Давным-давно в старинной Франции правил Карл Великий — седобородый король-победоносец. Множество испанских земель он завоевал в дни лихой зрелости: отнял у мавров Пину и Вальтерну, Балагет и Севилью, Коммибль и Сарагосу, но никогда эти укреплённые города не покорились бы ему, если бы не отважный племянник Роланд. Будучи отменным полководцем, он вершил победу за победой и держал в страхе не только дикое мавританское племя, но и большинство своих соратников. Немногие — лишь король, друг Оливьер да невеста Альда — относились к Роланду иначе — не как к опасному бойцу, кичливому сеньору и безвольному орудию в руках правителя. Судьба последней была особенно трагична…
Замок Карла Великого возвышался на равнине, густо поросшей одуванчиком и полынью. Он был обнесён неприступной желтокаменной стеной, имел множество деревянных пристроек, и прямоугольные башни уходили высоко в сизое небесное марево зубчатыми вершинами и развеивающимися по ветру штандартами с золотыми лилиями. В центре замка располагался тенистый сад, полный древ и цветов, некоторые из которых произрастали лишь в южных странах. Под тяжестью спелых плодов клонились к земле разлапистые яблони, аппетитно переливались в свете солнца сладкие нектарины, была полностью скрыта в зарослях винограда решётчатая дубовая ограда. Знойный воздух пах васильком, розой, бархатистым цветом орхидеи. А в глубине сада, неподалёку от мраморного фонтана, стояла ажурная беседка, овитая лиловым клематисом. Именно там коротали прохладные вечера Роланд и Альда, обнимаясь, целуясь, вторя сладкоголосым трелям соловьёв. Они тихо беседовали, а чаще — молча наслаждались, любуясь друг другом.
— Ах, милый, — молвила Альда и тотчас затихала, не отрывая взора зелёных глаз от Роланда и забывая, что хотела сказать.
Альда считала Роланда самым красивым мужчиной среди франков. Он был высок и статен, кожа, несмотря на палящее солнце, всегда чиста и бела. Русые волосы, словно волны, струились по массивным плечам, окаймляя узкое, гладкое, с аккуратными чертами лицо, а глаза пылали неистовыми льдисто-синими огоньками. О — поистине чудовищно было взглянуть в эти глаза в горниле боя! Однако Альда ничуть не боялась их — напротив, они, как и крепкие, тяжёлые объятия Роланда, напоминали о том, что, пока любимый рядом, девушка всегда будет в безопасности.
Однако сегодняшний вечер был окутан аурой тревоги и напряжения. Двое молчали, но в этом молчании таились не нега и безмятежность, а одно лишь беспокойное смущение. Прильнув к закованной в кольчугу в преддверии грядущего похода груди Роланда, Альда слышала, как тяжело, точно свинцовое, стучит сердце. Чувствовала, как дрожит рука, поглаживающая её пламенные, наполовину покрытые кружевной вуалью кудри. Слышала его неразмеренное дыхание. Волнение Роланда невольно передавалось и Альде, но в совершенно ином виде — не восторженного предвкушения, а страха, который был неведом неукротимому графу. Сморённая и разгорячённая, она больше не могла безмолвствовать.
— Я приятно поражена твоей отвагой, Роланд, — сказала Альда, робко касаясь губами его щеки. — Но стоит ли оно того?
— Предлагаешь уступить неверным?! — ахнул Роланд и едва не оттолкнул её.
Альда опасливо втянула голову в плечи: когда молодой рыцарь впадал в остервенение — это было порою столь же пагубно для друга, сколь и для врага.
— Но ведь они не нападают, а у твоего дяди и без того обширные владения! Разве мы в чём-то нуждаемся?
— Сегодня эти нечестивые псы добрались до Испании, завтра доберутся до Ахена: рабское, проклятое Господом племя должно знать своё место! Бездействовать?! Делать вид, будто мы потакаем их богопротивной наглости, будто нам безразличны судьбы испанских христиан, претесняемых ими? Никогда, ненаглядная Альда, слышишь, никогда, — горячо зашептал Роланд и поднял взор к лиловому, искристому куполу неба.
