — Гроза французской полиции! И я не потерплю рядом с собой марсиан!

— Я не с Марса! — снова полным возмущения тоном повторил Доктор.

— А мне все равно! — отчеканил Крюшо. — Жозефа! Моя Жозефа! Где моя козочка?

Он стал открывать двери, будто эта самая Жозефа его за ними ждала.

— Кто такая Жозефа? — поинтересовался Доктор, уже готовый отправить визитера назад, лишь бы тот не превратил ТАРДИС в рухлядь.

— Моя жена! —сообщил Крюшо, как будто было стыдно об этом не знать.

Нет, Доктор, конечно, сталкивался со странными людьми и странными ситуациями. Вся жизнь его была столкновением со странным. Но чтоб настолько?

— Вы что, — осторожно спросил Доктор, уже раздумывая, кто из них двоих более безумен, — женаты на козе?

— Ах вы гадкий марсианишко! — завопил Крюшо, бросаясь в атаку. — Жозефа — прекрасная женщина, моя жена, она прелестна, как роза в саду!

— Извините, — промямлил Доктор, чувствуя неловкость от конфуза.

Крюшо немного успокоился. Пялился на панель управления. Кривил губы.

— Моя козочка, я хочу домой. Моя Жозефа! Моя козочка — все повторял он, убитый горем.

При виде несчастного лица своего случайного пассажира, оба сердца Доктора не выдержали.

— Хорошо, Крюшо, — мягко сказал он, — я отвезу вас домой. Сейчас задам координаты.

Доктор нажал нужные кнопки на панели управления и ТАРДИС стала плавно подниматься вверх.

— О! — повторил свое изумление полицейский. — Как она это делает?

— Это — космический корабль.

— Неправда, это телефонная будка!

— Да, но на самом деле — космический корабль.

Крюшо шарил глазами по комнате, очевидно, только сейчас разглядев детали. А потом сказал:

— Она больше внутри, чем снаружи!

— Да ладно? — удивленно приподняв бровь, парировал Доктор.

========== 87. Дин Винчестер и Освальд Кобблпот ==========

— Слушайте, вы и вправду считаете, что мышь, скребущаяся в стенку, — это достаточно серьезный повод, чтобы вызвать охотника на нечисть?

Дин нервно рассмеялся. Покачал головой. Покусал губы. Вздохнул, будто его заставили тащить на себе непосильный груз. Хорошо, что Сэм заболел. Никогда бы Дин не подумал, что станет радоваться чужой простуде, тем более, если речь шла о брате, но сейчас он готов был включать плеер в своей «Импале» и вытанцовывать антидемонскую, плясовую, потому что младший брат не смог притащиться в эту тьмутаракань.

— А что, — истерично пропищал Освальд, — по-вашему, это слабая причина для беспокойства, что ли?

Он уже минут двадцать как носился по комнате и был страшно занят — переживал. Волновался. Истерил.

— Я бросаю все, жертвую своим спокойствием во имя счастья этого города, — Освальд заломил руки, — не ем, не сплю, дожидаюсь вас, лучших охотников за привидениями и прочей дрянью, а вы считаете, что странные шорохи в стене моего кабинета — это так, как в Аркхэме посидеть, что ли?

Дин опешил. Конечно, ему попадались нервные клиенты. Некоторые — особо нервные. Но чтобы вот так — падать в обморок, сходить с ума и, кажется, почти требовать нюхательные соли? Нет, с таким он сталкивался впервые.

— Освальд, — клиент начал Дина порядком раздражать, — пожалуйста, успокойтесь. Не нужно вести себя, как средневековая девственница в первую брачную ночь. Раз уж я здесь, процесс потери девственности будет максимально безболезненным. Обещаю. Клянусь своей «Импалой».

Дин хотел еще добавить, что не знает, мышь ли потеряет невинность, или заказчик, но сдержался (правда, с огромным трудом).

Кобблпот взгромоздился на высокое кресло, вытирая покрытый испариной лоб.

— Конечно же, легко вам говорить. А вот вы знаете, что в средневековой культуре мышь символизирует начало небесной драмы на земле? А в культуре шумеров — предательство?

— Э-э-э… растерянно промычал Дин, — нет.

— А я знаю! — Освальд опять вскочил на ноги и зашагал по комнате. — Мышь в любом виде и в любом случае — это катастрофа. Кошмар. Она просто так не появляется, уж я вам говорю! Да проще было бы мне встретиться с птеродактелем, честное слово!

— Да уж, — вздохнув, пробубнил Дин, — я думал, что все птеродактели давно вымерли, но, глядя на вас…

— Что? — мгновенно среагировал Освальд, подбегая к Винчестеру, и, кажется, готовый вцепиться в какую-нибудь интересную часть тела. — Что? Что???

— Ничего, — закатал глаза Дин, — все в порядке, говорю. Сядьте, выпейте чаю, или лучше, успокоительного, а я пока проведу ритуал.

Освальд все же сел и шумно, прерывисто дышал. Дин открыл книгу и начал «читать» страшные слова. В этот раз он просто нес несуразный бред, ничего общего с заклятиями не имеющий, и поражался тому, до чего докатился. Хотя, с другой стороны, надо же было ему хоть иногда отдыхать от тяжелой работы?

========== 88. Джеймс Мориарти и Освальд Кобблпот ==========

Боль. Зубы цепко впиваются в гладкую кожу, оставляя на ней синяки. На побелевших сжатых пальцах отпечатались царапины. На спине — две борозды, следы укусов, царапины. Хочется завыть от боли… и умереть от удовольствия.

Можно ли дикий, яростный секс, напоминающий поле битвы, назвать сотрудничеством? В случае, если имеешь дело с Джимом Мориарти — определенно, да. Ибо любовь и этот безумец — понятия не совместимые, страсть он может испытывать разве что ко своему ненаглядному детективу в полосатой кепке, а увлечения… из его увлечений точно можно назвать лишь одно — убийства.

Освальд решился на «сотрудничество» с Мориарти не просто так. Он, как известно, вообще ничего не делал просто так в своей жизни. Удушающие, умертвляющие объятья Джима были попыткой избавиться от острой и мучительной любви к Нигме. Почти удачной. Освальд, терпя укусы за зад и самые различные игры, почти забывал о своей постоянной, вечно о себе напоминающей зазнобе. А еще Освальд точно знал — для Джима это тоже попытка. Забыть Шерлока Холмса, которого тот, в порывах жалости к себе, называл то девственником, то снеговиком.

Это было взаимовыгодное «сотрудничество». Очень специфического характера.

Последний укус прямо в нежную жилку на шее. Еще чуть чуть — станет кровить. Мориарти, горячий, мокрый, падает ничком и, спустя несколько секунд, скатывается с Освальда.

На этом страсть заканчивается, начинается ненависть. Они ненавидят друг друга — потому что каждый слишком умен, слишком амбициозен, слишком жесток. Слишком безумен.

Один безумец в паре — это почти статистика. Два безумца — катастрофа.

Освальд ловит холодный кристалл взгляда Джима, оскаливает зубы в подобие улыбки, и, передав тому серебряную пулю, извлеченную из своего пистолета, равнодушно, отвернувшись к окну, чеканит:

— До новых встреч, папочка.

Жестокое лицо Мориарти освещает волчий оскал, слабое подобие улыбки. Подойдя к Освальду, он сильно кусает его за губу и, заглянув в глаза, многообещающе шепчет:

— Я еще вернусь, дорогой. Твое убийство отложено до следующего раза. Везунчик.

Освальд сидит на постели до тех пор, пока окончательно не стих звук шагов по лестнице, а потом встает и, брезгливо морщась, идет мыть руки.

Happy-end

========== 89. Дин Винчестер и Брук Дэвис (“Холм одного дерева”) ==========

Дин всегда считал, что в погоне за монстрами есть свои плюсы. Точнее, один плюс — возможность спасти из кровавых лап симпатичную девушку. Такую например, как Брук Дэвис, что уже второй час пьет в местном баре, пытаясь отойти от шока.

Брук пьет много, залпом. Крепкий виски. Не то, чтобы Дину нравились девушки, любящие выпить. Скорее, он прекрасно понимал, что, после того, что пережила Брук, она имеет право напиться хоть до беспамятства. Но утешать женщину в состоянии тяжелого алкогольного опьянения у Дина не было никакого желания, хотя бы потому, что это не являлось частью его работы. Поэтому старший Винчестер решил не топтаться у входа в бар, а прошел по залу и приземлился на стул рядом с барной стойкой, за которой пьянствовала Брук.

— Где Сэм? — спросила она сходу, беспокойно ища его глазами по залу.

— Отдыхает в номере, я оставил его смотреть телевизор.

— Черт, — Брук улыбнулась, — не понимаю, как можно жить как ни в чем не бывало, когда каждый день сталкиваешься с такими тварями?

— Знаешь, — Дин заказал и себе виски, — мы с братом каждый день видим всякую нечисть. К ней привыкаешь.

— Правда? — недоверчиво спросила Брук, сильно щурясь.

— На самом деле, — Дин обезоруживающе улыбнулся, — нет, но приходится напоминать себе, что зацикливаться на ней нельзя. Не то свихнешься и закончишь свои дни в психушке.

— Дерьмо — выругалась Брук, наливая себе еще из бутылки.

— Точно. Но зато это интересно. Не дает заскучать.

Брук посмотрела на дверь, как будто ждала кого-то. Затем снова вернулась взглядом к Дину.

— И давно вы с Сэмом этим занимаетесь?

— Нашу мать прикончил демон, отца тоже, — пожал плечами старший Винчестер, — так что, можно сказать, всю жизнь.

— Я бы так не смогла — удрученно покачала головой Брук.

— Смогла бы, если бы не было другого выхода — Дин отпил немного виски и поставил стакан. — Давай не будем о мрачном. Как твоя рана? Не болит?

— Нет. Мне кажется, она даже затягиваться начала.

— Дай посмотрю.

Он взял ее за руку, откатил рукав свитера, осматривая запястье.

— Порядок.

— Да. Всего лишь легкая царапина. Ничего страшного.

Дин решил умолчать, что иногда такие легкие царапины приводят к превращению прекрасных девушек в монстров. Вместо этого только улыбнулся.

— И все же, думаю, будет лучше обратиться к врачу. Просто перестраховаться.

— Я до чертиков боюсь больниц — покачала головой Брук.

— Я тоже, честно говоря.

Они помолчали еще некоторое время, а потом, лукаво улыбнувшись, Брук сказала:

— Разве что, ты отвезешь меня туда на своей крутой тачке, идет?

Дин оплатил свой и ее заказ и встал:

— Нет проблем. Только скажу Сэму, что я уезжаю.

========== 90. Дин Винчестер, Алек Лайтвуд и fem! Маркус Бейн ==========

«Новость первая — Магнус нашелся. Хвала небесам!

Новость вторая — он теперь дама.

Новость третья — он очень привлекательная дама.

Новость четвертая — кажется, Алек стал натуралом».

О, какая это женщина! При виде такой неземной красоты у Алека душа сначала комком свернулась, а потом развернулась. И давай свою, охотничью, отплясывать.

Чувство было такое же, как, когда ловишь крупную рыбу. Кажется, глядя на это диво дивное, знаменитый Алек Лайтвуд припомнил все шаги диско восьмидесятых, да еще и новые сочинил в добавок.

Он любил Магнуса в любом виде. А уж теперь, когда он стал миниатюрной симпатичной леди, готов был обожать вдвойне — всего, целиком. От макушки до пяток.

Алек летел навстречу сидящему неподалеку и явно скучающему Магнусу, ног под собою не чуя. Вспоминал все стихи о любви, припомнил всех поэтов. Сам даже что-то сочинил. Стал покашливать, готовясь петь оды долгожданной встрече и столь дивной красоте новой\старой знакомой.

«О, Магнус, свет очей моих, любовь моя, огонь моих чресел! Я томился в неведении и сгорал от тоски. Но ты, о повелительница моего сердца, снова вернулась, пленив его, заточив в свои нежные и крепкие объятья. Послушай же, как оно трепещет, как бьется в желании скорее слиться с твоим сердцем, моя дорогая!» — мысленно напевал Алек. Вот сейчас, еще немного — и он упадет на колени, падет ниц перед великолепной дивой своих мечтаний, о которой так долго горевал. Сейчас они снова встретятся и поплывут по реке жизни на легкой лодочке любви.

Ах ты, нежить убитая, а это что еще такое?!

Алек притормозил. Он скрипел зубами так, что, кажется, это должны были слышать все и каждый. Во всяком случае, он сам едва не оглох от этого великолепного звука.

У его дамы был кавалер. Коварная интриганка не просто сделала его натуралом, похитила сердце, угнала желудок (ну, а как еще иначе объяснить полное отсутствие аппетита после гибели Магнуса?) и стащила себе эмоции, все, кроме печали. Она еще и изменяет ему, негодница! С каким-то негодяем-брюнетом распивает вино!

Алек подошел ближе и решительно направил стрелу в сторону соперника:

— Выходи, подлый трус! Бороться за сердце дамы будем!

— А ты кто? — ловелас поднялся, сверля его гневным взглядом.

Не на того напал! С Магнусом Бейном встречаться — от злых глаз в обморок не падать!

— Я кто? — фыркнул Алек. — Я муж, любовник, возлюбленный, или как там тебе нравится! А еще я профессионал в своем деле и сейчас тебе задницу надеру!

Любовник его Дульсинеи подошел ближе, сложив на груди руки, приблизил лицо к его лицу:

— Ах, вот как? Война, значит?

— Война! — с горячностью подтвердил новоприбывший. — Третья мировая. Армагедон.

— По рукам!

Мужчины приготовились для дуэли. Взволнованная леди Магнус сидела на своих подушечках и усердно нюхала соли, чтобы не лишиться чувств от такого накала страстей.

========== 91. Роуз Тайлер aka Доктор Кто, Джон Смит и Кора Хейл ==========

У девчонки явно не все дома. Он понял это, едва она представилась. Называла себя «Доктором» и упорно не хотела говорить, какой именно она доктор. Он спросил: «Доктор — Кто?». А она ему «Просто Доктор. Доктор всего, если хочешь».

Джон недоумевал. А ведь он всего лишь повелся на смазливую мордашку! Потягивал себе винцо в баре, думал о новой серии «Игры Престолов», которую все еще не посмотрел, и, заметив сидящую неподалеку симпатичную блондинку, решил приударить за ней. Почему нет? Имеет право молодой симпатичный служащий банка ухаживать за милой девушкой? Конечно имеет. Даже должен! Это Китай страдает от перенаселения, а в Британии ситуация с деторождением до сих пор желает лучшего!

И тут она его огорошила. Не успел Джон просиять своей роскошной улыбкой, как девчонка сказала, что она Доктор, наговорила много вещей, от которых у него внутри все зашевелилось, все органы разом в движение пришли, и глаза едва на лоб не вылезли. За десять минут Джон узнал, что она всю жизнь, до этого момента, кажется, была мужчиной, а еще жила в Древнем Риме и в Помпеях, а еще побывала на фронтах Второй Мировой войны.

Джон Смит хоть чемпионом по бегу и не был, но ноги от чокнутой блондинки уносил быстро. Так быстро, что даже Усейн Болт позавидовал бы. Это же надо — с каких пор психбольницы позволяют своим пациентам свободно разгуливать по улицам, да еще и симпатичных парней в барах клеить? Беспредел!

Джон бежал так быстро, как мог. Надо было спрятаться. Где здесь кафе, рестораны? Общественный туалет? Хоть что-нибудь, похожее на укрытие, все равно, что? О! Полицейская будка! Отлично! Вот сейчас он задаст трепку стражам порядка, что у них чокнутые по городу беспрепятственно ходят!

Но, не успел Джон толком в будку войти, как она странно загудела. Как будто возмущалась, что в нее вторглись. А потом оказалось, что внутри она гораздо больше, чем снаружи. И еще оснащена каким-то пультом управления, что ли. А потом — о ужас! — вошла чокнутая блондиночка.

— Как ты здесь оказался? — спросила она, уперев руки в бока.

— Просто вошел — пожал плечами Джон. — А что, нельзя?

— Этого не может быть, — покачала головой блондиночка, — ТАРДИС не пускает никого без моего разрешения. Только если…

Договорить она не успела, потому что их вдруг начало трясти, качать и шатать. Вскоре Джон понял, что они поднимаются в воздух. И завопил от страха. Боже, да он совершенно не хотел никогда быть Нилом Армстронгом, и вообще высоты боялся до колик.

— Эй! — переворачиваясь в воздухе, орал он. — Выпустите меня отсюда, я хочу домой, к собаке и коту, они у меня голодные! У меня клаустрофобия! Мама, роди меня обратно!

Блондинка начала нести еще более откровенную чушь. Вопила о том, что панель управления разгермитизирована, что двигатель вышел из-под контроля, механизмы засорились, а рычаг надо смазать. Повторяла, что зря прогуливала уроки вождения в Академии и вопрошала небеса, почему за все годы странствий у нее ни разу не было спутника-механика.

Когда синяя будка вышвырнула его на твердую землю, Джон Смит сразу же бросился бежать. Он вспомнил маму, папу, бабушку, двоюродную тетку, пятиюродного дядьку и внучатую племянницу. Все, чтобы не сойти с ума, потому что ощущение было такое, точно сходит. Пришлось даже бесконечно повторять собственную фамилию, ведь он уже опасался ее забыть.

Он клялся себе, что не зайдет больше ни в одно кафе, ни в одно здание и даже в туалет не пойдет, хотя, судя по запаху, последнее бы не помешало.

Резкий удар сшиб его с ног. Открыв глаза, едва птички, вызванные ударом, вылетели из головы, Джон Смит увидел распластавшуюся на нем девушку. Очень милую, хотя, после сегодняшней встречи с так называемым «Доктором», милым девушкам Джон не доверял.

Милашка тяжело дышала и была запыхавшейся. Она вскочила на ноги раньше, чем он успел прикинуть, какой у нее размер груди. Стала оглядываться по сторонам, точно что-то украла. Джон даже заподозрил, что за ней полиция гонится.

— Помогите! Помогите! За мной охотятся! — стала умолять девушка.

— Кто?

— Негодяи. Они хотят меня убить!

Приехали! Оказывается, это еще не все сюрпризы на сегодня! Видимо, Космос задался целью свести его с ума.

— Иди в полицию — посоветовал Джон, понимая, что, очевидно, сейчас снова придется бежать.

— Я не могу. Те, кто гонятся за мной… — девушка замялась, — они не совсем люди, понимаете?

— А их случайно не Докторами зовут? — недоверчиво поинтересовался он.

— Нет. Это монстры, спасите меня, прошу! — милашка залилась слезами. — Помогите!

Вот черт! Джон уже осматривался, как бы быстрее дать деру отсюда, но его постигла еще одна беда — смазливая блондинка опять оказалась рядом. Да чтоб ее!

— Спасите, помогите мне! — принялась умолять девушка.

— Спокойно, — улыбнулась чокнутая, — я — Доктор, лучшая служба спасения во Вселенной.

— Доктор Кто? — уставилась на нее милашка.

— Просто Доктор.

— Это ваше имя?

— Творческий псевдоним. Что происходит?

— За мной гонятся чудовища!

— Подумаешь! — хмыкнула «Доктор!» — За мной они всю жизнь гонятся, но я жива, и, как видишь, даже весьма симпатична. Мою ТАРДИС занесло сюда.

— Кого занесло?

— ТАРДИС. Космический корабль.

— Вы пришелец? — изумленно воскликнула девушка. — Вы что, с Марса?

— Я не с Марса! — тоном, точно ее оскорбили, ответила «Доктор». — Пойдем в ТАРДИС, объяснишь мне, что с тобой произошло. Как тебя зовут?

— Кора. Кора Хейл.

— Хорошо. Доктор и Кора. Мне нравится.

Джон стоял неподалеку и пялился на этих двух сумасшедших, совершенно не понимая, что ему делать. С одной стороны, лучше было бы бежать, уносить ноги, в квартиру и тепло. С другой стороны, если есть летающие полицейские будки, то какие гарантии, что монстры, преследующие симпатичных девушек — это бред? Джон Смит был в этом уже совершенно не уверен.

— Что же ты стоишь, Джон? — позвала его «Доктор». — Идем скорее!

Джон поплелся за девушками следом, петляя ногами. Ну и дела с ним творятся!

— Она больше внутри, чем снаружи! — ошеломленно сказала Кора, едва переступив порог будки.

— Надо же, — удивленно откликнулась Доктор, — никогда не замечала.

— А что если, — Кора тревожно оглянулась по сторонам, — они придут сюда?

— Твои преследователи? Это вряд ли. Кому придет в голову атаковать синюю будку? К тому же, если что, уносить ноги они будут отсюда сильно покалеченными. Обещаю.

Доктор подошла к панели управления, стала жать на ней какие-то кнопки. На экране тут же высветились координаты. Джон прочел: Бейкон-Хилс. У него были не очень хорошие познания в географии, но он готов был поклясться, что не слышал о таком городе никогда раньше.

Когда Кора внезапно стала носиться по будке со скоростью ультразвука, Джон медленно осел на пол. Едва открыв рот, он понял, что стал заикаться от страха.

— Она мо-мо-нстр, — выдавил из себя Джон, тыкая пальцем в мечущуюся по будке девушку, — Лю-ди так бы-ы-стро не двигаются!

— Я оборотень, — внезапно остановившись, буквально врастая в землю, сказала Кора, — могу превращаться в волка. Обычно я хорошо это контролирую, но сейчас полнолуние, мои инстинкты очень обострены, и я стараюсь этого не делать. Простите, что причиняю неудобства.

— О, пустяки, — Доктор, что продолжала внимательно всматриваться в панель управления, используя какую-то странную светящуюся отвертку, улыбнулась, — я знаю существ куда хуже. К тому же, я помогаю всем, кто в этом нуждается.

— Как? — настороженно спросил Джон. — Еще хуже оборотней? Такие бывают?

— Ну конечно, — с милой улыбкой, точно они о новорожденных щенках болтают, отозвалась Доктор, — я почти уверена, что однажды ты познакомишься с далеками и киберлюдьми, Джон. А теперь предлагаю уносить ноги, пока нас не настигли?

— Но мы разве не будем сражаться? — встревоженно спросила Кора, посмотрев в окно.

— Главное правило Доктора: Беги! — на губах появилась улыбка, Доктор нажала на рычаг, потянула за другой, и они воспарили в воздух. — Мы должны очутиться в тысяча семисотом году, если я правильно задала координаты! — прокричала она, перекрикивая шум и гудение своей будки.

Джон стоял, схватившись за край панели. Оборотни. Повелители времени. Летающие полицейские будки.

Он ничего не понимал, но одно знал точно — никогда больше не станет знакомиться с девушками на улице.

========== 92. Круэлла Де Виль и Северус Снейп ==========

Сторибрук Северусу не нравился. Круэлла описывала его как «беспросветную глушь» и «смертную скукотищу». Заверяла, что ему «понравится отдыхать в этом немодном городишке» и он «вернется домой раньше, чем успеет моргнуть».

Устав от вечных проделок школьников, нотаций Даблдора и запаха зелий, Северус Снейп позвонил давней подруге и, едва та откликнулась, заявил:

— Я переезжаю к тебе!

Круэлла (подавившаяся джином от столь смелого заявления) закашлялась:

— Милый, я, конечно, очень рада, но, как же твоя работа?

— Пусть кто-нибудь другой вдалбливает основы магии в пустые головы этих оболтусов, я не нанимался! Все равно толку нет!

— Но, дорогой, здесь нет волшебных школ, где ты будешь работать?

— А я не буду работать, Круэлла, считай, что у меня отпуск!

— Но, милый, — продолжала возражать Де Виль, — мой развод был довольно болезненным, я еще не готова…

— Зато я готов, жди — парировал Снейп.

— Но, Северус, я еще не купила новое белье!

— Ничего, походишь в старом, а лучше — голой — спокойно ответил Северус и отключился.

Однако Дамблдор не столь радужно воспринял требование профессора об отпуске. Два дня он кричал о том, что школа не может остаться без преподавателя зельеварения, еще два — требовал немедленно найти замену, день убивался по поводу того, что для всех Хогвартс должен быть родным домом, а Северус, жабокрюк неблагодарный, решил из этого дома сделать ноги, пусть даже на время.

Профессор Снейп понял — плохо дело. А кто же, как не верная боевая подруга, с которой знакомы всю жизнь, придет на помощь, когда дело плохо? В общем, он позвонил Круэлле с предложением стать временным преподавателем в Хогвартсе.

— Да чтоб я, Круэлла Де Виль, читала лекции малолетним идиотам? Дорогой, ты сошел с ума? — возмущенно прокричала Круэлла в трубку.

— Если ты согласишься, я куплю тебе ящик джина!

— Нет!

— Два ящика!

— Нет!

— Три ящика джина, новая шуба и поездка на Мальдивы!

В трубке наступила тишина. Затем Круэлла деликатно поинтересовалась, покашливая:

— И откуда у тебя столько денег, дорогой?

— Мне некуда было тратить зарплату.

— Ладно, — судорожно вздохнула Де Виль, — я приеду. Но учти, дорогой, я иду на эти страшные муки только ради тебя.

— Хорошо.

— И тебе еще долго не откупиться за мои страдания!

— Да, Кру, — кивнул Северус, — я в курсе.

В конце концов, три дня назад свершилось великое переселение. Круэлла Де Виль, рассекая на машине, поехала в Хогвартс («потому что я не лохушка, чтобы трястись в поезде с детьми и блохастыми совами, дорогой!»), а Северус очутился в Сторибруке.

И ему здесь все не нравилось. В отеле у вдовы Лукас кровати были такими же жесткими, как кости Круэллы, подушки почти деревянными. Жена мистера Голда, здешнего бизнесмена, все уши ему о любимых книгах прожужжала. Еще и злая половина мадам мэр по городу с грудью напоказ разгуливала. Когда местная учительница начальных классов, Мери-Маргарет, пылко заверяла его, что «дети душки, очень умные и милые», Северус не очень поверил. Когда эти же самые «умные душки» чуть не довели его до инфаркта, он окончательно убедился во лжи.

После первого рабочего дня, профессор Снейп уныло поплелся в отель. Там, сидя на жесткой кровати и жуя засохшее печенье, решил позвонить дорогой подруге, узнать, как у нее дела.

Круэлла взяла трубку после восьмого гудка и пьяным голосом, икая, простонала:

— Мисс Де В-Виль у оппа-рр-рата!

— Круэлла! — возмущенно фыркнул Северус. — Мы же договорились — никакого джина на работе!

— Какой джин? — икнула Де Виль. — Это всего лишь парочку зелий вместе.

— Так, — вздохнул Снейп, — позови Дамблдора!

Вдруг в трубке послышалось пьяное пение:

— УПС, АЙ ДИДИТ ЭГЕЙН, АЙ ПЛЭЙ ВИЗ ЕР ХАТ, О БЭБИБЭБИ!

Подумав секунду, Северус сообразил, что голос певца ему подозрительно знаком.

— Кру! Это что, Дамблдор магловские песни орет?

— Ага, — весело отозвалась Круэлла, — я включала ему Рамштайн, но он не оценил.

— Он что, пьян?

— Ну, — Де Виль закашлялась, — видишь ли, дорогой, ты не предупреждал о том, что корень белладоны и растертые крылья бабочек в сваренном виде могут давать такой эффект.

— А дети? — спохватился Северус, которому уже стало жаль мозгогрызов. — Что с детьми? Кто ведет занятия?

— Да все в порядке с детьми, дорогой, — заверила Круэлла, — Гернимона ведет, или как ее там. Ну эта, выскочка. Какие у них, блин, странные имена!

— А Поттер где? — забеспокоился профессор. Ему вдруг стало казаться, что, стоит только вернуться домой, он лично расцелует Поттера прямо в очки. И в обе щеки. И даже в губы. И заобнимает до смерти.

— Все нормально с твоим очкариком, — снова икнула Де Виль, — Гаррик, поздоровайся с профессором, дорогой!

— Привет, Сева! — послышался знакомый голос.

— Сева? — от возмущения Снейп позеленел (в зеркале увидел). — Он назвал меня СЕВОЙ? Поттер, я тебе зад надеру, как вернусь! И да, минус двести очков с Гриффиндора!

— Эй! — возмущенно откликнулась Круэлла. — Сейчас я декан твоего Слизерина, так что, ты не имеешь права отнимать у кого-то очки. Кстати, а что же ты не предупредил, что это ваше приведение так очарователен?

— Кто? — изумленно воскликнул Снейп. — Кровавый Барон?

— Да, он такой проказник! — рассмеялась Круэлла. — Явно соскучился по женской груди, бедняжка. Ну все, я отключаюсь, а то новое зелье вот-вот будет готово! Минерва, разливай! Пока, дорогой, и передавай привет Голду!

В трубке раздались гудки.

Ошеломленный, Снейп плюхнулся в кресло, схватился за голову, потом за сердце. Он все мог понять, даже попойку. Даже пьяного Поттера (мальчуган пошел в своего мерзкого папашу, теперь совершенно очевидно). Даже поющего Дамблдора и разливающую Миневру. Но Кровавый барон — о нет, это было уже слишком!

Второпях, Снейп собрал чемодан, кое-как запихнув туда вещи, плотнее закутался в мантию, и бросился прочь из номера.

Он едет домой!

========== 93. Ирэн Адлер и Освальд Кобблпот ==========

Освальда раздражали все и всё. Даже солнце на небе, неожиданно выглянувшее из-за туч. Даже запах вина, сочащийся из бутылки. Даже собственное отражение в зеркале (но с этим ничего нового).

Но еще больше его раздражала София, мать ее, жена мафиози, Фальконе. Нет, это же надо быть настолько дерзкой, чтобы прийти к нему и заявить о своих правах! Тоже мне — королева Готэма нашлась! Освальд готов был делить королевское кресло, но только с одним высоким молодым человеком в очках. Никак не со смазливой девицей. А тут эта смазливая девица притопала своими длинными худыми ногами, рассказала историю об отце и матери (от которых, как предполагала, он, Пингвин, расчувствуется и впадет в сантименты), и заявила свои права на город. Еще и недвусмысленно дала понять, что не отступится в борьбе за престол.

Освальда зло брало. Ну кто еще, кроме как не он, настрадавшийся, несчастный узник судьбы, умнейшее создание, заточенное в немощном покалеченном теле, мог править этим странным городом? Кому еще жители Готэма могли доверить свою (без)опасность, душу, кошелек (а кое-кто, не будем тыкать пальцами — еще и тело)? Кто еще мог соперничать с ним в умении давить на жалость (очень полезное умение, когда хочешь добиться своей цели, знаете ли), строить козни и рассказывать о собственных страданиях? Никто. Так что, что еще этим ничтожным людишкам вокруг было нужно?

Битый час Освальд ходил туда-сюда по комнате и готов был взвыть от злости. Правда, когда в дверь постучали и через секунду-другую на пороге появилась красивая, даже по меркам его гейского Величества, женщина, он приободрился.

— Добрый день, мистер Кобблпот, — красивым бархатным голосом поздоровалась она, — меня зовут Ирэн Адлер.

— О, мисс Адлер! — Освальд торопливо поспешил к гостье, целуя тонкое запястье. — Добро пожаловать. Чего изволите? Вина? Шампанского? У меня всего в достатке.

— Перейдем сразу к делу, — новоприбывшая перебросила ногу за ногу и Освальд ощутил подозрительно шевельнувшегося натурала в себе, который как ни кстати, реши проснуться именно в этот момент, — кто клиент?

Будущий полноправный король Готэма оторвал глаза от красивых женских ножек (которыми любовался исключительно с эстетической точки зрения) и протянул своей очаровательной визави фото.

Мисс Адлер взглянула. На лице ее появилась легкая улыбка. Затем она понимающе кивнула.

— Смена ролей? Игры с наручниками? Порка?

Освальд вовремя схватился за рискующую убежать от него за тридевять земель челюсть.

— Простите?

— Я говорю, — продолжая почти невинно улыбаться, уточнила мисс Адлер, — каким образом вы хотите, чтобы я ее устранила от власти над Готэмом? Изучите полный список моих услуг.

В руках у Освальда оказалась довольно увесистая папка. Когда он дочитал до конца, пришлось напомнить собственным глазам, что место их — в глазницах, а не на лбу. Но ощущение было такое, точно он всю Камасутру проштундировал.

— Мистер Кобблпот? — видя его замешательство, окликнула гостья.

— Ах да, — вздрогнул Освальд, — видите ли, вообще-то у меня на уме были более криминальные методы. Тюрьма. Электрический стул. Бесплатный бессрочный отдых в Аркхеме. Но вы можете делать все, что угодно, лишь бы эта маленькая мошка не мешала Королю Готэма устанавливать порядки. Любые ваши методы из перечисленных в документе одобряю.

— Хорошо, — улыбнулась Ирэн, забирая у него папку, — в таком случае, необходимо скрепить печатью наше соглашение. Я приступлю к делу завтра и буду подробно информировать вас обо всех своих действиях. План их пришлю сегодня почтой.

— О, прекрасно — оживленно кивнул Освальд, взяв ручку и приготовившись подписывать документы.

****

Мисс Адлер ушла, оставив умопомрачительный аромат своих духов витать в воздухе и дразнить его тончайшее обоняние. А Пингвин сидел в своем кресле и думал, что надо немедленно нанести визит одному своему умному очкарику-знакомому. А то что-то они давно не виделись.

А в голове у него крутилось только: «Смена ролей. Игра с наручниками. Порка».

Хотя, разве было в этом хоть что-то криминальное? Он мог позволить себе расслабиться, раз уж Софии Фальконе вскоре наступит конец, не так ли, дамы и господа?

========== 94. Драко Малфой и Клэри Фрэй ==========

Вот так живешь ты второй десяток лет на свете, и тут в твою жизнь врывается дерзкий парень из этих Охотников, и думает, что он здесь самый крутой.

Клэри Фрэй, умница, отличница и красавица, сидела за книгами и размышляла о том, куда именно послать Драко Малфоя. В Азкабан, или же сразу к дементорам в пасть? А, может быть, туда, куда глупые простолюдины посылают друг друга? Драко было бы очень неплохо туда отправиться в целях профилактики.

Но загвоздка была в том, что Клэри не хотелось, чтобы он куда-то исчез. Ей нравились их отношения, даже то, что они вечно ругались, приправляя это шутками. Она даже представить себе не могла, как вообще жила столько времени без этого странного общения. «Саркастичный роман» — вот как мисс Фрэй назвала их общение про себя. И что-то подсказывало ей, что Драко бы такое название понравилось.

Мисс Фрэй перебросила ногу за ногу и перелистнула страничку. Услышав знакомый звук шагов, она усмехнулась. Наверное, это признак высшей любви — узнавать объект своего обожания по походке?

— О, Джейн Остин? — присвистнул Драко, приземлившись на скамейку рядом с ней. — Это обязательная программа обучения юных слизеринок?

— Можешь предложить программу получше? — сверкнув глазами в его сторону, спросила Клэри.

Ответа пришлось ждать несколько минут. Лукавая усмешка, застывшая у Драко на губах, говорила о многом и обещала тоже многое. В конце концов, он встал, вырвав книгу у нее из рук.

— Для начала сходим-ка в кафе, поедим мороженного. Как тебе эта идея?

— Ты охотник, — преувеличено скромно потупила взгляд слизеринка, — мне очень бы не хотелось пасть жертвой…

… — моих чар? — подсказал ей Драко, снова сияюще улыбаясь.

-… твоей неуклюжести — закончила за него Клэри. — Видишь ли, меня настораживает, что ты можешь упасть на снегу и повредить себе конечности.

— О, будь уверена, — Драко взял ее за руку крепче и она почувствовала прилив странного тепла, — в сердце желанной мне девушки я всегда попадаю с первого раза.

— Так уж и с первого? — легонько толкнув его, подтрунивала Клэри.

— Ну ладно, — кивнул Драко, — с десятого точно попаду. Пойдем. Считай, что я открываю охоту на тебя, Фрэй.

========== 95. Нура Саатре, Вильям Магнуссон и Мэдисон Монтгомери ==========

— Лошара и сраный козел!

Мэдисон докурила сигарету, отправив окурок в пепельницу, закинула ногу за ногу. Ее лицо, еще хранящее отпечаток улыбки, теперь приобрело выражение коварного злорадства, в котором девушка, без сомнений, была хороша.

Нура, ее сестра, стояла у окна и задумчиво глядела на улицу. Мэдисон тоже выглянула в окно, но ничего интересного там не нашла.

— Там что, живая Мерлин Монро выступает, что ли? — сложив на груди руки, язвительно поинтересовалась она у Нуры. — Что ты пялишься?

— Да нет там никакой Мерлин Монро, — пожала плечами Нура, — так, просто смотрю. Снег сегодня красивый.

— Снег как снег, — хмыкнула Мэдисон, — быстрее бы уже закончился, у меня больше нет новых шубок!

— А та, коричневая?

— Фу, ты что! Она же прошлогодняя! Я бы отдала её подругам, но они такие вещи носить не умеют. Будут выглядеть в брендовых шубах как лохушки.

— Тогда не знаю, — пожала плечами Нура, — давай-ка спать. Поздно уже, а у меня завтра тест по биологии.

Она расстелила кровать и юркнула в нее.

— Надеюсь, тест будешь не с этим лохом в раздевалке сдавать? — поинтересовалась Мэдисон, как бы между прочим.

И получила в ответ летящую в нее подушку, которую, к счастью, успела поймать.

*****

Нура пришла со школы позже обычного и, бросив слабое: «Привет!», подалась в свою комнату. Вообще-то Мэдисон была занята важным делом — смотрела светскую хронику, но что-то ей подсказывало, что у сестры светская хроника поинтереснее намечается. Потому она без стука вошла в комнату Нуры и, решительно сложив на груди руки, с порога спросила:

— И что сегодня натворил этот придурок?

— Ничего особенного, — пожала плечами Нура, — он нес мне цветы. Бежал навстречу. И упал прямо в лужу. Я не удержалась, стала смеяться, и он обиделся.

— Говорят, что любовь окрыляет, — саркастично заметила Мэдисон, — почему никто не говорит, что она лишает мозгов? От нас, блин, специально скрывают страшную правду?

— Это было очень мило на самом деле, — улыбнулась Нура, — цветы, я имею в виду. Кажется, ромашки.

— Дешевый галимый букет, — фыркнула Мэдисон, — впрочем, не удивительно, что еще мог подарить этот идиот? Не миллион же алых роз, в самом деле?

— Но мне понравились цветы — возразила Нура, — думаю, нужно будет его поблагодарить.

— Ты рехнулась? — искренне возмутилась Мэдисон. — Чтобы вся школа на следующий день болтала, что ты спишь с этим придурком?

— Думаю, — твердо возразила Нура, — я обойдусь без советов.

— Ну и идиотка — пожала плечами Мэдисон и вышла.

****

— Я позвоню отцу и он лишит тебя карманных денег! — возмущению Мэдисон не было предела.

— Да что я сделала? — недоумевала Нура.

— Ты сосалась с этим Вильгельмом, или как его там зовут. Мне уже рассказала, твоя подруга Ева. Позор! Тебя что, бешеные псы покусали, у которых чумка? Небось, еще и целуется этот лузер, как вантус!

— Да нет, — пожала плечами Нура, — он замечательно целуется. Я даже не ожидала.

— Твою мать, да перестань! Меня сейчас стошнит! — состроила мордочку Мэдисон.

— Но он меня первый поцеловал — возразила Нура.

— И ты думаешь, это как-то меняет ситуацию? Боже, Нура, будь добра, купи себе мозги в супер-маркете, раз уж ты свои где-то потеряла.

И она вышла, нарочито громко захлопнув дверь.

******

Целый месяц вся школа гудела о том, что самая популярная девчонка школы Нура Сатре встречается с неудачником Уильямом Магнуссоном. Они сидели в кафешках на переменах, держались за руки и почти все время целовались. Уильям даже как-то изменился, стал увереннее в себе, и девчонки, что еще вчера смеялись над ним, стали поглядывать на него с интересом, обнаружив, что он весьма недурен собой. Школьники шептались, посмеивались, но прямо сказать что-то влюбленным не могли.

А вот Мэдисон могла. И говорила. Только не лично Нуре, или Вильяму, а школьной прессе (в годы учебы была Президентом школы и старые связи сохранила), передавала по школьному радио свои возмущения по поводу такого отвратительного поведения сестры и ее ужасного выбора. Возмущению ее не было предела. Будь у нее связи в парламенте, Мэдисон бы и до важных особ страны донесла свое «фе».

— В мире происходят войны и катастрофы. В Сирии идет война. В Африке голодают дети. Израиль с Палестиной все еще не могут поделить территорию. Но все это, — вещала Мэдисон с экранов школьного телевидения, — ничто, по сравнению с тем, что Нура Саатре встречается с Вильямом Магнуссеном. Это — трагедия посильнее библейского Великого потока. Вся наша семья и я лично крайне расстроены по этому поводу. Я призываю всех крутых и популярных девушек школы не встречаться с лохами, как…

Нура вздохнула и вышла, хлопнув дверью.

На лавочке возле школьного сада сидел Вильям, как всегда, ожидая ее, чтобы провести домой. Они поцеловались.

— Ты расстроена, — заметил он, — снова Мэдисон?

— Да, она созвала целую конференцию и по телевизору запрещает мне с тобой встречаться — улыбнулась Нура. Злость Мэдисон почему-то казалась ей забавной.

— Слушай, — Вильям посмотрел на нее, — хочешь, я ее поколочу? Я вообще-то девчонок не бью, но Мэдисон… она не девушка, а монстр.

— Зачем? — пожала плечами Нура, крепче сжимая его пальцы в своих. — Мне плевать на ее реакцию. Я все равно выбрала тебя.

Вильям довольно улыбнулся и кивнул. Они отправились в кафе, есть мороженное.

========== 96. Румпельштильцхен и Беллатрисса Лестрейндж ==========

«Мой дорогой друг! Надеюсь, вы устроились хорошо, а дорога в Хогвартс не была длинной. Школа магии и волшебства, которой столь гордится Дамблдор — это прогнивший курятник, где Гриффиндору в конце учебного года всегда достаются очки, не понятно за что. Школа, в которой один старик имеет неограниченную власть, и где ученики гибнут, как мухи. Об этом я рассказывала вам не раз, но сочту своим долгом напомнить еще раз.

Я бесконечно по вам тоскую здесь, в Сторибруке. Этот маленький городишко просто ужасен, он сводит меня с ума. Здесь — Каменный век. Компьютеры настолько устаревшие, я уж и не думала, что они еще существуют. Техники нет. Жители ограничены и тупы. Вы, конечно же, сами прекрасно знаете это, но я не могу не рассказать о своих впечатлениях.

Тоска по вам, помноженная на серостьздешнего мира, съедает меня, точно паразит. Мне хочется разгромить этот проклятый городишко одним взмахом волшебной палочки. А когда я смотрю на местных обитателей, особенно на героическое семейство Прекрасных, в голову приходит только одно слово: Круциатус! Скоро, если они продолжат надоедать, будет приходить другое — Авада Кедавра.

Но вам не о чем беспокоиться, мой друг. Здесь я, как вы и учили, терпеливо изображаю самую героическую героиню из всех, кого когда-либо носила земля. Это искусство не из легких, но и цель, что стоит перед нами, мой драгоценный друг, тоже сложна. Пока я помогаю Мэри-Маргарет, этой отвратительной балаболке, работать в школе. Устроилась лаборанткой и всюду ношу за собой колбочки и пробирки. Думаю, вы прекрасно понимаете, как мне хочется разорвать их на части, уничтожить все до единой. Но, еще раз смею заверить вас, что я держусь. Во имя великой цели я готова на все.

Помните, дражайший мой, что все, кто когда-либо претендовал на власть над магическим миром, делали одну и ту же ошибку — не скрывали своих мотивов. Я уверена, у Вас великолепно получится водить всех за нос. Надеюсь, уже совсем скоро Вы, мой лорд, позовете меня в Хогвартс под вашими знаменами. Я буду счастлива служить моему Темному Величеству. А пока же я с достоинством и великим терпением сношу тяготы жизни в маленьком городке, набитом магией, которого нет ни на одной карте волшебного мира.

С любовью,

Беллатрисс»

Румпельштильцен некоторое время подержал письмо в руках, затем улыбнулся и нежно коснулся его губами. Огненный шар, образовавшийся в его руках, вскоре поглотил тонкую бумагу, превратил ее в горстку пепла.

Подумав, он взял ручку и бумагу, принявшись писать ответ.

******

Прекрасная моя возлюбленная!

Спешу сообщить Вам, что моя работа здесь отнюдь не так скучна и ужасна, как я опасался. Здесь есть талантливые ученики, в том числе, несколько гриффиндорцев. К примеру, Гермиона Грейджер — весьма забавный экземпляр. При правильной подаче она может стать идеальным сосудом для тьмы.

С Альбусом Дамблдором удалось найти общий язык сразу, напрасно Вы, душа моя, опасались обратного. Он великий волшебник, вне сомнений, сильный противник. Но он уже стар и, к тому же, устал. Куда сильнее меня настораживает профессор Снейп. Вы, моя дорогая, доверяете ему, однако, у меня он доверия не вызывает. Сообщаю Вам это, надеясь, что мои опасения на его счет не подтвердятся.

В Запретной секции библиотеки мне на глаза попались несколько прекрасных экземпляров. Спешу Вас порадовать тем, что, едва я закончу их перевод, это станет началом конца для наших врагов, коих немало.

Не могу не поблагодарить Вас, душа моя, за обеспокоенность, которую Вы выражаете относительно моей персоны. Так же скажу, что меня тоже крайне гнетет наша разлука, однако, не стоит переживать — уверяю, она продлится недолго. Ваша ссылка скоро закончится и мы воссоединимся. Пока же, прошу Вас, держитесь во имя нашей любви и будущего, которое мы так жаждем построить. Оно, моя дорогая, наступит скорее, чем Вы мечтаете, будьте уверены.

Пожалуйста, держитесь подальше от Регины и Зелены. Я отлично знаю этих женщин, они обе были моими ученицами и являются одними из лучших моих созданий. Не подпускайте их близко, ничего не рассказывайте. Знаю, я уже предупреждал об этом в прошлом своем письме, но все же считаю своим долгом напомнить еще раз.

Могу заверить Вас, что все трудности, которые мы сейчас переживаем — временные. Когда это закончится, я буду править миром, а Вы, любовь моя, станете моей королевой.

Заканчивайте ваш день с этими приятными мыслями и предчувствием скорой встречи.

Целую ваши нежные пальчики,

Румпельштильхен».

Белла пылко целует письмо, точно это сам возлюбленный стоит перед нею, а затем сжигает — обычными спичками. Здесь все думают, что магии у нее нет и она слишком аккуратна даже в одиночестве. Отлично знает — у стен есть не только уши, но и глаза.

Белла смотрит в окно, где сгустились темным облаком сумерки. Снимает халат, надевает сорочку, расчесывает длинные волосы и ложится в кровать. Но спать она еще долго не будет. Будет лежать в своей холодной постели и думать о любимом, пока ее не потревожит яркий рассвет.

Потому что и он, находясь в Хогвартсе и потихоньку окутывая его в пучину своей власти, думает только о ней и их скором воссоединении.

Они будут вместе.

И вместе станут править миром.

Вдвоем.

========== 97. Брюс Робертсон (“Грязь”) и Кевин Крамб (“Сплит”) ==========

— Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо! Дерьмо, твою мать!

Я разбил зеркало. Порезал руку. Кровь алой нитью льется по пальцам. Хочется разнести всю квартиру в щепки к хренам собачьим.

Не понимаю, что делаю. Скорее, догадываюсь, чем осознаю, что сижу на стуле перед зеркалом, и реву навзрыд. Хочется нажраться в стельку и повеситься. Или бритвой по шее полоснуть и прекратить все это к черту.

Полгода. Пол гребанных сраных года я, как проклятый, упахивался на работе, забив на всю реальную, мать ее, жизнь за окном, даже на ее подобие, Все для того, чтобы поймать недоноска, убивающего маленьких девочек после их изнасилования, и вставить дуло пистолета ему в задницу. Пол сраных года я пахал, начхав на все на свете. Не потому, что мне очень нужно было гребанное повышение, а потому, что уродам и насильникам место в аду. В крайнем случае — на тюремной параше.

А сейчас, когда все стало ясно, когда нить расследования оборвалась, закончилась, и привела меня к преступнику, все, чего мне хочется — сдохнуть, затянув веревку на шее.

Я смотрю на преступника в зеркало. Он в ответ смотрит на меня. Взгляд у него борзый, темный, с поволокой, губы сложены в жесткую линию. Улыбка похожа на звериный оскал.

Это я. Я убил всех тех девчонок. Я насиловал их, прежде чем лишить жизни.

Гребанная сука-судьба. С детства моей мамаше говорили, что я вырасту долбанутым. С таким количеством наркоты и алкоголя, осевших у меня внутри, удивительно, как я вообще еще коньки не отбросил. И вот теперь выяснился еще один секрет, неведомый даже мне самому. Это я — мудозвон, которого нужно сгноить на тюремной параше. Это на моих руках чужая кровь, преступление потяжелее, чем набить кому-то рожу.

Есть ли выход из этой ситуации? Какой выход у подыхающих от рака? Или у подхвативших СПИД? Безнадежье. Обреченность. Смерть.

Я хочу сдохнуть — можно, как собака, под чьим-нибудь забором. В наказание за все, что совершил. Хотя, наверное, это слишком гуманно для такого урода. Лучше обречь себя на адовы муки и терпеть их, раз уж заставил гореть в аду других.

Я бы и дальше пялился на свое собственное — более темное, более реалистичное — отражение. Но голова гудит, раскалывается, рассыпается на осколки. Как будто в нее гвозди вгоняют. Чертово знакомое чувство. Я столько раз испытывал его раньше. Голова становится тяжелой, чугунной. В глазах двоится, все вокруг превращается в туман. А потом…

Я — не я. И вот он, моя другая часть, мое настоящее «я», моя истинная личность, ухмыльнувшись, говорит мне из зеркала — из своего мира:

— Доверься мне. Покажи миру, насколько мы могущественны.

========== 98. Александр Грейсон и Джим Мориарти ==========

Влечение к монстрам — это не правильно только, если ты сам не монстр.

Ненависть к монстрам — нормально, если ты сам не монстр.

Александр Грейсон — это фальшивка. Галантный кавалер и блистательный обольститель, по маской которого скрывается чудовище. Возможно, самое страшное из всех, что когда-нибудь носила земля.

Во-всяком случае, так он думал до того момента, пока не встретил Мориарти.

Влад Цепеш, некогда блистательный правитель, был предан Орденом, которому служил, и насильно обращен в монстра. Влад Цепеш стал жертвой в руках палачей. Несчастным созданием, загнанным в ловушку. Возможно, это было плохо и неправильно. Может быть, так действовать было нельзя. Или он просто нуждался в причине для оправдания своих ужасных поступков. Но кровь, что он пролил, получалось оправдывать. Сначала — необходимостью защиты от врагов, потом — местью им.

