Лицом на ветер (СИ) [Александра Николаевна Турлякова] (fb2) читать онлайн

Часть 1

Она работала за ткацким станком, когда он вернулся с ночного дежурства и заговорил с ней:

— А вот и я… Сегодня я дома.

Рианн перестала работать и, положив ладони раскрытыми на раму станка, замерла, глядя через плечо на своего хозяина. Он был в форме, римской форме, и от вида её, этих ярких бронцовых защёлок, пряжек, от яркого плаща и всей этой скрипучей кожи перехватывало дыхание. Сколько ей было тогда? Двенадцатая весна… Когда она видела их вот таких же, ярких и блестящих, несущих смерть, когда они хозяйничали в их посёлке, когда они убили маму… Она сглотнула и отвернулась, чтоб не глядеть на него. Наверное, она никогда не привыкнет к этому. Шепнула по-свенски:

— Если господин пожелает, я могу приготовить завтрак…

— Не надо, я поел в крепости…

Она вздрогнула от звуков его голоса: он стоял теперь за её спиной близко-близко. Когда он успел подойти? Почему она не услышала? Рианн почувствовала, как задрожали ладони. Зачем он так близко подошёл? Что ему надо? А центурион положил ладони ей на плечи, поднялся вверх до шеи, его пальцы легли ей на горло, лаская кожу. Рианн хрипло выдохнула через дрожащие губы.

— Сегодня я целый день дома… Я никуда не пойду…

Рианн резко поднялась и обернулась к нему лицом, убирая с себя его руки, сверкнула глазами недовольно.

— Что… что вы делаете?

— А что я делаю? Разве я что-то делаю не то?

— Не надо… так не надо…

— Почему?

Центурион взял её за локти и притянул к себе на грудь, шепнул в ухо:

— Я хочу… хочу и буду делать, что хочу… Понятно тебе?

Римлянин попытался поцеловать её в губы, но свенка дерзко отвернулась от его поцелуя, и он сумел коснуться только её виска.

— Нет! — Рианн попыталась вырваться из его рук, но за спиной мешал станок, да и силы были неравны. — Пустите меня! Я не хочу… Пожалуйста… Прошу вас…

Но центурион не собирался её слушать, и руки его на локтях свенки сжались ещё сильнее, впиваясь пальцами в открытую кожу. Держа германку перед собой, римлянин протащил свенку через комнату и толкнул на деревянное ложе спиной, сам склонился и упёрся в край коленями.

— Нет! — Девушка попыталась выбраться, отталкиваясь на локтях, поползла вверх к стене, но римлянин поймал её за обе лодыжки и дёрнул с силой на себя, раздвигая ноги слева и справа от себя. Девчонка лежала, оперевшись на локтях, смотрела снизу огромными ошеломлёнными глазами. — Не надо… — шепнула.

Марк взял одну из её ног и, поднеся к лицу, развязал кожаный узелок шнурка, медленно стянул замшевый сапожок, потом поцеловал маленькую косточку внутренней лодыжки. Девчонка хрипло дышала, наблюдая за ним снизу. Марк занялся второй ногой германки, освободил и её от обуви и несколько раз поцеловал тонкую кожу лодыжек, поднимаясь всё выше. Свенку бил непонятный ему озноб, а когда его руки добрались до колена, девчонка дёрнулась всем телом, как от удара, забилась ногами, отталкивая центуриона от себя, попадала в руки, в живот, даже в грудь. Хорошо ещё, что он остался в форме, и удары были не так чувствительны, но раздражали. Да чтоб тебя!

Римлянин снова поймал брыкающуюся свенку за ногу и довольно резко подтянул к себе, одновременно сделал два шага на коленях и упёрся бедром между ног свенки. При этом платье её задралось, и теперь римлянин был к ней очень близко.

— Нет… нет… нет…

Свенка снова попыталась выбраться, потянулась на локтях вверх, но Марк резко качнулся вперёд и сжал левой ладонью её дрожащее горло, втиснул в мякоть кровати, наваливаясь, больно впиваясь пальцами. Девчонка захрипела и обеими ладонями вцепилась в его запястье, пытаясь ослабить хватку, дышала сипло, с надрывом. Правой рукой центурион убрал её сбившееся платье и добрался до заветного места между ног. Проклятье! Она же девственница! Сухая, как осенний лист, конечно, она же боится его, от страха она так сжалась, что и не войдёшь…

Не сводя взгляда с её лица, он поднёс ладонь ко рту и коснулся языком большого пальца. У самого-то во рту пересохло от этой возни. Вернулся к девчонке. Аккуратно коснулся влажным пальцем твёрдой горошинки между ног, рабыня дёрнулась вдруг, как от внезапной боли. Ну что ты? Что с тобой?

— Разве тебе больно? — шепнул и повторил движение мягко и осторожно.

Держа ладонь большим пальцем вниз, нежно и неуловимо касался дрожащего клитора девчонки, ласкал его медленно, почти невесомо. Девчонка зажмурилась, слушая свои ощущения, и Марк чуть ослабил ладонь на её горле, позволяя ей дышать. Снова смочил палец и вернулся к ласкам. Каждое прикосновение заставляло рабыню вздрагивать, будто ей было больно, она словно старалась избежать его рук, поднималась вверх, выгибала спину, лишь бы центурион не трогал её, не касался. Странно. Обычно любая женщина уже что-нибудь чувствовала бы, сдалась, ей стало бы приятно это, она стала бы получать удовольствие, но, видно, не эта… Разве не странное дело?

Как бы ей ни хотелось, он не давал свенке избегать себя, он постоянно настигал её своим пальцем и продолжал ласкать там, где хотел. Постепенно центурион отпустил её горло, и левая ладонь его сама перебралась на её грудь, мяла и тискала её, чувствуя, как под платьем твердел бугорок соска. Потом вторая грудь. Девчонка уже перестала вырываться, хрипло дышала сдавленным горлом, лежала с закрытыми глазами. Марк видел, как пальцы её рук впились в ткань покрывала, на котором она лежала.

Вот так, вот так, всё будет хорошо, всё должно быть просто замечательно. Он ускорил движение пальца, будто и сам что-то чувствовал от этого, начал набирать ритм. Вечно с ними, с этими девственницами, пока найдёшь к каждой свой подход. У него у самого подобный опыт был только однажды, с женой, но она не боялась его и, конечно же, не была его рабыней, да ещё и германкой, свенкой, которая только и ждёт боли и унижения от ненавистного римлянина.

Он скользнул пальцем вниз, к дырочке. Ну, хвала Юпитеру, он не зря старался, она уже потекла. Но он только и успел чуть-чуть смочить два пальца, как рабыня опять начала дёргаться, забилась всем телом.

— Нет! Не надо…

Стиснула бёдра, снова дёрнулась вверх, уходя от рук центуриона, её ведь ничто не держало больше. Упёрлась в стену и начала подниматься по ней затылком, лопатками, спиной, это ж как надо было бояться его!

Ну уж нет! Зря ты угадала! Уж теперь я не остановлюсь! Врёшь! После всего я доберусь до тебя… Пеняй на себя! По-другому ты не хочешь… Ну что ж, не хочешь по-хорошему, будет тогда по-плохому… Сама виновата. Что ты ломаешься? Цену себе набиваешь, что ли?

Центурион резко подхватил её под колени и дёрнул на себя, подходя ближе, притиснулся, чувствуя коленом и бедром влажную промежность между ног свенки. Ну вот, я же говорил, что всё получится.

— Не надо… прошу вас… Господин, умоляю… Пожалуйста… Не надо… нет…

Она смотрела в его лицо с мольбой, но Марк не ответил ей ни слова. Хватит! Время слов прошло, настало время действовать. Сколько можно?

Он запустил правую ладонь вдоль своего бедра, всеми пальцами захватил влаги и принялся тереть везде, где мог добраться. Девчонка дёрнулась, как будто её ударили, дрожала всем телом в непонятном ознобе, хватала ртом воздух, словно переживала жуткую боль.

— Расслабься… Просто расслабься… Что ты сжимаешься? Тебе не будет больно…

Конечно же, он врал, больно будет не только ей одной, ему тоже, хотя ей будет больнее. Но это будет приятная боль, по крайней мере, для него. И это только в первый раз…

Центурион одной рукой опять держал её за горло, прижимая к стене, а пальцами другой осторожно подбирался к дырочке. Сначала один палец, потом другой, потом сразу оба. Девчонка хрипло дышала от его проникновений, вздрагивала с каждым движением. Какая она влажная, какая горячая, какая тесная, кажется, там даже места пальцу мало, не то что… Ничего, скоро он будет там, там… Его пальцы скользили в ней влажно и неторопливо, подготавливая её. Ему хотелось всё сделать правильно, по-человечески, чтобы ей не было сильно больно, хотя она и просто рабыня… Сейчас он только подготовит её, чтобы она приняла его… Да… Да… Вот так…

Она ещё больше увлажнилась и стала не такой тесной, как была. Пора. Самое время. Его младший брат уже изголодался. Сейчас, дружок, ты тоже будешь там, будешь первым, где никто ещё не был…

Центурион подхватил ноги рабыни под колени, подтянул свенку к себе ещё ближе, чтобы была ещё плотнее. Он поласкал член ладонью, чувствуя, как нетерпеливо вздрагивает он при каждом прикосновении. Как бы не кончить раньше времени.

Девчонка застонала с болью через стиснутые зубы, когда центурион начал медленно продавливаться в неё, прорывая природные преграды. Проклятье! Ещё чуть-чуть! Да расслабься же ты, мне и самому больно от этой тесноты, а уж тебе-то… Шаг за шагом он заполнил её всю, погрузился в неё до самого конца. Но медлил, давал рабыне время привыкнуть к новым ощущениям. Девчонка хрипло выдохнула и откинула голову назад, чуть приоткрыла влажные, полные слёз боли глаза. Снова зажмурилась. И вот тогда Марк первый раз толкнулся в ней, она задержала стон стиснутыми зубами, мотнула головой, не открывая глаз.

Ничего. Сейчас пойдёт легче. Просто надо потерпеть. Он сделал ещё два глубоких толчка, проникая так глубоко, как только мог, словно проверял, а хватит ли ему места? Потом вышел на половину и несколько раз толкнулся только концом. Дал свенке передохнуть и снова вошёл глубоко, с силой. Он держал её за колени, набирая скорость, брякал и звенел всеми своими пряжками и замками. Вот так… Вот так… Вот так…

— Посмотри на меня… — приказал ей хрипло.

Она подчинилась, глянула из-под ресниц ему в лицо, но тут же закрыла глаза и отвернулась. Марк отпустил её горло уже давно, как только овладел ею. Куда она теперь уже денется? Толчок за толчком он доказывал ей, кто её хозяин, кому она принадлежит, кто здесь властелин. Боль уже прошла, входить стало легче и даже приятно, очень приятно. И ей, наверное, тоже стало так, должно быть так, но она ни одного звука не издала за это время, как мёртвая. Так дело не пойдёт, хотелось знать, что стараешься не зря, что всё не просто так, что есть смысл.

Он протянул руку и взял свенку за подбородок, поворачивая лицом к себе безвольную голову германки, она только вздрагивала от его глубоких и сильных точков. Ничего, живая, от этого ещё никто не умирал. Просто так, молчанием и безучастностью, она выражает свой протест.

Марк ускорился, усилил глубину и частоту толчков, входил яростно, с силой, так хотел, чтобы она хоть чем-то, хоть как-то отозвалась, уж не стоном удовольствия, так пусть хоть гримасой боли, хоть стоном муки. Но нет! Проклятая свенка! Да ну тебя… Рабыня… Что с тебя возьмёшь?

У меня ещё будет время занятся тобой, заставить тебя стонать и извиваться от сладострастия в моих руках. Подожди. Всё ещё будет… Потом…

Центурион склонился над свенкой, опёрся на руки слева и справа от неё, не замедляя движений, не сбавляя скорости. Она уже лежала просто на спине, повернувшись вдоль стены, и простое деревянное ложе не выдерживало напора центуриона, скрипело и стучало с каждым движением. Скоро соседи начнут стучать в стену… Но он не думал об этом.

— Смотри на меня… — приказал ей опять, но на этот раз она не повиновалась, и он повторил жёстко:- Смотри на меня…

— Зачем? — Она открыла глаза, отвечая, и встретилась с ним взглядом.

— Я хочу видеть… видеть твои глаза…

Он остановился и, склонившись, нашёл её губы, стал целовать, но рабыня не отвечала на поцелуи, наоборот, отворачивалась, не даваясь, поджимала губы, подставляя щёки и подбородок, но не давалась.

Проклятая девчонка! Да чтоб тебя…

Он накажет её по-своему, так, как может только мужчина наказать женщину. Посмотрим, что ты скажешь теперь? Он выложился весь, он задал такой ритм и такую скорость, такую глубину и силу, что наконец-то услышал, как с губ свенки сорвался еле слышный стон. Да, не из железа же вас там в ваших лесах и болотах куют, ты тоже сдашься, все вы такие, да, ты… ты…

Он уже не мог остановиться, быстро работая бедрами, сотрясал девчонку и старое ложе; сознание уплывало куда-то далеко-далеко, он, наверное, сейчас даже не вспомнил бы, как его зовут. Толчок за толчком, глубоко, размашисто, со всей силой, со всей своей мощью, он овладевал ею, её покорным молчаливым телом. Сейчас… Сейчас, ещё чуть-чуть… совсем чуть-чуть… Да… Да! Вот так…

Он только и успел в последний момент покинуть её, не зная, как получилось это вовремя. Уж как свенка, а он-то уткнулся лицом в её плечо и глухо застонал, закрывая глаза. Горячее семя толчками ударяло в бедро рабыни.

Сознание медленно возвращалось к нему, сердце стучало в висках и в ушах где-то, отдаваясь по всему телу. Вот это да, давно он не переживал подобного.

Она, конечно же, не успела, она не кончила, в первый раз это редко бывает, ну да и ладно с ней. Она рабыня, что от неё хотеть. Подумаешь. Один гонор и неповиновение. Вспомнил, как она не хотела смотреть ему в лицо и не давала целовать себя… Вот ведь сучка… Он приподнялся на локте и посмотрел в её лицо. Всё это время, оказывается, пока он «умирал» после оргазма, она лежала под ним и смотрела ему в лицо. Сучка! Сейчас у неё не возникает вопроса «зачем»? В момент слабости и бессилия, когда бери хоть голыми руками, она так прямо и бесстыдно смотрит!

И центурион, разозлившись, снова взял её за горло, сдавил пальцами так сильно, что свенка захрипела, вцепилась ему в запястье и даже беспомощно засучила ногами, забилась под ним. Марк отпустил её и поднялся на ноги, поправляя на себе одежду.

— Кто-то заикался про завтрак…

Часть 2

Она всё ещё лежала на спине, глядя в потолок. Задравшееся платье открывало ноги почти до самого. Но словно догадавшись о его взгляде на себе, рабыня вдруг согнула и подтянула ноги, поворачивая бёдра боком, закрылась ими. Потом стала медленно подниматься, села и вдруг невольно вскрикнула от боли такой неожиданной там. Марк удивлённо нахмурился. Он знал, что это бывает больно в первый раз, но не знал, что это больно и после…

У его жены такого не было, да и не так с ней было тогда, в их брачную ночь, не такой была боль, как сегодня, как сам он почувствовал, да и Атия не показывала подобного страха и боли. Только сейчас после этой свенской девчонки он засомневался, а была ли его жена невинной до свадьбы? Не зря этот хлыщ Авл увивался за ней днями напролёт, да и сейчас она, наверное, с ним, с кем же ещё?

Он стиснул зубы от досады и начал расстёгивать ремни кирасы на боку. Подозрения об измене жены не давали покоя. Раздражение искало выхода, пальцы не слушались.

— Помоги мне! — приказал и обернулся к рабыне.

Рианн подошла, прихрамывая, держалась рукой за живот, прижимая запястье к низу живота. Да, видно он был слишком груб, особенно для первого раза.

— Как ты? — спросил участливо.

Она перевела на него взгляд и усмехнулась.

— Будто вам не всё равно?

— Ну, — он хмыкнул, — может, я и перестарался немного, но… В другой раз я буду аккуратнее, да и тебе самой будет легче… Поверь мне.

— В другой раз? — Она нахмурилась.

— Конечно. Я для этого и купил тебя. Ты мне понравилась. Мне надоели эти гарнизонные потаскушки, а Крикс, когда продавал тебя, заверил, что ты девушка, что невинна, я рискнул и не прогадал… Ты, правда, невинна… Так что… Теперь ты моя, и будешь только со мной… Когда мне нужна будет женщина, ты будешь рядом…

— Ну уж нет… — Она скривилась недовольно.

— Так ты что, предлагаешь мне теперь постоянно брать тебя только силой? Как сегодня? Тебе нравится, что ли, когда тебя насилуют?

— Да к Тору вас в пасть!

Центурион расхохотался, уже забыв о жене, обо всех подозрениях. Свенка ругалась на него. В другой раз он ударил бы её по губам, но сейчас не стал. Так и смотрел на неё с улыбкой, пока она возилась с его сбруей. На девичьей шее были видны следы его пальцев, оставшиеся от того, когда он душил её, да, приходилось применять силу и причинять боль, когда брал её, иначе сломить бы её не удалось. Сама она бы не далась, пришлось так, хотя силу в таких случаях он применять не любил. Женщина всегда остаётся женщиной, кто бы она ни была, свенка ли, римлянка, какая разница? Всего можно добиться лаской, только не в случае с этой…

Когда свенка управилась, он поймал её за запястье и подтянул к себе, склоняясь к лицу, хотел поцеловать, но рабыня опустила голову, уклоняясь от этого поцелуя. Зашептала:

— Не надо, господин, пожалуйста…

— Только поцелуй…

— Нет, умоляю… Не надо…

Он отпустил её, и свенка тут же ушла в сторону. Глядя на неё, Марк снял через голову кожаную кирасу, пояса с перевязями, всё это бросал на лавку у стены. А глаза рассматривали рабыню, улавливали её движения, черты лица, переживаемые эмоции. Как же она, наверное, ненавидит его, римлянина, жестокого господина, хозяина. А он ещё не видел её без одежды! Какая у неё грудь? Спина? Живот? Проклятье! Почувствовал, как при мыслях об этом снова начал наливаться тяжестью низ живота. Он снова хочет эту девчонку, и что ему было не купить себе раба? Жил же эти годы с Вилом, старый, послушный раб, ну подумаешь, приходилось пользоваться проститутками, так хоть дома отдыхал от всего этого. А сейчас так и тут покоя нет, так и хочется пуститься во все тяжкие, и брать её снова и снова, сламывать её, заставлять подчиняться.

Центурион отвернулся, сухо сглатывая. На сколько его хватит, только день, и пусть он свободный, но мало ли что. До вечера не продержаться. Надо просто не думать о ней. А как не думать, когда она вот она, рядом.

— Я соберу на стол…

Ушла. Марк снял тяжёлые, подбитые бронзовыми гвоздями сапоги, переобулся в лёгкие сандалии, надел чистую тунику, рабыня вчера заботливо отстирала и заштопала её. Прошёл на кухню, маленький уголок с жаровней. Сел завтракать. Большого разнообразия не было, всё, что осталось с ужина: холодная каша, маслины, сыр, разбавленное вино. Надо будет дать ей денег на продукты, пусть сходит на рынок.

Рабыня крутилась рядом, раздувала угли в жаровне.

— Ты будешь завтракать?

— Я не хочу…

— Ты уже ела?

— До вашего прихода…

— Тогда просто посиди со мной, выпей вина, вы же, германцы, любите наше вино. Вы всё время покупаете его.

— Я не хочу…

— Сядь со мной! — На этот раз он приказал, и Рианн подчинилась, села напротив него за стол, сложила руки на колене, глянула снизу исподлобья. За это время, пока боролась с ним на кровати, волосы её растрепались, и она чувствовала, как они касаются лица, шеи, как колышутся от дыхания у щёк.

Всё тело болело. Болела спина, живот, болели мышцы ног, болела шея, и, видно, там будут теперь синяки от его рук, его пальцев, которыми он душил её. Болело между ног, где тоже побывали его пальцы… Злобный урод. Она стиснула зубы, переживая прошлую боль.

— Откуда вы знаете наш язык? — спросила первой через плотно сомкнутые зубы. Римлянин помолчал, глядя ей в лицо, отпил глоток вина из бронзового кубка.

— Я уже несколько лет здесь, у меня есть сослуживцы из ваших, и вообще у меня хорошая память на языки. Да и знаю я только разговорную речь… — Пожал плечами.

Она рассматривала его лицо. Обычно Рианн старалась избегать прямых взглядов, все эти два дня, пока она тут, свенка вообще старалась не глядеть ему в лицо. Но сейчас, сейчас он стал её любовником, её первым мужчиной, он лапал её везде, где хотел, и сейчас она прямо глядела на него.

Он не был похож на свенов, голубоглазых и светловолосых, с длинными свободными волосами, мужчины у них обычно носили усы и бороды, и глядели грозно, наравных. Этот же был прямой противоположностью. Не очень высокий, он не создавал впечатления грозной силы, но, на самом деле, и Рианн в этом убедилась, сила в нём была, и ещё какая. Волосы короткостриженные, тёмные, чёрные почти, и лицо смуглое, загорелое, и глаза тёмные, чёрные, даже зрачков не видно. Это не человек, это злой демон, таким только детей пугать. Головёшка. Как земля носит? Место ему только в преисподней.

Рианн опустила взгляд на его руку на кубке, стала рассматривать пальцы. Этими пальцами он… он… Он делал ей больно, он душил её… Он лапал её даже там… А посмотришь, и ладони-то небольшие, и откуда эта сила? На среднем пальце серебряное кольцо с гравировкой. Будь ты проклят! Ненавистный…

— Вина? — Он подтолкнул в её сторону свой кубок.

Рианн подняла взгляд и посмотрела ему в глаза через бровь. Он наблюдал за ней и видел, куда она смотрит. Она промолчала, и центурион продолжил:

— Нравится моё кольцо? Вы, германцы, любите всякие побрякушки, коней своих украшаете, женщин, да и мужчины, как статуи в храме… — Она закусила нижнюю губу, заставляя себя молчать. — А сами живёте в лачугах, у нас лошади в гарнизоне лучше живут…

Рианн не смогла промолчать:

— А вы для чего носите, не для украшения?

— Это — подарок, мне жена подарила.

— Жена? — Она улыбнулась, повела бровью удивлённо, так он ещё и женат, оказывается, ничего себе. — И где она, ваша жена?

— В Риме, воспитывает моего сына.

— Ну-ну, вашего… — повторила она, и Марк почувствовал, как сузились глаза от переживаемой внутри ярости. Да как она смеет? Вспомнились свои же собственные подозрения, а рабыня продолжила:- Вы здесь уже несколько лет, а она там одна, без вас… и совсем не скучает в вашем роскошном доме, совсем не в лачуге…

И это была последняя капля. Он резко поднялся, одним махом сгребая всё со стола, и схватил свенку за рассыпавшиеся волосы, намотал на кулак, подтягивая рабыню к себе лицом к лицу. От неожиданной боли и ужаса Рианн смотрела на него огромными глазами, губы сами распахнулись, заставляя дышать хрипло, через рот, и сразу же пересохло в горле.

— Да как ты смеешь? Ты — о моей жене? Да кто ты такая? Рабыня! Маленькая сучка, годная только для одного… сунуть и высунуть…

Тут она со всей силы ударила его по лицу, срывая ногтями кожу, оставила на щеке три кровавые полосы.

И центурион на это взревел, со всей мощи швырнул её в угол, благо, в сторону от жаровни. Сорвал кожаный пояс, подпоясывающий тунику, перехватил поудобнее и ударил рабыню со всей силы с оттягом, чтоб досталось всей длиной пояса. Первый удар пришёлся по рукам, которыми она закрылась, второй по плечу и шее. Свенка закричала от боли. Пояс оставлял красные следы на открытой коже.

— На меня руку поднимать? Сука! Маленькая германская сучка… Я выбью это из тебя… Всю эту дурь… Понятно тебе? Понятно? — Он ругался, мешая вместе слова на свенском и на латыни, не разбирая. Бил, пока рабыня не затихла, закрыв голову руками.

Центурион отбросил пояс и, наклонившись, поднял рабыню на ноги, взяв за плечи. Голова девчонки запрокинулась безвольно, вряд ли она отключилась, от такого сознание не теряют. Он центурион, он знал об этом, римские легионеры, по крайней мере, выдерживают и не такое. Просто она решила уйти в себя, отгородиться, чтобы не чувствовать боль, германцы такое умеют, и тогда пытай их — не пытай, толку не будет.

Он положил рабыню на стол на живот, начал поднимать подол платья, чтобы открыть ноги. И вот тут свенка «ожила» вдруг, задёргалась, начала брыкаться.

— Спокойно… спокойно, дорогая…

— Нет… нет… отпустите меня… Вы — грязное животное! Уберите свои руки… Пустите… Нет…

Он навалился на неё сзади, не слушая её абсолютно, но рабыня упёрлась в край столешницы обеими руками и не собиралась ложиться, крутилась, не теряя надежды вырваться. Марк оторвал сначала одну её руку и подсунул ей же под живот, потом вторую он выкрутил ей за спину и подсунул под пояс её же платья. Так он, можно сказать, спеленал рабыню и толчком заставил её лечь животом на стол. Поднял подол платья и нашёл её ноги, скользнул ладонью по подколенному сгибу и вверх, протискивая пальцы между ног. Ну, ничего не выйдет, что ты тут играешь со мной, как с младенцем. Она пыталась сжать бёдра, не пустить его. Глупая. Он протолкнул сначала пальцы, потом всю ладонь, а потом стиснул её в кулак, а следом уже пошло колено, одно, потом второе. Ну вот, а ты думала…

Он скользнул пальцами ей между ног. Ещё влажная. Этого хватит. Сейчас я не буду тебя ласкать, ты получишь всё, что заслужила, целиком и полностью. Ты забудешь, как поднимать на меня руку.

Он раскрыл её, рывком раздвигая бёдра. Девчонка хрипло дышала и застонала с болью, когда он начал входить в неё. Он перемазал пальцы в крови и обтёр их об её же платье. На этот раз римлянин не жалел её, вошёл рывком сразу во всю длину по-первобытному, заполняя её всю, демонстрируя силу и власть. Рабыня хрипло дышала, прижатая щекой к столешнице. Марк сделал несколько пробных толчков, глубоких, сильных. На этот раз она постанывала от его мощных ударов, наверное, от боли. Влаги было не так много, как в первый раз, тем более, после прошлого раза надо было, по идее, дать ей время оправиться, отдохнуть и зажить. Но ничего, она потерпит, она терпеливая. Она же свенка, варварка, они все такие…

Удар за ударом, несколько глубоких и сильных толчков, потом следом несколько коротких и быстрых, опять пара-тройка глубоких медленных до самого конца. Он чувствовал, как с каждым толчком вздрагивают под ним её ягодицы, как сопротивляясь, она стискивает его член мышцами своего лона, будто пытается не пустить его, остановить. Глупая дурочка. Она думает, что этим мешает ему, не пропускает его в себя, но всё наоборот, она только лишний раз ласкала его этим, становилась ещё туже, теснее, такой плотной, такой горячей. Какая молодец, другие годами этому учатся, а ты умеешь всё сама, и не скажи, что невинная девушка. Как опытная шлюха…

Он улыбнулся и, подтянув девчонку за волосы, попытался поцеловать в шею под затылком. Свенка и на этот раз замотала головой, отталкивая его. Тогда Марк вошёл в неё глубоким и сильным толчком и в этот момент сильнее подтянул её на себя за волосы. Он даже смог достать губами её висок, ухо, поймал зубами серебряную простенькую колечком серёжку в мочке, потянул на себя, вдавливаясь сильнее в её лоно, расплющивая под собой её ягодицы. Довчонка опять застонала и задрожала там, в самой глубине своего горячего упругого тела, стиснула его член так сильно, что у центуриона перехватило дыхание.

Проклятье! Он и не думал так быстро кончать, он хотел ещё помучить её, но она… она… это всё она…

Он успел выйти из неё в последний момент и кончил ей на ноги, наблюдая с упоением, как семя стекает вниз по бедру свенки. Хрипло дышал, всё ещё держа девчонку за волосы. Лёг грудью ей на спину и подтянул к себе, поворачивая её голову на бок, достал до приоткрытых губ и поцеловал. На этот раз она не могла сопротивляться, только закрыла влажные от слёз глаза, покоряясь напору римлянина. Какие у неё мягкие губы, они созданы для поцелуев, только пересохли немного. Он целовал их, покусывая, ласкал языком. Девчонка возмущённо застонала, сейчас, дорогая, сейчас, я отпущу тебя, потерпи ещё немного.

Центурион отпустил её волосы и вытащил руку свенки из-за пояса, девчонка вскрикнула от боли в затёкших мышцах, сама потихоньку вытащила из-под себя вторую руку. Выпрямилась на дрожащих ногах, качнулась и поймала рукой стол, чтобы не упасть, расправила подол платья, закрывая от глаз центуриона всё, что он открыл, на что любовался сейчас. Так и стояла к хозяину спиной, не шелохнувшись, будто приводила в порядок свои мысли, чувства, слушала саму себя.

Марк заметил на её открытых руках следы после побоев — красные длинные полосы. Они небольшие, это же не бич, дня два или три, и следов не останется вовсе, но приятного, конечно, мало. Сама виновата.

— Убери здесь всё! — приказал и вышел, оставив рабыню убирать разбитую посуду и разбросанную еду.

Завалился на перебуренное ложе, положив руки под голову. Как он устал. Ночное дежурство, глаз не сомкнул, и ещё эта германка. Сколько нужно сил, чтобы перебороть её, сломить, заставить подчиниться, каждый трах через силу. Он улыбнулся, вспоминая последние события. И всё равно он не отказался бы от неё. Да, она опасная, она никогда не подчинится, потому что родилась свободной, она знает, что это такое.

Надо будет попрятать все ножи, а то мало ли что, ещё воткнёт в спину, кто их, германцев, знает, а от этой так вообще можно ожидать что угодно. Вон она как смотрит, с ненавистью и сопротивлением. Ударила по лицу. Стерва…

А девка всё равно симпатичная. Да, денег за неё запросили немало, все запасы отдал, всё, что скопил, но она того стоила. Какой взгляд, какая упрямая линия губ. Да. Длинные светлые волосы по-германски, серые глаза, чистая кожа, светлая без загара, сильная, гибкая, как кошка. Она родилась свободной и ей, ой, как тяжело, подчиняться кому-то, видно, как она переступает через себя. Одно удовольствие переламывать такую, заставлять её делать то, что ты хочешь, что тебе надо. Это тебе не гарнизонная волчица, которая за деньги будет согласна на всё…

Он прислушался. Слышно было, как она возится на кухне, собирает осколки битых чашек. А ещё он уловил, что она плачет там один на один с собой. Ого. Ничего себе. А он-то думал, что никогда не заставит её расплакаться, железная она, что ли, гордая сильно, а, оказалось, нет… Все они, бабы, одинаковые, какого бы рода-племени ни были.

Думая, он и не заметил, как заснул. Проснулся, когда уже был вечер. Германка работала за ткацким станком, и Марк долго лежал, глядя свенке в спину, видел, как двигаются её руки, и поблескивают браслеты на запястьях.

— Что у нас есть пожрать? — спросил первым, и рабыня вздрогнула от звуков его голоса, но не обернулась, продолжила продёргивать нить, пропуская уток, ответила негромко:

— А что могло остаться, после того, как вы всё разбросали?

Он хмыкнул, приподнимаясь на локте.

— Что, вообще ничего нет?

— Немного сыра и вино, — она, наконец, обернулась к нему, — у меня нет денег, чтобы купить хлеба…

Конечно! Проклятье! Он же не оставил ей денег, как хотел. Марк сел на ложе, спустив ноги, потёр лицо со сна ладонями, прогоняя дрёму.

— А ты что ела?

— Ничего.

Он наблюдал за ней, свенка собрала волосы в толстую светлую косу и переоделась в старую хозяйскую тунику. Марк заметил голые голени рабыни из-за ножек трипода. Интересно, не скучно ей здесь одной?

— Пойдем, сходим куда-нибудь и поедим? — предложил он свенке. — В какую-нибудь таверну… Купим хлеба, правда, в наших тавернах сейчас вечером продают такой дрянной хлеб.

Свенка оставила работу и на стуле повернулась к хозяину, глядя в лицо. Марк подумал, что сейчас что-нибудь скажет едкое, а она взяла и просто ответила:

— Пойдёмте…

Тоже захотела есть? Или ей вдруг стало всё равно, и она смирилась со своей участью рабыни? Теперь он будет рядом с ней, а она взяла так просто и согласилась? Придётся идти вдвоём и есть за одним столом, она готова на это?

Марк быстро собирался, плеснул воды в лицо из бронзового таза, перевязал пояс, нашёл свой плащ, взял деньги, да и девчонка в своём углу успела переодеться в своё германское платье, уже отстиранное и практически высохшее. Марк наблюдал за ней, как она обувалась в свои сапожки, затягивала шнурки, на руках её позвякивали бронзовые браслеты. Надо будет купить ей плащ, скоро осень, чтоб не мёрзла, да и вечерами уже прохладно. А позже надо будет купить ей ещё пару туник подлиннее, зима будет холодной.

Часть 3

В таверне он заказал ужин и, поев, сидел чуть в стороне от рабыни и наблюдал за посетителями, потягивая дешёвое кислое вино из кубка. Девчонка ещё ковырялась со сдобной булочкой, собирала какие-то крошки со стола. Поела она немного, да и всё время молчала и всё смотрела в сторону мимо Марка. Он иногда переводил взгляд ей на лицо. Да, докатился, сидел и ел за одним столом с рабыней. Всё это ерунда! Какая разница кому?

— О, Марк! А ты тут какими судьбами? Нечасто тебя здесь, у Вития, увидишь. — За стол присел на скамью рядом с рабыней младший центурион, окинул девушку долгим оценивающим взглядом с головы до ног. — Отдыхаешь? — Улыбнулся многозначительно, указывая глазами на свенку, подмигнул. — Где подснял? Кто-то новенький?

Это был сослуживец Марка, он был германцем из местных, полукровка, мать его была свенка, а отец легионер на пенсии. Он часто проводил вечера в подобных заведениях. Неплохой, собственно, парень, надёжный, германец, правда, уже с римским «окрасом»: причёска, одежда, да и говорил он всё больше на латыни. Хотя именно от него Марк больше всего и учил свенскую речь. Рабыня отодвинулась в сторону по скамье, опасливо покосилась на соседа.

— Это моя… Вместо Вила, купил два дня назад… У Крикса…

— Да, ого, — ещё раз глянул на Рианн уже другим взглядом, — она из местных? — Заговорил с ней по-германски, чем заставил её взглянуть ему в лицо:- Из каких ты земель? Какое племя? Ты — свенка? Ты ещё помнишь родной посёлок? — Глянул на Марка и спросил его по-латински:- Она из посёлка? Или уже давно здесь?

— Мне же продал её Крикс… Она из деревни за болотом, ты был там когда-нибудь? Знаешь?

— Не приходилось. — Дикс снова с интересом глянул на девушку, сидящую рядом, вдруг обнял её за плечи и притянул к себе, улыбаясь. — Ну и как она, моя землячка, хороша? — Рианн вспыхнула от возмущения, упёрлась ему в грудь локтем, стараясь освободиться, и взгляд германца скользнул по её рукам. — Это ты её так? — Заметил следы недавней порки. — Что, непослушная? Они все такие… Хороша… — Прищёлкнул языком со знанием дела. — Что это вдруг её продали? В чём-то провинилась?

Марк неторопливо пожал плечами, глядя, как его рабыня безуспешно пытается отбиться от объятий другого мужчины. Но Дикс только улыбался, ловя её за запястья. Ему явно нравилась эта возня, а какому мужчине это не понравится, когда рядом молодая и симпатичная девушка?

— Ладно, нам пора… — Марк поднялся из-за стола.

— Хороша, хороша… — всё повторял Дикс постоянно, не сводя взгляда с рабыни. — Смотри, надоест, я развлеку её за тебя…

— Она тебя покарябает. Смотри. — Марк показал ему покарябанную рабыней щёку, и германец в ответ рассмеялся.

— Ну я же говорю, хороша, хороша… необъезженная кобылка… Скажи, что с такой всё равно веселее?

— Ага, так весело, что спиной поворачиваться страшно…

Дикс снова рассмеялся на эти слова, а Марк только усмехнулся в ответ и, подтолкнув рабыню впереди себя, пошёл к выходу, бросил мимоходом:

— Ладно, Дикс, бывай, завтра увидимся…

— Ага, увидимся! — Германец поднял ладонь, прощаясь.

На улице уже порядком стемнело и похолодало, в крепости горели огни, там уже выставили караулы. Рианн зябко повела плечами, её открытое платье закрывало только верх плечей, ниже руки были открытыми.

— Замёрзла? — спросил центурион.

— Нет, — отрезала она.

— Подожди. — Он поймал её за локоть и вернул к себе, расстегнул застёжку плаща и набросил его ей на плечи. Пока застёгивал бронзовую застёжку, рабыня опасливо следила за его пальцами, и горячее дыхание её обжигало ему кожу ладоней. — Да не бойся ты так, я тебя не трону…

Свенка отступила назад, избегая присутствия центуриона так близко, ждала, пока он пройдёт первым, потом только сама пошла следом. Шерстяной плащ ещё хранил остатки тепла своего хозяина, и всё тело дрожало от пережитого за прошедший день.

Рианн всего три дня у него рабыня, а уже нет сил терпеть его издевательства. Первые два дня он вообще не трогал её, немного поговорили и всё, он дежурил по ночам, утром приходил и отсыпался, и ей уже показалось, что повезло с хозяином, странно, но в первый момент он даже понравился ей с первого взгляда. Сейчас она понимала, что только потому и понравился, что не начал сразу же мучить её, делать больно или устанавливать границы своей власти. Но сегодня… Сейчас… Его будто подменили, то, что он творил с ней за этот день — уму непостижимо. Разве можно так? Разве она в чём-то виновата, в чём-то провинилась перед ним? Только в том и виновата, что свенка, что рабыня, в том, что девушка, в том, что не в силах выносить это всё и пытается сопротивляться из последних сил. Он — мужчина, он — римлянин, он — её хозяин, и он считает, что ему всё дозволено.

В крепость их пропустили без проблем, центуриона здесь хорошо знали. Уже у себя он возмутился:

— Всё ничего, но у Вития всегда поганое вино, он, наверное, собирает мочу всех ослов в городе, да потом ещё и водой разбавляет. Ты говорила, у нас ещё есть вино, я хочу нормального вина хоть глоток…

Он прошёл на кухню и сел за стол. Рианн поставила перед ним кубок и стала наливать в него вино из кувшина, только сегодня днём она разбавила его чистой водой. Торопилась, быстрее бы сделать, да уйти с глаз долой. Обстановка кухни навевала дурные воспоминания. Но центурион вдруг поймал её за талию и силой посадил к себе на бедро.

— Вы… что вы… пустите… отпустите, не надо… прошу вас…

— Да успокойся ты, я ничего не сделаю тебе.

— По-вашему, это ничего?

Рианн попыталась подняться, но он держал её крепко, обняв обеими руками за талию, и при своих движениях свенка чувствовала, какими тяжёлыми становятся его ладони. Она сможет освободиться только тогда, когда он сам освободит её, когда сам решит отпустить. Рианн поняла это и поникла, опуская голову. Сколько можно? Он хоть когда-нибудь устаёт? Он вообще собирается оставить её в покое? Это что, так и будет теперь каждый день? Когда уже он насытится?

А римлянин смотрел ей в лицо, видел опущенный взгляд, поджатые упрямые губы, видел, как дрожали её пальцы, стиснутые в замок. Как же она боялась его, всем своим существом боялась.

— Почему он продал тебя? Ты не родилась рабыней, ты была свободной.

Рианн молчала, глядя куда-то в сторону, потом шепнула:

— Отец занимал у него серебро, хотел купить двух быков этой осенью. Сам погиб на охоте… Денег нет, я не знаю, где они… И были ли…

Марк нахмурился, слушая её.

— Ты хочешь сказать, тебя продали из-за долга? Потому что твой отец задолжал деньги за каких-то быков? — Он был ошеломлён. — Двух быков? А что же племя? Почему никто не возмутился? Где твои родственники? Почему никто не встал на твою защиту?

— У меня нет родственников, я осталась одна… А Крикс родственник короля, они, наверное, договорились между собой…

— Безумие какое-то! — Он не мог в это поверить, всё это казалось ему диким. — Тебе надо было быстрее найти мужа, чтобы он защищал тебя. Неужели никто из ваших не сватался к тебе?

Она ещё ниже опустила голову, молчала.

— Что? — переспросил Марк. — Никто не сватался? Ты умеешь вести хозяйство, ткать и готовить есть. Неужели никто из местных мужчин не захотел сделать тебя своей женой? Ты симпатичная, молодая ещё, сколько тебе лет, лет семнадцать? Ты уже как пару лет могла бы быть чьей-то женой… И говоришь, что никто не сватался к тебе? Я не верю! Дикость какая-то! Что там у вас за порядки?

Рианн помолчала немного, потом ответила с неохотой:

— Все в посёлке так думали… почему-то… Эти пять лет… Это ваши… Мне было двенадцать, когда ваши пришли… Они зашли в наш дом и нашли меня… Мама вмешалась… На мне только платье успели порвать… Я убежала, а маму убили… Все тогда подумали, что ваши… что они…

— Что тебя изнасиловали? — он сам помог ей найти слова. Она ещё ниже опустила голову. — Постой, но ведь Крикс продавал мне тебя и говорил, что ты ещё девушка, что ты невинна, почему? Ты же девственна… была…

Рианн пожала плечами.

— Наверное, хотел обмануть вас. Все в посёлке знали, что я порченная римлянами, и никто бы никогда не взял меня в жёны… Все презирали меня… И думаю, что никто не удивился, что Крикс поступил со мной так…

Марк молча обдумывал услышанное.

— Пять лет… Я помню ваш посёлок, я был там тогда… Это была карательная экспедиция, — он не знал, как сказать эти слова по-свенски, и заменил их латинскими, но вряд ли девчонке это было важно. — Ваши подняли бунт, несколько племён поднялись тогда. И мы подавляли их, применяли террор… Но я не помню тебя… В твоём доме меня не было… Я был при главном центурионе, мне нельзя было отлучаться… Да там много, что было. Всё разве упомнишь? Я тогда был самым младшим центурионом, от меня мало, что зависело… Да если бы и зависело. Террор есть террор. Мало кого что-то останавливает… Особенно в таких случаях.

Они помолчали, Рианн толкнулась с его ноги.

— Пустите… пожалуйста…

Он разжал руки и отпустил её. Девушка ушла из кухни, и скоро стало слышно, что заработал ткацкий станок. Этот станок достался ему от прежних хозяев, два года он стоял в углу и пылился, а девчонка только-только появилась, с первого же дня заставила его работать. Продала какие-то свои безделушки, то ли браслеты, то ли ещё что-то, купила нитки и теперь, вот, работает. И зачем ей это? Не хочется без дела сидеть?

Значит, вот как всё у неё обернулось. Как можно было продать своего соплеменника за долги? Глупости какие-то. Хотя-я, что уж там греха таить, сплошь и рядом и в Риме такое же на каждом шагу, особенно среди бедноты этой. То детей за долги отдают, то сами себя продают… А это вообще дикари, варвары, что от них ждать другого?

Но Крикс его обманул, он пытался продать ему подпорченную девку, назвав её девушкой, и запросил безбожно, хотел заработать побольше, проклятый торгаш, мать родную продал бы, если бы, кто купил. Я ещё поговорю с тобой при встрече, ты часто сюда наведываешься за вином и за другой ерундой. Хотел обмануть и сам же купился на обмане. Девчонка-то и правда оказалась девственницей, так что ты, старый лис, ещё и прогадал. Мог бы толкнуть её в хороший притон, она стоила бы дороже в два раза…

Уроды вы все… Мог бы какой-нибудь парень и жениться на ней, она бы сейчас была бы женой и хозяйкой, рожала бы своему мужу-германцу сыновей, была бы свободной, а так…

Варвары, они и есть варвары.

Он потянулся, напрягая мышцы груди, спины, плеч. Приятная усталость наполняла тело. А, какая ему, собственно, разница, что у них там за дела, у этих свенов? Хотят продавать друг друга, пусть продают, меньше убивать их потом придётся, этих дикарей. Если уж они друг друга не жалеют, почему их должны жалеть другие? Дикари, они и есть дикари. Варвары, одним словом.

Центурион допил вино и вернулся в главную комнату. Было сумеречно, надо было зажигать вторую лампу, но свенка продолжала работать при свете одной. Марк сел на своё ложе, прижавшись спиной к стене, пяткой упёрся в край и поверх колена согнутой ноги следил за рабыней. Думал.

— Ты хотела бы вернуться к своим?

Рианн молча продёрнула уток и ответила:

— Меня не примут… теперь не примут… В жёны меня никто не возьмёт, одна я не проживу, и землю мне никто не даст…

— А если найдутся твои родственники, иони примут тебя? Ты вернёшься? Ты вообще хочешь вернуться?

— Все мои родственники погибли пять лет назад после прихода ваших… У меня остался только отец… Вернуться? Вернуться, это значит, всё равно остаться рабыней, только теперь у своих… Какая разница? — Она вздохнула, продёргивая нить.

— Значит, я могу быть спокоен, что ты не постараешься убежать? Бежать-то тебе некуда, так? — Она перестала ткать и обернулась к нему, а он поднял брови вопросительно, глядя ей в лицо. — Ты знаешь, как у нас наказывают рабов при побегах? Их распинают на кресте, как преступников, или забивают насмерть. Всё зависит от меня, я же твой хозяин…

Она отвернулась, но уже не ткала, сидела, опустив голову и положив раскрытые ладони на раму станка. Центурион медленно улыбнулся. Пусть подумает над этим.

— Уже поздно, ложись спать, — приказал тоном, не терпящим возражений, и свенка подчинилась, ушла к себе, в маленький закуток у двери. Это была комнатка Вила, она же стала и её комнатой. Там места-то было только на узкое ложе и стул. Ей хватит.

Сам лёг и слушал, что делает она. Эти две ночи он не ночевал дома, теперь было непривычно, что рядом кто-то есть живой. Месяц жил без Вила, отвык, что рядом кто-то дышит. Слышно было, что девчонка шептала что-то, наверное, молилась, звенела там своими браслетами, сейчас, наверное, сняла своё платье.

Он уже два раза имел её, а ведь так и не видел её ни разу голой. Что она прячет под своим платьем? Сходить к ней ещё раз? Третий раз за день? Как молодожёны… Усмехнулся. Опять будет эта возня… Снова придётся применять силу, по-другому она не даст.

Он думал о ней, вспоминал её лицо, её тело в моменты близости, помнил все ощущения, как она вела себя. Проклятье! Он уже опять хотел её! Он уже готов был хоть сейчас. Но третий раз за день! Он уже не кончит так быстро, это будет долго, выдержит ли она? Хватит ли ей сил? Она и так уже выглядит замученной, плохо ела, круги под глазами от слёз, ходит и качается, как тростник на ветру…

Ничего, она же германка, она крепкая, варварская кровь течёт в её жилах. Он осторожно поднялся на ноги и сдёрнул со своих вещей, сложенных на триподе, пояс. Если она будет сильно брыкаться, он свяжет ей руки.

Она уже, наверное, спала, когда он неслышно вошёл к ней; через маленькое окошечко под потолком пробивался свет костров. Девчонка лежала полубоком, частью на животе, частью на боку. Было прохладно, но Марк не чувствовал этого холода. Сердце с жаром стучало в каждой клеточке тела. Осторожно он потянул лёгкое одеяло вниз, на ноги, открывая шею, плечи, спину… О, она спала обнажённой, вот это мука. Его младший брат будто имел мозги, тоже заинтересовался. От возбуждения кружилась голова. Почему подобного не было с Атией? Там был просто долг, супружеский долг, а здесь желание, страсть, от которой сносило голову.

Он потянул одеяло ниже, открывая поясницу, верх ягодиц с двумя симметричными ямочками. Проклятье! Какая спина, длинная, сильная. В двух местах он заметил в полумраке следы от сегодняшних побоев — тонкие чуть тёмные полосы на светлой коже свенки. У этих германок чудная кожа, белая, очень нежная на ощупь. Хотелось поцеловать эти полосы от побоев. Это будет больно? А если нежно? Если одними губами?

Проклятье! Проклятье! Проклятье!

Рабыня, видно, замёрзла и во сне обняла себя за плечи, стала искать одеяло и, повернувшись на спину, открыла глаза. Их взгляды встретились. В миг она проснулась, глаза её сразу стали на поллица, дёрнулась, вскидываясь, распахнула губы, собираясь крикнуть от неожиданности, от страха, от того, что случилось то, чего она боялась. Но Марк опередил её, быстро склонился и зажал её рот ладонью.

— Тихо… Умоляю… Не надо орать, не надо будить всех, здесь по соседству дети…

Он уже забрался к ней на ложе коленями и, зажимая её губы ладонью, второй рукой попытался справиться сразу с двумя её. Это было нелегко. Видимо, на этот раз она решила бороться до последнего. Она брыкалась, пытаясь вывернуться или даже подняться, хотела оттолкнуть от себя ненавистного римлянина, пыталась вцепиться в лицо ногтями.

А он-то наивный думал, надеялся, что связывать её не придётся, а оказывается…

Он навалился грудью на её грудь, ловя запястье одной руки, отпустил её, но закричать она не смогла: не хватило воздуха в лёгких, из губ вырвался только сдавленный сип со стоном. А Марк уже справился в её второй рукой, быстро связал их за запястья и притянул к спинке ложа, высоко поднимая руки. Наверное, даже сделал больно, потому что свенка поморщилась, не сводя с его лица отчаянного, потерянного взгляда вперемешку с мукой, с мольбой.

— Нет… — шептала чуть слышно, — пожалуйста… гос… господин… прошу вас… — Голос её срывался на беззвучный шёпот, ей не хватало воздуха, пересохло во рту, она пыталась говорить, но слов было не слышно. — Не надо… Умоляю… заклинаю вас… пожалуйста… не надо…

— Всё будет хорошо, поверь мне… Я бы не делал этого, но ты же не захочешь сама… Ты вынуждаешь меня делать тебе больно…

— Нет… нет… нет…

Она пыталась освободиться, дёргала руками, но ещё больше затягивала узел, а римлянин завороженно следил за её грудью. Каждое движение рабыни, каждый её рывок — новая пытка для него. Он наклонился и поймал губами маленький сосок. Видимо, от холода, от его прикосновений, он затвердел, упруго и нежно касался языка. Рабыня скрипела зубами от досады, закрывала глаза, и из-под ресниц текли слёзы отчаяния и бессилия. Повторяла:

— Нет… нет… нет…

А он целовал её груди, ласкал их ладонями, мягкие, нежные, целовал ложбинку между ними, рёбра под ними, нежную ямочку между рёбрами там, где солнечное сплетение. Грудь, живот девчонки тяжело вздымались под губами центуриона. «Ну почему, почему ты не можешь отвечать мне, почему это игра в одного, я хочу, чтобы ты была со мной, чтобы ты чувствовала то же, что и я… Я хочу, чтобы и ты ласкала меня… Целовала меня… Я хочу, чтобы ты тоже наслаждалась этим, как я…»

Свенка уже не плакала, наоборот, зло стиснув зубы, отвернулась и смотрела в сторону, бузучастная, замкнувшаяся в себе, словно, то, что происходило, уже не касалось её. Что это? Опять отключилась? Ушла в себя? Будто потеряла сознание, как делала это уже сегодня. Но глаза её были открыты.

Центурион целовал её живот, перебрался коленями ей между ног, и поцелуями спускался всё ниже и ниже. Целовал бёдра, колени. Она позволяла ему. Может быть, устала сопротивляться или, наконец-то, начала испытывать что-то. Только тогда, когда Марк добрался поцелуями до самого важного, когда коснулся губами и языком, она дёрнулась всем телом и со свистом выдохнула через стиснутые зубы. И опять отключилась. Ну хоть живая, и то хорошо…

Как бы ни отключалась она от всего, а тело-то её всё чувствовало, с этим не поспоришь. Природа брала своё. Он без труда овладел ею, вошёл мягко, какой влажной и горячей она была, какой открытой и доступной, она даже ответила ему еле слышимым стоном, когда он первым же толчком заполнил её. Он нашёл её губы и поцеловал, но свенка не сопротивлялась как обычно и не отозвалась. Осторожно центурион набирал ритм от медленного к быстрому, скользил глубоко без усилий, скажи, что только сегодня утром она ещё была девственна. С какой болью, с каким усилием ему приходилось брать её сегодня, и какой доступной она стала сейчас.

Он остановился и распутал её руки, дёрнув узел. Но свенка даже не пошевелилась, оставаясь безучастной к происходящему. Почему? Что с тобой? Разве ты ничего не чувствуешь? Я же знаю, что тебе не всё равно! Я слышу, ощущаю, как ты вздрагиваешь там, в глубине, слышу твоё дыхание, дрожь твоих бёдер, как ты выгибаешь спину… Я всё это чувствую!

— Обними меня! Обними… — приказал, и она подчинилась с первого раза, правда, лица так и не повернула, лежала с закрытыми глазами. И центурион потребовал большего:- Обними меня ногами… Ну же!

На этот раз она помедлила, но на удивление тоже сделала так, как приказали. Она сомкнула ноги на его пояснице, этим ещё больше, ещё теснее приблизившись к нему. От этого проникновения стали глубже, и при каждом толчке он и сам чувствовал, что касается её возбуждённого клитора. Ну, если и сейчас она не успеет кончить под ним, то грош ему цена, как мужчине…

Он ускорился, набирая ритм, он уже знал, чем это кончится, но заставить себя остановиться, замедлиться не мог. Быстрее… Быстрее… Да… Ещё чуть-чуть… Отдавало команды его тело, разум давно ушёл на второй план… Только так, так, как хотело тело…

На этот раз он не стал покидать её, пусть всё будет так, как будет, и он кончил прямо в неё, понимая, что она опять не успела за ним. Проклятье! Всё было не так долго, как он думал. Просто ласки её тела сделали всё за него, он перевозбудился. Конечно, надо было помедлить, дать себе передышку перед тем, как войти в неё. Тогда бы всё получилось. Наверное, получилось бы, и она успела за ним. А так…

Она должна. Иначе грош ему цена… Хоть она и рабыня, но она его рабыня, а он первый её мужчина, она должна знать, что это такое… Это изменит её, заставит на всё взглянуть по-другому…

И он вернулся к ней, снова коснулся губами, и понадобилось-то совсем немного, он лишь пару раз надавил языком, и свенка взорвалась, кончая ему в рот. Да! Он даже ощутил, что она сама — сама, без приказа! — запустила пальцы в волосы на его голове, отрываясь от подушки спиной. Ничего себе! Вот это да! Да она, оказывается, та ещё… Ого!

Он вернулся к ней, лёг рядом, обнимая через грудь, старался впитать в себя её слабость, её усталость. Он где-то слышал, что есть женщины, которые испытывают большее удовольствие от ласк, чем от проникновения, и даже испытывают оргазм от этого. Может, она из таких?

Он попытался заговорить с ней, поцеловать, но свенка не отозвалась и от поцелуя отвернулась, хрипло дыша. Ладно. Ей надо всё это пережить, обдумать. Это первый оргазм в её жизни, это тебе не собака полаяла. Да. Завтра она будет совсем другой, она поменяется, она сама будет хотеть этого, она будет глядеть на него с обожанием, будет ждать ночей и ласк, будет вся принадлежать ему. А сейчас пусть отдыхает…

Центурион поднялся, свенка на это не шелохнулась. Он укрыл её одеялом, потом нашёл свой плащ и укрыл ещё и им. Холодно. Чтобы не замёрзла. Вернулся к себе с улыбкой победителя, человека, перевернувшего мир. Он победил её, это маленькую неприступную дикарку. Завтра она на всё будет глядеть другими глазами. Его свеночка… Девочка… Принадлежащая только ему одному…

Утром он собрался на рассвете, перед уходом заглянул к рабыне, она ещё спала. Улыбнулся. Ладно. Вечером увидимся. К обеду он вспомнил, что не оставил денег на хлеб, «что она там будет есть весь день?» Отпросился сходить, по дороге встретил Дикса и вместе с ним дошёл до себя. Германец всю дорогу что-то рассказывал, но Марк не слушал.

— Я подожду на лестнице. — Дикс остался в коридоре двухэтажной казармы для офицеров и семейных.

— Ладно, я быстро…

Центурион зашёл в комнату, ища глазами рабыню, обычно в это время она была за станком. Где она? Куда запропастилась? Прошёл вглубь комнаты, до кухни. Услышал стук за спиной. Что там? Да где она? Оставил деньги на столе на кухне и вернулся к дверям. Да где же она? Ушла и оставила открытыми двери? Да что б тебя…

Странный сдавленный звук достиг ушей, и Марк нахмурился. И тут же метнулся в угол к рабыне.

Первое, что он увидел — перевёрнутый трипод, только потом, как в замедленном сне, видел, как дёрнулись над полом кожаные сапожки свенки. Он даже сообразить ничего не успел, сорвался с места, подлетел и подхватил под колени вверх, закричал во всё горло:

— Дикс! Дикс!

Влетевший в дверь германец сразу всё понял, перевернул трипод на ножки и влетел вверх, выдёргивая кинжал из ножен на поясе.

Она ещё была живой, хрипло дышала, поводя по сторонам безумным взглядом серых глаз. Марк сидел на полу, ошеломлённый произошедшим. Дикс развязывал верёвку на шее рабыни, ругался по-германски, осыпал девчонку проклятьями. Марк сидел с открытым ртом и не мог поверить в то, что случилось. Как? Почему? Как она могла? Решиться на подобное? Повеситься? Свести счёты с жизнью? Из-за него? Из-за того, что ли, что он делал с ней весь вчерашний день? Поэтому, да? Как она могла? Почему?

— Ладно… Вы разбирайтесь… Я скажу Нарцию, что тебе поплохело, хорошо? — У Дикса у самого голос дрожал, он путал слова, сам моргал растерянно.

— Почему? — сумел только выдавить из себя центурион, когда они со свенкой остались одни.

Рабыня смотрела огромными глазами мимо него, взгляд упирался ему в грудь, но словно его здесь не было, словно стена перед ней. Шепнула:

— Зачем? Зачем вы вмешались?..

Он вскочил на ноги, заметался по маленькой комнате, сжимая голову кулаками. Рабыня сидела на ложе, спиной к стене, смотрела прямо перед собой. Дикс успел укрыть её одеялом, и в мякоти его свенка прятала подбородок, шею, губы и хриплое дыхание.

— О, боги! Юпитер Всемогущий! Ты в своём уме? Ты понимаешь, что ты наделала? Ты хоть что-то понимаешь? Ты меня вообще слышишь? Ты понимаешь, что ты сделала?

— И что? — шепнула в ответ, переводя взгляд ему на лицо. — Что вы сделаете теперь? Опять изнасилуете или свяжете сначала?

Обессиленный её словами центурион сел на трипод, запустил пальцы в волосы на макушке, смотрел поражённо перед собой. Всё не так, всё с самого начала пошло не так. Всё-всё…

Свенка закрыла глаза и уронила голову назад, словно теряя сознание. Снова отключилась. Проклятье! И что теперь делать? Постоянно быть рядом? Если она решилась умереть, что может её остановить? Для чего ей вообще жить? Домой не вернёшься, свобода не светит, жизни здесь нет. Чем он может вдохнуть в неё желание жить? Чем? Что теперь делать?

Проклятье! А он-то, дурак, думал, она теперь вся целиком и полностью его, будет в рот ему смотреть, ждать ласк и всего остального. Он же стал её первым мужчиной. Вот дурак… Наивный дурак… А не зашёл бы с этими дурацкими деньгами и всё… Всё… Вот тебе и свеночка, девочка, принадлежащая только ему одному…

Голова, полная смятенных мыслей, не хотела думать. Всё переполняли только эмоции. Одни эмоции.

* * * * *

Часть 4

После этого она заболела, может быть, застыла, а, может быть, пережила такое, что не смогла вынести. Впала в лихорадочное беспамятство, постоянно мёрзла, о чём-то бредила по-свенски и всё твердила одно и то же: «нет…», «нет…», «нет…»

Центурион боялся оставлять её одну, набрал ночных дежурств, ночи проводил в патрулях, а дни был дома, наблюдая за своей свенкой. За эти несколько дней устал страшно. Поил рабыню из глиняной кружки, топил рядом жаровню, укрывал больную одеялами, и нередко засыпал рядом на стуле, уронив голову к стене. Марку пришлось купить угля, тёплое одеяло и плащ для свенки, вызвать гарнизонного врача. Каждое утро он возвращался и боялся застать рабыню, как в прошлый раз, боялся увидеть её повешенной, боялся, что не успеет.

И впервые, может быть, за несколько лет жизни он ощутил какое-то непонятное ему чувство сожаления, что ли, или какой-то вины. Никогда не думал, что его действия или поступки могут привести к таким последствиям. Да и кто она? Рабыня! Варварка! Просто девчонка!

Он часто бил молодых солдат, зазевавшихся или нерасторопных, применял силу и власть, требовал дисциплины, точного выполнения приказов, как и было положено по его званию. Так учили его, так учил и он. Но никогда он не ощущал подобного — вины или сожаления за что бы то ни было.

А здесь, здесь он ничего не мог понять. Ему казалось, что он примерно знает женщин, знает, что они хотят, что любят, что им надо, но эту девчонку-варварку он так и не понял. Казалось бы, всё должно было быть нормально, ну да, может, в первый раз он и перегнул немного, но потом он исправился, он делал ей хорошо, он это умел и знал, что подобное нравится женщинам. И рабыня отзывалась на его ласки, он, как сейчас помнил её руки у себя на спине, её ноги — на пояснице, и она сама запустила пальцы ему в волосы — он даже не приказывал ей! И что это было? Как это всё понимать? Она просто слепо подчинялась или уже тогда всё решила для себя? Уже тогда поняла, что завтра вздёрнется, что ли? Да нет же… Что б тебя!

Он же хорошо знал, что довёл её до экстаза. И что? Что она почувствовала?

Проклятая свенка! Загадка за загадкой!

Ему хотелось спросить её об этом, может быть, попытаться понять её, узнать, почувствовала она хоть что-то, или что это было? Но ведь она кончила в его руках, она дошла до пика наслаждений, он не ошибся, он чувствовал это! И что? Почему она решилась на самоубийство? Почему полезла в петлю? От кого она убегала? От него?

Обычно, насколько он знал, девушки после первой близости с мужчиной становятся более открытыми, доступными, им тоже нравится это, любопытство начинает толкать их на безрассудства. Вот тогда они меняют мужчин, ищут что-то новое, как и мужчины, впрочем. Поэтому жениться лучше на девушке, а потом не выпускать её из дома и ограничить её общение с другими. Так живут все знатные дома Рима. Жена должна быть домашней и принадлежать только своему мужу.

А эта свенка всего лишь рабыня, он мог бы и не думать о ней, просто брать то, что хотел, как в первый раз или во второй, когда он поимел её на кухонном столе. Подумаешь там, что она чувствует… Но она была невинной девушкой, она боялась его до дрожи, она ненавидела его, и, может быть, именно поэтому ему захотелось, чтобы всё было не так, как в первый раз, и он довёл её до экстаза. Чтобы узнала, что это такое, чтобы представляла себе, какую власть над женщиной имеет мужчина, что он может дать ей… А она? Она взяла и надела на свою шею петлю… Почему?

Вопросы… Вопросы… Они требовали ответов, но свенка болела, и ответить на них было некому. Врач сказал, поить почаще, и чтобы было тепло. Она должна выбраться, она ведь сильная…

Рианн приходила в себя время от времени, просто смотрела в стену перед собой, думала. Римлянин постоянно крутился рядом, но она избегала его взглядов, не хотела видеть его, и, когда он появлялся, она закрывала глаза и отворачивалась.

Долгое время то, что случилось с ней, казалось ей далёким кошмарным сном, она не верила, что это было на самом деле, что это произошло. А потом, потом ей приснился сон, и в нём она пережила подобное опять и опять. Это было снова с ним, с центурионом. Но всё, правда, было не так, как в жизни, не было боли и насилия, ей было хорошо, всё было ярко и очень приятно, и закончилось прямо во сне таким взрывом эмоций и тела, что Рианн проснулась и долго слушала, как стучит её сердце.

И только тогда она поняла, осознала, что это уже было с ней по-настоящему. Было… И сердце стучало на дюжину голосов, и была в теле непонятная лёгкость. Было… Всё это уже было… Сейчас во сне, а в прошлый раз по-настоящему с ним… Этот римский центурион сумел довести её до такого, и это было в первый раз в её жизни. А казалось сном… Вот ведь…

Это он делал это всё с ней, он вязал её руки, он трогал её везде, ему было безразлично, что ей это не нравится, он делал всё против её воли.

Она тяжело прикрыла глаза и отвернулась. Услышала шаги и чуть-чуть разомкнула веки, глянула сквозь ресницы. Опять рядом. Когда ты уже оставишь меня в покое?

Центурион сел к ней на ложе, запустил руку под подушку, заставляя приподнять голову, поднёс к губам кубок с сильно разбавленным вином.

— Пей! Врач сказал, надо пить…

Рианн открыла глаза и, чуть скосив их, посмотрела римлянину в лицо в упор, их взгляды встретились. Она не опустила глаз по обыкновению, как раньше это делала всегда. Почему она теперь не боится его? Или просто так думает, что не боится? А может, это потому, что она пережила смерть, решилась на неё, и стоит ли ей теперь бояться этого человека?

Ты можешь делать мне больно, ты можешь унижать меня, но это будут только боль и унижения, а что это по сравнению со смертью? Я взглянула ей в глаза, и тебя я теперь не боюсь…

— Пей! — настойчиво повторил центурион, и Рианн, так и не отводя взгляда, сделала первый глоток. Вино было тёплым, и тепло это тут же растеклось по всему телу.

Она скользнула взглядом по его лицу, губам, подбородку, вспомнила ту ночь, его лицо рядом, его дыхание, его поцелуи и ласки там! И чуть не поперхнулась, закашлялась вдруг и отвернулась, пряча губы и подбородок в одеяло. Это он, он этими губами, этими руками трогал её везде, он целовал её даже там…

Рианн зажмурилась, стискивая зубы. Помнит ли он сам об этом? Думает ли сейчас о том же, о чём и она? Сколько их было у него, тех, кого он тоже целовал там?.. Тех, кого он связывал? Тех, кого он насиловал против воли?

Она снова глянула ему в лицо. Осунулся, похудел, от недосыпа тёмные круги под глазами, тёмная щетина по впалым щекам…

— Пей! — снова приказал, и Рианн подчинилась, понимая, что не отстанет. Выпила всё и отвернулась лицом к стене. Пусть уходит. Ушёл.

А она ещё долго думала. Вспоминала знакомых мужчин с посёлка, и здесь, в римской крепости, германцев, римлян… Неужели они все такие? Такие же, как этот?

Что это с ней? Почему она думает о мужчинах? Это после пережитого ею? Что это с ней? А тело, разум опять и опять вспоминать заставляли то, что пережила в ту ночь, что испытала сама, тот взрыв и тот миг, когда, казалось, сердце разрывалось на части.

У мужчин, интересно, так же? Вот почему они используют женщин, покупают себе рабынь, снимают девушек на ночь? Вот почему он мучил её весь тот день? Он хотел пережить то же, что пережила она? Поэтому?

Но разве можно это с кем-то чужим, кого не знаешь? Вот как он, этот римлянин, к ней? Она — рабыня, свенка, он — римский центурион, между ними общего ни на грош. Как это? Всё равно должно быть что-то общее, должно быть какое-то доверие, должны быть какие-то чувства. Нельзя же просто так взять любого человека с улицы и довериться ему так, чтобы довести до этого, чтобы вот так целовать или трогать везде, где вздумается. Нельзя! Это очень близкое должно быть, очень близкое…

Но, наверное, мужчины это могут, раз римские легионеры насилуют свенок в посёлках, им не нужно это доверие или чувства, они просто утоляют голод похоти. Как и этот центурион… Он что-то говорил про продажных женщин тут, в крепости, что теперь они будут не нужны ему, раз у него теперь есть Рианн…

Она мучилась этими мыслями, изводила себя сомнениями. Засыпала с вопросами и с ними же просыпалась. С двенадцати лет она жила без матери, никто не объяснял ей ничего, и спросить было некого. Всё придётся познавать самой, до всего доходить самостоятельно. Что поделаешь…

В своей жизни она пережила страх, когда римляне рвали на ней одежду и лапали её, такой страх, что боялась теперь каждого из них, всех мужчин, и никогда бы добровольно не пошла на близость с мужчиной. Потому этому римлянину пришлось брать её силой, и вряд ли что-то изменится сейчас. Она, наверное, не позволит опять тронуть её, не будет даваться ему, как он этого хочет. Она всегда может снова надеть петлю, хотя, видят боги, каких усилий стоило ей это. На худой конец, всегда можно сбежать. Что он там говорил про наказание для беглых? Посмотрим ещё…

Вечером она поднялась и, завернувшись в одеяло, вышла из своей комнаты. Рианн думала, что центурион уже ушёл на своё дежурство, и опешила, когда застала его тут. Он сидел за столом на кухне и брился, глядя в бронзовое зеркало. Видимо, её он увидеть тоже не ожидал, потому что рука его дрогнула, и он порезал себе щеку. Кровь потекла из пореза вниз, но римлянин будто и не замечал, смотрел в лицо свенки.

— Ты… Встала…

— У вас кровь идёт… — прошептала Рианн и повела подбородком.

— А-а, — отмахнулся центурион и стёр кровь тыльной стороной ладони — только размазал и всё равно не остановил. Спросил:- Как ты? Есть хочешь? Все эти дни ты только пила…

Она немного растерялась от такой неожиданной его заботы и просто смотрела ему в лицо, на выступающую из пореза кровь. Потом вдруг подошла и зажала этот порез двумя пальцами, шепнула:

— Надо кровь остановить, иначе попадёт на одежду… Не отстирается…

Опустила взгляд. Римлянин был уже в своей военной тунике и кожаных птеригах, спускающихся юбкой до колен, только без кирасы и поясов своих. Видно, собирался уходить.

А потом она вдруг поймала себя на том, что сама добровольно коснулась его, как тогда, в ту ночь… Что это было с ней? Ладно, тогда она пыталась остановить его, убрать его от себя, оторвать его, чтобы он прекратил то, что делал, и поэтому запустила пальцы в волосы на его голове. Но взять-то там было не за что, они короткие, да и не успела она тогда… Всё взорвалось в её голове ослепительной вспышкой… А сейчас? Здесь? Что это она вдруг сама подошла к нему, коснулась его лица? Что это с ней?

Да просто не могла она смотреть на текущую кровь после тех событий пятилетней давности, когда стольких в посёлке римляне перерезали. От вида крови она терялась, и всё прошлое вдруг наваливалось на неё. Ей было-то всего лет ничего, и такое увидеть… И маму убили тогда… За что? За то, что она заступилась за дочь? За то, что была свенкой?

Рианн дёрнула головой, прогоняя мрачные мысли, и осознала, что римлянин смотрит на неё снизу, глядит прямо в глаза, а она задумалась и не видит этого взгляда в упор. Рианн оторвала прилипшие кончики пальцев и сделала шаг назад, шепнула:

— Всё… Надо только помыть холодной водой…

Отошла в сторону, подхватив завёрнутое вокруг груди одеяло. Плечи и верх груди были открытыми, их частично скрывали распущенные волосы, и римлянин, повернувшись на триподе, не сводил с неё глаз. Рианн поджала губы, она ощущала, кажется, даже в воздухе, его напряжение, вожделение в его взгляде. Надо убираться отсюда, пока он не кинулся на неё.

Она развернулась и ушла к себе, села на трипод и поняла, что слишком часто, слишком глубоко дышит. Его взгляд выбил её из колеи, что это с ней? Это и не страх и ничто другое, что это она вдруг взволновалась так от одного его взгляда? Быстрее бы он ушёл, что ли…

Она так подумала и поднялась, но отойти или обернуться не успела — на плечи легли ладони римлянина, появившегося сзади. Рианн выгнулась спиной, словно пытаясь отстраниться от мужского тела, и услышала голос его прямо в ухо, так рядом:

— Ты сводишь меня с ума… Ты знаешь это?

Его ладони медленно стали подниматься вверх по прохладной коже плеч, добрались до ключиц. Рианн замерла, нахмуриваясь. Ну почему, почему всё опять по одному и тому же кругу?

— Нет! — Она резко передёрнула плечами, стараясь сбросить его ладони, развернуться, но Марк не дал ей этого сделать. Его ладони тут же превратились в камень, пальцы больно впились в кожу плеч. — Прошу вас… — шепнула.

— Ты же знаешь, что я сильнее, ты прекрасно это знаешь, но всё равно упрямишься. В моей власти ударить тебя, связать, но я не хочу делать тебе больно… Слышишь?

— Так и не делайте! — Рианн снова попыталась освободиться от его пальцев, но его руки вдруг обвили её и нашли запястья сжимающих на груди одеяло рук. — О, боги… — простонала она с мольбой. — Прошу вас…

Центурион не позволял ей обернуться, и Рианн пришлось повернуть голову, глянуть через плечо, чтобы увидеть его, губы шептали:

— Прошу вас, господин… Не надо… Умоляю, отпустите меня, мне плохо… Я еле стою на ногах… Просто пощадите меня… У меня нет сил сопротивляться…

— Так и не надо, — прошептал он в ответ, обжигая её кожу горячим дыханием. — Я всё сделаю сам, ты просто не мешай мне…

— Нет… — настойчиво повторила, дёрнув подбородком.

— Я ведь знаю, что в прошлый раз тебе понравилось…

— Откуда вы можете это знать? — она перебила, повысив голос. Центурион усмехнулся в ответ, покачав головой, как на великую глупость.

— Неужели ты думаешь, я этого не почувствовал? Если это поняла ты, это понял и я… Я ведь был у тебя… ты помнишь где? — Она помнила и нахмурилась от его слов. — Ты сама хотела этого… Ведь, правда, хотела? Ты обнимала меня… Скажи, что так становится куда приятнее? Когда твои ноги… — Она не дала ему договорить, перебила резко:

— Перестаньте! Зачем об этом? Пустите! Отпустите меня! — Рианн начала вырываться из его объятий, и в этот момент римлянин раскрыл её руки, держа их за запястья, и толкнул свенку вперёд на ложе.

В один миг Рианн осталась абсолютно голой и упала на своё ложе на колени и вытянутую левую руку. Длинные светлые волосы взметнулись, закрывая спину и ягодицы. Центурион сгрёб их в охапку, спутывая, потянул на себя, наклоняясь навстречу. Рианн тихо ахнула от боли и подчинилась его движению, подаваясь к нему, скривилась от невыносимой боли. Центурион шепнул ей:

— Всё будет хорошо… Ты же помнишь сама, как тебе было хорошо в прошлый раз? Сегодня будет лучше… Только ты не дёргайся лишний раз… Я сделаю всё быстро… Тебе понравится… Вот увидишь…

Он отпустил её волосы, и Рианн упала на живот. От слабости кружилась голова, и немного тошнило, в горле пересохло, дыхание было сиплым. Нет, сегодня она не сможет сопротивляться, у неё просто нет сил. И что, она сдастся ему? Позволит ему снова овладеть собой? Но помощь пришла со стороны. Кто-то вошёл, рядом хлопнула дверь.

— Эй, Марк, ты идёшь? Ты уже собрался? Где ты? Марк?

— Проклятье, — прошептал центурион. — Дикс… Не мог ты зайти попозже…

Он выругался через стиснутые зубы и оставил Рианн в покое, вышел к товарищу. Они заговорили:

— Ты был у девчонки? Видно-видно… — Дикс рассмеялся.

— Да пошёл ты! — ответил ему центурион.

Говорили они на своём языке, и Рианн не слушала, уронив обессилено лицо на подушку. Хвала богам. На этот раз всё закончилось благополучно. Если бы не Дикс, она бы сама не смогла себе помочь. Уже где-то там, в душе, она понимала, что не сможет бороться, что настолько опустошена и измучена, что он бы легко справился с ней, и она бы позволила. Проклятая болезнь…

Рианн чуть повернулась и вытащила из-под себя руку, убрала с губ прилипшие волосы и только тут заметила высохшую на пальцах кровь центуриона. Стиснула зубы. Сейчас, она немного отдохнёт, и они уйдут, и надо будет помыться после болезни. Смыть с себя это… Свенка брезгливо отобвинула руку от лица. Почему вообще она это себе позволила? Подумаешь, римская кровь, пусть бы горло себе перерезал этим проклятым ножом, ей всё равно… Это римская кровь… Проклятья на твою голову.

Она натянула на себя брошенное центурионом одеяло, угрелась, сердце её успокоилось. Ничего. Завтра она будет сильнее, сейчас она помоется и чего-нибудь поест, а завтра ей будет лучше. На первом этаже есть ванна для семейных, там есть тёплая вода, наступит ночь и будет тихо, Рианн сможет помыться, и вода даст ей сил. Пока думала так, заснула. Проснулась глубокой ночью, встала, сходила помылась, поела, чего ей оставил центурион, принялась разбирать влажные спутанные волосы деревянным гребнем. На это всё ушло много времени, из-за болезни волосы сильно свалялись и требовали внимания больше обычного. Пока Рианн справилась со всем, за окнами уже начало светать.

Скоро появится этот… Надо быстрее лечь и уснуть, чтобы не попасться ему на глаза, может, тогда он не заметит и оставит в покое, он же должен вернуться усталым после бессонной ночи. Рианн забралась под два одеяла, но уснуть быстро, как хотела, не смогла. Лежала и прислушивалась. И, конечно же, он появился. Ходил, грохотал по полу своими сапогами, раздевался, мылся в бронзовом тазу на кухне, тоже, наверное, что-то ел. Он должен был заметить, что еды стало меньше, что она тоже поела.

Рианн возмущённо дёрнулась, когда поняла, что римский центурион лёг к ней рядом на её узкое ложе. Да что б тебя… Обнял её поверх одеял и прошептал на своём непонятном свенском:

— На чём мы остановились?

Рианн скрипнула зубами от досады. Пока же он лежал сверху одеял, но что ему стоило забраться под них? От неожиданности происходящего сердце тревожно забилось в груди. Да когда же ты оставишь меня в покое?

Рианн не стала кричать и вырываться, заметив, что центурион не проявляет пока никакой активности. Лежала и делала вид, что крепко спит. Делать это, правда, было нелегко, зная, что рядом привалился этот со своими постоянными желаниями. Но потом она заметила, что он заснул, так и не прикоснувшись к ней. Видно, всё же ночное дежурство выматывает, что уж там такое они делают? А что теперь делать ей? Спать с ним рядом не получится, это не сон, всё время ждать, когда под одеяло тебе полезут наглые руки. Но и просто лежать и чего-то ждать, не было сил, хотелось отдохнуть после болезни и бессонной ночи.

Дождавшись, когда римлянин заснул крепко, Рианн аккуратно выбралась из-под одеял и надела своё платье. Забрала плащ и ушла спать на ложе центуриона. Получалось, что на это время они поменялись местами. Рианн не стала расстилась его ложе, легла одетой прямо на покрывало, и всё равно всё пахло им, чужим мужским запахом. Проклятый римлянин! И чего тебе не хватало, что тебе надо было у меня? Ты точно так же мог лечь и на своё место…

Усталость взяла своё, свенка всё же заснула. Проснулась от того, что кто-то легко провёл ей по щеке. Вскинулась, распахивая глаза. Римлянин уже сидел рядом с ней и согнутым указательным пальцем тыльной стороной осторожно касался её щеки.

— Что вы… делаете? — Рианн отстранилась и, отодвинувшись, прижалась спиной к стене, подтянула ноги к груди, расправила скомканный плащ. Смущённо потёрла щеку ладонью, где мужские пальцы касались её.

— Что это ты вдруг перебралась ко мне?

— А вы — ко мне? Перепутали?

Он усмехнулся в ответ и пересел поудобнее на краю своего ложа, чтобы лучше можно было видеть лицо свенки. Теперь они сидели так близко, что Рианн чувствовала, что касается его колена пальцами ноги через ткань плаща. Всего лишь плащ разделял их! Как уйти, когда он закрыл все пути отхода? От предчувствия неприятностей Рианн ощущала, как начали дрожать ладони, и сердце застучало тревожно и очень быстро.

— Вы пустите меня?

Конечно же, нет. — Он улыбнулся одной стороной губ.

Рианн запустила пальцы дрожащей ладони в волосы над ухом, упёрла локоть в колено, вымученно вздохнула, понимая, что оказалась в ловушке, и зашла в неё, оказывается, сама. Вот ведь дурочка! Зашептала потерянно:

— Интересно, вы ещё о чём-то думаете, кроме этого? Есть хоть что-то, что может вас заботить больше, чем женщина рядом? Или все мужчины такие?.. Когда же вы, наконец, оставите меня в покое? День, ночь… Я даже не чувствую себя в безопасности в своём углу, в своей постели… Сколько можно? Сколько вы ещё будете издеваться надо мной? — Она глядела на него исподлобья.

Римлянин пожал плечами небрежно.

— Я нормальный молодой мужик, почему я не должен думать об этом? — Усмехнулся. — Если я перестану думать о женщинах, вот это будет куда серьёзнее. Поверь мне. А что касается другого… Х-х, — усмехнулся снова, — я думаю, думаю о многом. О том, например, что квестор на эту зиму понизит жалование, что Квинт упал с лошади и сломал ногу, что лето в этом году дождливое, и осень, скорее всего, будет такой же. А это значит, что будет неурожай среди ваших и, может быть, будет голод, и опять начнутся волнения. И нам придётся подавлять их и снова убивать ваших…

Рианн бессильно уронила голову назад к стене затылком. Так смотрела в лицо центуриону. Молчала, думая о его словах. Что, опять будут они заходить в посёлки, убивать свенов? Проклятые римляне…

Только женщины помогают хоть немного занять мысли другим, помогают отдохнуть от всего, — между тем продолжал центурион, в свою очередь глядя ей в лицо. — Не пойду же я искать себе женщину на стороне, зачем мне проститутки, когда у меня есть ты? Ты лучше. Ты молодая и свежая… И пока только моя… И ты стоила мне больших денег…

Рианн хрипло выдохнула с насмешкой.

— Вот это сравнение… Спасибо. Я лучше — как это у вас звучит? — проституток… Конечно…

— Конечно, потому что ты только моя, и никто — ни один! — не дотронется до тебя. Я буду уверен, что ты не заразишь меня… Девчонки с улицы для всех, это выгребные ямы… А ты только для меня…

Рианн удивлённо приподняла брови, слушая его.

— Вот, значит, как. Ничего себе. — Римлянин в ответ пожал плечами, а свенка продолжила:- Значит, если проститутка, то для всех, и это нормально, никого не смущает, а если своя, то только для себя, только моё. Так, да?

— Выходит, так…

— Значит, вы думаете только о себе. Все мужчины думают только о себе. А кто-нибудь подумал, а как там девушкам, которых вы называете проститутками? Что они чувствуют, как им живётся? — Центурион пожал плечами в ответ, соглашаясь с её словами, ответил:

— Кто об этом думает? Но пусть к ним ходят те, у кого нет своих женщин… Да и вообще, знаешь, в жизни всё может измениться. Сегодня ты здесь, а завтра… Я же военный, вот пойду вот так в один из ваших посёлков, а твои возьмут и убьют меня… — Многозначительно пожал плечами и вскинул тёмные брови. — Где тогда окажешься ты? Хорошо, если кто-то из моих ребят сам заберёт тебя себе, вот, например, Дикс, ты ему нравишься, возьму и напишу завещание в его пользу или так пообещаю, и станет он потом твоим хозяином. А если нет? Тебя же вышвырнут отсюда на улицу, и что ты будешь делать? Кто будет кормить тебя? А? Этот мир мужской, без мужчине женщине не выжить… И никуда ты не денешься, станешь такой же гарнизонной проституткой, как эти все, поверь мне… — Дёрнул подбородком себе за спину. — Будешь рада любому, и терпеть будешь всё, лишь бы деньги платили…

— Ну уж нет… — Рианн до скрипа стиснула зубы. Что он такое говорит? Чтобы она так? Да нет же! — Это, выходит, мне за вас ещё и молиться надо, чтобы боги вас хранили, а вы жили подольше? — Усмехнулась криво. — Ни за что!

Римлянин вдруг рассмеялся, откинув голову к правому плечу, её слова о молитвах за него показались ему забавными.

— Можешь и помолиться, вдруг твои боги защитят меня, и твои молитвы быстрее дойдут до них… — Улыбался, глядя ей в лицо.

Вот так они сидели и разговаривали, как нормальные люди, Рианн даже поймала себя на мысли, что прежние страх и тревога прошли вдруг. Почему?

— Мои боги вряд ли защитят римлянина, слишком много крови моих соотечественников на ваших руках.

— Ну-у, — он согласно кивнул, — может быть и так. Не спорю. Но и ваши тоже стольких моих товарищей убили за эти годы…

— Вы сами сюда пришли. Никто вас не звал.

— Конечно, мы всегда сами приходим. Только это не моя блажь, я человек подневольный, я военный, мне приказали, и я делаю. Это всё приказы Рима, там виднее… Да неужели так уж вам и плохо с нами? Вы же сами торгуете с нами! Пользуетесь нашими дорогами! Ваши парни, вон, служат в наших гарнизонах! Как вы живёте-то, одно хозяйство убогое! Сейчас хоть можете свои металл, скот, лес, хлеб продавать. Разве плохо? Многие из ваших в крепости, в города перебираются. Понимают, что лучше в мире жить, да и где жизнь лучше. Здесь и работа, и жильё, и жизнь побогаче, чем в ваших лачугах. Разве я не прав? Сама скажи!

Рианн слушала его, сжимая и разжимая зубы, не сводя взгляда с его лица, потом ответила:

— Знаете, это как в разговоре между волком и домашней собакой, хороша еда в миске, да только ошейник шею трёт. Уж лучше на свободе, чем есть с вашей руки, и носить ваши ошейники…

— Вы никогда не покоритесь, — чуть помедлив после её слов, добавил римлянин, согласно кивнув. — А если и покоритесь, то столько крови вашей прольётся.

— И вашей… — добавила упрямо Рианн.

— И нашей, — согласился с ней римлянин, вздыхая. Поднялся с ложа и добавил вдруг:- Собери что-нибудь поесть, должен был хлеб остаться с утра… Я хочу есть. Пойдём…

Ушёл на кухню. Рианн проводила его глазами. Неужели он оставил её в покое? Что-то будет. Посмотришь, вроде, нормальный человек, но… С сомнением повела подбородком.

После обеда она занялась работой на станке, сколько дней уже не занималась делом. Болезнь неоправданье. А римлянин потоптался вокруг и ушёл, может, и у него какие-то свои дела, Рианн всё равно. Вернулся он только вечером, завалился на своё ложе, лежал, наблюдая за руками работающей рабыни. Потом предложил:

— Давай сходим в таверну к Витию, закажем что-нибудь горячего? Как ты? Ты ещё не ела?

— Соскучились по его вину? — спросила свенка, не оборачиваясь, и центурион улыбнулся её напоминанию его слов о вине Вития, усмехнулся.