— Почему мир так жесток? Почему ты должен постоянно подвергать себя опасности? — обречённо вздохнула Альда. — Ах, как было бы прекрасно… без этих постоянных походов, вражеских нашествий, печальных утрат и стонов раненых по ночам! Его Величество спокойно правил Францией, мавры — Востоком, и могли бы править впредь, довольствуясь по праву принадлежащими благами, но нет — что-то потянуло его в Испанию, жаркую, неподатливую, злую страну. Его. Их. И тебя. И моего брата Оливьера, и архиепископа Турпена… и всех вас.
— Миром правят потомки Адама, алчущие, жаждущие и стремящиеся к применению силы — это заложено в нас неизменно, мы неспособны даже вообразить, как можно жить иначе.
— Наверное, мне не понять.
— Не понять.
Альда угрюмо вздохнула, осознавая правоту Роланда, и тут же поймала себя на мысли, что, хотя и не понимает его необузданного нрава, это едва ли не самое очаровательное, не самое чудесное, что есть в Роланде. Не будь любимый столь буйным, Альде бы не пришлось успокаивать его в минуты гнева, нежиться в объятиях, таких суровых и пленительно-нахальных, тщетно, без надежды на успех, пытаясь постичь непостижимую мужскую природу, — без этого счастье любить было бы неполным. Ненастоящим! Нет, даже неправильным!
— Мы победим! — заявил Роланд. — Овладеем всей Испанией! На моём мече не останется ни единого участка, не помеченного вражеской кровью, мавры будут дрожать при едином упоминании моего имени! Я возвращусь скоро-скоро, вот увидишь, нагружу боевых коней золотом, каменьями, воздушными шелками и женюсь на тебе. Заклинаю тебя Господом, всеми небесными ангелами и святыми, ты будешь гордиться мною! — Роланд сокрыл лицо Альды под чередой исступлённых поцелуев, не позволяя ей ответить.
— Как ты самоуверен! — насмешливо воскликнула Альда.
Её умиляла подвижническая решительность Роланда, но помимо того всегда тревожила — особенно сегодня, накануне отбытия в неприятельскую землю.
— Не всякий осмелится на такую крепкую клятву!
— Ты мне веришь? — Роланд помрачнел.
— Верю. Ты поклялся небесным воинством, а значит, рискнул спасением души: если не вернёшься, будешь держать ответ перед Всевышним.
Последние слова Альда не произнесла, но пролепетала, насилу выдавив из себя. Под ложечкой у неё остро засосало, а в глазах защипало от слёз: девушка осознала, до чего они отвратительны и чудовищны. Если не вернёшься! Разве может Роланд, её Роланд, эта могучая фигура, сосредоточение силы и здоровья, которая, казалось, так и кипела, бурлила, ярилась жизнью, не вернуться? Разве могут закрыться эти яркие, бойкие глаза? Сомкнуться и умолкнуть эти жаркие, говорливые уста? Остыть и съёжиться эта мягкая, тёплая, пульсирующая плоть? Внезапно страх внутри Альды сменился иным — прямо противоположным, но ещё более ужасным — ужасным в своей греховности и губительной приятности — чувством: тело её вспыхнуло и свело сладострастной дрожью. Она едва не застонала.
Роланд потянулся к Альде, чтобы поцеловать её.
— Не надо, — выдохнула та, боясь потерять голову и отдаться Роланду прямо сейчас, в беседке, в тени ив.
— Подожди здесь. — Роланд невозмутимо поднялся и отправился в глубь сада, сверкая стальными шпорами.
Альда вздохнула с облегчением и, окончательно избавившись от вуали, откинулась на резную спинку в попытке усмирить зов своей мятежной плоти.
— Возьми, — проворковал Роланд, выведя её из мгновенной дремоты и протянув белую лилию.
Альда взяла цветок и снова вспомнила, что им с Роландом остаётся быть вместе считанные часы. На неё накатила грусть. «Скоро-скоро», — заверял Роланд, но его слова не успокаивали Альду — лишь теплили душу ничтожным, лёгким, как тополиная пушинка, подпитываемым надеждой внутренним удовлетворением. Порочное возбуждение сняло как рукой. Она решила, что это к лучшему, ведь отринуть гадкое проще, чем обманно-приятное: лучше стать заложницей уныния, чем похоти.
