Полярный конвой. Пушки острова Наварон [Алистер Стюарт Маклин] (fb2) читать онлайн

– «Тирпиц»! – прервал его Тэрнер. – Где он, этот

«Тирпиц», будь он проклят? Ему давно бы пора догнать нас. Понимаю, сейчас темно, и мы изменили курс, – прибавил он, заметив, что Кэррингтон намерен возразить. – Но боевое охранение из быстроходных эсминцев давно бы успело нас обнаружить… Престон! – воскликнул он, обращаясь к старшине-сигнальщику. – Глядеть веселей! Нам семафорят вон с того транспорта.

– Виноват, сэр. – Сигнальщик, едва стоявший на ногах от усталости, подняв фонарь, отстучал «квитанцию».

На «купце» снова сердито замигал огонь.

– «Поперечный излом фундамента машины, – читал

Престон. – Повреждение серьезное. Вынужден сбавить ход».

– Подтвердить светограмму, – сухо произнес Тэрнер. –

Что это за транспорт, Престон?

– «Огайо Фрейтер», сэр.

– Тот, что напоролся на торпеду пару дней назад?

– Он самый, сэр.

– Передайте: «Следует сохранять скорость и место в ордере». – Тэрнер выбранился. – Нашли время для поломки машины… Штурман, когда рандеву с эскадрой?

– Ровно через шесть часов, сэр.

– Шесть часов… – Тэрнер сжал зубы. – Через каких-то шесть часов, возможно, рандеву и состоится, – прибавил он с горечью.

– Возможно? – переспросил Кэррингтон.

– Да, возможно, – повторил Тэрнер. – Все зависит от погоды. Командующий не станет рисковать крупными кораблями в такой близости от побережья, не имея возможности поднять в воздух авиацию прикрытия. Вот, кстати, и ответ, почему до сих пор не появился «Тирпиц». Какая-то подводная лодка радировала ему, что наши авианосцы идут на юг. Он будет ждать улучшения погоды… Что теперь пишет транспорт, Престон?

Немного помигав, сигнальный фонарь на «Огайо

Фрейтере» угас.

– «Необходимо снизить скорость, – читал сигнальщик,

– Имею серьезные повреждения. Сбавляю ход. Сбавляю ход».

– Он и в самом деле сбавляет ход, – невозмутимо заметил Кэррингтон.

Взглянув на старшего офицера, на его сосредоточенное лицо и потемневшие глаза, капитан-лейтенант понял, что им обоим в голову пришла одна и та же мысль. – Его песенка спета, сэр. Если только…

– Что «если только»? – взорвался Тэрнер. – Если только мы не оставим ему охранение? А кого мы ему оставим, каплей? «Викинг», единственный боеспособный корабль?

– Он медленно покачал головой. – Печься о благе большинства – вот в чем наша обязанность. Они это поймут.

Престон, напишите: «К сожалению, не можем оставить вам эскорт. Сколько времени потребуется на ремонт?»

Осветительная бомба вспыхнула прежде, чем Престон коснулся рукоятки сигнального фонаря. Она вспыхнула над самым конвоем. На какой именно высоте, определить было трудно, но где-то около двух – двух с половиной тысяч метров.

На фоне гигантской белой дуги северного сияния бомба казалась светящейся точкой. Но точка быстро приближалась, становясь все ярче: если к ней и был прикреплен парашют, то, видно, лишь для стабилизации полета.

В торопливый стук сигнального фонаря ворвался голос громкоговорителя.

– Мостик! Докладывает радиорубка. Мостик! Докладывает радиорубка. Депеша с «Сирруса». «Трое спасенных умерли. Много умирающих и тяжелораненых. Срочно необходима медицинская помощь. Повторяю: срочно».

Динамик умолк, и в эту минуту «Огайо» замигал в ответ на светограмму флагмана.

– Пошлите за лейтенантом Николлсом, – распорядился

Тэрнер. – Пусть тотчас же поднимется на мостик.

Кэррингтон посмотрел на темные грозные валы, увенчанные молочно-белой пеной, на полубак крейсера, то и дело тяжело ударявшийся о стену воды.

– Хотите рискнуть, сэр?

– Я должен это сделать. Вы бы поступили так же, каплей… Престон, что пишет «Огайо»?

– «Вас понял. Нам некогда возиться с британскими кораблями. Перенесем на другой раз. Au revoir!»14.

– «В другой раз. Au revoir!» – негромко повторил Тэрнер. – Врет и не смеется. Черт меня побери! – вырвалось у него. – Если кто-нибудь посмеет сказать, что у янки кишка тонка, я ему в кровь разобью его подлую физиономию.

Престон, напишите: «Au revoir! Желаю удачи». Каплей, я чувствую себя убийцей.

Он потер ладонью лоб, кивнул в сторону рубки, где лежал на кушетке Вэллери.

– Из месяца в месяц ему приходилось принимать такие решения. Неудивительно, что…

Но тут послышался скрип открываемой дверцы, и он замолчал.

– А, это вы, Николлс? Вам предстоит работа, мой

14 До свидания! (франц.).

мальчик. Хватит вам, лекарям, целый день слоняться без дела. – Он поднял руку. – Ну полно, полно, – усмехнулся он. – Я все знаю… Как дела на хирургическом фронте? –

Тон его голоса стал серьезным.

– Мы сделали все, что в наших силах, сэр. Правда, делать нам оставалось немного, – проговорил спокойно Николлс. Лицо его осунулось, на нем появились складки, старившие юношу. – Но у нас очень туго с медикаментами.

Бинтов почти не осталось. А анестезирующих средств и вовсе нет, если не считать неприкосновенного запаса. Однако начальник медслужбы не хочет к нему притрагиваться.

– Понятно, – пробормотал Тэрнер. – Как вы себя чувствуете, дружок?

– Отвратительно.

– Это видно по вам, – честно признался Тэрнер. – Николлс… Мне страшно жаль, мой мальчик… Но я хочу, чтобы вы отправились на «Сиррус».

– Есть, сэр. – В голосе юноши не было удивления: он давно догадался, зачем вызывает его старший офицер. –

Прикажете отбыть сейчас?

Тэрнер молча кивнул. В свете опускающейся «люстры»

четко вырисовывалось его худощавое, волевое лицо. «Такие лица не забываются», – подумал Николлс.

– Что с собою брать, сэр?

– Свои принадлежности. И только. Не в купейном же вагоне поедете, дружок!

– Так можно захватить с собой фотокамеру и пленку?

– Можно. – Тэрнер улыбнулся. – Не терпится запечатлеть последние секунды «Улисса», а?. Не забывайте,

«Сиррус» течет как решето. Штурман, свяжитесь с радиорубкой. Пусть прикажут «Сиррусу» подойти к крейсеру и принять доктора с помощью леерного устройства.

Снова скрипнула дверца. Тэрнер взглянул на грузную фигуру, усталой походкой приближавшуюся к компасной площадке. Брукс, как и каждый из членов экипажа, едва стоял на ногах, но голубые глаза его, как всегда, полны были огня.

– У меня повсюду соглядатаи, – заявил он. – Чего ради вы надумали сплавить юного Джонни на «Сиррус»?

– Извините, дружище, – проговорил Тэрнер. – Но, похоже, дела на «Сиррусе» из рук вон плохи.

– Понимаю. – Брукс поежился. Возможно, виною тому был жуткий, как погребальная песнь, вой ветра в разбитом снарядами рангоуте, а возможно, пронизывающая стужа.

Снова поежившись, он взглянул вверх, на опускавшуюся осветительную бомбу. – Красиво, очень красиво, – пробормотал он. – В честь чего такая иллюминация?

– Ждем гостей, – криво усмехнулся Тэрнер. – Ведь так заведено издавна, о, Сократ. Увидят огонек в окне –

непременно пожалуют. – Он внезапно напрягся, лицо его словно окаменело. – Прошу прощения, я ошибся, – проронил он. – Гости уже пожаловали.

Последние слова его утонули в раскатах мощного взрыва.

Тэрнер ожидал этого: пять-шесть секунд назад он заметил узкий, как кинжал, сноп огня, взвившийся к небесам, который возник перед самым мостиком «Огайо Фрейтера».

До транспорта, находившегося на правой раковине, было уже больше мили, но он был отчетливо виден в свете северного сияния. Свете, оказавшемся предательским: почти не имевшее хода судно было обнаружено рыскавшей поблизости немецкой подлодкой.

«Огайо Фрейтер» виден был недолго. Взрыв – и вслед за ним ничего: ни дыма, ни пламени, ни звука. Но спинной хребет транспорта был перебит: в днище, верно, зияла огромная пробоина, а трюмы были битком набиты танками и боеприпасами. Транспорт встретил свою кончину с каким-то удивительным достоинством: он затонул быстро, спокойно, без суеты. Через три минуты все было кончено.

Воцарившуюся на мостике угрюмую тишину нарушил

Тэрнер. Он отвернулся; на лицо его, освещенное бельм светом «люстры», было не слишком приятно смотреть.

– А еще говорил: «Au revoir!» – пробормотал он, ни к кому не обращаясь.

– Лгун несчастный!. – Он сердито покачал головой, потом коснулся рукава Капкового мальчика. – Свяжитесь с радиорубкой! – резко проговорил он. – Прикажите «Викингу» заняться этой лодкой, пока мы не освободимся.

– Когда всему этому настанет, конец? – В призрачном свете лицо Брукса казалось неподвижным и утомленным.

– Одному Богу известно! Как я ненавижу этих подлых убийц! – простонал Тэрнер. – Я прекрасно понимаю, мы занимаемся тем же… Только дайте мне что-нибудь такое, что я мог бы видеть, с чем я мог бы помериться силами, что-нибудь такое…

– Не волнуйтесь, «Тирпиц» вы обязательно увидите, –

сухо оборвал его Кэррингтон. – Судя по всему, он достаточно велик, чтобы его не заметить.

Взглянув на первого офицера, Тэрнер неожиданно улыбнулся. Хлопнув Кэррингтона по плечу, он откинул голову назад и впился взглядом в мерцающее на небе сияние, гадая, когда же повесят вторую «люстру».

– Ты не можешь уделить мне минуту, Джонни? –

вполголоса проговорил Капковый мальчик. – Хотелось бы поговорить с тобой.

– Разумеется. – Николлс удивленно взглянул на друга. –

Разумеется, могу, не одну, а десять, пока не подойдет

«Сиррус». В чем дело, Энди?

– Виноват, я сейчас. – Штурман подошел к старшему офицеру. – Разрешите пройти в штурманскую рубку, сэр.

– Спички не забыли? – улыбнулся Тэрнер. – О'кей.

Ступайте.

На лице Капкового мальчика появилась слабая тень улыбки. Взяв Николлса под руку, он проводил его в штурманскую; там зажег свет и достал сигареты.

Штурман пристально смотрел на Николлса, поднесшего кончик сигареты к колеблющемуся язычку огня.

– Ты знаешь, Джонни? – внезапно произнес он. – Пожалуй, во мне есть шотландская порода.

– Шотландская кровь, – поправил его Николлс. – С чего это тебе взбрело в голову?

– И вот эта кровь говорит мне, что я обречен. Мои шотландские предки зовут меня к себе, Джонни. Я чувствую это всем своим существом. – Капковый мальчик словно не заметил, что его прервали. Он зябко поежился. –

Не понимаю, в чем дело. Я еще никогда не испытывал такого ощущения.

– Пустяки. У тебя несварение желудка, приятель, –

бодро ответил Николлс. Но ему стало не по себе.

– На этот раз попал пальцем в небо, – покачал головой штурман, едва заметно улыбнувшись. – Ко всему, я двое суток куска в рот не брал. Честное слово, Джонни.

Слова друга произвели на Николлса впечатление. Чувства, искренность, серьезность – все это было ново в Капковом.

– Мы с тобой больше не увидимся, – негромко продолжал штурман. – Прошу тебя, Джонни, окажи мне услугу.

– Перестань валять дурака, рассердился Николлс. –

Какого черта ты…

– Возьми это с собой. – Капковый достал листок бумаги и сунул его в руки приятеля. – Можешь прочесть?

– Могу. – Николлс умерил свой гнев. – Да, я могу прочесть. – На листке бумаги стояло имя и адрес. Имя девушки и адрес в Сюррее. – Так вот как ее звать, – произнес он тихо. – Хуанита… Хуанита. – Он проговорил это имя четко, с правильным испанским произношением. – Моя любимая песня и мое любимое имя, – проронил он.

– Неужели? – живо переспросил его Капковый мальчик.

– Это правда? И мое тоже, Джонни. – Помолчав, он добавил:

– Если так случится… словом, если я… Ты навести ее, Джонни, ладно?

– О чем ты говоришь, старина? – Николлсу стало не по себе. Не то торопясь закончить этот разговор, не то шутливо он похлопал молодого штурмана по груди.

– Да в таком костюме ты смог бы вплавь добраться до

Мурманска. Ты же сам твердил мне об этом раз сто.

Капковый мальчик улыбнулся. Но улыбка была не слишком веселая.

– Конечно же, конечно… Так ты сходишь, Джонни?

– Черт тебя побери, да! – в сердцах воскликнул Николлс. – Да, схожу. Кстати, мне пора идти еще кое-куда.

Пошли!

Выключив свет, отворил дверь и хотел было перешагнуть через комингс.

Потом, раздумав, он вернулся и, закрыв дверь, снова включил свет. Капковый мальчик, даже не сдвинувшись с места, смотрел на него как ни в чем не бывало.

– Прости, Энди, – с искренним раскаянием проговорил

Николлс. – Не знаю, что это на меня нашло…

– Дурной нрав, – весело отозвался Капковый мальчик. –

Тебя всегда бесило, когда я оказывался прав, а ты ошибался!

У Николлса перехватило дыхание, и он на секунду прикрыл глаза. Потом протянул руку.

– Всего наилучшего, Васко, – попытался он улыбнуться. – И не беспокойся. Я навещу ее, если что… Словом, навещу, обещаю тебе. Хуанита… Но если застану там тебя… – с шутливой угрозой продолжал он, – тебе не поздоровится.

– Спасибо, Джонни. Большое спасибо. – Капковый мальчик был почти счастлив. – Желаю удачи, дружище…

Vaya con dios15! Так она мне всегда говорила на прощание.

Так и в последний раз сказала.

Спустя полчаса лейтенант Николлс оперировал на борту «Сирруса».

Стрелки часов показывали 04.45. Стужа была нестер-

15 С Богом! (исп.).

пимой. С норда дул ровный умеренный ветер. Волнение усилилось. Волна стали длиннее, а зловещие ложбины между ними глубже, и «Сиррусу», который тек, как решето, и был покрыт горой льда, доставалось здорово. Небо по-прежнему было ясным и не правдоподобно чистым.

Северное сияние начало блекнуть, зажглись звезды. К поверхности моря опускалась пятая по счету осветительная бомба.

Именно в 04.45 они услышали этот звук – дальний гром пушек, доносившийся с юга. Грохот раздался минуту спустя после того, как на кромке горизонта вспыхнуло ровное белое пламя. Представить, что там происходит, было нетрудно. «Викинг», преследовавший подводную лодку, хотя был бессилен нанести ей удар, сам подвергся нападению.

Бой, видно, был скоротечным и жестоким: орудийные залпы тотчас же смолкли. В эфире царило зловещее молчание. Никто так и не узнал, что же случилось с «Викингом»: из его экипажа не спасся ни один человек.

Едва умолкли пушки «Викинга», как послышался рев моторов «кондора», входящего на полных оборотах в пологое пике. Секунд пять, может десять, а казалось еще дольше, несмотря на то что ни один зенитный расчет кораблей конвоя не успел накрыть его, – огромный «фокке-вульф» летел, озаренный светом бомбы, сброшенной им самим, и вдруг исчез. А позади него небо вспыхнуло ярким пламенем, на которое было больно смотреть, – более ослепительным, чем лучи полуденного солнца. Световая сила этих «люстр» была столь велика, а действие их столь эффективно, что зрачки наблюдателей сузились, а веки плотно сжались. Прежде чем кто-либо успел понять, что происходит, вырвавшиеся из кольца света бомбардировщики обрушились на конвой. Расчет, координация действий самолета-наводчика и бомбардировщиков были изумительны.

В первой волне шло двенадцать машин. На этот раз они атаковали одновременно несколько целей: на каждый корабль приходилось не более двух самолетов. Тэрнера, наблюдавшего с мостика, как машины круто падают вниз и выравниваются, прежде чем хотя бы одна пушка «Улисса»

успела открыть огонь, обуяла тревога. Было что-то ужасно знакомое в большой скорости, манере летать, в силуэтах этих самолетов. Внезапно он узнал их: это же

«Хейнкель-111». А Тэрнер знал, что «Хейнкель-111»

оснащен крылатыми бомбами – оружием, которого он опасался больше всего.

И тут, словно кто-то нажал на невидимую кнопку, открыли огонь все до одного орудия «Улисса». Воздух наполнился дымом, едким запахом горящего кордита.

Грохот стоял неописуемый. Внезапно Тэрнера охватило ощущение непонятной и свирепой радости… Черт с ними и с их крылатыми бомбами, думал он. Такая война ему по душе – не игра в кошки-мышки, не томительные, унылые прятки, когда пытаешься перехитрить засевшие в засаде «волчьи стаи», а драка врукопашную, в которой ты встречаешься с врагом лицом к лицу и ненавидишь его, и уважаешь за то, что он сошелся с тобой в честном бою, и как проклятый стараешься уничтожить его. И Тэрнер знал, что люди «Улисса», не щадя живота, будут стремиться уничтожить этого врага. Не нужно было обладать незаурядными способностями, чтобы направить в нужное русло чувства, испытываемые его людьми. Да, теперь это были его люди. Они подавили в себе инстинкт самосохранения.

Преступив порог страха, они увидели, что за ним ничего более нет, и потому были готовы подавать снаряды и нажимать на гашетки до тех пор, пока не упадут, сраженные врагом.

Головной «хейнкель» сдуло с неба страшным ветром смерти: удачным залпом его накрыла третья башня, обслуживаемая морскими пехотинцами, от которых осталась жалкая горстка, та самая башня, что сбила «кондор». Летевший следом за головной машиной «хейнкель» резко отвернул в сторону, спасаясь от дождя обломков, в которые превратились фюзеляж и моторы его ведомого, и спикировал, промелькнув перед носом крейсера на расстоянии всего одной длины корпуса. Затем круто накренился влево и, дав полный газ, снова ринулся на «Улисс». Расчеты орудий оказались сбитыми с толку; прошло несколько долгих секунд, прежде чем открыл огонь первый комендор.

Этого времени «хейнкелю» хватило с лихвой, чтобы выйти на цель под углом 60 градусов, сбросить бомбу и рвануть в сторону, спасаясь от огня «эрликонов» и скорострельных автоматов. Каким-то чудом ему удалось спастись.

Крылатая бомба была сброшена, видно, недостаточно высоко. Сначала покачавшись, она затем выровнялась и, спикировав, вышла на горизонтальную траекторию поражения. Прорвав пелену дыма, бомба взорвалась с оглушительным грохотом. Взрыв потряс крейсер до самого киля, и у тех, кто находился на мостике, едва не разорвало барабанные перепонки.

Окинув взглядом кормовую часть корабля, Тэрнер решил, что судьба крейсера решена. Сам в прошлом офицер-торпедист, специалист по взрывчатым веществам, он мог определить степень разрушений, причиненных тем или иным взрывчатым веществом. Ему никогда еще не доводилось оказываться в такой близости от столь убийственного взрыва. Недаром старпом боялся этих планирующих бомб, но он и представить себе не мог, насколько велика сила их действия: удар оказался в два, а то и в три раза сильнее, чем он предполагал.

Откуда было знать старшему офицеру, что он услышал не один, а два взрыва, происшедших почти одновременно.

По воле случая крылатая бомба попала прямо в трубы торпедного аппарата левого борта. В них оставалась всего одна торпеда: двумя другими была потоплена «Вайтура».

Аматол, находившийся в зарядной части торпеды, представляет собой чрезвычайно устойчивое, инертное вещество, не боящееся даже самых страшных ударов. Но взрыв бомбы произошел так близко и был так силен, что ответная детонация оказалась неизбежной.

Взрыв произвел чудовищные разрушения: рана, нанесенная кораблю, была тяжелой, хотя и не смертельной.

Почти до самой ватерлинии борт крейсера был как бы распорот гигантским консервным ножом. От торпедных аппаратов не осталось и следа; палубы изрешечены, деревянные настилы разбиты в щепы, кожух дымовой трубы изуродован до неузнаваемости, а сама труба накренилась на левый борт, пожалуй, на все пятнадцать градусов. Однако основная энергия взрыва оказалась направленной в корму, так что ударная волна почти целиком ушла в воду, при этом камбуз и корабельная лавка, и без того получившие значительные повреждения, теперь превратились в свалку искореженного металла.

Поднятое взрывом облако пыли и обломков еще не успело осесть, когда вдали скрылся последний из «хейнкелей». Вражеские машины летели, едва не задевая за гребни волн, при этом они выделывали немыслимые пируэты, чтобы не попасть под проливной дождь огненных трасс. Потом, точно по волшебству, они исчезли; остались лишь внезапно навалившаяся оглушающая тишина и медленно догорающие «люстры», освещающие облако, точно саван закрывшее «Улисс», темные клубы дыма, валившие из недр разбитого «Стерлинга», да танкер, у которого почти целиком была оторвана кормовая надстройка. Но ни одно из судов конвоя не дрогнуло и не остановилось, при этом было уничтожено пять «хейнкелей». «Победа, доставшаяся дорогой ценой, – размышлял Тэрнер, – если можно назвать это победой». Он понимал, что «хейнкели»

вернутся снова.

Нетрудно представить оскорбленную гордость и ярость немецкого верховного командования в Норвегии: насколько известно Тэрнеру, еще ни один конвой, направлявшийся в Россию, не проходил в такой близости от побережья.

Чтобы не задеть огромный вращающийся вал, Райли осторожно вытянул онемевшую ногу. Он аккуратно налил масла на подшипник, боясь потревожить инженер-механика, который уснул, привалившись к стене туннеля и положив голову на плечо кочегару. Едва Райли выпрямился, как Додсон заворочался и открыл тяжелые, слипшиеся веки.

– Господи Боже! – проговорил он устало. – Вы все еще здесь, Райли?

То были первые слова, произнесенные им в течение нескольких часов.

– Это большая удача, что я здесь, черт бы меня побрал!

– проворчал Райли и кивнул на подшипник. – Случись что, пожарный рукав сюда никто небось не притащит!

Он был несправедлив, и Райли сам понимал это: они с

Додсоном менялись каждые полчаса; один отдыхал, а другой смазывал подшипник. Но Райли просто нужно было что-нибудь сказать, потому что ему все труднее становилось выдерживать неприязненный тон, разговаривая со стармехом.

Додсон усмехнулся про себя, но не сказал ничего.

Наконец, откашлявшись, он как бы мимоходом заметил:

– Не кажется ли вам, что «Тирпиц» заставляет себя ждать?

– Да, сэр. – Райли чувствовал себя неловко. – Давно бы пора ей пожаловать, этой проклятой посудине!

– Не ей, а ему, – машинально поправил Додсон. –

«Адмирал фон Тирпиц», как-никак… Почему вы не перестанете заниматься этой чепухой, Райли?

Райли что-то буркнул. Додсон вздохнул, потом лицо его просияло.

– Сходите-ка, принесите еще кофе. У меня в горле пересохло.

– Не пойду, – наотрез отказался Райли. – Сходите лучше вы.

– Прошу вас, сделайте одолжение, – ласково проговорил Додсон. – Чертовски хочется пить.

– Так и быть, схожу. – Верзила-кочегар, выругавшись, с трудом поднялся на ноги. – Только где я его достану?

– В машинном отделении кофе сколько угодно. Если там не хлещут ледяную воду, значит, хлещут кофе. Чур, мне ледяной воды не надо, – поежился Додсон.

Взяв термос, Райли поковылял вдоль туннеля. Не успел он пройти и нескольких футов, как «Улисс» вздрогнул всем корпусом от залпа тяжелых орудий. То было сигналом начала воздушного налета.

Додсон вцепился в стенку. Он заметил, что Райли сделал то же самое, потом неуклюже, спотыкаясь, бросился бежать. Было что-то гротескное и знакомое в его манере бегать. Снова послышался удар орудий, и нелепая фигура, похожая на гигантского краба, охваченного паникой, припустилась еще быстрей. «Паника, – подумал Додсон, –

вот что бывает, когда людей охватывает паника». Снова весь коридор заходил ходуном – на этот раз сильнее.

«Должно быть, стреляла третья башня, она почти над ними.

Нет, я не осуждаю его. Слава Богу, что он сбежал».

Додсон мысленно улыбнулся. Наш друг Райли больше здесь не появится, он не из тех, кто быстро перековывается.

Додсон устало откинулся назад. «Наконец-то я один», –

пробормотал он едва слышно. Он ждал чувства облегчения.

Но его не было. Взамен его появились досада, чувство одиночества и тоски и еще – какая-то пустота и разочарование.

Но немного спустя Райли появился вновь. Он снова бежал неуклюже, по-крабьи, держа в руках трехпинтовый термос и две кружки. Задевая за стенку туннеля, он яростно бранился. Тяжело дыша, он не говоря ни слова сел рядом с

Додсоном, налил тому дымящегося кофе.

– Какого дьявола вы вздумали вернуться? – резко проговорил Додсон. – Я вас не просил…

– Вы просили кофе, – грубо оборвал его Райли. – Вот и пейте, черт возьми.

В это мгновение в тускло освещенном коридоре гребного вала жутко отозвалось эхо взрыва бомбы и детонации торпеды в аппарате левого борта.

Вибрация была так сильна, что они оба сшиблись.

Кружка, которую держал Райли, выплеснулась Додсону на ногу. Ум Додсона так устал, реакции стали столь замедленными, что первая его мысль была о том, как дьявольски он озяб, до чего холодно в этом туннеле с «плачущими»

стенками. Горячий, как кипяток, кофе мгновенно проник сквозь одежду, но Додсон не ощущал ни ожога, ни влаги: ноги ниже колен у него совсем онемели. Затем, встряхнув головой, он посмотрел на Райли.

– Ради Бога, в чем дело? Что происходит? Не знаете?

– Понятия не имею. Спрашивать было некогда. – Райли с наслаждением потянулся и принялся дуть на дымящийся кофе. Тут ему в голову пришла, видно, удачная мысль: широкая улыбка осветила мрачную физиономию кочегара.

– Не иначе, как «Тирпиц», – произнес он с надеждой.

В эту страшную ночь немецкие эскадрильи трижды поднимались с аэродрома в Альта-Фьорде и, гудя моторами, улетали в студеную арктическую ночь, держа курс на норд-норд-вест. Средь вод неспокойного Ледовитого океана они искали жалкие остатки конвоя Эф-Ар-77. Особого труда для них эти поиски не составляли – всю ночь конвой неотступно преследовал «фокке-вульф кондор», несмотря на все попытки избавиться от него. У «кондора», казалось,

был бесконечный запас этих смертоносных «люстр».

Вполне возможно, что так оно и было, наверняка он не взял иного груза, кроме осветительных бомб. А бомбардировщикам оставалось лишь лететь на этот ориентир.

Первая атака началась примерно в 05.45 с высоты около девятисот метров.

В нападении, похоже, участвовали «дорнье», но определить тип самолетов с полной уверенностью было сложно, поскольку неприятельские машины летели много выше всех трех осветительных бомб, висевших над водой. В

сущности, атака оказалась не вполне удачной и проведена была без особого воодушевления. И вполне понятно: огневая завеса оказалась слишком плотной.

Но из двух бомб, достигших цели, одна попала в транспорт, разрушив часть носовой надстройки, вторая поразила «Улисс». Пробив флаг-дек и адмиральский салон, бомба разорвалась в лазарете, битком набитом тяжелоранеными и умирающими. Для многих взрыв этот, должно быть, оказался избавлением, ниспосланным с неба, потому что на корабле давно кончились анестезирующие средства.

Не уцелел никто. В числе прочих погиб Маршалл – минный офицер; Джонсон – старший санитар корабельного лазарета; старшина корабельной полиции, час назад раненный осколком трубы торпедного аппарата; Бэрджесс, беспомощно лежавший, стянутый смирительной рубашкой (ночью, когда бушевал шторм, он получил контузию и сошел с ума). В числе погибших оказались Браун, лежавший с раздробленным крышкой орудийного погреба бедром, и

Брайерли, которого так или иначе ожидал конец: легкие у него разъело соляром. Брукса в лазарете не было.

Взрывом бомбы вывело из строя телефонную станцию.

За исключением связи между мостиком и орудиями, а также телефона и переговорных труб, связывавших мостик с машиной, все корабельные коммуникации оказались нарушенными.

Вторая атака была осуществлена в семь часов утра всего шестью бомбардировщиками. То снова были «хейнкели», вооруженные крылатыми бомбами.

Видно, выполняя приказ, они не обращали внимания на транспорты и сосредоточили свое внимание на крейсерах.

Дорого обошлась неприятелю эта атака: уцелели лишь две машины, а попадание было лишь одно. Но эта единственная бомба, угодившая в ют «Стерлинга», вывела из строя оба кормовых орудия.

С налитыми кровью глазами и обнаженной головой, несмотря на ледяной ветер, Тэрнер молча расхаживал по полуразбитому мостику «Улисса». Упорство, с каким держался на плаву «Стерлинг», отбиваясь оставшимися у него огневыми средствами, поражало его. Затем он взглянул на собственный корабль, напоминавший не крейсер, а плавучий лабиринт изувеченной стали. Но лабиринт этот, как ни удивительно, по-прежнему рассекал мощные волны.

Взглянул – и удивился еще больше. Изувеченные, горящие крейсера, крейсера, разбитые и изуродованные до неузнаваемости, не были в диковину Тэрнеру. На его глазах буквально до смерти были избиты крейсера «Тринидад» и

«Эдинбург», тоже эскортировавшие транспорты, направлявшиеся в Россию. Но никогда еще не доводилось ему видеть, чтобы корабли, получив такие страшные раны, как

«Улисс» и старик «Стерлинг», все еще могли оставаться в живых. Расскажи ему об этом кто-нибудь другой, он бы не поверил.

Третья атака началась перед самым рассветом. В серых утренних сумерках на конвой налетело полтора десятка «хейнкелей». Атакующие проявили недюжинную храбрость и решительность. И на этот раз единственными объектами атаки оказались крейсера, но особенно тяжко пришлось «Улиссу». Однако экипаж его не испугался встречи с врагом, не стал сетовать на судьбу, пославшую ему новое испытание. Эти странные, самоотверженные люди, эти «ходячие привидения», какими их видел Николлс, встретили неприятеля радостно: разве можно сразить врага, если он прячется? Страх, тревога, предчувствие смерти – это для них больше не существовало. Домашний очаг, родина, семья, жена, любимая девушка – то были одни слова, понятия, которые, лишь тронув человеческий разум, тотчас исчезали бесследно. «Передайте им, – сказал

Вэллери. – Передайте им, что Господь наградил меня лучшим экипажем, о каком только смеет мечтать командир корабля». Вэллери. Вот что было важно. Это и все то, во что верил Вэллери, что было неотъемлемой частью этого душевного и доброго человека. Неотъемлемой потому, что то был сам Вэллери. И матросы подносили снаряды, запирали затворы орудий, нажимали на гашетки «эрликонов», забыв обо всем. Они помнили лишь о своем командире, который умер, умоляя простить его за то, что покидает их в беде. Помнили, что не должны предать его. Да, это были привидения, но привидения одержимые. Это были люди, поднявшиеся над самими собой, как это зачастую бывает, когда человеку известно, что его следующий, неизбежный шаг приведет его в горние выси…

Первым атаке подвергся «Стерлинг». Тэрнер увидел, как, войдя в отлогое пике, на крейсер с ревом устремились два «хейнкеля», чудом уцелевшие, несмотря на ожесточенный огонь бьющих в упор корабельных пушек. Бронебойные, замедленного действия бомбы поразили среднюю часть «Стерлинга» чуть ниже палубы и взорвались в котельном и машинном отделении – самом чреве корабля.

Следующие три бомбардировщика были встречены лишь огнем скорострельных автоматов да «льюисов», носовые орудия главного калибра умолкли. Тэрнер похолодел: страшная догадка пронзила его мозг: очевидно, взрывом отрезало башни от источников электроэнергии16.

Вражеские бомбардировщики беспощадно подавили жалкое сопротивление, каждая бомба попала в цель.

«Стерлинг» получил смертельную рану. Вновь охваченный пламенем, корабль сильно накренился на правый борт.

Рев авиационных моторов заставил Тэрнера резко обернуться. В первой волне двигалось пять «хейнкелей».

Заходили они с разных высот и различных курсовых углов с целью рассредоточить зенитные средства крейсеров, но все машины метили в кормовую часть «Улисса». Дыма и

16 Один и даже несколько взрывов в том или ином помещении не могут разрушить или вывести из строя все динамо-машины крупного корабля, а также повредить все секции корабельной электросети. При повреждении динамо или связанной с ним секции корабельной сети плавятся предохранители, автоматически отключая вышедшую из строя секцию. Во всяком случае, теоретически. На практике же так происходит не всегда: предохранители могут не сработать, и тогда вся система выходит из строя. Ходят слухи –

упорные слухи, что по меньшей мере один британский линейный корабль погиб по той простой причине, что не сработали автоматические выключатели динамо-машины –

плавкие предохранители на 800 ампер, – и ставший беспомощным корабль не смог защищаться. (Прим. автора.)

грохота было столько, что Тэрнер лишь с трудом мог ориентироваться в обстановке. Воздух мгновенно наполнился свистом крылатых бомб и оглушительным лаем авиационных пушек и пулеметов. Одна бомба взорвалась в воздухе – чуть впереди кормовой дымовой трубы. Над шлюпочной палубой пронесся стальной смерч, и тотчас смолкли все «эрликоны» и скорострельные автоматы: их расчеты погибли от осколков и удара взрывной волны.

Вторая бомба, пробив верхнюю палубу и палубу кубрика машинистов, взорвалась в отсеке радиотелеграфистов, походившем теперь на склеп. Две другие бомбы, летевшие выше, ударили в кормовую орудийную палубу и третью орудийную башню. С зияющей сверху пробоиной и боками, словно вспоротыми гигантским тесаком, башня, сорванная с основания, лежала уродливой грудой на изувеченной палубе.

За исключением артиллеристов, находившихся на бот-деке и в орудийной башне, погиб лишь один моряк, но моряк этот был поистине незаменим. Осколком первой бомбы пробило баллон со сжатым воздухом, находившимся в мастерской торпедистов, где только что укрылся

Хартли, старший боцман «Улисса», на ком, в сущности, держался весь корабль…

Вот крейсер врезался в облако густого черного дыма –

это горело топливо в пробитых топливных цистернах

«Стерлинга». Что происходило в течение последующих десяти минут, никто не помнил. Корабль, объятый дымом и пламенем, походил на преисподнюю, и матросы терпели поистине адские муки.

«Улисс» вырвался из черного облака, но тут, паля из пушек и пулеметов, на него обрушились «хейнкели» (бомб у них больше не осталось). Так на упавшую на колени жертву набрасывается кровожадная волчья стая. Правда, крейсер нет-нет да огрызался: стреляло то одно орудие, то другое.

Например, отвечала пушка, установленная возле самого мостика.

Перегнувшись вниз, Тэрнер увидел артиллериста, бившего трассерами в пикирующий «хейнкель». В ту же минуту и «хейнкель» открыл огонь. Сбив с ног Капкового мальчика, Тэрнер кинулся назад.

Вражеская машина улетела, и пушки умолкли. Тэрнер с трудом поднялся на ноги, посмотрел через борт: зенитчик был мертв, одежда на нем была исполосована в клочья.

Услышав позади шум шагов, Тэрнер обернулся и увидел хрупкую юношескую фигуру. Отстранив чью-то руку, юноша перелез через ограждение мостика. На мгновение перед Тэрнером мелькнуло бледное, сосредоточенное лицо

Крайслера, того самого юного сигнальщика, который ни разу не улыбнулся и ни с кем не разговаривал с тех самых пор, как была открыта рубка гидроакустика. В ту же секунду справа по борту он заметил трех «хейнкелей», делавших новый заход.

– Слезай, идиот! – закричал Тэрнер. – Жить надоело?

Крайслер взглянул на офицера широко раскрытыми, недоумевающими глазами, отвернулся и спрыгнул на бортовой барбет, где был установлен «эрликон».

Перегнувшись, Тэрнер посмотрел вниз.

Ни слова не говоря, Крайслер попробовал вытащить убитого стрелка из гнезда, но сил у него не хватало. Лишь после нескольких судорожных, отчаянных рывков ему удалось стащить комендора с сиденья. Осторожно опустив мертвеца на палубу, он сам вскарабкался в освободившийся кокпит. Рука Крайслера, заметил Тэрнер, была рассечена и кровоточила, затем краешком глаза старпом увидел, как из пушек «хейнкеля» вырвалось пламя, и упал на пол. Прошла одна секунда, две, три – три секунды, в продолжение которых вражеские снаряды и пули молотили по прочной броне мостика. И тут словно сквозь сон Тэрнер услышал, как застучал спаренный «эрликон». Юноша продолжал вести огонь до последней секунды. Он произвел всего лишь шесть выстрелов, но, окутанная дымом, огромная серая машина задела за командно-дальномерный пост левым крылом, которое тотчас же отлетело в сторону и упало в воду у противоположного борта корабля.

Крайслер по-прежнему сидел в кокпите. Правой рукой он держался за изувеченное авиационным снарядом левое плечо, пытаясь остановить кровь, льющуюся из перебитой артерии. И, когда следующий бомбардировщик ринулся на корабль, старший офицер увидел, как раненая, окровавленная рука юноши потянулась к рукоятке спускового механизма.

В бессильном гневе старпом колотил кулаком по палубе. Упав на настил рядом с Кэррингтоном и штурманом, он думал о Старре – человеке, который навлек на них эти мучения, – и ненавидел его пуще всех на свете. В ту минуту он был готов убить этого подлеца. Думал о юном Крайслере, который испытывал адскую боль от плечевых упоров, представил карие глаза этого мальчика, тоску и муку в них.

Тэрнер поклялся, что если останется жив, то представит юношу к Кресту Виктории.

Грохот пушек оборвался. «Хейнкель» отвалил вправо, оба мотора его были окутаны дымом.

Вместе с Капковым мальчиком, точно сговорясь, Тэрнер поднялся на ноги и наклонился, чтобы посмотреть вниз. Но при этом едва не погиб. Он не заметил третий «хейнкель», который пронесся над мостиком – излюбленной мишенью самолетов, – поливая его огненным дождем.

Ощутив возле щек ветерок пуль, Тэрнер резко откинулся назад, с маху ударившись спиной о палубу, да так, что не смог вздохнуть. Но, лежа на палубе, он не видел ее. Перед взором старпома стояла иная картина, каленым железом врезавшаяся ему в памяти – образ Крайслера, которого он успел увидеть в долю секунды. В спине юноши зияла рана величиной с кулак. Стрелок упал, и от веса его тела стволы «эрликонов» задрались вверх. Оба ствола по-прежнему стреляли. Стреляли до тех пор, пока не опустели магазины; пальцы убитого судорожно сжимали гашетки.

Одна за другой смолкали пушки судов конвоя, вой авиационных моторов стал едва слышен. Налет окончился.

Тэрнер поднялся на ноги – на этот раз медленно, тяжело. Перегнувшись через край мостика, посмотрел на гнездо стрелка и отвернулся. Лицо его оставалось неподвижным.

Позади послышался кашель. Странный, булькающий.

Тэрнер резко обернулся и оцепенел, сжав кулаки.

Не в силах ничем помочь, Кэррингтон опустился на колени рядом со штурманом. Тот сидел на палубе, опершись спиной о ножки адмиральского кресла. От левого бедра юноши к правому плечу, рассекая вышитую на груди букву «X», шла ровная, аккуратная строчка круглых отверстий, прошитых пулеметом «хейнкеля». Должно быть, воздушной волной молодого штурмана отшвырнуло на самую середину мостика.

Тэрнер стоял как вкопанный. Ему стало не по себе; он понял, что жить штурману оставалось считанные секунды.

Любое резкое движение оборвет тонкую нить, еще связывавшую юношу с жизнью.

Почувствовав присутствие старшего офицера, ощутив на себе его взгляд, Капковый мальчик с усилием поднял голову. Ясные голубые глаза его уже помутнели, в лице не было ни кровинки. Машинально проведя рукой по пробитому пулями комбинезону, он ощупал отверстия. Взглянул на стеганый капковый костюм и невесело улыбнулся.

– Пропал, – прошептал он. – Пропал костюмчик! – Рука его с раскрытой ладонью соскользнула вниз. Голова тяжело упала на грудь. Ветер шевелил льняные волосы юноши.

ГЛАВА 17

В воскресенье

(утром)

«Стерлинг» погиб на рассвете. Погиб, по-прежнему имея ход, по-прежнему разрезая форштевнем могучие волны. Изуродованный мостик и надстройки накалились докрасна; а когда адское пламя, питаемое соляром из разбитых топливных цистерн, раздувало ветром, металл раскалялся добела. Нелепое, страшное, хотя и не новое зрелище: именно так выглядел «Бисмарк», похожий на кусок стали в горниле, прежде чем торпеды «Шропшира» отправили корабль на дно.

«Стерлинг» погиб бы в любом случае, но пикировщики ускорили его конец.

Северное сияние давно померкло. На севере темнела туча, которая готова была вот-вот затянуть все небо. Моряки молили провидение, чтобы туча эта закрыла собою конвой, спрятала его под снежным покровом. Однако «штуки 17 » опередили тучу. «Штуки» – наводившие на противника страх пикирующие бомбардировщики «Юнкерс-87» с изломомкрыльев, как у чайки, – появились с юга. Пролетев на большой высоте над конвоем, они развернулись и полетели назад, на юг. Очутившись на западе, на самом траверзе «Улисса», замыкавшего конвой, они начали новый разворот. Один за другим, в типичной для «юнкерсов» манере, пикировщики стали выходить из строя, падая на левое крыло. Сделав разворот, вражеские машины коршунами кинулись из поднебесья на свои жертвы.

Всякий самолет, пикирующий на изготовленную к бою зенитную установку, обречен. Так говорили ученые мужи, преподаватели артиллерийского училища на острове Уэйл и, теша собственное тщеславие, доказывали и без того очевидную истину, используя в качестве наглядных пособий зенитные орудия и воссоздавая боевую обстановку. К

сожалению, воссоздать пикировщики было невозможно.

«К сожалению» – потому, что в боевых условиях

17 Stuka – от немецкого Sturzkampfflugzeug – пикирующий бомбардировщик.

единственным решающим фактором был именно пикирующий бомбардировщик. Чтобы убедиться в этом, надо самому очутиться возле орудия, слышать пронзительный вой и свист «штуки», падающей почти отвесно вниз, самому прятаться от ливня пуль, видеть, как с каждой секундой вражеская машина увеличивается в сетке прицела, и знать при этом, что никакая сила не предотвратит полет подвешенной под фюзеляжем пикировщика бомбы. Сотни человек – из тех, кто был свидетелем атаки «юнкерса» и остался в живых, – с готовностью подтвердят, что война не создала ничего более жуткого и деморализующего, чем зрелище «юнкерса» с его У-образным изломом крыльев в ту минуту, когда он с оглушительным ревом падает на вас перед самым выходом из пике.

Но в одном из ста, а, возможно, и из тысячи случаев, когда тот факт, что за пушкой сидел живой человек, не шел в счет, могло оказаться, что ученые мужи правы. Именно теперь-то и был этот тысячный случай, ибо ночью призрак страха исчез. Пикировщикам противостоял лишь один многоствольный зенитный автомат да полдюжины «эрликонов» – носовые башни использовать было невозможно.

Но и этого оружия было достаточно, даже более чем достаточно, ибо оно находилось в руках людей нечеловечески бесстрастных, исполненных ледяного, как полярный ветер, спокойствия и проникнутых решимостью, от которой становилось страшно. В течение каких-то трех секунд были сбиты три «юнкерса». Два из них упали в море, не причинив кораблю вреда, а третий со страшным треском врезался в и без того разрушенный адмиральский салон.

Надежды на то, что топливные баки самолета не взорвутся, а бомба не сдетонирует при ударе, почти не было.

Но ни того, ни другого не произошло.

Казалось излишним восторгаться храбростью ветерана

– в минуты испытаний мужество становится обычным явлением, – когда бородатый Дойл, оставив свой скорострельный автомат, забрался на полубак и упал на бомбу, тяжело перекатывавшуюся по шпигату, наполненную чистым авиационным бензином.

Достаточно было крохотной искры, высеченной башмаком Дойла или одним из стальных обломков «юнкерса», царапавших, по надстройке, и произошло бы непоправимое… Контактный взрыватель бомбы был цел, и бомба, словно живая, скользила и каталась по обледенелой палубе.

Вырываясь из рук Дойла, крепко державшего ее, бомба так и норовила ткнуться носом в переборку или в пиллерс.

Если же Дойл и подумал о том, что может произойти, то ему это было безразлично. Спокойно, почти небрежно, ударом ноги он сбил уцелевшую стойку леерного ограждения и спихнул бомбу вниз стабилизатором, резко оттолкнув в сторону ее нос, чтобы детонатор не стукнулся о борт. Бомба упала в море, не взорвавшись.

Она упала в воду в ту самую минуту, когда первая бомба, проткнув, словно лист картона, дюймовую палубную броню «Стерлинга», взорвалась в машинном отделении. Вслед за нею в самое сердце гибнущего крейсера вонзились три, четыре, пять, шесть бомб, после чего освободившиеся от груза «юнкерсы», круто взмыв, отвалили в обе стороны от корабля. Люди, находившиеся на мостике «Улисса», взрыва этих бомб не услышали. Вместо него была жуткая, окаянная тишина. Бомбы попросту исчезли в дыму и реве адского пламени.

«Стерлинг» был сражен не одним ударом, а целой серией все более мощных ударов. Он многое вынес, но терпеть далее у него не осталось сил. Так под градом ударов, наносимых неумелым, но свирепым противником, шатается и, не выдержав их лавины, падает на ринг боксер.

С окаменевшим лицом, мучаясь сознанием собственного бессилия, Тэрнер безмолвно смотрел, как гибнет

«Стерлинг». Странное дело, думал устало старпом, он таков, как и все. Должно быть, крейсера, – пришла ему в голову отвлеченная мысль, – самые стойкие в мире корабли.

Он видел гибель многих, и ни один из них не погиб просто, легко, эффектно. Ни внезапный нокаут, ни «удар из милосердия» не могли оборвать их жизнь – всякий раз их приходилось бить, бить до смерти… Так случилось и со

«Стерлингом». Тэрнер, так крепко вцепился в разбитое ветрозащитное стекло, что у него заболели предплечья.

Для него, как и для любого хорошего моряка, любимый корабль становился любимым другом, а старый храбрый

«Стерлинг» вот уже пятнадцать месяцев был верным спутником «Улисса» и вместе с ним нес тяжкое бремя, участвуя в самых трудных конвоях. «Стерлинг» был последним из старой гвардии, ибо один лишь «Улисс»

дольше него ходил в опасные походы. Тяжко видеть, как погибает друг; уставившись в обледенелый палубный настил и втянув голову в сгорбленные плечи, старпом отвернулся.

Тэрнер мог закрыть глаза, но не мог заткнуть уши. Он содрогнулся всем телом, услышав чудовищный клекот кипящей воды и шипенье пара. Это раскаленные добела надстройки «Стерлинга» стали погружаться в студеные воды Ледовитого океана. Пятнадцать, двадцать секунд продолжался этот страшный предсмертный вздох и внезапно оборвался, словно отсеченный ножом гильотины.

Заставив себя поднять голову, Тэрнер увидел впереди лишь пустынное, мерно вздымающееся море да крупные жирные пузыри, поднимающиеся на поверхность.

Когда к ним прикасались капельки дождя, выпадавшие из огромного облака пара, уже превращавшегося во влагу на этом лютом холоде, они лопались.

«Стерлинг» погиб, но потрепанные остатки конвоя, раскачиваясь с борта на борт и с носа на корму, упорно продвигались на север. Осталось всего семь судов – четыре «купца», в том числе флагманское судно коммодора, танкер, «Сиррус» и «Улисс». Ни одно из судов не было целым, все получили повреждения, тяжелые повреждения, но больше остальных досталось «Улиссу».

Уцелело всего лишь семь судов. А ведь вначале в конвое насчитывалось тридцать шесть единиц.

В 08.00 Тэрнер послал светограмму «Сиррусу»: «Радиостанция выведена из строя. Сообщите командующему курс, скорость, место. Подтвердите рандеву в 09.30. Зашифруйте».

Ответ пришел ровно час спустя. «Задержка из-за сильного волнения. Рандеву ориентировочно в 10.30. Выслать авиационное прикрытие невозможно. Продолжайте идти к месту назначения. Командующий».

– «Продолжайте идти!» – яростно воскликнул Тэрнер. –

Вы только послушайте его! «Продолжайте идти!» А мы что делаем, черт возьми? Кингстоны открываем? – Он замотал головой в гневе и отчаянии. – Не люблю повторяться, –

произнес он с горечью. – Но приходится. Как всегда, выручка приходит слишком поздно, тысяча чертей18!

Давно наступил рассвет, день был в полном разгаре, когда вдруг начало снова темнеть. Небо обложили тяжелые свинцовые тучи – бесформенные, зловещие. То были снеговые тучи. Слава Богу, скоро повалит снег, только он теперь может спасти конвой.

Но снегопада не было. На них, как снег на голову, обрушились «юнкерсы».

Сначала послышался размеренный, то стихающий, то усиливающийся, гул моторов: это бомбардировщики методически обшаривали пустынную поверхность моря

(«Чарли» улетел еще на рассвете). Но обнаружить крохотный конвой было лишь вопросом времени. Спустя десять минут после первого оповещения об их приближении головной «юнкерс», падая на крыло, ринулся вниз.

Прошло всего десять минут, но этого оказалось достаточно для того, чтобы, посовещавшись, принять решение, какое приходит в минуту отчаяния.

Когда «юнкерсы» приблизились, они обнаружили, что конвой движется строем фронта: танкер «Варелла» в середине, по два транспорта с обоих его бортов, чуть впереди, а «Сиррус» и «Улисс» прикрывают фланги. Случись

18 К сожалению, это правда. Эскадра флота метрополии почти всякий раз приходила на выручку с большим опозданием. Трудно винить в этом адмиралтейство – линейные корабли были нужны для блокады «Тирпица», а лорды адмиралтейства не хотели рисковать, посылая эти суда к побережью континента, где их могли атаковать бомбардировщики берегового базирования. Давно приготовленная ловушка все-таки захлопнулась, но в нее попался лишь тяжелый крейсер «Шарнхорст», а не «Тирпиц». Эскадре так и не удалось поймать этот могучий линкор. Он был потоплен на рейде в Альта-Фьорде бомбардировщиками типа «ланкастер» британских королевских ВВС. (Прим.

автора.).

рядом подводная лодка, ей ничего не стоило бы поразить разом все суда. Но метеорологические условия не благоприятствовали действиям подводных лодок, зато такой строй позволял по крайней мере постоять за себя. Если бы бомбардировщики приблизились с кормы – излюбленный прием «юнкерсов», – они натолкнулись бы на плотную завесу огня всех семи кораблей. Атакуй они с флангов, им пришлось бы сначала атаковать корабли охранения, поскольку ни один «юнкере» не станет подставлять свое незащищенное брюхо под снаряды орудий военного судна… Бомбардировщики решили атаковать одновременно с обоих флангов – пять машин шли с востока, четыре с запада. На этот раз они несли запасные топливные баки.

Смотреть, как идут дела у «Сирруса», Тэрнеру было недосуг. Впору было следить лишь за тем, что происходит на собственном корабле: густой едкий дым, вырывавшийся из стволов носовых башенных орудий, обволок мостик. В

промежутках между оглушительными залпами орудий калибра 5,25 дюйма он слышал торопливые выстрелы скорострелки Дойл, установленной на шкафуте, и злобный стук «эрликонов».

Вдруг, да так, что у всех захватило дух, вспыхнули два мощных снопа ослепительно белого света, пронзившие сумрак дня. Широко раскрыв глаза, Тэрнер в яростном восторге оскалил зубы. Сорокачетырехдюймовые прожектора!

Ну конечно же! Все еще считающиеся секретными, огромные прожектора, способные обнаружить противника на расстоянии целых шести миль! Вот глупец!

Как он мог забыть, о них? Вэллери часто использовал прожектора во время воздушных налетов – как засветло, так и в темное время. Ни один человек не мог выдержать взгляда этих страшных глаз, этого яркого, как солнце, пламени, не ослепнув при этом.

Часто моргая (дым разъедал ему глаза), Тэрнер посмотрел назад, чтобы выяснить, кто же находится у пульта управления прожекторами. Он догадался раньше, чем увидел его. Им мог быть только Ральстон. Пульт управления прожекторами был его боевым постом в дневное время. Тэрнер просто не мог себе представить, чтобы кто-то другой, кроме этого рослого белокурого торпедиста, такого смышленого и находчивого, мог по своей инициативе включить прожектора.

Забившись в угол мостика, Тэрнер наблюдал за юношей. Он забыл про корабль, забыл даже о бомбардировщиках – ко всему, лично он ничего не мог предпринять – и словно завороженный впился глазами в прожекториста.

Глаза юноши приникли к визиру, лицо его оставалось совершенно бесстрастным. Если бы в минуту, когда визир опускался, повинуясь легкому нажатию пальцев на штурвал, не напрягались мышцы спины и шеи, Ральстон походил бы на мраморное изваяние: при виде его неподвижного лица, нечеловеческой сосредоточенности становилось не по себе.

Ни одна жилка не дрогнула на этом лице – ни в тот момент, когда первый «юнкере» начал, словно обезумев, метаться во все стороны, пытаясь спастись от этого ослепительного снопа света, ни в то мгновение, когда вражеская машина ринулась вниз, но, выйдя из пике слишком поздно, упала в море в сотне ярдов от «Улисса».

О чем, интересно, думал этот юноша? О матери и сестрах, погребенных под развалинами дома в Кройдоне?

О брате, павшем случайной жертвой мятежа в Скапа-Флоу, который теперь казался такой нелепицей? Об отце, погибшем от руки собственного сына? Тэрнер этого не знал, но что-то подсказывало, что задавать такие вопросы поздно, что этого не узнает никто.

Лицо Ральстона было нечеловечески спокойно. Оно оставалось спокойным и в ту минуту, когда второй пикировщик, промахнувшись, сбросил бомбу в море.

Лицо его было неподвижным, когда третий бомбардировщик взорвался в воздухе.

Оно оставалось спокойным и после того, как пушечными снарядами четвертого «юнкерса» был выведен из строя один из прожекторов… и даже тогда, когда снарядами последнего «юнкерса» вдребезги разбило пульт управления прожекторами, а самому оператору разворотило грудь. Ральстон умер мгновенно.

Постояв долю секунды, словно не желая покидать свой боевой пост, он медленно опустился на палубу. Тэрнер склонился над погибшим. На открытые глаза юноши падали первые пушистые хлопья снега. И лицо его, и глаза были по-прежнему бесстрастны, словно маска. Тэрнер поежился словно от холода и отвернулся.

Всего одна бомба попала в «Улисс». Она угодила в носовую палубу сразу перед первой башней. Не пострадал никто, но от удара и сотрясения вышла из строя гидравлика. Единственной на корабле действующей орудийной башней оказалась вторая башня.

«Сиррусу» повезло меньше. Комендоры эсминца сбили один «юнкере», огнем с транспортов был уничтожен еще один бомбардировщик, но две бомбы поразили корабль и взорвались в кормовом кубрике. На «Сиррусе», битком набитом моряками, снятыми с погибших кораблей, народу скопилось вдвое больше обыкновенного, и поэтому этот кубрик был обычно переполнен до отказа. Но по боевой тревоге все его покинули, так что там никто не погиб. Ни один моряк не погиб и впоследствии; во время новых походов, в Россию эсминец не получил ни единого повреждения.

Надежда крепла с каждой минутой. До подхода боевой эскадры оставалось меньше часа. На корабли опустилась мгла, предвестница арктического шторма.

Густо валил снег, падая в темные неспокойные воды океана. Ни один самолет не смог бы теперь отыскать их в этой пронизанной свистом ветра снежной мгле. Ко всему, конвой оказался вне досягаемости береговой авиации, не считая, конечно, «кондоров». Да и подводные лодки вряд ли осмелятся высунуть свой нос в такую пургу.

– «На остров Счастья выбросит, быть может…» – негромко продекламировал Кэррингтон.

– Что? – недоуменно посмотрел на него Тэрнер. – Что вы сказали, каплей?

– Теннисон, – извиняющимся тоном произнес Кэррингтон. – Командир любил его цитировать… Возможно, и выкарабкаемся.

– Возможно, возможно, – машинально отозвался Тэрнер. – Престон!

– Есть, сэр! Вижу семафор. – Престон впился взглядом в северную часть горизонта, где на «Сиррусе» торопливо мигал сигнальный фонарь.

