Время и причины утраты ѣ в Москве
К. Ф. Захарова
Григорий Осипович Винокур читал у нас (в Московском городском педагогическом институте им. В. П. Потемкина) лекции по истории русского литературного языка. Тогда, еще до войны, кафедра русского языка в институте была очень сильной. Возглавлял ее Р. И. Аванесов, который собрал на ней почти всех выдающихся московских ученых того времени, таких как П. С. Кузнецов, А. А. Реформатский, В. Н. Сидоров, Г. О. Винокур, А. М. Сухотин, А. Б. Шапиро, а также более молодых, тогда еще только начинающих, И. С. Ильинскую, В. Г. Орлову. Они, каждый по-своему, были близки к нам, студентам, воспитывая и пробуждая в нас не только интерес к своему предмету, но и к восприятию жизни, к поведению, к нравственным понятиям и критериям. Пожалуй, самым обаятельным из них, независимым, не похожим на других был Г. О. Винокур. Он поражал достоинством и постоянством всего своего облика. Всегда строго, но элегантно одетый, приветливый и серьезный, он притягивал к себе, вызывая восхищение и уважение, оставаясь при этом по-своему недоступным, даже недосягаемым.
Он был великолепен на лекциях. При глубине, последовательности и четкости изложения своего курса, Григорий Осипович не отрывал историю литературного языка от истории нашей современной культуры. Демонстрируя понятие
стиля в языке, в речи или в поведении людей, он часто приводил примеры из личной жизни. Так, обсуждая стиль обращения между людьми, Григорий Осипович однажды сказал, что он на «ты» с институтскими товарищами по кафедре, с которыми знаком не так давно, став уже их коллегой, тогда как на «вы» до сих пор со своим старым другом, гимназическим товарищем Сергеем Михайловичем Бонди. В другой раз, говоря о стиле письменного языка эпистолярной формы, привел такой случай с тем же С. М. Бонди: как-то раз Винокур получил от него письмо, как будто пришедшее из XVIII века. Оказалось, что Бонди в это время так усердно занимался частной перепиской людей того века, что невольно полностью усвоил их стиль и форму выражения, не стилизуя и не подражая им.
Интересно отношение Григория Осиповича к диалектологии — к живой речи местных говоров. Он считал диалектологию одной из самых значительных и интересных областей русского языкознания. Думая об истории литературного языка, Григорий Осипович жалел, что не была создана история диалектного языка, потому что никогда не отделял, не обособлял образование литературного языка от истории отдельных явлений и образования национального русского языка в целом. Поэтому причины утраты
ѣ из московской речи и московской письменности не могли не интересовать Г. О. Винокура: он был пытливым и высокоодаренным исследователем.
* * *
Данные московских памятников разных уровней свидетельствуют о том, что, начиная с XV века, употребление
ѣ неоднозначно и зависит от стиля памятника (Виноградов, 1923). В памятниках, относящихся к высокому стилю — церковного и духовного содержания — наличие
ѣ под ударением регулярно и нормативно (Васильев, 1905, 1910), что, однако, достоверно отражает только традицию письма, а не норму живого языка Москвы. В бытовом, низком стиле — в письмах, деловых бумагах — буква
ѣ постоянно путается с буквой
е, употребляется ненормативно (Филиппова, 1982; Сумкина, 1982; Князевская, 1957; Лихтман, 1977; Горшкова, 1968; Акты…, 1975), что явно свидетельствует об утрате различения звуков, обозначаемых на письме буквами
е и
ѣ, в живом языке или об изменении функции их употребления. В отношении произношения гласной, обозначаемой на письме буквой
ѣ, прямых свидетельств нет. Однако В. В. Виноградов отмечал: «Ударяемое
ѣ в говоре высшего слоя литературно-образованных людей Московского государства звучало как дифтонг
іе (или
іе̂) до начала XVIII в. Наряду с таким выговором
ѣ в языке верхних слоев московской интеллигенции, сохранявшем архаические черты, очень рано
ѣ совпало с
е в произношении низших классов Москвы… Отсюда такое произношение проникало и в литературный язык в собственном смысле слова.» (Виноградов, 1923, с. 338—339). Кроме этого В. В. Виноградов приводит мнение Сумарокова о характере произношения
ѣ: «Сумароков вполне определенно отделяет литературное произношение
ѣ и
е от языка „подьячих и баб“, „которые между
е и
ѣ различия почитают за ничто или паче за род педантства“ (Сумароков. Сочинения. 1781 г., ч. VI, с. 26)» (Виноградов, 1923, с. 327).
Л. Л. Васильев (1910), стараясь объяснить характер различия звучания гласных на месте
ѣ и
е, пришел к заключению, что в Москве до XVII в. должно было отсутствовать смягчение согласных перед гласным на месте
е,
ь, а гласный на их месте звучать как [
е͡и] и обязательно присутствовать мягкость согласного перед гласным на месте
ѣ, который должен был звучать как [
и͡е]. Другими словами, должно было произноситься
дʼи́͡ела или
дʼе̂́ла, но
сʼе́͡ила или
сʼе́ла,