Какие оправдания жестокости были у Мориарти, Грейсон понятия не имел. Он даже представить себе не мог (до встречи с Мориарти), что обычный человек может быть настолько жесток, настолько беспринципен. Настолько безумен.

Джим Мориарти, вне сомнений, был самым чокнутым, самым избалованным, самым бесчеловечным человеком, из всех, кого только носила земля. Джим Мориарти был отвратительным. Ужасным.

На его фоне Александр Грейсон, старательно прячущий под этой личиной Дракулу, чувствовал себя невинным младенцем.

Он ненавидел Мориарти за то, что убивал для развлечения.

Что продумывал сложные шахматные партии для развлечения.

Что вел кровавую игру, получая от этого удовольствие.

Что позволил себе распоряжаться человеческой жизнью. Думал, что он Бог.

И за это же он обожал Мориарти. Порок, который был в Джиме, невозможно было не посчитать привлекательным. Его невозможно было не желать.

Сейчас, стоя у окна своего кабинета и наблюдая за монотонно бродящими по небу тучами, Александр Грейсон решил, что нет никакой разницы, насколько порочен тот, кто тебя привлекает, если все, что есть у тебя самого — это Тьма.

========== 99. Анна Болейн и Тирион Ланнистер ==========

Тириону не привыкать мысленно прощаться с жизнью. Его чуть не казнил отец, а вообще удивительно, что он выжил при рождении. Хотя, может быть, всем было бы легче, если бы умер.

А вот королеву Анну искренне жаль. Уж слишком благосклонна королева к своему шуту. Настолько, что не может сдержать счастливой улыбки при взгляде на него. Настолько, что громко и заразительно хохочет, когда шут рассказывает ей байки. Настолько, что одергивает дрожащую руку, каждый раз, когда он дарит ей церимониальный поцелуй.

Настолько, что об этом шепчутся между собой фрейлины, при королеве бессменно вежливые, за ее спиной — болото жаб.

Настолько, что птички нашептали об этом королю и он хмурит брови, терзаемый неразрешимой дилеммой: казнить ли одного шута или любимую супругу в придачу?

Тириону все равно. Он умирает. Умирает от любви. И это более мучительно, чем смерть от болезни или раны. Он теперь точно знает. Королева влечет его днем, когда на губах ее появляется чудесная улыбка, а темные глаза горят огнем. Королева сводит его с ума ночью, когда приходит во снах.

Все его мысли и помыслы заняты лишь Ее Величеством и это — самое прекрасное, но и самое пугающее чувство, что довелось ему когда-нибудь испытать.

Тирион умирает и предпочел бы сделать это рядом со своей избранницей.

А королева Анна мечтает о его поцелуях и ласках.

Но еще больше — о том, чтобы его не было. Совсем. Ни за что. Никогда.

*********

Мне придется убить тебя,

Ведь только так я буду знать точно,

что между нами ничего и никогда

уже не будет возможно.

========== 100. Эдвард Нигма и Джим Мориарти ==========

Есть люди, поющие как сонм ангелов.

Есть те, кто танцует так, точно рисует движениями саму жизнь.

Есть художники, воплощающие прекрасное и ужасное с такой силой и правдоподобностью, что нет отличия между действительностью и картиной.

А есть он — Загадочник.

Эдвард Нигма с детства обожает загадки. Каждый человек для него — головоломка, простая или не очень. Каждого нужно и хочется разгадать. И Эд делает это с удовольствием, порой (если загадка сложна) получая истинное наслаждение.

Сколько людей, самых разных, сложных и не очень, довелось узнать ему на жизненном пути? Все они для него были кодами (некоторые -сложными, четырехзначными), которых необходимо было расшифровать. Это был ритуал. Часть жизни, от которой не уйти. Часть его природы, может быть, часть тела даже, как рука, нога, ухо или сам разум.

И только Джеймс Мориарти остался загадкой нерешенной, тяжелой, манящей, как опиум-наркомана. Нигма и сам не понял, как стал зависим от него, и не смог бы даже точно сказать, когда именно это случилось. Но с тех пор, как он впервые увидел Мориарти в одном из мрачных кафе Готэма (черт его знает, что понадобилось криминальному гению в городе, где таких как он было все население разом), и (с ужасом, что скрывать) понял, что не может найти ключ к нему, ответить на вопрос о нем, понять, каков он есть, все в жизни пошло не так. Иначе. Опаснее. Безумнее. И увлекательнее.

Эдвард сидел в кресле у окна в своей квартире, нюхал воздух, всеми фибрами души и каждой клеточкой тела чуя приближение своего непознанного Мефистофеля. О, он буквально ощущал его запах в комнате, в городе, повсюду, ему слышались шаги. Кажется, еще чуть-чуть — и тот войдет, явит свой глумящийся лик. И снова предложит игру. И снова Эдвард Нигма не сможет отказаться.

Это становилось уже доброй традицией. Джим подкидывал ему убийства, одно за другим, а он распутывал их, испытывая чувство, похожее если не на оргазм в чистом виде, то уж точно на острейшее наслаждение. Как если бы ходил по лезвию ножа либо ступал в беззвездную ночь на карниз, шагал по крыше. Да так оно, собственно, и было. С таким человеком, как Джеймс Мориарти невозможно иначе.

Дверь тихо скрипнула. Эдвард подобрался, точно натянутая струна, возложил руки на колени, выбивая дробь, и, улыбаясь, приветствовал своего гостя, приглашая войти:

— Заходите, мистер Мориарти.

Мистер Мориарти приглашение принял. Улыбка его теперь была еще опаснее, в глазах сверкали искры безумия. И это тоже нравилось Эду. Природа безумия была ему слишком хорошо понятна.

— Дорогой Эд, — елейно, почти нежно, произнес он, намерено растягивая слова, — добрый день. Поиграем сегодня?

Нигма вернул улыбку. Заглянул в глаза.

В них читалось все то же изощренное удовольствие и приятная зависимость от их противостояния, которое давно уже стало любимой игрой.

========== 101. Роуз Тайлер, Десятый Доктор и Килгрейв ==========

— Ро-за Тай-лер…

Он шептал ей это на ухо, лаская шею горячим дыханием. Жаркий язык ползучей змеей проникал в ухо, обжигал родинки на шее. Сводил с ума.

Роза Тайлер. Самая обычная девушка из самой обычной семьи. Мать — скромный бухгалтер, отец умер, когда она была совсем маленькой. Ни денег. Ни перспектив. Ни будущего. Самое счастливое, что случилось в жизни — знакомство с Доктором. Путешествия с ним компенсировали скучную жизнь, в которой «завтра» ничего не отличалось от «сегодня» и как две капли, было похоже на «вчера».

— Ро-за Тай-лер…

Сладкий зов манит и сводит с ума. Устоять почти невозможно. Где-то на задворках разума, на границе сознания, Роза противится этому наваждению. Но сопротивляться невозможно. Рядом с ней — Доктор. И не он. Этот человек, выглядящий в точности, как Доктор, ее возлюбленный, все равно совсем другой. Он жестче. Темнее. Разнузданнее. И он — ее.

— Ро-за Тай-лер — вонзается шепот в голову, чеканя каждую букву.

Она знала, что иногда родственных душ может оказаться трое. Мама рассказывала ей об этом. Подруги шептались об этом, на словах боясь такого, втайне же о таком мечтая. Им казалось, что любовное сплетение, в котором замешаны трое — это ново, остро, интересно. Возбуждающе. Донна шутила, что один мужчина всяко лучше, чем два. Одного всегда можно использовать по-хозяйству.

Роза же боялась, что она — часть этого родственного треугольника, нерушимого и страшного. Даже когда встретила Доктора и сразу же почувствовала слабость в коленях — верный знак того, что суженый рядом, — продолжала молить небеса о том, чтобы он был только один. Чтобы никто еще не смел нарушить их сказку, раздвинуть ее границы.

Бог оказался глухим и слепым, как Роза и предполагала. Их было трое — она, и два мужчины, похожие друг на друга, как две капли воды. Они неразлучны. Неразделимы.

— Роза Тайлер, — кончик языка оставляет мокрую дорожку на шее, ласкает родинки, руки кольцом смыкаются на талии, — ты — моя.

***************

О, какая невыносимая, нестерпимая боль!

Доктор хватается руками за оба сердца, открывает рот, жадно втягивая в легкие воздух. Больше, больше воздуха. И не чувствует его. Легкие как будто пустые, словно кислород покинул их уже давно. Точно они увяли, как цветы на летнем зное.

Такая слабость не означает регенерацию, о нет. Она значит что-то куда более ужасное. Непривычное. Необычное. Когда Доктор встретил Розу, то почувствовал, как силы буквально улетают. Испаряются в небе. Но, знаете? Он привык к этому. Вскоре обоюдная слабость, что они испытывали с Розой, находясь рядом, уступила место любви. Они были предназначены друг другу. Предначертаны свыше. Все было хорошо. Спокойно.

И вот сегодня, едва проснувшись с первыми лучами рассвета, Доктор почувствовал слабость снова. О, это было бессилие в чистом виде. Паралич. Немощь. И ему это не нравилось. Это не было приближающейся регенерацией и не было болезнью. Хоть Доктор проверил себя на наличие и того, и другого, для успокоения — собственного, а главное, Розы. Попав сюда, в мрачный и темный город, который отчего-то выбрала ТАРДИС, Доктор совсем ослабел. Роза вышла из синей будки, шатаясь, точно пьяная, и упорно шла вперед. А он — за ней, пока не отстал. Страдая. Болея. И проклиная небеса за то, что такое случилось именно с ним. С ним и его прелестной Розой, рядом с которой было много счастья и почти совсем не было боли.

Доктор слышал истории о том, что родственных душ, неразрывно связанных друг с другом, может быть трое. Но не верил в них. Считал выдумкой сентиментальных поэтов, романтичных глупцов, склонных драматизировать. Отвергал.

Когда это случилось с ним, он вдруг почувствовал, как жизненная энергия гаснет в нем, подобно жизни внутри обычных земных существ. Ему казалось, что он умирает. Двигаясь, как паралитик, медленно, скованно, кое-как нащупывая руками стену, за которую приходилось держаться во время ходьбы, Доктор все же нашел Розу. Она стояла в объятьях другого. И когда тот, другой, обернулся, Доктор молча сполз на землю, как змея, усыпленная сладостной мелодией флейты факира. На него смотрело его собственное лицо.

*****************

Их трое. Килгрейв всегда это знал. Чувствовал всеми фибрами тонущей во мраке души.

Это забавляло. И даже радовало. А еще — сильнее возносило его в собственных глазах. Конечно же их трое. У него просто не могло быть иначе. Он не был таким, как все. Не был частью серой массы. Все было иначе. Он был особенным. И его история безумия, любви и страсти, тоже не могла быть столь банальной, как простое зацикливание на обычной одной-единственной девушке.

Приближение третьего он почувствовал сразу. Ощутил каждой клеткой. Унюхал. Звук приближающихся шагов стал ощутимее, звучней, громче. Теперь его не перекрывал даже робкий стон девушки, все еще пытающейся с ним бороться.

— Роза! — услышал Килгрейв и обернулся — резко, круто, как солдат на плацу.

У пришедшего было то же лицо, что у него самого, разве что чуточку моложе. И выбритое. Пару секунд понадобилось, чтобы понять, что его не получается контролировать.

Килгрейв подошел к пришельцу, протянув руку и — черт его знает, для чего! — прижал руку к его груди. В этой груди безумным ритмом колотилось сердце. Будь он нормальным, таким, как все, пожалуй, его бы это шокировало. Но он был безумцем. И новое открытие Килгрейва забавляло.

У третьего соулмейта было два сердца.

Два сердца. Почти идентичная внешность. Красивая девушка и необычная, дикая слабость, еще более сильная, нежели у тех, у кого в этом мире было предназначение жить лишь с одним человеком, мерно отчеканивая скучные отрезки жизни.

Все обещало быть чрезвычайно интересно.

Они стояли и смотрели друг на друга, каждый думая о своем, но об одном и том же.

Их было трое.

Они были неразлучны.

Неразделимы.

========== 102. Мария Тюдор и Санса Старк ==========

Бедняжка Санса из дома Старков сидит в уголке в своем кресле и беззвучно плачет, время от времени вытирая слезы тонким батистовым платочком. Слезы не очень слушаются, льются снова. Глаза с каждым мигом становятся все более грустными.

Бедняжка Санса из рода Старков выросла и перестала мечтать. Она еще юная, на несколько лет младше Марии, но детство ее закончилось давно. Резко и стремительно. Ушло, не попрощавшись.

Бедняжка Санса из рода Старков наверняка задает себе вопрос, за что же жизнь так горько обошлась с нею, за что обидела? Она мечтала о красивом и верном муже. О большой семье, какая была у нее самой. О прекрасных платьях и чудесных балах. О пеших прогулках по лесу и романтичных признаниях в любви. В конце концов — о большой и чистой любви (наивная мечта любой девушки, независимо от происхождения, возраста и статуса).

От мечты не осталось и следа, разве что она действительно носила роскошные платья, сшитые из богатой ткани. Вот, пожалуй, и все.

Мария Тюдор, английская принцесса, давно перестала мечтать. А, быть может, не мечтала никогда. Единственный выживший ребенок своих родителей, всю жизнь страдающая от того, что девочка, а не сын, наследник престола, рано (и навсегда) разлученная с матерью, забытая и оставленная отцом, почти не помнящая материнской ласки, Мария Тюдор, английская принцесса давно поняла — мечтам в жизни не место. Не важно, кем ты являешься — знатной дамой, простой крестьянкой, или обычной девчонкой, еще не выпорхнувшей из объятий детства.

Мария Тюдор, английская принцесса, давно уже не плачет. Она научилась носить слезы в себе, не позволять им вырываться наружу. Кажется, стоит ей сделать это хоть раз, дать слабину — наплачет Темзу. Не остановится, не сможет.

Она проводит свое время в молитвах или чтении, горячо желая спасения для своей несчастной матери и (да простит ее Господь!) проклиная чертову шлюху Анну Болейн, что разрушила ее, Марии, жизнь, как карточный домик. Она много читает и мало говорит. Никому не верит и почти ни с кем не советуется. Разве что верный друг Юстас Шапуи — единственное, что осталось у нее в этой жизни. Мудрый помощник, чудесный друг, почти что отец.

У Сансы же нет и этого. В грустных глазах леди Старк Мария видит собственное отражение. И боится его. В потускневшем взгляде юной фрейлины боли больше, чем у целого человечества. В тени улыбки — самый большой страх самой Марии. Ужас от возможности навсегда остаться одинокой, ненужной, покинутой. Как венценосная мать, отвергнутая королева Екатерина.

Мария Тюдор, английская принцесса, очень привязана к своей фрейлине, пожалуй, больше, чем ко всем остальным служанкам. Зная ее место, Мария относится к Сансе почти как к подруге. Называет ее про себя солнечным лучом и истинной леди Севера. Любит наблюдать, как Санса плетет кружево, или слушать истории из ее детства — те, которые случились, пока оно еще было счастливым. Пока оно еще было.

Марии нравится заботиться о Сансе. Принцесса дарит ей платья, которые больше не носит, отрезки самой лучшей ткани. Недавно вручила сережки-капельки от лучших ювелиров. Читает для Сансы вслух трактаты Макиавэлли. Говорит обо всем.

И когда Санса, взглянув на нее полным надежды взором, вдруг спрашивает, что же их ждет в будущем, их обоих, принцесса Мария, с улыбкой на устах, отвечает:

— Все будет хорошо, леди Старк. Все будет хорошо.

Хотя в этом она совсем не уверена.

========== 103. Ганнибал Лектер и Килгрейв ==========

Килгрейв сидел в уютном кресле с широкой спинкой и узкими подлокотниками, закинув ногу за ногу, и злился.

У него был лишь один раз, когда он облажался, не смог ничего поделать с чертовым хрупким сознанием чертовых хрупких людишек. Но, как выяснилось, тогда судьба подготовила ему встречу отнюдь не с человеком. Знакомца, от чьих мозгов все его гипнотические манипуляции отлетали рикошетом, звали Мастер, он утверждал, что с какой-то другой планеты (Килгрейв не помнил названия, но точно не с Марса) и забыть его было сложно еще и потому, что, прощаясь, тот укусил за губу до крови. Невозможность контроля очень раздражала Килгрейва тогда, но, подумав, он пришел к выводу, что ничего страшного в том, что мозги у инопланетян иначе работают, в общем нет, а значит, ему незачем сомневаться в себе или своих способностях.

Теперь же перед ним был самый обычный человек. Высокий, сухопарый, с изящными руками и довольно суровыми чертами лица. Психиатр, как ему сказали, лучший в своем деле. Асс. Килгрейв пришел к нему под фейковым предлогом депрессии и старательно разыгрывал тоску на каждом приеме. На самом же деле прирожденному манипулятору просто стало чрезвычайно любопытно проверить, так ли крепка психика ассов, как велики их профессиональные таланты.

Прошла неделя, две, три, месяц. Сегодняшний день открыл восьмую неделю борьбы, которую Килгрейв вел с доктором Лектором, и о которой последний не догадывался (или делал вид, что не догадывается). Килгрейв ходил на прием три раза в неделю, настаивал на четырех под предлогом усилившегося суицидального синдрома, изображал жертву так, что ему пора было давать за это «Оскар», вздыхал, точно вот-вот умрет, и дарил психиатру взгляды побитой голодной бездомной собаки.

Лектер же оставался безучастным. Он говорил медленно, размеренным тоном, голос его звучал слаще колыбельной. Килгрейву лишь оставалось бороться с желанием буквально вырубиться, впасть в сонную кому. Но нет, он, великий и ужасный Килгрейв, забавы ради способный заставить человечество начать ядерную войну, не мог проиграть. Не мог смириться с тем, что какой-то человечишка, будь он трижды Зигмунд Фрейд, не покорится его воле и его желаниям.

— У вас интересный мозг, доктор Лектер, — наконец, признался он, садясь в кресле удобнее, и барабаня пальцами по коленям, — мои манипуляции отскакивают от вас рикошетом. Надеюсь, вы понимаете, что это — комплимент?

— О да, — кивнул доктор Лектер, — бесспорно.

— И что вы намерены с этим делать?

Психиатр окинул его долгим взглядом. Никаких мощных эмоций в его глазах не было, да только Килгрейву вдруг стало совершенно не по себе. Он даже поежился, натянув пиджак сильнее на плечи.

— Смею вас заверить, ничего, — покачал головой доктор Лектер, — мне нравится предложенная вами игра, мистер Килгрейв.

— А если я применю на вас мои навыки? — улыбнулся лукавым змеем манипулятор.

— Тогда, — психиатр встал, налил вина из бутылки, стоящей на его рабочем столе, и пригубил, — мы с вами поговорим иначе.

— Вы мне угрожаете? — Килгрейву было и весело, и любопытно, он не сводил с Ганнибала заинтересованного взгляда.

— О нет, — посмел заверить тот, — что вы. Это всего лишь предупреждение. Не более чем, мистер Килгрейв. Уверяю вас.

Килгрейв кивнул, оскалившись, словно хищник.

В кабинете пахло запеченным мясом под острым соусом.

========== 104. Екатерина Арагонская и Санса Старк ==========

Санса мечтала стать женой и матерью сколько себя помнит. Удел женщины — быть заботливым ангелом для семьи, хранительницей домашнего очага. Так говорила ей матушка. Так хотело общество вокруг нее. В конце концов, такова женская природа.

Когда ей сообщили, что она предназначена в жены Джоффри, Санса радовалась так, как, пожалуй, ребенок может радоваться игрушке или сладостям. Казалось — мечты сбываются. Только руку протяни — станут реальностью. Санса предвкушала этот брак. Мечтала о том, как будет танцевать с мужем на свадебном торжестве, как прижмет к груди свое дитя, как будет радоваться первым шагам и считать, сколько зубов у малыша во рту.

Мечты разбились на куски, разлетелись на осколки. Действительность оказалась не светлым праздником, а черным зазеркальем, в котором суженый — чудовище, а беременность — груз.

При дворе у блистательного и скандального Генриха Тюдора оказалась уже совсем другая леди Старк — с грустным взглядом и бесцветными снами. Удачей было, когда они совсем не снились, а не мучили ее кошмарами по ночам.

*********

О чем мечтала королева Екатерина, гордая дочь Испании, редкой красоты женщина, мудрая правительница и добропорядочная христианка? Санса могла бы поклясться, что мечты их одинаковы. Ей хотелось подарить любимому супругу-королю сына. Да не одного. Она желала стать матерью крепких здоровых принцев. Жаждала всегда оставаться столь же любимой, как в первые годы брака. Мечтала о семейном тепле и уюте.

И ее реальность оказалась черным зеркалом, в котором муж — изменщик, уставший ждать, дети мертвы, единственная дочь далеко и от нее лишь изредка приходят скупые весточки, а сама королева — уставшая, измученная тоской, растоптанная унижением и болезнями женщина, в которой остался лишь тусклый свет былого величия.

Королева думает, что ей помогает вера. Каждый вечер она проводит в яростных молитвах, больше напоминающих мольбы. Теперь она молится не о здоровых наследниках, а только о том, чтобы была счастлива ее дочь, ее дорогая Мария. И чтобы небеса даровали ей судьбу не столь горькую, какая была у ее матери. Чтобы Господь не обрекал ее на вечное одиночество и страдания.

Сансе не помогает ничего. Новые боги ее не слышат, старые уже давно оглохли. Она повторяет молитву каждый вечер, но ничего не чувствует. Молитвы для Сансы — заученный текст. Без эмоций. Без чувств. Без веры.

Когда-то молитва даровала радость, окрыляла.

Теперь радость дарует разве что Ее Величество — преждевременно постаревшая, неизменно грустная, всегда задумчивая, все больше молчаливая. Но неизменно прекрасная. Санса молчит, но ее сердце замирает, сладко трепеща, каждый раз, когда прекрасная Екатерина проходит по комнате, дарит ей мимолетный взгляд или теплую улыбку.

Санса влюблена.

Королева Екатерина давно забыла вкус юности. Не знает, как радоваться. Не помнит этого опьяняющего чувства. Но каждый раз, когда молоденькая фрейлина, почти еще ребенок, леди Старк, задумчиво, мечтательно смотрит на нее, легко улыбается, или смущенно опускает глаза, хлопая длинными ресницами, на сердце у нее теплеет. Давно забытые ощущения внезапно становятся реальностью, явью. И хочется держать милую девушку за руку, рассказывать тайные думы, делится сладкими воспоминаниями. Говорить. Чувствовать. Верить.

Королева доверяет.

========== 105. Руби Лукас и Мэдисон Монтгомери ==========

— Мэдди, Мэдди!

От одного только писклявого голоса, который уже буквально въелся в ухо, Мэдисон передернуло. Нет, пора все же нанять себе охрану. Или лучше сразу же поджарить эту надоедливую дурочку, ходящую за ней по пятам?

— Чего тебе, мать твою, нужно? — резко развернувшись на каблуках, юная кино-звезда посмотрела на преследующую ее тень.

й Девушка (как там ее зовут? Кажется, Руби) хлопала ресницами и восторженно пялилась на нее, как на икону. Обычно Мэдисон нравилось такое внимание — на то она и кино-звезда, чтобы принимать обожание фанатов. Оно напоминало ей, что она — богиня против всех этих мошек. Но сейчас… О, ее просто бесила одержимость, с которой эта Руби преследует ее.

— Я пришла за автографом! — продолжая хлопать длинными ресницами, ответила Руби.

— Да черт возьми, катилась бы ты в пекло, идиотка! — смачно выругалась Мэдисон.

Она бы обязательно еще и харкнула бы на пол, если бы это было хоть сколько-нибудь сексуально. — Сидишь у меня в печенках!

Автограф Мэдисон все-таки дала, неохотно черкнув маркером прямо на животе, с готовностью подставленном Руби. И тут же поспешила бежать, мысленно кляня себя за то, что никогда не надевает шпильку ниже двадцати сантиметров.

Руби не отставала, бежала следом, преданным щенком поскуливая в уши.

— Черт. Она меня попросту затрахала, — пробубнила себе под нос Мэдисон, — еще раз приблизишься, я тебя в тюрьму упеку, поняла меня, курица безмозглая?

— Но Мэдди, ты такая крутая! Мэдди! Мэдди! Подожди!

Наука считает, что человек произошел от обезьяны. Мэдисон бы сказала, что Руби Лукас произошла от мошки. Надоедливая и мозг такой же крошечный.

— Значит так, — круто развернувшись на каблуках, точно собирается бить, сказала звезда кино, — пошла отсюда. Быстрее.

— Но Мэдди, — быстро затараторила назойливая Руби, — ты такая крутая, и сапожки у тебя классные. А еще прическа, брюки, сумочка, и, кстати, где твой шарф, я видела, ты пришла с шарфом!

— Так, курица, — Мэдисон повысила голос, тон стал почти визгливым, и ткнула пальцем куда-то влево, — нахрен — это туда, поняла меня? Пошла вон!

Смотреть, как надоедливая фанатка исполняет ее приказ, Монтгомери не стала — скрылась в своем роскошном «Лимузине» и, приказав водителю гнать скорее, удалилась в лучах заката.

***********************

Руби Лукас не пришла на автограф-сессию. Не посетила встречу Мэдисон с фанатами в Лондоне. Обделила вниманием вечеринку, где Монтгомери сияла, точно бриллиант.

Когда Руби Лукас посмела не явиться даже на премьеру нового фильма, Мэдисон стала беспокоиться. Твою мать, может, она становится кошелкой, которая никому не интересна, даже девочкам-фанаткам с мозгами объемом с перепелиное яйцо?

Руби молчала неделю, другую. Когда пошла третья, Мэдисон не выдержала — взяла бутылку дорогого коньяка и отправилась в гости к мисс Лукас (адрес она попросила разузнать своего всезнающего менеджера). И даже купила торт, которым, естественно, портить свою роскошную фигуру не собиралась, но кто сказал, что Руби не захочет испортить свою?

Мэдисон, как всегда пафосно, точно красную ковровую дорожку «Оскара» покоряет, прошествовала в дом, где жила фанатка (ей сказали, что собак нет, так что, бояться было нечего), рванув дверь на себя, открыла ее и, сложив на груди руки, приготовилась звать верную собачонку Руби:

— Эй, Руби, ну где ты? Мне прямо тоскливо без тебя стал…ТВОЮ Ж МАТЬ, ЧЕРТ ЕГО ДЕРИ!

От ужаса у Мэдисон, кажется, снова начались шумы в сердце, ну, или сердца не стало, остались только шумы. Потому что вместо привычной верной скулящей фанатки ее живот поцеловало дуло дробовика.

— Какого хрена, бабуля? — фыркнула Мэдисон, испуганно пялясь, и смотря на встретившую ее бабку-охотника.

— Я тебе сейчас покажу, вошь голливудская! — угрожающе заявила бабка, двигаясь вперед, как танк. — Довела мою внученьку до безумия, меня до сердечного приступа! Ты у меня живой отсюда не выйдешь!

— Так, прекратите истерику, дамочка, — попробовала взять ситуацию под контроль кино-звезда, хотя сама была близка к истерике, — давайте решим этот вопрос мирно. В противном случае, вас прикроют за покушение на жизнь, уж я постараюсь.

Бабка выглядела разгневанной, как мигера, но орудие все же убрала. В принципе Мэдисон была готова к тому, что в нее еще что-нибудь полетит, и точно — безумная старуха швырнула ей какую-то тетрадь, которую Мэдисон поймать не успела, зато поцеловалась с ее страницами.

Так, все. Этого было больше, чем достаточно.

— Слушай ты, старая карга, — фыркнула обиженная будущая обладательница «Оскара», — я пыталась быть дружелюбной, хотя твою ударенную головой внучку надо было засадить еще при первом ее приближении ко мне. Но раз вы обе такие долбанутые сучки, тогда я сваливаю отсюда.

— Давай-давай, — гудя, точно паровоз, вторила хозяйка дома, — и торт свой забирай, пока не испортила тебе твое вульгарное платье, куртизанка!

— Что ты понимаешь, дешевка, это Версаче! — пискнула Мэдисон уже из машины, куда бежала, позабыв даже о том, какие неудобства предполагает бег на двадцатисантиметровой шпильке.

**************

Вечером, когда заняться было нечем и было до чертиков скучно, Мэдисон решила посмотреть подарочек, которым ее наградила ополоумевшая старая вешалка.

Это была простая тетрадь, а точнее, две тетради, соединенные скотчем, от того имеющие внушительный объем. Бегло просмотрев их, Мэдисон обнаружила, что имя ее здесь упоминается так же часто, как католическим священником слово «аминь». И стала читать.

2 ноября, пятница

Мэдди вышла из спортзала. Черт, она такая сексуальная! Она даже в мокрой футболке просто секс! А ее ножки! Хочу себе такие к лету! Пора худеть!

10 ноября, суббота

Сегодня была на встрече с Мэдди после вечеринки в честь дня рождения ее продюсера. Ждала автографа. Старый — на животе, пришлось смыть. Она автограф не дала, зато обозвала меня шалашовкой. Она такая мягкая сегодня! Обычно я слышу от нее слова похуже!

14 ноября, среда

Мэдди гуляла сегодня в парке со своей собачкой Луной. Она такая офигенно красивая. Мэдисон, конечно, хотя собачка тоже ничего. А еще она обронила булавку, когда пыталась приколоть пуговицу пальто. По ходу выбросила и пуговицу. Я подобрала и то и другое. Вот же класс, теперь у меня есть целых две крутых вещи от самой Мэдисон Монтгомери! Скажу Мэри-Маргарет, пусть лопнет от зависти!

8 декабря, суббота

У Мэдисон новая шубка, кажется, из каракуля. И правильно делает, что носит натуральный мех, что за мода пошла каких-то там животных защищать? Они бы еще волков в лесу подкармливали, гуманисты дебильные! Вот Мэдисон живет и не парится, не то, что моя бабуля-активистка. Монтгомери — огонь!

11 декабря, вторник

Караулила Мэдисон у входа в ночной клуб, где она тусовалась с друзьями. Охранник меня к ней не подпустил, зато Мэдди плюнула на меня. Конечно, случайно, когда кричала, что меня нужно изолировать от общества. Блин, неделю не буду теперь мыться! Мэдди такая крутая и классная, просто вау!

15 декабря, суббота

Бабуля считает, что я рехнулась на Мэдисон и угрожает показать меня какому-то доктору Уэйлу, психиатру. Так что, возможно, мне придется исчезнуть. И если это — конец моего дневника, то пусть он заканчивается главными словами — Мэдисон Монтгомери — супер-класс, она меня очень вдохновляет.

******************

Мэдисон закрыла дневник, вытянула ноги в кресле, почесала подбежавшую к ней собаку за ухом, и, довольно улыбаясь, закурила.

О да, уж что-то, а вдохновлять людей она всегда умела.

========== 106. Victoria Smurfit aka Деметра и Аид ==========

У Деметры льдистые глаза, боль в которых такая яркая, сильная, живая, что способна уничтожить все вокруг. У Деметры застывший взгляд, оглядывающийся назад, в прошлое, не видящий будущего. У Деметры сердце заливается слезами так, как не льют дожди холодной осенью.

Она не знает, какой сегодня день, не отличает день от ночи. Давно уже потеряла им счет. С тех пор, как Аид утащил ее дорогую дочь в свое мрачное царство ночи и смерти, Деметра только и делает, что горюет. Слезы, если уж начинают литься из ее глаз, так не останавливаются совсем. Деметра плачет, плачет, плачет — почти уже ослепла от горя, лицо опухло, привкус слез въелся в рот, разлился по горлу, затмил даже вкус амброзии, которую она так любит.

У Деметры руки холодные, словно лед, холоднее, чем земля, от ее страданий покрывшаяся толстым слоем снега. Ее жалеют все, и все бегут от нее, боясь захлебнуться в ее, материнских, страданиях. Деметра совсем одна, даже старая подруга Нюкта, укутывая ее своей темнотой, мрачной красой, не радует, не спасает. Нет материнскому сердцу покоя и утешения. Осталась только боль, бесконечная и тягучая. И некому Деметре о ней рассказать, и выкричать ее некуда — не выдержат небеса, разверзнутся.

Она каждый день приходит к темным чертогам мрачного царства Аида. Здесь изучила уже каждый закуток и каждое существо знает ее. Все шарахаются, завидев ее. Бегут, точно от прокаженной. Боятся ее горя. Страшатся его не выдержать, разлететься на куски, расколоться напополам, утонуть в нем, точно в глубоком темном море.

Деметре все равно. Ей давно уже плевать на то, какой ее видят другие, что о ней подумают. У нее теперь лишь одна забота, только одна мечта — горькая, несбыточная. Отчаянная.

Сегодня Аид великодушно решил принять ее. Сжалился. Смиловался над несчастной страдалицей, а может быть, движет им какой-то другой план. Например, отправить несчастную в свои мрачные чертоги да и запереть там навечно. А, может быть, в реку Лету сбросить. И не будет тогда ни следа от Деметры, ни останется и памяти — лишь горе. Тяжелая и тягучая боль.

Аид подходит к решетке, сторонясь, пропуская ее, приглашая войти. Но нет, ей вовсе не нужно его мрачное царство. Да и что она может? Насильно вырвать дочь из лап мучителя? О, как бы она хотела! Но разве есть у нее столько сил? Разве может она сделать это?

Деметре осталось лишь безвольной пташкой стучаться в закрытые двери, взлетать в надежде хотя бы увидеть любимую дочь, и падать, услышав холодное, мрачное: «Нет!»

— Зачем ты пришла? — спрашивает Аид, жестко сжав губы, готовясь отказать.

— Верни мне мою дочь, — Деметра касается пальцами холодной скалы, около которой стоит, точно мечтает сдвинуть ее с места своими страданиями, пристально, больно смотрит в ледяные глаза, — молю.

— Зачем? Персефона — владычица этих мест. Королева. И она счастлива.

— Она — моя дочь, — настаивает Деметра, горьковздыхая, — как можешь быть ты так жесток ко мне? Разве у тебя совсем нет сердца?

— Есть, — задумчиво кивает Аид, — и оно любит твою дочь. Потому я не отпущу ее.

— Я тоже люблю ее! — почти кричит, почти рыдая, Деметра. — Не отнимай у меня мое дитя!

Аид молчит. Смотрит на нее несколько минут, задумчиво, пытливо. Деметра знает этот взгляд. Так он глядит только когда принимает решения. И бесконечное равнодушие в его глазах уже сообщает о его ответе.

— Я теперь ее муж. Она принадлежит мне. Время, когда она была дочерью своей матери, закончилось. Оставь ее, Деметра, и иди с миром.

Деметра готовится возразить. Подается вперед, готовая бежать за братом. Но тот лишь усмехается, исчезая в синей дымке.

И снова Деметра остается одна, всеми покинутая.

Завтра она придет сюда снова. И послезавтра. И даже через год, если понадобится.

Счастье Аида не кончится, покуда в плену у него Персефона.

Муки Деметры продолжатся, покуда Персефона в плену.

========== 107. Тор, леди Сиф и Персей ==========

Они оба — неопалимые. Почти бог и бывшая валькирия. Сильная женщина и сильный мужчина.

У Персея в глазах столько боли, что не каждый выдержит — захлебнется. У леди Сиф глаза — два чертовских омута, где решимость воссоединилась с жаждой крови.

У Персея одна цель: выиграть войну ради мира. У Сиф цель другая, но не менее важная — держаться до конца.

Они оба не привыкли сдаваться, потому что знают, что умрут, стоит лишь подумать поднять белый флаг. Они могли бы стать поэтами, но судьба повела их по пути войны и сражений.

У Персея сердце, как говорят, окаменевшее. Судьба отщепенца, жестокая и злая, научила его не проявлять чувств. Стоит лишь раз дать им свободу — сам себя уничтожит в их смертоносном вихре, и все вокруг убьет.

У леди Сиф сердце такое же черное, как ныне ее волосы, угольное, пепельное. Оно горит, пылает, не утихает ни на минуту, ни на секунду не смягчает гнева и решимости. Ей все кажется, стоит допустить слабость, лишь на миг забыть о том, что давно уже из милой златокудрой девушки превратилась в воина, — ослабнет, зачахнет.

Говорят, сильной женщине нужен сильный мужчина. Говорят, сильный мужчина может восхищаться лишь женщиной, подобной себе.

Персей, сын Бога, и леди Сиф, могущественная воительница, объятая ореолом силы и грации, встретились однажды, чтобы больше не разлучаться.

Вместе они завоюют города, а непокорные — сотрут с лица земли. Два имени сольются в одно и враги будут трепетать, едва их услышав. Они сожгут, уничтожат, разрушат и построят заново. Новый мир, в котором слабости не будет места.

А пока что их дыхание жарко, чувства свежи и постель горяча. Ночью они сладострастные любовники, днем же — пожалуй, самые могущественные союзники, которых когда-либо носила Земля.

И этот союз благословлен небесами.

И враги их прокляты Дьяволом.

========== 108. Луна Лавгуд, Бриенна Тарт и Хагрид ==========

Ну подумаешь, всего лишь надрала зады парочке задиристых слизеринцев! Что в этом такого? Уж точно лучше, чем, если бы скурила все ингридиенты для будущего зелья профессора Снейпа. А ведь она точно знает — многие слизеринцы именно так и делают.

Хаффлпафф всегда считали факультетом третьесортным. Не преподаватели, конечно, а сами студенты. Думали, что, если ты учишься там, так ты обязательно какой-то никчемный клоун. Особенно часто таких можно было встретить среди слизеринцев. Бриенна научилась не просто не молчать, но и исправлять идеальные носы задир посредством меткого удара по ним кулаком. И вот, в очередной такой стычке, ей пришлось быть застигнутой. Как раз на том моменте, когда Драко, чтоб его гном-домовик съел, Малфой стонал от боли, пытаясь прикрыть кровоточащий нос рукой.

— Иди к Хагриду отбывать наказание! — таков был суровый приговор.

Бриенна ничего против Хагрида не имела. Зато имела против ужасных несправедливых законов, которые царили в Хогвартсе.

Полная возмущений, как бочонок с бродящим вином, старшекурсница медленно плелась по направлению к хижине Хагрида, бубня себе под нос мантры, которые ничего не могли изменить в сложившейся ситуации, но душу облегчали знатно:

— Что же это такое? Когда же это кончится? Какой негодяй это придумал? Внешность ему моя, понимаешь ли, не нравится. Погоди, Малфой, разозлишь ты меня окончательно. Превращу тебя в жука, тогда будешь знать!

— Бри!

Бриенна обернулась, уже зная, кто ее зовет. Этот милый, почти что детский голосок, она бы узнала из сотен других. Так распевно, сладко, могла говорить только одна знакомая девочка.

Луна Лавгуд стояла с корзинкой цветов, которые собирала по поляне, в руках и с улыбкой смотрела на нее. Она была младше Бриенны на три года, но девочки нашли общий язык быстро — во многом потому, что Луна была так добра и приветлива, всегда лучилась теплой улыбкой и хотела помочь, даже если это было не в ее силах.

— А, — улыбнулась Бриенна, — привет. Что ты здесь делаешь?

— Отправили отбывать наказание у Хагрида. Зазевалась вчера и не вовремя вернулась из Хогсмида — призналась Луна с неизменной улыбкой. А ты?

— Подралась со слизеринцами. Опять называли меня страшилой.

— Бедняжка, — Луна искренне расстроилась, — я могу чем-нибудь помочь?

— Это вряд ли, — покачала головой Бриенна, — но спасибо за помощь.

Луна кивнула и протянула Бриенне цветок. Та взяла его, улыбнувшись, наверное, впервые за день, и покрутила в руках. Аромат был умопомрачительный. Бриенна прекрасно понимала, почему подруга так долго путешествует по поляне, а не спешит увидеть Хагрида.

— Наверное, ты единственная, кто мне дарил цветы, — призналась Бриенна, — спасибо.

— А вот и не правда! — улыбка на лице Луны превратилась из обыкновенной в сияющую. — Джейме дарил. И не раз. Я видела.

Бриенна быстро отвернулась, хотя, наверняка, ее подруга успела заметить, что она покраснела. Джейме Ланнистер, красивый старшекурсник Когтеврана, Бриенне нравился.

Он дарил ей цветы, приглашал в Хогсмид (правда, она всегда отказывала, смущаясь), а на рождественском балу даже танцевал с ней почти все вальсы. Юная мисс Тарт не знала, что и думать. Ведь с одной стороны, такое внимание со стороны молодого человека, да еще и такого представительного, было ей очень приятно. А с другой — она просто не могла поверить в то, что кто-то тем более Джейме, может испытывать к ней чувства романтического характера. Ведь мальчики, скорее, опасались столкновения своего носа с ее кулаком, чем мечтали о прикосновении ее губ.

К счастью Луна развивать эту тему не стала, хотя и улыбалась загадочно, глядя на подругу. Они шли к хижине Хагрида молча, остаток пути думая каждая о своем.

— А-а-а, — протянул Хагрид, едва завидев учениц подле своего жилища, — а вот и вы, юные проказницы!

Завернутый в старый халат, точно в кокон, со сковородой в руке, Хагрид выглядел более чем впечатляюще. Бриенне стоило огромных трудов сдержать смех.

— Привет, Хагрид, — пропела Луна, протянув ему несколько цветков, — это тебе.

— Спасибо, — улыбнулся великан, — только ты в следующий раз лучше мороженное захвати, ладно?

Луна кивнула в знак согласия. Бриенну мало интересовало обсуждение любимых сладостей Хагрида, как и сладостей в целом, потому она решила перейти непосредственно к делу:

— Что мы будем делать, Хагрид?

— Нужно присмотреть за Пушком. Идемте.

Повернувшись, Хагрид стал топать по направлению к лесу, предчувствуя скорую встречу со своим любимым питомцем. Самое большое преимущество отбывания наказаний у Хагрида было в том, что он делал всю работу сам, а его друзья, как правило, наслаждались прогулкой или историями, которые он им рассказывал.

Бриенна, исправно следовавшая за ним, подумала, что, если ее наказание всегда будет таким, то ей следует расквашивать противные слизеринские носы почаще. Иногда даже исключительно в целях профилактики.

========== 109. Барбара Кин и Графиня (“Американская история ужасов”) ==========

Графиня — спокойная, величественная, скрытная. Ведущая размеренный образ жизни, несмотря на частую необходимую для выживания охоту и бесчисленное множество любовников.

Барбара Кин — взбалмошная, сумасшедшая, одинокая. Нерешительная и легко поддающаяся чужому влиянию. Быстро увлекающаяся и тяжело остывающая. Делающая одну ошибку за другой, но редко когда их признающая.

Вероятность того, что две эти женщины когда-нибудь встретятся, была равна почти что нулю. Вероятность того, что подружатся — еще меньшей. Но сейчас они сидели на веранде дома Барбары за бутылкой отличного вина и вели беседу-размышление — такую незначительную, но такую одновременно важную. Все совпадения не случайны, все случайности преднамеренны.

Барбара не может сидеть в своем кресле спокойно ни минуты. Крутится. Меняет позы. То и дело забрасывает ногу за ногу, стучит длинными пальцами по коленям. Улыбается так, точно еще чуть-чуть и разразится заразительным смехом, взорвется истеричным хохотом.

Графиня сидит прямо, величественно выпрямив спину, одну руку вытянув на подлокотнике кресла, второй держа бокал вина в руке. Рассматривает собеседницу с интересом, ловя себя на мысли, что та была бы идеальным порождением ночи и, чем черт не шутит, возможно, однажды они даже окажутся в одной постели. Слушает внимательно и слышит каждое слово.

— Джим… — вздыхает Барбара, мечтательно закрыв глаза, — его нужно наказать.

— Зачем?

— Потому что этот прекрасный мужчина разбил мое хрупкое сердце — пожав плечами, отвечает Барбара, как будто совершенно не понимает, как Графиня вообще может спрашивать о подобном. — Не оценил, как я чертовски хороша. А я не люблю, когда меня недооценивают.

— А мне то что с того, что мы накажем твоего бывшего возлюбленного? — апатично произносит Элизабет, посмотрев куда-то вдаль отсутствующим взглядом.

— Ну, — Барбара облизнула губы краешком языка, пропитанного вином, — устранив главного полицейского этого города, ты сможешь творить беспредел столько, сколько пожелаешь. Без наказания или каких-либо последствий. И, кажется мне, мы чудно повеселимся, превращая здешних узколобых и глупых жителей во тьму.

Графиня снисходительно улыбается. Ее (и они с Барбарой обе это знают) не остановит даже целый город, напичканный полицейскими, какими бы профессионалами они не были. Целая рота военных, служак, политиков ей не помеха. Королева Ночи не знает преград на своем пути. Так случилось однажды и будет вечно.

Зато (и Барбаре это прекрасно известно тоже) у нее есть другой, куда более тонкий и изящный интерес, ради которого стоит начать любое предложенное веселье — хрупкая блондинка сидящая в соседнем кресле напротив и жеманно улыбающаяся перспективе похоронить горе-любовника.

Графиня знает: мисс Кин мстит. Разбитое полицейским-красавчиком сердце все еще любит. И все еще болит. Но так будет не всегда. Возможно, однажды Графине удастся открыть Барбаре совершенно иной мир. Может быть, когда-нибудь это станет явью.

— Так что скажешь? — Барбара кокетливо стреляет глазами, отпив еще вина. — Повеселимся с красавчиком Джимом? Станем партнерами?

Графиня улыбается, ударив бокалом о бокал собеседницы:

— Думаю, дорогая, — глаза ее сужаются до размера кошачьих щелок, застыв в пристальном внимательном взгляде, — мы станем подругами.

========== 110. Сестра Мэри-Юнис Макки аkа Смерть и Мисси ==========

Сколько раз она умирала? Бесчисленное множество. Всегда — не в последний раз. Вечно не окончательно. Никогда не поверила бы, что однажды мгновение финального, самого последнего вздоха, наступит. Даже когда Доктор сжимал в объятьях, приказывая регенерировать, истерично плача, страдая, думала о том, что, возможно, и здесь обманет Смерть.

Сегодня такого не случится. Мисси знала это по холодным ладоням, становящимися с каждым мигом все более ледяными, по прерывистому дыханию, которое она бесполезно пыталась задержать в горле, по адской боли в спине, израненной от рук прошлой же версии самой себя. Сегодня наступит конец — окончательный и бесповоротный. Последний. Завершающий. Долгая жизнь, столетия борьбы и пожара внутри, в груди, в сердце, столетия ожидания дорогого друга в качестве узницы, завершены. Она умирает, как жила — одна, без свидетелей, без награды и без надежды. Чтобы знать, что рано или поздно такое должно было случиться, не нужно быть ясновидящей или сильным аналитиком. Такова участь всех одиночек, бросивших вызов обществу. Умирать в забвении, подальше от всех.

Дышать тяжело и больно. Каждая затяжка воздухом дается с трудом и остро болит. Грудь словно камнями придавили, почти не вздымается при вздохе. Дыхание тяжелое, свистящее, точно у больного чахоткой. Будь ты маленьким ребенком, пьяницей, учителем или Повелителем Времени, Смерть никого не щадит и всегда одинакова.

Мисси щурит глаза, почти потерявшие способность видеть, но делает это по привычке. На самом деле ей вовсе не нужно рассматривать приближающийся к ней силуэт, она узнала бы его по запаху, по звуку шагов. Она точно знает, кто это. Костлявая старуха с косой пришла забрать лучшую свою ученицу. Возможно, перед гибелью она ее даже коронует.

Но Мисси ошиблась. Точнее, была совершенно не готова увидеть ту, кого увидела — бледнолицую и прекрасную монахиню с глазами цвета теплого шоколада. Повелительница времени даже стала сомневаться, действительно ли перед нею Смерть, явившаяся убить ее?

Сегодня был день сюрпризов. Встретить свою прошлую версию, горячую, как девятый круг Ада, наслаждаться одним на двоих безумием, рвать себя на куски, метаться от Мастера к Доктору, от прошлого к настоящему, от себя к любимому существу, и с такими усилиями в конце концов сделать окончательный выбор, что стоил ей жизни. А теперь увидеть перед собой совсем иной облик своего лучшего учителя, что вот-вот станет ее палачом. Странный день, и это еще мягко сказано.

Когда Смерть в монашеской рясе склонилась к ее лицу, очевидно, жаждя поцелуя, Мисси поджала губы. Нет. Она не может позволить себе умереть. Не сейчас, когда свет, который она увидела, наконец, не ослеплял ее. Не теперь, когда ее космический идиот вновь подвергает себя опасности, борясь с врагами за своих любимых людей-игрушек. Она, черт возьми, не может вот так просто сдаться, когда Доктору больше всего нужна помощь. Когда Доктору нужен Друг.

Смерть склоняется ниже, дышит Мисси в губы. Проникновенные ее глаза сверлят глаза умирающей. Нет, нет, нет. Мисси слабо мычит, сопротивляется, кусает губу, ощутив на ней кровь.

— Не противься, — поет Смерть, проведя бледной рукою по монашеской рясе, — больно не будет. Ты же знаешь.

— Пошла к черту! — выдавливает из себя Мисси, брызнув слюной точно ядом. — Я тебе не дамся. Не сейчас. Я не могу сейчас умирать.

— Это не тебе решать, — раздался ответ, лезвием порезавший ухо, — только мне. Ты уже умираешь, моя прекрасное произведение. Отдайся мне.

— Нет! — собрав последние силы в кулак. — Ты не создана для того, чтобы забрать у меня жизнь. Отнимай жизни у других, простых смертных. Холопы будут тебе рады и встретят как друга, а я — нет.

— Ты правда думаешь, что можешь долго противиться мне, Мисси? — напевает черная монахиня, разливая вокруг сладостный удушающий запах.

Правда ли Мисси, умирающая и воскресающая бесчисленное множество раз, думает, что и в этот раз сможет обмануть свою упрямую учительницу? Да. Сможет. Должна. Обязана.

— Так было всегда — с откровенным вызовом в голосе бросает она в бледное обличье Костлявой. — Забыла?

— Помню, — склонив голову, кивнула Смерть, — но ты всегда предлагала мне что-то взамен. Я отпущу тебя, если дашь мне что-то лучше твоей жизни.

— Чего ты хочешь? — слегка подняв голову, насколько позволяют силы, спросила Мисси, заглянув в темные беззвездные глаза.

— Я дам тебе еще немного времени, — почти шепчет Смерть, — но взамен ты отдашь мне все свои регенерации. Это тело станет твоим последним, Мисси. И, когда ты будешь умирать в следующий раз, это станет твоим финалом.

— Идет — кивнула Мисси, не секунды не раздумывая. О чем другом может думать Мастер в миг, когда Доктору грозит смертельная опасность?

Смерть улыбается, проведя бледной рукой по ее лбу. Мир превращается в набор звуков, снова становится цветным. В ноздри ударяют запахи — леса, хвои. И опасности, которую Мастер способен ощутить за километр.

Смерть улыбается и напев еще раз о том, что эта жизнь — последняя для Мастера, исчезает в багровой дымке заката.

Теперь, наконец, Повелительница времени чувствует облегчение. Встав и отряхнув изрядно помятое платье, она быстро шагает в сторону деревни — туда, где оставила Доктора, уйдя в закат со своим прошлым, в закат, оказавшийся очень несчастливым.