– Корабль, сэр! – сообщил он взволнованно. – «Сиррус»

докладывает, что с норда приближается военный корабль!

– С норда? Слава Богу! Слава Богу! – оживился Тэрнер.

– С норда! Должно быть, эскадра. Раньше, чем обещали…

Зря я их ругал! Что-нибудь видите, каплей?

– Ничего не вижу, сэр. Снежный заряд плотен, хотя видимость вроде улучшается… Снова светограмма с

«Сирруса».

– Что он пишет, Престон? – озабоченно спросил Тэрнер сигнальщика.

– «Контакт. Подводная цель. Тридцать градусов левого борта. Дистанция уменьшается».

– Подводная лодка? В такой-то темноте? – простонал

Тэрнер. Изо всей силы он ударил кулаком по нактоузу и злобно выругался. – Черта с два! Пусть только попробует остановить нас! Престон, напишите «Сиррусу», пусть остается…

И на полуслове умолк, вперив изумленный взгляд в северную часть горизонта. Сквозь снег и мрак он увидел, как вдали вспыхнули и снова погасли кинжалы белого пламени. Подошел Кэррингтон, не мигая глядел, как перед форштевнем «Кейп Гаттераса», транспорта, на котором находился коммодор конвоя, взлетели белые водяные столбы. Потом снова увидел вспышки. На этот раз они были ярче, мощнее и на долю секунды озарили бак и надстройки ведущего огонь корабля.

Старпом медленно повернулся к Кэррингтону и увидел застывшее лицо и погасший взгляд первого офицера.

Как-то сразу побледнев и осунувшись от усталости и предчувствия неминуемой беды, Тэрнер в свою очередь пристально посмотрел на Кэррингтона.

– Вот и ответ на многие вопросы, – проговорил он вполголоса. – Вот почему фрицы последние дни так обрабатывали «Стерлинг» и наш корабль. Лиса попала в курятник. Наш старый приятель, крейсер типа «Хиппер», пришел к нам с визитом вежливости.

– Совершенно верно.

– А спасение было так близко… – Тэрнер пожал плечами. – Мы заслужили лучшей участи… – Он криво усмехнулся. – Как вы относитесь к тому, чтобы погибнуть смертью героя?

– Одна мысль об этом внушает мне отвращение! –

прогудел чей-то голос у него за спиной. Это появился

Брукс.

– Мне тоже, – признался старший офицер. Он улыбнулся: он снова был почти счастлив. – Но есть ли у нас иной выбор, джентльмены?

– Увы, нет, – печально вымолвил Брукс.

– Обе машины полный вперед! – скомандовал Кэррингтон по переговорной трубе. Это было его ответом.

– Отставить, – возразил – Тэрнер. – Обе машины самый полный, капитан-лейтенант. Передайте в машинное отделение, что мы спешим, и напомните механикам, как они грозились перещеголять «Абдиэл» и «Манксман»… Престон! Сигнал всем судам конвоя: «Рассеяться. Следовать в русские порты самостоятельно».

Верхняя палуба оказалась под плотной белой пеленой, но снег все валил, не переставая. Снова поднялся ветер.

Выйдя на палубу после тепла корабельной лавки, где он оперировал, Джонни Николлс едва не задохнулся от ледяного ветра. Легкие пронизала острая боль: температура воздуха, понял он, была градусов двадцать по Цельсию.

Спрятав лицо в воротник канадки, он медленно, с остановками, стал подниматься по трапам на мостик. Николлс смертельно устал и всякий раз, ступая, корчился от боли: осколками бомбы, взорвавшейся в кормовом кубрике, он был ранен в левую ногу выше лодыжки.

Командир «Сирруса» ждал его у дверцы крохотного мостика.

– Я решил, вам будет любопытно взглянуть на это, док,

– произнес Питер Орр высоким, необычным для такого рослого мужчины голосом. – Вернее, подумал, что вы захотели бы увидеть это зрелище, – поправился он. – Посмотрите, как он несется! – проговорил Орр. – Как он несется!

Николлс повернул голову туда, куда показывал коммандер. Слева по траверзу, в полумиле от эсминца, пылал охваченный пламенем «Кейп Гаттерас», почти потерявший ход. Сквозь снежную пелену Джонни с трудом разглядел смутный силуэт немецкого крейсера. С дистанции в несколько миль тот беспощадно всаживал в тонущее судно один снаряд за другим, видны были вспышки орудийных выстрелов. Каждый залп попадал в цель: меткость немецких комендоров была фантастической.

«Улисс» мчался, вздымая тучи брызг и пены, навстречу вражескому крейсеру. Он находился в полумиле, на левой раковине «Сирруса». Носовая часть флагмана то почти целиком вырывалась из воды, то с громким, как пистолетный выстрел, гулом, несмотря на ветер, слышным на мостике «Сирруса», ударялась о поверхность моря. А могучие машины с каждой секундой увлекали корабль все быстрей и быстрей вперед.

Словно завороженный, Николлс наблюдал это зрелище.

Впервые увидев родной корабль с той минуты, как покинул его, он ужаснулся. Носовые и кормовые надстройки превратились в изуродованные до неузнаваемости груды стали; обе мачты сбиты, дымовые трубы, изрешеченные насквозь, покосились; разбитый дальномерный пост смотрел куда-то в сторону. Из огромных пробоин в носовой палубе и в корме по-прежнему валил дым, сорванные с оснований кормовые башни валялись на палубе. Поперек судна, на четвертой башне все еще лежал обгорелый остов «кондора», из носовой палубы торчал фюзеляж вонзившегося по самые крылья «юнкерса», а корпусе корабля, Николлс это знал, напротив торпедных труб зияла гигантская брешь, доходившая до ватерлинии.

«Улисс» представлял собой кошмарное зрелище.

Уцепившись за ограждение мостика, чтобы не упасть, Николлс неотрывно смотрел на крейсер, немея от ужаса и изумления. Орр тоже глядел на корабль, отвернувшись на миг лишь при появлении на мостике посыльного.

– «Рандеву в десять пятнадцать», – прочитал он вслух. –

Десять пятнадцать! Господи Боже, через двадцать пять минут! Вы слышите, док? Через двадцать пять минут!

– Да, сэр, – рассеянно отозвался Николлс, не слушая

Орра.

Посмотрев на лейтенанта, тот коснулся его руки и показал в сторону «Улисса».

– Невероятное зрелище, черт побери! Не правда ли? –

пробормотал коммандер.

– Боже, как бы я хотел оказаться сейчас на борту нашего крейсера! – с несчастным видом проговорил Николлс. –

Зачем меня отослали?. Взгляните! Что это?

К ноку сигнального рея «Улисса» поднималось гигантское полотнище – флаг длиной шесть метров, туго натянувшийся на ветру. Николлс никогда еще не видел ничего подобного. Флаг был огромен, на нем ярко горели полосы алого и голубого цвета, а белый был чище несшегося навстречу снега.

– Боевой флаг19, – проронил Орр. – Билл Тэрнер поднял боевой флаг.

– Он в изумлении, покачал головой. – Тратить на это время в подобную минуту… Ну, док, только Тэрнер способен на такое! Вы хорошо его знали?

Николлс молча кивнул.

– Я тоже, – просто произнес Орр. – Нам с вами повезло.

«Сиррус» двигался навстречу противнику, делая пятнадцать узлов, когда в кабельтове от эсминца «Улисс»

промчался с такой скоростью, словно тот застыл на месте.

Впоследствии Николлс так и не смог как следует описать, что же произошло. Он лишь смутно припоминал, что

«Улисс» больше не нырял и не взлетал на волну, а летел с гребня на гребень волны на ровном киле. Палуба его круто накренилась назад, корма ушла под воду, метров на пять ниже кильватерной струи – могучего в своем великолепии потока воды, вздымавшегося над изуродованным ютом.

Еще он помнил, что вторая башня стреляла безостановоч-

19 Британский боевой флаг представляет собой белое полотнище с красным прямым крестом и национальным флагом в «крыже» – верхнем углу. (Прим. переводчика.).

но, посылая снаряд за снарядом. Те с визгом уносились, пронзая слепящую пелену снега, и миллионами светящихся брызг рассыпались на палубе и над палубой немецкого крейсера: в артиллерийском погребе оставались лишь осветительные снаряды. В памяти его смутно запечатлелась фигура Тэрнера, приветственно махавшего ему рукой,

– и огромное, туго натянутое полотнище флага, уже растрепавшееся и оборванное на углах. Но одного он не мог забыть – звука, который сердцем и разумом запомнил на всю жизнь. То был ужасающий рев гигантских втяжных вентиляторов, подававших в огромных количествах воздух задыхающимся от удушья машинам. Ведь «Улисс» мчался по бушующим волнам самым полным ходом, со скоростью, которая способна была переломить ему хребет и сжечь дотла могучие механизмы. Сомнений относительно намерений Тэрнера не могло быть: он решил таранить врага, уничтожить его и погибнуть вместе с ним, нанеся удар с невероятной скоростью в сорок или более узлов.

Николлс неотрывно глядел, чувствуя какую-то растерянность, и тосковал душою: ведь «Улисс» стал частью его самого; милые его сердцу друзья, в особенности Капковый мальчик, – Джонни не знал, что штурман уже мертв, – они тоже были частью его существа. Видеть конец легенды, видеть, как она гибнет, погружается в волны небытия, –

всегда ужасно. Но Николлс испытывал еще и какой-то особый подъем. Да, то был конец, но какой конец! Если у кораблей есть сердце, если они наделены живой душой, как уверяют старые марсофлоты, то наверняка «Улисс» сам выбрал бы себе подобную кончину.

Крейсер продолжал мчаться со скоростью сорок узлов,

как вдруг в носовой части корпуса над самой ватерлинией появилась огромная пробоина. Возможно, то взорвался вражеский снаряд, хотя он вряд ли мог попасть в корабль под таким углом. Вероятнее всего, то была торпеда, выпущенная не замеченной вовремя субмариной. Могло статься, что в момент, когда носовая часть корабля зарылась в воду, встречной волной торпеду выбросило на поверхность. Подобные случаи бывали и прежде; редко, но бывали… Не обращая внимания на страшную рану, на разрывы тяжелых снарядов, сыпавшихся на него градом,

«Улисс» птицей летел навстречу врагу.

С опущенными до отказа орудиями «Улисс»

по-прежнему мчался под огнем противника.

Внезапно раздался страшной силы оглушительный взрыв: в орудийном погребе первой башни сдетонировал боезапас. Вся носовая часть корабля оказалась оторванной.

Облегченный бак на секунду взлетел в воздух. Затем изувеченный корабль врезался в набежавший вал и стал погружаться. Уже целиком ушел под воду, а бешено вращающиеся лопасти винтов продолжали увлекать крейсер все дальше в черное лоно Ледовитого океана.

ГЛАВА 18

Эпилог

Теплый воздух был ласков и неподвижен. В вышине разливалась лазурь небес. Лениво плыли к далекому горизонту легкие, похожие на клочки ваты облака. Из похожих на птичьи клетки цветочных вазонов струились голубые, желтые, алые, золотые цветы нежнейших оттенков и тонов, о существовании которых Джонни успел забыть.

Порой возле них останавливался какой-нибудь старик, озабоченная домашняя хозяйка или юноша, державший под руку свою смешливую подружку. Постояв и полюбовавшись на цветы, они снова продолжали свой путь, становясь красивее и лучше. Заглушая гул улицы, чистыми голосами пели птицы, на башне парламента гулко отбивал время Большой Бен.

Джонни Николлс с трудом выбрался из такси и, расплатившись с шофером, медленно поковылял вверх по мраморным ступеням.

Часовой с подчеркнуто бесстрастным лицом отдал честь и отворил тяжелую шарнирную дверь. Войдя, Джонни Николлс оглядел просторный вестибюль, по обеим сторонам которого выстроились ряды массивных, внушающих к себе почтение дверей. В дальнем конце вестибюля, под огромной винтовой лестницей, над широким выпуклым барьером, похожим на те, какие встречаются в банках, висела табличка: «Машинописное бюро. Стол справок».

Он заковылял к барьеру. Костыли неестественно громко стучали по мраморному полу. «Очень трогательное и мелодраматичное зрелище, Николлс, – подумал он машинально, – зрители недаром заплатили свои деньги». С

полдюжины машинисток, словно по команде, перестали бить по клавишам и, не скрывая любопытства, широко раскрытыми, глазами глядели на раненого. К барьеру подошла стройная рыжеволосая девушка в форме женского вспомогательного корпуса, но без тужурки.

– Чем могу вам помочь, сэр? – В ее спокойном голосе, голубых глазах было жалостливое участие. Взглянув на себя в зеркало, висевшее позади девушки, Николлс увидел вытертую тужурку, надетую на серый рыбацкий свитер, выцветшие, запавшие глаза, ввалившиеся, бледные щеки и мысленно усмехнулся.

Не нужно быть доктором, чтобы понять, что он очень плох.

– Моя фамилия Николлс, лейтенант корабельной медицинской службы Николлс. Явился по вызову…

– Лейтенант Николлс… Вы с «Улисса»! – Девушка затаила дыхание. – Да, да, разумеется, сэр. Вас ждут.

Николлс взглянул на рыжеволосую, на остальных девушек, неподвижно застывших в своих креслах. В их глазах было напряженное изумление, смешанное с испугом, словно перед ними существо с другой планеты. Николлсу стало не по себе.

– Нужно подняться наверх? – Вопрос прозвучал неожиданно резко.

– Нет, сэр. – Девушка спокойно, без суеты, вышла из-за барьера. – Они… Словом, им известно, что вы ранены, –

проговорила она, как бы оправдываясь. – Сюда, через вестибюль, прошу вас.

Девушка улыбнулась, придерживая шаг, чтобы приноровиться к неуклюжей походке раненого офицера.

Постучавшись, она отворила дверь и сообщила кому-то о его приходе.

Когда Николлс вошел, бесшумно закрыла за ним створку.

В кабинете находились три человека. Единственным,

кого он знал в лицо, был вице-адмирал Старр. Тот вышел навстречу молодому офицеру. Он показался Николлсу состарившимся и усталым, хотя с последней их встречи не прошло и двух недель.

– Как себя чувствуете, Николлс? – спросил он. – Вижу, ходите вы не слишком-то быстро. – К самоуверенности и фамильярности, столь пошлой и неуместной, примешивалась заметная нервозность. – Присаживайтесь.

Адмирал подвел Николлса к длинному, тяжелому столу, обитому кожей, за которым под огромными простынями настенных карт сидели два человека. Старр представил их вошедшему. Один из них, рослый и грузный, с красным обветренным лицом, был облачен в парадный мундир с нашивками адмирала флота – одна широкая и четыре средних. Второй, низенький плотный человек с седыми, отливающими сталью волосами и спокойными, мудрыми, старческими глазами, был в штатском.

Николлс тотчас узнал пожилого, да его и трудно было не узнать, видя почтительность к нему обоих адмиралов.

«Морское министерство поистине оказывает мне честь», –

подумал молодой офицер, подтрунивая над собой. Такие приемы устраивают не для каждого. Но, похоже, начинать беседу им не хочется.

Николлс не сразу сообразил, что присутствующие потрясены его видом. Наконец седоволосый кашлянул.

– Как нога, дружок? – спросил он. – Похоже, далеко не в порядке? – Голос его был негромок, но в нем чувствовалась сдержанная властность.

– Все не так уж плохо, сэр, благодарю вас, – отозвался

Николлс. – Через две-три недели смогу вернуться к своим обязанностям.

– Вы получите два месяца отпуска, мой мальчик, –

спокойно произнес седоволосый. – А хотите, и больше. –

Он чуть улыбнулся. – Если кто-нибудь спросит, скажите, я велел. Сигарету?

Взяв со стола массивную зажигалку, седоволосый прикурил и откинулся на спинку стула. Казалось, что он не знает, о чем говорить. Внезапно он поднял глаза на Николлса.

– Как добрались?

– Превосходно, сэр. Со мной повсюду обращались словно с очень важной персоной. Где только я не побывал: Москва, Тегеран, Каир, Гибралтар. – Губы Николлса искривились. – Обратно ехал с гораздо большим комфортом, чем туда. – Помолчав, глубоко затянулся сигаретой, взглянул на собеседника, сидевшего напротив. – Однако предпочел бы вернуться домой на борту «Сирруса».

– Несомненно, – едко заметил Старр. – Но мы не в состоянии угождать всем и каждому. Мы желаем узнать из первых рук, что же произошло с конвоем Эф-Ар-77, и в особенности с «Улиссом», и не хотели бы терять времени.

Николлс впился пальцами в край стула. В душе его вспыхнул гнев. Юноша понял, что сидящий напротив него пожилой мужчина внимательно слепит за каждым его движением. Сделав усилие, молодой офицер взял себя в руки и, вопросительно подняв брови, посмотрел на седоволосого. Тот утвердительно кивнул.

– Просто расскажите нам все, что вы знаете, – проговорил он приветливо. – Все и обо всем. Не спешите, соберитесь с мыслями.

– С самого начала? – тихо спросил Николлс.

– С самого начала.

И Николлс начал свой рассказ. Ему хотелось объяснить, как все началось и как кончилось. Он старался как мог, но рассказ получился сбивчивым и до странного малоубедительным. Потому что атмосфера, обстановка была тут иной.

Контраст между теплом и покоем, царившим в этих комнатах, и жестокой арктической стужей был бездонной пропастью, преодолеть которую можно, лишь опираясь на личный опыт и понимание конкретных условий. Здесь же, вдали от студеного океана, в самом центре Лондона, жуткая, невероятная история, которую ему предстояло поведать, даже самому Николлсу казалась фальшивой, не правдоподобной. В середине своего повествования он взглянул на слушателей и через силу заставил себя продолжить рассказ, с трудом удержавшись от желания замолчать. Было ли это недоверием? Нет, вряд ли, во всяком случае, со стороны седовласого и адмирала флота. На их лицах он увидел смущение и недоумение, несмотря на стремление понять.

Когда Николлс сообщал о реальных фактах, которые можно проверить, – об авианосцах, покалеченных во время шторма, о кораблях, подорвавшихся на минах, севших на банку и торпедированных, о страшной буре и отчаянной борьбе со стихией, – все было не так безнадежно. Так же и тогда, когда рассказывал о том, как с каждым днем таял конвой, о страшной судьбе двух танкеров-бензовозов, о потопленных подводных лодках и сбитых бомбардировщиках, об «Улиссе», несшемся сквозь пургу со скоростью сорок узлов и взорванном снарядами, выпущенными по нему в упор немецким крейсером, о подходе боевой эскадры и бегстве немца, так и не успевшего окончательно разгромить конвой. Или о том, как были собраны жалкие остатки каравана, о встрече его русскими истребителями, барражировавшими над Баренцевым морем, и, наконец, о прибытии остатков разгромленного конвоя Эф-Ар-77 в

Кольский залив, до которого добралось всего пять судов.

И лишь тогда Николлс перешел к фактам иного рода –

фактам, которые не так-то просто уточнить; принялся рассказывать о событиях, достоверность которых вообще невозможно установить, – в глазах слушателей Николлс увидел не просто изумление, а недоверие. Он старался говорить спокойно, без эмоций.

Рассказал о Ральстоне, о том, как тот полез по обледенелой мачте, чтобы отремонтировать боевые огни, как в решающий момент боя ослепил прожекторами противника; поведал о гибели его отца и всей семьи; рассказал о Райли, зачинщике бунта, о том, как кочегар вручную смазывал коренной подшипник и отказался покинуть туннель гребного вала; не забыл и о Петерсене, который во время мятежа убил морского пехотинца, а потом охотно пожертвовал собственной жизнью; рассказал о Мак-Куэйтере, Крайслере, Дойле и десятке других моряков.

Когда Николлс стал рассказывать о нескольких моряках, спасшихся с «Улисса» и вскоре подобранных «Сиррусом», в голосе его на миг появилась нотка неуверенности. Он поведал о том, как Брукс отдал собственный спасательный жилет простому матросу, чудом продержавшемуся в ледяной воде целых пятнадцать минут; как Тэрнер, раненный в голову и руку, поддерживал контуженного

Спайсера до тех пор, пока, заливаемый волнами с бака до кормы, не подошел «Сиррус»; как старший офицер обвязал матроса булинем, а сам исчез в волнах, прежде чем его успели спасти. Рассказал о том, как Кэррингтон, этот поистине железный человек, зажав под мышкой обломок бруса, поддерживал на плаву двух моряков до тех пор, пока не подоспела помощь. Оба спасенных – одним из них был

Престон – позднее скончались. Без посторонней помощи капитан-лейтенант вскарабкался по канату, самостоятельно перелез через леерное ограждение, хотя у него по щиколотку была оторвана левая нога.

Первый лейтенант должен был выжить, такие, как он, не гибнут. Наконец погиб и Дойл; ему бросили спасательный конец, но он не увидел его, поскольку был слеп.

Николлс догадался, что его собеседников интересует совсем иное. Им хотелось знать, как вели себя моряки

«Улисса», экипаж мятежников. Он понимал, что рассказ его воспринимался, как повесть о невероятных подвигах; что сидящим перед ним людям не под силу понять, что моряки, решившиеся выступить против собственных командиров, а выходит, и против короля, оказались способными на такие подвиги.

Вот почему Николлс пытался убедить их, что все, рассказанное им, – сущая правда, а потом осознал, что не сумеет ничего объяснить. Да и что было объяснять? Как по трансляции обратился к личному составу командир? Как он беседовал с каждым членом экипажа и сделал своих моряков почти такими, каким был сам, как совершал то страшное путешествие, обойдя все помещения и отсеки корабля? Какие слова сказал о своих моряках в минуту кончины? Рассказать о том, как смерть Вэллери снова превратила их в мужчин? Ведь только об этом Джонни и мог рассказать, а сами по себе подобные факты ничего не объяснят.

Николлса озарило. Он вдруг понял, что смысл этого удивительного превращения моряков «Улисса» – превращения ожесточенных, надломленных людей в тех, кто сумел подняться над своими страданиями, невозможно ни объяснить, ни понять, ибо смысл этот заключался в Вэллери, а Вэллери был мертв.

Неожиданно Николлс почувствовал усталость, бесконечную усталость.

Молодой врач понимал, что сам далеко не здоров. Он был словно в каком-то тумане; прошедшее вспоминалось нечетко, мысли путались. Он утратил чувство хронологической последовательности и уверенности в себе. Внезапно увидев всю бессмысленность разговора, Николлс сник и на полуслове умолк.

Словно во сне он услышал спокойный голос седовласого, о чем-то спрашивавшего его, и громко ответил ему.

– Как, как? Что вы сказали? – Седовласый посмотрел на него странным взглядом. Лицо адмирала, сидевшего напротив, было бесстрастно. На лице Старра было написано откровенное недоверие.

– «Бог наделил меня лучшим экипажем, о каком только может мечтать командир корабля» – таковы были последние слова контр-адмирала Вэллери, – негромко повторил

Николлс.

– Понимаю. – Старческие, усталые глаза неотрывно глядели на него, но ничего не было сказано. Барабаня пальцами по столу, седовласый обвел медленным взглядом обоих адмиралов, затем снова посмотрел на Николлса.

– Извините нас, дружок. На минуту оставим вас одного.

Поднявшись, седовласый неторопливо направился в другой конец комнаты, где высокие, просторные окна освещали глубокую нишу – эркер. За ним последовали остальные.

Николлс даже не повернул головы в их сторону. Понурясь, он сидел на стуле и невидящим взором разглядывал лежавшие у его ног костыли.

Иногда до лейтенанта доносились обрывки фраз; выделялся высокий голос Старра: «Мятежный корабль, сэр…

Иным он не стал… Так будет лучше». Ему что-то ответили, но что именно, Николлс не расслышал. Затем прозвучали слова Старра: «…перестал существовать как боевая единица».

Седовласый что-то возразил, в голосе его прозвучало раздражение, но слов было не разобрать. Затем раздался низкий, внушительный голос адмирала флота, говорившего что-то насчет «искупления», и седовласый медленно закивал головой.

Старр оглянулся через плечо на Николлса, и тот понял, что речь идет о нем. Лейтенанту показалось, что вице-адмирал произнес: «не здоров», «страшное перенапряжение», а возможно, ему это только почудилось.

Николлса не интересовало, о чем там толкуют. Ему хотелось поскорее уйти отсюда. Он чувствовал себя посторонним, а верят ему или нет, уже не имело значения.

Ему нечего делать здесь, где все здраво, буднично и реально, – сам он принадлежал иному миру, миру теней.

Явственно представив себе, что сказал бы Капковый мальчик, очутись он здесь, Джонни тепло улыбнулся. Выбор эпитетов был бы убийствен, комментарии сочны, метки и злы. Затем вообразил себе, что бы сказал командир, и снова улыбнулся. Как просто оказалось это сделать, потому что Вэллери сказал бы: «Не судите их, ибо они не ведают, что творят».

Лишь теперь дошло до его сознания, что шепот стих и что все трое стоят перед ним… Улыбка на лице юноши поблекла, он медленно поднял глаза и увидел, что седовласый и его спутники смотрят на него каким-то странным взглядом, в котором была тревога.

– Страшно виноват перед вами, дружок, – с искренним сожалением произнес седовласый. – Вы больны, а мы докучаем вам своими расспросами. Не хотите ли выпить, Николлс? Было бы весьма…

– Нет, благодарю вас, сэр. – Николлс расправил плечи. –

Со мной все в порядке. – Помолчав, спросил:

– Я вам еще нужен?

– Нет, все ясно. – Улыбка была искренней и дружелюбной. – Вы очень помогли нам, лейтенант. И сделали превосходный доклад. Огромное спасибо.

«Лжец и джентльмен», – с благодарностью подумал

Николлс. С трудом поднявшись на ноги, он подхватил свои костыли. Пожав руки Старру и адмиралу флота, попрощался с ними. Седовласый проводил Николлса до дверей, поддерживая молодого офицера под локоть.

На пороге Николлс остановился.

– Прошу прощения, сэр. С какого числа начинается мой отпуск?

– С сегодняшнего дня, – живо отозвался его собеседник.

– Желаю хорошо отдохнуть. Видит Бог, вы это заслужили, мой мальчик… Куда поедете?

– В Хенли, сэр.

– Хенли? Я был готов поклясться, что вы шотландец.

– Это действительно так, сэр. Но никого из родных у меня не осталось.

– Ах, вот оно что… Выходит, девушка, лейтенант?

Николлс молча кивнул.

– И, должно быть, прехорошенькая? – хлопнув его по плечу, приветливо улыбнулся седовласый.

Николлс поднял глаза. Потом отвернулся, поглядел на часового, уже распахнувшего тяжелую, массивную дверь на улицу, и оперся о костыли.

– Не знаю, сэр, – произнес спокойно лейтенант. – Не имею ни малейшего представления, в глаза ее не видел.

Простучав костылями по мраморным плитам, он вышел на залитую солнцем улицу.

ПУШКИ ОСТРОВА НАВАРОН

Матери моей посвящаю.

Автор

ГЛАВА 1

Вступление

Воскресенье. 01:00-09:00

Ночь. Чиркнула спичка о прогнившую жестяную стену ангара, зашипела, загорелась крохотным желтым огоньком.

Меллори проводил взглядом светлячок в ладонях капитана. Огонек осветил застывшее лицо напряженно вслушивающегося человека. Спичка погасла.

— Через пять минут они будут здесь, – сказал полковник. – Ночь безветренна. Пошли. Встретим их на контрольном пункте. – Он умолк, вопросительно взглянул на

Меллори и будто бы улыбнулся, но темнота обманчива: в голосе не было и тени усмешки. – Ничего, наберитесь терпения, молодой человек. Дела у нас сегодня идут неважно. – Он круто повернулся и широко зашагал к смутно видневшемуся зданию на краю аэродрома.

Меллори пожал плечами и не спеша последовал за ним.

Рядом шел вразвалку еще один человек, широкоплечий и массивный. Меллори угрюмо спросил себя: «Сколько времени понадобилось Дженсену, чтобы приобрести такую походку? Лет тридцать, пожалуй...»

Но дело не только в походке. Капитан Дженсен, шеф каирского отдела диверсий и подрывных операций, самым обычным видом работы считал интриги, обман, подлог и маскарад с переодеванием. Дженсен пользовался уважением рабочих от Александреты до Александрии, правда, с изрядной долей страха. В роли погонщика верблюдов он превзошел всех бедуинов в окрестностях. И на всех рынках и базарах Востока не нашлось бы более эффективного нищего с такими правдоподобными язвами на теле. Вот каков был Дженсен. Но сегодня он оделся моряком.

Звездный свет мягко мерцал на золоченой тесьме эполет и околыше фуражки.

Они прошли по утрамбованному песку, потом под ногами глухо зазвенел бетон взлетной полосы. Меллори глубоко вздохнул и неожиданно повернулся к Дженсену:

— Послушайте, сэр, что все это значит? Зачем этот налет? Эта секретность? Какое отношение к этому имею я, черт возьми?! Только вчера меня вызвали с Крита. Документы оформили за восемь часов. Сказали, что дают месячный отпуск. А что получается?

— И что же получается? – пробормотал Дженсен.

— Никакого отпуска! – огорченно сказал Меллори. –

Ночью даже поспать не дали. Вызывают в штаб, задают кучу глупых вопросов о моих восхождениях в Южных

Альпах. В полночь вытаскивают из постели, приказывают срочно встретиться с вами. Какой-то сумасшедший шотландец везет меня через проклятую пустыню, поет пьяные песни и задает сотню еще более глупых вопросов.

— А мне показалось, что это один из самых удачных моих маскарадов, – самодовольно произнес Дженсен.

— Один из ваших. . – Меллори запнулся, вспомнив все,

что наговорил старому капитану с бакенбардами, который вел штабную машину. – Сожалею, сэр. Мне и в голову не приходило, что...

— Конечно, не приходило, – перебил его Дженсен. – И

не должно было прийти. Мне хотелось выяснить, годитесь ли вы для этого дела. Теперь я уверен, что вы именно тот, кто нам нужен. А про отпуск не ведаю. Часто интересуются, в своем ли уме люди в отделе диверсий, но даже мы никогда не посылали летающую лодку в Каир только затем, чтобы отвезти младших офицеров порастрясти жирок, –

сухо закончил он.

— И все же я не понимаю...

— Терпение, малыш, терпение, как только что советовал тебе наш достойный полковник. Время бесконечно. Умение ожидать, терпеливо ожидать – вот что ценится на Востоке.

— Всего четыре часа за три дня. Это в сумме, – с чувством сказал Меллори. – Всего четыре часа... Вот они!

Оба невольно зажмурились – резкие огни посадочной полосы осветили их. Словно стрела уносилась во тьму бетонная дорожка. Буквально через минуту тяжело и неловко приземлился первый бомбардировщик, вырулил и остановился почти рядом с ними. Серая маскировочная окраска фюзеляжа и хвостового оперения изрешечена пулями и снарядами. Элероны согнуты, один мотор выведен из строя и залит маслом. Плексиглас кабины тоже пробит пулями, потрескался. Дженсен долго смотрел на искалеченную машину, покачал головой и отвернулся.

— Четыре часа спали, капитан Меллори? – вкрадчиво спросил он. – Начинаю подозревать, что вы, черт возьми, счастливчик, если вам удалось столько поспать.

…Душная и неуютная комната контрольного пункта ярко освещена. Несколько карт и графиков на стенах, два десятка расшатанных стульев да некрашеный стол – вот и вся обстановка.

Полковник авиации, Меллори и Дженсен уже сидели за столом, когда распахнулась дверь и вошел первый экипаж только что приземлившейся эскадрильи. Впереди, хмурясь от непривычного света, шел черноволосый плотный пилот со шлемом в руке. На плече его формы цвета хаки отчетливо выделялись белые буквы – «Австралия». Молча сел он перед ними, не спрашивая разрешения, вынул пачку сигарет и чиркнул спичкой о крышку стола.

У полковника вид настоящего отставника, да и говорил он как отставник.

— Джентльмены, перед вами командир эскадрильи

Торренс – австралиец. Он руководил атакой на остров

Наварон. . Билл, джентльмены, которых ты видишь: капитан королевского флота Дженсен и капитан экспедиционного корпуса Меллори. Они интересуются островом

Наварон. Что ты можешь рассказать о сегодняшнем полете? «Наварон.. Вот почему я здесь, – подумал Меллори. –

Наварон. Об этом острове знает каждый, кто хоть недолго служил в Восточном Средиземноморье: мрачный, неприступный форт около турецкого побережья, с большим гарнизоном. Один из немногих островов Эгейского моря, над которым за весь период боевых действий союзникам не удалось установить контроль, а тем более – захватить его».

Торренс заговорил медленно, с трудом сдерживая гнев:

— Настоящая преисподняя, сэр. Самоубийство, а не атака. – Он внезапно умолк, мрачно глядя перед собой сквозь табачный дым. – И все же хотелось бы еще раз туда вернуться. На обратном пути мы толковали об этом с парнями. Нам хотелось бы сбросить без парашюта прямо на

Наварон того шутника, который придумал эту операцию.

— Так скверно, Билл?

— Именно так, сэр. Не было ни малейшего шанса на успех. Честное слово, ни шанса. Начать с того, что нам не повезло с погодой. Весельчаки из метеослужбы выдали обычную травлю.

— Обещали летную погоду?

— Ага. Летную. Все десять десятых над целью, – с горечью сказал Торренс. – А нам пришлось снизиться до полутора тысяч метров. . Да и какая разница! Нам все равно пришлось бы снизиться до трех тысяч метров над уровнем моря, а потом снова набирать высоту: утес целиком закрывает объект. С таким же успехом можно бросать им листовки с призывом самим взорвать эти проклятые пушки. На узком секторе немцы сконцентрировали чуть ли не половину всех зениток Европы, а полоска эта – единственный удобный подход к цели. Расса и Конноре срезали раньше. Они и не отбомбились.

— Знаю, знаю, – сочувственно кивнул полковник, – мы их слышали. Радиосвязь была хорошей. Маклвина сбили севернее Элекса?

— Да. Но за него не волнуйтесь. Его старая этажерка еще качалась на волнах, когда мы летели обратно, а сам он сидел в надувной лодке. С ним все в порядке, – повторил

Торренс.

Дженсен взглянул через стол на плотного австралийца и едва заметно улыбнулся.

— Только один вопрос, командир. Как я понимаю, вам не хотелось бы вернуться туда еще раз?

— Уж это верно, черт возьми! – прорычал Торренс.

— Почему?

Торренса прорвало:

— Потому что я не сторонник самоубийства. Потому что я не хочу зря жертвовать жизнью хороших парней. Потому что я не Бог и не могу творить чудеса.

— Итак, вы утверждаете, что это невозможно? –

настойчиво переспросил Дженсен. – Это чрезвычайно важно.

— Моя жизнь для меня тоже немаловажна. И жизнь моего экипажа. Сэр, это невозможно. По крайней мере для нас. – Он провел рукой по усталому лицу. – Может быть, с ним справится «летающая крепость» «дорнье» с новыми радиоуправляемыми глайд-бомбами... Не знаю. Зато я знаю, что наши бомбы для них все равно что снежки. Нет, –

с горечью заметил он, – ничего не получится. Разве начинить взрывчаткой самолет типа «москит» и пустить тараном прямо в отверстие пещеры, где установлены эти пушки? Может быть, так...

— Спасибо, командир. Благодарю вас и ваш экипаж, –

Дженсен встал. – Уверен, что вы сделали все от вас зависящее. Жаль, что не удалось... Итак, полковник?

— Можете быть свободны, Торренс, – сказал полковник и, когда тот вышел, провел Дженсена и Меллори через боковую дверь в свой кабинет. – Вот так-то, джентльмены.

– Он взломал сургуч на бутылке талискера, принес несколько рюмок. – У Билла Торренса лучшая, самая опытная эскадрилья в Африке. Он бомбил нефтяные районы Плоешти. Как орешки раскалывал. Только Билл Торренс мог осуществить сегодняшнюю операцию. И если он говорит «невозможно», задание действительно невыполнимо, поверьте мне, Дженсен.

— Я и раньше знал об этом. – Дженсен хмуро уставился на янтарь рюмки в своей руке. – Но не наверняка. Жаль, что дюжине человек пришлось заплатить жизнями за доказательство моей правоты. . Остается единственный вариант. .

только один...

— Только один, – повторил полковник и поднял рюмку. –

Выпьем за удачу острова Ксерос.

— За удачу Ксероса, – отозвался Дженсен. Лицо его оставалось суровым.

— Послушайте, – взмолился Меллори, – я ничего не понимаю. Быть может, вы потрудитесь объяснить мне...

— Ксерос, – прервал его Дженсен, – та ремарка, после которой ваш выход. Весь мир – театр, малыш. . Ну и так далее. Сейчас наступил твой черед появиться на сцене и принять участие в этой маленькой комедии, – улыбка

Дженсена была безрадостна. – Вы пропустили первые два акта, но не расстраивайтесь. Вам предстоит быть главным героем действия, хотите вы этого или нет. Итак, Ксерос.

Акт третий, сцена первая. Появляется капитан Кейт Меллори.

Дженсен вел тяжёлый штабной «хамбер» с уверенностью и умением, которые отличали все его дела.

Меллори склонился над развернутой на коленях крупномасштабной адмиралтейской картой южной части

Эгейского моря, освещая ее тусклым лучом карманного фонарика. Он внимательно изучал испещренные красными квадратиками районы Спардеса и северных Додеканозов.

Потом выпрямился, передернул плечами – даже в Египте в ноябре прохладно ночами – и взглянул на Дженсена.

— Кажется, я уже разобрался, сэр.

— Отлично, – Дженсен смотрел вперед на серую ленту пыльной дороги. Она извивалась в белых лучах фар. –

Отлично, – повторил он. – А теперь представьте, что вы уже в порту Наварон, на берегу овального заливчика в северной оконечности острова. Скажите, что вы увидели бы оттуда?

Меллори улыбнулся.

— Примерно в четырех милях к востоку я увидел бы турецкий берег, косо уходящий к северо-западу, к точке, что севернее Наварона. И еще – крутой утес, ближе к востоку. А прямо за утесом, милях в шестнадцати севернее, –

мыс Демирки. Не так ли? Кроме того, на одной линии с ним я увидел бы остров Ксерос. Милях в шести западнее –

остров Мейдос, первый из Лерадского архипелага, протянувшегося миль на пятьдесят к северо-востоку.

— На шестьдесят, – кивнул Дженсен. – У тебя неплохой глаз, малыш. У тебя достаточно смелости и опыта. – Он с минуту помолчал. – А надеюсь я на то, что тебе чертовски повезет. Одному Богу известно, как тебе необходимо везение.

Меллори ожидал продолжения, но Дженсен словно ушел в размышления. Только шуршание шин да приглушенный рокот сильного мотора нарушали ночную тишину.

Наконец Дженсен, не отрывая глаз от дороги, тихо заговорил:

— Сегодня суббота. Скорее даже раннее утро воскресенья. На острове Ксерос тысяча двести человек. Тысяча двести солдат, которые будут убиты, ранены или взяты в плен к следующей субботе. – Короткая кривая улыбка промелькнула на его губах и сразу исчезла. – Как вам нравится держать в руках жизнь тысячи человек, капитан

Меллори?

Меллори несколько долгих секунд глядел в непроницаемое лицо капитана и отвернулся. Бросил взгляд на карту.

«Тысяча двести человек на Ксеросе. Тысяча двести ожидающих смерти. Ксерос и Наварон. Ксерос и Наварон.

Как там говорилось в стихотворении, которое он столько лет заучивал в маленькой пастушеской деревушке возле

Куинстауна? «Чимборазо. .» Вот именно: «Чимборазо и

Котопакси, вы украли сердце мое.. » Ксерос и Наварон.

Они звучат так же слитно, как и те два названия. Ксерос и. .

Ксерос и. .» – Он замотал головой, пытаясь сосредоточиться. Все элементы загадки мало-помалу занимали свои места.

— Восемнадцать месяцев назад, после падения Греции, немцы захватили почти все острова Спорадес. Итальянцы к тому времени контролировали большинство Додеканозов.

К прошлому сентябрю мы постепенно заняли все крупные острова. Кроме Наварона. Слишком твердый орешек. Мы просто обошли его. Знаете, как реагировали на это немцы?

— Неистово?

— Вот именно, яростно. Политическое значение Турции в этой части мира трудно переоценить. Она всегда была или потенциальным партнером, или потенциальным противником. Большинство островов расположено всего в нескольких милях от побережья Турции. Вопрос восстановления доверия к Германии стоял на повестке дня.

Немцы бросили в бой все, что могли, – парашютистов, морских десантников, альпийские отряды, целые полчища «штукас». Для этой операции они сняли с итальянского фронта пикирующие бомбардировщики. Все. . Через несколько недель мы потеряли больше десяти тысяч солдат и все острова, которые заняли перед этим. Кроме Ксероса.

— Теперь очередь за ним?

Дженсен достал пару сигарет, подождал, пока Меллори прикурит, выбросил спичку в окно, сквозь которое севернее шоссе виднелась бледная дымка Средиземного моря.

— Да. Теперь они ударят по Ксеросу. Спасти его мы не в состоянии. В Эгейском море немцы имеют полное превосходство в воздухе. .

— Но... Почему вы уверены, что это произойдет в ближайшую неделю?

Дженсен вздохнул.

— Малыш, Греция кишит агентами союзников. Только в

Афинах и Пирее у нас их больше двух сотен. И...

— Двух сотен! – недоверчиво воскликнул Меллори. –

Вы сказали. .

Дженсен ухмыльнулся.

— Поверь, это еще пустяки по сравнению с ордой немецких шпионов, которую мы гостеприимно содержим в

Каире и Александрии. – Он снова стал серьезным. – По крайней мере наша информация точна. На рассвете во вторник целая армада фелюг и каиков выйдет из Пирея, проскочит сквозь Циклады, просочится ночью меж островков. . Любопытная ситуация! Не так ли? Днем мы не рискуем выходить в Эгейское море – боимся бомбежек, а немцы не смеют носа показать ночью. Только стемнеет, отряды наших эскадренных миноносцев выходят на охоту, но еще до рассвета все они ретируются на юг. А маленькие суденышки пережидают день под прикрытием отдельных островков. И все-таки мы не в состоянии им помешать на подходах к Ксеросу. Немцы наверняка окажутся там в субботу или в воскресенье. Нанесут одновременный удар с моря и с воздуха. Десятки «юнкерсов-52» базируются у них на окраине Афин. Ксерос не продержится и двух дней.

— Но ведь у нас есть флот, сэр. Эвакуация! Флот, несомненно. .

— Флот! – с расстановкой сказал Дженсен. – Флот не заинтересован. Флоту надоело возиться с Восточным

Средиземноморьем и Эгейским морем. Ему надоело без малейшей пользы подставлять шею под новые и новые удары. Немцы уже вывели из строя два линкора, восемь крейсеров, четыре из которых потоплено, и около дюжины эсминцев. . А мелких судов и не сосчитаешь. И ради чего?

Чтобы наше командование могло играть со своими берлинскими коллегами вокруг желтых скал в кошки-мышки?

Игра эта доставляет им немалое удовольствие. Всем, кроме той тысячи моряков, которых потопили в этой игре, кроме десяти тысяч томми, индусов и австралийцев, которые страдали и умирали на этих островах, так и не узнав, во имя чего они пожертвовали жизнью.

Пальцы Дженсена на баранке побелели, рот сурово сжался. Дженсен имел отличное представление об изнанке событий...

— Вы сказали: тысяча двести человек, сэр? – спросил

Меллори.

— Да. Тысяча двести человек. – Дженсен мельком взглянул на него и отвернулся. – Ты прав, малыш. Конечно, ты прав. Это я так, сгоряча. Несомненно, мы им поможем.

Пусть погибнут еще два-три эсминца. Черт с ними. . Прости, малыш, не буду об этом. А теперь слушай. Слушай внимательно. Эвакуировать их придется ночью. Днем такой ситуации не представится: около трехсот «штукас»

только и ждут появления эсминца ее величества. Эвакуировать придется именно на них. Транспорты и тендеры слишком тихоходны. Севернее Лерадских островов они идти не могут, потому что не успеют вернуться к рассвету на базу. Слишком большое расстояние.

— Но Лерады растянулись длинной цепочкой, – рискнул заметить Меллори. – Разве эсминцы не могут пройти между ними?

— Между островами? – Дженсен покачал головой. –

Проливы напичканы минами, как огород картошкой. Там и на ялике не пройдешь.

— А пролив Мейдос – Наварон? Тоже заминирован?

— Нет. Он глубок. На глубине невозможно ставить мины.

— Тогда здесь-то и нужно идти. Не так ли, сэр? Я хотел сказать: с одной стороны турецкие территориальные воды, с другой...

— Мы бы вошли в турецкие воды хоть завтра, средь бела дня, если бы это чем-нибудь помогло, – устало сказал

Дженсен. – Если ничего не изменится, нам придется выбрать западный пролив. Он еще больше подходит: путь короче, свободен от мин, не будет международных осложнений.

— Если ничего не изменится?

— Я говорю о пушках Наварона. – Дженсен долго молчал, потом повторил медленно, с чувством, как повторяют имя старого и опасного врага: – Пушки Наварона. Они все сводят на нет. Они прикрывают северные входы в оба пролива. Если бы нам удалось заткнуть глотку пушкам

Наварона, то гарнизон Ксероса эвакуировали бы уже сегодня вечером.

Меллори не проронил ни слова.

— Это не обычные пушки, – неторопливо продолжал

Дженсен. – Морские эксперты уверяют, что их калибр не меньше девяти дюймов. Думаю, что это двухсотдесятимиллиметровые гаубицы. Наши солдаты на итальянском фронте боятся их больше всего на свете. Опасные орудия.

Снаряд летит с малой скоростью, зато чертовски точно.

Между прочим, – добавил он мрачно, – какой бы конструкции они ни были, им в пять минут удалось потопить

«Сибарис».

— «Сибарис»? Я что-то слышал...

— Крейсер с восьмидюймовыми орудиями. Мы послали его месяца четыре тому назад пофорсить перед немцами.

Думали, что будет просто, как на параде, вроде обычного морского похода. Но они потопили «Сибарис». Спаслось всего семнадцать моряков.

— Боже мой! – Меллори был поражен. – Я не имел представления. .

— Два месяца назад мы организовали крупную атаку на

Наварон. Воздушный десант, поддержанный флотом. –

Дженсен не обратил внимания на восклицание Меллори. –

Знали, что мало надежды на успех. Наварон – нерушимый утес, но и наши войска были отборные. Лучшие десантники, которых только можно найти. – Дженсен помолчал и невозмутимо закончил: – Их разбили в пух и прах. Всех перебили, до единого. За десять дней мы дважды забрасывали диверсантов, парней специальной морской службы,

– он зябко дернул плечами. – Они исчезли.

— Вот как!

– Вот так. А сегодня была отчаянная попытка проигравшего игрока… И что же? – Дженсен коротко и невесело рассмеялся. – Ведь я и есть тот самый «шутник», которого

Торренс и его парни хотели сбросить на Наварон без парашюта. Но я вынужден был так поступить. Знал, что операция безнадежна, но все же был вынужден провести ее. Громадный «хамбер» сбавил скорость, почти бесшумно покатил мимо низких лачуг и домишек западного предместья Александрии. Серая бледная полоса рассвета высветила небо.

– Пожалуй, я не гожусь в парашютисты, – с сомнением сказал Меллори. – Я и парашюта никогда не видел.

— Парашютом пользоваться не придется. – Дженсен умолк и все внимание сосредоточил на дороге, которая стала еще хуже.

— Но почему выбрали меня, капитан? – спросил Меллори.

В сереющей мгле улыбка Дженсена была почти неуловима. Он резко крутнул руль, объезжая чернеющую воронку, снова выровнял машину.

— Боишься?

— Конечно. Не обижайтесь, сэр, но вы так все расписали, что у любого отбили бы охоту. То есть, я хотел сказать совсем не то...

— Я все понимаю. Виновата моя странная манера шутить. . Почему ты? Особые качества, мой мальчик. Ты говоришь по-гречески, как грек, по-немецки – как немец. У

тебя за плечами восемнадцать месяцев безукоризненной работы в Белых горах на Крите – убедительное доказательство способности выжить на занятой врагом территории, – Дженсен хмыкнул. – Ты даже не представляешь, какое подробное досье на тебя в моих руках.

— Меня это не удивляет, – с чувством заметил Меллори,

– но я знаю по крайней мере трех офицеров, отвечающих таким требованиям.

— Да, есть и другие, – согласился Дженсен. – Но другого Кейта Меллори не найти. Кейт Меллори! – патетически воскликнул он. – Кто не слыхал о Кейте Меллори в добрые предвоенные годы! Лучший альпинист, лучший скалолаз, когда-либо появлявшийся в Новой Зеландии.

Разумеется, для новозеландца лучший альпинист Новой

Зеландии – лучший альпинист в мире. Человек-муха, покоритель неприступных вершин, победитель отвесных утесов и немыслимых пропастей. Все южное побережье

Наварона, – весело продолжал Дженсен, – состоит из одного немыслимого обрыва. Ни единого выступа, решительно не за что зацепиться.

— Понимаю, теперь понимаю, – пробормотал Меллори.

– Попасть в Наварон самым трудным путем.

— Именно, – подтвердил Дженсен, – вы должны забраться туда. Ты и твои парни. Их четверо. Веселые альпинисты Меллори! Отобраны чрезвычайно тщательно.

Каждый – мастер своего дела.

Минут с десять они ехали молча. От порта повернули направо, к центру, прогрохотали по булыжной мостовой

Рю-Сёр, выкатили на площадь Мохаммеда, потом мимо биржи – вниз, на улицу Шериф-паши. Светало.

— Куда мы едем, сэр?

— К единственному человеку на Среднем Востоке, который может вам чем-нибудь помочь, к месье Эжену Влакосу из Наварона.

— Вы храбрый человек, капитан Меллори. – Эжен

Влакос нервно покрутил длинные тонкие концы черных усов. – Я бы сказал, храбрый и глупый, но считаю, что нельзя называть человека глупым, если он всего лишь выполняет приказ. – Он взглянул в бесстрастное лицо

Дженсена. – Другого пути нет, капитан?

— Это наша последняя надежда, сэр.

Влакос понимающе кивнул и улыбнулся Меллори.

— Он называет меня сэром. Я простой грек, управляющий крохотной гостиницей. А капитан королевского флота

Дженсен называет меня сэром. Для старика это приятно. –

Некоторое время он молчал. – Да, теперь я старик, капитан

Меллори. Теперь я бедный и скучный старик. Но когда-то я был человеком средних лет, богатым и довольным жизнью.

Когда-то у меня был свой прекрасный участок земли. Сто квадратных километров в самой прекрасной стране, которую Господь Бог ниспослал земным существам. И как же я любил свою землю! – Он рассмеялся и провел рукой по густым седеющим волосам. – Конечно, скажете вы, каждому владельцу свое кажется лучшим на земле. «Чертовым утесом» назвал эту землю капитан Дженсен. Но мы зовем эту землю Наварон.

Меллори удивленно посмотрел на Дженсена, тот утвердительно кивнул.

— Многие поколения Влакосов владели островом. Восемнадцать месяцев назад мы спешно вывезли месье Влакоса. Немцам не понравилась деятельность, которую Влакос развил на острове.

— Да, трудно сказать, как оно могло обернуться. Немцы уже приготовили мне и двум моим сыновьям специальные камеры в тюрьме. Но довольно о семье Влакосов. Просто я хотел бы сообщить вам, что прожил на Навароне сорок лет и провел четыре дня за составлением карты, – он указал на стол. – Вы вполне можете положиться на информацию, которую дают вам я и эта карта. Конечно, кое-что изменилось, но существуют вещи, никогда не меняющиеся.

Горы, заливы, перевалы, пещеры, дороги, дома и, самое главное, форт остались такими, как несколько веков назад, капитан Меллори.

— Понимаю, сэр, – Меллори аккуратно свернул карту. –

Большое спасибо.

Влакос побарабанил пальцами по столу и взглянул на

Меллори.

— Капитан Дженсен сказал мне, что ваши парни говорят по-гречески, что вы будете одеты в платье греческих крестьян. Вы будете.. как это по-английски.. вполне самостоятельной группой. Будете действовать на свой страх и риск. Пожалуйста, старайтесь не прибегать к помощи жителей Наварона. Немцы беспощадны. Если пронюхают, что вам кто-нибудь помог, уничтожат не только этого человека, но и всю деревню: мужчин, женщин, детей. Такое уже случалось. И может повториться снова.

— На Крите тоже такое было, – согласился Меллори. – Я

сам видел.

— Вот-вот, – кивнул Влакос. – Немцы в нашей стране особенно жестоки.

— Обещаю вам, сэр... – начал Меллори.

— Минутку, – жестом остановил его Влакос. – Если вы окажетесь в отчаянном положении, можете обратиться к двум людям. На деревенской площади Маргариты, что у входа в долину, милях в трех от форта, под первым оливковым деревом вы найдете человека по имени Лука. Луке можете доверить даже собственную жизнь. У него есть друг Панаис.

— Благодарю вас, сэр. Я запомню. Лука и Панаис, а также деревня Маргарита, первое оливковое дерево на площади.

— Лука и Панаис, только эти двое, – повторил Влакос с мольбой в голосе.

— Даю вам слово, сэр. Чем меньше участников, тем лучше и для нас, и для ваших соотечественников. – Меллори удивился настойчивости старика.

— Надеюсь, надеюсь, – произнес Влакос.

— Меллори поднялся и протянул руку.

— Вы напрасно волнуетесь, сэр. Никто не увидит нас, и мы никого не увидим. Нас интересуют только пушки.

— Да, пушки... Это ужасные пушки, – Влакос покачал головой. – А вдруг...

— Пожалуйста.. Не волнуйтесь. Все будет хорошо, –

мягко, но настойчиво сказал Меллори.

— Да поможет вам Бог! Мне остается только жалеть, что я не могу пойти вместе с вами.

ГЛАВА 2

Воскресенье. Ночь.

19.00-02.00

– Чашку кофе, сэр?

Меллори замычал, шевельнулся и с трудом открыл глаза. Он раздраженно подумал, что военно-воздушные силы никогда не соберутся обить эти дьявольские железные кресла, последнюю новинку: тело ныло, как после тяжелой работы. Привычно взглянул на светящийся циферблат. Только семь! Значит, он спал меньше двух часов!

Зачем его разбудили?.

– Чашку кофе, сэр? – молодой стрелок-радист с импровизированным подносом в руках терпеливо ожидал его пробуждения: несколько чашек кофе дымилось на крышке патронного ящика.

– Извини, парень, извини. – Меллори приподнялся, взял чашку и понюхал кофе с видом знатока. – Спасибо. Честное слово, запах совсем как у настоящего.

– Так оно и есть. Настоящий кофе, – довольно улыбнулся стрелок-радист. – У нас на камбузе свой кофейник с ситечком.

– Да вы просто волшебник! – недоверчиво покачал головой Меллори. – Вот тебе и ограничения военного времени в королевской авиации! – Он откинулся на спинку кресла и стал смаковать кофе. Случайно глянул в иллюминатор, вскочил, обернулся к стрелку-радисту и с сомнением указал на неясный горный пейзаж, проплывающий внизу: – Что за черт! Мы должны быть здесь через два часа после наступления темноты. . А сейчас едва стемнело... Может быть, пилот?..

– Мы над Кипром, сэр, – ухмыльнулся стрелок-радист. –

Вон там, на горизонте, виден Олимп. Мы всякий раз даем крюк, когда летим в Кастельроссо. Чтобы нас не заметили, сэр. Потому всегда и уходим так далеко от Родоса.

– Ну и сказанул! Чтобы нас не заметили. . – передразнил его тягучий голос. Говоривший лежал мешком, другого слова не найдешь. Острые колени поднимались из кресла на несколько дюймов выше подбородка. – Ой, не могу! Чтобы их не заметили! – повторил он, с блаженным изумлением. – Даем крюк к Кипру! Нас перебросили на моторной лодке за двадцать миль от Алекса, чтобы никто на острове не подсмотрел, как мы поднимаемся в воздух. И

что потом? – Он с трудом приподнялся в кресле, мельком взглянул в иллюминатор и снова рухнул на сиденье, явно утомленный таким усилием. – А потом нас втискивают в эту старую этажерку, которую за сто миль и слепой увидит наверняка, особенно сейчас, в темноте, потому что болваны покрасили ее в самый белый из всех белых цветов.

– Белый цвет спасет от жары, – вступился за свой самолет стрелок-радист.

– Меня, сынок, жара не беспокоит, – мрачно сказал янки. – Жара мне даже нравится, а вот снаряды и пули, которые могут просверлить дырки не в тех местах, где надо, мне нравятся гораздо меньше... – И, хоть это казалось невозможным, он погрузился в кресло еще на несколько дюймов, устало прикрыл глаза и сразу уснул.

Молодой стрелок-радист улыбнулся Меллори:

– Видите, как он волнуется.

Попивая кофе, Меллори еще раз глянул на спящего, восхищаясь блаженным безразличием этого человека.

