Утром в пятницу 6 июня 1952 года в контору городского банка вошел мальчуган лет двенадцати, остановился, насвистывая, у перегородки отделения, где производятся операции по текущим счетам, и попросил девушку-кассиршу разменять ему тысячу крон.
— Как тебе их разменять? — спросила девушка.
— Все равно, лишь бы помельче.
Девушка молча достала пачки денег и отсчитала десять бумажек по пятьдесят крон, еще триста крон десятками и двести — пятерками.
— Пожалуйста, — сказала она, протягивая ему деньги. Он взглянул на нее — такое впечатление, словно девушку только что обидели, а может быть, даже оскорбили. На щеках у нее горели красные пятна.
Он взял деньги и начал их пересчитывать, потом спросил:
— Ну как, ты посмотрела тот фильм в «Старом кинематографе»?
— Нет, — ответила девушка.
— Да ты что? — удивился мальчуган. — Понимаю, ты, наверно, не была в кино в прошлую пятницу?
— Была.
— Так почему же ты не пошла в «Старый кинематограф»? Я ведь говорил тебе, картина потрясающая!
— Может, еще и схожу сегодня вечером.
— Она уже сошла с экрана! Ты опоздала, автобус — тю-тю!
— Да тебе-то что, — сухо заметила девушка.
Он посмотрел на нее, сунул последнюю пачку в папку и отошел от перегородки, но не успел сделать и нескольких шагов, как девушка окликнула его:
— А где же твои деньги?
Мальчуган застыл как вкопанный, потом медленно двинулся назад к окошечку, шаря на ходу в папке. Дойдя до перегородки, он успел вытащить две пятисоткроновые бумажки, которые и протянул девушке, поднимая на нее глаза. Но, к своему удивлению, увидел он совсем не то, что ожидал. Его добрую приятельницу с всегда бледным личиком и застенчивой улыбкой было не узнать: щеки ее пылали, а глаза метали молнии. К тому же кассирша была уже не одна. Рядом с ней стоял высокий мужчина.
Девушка взяла деньги. Мальчик хотел было сказать: «Извини, пожалуйста», но тут мужчина произнес:
— Зайдите-ка сюда, молодой человек, — и в подкрепление своих слов схватил мальчика за плечо и втолкнул за перегородку.
Мальчика заставили сесть, и из слов девушки и мужчины он понял, что его обвиняют в том, что он «забыл» отдать деньги в кассу в прошлую пятницу, точно так же как «забыл» это сделать только что. В тот день в кассе недоставало тысячи крон, и теперь девушка утверждала, что это он не заплатил. После долгих препирательств мальчика отпустили, и он весь в слезах отправился восвояси.
Дальше дело было так. Отец мальчика, полицейский, вернулся к обеду домой и, узнав об утреннем происшествии, позвонил в банк и пожаловался на обращение с сыном. В ответ он услышал от кассирши, что она абсолютно уверена, что мальчик не отдал ей денег неделю назад, но в то же время признала, что вела себя утром не совсем тактично. По словам кассирши, они с контролером решили проверить, отдаст ли мальчик деньги без напоминания. Экзамена он не выдержал, и, хотя это, конечно, нельзя назвать прямой уликой, она не сомневается в его виновности. Иначе чем объяснить такой, к примеру, факт: каждый раз, когда она принималась считать деньги, он начинал без умолку трещать, явно пытаясь заговорить ей зубы. Отец мальчика обещал непременно во всем разобраться.
Выяснилось, что в обязанности мальчика входило каждую пятницу разменивать в банке тысячу крон. Из этих денег выдавали зарплату служащим учреждения, где мальчик работал. Кассир учреждения сообщил, что в упомянутый день, в прошлую пятницу, ему позвонила кассирша из банка и спросила, не могло ли случиться так, что курьер забыл отдать ей деньги. Сам курьер начисто отрицал такую возможность, но, поскольку он в тот день выполнял целый ряд других поручений и имел при себе порядочную сумму наличными, они вместе с кассиром еще раз подвели приходо-расходный баланс, и все сошлось.
Допросив сына, полицейский пришел к убеждению, что мальчик ни в чем не виноват. Однако на другой день ему позвонил кассир учреждения и сообщил, что вспомнил одну деталь, которая может оказаться существенной. В прошлую пятницу мальчик отпросился пораньше, в пять часов, чтобы успеть в кино, а на следующий день, в субботу, принес на работу кучу конфет и щедро оделял ими молоденьких сотрудниц. Когда же запасы иссякли, он сбегал в магазин напротив и купил еще конфет, и весь день в конторе царило веселье и суматоха, благо директор отсутствовал.