— Пошли. Вино у него, конечно, дрянь, но у него зато вусная выпечка и пирожки, у него хороший повар. Закажем пирог с курицей или ещё что… Пошли.

Часть 5

Рабыня поднялась с трипода, остановилась, выпрямляя уставшую спину, лопатки. Марк наблюдал за ней, чуть улыбаясь, ему знакомо подобное после двух-трёх часов за столом с документами.

В таверне Вития он заказал свежеиспечённый пирог, быстро поел и ушёл к стойке, оставив рабыню за столом. Завёл разговор со знакомым, обернулся только тогда, когда за спиной сильно зашумели. Появившаяся недавно компания подвыпивших римских легионеров столпилась у стола, где сидела свенка. Через спины стоявших Марк сумел разглядеть, что кто-то уже держал рабыню за локти, стиснув руки за её спиной, а в лицо ей что-то выговаривал центурион Котий. Надо было идти разбираться.

— Слушай, Луций, — обратился к нему Котий, обернувшись, — эта свенка ничего не понимает по-нашему…

— Что вам от неё надо?

— Да так, хотели познакомиться, а она что-то по-своему тарахтит, ничего непонятно. Может, ты нам переведёшь? Ты же знаешь их язык, верно? — Котий смотрел сбоку карим глазом, ждал ответа.

— Котий, оставьте девчонку в покое, это моя рабыня и не стоит лапать её. Отпустите её! — Дёрнул подбородком на легионера, державшего свенку за локти.

— Это твоя рабыня? — удивился Котий. — Когда это ты успел купить её? Ничего себе, какой ты ловкий! Ну и как девка? Ничего? Хороша?

— Ничего, хороша… — согласился центурион. — А теперь отпутите её и оставьте в покое. Не доводите до греха…

— Ничего себе! — Котий нетрезво рассмеялся, его ребята продолжали удерживать рабыню за локти. — Уж не хочешь ли ты сказать, что готов полезть за неё в драку? А может, просто уважишь боевых товарищей, да поделишься красивой девкой, а? — Он склонился к рабыне и, взяв её пальцами за подбородок, поцеловал в губы, несмотря на её сопротивление. Девчонка мотала головой, вырываясь из рук, пыталась освободиться от ненавистного поцелуя, а легионеры рядом гоготали, видя всё это.

Марк стиснул зубы, чувствуя, как от злости вскипает кровь. Кто это посмел целовать его рабыню? Она ему-то целовать себя не позволяет, всё время не даётся, а тут… О, она заставила себя уважать! Укусила Котия за губу и заругалась по-свенски, сверкая глазами. Но Котий не слушал её, ударил по лицу ладонью слева, а потом справа. Эти две пощёчины заставили рабынюзамолчать, она даже как-то сникла, уронила голову на грудь. И тут не выдержал и вмешался Марк:

— Ладно, ребята, хватит, поиграли и будет. Отпустите её! Мы уходим. Котий! Прикажи им отпустить мою рабыню.

Котий всё это время потирал укушенную губу, зло глянул в лицо:

— Слушай, Луций, если ты так печёшься за свою девку, надо было держать её в казарме, а сейчас уйди и не мешай, дай немного развлечься. Не переживай, мы вернём её тебе в целости и сохранности… — Улыбнулся на эти слова. — Постараемся, если она опять не будет кусаться, конечно… Хочешь с нами, вставай в очередь, хотя, если это твоя девка, чем тебя можно удивить? — Опять усмехнулся.

— Это моя рабыня, Котий, какая очередь? Вино ударило тебе в голову. Я даже не хочу говорить об этом, ты не прав, ты покушаешься на мою собственность, так что, давай решим всё по-человечески. Ты отпустишь мою девчонку, а я всё забуду… Хорошо?

— Чего? — Котий угрожающе развернулся, упирая кулаки в пояс. — Что ты несёшь? Ты собираешься жаловаться на меня? Из-за рабыни? Я правильно тебя понял?

— Эй, эй, ребята! — Это толстый Витий от стойки заговорил, наконец. — Давайте только без драк, разойдитесь-ка вы по-хорошему. Не хватало тут ещё…

В подтверждение его слов двое ребят из охраны таверны потянулись в их сторону. Они всё время были тут, и Витий не зря им платил: в таверне часто затевались драки, особенно после выплаты жалования.

— Давайте на выход. — Один из охранников взял Котия за плечо, и тут же получил удар в челюсть. Завертелась драка, тут же полетели на пол скамьи, глиняная посуда, полезли и другие посетители выяснять отношения друг с другом. Про свенку-рабыню все как-то и забыли. Марк толкнул её к двери, крикнул по-свенски:

— Уходи отсюда… я догоню…

И сейчас же получил по затылку глиняной кружкой, аж искры из глаз посыпались, развернулся к обидчику, давая сдачи, дальше Рианн не смотрела. Вылетела на улицу и замерла у входа. Сердце стучало громко и быстро от пережитого. Что теперь делать? Без него в крепость её не пустят, уже темно, а стоять здесь ждать — опять накликать на себя беду?

О чём они разговаривали там, она не знала, ведь говорили между собой они по-своему, но то, что разговор касался её — ясно, как день. И что они привязались? Мало, что ли, других? Она никого не трогала, никому не мешала… И лицо горит от пощёчин этого, и во рту будто кровью пахнет, и на губах противно от этого поганого поцелуя. Что б вас всех…

И тут в раскрытые двери вывалился её хозяин, стирал кровь с разбитых губ и с брови, закричал, столкнувшись с Рианн:

— Ты чего здесь ждёшь? Я что тебе сказал?

Схватил её за руку и потащил за собой чуть ли ни бегом. Рианн еле поспевала за ним, а римлянин всё твердил ей:

— Я же сказал, чтобы ты убиралась отсюда! Чего стоять ждать? Ну что за…

Остановился вдруг и глянул на неё сверху, толкнул к стене дома и, взяв её лицо в ладони, принялся целовать всё: губы, подбородок, лоб, глаза, виски… Рианн растерялась, сжала пальцами запястья его рук, замотала головой, пытаясь вырваться из ладоней своего хозяина, убрать его руки от себя, но не получилось, и она зажмурилась от его поцелуев. Шептала:

— Что… что вы делаете? — Голос был хриплым, но центурион закрыл ей рот поцелуем. Рианн даже не успела отстраниться, и сейчас он настойчиво целовал её губы, аж дыхание перехватывало.

— Нет! — Она смогла вырваться и отвернулась, пряча в сторону лицо. Во рту опять ощущался вкус крови. Откуда? Это не её кровь! Это от него! Видно, ему досталось в драке, и теперь его кровь на её губах…

— Я хочу тебя… — прошептал центурион, прижимаясь к ней всем телом, вжимая в холодную стену спиной.

— Нет! — Свенка упёрлась ему в грудь ладонями, попыталась оттолкнуть от себя. — Не надо…

— Почему?

— Нас увидят… — первое, что нашлась ответить.

— Наплевать! — Он безрассудно склонял её к близости, ласкался лицом о лицо, упирался лбом в её лоб, хрипло дышал, возбуждённый пережитой дракой. Ему, в самом деле, было всё равно, кто их увидит посреди улицы, уже ночь, кто тут ходит? — Мне всё равно… — шептал ей в лицо. — Я не могу ждать… Я прямо сейчас взорвусь, ты понимаешь это?

Рианн наблюдала за ним снизу, при свете жилых домов, в лучах луны, она видела свежие ссадины на его лице. Он ведь подрался из-за неё… Всё тело дрожало, в груди звенело натянутой струной. Любопытство заставляло её заглянуть дальше ещё на один шаг. А что потом? Что будет дальше? Что-то затмевало рассудок, кричащий ей остановиться сейчас, не допускать этого шага. Но тело её дрожало в предвкушении каких-то знакомых ощущений, как во сне, как в том сне, когда она проснулась…

Рианн осторожно подняла руки и обняла центуриона за шею, медленно и аккуратно провела кончиками пальцев по короткостриженным волосам на затылке. Римлянин закрыл глаза от её прикосновений, наслаждаясь горячей смесью боли и удовольствия. Он так долго ждал этого все эти дни, пока она болела, а теперь она сама, сама ласкала его сейчас там, где пульсировала боль, да так здорово, так нежно. И он не выдержал…

Глухо застонав, уткнулся лицом в шею сразу под ухом, закусил зубами нежную кожу свенки, чувствуя, как бьётся под ней живая вена. О, это было здорово. Когда в последний раз он мог пережить оргазм только от прикосновений? Мальчишкой? Это было так давно…

Рианн сразу и не поняла, что случилось, а когда догадалась, боялась пошевелиться. Такое возможно? Как? Чтобы мужчина пережил подобное без женщины? А зачем тогда нужно это всё? Зачем мучить её, связывать, делать ей больно, если всё так просто? Он, оказывается, может всего добиться сам!

Что так повлияло на него? Драка? Боль? Что могло случиться?

Рианн сама боялась дышать, спугнуть это мимолётное состояние. Он пережил экстаз в её объятьях, и между ними были только поцелуи… Она почувствовала, как и у неё самой что-то задрожало приятно внизу живота, стало влажно, и голова закружилась, а в ногах появилась слабость. Это он так подействовал на неё, его беспомощность, его доверие, его слабость в её руках. И она поняла вдруг, что тоже хочет этого, что жаждет его прикосновений, хочет, чтобы его пальцы, его губы ласкали её везде, и там — тоже. Она вспомнила ещё раз свой сон, как хорошо, как приятно было в нём всё пережитое.

Рианн хрипло задышала и откинула голову назад, открывая шею, подставляя беззащитное горло ему, и римлянин начал целовать её от уха и вниз, шею, верх груди. Его ладони ласкали её живот, бёдра, грудь, скользили по ткани платья. Свенка закрыла глаза, отдаваясь ему, своим желаниям, ей стало всё равно на то, что их кто-то увидит. Наплевать, как он сказал, да, наплевать…

Ладонь центуриона забралась уже ей под платье, ласкала колено, кожу бедра. Рианн и сама не поняла, как распахнула ноги, помогая ему быстрее добраться до неё. Кровь пульсировала в висках, в ушах, внизу живота, под пальцами римлянина. Только он коснулся её горячего влажного тела, начал ласкать, как она тут же застонала, прогибаясь назад, вздрогнула всем телом взрывом оргазма, и ладони её притиснули римлянина к груди, впились в лопатки.

Центурион засмеялся хрипло, шепнул ей на ухо:

— Ничего себе, как ты можешь, оказывается…

Она смутилась и отвернулась, пряча лицо. Что он хотел этим сказать? Что он говорит ей? Его пальцы ещё ловили её последние движения оргазма там, а Рианн уже потребовала настойчиво:

— Пустите меня…

И он отпустил, оставил её, убрал руку, сам поправив на ней одежду. Рианн хрипло дышала через приоткрытые губы и чувствовала досаду за то, что случилось, что позволила ему.

— Пошли. — Пошёл первым, ведя свенку за собой, держал за запястье и чувствовал под пальцами холод её браслетов.

Рианн шла на ослабевших ногах, покачиваясь от слабости пережитого, а кровь всё ещё стучала в каждой клеточке тела. Как это могло случиться с ней? Как она могла так? И вообще, как она позволила это ему? А себе? Разве правильно она поступила, разрешив ему довести себя до подобного вот?

И всё равно, как это было здорово, так здорово, что до сих пор захватывало дух при воспоминании о пережитом.

Сразу же от двери центурион снова набросился на неё, принялся целовать лицо, прижал спиной к стене. Рианн растерялась от неожиданности, она и не думала, что у всего ещё может быть такое продолжение. Закрыла глаза, зажмуриваясь, снова, как и тогда, упёрлась ладонями в грудь римлянина. Тот поймал её пальцы в кулаки и, оторвав её руки от себя, поднял их вверх, ей над головой, вдавил в стену. Рианн хрипло выдохнула, глядя ему в лицо, почувствовала себя беззащитной.

— Теперь нам никто не помешает… — Центурион улыбнулся ей, снова начал целовать её лицо, шею, когда потянулся к губам, свенка отстранилась, избегая поцелуя. — Почему? Почему ты не даёшь целовать тебя?

Вместо ответа она лишь отрицательно повела головой, шепнула:

— Отпустите меня… — Попыталась выкрутить пальцы из его ладоней у себя над головой. — Мне не по себе, когда вы держите меня, будто опять… — Она не договорила, но это и так было понятно, что она хотела сказать: ей казалось, что он опять применяет силу, что он насилует её снова.

Марк понял это и отпустил её руки, улыбаясь, зашептал:

— Надеюсь, ты не вцепишься мне в глаза?

— Вы меня боитесь? — она удивилась.

— Просто на сегодня мне уже достаточно боли…

Рианн мягко улыбнулась на его слова, вспомнив о драке в таверне, да уж, ему досталось, должно быть.

— Тогда, может быть, хватит на сегодня? Вы устали, я тоже… — Её ладони опять упёрлись ему в грудь, она отталкивала его от себя, стараясь освободиться.

— Нет, думаю, не хватит… — Он хрипло дышал ей в лицо, снова убрал её руки, стиснув запястья, только теперь зажал их не над головой, а слева и справа от неё на уровне бёдер, вдавил в стену.

— Разве вам не хватило? Вам, что ли, этого мало? Как мне кажется, вы уже получили, что хотели, разве, нет?

— Ещё не в полной мере…

Рианн вздохнула устало, словно говоря этим, что у неё нет слов, прикрыла глаза, отворачиваясь. Центурион целовал её лицо и шею, свенка терпела, стараясь не думать о происходящем. А может, и ладно? Он же всё равно не отпустит, он добьётся своего, только сделает ей этим больно. Может, ей сдаться ему? Может, позволить? И так сегодня уже она разрешила ему, проявила слабость… И ей понравилось… Может быть, понравится и сейчас?

Это всё любопытство… Предвкушение нового…

Эх, как бы не пожалеть потом!

Римлянин оторвал её от стены, заведя руки назад, повёл впереди себя спиной к своему ложу. Рианн отступала назад, пока он мягко не толкнул её на ложе. Она смотрела на него снизу вверх, хрипло дыша через приоткрытые губы. Она позволяла ему, позволяла делать это с собой… Он медленно развязал пояс, смотря ей в глаза, стянул через голову верхнюю более длинную тунику, оставшись в нижней, короткой, белой. Он не стал снимать её, потянулся к свенке, мягко толкнул её, роняя на спину, склонился над ней, уперевшись коленями в край ложа, стал целовать лицо. Рабыня чуть отстранялась от его поцелуев, словно играла с ним, не позволяла целовать себя в губы. И это злило.

— Почему? — Он глядел ей в глаза. — Почему ты не даёшь целовать себя в губы?

— Должно же хоть что-то остаться моё?

Ого! Он усмехнулся. Вот ведь… Ну раз так, ты сама, значит, всё остальное разрешила. Ладонь центуриона нырнула под подол её платья, скользнула по колену, потом бедру, и оказалась там. Он сделал это так быстро, что она даже не успела среагировать и стиснуть ноги, наоборот, хрипло выдохнула, позволяя ему ласкать себя. Она ещё была влажной после того раза на улице. Хорошо. Ему меньше работы. Да и сам кончил совсем недавно, сейчас больше времени потребуется. Да и у неё, наверное, тоже…

Центурион стянул с рабыни платье, благо под ним у неё ничего не было. Принялся целовать её, начиная от лица и вниз, шею, грудь, хрупкие ключицы, живот. Под кожей ощущал пальцами бугорки рёбер, дыхание. Какая она тонкая, в чём жизнь держится, а норов-то крут… И что это с ней вдруг случилось? Вспомнишь последний раз, что приходилось связывать её и бить, и что сейчас случилось с ней? Почему? Вошла во вкус? Распробовала, что всё это значит?

От возбуждения кружилась голова. Надо передохнуть, иначе он кончит опять раньше времени, как сопливый пацан при виде голой женской сиськи. Нет, ещё рано. Чтобы дать себе передышку, поднялся и сел на ложе на подогнутую ногу, часто дышал, стараясь думать о чём-нибудь другом. Стянул с себя последнюю одежду, и воздух ожёг горячую кожу прохладой. Смотрел на рабыню. А та вдруг отвернулась от него на бок, подставляя взгляду спину, ягодицы, ноги. Вот те на. Нет, спина у неё, конечно, красивая, но…

Центурион не растерялся, сам, взяв за локоть, развернул рабыню на спину, согнул одну её ногу и, растянув шнурок, стянул с неё кожаный сапожок, потом второй. Теперь свенка вся перед ним и вся его.

Заметил, что она наблюдает за ним через ресницы, а сама словно с закрытыми глазами лежит. Хитришь? Ему хотелось прижаться к ней, чувствовать всем телом прикосновение кожи её, так, чтобы ощущать её без преград, без всякой одежды. Чувствовать грудью, животом, ногами её кожу, её горячее тело.

— Ну что, отдохнула? — шепнул ей по-свенски, склоняясь над ней, на ладонях упёрся слева и справа от её лица. Рабыня глянула из-под ресниц и хмыкнула неопределённо. А он одно колено протолкнул ей между ног, потом второе. Она не сопротивлялась, она ещё не спит там? Сейчас я разбужу тебя…

Он медленно входил в неё, наслаждаясь каждым мгновением, заполнял её. Разве это может с чем-либо сравниться? Ощущение, что ты заполняешь женщину, чувствовать, как она охватывает тебя плотно? О, это несравнимое ни с чем ощущение… И если пережил его хоть раз, потом ищешь ещё и ещё, утоляя жажду…

Он не торопился, тяжело дышал всей грудью, наблюдая за лицом свенки. Она хрипло выдохнула и закусила губу, когда он овладел ею.

— Больно? — шепнул ей по-свенски. Она ответила, не открывая глаз:

— Да…

— Скоро пройдёт… Потерпи… Это было давно в последний раз… поэтому…

А сам снова вспомнил, в тот, в последний раз, ему пришлось связывать ей руки, чтобы добраться до неё, не то, что сейчас. Что это с ней? Почему она изменилась?

Он сделал первый пробный толчок, глубоко, как смог, и рабыня хрипло выдохнула, сжала мышцы, не пропуская его в себя. Ничего себе! А он и забыл, что она это умеет… Вот это пожатие, только вряд ли ты остановишь меня этим. Он толкнулся ещё и ещё, и она открылась, пропуская его. Теперь он входил легко и без усилий, чувствуя под собой податливое женское тело. Она стала более влажной, открытой. Она отдавалась ему, его напору, была доступной, и он брал, упиваясь силой, мощью, чувствуя себя господином.

Он сам задавал ритм, входил то глубоко с силой, то легко и мягко, словно пробуя, то останавливался и медленно шаг за шагом вдавливался в лоно свенки, впитывая всё, что чувствовал. Тогда девчонка вздрагивала как от боли и чуть двигала подбородком, закусывала губу, не выпуская стона. Может быть, ей и было больно в такие мгновения, ему сейчас было всё равно, он уже не думал об этом. Сейчас им двигала только похоть, желание получить как можно больше удовольствия за один раз.

До оргазма ещё было далеко, как он и предполагал, а центурион уже устало опустился на рабыню, уткнулся лицом в шею, чувствовал под собой её вздымающуюся грудь, твёрдые бугорки сосков. Шепнул:

— Сделай так ещё раз… сожми меня…

Рианн открыла глаза, повернув к нему лицо, встретилась с его взглядом в упор, вопросительно подняла брови. О чём он?

— Сделай… Тебе же не трудно, правда?

Она не понимала, о чём он просит, потом поняла. Вот оно что… А она-то думала, что он этого не чувствует, что все её попытки не пустить его, — в прошлые разы и сейчас, — проходят втуне. А он, оказывается, только получает от этого наслаждение… Вот гад…

Рианн начала с короткого лёгкого пожатия, как женщина жмёт руку мужчине, потом вдруг сразу сильно. У центуриона аж дыхание перехватило. Ого… Где же она научилась этому приёмчику, как опытная шлюха! А член его внутри неё задрожал от переживаемых ощущений. Да…

Он оттолкнулся, поднимаясь на колени, подтянул рабыню к себе за талию, и начал входить в неё так. Девчонка лежала теперь только на лопатках, откинула голову назад, снова закрыла глаза и закусила нижнюю губу.

Ну почему, почему ты не смотришь на меня? Я хочу видеть твои глаза, хочу входить в тебя и видеть твои глаза!

При каждом толчке груди её вздрагивали, вздымался живот, острая линия рёбер, какой беззащитной казалась между ними зона солнечного сплетения. Хотелось целовать её туда, подниматься вверх. Он стиснул ладонями полушария её грудей, чувствовал, как упираются бугорки сосков. Нет, тебе не всё равно, ты только стараешься всеми силами это показывать, держишь в себе всё, что чувствуешь. Но ничего, я доведу тебя до оргазма, и посмотрим, сможешь ли ты промолчать на этот раз…

Он взял её за локти и подтянул к себе, усаживая на бёдра к себе, даже не выходя из неё.

— Обними меня, — приказал, и рабыня подчинилась.

Кончики её пальцев упёрлись в лопатки. Вот так. Он и сам притиснул её к себе, подхватил под ягодицы, теперь он не только сам входил в неё, но и сам же задавал ритм её телом. Даже если бы она сейчас не захотела, он бы сам управлял ею.

Он чувствовал грудью её грудь, бёдрами её бёдра, её руки у себя на спине. Попытался поцеловать в губы, пока лицо её было рядом, но свенка опустила голову, прижавшись щекой к его ключице, закрылась растрепавшимися волосами. Не давала! Вот мерзавка! Да ты моя, моя, как ты это не поймёшь?!

Центурион снова опрокинул её на спину и набросился сильными быстрыми глубокими толчками, понимая, что уже скоро. А она? Она опять не кончит под ним? Я хочу, чтобы она получила оргазм естественно, не от ласк между ног, а как все женщины, от проникновения… Хочу, чтобы она кончила подо мной, чтобы умирала вместе со мной! Он этого хотел, но уже не мог остановиться, не мог заставить себя сбавить ритм, позволить ей догнать себя. И тут почувствовал, как тело рабыни прогибается под ним, свенка выгибает поясницу, подаваясь ему навстречу, хрипло выдохнула, и оргазм охватил её. Он понял это потому, как она содрогнулась всем телом и с силой сжала его там, в глубине своего тела, а потом ещё, и ещё… Вот это да! Ну хоть бы звук, не говоря уже о крике. Вот чему бы тебе поучиться у профессиональных шлюх, чтобы я тоже слышал, что тебе хорошо, ведь это я подарил тебе это всё…

Ещё несколько глубоких толчков завершили дело, он еле-еле успел выйти из неё, чтобы не кончить в неё, хрипло застонал, сам закрывая глаза от переживаемого наслаждения. Лёг рядом с рабыней, положив раскрытую ладонь ей на живот, чувствуя, как вздымается он под пальцами.

Свенка ещё отходила от пережитого, ещё мало соображала, и в этот момент он нашёл её губы, повернув её голову к себе за подбородок. Она запротестовала, но не в полную силу, видимо, пережитый оргазм лишил её сил. Марк целовал её сильным властным поцелуем, прикусывая губы. Наконец, рабыня замотала головой и освободилась, отвернулась, даже не смотрела в его сторону.

— Разве тебе не понравилось? Я же знаю, что ты успела… я почувствовал… Что бы ты ни говорила сейчас…

— А я и не говорю… — Сама даже не смотрит.

— Мы могли бы повторить ещё раз… Я только отдохну…

— Нет! Хватит!

— Почему? Тебе не понравилось? Видят боги, я старался…

— Я заметила…

— Ну так вот…

Улыбнулся, глядя вниз на свою ладонь. Его пальцы сейчас ласкали её кожу на животе, поднимались вверх до ложбинки, до грудей.

— Не надо… — Она поймала его ладонь и оторвала от себя, второй рукой прикрыла грудь, будто что-то он у неё не видел.

— Почему? Разве тебе больно? Я сделал тебе сейчас больно?

— Нет! Просто не надо… Я не хочу… не хочу, чтобы вы трогали меня…

— А я — хочу! — Он вырвал свою руку из её пальцев и положил её ей на живот, но на этот раз скользнул не вверх, а вниз, до лобка. Рабыня стиснула ноги, не пропуская его. — Что это? Почему? — Он удивился её реакции.

— Не надо… Я устала. Я хочу спать. Я ещё не вылечилась, а вы…

Она села, потом поднялась на ноги, подобрала своё платье и обувь, как-то ловко так закрылась своей одеждой от глаз центуриона, ага, опять, будто он что-то у неё не видел… Ушла в свой угол. Варварка! Ломается тут. Ну, и да ну тебя! Я сам спать хочу. Завтра рано вставать…

Часть 6

Это была только отговорка — уйти от него, ссылаясь на усталость, сон, болезнь. На самом деле, она долго не могла заснуть, лёжа на спине, смотрела в потолок, снова и снова переживала шаг за шагом всё, что случилось. Сердце стучало в груди, взволнованно дышали лёгкие, она ещё помнила его прикосновения к коже, к груди, его властный поцелуй. Рианн чуть-чуть напрягла мышцы, она ещё помнила его там, как он заполнял её, как двигался в ней… О, Фрейя… Как она могла позволить ему? Ведь отдалась добровольно!

Вздохнула. Правда, она не могла не признать, что и сама испытала сильные яркие эмоции. Как когда-то во сне… Сухо сглотнула.

Осторожно коснулась ладонью своей груди, какая нежная кожа, она сама никогда и не думала об этом, провела ладонью вниз, на живот. Нет, когда касаешься себя сама, это совсем не так, не так, как это делает он… Поджала губы. Римлянин… Чужак!

А если бы это всё делал мужчина, которого любишь? Наверное, от каждого прикосновения бы кружилась голова, и так-то… Но ведь мужчины не всегда только с теми, кого любят, да что там, чаще всего с теми, кого не любят! Как это? Неужели испытывают одно и то же? Всё равно, если любишь, наверное, должно быть всё иначе.

Вот он, например. Думает ли он о ней? Старается ли, чтобы ей было хорошо, чтобы не было больно? Старается ли учитывать её интересы? Конечно же, нет! Вспомнился его поцелуй с болью, его грубые толчки, причиняющие ей боль. Как он ей сказал тогда? «Терпи… Пройдёт…» Вот и всё. Интересно, своей жене он точно так же сказал бы? Конечно же, нет, если он ещё любит её, а если нет…

Рианн вздохнула, закрывая глаза. Вначале это было больно, очень больно, да и он бил её, связывал, держал за горло. Сейчас хоть что-нибудь изменилось ли, после всего? Да, сегодня он не бил её и не душил, не связывал, и было не так больно, как в первый раз… Да и она сама позволяла ему сегодня делать с собой, что он захочет. Он целовал её, сам раздевал, брал, как хотел… Она отдавалась ему без сопротивления.

Но станет ли он после этого мягче с ней? Перестанет ли бить её? Набрасываться как безумный? Не давать прохода?

После совершённой попытки самоубийства он не трогал её, она болела, а он даже ухаживал за ней. И только сегодня попытался пристать, а потом и вообще… Всё закончилось сейчас так бурно… И она сама ему это позволила.

И что, после случившегося он поймёт, что ему всё можно? Что он теперь будет делать? Опять не давать ей прохода?

Она сама виновата! Зачем надо было позволять ему?

Но он всё равно бы добился своего! И делал бы ей больно, а так, так она и сама получила хоть что-то… И не просто что-то. Это было очень, очень ярко…

Вспомнилась сегодняшняя драка в таверне, пристающие к ней легионеры. И потом, после драки этой, на улице… Она обняла его, а он кончил только от одних её прикосновений. Вспомнила его лицо, его беззащитную слабость, он тогда уткнулся ей в шею и даже укусил. Почти небольно, кстати…

И что же, после всего сегодня он завтра будет думать, что ему теперь всё позволено? Рианн упрямо стиснула зубы.

Утром она проснулась и слушала, как собирается центурион. Сама поднялась только тогда, когда он ушёл. Занялась делами по хозяйству, весь день просидела за станком. Вечером сходила в лавку за хлебом и молоком, принялась готовить ужин к приходу хозяина. А сама внутренне боялась его прихода, не знала, что ждать, как смотреть ему в глаза после всего, что было ночью. Разве может быть теперь всё по-старому? После всего-то?

Он пришёл, когда Рианн ещё собирала на стол, сразу же прошёл на кухню, только плащ сбросил. Свенка встретилась с ним глазами и опустила взгляд. Почувствовала, как само собой участилось дыхание. Он, как был в форме, так и зашёл, даже не переодеваясь.

— Господин, будете ужинать? — Она единственное, что нашлась спросить. Голос предательски дрожал, выдавая волнение.

Но центурион не ответил, сразу же шагнул к ней, быстро сократил расстояние, и Рианн шарахнулась назад, прижимаясь спиной к стене. Римлянин набросился на неё, вдавил локти в стену и принялся целовать с жаром. Шептал, смешивая латинский и свенский:

— Я весь день о тебе думал… О, Юпитер… Еле-еле вечера дождался… Чуть с ума не сошёл… Знаю, что ты здесь… одна… Хочу безумно… прямо сейчас… прямо здесь… тут…

— Что? Нет! — Рианн замотала головой, пытаясь освободиться безуспешно. — Пустите! Что вы делаете? Нет! Оставьте меня…

— Почему? — Он чуть отстранился и посмотрел ей в лицо. — Разве ты сама не хочешь этого? Я же знаю, что хочешь. Тебе понравилось вчера. Я знаю…

— У меня всё тело болит после вчерашнего… — прошептала чуть слышно. — Не надо, прошу вас… Господин.

— Болит? Почему? — Он удивился. — Разве я делал тебе больно?

— Конечно!

— Совсем немного… Может быть, в начале, но потом…

— У меня болят ноги, спина… — перебила его Рианн.

Центурион усмехнулся в ответ. Конечно. Прошлая ночь была бурной, столько времени он потратил на то, чтобы довести её и самого себя до вершины блаженства, да и ей тоже пришлось потрудиться. А как она думала? Но это должна быть приятная боль, день-другой и она пройдёт. Это всего лишь мышцы, связки, стоит дать им немного нагрузки, и боль эта пройдёт ещё быстрее.

— Пустите меня… Не надо… Хватит. — Она попыталась выкрутить руки из его ладоней, освободиться. Но римлянин только сильнее вдавил её в стену, и сам прижался к ней всем телом, шепнул в ухо:

— У меня у самого всё болит… — подмигнул, и Рианн с хрипом выдохнула. Он не отпустит её, для него это всё игра и только.

— Не надо… Прошу вас…

Но он и не собирался её слушать, повернул лицом в стену. Чтобы не удариться, свенка успела выставить руку и упёрлась на неё ладонью, потом и вторую руку, теперь обе её ладони упирались в стену на уровне лица. Римлянин прижался к ней сзади. Она чувствовала спиной через платье его кирасу, жёсткие кожаные ремни и перевязи. Его ладони ласкали её, добрались и сжали груди.

— Не надо… — прошептала свенка. Но разве его могло сейчас что-то остановить? Он целый длинный день этого ждал.

Поднял подол её платья до пояса, открывая ноги, ягодицы. Довчонка качнулась, когда он протолкнул ладонь ей между ног, хрипло выдохнула, когда его пальцы коснулись её там.

— О, — он коротко засмеялся, — я же знал, что ты сама этого хочешь. Ты уже ждала меня, да? — шепнул ей на ухо. А она и не заметила, когда это случилось, когда она успела увлажниться, ведь всеми силами не хотела этого. Выходит, её тело само желало его? О, нет…

Рианн закрыла глаза и опустила голову. Что бы сейчас она ни говорила, получается, всё — ложь, он не поверит ей. Она ведь всё время боялась его, а что же теперь? Теперь, получается, хочет его сама, желает, как и он — её? Да нет же! Нет! О, Фрейя…

Она почувствовала, как он уже входит в неё, зажмурилась, стискивая зубы, чтобы не закричать от боли. После нескольких толчков боль прошла, хвала богам, она даже начала что-то чувствовать. От каждого толчка центуриона Рианн ощущала, как проскальзывают пальцы по стене, как вздрагивают под платьем груди, как напряжённые соски с болью касаются ткани одежды.

На этот раз римлянин не так глубоко проникал в неё, как вчера, да и входил и выходил легко, мягко. Она была готова принять его, была влажной и доступной. Он ждал от неё хоть звука, но она опять молчала.

Через момент центурион вышел из неё и снова развернул к себе лицом, вдавил в стену, притискивая с болью своей кирасой, ремнями. Рианн смотрела ему в лицо огромными глазами. Он подхватил её под правое колено, чуть поднял вверх спиной по стене, к себе повыше, вошёл снова и на этот раз глубоко и с силой. И вот тут свенка хрипло застонала, закрывая глаза.

— Обними меня… — приказал ей римлянин. Она подчинилась, закинула руки ему на спину, чувствуя под пальцами тёплую кожу кирасы. — Смотри на меня. Почему ты никогда не смотришь на меня? — спросил и встряхнул её глубоким толчком.

Рабыня теперь смотрела ему прямо в глаза и вдруг хрипло ответила вопросом:

— Может, вы ещё прикажете мне полюбить вас?

Он усмехнулся, вот бестия. Всегда всё по-своему…

— Не надо… строить из себя… жертву… — Он говорил ей, сотрясая её сильными толчками. — Ты сама этого… хотела… Я только вошёл… ты сразу же потекла… верно?

— Нет!

— Да кого ты… пытаешься… обмануть?

Каждым своим движением он доказывал ей, кто сильнее, кто господин, кто прав. Она продолжала смотреть ему в лицо, и он чувствовал, как с каждым его ударом через губы свенки вырывалось горячее, обжигающее кожу щеки дыхание. Это не стоны, не крики страсти, но это уже было что-то. Когда он особенно сильно и глубоко входил в неё, выдох её был коротким и более горячим, ему даже казалось, что к нему примешиваются какие-то звуки. Вот ведь варварка! Ведь чувствует что-то, но никогда не признается! Одна радость, что соседи не пожалуются…

Она в этот раз ни разу не сжалась, не стиснулась, чтобы остановить его, знала теперь, что ему это нравится. Но ничего, я и так смогу сделать тебе приятно. Или себе…

— Скажи ещё, что… тебе не нравится? — спросил её опять. Свенка в ответ дёрнула подбородком и устало сморгнула. — Ты же кончаешь, как и я… правда?

Рианн только молча выдержала его взгляд, раз за разом обжигая его лицо своим дыханием через чуть распахнутые губы. Вот тебе, вот… О, да, наконец-то, он услышал её долгожданный стон, тихий, правда, как от боли, а совсем не от удовольствия.

Центурион ускорил ритм, стал входить быстро и глубоко, ещё больше стараясь раскрыть её себе навстречу, ещё выше поднял её правую ногу под колено. Тут уже девчонка закрыла глаза, и он не стал ей ничего говорить, чувствовал, что осталось совсем чуть-чуть. Ещё… Ещё… Глубже… Быстрее… Вот тебе… Вот…

Сознание отключилось, волна нахлынувшего удовольствия поднимала его всё выше и выше в безоблачные высоты, к самому солнцу. Весь мир взорвался ярким светом, всё перевернулось вдруг, и его понесло вниз, с небес на землю.

Он хрипло дышал, уткнувшись лицом ей в грудь, в ткань её платья, стонал, переживая судороги оргазма. Уже по привычке он успел выйти из рабыни в последний момент, и теперь семя его толчками ударяло свенке во внутреннюю сторону бедра.

Немного придя в себя, Марк посмотрел девушке в лицо, спросил негромко:

— Ты успела? Я не понял…

Рианн, хрипло дыша от пережитого, дёрнула отрицательно подбородком.

— Почему?

Что за глупый вопрос? Она коротко усмехнулась. Что он хотел услышать? Что думает только о себе? Что ей больно от его кожаной сбруи? Что эта поза болезненна для неё? Ему хорошо, а ей больно…

— Пустите меня…

Он отпустил её, и опять поставил на ноги. Рианн покачнулась от слабости, но центурион не дал ей упасть, удержал за плечи.

— А сейчас можно и поужинать…

Ушёл переодеваться в домашнюю тунику, а свенка устало прислонилась к стене, переводя дыхание. Сейчас ему хочется пожрать… Потрудился, значит. А у неё всё тело болит, и голова закружилась. Перемазал её всю, а теперь подавай ему ужин. Чувствовала под платьем влажное бедро. Гад. Она никогда не сможет привыкнуть к нему. Что это было? Он накинулся прямо с порога! Он непредсказуем, как погода Германии. Что он может выкинуть? Что от него ждать?

Рианн стояла там же, когда он опять вошёл на кухню. Заметил, что она всё тут же, где он оставил её.

— Рианн? — позвал с тревогой. — Что случилось?

Хотел взять за плечи, развернуть к себе, глянуть в лицо, но свенка остановила его, выбросив ладонь:

— Не прикасайтесь ко мне!

Он впервые позвал её по имени.

— Что? Тебе плохо?

Она глянула на него исподлобья и ответила:

— Что это вдруг вы стали таким заботливым?

— Мне показалось, ты сейчас упадёшь.

Она усмехнулась, шепнув:

— Не дождётесь…

— Вот как! Ничего себе! — Тоже усмехнулся на её слова. — Давай поужинаем, а?

— Ужинайте, — дёрнула подбородком в сторону стола, — всё уже готово.

— Я хочу с тобой. Без тебя я есть не буду.

Центурион уже снял кирасу, пояса и даже успел переодеться в другую тунику, а Рианн всё это время не могла придти в себя, настолько была ошеломлена произошедшим. Он же набросился на неё, как безумный. Если бы её тело само не предугадало его действий, он что, ворвался бы в неё, в сухую? Его может хоть что-то остановить?

— Интересно, со своей женой вы поступали точно так же? — Она медленно дошла до стола и села на узкую лавку. Римлянин тут же сел напротив неё через стол.

— Тебе что, не даёт покоя моя жена? Да, представь себе, после нашей свадьбы я вёл себя с ней примерно так же. Я женился рано и занимался любовью со своей женой каждый день. — У него было хорошее настроение, и свенка не могла его испортить.

Рианн какое-то время смотрела ему в лицо, потом спросила:

— Как вы сказали? «Занимался любовью»? Это так у вас называется? А со мной вы чем занимаетесь? Просто делаете, что хотите? Или как?

— Ну, ты же мне не жена, ты — просто моя рабыня. Вот и всё. Я вправе делать всё, что хочу. Моя Атия — римская гражданка, она из хорошей семьи, она мать моего сына. А ты, — он пожал плечами, — просто варварка, германка, свенка, ты даже не умеешь читать и писать.

Рианн помолчала, потом, проглотив обиду, прошептала:

— Атия, значит… Может быть, я не умею читать и писать, может быть, я и варварка, по-вашему, но именно я, а не она, готовлю вам есть, штопаю вашу одежду и покупаю вам хлеб… — Он перебил её:

— Да, и ещё развлекаешь меня по ночам, не забудь. Что поделаешь, как говорится, за неимением жены сойдёт и рабыня… Даже свенка…

Рианн прикрыла глаза, стискивая зубы. Сойдёт, значит?

— Если уж вы так страстно любите друг друга, чтож ваша супруга Атия не живёт здесь с вами? Ну и готовила бы вам и ублажала по ночам? Что ж она там, а вы тут? И приходится вам, бедному, успокаивать себя рабыней, варваркой, свенкой? — Вот это она ему выдала, сама от себя не ожидала. Она хорошо помнила тот раз, когда говорила о его жене, и хорошо помнила, чем всё закончилось, и тогда тоже всё было на кухне, на вот этом столе… Зачем она опять это делает?

Римлянин перестал вдруг при её словах намазывать паштет на кусок хлеба и посмотрел свенке в лицо долгим взглядом. Рианн заметила, что глаза его опасно сузились, она уже знала, чем это грозит. Ну всё… Выпросила на свою голову… Держись теперь.

— А это не твоего ума дело! Занимайся тем, что должна, как рабыня, понятно?

Она поджала губы и сухо сглотнула.

— Ты поняла меня? Рианн? Я не слышу.

— Конечно, — она согласно кивнула.

Помолчали. Он ел, а она просто следила за ним со своего места. Он не тронул её, не ударил и сдержал свой гнев. Поэтому Рианн опять спросила:

— Почему вы не дали мне умереть?

Центурион перевёл глаза ей на лицо, помолчал, пожал плечами, отвечая:

— Не знаю…

— Зачем ухаживали, тратились на врача? Зачем?

Он и на этот раз так же пожал плечами, но не ответил, и так понятно, что не знал. И Рианн шепнула:

— Я пойду…

Он не стал её останавливать.

Часть 7

После этих событий несколько дней центурион дежурил по ночам, уходил вечером и приходил утром, завтракал, полдня отсыпался и уходил в город до вечера. В такие дни Рианн отдыхала от него, весь день старалась сама не попадаться ему на глаза, уходила и сама в город. Или пока её хозяин отсыпался, работала за станком. К тому времени, как центурион обычно поднимался, Рианн уже собиралась и уходила по лавкам, относила готовую ткань, брала нити на новую работу. Сама старалась вернуться тогда, когда римлянина уже не было. А ночью она была предоставлена сама себе. Уж тут она могла быть уверенна, что никто не тронет её. Она работала, вечерами штопала, ткала, стирала, спокойно могла помыться на кухне, и никого не боялась.

Такие ночные дежурства центуриона были для неё отдыхом.

По утрам центурион возвращался усталым и озабоченным своими делами, в сторону рабыни своей даже не глядел.

А потом его перевели на дневные дежурства, и в первые дни Рианн ждала, что хозяин придёт к ней в её угол, она боялась этого и не знала, как вести себя с ним. Но центурион всё так же возвращался усталым и подолгу просиживал один в раздумьях. Что-то там, на службе, тревожило его, что-то занимало все мысли.

Постепенно наступала осень, дни становились короче, задули холодные ветры, часто и подолгу шли промозглые дожди. От местных в городе Рианн знала, что урожай собрали маленький, ждали голодной зимы, а старший центурион крепости готовился к мятежам, усилил караулы, и жизнь у местных легионеров стала несладкой.

Рианн и сама замечала это. Хозяин стал оставлять на расходы всё меньше и меньше денег. Свенка и сама экономнее стала тратить их, но нужен был уголь для жаровни, ночи стали холодными, и приходилось тратить свои, заработанные ткачеством деньги.

Раз или два в декаду центурион сам приходил в её угол по ночам, упрямо сламывал сопротивление свенки, овладевал ею, получал своё и уходил. Он почти не разговаривал с ней, не бил, но если Рианн сильно уж сопротивлялась, тогда в руках римлянина просыпалась сила, которой молодая свенка противостоять уже не могла. Она сдавалась его напору, позволяла ему брать своё, но всеми силами выражала свою безучастность и немое несогласие.

Постепенно через прошедшее время Рианн даже понемногу начала привыкать к тому, что живёт с мужчиной, со временем стала и сама хоть что-то получать от близости с ним, научилась терпеть его чуть грубоватые ласки, угадывать по выражению лица, глаз, губ его настроение, его желания. Знала, когда с ним можно заговорить, когда лучше вообще молчать и не попадаться на глаза, когда нужно предложить вина, а когда холодного молока и кусок свежевыпеченного ещё тёплого хлеба из лавки пекаря.

Она была женщиной, она могла многому научиться, многое терпеть. Тем более, она была его женщиной и должна была научиться привыкнуть к центуриону. Другой жизни у неё не было и не могло быть в её положении.

Рианн пришла на кухню и встала спиной к стене, протянув ладони к горящей жаровне. Центурион в это время ужинал, вернувшись со смены, как всегда, усталый и замкнутый, как и в последние несколько дней. Как же ей не хотелось сейчас говорить об этом, видно же, что он не в настроении, но ждать другого дня можно ли?

— У меня задержка… — чуть слышно начала первой. Она несколько дней набиралась смелости, чтобы заговорить об этом.

— Что? — он переспросил, нахмурившись.

— Вы меня слышали…

Какое-то время он просто молчал, глядя на рабыню свою нахмуренно, словно слова её не доходили до него.

— Но я же всегда…

— Не всегда! — перебила его Рианн, хотя и знала, что он этого не любит, но ей хотелось кричать ему в лицо. «Да! Да, вот именно — не всегда! Может быть, несколько раз ты делал это, ты засевал меня… И теперь я беременна от тебя! Я ношу твоего ребёнка! Что теперь ты будешь делать? А?»

Но центурион молчал, глядя на неё, видно было, как он сжимает и разжимает зубы, переживая злость от происходящего. Что он сделает? Выйдет из себя?

— Я, может быть, всего-то пару раз… — голос его был сиплым, выдавая его.

— Хватит и одного… — снова перебила Рианн.

И тут вдруг римлянин взорвался, взлетел на ноги и одним махом гребанул со стола всё, что стояло перед ним, ударил стиснутыми кулаками по столешнице ещё и ещё.

— Проклятье! Проклятье! Проклятье!

Рианн сжалась, видя это всё, закрыла уши ладонями, медленно съехала по стене спиной. Хотелось стать маленькой, незаметной. Ведь она боялась именно вот этого, его реакции.

— Ты сама это всё… Я знал, что ты найдёшь способ мне отомстить… Именно сейчас… Я так и знал… Когда у меня совсем… да что там… Я так и знал, ты сможешь… Проклятье!

Он метался по маленькому пространству кухни, пинал стены, а под сандалиями его скрипела битая посуда.

— Ты понимаешь, что это такое? Родить ублюдка здесь? Сын рабыни? Что это?.. Нет, ты не понимаешь, что это значит! Кому это нужно… Ребёнок рабыни сам становится рабом… И что дальше?

Рианн расплакалась вдруг, обнимая себя за плечи. Рыдания сотрясали её, хотелось провалиться сквозь землю. Какой грех она совершила, чтобы терпеть такое наказание? В чём провинилась?

Она медленно поднялась на ноги и ушла к себе, ничего не видя перед собой от слёз и отчаяния. Легла на своё ложе, слушая, как центурион ругался и бушевал на кухне.

Ему не нужен был ребёнок рабыни, там, в Риме, у него рос сын, сын от законной жены, римской гражданки, ему не нужны были дети от рабыни, от свенки… Как он сказал? Ублюдки? Сейчас он проклинал всё и всех, и особенно её. Рианн плакала навзрыд, будто, в самом деле, была одна в чём-то виновата.

Она так и не вышла из своего угла, голодная, разбитая, уставшая от слёз, забылась тяжёлым сном до утра. Утром, когда встала, центуриона уже не было. Стараясь не думать, не вспоминать вечер прошедшего дня, она принялась наводить порядок на кухне, собирать осколки битой посуды (снова лишние расходы), разбросанные остатки еды, перевёрнутую мебель.

Вот, оказывается, как он тут бушевал. А виной всему не болезнь, не смерть близких, не какое другое несчастье, а ребёнок, мать которого рабыня, свенка.

Только подумала об этом, и от слёз опять защипало в глазах. Гад ползучий, хуже змея ядовитого. Зачем ему ребёнок от неё? Как он сказал, как назвал его? Ублюдок? Вот и всё. Вот, чего она стоит в его глазах, мать ублюдка. Конечно, свенка, варварка… Это всё его слова. А что хотеть? Она, и правда, его рабыня, он купил её, как покупают лошадь или собаку, хороший меч или плащ, как любую другую вещь. Она была нужна ему, как нужны нож или обувь. Этот римлянин регулярно насиловал её, когда ему хотелось, когда ему нужна была женщина. А когда плодом всего этого стал ребёнок, виноватой оказалась Рианн, кто же ещё?

Рианн порезала палец, собирая осколки, и неожиданная боль опять заставила расплакаться от жалости к себе. Ну что, что ей теперь делать? Ну почему всё так? В чём она провинилась перед богами? Что слелала не так?

Стукнула дверь, кто-то зашёл.

— Иди сюда.

По голосу она узнала его, своего хозяина, но с места не сдвинулась, так и сидела на корточках у вороха битой посуды, плакала беззвучно. Свенка не выполнила его приказа, и через моментцентурион влетел к ней, схватил за запястье и рывком поставил на ноги. Гневно глянул в залитые слезами глаза.

— Если я сказал, иди сюда, это значит, что ты всё бросаешь и идёшь сюда! Разве это не понятно? Не понятно? — Он грубо встряхнул её и перевёл взгляд на порезанный палец, заметив кровь. Скривился. — Что это?

— Порезалась… осколком, — выдохнула в ответ, разделяя слова.

От страха слёзы высохли на глазах, остались только сухие рыдания. Центурион оттолкнул её от себя и заложил ладони за пояс, глядя сверху. Рианн снова принялась собирать битую посуду, чтобы хоть чем-то занять себя, лишь бы не смотреть на центуриона. Руки дрожали от ожидания неприятностей.

— Сколько у тебя задержка?

Она без слов показала три раза раскрытую ладонь. Пятнадцать дней. Это половина месяца…

— Тебя тошнит? Кружится голова? — Она в ответ отрицательно повела подбородком. — Я поговорил с нашим врачом, он придёт завтра или послезавтра. Я как раз должен буду быть дома…

— И? — Рианн замерла и посмотрела на хозяина снизу вверх от пола.

— Он рассчитает тебе дозу яда, ты выпьешь его и вытравишь своего ребёнка.

Рианн медленно поднялась, не сводя взгляда с его лица, смотрела снизу исподлобья, упрямая, повела головой от плеча к плечу.

— Нет… Я не буду ничего пить. Я не буду травить себя. Я не буду убивать своего ребёнка…

— Моего ребёнка! — резко перебил её римлянин.

— Нет. Ваш ребёнок там, — дёрнула головой за спину, — с вашей женой, а это мой ребёнок. Я не дам…

— Что ты несёшь? — Он скривился, будто слышал великую глупость. — Мне не нужна беременная рабыня и ублюдки твои не нужны.

— Это не ублюдок, это дар богов, это ребёнок, и он ни в чём не виноват.

— Ты знаешь, что его здесь ждёт, даже если он родится и вырастет? В лучшем случае служба в римских орлах, он станет легионером и будет убивать таких, как ты и насиловать ваших женщин. А если это будет девчонка, она станет гарнизонной шлюхой или рабыней. Такой же, как ты… Ты такого хочешь своему ребёнку? Что ты молчишь?

Рианн всё это время так же глядела снизу, потом устало прикрыла глаза и шепнула:

— Вы могли бы отправить его в Рим, к себе домой, он вырос бы слугой в вашем доме…

— Мне не нужны такие слуги в моём доме!

— Почему? — Она осмелилась глядеть ему прямо в глаза. — Когда вы пользовались мной, для вас это было хорошо, а когда я понесла от этого, вы даже не можете проявить жалости и понимания? Это же ваш ребёнок…

— Это твой ребёнок, ты сама так сказала, — перебил её.

— Если бы не вы, его никогда бы не было, я оставалась бы девушкой…

Центурион поднял ладонь, чтобы ударить её за эти слова, и рабыня зажмурилась, ожидая этого удара, но Марк не смог сделать этого.

Она права. Он купил её ещё девственной и сам сделал её своей наложницей, притом силой сделал, она умоляла его этого не делать. Сколько раз за эти месяцы он брал её, и сколько раз приходилось применять силу? Почти каждый! Она постоянно сопротивляется ему, всё время противостоит каждому движению! Ему приходится применять силу всё время! Как же должна она ненавидеть его за всё это! Его и этого ещё неродившегося ребёнка — его плоть и кровь! Римского ребёнка! А она? Она почему-то хочет, чтобы он родился. Зачем? Эти проклятые свены, их разве поймёшь?

Да сколько раз он видел всё это здесь! Всё именно так и будет, как он ей описал. Если мальчик, то станет легионером, если девочка — шлюхой, это ещё, если сам Марк не признает ребёнка своим рабом. Дать ей вольную? Тогда ребёнок родится свободным, понятно, что незаконнорождённым, но тогда ему точно будет открыта дорога в легионы, а так… Сын рабыни — сам раб.

Тут много таких служит во вспомогательных частях. Если ему повезёт, если будет толковым и умелым, то через двадцать-двадцать пять лет службы он даже получит гражданство. Если раньше его не убьют, конечно… Но сможет ли она одна вырастить ребёнка, если станет свободной? Как она без мужчины сможет это сделать? Сама станет проституткой, или кто-то из местных, хотя бы даже здесь, в крепости, женится на ней. Кто? Дикс? Вряд ли, даже если она и нравится ему. Он как-то говорил, что жениться — не в его планах на ближайшие несколько лет. Нагляделся на своих родителей и сыт этим по горло…

Она не сможет выжить одна, да ещё и с ребёнком на руках.

Он вдруг мысленно представил себе, что отпустит её и останется один. Он уже привык к ней, ему нравилась она, её сопротивление, её постоянное желание противостоять ему во всём. Нравилось сламывать её, видеть её глаза, когда она не хочет, а он всё же берёт её, овладевает её телом. Эта молодая свенка приносила ему такое удовольствие, какое не приносила ни законная жена, ни любая другая. Ему нравилась эта холодная германская красота, светлая кожа, серые глаза, нравилось, что она не была рождена рабыней, что в ней жив ещё дух свободы, в ней ещё не пропали её несломленность, её непокорность. Даже здесь, с этим ребёнком, она не желает мириться с ним.

Почему она вдруг стала так дорога ему? Может, потому, что она была свенкой, варваркой, германкой, со своим диким непредсказуемым характером. И тем более, до него она жила в лесу среди свободных германцев, а не в среде рабов.

Он никогда не отпустит её, потому что другой такой у него больше не будет. Это эгоизм. Ну и пусть.

А если дать ей вольную, но не отпускать её? Пусть живёт рядом. Но ребёнок? Что делать с ребёнком?

Он ушёл из кухни и сел на своё ложе, запустил ладонь в волосы на затылке, упёрся локтем в колено. Что-то надо придумать. Может, дать ей вольную хотя бы по завещанию? Если вдруг что-то случится с ним, пусть будет свободной, она и её ребёнок — тоже. А дальше пусть как хочет, так и выживает. Сможет вырастить этого ребёнка, значит сможет. Может быть, найдёт кого-нибудь из родственников, и её возьмут с этим ребёнком, или кто-то женится на ней.

Проклятье! Это будет его ребёнок…

Он вспомнил почему-то своего сына, маленького Марка. Не видел его уже два года. Хорошенький мальчик. Сейчас ему должно быть семь лет. Перед глазами вставало родное лицо ребёнка, его глаза, его улыбка. Его сын, его мальчик! Правда, он мало был похож на самого Марка, общего с отцом у него было ни на грошь. Глаза, цвет волос, черты лица. Больше угодывалось от Атии, чем от него…

Может быть, его папаша Авл, а совсем не он? Вспомнилось лицо Авла. Светлые волосы, карие с зелёным глаза, удлинённое лицо. Проклятье! Чем больше думал об этом, тем больше казалось, что его сын всё более и более похож на этого проклятого Авла. Неужели, в самом деле, Атия родила ему сына от этого хлыща? Они знали друг друга ещё до Марка. Это родители поженили их, а она, может быть, давно уже спала с этим козлом и от него родила мальчишку! Поглядеть бы на него сейчас, через два года. И её саму спросить в лоб, напрямик.

Конечно, неужели за эти два года она ни разу не изменила ему? Он же завёл себе рабыню, да и до неё всё ходил по местным шлюхам. Природа требует своё, а Атия разве другая?

Проклятье! Выходит, единственный ребёнок, в котором он может быть уверен, это ребёнок этой рабыни, будь она не ладна! Так, получается, что ли? Как там говорили предки? Отец всегда сомнителен. Выходит, так.

Надо будет весной отпроситься съездить в Рим, проведать семью и поговорить с женой. Да, нужно серьёзно поговорить с Атией. Что-то всё это нечисто. Надо вывести её на чистую воду, сколько можно лжи и вранья?

Из кухни вышла рабыня, заметив его, растерялась. Их взгляды скрестились. Опустила голову. Он глядел на неё со своего места, видел, как в бессилии свенка сжимает и разжимает кулаки. Мать его ребёнка, свенка, германка. Вздохнул. «Надо будет написать завещание, пусть порадуется моей смерти при случае…»

— Мне нужны деньга на хлеб.

Центурион поднялся, покопался в поясе и достал немного денег, подошёл и сам вложил их в ладонь рабыни. Мало, конечно, жалование понизили сильно, да ещё на всё выросли цены, но она никогда не жаловалась почему-то. Он приходил по утрам или вечерам, его всегда ждал стол, скромный, конечно, но она умудрялась как-то покупать не только хлеб, но и молоко, и сыр, и овощи, и уголь. Может быть, у свенов есть свои какие-то секреты или местные делали ей скидки, кто её знает, как ей это удавалось. Может, она и, в самом деле, сможет одна выжить.

— Я скоро приду.

Рианн засобиралась уходить, накидывала плащ.

— На улице дождь со снегом, — предупредил её центурион. — Возьми второй плащ… Холодно.

— Я быстро…

Ушла. Марк остался один, заглянул на кухню. Рабыня всё прибрала тут, на столе стояли глиняные тарелки с отколотыми краями, в них сыр и маринованные оливки; от жаровни тянуло теплом. Разве можно отпускать такую рабыню? Она нужна самому.

Часть 8

Вернулась она не так быстро, как хотела, замёрзла страшно. Выложила покупки на стол и буквально прилипла к жаровне, пытаясь согреться. Холодные ладони дрожали у красных углей, мокрые волосы прилипли ко лбу, на щеках румянец, по подолу платья угадывались сырые полосы от дождя. Марк следил за мокрой рабыней, он знал, что это — сам недавно пришёл с улицы. Хоть бы до вечера всё это успокоилось, если в ночь будет идти дождь, то дежурство сегодня будет несладким.

— У меня маленькое жалование, ты и сама это видишь, — заговорил с ней первым. Рианн подняла на него глаза. — Я не могу прокормить ещё и ребёнка.

— А к-как живут н-наши соседи? У них д-двое детей… — От холода она заикалась, настолько свело челюсти.

— Им помогают родственники. Тем более, Гай выше меня по званию, и платят ему больше, чем мне… Да и сам он — мастер схитрить, найдёт, где лишний раз подзаработать, и от кого…

— А ваши р-родственники?

— Мои родители небогатые, а просить денег у родственников жены я не буду. Если я отошлю тебя в Рим с этим ребёнком, Атия не даст житья ни тебе, ни ему тем более… Ты её не знаешь, она такая…

Он впервые, может быть, делился с ней личным, вот так наравных.

— В моей семье не всё так хорошо, как кажется. Мой отец тоже военный, сейчас на пенсии. Мой род может похвастаться только приличием, но не богатством. Вот Атия… Её отец держит лавки, он мясник, а братья её умерли, она унаследует это всё… — Он с трудом находил свенкие слова, объясняя ей это всё. — Я не могу попросить у них денег для того, чтобы жить здесь второй семьёй.

Рианн вопросительно приподняла брови, не веря его словам. «Второй семьёй?» Он, и в самом деле, так сказал? Это что, правда? Не с рабыней, не с ублюдком, а именно вот так, жить второй семьёй?

— Я буду работать… — прошептала, чуть согревшись.

— Где? — Он усмехнулся.

— Я могу побольше брать работы на дом…

Центурион опять усмехнулся, не принимая её слов. Принялся сам нарезать хлеб. Рианн села за стол напротив хозяина.

— Вы сегодня в ночь?

— Да. Угораздило по такой погоде… — вздохнул.

Они молча ели, потом Рианн убрала всё и снова села за работу. Жаровню перенесли в комнату, со всех щелей дуло, и руки замерзали на нитках ткацкого станка. Рианн останавливалась и отогревала пальцы, стиснув их в кулаки, а кулаки бывало зажимала между коленями. Холодно. В посёлках сейчас тоже холодно, но у свенов, по крайней мере, всегда в достатке дров для очагов. Отец Рианн тоже всегда готовил дрова на зиму. Здесь же, в крепости, всё стоило денег.

Марк наблюдал за рабыней, она работала, слышно было только, как звенят браслеты на её руках. Иногда она останавливалась и замирала, прекращая работу. Почему? Чуть повернувшись, он понял. Она грела руки, зажав ладони между коленями. Проклятый холод. Его жалование не могло обеспечить их в достатке хлебом и углем. Вот если бы выплаты с зимой не понизили, то, может быть, денег и хватало бы.

Какой ребёнок в таких условиях? Но, может быть, к весне он станет получать больше? Надо перебрать, что есть у него, может, что-то из старой добычи или каких ненужных вещей, что удастся продать. Где-то старый кинжал завалялся, просто так лежит уже который год, сталь хорошая, правда, ножны потёрлись уже. Ладно.

Под мерный стук ткацкого станка он сумел заснуть. Вечером проснулся, быстро перекусил, собрался и ушёл на дежурство. Погода не изменилась. Утром пришёл замёрзший донельзя, а рабыни нигде не было. Подождал, отогреваясь. Не пришла. Завтрака нет, угли в жаровне подёрнулись пеплом. Потом до него дошло. Она сбежала! Она просто сбежала!

Целый час с Диксом вдвоём искали свенку под дождём по всему городку. Хорошо, что по такой погоде форум не работал, открытыми были всего несколько лавок. Марк сам нашёл Рианн в портике храма Юпитеру, она пряталась там от дождя.

— Не трогайте меня! — сразу же вскинулась рабыня, как увидела его. — Я… Я н-не дам в-вам его убить…

Сильная пощёчина заставила её замолчать на этом. Подоспевший Дикс не позволил сильнее исхлестать рабыню, перехватил за руку.

— Не надо, Марк, это же девчонка… всего лишь девчонка. Просто растерялась немного по глупости. От такой погоды у кого хочешь мозги замёрзнут. Ну что ты сразу взялся её бить? Успокойся… Держи себя в руках.

Тут центурион уже успел пожалеть, что сегодня с утра успел зайти к нотариусу и составил завещание, пока не передумал. Если бы не сделал этого утром, то до завтра уже бы передумал после того, что она выкинула сегодня.

Нет, на этот раз она решила не вешаться, она просто решилась на побег. Интересно, куда? Думала, это будет легко по такой погоде? Да в нашем городке-то и спрятаться негде! А ворота по такой погоде закрыты! А ты, что же, хотела сама пожить? Где? На что? Надолго бы тебя хватило? А я-то пожалел тебя, тебя и твоего ребёнка.

Он закинул свенку в открытые двери и зашёл следом, скидывая мокрый плащ. С дождя-то как холодно дома. Всё тепло ушло за это время. Рабыня сидела на полу на подогнутых ногах, с её плаща стекали капли дождя, сама она не плакала, настолько замёрзла.

— Зачем? Объясни мне, зачем?

— Вы убьёте его, да? Когда он придёт?

— Дура, какая же ты дура. Думаешь, этим ты смогла бы что-то остановить. Да я бы нашёл тебя не сегодня, так завтра. Тебя здесь, как мою рабыню, каждая собака знает! Чем ты думала?

Рианн медленно поднялась на ноги, посмотрела ему в лицо исподлобья, шепнула:

— Я… я просто не хотела вам позволить…

— И что? Получилось?

Свенка отрицательно покачала головой, и только сейчас в её глазах блеснули слёзы. Она быстро зашептала срывающимся голосом:

— Только не бейте меня… пожалуйста… Он же тоже ваш ребёнок…

Марк только бессильно вскинул руки к лицу, процедил сквозь зубы:

— Иди к себе. Переоденься.

Она ушла. Пришлось самому досыпать угля в жаровни, смотреть, что можно съесть на завтрак, хотя по времени был уже обед. Рабыня не показывалась из своего угла. Поел и лёг отсыпаться за бессонную ночь. Вечером опять ушёл на дежурство, предупредив в дверях:

— Если ещё раз — будет тебе плохо. Меня даже Дикс не остановит, понятно?

Она в этот момент сидела за станком и низко опустила голову, признавая его власть над собой. А утром, когда он вернулся с дежурства, рабыня ждала его как обычно, помогла раздеться, а когда центурион сел за стол, заговорила первой:

— Я не беременна…

— Что? — Он поглядел на неё, нахмуриваясь.

— У меня не будет ребёнка, это была просто задержка.

Он долго молчал, глядя ей в лицо недоумённо, будто не верил её словам. Он даже не знал, что ему делать, радоваться или огорчаться? Шепнул вопросом:

— Такое бывает? Задержка так долго?

Свенка согласно кивнула несколько раз:

— У меня как-то было однажды два года назад, когда ваши приходили к нам… Я очень сильно испугалась тогда… Очень сильно. Может быть, и теперь было так же… Не знаю… У всех по-своему, видно, у меня бывает так… со страху… — Покачала головой рассеянно.

— Чего ты испугалась сейчас?

Она усмехнулась:

— Я всё последнее время только так и живу… — призналась шёпотом, — не удивительно. Так что…

Центурион нахмурился. Конечно, она же жила с ним, сколько натерпелась от него за всё это время, даже вешалась, сбегала из дома, терпела порку. Если представить, какой страх вызывают у неё римские легионеры, то неудивительно, что она чувствует, живя с ним, с центурионом, под одной крышей. Он был у неё первым мужчиной, который взял её при этом силой, постоянно делал ей больно. Что он хотел? Что всё это никак не отразится на ней?

Он отложил кусок хлеба в сторону, глядя куда-то мимо стола.

— Вы расстроились? — Она заметила это. — Я думала, вы обрадуетесь… — Она пересела на триподе, прижав запястье к животу, ей было больно, низ живота болел весь день с самого утра, и всё равно она обрадовалась такому стечению обстоятельств. Уж лучше так, чем по-другому.

Центурион перевёл взгляд ей на лицо, их взгляды встретились. Он смотрел ей в глаза, в серые упрямые глаза свенки. Она боялась его и всё равно всегда упрямилась, всё время делала всё по-своему. Почему? Что у неё за характер, ведь ещё совсем девчонка. Сколько ей? Семнадцать. Вспомнишь себя в таком возрасте, какой глупый был, офицерам в рот глядел, все приказы выполнял беспрекословно, хоть слово против. А это девчонка, всего лишь девчонка. Упрямая, терпеливая, сильная… Если все германцы такие, нам никогда их не победить, никогда…

Он допил разбавленное вино из кубка и поднялся из-за стола, есть расхотелось. Выходит, у него даже от этой рабыни не будет своего ребёнка. Значит, так. Богам виднее. Ушёл к себе.

Часть 9

После этого несколько дней его ставили на ночные дежурства. Рианн оставалась одна по ночам, усиленно работала, хотя от ежемесячных недомоганий чувствовала сильную слабость больше обычного. Пожалуй, так плохо ей ещё не бывало. На улице приморозило. После дождя лужи чуть подмёрзли, а днями солнце пригревало, и под ногами стояла жуткая грязь.

Потом Марка перевели на дежурства в день, но возвращался он поздно вечерами уже потемну. Зимой дни были короткими, и буквально после обеда уже становилось сумеречно. При скудном свете жаровни и масляной лампы Рианн продолжала работать на станке. Даже продавая готовую ткань, она еле-еле умудрялась сводить концы с концами. Здесь, в римской крепости, всё стоило денег. Это в посёлке было своё молоко, хлеб, овощи, дрова, если повезёт на охоте, то и мясо, здесь же всё приходилось покупать. Когда уже кончится эта зима? Хоть не тратиться на уголь…

Рианн продёрнула уток и замерла, отдыхая. Свет горящей лампы был неровным и дрожал по беленым стенам. Уже ночь, устали глаза и спина, и пальцы плохо слушались её, а его ещё нет. Она поймала себя на мысли, что думает о нём, о римлянине. Сегодня он дежурил днём и уже давно должен был вернуться, а его всё нет. С утра опять шёл дождь со снегом, если он где-то там, то ему не позавидуешь. Ужин уже давно на столе, уже и хлеб и сыр, наверное, засохли.

Рианн поднялась, проверила лампу, подсыпала угля в жаровню. А если что-нибудь случилось с ним? Если он погибнет, что станет с ней? Её выкинут на улицу? Проплачивать аренду за этот угол она точно не сможет, сейчас за всё платит центурион, а потом? Что станет с ней? Куда она пойдёт? Чем станет жить? О, Фрейя…

Она вздохнула и поплотнее запахнула на себе короткий плащ. Снова вернулась к работе. Пальцы ловко справлялись со знакомой работой, можно даже и не глядеть, браслеты чуть звенели на запястьях. Ну где же он? Где? Он как-то предупреждал её, чем грозит ей его гибель. Так не должно быть! У неё никого в этой жизни не осталось, ни одного родного человека. Что ей делать? К кому пойти, если что? На что жить? Снова вздохнула. Замерла. «О, Донар, молю тебя, верни его…» Поймала себя на мысли, что молится за римлянина. О, боги, неужели она дожила до этого…

Стукнула дверь, и Рианн встрепенулась. Он! Бросилась помогать раздеваться. Мокрый, грязный, замёрзший. Положил шлем на скамью, стал снимать тяжёлый плащ. С одежды, с волос капала вода. Рианн развешала плащ по гвоздям на стене, чтобы просыхал, стала помогать расстёгивать ремни кирасы. У центуриона замёрзшие пальцы не слушались, и он, вздрагивая от холода, ждал, когда свенка поможет ему.

Рианн замерла, поглядев на дрожащие ладони. Кровь!

— Что случилось?

— Это не моя…

Осторожно кончиками пальцев Рианн помогла ему. Кровь! Откуда кровь у него на кирасе? Кровь… О, боги… Тошнота подкатывала к горлу, в голову лезло невесть что. Что могло случиться? Кого-то убили? Была какая-то стычка?

Она помогла ему снять кирасу и ушла на кухню, налила в бронзовый таз воды, у жаровни она даже успела нагреться. Долго отмывала руки от чужой крови. Не могла отделаться от дурных мыслей.

Раз он пришёл, значит, всё нормально. Значит, он жив. Ну и что, что взгляд его словно в себя, что губы поджаты, главное, что он жив.

Вышла. Римлянин уже переоделся в сухую тунику, вытирал полотенцем мокрую голову, рассеянно смотрел в сторону.

— Ужин на столе…

Так же рассеянно кивнул ей. Рианн ушла к себе. Раз всё нормально, можно ложиться спать. Разделась и забралась и забралась под одеяло. Холодно. Брр… Что же случилось? Разве поймёшь этих мужчин? Никогда ничего не расскажут.

Она уже засыпала, когда почувствовала, что под одеяло к ней забирается римлянин. Холодный. Ледяной. Сгрёб её, прижимая к себе, шептал:

— Какая тёплая… какая горячая… Юпитер, я так замёрз сегодня… так замёрз…

У Рианн перехватило дыхание, он не прикасался к ней уже, наверное, больше десяти дней, ещё до того, до её мнимой беременности.

Постаралась отстраниться от его тела.

— Не надо… прошу вас… нет…

Центурион глянул ей в глаза через упавшие на лоб мокрые волосы, произнёс упрямо, отделяя каждое слово:

— Мне надо, понимаешь? Мне надо… надо… очень надо…

В его голосе была такая жёсткость, что Рианн не смогла выдержать его взгляда, тяжело прикрыла глаза и отвернулась. Ну и пусть, раз ему надо… если он так хочет. Он такой пугал её. Как перечить ему?

И она сдалась его напору, как делала это и до этого раза, когда чувствовала, что сегодня он упрям и может применить силу. Может быть, частью себя она и сама хотела этого, потому что вошёл в неё он легко, без усилий, даже без обычной боли. Набросился глубокими сильными ударами до конца, аж дыхание перехватывало. Что могло у него случиться, если он выплёскивал всё это вот так, вот таким образом?

Рианн даже боялась пошевелиться, только хрипло выдыхала ему в ответ. Ничего себе! Знакомая тяжесть мужского тела, он придавливал её, заполнял её всю, холодный, злой и уставший за весь этот день. Такая страсть, такой напор, такая жёсткость пугали её. Таким она не видела его ещё ни разу. Что же пережил он за этот день, раз так изменился? Чем она могла помочь ему? Что она могла сделать, чтобы ему стало легче?

И она сжала его мышцами там, сразу так сильно, как смогла, и почувствовала, как центурион задохнулся со стоном, даже замедлил ритм, коснулся губами её щеки, обжигая горячим дыханием. Ей даже самой понравилось. Она чуть открылась, отпуская его, давая ему свободу движений, и попробовала снова. О, она осознала свою власть над ним! Всего-то усилий, а римлянин уже дрожал всем телом от переживаемых ощущений. Рианн и сама завелась, включилась в игру со страстью, да так, что не могла остановиться. Ей и потребовалось-то совсем чуть-чуть. Она замотала головой, закусывая губу, не смогла сдержать стона.

— Ух ты… — прошептал он, когда уже после всего они лежали вместе, и римлянин лежал на ней, улыбаясь.

Рианн хрипло дышала, чувствуя, что он не вышел из неё, что он толчок за толчком заполняет её своим семенем, но ей сейчас было всё равно. Давно она уже не переживала такого. Обычно он думал о себе, да и сейчас, если бы она сама не позаботилась о себе, не включилась во всё, то ничего бы не получила. Он смёл бы её своим напором, добился бы своего за пару мгновений и всё. Хоть так… А, может, так и надо ей поступать? Самой хоть что-то получать от этого?

Центурион нашёл её губы и принялся целовать её, не грубо, совсем не так, как обычно, и Рианн позволяла ему. Почему? Его глаза улыбались ей, он уже был не таким, каким пришёл только что. Губы его пахли вином, а лицо — дождём. Он целовал её, захватывая язык, губы, и Рианн чувствовала, как от этих поцелуев теплеет внизу живота. Она что, возбуждается, что ли? Хочет продолжения? Нет! Хватит!

Она освободилась от его поцелуев, запустив пальцы в его волосы надо лбом, они уже отросли с тех дней, в начале, оторвала его голову от себя, шепча:

— Хватит… пустите…

— Почему? Тебе разве не нравится?

Свенка посмотрела ему в глаза, а он шепнул:

— Я же чувствую, что нравится. Некоторые могут кончить и от поцелуев…

— Я догадываюсь, — согласилась она. Говорил он по-свенски с акцентом, и сначала она плохо понимала его, но сейчас уже привыкла, понимала почти всё. — Наверное, я не из таких…

— Тебе тоже надо совсем немного, я помню, как ты кончала от одних прикосновений…

Рианн прикрыла глаза, почувствовав, как кровь прилила к щекам от смущения. Это было давно, ещё осенью.

— Я и про вас это помню…

— Да, — он усмехнулся, — было дело. Ты тогда долго болела, у меня никого не было… Такое может быть… — Он опять усмехнулся. — Я тогда, как сопливый юнец…

Рианн смотрела в его лицо в упор в чёрные чужие глаза. За месяцы осени и зимы загар с его лица почти сошёл, кожа стала светлее, но не такая светлая, как у свенов. А глаза остались всё теми же, чёрными. И брови. И волосы. Он — римлянин и этим всё сказано. Да, он симпатичный, и черты лица у него правильные, но это какая-то чужая красота, незнакомая. Трудно представить, что можно полюбить такого.

— Ты могла бы быть хорошей любовницей, если бы сама хотела этого… — заговорил он, Рианн хмыкнула в ответ и ничего не сказала, перевела взгляд в сторону. — Нет, честно, зря ты не веришь. — Он оживился, лежал, оперевшись на локти, и сверху смотрел свенке в лицо. — Ты зажата, ты скована, ты боишься меня… Ты боишься что-то сделать не так, боишься проявить себя, тебя ведут, а ты подчиняешься… Если бы ты проявила себя, потребовала то, что ты хочешь, что тебе нравится… — Она перебила с насмешкой:

— Я — потребовала?

— Ну вот видишь? Я же говорил…

— Я не могу ничего требовать от вас, и вы сами знаете, почему…

— Здесь всё другое! — Он наклонил голову и упёрся лбом ей в висок, медленно провёл до брови, шептал:- Я бы так хотел, чтобы ты не боялась меня, чтобы не было этого страха, чтобы ты была открытой…

— Поздно… Об этом надо было думать давно, ещё в самом начале.

— Я знаю. Мне не хватило бы терпения ждать, пока ты созреешь. Я хотел всё и сразу… Я хотел быстро узнать тебя. Я и так ждал два дня, пока ты привыкнешь ко мне. А ты меня уже тогда боялась.

— Конечно…

Он лёг на неё, положив голову щекой ей на ключицу. Ощущал грудью мягкость её грудей, твёрдые бугорки сосков, её дыхание. Она согрела его, она снова вдохнула в него жизнь. Если бы она хоть сама понимала это!

— Мы сегодня получили сигнал со сторожевой крепости, — заговорил он негромко, — и Нарций послал меня с центурией… По этому проклятому дождю… Это были ваши… Под прикрытием дождя они пытались взять крепость и всех там вырезать… — Рианн слушала его и не перебивала, если захочет, он всё расскажет сам. — Столько убитых… Мы могли бы потерять всю крепость, если бы провозились в дороге чуть дольше… — Он замолчал, и молчал долго. Рианн спросила сама:

— Отсюда эта кровь?

Он чуть двинул подбородком согласно, корябнув кожу свенки свежей щетиной щеки, шепнул:

— Я убил сам четверых ваших… — Устало сморгнул, Рианн почувствовала, как сами собой стиснулись зубы. — Потом мы убирали убитых… таскали их под дождём… своих и ваших… Я даже не знаю, чья это кровь…

Рианн передёрнуло. Римлянин поднял голову, в упор посмотрел ей в глаза.

— Теперь ты ненавидишь меня больше?

Она выдержала его взгляд.

— Я не знаю…

— Я сегодня убивал твоих соплеменников. Может, там был кто-то из твоих знакомых… Знаешь, сколько крови ваших свенов на моих руках? — Усмехнулся. — Но ты сейчас помогаешь мне забыть об этом. Ты — помогаешь мне. Представляешь?

Рианн отвела взгляд, шепнула:

— Мои соплеменники сами продали меня в ваши руки… Так что…

Он усмехнулся.

— Выходит так…

Снова нашёл её губы своими и принялся целовать. Рианн мотнула головой недовольно, но он не отпустил её. Свенка попыталась оторвать его голову ладонями, сдавила кончиками пальцев виски, но он сам взял её за запястья и поднял её руки вверх, ей над головой, втиснул в подушки. Сам продолжал целовать ей лицо, шею, ключицы, яремную ямку, упруго ласкал языком. Рианн шевельнулась под ним, подтянула распахнутые бёдра, упёрлась пятками, пытаясь опрокинуть центуриона с себя.

— Не надо… Чего ты хочешь? — Он посмотрел ей в глаза. — Зачем ты?

Медленно толкнулся в ней, и Рианн поняла, что он уже готов к продолжению. Его напряжённый член уже заполнял её снова, он возбудился прямо в ней, так и не выйдя ещё с прошлого раза.

— Не сопротивляйся… Сама получай удовольствие. Зачем ты? Разве тебе плохо? Я делаю тебе больно? Нет? Ну и вот… Как ты хочешь? Так? — Он несколько раз вошёл глубоко и быстро, с силой и с напором. — Или так? — На этот раз медленно и не до конца. — Как? Ну? Как ты сама хочешь?

Он переплёл пальцы с её пальцами, с каждым толчком втискивая её ладони в мякоть подушек. Свенка начала понемногу отвечать ему, чуть подавалась навстречу его ударам, сжимала и разжимала мышцы лона, то удерживая его в себе, то позволяя ему входить свободно.

— Ну и что? — Он остановился и поцеловал её в губы. — Ты же сама чувствуешь это, правда? Если нет боли, это здорово… Нет ничего ярче на свете. Ты должна чувствовать тоже, что и я… Девушкам это тоже нравится… Должно нравиться… Я знаю. Здорово, да? Ну же?

Она ответила ему коротким выдохом. Да, на этот раз это было здорово, он не делал ей больно, это не было похоже на насилие, она чувствовала его прикосновения ногами, грудью, животом, пальцами рук. Он двигался в ней размеренно, то ускоряя, то замедляя ритм, останавливался, чтобы поцеловать её и дать себе миг на отдых, чтобы не кончить быстрее, чем хотел, чтобы успеть ей дать возможность догнать его. Он менял направления, менял ритм и скорость, чувствуя, как дрожит она под ним, покорная, обессиленная, женщина, подчинённая власти мужчины.

Он чувствовал, ей оставалось совсем немного, главное, не останавливаться, слышал её частое хриплое дыхание. «Ещё чуть-чуть. Потерпи, моя дорогая, сейчас ты взорвёшься и потопишь меня своей страстью. Я уже чувствую, что ты совсем близко». Он ощутил, как она выгибается под ним, чуть выше поднимая ноги, и первым почувствовал, как вздрогнула она, а потом сжались мышцы в глубине её лона, ещё, ещё…

Свенка кончала под ним уже второй раз за ночь. Вот это да! Он ускорил ритм, ловя последние её движения, они ослабевали, становились реже. А он уже не останавливался, глубокие, сильные, влажные толчки сотрясали её тело. Он поднялся над ней на вытянутых руках, видел её груди, отвечающие ему с каждым ударом, её лицо, её глаза. Она смотрела на него, может быть, впервые за всё время! Её ладони лежали на его предплечьях, чувствуя, как под кожей с каждым толчком играют мышцы. Рианн сделала усилие над собой, заставила себя после всего, что пережила, сжать его член, почувствовать его движение внутри себя, стиснуть расслабленное после оргазма лоно. И тут римлянин взорвался внутри неё, забился в судорогах оргазма, рухнул на неё, уставший и бессильный. Обнял свенку, прижимая к себе, уткнулся лицом в её шею под ухом, чувствуя, как бьётся живая жилка. Шепнул:

— Вот это да… Ну мы дали сегодня…

Потом центурион лежал рядом с ней, ни слова не говоря, просто дышал ей в щеку. И на этот раз он не ушёл к себе, так и заснул рядом у свенки, и им было тепло под одном одеялом.

Рианн заснула позже его, лежала и слушала его дыхание, чувствовала его прикосновение к телу, ощущала, как его семя медленно стекает между ног. Понимала, что надо встать и пойти помыться, но не хотелось шевелиться, будить его, подниматься. Впервые за всё время она улыбнулась, вспоминая произошедшее. Может быть, всё не так и плохо, как ей казалось, и она сможет к нему привыкнуть? Научиться терпеть всё, она же женщина… Как он сказал? «Мы…» Он так сказал?

Утром он проснулся первым и сразу же поцеловал её, сонную, в висок, в губы. Улыбался.

— Вы опоздаете… — шепнула Рианн.

— Да… Надо торопиться… — согласился, вставая.

«Могли бы дать ему выходной, он и так вернулся только ночью… Да и ночь эта была такой короткой…»- успела подумать Рианн и снова заснула.

Часть 10

Уже в обед этого же дня Марк что-то объяснял одному из младших центурионов, когда в помещение влетел Дикс.

— Марк, там… — Махнул рукой неопределённо.

— Что случилось?

— Тебе надо самому разобраться, там, внизу… Твоя рабыня… скандал какой-то… Иди быстрее!

— Что? — Он бросился вниз по лестнице, покидая штабное помещение, Дикс бежал следом за ним, объясняя на ходу.

— Ты же знаешь этого козла Децима, ну, у него ещё лавка на Форуме, он там одеждой торгует, плащами и…

— Ну? Знаю!

— Он притащил твою девку, орёт теперь и требует тебя… Там уже наши собираются… Поглазеть… Сам понимаешь, скандал, некоторые на девку твою засматриваются…

— Да случилось-то что?

— Да кто их разберёт, она что-то говорит, он обзывает её воровкой… Орёт и требует тебя, как её хозяина…

— Ладно… Посмотрим.

Марк поджал губы. «Воровкой, значит… Не знаю, я не замечал… Ладно, глянем, что ты там натворила…» Децима он знал. Тот держал не только лавку, но и мастерские, где ткали шерстяные ткани, занимались пошивом одежды. Рабыни из местных работали на него с утра до ночи, многие гибли от чахотки потом, но его это мало волновало. Хитрый старый лис. Что там у неё за проблемы с ним? Может, она украла у него деньги? Не знаю… Сомневаюсь…

Децим объяснял ему что-то, перескакивая с места на место, махал рукой перед лицом, левой рукой цепко держал испуганную свенку за запястье. Та молчала, смотрела Марку в лицо исподлобья, к груди прижимала отрез шерстяной ткани. Вокруг собирались зеваки в форме.

— Отпусти её, — дёрнул подбородком в сторону рабыни. Децим подчинился, скривившись, и морщины побежали по его узкому лицу. — Не ори, объясни толком и по порядку, что она сделала?

Децим опять понёс что-то, много говорил, заходя со стороны. Марк слушал, отсеивая нужное. Оказывается, рабыня брала у него шерстяные нити и ткала дома, потом приносила готовую ткань, а Децим платил ей деньги за работу. В прошлый раз он предупредил её, что снизил цену за работу, а свенка принесла сегодня ткань и теперь утверждает, что о снижении цен ничего не знает и ткань присвоила себе и отдавать не собирается.

— Это моя шерсть, мне плевать, что она говорит, разбирайся с ней сам, центурион, но она обворовала меня, и ты за неё отвечаешь и должен её наказать. Верни мне моё!

— Зачем вы пришли сюда? Мы что, не могли разобраться на Форуме? Написали бы мне письмо, я зашёл бы вечером, и мы бы поговорили. Зачем этот скандал?

— Мне не нужно вечером! Вечером, если хочешь, разбирайся со своей рабыней, а мне верни мою шерсть или плати за неё.

Марк перевёл взгляд на рабыню.

— Что случилось? — спросил по-свенски.

Она смотрела на него, поджала дрожащие губы, стараясь не глядеть по сторонам на легионеров в форме. О размерах её страха можно было только догадываться.

— Этот человек — обманщик. Он хочет заплатить за мою работу сущие гроши. Он и так постоянно снижает цену. Он не предупреждал меня… Он лжёт…

— Как вы договаривались с ним, если ты не знаешь языка?

— Эрна, она из свенов, она работает у него, она переводила нам… В прошлый раз её не было, и я не знаю о новых ценах… Если бы я знала, я не стала бы работать на него… Я нашла бы другого лавочника…

— Что она говорит? — вмешался Децим. — Эти проклятые варвары, они всё время трещат по-своему, она обвиняет меня, верно? Проклятая рабыня!

Марк выставил ладонь, останавливая поток лавочника, посмотрел на свою рабыню. «Она боится всего здесь, как же она боится…»

— Отдай ему ткань и получи деньги, как он говорит.

— Но… — Она заметно растерялась от его приказа. — Это моя работа… Это нечестно… Так не должно быть…

— Отдай ему ткань, — повторил он, отделяя каждое слово, глядел ей в глаза. Свенка ещё сильнее прижала ткань к груди обеими руками.

— Этот человек — обманщик! Как вы можете ему верить? Я… — Он не дал ей договорить, обрывая её слова тяжёлой пощёчиной, у самого аж в руке загудело, а уж у свенки-то точно зазвенело в ушах.

Рианн не ожидала удара и, оступившись назад, упала на колено в холодную лужу после вчерашнего дождя. Ткань из рук упала рядом в ту же самую лужу.

— Забирайте свою ткань и заплатите ей за работу по своей цене, — сказал лавочнику холодно, — и не приходите сюда больше.

Децим схватил ткань из лужи, даже не побрезговав, швырнул рабыне несколько медных монет из потного кулака и поспешно пошёл из крепости. Марк проводил его взглядом, рядом над ухом шепнул Дикс:

— Вот урод… редкий гад…

Марк перевёл взгляд на рабыню. Та уже поднялась из лужи, грязная вода стекала с подола её платья и плаща, мокрым был даже кожаный сапожок, а на улице дул ветер. Свенка не смотрела на хозяина, молча стирала тыльной стороной ладони кровь с разбитых губ.