Да, капрал Дасти20 Миллер был из тех, с кем приятно иметь дело. Меллори оглядел остальных. Все они были славными парнями, с которыми приятно иметь дело. С

одного взгляда на эту четверку он мог поручиться, что они вполне подходят для задуманной операции. Меллори еще не был знаком с ними, но внимательно просмотрел подробнейшие досье на каждого и остался доволен.

Правда, против имени Стивенса стоял маленький вопросительный знак. Меллори взглянул на белокурого парня, почти мальчишку. Тот с интересом разглядывал землю, проплывавшую под белым крылом «Сандерленда».

Лейтенанта Энди Стивенса включили в группу по трем причинам. Он поведет судно, которое доставит их на

Наварон; он первоклассный альпинист, имеющий на счету несколько сложных восхождений; он свободно говорит на древнем и новогреческом языках.

«Но он молод, чертовски молод, – думал Меллори, глядя на Стивенса. – А молодость не всегда хорошее качество. В партизанской войне на Крите это обстоятельство часто становилось роковым. Там шла не та война, на которой трубят фанфары, ревут моторы и ценится прене-

20 Dusty – пыльный (англ.) – Здесь и далее примечания переводчика.

брежение к смерти в пылу битвы. Там требовались терпение, выносливость и постоянство, там высоко котировалось умение перехитрить и обмануть врага, а подобные качества не часто встречаются у молодых».

Но Энди Стивенс был похож на способного ученика.

Меллори еще раз украдкой взглянул на Миллера. Дасти

Миллер на белом коне с трубой в руке? Нет, этого Меллори представить себе не мог. Миллер не походил на сэра Ланселота. Скорее он был похож на утратившего все иллюзии человека.

Действительно, капрал Миллер прожил на земле ровно сорок лет. Родился в Калифорнии. На три четверти ирландец, с долей польской крови. За последние двадцать пять лет умудрился повидать столько сражений, испытать столько рискованных приключений, что хватило бы и на дюжину жизней. Добывал серебро в рудниках Невады, пробивал туннели в Канаде, тушил пожары на нефтепромыслах по всему белу свету. Он был в Саудовской Аравии, когда Гитлер напал на Польшу. Его дальние родственники по материнской линии жили в Варшаве. Этого обстоятельства вполне хватило, чтобы в Дасти заговорила ирландская кровь, и он воспринял нападение нацистов на

Польшу как личное оскорбление. С первым же самолетом он улетел в Британию, заморочил головы военным чиновникам и поступил в авиацию. Но, к неописуемому возмущению Дасти, чиновники послали его служить на бомбардировщик «Веллингтон». Первый полет Миллера оказался и последним. Он поднялся в воздух с аэродрома

Мениди под Афинами, через несколько минут отказал мотор. Дасти сделал вынужденную посадку на рисовом поле, в нескольких милях к северо-западу от города. Дело происходило в одну из январских ночей 1941 года, посадка была удачной, но остаток зимы Дасти провел на кухне того же аэродрома Мениди, проклиная неудачу самыми страшными ругательствами. В апреле, не сказав никому ни слова, он покинул королевские военно-воздушные силы и взял курс на север, к албанской границе, к настоящему фронту. Он потом говорил, что вступил в бой на двадцать дней раньше ближайшей танковой дивизии. Потом остатки их частей эвакуировали на транспорте «Сламат», а «Сламат» потопили немцы. Дасти Миллера подобрал эсминец

«Ринек», но его тоже потопили. Дасти спасся и добрался, наконец, до Александрии на старом греческом каике с твердой решимостью никогда больше не пробовать свои силы в воздухе и на море. Через несколько месяцев он уже служил в экспедиционном корпусе, действовавшем в Ливии, в тылу немецкой обороны. Дасти – полная противоположность лейтенанту Стивенсу. Молодой, бодрый, корректный, безукоризненно одетый и полный энтузиазма

Стивенс и – высохший, тощий, словно сплетенный из канатов, много повидавший, с патологическим отвращением к внешнему блеску Миллер, получивший прозвище Дасти.

Греческие слова, которые знал Дасти, вы не нашли бы ни в одном словаре. Миллера взяли по одной причине. Он был известен Интеллидженс сервис по Среднему Востоку как гениальный специалист-подрывник, находчивый и бесстрастный, точный и аккуратный в работе. Миллера считали лучшим подрывником Южной Европы.

За Миллером сидел Кейси Браун. Приземистый, темноволосый и плотный связист, родом с берегов реки Клайд.

В мирное время старшина Браун работал инженером знаменитой верфи в Гарелохе. Чиновники из королевского флота, как обычно, не поверили своим глазам и зачислили

Брауна в связисты: ведь было слишком очевидно, что перед ними опытнейший судомеханик. Невезение Кейси Брауна обернулось удачей для Кейта Меллори. Послужной список

Брауна указывал, что он знаток партизанской войны, ветеран особой морской службы и дважды награжден за подвиги в Эгейском море и на ливийской земле.

Пятый, и последний из группы, сидел как раз позади

Меллори, но не стоило оборачиваться, чтобы его увидеть.

Меллори знал его лучше, чем кого бы то ни было на свете.

Андреа, лейтенант Андреа, служивший под его началом все восемнадцать месяцев на Крите. Гигант Андреа, с рокочущим смехом и трагическим прошлым. Они вместе скрывались в пещерах, в расщелинах скал, в покинутых пастушьих хибарах, когда немецкие разъезды и самолеты-разведчики преследовали их. Андреа стал его alter ego, его вторым «я». Смотреть на Андреа значило для Меллори смотреть на себя самого в зеркало. Андреа взяли вовсе не потому, что он был греком, хорошо знал язык, обычаи и психологию жителей островов. И даже не потому, что они с

Меллори отлично сработались, хотя и то и другое учитывали. Его включили в группу по одной причине – присутствие Андреа надежно обеспечивало защиту и безопасность остальных. Выносливый, тихий и беспощадный грек, чрезвычайно стремительный, несмотря на массивность.

Его кошачья вкрадчивость могла мгновенно смениться взрывом неистовой ярости – таков был Андреа, великолепный боевой аппарат. Андреа – их страховой полис, гарантия против неудач.

Меллори был доволен. Дженсену не удалось бы набрать лучшей группы, обшарь он все Средиземноморье. Вдруг

Меллори пришло в голову, что скорее всего Дженсен именно так и сделал.

В восемь часов стало совсем темно. Меллори вошел в кабину пилотов и увидел совершенно идиллическую сценку. Окутанный клубами табачного дыма, капитан пил кофе, а второй пилот, небрежно махнув рукой Меллори, вновь уставился на осточертевшие ему приборы.

— Добрый, вечер, – с улыбкой сказал Меллори, – можно войти?

— Всегда рады видеть вас, – уверил его второй пилот.

— Я подумал, что вы заняты. . – Меллори помолчал и спросил: – Кто ведет самолет?

— Джордж. Автопилот, – капитан указал рукой с чашкой кофе в сторону черного приплюснутого ящика, очертания которого едва различались. – Парень трудолюбивый, ошибается реже, чем тот ленивый пес, который сейчас несет вахту..

— Каковы планы на сегодняшнюю ночь?

— Забросить ваших парней в Кастельроссо, когда хорошенько стемнеет, – и добавил искренне: – Не понимаю.

Гонять самолет такого класса из-за пяти человек и двухсот фунтов снаряжения. И именно в Кастельроссо. Последний самолет, что шел сюда ночью, разбился. Подводные заграждения, черт бы их побрал. Спаслись только двое.

— Знаю. Слышал об этом. Сожалею, но я тоже подчиняюсь приказу. А что до остального – забудьте. Предупредите экипаж, чтобы держали язык за зубами. Они нас никогда не видели.

Пилот мрачно кивнул.

— Нас всех уже запугивали трибуналом. Можно подумать, что мы на войне...

— Мы оставим здесь пару ящиков. Отправимся на берег в другой одежде. Кто-нибудь позаботится о нашем тряпье, когда будете возвращаться?

— Роджер. И – всего лучшего. Желаю вам всего лучшего, капитан. Тайны тайнами, но у меня предчувствие, что вам очень понадобится удача.

— Если так, вам не мешало бы получше посадить самолет, – усмехнулся Меллори.

— Не волнуйся, браток, – жестко сказал пилот. – Не забудь, что я тоже нахожусь в этом проклятом самолете.

В ушах еще раздавался грохот мощных моторов «Сандерленда», а небольшая тупорылая моторная лодка уже беззвучно вынырнула из темноты и пришвартовалась к сверкающему корпусу гидроплана. Времени на разговоры не теряли. Через пять минут все пятеро со всем снаряжением были на борту моторки, а еще через пять минут она остановилась у каменной дамбы в Кастельроссо. В темноту бросили два конца. Чьи-то ловкие руки подхватили и закрепили их. Ржавая железная лестница, вделанная в углубление стенки, уходила вверх, в звездное небо над головой. Едва Меллори поднялся на последнюю ступеньку, как из мрака выступила человеческая фигура.

— Капитан Меллори?

— Так точно.

– Капитан сухопутных, войск Бриггс. Прикажите, пожалуйста, своим людям подождать здесь. Вас хочет видеть полковник, – гундосый голос звучал далеко не радушно.

Меллори разозлился, но промолчал. Бриггс походил на любителя поспать и пропустить рюмочку джина. Кажется, их поздний визит оторвал его от одного из этих занятий.

Они вернулись минут через десять в сопровождении вестового. Меллори посмотрел на троих, стоящих на краю дамбы, узнал их, огляделся.

— Куда девался Миллер? – спросил он.

— Здесь, начальник, здесь я, – с тяжким вздохом ответил

Миллер, отрывая спину от массивной деревянной тумбы и лениво поднимаясь на ноги. – Отдыхал, начальник. Так сказать, набирался сил после первых потрясений.

— Когда вы совсем, придете в себя, Мэтьюз отведет вас на квартиру, – едко сказал Бриггс и кивнул спутнику, –

Мэтьюз, вы останетесь в подчинении капитана. Приказ полковника. – Тон Бриггса не оставлял сомнений, что лично он считает приказы полковника сущим вздором. – И

еще. Не забудьте, капитан, что сказал полковник: «два часа».

— Знаю, знаю, я ведь был там, и полковник говорил это мне, – устало ответил Меллори. – Ну, ребята, пошли, если вы готовы.

— А как же снаряжение, сэр? –нерешительно спросил

Стивенс.

— Оставьте здесь. Пожалуйста, ступайте вперед,

Мэтьюз.

Мэтьюз направился вдоль дамбы по крутым выщербленным ступеням, остальные двинулись за ним след в след.

Поднялись, круто повернули направо, спустились вниз по узкому извилистому переулку, вошли в дом, поднялись по скрипящим деревянным ступеням. Мэтьюз открыл первую дверь в коридоре.

— Здесь, сэр. Я буду ждать вас у двери.

— Лучше подождите внизу, – посоветовал Меллори, –

чем меньше вы будете знать, тем для вас лучше.

Он закрыл дверь. Маленькая унылая комнатенка, окна занавешены тяжелыми плотными портьерами, стол и полдюжины стульев. В дальнем углу скрипнули пружины единственной кровати – это блаженно растянулся капрал

Миллер.

— Надо же. Прямо номер в отеле, – пробормотал он. –

Совсем как дома. Конечно, обстановки маловато, – тут его осенило. – А где же будут спать остальные парни?

— Мы не будем спать, и вы тоже. Через два часа отправимся дальше.

С кровати раздался стон.

— Вставай, вставай, солдат, – безжалостно продолжал

Меллори.

Миллер сбросил ноги с кровати и с любопытством уставился на Андреа. Гигант грек методично обыскивал комнату. Осматривал шкафы, заглядывал за картины, за занавески и даже под кровать заглянул.

— Чем он занимается? Ищет пыль? – спросил Миллер.

— Он ищет подслушивающие аппараты, – бросил

Меллори. – Мы поступаем так всегда, иначе нас давно бы не было в живых. – Он порылся во внутреннем кармане черного морского кителя, достал морскую карту и ту, что дал ему Влакос. Разложил обе на столе. – Прошу всех сюда.

Последние две недели вы, несомненно, задавали себе сотни вопросов. Сейчас получите на них ответ. Надеюсь, он вам понравится.. Разрешите познакомить вас с островом

Наварон.

Было уже одиннадцать, когда Меллори убрал со стола карту, откинулся на спинку стула, оглядел задумчивые лица четверки и подвел итог:

— Вот, джентльмены, в чем наша задача. Если бы все происходило в кино, мне следовало сейчас сказать: «Вопросы есть, ребята?» Но это мы опустим, потому что теперь вы знаете столько же, сколько и я.

– Голую скалу в четверть мили длиной и в сто двадцать два метра высотой он называет единственной брешью в немецкой обороне! – Миллер мрачно склонился над жестянкой с табаком и одной рукой ловко свернул длинную тонкую самокрутку. – С ума сойдешь, начальник. Я даже с лестницы падаю, черт возьми! – он глубоко затянулся и выпустил облако дыма. – Самоубийство. Вот слово, которое я искал. Один шанс из тысячи, что нам удастся подобраться к этим проклятым пушкам ближе чем на пять миль!

— Ответьте мне, Миллер, какой шанс выжить имеют парни на Ксеросе, а?

— Н-да.. Парни на Ксеросе, – сокрушенно покачал головой Миллер. – О них-то я позабыл. Думал о себе и об этой проклятой скале. – Он с надеждой глянул через стол на массивную фигуру Андреа. – Разве что меня поднимет туда Андреа... Парень он здоровый.

Андреа молчал, глаза его были закрыты, и мысли, наверно, бродили сейчас где-то далеко, за тысячу миль от

Кастельроссо.

— Мы свяжем вас по рукам и ногам и втянем наверх на веревках. Постараемся выбрать веревку попрочнее, –

небрежно бросил Стивенс и вопросительно поглядел на

Меллори. – Вы собираетесь подниматься один, сэр, или же..

— Минуточку, – Андреа неожиданно выпрямился и зарокотал на беглом английском жаргоне, который усвоил за время работы с Меллори. Он торопливо нацарапал на клочке бумаги несколько слов. – Минуточку. У меня есть план подъема на скалу. Вот схема. Как вы считаете, капитан, осуществимо ли это?

На клочке бумаги крупными печатными буквами были написаны два слова:

«ПРОДОЛЖАЙТЕ РАЗГОВОР».

— Ясно, – задумчиво протянул Меллори. – Неплохо, Андреа, неплохо. Твой план имеет несомненные шансы на успех, – он повернул листок так, чтобы все видели написанное.

Андреа по-кошачьи мягко уже двигался к двери.

— Не правда ли, остроумный план, капрал Миллер? –

продолжал Меллори, словно ничего не происходило. – Он избавит нас от многих трудностей.

— М-да, – выражение лица Миллера не изменилось: глаза полузакрыты, изо рта тянется струйка дыма. – Похоже, что Андреа действительно решил проблему и вам удастся поднять меня в целости и сохранности, – он непринужденно рассмеялся, прикручивая странной формы трубку к стволу автоматического пистолета, вдруг появившегося в его левой руке. – Только мне не совсем ясно, что означает эта странная кривая и еще вот эти точки у...

Все кончилось в секунды: Андреа распахнул дверь, протянул руку, втащил в комнату отчаянно сопротивляющегося человечка, опустил его на пол и закрыл дверь.

Сделано это было бесшумно и быстро. Смуглый остролицый левантинец в белой рубахе и синих штанах стоял неподвижно, часто моргая от непривычно яркого света.

Вдруг рука его нырнула под рубашку.

— Берегись! – отрывисто крикнул Миллер и поднял пистолет, но Меллори остановил его.

— Погоди, – спокойно сказал он.

Синеватое лезвие ножа метнулось назад и мгновенно понеслось обратно. Но случилось необъяснимое: рука с ножом замерла в воздухе, блестящее лезвие дрожало в паре дюймов от груди Андреа. Раздался жалобный вскрик и зловещий хруст костей. Гигант грек с силой сжал запястье левантинца, двумя пальцами заботливо взял нож, словно родитель, оберегающий любимого, но неразумного дитятю. Нож повернулся, и кончик его уперся в горло левантинца. Андреа, ласково улыбаясь, смотрел в обезумевшие глаза шпиона.

Миллер присвистнул и пробормотал:

— Ну и ну! Я так понимаю, что Андреа и раньше откалывал подобные штучки.

— Наверно, так, – иронически отозвался Меллори. –

Рассмотрим вещественное доказательство номер один, представленное Андреа.

Андреа подвел задержанного к столу. Похожий на хорька левантинец с помутневшими от страха и боли глазами придерживал рукой изувеченное запястье.

— Как ты думаешь, долго ли был этот тип за дверью? –

спросил Меллори у Андреа.

Андреа провел громадной пятерней по густым черным вьющимся волосам с пробеленными сединой висками.

— Точно не знаю, капитан. По-моему, я услышал шумок вроде шороха минут десять назад, но подумал, что слух меня обманывает. Потом я снова услышал шорох с минуту назад. Так что боюсь...

— Минут десять, говоришь? – Меллори поглядел на задержанного. – Твое имя? Что делал за дверью?

Ответа не последовало. Угрюмые глаза, угрюмое молчание. Андреа дотронулся кулаком до затылка шпиона, тот испуганно вскрикнул.

— Капитан спрашивает тебя. Отвечай капитану, – укоризненно сказал Андреа и снова привел кулак в соприкосновение с затылком бедолаги, на этот раз энергичнее.

Неизвестный заговорил быстро, возбужденно, отчаянно жестикулируя. Андреа вздохнул и остановил словесный поток, прикрыв левой рукой рот задержанному. Меллори удивленно посмотрел на Андреа.

— По-моему, курд или армянин, капитан. Я не знаю этого языка.

— Я тем более. Говоришь по-английски? – спросил он.

Черные, полные ненависти глаза уставились на Меллори. Левантинец молчал. Андреа снова ткнул его кулаком в затылок.

— Говоришь по-английски? – настойчиво повторил

Меллори.

— Англиски? Англиски? – Плечи и локти дернулись в традиционном жесте непонимания. – Ка ингли.

— Говорит, что не знает английского, – пробормотал

Миллер.

— Может, знает, может, нет, – бесстрастно сказал

Меллори. – Он подслушивал, а рисковать мы не имеем права. На карту поставлено слишком много, – глаза его стали суровыми и беспощадными, в голосе зазвучал металл. – Андреа!

— Да, капитан.

— У тебя его нож. Быстро и чисто. Под лопатку.

Стивенс вскрикнул, вскочил на ноги.

— Боже мой, сэр, Боже мой! Что вы...

Он умолк, увидев, как задержанный стремительно бросился в дальний угол, прикрывая согнутой в локте рукой голову. Стивенс медленно перевел взгляд на торжествующего Андреа, заметил понимающие улыбки Брауна и

Миллера и почувствовал себя полнейшим дураком. Первым заговорил Миллер.

— Ну-и-ну-и-ну-и-ну!

Может,

он говорит по-английски?

— Может, и говорит, – согласился Меллори. – Никто не станет прижимать ухо к замочной скважине целых десять минут, если не понимает ни слова из разговора. Ну-ка позовите Мэтьюза, Браун. – Через несколько минут в дверях вырос вестовой. – Попросите сюда капитана Бриггса. Да поскорее, пожалуйста.

Солдат стоял в нерешительности.

— Капитан Бриггс спит. Он строго-настрого приказал не будить его.

— Сердце мое обливается кровью при одной мысли, что я вынужден потревожить покой капитана Бриггса. За день он спал больше, чем я за неделю, – Меллори взглянул на часы, черные брови его сошлись над утомленными карими глазами. – У нас слишком мало времени. Доставьте его сюда немедленно! Понимаете, немедленно.

Мэтьюз козырнул и исчез. Миллер откашлялся и несколько раз прищелкнул языком.

— Все гостиницы на один манер. Сплошная суматоха.

Заметьте, однажды я был на конференции в Цинциннати..

Меллори устало покачал головой.

— Вы просто предубеждены против отелей. Это жилье военных, здесь расквартированы офицеры.

Миллер хотел что-то возразить, но передумал. Янки был, безусловно, неплохим знатоком людей. В глубине души Миллер был убежден, что они затеяли безнадежное дело. Важное, безнадежное и, по его мнению, самоубийственное. Но он уже сообразил, почему назначили главным в группе этого бывалого загорелого новозеландца.

Все молчали, пока не появился в распахнувшейся двери капитан Бриггс. Без головного убора, с шелковым шарфом на шее вместо воротничка. Белый шарф четко оттенял красную шею и упитанное лицо. Когда Меллори впервые разглядел Бриггса у полковника, то отметил: повышенное давление и высокий уровень жизни тыловых крыс. Но оказалось, что чувство негодования может добавить лицу капитана еще несколько глубоких красных тонов.

— Это уже слишком, капитан Меллори, – раздался гундосый голос. – Я вам не мальчик на побегушках! У меня был напряженный день и..

— Сохраните это для мемуаров и взгляните на того олуха в углу, – оборвал его Меллори.

Бриггс стал еще багровее, шагнул в комнату, гневно сжимая кулаки, но словно споткнулся – увидел в углу согнутую бесформенную фигурку.

— Бог мой, Николаи!

— Знаете его, – это было утверждение, не вопрос.

— Конечно, знаю, – прорычал Бриггс. – Николаи, бой из прачечной.

— Что ж, в его обязанности входит шнырять ночью по коридорам и подслушивать у двери?

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что сказал, – терпеливо повторил Меллори. – Он подслушивал.

— Николаи? Я этому не верю!

— Полегче, ты! – рявкнул Миллер. – Сначала подумай, кого называешь лжецом.

Бригсс ошарашенно посмотрел в черный зрачок дула автоматического пистолета, направленного в его сторону, сглотнул слюну и поспешно отвернулся.

— Что из того? Подслушивал! Николаи ни слова не говорит по-английски, – он выдавил улыбку.

— Может быть, и не говорит, – сухо согласился Меллори. – Но хорошо понимает по-английски. Я не собираюсь всю ночь обсуждать этот вопрос, времени у нас нет. Потрудитесь арестовать этого типа и держать в полной изоляции до конца недели. Шпион это или просто любопытный, но известно ему стало многое. После можете распорядиться им по своему усмотрению. Лично я советовал бы вам убрать его подальше от Кастельроссо.

— Советовали бы? Подумать только! – Бриггс вновь обрел свою обычную наглость. – Кто вы такой, чтобы мне приказывать, капитан Меллори?! – Он сделал упор на слове «капитан».

— Тогда я прошу вас об одолжении, – устало произнес

Меллори. – Я не могу объяснить, но это очень важно. На карту поставлены тысячи жиз. .

— Тысячи жизней?. Что за мелодраматическая чепуха!

– недобро усмехнулся Бриггс. – Предлагаю сохранить эти слова для мемуаров рыцаря плаща и кинжала, капитан

Меллори.

Меллори встал, обошел стол и остановился рядом с

Бриггсом. Карие глаза его смотрели холодно и спокойно.

— Я слишком устал от споров. Вы сделаете все именно так, как я вам сказал. Иначе я позвоню в штаб флота, свяжусь по радио с Каиром, и тогда, клянусь, на ближайшем корабле вы отправитесь в Англию, на палубе для рядовых.

Лицо Бриггса покрылось белыми пятнами.

— Ну ладно, ладно, к чему эти глупые угрозы? Если вам так уж хочется... – он безуспешно пытался скрыть уязвленное самолюбие. – Мэтьюз, позовите часового.

Торпедный катер несся на вест-норд-вест, то зарываясь носом, то вновь взлетая на волну. Мощные авиационные моторы монотонно тянули вполсилы. В сотый раз за эту ночь Меллори взглянул на часы.

— Опаздываем? – спросил Стивенс.

Меллори кивнул.

— Нужно было отправиться прямо от «Сандерленда».

Там ведь был причал.

— Держу пари на пять фунтов, что у них отказал мотор,

– проворчал Браун.

— Правда. Откуда ты узнал об этом? – согласился удивленный Меллори.

— С этими несчастными моторами торпедных катеров всегда случается одно и то же. Они капризны, как голливудские «звезды».

В темной каюте наступила тишина.

— А вдруг мы опоздаем? – заметил Миллер. – Почему бы им не прибавить скорости? Говорили мне, что эти корыта делают от сорока до пятидесяти узлов.

— Вы и так показали себя новичком в море, – невпопад сказал Стивенс. – Наверное, вам никогда не случалось ходить на торпедных катерах в непогоду.

Миллер не ответил, ему хотелось отвлечься.

— Капитан!

— Да, в чем дело? – сонно спросил Меллори, растянувшийся на плоском лежаке.

— Меня это не касается, начальник, но исполнили бы вы угрозу в адрес капитана Бриггса?

Меллори рассмеялся.

— Это действительно вас не касается, но, признаться, я бы угрозу не выполнил, просто не смог бы. Не такая у меня власть, чтобы я... потом, я вовсе не уверен, что между Кастельроссо и Каиром есть радиосвязь.

— Ага. Так я и думал, – капрал Миллер почесал щетинистый подбородок. – А если бы он сообразил, что вы блефуете, капитан? Что тогда?

— Застрелил Николаи, – спокойно ответил Меллори. –

Иного выхода не оставалось бы.

— Так я и подумал. Сейчас я начинаю верить, что операция имеет шанс не сорваться. Но лучше было его все-таки пристрелить, а заодно и этого крохобора капитана.

Что-то мне не понравилось выражение лица этого Бриггса, когда он входил в комнату. Не то гнусное, не то.. он просто готов был растерзать вас. Вы же растоптали его, а для таких показушников, как он, на свете нет ничего оскорбительнее.

Меллори не ответил. Он крепко спал. В бездонную глубь его сна не мог прорваться даже надсадный рев моторов, набравших полную мощность, когда торпедный катер вошел в тишь Родосского пролива.

ГЛАВА 3

Понедельник.

07.00–17.00

Они стояли на ветхом пирсе.

— Вы меня ставите в неловкое положение, уважаемый.

Клиенты компании «Ратлидж» всегда получали самое лучшее, – офицер шлепнул хлыстом с ручкой из слоновой кости по чистейшей штанине и презрительно указал сияющим носком башмака на широкий двухмачтовый старый каик, пришвартованный кормой к полуразрушенному причалу.

Меллори скрыл улыбку. Майор Ратлидж с аккуратно подстриженными усами, в ослепительной форме, сшитой на заказ, разительно выделялся на фоне диких лесистых утесов, укрывших бухту. Небрежная самоуверенность и величественное безразличие майора заставляли думать, что бухта неуместна рядом с ним.

— Действительно, каик знал лучшие времена, – согласился Меллори. – И все же именно он нам нужен, сэр.

— Этого я решительно не могу понять, – майор раздраженно сбил пролетавшую муху. – Чего я только не доставал для ребят за последние восемь-девять месяцев: каики, продукты, яхты, рыбачьи лодки – все. Но еще никто не просил у меня самую ветхую и старую посудину, какую только можно отыскать. Поверьте, не так-то это просто сделать, – лицо его приняло страдальческое выражение. –

Ребята знают, что таким хламом я обычно не занимаюсь.

— Какие ребята? – полюбопытствовал Меллори.

— А там, на островах, – Ратлидж лениво указал на северо- запад.

— Но ведь острова заняты немцами. .

— Этот тоже. Но надо же где-то иметь базу, верно? –

терпеливо объяснил Ратлидж. Вдруг лицо его просветлело.

– Послушайте, старина, я знаю, что вам подойдет. Каир настаивает, чтобы я достал вам посудину, которая не привлекала бы внимания и не подвергалась осмотру. Что вы скажете о немецкой лодке типа «Е»? В отличном состоянии. Побывала в руках только одного владельца, аккуратного человека. В Англии я получил бы за нее десять тысяч.

Через сутки будет у вас. Один мой приятель в Бодраме..

— Бодрам? – переспросил Меллори. – Бодрам? Но... но это же в Турции?

— В Турции? А ведь верно, так оно и есть, – согласился

Ратлидж. – Однако, сами понимаете, товар откуда-то надо получать, – добавил он словно в оправдание.

— Спасибо, – улыбнулся Меллори. – Нам нужен именно этот каик, мы не можем ждать.

— Пеняйте на себя. – Ратлидж поднял руки в знак того, что сдается. – Два моих парня погрузят ваше снаряжение.

– Лучше мы это сделаем сами, сэр. Видите ли, у нас особый груз.

— Как хотите, – согласился майор. – Меня здесь зовут

«Ратлидж Не Задающий Вопросов». Скоро выходите в море?

Меллори взглянул на часы.

— Через полчаса, сэр.

— Что, если я предложу вам кофе и яичницу с беконом?

— Большое спасибо, с удовольствием, – улыбнулся

Меллори, повернулся и медленно пошел с причала, с наслаждением вдыхая пахнущий травами, ударяющий в голову воздух Эгейского рассвета.

Солоноватый привкус моря, одуряюще сладкий аромат жимолости, резкий запах мяты – все смешалось в тонкий пьянящий букет, неуловимый и незабываемый. До самых пастбищ простирались ярко-зеленые крутые склоны, заросшие соснами, орешником и дубняком. Благоухающий бриз доносил оттуда приглушенный мелодичный звон колокольчиков – неотвязную грустную музыку, удачный символ безмятежного спокойствия, которое давно покинуло эгейские берега.

Меллори невольно покачал головой и ускорил шаг. Его товарищи сидели на том же месте, где незадолго до рассвета их высадил торпедный катер. Миллер растянулся во весь рост на земле, закрывшись шляпой от низких золотистых лучей восходящего солнца.

— Через полчаса отбываем. Завтрак принесут через десять минут. Давайте грузить снаряжение. – Меллори повернулся к Брауну. – Хотите осмотреть двигатель?

Браун со вздохом поднялся на ноги и без всякого энтузиазма взглянул на потрепанный, облезлый каик.

— Надо бы, сэр. Если и двигатель такой, как эта посудина. . – он сокрушенно покачал головой и проворно спрыгнул на палубу каика.

Андреа и Меллори последовали за ним. Оставшиеся передали им с причала груз. Сначала мешок со старой одеждой, потом еду, газовую плитку и топливо, тяжелые альпинистские ботинки, молотки, костыли, ледорубы, мотки веревок на проволочной основе – все, что требуется для подъема. Затем осторожно подали радиоприемник и передатчик, наконец, движок со старомодной заводной ручкой. За ними появились винтовки, два шмайсера, два брена, маузер и кольт. Потом последовал чемодан тщательно подобранной мелочи: карманные фонарики, зеркала, два комплекта документов, бутылки вина – холь, мозель, озо, ретсимо. С большой осторожностью разместили возле передней мачты два деревянных ящика. Один –

среднего размера, зеленый, обитый медью. Другой – маленький и черный. В зеленом была мощная взрывчатка

ТНТ, аммонал, несколько стандартных брусков динамита.

Там же упакованы гранаты и запалы к ним, прорезиненные шланги. В уголок поместили сумку с железными опилками, толченым стеклом и залитую сургучом бутылку с калием.

Все это взяли в расчете на то, что Дасти Миллеру подвернется случай проявить свои редкие таланты взрывника. В

черном ящике хранились только детонаторы, электрические и ударные – с гремучей ртутью, столь чуткие, что срабатывали, если на них роняли даже птичье перо.

Едва разместили последний ящик, как из люка машинного отделения показалась голова Кейси Брауна. Он медленно осмотрел грот-мачту, медленно перевел взгляд на фок-мачту и с тем же бесстрастным выражением взглянул на Меллори.

— У нас есть паруса для этих штук, сэр?

— Думаю, что есть. А в чем дело?

— Дело в том, что только Богу известно, как скоро они нам понадобятся, – с горечью ответил Браун. – Машинное отделение – свалка старой рухляди. А самый ржавый, самый большой кусок железа – вал двигателя. Старый двухцилиндровый «кельвин», мой одногодок. Сделан лет тридцать назад. – Браун огорченно покачал головой. – Он гниет здесь годами, сэр. Весь развалился. Отдельные части и запасные детали валяются на полу. Свалки в Гарелохе просто дворцы в сравнении с этим машинным отделением.

— Майор Ратлидж говорил, что еще вчера каик был на ходу, – мягко сказал Меллори. – Поднимайтесь на берег, будем завтракать. Напомните мне, что нужно захватить несколько тяжелых камней.

— Камней?! – испуганно глянул на него Миллер. – Тащить камни на эту посудину?

Меллори с улыбкой кивнул.

— Да ведь эта проклятая лодка и без тоге идет ко дну! –

зашумел Миллер. – Зачем нам камни?

— Скоро увидите.

Через три часа Миллер увидел это, когда скатал свою голубую форму в тугой узел и опустил за борт: подвешенный к узлу камень увлек его на дно.

Упорно пыхтевший каик двигался на север по лазурному, гладкому от безветрия морю в миле от турецкого берега.

Миллер мрачно разглядывал себя в зеркальце. Одет он был во все черное, исключая темно-фиолетовый кушак вокруг тонкой талии и причудливо вышитый жилет, выжженный солнцем. Черные шнурованные сандалии, черные шаровары, черные рубашка и пиджак. Даже его песочного цвета волосы были покрашены в черный цвет.

— Слава Богу, что меня земляки не видят, – с чувством сказал он, критически осматривая остальных, одетых с незначительными изменениями точно так же. – Ну и ну.

Может, я и не так уж страшен? Послушайте, начальник, к чему все эти переодевания? Говорят, вы дважды побывали в немецком тылу. Один раз под видом крестьянина, а другой – под видом механика.

Меллори опустил узел с формой и камнем за борт.

— А теперь можете увидеть, что носит хорошо одетый наваронец.

— Я о другом. Зачем нам было дважды переодеваться: в самолете и сейчас?

— А, вот вы о чем! Армейское хаки и белая флотская форма в Александрии, голубая форма в Кастельроссо и на острове майора Ратлиджа, а сейчас одежда греческих крестьян? Везде могли быть осведомители. Заметали следы, капрал.

Миллер понимающе кивнул, посмотрел на мешок из-под одежды, сосредоточенно поморщился, наклонился и вытащил оттуда белый балахон.

— А это будем носить на местных кладбищах? – мрачно пошутил он. – Переоденемся в привидений?

— Снежные халаты, – кратко пояснил Меллори.

— Что?!

– Снежные. Снег. Белый такой. На Навароне есть довольно высокие горы. Вдруг придется в них скрываться.

Для этого и халаты.

Миллер был потрясен. Ни слова не говоря, растянулся он на палубе, положил руки за голову и закрыл глаза.

Меллори ухмыльнулся Андреа:

— Парень хочет всласть понежиться на солнце перед покорением арктических пустынь. . Неплохо придумано.

Может быть, и тебе соснуть? Я постою на вахте.

Уже пять часов каик шел вдоль турецкого берега. Разморенный теплым ноябрьским солнцем, Меллори приткнулся к фальшборту, глаза его внимательно следили за небом и горизонтом. Андреа и Миллер спали. Кейси Брауна нельзя было выманить из машинного отделения. Иногда он поднимался на палубу глотнуть свежего воздуха, но время между его появлениями все увеличивалось: старый «кельвин» требовал внимания. Браун регулировал неустойчивый уровень смазки, подачу воздуха. Болела голова, клонило в сон – узкий люк едва пропускал воздух.

В рулевой рубке лейтенант Стивенс следил за медленно проплывающим турецким берегом. Как и Меллори, он не сводил глаз с моря. Но не обшаривал его тщательно, квадрат за квадратом, а переводил взгляд с берега на карту, с карты на видневшиеся впереди острова, с островов на старый спиртовой компас, едва заметно подрагивающий на позеленевшем кардановом подвесе, с компаса – снова на берег. Иногда он поглядывал на небо или окидывал развернувшуюся на сто восемьдесят градусов панораму горизонта. Только на засиженный мухами осколок зеркала он старался не глядеть. Болели плечи, хотя его дважды сменяли у руля. Худые загорелые руки одеревенели на потрескавшихся ручках штурвала. Он пытался расслабиться, сбросить напряжение, сводившее судорогами мускулы рук, но мышцы вопреки его воле вновь напряженно сжимались.

Во рту пересохло, губы запеклись. Не помогала и теплая вода, к которой он прикладывался: кувшин был накален солнцем. Противно ныло под ложечкой, левую ногу сводило судорогой. Лейтенантом Энди Стивенсом владел страх. Нет, не потому, что он никогда не нюхал пороху. С

тех пор как он помнит себя, он боялся всегда. И сейчас он мог бы припомнить все мелкие страхи, начиная с приготовительной школы. Тогда его столкнул в бассейн отец, сэр

Седрик Стивенс, знаменитый исследователь и альпинист.

Отец утверждал, что только так можно научить сына плавать. Он вспомнил, как отчаянно сопротивлялся, сколько воды наглотался с перепугу. Он вспомнил, как до слез хохотали над ним отец и два старших брата, огромные и веселые. Едва он вылезал из воды, они снова толкали его в бассейн. .

Отец и братья поклонялись физической силе. Они и представить себе не могли, что кто-то не получает удовольствия от прыжка в воду с пятиметрового трамплина или от бешеной скачки через немыслимые препятствия. Им ничего не стоило взобраться на головокружительный утес или отправиться на утлой лодчонке в бурное открытое море. И его они заставляли проделывать все эти штуки.

Энди был впечатлительным мальчиком, опасался насмешек. К чувству физического страха у него часто примешивалось чувство боязни неудачи. В конце концов он стал бояться самого страха. Чтобы преодолеть этот страх из-за страха, Энди стал альпинистом. И довольно искусным.

Отец и братья прекратили насмешки. Но Энди не избавился от страха, а только научился скрывать его. Он всегда шел навстречу страху, всегда боролся с ним, всегда стремился преодолеть его. Вот и сейчас все его силы были направлены на эту борьбу. Больше всего Энди боялся, что страх его будет замечен. .

Поразительная, невероятная голубизна Эгейского моря, мягкие, смутные силуэты анатолийских вершин на фоне чисто вымытого ультрамарина неба навевали спокойствие.

Захватывающее дыхание разнообразие оттенков залитых солнцем, лениво проплывающих мимо островов, искрящаяся пучками лучей радужная рябь воды и освежающий, мягкий, пахучий юго-восточный бриз несли тепло, томительную сонливость. Нескончаемое тарахтение старого «кельвина» и безмятежное спокойствие палубы напоминали только о мире. Невероятно, чтобы это могло пробудить страх. . Война казалась такой далекой. Но в итоге война была рядом. Она постоянно напоминала о себе.

Дважды над каиком пролетал немецкий гидроплан-разведчик. Потом два самолета снизились над ними и, удовлетворенные мирным видом суденышка, вновь взмыли вверх. Базировались они, по-видимому, на Родосе. Хотя самолеты были итальянскими, но пилотировались наверняка немцами, согнавшими своих недавних союзников в концлагеря после капитуляции Италии. Утром они проплыли в полумиле от крупной шхуны с фашистским флагом. В полдень с оглушительным ревом пронесся мимо каика быстроходный немецкий катер, так близко, что каик закачало на волне. Меллори и Андреа, потрясая кулаками, громко проклинали гогочущих матросов. Но никаких попыток задержать каик не было: англичане и немцы старались не нарушать без надобности нейтралитет турецких территориальных вод. И все же эти непрестанные появления вражеских судов и самолетов постоянно напоминали о войне.

Медленно двигались стрелки часов, приближая их с каждой минутой к отвесной скале, которую еще предстояло преодолеть. В пятидесяти милях по курсу виднелись зубчатые вершины острова Наварон, безлюдные, далекие, высящиеся мрачными громадами на фоне ярко-голубого неба.

В половине третьего неожиданно отказал двигатель.

Монотонное тарахтение сменилось гнетущей тишиной.

Меллори бросился к люку.

— Что случилось, Браун? – тревожно крикнул он. –

Сломалась машина?

— Не совсем так, сэр. – Браун все еще возился с двигателем, и голос его звучал глухо. – Я его просто выключил, –

он выпрямился, неуклюже вылез из люка, сел на палубу, жадно хватая ртом свежий воздух. Несмотря на загар, лицо его было бледно.

Меллори внимательно посмотрел на него.

— У тебя такой вид, будто кто-то напугал тебя до смерти.

— За эти два-три часа меня вконец отравила проклятая дыра, – Браун провел рукой по глазам. – Затылок прямо разламывает, сэр. Углекислый газ не очень приятная штука. – Он указал на двигатель. – Видите ту вертикальную трубку с шаром наверху, водоохладителем? Трубка тоньше бумаги. Понемногу она пропускала и раньше, а около часу назад лопнула. Искры, дым, пламя дюймов в шесть. Пришлось проклятую отключить, сэр.

Меллори, мало что понимая, кивнул.

— Можете исправить, Браун?

— Нет, сэр. Нужно заварить или запаять. – Он категорически замотал головой. – Внизу, среди всякого барахла, я приметил запасную часть. Дьявольски ржавая и такая же ненадежная, как и первая.. Я все же попытаюсь, сэр.

— Я помогу ему, – вызвался Миллер.

— Благодарю, капрал. Сколько это отнимет времени, Браун?

— Часа два, а может, все четыре. Гайки и болты заржавели, придется срубить или отпиливать их или искать другие.

Меллори промолчал, тяжело повернулся и поднялся наверх, к Стивенсу, который уже покинул рубку и сидел на баке. Энди вопросительно посмотрел на Меллори.

— Часа четыре провозимся. Андреа и я займемся парусами.

Через два часа они уже порядочно отошли от территориальных вод. Двигатель молчал. Каик приближался к большому острову в восьми милях на вест-норд-вест от места поломки. Меллори решил подойти к берегу. Здесь их труднее заметить, чем в открытом море. Он взглянул на часы и перевел огорченный взгляд на удаляющееся безопасное турецкое побережье. Потом напряженно вгляделся в темную полосу моря, суши и неба на востоке.

— Андреа, ты видишь?!

— Да, капитан. – Андреа мгновенно вырос рядом. –

Катер. В трех милях. Идет прямо на нас, – добавил он тихо.

— Да, идет на нас, – неохотно согласился Меллори.

Все собрались вместе. Меллори не терял времени даром.

— Если я не ошибаюсь, это тот самый катер, который нам встретился утром. Они деликатничать не будут, обыск устроят тщательный. Вооружены до зубов и ищут приключений. Полумерами явно не ограничатся. На этот счет нам не следует обольщаться. Обыск мы не должны допустить ни в коем случае. С нашим грузом на борту. – Он в двух словах сообщил свой план.

Стивенс вдруг почувствовал, как заныло под ложечкой и кровь отхлынула от лица. Он был рад только тому, что никто не заметил его дрожащих коленок. Голос его тоже дрогнул:

— Но, сэр... сэр...

Меллори увидел бледное лицо, бескровные ногти, впившиеся в подоконник рубки.

— Вы, вы не сделаете этого, сэр! – голос Энди прерывался от волнения. С минуту он беззвучно шевелил губами, наконец у него вырвалось: – Это убийство, сэр. Просто убийство.

— Заткнись, щенок! – рявкнул Миллер.

— Перестаньте, – остановил Меллори американца, внимательно посмотрел на него и перевел взгляд на Стивенса. Глаза его были холодны. – Лейтенант, основным законом войны является стремление поставить противника в наиболее невыгодные условия и не оставлять ему шансов на успех. Или мы уничтожим их, или они нас. Мы их пустим ко дну, иначе они потопят нас, а с нами и тысячу парней с острова Ксерос. Ведь это же все так просто, лейтенант. Это даже не вопрос совести.

Стивенс чувствовал, что все смотрят на него. За эту минуту он возненавидел Меллори. Он понимал, что ненавидит неумолимую логику сказанных слов. Меллори, идол каждого начинающего альпиниста, лучший скалолаз довоенной Британии, чьи фантастические восхождения давали пищу для сенсационных газетных заголовков. Меллори, дважды потерпевший неудачу в столкновениях со стремительным Роммелем в песках пустыни. Меллори, трижды отказавшийся от повышения по службе, чтобы не разлучаться с партизанами на Крите. Обо всем подумал

Стивенс в одно мгновение. Он медленно поднял взгляд на худощавое загорелое лицо, резко очерченный, словно высеченный из камня изгиб рта, на густые черные брови над карими глазами, в которых были холодность и сочувствие.

Ему стало ясно, что капитан Меллори находится по другую сторону его оценок и суждений.

— Как говорит капрал Миллер, я высказался не в свой черед. – Он натянуто улыбнулся, взглянул на стремительно мчавшийся к ним сторожевой катер, снова почувствовал слабость в коленях, но голос его звучал теперь потверже: –

Я не подведу вас, сэр.

— Я в этом никогда не сомневался, – улыбнулся Меллори и посмотрел на Миллера и Брауна. – Приготовьте все незаметно. Они смотрят на нас в бинокли. – Он повернулся и прошел вперед.

Андреа двинулся за ним.

— Слишком ты строго обошелся с пареньком, – Андреа сказал это без упрека и осуждения, просто отмечая факт.

— Знаю. Я не хотел. . – Меллори пожал плечами. – Но это было необходимо.

— Пожалуй, ты прав, – промолвил Андреа. – Да, это было необходимо. Ты думаешь, они пустят пушки в дело, чтобы нас остановить?

— Может статься. Пора по местам. Начинаю я, – сухо закончил Меллори.

Тяжелое пыхтение двигателя перешло в мягкий рокот, исчезли носовые буруны, и немецкий катер скользнул всего в шести футах от каика. Меллори сидел на ящике из-под рыбы и старательно пришивал пуговицу к старому пиджаку. Он отлично видел всех шестерых немецких моряков. Один из них, сгорбившись, сидел за пулеметом «шпандау», установленном на треноге. Трое стояли на палубе с автоматическими карабинами наперевес.

«Шмайсеры», – отметил Меллори. В дверях рубки маячил капитан катера – угрюмый молодой лейтенант с Железным крестом на кителе. Из люка машинного отделения выглядывала еще одна любопытная физиономия. Меллори не видел всей палубы: ее скрывал хлопавший на порывистом ветру парус. Но поскольку пулеметчик, беспрестанно ворочавший дулом «шпандау», держал на прицеле только носовую часть каика, естественно было предположить, что на носу катера имеется еще один пулемет.

Лейтенант с суровым лицом поднес сложенные рупором ладони ко рту.

«Достойный выкормыш гитлерюгенда», – подумал

Меллори.

— Спустите паруса!

Меллори окаменел. Игла безжалостно впилась ему в ладонь, но он не заметил этого. Лейтенант отдал команду по-английски!

«Стивенс слишком молод, слишком неопытен, – с отчаянием подумал Меллори. – Он клюнет на эту удочку, не может не клюнуть. .»

Но Стивенс не купился. Он приоткрыл дверь рубки, высунулся, приложил ладонь к уху и бессмысленно уставился в небо. Он даже открыл рот от удивления, отлично разыграв придурка, не понимающего команды. Меллори готов был расцеловать его. Не только повадками, но и одеждой, и черной крашеной шевелюрой Энди походил сейчас на заурядного греческого рыбака, недоверчивого и нелюдимого.

— Чего-о? – крикнул он.

— Спустите паруса! Мы сейчас сойдем к вам на борт, – и опять по-английски.

«Упорный, мерзавец», – подумал Меллори уже спокойнее.

Стивенс все так же бессмысленно глядел на немца, потом недоуменно уставился на Андреа и Меллори. Те не менее убедительно изобразили на лицах удивление. Стивенс отчаянно пожал плечами.

— Виноват, не понимаю по-немецки! – крикнул он. – А

по-нашему вы не умеете? – бегло сказал он на безукоризненном греческом разговорном языке. Правда, это был язык Аттики, а не жителей Архипелага, но Меллори не сомневался, что лейтенант не уловит разницы.

— Немедленно остановите лодку. Мы сойдем к вам на борт.

— Остановить лодку! А кто ты такой, чтобы из-за тебя останавливать лодку! Ты, ты, ты!.. – Возмущение было таким неподдельным, поток ругательств и проклятий столь натуральным, что лейтенант на минуту опешил.

— Даю десять секунд, – прервал его лейтенант. Он уже взял себя в руки, держался холодно и официально. – Потом откроем огонь.

Стивенс всем видом изобразил покорность и повернулся к Андреа и Меллори.

— Наши повелители сказали свое последнее слово.

Убирай паруса! – бросил он.

Те быстро и проворно спустили паруса. Меллори потянул на себя кливер, собрал его и молча присел на корточки. Он знал, что его изучают десять злых глаз. Парус прикрывал его колени и старый пиджак. Со сложенными на коленях руками он всем видом изображал уныние. Со свистом упал на палубу второй парус. Андреа ступил на него, сделал пару неуверенных шагов к носу, но остановился, опустив тяжелые руки. Мотор дизеля зарокотал еще глуше, рулевое колесо повернулось, и массивный немецкий катер чиркнул о борт каика. Трое немцев со шмайсерами наперевес быстро, но так, чтобы не попасть в сектор обстрела своих пулеметов (второй уже можно было увидеть), прыгнули на палубу каика. Один из трех тут же бросился вперед, к мачте, и встал там, держа всю команду под прицелом. Всех, кроме Меллори, которого поручили заботам пулеметчиков. Меллори отметил безупречную согласованность военной машины. Он поднял голову, осматриваясь с чисто крестьянским безразличием. Кейси

Браун сидел на корточках возле машинного отделения.

Дасти Миллер примостился в двух шагах от него и с подчеркнутым трудолюбием вырезал кусок жести из консервной банки, по-видимому, латку к мотору. Ножницы держал в левой руке, хотя Меллори было отлично известно, что он не левша. Ни Стивенс, ни Андреа не пошевелились.

Солдат у мачты уставился на них. Двое других медленно расхаживали по палубе. Немцы держали себя свободно, как хозяева положения, которым и в голову не приходит, что возможны какие-то осложнения. Они как раз проходили мимо Андреа. Спокойно, точно и аккуратно Меллори через пиджак выстрелил в пулеметчика, повернул свой брен, и,

прошитый очередью, рухнул часовой у мачты. Он еще не упал на палубу, а в руке Кейси Брауна мелькнул бесшумный пистолет Миллера, который припрятали в частях от мотора. Кейси трижды выстрелил, и второй пулеметчик сник за турелью, мертвые пальцы судорожно сжали рукоять пулемета. Миллер надрезал трехсекундный химический взрыватель и бросил жестянку в люк машинного отделения немцев. Стивенс метнул связку гранат в рубку, Андреа с быстротой и меткостью нападающей кобры обхватил огромными ручищами головы проходивших мимо охранников и с силой столкнул их лбами. Все произошло мгновенно. Пятеро попадали навзничь. Немецкий катер скрылся в клубах дыма, языках пламени и рое обломков.

Все еще строчил Меллори из брена, но эхо взрыва умолкло, ленту автомата заело, и над Эгейским морем снова воцарилась первозданная тишина. Оглушенный двумя взрывами, Meллори, пошатываясь, поднялся на ноги. Изумился.

Он не предполагал, что может сделать взрыв связки гранат и двух кубиков тола. Самодельная бомба Миллера разворотила днище машинного отделения. Обломки катера пылали. Меллори стало не по себе: прямой столб черного дыма – отличный ориентир для немецкого самолета-разведчика. Меллори успел увидеть развороченную рубку и труп лейтенанта, повисшего на искореженном штурвале: жалкое подобие того, кто несколько секунд назад отдавал приказы наглым голосом. Внутри тонущего катера глухо рванули бензобаки, он завалился на корму.

Обнажился киль, вода зашипела, сбивая пламя, и катер скрылся в воде. Радужные пятна заколыхались, разошлись кругами. Только щепки да каска плавали среди пятен нефти. Эгейскоеморе опять стало мирным и безмятежным.

Меллори оглядел каик и своих товарищей. Браун и

Миллер наблюдали за тонущими обломками. Стивенс, целый и невредимый, стоял у двери в рубку. Лицо было мертвенно-белым, но на протяжении короткой схватки он был на высоте. У Андреа рассечена щека. Грек стоял над телами двух автоматчиков. Лицо его ничего не выражало.

Меллори долго смотрел на Андреа, словно восстанавливал подробности случившегося.

— Мертвы?

Андреа кивнул:

— Слишком сильно я их ударил.

Меллори отвернулся. Из всех людей, встречавшихся ему, никто не мог сравниться с Андреа в ярости к врагам.

Он убивал фашистов как собак, убивал безжалостно, умело и беспощадно. И хотя он не считал себя вправе отнимать человеческую жизнь, никогда не дрогнула его рука. Он, любивший ближних своих больше всего на свете, не оправдывал убийства, как это пытаются делать фашисты, прикрываясь национализмом. Он убивал фашистов, чтобы дать возможность жить другим, лучшим людям.

— Кто еще ранен? – с наигранной бодростью спросил

Меллори. – Никто? Ну и отлично. Давайте-ка сматывать удочки. Чем быстрее, тем лучше, – он взглянул на часы. –

Почти четыре. Пора связаться с Каиром. Оставьте на минуту свой металлолом, Кейси. Попытайтесь поймать Каир.

Он посмотрел на небо, уже розовевшее на востоке.

Покачал головой.

— Не мешало бы узнать прогноз погоды.

Прием был скверным. Крошечный динамик хрипел как придушенный, но сквозь помехи раздалось:

— Ревень вызывает Пастернак. – Это были позывные

Каира, их повторили дважды. Браун отстучал ответ. Снова раздался глухой голос: – Ревень вызывает Пастернак. Пастернак, я Ревень. Икс минус один. Подтвердите. Икс минус один.

Меллори с шумом втянул воздух. Сообщение означало, что атака на Ксерос назначена в субботу на рассвете, на день раньше. Итак, операция в пятницу. Ровно через три дня.

— Подтвердите. Икс минус один! Вас понял, – спокойно сказал Меллори.

— ...Восточная Англия. Сводка погоды, – продолжал безразличный монотонный голос. «Восточная Англия»

означала северную часть Архипелага. Меллори знал об этом.

— . .Вечером возможно падение барометра. Значительные осадки. Похолодание в ближайшие четыре часа.

Ветер восточный. Сила ветра шесть-семь баллов. Завтра ожидается ясная погода.

Меллори повернулся и пошел на корму. Ну и положеньице! Осталось всего три дня. Мотор никудышный.

Надвигается шторм. Он с надеждой вспомнил, что командир эскадрильи Торренс был невысокого мнения о работе метеослужбы. Но радужным надеждам предаваться было трудно. Громадные грозовые тучи наползали прямо на них.

ГЛАВА 4

Понедельник. Вечер.

17.00–23.30

На западе у горизонта утопал в море огненно-рыжий диск солнца. Темнела вода бухты. Присутствие светила ощущалось только по светящейся завесе ласкового легкого дождя.

Золотистые лучи освещали древнюю сторожевую башню на вершине утеса, взметнувшегося на сотню футов над устьем реки. Они переливались на полированных плитах прекрасного белого пирейского мрамора, сверкали на блестящей поверхности стволов, которые выглядывали из узких амбразур массивных стен; лучи эти освещали извивающийся паук свастики на флаге, укрепленном над окном. Полуразрушенный замок и теперь представлял мощную и неприступную позицию, контролирующую реку и морское побережье. Он хорошо виден в просвете вересковых зарослей, укрывших каик. Медленно, как бы нехотя, Меллори опустил бинокль и мрачно сказал Андреа и Стивенсу, силуэты которых едва различались в полумраке рубки:

— Восхитительно! Просто гениально. Талантливый командир Меллори не мог придумать ничего лучшего. На сто миль в округе это наверняка единственная бухта с немецким дозором. Нужно обшарить не меньше сотни островов, чтобы наткнуться на него. Теперь мне остается только пойти и уничтожить немцев. . Давайте-ка еще раз взглянем на карту, Стивенс.

Стивенс развернул карту, накрыл ее брезентом и включил фонарик. Болезненное ощущение страха вновь заползало в него. Он с неприязнью поглядел на Андреа, словно обидевшись, что тот обнаружил немецкий пост всего несколько минут назад. Меллори склонился над картой. Стивенс деланно безразлично затянулся сигаретой.

Табак отсырел, но курить его было можно.

«У них наверняка пушки наверху, – лениво подумал

Стивенс. – Без пушек бухту не удержать. .»

Он потер рукой бедро повыше колена, но противную дрожь унять не удалось – страх был сильнее его. И все-таки голос Стивенса звучал твердо:

— Вы зря ругаете себя, сэр. Это единственная удобная стоянка. В такую бурю мы не смогли бы нигде подойти к берегу.

— Точно. Истинная правда. – Меллори свернул карту. –

Больше укрыться было негде. Самая удобная бухта, в которой можно переждать шторм, и немцы усвоили этот неоспоримый факт раньше нас. Именно поэтому я должен был предположить, что они обязательно поставят дозор.

Но, как говорится, снявши голову, по волосам не плачут. –

Он повысил голос. – Шеф!

— Хелло! – глухо донеслось из машинного отделения.

— Как там, Браун?

— Не так скверно, сэр. Почти собрал.

Меллори облегченно кивнул.

— Сколько еще возиться? Час?

— Около этого, сэр.

– Час.. Вроде бы все в порядке. – Меллори опять взглянул на Стивенса и Андреа. – Через час отчаливаем.

Темнота нам на руку, но выбраться из этой чертовой канавы без огней трудновато.

— Вы полагаете, сэр, что они попытаются нас задержать? – Голос Стивенса звучал слишком ненатурально. Он был уверен, что Меллори заметил это.