У нее будет время. Помочь Доктору победить. Еще насладиться их дружбой. Принять давно прожитое и пережитое. Ощутить новое. Почувствовать. У нее будет время жить, а, когда придет время умирать снова, она непременно придумает, как обмануть Смерть, как обманывала уже неоднократно. В конце концов, Мисси не зря была ее лучшей ученицей. Не зря так долго у нее училась.

Все это будет потом, в будущем, далеком или не очень, в другом дне, который пока еще не настал. А пока же Мисси делает то, что делала всегда, когда ее любимому упрямому идиоту грозила опасность — несется к нему, сломя голову и едва поправив измятое платье. Несется на помощь с неизменным громким и взволнованным криком:

— Доктор!

И знает, что он ее слышит. Потому что они учуют друг друга по запаху. Где бы ни были.

========== 111. Минерва МакГоннагал и Малифисента ==========

— Почему, — Малифисент сделала осторожный глоток, зажмурилась, ощутив приятное тепло разливающегося по горлу чая, — ты так заботишься обо мне, Ми?

Пожалуй, во всем огромном мире именно она была единственным человеком, которому можно было называть суровую и строгую волшебницу Миневру МакГонагалл таким образом — Ми. Как сладко звучащую ноту в музыкальной гамме. И, в то же время, подчеркивая — «моя».

Действительно, стоило ли профессору МакГонагалл так рьяно печься о сохранении ее доброй репутации и сбережении ее маленького секрета от человека, который был сердцем Хогвартса, и от которого ни у кого никаких секретов быть вообще не должно было бы? Малифисент работала в Хогвартсе относительно недавно, но репутация ее была безупречной. Ей нравились занятия и атмосфера школы, нравилась ее размеренная будничная жизнь — настоящий катарсис после темного периода, в который она погрузилась надолго, связавшись с Пожирателями, принимая наркотики, чтобы заглушить боль от кровоточащей в душе раны, когда все в ее жизни пошло не так. Студенты любили ее занятия, любили проводить эксперименты никак не меньше ее самой, и в общем, они стали настоящей командой. Чем не идеальная жизнь, не так ли? Только и остается, что радоваться происходящему да спокойно жить. Ведь она заслужила после всей бури хоть каплю спокойствия.

Миневра, однако, была настроена иначе. Решимость, с которой она оберегала страшную тайну новой преподавательницы ото всех, особенно от директора, могла бы вести за собой людей в атаку при случае новой магической войны. Хрупкая женщина в остроконечной шляпе билась за ее секрет подобно львице, и сдаваться явно не собиралась. Малифисент, как не старалась, все не могла взять в толк — почему?

МакГонагалл чуть приподнялась в кресле, где все это время сидела, расслаблено сложив руки на подлокотники. Потянулась за чаем, подобно подруге, отпила совсем крошечный глоток, и вновь поставила чашку на стол.

Когда она улыбнулась слегка, самым краешком губ, в сердце другой колдуньи что-то екнуло. Улыбка принадлежала взрослой женщине, коей Миневра сейчас являлась, но напомнила летние ночи, проведенные за созерцанием звезд вместе, и сладость яблок в саду дома семьи МакГонагалл.

— У каждого из нас есть тайна, Малифисент, — спокойно сказала она, пожав плечами, — и есть страницы жизни, которые нельзя назвать радостными. Я могу беречь тайны, что и делаю.

— И какова же твоя тайна, Ми? — спросила колдунья, посмотрев прямо в лицо подруге.

Миневра спокойно посмотрела на нее и сказала так, будто это было очевидно и абсолютно не удивительно:

— Ты.

========== 112. Санса Старк и Гастон (“Однажды в сказке”) ==========

Санса Старк привыкла не доверять мужчинам. Они сделали все для того, чтобы она им не верила. После пережитого кошмара в лапах Джоффри, странного брака с его дядей и ада, в котором она едва не сгорела, устроенного Рамси Болтоном, после предательства лорда Бейлиша, от любого мужчины Сансе следовало бы не просто держаться подальше, а бежать со всех ног.

Но Санса Старк, юная королева Севера, всегда была умной девушкой, чтобы понимать, что мир, в котором она живет, принадлежит мужчинам. И, как бы она не хотела обратного, они диктуют свои условия. Правда, Санса больше не намерена была им подчиняться, но это уже совсем иной разговор.

Так что, когда Винтерфеллу вновь понадобилась поддержка, Санса долго не раздумывала, обратившись к Гастону с предложением союзничества.

Молодой правитель Зачарованного леса оказался приятным собеседником и обаятельным мужчиной. Пожалуй, гуляя сейчас с ним по лесу, вдыхая сильный аромат свежей хвои, Санса могла позволить себе не то, чтобы расслабиться, но пересмотреть критерии доверия противоположному полу. Гастон был ей симпатичен и делал все, чтобы эту симпатию укрепить.

— Так что, лорд Гастон, — повернув голову в его сторону и ловя его внимательный заинтересованный взгляд, блуждающий по ее лицу и губам, спросила она, — согласны ли вы оказать поддержку Винтерфеллу, мне и моему брату? Можем ли мы надеяться на сотрудничество с вами?

— Поддержать Север, — размеренным тоном ответил Гастон, взяв Сансу под руку, — сражаться за него, будет честью для любого правителя, леди Санса. Но еще большей честью для меня будет сражаться за вас. Считайте, что мое согласие вы получили. В ближайшее время я предоставлю вам восемь тысяч солдат из своего войска и сам возглавлю его, если это понадобится. Скажите мне, умоляю, что я могу сражаться под вашими знаменами?

Санса улыбнулась, бегло посмотрев на галантного правителя, шагающего рядом. Рукой, которую она так и не отняла у него, слегка сжала его пальцы, почувствовав при этом приятное тепло бархата его кожи.

— Я подумаю, лорд Гастон, — улыбнувшись, ответила Санса, — сейчас я склоняюсь к мысли, что это будет большой честью для меня. Так что у вас большие шансы. Пока же я бесконечно благодарна вам за поддержку.

Гастон вернул ей улыбку, поднеся ее руку к губам и коротко поцеловав запястье.

В вершине запели птицы.

========== 113. Марта Джонс и Майкрофт Холмс ==========

Интересно далеки пляшут! И плевать, что они вообще не пляшут!

Возмущению Марты не было предела. Она редко выходила из себя, так же редко, как просыпался какой-нибудь вулкан. Но если выходила, то это было куда опаснее, чем извержение Везувия. Да что там! Даже Армагедон по сравнению с разозлившейся Мартой Джонс был детской забавой!

Целых два месяца она вместе с коллегами из ЮНИТ расследовала таинственные случаи отравлений новыми лекарствами от аллергии, работала не покладая рук. Была обнаружена связь с той же фирмой, замешенной в коррупционном скандале три года назад, и уже почти удалось выйти на имя поставщика, как вдруг британское правительство приказало свернуть удочки.

Марта негодовала. На что пошли ночи, которые она не доспала? Во имя чего она жертвовала нормальными завтраками и полноценными обедами? Зачем, в конце концов, она отказалась от посещения с Доктором Сатурна, запланированного еще невесть сколько времени назад? Вероятно, исключительно для того, чтобы британское правительство в лице представительного мужчины в сером дорогом костюме сейчас заявило:

— Нет, мисс Джонс. Исследование закрыто. Дело дальше не продолжайте. Таково распоряжение. Все понятно?

Марта фыркнула — настолько громко, насколько смогла. Ну, то есть, так, что даже глухой бы ее услышал. Она возмущенно стала топать по комнате, сложив на груди руки. Остановилась у окна, бросив беглый взгляд на своего визитера, продолжавшего преспокойно пить чай, точно ничего не случилось. Как будто бы они были давними друзьями и он к ней просто в гости зашел.

— Знаете что, мистер Холмс, — полным достоинства тоном начала она, — я знакома с Правителем Земли, защитником планет, и он велит мне продолжать расследование. И, вы уж простите, но он — фигура куда более важная любого премьер-министра или политика любого конкретно взятого государства.

Мистер Холмс деловито кивнул, однако, что-то подсказывало Марте, что это, скорее, было согласие с его собственными мыслями, которыми явно была переполнена его голова сейчас, чем с ее словами. Поставив уже почти пустую чашку на край стола, он сложил руки на коленях и впервые прямо и совершенно спокойно взглянул на нее, ей в глаза, изучая.

— Мисс Джонс, — мягким, почти что бархатным, тоном начал он, стуча пальцами странный ритм по коленям, — можете мне поверить, власть в курсе опаснейшей ситуации, которая сложилась в связи с этими лекарственными отравлениями, и делает все возможное, чтобы решить данную проблему. Но я настойчиво прошу, — он осекся, встал, подходя к ней и продолжая сверлить ее взглядом, — нет, я настаиваю на том, что вы должны прекратить исследование.

Марта шумно вздохнула. Нет, вы только посмотрите на него! Не то, чтобы она была уж очень высокого мнения о себе, но, в конце концов, именно она помогла одолеть Мастера, так неужто же ее слово в науке совсем ничего не значит?

— Мистер Холмс, — она слегка улыбнулась внезапно осенившей ее догадке, — почему мне кажется, будто вы просто боитесь, что мои исследования окажутся слишком успешными и превзойдут достижения правительства в этом вопросе?

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, изучали. Марта поймала себя на мысли, что, если откинуть те отвратительные распоряжения, которые он ей принес, сам мистер Холмс ей нравился — представительный, одетый с иголочки, статный. И да, в его взгляде она также прочла явную заинтересованность собой, что ее несколько смутило.

В конце концов, он улыбнулся и поднял руки, показывая, что сдается:

— Я не спорю, мисс Джонс, у правительства, и у меня лично, в частности, действительно есть подобные опасения.

— Но почему? — недоуменно покачала головой Марта.

Нет, конечно же, она не могла поверить, что это — результат самой банальной зависти. Быть такого не может! И все же что-то внутри нее подсказывало, что, если уж не самая серьезная причина, о которой она еще пока не знает, и которую мистер Холмс ей упорно отказывается сообщать, так оно и есть.

Он поднялся, осмотрев пиджак на предмет помятости. Не найдя ничего подобного, удовлетворенно улыбнулся и прошел к вешалке, надев пальто. Обернулся и, посмотрев на нее с чуть лукавой улыбкой, сказал:

— Хорошо, мисс Джонс. Мы обо всем поговорим, раз уж вы так желаете получить объяснения. Как вы смотрите на чисто деловой обед в небольшом итальянском ресторанчике?

========== 114. Санса Старк и Гермиона Грейнджер ==========

Когда Санса впервые дотронулась до волшебной палочки, в первый раз взяла ее в руки, это ощущение показалось ей самым необычным из всех, что довелось когда-либо испытать. Она крутила ее в руках, смотрела не отрываясь, точно на что-то поистине дивное, боялась поднять руку — вдруг что наколдует? Санса не то, что не подозревала о том, что мир магии реален, она всегда считала волшебные сказки наивными выдумками. Особенно после того, как с ней самой обошлась жизнь. Какие уж тут сказки, когда желание прожить лишнюю минуту, лишний час, лишний день, превратилось в почти неосуществимую мечту?

Но магия существовала. Доказательства этого были просто неоспоримыми, она сама держала их в руках.

Волшебница, с которой они познакомились недавно, внимательно, изучающе смотрела на нее. Санса находила даже само имя девочки потрясающе необычным — Гермиона. Звучало успокаивающе, чарующе. Почти как «гармония». Напоминало чудесную музыку.

Гермиона подошла к ней, слегка сощурившись, взяла за руку, поднимая тем самым и волшебную палочку. Санса затаила дыхание: очень интересно было узнать, что же будет происходить после? Вот произнесет она заклинание, проговорит волшебные слова — а дальше? Что случится потом?

— Не нужно бояться, Санса, — с налетом нравоучения в голосе произнесла Гермиона. — Ну же, как я тебя учила?

Санса смущенно улыбнулась, пытаясь вспомнить. Два сложных и заковыристых слова, которые, когда их впервые произнесла Гермиона, рассмешили Сансу, а потом она усердно пыталась запомнить, где же ставится ударение.

— Вингардиум левиоса! — набрав в легкие побольше воздуха, сказала Санса.

Она даже зажмурилась, боясь результата. Что же сейчас будет? И, главное, как к этому относиться? Она не практиковалась в этом заклинании, как просила Гермиона — опасалась не самых приятных последствий. Волшебница ей нравилась, но, пережив все то, что выпало на ее долю, доверять ей, как и кому бы то ни было, Санса не могла.

Когда же Санса все же открыла глаза, изумлению ее не было предела. Гусиное перо, на котором она практиковалась, слегка поднялось над столом, буквально на пару дюймов. Санса сперва даже не поверила, думала, что ей показалось. Потерла глаза, изумленно посмотрела на результат своих творений, а затем — на Гермиону.

— У меня вышло? Это правда?

— Да. Неплохо получилось, как для новенькой, — кивнула Гермиона, — я тоже с этого начинала. — Но теперь ты тоже начинающая волшебница, так что, поздравляю.

Гермиона улыбнулась искренней улыбкой человека, который рад успехам друга. Подойдя к шкафу, где размещались все ее книги, она достала один из толстых томов, открыв его на начальных страницах.

— Я дам тебе почитать эту книгу, Санса, — сказала она, — она об истории магии. Когда я узнала, что волшебница и еду в Хогвартс, перечитала ее всю, от корки до корки. Начинать нужно с азов.

— Хорошо, — кивнула Санса, — мне нравится магия. И учиться ей у тебя.

— Спасибо, — улыбнулась Гермиона в ответ, — невозможно остаться равнодушным к магии, правда? Я буду рада, если мы немного прервемся в наших занятиях и ты покажешь мне ваш сад.

Санса с радостью приняла это предложение. Когда они вышли в сад, полный роз, леди Старк улыбалась. Хотя ее терзала мысль, о которой она Гермионе решила не говорить — как жаль, что она не может с помощью магии вернуть родителей. Зато благодаря волшебству она, кажется, обрела чудесную подругу, а значит, все совсем не так плохо.

========== 115. Джеймс Мориарти и Аид ==========

— Дорогой Джим.

Он увидел своего очередного клиента. В отличии от многих других, этот настоял на личной встрече, причем, подано это было так, точно, вздумай Мориарти отказать, его бы сожрали живьем. Злодей-консультант согласился на тет-а-тет, правда, настоял на нейтральной территории, пригрозив, что, если клиент и дальше будет проявлять настойчивость, пытаясь навязать ему свои условия, их сотрудничество не только не состоится — жизнь заявителя окажется под угрозой, которую он, гений криминального мира, непременно выполнит. Каково же было его удивление, когда в трубке услышал только задиристый смех. Точно клиенту доставляла удовольствие перспектива быть убитым.

Так что, согласие встретиться и обговорить дело Джим Мориарти дал, скорее, из интереса — клиент на клиента похож не был, криминальный гений сразу же определил это. Другие заказчики не пытались диктовать своих условий, не были уверены в своей безнаказанности и вообще обычно трепетали от одного его имени. Этот, очевидно, был иным. И Мориарти не терпелось увидеть, кто в этот раз к нему пожаловал. В конце концов, они условились встретиться в одном из загородных домов, принадлежащих Мориарти, куда каждый явился в назначенное время.

— Дорогой Джим, — повторил свое приветствие клиент (который, кстати, не пожелал назвать своего имени, представился Мастером), выходя из тени сада, где хозяин особняка назначил ему встречу, — внешность самая заурядная. Трудно поверить, что под этой неприметной оболочкой скрывается один из самых неординарных представителей человеческой расы.

— Ближе к делу, — облизав губы, Джим тоже выступил вперед, оглядев визитера, — я не люблю долгие прелюдии, милый.

— Правда? — брови Мастера изумленно взлетели вверх. — А мне кажется, именно этим ты занимаешься в схватке со своим главным врагом. Разве нет?

— Мое время — золото, Мастер, — ухмыльнулся злодей-консультант, — часики тикают: тик-так, тик-так, тик-так.

— О, — Мастер расхохотался так искренне, точно ему веселую шутку рассказали, — умоляю, не пугай меня временем. Если бы я захотел, у тебя бы его не стало, Мориарти.

Холодные глаза Мастера блеснули недобрым огнем. Обойдя хозяина дома кругом (Джим почувствовал себя песиком на собачьей выставке, и ему это крайне не понравилось), визитер облизал губы и, сложив на груди руки, наконец, решился объяснить суть своего визита:

— У нас с тобой общая проблема, Джим. Враг, которого искренне желаем уничтожить, но не можем отключить чувства. Враг, к которому питаешь, — он на миг задумался, — я бы сказал, что-то вроде болезненной привязанности. Играть с любимым врагом — очень увлекательное занятие, не так ли? Затягивает. Невозможно остановиться. Окажешь мне услугу? Расправишься с моим врагом?

Расправиться с врагом. Сколько раз Мориарти довелось слышать эту фразу — не сосчитать. Каждая вторая просьба, что поступала к нему, была именно этого характера.

— Предсказуемо, — театрально вздохнул криминальный гений, — я думал, ты меня удивишь. Но, что поделать? — он пожал плечами. — Я возьмусь за работу. Думаю, для меня она будет слишком легкой. Детская забава, да и только. Так что, кто там твой любовничек, который жить тебе мешает?

— Его зовут Доктор. Когда-то мы были друзьями, но сейчас… я бы сказал, в состоянии развода.

Мастер по-кошачьи выгнул спину, подходя к Мориарти ближе. Теперь они оказались прижатыми друг к другу почти вплотную.

— У тебя задача не из легких, дорогой Джим, — Мастер прямо посмотрел на Мориарти, тот снова ощутил себя собачонкой, и это очень не понравилось криминальному гению, — я пару раз доводил его до кардинальной смены внешности, у нашего народа именуемой регенерацией, держал в плену долгое время, рушил все его планы веками и знатно развлекался с его спутниками, к которым Доктор болезненно привязан. Ах да, мистер криминальный гений, — Мастер сделал многозначительную паузу, — Доктора тяжело убить. Посмотрим, так ли ты умен, как о тебе говорят.

— Что? — Джим возмущенно фыркнул, скривившись от желания немедленно двинуть в эту красивую челюсть, что находилась столь близко к его лицу. — Ты, видимо, не понял, с кем имеешь дело. Я размножу тебя по стенке и вырву все твои органы в алфавитном порядке, а потом мне подадут их на завтрак.

Мастер расхохотался. Звук его смеха разлился по комнате, отдался эхом. В глазах плясали чертики. Ему явно было очень весело.

— Вы, люди, всегда так самоуверенны. У тебя отличный ум, мой дорогой Джим, пожалуй, он очень выделяет тебя из толпы. Но, поверь мне, если бы не моя сентиментальность в отношении Доктора, я бы не находился здесь, не стоял перед тобой. И, будь уверен, скорее, это мне довелось бы лакомиться твоими органами под соусом. Интересно, что у тебя вкуснее — сердце, или мозги?

Джим Мориарти был огорошен подобными заявлениями. Он любил опасных парней, кому как не им было добавлять в его жизнь каплю адреналина. Он любил самоуверенных клиентов — с ними интереснее было работать. Но Мастер… О, он обещал качели. Видимо, его, Джеймса, задачей было удержаться при раскачке. К тому же, выполнить задание одного необычного инопланетного существа по устранению такого же существа другого — это было вызовом для него. Самым настоящим. И, когда он исполнит свою задачу, можно будет подумать о том, чтобы заставить этого галактического бульдога поплясать на задних лапках перед ним — величайшим криминальным умом современности. Кто знает, может быть, они даже подружатся. Конечно, если у Джима будет на то настроение.

— Хорошо, милый, — Мориарти прикрыл глаза, облизал губы, — я избавлю тебя от твоей проблемы, так уж и быть. Люблю помогать людям. Но цена будет высока. Идет?

Мастер бегло оглядел его, присвистнув, точно только сейчас заметил что-то удивительное. В глазах его пытливый интерес сочетался с высокомерием.

— Сначала сделай то, что прошу, дорогой Джим, — медленно растягивая фразу, сказал он, — потом поговорим и об остальном.

Он протянул руку для рукопожатия. Как только рука Мориарти соприкоснулась с его пальцами, прекратил контакт.

— Ну что ж, мистер Вествуд, — как бы между прочим, сказал он, — у тебя неделя. К грядущему воскресенью я желаю получить голову Доктора на блюдечке к ужину. Действуй.

— Думаю, я закончу раньше, Мастер — самоуверенно улыбнулся Джим. — Слишком заинтересован.

Мастер кивнул:

— Не сомневаюсь, дорогой Джим. Не сомневаюсь.

Развернувшись на каблуках, он направился к выходу. Уже у двери обернулся, бросив как бы между прочим:

— Ах да, если вдруг тебе понадобится моя помощь по устранению Шерлока Холмса, обращайся. А то ваша прелюдия слишком затянулась. Ну, пока.

И зашагал прочь, больше не оборачиваясь, оставив Мориарти один на один с, пожалуй, самой интересной головоломкой в его жизни.

========== 116. Дризелла Тремейн и Мэрлин ==========

Она под сизым, от дождя ещё не отошедшем небом стоит, отчаянно губы кусает. Когда магия только вонзалась в её тело железными прутьями, она не верила, что вскоре будет худо. Мастерство росло, границы между добром и злом фантастически быстро стирались, а замечать, что что-то не так, она стала слишком поздно. Ей теперь казалось, что душа навечно в чёрной мгле тонет, во тьме исчезает. Солнце, глаза слепящее, бьет в висок, жарко палит солнце. Дризелла совсем не уверена, что она заслуживает солнца. Помедлив и подняв испачканный в траве плащ, она накинула его на плечи, и медленно уходит во тьму чёрного леса.

Чёрный лес — проклятье отщепенцев и одиночек, беспокойное пристанище негодяев перед неминуемой смертью. Ужасы его злодеев не пугают, мрачные души, во мгле захлебнувшиеся, куда больше боятся лучистого неба и легких перистых облаков. Не для мерзких тварей, другим жизнь отравляющих, свет и надежда. Коль сделал выбор разрушать, рушь до конца, проклятая и всеми проклятая.

Дризелла усмехается с горечью, шаги Мерлина позади себя слыша. На что она, глупая, надеялась? Что он позволит ей вот так уйти? В одиночестве оставит? Даст несколько драгоценных секунд уединения и философского спокойствия? Ну уж нет. Без него, волшебного, вода не освятится, и солнце без его великого позволения не встанет утром на горизонте.

Она выбирает крайнюю полянку, где растут молоденькие елки, еще не окрепшие и беззащитно шелестящие на ветру. Здесь он не имеет шансов её не заметить, а ей его отсюда отлично видно — почти как на ладони. Мерлин идёт спокойно, источая уверенность, ступает по земле неспешно и словно бы следит, чтобы не наступить на какую-нибудь козявку или букашку.

Пара шагов — и он рядом. Садится молча подле неё. Ноздри Дризеллы тут же мягкий аромат его тела вдыхают, пальцы физически чувствуют мягкость волос.

Она ломает их, слушая хруст, сжимая зубы. Но не от боли, потому что физическая боль — это ничто, пыль, по сравнению с болью душевной. Эмоции её схожи на те, что испытываешь перед смертью, стоя на её пороге. Холод. Пустота. Отчаяние. И единственный вопрос — что и когда пошло не так в жизни?

— Дризелла! — тихо окликает Мерлин. — Посмотри на меня.

«Дризелла». Дурацкое имя, мерзкое. Хрустящее, точно старческие суставы. Но из его уст даже оно, всегда раздражающее, звучит как музыка.

Она неохотно медленно поднимает голову. Глаза Мерлина тёплые, лучезарно доверие излучают. Пальцы, что сжимают её прохладную руку, мягки и теплы. Впечатляющий контраст.

— Всё можно изменить. Ты же знаешь.

— Поздно, — горько качает она головой, кусая опухшие губы, — уже поздно.

— Брось, — он улыбается, — никогда не поздно. Ты ещё молода. У тебя ещё есть шанс. И не один. Я рядом. Я помогу. Возьми меня за руку — я с тобой. Здесь.

Она ещё молода. И правда. Спасибо, Мерлин, за напоминание. Дризелла себя старой каргой чувствует, давно уже жизни в своих жилах не ощущает.

Дризелла взгляд на своего благородного рыцаря поднимает, затягивается воздухом, как сигаретой, выдыхает, и нежно к сладостным губам прижимается.

Поцелуй волнует равнодушное сердце, как уже давно ничто не волновало. Она влюблена в него и осознала это давно. Этот момент, короткий миг забвения, — её единственнаярадость, может быть, последняя в жизни.

Она бы хотела, чтобы этот миг продлился вечно. Вечность, в которой они будут вместе, вдвоём. Призрачное, прекрасное счастье.

Иллюзия. Она слишком темна, чтобы слабый свет пробился в её душу, а он — слишком благороден, чтобы принять и полюбить законченную дрянь.

У злодеев не бывает счастливых концов. И друзей, любимых не бывает. Их удел всегда один, а участь одинакова — одиночество.

Дризелла встаёт неохотно, не сразу поняв, что сердце, холодное и ужесточившееся за долгие годы, бьется через раз. Не смотрит на Мерлина, принца (не) её романа.

— Не ходи за мной.

— Ты куда?

— Я ухожу. Навсегда. Наши пути разошлись. Спасибо, что попытался меня спасти.

— Не говори, что у меня не получилось, — нервно отзывается он, — я не поверю.

— Ни у кого бы не получилось.

И она почти бежит от него. В пустоту. В неизвестность. В мрак.

Туда, где каждая мразь находит свой приют, возможно, последний.

Окончательный

========== 117. Освальд Кобблпот и Гвен Доусон (“Аббатство Даунтон”) ==========

Новая помощница нравилась Освальду. Миловидная девушка, с приятным легким характером, очень усердная и старательная, чрезвычайно собранная. Едва появилась, помогла разобраться с делами. Благодаря Гвен в его кабинете появились папки с маркировками «Срочно», «Очень срочно», «Требует доработки», а неотложные дела и бумаги по ним проворная секретарь складывала в ярко-красную папку, которая никогда не покидала стол начальника.

У Гвен все и всегда было под контролем и Освальду было даже удивительно, как кардинально и быстро изменилась его жизнь с появлением такой помощницы. Вскоре, уже на второй месяц ее работы в мэрии, мистер Кобблпот обнаружил, что Гвен просто незаменима.

В конце концов, что можно было ожидать от девушки, для которой ее нынешняя работа была сбывшейся мечтой? Иногда, глядя на Гвен, Освальд думал, сколько еще таких бриллиантов пропадает из-за невозможности получить хорошие рекомендации или отсутствия того, кто стал бы протеже? Это казалось ему крайне несправедливым.

Она работала бок о бок с ним вот уже полгода, делала отличные успехи, но оставалась такой же покладистой и непроницательной. И да, теперь господин мэр точно мог сказать, что доверяет ей. Настолько, что вопрос, с кем оставить Мартина на время двухнедельной командировки, предполагал только один вариант ответа.

— Гвен? — осторожно окликнул он, отложив папки с бумагами.

— Да, мистер Кобблпот? — она слегка вздрогнула, не сразу отойдя от финансовых смет, в которые погрузилась.

— Послушай, как ты знаешь, я должен буду уехать на следующей неделе. Что скажешь, если поручу тебе заботиться о Мартине на это время?

Она растерялась, как он заметил. И даже смутилась. Легкая улыбка коснулась ее губ, Гвен пожала плечами.

— Я, конечно, не против, — наконец, сказала она, — мне приятно, что вы считаете, что я…

— Я не могу доверить сына еще кому-то, мисс Доусон, — перебил ее Освальд, улыбаясь, — к тому же, вы волшебным образом влияете на людей. Надеюсь, Мартин будет делать успехи под вашим руководством.

Гвен кивнула и… покраснела.

Да, и этого Освальд тоже не мог не замечать. Сложно не видеть влюбленных глаз, когда они смотрят на тебя.

И ему было даже искренне жаль, что у такой милой девушки нет никаких шансов завоевать его сердце. Он даже считал несправедливым, что гонится за призраком, не в силах ответить на чувства замечательной Гвен.

Но долго об этом Освальд думать не мог — боялся не вынести.

— Хорошо, тогда договорились, — кивнул он, — я выпишу вам премию на будущей неделе.

— Я… — начала было Гвен, но он перебил ее:

—… совершенно этого достойны. А теперь оставляю вас царствовать одну. Мне необходимо съездить кое-куда. Вернусь через два часа, если буду задерживаться, позвоню. Если кто будет звонить, говорите, что я перезвоню, как только вернусь. Но не раньше пяти вечера.

— Хорошо, мистер Кобблпот, — кивнула Гвен, — мне все ясно.

— Отлично.

Освальд надел плащ, взял зонтик, с которым не расставался даже в солнечную погоду, как сейчас, и вышел, тихо захлопнув дверь.

А Гвен еще некоторое время смотрела ему вслед, затем вернулась к исполнению своих обязанностей.

========== 118. Майкл Лэнгдон и Бонни Беннет ==========

В Лондоне разлилась Темза, грязная, пропахшая ядерным запахом машин и выхлопных газом. Люди падали прямо посреди улицы, задыхаясь от яда, что попадал в лёгкие, мгновенно их разъедая. Отрава слишком сильна для слабого организма обычного смертного.

На Сицилии проснулся вулкан и горячей лавой целовал своих несчастных, бесполезно кричащих о помощи, людей. Едкий пепел присыпал землю, сделав её седой, и седину эту уже, кажется, никогда не очистить.

Испанская почва трескалась, плиты ломились, люди ломали слабые конечности, кричали о помощи в пустоту. Жара поднималась от низин, атаковала небо, солнце, изнасилованное вспышками, слепило глаза. Дождя не было ровно полгода.

Франция тонула в водах Сены, всегда спокойной, а теперь — взбунтовавшейся. Маленькие улочки Парижа могли бы устроить соревнования с венецианскими улочками, да только вторых уже не существовало. Город масок и карнавалов превратился в кладбище, был погребен навечно и сотни живых мертвецов стонали в предсмертной агонии.

На бескрайних русских просторах медведи, озверевшие от ярости, рвали жалких сынов человека на куски, запивая реками крови пресное мясо. От соседней Украины остались лишь заброшенные степи, откуда люди, заламывая руки, бежали в высокие, пахнущие лесом и лавандой горы, и… оказались погребены под их плитами и осколками.

В Америке вместо солнца зияла чёрная дыра, лучше любых часов отчитывающая последние минуты до финала, последние секунды до конца. Истерический визг бестолково бегущей толпы людей, ломающих руки, посылающий друг друга в пекло, попадающий под колёса машин, создавали бессвязную какофонию звука, отвратительную для слуха, непереносимую и невыносимую.

Майкл Лэнгдон, сын Антихриста, в твёрдой руке зажимал песочные часы, песок почти уже достиг дна, едва показывая видимость присутствия.

Майкл Лэнгдон с Бонни Бэннет, потомственной ведьмы, своей зазнобы, жестоко-влюбленного взгляда не сводил, хищно губы пересохшие, кровавые облизывал, и шептал, с каждым словом делая шаг навстречу любимой жертве.

— Сдавайся, Бонни. У тебя нет выбора. Ты — моя.

Бонни Бэннет глотала слёзы, солёные, точно Мёртвое море, иссохшееся до последней капли позавчера, ломала пальцы до хруста, проклинала себя за бесполезность и беспомощность.

И одними губами прошептала.

— Да.

Дьявол победил. Как и всегда.

========== 119. Одиннадцатый Доктор и Люси Певэнси ==========

Люси весело смеялась, улыбалась во весь рост и крепко-крепко сжимала тёплую ладонь дворецкого со странным именем Доктор. Не могла до конца до сих пор поверить в своё счастье. Неужто кто-то, наконец, поверил, что Нарния, её прекрасные приключения, такие захватывающие, такие интересные, — настоящие? И теперь она, наконец, будет там не одна? Да ещё и в эту чудесную рождественскую пору, когда только вчера они собрались за семейным столом, а она живот набила сладостями? Хотелось радостно визжать от счастья, хотя она прекрасно знала, что воспитание леди запрещает подобное.

Люси была по-настоящему счастлива, чтобы сразу задать себе вопрос, почему это верный слуга отца ей поверил и изъявил желание поздравить жителей Нарнии с новым годом и праздниками, благодаря которым каждый верит в чудо и надеется на лучшее. А, когда эта мысль таки пришла в её взволнованную голову, она сильно сжала его пальцы в своих. Услышав хруст, извиняясь, посмотрела на него:

— Больно? Извини. Я не хотела. Случайно.

— Нет, не больно. Не волнуйся.

— Точно?

— Не больнее, чем когда меня ужалила оса, когда я с Цицероном по Риму гулял. О, это была ужасная боль, а ещё у меня нос распух. А на следующий день нужно было к королю Якову в Шотландию.

— Ну и выдумщик же ты, Доктор, — улыбнулась Люси. Никогда она не переставала удивляться, откуда столько чудесных выдумок в его голове живёт. Зато понятно, почему именно он поверил в Нарнию и согласился пойти туда с нею, — а, кстати, ты всё-таки какой Доктор? Ну там, хирург, глазник, психолог? А, может, кардиолог?

— Просто Доктор, — улыбнулся он, — меня так зовут. А ещё однажды, обещаю, ты увидишь, что в моей ТАРДИС гораздо интереснее, чем в твоём мистере Шкафе.

— Где-где?

— В моей Тардис, так я называю свой космический корабль. Я на неё путешествую.

— Доктор, — Люси недоверчиво сощурилась, — путешествуют в самолётах, на кораблях, на такси, во всяком случае, — какой космический корабль? Ты ещё скажи, машина времени.

— Именно так, — деловито кивнул Доктор, — и самолёт, и корабль, и автомобиль — всё это моя машина времени.

Люси шумно выдохнула. Нет, он всё же сумасшедший. И, что скрывать, именно это ей больше всего нравится. Ведь, по сути, каждый из нас должен иметь чудесно-сумасшедшего друга. Ей повезло.

Она, как обычно делала это, когда хотела навестить Нарнию, зажмурилась. А, открыв глаза, увидела пейзажи, от которых душа замирала и сердце билось быстро-быстро, точно шумный огромный водопад.

И, едва взору предстали знакомые пейзажи, убаюканные прекрасным снегом, что медленно падал с небесных верхушек, и прекрасные заснеженные верхушки гор. И Люси улыбалась, почти как едва ставшее на ноги дитя. Потому что — и она давно уже это поняла — только находясь в этой чудесной красоте, она была по-настоящему, восхитительно счастлива.

Доктор уже кормил с рук сухариком оленя, чьи ветвистые рога закрывали лёгкие тучи, снующие по небу.

— Дружочек, — он гладил животное по спине, — в следующий раз я привезу тебе рыбные палочки с заварным суфле.

— О, а что это? — оживленно спросила Люси. — Никогда раньше не пробовала.

— Я приготовлю, — затараторил чудной дворецкий, — вкуснотища, пальчики оближешь!

— Ладно.

Она погладила маленького олененка, что крутился под ногами, готовая поспорить, что он ей улыбается.

— Идём, Доктор. Здесь еще много что есть тебе показать.

И рассмеялась, увидев, как он ест снег. И тоже стала ловить ртом хлопья

========== 120. Артур Пендрагон и Мерлин ==========

Итак, снова новенький. И, конечно же, скромница-милашка. Они что, все одинаковые? Артур их за десять школьных лет человек под сотню видел и каждый, блин, стоило ему на пороге школы объявиться, представлялся весенним цветком. У Артура уже даже игра появилась любимая: угадать, сколько новичок в таком амплуа продержится.

Держались недолго. Дня два, три. Дольше всех продержалась Лотта Веербах, шведская принцесса, которая, впрочем, уже на пятый день смачно курила на заднем дворе, за стадионом. Ах нет, был, правда, еще один парнишка, внешне — религиозный, прямо Спаситель, но он уехал спустя неделю после того, как его директор застала в туалете, эм… получавшем удовольствие от нажатия нужных точек на теле и нежно стонавшем. И Артур готов был поклясться, что всю последнюю неделю своего пребывания в школе, он страдал болью в избитой отцовским ремнём пятой точке, которая, очевидно, так болела, что её бедняга-владелец сидел бокоса.

Снова новенький, значит. И Артур не долго страдал интригой, каков он. Почти был уверен, что очередная милая фиалка, которой вряд ли больше, чем на неделю хватит. А он мечтал, чтобы юный друг продержался хотя бы две. И всё для этого делала. То кнопку на стул положит, куда потом милый задок девицы или парня приземляется, то игрушечную лягушку, что с ним с незапамятного детства в кармане брюк путешествует, на обеденный стол подсадит, то соблазняет сигаретами, алкоголем или пикантной эротикой (девушкам подбрасывал в учебник ретро-фото мускулистых красавцев или журнал для взрослых в портфель).

Не то, чтобы Артур получал от этого восторг, нет. Скорее, ему было интересно, любопытно, сколько же новичок продержится. И да, он уже почти откровенно мечтал, чтобы попался «крепкий орешек». Ведь это будет значить только одно — что у него появится друг, с которым можно искать приключения вместе.

Но одноклассник с более чем удивительным именем Мерлин, кажется, никак не выделялся из общей плеяды тех, кто познавал жизнь конкретно этой школы. Артур бы даже сказал, что он возглавляет её — скромный, вдумчивый, спокойный, серьезный, рассудительный, серьезный и внимательно изучающий, глубоко склонившийся над учебником мальчик.

Видимо, никогда Артуру не получить соратника по играм.

Тяжело вздохнув, Пендрагон стал по очереди использовать все свои фишки и приемы. Только вот Мерлин не сел на стул, пока не проверил, есть ли там кнопка. И лягушки не испугался, а сказал с улыбкой: «Какая прелесть!» И даже на вкусные вредности, вроде порно-журналов, не отреагировал никак. Когда оказалось, что и сигары, натуральные, кубинские, на Мерлина никакого эффекта не произвели, Артур сдался.

Больше он не станет трогать этого мальчишку. Ни за что.

Правда, когда на следующий же день Мерлин спас его, вытащив из ямы, в которую Артур по невнимательности угодил, всё оказалось не важным. У Артура теперь, кажется, был друг и верный товарищ по всем проделкам.

========== 121. Айви Пеппер и Эдвард Нигма ==========

Айви сидела в пушистом кресле, задумчиво глядя по сторонам ленивым взглядом. Не то, чтобы она целенаправленно всё рассматривала. Ведь чего она здесь не видела, не так ли? Но ленивый, скользкий взгляд, как бы нехотя, случайно, между прочим, позволить себе могла. Именно таким взглядом была награждена каждая деталь, каждая мелочь в комнате, даже пыль на шкафу. Комната, в общем, уютной особо не была, но, с другой стороны — чего она хотела? Это было жильё холостяка в мрачном городе не самой лучшей репутации, в любой момент готовом пойти ко дну, а, в целом, со дна не выныривающем. И, учитывая всё вышеперечисленное, всё в маленькой квартирке было очень даже неплохо. Хм, додумайся Айви влюбиться в этого гения загадок и выскочить за него замуж, она бы, пожалуй, почти ничего здесь не тронула. Разве что, сменила бы постельное бельё на более светлое. Ну или уж совсем рисовать — делать всё в ядерно-зелёных цветах. Уж они оба, и она, и Эд, оценили бы это, как никто другой.

— Ты задумалась, — мягко заметил Эд, наконец, перестав разглядывать со всех сторон тоненькую тетрадь, что она принесла — название всех растений, что водились в тёмном Готэме, в том числе, и ядовитых, — мысленно убиваешь противника?

— С тобой вместе, — улыбаясь, медленно кивает Айви, — уже вижу, как ты отвлекаешь Гордона, пока я мщу. Ты уже решил, как будешь отвлекать?

Он медленно повёл плечами, всем своим видом говоря кокетливое: «Ах, перестань!» и улыбнулся — точно лукавый кот, стащивший только что кусок сыра из-под носа хозяев.

— Задам пару загадок, конечно же.

Айви довольно кивнула. У неё уж точно не было сомнений в том, что угловатому хорошему мальчику-полицейскому понадобится не десять, не двадцать и вряд ли даже тридцать минут, чтобы отгадать все загадки того, кто давно, быть может, с самого появления на свет, был их королём. А значит, у неё достаточно времени, чтобы проклятое полицейское управление, рассадник преступности, взлетело на воздух. И, быть может, полгорода — тоже.

— Ты улыбаешься так, будто тебя искупали в ванной с шампанским, — мягко заметил Нигма, — французским? Или итальянским?

— Бери выше, — вскинув голову, парировала Айви, — как будто я пару пачек баксов увидела.

— Отлично, — Нигма довольно потёр руки, — мы приняли верное решение, когда стали дружить, а не выяснять отношения. Последним здесь заняты все.

Айви преувеличенно степенно, театрально кивнула.

Час «ч» должен был наступить послезавтра. Держись, дрянной город, ты узнаешь, как это — когда объединяются те, кто любят играть в загадки и ненавидят, когда обижают Матушку-природу.

========== 122. Гарри Поттер и Луна Лавгуд (броманс) ==========

Новости не радовали. Юная Луна, редактор школьного вестника престижной школы Лондона, сидела, сокрушенно вздыхая и схватившись за голову. Вчера Белла Лэстрейдж со своим любовничком Томом Реддлом снова устроили потасовку — измывались над Нэвиллом. Бедняга сегодня в школу не пришёл и, хотя во время разговора, клялся, что не пострадал физически, нужно только выдохнуть, пережить эмоциональную бурю, уже ко второму уроку стало известно, что у него надколота в локте правая рука.

Луна не знала, что делать, кроме того, чтобы заклеймить обидчиков в экстренном выпуске газеты. Жалобы Малфою толку не дадут, она знала это по трём предыдущим. Разве что глубокомысленно вздохнет и изречет философски: «Подростковый возраст очень трудный. Вечный бунт по поводу и без. Надо переждать». Деньги, которыми снабжают школу Лэстрейджи и Реддлы делают своё, грязное дело.

Луна устала плакать, но слёзы из глаз ручьем лились сами. Всхлипнув в очередной раз и судорожно вздохнув, она развернула блокнот и стала медленно выводить там текст. В голову не лезло ничего продуктивного, только гневные лозунги и короткие спичи, вроде: «Долой мажоров!», «Зажравшиеся аристократы», «Сколько можно терпеть унижения?». В конце концов, она остановилась на заголовке: «Отразим нападки вместе, не молчи!».

Её мысль болезненно сверлила голову, но слова рождались адски медленно. В итоге, за два часа было написано только полтора абзаца, так что, она была рада появлению лучшего друга как никогда раньше.

Гарри выглядел порядком уставшим и измотанным. Едва волочил ноги, запутываясь. Луна привстала, искренне переживая, как бы он не упал, надеясь, что сможет поддержать, подхватить его, если что. Гарри, тем не менее, хватило сил добраться до свободного кресла, куда он рухнул, пораженчески вздохнув. Он активно потирал виски и глаза, которые, как заметила Луна, были порядком покрасневшие, не то от слёз, не то от напряжения.

— Ты плакала? — спросил он и Луна кивнула.

Гарри вздохнул. Он прекрасно знал, почему плачет его дорогая подруга.

— Твари. И Малфой не лучше.

— Я бы сказала, хуже всех. Раз позволяет себе издевательства. Если бы не молчаливое согласие, тем самым, принятие, эти двое и их подпевала Крауч не смогли бы организовать эту…

— Организованную банду, да, — закончил предложение за неё Поттер, — как с этим бороться, понятия не имею.

Луна пожала плечами:

— Выпущу экстренный тираж газеты.

— Будто это из когда-то останавливало.

Луна вздохнула, словно признавая собственное поражение:

— Всё, что могу.

Гарри кивнул. Стал смотреть на свои руки, точно они были изрядно испачканы, хотя, на самом деле, почти что стерильно чисты.

— А как дома дела? — осторожно спросила Луна, подвинувшись чуть ближе.

— Всё по-старому, — нехотя и хмуро отозвался Гарри, — этот Вернон со своим недотёпой-сынком руководят вовсю. Тётушку Питти точно подменили. Ну, в общем, чувствую себя лишним. Надеюсь, скоро уже уеду учиться от них куда подальше. Сил нет.

Луна печально вздохнула.

— Слушай, я…

— Я знаю, — перебил её Гарри, — не нужно так беспокоиться.

Она бы с удовольствием пригласила его пожить у себя, но отец, помешанный на идее неприятия гражданских браков и отказывающийся верить, что Луну и Гарри связывала долгие годы дружба, ничего большего, ни за что бы подобное не позволил. Не стоило даже пробовать говорить с ним об этом, хотя Луна была готова.

Гарри поёрзал, встал.

— Ты куда? — обеспокоенно отозвалась Луна, прекрасно понимающая, что, в таком состоянии, Гарри способен изрядно наломать дров.

— Я сейчас приду.

Он вышел, аккуратно захлопнув за собою дверь. Луна посмотрела в блокнот, который шумно закрыла, поняв, что муза уж точно сегодня не придёт, и стала отрешённо глядеть в окно. Мысли о том, почему мир — такое дерьмо и почему, в таком случае, не случился конец света, не давали ей покоя.

Гарри вернулся с большим блокнотом в руках, высоким, в твёрдой обложке, из тех, что могли бы сойти за книгу. Сел рядом, приобняв снова Луну за плечи.

— Я пишу сказку, хочешь прочитать?

— Сказку? — заинтригованная, Луна улыбнулась. — Конечно. Только давай ты мне сам прочтёшь своё произведение.

— Ладно, — недолго поколебавшись, согласился Гарри.

Он смочил слюной указательный палец, открыл тетрадь, и начал читать:

Мистер и миссис Дурсль проживали в доме номер четыре по Тисовой улице и всегда с гордостью заявляли, что они, слава богу, абсолютно нормальные люди. Уж от кого-кого, а от них никак нельзя было ожидать, чтобы они попали в какую-нибудь странную или загадочную ситуацию. Мистер и миссис Дурсль весьма неодобрительно относились к любым странностям, загадкам и прочей ерунде.

Луна, на миг напрягшаяся, внезапно взорвалась смехом.

— Ты не думаешь, что твоя тетка и её муж не настолько тупы, чтобы не догадаться, что у мистера и миссис Дурсль есть прототипы, у которых всё с ними общее, кроме недостающей буквы в фамилии?

— Я не собираюсь им показывать текст, — помотал головой Гарри, — не им точно.

Он читал, Луна с большим интересом слушала, положив в итоге голову на его плечо.

— Никто на Тисовой улице никогда не видел этого человека. Он был высок, худ и очень стар, судя по серебру его волос и бороды — таких длинных, что их можно было заправить за пояс. Он был одет в длинный сюртук, поверх которого была наброшена подметающая землю лиловая мантия, а на его ногах красовались ботинки на высоком каблуке, украшенные пряжками. Глаза за затемненными очками были голубыми, очень живыми, яркими и искрящимися, а нос — очень длинным и кривым, словно его ломали по крайней мере раза два. Звали этого человека Альбус Дамблдор, — с выражением продолжал читать Гарри дальше, пока Луна не перебила его мягким касание руки к его ладони:

— Длинные седые волосы? Голубые глаза? Имя? Ты описываешь своего соседа Дамблордорра?

— Ага, — кивнул Гарри, — его.

— И что, эта любовная история с Хеллертом Хриндэвальдером, тем немцем, что он нам рассказывал, ну, во время войны, тоже будет? — брови Луны изумлённо взлетели.

— Да, я подумываю, как лучше её обыграть, — кивнул Гарри.

— Ну ты даёшь! — Луна покачала головой. — Эту сказку издавать нужно!

— Возможно, — уклончиво ответил Гарри, продолжив читать.

Ещё через пятнадцать минут Луна восхищенно хохотала, поняв, что кошка — не кто иная, как их любимая учительница биологии Минни МакГоннал. Она даже в ладоши хлопнула, не в силах сдержать восторга.

— Как же здорово! Гарри, ты умница! — Луна потрепала его по взъерошенным и без того волосам, — молодец!

— Спасибо, солнце, — улыбнулся Гарри, — у меня еще две главы готовы, но пока в черновиках. Прочту тебе обязательно, как закончу их.

— Да, конечно, — кивнула Луна, — буду ждать с нетерпением.

И встала, предложив Гарри сходить в кофейню за углом, на что тот, конечно же, согласился.

***

— Вы уверены, что они не притворяются? — Малфой откинул прядь белоснежных волос со щеки и посмотрел на миссис Помффри с таким вниманием, точно от ее ответа жизнь целой цивилизации зависит.

— Увы нет, — доктор Помффри поджала губы, — навязчивое состояние, эмоциональное расстройство, и, судя по всему, одна из средних стадий шизофрении. Чтобы уточнить диагноз, в любом случае, их нужно отвезти в клинику.

— Чем может быть вызвана болезнь? — мистер Лавгуд, отец Луны, беспокойно ходил из стороны в сторону, пока Герми Грейджер, староста школы, с презрением смотрела на равнодушных Дурслей, которых нисколько не испугала болезнь племянника.

— Стресс, — пожала плечами доктор Помффри, — или же наследственная предрасположенность. Детали — позже, когда уточним диагноз и его причины в больнице.

Она скомандовала и врачи «Скорой», два мускулистых парня, втащили на носилках сначала Луну, которая, счастливо смеясь, говорила о каких-то мозгошмыгах, а потом Гарри. Тот, поглощённый разговором с подругой, внезапно умолк, посмотрел на санитара, точно под лупой его изучал, и расплылся в счастливой улыбке, протягивая руки для объятий:

— Привет, Хагрид!

— Интересно, — отозвалась Луна, — когда директор уверен, что отработка у Хагрида — наказание, неужели он не понимает, что это не так? Совсем нет? Хагрид, я пойду в лес, надо ловить сверчков. Сегодня ночь подходящая.

Что ещё говорили неразлучные друзья больше никто не слышал, потому что дверь кареты «Скорой» захлопнулась. Но, едва её вой перестал долетать до слуха, Рональд Уизлиус решительно взял за руку свою девушку Герми и тоном, не терпящим возражений, сказал, обращаясь к директору:

— Мистер Малфой, это ваши порядки довели Гарри и Луну. Это вы сломали им психику. Больше это вам с рук не пройдёт.

— Как вы смеете мне угрожать, мистер Уизлиус? — прошипел директор, надвигаясь на Рональда чёрной тучей.

— Смеем, — Герми высоко вздёрнула подбородок, — потому что это по вашей вине. И мы намерены защищаться. Считайте, — тут она красноречиво обвела взглядом компанию Реддла, смеющуюся и потешающуюся над только что случившемся в сторонке, чуть поодаль от них с Рональдом, — что мы объявляем вам войну!

========== 123. Пейтон Сойер (“Холм одного дерева”) ==========

В этом маленьком городе всё предсказуемо до колик. Каждый следующий день — копия предыдущего, разве что, парни футболки иногда меняют, а девушки — лифчики. В этом маленьком городе у каждого есть образ. Маска, которую видит общество.