«Роланд вернётся. Он поклялся небесной ратью, а значит, в долгу перед самим собой и не сможет ослушаться данного обещания… но он так самоуверен!»
Альда прижалась к груди Роланда, зажмурилась и вообразила, что его здесь нет. Горячее дыхание обдало её лицо, руки обвили талию, однако чем ближе становился Роланд, тем холоднее и пустыннее делалось внутри.
— Что же ты? — усмехнулся рыцарь, и Альда, погружённая в бесстрастие, вздрогнула от неожиданности. Голос Роланда прозвучал словно из тумана, а в насмешке его слышалась какая-то фальшивая натянутость, не весёлость — нервная горечь.
— Я?.. — обескуражилась Альда.
Роланд не ответил и, бережно коснувшись освобождённой от перчатки рукой макушки Альды, прикрепил к локону сорванную лилию.
— Помни обо мне, — совсем хмуро проговорил он, и странное дело — это подействовало на Альду благотворнее, нежели напускная шутливость.
***
Марсилий Сарагосский обитал в просторном белокаменном дворце с резными колоннами чёрного дерева и золотым куполом, увенчанным рубиновыми полумесяцами. Сосновые ворота с фаянсовым орнаментом вели туда через мощёные пальмовые аллеи, а окошки переливались на солнце затейливыми стеклянными узорами в виде птиц и неведомых цветов. На фоне полуразгромленного города дворец, единственное нетронутое здание, выглядел особенно роскошно. Но берегись, непокорный магометанин: очень скоро, с повторным прибытием франков, и твои хоромы, наравне с несчастными мечетями, кузницами, плотницкими, обратятся в безжизненные руины! Мозаичные изображения рассыпятся, парчовые ковры в просторных залах будут смочены жгучим багрянцем, яхонтовые и жемчужные украшения нещадно сорваны со стен, а кедровые сундуки разорены и перевёрнуты вверх дном!
Марсилий осознавал это, и потому призвал ко двору мудрейших вельмож, дабы возвестить о необратимом крахе и попросить совета. Он расположился на перьевом матрасе, с наслаждением вдыхая ароматы корицы и мускатного ореха, развеивающиеся по залу, и изложил своё безрадостное известие.
— Вы правы, добрый государь, — поднялся с ковра и выступил из приунывшего столпотворения Бланкандрен, крепкий черноволосый муж с огромными блуждающими глазами. Он носил посеребрённый панцирь, камчатый халат из жёлтого муслина и шлем с плюмажем. — Проклятые франки захватили всю Испанию. Очередь — за последним оплотом сынов Востока. Последняя битва с кафирскими разбойниками была действительно люта! Их баллисты расшибли стены в булыжники, зажжённые стрелы спалили бедняцкие домишки дотла, а картины той зверской резни до сих пор мерещатся мне в кошмарных снах, сопровождаясь воплями и тошнотворным кровавым смрадом! Если франки прибудут сюда снова, мы погибнем. А кто не погибнет, будет обращён в ложную веру и навеки отвратит от себя безграничное милосердие Аллаха!
Гром возмущённых возгласов прокатился по пёстрым рядам мавританской армии.
— Посему, — начал Бланкандрен, едва шум потихоньку улёгся, — если нельзя побороть кафира силой, я предлагаю побороть его умом. Задобрите Карла щедрыми дарами: возьмите лучших коней и мулов, нагрузите их золотом и серебром, отвезите также пару медведей и львов — на забаву гордому правителю, да десять сотен соколов с борзыми псами: франки — большие любители охоты. И поклянитесь, что примите крещение, как только Карл оставит нас в покое и возвратится в Ахен.