Полицейский погрузился в мрачные размышления. Мальчика в это время дома не было, он чинил на улице старый велосипед, который ему одолжил приятель, Сигурдур. Встретившись с сыном за послеобеденным кофе, отец, желая поскорее покончить с этой историей, вызвал его на откровенный разговор и принялся подробно обо всем расспрашивать. Откуда в прошлую пятницу у него вдруг появились деньги на кино? И на какие средства он на другой день угощал своих коллег, закатив им настоящий пир?
Мальчик потупился и не отвечал. Лицо его стало пунцовым. Полицейский подошел к сыну, схватил его за волосы и заставил смотреть себе в глаза.
— Где ты взял деньги? — спросил он. — Где? Где?
— Это были мои собственные деньги, — со стоном произнес мальчик.
— Твои деньги? — переспросил отец. — Ты лжешь!
— Нет, — ответил мальчик и расплакался навзрыд. Слезы брызнули отовсюду, словно прорвав отчаянное сопротивление кожи, за секунду до того сухой и горячей. Они текли из глаз, из носа, изо рта, и каждая капелька пота на лбу тоже была как слезинка и тоже, казалось, полна муки. Все еще держа сына за волосы, отец всматривался в его залитое слезами лицо, но остался по-прежнему непреклонен.
— Это были мои деньги, — промолвил мальчик. — Мои деньги, я их не украл!
— Что значит твои деньги? Где ты мог их заработать?
— Я их нигде не заработал, и все же это были мои деньги, и я мог поступить с ними, как мне вздумается.
— Как же они к тебе попали?
— Честное слово, деньги были мои, мои собственные, я их не украл!
— Тогда скажи, откуда они у тебя.
— Мне их дал один человек.
— Кто именно?
— Я его не знаю.
— Лжешь, — сказал полицейский, отпуская сына. — Ты мне лжешь!
— Я знал, что ты мне не поверишь, — всхлипывая, проговорил мальчик, — знал, ведь я и сам бы не поверил на твоем месте, если бы не знал, что это правда! Потому и решил не рассказывать тебе про эти деньги.
— Пойми, я стараюсь помочь тебе, — сказал отец. — Все равно, украл ты или нет, я постараюсь тебе помочь. Но для этого ты должен сказать мне правду. За что этот человек дал тебе деньги?
— Я не знаю.
— Боже мой, сын, подумай, что ты говоришь? Кто же этому поверит?
— Никто, конечно, но раз ты спрашиваешь, я должен отвечать.
— Да, но отвечать правду. Когда это произошло? Когда тот человек дал тебе деньги?
— С месяц тому назад.
— И только на другой день после того, как ты забыл отдать деньги кассирше, ты решил их потратить! Ни раньше ни позже!
— Но я вовсе не забыл отдать деньги кассирше.
— Где же твоя логика, сын! Неужели ты не в состоянии придумать ничего более убедительного? Я готов сквозь землю провалиться от стыда, что мой сын врет так примитивно!
— Я тоже пытался найти хоть какое-нибудь правдоподобное объяснение, но у меня ничего не вышло.
— Вот видишь, ты уже и сам признаешься, что все это сочинил.
— Нет, нет, как раз потому, что я не сумел ничего придумать, мне и пришлось сказать тебе правду.
— Сколько же он дал тебе? — вдруг спросил отец.
Мальчик замялся.
— Сто крон, — сказал он. — Он дал мне сто крон.
Еще через несколько дней полицейский позвонил в учреждение, где работал мальчик, и сказал, что намерен любой ценой докопаться до истины. Он попросил к телефону директора, и они договорились, что, как только полицейскому станет известна правда, он немедленно сообщит обо всем директору и они вместе решат, можно ли будет мальчику остаться в учреждении. Сыну полицейский ничего об этом не сказал, они теперь вообще почти не разговаривали друг с другом, но тем пристрастнее он наблюдал за поведением мальчика в слабой надежде узнать что-нибудь дополнительно и либо выявить виновность сына, либо снять с него обвинение. Он теперь не стремился любой ценой доказать невиновность мальчика, да, по-видимому, это было уже невозможно, он просто хотел установить истину.