Например, Карен, мама Лукаса. Хорошо готовит. Свой маленький магазинчик. А ещё в отношении её жители на два лагеря разделены: она либо дура безмозглая, которая сначала в школе наобум трахалась, без защиты, а потом полжизни ныла, как ей плохо живётся одинокой, с сыном на руках, либо несчастная жертва подростковой любви, которая старается не сломаться долгие годы. Третьего не дано. То, что Карен — сильная женщина, которая не опускает руки ни при каких обстоятельствах, какими бы они горькими не были бы, видят немногие. А говорят об еще меньше из тех, кто видит.

Или, вот, Хейли Джеймс. Она… ну, знаете, идеальная. Умница, у которой отличные оценки. Помощница, потому что в магазине Карен из чистого энтузиазма помогает. Хорошая подруга, наверное, раз Лукас Скотт всю жизнь с нею неразлучен.

Ах да, о Лукасе. Знаете, это тот ещё чудак. И играть в баскетбол круто он не особо умеет, а амбиций полон. Великий спортсмен, понимаете ли. А ещё — мечтательный. Книги читает запоем. Ходит почти всегда со странной улыбкой на устах. Мечтательный, странный, нелюдимый.

Полная противоположность брата, если честно. То ли дело Нейтан Скотт. Активный, красивый, уверенный в себе. Лидер «Воронов», баскетболист, чей талант никаких сомнений не вызывает. А ещё — остроумный, яркий, сексуальный. Мечта девушек. Выгодная партия для любой, конечно, кто не безмозглая. Ну оно-то понятно, в отца вдался. Дэн — политик сильный, делец мощный, за свои слова отвечающий и куда идёт знающий. Дэну можно доверять и, кажется, в юности он был завидным женихом. Мечтой девушек.

А ещё есть Брук. Милая, сильная, веселая, яркая, целеустремленная и чертовски обаятельная Брук. Лучшая подруга. Девушка, что так уверено шагает к своей цели. И обязательно к ней придет когда-нибудь.

Вот только какой образ у неё, Пейтон Сойер?

Образ, который не всем по душе. Чудаковатой бунтарки. Замкнутой и нелюдимой. Слишком странной. Слишком не от мира сего. Не вписывающейся в атмосферу маленького провинциального городишки, где все знают друг друга как облупленных.

В Три Хилл у каждого есть образ. Маска, за которой каждый из жителей прячет своё истинное лицо. Карен — разбитое сердце и боль, Лукас — одиночество, Хейли — неуверенность и слабость, потому что мечты, кажется, никогда не осуществятся, а на цели на будущее на самом деле плевать, Брук — страх перед будущем, где мечты могут разбиться на мелкие осколки, Дэн — желчь, злость, зависть, ненависть и презрение ко всему живому, а ещё — разбившиеся когда-то мечты о карьере, Нейтан — ранимость, которую, думает он, если покажешь, так разорвут на части, без сожалений.

И только у неё, Пейтон, никакой маски нет. Бунтарская жилка, одиночество, замкнутость, инаковость, которая всех так бесит, отчужденность и упрямость, поразительная, ведущая до самого конца — настоящее. В ней всё настоящее.

И это тем, кто её не любит, не нравится больше всего.

Потому что где это видано, чтобы те, кто живет в Три Хилл, отказывался носить маску, которую общество хочет видеть и готово принять? Что еще за наглость?

========== 124. Дэн Скотт (“Холм одного дерева”) ==========

Жизнь — это калейдоскоп черных и белых красок, обманчиво кажущаяся каруселью цветных.

Ты рождаешься, растешь, познаешь мир, узнаешь себя, и, кажется, что всё лучшее ещё впереди. Мир такой огромный, необъятный, море возможностей. И ты на волне — популярности, личного счастья, успехов. На вершине.

Начинается юность, бурная, полная событий, насыщенная эмоциями. Каждый день дарит столько новых открытий, что, конечно, забываешь о прошлом. Ну подумаешь, учитель физики влепил тебе единицу за контрольную, а крошка Мэйси не дала, а сиськи свои перед тобой выставляла? То же мне потеря! У тебя зато любимая профессия есть и успехи в ней уже почти головокружительные, а таких как Мэйси каждый день по несколько десятков в твоей постели бывает. И будут все, если свистнешь — не зря же ты столько головокружительных успехов делаешь, чемпион.

Затем первые победы юности дают свои плоды. Молодой, ты вступаешь в настоящую взрослую жизнь не один. У тебя есть жена — интересная, покладистая, верная. С ума от тебя, чемпиона, сходящая. Друг и соратник. А еще — да, она может сказать, когда ты ждёшь ее слова, и промолчать, когда ты ей говорить не позволяешь. Жена и должна быть такой. Не зря ведь она выходит за-муж.

И вдвоём у вас тоже, конечно же, всё хорошо. А что, с тобой бывает как-нибудь иначе? По-другому? Ну уж нет! Чемпион однажды — чемпион навсегда. Жена счастлива, сияет, с гордо поднятой головой ходит, пока ты, надежда баскетбола, вверх идёшь по карьерной лестнице, всё увереннее по ступеням её поднимаешься. И сын, что у вас родился, славный, милый мальчик, твоё продолжение на века. Станет достойным твоим приемником, будет сопротивляться головокружению от успехов и радовать родителей только победами. Маленький любимый сын.

У тебя, в общем, есть уже сын, но это такое… Мелочи. Ну подумаешь, подростковая влюбленность рождением ребенка закончилась, никто ведь от этого не застрахован, правда? Ты честно поступил, деньги на аборт предлагал, а потом — на содержание сына. Она гордая, а, скорее, дура, сама отказалась. А ты ведь своих слов дважды не повторяешь. Так что, растёт этот сын, плод мимолетной страсти, один, ну и поделом. В конце концов, не на улице, не голодает. С тебя и взятки гладки. Она, глупая, знала, на что шла, выбирая ребенка.

Потом наступает зрелость и первые седины в волосах блёкло вырисовываются. Но ты этого, конечно, не боишься — нечего тебе бояться. Совсем. У тебя уже почти всё есть — успешная карьера, репутация делового человека, сын-подросток, что радует успехами в спорте и послушанием, потому что позиции ваши жизненные совпадают. Да, он таки стал твоим достойным продолжением. Иначе и быть не могло, естественно.

А потом — мигом — юность разливается по венам твоего сына. И это — сложный момент. Он бунтует. Дружит не с тем, с кем нужно (ибо, кто сказал, что дружба бывает без выгоды?), любит не ту, что нужно. А тут еще и жена, всегда такая покорная, взбунтовалась. Ты дал слабину. И, конечно, всё начинает рушится. Одновременно. Всё и сразу. Город взбунтовался против тебя, мэра, жителям похеру, сколько всего ты сделал, чтобы их задницы в тепле было, всё им мало. Финансы по швам трещат. В городе проблемы снежным комом накатываются. И ты горишь. Пылаешь. Тонешь.

А потом — болезнь. Она не приходит просто так. Лишь когда твой организм гнилой. Когда твоя душа с самого начала отравлена, финал твой предрешен. Жаль, что понимаешь это, стоя на краю. Перед тем, как рухнуть в пропасть.

Но, когда ты за миг от падения в бездну, всё настоящее выходит на поверхность. И ты вдруг понимаешь — с удивлением, изумлением, болью, благодарностью, ужасом, со смесью этих странных и сложных чувств, что на самом деле было в твоей жизни важного.

А там — женщина, которую ты оставил и сделал несчастной из-за своих амбиций. Но она не ненавидит тебя. Злится, укоряет, может, немного злорадствует. Но не ненавидит.

Сын, который был тебе не нужен. И тебе никогда не заслужить другого отношения от него, кроме презрительного снисхождения. Но он тоже тебя не ненавидит.

Другой сын, с которым ты часто, прикрываясь благими намерениями (потому что они казались тебе благом), был грубым тираном, бесчувственным бревном, потому что думал, что цинизм научит его жизни лучше, чем любовь. И он старается подавить в себе неприятие, несогласие, но тебя не ненавидит.

Невестка, на которую всегда смотрел как на пустое место, ведь что с неё, милой, идеальной, правильной, хорошей девочки, возьмешь? Разве она способна быть музой для твоего сына, быть ему настоящей поддержкой и опорой? И она прощает тебе всё, вытирая горькие слёзы, смахивая с бархатных ресниц.

Жена, которой ты причинил столько боли, что она могла бы тебя возненавидеть с лёгкостью, тоже рядом. Прощается с тобой взглядом, в котором только сочувствие и философское: «Ну что ж, значит, так нужно». Но не ненависть.

И маленький внук на руках, прижавшийся к твоей груди, славно сопящий и шепчущий самое прекрасное, что тебе в жизни доводилось слышать — «Дедушка, я люблю тебя!»

Слова, ради которых стоило жить. Даже в таком дерьме, в каком ты. И в какое ты окунал других.

Жизнь — это калейдоскоп черных и белых красок, обманчиво кажущаяся каруселью цветных. Твоя жизнь, Дэн Скотт, — чёрный цвет. Хорошо хоть, прощаясь с нею, ты видишь цвет белый.

Хорошо, что хотя бы перед уходом ты это заслужил.

========== 125. Хейли Скотт ( “Холм одного дерева”) ==========

Я боялась любить Нейтана Скотта. Он, крутой парень, избалованный отцовскими деньгами и вниманием девушек, классный баскетболист, подающий надежды, сын своего отца, плохой мальчик, продолжение того самого Дэна Скотта, который испортил жизнь Лукасу, моему лучшему другу, моему единственному другу, названному брату, и его прекрасной маме. Каждый раз, когда он смотрел на меня, у меня мурашки по коже бежали, но я боялась себе в этом признаться. Списывала этот мандраж, приятную дрожь, на что угодно — на ветер, рвущий верхушки деревьев, на остывший чай, на простуду, которую умудрилась подхватить так не вовремя. Всякий раз, когда краснела от его наглых, но приятных комплиментов, пыталась себя убедить, что это от того, что я попросту не привыкла к комплиментам, получаю их не так часто (от Люка не считается), а не потому, что они мне безумно приятны. Когда по вечерам, лежа в кровати и едва закрыв глаза, я видела, как губы Нейтана нежно касаются моих губ, как его ладонь гладит мою, как пальцы нежно приподнимают юбку, но пыталась себя уверить, что это от того, что у меня всё ещё не было секса, организм требует, а образ — ну, единственный парень, который рядом (Люк не считается). Был бы ближе кто-другой, не Нейтан Скотт, представляла бы его, другого.

Я боялась любить Нейтана Скотта, потому придумывала массу оправданий своим чувствам, которые возникли вдруг, так не вовремя, так неправильно, к тому, к кому они меньше всего должны были возникнуть.

Когда отрицать чувства стало совсем уж бесполезно и я их приняла, всё стало ещё сложнее. Как признаться Карен, что я люблю Нейтана Скотта? Как сказать об этом Люку? «Знаете, Карен, я влюбилась в Нейтана, и, Люк, я постоянно мечтаю о твоём брате, у которого было всё то, чего не было у тебя, что называется счастливым детством». После такого они бы отвернулись от меня, посчитав предательницей, и были бы правы.

От этого сложного выбора Карен меня избавила. Когда просто улыбнулась, дав понять, что ей все известно. И, правда, заглянув в её глаза, я поняла — она понимает мои чувства. Она разделяет их. Семнадцать лет назад она пережила то же самое.

Потом было сложно снова: постоянно думать, вдруг он разлюбит меня, вдруг предаст. Что если мои родители не разрешат нам быть вместе? Вдруг его любовь будет недолгой? А если я его разлюблю? Много книг о любви прочитано, и все разные. Потому что, кажется, любовь работает совершенно по-разному.

Новый день принес новое испытание: я ждала ребёнка. Нейтан не обрадовался. Убежал. И мне никогда не забыть, как придя к Карен, в слезах, я увидела её, открывшую дверь, в слезах тоже. Как она, горько улыбнувшись, сказала: «Добро пожаловать в моё прошлое!». Как плакала, давясь слезами, потому что понятия не имела, что делать дальше. Не могла представить себе дальнейшую жизнь. Ощущение, точно завтра Армагедон, не покидало ни на миг. Мне стало легче только когда Нейтан Скотт, сильный, гордый Нейтан Скотт, пришел ко мне, глядя мне в глаза взглядом испуганного ребенка, уткнулся в мои потные ладони, и мы оба не представляли, что будет дальше, зато знали — мы вместе. Вдвоем. Вдвоем легче.

Я помню каждое испытание, ниспосланное нам судьбой. Как, выбрав карьеру музыканта, едва не потеряла семью. Как мы едва не погибли в день второй, торжественной, свадьбы, а я металась в агонии, думая, успею ли я побыть женой, прежде чем стать вдовой.

Я помню, как в один миг, из-за травмы, рухнула наша привычная жизнь. Как Нейтан сдался, а я не могла найти слов поддержки, которые бы проникли в его израненное сердце. Как я смотрела на опустившего алкоголика в инвалидной коляске и не могла поверить, что это — мой муж, мой единственный мужчина, мой самый любимый мужчина. Как я стояла у зеркала, глядя на себя, и думала, уйдет ли моя молодость и красота, как ушло здоровье от Нейтана? Мне не было тридцати, я была совсем молода, но на руках у меня был сдавшийся муж-инвалид и маленький сын, испугавшийся, не понимающий, что происходит, ребенок.

Это было самым сложным, через что довелось нам пройти. И, если бы Нейтан не нашел в себе силы, если бы не поверил в себя, если бы не спохватился, зная, что его семья рядом и она его любит, кто знает, как бы всё закончилось тогда?

Потому теперь, когда какая-то чужая женщина, утверждает, что мой муж, мой любимый Нейтан, с которым мы всегда проходим вдвоем столько испытаний, с ней спал, предавал меня и нашу семью с нею, когда она вмешивает его имя в грязный скандал, я знаю, я уверена точно — она лжёт.

Жизнь не раз была бурным морем с грязными водами, в которых нам довелось тонуть. Но мы всегда на плаву. Потому что вдвоем. И в этот раз справимся, выплывем.

Любовь, если она настоящая, преодолевает все препятствия.

И это — отнюдь не слова из красивой книги.

Это жизнь.

========== 126. Брук Дэвис (“Холм одного дерева”) ==========

Крутая Брук Дэвис наслаждается тусовками, обожает лёгкие коктейли, кислотную музыку и мини-юбки. Крутая Брук Дэвис — капитан команды поддержки, хотя плевать на баскетбол хотела. Просто короткие юбки — это круто и очень сексуально, а кто ещё из девчонок может быть королевой секса, кроме неё?

Крутая Брук Дэвис встречается с парнями, на которых другие девчонки только облизываются. А как иначе? Парням нужна своя в доску, но мега-сексуальная пантера, которая ночь любви такую устроит, что зашибись.

Крутая Брук Дэвис — пример того, как девчонке нужно любить себя. И что, что она не гений в науках и не книжный червь? Зато у неё ноги шикарные, длинные, стройные, кожа нежная, точно лепестки роз, попа, как орешек, ни единой складки на теле, шикарный животик, который отлично смотрится в топах и майках, упругая грудь (с острыми торчащими сосками, когда возбуждена, но это, конечно, секрет, который не каждому парню открывается), и тонкая шея (на которой отлично будут смотреться бриллианты, да).

Крутая Брук Дэвис способна украсить своим обществом любую компанию, умеет шутить, веселиться и организовывать классные тусовки, на которые каждый бы хотел попасть. С музыкой, танцами, флиртом и, как знать, возможно, страстной ночью любви как кульминацией.

Крутая Брук Дэвис живёт не парясь, ведь какие проблемы могут быть, если ты юна, красива, богата, встречаешься только с самыми крутыми парнями, зажигательна, да ещё и с чувством юмора? Никаких!

Крутая Брук Дэвис больше всего на свете дорожит своей лучшей подругой Пейтон и больше всего на свете боится её потерять. Потому что только Пейтон знает, что мать Брук послала её к чёрту и откупается деньгами. Что деньги — единственное, что она может дочери предложить. Что крутые парни задолбали своей предсказуемостью и однообразием. Брук их как перчатки меняет, одного за другим, а они все как один — не особо умом отличающиеся, легко возгорающиеся страстью и так же быстро остывающие, скучные,нудные, парадоксально зацикленные на себе, да ещё и с тупыми шуточками в арсенале. Что Брук часто ложится спать абсолютно разбитая и очень старается не плакать, изо всех сил, потому что боится начать и не остановиться.

Крутая Брук Дэвис больше всего на свете дорожит своей лучшей подругой Пейтон и больше всего боится её потерять. Потому что Пейтон единственная, кому известна правда: крутая Брук Дэвис — самая ранимая девушка на свете, которая сделает всё, чтобы никто не добрался до её души, не ранил и не сделал больно.

Она просто делает всё возможное, чтобы никто никогда не узнал, какая она, настоящая, и не плюнул на неё. В маску тусовщицы и своей в доску сексуальной чики без планов на жизнь всегда плевать сложнее.

========== 127. Лукас Скотт (Холм одного дерева”) ==========

Брук, ты милая девушка, которой не жалко ничего ради твоих друзей. Ты весёлая, забавная, творческая, креативная, и, как уже не один раз доказывала, очень заботливая. Ты, определенно, будешь замечательной женой и чудесной мамой. Я столько раз таял в твоих руках, когда нуждался в помощи и поддержке, — и не сосчитать.

А ещё — ты тёплая. Мне нравится лежать с тобой на кровати, обнимаясь. Мне всегда нравилось держать тебя за руку, потому что пальцы у тебя тонкие и пахнут сладким чаем, а прикосновения ласковые. Когда мы пили чай или натуральный апельсиновый сок (помнишь?) ты так мило глотала, что я даже любовался.

Ты веселая. Заставить улыбнуться такого зануду, как я, не у каждого выходит. Но у тебя выходило. Всегда-всегда. Рядом с тобой я не улыбаюсь, нет. Я хохочу. А, значит, ты гений по дарению хорошего настроения.

Ты классная девушка, милая Брук. Очень классная. Твои нежные глаза, удивительно лучистый взгляд, теплые губы и легкие касания, твоя точеная фигурка и чудесная грудь, твое умение одеваться просто, но элегантно и со вкусом, твоё потрясающее умение общаться так, что рядом с тобою легко — это самое главное, что оценит любой друг.

Ты такая весёлая, Брук, что компания без тебя — не компания. Тебя нет — и веселья такого искреннего, непринужденного, крышесносящего, нет тоже. Потому что, когда нет тебя, исчезает самое главное в каждой компании — душа.

А ещё ты умная, цепкая, сильная, вдохновенная и умеющая вдохновить других. Что бы не случилось дальше, Брук, у тебя обязательно всё получится.

Ты — самая лучшая девушка на свете, Брук, потому, пожалуйста, не печалься из-за меня. Не страдай из-за меня. Может быть, мы не вместе по моей вине. Может быть, у меня просто не достаточно сил, чтобы полюбить тебя.

Может быть, милая Брук, мы расстались потому, что ты слишком хороша для меня.

========== 128. Карен Ро (“Холм одного дерева”) ==========

Мы все были юными и немножко глупыми. Каждый совершал ошибки. Конечно, можно было бы, наверное, допустить их меньше, чем допустили в итоге, но нет. Так нельзя. Если бы вся жизнь была бы идеальна, разве мы бы смогли это понять? Разве могли бы радоваться своему спокойствию и стабильности? Вряд ли.

А моя жизнь — это американские горки. Ты встречаешь парня. Влюбляешься. Забываешь, как дышать, когда он рядом. Забываешь, что вообще нужно дышать. Ты порхаешь, словно бабочка, не замечая, что летишь к огню. А потом этот огонь обжигает тебя. И почти лишает крыльев. Уставшая, несчастная, совершенно измотанная, ты из последних сил держишься, чтобы не упасть в разверзшуюся перед тобою пропасть. И думаешь лишь об одном: как не сдастся. Не опустить рук. Жизнь почти ежедневно даёт нам повод опустить руки. Но делать этого нельзя. Стоит однажды сделать это — упадёшь и больше не поднимешься.

Потом начинается другая жизнь. Когда, как бы не было сложно, ты радуешься материнству. Потому что твой сыночек забавно улыбается одними ямочками на щеках и заливается счастливым смехом, тряся музыкальной игрушкой над твоим ухом. Потому что он растет и уже стоит на нетвёрдых маленьких ножках. Потому что, не научившись ещё как следует ходить, он старается бегать. И, когда видит мяч, глаза его горят огнём. Гены, как бы не отрицал их, — сильная вещь. Их не обойдёшь и не обманешь.

А потом он растёт. У него твоя улыбка и мягкий лучезарный взгляд. И он похож на маленькую плюшевую игрушку, только живую. Он любит читать, сопит, склонившись над книгой. В младших классах уже приносит книги из библиотеки, которые читают дети, года на три его старше. Например, «Восточный экспресс», или «Клуб четырёх».

А ещё — он обожает баскетбол. Сияет, точно звонкая монета, когда ты, наконец накопив, даришь ему новую форму (из старой он уже вырос, коротковата). Будь чуть эмоциональнее — прыгал бы от счастья, ведь у него ещё и мяч новый есть. И ты никогда не волнуешься за него. Потому что точно знаешь: если он не в библиотеке, то точно на площадке для баскетбола, гоняет мяч с друзьями или тренируется в одиночестве.

Ты, однажды обжигаясь, подумала, что не будешь любить. Точнее, не так. Ты просто не нуждалась в чьей-то любви. Долгое время ты полностью отдавала себя сыну, работала над его воспитанием, боялась, что что-то пойдёт не так. Тебе было некогда думать о себе. Ты думала о ребёнке, которого любишь больше всего на свете, потому что он — живое свидетельство того, что у тебя была любовь. Что однажды ты была неосмотрительно, но искренне счастлива. И так было до тех пор, пока ты вдруг однажды не поняла — твой ребёнок вырос.

Он вырос, а тебе ничего не осталось. Просто ты проснулась в одно солнечное утро, обещающееся стать прекрасным днём, и поняла — у тебя самой ничего нет, кроме сына, который давно уже живет своей жизнью. Потому что он вырос. Потому что он больше в тебе не нуждается.

И вдруг ты понимаешь, что, наверное, твоё счастье, такое долгожданное, заслуженное, как и у каждого человека, всё это время было совсем рядом. Твоё счастье держало на руках твоего сына и воспитывало его вместо отца. Твоё счастье было рядом, как-то самое сильное плечо, в котором ты нуждалась, как и любая другая женщина, и к которому ты, первому, шла с радостью или бедою.

И ты снова взлетаешь — на этот раз осторожно. Тихо. Ты паришь в вышине, ты наслаждаешься прекрасными видами своей жизни, в которых есть мужчина, чье сердце бьется с твоим в унисон. Ты прижимаешься к любимому, который уж точно будет рядом, всегда. Ты знаешь, что он никогда не уйдет. Никуда.

А потом твоё прошлое возвращается. И снова берёт над тобой верх. Отнимает твоё будущее. Опять делит твою жизнь на «до» и «после». Что сказать, уничтожать твою жизнь у Дена Скотта всегда отлично получается.

И ты опять раненной птицей несешься вниз, а под тобою пропасть.

Ты остаешься одна, растерянная, несчастная. Теперь уже — мать-одиночка двоих детей.

Ты совершенно не знаешь, что делать. Может быть, растеряна даже больше, чем, когда такое случилось с тобою в первый раз. Потому что тогда у тебя была юность. Юность, что бы не случилось, всегда даёт крылья.

И ты, истерзанная, ищешь в себе силы жить. До тех пор, пока он, твой любимый, твоё несостоявшееся будущее, вдруг не приходит в твой сон — красивый, спокойный, счастливый и, как всегда, любящий.

И говорит тебе то, что отныне ты будешь делать всегда, проходя мимо прекрасных душистых цветов, потому что в них — его душа:

— Ищи меня в лилиях.

========== 129. Нейтан Скотт (“Холм одного дерева”) ==========

У тебя ничего нет. Ничего. Эти успехи в баскетболе, фальшивая любовь любой девчонки, на какую стоит лишь раз посмотреть, шумные тусовки и весёлые компании, дофига денег и решение проблем один махом, стоит лишь сказать папочке — всё это полная ерунда. Чушь. Пустая трата времени. Всё это — пустота.

У тебя ничего нет, Нейтан, и пора бы уже признаться себе в этом. Потому что с чего бы тебе иначе, каждый раз глядя на эту девчонку, может, не самую яркую красотку, какую ты видел в жизни, но точно красивую, понимать, что ты свою жизнь проживаешь бесцельно, как путник бредешь в пустыне, где всё — лишь иллюзия, только мираж?

У тебя ничего нет, Нейтан, но, каждый день приходя к ней, ты влюбляешься все сильнее. Потому что — как неожиданно, учитывая твои обычные предпочтения! — страстно жаждешь коснуться её губ, испробовать вкус её поцелуя. Ты смотришь, как она старательно пытается вбить в твою глупую голову, ветрено заполненную сексом, девчонками с большими сиськами и тусовками, элементарные знания, и думаешь только об одном — как прекрасно, как восхитительно хорошо было бы обнять её крепко-крепко, вдохнуть полной грудью её запах лета и ромашек (чудесные духи), держать рядом, ощущать её тепло, и никогда-никогда не отпускать от себя. Ни на миг. Ни на минуту.

Такое простое желание — а почти недосягаемо. Хейли, совсем не твой типаж девушки, которая вряд ли могла бы коснуться твоего сердца, растопить его, которая уж точно не могла, как тебе казалось, стать дамой твоего сердца, купила тебя с потрохами, Нейтан. И ты мечтаешь — стать её другом, верным рыцарем, прекрасным принцем, о котором она наверняка мечтает с самого детства, могучим защитником, сильным плечом, любовью всей её жизни.

Тебе нужно слушать урок, её объяснения, а ты представляешь только, как вы будете гулять, взявшись за руку. Как ты станешь покрывать поцелуями её прекрасное тело, от макушки до пят. Как будете целоваться под дождём, потому что, что таить, ты всегда думал, что это романтично, а видеть в этом романтику такой девушке, как Хейли, вообще положено. Ты хочешь однажды взять её за руку и, опустившись перед нею на одно колено, сказать: «Я люблю тебя, стань моей женой!». Хочешь шептать ей «Люблю» в ваши самые сладкие, самые чудесные моменты. Ты хочешь, чтобы вы вместе воспитывали ваших детей, читали им сказки на ночь, водили в парк, кататься на каруселях, надевали маленькие носочки на крошечные ножки, чтобы не замерзли в сне, пели колыбельные и представляли, каким счастливым будет их будущее.

Ты смотришь на Хейли и думаешь вовсе не об уроках, нет. А о простом счастье и уюте, которого хочет любой человек. Потому что у тебя его нет.

Ничего у тебя нет, Нейтан Скотт. Пора перестать себя обманывать. Всё не в порядке. И больше так продолжаться не может.

========== 130. Сабрина Спеллман, Майкл Лэнгдон и Люцифер ==========

— Негодяй! Чёртов урод! — кричат ему вслед люди, простые смертные, тыча пальцем. Те, которые посмелее. Те, кто слаб, труслив, боится дышать без чьего-то разрешения или богобоязлив, крестятся и в исступлении повторяют: «Сын Сатаны!», «Поганое детище!», «Антихрист!»

А для Сабрины он — желанная любовь, сладкая мечта, которая сбылась, прекрасный сон наяву. Вот кому она служить готова денно и нощно, а не этому козлу мерзкому, которого Сатаной зовут. Вот о ком её девичье сердце сладко страдает, вот из-за кого она, влюбленная, по ночам не спит, в томной муке восторженно бьется. Вот кто любовь её отныне до самого конца земного пути. Он. Майкл Лэнгдон. Антихрист. Сын Сатаны. Который в реальности вовсе не страшилкой рогатою оказался, а привлекательным мужчиной, с которым (Сабрина знает точно) тётушка Зельда грешит по ночам.

Сабрина в глаза ему заглядывает преданно, за руку держит — боится выпустить. Вкус его поцелуев сладостен, запах его тела великолепен, россыпь его волос, точно бриллианты, на солнце горит, почти ослепляет. Голос его томный, прекрасный, если бы можно было потрогать, то под пальцами бы ощущался бархат. Кожа у него, дьяволового дитя, точно атлас, как шёлк, что только что нагладили идеально.

Он говорит, что мир больше не будет прежним никогда. Что с этого самого дня он, мир, изменится навечно, потому что дитя Дьявола, он, Майкл Лэнгдон, ступил на грешную землю и станет карать её и её пустоголовых, завистливых, тупых, сквернословных, жадных, безжалостных жителей за грехи, и каждому найдется своя кара. Он говорит, что мечтает, чтобы она, прекрасная Сабрина, нежная, юная ведьма, всегда была рядом, пила вино победы с ним вместе.

Глаза его при этом сияют, точно бриллианты. А он рад стараться, только это ему, коварному, и нужно. У каждого Дьявола есть своя верная Лилит, Сабрина Спелман — его.

Тётушка Зельда и Хильда на него молятся, дышать боятся, когда он гостем приходит в их дом, во главе стола без приглашения садится (приглашения ему не нужны). Кузен Абмроуз жаром пышит, питай Майкл плотское желание к юношам хоть на толику, сообразительный кузен уже бы стонал под ним, в его постели. Отец Блэквуд, негодяй и подонок, для коего в Аду приготовлен особый, жаркий коктейль, едва Антихрист в церковь имени Отца Своего входит, в ноги ему, могущественному, кидается, да кончики пальцев целует. Чего не сделаешь только, когда Покровитель, могучий Чёрный Лорд, в облике красивого мужчины показывается, да своё любимое дитя своим продолжением, наместником на Земле объявляет!

Им, магам, известна тайна, которая глупым простым людишкам пока невдомёк — уже царит его воля и вскоре Царствие его, чёрное, как смоль, полное беспросветности и безнадёги, воцарится повсюду, в мрачную бездну всех и каждого окунет, никого не пощадит. Они, маги, колдуны, знают, что Тёмный Лорд справедлив и жесток, когда надо, а у сына его — сердце камня, уничтожит и порубит на куски, если будешь дерзок, перестанешь бояться.

Майкл Лэнгдон, сын Сатаны (пред которым порочная красотка Лилит в новом своём обличьи покорно склоняется), строит новую эпоху, другую эру, где всё вокруг чёрною мглою покроется. И ему лучше не мешать. А отца его всемогущего любить и обожать надо.

А Сабрина, юная, нежная, прекрасная возлюбленная, всегда рядом, и сердце своё, что бьется с его черным сердцем в унисон, готова вытащить из груди и бросить к его ногам.

И бросит, если он, Хозяин, прикажет.

========== 131. Сабрина Спеллман и мисс Уордуэл (мадам Сатана, Лилит) ==========

Сабрина Спелман за мисс Уордуэл душу готова Дьяволу продать, если бы уже не отдала эту самую душу ей, своей любимой (учительнице).

Мисс Уордуэл улыбается ей по утрам потрясающим ртом, очерченным красной помадой. Дергает за ниточки её сердце, сладко поющее всякий раз, когда приходится мисс Уордуэл видеть. Зачем, зачем она вдруг стала такой… роскошной? Для чего несчастное, почти детское ещё сердце Сабрины похитила и почти раздавила в своих мягких плавных ладонях?

Мисс Уордуэл преследует её по ночам, в снах, от которых Сабрина просыпается с восторженным вскриком на губах, который тут же хоронит, зажимая рот руками. А потом не спит до самого рассвета, растревоженная, возбуждённая. Ласкает влажную промежность до тех пор, пока пальцы способны хоть немного двигаться, научилась дышать в подушку, чтобы тётушки не прознали её пикантного секрета. Не спит до самого рассвета, а, первые лучи солнца бьются в окно, робко, спрашивая разрешения, кидается на подушке.

Мисс Уордуэл — её единственная причина каждый день приходить в школу, где все опостылило, даже подруги. Даже милый добрый Харви, которого ещё совсем недавно называла своею судьбою, — теперь ничто для нее, когда есть возлюбленная (учительница), с ума сводящая и одним взглядом заставляющая Сабрину скулить, как дрессированного щенка.

Мисс Уордуэл — не напасть, не нашествие, не внезапная вспышка подросткового бунта или пубертатного безумия, как она, Сабрина, старалась себя убедить, едва дорогая преподаватель имидж типичного синего чулка на образ роковой красотки изменила. Мисс Уордуэл — её личное божество, которому Сабрина, юная ведьма, готова алтарь всю свою жизнь создавать, ей, прекрасной, а не какому-то там Сатане кланяться.

Мисс Уордуэл Сабриной, точно тряпочной куклой владеет и за веревки исправно дергает.

Мисс Уордуэл — дьявол манипуляций. Мастер своего дела.

========== 132. Ребекка Майклсон и Освальд Кобблпот ==========

Ребекка, дочь Папаши Майклсона, внучка самого влиятельного Барона этого мрачного города, прекрасная кровавая принцесса в десятом поколении, наслаждалась вином. Тянула сладостный напиток медленно, крепко держала бокал, слегка царапала ногтями стекло.

Обычно она делала так, будучи очень довольной. Сейчас самоуверенная красотка, слава ганстерского рода, испытывала несколько другое чувство. Не удовлетворение, нет. Скорее…

Тут Ребекка задумалась. В самом деле, как назвать чувство, которое она испытала? Возбуждение, наверное. Именно то, какое испытываешь, когда ожидаешь скорой встречи с врагом. Да не просто с врагом, а с тем, кто во всем равен тебе. Который думает так же, как ты, мыслит точно так же, как ты. Ещё и поможет, когда нужно будет. Если ситуация окажется уж совсем безвыходной. И вы не дадите кому-то другому убить противника. Потому что: «Убить это существо поганое могу только я, не трогайте, не смейте, не приближайтесь, не прикасайтесь, сволочи-подонки, негодяи!».

Королева ганстеров Ребекка Майклсон и король преступников Готэма Освальд Кобблпот стали особыми врагами — с привилегиями.

Ребекка узнала бы его шаги из миллионов других. Человек, что так ощутимо хромал, ходил совершенно особенным образом. Шаги у него были чёткие, гулкие, и после каждого шага отлунье звучало по гулким холодным стенам.

Ребекка поставила почти уже пустой бокал на стол, налила еще немного вина. Встала, подошла к окну. Сложив на груди руки, вполне искренне улыбнулась (она, оказывается, очень скучала по своему ловкому, хитрому врагу) и замерла в ожидании.

Он вошел. Тоже с потрясающей, сияющей улыбкой на устах.

— Как поживает самая опасная штучка Готэма после меня?

— Видимо, так же, как и самый опасный негодяй Готэма, после меня, — Ребекка красноречиво посмотрела на Пингвина, чтобы он сомневаться не смел, что она говорит о нём. Впрочем, он и не стал бы. — Великолепно.

— О, как печально, — Освальд, хромая, подошёл к столу, рухнул на стул, закинул ногу за ногу, поставив рядом свою трость с позолоченным набалдашником, — а я всё надеялся, что тебе плохо, ты страдаешь и мучишься.

— Не дождёшься! — сверкнув глазами, пригрозила Ребекка.

— Дождусь, — сладко пропел Освальд, — ещё как дождусь.

Он сделал несколько глотков вина. Ребекка не была бы собой, если бы смолчала.

Она язвительно заметила:

— Ты глотаешь как утка, у которой в глотке кусок травы застрял.

— А ты каркаешь, как ворона, у которой скарлатина — не остался в долгу Освальд.

Ребекка довольно кивнула:

— Принято. Так что ты хотел, отвратительный парень? Неужели соскучился?

— Очень, — пропел Освальд, показательно облизав губы, окрашенные вином, — я почти не спал ночами. Страдал по тебе. Но сейчас не о том. Пришел спросить у мерзкой и отвратительной барышни, что она скажет насчёт приструнить Джеремаю? А то этот стручок, что-то, совсем разошелся. Надо бы показать ему, кто в доме хозяин, м?

Он соблазнительно поиграл бровями (зная, конечно, что Ребекка считает это глупым и не упустив возможности её позлить). Ребекка сделала большой глоток вина, поставила бокал на стол, по правую руку от себя и медленно, степенно кивнула.

— Пора объединяться, мой самый лучший враг.

Самый лучший враг довольно усмехнулся. Кому бы как ни ему знать, что, когда они с мерзкой сучкой Ребеккой Майклсон объединяются, другие мгновенно попадают в ад.

Заживо.

========== 133. Зельда Спеллман и отец Блэквуд ==========

Она — предательница. Следы кнута на её коже — не свидетельство боли, а напоминание ему, что рядом — предательница. Не только его, темнейшей, личности. Но и идеалов святой Церкви, самой тёмной из всех.

Она — негодяйка, тёмная лошадка, непредсказуемая и избалованная женщина, из которой — теперь это вдруг стало так ясно, так понятно! — никогда не получится покорной дочери Церкви. Она лишь надевала эту маску, блестяще исполняла эту роль. Так, что он сам поверил.

Он верил ей долгие годы. Не сомневался в ней никогда. Ему казалось, что она верная, точно пёс, и, даже если отпустить поводок, пёс будет стоять рядом и вонзится зубами в глотку каждому, кто обидит. Ему казалось, что она — твёрдая, как скала. Гранит. Та, что первой бросится на амбразуры, защищая Церковь, Хозяина и их идеалы. Что только ей, единственной, можно верить. Она была его союзником, его единственным настоящим соратником, первой, к кому он бы бежал за помощью, первой, у кого он бы просил защиты, когда почувствовал, что не сможет справиться один.

Но всё это, как оказалось, было иллюзией. Мыльным пузырём, который лопнул, не успев даже показать, как прекрасно переливается на свету.

Она не была даже дьяволицей. Дьявол честнее её.

Она — предательница. Следы кнута на её коже — не свидетельство боли, а напоминание ему, что рядом — предательница. Не только его, темнейшей, личности. Но и идеалов святой Церкви, самой тёмной из всех.

Зельда Спелман — предательница, но он любит её. Он хочет её. Он желает её. Он сходит по ней с ума. И даже воровство дочери, сокрытие факта того, что она жива — для него не аргумент.

Если в дело вступает страсть, другие аргументы не работают. Никогда.

Потому теперь, когда он подходит, чтобы снова ударит её за воровство, предательство и непослушание, когда берет её лицо в ладони и сильно сдавливает челюсть, всегда спрашивает, прежде чем вновь хлёсткая плеть опять пройдётся по нежной коже:

— Понимала ли ты, Зельда Спеллман, что делала, когда врала о смерти моей дочери и воровала её?

И получает ответ — всегда один и тот же:

— Да.

Она, предательница, ни о чём не жалеет.

Ему от этого так больно, что хочется выть.

========== 134. Зельда Спеллман и отец Блэквуд ==========

«Нет, я не хочу его и вовсе не смотрю на него как на мужчину» — убеждает себя Зельда, стараясь на собраниях Церкви отводить глаза, делать вид, что её очень интересует дверь.

«Нет, в мыслях я не захожу дальше верного служения Фаустусу, как главе Церкви. Ну, разве что лёгкий поцелуй станет моим последним оплотом. Последней преградой, перед которой я все баррикады сдам. Один только поцелуй, я конечно же (не) прошу о большем».

Она повторяет это как мантру. Вторит. Просыпается с этими словами на устах, засыпает с этими мыслями. Скрывает их от всех и боится, что кто-нибудь заметит, как дрожат её руки, когда она слушает его проповедь, сжав колени. И как прерывается дыхание, стоит услышать его голос.

Она знает, что бессмысленно убеждать себя, что ничего к нему не чувствует. Знает, что страдать от романтического безумия могла бы девочка, возраста Сабрины, а не она — взрослая ведьма, выбравшая потрясающе прекрасное тело статной женщины.

Она знает, что неправильно думать, что можно даже попытаться отбить мужа у той, кто столько сделала для Церкви Ночи, и что все мысли о том, что это лишь видимость, будто миссис Блэквуд делает что-то важное, нужное, правильное — бред. И что не может она, чужая женщина, ревновать его к его собственной жене, хоть и ревнует, как дикая кошка.

Она понимает, что не имеет право любить того, кто годы отдал на служение Сатане, их Хозяину, что это — странные замашки, невероятная наглость, которой, даже у неё, Зельды Спеллман, есть предел. Что существует красная линия, за которую нельзя переступать. Что это почти как хотеть ребенка от Сатаны — от рогатого, не человека, не ведьмака, а от настоящего воплощения зла. Что даже при внешней иллюзии, что правило в Их Церкви только одно — искренне верить во всемогущество Сатаны, подчиняться великому Хозяину, и не ставить его власть под сомнение — есть ещё масса мелких правил, которые тоже нужно соблюдать. Которым тоже необходимо подчиняться.

И знает, что их все, без исключения, до единого — нарушила. Потому что испытывает невозможное, неправильное чувство. Потому что влюбилась.

Зельда Спеллман любит Фаустуса Блэквуда, главу Церкви ночи, главного слугу великого Сатаны. И — как бы она не останавливала себя — это только вопрос времени, когда же они окажутся вместе, в одной постели…

========== 135. Мисси и Адам (“Леденящие душу приключения Сабрины”) ==========

Мисси ни разу не жалела, что заточила своё сознание повелительницы времени в часы. Оно пробивалось к ней в реальности короткими яркими вспышками, приходило во сне, навязчивой мыслью грызло мозг. Потому Мэри Уордуэлл (как её теперь звали) всегда понимала в глубине души, кто она, и какую тайну скрывает. И всё же — она ни разу не жалела о том, что заточила сознание повелительницы времени в часы. Так было легче, хотя жизнь обычной смертной была более банальна и скучна и, конечно, приключения таймледи ей теперь могли только сниться.

А потом она всё-таки сдалась. Открыла маленькие часики и воспоминания гигабайтами стали загружаться обратно, в подкорку мозга, в царство сознания. И всё стало больно рвать память на части: Доктор, его слова, каждое из которых (как всегда) оказалось ложью, его действия по превращению её из бушующей гениальной в своем зле повелительнице времени в покорную собачку на привязи, гавкающую лишь когда он, строгий хозяин, позволит, и обещания, ни одно из которых не сбылось. Мисси плакала с тех пор больше, чем за все свои долгие изнурительные жизни, плакала в своём кабинете, где даже табличка «Директор Мэри Уордуэлл» поблекла от слёз, в своём доме, где раздражало карканье ворона, в своей постели, холодной и одинокой, как никогда раньше, в душе, когда шла туда по утрам, да так, что могла бы не открывать воду — слёз бы вполне хватило помыться. Мисси плакала, плакала, плакала, даже когда и на это уже не осталось сил.

А потом стало ещё больнее — когда появился Адам. Это был простой смертный, обычный человечишко с одним только сердцем. И Мисси ничего не ждала от него, но впустила в свою жизнь, потому что, как и все его собратья, он мог бы стать забавной собачкой, такой нужной ей теперь, когда оба сердца почти перестали биться от боли.

Она ничего не ждала от Адама, а всё потому, что он был простым смертным с одним лишь сердцем, и чем же обычные людишки могли удивить её, командующую временем, бывшую его ребёнком?

Зря. Адам не просто удивил её, он её поразил. Он пронзил оба её сердца, правда, не стрелой Купидона (хотя, может быть, ею, просто она в Купидона не верила), он заставил её в восторге с предвкушением ждать каждой новой секунды рядом, он научил её снова радоваться жизни, он снова научил её дышать.

Смертные людишки глупы, жестоки, жадны и не знают милосердия. Такова была правда, абсолютная истина, к которой она привыкла и в которой была уверена так же, как в том, что она повелевает временем. Но этот, Адам, работал в организации «Врачи без границ» и возможности человеческих технологий под названием «Интернет», подсказали Мисси, что там работают лучшие из людей, то есть, лучшие из худших (ведь люди, по определению, были плохи).

Она знала, что люди никогда и ничего не делают просто так, им попросту не знакомо это правило и чувство. В ответ на любое действие эти несчастные создания ждут блага — от друга, любовника, коллеги, от целой Вселенной. Но, как она только не проверяла Адама — и горькую правду о браке говорила, и вечным «Я подумаю!» мучила, и делами объясняла свою загруженность, и холодность проявляла, и колкость, а он всё терпел. Сносил спокойно, с достоинством. Она привыкла ломать людей, как прутики, так, быстро, почти мгновенно, сломалась глупышка Люси, бывшая жена (у них с Доктором, видимо, была одинаковая слабость к смазливым блондинкам), но не Адам. Он был твёрд как гранит, но нежен с нею, словно шелк. Он целовал ей ноги, заканчивая так сеансы массажа, когда она, уставшая после адского рабочего дня в школе, сидела на диване в своём небольшом доме. Он гладил её по спине, как ребёнка, которого нужно утешить, и, Рассилон побери, это прекрасно у него получалось — Мисси почти засыпала, будто утешенная сладкой колыбельной. Он выслушивал всё, что она говорила, и пришлось закусывать губу почти до крови, чтобы не признаться, как болит за столько веков существования раненная, чёрная душа. Он говорит ей то, о чём она молить была готова Доктора, чтобы сказал: «Я думаю, Мэри, ты потрясающе красивая». «Ты слишком много работаешь, а должна позаботиться о себе». «Я не переживу, если с тобой что-то случится, пожалуйста, не принимай всё так близко к сердцу, эта школа не стоит таких усилий с твоей стороны», «Ты боишься брака? Тогда ну его к чёрту! Главное, что ты рядом, мы вместе, и можем наслаждаться жизнью!», «Поехали со мною в Тибет, Мэри, я хочу показать тебе мир! Как это — «зачем»? Потому что ты этого заслуживаешь! Ты заслуживаешь всего самого-самого, разве ты не знаешь?», «Послушай, Мэри, я никуда не поеду без тебя. Ничего страшного, что ты не хочешь ехать. Найду другую вакансию, когда ты будешь готова. Мир большой и полон чудес. Как бы я хотел показать тебе их все!»

Она упорно пыталась его сломать. Потому что не верила, что такое возможно. Потому что этого, в принципе, не могло быть. За столько веков путешествий по миру и пространству ни одно смертное существо, встречавшееся ей, не было так покорно, так милосердно, и не умело так искренне, открыто любить. Пока она не встретила Адама.

Он появился — и слёз стало ещё больше. На каждое «Я люблю тебя, Мисси!» в сердцах больно отзывалось: «Почему я должен тебе верить?», на каждое: «Я не знаю, что бы я делал без тебя, Мэри» в памяти горит — «Ты должна была сидеть в Хранилище, я не разрешал тебе выходить». Боль разъедала её постепенно, как разъедает регенерация клетку за клеткой, рушит тело, как злость и ненависть разрушает душу.

Мисси плакала, заперевшись в ванной, слушая мерный храп Адама, доносящийся из спальни (пожалуй, единственный весомый недостаток этого смертного), плакала и проклинала себя за долгие века страданий во имя Доктора, который их не заслуживал. За то, что плачет, и за то, что ей не стыдно, что она больше не испытывает по Доктору ни жажды, ни тоски, и любви, кажется, тоже. Больше нет.

Но сегодня, гуляя по лесу, когда Адамова рука держала её за руку, такая мягкая, нежная, и такая твёрдая, показывающая, что всегда подхватит, стоит Мисси-Мэри оступиться, не даст упасть, сорваться над бездной, Мисси вдруг поняла: больше не будет слёз. С неё довольно. Хватит.

И она открыла часы, на сей раз, чтобы снова заточить в них воспоминания, в которых не было ни счастья, ни радости — только боль. И когда последнее из них достигло цели, Мисси-Мэри захлопнула крышку. А часы бросает в бездну над мостом, с улыбкой говоря Адаму, что они хранят слишком много горьких воспоминаний.

И они стоят — два маленьких человека посреди огромной Вселенной, цветущей и прекрасной. Горькие воспоминания покинули её. Она прижимается крепче к Адаму, утопая в его объятьях.

Она счастлива. Теперь — навсегда.

========== 136. Сабрина Слеллман и Мадам Сатана ==========

Сабрине Спеллман больно, и слёзы горячей лавиной катятся по щекам. У Сабрины даже тело болит, хотя очаг боли — внутри, в душе.

Сабрина не ест несколько дней к ряду и почти не пьет. Она лишь лежит в холодной от собственного тела, почти безжизненного тела, постели и молча смотрит в одну точку, кусая губы, целыми днями.

Тётушки волнуются, плачут, страдают, но не могут найти выход из этого туннеля, чёрного и беспросветного, в который упала Сабрина. Тётя Хильда кричит раненной горлицей, и даже тётя Зельда тоже уже потеряла над собою контроль. Но Сабрине не помогают ни магия, ни крепкие напитки, ни фирменные сладости от тётушки Хильды, ни мягкая музыка фортепиано, что они включили, потому что тётя Зи где-то слышала, что музыка действует на людей как анти-стресс, ни тёплая погода на улице.

Сабрина хочет умереть, но все заклинания, Смерть зовущие, позабыла. Сабрина пыталась резать вены, но лезвие оказалось тупым, ослабленным с помощью хитрой магии тёти Хильды, а зеркало никак не хотело разбиваться, заговоренное магией тётушки Зельды.

Сабрина плачет и кричит, кричит и плачет, молча вопит, внутри, про себя, глядя на вздутые, напряжённые вены, почти завидует слепоте Роз, и проклинает свою память, которая ей то и дело восхитительные мелочи подсовывает. Вот оно — нежное прикосновение длинных пальцев, роскошный поток тёмных волос, холодная сталь ледяных глаз и жёсткая линия развратно-красного рта. Она помнит всё до мелочей и, глядя в зеркало на себя (с отвращением), снова и снова видит это лицо. Лицо своей предательницы. Лицо своей возлюбленной.

Золушка плачет, но не потому, что вынуждена была сбежать от Прекрасного принца, а карета оказалась тыквой. Золушка плачет потому, что Крёстная Фея оказалась обычной дешевкой.

Воспалённый, заболевший страданиями, мозг должен выбросить все события прошедшего года наружу, вычеркнуть их и от них отказаться, но нет. Снова и снова он возвращает её в Лихолесье страданий, на чёрный путь, скользкую дорожку, по которой она, наивная, глупая дурочка, шла, пока та, при виде которой дыхание перехватывало в секунду, дёргала её за ниточки, рвала её маленькое сердце на куски.

Сабрина хочет забыть, всё оставить, но не может смириться с болью, и тонкой нитью солёных слёз провожает своё рухнувшее в пропасть, в тёмную бездну, детство. Она отрастила ногти, наконец, перестала их грызть, но зря тётушки обрадовались. Ногти нужны ей для того, чтобы разрывать своё порабощённое тело на куски. Каждую ночь, стоя у окна под бледной луною, Сабрина царапает кожу около сердца, до красноты, раздирает так сильно, как может, надеясь, что однажды получится вынуть сердце и выбросить его на свалку, где ему, сгнившему, почти замершему, самое место. Ей бы посмотреть, какие заклинания нужны для этого, вот только тётушки спрятали все книги, и никуда её одну не пускают. Приходится действовать дряхлыми методами и ждать, ждать, ждать. Какое счастье, что она лишь наполовину смертная и никогда не постареет. Времени у неё в запасе много. Время — это то, что преподнесла ей мисс Уордуэл, показав, что оно всегда играет по твоим правилам, если их грамотно установить.