На мгновение в рядах мавров воцарилось затишье, но вскоре Марсилий едва заметно кивнул и принялся снаряжать отряд, нагружая повозки многочисленными богатствами. Спустя несколько часов изнурительного перехода через сланцевые холмы, буковые леса и колючие равнины мавры достигли Кордовы, где временно обосновался король-завоеватель. Карл Великий принял их со всеми почестями: подал к столу самого жирного барана, спелые гранаты и абрикосы, изысканное мускатное вино — увы, к последнему неверные не притронулись. Едва послы удалились обратно в Сарагосу, Карл собрал совет, где объявил о неожиданном прозрении Марсилия. Толпа сподвижников, большинство из которых было облачено в кольчуги и туники с личными эмблемами, вспыхнула настороженным, нерешительным ропотом.
Лишь один боец — смелый граф Роланд — открыто оспорил мавританскую клятву.
— Мавры не ведают доблести, — дерзко заявил он. — Они страшатся своего Дьявола ровно в той мере, в какой боятся доброй схватки, и никогда, вы слышите, никогда не отрекутся от своих варварских устоев! Надеюсь, вы не забыли, что однажды Марсилий уже предлагал нам перемирие, приведя ко двору пятнадцать бойцов с масличными ветвями и лживо-усладными речами на устах, а после без зазренья расправившись с нашими послами — Базаном и Базилием. Мы должны вторгнуться в Сарагосу и отомстить за их гибель — завтра же!
Прежде чем кто-либо успел возразить, из сборища выступил Ганелон, отчим Роланда, — тощий пожилой рыцарь в синей тунике и красном, отороченным горностаем плаще, и громко провозгласил:
— Довольно! Марсилий разбит и опозорен. У нас нет причин не доверять ему. Взгляните, Ваше Величество, как устали от войны славные рыцари, сколько из них лишилось глаз, ушей и конечностей, взберитесь на самую высокую башню и выгляните в окно, посчитайте кресты — христианские могилы, точно семена, засеявшие дикие поля. Роланд молод и себялюбив — он не думает о благополучии соратников, погрязший в чванстве и амбициях.
«Верно!», «Ганелон прав!», «Послушайте Ганелона!», «Я потерял левый глаз!», «Мавры обречены, а у нас и так уже достаточно ленов!» — послышалось со всех сторон, отдаваясь от каменных стен звонким эхом. Роланд почувствовал, как ком подкатил к его горлу, а в жилах вскипела от негодования пылкая кровь. В эту минуту все соратники графа стали безобразно похожи на гнусных мавров, обречённых на вечное мучение после смерти и потому изо всех сил цепляющихся за скоротечную земную жизнь! Лены и вырванные глаза — разве это имело отношение к делам чести и долга?! А самое досадное — не кто-либо иной, а отчим, взрастивший Роланда и прививший ему рыцарскую добродетель, так безнадёжно пал в его глазах и мало того — почти прямо назвал недальновидным честолюбцем!.. Роланд вопрошающе взглянул на Карла Великого, понуро сгорбившегося на золотом, украшенным янтарём и лазуритом троне, и задумчиво теребившего густой ус. Граф прочитал в его морщинистом лице лишь молчаливое согласие. Свинцовые глаза, наполовину сокрытые кустистыми бровями и некогда сверкающие бравой живостью, излучали несвойственное миролюбие.
— Да, — выдал он. — Пожалуй, довольно. В наших интересах принять предложение Марсилия. Кто отправится… — Карл не договорил, ибо Роланд, сам того не ожидая, выпалил дрожащим от раздражённого потрясения голосом:
— Ганелон! Пускай отправляется Ганелон, раз настаивает, что мавры неопасны.
— Ч-что? — едва не простонал отчим, и Роланда обуяло безумное, злорадное торжество. Он мысленно отметил, что, даже не будучи разгорячён, предложил бы Ганелона. Ни один из этих недостойных людей, кроме Карла, всегда привыкшего прислушиваться к мнению приближённых, не верил Марсилию — все они, и особенно подлец-отчим, — всего лишь искали предлог для возвращения в Ахен. Это заставляло Роланда распаляться гневом: даже не лень и слабосердие, но ложь и ухищрения — главные враги чести!
Карл учтиво кивнул седой, покрытой золотым венцом головой. Бойцы также поддержали предложение Роланда.