— Иди домой…

Подняла на него серые глаза, и в них стояло разочарование, словно весь мир вдруг ополчился против неё.

— Я думала, вы — справедливый человек…

— Иди домой, — повторил он ей.

— Этот человек — обманщик… — снова начала, но центурион перебил её:

— Этот человек — римский гражданин, а ты — рабыня! Помни своё место! — Его ответ прозвучал грубо, и Рианн нахмурилась, не сводя взгляда с лица господина, шепнула:

— Но сегодня ночью… — Он снова грубо перебил её:

— Что, сегодня ночью? Что ты себе возомнила? Ты забыла, кто ты? Помни своё место! — повторил ей опять. — Всё, иди домой, если у тебя есть вопросы, ты задашь их позже. Понятно? Разойдись! Что вы собрались тут все? Представление окончено! — Он разгонял любопытных легионеров.

Через плечо глянул на рабыню. Та, сидя на корточках, собирала свои медяки, подол платья тонул в грязной луже, а ещё она украдкой вытирала слёзы. Да, давно он не видел её слёз, есть из-за чего поплакать. Да и не бил он её тоже давно, ещё с того побега, когда искал её и разозлился. Ничего, сегодня вечером мы ещё поговорим об этом.

Вечером он вернулся уже по темноте. Рабыня была на кухне, сидела у жаровни, заметив его, медленно поднялась на ноги. Марк сразу же прошёл на кухню, ища её, заговорил первым, набросился, даже ещё не раздевшись с улицы:

— Что это за номер? Проклятье! Почему я должен вмешиваться в твои дела? Что за ерунда? Теперь ты постоянно будешь являться ко мне на службу?

— Это не я… это всё он…

— Заткнись! Я не хочу слушать этот бред!

— Он — обманщик! — Рианн повысила голос, и центурион замахнулся на неё, но рабыня отшатнулась, глядела огромными глазами. Потом заговорила:- Выходит, можно быть кем угодно, но, если ты римский гражданин, это всё оправдывает, так? Даже, если он, и, правда, лжец и вор, он не виноват. Виновата только я? Так?

— Так, — согласился он.

— Потому что я — рабыня, а он нет. Потому что я — свенка, а он — римский гражданин. Так?

— Так.

— Потому что он может обманывать всех, присваивать мою работу, а моё слово против него ничего не значит. Так?

— Так.

— Но так не должно быть! — Она покачала головой, не соглашаясь со всем этим, и снова повысила тон голоса. Но центурион не попытался ударить её на этот раз.

— Именно так и должно быть, его защищает закон и Рим, он — гражданин, он — свободный человек, и правда всегда на его стороне.

— Поэтому вы и приняли его сторону?

Он помолчал, глядя ей в лицо.

— Даже если ты права, твоё слово — ничто по сравнению с его словом, любой судья будет на его стороне, а ты только получишь плетей или я буду платить за тебя штраф.

— Но ведь так не должно быть.

— Надо было заключать с ним письменный договор, но договора с рабами не заключаются, нужны хотя бы свидетели, а твоя — как там её? — Эрна — такая же рабыня, как и ты, тем более, она его рабыня. Я не хочу об этом разговаривать! Мне не нужны скандалы на службе, не надо выставлять меня дураком при моих подчинённых. Ты понимаешь это? Зачем вы припёрлись в крепость?

— Это не я… Он сам потащил меня туда… Искать вас… Он знал, что вы — мой хозяин…

Рианн вздохнула и медленно опустилась на трипод, устало прикрывая глаза. Всё, что вдруг зародилось в ней после прошедшей ночи, та какая-то вдруг хрупкая нежность по отношению к нему — всё вдруг рухнуло водночасье после той пощёчины. Она — рабыня. Была ею для него и останется навсегда. Чего она хотела? Чего-то другого? Наивная дура. Он всегда будет относиться к ней только так, она — рабыня, свенка, варварка, как он говорил и не раз. И разбитая губа, опухшая сейчас, об этом ей должна напоминать.

— Зачем тебе вообще всё это надо? Зачем ты связалась с ним, с этим Децимом? Зачем ты работаешь на него?

Рианн исподлобья посмотрела на центуриона и ответила:

— На эти деньги я покупаю уголь, хлеб и молоко…

Он на миг лишился дара речи. Вот оно в чём дело. А он-то думал, на что она умудряется покупать продукты и уголь? Никогда не жаловалась, никогда не просила ещё. Вот в чём дело. Она тратила свои деньги, чтобы кормить его и обогревать эти комнаты.

— Вы же сами знаете, какой это труд, я же работаю и днём, и ночью, а этот римский гражданин присваивает весь труд себе. Он уже несколько раз снижает цену, а я должна молчать. Я скоро превращусь в его рабыню и буду работать на него бесплатно.

Марк не знал, что ей сказать на это. Она права. И сегодня он ударил её незаслуженно, но по-другому нельзя. Он потянул завязки плаща, ставшего вдруг тяжёлым, пошёл раздеваться. Рабыня поит и кормит его, женщина, девчонка, а он ничего не может сделать. Пока не настанет весна, и им не повысят жалование.

Просто все свои сбережения за последние два года он потратил на покупку этой рабыни. Она дорого ему обошлась, но он захотел её, как только увидел, как только Крикс показал её. Она понравилась ему сразу, светловолосая, сероглазая свенка.

Завтра же надо будет продать всё лишнее и отдать ей деньги, не хватало ещё, чтобы рабыня содержала его, пусть покупает хлеб, молоко, уголь и всё остальное.

Он вернулся на кухню и сел за стол, нет, он редко привередничал в еде, поэтому поел то, что было — хлеба и молока. Рабыня молча сидела рядом.

— Я достану денег, тебе незачем этим заниматься…

— Завтра я попробую узнать в других лавках…

— Зачем? — Он резко глянул на неё.

— Я буду работать. Я не могу просто сидеть, сложа руки, я умру здесь от безделья. — Рианн упрямо выдерживала его взгляд. — Простите меня, я не хотела выставлять вас перед другими в дурном свете… Просто, так получилось… — Опустила взгляд.

— Ладно.

Ну, ладно, так ладно. Рианн поднялась и ушла к себе, разделась и забралась под одеяло, сверху накинула свой плащ, чтобы было теплее. Центурион чем-то там гремел, видно, перекапывал свой сундук с вещами. Рианн обычно туда даже не заглядывала.

Конечно, она слишком доверилась ему после вчерашнего, подумала, что может рассчитывать на его поддержку, но он остаётся собой всегда и везде. Она для него всего лишь рабыня, он просто спит с ней, когда ему это надо.

От воспоминаний прошлой ночи потеплело в животе, кровь быстрее пошла по венам, она даже ощутила некоторую тяжесть и влагу там. О, Фрейя! Всё не прошло даром, она продолжает жить воспоминаниями и, наверное, её тело хотело бы повторения вчерашней ночи. Но вряд ли она сможет довериться ему, как это было вчера. Вчера ей даже было жаль его, хотелось хоть чем-то помочь ему, но сегодня…

С другой стороны, а чего она хотела? Что он поддержит её? Примет её сторону? Отправит этого старика Децима, так, что ли? Конечно же, нет, он никогда не пойдёт против правил из-за неё. Он правильно ей сказал, она должна помнить своё место. Она просто — рабыня. Нечего жить мечтами и тайными надеждами о лучшей жизни. Он не изменится. Никто не меняется. И если он заберётся к ней на ложе опять, повтора вчерашнего он не получит. Никогда не получит. Она будет сопротивляться и сама ни шагу не сделает ему навстречу. Хотя сколько раз уже она сама себе в этом клялась? Но сейчас, сейчас она знает, кто она, и разбитая губа это подтверждает. Он просто пользуется ею, как женщиной, вот и всё.

* * * * *

Часть 11

Он вернулся вечером, рабыня его опять сидела за станком, продёрнула уток, только потом поднялась навстречу. Центурион раздевался, а она просто стояла и следила глазами за его руками. Вот он снимает плащ, дождя сегодня не было, поэтому центурион просто повесил его на деревянный гвоздь на стене. Снимает пояс с коротким мечом слева и кинжалом, начинает расстёгивать ремни кирасы, Рианн не помогает ему, и он возится дольше обычного, вот снимает её, потом садится на скамью и начинает развязывать ремни высоких сапог.

— Ты что, опять работаешь? — спрашивает, не поднимая головы. — На кого на этот раз?

— На Авия…

— Вот нравится тебе наступать на одни и те же грабли, — усмехнулся, дёрнув подбородком. — Там тоже фрукт, не лучше Децима…

— Он дал мне шерсть по низкой цене.

— Пока…

— Правда, она у него тоньше, так медленно идёт ткань… — Рианн сокрушённо покачала головой и не смогла сдержать вздоха. — Сижу с обеда, а поднялась-то совсем на чуть-чуть.

— Ну вот…

Марк прошёл по комнате, расстёгивая ещё один пояс, Рианн ушла на кухню собирать на стол, ещё чуть-чуть подсыпала угля в жаровню, налила воды в таз. Римлянин мылся, спустив свободную тунику до пояса, поливал водой на спину, грудь, шею, подмышки, лицо, фыркал и разбрызгивал воду. Рианн наблюдала за ним, не сводя взгляда со смуглой чуть загорелой кожи, видела мелкие шрамы на спине, на плечах. Где и когда он получил их? С кем? Некоторые из этих шрамов она уже видела у него, когда он забирался к ней на постель, некоторые даже чувствовала пальцами в темноте, особенно на руках, на предплечьях, когда пыталась оттолкнуть эти руки от себя.

Она заставила себя отвернуться, чтобы не смотреть на него. Центурион, вытираясь полотенцем, ушёл, потом снова вернулся уже в другой тунике под горло и с длинными рукавами. Несмотря на жаровню, было прохладно. Рианн и сама ходила в тунике и в платье и ещё набрасывала короткий плащ. Марк бросил на стол кожаный мешочек.

— Это деньги на хлеб и уголь. Тебе незачем покупать это всё самой.

— Откуда? — Рианн смотрела ему в лицо. — Разве вам уже выдали жалование?

— Я продал кое-что ненужное…

— Ненужное?

— То, чем я не пользуюсь, что просто так лежит.

Рианн помолчала, потом заговорила снова:

— Вы неправильно говорите звук «р», не по-свенски, его надо говорить мягче. — Она произнесла, как надо. — Так. Я долго не могла привыкнуть, не понимала вас. Попробуйте. — Он попробовал произнести непослушный звук, и свенка засмеялась невольно. — Нет, не так, надо ещё мягче… — Улыбнулась, слушая его попытки. — Конечно, сейчас вы говорите получше, чем было в начале, наверное, из-за меня, но… — Покачала головой разочарованно.

— Дикс говорит так, я учился многому у него.

— Дикс уже больше ваш, чем наш, он уже не свен. — Опять покачала головой, налила молока в две глиняные кружки.

— У него мать свенка, а отец — римлянин, он женился на ней и отслужил положенные двадцать пять лет. Дикс родился незаконнорожденным, а мать его сейчас уже гражданка…

— Такое бывает? — Она ломала душистый свежий хлеб на большие куски. — И он не испугался жениться на свенке?

— Да многие не боятся!

— А вы? Вы бы испугались?

Он помолчал, наблюдая за её руками.

— Не знаю, на что ты намекаешь, но я уже женат.

— Ни на что, просто интересно.

Она разрезала сыр маленьким ножом на тонкие пластики, а римлянин уже жевал хлеб, запивая его холодным молоком.

— Если бы влюбился, то, может быть, и женился бы.

— Влюбился? — она переспросила, улыбаясь.

— Если бы, конечно, уже не был женат. Что, ты думаешь, я слабее отца Дикса? И я не решился бы на такой брак?

— Да нет, я так не думаю. Вы же женаты, у вас есть ребёнок, что говорить об этом… — Она пожала плечами. — Вообще-то, очень мало союзов заключается по любви. У свенов я такого не встречала, по крайней мере, у нас в деревне… Мама моя говорила, что отца любила, но… — Она как-то хмуро улыбнулась и продолжила:- О браке договариваются родители, сами выбирают достойную партию, собирают приданое…

— Представь себе, у нас это происходит примерно так же. Один в один.

— Значит, ваша жена… — Он недовольно перебил её:

— Что тебе далась моя жена?

Она снова пожала плечами и продолжила:

— Просто мне интересно, любили ли вы когда-нибудь по-настоящему? Что это такое? И как это, быть рядом с любимым человеком?

— Тебе это зачем?

— Наверное, родители Дикса любили друг друга, раз его отца не остановило, что она — германка.

— Вот у Дикса сама и спроси. Только вряд ли слишком уж любили, он её притащил с какого-то посёлка и поколачивал, да и сейчас, наверное, бьёт. Не думаю, что от великой любви. — Усмехнулся.

Рианн отхлебнула молока, пряча досаду.

— У вас что, в Риме принято мужчинам бить женщин? Это что, правильно?

— А у вас — нет?

— У нас уважительно относятся к женщинам, женщина может даже сама потребовать развода и уйти со своим приданым, правда, это бывает редко. Семьи у нас крепкие. У меня, по крайней мере, отец никогда не бил мать, я такого не видела…

— Может, ты просто не видела?

— Нет, я бы знала.

Он помолчал и заговорил первым:

— У нас женщины тоже могут развестись, но часто это по инициативе мужа, а не жены. Так что… — Тоже пожал плечами, давая понять, что и так всё ясно.

— И всё равно, бить женщину — это не геройство.

— А кто говорит, что это геройство?

— Женщина слабее и не может за себя постоять…

— Женщина должна подчиняться мужчине, отцу, мужу, брату, сыну, если нет отца или мужа. Если женщина не слушает, что ей говорят, или делает по-своему, в этом нет ничего хорошего…

— Поэтому её можно ударить? — теперь уже она сама перебила его, хотя и знала, как он этого не любит.

— Конечно.

Рианн чуть поджала губы, чувствуя боль в распухшей губе.

— Значит, если бы я что-то делала не так, вы бы меня постоянно били?

Он глядел ей в лицо исподлобья долгим взглядом.

— Я не пойму, чего ты хочешь? Речь вообще не о тебе, а о свободных женщинах Рима, тебя это не касается. Ты — рабыня, моя рабыня, о тебе особый разговор. Ты получаешь от меня иногда. Может быть, могла бы получать и больше, и чаще. — Голос его выдавал его раздражение, и Рианн молча слушала, не сводя взгляда. — Когда ты сбежала, я мог бы отходить тебя до полусмерти, но я же не стал. Когда ты начала спорить со мной в крепости при моих подчинённых, я дал тебе пощёчину, заслуженную пощёчину. Когда ты подняла на меня руку, я отхлестал тебя ремнём, тоже, между прочим, заслуженно. Тебе не нравится, как я с тобой обращаюсь? Так? — Рианн продолжала упрямо смотреть ему в лицо через стол и молчала, слушая его торопливые слова. — Может, тебе ещё не нравится, что я трахаю тебя, когда этого захочу? Так, да? Так пойди, — дёрнул головой в сторону двери за спиной, — пожалуйся кому-нибудь… Может быть, тебе станет легче! Найди судью, скажи, что моя рабыня, так тебе ещё добавят розог за жалобу на хозяина.

Рианн сухо сглотнула и опустила голову. Они помолчали, а потом она шепнула чуть слышно, и вопрос её прозвучал наивно:

— Вообще-то, я просто хотела узнать, что чувствуешь, когда любишь? Любили ли вы когда-нибудь? И всё…

Марк усмехнулся, но ответил:

— И что это тебе даст? Ну, скажу я тебе, что был влюблён в пятнадцать лет в свою соседку, что это тебе даст? Ничего! Правда? — Поднялся из-за стола, ушёл.

Рианн продолжала сидеть, опустив голову. Шепнула сама себе:

— Правда. Что это мне даст? Ничего.

Она за свою жизнь вообще ни в кого не влюблялась. В посёлке все парни косились на неё как на порченую, жизнь вокруг была, конечно, не позавидуешь. Где уж тут было влюбляться? Хотя до случившегося за ней бегал один парень из местных, ухаживал, но Рианн не испытывала к нему чувств. А потом матери не стало, не с кем было даже поговорить по душам, что уж там мечтать о любви, до неё ли было?

Рианн вздохнула. Ну и плевать. Сейчас разве что-то изменилось у неё? Стало только хуже.

* * * * *

Часть 12

Рианн сидела за работой, как обычно, был ещё день только-только после обеда, когда в распахнутую дверь вдруг ввалилось сразу несколько человек и все в форме.

— Куда его? — спросил кто-то.

— Давай сюда…

Среди всех Рианн узнала Дикса, стояла в стороне, нахмуренная и растерявшаяся от происходящего. Что случилось? Четверо легионеров прошли вперёд, они несли на плаще кого-то, аккуратно положили на ложе у стены. От страха Рианн боялась шевельнуться, боялась верить тому, что видела.

Нет! Не может быть! Это не он… не он…

Зашёл человек не в форме, среднего возраста, с седыми редкими волосами, с серебристой щетиной на впалых щеках. Начал давать указания:

— Разденьте его… Мне нужна вода… лучше тёплая, побольше тёплой воды…

Дикс перевёл Рианн его слова, но девушка не шелохнулась, так и стояла неподвижно, смотрела изумлённо большими глазами.

— Рианн! — Дикс повысил голос. — Шевелись!

Она ушла на кухню, вернулась с тазом с водой. А легионеры уже снимали с центуриона форму, окровавленную кирасу, пояса, кто-то парой взмахов разрезал тунику кинжалом сверху вниз. От вида крови тошнота так неожиданно подкатила к горлу, что Рианн бросилась из комнаты вниз по лестнице до первого этажа в уборную. Её рвало мучительно и горько. Слёзы навернулись на глаза. Сколько крови… Как много крови…

Он умрёт. Он не выдержит это всё. Она хорошо помнила то, что смогла рассмотреть: окровавленную грудь и залитый кровью живот центуриона. С таким не выжить. Вот сейчас она вернётся наверх, а Дикс скажет ей, что он уже умер. И она останется одна… Как она будет жить? Что будет делать? О, боги, о, Донар, за что?

Она стирала выступившие слёзы, а сама медленно нехотя поднималась по лестнице наверх. Легионеры топтались в распахнутых дверях и на лестнице, молча расступились, пропуская свенку в комнату. Врач возился с раненым, один из молодых легионеров помогал ему. Дикс стоял рядом, заметив Рианн, взял свенку под локоть и отвёл на кухню.

— Ты главное, успокойся, хорошо?

— Что случилось? — шепнула, глядя в лицо свена с тревогой.

— Вариний хороший врач, он и похуже ребят вытаскивал, а тут не так всё и страшно… — Рианн при этих словах усмехнулась с недоверием. — Кираса его спасла… Крови только много потерял… Пока вернулись, пока сюда… Сейчас он всё промоет и зашьёт, и всё будет хорошо…

— Куда его? — прошептала Рианн растерянно.

— В бок и вот так, на живот… под кирасу наискось… Если бы не она… — Показывал на себе. — Его не пырнули, просто порезали. Если бы пырнули, то хана… А так…

— О, Донар… — ужаснулась Рианн.

— Не глубоко, не бойся ты так, кираса его спасла, кишки же не выпали, так что… — Махнул рукой. — Он выживет, он сильный… Надо только, чтобы кто-нибудь был рядом сейчас. Мы-то уйдём, я сегодня в ночь, а ребята только вернулись… он с ними был. Так что придётся тебе…

— Хорошо, я всё сделаю… — она поспешно согласилась.

— Вариний скажет, я тебе переведу, ладно? — Рианн вздохнула и закусила губу. — Они были в патруле и нарвались на засаду… Свены сейчас злые, зима голодная, все полны ненависти. Сейчас так и будет до весны, пока не начнут пахать и сеять. — Рианн промолчала на всё это, согласно кивая головой, мысли её сейчас были заняты другим. — Да не переживай ты так, он молодой и крепкий, ему и больше доставалось, и выживал, как видишь, и сейчас выживет. Вот увидишь.

Ушёл туда. Рианн осталась на кухне, но сидеть не могла, ходила туда-сюда по маленькому пространству у стола, обнимала себя за плечи. Он не умрёт. Сказал же Дикс, всё будет хорошо, значит, будет. Только сердце тревожно с болью стучало в груди.

Оказывается, пока она здесь целыми днями, он там ходит в их патрули, спасает какие-то крепости, убивает свенов, а они пытаются убить его. Вот такая у него жизнь, у римского центуриона. Как же должен он ненавидеть всех свенов и её — тоже, она ведь тоже свенка. Как же она, наверное, напоминает ему всех свенов, напоминает цветом волос, кожи, глаз. Как они могут жить под одной крышей, два врага, она и он? И он, наверное, мстит им всем, вымещая злость на ней одной?

Надо будет спросить его об этом. Потом.

Рианн слушала, как разговаривают они там на чужом языке, потом Дикс позвал её. Врач собирал свои инструменты, долго вытирал руки окровавленной тряпкой, рассматривал девушку хмурым взглядом. Спросил Дикса:

— Кто она ему, жена?

— Нет, рабыня.

— Ей можно доверять? Она — свенка…

— Можно. — Дикс поручился за неё.

Рианн смотрела то на одного, то на другого, они говорили между собой по-латински, и она не понимала ни слова.

— Ладно. Скажи ей, что центуриону главное сейчас покой, сон и тепло. — Огляделся. — Пусть укроет его потеплее и поставит здесь жаровни, здесь холодно. Эй, ребята, — крикнул толпящимся легионерам, — закройте дверь! Рану я промыл и зашил, но он потерял много крови. Если сейчас его не трогать, он будет спать. Когда проснётся, надо давать ему пить. Пусть не поднимается. У него будет жар, так что пить, как можно больше пить. Я оставлю немного макового молока, его надо будет растворить в чаше с водой, но давать понемногу, надо поделить всё на три раза… От этого он будет спать, как убитый. Лучше, если он проспит дня два или три. Если будет сильный жар, его надо сгонять. Она умеет это делать?

Дикс переводил это всё Рианн, та слушала внимательно, стараясь всё запомнить.

— Да, я умею это делать, — кивнула и ответила. Дикс перевёл врачу.

— Ну, вот и хорошо. Я приду дня через два, проверю рану, если она чистая, то большого воспаления не будет. Часто ходить я не смогу, мне хватает работы.

Дикс снова перевёл теперь уже для свенки.

— Хорошо. — Рианн кивнула, сухо сглатывая. — Спасибо.

Все потянулись к дверям. Врач со своим сундучком, легионеры, остались только Дикс и Рианн.

— Всё будет нормально, я же говорил.

Рианн принесла ещё одно одеяло из своего угла, укрыла центуриона, стараясь не глядеть в его бледное лицо. На полу горой лежала вся его сбруя, разрезанная окровавленная туника, плащ, калиги — сапоги. Свенка начала потихоньку разбирать это всё, убирала пояса на скамью, где всё это обычно и лежало; шлем уже был там, кто-то из легионеров принёс его и положил тут. Рианн замерла, уставившись на него, сколько раз видела, а тут вдруг почему-то замерла при виде небольшого красного гребня. Всё навалилось вдруг на неё, и прошлое, когда видела такие же вот гребни на шлемах, и вид пролитой крови, и ощущение страха, накатившего от случившегося.

Она ведь могла остаться одна! Он мог погибнуть! Да и сейчас, все так уверены, что всё будет хорошо, а он ещё лежит здесь, бледный, как мёртвый. Боги… О, Тор…

Она расплакалась вдруг, сев на скамью.

— Ну, что ты? — Дикс прошёл к ней. — Зачем это? Тебе же сказали, что он выживет, всё будет хорошо…

— Да, я знаю… — Она кивнула и принялась вытирать слёзы ладонями. — Просто… просто всё так неожиданно…

— Привыкай, он — военный, это может случиться с каждым. Утром он ещё улыбается, ещё живой, а вечером его уже принесут на плаще мёртвым. Так бывает. Ничего не поделаешь. Наших приносят сюда, а они приносят своих в посёлки, там сейчас тоже плачут и готовятся к похоронам…

Рианн передёрнула плечами, шепнула:

— Я знаю… Я видела это всё…

— Ну, вот.

— Дикс, — она вскинула к нему заплаканное лицо, — ты же свен, почему ты воюешь против них? Это же предательство! Как ты можешь? Это же убивать своих!

Свен вздохнул, качая головой, улыбнулся.

— Я уже не свен. Вот моя мать — свенка, а я нет. Я с восемнадцати лет в легионах, уже семь лет. Другой жизни я и не знаю. Знаешь, сколько товарищей вот так я уже потерял? — Он дёрнул подбородком в сторону раненого Марка. — Я и сам был ранен… Да и сами свены меня своим не считают, меня убьют, не задумываясь. Если, вот, Марк попадёт к ним, его они могут оставить живым, ради выкупа, просто помучить или принести в жертву. Меня они убьют сразу, таких не любят, ты же знаешь. — Рианн согласно кивнула несколько раз. — Я уже не свен, — ещё раз повторил, — ты же тоже меня своим не считаешь. Так?

Она промолчала. Всё правильно. Он прав. Он ещё знает свенский, но говорит уже нечисто. Может быть, его дети уже вообще не будут знать языка.

— Тебя покормить? — предложила.

— Я поем в казарме. Мне пора. Ты справишься? Вариний оставил тебе маковое молочко, как хотел?

— Да. Я справлюсь. Спасибо тебе.

Он ушёл, и Рианн осталась одна. Сколько ещё надо было сделать! Унесла таз с кровавой водой, замочила вещи центуриона, требующие стирки, разобрала снаряжение римлянина по местам, перенесла жаровню с кухни, разожгла вторую. Что уж тут экономить уголь, если надо? Теперь надо натаскать воды с улицы, приготовить что-нибудь на ужин себе, да и работа на станке уже заждалась её.

К ночи аккуратно подошла к центуриону и прислушалась, затаив дыхание. А дышит ли он ещё? Жив ли? Лежит, не шелохнётся, ни звука, ни стона боли, как мёртвый. Нет, дышит ещё. Облегчённо выдохнула. Если будет поминать, пусть не сегодня, не сейчас, не ночью.

Ушла на кухню. Только бы не помер, ей не высидеть эту ночь здесь с мертвецом. Села за стол, упёрла локти в край столешницы, обняла себя крест-накрест за плечи, прижалась губами к запястью. В носу щекотало от металлического запаха бронзового браслета.

А, может быть, зря она боится остаться одной? Может быть, не так это и страшно. Сбежала бы, вернулась домой, к своим, потребовала бы у короля защиты и справедливости. Если у отца нет наследников, кроме неё, ей должны отдать его землю, пусть не всю, ей много не надо, хватило бы на хлеб да на семена. Там, наверное, ещё и дом отца стоит. Она смогла бы одна, она умеет работать. Скотины, правда, никакой у неё нет, но это дело наживное, первое время придётся брать в долг или просить у короля. Он позволил Криксу продать её римлянам, какой это король? Теперь он должен ей! Если она потеряла отца, это не значит, что теперь она не должна защищаться законами и всем посёлком. Неужели другие бы промолчали, узнав о том, как с ней поступили?

Рианн вздохнула. Всё может быть. Может, и промолчали бы. Она вспоминала, как к ней относились последние пять лет. Все думали, что римляне успели надругаться над ней, девчонки шептались за спиной, а парни косились на неё, как на больную. Римская подстилка. Вот, кем она была для них. Может быть, никто и не удивился, когда осенью она пропала из посёлка. Может, никто и не знает, что это Крикс продал её, все, верно, подумали, что она просто ушла к римлянам. И никто не пожалел её, не попытался понять. А она разве в чём-то виновата? Такое могло случиться с любой девушкой. Ей было-то всего двенадцать лет. В чём её вина, что римляне уже тогда зарились на неё?

Свенку передёрнуло. Она хорошо помнила, как легионеры рвали на ней одежду, как один из них целовал её в губы, лапая руками за грудь и живот. У неё и груди-то тогда толком ещё не было. А они… Пока мама не вмешалась, не вырвала её из их рук, не закрыла собой. Но все вокруг решили по-своему, сделали выводы, поставили клейма. Она стиснула зубы до скрипа.

И вот теперь она точно римская подстилка, потому что всем всё было безразлично, и никто не заступился за неё. Потому что они позволили Криксу продать её, как рабыню, а не свободную соплеменницу! Они позволили ей стать рабыней римского центуриона, стать его шлюхой…

Рианн расплакалась вдруг навзрыд от тоски и боли, от жалости к самой себе. Что теперь ей делать? Ухаживать за ним? Лечить его? Поить его? Следить, чтобы он не мёрз, чтобы не было жара? Где его жена? Это она должна этим заниматься, а не я!

Рианн резко поднялась из-за стола. И что делать? Подушку ему на голову или просто бросить его? Уйти! Оставить всё! Пусть подыхает! Пусть один тут подыхает!

Она вернулась к нему, неслышно ступая по полу кожаными сапожками. А центурион лежал на спине и, очнувшись уже, просто глядел в потолок. Заметив тень, перевёл глаза ей на лицо, глядя через брови. Шепнул по-свенски:

— Ты?.. Что крадёшься? Убить меня собралась? — Усмехнулся и тут же скривился от боли, чуть ахнув.

— Как вы догадались? — Кровь отлила от лица её.

— Оно и так понятно… ты же меня ненавидишь… Чем ты собираешься меня убить? Возьми, вон, кинжал мой с пояса, будет ловчее…

— Захочу и возьму… — выдохнула чуть слышно. И как она сама не подумала об оружии? Им же быстрее.

— Только убить человека не так-то легко, как кажется…

— Я смогу… Вас — смогу… Вот увидите…

— Ну-у, успехов…

Он с болью прикрыл глаза. От потери крови тошнило, знобило, и кружилась голова, плыло перед глазами, и всё казалось нереальным сном. Неужели она, в самом деле, собралась убить его? Неужели сможет?

— Человека страшно убивать, но вы не человек… Вспомните, как вы ко мне относились? Как вы меня били и насиловали? Что должна чувствовать я?

— Ну, не только же я тебя бил и насиловал, было и другое… Тебе было хорошо со мной… Признай это… Рианн?

Он позвал её по имени, и свенка сухо сглотнула пересохшим горлом.

— Я бы хотела вообще не встречать вас, не видеть вас ни разу в жизни…

— Если хочешь уходить — уходи, тебя никто не держит… — Он разговаривал с ней медленно, с трудом выговаривая каждое слово.

— Мне мало — просто уйти…

— Будешь мстить? Именно этим ваши и занимаются… Каждый раз мстят за своих… — Центурион попытался приподняться, чтобы видеть её лицо, подтянул руку, чтобы опереться на локоть, но еле-еле сдержал крик, уронил голову на подушку и застонал через стиснутые зубы. Отдышался и шепнул:- Что же ты так долго ждала? Могла бы убить меня в любое другое время… Почему только сейчас? Потому что сейчас легче? Потому, что сейчас можно хоть голыми руками? Как младенца…

Рианн перебила с вызовом:

— Вы совсем не младенец, нет… — Она повела головой отрицательно. — Вы — насильник и жестокий урод…

Он в ответ только усмехнулся, на лбу его блеснула испарина. Рианн продолжила нервно:

— Вы только ненавидите нас, называете нас варварами жестокими, воюете, убиваете, как скот, а чем вы сами лучше? Вы приходите к нам в посёлки, убиваете и насилуете наших девушек…

— Я никогда никого не насиловал в ваших посёлках… — перебил её резко.

— Ага. Чем вы лучше остальных? А как же я? Меня вы тоже не насиловали? Вы связывали мне руки, вы… вы… — Она не смогла дальше говорить и от бессилия замотала головой.

— Ты — моя рабыня… Я купил тебя у вашего Крикса… Спрашивай у него, почему он это сделал… Ты была свободной, а он продал тебя… За что? За долг твоего отца? За то, что все считали, что тебя поимели римляне? Тебя продали свои! И в том, что с тобой стало, виноваты твои же свены! Ты просто не хочешь этого признать… Ты считаешь, что во всём виноват только я один…

— Если бы вы не пришли к нам… Если бы вы не трогали меня… Вы убили маму… Боги, мне было всего двенадцать лет, а вы уже полезли ко мне… лапали меня… рвали одежду… Что я вам сделала? — Она нервно перескакивала с одного на другое, говорила быстро, срываясь на шёпот.

— Мне? Мне — ничего… — Он хрипло выдохнул и опять попытался приподняться, подтягивая руку, с хрипом дышал открытым ртом, превозмогая боль, он хотел видеть лицо свенки. Нет, она заставила себя уважать этим, заставила с собой считаться. Это ж надо было такое придумать! Решилась убить его? Столько дней, месяцев под одной крышей, и только сейчас решилась. А он-то думал, у неё душа цыплячья…

Сесть ему не удалось — в животе всё пылало от боли, но свенка сама вышла из-за его спины и встала в стороне — рукой не достать. Смотрела на него, поджав губы. Какой знакомый взгляд! Так обычно смотрели свенские молодые воины в моменты атак, решительно, всей душой отдаваясь делу. Неужели она, и правда, сможет это сделать?

Рианн видела его слабость, его болезнь, он силился подняться, но рана в животе не позволяла этого сделать, он мог только лежать и смотреть на неё. Только руки его беспомощно стискивали одеяла.

— Сейчас вы ничего не можете мне сделать… Сейчас вы в таком же положении, что и я… Мне даже не надо связывать вас… Что вы чувствуете? А теперь представьте, что чувствовала я, когда вы издевались надо мной? Когда я умоляла вас, когда вы делали мне больно… Вам было приятно делать мне больно? Вам что, нравится делать кому-то больно?

— Нет! — резко отрезал центурион, мотнув головой.

Он смотрел ей в лицо исподлобья, силился подняться, хрипло дыша от боли. Одеяло сползло вниз, открывая его грудь, плечи, живот, плотно перебинтованный заботливыми руками врача Вариния. Шепнул бессильно:

— Что ты меня мучаешь, Рианн? Зачем? Тебе разве делается легче от этого? — Он тяжело моргнул, чувствуя, как его мутит, снова уронил свинцовую голову на подушку. Прошептал сухими губами:- Хочешь убивать — убивай… только не мучай… — Закрыл глаза, чувствуя, что ещё чуть-чуть и он потеряет сознание, и вот тогда она убьёт его, она сможет, она — свенка, она — самая настоящая свенка, которая ненавидит его, ненавидит всё римское.

Он открыл глаза и заметил, что свенка подошла чуть ближе, но рукой всё равно не достать. Может, подумала, что он отключился, и потому осмелела?

— Я хочу пить… — попросил чуть слышно.

— Вы нарочно это, да? Чтобы я подошла к вам, а вы бы свернули мне шею?

Он усмехнулся сипло.

— Да не трону я тебя…

— Я вам не верю. Вы же и меня ненавидите, как и я вас. Я же свенка, а вы со свенами воюете, вы нас постоянно убиваете. И вот сейчас, вас же ранил кто-то из свенов, так? Вы мне мстите за всё? За ваших убитых товарищей, за ваши раны, за то, что не можете быть со своей женой и с сыном…

— Что за глупости… С какой стати мне тебе мстить? — Усмехнулся, сверкнув глазами. — Может, мне и Диксу начать мстить, за то, что он — свен?

— Он свен только на половину…

— Да какая разница? Дай мне попить!

Она молчала, глядя ему в лицо, потом спросила:

— Вы не тронете меня?

— Нет!

— Клянётесь?

— Ты дашь мне воды или нет?

Рианн ушла на кухню, вернулась с водой в чаше, осторожно присела рядом с центурионом на ложе, и всё это время Марк смотрел ей в лицо. Свенка запустила руку под подушку и помогла раненому приподняться, поднесла чашу к губам. Центурион жадно выпил всё до капли и только потом поймал свенку сильными пальцами за запястье, выкрутил ей руку. Рианн ахнула от неожиданной боли и отпустила чашу, та тяжело скатилась по одеялу на пол и громко звякнула металлом.

Рианн дёрнулась встать, вцепилась второй рукой в пальцы центуриона, пытаясь ослабить хватку.

— Что за шутки? Рианн? Что ты делаешь? Что ты себе позволяешь? Что на тебя нашло?

— Вы обещали… Отпустите! — Она пыталась выкрутить руку, но, несмотря на рану в живот, в ладонях его сила ещё была, да ещё какая.

— Ты же не убьёшь меня, правда?

— Почему вы так думаете?

— Зачем ты тогда дала мне воды?

— Может, это последняя воля умирающего? Перед казнью…

— Что?

Он не верил, не хотел ей верить. Ещё сильнее выкрутил ей руку, но непонятная слабость охватила вдруг его, зашумело в висках. Центурион несколько раз моргнул, тряхнул головой, пытаясь привести сбившиеся мысли в порядок.

— Что это? Что ты сделала?

— Это маковое молоко… Сейчас вы будете спать крепким сном… — Рианн сумела разжать его слабеющие пальцы и поднялась на ноги.

— Что… что ты наделала? Зачем? Ах ты, сучка…

— Спите…

— Нет! Нет… нет… нет… нет…

Он в бессильной злобе замотал головой, не веря тому, что случилось. Она убьёт его во сне. Она специально это сделала. Но слабость была такой, что он не мог ей сопротивляться, она охватила весь мозг, всё тело, последние мысли только стучали: «Я не хочу умирать… Так — не хочу… Не от руки женщины… девчонки… Нет…»

Часть 13

Рианн, тяжело дыша, смотрела ему в лицо, пока наркотический сон не охватил его, пока центурион не закрыл свои чёрные чужие глаза. Она медленно растёрла запястье, за которое он её схватил, и осторожно подошла, подобрала с пола пустую чашу. Он соврал ей, он обещал, что не тронет её, а сам чуть не сломал ей руку, как же больно… Хотя пить он, конечно, хотел по-настоящему, вон, как жадно всё выпил, даже не заметил ничего, а она-то боялась, что по вкусу догадается и пить не будет.

Рианн прошла до скамьи, среди его поясов и ремней нашла ножны с кинжалом и медленно вытянула его. Тошнота снова подкатила: лезвие кинжала было в ржавых пятнах засохшей крови. Его же никто не почистил после всего. Подняла кинжал и посмотрела на лезвие. Чья это кровь? Кого-нибудь из свенов? Кого он успел убить им прежде, чем его самого ранили?

Свенка стиснула рукоять кинжала и вернулась к римлянину. Всего-то перерезать ему горло, и он истечёт кровью во сне, он даже ничего не поймёт. Раз и всё! Долго глядела ему в лицо. Он хрипло дышал, вздрагивая ресницами, на горле чуть заметный мужской бугорок. Вот оно — горло! Открытое, беззащитное… Он так заботливо брил его сегодня утром, его и лицо своё…

Она закрыла глаза, стараясь не глядеть на своего хозяина, не видеть его груди, перебинтованного живота, его рук; его пальцы до сих пор бессильно стискивали одеяла. Он знал, что она это сделает, поэтому и не хотел засыпать, не хотел подчиняться ей. Он боялся её, поэтому ругал её и обзывал. От злости…

Конечно, ему есть чего бояться. Не зря она споила ему всё маковое молоко, что дал ей их лекарь. Его надо было поделить на три раза, но Рианн знала, что он попробует что-нибудь выкинуть, догадывалась, что он попытается её остановить, поэтому споила ему всё. Теперь он спит и полностью в её руках. Она может делать с ним, что захочет. Теперь может мстить ему как угодно, он не остановит её, ни слова не скажет, не тронет. Теперь он точно, как младенец в её руках, как он сам и сказал, можно убить его хоть голыми руками.

Рианн открыла глаза и снова посмотрела ему в лицо, сухо сглотнула пересохшим от волнения горлом. Как младенец… Как ребёнок… Медленно повела подбородком отрицательно и нахмурилась. Она не сможет… Не сможет… Вспомнились вдруг слова его: «считаешь, что во всём виноват только я один?»

Она не сможет. Как он и говорил, убить человека не так-то легко. А она ведь дома даже курицу убить сама не могла — отца просила. Всё после смерти матери. Те римские легионеры, что чуть не надругались над ней, убили маму, кто-то из них перерезал ей горло, кто-то из них смог не то, что она сейчас. И Рианн потом уже сама убирала это всё в доме. Ей было всего двенадцать лет…

Легионеры смогли, а она не сможет, не сможет разлить здесь такую же липкую тошнотворную лужу крови…

И Рианн ушла к себе, подняла край соломенного матраса на ложе и спрятала туда этот проклятый кинжал. Он будет придавать ей сил, если вдруг она всё-таки решится, она всегда будет знать, где взять его. Вернулась в комнату, долго смотрела на спящего римлянина, потом подошла и укрыла его одеялами, подоткнула углы под подушку. Ненароком коснулась его плечей несколько раз. Начался жар, кожа его была горячей. Сейчас он будет спать до завтрашнего вечера — неменьше, после такого-то количества дурмана.

А что теперь делать ей? Когда он поднимется, он не простит ей ничего, своего страха, пережитого по её вине. Он накажет её, он-то сможет её убить, для него это нетрудно. И, даже если и не убьёт, то побьёт очень сильно. Он много страха пережил сегодня. Хотя, чего ей уже бояться? Смерти? Боли? Унижения? Плевать! Чем он ещё её может напугать? Тем более, это будет не скоро, пройдёт не день и не два, пока он встанет на ноги.

И Рианн с этими мыслями села за работу. Только она успокаивала её. Однообразная, монотонная. Уток. Основа. Уток. Основа. Да, плевать! Она уже не боится его. Пусть только попробует тронуть её хоть пальцем. И пусть не смотрит так своими чёрными глазами. Я тебя не боюсь. Больше не боюсь. Будь ты проклят… Ты и весь твой Рим… Все вы…

Она проработала, пока не заболели глаза. Ночь была на исходе, скоро начнёт светать, а она ещё не ложилась. В комнате стало заметно холоднее: давно не добавляла угля в жаровни. Поднялась. Римлянин всё так же спал, беспокойно хмурился во сне, что-то пытался говорить, даже рассмеялся один раз, пока Рианн работала. Всё это время она думала и понимала, что так и не решится убить его. Даже не проливая крови, не сможет этого сделать.

От жара у центуриона начался бред. Это лихорадка. Сейчас он борется сам с собой, борется за жизнь. Сбросил одеяла, блестел влажной кожей в свете масляного светильника. Сейчас ему не мешало бы попить, но он сильно крепко спит после макового молочка. Рианн добавила угля в жаровни, сама попила молока, вернулась к римлянину с мокрой тряпкой и холодной водой. Стиснув зубы, заставила себя обтереть ему лицо, шею, грудь, руки. На бинтах проступила кровь — спал он беспокойно. Да, рана у него была большая, если судить по линии проступившей крови. Низ живота и на бок, как и показывал ей Дикс. Но она не глубокая, кираса же его спасла, так все говорили.

Рианн вздохнула и промыла тряпку в воде, снова протёрла ему лицо. На щеках центуриона уже проступила щетина. Быстро. Он потому и бреется каждый день. Сейчас зарастёт. Склонилась к нему, рассматривая его близко-близко. Стиснула зубы. Моргнула устало. В последний раз она видела его так близко тогда, когда он пришёл к ней ночью, холодный. Она тогда молилась за него, чтобы он остался живой… Тогда они в последний раз были вместе, были близки… Она закрыла глаза, вспоминая те мгновения пережитого экстаза, до которого он её довёл. Два раза… Тогда она кончила с ним дважды за ночь… Да. Это было здорово. Он тогда сказала «мы», «мы это сделали…» Что-то так, по-моему… «Мы…» И ей впервые тогда было по-настоящему хорошо и легко с ним, её даже не угнетали его объятья, его дыхание рядом… Она тогда доверилась ему, он целовал её, он хотел, чтобы она не боялась его, чтобы открылась ему…

Рианн резко выпрямилась. Хватит!

Ушла к себе и легла спать. Только она зря думала, что сможет быстро заснуть, хоть и устала изрядно. Мёрзла. Заснула, когда протрубили последнюю стражу. А когда проснулась, был уже день, встала, оделась, проверила римлянина. Он всё ещё спал, ну, конечно. Жар ещё держался, центурион снова сбросил с себя одеяла до пояса. И Рианн опять обтёрла его холодной водой с винным уксусом, укрыла одеялами, добавила угля в жаровни. Сама позавтракала.

Надо сходить на рынок за хлебом, углем, молоком. Так долго она ещё не ходила ни разу. Бродила от лавки к лавке, тратила деньги центуриона, молчаливо рассматривала лица других посетителей, думала. Все шли куда-то, торопились, одна она никуда не спешила. Всё стало вдруг каким-то ненужным, неважным. Вся жизнь вдруг потеряла смысл, интерес. Зачем ей что-то? Для чего всё? Чего она может хотеть от жизни? Раньше, казалось ей, она хотела противостоять ему, жила мыслью освободиться от него, а сейчас, когда представился случай, она не смогла им воспользоваться. Сама не стала. А дальше что? Она так и будет заботиться о нём? Будет поить его? Обтирать водой? Кормить? До чего это всё дойдёт? Что — дальше? А потом он в благодарность за всё ещё и побьёт её, так?

Вернулась она уже после обеда и замерла в дверях. Римлянин лежал на полу, запутавшийся в одеялах, увидев её, вскинулся на вытянутой руке и попытался отползти в сторону, шепча:

— Не подходи ко мне… Не трогай меня… Нет…

Рианн подошла и встала над ним, глядя сверху. Центурион пытался отползти, но ноги не слушались его. Сейчас она будет смеяться над ним, будет глумиться, как всякий здоровый над больным. Он гневно глянул на неё снизу вверх через бровь, и Рианн заметила в его глазах слёзы боли и отчаяния. Ого! Вот уж небывалый случай.

— Только не трогай меня… — Он закрылся от неё ладонью в попытке остановить великую беду для себя.

— Вы настолько боитесь меня? — спросила чуть слышно.

Он промолчал, опуская голову, влажные пряди волос прилипли ко лбу, на бинтах появились свежие пятна крови. Сколько он мучился тут, пытаясь подняться? Рианн вздохнула и убрала все покупки на скамью, где лежала сбруя центуриона. Предложила вдруг:

— Давайте, я помогу вам… — Подошла и взяла его под локоть. — Ваш лекарь сказал, вам нужен покой… вам нельзя подниматься… нельзя ходить…

Он молча кусал губы и отворачивал лицо от неё, чтобы она не видела его слёз, зло стирал их с глаз ладонью. Чтобы подняться, ему пришлось всей тяжестью тела опереться на девушку, но свенка выдержала всё, помогла ему добраться до ложа и укрыла одеялами.

— Я думал, ты ушла… и не вернёшься… — заговорил первым, всё ещё избегая смотреть ей в лицо. — Я хочу пить…

— Сейчас…

Она ушла на кухню и вернулась с глиняной кружкой, полной воды, присела рядом, помогла приподняться, но, прежде, чем пить, римлянин с опаской глянул в воду, пытаясь там что-то разглядеть. Рианн видела его затравленный взгляд, он сильно хотел пить, но боялся, что она опять одурманит его.

— Там ничего нет, это просто чистая вода, я вчера приносила… Не бойтесь, всё маковое молоко вы выпили ещё вчера…

— Правда? — Он не верил ей.

— Правда… Можете мне верить…

Он в три глотка осушил кружку и посмотрел свенке в лицо долгим взглядом, шепнул:

— Спасибо…

— Может, ещё?

— Попозже…

Она помогла ему лечь и поднялась. Центурион наблюдал за ней с высокой подушки. Да, день болезни изменил его, и не только внешне. Он уже говорил «спасибо», он даже расплакался, подумав, что остался один. А уж лицо — в могилу краше кладут. Зарос ещё сильнее, под глазами тёмные круги, щёки впали, бледный до зелени, и глаза на похудевшем лице кажутся в два раза больше и чернее. Это всё потеря крови и лихорадка.

Рианн вернулась, подсыпала угля в две жаровни, всё уже почти прогорело, пришлось раздувать. Сколько же её не было?

— Почему, Рианн?.. — спросил вдруг центурион.

— Что — почему? — не поняла она.

— Почему ты вернулась? Почему ты не сбежала? Почему ты помогаешь мне?

Она многозначительно пожала плечами. Для него это было открытием. Она удивила его тем, что осталась и не воспользовалась шансом сбежать. Он тоже, правда, ухаживал за ней в своё время после её попытки самоубийства, он даже ощутил тогда чувство вины, что довёл её до этого. Столько раз бил солдат и ничего, а, вот, тогда вдруг почувствовал себя виноватым, и сам удивился этому. Но она, она-то почему помогает ему? Она ему ничего не должна! Наоборот… Она только всё время его и обвиняет во всех грехах. Даже в том, что её мать убили и её саму чуть не изнасиловали ещё девчонкой — тоже он виноват. Он для неё весь Рим, всех легионеров, всё римское олицетворяет! Во всём он для неё виноват! Зачем тогда осталась? Зачем помогает?

— Ты же хотела уйти, почему осталась?

— Может, потому, что именно этого вы и ждали от меня? — Усмехнулась, кривя губы. Она и сама не знала, что ответить ему на этот вопрос.

— Ты же собиралась убить меня… Что случилось? Ты не стала? Ты не смогла? Или ты просто обманула меня? Рианн?

Она посмотрела ему в лицо долгим взглядом, ответила, прищурив глаза:

— У меня ещё будет возможность…

Центурион усмехнулся, но не знал, что сказать на это. Страх снова шевельнулся в сердце. Вчера он злился на неё, готов был задушить голыми руками, когда она опоила его дурманом. Сегодня он тоже злился от бессилия, что не мог добраться до ведра с водой, умирая от жажды, злился, что она бросила его беспомощным и даже не оставила воды рядом. И ещё он увидел её сегодня и снова пережил момент вчерашнего страха, когда она стояла над ним чужая, незнакомая, с поджатыми губами. Свенка. Она была здоровой и сильной, и она всё ещё могла убить его. Но сейчас он в это уже не верил, чем больше глядел на неё, тем больше не верил. Это всё пустые угрозы…

— Как вы себя чувствуете? Есть хотите? — Он отрицательно дёрнул подбородком. — Да не бойтесь вы, я вас не отравлю… Холодного молока хотите?

— Можно немного…

Свенка принесла ему молока и помогла попить. А потом пришёл Дикс, сел рядом, а Рианн принялась за работу. Говорили они на свенском почему-то, и Рианн невольно слушала их, продёргивая уток.

— Как ты? — спросил Дикс.

— Паршиво… Сам-то как думаешь?

— Да-а, — протянул свен негромко, — не позавидуешь, зато выспишься…

— Да уж, хороший сон… Ты хоть сам видел? Что там?

— Видел. Я был здесь вчера. На ладонь бы пониже, и ты бы напрочь забыл о женщинах… — Засмеялся невольно.

— Да ну тебя… — Центуриону тут было не до смеха. — Скажешь тоже… Я же видел, как всё было…

— И как тебя угораздило? Подумать только! Хорошо, что не пырнули…

— Их трое было… Один всё метил исподтишка… Крутился тотак, то эдак… Я как-то потерял его из виду, а он залез со спины… Мог бы и горло перерезать, да росту ему не хватило… А мог бы и пырнуть, это точно, но он решил ниже кирасы… Мальчишка ещё, руки короткие, да росту нет… По-моему, он и сам испугался больше моего, когда кровь увидел…

— Ты убил его?

— Не я… Кто-то из ребят… Пацан ещё, он и с девчонкой-то, наверное, ни разу не целовался… Думаю, его в первый раз взяли, хотели проверить… Как они там это делают? Потом, после этого, мужчиной называют…

— Да, есть такое… — Дикс согласно кивнул светловолосой головой.

— Жалко его, чего полез… Сидел бы дома, у мамкиной юбки… был бы живой… Я-то выкарабкаюсь, а он… Чего он в жизни видел?

Рианн слушала их, а у самой начали дрожать руки. Не было в его голосе ни капли ненависти к этому молодому свену, а ведь он ранил его, ранил нечестно, со спины. Почему? Он даже жалеет его. Почему?

Рианн поднялась и ушла за шторку на кухню, стараясь привести в порядок мысли, чувства. Сейчас он, наверное, скажет Диксу, чтобы он не оставлял её с ним, что она грозилась убить его, пожалуется. Что сделает Дикс? Уберёт её отсюда? Или станет сам наблюдать за всем? Посмотрим…

Но Дикс пожелал скорейшего выздоровления, сказал, что зайдёт завтра и ушёл. Рианн вышла, спросив:

— Почему вы не сказали ему, что боитесь меня? Что я могу убить вас?

Римлянин молчал, и свенка не видела его лица.

— Я думаю, ты никогда бы на это не решилась…

Она только фыркнула усмешкой и вернулась за станок. Марк лежал и наблюдал за ней, как она торопливо, явно нервничая, продёргивает уток через натянутые нити.

— Но вы так испугались меня, что думаю, вы поверили… — проговорила негромко, согласно качая головой. Как бы он ни старался и что бы сейчас ни говорил, храбрясь, а его страх она и вчера, и сегодня почувствовала.

— Да, — он признал это, — мне действительно стало страшно. У тебя был взгляд, как у ваших… Я уже видел такой…

Рианн бросила уток и на триподе развернулась к центуриону, посмотрела ему в лицо задумчиво. Шепнула:

— Я бы убила вас, честное слово… За всё, что вы сделали со мной… за вашу жестокость…

— Да ну! Что ж не убила? Говорить всегда легче… — Он не верил ей. Да, вчера он ещё мог в это поверить, вчера он что-то видел в её глазах. Но, может быть, ему это всё показалось, с болезни-то? — Ты просто пугала меня… Ты бы никогда не смогла… На это надо решиться…

— А я бы не решилась, по-вашему? — Он отрицательно повёл головой вместо ответа. — Почему? Считаете, мне не хватило бы духу даже решиться?

— Не знаю, — честно признался он. — Если бы я был на твоём месте, я бы смог, а ты — не знаю. Ты — свенка, я видел свенских женщин, они на многое готовы ради детей, семьи… Ты — девчонка, взрослая девчонка, тебя просто оторвали от дома, не дали толком вырасти, ты сама не можешь толком понять, где ты и что делать. А чтобы убить, надо сильно ненавидеть, так, чтобы от ненависти даже голова не соображала…

— Считаете, во мне этого нет?

— Нет. Ненависть ещё не полностью заполнила тебя. Ты добрее, чем даже сама о себе думаешь…

— Добрее? — Она удивилась и усмехнулась на его слова. — Вы так думаете?

— Да, я так думаю… Ты могла бы быть хорошей женой и матерью, ты любила бы своих детей, и сомневаюсь, что ты вырастила бы из них суровых воинов…

— Да? — Она хрипло засмеялась вдруг на его слова, и Марк удивился: он слышал её смех лишь однажды, когда она учила его произносиль звук «р» по-свенски. А до этого она не смеялась ни разу.

— Они не должны были тебя продавать… Ты должна была выйти замуж и рожать своему мужу детей, а не… — Она перебила его:

— Замуж? — Усмехнулась, передёрнув плечами. — Да после того, что ваши сделали со мной, я бы даже сама не пошла бы замуж. Не смогла бы пересилить себя…

— Да, я помню, ты говорила… — Он устало прикрыл глаза. — Пять лет назад… На тебе порвали платье…

— Платье? Не только! — Её голос стал глуше, а слова — отрывистыми. — Один из ваших целовал меня в губы и лапал… Что он хотел найти у меня в двенадцать лет? Грудь? Откуда? Я так испугалась, я даже кричать не могла…

Марк смотрел ей в лицо долгим взглядом. Спросил:

— Поэтому ты не даёшь целовать себя в губы?

Она усмехнулась с горечью.

— Если бы не вы… если бы вы не сами… я бы сама… никогда… ни одного бы к себе не подпустила… Сама — никогда…

— Даже свена?

— Ни одного…

Часть 14

Рианн хмуро глядела на него исподлобья, а он с трудом выдерживал её взгляд. Да, что же пережила она двенадцатилетней девочкой, какой испытала страх, если боялась всех мужчин на свете, если от этого страха у неё даже задержка была на полмесяца только потому, что стала жить с мужчиной под одной крышей. А он? Он даже не спрашивал её ни разу об этом. И вообще…

Сам лично он по-животному, грубо изнасиловал её в первый раз, а потом ещё раз, и ещё… Он избил её, душил за горло, связывал ей руки… Ему самому это всё казалось игрой, развлечением, что ли. Он закрыл глаза и отвернулся от свенки лицом к стене. Он хорошо помнил этот страх в её глазах, как дрожали её руки, как её трясло всем телом в непонятном ему ознобе, как она всё время пыталась сопротивляться, как умоляла его не трогать её, как пыталась повешаться…

Как же она сейчас должна ненавидеть его? Что должна испытывать по отношению к нему после того, что он с ней делал? Убить, желать смерти — это самое малое… А она? Она не бросает его, осталась ухаживать за ним, отапливает эти комнаты, укрыла своим одеялом. Она была свободной, она не рабыня по своей сути, и было бы предсказуемо то, что она сбежала бы отсюда, вернулась домой. Но она всё делает по-своему… Так, как сама считает нужным…

Бедная, бедная девочка… Способна ли на такое какая другая женщина? Любая, пусть даже римлянка, не германка? Свободная в праве выбора?

Он открыл глаза и снова посмотрел на Рианн. Та уже опять сидела к нему спиной, руки её продёргивали уток, и бронзовые браслеты знакомо позвякивали. Человеком какой силы, какой души надо быть, чтобы пережить то, что пережила она, и полностью не раствориться в ненависти? Она ведь могла убить его в любой другой день! Могла отравить, задушить во сне, воспользоваться ножом! Но всё это время с ним она просто пыталась спрятаться от него, пряталась за работой, избегала здесь, пыталась не позволять ему брать себя в постели. Даже тогда с тем мнимым ребёнком, она просто сбежала, спряталась в храме.

Но он ничего не замечал этого. Работает и ладно, главное, стол готов, вода есть, жаровни горят. Молчит и ладно, главное, не путается под ногами, не спорит. Одежда заштопана, все вещи на местах, полы чистые, свежий хлеб на столе. Склоняешь её к близости — всегда сопротивляется, но стоит чуть нажать, применить силу — сдаётся, через себя переступает, зубами скрипит, но отдаётся. А он всё ждал, глупец, когда же она начнёт сама отдаваться ему, когда захочет сама этого, когда же начнёт изнывать от страсти под ним.

От всего этого заболела голова, снова начался жар, сердце бешено стучало в груди, всё тело пылало огнём, во рту пересохло, но Марк не звал её, лежал и смотрел в потолок, слушал, как монотонно работает ткацкий станок. Они никогда толком и не разговаривали нормально, бывали дни, когда вообще и она, и он молчали, пара дежурных фраз и всё. Что творится у неё на сердце, что в голове, он никогда особо и не задумывался.

А ведь она говорила как-то, что в посёлке к ней относились неважно, думали, что легионеры всё-таки успели добраться до неё, и из местных никто бы не женился на ней. И мать её наши убили. Выходит, она сиротой росла, превращалась в девушку, взрослела, а рядом не было матери. Она же как-то спрашивала его о любви, значит, она и не любила сама ни разу. Ужасалась ещё, как можно бить женщину!

Он вздохнул, и свенка обернулась к нему, спросила участливо:

— Как вы? Вам плохо? — Поднялась и подошла, коснулась кончиками пальцев его мокрого лба. — Да у вас жар! Почему вы молчите? Почему ничего не говорите? — Смотрела в его чёрные, лихорадочно блестящие глаза, и хмурилась.

— Дай мне попить… пожалуйста… — попросил шёпотом.

— Сейчас. — Она ушла и вернулась с кружкой воды, помогла ему выпить. Римлянин поймал её за руку, сжал пальцы в ладони.

— Почему… почему ты раньше не говорила мне?

Она усмехнулась.

— Вы разве слушали меня? Вы вообще ничего не слушали… Я вас умоляла не трогать меня… Вы хоть раз спросили, почему?

Он отвёл взгляд и отпустил её руку. Рианн отступила на шаг и продолжила:

— Разве мужчины вообще слушают женщин? Подумаешь, она что-то там говорит… Пусть говорит, это её заботы… Хочет она — не хочет, больно ей — не больно… Какая разница? По мысли мужчин, женщины только для этого и нужны: угадывать их желания… Разве вы сами не так думаете? Вот ваша супруга, вы хоть раз спрашивали её, что чувствует она? Чем она живёт? Что она любит? Чем занимается? А ведь она так далеко от вас…

Он стёр со лба испарину и усмехнулся, отвечая:

— Моя жена изменяет мне, и, думаю, она родила мне сына не от меня…

Рианн чуть приподняла брови в удивлении.

— Почему? Вы знаете, почему она так делает?

— Мы никогда не любили друг друга… это родители наши поженили нас… А она ещё до свадьбы встречалась с другим…

— Она его любит?

— Я не знаю… Но сын мой похож на него, как две капли воды.

Рианн медленно покачала головой, спросила:

— А если она любит его, вы, что же, будете мешать им?

— Я хотел съездить в Рим весной, если всё обойдётся…

— И что же, вы будете бить её?

— Бить? — Он удивился. — Что за глупости? Зачем?

— Ну, вы же говорили, если жена не слушается или поступает не так…

— Просто подам на развод… Это не жизнь, она — там, я — тут. Так не должно быть, хочет жить со своими лавками, пусть живёт… Я не буду ей мешать…

— Наверное, это правильно… Я не знаю… — Она пожала плечами, не зная, что на всё это сказать. Ушла на кухню.

Центурион проводил её глазами. От лихорадки его знобило даже под тремя одеялами, зубы сами стучали, дрожал подбородок. Он обнял себя за плечи в попытке удержать остатки тепла.

Конечно, разве это жизнь? Он не видел жену уже два года. Она живёт там сама по себе, как хочет, он только высылает ей больше половины своего жалования. Она живёт там со своим Авлом, будто так и надо. Зачем эта ложь? В самом деле, если хотят, пусть женятся и живут правильно, по закону, одной семьёй. Зачем мучить её и самого себя? И пусть у Марка будет отец, настоящий отец, а не официальный, которого он не видит годами. А он проживёт и без этого, зачем ему фальшивая семья? Это же не семья, это так, одно слово…

В мыслях своих он всё же сумел заснуть и не видел, как свенка вернулась за работу. Руки её работали, а голова была занята раздумьями. Он изменился. Что это вдруг? Заговорил с ней «спасибо», «пожалуйста», стал чаще обращаться по имени, проговорился о своих проблемах с женой. Почему это? Испугался, что она бросит его одного, и ему даже некому будет подать воды? Что это вдруг случилось с ним?

Она вспоминала его лицо. Точно, что-то сломалось в нём. Не стало той былой жёсткости, неприятия, и смотрел он с болью во взгляде. Неужели это ранение в живот так изменило его? Это же у него не первая рана, если судить по шрамам, да и Дикс говорил, что ему и больше доставалось. Правда, рана эта у него большая, остальные шрамы мелкие и, наверное, не такие серьёзные, но всё же… Видать, сейчас он всё-таки натерпелся, что бы он теперь ни говорил, а вчера, да и сегодня, он сильно испугался её, он поверил, что Рианн может убить его. Она же — свенка, настоящая свенка. Но он прав в одном, страха в ней больше, чем ненависти оказалось. Может быть, если бы было наоборот, она смогла бы и убить его. А теперь, чем дальше от вчерашней ночи, тем маловероятно, что она ещё раз возьмётся за кинжал.

Рианн замерла, опустив руку на раму станка, задумалась. Вспоминались его поцелуи, его ладони на груди, прикосновения его кожи к обнажённому телу. Она никогда не задумывалась, что это так приятно. И поцелуи… Он целовал её губы, а она позволяла ему, а ведь думала, что никогда никому не позволит целовать себя после случившегося. Да… Сердце громче стало стучать в виски, аж где-то в груди заныло с болью. Как бы то ни было, но он подарил ей немало приятных моментов.

До него она боялась всех мужчин, с опаской глядела в их лица, на их руки. Сейчас былой страх стал намного меньше, наоборот, появился какой-то интерес, она стала рассматривать мужские лица, замечать что-то симпатичное в них. И всё из-за него! Потому что он показал ей на примерах, что мужчина может не только делать больно, не только применять силу, но и может быть нежным, ласковым, может вселить доверие. Может сделать очень приятно…

Как легко, как хорошо ощущаешь себя после близости с мужчиной, когда поёт каждая частичка твоего тела. И ты благодарна ему за подаренные ощущения, когда тебе и самой хочется что-нибудь сделать для него, тогда всё другое уходит на второй план и кажется неважным.

Рианн вздохнула. Чтобы достичь этого, чтобы понять это всё, ей пришлось пройти через многое и, в первую очередь, через себя, через страх, через боль, через насилие. Чтобы хоть немного забыть одно насилие, она прошла через другое. И это всётоже подарил ей он… Всё в одном лице. И боль, и радость, и страх, и доверие, и ненависть, и сострадание…

Она поднялась и медленно подошла к центуриону, всматриваясь в его лицо. Он спал, прижав подбородок к ключице, и в ознобе чуть вздрагивал всем телом. Это жар. Он не проходит. Рианн смотрела на него, рассматривая его лицо черта за чертой. Он не знал этого, не мог знать, кому бы понравился такой пристальный взгляд на себе?

Тёмные тени пролегли во впадинах глазниц, под носом, на шее и даже под скулами, настолько впали в болезни его щёки. Влажные волосы прилипли ко лбу. Он дышал носом, и грудь, укрытая одеялами, еле заметно поднималась. Он жив, и будет жить дальше, будет убивать свенов, приводить римских легионеров в посёлки, будет насиловать свенских девушек, так же, как делал это год назад, и два года назад. И ничего в его жизни не изменится с этой раной, он останется собой.

ушла на кухню. У жаровни нагрелась вода в бронзовом тазу. Надо помыться перед сном и ложиться. С горящими двумя жаровнями было теплее, поэтому она не боялась замёрзнуть и разделась, не торопясь, помылась и вытерлась полотенцем, потом снова накинула платье. Как бы то ни было, а зима пошла на убыль, днём, проходя по рынку, она поняла это по солнцу. Скоро станет теплее, или эти две жаровни разорят её. Деньги, что дал ей в своё время центурион, таяли буквально на глазах. Она и так стала больше работать, но продать пока было нечего.

Утром она поднялась рано, подложила угля в жаровни, проверила хозяина. Тот спал, чему-то улыбаясь во сне. Рианн коснулась его лба кончиками пальцев и поняла, что жар отступает, значит, лекарь римский правильно промыл его рану. Сегодня он должен придти и сам всё осмотреть. Придёт ли Дикс вместе с ним? Этот свен-полукровка чем-то нравился ей. Он, конечно, был уже на римский манер, и короткие волосы, и его форма, и его язык уже не свенский, но что-то было в нём располагающее, какая-то, может быть, мягкость, что ли. Не было в нём суровости её хозяина. Он всё время заступался за неё, не давал этому Марку бить её почём зря. Может быть, потому что она — свенка, как и его мать, как он сказал однажды «землячка».

Рианн позавтракала, принесла воды, снова села за работу. Скоро проснулся центурион. Лежал, щурясь от солнечного света, падающего через маленькие окна под потолком. Уже утро. Быстро. Третий день. Уже третий… Наблюдал за работающей свенкой, как двигались её руки, звенели браслеты, она что-то шептала сама себе. Склонённая к плечу светловоласая голова, он видел её висок. Интересно, она хоть спит по ночам? Вчера он заснул, она работала, проснулся — она уже сидит здесь же. Какая однообразная скучная работа! Как она может терпеть её?

Он только сейчас заметил, что из ушей её пропали серьги, она носила маленькие серебряные серёжки колечками, он их помнил, однажды он даже поймал её за одну из них зубами.

— Рианн? — позвал её.

Она обернулась к нему на триподе, глянула в лицо, вскинув тёмные брови. Удивительно, она была светлой и глаза у неё серые, а брови тёмные на светлой коже. Она хорошенькая свенка.

— Не спите уже?

— Куда ты дела свои серьги?

Она удивилась его вопросу, молчала какое-то время.

— Серьги? — переспросила.

— Ты носила, — он поднёс ладонь к уху, — я помню, маленькие такие… серебряные… колечки, по-моему…

— А-а, — протянула она и махнула рукой, — я продала их и купила шерсть у Авия… сколько дней уже назад.

А он даже не заметил за все эти дни. Она искала способ, как заработать деньги и так же, как и он, продавала всё, без чего считала можно прожить. Но он-то сам продал то, что действительно просто лежит без дела, а она продавала с себя.

Рианн поднялась к нему, оставив работу.

— Как вы сегодня? Что-нибудь хотите?

— Пить… Молока, если есть холодное…

Рианн ушла на кухню. Обычно она ставила молоко на ночь в холодную воду, чтобы не прокисало подольше, и молоко оставалось прохладным. Если он просит молока, значит, чувствует голод, для него это хорошо. Скоро он начнёт вставать, и тогда он вспомнит о её желании расправиться с ним, вспомнит свой страх пережитый и своё унижение, и тогда он всё напомнит ей. И расплата будет серьёзная, ей уж точно непоздоровится.

Она поджала губы, понимая это всё, вспоминая его страх, когда хозяин закрывался от неё ладонью, когда видел в ней угрозу, но гнала прочь эти мысли. Пока, по крайней мере. Всё равно она стала бояться его меньше, чем раньше, ведь она видела его слабым и беспомощным, она видела его слёзы, и это придавало ей сил.

— Дикс не приходил? — спросил первым.

— Нет. Может быть, сегодня придёт с вашим лекарем…

— Вариний? Он собирался сегодня придти?

— Да, обещал посмотреть… — Рианн кивнула.

Центурион помолчал задумчиво.

— Он много раз меня штопал, хороший врач, но так много ещё ни разу… Столько было крови, я и не думал, что выкарабкаюсь… Думал, всё… отвоевался… — Вздохнул, прикрывая глаза. Рианн стояла рядом, смотрела ему в лицо. Выкарабкается, куда он денется, разве этим его убьёшь?

Вернулась за работу. Продёргивая уток, думала. Как скоро он встанет? Что будет с ней после этого? Она не позволит больше издеваться над собой, пусть только попробует ударить её снова. Она будет защищаться, она ударит его в ответ, как тогда, в первый раз, когда ударила его по лицу. В последний раз, а он же был и первым, когда она сделала это, римлянин избил её кожаным ремнём, а потом изнасиловал уже во второй раз. Она помнила это, помнила ту боль и своё бессилие. Он сильнее её, он сильнее её даже сейчас, когда лежит тут со своим ранением.

Да, у неё был только один шанс убить его, тогда, когда он был одурманен маковым молоком, тогда Рианн ещё могла что-то сделать, а сейчас он скрутит её голыми руками, если захочет, и она сама даст повод. Он всегда был и будет сильнее её. Когда она поняла это, когда осознала его власть над собой, она оставила попытки защищаться или слишком уж сопротивляться ему. Зачем? Он просто изобьёт её, а потом всё равно возьмёт своё, как хозяин, как господин её тела. Их римский закон даёт ему на это право.

Но Рианн хорошо помнила, как его жизнь была у неё в руках, она могла убить его, но не стала. Центурион обязан ей жизнью. И пусть помнит об этом. Иначе вместо страха в её душе поселится ненависть, а уж с ненавистью она сможет его убить, она сумеет и найдёт способ это сделать.

Руки раз за разом проделывали знакомую работу, уток, основа, уток, основа. Рианн подождёт, посмотрит, что будет.

К обеду пришёл лекарь, один, без Дикса. Римляне называли их врачами на свой манер. Свенка была на кухне, и Марк сам позвал её по-свенски:

— Рианн, иди сюда… Ты нужна здесь.

Она вышла, но как же ей не хотелось! Лекарь стал говорить, и центурион переводил для неё:

— Нужна вода… Принеси.

Она принесла воды и осталась рядом, если вдруг понадобится помощь, хотя внутренне вся сжалась с содроганием. Врач быстрыми умелыми движениями проверял пульс, положив ладонь на грудь Марка, потрогал лоб, посмотрел в глаза, подняв голову за подбородок, что-то спрашивал негромко. Потом принялся снимать окровавленные бинты, здесь ему пригодилась вода, потому что бинты присохли. Чтобы не глядеть на открывающуюся взгляду рану, Рианн старалась смотреть на лицо центуриона, и видела, как через загар проступила болевая бледность. Он закрывал глаза с мукой и кусал губы, но ни разу не застонал. Как он мог это терпеть? Рианн только мельком глянула, увидела линию зашитой раны через весь живот и отступила назад, хмурясь и отводя взгляд.

Вот уж, что бы она не стала делать ни разу в жизни, так это лечить кого-то.

Вариний всё быстро и ловко помыл, аккуратно ощупал внимательными пальцами, довольно прищёлкивая языком:

— Хорошо… Замечательно… Большого воспаления нет… Это хорошо, что рана оказалась неглубокой… Ещё бы чуть-чуть…

— Да, удар был скользом… Он стоял у меня за спиной и ударил вот так, — центурион показал рукой, — из-за спины, ему не хватило длины рук и силы… Это был мальчишка.

— Понятно, — врач кивнул седой головой, — тебе просто повезло, центурион. Жар ещё немного держится, но через пару дней начнёт проходить. Рана чистая, опухолей больших я не нашёл… Начитай потихоньку вставать, много лежать нельзя, ходи хотя бы здесь… — Окинул комнату беглым взглядом. — Как аппетит? Есть уже хочется? — Марк усмехнулся в ответ. — Потеря крови восстанавливается медленно, будет кружиться голова, тошнота, далеко не ходи — можно упасть… Побольше ешь мяса, оно восстанавливает кровь… Через пару дней я приду, посмотрю ещё раз… — Сам в это время накладывал новый бинт, аккуратно, ряд к ряду. — Старый я оставлю, пусть рабыня постирает, я заберу его позже… Как станет получше, снимем швы… Всё, что зависело от меня, я сделал, теперь только вы сами…

— Спасибо… — прошептал.

— Это моя работа. — Врач пожал плечами, доделав всё, помог раненому лечь на подушку, набросил одеяло, потом второе. — Ладно. Я ещё приду. — Ушёл.

Марк перевёл взгляд на лицо своей рабыни и усмехнулся, говоря:

— Ты что такая бледная? Посмотришь, будто мы с тобой местами поменялись…

Рианн в ответ передёрнула плечами, прогоняя оцепенение, смущённо потёрла щеку пальцами.

— Что он сказал?

— Что придёт ещё дня через два, потом снимет швы… Сказал постирать бинты, он заберёт их…

Рианн, пересилив себя, собрала с пола окровавленные тряпки, бросила в таз с водой. Она попробует, хотя хорошо помнила, каких усилий стоило ей отстирать его туники, их ещё теперь предстояло зашить после того, как их разрезали. Наверное, этим она сейчас и займётся. Скоро он начнёт вставать и ему потребуется одежда, это, конечно, не последняя, но вдруг он захочет переодеться, или надеть две туники.

Рианн сидела за штопкой, а Марк рассматривал её. К свенам, к мужчинам, он относился, как к хорошим воинам, внимательным и непредсказуемым, их было за что уважать. Женщин же свенок он как-то и не примечал до этого, они, конечно, тоже были под стать своим мужчинам: горделивые, спокойные, работящие. Но в свенских посёлка, куда приходили, он их как-то не замечал, они не вызывали у него особого интереса как женщины, как объекты страсти.

Варварки. Они всегда казались какими-то необычными, отличались светлой кожей, светлыми волосами, светлыми глазами. У него, кстати, никогда не было свенок, как-то не приходило даже в голову переспать с одной из них, они казались ему холодными и чужими. Дикими, что ли. А эту купил…

Крикс привёл её в крепость, когда у Марка было ночное дежурство, только-только на рассвете ворота открыли. Он предлагал её центурионам, хвастался, что она ещё девушка, но цена была высокой, и никто не решался. Все только рассматривали, пытались трогать, но не брали. Конечно, во время рейдов девушку из свенок можно было найти в любом посёлке, а тут её предлагали за деньги, и недёшево.

А он смотрел на неё, видел, как она боится всего и еле дышит от ужаса, но глаз не прячет, она на всех вокруг смотрела прямо и без слов сопротивлялась, когда кто-то из парней в форме пытался лапать её. А потом Крикс собрался отвести её в город, попробовать продать там. Она могла попасть в какой-нибудь местный притон или к сутенёру-одиночке, и вот тогда Марк решился купить её.

Она понравилась ему, молоденькая свенка с огромными испуганными глазами, и притом упрямая и своевольная. Надо было видеть, как упорно отбивалась она от рук центурионов, что пытались пощупать её грудь, потрогать сзади, теребили её светлую косу, удивляясь её необычному цвету.

Свенка долго не могла назвать своё имя, забилась в угол, прячась от него. Он дал ей два дня немного обвыкнуться к окружению, а потом взял её против воли. Он догадывался, что она будет сопротивляться, он хорошо помнил, как вела она себя в то утро, когда ещё не имела хозяина из римлян.

Он насиловал её, он бил её, он душил её, он довёл её до самоубийства, и, наверное, что-то сломалось в ней тогда, потому что она стала бояться его, стала прятать глаза, боялась смотреть в лицо, боялась спорить, чаще молчала. Но это был мутный омут… Настоящей себя она показала позже. Он хорошо помнил её взгляд, когда она заявила, что убьёт его, помнил её мстительность в глазах, когда она споила ему маковый дурман. Что это было? Собиралась ли она на самом деле убить его или только играла с ним, запугивая? Он этого не знал. Потому что она осталась с ним, и сейчас проявляла заботливость и внимание. Она добрая, не смотря на свой страх и ненависть к нему.

Часть 15

И впервые поняв это, он почувствовал, как в душе зародилось уважение к ней. Она — свенка, германка, дикарка, но он стал меньше и меньше вспоминать об этом, когда глядел на неё.

Если бы не её страх, посеянный в душе римскими легионерами, она показала бы свой характер давно, она бы удивила его ещё много месяцев назад. Она и так всё время пыталась проявлять самостоятельность, сама зарабатывала деньги, пыталась сбежать, повесилась, старалась отстоять своего ребёнка, даже ударила его однажды, поцарапав лицо. А уж в моменты близости она вообще была непредсказуемой. Она то отбивалась и сопротивлялась, что приходилось применять силу, чтобы сломить её, то наоборот, сама позволяла себе делать ему приятно. Ладно, теперь он знал причину, почему она не давала целовать себя, почему не шла навстречу и не отдавалась ему сама. Но её постоянное упрямство, проявление характера, самостоятельности даже в мелочах, заставляло смотреть на неё другими глазами, не так, как на любого другого раба смотрел он раньше.

Свенка удивляла его, нередко даже бесила. Он ведь видел, знал, чувствовал, что и она сама получает удовольствие от близости с ним, но она никогда не признает это сама. Хотя сейчас уже многому научилась, стала смелее, умеет теперь и сама доставлять удовольствие мужчине…

Кто же она? Свенка Рианн… Девочка с печальными глазами… Выросшая без матери, не испытавшая любви… Пережившая насилие от мужчин в форме… Несправедливо проданная своим соплеменником…

Марк прикрыл глаза и отвернулся к стене лицом. Сможет ли он когда-нибудь разгадать её? Она — варварка, не умеющая читать и писать, мудрёная загадка, непредсказуемая, непонятая. Он вздохнул и снова повернулся к свенке, посмотрел на неё.

Всё у него с ней как-то не так складывалось. С самого начала не так. Он знал, что она варварка, поэтому и думать не думал, что она может что-то чувствовать по-своему, что-то понимать по-другому, чего-то хотеть или не хотеть. Он пытался сломать её, подстроить её под себя. И ещё и удивлялся, что она сопротивляется, что пытается делать хоть что-то по-своему. Иногда это даже злило, раздражало его.

А она просто другая, и не только потому, что свенка.

Рианн управилась с одной туникой и решила сделать перерыв, перестирала бинты, стиснув зубы от отвращения, собралась и ушла на рынок. Марк остался один. Полежал и попытался сесть. Вариний сказал, надо вставать, но пробовать при рабыне не хотелось. Не знал, хватит ли на это сил, а быть слабым при ней не хотелось, и так достаточно показал ей себя, то расплакался от отчаяния, да и ей пришлось укладывать его в постель, как ребёнка беспомощного. Хватит!

Боль была адская, она разливалась от живота по всему телу, аж в глазах запрыгали светящиеся точки, и испарина в один миг выступила на лбу. Но, стиснув зубы, пересилив себя, он сумел сесть, отдохнул, переводя дыхание, и спустил ноги. Они уже слушались его, правда, каждое их движение рождало боль, новую острую боль.

Холодный пол под ногами малость освежил. Ничего. Всё получится. Он сделал рывок, отталкиваясь руками, и сумел подняться со второй попытки на подкашивающиеся ноги. Постоял, держась предплечьем за живот, старался дышать через раз, ничего. Думал, будет хуже.

Сразу же подкатила тошнота и слабость. Что ж, он потерял много крови, да и не ел толком уже третьи сутки. Сердце набатом стучало в виски. Опираясь одной рукой о стену, а второй поддерживая пылающий живот, Марк сделал первый шаг, потом второй, кое-как добрался до двери, постоял, отдыхая, приводил дыхание в порядок, пошёл обратно. С каким облегчением он вернулся на ложе, сел, передохнул, потом лёг, кое-как набросил одеяло, прикрывая наготу, и уставился в потолок. Горячее дыхание обжигало сухие губы, и пальцы рук дрожали от пережитой боли.

Да, этот путь стоил ему огромных усилий, он весь взмок, его тошнило, кружилась голова, во рту и в горле пересохло. Но он справился. В следующий раз будет лучше, должно быть лучше, иначе и быть не может.

Он сумел повернуться на бок и обнял себя за плечи. Он усталости, от пережитой боли его тут же начало клонить в сон. Всё тело горело, опять начался жар.

Рианн вернулась с форума и застала хозяина спящим. Он лежал к ней спиной — лицом к стене, одеялами были закрыты только пояс и ноги. Спина, плечи и руки поблескивали от пота. У него что, снова начался жар? Недавно уходила, он лежал и наблюдал за ней, всё было нормально. Что случилось?

Рианн рассматривала его спину, лопатки, желобок позвоночника, шею, затылок. Он подставлял ей спину, он ей настолько доверяет? Она усмехнулась. Просто левый бок у него был почти целым, поэтому он и лежал на нём. Ну это, конечно, смело на его месте — уже пытаться спать на боку, это должно быть больно при его-то ранении, уж лучше на спине. Свенка подтянула одеяла и укрыла центуриона до подбородка. Спит, пусть спит.

До самой ночи Рианн просидела за работой. Римлянин по-прежнему спал, она его не будила. Перед сном проверила жаровни, попила холодного молока и решила помыться на кухне, да хоть обтереться тёплой водой.

Марк проснулся и лежал, глядя в потолок. Видимо, во сне он смог повернуться на спину. Рабыни не было за станком: уже поздно. Может быть, она уже легла? Лампа в комнате не горела, неяркий свет брезжил за шторой на кухне. Свенка, наверное, там, значит, не спит ещё.

Во рту пересохло, сильно хотелось пить. Позвать её или попытаться самому туда добраться? Что она там делает? А молоко у неё есть?

Стиснув зубы, он сумел подняться с ложа и медленно пошёл к кухне. Он оказался прав, на этот раз это было легче, хотя каждый шаг по-прежнему стоил ему больших усилий.

Он ожидал увидеть что угодно, что она ест, пьёт, спит на столе, что-нибудь шьёт, но только не это. Свенка же стояла к нему спиной абсолютно голая и вытиралась льняным полотенцем. От увиденного у центуриона отвисла челюсть. Он видел спину свенки, снующие руки, ягодицы, бёдра, голени… Когда она поднимала руку, видел часть её груди. Святой Юпитер…

Конечно, до этого он видел уже всё, но сейчас всё это его ошеломило. Женское тело такое доступное, манящее, и так близко, так рядом. Он стоял и глядел, разинув рот, как юнец, и не мог сдвинуться с места, чувствовал, что впервые за все эти дни вдруг забыл о своей ране, о переживаемой боли. Боги святые! Сердце стучало в каждой клеточке тела, особенно отдаваясь жаром внизу живота, во рту пересохло. Это была пытка, самая настоящая пытка…

Наверное, он произвёл какой-то звук, потому что свенка обернулась вдруг, дёрнулась, заметив его между шторами, и инстинктивно, чисто женским движением, закрыла рукой грудь и полотенцем чуть ниже. Шепнула растерянно:

— Вы?.. Уже встали?.. О, Донар…

Марк отвернулся, подтягивая одеяло к груди. «Она увидит, что я чувствую, что я хочу её…» На подкашивающихся ногах вернулся к себе, медленно лёг, уставился в тёмный потолок. Сейчас он старался думать о чём угодно, о свенах, о своих товарищах по службе, вспоминал своё ранение, кровь, боль, удивлённые глаза свена-мальчишки, ранившего его, — всё, что угодно, лишь бы не свою рабыню! Юпитер, как же он хотел её сейчас, ни от кого не скроешь, что они дают эти одеяла! Что она делает с ним? Одного взгляда хватило, чтобы он весь загорелся, одно желание сейчас только и движет им… Ноги только не несут, а то бы он давно уже прыгнул на неё. О-о-о… Это мука! Он глухо застонал от бессилия, стискивая зубы.

Нет! Он должен держать себя в руках. Он справится с этим испытанием…

Дыхание медленно приходило в норму, он справится с собой. Придавил кулаком рану в животе, чтобы боль не давала ему думать о свенке, ещё и ещё сильнее, пока боль не затмила всё, и перед глазами не пошли алые круги…

В этот момент с зажжённой лампой прошла через комнату она. Ступала неслышно и, наверное, старалась даже не дышать, скрылась в своём углу и затушила свет. Центурион слушал её. Как видел, что она сейчас раздевается, молится и ложится. Судорожно сглотнул, переживая бурную смесь вожделения и боли, закрыл глаза.

Он вытерпит, он справится с безумным желанием, он сумеет заставить себя не думать о ней сейчас. И не потому, что болен, что не в состоянии, нет. Он мог бы заставить её, применил бы силу, не сам, так она сама сделала бы всё, для этого у неё есть руки и губы. Она — его рабыня, она должна делать то, что он хочет. Он не смог бы сам сейчас, но она смогла бы удовлетворить его страсть, для этого есть масса способов, она, правда, с ними вряд ли знакома.

Но он не мог… Заставлять её? Применять силу? Делать ей больно? Всё — против её воли? Да и вообще…

После всего, что пережил, что узнал о ней, о её прошлом, он бы, наверное, не стал бы заставлять её силой, не смог бы снова делать ей больно, бить её, мучить её тело и душу.

Поэтому он справится и дождётся другого случая, когда ему станет лучше, когда он не будет так беспомощен, когда он сможет взять её тело с её согласия, а не по своему желанию, по своей прихоти.

Он хочет теперь так и не по-другому. Только так. Хочет, чтобы их следующий раз был только с её согласия, чтобы и она сама хотела его.

Марк почувствовал, что замёрз и медленно натянул на себя одеяла. Да. Пусть всё будет именно так. И не по-другому. И пусть она — его рабыня, пусть она принадлежит ему, она всё-таки женщина, девушка, которая ему нравится, она понравилась ему ещё с первого взгляда. И ему не хочется делать ей больно. Теперь не хочется. Да, теперь не хочется. И никогда не захочется.

Рианн лежала и слушала его. Сердце стучало в груди от волнения и страха. Что он сделает теперь? Она же видела его взгляд, его глаза. Ей казалось, что он прямо сейчас бросится на неё, кинется, как когда-то это делал.