Сабрина, как книжная Алиса, залила слезами всю комнату и скоро утопит в них целый мир. Засыпая, она всякий раз клянётся, что это — последний день её страданий, и что завтра обязательно будет легче, но по утрам снова стонет в кулак и кричит в подушку. Потому что сил на исцеление у неё нет.

Матерь Демонов сделала своё грязное дело — она ушла, предав Сабрину, растоптав её влюблённое сердце, и превратила её, несчастную, в демона тоски и печали. Ещё немного — и Сабрина превратиться в волчицу, каждую ночь будет выть на луну.

Такова цена, когда любишь Дьявола. Но, если бы даже Сабрина знала правду, она бы всё равно влюбилась, страстно, жгуче и без оглядки.

Потому что Мадам Сатана не оставляет другого выбора.

========== 137. Зельда Спеллман и отец Блэквуд ==========

\ ау, в котором Зельда манипулирует Фаустом с помощью шкатулки \

Фаустус смотрит на жену, не в силах сдержать восторженного вздоха, а иногда и вовсе дышать забывая. У него подкашиваются ноги и дрожат колени всякий раз, как он видит нежную улыбку Зельды и чует пряный запах её огненно-рыжих волос.

Зельда Спеллман — его погибель и проклятье, но главное, — именно она его величайшая тёмная любовь. Сладостная тьма воплотилась вся, целиком и полностью, в этой женщине, и проглотила даже те жалкие потаённые остатки его чёрной души, что когда-то были приоткрыты к свету. Забрала его всего, целиком.

Фаустус Блэквуд всегда готов был убить за власть, а теперь, великий и прекрасный, он готов убить ещё и за Зельду Спеллман.

Чарующая музыка её голоса обволакивает мягче, чем звуки шкатулки, им на свадьбу ей подаренной, льется в уши, точно шёлк, пением райской птицы слух обволакивает. Зельда Спеллман говорит: «Иди!» — и он идёт. Зельда приказывает убивать — и он убивает. Он из-за неё, огненной красотки, в крови погряз глубже, чем когда сам, без чьей-либо подсказки, проливал её. Он убил Антипапу, потому что Зельда, великая и прекрасная, захотела возвыситься, и никто другой не достоин этого больше, чем она. Он пил кровь с лица мёртвого старика, перед которым склонялись все дети Тёмной церкви, почти как перед Хозяином, потому что Зельде, любопытной бестии, вдруг захотелось узнать, какова на вкус, по его, Фауста, мнению, кровь Антипапы.

Он слушает сладостную мелодию, что мигом, едва появляется в зоне досягаемости, убаюкивает его поверженное сознание, и идёт убивать, шепча имя Зельды на устах. Он забыл обо всём, чем правил, и теперь первый готов доказывать, что церковь Сатаны остро нуждается в реформировании, а он, отец Блэквуд — всего лишь ничтожество перед великой Зельдой и всем родом Спеллманов. Тех, кто не согласен с ним, Фауст, покорный раб, готов разорвать на части, порвать в клочья, превратить в пыль.

Зельда сегодня была нежна с ним, как никогда раньше, и он таял под шелковой нежностью её рук, а вчера — нещадно била плетью, привязав к кровати. А всё потому, что он, несчастный глупец, позволил себе усомниться в её власти и праве быть Королевой среди ведьмовского клана. Раб, который бунтует, должен быть мёртв, милосердная Зельда же снизошла, пощадила, и лишь завела свою сладостную песнь — «Пора убрать Люцифера, любимый, он ни к чему нам больше. Нужна новая власть, открытая, откровенная, сильная. Убей, Люцифера, любимый, и я останусь с тобою навечно».

И Фаустус вытирает следы крови в уголках губ, смотря в зеркало, и откидывает вновь возникшие сомнения, что это неправильно.

Ради возлюбленной Зельды он пойдет на всё.

Если нужно — королевой Ада её, великую и прекрасную, сделает.

========== 138. Зелена Миллс и Освальд Кобблпот ==========

Маленький милый мальчик Освальд Кобблпот попросил помощи у неё, могущественной злой ведьмы. Зелена мажет запястья душистым кремом, наносит несколько капель духов на тело, вдыхает аромат, закрыв глаза.

Она ждала этого. Ждала того дня, когда Освальд позовёт её, попросит помощи. Она знала, что день, когда она понадобится ему, обязательно наступит.

Зелена надевает своё лучшее платье, черное, по талии. Венчает шею ожерельем из изумрудов, светящихся, точно пьяная луна высоко в небе, а голову — остроконечной шляпой. Верная метла, любимейший транспорт, никогда не подводивший, в использовании которого ей нет равных. Взлетает под мрачное небо, где ни единой звезды не осталось, всё закрыла туманная мгла и, не пряча счастья, хохочет, заливчасто и громко. Никто не услышит этой музыки, хмельной, точно звуки рока, никто не увидит её силуэт, спрятанный за тучами, никто не узнает, что среди них, людей не совсем обычных, живёт совсем обычный человек, ведьма, чёрная пантера, которая за любое непослушание превратит в обезьяну со сладкой улыбкой.

Зелена аккуратно приземляется в кабинете, прямо на стол, садится, сложив ногу за ногу. А у неё таки красивые ноги.

Она смотрит на Освальда, как тот улыбается, возвращает ему улыбку, тянет губы для поцелуя и снисходительно смеется, когда, проигнорировав, он целует её в щёку.

— Итак, мой прекрасный друг, видишь, тебе всё же понадобилась моя помощь, — сладко напевает Зелена, сегодня ей не хочется злиться и страдать, только радоваться, — помнится, ты не верил в такую возможность.

— Я помню, Зи, — кивает Освальд, за эти года располневший, сладкий, как пирожок с вишней теперь, — но да, признаю. Ты всё же была права.

— Женщина, дорогой мой друг, — продолжает напевать Зелена, — всегда права.

— И как не похвалить женщин, когда на дворе расцвела весна, время кошек и любви, правда? — беззлобно подколол Освальд.

— Точно, — согласно кивает Зелена, — так что ты хотел, милый мой друг-пирожочек. Рассказывай.

Освальд встаёт, сделав несколько кругов около стола. Затем садится, несколько секунд смотря в окно, будто ожидает увидеть там не пугающую ночную мглу, а элитный замок, покачивающийся в небесах. Зелена даже скучать начинает, зевает демонстративно-деланно, призывая обратить на себя внимание. Когда этого не происходит, коварная ведьма больно пинает своего мечтательного друга кулаком в ребро, а потом — по плечу.

— Эй, я ещё здесь, и мои обезьянки, дорогой, уже заждались меня дома. Рассказывай, чего хотел, время безжалостно.

— Ах да, — вздрогнув, спохватился Освальд, — прости. Я сегодня не очень в форме. Мне нужна союзница, Зи, в борьбе с олигархатом и преступными группировками города. Их что-то слишком много развелось в последнее время, а остаться должна одна — только моя. И, поразмыслив, я решил поручить эту ответственную миссию тебе. Что скажешь, моя дорогая коварная ведьмочка?

Зелена плавно поворачивает голову в сторону окна, выглянув, как луна танцует на небе прощальный танец, окончательно сдавшись туманом, а потом опять глядит в бездонные хитрые глаза Освальда.

Она ничего не говорит. По коварной улыбке он должен понять её ответ. Она согласна.

========== 139. Thomas Hayes аkа принц Уильям и Marilyn Lima аkа Кейт Миддлтон ==========

— О, как это ужасно, когда пресса всё время вмешивается в личную жизнь! Подумать только, теперь я даже не могу спокойно выпить воды! Газетчики должны ответить за это!

Мэрелин вздыхает, не скрывая разочарования. Ничего у неё не получается. Надо было больше на курсы ходить, чаще. И вообще забыть о чем-нибудь ещё, кроме работы. Как было наивно надеяться, что справится с ролью в одном из самых лучших британских сериалов, имея такой скромный, мало что дающий, опыт, как же было это наивно…

Какая она всё-таки идиотка! Нужно было слышать маму, а не менеджера, настаивающего на том, что всё с ней в порядке, и к её игре не может быть претензий. Её игра и есть одна сплошная претензия, черт побери! И ведь знала же, что играет не обычную школьницу, а Кейт Миддлтон, саму герцогиню Кембриджскую! О чём она только думала, на чтонадеялась, чего ожидала? Вот уже, смотря в зеркало, она начинает думать, что всё плохо, буквально всё. И внешность у неё не такая, как надо, не достаточно аристократичная, и мимика глупая, как будто она не члена британской королевской семьи играет, а маленькую наивную школьницу, как и в «Стыде», и осадка ужасная, никакая не королевская.

Мэрелин с досадой качает головой. Нет, так не пойдет. Ещё немного — и она додумается до того, что ошибка природы.

Закрыв зеркало белоснежным полотном, как делает всегда в гримёрке, когда оно ей не нужно, идёт к Томасу. Замирает у гримёрки. Рука, тянущаяся к двери, застывает, не рискнув постучать. По губам ползёт медленная, добрая улыбка, а на душе тут же становится легче, гораздо легче.

Мэрелин прислушивается, продолжая улыбаться, точно ребенок. Слушает нервные, дёрганные шаги Томаса в гримёрной — из угла в угол, что значит — он тоже очень взволнован и, быть может, на взводе. Мэрелин уже знает, видела, что, когда он волнуется, то ходит взад-вперед с руками, заведенными за спину, и кусает без остановки губы, пока они не дают о себе знать ноющей болью (у неё самой была такая привычка, едва от неё избавилась).

— У меня нет желания учиться в университете. Я намерен уйти. Или хотя бы сделать перерыв. Остаётся только сдать сессию. Однако, скорее всего, я уйду. Нет смысла учить искусства, которые не нужны никому в этом мире, разве что, только энтузиастам. И, прошу тебя, Кейт, не нужно бесконечно мне повторять, что я должен продолжать учёбу. Потому что я не понимаю, почему должен. Нельзя постоянно делать то, что тебе не по душе. Знаешь ли, мне этого и в повседневной жизни хватает.

Репетирует сцену. Всё же интересно, какая версия более правдива: что это Кейт убедила Уильяма продолжать учёбу, но перевестись на географический факультет, или что это отец, принц Чарльз, не дал сыну отчислиться? Мэрелин была уверена, что обе версии правдивы, в большей или меньшей степени.

Робко постучавшись, она, тем не менее, уверенно вошла в гримёрную. Томас стоял, застыв у окна, сведя за спиной руки, но обернулся и улыбнулся ей.

— О, привет. Ну что, как проходят репетиции?

Мэрелин подошла к окну, запрыгнула на подоконник, сложив ногу за ногу.

— Да так, — вздыхает, — не важно. Не герцогиня Кембриджская получается, а какая-то… училка из колледжа!

— Угу, — присев рядом на подоконник, горько кивает Томас и, как Мэрелин предполагала, кусает губу, — и у меня чёрт знает что выходит. Говорю, что, мол, университет оставлю — и сам себе не верю. Зря я так радовался, когда после «Стыда», где играть-то по сути, нечего было, меня сюда сниматься позвали. Да ещё и в какой роли… Как теперь наверстать?

Мэрелин улыбается.

— Ты спишь хорошо по ночам? Потому что у меня уже пару недель бессонница из-за этого проекта. Никакие снотворные не помогают.

— Точно так же — кивает Томас и улыбка его сейчас, наверное, самая обреченная в мире, — не знаю уже, что придумать. Наверное, не готов я к такой ответственности. И ведь ещё попробуй фанатам «Стыда» докажи, что я не бревно бездарное. Достали уже. Только об этом и пишут.

— И у меня так же, — Мэрелин грустно улыбается и кивает, — ладно, давай репетировать сцену на день рождении, раз уж всё равно я здесь? Нам прохлаждаться точно некуда.

Томас кивает, находит нужные листки сценария и, прочитав свою реплику: «Ты же знаешь, Кейт, что для меня будет большой радостью, если ты придешь на мой двадцать первый день рождения, правда?», смотрит на партнершу по съемочной площадке, ожидая ответа.

В таком режиме молодые актёры живут третий месяц. И им, хоть и интересно, но безумно сложно показывать пару, которая только жената восемь лет как, а вместе — почти с самого детства.

========== 140. Спенсер Хастингс, Алекс Дрейк (“Милые обманщицы”) и Эдвард Нигма ==========

Это ненормально, когда у тебя есть двойник. В смысле, у всех людей, наверное, есть двойник, но обязательно ли злой? Обязательно ли человек, похожий как две капли воды на тебя, унижает, злорадствует, уничтожает и разрушает всё вокруг?

Спенсер не знает, где искать ответ. Она обыскала все форумы, была на приёме у нескольких знаменитых психоаналитиков, задаваясь этим вопросом, и, если бы могла, то с помощью машины времени перенеслась бы во времена, когда папаша Фрейд был ещё жив, чтобы расспросить у него, что за жуть происходит в её жизни. Но время идёт, ответов нет, а вопросов, меж тем, становится всё больше и больше.

У Спенсер пухнет голова, и, кажется, от этого она только сильнее выходит из себя, приглашая бесчинствовать ту, которую так боится (и которую должны бояться другие люди) — Алекс Дрейк. Вчера, например, она подрезала таксиста за то, что тот ей нагрубил (к счастью, не смертельно) и разбила огромное зеркало в спальне, так что теперь Спенсер на своё лицо, подернутое усталостью, смотрит в осколки. А месяц назад она учинила взрыв на улице, когда никто не отвечал правду на какой-то её вопрос, и в результате сильно пострадала девятилетняя девочка, обожгла ноги.

Спенсер места себе не находит, как не находит и решения, что же с этим делать. Она заперла себя в элитную психушку, не выходила на улицу полгода, боялась даже гулять по территории больницы под присмотром медицинского персонала. Она не сопротивлялась и смирилась, когда её поместили в тюрьму, не поверив, что она не притворяется, что действительно не понимает, что делать, как контролировать ужасного монстра в себе, в своей душе. Она смиренно отсидела семь месяцев (за ограбление магазина), и вышла, покорённая загадочной болезнью, разбитая и лишённая ориентиров, в том числе, моральных. Она часами плакала, не выходя из комнаты, потому что не понимала, может ли она ещё считаться собой, воспитанной, честной, нормальной, или этот симпатичный монстр, Алекс Дрейк, полностью захватил её, напрочь лишил воли, разума, рассудка, возможности контролировать — ситуацию и себя. Она больше ни в чём не была уверена, даже в собственном имени. Будешь тут, как же — когда время от времени на волю вырывается человек с другим именем, но с твоим лицом, и творит ужасные злодеяния.

***

Спенсер сходила с ума и, в общем, была уверена, что жить ей недолго осталось. Обречённо вздыхая, считала дни, а, быть может, часы. Питалась солью собственных слёз и горечью несбывшихся надежд. Подумать только — у неё впереди было большое будущее, жизнь, полная конструктива и приключений. Пока зарвавшаяся бунтарка, законченная негодяйка Алекс Дрейк не переступила черту в поисках справедливости, и не сломала её, Спенсер, жизнь.

Теперь Спенсер целый день проводила на форумах, пока глаза не становились красными и не начинали слезиться, и искала, искала ответ на вопрос, на который, наверное, ответа не было: что теперь делать? Ни одна энциклопедия мира не говорила, как с этим жить, и можно ли жить вообще. Может быть, самое время окончательно сдаться? Покончить с собой, да и всё? Вены себе, например, порезать, или сунуть голову в петлю? Раз уж она проиграла, то есть ли смысл пытаться загнать чёртову Алекс Дрейк обратно, или отправить в пекло, откуда она пришла?

Но Спенсер не знала. И ответом ей была тишина. Тишина долгие дни, недели, месяцы. Пока сегодня в дверь её дома, красивого, богатого, созданного для удовольствий и развлечений, не постучали.

На пороге стоял худенький парнишка, щурился даже в очках, кутался в пиджак и сильно сутулился.

— Чем могу помочь? — с интересом посмотрев на него, спросила Спенсер, не спеша, тем не менее, давать ему путь в дом. Один монстр уже вырвалась однажды из-под контроля, теперь, быть может, второй монстр пришёл за ней?

— Добрый день, — сухо поздоровался парень, облизав кончиком языка пересохшие губы, — меня зовут Эдвард Нигма, я ехал из Готэма, и у меня, как и у вас, есть злой двойник, вторая личность. Полагаю, нам есть, что обсудить

========== 141. Золотое трио, Геллерт Гриндевальд и Нагайна ==========

Мрачный воздух, бродящие по небу тучи, что вот-вот готовы его оккупировать, затянуть смертельно бледное солнце. Сухая земля, несмотря на частые дожди. Притихшие улицы, как будто всяк и каждый боится, что сейчас, если скажешь что-то чуть громче, чем шепотом, город взорвётся, взлетит на воздух. Здесь не поют даже птицы.

В воздухе пахнет болью, несбывшимися обещаниями, обманом и страхом. Гарри крепче сжимает волшебную палочку за спиной, слышит, как неуверенно ступает по брусчатке Рон, и как Гермиона сосредоточено сопит, наверняка уже думая, анализируя.

Люди вокруг спокойны, но спокойствием ложным, обманным. Они и сами наверняка обмануты. Не может быть, чтобы столько людей — абсолютное большинство — не понимало, что они в плену у тирана и деспота, который за красивыми речами прячет жестокость, а за мягкой улыбкой скрывает садизм. Они видят волшебников и магглов, город полон, хоть и подозрительно тих, но и у тех, и у других в глазах — пелена. Взгляд, которым кто-нибудь временами оценивает их втроём, тухлый, блеклый. Как будто люди давно уже не высыпаются, как будто давным-давно позабыли о том, что такое безмятежность и умиротворение. Все смотрят с подозрением, с презрением, несмотря на то, что друзья и одеты по нынешней моде, и с толпой сливаются мастерски — не просто как на чужаков, как на врагов. Гарри готов поклясться: это от того, что на лицах их троих написана безмятежность, которую остальные успели давно потерять в жестоком противостоянии с почти что дьяволом.

— Здесь жутко, — шепчет Рон, сжимаясь в болезненный ком, и вздрагивает, — брр-р.

— Дамблдор сказал, что ничего не будет. Успокойся. Нам нужно только посмотреть, что творится.

— Да я и так спокоен, — парирует Рон, — как умирающий, прощающийся с жизнью.

— Рон, — у Гарри сердце разрывается от боли, ноет и сжимается как будто в тиски, — не говори так. Мы лишь посмотрим, и будем дома. Дамблдор пообещал вернуть нас через час. Мы и из не таких ситуаций выпутывались.

— Вы правда верите, — облизывает губы Рон, и в голосе его сквозит отчаяние, — что, проанализировав ситуацию в прошлом, мы можем победить Волдеморта? Не лучше ли всем вместе выйти на битву с ним, да и всё тут? Мы только время зря тратим, шляясь по Лондону начала века.

— Я верю Дамблдору, Рон, — твёрдо отвечает Гарри, — он лучше знает, что делать, и как. И раз уж он послал нас сюда, значит, с какой-то важной целью.

— Ну ты ещё скажи, с миссией! — подначивает Рон, и выходит (Гарри уверен, что против его воли) достаточно ядовито.

— Перестаньте! — шипит на них обоих Гермиона. — Лучше используйте этот шанс, и наблюдайте за происходящим. Нужно обращать внимание на мелочи.

— Гермиона, — сомневаясь, спрашивает Гарри, — ты уверена, что ни в каких книгах нет совершенно никаких подсказок, как победить Тёмного Лорда? Вообще?

— Нет, — твердо отвечает Гермиона, — я их по сто раз перечитала. Ничего там нет.

— Не понимаю, — вздыхает Гарри, — раз уж однажды вы победили одного злого волшебника, неужели нельзя оставить рецепты победы для потомков в каких-то книгах? Неужто думали, что нам они не пригодятся?

— Гриндевальда одолел Дамблдор, — деловито возражает Гермиона, — уверена, он рассказал нам всё, что знает. Нужно искать дальше.

— Да уж, — Гарри совсем угас, повесил голову, ссутулил спину, — знать бы только, что искать.

— Тише! — шипит Рон, спохватившись, и показывает пальцем влево, как будто там пожар или неведомые зверушки бегают. — Смотрите, там!

«Там» оказалось большой круглой сценой с подмостками, у которой собралась толпа. Такая, которая сначала поёт «Осанна!», а потом готова распять — настороженная, озлобленная, ироничная, глупая, сложная, взволнованная, равнодушная. Самая разношерстная. Хоть ты природу людей по ней изучай.

Толпа стоит, замерев, будто красотой неизведанной пораженная, и смотрит вперед. Гарри мог бы поклясться, что все взгляды теперь вперед прикованы, на сцену. Ему плохо, страшно, сердце замирает, и кровь почти не течет по венам.

Становится холодно и мрачно. Солнце всё-таки съедено безжалостными тучами, и небо теперь цвета гранита, угрожает растерзать молниями и приближающимся громом. Друзья жмутся ближе друг к другу, максимально близко. Гарри мог бы поклясться, что у Рона стучат зубы, а Гермиона ругает себя, что совсем никак не подготовилась к этому путешествию (хотя, подготовиться к нему никак было нельзя, Дамблдор поручил это внезапно, и перенес их сюда, в начало столетия, когда красивая поступь Гриндевальда шагала по миру магов и магглов, всюду оставляя кровавые следы, с помощью неизвестного заклятья, которого они даже не услышали).

И он выходит на сцену — высокий, холёный, самоуверенный. Рон, прищурившись, свистит, чем вызывает недовольное шипенье соседей. Гермиона дышит тяжело и почти сердито. А Гарри… У него сердце ноет, так хочется бежать отсюда, не оглядываясь. Он находится здесь несколько минут, не больше двадцати, но уже ужасно хочется домой. Как они все здесь живут? Это же невыносимо!

— Мы собрались здесь, чтобы снова утвердить, что магия не может принадлежать грязнокровкам, — громко, с выражением, крайне самоуверенно, говорит Гриндевальд, и Гермиона сердито краснеет, сверля глазами сцену, наверняка ей хочется, чтобы он, как минимум, свалился с подмостков, когда будет по ним спускаться, — но перед тем, я представляю вам моё самое большое, самое дорогое сокровище — мою Нагайну.

И он отступает, фальшиво давая лидерство ей. А она, точно искра, восстаёт перед толпой, пока толпа, обезумевшая, взрывается криками, свистом, аплодисментами. Толпа, обманутая полководцем. Шуты, обведенные вокруг пальца своим королём.

Нагайна прекрасна, как экзотический цветок, тело её, точно вьющаяся лилия, изгибается в сладостном танце. Но в её глазах, больших и печальных — вселенское страдание. Она будто взяла частицу боли от каждого, вынула её из каждой души, и приумножила в себе. Наверное, даже дышать для неё — боль, тяжёлая, грузная и непосильная.

И они трое знают, в чём причина.

Гарри широко открывает глаза. Так, должно быть, младенец смотрит на мир. Гермиона застыла, как греческая статуя, и совсем не обращает внимание, что поднявшийся северный ветер, суровый, точно викинг, треплет и так вечно запутанные волосы. А Рон, сориентировавшись первым, озвучивает то, о чём, Гарри уверен, они трое только что думали:

— Может быть, Тёмного Лорда можно победить теперь, когда мы знаем секрет Нагайны?

И Гарри знает: он найдёт ответ на этот вопрос. Даже если для этого нужно отдать всё на свете.

========== 142. Зельда Спеллман и Фаустус Блеквуд (HP-au) ==========

Красивый слизеринец с третьего курса понравился ей, Зельде, сразу, едва она впервые увидела его за праздничным столом. У него волосы цвета вороного крыла, красивая жёсткая линия губ, бледная кожа, которая предаёт аристократизма, и идеальная осанка. Он выглядит старше, чем его одногруппники, возможно, из-за чрезмерной бледности. Его кожа такая, что бледные приведения, что витают по залу, довольно дружелюбные, наверняка завидуют. Может быть, кого-то это способно оттолкнуть, но только не Зельду. Она даже забыла, что нужно есть, хоть выбор здесь большой, на любой вкус — и конфеты, самые разные, и каши, и орехи, и много-много сладостей, к которым Зельда всегда была равнодушна, но, видно, и этому придёт конец.

Зельда сидит за столом, в кругу однокурсников, но смотрит вперёд, глазами Фаустуса-красавчика пожирает. А имя-то какое у него слизеринское — Фаустус. Почти как доктор Зло! Запустить бы в него конфетой с помощью Ваддивази сейчас! Или кружкой с соком. Что она, зря всё лето учебники штудировала? Пора уже применять полученные знания на практике.

Зачем швыряться? А чтоб неповадно было таким красавцем и её, невинную ведьмочку, своей красотой соблазнять!

Зельда сидит за столом, в кругу однокурсников, но смотрит вперед, глазами Фаустуса-красавчика пожирает. Она не знает ещё, получится ли что-то между ними, но точно знает одно: тактика, как показать, что он ей очень-очень нравится. Она будет постоянно доставать его. Вот как только будут их новых заклинаниям учить, так она на нём их и опробует. А кто сказал, что его жизнь с появлением Зельды Спеллман в ней будет спокойной?

***

Мерлин великий, Гриндевальд ужасный! Ему, блестящему студенту Хогвартса, одному из лучших учеников Слизерина, понравилась девушка! И ладно бы просто понравилась, но рыжая пигалица с первого курса, Зельдой Спеллман называемая, натурально пудрит ему мозги! Ну что за дерзость, сотню великих волшебников, а? Вот, например, вчера, во время ужина, она применила по отношению к нему заклинание Дантисимус, и он весь оставшийся вечер проходил с зубами-саблями. А вчера, когда он чуть в люк не свалился, был уверен, что это её дело, применила заклинание Десцендо. А сегодня? Он, значит, сидел в кресле, в общей гостиной, специально от неё, задиры, подальше, временами строгие взгляды в её сторону бросал, чтобы она ничего не успела придумать, а она взяла и придумала. Сидел он, значит, в мягком пушистом кресле, как вдруг оно в каменную стену превратилось, а он рухнул на пол и больно ударился копчиком. И, судя по тому, как лукаво блестели её глаза, сомневаться в том, кто применил заклинание Дуро, не приходилось.

И что он ей, задире, такого сделал, что она шагу ему ступить спокойно не даёт? Но, главное, почему, почему ему, глупому, так нравится именно эта рыжая кудрявая взбалмошная девчонка, которая поцелует ли, не известно, а вот в рожу плюнет с удовольствием? Один из необъяснимых законов природы — быть влюбленным в человека, который либо тебя игнорирует, либо искренне ненавидит. И вот он сам, блестящий Фаустус Блэквуд, попал под действие этого закона. Да ещё и в кого влюбился? В маленькую дерзкую пигалицу с первого курса, где это видано такое?

Фаустус Блэквуд склоняется над книгой из секции «Запрещенные» и отыскивает заклятье позлее да пострашнее. Какая всё-таки замечательная штука, это заклятье невидимости — куда угодно проникнешь, что угодно сделаешь! В червя ее превратить, что ли? Или в резиновую утку? А, может, для начала без запретных заклинаний обойтись, одной Импедиментой — и пусть висит в воздухе хоть столетие?

Ну держись, Зельда Спеллман, вредная бунтующая зазноба, сейчас блестящий Фаустус Блэквуд тебе урок преподаст! Да такой, что на всю жизнь запомнишь!

========== 143. Северус Снейп и Гермиона Грейнджер (modern-au) ==========

Молоденьким девочкам влюбляться во взрослых дядей, чьи волосы уже пленила седина, не пристало. Студенткам неприлично мечтать о собственных преподавателях, как бы умны, образованы и прекрасны они не были.

Но ведь это так здорово — правила нарушать. И Гермиона Грейджер, студентка химического факультета Оксфорда, знает об этом как никто другой.А профессор Снейп — крепкий орешек. Зря она думала, что все взрослые мужчины абсолютно быстро влюбляются в молоденьких девушек и с удовольствием сдаются их очарованию. Либо у профессора Снейпа уже иммунитет выработался за годы работы в Оксфорде, либо милые чаровницы просто не в его вкусе. Многие любят вино, когда оно более зрелое. И вряд ли их можно осудить за это.

Правда, был вариант, что сама она недостаточно старается в его соблазне. Из неё соблазнительница вообще не важная, Гермиона знала об этом всегда, и вся эта история, скорее, драматичная, чем романтическая, только подтвердила её догадки. Нет, конечно, она использовала все приёмы, о которых только смогла прочесть в модных журналах (какую только чушь иногда приходится читать, чтобы достичь желаемого!) и в умных книгах по психологии, но это подействовало мало. Скорее, наоборот, профессор стал к ней значительно строже. И, уж поверьте, это было испытанием не из лёгких, учитывая, что умнейший химик, интеллектуал, он и так был достаточно строг и очень требователен. Теперь Гермиона совсем перестала спать не только из-за кружащейся от любви головы, но и из-за проблем по учёбе с основным предметом, накатывающих, точно снежный ком.

Никакие известные методы, конечно, не действовали, она повторила их по два, а то и по три раза. Но бесполезно. О, это было ужасно, и так горько, что Гермиона была готова не просто локти кусать от досады, но и плакать от разочарования. Разочарование, оказывается, может быть горьким. И двойным. Ведь она не только полюбила далеко не прекрасного принца из сказки, и даже не графа или князя, а он ещё, этот не принц, не граф и не князь, отказывается иметь с ней всяческое дело, кроме учебных, установленных в отношениях профессора и его студентки. Значит, пора было придумывать новые методы, свои, эксклюзивные. Знать бы ещё, что можно придумать!

Обо всём этом Гермиона думала, едва проснувшись утром, и когда жевала невкусную кашу на завтрак, и когда пила безвкусный чай, и когда шла в университет, и даже на первой паре (если бы профессор МакГоннагал, преподаватель зоологии, знала, чем заняты мысли её лучшей студентки на её паре, то выгнала бы незамедлительно). Обо всём этом Гермиона думала уже много дней к ряду, забыв, что нужно спать, и какова еда на вкус. И даже когда сам профессор Снейп окликнул её, приглашая зайти в кабинет, она не переставала думать о том, как не пялиться постоянно на его губы, которые, чем строже и официальнее он вёл себя с нею, тем сильнее она хотела поцеловать.

— Мисс Грейнджер! — повторил он, и от сладкого бархатного тона у неё бабочки взлетели в животе. — Не медлите, будьте добры. Я жду.

Гермиона, вздохнув, прошла в кабинет и замерла, остановившись у порога.

— Я здесь, профессор.

Он бегло оглядел её и усмехнулся — по-доброму, без злости.

— Сегодня день Влюбленных, мисс Грейнджер.

— Да, профессор, — кивнула она, — я знаю.

И мысленно добавила: «Ненавижу этот праздник».

Он склонился, достал из ящика стола небольшую коробку конфет и положил на стол. А сверху — два небольших квадратных листочка. Гермиона сделала несколько шагов навстречу. Он же, продолжая улыбаться, сказал:

— Что скажете, если мы проведем его вместе? Как насчёт свидания в семь вечера в ресторане «Старый замок»? Столик для нас уже забронирован.

========== 144. Санса Старк и Шерил Блоссом (modern-au) ==========

Это Старк. Дочь Эдварда, одного из помощников мера Лондона, влиятельного и принципиального. И зовут её, как и младшую Старк, необычно — Санса. И она — совсем-совсем другая, не понятная, жёсткая и другая.

Это — Старк, и, с тех пор, как она стала учиться в этой школе, Шерил места себе не находит. Она перестала быть её королевой, а юная Санса, так хорошо под милый цветочек косящая, всем вокруг головы кружит. И это чертовски бесит.

Как могло такое случиться? Когда Шерил покупала самые лучшие шмотки, самый крутой телефон, ездила на самой крутой машине, и ловила новинки сезона до того, как они стали мейнстримом, Санса Старк, самая обычная девчонка, без всяких особенных понтов, просто учила в своей провинциальной школе. И вдруг — всё стало иначе. Она пришла — и парни тут же стали падать ей под ноги. Можно было бы конечно списать это на падкость пацанов на новеньких, до тех пор, пока каждый из них в ней не побывает, и Шерил первое время так и делала, думала, что угомонятся. Но время идёт, а они не только не успокаиваются, а лишь сильнее распаляются. Уже и Арчи слюной заливается при виде этой Старк, чтоб её ветрянка поразила, и даже Тони, мать бы её за ногу, постоянно в её Инсте пасётся. А её, Шерил, инста, никому сто лет не нужна. Дожили. Докатились. Представить страшно, что дальше — здороваться перестанут, встречаясь на улице?

Так дело не пойдёт, нет. Пора устранять засранку. И Шерил намеревалась сделать это прямо сейчас, слушая, как стучат каблуки новых туфель от Джейми Чу по паркету.

Она бы вела себя куда более сдержано, если бы не слишком большое количество намёков и знаков остановиться, которые Санса Старк пропустила, сияя белоснежной, мать её, улыбкой на публику. Пришла пора говорить прямо. Потому дверь библиотеки, где сидела рыжая крыса, Шерил буквально с петель сорвала.

Рыжая крыса читает, в книгу уткнулась. Ах, ну надо же, какая забава, оказывается, чтение сейчас снова в моде. Вернулись с восьмидесятые, что ли?

— Привет, — холодно здоровается она, хотя предпочла бы этого не делать — выскочка не заслужила, чтобы с ней здоровались.

— Привет, — говорит Санса, оторвавшись от чтения, и, конечно же, чёрт побери, улыбается мило и прянично. — Как дела?

— Хм, — это нервное, смешок скрыть не удаётся, как бы не хотела, — как удивительно, что ТЫ спрашиваешь.

Санса глазёнками своими так таращится, точно не понимает, почему она пришла и они всё ещё разговаривают.

— Я что-то сделала не так?

Отлично, сама догадалась. И, надо же, даже без подсказок. Наверное, она всё же не настолько тупица, как Шерил о ней думала.

Шерил движется плавно, как и каждая роковая красотка, приближается к Сансе впритык и упирает руки в бока, как всегда делает мама, желая казаться весомой.

— Видишь ли, милая, — пришлось облизать кончиком языка пересохшую помаду, — пока ты не пришла, я делала погоду в этой школе. Мы устраивали крутые вечеринки и умели находить приключения. Шумные тусовки, веселье и радость, много новых открытий. Парни — не без повода, конечно, — оглядывались мне вслед. Ты даже представить себе не можешь, какие испытания тебя ждут, раз уж ты теперь — новая королева школьного Инстаграма. Всегда выбирать только самую крутую одежду, потому что — уж извини, — но эти твои футболочки страшно дурацкие, и долго ты на них не протянешь. Успевать следить за всеми модными трендами, да и за жизнью города, а она у нас здесь быстро меняется. И ещё вечно быть центром тусовок. Можно прямо умереть от нервного перенапряжения. Мне тяжело пришлось упираться этому. Посмотрим, как получится у тебя. Ты ведь не думаешь, что твой новый статус надолго? Придет новая девушка — и всё, каждый переключится на неё. Эффект новизны так действует, но он быстро рассеивается. Так что, готовься к моему нынешнему положению, детка.

Санса снова глазками-пуговками пялится, холодная, как лёд, а потом худеньким плечиком поводит, равнодушной прикидывается.

— Я не собираюсь быть королевой школы. Забирай себе, если тебя так волнует этот титул. Я надеялась, мы будем дружить, а не воевать. И, кстати, если твои друзья общаются с тобой только из-за ультра-модных шмоток и крутых тусовок, то разве они друзья?

Санса встаёт и, растерянно улыбнувшись, спокойно выходит. Как будто все иголки, что впивала в неё, мимо прошли, не задели.

А она, Шерил Блоссом, стоит в углу, совершенно разбитая, и не знает, куда себя деть. С тех пор как Санса Старк появилась в школе, её, Шерил, жизнь превратилась в ад.

========== 145. Харри Холе (“Снеговик”) и Шерлок Холмс ==========

Это серия. Сомнений не осталось. Всё становится предсказуемо скучно — внезапно пропавший ребёнок, позже обнаруженный в одном из мусорных баков по всей Норвегии с вырезанной печенью и без обуви, никаких следов пальцев, ни одной зацепки, даже маленькой тропинки к преступнику.

Это серия. Сегодня третий ребёнок, десятилетняя Мелинда Браун, пропавшая неделю назад в Слотерварте, найдена в чёрном мешке на центральной мусорке, в самом крайнем к выходу баке, с вырезанной печенью, будто её и не было.

Харри сосредоточенно смотрит в пустые детские глазницы, словно ищет ответа: кто же убил тебя, детка, где печень? Харри отводит от заплаканных глаз матери Мелиссы виноватый взгляд — он бы сам предпочёл быть в мусорном баке похороненным, чем еще хотя бы раз в глаза осиротевшей матери посмотреть. Боль там, в омутах, такая, что утопиться можно, умереть.

Харри выходит из морга, так быстро, как умеет, почти бегом, неся на руках ослабевшую и несчастную мать, чью дочь убили, лишили печени и выбросили в мусорный бак. Кое-как догадывается, что надо напоить её водой и попытаться привести в чувства, хотя сам в чувство прийти не может.

Харри движет ощущение, мало понятное кому-то другому. Любопытство. Азарт. Ему до безумия хочется поймать того негодяя, который думает о себе как о Боге. Сказать, что негодяй, и что Бог здесь — не он, явно.

Харри знает, что ему одному не справиться. Он отрицал это после первого убийства, и после второго. Но маленькая Мелинда, черноокая красавица, поставила крест. Ему нужен помощник.

Ему нужен Шерлок Холмс.

Харри берёт в руки телефон, несколько минут смотрит в экран, жмёт на нужные кнопки и медленно подносит к уху…

****

Харри курит больше обычного и выпускает нервно дым в потолок. Трёт сухие ладони друг о друга и старается губы до крови не кусать. Шерлок Холмс, легендарный и великий, прибыл несколько часов назад, не успев осмотреть остывшую и навеки застывшую Мелинду Браун, как на одну жертву больше стало. Маленькая рыжеволосая Сюзи Спеллмэн, теперь навсегда ушла… куда? Её мать верит, что к Богу, а отец не хочет признавать что дочери больше нет.

Харри Холе никогда сентиментальным не был, плакать не умел, не страдать старался. Но сейчас, чёрт возьми, так и хочется страдать, заливаться слезами, точно маленькому ребенку, колотить руками об пол.

Он видел монстров в человеческой личине, задерживал негодяев и беспринципных подонков, которые смеялись ему в лицо даже когда вердикт был максимально строгим. Но никогда еще он не видел подонков, которые элегантно, не оставляя следов, уничтожают маленьких девочек, при этом, судя по всему, съедая их печень. Другого варианта, где может быть печень, даже не рассматривалось.

— Мы, как вы сами понимаете, мистер Холе, имеем дело не просто с талантливым преступником. Мы имеем дело с криминальным гением.

— Да, спасибо, — стараясь, чтобы это не прозвучало так, что он огрызается, — я это сразу понял, сообразительный, вроде. Мысли какие-то по поводу цепочки убийств будут? И так ясно, что действует в перчатках. На том всё.

— Для начала, — Шерлок казался незыблимым, точно скала, — организуйте-ка группу захвата вокруг всех мусорных складов и баков. Если еще не додумались.

****

Становится холодно и жутко. Харри до хруста ломает пальцы, выкуривая сигарету за сигаретой. Хладнокровие покинуло навечно и осталось в далёком прошлом. Харри кажется, что оно никогда больше не вернется. Даже дышать тяжело, будто огромная жаба на груди пригрелась.

Мистер Холмс же, наоборот, потрясающе спокоен, хладнокровен, точно ледокол. Его бы спокойной решимостью лёд колоть. Вторая неделя проходит безрезультатно, все версии, даже самые элементарные, никакой критики не выдерживают, а на окраине Амстердама, в бедном районе, у матери-одиночки пропал сын, десятилетний Квин Кэвинсон.

Харри чувствует себя ребёнком, брошенным акулам на растерзание, а ещё — нулём, пустым местом, серой массой. Итак, теперь под угрозой не только девочки. Теперь преступник и мальчиков убивает. Интересно, отличается ли женская печень от мужской по вкусу? Мистер Холле, разбитый, втягивает в себя коньяк, отвратный, дешёвый, но плевать. Не может унять дрожь в руках, пока снова и снова делает запросы во все клиники по пересадке — вполне возможно, преступник не каннибал-гурман, а практик, который печень на пересадку отдаёт, может, благодетель. Запросы во все клиники летят, точно почтовые голуби в войну, так быстро, как только возможно, у Холле пальцы болят и кожа красная, как будто её розгами били.

— Следы на теле указывают, что печень вырезали финским ножом.

— И да, я не могу быть уверенным в том, что он убивает своими руками.

— И вы, мистер Холле, пришли к такому выводу, потому что…

Холмс бросает мимолётный, но заинтересованный взгляд — первый, осознанный, с момента сегодняшней встречи.

— Труп нужно куда-то выбросить. Все мусорные баки и свалки страны оцеплены и хорошо охраняются. Общественный туалеты, уборные ресторанов и ночных клубов, все туалеты в местах потенциального скопления людей, под видео-наблюдением и переведены в режим усиленной охраны. За это время новых останков нет, а труп есть. Из чего можно сделать вывод, что у преступника есть собственное место краснодля отходов в особняке.

— Да, — подумав несколько секунд, степенно кивает легендарный сыщик, — весьма резонно. Впрочем, есть еще вариант, что у нашего кулинарного монстра есть собственный частный транспорт, в котором он отправляет останки подальше отсюда.

Харри встаёт, хрустнув предательски коленями. Подходит к окну, выглянув в надвигающуюся тьму.

— Что скажете, если мы проверим статистику владельцев частных самолётов в стране?

— Вы читаете мои мысли, мистер Холле. А я, тем временем, позвоню своему давнему знакомому.

Шерлок тянется рукой к телефону, нажимает на дисплей:

— Добрый вечер, Джим. Надо поговорить.

— А, Шерлок, — слышит в трубке театрально-приятный голос, растянутые ноты, — ты уже успел соскучиться по папочке?

****

Джим Мориарти не приехал, нет. Он с помпой высадился в районе полицейского участка. Вышел из самолёта танцующей походкой. Судя по движению челюсти, активно жевал жвачку.

Харри глядел в окно с мрачной обречённостью. Он думал, что за всю карьеру уже повидал всякого. Он садил за решётку мерзких ублюдков, неисправимых тварей, законченных хладнокровных маньяков и просто придурочных мразей. Кое-кого, в пылу гнева, пару раз окунал рожей в дерьмо во время посещения клозета. В целом, заслужил репутацию жесткого ебаря всех маньяческо-психованных ублюдков. Он хотел срать на придуманные ими порядки, ломал их с огромнейшим удовольствием и завидной регулярностью и трахал тараканов в их голове так жёстко, что они, блять, усами шевелить боялись в результате.

Но этот подонок, который пёр в его отделение походкой ебанного короля мира, — это было нечто особенное. Отчпокать эту гниду не выйдет, уж скорее, гнида сама кого хочешь отчпокает. Харри оставалось только офигевать от того, что Шерлок, великий гениальный хваленный-перехваленный нюхач, посмел вызвать отбитую скотину и короля ублюдков сюда. Харри, конечно, слышал, что Шерлок немного странный, но теперь смог удостовериться, что на самом деле он просто ёбнутый.

За последний месяц детектива Холе штормило — от абсолютного глухого равнодушия до желания выть от бессилия. Сейчас он был жуть как раздражён и, глядя на медитирующе-спокойного Шерлока, сидящего в кресле едва ли не в позе лотоса, мечтал лишь так сильно двинуть ему в челюсть, чтобы улетел в свою чопорную старуху-Британию.

Шерлок же был идеально спокоен, холоден, точно айсберг (видимо, он нагло спиздил всё спокойствие Холе) и, Харри мог бы поклясться, что на губах его мерцала улыбка. Как у кота, который бесхозную сметану увидел.

Гроза преступного мира, любезным флиртом заманенный гением следствия Британии, оказался низкорослым щупленьким человеком слегка за сорок, одетым с иголочки от этих всех раскрученных дизайнеров, о которых по телевизору говорят, а Харри срать на них хотел.

— Здравствуй, Джим, — поздоровался Шерлок, встав.

— Привет, детка, — растянув губы в мерзкой улыбке, ответил Мориарти, и стал расхаживать по комнате, точно новые лощенные шмотки разнашивая. — Смотрю, у тебя появился новый дружок?

— Детектив Холе, — процедил сквозь зубы Харри, с трудом сдерживая себя, чтобы не выплеснуть только что налитый коньяк этому денди в харю.

Следующие полчаса двое гомиков, мать бы их за ногу, только и делают, что пиздят о том, о сём, спорят как два старых супруга, доводя и без того раздраженного Харри до бешенства. Он тянется рукой к пистолету и страстно жаждет разбить двоим ублюдкам хари. Желательно — летально. Стрелять он, к счастью, пока не разучился.

От злости скрипя зубами, Харри начинает очередную (третью, кажись) сигарету. Мориарти капризно морщится, как дамочка во время сложного периода, демонстративно-показательно кашляет, и ноющим тоном декларирует:

— Фи, мальчики, как можно гробить свои драгоценные лёгкие такой дешевизной!

— Слушай ты, — Харри плюет смачно через плечо, подходит к ирландскому говнюку, и, схватив его за грудки, трясёт. Обезьяна с гранатой театрально-визгливо ржёт, — рожай быстрее выход из ситуации, тебя пригласили для того, чтобы ты свой гениальный уголовный мозг включал. У тебя пять минут на расколоться. Время пошло.

****

Новая жертва не стала неожиданностью, но стала неприятным сюрпризом. Особенно для Шерлока, который — видимо, впервые в жизни, находился в отчаянии. Отчаянье выражалось ступором, в который он впал. Сосредоточенный взгляд, буравящий всё вокруг, часто зацикленный на одной точке, хруст пальцами, искусанные почти до крови губы.

Сюзи Спеллберг, девятилетняя ученица колледжа для одарённых детей, лауреат музыкальных конкурсов, талантливая пианистка, судя по количеству грамот, висящих на стене в комнате, которая была её детской. Единственный ребёнок своих родителей, уже очень немолодых. Восемь лет жизни прервались от руки маньяка. Печени не было, из следов — только острие ножа, уже не финского, но английского. Позавчерашний рейд полиции и изъятие всех частных коллекций у всех жителей города помог мало. Только орудие преступления сменилось.

Харри лупил кулаком об стену, расхаживая из одной стороны комнаты в другую. Матерился, выдавая каждый раз потрясающие новинки языка и творчества. Хотел убить всех к ебеням, взорвать город, чтобы точно знать, что тогда эти зверства прекратятся.

Четыре месяца следствия. Лучшие сыщики. И даже самый гениальный и продвинутый преступник в мире. А результатов по-прежнему ноль. Не понятно даже, каким образом маньяк отправляет жертв на тот свет. Следов удара в сердце нет. Предположение, что вначале негодяй убивает с помощью яда, а печень вырезает уже у мёртвых. Но следов яда не обнаружили. Никаких. И следов снотворного, как предположил Харри, тоже не было.

Замкнутый круг.

— У меня ощущение, что следующими жертвами будем мы. Он и нашу печень сожрёт и следов не оставит.

Холе выдохнул, нервно стуча по коленям. Он был почти уверен, что Шерлок такого поведения не оценит. Назовёт это пустой истерикой или что-то в этом роде. Краем глаза он наблюдал за детективом, поклялся себе, что, если тот хоть что-то сейчас подобное сделает, даст ему в морду. С ноги. Изо всех сил. Потому что уже очень давно был дико зол.

— У меня есть приглашение на ужин к одному из лучших судебных психиатров. Завтра мы туда идём. И позовите коллег, мистер Холе. Мы имеем дело, пожалуй, с самым опасным, изворотливым и гениальным преступником. И нам нужно подключать того, кто знает таких людей, как свои пять пальцев

****

Доктор Лектер, хозяин ужина, производил впечатление крайне спокойного, уверенного в себе человека и был, вне всяких сомнений, человеком умным.

Они очутились в красивом особняке, сидели за богатым столом из чистого красного дерева, богато накрытым. Черная икра, аппетитное мясо, потрясающие ароматные специи. Запахи, от которых у Холе, к изысканным яствам равнодушного, в животе «Богемская рапсодия» звучала.

Он ел медленно, запивая лакомства дорогим выдержанным коньяком. Говорил медленно, нарочито растягивая слова. Иногда стучал большим пальцем по изысканной скатерти, будто выбивая ритм одному только ему понятной музыки. Он выглядел как король на троне, в белоснежной рубашке и идеально отглаженных брюках сидя на мощном дубовом кресле и смотря на всех со спокойным равнодушием.

— Определенно, коллеги, — слегка облизав верхнюю губу, произнёс доктор Лектер, — речь идёт о маньяке, которому хорошо знакомы проблемы в семье. За более чем двадцать лет практики, могу сказать со сто процентной уверенностью, что преступник — либо вырос в приюте, либо под гнетом деспотичных родителей, проявляющих недостаточно любви и ласки. Его убийства — это месть.

— Это понятно, — Харри набросился на мясной деликатес, к своему стыду, так, будто не ел лет сто, — что нам с этим делать? Мы проверили биографию всех возможных подозреваемых.

— А данные из приютов получили?

Шерлок смерил хозяина ужина высокомерным взглядом, в котором читалось возмущенное: «За кого вы нас принимаете?» и, легко поведя плечом, с холодком в голосе, ответил:

— Проверили всех. Не нашли ничего, крупнее мелких краж и попыток изнасилования. К тому же, мы оцепили аптеки и полиция моментально реагирует, когда кто-либо, даже имея рецепт, покупает препараты, попавшие под подозрения.

Лектер кивнул.

— У меня есть кое-какие мысли по этому поводу, коллеги.

****

Два гения частного сыска лакомились изысканным мясом, вдыхали изысканный букет вина, не подозревая, что знаменитое чутье, феноменальная интуиция и великолепная логика на сей раз их подвели. И что печень, которой они с таким аппетитом лакомились, принадлежит маленькому Дину Томрюсу, десятилетнему артисту балета. И что совсем скоро они уснут, чтобы больше никогда не проснуться.

========== 146. Дин Винчестер и Джейн Смит (“Мистер и миссис Смит”) ==========

Ах она чертовка! Оказывается, пока он денно и нощно, как проклятый, за демонами и прочими чёрными гадами гоняется, себя не жалеет, она, роскошная красавица из его снов, несмотря на то, что уже пять лет как жена ему, людей обычных мочит? Дин поверить в это не может, барабанит по рулю бедной старенькой детки «Импалы» и включает «Highway to hell на максимум. Ну погоди, Джейн! Сейчас он как придет домой, да какзадаст трёпку! Жёсткую. В постели. Весь вечер. Чтобы знала, как ему врать.

— Алло, — набрав брата, Дин сердито сопит в трубку и ча-ча-ча на руле выбивает, — ну что, еду домой. Сегодня, наверное, к тебе приду ночевать. В одних трусах. В лучшем случае. Жди!

Ах он паскудник! То есть, пока она, рук своих не жалея, пули в лбы неуправляемых ублюдков и просто сложных личностей пускает, он, оказывается, за всякими ведьмами, чертами, демонами носится. И ведь верит же, что байда из оккультистских книжек существует! Детский сад! Лгал все пять лет, что вместе, лгал безбожно. Она-то врала за неимением выхода из ситуации, а он? От нечего делать! «Дорогая, я груз повёз, стою на британской границе, завтра приеду!», «Милая, мы с Сэмом в Техасе до завтра задержимся!»