Пока продолжалось разбирательство, мальчик совсем сник, от былой живости и следа не осталось. Поручения он выполнял молча, почти не поднимая глаз, а все свободное время посвящал ремонту небольшого двухколесного велосипеда, принадлежавшего его закадычному приятелю Сигурдуру. Иногда он садился на этот велосипед и сломя голову носился по соседним улицам, но каждый раз находил какой-нибудь недочет и возился с починкой до глубокой ночи. Судя по всему, он избегал встречаться с отцом, лишь изредка, вернувшись с улицы, он заставал отца еще на ногах, тогда они сухо обменивались двумя-тремя словами, и тем все кончалось. Какая-то напряженность отравляла их отношения.
Лето меж тем стремительно близилось к концу. Раньше, по воскресеньям, когда полицейский не дежурил, они с сыном обычно с утра отправлялись на озеро, захватив с собой кораблики. Полицейский смастерил сыну два кораблика, и, едва мальчику исполнилось три года, оба увлеклись этой игрой. Сперва отцу приходилось самому крепить руль, управлять парусами и движением корабликов, но, как только мальчик подрос, он забрал инициативу в свои руки, и отцу осталось только наблюдать. Теперь отец изредка прохаживался по берегу озера, и по всему было видно, что мысли его полны горечи. Мальчик же, казалось, не думал ни о чем, кроме этого злосчастного велосипеда, и озеро вообще перестало для него существовать.
Однажды воскресным утром, в один из первых дней сентября полицейский вышел на улицу, а сын в эту минуту как раз слезал с велосипеда, весь в грязи и в смазке.
— Конечно, весьма похвально, что ты помогаешь Сигги чинить велосипед, но все же почему он сам, его хозяин, никогда этим не занимается?
Мальчик потупился.
— У него получается не так хорошо, как у меня.
— Ну ладно, приведи себя в порядок, и мы пойдем прогуляемся. Бог знает в кого ты превратился, от тебя за версту разит бензином и смазкой. Сбегай домой, соскреби с себя грязь и переоденься, я подожду.
Мальчик послушно ушел в дом и через пять минут появился чисто вымытый, с аккуратно расчесанными и приглаженными волосами. Шагали они молча — сколько ни пытался отец расшевелить сына, ответом ему было только «да» или «нет». Так они дошли до берега, и полицейский невольно погрузился в воспоминания — здесь однажды потерпел крушение катер, там шхуна застряла в камышах, и ему пришлось пуститься за ней вброд: он чуть не по горло увяз в трясине и едва не утонул. А что, если сбегать сейчас домой и принести сюда старые просмоленные лодочки с оцинкованным килем? Можно направить их к западному берегу, ветер отличный, лучше и пожелать трудно.
— Нет, — сказал мальчик.
Они опять долго шли молча. Вдруг полицейский спросил:
— Скажи мне, в каком месте ты вытащил из воды мальчика в красном комбинезоне?
— Какого мальчика?
— Маленького мальчика, который упал в полынью. Если я не ошибаюсь, это как будто было прошлой зимой?
— Ах, вот ты о чем! Это случилось задолго до рождества. Вон там, посередине южного затона.
Полицейский взглянул на сына. Втайне он очень гордился этим отважным поступком, возможно преувеличивая его значение, но теперь воспоминание словно подернулось тенью. Неужели сын все выдумал? Ведь спросил: какого мальчика? Он уже не помнил о своем геройском поступке, который так красочно описал отцу, когда явился домой весь мокрый, как щенок, которого вытащили из воды, дрожащий, закоченевший, без коньков — они остались на берегу озера, и потом их так и не нашли. Возможно, он все сочинил, чтобы замести следы собственного ротозейства? При мысли об этом у полицейского вырвался стон. Пройдя еще несколько шагов, он спросил:
— Скажи, ты был один, когда спасал того мальчика в красном комбинезоне?
— Один? — переспросил сын. — Почему один, на озере была масса народу, то есть, я хотел сказать, на большом озере.
— А на южном затоне, кроме вас двоих, стало быть, никого не было?
— Там было еще несколько малышей.
— А где был Сигги? Разве вы не вместе тогда катались?
— Вообще-то вместе, но в тот момент он был на большом озере.
— И что же сталось с тем малышом в красном комбинезоне?
— Он пошел к себе домой.
— А где он живет?
— Я не знаю.
— Он пошел один?
— Нет, с ним был еще один маленький мальчик, они пошли вместе. Потом их догнала какая-то машина, и они уехали.
— И никто из твоих товарищей так ничего и не узнал об этом?
— Нет.
— Плохо.
Они уже обошли вокруг озера и возвращались домой, как вдруг навстречу им выскочил мальчик на подростковом велосипеде. Это был Сигги. Описав широкую дугу, он остановился рядом с ними. Полицейский тоже остановился, а сын его пошел дальше.