Как она не подумала о том, что он уже может подняться? Как она могла допустить такое? Рианн помнила про кинжал под матрасом, и если римлянин вдруг заявится сейчас сюда, она его достанет и будет защищаться. С ним, с таким, как он сейчас, она ещё попробует справиться, она сможет, он всё равно еле-еле стоит на ногах.

Но он не появлялся. Рианн помнила, как неподвижно лежал центурион, глядя в потолок, словно что-то видел там. Пусть только попробует придти сюда… Пусть только посмеет.

Но он не пришёл за всю ночь, и утром свенка проснулась в хорошем настроении. Что-то было не так, он изменился. Или, может быть, эта болезнь так влияла на него? Это не первая рана, но почему она изменила его?

Рианн проверила жаровни, немного поработала за станком, пока не проснулся центурион. Свенка заметила его взгляд, когда поднялась и тут же опустила глаза, вспоминая вчерашнее. Как ей вести себя с ним? Будто ничего и не было? Или она должна чувствовать вину? Вообще-то, она часто так мылась, просто он никогда до этого не видел её, не заставал так внезапно, обычно он уже спал или был на своих сменах. Так много времени они вдвоём под одной крышей не проводили ни разу. За все эти месяцы центурион и дня целиком дома не был, то днём его нет, то ночью, то днями уходит в город, на Форум, к товарищам, а ночью — на дежурство. И только сейчас он безвылазно тут и смотрит своими чёрными глазищами. Рианн постоянно ощущала на себе его взгляд, что бы ни делала.

Она молча оделась и ушла на рынок, утром доделала ткань и хотела отнести её в мастерские Авия. Нужны были деньги. Сейчас центуриону необходима хорошая еда, Рианн это знала, если он уже начал подниматься, то скоро затребует нормальной еды. Возвращалась она уже в обед и, поднимаясь по лестнице, встретилась со своим хозяином. В одной тунике, завёрнутый в одеяло, он сидел на ступенях, опустив голову и прижавшись боком к стене. Наверное, он спускался в уборную, но спуститься с лестницы всегда легче, чем подняться по ней, и ему, скорее всего, не хватило сил.

— Господин, — негромко позвала Рианн, опускаясь к нему на корточки, заглянула в лицо. Бледный, уставший, с испариной на лбу. — Как вы?

— Голова закружилась… — Он усмехнулся сам над собой же. — Сейчас, я отдохну немного и… я справлюсь…

— Давайте, я помогу вам? — Рианн убрала корзину с покупками на нижнюю ступеньку и взяла своего хозяина двумя руками за левую руку — за запястье и локоть. Помогла подняться на ноги. — Не бойтесь, вы можете опереться на меня, я выдержу… я сильная…

— Я знаю… — Он опять усмехнулся, опёрся рукой о стену и сделал первый шаг. — Видели бы меня сейчас ребята из крепости… упали бы от смеха… Грозный центурион идёт, опираясь на девчонку… — Опять усмехнулся.

— Ничего смешного в этом нет… Раненым и больным может оказаться каждый, и грозный центурион, и простой человек, и король, и женщина… Так что.

— Да, ты права… — Он дёрнул подбородком согласно.

С помощью свенки и стены одну за другой он преодолевал ступени лестницы. Да, так идти было легче, девушка буквально тащила его на себе, а ему пришлось обнять её за шею и через грудь.

Потихоньку они добрались до своей комнаты. Рианн провела центуриона на кухню и помогла сесть за стол. Отдышалась, она и сама устала изрядно.

— Отдохните пока, я сейчас вернусь, заберу своё…

Он проводил её глазами, почему-то не хотелось оставаться одному, чтобы она уходила даже на миг. Но свенка быстро вернулась с корзиной, стала выставлять покупки на стол.

— Я купила вам пирожков с мясом, они ещё горячие…

— Мне? — он удивился, вскидывая вверх тёмные брови.

— Вам сейчас надо есть мясо…

— Откуда ты знаешь?

— При потере крови, я знаю…

— Откуда ты знаешь об этом?

Рианн помолчала немного.

— Мой отец был сильно ранен однажды, я ухаживала за ним после, и старейшина советовал кормить его мясом…

— Ранен? Где? На охоте?

Она поджала губы, не зная, как сказать ему.

— Нет, не на охоте…

Марк молчал, словно услышанное доходило до него с трудом.

— Твой отец воевал с нами? Там его ранили, да?

Рианн медленно моргнула, что он хочет услышать? Правду?

— Он постоянно участвовал в нападениях на ваши отряды… он сам убил несколько ваших легионеров…

— Нормально… — Центурион в изумлении дёрнул подбородком и скривился, как от боли. — Издеваешься, что ли?

— Но погиб он на охоте летом. А что вы хотите? Ваши люди убили мою мать, он стал вдовцом, и так и не женился больше… — Но Марк не дал ей договорить — перебил резко:

— Он мстил, верно? Мстил за жену, мстил за дочь, так?

Рианн в это время разрезала хлеб маленьким ножом и замерла, переведя взгляд на лицо римлянина. «Мстил за дочь…» Он так сказал? Конечно, и за дочь он тоже мстил, её опозорили на весь посёлок. А чего он хотел услышать?

— Чего вы хотите? — спросила негромко. — Да, он мстил, мстил вам за маму и за меня… А чего вы хотели бы услышать? И вы мстите, и ваши легионеры мстят… Разве нет? Это война, и всё так и будет… После его смерти жизни мне вообще не стало. Меня презирали, на меня косились все, и девушки, и парни… Пока жил отец, шептались за спиной, а после — совсем всё другим стало… Вы знаете, что это такое? Когда ты чужой среди своих? Когда никто руки тебе не подаст и куска хлеба пожалеет? И Крикс продал меня…

— Продал мне… — Он опять её перебил, глядя прямо в серые упрямые глаза свенки. Рианн выдержала его взгляд и ответила:

— Вот именно — вам…

Они молчали, и свенка быстро дорезала хлеб. Марк наблюдал за её руками, она нервничает. Это видно сразу.

— Представляю, как ты, наверное, жалеешь, что меня не убили, что я чуть не сдох здесь, а если бы ещё знала, что я… — На этот раз уже она его перебила нетерпеливо, не дав договорить:

— Я? Жалею? — Усмехнулась. — Даже не знаю, что вам сказать на это… Когда вы вернулись ночью тогда — помните, вы ещё отбивали крепость? — я тогда молилась за вас… Сама себе удивляюсь, что это было… И вы вернулись… Живой и здоровый… Так что… — Она бросила на стол нож, и римлянин вздрогнул от этого звука.

— Ты же сама грозилась меня убить.

— Грозилась, — согласилась, пожав плечами, — было и такое… Я не отказываюсь. Не надо только сейчас поминать моего отца, он здесь не причём… Вы сами пришли сюда, вы заритесь на наши земли, поля и леса, это вам всего мало… — Он перебил её пылкую тираду, выставив ладонь:

— Ладно-ладно! Мы всё равно не придём к одному… Ты защищаешь своих, я — своих…

— И буду защищать!

— А месть?

Рианн перевела взгляд ему на лицо. Он изрядно зарос за эти дни и похудел, но глаза всё те же, упрямые и решительные.

— Что — месть?

— Вы — свены — мстительный народ, ты тоже свенка, ты тоже будешь мстить мне? Мстить нам? Всему Риму?

Рианн молчала, разливая холодное молоко по кружкам, руки её дрожали, и по струйке молока это особенно было видно.

— Я не буду вам мстить, можете успокоиться. Если бы я хотела вам отомстить, я бы давно уже это сделала, но…

— Почему? Ты же могла меня убить, как грозилась тогда, или это были просто слова? Говорить всегда легче, чем сделать…

Она промолчала на это, какой смысл что-то выяснять сейчас, он правильно сказал, они всёравно не придут к одному мнению. Шепнула о другом:

— Ешьте лучше…

Марк смерил её взглядом от лица и до груди, до стола, не стал больше ничего говорить. Сидеть было больно, но лежать ужасно надоело, уж лучше так. Хотелось помыться и побриться, но он сумел пока только надеть чистую тунику. Она-то, конечно, выглядит хорошо, здоровая, молодая, на щеках румянец с улицы ещё не сошёл, помылась вчера, выспалась, по городу прогулялась, подышала свежим воздухом, и он — жалкий грех! Без её помощи сам бы даже по лестнице не поднялся. Так и сидел бы там до сих пор…

У неё своя правда, её не переспоришь. Так что, есть ли смысл? «Хочешь, чтобы я ел твоё мясо? Я буду есть твоё мясо, благо, что пахнет всё замечательно, а я не ел почти три дня…»

Он пил холодное молоко и ел купленные ею пирожки, а сам смотрел свенке в глаза, молча и упрямо жевал. Девчонка вдруг улыбнулась ему, спрашивая:

— Вкусно? Вы только поешьте совсем чуть-чуть, лучше больше выпейте молока или воды, а то заболит живот с непривычки, вы столько дней ничего нормального не ели…

Центурион вскинул брови и спросил:

— А тебя это заботит? Ну и будет болеть, тебе-то что? Можно подумать, тебе не всё равно?

— Ну, если вам так хочется ещё и с этим мучиться, — пожала плечами, — ваше дело. С вашей возможностью ходить на первый этаж мне вас жалко. — Засмеялась вдруг легко и непринуждённо, как он не слышал от неё ни разу. Ого. Она смеялась над ним, намекая на то, что, в случае чего, на первый этаж в уборную он не набегается. Она смеялась над ним? Над его незавидным положением?

И он засмеялся тоже, оценив её шутку. Дикая боль пронзила всё тело снизу вверх, а он всё равно смеялся. И свенка смеялась вместе с ним, смеялась не как рабыня, смеялась, как любой свободный человек, свободный от рождения. Так он не смеялся уже давно. Над самим собой. Умирал от боли, ладонями держался за живот, кривился, хмурился, а всё равно смеялся. Святой Юпитер!

Сидел, вытирая выступившие слёзы. Нет, это надо же, она издевалась над ним, смеялась над ним, и он, как дурак, смеялся тоже.

Рабыня вдруг поднялась из-за стола, предложила:

— Хотите побриться? Есть тёплая вода, можно даже помыться. Я могу помочь вам… Если вы, конечно, хотите…

— Было бы здорово… даже побриться… Мыться я пока боюсь, ноги меня не держут… Упаду здесь где-нибудь…

— Хотите, я сама вас побрею?

— А ты умеешь?

— Я несколько раз брила своего отца и ни разу не порезала.

— Да? — Он удивился. — Ну, если ты пообещаешь, что не перережешь мне горло, то, может быть…

— Не перережу, обещаю, — заверила Рианн.

После этого смеха вместе они стали вдруг ближе как-то друг другу, даже сами заметили это. Рианн сама нашла всё, что надо было, она знала, где всё лежит: острая бритва, бронзовое зеркало. Марк только наблюдал за ней, как ловко и быстро она всё делала, как наливала тёплой воды, как заливала щёлок. Он держал зеркало и в нём видел, как свенка намочила его лицо тёплой водой, потом нанесла щёлок, дожидалась, пока размокнет щетина, потом взялась за бритву.

Она не хвалилась, она, в самом деле, делала это ловко и умело, аккуратно, и ниразу не порезала. Марк убрал зеркало и наблюдал теперь за лицом свенки, она была серьёзной и сосредоточенной, думала о чём-то о своём, вряд ли она осознавала, что сейчас делает, настолько ушла в себя. Может быть, сейчас она вспоминала своего отца, свой дом, свой посёлок, свою семью, свою прошлую жизнь?

— Всё… — прошептала. — Теперь только ополоснуть…

Голос её был глухим, потерянным, даже не узнаваемым. Марк не ошибся, она думала о доме, о своей семье.

— Твой отец доверял тебе это дело?

Рианн нахмурилась, но ответила:

— Просто он знал, что я никогда его не порежу, а когда он был пьян, он это часто делал… Вы же знаете, у пьяных дрожат руки… Ему нравилось ваше вино…

— И ты никогда его не резала? Даже случайно? — Она в ответ отрицательно дёрнула подбородком. — Почему? У тебя такая уверенная рука? Или это опыт? Вряд ли ты делала это отцу всего несколько раз, как сказала…

— Ну, — она с сомнением кивнула головой, — отец часто напивался… Опыт у меня есть, — признала она его слова.

— Ты могла бы неплохо зарабатывать себе на жизнь, если бы стала брадобреем. — Рианн усмехнулась в ответ с презрительным фырканьем. — Нет, честно. Зачем ты днями просиживаешь за своим станком? Приходи каждое утро в крепость и брей сразу штук сто мужских морд… — Он уже и сам улыбался, глядя в лицо свенки. — Тебя завалят деньгами, честное слово!

— Нет уж, извините, брадобреи ваши не только бреют, но и зубы вырывают и кровь пускают…

— Ну и что? Вырвешь и пустишь, тебе ли этого бояться?

Но ответить ему она не успела — стукнула дверь, и Рианн вышла встречать гостя. Это был Дикс. Она провела его на кухню к хозяину, а сама вышла. Последнее, что она услышала, Дикс удивился:

— Ого, решил привести себя в порядок? Не ожидал…

Рианн не стала прислушиваться, пусть говорят, а сама принялась за работу.

Часть 16

Рианн не стала прислушиваться, пусть говорят, а сама принялась за работу. Дикс просидел до вечера, потом ушёл на ночное дежурство. Уставшая от работы Рианн пришла на кухню выпить воды и что-нибудь съесть на ужин. Попила холодного молока и съела свежего хлеба. Её хозяин сидел всё тут же, за столом, наблюдал за свенкой.

— Может, вам лучше пойти лечь? Выглядите вы худо…

— Да, наверное, пора… — Он устало прикрыл глаза, принимая её замечание.

Медленно поднялся и, шатаясь, ушёл к себе. Рианн подложила угля в жаровни и снова вернулась за работу.

На следующий день с утра пришёл Вариний, осмотрел центуриона, проверил рану, ощупав всё сильными чуткими пальцами, спросил о самочувствии. Забрал чистые, выстиранные Рианн бинты и ушёл. Так медленно проходил этот день. А на следующий Марк смелее стал ходить по комнатам, уже сам опускался на первый этаж, сумел даже помыться там, но вода была прохладной, так обычно бывало зимой, и, вернувшись, римлянин, стуча зубами, забрался под все одеяла. Сидел, прижавшись спиной к стене, натянув на себя всё тёплое, и следил за работающей свенкой.

— Вы что, мылись внизу? — Она повернулась к нему, нахмуренно смотрела строгим взглядом. — Там же холодная вода!

— Прохладная… — поправил он её.

Мокрые волосы торчали небрежно на его макушке. Он, наверное, и помылся-то абы как, лишь бы намокнуть. Мог бы помыться и здесь, тёплую воду Рианн всегда старалась держать, но он, видно, стеснялся её помощи, не хотел быть бессильным в её глазах. Как все мужчины, впрочем.

— Зачем было так мучить себя? А если опять начнётся жар?

— Зато, знаешь, как я взбодрился, даже жить захотелось! Сейчас согреюсь, ты меня побреешь? Хорошо?

Рианн удивлённо приподняла левую бровь. О, как. Один раз предложила помощь и всё, пропала теперь.

— Ладно, — согласилась всё же, — если вы мне доверяете…

Он усмехнулся и ничего не ответил. Потом на кухне Рианн аккуратно побрила его, и Марк, проводя пальцами по гладкому подбородку, удивлённо заговорил со свенкой:

— Нет, это надо же! Женщина и такая рука! Удивительное дело! Не всякий мужик так сможет… У нас как-то не принято женщинам брить мужчин…

— У нас тоже. Мужчины сами бреются, а женщины держут им зеркала. Я много раз видела, как это делает моя мать… Но я научилась делать это сама.

Она села за стол, положила руки на столешницу, посмотрела Марку в глаза, улыбнулась вдруг и сказала:

— Так вам намного лучше.

— Многих женщин раздражает щетина на щеках, так что ничего удивительного, что лучше. Оно, может, конечно, и лучше, а нам брейся каждый день. Есть же такие, кто бреется раз в несколько дней и ничего…

— Да, мой отец, например, он брился раз в несколько дней. У вас не так…

Центурион усмехнулся с нескрываемой горечью.

— Да, я зарастаю быстро. У многих римлян так… А вот Дикс раз в два-три дня бреется! Гадёныш, повезло же… — Опять усмехнулся.

Поймал себя на мысли, что её разговор об отце-свене воспринял обыденно, без раздражения, не как в прошлый раз. За эти дни они чаще разговаривали, он узнал о ней больше, чем за все эти месяцы. Может быть, даже лучше стал понимать её. Не так злило его всё, что говорила она о свенах, о своём доме, о своей семье.

— Если бы ты встретила Крикса сейчас, что бы ты сделала?

Рианн задумалась, нахмуриваясь. А Марк продолжил:

— Он часто появляется здесь. Он покупает наше вино. — При этих словах Рианн кивнула, она знала об этом. Отец часто брал вино именно у него. И спился, продавая из дома всё, влез в долги именно ему. — Я часто вижу его в наших тавернах, на Форуме… Он как-то спросил меня о тебе…

— Да? — Рианн удивилась, недовольно скривившись. — И что он хотел узнать?

— Спрашивал, жива ли ещё? Доволен ли я? И как тебе живётся здесь?

Он заметил её прищуренные от злости глаза, как стиснулся кулак лежащей на столе ладони. Спросила хрипло:

— И что вы ответили ему?

Он пожал плечами, говоря ей:

— А что я мог ответить? Жива — здорова… А что бы ты хотела передать ему от себя? Скажи, я передам ему при случае, когда увижу вдруг…

Рианн ничего не ответила, стукнула костяшками стиснутой ладони по столу, показывая этим своё раздражение, а может, и злость.

— Как он вообще мог продать тебя? Как ты позволила ему? Я не могу представить это…

Свенка вздохнула отрывисто, стараясь не глядеть на своего господина.

— Он пришёл и сказал, что теперь я — его рабыня. За то серебро, что задолжал ему отец. Я уже говорила вам про это… — Марк кивнул, он помнил об этом серебре на покупку быков. — Он даже слушать меня не стал. Какое серебро? Он ненавидел меня пуще других, по-моему… Знаете, почему? Когда мне было одиннадцать лет, ещё до… — Рианн закрыла глаза, переживая боль прошлого. — Ещё до вашего прихода к нам… Мы дружили с его сыном, ему было четырнадцать… — Она показала две раскрытых ладони и ещё четыре пальца, боясь, правильно ли назвала количество лет. — Может быть, он просто общался со мной, а может, это была его первая любовь… — Она хрипло усмехнулась, дёрнув подбородком. — Я сама ещё ничего не понимала… Мы просто разговаривали… Он приносил мне с охоты зайцев и уток… Я думала, что это игра какая-то… Мама смеялась и называла его моим женихом… — Рианн усмехнулась опять с прежней горечью и продолжила:- А потом… потом уже… после ваших… все меня назвали порченной римлянами… Все косились… Мамы не стало… Отец запил… Гален пытался общаться со мной… как будто ничего не было… Он приходил в гости, как всегда приходил, но я… я не могла объяснить ему… — Она взмахнула рукой и невольно прижала пальцы ладони к горлу. — Его отец… Крикс, он запретил ему видеться со мной… Он пуще других в округе шипел на меня… называл шлюхой и римской подстилкой… Жалел, что меня не убили… — Рианн поджала дрожащие губы, у неё не было сил говорить дальше.

Марк спросил сам:

— Сейчас он женился?

Рианн медленно повела головой отрицательно, шепнула:

— Ему двадцать… — Два раза показала раскрытые ладони, тут она была молодец: она знала цифры на память, пусть и не умела их записывать. — Он ещё успеет жениться…

Марк немного подумал над её словами и предположил:

— Может, Крикс испугался, что после смерти твоего отца, сын приведёт тебя в его дом женой? Поэтому и продал?

Рианн нахмурилась, глядя на римлянина через бровь. Она не думала об этом. Может быть, в самом деле, всё и было так? Гален единственный из всех смотрел на неё по-другому, не так, как все вокруг, без ненависти и презрения. Может быть, он всё ещё жил прошлым? Может, не растерял прежних чувств? И Крикс поэтому избавился от неё? И виной не серебро, не быки, и даже не сама Рианн… Виной всему Крикс и его чувства к ней, его ненависть, его злость…

Она сама никогда и не думала об этом.

Шепнула раздражённо:

— Даже если всё и так, какая теперь уже разница? Теперь уже поздно…

— Но Крикс всё равно сволочь, гад ползучий… Он никогда мне не нравился. Скупает самое поганое вино и продаёт его… Старый хитрый лис…

Рианн усмехнулась на его слова и спросила, выгнув губы:

— Скажите ещё, что вам не всё равно? Подумаешь, Крикс. Подумаешь, я. Вы купили себе рабыню, пусть дорого, но разве это что-то меняет? Я — свенка, никто для вас! Какая разница, что было со мной в прошлом, главное — то, что сейчас. А сейчас я принадлежу вам. Я — ваша. И Гален… — Она дёрнула головой, указывая за спину. — Гален остался в прошлом, и всё, что было — тоже! Что уже говорить об этом?

Рианн поднялась из-за стола и ушла из кухни, остановилась у станка, но работать не могла — дрожали руки.

— Но они все оказались не правы! — Из кухни за ней вышел римлянин, говорил, повысив голос:- Они — сволочи! Никто не совершал насилия над тобой! Ничьей подстилкой ты не была! У тебя никого не было… Ты была девушкой!

— До вас! — перебила его громко Рианн, и центурион замер, в раз растеряв весь свой пыл, стоял, хрипло дыша через открытый рот. Согласился, дёрнув головой:

— Ну да, до меня…

— Так что, какая теперь уже разница? Подстилка, она и есть подстилка, правда? Или я не права?

Марк ничего не ответил ей, немного постоял, а потом прошёл и, поддерживая раненый живот, сел на своё ложе, откинулся к стене, сглотнул, переживая боль, и уставился на свенку снизу. Да, если она и осталась девушкой после встречи с римскими легионерами пять лет назад, сейчас это уже не важно, потому что она уже давно не девушка. Потому что он сам уже не раз и даже не два спал с ней. Так что, она права, какая теперь уже разница?

Рианн долго не могла придти в себя, привести в порядок мысли, даже работать сейчас не смогла бы, хотя именно работа всегда успокаивала её. Просто стояла, положив ладонь на раму станка, думала. Вспоминались их лица. Отец. Крикс. Гален. Все остальные. Как они могли довести её до вот этого вот? Почему позволили этому с ней случиться? Она сейчас — рабыня римского центуриона, его служанка и наложница, он вправе поступать с ней, как ему угодно.

Она ушла в свой угол и тихо расплакалась. Прошлое ясно и отчётливо всплыло вдруг, затронув сердце, напомнив о том, что она потеряла. То, что было там, в посёлке, казалось таким далёким, будто и не было никогда. Настоящее сейчас затмило всё. Оно давило на неё, и просвета впереди не ожидалось. Что она хорошего видела в своей жизни? Что могла вспомнить? Только боль, обиды, ненависть окружающих…

Марк сидел, глядя в пространство перед собой. Ему показалось, что свенка плачет там, в своём углу. Он закрыл глаза. Да, жизнь хлестнула её, как бич через всё тело. И сейчас ему более менее стало ясно её прошлое, что она потеряла. Родители, дом, свобода, честь… Любовь? Вряд ли она любила этого парня-свена, он просто был бы для неё хорошим выходом в том положении, если бы вовремя не подсуетился его отец. Но многие ли браки заключаются по любви? Главное, что этот мальчишка, похоже, любил её, раз так бегал. Этого было бы достаточно.

Она жила бы сейчас там, вела бы хозяйство, может быть, родила бы уже своему мужу сына — свена. Кто знает? Но жизнь её сложилась так. Кто в этом виноват? Почему так? Почему вообще жизни людей складываются именно так, а не иначе? Что это? Рок? Судьба? Неотвратимость? Игра богов? Кто может это знать?

Он вздохнул. У кого-то горькое прошлое, а кого-то, может быть, ждёт не менее горькое будущее. А кто-то, быть может, сейчас переживает горечь за горечью. Каждому выпадает на жизнь своя доля горечи и испытаний. Кто застрахован от этого? Кто может похвастать сплошной удачей на всю жизнь?

Вот даже ему, сейчас повезло, рана оказалась серьёзной, но не смертельной. Кто знает, может быть, в другом бою ему не так повезёт, ему перережут горло или подрубят ногу или руку, и он истечёт кровью? Кто может это знать? Никто.

Я даже не могу знать, что будет завтра, и никто не может этого знать.

Он лёг и уставился в потолок. Было прохладно, потому что свенка стала меньше угля подсыпать в жаровни, и Марк сам знал, почему. У неё не хватало денег. Их на всё сейчас не хватало. И он видел, как усердно работала свенка, чтобы быстрее заработать хоть лишний асс. «Ничего. Мы как-нибудь выкрутимся, — подумал он, — вот станет получше, схожу к Нарцию, узнаю про жалование, может, дадут что за ранение… Выкрутимся…»

Часть 17

______________________

На следующий день с утра Рианн взялась за работу, чем занимался центурион — не обращала внимания. Что-то всё ходил туда-сюда, маялся, пытался заговорить, но Рианн не старалась поддерживать беседы. И от безделья центурион молча сидел на своём ложе, думал о чём-то, потом засыпал. Так прошёл ещё один день и ещё. Ему было легче переносить одиночество, когда приходил Дикс, они засиживались на кухне допоздна, о чём-то всё говорили. Иногда Дикс приносил хорошего вина, и тогда они просиживали по поздней ночи. Рианн не ждала их, работала, а потом сама тихо ложилась спать.

Постепенно шли дни за днями, прошло несколько дней. Врач осмотрел рану и снял швы, посоветовал больше двигаться. Но Марк и так старался не сидеть, выбирался на улицу, встречался с товарищами в тавернах, старался всё делать сам. Каких трудов стоило ему одеться, обуться, помыться, но он не прибегал к помощи своей рабыни, терпел, злился, выходил из себя, но делал всё сам.

В один из дней он занялся своим оружием, пересмотрел все пряжки и ремни на кирасе, пояса, аккуратно почистил меч. Весь день сокрушался, что пропал его кинжал. Сетовал, что кинжал этот достался ему от отца, был старым и удобным, и как он мог потерять его где-то? Наверное, ребята, пока тащили его, где-то обронили там… Жалость-то какая!

— Проклятье! Ну я же помню, что сам убрал его на пояс… Я ещё успел… Сам успел, пока не отключился… Я ещё вытер его быстро, помню, что получилось плохо… Но успел… Где же он тогда? Куда он мог деться? Если был в ножнах, то выпасть сам не мог… Неужели кто-то позарился? Подумали, всё мне? Зачем ему теперь кинжал? Он многим нравился… Да нет… Свои не стали бы… И что я теперь скажу отцу? Извини, я не уберёг твой подарок? Он столько лет ему служил… А я — растяпа… Ну как же так?

Весь день до вечера Рианн работала и старалась не замечать и не слушать сетований центуриона. Кинжал его спокойненько лежал у неё под матрасом. Отдавать его она не собиралась. Весь день молча сжимала зубы, терпя мучения центуриона за своей спиной. Когда же он, наконец, успокоется? Сколько можно? Ну, потерял и потерял, и что? Разве можно так сильно привязываться к оружию? Но римлянин маялся с тоской, буквально мучился с болью, всё ругая и ругая самого себя, словно этот проклятый кинжал был смыслом всей его жизни.

— Потерял… Как я мог потерять его? Такая вещь… Проклятье! Ему цены нет. Отец мне точно спасибо не скажет… Вот же, а… Ведь помню, хорошо помню, что сам убирал его… Как же так? Как это могло получиться?

Всё крутил и рассматривал пустые ножны и не мог понять, почему они есть, а кинжала — нет? Что за напасть?

И Рианн к концу дня не выдержала, ушла к себе, нашла этот злополучный кинжал, вернулась к центуриону и кинула оружие ему под ноги, шепнула раздражённо через стиснутые зубы:

— Забирайте!

Под изумлённым взглядом хозяина вернулась за работу, но руки дрожали от внезапно накатившего волнения, и работать она не смогла, просто сидела, наматывала размотавшуюся нитку на уток. Марк наклонился и подобрал кинжал, долго смотрел на его лезвие, и не мог понять, откуда на нём ржавые разводы засохшей крови. Спросил довольно резко:

— Чья это кровь?

— Откуда я знаю, кого вы убивали им последнего… — раздражённо ответила, глянув через плечо.

Римлянин молчал, крутил кинжал в руке так и эдак, будто не верил своим глазам, и вдруг его осенило, аж подбросило, как от внезапного болезненного удара. Вскинулся вопросом:

— Ты собиралась убить меня? — Хрипло усмехнулся, понимая этот факт. — Ты всё-таки собиралась убить меня? Рианн? Ты решилась на это? Всё же решилась…

Рианн медленно поднялась с трипода и встала за него, словно бы прячась за ним, стиснула кулаки, не сводя решительного взгляда с лица центуриона.

— И что вы сделаете теперь? Убьёте меня? — Усмехнулась, резко передёрнув плечами. — Я так и знала… Когда вы встанете на ноги, когда вам станет легче, вы всё равно напомните мне… Тяжело забывать свои страхи и унижения… Я это знаю… Вы не оставите всё это… не забудете…

Она не ждала его ответа, развернулась и быстро ушла к себе. Остановилась, сцепив пальцы, аж суставы хрустнули. Её трясло. Что он сделает сейчас? Он придёт! Конечно, придёт! Он не оставит это… не оставит просто так!

Рианн резко обернулась. Центурион стоял в дверях её комнатки с кинжалом в руке, смотрел исподлобья, хрипло дышал всей грудью. Ну. Она не смогла, а он сможет. Он всё сможет. Ему это несложно. Он многих убивал. Сколько свенов на его совести…

— Ты, правда, хотела убить меня?

— Да! Да… да… да… — Она всплеснула руками в отчаянии. — Да! Вы думали, это всё шутки? Просто — пустые слова? Угрозы? Да! Я собиралась убить вас! Я стояла над вами с вашим кинжалом! И вы не остановили бы меня… Я хотела перерезать вам горло! Да! Я хотела… Хотела…

Она высказала ему всё и приняла бы сейчас от него всё, что угодно: смерть, боль, насилие, но центурион спросил:

— И что же остановило тебя? — Негромко — через зубы.

Рианн дёрнулась всем телом, резко перевела взгляд ему на лицо, в глаза.

— Не знаю… Я не смогла…

— Почему?

— Какая разница? Вы хотели бы, чтобы я это сделала? — Свенка фыркнула. — Не думаю, что вам бы это понравилось… — Усмехнулась зло, кривя губы.

— Ты же ненавидишь меня… Что-то же остановило тебя? Рианн?

Она закрыла глаза, молчала, словно собираясь с силами. Он всё равно ничего не поймёт, стоит ли?

— Я боюсь крови… Мне плохо от вида человеческой крови… — начала со стороны, глядела теперь ему в лицо исподлобья и говорила глухо, негромко. — Когда маму убили… ей перерезали горло… походя… мечом… я не видела… мне сказали так… Столько было крови… Я убирала всё потом, когда ваши ушли, через три дня… когда вернулась… Стены… пол… Я сама всё… своими руками… Мне было двенадцать… Я потом ещё год не могла говорить… Я никому не могла рассказать, что случилось… Гален спрашивал меня, а я… Отец — тоже… Я не могла говорить… — Её рука непроизвольно дёрнулась к горлу, как тогда, когда она рассказывала о себе за столом. — А когда я заговорила через год, всем уже было всё равно… Все уже решили за меня…

— Ты боишься крови? — переспросил, нахмуриваясь.

— Да! Я боюсь крови… Я не терплю вида крови… особенно, когда её много, как от перерезанного горла…

Марк долго молчал. Конечно. Поэтому она и бреет так медленно, но без порезов, поэтому и отца своего брить научилась, поэтому и брадобреем никогда не станет, потому что они рвут зубы и пускают кровь. Вот в чём дело.

Она убила бы его, если бы не это. Если бы не боялась крови. Её остановило только это. А он-то думал, она со страху не решилась, с испуга. А она бы сделала это. Она — свенка! Настоящая свенка.

Он шагнул к ней, и Рианн отшатнулась, качнулась на ногах от него, словно ждала удара, наказания за всё. Марк разжал пальцы, отпуская рукоять кинжала, и оружие упало на пол, воткнувшись в деревянную доску. Центурион шагнул вперёд, рывком сокращая расстояние между собой и свенкой.

«Что, задавит меня голыми руками? Без капли крови? — Рианн усмехнулась, глядя в лицо своему хозяину. — Ну и пусть! Пусть! Мне всё равно! Я так и знала, что ты не простишь мне…»

Но римлянин неожиданно вдруг сгрёб свенку в объятья, прижал к себе и принялся целовать её пылающее лицо, дрожащие губы, ловя шумное негодующее дыхание.

— Что… вы… — она шептала потерянно, не понимая, что происходит.

Она даже не сопротивлялась, повисла безвольно в его руках, только чуть отворачивала лицо с огромными широкооткрытыми глазами, словно прошлое стояло перед ней.

— Забудь это… Оставь это, не возвращайся… Оставь прошлое в прошлом… Умоляю… Живи настоящим… Ты ничего не можешь изменить… Оно уже прошло… — Он целовал её, чувствуя в объятьях женское тело. Он так давно хотел обнять её, поцеловать, хотел её безумно. — Зачем жить этим всем? Почему оно не отпускает тебя… О, Юпитер… Почему?

Голова плохо соображала, а руки сами стали срывать со свенки одежду, все её плащи, платья, туники, ему так хотелось добраться до её тела, увидеть её в первый раз за столько дней боли и одиночества. И она не сопротивлялась, впервые, может быть, за всё время не пыталась остановить его рук, мешать ему, просто позволяла всё с безучастным видом.

Он и сам не мог вспомнить, как оказался с Рианн на её постели, забыв про боль, про своё ранение, накинулся на девушку с остервенением, не замечая ничего, не соображая, где он. Целовал всё тело горячими быстрыми поцелуями, от страсти, от безумного желания голова шла кругом. Он вдыхал запах женского тела и пьянел от него, как от крепкого вина. Одни прикосновения её кожи, её затвердевших сосков к груди лишали его рассудка.

Он овладел ею, но много ему не потребовалось, всего после нескольких глубоких толчков он уже забился в судорогах экстаза. Прижимал тело свенки к себе, касался щекой её щеки и не хотел оставлять её, хотел продлить каждый миг, хоть ещё одно мгновение быть рядом, быть с ней. Безумие. Безумие, лишающее сил и покоя.

Рианн лежала в его объятьях, чувствуя рядом его тело, прикосновения его рук, груди, живота, ног. Сердце стучало в каждой клеточке тела. Что это было? Что за безумная страсть? Она и сама не помнила, как всё произошло. Он просто набросился на неё, память воскрешала поцелуи его на всех частях тела, везде. Она и дошла практически от одних только этих поцелуев, нежных, невесомых, быстрых, как капли слепого дождя в ясный день.

Неужели он может быть таким? Таким нежным и мягким, страстным и аккуратным одновременно? Он набросился на неё, как дикий зверь, но не сделал ей больно ни разу. Почему-то… Что это было? Что случилось? Какая такая сила захватила их в один миг, что они вдвоём отдались ей и смогли даже насладиться друг другом?

Рианн закрыла глаза. Прошлое, её прошлое, смерть матери, отодвинулось куда-то дальше, пока. Остался только этот римлянин рядом, его объятья, тепло его тела, тяжесть рук.

Она чуть отстранилась, вспомнив о его ране. Её движение заметил центурион, глянул в лицо удивлённо.

— Что?

— Ваша рана?

— Всё нормально…

— Сильно больно?

— Я не помню… — Он снова прижал её к себе.

Рианн закрыла глаза, чувствуя мужское дыхание рядом, улавливая его у себя на щеке. Осторожно натянула одеяло, закрывая их двоих до локтей. Прижимала руки к груди, чтобы было теплее, и ловила себя на мысли, что касается невольно мужских плеч, груди, и ей нравятся эти прикосновения. Она всегда избегала касаться его, специально не делала этого, может, только случайно, в моменты близости, когда контролировать себя уже не могла. Когда брила, когда подавала что-то за столом, и всегда старалась по возможности быстрее сделать это. Сейчас же сама коснулась кончиками пальцев его груди, провела вниз от яремной ямки по грудине, до еле приметной ложбинки между грудными мышцами. Какая странная смуглая кожа, чужая кожа. Центурион хмыкнул и глянул ей в лицо через ресницы, шепнул:

— Что ты делаешь?

Рианн отдёрнула руку к себе на горло, извинилась:

— Простите…

А кончики пальцев ещё помнили эту прохладную гладкость, скрывающую под собой силу, упругую мощь мужского тела.

Нет, у себя совсем не так, у себя по-другому.

А римлянин приподнялся, подпёр голову рукой, улыбнулся свенке устало, спросил негромко:

— Всё нормально? Я не сделал тебе больно? — Она повела подбородком в отрицательном жесте. — Набросился как ненормальный… — Опять улыбнулся Рианн, медленно лёг на подушку, не сводя взгляда с лица германки.

Они так и лежали лицами друг к другу под одним одеялом, касаясь ногами друг друга, бёдрами. Ладони Рианн одна в одной были у лица, губами она уткнулась в фалангу большого пальца, и смотрела в лицо господина поверх стиснутого кулака. Шепнула:

— Вы не сердитесь на меня? За то, что было… За ваш кинжал… За то, что я сказала…

— Не надо об этом… — перебил он её. — Я не хочу про это…

— Я собиралась, я хотела… Но не смогла. Это и правда нелегко — убить человека…

— Да, — шепнул он. — Лица убитых стоят перед глазами постоянно, с этим приходится жить. Надо учиться отбрасывать это в прошлое, не вспоминать. Но, оно не отпускает. То во снах, то просто вдруг вспомнится… Помогает, когда выпьешь, но ненадолго, а потом ещё хуже. Это война, будь она проклята, это всё из-за неё.

— Свены убивают римлян, римляне — свенов, когда это кончится? Никогда… — Рианн закрыла глаза и вздохнула.

Марк осторожно убрал с её лица прядку волос, прилипшую к губам, и Рианн, открыв глаза, встетилась с центурионом взглядом.

— Это вечная проблема. Она была, есть и будет. Нас не будет, а люди всё будут и будут воевать между собой, будут мстить, входить в посёлки, жечь дома и убивать друг друга. Будут страдать женщины, гибнуть мужчины… Люди мучаются от страданий и сами же приносят их другим. Это как замкнутый круг.

Рианн снова вздохнула от горечи его слов. Да, они вдвоём враги друг другу, представители двух враждебных народов, они — такие разные — сейчас были рядом, и будущего у них не было.

Марк нашёл ладонь свенки, переплёл её пальцы со своими и поднёс к губам, принялся целовать костяшки пальцев, ногти. Рианн удивлённо подняла брови и потянула руку на себя.

— Что вы делаете? Зачем?

Она стеснялась своих рук. За эти месяцы она слишком много времени проводила за ткацким станком, пальцы стали грубыми и шершавыми от нитей.

— А мне нравится целовать тебя, трогать твои руки. Тебе не нравится?

Рианн даже ответить не успела, а он подтянул её руку к себе ещё больше и целовал теперь запястье, внутреннюю поверхность предплечья, где кожа светлая и тонкая, поднимался всё выше и выше, пока не добрался до шеи. Теперь уже опирался на локтях над свенкой, целовал лицо, лоб, глаза, скулы, подбородок, добрался до губ и почувствовал, что она не отворачивается от его поцелуев, что отвечает ему робко, неумело. Он захватывал её губы и чувствовал, что свенка помогает ему, двигая головой, губами, и от этого поцелуи были ещё приятнее.

Он всегда любил целоваться, обращал внимание на женских лицах сначала на глаза, а потом на губы. Ему нравилось начинать всё с поцелуев. Они возбуждали его, целуя женщину, он всегда уже по поцелую знал, что от неё ждать, угадывал, какая она, сколько в ней опыта, страсти. И почти никогда не ошибался. Эта же всё время не позволяла целовать себя свободно, вечно отворачивалась. А если он и успевал поймать её, то всегда губы свенки были неотзывчивыми, скованными, как и она сама, впрочем.

Он вдруг засмеялся, прижавшись щекой к её щеке.

— Что? — не поняла Рианн, а римлянин перелёг на спину, на губах — кривая улыбка, шепнул в ответ:

— Не могу… на животе… долго…

Рианн поднялась над ним, села, оперевшись на руку, нахмуренно смотрела в лицо господина. Конечно, ему больно, он только храбрится, не помнит он, ага, а сам. Исцеловал, вон, её всю сверху до низу, пока голова не соображала от желания, а сейчас? Сейчас он понял, что это такое.

— Поцелуй меня сама…

Рианн нахмурилась.

— Что? Я? Я не умею…

— Неправда! Ты просто не пробовала.

— Да нет же, — упёрлась она.

— Иди сюда. — Он протянул к ней руку. — Иди ко мне. Не бойся. Ты ездила когда-нибудь верхом на лошади?

— Один раз…

— Иди ко мне. Представь, что ты верхом…

— Вам будет больно…

— Не так, как если бы я делал это сам, поверь мне. У тебя всё получится.

Он усадил её себе на грудь, сам смотрел на неё снизу, стараясь сразу видеть её всю: огромные глаза, разметавшиеся по плечам светлые волосы, округлости грудей, живот. Она положила ладони ему на грудь, словно боялась упасть и держалась за него.

— Иди сюда… — Центурион сжал её запястья и потянул свенку к себе, заставляя наклониться. Нашёл её губы и стал целовать. — А теперь ты меня… Не бойся… Рианн…

Она несколько раз растерянно моргнула и осторожно коснулась уголка его губ своими. Невесомо, как птица крылом коснулась. Он засмеялся негромко и прошептал:

— Не бойся, я не кусаюсь…

Рианн попробовала ещё раз и ещё, смелее. Он отвечал ей на её поцелуи, улыбался глазами. Рианн скользнула вниз, переступая на коленях, осторожно коснулась губами ключицы, яремной ямки, где под кожей билась живая вена, и вниз до ложбинки грудины. Сегодня ей понравилось касаться его кожи кончиками пальцев, сейчас же она робко касалась его груди губами. На ней практически не было волос, удивительно, что на лице щетина росла у него так быстро.

— Проклятье…

— Что? — Она вскинула лицо к нему. — Я сделала больно?

— Нет! Я уже не могу… Ты сводишь меня с ума…

Он смотрел на неё с высоты подушки, видел её груди, почти касающиеся сосками его живота, пряди волос по плечам… Он так сильно хотел её сейчас, что от сладостной муки кружилась голова.

— Давай попробуем так? На этот раз ты сама будешь сверху… Ты ещё не пробовала так, я знаю… Тебе понравится… вот увидишь…

Рианн глядела на него удивлённо. О чём он говорит? Как это может быть? Она — сверху? Разве это возможно?

— Садись на меня… Я буду тебе помогать… У тебя получится… Не бойся…

Он помог ей, задержав дыхание, чувствовал, как она медленно вбирает его в себя, располагаясь на его бёдрах. Вот это да. Так они ещё ни разу не пробовали. Для того, чтобы это получилось, надо чтобы она сама проявляла активность. А если всё это время ему самому приходилось брать её, а часто и силой, против воли, то где уж там пробовать так, чтобы она была сверху?

— Всё нормально? — спросил, глядя в её ошеломлённое лицо. — Не бойся… Тебе же не больно? Нет? — Свенка отрицательно повела головой туда-сюда, хрипло дышала через распахнутые губы. — Ну вот… А теперь вспомни, как ты ехала верхом? Помнишь? — Он улыбнулся ей приободряюще.

Рианн попробовала чуть двинуться и почувствовала движение его у себя внутри. От неожиданности ощущений даже перехватило дыхание, он касался её там, где не касался и не доставал никогда до этого. Она могла сама — сама, а не он — выбирать и темп, и ритм движения. Это придавало ей уверенности. Его тело, распластанное под ней, его беспомощность, его лицо напротив и чёрные глаза с лихорадочным блеском заставляли её быть жёсткой. Она сама вела его, она словно мстила ему за всё, что он когда-то делал с ней.

Она начала небыстро, потом вошла во вкус и набрала скорость. Когда ощущения были слишком острыми, свенка замирала или отклонялась назад, закусывая губу, не сводила с лица центуриона прямого взгляда. Он хрипло дышал, подчиняясь её страсти, отдаваясь её напору, понимал, что эта свенка сейчас за один раз выместит ему всё, что он делал. Это потом он ощутит обиду, что позволил ей, что дал ей буквально насиловать себя, но сейчас он подчинялся ей. Она заражала его. Она и сама, наверное, плохо понимала, что происходит, не осознавала происходящего, просто жила во власти страсти и охватившего её огня.

Ого. А он и не думал, что она может быть такой. Он переплёл пальцы рук с её пальцами и чувствовал каждое движение своими ладонями. Видел её вздымающуюся грудь, её взгляд, искусанные губы. Она ускорила движение, задав такой темп, что невольно стон вырвался у него из груди. Прогнулась назад, закидывая голову, и замерла. Дрожь прошла по её телу. О, да она уже всё! Он чувствовал движение её мышц в глубине горячего лона, она сжимала его раз за разом, впитывая все ощущения экстаза.

Она сама довела себя до оргазма. А он? Он смотрел на неё удивлённо. Ничего себе! Она оставила его с носом, добившись своего.

Уставшая, хрипло дыша, она легла ему на грудь и закрыла глаза.

— Ты могла бы высечь искры, Юпитер свидетель… — прошептал он ей.

— М-м-м, — неопределённо ответила она ему.

Конечно, она сейчас устала, ей не до него. А он? Как же он? Кто здесь мужчина? Завтра ему, что ли, придётся сесть за ткацкий станок? Ну уж нет!

Невзирая на боль, он сделал усилие и перевернулся, опрокинув свенку на спину. Она безучастно позволяла ему всё. Он ещё был в ней, возбуждённый, доведённый до края, и брошенный. Опираясь на руки, он толкнулся в ней, глубоко, с силой. Свенка ответила ему тихим стоном. Он так долго ждал от неё всего этого, проявления страсти, желания. Да, она получила своё, но и он хотел от неё того же.

Центурион начал входить в неё, она была влажной, расслабленной после пережитого оргазма. Она не помогала ему, не двигалась навстречу и не применяла своих приёмов, она позволяла ему делать с собой всё, уставшая и измученная пережитым.

Ну уж нет, дорогая, ты поможешь мне.

— Рианн! — позвал он её. — Рианн, ты слышишь меня?

— Да…

— Помогай мне! Так нельзя…

Она смотрела на него из-под ресниц — ленивая кошка, согретая солнцем. Улыбнулась вдруг устало. Он почувствовал, что она подняла повыше согнутые колени, позволяя ему входить ещё глубже, и сжала вдруг упруго и мощно внутренними мышцами, обхватила так сильно, что центурион тут же потерял скорость и застонал от переживаемых ощущений.

— Молодец… — прошептал ей, — не останавливайся. Помоги мне…

И она стала помогать ему так, как могла. Ласкала ладонями его плечи, руки, запускала пальцы в волосы, запрокидывая голову господина, подавалась навстречу, и, наконец, он добился своего. Застонал, кончая в неё, упал ей на грудь, поймал зубами мочку уха, а потом чуть ниже кожу под ухом. Хрипло дышал в судорогах оргазма.

Да, вот это уже было здорово, он не переживал подобного уже сто лет. Это всё она, она довела его до этого.

Он вышел из неё и лёг рядом, обнимая рукой через вздымающуюся грудь, прошептал:

— Ты ещё способно меня удивлять…

Рианн ничего не ответила, продолжая глядеть в потолок своей комнатки. Думала о том, что случилось.

______________________

Часть 18

Когда она проснулась, его уже не было рядом, а в голове всё ещё нет осознания того, что всё произошедшее на самом деле происходило, а не являлось сном.

Рианн долго лежала с открытыми глазами, думала. «Неужели это была я? Как я могла? Как посмела? Вот так нескромно, бесстыдно, как последняя блудница? О, Фрейя… Что это случилось со мной? Я ли это? Как могла я так делать? О, Донар…» Еле-еле сдержала стон стыда и отчаяния.

А где он? Куда ушёл? О чём он теперь думает? Кем он теперь её считает?

Он же мужчина, он должен быть первым, он должен делать всё сам, ему это богами, самой природой положено, так должно быть. А она бесстыдно захватила всё сама, как хотела вела себя, сама делала с ним то, что хотелось её телу. Так нельзя! Как он там когда-то говорил? Если женщина делает или говорит что-то не так, её можно ударить даже. А тут вся ночь — всё не так! Всё — неправильно! Как глупо, безрассудно… Ну зачем, зачем она позволила ему втянуть себя в это? Ведь понимала, что неправильно это! А сама…

Он и сам-то, наверное, не рад, что позволил ей руководить собой. Рианн в редких проблесках памяти помнила его растерянное лицо в неярком свете маленького окна под потолком. Помнила, как он просил не оставлять его, помочь ему… Да, Рианн, конечно, постаралась потом вернуть ему долг, не оставила его, позволила и ему кончить, но это же было потом, уже после…

О, какая же она дура… Ну зачем, зачем было всё это делать?

Аж стона отчаяния не смогла сдержать, стыдясь самой себя.

Рианн неторопливо поднялась и медленно оделась, стараясь прислушиваться к тому, что делается в другой комнате. Вышла, застёгивая пряжку плаща, и замерла, застав хозяина за чисткой оружия. Это был потерянный кинжал. И всё вспомнилось вдруг. С чего всё началось. С этого злополучного кинжала, будь он не ладен…

Рианн задержала дыхание и неслышно скользнула на кухню. Мылась в тазу, плескала в горячее лицо прохладную воду, стараясь привести мысли в порядок. Как сейчас смотреть ему в глаза после всего, что случилось, что вытворяла она этой ночью? Как развязно и свободно она вела себя, непростительно для рабыни. О, стыд-то какой… И что теперь он сделает с ней?

Стояла у стола, нарезая сыр, когда почувствовала, что качнулась занавеска. Резко обернулась, вскидывая непроизвольно руку с кухонным ножом.

— Ого! Ничего себе! — Центурион отшатнулся и рассмеялся, глядя на нож. — Это ты мне так?

— Извините… — прошептала, опуская руку, прятала взгляд в сторону.

Центурион прошёл и сел за стол, наблюдал за руками рабыни. Спросил:

— Будем завтракать?

— Хлеба мало…

— Нам хватит.

Рианн пожала плечами, ну, хватит, так хватит, надо будет сходить за свежим сегодня. Пока они ели, свенка старалась не глядеть на господина, прятала глаза стыдливо, и краска румянцем лежала на скулах. Наконец, спросила про другое:

— Взялись за оружие? Вам что, уже пора?

— Да, думаю, скоро уже. Вариний говорил, что скоро… Может, ещё пару дней. Ну, сразу, думаю, посылать куда не будут, пока в крепости, а там… — усмехнулся.

— И вам хочется снова на службу?

— Нет, — признался честно. — Я, конечно, соскучился по ребятам, хотел бы увидеть всех, поговорить, но на службу? Нет!

— Вам это не нравится? — Рианн нахмурилась озадаченно.

— Кому это может понравиться? Подневольность, в любую погоду, нагрузки какие, переходы всякие, другие хоть за гражданство, а я… — Пожал плечами. — Но, может быть, в конце службы мне дадут землю и пенсию, я буду жить на своей земле.

— И что, вы будете пахать и сеять эту землю?

— Почему?

— А зачем вам тогда земля?

— Посажу виноградники!

— Виноградники? Ни разу в жизни не видела виноградников. На вино, что ли? Вы же сопьётесь, как мой отец.

Он усмехнулся на её слова.

— Я не себе. Буду продавать, выводить новое вино, просто любоваться тем, как зреет виноград. Думаешь, мне дадут сильно много земли? Ага…

Рианн улыбнулась, добавляя:

— Смотря, какую землю вам дадут, а то будете пахать наши земли и растить только рожь и ячмень, виноград у нас не растёт.

— Да, это точно, землю могут дать и тут…

— Останетесь здесь и будете жить в Германии. Прослужите всю жизнь здесь и доживать остаток жизни тоже будете здесь. Тоскливо, наверное, будет?

— Да, точно, тоскливо — мягко сказано. Ваши зимы меня и так уже доконали. Особенно снег, и ваши дожди, и этот холод везде…

— Уже весна, скоро станет тепло. — Рианн улыбнулась и впервые встретилась с римлянином глазами, тут же растерянно отвернулась.Помолчали. Она заговорила первой:

— А я бы не хотела отсюда уезжать хоть куда-нибудь, это моя Родина, да, может быть, здесь холодно, неприветливо, часто дожди и снег зимой, и земля наша не родит винограда, но я люблю эти места, эту землю, эту природу…

— И эти мерзкие болота?

— И болота. — Она согласно кивнула.

— Значит, ты останешься со мной на моей земле.

Свенка рассмеялась вдруг на его слова.

— Если вы меня не продадите, кому другому, конечно, я останусь с вами, куда я денусь?

Он поднялся из-за стола, собираясь уходить, и Рианн поняла, что он уйдёт сейчас, и эта недосказанность так и останется между ними. А так не должно быть. Это неправильно.

— Господин? — она сама позвала его, поднимаясь следом, мяла пальцами край плаща.

— Что? — Обернулся к ней и смерил вопросительным взглядом. — Что случилось?

— Я… — Она боялась смотреть на него, глядела в занавеску за спиной центуриона. — Я хотела… Извините меня за то, что было ночью. Просто… Я… — Она в бессилии замотала головой, глянула в глаза на мгновение. — На меня нашло что-то, какое-то помешательство… Я не могла держать себя, я не понимала… Простите…

Он смотрел на неё с улыбкой.

— Простить? Я должен тебя простить? — Он усмехнулся. — Разве ты сделала что-то плохое? Я сам этого хотел! Ты помнишь? — Он шагнул вдруг к ней, и Рианн невольно отшатнулась назад, упёрлась подколенным сгибом в лавку у стола, а римлянин взял свенку за плечи и притянул к себе, зашептал прямо в ухо:- Я понимаю, что с тобой происходит… У тебя это в первый раз… Ты была этой ночью такой, какой мне давно хотелось тебя видеть. Помнишь, я говорил тебе? Ты должна быть смелее, активнее? Я это имел ввиду… Я узнал тебя совсем другой, интересной… Не надо стыдиться этого… — Он сделал паузу и добавил:- Да, всё было не так, как обычно, но мне понравилось…

Рианн отшатнулась от него, поражённая его словами, но центурион по-прежнему держал её за плечи. Подтянул к себе и поцеловал в губы, свенка даже не успела ничего сообразить. Как ей вести теперь себя? Позволить ему этот поцелуй или по-старому отстраниться?

— Я должен идти, мы договорились с Диксом встретиться на Форуме.

Отпустил её и ушёл. Рианн осторожно присела на лавку. Значит, он не злится на неё? И ей ничего не угрожает? Он не накажет её за кинжал? А за то, что она хотела убить его? Или это уже другой разговор? Он замалчивает об этом, но с каким сосредоточенным лицом он сегодня чистил лезвие этого кинжала. Рианн вздохнула. Он не забудет, он никогда этого всего не забудет. Ладно. Принялась убирать со стола и позже села за работу.

Проработала почти до обеда и решила сходить за хлебом в пекарню на Форуме. Денег было немного, поэтому Рианн купила только хлеба и немного молока, на уголь денег не хватило. Придётся потушить одну жаровню и тянуть оставшийся уголь на другой. Ночи были ещё холодными, а значит, в комнатах будет холодно, особенно в её комнатке, там тепла вообще практически нет. Но что поделаешь? Надо больше работать, чтобы быстрее продать ткань и хоть что-то заработать.

Центурион не возвращался, наверное, они с Диксом засели опять где-нибудь. Рианн проработала до ночи, пока не устала смертельно, и легла спать. Уже сквозь сон слышала, как вернулся её хозяин, ходил туда-сюда, гасил свет и ложился. Она уже засыпала опять, когда почувствовала, что к ней под одеяло забирается её господин. Рианн возмущённо заворчала, пытаясь отстраниться, но римлянин обнял её, прижимаясь всем телом, шепнул:

— Какая ты тёплая… Я так замёрз, ещё попил холодного молока, и вообще околел… Ты тёплая, Рианн… — Уткнулся лицом в волосы на затылке свенки и затих, проваливаясь в сон.

Рианн лежала на боку спиной к хозяину, чувствовала тяжесть мужской руки на себе, тепло, согревающее всю спину, и ледяные ноги центуриона. О, откуда он такой взялся? Она себя-то долго не могла согреть, а теперь и его грей? Замёрз он, нечего до ночи по улицам шататься! И не заметила, как и сама провалилась в сон.

Проснулась с рассветом и заметила, что центурион лежит и смотрит на неё. Рианн смутилась, почувствовав раздражение, шепнула недовольно:

— Зачем вы смотрите на меня, когда я сплю?

— Ты этого не любишь?

— Конечно же, нет! Кому нравится, когда на него смотрят, спящего? Вам, что ли, это нравится? Не думаю… Зачем так? — Она хотела подняться, но центурион не дал ей, обнял и вернул обратно на подушку.

— Полежи, куда ты торопишься?

— Работать. Нельзя лежать.

— Никуда не денется твоя работа. Просто полежи со мной, никто же тебя не трогает. Хорошо же… Тепло, спокойно, солнце светит уже…

— Полежи… — передразнила с усмешкой, недовольно поджимая губы. — Хорошо вам… А с утра столько ещё надо переделать…

— Ну и ладно!

— Я уже затушила вчера одну жаровню, привыкайте к холоду…

Он улыбнулся ей и коснулся губами её открытого плеча, ответил чуть слышно:

— Я привыкаю. Будем греться вместе. Одному спать холодно, правда?

— Да, только вдвоём спать некогда, разве не так?

Центурион рассмеялся на её слова, и Рианн почувствовала, как его вторая ладонь, та, что под одеялом, мягко легла ей на бедро.

— Это точно, вдвоём спать некогда… — Улыбался.

— Не надо. — Рианн сбросила с себя его ладонь, отдёрнув ногу в сторону, и его рука упала между свенкой и центурионом.

— Почему? — Он искренне удивился. — Сейчас утро, куда торопиться, никто не придёт, соседи ещё спят… Я же знаю, что тебе понравилось в прошлый раз. Ты была на высоте, это точно… — Улыбался, а Рианн аж воздухом поперхнулась на его слова, и лицо вспыхнуло румянцем стыда и смущения.

— Не надо, прошу вас… пожалуйста…

— Почему? Потому что ты впервые была такой, какой хотела? Ты же всегда хотела мне отомстить, разве нет? — Рианн отвернулась, закрывая глаза, в бессилии кусала губы. О чём он говорит? Лучше бы она сейчас провалилась сквозь землю, чем слушать это. — Я дал тебе такую возможность сделать это… И да, вот это была месть… — Он улыбался, разрывая этим сердце свенки. — Такой напор, такая мощь, не всякому мужчине под силу…

— Не надо, умоляю вас… — Рианн морщилась с неприятием его слов и снова попыталась сесть на ложе, хотела просто уйти от этого разговора. Но римлянин снова не дал ей этого сделать, вернул назад, придавил рукой через грудь.

— Ну чего ты боишься? Разве я сказал что-то плохое? Я разве обидел тебя? Между мужчиной и женщиной не должно быть секретов, недомолвок… Я хочу знать, что тебе нравится, а что — нет… Ты же никак не выражаешь своего отношения к тому, что я делаю…

Рианн почувствовала, как где-то внутри начинает вскипать злость. Что он делает? Чего он от неё хочет? Зачем он говорит о той ночи?

— Это я-то? — Удивлённо глянула ему в лицо в упор. — Это я-то не выражаю? Да я всё время это только и делаю, и делала с самого начала — тоже! Вы же никогда меня не слушали!

— Да нет, я не про то…

— А про что?

— Когда тебе не нравится, что я делаю, это я вижу, чувствую. А я хочу знать, когда тебе нравится, что ты чувствуешь, хорошо ли тебе, хочу видеть и слышать тебя. А ты молчишь…

— А что я должна делать? Кричать на весь дом?

Центурион усмехнулся.

— Ну, кричать не обязательно, можно делать это по-другому… Просто я хочу знать, что делаю что-то не зря… Ты же всё время молчишь. Плохо ли тебе, хорошо ли — всегда молча.

— Я не могу по-другому… — Рианн смотрела в сторону, сжимала и разжимала зубы. Разговор тяготил её.

— Ты не доверяешь мне? Поэтому ты закрыта?

— Доверяю? — переспросила с усмешкой. — После того, что между нами было, после того, что вы делали со мной с первых дней, вы ещё хотите доверия? — Снова усмехнулась. — Этого никогда не будет! — Резко обернулась к нему. — Мы с вами сильно разные! Вы — римлянин, чужак, захватчик, центурион, из тех, что приводят своих людей в наши посёлки… А я — ваша рабыня! Я должна выполнять ваши желания, требования. Я делаю это. Вы не спрашиваете меня, хочу я этого или нет, я просто делаю. Чтобы вы не ругали меня, не били, я подчиняюсь вам, потому что вы — мой хозяин! — Она перевела дух и несколько раз растерянно моргнула. — А доверие… доверие может быть только между равными. А мы такими не будем никогда!

— А если я дам тебе вольную?

— Я не стану римлянкой.

Марк молчал, чуть повернув голову, уткнулся лицом в подушку, всё ещё чувствовал под рукой вздымающуюся грудь свенки. Мгновение назад эта девушка казалась ему роднее, ближе, что ли. Она сама своими словами возводила эту стену между ними. Она — германка, свенка, его рабыня, она, оказывается, просто будет делать то, что он хочет из-за страха быть наказанной им. Но ведь это ложь! Она столько раз уже делала много всего против его воли! Перечислять устанешь!

«Почему ты тогда всё время сопротивляешься? Почему во всём против? Если ты боишься наказания, почему тогда всё стараешься делать наперекор мне? Даже сейчас! Я говорю тебе одно, а ты порываешься делать другое! Что ты за человек! Да и человек ли — рабыня, ваварка, чтоб тебя! Захочу и сделаю тебе больно, захочу и возьму сейчас силой, ударю, оставлю голодной. Ты про это говорила, да? Что всё покорно сносить будешь? Всё примешь, да? Со всем смиришься? Ты — моя рабыня! Ага. Как бы не так… Я тебя знаю».

Он приподнялся на локте и навис над свенкой, лежащей на спине, смотрел в лицо прищуренными глазами, спросил, отделяя каждое слово:

— Значит, будешь делать всё, что я скажу? — Рианн смотрела на него снизу исподлобья, молчала. — Лишь бы я не бил тебя, так? Только поэтому? — Она снова выдержала его взгляд, и Марк почувствовал, что свирепеет от её молчания, её покорного взгляда.

Ах так! Ну ты выпросила это сама! Я хотел по-хорошему, я спрашивал тебя, но ты всё время строишь из себя жертву насилия. Ну погоди же! Я покажу тебе, кто твой хозяин, ты, наверное, уже забыла, каково это. Привыкла, что я играю с тобой, воли тебе дал в выборе и в действиях, жду от тебя ответа, как от нормальной. А ты не нормальная… Ты просто — рабыня! Плевать!

Он навалился на неё, сразу же первым же действием рывком втолкнулся ей коленями между ног, потом поймал руки за запястья, вдавил в подушку слева и справа от лица, впиваясь ногтями в нежную кожу свенки. Рабыня хрипло выдохнула ему в лицо с возмущением, глядела ошарашено, удивлённо, попыталась выкрутить руки, засучила ногами. И страх промелькнул на её лице.

Она вела себя так, как делала это осенью, когда он приходил к ней на ложе, сопротивлялась в начале и отдавалась в конце, после применения силы. Будто и не было ничего другого после. Будто и не лечила она его, не брила, не кормила на свои деньги, будто и не было между ними того доверия, какое почувствовал он совсем недавно.

— Ну что, ты ещё не пожалела, что не воспользовалась моим кинжалом и не перерезала мне глотку, когда представился случай?

Ну вот, он, наконец-то, спросил её об этом. Рианн так и знала, что он не забудет этого, будет помнить всегда. Выдохнула сипло:

— Нет! И никогда не пожалею, до последнего дня — не пожалею…

И центурион отпустил её руки, нахмурился, глядя ей в лицо, а свенка освободившимися ладонями упёрлась ему в плечи, стараясь оттолкнуть от себя римского центуриона, безуспешно отталкивалась ногами, чувствуя в этом положении свою беспомощность.

— Не пожалеешь? — спросил недоверчиво.

— Пустите! Пустите меня!

Он отпустил её и просто лёг рядом, стараясь даже не касаться, а Рианн отодвинулась к стене, легла на бок, оставляя пространство пустого ложа между собой и мужчиной. Хрипло дышала, шепча:

— Зачем?.. О, Донар… Что вы делаете? Зачем? Разве я и так не принадлежу вам?

— Принадлежишь…

— Тогда зачем это?

— Я хочу понимать тебя, а не только обладать твоим телом.

Рианн усмехнулась, повела подбородком.

— Это невозможно. Мы слишком разные… Я уже говорила вам, вам даже разговаривать приходится на моём языке, а я живу по вашим римским законам быта… Мы никогда не поймём друг друга…

Он закрыл глаза, принимая её слова. Она права. Он — римлянин, отслужит своё и уедет, а её, возможно, продаст здесь, раз она так любит свою Германию. Она — свенка, проданная за долги соплеменником. Просто он на мгновение увидел в ней свободную девушку, и захотел, чтобы она относилась к нему наравных. А этого не может быть. Он ошибся. Она — рабыня и у неё своё место, место рабыни.

Он поднялся с ложа и натянул нижнюю тунику. Рианн наблюдала за ним со своего места, потом отвернулась, прикрывая глаза, а когда открыла их, центуриона уже не было рядом.

* * * * *

Часть 19

Весна постепенно вступала в свои права, становилось теплее, сошёл последний снег, проходили дожди, и лужи уже не подмораживало за время ночей. Зазеленели деревья, солнце грело, и казалось, что зимние дни безвозвратно ушли в прошлое. Так и было до следующего года.

Центурион давно уже вышел на службу после своего ранения, а Рианн по-прежнему подолгу ткала. Когда в дверь среди дня постучали, свенка не ждала увидеть кого-нибудь незнакомого, и открыла. На пороге стояла женщина, смерила Рианн внимательным взглядом с головы до ног и спросила о чём-то по-латински. Рианн так и не выучила языка, поэтому только развела руками.

— Я не понимаю вас…

Женщина повторяла свои вопросы, и Рианн узнала слова «центурион», «Марк». Гостья искала центуриона Марка Луция, господина Рианн.

— Его нет, вам придётся подождать, заходите.

Рианн впустила женщину в дверь, но гостья была не одна, её сопровождала служанка. Обе они были в дорожных плащах до земли. Рианн сухо сглотнула, чувствуя, что в голову приходит догадка. Наверное, это жена центуриона, она приехала из Рима. Свенка усиленно пыталась вспомнить её имя, ей казалось, что когда-то он называл его, но не могла. Служанка оказалась тоже из германок, может, другое племя? Высокая, сухая, среднего возраста. Смерила Рианн долгим взглядом и спросила. Рианн нахмурилась, вслушиваясь в вопрос. Язык был чужим каким-то, но она смогла разобрать, что ей говорят, с трудом, но смогла.

— Ты его рабыня?

— Да… — Рианн кивнула.

— Давно?

— С осени…

Госпожа, заметив, что рабыни нашли общий язык, удивлённо наблюдала за ними. Спросила свою служанку о чём-то, и та перевела для Рианн:

— Служишь ему днями и греешь по ночам? — Рианн опешила от прямого и откровенного вопроса. По сути, оно-то так и было, но когда оно прозвучало вот так прямо и жёстко, стало обидно. А рабыня продолжила:- Неудивительно, что он уже два года не появляется дома.

— Два года? Причём тут я? Я у него только зиму…

— Конечно… — Рабыня гостьи усмехнулась.

— Если вы хотите видеть господина, надо идти… — Но Рианн перебила её соотечественница:

— Он уже должен знать, за ним послали.

Рианн пожала плечами, послали, так послали, значит, скоро придёт. А ей-то что делать? Занимать гостей? Гостей… Жена его вела себя совсем не как гостья, обошла все комнаты, заглянула на кухню, с усмешкой вышла даже из угла Рианн. Эта женщина привыкла вести себя так, хозяйка и госпожа. Её внимательные глаза видели всё, замечали все мелочи и недостатки в манере ведения домашних дел Рианн. Уставилась в лицо свенки прямым холодным взглядом и спросила:

— Он сам купил тебя? — Её служанка перевела.

— Да…

— И сколько ты стоила? Ты дорого ему обошлась?

Рианн смутилась, вспоминая, как вместе с центурионом за эту зиму они считали каждый асс.

— Да… Дорого…

Госпожа усмехнулась, небрежно и презрительно изогнув красивые губы.

— Он явно переплатил. Или ему расхвалили твою дырочку? Ты — мастерица ночных утех, раз он схватился за тебя по высокой цене?

Рианн растерянно моргала, не зная, что сказать, переводила взгляд с её лица на лицо германки. Шепнула:

— Не знаю… Я была девушкой…

— Была! — Жена центуриона громко хмыкнула и отвернулась, ругая своего мужа через зубы. Её служанка, конечно же, не стала переводить последние слова для Рианн.

Ей же захотелось уйти, спрятаться где-нибудь, пока всё это не закончится, и свенка ушла в свой угол. И вовремя. Пришёл центурион. Где уж там всё это время пряталась рабыня гостьи, Рианн и представить не могла, но слышала, как ругались между собой центурион и его жена. Здесь и переводить было не надо, они высказывали друг другу всё, что хотели и на таких повышенных тонах, что Рианн и не знала, что он умеет так разговаривать. Обычно с ней у него разговор был коротким, одного его взгляда хватало, чтобы Рианн поняла, что он недоволен, а уж, если бы она попыталась спорить или повысить голос, он мог дать ей и пощёчину. Так было осенью, но она выучила этот урок ещё тогда. Сейчас она подобного себе не позволяла.

Здесь она ни разу не услышала звука пощёчины, центурион ругался с женой без рукоприкладства. Конечно, она законная жена, она гражданка, она богатая наследница. Попробовал бы он её ударить! Хотя и саму Рианн он бил только осенью, в первые дни, потом как-то всё утряслось, они ужились, привыкли друг к другу, и сейчас он не трогал её.

А как-то говорил, что жену, если она неправа, надо бить. Что ж слова его расходились с делом? Или, может быть, он и сам был виноват неменьше её.

А она красивая. По римским меркам, конечно. За эти месяцы Рианн насмотрелась на рынке на всякие лица, и теперь могла это оценить. Это холодная, высокомерная красота. Эта женщина знала себе цену, она не позволит относиться к себе неуважительно. И ни за что на свете Рианн не хотела бы иметь такую женщину своей хозяйкой. Она хуже мужа. Если с центурионом ещё можно было найти общий язык, пусть даже в постели, то с этой — пустое дело. Ей никогда не угодишь, как ни старайся.

Они ругались долго, пока в стену не начали стучать соседи: там были маленькие дети. Наконец, жена центуриона ушла, забрав свою служанку и громко хлопнув дверью напоследок. Ничего себе! И что теперь будет? Что будет?

Рианн сидела на своей постели, подтянув колени к подбородку, когда к ней заглянул её хозяин.

— Ты здесь? У нас есть, что поесть? Рианн?

Она медленно поднялась, спустила ноги и всё под его внимательным взглядом. Он злился, скрипел зубами и искал способ выпустить пар. Ой, как не хотелось бы ей сейчас оставаться с ним один на один. Рианн догадывалась, на что способен мужчина после подобного скандала. Это жену свою он не тронул, а ей теперь может достаться за любое слово или неосторожно брошенный взгляд.

У неё у самой тряслись руки, будто сама с кем-то поругалась. Наливала молоко и резала сыр с хлебом. Центурион наблюдал за её руками, положив стиснутые кулаки на столешнице.

— Ты сказала ей, что обошлась мне дорого…

Сердце Рианн оборвалось, она звонко лязгнула ножом по краю глиняной тарелки. Римлянин смотрел на свенку снизу, будто ждал ответа, и она сипло ответила:

— Она спросила…

Он согласно кивнул головой, отводя взгляд. О, боги, как же она сейчас боялась его. О, Донар…

— И о том, что ты девушкой… была? — Он сознательно сделал паузу между этими словами. Рианн хрипло задышал, чувствуя, как ей не хватает воздуха.

Нет! Он не смеет так глядеть на неё.

Она вдруг метнулась к себе, уйти, спрятаться от него, от его взгляда. Но не успела, он догнал её, схватив за локоть, вернул обратно, кинул на стену. Рианн ударилась спиной и зажмурилась, ожидая чего угодно, зашептала быстро срывающимся голосом:

— Не надо, пожалуйста, не бейте меня… — Закрылась, выставив ладонь. — Она спросила, я не знала, что сказать ей… Сказала правду… Прошу вас… Я не виновата… Если у вас проблемы… если ваша супруга такая… причём тут я? О, Фрейя… О чём я? — Смутилась от прямоты своих слов. Но центурион этого, кажется, не заметил.

— Она такую грязь кидала мне в лицо, — процедил через стиснутые зубы, — будто я пригрел последнюю гарнизонную шлюху в твоём лице…

— О, Донар… — шепнула на выдохе. — Не надо, не бейте меня…

— Бить? Тебя? — Он удивился. — Зачем?

Рианн ощутила невыносимую слабость и сползла вниз по стене, заговорила быстро, будто боялась, что ей не дадут выговориться, перебьют:

— За всё время, пока вы тут разговаривали с ней, вы ни разу не ударили её… Я понимаю, она ваша жена, свободная гражданка по-вашему… А сейчас вам надо сорваться на ком-то… Пожалуйста… Не бейте меня… — прошептала последнее.

Центурион смотрел на неё сверху, бессильно сжимал и разжимал кулаки. Рианн следила за ним исподлобья.

Защищаться ей было нечем, силы сравнивать бесполезно, но если он попробует ударить, она решила для себя, молчать не буду, всё, что сказала — правда, так что буду отвечать, чем придётся, вцеплюсь в глаза всеми ногтями. Только тронь…

А центурион постоял над ней немного и ушёл, через миг хлопнула и дверь. Рианн хрипло выдохнула с облегчением. Слава богам, ему хватило сил и терпения удержать себя в руках. Глянула на стол, ничего не ел, да и хотел ли? Обычно он ел в крепости, здесь только так, немного, или когда день был тут, перед ночным дежурством. Сейчас голодным он вряд ли был, просто не знал, чем занять себя после ухода жены.

— Слава богам… — прошептала себе, поднимаясь с пола.

Ждать чего-то не могла в этих стенах, не хотелось оставаться одной после всего, собралась и ушла на рынок. Долго бродила по лавкам и рядам, думая обо всём.

Вряд ли при таких отношениях их семью можно назвать счастливой. Он как-то заикался, что поженили их родители, а супруга любила и любит другого, и даже ребёнка родила от любовника, а не от мужа. И он собирался разводиться с ней, он говорил об этом, когда болел ещё, тогда он многое воспринимать по-другому начал. Зачем же сейчас выяснять отношения? Для чего эта ругань? Она сама приехала, что тогда тянуть? Разводился бы и не мучил ни себя, ни её. Она же не любит его! Да не то что не любит, она полна злости и презрения! Она ненавидит своего мужа. Она легко согласится на развод. Неужели он всё забыл? Всё, о чём говорил, чего хотел?

Она вернулась к себе уже вечером, когда устала от бесцельных прогулок, когда уже начали закрывать лавки, а по стенам римской крепости загорелись сторожевые костры. Хозяин её молча и одиноко сидел на кухне над нетронутым столом, и Рианн, не ожидая увидеть его, замерла, растерявшись. Центурион заметил её и спросил:

— Ты где была?

— На Форуме.

— Зачем? Там же уже всё закрыто, наверное.

— Почти всё. — Не хотелось говорить ему о своих мыслях, и Рианн перевела разговор на другую тему:- Вы сегодня в ночь?

— Нет. Из-за того, что она приехала, мне дали выходные дни. Жёны редко сюда приезжают…

— Где она сейчас?

— На постоялом дворе.

— Наверное, вам лучше быть там, с ней…

— Зачем?

— Ну, — она замялась, — для этого вам и дали выходные, быть с женой, поговорить, побыть вместе, вы же давно не виделись…

— И лучше бы не встречались.

— Почему? Вы всегда хорошо отзывались о ней. Она красивая, да, — Рианн кивнула, признавая это, — очень красивая, но…

— Но? — он ждал продолжения, и Рианн не знала, как сказать об этом, тогда римлянин опять спросил:- Но?

— Я не хотела бы такой хозяйки, как она…

Центурион долго молчал, глядя в лицо свенки, думал.

— Ты и меня бы своим хозяином не хотела.

Рианн усмехнулась и медленно устало прикрыла глаза, потом ответила:

— Я вообще не хочу никакого хозяина, любого, ни такого, как ваша жена, извините, если что, ни вас, ни кого бы то другого. Надоело! Каждый указывает мне, что делать, а потом ещё и выставляет меня везде виноватой. Меньше всего я хочу вмешиваться в вашу жизнь и что-то советовать. — Она села на лавку у стола и медленно потянула шнурки плаща у горла.

Теперь они сидели друг против друга через стол, центурион наблюдал за ней и её руками. Рианн вздохнула.

— Можете меня бить, но я всё равно скажу… Если вы дорожите отношениями, если вам нужна семья, ваш ребёнок, вы должны не тут сидеть, а быть у неё, быть с ней рядом. Она же женщина, она ждёт от вас первого шага, ждёт извинений…

— Она — не ты! Это тебе нужны извинения и первые шаги. Она не такая! Я больше чем уверен, что ей нужен развод, и за этим она сюда и приехала. И то, что ты попалась ей на глаза, то, что она взъелась из-за этого — только повод. Она сейчас во всём виноватит меня, выставляет меня одного крайним, чтобы оправдать свой приезд и свои требования.

— Она просит развода?

— Она не просит — она требует!

— Вы же сами этого хотели, хотели ехать к ней и разводиться. И что? Вам же лучше, теперь никуда ехать не надо…

— Легко всё у тебя.

Рианн пожала плечами, будто говоря «Как хотите…» Поднялась из-за стола и сбросила плащ с плеч, собрала его, перебросила через согнутую руку.

— Я немного поработаю, мне осталось совсем чуть-чуть и завтра можно будет отнести.

— Делай, что хочешь…

Рианн ушла, села за работу. Бронзовые браслеты позвякивали в такт движениям рук, а мысли всё возвращались и возвращались к тому же. Пусть поступает так, как считает нужным, как ему кажется правильным. Разве можно здесь дать один и единственно верный совет? Нет и нет! Пусть всё решит сам. И всё равно, как бы он ни поступил, рано или поздно пожалеет.

Через момент центурион прошёл мимо неё и ушёл на улицу. Рианн перестала работать и, замерев, долго смотрела на закрывшуюся дверь через плечо. Что это? Куда он на ночь глядя? Решил послушаться совета своей рабыни? До неё, конечно, до неё.

Может быть, помирятся. Сейчас он устроит ей ночь любви, как он это умеет, в этом ему не откажешь, и они помирятся. Она простит ему всё. Долгое отсутствие, рабыню рядом, разговор на повышенных тонах — всё простит!

Даже Рианн, уж как ненавидела его, как боялась, а потом всё равно дрогнула, научилась получать удовольствие от близости с ним, от прикосновений к его телу, от взглядов на его лицо, даже от поцелуев. А ведь казался чужим, чёрным демоном из мира мёртвых. Но он растопил лёд её сердца. И ничего, сейчас он ей таким не кажется. Да, не такой, как свены, да, чужой, незнакомый, да, делал больно, но именно он ввёл её в мир чувственных, плотских наслаждений. Если бы не он, Рианн навсегда закрыла бы для себя эту дверь. Он научил её любить поцелуи, смотреть в лица мужчин без страха.

И сейчас он пошёл к ней. Будет любить её всю ночь напролёт, доказывать ей свою власть мужа, и она простит его и вернётся без развода.

Стоп! Рианн ударила раскрытой ладонью по раме станка. Что это? Она что, вздумала ревновать его, что ли? Ещё чего! Не будет этого никогда! Не хватало ей ещё ревновать его, да к кому? К собственной жене! Не хватало ещё! Ага!

Да, он много раз говорил, что с тех пор, как живёт с ней, перестал ходить к другим женщинам, поэтому всё это время он был только с ней, другие были ему не нужны. Он был только её. Теперь он пошёл к ней и будет с ней эту ночь, значит, Рианн будет делить его с другой, с женой, но всё-таки.

Ах! Всё же это ревность… Холодная, липкая обида незаметно прокрадывалась в сердце.

Рианн нехотя вернулась к работе, может, она сможет отвлечь её от этих дурных мыслей.

Уток — основа. Уток — основа.

«Я ни на что не рассчитываю, кто я такая? Делай сам, что хочешь. Если всё уже решил, то делай…»

Она успокаивала себя, занимаясь механической, нудной работой, пока не доделала всё, что хотела. Потушила свет и легла. Какие бы мысли ни лезли в голову, а заснула она быстро.

Часть 20

Каково же было её удивление, когда утром, проснувшись, она застала спящим своего хозяина. Он был здесь, и когда пришёл, Рианн не услышала ночью, так крепко спала. Что же это? Она его выгнала? Или он до неё не дошёл? Или её его ласками не удивишь? Это Рианн, дурочка, позволяла ему всё и терпела его, пока сама не научилась пользоваться этим.

Свенка тихо прошла на кухню и помылась в бронзовом тазу холодной водой, освежала лицо и руки после сна. Было холодно. Уголь кончился, не осталось денег, Рианн поискала по столу, что можно съесть после вчерашнего. И хлеб, и сыр засохли, и она погрызла их, запивая холодной водой.

Появился хозяин, поплескал водой в лицо, чтобы быстрее проснуться, молчаливый, угрюмый, смотрел мимо Рианн, будто её и не было рядом. Что так? А она-то умирала от любопытства, умом понимала — не её дело, но так хотелось знать, дошёл ли он до жены, и было ли у них что-то?

Да, он прав, его супруга это не Рианн, неужели она выперла его, и он ушёл, вернулся сюда? Вот это да!

— Когда вы вернулись? Я не слышала…

— Ты спала…

Он тоже принялся искать по столу, что можно съесть, и Рианн собрала ему то, что ещё осталось.

— Это всё, молока тоже нет. Сегодня попробую купить хлеба, да и угля нет, что-то мы совсем запустились — ничего не осталось…

Рианн поймала себя на том, что сказала «мы» и осеклась, не договорив фразу, но центурион этого не заметил, ломал кусочками засохший сыр и по одному кидал их в рот.

— Ты доделала, что хотела? — спросил, и Рианн кивнула без слов. — Я дам тебе денег на хлеб и уголь. Когда ты пойдёшь?

— Ещё рано, у Авия открывают позже, успею что-нибудь сделать, да воды ещё надо принести, осталось совсем чуть-чуть. А вы сегодня не на службе ещё?

— Нет. Сегодня ещё нет.

Рианн кивнула и вышла, села зашивать кое-что, требующее починки. А скоро пришла жена центуриона со служанкой. Вот уж кого видеть совсем не хотелось. Принялась расхаживать туда-сюда, кругом заглядывать и выговаривать что-то по-своему, под спокойным и молчаливым взглядом собственного мужа.

Марк не думал, что она придёт так рано, обычно Атия вставала поздно, вечерами сидела допоздна и утром спала долго. Что же изменило её привычки? Вчера вечером он застал её на постоялом дворе бодрствующей, они проговорили с ней почти до полночи. Он надеялся помириться с женой и думал, что останется на всю ночь, но она и слушать не хотела. С её уст срывались только претензии и требования. Для неё единственным выходом в их ситуации был только развод, за ним она сюда и приехала.

Он вспоминал их вчерашний разговор, наблюдая за перемещениями жены…

— Почему, почему, Атия, что случилось? Почему именно сейчас?

— Осенью умер мой отец, я вступила в права над наследством, я занимаюсь лавками, я уехала из твоего дома. Сейчас мне никто не указ, после твоего отца… да и ты далеко.

— Что с моим отцом?

— А ты разве не знаешь? Тебе никто не сообщил?

— Что случилось?

— Он умер ещё летом.

— Умер? Почему я только сейчас узнаю об этом? Почему никто не написал мне? Атия?

— Мой отец тогда болел, мне было некогда, я все дни пропадала у него, сама вела дела, следила за торговлей. Я не могла…

— А мама? Почему не написала она?

— А-а… — Он как сейчас видел её небрежный взмах руки. — После смерти твоего отца она почти сразу тронулась рассудком. Выходит, и она тебе не сообщила ничего.

— Тронулась рассудком?

— С горя, наверное… Выходит, она любила твоего отца, раз так приняла всё близко к сердцу… Она умерла в январе, сразу после сатурналий, извини, мне надо было сообщить тебе — я замоталась…

Марк был убит этими новостями. Оказывается, за эти полгода он осиротел, потерял всех своих близких, и ничего не знал об этом. А она сообщала об этом так буднично, так повседневно, будто это её не касалось.

Ты всегда была такой циничной, и почему я этого не замечал раньше? Если бы не развод, ты бы здесь вообще не появилась, так ведь?

— Ты привезла мне плохие новости…

— Прости, я думала, ты всё уже знаешь.

— От кого? Откуда? Кто мог мне сообщить об этом? Это должна была сделать ты! Атия, как ты можешь?

— Сейчас никто из твоей семьи не может мне указывать, у меня нет ни отца, ни братьев, я хочу освободиться и от тебя. Я приехала за разводом. Любой судья разведёт нас, ты годами не появляешься дома…

— Я — военный.

— Я знаю.

— Это всё из-за него? Из-за этого козла Авла? Это он надоумил тебя приехать сюда со своим разводом? Он там рядом с тобой? Ты всё это время жила с ним?

— При чём тут Авл?

— Почему он не приехал с тобой? Оставила его смотреть за своими лавками? Конечно, я в этом ничего не смыслю, я далёк от твоей торговли, зачем я тебе нужен — скучный военный в далёкой Германии? Так, да?

— Я могу и не разводиться, меня устраивает то, что существует сейчас. Я просто хочу избавиться от тебя и твоего ветхого дома в Риме, я не могу разрываться на два дома, на две семьи…

— На две семьи? Понятно. Ты уже давно живёшь с другим и его ребёнком, я знаю, что Марка ты родила не от меня, я это уже понял…

Она даже не стала спорить, только усмехнулась коротко и холодно, и после этой усмешки Марк решил, что не хочет больше иметь с ней ничего общего. Он ушёл среди ночи с постоялого двора и вернулся в свой холодный и маленький казённый угол с одной рабыней, без больших сбережений и богатств.

И вот сейчас Атия ходила здесь хозяйкой, всем недовольная и раздражённая.

— Почему так холодно у тебя? Это же угол, это не жильё — это собачья конура, волчье логово! Где ты спишь? Что ты ешь? Где твои вещи? Разве можно здесь жить? У меня в Риме рабы живут лучше!

Марк ничего не говорил ей, молча смотрел и думал. Трудно себе представить, что эта женщина могла бы ухаживать за ним после ранения, стирать окровавленный бинты, поить из чашки и терпеть, терпеть всё, что выпадает на долю жены военного.