Джейн фырчит, нервно в зеркало заднего вида смотрит и в голове лишь одно рисуется — приедет домой, накажет. Жёстко. В постели.

— Алло, Марта, — дождавшись ответа подруги, оживилась Джейн, — возможно, сегодня я приду ночевать к тебе. Пьяная. И без белья. Жди!

Дороги осталось всё меньше.

Эпические разборки ближе с каждой секундой.

****

— Милая! Дорогая!

Дин улыбался так широко, что челюсть сводило, и зубы от боли ныло. И как эти ср*ные голливудские супер-стар в камеры целыми днями скалятся? Не понятно.

Ответа не последовало. И даже после того, как он позвал супругу, назвав её цветом своей жизни, Джейн не откликнулась.

Ладно, видно, придётся таки на живца негодницу ловить. Разувшись и тщательно вытерев грязные от дождя ботинки (за это Джейн по голове не погладит, хотя, чего это он сейчас о таком думает?), Дин заглянул в ванную. Но там её тоже не обнаружил.

— Джейни! — сияя пожелтевшими от напряжения (ладно, еще и пицца с анчоусами виновата) зубами, Дин идёт в кухню. Крадётся, как кот по крыше, что более крупных конкурентов чмырить в погоне за кошечкой собрался. — Джейни, любовь моя, ты где? У меня это… сердце тоскует, милая! Иди, я тебя приласкаю!

От миссис Винчестер, кажись, и следа не осталось. Где же она? Неужто криминальные авторитеты голову свернули? Неужели он овдовел? Беда-беда, у него же траурных трусов нет! У Сэма, что ли, одолжить?

Холодный приклад ружья целует ему затылок. О-оу.

— Погоди, любимый, — слышит он щебетание своей Дульсинеи Нью-Йоркской, — сперва я тебя поцелую. В засос.

Кажется, он попал…

========== 147. Освальд Кобблпот и Кирби Андерс (“Династия”) ==========

Она невозможная, отвратительная, нетерпимая. Сунет нос не в своё дело, беспардонно врывается в твою жизнь, нарушая личное пространство, руша планы на день, а то и на неделю, к чёрту. И она не отступает. Он гонит её от себя уже не впервые. Последние полтора месяца своей жизни занят только тем, что упражняется, как далеко её послать. И даже купил её билет в Бразилию, на свои кровные, расщедрился. А всё потому, что думал, будто она на солнце понежится и успокоится, наконец.

Зря. Он слышит её приближение, едва в дальнем конце коридора раздаётся стук каблуков. Эти шаги он уже узнаёт. Ещё немного — и станет различать её по запаху. С носом, пленённым щепкой.

Освальд тяжело, сокрушённо вздыхает. Он надеялся, что хотя бы времени много пройдёт, прежде чем эта назойливая муха решит наведаться к нему снова. Зря.

Он быстро открывает сейф, хватает пистолет, кладёт его в верхний ящик стола и, придвинув максимально близко к столу стул, садится на ручку, сложив ногу на ногу. Он её убьет. Он не хотел. Сопротивлялся до последнего. И так на руках уже крови предостаточно, а то, что живя в Готэме нельзя иначе, совершенно никакое не оправдание. Самому уже противно постоянно быть в крови, гадко. Чувствует себя грешником, которого заживо нужно в котле сжигать.

Но он её убьет. Потому что ещё одного визита просто не выдержит. Попросту сил не хватит терпеть.

Когда Кирби, быстрая, шустрая, вертлявая, наотмашь открывает дверь (она явно задалась целью оторвать её), Освальд корчит такую рожу, что даже слепой бы заметил, что ему здесь не рады. Слепой — но только не Кирби. Она буквально подпрыгивает к нему поближе, что тот и сообразить не успевает, и целует в щёку. Как давнего друга. Объяснять ей, что ни друзьями, ни даже приятелями они не являются, нет смысла. Бесполезно, он пытался.

— Привет, — точно пташка, щебечет Кирби, самовольно в кресло, напротив его, запрыгивая, — как дела, Освальд? Всё в порядке? Я вот, только что из Бразилии вернулась, шикарно! Отдохнула на славу, ещё и такого горячего латиноса подцепила! Танцевали с ним ночи напролёт. Да ты просто щедрый лев, я тебе очень благодарна, очень! А ещё больше буду благодарна, когда ты согласишься научить меня всему, что знаешь и умеешь сам. Мы же оба понимаем, что иначе в этом городе не выжить. Как и то, что тебе очень нужен приемник, правда?

Она фальшиво улыбается, сияя взглядом. Чисто тебе невинный ангелок, который интересуется, как бы между прочим. Уже в миллиардный раз.

Освальд поджимает губы, тянется к столу. Достает пистолет, направляя ей в лицо. Спокойно, чётко, размеренно, почти по слогам (быть может, так до неё дойдёт, наконец) чеканит каждое слово:

— Слушай. Детка. Я. Не. Намерен. Тебя. Ничему. Обучать. Ясно?

Кирби мягко поводит худеньким плечиком, кладёт сумочку на колени, расстегивает её, достаёт пистолет. И направляет ему в лицо, говорит, подражая:

— Слушай. Детка. Я. Не. Отступлю. Обучи. Меня. Всему. Ясно?

И здесь — впервые! — Освальд думает, что, может быть, они не такие уж разные. И что идея о приемнике, может быть, не так уж плоха.

========== 148. Ребекка Майклсон и Дориан Грей (“Страшные сказки”) ==========

Чёрная ночь пьяной вишней заползает в рот, примешивая к вкусу крови во рту сладкое послевкусие. Полная луна серебрит гладкую поверхность зеркал, в зазеркалье преданно заглядывает.

Дориан не спит. Он давно разучился спать ночами. Он стоит у зеркала и смотрит на своё отражение. Такое прекрасное, что сам себя готов возжелать сию же минуту. О, как тяжко всякий раз противиться искушению, когда ты сам — самое великолепное, что случалось в твоей жизни!

Она идёт медленно, подходит неспешно. Почти подкрадывается — мягко, словно дикая кошка, и он видит, что почти так же сладко выгибает спину. Она так прекрасна в серебряном свете ночной зари. Почти так же прекрасна, как он, никогда не стареющий, вечно юный Дориан Грей, повелитель порока.

Она обнимает сзади, за плечи. Ладони её обманчиво мягкие, а прикосновения прохладные, точно горная река. Ему нравится, как она касается его — как будто плотным туманом обволакивает, и сладко царапает небольшими коготками: нет, милый, ты никуда не уйдешь.

Он не уйдёт. Не собирается. Когда рядом с тобою женщина, что не задаёт вопросов, не требует объяснений, и, кажется, пьяна от одного только подозрения, осознания, что у него есть тайна — мрачная и, быть может, страшная. Эту женщину заводит мягкий, постепенный садизм, жестокость, которую сладким ядом вонзаешь не спеша под кожу, и возбуждают чужие секреты.

Она разворачивает его к себе, аккуратно кусает его губу и сладко, точно комар, присасывается к крохотному кровавому ручейку. Её заводит вид крови и опьяняет её вкус. Дориан предпочитает не знать, почему.

Она подносит губы к его уху и шепчет, обдав кожу свежим, почти ветреным, дыханием:

— Доставим друг другу пару восхитительных минут, любимый?

И он сдаётся. Она точно знает, чем его купить. Сегодня — сладостной болью, благодаря которой он чувствует себя живым.

И она приникает к жиле на его шее, где учащённо бьется пульс, и больно кусает. До крови.

Вечно юный мистер Грей, король наслаждений, просто не знает её секрета. Мисс Майклсон, сладкая гурия, — вампир. И она пришла за ним, чтобы забрать. В вечность.

========== 149. Аид и Персефона ==========

Она его ненавидит. Об этом Персефона напоминает себе снова и снова, всякий раз, как его внимательный, проницательный взгляд скользит по её лицу, телу и пальцам. Время идёт, она в плену уже несколько месяцев, несколько долгих дней и ночей она борется с желанием уничтожить его и… уснуть в его объятьях.

Она его ненавидит. Об этом Персефона думает, оплакивая стоящее перед глазами лицо матери из последнего на земле воспоминания, и кусая губы, каждый раз, как он прикасается к ней, берёт за руку, и сердце в груди начинает биться через раз.

Она его ненавидит. Это — её последняя мысль, когда ложится спать, касаясь щекою подушки, а рядом лежит он — спокойный и величественный, похожий на величавое море. Это — её первая мысль, когда вой Цербера сообщает о том, что на земле, столь трогательно ею любимой, наступило утро, а она смотрит на его спокойные губы, растянутые в теплую и лучезарную улыбку, и кусает свои до крови, напоминая, что не может позволить себе его целовать.

Но когда он, холодный, похожий на монумент, уверенный, пересыпающий в пальцах время, как песок, едва Харон привозит ему нового жильца-заложника, сидит на троне, она не может его ненавидеть. Внутри всё замирает, каждая клетка перестаёт дышать. Она вся стремится к нему, тянется, точно росток первого, робко пробившегося сквозь землю цветка, ему навстречу, и горько плачет, старательно вытирая слёзы, вкатывая их обратно, потому что не может себя остановить от желания прикоснуться к нему.

И когда он, нежно и неспешно, берёт её лицо в своё, чтобы поцеловать в висок, пожелав доброй ночи, она всякий раз просит — про себя — «Поцелуй меня. В губы. Поцелуй меня».

Она его ненавидит.

Ненавидит его любить.

========== 150. Воланд, Мастер и Маргарита ==========

Она — муза. Женщина, которую Мастер, гениальный, неоцененный, бунтующий и почти сломленный, удостоил своей любовью. Женщина, что должна быть мощным тылом. Домом, куда уставшему путнику хочется возвращаться. Светлым лучом в царстве мрака, общего ада и личных кошмаров. Это её миссия, долг. Как и каждого любящего существа. Долг той, кто служит своему Мастеру и поддерживает отчаявшегося гения в прогулках на краю пропасти, куда он вот-вот сорвётся. Крепко держит обессиленную руку и ласкает слабые пальцы в своей ладони. Та, кто должна заставить его забыть о боли, стать пластырем на его ранах, заставить успокоиться взбунтовавшуюся против стены непонимания и горечи одиночества кровь, и течь по венам плавно, медленно, сладко. Та, кто станет уютом для разорванной души и болезненного сердца.

Маргарита напоминает себе об этом ежечасно, ежеминутно. Стоя перед зеркалом, которое рисует реки крови от того, в ком нуждается всё её существо. Она была на балу. Она видела отрубленную голову, страждущие души, проходящие каждую минуту путь из терна и лавра, усыпанный битым стеклом. Она пила кровь, что он, господин, называл вином — сладчайшую, тонкую. Вкусную.

Маргарита едва дышит днём и через раз — по ночам, когда картины бала, прекрасного, точно чёрная луна на мрачном небе, заволоченная свинцовыми тучами, снова и снова предстает перед глазами. Она старается забыть. И даже смотреть на свое лицо в отражении мутных зеркал старается, но не может не замечать, как сильно изменилась с той сладостно-кровавой ночи, где она была всем, а Мастер, её Мастер, ушел в тень, почти стерся из памяти, почти растворился в вечности забытья. У неё сосуды в глазах стали красные, наливаются кровью, и, стоит лишь подумать о кратком прикосновении Воланда, о его властном поцелуе, который она испила до дна и насладилась, как не наслаждалась ещё ни одним поцелуем Мастера, они ещё сильнее кровью наливаются, заливают белки, мутной рябью отражаются в глазах.

Как же так выходит, что человек настолько слаб перед высшими силами, пришедшими на грешную землю и карающими её каждым шагом, и дланью властною?

Маргарита не знает. Не этот вопрос давно уже заботит её, захватил её разум, свербит в висках, к которым кровь приливает чаще, чем следует, особенно, когда в окна светит наглая полная луна.

Она думает о том, как могла полюбить владыку, Воланда?

Остальное с каждым мигом, с каждой минутой, волнует её всё меньше, меньше, меньше. Отходит в тень. Уходит во мрак.

И сломленный взгляд Мастера, искусанные его до крови губы, к которым она часто припадала своими губами, точно подорожником, уходит в вечность одним из первых.

Скоро, Маргарита знает, его для неё совсем не останется.

Скоро он, Мастер, перестанет существовать для нее, а будет только Воланд — справедливо-жестокий, отрешенный, но…

Возлюбленный.

========== 151. Майкл Лэнгдон и Меллори ==========

Мальчик, ты монстр, чудовище, но предпочитаешь видеть в себе невинного младенца, который убивает лишь случайно, от злости или отчаяния, и никогда — просто так.

Мальчик, у тебя руки по локоть в крови и только во взгляде одном — приговор. Этому миру и людям, его населяющим. Человечество знало монстров и обожало их — как свойственно чёртовому человечеству недолго, и всегда в итоге распинало на кресте ярости и ненависти. Нерон, Калигула, Наполеон, Сталин, Гитлер, Чарльз Менсон… Ты выиграл, мальчик. Ты превзошел их всех.

У тебя лицо невинного ангела и волосы шелковыми лентами по плечам струятся. Но не обманывай себя, ради дьявола. У зла всегда привлекательное лицо. Если же нет, зло берет харизмой.

Ты любишь своё лицо, мальчик. Стоишь часами перед огромным зеркалом и любуешься собою, вглядываясь в гладь стекла, точно завороженный. Какой-то сеанс вуайеризма, но тебе по душе он. Тебя некому обожать, кроме тебя самого.

Ты обожаешь прятаться за солью слёз и горечью фальшивых страданий. Было время, ещё совсем недавно, когда они были правдой. А ты, маленький милый подросток с чертами ангела, скитался в огромном пугающем мире, словно в пустыне, обжигаясь о раскалённый песок горечи и боли. Но это время давно ушло безвозвратно, и теперь ты нашел ответы. Душа твоя — чёрная, будто небо перед грозой, а сердце преисполнено жестокости и мести. Но ты лицемер, мальчик. И обожаешь лгать — себе и другим.

Посмотри на себя в зеркало. Ты делаешь это постоянно, а теперь вложи в свой взгляд что-то ещё, кроме самолюбования и восхищения своей прекрасной порочностью. Ты станешь другим. Старше, сильнее, могущественнее. Страшнее. Ты станешь тираном и деспотом, и Гитлер станет завидовать тебе, горя в аду. Все тираны станут завидовать. Таково твое предназначение, мальчик. Твоя дьявольская суть.

Посмотри на неё, твою чарующую тёмную музу, мальчик. Она пришла к тебе невинным цветком, несмотря на то, что была ведьмой (а они, как известно, не знают слова невинность), а уходит — чёрным цветком. Как теми, что распускались случайно после взрывов на Хиросиме и Нагасаки на умирающей от боли земле. В ней нет ничего, что тебя когда-то так привлекало. Её взгляд потускнел и потух, под глазами синие круги очерчены. Ноздри побледнели, потому что теперь единственным спасением от твоей удушающей любви стало бегство в кокаиновый рай, из которого — тебе это известно — однажды она не вернется обратно. Иногда ты всё ещё хнычешь мальчик — кто сделал её такой? как так вышло? — хотя тебе известен ответ. Но ты снова и снова тонешь во всепоглощающей лжи — себе и другим.

Посмотри на себя, мальчик с глазами ангела и волосами невинного дитя. Ты давно уже не ребенок, которому прощались убийства. Ты — монстр, каких свет не видывал, но которых свет заслуживает. И сегодня, а может быть, завтра (время уже не имеет никакого значения) ты убьешь ту, с которой притворялся, будто она тебе дорога.

Хватит лгать и поверь в новую сказку, мальчик — мрачную. Ты монстр, а она, твоя чёрная муза, никогда не вернется обратно. Скоро ты отправишь её туда, откуда не возвращаются.

========== 152. Санса Старк и Рамси Болтон ==========

Не нужно себя обманывать, Санса. Ты никогда, ни одного дня своей жизни не была хорошей. А иначе, почему оборвала дорогую ткань на платьях всех своих кукол, злясь, что у тебя одежда из дешевого джинса и футболки с глупыми девичьими фразами и дурацкими цветочками?

Не нужно себя обманывать, Санса. Ты никогда не умела любить. Иначе зачем подсыпала яд любимице Арьи — белоснежной собаке-волкодаву, а пожалела уже когда было слишком поздно?

Прекрати себе лгать, Санса. Этот парень с улыбкой ребёнка и душой монстра понравился тебе меньше, чем его игрушки. Ты влюбилась в него позже, чем в наркотики, которые он предложил. Ты зависима — и уже не уверена, от него ли, или от ЛСД. А, может быть, от того и другого вместе.

Посмотри на себя, Санса. Твой образ роковой красотки — не более, чем ложь. Такая же, как и абсолютно всё в твоей жизни. Ты красишь губы вызывающе-красной помадой, стоимостью, как половина твоей одежды, чтобы скрыть их мертвенную бледность и пересохшую кожу, которая никогда не станет выглядеть лучше. Ты пользуешься чёрной подводкой из Франции потому, что пытаешься замаскировать следы усталости и наркотического угара. Бесполезно.

Не обманывайся, Санса, довольно. Ты — зависима и поставила на себе крест раньше, чем в твою жизнь нагрянул этот чёртов парень, Рамси Болтон. А, быть может, вообще никогда не хотела жить. Жизнь по законам и правилам, когда за каждым твоим шагом следит общество свиней и неблагодарных тварей — не для тебя. Куда веселее их, эти правила, нарушать. Наконец-то ты нашла того, с кем можно это делать вместе.

Не тешь себя пустыми иллюзиями и напрасными надеждами, Санса. Тебе никогда не выбраться. Ты сама захотела очутиться в этой трясине боли и безнадежности, где только белые дорожки наркотиков, приторный, приевшийся давно алкоголь, и секс ещё дарят эмоции. И то ты знаешь — это тоже совсем ненадолго.

Тебе конец, Санса, и ты выбрала свою смерть куда раньше, чем появился он, Рамси Болтон, парень с улыбкой ангела и душой монстра. О чём ты мечтала, Санса, когда была маленькой глупой девочкой, вспомни. Правильно, детка. Ты хотела ударить мать, чтобы на её коже расцвела кровавая роза. Она всегда бесила тебя своей правильностью и глупым благородством. Ты ненавидела сестру, похожую на глупую птицу, которой лишь бы потрепать кому-нибудь перья, и сводного брата — сошедшего будто со страниц рыцарских романов, которыми мамаша пичкала тебя в юности — идеального, благородного и правильного. Ты потеряла девственность с Теоном, тем, кто воспитывался в твоей семье долгие годы — не от великой любви, а просто потому, что тебе хотелось трахаться и ты была очень, очень, очень голодна. А недавно смотрела на то, как Теон умирает, задыхаясь в агонии отравы, которую твой Рамси влил ему в кровь. Смотрела и думала, что вот он — твой самый сильный оргазм.

Не лги себе, Санса, хватит, довольно. Ты вовсе не милая пташка, а маленький монстр — маленький и когда-то бывший привлекательным. Но ты скоро умрешь. Наркотики не щадят никого. Алкоголь убивает медленно.

Вы оба — больны СПИДом, Санса, никакой ошибки. За всё в этой жизни приходится платить. Наступил ваш черед расплатиться за пьяные вечеринки, когда оба спали с тем, с кем пожелаете.

Пошло всё к чёрту, Санса. Когда всё станет совсем плохо, ты убьешь его. Или он тебя, как пойдёт. Как судьба распорядиться. Кто-то из вас обязательно осуществит заветную мечту — выпить кровь любимого человека, облизать нож, который вонзит в сердце возлюбленного, чтобы навсегда запомнить его вкус.

Давай ты перестанешь себе лгать, Санса, чтобы оправдать, что ты не настолько ужасна и в тебе еще теплится добро и милосердие. Это будешь ты. Рамси совсем вялый и уже почти ничего не желает. Скоро ты отнимешь его жизнь и запятнаешь язык его кровью.

А потом, возможно, покончишь со своей.

Не лги себе, Санса. Это то, чего ты всегда хотела — бесчинствовать и в итоге решить самой, как уйти. Это то, чего ты заслуживаешь. Как чудовище. Как любой монстр.

Закрой глаза, Санса, и начни обратный отчет до своего последнего преступления.

Д е с я т ь

Д е в я т ь

В о с е м ь

С е м ь…

Ш е с т ь…

П я т ь…

Скоро конец, Санса. Прими его достойно

(хотя ты никогда не знала, что такое достоинство)

========== 153. “Клуб 27” ==========

Сегодня горячо, как никогда, а ведь ещё публика не пришла, мать ее. Наверняка, когда посетители придут, они разорвут их всех на части по очереди. В вечности должен быть покой, но нихуя.

Нормальные люди (ну, в смысле, долбаёбы, считающие себя нормальными) уверены, что жизнь — это такая херня, где всё нужно делать правильно. В смысле, родился — выучился — создал семью — появились дети, потом внуки — счастливая смерть под всхлипывания родни — никому не интересная личность после смерти.

Чёрта с два. Никакого смысла от нормальной жизни. Правда, музыку тоже иногда хочется послать куда-подальше, но парочка волшебных приходов способна всё исправить со скоростью, необходимой для щелчка пальцев.

— Молодец, Джими, чувак, — хлопнув по правой руке (она всё равно бесполезна, потеряй он её, потери не заметит, а левой будет делать всё то же, что и всегда), — улыбается женщина с пышной гривой волос, детской улыбкой и сигаретой в зубах, — снова подожжешь гитару сегодня?

— А как же, — улыбка приобретает черты лукавости, струны сегодня нежно стонут под пальцами, — жаль, что она не сгорит. Круто смотреть на пылающие вещи. А еще на то, как у остальных глаза круглые как гребанные блюдца, — а где Джим, мать его?

— С Пем, конечно, — женщина вдыхает сигарету с такой жадностью как некоторые люди — нормальные люди — кислород, в котором здесь уже нет надобности, — планируют таки покорять Париж.

— А Роб где? — продолжает допрос гитарист, дразня струны. — Опять развлекается с какой-нибудь деткой?

— Горбатого, знаешь ли, даже могила не исправляет, — губы дамы снова рисуют лукавство, она ухмыляется, но по-доброму, — мне, кажись, нужно поцеловать свою главную любовь. Без приходов жизнь — такая ерунда.

Гитарист со всей дури бьет гитару об стол. Целыми остаются и гитара, и стол. Здесь уже нет разрушений. Ни в каком виде. Хотя разрушать — это очень весело, когда ты при этом создаёшь.

— У меня нет ровно никакого желания играть одному, — бурчит гитарист, — мне что, блять, больше всех нужно чертей развлекать?

— А ты что, — уставший, худой блондин, который давно уже позабыл о существовании расчески, спускается по лестнице вниз, — никогда не представлял зрителей на фестивалях в образе чертей?

— Нет.

— Зря. Это офигенно весело.

— Не сомневаюсь.

Гитарист тут же схвачен в плен холодных пальцев. На его шее остались следы, и они не сходят. Впрочем, эти следы его не волнуют ни капли. Они — маленькая капелька в море других следов по. Всему телу.

— Сомневаешься, — сердито блестя глазами, хрипит его обидчик (который, конечно, обидчиком не является), — я тебе, мать твою, башку прострелю. Я умею.

Дама с пышными дредами и сигаретой в зубах протягивает своему раздражительному другу крохотный белый пакетик.

— Введи и успокойся, чувак. Вам сегодня ещё играть вместе.

— Да ты прямо как Большой брат, детка, — дверь открывается, он входит с гитарой, большой кудрявый бог, которому здесь поклоняется дьявол, как и им всем — своим детям. Дьявол — их чёртов фанат.

Он целует её, отняв сигарету и глубоко затянувшись.

— Эй, а ты что-то имеешь против Большого Брата? — она шутливо хлопает его по заднице и показывает на пустую гитару у сцены в углу.

— У моей матери был муженёк, — блондин всё еще лохмат, и всё ещё зол, подарком дамы пока не воспользовался, — у него была фамилия, похожая на слово «мудак». Мудаком он и был. И ты мудак тоже.

Впрочем, говоря это, он улыбается, большой кудрявый бог похлопывает его по спине — никто ни на кого не злится. Они уже давно перешли черту злобы.

Дама, наконец, оставляет сигарету, швыряет ее себе под ноги. Подходит к микрофону и, когда старик Джим трогает струны гитары, а Джейме поджигает гитару, начинает петь. Но вскоре останавливается, сосредоточенно морщась и потирая лоб.

— Сегодня я не в голосе. Зря я тогда решила остановиться. Скоро всё равно сяду на иглу.

Мохнатый блондин больше не злой, а спокойно-умиротворённый. Сладкий подарок дарит несколько часов спокойного умиротворения всем, и он — не исключение, а, скорее, подтверждение этого правила.

— Мать твою, — дама вздыхает, шумно выпустив воздух из лёгких, точно пробку, — мне надоело постоянно солировать. Нужно искать подружку на замену, вам так не кажется, джентльмены?

Стук каблуков по холодному паркету заставляет всех насторожиться. И даже благословенная музыка смолкает. Они все, не сговариваясь, смотрят на дверь. С тихим скрипом дверь открывается.

Она стоит на пороге, хрупкая, изумленная. Её волосы буйной волною ниспадают по плечам. Она, видимо автоматически, старается собрать их вверх. В руках сжата бутылка, пальцы посинели, но отпустить драгоценный груз она не может.

— Что. что происходит?

Дама с пышными дредами и детской улыбкой подходит к новенькой, оставив микрофон, и ласково гладит её по плечу.

— Добро пожаловать к нам, детка.

— Какого чёрта? — спрашивает новенькая, уже агрессивнее, явно нападая, — я должна была удочерить девочку. И уже пять лет как мечтаю отметить своё тридцатилетие в Израиле. Я умирала сотни раз, и…

— Милая, — бог гитары откладывает инструмент и подмигивает другому божеству, своему лучшему другу здесь, в тесноте этих стен, — музыканты, если они, конечно, настоящие, не доживают до тридцати. Они даже до двадцати восьми не доживают.

А потом, пока она, испуганная, взволнованная, сверлит глазами пол, говорит самым будничным тоном:

— Пойду позову Робу, наконец. Заигрался он со своими красотками.

И уходит. Новенькая вглядывается в каждое лицо по очереди, всё еще держит бутылку. На вопросе совершенно удовлетворенного жизнью, будто улетевшего из тесноты пространства мохнатого белокурого гитариста, вдруг начинает тихонько скулить. Бутылку всё ещё крепко держит в руке.

— Ну же, милая, плачь, — дама с детской улыбкой, счастливая, что теперь ей не придётся быть солисткой в одиночку, коротко целует её в висок, — ты застряла в мгновении, из которого не можешь выбраться. Но скоро привыкнешь. И, может быть, тебе даже у нас понравится. Старина Брайан искупает тебя в бассейне. Мимо такой крохи точно не пройдет.

***

Божественная музыка, ради встречи с которой многие готовы отдать всё на свете, и продают душу дьяволу на грязных перекрестках, льется в ночь, уходит под землю. Там огромный клуб с блестящими огнями, всегда открытый, всегда ждущий новичков. Название переливается цветом, сияет в огнях цветомузыки.

В центре ярко-красными огнями горит цифра — «27»

========== 154. Маргери Тирелл и король Артур ==========

Нет в мире девочки, которая не мечтала бы с детства стать королевой. Но только она, леди Тирелл, королева Роз, принцесса Шипов, краса нежного, весеннего благоухания, заслуживает этого больше, чем любая другая, даже самая прекрасная, девушка.

Она знала всегда — только принцы, будущее империй, великие монархи, ей в ровню. Она знала заранее — на милых и сильных конюхов смотреть, стреляя глазками, можно, лишь в качестве объекта учёбы, самого простого способа соблазнить и разбить сердце. В них нельзя влюбляться, и увлекаться ими тоже нельзя. Ты можешь быть музой слуги, но должна стать королевой покорителя мира. Иначе — не за чем тебе топтать землю хрупкими ножками в туфлях из шёлка.

Она знала всегда — из всех королей лишь тот, что достанется ей, будет самым великим, самым могущественным. Имя его будет символом силы, власти, воплощением короны. Пред ним будут склоняться друзья, восхищаясь его мудростью и смелостью, враги будут восхищённо склонять головы, преклоняясь пред его силой. Он будет великим, и имя его — и её, соответственно, тоже — будет воспето в легендах, сохранится в веках, достанется во славу потомкам.

Потому, когда король Артур, великий уже при жизни, легендарный, ещё в молодости, склонив пред нею колено, признал её своей леди, дамой своего сердца, прекрасной музой своих ночей и покорительницей своих дней, Королева Роз не раздумывала. Отказать такому мужчине, чья голова создана для сияния короны из чистого золота, чьё имя рождено, чтобы стать былью, значит, совершить глупость, самую большую ошибку в своей жизни. Маргери Тиррел не смела позволить себе совершать глупости. Красивая голова должна быть ещё и умной, чтобы однажды не угодить на плаху, на потеху врагам.

Но всё имеет дурную привычку заканчиваться, и хорошее тоже. Свадебные салюты отгремели, шелка платья поблекли, радость торжества угасла, сладкие ночи стали всё больше наскучивать. И вот уже шрамы, свидетельства доблестных боёв и великих побед, на его теле, вызывают тоску, а хриплые стоны всякий раз, как акт любви заканчивается, сходит на нет — желание вздыхать так же громко, с вызовом и показательно.

Быть королевой — это не только радоваться титулу, о котором мечтала с тех пор, как себя помнишь, но и лицемерить так много, что даже сама, законченная лицемерка, устаёшь, бесишься от собственной лжи до одури, и уже ложь от правды почти совсем не отличаешь.

Быть королевой — это так сильно ненавидеть всё вокруг, что губы сводит от фальшивой улыбки, адресованной нищим, которым подаёшь регулярно милостыню и просишь для них защиты у Бога, когда сама хочешь, чтобы Дьявол забрал их, улыбки. Быть королевой — это менять новые платья по нескольку раз в день, когда даже тебе, помешанной на любви к платьям, хочется блевать и плакать в пустоте опочивальни, которую её величество посещает всё реже, реже, и реже. А ещё — не ладить с золовками, что отвечают взаимной ненавистью, и прятать ненависть под маскою любви. И нервничать от того, что, в очередной раз, видишь того, кто объявляет себя сыном короля, когда ты, пустая, точно высушенная после дождя дорога, сына королю подарить не в состоянии.

Быть королевой, даже если всегда об этом мечтала, — это не так уж просто, вернее, совсем уж не просто. Быть королевой — это лгать, лгать, лгать, постоянно и неустанно лгать.

И сегодня, когда она выйдет из душной комнаты юного королевского конюха, ей придется молиться, чтобы скоро можно было лгать о том, что она беременна.

Ложь, когда ты королева, никогда не бывает во вред. Всегда только во благо. Во спасение.

========== 155. Чёрная сирена и Киллер Фрост ==========

\ аu, в котором существует два мира, в каждом из которых у персонажей совершенно разные отношения \

— Ух! — шумно вздохнув, Лорел буквально ввалилась в комнату, поспешив обнять подругу. — Ну и пробки, я уж думала, буду стоять в них вечно! С днём рождения, детка! Как и обещала, с меня все растраты в круизе. Жду-не дождусь следующих выходных.

— Спасибо, — Киллер потянулась, крепко обняла подругу, и, вздохнув, вернулась к столу. Лорел была крайне удивлена, заметив, что именинница сидит перед горой вкусняшек одна.

— Ты что, никого, кроме меня, не позвала?

— Да, — кивнула Киллер, — я хотела провести этот вечер только с тобой.

И она улыбнулась.

Пристально посмотрев на неё, Лорел вернула улыбку:

— А почему так грустно, дорогая? Что-нибудь не так? Не с той ноги встала?

— Понимаешь, — Киллер вздохнула, раздосадовано поджав губы, — сегодня не просто день рождения. Мне тридцать лет, а в жизни всё так скучно и серо, что я… Понимаешь, я не знаю, для чего живу. Не понимаю. Коротаю день за днём, удивительно похожим друг на друга, почти одинаковым, и всё.

— Как и все — мягко улыбаясь, ответила Лорел.

— Да, — снова кивнула Киллер, — вот именно, что как все. Но я никогда не хотела быть такой, как все. Я всегда ужасно этого боялась, всю жизнь. И посмотри, во что моя жизнь превратилась теперь? Работа, не самая плохая, но и не выдающаяся карьера микро-биолога, таблетки, лекарства в разработке, от которых меня уже тошнит, и никакой личной жизни, так, случайные связи время от времени, с мужчинами, при взгляде на которых утром я часто думаю, какого чёрта они вообще делают в моей, блин, постели. Скукотища!

— Вот именно, — кивнула Лорел, — именно об этом я тебе и говорю, моя дорогая. Все не занимаются разработкой лекарств, и не приближаются к научным или медицинским открытиям с каждым днём. Пока ты, возможно, создаёшь лекарство, смертоносное для рака, СПИДа, эпидемий, какая-то другая тридцатилетняя женщина, скажем, в Техасе, работает продавцом в огромном супер-маркете, сидит на кассе, выдаёт чеки. И пока ты прогоняешь из своей жизни мужчину, с которым неплохо зажгла ночью, какая-нибудь тридцатилетняя кассир супер-маркета в Техасе приходит домой к мужу, смотрящему порнушку в грязных носках, готовит есть, и бежит в школу, забирать ребенка, у которого двойки не кончаются, мечтая только об одном — чтобы это исчезло из ее жизни. Но у неё нет такой возможности. А ещё — у неё нет подруги, с которой она на следующей неделе отправляется в Италию, радоваться круизу. И потом, — Лорел приобняла подругу, — как может быть такой, как все, женщина, которую зовут Убийца?

Несмотря на дурное расположение духа, в котором она пребывала, по правде говоря, со вчерашнего вечера, Киллер не смогла не рассмеяться. И уже веселее улыбнулась, когда Лорел, успокаивающе погладив её по руке, сказала:

— Ты должна больше верить в себя. Ты даже не представляешь, на что способна. А я буду рядом. А теперь, дорогая, хватит хандрить, и пойдём кутить. Я тут сюрприз тебе решила устроить.

— Какой сюрприз? — с оживлением спросила Киллер.

Лорел хитро посмотрела на подругу и улыбнулась, подмигнув%

— Увидишь.

***

Здесь холодно. В этом здании огромные окна, и жилой массив, построенный специально для будущих квартир, никогда не будет заселен. Лорел в этом не сомневается, и думает, что нужно кричать об этом на каждом углу, чтобы мир, преисполненный лжи и обмана, узнал, наконец, правду.

Она озябла и тяжело дышит, поднимаясь на самую вершину дома с огромными стёклами, осматривая всё вокруг. Здесь много пыли, почти нет шума, и чьи-то осторожные шаги звучат пугающе в абсолютной тишине. Лорел вздрагивает. Напряжение, которое она уже давно в себе носит, только усилилось, стало мощнее, и теперь руководит каждой её клеткой.

Кто это может быть? Кому вздумалось нарушать её уединение, заслуженное, вырванное с таким безумным трудом? Кому придётся послушать, как её всё достало, и что больше она ничего не хочет, только покоя и тишины?

Киллер Фрост. Она шагает резко, чеканит каждый шаг. Белоснежные волосы рассыпались по плечам, густой волной непокорно разливаются по спине. Губная помада в полумраке незавершенной новостройке смотрится особенно эффектно. Лорел, та, что когда-то была ею, а теперь стала монстром без судьбы и имени, усмехается горько, щурит глаза, пытаясь разглядеть, с чем эта дама, принесшая с собою стужу, к ней пожаловала.

— Зачем ты здесь? — её, Киллер голос, на фоне пустоты, звучит угрожающе-властно. — Пришла страдать и умирать от собственного бессилия?

— А тебе что с того? — с вызовом бросает Лорел. Ещё одна нашлась моралечитательница. В себе бы лучше разобралась.

— Мне? — Киллер делает вид, что беззаботна, вальяжно пожимает плечами. — Было бы всё равно, но кому-то нужно бороться с врагами. Я решила, что ты подойдёшь.

— Не знаю, можно ли тебя сто процентов записывать в мои враги, — медленно, задумчиво протянула Лорел, — но наша с тобой борьба определенно, будет очень увлекательной. Начнём?

— Давай, — сложив на груди руки, кивает Киллер, — чего только не сделаешь, чтобы в итоге одолеть врагов с твоей помощью, Сирена. Ты должна в себя верить.

========== 156. Мастер и Душечка (“В джазе только девушки”) ==========

Она красива. Платиновые кудряшки мягкой волной опадают на плечи, задиристо завиваются, если она того пожелает. Губки, точно лепестки алой розы, просят поцелуя (или ей кажется, что просят, без разницы). Щеки, припудренные и пахнущие розами, пышут здоровьем, а в глубоких глазах — томление. И полное отсутствие ума.

Земные женщины обычно умнее мужчин. За столько лет жизни Мастер отлично это понял и принял за правило. Они терпеливее в большинстве своем, и уж точно тактичнее. Иногда, наблюдая за чьей-то жизнью со стороны, Мастер изумлялся, как эти женщины, которые могли бы взрывать звёзды и создавать тут же новые, если бы постарались, живут со своими мужчинами — хамами, лентяями и бездарями, зачастую ожиревшими от ничего неделанья.

Эта дама явно была каким-то исключением из правил. Она изо всех сил старалась показать, что за внешностью хрупкой красавицы и щебечущей пташки прячется нежная, ранимая душа. Да вот только не было в этой душе ничего ни нежного, ни ранимого. Лишь одержимость — деньгами, дорогими платьями, брендовой обувью и самой лучшей косметикой. Увлечение, стоящее на грани помешательства. За которое она готова была эту самую душонку продать. И продавала почти каждый день, то и дело бегая на свидания. За это Мастер её не осуждал — людям свойственна неуемная любовь к роскоши. И женщинам, конечно, тоже. Каждая земная дурочка с детства знает, что она должна найти мужчину, втиснуться в белое платье, размера на два меньше, и пойти с ним под венец. Очень, очень, очень желательно, чтобы этот самый мужчина был богачом. Следующий шаг — родить ему сына (в крайнем случае, через год после рождения дочери), сесть на шею, свесить ноги, красивые и не очень, и ждать, когда он тебя обеспечит, и купит те самые дорогие платья, брендовую обувь и самую лучшую косметику.

Он осуждал ее за другое — эта представительница человеческой расы отчего-то была уверена, что ей есть, чем заинтересовать мужчину. Она вбила в свою глупую головку, что должна играть роль эдакой милой, но потерпевшей от жестокости общества душечки, чье сердце кровит, и даже бинты не спасают от боли. Она уверена, что эта роль получается у нее красиво, и мужчин цепляет именно образ жертвы, а не смазливое личико и красивая фигура. Она верит в ложь, которую придумала. Всегда легче поверить собственной лжи, чем чужой.

А сегодня, в его день рождения, она играет новую роль — бальзама для ран, нежного подорожника. Приложил к душе — и не кровоточит. Приложил к сердцу — и не болит. И она ходит по маленькой сцене, хотя он не смотрит на неё совсем, и наверняка быстро моргает длинными ресницами, подведенными тушью. А ещё — сладкоголосо пищит: «Я хочу быть любимой для тебя». Хотя, конечно, она хочет совсем не этого. Лжет. Как и все люди. Как целый мир.

Она милой пташкой летает вокруг него в тесном зале дорогого ресторана, а ему плевать. Раньше было легче. Раньше была хотя бы злость. Теперь нет ничего, только пустота, в которую он втягивается сигаретным дымом как в черную дыру — окончательно и бесповоротно.

Она, милая Душечка, убежденная, что красавица, подходит и усаживается к нему на колени — они давно уже прошли этап условностей, когда на такое нужно было спрашивать разрешения (да она никогда и не спрашивала). Она уверена, что ему, как и другим мужчинам, такое нравится. Говорит комариным писком ему на ухо:

— Поцелуйте меня, мистер Президент.

И, тянется к нему губами, предварительно сложив их трубочкой.

Мастер целует. Но это — последний поцелуй в её никчёмной жизни, прежде чем он свернет эту милую тонкую шейку.

И, пока она еще дышит, Мастер вдруг вспоминает Люси Коул и Розу Тайлер.

Им с Доктором обоим всегда нравились глупые блондинки. Еще одна страсть на двоих.

========== 157 Миледи, Атос, кардинал Ришелье, Рошфор ==========

«Вы так прекрасны, что любой мужчина счел бы за честь быть рядом с вами и касаться вашей белоснежной кожи» — шепчет Рошфор, едва дыша, и с напускным восторгом, наигранным до чёртиков, смотрит в её глаза.

«Разве может быть женщина, которая столь прекрасна, врагом для кого-то? Миледи, дорогая моя, ваши злопыхатели попросту пали жертвой вашей красоты, и, без сомнения, ума» — склонившись в галантном поклоне, Ришелье, старый развратник, целует ей руку и холодные ладони.

Ей вовсе не нужно прикладывать никаких усилий, чтобы любой юнец, старше пятнадцати, и любой мужчина, не старше восьмидесяти, восхищенно дышал ей вслед, в полустоне выдыхая: «Богиня!».

Она сводит мужчин с ума лишь только взмахом прекрасных ресниц. За свою жизнь она не раз и не два слышала от мужчин самого разного статуса, характера и возраста, что её красота — их проклятье. Правда, ни одному из них не открыла правды — её красота всегда была проклятьем, в первую очередь, для неё самой.

Глупо было бы говорить, будто ей не нравилось быть блудницей по меркам этого лицемерного, закрытого, удушливого времени. Нравилось. Быть свободной, бросать всем снобам вызов, смеяться им в лицо — это ли не счастье для любой женщины, живущей в атмосфере удушья мужского мира, и страдающей от завистниц-глупышек и серых мышек, что прикрываются добродетелью? Это ли не высшее благо — иметь частицу свободы, когда никто не знает о том, что такое свобода. Вот только кому, как не ей, знать цену лжи? И, что, если солгал один раз, то уже больше не можешь остановиться?

И она знает, что ей лгут. И Рошфор, и Ришелье. Любой мужчина, который лишь раз заговорил с ней, лгал. Это их любимое развлечение. Их смысл жизни.

Впервые она узнала обо лжи и том, что она не имеет цены, вшестнадцать. Он говорил, что любит. Клялся, что не представляет без неё своей жизни. Называл её светом своих очей, радостью своей жизни. Столько нежных, сладостных слов, столько комплиментов, что лились ей в уши, пожалуй, не делал больше никто и никогда. Он смотрел на неё с восторгом. Он трепетал от одного взгляда в её глаза, тоже сияющие счастьем (разве можно не ответить на любовь любовью, когда тебе всего шестнадцать лет?).

И она забыла. О том, какую тайну скрывает. О том, какую ложь напела ему в уши, ложь, на которую он купился в итоге. Но она и сама позабыла об этой лжи. На миг, всего на миг, у неё проснулась надежда — на то, что ему будет совсем не важно, через что ей пришлось пройти в прошлом. Что он поверит ей, раз уж клянется в любви.

Любовь развеялась, словно дым, едва сползло с плеча платье, так не вовремя, так негаданно-нежданно. Он был яростен. Взбешён. Зол. Он кричал и проклинал — её, лгунью, и себя, обманутого, доверчивого, доверившегося.

А она, шестнадцатилетняя девушка, заклейменная блудницей, смотрела на него с разочарованием и горьким сожалением — точно грустный старик, наблюдающий за крахом эпохи, гибелью цивилизации, старик, что знал о том, что так будет. Она, конечно, не пыталась оправдаться — нельзя оправдываться за то, кто ты есть, неправильно и глупо. Она даже не пыталась объяснить. И, конечно, она не верила, что он захочет слушать.

Но до того рокового мига, когда непокорная лошадь решила её судьбу, когда платье так неудачно обнажило её сокровенную тайну, женщина, так и не успевшая стать графиней Де Ля Фер по-настоящему, ещё слабо, едва-едва, надеялась: любовь, настоящая, восхитительная, о которой он ей поведал, в которой признавался, в вечности которой клялся неустанно каждый день, возьмёт верх. Но нет. С той самой минуты и до сих пор она знает — любовь всегда иллюзия. Мы придумываем себе идеальный образ, вынашиваем в своей голове, и любим до беспамятства, Иллюзия эта продолжается до тех пор, пока какое-нибудь обстоятельство, иногда мелкая, незначительная деталь, не развеет её. И любовь проходит тут же, точно горький дым.

Иллюзия, что она свободна, предана, исключительно на его, а не на своей собственной, стороне, есть у Ришелье. Даже умные мужчины запутываются в пучине лжи твоей красоты, миледи.

Иллюзия того, что однажды они окажутся вместе в постели, и, может быть, проведут вместе не одну жаркую ночь любви, есть у Рошфора, ведь — какое очаровательное заблуждение! — он горяч, страстен, привлекателен для любой женщины, и для неё, леди Винтер особенно, и совершенно неотразим.

Иллюзия того, что он, политик, властолюбец, интриган, на самом деле является благородным рыцарем и полюбил воплощение добродетельной невинности, была однажды у графа де Ля Фера, когда он держал на руках упавшую с лошади, бесчувственную, юную девушку, мужчинами заклейменную как блудницу.

Весь мир — это одна сплошная иллюзия. И она не станет мешать (уверенным в своей добродетели) господам думать, будто у неё есть к ним чувства.

Будто у неё вообще к кому-либо из живущих на свете людей чувства есть.

========== 158. Гримхильда и Джафар ==========

В будуаре королевы Гримхильды, которую все называют Злой, холодно и пустынно. Огромное зеркало уже не радует, хоть продолжает, после убийства Белоснежки, уверять, что Её Величество — самая красивая женщина в мире. Ни одно прикосновение, тёплое женское, жаркое мужское, больше не радует, а лишь раздражает, точно комариный укус. Любое общество навязчиво и нежеланно. Она заточила себя в стеклянный дом, спрятала под стеклянный купол, и медленно превращается в лёд, морщась всякий раз, когда из самых недр души рвётся наружу холод.

В сердце королевы Гримхильды, которую все называют Злой, ничего нет, кроме ненависти и ярости. Она уже и не помнит, была ли когда-то другой, и знает только то, что ей бесконечно нравится быть такою. Милая девочка, раздражающая до чёртиков смазливая Белоснежка, забыта навсегда, стёрта со страниц истории, канула в Лету, растворилась песчинкой в море. Но милая девочка, смазливая Белоснежка, увы, далеко не самый главный её враг. Есть и другие — опаснее, изворотливее, коварней. Они задумали мировое господство вершить. Вот только забыли, что без неё это невозможно.

Эта мысль не даёт покоя, точит голову, точно червь. Королева Гримхильда, которую все называют злой, пылает яростью и становится монстром. Время убегает как песок из-под пальцев, но ей всё равно. Это не её время, а время её врагов пить вино триумфа, быть на пике победы. Скоро она нанесёт сокрушительный удар. Что ей пигалица-Белоснежка, коль она будет править миром?

Он приходит к ней ночью, касаясь ледяной кожи горячим дыханием. Монстр внутри неё оживает и идёт гулять. Он вырывается из тела и до крови кусает его губы, что пахнут солью и сигарами. Он жаркий, точно солнце в пустыне, но разум его холоден и расчетлив. У него, как и у всякого, кто не имеет сердца, планы по захвату мира и изменению мирового порядка расписаны на долгие годы вперед.

Он роскошный любовник, что будит в ней, обледеневшей, жажду с первого прикосновения, и умнейший советник, лукавый, точно змей-искуситель. Она — давно уже не ребенок и знает, что от таких мужчин стоит держаться подальше. Потому кусает губы, когда он, проведя по впадинке на её шее, обведя каждую родинку на плечах языком, жарко выдыхает сладостно-страстное:

— Ваше Величество!..

Она унимает жаркий огонь в крови и старается не подать виду, что сердце её из груди выпрыгивает, когда, опустившись перед нею на колени в изящном поклоне, он клятвенно уверяет, глядя в её стальные глаза:

— Вы будете править миром.

В будуаре королевы Гримхильды, которую все называют Злой, холодно и мрачно. Она не верит своему любовнику. Она давно уже никому не верит. А, может, никогда этого не умела.

Она знает, что однажды, за малое непослушание, она отсечет ему голову, и та, окровавленная, покатится к её ногам. А пока что он шепчет, что завоюет мир для нее и они построят вместе новый мир, могучее королевство силы и страха, в будущем.

Она позволяет ему обманываться, будто не видит его собственных захватнических планов. Она говорит ему, что верит, но ждёт лишь возможности пронзить его сердце стальным ножом.

Она позволяет себя любить и лгать себе — до удобного случая.

Королева Гримхильда, которую все называют Злой, никогда не умела ни верить, ни любить.

========== 159. Безумный шляпник и Красная Королева ==========

Здравствуйте, ваше величество, моя несравненная муза. Ваш Шляпник, не самый верный слуга, вернулся из долгого странствия, в котором не было никакого смысла. Я так и не нашёл того, чего искал (хотя не уверен даже, искал ли). Я снова здесь, хотя, увы, не уверен, нужен ли вам ещё, интересен ли.

Здравствуйте, ваше величество, моя великая госпожа. Я искал вас в каждом лице и даже на каждом лепестке величественных роз, белых как снег, но которые мне, по привычке, почти подчиняясь инстинкту, хотелось покрасить красным. Знаете ли вы, что меня однажды арестовали за это в одном из городков элегантной Франции, слышали ли об этом?

Вы молчите, поджав губы, и взгляд ваш колюч. Вы не Королева Червей, о нет. Не слушайте тех, кто так говорит. Они лгут вам, нагло, глядя прямо в глаза. Беззастенчиво, нагло. Вы — Королева Шипов. И хоть я совершенно изрезал ноги, мне всегда будет в наслаждение шагать по вашей тёмной душе, если я еще могу задеть её струны.

Вы всё ещё молчите, но смотрите на меня острым, колючим взглядом. Я его знаю. Вы меня не простите. Но я даже не подумал бы просить у вас прощения. Оно мне нужно, как воздух, но я его недостоин.

И всё, что остаётся мне в эти мои последние минуты — восхищаться вами молча, издалека. Как тогда, когда мы только начинали.

***

Здравствуй, Болванщик, проклятый предатель. Ты снова вернулся. Говорят, полз к замку, точно пёс, на коленях. Напрасно. Тебе нет прощения.

Ты смотришь на меня, будто избитый провинившийся щенок. Наверное, осознаёшь, негодяй — таким ты и есть. Ты можешь испепелить меня взглядом, а можешь — сожрать, но это ничего не изменит. Твоя судьба решена. Ты забыл, что решаю я. Мне пришлось тебе об этом напомнить.

О чём ты сейчас думаешь, Шляпник? Что поёт тебе твой сумасшедший мозг? Хотя, нет. Я не хочу об этом знать, мне не интересно. Куда больше я бы хотела узнать, как посмел ты меня предать, чёртов глупец, и сбежать на край света прямо из моей постели? Неужто твой птичий мозг оказался настолько примитивным, что ты не понял — нельзя предавать свою Королеву и исключений не будет ни для кого. Для тебя — тем более?