— Не думаю, что они встретят нас по стойке «смирно», приветствуя тремя пушечными выстрелами. . Как вы полагаете, Андреа, сколько их там?

— Я видел двоих, – задумчиво ответил Андреа. – Их трое или четверо, капитан. Маленький пост. На такие объекты немцы солдат не разбрасывают.

— Пожалуй, вы правы, – согласился Меллори. – Основной гарнизон находится в деревне, в семи милях отсюда, судя по карте. И не похоже... – он осекся и напряженно прислушался.

Ругая себя за то, что не поставил дозорного – на Крите такая халатность стоила бы ему жизни, – Меллори откинул брезент и осторожно выбрался на палубу. Оружия он не взял, но прихватил полбутылки мозельского. Старательно изображая пьяного, Меллори проковылял по палубе и ухватился за канат, чтобы не свалиться за борт. На берегу, в десяти ярдах от него, стоял немецкий автоматчик. Меллори нагло уставился на него. Теперь поздно думать о дозорном.

Прежде чем приступить к разговору с автоматчиком, Меллори встряхнул бутылку и приложился к горлышку.

Худое загорелое лицо немца исказила гримаса гнева.

Меллори не обратил на это внимания. Небрежно обтер губы рукавом черной куртки и сверху вниз вызывающе посмотрел на солдата.

— Ну, какого черта тебе нужно? – нахально и неторопливо спросил он, как истинный островитянин.

Меллори увидел побелевшие суставы пальцев на стволе автомата. Мелькнула мысль: не переборщил ли он? За себя он не беспокоился, – в машинном отделении затихли, а рука Дасти Миллера никогда не оказывалась слишком далеко от бесшумного автоматического пистолета, – но ему не хотелось осложнений. По крайней мере сейчас, когда в сторожевой башне находилось не менее двух скорострельных «шпандау».

Солдат едва сдержал себя. Требовалась наблюдательность Меллори, чтобы заметить следы колебания и растерянности. Греки, даже полупьяные, никогда не разговаривали с оккупантами в таком тоне, если не чувствовали своего превосходства в силе. Меллори и рассчитывал воспользоваться этим.

— Что за судно? Куда направляетесь? – солдат говорил по-гречески медленно, с паузами, но вполне сносно.

Меллори опять приложился к бутылке, сладостно причмокивая губами, сделал глоток-другой и, оторвавшись от горлышка, любовно посмотрел на нее.

— Очень мне нравится в немцах умение делать прекрасное вино, – громко сказал он. – Спорю, что вам нельзя попробовать его! Угадал? А пойло, которое делают наверху21, начинено смолою так, что его можно употреблять только вместо горючего для фонарей. – Он умолк на минуту. – Конечно, если вы знаете честных людей на островах, они достанут вам немного озо22, но мало кто из наших может делать озо лучше мозеля или рейнвейна.

21 Так жители островов называют материк.

22 Вино, вид местного греческого самогона.

Солдат поморщился. Как большинство военных, он презирал предателей, даже если они были на их стороне.

Правда, в Греции предателей оказалось не так уж много.

— Я спрашиваю, что за судно и куда идет? – холодно повторил он.

— Каик «Агион». С грузом для Самоса, – гордо ответил

Меллори и добавил значительно: – По приказанию.

— Чей приказ? – спросил солдат.

— Господина коменданта из Вати, генерала Крейбеля, –

почтительно сказал Меллори. – Вы, конечно, слышали о герре генерале, правда? – Меллори знал, это подействует: о командующем десантными войсками генерале Крейбеле, поклоннике железной дисциплины, знали далеко за пределами островов. Меллори мог поклясться, что лицо солдата побледнело, но тот не успокоился.

— Бумаги есть? Рекомендательные письма?

Меллори устало вздохнул и повернулся к рубке.

— Андреа! – позвал он.

— Чего надо? – Массивная фигура грека показалась в проеме. Он слышал разговор и продолжал игру Меллори: открытая бутылка вина почти скрывалась в его лапище. Он подошел поближе и сказал недовольно: – Не видишь, я занят. – Потом оглядел солдата и так же недовольно спросил: – Чего ему?

— Наши пропуска и рекомендательные письма герра генерала. Они внизу.

Андреа с ворчанием спустился вниз. На берег перебросили канат, подтянули корму и передали солдату бумаги. Они были сделаны отлично. Вплоть до фотостатического факсимиле генерала Крейбеля ничто не могло вызвать ни малейшего подозрения в их оформлении. Солдат вернул бумаги с невнятными словами удовлетворения.

Только сейчас Меллори разглядел, что перед ним совсем юнец, лет девятнадцати: чистое открытое лицо, не похожее на лица молодых фанатиков из эсэсовских дивизий, осмысленные живые глаза. . Меллори подумал, что ему не хотелось бы убивать этого мальчишку в солдатской форме.

Он сделал знак Стивенсу. Тот передал полупустую корзину с бутылками мозельского, Меллори указал в сторону сторожевой башни:

— Сколько вас там наверху?

Солдат мгновенно насторожился, на лице вновь появилось враждебное и недоверчивое выражение. Он глухо спросил:

— Зачем вам это?

Меллори с притворным отчаянием простер вверх руки, простонал и огорченно обратился к Андреа:

— Ты видишь, какие они? Никому не доверяют. Думают, что каждый. . – Он поспешно обернулся к солдату. –

Мы не хотим создавать себе хлопоты всякий раз, когда сюда заходим. Мы пойдем на Самос еще раз через пару дней. Нужно сплавить партию мозельского, – пояснил он. –

Генерал Крейбель хорошо снабжает. . э-э-э... своих специальных агентов. Да, вам наверху, на солнце, видно, не сладко приходится. Вот, бери по бутылке на брата..

Сколько бутылок?

Успокаивающее упоминание о том, что они вновь вернутся, имя генерала и заманчивое предложение окончательно лишили солдата подозрительности. Помогло наверняка и то, что немец представил себе реакцию товарищей. Если те узнают, что он отказался от вина...

— Нас только трое, – недовольно пробурчал солдат.

— Вот три бутылки, – поощрительно сказал Меллори. –

В следующий раз привезем вам рейнвейн. Прозит! – Он встряхнул своей бутылкой, показывая хорошие манеры перед немцем, и добавил гордо: – Ауфвидерзеен. .

Солдат пробормотал слова благодарности, постоял в нерешительности, сконфуженно поглядел на бутылки, круто повернулся и неторопливо зашагал по берегу. Бутылки тонко позвякивали в его руке.

— Всего трое. Это облегчает задачу, – подытожил

Меллори.

— Здорово, сэр! Отличный спектакль! – горячо перебил его Стивенс.

— Просто спектакль, – поправил Меллори, небрежно развалившись на палубе возле люка. – Просто спектакль, черт возьми!

— Это было потрясающе, начальник, хотя я не понял ни единого слова!

— Благодарю вас, но боюсь, что поздравления несколько преждевременны, – пробормотал Меллори. Внезапный холодок в голосе озадачил их, все посмотрели в направлении его указательного пальца.

Солдат остановился в двухстах ярдах, повернулся к лесу. Через секунду они увидели еще одного, который что-то возбужденно говорил первому, указывая в сторону каика. Наконец оба исчезли в зарослях.

— Порядок! На сегодня достаточно. Займитесь делами.

Слишком подозрительно, если бы мы игнорировали этот случай. Но еще подозрительней придавать ему слишком много значения. Лучше не скапливаться, – подытожил

Меллори.

Миллер с Брауном спустились в машинное отделение, Стивенс прошел в рубку. Меллори с Андреа остались на палубе «распивать» вино.

Дождь перестал моросить. Ветер был еще крепок.

Верхушки сосен гнулись под его порывами, но берег надежно защищал каик.

— Как вы думаете, что происходит, сэр? – донесся голос

Стивенса из темной рубки.

— Тут все ясно. Их предупредили. Они насторожились, ведь до сих пор нет сведений с катера, который послали проверить нас. На нем была антенна, помните? – Меллори говорил громко, чтобы слышали все.

— И что это они такие недоверчивые? Это до меня не доходит, – сказал Миллер.

— Наверное, поддерживают связь со штабом по радио.

Или по телефону. Они наверняка предупреждены. Теперь начнется переполох.

— Быть может, они вышлют против нас небольшую армию? – мрачно сострил Миллер.

Меллори покачал головой.

— Этого не произойдет. Семь миль напрямик, а через горы и лесные тропы – все десять. Да еще в кромешной темени. Они до такого не додумаются, – он указал бутылкой в сторону сторожевой башни. – Сегодня у них будет самая длинная ночь.

— Значит, каждую минуту нужно ожидать огня «шпандау»? – донесся голос Стивенса.

Меллори снова покачал головой.

— Его не будет. Я уверен. Они подозрительны и считают нас скорее пиратами, чем мирными рыбаками. Но когда парень расскажет про письма и бумаги от самого генерала

Крейбеля, это их наверняка поразит. Они позвонят в штаб.

Комендант такого маленького острова не отважится арестовать агентов генерала. Он запросит Вати, получит ответ генерала, что тот знать ничего не знает. Коменданту останется к тому времени только локти кусать с досады, что нас сразу не расстреляли. – Меллори взглянул на светящийся циферблат. – Мы располагаем минимум тридцатью минутами.

— Этого достаточно, чтобы взять бумаги и карандаш, записать наши последние желания и составить завещания,

– хмуро произнес Миллер. – Я не вижу выхода, начальник.

Меллори усмехнулся.

— Не волнуйтесь, капрал. Мы предпримем кой-чего.

Устроим небольшую попойку прямо здесь, на палубе.

Последние слова песни – сальный перевод на греческий популярной «Лили Марлен» – растворились в вечернем сумраке. Обрывки песни вряд ли услышат в сторожевой башне – ветер дует в противоположную сторону. Но топот ног и размахивание бутылками – достаточные доказательства пьяной оргии для всех, кроме слепых и глухих. Меллори ухмыльнулся, представляя себе замешательство немцев, которые следят за подозрительным каиком – в этом сомневаться не приходилось. Обитатели каика вели себя совсем не как разведчики, которые знают, что у них времени в обрез.

Меллори поднес ко рту бутылку, сделал несколько глотков – вино было безвкусным. И неудивительно: бутылки наполнили из бачка с питьевой водой. Он взглянул на товарищей. Миллер, Браун, Стивенс. Андреа с ними не было, но Меллори и не искал его. Он знал, что Андреа сидит скорчившись в рулевой рубке с гранатами и револьвером в руках.

— Верно, – решительно сказал Меллори, – возможно, ты получишь своего Оскара23. Провернем-ка поубедительней.

– Он резко дернулся вперед и с криком ткнул пальцем в грудь Миллеру.

Миллер заорал. Они сидели друг против друга, бешено жестикулировали и отчаянно ругались. Так все выглядело со стороны. Вот Миллер, пьяно покачиваясь, поднялся и ринулся на Меллори с кулаками. Тот не замедлил вскочить, и через секунду на палубе шла жестокая потасовка. Противники обрушивали друг на друга тяжелые удары, пока крепкий кулак американца не отбросил Меллори к рулевой рубке.

— Отлично, Андреа, – сказал упавший, не оборачиваясь в сторону притаившегося грека. – Через пять секунд. Желаю удачи. – Последние слова он договорил, поднимаясь на ноги.

В руке Меллори оказалась бутылка, которую он с яростью запустил в Миллера. Миллер увернулся и нанес командиру прямой удар в челюсть. Завопив от боли, Меллори беспомощно схватил руками воздух и плюхнулся за борт.

Еще полминуты на палубе стоял невообразимый гам и раздавались вопли.

Этого времени Андреа вполне хватило, чтобы проплыть весь заливчик под водой. Меллори отчаянно бил ногами по воде, пытаясь взобраться на палубу, а схвативший багор

23 Популярная в Америке кинопремия.

Миллер был полон решимости размозжить ему голову.

Остальные повисли на Миллере, стараясь удержать его. В

конце концов им это удалось: его сбили с ног, связали и только после этого помогли Меллори вылезти на палубу.

Через минуту вся компания пьяных, привычных к драке людей уже расположилась возле люка и прикладывалась к горлышку очередной откупоренной бутылки. Драка была забыта, противники помирились и сидели в обнимку.

— Очень мило получилось, очень мило, – одобрительно говорил Меллори. – Премию Оскара нужно отдать капралу

Миллеру.

Дасти Миллер молчал. Неподвижно и подавленно глядел на бутылку в своей руке. Наконец он пошевелился.

— Не нравится мне все это, начальник, – пробормотал он мрачно. – Послали бы меня с Андреа. Один против трех.

А они настороже. Ждут, поди, нападения. – Он с упреком взглянул на Меллори. – Черт возьми, начальник. Вы не уставали твердить, что задание чертовски важное..

— Конечно, – спокойно ответил Меллори. – Именно поэтому я и не послал вас вместе с ним. Мы бы ему только мешали. Вы не знаете Андреа, Дасти. – Впервые Меллори назвал так капрала, и Миллер был польщен этой фамильярностью, такой неожиданной. Он перестал хмуриться. –

Никто из вас не знает его, а я знаю. – Меллори указал на четкий силуэт башни, вписанный в фон темного уже неба. –

Всего-навсего веселый громадный парень, вечно улыбчивый и шутящий. Сейчас он уже наверху. – Меллори помолчал. – Крадется через лес, как кошка. Самая крупная и самая опасная кошка из всех, которых вы видели. Если не будут сопротивляться, Андреа их не убьет без нужды. Когда я решил послать его туда, к этим мальчишкам, у меня было чувство, будто я уже усадил их на электрический стул и включаю ток.

Слова эти произвели на Миллера большое впечатление.

— Давно вы его знаете, начальник? – это был полувопрос, полуутверждение.

— Давно. Андреа служил в регулярной армии и участвовал в албанской войне. Мне рассказывали, что итальянцы в ужас приходили от него и его вездесущих патрулей, действовавших против дивизии «Тосканские волки». Я о нем много тогда наслышался. Конечно, не от самого Андреа. Такое невозможно. Мы встретились с ним позже, когда пытались удержать Сервийский перевал. Я был младшим лейтенантом в штабе Анзакской бригады. Андреа... – он выдержал эффектную паузу, – был подполковником двенадцатой греческой моторизованной дивизии.

– Что, что? – удивленно переспросил Миллер. На лицах

Стивенса и Брауна тоже было написано недоверие.

– Вы не ослышались. Подполковником. Прилично обскакал меня, – насмешливо улыбнулся он. – Совсем в ином свете предстает Андреа, не правда ли?

Они молчали. Мягкий, отзывчивый, общительный

Андреа, почти простак, и вдруг такой высокий офицерский чин. Английское высокомерие было достойно посрамлено.

Меллори довольно улыбался. Сообщение слишком неожиданное. Оно не так легко воспринималось. . Теперь им многое стало понятно: спокойствие Андреа, уверенность в себе и в своих поступках и, наконец, вера Меллори в непогрешимость Андреа, его уважение к мнению грека,

когда приходилось советоваться с ним, а случалось это довольно часто.

«Неудивительно, – подумал Миллер, – что ни разу не довелось услышать, как Меллори приказывает Андреа. А

ведь Меллори никогда не колебался, если была необходимость использовать свое звание».

— После Сервии все покатилось стремительно, – продолжал Меллори. – Андреа узнал, что Триккалу, маленький городок, где жили его жена и трое дочерей, «хейнкели»

сровняли с землей. Он добрался туда, но ничем не мог помочь семье. Фугаска упала в садик перед домом, не оставив от него камня на камне.

Меллори умолк, закурил сигарету и сквозь клуб дыма поглядел на неясные контуры крепости.

— Единственный человек, встретившийся ему, оказался его двоюродным братом Грегорисом. Грегорис был с нами на Крите. Он и сейчас там. От Грегориса он услышал о фашистских жестокостях во Фракии и Македонии, а именно там жили его родители. Они с Грегорисом переоделись в немецкую форму – вы можете представить, как он достал ее: реквизировал немецкий грузовик, – и помчался в Протосами. – Меллори щелчком послал окурок за борт.

Миллер не переставал удивляться: взволнованность, скорее даже налет взволнованности, которая чужда этому грубоватому новозеландцу, была заметна в его словах. Но

Меллори уже неторопливо продолжал:

— Они приехали под вечер печально известной Протосамской резни. Грегорис рассказывал мне, как переодетый в немецкую форму Андреа стоял и смеялся, когда десяток солдат-монархистов связывали попарно греков и бросали их в реку. В первой паре были его отец и мачеха, уже мертвые.

– О Боже! – даже Миллер утратил хладнокровие. – Это просто невероятно..

— Сотни греков умирали так. Обычно их топили живьем, – перебил его Меллори. – Пока вы не узнаете, как греки ненавидят фашистов, вы не сможете представить, что такое ненависть. Андреа распил пару бутылок вина с солдатами, узнал, что убили его родителей рано утром. . с их стороны было бессмысленным сопротивление. К ночи он последовал за солдатами к поржавевшему железному сараю, где те расположились. Кроме ножа, у него не было ничего. Часовому Андреа свернул шею. Вошел в сарай, запер дверь и разбил керосиновую лампу. Грегорис не знает, что там происходило. Вышел Андреа через пару минут, вспотевший, забрызганный кровью с головы до ног.

Грегорис говорил, что в оставленном сарае не слышалось ни единого стона.

Меллори опять умолк. На этот раз никто не проронил ни слова. Стивенс поежился и поплотнее запахнул поношенную куртку: ему стало холодно. Меллори закурил другую сигарету, улыбнулся Миллеру в сторону сторожевой башни.

— Теперь вы понимаете, что мы бы ему там только мешали?

– Да. Думаю, что да, – признался Миллер. – Не думаю, просто предполагаю. Но не всех же, начальник! Он не мог убить всех.

— Всех, – прервал его Меллори. – Потом он организовал партизанский отряд, и жизнь для фашистских дозоров во

Фракии стала адом. Одно время отряд преследовала целая дивизия. В Родопских горах его предали. Был схвачен он, Грегорис и еще четверо. Их отправили в Ставрос, хотели предать трибуналу в Салониках. Ночью Андреа выбрался на палубу.. Они разоружили охрану. Взяли курс на Турцию. Турки хотели их интернировать – с таким же успехом они могли бы интернировать землетрясение! В итоге Андреа добрался до Палестины. Там из ветеранов албанской войны формировался греческий батальон. – Меллори неожиданно рассмеялся. – Его арестовали как дезертира.

Потом условно освободили, но в новой греческой армии места ему не нашлось. А вот бюро Дженсена, наслышанное о нем, знало, что Андреа создан для диверсионных операций... Мы вместе отплыли на Крит.

Минут десять стояло молчание. Лишь изредка делали вид, что прикладываются к бутылке. Это для дозорных в башне, хотя Меллори знал, что немцы уже ничего не смогут разглядеть, кроме неясных очертаний. Каик покачивало. Высокие, стремительные сосны, темные и стройные, как кипарисы, нависли над ними. Мрачные, смутно тревожные в сумерках. Ветер уныло тянул реквием в их вершинах. Мистическая и зловещая ночь, наполненная тревожными знамениями, внушающая безотчетные страхи. .

Неожиданно раздался веселый возглас Андреа, заставивший их вскочить на ноги. Им показалось, что пораженный лес отодвинулся от берега, услышав смех Андреа.

Грек не стал дожидаться, когда подтянут к берегу корму каика, бросился в воду и за несколько сильных взмахов преодолел полоску воды. Легко взобрался на палубу,

улыбаясь с высоты своего роста, словно английский дог тряхнул густой шевелюрой и протянул руку к бутылке вина.

— Уверен, что не стоит спрашивать, получилось ли, –

улыбнулся Меллори.

— О нет, не стоит. Это было слишком легко. Они оказались просто мальчишками, даже не заметили меня, –

Андреа глотнул из бутылки и удовлетворенно улыбнулся. –

Я их и пальцем не тронул, – победоносно продолжал он, –

ну, может быть, дал каждому пару легких щелчков. Они все смотрели сюда, вниз, когда я вошел. Обхватил их, отобрал автоматы и запер в погреб. Потом немножко погнул «шпандау», самую малость.

«Ну вот, вот и конец, – хладнокровно решил Меллори. –

Конец всему – борьбе, надеждам, страхам, любви и смеху, каждому из нас. Вот к чему мы пришли. Конец, конец для нас, конец для тысячи парней на Ксеросе». Он машинально провел рукой по соленым от морских брызг губам, по воспаленным от систематического недосыпания глазам, которые ничего не видели впереди, кроме первобытной разъяренной тьмы. Навалилась на него бесконечная усталость и невеселые мысли. «Все исчезнет, все. Кроме пушек

Наварона. Они-то будут существовать, они и впрямь неуязвимы. Черт бы их побрал! Черт бы их побрал. Черт бы их побрал. . Господи, сколько времени и сил бесполезно потрачено нами! Конец утлому каику. Он распадается на части, трещит по швам».

Действительно, каик распадался, став игрушкой беспощадных волн и яростного ветра, гнавшего его вперед. Он дал течь, едва вышел из-за прикрывавшего от шторма утеса. Двигался медленно к южной оконечности Наварона по беспокойной поверхности моря. Двигался неуклюже, то и дело рыская в стороны, отклоняясь от курса иногда на полусотню градусов. Но сначала швы еще держались.

Напор волн был все так же силен и настойчив. Шторм ослабевал, но это уже не имело существенного значения: каик дал течь и насос не в силах откачать воду из трюма.

Меллори выпрямился. Спина затекла – два часа подряд он наклонялся и выпрямлялся. Нагибался и выпрямлялся, подхватывая ведра с водой, которые подавал ему Дасти

Миллер из трюмного люка. Бог знает как чувствовал себя

Дасти! Лицо исказилось от напряжения. Только железная воля заставляла его держаться на ногах и продолжать бессмысленную работу – вычерпывать море из трюма.

Меллори восхищенно мотнул головой:

— Черт, ну и вынослив этот янки!

С трудом переводя дыхание, он огляделся. Кейси Брауна он, конечно, не мог видеть. Согнувшись вдвое в тесноте машинного отделения, ослабев от ядовитого дыма, с головной болью, тот ни на минуту не покидал своего места.

Так и сидел там со своим старым «кельвином», ухаживая за ним, как любящая мать. Андреа работал у помпы безостановочно, не поднимая головы. Он не замечал ни качки, ни злых порывов ветра. Вверх и вниз двигались его руки.

Безостановочно, неустанно. Он работал уже почти три часа, и казалось, что будет работать вечно. Меллори выдержал возле помпы только час двадцать. Меллори подумал, что предела человеческой выносливости не существует.

Его удивил Стивенс. Четыре часа подряд боролся юноша с вырывающимся из рук штурвалом, прыгавшим и скакавшим в руках наподобие норовистого коня. Меллори заключил, что с работой рулевого Энди справился блестяще, хотя трудностей ему выпало не меньше, чем остальным. Он держался молодцом. Волны, захлестывающие палубу, мешали Меллори рассмотреть Стивенса получше. Он заметил только упрямо сжатый рот и темные круги под глазами. Правая половина лица залита кровью –

открылась рана на виске. Меллори отвернулся. Вновь взялся за ведро. «Отличные ребята, – подумал он, – что за парни!. » Не было слов выразить восхищение ими. Он слишком устал, иначе нашел бы слова, достойные этих парней. Во рту пересохло. «Почему они должны умереть именно сейчас, эти великолепные парни? Умереть так бессмысленно. Впрочем, смерть не ищет целесообразности. .» Меллори сжал зубы, вспомнив слова Дженсена о британском командовании, играющем солдатами, как пешками. Конечно, для них ничего не стоит потерять и эту группу. Их это не особенно волнует, потому что они могут послать на смерть еще тысячи таких же, которыми можно играть как оловянными солдатиками.

Впервые Меллори подумал о себе. Он считал, что вина за гибель группы ложится прежде всего на командира – не смог уберечь. «Это моя вина, моя вина, – думал он снова и снова. – Это я завел их в ловушку».

Оставалось ждать неизбежного конца. Он не мог избавиться от чувства вины перед этими парнями. «Командир должен что-то предпринять, – думал Меллори вяло, –

что-то сделать. .» Он выронил ведро и схватился за мачту –

тяжелая волна захлестнула палубу и чуть не смыла его за борт. Бешеный водоворот, пенный и стремительный, несся по каику опустошительным смерчем. Меллори не обращал внимания на фантастическое зрелище. Он напряженно всматривался в темноту, надеясь на чудо, ожидая из этой первобытной темени спасения. «Тьма, черт побери. .

Тьма». Каик мотало как щепку. Старая посудина жалобно скрипела. Взлетала высоко вверх и проваливалась в преисподнюю. Невидимое и враждебное море только ощущалось в непосредственной близости, ежесекундно грозя гибелью.

Меллори старался что-то мучительно припомнить... И

вдруг: «Ветер! Ветер, ветер ослаб!» Ветер быстро успокаивался. Обхватив мачту руками, Меллори вспомнил, как дома, в горах, у края пропасти, приступ ветра не задевал его возле утесов. Вот и здесь: две капризные волны – накат.

Мысль ошеломила его: «Скалы! Они возле утесов Наварона!»

Меллори бросился к люку машинного отделения.

— Полный назад! – закричал он Брауну. Кейси обернулся. – Ради Бога, старина, полный назад! Мы возле скал!

Он поспешно вскочил на ноги и мигом одолел расстояние до рулевой рубки. Выхватил карманный фонарик.

— Скалы, Стивенс!. Мы почти на них. Андреа и Миллер все еще внизу!

Он осветил лучом Стивенса, увидел запекшуюся кровь, безучастные неподвижные глаза. Увидел белую, едва заметную, фосфоресцирующую линию впереди по курсу, постоянно исчезающую и появляющуюся вновь.

Каик подхватила волна, и скалистый берег исчез. Тьма опять поглотила все.

ГЛАВА 5

Ночь. Понедельник.

01.00–02.00

Полтора часа продолжается подъем.

Меллори протиснулся в расщелину на отвесной стене клифа, вбил крюк, прочно встал на него ногами и попытался дать отдых усталому, измученному телу.

«Две минуты, – подумал он. – Только две минуты, пока поднимается Андреа».

Сквозь вой протяжного ветра он слышал металлический скрежет. Это грек совершенно безрезультатно пытался преодолеть отвесную стену. Ноги Андреа, обутые в прочные ботинки с шипами, беспомощно скользили по гладкому камню, выискивая опору. Меллори чувствовал, как дергалась веревка, связывающая их. Ветер пытался смахнуть их с гладкой поверхности клифа.

Руки расцарапаны в кровь. Ныло тело. Воздух со свистом врывался в легкие. Меллори дышал тяжело и надсадно – так дышит бегун-марафонец на последних километрах пути. До него снова донесся скрежет металла о камень. Громкий монотонный вой ветра не мог заглушить его. . Нужно бы предупредить Андреа, чтобы он соблюдал максимум осторожности. .

Всего двадцать футов до вершины. Эти последние футы требовали концентрации воли и упорства, но силы уже были на исходе.

«В такой обстановке, – огорченно подумал Меллори, –

никто не смог бы предупредить Андреа, чтобы он вел себя потише. Это не в моих силах».

Сам он снял альпинистские ботинки, перевязал шнурки, прикрепил их к поясу и остался в носках, которые превратились теперь в лохмотья. Избитые ноги кровоточили.

Но нет худа без добра: если бы он не сделал этого, то вряд ли удалось преодолеть и первые двадцать футов подъема.

На первых же футах он обнаружил, что ботинки в этой ситуации совсем непригодны. Он надеялся надеть их на вершине, но шнурки оторвались где-то на середине подъема и ботинки безвозвратно потеряны.

Восхождение было жестокой, беспощадной агонией.

Оно и не могло быть иным. Оно заставляло забыть о подстерегающей опасности и притупляло риск самого подъема. При таком ветре повиснуть на кончиках пальцев рук или ног уже значило подвергаться смертельной опасности!

А тут еще дождь и темень! Пришлось вбить сотни костылей в монолитную скалу, размотать сотни ярдов страховочной веревки, чтобы дюйм за дюймом добраться до этой вот расщелины, чтобы с трудом втиснуться в нее и обрести, наконец, минуту покоя. Такого восхождения ему не приходилось делать никогда в жизни. Такого восхождения, он знал это наверняка, ему больше никогда в жизни не придется делать. Если, конечно, он останется в живых... Оно потребовало величайшего искусства, храбрости, силы и –

больше того – высокого духовного подъема. Меллори выложился весь. Без остатка. А до вершины клифа еще не менее двадцати футов! Спортивный азарт – клиф был вызовом альпинисту, – да вечное стремление к риску, да гордость оттого, что во всей Южной Европе он был единственным, кто способен на подобное восхождение, – вот что двигало им. И еще: мысль о том, что время истекает для людей на Ксеросе..

Перехватив веревку легким сильным жестом, Андреа замер над гладким, нависшим козырьком выступом. Ноги его болтались в воздухе без всякой опоры. Увешанный тяжелыми мотками веревок, с торчащими во все стороны из-за пояса костылями, грек напоминал корсиканского бандита из комической оперы. В мгновение ока он перебросил могучее тело в узкое пространство рядом с Меллори, протиснулся в расщелину и вытер мокрый лоб, как всегда широко улыбнувшись.

Меллори улыбнулся в ответ.

«Андреа, – подумалось ему, – не должен быть здесь.

Это место Стивенса».

Но Стивенс еще не оправился от шока, потерял немало крови и не мог идти вторым. Нужен был первоклассный альпинист, чтобы поднять оборудование, умело набрасывать веревки, вбивать и вынимать костыли. Последнее –

разумная предосторожность: незачем оставлять следы восхождения. Меллори сказал это Стивенсу, и тот неохотно согласился, стараясь не показать своей досады.

Несомненно, Стивенс был первоклассным альпинистом, но то, чего требовал Меллори, вряд ли было ему по силам.

Меллори нужен был даже не альпинист, а человек-лестница: он столько раз за время восхождения становился на спину Андреа, на его плечи, на его поднятые вверх ладони, а однажды не менее десяти секунд стоял прямо на его голове. И ни разу Андреа не дрогнул, не сдвинулся ни на дюйм. Этот человек был наверняка сделан из железа и тверд, как камень, на котором он стоял. С тех пор как наступили сумерки этого памятного вечера, Андреа работал без отдыха. Такая работа могла бы сломить двух обыкновенных людей, но грек совсем не выглядел усталым.

Меллори указал на расщелину, потом вверх, туда, где сквозь тьму проглядывала полоска бледного неба, наклонился к самому уху Андреа.

– Всего двадцать футов, Андреа, – сказал он прерывистым шепотом. – Последние двадцать футов. Они не доставят нам особых трудностей. Расщелина выходит прямо на гребень клифа. Можно считать, что мы достигли вершины.

Андреа задумчиво взглянул на расщелину, промолчал.

— Лучше бы тебе снять ботинки, – предложил Меллори.

– Меньше шума.

— В такую ночь, как эта, при таком ветре, дожде и кромешной тьме, на таком клифе... – в голосе Андреа не было ни сомнения, ни вопроса. В нем скорее слышались нотки согласия. Они так долго были вместе, так научились с полуслова понимать друг друга, что пояснения были просто излишни.

Андреа закрепил веревку к вбитому костылю – связка кончилась. Четыреста футов прочнейшей веревки уходили вниз от выступа, на котором они пристроились, до самого подножия клифа – там ожидали их остальные. Андреа снял ботинки, отцепил от пояса гирлянду костылей, прикрепил все это к веревке, вынул двусторонний металлический нож в кожаном футляре, глянул на Меллори и понимающе кивнул.

После всех испытаний первые десять футов из оставшихся двадцати показались Меллори прогулкой по парку.

Упираясь спиной в скалу, крепко прижимая ладони к про-

тивоположному краю расщелины, Меллори бесшумно и ловко орудовал ножом, расширяя отверстия для костылей, которые руками вгонял в углубления поднимающийся рядом Андреа. Меллори старался укрепить костыль повыше, хватался за него руками, подтягивался, болтая в воздухе ногами, цеплялся за следующий выступ. Через несколько минут его руки ухватились за край обрыва.

Руки натолкнулись на большой камень. Он поджал ноги и рывком выбросил тело по пояс на вершину клифа. Последнее усилие его доконало. Он положил голову на камни и застыл в изнеможении.

Как только глаза пообвыкли, Меллори уставился невидящим взором в неведомую тревожную темноту. Все его существо, все сознание сконцентрировались в зрении и слухе. Впервые он почувствовал безотчетный страх и осознал свою беззащитность. Он обругал себя за то, что отказался взять у Дасти Миллера бесшумный пистолет.

Сначала Меллори не увидел ничего. Потом формы, очертания, выступы высот начали постепенно проявляться.

Темнота как-то незаметно перестала для Меллори быть темнотой. Он сразу узнал все вокруг: вершина клифа в точности соответствовала описаниям месье Влакоса. Узкая голая полоска земли тянулась вдоль обрывистого края клифа. Беспорядочно разбросанные валуны окаймляли ее.

За ними проглядывали неясные очертания крутых склонов гор. Они преодолели первый этап! Они увидели первый проблеск удачи.

«Ну что там, – думал Меллори, – ну клиф, ну переправа через море.. Ерунда! Самое немыслимое счастье, что мы достигли этой высокой цели – единственного места, где немцы не поставили часовых. Потому что взобраться на клиф невозможно. Невозможно... А мы – здесь».

Меллори развеселился. Это веселье захлестнуло его. Он напрягся, спружинил ногами, оперся ладонями о влажную холодную землю, приподнялся по пояс над поверхностью клифа и замер от неожиданности. Застыл, как большой камень под его руками. Сердце забилось где-то возле горла.

Один из валунов сдвинулся в сторону. Сомневаться не приходилось. Высокие сапоги, длинная шинель с непромокаемой накидкой и каска – все слишком знакомо.

«Черт бы побрал Влакоса! Черт бы побрал Дженсена!

Черт бы побрал этих всезнаек, которые сидят дома в безопасности! Этих ученых мужей из разведки, которые дают людям неверную информацию и посылают на верную смерть! – Тут же Меллори ругнул и себя. – К такому нужно быть готовым всегда».

Часовой передвинулся еще на четыре-пять шагов в сторону, слегка повернул голову, вслушиваясь в высокий протяжный вой ветра, выискивая в нем звук, заставивший насторожиться.

Меллори пришел в себя. Сознание лихорадочно заработало. Десять против одного, что часовой услышал, как он карабкался. Меллори безоружен. Вряд ли был смысл вступать в борьбу с вооруженным и сохранившим силы человеком после такого восхождения. Оставалось только спуститься вниз, в расщелину.

Очень медленно Меллори сполз с края клифа. Он знал, что часовой мог уловить его движение совершенно непроизвольно. И тогда. . Тогда конец. Меллори понимал, что его силуэт отчетливо выделяется на фоне темного края пропасти.

Смягчая каждое движение и затаив дыхание, Меллори почти незаметно спускался вниз. Силуэт немца уже маячил слева отМеллори в каких-нибудь пяти ярдах. Но часовой все же глядел в сторону, потому что в лицо бил ветер. Это спасло Меллори.

Когда он сполз с клифа в расщелину и повис на кончиках пальцев, к нему придвинулся Андреа.

— Что случилось? – шепотом спросил он.

– Часовой. Что-то услышал и насторожился, – шепнул

Меллори. Руки его затекли от напряжения.

Неожиданно он отпрянул от Андреа, пригнул голову и прилип к скале. Андреа сделал то же самое, почти независимо от Меллори. Луч света, сильный и ослепительный для привыкших к темноте глаз, заметался, зашарил по выступу клифа. Немец с фонариком в вытянутой руке методически обследовал край пропасти. По лучу Меллори определил, что немец двигался футах в двух от края.

Часовой не хотел рисковать. Идти по краю осыпающейся, предательской кромки клифа было опасно. Его могли схватить за ноги две сильные руки и сбросить на четыреста футов вниз.

Луч приближался медленно, но неумолимо. Крутой обрыв не мог спасти смельчаков – укрыться негде. Меллори стало ясно, что немец не просто подозрительный.

Немец знает, что здесь кто-то есть. Он не прекратит поисков, пока не обнаружит, кто же это. Пока не обнаружит их.

А они ничего не могли сделать... совершенно ничего.

– Камень, – прошептал Андреа, наклонившись к Меллори, – вон там, сзади него.

Осторожно и быстро Меллори ухватился за край клифа.

Земля, только земля – корни трав да мелкие камешки. Под руку не попадало ничего. Хоть бы обломок мрамора! Он скорее почувствовал, чем увидел, как рука Андреа протянулась к гладкой поверхности костыля. Тонкий шарящий луч был всего в футе от него. И даже в этот отчаянный момент Меллори не мог не разозлиться: ведь у него за поясом оставалась пара неиспользованных костылей. Он совсем забыл о них.

Он размахнулся, бросил костыль в темноту. Секунда.

Другая. Они тянулись слишком долго. Меллори подумал уже, что промахнулся. Луч был всего в дюйме от плеча

Андреа. Но тут раздался резкий металлический звук. Луч на секунду замер. Резко метнулся в сторону. Бесцельно зашарил в темноте, пытаясь обнаружить источник звука.

Потом опять замер ненадолго. И вот уже луч методически обшаривает валуны слева от Меллори и Андреа.

Не обнаружив ничего подозрительного, часовой побежал туда, скользя и спотыкаясь в спешке. Карабин его стукался о фонарь, Звук этот – металла о металл – слышался отчетливо. Он не пробежал и десяти ярдов, как Андреа появился на гребне клифа. Большая черная кошка бесшумно проползла под прикрытие валуна, слилась с тенью и исчезла...

Ярдах в двадцати от них луч фонарика боязливо обшаривал валун за валуном. Андреа дважды ударил рукояткой ножа о камень. Часовой резко повернулся и снова неуклюже побежал назад. Полы шинели развевались. Фонарь болтался у пояса. В его свете Меллори успел увидеть белое, напряженное от страха лицо с широко раскрытыми глазами.

Кто знает, какие панические мысли, невероятные и ужасные, пронеслись сейчас в голове немца. Шум на вершине клифа. Звяканье металла о валуны. Напряженное ночное бдение. . Страх и чувство одиночества, несомненно, рождались в нем здесь, на враждебной земле.

Меллори почувствовал какое-то сострадание к нему.

Этот человек был похож на него. Кто-то должен любить его. Это чей-то муж, брат. Или сын. Его заставили выполнять грязную и неблагодарную работу завоевателя. Грязную и опасную. Приказали прийти в чужую страну, где приходится по ночам испытывать чувство одиночества и страха.

«Последнюю ночь, ибо через минуту он будет мертв. .»

Меллори высунул голову.

— Помогите! – крикнул он. – Помогите! Я падаю!

Солдат остановился в пяти футах от валуна, за которым притаился Андреа. Луч фонарика осветил голову Меллори.

Часовой на секунду опешил. Но тут же опомнился и взял карабин наизготовку. Его рука потянулась к затвору. Тут он хрюкнул. Сильный конвульсивный выдох и удар ножа

Андреа донеслись до слуха Меллори. .

Меллори посмотрел на мертвого часового, на бесстрастное лицо Андреа, вытиравшего лезвие о полу куртки.

Грек медленно поднялся на ноги и вложил нож в ножны.

— Итак, мой Кейт, вот почему наш юный лейтенант сейчас внизу грызет ногти, – Андреа обращался к Меллори по званию только в присутствии посторонних.

— Да, именно поэтому, – согласился Меллори. – Я

предполагал нечто подобное. И ты тоже. Слишком много совпадений: немецкий катер, хлопоты со сторожевым постом, а теперь вот это, – Меллори выругался тихо, но выразительно. – Конец нашему другу капитану Бриггсу из

Кастельроссо. В ближайший месяц его удалят оттуда.

Дженсен позаботится.

— Он отпустил Николаи...

— Кто бы еще мог знать, что мы высадимся именно здесь?! Мы довольно тщательно заметали следы. – Меллори не хотелось думать об этом. Он взял Андреа за руку. –

Немцы народ сообразительный. Хотя они и уверены, что невозможно высадиться в такую ночь и в таком месте, но с дюжину часовых они наверняка расставили на вершине клифа, – Меллори невольно понизил голос. – Но они не будут возлагать на одного часового ответственность по охране клифа. Поэтому...

— Сигнализация, – закончил Андреа. – У них должен быть способ быстро оповестить других. Световая сигнализация. .

— Нет, нет, – возразил Меллори. – Выдавать светом свои пикеты! Телефон. . Именно. Помнишь, на Крите были целые мили полевого телефонного провода.

Андреа подобрал фонарик часового, прикрыл луч огромной рукой и стал искать. Через минуту он вернулся.

— Так и есть. Телефон, – тихо сказал он, – Там, под скалой.

– Ну, с этим мы ничего поделать не можем. Если он зазвонит, придется ответить. Иначе они мигом будут здесь.

Остается уповать на небеса, чтобы у них не было этого чертова пароля. Но это на них не похоже. Однако кто-то сюда придет обязательно. Смена.. Проверяющий посты сержант. . Или еще кто. Быть может, часовому нужно ежечасно сообщать о себе. Кто-то будет здесь. И очень скоро. Андреа, нужно побыстрее закончить подъем.

— А этот бедолага? – Андреа указал на скрюченный силуэт у своих ног.

— Брось его туда, – с гримасой отвращения сказал

Меллори. – Этому растяпе теперь все равно. Нам не стоит оставлять лишний след. Вдруг немцы подумают, что часовой подошел слишком близко к краю. Горная щебенка сыпуча и коварна.. Посмотри, может, у него есть документы. Никогда не узнаешь, как они могут оказаться кстати при случае.

— И вполовину не так полезны, как его ботинки. Ты ведь босой, – Андреа махнул в сторону гряды гор. – Ты не пройдешь и пяти шагов по скалам в рваных носках.

Через пяток минут Меллори три раза дернул веревку, уходящую в темень, вниз. Получил ответный сигнал. Раскрутил моток прочной веревки и кинул его вниз, прикрепив один конец к поясу.

Сначала подняли тщательно упакованный в спальные мешки ящик со взрывчаткой. Ящик ударялся о выступы от каждого порыва ветра. Застраховавшись, Андреа наклонился над самой пропастью и наматывал трос с привязанным к нему семидесятифунтовым грузом так легко, как другой вытаскивал бы рыбку из речки. Через три минуты взрывчатка была на вершине. А еще через пяток минут здесь же были ящик с детонаторами, оружие – карабины и пистолеты, тоже тщательно упакованные в спальные мешки.

В третий раз пошла веревка вниз, в дождь и тьму. И в третий раз перебирал ее руками неутомимый Андреа.

Меллори собирал веревку в бухту. Неожиданно он услышал восклицание Андреа.

В два прыжка Меллори оказался у края обрыва, схватил руку могучего грека.

– Что случилось, Андреа? Почему ты остановился? – Он умолк, пытаясь разглядеть веревку в руках грека. Андреа пару раз поддернул веревку на фут-другой всего двумя пальцами. Веревка была без груза.

— Порвалась? – недоверчиво спросил Меллори. – Веревка со стальным армированием?

— Не думаю, – Андреа быстро намотал остальные сорок футов. – Кто-то плохо завязал узел. Груз оборвался.

Меллори хотел что-то сказать, но внезапная вспышка распорола тьму от неба и до вершины клифа. Оба невольно зажмурились. Грохнул гром. Погода разгулялась не на шутку. Оглушительные раскаты звучали насмешкой природы над беззащитностью людей. Тьма после молнии, казалось, стала еще гуще. Постепенно эхо затерялось где-то в глубине острова среди долин и лесов.

— Господи, это ведь совсем рядом. Нам нужно спешить, Андреа. В любую минуту нас может осветить молния.. Что ты поднимал в последний раз?

Вопрос был праздный, ибо еще раньше было оговорено, что снаряжение будут поднимать в определенной последовательности. Просто он хватался за соломинку, наверняка зная, что это уже ничего не изменит.

— Продукты. Все продукты, – тихо ответил Андреа. –

Печка, горючее, компасы, карты.

Меллори стоял в нерешительности. Холодок отчуждения растревожил душу больше, чем жгучий ветер и хлещущий дождь. Он представил себе, каково им придется на этом враждебном острове без пищи и огня. На плечо легла огромная рука друга.

— Ну что ж, мой Кейт. Только подумай, как будет доволен наш ленивый друг капрал Миллер. . Не огорчайся, все это чепуха.

— Да, ерунда, конечно. . – Он бросил бухту каната в пропасть.

Через пятнадцать минут из кромешного мрака и завесы дождя в свете всполохов молний показалась всклокоченная голова Кейси Брауна. Гром походил на канонаду. Андреа продолжал поднимать грузы. А обмотанный веревкой

Браун все сидел, устало уронив голову, так и не сняв коробку передатчика со спины. Двойное подергивание веревки поставило Андреа в известность, что начал подъем

Дасти Миллер.

Прошло еще четверть часа. Силуэт Миллера обозначился на краю пропасти. Дасти поднимался неторопливо, с упорством заведенного механизма. Вот он оперся о край клифа, как слепой шаря по земле. Озадаченный Меллори нагнулся и заглянул в его бледное лицо – глаза Дасти были закрыты.

— Расслабьтесь, капрал, – участливо подсказал Меллори. – Вы уже на вершине.

Дасти Миллер медленно раскрыл глаза. Поглядел в пропасть, содрогнулся и проворно, на четвереньках, пополз под укрытие ближайшего валуна. Меллори шел рядом и глядел на него с любопытством.

– Зачем закрывать глаза, если вы уже наверху?

— Я не закрывал, – возразил Миллер.

Меллори промолчал.

— Я закрыл их внизу и открыл только здесь, – устало сказал Миллер.

— Что? Поднимались с закрытыми глазами? – поразился

Меллори.

— Да. Так оно и есть, начальник, – пожаловался Миллер.

– Снова в Кастельроссо, снова на твердой земле. Когда я перехожу улицу и ступаю на тротуар, то должен схватиться за ближайший фонарный столб, – он умолк, бросил взгляд на Андреа, почти повисшего над пропастью, содрогнулся. –

Братишка! О братишка! Я струсил!

«Преодолевай страх! Иди ему навстречу!» – сто раз повторял себе Энди Стивенс. Психиатр когда-то подсказал ему этот способ.

«Преодолевай страх. Иди ему навстречу. Скажи сам себе, что преодолеваешь страх. Он существует только в тебе. Его нужно изгнать. Повторяй, что не боишься. Будешь храбрым. Преодолеешь страх. Он исчезнет, как тень, как туман».

Так убеждал себя Энди. А страх не проходил. Он жил в нем. Холодными лапами держал сердце. В желудке – противная тяжесть.

Его тошнило. Состояние полуобморочное. Дышит тяжело. Слишком велико нервное напряжение. С трудом он отгонял желание разжать впившиеся в веревку пальцы. И

тогда все исчезнет. Все кончится.

Энди плакал. Слезы мешались с дождем. Энди Стивенс боялся, что навсегда потерял уважение к себе. Раньше в этом самоуважении заключалась единственная возможность спастись от страха. Теперь все ушло. Теперь все знают, что он боится. Что он подвел друзей. Так он думал.

Его раскусили Андреа и Меллори. Раньше таких людей ему встречать не приходилось. От таких людей не скроешь свои слабости. Ему следовало подниматься на клиф вместе с

Меллори, но тот взял Андреа. Меллори знал, что он боится.

Дважды он чуть не подвел их – в Кастельроссо и при подходе немецкого катера. А сегодня из-за его оплошности оборвался мешок с продовольствием. Никто не верил, что он может идти первым вместе с Меллори. Именно он, моряк, рулевой, сделал неверный узел. Пища и горючее рухнули в пропасть. Тысяча человек на Ксеросе зависели от неопытности Энди. Измотанный, постанывая вслух, почти скуля от страха и самобичевания, Энди Стивенс бессмысленно карабкался по веревке.

Высокий пронзительный звонок телефона раздался во тьме на вершине клифа. Меллори мгновенно напрягся, пальцы сжались в кулаки. Опять настойчивый звонок.

Меллори было пошел к телефону, но вернулся к Андреа.

Гигант грек поглядел на него с интересом.

— Ты изменил решение?

Меллори утвердительно кивнул.

– Они будут звонить, пока не получат ответа, – пробормотал Андреа. – А если не получат, явятся сюда. И

очень скоро.

— Знаю. Знаю. Нам придется примириться с этим. Вопрос лишь в том, когда они появятся.

Меллори оглядел вершину клифа. Миллер и Браун стояли в разных сторонах тропы, ярдах в полусотне от места подъема. Их не было видно в темноте.

— Не стоит рисковать. Голос мог бы меня выдать. Часовой бесследно исчез. Снаряжение мы подняли. Все здесь, кроме Стивенса. Мы выполнили первую часть операции.

Высадились. Никто не знает, что мы здесь.

– Ты прав, – кивнул Андреа. – Стивенс будет наверху минуты через две-три. Глупо кидать все псу под хвост и отказываться от достигнутого. – Он помолчал и спокойно заключил: – Они прибегут. Они сейчас будут здесь.

Телефон умолк так же внезапно, как и зазвонил.

– Знаю. Думаю, что Стивенс... – Меллори повернулся на каблуках и бросил через плечо: – Поглядывай за ним, пожалуйста. Я предупрежу остальных, что ожидаются гости.

Меллори торопливо направился по тропе, стараясь держаться подальше от края пропасти. Ботинки немца были ему тесноваты. Ему и думать не хотелось, во что превратятся ноги после ходьбы по горам. Внезапно он замер. Твердый металлический предмет уперся ему в спину.

– Сдавайся. Или смерть, – решительно сказал тягучий гнусавый голос. После всего пережитого находиться на твердой земле было блаженством для Дасти Миллера.

— Остроумно. Очень остроумно, – процедил Меллори и с удивлением посмотрел на Миллера. Американец уже снял дождевик, так как дождь внезапно прекратился, а куртка и брюки на нем промокли насквозь. Шутка была нелепой, но некогда заниматься этой ерундой.

— Ты слышал телефонный звонок?

– Телефон? Значит, это был телефон? Да, слышал.

— Телефон часового. Его проверяли, или нечто вроде того. Мы за него не ответили. Они примчатся сюда очень скоро. Возможно, появятся с твоей стороны. А может быть,

со стороны Брауна. Больше путей сюда нет. Иначе свернут шеи, лазая по скалам. – Меллори махнул на бесформенное нагромождение камней. – Поэтому держи ухо востро.

— Хорошо, начальник. Не стрелять?

— Не стоит. Лучше побыстрее предупреди нас. Через пяток минут вернусь.

Меллори заторопился к Брауну. Когда проходил мимо растянувшегося на земле Андреа, тот перестал глядеть в пропасть, повернул голову.

— Я уже слышу его. Он где-то рядом.

— Отлично. Скажи ему, пусть поторапливается, – на ходу бросил Меллори.

Через десяток ярдов он остановился. Кто-то бежал по тропе навстречу, оступаясь и спотыкаясь о камни.

— Браун, – тихонько позвал Меллори.

– Да, сэр. Это я. – Браун был уже рядом. Он, тяжело дыша, махнул в сторону тропы. – Кто-то идет. И очень быстро. Свет фонариков так и скачет. Наверное, бегут.

— Сколько их? – спросил Меллори.

— Не меньше четырех-пяти, – Браун еще не отдышался.

– Может быть, и больше. Вы их сами можете увидеть. – Он недоуменно запнулся. – Черт возьми! Их нет. Исчезли. Но клянусь, только что были...

— Не волнуйся, ты их видел, – мрачно сказал Меллори. –

Тебе не померещилось. Я ожидал гостей. Они соблюдают осторожность. . Далеко?

— Не дальше чем в двухстах ярдах.

— Пойди за Миллером. Скажи, пусть поспешит.

Меллори подбежал к краю пропасти, наклонился над лежащим Андреа.

— Они появились, Андреа. Слева. Не меньше пяти.

Может, больше. Будут здесь через две минуты. Где Стивенс? Ты его видишь?

– Да. Он уже поднялся к расщелине... – Остальное

Меллори не услышал. Он сам увидел Стивенса. Тот выглядел измученным. Полз по веревке медленно, как паралитик, как старик. Еле перебирал руками.

– Дьявольщина! – выругался Меллори. – Что это с ним?

Он так будет целый день карабкаться. – Меллори сложил руки рупором. – Стивенс! Стивенс!

Но Энди, судя по всему, его не услышал и продолжал механически перебирать руками.

— Он уже на исходе, – спокойно отметил Андреа. –

Совсем раскис. Видишь, даже головы не поднимает. Если альпинист не поднимает головы, ему крышка. – Он зябко передернул плечами. – Я спущусь вниз, помогу ему.

— Нет. Оставайся здесь, – Меллори положил руку на плечо Андреа. – Я не могу рисковать двумя. . Да, ну что? –

По тяжелому дыханию он почувствовал, что рядом Браун.

— Поторопитесь, сэр. Поторопитесь, ради Бога. Они уже рядом.

— Уходите в скалы с Миллером, – торопливо приказал

Меллори. – Прикройте нас. . Стивенс! Стивенс! – Но снова его слова унес ветер. – Стивенс! Стивенс! Ради Бога, дружище! Стивенс! – В голосе были нотки отчаяния.

На этот раз Стивенс услышал, остановился и поднял голову.

— Немцы идут! – сложив руки рупором, прокричал шепотом Меллори. – Заберись в расщелину и оставайся там. И – ни звука. Ясно?

Стивенс поднял руку в знак того, что услышал.

Наклонил голову и снова стал карабкаться. Теперь он двигался еще медленнее. Движения были вялыми и неловкими.

— Думаешь, он понял? – забеспокоился Андреа.

— Будем надеяться.

Снова пошел дождь. Сквозь моросящую пелену Меллори различил прикрытый луч фонарика, шарящий по скалам. В тридцати ярдах слева от них.

— Спрячь веревку в расщелину, – он дотронулся до руки

Андреа. – Он там переждет. Давай, пошли. Пошли отсюда..

Меллори и Андреа по-пластунски отползли к скалам.

Без оружия Меллори чувствовал себя беззащитным. Он знал, что это бессмысленные страхи. Если бы фонарик и осветил их, это означало прежде всего мгновенную смерть немца. Меллори полностью полагался на Брауна и Миллера. Но сейчас важно другое – остаться незамеченными.

Дважды луч едва не осветил их – проскользнул на расстоянии вытянутой руки. Они замирали, втискиваясь лицами в сырую землю. Наконец они оказались среди валунов. Рядом появился Миллер.

— Долгонько, долгонько, – ядовито прошептал он. –

Чего же это вы не провозились еще с полчаса? – Он указал налево. Лучи фонариков отплясывали танец. Голоса немцев слышались отчетливо. – Нам лучше отойти подальше в скалы. Они ищут часового у тропы.

— Его или его телефон, – согласился Меллори, – ты прав. Возьми оружие и снаряжение. Если они обнаружат

Стивенса, придется пойти на крайние меры. Времени нет.

И черт с ним, с шумом. Пустите в ход автоматы.

Стивенс услышал Меллори. Страх прошел. Но он потерял много крови. Силы оставили его. И все же он упорно карабкался вверх. Он перевел дух, стоя на вбитом в скалу костыле. Еще десяток футов до вершины. Он был удивлен, что друзья не помогают ему. Он слышал голоса. А они даже веревку, которая облегчила бы ему последние футы подъема, сбросили в расщелину. Хотят испытать его?. Он не огорчился. Ему надо достигнуть вершины. Он ее достиг.

Зацепился пальцами за край клифа, как некоторое время до него это проделал Меллори. Выжался, подтянулся. Увидел свет фонариков. Услышал возбужденные голоса. Мгновенно сознание его прояснилось. Он понял, что голоса чужие. Немцы уничтожили его друзей. Он остался один.

Конец! Все было напрасным. . Он потерял сознание.

Пальцы разжались. Не проронив ни звука, Энди рухнул в расщелину. Для него наступила ночь.

ГЛАВА 6

Понедельник. Ночь.

02. 00–06.00

Немецкий патруль оказался чрезвычайно дотошным. А

у молодого толкового унтера было еще и воображение –

это для Меллори и его товарищей было еще опаснее.

Всего четверо. В высоких сапогах, касках и серо-зелено-коричневых пятнистых плащ-палатках. Первым делом они нашли телефон и позвонили на базу. Потом молодой унтер послал двоих вперед по тропе на поиски пропавшего часового. Оставшиеся солдат и унтер обшаривали ближайшие скалы.

Ход мыслей унтера был вполне ясен и логичен: если часовой просто ушел куда-то или заболел, то вряд ли он мог забраться слишком далеко. Поиски немцев пока не представляли собой опасности – Меллори и его друзья укрылись довольно далеко от тропы.

Потом пришла очередь организованного и методического осмотра края клифа. Унтер медленно шел по кромке клифа, надежно придерживаемый за пояс руками солдата, проверяя каждый дюйм земли узким лучом мощного фонаря. Вдруг он резко остановился, что-то произнес и нагнулся к самому краю пропасти. Фонарь и лицо унтера были почти у самой земли. Глубокие следы в мягкой осыпающейся земле, где Андреа поднимал груз! Следа от веревки остаться не могло, ибо она была перекинута через камень. Бесшумно и неторопливо Меллори и его товарищи приготовились. Стало ясно, что немцы обнаружат Стивенса, совершенно беззащитного – мертвого или живого, –

в расщелине клифа. Чтобы погибли эти четверо немцев, достаточно одному из них наставить карабин вниз, в сторону Стивенса.. Им придется погибнуть.