— Куда же ты? Почему ты не на велосипеде? — закричал Сигги и поехал за ним вдогонку. — Что с тобой? Ты на меня за что-нибудь дуешься?
Мальчик отвернулся.
— Проезжай, — попросил он. — Проезжай своей дорогой.
— Да ты что, сдурел, что ли? — спросил Сигги и повернулся к полицейскому. — Вы что-нибудь понимаете? Что я ему такого сделал?
— Не обращай внимания, — сказал полицейский. — Я вижу, у тебя новый велосипед?
— Ну да, — сказал Сигги. — Потому я и продал ему весной свой старый. Но он почему-то почти не катается на нем. Машина, конечно, далеко не первоклассная, но починить ее пара пустяков. К тому же он достался ему чуть ли не даром.
— И сколько же ты запросил с него за свой велосипед?
— Тысячу крон, вернее, тысячу крон с десятипроцентной скидкой. Я уступил ему десять процентов, потому что у велосипеда лопнули обе шины.
Полицейский схватил сына за руку. Они быстро пошли прочь, и с каждым шагом он все крепче сжимал руку мальчика.
— Ты украл эту тысячу крон… — Он стиснул зубы. — Ты украл эту тысячу крон, а на скидку накупил конфет. Может, скажешь еще, что этот твой незнакомец дал тебе тысячу крон?
— Да, — сказал мальчик. — Он дал мне тысячу крон, но это совершенно невероятно, вот я и сказал тебе, что он дал мне всего лишь сотню.
Войдя в дом, полицейский выпустил руку сына и взглянул ему в лицо. Мальчик был бледен как полотно, губы дрожали. Отец заперся в своей спальне и до утра не выходил оттуда, и весь день и всю ночь дом не подавал никаких признаков жизни, только где-то за стеной слышался глухой безутешный плач.
В понедельник утром полицейский позвонил директору учреждения, в котором работал мальчик, и попросил освободить сына от его обязанностей. Потом он зашел в банк и уплатил кассирше тысячу крон.
Наступила зима, снова начались занятия в школе, но после всего случившегося мальчика как будто подменили. Он почти не общался с товарищами, подолгу сидел в гостиной за книгами, только вот по его отметкам этого не чувствовалось. Заброшенный велосипед валялся в подвале. Отец с сыном больше не гуляли вместе, и лишь изредка матери удавалось вытащить мальчика с собой на улицу. Даже кино потеряло для него свою прелесть. Лишившись отцовского доверия, мальчик словно бы остался без внутреннего стержня, был смят и раздавлен.
К середине зимы полицейский понял, что дальше так продолжаться не может. Он стал усиленно зазывать сына в кино, предлагал ему покататься на лыжах или на коньках, а в свободное от дежурства время возобновил прогулки к озеру и брал с собой сына. Сперва они почти не разговаривали друг с другом, но мало-помалу их отношения как будто начали восстанавливаться.
Однажды на исходе зимы, когда дни уже стали длиннее и по вечерам долго не темнело, мальчик зашел за отцом к концу дежурства, и они вместе отправились домой. У сквера, за которым лежало озеро, они собрались было свернуть на Скотхусвегур, однако, завидев веселую с гайку детей и диких уток, вразвалочку семенивших вдоль берега, решили зайти в скверик и немного посидеть. Оба уселись на скамейку и принялись наблюдать за детьми и птицами. Было полное безветрие, зеркальная поверхность воды блестела на солнце. Дети пускали у берега кораблики на веревочках, и мальчик вдруг сорвался с места, подбежал к ним и стал помогать, показывая, как надо крепить руль, чтобы кораблик, несмотря на привязь, не относило обратно к берегу, учил, как добиваться остойчивости и как лучше вывести суденышко из бухты.
Полицейский, погруженный в свои тяжелые мысли, наблюдал со скамейки за мальчиком и не заметил остановившегося невдалеке мужчину, который тоже смотрел на детей. Но вот мужчина повернулся, взглянул на него, затем подошел ближе и произнес: «Добрый вечер». Полицейский ответил, после этого снова наступило молчание. Мужчина опустился на скамейку и внезапно спросил:
— Это ваш сын?
— Да, — ответил полицейский. — Вон тот большой мальчик — мой сын.
— В сущности, я мог бы не задавать этого вопроса, в вас с первого взгляда узнаешь отца и сына.
— Верно, многие считают, что мы похожи, — согласился полицейский. — Но почему вы спрашиваете? Вы что же, знаете моего сына?
— Да нет, — ответил мужчина. — Не могу сказать, чтобы мы с ним были знакомы. И тем не менее ему я обязан больше, чем кому-либо другому.