Ах, отец-отец, зачем ты женил меня на этой женщине? Почему не нашёл ту, что была бы рядом и всё выносила вместе со мной? Как там в супружеской клятве сказано «Где ты, Кай, там и я, Кайя»? Разве была бы она когда-нибудь со мной? Никогда даже вопрос не поднимался поехать сюда вместе, это немыслимо было годы назад и тем более, сейчас. Она приехала сюда только раз, чтобы потребовать своего развода.

Рабыня закончила шитьё и принялась собираться уходить, набрасывала тёплый плащ, искала корзину, с которой обычно ходила на Форум за покупками. И тут Марк впервые за всё это время заговорил:

— Уходишь? Надолго? Когда вернёшься? Подожди, я дам тебе денег на хлеб…

Рабыня вздрогнула и прикрыла глаза, когда Атия начала ругаться:

— О чём вы там разговариваете? Говорите на нормальном языке! Что вы говорите там по-своему? Гелла, — крикнула свою рабыню-германку, — о чём они говорят? Что он сказал ей?

Рабыня перевела, и Марк спокойно посмотрел в лицо жены, выдерживая её взгляд, произнёс твёрдо:

— Прекрати орать. Не веди себя, как последняя торговка на Форуме. Хотя, чего я от тебя хочу, ты и есть торговка на Форуме… Скорей бы вернуться в свои лавки, к своему мясу, так?

И она бросилась на него, стараясь вцепиться с лицо. Но центурион успел поймать её за запястья обеих рук и держал на расстоянии.

— Пусти! Пусти, ты… Убери свои руки!

Марк оттолкнул её от себя. Атия шумно дышала, зло кривя лицо. Она не казалась уже такой красивой, как казалась когда-то.

— Ты… ты… Как ты смеешь?

— Ты приехала сюда за разводом, и ты его получишь. Подавись. Я не хочу от тебя ничего. Забирай всё! Можешь продать мой дом и купить себе ещё одну лавку. Плевать! К Плутону всё! Я не хочу тебя больше видеть, твою ложь и враньё. Живи там со своим Авлом и его сыном… Чем скорее ты уедешь, тем лучше. Сегодня же пойдём к судье и потребуем развести нас, надеюсь, ты привезла с собой хоть одного свидетеля против меня. Я же скажу, то ты никогда не была мне верна и сына родила от другого… Ты ещё заплатишь мне штраф за свою распутную жизнь, я постараюсь выиграть этот проклятый суд! Ты ещё пожалеешь, что приехала сюда и что-то требуешь. Вот увидишь.

Атия долго молчала после его слов, потом позвала рабыню и ушла, громко хлопнув дверью. Только после этого ушла и Рианн.

Весь следующий день он был где-то в городе, Рианн отвлекалась работой, что уж он делал и где, она не знала. Доработала до поздней ночи и легла, не гася света, уже засыпая, слышала, что пришёл и центурион. Ходил по комнатам, наверное, раздевался с улицы, а потом, к великому её изумлению, забрался к ней на ложе и под одеяло. Рианн сонно запротестовала, когда мужские ладони принялись ласкать её тело.

— Нет… Не надо… Пожалуйста…

— Почему? — Он искренне удивился и глядел в лицо с вопросом.

— Здесь ваша жена, совсем рядом… Это неправильно. Так нельзя… Так не должно быть… — Она уже окончательно проснулась и отталкивала от себя ладони хозяина.

— Жена? Да ну её… Надоела за день…

Рианн нахмурилась, а центурион через её сопротивление ладонью ласкал её живот, грудь, потянулся ниже до бёдер.

— Не надо…

— Мы были у судьи сегодня, нас разведут, судья принял мою сторону, как мужик, думаю, ей за распутство ещё и штраф выпишут… — Усмехнулся и протолкнул ладонь между ног Рианн, как раз под коленями, где ноги не смыкались плотно. — Она ни в чём и не запиралась, дура, во всём призналась… Что жила с другим, что ребёнок его… — Опять усмехнулся. — Да ей этот штраф — раз плюнуть! Заплатит и не заметит… Она так развода хочет, что на всё согласна, даже на этот штраф…

— И вы радуетесь? — выдохнула Рианн, чувствуя, как ладонь центуриона поднимается всё выше и выше, раздвигая ноги.

Все попытки не пропустить его ни к чему не приводили. Она задохнулась от ощущений, когда пальцы центуриона коснулись её там, ей показалось, что она в миг стала мокрой и даже чуть выгнулась ему навстречу. Умом понимала, что всё это неправильно, а тело её не хотело, чтобы он останавливался.

— А что мне, плакать, что ли? — Снова усмехнулась. — Пусть делает, что хочет и убирается… Не хочу её видеть… К Плутону!

Он подтянулся, чтобы поцеловать в губы, но Рианн отвернулась, избегая поцелуя, чувствовала, что губы центуриона пахнут вином. Где-то в кабаке засиделся до ночи, пил, пока она тут работала, а теперь жаждет плотских удовольствий? Только пришёл и сразу к ней и сразу прилип, как муха на смолу. Не оторвать!

Его левая рука не останавливалась, он ласкал её кончиками пальцев, чувствуя, как от прикосновений германка вздрагивает всем телом. Он догадывался, что она сейчас переживает и улыбался, видя её реакцию. Она уже не пыталась останавливать его, не сжимала ног, а наоборот развела шире дрожащие колени, ладонь её легла на мужское запястье и чувствовала теперь каждое движение его руки. Между стиснутых губ вырвался еле различимый стон. Он добился, чего хотел, теперь она вряд ли будет стараться остановить его, она будет желать продолжения, она и сейчас уже готова принять его. И он это сделал.

Вошёл в неё глубоко и сильно, сразу заполнив одним толчком, рабыня аж ахнула невольно от силы его напора, попыталась потянуться навстречу, но центурион отбросил её обратно на подушку двумя-тремя толчками. Свенка смирилась, покорно отдаваясь ему, раскрыла дрожащее лоно, не мешая свободно сходить в себя. Центурион держал её руки за запястья, вдавив в подушку слева и справа от головы, сам опирался на вытянутые руки и входил в рабыню сильно, с мощью, смотрел в лицо, на двигающиеся раз за разом груди. Да. Это сила мужчины, это природой данная власть быть господином женщины, быть хозяином её. Так и должно быть, и они все должны терпеть это, жить с этим…

В памяти вставало лицо жены, злое, раздражённое, как же она бесила его, сколько же она его терпения потребовала только за сегодняшний день. Он не мог выместить всё это ей, под рукой была только эта рабыня, и терпеть теперь придётся ей. Хотя она, собственно-то, не причём и наказывать ему её не за что, но так получается, видно, это её судьба. Ему не помогло вино, так, может, хоть эта свенка поможет?

Видно, предварительные ласки сделали своё дело, а может, всему виной было то, что в последний раз они вместе были уже давно, но свенка как бы то ни было смогла кончить под ним, раз за разом сжимала его в глубине лона, и последние толчки центуриона теперь шли с усилием, с сопротивлением. И от этого он тоже быстро кончил, хрипло выдохнул со стоном и упал на грудь рабыни, шумно дыша, слушал, как шумит кровь в ушах. Да, это самое яркое в жизни, самое ошеломляющее.

Он обнял рабыню, просовывая ладони ей под спину, чувствуя лопатки и спутанные пряди волос, пальцы мягко тонули в них, хотелось прижать девушку к себе, к самой груди, почувствовать рядом живое существо, что ты не один — понять это. Шепнул в ухо:

— Спасибо… Извини, если сделал больно… Я не мог остановиться… Как безумие навалилось… Мне надо было…

— М-м-м, — неопределённо ответила она ему.

Он отпустил её и лёг просто рядом, хрипло дышал в щеку своим запахом вина, и Рианн тихо лежала на спине, чувствуя прикосновения мужского тела к своему. Он давно уже не приходил к ней вот так вот, что-то останавливало его или были мысли заняты другим. Поэтому она сама невольно хотела этого и, наверное, даже вынесла бы боль и большую. Она готова была к его вторжению, он сам заранее приготовил её, так что…

— Я сегодня ходил в крепость, разговаривал с Нарцием… Завтра выхожу… Не могу ждать… Он мне четыре дня дал, пока она тут, а я не могу с ней… Завтра выйду, пусть посылают, куда хотят — плевать! Судья уже всё решил, осталось только документы все доделать… Пусть делают без меня…

Рианн не знала, что на это говорить, радоваться ей или огорчаться, на службу он всегда не рвался, а тут сам попросился. Неужели так от жены захотелось сбежать?

— И что дальше? — спросила.

— Дальше? Она уедет, хвала Юпитеру… А я останусь, пока не переведут на другое место или не убьют тут…

Рианн невольно нахмурилась при этих словах его. Зачем он говорит об этом? Зачем навлекать беду на себя?

— Она рассказала мне, что умерли мои родители, и мать, и отец… Я теперь сирота… И возвращаться мне некуда.

— Давно?

— Отец в прошлом году летом, а мать зимой, всё за полгода, а я и не знал…

Рианн поджала губы, да, родителей терять тяжело в любом возрасте. Спросила:

— А братья, сёстры?

— У меня никого нет, я один…

— Я тоже одна.

С этими её словами он вдруг притиснул её к себе ещё сильнее и шепнул в висок беззвучно:

— Вот убьют, никто и не пожалеет… Ни одна живая душа не вспомнит… Всем всё равно и сейчас, и потом…

Рианн вздохнула. Что за разговоры такие у него сегодня? О чём он? Всё о смерти, об умерших родных, об одиночестве… Что это? Чувствует что-то не иначе или зачем говорит об этом? О, Фрейя…

Было прохладно и, чтобы согреться, центурион накинул на них двоих одно одеяло, Рианн поняла, что уходить к себе он не собирается, а значит, ночевать они будут вдвоём, ну, может, так и теплее. Он жаркий, очень тёплый…

Утром он рано ушёл, и когда она поднялась, никого уже не было, на кухне на столе стопочкой лежали монеты на хлеб и уголь. На уголь теперь надо было уже намного меньше, но Рианн всё же немного сжигала ещё, чтобы поддерживать тепло, поэтому деньгам она обрадовалась.

Весь день прошёл в заботах,вечером она ждала господина, собрав небогатый ужин, но центурион не приходил. И Рианн ждала и ткала, чтобы убить время. Наступила ночь, пора было ложиться, съев немного хлеба, она оставила стол и не стала тушить лампу, надеясь, что центурион придёт, может быть, так же поздно, как накануне.

Но он не пришёл до утра. Такого не было за эти месяцы ещё ни разу. Либо днём, либо ночью, но он всегда приходил домой. Какая-то тревога начала закрадываться в сердце. Вспоминались его последние слова о смерти, о родителях, и это ещё больше тревожило. Он говорил, что не вернётся, что его убьют…

Рианн могла находить успокоение только в работе. И она работала. Так прошёл ещё один день, потом ещё один, но никто не приходил, и что произошло, Рианн не знала.

А потом пришла его жена со своей служанкой, окинула медленным взглядом с головы до ног и приказала:

— Собирайся, ты поедешь с нами. — Германка перевела.

— Куда? — Рианн опешила.

— В Рим. Теперь я твоя госпожа.

— Что? Вы о чём?

— Объясни ей, — приказала своей сопровождающей, а сама пошла обходить углы комнат, словно искала, что ценное могло быть для неё.

— Сегодня сообщили, что он погиб, — заговорила эта Гелла негромко, — его отправили с отрядом в крепость на севере, они попали в засаду, по крайней мере, так сказали, они все погибли…

— Нет… — Рианн, не веря ей, отрицательно повела подбородком туда-сюда. — Не может быть…

Из кухни вышла госпожа Атия, увидела ткацкий станок и спросила:

— Это ты ткёшь? — Рианн смотрела на неё и не отвечала, хотя германка-служанка дважды повторила вопрос. — Конечно, она! Кто же ещё? Это хорошо. Умелая ткачиха всегда дорого стоит, да и себе пригодится…

Подошла к растерянной Рианн близко-близко и посмотрела в лицо. Потом поймала за светлую косу, переброшенную на грудь, покрутила в руках.

— Это я, пожалуй, заберу прямо сейчас. Гелла, у тебя есть ножницы? Я знаю, у тебя всегда всё нужное с собой…

Рианн опомнилась только тогда, когда в руках госпожи металлом блеснули ножницы.

— Нет! Никогда! Что вы делаете? Нет!

Сама госпожа ударила её по губам, рука у неё оказалась очень тяжёлой, а когда Рианн попыталась сопротивляться, добавила ей и Гелла. От боли слёзы хлынули из глаз. Женщины силой усадили рабыню на лавку и отрезали волосы у самого затылка. Гелла держала свенку за руки, навалившись сухим жилистым телом.

— Нет… не надо… прошу вас… умоляю… не надо…

Пока она униженно рыдала, госпожа посрывала с гвоздей добротные ещё плащи, попинала ногой тяжёлый сундук в углу, думая, есть ли там, что ценное. Но начавшееся ограбление остановил пришедший вовремя Дикс. Рианн, не будучи в силах остановить слёз, видела, как он ругался с госпожой Атией, и как уходила она со своей верной германкой, громко хлопнув дверью.

Дикс посмотрел на Рианн, оставшуюся без своих красивых волос, всю в слезах, и вздохнул. Потом спросил:

— Они сказали тебе уже, да?

Она согласно кивнула.

— Зачем она приходила? Рианн?

— Она… она хотела забрать меня с собой… в Рим… Сказала… сказала, что теперь я принадлежу ей…

— Как бы не так!

— Дикс… О, Донар… — Она силилась остановить слёзы и не могла, всё разом навалилось вдруг. — Она… она плохой человек… Я не хочу, не хочу с ней никуда…

— Она не будет твоей хозяйкой! Рианн! Послушай меня… Когда его официально признают погибшим, вскроют его завещание… Он как-то сказал мне, что он там написал… Он дал тебе вольную. Ты слышишь? Если его убьют, он хотел, чтобы ты стала свободной.

Рианн почувствовала, что эти слова остановили её слёзы. О чём он говорит? Какое завещание? Кто станет свободной?

— Сейчас пока рано, тело его не нашли, поэтому нужно будет время… Ты слышишь меня? Рианн?

— Не нашли? — прошептала.

— Ну ты же знаешь, что ваши делают с центурионами. Ты же сама это знаешь. Скорее всего, его принесут в жертву, или отрубят голову для святилища. Даже если его возьмут живым, никто не отпустит его… и выкупа не будет. В живых не оставили никого, пропали все деканусы, ну и, центурион… Спросить не у кого, забрали их живыми или унесли только тела… Может быть, увели и живыми, но вряд ли отпустят. Центурион — это завидный трофей… Ты и сама это знаешь… Если он и жив ещё, то он — живой мертвец… Так что его быстро признают погибшим, и вскроют его завещание… Она, эта Атия, она не имеет на тебя никакого права. Я сказал ей, она сильно из-за этого расстроилась. Видишь, как ушла? Их уже почти развели, она, наверное, жутко рада, что это случилось: ей некому будет платить свой штраф… — Вздохнул. — Эх, Марк, Марк, что же ты так поторопился?

Рианн сидела, не шелохнувшись, отрезанные волосы торчали за ушами коротко и непривычно.

Как? Как это могло всё случиться с ней? Почему? Неужели его больше нет? И Рианн свободна? И эта госпожа теперь не смеет приказывать ей, не смеет бить её по лицу, не смеет отрезать её волосы. Слёзы снова наполнили глаза. Что? Что теперь делать? Куда мне идти? Где я буду жить?

— Волосы твои, конечно, назад не пришьёшь, но… — Дикс опять вздохнул и пожал плечами. — Если бы я пришёл немного раньше…

— Что мне делать теперь, Дикс? Куда мне идти?

— Домой…

— Домой?

— Если ты поторопишься, ты ещё успеешь вспахать и засеять, а к осени соберёшь урожай, ты не умрёшь зимой с голода…

— Мне никто не даст землю, Дикс!

— Дадут. Ты обратишься к вашему королю, и тебе дадут землю, они должны… Ты будешь сама себе хозяйка. Здесь жизни тебе не будет. Здесь ты рано или поздно окажешься на улице. Ты свободна поступать так, как хочешь…

— Они будут ненавидеть меня… После римского центуриона… Они все будут травить меня… Ты же знаешь, как это… Никто не возьмёт меня в жёны, у меня нет родных, я обречена на одинокую жизнь…

— Зато свободную…

Рианн молчала, глядя мимо Дикса. Вернуться домой? Потребовать землю? В дом отца? И что дальше? Они все там травили её и за меньшее. Что же делать? Что теперь делать? Как же быть теперь? Она так мечтала о своей свободе, а теперь не знала, что с ней делать. И слёзы стояли в глазах, мешая видеть всё вокруг.

* * * * *

Часть 21

Рианн сделала так, как посоветовал ей Дикс. Через месяц, когда завещание вступило в силу, а господина уже давно признали погибшим, она, дождавшись вольной, собрала все деньги, что сумела за это время заработать, и ушла из римской крепости в свой посёлок. Сослуживец господина, германец Дикс проводил её до леса, дал немного денег и пожелал удачи.

— Спасибо, Дикс, ты хороший человек… Береги себя. Вряд ли мы ещё увидимся… Пусть боги хранят тебя…

Он только улыбнулся ей и поднял ладонь, провожая. Пока Рианн шла с центурионом в сопровождении, никто из легионеров ни разу не попытался остановить её или окликнуть, проверить вольную. Крепость осталась за спиной, впереди был лес и непроходимые болота. Торопиться Рианн было некуда, она шла длинным окольным путём, что вёл вокруг болот, по нему и ходили все свены посёлка, кто желал попасть в римскую крепость и городок.

Прийдя в посёлок, она заняла дом отца и пришла к местному королю — вождю племени. Рианн рассказала о том, как поступил с ней Крикс, она оставалась одна, и вождь должен был взять её под своё покровительство, но Крикс — его родственник, и он позволил всему этому случиться, и Рианн против воли стала рабыней.

Она предъявила королю римскую вольную, сказала, что теперь она свободна и будет жить здесь, как бы это кому-то не нравилось. Королю пришлось пойти ей навстречу и отдать земли её отца, правда, не все, она была женщиной и не имела права наследовать все земли — только часть. Но Рианн была рада и этому. Земля осталась под паром, и король даже дал ей двух своих рабов и быка с плугом, чтобы они помогли вспахать поле. Засеяла Рианн всё сама, потратив на покупку ячменя практически все свои деньги.

Все эти дни она сильно уставала и к вечеру буквально валилась с ног, жизнь без мужчины была очень тяжёлой, но Рианн старалась не отчаиваться. Она посадила небольшой огород у дома, смогла за полцены купить у вождя козу и, таким образом, обзавелась небольшим хозяйством.

Местные жители смотрели на неё пренебрежительно, наверное, Крикс сильно не распространялся, куда она делась осенью, и что именно он лично приложил к этому руку. Видя, как бьётся Рианн в одиночку с землёй и домом, многие свены усмехались и за глаза называли её дурочкой, говорили, «посмотрим-посмотрим, как она ещё переживёт зиму…» Местные дети дразнили её, когда она шла по улице, но Рианн молча терпела все эти издёвки. Она как-нибудь всё это переживёт, она выдержит, уж, если она пережила римского центуриона, то всё остальное она тоже переживёт. Справится.

Первым, кто заявился к ней из местных, был сам Крикс. Окинул долгим взглядом её жилище и смерил её саму с головы до ног. Под этим взглядом Рианн почувствовала себя неуютно, между лопатками пробежал холодок.

— Зачем ты вернулась сюда? Зачем притащилась обратно? Ты же знаешь, как к тебе все относятся здесь?

— Знаю… — выдохнула почти шёпотом.

— Так зачем пришла?

— Здесь мой дом… Здесь земля моих родителей…

Крикс небрежно усмехнулся в длинные усы. Седина уже пробивалась в них, а вот голова не седела, он был ещё сильным, моложавым свеном, несмотря на взрослых детей. Рианн никогда не любила его, а сейчас ещё и боялась, и ненавидела, за то, что он сделал с ней.

— Родителей? — Он улыбался. — Посмотри на себя, на кого ты стала похожа… Чучело. Ты — стыд своих родителей…

Рианн поджала губы и медленно огладила свои короткие волосы, они, после того, как их обрезали, топорщились в разные стороны и отрастали очень медленно. Выходя на улицу, ей приходилось повязывать голову платком, она стеснялась своего вида, но сделать ничего не могла.

— Если бы я продавал тебя сейчас, на тебя бы не то, что центурион, последний нищий бы не позарился, даром была бы никому не нужна. Только ворон пугать, да детей на улице…

— Что вам надо? Зачем вы пришли?

— Видел я твоего центуриона, как-то разговаривали… Он мне похвастался, что ты была девушкой… до него… Говорил, что их легионеры не тронули тебя тогда… Выходит, я даже продешевил, надо было тебя ещё дороже ему продать…

С этими словами его Рианн почувствовала, как сами собой стиснулись зубы, как вся душа её наполнилась протестной злостью. Почему-то вспомнилось, как всю зиму она и её хозяин считали каждый асс, как экономили на всём.

— Дороже? — прошептала хрипло. — Да какое право вы вообще имели продавать меня? Как смели? Я — не ваша собственность! И никогда ею не была и не буду!

Крикс усмехнулся на её возглас.

— Римской подстилкой ты была и осталась ею. Зачем ты вообще объявилась здесь? Оставалась бы у своего центуриона…

— Его убили!

— Нашла бы себе другого! Какая тебе разница, кто имел бы тебя, один или другой?

— Уходите! Убирайтесь! — Она повысила голос, и Крикс сделал к ней навстречу два широких шага. Вид его был таким серьёзным и угрожающим, что Рианн невольно качнулась от него в сторону.

Крикс схватил её за плечи и толкнул на стену, прижался всем телом и начал шарить ладонями по груди, по животу, спустился вниз, между ног.

— Нет… Отпустите… Уберите руки… Нет… — Рианн безуспешно пыталась освободиться, шептала сдавленной грудью. — Не надо… Пожалуйста… Не надо… Прошу вас… Нет…

Крикс тискал её прямо через подол платья, хрипло дышал в лицо, касаясь щёк своими усами. Потом вдруг остановился и, усмехнувшись, шепнул:

— Я бы сейчас спокойно поимел тебя, как последнюю шлюху, и ты ничего бы не сделала мне, но ты мне противна, римская подстилка… Тварь. — Отстранился от неё и продолжил:- Я подожду, когда местные ребята доберутся до тебя, надо же им где-то опыта набираться… Если, конечно, не побрезгуют римскими объедками… Ты для этого, наверное, и притащилась сюда… Ты по-другому не можешь… Любишь, когда с тобой так?..

— Нет! — В этот крик она вложила последние силы. От слабости, от страха происходящего ноги не держали её, слёзы душили, и Рианн сползла спиной по каменной стене дома. — Уходите… — прошептала из последних сил. — Пожалуйста…

— Видела бы тебя твоя мать, она бы со стыда сгорела, во что ты превратилась… И она ещё отдала жизнь за тебя? Римская шлюха…

— В этом никто, кроме вас, не виноват, это вы меня превратили в эту шлюху, это ваша вина… Сейчас я ещё и виновата? — Она говорила без крика вперемешку со слезами. — Надеюсь, те деньги, что вы заработали, продав меня центуриону, пошли вам впрок, вы разбогатели…

— Я только вернул своё, то, что задолжал мне твой отец, если он пропил их, то я здесь не при чём…

— Уходите…

— Надеюсь, тебя здесь надолго не хватит, кто-нибудь из местных прирежет тебя после того, как трахнет, или ты сама сдохнешь тут с голоду этой зимой…

— Уходите… Пожалуйста…

Только после этого Крикс ушёл. Рианн ещё долго сидела на земляном полу, стирая слёзы и пытаясь успокоиться. Всё это время, все эти долгие месяцы, она боялась только римлян, весь страх, всё плохое в её жизни связано было только с Римом, с легионерами, с этими проклятыми красными плащами и алыми гребнями. А теперь, выходит, собственный соплеменник, такой же свен, как и она сама, творит ей зло. Именно он продал её врагу её рода, он позволил этому центуриону сделать её своей служанкой, рабыней, наложницей. Он мучает её сейчас и обзывает грязными словами, он желает ей смерти. Почему? Что она сделала ему? В чём виновата?

Ладно, римляне, они захватчики, они убивают мужчин свенов, приходят в посёлки, надругаются над женщинами, их есть за что ненавидеть, и эта ненависть понятна. Они ненавидят свенов, свены ненавидят римских легионеров, всё взаимно. Но за что свен может вот такой вот ненавистью ненавидеть свенку из своего же посёлка? Соплеменницу? Единоверку?

Что я сделала ему? В чём я перед ним виновата?

Мамочка, зачем ты вмешалась? Лучше бы эти легионеры убили бы меня, лучше бы ты осталась жить… Ты променяла свою жизнь на мою, но разве вот эта вот моя жизнь это — жизнь?

И в этот момент она почувствовала неожиданную тянущую боль внизу живота и поняла, что за всеми этими домашними делами она как-то не задумывалась о себе, уставала, а ведь у неё задержка… Давно задержка, уже прошли все мыслимые и немыслимые сроки… А это может значить только одно… Самое худшее в её нынешней жизни… Она понесла от римского центуриона, других мужчин в её жизни не было, он был первым и единственным. Она ждёт ребёнка… Римского ребёнка… Как он говорил тогда? Ублюдка?

Эта новость ошеломила её. Нет! Только не сейчас, именно тогда, когда она одна, вокруг враждебно настроенные соплеменники, и они не простят ей, они не поймут её, если через полгода или чуть больше она родит чужого ребёнка, римского ребёнка.

Она — женщина без мужчины, без хозяина, без защиты!

Крикс прав. Она — одиночка, женщина, которую некому защитить. Любой, вот так же, как Крикс, войдёт к ней в дом, изнасилует её и убьёт, и она ничего не сможет сделать. А когда она не сможет скрывать свой живот, когда станет ясно, что она вернулась домой, будучи беременной, их злость усилится.

Сейчас они просто презирают её и избегают, а потом возненавидят. И зима… Сейчас пока только лето началось, значит зимой она станет матерью, и эту зиму ей придётся пытаться пережить с ребёнком на руках. Если, конечно, он ещё сумеет её пережить, да и она сама — тоже. Зачем? Ну почему это случилось?

Рианн вздохнула. Она помнила те дни, когда пережила свою мнимую беременность, как центурион хотел заставить её избавиться от ненужного ребёнка, как она боролась за него, как она сильно хотела родить его и стать матерью. Сейчас же момент для этого был самым нехорошим. Как же сейчас он был ей ненужен, как и центуриону тогда, осенью… Ну, почему? Почему всё так не вовремя?

Неужели она понесла после того, последнего раза, когда он набросился на неё, когда был пьян, когда последнюю ночь ночевал дома, когда был ещё жив? Тогда он говорил о смерти, о том, что погибнет, и никто не вспомнит его и не пожалеет о нём. Тогда в последний раз Рианн была с мужчиной, полтора месяца назад… Ей казалось, что он успел выйти из неё, он всегда так делал. Рианн пыталась вспомнить и, как ни силилась, не могла. Неужели всё случилось именно тогда, в ту ночь?

Как же она не хотела этой близости с ним тогда, ведь понимала, что всё неправильно, что рядом была жена его, а всё равно сдалась, позволила ему, и даже получила то, что хотела, она кончила, ярко, сильно. Она не должна была, вот боги и наказали её этим ребёнком, дали ей ещё одно испытание. Она родит ребёнка от давно погибшего отца, от римского центуриона Марка Луция. И он будет похож на него, будет таким же темноволосым и темноглазым, смуглым и невысокого роста. И это будет ещё одна месть ей от богов. О, Фрейя… Она будет смотреть на своего ребёнка, и будет постоянно видеть в нём его отца, римлянина, своего бывшего хозяина. Худшего наказания и не придумать.

Рианн вздохнула и поднялась на ноги, стёрла с лица следы слёз. За эти полтора месяца жизнь её так круто изменилась, что и не знаешь, чему радоваться. Остался ли бы он лучше жить, и она жила бы с ним, как и раньше, или то, как сейчас обернулась с ней её жизнь?

Что происходит? Почему боги так гневаются на неё? Что бы она ни делала — всё время какие-то препятствия, словно идёшь против ветра.

Вроде бы начало потихоньку всё устраиваться, получила свободу, так долго её ждала, вернулась домой, тоже, так этого хотела, всё как будто начало образовываться: дом, быт, жизнь… И тут — на тебе, Рианн-дурочка, чтоб не радовалась лишний раз.

Сначала Крикс со своими проклятьями, хорошо хоть, что дальше просто лапанья не пошёл, а ведь она ему в дочери годится или в невестки. А потом ещё этот ребёнок… И как столько времени она не обращала на это? Ведь замечала же, что всё как-то не по себе, то тошнит вдруг, то усталость какая-то вдруг навалится, то есть не хочется… Думала, это от работы, от перемен вокруг, точно, дурочка, а это её ребёнок так о себе заявляет… Вот этой тошнотой и усталостью…

Этот римский центурион даже после смерти попортит ей кровь, ещё долго будет она помнить о нём.

Рианн снова вздохнула. Может, и не всё так плохо было у неё? Нет, в первые месяцы жизни с ним он, конечно, зверствовал, применял силу, устанавливал правила, брал своё, когда хотел. Потом, уже после его ранения, он стал как будто мягче, добрее к ней, даже извинялся, если делал больно, благодарил, да и близость с ним стала приносить приятные ощущения. Вот и ребёночек этот оттуда…

Что сейчас уже думать об этом? Ничего не вернёшь. Как не вернуть матери и отца, как не вернуть прошлой жизни до центуриона, так и не вернуть самого этого центуриона. Он погиб в стычке со свенами, и его больше нет, остался только его ребёнок, который благополучно живёт и растёт в её животе, и ему, как и его отцу, наплевать на все проблемы и трудности, что он создаёт ей своим существованием. Но и вытравливать его горькими травами Рианн тоже не будет… Нет.

Отца у этого дитя не будет, у него будет только мать, и его стоит пожалеть за это, он — несчастный сирота с самого начала своей жизни. Эх, подумать только, этот центурион успел ей сделать его в последний день, в последнюю свою ночь. Наверное, это что-то значит… Боги, может быть, уготовили ему особую жизнь и судьбу? Иначе, зачем тогда это всё? Какой во всём этом смысл?

Да и ей самой, возможно, другого в будущем не будет, её никто не возьмёт в жёны, вряд ли она сама полюбит кого-то, да и кто из местных парней даже посмотрит в её сторону? Крикс назвал её чучелом, конечно, с обрезанными волосами, сильно похудевшая за эту зиму, она потеряла всю свою былую красоту, а ведь ей ещё нет и восемнадцати зим. Может быть, этот римский ребёнок будет единственным смыслом её будущей жизни? Она благодаря ему не будет одинокой.

Ну и пусть, что отец его римский центурион, она, Рианн, всё-таки его мать. Он будет у неё, а она будет у него. Вот и всё.

Она снова вздохнула, в какой уже раз? Этих вздохов и разочарований ещё много будет в её жизни.

Часть 22

Через пару дней она пошла за козой на лесную опушку. Спускался вечер, и летний лес вокруг шумел в мягких потоках тёплого ветра. Вокруг цвели цветы, дикие пчёлы перелетали с цветка на цветок, свистели птицы. Всё зелёное и цветное вокруг радовало глаз и наполняло сердце покоем и надеждой. Всё будет хорошо, всё должно быть хорошо. Как здорово вокруг, какое всё живое, наполненное жизнью: и лес, и трава, и птицы, и даже само небо! Нельзя унывать, когда вокруг так хорошо.

Навстречу ей из кустов шиповника вышел человек, и Рианн замерла с опаской. Это охотник. Он шёл с луком и лёгким копьём, у ног его вилась охотничья собака. Рианн облегчённо выдохнула, узнав старшего сына Крикса — это Гален. Интересно, а как он сейчас относится к ней? Его сердце тоже полно ненависти, как и сердце его отца?

— Здравствуй, Рианн. — Он поздоровался с ней первым, и свенка провела языком по сухим губам, дрожащими пальцами поправила платок на голове: не видно ли её обрезанных волос? Хотя всё в посёлке уже, наверное, знали, какой она вернулась.

— Здравствуй, Гален… — ответила.

Стояла и смотрела на него, пока он подходил. Собака у него новая, Рианн не знала её, подбежала к ногам, навострив лохматые уши, рыкнула на незнакомого человека, но хозяин свистнул её, и она вернулась к нему. Хвала богам, а то Рианн показалось, что и она против неё ополчится, как и все в посёлке.

— Куда идёшь? Вечер уже, а ты от посёлка… — Подошёл совсем близко, на поясе его висела тушка подстреленного зайца, ну, значит, охота его была удачной.

— Я за козой, тут, недалеко… — Рианн неопределённо махнула рукой, не сводя взгляда с мужского лица.

Он изменился, что ли, будто взрослее стал, серьёзнее, лицо вытянулось, скулы обострились, подбородок заострился, на нём начал пробиваться светлый пушок первой бороды. Всего год прошёл, а он так изменился, хотя, даже и не год ещё. Жаль, что Крикс его отец, он даже чем-то неуловимо похож на отца. Только сейчас Рианн заметила: глазами, серыми, смотрящими словно мимо, чуть заметным прищуром их. Странно, что при такой внешней схожести с отцом, он при всём при этом всегда неплохо относился к Рианн, при том, что сам Крикс её ненавидел все последние годы.

— Пойдём, я провожу тебя, — предложил вдруг, и Рианн удивилась, ответила молодому свену вопросом:

— А домашние тебя не потеряют?

— Нет, я сказал, чтоб не ждали рано.

Рианн быстро отыскала свою козу и вела её за собой на верёвке, та побаивалась собаки и бежала быстро домой, даже сдерживать приходилось, чтобы самой следом не бежать. Уже на окраине посёлка Рианн остановилась и заговорила:

— Тебе лучше со мной не идти, нельзя, чтобы нас видели вдвоём, отец тебя не поймёт…

— Пошли по полю? Выйдем огородами, я провожу тебя до дома. Я хочу проводить тебя. Уже сумерки, никого нет, нас не увидят, кто в такое время, вечером, на поле может быть? Не бойся. — Он упрямо настаивал.

Рианн только кивнула, ну, если он так хочет. Во дворе дома свен отвязал от пояса зайца и, привязав его за задние лапы под крышей навеса, принялся умело и ловко снимать шкуру со своей добычи, орудуя своим охотничьим ножом. Рианн стояла рядом, держа козу на верёвке, и при виде окровавленной тушки зайца почувствовала, как начала подкатывать знакомая тошнота. Отвернулась, прикрывая глаза, а потом пошла прятать козу в сарае, надо успеть подоить её, пока на улице ещё всё видно.

— У тебя топор есть? — спросил её Гален, когда она вышла снова к навесу. Собака жадно поедала заячьи внутренности.

— Я не знаю… он старенький и тупой, сколько раз просила отца наточить его и сменить топорище… — усмехнулась, пытаясь скрыть в этой усмешке неловкость за своего отца и свой неказистый быт. Конечно, последние два года отец просто пил, ему было не до топоров и остального хозяйства.

— А чем ты дрова колешь?

— У меня их почти нет, за зиму всё растащили, осталось немного в дровеннике, я топлю с леса валежником… — Улыбнулась криво.

— Дак так не натаскаешься, а зиму как? — спросил хмуро, натягивая влажную заячью шкуру на распорку, чтобы потом её можно было выделать и использовать. Рианн в ответ только пожала плечами, а что она могла ответить?

— Ладно, я управлюсь ножом, порублю его помельче, ты только не тяни, съешь его быстро, чтобы мясо не пропало. Хорошо? — Дождался, пока свенка согласно кивнула, и продолжил:- Ты топор принеси, я гляну, что можно сделать…

Рианн стояла рядом, глядела, как молодой человек осматривал инструмент и доводил его до ума, вбивал клин, чтобы укрепить на топорище, наточил, потом довёл до ума и старенький колун, и сразу же наколол дров, хотя на улице стало сумеречно уже, и было как-то не по себе, что свен задерживался у неё, а не спешил домой. И Рианн не удержалась, спросила:

— Зачем? Зачем ты всё это делаешь? Ты же знаешь… знаешь, как все тут… что я… — Она не смогла закончить и примолкла, замотав головой в бессилии.

— Я знаю… — Свен посмотрел ей в лицо. — Тяжело вести дом без мужчины, у тебя его нет…

«И не будет», — мысленно закончила за ним Рианн, а сама ответила вслух:

— Но тебе нельзя, твой отец… Он не любит меня, Гален, он не позволит тебе, если он узнает… Ты же понимаешь… Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя были неприятности, чтобы отец злился на тебя…

Гален на это только усмехнулся. Они стояли во дворе, у ног свена сидела его собака, в воздухе стоял писк комаров, и приходилось отбиваться от них, садящихся на лицо и руки.

— Почему, Гален? Почему это случилось со мной? Тогда… Разве я была единственной, кто попал в руки римлян? Разве это бывает так редко, они ведь постоянно приходят в наши посёлки, постоянно надругаются над женщинами, почему всю вину за это перекладывают на них? Разве это правильно? — Её голос дрожал, она впервые заговорила об этом с ним, да вообще — заговорила об этом. Может быть, всему виной темнота, сгустившаяся вокруг? Это она толкнула на откровенность?

— Конечно, ты в этом не виновата, ни одна женщина в этом не виновата… Мужчины должны защищать своих женщин. Матерей, сестёр, жен, невест, дочерей… Когда они этого сделать не могут, они злятся на них, потому что это их слабость… Понимаешь, о чём я?

— Пытаюсь…

— Ты и подобные тебе напоминают мужчинам посёлка, что они не защитили тебя, не уберегли от врагов, от римских мужчин… от их легионеров… Наверное, это стыд, а стыд рождает злость и ненависть… Тебя хотят поскорее забыть…

— Но они не добрались до меня! — Она перебила его громко. — Мама помешала им! — Голос Рианн звучал громче, чем хотелось ей самой. — Она забрала меня у них, она вытолкнула меня в дверь… Они… они только порвали на мне платье, они не успели… Я… я сбежала на болота и вернулась через три дня… Я заблудилась, я так испугалась… Я потом рта не могла открыть… Ты же знаешь! Я пришла домой, и соседка видела меня в моём рваном платье, а потом весь посёлок заговорил о том, что легионеры сотворили со мной… Этого не было! Не было! Разве я была одна такая? Почему? Гален?

Он убил назойливого комара у себя на щеке и негромко ответил:

— Нет, не одна… Римские легионеры тоже мужчины, и они не любят оставлять в живых тех, кто пережил их насилие, может, тоже стыдятся, я не знаю… Они убивают женщин после того, как насилуют их… Может быть, это тоже злость и ненависть… От бессилия…

— Откуда ты это взял? Кто тебе сказал это?

— Я так думаю… Мужчины все одинаковые… Наши, их, какая разница?

— Я не об этом! — Рианн нахмурилась на его слова.

— Ты же помнишь, как хоронили убитых? Там было несколько женщин, их всех убили после того, как изнасиловали… Их опозорили… Легионеры убили их после… После этого…

— А маму? — Рианн опешила.

— И маму твою — тоже…

— Нет! — Она зло усмехнулась, не веря его словам. — Ты не знаешь! Ты не можешь этого знать!

— Я знаю. Ты тогда была ещё девчонкой, кто бы сказал тебе об этом? Отец? — Усмехнулся. — Ты и не говорила, не спрашивала…

— Не-ет… — медленно, не веря ему, протянула Рианн.

— Получается, она тебя вытолкнула, а сама попала к ним в руки… Она же была красивой, ты помнишь? Все женщины, побывавшие у легионеров, погибли, осталась только ты… Ты вернулась живой и никому ничего не говорила…

— Я не могла… У меня голос пропал…

— Ну вот… — Рианн, как видела в темноте, что он пожал плечами.

— Но они не тронули меня! Они меня лапали, но не тронули! Гален, ты же веришь мне? Веришь?

Он молчал, только отбивался от комаров, и это его молчание тревожило Рианн больше крика. Что оно значит? Почему он молчит?

— Ты не веришь мне, да?

— Где ты была? Куда ты пропала на всю эту зиму? Откуда ты вернулась?

Ах, он, оказывается, ничего не знал!

Крикс ничего никому не рассказывал, даже родному сыну!

Сейчас, поди, весь посёлок гадал об этом, где же она пропадала?

Так Рианн, вообще-то, и думала, от Крикса этого можно было ожидать, он — подлый человек, он всё сделал один, даже вождь, как оказалось, ничего не знал. И что, Криксу всё это сойдёт с рук? Его самоуправство? Как он мог так поступить с ней?

— Где я была? — Рианн усмехнулась. — И что об этом говорят? Что-то же говорят? Ты знаешь?

— Тебя видели в римской крепости, на их рынке, ты покупала хлеб… Ты жила у римлян? Рианн? Что ты там делала? Кем ты была? Как жила там? Рианн?

Она молчала, чуть заметно улыбалась в темноту. Вот, оно, значит, как? Её видели… На Форуме… Она покупала хлеб, чтобы кормить своего хозяина — римского центуриона…

— И что все говорят? Что я, скорее всего, была… как это у них называется? — Вскинула ладонь к груди, вспоминая сложное слово. — Проститутка… Что я торговала собой, да? Продавала себя им, римским легионерам, да?

Наверное, Гален смутился от её прямоты, потому что мрачно усмехнулся и громче, чем надо было или делал до этого, хлопнул себя по ладони, убивая очередного комара.

— Так говорят, да? — Рианн ждала от свена ответа.

— Почти что…

— И ты тоже так думаешь, да? Тоже считаешь меня продажной девкой? А зачем ей тут зиму одной коротать, да? Пошла к римлянам, что ей уже терять, так, да? Подработала шлюхой, а потом назад вернулась? И зачем? Это позорное пятно на всём посёлке? Так все думают? И ты тоже?

— Рианн…

— Что, Рианн? — Она усмехнулась, дёрнув подбородком. Сердце разрывалось от боли, а ведь он ей нравился, нравился, как человек, своей заботой нравился, тем, что не был, как все безразличным и жестоким. — Что, Рианн? — повторила опять, но уже без прежнего раздражения, а с болью в голосе.

— Ты же знаешь, что я всё равно относился к тебе по-прежнему, я и потом приходил к тебе…

Да, это так, он пытался говорить с ней уже после смерти матери, приходил к ним, отец запил, а Рианн не разговаривала. Он тогда был мальчишкой пятнадцати лет, приносил ей свои первые охотничьи трофеи, вот, как этот заяц сегодня, например. Но Рианн всё ещё отходила от смерти матери, от того, что сама пережила, и не отвечала парню-свену взаимностью. А потом вмешался Крикс и запретил сыну ходить в дом к «римской подстилке» и её папаше-пьянице…

— Я знаю, Гален…

— Я говорил с отцом, я не скрывал, ты всегда нравилась мне, и я… После того, как умер — погиб! — твой отец, я сказал своим, что буду свататься к тебе… Ты не должна была оставаться одна. Впереди была зима, и я всё решил… Даже если бы отец был против, я всё равно привёл бы тебя домой своей женой…

Рианн, слушая свена, стояла, ошеломлённая его словами, закусив нижнюю губу. Нет! Об этом ей и её центурион говорил, что Крикс именно этого и испугался, и поэтому поспешил избавиться от неё. А она сама об этом и не думала до слов центуриона, всё никак не сводила одно с другим. А он был прав… Был прав, как вышло.

А Гален продолжал:

— Мне было всё равно, я так и сказал отцу, но ты пропала… Ни слова не сказала, просто, ушла и всё. И никто не знал, куда…

— Гален! — она перебила его. — Спроси своего отца…

— При чём тут отец?

— Это он… он пришёл ко мне рано-рано утром, заявил об этом долге, он связал меня и утащил к римлянам. Он и рта не дал мне открыть, он продал меня в римской крепости, чтобы вернуть свои деньги…

— Что? Какие деньги?

— Ну ты же знаешь, наверное, отец занимал у него деньги, хотел купить быков той осенью? А потом его убил кабан на охоте, и этот долг твой отец пришёл требовать с меня… У меня нет этих денег, и куда отец дел их, я не знаю. Поэтому твой отец скрутил меня и уволок в крепость… Гален, он продал меня, как рабыню, как свою собственность. Он никому ничего не сказал здесь, даже наш король ничего не знал. Я была рабыней всё это время…

— Нет! Он не стал бы делать подобного! Зачем?

— Чтобы я не стала его невесткой и твоей женой… Он ненавидит меня… Он сильно меня ненавидит… Он уже был здесь три дня назад и проклинал меня, и желал мне смерти, и… и… Он ждёт, что местные парни убьют меня, или я умру с голода…

Гален молчал какое-то время, обдумывая услышанное, больше он не оспаривал её слов, верно, хорошо знал характер своего отца, и что от него можно было ждать.

— И кто? Кто был твоим хозяином?

— Тебе не понравится мой ответ.

— И всё же?

— Это был римский центурион…

— Что? Зачем он это сделал? Почему именно ему? Что, нельзя было сделать всё по-другому? Найти кого-нибудь другого?

— Это была его месть мне… Он этого хотел. Он желал, чтобы я попала именно в руки римских легионеров. Он привёл меня сразу именно к ним, в их… казармы… — Она с трудом подобрала нужное слово по-германски. — И он купил меня… И он был не самым лучшим хозяином…

— Он бил тебя? Он делал тебе больно?

Рианн усмехнулась с горечью.

— Гален, он был моим хозяином, он делал, что хотел. Это было его право…

— Надо было убить его, перерезать ему глотку, отравить, и уйти оттуда!

Рианн помолчала немного, да, это тоже в её жизни было…

— Легко всё у тебя… Ты — мужчина… Вы все воюете между собой, а страдают женщины, мы расхлёбываем это всё… Страдаем, и должны с этим жить…

— Почему ты тут? Ты сбежала?

— Он сам дал мне вольную по завещанию…

— Он умер?

— Его убили наши…

— Слава Тору!

— И, Гален, я думаю, ты должен знать, я верю, что ты не расскажешь никому здесь…

— Что?

— Я жду ребёнка от него… от римского центуриона…

— Нет…

— Поэтому ты лучше не ходи ко мне, если твой отец узнает, что ты был у меня, тебе непоздоровится, а меня он просто убьёт. Он ненавидит меня. Он сделает всё, чтобы свести меня со света… А тебе надо жить, жить нормальной жизнью. Ты должен жениться, найди себе девушку, такую, чтобы она устраивала твоего отца. И женись. Пусть она рожает тебе сыновей, люби её и своих детей, корми их своей зайчатиной, будь хозяином и защитником им, а не мне. Со мной всё кончено, Гален, твой отец прав, меня убьют наши же парни, или я сдохну с голода со своим ребёнком…

Ты это прекрасно знаешь. Уходи, пожалуйста, прошу тебя… Спасибо тебе за всё, но ты не сможешь мне помогать украдкой от своего отца. Это не выход. Я сама вернулась, и я знала, куда возвращаюсь. Это был мой выбор. Прости меня… Уходи. Видно, богам было так угодно, чтобы я не стала твоей женой… Смирись, пожалуйста…

— Рианн, — он попытался перебить её, чтобы вставить что-то своё, но свенка не дала ему сказать, толкнула ладонями в грудь.

— Уходи!

Молодой свен ахнул от её толчка и болезненно согнулся, закрывая грудь рукой. В темноте Рианн не сразу поняла, что произошло.

— Гален, что случилось? Что с тобой? Это я сделала тебе так больно? Что? Что это? Гален?

— Нет… не ты… всё нормально…

— Нормально? Что случилось?

Она хотела помочь ему, но что сделать, не знала.

— Это старая рана… Я ещё не вполне здоров…

— Ты ранен? Где? Когда? Гален?

— Две луны назад… Мы напали на римский отряд на севере, и там меня ранили… У меня всё будто обошлось. Я вернулся живой, по крайней мере, а… — Он не договорил, и Рианн это поняла:

— А? Кто не вернулся? Кто погиб?

— Берен… Это был его первый бой, отец хотел, чтобы он обязательно принял участие, чтобы убил кого-то из них и стал воином… Ему бы вручили копьё… — Рианн нахмурилась. Берен — это был младший брат Галена, он был сверстником Рианн, ему должно было стукнуть восемнадцать вёсен в этом году. Выходит, Крикс потащил его в бой, и римляне убили его там. Вспомнился тот случай с римским центурионом, когда его ранили, когда он рассказывал Диксу про свена-мальчишку, что ранил его в живот. А что, если это был Берен? И вот так вот он погиб? Нет! Римлянина ранили раньше…

— Отец ездил в святилище, ему нагадали, что он ещё жив, что римляне держут его в плену, и его ещё можно вернуть, если постараться…

— Как? — Рианн удивилась, впервые слыша об этом. По крайней мере, её хозяин-центурион ни разу не говорил об этом, что они где-то держут пленных свенов. Зачем им это?

— Он не говорил мне… Но отец загорелся… Он что-нибудь придумает. Ты же знаешь, какой он упрямый.

Да, она об этом знала и непонаслышке.

— Не знаю, не думаю, чтобы они там, в крепости, держали пленных. Кому нужен мальчишка? Что он может знать? Что он может рассказать им? Скорее всего, если он и жив, то его уже продали куда-нибудь подальше…

— Я не знаю, но мы все живём надеждой…

Они разговаривали уже в полной темноте, с летнего неба сверкали звёзды, спускалась ночная прохлада. В домах по соседству давно уже горел свет, и топились очаги, только в доме Рианн было темно, холодно и голодно.

— Я ещё не доила… — шепнула она.

— Иди дои, я пойду домой… Не забудь спрятать мясо на холод или уж пожарь его… Хорошо?

В темноте Гален собрал всё своё, с чем пришёл, и свистнул собаку. Рианн какое-то время стояла в темноте одна, слушая, как уходил в калитку Гален. Какая-то непонятная тоска и жалость сжимали ей сердце. Она знала, что он больше не придёт и правильно сделает, если не придёт. Так и должно быть, ей нет места в его жизни.

* * * * *

Часть 23

В это лето малина созрела рано, и Рианн, заметив это, решила собрать немного первой её, принести домой, поэтому, когда пошла в лес за валежником, взяла с собой маленькую корзинку. После последнего дождя и ветра повалило несколько молодых берёзок и осинку, они высохли ещё на корню. Теперь Рианн перетаскивала их домой, чтобы стволы попилить на дрова и оставить на зиму, а сухими ветками и кроной, что торчала сейчас из травы корявыми тонкими пальцами, она топила очаг сейчас. Надо же было на чём-то готовить есть и обогревать каменный дом, ведь по ночам бывало прохладно.

Рианн нашла несколько густых малинников и увлеклась, собирая спелую красную ягоду. В лесу было хорошо, ветер сдувал комаров, над головой шумела листва стоящих близко деревьев. Щебетали птицы, а рядом слышался стук дятла. Всё было наполнено жизнью, и это создавало хорошее настроение. Красные ягоды радовали глаз, вкусно пахли, раздвигая колючие ветки, Рианн аккуратно снимала зернистую ягоду. Она очень вкусная с холодным молоком, от предвкушения даже на сердце теплело, рождалась радость.

Местные женщины и дети не знали, что ягода уже созрела, иначе давно бы уже собрали всё, но зреет она быстро, надо только с утра успевать пораньше.

Увлёкшись, она и не заметила, как со спины к малиннику вышли трое охотников, молодые местные парни.

— Ну-ка, ну-ка, это кто это у нас тут? Иди-ка сюда, дорогая…

Рианн вышла из высоких кустов и замерла.

— Это же наша Рианн… Малинку собираешь? — Один из парней подошёл к ней и вырвал из руки корзинку с ягодой, отсыпал полную горсть и забросил себе в рот, нещадно рассыпая красную ягоду по одежде и по земле. — Ага… Созрела уже… — Жевал полным ртом.

Рианн молчала, не пыталась спорить, не в силах сказать хоть слово, тихий страх поднимался от ног медленной липкой волной, и она чувствовала, что не сможет бежать или даже рта открыть. Тело сковало, как много лет назад, все слова в горле застряли, как ни старайся, ни пытайся, и слова одного не родится на языке.

— И не страшно тебе здесь одной в лесу-то, а? А вдруг медведь или лихой человек? — Второй охотник подошёл к ней и подмигнул озорно. — Или ты ничего не боишься?

Это были ребята, молодые парни, возрастом, как Гален, или чуть младше. Среди их собак Рианн заметила и собаку Галена, но его самого было не видно. Собака бы без хозяина не пошла, значит, где-то рядом и он сам, может, из-за раны своей или почему-то другому чуть отставал он от других. Только бы он был близко. Может быть, он поможет ей…

Пока первый охотник доедал малину, собранную Рианн, второй обходил по кругу саму свенку, поймал и стянул с её головы платок, закрывающий голову, усмехнулся открывшемуся виду. Рианн дёрнулась, и короткие волосы её взметнулись у самой головы. Волосы, что она растила всю жизнь, красота и гордость всякой женщины, были сейчас где-нибудь в Риме, вплетённые в модный, светлый парик госпожи Атии.

— Ну ты и чучело, честное слово, — усмехнулся парень. Рианн вдруг даже вспомнила его имя, его зовут Одвиг, у него большая семья, дружные заботливые родители… — Ребята, вы только посмотрите на неё! — Взял Рианн за плечи и встряхнул безвольную свенку. — Вид, как у побитой собаки…

А Рианн, застывшая в немом протесте, наполненная страхом, не могла и голову повернуть, чуть скосив глаза в бок, не могла отвести взгляда от еле приметной тропинки, откуда вышли охотники. Ждала, наверное…

Одвиг обхватил Рианн через грудь, стоял за спиной, а ладони его скользнули по телу сверху вниз. Свенка невольно дёрнулась, стараясь сбросить с себя мужские руки, но охотник прижал её к себе спиной, одна рука предплечьем теперь держала за шею, а вторая начала шарить по груди.

— Ух ты, ребята, а здесь есть, на что поглядеть! Кто бы подумал…

После начала беременности грудь Рианн стала больше и тяжелее, она-то и привлекла внимание молодого свена. Он тискал её теперь, больно сжимал сильными пальцами. А Рианн не могла сдвинуться с места, продолжала смотреть в сторону, хрипло дышала через приоткрытые губы, и нижняя челюсть её дрожала в бесслёзных рыданиях.

— Знаете, я слышал от тех, кто бывал в их крепостях, что у римлян есть такие особые дома, где живут женщины… Ну, особые дома с особыми женщинами… И их мужчины ходят туда к ним за небольшую плату… — Это заговорил третий, который всё это время просто молчал.

— Ты бы тоже хотел туда сходить, да? — Захохотал тот, что доел малину Рианн. — Зачем тебе туда ходить? Тратить деньги? Пусть римляне сами туда ходят…

Он подошёл кРианн и, дыша запахом съеденной ягоды, попытался поцеловать свенку в губы, но Рианн отвернулась, подставляя щеку. А Одвиг, чуть подтянув правую руку, поднял её голову под подбородок, как раз подставляя лицо Рианн под поцелуй товарищу. Вырваться теперь было невозможно, и молодой свен силой целовал её губы, больно и властно. Рианн всегда старалась избегать поцелуев, ещё будучи рабыней центуриона, она всегда уворачивалась от них. Это потом уже в последние месяцы она позволяла ему себя целовать, и понимала в те дни, что это приятно, если это не больно.

Оказывается, по сравнению с этими неопытными мальчишками, центурион целовался хорошо, этот же делал всё больно, а освободиться от него было невозможно: этот Одвиг держал её за подбородок. Было больно, но приходилось терпеть.

Рианн насколько могла замотала головой и, когда свен, наконец-то, отпустил её, сумела преодолеть свой страх и протолкнуть комок в горле, шепнула:

— Не надо… пожалуйста…

— Почему? — удивился охотник.

Рука его скользнула вниз по груди, по животу и ещё ниже между ног. Но Рианн сделала вперёд всего полшага правой ногой и переплела ноги между собой плотно, и ладонь молодого свена не смогла сходу преодолеть препятствие.

— Ого, ничего себе… — усмехнулся в ответ охотник.

Конечно, такая преграда могла остановить любого мужчину только на время, если захотеть, то это и не препятствие вовсе.

И тут Рианн заметила появившегося на тропке Галена. Тот встал, как вкопанный, оценив увиденное, и молча переводил взгляд от одного лица до другого. Рианн почувствовала, как само тело невольно потянулось к молодому свену. «Ну, почему, почему ты молчишь? Я же знаю, что тебе не всё равно… Ты всё так же пытаешься помогать мне, я ведь знаю… Буквально вчера ты приходил ко мне перед самым рассветом, принёс ещё одного зайца, ободрал, нарубил его, только готовь… Ты приходишь вот так вот перед самым восходом солнца, чтобы не сталкиваться со мной, и пытаешься помогать, чем можешь… То распилишь дрова, что я принесла из леса, то перенавесишь калитку… Я же знаю! Я вижу это! Конечно, их трое, а ты один, и ты не пойдёшь против товарищей… Но, Гален, надеюсь, ты не станешь им помогать и не встанешь в очередь, чтобы мучить меня?»

— Что ты так смотришь на него? — Её взгляд заметил Одвиг. — Что ты хочешь от него? Ждёшь, что он тебе поможет? Гален, — обратился к свену, обернувшись, — что она от тебя хочет, ты знаешь? — Он встряхнул Рианн и больно стиснул левую грудь ладонью. — Он не будет тебе помогать… Ты же ждёшь помощи от своего бывшего ухажёра? Перестань, отец его уже нашёл ему невесту, но, может, ты хочешь, чтобы он был первым? Этого хочешь, да?

— Одвиг, перестань! Не надо её трогать! — наконец-то, вмешался Гален. — И вообще оставьте её в покое… Не надо! Пошлите лучше домой…

— Домой? Я думал, мы все тут по очереди поимеем её… Ты разве не хочешь? Ты же всегда бегал за ней, забыл?

— Я не забыл… А она — такая же свенка, как ты, твоя мать, так нельзя, Одвиг.

— Она — римская подстилка! Ты хорошо об этом знаешь, тут все об этом знают…

— Она — не римлянка, она — твоя соплеменница. А в руках римлян может оказаться любая женщина и девушка. Твои сёстры, например, или мать. А у тебя, Балор, дома младшая сестра подрастает, и ты не знаешь, что будет с ней завтра… Этого никто не знает. Отпустите ее, и пойдёмте домой… Вы мне обещали, что зайдёте ко мне посмотреть новое копьё.

Гален свистнул свою собаку и пошёл мимо, почему он был уверен, что его товарищи последуют за ним? Пользовался беспрекословным авторитетом, или так уж завлекла их мысль увидеть новое копьё?

— И что? — спросил Одвиг, провожая Галена взглядом. — Он что, просто уйдёт?

— Ладно, — это подал голос третий, тот, что так и простоял в стороне. — Оставьте её, ребята, у меня дома тоже невестка беременная, и младшая сестра растёт, что уж там… Гален прав, наверное, нечего кликать беду на своих близких. Пойдёмте домой.

Потянулся вслед за уходящим Галеном, остальные нехотя оставили Рианн и тоже пошли следом. Рианн осталась стоять на том месте, где её бросили. И только тут она почувствовала, как защипало в переносице подступающими слезами, и они хлынули из глаз волной облегчения и пережитых боли и страха.

— О, боги… — прошептала она почти беззвучно.

Об этом её предупреждал Крикс, говорил, что местная молодёжь доберётся до неё, что когда-нибудь так и будет всё, её изнасилуют и убьют. Этого он и ждёт. Это и сейчас чуть не случилось, она уже и не думала, что всё для неё обойдётся, что она выберется из этого. Тело до сих пор помнило их руки, болела грудь, губы ныли после всех этих поцелуев.

И ведь они не римляне, они такие же свены, как и она сама, и они чуть не добрались до неё. Если бы Гален не ушёл, если бы он не отказался участвовать во всём этом, они бы не остановились.

Она слишком беспечно ведёт себя, ничего не боится, ходит в лес одна, а ведь она должна думать не только о себе, но и о своём ребёнке, он-то ни в чём не виноват. Хотя, кто знает, может быть, перенесённое насилие избавило бы её от этого ребёнка? Такое бывает часто… И что потом?

Рианн замерла, поразившись своим мыслям, потом вздохнула и принялась вытирать слёзы с лица тыльной стороной ладони. Нет, она должна решить, нужен ли ей этот ребёнок, и, значит, беречь его, беречь себя, чтобы и он жил в ней. Ему сейчас два месяца или чуть-чуть больше… Слава богам, что всё обошлось, слава богам.

Что он там говорил про невесту Галена? Крикс нашёл ему невесту? Неужели? Это хорошо. Давно пора. Гален хороший, и ему обязательно нужно жениться.

Она думала так, стояла посреди поляны, а слёзы медленно текли и текли из глаз, опустошая душу.

А вечером, уже далеко после заката, пришёл к ней Гален. Рианн только подоила и вышла из сарая, столкнулась со свеном во дворе.

— Гален? Что ты делаешь здесь? Ещё светло…

— Как ты?

— Как я? — удивилась. — Твой отец говорил мне об этом, что рано или поздно так и будет… Кто-нибудь из местных ребят убьёт меня… После того, как сделает то, что хотели сделать они… Он этого ждёт.

— Тебе надо осторожно…

— Осторожно? — Она усмехнулась. — Это значит, в лес не ходить, сидеть без дров и ягод, спрятаться в доме? А как козу пасти? Так советуешь? Что помешает им придти ко мне домой? Кто их остановит? Ты?

Он помолчал на её слова, а потом добавил:

— Я просто не хочу, чтобы тебе делали больно.

— Я тоже этого не хочу. Но ты не всегда будешь рядом, ты не можешь постоянно защищать меня…

— Защищать? Как сегодня? — Он тоже усмехнулся, понимая, что сегодня в лесу мог бы сделать больше для неё, но не смог, какую-то часть времени просто простояв в стороне.

— Они же твои друзья… — Рианн понимала причину его сегодняшнего замешательства. — А кто такая я? — Пожала плечами с улыбкой. — Ты всего лишь мой бывший ухажёр, как они сказали, ты просто бегал за мной когда-то… Ты ничего мне не должен…

— Рианн?

— Одриг сказал, отец нашёл тебе невесту, это правда? Кто она, Гален?

— Арика… Это он её нашёл, я пытался с ним поговорить, но он…

Рианн перебила его:

— Она хорошая, она очень красиво поёт, я слышала…

— Рианн! — Он поморшился, как от зубной боли.

— Гален, пожалуйста, пойми ты это раз и навсегда, мы не будем вместе! Никто не позволит тебе! Твой отец не позволит! Вспомни прошлый раз… Ты только заикнулся, и он тут же избавился от меня… А сейчас? Если ты только скажешь, что не согласен с отцом, с его выбором, он не просто продаст меня, он придёт и убьёт меня… Гален, он убьёт меня…

— Он не посмеет…

— У меня нет родственников, никто не потребует наказания за меня, он это понимает, ну заплатит вождю за самоуправство, он продал меня осенью, и ему за это ничего не было. Потому что я — никто в этом месте, за меня некому заступиться. Ты же сам это видишь. У меня нет родственников ни по отцу, ни по матери… Я одна… И замуж меня никто не возьмёт, чтобы у меня появились родственники хотя бы по мужу… Да и ты же сам знаешь, я тебе говорила, пройдёт ещё месяц-два, и я уже ничего от всех не скрою… Когда все увидят мой живот, вот тогда у меня начнётся жизнь ещё веселее прежней… — Усмехнулась с горечью над своими же словами.

— Рианн…

— Что, Гален, что? Ты не понимаешь, что ли? Вот увидит тебя здесь твой отец, или кто-нибудь скажет ему из соседей, что будет? Ты даже представить себе не можешь этого…

— Его сейчас нет дома, он уехал в племя на севере.

— Зачем? Он не помощник вождя и не старейшина.

— Он хочет купить у них пленного центуриона…

Рианн нахмурилась озадаченно.

— Зачем он ему? Центурион?

— Он хочет обменять его на Берена, я же рассказывал тебе про него, помнишь? Хочет обменять центуриона на него… Его и сами в племени уже купили у других, передают друг другу, чтобы вживую посмотреть…

— Он же, наверное, дорого стоит? Центурион-то?

— Вот он и поехал узнать и договориться… А потом, если сможет купить его, хочет поговорить с главным центурионом в крепости…

«С Нарцием… — про себя подумала Рианн. — Этого центуриона зовут Нарций. Он не раз говорил его имя… Но вряд ли они там, в крепости пойдут на это… Обменять центуриона на мальчишку? Центурион, конечно, дороже в их глазах, за своих они там будут биться до последнего, но где они Криксу возьмут его сына? Вряд ли он жив и здоров… Как сам Крикс этого не понимает? Да и при всей своей ненависти римлянам, как он через себя переступает? Он же торгует с ними! А теперь ещё и договариваться о сыне собирается? Что за человек? Это же двуличие… Ненавидеть такой лютой ненавистью и тут же вести против них в бой собственных сыновей, а потом приходить в крепость, сидеть в их тавернах, пить и есть с ними за одним столом, покупать их товары, говорить с ними о том — о сём… Как так можно? С этим надо, наверное, родиться…»

— Они не отдадут Берена… У них его нет…

— Ты не можешь этого знать.

— Если это было в бою, если он был с оружием в руках, они вряд ли бы взяли его в плен, ему, скорее всего, отрубили бы голову, я скорее в это поверю.

— Рианн! — Гален воскликнул, поразившись резкости её слов.

— Они очень серьёзные люди, у них полный порядок и дисциплина во всём, они никогда не будут делать глупостей, того, что не принесёт выгоды в будущем. Зачем им Берен? Он же просто мальчишка, даже не воин! Как твой отец этого не понимает? Он же хорошо знает римлян и их порядки… Зачем ему этот центурион здесь?

— Ты боишься этого центуриона? Рианн, ты этого боишься?

— Я не знаю…

— Если отец привезёт его, я покажу его тебе, и ты увидишь, что там нечего бояться. Он уже давно в плену, там и бояться некого.

Рианн вздохнула. Встречаться ещё раз с римскими центуриономи, какие бы они ни были, не хотелось. Пусть прошлое останется в прошлом. Хотя, Гален прав, вряд ли он будет в своей сбруе, со своим шлемом и алым гребнем, и в своём красном плаще. Если он долго в плену, то и смотреть там не на что. Но знать, что где-то здесь, рядом, в пределах родного посёлка, будет римский центурион, знать и жить с этим, ой, как не хотелось.

Хотя Дикс тоже был центурионом, но он во многом помог ей. Вот и не знаешь, как быть. Они ведь там тоже все люди.

Вспомнилось вдруг почему-то, как раненым принесли её хозяина, как его подчинённые, его легионеры, топтались рядом с ним, стояли в дверях с тревожными лицами. Они тоже страдают по своим раненым и убитым. Как мучился Дикс весь этот месяц, пока Рианн не ушла. Он потерял друга, а Крикс сейчас потерял сына, младшего, любимого сына. Его можно понять. Он старается найти способ вернуть ребёнка.

Рианн вздохнула снова.

А если это будет кто-нибудь из знакомых центурионов? Из крепости? Если вдруг она сможет узнать его? Вдруг виделись где-нибудь в таверне у Вития или на форуме, или он заходил к Марку…

Стоп! О чём это она? Хватит… Ещё ничего неизвестно, а она уже ломает голову. Может быть, Крикс никого никого и не привезёт сюда, и всё обойдётся.

— Гален, я устала… Иди домой.

— Хорошо.

Он пошёл через двор, а Рианн добавила:

— Спасибо тебе за всё.

Но он, наверное, не услышал её, потому что даже не обернулся, ну и ладно. Рианн проводила его взглядом.

Что же это происходит? Что происходит в её жизни? Какой ещё центурион? Зачем? Зачем он нужен? А если это он? Он? Ведь тело его не нашли, он попал в плен и как раз на севере. Вдруг боги приготовили для неё ещё одну свою шутку? Вдруг этим центурионом окажется её бывший хозяин? Ничего себе мысль…

Что тогда она будет делать? Если он жив, то завещание его не работает, и Рианн по-прежнему его рабыня, так, что ли? Или — нет? Дикс добился для неё этой вольной, поторопил суд с завещанием, его очень быстро признали погибшим, говорят, на это уходят годы, и её хозяина должны были просто признать пропавшим без вести. Так Дикс говорил, а на это время госпожа Атия должна была стать хозяйкой всего имущества своего мужа, а значит, и Рианн. Вот этого Дикс и не хотел, поэтому добился того, чтобы хозяина Рианн признали погибшим, он и сам в это верил и судью убедил. И вот Рианн оказалась здесь.

А что, если Дикс не прав, и этот Марк ещё жив?

Привезёт, вот, его сюда Крикс, и что? Что будет делать Рианн? Он — отец её ребёнка, он должен о нём знать! Хотя зачем, впрочем?

Берен вряд ли жив, и обменивать центуриона будет не на кого, а значит, Крикс в пылу бессильной ярости просто убьёт его, или его принесут в жертву осенью, отрубят голову, забальзамируют её и передадут в святилище, как ценную реликвию. Вот об этом тоже Дикс говорил. Да и Рианн сама об этом знала. Если римлянин хороший воин, его ждёт такая участь. Вот и всё! Он доживёт до Самайна, до начала зимы, и всё…

Но это будет не он! Конечно же, не он! Это было бы сильно даже для неё со всеми свалившимися на её голову неприятностями. Это было бы совпадение, каких в жизни не бывает. Это уж точно.

Рианн улыбнулась сама себе и, подхватив маленькое ведёрко с козьим молоком, пошла в дом. На улице уже стемнело, а в доме тлели угли в очаге, было тепло и светло от очага и масляной лампы. На углях на вертеле жарилось заячье мясо, вкусно пахло.

Хотела бы она, чтобы он остался жив? Эта мысль заставила её остановиться и задуматься. Мысленно за это время она уже смирилась с его смертью, представить себе, что он жив, было трудно. Но всё-таки? Что если даже просто предположить такое?

Что бы она первое сказала ему? Что бы сделала? Теперь он не будет её хозяином, и власти его над ней больше нет, он был бы теперь на земле свенов, полностью в их руках. Как бы он себя вёл? Что бы делал? Где теперь будет его сила и власть? Как его Рим теперь помог бы ему? Станет, поди, тихим и смирным, будет бояться рта открыть лишний раз? Да, было бы интересно на это взглянуть. Кто бы он был здесь такой? Никто! Просто римлянин в руках свенов.

В нём одном собралась бы вся римская сущность, он бы один воплощал в себе весь мир Рима, он и внешне бы отличался от всех тут очень сильно. Можно представить себе отношение всех здесь к центуриону. Вся ненависть, всё неприятие, всё сопротивление к их миру свалились бы на голову этого римлянина. Его ненавидели бы, поди, даже больше, чем Рианн. Каждый бы норовил бросить в него камень, тут только насмешками детей на улице не обойдёшься. Тут все взрослые будут желать ему боли и смерти. И вот тут не позавидуешь ему, кто бы он ни был, знакомый или незнакомый. Его и так передают из племя в племя, как дикое редкое животное.

Рианн усмехнулась своим мыслям. Пора выкидывать это всё из головы, иначе сна не будет, а завтра рано вставать.

* * * * *

Часть 24

Прошло несколько дней, и утром, ещё только-только к рассвету, Рианн проснулась от тошноты, подкатывающей снизу. Это ребёнок её, так уже было не раз. Она поднялась и быстро оделась, бросилась на улицу, даже не захватив плаща, хотя на рассвете всегда бывало прохладно, несмотря на лето. Её рвало мучительно и долго, но желудок после ночи был пуст, и мучительные спазмы сотрясали тело, на глаза навернулись слёзы. Да что же это? Когда всё это закончится?

— О-о, — протянула она с болью, без сил опирась на каменную стену дома рукой. Во рту было горько и противно от тягучей слюны. — Боги святые… — прошептала убитым голосом.

Если ребёнок — это радость для матери, почему же так тяжело он ей даётся? Сколько боли, сколько мук… Погоди, ещё будут роды… Вот тут ты точно намучаешься, дурочка…

Усмехнулась своим мыслям и обернулась. Оказывается рядом с охапкой дров в руках стоял Гален, участливо смотрел в лицо.

— Ты уже здесь? Зачем, Гален? Что ты делаешь?

Он иногда приходил так рано-рано до восхода солнца, на улице уже светало, и до того, как вставали соседи, он успевал кое-что сделать во дворе Рианн. Вот сейчас, например, он перепилил лесинки, натасканные свенкой из леса, и перетаскивал их дровами под крышу дровенника.

— Сегодня будет дождь, посмотри на небо… — Он не договорил, что дрова намокнут, и их надо убрать под крышу до дождя, но Рианн поняла его и упрекнула:

— До зимы высохнут! Куда денутся?

— Тебе плохо? Это из-за него, да?

— Да, Гален, это из-за него…

— Ты не жалеешь, что так получилось?

— Даже если бы я и жалела, что бы это меняло? Даже если я сильно-сильно буду жалеть, он не пропадёт из моего живота, ведь так? Или ты думаешь по-другому? — Она усмехнулась с тоской и ещё раз стёрла с губ горечь тошноты. Да, горько, всё в её жизни горько. Так уж складывалось, ничего не поделаешь.

За углом дома громко стукнула калитка, и Рианн насторожилась: кто это может так рано придти к ней? Она никого не ждёт, хватит с неё и Галена, приходящего незваным. Рианн быстро глянула в лицо молодого свена, тот тоже слушал, и видно было, как побелели костяшки его пальцев, лежащих на берёзовых кругляках дров, на груди.

— А вот и он… — Из-за угла дома, к ужасу молодых людей, появился Крикс. Встал, испепеляющим взглядом глядя на сына, руки на поясе, поза угрожающая, ничего хорошего не обещающая, да и голос под стать — тихий, свирепый шёпот:- А я-то думаю, куда он пропадает по утрам? Какие такие неожиданные дела? А ты у этой… — Смерил Рианн красноречивым взглядом сверху вниз, а она-то в одном платье, даже без плаща.

— Отец…

— Заткнись! — Крикс резко перебил его и вскинул руку, отмахиваясь от непутёвого сына ладонью, как от назойливой мухи. — Я не хочу тебя слушать. Всё ждал, когда ты поумнеешь, наконец… Невесту тебе нашёл… Свободу дал… Хочешь, на охоту ходи… Хочешь, на рыбалку… А ты у этой…

— Отец…

— Замолкни!

Гален отпустил все дрова, что держал в руках, и поленья с грохотом упали к его ногам.

— Я не женюсь на Арике, я её не люблю…

— А кого ты любишь? Её? — Дёрнул выбритым подбородком в сторону Рианн. — Эту римскую шлюху? Ты думаешь, я позволю тебе привести её ко мне домой? Считать её своей родственницей я не буду никогда! — Его тон голоса повысился с шёпота, но не потерял своей силы и злости. — Никогда, слышишь?

Рианн просто молчала, чувствуя, что её, как и в прошлый раз, там, в малиннике, когда молодые свены облапывали её тело, сковал немой ужас, что и рта не раскрыть, и с места не сдвинуться.

— Отец, — Гален снова попытался что-то вставить в слова отца, но тот ему этого не позволял, постоянно перебивая:

— Что ты хочешь? Зачем ты ходишь сюда? Хочешь её поиметь? Так сделай это и успокойся! Тебя никто здесь не осудит! Думаю, ты не первый здесь будешь и не последний! Получи своё и успокойся!

— Отец… Я всегда относился к ней не так, как к другим девушкам, ты это знаешь, я говорил тебе…

— И что? Зато она никогда мне не нравилась, и её отец, и её мать, вся её семейка… Нищие голодранцы… Отец — ни охотник, ни воин… Даром, что кабан его убил! Туда ему и дорога! И мать…

— А что — мать?

— Что — мать? Ты знаешь, что её мать!

— Она попала в руки римлян, и они убили её. Такое могло случиться с любой женщиной тут…

— С любой женщиной… — повторил Крикс негромко, отделяя слоги каждого слова, сказанного сыном, будто пробовал их на вкус, проверял их звучание на своём языке. — Он должен был защищать её… И свою жену, и свою дочь…

Рианн нахмурилась при этих его словах. О чём он говорит? Как он это говорит?

— Все мужчины здесь должны были защищать своих женщин, не позволять римлянам убивать и позорить их… — Гален явно не услышал последних слов отца, тех, на которые обратила внимание Рианн. Даже не сами слова, а то, как Крикс произнёс их. Возможно, переживаемый ею страх оголил её чувства, и она ощутила больше, чем просто слова. А в них звучала уже не злость, не ярость на сына, а боль… Вот её-то Рианн и почувствовала. Что это? Почему Крикс говорит о смерти её матери с болью? Что связывало её с этим человеком?

— Ты больше не появишься здесь… Я запрещаю тебе близко подходить к этому дому и к этой женщине…

— Иначе?

— Иначе… Иначе ты мне не сын больше. Я лучше убью её, чем позволю Риму забрать у меня и второго сына…

— Риму? Она — такая же свенка, как ты и я!

— Она уже не свенка! Она — римская подстилка!

— Ты сам сделал её такой! Ты продал её в крепости так, чтобы она попала в руки римских легионеров. Ты нарочно сделал это, чтобы я не женился на ней!

Вот тут уже Крикс не выдержал и ударил сына кулаком в лицо, раз, а потом ещё раз, опрокидывая на спину. А потом он обернулся к обомлевшей Рианн.

— Это всё ты виновата, римская сучка. Чем ты привязала его к себе? Каким древним колдовством?

— Что? — прошептала Рианн единственное, что нашлась спросить.

— Я выбью это из тебя! Я просто убью тебя… Римская тварь!

Он набросился на Рианн и принялся хлестать её рукой по лицу, она вскинула ладони, заслоняясь от свена, но тот бил её куда придётся: по рукам, по шее, по лицу, по голове…

— Нет! Отец! Нет!

Поднявшийся на ноги Гален буквально повис на руках отца, шептал окровавленными губами:

— Нет! Её нельзя бить… Нельзя! Она ждёт ребёнка…

— Что?

Крикс остановился с поднятой ладонью и глянул в упор в лицо сына.

— Откуда ты знаешь?.. Кто его отец?

— Я…

— Что? Когда ты успел? Ты совсем выжил из ума? О чём говоришь?

— Нет! — это закричала сама Рианн. — Это — ложь! Не надо, Гален, пожалуйста! У нас никогда ничего не было… Это римский… римский ребёнок…

— И зачем ты притащилась сюда со своим римским ублюдком в животе? — спросил Крикс резко, и Рианн выдохнула в ответ вопросом на вопрос:

— А куда мне было идти? У меня никого нет…

— Дак и здесь у тебя тоже никого нет! Зачем ты пришла сюда? Ты хочешь здесь жить и хочешь здесь родить и вырастить своего римского ублюдка? Ты этого хочешь?

Рианн не знала, что ответить и просто опустила глаза. Родить и вырастить? Она так далеко не загадывала, какое там, она даже не знала, что с ней будет завтра, не то что…

— Да вы оба выжили из ума, и ты, мой родной сынок, и она… — Глянул на Рианн, а до этого смотрел в лицо сына, пренебрежительно скривив губы. — Мы уходим, а завтра ты пойдёшь со мной. Понятно? А дома мы ещё поговорим…

Но Гален не пошёл с отцом сразу же, а принялся подбирать на руку разбросанные по земле дрова, намереваясь доделать ту работу, что начинал делать до прихода отца. И Крикс не стал его дожидаться, развернулся и ушёл.

Рианн молча наблюдала за руками Галена, собирающего берёзовые дрова с земли. Что теперь будет? Что будет? Крикс и так ненавидел её всё время, а сейчас что же, вообще жизни ей не даст?

— Не надо, Гален, — заговорила первой, — я сама справлюсь, иди с отцом… Не зли его лишний раз…

Но Гален ничего не сказал, только ладонью стёр выступившую кровь из-под носа. Упрямый. Этим он напоминал своего отца. Рианн вздохнула, принялась дрожащими пальцами проверять все места, где попали удары Крикса. Кровь была только на губах, это был первый удар, который она пропустила, потом она уже закрывалась руками, вот они-то и болели сейчас больше всего, то там, то тут. Синяки, наверное, будут. У Крикса рука тяжёлая, Галену не позавидуешь.

— Иди, Гален, иди домой… Я сама всё уберу… Пожалуйста… — взмолилась, глядя в лицо молодого свена.

— Завтра мы уедем… Он договорился и купит этого римлянина, мы привезём его сюда…

Рианн не знала, что сказать, и просто вздохнула. События идут так, как идут, и от её желаний ничего не зависит.

— Я расскажу тебе, когда мы вернёмся…

Рианн спросила про другое и удивила Галена своим вопросом:

— Что у твоего отца было с моей матерью? Что ты знаешь об этом?

— Что? — Гален замер, даже перестал тянуться к последнему полену, что лежало дальше всех остальных от него. — Ты о чём?

— Мне показалось, он сказал о её смерти с жалостью…

Гален усмехнулся.

— Тебе показалось. Он всегда говорил о твоей семье дурно, он не любил твоего отца… Так что, тебе точно просто показалось… — Доложил последнее полено и поднялся на ноги.

— Может быть, — шепнула Рианн.

— Если хочешь, я могу спросить его при случае? — предложил сам.

— Не надо… Вдруг он ещё разозлится и снова изобьёт тебя…

Гален только фыркнул на её слова и ушёл уносить дрова.

Первая капля дождя сорвалась на руку, и Рианн вздрогнула, как от боли, но потом поняла, что это, и стёрла каплю ладонью. Капля была холодная, и кожа на руках тоже, горячая ладонь обжигала руки, голые от самых плечей. Более тёплыми были только те места, где сейчас наливались синяки от побоев Крикса.

Может быть, он прав? И она зря вернулась домой? Надо было остаться где-нибудь в крепости, найти себе какой-никакой угол… А на что бы она жила? Там ведь всё стоит денег! И никто бы ей там не помог, она там чужая. И что бы она там делала? Чем бы она зарабатывала себе на жизнь? Как сказал Крикс, стала бы уличной девкой, продавала бы себя всем желающим её мужчинам? Так, да?

Об этом ей и римский центурион говорил, что без мужчины в этом мире женщине не выжить, остаётся одна возможность — пойти на улицу… Зарабатывать телом… И он оказался прав, Рианн сейчас одна, и жизни впереди не видно, нет просвета. Что в крепости у римлян жизни бы ей не было, что здесь, в родном посёлке, тоже самое, свои же свены ненавидят её и желают ей только неприятностей и зла. Те люди, которых она знала с самого детства, видят в ней воплощение Рима, хоть она и пожила с римским центурионом всего лишь зиму. Сейчас же соплеменники не хотят дать ей даже возможности жить здесь. Всем было бы лучше, если бы Рианн не вернулась сюда.

— Не стой под дождём, намокнешь! — Гален переносил все дрова в дровенник и подошёл к ней. Дождь усилился, шёл теперь частыми крупными каплями.

— Мне ещё доить, всё равно намокну…

— Накинь плащ, зачем мокнуть зря? Я уже всё, ухожу, так что прячься…

— Ты же расскажешь мне, что это за человек? Я всё хочу знать о нём… Гален?

Свен понял, что она говорит о римском центурионе, и согласно кивнул, хотя и не до конца понимал её интереса к римлянину.

— Зачем тебе это? А если это будет он, что тогда? Что ты будешь делать? Будешь мстить или, наоборот, станешь носить ему куски хлеба? — Усмехнулся своим же словам, видя, как Рианн поморщилась.

— Я не знаю… Но хочу верить, что это не он…

— Ладно. Я пойду, пока отец снова не вернулся сюда.

— Да уж… Ему тут не место. Удачи тебе, Гален, и спасибо тебе за всё. Ты один здесь ещё не ненавидишь меня…

— Думаю, есть и другие, особенно среди женщин, только они не говорят об этом… — Пожал плечами. — Береги себя.

Рианн несколько раз согласно кивнула, и капли дождя с её волос посыпались ей на лицо и на шею, как холодные слёзы. Она ничего не ответила и пошла в дом, не став провожать Галена даже взглядом: почувствовала, как замёрзла. Пусть уезжает с отцом, пусть привозит сюда этого римлянина. Рианн сможет найти в себе силы пережить и это.

* * * * *

Часть 25

Дождь зарядил на несколько дней, с утра могло светить солнце, а к обеду или к вечеру снова начинался мелкий секущий дождь, приходилось под этим дождём ходить в лес, чтобы угонять козу на выпас или пригонять её обратно. В доме не отсидишься. Надо было ходить за водой, доить, и вести другие домашние дела. Конечно, для огородов и полей дождь нужен был, но главное, чтобы такая погода не затянулась надолго, иначе всё сгниёт, и урожая не будет.

От такой погоды противно было на душе, дождь всегда навевает тоску и уныние, начинаешь чувствовать себя одиноким. Заново вспоминаются все неудачи в жизни, все пережитые боль и утраты.

Зачем боги создали такую погоду? Чтобы человек жил и знал, что в жизни бывает не только солнце? В жизни есть место и ветру, и дождю, и холоду. И зиме… Именно в зимние дни умирает так много людей. Старики прощаются с жизнью под звуки зимнего ветра, умирают в болезнях дети, когда на улице лежит снег. Зимой мало поводов для радости. Не справляют свадеб, нет красивых праздников, жизнь словно замирает. В преддверии зимы по всем дворам с приходом первых морозов режут скот, всех, кого можно, оставляя только тех, кого ещё можно прокормить без ущерба для хозяйства. Оставляют крепких стельных коров и коз, свиней-маток, и убирают весь молодняк и старый скот. Дворы словно вымирают в эти дни. Так начинается зима…

И эти дни долгих дождей словно предвещают приход зимы. Они полны тоски, они вселяют горечь в сердце.

Рианн шла по лесу знакомой тропой. Было ещё рано, но из-за дождя в лесу казалось, что наступил уже поздний вечер.

С мокрой травы и с макушек лесных кустов стекали крупные капли, с веток деревьев падало большими тяжёлыми каплями, пробивающими любую одежду. Рианн только вошла в лес, а у неё уже промокли плащ, весь подол платья и ноги.

Свою козу она нашла быстро, благо, что с утра не стала отгонять её далеко от посёлка. Когда уже шла назад, столкнулась с Галеном, будто он ждал её тут, караулил, зная, где найти.

— Гален? О, Тор, ты напугал меня! — Держалась рукой за сердце, стараясь успокоить взволнованное дыхание. — Что ты здесь делаешь?

— Я ждал тебя…

— Когда ты вернулся?

— Сегодня в обед…

Они остановились под берёзой, дождь на время перестал, но тяжёлые капли падали редко, но весомо, то тут, то там, с листьев и с веток, заставляли вздрагивать, когда попадали на руки или на лицо, словно кто-то огромный там, в небе, плакал над ними и ронял слёзы.

— Вы привезли его? — спросила Рианн негромко.

— Да, — Гален согласно кивнул. Лицо его пряталось в свободном капюшоне большого дорожного плаща.

— И? — Рианн подалась навстречу. — Опиши мне его… Какой он? Как он выглядит?

— Ну… — Свен замялся. — Римлянин, как римлянин… Ростом он ниже меня, волосы тёмные и кожа тоже… Он обросший и грязный, кто его разберёт, какой он. Они все на одно лицо!

— Ну, есть же в нём что-то особенное? Что-то такое… Гален? Пожалуйста, вспомни…

Он немного помолчал, раздумывая.

— Вот здесь, на плече, — Гален положил ладонь на своё левое плечо, чуть ниже сустава, где бицепс, показывая на себе, — у него татуировка. Какие-то знаки…

— Какие? Гален?

— Какие-то галочки, чёрточки, крестики… Не разберёшь!