Немецкий унтер растянулся на краю пропасти. Двое солдат держали его за ноги. Голова и плечи унтера висели над краем клифа. Луч его фонарика круглым желтым пятном шарил в расщелине. Притаившиеся смельчаки несколько секунд не слышали ни звука. Только высокий надрывный стон ветра да шорох дождя по мокрой траве.

Наконец унтер откинулся назад, встал на ноги, слегка покачивая головой. Меллори жестом приказал остальным надежнее спрятаться за камни. Ветер легко приносил к ним мягкий баварский выговор.

— Да, это Эрих... бедняга... – Сочувствие и гнев слышались в голосе унтера. – Я предупреждал его. Ругал за неосторожность, за то, что он подходил слишком часто к самому краю пропасти. Это очень коварный утес. – Унтер невольно отступил на пару шагов назад, на тропу, и опять посмотрел на вмятину в мягкой земле. – Вот здесь и соскользнул его каблук. . А может быть, приклад карабина. .

Только вряд ли теперь это имеет значение.

— Вы думаете, он мертв, унтер? – спрашивающий был совсем мальчишкой, нервным и испуганным.

– Трудно сказать. . посмотри сам.

Мальчишка боязливо улегся на край пропасти и опасливо заглянул в нее. Остальные перебрасывались короткими редкими фразами. Меллори повернулся к Миллеру, сложил ладони рупором и приставил их к уху янки.

— Был на Стивенсе костюм, когда вы его оставили одного? – прошептал он.

– Да, кажется, – ответил Миллер. Помолчал. – Нет, черт возьми, кажется, я вру. Мы оба в одно и то же время накинули плащ-палатки.

Меллори удовлетворенно кивнул.

«Дождевики немцев почти такой же окраски.. и волосы часового были иссиня-черными, – припомнил он. –

Наверное, сверху видна только плащ-палатка да черная голова. Тогда ошибка унтера не только понятна. Она неизбежна».

Молодой солдат осторожно поднялся на ноги.

— Вы правы, унтер. Это Эрих, – голос парня дрожал. –

Думаю, что он еще жив. Мне показалось, что он пошевелился. Уверен, что это не ветер.

Могучая рука Андреа стиснула локоть Меллори. Он облегченно вздохнул: «Значит, Стивенс жив, слава Богу.

Они еще спасут парня». Он услышал, как Андреа шепотом передал эту новость остальным, радостно улыбнулся.

Дженсен наверняка не одобрил бы его радости. Стивенс выполнил свою роль – довел лодку до Наварона, поднялся на клиф. Теперь он покалечен и стал обузой для группы. А

это уменьшало и без того малые шансы на успех операции.

Для высшего командования, посылавшего санитаров подбирать раненых, подобное событие только замедляло игру и делало борт корабля таким неприятно-неряшливым. Со стороны Стивенса было опрометчивым поступком не погибнуть сразу. Тогда, по мнению высокого начальства, от него можно было бы избавиться без хлопот, навеки упрятав тело в холодных волнах, бьющихся в подножие клифа.

Меллори сжал кулаки и поклялся себе, что парень будет жить, что он вернется домой и – к чертям всю эту тотальную бойню с ее бесчеловечностью!. Ведь Стивенс совсем мальчишка, испуганный и сломленный мальчишка, к тому же смелейший из них.

Унтер развил бурную деятельность. Целый поток приказов посыпался на солдат. Быстро, отчетливо, уверенно лились слова. Доктора, шину, санитарные носилки, люльку с якорем, костыли – вымуштрованный педант не упустил ничего. Меллори застыл в напряженном ожидании, размышляя, сколько же человек останется на месте, если вообще останутся. О том, чтобы убрать их потише, у него не возникло и мысли – стоило шепнуть Андреа, и у часовых будет не больше шансов остаться в живых, чем у несчастных козлят перед мародером волком. У немцев шансов было еще меньше, чем у козлят из песенки – те могли хотя бы бегать и прыгать до темноты.

Вскоре унтер решил эту проблему за него. Уверенная властность, жестокое бессердечие, которые делали немецких унтеров лучшими в мире военными механизмами, дали в руки Меллори возможность, о какой он и не мечтал.

Унтер кончил отдавать приказания. Молодой солдат дотронулся до его рукава и указал на край пропасти.

— А как с беднягой Эрихом, унтер? – неуверенно спросил он. – Быть может, мы должны. . Как вы думаете, не остаться ли одному из нас возле него?

— Чем ты ему поможешь, если останешься? – ехидно спросил унтер. – Будешь держать его за руку? Если он двинется с места, то упадет. Упадет, вот и все. И никакого значения не имеет, будет ли здесь один или целая сотня –

стоять и смотреть, как он свалится. Не забудь захватить колышки, кувалду и треногу.

Трое солдат повернулись и быстро, без единого слова, ушли. Унтер подошел к телефону, коротко доложил кому-то обо всем и направился в противоположную сторону –

проверять другие посты. Так по крайней мере решил

Меллори. Его еще было видно по движущемуся пятну света фонарика, а Меллори уже шепнул Брауну и Миллеру, чтобы те заняли посты. Еще раздавались размеренные шаги немецкого унтера по каменистой тропинке, а перекинутая через край веревка уже натянулась под тяжестью Андреа и

Меллори. Они соскользнули в расщелину раньше, чем веревка перестала раскачиваться.

Стивенс, неестественно скрючившись, лежал разбитой кровоточащей щекой на остром обломке камня. Рот открыт, правая нога нелепо поднята вверх. Стараясь не причинять юноше боли, Меллори выправил вывернутый сустав. Стивенс не пришел в сознание, но дважды с его губ сорвался тяжелый стон. Меллори старался не обращать на это внимания. Сжав зубы так, что заболели челюсти, он продолжал свое дело. Медленно, с максимумом предосторожности закатил штанину на ноге Стивенса и, на секунду прикрыв глаза, отвел взгляд. Кость порвала мышцы и кожу.

— Сложный перелом, Андреа, – он мягким движением опустил ногу, и тут его пальцы наткнулись на что-то твердое, чуть выше ботинка Стивенса. – Господи, – пробормотал он. – Еще один перелом. С парнем совсем скверно, Андреа.

— И то правда, – серьезно ответил грек. – Тут ничего мы сделать не можем?

— Ничего. Абсолютно ничего. Сначала нужно его поднять, – Меллори выпрямился и мрачно осмотрел вертикальную трубу расщелины. – Хотя, Боже, как мы...

— Я подниму его, – в голосе Андреа не было отчаянной решимости. Он просто сообщил о своей готовности голосом человека, который никогда не сомневается в возможности выполнить обещание. – Если ты поможешь мне поднять его на спину и привязать...

— И это с его-то болтающейся на куске кожи сломанной ногой? – возразил было Меллори. – Стивенс вряд ли выдержит. Он умрет, если мы это сделаем.

— Он умрет, если мы этого не сделаем, – пробормотал

Андреа.

Несколько секунд Меллори смотрел на Стивенса и молча кивнул.

— Да, он умрет, если мы не поднимем его наверх, –

устало повторил он слова грека. – Нам придется это сделать. – Он оттолкнулся от камня, спустился по веревке, уперся в стенку расщелины чуть пониже Стивенса. Дважды обернул веревку вокруг пояса и глянул вверх.

— Готов? – тихо окликнул он Андреа.

— Готов, – Андреа наклонился, подхватил Стивенса под мышки огромными ручищами, легко и медленно стал поднимать его, а Меллори подталкивал снизу. Несколько раз из хрипящего горла парня вырывались долгие дрожащие стоны. Меллори сильнее стиснул зубы. Наконец сломанная нога Стивенса перешла из руки Меллори в крепкую руку Андреа. Неподвижное и застывшее, как у куклы, лицо

Стивенса, мокрое от дождя и крови, откинулось назад.

Меллори подтянулся повыше, с тихими ругательствами завязал мозолистыми пальцами узел и стянул им тело

Стивенса. Проделал все это автоматически: перед ним еще маячила разбитая голова юноши, нелепо запрокинутая назад, за плечо, размазанная дождем кровь на лице, пробитый висок под клоком темно-русых волос – дождь успел смыть с них краску.

«Проклятый сапожник, – яростно подумал Меллори. –

Дженсен еще узнает об этом. И это могло стоить людям жизни». Тут до него дошло, что он думает не о том. Меллори снова выругался. В свой адрес. Грубее и крепче.

Удивляясь банальности своих мыслей.

Руки Стивенса, связанные веревкой, надели на шею

Андреа так, что сам он оказался на спине грека. Через полминуты Андреа оказался на вершине клифа. Если сто шестьдесят фунтов – вес тела Стивенса – и создавали для грека какие-нибудь затруднения, то Меллори не заметил этого. Выносливость гиганта была поистине фантастической. Уже на краю пропасти нога Стивенса задела камень.

Хриплый, булькающий вскрик, больше похожий на короткий резкий шепот, сорвался с его губ. Он был страшен –

вид немой агонии юноши. Андреа выпрямился. Меллори быстро обрезал веревки.

— Давай, Андреа, быстро в камни, – шепнул он. – Жди нас на первой удобной площадке, которую найдешь.

Андреа кивнул, задумчиво глядя полуприкрытыми глазами на парня, которого держал в руках. Меллори вслушался в тонкое унылое завывание. Но ветер не приносил ни единого звука. Только нарастающее и затихающее погребальное пение в камнях и промозглость дождя, стынущего на ледяных уступах. Он вздрогнул. Сердито встряхнулся и стал сматывать веревку. Она ложилась у ног неровными кругами. И только когда выбрал ее всю, вспомнил про вбитый в самом низу расщелины костыль и свисающие с него сотни футов веревки.

Он слишком устал. Слишком был подавлен, чтобы почувствовать злобу к себе. Вид покалеченного Стивенса и мысль о том, как скверно приходится парню, подействовали на него больше, чем он мог предположить. Почти меланхолично он снова сбросил веревку вниз. Спустился по ней на самое дно расщелины, отвязал вторую веревку и зашвырнул костыль во тьму. Менее чем через десяток минут он уже вел Миллера и Брауна в темный хаос камней.

Они обнаружили Стивенса под защитой громадного валуна не далее сотни ярдов от клифа на расчищенной площадке чуть больше бильярдного стола. На щебенке был расстелен кусок клеенки, а плащ-палатка укрывала его тело. Камень не мог спасти парня от холода – только укрывал от порывов ветра и дождя. Андреа глянул на прибывших. Они, спрыгнув в яму, складывали снаряжение.

Андреа уже закатал штанину раненого, разрезал и снял тяжелый альпинистский ботинок с изуродованной, распухшей ноги.

— Христос страдающий! – полупроклятие, полумолитва сорвалась с губ Миллера: нога Стивенса выглядела ужасно.

Миллер встал на колено, низко склонился над неподвижным парнем. – Ну и каша, – пробормотал он и глянул вверх через плечо. – Что-то придется делать с его ногой, начальник. А времени у нас нет ни черта. Малый – хороший кандидат в мертвецкую.

— Знаю. Но его нужно спасти, Дасти. Мы обязаны это сделать. – Меллори тоже опустился на колени. – Давай посмотрим, что с ним.

Миллер досадливо махнул рукой.

— Оставь его мне, начальник. – В голосе звучала такая твердость и уверенность, что Меллори промолчал. –

Быстро аптечку. И палатку разверните.

— Уверен, что справишься? – Меллори тут же подумал, что никогда не сомневался в нем. Ему хотелось сказать что-нибудь. – А как вы собираетесь. . – начал он было.

— Послушайте, начальник, – спокойно прервал его

Миллер, – всю свою жизнь я занимался шахтами, тоннелями и взрывчаткой. Это вроде бы хитрые штуки, начальник. Я видел сотни оторванных рук и ног. Справлялся с ними в основном сам. – Он криво улыбнулся. – Тогда я сам был боссом. Думаю, что это одно из моих теперешних преимуществ.

— Неплохо. – Меллори хлопнул его по плечу. – Ладно, он твой, Дасти. Но палатка... – он неохотно посмотрел через плечо в сторону клифа. – Я подразумеваю. .

— Ты меня неверно понял, начальник. – Руки Миллера, чуткие и точные, со сноровкой всю жизнь занимающегося таким деликатным делом, как взрывчатка, уверенно обрабатывали рану тампоном, смоченным спиртом. – Я не собирался устраивать здесь стационарный госпиталь. Но нам потребуются шесты от палаток для шины на ногу.

— Да, да, конечно, шесты. Никогда мне не пришло бы в голову, что для шины... Я ни о чем не думал, кроме...

— Не так они нам и нужны, начальник. – Миллер открыл аптечку, быстро разыскал необходимое с помощью фонарика. – Морфий. Вот что нужно. Иначе парень умрет от шока. А потом хорошее укрытие и теплая одежда...

— Тепло, сухая одежда! – беспардонно оборвал его

Меллори. Он глянул на неподвижного парня. По его вине они лишились плитки и топлива. Рот скривился в горькой гримасе: сам себя парень наказал. – А где же, Господи, где?

Где вы собираетесь все это отыскать?

— Да уж не знаю, начальник, – просто сказал Миллер, –

но мы должны отыскать это не только для того, чтобы уменьшить возможность шока. С такой ногой, промокший до костей, парень наверняка схватит воспаление легких.

Да, с такой ногой, с этой песьей раной! Стоит попасть инфекции, и он... – голос замер, превратившись в молчание.

Меллори выпрямился.

— Мне кажется, ты и есть начальник, – он очень хорошо скопировал речь янки.

Миллер быстро взглянул вверх, и его удивление превратилось в усталую улыбку. Он отвел глаза и наклонился над Стивенсом. Меллори услышал стук зубов и почувствовал, какая того била дрожь. Но Дасти не замечал ее – он весь сосредоточился на работе своих рук. Одежда его была насквозь промокшей. Меллори недоумевал, как Миллер умудрился настолько вымокнуть под дождем.

— Вы занимайтесь им, а я пойду поищу место. – Меллори не был уверен, что найдет, но на крутых вулканических склонах должно же отыскаться хоть какое убежище.. ну, пещера, что ли. Днем-то они бы ее нашли. А сейчас, в темноте, можно рассчитывать только на случай.

Он увидел, как Кейси Браун, с серым от усталости лицом, поднялся на дрожащие ноги и пошел в проем среди камней.

— Ты куда направился, шеф? – спросил Меллори.

— К остальному барахлу, сэр.

— А справишься? – Меллори в упор уставился на него. –

Ты не слишком надежно выглядишь.

— А я этого даже не чувствую, – откровенно признался

Браун и глянул на Меллори. – Но при всем уважении, сэр, я бы не сказал, что вы в последнее время выглядите лучше.

— Пожалуй, ты прав, – согласился Меллори. – Что ж, ладно, пошли. Я тоже с тобой.

На крохотной площадке воцарилась тишина, нарушаемая бормотанием Миллера и Андреа, склонившихся над изувеченной ногой Стивенса, да слабыми постанываниями последнего. Постепенно подействовал морфий, и Миллер получил возможность работать быстрее, не опасаясь неожиданных движений Стивенса. Андреа держал над ними развернутую клеенку, кое-как спасающую от моросящего мелкого дождя и маскирующую свет фонарика.

Миллер выправил ногу, наложил бандаж и шину, прикрутил ее к ноге покрепче, встал, распрямил затекшую спину.

— Слава Богу, дело сделано, – устало сказал он и махнул рукой на Стивенса. – Я, кажется, чувствую себя не лучше этого парня. . – Он внезапно застыл и предостерегающе вытянул руку. – Я что-то слышу, Андреа, – прошептал он.

Андреа рассмеялся.

— Всего-навсего Браун возвращается, дружище. Он так идет уже с минуту.

— Откуда ты знаешь, что это Браун? – вызывающе спросил Миллер. Он был недоволен собой и неохотно засунул автоматический пистолет обратно в карман.

— Браун хорош среди этих камней, – мягко сказал Андреа, – но он устал, а вот капитан Меллори. . – Он пожал плечами, – Меня зовут Большой Кот. Я знаю, об этом. Но капитан в горах, среди камней; больше чем кот. Он дух. Так его звали на Крите. О том, что он рядом, узнаешь, только когда он дотронется до твоего плеча.

Миллера передернуло, как от заряда снега с дождем.

— Мне бы хотелось, чтобы вы тут, на острове, ползали не слишком много, – пожаловался он и посмотрел вверх, на

Брауна, обходящего валун медленной, шаркающей и спотыкающейся походкой насмерть усталого человека. – Эй, Кейси! Как дела?

— Неплохо. – Браун пробормотал слова благодарности,

когда Андреа подхватил с его плеча ящик со взрывчаткой и бережно опустил на землю. – Вот и все снаряжение. Капитан послал меня сюда, а сам остался. Мы слышали голоса на тропе у клифа. Он хочет посмотреть, как немцы будут реагировать на исчезновение Стивенса. – Браун устало присел на ящик. – Может быть, узнает, что они намерены делать дальше.

— Мне кажется, что он мог бы оставить тебя там, а этот чертов ящик принести сам, – пробурчал Миллер. Разочарование в Меллори сделало его разговорчивым. – Он намного крепче, я думаю, он слишком. . – Дасти внезапно умолк и дернулся от боли: пальцы Андреа схватили его руку, как гигантские стальные клещи.

— Несправедливо говорить так, друг мой, – с укором сказал грек. – Ты, кажется, забыл, что Браун не понимает ни слова по-немецки.

Миллер тихонько потер занывшую руку, мотая головой и проклиная себя.

— Все этот болтливый рот, – уныло сказал он. – Миллер, который болтает некстати. Вот как меня надо звать. Вы уж простите меня и вообще.. Ну что там дальше на повестке, джентльмены?

— Капитан говорит, что пойдем прямо через скалы, по правому склону холма, – Браун ткнул пальцем в направлении темного хаоса скал, возвышавшихся над ними. – Он нас догонит минут через пятнадцать, – Браун устало ухмыльнулся Миллеру. – А мы ему должны оставить этот ящик и рюкзак. Он понесет их.

— Пощадите меня, – взмолился Миллер. – Мне и так кажется, что я всего шести дюймов росту. – Он глянул на

Стивенса, неподвижно лежащего под матово блестящей мокрой клеенкой, потом вверх, на Андреа. – Я боюсь, Андреа..

— Ну конечно, конечно же, – грек быстро нагнулся, завернул в клеенку парня и поднялся на ноги так легко, будто клеенка была пустой.

— Я пойду первым, – вызвался Миллер, – буду искать дорогу полегче, для тебя и Стивенса. – Он забросил рюкзак и генератор за плечо, качнулся под тяжестью груза. Он даже и не предполагал, что так ослаб. – Это пока, – поправился он. – Потом тебе придется тащить нас обоих.

Меллори неудачно рассчитал время, нужное ему, чтобы догнать остальных. С шестьюдесятью фунтами за спиной он шел не очень-то быстро. Прошло больше часа с тех пор, как ушел Браун, а он никого не видел впереди.

Но он зря ругал себя. Вины его в этом не было. Возвратившийся немецкий патруль, оправившись от новой неожиданности, снова стал обыскивать вершину клифа, методически и очень медленно. Меллори напряженно ожидал, что кто-нибудь предложит спуститься в расщелину и тщательно там все осмотреть, но никому из немцев эта мысль не пришла в голову. Выщерблины от костылей в камнях наверняка выдали бы присутствие группы. А

немцы, вероятно, считали, что коли часовой разбился, то внизу делать нечего.

После бесплодных поисков они некоторое время обсуждали, что делать дальше. Так ничего и не решили.

Оставили нового часового, а сами пошли по тропе, унося с собой спасательное снаряжение.

Товарищи Меллори преодолели за это время порядочное расстояние. Рельеф улучшился. Дикое нагромождение скал кончилось ярдов через пятьдесят, сразу у подножия склона. Дальше шел мокрый от дождя булыжник. Меллори подумал было, что уже обогнал их. В перерывах между зарядами мокрого снега он мог оглядеть склон, но не заметил никакого движения. Он знал, что Андреа не остановится до тех пор, пока не найдет более-менее сносное укрытие. А на открытых, обдуваемых ветром склонах, не было ничего, даже отдаленно напоминавшего укрытие.

В конце концов Меллори буквально наткнулся на своих людей. Только он перебрался через узкую длинную спину очередного валуна, как услышал неясный гул голосов и увидел слабое мерцание света за брезентом, свисающим в глубине крошечной пещеры, открывшейся прямо возле его ног. Миллер резко дернулся и обернулся назад, почувствовав на своем плече чью-то руку. Он уже наполовину вытащил из кармана автоматический пистолет, когда разглядел, кто это. Тяжело откинулся на скалу.

— Ну, ну, ну, ты, помешанный! – Меллори облегченно скинул с ноющих плеч тяжелую ношу и благодарно взглянул на беззвучно смеющегося Андреа. – Что здесь смешного?

— Я тут сказал одному приятелю, – снова ухмыльнулся

Андреа, – что он услышит тебя только тогда, когда почувствует руку на своем плече. Он, кажется, мне не поверил.

— Вы по крайней мере могли бы кашлянуть, что ли, –

оправдывался Миллер. – Все мои нервы, начальник, – добавил он. – Они совсем не те, что были сорок восемь часов назад.

Меллори недоверчиво посмотрел на него, хотел что-то ответить, но раздумал, увидев бледное лицо Стивенса.

Ниже белой повязки на лбу – открытые глаза, не сводящие с него взгляда. Меллори шагнул вперед и опустился на колени.

— Ну вот ты и очнулся, – улыбнулся он Стивенсу. Тот улыбнулся в ответ. Губы – белее лица. Вид безрадостный. –

Как чувствуешь себя, Энди?

— Неплохо, сэр. Действительно, неплохо. – Налитые кровью глаза его были темны и переполнены болью. Он опустил глаза к забинтованной ноге. Снова поднял их и неуверенно улыбнулся Меллори. – Сожалею, что так получилось. Чертовски глупо вышло.

— Это не глупо, – Меллори тяжело ронял каждое слово.

– Это преступная оплошность. – Он знал, что все наблюдают за ним, но глаза его видели только Стивенса. – Преступная, непростительная оплошность, – повторил он спокойно. – Я предполагал, что ты потерял много крови, но не заметил, что у тебя еще и две глубокие раны на лбу. Я-то должен был их заметить. – Он криво улыбнулся. – Ты бы услышал, что сказали мне эти два типа, когда мы поднялись на вершину клифа. А ведь они были правы. Тебя нельзя было просить подниматься последним, особенно в таком состоянии, в котором ты был. Это было безумием. –

Он снова улыбнулся. – Тебя надо было тащить наверх, как мешок с углем, что и сделала великолепная альпинистская команда Меллори – Браун. . Бог знает, как это им удалось.

Уверен, что так никогда и не узнаем. – Он наклонился вперед и дотронулся до здорового колена Стивенса. –

Прости меня, Энди, честно говоря, я знал, что ты сильно измотан.

Стивенс неловко пошевелился, но мертвенно-бледный пергамент его щек окрасился слабым румянцем от удивления и удовольствия, вызванного словами Меллори.

— Пожалуйста, сэр, – умоляюще сказал он. – Не говорите так. Это совсем не так. – Он умолк, глаза закатились, воздух со свистом вырывался сквозь стиснутые зубы, волна боли прокатилась по телу от раненой ноги. Потом он снова посмотрел на Меллори. – Да сам я ничего такого и не сделал для подъема, – продолжал он уже спокойно. – Я едва что-либо помню. .

Меллори молча посмотрел на него, брови вопросительно взлетели вверх.

— Я смертельно боялся каждого метра подъема, – просто сказал Стивенс. Он даже не почувствовал удивления оттого, что говорит вещи, которые раньше ни за что не сказал бы, скорее умер бы. – Никогда в жизни я так не боялся.

Меллори медленно покачал головой, машинально водя ладонью по подбородку. Он был по-настоящему удивлен.

Потом взглянул на Стивенса с насмешливой улыбкой.

— Теперь-то я вижу, что ты новичок, Энди, – он опять улыбнулся. – Наверное, думаешь, что я смеялся и пел, когда лез на этот чертов клиф. Ты думаешь, я не боялся? – Он зажег сигарету и глянул на Стивенса сквозь облако дыма. –

А впрочем, нет. Боялся – не то слово. Я был просто в ужасе.

Да и Андреа тоже. Мы слишком много знали, чтобы не бояться.

— Андреа! – Стивенс засмеялся и сразу застонал от боли, вызванной движением тела.

Меллори показалось, что Энди потерял сознание, но тот почти сразу заговорил хриплым от боли голосом.

— Андреа! – прошептал он. – Он боялся? Не верю я этому. Не верю.

— Андреа боялся, – голос громадного грека был ласков.

– Андреа боялся. Андреа всегда боится. Потому я и жив до сих пор. – Он уставился на свои громадные руки. – Отчего многие погибли? Они не боялись так, как боялся я. Они не боялись всего, чего человек должен бояться. Всегда было что-нибудь такое, чего они забывали остерегаться. Но

Андреа боялся всего. Он ни о чем не забывал. Так-то вот. –

Он глянул на Стивенса и улыбнулся. – Нет ни смелых, ни трусливых людей на этом свете, сынок. Есть только мужественные. Чтобы родиться, жить и умереть, для этого требуется много мужества. Даже больше чем много. Все мы смелые, и все мы боимся. Того, кого люди называют смелым человеком, тоже охватывает страх, как и каждого из нас. Только он оказывался на пять минут смелее нас. На пять минут дольше, чем все остальные. А иногда на десять минут или на двадцать. Или сколько там требовалось человеку, измученному и израненному, чтобы забраться на клиф.

Стивенс ничего не ответил. Голова его упала на грудь.

Редко он чувствовал себя таким счастливым и спокойным.

Теперь он знал, что ничего не сможет скрывать от Андреа и

Меллори. Но не догадывался, что теперь это уже не имеет значения. Он чувствовал, что нужно что-то сказать, но не мог. Он смертельно устал, он слишком устал, чтобы разбираться во всем.

Миллер громко прокашлялся.

— Хватит болтать, лейтенант, – твердо произнес он. –

Вы должны поспать хоть немного.

Стивенс посмотрел на него, перевел вопросительный взгляд на Меллори.

— Ты уж лучше делай то, что тебе сказали, Энди, –

улыбнулся Меллори. – Твой хирург и медицинский советник говорит. Это он вправил тебе ногу.

— О, вот не знал. Спасибо, Дасти. Это было... трудно?

Миллер небрежно махнул рукой.

— С моим-то опытом? Простой перелом, – соврал он. –

Ну-ка дай мне руку, чтобы он лег на нее, Андреа. – Он повернул голову к Меллори. – А вы, начальник?.

Они вдвоем вышли наружу, остановились, повернувшись спинами к ледяному ветру.

— Нужно найти огня и сухую одежду для малого, –

быстро сказал Миллер. – Пульс около ста сорока и температура – сто три градуса24. У него лихорадка. Он все время отключается.

— Да знаю я, знаю, – огорченно ответил Меллори. – И

нет никакой надежды найти топливо на этой чертовой горе.

Пойдем поглядим, сколько сухой одежды можно наскрести. Они подняли край брезента и вошли внутрь. Стивенс еще не спал. Браун и Андреа лежали по обе стороны от него.

— Мы здесь заночуем, – объявил Меллори, – Давайте устроимся поудобнее. Но учтите, – тут же заметил он, – мы слишком близко к клифу, чтобы спать с комфортом. . Однако старина фриц и не ведает, что мы на острове, а с берега нас не видно. Можно вообще-то устроиться и с комфортом.

24 По Фаренгейту.

— Начальник. . – Миллер хотел что-то сказать, но умолк.

Меллори удивленно взглянул на него. Дасти, Браун и

Стивенс глядели друг на друга как-то неуверенно, с сомнением в глазах. Предчувствие беды охватило Меллори.

— Что случилось? – резко спросил он. – Что там еще?

— Плохое известие, начальник, – осторожно начал

Миллер. – Надо было раньше вам сообщить. . Каждый надеялся, что вам скажет другой. . Часового, которого вы с

Андреа скинули в пропасть. .

Меллори угрюмо кивнул. Он знал, что последует за этим.

— Он упал на верхушку рифа, – продолжал Миллер. –

От него немного осталось, ну, а что осталось, крепко засело между камней.

— Так, так, – пробормотал Меллори. – Я все думал, как это вы умудрились вымокнуть под плащ-палатками.

— Я раз пять пробовал, начальник, – спокойно сказал

Миллер. – Остальные страховали меня веревкой. – Он пожал плечами. – Безрезультатно. Чертовы волны каждый раз отбрасывали меня к клифу. Назад.

— Через три-четыре часа будет совсем светло, – пробормотал Меллори. – Через четыре часа немцы узнают, что мы на острове. Только наступит рассвет, они пошлют лодку для проверки.

— Имеет ли это значение? – предположил Стивенс. – Он мог упасть...

Меллори слегка отодвинул брезент в сторону, выглянул в ночь. Было холодно. Начинал падать снег. Он опустил брезент.

— Пять минут, – рассеянно сказал он. – Мы отправляемся через пять минут. – Он посмотрел на Стивенса и слабо улыбнулся. – Мы тоже забывчивы. Надо было сказать вам, что Андреа ткнул его ножом в самое сердце.

Последовавшие за этим часы, казалось, были вырваны из какого-то кошмара. Бесконечные унылые часы падений и подъемов, спотыкания и балансирования. Ноющие мускулы, падающие грузы, бессмысленные поиски в темноте и все увеличивающемся снежном покрове. Часы голода и жажды. Часы крайнего изнеможения.

Они шли в другую сторону. На запад. На северо-запад, по склону горы. Наверняка немцы решат, что они пошли к северу, в глубь острова.. Без компаса. Без звезд и луны, которые помогли бы ориентироваться. Для ориентировки у

Меллори оставалось только ощущение уклона да запечатленная в памяти карта, которую месье Влакос показывал ему в Александрии. Мало-помалу он убедился, что они обошли гору и продвигались по узкому проходу в глубь острова.

Снег был их врагом. Тяжелый, сырой, пушистый. Он кружился вокруг людей, превращаясь в серую, похожую на плотное одеяло массу. Тек за воротник и в ботинки, вкрадчиво пробирался под одежду, заползал в рукава, забивал уши, рты, глаза. Маской покрывал незащищенные лица и превращал голые руки в ледышки, тяжелые и бессильные. Всем было трудно, но больше всех страдал Стивенс. Сырая одежда, в которую его завернули, превратилась в лед. Он был лишен возможности согреться движением. Дважды Андреа останавливался и прикладывал руку к его сердцу, так как опасался, что парень уже мертв. Но

Андреа не мог ничего определить – руки у него застыли и ничего не чувствовали. Ему оставалось только идти дальше, падать и спотыкаться.

Около пяти утра Меллори приказал связаться веревкой.

Они поднимались по склону. Крутому, предательскому, скользкому, на котором росло лишь несколько чахлых грабов. Еще минут двадцать они тяжело карабкались по увеличивающейся крутизне, держась в затылок друг другу.

Меллори шёл первым. Ему и думать не хотелось, каково приходится Андреа, замыкающему группу. Неожиданно уклон уменьшился, а вскоре и совсем исчез. И еще до того, как догадались, они прошли перевал. Связанные вместе, при нулевой видимости! Теперь они спускались в долину.

Вышли к пещере. Унылый, безрадостный, серый свет струился с бледного низкого неба.

Месье Влакос говорил, что весь юг Наварона был как соты – сплошь покрыт пещерами. Но эта оказалась первой более-менее настоящей, попавшейся на их пути.

Узкий темный туннель в вулканической породе. Туннель в громаде изломанных слоями камней, беспорядочной нитью спускающийся по склону к широкой долине, на тысячу, а то и на все две тысячи футов вниз. К долине, скрытой ночным мраком.

По сути дела, расщелина не пещера. Но для замерзших, измученных людей она казалась хорошим убежищем. Места хватало для всех. Несколько обломков камня надежно прикрывали вход от потока снега. Они завесили вход брезентом и привалили камнями. Неведомо как в такой темноте они сняли со Стивенса мокрую одежду, опустили его в спальный мешок и плотно укутали. Влили ему в рот несколько глотков бренди. Потом все четверо, даже неутомимый Андреа, рухнули на влажный, заснеженный пол пещеры и заснули мертвецким сном. Забыв о холоде, голоде, о насквозь промокшей одежде, о больных, замерзающих руках и даже об опасности.

ГЛАВА 7

Вторник.

15.00–19.00

Бледное солнце, будто с покрытой инеем кромкой, выползло из проплывающего обрывка облака. Оно давно прошло зенит и теперь быстро скатывалось на запад, к заснеженному склону горы. Андреа отвел в сторону край брезента и огляделся. Некоторое время он стоял неподвижно, пытаясь расслабить застывшие, ноющие мышцы ног. Суженные блуждающие глаза его еще не привыкли к искрящемуся сиянию кристального снега. Затем бесшумно выскользнул из укрытия, в несколько прыжков добрался до верхнего края впадины, вытянулся на снегу и осторожно прополз к самой кромке. Медленным пристальным взглядом обвел он раскрывшуюся панораму.

Далеко внизу простирался размашистый изгиб почти симметричной долины, неожиданно вырвавшейся из объятий крутых гор, полого спадающих к северу. Ближайший, похожий очертаниями на быка каменный гигант справа от него, словно в задумчивости, навис уходящей в облака вершиной над простором долины. «Гора Костос, самая высокая гора Наварона», – подумал Андреа. Они прошли по ее левому склону в самую темную из ночей. В пяти милях к востоку возвышалась другая гора, лишь немного уступающая Костосу по высоте. Северный склон ее круто обрывался в сторону долины, вытянувшейся на северо-восток. Еще дальше в сторону, примерно в четырех милях к северо-северо-востоку, несколько ниже линии снегов и одиноких пастушьих хижин, вдоль берега крохотного ручья раскинулся небольшой плоскокрыший поселок, окруженный низкими холмами. Ручей прихотливо извивался в долине. Должно быть, это деревня Маргарита.

Поглощенный изучением топографии долины, обшаривая глазами каждую трещину, каждый камень, Андреа все пытался определить источник звука, который минуту назад разбудил его. Звук прорвался сквозь покрывало сна, мгновенно поднял его на ноги и приготовил к любой неожиданности еще до того, как сознание дало сигнал опасности. Вот он снова услышал этот звук – трижды за три секунды, – высокий, одинокий, надрывный свист, визгливые обрывки которого повторило эхо, замершее у подножия горы Костос. Эхо еще не отзвучало в воздухе, а

Андреа уже дернулся назад и соскользнул вниз.

Через полминуты он вновь был на кромке. Мышцы лица свело от прикосновения ледяных окуляров цейсовского бинокля Меллори. «Так и есть, это они», – угрюмо подумал Андреа. Двадцать или тридцать солдат вытянулись в длинную неровную линию на снежном склоне Костоса и медленно двигались вперед, тщательно прочесывая каждый овраг, каждую кучу камней, встречавшиеся на пути. Солдаты были в маскхалатах, но разглядеть их было легко даже отсюда, с расстояния двух миль. Концы связанных лыж поднимались над их головами и отчетливыми штрихами выделялись на белизне снега. Эти черные полоски подпрыгивали и покачивались, когда солдаты скользили и спотыкались на крутом склоне горы. Время от времени в центре цепочки кто-то размахивал альпенштоком, как бы координируя действия поисковой группы. «Он, со свистком», – отметил Андреа.

— Андреа! – голос из пещеры был очень тихим. – Что произошло?

Прижав палец к губам, Андреа повернулся в снегу и увидел возле брезентового полога Меллори. Заросший, в мятой одежде, он прикрывал рукой глаза от ослепительного сияния снега, а другой тер покрасневшие веки. Андреа поманил его пальцем, и Меллори послушно двинулся к греку, морщась от боли при каждом шаге. Пальцы ног распухли, слиплись от запекшейся крови. Меллори не снимал ботинок с тех пор, как взял их у мертвого часового и с трудом напялил на ноги. Он и не хотел их снимать, не хотел видеть, во что превратились ноги. Он осторожно добрался до гребня и зарылся в снег рядом с Андреа.

— Целая команда?

— Только часть, – пробормотал Андреа. – Посмотри-ка, Кейт, в бинокль. – Он передал Меллори бинокль и указал вниз, на склон горы.

В окуляры попала цепочка немецких солдат. Меллори поднял голову, нетерпеливо поправил фокус, бросил еще один короткий взгляд на немцев и в задумчивости опустил руку. Этот сдержанный жест полностью передал всю серьезность момента.

— «W.Z.B.», – тихо сказал он.

— Батальон егерей, – согласился Андреа. – Альпийский корпус. Их лучшие горные войска. Очень некстати, Кейт?

Меллори утвердительно кивнул и потер заросший щетиной подбородок.

— Уж кто-кто, а эти нас найдут. Да. Они найдут нас. –

Он поднял бинокль, чтобы еще раз посмотреть на приближающихся немцев.

Педантизм, дотошность, тщательность поиска раздражали. Неприятной, даже пугающей, была медлительная неумолимость, неотвратимость приближения крохотных фигурок.

— Бог знает что понадобилось здесь альпийскому корпусу, – продолжал Меллори, – но достаточно того, что они здесь. Им наверняка известно, что мы высадились, и вот они все утро прочесывают восточный склон Костоса. По их мнению, это самый удобный маршрут, который выведет нас в глубь острова. Они там ничего не нашли. Они знают, что мы несем раненого и далеко уйти не могли. Все дело только во времени, Андреа.

— Дело во времени, – эхом отозвался Андреа и глянул на солнце в темнеющем небе. – Через час, самое большее через полтора, они будут здесь. Солнце еще не сядет, и мы еще будем на месте. – Он с усмешкой взглянул на Меллори.

– Мы не можем оставить парня и не можем уйти, взяв его с собой. Так и так мы погибнем.

— Через час нас здесь не будет, – сказал Меллори безразличным голосом. – Если мы останемся, то все умрем или кончим жизнь в одной из тех маленьких камер, о которых говорил месье Влакос.

— Это не самый лучший выход, – медленно отозвался

Андреа. – Так, видимо, и должно произойти, не правда ли, мой Кейт? Из всех вариантов, которые возможны, как выразился бы Дженсен.

Меллори неловко повернулся, но, когда он заговорил, голос его был тверд:

— Я тоже так полагаю, Андреа. Простая пропорция: двенадцать сотен к одному. Знаешь, как и должно быть, – в голосе послышалась усталость.

— Я-то знаю, – улыбнулся Андреа. – Но ты ни о чем не беспокойся. Пойдем, дружище. Сообщим остальным приятную новость.

Миллер поднял глаза, когда эти двое опускали брезентовый полог. Он, расстегнув боковую молнию спального мешка Стивенса, трудился над его сломанной ногой.

Электрофонарь-карандаш был пристроен рядом на рюкзаке.

— Когда мы сможем сделать что-нибудь для парнишки, начальник? – В голосе звучало раздражение, как и в жесте в сторону спящего парня. – Этот чертов водонепроницаемый спальный мешок промок насквозь, да и мальчонка тоже. Он совсем окоченел. Ноги его на ощупь напоминают мороженую говядину. Ему требуется тепло, начальник. Теплая комната и горячий напиток. Иначе ему конец. Сутки проживет, не больше. – Миллер передернулся и обвел взглядом неровную поверхность стен каменного убежища. –

Думаю, что даже в первоклассном госпитале у него был бы всего один шанс выжить. . Он просто теряет время в этом чертовом ледяном склепе.

Вряд ли Миллер преувеличивал. Капли воды беспрестанно сочились сверху по скользким, в зеленой плесени, стенам пещеры. Вода звонко капала на промерзший пол. И

никуда не стекала. Пещера без вентиляции, душная, промозглая.

— Возможно, он окажется в госпитале раньше, чем ты думаешь. Что с ногой? – сухо спросил Меллори.

— Хуже стало, – откровенно ответил Миллер. – По виду намного хуже. Я только что впихнул ему в рот еще горсть серы и сделал перевязку. Это все, что я мог, начальник. И

это тоже пустая трата времени. А чего вы прошлись насчет госпиталя?

— Это не шутка, – серьезно отозвался Меллори, – а один из неприятных фактов жизни. Сюда направляется немецкая поисковая группа. Они свое дело знают. Они нас найдут.

Уж это точно.

Миллер выругался.

— Просто чудесно, – горько сказал он. – И далеко, начальник?

— В часе или чуть больше ходьбы.

— А что вы думаете делать с парнишкой? Оставить?

Кажется, это единственный выход из положения.

— Стивенс будет с нами, – в голосе Меллори звучало окончательное решение.

Миллер молча и пристально поглядел на него. Лицо

Меллори было непроницаемо.

— Стивенс будет с нами, – повторил Меллори, – мы будем его нести с собой, пока он не умрет. Это случится скоро. А потом мы бросим его в снегу, так, что ли? Да, так, Дасти, – Меллори машинально стряхнул снег с одежды и опять посмотрел на Миллера. – Стивенсу известно слишком много. Немцы догадались, что мы на острове, но они не знают, как мы собираемся пробраться в крепость. И они не знают, когда пройдут мимо острова корабли. А Стивенс знает. Они заставят его говорить. Скополомин развяжет язык кому угодно.

— Скополомин! На умирающем? – Миллер не поверил.

— А почему нет? Я бы и сам поступил так же. Если бы ты был немцем и знал, что твои большие орудия и половина гарнизона крепости в любую минуту могут полететь ко всем чертям, то, наверно, поступил так же.

Миллер посмотрел на него, криво усмехнулся и покачал головой.

— Я со своим...

— Знаю я. С твоим болтливым ртом, – Меллори улыбнулся и хлопнул его по плечу. – Мне это нравится не больше, чем тебе, Дасти. – От отвернулся и отошел к противоположной стене пещеры. – Как себя чувствуешь, шеф?

— Не так уж плохо, сэр, – Кейси Браун только что проснулся. Дрожа всем телом в мокрой одежде, он спросил: – Что-то произошло?

— Сколько угодно, – заверил его Меллори, – сюда идут немцы. Через полчаса придется уходить, – он глянул на часы. – Ровно в четыре. Как вы думаете, нельзя ли связаться с Каиром?

— Бог его знает, – откровенно признался Браун. Он с трудом встал на затекшие ноги. – Вчера с рацией не слишком деликатно обходились. Но я попробую.

— Спасибо, шеф. Смотри, чтобы твоя антенна не торчала над гребнем. – Меллори повернулся и хотел было выйти из пещеры, но задержался возле Андреа, сидевшего на валуне возле входа. Он напряженно склонил голову.

Андреа только что кончил пристраивать телескопический прицел к карабину и занимался тем, что заворачивал ствол и приклад в спальный мешок. Наконец карабин превратился в белый кокон.

Меллори молча следил за его манипуляциями. Андреа глянул на него снизу вверх, улыбнулся, поднялся на ноги и потянулся к рюкзаку. Через полминуты он облачился в белый масккостюм и плотно затянул шнурки капюшона.

Потом надел мягкие брезентовые сапоги, взял маузер и снова улыбнулся.

— Я тут подумал, может, мне пройтись, капитан, – сказал он извиняющимся тоном. – Конечно, с вашего разрешения.

Меллори несколько раз мотнул головой, что-то с трудом припоминая.

— Ты сказал, чтобы я ни о чем не беспокоился, – пробормотал он. – Мне надо было догадаться, а тебе стоило сказать, Андреа. – Но протестовал он слабо. Он не чувствовал раздражения при таком посягательстве на свой авторитет. Андреа никак не мог отвыкнуть от офицерской привычки: самому принимать решения. Когда он спрашивал одобрения или совета, то скорее проявлял вежливость или просто информировал. Меллори не возражал. Облегчение и чувство благодарности к улыбающемуся гиганту –

вот что он ощущал. С Миллером он говорил о Стивенсе небрежным и безразличным тоном. Только для того, чтобы спрятать свою горечь от необходимости поступать так жестоко с раненым парнем. Но и сам он даже не предполагал, как тяжело и больно станет сердцу от принятого решения. А теперь оказалось, что оно не обязательно.

— Извините меня, – с хмурой улыбкой сказал Андреа. –

Я должен был сказать вам. . Я-то думал, вы догадались. Это ведь лучший выход из положения, не так ли?

— Только это и можно сделать, – откровенно признался

Меллори. – Ты хочешь увести их вверх, к перевалу.

— Другого пути нет. На лыжах, вниз по склону, они через несколько минут догнали бы меня. Я, конечно, не могу вернуться, пока не стемнеет. Вы будете здесь?

— Кто-нибудь из нас останется, – Меллори взглянул в сторону Стивенса, растиравшего ладонями усталые глаза. –

Нам нужны еда и топливо, Андреа, – сказал он тихо, – этой ночью я пойду в долину.

— Да, да, конечно, мы должны сделать все возможное, –

серьезно, почти шепотом ответил Андреа. – Пока можем.

Он еще мальчишка, совсем ребенок. Может быть, это и ненадолго. . – Он отвернул полог и поглядел в вечернее небо. – К семи часам я вернусь.

— В семь, – повторил Меллори. Небо уже потемнело от тяжелых облаков. Порывы ветра поднимали снежные вихри и сметали их в неглубокую впадину перед пещерой.

Меллори вздрогнул и схватил могучую руку грека. – Ради

Бога, Андреа, – спокойно потребовал он, – береги себя.

— Береги себя, – безрадостно улыбнулся Андреа, мягко высвобождая руку. – Обо мне не думайте, – его голос был спокоен и доброжелателен. – Если ты хочешь помолиться, то моли Бога за тех несчастных, которые вздумали охотиться за нами. – Он вышел, полог опустился за ним.

Меллори нерешительно постоял у входа в пещеру, бессмысленно глядя в белеющий просвет, потом резко повернулся, прошел к стене и сел на корточки перед Стивенсом. Голова парня покоилась на заботливой руке Миллера, глаза ввалились и ничего не выражали. Меллори улыбнулся. Он надеялся, что шок еще не наступил.

— Ну и ну, наконец-то соня проснулся. Лучше поздно, чем никогда, – он открыл непромокаемый портсигар и протянул его Стивенсу. – Как себя чувствуешь, Энди?

– Замерз, сэр. – Стивенс покачал головой, отказываясь от предложенной сигареты, и попытался улыбнуться. От этого подобия улыбки Меллори передернуло.

— Ну, а нога?

— Думаю, что она отмерзла. – Стивенс без любопытства глянул на белый кокон перебинтованной ноги. – Одним словом, я ничего не чувствую.

— Замерзла, – фыркнул Миллер. – Он говорит, замерзла.

Чертовская неблагодарность! Если это не первоклассное медицинское обслуживание, то кто же я тогда?!

Слабая улыбка скользнула и пропала на лице Стивенса.

Он поглядел на забинтованную ногу, перевел взгляд на

Меллори.

— Слушайте, сэр, не стоит дурачить самих себя, – тихим невыразительным голосом начал он. – Я не хотел бы показаться неблагодарным. Я терпеть не могу самой мысли о дешевом героизме, но. . Так вот. Я просто чертов камень у вас на шее, и. .

— Оставить тебя, да? – прервал его Меллори. – Оставить тебя, чтобы ты тут замерз насмерть или попал в лапы немцев. Забудь это, детка. Мы еще в состоянии позаботиться о тебе и об этих пушках.

— Но, сэр...

— Вы нас оскорбляете, лейтенант, – снова фыркнул

Миллер. – Вы задеваете наши чувства. Кроме того, как профессионал, я должен довести свой клинический случай до полного выздоровления. А если вы думаете, что я собираюсь это сделать в какой-нибудь вшивой немецкой каталажке, то можете..

— Достаточно, – остановил их Меллори движением руки. – Вопрос закрыт. – Он увидел, как щеки больного порозовели от удовольствия и свет благодарности затеплился в безразличных глазах. Ему стало стыдно за эту благодарность. Стыдно и больно, ибо его забота диктовалась не беспокойством за раненого, а опасением, что тот может их предать, вольно или невольно...

Меллори наклонился и стал расшнуровывать ботинки.

— Дасти, – сказал он, не поднимая головы.

— Да?

— Когда кончишь хвалиться своим медицинским искусством, то можешь хотя бы частично использовать его.

Подойди и погляди, что у меня с ногами. Кажется, ботинки часового не особенно помогли мне.

Через четверть часа, полных мук для Меллори, Миллер разорвал край лейкопластыря, оклеил ногу Кейта, неловко выпрямился и с гордостью оглядел результаты своего труда.

— Прекрасно, Миллер, прекрасно, – пробормотал янки удовлетворенно, – даже Джон Хопкинс в Балтиморе. . –

вдруг он запнулся, нахмурился, глядя на забинтованные ноги Меллори, и извиняюще кашлянул. – Я только что обратил внимание на маленькую деталь, начальник.

— Давно пора, – хмуро ответил Меллори. – Как ты, например, собираешься втиснуть мои ноги в эти чертовы ботинки? – Он вздрогнул от холода, напяливая на ноги промокшие шерстяные носки. Поднял ботинки часового на вытянутой руке и с отвращением оглядел их. – Седьмой номер, самое большее. К тому же дьявольски маленький седьмой номер.

— Девятый, – лаконично сказал Стивенс и протянул свои ботинки, один из них был аккуратно разрезан Андреа.

– Этот разрез легко заделать. Мне они сейчас ни к черту. И, пожалуйста, сэр, без споров. – Он тихонько засмеялся, но сразу умолк и скривился от боли в ноге. – Мой первый и, возможно, последний вклад в эту экскурсию. Как вы думаете, сэр, какую медаль мне за это дадут?

Меллори взял ботинки, долго смотрел на Стивенса и обернулся в сторону откинувшегося полога. Спотыкаясь, вошел Браун, опустил на землю передатчик, телескопическую антенну и вытащил пачку сигарет. Пачка выпала из окоченевших пальцев, плюхнулась в грязь, сразу став мокрой и коричневой. Браун выругался коротко, без энтузиазма, похлопал по нагрудным карманам, но сразу оставил это бесполезное занятие и поудобнее уселся на ближайший валун. Он очень устал.

Меллори зажег и передал ему сигарету.

— Ну что там, Кейси? Передали им что-нибудь?

— Это они мне кое-что передали. Самую малость.

Прием был паршивый. – Браун с наслаждением сделал глубокую затяжку. – А я никак не мог пробиться. Наверное, из-за этой чертовой горы, что к югу от нас.

— Возможно, – согласился Меллори. – А что нового у наших каирских друзей? Все воодушевляют нас на великие подвиги? Призывают продолжать начатое дело?

— Новостей никаких. Они чертовски обеспокоены нашим молчанием. Сообщили, что с этого времени будут работать каждые четыре часа. Повторили это раз десять. На том и кончили.

— Да, это для нас громадная поддержка, – ехидно заметил Миллер. – Приятно знать, что они за нас переживают. Нечто похожее на моральную поддержку. – Он ткнул пальцем в сторону выхода из пещеры. – Думаю, немецкие ищейки до смерти напугались бы, узнав об этом. Ты хоть поглазел на них, прежде чем вернуться?

— Не удалось этого сделать, – угрюмо сказал Браун. –

Но я слышал их. Похоже, что командир давал им указания.

– Почти меланхолически поднял он карабин и вложил в магазин обойму. – Сейчас они, должно быть, близко подошли, меньше мили отсюда.

Поисковая партия немцев, стянувшись поплотнее, двигалась в полумиле от пещеры, когда ее командир, обер-лейтенант, заметил, что правое крыло снова отстало: южный, более крутой склон затруднял движение.

Обер-лейтенант нетерпеливо поднес к губам свисток и дал три резких, пронзительных сигнала, торопя отставших солдат. Дважды его свисток верещал повелительно.

Пронзительные звуки тут же отдавались эхом от покрытых снегом склонов и замирали в глубине долины. Но третий его свист умер еще при рождении. Прервался и возобновился в воющем длинном «до», гармонически перешедшем в страшный, долгий, захлебывающийся крик боли. Секунду обер-лейтенант стоял неподвижно с выражением недоумения на лице, потом резко переломился пополам и рухнул в хрустящий снег. Здоровенный сержант бессмысленно уставился на упавшего офицера. Потом что-то сообразил, глянул вверх с ужасом, открыл было рот, чтобы закричать, вздохнул и устало осел рядом с неподвижным телом обера.

Он уже умирал, когда в его ушах зазвучал злой, похожий на удар бича выстрел маузера.

Высоко вверху, на западном склоне горы Костос, спрятавшись в V-образную ложбинку, среди камней лежал

Андреа. Он видел темнеющий горный склон в телескопический прицел винтовки и всадил еще три обоймы в изломанную, дезорганизованную цепь преследователей. Лицо было спокойно. Даже веки не дрожали от размеренных выстрелов маузера. Глаза ничего не выражали. Ничего.

Взгляд был ни жестким, ни безжалостным – просто пустым и пугающе-отсутствующим. Сейчас рассудок был закрыт от мыслей и чувств прочной броней дела, ибо Андреа знал: в такие минуты нельзя ни о чем думать.

Андреа медленно опустил маузер, поглядел на тяжело поднимающийся в морозном вечернем воздухе пороховой дым. Противник исчез. Совершенно исчез из глаз, попрятавшись за разбросанные по склону валуны, зарывшись в белое снежное одеяло. Но он все еще был там, на склоне, он все еще был опасен. Андреа знал, что немцы быстро опомнятся после внезапной гибели офицера – во всей Европе нет более стойких и обученных солдат, чем горные стрелки батальона егерей. Они пойдут за ним, поймают его и убьют, если это вообще в силах сделать человеку. Поэтому Андреа первым убил офицера. Тот мог остановить солдат, удержать от преследования и постараться выяснить причину ничем не обоснованной атаки с фланга. Андреа нырнул за камень. Автоматная очередь смертельным рикошетом прошила валуны перед ним. Он ожидал этого: старый испытанный прием пехотной атаки – перебежки вперед под огнем прикрытия. Ложишься, прикрываешь огнем товарища. Потом он тебя прикрывает и ты идешь вперед. Очень просто. Андреа быстро вставил в карабин новую обойму, плашмя упал на землю и не спеша отполз на пятнадцать – двадцать ярдов вправо, к низкой гряде обломков. Он старательно выбрал место засады и остановился. Натянул капюшон до самых бровей и быстро выглянул из-за края камня.

Еще одна длинная автоматная очередь ударила по камням, только что им оставленным. Полдюжины немцев, пригнувшись, по трое с каждой стороны, спотыкаясь, бросились вперед, вверх по склону. Вот они снова залегли в снег. Андреа опустил голову, потерся грязным заросшим подбородком о тыльную сторону ладони: «Скверно, очень скверно. Чертовски плохо. Эти немецкие лисы никогда не пойдут прямо в атаку». Они продвигались веером в обе стороны. Концы цепи охватывали его полукольцом. Для него это была не очень удачная ситуация, но можно справиться и с таким маневром. Еще раньше он хорошо приметил спасительный овражек, который извивался по склону позади него. Но Андреа не предвидел, что западный край цепи наткнется прямо на пещеру, в которой прятались остальные.

Андреа перевернулся на спину, поглядел на вечернее небо. С каждой минутой становилось темнее. Быстро темнело еще и от тяжело падавшего снега. День угасал. Грек осмотрел вздымающуюся громаду Костоса – лишь несколько скал и выемок перечеркивали однообразие ровного склона. Он еще раз окинул взглядом горы. Автоматы горного батальона снова заговорили. Он увидел, что опять повторяется тот же маневр, и не стал мешкать. Вслепую стреляя вниз, он привстал и бросился на открытое место.

Пальцы сжимали курок, ноги скользили по плотному насту. Опять вскочил и, сделав рывок, оказался под укрытием груды камней. Тридцать пять, тридцать, двадцать ярдов. Ни выстрела. Он поскользнулся на твердой наледи.

Вскочил по-кошачьи. Еще десять ярдов, а он все цел и неуязвим. Нырнул в укрытие, упал на грудь и живот так, что почувствовал ребрами, как судорожно сжались легкие.

Задохнулся.

Пытаясь отдышаться, он снял кожух магазина, вставил новую обойму, успел бегло глянуть на вершину горы, вскочил на ноги – все в какой-то десяток секунд. Держа маузер наперевес, снова стал стрелять не целясь, как попало. Не было смысла целиться, ибо он мог видеть только предательски скользкую землю под ногами да недостижимо далекие впадины на склонах гор. Потом кончились патроны, и маузер стал бесполезен. А каждый автомат, каждая винтовка снизу стреляли. Пули свистели вокруг, ослепляя его взвихренными струйками снега, рикошетя от твердых камней. Но сумерки уже тронули вершину, и Андреа стал только тенью, быстро бегущей тенью на фоне призрачно-смутного горного пейзажа. Разобрать что-либо на монотонном заснеженном склоне было одинаково трудно в любое время. Но непрерывный плотный огонь немцев и сейчас, в сумерках, был опасен. Андреа не мешкал. Невидимые руки злобно дергали его за развевающиеся полы маскхалата. Он бежал почти по прямой. Последние десять футов – и он рухнул в укрытие, вниз лицом.