— Хорошо, Ваше Величество, — поклонился Ганелон, и узкое лицо его расплылось в тонкой, ехидной ухмылке. — Если я докучаю вам и вы задумали избавиться от меня, не смею перечить, ибо ваша воля не подлежит возражениям. Отныне мой феод — феод моего сына. Надеюсь, он не слишком расстроится.
Но Карл либо не услышал, либо не обратил внимания на его слова и возвестил об окончании собрания. Бойцы начали расходиться, и в тронном зале воцарилась ласкающая слух тишина, наславшая на Роланда мечтательную тоску. Он вспомнил родные края. Вспомнил прохладу крепостных стен, аромат лесной хвои, тонкие нотки фиалки и тюльпана… и Альду, благонравную красавицу-Альду, которой посулил несметные богатства. На душе его сделалось необычайно сладко. Быть может, Марсилий всё-таки не лгал?..
***
Небо окрасилось рдяными полосами рассвета, и вскоре весь окружающий простор, от вершин осенних холмов и башен замка до жухлых травяных ковров и тонких ниточек рек, словно налился кровью. Зловещая мертвенная тишина воцарилась вокруг — сверчки смолкли, а птицы ещё не начали петь, точно ожидая чего-то рокового. Даже ветер, всю ночь вывший в кронах ив, стих, и Альда, что целые сутки мёрзла в беседке, вспоминая, как много-много месяцев назад они с Роландом миловались в преддверии его отбытия в Испанию, слышала, до чего бешено колотится её сердце. Вяло бьющий фонтан, дряхлые стволы деревьев, отсыревшее крыльцо замка — всё плыло и мутилось в глазах Альды, пока внутри нарастал слепой, холодный ужас. Непонятный и необъяснимый. Она ощущала подсознательно: скоро возвратятся франки. Но что страшило Альду? Быть может, что Роланд, драгоценный Роланд, не узнает её после столь длительной разлуки?.. После сотен мучительных дней, казавшихся веками. В эти дни решительно ничего: ни вышивание, ни охота, ни танцы, ни шахматы — не увлекало Альду, более того, чудилось совершенно мелочным и кощунственным: всякая радостная картина рождала в ней желчную горечь и чёрную зависть. Девушка часто хворала, но никогда не шла в лазарет, дожидаясь, пока её унесут саму, беспамятную и полумёртвую, а в лихорадке, как умалишённая, выкрикивала одно лишь имя Роланда. Постоянные болезни отразились на внешности Альды: она исхудала, дивное румяное лицо осунулось и усохло, глаза померкли, а волосы терялись целыми прядями.
Но что это?
Со стороны створчатых дверей раздался скрип грубого железного засова. Французский говор, родимый, необычайно близкий французский говор, донёсся до ушей Альды. Сердце её подскочило к самому горлу, она почувствовала, что теряет сознание, и даже не заметила, как очутилась у ворот, должно быть, не пробежав, а перелетев весь сад. Сотни призраков, знакомых призраков в блестящих кольчугах и красочных нарамниках, завертелись перед взором Альды. Она, не щадя нарядного розового платья, обессиленно рухнула перед призраком Карла Великого, самым прозрачным и воздушным, сжала в окостеневших пальцах оторочку его пурпурной мантии, и… странное дело — король не растворился в утренней дымке. Похоже, он был из плоти и крови, а Альда не чахла от смертельной душевной болезни!
— Роланд… Позовите ко мне Роланда! — взмолилась она и насилу приподнялась с базальтовой плиты, пытаясь поверить виденному и, наконец, взыграть духом. Но снова безвольно упала.
В утомлённом взгляде Карла проскользнуло что-то неуловимое, отрешённое и безучастное. Альда, почти остепенившаяся, снова усомнилась в его человеческой природе.
— Роланд… — начал он. Его речь отдалась в ушах Альды заунывным набатом, и девушке почудилось, точно её сковывает льдом.
— Говорите! — вскричала она. Альда знала, она ощущала, что не хочет слышать ответа, но требовала, будто в отместку самой себе. Своей чувствительности. Своей мягкотелости. Своей влюблённости.