Незнакомец умолк. Полицейский, недоумевая, смотрел на него.
— Возможно, вы скажете, что я преувеличиваю, — медленно продолжал незнакомец, — но, поверьте, если бы не он, жизнь потеряла бы для меня всякий смысл.
— Я вас не понимаю, — сказал полицейский, совершенно сбитый с толку странными речами незнакомца.
— Я и не рассчитывал, что вы меня поймете, — заметил мужчина. Помолчал, потом снова заговорил: — Видите ли, у нас с женой было двое сыновей. Три года тому назад старший мальчик умер, и я не знаю, как бы мы оба оправились от такого страшного удара, если бы у нас не было младшего сына. Но примерно год тому назад мы чуть было не потеряли и его. И тогда нам действительно не для чего было бы жить. Наш сын провалился на озере в полынью, а поблизости были только малыши вроде него, которые ничем не могли ему помочь. Но, на счастье, появился большой мальчик и вытащил его из полыньи. Вот этот самый светловолосый мальчик.
Незнакомый мужчина умолк.
— Благодарю вас, — сказал полицейский. — Вы не представляете, как для меня важно все, что вы сказали.
— В таком случае я рад, что мне удалось хоть чем-то отблагодарить людей, перед которыми я в таком неоплатном долгу. Никто на свете не может расплатиться сполна за спасение жизни своего ребенка. Безнадежно было бы даже и пытаться.
Мужчина встал и застегнул пальто, собираясь попрощаться, но вдруг выпрямился.
— В чем дело? — пробормотал он. Полицейский взглянул туда, куда смотрел незнакомец, и увидел, что дети по-прежнему заняты игрой, а его сын направляется к скамейке. Мальчик шел медленно, неуверенно, словно подталкиваемый какой-то таинственной силой, и не сводил с незнакомца широко раскрытых слезящихся глаз — такие глаза бывают у людей, напряженно вглядывающихся в далекий, плохо различимый предмет. Отец мальчика пытался сообразить, что же такое могло произойти, но не успел, потому что сын уже бежал к ним со всех ног, и в его глазах уже не было ни неуверенности, ни вопроса — они пылали гневом и злобой. Он подбежал прямо к незнакомцу и в следующую секунду набросился бы на него, если бы полицейский не вскочил на ноги и не сгреб его в охапку. Колени у мальчика подогнулись, он сжал кулаки и закричал:
— Какого дьявола… Какого дьявола?..
— Ты, должно быть, рехнулся, мой мальчик, — прервал его отец и обратился к незнакомому мужчине: — Прошу вас, извините его.
— Ничего не понимаю, — пробормотал мужчина. — Чем же я мог восстановить против себя этого мальчика, который мне почти так же дорог, как собственный сын?
— Зачем? Зачем он? — со стоном выдохнул мальчик, колотя руками по воздуху.
— В последнее время у моего сына были довольно серьезные неприятности, — сказал полицейский. — Прошу вас, не судите его поведение слишком строго.
— Зачем? Зачем? — И тут мальчика прорвало, лицо его исказилось яростью и злобой, которые ему так долго пришлось сдерживать. Он повернулся к отцу. — Папа! Да ведь это же он, тот самый негодяй! Ух, с какой радостью я убил бы его, размозжил ему череп, я…
— Но что я такого мог сделать? В чем я так страшно провинился?
— В самом деле, что же вы могли сделать? — спросил полицейский.
— Да ведь это же он дал мне тогда деньги, этот гнусный тип, этот кретин… — сказал мальчик.
— Деньги? — переспросил мужчина. — Да, я действительно дал ему тысячу крон, когда наконец разыскал его. Это правда, я дал ему тысячу крон, примерно год назад… Неужели я сделал что-нибудь не так? Меньше всего…
— Но вы хоть сказали ему, за что вы даете ему эти деньги?
— Нет, — задумчиво ответил незнакомец. — Не сказал. По всей вероятности, мне следовало сказать: «Сделай себе на них подарок». Потому что ведь это не плата за спасенную жизнь. Что такое тысяча крон в сравнении с жизнью сына? За тысячу крон счастья не купишь. Мне просто захотелось доставить ему какое-нибудь удовольствие, вот я и дал ему деньги. Меньше всего, поверьте… — Он замолчал, и на лице его все еще было написано замешательство и растерянность. — Так что же я все-таки натворил?
— Ничего вы не натворили, — успокоил его полицейский. — А впрочем, нет — вы помогли мне понять, что я был своему сыну неважным отцом.