— Это номер легиона, первого легиона, где он начинал служить. Он есть почти у всех у них… У каждого, наверное… — Рианн знала о том, она как-то спросила об этом своего господина, и он ей сказал, что это значит, хотя она в тот момент подумала, что не ответит. — А ещё? Есть что-нибудь ещё?

Гален задумался, вспоминая, потом заговорил:

— В первый же день мы попали под сильный дождь, отец заставил его переодеться в нашу одежду, я был рядом с ним, он раздевался при мне… У него свежий шрам на животе… Вот так… — Гален показал рукой поперёк живота, и Рианн обомлела. — Внизу… Вот так и чуть вверх… — Снова дёрнул рукой.

— Это он… — она выдохнула упавшим голосом. О, боги! Этого не может быть. За что? Зачем? Почему?

— И ещё… — Гален вздохнул, принимая всё, как данность, с непонятным смирением, будто был к этому готов. — Отец знает его. Они разговаривали, и он знает наш язык… Говорит, правда, не очень понятно, но…

— Это он, — повторила Рианн, перебивая свена.

Гален молчал какое-то время, просто глядел в лицо задумчиво.

— И что теперь? — спросил. — Ты даже не видела его в лицо. Мало ли у кого могут быть шрамы на животе? У меня, вот, тоже есть, на груди… — добавил зачем-то.

— Я должна увидеть его! — воскликнула Рианн громко. — Чтобы точно знать… Чтобы разобраться…

— Зачем? Зачем тебе это? Рианн? Для чего?

— Для чего? — она переспросила.

— Да! Ну и узнаешь ты, что это он, дальше, что? Что ты будешь делать? Ты уже не принадлежишь ему! Он — не твой хозяин, а ты — не его рабыня! Дальше, что? Зачем тебе это?

— Я поговорю с ним…

— О чём?

Она посмотрела в лицо свена пристальным, задумчивым взглядом, будто думала с открытыми глазами.

— Он — отец моего ребёнка…

— Что с того? Ты думаешь, он станет жить с тобой и будет помогать тебе растить этого ребёнка, так? Где? Здесь? Или он заберёт тебя в свою римскую крепость? Чего ты хочешь от него?

— Я не знаю… — прошептала бессильно. — Не знаю… Просто я хочу знать, он это или не он…

Гален какое-то время молчал, рассматривая её мокрое от дождя лицо, потом заговорил негромко:

— Через два дня отец пойдёт в крепость, договариваться с их главным центурионом… Я могу за это время, пока его не будет, провести тебя к нам… Он сидит в сарае… Ты увидишь его и поговоришь с ним… Если это, конечно, он…

— Это — он… — Утвердительно кивнула Рианн.

Она чувствовала это, знала какой-то частью своего сознания. Это он, она не ошибалась. Это её бывший хозяин, это центурион Марк Луций, отец её ребёнка, первый и единственный мужчина в её жизни. Он… Так было угодно богам.

Ну зачем всё так? Почему не может в её жизни всё сложиться без проблем и испытаний? Почему всё время против? В силу каких причин? Что она делает не так? Каким своим поведением она огорчает богов?

— Пойдём, я провожу тебя, — предложил Гален и забрал из её ладони верёвку от козы. Пошёл первым, и Рианн пошла следом.

Неужели она снова увидит его? Почему боги сохранили ему жизнь? Против всего, судьбе наперекор. Там, в крепости, все считают его погибшим, судья их римский, Дикс, жена, та уже давно вернулась в Рим с этой вестью. Все-все знают и смирились с этим, а он, оказывается, жив. Он не погиб, он в плену. Но на долго ли?

Почему так получилось? Он попал в плен совсем в другом месте, а потом оказался здесь. Почему? Зачем это происходит именно так? И Рианн, она ведь может и не встречаться с ним, конечно, пусть всё будет так, как будет, как суждено, без её вмешательства. Если ему суждено быть убитым, принесённым в жертву — пусть будет так! Зачем она ищет этой встречи? Не всё ли равно, он это или не он? Какая разница? Но…

Что-то влекло её, что-то незримое толкало её в одном направлении — навстречу к этому римлянину. Что-то судьбоносное, что-то серьёзное, то, чему она не могла противостоять. И она боялась этого своего стремления, знала, что принесёт в жертву на этом пути всё… Может быть, даже свою жизнь. Что это? Чья это сила? Воля богов? Судьба? Чья судьба? Его? Или её?

Ох, не наломать бы дров. Не сделать бы плохо кому-нибудь на этом странном пути.

Рианн вздохнула, и Гален, идущий впереди, остановился вдруг, свенка аж толкнулась ему в спину, не сбавив хода.

— Что? — спросила первой, глянув в лицо обернувшегося молодого человека.

— Я поговорил с отцом о твоей матери…

— И? — Рианн нахмурилась, ей не понравилось, что Гален замолчал вдруг и перестал говорить.

— Отец в своё время сватался к ней, и родители её были не против, она сама отказала ему, а потом вышла замуж за твоего отца… Ты довольна?

— Чему я должна быть довольна?

— Ну, ты же хотела узнать об этом, что у моего отца было с твоей матерью. Так? Теперь ты знаешь… Он, наверное, любил её… И поэтому ненавидел твоего отца…

— И меня заодно? И ненавидел и ненавидит до сих пор… — Она усмехнулась, дёрнув подбородком. — Так, да? И ты считаешь это правильным? Я-то в чём виновата? А?

Гален тряхнул головой растерянно, не ожидая от Рианн такого напора, устало прикрыл глаза.

— Наверное, он считал, что твой отец виноват в том, что с ней случилось, в её смерти, в её позоре…

Рианн опять усмехнулась, аж дёрнулась всем телом.

— Ага, поэтому он решил мстить мне? Я ведь его дочь, так? Поэтому он решил опозорить меня? Продал в римской крепости их центуриону? Заодно заработал денег и душу местью отвёл: отомстил обидчику через его дочь… — Опять усмехнулась зло.

— Я не знаю, Рианн… — Он горестно вздохнул. — Я бы так хотел, чтобы этого не было, хотел бы, чтобы всё было по-другому… Я бы хотел помочь тебе хоть как-то… Чем-нибудь…

— Не надо, Гален, не надо… — она резко перебила его доверие, его негромкий голос, его мысли, что шли от самой души.

Может быть, в любой другой момент, да и вообще — никогда! — он не заговорил бы об этом, так тяжело ему было отвечать за своего отца. Но она не дала ему возможности, не стала даже слушать. Вырвала верёвку и, обойдя Галена сбоку через мокрые кусты шиповника, потащила свою козу к посёлку. Среди деревьев уже выглядывали первые крыши домов.

Гален проводил Рианн глазами. Ему придётся всю жизнь отвечать за дела своего отца. И ещё этот римлянин! Дался он ей… Вот тоже вбила себе в голову… Зачем он тебе?

Снова пошёл дождь, забарабанил по листьям деревьев, по траве зашелестел. Надо возвращаться домой. Опять отец будет задавать вопросы, коситься или даже размахивать кулаками. Собаки-то он с собой не взял, даже на прогулку по лесу теперь не отмахнёшься, сразу поймёт, где был, у кого…

От усталости ноги подкашивались. Сегодня и так столько прошли по болотам и всё ведь через дождь. Но ему хотелось её увидеть, рассказать ей, что вернулся, не хотелось ждать до завтра. А она всё равно не замечает. Занята только этим проклятым центурионом, будь он не ладен…

Пусть это будет не он. Пожалуйста, пусть это будет совсем другой римлянин. Пусть она, наконец, успокоется… Сама же говорила, что он был плохим хозяином, поднимал руку, был жестоким, и ещё этот ребёнок… А сама? Зачем он дался тебе этот центурион? Непонятно…

* * * * *

Часть 26

Первое, что увидела Рианн, когда зашла в полумрак пустого сарая — сгорбленную человеческую фигуру в углу. Остановилась, глаза её прищурились, рассматривая то, что хотелось ей увидеть. Заметив, что кто-то вошёл, пленный неторопливо поднялся на ноги, цепь, прикованная к щиколотке, громко звякнула. Всё правильно, Крикс не мог допустить, чтобы он сбежал, поэтому и держал его на цепи, как дворового пса.

Рианн подняла руку с горящей лампой и сделала несколько шагов навстречу; если он на цепи, то он вряд ли что-то сделает ей, он не достанет до неё.

— Рианн? — он первый заговорил с ней, узнав её быстрее, чем она его. И все сомнения тут же развеялись — это он… Это был её бывший хозяин, центурион римских орлов.

— Что ты делаешь здесь? — он спросил её через паузу, после того момента, как они вдвоём узнали друг друга.

— А где мне быть? В Риме, с вашей женой? Или остаться в крепости? С кем? — Она усмехнулась, не скрывая своего состояния.

Это был он, и смятенные чувства охватили её. Целая гамма чувств, от удовлетворения от звуков цепей на нём до какой-то непонятной вдруг жалости от внешнего вида его. Она-то хорошо помнила, каким он был в лучшие его дни, в ярких начищенных доспехах, со своим алым гребнем на шлеме, подтянутый, аккуратный, опасный, в окружении других легионеров, своих подчинённых. Римский центурион. Самый настоящий. От него тогда исходила угроза, сила, власть. Он мог приказывать своим людям, мог ударить любого. Да, Рианн помнила его таким в крепости, когда лавочник Децим притащил её в крепость, тогда она не захотела отдавать ему готовую ткань за бесценок.

А сейчас? Сейчас он и самой малой частью не был похож на себя прежнего, бледная тень себя. Кто бы узнал в нём римского центуриона? Кто он здесь? Что он? Крикс переодел его в простую одежду, он мало отличался по одежде от других свенов. Только лицо выдавало его. Он — чёрный. Чёрные волосы, чёрные глаза, смуглая чужая кожа, чёрная щетина на щеках. За столько-то времени уже и не щетина даже! Как ещё она умудрилась узнать его? Или это он первым узнал её, а не она…

— Она уехала, да? — спросил негромко.

Рианн нахмурилась: столько мыслей пробежать успело в голове, что она и забыла, о чём был разговор. Он спрашивал о жене, о ком же ещё?

— Сразу же почти…

— Была, наверное, очень рада. А ты… ты почему тут? Как?

— А вы хотели бы, чтобы я осталась там? В крепости? Вы же сами говорили, одной мне не выжить. Я стану там уличной девкой. Вы бы этого хотели?

— Ты сбежала, что ли?

— Сбежала? — Рианн усмехнулась. — Нет, конечно! Я получила вашу вольную по завещанию, спасибо за неё, кстати…

— По завещанию? — он переспросил озадаченно.

— Вас признали погибшим…

— Погибшим? Уже? Так быстро? Должны были — пропавшим без вести…

— Это Дикс… Он настоял и судью уговорил, и завещание ваше вскрыли…

— Меня признали погибшим? — Он не спрашивал, он просто не мог в это поверить.

— Других — тоже, всех, кто был с вами. Дикс сказал, простых воинов нашли, а главные ваши… офицеры пропали. — Она с трудом подбирала чужие слова на своём языке. — И вы тоже… Дикс сказал, всех забрали для жертвы…

Центурион согласно кивнул, он знал об этом. Все римляне, что служили здесь, знали об этом: что мёртвым, что живым римским центурионам отрубали головы и передавали их в святилища, как дар богам, особенно, если при жизни центурионы были хорошими воинами.

Этот пока ещё жил, но до осени осталось немного… На Самайн его обязательно убьют, может быть, устроят ритуальный поединок, а может быть, и просто убьют…

Так и так его уже признали мёртвым, двумя-тремя месяцами раньше или позже он уйдёт к своим богам — какая разница? Для всех он уже умер. Жена его уехала в Рим, завещание вскрыли, та комната, в которой они жили эту зиму, отдана другим. Всё. Всё кончается когда-нибудь. Теперь Рианн здесь, и он здесь, и эта встреча состоялась. Почему? Кому из богов это было угодно? За что боги «одарили» её таким вирдом — судьбой? В чём она провинилась?

— Как вы попали сюда? — спросила первой.

— Крикс купил меня…

Рианн хотела услышать не это, она знала, что Крикс купил его в другом племени, но ей хотелось узнать, как он вообще оказался в плену, в руках свенов? А пленный центурион продолжил:

— Это этот мальчишка, сын Крикса, бегал за тобой, да? Не помню, как его зовут… Он был вместе с Криксом…

— Гален… — шепнула чуть слышно.

— Что? — Римлянин подался кней навстречу, и цепь на его ноге звякнула, громко в тишине тёмного сарая.

— Его зовут Гален…

— Это он привёл тебя сюда? Он рассказал тебе? Ты захотела увидеть меня в цепях, как раба? Рианн? Зачем ты пришла? Затем, чтобы… — Она не дала ему договорить — перебила резко:

— Я не знала, что это вы!

Он примолк на какое-то время, потом словно перевёл дух и спросил:

— Теперь знаешь и что?

Рианн хмыкнула, передёрнув плечами, от горечи в груди как будто стало даже горько во рту. Конечно, что теперь? Разве ей стало легче от того, что она узнала?

— Теперь вы — раб, такой же, как была я, любой может пнуть вас и плюнуть в лицо, вы здесь никто. На Самайн вас принесут в жертву, отрубят голову и отнесут её в святилище. Никто не пожалеет вас, никто вас не ищет, даже ваша жена уехала, а друг считает вас мёртвым. Все ваши там, — она дёрнула головой за спину, — забыли про вас, подумаешь, на ваше место назначат другого! Или уже назначили… И только здесь вас будут помнить… — Её голос сорвался на шёпот. — Вашу высушенную голову будут выносить на праздниках, носить вокруг костров как святыню, будут показывать детям, а юношей будут учить доблести, быть смелыми и убивать вас, чтобы ваших, римских голов становилось больше…

— И ты этому рада? — римлянин резко перебил её нервный шёпот, и Рианн примолкла, думая над своими же словами. — Ты, наконец-то, довольна? — Усмехнулся. — Что ж, я рад, что вид моей высушенной головы будет поднимать тебе настроение…

— Х-х, — Рианн хмыкнула, не скрывая раздражения. — А что вы хотите? Что я буду плакать над вашей горькой участью?

— Нет, — он повёл подбородком, — я совсем не хочу, чтобы ты плакала. По моей вине ты слёз пролила предостаточно. Теперь ты свободна и вернулась домой. Ты же этого хотела, помнишь? Правда, ты говорила, что для всех здесь вернёшься чужой, и вряд ли все примут тебя, как равную… Помнишь это?

Рианн помнила и не отводила взгляда неподвижного с его чужого лица.

— Я помню…

— И что? Ты рада, что вернулась?

Его тон, его слова, словно с насмешкой сказанные, будто вернули её на момент в те дни, когда он ещё был её господином, уверенный, всё знающий, рядом с ней, наивной дурочкой в незнакомом ей, чужом месте. Нет! Она теперь свободна, она не принадлежит никому, и да, она рада, что вернулась.

— Конечно… — выдохнула.

— И тебя нормально приняли тут? Тебя никто не обижает?

Рианн молчала, не зная, что сказать. И тут зашёл Гален, встал у неё за спиной и спросил негромко:

— Ну что? Это — он?

Рианн кивнула, поджимая губы, ответить сейчас что-нибудь она бы, наверное, не смогла. В голове проносилось всё, что она успела рассказать молодому свену о своём бывшем хозяине. О чём думал сейчас Гален, рассматривая по-новому лицо римского центуриона?

Рианн только прикрыла глаза, слыша, как свен, не сдержавшись, произнёс ругательство. Конечно, он до последнего надеялся, что это будет другой центурион, не бывший хозяин Рианн, и совсем не отец её ребёнка…

— Что ты хочешь, чтобы я сделал? — спросил её шёпотом, и Рианн нахмурилась, не понимая, о чём он говорит. — Хочешь, я побью его или прикажу не кормить, пока отец не вернулся? Я могу сделать ему больно, я могу покалечить его, могу сломать ему пальцы на руках или выбить зубы…

Рианн испуганно отшатнулась, выдыхая:

— О, боги, Гален, о чём ты?

— Он был твоим хозяином, он был жестоким, он делал тебе больно, ты же сама говорила, а твой ребё… — Она резко перебила его:

— Нет! Нет, Гален, нет! Я совсем не хочу, чтобы ты мучил его. Он сидит на цепи, и это было бы не честно, истязать его таким…

— Боги, Рианн! — Гален раздражённо дёрнул подбородком. — Зачем тогда? Зачем ты пришла сюда? Зачем ты хотела его увидеть? Скажи! Если бы ты хотела мести, расплаты за прошлое, я бы понял тебя, я бы помог тебе отомстить ему! А так… Зачем? Что ты делаешь здесь?

— В самом деле, что я делаю здесь? — Она усмехнулась и, резко развернувшись, пошла к дверям.

Гален остался, долго смотрел на римского центуриона. Марк слышал разговор свенов обрывками, что-то понял, что-то нет. «Ну, иди ко мне, германский гадёныш, попробуй ударить меня… Не смотри, что я на цепи, рядом нет твоего подлого папочки, и я сверну тебе шею голыми руками, молокосос…»

Но молодой свен развернулся и ушёл. Центурион устало моргнул несколько раз и ушёл в свой угол. Цепь звенела, волочилась за ним следом. Остановившись у стены, римлянин всердцах ударил кулаком в деревянную кладку, сбивая кожу с костяшек.

Ну почему? Почему? Проклятье! Святой Юпитер, зачем она оказалась здесь? Почему всё так? Почему ей было не остаться в крепости или не быть родом из другого племени? Ещё этот Крикс… Проклятый торгаш! Родную мать бы, наверное, продал, если бы нашёлся хоть кто-то, кто купил бы старую стерву.

Ещё в первую встречу Марк предложил ему отвести его в крепость, отдать за приличный выкуп, Рим всегда выкупал своих, и деньги бы у квестора обязательно нашлись, а Крикс заработал бы хорошую сумму. Но свен на этот раз не купился на это, он мог купить и продать всё, что угодно, у него была эта торгашеская жилка, чутьё на товар. Вон, какой дом, двор и хозяйство отгрохал, и всё на честные деньги, что ли? Ага, как бы не так. Он ссуживал своим соплеменникам, возил товары из римской крепости, не брезговал торговать вином и рабами, и всегда не упускал своего, стоит вспомнить только эту рабыню, Рианн. Или уже и не рабыню?

Он хорошо заработал на ней и одновременно избавился от неподходящей партии для сына. Только, видно, не помогло, потому что щенок этот по-прежнему у её ног вьётся. А отец-то об этом знает?

Центурион усмехнулся. Нет, на этот раз у Крикса свои планы, он что-то задумал, он потратил на перекупку пленного римского центуриона большие деньги, но именно не с целью заработать новых денег, это точно.

Зачем Марк нужен ему? Для чего?

Но явно не для того, чтобы сделать дорогой подарок богам и пожертвовать его голову святилищу, как обмолвилась Рианн, нет, Крикс не дурак, чтобы разбрасываться такими деньгами попусту. Тогда, что он затеял?

Марка Крикс знал давно, они виделись много раз, да и Рианн Марк сам лично купил у него, но он держался так, словно впервые видел центуриона в глаза. И бесполезно было разговаривать с ним. Когда Марк ещё по дороге сюда предложил ему отдать его за выкуп в крепость, свен неожиданно рассвирепел и избил его, что до сих пор при каждом вдохе болели ушибленные рёбра. Что это было? Откуда этот гнев и подобная злость?

Марк ничего плохого не делал ему, деньги за девчонку он отдал честно и в том размере, в каком Крикс запросил. При встрече всегда находили тему для разговора, что уж там, говорить, без обид всё, а теперь Крикс почему-то злился и делал вид, что не знает его.

Конечно, он свен и всегда им останется, глупо думать, что римские легионеры вдруг станут ему приятелями только потому, что он выпил с ними или продал им что-то. Или кого-то… Они враги, Рим пришёл на их земли, и Крикс только приспособился, научился получать выгоду, но свеном быть не перестал.

И что теперь будет? Какую участь Крикс приготовил ему?

И Рианн… Рианн оказалась тут…

Она как будто изменилась, и дело совсем не во внешнем виде, она и в крепости ходила всвоём германском платье, может, только голову не повязывала платком. Нет, что-то поменялось в ней внутри, она стала сильнее, жёстче, как тогда, в тот день, когда он был ранен, а она грозилась убить его беспомощного, когда опоила его маковым молоком.

И тогда он испугался её, той, какой она была. Он говорил ей, что она не сможет убить его, но скорее только успокаивал сам себя. Она сильнее, чем кажется. Она смогла перешагнуть через месть, заботилась о нём, а это куда сложнее, чем просто месть…

И этот щенок рядом с ней, уже, наверное, залез ей под юбку, иначе, что ему надо от неё?

Стоп! Он поймал себя на мысли, что ревнует её. Конечно, всё это время он ведь был у неё первым и единственным мужчиной, помнил, как приходилось ломать её сопротивление, брать её силой, насиловать даже. Она ненавидела его, она ненавидела Рим и всё с ним связанное. А что сейчас? Сейчас она спит со своим свеном? Ему приходится тоже преодолевать её, или она сама раздвигает для него ноги?

Всё равно он не женится на ней — Крикс никогда этого не позволит, он, этот Гален, и привёл-то её сюда тогда, когда отца нет дома. Против своего отца он не пойдёт, силёнок маловато, он и может-то только действовать за спиной своего папаши. Как он сказал? «Прикажу не кормить, пока отец не вернулся…» Так? Конечно, Крикса нет здесь. Где он? Куда опять запропастился? Что он затевает? С какой целью купил его?

Поэтому щенок и привёл сюда Рианн. Был бы отец дома, не посмел бы.

Марк побродил по сараю, сколько позволяла цепь, и снова сел в своём углу на клок старого сена. Болели рёбра при каждом вдохе, ныла сбитая о стену рука — меньше кулаками махать надо! — а так ничего всё, терпимо. За то время, пока он в плену, перестала болеть голова. В плен он попал, будучи без сознания, получил хороший удар по темечку тяжёлым германским мечом. Его спас шлем и гребень на нём, а может, и сам Марс — защитник всех воинов, да и римлян в целом.

Первые дни в плену он не помнил, страшно болела голова, любое движение вызывало тошноту и головокружение, а ведь его везли верхом, а потом тащили болотами. Любая еда, даже глоток воды не принимались им, его рвало и качало от слабости. В те дни он молился Плутону, чтобы он скорее забрал его в своё царство. Смерть была бы для него облегчением, но мрачный бог не слушал его молитв.

Потом за него взялся какой-то друид — седовласый старик, он поил его местными горькими травами, вызывающими сон без сновидений, и Марк после этого всего стал чувствовать себя лучше. Только жизнь его в германских посёлках становилась всё хуже и хуже. Его таскали по улицам, показывая всем желающим, дети кидали в него камни, женщины хмуро осматривали, как диковинное животное в цирке, а мужчины желали проверить его в деле: давали сражаться римским гладиусом — мечом против своих лучших воинов. Они делали ставки, спорили, шумно болели за своих, но Марк вопреки всему держался. Терпел, стиснув зубы, залечивал несерьёзные раны и продолжал жить, несмотря ни на что.

Ему везло. Почему и зачем?

Лица, посёлки, болота и леса мелькали перед глазами, летели дни и ночи, а он продолжал жить. Зачем? Чтобы вернуться сюда, столкнуться со знакомыми свенами, оказаться в посёлке, в котором уже был годы назад, снова увидеть её живой и свободной? Почему? Ради этого боги сохранили ему жизнь?

Он откинул к стене голову и закрыл глаза. В памяти сами собой вставали образы прошлого, когда он жил с ней, со свенкой Рианн. Как возвращалась она с Форума с корзиной в руках, как раздувала жаровню, как сидела за работой у ткацкого станка, как брила его лицо… А потом память вела его к воспоминаниям о близости с ней. Он помнил её лицо, искажённое неприятием, когда он пытался целовать её.

Это потом она стала позволять ему целовать себя, и было видно, что целоваться ей всё-таки нравится, она перестала отворачиваться и избегать поцелуев, и губы её стали мягкими и нежными, без прежней сухости и напряжения. Ему нравилось ловить её горячее дыхание, целовать её тогда, когда она была под ним, когда он овладевал её телом, когда входил глубоко и сильно. Она всегда закрывала глаза, и ресницы её трепетали, она была вся его с головы до пят.

Он вспоминал её грудь с твёрдыми бугорками сосков, её мягкость под губами и языком, её живот, бёдра… О-о-о… Что же он делает? Вот неразумный… Впервые за столько дней он почувствовал это, он завёлся от мыслей о ней, он впервые думал не о смерти, о боли, о голоде, а о женщине. Он хотел женщину, хотел близости с девушкой, хотел утолить именно этот голод.

Женщины всё время были рядом: жёны вождей, просто поселенки, рабыни, дочери, девочки, девушки, но все они воспринимались, как враги, как часть враждебной массы вокруг. Глядя на них на всех, он ни разу не почувствовал того, что чувствовал сейчас при мыслях о прошлом. Возбуждения. Желания обладать женским телом. Погрузиться в сладкий мир удовольствия. Любить…

Он резко открыл глаза. О чём это он? Любить? Он так подумал сейчас? Кого любить? Холодную неприступную свенку по имени Рианн? Её, что ли? О чём он? О какой такой любви может быть речь? Нет, конечно же, нет и нет! Она такая же свенка, как и все вокруг, из той же враждебной массы. Она ненавидит его, как и все здесь…

А оголённые возбуждением чувства спорили с рассудком, нет, она не позволила этому Галену-сопляку делать ему больно, не разрешила бить и ломать кости… Почему? Она ведь легко могла отомстить за всё руками этого щенка. Почему тогда?

Снова перешагнула через свою месть? Как в прошлый раз? И что? Что теперь будет? Как и тогда, она снова проявит заботу и интерес? Так, что ли?

«Рианн, милая моя Рианн, ты одна здесь, на кого у меня есть надежда. Ты вдохнула в меня жизнь… Ты — сама жизнь для меня. О, боги…»

И впервые за все эти дни у свенов в плену он почувствовал, как защипало в переносице подступающими слезами. Нет! В прошлый раз она тоже заставила его плакать, от отчаяния, от боли, от страха и злости. Сейчас же это были слёзы, рождённые надеждой, какой-то непонятно откуда взявшейся благодарностью, будто это был уже решённый вопрос.

Она поможет ему… Она поможет…

* * * * *

Часть 27

Рианн была ошеломлена произошедшим. Он здесь! Совсем рядом, живой и сравнительно здоровый. Да, он похудел, оброс, смотрит затравленно, словно всё время ждёт подвоха от всех, но это он! За эти месяцы он, видно, достаточно получал от всех, поэтому и живёт в постоянном ожидании очередного пинка. Теперь ты тоже раб, хлебни такой жизни, распробуй её вкус. Интересно, понравится тебе или нет?

Конечно же, нет, ты всегда смотрел на рабов сверху вниз, и теперь боги и тебя сделали рабом, и как оно тебе сейчас? Не сладко?

Она не могла заснуть, маялась, потом всё же поднялась, закутала плечи в плащ, обшитый заячьим мехом. Огонь в очаге уже давно прогорел, а угли подёрнулись пеплом. Через дымник в крыше тянуло ночной прохладой. Хоть и лето, а ночи всё одно холодные. Хоть дождя нет, и то хорошо.

Скоро вернётся Крикс, он узнает, что центуриона невозможно обменять на его младшего сына, и что тогда он будет делать? Должно быть, центурион дорого обошёлся ему, а Крикс очень ценит своё серебро. Просто так он не убьёт его: не простит себе такой убыток. Может быть, тоже попробует продать куда-нибудь в другой посёлок, в другое племя? Он в любом случае попытается вернуть свои деньги, или Крикс не Крикс, и Рианн совсем не знает его.

Кто бы мог подумать, что он жив. Все уже давно оплакали его, похоронили мысленно, а он ещё живёт.

Рианн вздохнула. Его ребёнку уже три месяца, четвёртый, он растёт в её животе, и скоро, наверное, начнёт щевелиться, а потом свой живот Рианн не спрячет под подолом платья. Все замужние женщины с гордостью носят свои животы, боги одарили их детьми, они плодны и радуют своих мужей сыновьями. И только Рианн боится того дня, когда её живот уже не скроешь. Сейчас все гадают, где она была и чем занималась всю зиму? Когда станет ясно, что она беременна, её возненавидят ещё больше.

В голове сама собой всплыла фраза римлянина: «Тебя никто не обижает?» Он об этом спросил её. Конечно, это же ясно как день, любой об этом знает: надеяться на тёплый приём ей не приходится. Все косятся, шепчутся, мальчишки обзываются, молодые парни думают, как залезть ей под юбку, но пока всё только намёками, и всё ещё можно терпеть. А потом? Что будет потом? Ей не дадут покоя, пока не сживут со света? Её и её неродившегося ребёнка центуриона.

О том, что это ребёнок центуриона знают двое: Крикс и его сын. Гален будет молчать, чтобы не сделать ей хуже, а вот Крикс, тот молчать не будет, весь посёлок будет знать, что у неё в животе зреет римское семя.

Рианн усмехнулась с горечью и почувствовала, как снизу вверх резко начала подниматься знакомая тошнота. Сейчас её вырвет! О, боги…

Она метнулась к помойному ведру у двери, еле-еле успела сорвать тряпку, закрывающую его, склонилась в мучительных судорогах. О, как же плохо ей было…

На ужин она от пережитой встречи с бывшим хозяином так и не смогла что-нибудь съесть, поэтому желудок был пуст, и рвало её только горькой тягучей слюной и кислотой. Тьфу! Да что же это? Сколько уже можно это терпеть?

Она стёрла с губ горечь рвоты и выпрямилась. Небольшой камень в кладке стены чуть сдвинулся у неё под рукой. Этого не хватало. Несколько лет назад отец скреплял раствором камни стен, и что теперь? Её дом в любой момент может рухнуть ей на голову? Этого ещё не хватало!

Рианн склонилась и потрогала камень, зажатый между двумя большими валунами. Может быть, она сможет сама укрепить его? Может, не всё так страшно, как кажется?

Она немного раскачала камень, и он легко вышел из кладки стены. Странно. Он почему-то был абсолютно чистым, на нём не было и следов глиняного раствора. Неужели отец забыл укрепить его или сделал это специально? Зачем?

Рианн осторожно засунула руку в образовавшуюся дыру в стене, оставшуюся от вынутого камня, и тут же резко отдёрнула руку. Что там? О, Донар… Что это? Что-то мягкое… Крыса? Мышь? Сердце стучало в груди от страха. Да что же это, о, боги?

За то время, пока была на ногах, она успела раздуть угли и накидать на них немного древесной ветоши из коры и щепок, всё это давало мало света, а полумрак — не лучший помощник в подобных случаях, воображение рисовало невесть что. Рианн набралась смелости и снова просунула руку в стену. Она вытащила на свет тяжёлый полотняный мешочек, отбросила его от себя. Даже не открывая его, она знала, что это. Это деньги. Серебро Крикса, то, что занял отец у него на покупку быков год назад. Те деньги, которые стоили ей свободы. Чтобы вернуть их, Крикс продал её римскому центуриону, и Рианн стала рабыней и наложницей в римской крепости.

Ох, что же это? Это большая сумма, это очень большая сумма. Таких денег она сама ни разу в жизни не держала в руках. Примерно такую же сумму центурион осенью заплатил за неё, а сам потом всю зиму жил, считая гроши и еле-еле сводя концы с концами. Это большие деньги. Но что теперь Рианн делать с ними? Потратить их? Приготовиться к зиме? Купить дров, зерна, корову?

Это — деньги Крикса! Это его грязные деньги! Его подлые деньги, стоящие ей свободы и чести!

Она жила, не имея таких денег, готовилась к зиме, знала, что через полгода станет матерью, будет нуждаться, будет сильно нуждаться, но рассчитывать на эти деньги она не хочет, не может. Это — грязные деньги! Крикс заработал их, торгуя с римлянами вином, продавая им своих соплеменников, ссуживая в долг, нехорошие деньги, подлые деньги… Они не будут впрок! Будь они прокляты!

Рианн понимала умом, что совсем не из-за этих денег Крикс увёл её в римскую крепость и продал центуриону, эти деньги были только предлогом, нет, всему виной был Гален и его чувства к ней. Но всем своим существом она понимала, что не может теперь тратить их, как свои. Это деньги Крикса! Пусть бы он подавился ими! Может, тогда он оставит её в покое? Перестанет злиться на неё, и ждать, когда же местные парни доберутся до неё, поимеют и прирежут…

Надо отдать их ему! Пусть подавится своим проклятым серебром! Ей оно не нужно… Да, из-за него её могут ограбить и убить свои же свены…

Рианн подобрала мешочек с пола и снова спрятала его под камень. Оно целый год лежало здесь и не создавало ей забот, а теперь ни сна, ни покоя не будет. Крикса нет дома, когда он ещё вернётся? День, два, кто знает? А потом надо будет сходить и отдать их ему, пусть забирает своё добро… Оно никому не принесёт удачи! Это злое серебро…

Прошло два дня, и Рианн решилась пойти к Криксу. Все эти дни она обдумывала всё, что случилось: встречу с центурионом, своим бывшим хозяином, найдённые деньги, в существовании которых она даже сомневалась до последнего момента, пока не нашла их. Отец про них ничего не говорил, и Рианн не верила Криксу. Много мыслей промелькнуло в голове, но в одном она оставалась уверенной — деньги она вернёт, не оставит себе ни одной серебряной монетки.

Когда пришла на двор Крикса, остановилась, поразившись количеству народа у стены сарая: дворовые рабы и рабыни, оставившие свою повседневную работу, дети, домашние и даже ближайшие соседи. Все сбились каким-то тесным кругом. Что случилось? Нахмуренная Рианн приблизилась и, когда поняла, что происходит, замерла на месте, чувствуя, как распахиваются губы в безмерном удивлении. Мужчины били римлянина…

Его выволокли из сарая и, видно, по очереди каждый подходил и бил его один на один, вымещая злость к Риму на одном этом бывшем центурионе.

Рианн пробежала глазами по лицам вокруг: женщины, подростки, дети, рабы, жена Крикса, нахмуренная, с поджатыми строго губами, за ней — Гален. Видно, он уже успел «отомстить» за младшего брата, тряс правую руку с тёмными, сбитыми до крови костяшками кулака, да и сам потирал свежий синяк на подбородке. Ему самому, выходит, тоже досталось.

Она почувствовала, как внутри всё сжалось с непонятной ей болью, когда взгляд её упёрся в стену, в бывшего хозяина, избиваемого кем-то из соседей. Это Доран, Рианн узнала его по рыжим длинным усам; три года назад римляне убили у него старшего сына в одной из стычек у римской заставы. Тогда был голодный год, и друиды винили во всём Рим и подначивали напасть на их отряд. В той стычке был ранен отец Рианн, он еле-еле выкарабкался.

Что ни говори, а римляне — хорошие воины, даже сейчас этот отбивался ещё, оказывал сопротивление, хотя и был ниже всех ростом, даже Галена; он худой и измученный пленом, а на ноге звенела тяжёлая цепь.

Он отчаянно сопротивлялся, продолжая держаться на ногах, отбивал удары Дорана, прикрывая лицо и грудь локтями и предплечьями. Это была отвага загнанного в угол волка, когда окружила стая враждебных собак, и деваться не куда, приходится отбиваться или умереть.

И, наверное, все понимали это, потому что никто из присутствующих не кричал, подбадривая своих, не смеялся, даже дети. У всех были сосредоточенные, серьёзные лица. И это было страшно. И Рианн почувствовала, как тело её содрогнулось при виде крови на разбитом лице её бывшего хозяина, на его одежде, на его руках.

Сколько крови! Зачем столько крови? О, Донар…

И тут, наверное, от вида происходящего, от волнения, переживаемого ею, она почувствовала, как впервые за все месяцы вдруг неожиданно встрепенулся в её животе римский ребёнок. О, боги! Рианн выбросила руку и придавила запястьем живот, таким внезапным было это движение внутри её тела. Она даже испугалась невольно, пока разумом не поняла, что это случилось с ней. Задавила в горле стон отчаяния.

Он чувствует! Он всё понимает, словно видит, что происходит здесь! Больно его отцу, больно ей самой видеть это…

Она всегда думала, что дети в животе матери начинают двигаться позже, поэтому была неготова к случившемуся, а тут всё так совпало…

Кровь… Сколько крови!

Перестаньте! Не надо!

Прекратите мучить его!

Не делайте ему больно!

Она хотела кричать, но не могла и звука произнести, не могла с места сдвинуться, буто её опять сковало тем знакомым ужасом, как много лет назад, и как тогда, в малиннике…

Центурион упал, и Доран несколько раз пнул ещё безвольное тело римлянина, целясь в рёбра и в живот. И тут все как-то потихоньку начали расходиться, потянулись каждый по своим делам, и скоро остались только Рианн и сам Крикс. Галена, слишком поздно заметившего Рианн, позвала мать, и тот нехотя ушёл с ней. Два соседа занялись центурионом. На него вылили ведро холодной воды, Рианн аж сама от увиденного содрогнулась всем телом.

— Что, пришла встать в очередь? — хмуро спросил её Крикс, усмехаясь в усы, глядел пренебрежительно, как смотрят на бездомную собаку.

Рианн перевела на него взгляд и ответила негромко:

— Я пришла поговорить…

— Хочешь, — он махнул в сторону римлянина приглашающим жестом, — можешь тоже отомстить ему? Что там женщины делают в таких случаях? Можешь поцарапать ему лицо, вырвать глаза ногтями, покусать, попинать, в конце концов — он ничего тебе не сделает!

— Я вижу…

— Тебе же есть, что ему сказать? — усмехнулся. — Твой бывший хозяин… отец твоего ублюдка… Тебе есть, за что ему мстить. Все мстят просто Риму, бьют, вот, его, — дёрнул подбородком, — а ты можешь отомстить не Риму, а именно этому человеку. Хочешь? — Она молчала, смотрела, как центуриона приводили в чувство ещё одним ведром холодной воды. — Или он был ласков с тобой? Грел тебя по ночам? Не бил, не попрякал куском хлеба? Почему ты молчишь? Римляне убили твою мать, надругались над тобой…

— Нет! — она резко перебила его.

— Нет? — Крикс удивился, нахмуриваясь. — Что — нет?

— Я успела сбежать тогда… Меня мама спасла… Она успела… закрыла меня собой… Я сбежала через поле в лес… на болота… На мне только одежду порвали…

Он долго молчал, рассматривая её лицо, думал. О чём он думал? О смерти той женщины, что любил? О её отважном поступке? О её дочери, что досталась ненавистному Риму, оказывается, ещё девушкой? Рианн уже говорила ему об этом раз, но, может быть, сейчас он поверит ей, наконец… Что творилось в его голове?

— Я как-то разговаривал с ним, он сказал, что был у тебя первым… Я думал, врёт центурион…

— Вы продали меня ему, как девушку, а сами думали…

— Я знаю, о чём я думал! — он резко перебил её. — Об этом все тут думали!

— И все ошибались… — прошептала зло.

В этот момент Доран дёрнул центуриона за руку, пытаясь поставить пленного на ноги, но римлянин вдруг резко вскрикнул от неожиданной боли, и Рианн дёрнулась от этого крика.

— Что там? — спросил Крикс.

— Похоже, рука…

— Правая, левая?

— Правая!

Крикс усмехнулся:

— Значит, отвоевался центурион…

Свены подхватили римлянина под руки и утащили в сарай, взгляд Рианн долго следил за волочащейся следом цепью. Потом из открытых дверей послышались звуки молота, значит, его снова приковали цепью к стене. Рианн сделала два шага назад, чтобы до её сапог не дотекла растекающаяся кровавая лужа воды от сарая.

— Отдайте мне его… — сказала и сама не поняла, как эта мысль родилась вдруг в её голове.

— Что? — Крикс удивился, даже очень удивился. — Ты о чём говоришь? Какой из богов лишил тебя рассудка?

— Продайте…

— Что говоришь? Ты сама понимаешь? Зачем он тебе? Соскучилась по ласкам римской собаки?

— Волка…

— Чего?

Рианн устало прикрыла глаза и объяснила то, о чём узнала в крепости римских легионеров за прошедшую зиму:

— Они почитают бога войны — Марса, кажется, и волк — его животное, так что они считают себя волками, а не собаками…

— Ты о чём? Дурочка Рианн… Что ты несёшь? Какие волки? Какой Марс?

— Продайте его мне. Вам он не нужен… Держать его ради развлечения? — Усмехнулась, передёрнув плечами. — Он не пригодился вам, а мне пригодится…

— Для чего?

— В моём доме нет мужчины, скоро осень, надо будет жать, а потом пахать и сеять… Он будет моим рабом, будет работать на меня… — Крикс перебил её грубым похабством:

— А по ночам тебя саму — пахать и сеять?

Но Рианн продолжала, даже глазом на это не моргнув:

— Я всю зиму была его рабыней, его наложницей и служанкой, он делал с моим телом, что хотел, а сейчас я хочу, чтобы он был моим рабом… — Крикс снова перебил её:

— И ты будешь делать с ним, что хочешь? Что? Я дал тебе возможность, — дёрнул подбородком в сторону сарая, куда уволокли пленного центуриона, — хочешь мстить ему? Мсти! Делай ему больно, чем хочешь и как хочешь! Пожалуйста! Ты не одна такая здесь, кто Риму мстит… Зачем он тебе? Лично тебе самой — зачем? Он — воин, тем более, ты не справишься с ним, он свернёт тебе шею и сбежит отсюда… Или ты тоже будешь держать его на цепи, как собаку? Или перережешь ему жилы на пятках? Какой тогда это будет работник? Скажи? Зачем тебе эта забота?

— Он даст мне слово…

И Крикс рассмеялся на её ответ.

— Ты точно — Рианн дурочка, как тебя все называют здесь. — Она молчала на его слова, и Крикс продолжил:- Нет! Конечно же, нет! Никогда! Да и где ты возьмёшь деньги? Ты знаешь, в какую сумму он обошёлся мне?

— У меня есть деньги…

— Какие? Твоя жалкая медь из крепости? Чем ты там её заработала? Привечала римских легионеров?

— Это — серебро!

— Откуда у тебя серебро? Где ты взяла его?

— Я нашла серебро отца, то, что он был должен вам…

— Моё серебро?

— Я уже расплатилась собой за этот долг, так что, теперь это — моё серебро!

— Допустим! — Крикс хмыкнул. — Только не сравнивай себя и римского центуриона! Если за эти деньги мне обошлась ты, это не значит, что и римлянин будет стоить столько же, даже если тебя никто и не поимел до этого, и ты осталась девушкой, как говоришь. Не равняй себя с ним!

Она помолчала, кусая губы.

— У него осталась только одна рука…

— Ну и что? Он всё ещё — центурион…

— У меня больше ничего нет…

— У тебя есть дом отца, есть его земля, есть ещё ты сама и твой ублюдок, которого ты носишь. Отдай мне всё, что у тебя есть, и я подумаю.

— Всё? — она озадаченно переспросила. — Зачем вам я и мой ребёнок? Он ещё не родился…

— Родится. Вырастет и будет хорошим товаром. Как и ты. Я продам тебя ещё раз и твоего ублюдка. — Усмехнулся. — Купишь ли ты свободу римлянину такой ценой? Достоин ли он её? Думай! Обменяешь ли ты его на себя и своего ублюдка?

Рианн отшатнулась, а Крикс рассмеялся вдруг.

— Ну вот, я так и знал! Рианн дурочка… Иди-иди домой! Нечего тут ходить.

И Рианн, развернувшись, быстро пошла домой, а в ушах всё ещё звенел смех Крикса, она шла всё быстрее, быстрее, а перед самым домом уже почти бежала, влетела в дом и остановилась у стены, пытаясь восстановить сбившееся дыхание. В груди всё смешалось злостью, обидой и жалостью к самой себе, к своему нерождённому ребёнку.

Часть 28

Дура! Какая же она глупая!

Что это она предложила Криксу? Выкупить его? Сделать его своим рабом? Чем она думала? Правду сказал Крикс, кто-то из богов лишил её рассудка. Что толкнуло её на эту мысль? Какая глупость! Нелепость! Это всё язык — враг души и тела…

Крикс прав. Что она будет делать с ним? Заставит его работать на себя? Слушаться её? Ага, как бы не так! Никогда этого не будет! Он — воин, легионер римских орлов, центурион, он сам привык отдавать приказы, он не будет подчиняться кому-то из свенов, особенно ей, женщине. Он никогда не станет честным исполнительным рабом, тем, кто будет пахать поле, косить и сеять, управляться по хозяйству. Он, правда, свернёт ей шею и уйдёт к своим.

Чем она думала? Как эта мысль пришла ей в голову? Он — центурион, он приходил к себе, а дома его ждал готовый ужин, выстиранная и заштопанная одежда, кто-то натопил жаровню, принёс воды, купил хлеб… Он привык получать, привык брать то, что хочет. А теперь он — раб, у него есть хозяин, и он теперь должен подчиняться его прихотям, всё терпеть и молчать.

Этого никогда не будет!

Он не станет рабом. Как он боролся сегодня, это не поведение раба, за столько месяцев плена он не стал рабом, он не научился подчиняться, не научился терпеть, не смирился со своим положением. Его жизнь только там, в римской крепости… Другим он уже не будет, не сможет.

Значит, осенью его принесут в жертву, это его судьба, раз он не может так жить, значит, он должен умереть. Вот и всё. И это будет правильно. Крикс никогда не отпустит его, не отдаст римлянам за выкуп, и уж, тем более, не продаст ей. Может быть, он только перепродаст его в другое племя, где он кому-нибудь понадобится. Да только кому он нужен со сломанной правой рукой? Его не используешь в ритуальном поединке, много ли чести в том, чтобы убить калеку? Никто из местных не пойдёт на такой бой, это — позор, а не поединок для богов. Значит, ему не отрубят голову, и не будут хранить её в святилище, как хранят головы славных воинов-врагов, посвящая их богам. Хороший воин даже вражеский достоин славы, достоин памяти.

Он — центурион, убивший многих свенов, но его не будут помнить, его просто прирежут или задушат, а труп утопят в болоте, хуже для всякого просто нет. Ни могилы, ни памяти… Так хоронят предателей, тех, кто преступил клятву, трусов… И так похоронят его… Римского центуриона… Душа его будет мучаться вечно, страдать годы и годы без покоя и забвения, будет метаться по болоту, и никогда не выйдет к людям. Такова участь всех, кого поглотила зыбкая тьма болот.

А ведь он — хороший воин, он — центурион, он учил молодых легионеров, он водил их в бой и сам был в первых рядах. Он не достоин участи труса и предателя. Рианн вздохнула. Да, она хорошо помнила, как в прошлом центурион возвращался после стычек с её соплеменниками, как он рассказывал ей о том, сколько свенов он убил, помнила его слова про того мальчика, что ранил его в живот…

Всегда он был честным воином, он не горел злобой и местью, был рассудителен и справедлив, он признавал свенов хорошими воинами, он помнил об убитых товарищах по оружию, о тех, кого потерял, он дружил со свеном Диксом… И даже по отношению к ней у него не было злобы, хоть она и была свенкой. И в последний раз первое, что он спросил её, как она живёт здесь, не обижают ли её другие?

Кто здесь из местных проявил к ней подобное участие? Только Гален, да и то, потому что таскался за ней с юных лет, потому что внушил себе эту непонятную любовь к ней, вот и всё. Все остальные называют её «Рианн дурочка…» Все ждут, когда начнётся зима, и она загнётся в своём пустом холодном доме от голода и холода. Да, и ещё она к тому времени родит римского ребёнка…

Рианн усмехнулась с горечью. Что Крикс, как его хозяин, сделает с ним? Попытается ли он вернуть свои деньги, что потратил на него? Он же сам признал, что заплатил за него очень много. Убьёт ли без выгоды или просто потеряет, отдавая на потеху другим, как сейчас, вот? Или всё же торгаш окажется в нём сильнее свена, потерявшего сына? И он постарается вернуть свои деньги?

Когда сейчас он предлагал ей отдать за него всё, что у неё есть, это был Крикс — торгаш. Сейчас он знает, что у неё есть серебро, и оно не даст ему покоя. Он захочет вернуть его, иначе Крикс — не Крикс. Но серебра у Рианн слишком мало, чтобы купить на него центуриона, Крикс ясно дал ей это понять. Хочешь купить его свободу, продай саму себя, своего ребёнка, свой дом и землю…

Это слишком высокая цена. Это невозможно…

Рианн вздохнула, думая наперёд. Что её ждёт? Скоро осень и зима, будет холодно и голодно. Дров у неё почти нет, урожай, если она и соберёт, на всю зиму не растянешь. А ещё — у неё родится ребёнок. Что она сможет дать ему? Будет ли он жить, если ей самой будет нечего есть?

И она, и её ребёнок обречены на голодную смерть.

А может быть, местные убьют её раньше, когда узнают, кого она родила. Должен же быть предел терпению? И Гален не сможет всё время её защищать. Она должна как-то сама заботиться о себе и о своём ребёнке. А как она сможет это сделать?

Скоро живот не даст ей работать в полную силу, а осенью надо будет убирать поле, пахать и сеять озимые. Она не справится. Правда, есть деньги Крикса, и что? Она сможет купить на них дров и даже зерна на зиму, может быть, даже доживёт до весны, а будет экономить, проживёт ещё одну зиму. А что потом? Потом будут другие зимы и всё те же заботы, и вряд ли под каждым камнем её дома её ждёт мешок серебра.

Ей повезло однажды, больше этого не будет.

Если честно смотреть правде в глаза, Рианн обречена. Через год, через два… Когда все узнают, что у неё есть серебро, местные точно ограбят её и убьют, покоя ей не будет. Годом раньше, годом позже… Через месяц, через два… Она — женщина без мужчины… Женщина без родственников, без семьи… Одинокая женщина в жестоком мире, и ей не выстоять против всех ветров, что бьют и будут бить ей в лицо. Вот и вся правда жизни.

Наверное, она была дурой, что послушала Дикса и вернулась домой, может быть, в римской крепости у неё была возможность выжить. Она умела работать, она ткала и этим могла хоть что-то заработать. Она могла бы продать себя в какую-нибудь мастерскую или в лавку… Да, а ещё она могла бы продавать себя, как говорил ей этот центурион, и зарабатывать своим телом…

Рианн усмехнулась этим мыслям.

Тогда, в прошлом, подобные слова злили её не на шутку, она даже помыслить об этом не смела. Продавать себя римским легионерам? Стать римской подстилкой, их словами проституткой, да никогда! Лучше умереть, чем позволить такое!

А теперь она думала об этом без прежнего неприятия. Да, умом она понимала, что это будет последнее, что она будет делать в своей жизни, но мысли о том, чтобы продать себя у неё уже появились. Что это? Отчаяние? Безысходность? Просто — глупость? Продать себя, чтобы просто выжить и дать возможность выжить своему ребёнку? Так, что ли?

И кому продать? Снова вернуться в крепость?

А не всё ли равно — кому и где? Здесь или там?

Продать себя, допустим, тому же Криксу? Стать его домашней рабыней? Доить его коров, носить воду и дрова, ткать для него, печь хлеб, шить одежду и кормить собак — вся работа по дому ей знакома. Рядом будет Гален, и она будет рабыней в доме его отца. Позволит ли он себе лишнее? Воспользуется ли он ею? Конечно, теперь он забудет о женитьбе на ней: рабыня ему не ровня! Он сможет свободно брать то, что захочет, и Рианн не посмеет отказать ему…

Она устало прикрыла глаза.

Зато она будет в тепле, у неё будет свой угол, у неё будет каждый день свой кусок хлеба и ложка овсянки. Вон, какие сытые рабы Крикса сегодня сновали по двору, все при деле, хозяин кормит их, а хозяйка всегда найдёт работу и в обиду не даст. Нанна — хорошая женщина, она не будет мучать Рианн и её ребёнка.

Но Крикс, скорее всего, не оставит её на своём дворе. Она — напоминает ему о той женщине, что он любил, о своей безответной любви юности. И о том, мужчине, которому она досталась, об отце Рианн. Поэтому он избавится от неё, и как можно скорее…

И почему так? Почему всё так сложилось?

Крикс любил её мать и не получил её, а теперь Гален ходит за ней. Почему боги так жестоки? Зачем они внушают эту любовь, как насмешку, как наказание? Как же, наверное, бесится Крикс, думая об этом?

Но это всё Фрейя, это её козни…

Рианн снова вздохнула.

Пока не родится её ребёнок, пока он не подрастёт, Крикс не будет её продавать. Иначе, кому нужна беременная свенка? Уж, в крепость-то теперь её точно не отведёшь, и центурионов не обманешь тем, что она невинная девушка… Поздно…

На этот раз Рианн усмехнулась с улыбкой над самой собой. Это точно. Придётся Криксу держать её дома на хозяйстве.

Всё придётся отдать ему: свою козу, свой дом, свою землю, всё своё серебро, что нашлось так неожиданно, саму себя и своего ребёнка… А что получить? За всё за это — что? Кусок хлеба и крышу над головой? Уверенность в завтрашнем дне? Возможность просто выжить?

Стоп! За это всё Крикс обещал ей римлянина!

Во как!

У Рианн аж дыхание перехватило, она аж дышать перестала. Ничего себе мысль посетила её!

Римлянина? Что ей делать с ним?

Отпустить, пусть катится до своей крепости? Всё равно, с его сломанной рукой, воином теперь ему уже не быть. Никто не вернёт его в центурионы. Жена уехала. Его признали погибшим. Да, жена его забрала всё, что было у него мало-мальски ценное. Он теперь гол, как кол на дворе. Вернётся, а там ничего.

Пусть тоже продаёт себя в рабы…

Она улыбнулась своим глупым мыслям. Конечно же, этого не будет. Рим своих волков из стаи не бросает. Ему что-нибудь дадут. Землю, место, он как-то заикался, что в будущем ему дадут землю, и он посадит на ней виноградники. Вот, пусть и садит, если ещё что-то получит. Он ещё молод, чтобы получить эту землю, её дают только старым воинам, так Рим заботится о своих… Как они их называют? Ветераны?

Только этот вряд ли теперь со своей рукой посадит какой-нибудь виноградник. Калека… Отпахался, отвоевался, отбегался… Кому он теперь нужен? И будет ли ему ещё нужна эта его земля? Для земли нужны силы, здоровье и, как минимум, две здоровых руки. А, может быть, он купит рабов, и они будут пахать его землю? А он будет лишь отдавать приказы? Это он умеет, центурион он или нет, конечно, умеет…

О чём она вообще думает? Какая разница, кто будет работать на его земле, пока он ещё тут? Никто его не освободил и пока никто не собирается… Рианн вздохнула. Всё просто думы. Мысли ни о чём. Разве ей хочется стать рабыней Крикса и его сына? Конечно же, нет! Ещё чего не хватало! Да и что она переживает за Галена? Он скоро женится и потеряет к ней всякий интерес. Так что, всё это пустое…

Рианн потянула завязки плаща и сняла его с себя. Хороший плащ, из толстой тёплой шерсти, он прослужит ей не один год, о том, что он у неё есть, она порадуется потом, когда начнётся осень. Этот плащ ещё в прошлом году купил ей центурион, и Рианн всё это время носила его ещё в крепости и тут. Такие вещи стоят дорого, и он дорого римлянину обошёлся. Рианн помнила, как он принёс его ей, уже после того, как она стала его женщиной…

Была осень, и было холодно, она тогда ненавидела его и боялась, но отказаться от плаща не смогла. Крикс привёл её в крепость в одном платье, и другого ничего у неё не было. Так что, пришлось ей смириться и принять этот плащ от хозяина. До гордости ли ей было тогда? Да и сейчас — до неё ли? Что уж тут говорить, какая гордость?

Она рада всему, что преподносит ей жизнь, а подарками она как-то не слишком балует, всё одни испытания и проверки на прочность, начиная с самого детства. И что её ещё ждёт? Чем всё дальше обернётся? Может, не сильно везло в начале жизни, так повезёт в конце её? Ага, будет сытая тёплая старость, вокруг дети и внуки, никаких забот, кроме обычных стариковских болячек. Наверное, так?

Сама же усмехнулась над собой. Точно «Рианн дурочка…» Додуматься же до такого… Сытая тёплая старость… Да нет, дорогая, сначала у тебя будет голодная и холодная жизнь сейчас, зима и ребёнок на руках. Снова вздохнула, горько усмехаясь над своей судьбой. Думать и стоять некогда, все её каждодневные заботы никто не отменял.

А утром снова пришёл Гален. Рианн столкнулась с ним во дворе после того, как подоила козу.

— Гален? — Она невольно отшатнулась, не ожидая увидеть свена. — Ты что? Опять?.. Что тебе?

— Ты зачем вчера приходила? — Голос его был хмурым, недовольным каким-то. Рианн это заметила.

— А что, не понравилось, что я тебя там увидела? Что и ты бить его будешь? — Усмехнулась. — Ну и что?

— Ты к отцу приходила? Зачем?

— Вот и спроси его сам.

— А что — секрет?

— Нет, не секрет.Но тебе явно не понравится…

— Что? — буркнул, глядя через бровь; на подбородке темнело пятно свежего синяка после вчерашней драки.

— Я не хочу говорить об этом. — Она пыталась обойти его стороной, но Гален отступил в сторону и перекрыл ей дорогу. Свенка вскинула лицо, глянув снизу вверх. — Что? Что ты от меня хочешь? Гален? Что ты хочешь услышать?

— Что ты хочешь от отца? Ты же ненавидишь его, а он — тебя! И зачем тогда ты ходила к нему? Рианн?

Она строго поджала губы.

— Я хочу продать свой дом, свою землю и саму себя твоему отцу, веришь?

Нет, он не верил, челюсть его отвисла от удивления, а брови взметнулись вверх. И Рианн усмехнулась, продолжая:

— Хочешь, чтобы я стала рабыней твоего отца? Ты обрадуешься, если я всё время буду рядом?

— Что? — сумел только выдавить из себя.

— Хотя, какая тебе разница, отец скоро женит тебя, и я стану тебе не нужна, так что… — Делано небрежно пожала плечами, усмехаясь своим словам.

— И ты думаешь, отец позволит тебе жить у нас? Да никогда!

— А что, он перепродаст меня куда-то? Куда?

Гален пожал плечами, не зная ответа.

— Зачем тебе это? — спросил сдавленно.

— Неужели ты думаешь, что я переживу эту зиму? — ответила вопросом на вопрос. — Я делаю то, что позволит мне выжить…

Он согласно кивнул в ответ, понимая ход её мыслей.

— Я понимаю, но отец… — Отрицательно повёл подбородком. — Он не позволит тебе быть рядом… Ты это знаешь.

Рианн молчала, думая. Он прав. Гален прав, он знал своего отца, как никто другой. Конечно, Крикс что-нибудь придумает, чтобы Рианн не оказалась с Галеном под одной крышей, конечно же, он этого не допустит. Год назад он увёл её в римскую крепость, лишь бы сын не привёл её в дом отца, как свою невесту. Разве теперь он позволит Рианн быть рядом с сыном? Конечно, он поторопится женить Галена на Арике, но отвлечёт ли его это от первой юношеской любви, тем более, если Рианн будет рядом? Сама Рианн, конечно, надеялась на это, он начнёт с ней спать, узнает Арику, как женщину, и забудет про других, про неё забудет. Он молод, да и Арика тоже молода и симпатичная, она должна отвлечь его, он погрузится в мир плотских удовольствий и будет думать только об этом.

Рианн хорошо помнила, как центурион не давал ей прохода, как он добивался её, с какой страстью он бросался на неё, не думая о ней, о её чувствах, а ведь она была не женой, а только рабыней, ещё и свенкой для него, чужачкой. Его буквально трясло, когда он её видел, он прибегал вечером со своей службы и тут же овладевал ею там, где находил её. Он применял силу, он насиловал её, он не спрашивал её желания, его не волновали её чувства.

Рианн поджала губы, вспомнив тот день, когда римлянин в первый раз изнасиловал её. Потом до утра он сделал это ещё два раза… А ведь после он как-то сказал ей, что примерно так же вёл себя и со своей женой в первое время со свадьбы. Он признался Рианн, что никогда не любил жены, что их поженили родители… Но, тем не менее, он спал с ней с таким пылом, а сейчас ненавидит её и рад, что они теперь не вместе. Так что…

Видно, для мужчин это не так и важно, любишь — не любишь, какая разница? Любовь им не нужна, им нужно просто женское тело, то удовольствие, что оно даёт им. Вот и всё.

И Гален забудет про неё, тело Арики затмит всё, он будет получать удовольствие от неё, и оставит Рианн в покое.

Как-то Крикс сказал всердцах, что он лучше убьёт её, чем позволит ей быть рядом с Галеном. Вот это точно, опасное дело. А что, если он так и сделает?

Дёрнула подбородком раздражённо. Да нет же! Она в его глазах стоит денег, ведь Крикс — торгаш, он всё меряет деньгами, иначе он давно бы уже убил её. Зачем тащил её до крепости? Мог убить и утопить в болоте, и никто бы не искал её. Он хотел вернуть свои деньги. Почему тут позволяет ей жить? Да и он первым предложил Рианн продать себя ему, даже ещё раньше, чем эта мысль пришла ей самой в голову. Он не будет её убивать, он снова попытается на ней заработать! А если Гален женится и потеряет к ней интерес, Крикс вообще оставит её в покое! И Рианн потихоньку переживёт эту зиму и сможет доносить и родить своего ребёнка. Это было бы здорово…

— Ты не должна становиться рабыней… — подал голос Гален, и заставил Рианн вернуться в реальность. — Не надо, Рианн, ты должна быть свободной. Не надо терять свободу, ты — свенка, ты…

— Не надо, Гален! — Она мотнула головой, не желая слушать его. — Зачем говорить об этом? Ты и сам всё понимаешь…

— Я смогу убедить отца. Он разрешит…

— Что — разрешит? — перебила Рианн.

— Я заберу тебя, ты станешь моей…

Рианн вдруг рассмеялась невольно, отшатнувшись, будто услышала великую глупость. Гален нахмурился, слушая её смех, но не перебивал.

— Нет, Гален, нет! Отец никогда не позволит тебе… Ты же знаешь! Я напоминаю ему о своей матери, о той обиде, что он пережил, о том отказе… Она его отвергла… Выбрала другого… Ты знаешь это!

— Ну и что! Не ему же быть твоим мужем!

— Он не позволит тебе!

— Тогда я сам женюсь на тебе и буду жить с тобой в доме твоего отца.

— Весь твой род, семья, все-все откажутся от тебя. Ты этого хочешь? А ребёнок? Мой римский ребёнок? Ты, что ли, собираешься растить его? Зачем тебе это? Гален, не дури, не говори глупостей…

— У нас будут свои дети. Неужели ты думаешь, я не смогу сделать тебе другого ребёнка, свена?

Рианн помедлила с ответом.

— Я так не думаю, ты сможешь, ты всё сможешь, ты же — мужчина, но этот римский ребёнок, он всегда будет стоять между нами. Ты всегда будешь помнить, что ты только следующий, что не первый… после римлянина… Ты всегда будешь это знать, и я буду это знать, и все здесь вокруг будут это знать… Я — римская подстилка, шлюха, как говорит твой отец, мать римского ублюдка, рабыня римского центуриона… Все здесь это знают, а не знают, так скоро узнают… — Она сделала паузу, собираясь духом, чтобы продолжить:- Я всегда хорошо относилась к тебе, ты мне нравился, мы знаем друг друга с детства, ты один помогаешь мне сейчас, и я не хочу этого для тебя, не хочу, чтобы ты страдал вместе со мной. Понимаешь? Ты достоин большего, ты должен вырасти в уважаемого человека, сына своего отца, а не стать просто моим мужем, чтобы все смеялись над тобой и тыкали пальцами…

— Это вина моего отца, и я должен платить за это. Всё нормально. Я готов к этому. Рианн?

— Нет, Гален! — Она повысила голос. — Нет! Это ты сейчас так говоришь, а потом ты будешь стыдиться меня и ненавидеть этого римского ребёнка…

— Хочешь, я убью его, когда он родится?

— Что? — Рианн опешила. — Ты о чём?

— Если он стоит между нами, давай я убью его?

— И ты сможешь это сделать? — Её голос сорвался на шёпот. Гален промолчал, тяжело прикрывая глаза. — Это же и мой ребёнок, он живёт во мне… Он живой, он родится, ни в чём не виноватый, ни разу не видевший своего отца, а ты сможешь убить его? Гален? О чём ты говоришь?

— Я просто хочу быть с тобой… — ответил после долгого молчания, и видно было, как тяжело давался ему этот разговор. — Хочешь, я просто унесу его в лес, на болота, пусть боги решают его судьбу?

— Зачем? Зачем это всё? Почему мы говорим об этом? Ради того, чтобы быть со мной, ты готов и на такое? Убить ребёнка?

— Римляне могут всё, они не гнушаются убивать детей и женщин, ты же знаешь это! Это всего лишь римский ребёнок, отродье этого центуриона…

— Это мой ребёнок, Гален! — она резко перебила его. — Это моё отродье!.. — Рианн гневно сверкнула глазами, почему-то вспомнив свои ощущения, когда ребёнок этот впервые шевельнулся в её животе. — И он — уже не последствие насилия… — При последних словах Гален нахмурился, и Рианн дальше развила эту мысль:- Да, когда боги дали мне этого ребёнка, этот римлянин не брал меня силой, он не насиловал меня, я была с ним, и я… я… я хотела этого сама… мне было хорошо с ним… Да! Даже очень… — Она призналась в этом, глядя свену в глаза, вздёрнув подбородок с вызовом.

— Нет… — он протянул со стоном неверия. — Не говори так, ты не могла с ним сама… Нет…

— Сначала, да, я сопротивлялась, и он применял силу, он насиловал меня, связывал, делал больно, а потом… потом я…

— Нет! — Гален попытался остановить её признания, но Рианн добивала его всё больше и больше:

— А потом я научилась, я стала сама хотеть этого, мне стало нравиться это… Я ждала, моё тело ждало его… Он перестал брать меня силой, перестал делать мне больно… Я позволяла ему целовать себя… И он умеет это делать… Он — мужчина, Гален, сильный, опытный мужчина… А ты — мальчик…

— Нет! — Он дёрнулся, как от удара.

— Даже если у тебя и была девушка, кто там? Какая-нибудь рабыня твоего отца? Может быть… Ты — мальчик, неопытный, юный мальчик… Всё, что ты говоришь, что хочешь сделать, это просто ребячество! Детские игры! Небольше! Ты никогда не пойдёшь против своего отца! Ты будешь делать только то, что он тебе говорит! Вот и всё!

— Нет! Ты не знаешь!

— Я знаю!

— Нет! — Он нервно дёргал подбородком.

— А как ты докажешь это? Что ты можешь сделать, чтобы доказать мне обратное?

— А что ты хочешь?

— Отпусти его…

На долгое время повисла тишина. Гален растерянно моргал, не веря ушам, а Рианн и сама от себя не ожидала, что разговор заведёт её в это русло.

— Ты о чём? Кого?

— Центуриона… Возьми и отпусти…

— Ты себя-то слышишь?

— Слышу. Ты никогда этого не сделаешь… Мальчик. А говоришь, «буду жить», «наплевать на отца…», «на всех», «буду только с тобой…»- Она попыталась передать его интонацию.

— Это другое!

— Это даже сложнее! Тебе надо будет идти против всех, а не только против твоего отца…

Гален молчал, думая, и Рианн видела, как стискивает с яростью он свои зубы, аж небритые щёки ходят ходуном.

— Это глупо! — наконец, подвёл итог. — Какое тебе дело до этого центуриона? Ты говорила, что он делал тебе больно, что он — римлянин, что он… — Бессильно замотал головой. — А сама… Сама, оказывается, спала с ним добровольно… Хотела его…

— Да, Гален, ты прав, так и было… Мне нравилось спать с ним, мне нравилось то, что он делал со мной, да… Отец твой прав, я, в самом деле, просто римская подстилка… И зря я пришла сюда. Мне надо было остаться там… И твой отец прав, ты просто помешался на своей любви, просто возьми и поимей меня, переспи и успокойся… Я даже не буду сопротивляться, обещаю, но и помогать не буду… Ты просто получишь то, что хочешь, поймёшь, что во мне нет ничего особенного, и ты успокоишься… Женишься на своей Арике и будешь жить дальше…

— Как ты можешь так? — Его лицо исказилось от неприятия её слов. — Ты… ты просто… — Он бессильно замотал головой и, не найдя слов, развернулся и пошёл к калитке.

Рианн проводила его взглядом. Мальчик, конечно же, ты мальчик, а как же по-другому. И она была уверена, что видит его у себя на дворе в последний раз. Больше он не придёт, она нанесла ему обиду, непрощаемую обиду, то, что ранит самолюбие любого мужчины. Она сравнила его с другим, с римлянином, и заявила, что сравнение не в его пользу. Кто же простит такое? Никто! Особенно гордый свободный свен. И Гален забудет дорогу сюда. Он ушёл и больше не вернётся. То, что не смог сделать его отец кулаками и угрозами, сделала она сама — всего лишь словами…

Ну и ладно! Всё правильно. Будущего у них двоих всё равно не было и нет.

* * * * *

Часть 29

Она проснулась среди ночи, неожиданно открыв глаза. Лежала на боку, щекой в подушку. Что-то горячее заливало губы и подбородок, липкие волосы цеплялись за пальцы. Что это? Неожиданный ужас сковал вдруг. Что случилось? Что это происходит с ней?

Рианн вскочила, бросилась раздувать угли очага, бросала какую-то деревянную ветошь, чтобы огонь быстрее разгорелся.

При свете очага со страхом рассматривала свои ладони. Что? Что это с ней? Кровь… Откуда? Что это? Почему? Вытирала пальцами, всей ладонью под носом… Почему это? Почему так много? Из-за чего?

Пока спала, потекла кровь из носа, много крови, глянула на подушку — и там здоровое пятно! Так много! Ого! Да что же это! Почему? И в голове шумит с болью. Метнулась к ведру с дождевой водой, плеснула в бронзовый тазик и принялась отмывать лицо, руки, пряди волос. Вода тут же окрасилась кровью, и к горлу подступил ком… Как тогда… Мама… Нет… Не надо…

В дымнике завывало ночным ветром. Вечером начал срываться дождь, и сейчас мелкие капли попадали сюда, иногда касались лица, рук. Настроения и так нет, а тут ещё это… Противно-то как, хоть и своя, не чужая… Но так много… Почему её так много? Столько крови… Где она в последний раз видела столько крови?

Отдёрнула в сторону подушку, убирая с глаз вон, чтобы не видеть. Накинула на голые плечи одеяло с опушкой из волчьей шкуры. Холодно. И погано на душе. Тоска. Тоска до самой настоящей боли. И дождь ещё этот… Что же это?

Его били, римлянина! Вот, где в последний раз она видела столько крови. И перед глазами вновь ожило всё до последней детали. Окровавленное лицо, эта лужа воды, которой его отливали, и звон цепи на его ноге… И крик боли, когда Доран дёрнул его за руку. И почему от всего этого так больно на сердце?

Рианн вздохнула, глядя в огонь, где горели подброшенные дрова. Гален сегодня не приходил, и вчера, и позавчера, и вряд ли придёт завтра… Она обидела его смертельно, такой обидой, которую не прощают. Она рассказала ему о римском центурионе, о том, что чувствовала, когда была с ним. Да, и это правда. Она не лукавила, она себе-то боялась в этом признаться, в том, что римский центурион делал ей хорошо. Что ей нравилось, когда он целовал её, когда его ладони ласкали её грудь, живот и там, между ног. Её тело само вздрагивало от его прикосновений, тянулось навстречу его пальцам, она распахивалась для него, и дыхание её замирало, ловя каждое ощущение.

О, он умел это делать, он знал все тайные уголки её тела, знал, где коснуться, чтобы она не смогла сдержать стона страсти.

Мужчина… Да, она не солгала Галену, все слова её были правдой. Она хотела этого, она ждала этого. Она помнила все свои ощущения, когда он входил в неё. Смесь боли и наслаждения, тяжесть мужского тела, прикосновения его обнажённой кожи к своему телу. Помнились первые движения толчков внутри себя, тоже вперемешку с болью, когда пальцы рук её сами невольно впивались в его плечи в попытке ослабить эту боль. Сильные, глубокие, властные удары, сотрясающие её всю, проникающие так глубоко, что перехватывает дыхание. И тогда она покорно отдавалась его напору, старалась шире распахнуть влажное лоно, и даже сама подавалась ему навстречу…

Мужчина… Куда же Галену до него? Он мальчишка, неопытный зелёный юнец. Может быть, пройдёт не один год, пока он сможет доставить удовольствие женщине, когда он из юноши станет мужчиной, но сейчас…

Рианн хмыкнула и, поправляя одеяло, сползшее с плеча, случайно коснулась своей левой груди. Ого. При мыслях о близости с центурионом сосок её груди затвердел и стал чувствительным. Она возбудилась. Она захотела мужчину. Так часто возбуждаются именно мужчины при мыслях о женском теле, при воспоминаниях о том, что чувствуют, овладевая женщиной. И тогда они не могут остановиться, пересилить себя. И в такие моменты они готовы даже на то, чтобы проявить насилие, взять женщину силой, если она не позволит взять себя добровольно.

В этом что-то звериное, дикое, неправильное. Возбуждение затмевает все их мысли, и они уже не думают ни о чём, и уж тем более, о женщине. Так ведут себя звери. Волки, олени, лоси, быки, кони, собаки и… мужчины. В моменты похоти страсть затмевает всё. И тогда мужчины насилуют женщин. Так римские легионеры ведут себя в посёлках свенов, они берут силой женщин, девушек и даже девочек. И, наверное, такими были и будут все мужчины, не только римляне. Мужское начало у всех одно…

Что уж греха таить, и она сама, вот, почувствовала возбуждение, вспомнив о близости с мужчиной. И пусть он римлянин, чужак, пусть центурион, она переживала в его объятьях не только боль, она наслаждалась близостью с ним, с врагом её народа, с захватчиком. И сейчас могла себе в этом признаться. Ей нравилось касаться его тела в моменты, когда он был рядом, нравились его поцелуи, нравилось, что он нуждался в ней, что искал в её объятьях утешения и покоя. После крови и смертей он приходил к ней и искал с ней близости, чтобы забыть обо всём. Она была нужна ему…

Её тело…

Мягким и плавным толчком почти неуловимо шевельнулся в ней её ребёнок, ребёнок римского центуриона. Рианн замерла, прислушиваясь к себе. Да, однажды она даже ревновала его к другой женщине… И это было.

«…Они мучили тебя… Они били тебя всей толпой… Они ломали твои кости… Они истязали то тело, которое я знаю… сломали правую руку, что обнимала меня, ласкала меня…»- предательские мысли одна за другой шли вереницей в её голове.

О чём это она? Она жалеет его! Ей больно вместе с ним… Ей больно стало так сильно, что эту боль почувствовал тогда даже её ребёнок, и он впервые шевельнулся в ней…

Он сейчас где-то там, в холодном и тёмном сарае, идёт дождь, он один, голодный и одинокий, замёрзший, грязный, обросший, избитый, прикованный цепью…

И никто здесь не знает его, никто не видит в нём больше, чем просто римского центуриона, врага, жестокого ненавистного римлянина. Никто не знает, каким он может быть со своими друзьями, с боевыми товарищами, с женщиной… Как умеет он целоваться, и какие сильные и умелые его руки, как умеет он довести девушку до любовного изнеможения, заставить её стонать от страсти, отдаваясь его напору…

Никто здесь не знает этого, кроме неё… Потому что она жила с ним под одной крышей столько дней, столько лун, она видела его настоящим…

Это он купил её у Крикса, когда всех отпугивала цена, это он дал ей вольную, это он не стал мстить ей, хотя и испугался её, это он не стал наказывать её за желание убить его собственным кинжалом, это он доверял ей брить себя… Это он делил с ней холод и лишения прошлой зимы, последний кусок хлеба и последние гроши меди. И он такой же человек, как и все. Он тоже чувствует боль, переживает страх, он боится их всех здесь, он хочет к своим, он хочет жить, как всякий другой на его месте. И здесь его ждёт только смерть…

Рианн тяжело прикрыла глаза. Все бросили его: друг уверовал в его смерть и убедил в этом других, даже их римского судью, жена обрадовалась и уехала в их Рим к своему любовнику и к сыну. Все-все, кто знал его, оставили его, никто не ищет, не переживает. И только Рианн, одна из всех, знает, что он жив, как ему сейчас больно и страшно.

И она вспомнила вдруг свою просьбу Галена отпустить центуриона. Чем она думала тогда? Почему в тот момент она попросила об этом, хотя осознала всё это только сейчас?

Надо отпустить его! Надо выкупить его, как Крикс предлагал ей, всё равно она уже решилась продать себя свену. Так не всё ли равно? Пусть, пусть он возвращается к своим. Пусть он живёт. Пусть!

Рианн поднялась на ноги и принялась быстро одеваться. Крикса нет, он уехал опять куда-то, наверное, снова в крепость. Она узнала об этом сегодня у реки, когда ходила полоскать свои платья. Идёт дождь. Ночь. Никто не заметит её. Она отпустит его, а уже потом отдаст себя и всё своё имущество Криксу. И тогда тот не обманет её, он не сможет убить его за её спиной.

Да! Решено!

Но там цепь, Рианн не сможет сама отпустить его. Нужен кузнец с инструментами, нужен мужчина с молотком… Что она может придумать? Найти молот в инструментах отца? Он должен быть у него, у него всё было…

Рианн разожгла масляную лампу и нашла молоток, обулась и накинула тёплый плащ. Всё это время она не сомневалась даже, что что-то делает не так, что должна остановиться, пока не стало поздно.

Дождь моросил мелкий-мелкий, будто туманом оседал на лицо и руки, он не затушил её лампу, и Рианн смогла пройти весь путь до дома Крикса без проблем. Она вошла во двор, и ни одна собака не услышала её. А вот и знакомый сарай. Она прошла вглубь темноты и остановилась над спящим центурионом.

Нет, он не спал, а может, просто дремал, что тут же открыл глаза и заметил рядом появившуюся Рианн.

— Рианн? — удивился. — Ты что тут делаешь?

Она рассматривала его в свете дрожащей лампы. Римлянин ещё меньше напоминал себя прежнего, стал ещё более заросшим и каким-то измождённым, что ли, уставшим и безучастным ко всему. Или это только Рианн так показалось? Его и не узнать, только глаза прежние, тёмные, яркие, упрямые.

Неужели это лицо она столько раз брила, касалась этого подбородка и этих щёк? Он ли это?

Римлянин завозился на соломе, притискиваясь спиной к стене, смотрел снизу вверх, и свет отражался в его зрачках. Левой рукой он поддерживал правую под локоть.

— Ты как тут? — шепнул, опуская взгляд.

Рианн молчала, рассматривая его. И её молчание вызывало тревогу в центурионе, он как-то смутился, подобрался весь, и взгляд его стал настороженным. О чём он думал сейчас? Почему она пришла среди ночи явно в тайне от Крикса, сама? Зачем? Чего она хочет? Может быть, хочет отомстить?

А когда его взгляд упёрся в молоток в её руке, он как-то вообще дышать перестал и прянул в стену, прошептал сухими губами:

— Не надо, Рианн…

И она вспомнила тот момент, когда он раненым был, и она вернулась с рынка и застала центуриона на полу. Он так же умолял её не трогать его, боялся и даже плакал… И что, сейчас он боится её так же? Думает, что она убьёт его? Чем? Молотком?

Рианн вздохнула и опустилась на корточки рядом с бывшим хозяином, примостила лампу среди сенной трухи и так же молча потянула на себя цепь, рассматривая, каким образом держится она на лодыжке центуриона. Римлянин сразу же понял, что происходит, и, наклонившись к свенке, тоже принялся крутить цепь на своей ноге. Негромко объяснял:

— Я уже смотрел тут всё… Просто так это не сделаешь… — Голос его дрожал от волнения, и Рианн удивилась, как она могла раньше понимать его неразборчивую речь на чужом ему языке? — Нужны инструменты… Думаю, одним молотком этого не сделаешь… Видишь? — Он показал ей, постучав по кольцам кандала кончиками грязных пальцев левой руки. — Вот эти края держит вот этот штырь, его можно выбить молотком, но надо крепкую тонкую швайку… Её надо вставить в отверстие, а потом только ударить сильно молотком, может, и не один раз… Вот он вылетит снизу, и это раскроется… Понимаешь?

Смотрел на Рианн в упор, лица их были совсем рядом, и свет дрожащей лампы плескался в его знакомых глазах. Рианн поджала губы, понимая, что у неё ничего не получится. Всё зря! Все её мысли, все сборы, всё, на что она решилась, перешагнув саму себя — пустое. Даже этот молоток бесполезен! Дурочка Рианн…

— Неужели ничего нельзя сделать? Придумать? — шепнула.

— Если у тебя только это, то нет… — Он взял молоток из руки Рианн и бросил его на землю рядом с собой. — Всё бесполезно…

Они молчали, и Рианн чувствовала, как сердце начало охватывать отчаяние. Неужели всё зря? И ей придётся вернуться домой ни с чем? А ведь она решилась, ей так хотелось помочь ему…

Она поняла, что центурион в упор рассматривает её лицо, и смутилась, передёрнув плечами, буркнула недовольно:

— Что? Что вы так смотрите?

Он вдруг улыбнулся ей распухшими после последних побоев губами и ответил негромко:

— Спасибо…

— За что?

— За то, что ты делаешь это… Я знаю… понимаю, чего это тебе стоит… Крикс не оставит этого… Может, даже оно и к лучшему, что ничего не получилось… — Пожал плечами. — Кто знает, что бы он сделал? Это опасно… для тебя опасно…

Рианн поджала губы, думая. Пи чём тут Крикс? Уж с Криксом она как-нибудь договорится… По крайней мере, у неё есть для этого деньги… Она заранее взяла их с собой, чтобы оставить тут. Крикс поймёт, что она согласилась на его предложение, когда увидит своё бывшее серебро. Сейчас оно оттягивало ей пояс и придавало решимости.

Она заметила, как римлянин резко вскинул голову и нахмурился, глядя поверх плеча Рианн, заметила, как рука его потянулась к молоту и сжала деревянную рукоять.

Что там? Она обернулась и поднялась на ноги. Кто-то стоял в дверном проёме и наблюдал за ними. Неровный свет лампы метался по стенам, казалось, вместе с дыханием испуганной Рианн. О, боги, кто это? Да и какая разница? Всё пропало! Сейчас поднимут шум, прибегут люди, и ей достанется. За самоуправство, за самоволие, за кражу чужого раба. Никто и разбираться не будет…

И она поняла, что центурион не зря вооружился молотком, хоть и держал его левой рукой, но держал угрожающе, как оружие только и держут. Неужели придётся доводить до этого? Убивать кого-то?

Пока она в страхе боялась пошевелиться, ожидая, что дальше будет, за спиной, звякнув цепью, поднялся римлянин. И что теперь? Чем всё закончится? Кровопролитием? Смертью? Кто же там? Кто-то из рабов Крикса? Кто-то из семьи? Ну почему ничего не видно?

И вот стоящий в дверях не метнулся назад, поднимая крик, а наоборот шагнул вперёд в глубину тёмного сарая. Рианн замерла в страхе, а центурион сделал два шага вперёд и загородил её собой, поудобнее перехватывая в руке тяжёлый молот.

— Не надо… — шепнула Рианн.

И только когда незваный прошёл в круг света, Рианн узнала его. Гален! Это Гален! О, боги… Что он тут делает? Зачем? Зачем он пришёл?

А он-то сразу догадался, что происходит тут. Смерил их двоих долгим взглядом сверху вниз и шепнул вопросом:

— Что — не получается?

Римлянин потянулся навстречу, натягивая цепь.

— Ну подойди, попробуй…

Взгляд Галена остановился на лице Рианн. Он был удивлён и даже растерян от увиденного, но всеми силами держал себя в руках. Конечно же, он сохранял дистанцию, оставаясь в безопасности.

— Это всё ты? — спросил у Рианн. — Ты придумала? — Перевёл взгляд на лицо римлянина и спросил теперь его:- И ты ей позволишь? Отец может скоро вернуться, может, через два дня, а может, уже завтра… Он догонит и убьёт тебя… И она получит за всё… — Опять посмотрел на Рианн. — Ты этого хочешь?

— Нет, я этого не хочу… — выдохнул римлянин.

— Зачем тогда?

— Прекратите! — Рианн выступила перед ними, выйдя из-за спины центуриона. — Хватит! Какая разница… Всё равно ничего не получается…

И Гален нахмурился:

— Почему?

— Нужны другие инструменты… — прошептала в ответ. — Одним молотком не получается…

Гален долго молчал, глядя ей в лицо. Какие мысли сейчас ходили в его голове? О чём он думал? Конечно, до этого римлянина отцепляли прямо от стены и выволакивали на улицу вместе с цепью, а здесь надо было попытаться снять всю цепь с ноги. Это другое.

— Покажите… — проговорил вдруг, и Рианн облегчённо выдохнула, аж плечи поникли, будто груз долой.

Хвала богам, он не станет поднимать шум. Спасибо тебе, Гален, родненький, спасибо тебе за это…

Он первым подошёл и опустился на колено, римлянин следил за ним глазами, глядя сверху, и тоже не верил своим глазам, а потом и сам сел на землю, вытягивая вперёд ногу с кандалом и с цепью. Гален был мужчиной, и ему не требовалось объяснять всё, как Рианн, он покрутил цепь сам и понял, что к чему.

Посмотрел снизу вверх и заговорил:

— Можно попробовать найти в кузне… Там сейчас никого…

— Ты знаешь, что надо? — спросила его Рианн, сама села рядом, заглядывая в лицо свена с надеждой.

— Примерно представляю…

— Ты поможешь, Гален? Прошу тебя…

Он тяжело прикрыл глаза, будто невыносимую боль переживал, шепнул ответом:

— А что потом? Ты просто отпустишь его? Отец убьёт тебя за это… он не простит… Ты же знаешь.

— Я уже говорила с ним… Он знает… Он всё-всё знает… Гален, пожалуйста… Помоги мне… Прошу тебя…

— Это глупо, Рианн, ты рискуешь… ты сильно рискуешь… Ты сама не понимаешь, что ты делаешь… — Он поднялся на ноги и смотрел теперь сверху и на неё и на римского центуриона.

— Я знаю… Я сама отвечу… Гален, пожалуйста…

Смотрела снизу умоляющим взглядом. Молодой свен долго молчал, а потом сердце его дрогнуло:

— В кузне темно, мне нужен будет свет, я заберу твою лампу… Посидите в темноте… Я скоро.

— Хорошо. — Она согласно кивнула. Гален забрал лампу и ушёл.

Рианн осталась со своим бывшим хозяином в полной темноте. Римлянин нашёл её ладонь и сжал пальцы, сильно, даже больно.

— Он прав… Ты не должна это делать. Крикс не простит тебе самоуправства…

— Пусть это будет моя забота. — Она резко вырвала руку из его ладони. Конечно, она храбрилась, она боялась Крикса, боялась его мести за всё.

— Это — не забота, это — самоубийство.

— Крикс сам предложил мне купить вас…

— Купить? — Римлянин удивился безмерно, его удивление читалось даже в голосе. — На что?

— Я нашла деньги отца… Те, на быков…

Центурион помолчал, обдумывая услышанное.

— Их не хватит… За эти деньги он продал мне тебя. Вряд ли он оценит меня в ту же сумму…

Как же он оказался прав, он не зря был центурионом, если надо было, он мог и квестора заменять, он умел всё подобное просчитывать и прикидывать в уме. Кого она пытается обмануть?