Распластавшись, он перевернулся на спину, вынул из нагрудного кармана зеркальце и поднял его на вытянутой руке над головой. Сначала Андреа ничего не видел, потому что темнота внизу была гуще, а зеркальце запотело от тепла его тела. Но на холодном воздухе пелена исчезла, и он разглядел двух, трех, потом сразу с полдюжины немцев, неуклюже бежавших вверх по склону. Он увидел и двух крайних солдат, замыкавших правую сторону цепи. Андреа опустил зеркальце и с облегчением вздохнул. Глаза сузились в улыбке. Он глянул в небо, моргнул – первые хлопья падающего снега растаяли на его ресницах. Он снова улыбнулся.

Почти лениво вынул последнюю обойму к маузеру и вложил еще несколько патронов в магазин.

— Начальник, – голос Миллера угрюм.

— Да? В чем дело? – Меллори стряхнул снег с лица, с воротника накидки и стал вглядываться в белое месиво впереди себя.

— Начальник, когда вы учились в школе, вам не приходилось читать рассказы о том, как люди терялись в снежной буре и бродили по кругу день за днем?

— У нас была именно такая книга в Куинстауне, – ответил Меллори.

– Бродили по кругу, пока не умирали, – настаивал

Миллер.

— О, ради Бога, – нетерпеливо произнес Меллори. Ноги его даже в просторных ботинках Стивенса противно ныли.

– Как мы можем плутать по кругу, если все время спускались вниз? Ты думаешь, мы где, на чертовой винтовой лестнице?

Дальше Миллер шел в напряженном молчании. Меллори двигался рядом. Они по щиколотку утопали в мокром липком снегу, падавшем тихо и неустанно в течение последних трех часов, с тех пор, как Андреа увел поисковую партию егерей. Даже в середине зимы в Белых горах, на

Крите, не бывало такого обильного и непрерывного снегопада. «А ведь имеется множество островов вечного солнца, которое их всех еще золотит», – горько подумал он.

Он не предвидел снегопада, когда собирался в деревню

Маргариту за едой и топливом. Но и тогда он не изменил бы решения. Хотя Стивенс теперь не так страдал от боли, он слабел на глазах. Крайняя необходимость вынудила их предпринять этот поход.

Луна и звезды закрыты тяжелыми снежными облаками, и, естественно, мало что можно было разглядеть в любом направлении, даже на расстоянии десятка футов. Потеря компаса делала их беспомощными. Меллори не сомневался, что найдет деревню – это так просто: пойти вниз по склону и шагать до тех пор, пока не наткнешься на ручей, бегущий через всю долину. Затем по ручью двигаться на север, пока не достигнешь Маргариты. Но что будет, если этот снег помешает отыскать на обратном пути крошечную пещерку в громадной горной пустыне...

Меллори едва не вскрикнул – железная рука Миллера ухватила его за локоть, и потянула вниз, в снег. Он прикрыл козырьком ладони глаза от снега и стал вглядываться в бархатное белое покрывало, вихрями поднимающееся перед ним в темноте. Наконец всего в нескольких футах впереди он разглядел темный приземистый силуэт. Оставалось только наскочить на него.

— Это хижина, – тихо сказал он Миллеру на ухо. Он приметил ее еще раньше, после полудня. Хижина на полпути между пещерой и Маргаритой. Почти по прямой линии. Облегченно вздохнул, чувствуя прилив уверенности: через полчаса, а то и раньше они будут в деревне.

— Элементарная координация, мой дорогой капрал, –

пробормотал он. – Потеряться, да еще ходить по кругу!

Чуть больше веры в... – он умолк: пальцы Миллера еще крепче впились в его локоть, а лицо оказалось совсем близко.

— Я слышал голоса, начальник, – едва выдохнул он.

— Ты уверен в этом? – засомневался Меллори, заметив, что пистолет с глушителем все еще в кармане Миллера.

Миллер помедлил.

— К чертям собачьим, начальник, ни в чем я не уверен, –

раздраженно прошептал он. – Последний час я только и делал, что воображал всякую чертовщину. – Он отбросил назад капюшон, чтобы лучше слышать, вытянулся вперед и через секунду снова склонился к Меллори. – Как бы там ни было, я уверен, что слышу что-то.

— Пойдем посмотрим, что там такое, – Меллори снова был на ногах. – Думаю, что ты ошибаешься. Это не могут быть егеря. Они наполовину влезли на Костос, когда мы их видели в последний раз. Такие хижины используются пастухами только в летние месяцы. – Он спустил предохранитель кольта 45-го калибра и медленно, полусогнувшись, двинулся вперед, к ближней стене хижины.Миллер шел рядом.

Они прижались к тонкой, обшитой толем стене и замерли. Через несколько секунд Меллори успокоился.

— В доме никого. Если там кто-то и есть, то ведет себя невероятно тихо, а так не бывает. Ты иди сюда, а я пойду тебе навстречу. У двери остановись. Она со стороны долины. Подальше обходи углы. Это никогда не подводит, если вдруг наткнешься на засаду.

Через минуту они были внутри хижины. Плотно прикрыли дверь. Прикрывая луч фонаря рукой, Меллори проверил все закоулки ветхого строения. Хижина совершенно пуста. Земляной пол, грубый деревянный топчан, развалившаяся плита и ржавый фонарь «летучая мышь» на ней.

Вот и все. Ни стола, ни стула, ни трубы, ни даже окна.

Меллори прошел к плите, поднял фонарь, поболтал им в воздухе.

— Им уже много недель не пользовались, но керосин залит полностью. Очень полезен в нашей чертовой ловушке, если мы теперь вообще ее отыщем. . – Он замер, будто врос в пол. Прислушался. Глаза уставились в пустоту, голова слегка склонилась набок. Мягко, очень бережно он опустил лампу и спокойно прошел к Миллеру. –

Напомни, чтобы я извинился перед тобой, – пробормотал он. – Нас здесь целая группа. Дай мне твою пушку и продолжай говорить.

— Снова этот Кастельроссо, – громко пожаловался

Миллер. Он и бровью не повел. – Это ужасно скучно. Китаец, бьюсь об заклад, на этот раз обязательно китаец. –

Теперь он говорил сам с собой.

С автоматическим пистолетом у пояса Меллори бесшумно отошел от хижины фута на четыре и двинулся в обход. Он обогнул два угла и подошел к третьему, когда краем глаза заметил сзади неясную тень человека, метнувшегося к нему от земли с вытянутой вперед рукой.

Меллори отскочил в сторону, ловко повернулся и с ходу нанес кулаком яростный удар в живот нападавшего. С болезненным стоном, перегнувшись пополам, нападавший бездыханно рухнул на землю. Меллори перебросил пистолет в правую руку и, не мигая, уставился на распростертое тело, на примитивную деревянную дубинку, зажатую рукой в перчатке, на холщовую котомку за спиной.

Он держал упавшего на мушке и ждал. Слишком это было легко, слишком подозрительно. Прошло полминуты, а тело на земле все не двигалось. Меллори коротко шагнул вперед и довольно сильно ударил лежащего по колену. Этот старый прием никогда, как он помнил, не подводил. Боль была короткой и резкой, но – ни звука, ни движения.

Меллори быстро нагнулся, свободной рукой ухватил наплечные лямки котомки, выпрямился и направился к двери хижины, полунеся, полуволоча по земле пойманного. Тот почти ничего не весил. «Даже на Крите пропорционально, конечно, не стоят такие крупные гарнизоны.

Здесь, должно быть, намного меньше остается пищи для островитян, – огорченно думал Меллори. – Видать, и вправду слишком мало». Он пожалел, что ударил так сильно.

Миллер встретил его у раскрытой двери. Молча нагнулся, подхватил человека за щиколотки и помог

Меллори швырнуть его на топчан в дальнем углу хижины.

— Неплохо, начальник, – похвалил он. – Я ничего не слышал. Кто здесь чемпион-тяжеловес?

— Не имею понятия, – Меллори покачал головой. –

Кожа да кости, одни кожа да кости. Закрой дверь, Дасти, и поглядим, что мы тут выловили.

ГЛАВА 8

Вторник.

19.00–00.15

Маленький человечек зашевелился, застонал и кое-как сел. Меллори поддержал его за плечо, тот тряс головой, судорожно глотал, зажмурив глаза, и с трудом пытался прийти в себя – избавиться от гула в голове и радужных кругов перед глазами. Наконец он медленно поднял голову и в слабом отсвете зажженного фонаря оглядел сначала

Меллори, потом Миллера и опять Меллори. Смуглые щеки его приобрели нормальный цвет, тяжелые темные усы возмущенно ощетинились, а глаза потемнели от гнева.

Человечек рывком сбросил руку Меллори со своего плеча.

— Кто вы? – спросил он на чистом, почти без акцента, английском языке.

— Извините, но чем меньше вы узнаете, тем лучше, –

улыбнулся Меллори, стараясь не особенно обидеть человечка. – Это будет лучше для вас же. Как вы себя чувствуете?

Человечек осторожно растер солнечное сплетение и с болезненной гримасой согнул ногу в колене.

— Крепко вы меня двинули.

— Пришлось. – Меллори пошарил рукой позади себя и достал отобранную у человечка дубинку. – Вы ведь пытались огреть меня вот этой штукой. Что же вы хотели?

Чтобы я снял шапку и подставил голову, дабы получить удар посильнее?

— Вы меня развеселили. – Он снова согнул колено и с враждебной подозрительностью глянул на Меллори. – У

меня болит колено, – обвиняюще заявил он.

— Сначала о вас. Зачем дубинка?

— Хотел уложить вас и посмотреть, что вы за тип, –

нетерпеливо пояснил он. – Это единственный безопасный способ. Вдруг вы из горного батальона. А почему мое колено...

— Вы неудачно приземлились, – не моргнув, ответил

Меллори. – Что вы здесь делаете?

— Кто вы? – задал человечек контрвопрос.

Миллер кашлянул и демонстративно глянул на часы.

— Все это очень увлекательно, начальник.

— Ты прав, Дасти. Мы проголодались. – Меллори протянул руку к котомке пойманного, взял ее и перебросил

Миллеру. – Ну-ка посмотри, что там?

Как же! Человечек даже не шелохнулся.

— Еда! – блаженно сказал Миллер. – Великолепный, прекрасный харч! Жареное мясо, хлеб, сыр, вино! – Миллер неохотно закрыл котомку и удивленно посмотрел на пойманного. – Дьявольски подходящее время для пикника.

— Так! Американец, янки, – ухмыльнулся человечек. –

Уже получше.

— Что вы хотите сказать? – подозрительно спросил

Миллер.

— Оглянитесь, – любезно предложил человечек и небрежно кивнул в дальний угол хижины. – Поглядите туда.

Меллори быстро обернулся и увидел, что они в ловушке. Он спокойно дотронулся до руки Миллера.

— Не оглядывайся и не трогай пистолета. Наш приятель,

кажется, не один. – Меллори сжал зубы и выругал себя за собственную тупость: «Голоса. Дасти говорил, что слышит голоса. Видать, я устал сильнее, чем думаю».

Высокий тощий мужчина загородил дверной проем.

Лицо его закрывала тень натянутого на глаза капюшона. В

руках оружие. «Короткий карабин «ли инфельд», – бесстрастно отметил Меллори.

— Не стреляй, – торопливо сказал человечек по-гречески. – Я уверен, что это те, кого мы ищем, Панаис.

Панаис! У Меллори стало легко на душе. Это имя называл Эжен Влакос тогда, в Александрии.

— Неплохой трюк, или как? – улыбнулся человечек

Меллори, и тяжелые усы его забавно поднялись в уголках рта. – Я еще раз спрашиваю, кто вы такие?

— Спецкоманда, – незамедлительно ответил Меллори.

Человечек удовлетворенно кивнул.

— Вас послал капитан Дженсен?

Меллори откинулся на топчан и облегченно вздохнул.

— Мы среди друзей, Дасти. – Он взглянул на стоящего перед ним человечка. – Вы Лука? «У первой оливы на площади в Маргарите...»

Человечек просиял. Поклонился и протянул руку.

— Лука. К вашим услугам, сэр.

— А это – Панаис?

Темный, мрачный, неулыбчивый человек в дверном проеме кивнул молча.

— Они и есть, – маленький человечек сиял от удовольствия. – Лука и Панаис. Так о нас помнят в Александрии и

Каире? – с гордостью спросил он.

— Ну конечно! – Меллори спрятал улыбку. – Они очень высокого мнения о вас. Вы и раньше много помогали в борьбе с немцами.

— И снова поможем, – живо ответил Лука. – Чем можем быть полезны?

— Пища, Лука. Нам требуется пища. Она очень нужна.

— Это у нас имеется, – гордо сказал Лука и указал на котомку. – Мы шли с ней в горы.

— Так вы шли к. . – Меллори был потрясен. – Откуда вы узнали, что мы здесь? Или хотя бы что мы на острове?

Лука жестом остановил его.

— Это было нетрудно. Еще на рассвете немецкие отряды прошли через Маргариту к югу, в горы. Все утро они прочесывали восточный склон Костоса. Мы поняли, что кто-нибудь наверняка высадился. Вот почему рыщут немцы. И еще дошли слухи, что немцы перекрыли тропу через скалы на западе. Они не предполагали, что вы обойдете западный перевал, а вы их одурачили. И вот мы пришли и нашли вас.

— Но вы бы нас никогда не нашли, если...

— Мы бы нашли вас, – уверенно ответил Лука. – Мы с

Панаисом знаем каждый камень, каждый кустик, каждую травинку на Навароне. – Лука поежился и выглянул наружу, в снежную заметь, – Вы не могли выбрать погоду получше?

— Не могли и похуже, – мрачно ответил Меллори.

— Да, прошлая ночь, – согласился Лука. – Никто не мог и ожидать вас прошлой ночью. В такой ветер и дождь.

Никто и не услышал бы самолета. Никому и присниться не могло, что вы спрыгнете с...

— Мы пришли морем, – прервал его Миллер, небрежно махнув рукой, – и вылезли на южном клифе.

— Что? На южном клифе? – Лука не поверил. – Еще никому не удалось взобраться на южный клиф. Это невозможно.

— Примерно так же думали и мы, когда уже наполовину взобрались, – откровенно признался Меллори. – Но тут

Дасти прав. Так оно и было.

Лука отступил на шаг. Лицо ничего не выражало.

— А я говорю, что это невозможно, – категорически заявил он.

— Но он сказал правду, – спокойно заметил Миллер. –

Вы когда-нибудь читаете газеты?

— А как же! Конечно, читаю, – возмутился Лука. – Что же вы думаете, будто я.. как это у вас называется.. неграмотный?

— Тогда вспомните. Незадолго до начала войны, – посоветовал Миллер. – Вспомните об альпинистах в Гималаях. Вы должны были видеть его фотографии не раз и не два, а сотни раз. – Он многозначительно посмотрел на

Меллори. – Только в те времена он был, пожалуй, покрасивее. Да, вы должны помнить. Это Кейт Меллори из Новой Зеландии.

Меллори ничего не сказал. Он видел замешательство

Луки, его вытаращенные глаза и склоненную набок голову.

Что-то всплыло в памяти человечка, лицо осветилось широченной улыбкой, стершей остатки подозрительности.

Лука шагнул вперед, дружественно протягивая руку.

— Клянусь небом, вы правы! Меллори! Конечно, я знаю.

Чемпион, – он схватил руку Меллори и стал трясти ее с великим воодушевлением. – И правда, как говорит американец, вам следует побриться... да и выглядите вы старше.

— Да и чувствую себя стариком, – мрачно сказал Меллори. Кивнул в сторону Миллера. – Это капрал Миллер, американский гражданин.

— Еще один знаменитый альпинист? – с жаром спросил

Лука. – Еще один горный тигр?

— Он поднялся на южный клиф так, как до него никто не поднимался, – откровенно сказал Меллори, взглянул на часы и посмотрел в глаза Луки. – Там, в горах, остальные.

Нам требуется немедленная помощь, Лука. Нам она очень нужна. Прямо сейчас. Знаете, что грозит при поимке за помощь нам?

— Грозит? – Лука презрительно усмехнулся. – Грозит

Луке и Панаису, наваронским лисам? Это немыслимо! Мы призраки ночи, – он забросил котомку за плечи. – Пошли.

Отнесем еду вашим товарищам.

— Минуточку! – остановил его Меллори, и рука опустилась на плечо Луки. – Нам нужны печка и топливо. И

еще нам нужны. .

— Печка! Дрова! – Лука не поверил своим ушам. – Что у вас за друзья там, в горах? Шайка старух?

— А еще нам нужны бинты и лекарства, – терпеливо продолжал Меллори. – Один из наших товарищей в тяжелом состоянии. Мы боимся, что он не выживет.

— Панаис! – гаркнул Лука. – Быстро в деревню! – Теперь Лука говорил по-гречески.

Меллори рассказал, где находится пещера, Лука объяснил все товарищу, а убедившись, что тот понял его, на какой-то момент застыл в нерешительности, подергивая конец уса. Потом поглядел на Меллори.

— А сами вы сумели бы сейчас найти пещеру?

— Бог знает, – откровенно сознался тот. – Честно говоря, вряд ли.

— Тогда я пойду с вами. Видите ли, для Панаиса груз будет слишком велик: я ему велел прихватить одеяла.. и не уверен, что...

— Я пойду с ним, – вызвался Миллер. Ему вспомнился подъем на клиф и длинный переход через горы. – Такая прогулка пойдет мне на пользу.

Лука перевел его слова Панаису, молчащему, по-видимому, из-за полного незнания английского языка.

Но тот неожиданно запротестовал, да так бурно, что Миллер поглядел на него с удивлением.

— Что с этим солнышком? – спросил он Меллори. –

Кажется, он не очень обрадовался.

— Говорит, что сам справится и хочет идти один, – пояснил Меллори. – Утверждает, что ему придется медленнее идти в горах из-за тебя. – Он покачал головой с притворным удивлением. – Словно кто-то может заставить Дасти

Миллера идти медленно!

— Точно! – Лука прямо ощетинился от злости. Он заговорил с Панаисом, помогая словам жестами руки с вытянутым вперед пальцем.

Миллер обернулся и выжидательно поглядел на Меллори.

— Что он ему теперь говорит, начальник?

— Одну правду, – торжественно сказал Меллори. – Говорит, что тот должен гордиться, имея возможность идти с месье Миллером, знаменитым на весь мир американским альпинистом, – Меллори усмехнулся. – Панаис должен быть сегодня на высоте, доказав, что житель Наварона может ходить по горам не хуже и не медленнее других.

— О Господи Боже мой! – простонал Миллер.

— А на обратном пути не забывай подавать руку старине

Панаису там, где покруче.

К счастью, ответ Миллера потерялся в неожиданно сильном порыве ветра и снега.

Порывы ветра усиливались. Резко хлестали густым снегом по склоненным лицам и выбивали слезы из прищуренных глаз. Тяжелый мокрый снег таял сразу, едва касался одежды. Они промокли насквозь, замерзли и окоченели. Липкий, вязкий снег приставал к подошвам, изматывал, наливал ноги свинцом. Они шли очень медленно, спотыкаясь и едва волоча ноги. Видимости никакой – даже собственные ноги не разглядеть. Они двигались в серо-белой бесформенной массе, вихрящейся, плывущей, порывистой, злой. Лука шел по склону наискосок, с той непоколебимой уверенностью, с которой ходят люди по дорожкам собственного сада.

Лука был проворным, как горный козел, и таким же неутомимым. Он непрерывно болтал, всем видом выражая радость человека, снова занятого делом. Неважно каким, лишь бы направленным против врага. Он рассказал Меллори о трех последних нападениях на остров, об их провале. Немцев каким-то образом предупредили заранее о налете с моря. Они ожидали и отряд специальной морской службы. А коммандос, со всем, что у них было, разнесли в пух и прах. Двум же группам парашютистов сильно не повезло, ибо из-за ряда непредвиденных оплошностей самолеты доставили их прямо в руки противника. Он рассказал и о том, как они с Панаисом едва избежали смерти,

пытаясь хоть чем-нибудь помочь парашютистам. Панаиса даже схватили. Но он убил двух часовых и ушел неопознанным. Лука рассказал о расположении немецких войск, о проверочных пунктах, разбросанных по всему острову, о постах на двух единственных дорогах и, наконец, о том немногом, что было ему известно о самом форте Наварон.

«Панаис мог бы рассказать больше, – пояснил он, – Панаис дважды бывал в форте. Однажды провел там целую ночь».

Он знал все закоулки форта и мог рассказать о пушках, контрольных помещениях, бараках, офицерских комнатах, артиллерийском складе, тайниках, о постах охраны.

Меллори тихо присвистнул – они и не надеялись столько узнать. Им еще нужно уйти от преследования, достичь форта и проникнуть в него. Но уж если они туда попадут. . Панаис-то должен знать, как туда проникнуть...

Сам того не замечая, Меллори ускорив шаги еще ниже пригнувшись к земле под яростными порывами ветра.

— Ваш друг Панаис – замечательная личность, – медленно сказал он. – Расскажите о нем еще, Лука.

— Что еще рассказать? – Лука мотнул головой от порыва ветра. – Что я знаю о Панаисе? Кто о нем что знает?

Ему везет как дьяволу. Он отчаянно отважен. Скорее волк пощадит стадо и голодный лев ляжет с ягненком, чем Панаис будет дышать одним воздухом с немцами. Все знают это, но никто ничего не знает о Панаисе. Я благодарен Богу за то, что я не немец, пока Панаис здесь, на острове. Он бьет коварно, ночью, ножом в спину. – Лука остановился. –

Руки его в крови.

Меллори невольно вздрогнул, вспомнив темную мрачную фигуру Панаиса, его бесстрастное лицо, запавшие глаза. Он начинал ему нравиться.

— О нем, конечно, можно сказать и больше, – возразил

Меллори. – Вы же оба с Наварона..

— Да, так и есть.

— Ведь это небольшой остров и вы прожили на нем всю жизнь. .

— А вот здесь-то майор и ошибается! – Повышение

Меллори в звании было собственной идеей Луки. Несмотря на протесты Кейта, он, кажется, решил придерживаться ее до конца. – Я, Лука, долгие годы был за границей, помогал

Влакосу. Месье Влакос, – с гордостью пояснил Лука, –

очень важное лицо.

— Знаю, – кивнул Меллори. – Консул. Я встречался с ним. Отличный человек.

— Вы его встречали? Месье Влакоса? – Ошибиться было трудно: в голосе Луки слышались удовольствие и восторг. – Это здорово. Это великолепно. Вы мне потом расскажете про это. Он великий человек. Говорил я вам про это когда-нибудь?

— Мы говорили о Панаисе, – мягко напомнил Меллори.

— Ах да! Панаис. Я же сказал, что долгое время не был здесь. Когда вернулся, его здесь не было. Отец его умер.

Мать вновь вышла замуж. Панаис уехал к отчиму и двум сводным сестрам на Крит. Его отчим то ли рыбак, то ли фермер. Его убили в бою с немцами невдалеке от Кандии в самом начале войны. Панаис взял лодку и помогал союзникам бежать с Крита. Его поймали немцы. Подвесили за кисти рук на деревенской площади. Там, где жила его семья. Это недалеко от Кастели. Его выпороли так, что были видны ребра и позвоночник. Для острастки другим. И

оставили умирать. Потом сожгли деревню. А семья Панаиса исчезла. Вы понимаете, майор?

— Понимаю, – мрачно сказал Меллори. – Но ведь Панаис..

— Должен был умереть. Но он крепкий парень. Крепче сучка старого граба. Ночью друзья обрезали веревку и спрятали его в горах. Там он был, пока не выздоровел.

Потом снова объявился в Навароне, Бог знает каким образом. Наверное, греб на маленькой лодке от острова к острову. Он никогда не говорит, зачем пришел обратно.

Видать, ему доставляет больше удовольствия убивать немцев на своем родном острове. Не знаю, майор, могу только добавить, что еда, сон, свет, солнце, женщины, вино ничего не значат для этого дьявола. Меньше, чем ничего. –

Лука остановился, – Он подчиняется мне, потому что я слуга Влакоса. Но и я его побаиваюсь. Убивать, убивать и еще убивать – вот смысл его жизни. – Лука замер и втянул воздух, словно ищейка, учуявшая беглеца. Нога об ногу обил снег с ботинок и уверенно двинулся наискось по склону. В правильности направления он не сомневался.

— Далеко еще, Лука?

— Двести ярдов, майор. Не больше. – Лука сдул снег с темных тяжелых усов и выругался. – Я вряд ли пожалею о том, что, наконец, добрался до места.

— Да и я тоже. – Меллори вспомнились ненадежное промозглое укрытие и мокрые камни пещеры почти с любовью.

Становилось все холоднее и холоднее. Ветер набирал скорость. Его стонущий вой разносился окрест. Приходилось сильно сгибаться, чтобы преодолевать его сопротивление. Неожиданно они остановились и глянули друг на друга. Вокруг была только снежная пустыня. Они склонили головы, вслушиваясь.

Никаких подтверждений, что им взаимно послышался неясный звук.

— Вы тоже что-то услышали? – спросил Меллори.

— Это всего-навсего я. – Меллори резко обернулся на басовитый густой голос: громадная белая фигура поднялась из снега. – Молочная цистерна на булыжной мостовой

– ерунда по сравнению с тобой и твоим другом. Снег приглушал ваши голоса. Я засомневался, надо ли стрелять. .

— Откуда ты взялся, Андреа? – Меллори глядел на него с удивлением.

– Шел за дровами, – объяснил Андреа. – Искал дрова.

Поднялся вверх на Костос еще на закате солнца, когда снег немного перестал. Могу поклясться, что видел оттуда хижину в ложбине. Где-то недалеко. Темный квадрат ее отчетливо выделялся на снегу. Так я отправился..

— Вы правы, – перебил его Лука. – Это хижина старого

Лэри, сумасшедшего. Он пас коз. Все его предупреждали, но Лэри не слушался никого и ни с кем не разговаривал, кроме своих коз. Он погиб в хижине от оползня.

– Плохой конец, – промолвил Андреа. – Старина Лэри все-таки согреет нас сегодня ночью. – Он резко остановился, увидев ложбину у самых своих ног. Проворно спрыгнул вниз. Крепкие, как у горной овцы, ноги спружинили. Дважды свистнул и чутко вслушался, ожидая ответа.

Кейси Браун встретил его у входа в пещеру с опущенным автоматом и отодвинул брезентовый полог.

Чадящая сальная свеча, тяжело колыхнувшись языком пламени от внезапного порыва ветра, наполнила пещеру тревожными движениями теней. Свеча догорала. Черный обугленный фитиль склонился почти на самый камень.

Лука снял маскхалат и зажег новый огарок от гаснущего огонька. На миг обе свечи вспыхнули вместе, и Меллори впервые как следует разглядел Луку. Маленькую плотную фигурку в темно-синем пиджачке, обшитом черным шнуром по краю, с узорами на груди. Пиджачок плотно облегал тело и был перехвачен алым кушаком. Смуглое улыбающееся лицо, пышные великолепные усы, которые грек носил как знамя. Улыбчивый кавалер, д’Артаньян в миниатюре, весь увешанный оружием. Меллори увидел окруженные морщинками блеклые глаза, темные, печальные, словно навсегда усталые. Он успел заметить в них невыразимую скорбь. Огарок свечи вспыхнул и погас, а лицо Луки исчезло в тени.

Стивенс лежал, вытянувшись в спальном мешке. Дышал хрипло, часто, отрывисто. Он не спал, когда они вошли, но от еды и питья отказался. Отвернулся к стене.

Забылся тяжелым больным сном. Казалось, он совсем не чувствовал боли. «Плохой признак, – мрачно подумал

Меллори. – Самое худшее». Ему хотелось, чтобы Миллер возвратился поскорее.

Кейси Браун запил последние крошки хлеба добрым глотком вина, поднялся на окоченевшие ноги, отодвинул в сторону полог и грустно уставился в снежную круговерть.

Передернулся, опустил брезент, продел руки в лямки передатчика, собрал в моток веревку, взял фонарь и подстилку. Меллори глянул на часы. Без четверти двенадцать.

Вот-вот наступит время радиосвязи с Каиром.

— Хочешь еще раз попытаться, Кейси? Я бы в такую погоду собаку не выпустил.

— И я тоже, – угрюмо ответил Браун. – Но надо попытаться, сэр. Ночью прием намного лучше. Я собираюсь подняться по склону. Если бы я попытался это сделать днем, меня бы тут же засекли.

— Наверное, ты прав, Кейси. Тебе лучше знать. – Меллори с удивлением посмотрел на него. – А зачем набрал столько лишних вещей?

— Собираюсь накрыть приемник холстиной и сам залезу под нее с фонарем, – объяснил Браун. – А веревку закреплю здесь и размотаю по дороге. Мне все-таки хочется вернуться обратно.

— Неплохо, – одобрил Меллори. – И будь внимательней.

Чуть выше ложбина сужается, превращается в настоящую пропасть.

— Не беспокойтесь обо мне, сэр, – решительно сказал

Браун. – С Кейси Брауном ничего не случится. – Снежный порыв, хлопок брезента, и Браун исчез.

«Если Браун это сделает. .» – Меллори поднялся, натянул капюшон на голову.

– За топливом, джентльмены. К хижине старого Лэри.

Кто за полночную прогулку?.

Андреа и Лука встали одновременно. Меллори покачал головой.

— Хватит одного. Кто-то должен остаться со Стивенсом.

— Он крепко спит, – произнес Андреа. – Вряд ли с ним что произойдет, пока мы ходим за топливом.

— Об этом я не думаю. Но нельзя рисковать. Вдруг он случайно попадет в лапы немцев. Они заставят его говорить, так или иначе. Он в этом не будет повинен. Но все же его заставят говорить. Риск слишком велик.

— Ха! Вряд ли нужно беспокоиться, майор, – сказал

Лука. – На милю вокруг нет ни одного немца, честное слово.

Меллори помедлил и улыбнулся.

— Ты прав. Я стал нервным. – Он нагнулся над Стивенсом и слегка тряхнул его. Парень пошевелился, застонал, медленно открыл глаза. – Мы пойдем за дровами, –

сказал Меллори. – Вернемся через несколько минут. О'кей?

— Конечно, сэр. Что может случиться? Только оставьте пистолет и задуйте свечу. – Он улыбнулся. – И не забудьте предупредить, когда войдете.

Меллори наклонился, задул свечу. Пламя вспыхнуло и погасло. Люди и вещи в пещере утонули в полуночной тьме. Меллори повернулся на каблуках и вышел в летящий, несущийся снег. Андреа и Лука двинулись следом.

Через десяток минут они отыскали полуразрушенную хижину, а еще через пять минут Андреа сорвал дверь с ржавых петель и вместе с топчаном и столом разбил ее на короткие доски. Вскоре они уже несли в каменное убежище столько дров, сколько могли захватить. Ветер, несущийся на север от Костоса, дул им прямо в лицо. Лица окоченели от холода и хлесткого снега, летящего почти со штормовой скоростью. Они облегченно вздохнули, оказавшись в ложбине перед входом в пещеру.

Не поднимая полога, Меллори тихо позвал Стивенса.

Никто не ответил. Он снова позвал. Чутко вслушался в молчание ночи. Повернул голову, быстро глянул на Андреа и Луку. Осторожно положил охапку топлива на снег, вынул кольт и фонарь. Скользнул за полог, одновременно щелкнув предохранителем и кнопкой фонарика.

Луч осветил пол у входа в пещеру, пополз дальше, остановился, снова двинулся в глубину, обшарил самые отдаленные углы, возвратился на середину и замер, словно его зажали в тисках. На полу валялся смятый спальный мешок. Стивенс исчез.

ГЛАВА 9

Вторник. Ночь.

00.15–02.00

— Значит, я ошибся, – промолвил Андреа. – Он не спал.

— Конечно, нет, – угрюмо согласился Меллори. – Он и меня одурачил: слышал, что я говорил. – Его передернуло.

– Теперь-то он знает, почему мы так старательно о нем заботимся. Теперь он знает, что был прав, не желая быть обузой. Представляю, что бы чувствовал я на его месте.

Андреа кивнул утвердительно.

— Нетрудно догадаться, почему он ушел.

Меллори быстро глянул на часы и вышел из пещеры.

— Прошло всего полчаса. Значит, ушел он не более двадцати минут назад. А то и меньше, чтобы случайно не наткнуться на нас. Он может только ползти на руках. За такое время дальше пятидесяти ярдов не уйдет. Мы найдем его в пять минут. Включите фонари и снимите капюшоны: в этой чертовой темени нас никто не обнаружит. Пошарьте вверху на склоне и в середине ложбины.

— Вверх по склону? – Лука держал Меллори за руку повыше локтя, в голосе слышалось удивление. – Но его нога!..

— Говорю вам, вверх по склону, – прервал его Меллори.

– У Стивенса голова на плечах. И черт знает сколько мужества. Больше, чем мы предполагаем. Он думает, что мы недооцениваем его и сочтем, что он выбрал путь легче. –

Меллори остановился на минуту и мрачно продолжал: –

Любой на его месте и в таком состоянии не станет выбирать легкий путь. Пошли.

Они разыскали Стивенса ровно через три минуты. Тот, должно быть, подозревал, что Меллори не обманешь такой простой хитростью. А может быть, услышал, как они спотыкались в темноте, потому что умудрился залезть, как в нору, под навес снежного сугроба возле самого гребня ложбины. Это было идеальное укрытие, но его выдала нога. В мятущемся свете фонаря зоркий глаз Андреа заметил тонкий след крови, темнеющий на снежном насте. Стивенс был без сознания, когда его отыскали. Истощение, холод и страшная боль в ноге доконали его.

Стивенса принесли обратно в пещеру, и Меллори попытался влить ему в рот глоток озо – жгучего, перехватывающего дыхание местного самогона. Стивенс поперхнулся, закашлялся. Брызги полетели изо рта, но кое-что он все же проглотил. Меллори с помощью Андреа подтянул шины на ноге и остановил сочащуюся кровь. Покончив с этим, они набросали на стонущего Стивенса всю сухую одежду, которую только могли найти. Меллори устало присел на камень, вынул из непромокаемого портсигара сигарету. Больше он ничего не мог сделать до тех пор, пока

Дасти Миллер не вернется с Панаисом из деревни. Но и

Дасти в его положении не смог бы сделать большего. Никто ничем не мог помочь Стивенсу.

Лука разложил костер у входа, возле самого полога.

Старые сухие доски горели бездымно, с яростным треском.

Сразу тепло растеклось по пещере, и все подвинулись ближе к огню. С потолка стали сочиться тоненькие струйки воды – таял снег – и растекаться по гравийному полу пещеры. От возрастающей жары пол превратился в болото.

Но для Андреа и Меллори, впервые за последние тридцать часов оказавшихся в тепле, это была совсем малая цена за тепло. Меллори почувствовал, как тепло разливается по телу, каждая мышца расслабилась и заныла. Веки отяжелели и набухли сном.

Прислонившись спиной к стене, он совсем было заснул с дымящейся сигаретой во рту, но тут в пещеру ворвался холодный порыв ветра и вместе с ним появился усталый

Браун. Кейси с трудом освободился от ремней передатчика.

Обычная мрачность сразу покинула его. Глаза засветились при виде костра. С посиневшим лицом, дрожащий от холода, он сгорбился у огня. Молча вытащил неизменную сигарету и задумчиво уставился на языки пламени. Он не обращал внимания на клубы пара, обволакивающие его, на едкий запах спаленной огнем одежды. Он выглядел совершенно подавленным. «Не шутка, – подумал Меллори, –

сидеть целых полчаса без движения на холодной промерзшей вершине». Меллори достал бутылку, налил темного рестимо – местного вина, сильно отдающего смолой, –

и передал кружку Брауну.

— Опрокинь ее в глотку, – посоветовал он. – Так ты не почувствуешь привкуса. – Он пнул ногой ящик передатчика. – Опять не пофартило?

— Поймал, да еще как, сэр. – Браун весь скривился от терпко-приторного вкуса вина, – Прием был первоклассный и здесь, и в Каире.

— Ты пробился! – Меллори весь подался вперед. – Ну и как? Они были рады услышать своих пропавших парней?

— Этого они не сказали. Первое, что они мне передали, был приказ заткнуться и помалкивать, – Браун задумчиво ткнул дымящимся ботинком в костер. – Не спрашивайте как, но им намекнули, что недавно на остров доставили два передвижных пеленгатора.

Меллори выругался.

— Пеленгаторы! Чертовски ловко! – Он мгновенно вспомнил случай из своей кочевой жизни, когда им с Андреа пришлось уходить в Белые горы Крита. – Черт бы их побрал, Кейси! На острове вроде этого, величиной с обеденную тарелку, они засекут нас с закрытыми глазами.

— Эге, сэр, это они смогут, – тяжело кивнул Браун.

— Ты что-нибудь слышал про эти станции, Лука? –

спросил Меллори.

— Ничего, майор. Ничего, – Лука пожал плечами. – Не имею понятия, о чем идет речь.

— Сомневаюсь. Но это вряд ли существенно. Теперь поздно говорить об этом. Давай-ка отдохнем от веселых известий, Кейси.

— Вот это другое дело, сэр! Мне запретили принимать без специального приказа. Я связан кодовыми сокращениями, отрицаниями, подтверждениями, повторениями и все в этом духе. Длительную передачу разрешили лишь в одном случае – когда скрываться будет уже невозможно.

— Как в этой проклятой дыре, на милом Навароне, –

промолвил Меллори. – Мама, я умираю в начищенных ботинках.

— При всем моем уважении к вам, сэр, сейчас не до шуток, – угрюмо сказал Браун. – Десантный флот, в основном катера и лодки, сегодня утром вышел из Пирея, –

продолжал он. – Около четырех часов. Каир ожидает, что сегодня ночью десант будет пробиваться в район Цикладов.

— Это очень проницательно со стороны Каира. Где же еще они могут пробиться? – Меллори закурил вторую сигарету и невидящим взглядом уставился в огонь. – Как бы там ни было, а приятно услышать, что они на подходе. Не так ли, Кейси?

Браун молча кивнул.

— Вот и отлично. Спасибо, что пошел на связь. Теперь покури и немножко поспи, если сможешь. Лука считает, что до рассвета мы должны уйти отсюда к Маргарите.

Зарыться там на целый день (у него на примете какой-то заброшенный колодец), а на следующую ночь двигаться в сторону города Наварона.

— Боже мой! – простонал Браун. – Сегодня сырая пещера. Завтра ночью – заброшенный колодец, быть может, наполовину заполненный водой. Где же мы остановимся в

Навароне? В склепе местного кладбища?

— В нашем положении предложение Луки единственно приемлемое, – сухо сказал Меллори. – Будем надеяться на лучшее. Уйдем отсюда еще до пяти. – Он посмотрел на

Брауна, укладывающегося рядом со Стивенсом, перевел взгляд на Луку.

Маленький человечек сидел на ящике по другую сторону костра, время от времени заворачивал нагретые камни в тряпки, прикладывал их к окоченевшим ногам Стивенса и блаженно грел руки над пламенем. Наконец он почувствовал, что Меллори в упор глядит на него, и поднял глаза.

– Вы чем-то обеспокоены, майор? – проворковал он. –

Вы кажетесь. . как это у вас говорят. . расстроенным. Вам не нравится мой план? Я думал, что вы согласны...

— Ваш план меня не волнует, – откровенно сознался

Меллори. – Я даже о вас не беспокоюсь. Я волнуюсь за тот ящик, на котором сидите. В нем достаточно взрывчатки, чтобы поднять на воздух линкор. А ведь он всего в трех футах от огня. Не слишком это приятно, Лука.

Лука неловко заерзал на сиденье и потянул себя за ус.

— А я слышал, что, если тол бросить в огонь, он сгорит, как сосновое просмоленное полено.

— Истинная правда, – подтвердил Меллори. – Вы можете его ломать, крошить, резать, гнуть, прыгать по нему, колотить кувалдой. И в любом случае только разогреетесь от работы. Но если он начнет потеть в жаркой влажной атмосфере.. Проклятье! В этой дыре становится слишком жарко и сыро.

— Вон его отсюда! – Лука поднялся на ноги и отступил подальше, в глубь пещеры. – Вон его отсюда! – Он немного помедлил. – Если только сырость и снег не...

— Его можно оставить и в морской воде без всякого вреда, – наставительно заметил Меллори. – Но в ящике лежат детонаторы и взрыватели, а они могут отсыреть. Я не говорю уж о ящике с детонаторами, который лежит рядом с

Андреа... Мы уберем все наружу и прикроем палаткой.

— Ха! У меня есть план почище! – воскликнул Лука. –

Хижина старика Лэри. Самое место. Точно! Оттуда можно взять ящик в любое время. А если придется смываться, то о взрывчатке можно не беспокоиться.

Раньше чем Меллори успел возразить, Лука наклонился над ящиком, кряхтя, поднял его и, согнувшись в три погибели, обошел костер. Он не ступил и трех шагов, как

Андреа подошел к нему, отобрал ящик и сунул под мышку.

— Если позволите. .

— Нет, нет! – оскорбился Лука. – Я сам справлюсь! Это мне ничего не стоит.

— Знаю, знаю, – примирительно сказал Андреа, – но взрывчатку необходимо нести особым способом. Меня специально обучали, – пояснил он.

— Вот как? А я и не знал. Тогда делайте так, как нужно.

А я понесу детонаторы. – Честь Луки не была уязвлена, самолюбие было спасено. Он прекратил спор, поднял ящичек и торопливо засеменил вслед за Андреа.

Меллори глянул на часы. Ровно час ночи. «Миллер и

Панаис должны вот-вот вернуться, – подумал он. – Ветер стал стихать. Снег совсем прекратился. Идти будет намного легче, а вот следы на снегу останутся. Они опасны, эти следы. Но не очень. К рассвету сойдем вниз, в долину.

Снега там не должно быть, а если попадемся заснеженное пространство, обойдем по ручью, и следов не останется».

Огонь затухал. Сразу со всех сторон стал подползать холод. Одежда Меллори еще не высохла. Он вздрогнул, подкинул несколько досок в огонь, поглядел, как они разгораются, наполняя пещеру яркой игрой света. Браун уже спал, свернувшись калачиком на подстилке. Стивенс лежал без движения, спиной к нему, дышал часто и прерывисто.

Один Бог знал, сколько ему еще осталось жить: он умирал, как определил Миллер, но ведь это такое неопределенное понятие. Ведь если искалеченный человек решит не умирать, то становится самым стойким и выносливым существом на земле. Меллори и раньше приходилось видеть подобное. Жить, преодолевать страдания, вынести боль от ран – значит утвердить себя перед самим собой и остальными. А Стивенс был очень молод, самолюбив и страдал так, что желание выжить могло стать для него самым важным желанием в мире. Он, конечно, понимал, каким стал калекой. Он слышал, что об этом говорил Меллори.

Он теперь сознавал, что Меллори заботится прежде всего не о его здоровье, а о том, чтобы ненароком не отдать его немцам, которые будут пытать и могут получить сведения о целях группы. Он также знал, что крепко подвел друзей.

Невозможно предугадать, чем кончится борьба противостоящих сил в душе Стивенса. Меллори покачал головой, закурил новую сигарету, вздохнул и придвинулся поближе к огню.

Через пяток минут вернулись Андреа и Лука. Миллер и

Панаис пришли следом за ними. Справедливости ради стоит отметить, что они услышали Миллера, когда тот был еще довольно далеко. Дасти спотыкался, падал, ругался не переставая, карабкаясь вверх по склону с тяжелым, неудобным грузом. Он перевалился через порог пещеры и, совершенно измотанный, рухнул возле костра. Меллори сочувственно ему улыбнулся.

— Ну как, Дасти? Панаис не слишком тебя обременял?

Миллер его не услышал. Он недоуменно уставился на огонь. Челюсть его отвисла и отвисала все больше: до его сознания доходила одна очень существенная мысль.

— Вот дьявольщина! Вы только поглядите! – Он крепко выругался. – А я потратил половину дьявольской ночи,

взбираясь на идиотские горы с плитой и таким количеством керосина, что хватит выкупать слона! И вот что я вижу, –

он набрал полную грудь воздуха, желая рассказать, что именно видит он, но промолчал. Внутри его все клокотало.

— В твоем возрасте человек должен следить за давлением, – посоветовал ему Меллори. – Как вы все обстряпали?

— О’кей, кажется. – В руке Миллера появилась кружка с озо, и лицо его немного просветлело. – Принесли одеяла, аптечку.

— Если позволите, я заверну в эти одеяла нашего молодого друга, – прервал его Андреа.

— А еда? – спросил Меллори.

— Ага. Мы принесли жратвы, начальник. Целую кучу жратвы. Этот малый, Панаис, просто чудо. Хлеб, вино, козий сыр, колбаса с чесноком, рис – что угодно!

— Рис? – настала очередь удивиться Меллори. – Его теперь не достать на островах, Дасти.

— Панаис достанет, – Миллер здорово развеселился. –

Он достал все это на кухне немецкого коменданта. Парень просто взял у Шкоды.

— У немецкого коменданта?! Ты шутишь!

— Простите, начальник, но это святая правда. – Миллер в один глоток осушил полкружки озо и удовлетворенно крякнул. – Бедный старина Миллер болтался у черного хода, и колени его стучали, как кастаньеты Каролины. Он был готов красиво смыться в любом направлении. А в это время сия кроха идет к двери и взламывает замок. У нас в

Штатах он составил бы состояние на ночных взломах. Через пяток минут он притащил этот чертов чемодан. –

Миллер указал на него небрежным жестом. – Не только очистил кладовую коменданта, но и прихватил взаймы ранец, чтобы тащить все эти прекрасные штуки. Я говорю вам, начальник, общение с таким типом доведет меня до сердечного приступа.

— Но... но как же часовые, охрана?

— На ночь их, кажется, сняли. Старина Панаис – как пень. Слова не вымолвит, а если и скажет, то я не пойму.

Теперь нас наверняка ищут вовсю.

— Вас ищут, а вы так и не встретили ни души? – Меллори налил ему еще вина. – Неплохо сработано, Дасти.

— Заслуга Панаиса, не моя. Я только плелся за ним по пятам. . Мы все же наткнулись на его дружков. Вернее, он их откопал. Они, должно быть, ему что-то рассказали.

После этого он бегал возбужденный и пытался что-то мне объяснить, – Миллер беспомощно пожал плечами. – А что он мог! Мы работали на разных волнах.

Меллоримотнул головой в дальний угол пещеры, где голова к голове сидели Лука и Панаис. Лука слушал. Панаис что-то говорил тихо и быстро, жестикулируя обеими руками.

— Он и сейчас чем-то взвинчен, – в раздумье сказал

Меллори и произнес громко: – В чем там дело, Лука?

— Плохо дело, майор, – Лука свирепо дернул себя за ус.

– Скоро придется отсюда уходить. Панаис настаивает, чтобы мы ушли немедленно. Сегодня ночью, часов около четырех, немецкий гарнизон будет проверять все дома в деревне. Так ему сказали.

— Не простая проверка, как я понимаю? – спросил

Меллори.

— Этого не случалось уже много месяцев. Они предполагают, что вы проскользнули мимо патрулей и спрятались в деревне, – рассмеялся Лука. – Я не знаю, что и сказать.

Для вас это ничего не значит, конечно. Вас там не будет.

Окажись вы там, все равно они вас не нашли бы. Однако благоразумнее появиться в Маргарите после проверки, попозже. А вот мы с Панаисом. . Если нас не обнаружат в постелях, нам придется туго.

— Разумеется! Вам следует вернуться в деревню. Это мы должны рисковать. Но у нас имеется в запасе время.

Через час вы уйдете. А пока о форте, – Меллори порылся в нагрудном кармане, извлек карту Эжена Влакоса, повернулся к Панаису и свободно заговорил на островном диалекте. – Давай, Панаис. Говорят, ты знаешь форт не хуже, чем Лука свою огородную грядку. Я уже кое-что знаю, но хотелось бы услышать подробнее о расположении пушек, о складах боеприпасов, энергетических установках, бараках, часовых, расписании караулов, выходах и входах, сигнальной системе, даже о том, где тени гуще, – словом, все-все, что тебе известно. Неважно, насколько мелкими покажутся тебе детали – и о них не забудь сообщить. Если дверь открывается не наружу, а внутрь, ты скажи. И такая деталь может спасти тысячу жизней.

— А как майор собирается проникнуть в форт? – спросил Лука.

— Не знаю. Не могу решить, пока не увижу форт. –

Меллори заметил, что Андреа многозначительно посмотрел на него и сразу отвел взгляд. У них уже имелся план операции. Это был стержень всего дела, и Меллори не хотел говорить о нем без крайней необходимости.

Целых полчаса Меллори и трое греков сидели, согнувшись над картой в неясных отблесках пламени. Меллори проверял все, о чем говорили. Все, до мельчайших подробностей. И все наносил карандашом на карту. Панаису было что рассказать. Казалось невероятным, что человек может столько запомнить, побывав в форте только дважды. Особенно если учесть, что визиты были тайными, ночными. У Панаиса была феноменальная способность запоминать детали. Наверняка его почти фотографическую память подогревала ненависть к немцам. Панаис все говорил и говорил. Меллори убеждался, что надежды на успех операции растут с каждым словом грека.

Проснулся Кейси Браун. Несмотря на смертельную усталость, его разбудило бормотание. Он прошел к Стивенсу. Раненый бредил. Браун сообразил, что делать ему здесь нечего: Миллер чистил и бинтовал раны – единственно возможная помощь Стивенсу. И весьма действенная. Он подошел к костру, послушал, не понимая ничего: четверо говорили по-гречески, и вышел за полог подышать свежим ночным воздухом. Семь человек и постоянно горящий костер начисто съели весь кислород. В пещере было слишком душно.

Через полминуты он поспешно возвратился, плотно прикрыв за собой полог.

— Тихо! – шепнул он, махнув рукой в сторону входа. –

Там что-то движется. Чуть ниже по склону. Я дважды услышал звук.

Панаис тихо выругался и повернулся на пятках, как дикий кот. Обоюдоострый, почти в фут длиной, метательный нож недобро блеснул в его руке. Он исчез за пологом раньше, чем кто-либо успел произнести хоть слово.

Андреа было двинулся следом, но Меллори жестом остановил его.

— Стой, где стоишь, Андреа. Наш друг Панаис слишком горяч, – тихо промолвил он. – Там, быть может, никого и нет. Или ловушка? О черт!

Стивенс довольно громко забормотал.

— Теперь он начнет бредить. Нельзя ли сделать что-нибудь, чтобы...

Но Андреа уже склонился над раненым, взял за руку, гладил лоб и волосы и мягким голосом обращался к нему, как к ребенку. Стивенс не замечал его, продолжал бредить.

Однако постепенно гипнотический эффект возымел действие. Бормотание перешло в шепот, а вскоре и вовсе прекратилось. Стивенс открыл глаза и посмотрел на грека совершенно осмысленно.

— Что это, Андреа? Почему вы...

— Шш-шш-шш, – Меллори поднял руку. – Я что-то слышу.

— Это Панаис, сэр. – Дасти выглянул в щель полога. –

Ползет с гребня в ложбину.

Через несколько секунд Панаис был в пещере, сидел на карточках у огня, всем видом своим выражая отвращение.

— Никого нет, – доложил он. – Видел несколько коз внизу. Вот и все. – Меллори перевел его слова остальным.

— Кажется, это были не козы, – упрямо возразил Браун.

– Это был совсем другой звук.

— Я посмотрю, – вызвался Андреа. – Хочу убедиться.

Но не думаю, чтобы Мрачный мог ошибиться.

Андреа исчез так же быстро и бесшумно, как Панаис.

Через три минуты он вернулся, покачивая головой.

— Панаис прав. Там никого нет. Я не увидел даже коз.

— Видать, это и были козы, Кейси, – сказал Меллори. –

Но мне все это не по душе. Снег почти перестал. Долина, должно быть, кишит немецкими патрулями. Вам двоим пора уходить. Будьте осторожны. Если попытаются вас задержать, стреляйте. Все равно убитых припишут нам.

— Стреляйте! Насмерть! – сухо засмеялся Лука. – Совершенно лишний совет, майор. С нами Мрачный. Он по-другому никогда не стреляет.

— Так. Хорошо. А теперь сматывайтесь! Чертовски жаль, что вы замешаны в это дело. Но раз ввязались, спасибо тысячу раз за все, что вы для нас сделали. Увидимся в шесть тридцать.

— В шесть тридцать, – повторил Лука. – В оливковой роще на берегу ручья. Южнее деревни. Будем ждать.

Через две минуты они исчезли. В пещере стало тихо.

Потрескивали угольки в затухающем костре. Браун встал на часы. Стивенс забылся беспокойным сном. Миллер на минуту склонился над ним, тихонько прошел к Меллори через всю пещеру с мотком смятых бинтов в руке.

— Понюхайте-ка, начальник, – тихо сказал он, протягивая их Кейту.

Меллори втянул ноздрями воздух, резко отдернул голову и сморщил нос от отвращения.

— Боже мой, Дасти! Какая мерзость! – Он умолк, ожидая услышать неизбежный ответ Дасти. Знал, что скажет

Миллер, но все же спросил: – Что это?

— Гангрена, – Миллер тяжело присел рядом, бросил бинты в огонь. В голосе слышались усталость и безразличие. – Газовая гангрена. Распространяется, как лесной пожар. Все равно умрет. Я только время зря теряю.

ГЛАВА 10

Вторник. Ночь.

04.00–06.00

Немцы взяли их, усталых и сонных, после четырех утра.

Они не оказали никакого сопротивления. Неожиданность была полной...

Андреа проснулся первым. Тихий посторонний звук достиг той части его мозга, которая всегда бодрствовала.

Грек повернулся на бок, приподнялся на локте. Рука его по обыкновению быстро и бесшумно потянулась к всегда готовому заряженному маузеру. Но белый луч мощного фонаря, пронзив темноту пещеры, ослепил его. Рука замерла еще до команды, произнесенной тем, кто держал фонарь.

— Ни с места! – слова сказаны почти на безупречном английском. Ледяная угроза звучала в голосе. – При малейшем движении – стреляю.

Включился еще фонарь. Потом еще один. И вся пещера уже была залита светом. Проснувшийся, но лежащий неподвижно Меллори до боли в глазах вглядывался в лучи.

В мощных пучках света он едва видел неясные фигуры у входа, пригнувшиеся, с автоматами в руках.

— Руки за голову! Спиной к стене! – Категоричность и твердая уверенность голоса заставили их немедленно подчиниться. – Посмотрите на них как следует, унтер, –

тоном мирно беседующего человека произнес тот же голос.

Но ни фонарь, ни ствол пистолета не шелохнулись. – У них не дрогнули лица. Даже глазом не моргнули. Опасные люди, унтер. Англичане хорошо выбирают убийц.

Горечь захлестнула Меллори. Во рту скопилась вязкая слюна. Надежда исчезла. Но не совсем. Она имелась до тех пор, пока был жив Андреа. Он подумал о Брауне. Что с ним сейчас? Собрался было узнать о нем, но вовремя остановился.

— Как вам удалось нас найти? – спокойно спросил

Меллори.

— Только дураки жгут можжевельник, – с апломбом сказал офицер. – Мы были на Костосе весь день и часть ночи. Даже мертвый мог бы учуять этот запах.

— На Костосе? – Миллер покачал головой. – Как вы выдержали?

— Хватит! – Офицер сказал кому-то сзади: – Сорвите полог. – Команда была отдана по-немецки. – И прикройте меня с обеих сторон. – Он едва заметно махнул фонарем. –

Ну ладно, вы трое. Выходите и берегитесь. Поверьте, мои люди только и молятся о том, чтобы Господь послал им повод пристрелить вас, чертовы убийцы. – В ненависти немецкого офицера звучала и глубокая убежденность.

Кое-как, очень медленно, с руками на затылке все трое поднялись на ноги. Меллори не сделал и шага, как резкий голос немца остановил его.

— Стоп! – Луч фонаря осветил Стивенса. Тот был без сознания. Офицер резко махнул рукой в сторону Андреа. –

Отойди в сторону, ты. Кто это?

— Не стоит его бояться, – спокойно сказал Меллори. –

Он наш. Тяжело ранен. Умирает.

— Посмотрим, – твердо сказал офицер, – Отойдите в угол пещеры. – Он подождал, пока все трое перешагнут через Стивенса. Присел на корточки и медленно двинулся вперед с пистолетом в одной руке и фонарем в другой, держась ниже линии огня прикрывающих его солдат. В его движениях, поступках и словах были холодный профессионализм и такая неизбежность, что сердце Меллори екнуло.

Офицер резко выбросил вперед руку с пистолетом и сорвал со Стивенса покрывало. Юноша был в агонии. Тело его била крупная дрожь, голова непроизвольно дергалась из стороны в сторону. Офицер быстро наклонился над ним, посмотрел на искаженное гримасой боли лицо, бросил взгляд на забинтованную ногу и на секунду брезгливо сморщил нос, учуяв гнилостный запах гангрены. Потом быстро встал и накрыл тело плащ-палаткой.

— Вы не обманули, – произнес он. – Мы не варвары. Мы не воюем с умирающими. Пусть останется на месте. – Он выпрямился и не торопясь пошел к выходу. – Остальные, выходи.