Что ты видел в своих странствиях? Были ли они тяжелы? Блуждал ли ты в неизвестности, голодал ли? Сжималось ли твоё сердце от боли и безнадёжности. Было бы хорошо, если так. Мне доставило бы это большое удовольствие.

Знаешь, безумец, ты оказался не так уж плох, раз даже твоя казнь приносит мне радость. Хоть какая-то была от тебя польза. Хоть какой-то был в твоей никчёмной жизни смысл.

Ты смотришь на меня так жалобно, что, будь у меня сердце, я бы сжалилась. Но сердца у меня нет. Надеюсь, ты знаешь. Надеюсь, именно за это ты полюбил меня, если любил вообще когда-нибудь.

Я не пожалею, Болванщик. Твоё время истекло, и ты сам в этом повинен.

Буду верить в то, что, а аду, где твоя больная душа, наверное, обретет покой, мы никогда не встретимся.

А пока — наслаждайся, предатель. Знаю, ты всегда любил слушать, как я говорю эту фразу:

— Голову с плеч!

========== 160. Круэлла Де Виль и Melanie Martinez aka Безумный Шляпник ==========

Она появляется летним вечером, когда зной мешает дышать и делает сон недостижимой мечтой.

Она приезжает с родителями, напряженно сопит, сложив на груди руки, пока отец пытается вытащить её из машины, грубо хватая за руки. Она сердита, сильна и восхитительно сосредоточена, а, когда показывает средний палец отцу в спину, едва тот склоняется над рулём, Круэлла и вовсе забывает, как дышать. Всякий раз, видя свою мать, особенно когда та, нагло и бесцеремонно врывается в её комнату с криками, Круэлла хватает её за волосы и бьёт головой об стену, но — увы! — только в мечтах. Этой же девушке хватило духу показать отцу в спину неприличный жест, и живое воображение юной мисс де Виль верит, что они общаются так и лицом к лицу тоже. Родители — это слуги ада, которых нужно заставить гореть в Преисподней заживо.

Впервые она появляется в их с матерью доме через два дня по переезду сюда, когда её собственный, соседний, ещё не обжит — приходит с матерью, попросить сахара, и они остаются на чай. Миссис Де Виль корчит из себя до чёртиков гостеприимную, а она, Круэлла, едва дышит, затихнув под дверью своей каморки на чердаке, и слушает, как звучит её, новой соседки, приглушённый смех. Хотя она уверена, что это лишь притворство и глупые шутки её, необычную девушку с чёрно-белыми волосами, вовсе не смешат, ни капельки, ни грамма.

В воскресенье, когда маман отправилась женить на себе очередного мужчину, надев своё лучшее платье и не покормив собак, чтобы погнались за дочерью — потенциальной беглянкой, если будет нужно, она появляется у окон её крохотной каморки, отвлекая швырянием камней в окно от чтения дурацких, опостылевших комиксов, которые Круэлла уже наизусть выучила.

— Меня зовут Мэл, — восхитительно сипло, так, что у Круэллы низ живота в жаркую трубку скручивается вмиг, говорит она, а потом смеется, заразительно, точно инфекция, — ты чего сидишь здесь? Ты затворница?

— Да, — улыбается Круэлла невесело, — узница поневоле. Мать держит меня взаперти, чтобы я не рассказала всем, что она убила всех своих мужей, и моего отца тоже.

— Да она крута, — присвистнув, отвечает Мэл, и, кажется, она в восторге, — а зачем она это сделала? Чокнутая?

Да, мать безумна. Круэлла уверена в этом абсолютно, потому что ни один человек в здравом уме ничего подобного, да ещё и ради грёбаных денег всего лишь, делать бы не стал. И, поведя плечом, стараясь отогнать горькие воспоминания, как мужчины в их семье гибли один за другим, Круэлла решает рассказать правду.

— Она убивает их, как только присваивает их деньги себе. Если твой отец богат, держи его от моей матери подальше, дорогая.

— Я бы была совсем не прочь, если бы она его убила, — весело, беззаботно, отвечает Мэл, пожимая плечами, — и даже с удовольствием бы ей в этом помогла.

— Ты чокнутая? — смеётся Круэлла, и выходит восторженно и нервно.

— Все лучшие люди — сумасшедшие — кажется, маленькая буря уже перестала интересоваться узницей чердака и, весело подпрыгивая, убегает из сада в свой дом.

Но она возвращается снова, уже через два дня, и теперь Круэлла садится на подоконник, свесив из окна ноги. Мэл некоторое время разгуливает под окнами, сложив за спиной руки, а потом, ни грамма не труся, взбирается по зыбким камням, вверх. Круэлла ловит себя на мысли, что она словно персонаж из сказки, вот только нет у неё длиннющих волос, и странная девушка вместо принца.

Мэл рядом, легко толкает её в угол, заставляя подвинуться. Колени у неё изодраны, платье измято, но ей, кажется, плевать. Только теперь Круэлла впервые отчётливо видит, что её волосы разделены на две половины, ровно, — чёрную и белую, и снова ловит себя на мысли, что восхищается её чарующим безумием.

Ей внезапно становится грустно, и она глядит на свои руки, а те дрожат. Не потому, что она только что очутилась на подоконнике, рядом с новой подругой, рискуя сорваться вниз. Просто это, оказывается, неуютно и стыдно — быть слишком обычной, когда рядом с тобой та, едва увидев которую, ты назвала королевой безумия.

— Ты что? — Мэл поворачивает голову, так, что Круэлле больше не отвернуться от её взгляда, и, подумав немного, достаёт сигарету из кармана детского какого-то, цветастого платьица.

— Я подумала, что никогда так не смогу, дорогая, — хмуро отзывается мисс Де Виль, чувствуя себя абсолютной пустышкой. — Так и просижу под арестом матери всю жизнь.

— Глупости, — беззаботно отзывается Мэл, пожав плечами, — просто прикончи её. Отлично будет, если с помощью её же далматинцев. Будешь?

Круэлла вздрагивает, когда сигарета почти касается её сухой ладони.

— Я не курю, — скромно улыбается она, но испытывает дикое желание попробовать сигарету прямо у Мэл изо рта, потому что это чертовски интимно, — спасибо.

Ещё через две недели Круэлла Де Виль курит, как портовая шлюха, и находит в ящике своего письменного стола в спальне, куда Мэл теперь приходит абсолютно легально, перочинный нож, острый, как бритва.

Еще через десять дней, в самом начале сентября (осень пришла, но проклятая жара всё равно не спешит сваливать), они лежат на кровати в спальне Мэлани, чьи аккуратные соски Круэлла находит потрясающе красивыми, пьют джин из одной бутылки, пробуя ещё и вкус горлышка, и курят одну сигарету на двоих.

А потом смотрят друг на друга, провожая длинным взглядом, в котором, конечно же, всё понимают.

— Завтра? — тихо спрашивает Мэл.

И Круэлла согласно кивает:

— Завтра.

****

Поздно ночью, пятого сентября, когда всё вокруг уснуло, или погрузилось в иллюзию сна, горит дом Де Вилей, перекидывая пламя на соседний, взбесившиеся собаки оглушительно воют, пробуя вырваться и разбудить наглотавшихся смертельной дозы таблеток хозяев (ах, как восхитительно снотворные всё-таки растворяются в вине!), а две девушки едут покорять мир — в нём слишком много людей, которых можно ограбить, и ещё больше тех, кого можно убить.

Мэл ведёт не очень ровно, но твёрдо, заливаясь смехом, и, едва миновав поворот, целует подругу в волосы, теперь, как и у неё, разделенные на чёрную и белую половину.

— Мы теперь обе сумасшедшие, — кутаясь в наскоро сшитое манто из щенков далматинцев (бедняжкам было всего пару месяцев от роду, но девяносто девять штучек явно лучше выглядят в виде её шубки и перчаток, чем живьём), говорит Круэлла, и смеётся (голос от количества потребляемых сигарет стал хриплым, как у гиены, Мэл он возбуждает до дрожи), запивая дым джином, прямо из горла.

А Мэл, как и пару месяцев назад, беззаботно-счастливо откликается, прожевав мухомор и показав горящему дому на прощанье средний палец:

— Все лучшие люди — сумасшедшие.

========== 161. Кай и Герда ==========

Пожалуйста, скажи мне, что всё будет как прежде. Что мы будем сидеть у кустов пышных роз и дышать их одурманивающим сладким запахом. Что будем читать сказки — как всегда, по ролям, по очереди, рассматривая яркие картинки. Ты так любил подолгу любоваться рисунками. Говорил, что станешь знаменитым художником и мы отправимся путешествовать вместе. Только нужно чуть-чуть подождать, когда вырастем, помнишь?

Но ты не можешь, верно? Я шла сюда, через весь свет. Спускалась медленно, долго, трудно, будто в ад. И всё это время меня грела надежда. Слабый, хилый луч во мраке боли. Затухающее солнце на горизонте. Постоянно ноющая рана в груди. Мне нужна была надежда. Как только она начинала затухать, я закрывала глаза, сильно жмурилась, и повторяла про себя: «Ты должна найти Кая. Ты. Должна. Найти. Кая».

Надежда… Самое гадкое чувство на свете. Она разбилась на осколки — мельче, чем те, из которых ты складываешь слово «Вечность». Острее.

Твои осколки могут ранить, а те, которые комарами впиваются в моё сердце, — убить.

— Кай?

Ты смотришь на меня огромными глазами. Я узнаю их красоту и пытаюсь поймать хоть что-то знакомое. Но снова проигрываю. Ты чужой как новая неизведанная страна. Отстраненный, будто багровый закат. Ты сам похож на кусок льда. Я боюсь к тебе прикасаться. Я проделала тяжкий путь — а теперь лишь мечтаю не замёрзнуть рядом с тобой.

— Кай?

Ты смотришь на меня, но взгляд твой безжизненный. Ты жив, но мёртв. Всегда ли так было, с тех пор, как эта женщина, другая, чужая, неизвестная, увезла тебя на красивых санках? Или я просто опоздала?

— Кай…

Это — моя последняя попытка напомнить бездушной льдине, что однажды он был человеком. Я вижу чужое лицо, синее, похожее на каменное изваяние, И больше нет надежды узнать в нём тебя. Тебя — нет. Ты уже мертв.

Но я жива. И, умоляю, скажи мне, что однажды я перестану вспоминать тебя, едва прохожу мимо куста роз или чувствую их запах. Что однажды я смогу читать сказки и смотреть, как дети, возможно, мои, разукрашивают картинки в ярких книжках. Что когда-то я научусь есть оладьи с мёдом и не плакать, вспоминая, как сильно ты любил мёд и уплетал его всякий раз, как банка оказывалась на столе. Что я буду спокойно смотреть на людей, не ища в лице каждого человека, даже простого прохожего, твои черты. Что если однажды моих губ коснется кто-то или я захочу кого-нибудь поцеловать, не буду дрожать, вспоминая твоё ледяное прикосновение.

Я знаю, у меня нет шансов, ничего этого не будет. Но, пожалуйста, скажи мне то, что я хочу слышать, Кай. Солги мне. Молю.

Но ты лишь сверлишь пустым взглядом ледяную стену и, перекладывая осколки в ладонях, повторяешь:

— Вечность. Вечность. Вечность.

========== 162. Анна и Кристоф (“Холодное сердце”) ==========

Она переживает. Смотрит на него так внимательно, будто от этого ее жизнь зависит. Старается успокоить себя: всё в порядке. Всё будет хорошо. Милый снеговичок, с которым они путешествуют вместе, излучает добро и тепло. И говорит будто бы: «Не волнуйся». Она не может не волноваться. Эти мужчины такие самоуверенные, ему наверняка не понравится, что она выбрала настоящей любовью не его. В принципе, можно попробовать объяснить, что, что бы не случилось, Эльза, сестра, и есть её истинная любовь на том основании, что Эльза была раньше, до него. Но мужчины обожают быть единственной любовью — и самой настоящей. Нет абсолютно никаких гарантий, что он не станет злиться, не хлопнет громко дверью и не уйдет. Небось, он уже выдумал себе, как она рожает ему в год по ребёнку, и что там ещё, если истинная любовь — это прынц, делается?

В журналах для девочек единственная обсуждаемая тема — это как не разочаровать мужчину. Такое чувство, будто всё, что делают мужчины в своей никчёмной жизни — это разочаровываются. Не то, чтобы она была фанаткой журналов для девочек, но другого выбора, что читать, особо не было, так что, миллион советов как страстного мачо не разочаровать в любом случае, давно уже отложились в её голове. Лучше бы она это вышвырнула, как ненужную информацию.

Потому Анна молчит и боится. Попытки придумать, как решить эту проблему, ни к чему не приводят. Вместо того, проблема становится все более очевидной. Они не говорят о ней, а, значит, многое не договаривают друг другу. Сколько еще они вот так будут скрываться? Как долго прятаться? Пока он не подаст на развод, плевать, что они ещё не успели даже пожениться?

Анна волнуется, ходит из стороны в сторону и делится своими проблемами со Снеговиком. Потому что у каждой девушки должен быть друг, который её выслушает.

— Олаф, — она смотрит на друга и гладит его по кудрявой голове, — скажи, что мне делать? Кристоф будет очень зол за то, что не он оказался моей истинной любовью. Как поступить?

Она не хочет слушать ответ. Убегает, сломя голову, повторяя мантру: «Всё будет хорошо», в которую сама не очень верит.

У дверей своей спальни застает его. Кристоф стоит, сложив руки в карманах, совершенно спокойный и улыбается, чем ближе она к нему подходит. А потом аккуратно обнимает её за плечи. Обниматься, что не говори, он всегда отлично умел.

— Анна? Привет. Как ты? Всё хорошо?

И это всё? Никаких разборок, ни одной претензии, совсем никаких обид? Анна с напряжением вглядывается в его лицо, потому что не может поверить, что это правда, что он действительно так спокоен. Может быть, где-то всё-таки есть другие мужчины — не особо ревнивые, понимающие, адекватные? Если сейчас волшебство не развеется, Анна в это поверит.

А, может, у него просто проблемы с памятью? Уже развивается склероз, а он держит это в страшной тайне? А, что, если у него не склероз, а маразм, и он просто не понял, что произошло?

Нет. На склерозника или маразматика он не похож, вроде. Впрочем, после всего пережитого, Анна уже не очень доверяет собственным глазам.

— Да, — медленно отвечает она, — всё в порядке. А как твои дела?

— Неплохо. Я рад, что с тобой все оккей.

Он продолжает улыбаться, сияет, словно тысячи солнц. И Анна тоже не может не поддаться очарованию этой улыбки.

— Ты не сердишься?

— За что? — с недоумением спрашивает Кристоф.

— Ну, что я ожила только от поцелуя сестры, а не от твоего. Так получилось. Феминизм здесь ни при чём, честное слово.

— Глупости, — Кристоф отмахивается, и он весел и, похоже, правда, доволен, — абсолютные глупости. Это же замечательно, что вы с сестрой любите друг друга настолько, что даже её чары бессильны. Жаль, что у меня нет такого замечательного брата.

Анна улыбается в ответ. Мысль, пришедшую в голову, она находит замечательной. Обняв его за плечи, тепло говорит:

— Зато ты сам замечательный.

И ведет за руку в столовую замка — чай пить. Хотя, сегодня, наверное, не грех и шампусика выпить — за прекрасные исключения из правил.

========== 163. Юджин (“Рапунцель”) и Жасмин ==========

Так-так, а золото, оказывается, очень манит к себе. Притягивает, зовёт. Теперь он, обычный уличный парнишка, отлично знает, что такое власть денег. Она застилает глаза, пульсирует в висках, и заставляет грешить, переступая черту за чертой. Юджин смотрит на золотые слитки, возвышающиеся от земли до неба, и дышит через раз.

И он бы так и стоял, замерев, зачарованный, и не отводил бы от золота Агробы глаз. Да вот только не выйдет — звук рычания, сперва глухой, а потом нарастающий, заставляет его обернуться. И встретиться с хищными глазами.

— Т-Т-тии-гр, — заикаясь, проговорил он, — п-п-риве-ее-т. Я ничё не украл пока. Чес-слово. Я сваливаю. Сейчас вот прям ноги в руки — и вперёд.

Юджин стал аккуратно направляться к выходу, крадучись по стенке. Идея слямзить в Агробе пару золотых слитков (у них ведь много, можно подумать, они заметят пропажу!) была ужасной. Отвратительной. А жаль. Он уже губу раскатал — купит себе кофе, дворец и обязательно новые штаны. Вот вечно так — совсем чуть-чуть остается до цели, и вот, облом.

— Оу, а может, и никакой не облом, — присвистнул Юджин, и только потом понял, что он сказал это вслух.

— И что вы здесь, молодой человек, делаете? — роскошная красавица с лицом, обрамляющим тёмные волосы, вышла к нему и сверлила чёрными очами. Она была юна, красива, сексапильна, и…

— Оу, ты что, только что погладила тигра?

— Да. Это мой друг.

Вот говорили ему ребята, что от девчонок нужно держаться подальше и лучше сразу уносить ноги, а он, дурачьё, не верил! И вот тебе, пожалуйста, блин! Что ему может сделать девчонка, гуляющая с тигром, если он признается, что хотел её королевство ограбить? Пулю в лоб пустит, или для начала пожалеет и всадит нож в коленку?

— А я тут, — Юджин пытался проглотить нервный комок в глотке, но не выходило, — знаешь, плюшками балуюсь. Вот.

— Какими плюшками, разбойник? — красотка продолжала покорять его дерзким взглядом. — Если ты немедленно не положишь на место слиток и не уйдёшь отсюда, ты сам станешь плюшкой для моего тигра. Я считаю до трёх. Раз!

— П-понял, п-понял! — Юджин капитулирующе поднял руки, пока дерзкая принцесса приближалась к нему. — Я сваливаю. Уже валю. Уже исчезаю. Почти.

И, развернувшись, он бросился прочь. Бежал, бежал, пока вспотел и совершенно выбился из сил. Промочил лицо в милом фонтане на улице, стащил рахат-лукум у торговца-простофили, а потом вдруг решил: была-не была. И развернулся обратно.

****

Жасмин сидела на ступеньках пещеры, где отец хранил золото государства, и ласково гладила друга-тигру по голове, жалуясь на свою горькую безрадостную жизнь. Никто её не любит, а из парней вокруг только симпатичные воришки в старых грязных штанах тусуются. Печаль-беда-обида.

— Привет, — сунувшись в пещеру и сияя белоснежной улыбкой, сказал паренёк, которого она только что вспомнила, — я Юджин и, знаешь что? Не хочешь сходить со мной в кино, твоё величество? Только, умоляю, без Тигра.

И озорно подмигнул, не оставляя шансов отказать.

========== 164. Ханна Бейкер и Клэй Дженсен ==========

Ханна читает в траве, болтая ногами. Вряд ли она понимает точно, что сейчас делает. И уж точно — не понимает, какая в этот миг она красивая. Счастливая улыбка ползёт медленно по лицу, от угла до угла, касается уголков рта, на щеках играют ямочки, а на лбу, у виска, солнечные зайчики танцуют. Клей знает — у неё в руках всего лишь комикс о Бэтмене, или об Аквамене, а, может быть, о Чудо-женщине. Она счастлива вовсе не от букв, которые пляшут перед глазами. Она счастлива просто потому, что счастлива. Просто так.

У Ханны Бейкер есть привычка, которую он, Клэй, находит невероятно милой — каждое утро она готовит две чашки кофе, и одну приносит ему, на веранду, занятому цифрами, подсчётами и финансовой аналитикой, и время от времени бурчащему, что всё вокруг его уже порядком подзадолбало. А, Господи Боже, он ведь хотел стать фотографом. Ханна ласково запускает пальцы в его волосы, ероша их, и быстро, как будто передумать боится, целует в висок. Она не мешает ему больше — не садится на колени, не читает нотаций, не достаёт моралью о том, какой мир чертовски сложный, а цифры в мире ещё, ещё сложнее. Она лишь молча с улыбкой отдаёт ему чашку кофе, целует в висок, ерошит непослушные жёсткие волосы, и идёт себе дальше — у неё всегда найдётся множество дел. Она обычно потом читает пару минут, прежде чем бежать на работу, или стоит у зеркала, крутя на пальце шоколадные локоны, переливающиеся в лучах солнца, с видом таким решительным, точно собралась штурмовать Бастилию. Он говорил ей, чтобы нашла другую работу, что ей нужно развиваться, показать миру свои стихи, чудесные и глубокие, от которых он (только — тс-с-с! — никому!) часто плачет тайком. Но Ханна лишь, смеясь, отмахивается. Работа бухгалтером в небольшой кафешке её вполне устраивает, а рваться ввысь, строя карьеру, она не хочет — ещё там, в школе, после пережитого, она поняла, что в жизни есть много вещей, куда поважнее нудной работы, и да, таки важнее денег всемогущих.

Часто Ханна приносит домой вкусняшки — торты, маленькие пирожные, вкусные эклеры или пушистые поджарые булочки с маком или корицей. Клей от такого угощения отказаться никогда не может и всякий раз устраивает знатный пир. Он уже поправился, набрал лишних килограмм, отрастил животик. Вот, теперь заставляет себя вставать утром почти на час раньше, натягивать старенький спортивный костюм с вытянутыми и потёртыми коленями, и бежать на пробежку. Когда однажды усталость взяла своё и пришлось утром остаться дома, он страшно разволновался. Метался на подушке, тяжело вздыхая, и взволнованно спрашивал (скорее, у себя самого, чем у Ханны).

— Вдруг я стану толстым и ты меня разлюбишь?

Ханна в ответ улыбалась так, что самое чёрствое сердце способно растаять, и, прижавшись губами к коже, целовала щёку:

— Не говори глупостей.

И он тоже улыбался, а ещё обычно (в шутку) каялся: «Ну какой же я дурак!»

У Ханны очень много привычек. Она вся — сплошная привычка, маленькая, милая и забавная. Перед тем, как лечь спать, например, она всегда целует его в позвоночник — прямо в ложбинку между лопатками — напоминает негласно, что помнит, как в день их помолвки он сначала её туда поцеловал быстро, а потом уже — в губы. Или готовит капучино, в котором много-много пенки. Почти всегда она снимает её с его губ, проведя по ним языком, а потом быстро целует в нос, или оглушающе — в ухо — и ускользает в ванную, прежде чем он успевает отреагировать. Она взяла себе в привычку читать каждое утро, проснувшись, хотя бы несколько минут, и — в выходные дни — не меньше часа по вечерам. Или, когда в час сиесты, солнце высоко в небе танцует твист, лежать в траве, листая комиксы — им уже почти тридцать, но, когда она читает их, выглядит точно как маленькая девочка, милая и тёплая. Как и в школе.

Ханна любит путешествовать и в дороге держать его за руку, так, чтобы их пальцы переплетались, не отнимая рук и не разжимая объятий. Они исколесили уже всю Америку, побывали и в Европе — в Германии, Франции, Бельгии, Голландии, Чехии и Польше. В следующем году планируют в Тоскану, а ещё, если получится — а Испанию, к морю и солнцу. И хотя Клэй предпочёл бы подышать воздухом Шотландии и посмотреть на мир на вершине Эйфелевой башни ещё раз, он согласен на Испанию, о которой Ханна давно уже мечтает. Он вообще на что угодно согласен, лишь бы с Ханной вместе, и она была рядом.

Они однажды говорили о ребёнке. Мягко обмолвились оба: что, если бы решили родить? Кто бы это был — задумчивый мальчик, серьезный и немного грустный, как папа, или милая девочка с мягкими ямочками на щеках, один в один как у матери? Решили вернуться к этому разговору, но позже — когда им будет чуть-чуть за тридцать. Когда они покорят вдвоём, вместе, целый мир. Хорошее желание для тех, кто жить начал, только когда окончил школу. Сейчас они усыновили рыжего котёнка из приюта, которого оставляют на попечение его родителям, если куда-то едут, и любят гладить по пушистым лапкам.

Сегодня выходной, а, значит, они вечером идут в кино и будут там хрустеть поп-корном, сидя на заднем ряду и держась за руки. Ему, правда, ничего почти не достаётся под цепкими пальцами Ханны, но Клэй не обижается. Он любит смотреть, как она хрустит вкусняшкой, улыбаясь во весь рот.

Но это вечером, когда полная луна станет баловаться на небе, а оно будет поцеловано мириадами звёзд. А теперь же — как всегда — она читает, лёжа в траве, и, заметив направленный на неё фотоаппарат, улыбается и машет рукой. Он фотографирует — это, кажется, уже сотое подобное фото в траве. Юбилей.

А ещё улыбается и думает, какая она сейчас (и всегда) прекрасная.

–—

Клэй Дженсен сидит на тесной кровати, смотря в окно психиатрической клиники, и не узнает голоса матери, уже не прячущей слёз. Сегодня — его день рождения, но вряд ли он знает. Он не отмечал его с тех пор, как Ханна Бэйкер покончила с собой.

Он выпилен из мира, и не реагирует ни на что вот уже двадцать один год.

========== 165. Азирафаэль и Кроули ==========

\human student au \

— Ай-ай-ай, — скатившись с возлюбленного, запричитал Азирафаэль, — что же скажут люди? Что люди подумают! Не приведи Господи, узнают!

— То есть, — небрежно бросил Кроули, выбрасывая презерватив, — что подумают люди, когда узнают, что ты курил стафчик, баловался марихуаной и периодически напиваешься до потери пульса, тебя не волнует, а вот что они скажут, если узнают, что мы с тобой пара — да?

Кроули сел, смачно выругался, потому что понятия не имел, куда он, чёрт побери, дел трусы, и стал искать их под кроватью. Видимо, и там не мог найти, потому что из-под кровати периодически раздавались ругательства: «Чёрт!», «Да где же они, мать твою?», «На люстре их, твою мать, искать, что ли?»

— Не ругайся, — Азирафаэль уже встал и почти закончил одеваться, как раз натягивал футболку, — и я не о наших отношениях. Я о том, что мы перестали учиться. Совсем скатимся скоро. Ты посмотри, какой теперь у нас обоих средний бал — обалдеешь!

— Да и ладно, — Кроули сдался, надел джинсы на голое тело, и тут же нацепил на нос солнцезащитные очки. Вообще-то в тёмной комнате, когда на улице вот-вот должен был пойти дождь, в этом не было абсолютно никакой необходимости, но Кроули без очков, кажется, жить не мог. — Что-нибудь придумаем. Не впервой выкручиваться.

— Угу, как же, — надул щёки Азирафаэль, подходя к книжной полке и рассматривая учебники, некоторые из которых даже просмотреть подробно после выдачи не удосужился, — у меня завтра экзамен по философии. Там уже точно не выкрутишься. Лучше бы я в кулинарное училище пошёл!

— Азирафаэль, — Кроули пристально взглянул на возлюбленного, и глаза его засияли — такой блеск в них появлялся только когда он задумывал какую-нибудь милую пакость, — перестань паниковать. Придумаем что-нибудь, говорю же. Кто преподаватель?

Азирафаэль, рассматривающий по очереди каждый учебник (они все были не новыми и уже довольно-таки потрёпанными), с удивлением уставился на него — не сразу вспомнил, что философию Кроули прогуливал, то в ресторане перчённую курицу ел, то устрицами наслаждался, то в парке уток кормил, ожидая, когда же его сердечный друг тоже принесёт туда свою задницу, в общем, делал всё, что угодно, кроме посещения пар и выполнения, тем самым, своих непосредственных студенческих обязанностей.

— Мисс Уэлзевуллс, — сказал он, — она очень строгая. С ней шутки не прокатят. И придумать ничего не придумаешь. Эх, надо было читать этого Аристотеля и Ницше, а не как мы…

Кроули прищуривается, это Азирафаэль знает, несмотря на его тёмные очки — он так всегда делает, когда уже появившаяся идея начинает давить на мозги. Облизывает верхнюю губу, и у Азирафаэля вновь всё внутри сжимается от того, как это восхитительно.

— Опиши-ка мне её.

— Ну, — растерявшись, говорит Азирафаэль, — она строгая, носит чёрное, со странной причёской на голове.

— Так, ясно, — резюмирует Кроули, — одинокая женщина в летах. Я всё понял.

— Да нет, — пожимает плечами Азирафаэль, — она с нашим физкультурником, вроде, мутит. Но что-то всё никак до свадьбы дело не дойдёт. Слышал, она жаловалась кому-то, мол, он не хочет изучать порнографию.

Азирафаэль залился краской, а Кроули самодовольно кивнул.

— Ну правильно. Одинокая дамочка в летах. Что я неправильно сказал?

Азирафаэль только лишь плечами пожал, спорить совсем не хотелось.

— Значит так, — Кроули деловито прокашлялся, положив руку возлюбленному на плечо, — тут нужно чисто обаянием брать. На экзамен нанесёшь несколько каплей моих духов. Они, кажись, на женщин соблазнительно действуют. Наденешь лучший костюм, желательно тот, белый, который ты типа по поводу только надеваешь. И бодро шагай в аудиторию свободной походкой от бедра. Вот так.

Тут Кроули прошелся от окна до двери, демонстрируя. Если бы у них было время, Кроули уже бы очутился в кровати, оседланным. Но времени не было, так что, приходилось бедняге Азирафаэлю обуздать свои порывы. Так что, он просто удручающе покачал головой:

— Нет. Я так не смогу, ты же знаешь.

— Да, правда, — внимательно рассмотрев Азирафаэля с головы до пят, кивнул Кроули, — а ты тогда просто мило улыбайся и смотри на неё жалобным взглядом, мол, «Тётенька, сами мы не местные, отстали от поезда, голодные-холодные, поставьте оценочку, желательно, хорошую!» У тебя это точно получится.

— Нет, — удручённо помотал головой Азирафаэль, — с этой не прокатит точно. Она жалости не знает, я узнавал у старшекурсников. Говорят, у неё на зачётах настоящий ад творится.

— О, да я тебя умоляю! — отмахнулся Кроули. — От твоего взгляда любой растает и лужицей под ногами растечется. В крайнем случае, угости её блинчиками. Одинокие дамочки, знаешь, любят сладкое. Килограммами его поедают.

— Даже знать не хочу, откуда тебе это известно, — проворчал Азирафаэль, закрывая учебник по физике, — ладно, блинчики, так блинчики.

— Угу — кивнул Кроули. — Ты, главное, сам эти блинчики не съешь по дороге в аудиторию. И всё тогда будет в порядке.

— Ладно-ладно, — Азирафаэль уселся на кровать и поёрзал, устраиваясь удобнее, — а что у тебя с сессией?

— Завтра зачёт по информатике у мистера Пульцифера, или как его там. Понятия не имею, что с ним делать. Он и сам в компьютерах ничего не соображает, только ломает их. И как ему сдавать?

— А, ерунда, — радостный от того, что решил такую простую задачку, Азирафаэль сияюще улыбнулся, — он телефоны не отнимает. Так что, я тебе ответы на вопросы билета пришлю. Напишешь вопросы.

— Окей.

Кроули внезапно аккуратно обнял возлюбленного и легонько потискал его за бока. Им обоим предстояло самое суровое испытание — экзамен у миссис Гаджет, на котором хитростью не обойдешься, помогут только знания и вера в Боженьку всемогущего, так что, надо было садиться и учить. Но оба считали это ерундой и, найдя отдых вдвоём куда более важным занятием, пошли в парк помощь голодающим оказывать — уточек кормить.

========== 166. Пётр Верховенский и Николай Ставрогин (“Бесы”) ==========

Бесы нынче пошли иные, на тех, что в прошлые эпохи умы человеческие захватывали не похожие. Они прячут свою злобность и сластолюбие за детскою улыбкой. И тебе не скрыться от них, господин хороший, не спрятаться. Прилипают они, точно банный лист к тебе, сливаются в единое целое, и слезами заливаются, в вечной любви поклявшись неоднократно: «Да не могу я от вас отказаться! Я вас сам выдумал, на вас же глядя, Ставрогин!»

Тяжко быть бесом, коли Бога нет, умер он в страшных мучениях, а, может быть, не родился вовсе, выдумкою был романтичных глупцов да слабых героев. Ставрогин по себе это знает, и покаяться жаждет, как и всякий грешник, свершивший всякое. Да только знает — если Верховенский на пути его возник, то не уйти от его кровавых лап да острых когтей, и покаянием не спастись, не отстать, не отцепиться.

Ставрогин заграницу бежал с позором и от позора большого, думал, что каяться будет в смирении и покое. Живёт здесь так, что все другие, пожалуй, от зависти помереть могут. Никаких границ и правил давно уже для него не существует, стёр он их вместе со своею совестью, запятнанной грязью и тёмными делами. Да вот что-то такое, мутное, страшное, больное и горькое, уснуть не даёт. Приходит каждую ночь в отель, садится на край кровати, цепкими лапами подушку царапает. Это не жажда покаяния вовсе, нет. Думать даже о таком глупо, помышлять о личной свободе человеческой, и здесь, где нет духоты русской, страшно.

Ставрогин ночами почти совсем не спит, вина пьет вдоволь, до дурмана, до комка в глотке, а потом, тягой к теплу, к простому человеческому счастью мучимый, шляется по дурно пахнущим притонам да дешёвым кабакам. И здесь они, заграницей, так же глухи и тесны, как в России, разве что краски чуть ярче да музыка чуть звонче играет. Он и здесь тяжкой мыслью одержим, да только сформировать умело её всё не может — письма пишет родным и друзьям-знакомым, но не заканчивает, и только в глухую пустоту отправляет. Часами, вином и виною одурманенный, по тесной комнатке из угла в угол, как каторжанин, ходит, да всё на вопросы, которые и сам не понимает до конца совсем, ответить пытается — впустую.

Верховенский появляется, как и всегда, внезапно. На губах его улыбка милого тирана сияет. Убьет, не моргнув глазом, коли скажешь что-то, с чем он не согласен. Да только перед тем будет горькими слезами заливаться, плачем сладостным давиться, и обнимать, точно смысл жизни всей безвозвратно утерян. Глаза его горят ещё пущей одержимостью, нежели прежде, а губы так сладки, точно сейчас, вот-вот, до одуренья его, Ставрогина, целовать станут.

— Что вы здесь делаете? — с надменным расколом в голосе, задрав голову в палящее солнце, с утра будто обезумевшее, спрашивает Николай Всеволодович, хватаясь за трость, как за спасательный круг в разбушевавшемся океане.

— Я к вам приехал, — сияя одержимой улыбкой, отвечает Верховенский, — позавтракать-с нежелаете ли?

— Нет, — твёрдо отвечает Ставрогин, вылетая из тесного номера, словно чумной, — оставьте уже меня в покое, Верховенский, оставьте!

— Помилуйте, Николай Всеволодович, — гость незваный навязчиво и истерично начинает хохотать, — мы так давно не виделись, а вы гоните уже меня прочь, с первой же минуты встречи. Дурно поступаете.

Ставрогин почти бегом движется по центральной площади, едва, о камень споткнувшись, не падает, и оборачивается, на гостя глядя, как в последний раз. Ему, конечно, известно, зачем Верховенский приехал, и что снова будет чёрную смуту в его тёмной душе сеять — нет Бога, откажитесь от него, дурак, а ещё я вас, как раб коленопрекрлонный, обожаю, дышать без вас тяжко, жить невыносимо. Он всё это слышал, и во всём этом тонул. А теперь, точно мальчик несчастный, горестный, от этого сбежать напрасно пытается, и по центральному проспекту грозно тростью стучит. Знает — Верховенский за ним следует, на два-три шага позади всего. Не отойдёт, не отстанет. Не оставит в покое.

Потому всё, что бесы нынче пошли иные — милые, светлые, да за ангельской улыбкой душу чёрную, как смоль, прячущие. И нет от них не пристанища, ни спасения.

========== 167. Азирафаэль и Кроули ==========

\ зарисовки из семейной жизни \

— Кроули! — требовательно сказал Азирафаэль, сложив на груди руки. — Скоро булочки будут готовы и посыпаны пудрой, я тогда тебя позову. А пока — прочь отсюда.

— Ну одну булочку я всё-таки возьму?

— Одну? — на лице ангела отпечатались сомнения. — Ладно. Одну можно.

По лицу Кроули поползла довольная улыбка. Подойдя к Азирафаэлю, он подхватил его на руки и потащил к двери.

— Ай! — взвизгнул ангел, стукнув его по плечу. — Ты что делаешь? Ну-ка прекрати! Немедленно поставь меня на место!

— Забираю одну булочку, — с невозмутимым спокойствием ответил Кроули, — ты же сам разрешил.

*****

Азирафаэль пыхтел и раздувал щёки.

Испытав сильное беспокойство, Кроули осторожно подошёл к нему и, положив руку ему на плечо, обеспокоенно спросил:

— Ангел. Что случилось?

— Зачем ты в этих порно-роликах снимался? — Азирафаэль явно старался, чтобы в его оскорбленном взгляде был вызов, но получилась только обида.

— Кто? — изумленно спросил Кроули, даже очки с носа на пол грохнулись. — Я? С чего ты это взял, ангел?

Азирафаэль взял планшет, лежащий на рабочем столе, порылся в нём несколько минут и ткнул прямо Кроули в лицо:

— Вот. Разве это не ты?

— Не я! — горячо возразил Кроули. — Честное слово!

— Я не верю тебе! — горделиво ответил Азирафаэль. — Это твои пальцы. Не лги мне, Кроули. Я их из миллиона других узнаю.

Кроули растерялся, повесил голову.

— Ну прости, ангел. Я сначала был режиссером. Но потом продюсер, знаешь, местный Сатана, мне сказал, что им нужен кто-то с длинными пальцами и ногами. А на этот детородный орган им было плевать, и…

— Ага, — обиженно хныкнул Азирафаэль, надув губы, — а мне говоришь, что любишь. Всю ночь меня обнимаешь, и разговариваешь о прекрасном, подлый демон!

— Но это правда! — горячо возразил Кроули. — Я люблю тебя!

— А я тебе не верю! — Азирафаэль склонился к самому лицу Кроули и прошипел со злостью ему в губы. — Ты лжёшь!

— Знаешь что, — возмущенно выдохнул Кроули, — деньги нужно зарабатывать, ангел. Как думаешь, кто нашёптывал этой толстой тетке без мозгов текст, который стал бестселлером в итоге, «50 оттенков серого» называется? Приходится выкручиваться! Или ты что, думаешь, мы тебе на вкусняшки с доходов твоего магазинчика книжного откладываем, что ли?

— А разве… — растерялся Азирафаэль, и отступил на шаг назад, — разве нет?

— Конечно нет, — фыркнул Кроули, — и вообще, а что это ты порнушку человеческую смотришь, а?

— Ну, — ангел залился краской, — я просто… я…

— Значит, как мне хотя бы обнимашки, — продолжал распаляться Кроули, — так обойдусь. А как порно втихаря смотреть — так нормально, да?

— Я… — щёки Азирафаэля мгновенно стали пунцевыми, — я тренировался.

— Чего? — опешил Кроули, не мигая уставившись на ангела.

— Ну должен же я был тебя чем-то порадовать! — Азирафаэль смущённо всхлипнул и опустил голову.

А Кроули просто не знал, как еще сказать идиоту, что он радует его одним уже тем, что дышит. И так уже миллиарды лет.

*****

— Ай! — всхлипнул Азирафаэль, когда Кроули слишком сильно надавил на его правое крыло расческой. Получилось капризно. — Аккуратнее, пожалуйста. У меня нет запасных крыльев.

— У тебя и пламенного меча запасного не было, — спокойно возразил Кроули, — можно подумать, тебя это остановило.

— Ты что, ещё миллион лет мне будешь этим мечом тыкать?

— Да я бы потыкал, — пожал плечами Кроули, — но ведь его нет. Нечем тыкать.

Азирафаэль громко вздохнул со всем неодобрением, на какое был способен. Кроули было всё равно. Он был занят превращением шикарных крыльев ангела в идеальные, сменил уже третью расческу, но как лежали крайние перья, ему всё равно не нравилось.

— Да что ж такое-то! — наконец, сдавшись, вздохнул он. — Перо всё равно одно торчит. Бунтарское перо какое-то!

Азирафаэль внимательно посмотрел на сердечного друга, потом в окно:

— Ай, не волнуйся, — сказал он, прижимаясь к Кроули сильнее, — Господь сегодня в плохом настроении. Вон какой ливень идёт. Того и гляди, новый Великий потоп случится. Чую, придётся нагоняй сегодня получать.

Обеспокоенный, Кроули отложил расчёску и поцеловал своего ангела в макушку.

— Будешь кофе? Отлично снимает стресс. И успокаивает нервы.

Азирафаэль, поколебавшись с минуту, кивнул.

========== 168. Фиби Холливелл и Коул Тёрнер ==========

\ немагическое modern-au \

Здравствуй, дорогая. Какая встреча через несколько лет. Я уж и не думал, что свидимся однажды. Надеяться себе запретил. Надежды, знаешь ли, развеялись как дым.

Ты не ожидала увидиться тоже, я вижу? Почему? Потому что больно вспоминать о том, как всё начиналось, а потом как закончилось? Не хочу. Потому что до сих пор с теплотой вспоминаешь нашу историю? Не верю. Потому что жалеешь о содеянном? Не думаю.

Помнишь ли ты хоть что-то, или блестяще и быстро вычеркнула всё из памяти? Это ведь так просто сделать, когда твои сёстры меня ненавидят, а ты, бойкая, милая студентка-старшекурсница, слушалась их, грызя себя чувством вины, ведь никогда не делала этого раньше? Кстати, как там две эти грымзы? Живы? Нашли жертв, то есть, мужей?

А я помню всё, Фиби. Как всякий раз, когда ела мороженное, на твоей верхней губе рисовалась пенка, и я любил её слизывать (мороженного от тебя мне не доставалось, и мою порцию ты тоже часто съедала, а я обожал тебя за это ещё больше, покупая делал ставки — съешь или нет). Как ты спала, обнимая меня, цепляясь мне в руку ногтями, когда собирался уйти. Помнишь, мы тогда поклялись, что никогда не отпустим друг друга?

Что было твоей самой большой жертвой ради меня, Фиби? Наверняка, начать бегать по утрам. Помню до мелочей, как ты пыталась сфокусировать сонный взгляд, расплывчато смотрела, подавляла зевки. А потом начинала флиртовать — игриво проводила пальчиком по моей спине, вела дорожку по позвоночнику — и я таял. Хотя бурчал, мол, что ты делаешь, пора бегать, нужно бегать, давай не будем заниматься ерундой. И я знал, что ты ответишь. «Давай не заниматься ерундой» — с улыбкой кладёшь руки мне на плечи, а потом целуешь — тем самым поцелуем. Я ругал тебя. Но я обожал это. И даже поймал себя на мысли однажды, что жду каждый раз, как ты будешь флиртовать сегодня. Почему все наши попытки бегать, Фиби, заканчивались в постели, спортом, куда более приятным, чем бег? Мы не могли оторваться друг от друга. Целовались часто по несколько часов, почти без остановки, разве что, на короткий вздох и бурный выдох. Это была любовь.

Во всяком случае, я так думал. Ещё когда мы лазали по гималайским вершинам, и ты смеялась, и твой милый голос был моей музыкой. А через три дня ты сказала мне: «Прости, милый. Я ухожу. Мои сёстры правы — ничего у нас не выйдет. Такая страсть сжигает нас обоих. И однажды сожжёт».

Ты ушла, и мир рухнул. И жизнь закончилась.

А что теперь, дорогая? Как ты живёшь? Дышишь ли полной грудью? Дышишь ли вообще? У тебя, смотрю, дочка уже есть. Девочка очень милая, похожая на тебя, как две капли воды, и, видимо, тоже любит мороженное. Так как ты, Фиби? Могу я спросить?

— Привет, Коул.

Тебе стыдно, неловко и неуютно. Ты цепляешься в руку дочери и стараешься отвести взгляд. А ещё как-то странно с ноги на ногу переступаешь.

— Привет.

— Ты что, пьёшь? — ты спрашиваешь это как будто мы всё ещё вместе, и я внезапно запил. Как будто ты ещё имеешь на это право.

— Да так, выпиваю иногда.

— Ясно.

— Как ты, Фиби?

— Ничего, — ты вытаскиваешь из себя улыбку — натянутую, натужную. Это стоит тебе больших усилий, — это моя дочь, Паркер.

— Понятно. Она похожа на тебя.

— Прю, моя старшая, похожа на меня больше.

Мы неловко молчим оба, и оба смотрим в пол. Наверное, решение подойти к тебе, а не спрятаться между рядами, слившись с толпой, было ошибкой.

— Ты раздражён. Ты всё ещё на меня злишься?

Снова говоришь, как будто всё ещё имеешь на меня право.

Пожимаю плечами. Я не знаю, что сказать в ответ. Ты не знаешь, что делать, растерянно шаришь глазами по залу, смотришь в пустоту. Мы с тобой как внезапно сломанный телефон — заглохли, и не починились. К починке негодны.

— Ладно, — голос звучит чуждо, как будто не мой вовсе, — был рад повидаться. Всего доброго.

Всё. Развернувшись, почти бегу к выходу, комкая в руке только что купленную пачку сигарет. Глаза колют, но это, наверное, от ветра.

А знаешь, Фиби, эта страсть сжигала. Твои сёстры были почти правы.

Она сожгла меня дотла.

========== 169. Круэлла Де Виль и Анита Редклифф ==========

Она приходит внезапно. Является под вечер, точнее, позже — когда на город вот-вот спустятся сумерки и его укроет мгла.

Анита испугано вздрагивает. Анита ёрзает в своём кресле, выронив из рук вышивку, и вскочив так резко, что напугала щенка. Малыш взволнованно залаял, а потом собаки создали настоящий хор.

Но Круэллу Де Виль невозможно остановить, и, кто сказал, что за шесть лет, что они не виделись, это изменилось?

И вот она входит в их маленький дом, вся в клубах дыма, отвратительный запах которого щекочет глотку, а ужасный цвет разъедает глаза. Она не спрашивает, ждали ли её здесь, хотят ли видеть, хотят ли услышать, что она готова рассказать.

Она бесцеремонно садится на диван, выпустив дым Аните в лицо. Она смотрит прямо, нагло, совершенно неприкрыто Аниту рассматривая. Анита ощущает неловкость, ёрзает на диване. Увидев беззаботно выходящего из своей комнаты Роджера, мурлыкающего песенку, сконфуженно смотрит на свои руки. Пальцы дрожат. Она стала слабой, нервной и затравленной. Нет смысла хранить это в секрете от Круэллы — Анита почти уверена, что та всё поняла, посмотрев на неё в первые же секунды. Анита чувствует себя очень плохо. Анита хочет рыдать и спрятаться в нору, как мышка, чтобы никто никогда её не нашёл.

— Что ты здесь делаешь? — уставившись на Круэллу, спрашивает Роджер. Он хочет выглядеть сердитым. Но в этих своих попытках он смешон.

— И тебе привет, Рошфор, идиот — коротко бросает Круэлла, снова возвращаясь к любопытному разглядыванию Аниты. Разговор между ними закончен, как всегда, толком не начавшись.

— Роджер, дорогой, — устало вздохнув, Анита бросает на мужа взгляд, полный мольбы, — пожалуйста, прибей мне полки. Мне нужно куда-то книги поставить.

К счастью, муж, похожий больше на малое неразумное дитя, удаляется почти сразу же, бросив перед тем взгляд, подразумевающий злость, но похожий, скорее, на глаза обиженного щенка.

— Я рада тебя видеть, Круэлла.

— Готова поспорить, дорогая, — я тебя больше.

Круэлла перекладывает сигару в другую руку, грубо пинает подползшего к ней крошечного щенка, которого Анита тут же берёт на руки, гладит маленькие лапки.

— Как семейная жизнь, Анита?

Круэлла перекидывает ногу за ногу. Закуривает новую сигарету. Выпускает Аните в лицо очередную порцию дыма. С раздражением смотрит в окно, где ночь почти вступила в свои права, и поправляет шубу.

— Нормально — выдавливает из себя Анита, усталая и растоптанная.

— Да, — по губам Круэллы ползёт улыбка, гадкая, коварная, но, чёрт, Анита всегда любила ею любоваться. Эта улыбка давала ей ощущение, давно потерянное, ещё в детстве — правды. Жёсткой. Мерзкой. Но правды. Куда более приятной, чем самая сладкая ложь, которой её все кормят. Которой она кормит себя сама, — я вижу, дорогая. Кажется, я приехала вовремя.

Анита смотрит на неё с недоумением.

— Я надеялась, это просто дружеский визит.

Анита улыбается, и на губах Круэллы тут же появляется лукавая улыбка. Ей всегда нравилось смотреть, как улыбается Анита. Она знает.

— Не совсем. Такая дама, как я, как ты знаешь, никогда и ничего не делает просто так.

Короткий обмен взглядами. Анита пытается подготовиться к шоку. К которому подготовиться невозможно.

— Я хочу, чтобы ты руководила домом мод «Де Виль».

Выстрел. Пуля попадает почти в сердце. За сантиметр до него.

Анита почти перестаёт дышать.

— Что? Но почему?

Круэлла пожимает плечами. Это выглядит чертовски элегантно. И чертовски грубо.

— Я устала, дорогая. Я заработала достаточно денег, чтобы загорать на Бали, плавать на Сейшелах и пить джин в Ирландии.

— Да, — растерянно кивает Анита, переставая понимать, что происходит, совсем, — но почему я? Зачем ты выбрала меня, Круэлла?

Де Виль смотрит пристально, и Аниту бросает в дрожь.

— Потому что ты — талантливый дизайнер, дорогая. И не говори, что ты об этом не слышала. Я тебе об этом уже говорила.

— Но я так давно не работала, — Аните плохо, и она готова лишиться чувств, ощущая себя маленьким подопытным кроликом под взглядом удава. Удав спокоен, снова поправляет шубу, снова смотрит на кролика.

— Ты потеряла время и опыт, дорогая, но никто не отнимал у тебя твоего дара. И не отнимет. Вспомни, что я сказала тебя тогда, впервые, в моём кабинете?

Анита улыбается, качает головой.

— Что у меня есть дар. И я не должна его потерять.

— Именно.

— Ладно, — сдаётся Анита, поднимая руки вверх, — хорошо. Я подумаю. Обещаю.

Круэлла тушит сигарету прямо об стол. Склонившись к лицу подруги, пристально смотрит ей в глаза, пока у Аниты по коже мурашки начинают бегать табуном, и дыхание почти останавливается. Оказывается, она скучала. Сильнее, чем могла представить.

— Ты не поняла, дорогая. Буду считать, потому, что отупела в браке. Я не прошу тебя подумать. Я хочу, чтобы ты руководила моим домом мод. Ты приступаешь к новой должности на следующей неделе.

Всё крутится перед глазами, будто она на карусели. Аниту тошнит.

Она не понимает, что происходит. Не осознаёт, как Круэлла встаёт и выходит, громко хлопнув дверью. Не сразу различает голоса на улице. Только сейчас понимает, что они уже стоят у машины Круэллы, и та открывает дверцу.

Только сейчас понимает, что что-то не так.