— Хватит…

— Рианн? Постой… — Он снова нашёл в кромешной тьме её ладонь, снова больно стиснул. — Подумай сама…

— Что подумать? — Свенка снова резко вырвалась. — Какая вам разница? Вы хотите уйти отсюда или вы хотите, чтобы вас убили? Да! Этих денег мало, поэтому я отдам Криксу землю своего отца…

— А сама? Как же ты сама?

— Что — сама? Всё равно мне одной эту землю не поднять. Так что… Да и какая вам разница?

Он ничего не успел ответить ей, потому что в круге света появился Гален, и римлянин, и сама Рианн примолкли. Да, Гален хорошо представлял, что было нужно, поэтому он сам всего двумя ударами молота выбил штырь, соединяющий кольцо кандала, сам разогнул его, и римлянин был свободен. Всё это время Рианн была рядом и светила лампой, и понимала, что сама, без мужской помощи не справилась бы, даже имея все инструменты. У центуриона только одна рука, а она сама бы тут ничего не сделала. Это всё Гален, это его послали боги, чтобы она смогла сделать задуманное ею. Что бы она смогла тут сделать без него?

Пока римлянин поднимался на ноги, свободный от цепей и кандалов, Гален оттянул Рианн в сторону и быстро заговорил срывающимся шёпотом:

— Рианн, пожалуйста, подумай ещё раз… Зачем тебе это? Ты же знаешь моего отца… Он будет мстить… Он будет жёстко мстить…

— И что он сделает? Снова продаст меня в крепость? Я уже через это проходила, так что…

— Он убьёт тебя…

— Какие потерпит убытки! Нет, Гален, твой отец во всём ищет выгоду, он не станет этого делать. Вот увидишь… И ещё, — она отвязала от пояса тяжёлый мешочек с серебром, — передай вот это ему и скажи ещё, что я согласна…

— На что согласна? — не понял Гален.

— Ты просто скажи ему так, и он всё поймёт… Хорошо?

— А ты куда? Скажешь ему сама…

— Я провожу до болота и вернусь…

— Нет! Пусть идёт сам! Пусть катится на все четыре стороны, ты и так… — Дёрнул подбородком раздражённо. — Зачем тебе ещё и это? К воронам! Рианн! Зачем? Прошу тебя!

— Всё нормально. Не шуми. Я скоро вернусь…

— Не вернёшься.

Рианн нахмурилась от его слов, что-то мрачное, пророческое звучало в его голосе. С чего он это взял?

— Почему ты так думаешь?

— Ты уйдёшь с ним… — Усмехнулся. — Уж и не знаю, чем он так привязал тебя к себе, может, своим ребёнком, может, чем другим… Но, если ты уйдёшь с ним, назад ты уже не вернёшься. Я знаю.

— Я вернусь, Гален, обязательно вернусь, вот увидишь…

Но Гален ничего не сказал, только отрицательно повёл подбородком, не веря её словам. «Конечно, я вернусь, как же иначе… Ведь я заплатила за его свободу собой и своим ребёнком… Такую цену запросил твой отец. Я вернусь и буду ближе, чем ты думаешь… Ты теперь станешь моим хозяином… Вот так вот… Ты хороший человек, Гален, ты превзошёл своего отца, что бы он ни говорил… Но у меня ещё будет возможность узнать тебя поближе, когда я вернусь… Кто знает, каким хозяином ты ещё будешь? Я ведь буду в твоей власти…»

После своих раздумий она добавила:

— Спасибо, Гален… Спасибо за помощь. Без тебя я бы не справилась. Это Тор послал тебя сюда…

— Тор? — Гален усмехнулся с горечью. — Просто мне не спалось сегодня, вот и всё… И ещё этот дождь…

Рианн улыбнулась его словам и кивнула.

— Нам пора. Надо уйти до рассвета…

Гален кивнул, понимая, что переубедить её не сможет, а Рианн перехватила лампу поудобнее и позвала центуриона:

— Пойдёмте…

Когда римлянин проходил мимо свена, тот принял от него кивок, а в ответ свен протянул молоток и, поджав губы, бросил лишь:

— Береги её…

Рианн этого не видела, она шла первой, и уже вышла на улицу.

Часть 30

Она чуть замедлила шаг, чтобы центурион догнал её.

— И что теперь? — спросил первым.

— Дойдём до меня, соберёмся и пойдём…

— Ты собралась идти со мной?

— Я провожу вас и вернусь.

— Вернёшься назад? Зачем?

— Так надо…

— Кому — надо?

— Надо и всё…

Он не спрашивал больше ни о чём, подчинялся ей и делал всё, что она говорила. Рианн посадила его у очага, дала кусок хлеба, и пока римлянин ел, она быстро собиралась в дорогу. Брала всё, что было съедобное: хлеб, что успела выпечь ещё вчера, сыр, сушёную малину в полотняном мешочке, вяленое мясо зайца, даже морковку с грядки. Дорога предстояла долгая и трудная. Идёт дождь, нужны были ещё тёплые вещи и надёжная обувь, нож, огниво и бронзовая кружка, чтобы можно было нагреть воды. Да, ещё надо придумать, что сделать с козой, её же не бросишь здесь без присмотра на эти пару дней. Именно за столько дней думала Рианн, что управится. Ей надо только проводить его до болота, дальше он пойдёт сам. Он как-то говорил, что уже был здесь лет пять-шесть назад, так что выберется.

Она глянула на центуриона. О, за это время, пока она собиралась, он заснул, угревшись у тлеющего очага, даже хлеб не доел. Вот как подействовала на него свобода, свалившаяся так неожиданно. Он почувствовал себя в её доме в безопасности, что даже сумел заснуть после стольких бессонных ночей и дней, полных тревоги и ожидания смерти.

— Эй! — Рианн толкнула его в спину, и центурион вскинулся, резко просыпаясь, дёрнулся всем телом и невольно ахнул от боли в потревоженной правой руке. — Хватит спать! Вам надо переодеться в одежду потеплее… Быстрее!

Она нашла ему одежду отца, он, конечно, был и выше, и крупнее, поэтому всё будет большое, но прежняя одежда римлянина была грязной, мокрой и кишела вшами. Крикса это мало заботило, но Рианн терпеть этого не могла рядом с собой.

Она помогала ему переодеваться, надевать штаны и сапоги, завязывать ремни на голенях, помогала надевать тёплую шерстяную рубашку, затягивать шнурки у горла и на рукавах, завязывать пояс. Сама набросила тёплый плащ. Всё, конечно же, страшно висело на похудевшем теле центуриона, и одной рукой своей он никогда бы сам не справился. Ничего, там, в своей крепости, он вылечится, отъестся, его подстригут и побреют, он станет таким же, как прежде, ну, может быть, рука его потеряет былую силу, и он уже не будет таким же хорошим воином, как был, но он будет жить. И на том хвала Донару…

— Всё… Надо идти…

Всё, что собрала Рианн, поместилось в холщёвый мешок с широкими лямками, этот мешок отец обычно брал на охоту, и его нашли рядом с ним, когда отыскали его тело год назад. Сейчас Рианн забросила припасы на плечо и решительно шагнула на улицу. Всего два дня, и она вернётся, день туда и день обратно. В римской крепости она появляться не собиралась. Только до болота, дальше он пойдёт сам. Так все ходят, так и Рианн сама сюда пришла. И он доберётся…

Дождь уже перестал, и на востоке посветлело небо, предвещая рассвет. Как долго, сколько же она провозилась. Она и не заметила, как ускорила шаг, стараясь быстрее покинуть посёлок. Обычно на рассвете самый крепкий сон, поэтому Рианн надеялась, что все свены и их собаки благополучно спят, и они никого не встретят. Так и получилось. Она и римлянин следом прошли мимо всех домов посёлка и никого не встретили. Хвала богам! Небо буквально светлело на глазах, земля была мокрой, а в лесу со всех деревьев и кустов капало холодными тяжёлыми каплями, пробивающими одежду до самого тела.

Центурион покорно делал всё, что говорила ему Рианн, она помнила выражение его лица и глаз, когда помогала ему одеваться. Конечно, сам бы он не справился, но и получать помощь от женщины он не привык. Одно дело, когда Рианн когда-то помогала ему снимать кирасу, расстёгивать ремни и замки, но одевался обычно он всегда сам. Это ущемляло его римскую гордость, он злился на свою беспомощность, хмыкал и порывался всё делать сам, но только лишний раз кривился и кусал губы от боли. Ничего. Гордость свою ему придётся не раз ущемлять и даже не два, рука его заживать будет ещё долго. Так что… Пусть терпит.

В лесу просыпались птицы, в ближайшей луже квакали лягушки, но услышав приближающихся людей, замолкли, рядом протявкала лиса. Лес жил своей жизнью, начинался новый день.

Рианн шла быстро и не оглядывалась, пусть поспевает, если хочет жить. И он шёл за ней, стараясь придерживаться её темпа, и лишь когда через час свенка остановилась перевести дыхание, центурион тоже остановился, вместе с ней. Рианн посмотрела на него и заметила его усталость. Конечно, он же за эти месяцы жил впроголодь, от тела остались только кожа да кости, ему самого себя держать на ногах стоило больших усилий. Оно и понятно, он же из плена возвращается. А как он хотел?

— Устали? — спросила первой.

— Есть немного… — Кивнул согласно, осматриваясь по сторонам.

Солнце уже встало, и лучи света, яркие и даже какие-то малиновые с ночной черноты пробивались сквозь листву деревьев. Всё выглядело каким-то нарядным, величественным и торжественным, будто праздничным даже. Мокрый чистый лес, свежий влажный запах, щебет проснувшихся птиц. Высоко в кронах деревьев угадывался ветер, здесь, внизу, его не было слышно, даже кожей лица и рук не ощущалось и дуновения его, а там, высоко, слышно было, как качались высокие верхушки берёз и осин. Может быть, этот ветер сможет разогнать тучи, и проглянет солнце? Хотелось тепла и света и совсем не хотелось дождя.

— Это этот мальчишка бегал за тобой, да? — спросил вдруг центурион. — Сын Крикса… Как ты там его называла? Гален? Он — да?

— Он… — Рианн согласно кивнула, не понимая интереса со стороны римлянина. Какая ему разница? Да и он уже как-то спрашивал её об этом. Так что… Не всё ли равно?

— По-моему, он и сейчас в тебя ещё влюблён… — Римлянин хмыкнул, то ли с усмешкой, то ли пытался скрыть свои какие-то чувства.

— И что? — Голос Рианн прозвучал резче, чем хотелось бы. — Он помог вам, вы на свободе только благодаря ему, так что…

Римлянин перебил её:

— Я на свободе благодаря тебе, а не ему!

— Глупости! — Рианн почувствовала раздражение. — Если бы боги не послали его, вы по-прежнему сидели бы на своей цепи, как последний пёс…

Центурион удивлённо вскинул брови, ого, она никогда до этого так не разговаривала с ним, так резко и такими словами.

— Не в этом дело…

— А в чём?

— Надо благодарить вашу Фрейю, это она внушила ему эту любовь к тебе. Только поэтому он и помог… Ты его попросила. Он мог бы просто поднять шум или вообще ничего не делать, развернутьсяи уйти… Так что… Думаю, Крикс его за это по-отцовски по плечу не похлопает…

Рианн стиснула зубы. Да уж, об этом она знала. Как злился Крикс, когда видел их с Галеном вместе, он готов был отречься от него как от сына или убить Рианн, он уже говорил об этом. И сейчас, когда он вернётся, он всё поймёт, он накажет Галена, сильно накажет. И всему виной она, Рианн. Бедный Гален… Он страдает из-за своей любви, из-за своих чувств к ней, а в устах римлянина слова об этой любви звучат с насмешкой. Какое он вообще имеет право так говорить?

— Вы ничего не понимаете! — отрезала, не желая слушать центуриона.

— Что я не понимаю? Что твой Гален — глупый щенок, и из-за тебя идёт против своего отца? Это я не понимаю? Да? — Усмехнулся, дёрнув головой. — Если он не боится своего отца, что ему мешало взять тебя в жёны ещё в прошлом году? Он сделал бы тебя своей женой и не довёл бы до того, что стало с тобой. Как его отец обошёлся с тобой…

— Замолчите! Или я…

— Что ты сделаешь? — он резко перебил её.

Рианн помедлила, глядя ему в лицо, потом собралась с духом и ответила:

— Вы не знаете, на что он пошёл, чтобы сделать это… Чтобы отпустить вас… И Крикс не простит его. Он накажет его… Знаете, для чего Крикс купил вас? — Она сделала паузу, но римлянин и бровью не повёл на её вопрос. А какая, собственно, разница, для чего его купили? Исход один — смерть! И Рианн продолжила:

— Ваши убили младшего сына Крикса, Берена… А в святилище ему сказали, что он ещё жив и в вашем плену…

— Это какой-то бред больного… С чего бы?

— Берену всего шестнадцать, я так и сказала Галену, что вряд ли его оставили бы в живых. Но Крикс хотел обменять вас на своего сына… И его можно понять. Разве нет?

Римлянин нахмурился на её вопрос. Спросил:

— Он собирался предложить обмен?

— Он уже встречался с вашим главным в крепости, — Рианн дёрнула подбородком, — бесполезно! В святилище ошиблись, должно быть…

— Конечно! Кто держал бы в плену его мальчишку?

— Крикс убил бы вас или продал в другое племя…

— Скорее всего, первое… За сына? Только убил бы…

Рианн помолчала, обдумывая его слова.

— И Гален — за брата… — шепнула. — Он убил бы вас… А он отпустил… Убил бы, если бы ещё и я попросила…

Центурион усмехнулся:

— А что ж ты не попросила? У тебя была такая возможность! Ты же давно хотела моей смерти…

— Давно, может, и хотела! — перебила его Рианн.

— А сейчас что же, уже не хочешь?

Она нахмурилась и не ответила на этот вопрос, поправила лямку мешка на плече и сказала о другом:

— Пойдёмте…

Они снова шли через лес по еле приметной между кустов тропинке. Римских центурий уже года три здесь не было, поэтому по тропе туда-сюда сновали только единичные свены, если кому-то что-то нужно было в римской крепости или в городке у её стен. Если бы здесь прошла центурия, тропу натоптали бы — будь здоров!

Сам Марк был здесь лет пять-шесть назад, поэтому дорогу угадывал смутно. Но душа его испытывала радость от того, что шёл он в направлении к своим и уходил как раз таки от смерти. Как бы то ни было, эта свенка спасла его…

Он шёл за ней следом и видел её спину и светлый платок, закрывающий голову. Думал. Почему она решилась помочь ему? Видно же, что отношение её к нему сильно неизменилось, она по-прежнему испытывала неприятие всего римского: голос и тон её резкие, она не делает ему уступок, дерзка в обращении, и как же строго она смотрит и поджимает губы, когда глядит в его сторону. Нет, она ничего не забыла и хорошо помнит, какой след в её жизни оставил Рим. И Марка она никогда не простит за то, что он с ней делал. Хотя последние месяцы всё в их совместной жизни будто бы наладилось, он перестал проявлять к ней силу и законную власть, стал более мягким, пытался прислушиваться к её мнению и желаниям. И всё это после ранения…

Тогда он взглянул на неё другими глазами, лучше узнал её, и стал видеть в ней девушку со своими горестями и бедами, тоже человека. Да, пусть она не римлянка, не гражданка, она просто свенка, но и она страдает, мучается, боится и проявляет жалость и понимание, она умеет сострадать и быть милосердной, как всякий нормальный человек.

Она помогла ему. Она смогла перешагнуть через своё отношение, через свою ненависть ко всему римскому, она решилась спасти его, несмотря на то, что Крикс не простит ей этого своеволия. Почему? Почему она делает это?

Марк шёл за ней следом и хмурился, гадая о причинах поступка Рианн, и не мог найти разумных ответов на свои вопросы. Рядом шумел и жил лес и вся его живность. Солнце проглядывало сквозь листву, ветер растянул тучи, и земля, мокрая после дождя, мягко пружинила под ногами палой многолетней листвой. У лиа и рук вились вездесущие комары. На ветке берёзы свистел бурундук, красуясь перед людьми, потом проворно юркнул выше и скрылся в листве. Жёлтая яркая иволга вспорхнула с ветки.

Скоро начнутся болота. Они, конечно, не топкие, сколько Марк помнил о них, их центурия прошла без проблем, только что намочили ноги. Но что будет после последних дождей? Отразится ли это на болоте? «Дойдём — посмотрим… Пока сам не увидишь — не узнаешь…»

Рианн говорила, что проводит до болот, а там ему придётся идти одному. Ничего. Он как-нибудь справится. Во сто раз лучше так, чем в сарае Крикса на цепи. Почему она хочет вернуться? Зачем ей этот посёлок? Там нет никого из своих, что там делать? Да и землю, она сказала, что пообещала отдасть Криксу, а сама как собирается жить? Она одна, ни родных, ни близких, скоро зима, что она собирается делать? Коротать зиму в своём домишке?

Он помнил дом Рианн, тепло её очага, она покормила и переодела его в чистое, она хорошая и поступает по-доброму, она решилась его проводить. Она спасла его. «Рианн, я не хочу оставлять тебя этому чужому миру. Я хочу, чтобы ты вернулась со мной, чтобы ты опять была рядом, чтобы опять жила со мной под одной крышей… Рианн! Ты моя! Ты только моя! И пошёл он этот Гален-щенок, пусть не вьётся вокруг тебя, я не отдам тебя ему… Слышишь? Он потерял тебя ещё тогда, когда его отец уводил тебя из дома, когда он превратил тебя в товар и продал, отдав на поругание тем, кого ненавидел… И это справедливо, что ты не достанешься этому малодушному молокососу. Он не достоин тебя! Рианн, ты слышишь меня? Слышишь?»

И свенка, словно, в самом деле, уловила ход его мыслей, остановилась и привалилась спиной к стволу берёзы, шепнула устало:

— Надо отдохнуть…

Марк тоже остановился. Шли они размеренно, средним темпом, обычно на марше ходили быстрее, поэтому он как-то подстроился под шаг свенки и почти не устал. Странно, она всегда казалась ему сильнее, выносливее, а это почему-то вдруг сдала, уже устала. Уж не заболела ли она? Или что это вдруг с ней приключилось? Слишком тяжёлая ноша за спиной?

Он протянул руку:

— Давай, дальше я понесу…

— Не надо… Я сама.

— Давай-давай, не спорь, я справлюсь…

— А ваша рука?

— У меня же их две…

Он забрал мешок у Рианн и перекинул его за спину, продев лямку через левое плечо. Спросил первым:

— Долго ещё?

— После обеда должны выйти… — Рианн стёрла со лба испарину и стояла, переводя дух. Она устала, устала больше обычного. Это из-за ребёнка. Он рос в ней и забирал её силы, раньше она прошла бы такое расстояние и глазом не моргнула, а сейчас и дух вон. Да, похоже, она зря решилась на это всё. Дошёл бы он и сам, зачем ей ещё и эта забота?

— А потом? — спросил центурион.

— Потом вы пойдёте один, а я вернусь назад.

— Зачем?

— Зачем — что?

— Зачем тебе возвращаться? Что ты собираешься там делать? Ты же хочешь отдать свою землю Криксу, как ты собираешься жить? Рианн? Ты должна пойти со мной…

— В вашу крепость? С вами? Кем? Снова вашей рабыней? Да?

Центурион нахмурился на её слова, но потом быстро нашёлся, что сказать:

— Я же не умер, я живой, и моё завещание не имеет силы… Любой судья…

— Что? — Рианн перебила его резко. — О чём вы? Что я всё ж таки ваша рабыня, как это было и раньше? Так, да? Вы про это сейчас говорите?

— Ну-у, — протянул центурион, пожимая плечами, стоял перед свенкой, поддерживая ладонью сломанную правую руку.

— Ну уж нет! — Рианн резко дёрнула подбородком. — Я лучше сдохну в своём доме, чем снова стать вашей рабыней… Вы не заставите меня!

— Я не хочу тебя заставлять! Я хочу, чтобы ты была со мною рядом…

— Ага, и делала всё, что вы пожелаете? Что там опять захочет ваше тело или голова придумает? Ну уж нет! — повторила последнее.

— Рианн! У себя ты обречена. Пойдём со мной. Я не буду обижать тебя… Мы уедем…

— Куда? — перебила резко. — Будем садить ваш виноградник и вместе пить вино? Да? — Усмехнулась громко. — Спиваться, как мой отец?

— Да нет же! Ну почему ты такая?

— Какая?

— Вот такая… — Рианн хмыкнула на эти его слова, а центурион продолжил:- Я же знаю, что ты не такая, какой хочешь сейчас казаться. Ты добрее, ты можешь быть заботливой и мягкой, зачем ты злишься? Я просто хочу, чтобы ты ушла со мной, я зову тебя с собой, а ты… Зачем ты обрекаешь себя на голод, холод и одиночество там? Ты же сама говорила, что тебя ненавидят, так зачем тебе возвращаться туда?

Рианн молчала, слушая его. Как же давно она не слышала его этой неправильной речи на свенском, она уже и отвыкла от звучания этих непонятных слов, и как раньше она могла понимать его?

— Это мой дом… Я там родилась…

Центурион вздохнул, понимая, что с этим не поспоришь.

— Ты там умрёшь одна…

— Все умрут когда-нибудь… Но я, по крайней мере, умру свободной.

— Я дам тебе свободу!

Она холодно рассмеялась вдруг ему в лицо.

— Я уже свободная! Что ещё вы можете мне дать? Что вообще у вас есть? Кто вы тут? Посмотрите на себя! На вас даже одежда чужая! Её когда-то носил мой отец… Так что… — Передёрнула плечами нетерпеливо и усмехнулась.

Марк молчал на её слова. Конечно, она права, что тут можно возразить на это? Это там, в своей крепости, он римский центурион, Рим платит ему за службу, в его подчинении есть легионеры, у него власть и права, и имя, а здесь, в этом германском лесу, он — никто! И ничего у него нет!

Хотя, нет, он не прав, и она не права. Он был и остаётся центурионом! Нравится ей это или нет, но даже Крикс знал ему цену и всегда помнил, кто он! Он — центурион римских орлов! И Рим всегда будет стоять за его плечом! А Рим — это сила, это — власть! Рим — это закон!

— Твои свены сделали тебя рабыней и продали, как лошадь или козу, а Рим дал тебе свободу. И сейчас ты снова свободная и вольна делать, что хочешь, благодаря Риму. Разве не так?.. Крикс снова найдёт способ избавиться от тебя, он опять продаст тебя, превратит в товар, и ты опять придёшь к тому же… Станешь рабыней… И это сделает с тобой не Рим, а твои же свены, твой соплеменник…

— Замолчите! — Она повысила голос, пытаясь заставить его молчать. Как же он прав! Как прав! Он и сам этого не знает! Крикс уже заставил её опять лишиться своей свободы, он снова сделал её своей рабыней…

— Крикс не позволит тебе жить рядом, пока есть возможность, что его щенок приведёт тебя в его дом своей женой. Разве не так?

Рианн молчала, стиснув зубы. И опять он прав! Почему он опять прав? От бессилия, от безысходности хотелось плакать. Ну почему, почему всё так?

— Крикс ненавидит меня… — прошептала.

— За что?

— Он ненавидел моего отца, он презирал его, это он продавал ему ваше вино… Отец постоянно бегал к нему, чуть что и к Криксу… «Крикс сказал то…» «Крикс сказал это…» А на самом деле, Крикс ненавидел его. Все эти годы просто ненавидел… — Она стиснула зубы почти до скрипа.

И Марк спросил в ответ:

— Почему? За что?

— Я сама только узнала недавно… Он сватался к моей матери, когда был молодым… А она выбрала отца. А потом её убили ваши… Отца тогда не было дома, он с утра ушёл на охоту… Мы остались с мамой… Её убили… А я… — Голос её сорвался на шёпот от воспоминаний пережитого прошлого. — Я заблудилась на болоте и вышла уже потом… Гален сказал мне, что её… Что ваши успели… Что перед смертью её… — Она не знала, как сказать об этом и в бессилии замотала головой, в глазах её стояли слёзы.

Марк догадался, о чём она хотела сказать.

— Я понял. Её изнасиловали, а потом убили…

Рианн зажмурилась, как от боли, и слёзы её сорвались вниз, римлянин видел их и стиснул зубы, понимая, что всё обычно так и бывает, когда легионеры хозяйничают в свенских посёлках. Он такое видел, но пытаться останавливать кого-то в такие моменты — бесполезное дело. Власть опьяняет не хуже вина, она вводит в исступление, и никто не думает ни о чём и ничего не боится. Вот тогда убивают мужчин, даже мальчишек, если они берут в руки оружие, и насилуют женщин, даже девочек, а потом зачастую их просто походя убивают. Это террор во всей своей жестокой красе. Так Рим заставляет свенов бояться себя и подчиняться.

Эта девчонка, эта Рианн, она только один пример из десятков и сотен трагедий здесь, в германских землях. И бороться с этим нет смысла. Так было и так будет, потому что для всех в римской форме свены — просто варвары, дикари, оказывающие сопротивление.

А Рианн резко смахнула ладонью слёзы со щеки и продолжила:

— Крикс считает, что отец во всём виноват, что, если бы он был дома, он бы защитил её, не дал бы убить её…

— Его бы просто убили и всё! — перебил он её. — Ты осталась бы сиротой ещё раньше! Сколько там тебе было? Двенадцать? Ну вот…

— Я и так росла как сирота! Первый год я вообще не разговаривала… Отец ещё пытался что-то делать со мной, задавал вопросы, а потом просто запил… Ему стало всё безразлично. И я, и дом, и хозяйство, и земля… Если бы я не заговорила и не начала толкать его, он бы и землю забросил, и мы бы с ним вдвоём, ещё сколько лет назад, сдохли бы с голоду… — Она снова ребром ладони тиранула слёзы со щеки, но это уже были не слёзы жалости к себе, и не отчаяния, это были злые слёзы.

— Он продолжал пить, заливал своё горе, Крикс его ненавидел, а все вокруг считали меня порченной легионерами. Крикс как-то сказал, что меня просто забыли убить… И пожалел об этом…

Марк слушал её, сжимая и разжимая зубы. Да, как же она после всего должна ненавидеть Рим и всех, кто его напоминает, вот, его, например. Он — центурион, он командует целым римским отрядом, и да, кстати, шесть лет назад он был здесь. Сам он, правда, не участвовал во всём этом насилии, но нескольких свенов — мужчин и подростков — убил собственноручно, тех, кто пытался оказывать сопротивление. Таким был приказ… Женщин не насиловал, этого за ним не было, когда он злился или в пылу боя, он мог убить, это да. Женщин он требовал потом, после, когда возвращался в крепость, и накатывало тогда, это да. Тогда он искал женщину, и ему было всё равно, кто она: какая-нибудь волчица с улицы, или рабыня, желающая подзаработать в тайне от хозяина, служанка в таверне — всё равно, главное, чтобы она ему нравилась и сама была не против. Потому что в такие моменты он мог проявлять напор и жёсткость, он был безудержным, и мог сделать больно, набрасывался, не контролируя себя.

Он помнил ту ночь, когда вернулся зимой после стычки со свенами, пришёл в чужой крови и набросился на эту свенку… Она была нужна ему, чтобы сбросить напряжение, чтобы освободить мысли. Она была его рабыней, его домашняя свенка…

А она, оказывается, жила со всем этим за душой, ненавидела Рим, потеряла мать, отца, и вынуждена была подчиняться ему, своему хозяину — римскому центуриону. Обо всём этом он узнал только потом… Вот, что значат превратности судьбы! Кто бы мог об этом подумать!

— Я был тогда у вас… — прошептал. — Шесть лет назад… Мне было, как этому твоему, — дёрнул головой за спину, — Галену… Лет двадцать, наверное, может, и меньше…

— Вы как-то говорили! — Она повысила голос и вдруг усмехнулась. — И что, сколько девушек у нас на вашей совести? Кого опозорили и убили лично вы?.. Поделом они вас все там били… Вы это заслужили! И ваша рука за это… Ещё мало вам досталось…

Он сухо сглотнул и тыльной стороной ладони потёр лоб, убивая комара, несколько раз моргнул как-то растерянно и ответил:

— Пойдём дальше…

Часть 31

— Пойдём дальше…

Рианн поджала губы строго. Конечно, что он ещё может сказать? Она права, на этот раз она права. Он получил по заслугам, и жаль, что нельзя отомстить всему Риму.

Зачем тогда она помогает ему? Пусть бы он оставался у Крикса, пусть бы его и дальше били и мучили, пусть бы его убили и утопили в болоте, пусть бы он страдал и после смерти! Пусть! Пусть!

Но она промолчала и пошла вперёд, а центурион, поправив лямку мешка на плече, пошёл следом. И хотя какое-то время они шли молча, он всё время думал об этом, потому что вдруг заговорил, продолжая последнюю тему разговора:

— Я никогда не насиловал ваших свенских девушек, ну, может, только тебя одну… А вот крови ваших мужчин на моих руках хватает. Это точно…

Рианн резко остановилась, и римлянин толкнулся ей в спину, скривился от боли в потревоженной руке.

— И что, теперь мне вас пожалеть? — Рианн смотрела ему в лицо с вызовом, вздёрнув подбородок, ну, ни дать — ни взять, горделивая свенка, какая ни есть. Они все германцы такие.

— Почему — жалеть?

— А зачем вы тогда это говорите?

— Чтобы ты знала.

— Что — знала? Что вы убивали наших?. — Усмехнулась зло. — У нас в каждой семье, кого ни возьми, есть убитые легионерами сыновья, братья, отцы, опозоренные и убитые дочери и сёстры. Матери, — подумала и добавила последнее слово. — Зачем сейчас вы мне об этом говорите?

— Я просто говорю о том, что на моих руках только кровь свенов-мужчин, тех, кто держал оружие, кто нападал на меня или на моих товарищей. Ваших женщин лично я не позорил. Кроме тебя… — тоже добавил последнее после короткого раздумья.

— Кроме меня, — она согласно кивнула.

— Но ты была моей, я купил тебя, так что… Это другое совсем.

— Этим вы себя оправдываете?

Марк не знал, что на это ответить и промолчал, а Рианн пошла дальше. Этот разговор её злил. В чём он признаётся ей? Что убил много свенов и, думает, что раз не насиловал свенских женщин, то теперь достоин прощения и понимания, так, что ли? О чём он говорит? Какая теперь уже разница, чья кровь на его руках? Чьи погубленные души на совести его? Мужчины? Женщины? Да не всё ли равно?

«Ах да, ты напираешь на то, что тебе угрожали, что все, убитые тобой, были вооружены? И что ты ждёшь на это? Зачем об этом говоришь? Что ты совсем-совсем не виноват, что ли? Тебя же могли убить, поэтому убивал ты, так? А кто просил тебя приходить на наши земли? Чтоб тебя болотные духи взяли…»

— Стой! — громким шёпотом позвал центурион из-за спины, и Рианн оглянулась, останавливаясь. Нахмурилась.

— Что?

— Слышишь? Кто-то идёт… Сюда идёт.

— Я не слышу. — В своих гневных раздумьях она не слышала ничего. Откуда он что-то взял? Придумывает, что ли…

— Это свист…

— Это птицы! — отмахнулась от римлянина.

— Нет! Это свист, как свистят, когда зовут собаку. Поверь мне, Рианн, кто-то идёт нам навстречу с собакой.

Она нахмурилась озадаченно, потом шепнула:

— Вас не должны видеть…

— А собака? Даже, если я спрячусь, она учует меня.

— Я поговорю… Если это кто-то из наших… — Она не договорила и отвернулась, всматриваясь вдоль по тропинке вперёд, не видно ли кого за деревьями? Когда обернулась, центуриона уже не было, наверное, скрылся где-то в кустах орешника и бузины.

С чего он это взял? Почему он услышал что-то, а она нет? Он — римлянин — житель крепости, а она всю жизнь прожила рядом с лесом. Где он что умудрился услышать?

Но он оказался прав. Через момент из кустов шиповника на неё налетела собака, а потом появился и её хозяин. И шёл он навстречу, как и предупредил римский центурион. Это был свен, из своих, местный, Рианн узнала его. Это Офриг, у него была большая семья, только трое дочерей, все мастерицы и рукодельницы. Иногда он относил в римский город на форум ткани или пояса, сотканные и вышитые умелыми дочерьми.

— Уберите собаку! — крикнула свену.

Офриг подозвал пса к себе и взял его за ошейник. Слава Тору, теперь она не найдёт центуриона, может, и поднимет лай, но хозяин вряд ли обратит на этот лай внимание. Свен огладил седые усы и поскрёб поросший щетиной подбородок, оглядывая Рианн с ног до головы.

— А ты куда собралась? В римскую крепость?

— У меня кончилась соль, а у местных она намного дороже… Я туда и обратно. — От волнения пересохло в горле, и голос звучал как-то сипло и неуверенно, может быть, потому что это была ложь.

— Ну-ну… — Снова окинул её неторопливым взглядом. — Не боишься одна-то? Мало ли что…

Он прав, обычно женщины из посёлка никогда не ходили в крепость, этим всегда занимались мужчины, главы семей. Но у Рианн нет мужчины в её доме, так что, может быть, Офриг и поверит ей.

— Если всего бояться, и жизни не будет… — ответила упрямо.

Офриг усмехнулся.

— И то правда. Тебе сейчас чего бояться?

Рианн нахмурилась на его слова, о чём он?

— Разве и нечего? — спросила, по-прежнему хмуря брови.

— Ну-у, — он протянул и рассмеялся в ответ. — Римлян ты, видно, уже не боишься? Или они все тебя уже знают и, как свою, не тронут?

— Что? С чего вы взяли?

— Сорока на хвосте принесла! — Снова рассмеялся.

— Идите домой, вас уже заждались…

Офриг усмехнулся и прошёл мимо Рианн, таща свою собаку за ошейник. Та вырывалась и рычала, глядя куда-то в сторону, но Офриг не обратил внимания. Слава Тору…

Рианн проводила старого свена взглядом и только тогда, когда он полностью скрылся за деревьями, она успокоилась и пошла искать центуриона. Римлянин поднялся из кустов орешника как раз там, куда глядела собака Офрига. В руке центурион сжимал нож, тот самый нож, что Рианн взяла с собой.

— Уберите это! — Вид оружия пугал её, а тем более, в руках, которые умеют с ним обращаться. — Вы что, убить его собирались?

— Если бы это понадобилось…

— Понадобилось? — Рианн нахмурилась недовольно. — У него три дочери и два сына, кто бы их потом кормил? Вы?

Центурион усмехнулся, пряча нож в заплечный мешок, развернул его на бок, неловко орудуя левой рукой.

— Кого бы вы могли убить? Левой-то рукой… Посмотрите сами!

— Ничего, я бы справился… — Он кивнул. — Даже левой рукой… Уж поверь…

Рианн поджала губы. Он вернётся и снова возьмёт в руки меч, и, может быть, ещё придёт в её посёлок… Будет мстить за всё… Она моргнула несколько раз и отвернулась, а потом её осенило вдруг:

— Что я делаю? О, Тор… Как же я не подумала? Точно, дурочка Рианн… — Встретилась взглядом с недоумённым центурионом и продолжила:- Нам нельзя идти этой дорогой! Крикса нет дома, скорее всего, он тоже у вас и пойдёт домой этой же дорогой, как Офриг… Точно, ведь говорили, что он ушёл… А куда ещё он мог уйти, кроме крепости?

— И мы столкнёмся с ним… — продолжил её мысль.

— Он всё поймёт… И он не ходит с собакой, он ходит с мечом и с луком…

— А у нас только нож… — добавил к её словам Марк.

— И левая рука… — Рианн поджала задрожавшие в страхе губы, ей казалось, что Крикс в любой момент появится из-за деревьев. Он убьёт их обоих. И будет прав. Она забрала чужого раба без согласия хозяина. Она сделала это самовольно. Крикс убьёт её, он даже рта не даст ей открыть. Она и объяснить ничего не успеет. О, Фрейя… Что ей делать? Как ей быть?

— Рианн? Ты слышишь меня?

Она очнулась и поняла, что римлянин, оказывается, зовёт её.

— Что?

— Может быть, он не в крепости или вернётся другой дорогой? Может, он и не пойдёт пока домой, и мы с ним разминёмся?

— Нет! Нам нельзя встречаться с ним. Никак нельзя. Он не простит мне… Он… он убьёт меня…

— А что говорил твой Гален? Когда Крикс собирался вернуться? Домашние что-то знали об этом?

— Он не знал… Он сказал, отец может вернуться сегодня или через два-три дня — никто не знает точно. Мы пойдём другой дорогой…

— Есть другая дорога?

— Она длиннее и… — Рианн примолкла, глядя мимо лица центуриона.

— И? — Тот ждал ответа.

— Она через болото…

— К Плутону её!

— Так мы сможем выйти к вашей крепости, позже, но выйти, а здесь мы встретим Крикса… Крикса с мечом и с луком… Злого Крикса…

— Мы обгоним его!

— Нет!

— Если ты так боишься его, зачем собираешься вернуться? Для чего?

— Там будет Гален и его мать, они не дадут ему убить меня… Я сразу приду к нему и повинюсь… Я смогу поговорить с ним, я всё объясню ему…

— И он тебя не тронет? Ты так думаешь?

— Я оставила ему деньги и свою землю… Он узнает об этом и успокоится… А здесь… здесь он не даст мне и рта открыть, не даст сказать ему об этом, он разозлится, если увидит меня, он убьёт без разговоров…

— Нет…

— Мы пойдём по болоту. Так будет правильно. Так будет вернее. Я так думаю… Так надо. Поверьте мне.

Что-то незримо толкало её, что-то судьбоносное, не зависящее от неё, как тогда, когда она вбила себе в голову, что пленный центурион, купленный Криксом, это её бывший хозяин. Что-то творилось сейчас вокруг неё, что-то важное, всё её будущее зависело сейчас от этого решения.

— Да, так надо…

Центурион только молча смотрел ей в лицо, потом кивнул, с неохотой принимая её решение, хотя всем сердцем не хотел бы идти через болото. Как всякий человек, большую часть жизни проживший в крепостях, болот он не терпел. Как военный, конечно, он мог пройти везде, приходилось ходить и лесами, и болотами, ночевать под дождём и снегом, всего этого он приучил себя не бояться, но что уж не любил, то не любил. Он хорошо помнил те дни, когда Крикс купил его в другом посёлке и тащил потом под дождём как раз по болотам. С ними ещё был Гален… И Марк устал тогда страшно, ещё и Крикс его избил в ответ на слова о выкупе. И вся жизнь тогда потеряла смысл, он даже начал молиться Плутону, чтобы скорее для него всё закончилось… И эти болота вокруг все те дни.

Снова через болото ему хотелось бы идти меньше всего. Но Крикс… Наверное, со своим мечом и луком, он был даже хуже болота.

Чтобы свернуть на другую тропу, им пришлось вернуться часть пройденного пути назад, и всё это время, пока шли обратно, Марк чувствовал, как сжимается сердце от того, что он уходит от крепости, от своих… Но Рианн верила в то, что делала, и он доверился ей.

Новая тропа резко поворачивала на восток и через густые кусты её было даже не видно, скорее всего, ею пользовались очень-очень редко. Конечно, кому разумному нужны эти проклятые болота? Зачем на них ходить?

Когда остановились немного передохнуть, он спросил с тревогой в голосе:

— Ты точно знаешь эту дорогу?

— Я ходила по ней с отцом…

— Сколько раз?

Рианн посмотрела на него пристально и ответила резче, чем хотела:

— А вам не всё ли равно?

Центурион молча пожал плечами и рассеянно поскрёб подбородок через клочковатую неопрятную бороду.

— Не бойтесь, я знаю эту тропу… — А сама подумала: «Правда, я не была в тех местах уже шесть лет, ещё тогда… И я заблудилась именно там… Я бродила по этим болотам больше двух дней… Маму и всех погибших уже успели приготовить к похоронам… Но, думаю, я найду тропу через топи… Должна найти… Так надо…»

Рианн не нравилось, что центурион не доверяет ей, что он вообще с недовольством воспринял эту идею: идти болотами. Конечно, эти болота с теми, на первой тропе, не идут ни в какие сравнения. Не зная тропы, здесь пройти невозможно. На это и был расчёт, здесь не будет других, здесь не будет Крикса. Этой тропой пользовались только в крайних случаях. Отец говорил, что там есть острова, и если когда-нибудь нагрянет опасность, начнётся война, или придут вдруг римские легионеры, там всегда можно надёжно спрятаться.

Конечно, он показал ей эти места, когда Рианн была ещё девочкой, ещё до… Поэтому она и убежала на болота, пытаясь спрятаться в безопасности, но в пережитом страхе она заблудилась и не смогла выйти обратно.

Те пережитые дни она вспоминала с ужасом. Ей приходилось спать на земле и под открытым небом, пить болотную воду и есть только ягоды и почки. В темноте выли волки, а перед глазами стояли ужасы пережитой резни в родном посёлке. Ей казалось, что она осталась одна на весь огромный мир, и вокруг боги окружили её вечными, бесконечными топями. Болота и только болота. Ни одной живой души, она одна со своей болью, со своим горем…

Это не римлянин этот не хочет идти этими болотами, нет, куда больше сама Рианн не хочет этого делать. В разы, во много раз…

После обеда они впервые перекусили и отдохнули дольше обычного. Центурион молча осматривался по сторонам, слушая звуки леса вокруг, берёг сломанную руку, бережно поддерживая её под локоть. Потом вдруг спросил, глядя в лицо:

— Почему ты стала закрывать голову? У вас так принято? В крепости ты этого не делала…

Молчаливая Рианн выдержала его прямой взгляд, а потом усмехнулась. Его слова выглядели насмешкой, даже издёвкой. И Рианн медленно стянула платок с головы, открывая свои короткие обрубки её бывшей косы. Пусть полюбуется, что сделала с ней его жена. Тоже будет смеяться и издеваться над ней, как это делал Крикс? Будет называть её чучелом?

Римлянин ахнул, прянув назад в удивлении.

— Что случилось? Рианн? Почему? Зачем ты это сделала?

— Это не я… — сипло выдавила из себя.

— Это ваши? Зачем? Для чего? Для позора?

— Это не свены! Это ваша жена!

Он примолк, нахмуриваясь, словно пытался понять то, о чём слышал. А Рианн медленно пригладила волосы свои ладонью и принялась развязывать узел платка, чтобы снова спрятать свою «красоту» под тканью.

— Атия… Вот ведь гадина… Как она могла? Как ты позволила ей?

— Она была со своей рабыней, и меня они не спрашивали. Просто сделали, что хотели… Она вообще хотела забрать меня в Рим… — Свенка перевела дыхание и добавила:- Мне не понравилась ваша жена.

— Мне она тоже не нравится…

— Если бы не ваш Дикс, я была бы уже далеко отсюда. Ваша супруга увезла бы меня с собой или продала кому-нибудь, как мои волосы… — Сама усмехнулась над своими же словами.

— Она бы смогла, она — торгашка…

— Как Крикс?

— Хуже! Они бы нашли общий язык друг с другом. Это точно. Отец оставил ей лавки в Риме, и она научилась ими управлять лучше всякого мужчины.

— У нас женщинам таким нельзя заниматься.

— А у нас — можно, тем более, если она свободная и богатая. Как Атия, например… Конечно, она такой только недавно стала, как отец её умер, а наследников, кроме неё, нет… Всё ей досталось. Вот она и развернулась, я ей теперь не нужен.

— Вы не жалеете?

— О чём?

— Она уехала в ваш Рим вдовой, вы для неё умерли…

— Ну и хвала Юпитеру! Уехала и уехала. Пусть! Я скучать не буду, это точно.

Рианн помолчала, думая над его словами, потом добавила:

— Я не хотела бы, чтобы она была моей хозяйкой. Спасибо Диксу и вашему завещанию. Это страшная женщина…

Рианн помнила, как по-хозяйски вела себя Атия, как оглядывала углы и вещи, как смотрела на Рианн, видя в ней товар для продажи. Теперь Рианн узнает, каким хозяином будет Крикс. Ей придётся вернуться домой и прийти с повинной к этому человеку, просить прощения и признавать его власть над собой, видеть в нём хозяина своей жизни. Это тоже страшный человек. Почему все торгаши такие?

— Пойдёмте! — Рианн поднялась с земли. — До ночи нам надо дойти до первого острова. Там мы заночуем.

Стала собираться, наблюдая за небом через кроны деревьев. Её тревожили кучевые облака с юга. Хоть бы к ночи не натянуло дождя. Ночевать под открытым небом, да ещё и под дождём — нет ничего хуже.

Лес вокруг менялся: высокие деревья всё больше уступали место кустарникам и тонким искривлённым ольховникам, ивам, молодым берёзкам, земля под ногами стала влажной, на ней стали всё чаще попадаться кочки, между которыми стояла вода. Трава, всё больше осока, стояла выше колен, в кочках спутанная, она цеплялась за ноги и за одежду, мешала идти. Каждый шаг давался труднее предыдущих. И птицы вокруг всё больше стали встречаться именно болотные. Один раз они видели цаплю, свистели зяблики. Скоро начнутся самые топи.

Пока не вышли к самым гиблым местам, и пока встречались ещё деревья, Рианн выбрала две крепких берёзки и попросила римлянина помочь ей сломать их и очистить от веток. У них был только нож, а у центуриона только одна левая рука, а у самой Рианн от усталости осталось мало сил, поэтому провозились они дольше, чем рассчитывали.

Часть 32

Болото после последних дождей разбухло водой и мало напоминало то, что Рианн помнила с детства. Знакомые кочки, деревья, островки, высокий камыш не встречались ей, всё стало каким-то другим за эти годы. Но свенка упрямо шла вперёд, стараясь находить какие-то другие знакомые ей ориентиры.

К ночи пошёл мелкий секущий дождь, и вся одежда, та, что ещё оставалась сухой, мигом промокла. Тяжёлый плащ давил горло, в сапогах хлюпало, подол мокрого платья облепил ноги, по лицу противно стекали капли дождя, похожие на слёзы.

Какие ещё испытания на её долю уготовили ей боги? Что ещё предстоит ей пережить? Почему всё время на её пути возникают какие-то препятствия, и каждый шаг приходится идти через силу?

Мама когда-то в детстве говорила: «в худой одёжке садятся спиной к ветру». Девчонкой Рианн не понимала этих слов, а сейчас понимала их по-своему. Да, она точно в худой одёжке, за душой ничего, и должна бы смириться, сдаться обстоятельствам, жить с тем, что есть, повернуться спиной. А она нет! Всё время ищет себе каких-то забот, до всего, вот, ей есть дело. И дался ей этот римский центурион? Ради него рисковать своей жизнью? Продавать себя в рабство, да и кому? Криксу? Тому, кого ненавидела и боялась?

Точно, дурочка Рианн, по-другому и не скажешь. И словно в ответ её мыслям в животе мягко толкнулся ребёнок этого центуриона.

Да, всё это она делает, чтобы спасти его отца — чужака. Должен ли он знать о ребёнке? Обязана ли она сказать ему? Он же тоже — отец… Но вспоминался тот раз, когда она подумала, что ждёт ребёнка, когда такой долгой была её задержка. Как центурион этот кричал тогда, как злился… Ребёнок от германки, от свенки ему не нужен, он ясно дал ей это понять. Так что, придётся ей промолчать об этом.

Да, и тем более, что этого ребёнка она, как и саму себя, пообещала Криксу. Чтобы купить свободу отцу, она продала ребёнка. Ладно, с собой она всё решила. Ей у Крикса, может быть, удастся зиму пережить без голода и холода. А вот судьбу своему ребёнку она сама предопределила. Он теперь невольник и принадлежит торгашу Криксу. О, Фрейя, смилуйся, только бы Гален нас своему отцу в обиду не давал…

Усмехнулась своим мыслям.

Ноги вязли в чёрной густой жиже выше колен, каждый шаг давался с трудом, от усталости навалилась слабость. Но останавливаться на болоте нельзя, только вперёд, пока не выйдешь на надёжное место, там, где земля не зыбкая, где можно будет расположиться на отдых и ночлег. Солнце уже зашло, на землю спускались сумерки, а в лесу да с дождём потемнело ещё быстрее, только на западе угадывалось ещё бледно-розовое свечение минувшего заката более светлой полосой. Дождь поредел, но не закончился. Казалось, что худшего быть уже не может. Невыносимая горькая тоска сжимала сердце. Неужели всё это никогда не кончится? Когда же будет хоть какой-то свет в её жизни? Хоть совсем немного надежды…

Рианн вздохнула и сделала ещё один шаг. Когда же, наконец, будет этот остров? Скоро уже стемнеет, и её оставят последние силы, а остановиться всё негде и негде. Хорошо хоть, что римлянин покорно идёт следом, и ни о чём не спрашивает, не возмущается, не мешает. Пока они доберутся, будет уже ночь, костра не разожжёшь, воды не согреешь, придётся ночевать на мокрой земле и под дождём. Эх, скорее бы этот злополучный остров. Когда станет ещё темнее, Рианн его не найдёт, поэтому надо торопиться. В болоте останавливаться нельзя, поэтому только вперёд и вперёд.

Да, именно в этом месте она тогда и заблудилась шесть лет назад, пока нашла этот остров, потом пока через день выбралась оттуда. Всё это как в кошмарном сне. После эти болота не раз снились ей. И в этих снах она всё шла и шла через мутную болотную жижу, и вода эта поднималась всё выше и выше, пока в один момент не захватывала её целиком. Её утягивало вниз в бездонную пропасть болотной тьмы, и лишь в последний миг Рианн видела, как темнота смыкалась над ней, и глаза замечали лишь последний отблеск солнечного света.

Обычно такие сны не предвещали ей ничего хорошего. Как вестники неприятностей были для неё эти сны-кошмары. И Рианн боялась их, боялась того, чем они могут обернуться для неё.

Два дня назад ей опять приснился такой кошмар, и Рианн тогда проснулась с криком и в холодном поту. Нет! Зачем боги шлют ей эти сны? О чём они её предупреждают? Что хотят сказать ей?

Под ногами обозначилась твёрдая почва, она, конечно же, была всё ещё залита водой, но Рианн сразу же поняла: ещё немного, осталось совсем чуть-чуть. Она воспряла духом и даже прибавила шагу, словно где-то взялись новые силы. Ещё немного, земля уже близко.

Выбралась на остров и обессиленная упала на колени, а потом вперёд лицом, ощущая под собой долгожданную землю. Наконец-то, хвала тебе, Фрейя, не дала погибнуть, вывела как раз туда, куда надо.

Рианн открыла глаза и в наступившей темноте смогла увидеть рядом измученного центуриона, тоже лежавшего на земле. Только он лежал на спине и смотрел в небо, хрипло отдышиваясь, и капли дождя падали ему на лоб и щёки. Наверное, ему тяжелее, чем ей дался этот дневной переход, ведь он всего с одной рукой, да и сил в его худом теле нет совсем. Да, но и она весь день этот несла с собой его ребёнка, он был её постоянной ношей сейчас.

Рианн хрипло отдышалась, откашлялась и поднялась на колени. Эх, сейчас бы ещё дождь перестал, да костёр было бы чем развести, да ещё согреть кружку воды, да кинуть в неё горсть сухой малины, согреться немного и заснуть в сухом углу. Где всё это взять?

Она поднялась на ноги и огляделась. В темноте сгустившихся сумерек островок казался совсем маленьким, на нём и деревьев-то почти нет, по крайней мере, не видно. О костре придётся забыть: всё вокруг мокрое. Что-нибудь съесть и спать. Завтра день будет ничуть не легче.

— Поднимайтесь, — обратилась к центуриону. — Надо чего-нибудь поесть… — Мешок с припасами всю дорогу нёс он, так что…

— Костёр бы развести, — подал голос.

— Всё мокрое!

— Можно попробовать… Без огня нельзя. А если волки?

— На болото они не сунутся, так отец говорил…

Да, на болотах дичи для волка мало, её легче в лесу найти, но кто знает, что у какого волка на уме?

Рианн пошла в глубь острова подбирать место для ночлега, есть ли где посуше, где можно было бы сесть? Пока она располагалась под осиной, римлянин обошёл со слегой весь островок и вернулся к Рианн. Заговорил негромко:

— Всё мокрое… Нет ни одной ёлки. Когда уже кончится этот дождь? Хотелось бы огня, хоть немного обсушиться и согреться…

— Оставьте эту затею, одной своей рукой вы всё равно ничего не сделаете, просто сядьте, поешьте и отдохните.

Он подчинился ей, сел под осину и пригладил мокрую свою бороду, отёр влажное лицо. Рианн подала римлянину кусок хлеба и сыра, немного вяленой зайчатины.

— Попить — только холодная вода.

— Я уже через шкуру напился. Не надо.

— Устали? — спросила Рианн, прислушиваясь за тем, как он ест. В темноте почти ничего не было видно, а небо, затянутое тучами, не светило даже луной.

— А ты сама разве — нет? — Усмехнулся. — Сидела бы сейчас у себя дома, у тёплого очага…

— Не надо об этом! — перебила. — Зачем говорить пустое? Я не дома и рядом нет очага! Так что зачем об этом?

Помолчали немного, центурион негромко хрустел подсушенным хлебом (как он ещё так успел сохраниться и не размок под дождём?) и косточками из заячьего мяса. Рианн нахмурилась, подозревая, что римлянин ест мясо прямо с костями. Да, видно, в плену у Крикса мясо ему не перепадало, и сейчас он был готов есть всё, что дают. Да, голод — не подруга, кто хоть раз голодал, хлебом не сорит.

— Заяц-то у тебя откуда? Сама на охоту ходила? — спросил, и Рианн уловила в его голосе насмешку.

— Это Гален…

— Он тебя подкармливает? Ого! Смело…

— Он один из всех мне помогает, чем может…

— А что же Крикс? Как его отец к этому относится?

Рианн усмехнулась в темноту:

— Понятное дело, как…

— А остальные что же? Как на тебя смотрят?

Она долго молчала, стиснув зубы. Вспомнила вдруг тех ребят в малиннике, как её лапали и решали между собой, кто первым будет. Как женщины на улице избегали встречаться с ней взглядами, как Крикс предсказывал ей, что молодёжь из местных поимеет и убьёт её в собственном доме… Что он хочет от неё услышать? Он и сам всё это прекрасно понимает!

— Я устала и не хочу об этом говорить…

— Не возвращайся, Рианн, не ходи обратно! — Голос его стал громче, он не терял надежды достучаться до неё.

— Не надо! — Рианн усмехнулась. — Ложитесь лучше спать! Завтра дальше пойдём, и там будет ещё хуже.

— Может ещё хуже?

— Может. Увидите.

— Долго?

— Не знаю!

Рианн укуталась плащом поплотнее и пониже затянула на лицо край капюшона, собираясь спать. От усталости и дневного перехода дрожали мышцы на ногах, не было сил шевельнуть даже рукой. А завтра будет болеть всё тело. Она не видела, но слышала, что римский центурион пристроился где-то рядом, а потом сказал:

— Дождь, по-моему, заканчивается…

— Хорошо бы… — негромко поддержала свенка, а потом вдруг спросила о том, что не давало ей покоя:- Вот вы возвратитесь в вашу крепость, вернётесь, а дальше что?

— О чём ты?

— Что вы будете делать?

— Поем, высплюсь, помоюсь, побреюсь, подстригусь…

— Это понятно, — Рианн нетерпеливо перебила его неспешные перечисления, — а потом что? Чем вы займётесь?

— Чем я займусь?

— Ну да! Вылечите свою руку, объявите всем, что вы, оказывается, живой, а что потом? Снова станете центурионом, наденете свою форму с плащом и шлемом, возьмёте в руки меч, и что? Снова будете убивать свенов? Приходить в наши посёлки и убивать наших мужчин? И ничего в вашей жизни не изменится? И то, что случилось, не поменяет вас совсем?

Он какое-то время молчал, думая над её словами.

— Свены ничего хорошего не сделали мне, знаешь ли…

— А я?

— Ну, может быть, только ты…

— А Гален?

— Что — Гален?

— Он снял ваши цепи! Он — освободил вас, не я, я одна не справилась бы… Он… — Но центурион перебил её нетерпеливо:

— Твой Гален бил меня вместе со всеми…

— Он мстил вам за брата! За меня!

— Ага. Я это так и понял. Он мстил мне за брата, а я его в глаза не видел. Он мстил мне за тебя, хорошо, это можно понять… Ты была моей… Да, так и было… Ему ты не досталась. Пусть «поблагодарит» за это своего отца… А остальные за кого мстили? Что я им сделал? Ладно, этот щенок может мне мстить, имеет на это право, тем более, если и правда любит, а остальные все? Ты считаешь, они все тоже имеют на это право? — Рианн молчала, думая над его словами, и он продолжил свою мысль:- Конечно же, ты так считаешь, и все ваши так считают. Всему Риму отомстить же нельзя, наши легионеры били и будут бить ваших свенов. Отомстить можно кому-то одному, такому, как я… Избить одного, убить, принести в жертву… На весь Рим войной же не пойдёшь! — Он усмехнулся, не скрывая раздражения, и Рианн как видела перед собой его горящие чёрные чужие глаза. — И да, я буду очень рад, если смогу вылечить свою руку и возьму в неё меч. Я буду рад, если верну своё имя и звание…

Рианн резко перебила его с вызовом:

— И пойдёте и дальше убивать свенов? Этому вы будете радоваться, да? И нисколечки вы не поняли нас? Не попытались понять? Ведь это вы пришли на нашу землю, вы пытаетесь устанавливать свои порядки, и злитесь, что кто-то не хочет вам подчиняться! Так? Мы — другие! Мы — не Рим! Но мы тоже люди! Мы хотим жить, пахать и сеять, молиться своим богам, создавать семьи, рожать детей, защищать свою землю. Это вы пришли к нам, а не мы! Ваш Рим!

Марк молчал, думая над её словами. Она права отчасти. Её жизнь была бы совсем другой, не будь в ней Рима вообще. Осталась бы живой мать, не спился бы и не погиб её отец, может быть, и Крикс не продал бы её в крепости, и сейчас она была бы уже замужем за свеном и родила бы уже пару ребятишек-свенов. Кто знает, как сложилась бы её жизнь?

Но она сложилась так почему-то. Кто в этом виноват? Кто определяет заранее нашу жизнь? Только боги… Им угодно было, чтобы она родилась именно в этом посёлке, в своей семье, и чтобы Рим возник в её жизни, так что…

Но, как бы то ни было, она, Рианн, появилась в его жизни не случайно. Именно она помогла ему понять другое, увидеть в этих свенах людей. Она права. Свены — не римляне, они — варвары, германцы, но они всё же — люди. Да, они так же страдают, мучаются, умирают, любят и ненавидят. Они умеют смеяться и шутить, они тоже боятся и проявляют мужество и смелость. Они — люди со всеми пороками и слабостями, они могут проявлять все человеческие чувства, как всякий другой человек.

И всему этому его научила она — Рианн. Она сделала это за год. Даже Дикс за все эти годы службы здесь не сделал этого! Может, потому, что он уже не свен? А она нет! Она — настоящая истинная свенка, рождённая свободной, попавшая ему в руки из этих болот и лесов.

Он считал её варваркой, он всегда смотрел на неё свысока, а теперь понял, что она тоже человек. Она проявляла те же человеческие чувства, творила поступки, за которые её ожно было уважать.

Много ли людей, подобных ей, он нашёл бы среди знакомых римлян, среди римских офицеров и солдат, всех, кого знал? Одни были гражданами Рима, некоторые не были, многие умели читать и писать, знали законы, но были ли они настоящими людьми?

Многими двигалакорысть и злоба, кто-то жил с завистью и ложью, и все охвачены пороками. Да и он сам был не лучше…

А она проявляла качества, за которые он невольно начал её уважать. Она с самого начала их знакомства пыталась противостоять ему, сопротивлялась, не мирилась с ним никогда, всё старалась делать по-своему. Она ненавидела и не скрывала своих чувств. Попыталась совершить самоубийство, не давала ему свободно трогать себя, её постоянно надо было завоёвывать, подчинять себе. Любая бы уже смирилась, все женщины так делают, подчиняются сильному. Но не она. Она сделала это только тогда, когда сама решила, уже весной, когда и он уже изменил к ней отношение.

Когда ей представился случай, и он лежал беспомощный, она могла бы сбежать от него, могла бы убить, но она не сделала этого, она осталась с ним, помогала ему, ухаживала. На её деньги они жили все эти дни…

Нет, конечно же, она не прошла через его жизнь незаметно, она, эта свенка, изменила его.

Он мечтал, что вернётся в крепость и снова станет центурионом, но будет ли он им таким же, как прежде был? Будет ли он служить римским орлам с прежним рвением?

Марк вздохнул и так и ничего не ответил свенке. Пока он думал обо всём этом, ему показалось, что она уже заснула, и он не стал её будить своими идеями, от усталости прожитого дня заснул и сам.

Часть 33

Проснулся резко: во сне невольно дёрнул правой рукой и от внезапной боли в поломанной кости вернулся к реальности. О, Юпитер! Как больно, как же больно… О-хо-хо… Хрипло дышал через стиснутые зубы, баюкая больную руку на груди. Сколько дней ещё пройдёт, пока она заживёт, да и заживёт ли она ещё без последствий? В армии он нагляделся на подобное сплошь и рядом, сколько толковых ребят вылетало из легионов после того, как получали подобные травмы.

Вот Квинт, например, осенью ещё упал с коня и сломал ногу, и парень молодой и неглупый, вроде, а пришлось ему уйти со службы. Нога как будто зажила, а хромота осталась серьёзная, где он сможет так на марше идти, или в строю нагрузки выдерживать? И где он теперь, этот Квинт? И не видно его и не знаешь, куда и кем подался. Вот тебе и жизнь простого легионера, можно и до боя не дожить и ни одного врага лицом к лицу не встретить, а уже отслужиться. И ветерана не дадут…

— Нет! Нет… нет… нет… не надо… только не так… не так… О, Фрейя…

Это неожиданно забилась во сне свенка, первое слово выкрикнула, а потом, не просыпаясь, шептала в кошмарном бреду. Что-то, видно, снилось ей страшное, она, по голосу слышно было, даже начала плакать, шептала и шептала без умолку.

Марк подобрался к ней на голос, прижал к себе к левому боку и обнял левой здоровой рукой, шептал, успокаивая:

— Тихо, тихо, спи, всё нормально, это просто плохой сон… Кошмар, наверное… Спи… Всё хорошо.

Дождь перестал, слышно было только, как тяжёлые капли падали с листьев то тут, то там в темноте наступившей ночи. Свенка успокоилась и, угревшись на груди центуриона, заснула крепко. От тёплого прикосновения к женскому телу согрелся весь левый бок, стало как-то хорошо вдруг и спокойно, несмотря на всё, что окружало со всех сторон. Мокрый лес, болото, какие-то ночные звуки и шорохи, усталость и боль во всём теле после утомительного дневного перехода, многодневного плена, тоски и одиночества.

Сколько месяцев он был совсем один, его окружали лишь враги, ненавидящие его свены, желающие ему смерти, стремящиеся принести только боль и страдание. Он не слышал латинской речи, носил чужую одежду, постоянно ждал удара со всех сторон, боялся заснуть, подпустить кого-нибудь слишком близко, прямо взглянуть кому-нибудь в глаза, боялся вызвать приступ внезапной ярости или вспышку гнева у всякого, кто был рядом.

Он забыл, как это просто прикоснуться к кому-нибудь, и не получить за это удар под рёбра, просто заснуть простым сном, а не дремать в полглаза, ожидая пинка. Он был один среди всех. Кругом — одни враги. И сейчас, обнимая за плечи молодую свенку, он вспоминал прошлое и улыбался с грустью.

Именно она, эта самая Рианн, сейчас казалась ему самым близким человеком. Да, она не была римлянкой, она была соплеменницей этих злых свенов, она никогда не умела читать и писать, она сама натерпелась от него боли и страданий, как от хозяина, но именно она — одна на всём белом свете! — решилась помочь ему. Переступила через себя, через своё племя, через свои страхи и неприятие, через свою германскую сущность.

Когда он увидел её в первый раз, когда понял, что она рядом, в душе затеплилась надежда: она, эта свенка, поможет ему, спасёт его. Это была только искорка этой надежды. Конечно, кто мог дать гарантии, что она решится пойти против всех? Пойти даже против самой себя…

Она всегда злилась на него, и в ту, первую встречу тут, она тоже не скрывала своих чувств, каким резким был тон её голоса, она предрекала ему смерть на Самайн, ритуальное убийство, жертвоприношение, поклонение его голове — голове центуриона. Проклятые германцы! Но именно тогда она и не позволила сыну Крикса избить его, мстить ему за прошлые боль, унижение и насилие в её жизни. Почему? Она остановила этого Галена. Не дала ему делать больно.

И вот тогда-то он и поверил в неё, в сердце что-то дрогнуло с болью, со слезами, и появилась эта крохотная надежда, маленькая-маленькая светлая точка надежды.

И он не ошибся. Здесь он не ошибся, Рианн помогла ему ценой своих денег, своей земли, своего будущего… И он в благодарность за всё должен убедить её уйти с ним, оставить этот посёлок и уйти в крепость. Она должна быть рядом с ним, она — его амулет, его талисман, приносящий удачу, она должна быть рядом всегда.

Он даст ей вольную, будет относиться к ней, как к равной, он женится на ней, он будет служить до пенсии, чтобы заработать ей гражданство, чтобы она стала равной ему во всём. Она выучит язык, она научится читать и писать… Она же умница, она очень терпеливая и старательная. «Моя Рианн… Моя свенка Рианн…»

Он даже мечтательно улыбнулся, думая об этом. Смотрел в глухую темноту, слушая шелест мокрых листьев над головой, и мечтал. Далеко послышался вой волка. Вот тебе и болото, кто сказал, что волков на болоте не бывает? Оказывается, бывают… А может, это знак свыше? Бог Марс подаёт ему знак, ведь волк — это его животное. О чём этот знак? Что предвещает этот одинокий волчий вой ему и этой свенке, что спит рядом, тихая и такая тёплая?

Будет ли всё хорошо или будет всё плохо?..

Рианн проснулась первой и резко вскинулась, когда поняла, что рядом с ней, безмятежно обнимая её, спит римкий центурион. Что? Это ещё что такое? Чего он себе позволяет? Удумал тоже!

Она резко отстранилась и поднялась на ноги. Когда это он успел подобраться к ней? Лезет со своими объятьями! Не хватало ещё каких вшей от него набраться… В порыве злости Рианн еле сдержалась, чтобы не пнуть его полусонного. Да что б тебя!

— Вы чего это лезете ко мне? Кто вам позволил? С чего это вы решили, что можете лапать меня? Я — не ваша рабыня! Прекратите это! Слышите, вы? Чего вы ещё не поняли? Держите свои руки при себе!

— Ты кричала ночью… — негромко начал оправдываться центурион, прогонял сон, растирая лицо ладонью, — по-моему, ты даже плакала… Прости, если я обидел тебя… Я не знал, что ты так на это посмотришь… Если бы я знал… Мне просто хотелось утешить тебя, помочь…

— Утешить… Помочь… — передразнила его Рианн, но она уже потеряла свою злость и раздражение на римлянина, потому что вспомнила, что, в самом деле, ей приснился её кошмар с болотом, и да, кажется, она кричала во сне, но почему-то так и не проснулась.

— Мне приснился кошмар… — шепнула, отворачиваясь.

— Кошмар? О чём? Это всё козни Гипноса, он посылает кошмары, о чём-то предупреждает тебя… Что приснилось тебе? Ты помнишь?

— Не помню! И вообще это не ваше дело! — отрезала довольно резко, не желая развивать эту тему.

Римлянин пожал плечами, ну, не моё — так не моё! Поднялся и встал, потягиваясь со сна, хмуро осматривался по сторонам. Солнце всходило, окрашивая лес и болото малиновым цветом, шумели птицы и лягушки. Корявые деревья стояли неподвижно. Всё вокруг стояло чужим и незнакомым, конечно, ведь на этот остров они вышли уже в темноте.

И центурион, и Рианн, как будто сговорились, потянулись каждый в свою сторону острова уединиться после сна. Рианн больше не злилась на бывшего хозяина, но всё равно чувствовала раздражение. Пусть не думает, что может по-прежнему лапать её! Она теперь свободная свенка, и он — не её хозяин. Если ему нужна женщина, он найдёт её в своей крепости, когда вернётся, найдёт такую, какую пожелает её тело. Рианн же до себя его больше не допустит, пусть не надеется.

Она долго смотрела по сторонам, всматриваясь в деревья и в сонное болото, всё выискивала знакомые ориентиры, необычные деревья, старые пни, хоть что-то знакомое. Но всё казалось ей каким-то чужим, неузнаваемым, будто Рианн была тут в первый раз.

Неужели она заблудилась? Или за эти годы всё уже так изменилось? Она помнила, что где-то тут должна быть высокая старая сосна, как уж она ужилась с болотом — непонятно. Но она должна быть, а её нигде не было. Почему? Сосны редко падают, у них сильные мощные корни, даже, если бы она и упала, от неё что-то должно было остаться. И чем больше Рианн думала об этом, тем больше понимала, что происходит что-то непонятное. Выходит, она всё же сбилась с дороги, заплутала в болоте. Как же тогда она смогла выйти на этот остров? Если бы она заблудилась, то, как бы она вышла сюда? Или здесь этих островов, как сорок на дереве, и все похожи один на другой, как две капли воды? Ерунда какая-то! И сколько так будет бродить она по кругу, пока выйдет туда, куда надо?

О, Фрейя, за что мне это? За что?

Думала, управится быстро и вернётся, пока Крикс не решил, что она сбежала насовсем. А теперь, сколько ещё будет бродить она по этим гиблым болотам? Когда она ещё выйдет на знакомую тропу? Сколько на это уйдёт времени? День, два, три? Ещё больше? У неё нет этих дней! Ну почему, почему всё так? Почему всё против неё? Что она делает не так? И ещё эти кошмары… Всё навалилось вдруг.

Быстро позавтракав и собравшись, они вышли в путь. После дождя вода казалась ещё холоднее, она поднималась выше колен и густой зелёной жижей стояла, нетронутая месяцами. Рианн выбрала направление, которое казалось ей верным, и всё время осматривалась, ища знакомые ориентиры. Но, видно, вчера в темноте она свернула не туда и вела сейчас римлянина по неизвестным ей местам, хорошо, если она просто идёт параллельно и рано или поздно всё же выйдет туда, куда надо, а если нет?

Наверное, её тревога и сомнения стали заметны по ней, потому что во время короткого привала на небольшом островке центурион спросил её прямо:

— Ты, правда, помнишь дорогу? Рианн?

Она хмуро глянула на него исподлобья и ничего не ответила.

— Мне кажется, ты просто идёшь наугад. У меня создаётся такое впечатление, что мы с тобой ходим кругами… Ты заблудилась, да? Ты точно здесь была?

— Я была здесь! — она ответила ему резче, чем хотела, да и он ждал от неё другого тона.

— Сколько раз?

— Два! — Она показала ему два пальца. Она всегда так делала, потому что боялась ошибиться в цифрах, боялась, что назовёт их неправильно, но за всё время ни разу не ошиблась. — Один раз с отцом и один раз одна…

— Это мало, Рианн! Всего два раза… Куда мы с тобой идём? Места всё более гиблые, вчера мы шли, по колено воды было, а сегодня уже до полбедра… А к вечеру что будет? А завтра? Будем идти по пояс? Ты не знаешь этих мест… — И тут она резко и грубо перебила его:

— Замолчите, а!

Он какое-то время молчал, потом ответил негромко и без надежды в голосе:

— И это поможет тебе, если я заткнусь?

— Хватит! Не надо, не рвите мне сердце. Думаете, мне самой легко? Вы устали, а я нет? Вы всё тут видите, знаете, а я ничего не вижу и не знаю? Строите из себя умника? Стройте его в своей крепости, а не здесь! Это — болота, а не ваш форум, здесь никогда нельзя сказать точно, что будет за тем островом или вот этим деревом, или за той кочкой. Понятно вам? Поэтому просто молчите, хорошо? — Она взмахнула ладонью, отрезая, и глянула раздражённо и зло.

— А может, пока не поздно, повернуть назад?

— Нет! Никогда!

— Почему?

— Потому! — отрезала резко. — Отдохнули? Тогда пошли дальше!

Рианн не нравилось, что он начал спорить с ней. Ещё чего! Молчи и подчиняйся, если хочешь жить. Тоже мне, повернуть назад… Она злилась, раздражение — не лучший помощник, когда идёшь по болоту. В какой-то момент Рианн, задумавшись, поторопилась и, не проверив путь слегой, шагнула на незнакомую тропу. Зыбкая почва тут же ушла из-под ног, и вязкая жижа потянула её к себе. Чем больше Рианн пыталась добраться до твёрдой поверхности под ногами, тем больше увязала в густой болотной массе. Большой пузырь лопнул у самого лица, и Рианн крикнула римлянину:

— Стойте! Не подходите ко мне! Стойте там, где стоите! Ни шагу… больше ни шагу… — Голос её дрожал.

— Рианн? Что случилось?

— Не подходите! Сюда нельзя…

— Ты сможешь выбраться?

— Не знаю…

Она опёрлась на палку, но и та не смогла помочь ей, Рианн лихорадочно искала слегой твёрдую почву, чтобы опереться хоть на что-то. Грязная болотная вода, взбаламученная её движениями, доходила уже до пояса. Её медленно и неотвратимо засасывало в болото. И страх, подогретый недавним кошмаром, охватил вдруг её. Нет! Нет и нет! Только не так! Не так!

— Рианн? — снова позвал её центурион, следивший за ней огромными глазами.

— Что?

— Как мне помочь тебе?

— Вы слишком далеко… Только не лезте ближе… Не делайте глупостей…

Но он не послушал её, конечно же, медленно проверяя себе путь палкой, начал шаг за шагом приближаться к тонувшей свенке.

— Не надо! — закричала ему Рианн. — Здесь опасно! Вместе пропадём! Стойте!

Но центурион не слушал её, продвигался всё ближе и ближе, а Рианн, переставшая бороться с болотом, чувствовала, как жижа густой вязкой массой поднялась уже до груди. Она следила за лицом сосредоточенного центуриона, и страх всё больше охватывал её. «Не надо… Не делай глупостей… Ты всё равно не сможешь мне помочь… У тебя всего одна рука и нет верёвки… Это глупо… Ты просто сгинешь тут вместе со мной…»

Центурион остановился в нескольких шагах, как раз, наверное, там, где прощупал ещё надёжную почву. Ну вот и всё, дальше ему и шагу не сделать.

— Не надо… Прошу вас… Просто… просто идите всё время на юг… и вы выйдете к своей крепости… Прошу вас…

Но римлянин одной рукой стянул с себя плащ и так же одной рукой неловко скрутил его в жгут по диагонали. Кинул один край Рианн, но не достал. Не хватало совсем чуть-чуть, и свенка потянулась к краю плаща, дёрнулась всем телом и тут же вскрикнула, потому что от движения её тут же потянуло вниз быстрее обычного.

— Палкой! — крикнул ей центурион. — Попробуй палкой дотянуться…

Болотная вода доходила почти до подмышек, но руки ещё были свободными, и Рианн смогла подтянуть намокший угол плаща к себе своей слегой. Ухватилась за ткань пальцами, а потом и обеими ладонями.

— Держи крепко! Хорошо? Я попробую вытянуть тебя…

— У вас одна рука… — прошептала обессилено одними губами Рианн, но в душе уже поселилась надежда, что всё обойдётся, что он спасёт её, он — мужчина, он сильнее её, он сможет, он справится.

Центурион потянул ткань на себя одной рукой, а потом перехватил угол плаща на предплечье правой руки, там, где как раз была сломана одна из костей его главной ведущей руки. Стал вытягивать свенку уже двумя руками и всем телом.

И ему это удалось. Рианн почувствовала, как живая болотная глубина нехотя отпустила её сначала на очень немного, совсем на чуть-чуть, а потом всё больше и больше.

Где он взял силы? Столько месяцев не видевший нормальной еды и сна, такой худой, измученный, он и крупным-то никогда не был, сколько Рианн помнила его. Как ему это удавалось? Он всего с одной здоровой рукой, а медленно вытягивал её из смертельной трясины. И слёзы вдруг хлынули из глаз Рианн, слёзы пережитого страха, бессилия, благодарности ему, что не бросил её, что не послушал, а всё равно попытался спасти. А она злилась на него с самого утра, хотела даже пнуть его сонного, злилась, что обнимал её, что тихо подобрался к ней ночью… А сейчас готова была простить ему всё, расцеловать эти его руки, не давшие ей сгинуть в этой трясине…

О, Фрейя…

Он вытянул её и обессилено упал на колени, отчего болотная жижа, плюхнув смачно, забрызгала ему лицо и всю одежду.

— После этого ты просто обязана стать моей женой… — прошептал Рианн центурион.

— Что? — Брови свенки взметнулись в удивлении. — О чём вы?

— Само болото нас связало на всю жизнь… — Рассмеялся вдруг, и сам не верил тому, что сумел спасти её, что справился.

Рианн грязной ладонью размазала по щекам слёзы и поднялась на дрожащих ногах. Что он говорит? О чём? Какое болото и кого оно связало? Их двоих, что ли? Что за глупости?

— Поднимайтесь! Вы весь мокрый…

— Ты — тоже…

— Надо найти место, где можно отдохнуть и просушить одежду… Нельзя ждать… Вставайте…

Центурион поднялся и принялся бережно разматывать ткань плаща с локтя и предплечья своей поломанной руки. Рианн видела, как побледнели его щёки от переживаемой боли. А если после этого сместятся его кости? Рука не заживёт, и он останется на всю жизнь калекой…

— Больно? — спросила невольно, но центурион только улыбнулся ей в свою грязную бороду и ничего не ответил.

Часть 34

Потом они нашли твёрдую землю, где росли мелкие кустарники и ёлки, и смогли разжечь огонь. Сушили плащи и мокрую одежду на себе, грелись у огня, ели размокший хлеб с сыром и запивали его горячим малиновым чаем. И Рианн казалось, что все трудности уже позади, что всё самое тяжёлое она уже пережила. Что всё в её жизни теперь будет хорошо. Она следила за лицом и руками центуриона и невольно улыбалась, пережив смертельную опасность, она чувствовала какое-то невольное счастье, поднимающееся изнутри.

Светило солнце, дождь сегодня не обещался, и мир вокруг был ярким и цветным, и всё казалось простым и понятным. Как она сама сказала ему? «Идите на юг, и вы выйдете к крепости…» Конечно! Именно так и надо делать! И больше ничего! Только на юг!

Мимо крепости не пройдёшь. Потом и земля поменяется, твёрже станет, и опасные места начнут встречаться всё реже и реже, и лес станет другим тоже, а за ним и эта римская крепость. Ещё несколько дней, день, может, два, и всё. Надо только потерпеть, набраться сил, и всё получится.

Они сидели у костра, и Рианн молчала, думая о предстоящей дороге, и центурион вдруг спросил её, обратив на себя внимание:

— Ты станешь моей конкубиной?

— Что? — Она перевела на него нахмуренный взгляд, перестав смотреть на огонь. О чём он говорит?

— Гражданской женой… Конкубиной?

— Что это значит? Гражданская жена… Это как? — Усмехнулась невольно. Не ослышалась ли она? Он что, предлагает ей стать его женой? Если женой, то что это значит — гражданской? Как это?

— Ну, — он замялся немного с ответом, не зная, как объяснить, чтобы было понятно ей, — это значит незаконная жена… Конкубина. Подруга…

— То есть, как это? Просто жить под одной крышей, что ли? Не по закону? Сожительство? А что же боги на это скажут? А — люди? Да и чем это будет отличаться от того, как я до этого жила с вами? — Усмехнулась, передёрнув плечами. — Слово-то какое выдумали! Как вы сказали? Кон-ку-би-на? — Рианн повторила незнакомое слово по слогам, потом ещё раз поворила его с ухмылкой:- Конкубина…

— Я не могу пока законно жениться на тебе: ты — не римская гражданка. Но я дослужу до пенсии, и ты получишь гражданство, и тогда мы законно можем пожениться…

— Это так у вас делают?

— Ну да! Мать Дикса была конкубиной его отца, а потом они поженились по закону…

Рианн подумала немного с невольной улыбкой сомнения, что-то вспоминая из прошлого, потом заговорила:

— До вашей пенсии долго, вы говорили как-то…

— Ну да, — Марк согласно кивнул, — надо отслужить двадцать лет.

— Двадцать! Ого! Это сколько? — Она вскинула ладони, представляя цифру на пальцах, нахмурилась. Держала перед собой на коленях обе ладони, пытаясь понять. И центурион пришёл ей на помощь:

— Это два раза по столько…

— Ого! — Свенка вскинула изумлённое лицо.

— Но я отслужил уже восемь лет, осталось двенадцать…

Она подумала немного, представив себе прозвучавшую цифру, и ответила:

— Всё равно много… — А потом усмехнулась и добавила:- И что, у вас так часто делают? И даже детей приживают в таких этих ваших браках?

— Ну да… Дикс — не единственный! Таких много.

— И вы тоже согласны на незаконных детей?

— Почему бы и нет?

Рианн снова усмехнулась и напомнила ему о прошлом:

— Я помню, как вы кричали из-за моей беременности… Как хотели травить меня ядом, чтобы убить своего ребёнка… Как вы злились, пинали стены, били посуду и…

Римлянин перебил её:

— Я тоже это помню!

— И что, теперь вы уже хотите детей от рабыни, от свенки? Что изменилось?

Он какое-то время молчал, думая, наверное, вспоминал прошлое, и Рианн тоже думала, а в животе её мелкими часто повторяющимися толчками пытался заявить о себе его ребёнок. Римский ребёнок.

— Я был дурак и не ценил то, что имел, думал об Атии, о её ребёнке, считал его своим, а оказалось… — Усмехнулся и дёрнул головой. — Мне ещё тогда надо было дать тебе вольную, сделать тебя своей женой…

Рианн на эти слова вдруг хрипло рассмеялась, сверкнув глазами.

— Ага! И мы бы с вами вдвоём сидели рядышком и ждали вашей пенсии, да?

— Ну… — он смутился от её иронии и прямоты.

— С вашей рукой до своей пенсии вы не дослужитесь! Да и я не могу стать вашей женой! Ни женой, ни этой вашей… конкубиной… — вспомнила чужое слово.

— Почему? Рука моя заживёт, я знаю! Вот увидишь! Рианн, почему?

Она какое-то время молчала, не зная, как сказать ему, потом всё же решилась, хотя не хотела, она собиралась сохранить это в тайне:

— Я должна вернуться… Я обещала…

— Кому? Щенку, что ли, этому? Рианн? — Он перебил её нетерпеливо.

— Не перебивайте! Нет, не ему! При чём тут Гален? Я обещала его отцу, Криксу… Он слишком дорого оценил вас… Он потребовал всё, что у меня есть… Я согласилась на это, чтобы выкупить вас… Я отдала деньги отца, свой дом, свою землю и… себя… — Она сделала паузу перед последним словом и устало прикрыла глаза.

— Что? — он подумал, что ослышался.

— Да. Я продала себя Криксу, чтобы выкупить вас, теперь я — его рабыня, так что… — Она горько усмехнулась. — Я должна вернуться назад. Не зовите меня с собой, я не могу пойти с вами…

— Нет! — он всё же перебил её. — Нет, Рианн. Ты уйдёшь со мной, ты станешь моей женой. Я найду Крикса, я снова куплю тебя у него. Я найду деньги! Столько, сколько он запросит… Я займу! Я продам свой дом в Риме! Я соберу всех ребят в казарме, они все поймут меня, мне помогут, мы соберём эти деньги. Слышишь? Я не отдам тебя ему, этому подлому Криксу! Никогда! Он продал тебя… Ты была свободной, а он продал тебя! А теперь ты сама отдала себя ему? Нет! Нет, так не должно быть! Ты не вернёшься! Я не позволю тебе…

— Я не смогу стать вашей женой…

— Почему? Мы столько месяцев жили вдвоём, мы делили хлеб и постель, ты была моей, а я — твоим, у меня не было других женщин, кроме тебя, мне никто не был нужен. Мы уже жили, как одна семья. Я зову тебя в жёны! Я хочу, чтобы ты стала моей женой! Слышишь? — Усмехнулся. — Многие ли парни ваши в твоём посёлке звали тебя в жёны?

— Нет… Только Гален… И то сейчас… Если бы он сделал это в прошлом году, когда я осталась одна, я бы, наверное, согласилась… Он не успел. Он ждал согласия своего отца…

— Что ты сейчас сказала ему?

— Что уже поздно… Я была вашей… рабыней…

Римлянин словно осёкся на её слова и примолк. Да, она была его рабыней, она была его наложницей, он насильно сделал её своей любовницей. Он был грубым и жестоким с ней в первые дни, когда она только стала его, когда он купил её, а теперь, вот, звал её в свои гражданские жёны…

Но оставлять её Криксу, знать, что он ненавидит её, и позволять ей вернуться назад — нет, нет и нет! Он этого не позволит! Никогда не позволит. Она, эта свенка Рианн, должна вернуться с ним, она должна остаться с ним, она должна стать его женой. Он нуждается в ней, он не может жить без неё. Он, наверное, просто любит её…

— Рианн? — он позвал её голосом, потерявшим звук, ошеломлённый своими мыслями. — Не возвращайся, пожалуйста, пойдём со мной… Знаешь, какую клятву говорят наши девушки на брачной церемонии? «Где ты, Кай, там и я, Кайя…» Ты должна быть рядом со мной… Слышишь? Там, где я…

Она резко перебила его и поднялась на ноги:

— Я теперь не ваша рабыня! У меня другой хозяин…

— К Плутону его, твоего гада Крикса! Нет! Ты же сама говорила, что он ненавидит тебя! Разве, забыла? Тебе не стоит даже показываться ему на глаза. Я сам — сам! — буду разговаривать с ним! Слышишь? Он больше и пальцем тебя не тронет!

Рианн вздохнула. Да, Крикс не простит ей самоуправства, это точно, он накажет её. Но всё это будет потом. Она снова вздохнула и глянула центуриону в лицо прямым взглядом.

— Давайте, сначала доберёмся до вашей крепости? Хорошо?

— Нет! Не хорошо! Я не отпущу тебя к нему, я просто не отпущу тебя обратно. Можешь ненавидеть меня, можешь злиться на меня — плевать! Я всё равно… — Она не дала ему договорить, просто перебила негромко и хмуро:

— Что, снова свяжете меня, что ли? — Римлянин опешил от её прямоты. Это слово, прозвучавшее сейчас, «снова»… Да, он однажды связывал её… И сейчас она напомнила ему об этом. Рианн усмехнулась и добавила:- Я теперь не принадлежу вам, я сама буду решать, что мне делать. Хорошо?

— Нет! Ты привыкла всё решать сама. Сюда вернулась, отдала всё Криксу, меня освободила с риском для себя и себя продала — хватит! Хватит везде и кругом самой! У тебя теперь есть я! Я буду помогать тебе. Я буду разговаривать с Криксом, я найду деньги, я выкуплю тебя, я буду сам отвечать за тебя… Так положено! Я — твой муж!

Рианн усмехнулась и повела подбородком.

— Ещё нет!

— Я буду им, Рианн!