— Он мёртв. Пал в бою. Пал смертью, достойной великомученика. Пройдёмте в сад, госпожа Альда, я поведаю вам об этом.
Девушка не двинулась с места. Она уже не была властна над своим телом. Альда слышала Карла, видела его, но абсолютно не воспринимала себя. Существовала ли она? Ах, где же вы, благодатные слёзы?
— Мы покорили всю Испанию, однако это обошлось нам слишком дорого, — Карл Великий уже не говорил, но пел протяжной панихидой. — Марсилий Сарагосский пожелал мира, и я отправил к нему Ганелона… в качестве посла, но, вместо того чтобы передать согласие, заключил сговор против моего племянника, без коего бы не было этих грандиозных снисканий. Мы отбыли прочь из Кордовы. Отряд Роланда, как самый надёжный, шёл в конце и был разгромлен бесчисленной мавританской ордой… Роланд держался до последнего, когда же протрубил в рог, призвав на помощь основную армию, было уже поздно. Альда. Встань, встань, Альда.
Девушка скорчилась. Мощные силуэты франков засасывало в чёрную воронку прямо у неё на глазах, вызывая тошнотворный, животный ужас.
— Горькая потеря, прелестная Альда, я никогда не прощу себя за эту жуткую оплошность, но увы, сделанного не воротишь. Я подыщу тебе другого жениха. Хочешь обвенчаться с моим сыном и наследником?
Альда разом очнулась, ощутив, как земной покров уходит из-под ног, как что-то громадное, неподъёмное рушится внутри неё, и едва не взревела от отчаяния и гнева. Заключить брак с чужим мужчиной, когда Роланд, сильный, здоровый Роланд, казалось, только вчера обнимал её в этом саду, горячо клялся в верности и задаривал цветами?! Как смеет этот бесчувственный, хладнокровный владыка насмехаться над нею?! Не было никакого похода, не было изнурительных дней ожидания и одиночества, Роланд всегда был с Альдой. Живой, тёплый, взметчивый и любвеобильный. Нет, не был! Есть! Ибо есть она, Альда, не представляющая жизни без Роланда.
Или же нет?..
Альда хотела сказать, как возмущена предложением Карла, но сумела вымолвить только:
— Роланд… покажите, позовите мне Роланда, иначе… — Она судорожно сглотнула, не в силах продолжать. Двое каких-то франков подвело её к трём мраморным ящикам в центре строя и отперли один из них.
На пышном бордовом ложе покоилось неподвижное тело, закутанное в бурые меха.
— Он… обещал. Он клялся! — прохрипела Альда, и сердце её дрогнуло от болезненного умиления. — Роланд… о, как ты самоуверен!
Но благоговение длилось лишь секунду, тотчас же Альду охватил опустошительный испуг. Замковая стена, Карл Великий и его рыцари, гроб с останками почившего — о нет, покинувшего её — друга — всё закружилось перед взором Альды дикой круговертью и, обратившись в серый прах, развеялось по округе. Рыхлые дали вспыхнули пузырящимся оловиром. Кровь, кипучие ручьи, реки, океаны сочного, зловонного багрянца, потекли по широким нивам, смывая одиноко стоящие, чёрные от пепла древа, но не бесследно, а превращая их в кошмарных чудовищ, что простирали к Альде свои когтистые лапы и ветвистые рога. В небе сверкнула молния, обратив его в трескучую огненную пучину и слив с землёй. Резкая боль пронзила грудь Альды, и она провалилась во мглу. Потонула в полыхающем рдяном потоке, на мгновение вновь завидев перед собой сочувственный взгляд Карла.
Нет. Он не безжалостен.
Вдруг кромешная тьма сменилась ослепительным светом. Изумлённая Альда быстро поморгала, стряхивая слёзы, и заметила в голубом тумане знакомую фигуру. Тот же крепкий стан, русые кудри, кольчуга, льняные шоссы и длинная туника из роскошной синей парчи — несомненно, перед ней стоял Роланд. В одной руке он держал рог, в другой — белую лилию.
— Пути Господни неисповедимы! — произнёс граф и приветливо улыбнулся.