— Круэлла. Ты бы ни за что не отказалась от бизнеса. Это означает отказ от себя. Так что случилось?

— Ничего, — пожав плечами, отзывается Де Виль, — просто решила отдохнуть.

Анита качает головой и кусает губы до крови. Она знает, что это ложь. Они обе знают.

Анита сверлит её взглядом, но на самом деле смотрит умоляюще. Ей нужны ответы. Как всегда.

Круэлла сдаётся.

— У меня рак, Анита, дорогая. Была ремиссия. Но сейчас нет. Мне осталось немного. И я хочу, чтобы у тебя было всё то, о чём ты мечтала.

— Почему? — с отчаянием спрашивает Анита, порываясь бежать за машиной, если будет нужно.

— Потому что ты этого заслуживаешь. Ты заслуживаешь большего, чем пустой и скучный брак, который тебя достал.

Анита кивает. Ей нечего возразить.

— И да, дорогая, — прижав её к капоту, Круэлла целует её в губы, и проводит языком, что пропах сигаретами и джином, по горлу, задевая каждую родинку, — готова поспорить, идиот Родриго никогда тебя так не целовал.

****

Новая глава дома мод Де Виль Анита Кэмпбел-Грин (больше не Редклифф) снимает с портрета Круэллы траурную ленту, отправив его в верхний ящик стола. Выливает остатки джина, к которому теперь ни за что не притронется, открывает окно, и смотрит на просыпающийся Лондон.

Пора работать.

========== 170. Ник Уайлд и Бэзил (“Зверополис и “Великий мышиный сыщик”) ==========

\ Sheriarty-au \

Не играй со смертью. Не заглядывай ей в глаза. Не смотри в лицо. Посмотришь — проиграешь. Победа над смертью — иллюзия. Ты можешь выиграть одну или множество битв за жизнь, но финальную всё равно проиграешь. Исход финальной схватки со Смертью — смерть. Ты всё равно умираешь. Рыдай, сколько хочешь, умоляй небеса пощадить — не поможет. Тебе хана.

Он ждёт меня. Для этого мне не нужно видеть его острое тело и улыбку, похожую на оскал Дьявола, не нужно ощущать в воздухе запах его духов. Он ждёт меня. Я его учую из миллиона других запахов в мире. Я различаю его по звуку шагов и оттенку в голосе. Десять лет жизни, в которой любовь так тесно сплелась с ненавистью. Я не могу без него дышать.

Едва я приближаюсь к нему, так, что теперь мы стоим на расстоянии пяти шагов друг от друга, улыбка дьявола превращается в кроткую, почти ангельскую.

Мы не нуждаемся в приветствиях.

— Неужели это конец? — у меня выходит робко. Я точно влюблённый школьник. Или милая девушка, которая по уши втрескалась в самого плохого парня школы.

А он, гениальный, умный, почти как я сам, расставивший ловушки так, что я попросту не мог не прийти, снова возвращается к оскалу. И я обожаю этот оскал. Это — его отличие. Его фирменный знак.

— Бэзи, — нежно, почти любовно, он проводит пальцем по моим губам, — милый мой, ты так наивен, хотя и гениален. Я знаю, как ты страдаешь от того, что эта наша… — он запинается, потому что, сколько бы мы не пытались, никогда не можем подобрать подходящих слов, чтобы охарактеризовать отношения между нами, — своеобразная дружба заканчивается. Но, видишь ли, в этом-то и проблема. Я предлагаю тебе завершить её на пике возможностей. Вдвоём. Мой милый, сладкий, маленький Бэзи.

— Не разговаривай со мной так, Ник, — я кусаю губу до крови, — я не девчонка из группы поддержки.

И он взрывается искренним хохотом. Так смеются счастливые люди. Но Ник Уальд не может быть счастливым, как и я. Мы задыхаемся от обыденности вещей.

Мы — п с и х и.

— Нет, Бэзи, — он подходит на шаг ближе, — ты не девчонка из группы поддержки, конечно нет, дорогой. Просто ты — пай мальчик, который упорно хочет казаться хуже, чем есть. Это мне в тебе и нравится, дорогой.

— А ты — монстр, внутри которого живёт щепотка добра? — не могу сдержать усмешки. — Так ты думаешь?

— В каждом, — он вальяжно пожимает плечами, — живёт щепотка добра, милый. Или нет.

И тут же скалится, как будто я сомневался когда-нибудь, что в нём добра нет.

— Но именно это, милый мой Бэзи, — щебечет он, мнимо-беззаботный, — тебе во мне нравится. Я не прав?

— Ты очень хорошо меня знаешь.

— А ты меня.

И он притягивает меня к себе. Смотрит пытливо в глаза, а я в его — тоже. Эта игра подходит к финалу. У каждой сказки есть конец, не обязательно счастливый. Но нам на счастье плевать. Нам всегда было нужно только одно — чтобы было интересно.

Я чувствую сладость его пьяного дыхания и острый аромат его духов. Моё сердце бьётся в замедленном темпе, но учащается, когда чувствую, как он целует мои губы следом своего вздоха.

Вот и всё, что мы теперь можем позволить друг с другом.

Ничего большего.

Он толкает меня назад, и я исполняю приказ — лечу.

Не потому, что не могу удержаться.

Потому, что не хочу.

Мы жили вместе. Разыгрывали шахматную партию вместе.

Она сыграна вничью. Пора признать это и поставить точку.

И он, я вижу, прыгает за мной, в бурлящую воду водопада.

Мы умираем вместе. Мы летим в неизвестность.

В пустоту.

========== 171. Мадам Аделаида Бонфамили и Жорж Откур (“Коты-аристократы”) ==========

Помните ли вы свой последний спектакль, моя дорогая мадам? Вы пели как в последний раз. Хотя, конечно, он и был последним. После этого вечера, великого и прекрасного, вы пели только дома, и почти всегда — для меня.

Помните ли вы свой последний спектакль, мадам Аделаида, душа моя? Вы были тем, кем вы есть — богиней. И я тоже был тем, кем я есть — вашим зрителем. Как говорят сейчас, вашим фанатом. Вашим преданным другом.

Что осталось у вас в памяти, великая мадам Аделаида? Потому что мне никогда не забыть вашего прекрасного платья, жёлтого, словно солнце, золотого, будто яркий луч на вечернем небе. И ваше колье на тонкой шее… Я вижу его всякий раз, когда вы сидите полу-боком, глядя в окно, задумчивая, нежная, нездешняя.

Что вы помните в этой кутерьме, моя великая мадам? Потому что я, ваш влюбленный адвокат с душой поэта, помню всё.

И как вы пели. О, как вы великолепно пели тогда. Последняя песня — всегда самая горькая, но и самая сладкая тоже. Вы пели на разрыв, и звук вашего чудесного голоса разливался по моей душе, стучался в моё сердце и тёк в мои вены. Я хорошо запомнил слова — «Если ты меня забудешь, я умру».

Моя прекрасная мадам Аделаида, солнце на моём небосводе, луна на потемневших краях моей души, вас невозможно забыть. Даже если бы наших встреч больше не было, если бы мы расстались тогда навечно, нас разделило бы время, расстояние, люди, страны и города — я не смог бы забыть вас ни на миг. Ни единой секунды забытья — это о вас. Последний ваш вечер на сцене случился тридцать два года назад, а я помню всё так, будто это вчера происходило. И ваш лучистый взгляд, хотя и немного грустный, помню тоже. И ваши пальцы, прекрасные, которые каждый из присутствующих на спектакле, каждый зритель, готов был бы целовать вечно. Они так взволнованно, лихорадочно, больно, вонзались в букеты, а вам всё несли и несли цветы на сцену.

А потом я постучался в двери вашей гримёрки. Ваш голос был тихим и подавленным. Я, полчаса стоящий у дверей, не решающийся войти, теперь очень испугался, что вы не захотите меня видеть. Но вы впустили меня.

— Можно, Джордж, дорогой. Проходите.

Я вошёл. И вы ответили на вопрос, который мучил меня уже давно, как вы знаете, когда к вам прихожу именно я, хоть и в этот раз я его не задал. Вы читали мои мысли.

— У вас, дорогой друг, всегда особенный стук в дверь. Медленный. Тихий.

Вы сидели у зеркала и смотрели на своё отражение в нём. Ваш взгляд потух, я испугался.

— Что-то случилось, моя дорогая мадам Аделаида?

— Я просто боюсь, — вы обернулись ко мне полу-боком, заглянув мне в лицо, — вдруг погасну, как сафиты сцены, теперь? Вдруг я не смогу больше жить? Ведь что я без музыки? Кто я?

О, моя прекрасная леди, я мог бы остаток твоей жизни потратить, расписывая, как вы прекрасны, и сколько всего глубокого, настоящего, прекрасного сокрыто в вас. Но у меня — как всегда — не хватило смелости. Я стоял перед вами, понурив голову, как мальчишка, путая слова и забыв, что необходимо дышать.

Помните ли вы, что я сказал вам тогда?

— Вы должны жить, мадам Аделаида. Вы не можете не жить. Вы и есть жизнь.

Вы улыбнулись, и тихо, чуть слышно, кивая, ответили:

— Спасибо, дорогой Джордж.

И я ушёл, поцеловав вам руку на прощанье, и подарив букет роз, белых, точно ваша прекрасная кожа, сияющих, будто ангельским цветом.

Но в тот вечер я сказал, что нужно жить, не только вам, моя прекрасная муза. В первую очередь, я сказал это себе.

И я живу. Каждый день воспоминанием о вашей улыбке. Каждую минуту — в ожидании нашей следующей встречи. Когда мне плохо, старческий организм подводит меня, капризничает, я приказываю себе жить, мой прекрасный ангел, чтобы ещё раз увидеть вас однажды.

Я живу, потому что знаю, что вам нужна моя дружба, моя поддержка, и да, прекрасная леди — с кем же ещё вы будете танцевать, вот как сейчас?

Я живу, потому что есть вы.

Помните ли вы, моя прекрасная леди, как вы прекрасны были на сцене, особенно в свой последний спектакль? Я помню всё.

Знаете ли вы, моя прекрасная леди, как вы всегда бесконечно прекрасны?

Я — знаю.

========== 172. Ариэль, Эрик и male! Урсула ==========

Русалочка, точно милая птичка, порхает, в покои прекрасного принца несется, улыбаясь, будто яркое солнышко. Она в прекрасном настроении и счастлива, как никогда. А какой ей ещё быть, когда на ней надеты платье от «Валентино» и туфли от «Маноло Бланик»? Теперь-то она, конечно, понимает всех земных девушек, которые душу дьяволу за такую красоту отдать готовы.

Она очень, очень, очень счастлива, прямо до неприличия. А сейчас станет ещё счастливее, как только в покои к принцу войдет. Вот она придёт к Эрику, мило стуча каблучками своих брендовых туфелек, глазки в пол опустит, краской вся, с ног до головы, зальется, и скромно прошепчет, как в лучших любовных романах читала:

— Я хочу разделить с Вами жизнь.

И он, конечно, окончательно растает, не устоит, романтично вздохнет, её нежно обнимет, может быть, даже сентиментальную слезу пустит, ведь разве можно устоять перед такой красоткой, а ещё модницей (а ещё скромняшкой)?

В общем, Ариэль несётся не просто в покои принца, а к своей замечательной, прекрасной, новой жизни. Взволнованно вздохнув, она быстро дёргает ручку двери на себя. Дверь легко поддаётся, открывается, и…

— Что? — Ариэль сползает по стенке, чувствуя, как ломается каблук туфелек от «Маноло бланик» и, чтобы совсем разбить свой брендовый образ, громко сморкается в подол платья от «Валентино».

Она смотрит на постель, хлопает ресницами, не в силах поверить в открывшуюся перед нею картину, и хватается за предательски колющее сердечко:

— Ах ты! Ненатуральный продукт! Как тебе не стыдно?

Принц, который оказался не таким уж прекрасным, как думала Ариэль, впопыхах одевается, застёгивает брюки (которые должна была бы расстегнуть она, Ариэль, но опоздала!).

— Жили б с тобой вместе, — всхлипнув, выдохнула Ариэль, — я бы родила сына…

И, упустив голову на руки, безутешно зарыдала. День был испорчен точно так же, как и туфли от «Маноло Бланик» и платье от «Валентино».

Урсул, морской колдун, тем временем, вальяжно развалился на постели. Ариэль бросила на него полный злости взгляд. Ну конечно, теперь-то стало понятно, для чего он решил ей помогать. А рассказывал сказки: «Ноги — это хорошо, а длинные ноги ещё лучше!», фольклорист несчастный!

Ариэль продолжала плакать, сидя на холодном полу. Тяжела и неказиста жизнь принцессы в двадцать первом веке, когда каждый второй как не феминист, так… активист…

— Слушай, — Эрик, который мягко опустился рядом с ней, погладил её по плечу, Ариэль хотела буркнуть, мол, не трогай меня, пока руки не вымыл, но сдержалась — не к лицу девушке в платье от «Валентино» ругаться, — я не виноват, понимаешь. Просто так выпала карта, так судьба расставила роли… и всё такое. Ты не расстраивайся, детка. У меня брат есть, младший, вы с ним ровесники. Вот он сегодня в гости придет, вы познакомитесь, и точно влюбитесь друг в друга.

— А если, — горько всхлипнув, простонала Ариэль, — если не влюбимся?

— Не волнуйся, — успокаивающе похлопал её по плечу Эрик, — влюбитесь. Если что, Урсул вам поможет. Правда, дорогой?

И он сияюще улыбнулся, не оставляя никаких шансов отказать.

========== 173. Фиона Галлагер (“Бесстыжие”) ==========

Как это всё надоело. Вонь отца, до каждой клетки пропитанного алкоголем, попытки не задохнуться в запахе его мочи, пока пытаешься укрыть его, упавшего почти что замертво посреди кухни (скоро он, наверное, даже домой приходить перестанет, будет валяться на улице и однажды сдохнет под колёсами машины, и поделом). Йен, которого нихрена его биполярное расстройство не оправдывает, творящий чушь на каждом шагу. Марихуана при мигрени, больше не излечивающая никакую мигрень. Установка, что нужно быть сильной ради всех и каждого, ради каждого и всех.

Как же это всё надоело. Тонешь в бушующем океане, крича посреди шторма и размахивая руками, но никто не услышит. Люди вообще глухие эгоисты. Если тебя будут убивать на их глазах, они даже не поднимут свои зады с кресел, чтобы прийти на помощь. Разве что, обделаются со страху. Сомнительное, блять, участие.

Я кукла. Игрушка, которую, быть может, однажды проткнет Карл. Будет ли больно? Да нихера. Когда ты вся, от макушки до пяток, большее самой страшной боли, все порезы, уколы и рваные раны будешь чувствовать не более, чем комариный укус.

Я тону в глубокой-глубокой воде, но пока ещё барахтаюсь. Правда, не понимая, зачем. Когда меня не станет (а доживу ли я, мать твою, до сорока?), заплачет ли кто-нибудь? На какой день после моей смерти кто-то кинется меня искать? Раньше казалось, что через минуту, потому что без меня эти чёртовы засранцы не смогут подтереть зад. Потом стало ясно, что я себе льстила. И похуй.

Что сегодня на завтрак? Сигареты и вонь от отца, разлившаяся ядом по всем комнатам. После него дом хоть год проветривай, пускай холод в окна — не поможет. Алкоголь сожрал его мозги и разрушил тело. Он теперь и есть алкоголь на двух ногах, пока ещё ходячий, но, кажись, ненадолго.

Скромный завтрак, но вряд ли, когда жизнь застряла в кишечнике и не хочет вылазить, даже если суёшь пальцы поглубже, пытаясь вырвать, очень хочется есть. Вообще ничего не хочется. Даже воды.

А ещё нужно работать. Пахать на износ. В твоей семье, шлюха, денег не водится. Может, блять, пойти на панель? Всё равно все мужики одинаковые, дёргающие пару минут своим членом, а потом шипящие: «Извини, детка, ты меня заебала». Ах, ну да. Настоящая любовь, конечно. У каждого вторая половинка, да. Жди принца и он когда-нибудь прискачет к тебе на коне.

\ когда ты женщина из семьи Галлагер, любой непьющий, моющий голову пару раз в неделю чувак, уже принц \

И новый день начинается подозрительно, сука, спокойно. Это охереть как подозрительно. Ни Йен не смотрит в одну точку, а ушел шляться с Малковичем. Ни отец ещё не вылакал ни грамма. И Карл не загремел в очередной раз за решётку и не разрезал уличного кота на куски. Текст смс радует тоже: Лип прислал денег. День просто пиздец какой охуенный. Сразу хочется жить \но не мне\

Закрыть бы глаза и просто не проснуться. Может быть, во сне будет другая, лучшая жизнь.

Но кому ты врёшь, Фиона, кого обманываешь. Без тебя твой карточный домик развалится при первом дыхании ветра и сгорит от одного лишь яркого солнца. Без тебя всем пиздец.

Без тебя тебе пиздец тоже.

\ только ты знаешь, Фиона, что однажды соберешь в чемодан убогие пожитки, и уйдёшь молча из этого дома, рассеешься в этом городе навечно, оставишь его позади \

\ Потому что это всё до смерти надоело \

Но это будет уже совсем другая жизнь.

========== 174. Бог (“Чудотворцы”) ==========

МОЯ ЖИЗНЬ ПОСЛЕ ПРЕДОТВРАЩЕНИЯ КОНЦА СВЕТА

(дневник Бога)

12 февраля, пятница.

Ел суши в самом знаменитом суши-баре Японии. Суши — определённо, одна из лучших штук, что я создал. Вознаградил курьеров, одному даже нашёл любовь всей его жизни — худенького мальчонку лет девятнадцати. Надеюсь, курьер быстро смирится с тем, что он по мужикам.

14 февраля, воскресенье.

Люди (не без моего ведома, конечно), празднуют сегодня День Влюбленных. Кто-нибудь объяснит старому доброму Богу, зачем для секса нужен всемирный отдельный день? Я не понимаю. Нет, серьезно. Все трахаются, как в последний раз. Будто завтра планета взорвётся. Я в шоке, ребят. Быстрее бы эти долбанные сутки закончились, а то у меня уже уши болят от их оргазмов (половина из которых фальшивые).

18 февраля, четверг.

Тусим с ребятами в Колумбии. Крейг переборщил с кокаином, врезался в дверь (дважды), ударился об окно (не спрашивайте, как). Ходит теперь с огромной шишкой на голове. Лоб весь малиновый от ударов. А Элиза смотрит на симпатичного паренька и скулит, думая, что я не слышу. Рассказать ей, что он — сын нарко-барона, что ли? Она, вроде бы, не любит плохих мальчиков.

20 февраля, суббота.

Приехали с Санджеем и Рози в Индию. Я хотел покататься на слоне, но упал с него и прямо на куст роз. Задница теперь вся в колючках. Плохой слон. Вот сейчас разозлюсь, и они все исчезнут с концами.

21 февраля, воскресенье.

По-прежнему страдаю от последствий колючек. Смотрел новости в отеле. Какого дьявола в Калифорнии опять что-то взорвалось? Нельзя было подпускать неразумных детишек-людей к радиоактивным веществам. Но я опять прое… ну, вы поняли.

24 февраля, среда.

Решили оторваться, потому всей бандой отправляемся в Голливуд. Больше всего рада Рози. Говорит, что, наконец, купит себе брендовую одежду и обувь. Обидно немного. Будто она не могла у меня это попросить.

28 февраля, воскресенье.

Марихуана — это круто. Элиза со мной согласна. Но увлекаться ею всё же не стоит. Вот.

8 марта, понедельник.

Обезумели совсем эти коммунисты, что ли, какой-то Международный женский день праздновать? День защиты детей, День защитника Отечества, Международный женский день — да что за нелепые праздники такие? Кажется, я был слишком бухой, когда создавал их.

9 марта, вторник.

Отправились на Кубу. Санджея чуть удар не схватил — тут до сих пор нет Интернета. Как они, блин, живут? Я и сам не понимаю. Это ж ни Гуглу дурацкие вопросы не задашь, ни в Ютубе фанатские видосики не пролайкаешь. Крейг только что сказал, что даже порно не посмотришь. Думал, что я не расслышу, что он там бубнит, дурашка.

13 марта, суббота.

Много ели в китайском ресторанчике. Вкусно, только, кажется, набрали лишних кило.

14 марта, воскресенье.

Коллективная рвота после посещения китайского ресторанчика. Зачем было есть столько еды? Зачем было там вообще что-то есть?

17 марта, среда.

Чувствую себя всё ещё неважно. Кажется, Санджей уже задолбался носить мне туалетную бумагу. И признания ему в любви, вроде, уже не помогают. Пришлось смотреть новости целый день. Всё плохо. Как всегда. А хотел же создать идеальную планету, мать её!

19 марта, пятница.

Всё бросил и отправился в Тибет. Медитировать.

28 марта, воскресенье.

Вернулся на пост. Когда ты Бог, толком даже медитировать некогда. Несправедливо! Куда жаловаться?

31 марта, среда.

Все мои помощники ушли в отпуск. Нежатся на Мальдивах. А я грустная и одинокая фиалка, и никому я не нужен. Хнык-хнык. А вы что думали, Бог не умеет плакать, что ли?

1 апреля, четверг.

Когда-нибудь я всё же положу конец этой странной планете. Но не раньше, чем закончатся все ресурсы для суши. Определенно, суши — одно из лучших моих творений. Приятного мне аппетита!

========== 175. Ханна Бейкер ==========

Сходить на занятия. Делать вид, что разбираешься в химии. Пересесть на заседании литературной студии подальше от окна. Купить нарезку для салата в маркете. Приготовить тосты. Погладить блузку.

Пойти на занятия. Делать вид, что разбираешься в физике. Соврать на литературной студии, что написала новое стихотворение (прочесть то, котором уже три с половиной года). Купить помидор. Порезать салат.

Пойти на занятия. Подольше задержаться в библиотеке, под предлогом подготовки реферата, на самом деле снова осматривая книги и понимая, что нечего взять. Не уходить с пустыми руками, наконец, отважиться и взять «Керри» Стивена Кинга. Купить овощи. Помочь маме приготовить рагу.

Пойти на занятия. Делать вид, что тебе интересно, о чём говорит учитель информатики мистер Брайерс. Позвонить психоаналитику. Отчитаться, что голова уже неделю не болит, мигреней нет (хотя ночью сгораешь от головной боли, так, что утром сама не своя). Купить печенья к чаю по дороге домой. Вымыть посуду, потому что вчера забыла.

Пойти на занятия. Сидеть на литературе на задней парте, делая вид, что смотришь в учебник. На самом деле читать «Керри» Стивена Кинга. Сбежать в компьютерный центр, сесть за свободный комп, и типа искать материал для реферата, на самом деле около получаса просто пялится в экран. Зайти в магазин родителей, улыбаться, уверять, что всё в порядке. Не забыть забрать лекарства в тумбочке у отца. Прийти домой. Выпить чаю. Сказать, что выпила таблетки, но сунуть их в сумку и выбросить по дороге в школу утром. Читать «Керри» дольше двадцати минут перед сном. Попытаться уснуть раньше двух ночи.

Встать на час раньше. Надеть серую футболку. Пойти на приём к мистеру Брайерсу. Думать о музыке, которую хочется слушать, пока он задаёт свои вопросы, на которые хочет получить честный ответ. Поклясться, что пьешь все лекарства и чувствуешь себя лучше, потому что голова не болит почти. Зайти в магазин родителей. Разговаривать вежливо. Попытаться читать «Керри» дольше двадцати минут. Надеяться, что не будет раскалываться перед сном голова. Уснуть раньше четырёх утра.

Встать на два часа раньше обычного. Оставить записку родителям, что ушла гулять в парк, ходить по цветным листьям. Вернуться к девяти. Приготовить кофе. Постараться не обжечься. Всё делать по плану.

Чёрт. Обожглась.

Ханна медленно подошла к шкафчику, где хранились лекарства (первые месяца полтора как её выписали из клиники, мама замыкала шкаф, сейчас, видимо, уже начала доверять больше), брызнула на руку. Белая пена покрыла кожу. Наверное, она не очень хорошо пахнет, эта мазь. Она не слушает запахов.

Бутерброды. Нужно сделать бутерброды. Она достала хлебцы, взяла пару штук, подошла к холодильнику. Масло или паштет? Всё равно, лишь бы желудок не ныл. Она почти не различает вкусов.

Коробка с маслом стояла ближе. Достав её, Ханна возвращается к столу, тонким слоем намазывает хлеб, садится и делает пару глотков чаю. Кажется, горячим, раз даже в её переставшем чувствовать горле закололо. Плевать. Она пьёт маленькими-маленькими глотками и постоянно мысленно повторяет себе: надо откусить бутерброд. А теперь прожевать. И откусить ещё через пару секунд.

Хорошо, Ханна. Делай всё чётко. По плану.

— Чёрт подери, Ханна! — отец стучит кулаком по столу и морщится. Наверное, ударил костяшки пальцев. — Опомнись!

Кажется, это получилось громко. И сильно. Ложка в чашке дребезжит, немного чаю пролилось на стол.

— О чём ты, папа? — тихо, спокойно спрашивает Ханна. — Я не понимаю.

— Ты полгода уже живёшь, словно во сне. Ходишь как призрак. Обожгла руку и даже не вскрикнула. И почти не поморщилась. Перестань нас наказывать! Хватит так себя вести!

— Не понимаю, о чём ты — упрямо повторяет Ханна.

Она берёт в руки посуду и подходит к посудомойке. Включает её. Слушает как из крана течёт вода.

Отец вздыхает. Встав, он уходит к себе. Вымыв посуду, Ханна тоже уходит в свою комнату, прикрыв дверь.

Открывает ежедневник. В плане сегодня — прочесть ещё немного «Керри». Ах да, и посмотреть задания для теста по биологии (делая вид, что она тебя интересует). Надо помнить слова доктора Брайерса: стоит заниматься тем, что доставляет тебе удовольствие.

Придётся притвориться, что чтение и биология ей удовольствие доставляют.

Ханна открывает книгу на закладке, ложится на бок и бегает глазами по буквам, не понимая их смысла. Она прочла тринадцать страниц, но не вспомнит ничего, кроме того, что главную героиню зовут Керри, и она ученица школы.

Телефон гудит в вибро-режиме. Чёрт.

Ханна вздыхает. Закрывает книгу, решив вычеркнуть этот пункт из плана (сегодня она прочла три больших абзаца, хватит). Поднимается. Достаёт телефон с рюкзака.

Клэй. Почему бы ему просто не оставить её в покое. Но он звонит и звонит снова. Один раз, потом другой, третий.

Улыбаться. В её плане — улыбаться, когда будут разговаривать.

— Привет, Шлем.

Плевать на план. Улыбаться не получится.

Теперь в плане новый пункт: слушать Клэя. Слушать, слушать. Отвечать на вопросы. Это нужно. Это необходимо. Это называется — нормальная жизнь.

— Привет. Рада, что ты в городе. Да ещё и на три дня. Отлично. Читала. Да так, решила, наконец, познакомиться с творчеством Кинга. Ну да, книги очень интересные. Сейчас читаю, «Тёмную башню». Самую первую часть. Да. Мы обязательно обсудим её, когдавстретимся. Нет, сегодня не могу, прости. Нужно подготовить выводы к реферату по биологии, а ещё план ответа по истории. От меня давно не было активности, думаю, пора поразить своими знаниями. Да. Я очень рада, что смогла тебя рассмешить. Угу, хорошо. Да, возможно, встретимся завтра. Я тебе напишу с утра. Нет, ничего не планирую. Ладно. Внесу тебя в свой план. Угу, и я тебя обнимаю. До завтра. Пока.

Ханна смотрит план.

«Проявлять эмоции в разговорах по телефону, особенно с Клэем».

Берёт ручку и ставит галочку напротив пункта. Выполнено. Эмоции были. Наверное. Если нет — плевать.

Следующие пункты — расстелить кровать, сбить подушку. Сходить в душ. Провести там не более пятнадцати минут.

Она не очень охотно берётся выполнять их по очереди. Осторожно сбивает подушку.

Это и есть жизнь. Так нужно. Так правильно. Да.

Тихий стук в дверь. Она по приближающимся за секунду до него шагам поняла.

— Входи, мам.

Мама улыбается. Это значит, ей тоже нужно улыбнуться. Этот пункт плана выполнен незамедлительно.

Мама садится на постель. Ханна тоже. Наблюдает как мама, взяв её за руку, нежно гладит по ладони, водит пальцем по пальцам.

— Ханна, детка, — мягко говорит она, — это неправильно. Ты уже год сама не своя. Ты как робот. Так нельзя.

— Всё в порядке, мама — отвечает Ханна. — Я уже в порядке.

— Нет, не в порядке, — продолжает говорить мать, — мы видим, какая ты. И что с тобой совсем не то происходит. Разреши нам помочь. Мы хотим помочь.

Ханна спокойно смотрит на неё и абсолютно ровным тоном говорит:

— Тогда, пожалуйста, оставьте меня в покое с этими расспросами. Я уже дала вам на них ответ. Всё в порядке. Со мной всё хорошо.

Мама готовится возражать. Открывает рот. Ханна снова перехватывает инициативу.

— Слушай, мне ещё нужно подготовить реферат по биологии, и просмотреть план ответа по истории на завтра. Я займусь учёбой.

Мама не хочет уходить, но капитулирует перед реальностью. В которой Ханна Бейкер — год назад вернувшаяся из психиатрической клиники —ученица Хьюстонского независимого школьного округа.

Мама уходит, сокрушенно вздохнув и бросив в её сторону ещё один отчаянный взгляд. Этот разговор снова перенесён на будущее. До лучших времён.

Ханна сидит на своей постели, поджав под себя ноги, и спокойно смотрит на закрывшуюся только что дверь.

Отец спас её тогда, вытащил из ванной. Они хотели, чтобы она жила.

И она живёт.

Именно это — настоящая жизнь. Точно. Именно так.

Да.

========== 176. Кроули и Мадам Сатана ==========

Эх, отличный сегодня выдался денёчек! Любимое кафе иностранных туристов он с помощью пожара недели на две закрыл, премьер-министра изменить жене искусил, на показе мод побывал и лучшую модель показа в публичный дом уже почти отправил, нужно будет только завтра закрепить успех и сам в показах участвуй как главная звезда, зря он что ли, походку практиковал? А ещё его на их скамейке в парке, конечно, уже ждёт ангел. Осталось только уточек покормить. Отличнейший выдался сегодня денёчек!

Кроули улыбался во все свои тридцать два демонских зуба, и, натянув очки, шагал к заветной лавочке быстрыми шагами. Можно сказать, летел на крыльях любви. Сейчас своего ангела увидит, и искусится и на блинчики, и на пончики, и на голубое небо под Парижем. Будет практически парить в небесах. Кто сказал, что демоны не могут этого делать?

Но он подошёл к скамейке на пятнадцать шагов, и радость его вмиг начала таять. Подошёл на десять — и от неё не осталось и следа. Вместо Азирафаэля на их лавочке влюбленных сидела какая-то женщина.

Да как она может сидеть на месте, где должна восседать пятая точка его дорогого ангела, негодяйка? Ну сейчас он её проучит! Лишит её Интернета. А, может, вовсе новенький айфон сломает!

Но женщина, как он убедился секундой позже, была вовсе не случайная, и из тех, что могут сами кому угодно что угодно заблокировать и сломать.

Она тоже сняла очки, откинула на спину непослушные густые волосы и, обменявшись с ним долгим проницательным взглядом, улыбнулась.

— Привет, дорогой.

— Лиллит — выдохнул он и сел рядом. Что женщине главы его конторы нужно от него? Или она экстрималка, хочет проверить, что будет, стоит пофлиртовать с другим?

— Разочарован тем, что хотел увидеть тёплого ангела, а увидел горячую женщину? — она продолжала проницательно смотреть ему в глаза. — Прости. Я не нашла более подходящего тела.

Кроули лениво осмотрел её с головы до ног и пожал плечами:

— Хорошее тело. Особенно волосы хороши.

— Ну спасибо, дорогой, — самодовольно хмыкнула она, — даже не знаю, что бы я делала без твоего одобрения.

Кроули решил не тянуть резину и, прямо посмотрев на свою неожиданную собеседницу, спросил:

— Что тебе нужно, Лиллит? Решила как Гавриил — познакомиться с порнографией?

— Порнографии, милый, я сама могу Гавриила обучить. Я тебя повидать пришла.

— Да ладно? — Кроули спустил очки на нос и впервые посмотрел на неё не сквозь тёмные стекла.

Они виделись пару раз, и, больше было похоже, что случайно. Обменивались короткими взглядами, иногда — быстрыми фразами. Пару раз пили коктейльчик, но на противоположных сторонах столика.

— Да, представь себе — деловито кивнула Лиллит и, сняв очки, положила их себе на колени. — Чисто из-за тебя явилась.

— Зачем? — недоуменно спросил Кроули. — Неужели соскучилась?

— Ну, можно и так сказать — снова кивнула Лиллит.

— О, я польщён. Ну да, конечно. Я ведь такой очаровательный демон, грех не устоять…

— И именно поэтому некий ангел со времён сотворения мира предпочитает тебе блинчики и суши — хмыкнула Лиллит.

Кроули обиделся. Встал и театрально зашагал на месте.

— Злая ты. Уйду от тебя. Навечно. На Альфа-Центавру свалю.

— Угу, — Лиллит прикрыла рот рукой и постановочно зевнула, — хорошо-хорошо. Только мне известен кое-какой секрет Люцифера, Кроули. Я думаю, мне пришла неплохая идея поделиться им с тобой.

— Обожаю секреты! — Кроули сияюще улыбнулся, снова сел и выжидающе уставился на коллегу. Та достала из кармана лёгкого пальто небольшую свёрнутую вчетверо записку, и протянула ему.

«Уничтожение Земли должно произойти через два месяца. Люцифер. Не оповещать моих подчинённых до последней недели перед Армагедоном. Люцифер».

Кроули вглядывался в буквы, а потом вздохнул. И, чувствуя, как злость разливается в груди, сжал кулаки.

— Твою мать!

Ему срочно нужен был его ангел. Как минимум — для снятия стресса.

Кажется, пора идти бухать.

========== 177. Бернард Блэк (“Книжный магазин Блэка”), Кроули, Азирафаэль ==========

«Нет, ну вот опять, опять! За что ему всё это? Грёбанный мир! Грёбанная Англия! Грёбанный книжный магазин, мать его!»

Дождь только прекратился, он решил, наконец, заправиться джином, или потянуть виски, и тут прозвенел чёртов колокольчик и хлопнула дверь.

— Мэнни! — заорал Блэк. — Мэнни! Где тебя черти носят?

Но да. Мэнни уехал к родственникам в Шотландию. Очень вовремя. Не надо было его отпускать, так он и знал. Придётся теперь обслуживать чёртовых клиентов самостоятельно.

Он вышел в главный зал, закрывая дверь подсобки, где уже полчаса как успешно пил. В магазине стояли двое. Если бы Бернард Блэк был поэтом, то сказал бы, что они словно день и ночь — разные, но две стороны одного целого; один в сияющем белом костюме, с милыми кудряшками, какой-то пухлый, второй — высокий, худой, весь в чёрном, с ног до головы, ещё и в солнцезащитных очках, как будто в них сейчас была необходимость.

Но Бернард Блэк был хамом и мизантропом, потому лишь хмуро буркнул:

— Что надо?

— Нам точно не нужна порнография — улыбаясь, словно милая фиалка, ответил блондин.

— Ну да, — кивнул Блэк, — педикам порнография ни к чему.

— Ты что сейчас сказал? — угрожающе прошипел тот, что в чёрном, но его спутник его остановил, погладив по руке.

— Кроули, всё в порядке.

Они стали расхаживать вдоль книжных полок. Если натыкались на книги на полу, мужик в чёрном подбирал их и пытался пристроить на книжные полки. Блэк терял над собой контроль (с этим у него и без того всегда были проблемы).

— Слушайте, вы, — фыркнул он, достав сигарету из кармана брюк и сунув её в рот, — либо покупайте что-нибудь, либо валите к чёртовой матери отсюда.

— Простите, — мгновенно отреагировал брюнет, — но у дьявола нет матери.

— Очень умный, что ли? — огрызнулся Блэк, испытывая дикое желание зарядить визитёру в нос.

— Гениальный — отозвался его дружок из дальних полок.

Он притопал к кассе с книгой под мышкой и, улыбаясь, положил на стол.

Блэк мельком глянул на название и усмехнулся: «Тысяча лучших рецептов приготовления вкусных блинчиков».

Пухляш был уже сам как блинчик, куда ему ещё блины есть?

— Всё? — спросил он, решив, что если этим двоим захочется купить у него что-то ещё, они вылетят из магазина пулей.

— Да, — кивнул блондин, — и, мистер, у вас здесь такой бардак, ужасно. У меня сердце останавливается, когда я всё это вижу!

— Что? — мгновенно разволновался тип в чёрном. — У тебя сердце останавливается? Ангел, тебе плохо? Плохо? Как ты себя чувствуешь?

Он схватил своего любовничка в охапку и тряс. От такого сердце могло бы у кого угодно остановиться.

— Кроули, — пытаясь вырваться, пискнул тот, — нет же. Всё в порядке. Я же фигурально выразился, неужели не понятно?

— В следующий раз используй другие фигуры — пробурчал Кроули и разжал руки.

Ну вот. Ну что это такое? Когда уже случится сраный конец этого сраного мира? Блэк чувствовал, что сходит с ума.

— Так, чёртовы педики, вы всё купили? А теперь проваливайте из моего магазина, чтоб ноги вашей здесь больше не было!

Он не понял, как это произошло, но тут же оказался прижатым к стенке настойчивым Кроули, и, когда отлетел под силой его удара, услышал хруст, а потом почувствовал острую боль в ноге.

Твою мать! Он, кажется, ногу сломал! Где эти два засранца, Мэнни и Френ, когда они так нужны?

— Еще хоть раз оскорбишь моего друга, — Кроули снял очки и сверкнул глазами, Блэку показалось (наверное, болевой шок сказался), будто у него во взгляде змеи пляшут, — и я сломаю тебе голову. Идём, ангел.

Он взял дружка под руку и повёл к выходу.

— Я тебе не «чертовый», говнюк ирландский! — фыркнул так называемый ангел, и задрал нос.

Дверь захлопнулась. Блэк снова остался один.

— Куда попёрлись, ублюдки? — заорал он. — Вы не заплатили!

Но впустую.

Кое-как он сел на полу, пытаясь, если не встать, то хотя бы доползти до двери. Не получилось, было слишком больно.

— Френ! — завопил он тогда. — Френ, чёрт тебя дери! Помоги мне, я ногу сломал!

По радио передали, что прямо сейчас по всей Ирландии погодные беспорядки. Особенно сильный ураган беснуется в Дублине.

Этому гребанному миру явно пора, наконец, закончиться!

========== 178. Бернард Блэк (“Книжный магазин Блэка”) и Кроули ==========

В один прекрасный день Бернард Блек решил покончить жизнь самоубийством. Вот прямо так и было — проснулся утром и подумал: «Покончу-ка я с собой».

Нет, ну, а что? Посетители, если и есть, то нежные утончённые фиялки, которые приходят в его книжный магазин и начинают выделываться. То им Драйзера подавай, то Фитцджеральда, то Достоевского вообще, и желательно в оригинале. Недавно один подкаченный мужик прибегал, настойчиво требовал порнографию. А тут ещё и новые книги придётся скоро заказывать. И сигареты, бляха, подорожали. В общем, на кой-чёрт нужна такая жизнь? Блэк проснулся и решил: «Самоубьюсь нафиг!»

У него, правда, почти тот час же возникло ощущение, что с ним что-то не так, и это решение как будто бы не он принял.Но он быстро на эту мысль забил. Ну, может, это алкоголь решил, что ему делать, подумаешь. Алкоголь — отличный советчик, самый лучший. Вот.

Потому, пообедав сигаретой и джином, Блэк решился: пора. Захотел повеситься, и пошёл в подсобку. Но вместо верёвок нашел только какие-то порванные лохмотья и парочку старых лифчиков Френ, которые некоторое время задумчиво созерцал.

Потом вздохнул: ладно уж, повешанье отменяется. Тем более, мыла в магазине всё равно нет, а бежать в соседний, покупать, не хотелось. Да и что он скажет? «Привет, мне нужна верёвка, чтобы повеситься, у вас есть со скидкой»?.

Лучше порезать вены. Обдумав это ещё пару секунд, он довольно кивнул и отправился на поиски лезвия или хотя бы ножа. Спустя двадцать минут безуспешных поисков, найти удалось только старую ложку.

— Ну и ладно, — пробурчал Блэк, — попробую ложкой.

Он сел в угол, на пол, задницей прямо на собрание сочинений Диккенса, и провёл концом ложки по вене на правой руке. Потом проделал то же самое на левой.

Он пыхтел, кряхтел, старался, пыжился, тужился и маялся. Спустя минут десять оставил и эту затею. Гиблая она оказалась.

Тогда стал лихорадочно искать по всему магазину таблетки. Неважно, какие, важно, чтобы побольше. Обшарил все шкафы, заглянул на книжные полки, даже некоторые книги открыл. Найдя пластинку с лекарствами, сперва обрадовался. Но, когда вытащил её из глубины верхнего ящика стола у кассы, тут же ощутил смесь истинного горя и истинной злости: во-первых, таблеток было мало, а, во-вторых, это оказалось лекарство от менструальной боли — Френ забыла.

— Твою ж…! — сквозь зубы выругался Блэк и отчаянно рухнул в кресло.

Ну что за жизнь такая — самоубиться свободно нельзя!

Он сидел и, тяжело дыша, бухтел себе под нос о том, как всё фигово, и что все вокруг мудаки. И тут — о ужас, он не верил собственным глазам! — в помещение стали проникать клубы дыма, изящно ползущие по полу. Через пару минут они трансформировались в змея, а тот, ещё через пару минут, обратился в высокого худого мужчину, одетого во всё чёрное и в чёрных очках.

Как такое может быть? Бернард готов был ящиком джина поклясться, что он запер дверь перед тем, как пытаться свалить в закат.

— Какого Дьявола? — уставившись на неожиданного гостя, спросил Блэк.

— Зачем спрашивать? У меня только один начальник. В едином экземпляре, — улыбнулся странный чувак, и проворчал следом: — натуральный кретин, на всю страну такой один.

Ну вот и всё, блин. Допился. Докатился. Кукушечка поехала.

Блэк, пожалуй, впервые не знал, что ответить. Ведь не скажешь же тому, кто прошёл сквозь двери, чтобы он шёл в задницу? Или можно попробовать?

— Скучный ты, человек-ирландец, — едва ли не с надломом в голосе, признался визитёр, и вздохнул, — я, значит, тут стараюсь, соблазняю тебя пополнить ряды самоубийц, а ты и этого сделать не можешь, ленивая задница.

Ну вот, безумие окончательное и бесповоротное. Оказывается, он не сам решил свалить в ад. Приехали.

— А ты вообще кто такой, чёрт тебя дери?

— Я — демон Кроули. И мне вовсе не нужно, чтобы меня драл чёрт. В жизни есть много других развлечений, поинтереснее.

Он приспустил очки на нос и подмигнул.

— Ай, ладно, — быстро потеряв интерес, проворчал Блэк, — вали уже. Или принеси верёвку, а можно и лезвие. Ну хотя бы таблетки. Иначе я надышусь запахом книг, отравлюсь, да так и помру. Всё равно жизнь херня.

Назвавшийся Кроули как-то странно пристально поглядел на него. Бернард мог бы поклясться, что тот под очками прищурился.

— Это у тебя жизнь дерьмо? — возмущённо воскликнул он, в конце концов.

— Ну, а что? — апатично пожал плечами Блэк. — Вокруг люди, они достали. Книги надо заказывать. Скоро и джина качественного не найдешь, одна фигня кругом. Что это за жизнь?

— Слушай, — у Кроули зубы скрипнули и он как-то особенно зло засопел: Бернарду показалось, что сейчас он его в стену впечатает, — да что ты знаешь о плохой жизни? Ты знаешь как это — когда твой парень тебе со времён сотворения мира сперва улыбается, а потом говорит либо: «По-любому, я с тобой не буду», либо «По-любому, я не буду с тобой»? Или что когда ты пытаешься ему признаться в чувствах, он сначала выпрашивает блинчиков, ты ведёшь вас двоих в ресторан, и там он просто…”Сейчас я буду кушать, сейчас меня покормят!»? Или, когда ты был резок, спешишь просить прощения, а он уже умчался прочь на ночной электричке? И главное, не целует, не любит, ночами не обнимает (озябнуть можно), к сердцу не прижимает. Один я мучаюсь от боли, блин, со своей любовью со дня сотворения мира!

Блэк растерянно проморгался. Люди были предсказуемы так, что ему хотелось то ли блевать, то ли зевать, а временами вообще впасть в кому. У них было два интереса: пожрать, и потрахаться. Ну, ещё бухло, но его можно было смело отнести к категории еды. Какой же дурак откажет в ласках, когда халява сама в руки бежит? И ладно бы просящий ласк был таким же неряшливым недотёпой как Мэнни, но этот! Весь в чёрном, с ногами, которые составляли большую половину его тела, с явным шотландским акцентом! Если бы секс был человеком, у него было бы лицо вот этого вот Кроули.

— Ого — наконец, огорошено сказал Блэк. — Это что ж за чувак такой?

— Он не чувак, — мгновенно откликнулся Кроули, — он ангел. Мой ангел. И он такой ой-ой, что хочется плакать. От умиления.

Кроули романтично вздохнул.

— И глаза у него просто два бриллианта в три карата. И локоны его…

— Знаешь что? — перебил его Блэк, который, скорее, сбежал бы домой, в Ирландию, чем слушал любовные истории. — Давай я тебя бухлом искушу.

— Искушать — это моя работа.

— Ну, значит, у тебя сегодня выходной, подумаешь. У меня тут бутылка отличного коньяка есть, погоди.

И он ушел за своим сокровищем, наконец-то позволив себе закурить.

Придётся, похоже, всё-таки выслушивать страдания влюбленного демона. Видимо, весь день.

М-да. Ничего не скажешь, отличная у него жизнь. Всегда, блин, о такой мечтал. Дайте таких две. Оптом. По скидке.

========== 179. София Фальконе и Айви Белфри ==========

[В этом городе никто не живёт. В этом городе все выживают].

София красит губы красной помадой, ослепительно-яркой, а всё равно в зеркало смотрит с недовольством. Нет, не то. Не выглядит она шикарно, а выглядит, точно побитая кошка.

София волосы в новую причёску собирает, и тяжёлый вздох прячет у края глотки. Она должна работать. Она больше ничего не смеет делать иного. Она не должна ни о чём другом думать.

Но думает только об Айви Белфри. В каждом отражении видит её глаза, взгляд с поволокой и улыбку. В каждом лице ищет её лицо.

[Отпусти меня, Айви Белфри. Умоляю! Пожалуйста…].

София дорогие туфли обувает, вертится на каблуках, чтобы было устойчиво. Она к этим шпилькам не очень привыкла, хоть приходится из себя королеву гламура корчить. Проклятый город, в котором ни у кого нет лица, одни только маски.

Она в руки зонтик берёт и неохотно из дому выходит. Дождь капает на асфальт густыми пятнами, мелкий, противный, омерзительный. Она бы посмела надеяться, что дождь её душу очистит, да только душа в таком дерьме, что не очистится никогда.

Ты живёшь в Готэме, детка, напоминает София себе. Оставь надежду, всяк сюда входящий. И детскую наивность тоже оставь.

София по мокрому асфальту шагает спешно, почти бегом. Летит вперёд не оглядываясь. Боится быть пойманной в толпе. Боится быть остановленной.

[Дура ты, София Фальконе. Бояться нужно бежать к, а не от].

Она Айви сидящей за столиком кафе видит, как всегда, тянущей мартини через трубочку, нетерпеливо, медленно всех вокруг разглядывающей. Она бы Айви за километр узнала бы, в любой толпе, рядом с любыми людьми, плевать, что зрение какого-то чёрта в последнее время упало. Люди — безликие. Айви — одна такая. Личность. Персона.

София к столику подходит неспешно, руку на холодное покрытие кладёт, медленно садится, стул поближе придвигает.

[Соберись, София. Нужно смотреть в будущее. И видеть цель.].

Да только видит София лишь Айви Белфри и смотрит на её чертовски прекрасные губы, шальной улыбкой манящие, и нежно шепчущие:

— Привет.

И понимает София, что пропала безнадёжно, в мрачную бездну свалилась навечно, в вихре барахтается, тайфуном по имени Айви наслаждается. А все разговоры об общем деле, и что мужчин они уделают однажды, и что влияние в свои нежные дамские пальчики получат — самообман.

Пропала София Фальконе в любви, больше ей не выбраться.

[В этом городе никто не живёт. В этом городе выживает не каждый].

========== 180. Алиса и Чеширский Кот (Alice: Madness Returns) ==========

Безумие никуда не исчезло. Оно никогда не отступает полностью.

Оно льётся по венам, бьется внутри сердца тяжелыми ударами, стучит по голове, разъедает мозг. Оно почти что ослепило её, сделало пустой и жестокой.

Девочке Алисе страшно. Она боится, что умрёт завтра. Что откроет глаза — а перед ними темнота. Чёрная ночь, вечная и беспросветная.

Она дышит через раз и лишь по принуждению, когда каждая клетка в груди умоляет от этом. Втягивает воздух, пышет жаром, вскидывает голову, чтобы не плакать.

Ей кажется, что этот воздух отравлен, и, затянись она им чуть сильнее, как крепкими сигаретами, лёгкие рассыпятся как паззлы, разлетятся на куски. А на месте аорты появится густая рваная рана. Ей кажется, что если она будет дышать нормально, как все, глотка развалится по частям и заразит её саркомой.

Девочка Алиса напугана. Ей кажется, что сейчас начнётся война — мерзкая, гадкая. Которая высасывает всю кровь, до последней капли, и ничего не оставляет живым. Она думает, что война, новая, безумная, той, которую не клялись не повторять раньше, уже в пути. Стоит на пороге, курит жестокость и запивает насилием.

Девочке Алисе боязно. Она считает, что мир, такой, каким она знала его раньше, умер. Что сейчас летят и падают на толпу последние его куски — как во взорванном здании. Как обломки самолёта.

Девочка Алиса придумала, что все они живут во времена мировой войны, третьей по счёту, и финальной, увы — эта война их всех уничтожит.

Девочке Алисе жутко интересно, что будет сейчас, в следующую минуту, через час, пять, десять, этой ночью, завтра и через год. Она комкает в руках ностальгию по прежнему миру, предвкушает человеческую боль, которая уже рвёт барабанные перепонки людям особо чувствительным, проводит языком по губам, на которых ощущает вкус крови, и хочет убивать.

Девочка Алиса затаилась и ждёт, когда сможет, наконец, выйти на свою кровавую жатву.

Безумие никогда не отступает полностью. Оно дышит жарко за её спиной и корчится улыбкой Чеширского кота.

[Каждый твой вздох,

Каждое твое движение,

Каждое твое нарушенное обещание,

Каждый твой шаг,

Я буду следить за тобой].