Снегопад прекратился. Меллори увидел на проясняющемся небе мерцающие звезды. Ветер упал почти до нуля, и стало значительно теплее. «К полудню снег растает», –

подумал Меллори.

Он огляделся вокруг без всякого любопытства, небрежно. Не заметно, чтобы Кейси Браун был поблизости.

Это приободрило Меллори. Младшему офицеру Кейси

Брауну представилась возможность провести самостоятельную операцию. Два ряда орденских колодок (орденов он никогда не носил) убедительно доказывали его смелость. У него солидный стаж и отличная репутация партизана, а в руках – автоматическая винтовка. Если бы он оказался где-нибудь поблизости.. Словно прочитав его мысли, немец не оставил Меллори ни капли надежды.

— Вы интересуетесь своим часовым? – с издевкой спросил он. – Не беспокойтесь, англичане, он недалеко отсюда. Спит на своем посту, и, боюсь, спит слишком крепко.

— Вы убили его? – Пальцы Меллори невольно сжались в кулаки.

Офицер безразлично пожал плечами.

— Право, не знаю. Не могу сказать. Один из моих людей лег на дно балки и стал стонать. Отлично стонал, жалостливо. Даже меня тронул. А этот ваш болван отправился посмотреть. Я оставил еще одного человека наверху. Он держал винтовку за ствол. Уверяю вас, дубинка получилась эффектная.

Меллори медленно разжал кулаки и стал бездумно смотреть вдоль лощины. После того, что случилось ночью, Кейси не хотел опять оказаться в дураках и второй раз кричать «пожар». Конечно, он должен был сначала пойти и проверить. Меллори стало ясно, что Кейси и в первый раз что-то слышал. Но Панаис не похож на человека, который ошибается.. И Андреа тоже никогда не ошибался.. Меллори обернулся к офицеру:

— Ну, куда мы теперь направимся?

— В Маргариту. И очень скоро. Но сначала нужно выяснить одну вещь. – Немец опустил пистолет к поясу и выключил фонарь, который держал в правой руке. – Одна маленькая деталь, англичанин. Где взрывчатка? – выпалил он.

— Взрывчатка? – Меллори в недоумении вскинул брови

– Какая взрывчатка? – безучастно спросил он. И, словно споткнувшись, упал на камни: фонарь в руке немца описал дугу и опустился на его лицо. Удар был крепкий. Меллори приподнял голову, помотал ею, прогоняя радужные круги, медленно поднялся.

— Взрывчатка. – Фонарь снова покачивался перед ним.

Голос немца был бархатистым и мягким. – Я спросил вас, где она?

— Не имею представления, о чем вы говорите, – Меллори выплюнул выбитый зуб и вытер кровь с разбитой губы.

– Вот, значит, как немцы обращаются с военнопленными? –

презрительно спросил он.

Офицер снова ударил его фонарем. Меллори ожидал удара и постарался отклониться. Удар пришелся по скуле, чуть ниже виска. Меллори рухнул в снег. Потом снова медленно приподнялся. Лицо горело. В глазах плыли круги. Окружающее виделось, как через мутное стекло.

— Мы воюем честно, – офицер тяжело дышал, сдерживая ярость. – Мы не нарушаем Женевских соглашений. Но это для солдат, а не для убийц и шпионов...

— Мы не шпионы, – оборвал его Меллори. Ему казалось, что голова вот-вот отвалится.

— Тогда где же ваша форма? – спросил офицер. – Вы шпионы. Я говорю, что вы шпионы и убийцы, которые бьют ножом в спину и перерезают горло, – голос его дрожал от гнева. Негодование было искренним.

— Режут людям горло? – Меллори недоуменно покачал головой. – О чем вы говорите, черт побери?

— Моему денщику, безобидному посыльному, совсем мальчишке, перерезали горло сегодня ночью. Он даже не был вооружен. Мы нашли его всего час назад. . Да я только время теряю! – Он умолк и стал глядеть, как двое людей поднимаются по склону. Меллори замер на секунду, проклиная случай за то, что дорога мальчишки пересеклась с тропинкой Панаиса. Этого никто иной сделать не мог. Он оглянулся, стараясь увидеть то, что привлекло внимание немецкого офицера. Сгорбленная фигурка, подталкиваемая штыком, медленно двигалась вверх по склону, следом за остальными. Меллори облегченно вздохнул. Это был

Кейси Браун. Половина его лица превратилась в кровавую маску. Но он жив. И это главное.

— Так. Садитесь в снег. Все. – Немец обратился к солдатам: – Свяжите им руки.

— Вы что? Решили нас пристрелить? – спокойно спросил Меллори. Это ему нужно знать обязательно: если им оставалось только умереть, они могут умереть во весь рост, глядя смерти прямо в лицо, сражаясь. Но если им не суждено умереть сейчас, то всякая попытка сопротивления была бы самоубийственна. Нужно выжидать. .

— К сожалению, не сейчас. Командир моей группы в

Маргарите гауптман Шкода хотел бы поглядеть на вас сначала. Пожалуй, для вас было бы лучше, если б я пристрелил вас прямо сейчас, на месте. Но есть еще герр комендант в Навароне.. офицер, командующий всем островом, – немец тонко улыбнулся. – Это всего лишь отсрочка, англичанин. Вы будете дрыгать ногами еще до захода солнца. В Навароне мы быстро разделаемся со шпионами.

— Но, герр капитан! – шагнул вперед Андреа с умоляюще поднятыми руками и сразу остановился: два винтовочных дула уперлись ему в грудь.

— Не капитан, а лейтенант, – поправил его офицер. –

Обер-лейтенант Турциг к вашим услугам. Что тебе нужно, жирный? – спросил он презрительно.

— Шпионы! Вы сказали, шпионы. А я не шпион, – зачастил Андреа, опасаясь, что произносит слова недостаточно быстро. – Как перед Богом говорю, я не шпион. Я не ихний, – глаза его были расширены, задыхающийся рот конвульсивно дергался. – Я просто грек, бедный грек. Они заставили меня пойти сюда, как переводчика. Клянусь вам, лейтенант Турциг, клянусь.

— Ах ты, желтый ублюдок! – злобно прорычал Миллер и тут же застонал от боли, получив прикладом по спине, чуть выше почек. Он споткнулся, упал на четвереньки. И

только тогда сообразил, что Андреа притворяется: Меллори достаточно было сказать всего полдюжины слов по-гречески, чтобы разоблачить ложь Андреа. Миллер перевернулся в снегу и слабо потряс кулаком, пытаясь выдать гримасу боли за ярость. – Ах ты, двуличный макаронник, предатель, проклятая свинья. Я тебя... – Миллер снова повалился в снег, получив удар в ухо тяжелым лыжным ботинком.

Меллори безмолвствовал. Он даже не поглядел в сторону Миллера. Стиснув зубы, сжав кулаки, глядел он на

Андреа суженными щелками глаз. Он знал, что за ним наблюдает лейтенант, и чувствовал, что нужно до конца поддерживать Андреа. Он не догадывался, какую игру затеял Андреа, но, не колеблясь, стал бы подыгрывать Андреа до самой смерти.

— Так, – задумчиво произнес Турциг, – воры выходят из строя. Так. . так? – Меллори почудились в его голосе нотки сомнения: лейтенант не хотел рисковать. – Неважно, жирный. Ты уже выбрал дорогу вместе с этими. Твой жребий брошен. Как это говорят англичане? Постелил постель – ложись в нее... – Он равнодушно взглянул на громадного Андреа. – Для тебя, вероятно, придется заказывать специальную виселицу.

— Нет, нет, нет! – в страхе закричал Андреа на самой высокой ноте. – Я говорил вам правду! Я не ихний, лейтенант Турциг! Как перед Богом, я не ихний! – Он горестно заломил руки, а большое лунообразное лицо исказилось страданием. – Почему я должен умирать без всякой вины?

Я не хотел идти сюда. Я не военный, лейтенант Турциг!

— Это я вижу, – сухо сказал Турциг. – Нужно порядочно шкуры, чтобы покрыть мешок желе такого размера. И

каждый дюйм ее тебе дорог. – Он посмотрел на Меллори, потом на Миллера, все еще лежащего ничком в снегу. – Не могу поздравить твоих друзей с подобным выбором.

— Я вам все расскажу, лейтенант, все-все! – возбужденно напирал Андреа, желая убедить немца в своей искренности. – Я не друг союзников. Я вам это докажу, а потом, возможно..

— Ах ты, проклятый иуда! – Меллори заставил себя броситься вперед, но два дюжих солдата схватили его и вывернули руки за спину.

Секунду он сопротивлялся, потом выразительно посмотрел на Андреа.

– Если посмеешь открыть свою пасть, обещаю тебе, что не доживешь до...

— Спокойно, – голос Турцига был холоден. – С меня хватит дешевой мелодрамы. Еще слово, и ты будешь валяться рядом со своим другом. – Секунду он смотрел на

Меллори молча, потом обернулся к Андреа. – Я ничего не обещаю. Я послушаю, что ты нам скажешь. – Он не пытался скрыть отвращения.

— Рассудите сами, – явное облегчение, надежда, серьезность и уверенность слышались в словах Андреа. Он помолчал, драматически простер руку в сторону Миллера и

Брауна. – Здесь нет ни одного рядового. Все они люди

Джелико. Из специальной морской службы.

— Ты мне лучше расскажи о том, про что я сам не могу догадаться, – рявкнул Турциг. – Этот английский граф много месяцев торчит у нас под кожей как заноза. Если это все, что ты собирался сказать, жирный...

— Погодите! – Андреа поднял руку. – И все же они не обычные люди, а специально подобранные. Ударный отряд, как они себя называют. Прилетели вечером прошлого воскресенья из Александрии в Кастельроссо. Тем же вечером они отплыли из Кастельроссо на моторной лодке.

— На торпедном катере, – кивнул Турциг. – Это мы знаем. Продолжай.

— Вы знаете? Откуда?

— Неважно. Поспеши.

— Конечно, лейтенант, конечно, – ни одним движением

Андреа не выдал чувства облегчения, которое он испытал.

Николаи, конечно, предупредил немцев. Но он наверняка не перечислил их поименно. Немцы, разумеется, не знали о присутствии в группе гиганта грека. Действительно, почему бы шпион должен был предупреждать о нем особо?

Если бы он так поступил, то для Андреа это означало бы конец комедии. – Торпедный катер высадил их где-то на островах севернее Родоса. Не знаю где. Там они украли каик. Проплыли на нем через турецкие воды. Там они встретили большой немецкий патрульный катер и потопили его... – Андреа сделал эффектную паузу. – Я был на расстоянии около полумили от того места. На рыбачьей лодке.

Турциг подался вперед.

— Как им удалось потопить такую большую лодку? –

Как ни странно, он даже не сомневался, что катер потоплен.

— Они притворились безобидными рыбаками. Такими, как я. Немцы с катера перед этим остановили и обыскали меня, – импровизировал Андреа подробности. – Так вот.

Ваш патрульный катер подошел к ихнему каику совсем близко. Потом вдруг с обеих сторон стали стрелять автоматы, а в катер полетели два ящика. Пух-х! – Андреа сделал драматический жест. – Все было кончено.

— Мы думали. . – тихо сказал Турциг. – Ну продолжай.

— Что вы думали, лейтенант? – Глаза Турцига сузились, и Андреа поспешно продолжал: – Ихнего переводчика убили в бою. Они хитростью заставили меня заговорить по-английски: я много лет прожил на Кипре. Схватили меня, а сыновьям моим велели плыть на лодке домой.

— А зачем им понадобился переводчик? – подозрительно спросил Турциг. – Многие английские офицеры говорят по-гречески.

— Я как раз подхожу к этому, – нетерпеливо продолжал

Андреа. – Ради Бога, как я могу окончить свой рассказ, если вы меня все время перебиваете? Так. Где я остановился?

Они заставили меня плыть с ними, а потом у них сломался мотор. Я не знаю, что случилось. Меня держали внизу. Мне кажется, что были мы где-то в бухточке, чинили мотор. А

потом они пьянствовали. Вы и не поверите, лейтенант, что люди, которые идут на такое отчаянное дело, могут напиваться. А потом мы поплыли снова.

— Напротив, я тебе верю, – кивнул головой Турциг, соображая что-то про себя. – Я тебе верю.

— Да? – Андреа сразу приободрился. – Так вот. Мы попали в страшный шторм. Лодка разбилась о южный утес этого острова. И мы влезли на...

— Стоп! – Турциг резко откинулся назад, и в глазах его мелькнуло недоверие. – Я почти поверил тебе. Я верил тебе, потому что нам известно больше, чем ты думаешь.

Пока ты говорил правду. Но сейчас.. Ты хитер, жирный.

Но не настолько, как сам считаешь. Ты забыл об одной штуке, а может быть, и вовсе не знаешь о ней. Мы из

Вюртембергского горного батальона. Мы-то знаем горы, приятель, получше, чем любые другие войска в мире.

Сам-то я пруссак. Но взбирался на все стоющие вершины в

Альпах и Трансильвании. Это я тебе говорю. На южный клиф взобраться совершенно невозможно. Абсолютно невозможно.

— Для вас, может, и невозможно, – грустно покачал головой Андреа. – Эти чертовы союзники вас еще побьют.

— Объясни! – отрывисто приказал Турциг.

— Так вот. Они знали, что вы знаете, что южный клиф не одолеть. Вот они и решили на него взобраться. Вы и подумать не могли о такой возможности. Вы и не предполагали, что группа высадится на Наварон именно таким путем. Но союзники пошли ва-банк и отыскали человека, который может возглавить такую экспедицию.

По-гречески он не говорит. Но это не имело значения, потому что единственное, чего они хотели, чтобы человек этот лазил по горам. Поэтому они выбрали величайшего альпиниста нашего времени. – Андреа сделал эффектную паузу и драматически простер вперед руку: – И они выбрали вот этого человека, лейтенант Турциг. Вы сами альпинист и должны его знать. Его зовут Меллори. Кейт

Меллори из Новой Зеландии.

Раздалось резкое восклицание. Щелкнул выключатель.

Турциг сделал два шага вперед и поднес фонарь к самому лицу Меллори. Неподвижно вглядывался он в стоящего перед ним человека. Меллори пытался отвернуться. Фонарь медленно опустился. Узкий луч описал полукруг перед ногами пленного. Один, два, три. . Раз десять. Турциг задумчиво кивнул головой.

— Конечно же, – промолвил он наконец. – Меллори.

Кейт Меллори! Конечно, я знаю его. У меня в отделении нет ни одного парня, который хотя бы не слышал о нем, –

он покачал головой. – Я-то должен был его сразу узнать! –

Некоторое время он стоял с опущенной головой, бесцельно тыча носком тяжелого ботинка в мягкий снег. – До войны и даже теперь, во время войны, я был бы горд знакомством с вами. Был бы рад с вами увидеться. Но не здесь. Мне бы хотелось, чтобы они послали кого-нибудь другого! – Он помедлил, хотел еще что-то добавить, но передумал, промолчал. Устало обернулся к Андреа. – Приношу свои извинения, жирный. Ты и вправду не врешь. Продолжай!

— Конечно! – Широкое лунообразное лицо Андреа расплылось в глупой и удовлетворенной улыбке. – Мы поднялись на клиф, как я уже сказал, хотя тот парень, что в пещере, сильно покалечился. И утихомирили одного часового. Меллори убил его, – не моргнув глазом, добавил

Андреа. – Это был честный бой. Почти всю ночь мы шли через перевал и потом нашли вот эту пещеру. Мы были полумертвыми от голода и холода. С того времени мы здесь и сидим.

— И за это время ничего не случилось?

— Наоборот, – Андреа испытывал невероятное внутреннее напряжение. – К нам пришли два человека. Не знаю, кто они были. Они все время прятали лица. Я не знаю, откуда они пришли.

— Хорошо, что ты вспомнил об этом. Я узнал плиту, принадлежащую гауптману Шкоде, – мрачно сказал Турциг. – Это навело меня на мысль, что здесь еще кто-то был.

— Вот как! – Андреа поднял бровь, с вежливым удивлением на лице произнес: – Я этого не знал. Ну, они поговорили немного и...

— Ты не слышал, о чем они говорили? – оборвал его

Турциг. Вопрос бы задан так естественно и к месту, что у

Меллори перехватило дыхание. Подвел к этому лейтенант отлично. Андреа попадется обязательно.. Но в эту ночь грек был в ударе.

— Подслушать их! – Андреа сложил губы в умоляющую гримасу и выразительно глянул на небеса. – Лейтенант

Турциг, сколько я могу повторять: я просто переводчик.

Они могли разговаривать только через меня. Конечно, я знаю, о чем они говорили! Они собираются взорвать большие пушки в гавани.

— А я и не считал, что они явились сюда на курорт, –

ядовито сказал Турциг.

— А, но вы ведь не знаете, что у них есть план форта. Вы не знаете, что Ксерос будет захвачен в субботу. Вы не знаете, что они все время в контакте с Каиром. У них радио.

Вы не знаете, что английские миноносцы пройдут в пятницу ночью через Мейдосский пролив. Тогда, когда замолчат орудия. Вы не знаете...

— Хватит! – Турциг хлопнул в ладони, лицо его осветилось возбуждением. – Так. Значит, королевский флот?

Прекрасно, великолепно! Вот это я и хотел от тебя услышать. Ну, хватит. Побереги свое красноречие для гауптмана Шкоды. Он ждет нас. Пора отправляться. Но еще одна деталь. Взрывчатка. Где она?

Плечи Андреа уныло опустились. Он вытянул руки вперед ладонями.

— Увы, лейтенант Турциг, я не знаю. Они ее вынесли и спрятали куда-то. Кто-то сказал, что в пещере чересчур жарко. – Он махнул в сторону западного перевала, в сторону, прямо противоположную хижине Лэри. – Кажется, вон туда. Но я не уверен. Они мне не сказали, – он с горечью взглянул на Меллори. – Все британцы одинаковы!

Никому не доверяют.

— Бог видит, я не могу их винить за это! – выразительно сказал Турциг и с отвращением поглядел на Андреа. –

Больше чем когда-нибудь я желал бы видеть, как ты болтаешься на самой высокой виселице Наварона. Но господин комендант человек добрый и награждает информаторов. Ты, возможно, еще поживешь, чтобы предать еще несколько товарищей.

— Спасибо, спасибо! Я всегда знал, что вы справедливый человек. Я обещаю вам, лейтенант Турциг, что...

— Заткнись! – презрительно оборвал его немец. Он перешел на немецкий. – Унтер, прикажите связать этих людей. Да не забудьте и этого жирного! Потом мы его развяжем, чтобы он отнес раненого на пост. Оставьте одного часового. Остальные идут со мной. Мы должны отыскать взрывчатку.

— А разве нельзя кого-нибудь из них заставить сказать, где она, герр лейтенант? – отважился вмешаться унтер.

— Единственный, кто сказал бы, не может этого сделать.

Он уже выложил все, что знает. А остальные.. я ошибся в них, унтер. – Он обернулся к Меллори, – Ошибка, герр

Меллори. Мы все очень устали. Я почти сожалею, что ударил вас. – Он резко повернулся и быстро вскарабкался на гребень лощины. Через две минуты только одинокий солдат остался на посту.

Меллори в десятый раз беспокойно передвинулся, пытаясь ослабить веревку, связывающую руки за спиной. И в десятый раз осознал тщетность этих попыток. Как он только не извивался, как он только не изворачивался!

Мокрый снег холодом проникал сквозь одежду. Он продрог до костей. Непрерывно дрожал. Но человек, вязавший узлы, знал свое дело. Меллори раздраженно подумал: уж не собирается ли Турциг со своими людьми провести всю ночь в поисках взрывчатки? Прошло более получаса с тех пор, как немцы ушли.

Он окончательно успокоился, откинулся в снежный пух, покрывший склон лощины. Задумчиво посмотрел на

Андреа, который сидел прямо перед ним. Грек, извиваясь всем телом, пытался порвать веревку одним титаническим усилием, натягивал ее так, что она почти исчезала, врезаясь в кисти рук. Он начал это бесполезное дело сразу, как только часовой приказал им сесть в снег. Наконец, расслабив плечи, и он сдался. Сидел спокойно. Утешая себя тем, что с выражением крайней обиды смотрел на часового.

Всем видом он показывал, что с ним обошлись несправедливо.

«Прекрасная работа, – раздумывал Меллори. – Тем более замечательная, что она разыграна по ходу действия.

Андреа сказал так много правды, так много того, что можно проверить. Верить во все остальное, им сказанное, нужно сразу, автоматически. Так и сделал Турциг. Но ему не сообщили ничего важного, этому немцу. Ничего, что немцы не могли узнать и без них. Разве вот об эвакуации гарнизона Ксероса на кораблях королевского флота. .»

Меллори неохотно вспомнил, что у него возникло опасение за игру Андреа, когда тот упомянул о Ксеросе. Но грек оказался на высоте. Скорее всего немец и сам бы до этого додумался. Нападение англичан на Наварон и налет немцев на Ксерос слишком совпадают по времени и взаимно связаны. А их спасение сейчас зависело только от точности, с которой сыграет свою роль Андреа. Насколько хорошо он выдаст себя за того, кем прикинулся. И соответственно от степени относительной свободы, которую он получил бы таким путем. Меллори не сомневался, что именно упоминание о Ксеросе склонило чашу весов в пользу Андреа.

Даже то, что Андреа назвал субботу днем нападения, имело большое значение, ибо это вполне реальная дата, назначенная поначалу Дженсеном. Наверняка эту дату передали англичанам агенты немецкой контрразведки, справедливо полагавшие, что такую информацию союзники получат рано или поздно. Скрыть подготовку нападения от шпионов союзников практически невозможно. Если бы Андреа о миноносцах не упомянул, ему вряд ли удалось до конца убедить Турцига. Тогда они наверняка кончили бы на виселицах Наварона, а пушки остались целехонькие и перетопили со временем весь королевский флот.

Меллори тяжело вздохнул, отвел глаза от Андреа и оглядел остальных. Браун и пришедший в сознание Миллер сидели со связанными руками, выпрямившись, неподвижно глядя в снег перед собой. Они отрешенно поматывали головами. Меллори отлично понимал, каково им сейчас приходилось. Но и у него самого вся правая половина лица ныла и болела. «Вокруг ничего! Ничего, кроме разбитых голов», – с горечью отметил Меллори. Он подумал и о Стивенсе: каково ему там! Лениво глянул мимо часового в сторону темного входа в пещеру. И застыл в непостижимом удивлении.

Медленно, с бесконечной осторожностью заставил себя отвести глаза в другую сторону, заставил себя казаться безразличным и равнодушно глядеть на часового. Немец расположился на ящике передатчика и держал палец на спусковом крючке шмайсера, лежащего у него на коленях.

«Господи, хоть бы он не оглянулся, – снова и снова повторял про себя Меллори. – Пусть он посидит так еще немного, еще хоть чуть-чуть».

Несмотря на все старания, взгляд его упорно возвращался к черному отверстию пещеры.

Энди Стивенс медленно выползал оттуда. В неясном свете звезд было заметно, чего стоило ему каждое движение. Дюйм за дюймом полз он на животе, таща неимоверный груз искалеченной ноги. Он опирался руками, подтягивался и продвигался немного вперед. Голова и плечи бессильно опускались на мокрый снег после каждого такого нечеловеческого усилия. Каждое его движение было поистине героическим.

«Хотя парень совсем измотан болью и обессилен, голова у него все-таки работает», – подумал Меллори. Плечи и спину Стивенс укрыл белой простыней. В руке альпеншток. Он, должно быть, слышал хотя бы часть того, что говорил Турциг. В пещере оставалось два или три автомата, и он мог бы пристрелить часового оттуда, но сообразил, что на выстрел прибегут немцы и будут в пещере раньше, чем он освободит друзей.

Стивенсу оставалось ползти пять ярдов. Самое большее пять ярдов. В ложбине, где их оставили, дул южный ветер.

Звук его – шепот в ночи. Больше ни звука. Ни звука. Разве еще их дыхание.. «Немец непременно услышит Стивенса, когда тот подползет поближе, – думал Меллори с отчаянием. – Наверняка услышит. .»

Меллори опустил голову и громко закашлялся. Долго, беспокойно. Немец поглядел на него сначала с удивлением, потом с раздражением.

— Ну-ка, замолчи, – приказал часовой по-немецки. –

Сейчас же прекрати кашлять.

— Нusten?

Нusten? Кашлять, да? Не могу! –

по-английски возразил Меллори. Опять закашлялся. Еще громче и еще продолжительнее, чем раньше. – Это вина твоего обер-лейтенанта, – выпалил он. – Выбил мне несколько зубов. . – И Меллори снова изобразил приступ кашля. Через минуту он с трудом остановился. – Разве я виноват, что захлебываюсь собственной кровью? – вызывающе спросил он.

Стивенс был почти рядом – менее чем в десяти футах.

Но его мизерные запасы сил истощились целиком. Он уже не мог подтягиваться на полную длину рук и преодолевал каждый раз только жалкие дюймы. Видно, он окончательно обессилел. Замер. Минуту лежал без движения. Меллори показалось, что он потерял сознание. Но вот Стивенс снова подтянулся. На этот раз на полную длину рук. Опять стал продвигаться вперед и снова неожиданно и тяжело рухнул в снег. Меллори громко закашлялся. Но не успел отвлечь внимание немца. Часовой вскочил, повернулся всем телом и направил злой зрачок шмайсера на неподвижное тело, распростертое у самых ног. Увидев, что его тревога напрасна, немец успокоился, сообразил, кто это, и опустил ствол автомата.

— Так, – тихо сказал он. – Птенчик выпорхнул из гнезда.

Бедный птенчик!

Меллори весь сжался, когда часовой взмахнул автоматом, будто бы готовый разбить беззащитную голову Стивенса. Но немец оказался не таким жестоким. Его жест был скорее символическим. Он остановил приклад всего в нескольких дюймах от измученного лица Стивенса. Наклонился. Бережно, почти по-отечески, забрал из рук раненого альпеншток. Потом осторожно поднял Стивенса за плечи.

Свернул и положил под голову потерявшего сознание юноши белую простыню, с удивлением покачал головой и вернулся к ящику, на котором сидел до этого.

Гауптман Шкода – маленький, тощий человечек лет сорока. Аккуратный, подтянутый, очень злой. Что-то враждебно-недоброе выражала его вытянутая жилистая шея, торчащая из набитых ватой плеч мундира. Что-то отталкивающее было в невероятно маленькой яйцевидной головке, маячащей сверху на тощем тельце. Когда его тонкие бескровные губы расходились в улыбке – а это случалось довольно часто, – открывался прекрасный набор зубов. Улыбка вовсе не освещала лицо, наоборот, подчеркивала желтизну кожи, неестественно натянутой на остром носу и скулах, сморщенной возле сабельного шрама, пересекавшего левую щеку от брови до подбородка. И –

улыбался он или нет – глаза оставались всегда одинаковыми: неподвижными, черными, пустыми. В этот ранний час – не было еще и шести – гауптман уже тщательно одет, свежевыбрит, волосы, прямо зачесанные назад, влажно блестят. Он сидел за широким столом, и видеть его можно было только по пояс. Но всякий мог с уверенностью предположить, что отутюженные стрелки брюк и до блеска начищенные сапоги будут безупречны. Кроме стола, в комнате не было ничего – только скамейки вдоль стен.

Шкода улыбнулся обер-лейтенанту Турцигу, когда тот окончил доклад. Откинулся назад, поставил локти на ручки кресла и, перебирая тощими пальцами под подбородком, благодушно улыбался, скользя взглядом по комнате. Ленивые пустые глаза ничего не упустили: двое часовых у двери, еще двое – позади связанных пленных. . Андреа, сидящий на скамейке возле Стивенса..

— Отлично сделано, обер-лейтенант Турциг, – промурлыкал он. – Очень, очень умело. – В задумчивости посмотрел он на стоящих перед ним людей, на их лица в запекшейся крови, перевел взгляд на лежащего без сознания Стивенса, снова улыбнулся и позволил себе слегка приподнять брови. – Какие-нибудь осложнения, Турциг?

Пленные были не слишком... э-э-э. . дружелюбными?

— Они не оказали сопротивления, герр гауптман, абсолютно никакого сопротивления, – холодно ответил

Турциг. Тон, манера говорить были педантичными, корректными, но скрытая враждебность и антипатия светились в его глазах. – Мои люди, возможно, проявили излишний энтузиазм. Но мы не хотели ошибиться.

— Правильно, лейтенант, совершенно верно, – одобрил

Шкода. – Эти люди опасны, а рисковать мы не можем. – Он оттолкнул назад кресло, легко поднялся на ноги, обогнул стол и остановился перед Андреа. – Может быть, и с этим нужно было поступить так же, лейтенант?

— Он опасен только для своих друзей, – коротко возразил Турциг. – Все так, как я вам говорю, герр. Чтобы спасти шкуру, он мать родную готов предать.

— И претендует на дружбу с нами? – задумчиво произнес Шкода. – Это один из наших храбрых союзников, а? –

Он протянул тонкую холеную руку с печаткой тяжелого перстня и злобно ударил Андреа по щеке.

Андреа вскрикнул от боли, протянул ладонь к окровавленному лицу и отпрянул в сторону, закрыв голову локтями.

— Внушительное приобретение для армии третьего рейха, – промолвил Шкода. – Вы не ошиблись, лейтенант.

Трус. Инстинктивная реакция на удар – безошибочный признак этого. Любопытно, – вслух раздумывал он, – как часто трусами бывают крупные мужчины. Часть процесса природной компенсации, полагаю я. . Как тебя зовут, мой храбрый друг?

— Папагос, – угрюмо пробормотал Андреа. – Петер Папагос. – Он оторвал ладонь от щеки, посмотрел на нее медленно расширявшимися от ужаса глазами и сразу стал вытирать о штанину торопливыми, судорожными движениями. На лице его было заметное всем отвращение.

Шкода, забавляясь, наблюдал за ним.

— Не выносите вида крови, Папагос, а? – предположил он. – И особенно своей?

Несколько минут прошло в молчании. Вдруг Андреа вскинул голову. Лицо его исказилось. Казалось, он вот-вот заплачет.

— Я только бедный рыбак, ваша честь! – начал он. – Вы смеетесь надо мной, говорите, что я не выношу вида крови.

Это правда. Я не люблю войну и страдания. Я не хочу ничего этого. – Его огромные кулачищи просительно прижаты к груди, лицо сморщилось. Отчаяние было мастерски разыграно, и Меллори поймал себя на том, что почти принял все за чистую монету. – Почему меня не оставили в покое? Видит Бог, я не военный!..

— Весьма неточное заявление, – сухо оборвал его

Шкода. – Факт этот совершенно очевиден для всех присутствующих в комнате. – Он постучал нефритовым мундштуком по крышке стола. Глаза гауптмана были задумчивы. – Ты называешь себя рыбаком?.

— Он проклятый предатель! – перебил Меллори немца, который слишком заинтересовался Андреа.

Шкода тут же обернулся, встал напротив Меллори, сложил руки за спиной. И, покачиваясь с пяток на носки, оглядел его с головы до ног.

— Так! – задумчиво сказал он. – Великий Кейт Меллори!

Совсем иначе объяснил все наш жирный приятель вон там, на скамейке, а, лейтенант? – И, не ожидая ответа, продолжал допрос: – Какое у вас звание, а, Меллори?

— Капитан, – коротко ответил Меллори.

— Капитан Меллори, так? Капитан Кейт Меллори, величайший альпинист нашего времени. Кумир предвоенной

Европы.Победитель самых невероятных горных пиков, –

Шкода сокрушенно покачал головой. – И подумать только, так кончается слава. Вряд ли потомство признает ваше последнее восхождение величайшим: на виселицу в Навароне ведет всего десять ступеней, – Шкода улыбнулся. – Не очень веселая мысль, а?

— Я не думал об этом, – вежливо ответил новозеландец.

– Меня остановило ваше лицо, – он нахмурился. – Уверен, что уже видел его где-то... – Он умолк.

— Неужто? – заинтересовался Шкода. – Может быть, в

Бернских Альпах? До войны я часто. .

— Да, вспомнил! – Лицо Меллори просветлело. Он затеял рискованную игру, но все, что отвлекало внимание от

Андреа, было оправданным. Сияющими глазами он уставился на Шкоду. – Три месяца назад, в зоопарке Кипра.

Марабу, пойманный где-то в Судане. Старый и паршивый марабу, как мне показалось на первый взгляд, – продолжал

Меллори извиняющимся тоном, – у него была такая же тощая шея и такой же крючковатый нос, такая же лысая голова...

Меллори умолк, откинулся назад, пытаясь увернуться от кулака. Лицо Шкоды перекосилось, зубы гневно оскалились. Немец нанес ему прямой удар. Но хотя гауптман вложил в кулак всю свою силу, Меллори совсем не пострадал. Он покачнулся, сразу же выпрямился. И в тот же миг рухнул гауптман Шкода, закричав от боли: тяжелый ботинок Меллори сбил его с ног. Удар пришелся чуть повыше колена, в бедро. Немец сразу вскочил с пола, как кошка. Бросился вперед и снова упал: ушибленная нога подвернулась. Мгновение в комнате царила тишина.

Шкода, придерживаясь за край стола, тяжело поднялся и сморщился от боли. Рот сжат в прямую жесткую белую линию. Сабельный шрам багровел на болезненно-желтом лице, утратившем свой обычный цвет. Ни на кого не глядя, Шкода медленно направился вокруг стола на свое место.

Шарканье его рук по коже кресла било прямо по натянутым нервам пленников. Молчание не предвещало ничего доброго.

Меллори не двигался. Абсолютно спокойно наблюдая за немцем, он ругал себя в душе за собственную глупость.

Не оставалось сомнения, что Шкода его убьет. Однако

Меллори не собирался умирать. Он знал, что раньше умрут

Шкода и Андреа. Шкода – от ножа Андреа, Андреа – от пуль часовых. Нож – единственное оружие, оставшееся у грека, Андреа сделал вид, что вытирает кровь с лица рукавом. Его пальцы были в нескольких дюймах от ножен.

«Дурак, дурак собачий», – снова и снова повторял про себя

Меллори. Он скосил глаза на ближайшего часового. Тот стоял футах в шести-семи от него. «Часовой прикончит раньше, чем успеешь добраться до него, – подумал Меллори. – Очередь шмайсера разрежет пополам. Но надо попытаться, – решил Меллори. – Надо помочь Андреа любым способом».

Шкода выдвинул ящик, вытащил пистолет.

«Автоматический, – машинально отметил Меллори. –

Маленькая вороненая курносая игрушка. Опасная игрушка.

Именно такой пистолет и должен иметь Шкода...»

Гауптман неторопливо нажал кнопку, вынул и проверил обойму, ладонью вогнал ее обратно в магазин, щелкнул предохранителем и только после этого взглянул на Меллори. Глаза его ничуть не изменились. Они были холодны, темны и пусты, как обычно. Меллори бросил взгляд на

Андреа и заставил себя опустить глаза. «Так вот, – подумал он в ярости, – вот как умирают чертовы дураки, такие, как я». Неожиданно он успокоился. Опять скосил глаза в сторону Андреа. Заметил, что громадная лапа грека опускается и в ней нет ножа.

Возле стола послышалась возня. Меллори оглянулся: Турциг прижал руку Шкоды с пистолетом к зеленому сукну.

— Только не это, – просительно сказал Турциг. – Только не это.

— Уберите руки, – прошипел Шкода. Его неподвижные пустые глаза сверлили Меллори. – Уберите руки, говорю вам, если не хотите отправиться на тот свет вместе с капитаном Меллори.

— Вы его не можете убить, герр гауптман, – настаивал

Турциг. – Приказ герра коменданта достаточно ясен, гауптман Шкода. Командира группы нужно доставить живым.

— Его могли убить при попытке к бегству, – низким голосом сказал Шкода.

— Это не получится, – покачал головой Турциг. – Придется убить их всех. Иначе они скажут, как было дело, – он отпустил руку Шкоды, – Господин комендант приказал доставить командира живого, но не указал, насколько живым и в каком состоянии. – Он доверительно понизил голос. – У нас могли возникнуть какие-то осложнения, когда мы пытались заставить капитана Меллори говорить,

– пояснил он.

— Как? Как вы сказали? – Отвратительная улыбка неожиданно блеснула на лице Шкоды, и он пришел в равновесие. – Вы слишком усердны, лейтенант. Напомните мне, чтобы я поговорил с вами на эту тему. Вы меня недооцениваете: это я и хотел сделать – заставить Меллори говорить под страхом смерти. А вы все испортили. – Лицо его улыбалось, голос звучал легко. Но у Меллори не было на этот счет иллюзий: молодой лейтенант из горного батальона фактически спас ему жизнь. С таким человеком, как Турциг, можно легко подружиться, если бы не эта проклятая война. Шкода снова стоял перед ним. Пистолет остался на столе.

— Ну ладно. Оставим глупости. Не правда ли, капитан

Меллори? – Белые зубы немца так и сияли в тусклом свете электрической открытой лампочки. – Ведь у нас впереди еще целая ночь.

Меллори посмотрел на него и отвернулся. В караульном помещении было душно, но он почувствовал, как неприятный холодок пробежал по телу. Стоящий перед ним немец весь был пропитан злобой. Меллори видел это.

— Но-но-но, теперь-то мы стали неразговорчивы, а, мой друг? – Он что-то замурлыкал под нос, потом резко вскинул голову, улыбка стала еще шире. – Где взрывчатка, капитан Меллори?

— Взрывчатка? – Меллори вопросительно поднял бровь.

– Не знаю, о чем вы говорите.

— Так. Значит, не помните?

— Я не знаю, о чем вы говорите.

— Так, – Шкода снова что-то замурлыкал и подошел к

Миллеру. – Ну, а вы, друг мой?

— Конечно, я помню, – весело сказал Миллер. – Капитан ошибся.

— Вот и умница, – проворковал Шкода. Но Меллори мог поклясться, что в голосе немца звучали нотки разочарования. – Продолжайте, друг мой.

— Капитан Меллори не замечает деталей, – растягивая слова, сказал Миллер. – В тот день я был с ним. Он оскорбил благородную птицу. Это был гриф, а не марабу...

На секунду улыбка исчезла с лица Шкоды. Потом снова появилась. Мертво застывшая, безжизненная, будто нарисованная.

— Они очень и очень остроумные люди. Не правда ли, Турциг? Как сказали бы англичане, прямо комедианты из мюзик-холла. Пусть посмеются, пока могут. Пока петля палача не затянется... – Он посмотрел на Кейси Брауна. –

Может быть, вы?..

— Почему бы вам не запрыгнуть на самого себя с разбегу?

— Запрыгнуть на самого себя? Я что-то не понимаю идиомы. Но сомневаюсь, что это комплимент. – Шкода выбрал сигарету из плоского портсигара, задумчиво постучал ею по ногтю большого пальца. – Хм, нельзя сказать, что они собираются с нами сотрудничать, лейтенант Турциг.

— Этих людей не заставишь говорить, герр гауптман, – в голосе Турцига слышалась твердая уверенность.

— Возможно, и так, возможно, и так, – в тоне Шкоды не было превосходства. – Как бы то ни было, я получу информацию, которая нужна. Буквально через пять минут. –

Он подошел к столу, нажал кнопку, вставил сигарету в нефритовый мундштук и облокотился на стол. В его движениях были надменность и небрежная презрительность.

Даже в том, как он скрестил ноги в сияющих сапогах.

Неожиданно открылась боковая дверь, и, подталкиваемые стволами винтовок, в комнату вошли двое. У Меллори перехватило дыхание, ногти яростно впились в ладони.

Лука и Панаис. Лука и Панаис, связанные, истекающие кровью. У Луки – рана под глазом. У Панаиса пробит череп. Значит, их тоже схватили, несмотря на его предостережение! Оба в жилетах. Лука без своей богато расшитой куртки и алого кушака – станта. Не было на нем и того маленького арсенала оружия, который он носил. Выглядел он странно – жалко и скорбно. Странно потому, что лицо его покраснело от гнева, а усы топорщились яростнее обычного. Меллори равнодушным взглядом окинул маленького человечка. Лицо Луки тоже не выразило ничего.

— Ну же, капитан Меллори, – укоризненно сказал

Шкода, – у вас и двух слов не нашлось, чтобы поприветствовать своих старых друзей. Нет? Или вы слишком удивлены? – ласково предположил он. – Или вы не ожидали такой скорой встречи? А, капитан Меллори?

— Дешевый трюк! – презрительно ответил Меллори. – Я

никогда не встречал этих людей, – его взгляд скрестился со взглядом Панаиса. В глазах грека была черная ненависть, яростное недоброжелательство. И в этом было что-то отвратительное.

— Конечно, нет, – устало вздохнул Шкода. – О, конечно же, нет! Человеческая память так коротка, не правда ли, капитан Меллори? – Вздох его был явно притворным.

Шкода наслаждался, как кошка, играющая с мышью. – И

все-таки попробуем еще раз. – Он подошел к скамье, на которой лежал Стивенс, сорвал одеяло и, прежде чем кто-либо смог догадаться о его намерениях, ударил ребром ладони по искалеченной ноге. Тело Стивенса содрогнулось в конвульсии, но сам он даже не застонал. Он был в полном сознании и улыбался Шкоде.. Кровь сочилась по подбородку из прикушенной нижней губы.

— Вы не должны были так поступать, гауптман Шкода,

– произнес Меллори почти шепотом, прозвучавшим неестественно громко в гробовом молчании комнаты. – Вы умрете за это, гауптман Шкода.

— Так. . Да, я умру. – Немец снова ударил по сломанной ноге Стивенса и снова без результата. – Теперь мне придется умереть дважды, а, капитан Меллори? Этот молодой человек очень мужествен. Но у англичан мягкие сердца, не так ли, мой дорогой капитан? – Его рука плавно соскользнула вниз и обхватила ногу раненого за перевязанную лодыжку. – В вашем распоряжении ровно пять секунд. Вы должны сказать мне правду, Меллори. Иначе мне придется переставить шины. . Gott im Himmel25! Что происходит с этим здоровым болваном?!

Андреа сделал несколько шагов вперед. Он стоял в ярде от Шкоды, неверно покачиваясь на ногах.

— Выпустите! – Грек часто и отрывисто дышал, голова свесилась на грудь. Одной рукой он схватился за живот, а

25 Господь небесный! (нем.)

другой держался за горло. – Я не могу этого вынести!

Воздуху! Воздуху! Мне нужен воздух!

— Ах нет, мой дорогой Папагос! Ты останешься здесь и будешь наслаждаться.. Капрал! Быстро! – Глаза Андреа закатились, были видны только белки. – Этот болван собирается потерять сознание! Уберите его, пока он не свалился!

Меллори скользнул глазами по двум часовым, поспешившим вперед, по лицу Луки, полному невообразимого презрения. Взглянул на Миллера и Брауна. Веко янки едва заметно мигнуло, голова Брауна слегка качнулась в сторону. Двое часовых с винтовками за плечами подошли сзади к Андреа. Меллори скользнул взглядом влево. Ближайший к нему часовой стоял менее чем в шести футах, погруженный в необычное зрелище полуобморочного и стонущего гиганта. Автомат немца слегка покачивался на боку. «Можно ударить в пах раньше, чем он успеет им воспользоваться.. »

Меллори завороженно наблюдал, как руки Андреа скользили по плечам поддерживающих его солдат, как они обхватили их тела.. Грек держал часовых в руках. Мышцы

Огромного плеча резко сократились, а Меллори молниеносно бросил свое тело назад, в сторону часового. Плечом, с яростной силой ударил немца в живот, прямо в солнечное сплетение. Конвульсивное «ах», удар о деревянную стену, и Меллори сразу смекнул, что некоторое время часовой будет абсолютно неподвижен. И, уже падая на пол, Меллори услышал глухой звук стукнувшихся друг о друга голов. . Он успел увидеть и четвертого часового, еле шевелившегося под тяжестью тел Миллера и Брауна. Андреа в это время выхватил автомат у часового справа. Сжав шмайсер огромными руками, грек наставил оружие на

Шкоду. Бесчувственное тело часового еще не упало наземь, а гауптман был под прицелом.

Все в комнате замерли. Не слышалось ни звука. Тишина обрушилась неожиданная и полная, но такая оглушительная после переполоха. Неожиданное потрясение привело немцев в оцепенение, близкое к шоку.

Внезапно тишина сменилась резким высоким стаккато, заполнившим небольшое пространство комнаты. Андреа молча и решительно всадил в сердце гауптмана Шкоды три пули подряд. Удар подбросил хилое тело немца над полом и швырнул на стену. Долю секунды гауптман походил на распятие, пригвожденное к стене, потом сник, кулем осел на землю: уродливая разбитая кукла, стукнувшаяся бездумной головой о край скамьи. Глаза немца оставались по-прежнему широко раскрытыми. Темные и пустые, какими были и при жизни.

Шмайсер описал плавную дугу. Турциг и сержант были на мушке. Вот Андреа, нагнувшись к ножнам на поясе

Шкоды, вынул нож, перерезал веревки на запястье Меллори.

— Подержите, пожалуйста, автомат, капитан.

Меллори дважды согнул затекшие кисти, кивнул и молча взял автомат. Тремя большими прыжками Андреа преодолел расстояние до двери в прихожую, прижался к стене, жестом попросил Меллори держаться подальше.

Дверь внезапно распахнулась настежь. В дверном проеме Андреа увидел дуло винтовки.

— Обер-лейтенант Турциг! Was ist los? Wer schoss26?..–

Голос оборвался стоном, когда Андреа с размаху ударил подошвой ботинка в дверь. Через секунду грек был в прихожей, поймал падающее тело, оттащил его от двери и заглянул в соседнее помещение. После краткого осмотра закрыл дверь и защелкнул щеколду.

— Там больше никого, капитан, – доложил Андреа. –

Кажется, всего один тюремный надзиратель.

— Отлично. Разрежь веревки у остальных, Андреа. – Он резко повернулся к Луке и улыбнулся, увидев комическое изумление на лице маленького человечка, расплывающееся в широченную улыбку.

— Где находятся остальные, Лука? Солдаты, конечно.

— В помещении, что в центре блока, майор. Это офицерские комнаты.

— Блока? Ты имеешь в виду...

— Проволочное ограждение, – коротко ответил Лука. –

Десять футов высоты вокруг всего здания.

— Выходы?

— Всего один. Два часовых.

— Хорошо, Андреа, всех немцев – в другую комнату.

Нет, вы, лейтенант, сядьте вот здесь, – он показал жестом на кресло возле стола. – Кто-нибудь обязательно придет.

Скажете, что вы убили одного из нас при попытке к бегству. А потом пошлете за часовыми, которые у ворот.

Турциг секунду молчал. Невидящим взглядом проводил он Андреа, волочащего тела двух бесчувственных солдат. Криво улыбнулся.

26 Что случилось? Кто стрелял? (нем.)

— Мне очень жаль, но придется вас разочаровать, капитан Меллори. Слишком много потеряно из-за моей слепоты и глупости. Я этого не сделаю.

— Андреа, – мягко окликнул Меллори.

— Да? – Андреа остановился в дверях.

— Я слышу, кажется, кто-то идет. Имеется ли выход из боковой комнаты?

Андреа молча кивнул.

— Наружу. К передней двери. Возьми нож. Если лейтенант. . – он сказал это сам себе, потому что Андреа уже вышел, выскользнул через черный ход. Беззвучно, как призрак.

— Вы сделаете то, что я скажу, – тихо произнес Меллори и встал возле дверей в боковую комнату. Отсюда он хорошо видел и главную дверь, и проход между боковой стеной и второй дверью. Его автомат держал Турцига на мушке. – Если вы откажетесь, Андреа убьет человека у двери… Потом мы убьем вас и всех солдат в помещении. А

потом перережем охранников у ворот. Девять трупов. И все ваше упрямство будет напрасно, потому что мы обязательно уйдем. А вот и он, – Меллори говорил шепотом, глаза его безжалостно блестели на жестком лице. – Девять трупов, лейтенант, вот сколько будет стоить ваше уязвленное самолюбие. – Последние слова Меллори нарочно сказал по-немецки, очень бегло и правильно. Рот его дернулся в ухмылке, когда он увидел безвольно опущенные плечи Турцига. Он выиграл. Турциг рассчитывал, что

Меллори не знает немецкого. Теперь для него такой надежды не оставалось.

Дверь распахнулась. На пороге появился тяжело дышащий солдат. С оружием, но одетый только в майку и брюки. Было видно, что ему холодно.

— Лейтенант, лейтенант, мы слышали выстрелы...

— Ничего особенного, сержант, – Турциг склонил голову над открытым ящиком стола. Он сделал вид, что ищет там что-то. Ему нужно было как-то оправдать тот факт, что он оказался в пустой комнате. – Один из пленных пытался бежать. Мы его остановили.

— Может быть, дежурного врача позвать?

— Кажется, мы остановили его навсегда, – устало сказал

Турциг. – Утром можете его зарыть. А пока прикажи часовым у ворот зайти сюда на минуту. Сам иди спать, не то еще умрешь от простуды.

— Сказать что-нибудь сменному часовому?

— Конечно, не надо, – нетерпеливо возразил Турциг. – Я

их зову всего на минуту. Кроме того, люди, которых нужно охранять, находятся здесь. – Губы его на секунду сжались, когда он вдруг понял случайную иронию своих слов. – И

поспешите, у нас же не целая ночь впереди. – Он подождал, пока замер в отдалении торопливый топот сапог, и твердо взглянул на Меллори. – Вы удовлетворены?

— Абсолютно. Приношу вам самые искренние извинения, – спокойно сказал Меллори. – Я бы не хотел поступать так с вами, – он глянул на дверь: в комнату вошел Андреа. –

Андреа, спроси у Луки и Панаиса, нет ли телефонного коммутатора в этом блоке? Скажи, чтобы разбили его, если имеется. И трубки пусть все разобьют. – Он улыбнулся. – А

потом скорее возвращайся, чтобы встретить гостей. В делегации встречающих я без тебя буду как без рук.

Турциг проводил глазами широченную спину Андреа.

— Да, капитан Шкода был прав. Мне еще многому нужно научиться, – в его голосе не чувствовалось ни горечи, ни враждебности. – Этот громила меня совершенно одурачил.

— Не вы первый, – заверил немца Меллори. – Он одурачил стольких, что даже я не знаю. . Не вы первый, – повторил он, – но, кажется, вы счастливее всех прежних.

— Потому что я еще жив?

— Потому что вы все еще живы, – повторил Меллори.

Менее чем через десяток минут двое часовых, охранявших ворота, присоединились к своим приятелям в боковой комнатке. Связанные, обезоруженные, с кляпами во рту. Проделана была операция их пленения так бесшумно и умело, с такой стремительностью, что Турциг невольно восхитился, хотя ему самому было отчего приуныть.

Надежно связанный по рукам и ногам, он лежал в углу комнаты. Пока без кляпа.

— Теперь я понимаю, почему английское командование выбрало именно вас, капитан Меллори. Если кто и сможет преуспеть в этой операции, то только вы. Но и вы потерпите крах. Невозможное остается невозможным. И

все-таки ваша команда просто великолепна.

— Перебьемся, – скромно сказал Меллори, последний раз оглядел помещение и улыбнулся Стивенсу. – Ну, готовы вновь отправиться в путешествие, молодой человек?

Или вы считаете, что оно становится слишком однообразным?

— С вами готов куда угодно, сэр, – лежа на носилках, откуда-то добытых хлопотливым Лукой, он счастливо вздохнул. – На этот раз у меня будет первоклассное путешествие, какое и подобает офицеру. Настоящая роскошь.

Мне буквально все равно, куда мы теперь отправимся.

— Говори за себя, – угрюмо оборвал его Миллер: он первым должен был нести тяжелые носилки. Однако умильно изогнутые брови лишали его слова оскорбительного оттенка.

— Вот и хорошо. Отправляемся. И еще одна штука. Где ваша рация, лейтенант Турциг?

— Чтобы и ее разбили, как я полагаю?

— Именно.

— Не имею ни малейшего представления.

— А если я прикажу размозжить вам голову?

— Это вы не сделаете, – безрадостно улыбнулся Турциг.

– В других обстоятельствах вы, может быть, и прихлопнули бы меня, как муху. Но человека, который отказался отвечать на подобные вопросы, вы убивать не станете.

— Не так уж и много вам придется усваивать, как считал ваш покойный, недоброй памяти капитан, – признался

Меллори. – Это все не существенно для нас. Жаль, что вам приходится заниматься таким грязным делом. Надеюсь, что больше мы с вами не встретимся. По крайней мере до конца войны. Как знать, может быть, мы еще пойдем в одной связке. . – он жестом приказал Луке заткнуть Турцигу рот кляпом и быстро вышел из помещения.

Через две минуты группа Меллори была далеко от бараков и совершенно затерялась в темноте оливковых рощ, протянувшихся на юг от Маргариты. Через много часов после того, как они прошли рощи, забрезжил рассвет.

Черный силуэт Костоса четко обозначился в сером свете наступающего дня. Ветер дул с юга. Теплый, тихий. Снег на отрогах холмов стал таять.

ГЛАВА 11

Среда.

14.00–16.00

Весь день они пролежали в густой низкорослой оливковой роще. Деревца упрямо цеплялись за щебень крутого склона. Невдалеке было место, которое Лука называл

Чертовой песочницей. Укрытие оказалось плохим, неудобным, но лучшего они не нашли. Здесь хотя бы можно спрятаться, а рядом – удобная площадка для обороны.

Легкий ветерок дул с моря, но солнце за день прогрело камни гор. Роща давала тень и спасала от солнечных лучей, льющихся с утра до сумерек с безоблачного неба. Отсюда открывался великолепный вид на залитые солнцем, мерцающие Эгейи.

Вдали, слева от них, постепенно пропадая в переливающейся от синего до фиолетового голубизне моря, вытянулись Лерадские острова. На самом близком из них, Мейдосе, были отчетливо видны одинокие белые, сверкающие под солнцем рыбацкие домики. Узкую полоску воды и должны проскочить корабли королевского флота.

Это произойдет всего через день или через два.. Справа, изгибаясь наподобие ятагана, – берег Турции. Однообразный, без всяких примет. Северный край его оканчивается пиком мыса Демирки. Мыс далеко выступал в спокойную голубизну Эгейев. И еще дальше, к северу, будто выплывающий из морской глуби, лежал остров Ксерос.

Казалось, он таял в пурпурной дали.

Этот вид захватывал дыхание, заставлял сильнее биться сердце. Великолепная панорама, раскинувшаяся в просторе залитого солнцем моря! Но Меллори не стал любоваться прекрасным пейзажем. Он удостоил его лишь беглым коротким взглядом, когда встал на вахту минут тридцать назад.

Удобно пристроился он у ствола дерева, огляделся и уставился в одну точку, пока не зарябило в глазах от напряжения. Бесконечные минуты он посвятил изучению того, что так долго жаждал увидеть. Жаждал увидеть и пришел разрушить, уничтожить. Он глядел на пушки форта

Наварон.

Город и порт Наварон раскинулись вокруг полумесяца бухты. «Четыре-пять тысяч жителей», – прикинул Меллори. Бухта отделялась от моря узкой горловиной на северо-востоке. Эти морские ворота охраняли орудийные, минометные и пулеметные расчеты. Для ночного времени немцами припасены прожекторы. Все расположено в трех милях от рощи. Меллори видел каждое здание, каждую улицу, каждую шаланду и катер, стоящие у причала. Теперь он знал все и все помнил. И то, как плавно поднимается берег к западу, и как сбегают улочки к самому краю воды, и как на юге берег поднимается резко, почти отвесно, а улочки тянутся параллельно ему вниз, к старому городу.

Он запомнил и утесы на востоке, изрытые, словно оспой, бомбами эскадрильи Торренса. Утесы, вздыбленные на сто пятьдесят футов над водной гладью и застывшие над ней в мрачной неподвижности. Он запомнил огромную гору вулканической породы над утесами, отгороженную от города высокой стеной. И наконец, внушительные ряды зениток, огромные антенны радаров, приземистые, с маленькими окнами казармы форта, сложенные из крупных диких камней, – все, что владычествовало над остальным пейзажем, включая и черную дыру в скале, ниже фантастически нависшего утеса.

Меллори машинально кивал головой, прочно запоминая все..

Вот она какая, крепость, которая вот уже восемнадцать месяцев сводила на нет усилия союзников в этом районе.

Крепость, диктующая всю морскую стратегию в районе

Спорадов с того самого времени, как немцы заняли большинство островов. Крепость, блокирующая все действия флота в треугольнике площадью две тысячи квадратных миль – между Лерадскими островами и турецким побережьем.

Только теперь Меллори понял, как все умно было здесь устроено. Крепость неуязвима для атаки с суши – немцы позаботились об этом. Неуязвима и с воздуха. Меллори убедился: посылать эскадрилью Торренса против этих громадных пушек, защищенных нависшим утесом и рядами зенитных батарей, просто самоубийство. Форт неуязвим и для атаки с моря – об этом позаботились эскадрильи люфтваффе с Самоса. Дженсен был прав: только партизанский диверсионный отряд имел шанс на успех.

Ничтожный, мизерный, но все же шанс. На большее надеяться не следует. И это тоже понимал Меллори.