— Посмотрим…

Она не отказала ему, не дала определённого ответа, просто отвернулась и принялась собирать вещи, развешанные по кустам и ёлкам. Всё ещё немного волглое, до конца не просохло, но нельзя больше ждать, надо идти. Они и так неплохо отдохнули, поели и обсушились, но до вечера ещё далеко, и надо идти.

Свою слегу Рианн потеряла, оставила в трясине, а здесь выбрать было не из чего, всё сухое или гнилое, ненадёжное, из сырого только кусты ивняка, но они не годятся. И центурион отдал ей свою палку, а сам пошёл так, и Рианн предупредила, чтобы держался рядом и шёл за ней след в след, и уж тем более, не отставал. Рианн медленно ощупывала незнакомый путь, каждый шаг старалась вести по проверенной земле, невидимой под толщей болотной жижи.

Казалось, будто они не идут, а стоят на месте, тучи мошки и комаров крутились у лица и открытых рук, в болоте что-то жутко ухало и плескалось, будто кто-то живой ворочался там. Зелёная поросшая ряской вода иногда рождала большие пузыри, и они лопались с противным утробным звуком.

Да, он во многом прав. Она всё решала сама, ей приходилось принимать решения, и она, видят боги, устала от этого. Было бы здорово, если бы рядом был кто-то сильный, кто-то надёжный, кто-то ответственный, на кого можно было бы положиться. Мужчина. Муж. Как у них говорят: «Женщина — это дом, а мужчина — его стены…» Чем крепче стены, тем надёжнее дом. Всё правильно. Всё так и есть.

Он не послушался её, он, как мужчина принял правильное решение и спас её из трясины, когда казалось, что всё уже кончено, когда уже страх неминуемой смерти сковал её. И это было здорово, что он оказался рядом, что он помог ей. Он сильнее и сумел придумать, как это можно было сделать. Она благодарна ему за это.

Центурион хочет сам разговаривать с Криксом, хочет собрать деньги и выкупить её, хочет стать её мужем… Как там у них, у римлян? Гражданский муж и гражданская жена? Конкубина…

Рианн усмехнулась. А может, и правда так было бы лучше? Чем жить в доме Крикса рабыней и ждать, какую кару он ей придумает, римлянин всё-таки предлагает ей стать его женой. А меньше чем через полгода Рианн и ребёночка ему родит… Чем не семья? Самая настоящая семья, папа, мама и ребёнок… Усмехнулась своим мыслям.

Конечно, он, как отец, должен знать о ребёнке, что растёт себе в её животе, но Рианн и его пообещала Криксу, как и саму себя. Да, такой была цена за свободу центуриона, Крикс хотел забрать у неё всё, даже ещё нерождённого ребёнка. Если римлянин хочет выкупить её у торгаша Крикса, то цена, скорее всего, будет непомерно большой. Крикс установит цену и за ребёнка.

Рианн снова усмехнулась. Да, центурион устанет собирать деньги и влезать в долги. Крикс вынет душу из него голыми руками, он ещё пожалеет, что сам предложил Рианн стать его этой самой конкубиной…

И она не выдержала, она спросила вдруг:

— А если Крикс потребует с вас огромную сумму серебра… за меня и… — Она осеклась и не договорила, отмахнулась от мошки у лица, и центурион не заметил её заминки.

— Я найду деньги… Все ребята в крепости мне помогут…

— А если это будет очень большая сумма?

— Я попрошу у него отсрочки, поеду в Рим и продам свой дом… Я найду деньги, столько, сколько надо, сколько он потребует. Не бойся… Теперь это не твоя забота.

Рианн выгнула губы в насмешке. Он так говорил, словно всё уже решено, будто Рианн уже дала своё согласие. Посмотрим.

Уже в сумерках только они смогли найти место для ночлега: маленький островок всего в несколько шагов. Костра не разводили, негде и не из чего. Это были просто кочки и сырая, заросшая осокой, земля. Здесь и сесть-то толком было негде, сплошная сырость. Нашли небольшое возвышение, да пару кочек повыше, поужинали чем придётся и стали готовиться ко сну.

Рианн от усталости и безысходности даже не стала спорить, когда центурион пристроился рядом, завернувшись в свой плащ. Ладно, что уж теперь гнать его от себя? Места нет, мокро, не ночевать же ему прямо в воде?

Но на всякий случай Рианн предупредила:

— Только руки не распускайте, хорошо?

— Ладно… — центурион, вроде, согласился, но потом через момент спросил:- А если тебе опять приснится кошмар? Если ты снова будешь кричать и плакать, даже тогда мне не трогать тебя?

— Нет!

— Я просто обнял тебя вчера… Просто обнял…

— Всё равно!

Он промолчал, слышно было в темноте, что скребёт своё заросшее лицо. «Всё правильно, держи свои руки при себе, у тебя их и так всего одна осталась…»

— Что за кошмар тебе приснился? Страшный?

— Я не хочу вспоминать его… Я устала. Спите… Завтра будет новый день, и он будет нелегче… Уж, поверьте.

И он ей верил. Одно только радовало, что с каждым шагом они всё-таки приближаются к крепости. Засыпая, он представлял себе, как вернётся, как все удивятся его возвращению, тому, что он жив, что три месяца его считали мёртвым, а он, оказывается, жив. Вот Дикс удивится-то…

Земля была мокрая и холодная, кочки больно давили в спину, нормально выспаться и отдохнуть так и не получилось, поэтому утром поднялись на рассвете уставшие и измотанные. Поели и вышли дальше в путь. От усталости почти не разговаривали, просто механически делали то, что надо было. А болото всё тянулось и тянулось, бесконечное и топкое. И Рианн не узнавала его по-прежнему.

К обеду вышли на длинный остров и решили здесь отдохнуть. Во время пути Рианн немного сменила направление чуть на восток и сейчас неторопливо оглядывалась, пытаясь найти что-нибудь знакомое. Вокруг всё те же топи, корявые замученные деревья, и болотная живая зыбь. Свои звуки, своё дыхание, своя жизнь. Она-то ждала, что скоро всё начнётся меняться, что топь станет мельчать, а там и земля появится, островов станет больше. А всё пока оставалось, как прежде: бесконечно, непроходимо, опасно с каждым шагом.

И сколько ещё так? Еда уже почти вся вышла, чистая вода тоже заканчивается, тянут остатки по глотку. Сколько ещё это будет вот так, без изменений? Неужели римлянин был прав, и им не стоило соваться на болота? Рианн начала себя ругать за принятое решение. Корила, что поддалась мгновению страха, а может, и зря, может, Крикса они бы и не встретили? Почему она решила, что он именно в крепости, может, ушёл ещё куда-то? Он же бывает и в другие посёлки ходит…

Так прошёл ещё один день и ещё одна ночь. Рианн уже спокойнее приняла тот факт, что центурион ночевал с ней бок о бок, что пытался приобнять, подавал руку, помогая подняться на ноги, и пытался задержать в руке её ладонь. Они вдвоём были сейчас такими замученными, такими уставшими, что на многое смотрели уже по-другому.

Рианн глядела ему в лицо, задерживала взгляд дольше обычного и думала, что, наверное, смогла бы жить с ним. Ведь прожила же всю зиму и весну с ним, переживала за него, ухаживала, старалась помочь, оставить ему из еды что повкуснее и получше, сама зарабатывала деньги на хлеб и уголь, пусть немного, но эти деньги были подспорьем.

И сейчас за эти дни, проведённые на болоте, он стал словно ближе, понятнее. Ей было жаль его, когда она видела, как он мучается с одной рукой. Она была безмерно благодарна ему за то, что он спас её, не послушался требования бросить. И Рианн невольно старалась оставить ему кусок хлеба побольше, а потом замечала, что он сам оставлял его ей, выбирая из двух меньший, и думал, что Рианн этого не видит. Она, к концу дня обессиленная, валилась с ног, а он старался найти место получше, наломать каких-нибудь веток на землю, если была возможность, сам старался найти что сухое для костра. Разве это была не забота с его стороны? А что это тогда?

Подобную заботу и внимание Рианн видела раньше только от Галена, тот старался, чем мог помочь ей, но ведь он любил её и не скрывал своих чувств. А что же римлянин? Почему он это делал? Какими его чувствами могут быть оправданы его действия?

Если бы он знал о ребёнке в её животе, то всё было бы ясно, он заботился бы о нём, ведь получается, что других детей у него нет, кроме того, что носит она под сердцем. А так… Зачем тогда вся эта забота, внимание, интерес?

Весь следующий день Рианн невольно сворачивала на восток всё больше и больше, и в душе снова рождался страх: она заблудилась! Она ходит кругами, она ведёт их не туда, и они никогда не выйдут из этих гиблых мест. Будут ходить до тех пор, пока не ослабнут от голода и жажды, и не сгинут тут, в этих топях.

Неужели она что-то перепутала? Неужели забыла всё, что показывал отец? Неужели она так и не найдёт знакомой тропы и не выведет этого центуриона к его крепости?

Уже после обеда следующего дня они вышли ещё на один остров, и Рианн, уставшая вконец, прислонилась к стволу корявой берёзы и прикрыла глаза, отдыхая. Только что они преодолели тяжёлый участок, обойдя топь по краю, а тут и этот остров оказался. Странное дело, тут же рядом зыбко и глубоко, трясина непроходимая, и тут же этот остров, и даже эта корявая берёза. Странное место, чего только не встретишь на болоте!

— Отдохнём? — первым заговорил римлянин и предложил спутнице мех с водой.

Буквально вчера центурион с помощью Рианн смог развести костёр и даже вскипятил кружку воды, и теперь вода эта, залитая в мех, погано пахла тиной и болотом, но другой воды у них уже не было. Центурион сказал, что если воду вскипятить, то её можно пить, живот болеть не будет, так у них принято, в их римских войсках. Может, оно так и можно делать, но вода всё равно нехорошая, и выпила Рианн всего три глотка, еле-еле преодолевая тошноту.

— Может, огонь попробуем развести? — Центурион оглядывался по сторонам, ища валежник для растопки.

Рианн глядела ему в лицо и думала, что он смирился, перестал донимать вопросами: долго ли ещё? Когда станет легче? А не заблудилась ли она? Если бы сейчас он спросил её об этом, она бы на все-все вопросы ответила одним ответом — «я не знаю…»

— Огонь? — переспросила, думая о своём. — Огонь, это хорошо… Надо отдохнуть и попить горячего. По-моему, осталось ещё немного малины, можно заварить её и попить, может, не будет так вонять тиной…

И тут из-за кустов молодой ивы они услышали чужой голос и обернулись вдвоём в удивлённом изумлении.

— Ну вот и вы, ребятки, я так и знал, что рано или поздно мы должны встретиться…

Крикс! О, Донар всемогущий! За что? Это был Крикс… Нет! Только не это! Только не так!

Он шёл с другой стороны острова и на ходу, чуть согнув лук сильными руками, натягивал тетиву. Смотрел не на центуриона, он смотрел только Рианн в лицо.

«Ну вот и всё…» — подумалось вдруг ей.

Часть 35

«Ну вот и всё…» — подумалось вдруг ей.

— Не надо… — прошептала потерянно и всей спиной вжалась в ствол берёзы.

— Я знал, что ты что-то подобное выкинешь… Я догадывался… — Улыбнулся вдруг в свои седые усы. — Решила любовничка спасти? Так сердцем прикипела, что и не замечаешь, что он — римское отродье? А не эти ли самые римляне лишили тебя матери, да и тебя саму опозорили?

— Крикс… — это римлянин вышел вперёд и закрыл собой Рианн, собирался что-то сказать, но свен резко перебил его, дёрнув подбородком в его сторону:

— Заткнись, я не с тобой разговариваю!

И больше не смотрел в лицо оторопевшего центуриона, снова уставился в глаза Рианн и спросил её с улыбкой:

— Заблудилась немного?

Рианн смотрела на Крикса из-за центуриона, хрипло дышала, чувствуя, что её, как и в прошлые моменты, сковало так, что и с места не сойти. Боги, как же она боялась его, ненавидела и боялась. Почему это всё случилось? Почему это сейчас происходит?

А центурион метнулся к вещам в стороне, начал одной рукой искать в мешке нож, а когда выпрямился, Крикс уже наложил стрелу на лук и натянул тетиву угрожающе. Смотрел исподлобья холодно и опасно.

— Ты, центурион, нож-то брось, где взял, а то я не промахнусь, не надейся… И стой там, где стоишь. Хорошо? Стрел у меня много, на вас двоих хватит с лихвой… — Снова перевёл взгляд на лицо Рианн и заговорил уже с ней:- Я домой вернулся, а тебя нет, и его — тоже… — Дёрнул подбородком в сторону центуриона, а взгляда от лица Рианн так и не отвёл. — Я сразу понял, что ты болотом пойдёшь, испугаешься со мной встретиться… Дурочка-Рианн… — Холодно улыбнулся. — Но я так и подумал, что ты заблудишься, хорошо эту дорогу у нас мало кто знает… Вот отец твой знал, а ты нет… Я успел до крепости обернуться, а тебя всё нет, и я тебе навстречу пошёл… А вот и ты!

— Я… — выдавила она из себя шёпотом, голос её вообще лишился звука. — Я заплатила вам… Гален должен был передать вам деньги… Я согласна… Я всё отдам вам… Всё-всё… Дом… землю… себя… Я бы вернулась, честное слово, вернулась…

— Нет! — это центурион снова подал голос и даже дёрнулся навстречу свену. — Нет! Она не вернётся!

— Стой, где стоишь! — Крикс предупредил его выстрелом, и охотничья стрела пролетела у самой головы, аж щеку ветром обдало, ушла куда-то в землю или в болото. Центурион замер, но говорить не перестал:

— Я куплю её у тебя… Снова куплю! Назови только цену… Я найду деньги…

И Крикс вдруг рассмеялся на его предложение, потом добавил, медленно накладывая на лук новую стрелу:

— Что, центурион, тебе тоже свеночка в душу запала? Как и ты ей? Слишком жаркие ночи покоя не дают? Из головы не можешь выбросить?

— Я куплю её, Крикс! Скажи цену, давай встретимся, я заплачу… Сколько ты хочешь?

Крикс какое-то время молчал. О чём он думал? О своём сыне, погибшем от рук римлян? О той женщине, что любил в молодости, той, что была опозорена и убита римскими легионерами? Какие мысли сейчас бродили в его голове?

— Сейчас она — беглая рабыня…

— Я вернусь… Я вернусь обратно… Крикс! — это снова Рианн приобрела голос, попыталась обратить на себя внимание.

— Даже, если и так, твою свободу, центурион, она купила, ты мне не нужен, встретимся в честном бою… потом… Но она… Она моя… Теперь она моя!

— Я куплю её! — Римлянин снова дёрнулся с места, но прошёл всего полшага. — Ты же знаешь меня! Разве я хоть раз обманывал тебя? Я честно заплатил тебе в прошлый раз, столько, сколько ты попросил. Ты помнишь, я даже не торговался. Пойди мне навстречу! Отдай мне её сейчас. Просто назови цену, мы встретимся позже, и я заплачу тебе…

— Ты хочешь забрать её, что ли? Прямо сейчас? Я правильно тебя понял, центурион? Ты хочешь забрать себе МОЮ рабыню?

Повисла тишина, слышно было только, как свистели кулики где-то рядом. Да, Крикс был прав, Рианн теперь была его рабыней, и уходить от хозяина ей никто не разрешал. Это самовольный побег…

— Я прошу тебя пойти мне навстречу, прошу понять меня, как мужчина мужчину, просто в знак взаимного уважения… Я прошу, чтобы ты поверил мне в честь старого знакомства… Отпусти её, Крикс, отпусти, прошу тебя…

— Зачем она тебе? Мало, что ли, молодых свенок в крепости вашей? Найди другую!

— Я не хочу другую…

— Почему тебе понадобилась моя рабыня?

— Я женюсь на ней… Я дам ей вольную… Я люблю её… Она нужна мне…

При этих словах римского офицера Крикс снова рассмеялся, а Рианн нахмурилась: о чём он говорит? Про какую любовь? Он просто позвал её замуж… Она должна была стать его конкубиной… к н и г о ед . нет

— Я всегда говорил, наша Рианн — римская подстилка… Ничего путнего с неё не было и не будет. Позор для всех… Лучше бы её убили девчонкой, трахнули и убили…

— Крикс! — центурион перебил его. — Отпусти её со мной! Она не нужна тебе… Прошу тебя! Как часто центурионы просят тебя об услуге? Крикс? Я буду должен тебе, я буду признателен тебе всегда… Отдай её мне сейчас, я заплачу тебе позже с процентами. Назови цену! Просто назови цену!

Крикс усмехнулся, смерив центуриона красноречивым взглядом, Рианн он сейчас будто и не замечал, словно её и не было рядом.

— Хорошо. Я отдам её тебе. Забирай!

С плеч центуриона словно тяжёлый груз убрали, он даже выдохнул облегчённо. Хвала Юпитеру! Хвала Марсу! О, Венера…

— Забирай рабыню, центурион, только рабыню… Мне не нужны твои деньги. Я дарю её тебе. Ты доволен? Она теперь твоя… Вся твоя! Я не хочу её больше видеть, она противна мне… Противна! Слышишь?

— Спасибо, Крикс… — прошептал, не веря ушам.

— Я сказал, рабыню… только рабыню…

— Ну?

— Но она должна мне ещё кое-что… Рабыня эта мне не нужна, она твоя, но она должна мне своего ублюдка… Того, что в ней! Она пообещала мнеего… За тебя, центурион, она должна была отдать мне всё, что у неё есть, и своего ребёнка — тоже…

— Что? — Центурион был удивлён словам пожилого свена, он оглянулся на обомлевшую Рианн, и всё сложилось один к одному в его голове.

Конечно, как он этого раньше не замечал? Она так быстро уставала, стала какой-то медлительной, да и живот, он только сейчас заметил под подолом свободного платья небольшой, еле уловимый бугорок живота. Она ждёт ребёнка! Его ребёнка… Почему она всё это время молчала об этом? Почему ни словом, ни полсловом не обмолвилась всю дорогу? Почему, Рианн?

— Рианн? — он шепнул, глядя ей в глаза. — Почему…

Но Крикс перебил его громко и резко:

— Забирай рабыню, центурион, она твоя, а ублюдка твоего я оставлю себе… Себе! — Он рассмеялся холодно. — Сына за сына…

И спустил тетиву. Стрела пролетела мимо. И словно во сне Марк увидел, как медленно вошла она в живот неподвижной Рианн.

Нет!

Он замер в изумлении, глядя во все глаза, и челюсть его отвисла в бессилии осознать всё, что случилось. Рианн медленно сползала вниз по стволу берёзы, и центурион кинулся к ней, подхватывая, не давая упасть. Как сквозь пелену тумана слышал обрывки фраз, брошенных Криксом:

— Забирай её, центурион… Забирай свою шлюху… Вы вместе сдохнете здесь… Она, а потом ты… Через болото ты не выйдешь… Болотные духи заберут вас к себе, и покоя вам не будет никогда… Во век…

Марк даже не видел, куда он ушёл, он был занят Рианн, всем, что произошло. Он держал её, прижимая к себе левой рукой, а потом, устав, опустился на землю. Сидел, глядя в пространство остановившимся взглядом, и голова раненой Рианн лежала у него на груди.

Рианн плакала беззвучно от боли и горя, и центурион медленно гладил её ладонью по голове, по коротким рассыпавшимся волосам.

— Нет… Нет… О, Фрейя… Мой ребёнок… О, боги… Нет… нет… нет… — безостановочно повторяла свенка одно и то же и плакала, плакала навзрыд уже.

Они долго не разговаривали, Рианн теряла кровь и иногда проваливалась в беспамятство, а Марк сейчас даже и не знал, о чём теперь говорить. Всё вроде бы сложилось, как надо. Он на свободе, до крепости осталось недалеко, если Крикс вышел навстречу. Да и Рианн будто бы смирилась с его присутствием, как будто приняла его приглашение стать женой. Он уже ждал, уже жил мечтами о будущем, уже рисовал в голове, как это будет. И было бы… Всё было бы… Ещё и ребёнок, оказывается… Его ребёнок… Но…

Всё рухнуло вдруг в один момент, в один миг, всего полёт одной стрелы, чтобы оборвать все мечты, все надежды! Как, как теперь он будет жить без неё? Она — его талисман, его удача, мать его ребёнка, та женщина, к которой он прикипел всей душой, та, с которой хотел связать свою жизнь. Он сам её выбрал, это была не воля строгого отца, а его личный выбор, та девушка, что понравилась ему самому. И пусть она свенка, пусть германских кровей, но она стала ему очень близкой, очень родной.

А теперь она умирала на его руках, тихо угасала, и он ничего не мог сделать и ничем не мог ей помочь…

Это всё проклятый Крикс! Да что б тебя!

Он всегда воспринимался, как торгаш, сумеющий продать и снег зимой, ценящий только деньги, не имеющий за душой ничего святого. А оказывается… Всё не так, совсем не так. И Марк, думающий, что научился разбираться в людях, ошибся в нём, предложив ему только деньги…

Крикс жил ненавистью к Риму, он торговал с римлянами в крепости, общался с легионерами, ел и пил с ними за одним столом, улыбался, а на самом деле, его чёрная душа лицемера наполнена лютой глухой ненавистью. Он водил против римских орлов отряды, участвовал в нападениях, вовлекал в это обоих своих сыновей и одного даже потерял. И ещё он ненавидел Рианн… За что? Почему? Только ли за то, что она была дочерью более удачливого соперника? Но ведь она же была и дочерью той женщины, что он когда-то любил…

Любил ли он сейчас кого-то? Или им двигали только злость и ненависть? Он отомстил Рианн за всё. Он отомстил и Марку. Как он сказал, уходя? «Вы вместе сдохнете здесь… И болотные духи заберут ваши души…» Он прав! Он всё это сделал так, чтобы убить их!

Первой умрёт Рианн… Рана в живот, это — приговор, она не поверхностная, как это было у него зимой, и Рианн уже потеряла много крови. А потом умрёт и сам Марк… Через болото идти он не знает дороги, и вернуться назад он не сможет: не осталось ни воды, ни еды. Сколько он продержится тут? День, два, три? А потом умрёт тут же, на этом острове…

И они останутся здесь с Рианн вместе, и точно сказал Крикс, их души достанутся болотным духам.

Почему он сделал всё именно так? Ведь он мог просто застрелить их обоих, стрел у него, по его словам, хватило бы. Но он ранил Рианн в живот, именно в живот, знал, как долго и мучительно она будет умирать, а Марка вообще не тронул, решил, пусть умирает от голода.

Как это всё подло! Как подло!

Первое время он злился, ругал самого себя, скрежетал зубами от досады, бессильно сжимал кулак единственной здоровой руки, и ему казалось, если бы он увидел сейчас этого Крикса, он бросился бы на него и задавил его одной своей левой рукой.

Чем больше времени проходило, тем меньше и меньше решимости и злости оставалось в нём, приходила апатия, равнодушие, смирение с обстоятельствами. А как он хотел? Думал, его ждёт счастливое будущее? Семья, благополучие, жизнь… Он ушёл от смерти, его спасла эта молодая женщина, она отдала за него всё, даже свою жизнь, жизнь своего ребёнка, всё, что имела. Самоотверженная, смелая, без лжи и наигранности… Разве достоин он был бы её любви, её внимания, после того, что он заставил её пережить прошлой осенью? За то, что не пытался понять её, что был скор на расправу, что видел в ней только объект страсти. Боги наказали его, забрав её у него, лишив его ребёнка от этой смелой свенки, лишив его смысла жить дальше…

И поделом тебе… Ты заслужил это…

— Вам надо уходить… — Шёпот ослабевшей Рианн вывел его из оцепенения раздумий. — Вы видели, куда он пошёл?

Марк медленно повёл подбородком в отрицательном жесте, в тот момент он вообще не мог думать о чём-либо другом, кроме того, что узнал от Крикса о своём ребёнке, о том, что случилось потом… Нет, конечно же, он ничего не видел! До этого ли ему было?

— Вы сможете… если Крикс прошёл, вы тоже сможете… Оставьте меня и уходите… Не ждите…

Рианн смотрела на него снизу вверх, голова её лежала теперь на его животе. Сам он сидел на земле, прислонившись спиной к стволу берёзы. Всеми силами Марк старался не глядеть на живот Рианн, закрытый полой плаща, он не хотел видеть оперенье стрелы, так подло пущенной Криксом в беззащитную свенку.

— Не надо ждать, пока я… — Её голос сорвался на шёпот, она в отчаянии замотала головой. За всё это время центурион не проронил ни слова, но она-то видела, каким отстранённым, в себя, стал его взгляд. О чём он думает? Кого винит? Её?

— Простите меня… — снова зашептала беззвучно. — Я должна была сказать вам про ребёнка… Я не знала, как вы к этому отнесётесь… — Центурион только нахмурился ещё больше, и даже через его заросшие щёки было видно, как он стискивает зубы в бессильной ярости что-то изменить.

— Я не слышу его… — снова шепнула, отводя взгляд на небо за головой центуриона. — Он уже начал немного двигаться во мне… совсем недавно и не часто… Но я его чувствовала… А теперь — нет… Он убил его… Сына за сына… — Рианн усмехнулась, прикрывая глаза.

Марк зажмурился и отвернулся, вспомнил последние слова Крикса. Он мстил за убитого римскими легионерами сына. Может быть, что-то всё же ещё было в его жизни, что он продолжал любить? Пусть даже младшего сына… И за своего мальчишку он убил ребёнка Марка, хотя тот его сына в глаза ни разу не видел! Почему он мстил ему? Мстил всему Риму в лице его одного? Лишил всего одним махом — любимой женщины, ребёнка, надежды на спасение, жизни… Всего…

— Уходите… Пока есть время… Пока ещё у вас есть силы… Со мной всё кончено… Мне сейчас никто не поможет, даже ваши римские лекари… Я знаю… я уже чувствую это… Сейчас я видела свою мать…

— О, Юпитер, Рианн, ты бредишь… — Это было первое, что он сказал ей после случившегося.

Она-то ждала, что он будет ругать её, выговаривать ей за молчание, за то, что скрывала правду о ребёнке. А он молчал, и Рианн не знала, что творится сейчас в его голове, в голове римского центуриона.

— Я знала… я почему-то думала, что так и будет… Эти кошмары… Они всегда снились мне, как предвестники зла… Эти болота… трясина… о-о-о… — протянула, прикрывая глаза.

Центурион снова нахмурился, вглядываясь в её лицо.

— Какие болота? Ты точно бредишь…

Она вдруг замотала в отчаянии головой из стороны в сторону и снова расплакалась с новой силой, шептала срывающимся от слёз голосом:

— Я не хочу… не хочу так… Почему он просто не убил меня? Почему он решил меня помучить? Разве по его вине я мало пережила? О, Фрейя… Вся жизнь… вся моя жизнь… одни страдания… Ни радости, ни счастья… ни любви…

При этих словах центурион отыскал её руку и стиснул ладонь свенки в пальцах, пытаясь этим поддержать. И Рианн нахмурилась, понимая, что в последние свои мгновения жизни с ней будет именно этот чужак, этот римский центурион, отец её ребёнка.

— Это правда? — она вдруг спросила его, перестав плакать и рваться куда-то.

— Что? — выдохнул вопросом на вопрос.

— То, что вы сказали ему? Что я нужна вам, что вы… вы любите меня… Это — правда?

— Правда…

— И вы женились бы на мне, как и обещали?

— Конечно… Конечно, Рианн… Я сделал бы всё, как обещал…

— А ребёнок?

— Что — ребёнок?

— Вы бы приняли его и не ругались?

— О, боги, Рианн…

Он почувствовал, как защипало в переносице подступающими слезами. Когда, когда он плакал в последний раз? Когда это было? Тогда, когда он впервые увидел её в доме Крикса, когда в душе затеплилась надежда на спасение, когда эта свенка стала для него этим маленьким лучом надежды и света. То были слёзы облегчения, немой радости от встречи с ней… Сейчас же это были слёзы бессильного отчаяния и невыносимой потери.

При виде его слёз Рианн отвернулась и не смотрела, как он вытирал их рукавом рубашки, размазывал по щекам предплечьем поломанной руки. Она сама уже не плакала, а голос её стал отрывистым и серьёзным:

— Я умру… я знаю… до утра мне не дожить… Уходите… Не ждите…

— Я не оставлю тебя! — Он повысил тон голоса.

Рианн продолжила через паузу голосом чуть громче шёпота:

— Я не хочу, чтобы меня жрали волки, лисы и вороны… Утопите меня в болоте… Лучше так, чем…

— В болоте? — Он зло тиранул со скулы выступившую слезу. — О чём ты? Свены не хоронят своих мёртвых в болотах! Это значит, обречь душу на вечные страдания… Так у вас хоронят только преступников и убийц и… — Не договорил, бессильно дёрнув головой. — Ты бредишь… Ты снова бредишь, Рианн… Нет… Так нельзя.

Свенка долго глядела ему в лицо остановившимся взглядом, и от переживаемой боли даже глаза её, кажется, стали темнее. Потом она потеряла сознание. Марк сидел неподвижно, после того, как Рианн последний раз плакала и рвалась куда-то, она чуть переместилась ниже, и голова её теперь лежала на бедре центуриона. Время шло, всё тело уже болело, и ту ногу, где лежала голова Рианн, он уже не чувствовал. Надо было пересесть, поменять положение, но он не шевелился, подняв подбородок, смотрел на небо, на покачивающиеся ветви берёзы.

Нет, болото — это не выход… О чём она говорит? Ну, почему, почему всё так получилось? Так неправильно! Так нехорошо! Поганый Крикс, будь ты проклят!

И тут Рианн опять заговорила срывающимся шёпотом, смотрела куда-то мимо Марка и говорила:

— Эта берёза, конечно… Две макушки… — Подняла два пальца вверх и усмехнулась сама себе. — Там… откуда Крикс… сосна… В неё молния попала много лет назад… А потом… потом рога лося… И всё! Всё… Там рукой подать… День-два от силы…

Смотрела в недоумевающее лицо центуриона.

— О чём ты, Рианн? Ты бредишь? Как ты?

— Мне холодно… У меня замёрзли ноги… Сильно-сильно…

— Сейчас… Потерпи немного…

Марк осторожно выбрался, оставив свенку, положил ей под голову скомканный мешок, сорвал с себя плащ и укрыл Рианн до самого подбородка. Он видел, как дрожали её губы, как вздрагивала она всем телом в ознобе.

— Я попробую костёр развести… Ты потерпи немного… Хорошо? Сейчас я только соберу чего-нибудь…

— Не уходите… Не оставляйте меня…

— Я буду рядом…

— Не надо вашего костра! Вы всё равно одной рукой не сможете разжечь его… Не надо! Пожалуйста… Прошу вас… Просто побудьте рядом…

И Марк остался с ней. Сидел в изголовье и что-то рассказывал из своего детства, о матери, об отце, которого редко видел, потому что он служил где-то во Фракии. О своей любимой собаке, что сдохла много лет назад от старости, о римских праздниках, и немного о богах… Перескакивал с одного на другое, говорил сам с собой, и Рианн слушала его голос, его язык, вперемешку свенские и латинские слова, всё чаще теряла сознание, и проваливалась в это бесчувствие всё на дольше и дольше. Ей тяжело было следить за нитью событий, о чём говорил центурион, боль разливалась по телу, охватывала слабостью и безразличием.

«Всё! Это всё…» Думала Рианн. Могла ли она что-то изменить? Если бы она не пошла болотом, а ушла тропой? Нет, там, на тропе, она ещё раньше столкнулась бы с Криксом, и он всё равно убил бы её, может быть, по-другому, не так, но убил бы… И его — тоже…

Жаль, как же жаль, что всё так получилось. Вся её жизнь, все её неполные восемнадцать лет недолгой жизни, проходили перед глазами. Что она успела сделать? Для чего жила? Почему боги дали ей такую короткую жизнь, насыщенную болью и тревогами, испытаниями и ненавистью?

Что хорошего было-то в её жизни? Детство, смех матери, работа в поле, шум летнего леса, вкус спелой малины, первое движение ребёнка в её животе… Начало зарождающейся жизни…

Выходит, она прожила свою жизнь и не оставит после себя ничего. Ничего. Так зачем оно всё это начиналось? И самое яркое-то — это встреча с этим вот центурионом. С ним она многое пережила. Всё! Больше за жизнь и вспомнить нечего. Ну, может, только смерть матери и встреча с легионерами шесть лет назад прошли через всю жизнь яркой вспышкой боли и потери. Но это дурное воспоминание… Ничего хорошего.

Для этого только, что ли, она прожила свою короткую, как вспышка молнии, жизнь? Для чего всё? Зачем?..

День уже давно догорел, спустились сумерки, от мокрой земли тянуло нестерпимым холодом. Но Рианн молчала, зная, что на неё римлянин и так уже собрал всё тёплое, что у них было. А он всё говорил и говорил, рассказывал что-то… И Рианн слушала его голос в темноте.

Он признался ей в любви, он собирался жениться на ней и растить их ребёнка… И да, она бы согласилась жить с ним, она бы привыкла. Может быть, Крикс правильно боялся, что она не вернётся, потому что тогда Рианн меньше всего этого хотела. Она осталась бы с центурионом, да, как сейчас, слушала бы его голос до самой своей смерти, терпела бы его, привыкла бы к его неправильной речи, кормила и поила бы его, и, наверное, со временем смогла бы даже полюбить. Такого, каким он стал сейчас, да, такого бы она его даже полюбила…

Уже в глубокой темноте Марк набрался решимости и коснулся её лица. Она уже остыла даже под двумя плащами, а он всё это время что-то говорил ей, тогда, когда она уже умерла…

— Не-ет! А-а-а-а… — громкий крик боли, отчаяния и обречённого одиночества вырвался из него, разорвал тишину болота и леса вокруг.

Нет! И где-то совсем близко, отвечая ему, завыл одинокий волк, как тогда, в одну из ночей… Первую? Вторую? Он ещё думал, это знак от Марса, гадал, что бы он значил для него этот вой одинокого волка, отбившегося от стаи?

Нет… Почему? Боги, почему всё так случилось?

И он разрыдался, взахлёб, так, как плакал только в далёком детстве, когда плачет даже сердце, вся душа наполняется слезами…

— Рианн… Моя Рианн… О, Юпитер… Почему?

Вокруг — темнота ночи, одинокий печальный вой волка, рядом тело любимой женщины, и он плакал, не стесняясь своих слёз, подняв лицо к звёздному небу. И горе рвало его сердце невыразимой болью, что самому жить уже не хотелось.

Как? Как он может ещё продолжать жить, ещё дышать, когда уже нет её? Как это возможно? Почему он и сам не может умереть рядом с ней? Почему его сердце продолжает биться в груди, а лёгкие — всё так же дышат? Как? Как это всё возможно?

И ещё этот вой рвёт сердце тоской! Не надо! Перестань! Хватит!

Он закрыл уши ладонями, но правая рука не слушалась его, и пальцы всё равно пропускали звук волчьего воя. Марк принялся раскачиваться вперёд-назад, как будто зубную боль претерпевал.

— Хватит! Хватит… Перестань… Уходи… Иди вой в другое место… — шептал со стоном через зубы одинокому волку, зажмуриваясь, и чувствовал, как слёзы срываются с ресниц на скулы, на щёки, опустошая душу.

Потом он долго лежал на холодной земле, просто глядя перед собой в густую темноту ночи, и время медленно тянулось вокруг.

Смерть преследовала его. Умер отец, потом мать, сейчас Рианн вместе с его ребёнком, и вот он остался один-одинёшенек на всём белом свете. Правильно Крикс сказал, болото заберёт и его самого…

Свенка… Рианн… Странно, что он так привязался к ней за эти месяцы, и не просто привязался, он ощутил какое-то незнакомое чувство потребности быть с ней рядом и назвал сам это чувство любовью. Он признался в этом Криксу. А разве это не любовь, когда сам понимаешь, что не можешь жить без одного единственного человека? Что без него ты — не ты! Когда все мысли раз за разом возвращаются к нему одному! Люди назвали это чувство любовью!

Да, месяцы назад он не чувствовал этого, он обладал её телом, он не переживал и половины того, что ощущало сердце в эти последние дни на болоте. Сейчас же, когда его захлестнуло новыми переживаниями, когда сердце вдруг стало не на месте, он за все эти дни не то, что поцеловать, намекнуть на близость, самому, как раньше, овладеть ею — обнять-то мог только спящую или уже умирающую…

Почему? Почему всё так сложилось?

И ведь именно в эти последние дни, проведённые на болоте, именно тогда, когда он не прикасался к ней, именно сейчас он и понял, что любит её!

Сейчас он увидел в ней равную себе, свободную девушку. И он уже не приказывал ей, он просил её, он умолял её саму уйти в крепость, остаться с ним. Раньше бы он просто приказал ей и слушать бы не стал… Что это? Почему? Что изменилось в нём самом?

Он увидел в свенке, в германке, личность? Так, выходит? Он спрашивал её мнения, он говорил с ней наравных, признавая в ней человека, не варварку…

И Крикс… В нём он тоже ошибался…

И Гален… Этот мальчишка, помогший ему сбежать, бросил вызов своему властному отцу-тирану…

Они все — свены…

Свены — люди…

Он зажмурился сильно-сильно до боли в голове. Вспомнил, сколько спорили они с Рианн о вражде свенов и римлян, о завоевании германских земель, о превосходстве Рима, о подчинении свенов…

Всегда, с самого детства он слышал одно: Рим велик, он создан богами, чтобы править варварскими народами, заставить их подчиняться, убивать, если сопротивляются, превратить в рабов. Варвары — не люди! Они не достойны жалости, понимания и сострадания. Врагам Рима нет милосердия! Убить или обратить в рабство!

И он с этим рос, он учил этому новобранцев в крепостях везде, где служил, этому учили и его самого…

Он убивал свенов, взявших в руки оружие против Рима, и всегда знал, что прав. Выполнял приказы, сам отдавал приказы, и никогда не сомневался. Он верил в правду Рима.

И сейчас что-то пошатнулось в нём, что-то сломала в нём эта Рианн, какой-то замковый камень вынула она, и вся конструкция, что держалась долгие годы, рушится сейчас в нём безвозвратно.

Он стал другим. И если бы сейчас он сумел вернуться в крепость, его, наверное, не узнали бы, даже Диксу он показался бы чужим. А может, он просто так думает?

Небо начало светлеть, понемногу проступали контуры деревьев, силуэты кустов, пока ещё общей массой, не детально, но всё это значит, что этой ночи приходит конец. Жизнь сама собой идёт чередом, будто ничего и не случилось. Скоро проснуться дневные птицы, оживёт лес и болото, настанет новый день…

Она просила, утопить её в болоте… Не так, как хоронят своих мёртвых свены. Топят в болоте они убийц, предателей и клятвопреступников, чтобы души их не находили покоя, чтобы мучились вечными муками среди болотных трясин, пугали живых, не могли найти выхода и страдали долгие годы, пока живёт этот мир. Вечно.

Он не может обречь её душу на подобные страдания. Он должен похоронить её и своего ребёнка по-человечески. Её тело надо предать огню или земле, но только не болото… Нет…

Но сможет ли он сам разжечь огонь? Одной рукой? До этого огонь разжигала Рианн, Марк собирал хворост, укладывал всё, а поджигала она сама. Попробовать, надо попробовать, но получится ли одной рукой? Нет! Скорее всего, нет! Даже если он соберёт всё, что горит на этом острове, обломает все ветки, до которых дотянется, он не сможет просто разжечь огня. Он уже пробовал однажды, и у него ничего не вышло. Два дня назад, это было всего два дня назад… Он только провозился, умаявшись с огнивом, пока Рианн не забрала его и не сделала всё сама.

У него ничего не выйдет.

Тогда нужно выкопать могилу. Опять-таки одной рукой, левой рукой. Но у него есть нож… Надо сделать это для неё. Надо…

Когда рассвело, он принялся копать могилу. Земля была мокрая и тяжёлая, Марк рыхлил её ножом, а потом бросал его и этой же рукой выгребал землю. Он провозился до обеда, устал, сбил левую руку в кровь, а выкопал яму глубиной лишь на пару-тройку ладоней. Выбрался из неё, чтобы передохнуть, нашёл в мешке затерявшуюся морковину, собранную ещё Рианн с грядки, сгрыз её и запил водой, пахнущей тиной.

От усталости его мутило, и тошнота от голода стояла у горла. Руки дрожали, гудела сломанная кость в предплечье, а левая рука вообще не хотела слушаться. Ладонь, вся в кровоточащих мозолях, не желала держать рукояти ножа, пальцы не гнулись. Но останавливаться Марк не собирался.

А когда вернулся к своей работе, обессилено рухнул на колени: за это время вся яма для могилы заполнилась грязной болотной водой.

— О, нет, боги… Юпитер Всемогущий…

Болото! Проклятое болото!

Что бы он ни предпринимал, всё шло самым худшим из вариантов. Что? Что теперь делать? Чем ему вычерпывать эту проклятую воду? Как продолжать работу, когда всё идёт так? Он будет пытаться углублять могилу, а в ней только больше будет становиться воды. И чем эта яма будет отличаться от ямы в трясине? Тоже самое болото!

Как же быть? Что придумать?

Марк посмотрел в сторону Рианн. Он весь день избегал смотреть на неё. Так нелепо, неправильно видеть её такой одинокой на голой земле… Бледное лицо и светлые волосы, и застывшая ладонь на животе там, где был её ребёнок… А сейчас — оперенье стрелы, что убила её…

Она просила, не оставлять её здесь, она не хотела, чтобы её глодали волки и вороны…

Эх, даже камней тут нет, чтобы заложить её камнями. «Прости меня, Рианн, пожалуйста… Что мне делать? Как мне помочь тебе?»

Если просто присыпать землёй, её раскопают волки и лисы. Если заложить ветками, их тут слишком мало, и до неё опять-таки доберутся хищники…

Ну что тогда, что ему делать?

Он перевёл взгляд на левую ладонь, лежащую раскрытой на бедре. Столько выпало на неё одну за эти дни, что скоро он левой рукой будет владеть не хуже, чем правой. Усмехнулся с горечью. Так не вовремя случился этот перелом! Как же без рук тяжело! Эта беспомощность просто убивает, когда обе руки на месте, этого не замечаешь…

Марк долго сидел так у края не состоявшейся могилы, смотрел перед собой остановившимся взглядом, и время шло, наступал вечер. Проходил день, за который ему ничего не удалось сделать.

Всю ночь он проспал, скорчившись от холода, рядом с мёртвой Рианн, но так и не решился снять с её тела свой плащ… Толком и не спал — мучился сомнениями и вопросами, что делать дальше? Проваливался в полудрёму, и сны снились какие-то всё время тёмные, обрывочные. Засыпал на какие-то минуты, и тут же просыпался, чтобы час потом просто лежать и смотреть в темноту.

Постоянное чувство голода и усталость, боль и безысходность стали его спутниками. Не верилось, что когда-то он бывал сыт, согрет, и у него ничего не болело.

А в голове всё звучали и звучали насмешливые слова Крикса: «Ты сдохнешь здесь… Вы вместе сдохнете… Ты не пройдёшь через болото… Духи заберут вас… заберут вас двоих… Покоя не будет… Не будет никогда…»

— Будь ты проклят, Крикс… — шептал в темноту ночи. — Будь ты проклят…

А мысли бежали чередой. «Проклинаю тебя за твоё вероломство, за подлость, за то, что ты сделал с ней… За то, что ты сделал со мной… Пусть боги не дают тебе покоя… Ведь ты любил её мать, почему же ьы мучил её дочь — дочь любимой женщины? Ненавидел за то, что родила её от другого?.. Как же подло это всё… Ты погубил её, ты своими руками сломал ей всю жизнь, ты сам убил её… А теперь ты вернёшься и будешь жить дальше? Что ты скажешь своему сыну? Что услышит от тебя этот твой Гален? Что ты сам убил её? Признаешься ли ты в этом своему сыну или промолчишь малодушно? А может, ты скажешь, что она ушла со мной? Пусть боги покарают тебя! Они и так наказали тебя тем, что твой сын влюбился в неё…»

От холода его трясло, зуб на зуб не попадал, и Марк пытался обнимать себя за плечи в надежде удержать последние капли тепла. Но правая рука не слушалась, а левая ладонь пылала огнём и не давала прикоснуться к ней.

«Ты думаешь, ты надеешься, что я умру здесь, и никто не спросит с тебя за неё? Думаешь, я сдохну здесь? Ты так думаешь, Крикс?» Усмехнулся своим мыслям.

— Посмотрим… Давай, посмотрим… Я не сдохну здесь… Я выберусь… Я найду тебя… Я спрошу с тебя… Я убью тебя за неё… Я убью тебя, Крикс…

Желание мести держало его на плаву. Он злился и ждал наступления утра.

Весь следующий день он, всем сердцем прося прощения, занимался похоронами Рианн. Ему пришлось снять верхний плащ и, помогая себе зубами, порезать его ножом на длинные полосы. Он не стал выдёргивать стрелу из живота Рианн, просто сломал её у самого тела. Почему не стал? И сам не мог для себя объяснить. Для него она всё ещё была словно живой, что ли, будто боялся больно ей сделать, хотя мёртвых на своём веку перевидал великое множество, и своих, и врагов. И хоронить приходилось не раз, но этот случай был каким-то особенным, и всё хотелось сделать правильно.

— Прости меня, Рианн, прости, пожалуйста… Я хотел, как лучше… Я не хотел для тебя всего этого…

Марк сумел-таки завернуть её тело в её римский плащ, купленный для неё ещё им самим осенью прошлого года, потом мучительно долго одной рукой обвязывал кусками своего плаща, чтобы скрыть лицо, чтобы спрятать тело от глаз, чтобы не видеть её больше.

Она просила его утопить её в болоте, она знала, что по-другому у него не получится, она заранее уже всё знала. Она всегда была мудрее, чем казалась. И не зря ей снились эти кошмары про болото, она чувствовала, она всё знала. Почему она тогда пошла на это? Зачем она отдала свою жизнь, чтобы спасти его? И последнее, что твердила, всё просила и просила его — уходить отсюда. Она верила в него, надеялась, что он сможет выбраться…

Огромных усилий стоило ему, голодному и истощённому пленом, уставшему, с одной рукой, перетащить её тело к краю острова, туда, где была трясина. Именно с этого места они с Рианн вышли на этот остров, и топь эту пришлось обходить стороной. Прощупав путь слегой, Марк прошёл несколько шагов по болоту и вернулся за телом Рианн.

Осталось последнее… Хватило бы сил, и не утонуть бы самому рядом. Нельзя. Ему ещё надо встретиться с Криксом… Он должен выбраться отсюда, как просила его Рианн…

— О, Плутон, молю тебя, мрачный бог Аида, прими в свой тёмный мир эту женщину… Она — моя жена, не позволяй этим свенским богам мучить её душу… Забери её себе на свои поля Елисейские… Молю тебя, о, бог мрака, пусть она не ведает горя и страданий… Она слишком много хлебнула их при жизни… Пощади её безгрешную душу… Забери её, не оставляй на этих болотах… Умоляю тебя… У меня нет ничего, чтобы принести тебе в жертву, но я клянусь тебе, если я выберусь, я возблагодарю тебя щедро…

Он молился, наблюдая, как трясина, нехотя, медленно забирает женское тело, закутанное в плащ. Наверное, он ещё долго не сможет смириться с этим, он будет где-то какой-то частью души верить, что она живёт далеко от него, в каком-нибудь своём свенском посёлке. Будет верить, что пройдут дни, месяцы и годы, и они с Рианн снова будут вместе. Только, если её в мире мёртвых за её безгрешность и муки ждут Елисейские поля, то ему, как военному, на чьей совести столько смертей, они не светят никогда, даже если он будет задабривать Плутона быками и золотом…

Он горько усмехнулся своим мыслям. «Я всё равно найду тебя там… Бог не отдаст твою душу вашим свенским богам. Плутон сильнее их…»

Он верил в это и успокаивал себя этими мыслями. Её душа не будет мыкаться неприкаянно по этим подлым болотам, это всё свенские глупости, она уйдёт туда, где её ждёт покой и светлая радость, она будет там вместе с его сыном, она не будет одинокой и несчастной, как он сам. Они будут вместе с ребёнком, пока стоит этот мир, пока светит солнце. Даже если Марк не найдёт ее там, она не будет одинокой, с ней будет его сын, его так и нерождённый ребёнок.

«Прости… Прости меня за всё, прости, что не смог защитить тебя, прости, что не смог помочь, что был так рядом и позволил этому случиться… Прости за всю боль, что причинил тебе раньше, за всё насилие с моей стороны… За то, что обижал тебя… Прости меня, Рианн…»

Он долго стоял на одном и том же месте, хотя болото уже давно забрало свою жертву, стоял молился и мысленно разговаривал с ней, прося прощения, а вокруг сгущались сумерки ещё одного дня. Всё тело болело, все кости, все мышцы, а в душе — пустота… Они вышли на этот остров вместе, а теперь он здесь один. И Крикс предрёк ему смерть вслед за Рианн. Он знал, что всего одной стрелой он убивает ребёнка, а вместе с ним и его родителей. Рианн, по его расчётам, умрёт от ранения, а Марк просто загибнет в болоте… Вот и всё!

Он нашёл мешок от продуктов, там, в полотняном мешочке ещё была горсть сушёной малины, правда, за эти дни она несколько раз промокла и теперь пахла плесенью. Но несмотря на это всё, она ещё была съедобной, и Марк съел её всю, медленно и тщательно разжёвывая, а потом запил водой, пахнущей тиной.

Ночь снова была по-августовски холодной, костра он развести не мог, плаща у него не осталось, и до утра он просто мёрз в ожидании рассвета. А потом пошёл ещё раз обходить весь остров по периметру. Ничего нового. Трясина, болото, птицы, комары, лягушки…

Остановился на краю острова и долго смотрел вперёд. Она говорила, всё время идти на юг… Иди и мимо крепости не пройдёшь. А Крикс? Откуда к ним тогда вышел он? Откуда-то из-за кустов, точно, ведь они сначала услышали его и только потом увидели.

Он развернулся уходить и поднял глаза к небу. Прямо перед ним возвышалась макушка берёзы — самого высокого дерева на этом островке. И она была двойной… Пальцы на левой ладони сами собой невольно сложились, выставив два из них в виде буквы V — «виктория». Это победа… Крылатая богиня полководцев, посещающая места битв и сражений. И на ум пришли последние слова Рианн: «Эта берёза… Две макушки…» И она так же подняла тогда вверх два пальца. Вот так же…

Он невольно глянул на свою левую ладонь. Рианн показывала так же, а он подумал, что она бредит от потери крови. А она тогда думала до последнего, как помочь ему, как выбраться с этого острова. Она узнала его, она поняла, где находится! И говорила ему, куда идти, а он не понял, не слушал…

Конечно! Что ещё она говорила? Надо вспомнить…

«Рианн, милая, ты старалась помочь даже тогда, когда сама уже умирала… Ты и тогда думала обо мне…»

Он быстро дошёл до тех кустов ивняка, из-за которых вышел к ним Крикс, дошёл до края острова и осмотрелся. Всё правильно. Впереди, на порядочном расстоянии по болоту, виднелась сосна, наверное, там был ещё один остров, раз она умудрилась вырасти там. И у неё не было макушки, как бывает у деревьев, когда в них попадает молния. Вершина сгорает, и дальше вверх тянутся только боковые ветви.

Она говорила о ней, об этой сосне! Вот, куда надо ему идти! Он собрал в мешок всё, что осталось, он был лёгким и совсем не оттягивал плеча. Отыскал слегу на другой стороне острова и, мысленно попрощавшись с Рианн, шагнул в жижу болота.

Он шёл так, как учила Рианн: прощупывал перед собой каждый шаг, шёл, держа перед собой ориентир — эту сосну. Впереди не было никого, за кого можно было бы держаться, всё надо было делать самому. И он шёл. Медленно, без лишней спешки, без суеты, упрямо и уверенно.

Марк вышел к сосне уже после обеда и остановился отдохнуть. Долго рассматривал ветви сосны, определяя направление. Всё опять верно. Он шёл на юг, как и говорила Рианн. Как раз на южной стороне сосны ветви были более пышными, и иголок на них было в разы больше, чем на северной стороне. Этого, южного, направления и стоит держаться. И тогда он спасётся.

Передохнув, он пошёл дальше. К вечеру, уже в глубоких сумерках, он вышел на небольшой островок и на нём заночевал. Думал, от усталости заснёт тут же и сразу, как коснётся головой земли, но сон долго не шёл, не было покоя и определённости. В голову лезли всякие мысли и тяжёлые воспоминания пережитых дней. А в дополнение ко всему рядом снова завыл волк, разрывая сердце на части.

Почему этот спутник грозного Марса не оставлял его? Почему всё время был рядом, будто преследовал? О чём он предупреждает его?

Что будет завтра? Рианн говорила о рогах лося. Что это значит? Что она имела ввиду?

Ночь тянулась бесконечной и холодной, как обычно. Сон не приносил облегчения и покоя. А утром с рассветом Марк снова тронулся в путь, держась южного направления. Всё время хотелось есть, от голода уже давно тошнило, и дрожали руки. А потом он заметил поваленное дерево на одном из островков и обомлел. Корни торчали вверх чёрными острыми пальцами и издали походили на рога лося. Вот оно что, оказывается… А он-то думал и гадал, что это может быть и что значит?

Да и болото вокруг изменилось. Меньше стала топь, больше попадались острова, и стали они продолжительными, заросшими деревьями и кустарниками. Болото редело, мельчало, а потом и вовсе сменилось влажной землёй. Оно кончилось, дальше стало идти легче и безопаснее.

Встречались кусты шиповника с крупными округлыми ягодинами красного цвета, собранными в соцветия. И Марк срывал их, очищал от костей одной рукой и ел до тошноты. Вокруг щебетали птицы, перепархивая с ветки на ветку. Стоял день, и ему казалось, что он уже почти дома. Узнавались древья вокруг, какие-то протоптанные тропы, видимо, здесь ходили на охоту или за грибами и ягодами. Значит, здесь где-то будут люди. И он шёл, упрямо шёл вперёд.

И к вечеру вышел к крепости. Стоял и смотрел, не веря глазам. Как сказала Рианн: «Там рукой подать… День, от силы два…» Так и есть. Вот она, крепость в лучах заходящего солнца. Они и не дошли-то совсем немного. Совсем чуть-чуть оставалось им, а выйти смог только он один. Это Рианн повела их этими болотами, она боялась, что на другой тропе они встретят Крикса, и он убьёт их. Скорее всего, так и было бы. Это здесь он не стал убивать Марка, понадеявшись, что само болото сделает всё за него, что он сам сгинет, не найдя выхода. На первой тропе Крикс наверняка не пожалел бы стрелы…

Выходит, Рианн ценой своей жизни спасла его, вывела из болота, выкупила у Крикса, отдав всё, что у неё было. Он теперь обязан ей и свободой, и жизнью, а он даже похоронить её по-свенским обычаям не смог.

Она — свенка, германка, варварка, не знающая грамоты, отдала всё, даже свою жизнь, чтобы помочь ему, чтобы спасти его, своего врага. Девчонка семнадцати-восемнадцати лет, так и не ставшая женой, матерью, презираемая соплеменниками, та, которую и римляне все считали только варваркой… А он — римский центурион обязан ей всем…

А она всё спрашивала его, всё задавалась вопросом: вернётся ли он прежним или что-то изменится в нём после того, как он побывал в плену. Он столкнулся не только с плохими жестокими свенами, но и с ней, с Рианн, с Галеном, который помог ему освободиться от цепей, не стал поднимать шума, помогая тем самым бежать.

Да, вернётся ли он назад прежним? Вернулся ли он сейчас в неё таким же, каким уходил из неё месяцы назад? Вот, что волновало Рианн. Стал ли он другим? Уменьшилась ли его ненависть к свенам после того, что он пережил? Стал ли он лучше понимать своих врагов? Смог ли он разглядеть за внешностью варваров людей, равных себе?

Этим были заняты её мысли, вот, о чём она думала, когда вела его болотами.

А сейчас об этом думает он сам…

Вечерние сумерки начали скапливаться по низинам и обочинам дороги, скоро на высоких стенах зажгут сторожевые костры и наглухо закроют ворота. Но он успеет войти в крепость и успеет разыскать кого-нибудь из офицеров, до того ещё, как это случится. Он вернулся. Пусть все об этом узнают до наступления ночи. Он жив, и он вернулся.

Эпилог

Это лето выдалось сильно дождливым, а осень наступила рано с первыми заморозками и ранним стаявшим за один день снегом. Свены во всей округе собрали маленький урожай яровых, а озимые сеяли вообще в землю, покрытую инеем. Зима обещалась быть голодной, а Рим прислал сборщиков податей с нормами, как и в прошлом году. Всё это вызвало справедливые протесты и возмущения в посёлках германских племён.

И как всегда, в такое время оживились друиды. Ходили из племени в племя, от посёлка к посёлку, и настраивали свенов против римлян и римских сборщиков податей. Подначивали на сопротивление, говорили, что неурожай послан богами в наказание, за то, что позволили Риму обосноваться на своих землях, что платят подати ему из года в год, что предают память они своих гордых предков. И обозлённые свены легко попадали под влияние своих жрецов, сбивались в группы и уходили к римским крепостям, нападали на отряды, сторожевые посты, грабили обозы на дорогах, выступали против сборщиков податей.

На всё это Рим отвечал как обычно, теми же мерами: казнями пленных, карательными акциями, террором, взятием знатных заложников.

В посёлках свенов полыхали священные дубы, легионеры обыскивали дома в поисках раненых и припрятанного оружия, убивали мужчин, кто пытался оказывать сопротивление, насиловали женщин, не щадили ни детей, ни стариков. Стоял ор и плач, шли бесконечные похороны, и давались клятвы мести и возмездия проклятому Риму.

Каждая новая луна оборачивалась одним и тем же.

В римских крепостях ждали, когда же выпадет постоянный снег, и придёт, наконец, зима. При ранней осени зима почему-то задерживалась. Конечно, когда ляжет снег, свенам станет не до сопротивления, мужчины выйдут на охоту, а женщины прижмутся к очагам. А там только вся надежда на весну и посевные работы, и страсти потихоньку улягутся. До следующего года, должно быть…

Центурион Марк Луций в сопровождении нескольких легионеров сам обходил посёлок. В этот день он был в нём уже третий раз в своей жизни. Последний — два года назад… И был он в нём не центурионом по форме и с мечом, а пленным рабом в германской одежде.

Два года. После тех событий прошло два года. И вот он вернулся сюда с центурией, выполняя приказ вышестоящего центуриона. Они обыскивали дома после последнего нападения на обоз, искали оружие, раненых свенов. Легионеры хозяйничали в домах, выгоняя жителей на улицу. Кричали испуганные дети, лаяли собаки, где-нигде плакали женщины.

Здесь Марк был главным, поэтому перед входом в посёлок он предупредил всех, чтобы лишнего насилия не чинили, а мужчин убивали только тех, кто возьмёт в руки оружие и будет угрожать. Выполнялись ли в точности его приказы? Он на это надеялся, хотя умом понимал, что в такое время все горят желанием отмщения за своих, жаждой нанести как можно больше урона свенам, да и власть всегда пьянит почище самого крепкого вина. Поэтому всё будет, и лишние смерти, и насилие над женщинами, особенно красивыми…

Сам же он, проходя по посёлку, выискивал одного человека. Он два года ждал встречи с ним…

Ныла кость на правой руке, может быть, наконец, выпадет снег? Она всё время так ныла на смену погоды, на дождь или на снег, на вьюгу или грозу, на какую другую непогоду. И так уже два года с того момента, как её сломали здесь, в этом посёлке…

Кость зажила и даже сравнительно неплохо, правда, ушло несколько месяцев на то, чтобы натренировать руку, сделать её по-прежнему сильной, чтобы держала меч или тяжёлое копьё — пилум. Единственное, что мешало — так эта вот боль перед непогодой, но центурион потихоньку приучил себя жить и с ней. А ведь думал в первое время, что всё кончено с его службой в легионах, думал, перелом этот поставит крест на его дальнейшей жизни. Но нет… Он остался в римских орлах, сумел восстановиться и за эти два года даже поднялся на два ранга вверх. Может быть, главным центурионом крепости он и не станет никогда, но и звания своего не потерял.

После возвращения из плена ему пришлось потрудиться. Надо было приводить в порядок дела, восстанавливать своё имя и положение. Пришлось ехать в Рим, разводиться с женой, отказываться от неродного ребёнка, продавать дом родителей. Сказать, что Атия была удивлена его приезду — ничего не сказать. Она упала в обморок, увидев его, думала, он явился с того света покарать её за измену мужу. Смешно получилось, но это он уже пережил…

Вернулся на прежнее место службы, к старым друзьям и товарищам, в родную крепость. Всё стало, как будто как прежде, всё, да не всё…

Многие из сослуживцев подметили, что вернулся он немного не таким, каким был прежде, стал он более хмурым, задумчивым и даже будто нелюдимым. Он так никому и не рассказал, что случилось с ним в плену, как удалось ему освободиться и вернуться, он отделался сухим рапортом без подробностей, и его оставили в покое, дав длительный отпуск на лечение и улаживание юридических вопросов и домашних дел…

Центурион остановился, наблюдая, как из дома выгоняют на улицу свенскую семью: хозяина средних лет и его жену с ребёнком на руках, ещё двое детей цеплялись матери за подол платья. Собака дворовая, сорвавшись с цепи, бросилась на легионеров с рыком, и её рубанули мечом. Она звонко завизжала от боли, и дети вокруг матери разревелись в голос, ещё больше напуганные собачьим визгом. Луций поморщился отвсего этого как от внезапной зубной боли. Вроде и понимал, что всё это неизбежно, а всё-таки…

Собаку добили, а дети продолжали реветь, не поспевая за шагом матери. Из соседних дворов так же выгоняли на главную улицу остальные семьи. Легионеры шарили в домах и по сараям, проверяли ямы с запасами зерна. Всё найденное по домам оружие сносили в одну общую кучу. Луки и стрелы сломают и сожгут, а всё, где есть металл, будет отобрано и пойдёт на переплавку в римские кузни. Конечно, это всё сильно ударит по хозяйству свенов, перед сезоном охоты семьи останутся без копий и луков, но кто сейчас об этом думал? Приказ есть приказ.

Поэтому, когда центурия управится здесь и пойдёт назад, с ней вместе пойдут и отобранные у свенов кони, нагруженные оружием из свенских дворов.

Это уже был не первый посёлок и, конечно же, непоследний. Так Рим карал непослушных свенов.

Марк увидел издалека дом, который хорошо помнил по прошлому. Это дом Рианн… Здесь жили её родители и она сама, сюда она привела и его, когда освободила от цепей и кандалов в доме Крикса. Странно. Из крыши дома тянулся дымок горящего очага. Кто же это жил в нём сейчас после смерти хозяйки? Кто занял его?

Сердце заныло щемящей болью, будто вот, сейчас он зайдёт в дом и увидит там её, свою свенку Рианн. Живую и здоровую, как тогда, в ту ночь, когда она кормила его хлебом у очага, а потом переодевала в одежду своего отца…

И он невольно направился к дому. Здесь жили. Лаяла собака, новый забор и калитка выдавали заботу нового хозяина. А вот и он сам…

Легионеры поставили его на колени на заиндевелую землю, заставили поднять руки, чтобы держал ладони на уровне лица, показывал, что нет у него никакого оружия. Один из легионеров тыкал свену в лицо лезвием острого гладиуса — короткого меча, и задавал вопросы на латинском.

— Арций, он всё равно не понимает тебя… Что ты от него хочешь?

— Господин, да он за копьё схватился, хорошо вовремя успели, я говорил Криспу, убить его надо было, а он… Ранил только его, сказал, успеется ещё…

— Где Крисп? — спросил центурион, подходя ближе.

— В доме… — Легионер дёрнул подбородком в сторону распахнутой двери. — Там ещё, походу, жена этого…

Марк, поравнявшись со свеном, глянул в лицо хозяина сверху, с высоты своего роста. И удивился. Гален! Это был Гален! «Старый знакомый… Сынок Крикса… А что это папаша вышвырнул тебя из родного дома, отдал тебе дом Рианн?» Она же отказалась от всего в пользу Крикса, и от дома, и от земли, выходит, никто этого и не оспорил? И Крикс выгнал своевольного сына из дома? Конечно, Крикс догадался, что Рианн освободила его из плена не без помощи Галена. И Крикс наказал всех: и Рианн, и своего сына, и самого Марка. Правда, сына он всё же оставил в живых… Хоть и лишил, похоже, всего своего расположения… Дал захудалый домишко и избавился, убрав с глаз долой?

А он ещё и за копьё схватился, глупец! Радуйся, что не убили, хотя видно, что ранили, вон, какое пятно уже на груди расползается на ткани рубашки… И странно, что не убили тебя. Почему?

Гален не узнал его в форме. Конечно, куда ему? Он ведь видел Марка в последний раз обросшим и опустившимся от долгого плена. Сейчас он был в форме, с высоким шлемом, с алым плащом, центурион по всем правилам. Где свену было узнать в нём бывшего раба своего отца? «А помнишь, как ты бил меня на дворе отцовского дома? За кого ты тогда мстил мне? За младшего брата или за неё? Ты ведь тоже любил её… Ты только потому и помог мне, потому что она попросила… Разве нет? Я был рабом твоего отца, я сидел на цепи, как последний пёс, и ты мстил мне, ты хотел делать мне больно… Ты просил у неё разрешения, предлагал ей разные виды мести… Помнишь это? А, Гален? Сейчас ты молчишь… А потом ты помог мне… И это я тоже помню… Что ты всё в двери смотришь? Жену свою потерял?»

И в подтверждение мыслей центуриона из открытых дверей дома донёсся сдавленный женский вскрик, отчего Гален дёрнулся подняться на ноги, метнуться на помощь своей женщине. Но Арций пнул его тяжёлым сапогом, подбитым гвоздями, и заставил снова опуститься на колени. Правда, руки Гален всё же опустил и стиснул безвольные кулаки, глянул на центуриона снизу, и в глазах его стояли слёзы злого бессилия и отчаяния.

— Рикка… — шепнул он имя жены и сморгнул слёзы мужской боли, прочитанной на лице римским офицером.

Центурион неторопливо направился к дому. В свете догорающего очага рассмотрел двух легионеров, зажавших в углу свенку. Один из них держал её за локти за спиной и одновременно зажимал ладонью рот. Второй уже успел разорвать на свенке платье и теперь тискал её грудь.

Поэтому они и не убили Галена сразу, хотели, чтобы он ещё пожил, послушал, как рядом насилуют его жену… Крисп держал женщину, поэтому первым увидел вошедшего центуриона, отпустил свенку и шагнул в сторону. Рикка, рыдая, сползла под ноги легионеров.

— Я какой приказ отдал перед входом в посёлок? Вы что, оба глухие были? Я сказал, никакого насилия!

— Она за нож взялась… Господин…

— Ты с мечом в руках ножа испугался?

— Я мог вообще её убить… Подумаешь, свенка… Ты что, центурион? Никогда такого не было, чтобы женщин не трогать… Всегда позволяли, а сегодня что?

— Рот закрой, Варний, ты с кем споришь? Ты приказ слышал? Всех на улицу! Быстро! Вернёмся, я рапорт подам, получишь палок… Слышишь меня?

— За что это? Эй, центурион, это уже слишком!

— Заткнись! — Марк оборвал легионера. — А то ещё и без жалования останешься. Хочешь?

Это Варний, он служил уже около двадцати лет и считал, что его выслуга позволяет ему вольно разговаривать с центурионами и с опционами — заместителями центуриона. Позволял себе спорить, всё время что-то бурчал недовольно, за что получал от офицеров, но всё равно не менялся. Зато Крисп не был ещё таким наглым и пробубнил:

— Да ладно, Гай, не спорь ты… — Перевёл взгляд на центуриона и извинился: — Простите, господин…

Варний с неохотой подчинился. Крисп поднял за локоть рыдающую женщину и потащил её к двери, а Варний глухо буркнул в спину центуриона:

— Самому бабы не нужны, думает, что и другие так же живут…

Марк резко обернулся к легионеру и спросил, глядя в упор в рассерженное лицо, в карие италийские глаза:

— Ты хоть заметил, что она беременная?

— Ну и что? Подумаешь! Зато красивая… И от меня не понесёт… — Варний усмехнулся, упрямо выдерживая взгляд центуриона.

— Вы бы потом убили её…

— Не будет за ножи хвататься…

Центурион только зло ухмыльнулся и, выходя из дома, успел сорвать плащ, висевший на стене. Гален уже стоял на ногах и обнимал плачущую жену, смотрел на римлян исподлобья. Центурион бросил ему в руки плащ, что вынес из дома.

— Дом обыщите, — приказал легионерам, а сам остался со свенами. Гален заботливо укутывал жену плащом, скрывая под ним полуобнажённое женское тело, что-то говорил, успокаивая. — Давно женился? — спросил по-свенски, и Гален замер, медленно перевёл взгляд на лицо центуриона, нахмурился, узнавая знакомые черты. Удивился не на шутку, но ответил:

— Год как… А ты? — Растерянно глянул сверху вниз, понимая, что перед ним центурион, самый главный здесь из римлян, и переспросил иначе: — А вы? Женились?

— Нет… Я один…

Гален нахмурился, обнял жену двумя руками, что-то тихо спрашивал у неё, и свенка отрицательно дёргала головой. Взгляд Галена немного потеплел, когда он в другой раз глянул на центуриона, но оставался всё таким же вопросительным и недоумённым.

— Один? А как же… А где?

Вот наивный! Неужели он все эти два года думал, что Рианн ушла с Марком и сейчас живёт с ним в крепости? Это значит, что Крикс, как и в прошлый раз, когда продал Рианн в крепости, ничего не рассказал ему. И Гален не знает, что её уже нет… Два года, как уже нет… Счастливый!

— Где твой отец?

Гален нахмурился, глядя поверх головы жены, пытался уловить ход мыслей центуриона.

— Я не знаю… Мы не общаемся… Он меня выгнал… после…

— Дома его нет, где он может быть?

— Не знаю, где угодно, может, у вождя… Они же — родственники. Зачем вам отец? — Он стал о чём-то догадываться и смотрел теперь настороженно.

Но Марку он был теперь не нужен, и он развернулся уходить, бросил лишь на ходу по-свенски:

— За оружие только не хватайся, и всё обойдётся…

— Зачем вам отец?

Но центурион уже не слушал его, пошёл к калитке. Придётся обойти все дома по очереди. Ладно, здесь он успел вмешаться и жену Галена от насилия спас. Случайно, вообще-то, получилось. А что сейчас в других домах делается, кто даст гарантии?

Она уже ждёт ребёнка… Красивая свенка… Гален нашёл себе хорошую замену её, уже и забыл, поди, про Рианн… Хотя-я, нет, не забыл, но правды всей не знает, отец вернулся и не рассказал ему ни слова о том, что сделал. Просто выгнал сына из дома и успокоился.

А Марк ничего не мог с собой поделать. Другую он так и не нашёл, и не женился, и даже рабыни-наложницы себе больше не купил, хотя и деньги были. Но Варний не прав. От женщин он не отказался. Они у него были, всё такие же, случайные, особенно сейчас — после походов и стычек со свенами. Но местных свенок он, как и раньше, по посёлкам не насиловал, и когда его главным назначали над центурией, требовал этого же и от всех легионеров. Поэтому и ходили о нём такие слухи по казармам, что женщин у него нет, и ими он не интересуется.

Особенно невольный трепет вызывали в нём беременные женщины, вот, кого бы он никогда в обиду дать не позволил, как вот эту Рикку, например. Да. И это всё после Рианн…

Обошёл ещё несколько домов, но тут всё обходилось без насилия. Плачущие дети, испуганные женщины, обозлённые мужчины, убитые собаки, выброшенный на улицу домашний скарб — это да, это в каждом дворе. Но в остальном приказы выполняли, если так и будет, может, на этот раз обойдётся и без большой крови и насилия.

На небольшую площадь в центре посёлка согнали всех жителей, проверяли мужчин на наличие ран и свежих увечий. Если бы были, значит, недавно принимали участие в нападении на обоз, сталкивались с легионерами охранения. Но таких почему-то не было. Значит, спрятали или укрывали где на болотах или в дальних посёлках племени. Чтобы выяснять это, надо опрашивать каждую семью отдельно, и значит, оставаться в посёлке не на один день, ну и не силами одной центурии это делать. А на это приказа не было. К вечеру надо закончить и уйти из поселения.

Центурион медленно обходил столпившихся свенов. Делить мужчин и женщин не стали. Мужья стояли с женщинами и с детьми. Вперёд вытолкнули стариков. Спрятались за них, что ли? Что за люди? Варвары они и есть варвары…

— Я хочу видеть вашего вождя! — заговорил первым на своём плохом свенском, может, и на плохом, но его поняли. Вперёд вышел один, встал напротив и смотрел прямо, без страха или заискивания. Седые усы и виски, серые внимательные глаза. Как Гален сказал? Они же с Криксом родственники?

— Ты — вождь? — Марк смерил его долгим взглядом сверху вниз. Серебряные браслеты на запястьях и толстый массивный торк на шее, он не из бедных и цену себе знает.

— Я… А что случилось? Зачем вы здесь? Подати Риму мы выплатили уже, так что…

Центурион сделал к нему быстрый шаг и глянул в лицо, зло суживая тёмные глаза.

— Здесь я задаю вопросы!

Свен пожал плечами и ничего не ответил на это, хотя смотрел в лицо римскому центуриону сверху, настолько был выше ростом.

— Когда в последний раз у вас были друиды?

— Две луны назад…

— Долго были?

— Пару дней… — Центурион промолчал на этот ответ, и вождь продолжил, поясняя: — Пахали тогда, некогда было их слушать… Обряды провели и ушли…

— Три дня назад на юге, совсем рядом с вами, было совершено нападение на обоз. На дороге… Что вы все знаете об этом?

Германец не удивился даже, посмотрел спокойно исподлобья и ответил негромко:

— Нам нет до этого дела. Мы не участвовали…

— Это совсем рядом…

— Ну и что? Людей из моего посёлка не было там.

— Неужто? — Свен молча глянул хмурым взглядом из-под седых бровей и усмехнулся в усы, а центурион продолжил: — Утверждаешь? Уверен? А если я сейчас прикажу каждому мужчине здесь снять одежду, я найду на них свежие раны и перевязки? Ну?

— Нет! Наших никого не было там! Поверь, центурион, зачем мне лгать тебе? Моих людей не было!

— А чьи — были? — Центурион угрожающе качнулся вперёд лицом к лицу свена, и снова опасно сузил чёрные глаза. Он был меньше ростом, но не был слабаком, за его спиной стояла целая центурия. И это были воины, умелые, профессиональные, прошедшие через стычки и штурмы.

Вождь замялся, смутился и опустил глаза.

— Не знаю… Моих точно не было. Мы в это время на охоту ходили. На лося… Мясо, рога, шкуры можем показать, всё свежее… Почти все мужчины уходили, одни мальчишки здесь оставались… Зачем мне лгать тебе, центурион?

— На лося, говоришь? — переспросил римлянин, не веря ни единому слову. — Знаю я вашу охоту…

И тут из столпившихся свенов вышел вперёд ещё один, встал рядом с вождём, и Марк узнал в нём Крикса. «А вот и ты… Как говорят, охотнику и зверь навстречу бежит… А я искал тут тебя по всему посёлку…»

— Да ладно тебе, центурион, неужто мы не договоримся?

Он не смотрел в лицо римского офицера, смотрел куда-то мимо и улыбался, переглядываясь с вождём племени, и только тогда, когда глянул в упор, узнал, и голос его оборвался, переходя на шёпот.

— Нет, Крикс, — Марк зло усмехнулся, — с тобой мы точно договариваться не будем…

Повисла долгая томительная пауза. Они смотрели друг другу в глаза. Всё прошлое накатило вдруг и встало между ними, будто случилось только вчера, будто и не было этих двух лет.

— Мне говорили, а я не верил, думал, быть такого не может. Даже не столкнулись ни разу за это время… И какая мга вывела тебя через болото? Каким своим богам ты что наобещал?

— Ты думал, я сдохну там? Стрелу пожалел? А зря…

Крикс несколько раз задумчиво кивнул, соглашаясь со словами центуриона, следил остановившимся взглядом.

Это точно, зря…

— А я ничего не пожалею. Не уйду, пока тебя не грохну…

Крикс усмехнулся в свои поседевшие усы.

— Надо было тебя вместе с ней положить… рядышком…

При этих словах центурион не сдержался и кинулся вперёд, ударил седого германца в лицо, роняя на колени, и между ними встал вдруг свенский вождь, стоявший ближе всех. По рядам легионеров пробежал вопросительный ропот: мало, кто понимал, что здесь происходит.

— Эй, эй, центурион, что это здесь происходит? — Вождь быстро глянул на своего родственника: — Крикс ты знаешь его?

— А кого он в крепости не знает? — зло процедил сквозь зубы центурион, удерживаемый вождём племени, только это не давало ему броситься на Крикса. — Убери руки! — Сбросил с себя руку седого вождя, резко дёрнув плечом.

— Ты что это, центурион, творишь? Ты чего кидаешься на моих людей? Он без оружия и тебе не угрожает, зачем ты зря расправу чинишь? Вы же всё по закону привыкли делать, а ты…

— Я? — усмехнулся зло. — А ты его спроси!

Крикс ничего не ответил, а только ухмыльнулся, поднимаясь с земли, глядел с улыбкой. Вождь был прав: он сейчас выполнял все требования римского офицера, не держал оружия в руках, никому не угрожал и ни на кого не кидался. Убьёшь его сейчас, и жалобы начнутся. Хотя сейчас такое время, кому какое дело, при каких обстоятельствах был убит тот или другой свен?

Марк подошёл к одному из ближайших легионеров, что стояли рядом, и приказал хмуро:

— Меч свой дай!

Легионер подчинился, и центурион вернулся к Криксу, кинул ему под ноги короткий римский меч, вытащил из ножен на левом боку свой.

— Бери…

Крикс усмехнулся, передёрнув плечами, заговорил:

— Да брось ты, центурион, не буду я твой меч брать! Зачем? Чтобы ты убил меня с чистой совестью? Ну уж нет!

— Я тебя так и так убью… с ним или без…

— Это — римский меч, я таким драться не буду… Найди мне наш… Подлиньше да потяжелее…

— Ты что, капризничать будешь, как баба? — Усмехнулся. — Мне всё равно, я могу и так тебя грохнуть, без меча… — И тут его перебил громкий возглас:

— Нет! Не надо! Не делайте этого! — Из толпы свенов к ним метнулся молодой парень из местных, проталкивал столпившихся, пробираясь вперёд. Глядел на центуриона открыто, без страха: — Перестаньте! Пожалуйста! Не надо… Прошу вас…

Центурион перевёл на него взгляд и стиснул зубы. Это ещё, что такое? Кто это? Вслед за парнем в толпе свенов дёрнулся Гален, окрикнул громко:

— Не надо, Берен, не лезь!

Но парень стоял уже рядом с Криксом, смотрел тревожным взглядом на римских легионеров и центуриона.

— Ты зачем вылез? — В голосе Крикса Марк впервые за всё время уловил незнакомые ноты.

— Не надо, отец…

— Отец? — Центурион резко перебросил удивлённый взгляд с лица парня на лицо Крикса и тут же всё понял.

Конечно же, это его сын, тот самый Берен, про которого говорила Рианн. Они в семье Крикса считали, что он попал в плен к римлянам, так в святилище жрецы нагадали. Именно для обмена на сына Крикс и купил Марка в другом племени, но мальчишки в плену у римлян никогда и не было. Он вот он где, живой и здоровый! Как это могло получиться? Он аж задохнулся от накативших в один миг эмоций. Что? Как это?

Крикс так и не простил Риму смерти младшего, самого любимого сына, он и Рианн убил, и последние слова его были: «Сына за сына…» А теперь, выходит… Что выходит? Он жив, а Рианн и её ребёнок — нет?

Все эти два года, каждый прожитый день, Марк переживал одно и то же раз за разом, он думал об этом постоянно. Он мог понять Крикса только за одно — за смерть ребёнка!

А теперь он, оказывается, жив!

Так за что умерла Рианн?

За что умер ребёнок Марка?

Его сын! Его женщина!

— Отец, говоришь? — прошептал побелевшими губами, и в голосе его не было жизни.

Центурион качнулся вперёд и занёс руку, замахиваясь мечом на парня-свена, шепнул зло:

— Сына за сына…

— Нет!

Это уже Крикс, понявший вдруг всё, что творилось сейчас в душе римского офицера, метнулся вперёд и закрыл сына собой. Говорил быстро срывающимся шёпотом:

— Не надо… я сам не знал… никто не знал… Он не у ваших был… Он в другом племени… раненый… Только зимой вернулся… Не надо… Прошу тебя, центурион, не убивай моего мальчика…

— У тебя другой есть… — процедил сквозь зубы.

Крикс момент медлил, с мольбой глядя на центуриона. Такого выражения на его лице Марк не видел никогда. Ни разу ещё за всё время, сколько он знал его, он не просил римлянина ни о чём, всегда свысока глядел, с ненавистью или с презрением, пока в плену у него жил. Горделивый свен, потомок отца-германца. А тут…

Что это? Так дорожит своим мальчишкой?

«А что ж ты тогда его против наших таскаешь? Если он так дорог тебе, что ж ты его не бережёшь? Почему рискуешь его жизнью?» Мысль эта пробежала в голове в одно мгновение. Все вокруг замерли, ожидая, что же будет, и легионеры молчали, и свены притихли, и даже вождь не пытался вступиться за родственника.

— Прости меня за неё… если бы я знал… — прошептал Крикс.

— Ты, даже если бы и знал… — процедил Марк через зубы.

Да, он помнил о ненависти Крикса к Рианн, о том, что тот не мог простить её отца, что никогда не желал видеть её рядом со своим старшим сыном. Мстительный и злопамятный, он так ненавидел её, что даже готов был жизнь старшему своему испоганить, и не простил его и из дома выгнал, лишив всего. Ты, Крикс, даже если бы и знал, что Берен жив, всё равно бы живой Рианн никогда не отпустил. Тем более, женой римского центуриона. Ни за какие деньги. Ты хотел, чтобы она постоянно мучилась. Ты бы костьми лёг, нашёл бы её в крепости, потом, но всё равно убил бы… Последнее, что напоминало тебе о сопернике…

И злость охватила его такая, что перебороть её он не смог. Рубанул мечом наотмашь со всей силы, чтоб наверняка, целя в шею, но был он ниже ростом, поэтому не убил мгновенно, снеся голову. Перерубил шею и все сосуды, и Крикс рухнул, как подкошенный, в последний миг успел увидеть ещё, как бросился к нему младший сын. Пару раз дёрнулся и затих в луже дымящейся крови…

Ну вот и всё… Он два года этого ждал… Представлял, как это будет. Обещал себе, что найдёт его, что убьёт его обязательно. Пусть на это уйдут годы! А Крикс словно чувствовал что-то, избегал его в крепости, перестал захаживать в таверны. Но всё равно не ушёл от своей участи. Марк нашёл его, как хотел, и убил, как собирался эти два года. Но смогло ли это вернуть ему Рианн? Принесло ли это покой в его сердце?..

Почему на душе противно и гадко, как никогда прежде?

Стоял и смотрел сверху на младшего сына Крикса, стоящего на коленях над телом отца.

— Отец… Нет… О, Донар… Отец… О, боги…

Мальчишка глянул на центуриона снизу таким ненавидящим взглядом пронзительных синих глаз, что, если бы взглядом можно было убить, Марк сейчас же сгорел бы, как от молнии Юпитера.

— Он убил мою жену и ребёнка… — прошептал ему сверху, будто этот факт сейчас мог утешить молодого свена, примирить с потерей. Он потерял отца, уважаемого здесь человека, родственника вождя, и убили его безоружного и на глазах у всего посёлка бесславно…

Нет, никогда этот парень не простит этого, никогда не смирится, никакие оправдания сейчас не убедят его в правоте совершившегося. Отец его был подлецом и жестоким убийцей, но для него он был и оставался отцом.

И Марк перебросил взгляд на Галена. Так и есть. И тот тоже смотрел на него огромными глазами непонимания и злости. Да, может быть, он и спас его жену от насилия и смерти, но и отца его тоже он же убил. Какой бы ни был Крикс со своим старшим сыном, как бы ни наказывал его, как бы ни ругал за непонятую любовь, но Крикс был его отцом. Плохим ли, хорошим, но отцом. И такую бесславную смерть близкого человека ему, центуриону, не простит даже он, пусть и любил он в своё время Рианн и до сих пор помнит о ней…

Марк пробежал взглядом по лицам растерянных свенов и сделал шаг в сторону от убитого Крикса. Ближе всех к нему сейчас был Варний, смотрел с усмешкой, а потом спросил на латинском:

— А как же ваш приказ, господин? Без насилия, без лишней крови? Что это было, центурион?

Марк глянул на него исподлобья и хмуро бросил:

— Не твоего ума дело…

— Что он сделал-то? Он даже меча не поднял…

Конечно, всё это время центурион разговаривал с местными на свенском языке, да и с Криксом тоже, поэтому почти все легионеры тут ни слова не поняли, и задавались вопросами, что же случилось, почему их центурион убил этого седого свена?

Марк не стал ничего объяснять, и Варний снова спросил:

— За что ты его, центурион? Что он сделал?

— Жену мою убил… беременную… — ответил зачем-то, хотя и не хотел никого в свои личные дела посвящать. И не зря, потому что Варний тут же спросил с улыбкой:

— Так у тебя жена была?

И Марк вспылил:

— Всё? Наговорился? Хватит! Собирайтесь! Мы уходим… — Обернулся к местным и крикнул: — Разошлись по домам! Быстро!

Повторять приказ свенам не пришлось, все как-то быстро разошлись, осталась только семья Крикса: всхлипывающая жена, оба сына, невестка, рабы… Но Марк на них уже не обращал внимания! К Плутону всё! Пошло оно подальше до самого Гадеса!

— Быстрее! Пошевеливайтесь! — подгонял легионеров, собирающих оружие свенов на лошадей, отобранных у свенов в посёлке.

Конечно, кто-нибудь из легионеров расскажет о том, что случилось вышестоящему центуриону, и Марка больше не поставят главным над центурией при подобной акции. А может, всё и обойдётся, кто знает.

Хотелось быстрее вернуться в крепость, в тепло и определённость. Но сможет ли он забыть о том, что случилось? Не так он себе всё представлял. Оно останется с ним на всю жизнь. И когда он будет вспоминать Рианн, рядом с ней всегда будет стоять тень Крикса — её убийцы и мучителя…

Когда центурия вышла из посёлка свенов, на лицо центуриона сорвалась с неба первая холодная снежинка наступающего снегопада. И он в первый момент вздрогнул от неожиданности, от холодного прикосновения к щеке, будто кто мокрым пальцем провёл. Но потом поднял лицо к небу, всё понял и улыбнулся. Снег пошёл… Ну, наконец-то… Хвала Юпитеру…

Оглавление

Часть 1

Часть 2

Часть 3

Часть 4

Часть 5

Часть 6

Часть 7

Часть 8

Часть 9

Часть 10

Часть 11

Часть 12

Часть 13

Часть 14

Часть 15

Часть 16

Часть 17

Часть 18

Часть 19

Часть 20

Часть 21

Часть 22

Часть 23

Часть 24

Часть 25

Часть 26

Часть 27

Часть 28

Часть 29

Часть 30

Часть 31

Часть 32

Часть 33

Часть 34

Часть 35

Эпилог