Он задумчиво опустил бинокль и потер усталые глаза тыльной стороной ладони. Пожалуй, роща была единственным местом на острове, самым близким к форту, откуда можно так хорошо изучить окрестность. Плюс к тому в роще они невидимы и находятся практически в полной безопасности. Но все это заслуга не его, командира отряда, а исключительно Луки. Именно Лука нашел такое отличное место. Меллори криво усмехнулся: каково бы им пришлось без этого маленького человечка.

Они обязаны маленькому греку с печальными глазами и чем-то большим. Ведь именно Лука предложил двинуться от Маргариты вверх по долине, чтобы Андреа имел возможность прихватить взрывчатку из хижины старика Лэри, а заодно и убедиться, что за ними не идут по пятам; что погони нет и тревога еще не объявлена. Здесь они могли вступить в бой и при случае отойти через оливковую рощу к подошве Костоса, укрыться, исчезнуть в камнях. Это он провел их обратно, на север от Маргариты, когда они запутывали следы. Это он остановил их перед деревней, а сам вместе с Панаисом, как призрак в утренних сумерках, проскользнул домой за одеждой. Это он пробрался в гараж немецкого гарнизона, снял свечи зажигания с легкового автомобиля и грузовика – единственного транспорта немцев – и на всякий случай разбил у машин распределительные щитки. Это Лука вывел их по затопленной канаве прямо к контрольному посту. Они легко разоружили часовых, из которых лишь один бодрствовал. Это Лука настоял, чтобы они двигались по заброшенной дороге до тех пор, пока не оказались на шоссе всего в двух милях от города. А через сто ярдов они свернули влево, прошли по длинной наклонной полосе застывшей лавы, не оставлявшей следов, и наконец добрались до оливковой рощи. Перед самым восходом солнца.

Миллер и Андреа, дежурившие утром, сообщили, что видели, как наваронский гарнизон тратил час за часом на повальные обыски в городе. «Это сделает следующий день в два-три раза относительно более безопасным, – прикинул

Меллори. – Вряд ли назавтра немцы повторят обыск, а если и повторят, то уж наверняка не столь тщательно, как сегодня. Лука хорошо выполнил свои обязанности проводника...»

Меллори повернул голову, взглянул на Луку. Грек спал, примостившись на склоне между тремя деревьями. Он не шевельнулся ни разу в течение пяти часов. Меллори и сам смертельно устал – ноги ныли от ходьбы, глаза слипались.

Поэтому он не решился лишить Луку и секунды отдыха.

Грек заслужил свой отдых – он не сомкнул глаз всю прошлую ночь! Да и Панаис тоже. Однако Панаис уже проснулся, откинул длинные черные волосы со лба. Он перешел от сна к бодрствованию быстро, как кошка.

Меллори знал одно – это опасный человек, отчаянный и беспощадный к врагам. Больше он не знал о Панаисе ничего, совершенно ничего. Меллори сомневался: узнает ли он когда-нибудь больше этого...

Выше по склону Андреа устроил сооружение из валежника и веток. Он вбил два шеста футах в пяти друг от друга и заполнял пространство между склоном и шестами до тех пор, пока не получилась более-менее ровная площадка шириной около четырех футов. На нее положили

Энди Стивенса. Его принесли сюда на носилках. Стивенс глаз не сомкнул с тех пор, как их взял в плен обер-лейтенант Турциг. Раненый уже перешел грань, за которой не действуют привычные представления о возможностях человеческого организма. От пораженной гангреной ноги распространялся тошнотворный, отвратительный запах гниения. Меллори и Миллер осмотрели ногу сразу же, как разбили лагерь в роще. Они сняли бинты, глянули бегло, улыбнулись друг другу и заверили Стивенса, что все хорошо и рана затягивается. Однако на самом деле ниже колена нога была совсем черной. .

Меллори поднял бинокль, желая еще раз поглядеть на город, но в это мгновение кто-то скатился по склону и схватил его за руку. Расстроенный, озабоченный, сердитый

Панаис указал на катящийся к западу диск солнца.

— Время, капитан Меллори? – Он говорил по-гречески, голос был низким, свистящим, требовательным. Такой голос и должен быть у мрачного, загадочной внешности человека. – Сколько сейчас времени? – повторил он.

— Половина третьего. Или около этого, – Меллори вопросительно поднял бровь. – Вы чем-то обеспокоены, Панаис?

— Вы должны были разбудить меня несколько часов назад!

«Да, он явно рассержен», – решил Меллори.

— Теперь моя очередь наблюдать.

— Но ведь вы не спали ночь, – заметил Меллори. – Мне показалось просто несправедливым. .

— Теперь моя очередь наблюдать, говорю вам! –

угрюмо настаивал Панаис.

— Ну хорошо. Если вы так настаиваете, – Меллори отлично была известна высокая яростная гордость островитян, чтобы спорить сейчас. – Бог знает что бы мы делали без вас и Луки. Я побуду с вами за компанию.

— Ах, почему вы позволили мне столько спать. – Панаис весь сморщился, в голосе и взгляде отчетливо чувствовалась обида. – Вы не верите мне, Панаису..

— Ох! Да Боже мой! – начал Меллори возбужденно, но сдержался и усмехнулся. – Конечно, мы вам доверяем.

Пожалуй, я все-таки пойду и прилягу. Растормошите меня через час-другой.

— Обязательно, обязательно, – прямо-таки просиял

Панаис. – Конечно, разбужу!

Меллори забрался в середину рощи, выровнял площадочку и растянулся на ней. Несколько секунд лениво наблюдал, как Панаис прохаживается взад и вперед, не выходя на опушку. Потом без всякого интереса смотрел, как Панаис взбирается на дерево, чтобы иметь лучший обзор, и, наконец, решил последовать примеру остальных, пока имеется такая возможность.

— Капитан Меллори! Капитан Меллори! – звучал требовательный голос, а тяжелая рука трясла за плечо. –

Проснитесь! Да проснитесь же!

Меллори шевельнулся и, перевернувшись на спину, быстро раскрыл глаза. Над ним стоял Панаис. На угрюмом лице отражалась тревога. Меллори помотал головой, прогоняя остатки сна, легким движением, быстрым и привычным, встал на ноги.

— В чем дело, Панаис?

— Самолеты! – торопливо ответил тот. – К нам приближается эскадрилья самолетов.

— Самолеты? Какие самолеты? Чьи?

— Не знаю, капитан. Они еще далеко. Но...

— В каком направлении? – оборвал его Меллори.

— Идут с севера.

Оба побежали к опушке. Панаис махнул рукой, указывая направление, и Меллори увидел их – солнце отражалось от плоскости крыльев. «Штукас», – угрюмо определил он. – Семь, нет, восемь. Меньше трех миль отсюда». Самолеты летели на высоте двух с половиной тысяч футов двумя эшелонами – по четыре в каждом. Панаис потянул его за руку.

– Пошли, пошли, капитан Меллори, – возбужденно звал грек. – Нам нельзя терять времени. – Он рывком повернул

Меллори и указал вытянутой рукой на угрюмые скалы, поднимающиеся за рощей. Скалы были невероятно выветрены и изрезаны оврагами. Порой овраги эти кончались так же неожиданно, как и начинались. – Чертова песочница! Мы должны сейчас же бежать туда! Бежим, капитан

Меллори!

— Зачем это? – с удивлением посмотрел на него Меллори. – Нет основания считать, что они ищут нас. Откуда им знать, что мы здесь? Этого не знает никто.

— А мне плевать, – Панаис упрямо стоял на своем. – Я

знаю. Не спрашивайте, откуда я знаю. Я и сам не знаю этого. Лука вам скажет: Панаис знает такие штучки! Я

знаю, капитан Меллори, я знаю!

Меллори секунду непонимающе смотрел на него. Но серьезность и искренность грека не вызывали никакого сомнения. Пулеметная очередь слов перевесила чашу весов в сторону инстинкта против здравого смысла. Почти не сознавая, что делает, Меллори уже бежал по склону.

Спотыкаясь и скользя по осыпи, он следовал за Панаисом.

Все остальные тоже были на ногах. Они чего-то тревожно ожидали, торопливо надевая ранцы и вещмешки и не выпуская из рук оружия.

— Бегите к опушке рощи, вон туда! – крикнул Меллори.

– Быстро! Придется прорываться к проходу в камнях. – Он указал на расщелину в скале, черневшей в сорока ярдах от их лагеря, и про себя благословил Луку за то, что тот нашел такое удобное место. – Ждите, пока я не позову.

Андреа уже бежал вверх по склону. Обхватив огромными ручищами носилки и одеяла вместе с телом умирающего, он ловко петлял меж стволов.

— В чем дело, начальник? – Миллер был на пригорке, рядом с Меллори. – Я ничего не вижу!

— Ты кое-что услышишь, если на секунду прекратишь болтать, – мрачно ответил Меллори. – Посмотри вон туда.

Миллер задрал голову вверх, в направлении вытянутой руки Меллори. И тут же засек самолеты.

— «Штукас»! – недоверчиво вымолвил он. – Целая эскадрилья этих проклятых «штукас»! Не может быть, начальник!

— Может. И еще как, – мрачно возразил Меллори. –

Дженсен говорил, что фрицы сняли их с итальянского фронта. За последние две недели перегнали больше двухсот машин. – Меллори глянул на эскадрилью, которая была уже в полумиле от них. – Перегнали всю эту свору сюда, на

Эгейи.

— Но ведь они не нас ищут, – возразил Миллер.

— Боюсь, что именно нас, – невесело ответил Меллори.

– Оба эшелона бомбардировщиков перестроились в линию.

— Но... но... Но ведь они пролетают мимо...

— Нет, не пролетят, – бесстрастно сказал Меллори. –

Они задержатся. Посмотри на ведущего...

Он не договорил, а первый в эскадрилье Ю-87 уже резко отклонился влево, сделал полуразворот и с воем устремился с небес прямо на рощу.

— Оставьте его в покое! – закричал Меллори, – Не стрелять! – «Штукас» выровнялся над рощей: ничто не могло его остановить, разве только случайное попадание.

Их положение нельзя было назвать блестящим. – Держите руки над головой, головы опустите к земле!

Сам он своему совету не последовал, увлеченный видом стремительного пике бомбардировщика. 500.. 400 футов. . Устрашающее крещендо мощного двигателя болью отозвалось в ушах. «Штукас» быстро выходил из пике, сбросив бомбу.

Бомбу! Меллори опешил и резко сел, сверля глазами небесную голубизну. Не одну – целую дюжину! Бомбы летели кучно. Казалось, будто они касаются друг друга.

Упали в середину рощи, ударяясь об узловатые карликовые деревца, ломая ветви и закапываясь по самые стабилизаторы в мягкую почву.. Зажигалки! Меллори успел отметить, что немцы истратили не меньше половины бомб, которые ожили, забулькали, зашипели, разбрызгивая вокруг сверкающую массу расплавленного магния. Полумрак сразу исчез. Через несколько секунд ослепительное свечение сменилось облаками смердящего дыма, сквозь которые прорывались дрожащие маленькие красные языки пламени и бежали вверх по стволам. Вскоре всю рощу накрыло покрывало огня. «Штукас» набирал высоту. Середина старой и сухой рощи пылала яростным бушующим пламенем. Пришлось уходить.

Миллер толкал Меллори локтем, стараясь привлечь внимание к себе в реве огня.

— Зажигалки, начальник! – объявил он.

— А что же, вы думали, они сбросят? Спички? – коротко спросил Меллори. – Хотят выкурить нас, выжечь, выгнать на равнину. Фугаски в лесу не годятся. Это сработает. 99 шансов из ста. – Он закашлялся и посмотрел слезящимися глазами сквозь пелену едкого дыма. – Где Панаис?

Ответа не последовало.

— Панаис! – позвал Меллори. – Панаис!

— Может быть, он зачем-то вернулся? – Миллер остановился. – Может, мне..

— Займись своим делом! – зло сказал Меллори. – И если что-нибудь случится со Стивенсом, я тебя. . – но Миллер уже исчез, и очень вовремя. А рядом с Меллори стоял кашляющий Андреа.

Секунду Меллори был в нерешительности. Затем рванул вниз по склону, в самое пекло. «Может, Панаис пошел вниз? А английского он не знает. .» Меллори едва прошел пяток ярдов, как пришлось закрыть голову и лицо руками –

жар был невыносимым. Панаис попросту не мог бы там оставаться. В этом пекле он прожил бы всего несколько секунд. Судорожно хватая ртом воздух, с трещащими волосами и тлеющей одеждой, Меллори кое-как выбрался обратно. Натыкаясь на деревья, скользя, падая, вновь поднимаясь, он выбирался по склону на опушку.

Побежал к восточному краю рощи. И там никого. Повернул обратно, в другой конец – к балке, – полуослепший, нахватавшийся едкого перегретого воздуха. Никого.. Так он бегал по роще, пока не стал задыхаться. Не было смысла в дальнейших поисках. Меллори ничего не мог сделать.

Никто не мог бы здесь ничего сделать. Пришлось спасаться самому..

Ревел огонь. В ушах Меллори шумело. Кровь билась толчками в венах. Все время его сопровождал душераздирающий, воющий рев «штукас», выходящих из пике. Отчаянным усилием воли Меллори бросил тело вперед по осыпающемуся гравийному склону, споткнулся и полетел вниз головой на дно овражка.

Ушибся он или нет – этого он не знал и знать не хотел.

Судорожно хватая ртом воздух, вскочил на ноги, и заставил себя двигаться. Все вокруг заполонил гром моторов: эскадрилья снова шла в атаку. Он рухнул на землю, когда первая фугаска подняла столб земли, пыли и дыма чуть впереди, в сорока ярдах от него. Рядом с ним!..

Он снова кое-как поднялся и бросился вверх и вперед.

«Сумасшедший, – горько повторял он. – Сумасшедший!

Чертов сумасшедший! Послать людей на верную смерть!

Он-то должен был об этом подумать! Господи, ему-то следовало это предвидеть! До этого мог додуматься любой младенец! Фрицы и не собирались бомбить рощу. Они видели только то, что было видно. То, что он сам сейчас видит. Они бомбили полосу дыма между рощей и скалами!

Младенец мог бы...» – Земля разверзлась под ногами. .

Кто-то огромный подхватил его и швырнул на землю. Сознание растворилось во мраке..

ГЛАВА 12

Среда.

16.00–18.00

Раз, второй, третий пытался Меллори выбраться из темного оцепенения. И опять проваливался в бездну небытия. Он старался как-то уцепиться за уплывающее сознание, но мозг отказывался служить ему. В голове стоял черный туман. Сознание исчезало, надвигалась вязкая мгла, терялась связь с реальностью, и оставалась только мертвая пустота. Он попытался открыть глаза. Безрезультатно: вокруг все та же тьма. Меллори был в ночи, хотя на небе ярко сияло солнце. В отчаянии он затряс головой.

— Ага! Смотрите-ка! Наконец-то он проявляет признаки жизни! – услышал Меллори тягучий голос янки. – Старый медик Миллер вновь торжествует победу! – На мгновение стало тихо: Миллер умолк, прислушиваясь к удаляющемуся реву моторов. Едкий дым стал щипать ноздри и глаза

Меллори, но плечи обхватила рука, и в ушах снова зазвучал убеждающий голос Миллера. – Попробуйте-ка вот этого, начальник. Выдержанное бренди. Нигде нет такого.

Холодное горлышко бутылки коснулось губ, голова

Меллори откинулась назад. После этой процедуры он сразу сел рывком, давясь, захлебываясь, пытаясь вздохнуть.

Крепкое, огненное озо обожгло рот и горло. Он хотел что-то сказать, но получился нелепый каркающий звук.

Хватая ртом воздух, Меллори с негодованием таращил глаза на неясную фигуру. Перед ним на коленях стоял

Миллер и, в свою очередь, смотрел на него с нескрываемым восхищением.

— Вот видите, начальник. Я же говорил, ничего похожего на это зелье нет. – Он с восторгом замотал головой. –

Сразу пришли в себя! Моментально, как говорят ученые.

Никогда не видел, чтобы контуженный так быстро оправлялся от шока.

— Какого черта ты мне подсунул? – требовательно спросил Меллори. Огонь в горле поутих.Он мог, наконец, свободно вздохнуть. – Хочешь меня отравить? – и сердито затряс головой, пытаясь избавиться от тупой боли и крутящегося тумана, которые все еще держались в его мозгу. –

Чертовски хороший лекарь? Говоришь, шок, а сам первым делом вливаешь дозу спир...

— Вставайте, – хмуро оборвал его Миллер, – иначе получите такой же шок, но похлеще. Через четверть часа братишка фриц прилетит обратно.

— Они улетели. Я уже не слышу моторов «штукас».

— На этот раз немцы нагрянут из города, – так же хмуро сказал Миллер. – Лука только что сообщил. Полдюжины бронетранспортеров и два полевых орудия со стволами длиной в добрый телеграфный столб.

— Ясно. – Меллори повернулся и увидел просвет между скал. Лука говорил, что это место называют «Маленький

Кипр». Чертова песочница, изрытая сотнями пещер. Криво улыбнулся, вспомнив, как ему показалось, будто он ослеп и глаза выбило взрывом. Меллори опять обратился к Миллеру: – Снова беда, Дасти. Одни беды. Спасибо, что привел меня в чувство.

— Пришлось, – коротко ответил Миллер. – Нам бы вас далеко не утащить, начальник.

— Это не самое ровное место в округе, – кивнул Меллори.

— Да, конечно, – согласился Миллер, – но я имел в виду иное. Вас и нести-то некому. Кейси Браун и Панаис ранены, начальник.

— Что? Оба? – Меллори зажмурился и яростно замотал головой. – Боже мой, Дасти, я совсем забыл о бомбах. – Он схватил Миллера за руку. – Что с ними? Как?..

— Что с ними? – Миллер вытащил пачку сигарет и протянул одну Меллори. – Ничего страшного, если под боком госпиталь. Но чертовски жалко, коли им придется лазить по этим проклятым ложбинам и оврагам. В первый раз вижу каньоны, которые имеют такое же вертикальное дно, как и стены.

— Ты еще не сказал мне...

— Извините, начальник, извините. У обоих шрапнельные раны. И почти одинаковые: в левое бедро, чуть выше колена. В одном и том же месте. Кости не повреждены, сухожилия тоже целы. Я только что перевязал ногу Кейси.

Рана у него нехорошая. Он это поймет, когда придется идти.

— А Панаис?

— Сам перевязался, – коротко ответил Миллер. –

Странная личность. Даже не позволил мне взглянуть на рану. Не то что перевязать. Небось прирезал бы, если б я сунулся.

— Лучше к нему не приставать, – посоветовал Меллори.

– У этих островитян имеются странные табу. Всякие запреты и суеверия. Пока-то он жив? Только неизвестно мне еще, как он здесь оказался.

— Он сбежал первым, – пояснил Миллер. – Вместе с

Кейси. Вы их, вероятно, потеряли в дыму.

— А как сюда попал я сам?

— Первый правильный ответ не награждается, – Миллер ткнул пальцем через плечо в сторону огромной фигуры, загораживающей вход в пещеру. – Опять этот молодчик. Я

хотел пойти с ним, но это ему почему-то не очень понравилось. Объяснил, что сомневается, будто легче тащить в гору нас двоих. Я сильно оскорбился, – вздохнул Миллер. –

Видать, я родился не героем, вот и все.

— Еще раз спасибо, Андреа, – улыбнулся Меллори.

— Спасибо! – возмутился Миллер. – Парень спас ему жизнь, а он: «спасибо»!

— После такой переделки не хочется произносить патетических речей, – сухо ответил Меллори. – А как Стивенс?

— Дышит пока.

— Небось там, за углом? – кивнул Меллори в сторону и сморщил нос.

— Да, дело серьезное, – признал Миллер. – Гангрена распространилась выше колена.

Качаясь как пьяный, Меллори встал на ноги и поднял автомат.

— Нет, правда, как он там, Дасти?

— Он уже мертв, но никак не хочет умереть. И все же он умрет к заходу солнца. Бог знает как он протянул до сих пор.

— Это может звучать самоуверенно, но я тоже знаю, –

пробормотал Меллори.

— Первоклассная медицинская помощь? – с надеждой подсказал Миллер.

— Похоже на то, а? – усмехнулся Меллори, глядя на стоящего на коленях Миллера. – Но я вовсе не это имел в виду. Идемте, джентльмены, нам предстоит кое-чем заняться.

— Я гожусь только, чтобы сыпать песок в моторы и подрывать мосты, – заявил Миллер. – Стратегия с тактикой слишком высоки для моего простого ума. Однако мне кажется, что копошащиеся внизу толпы солдат выбрали довольно глупый способ самоубийства. Проще им застрелиться самим.

— Согласен с тобой. – Меллори поудобнее устроился за кучей камней на краю овражка, выходящего к обугленным, дымящимся останкам рощи, и посмотрел вниз на солдат

Альпийского корпуса. Немцы поднимались развернутым строем по крутому, совершенно открытому склону. – Они не дети, чтобы заниматься подобной игрой. Наверное, им это дело самим не нравится.

— Какого же черта тогда они прут на рожон?

— У них нет выбора. С фланга нас не атакуешь, –

Меллори улыбнулся Луке, лежащему рядом с Андреа. –

Лука выбрал отличную позицию. Чтобы зайти с тыла, им придется сделать большой крюк. Потом они целую неделю пробирались бы по дьявольским завалам, которые позади нас. Во-вторых, через час сядет солнце. А они знают, что поймать нас после наступления темноты нет никакой возможности. И, наконец, самая главная причина: коменданта города торопит главное командование. Слишком много у них поставлено на карту, чтобы рисковать. Даже если у нас имеется только один шанс из тысячи добраться до пушек.

Вряд ли немцы позволят эвакуировать Ксерос у себя из-под носа, потерять. .

— А почему бы и нет? – прервал его Миллер, широко разведя руками. – Куча бесполезных камней...

— Они не могут ударить в грязь лицом перед турками, –

терпеливо продолжал Меллори. – Стратегическое значение этих островов в Спорадском архипелаге ничтожно. Однако огромно их политическое значение. Адольфу позарез нужен союзник в этих краях. Поэтому он и отправил сюда самолетами тысячи солдат Альпийского корпуса. А «штукасы» – сотнями. Все, что у него есть, бросил сюда. Хотя они очень нужны на итальянском фронте. Но сначала ведь нужно убедить своего потенциального союзника, что ты –

ставка верная. Только потом можно уговорить его оставить удобное, надежное место на заборе и спрыгнуть на твою сторону.

— Очень интересно, – заметил Миллер. – Ну и что из этого?

— А вот что. Немцы не будут терзаться угрызениями совести, если наши автоматы разнесут в клочья тридцать или сорок их лучших солдат. Это не беда и ничего не стоит, если сидишь где-то далеко, за тысячи миль отсюда, в тихом кабинете. Пусть-ка они подойдут еще ярдов на сто. . Мы с

Лукой начнем с центра, а ты с Андреа приберешь их с флангов.

— Не нравится мне такая работа, начальник, – пожаловался Миллер.

— Не думай, что мне нравится, – спокойно ответил

Меллори. – Убийство людей, которых заставили идти на верную смерть. . Не я придумал. Даже не война виновата.

Но если не мы их, так они нас перебьют, – он умолк и указал на гладкое, словно полированное, море, за которым мирно лежал Ксерос в золотистых лучах катящегося к западу солнца. – А что, по-твоему, нам делать, Дасти?

— Да знаю я, начальник, – неловко признался Миллер. –

И так тошно. – Он напялил шерстяную шапочку до самых бровей и холодным взглядом окинул склон, – Когда же начнется массовое избиение?.

— Еще сто ярдов, говорю тебе, – Меллори опять взглянул вниз, в сторону берега, и довольно улыбнулся, найдя возможность переменить тему. – Никогда не видел, чтобы телеграфные столбы так быстро укорачивались, Дасти.

— Я ведь только повторил слова Луки, – смущенно оправдывался Миллер.

— Что тебе сказал Лука?! – возмутился маленький грек.

– Как перед Богом, майор. Этот американо все врет!

— Наверное, я сам ошибся, – великодушно признался

Миллер, уставился на пушки и наморщил лоб. – Та, первая, это, конечно, миномет. А что за чертовщина вот тот обрубок?

— Тоже миномет, – пояснил Меллори. – Пятиствольная штуковина. Очень вредная. «Небельверфер», или «Стонущий Микки». Воет, как потерянные души в аду. Все коленки превратит в желе, особенно ночью. А нужно больше опасаться вон того. . Шестидюймовый миномет. Наверняка ударит осколочными минами. После этого приходится куски лопатой убирать.

— Отлично, – гаркнул Миллер, – Подбодрите нас еще! –

Но в душе был очень благодарен новозеландцу, потому что тот отвлек его мысли от дела, которым сейчас предстояло заняться. – А почему они не пустят в дело эти штуковины?

— Погоди, еще придет срок, – заверил его Меллори. –

Едва мы откроем огонь и они обнаружат нас...

— Да поможет нам Бог, – пробормотал Миллер. – Так вы сказали, осколочные мины?.. – Он угрюмо замолчал.

— Теперь – в любую секунду, – тихо сказал Меллори. –

Надеюсь, среди наступающих нет нашего друга обер-лейтенанта Турцига. – Он достал бинокль и сразу изумленно замер: Андреа, перегнувшись через Луку, поймал его руку раньше, чем он поднес бинокль к глазам. – В

чем дело, Андреа?

— Я бы не стал пользоваться биноклем, капитан. Он уже выдал нас однажды. Я долго думал и пришел к выводу, что мы себя больше ничем не могли выдать. Свет, отраженный от линз...

— Конечно, конечно! А я-то решил... Кто-то из нас был неосторожен. Да, больше ничего не могло произойти. .

Даже если блеснуло только однажды. Блик сразу засекли немцы. . – Он умолк, что-то припоминая, и криво усмехнулся. – Это могло случиться со мной. . Началось все именно в то время, когда я был на часах. У Панаиса бинокля нет. . – он сокрушенно покачал головой. – Наверняка я был неосторожен.

— Не верю, – откровенно сказал Андреа. – Вы не могли совершить такую ошибку, капитан.

— Не только мог, но и совершил. Поговорим об этом позже. . – Рваная цепь солдат уже достигла нижней границы почерневших и обугленных остатков рощи. – Они довольно близко подошли. Я беру на себя белый шлем в центре, Лука. – Еще не закончив фразы, он услышал, как все трое приготовили автоматы, и почувствовал: волна отвращения подкатила к горлу. Но голос прозвучал достаточно твердо, ибо Меллори сразу успокоился и произнес небрежно: – Ну, хорошо! Дадим им прикурить!

Последние слова его потонули в отрывистом говоре автоматов. Четыре автомата – два брена и два девятимиллиметровых шмайсера! Это был не бой – избиение. Беззащитные солдаты на склоне, изумленные, еще ничего не сообразившие. Они падали, как марионетки, выроненные сумасшедшим кукловодом. Некоторые замирали на месте, другие, нелепо раскинув руки и ноги, катились по склону, будто у них не было суставов, оседали на каменистую почву. Секунды три оставшиеся в живых были в растерянности. Наконец до них дошло все случившееся. Они в отчаянии бросались на землю, ища укрытия от потоков огня. И не находили его.

Частая, отрывистая дробь автоматов одновременно оборвалась. Звук обрезало, как гильотиной. Неожиданная тишина была еще оглушительней и навязчивей, чем грохот стрельбы. Меллори устроился поудобнее. Гравий резко скрипнул под подошвами его башмаков. Он посмотрел вправо. На Андреа с бесстрастным лицом, лишенным всякого выражения. На Луку, в глазах которого стояли слезы.

Услышал тихое бормотание слева и обернулся к Миллеру.

Дико и непрестанно ругаясь, янки колотил кулаком по острой щебенке.

— Еще одного, Господи Боже мой, – его тихий голос походил на молитву. – Все, что я прошу. Еще одного...

— Что с тобой, Дасти? – Меллори дотронулся до его руки.

Миллер искоса взглянул на него. Глаза янки оставались холодными и бездумными. Он не узнавал Меллори. Потом рука его машинально потянулась за сигаретой.

— Я только мечтаю, начальник, – с притворной веселостью ответил он. – Только мечтаю. – Он тряхнул пачкой сигарет. – Хотите одну?. Попадись мне этот бесчеловечный ублюдок, пославший людей сюда, на этот холм, на верную смерть. .

— Хорошо было бы увидеть его в прицеле автомата? –

Улыбка Меллори сразу исчезла, когда тот утвердительно кивнул головой.

— Тут бы он и кончился, – янки рискнул выглянуть из-за большого камня и снова укрылся за ним. – Человек восемьдесят все еще там, начальник, – доложил он. – Эти несчастные ублюдки прямо как страусы, хотят спрятаться за камни величиной с апельсин.. Пусть живут?

— Пусть живут, – с усилием повторил Меллори. Одна мысль об убийстве вызывала у него почти физическое отвращение. – Они не полезут сюда снова. – Неожиданно он умолк и стремительно распластался за камнем. Автоматная очередь прошила скалу над их головами и ушла вверх злым, воющим рикошетом.

— Ну что? Больше, значит, не полезут? – Миллер уже пристраивал шмайсер поудобнее, но Меллори поймал его руку и дернул назад.

— Это не автоматчики. Слушай!

Еще одна очередь, потом еще, а потом они услышали дикую трескотню пулемета, ритмично прерывающуюся почти человеческими вздохами пуль, свистящих в воздухе.

Меллори чувствовал, как шевелятся на голове волосы от потревоженного ими воздуха.

— «Шпандау». Если раз в жизни услышишь «шпандау», то уже не забудешь. Им не стоит заниматься. Немцы наверняка поставили его в кузове грузовика. Вреда оттуда он особого не принесет нам. . Меня больше беспокоят эти чертовы минометы.

— А меня нет, – быстро ответил Миллер. – Они же в нас не стреляют.

— Именно это мне и подозрительно. Что ты скажешь, Андреа?

— То же самое, что и вы, капитан. Они выжидают.

Чертова песочница, как называет Лука это сумасшедшее нагромождение скал. Палить сюда немцы могут только наобум, вслепую.

— Больше они ждать не будут, – хмуро прервал Меллори грека и указал на север. – Вот их глаза.

Над высотами мыса Демирки поначалу были заметны только черточки, но теперь даже невооруженным глазом хорошо видны летящие самолеты. Они медленно плыли над Эгейями на высоте около полутора тысяч футов.

Меллори смотрел на них. С изумлением обернулся к Андреа.

— Не померещилось ли мне, Андреа? – Он указал па первый из двух самолетов, маленький моноплан-истребитель с высоко расположенным крылом. –

Этого не может быть! Ведь это PZL.

— Не может быть, и все-таки это он, – произнес Андреа.

– Старый польский истребитель, какой и у нас имелся до войны, – пояснил он Миллеру. – А другой – старый бельгийский самолет. Мы их называли «брегю». – Андреа прикрыл глаза ладонью от солнца, чтобы получше рассмотреть самолеты, повисшие над их головами. – А я-то думал, что они все были уничтожены во время поражения.

— И я тоже, – отозвался Меллори. – Видать, их кое-как залатали. . Ага! Они нас заметили. Стали ходить по кругу.

На кой черт понадобились немцам эти древние гробы?!

— Я не знаю и знать не хочу, – быстро сказал Миллер. –

Эти чертовы пушки уже наводят на нас. А когда смотришь прямо в их дула, они выглядят намного больше телеграфных столбов. Так вы утверждаете, что осколочные мины?. Давай, начальник, сматывать удочки отсюда.

Итак, им было ясно, что решили делать немцы в короткий остаток этого ноябрьского дня, – они будут играть в эту ужасную игру, в смертельные пятнашки среди лощин и выветрившихся камней Чертовой песочницы. Самолеты руководили этой игрой, планируя над головами тех, за кем охотились немцы, наблюдая за каждым движением отряда.

Они корректировали стрельбу пушек, расположившихся вдоль побережья. Они давали направление роте Альпийского корпуса: солдаты поднялись по склону сразу же, как группа оставила позицию. Пара современных «хейнкелей»

сменила два древних самолета. Андреа пояснил, что PZL не может держаться в воздухе больше часа.

Меллори и его товарищи находились между водой и огнем. Хотя огонь минометов был неточен, но шальные осколочные мины попадали в глубокие ложбины, где скрывалась группа, и потоки металлической смерти метались в узком пространстве среди скал. Иногда мины падали так близко, что группа вынуждена была останавливаться и прятаться в глубине пещер, которыми изрыты склоны каньонов. Там было достаточно безопасно, но такая безопасность иллюзорна, ибо может привести только к окончательному поражению и плену. Они отбивались от наседающего альпенкорпуса короткими стычками, останавливали немцев, но солдаты могли сокращать расстояние, когда преследуемые отступали. Немцы могли накрыть их и в пещере. Меллори и его люди снова и снова вынуждены отходить, чтобы оторваться от преследователей. Они двигались за упрямым Лукой, куда бы он ни вел их. Риск погибнуть от мин был постоянным. Одна мина, описав дугу, упала в лощину и зарылась в землю в двадцати ярдах от

Андреа – самое близкое попадание. Но мина не взорвалась, и это спасло группу: в такой ситуации – один шанс из тысячи. Они обошли мину, держась подальше от опасного гостинца. Затаив дыхание, чуть ли не на цыпочках, проходили они мимо нее.

За полчаса до захода солнца они миновали последний загроможденный валунами склон и остановились. Превращаясь в широкий каньон, овраг поворачивал вправо.

Минометный обстрел прекратился: шестидюймовый, дьявольски ревущий «небельверфер» имел ограниченный радиус действия. Самолеты, правда, все кружили над их головами, но они стали неопасными. Солнце склонилось к горизонту – дно оврагов и ложбин потонуло в тени сумерек. Теперь группу не было видно сверху. Но альпенкорпус

– солдаты, жившие местью за убитых товарищей, – шел по пятам. Хорошо натренированные горные войска. Свежие, сильные, только начавшие тратить запасы своей энергии. А

крошечная группа Меллори совершенно измотана. Долгими днями и бессонными ночами. Тяжелым трудом и событиями последних часов.

Ложбина поворачивала на север под прямым углом.

Здесь, за поворотом, Меллори лег на землю, чтобы подвести итог дня и отдышаться. С притворной небрежностью оглядел товарищей. Картина безрадостная. Как активная боевая группа они никуда не годились. Вот что увидел он: из семи человек – трое ранены. Лицо Брауна посерело и заострилось. Впервые со времени отбытия из Александрии

Кейси Браун стал унылым и безразличным ко всему.

«Плохой признак», – отметил Меллори. Вряд ли Брауну облегчал путь тяжелый передатчик. Категорически и как-то даже свирепо Браун отказался исполнить приказ

Меллори и оставить передатчик. Лука тоже очень измотался. Это заметно. Но теперь Меллори узнал, что слабое сложение ничего не стоит по сравнению с тем боевым духом, который жил в Луке. Заразительная улыбка, никогда не исчезающая с лица, щегольство лихо вздернутых усов –

все это резко контрастировало с печальными, усталыми глазами. Сам Меллори и Миллер тоже устали. Но янки, как и Меллори, несмотря на усталость, мог еще продержаться долго. Стивенс был в сознании. В предвечерних сумерках лицо юноши казалось странно прозрачным, ногти и губы бескровны. Только Андреа, тащивший раненого по каньонам вот уже два бесконечных часа, только он выглядел, как всегда, неутомимым и бодрым.

Меллори сокрушенно покачал головой, достал сигарету и собрался было зажечь спичку, но вспомнил о самолетах, еще кружащих над головой, и выбросил ее. Взгляд его бесцельно блуждал по скалам, громоздившимся на северной стороне каньона. Меллори замер от неожиданной мысли, раскрошив сигарету сжатыми пальцами. Ложбина была не похожа ни на одну из пройденных сегодня. Широкая, совершенно прямая, раза в три длиннее остальных, насколько он мог разглядеть в сумерках. Она кончалась вертикальной стеной.

— Лука! – Меллори вскочил на ноги, забыв об усталости. – Ты знаешь, где мы находимся? Ты знаешь это место?

— А как же, майор, – Лука обиделся. – Разве я не говорил вам, что мы с Панаисом в дни нашей юности...

— Но ведь это же тупик! – воскликнул Меллори. – Мы попали в мышеловку. Нас загнали в ловушку.

Лука дерзко улыбнулся и покрутил кончик уса. Крошка наслаждался.

— Так? Так, значит, майор не доверяет Луке, а? – Он снова улыбнулся и смилостивился, похлопав по каменной стене, пояснил: – Мы с Панаисом весь день сюда шли. В

этой стене множество пещер. Одна из них ведет в другую долину, к прибрежной дороге.

— Так, так, понимаю, – с чувством глубокого облегчения сказал Меллори и снова опустился на землю. – А куда выходит та долина?

— Прямо в ущелье напротив Мейдоса.

— Ущелье далеко от города?

— Милях в пяти, не больше, майор. Может быть, в шести.

— Прекрасно, прекрасно. А ты уверен, что найдешь пещеру?

— Даже через сто лет, даже с головой в бурдюке, –

похвастался Лука.

— Неплохо, – начал было Меллори, но не закончил фразы, сильно подпрыгнул и перевернулся в воздухе, чтобы не упасть на Стивенса. Он тяжело рухнул между

Андреа и Миллером.

Меллори забыл об опасности – немцы заметили его. Из лощины, только что оставленной ими, ударила автоматная очередь и едва не снесла ему голову. Пуля разорвала куртку на левом плече. Миллер сразу оказался рядом и, шаря по широкой спине новозеландца, заботливо ощупывал куртку в поисках раны. Стреляли с небольшого расстояния, ярдов со ста пятидесяти, но, к счастью, пуля лишь оцарапала руку.

— Неосторожно, чертовски неосторожно, – произнес

Меллори. – Я и не предполагал, что они так близко. – Однако он не был спокоен, как могло показаться по его голосу: окажись дуло этого шмайсера всего на долю дюйма правее, не ходить бы ему в живых.

— Ну как, начальник? – Миллер был в недоумении. –

Они...

— Скверные стрелки, – весело заверил его Меллори. –

Они бы не попали и в конюшню. – Он стал разглядывать плечо. – Ненавижу показную браваду, однако на сей раз это действительно лишь царапина. – Он легко поднялся на ноги и поднял автомат. – Извините и все такое, джентльмены, но нам пора идти дальше. Далеко до пещеры, Лука?

Лука потер щетинистый подбородок, улыбка его исчезла неожиданно, он глянул на Меллори и отвел взгляд.

— Лука!

— Да, да, майор, пещера... – Лука снова потер подбородок. – Да, это довольно далеко, в самом конце каньона, –

неловко закончил он.

— В самом конце?.. – спокойно переспросил Меллори.

Лука подавленно кивнул и уставился в землю под ногами.

Кончики его усов уныло обвисли, до того он был понур.

— Здорово, – мрачно произнес Меллори. – Очень здорово. – Он опять уселся на землю, склонил голову, задумался, даже не обратив внимания на Андреа.

Грек выставил свой брен за камень и пустил короткую очередь скорее обескураженно, чем с целью попасть в противника. Помолчали. Лука снова заговорил. Слова его были едва слышны.

— Мне очень, очень, очень жаль. Ужасная вещь. Как перед Богом, майор. . Я никогда бы так не поступил. Но я не знал, что немцы подобрались к нам вплотную.

— Это не твоя вина, Лука, – Меллори тронула откровенная подавленность грека. Он потрогал пальцем разодранную куртку.

— Пожалуйста, сэр, – Стивенс положил руку на плечо

Меллори. – Что случилось, поясните, я не понимаю.

— Зато все остальные отлично понимают, Энди. Все слишком просто. Нам придется полмили идти по ложбине и – нигде никакого укрытия. Альпенкорпусу осталось менее сотни ярдов подниматься по склону. Они сейчас там, откуда мы только что ушли. – Он подождал, пока Андреа выпалит еще одну короткую слепую очередь, и продолжил:

– Немцы будут действовать, как и до этого. Сначала попытаются выяснить, здесь ли мы еще. Как только они узнают, что мы ушли отсюда, то через минуту окажутся здесь. Они нас перестреляют, как в тире, еще на полпути к пещере. Ты же знаешь, что мы не можем идти быстро. У

немцев с собой «шпандау». Они из нас решето сделают.

— Понимаю, сэр, – промолвил Стивенс. – Вы очень ясно все изложили.

— Извини, Энди, но так оно и есть.

— Быть может, оставить двоих для прикрытия, а остальным?.

— А что будет с прикрытием? – сухо прервал его Меллори.

— Ясно, о чем вы говорите. Об этом я не подумал, сэр.

— Зато прикрывающие подумали бы. Проблемка, не так ли?

— Нет никакой проблемы, – объявил Лука. – Майор очень добр. Но это моя вина. И я...

— Это будет чертовски мило с твоей стороны, – грубо оборвал его Миллер, вырвал из рук Луки брен и положил на землю рядом с собой. – Ты слышал, что сказал начальник? Это не твоя вина.

Лука с гневом посмотрел на него и уныло отвел взгляд.

У него был такой вид, будто он вот-вот собирается заплакать. Изумленный неожиданной яростью американца, так не вяжущейся с его характером, Меллори удивленно уставился на Миллера. Дасти был странно молчалив и задумчив в течение прошедшего часа, и Меллори не мог припомнить, чтобы тот произнес хотя бы слово. Однако задуматься над странным поведением янки не оставалось времени.

Кейси Браун приподнял раненую ногу и просительно поглядел на Меллори.

— Не могли бы мы остаться здесь до темноты, а потом отправиться?.

— Не получится. Сейчас полнолуние, на небе – ни облачка. Они прикончат нас. А нам нужно еще сегодня пробраться в город, между заходом солнца и комендантским часом. Последняя наша возможность. Извини, Кейси, но это не годится.

Прошло четверть минуты. Полминуты. Минута. Все молчали. Но вот заговорил Энди Стивенс.

— Знаете, Лука был прав, – мягко, но уверенно произнес он слабым голосом. Эта уверенность заставила всех обернуться к нему. Раненый Стивенс приподнялся, опираясь на локоть. В руках Энди – брен Луки. Никто не заметил, когда он прибрал автомат. – Все очень просто, – продолжал

Стивенс спокойно. – Давайте все взвесим. Гангрена распространилась выше колена. Не так ли, сэр?

Меллори промолчал. Он не знал, как ответить Стивенсу. Полная неожиданность происшедшего вывела его из равновесия.

Он чувствовал, как Миллер умоляюще смотрит на него, словно прося ответить «нет».

— Да или нет? – терпеливо и понимающе повторил вопрос Энди.

Меллори уже понял, что нужно ответить.

— Да, – кивнул он. – Да...

Миллер глядел на него с отчаянием.

— Благодарю вас, сэр, – Стивенс удовлетворенно улыбался, – Большое спасибо. Нет нужды говорить о преимуществах, которые вы получите, если здесь останусь я, – В

его голосе звучала твердость, которой никто раньше не замечал. Так говорит человек, уверенный в себе и отдающий отчет в своих действиях. – Пора бы мне что-нибудь сделать в своей жизни. И – никаких прощаний, пожалуйста.

Оставьте несколько дисков к автомату да две-три гранаты.

И уходите.

— Черт меня побери, если я соглашусь, – Миллер шагнул к мальчишке и замер, увидев направленный в грудь брен.

— Еще шаг, и я тебя пристрелю, – спокойно сказал

Стивенс.

Миллер долго глядел на него. Наконец снова молча сел.

— Я бы так и поступил, знаешь ли, – уверил его Стивенс.

– До свидания, джентльмены, спасибо за все, что вы для меня сделали.

Прошла целая минута в молчаливом оцепенении, но вот

Миллер поднялся. Высокая стройная фигура в разодранной одежде, изможденное худое лицо – весь облик его расплывался в сумерках.

– Пока, детка. Я думаю... ну... может быть, я не так умен, – он взял руку Стивенса, посмотрел сверху вниз в глубоко запавшие глаза, хотел что-то добавить, но передумал. – Еще увидимся, – коротко сказал он, повернулся и тяжело зашагал прочь.

Остальные молча, без слов, гуськом последовали за ним. Все, кроме Андреа. Грек задержался и что-то прошептал парню на ухо. Тот кивнул в ответ и улыбнулся с полным пониманием. А потом остался только Меллори.

Стивенс и ему улыбнулся.

— Спасибо, сэр, что не подвели меня. Вы с Андреа всегда все понимали.

— Все будет хорошо, Энди!

«Господи, – подумал Меллори, – какую глупость, какую бессмыслицу я несу».

— Честно, сэр. У меня все о’кей. – Стивенс довольно улыбнулся. – Никакой боли я не чувствую, все прекрасно.

— Энди, я не...

— Вам пора идти, сэр. Остальные вас ждут. А теперь зажгите мне сигарету и дайте очередь наобум в сторону немцев.

Минут через пять Меллори догнал товарищей. А еще через четверть часа они достигли пещеры, ведущей к берегу острова. На миг остановились у входа, вслушиваясь в беспорядочные автоматные очереди на другом конце каньона. Помолчали и вошли в пещеру.

За их спиной, там, где оставался Стивенс, раздавалась непрерывная пальба..

Энди Стивенс лежал на животе, вглядываясь в темные сумерки гор. Он глубоко затянулся сигаретой, улыбнулся и загнал новую обойму в магазин брена. Боль отпустила его истерзанное тело. Он ее не чувствовал вовсе. Первый раз в жизни Энди Стивенс был счастлив и доволен, как человек полностью умиротворенный. Он больше ничего не боялся.

ГЛАВА 13

Среда. Вечер.

18.00–19.15

Ровно через сорок минут они благополучно проникли в центр города Наварона, пройдя всего в пятидесяти ярдах от главных ворот самого форта.

Стараясь получше разглядеть тяжелые железные ворота и массивную каменную арку над ними, Меллори в десятый раз покачал головой, отгоняя чувство неверия: ведь они добрались, они наконец подобрались к цели или почти подобрались... Все это было в общем-то одно и то же.

«Должен же наступить какой-то просвет в полосе неудач, – думал он. – Ведь закон усреднения явно против злого рока, который постоянно преследовал группу с самого момента высадки на остров. Это просто справедливо,

– повторял он себе вновь и вновь. – Просто справедливо, что, наконец, они здесь».

Но произошло так, что переход из темной долины, где остался один Стивенс, остался на верную смерть, переход в ветхий домишко, старый, скособоченный, приютившийся на восточной стороне городской площади Наварона, был так скор, так легок, что не доставил Меллори чувства облегчения, ибо лежал вне его понимания.

В первые четверть часа им, правда, пришлось не так и легко, вспомнилось Меллори. Только они вошли в пещеру

– раненая нога подвела Панаиса. Грек свалился. Ему было туговато, подумал тогда Меллори. Он видел неумело забинтованную ногу Панаиса, но полутьма скрывала лицо грека. Узнать меру страданий раненого было невозможно.

Панаис просил бросить его. Говорил, что задержит солдат альпенкорпуса, когда немцы преодолеют сопротивление

Стивенса. Но Меллори грубо прервал грека и отказал ему.

Он твердо заявил, что Панаис слишком ценен, чтобы бросать его. И добавил: сомнительно, чтобы немцы нашли именно эту пещеру среди десятка других. Меллори не хотелось говорить с раненым в резком тоне. Однако времени на ласковые увещевания не имелось. Панаис это почувствовал и больше не настаивал. Он не возражал даже, когда

Меллори и Андреа подняли его и помогли прохромать через пещеру. Меллори тогда отметил, что хромота грека была совсем незаметна. То ли из-за их помощи, то ли оттого, что убедился Панаис в невозможности убить еще пару немцев, а потому у него не оставалось причин преувеличивать свою боль.

Едва они вышли из пещеры по другую сторону горы,

едва стали спускаться по заросшему деревьями склону к морю, как Лука жестом приказал всем затихнуть. Меллори одновременно с ним услышал тихий гортанный звук голосов и скрип сапог по гравию, приближающийся к ним.

Группа надежно укрылась в зарослях карликовых деревьев.

Затаилась. Но тут же Меллори чуть не вскрикнул с досады.

Он выругался про себя, услышав сзади приглушенный стон и падение тела, и вернулся назад. Панаис лежал на земле без сознания. Миллер, шедший вместе с греком, объяснил

Меллори, что все произошло случайно, что Панаис налетел на него и ударился толовой о камни. Миллер якобы не мог ничем помочь раненому. Меллори наклонился над лежащим, мелькнуло подозрение: грек такой отъявленный головорез, что способен изобразить несчастный случай, лишь бы получить возможность лишний раз взять на мушку винтовки еще несколько немцев. . Но здесь-то никакого притворства: рваная рана повыше виска была слишком наглядным доказательством.

Немецкий патруль с шумом и разговорами прошел мимо, буквально в нескольких ярдах от них, и скрылся.

Голоса затихли. Лука покачал головой. Ясно, что комендант предпринимает отчаянные попытки блокировать все выходы из Чертовой песочницы. Меллори же считал, что это едва ли так, но спорить не стал. Через пять минут они миновали долину, а еще через пять минут дошли до береговой дороги, где утихомирили двух часовых. Со связанных немцев сняли форму, каски и оружие, а их самих занесли подальше в кусты, чтобы с дороги не заметили сразу.

В Наварон они проникли до смешного легко, но это было и понятно, ибо немцы совсем не ожидали их здесь.

Лука и Меллори, одетые в немецкую форму, расположились в кабине грузовика. Грек занял водительское место.

Вел он автомобиль мастерски, что было чрезвычайной редкостью для жителя заброшенного эгейского острова.

Меллори чуть было не приписал его искусство мистическим силам, но Лука напомнил, что долгое время был личным шофером Эжена Влакоса. До города доехали минут за двенадцать. Лука не только отлично управлялся с автомобилем, но и хорошо знал дорогу, поэтому мог позволить выжать из мощной машины максимальную скорость. Причем надо заметить, что машина шла с выключенными фарами по горной дороге со множеством поворотов.

Несмотря на это, стремительная поездка обошлась без происшествий. Они проскочили мимо нескольких грузовиков, а в двух милях от города встретили отряд из двадцати солдат, построенных в колонну по два. Лука притормозил. Было бы в высшей степени подозрительным увеличивать скорость, угрожая жизни шагавших немцев.

Поэтому Лука включил мощные фары, ослепившие солдат, и громко засигналил. А Меллори, высунувшись из окна кабинки, обругал их на безупречном немецком языке, приказав убираться с дороги к чертям собачьим. Немцы так и сделали, а унтер-офицер приветствовал машину вытянутой вверх рукой.

Сразу после этой встречи они проехали обнесенные высокими заборами огороды, проскочили мимо полуразвалившейся византийской церковки и беленой стены православного монастыря, которые так нелепо соседствовали через дорогу, и сразу оказались в нижней части старого города. Узкие, кривые, плохо освещенные улочки были всего на несколько дюймов шире их машины. Мощенные крупным булыжником, они горбились как старики. Лука направил автомобиль в переулок за аркой по очень крутой дороге, резко затормозил. Они с Меллори осмотрели темную улочку, совершенно безлюдную, хотя до комендантского часа оставалось целых шестьдесят минут. Ступеньки без перил вели вдоль стены.

Неверно державшийся на ногах Панаис повел их вверх по ступенькам, огороженным наверху красивой решеткой, провел через дом, потом по ступенькам куда-то вниз, вывел через темный двор и остановился возле старинного дома.

Автомобиль Лука отвел до того, как они проделали в темноте это путешествие по бесконечным ступеням. Меллори спохватился: Лука не сказал ему, как он решил поступить с машиной.

Глядя в разбитое окно, Меллори от всей души желал, чтобы с маленьким греком ничего не случилось. Лука отлично ориентируется в лабиринте улиц. Он сделал для них так много и сколько еще может сделать! Меллори испытывал чувство глубокой симпатии к Луке. За его неизменную веселость, за неистощимую энергию, за умение быть нужным и за полную самоотреченность. У Меллори теплело сердце, когда он вспоминал маленького обаятельного грека. «О Панаисе этого сказать нельзя», – сердито подумал Меллори. И сразу пожалел об этом: Панаис был Панаисом – требовать от него иного бессмысленно. Он делал для группы ничуть не меньше, чем Лука. Но, нужно сознаться, человечности и теплоты Луки мрачному греку явно недоставало.

Недоставало Панаису и быстрой сообразительности

Луки, расчетливо умеющего в любом случае ухватиться за малейшую возможность. В этом умении Лука достиг подлинной виртуозности. «Вот и сейчас. . именно Лука подал идею занять этот старый, заброшенный дом», – подумал

Меллори. В городе нетрудно отыскать заброшенный дом. С

тех пор как немцы оккупировали старинный замок, обитатели городка сотнями переселились в Маргариту и другие окрестные деревни. Они не могли спокойно смотреть, как в ворота входили и выходили сотни раз на дню марширующие завоеватели.

Вид оккупантов был для горожан невыносим. Вот почему они покинули свои дома и переселились в деревни.

Серо-зеленые мундиры постоянно напоминали, что наваронцы когда-то были свободными и что теперь свобода канула в прошлое. Из города ушло так много жителей, что на площади половину домов, ближайших к крепостным воротам, занимали немецкие офицеры. Это обстоятельство позволяло Меллори наблюдать за жизнью крепости с максимально близкого расстояния. Когда настанет время действовать, им придется преодолеть всего несколько ярдов пространства до крепостной стены. Хотя любой более-менее сообразительный комендант гарнизона всегда готов к неожиданностям, но вряд ли нормальному человеку придет в голову, что диверсионная группа будет так неосторожна и целый день проведет вблизи крепостной стены.

С точки зрения удобств дом не был находкой –

настолько неудобен, насколько можно себе вообразить.

Настоящая развалина.

Западная и южная стороны площади застроены новыми зданиями, вплоть до самой вершины утеса. Дома из беленого камня, из паросского гранита, сложенные на одинаковый для всех островных городов манер. Плоские крыши, которые во время зимних дождей задерживают максимальное количество воды. Балкончики. Деревянные лестницы. Восточная часть площади застроена преимущественно деревянными домишками с крышами из дерна.

Подобные дома скорее встретишь в отдаленных деревушках, чем в городе. Здесь-то и расположилась группа Меллори.

Утоптанный земляной пол был бугрист, неровен. Хозяева использовали один угол комнаты в самых разнообразнейших целях, и не в последнюю очередь – как мусорную свалку. Потолок поддерживали грубо обтесанные, потемневшие от времени, кое-как обшитые досками балки.

Доски обмазаны толстым слоем глины. По опыту в Белых горах Меллори знал, что такая крыша протекает как решето, едва пойдет дождь. Вдоль стены протянулась просторная лежанка в тридцать дюймов высотой, сделанная по образцу и подобию лежанок в эскимосских иглу. Служила она кроватью или диваном – в зависимости от обстоятельств.

Меллори вздрогнул и обернулся: кто-то коснулся его плеча. Рядом стоял чавкающий Миллер с почти пустой бутылкой вина.

— Неплохо бы вам пожрать, начальник, – посоветовал он. – Надо же время от времени набивать брюхо. А я пока покараулю.

— Ты прав, Дасти, спасибо, – Меллори на ощупь двинулся в глубину комнаты.

Темень, хоть глаз выколи. Свет зажечь они не рискнули. Меллори добрался до лежанки. Андреа порылся в рюкзаке и приготовил еду: сыр, сушеные финики, мед, чесночную колбасу, жареные каштаны. Большего Андреа предложить не мог. Меллори был голоден и не желал думать о гастрономических тонкостях, а когда он запил еду местным вином, принесенным Лукой и Панаисом, то приторная сладость отбила все остальные привкусы.

Тщательно прикрыв рукой огонек спички, Меллори закурил сигарету и впервые заговорил о плане проникновения в крепость. Можно было не беспокоиться о том, что их разговор могут услышать: в соседнем доме беспрерывно и монотонно стучала весь вечер пара ткацких станков.

Соседний дом – один из немногих на этой стороне площади, в котором еще кто-то жил. Меллори догадывался, что работающие ткацкие станки – дело рук Луки, хотя не мог представить, каким образом маленькому греку удалось связаться со своими городскими друзьями. Впрочем, для

Меллори было достаточно того, что станки работали. Он принимал все как должное. Поэтому он постарался понятнее и доходчивей изложить суть задачи.

Вопросов ему не задавали, из чего Меллори заключил, что понят отлично. Некоторое время болтали о разной чепухе. Обычно молчаливый Кейси Браун разговорился и горько сетовал на еду, на питье, на свою раненую ногу, на лежанку, которая не позволит ему глаз сомкнуть всю ночь.

Меллори улыбнулся: Кейси явно входил в норму.

— Ну, поболтали – и хватит, джентльмены. – Меллори встал с лежанки, потянулся: «Господи, как я устал!» – Наш единственный, первый и последний, шанс выспаться этой ночью. Дежурим по два часа. Я первый.

— Один? – из другого угла комнаты откликнулся Миллер. – Не кажется ли вам, начальник, что следует дежурить по двое? Один – со стороны площади, другой – во дворе.

Все чертовски измотаны. Кто-то ведь может на посту заснуть, – последние слова он произнес так озабоченно, что

Меллори расхохотался.