Марина. Хорошо ли ты меня знаешь (СИ) [Ореанна] (fb2) читать онлайн

Ч.1. 1. Полиция не любит Блейка

Киев, 2005.

Следователю Коваленко не повезло. Однажды, месяца три назад, на вызове ему пришлось битый час возиться с контактером, уверенным, что трещина в кирпичной кладке и издаваемые ветром звуки — это послания внеземных цивилизаций. Рассказал сдуру в отделении на пьянке по случаю рождения сына у Сергеева из соседнего отдела, да так хорошо рассказал, что любящие коллеги с тех пор всех «контактеров» посылали ему. Сейчас перед ним сидел очередной.

— Меня зовут Иннокентий Борисович Мишкин, — представился мужчина. — Я муж Марины Мишкиной. Той самой.

Сержант удивленно посмотрел на него. Никакой «той самой» Мишкиной он не знал.

— Писательницы. — Уточнил мужчина.

Писательницы Мишкиной следователь тоже не знал.

— Разве вы не читали?

— Я не читаю бабские романы.

— И правильно делаете. Там, как правило, нет ничего хорошего. Но, видите ли, Марина очень известна. Да вы найдете ее на любой раскладке!

— И что она пишет?

— Детективы. Писала. Она умерла.

— Сожалею.

— Да, несчастный случай. Авто- авто- авто… — голос мужчины задрожал, но он справился с собой и закончил, — авария. Одиннадцать месяцев назад.

— Очень жаль. — Сержант сделал скорбное лицо и посмотрел на часы. Скоро четыре. — Так что вы хотели?

— Вы смотрели новый фильм — «Хорошо ли ты меня знаешь?» Он сейчас идет во всех кинотеатрах. — Мужчина внезапно изменил тему.

— Нет, — озадаченно, сказал сержант. — Я редко хожу в кино.

— А я смотрел. Семь раз.

«Псих», — подумал сержант.

— А потом я нашел книгу. Это снято по бестселлеру нового английского автора. Очень быстро разошлось и было переведено на разные языки. Я прочел в переводе, а потом нашел в интернете оригинал и тоже прочел.

— И что?

— Это написала Марина. Этот сюжет она придумала семь лет назад, когда только начинала писать, и так и оставила черновик, не стала дорабатывать.

— Вы хотите сказать, что у вас украли рукописи? Гражданин… Иннокентий Борисович, мы не занимаемся делами о плагиате.

— Что? Плагиат? Да бог с ним! Стал бы я из-за этого…

— Так что же?

— Нет, я хочу сказать, что Марина жива.

Вот тогда сержант Коваленко и понял, что перед ним сидит псих.

— Почему вы так думаете?

— Это ее сюжет, ее стиль, ее манера излагать материал, в фильме почти все вырезано, но в тексте больше десяти пересказов наших с ней разговоров.

— Совпадение.

— Один раз — совпадение, два раза — совпадение, три раза — закономерность, больше десяти — это уже статистика.

«Ах, дубина ты…», — подумал о себе сержант и кинулся утешать бедного мужа. Вообще-то он был не обязан это делать.

— Вы не верите, что в Англии может найтись другая ба… писательница, с похожим стилем?

— Марина была… не просто талантлива, она лингвист по образованию. Она обожала словесные игры и психологические ловушки, все ее тексты содержали намеки и отсылки к разным литературным формам…

«Попался», — подумал следователь. Четыре двадцать, а я теряю тут время.

— Ну и что? — Уныло спросил он.

— Я провел лингвистический анализ текста. Обоих вариантов — англоязычного и русского. В русском девяностосемипроцентное, а в английском — семидесятипятипроцентное совпадение синтаксических элементов.

— Это много?

— Можете мне поверить.

— Ага… Может, переводчик?

— Молодой человек! Мы с Мариной получили образование до развала системы образования, и уверяю вас — писать по-английски Марина умела!

— Обращайтесь ко мне «следователь»! Какой я вам молодой человек.

— Извините.

— Заключение о смерти у вас есть?

— Да.

— Опознание производили?

— Да. Но там было нечего опознавать.

— В смысле?

— Это был бесформенный кусок металла и тела… мне сказали, что это Марина, но саму я ее не видел.

— Может, вы хотите заявить об убийстве? — С надеждой спросил следователь.

— Нет. Марина жива.

— И только на основании книжонки вы считаете, что ваша жена жива?

— Да.

— Ну а что, если это старый текст?

— Не может быть. Там есть подробности… очень личные подробности — описание дома, наших общих друзей, похода к эндокринологу… ну, в общем, события, которые произошли недавно. И еще. Когда-то мы в шутку, на спор, переводили Блейка. Уильяма Блейка. То место: «в чашечке цветка…» Ну, вы знаете.

— Ага…

— В романе есть место, в котором приводятся оба варианта — мой и ее. Слово в слово.

— Так вы считаете, что ваша жена жива и подает вам, лично вам одному понятные знаки?

— Да.

«Контактер!» — подумал следователь. — «Ну, вот опять! Ну, сколько же можно посылать их ко мне!»

— А знаете, как называется роман? — Прервал его мысли Иннокентий Борисович.

— Да говорите уже.

— «Найди меня». И в тексте есть места, например… — он, было, собрался что-то зачитать, но следователь замахал руками.

— Стойте, стойте! Ну, предположим, что ваша жена жива. Ну, вдруг. Что, если она захотела уйти?

— Что значит — уйти! — возмутился мужчина.

Ага! Задело за живое! А вот следователь прекрасно знал, как бывает, хочется уйти.

— Ну, уйти. Оставить вас. Спрятаться.

— Но кто же прячется, печатая роман?

Действительно.

— И потом, следователь, Марина… была — очень порядочной женщиной! Брак для нее — все! Она перезванивала, даже если задерживалась на час. Она никогда не ночевала вне дома и ни разу не дала повода, за все двадцать лет! Вы женаты?

— Да. — Следователь скривился, вспоминая вчерашние крики жены. Она все чаще кричала, и он все чаще думал о разводе.

— Ну, тогда вы знаете, как это бывает в браке.

О, это следователь знал!

Но мужчина имел в виду иное:

— Через какое-то время ты знаешь другого так же хорошо, как себя.

Пять ноль пять. Следователь сдался.

— Хорошо, запишите показания. Я посмотрю, что можно сделать.

Он отвернулся к окну, пока мужчина писал. Пятница, вечер. Еще можно успеть к Люсе. Нет, ее муж сегодня дома. Не выйдет. К Танечке? Или позвонить Зинке?

Когда Иннокентий Борисович ушел, он скомкал исписанный лист, выкинул его в мусорник и набрал Зинку. Занято. Значит, Танечка.

Перед уходом он вытащил из мусорного ведра лист и положил его в папку, которую запихнул подальше — вниз, под кучу бумаг на дне стола. Пусть будет. На всякий случай.

Дома — Иннокентий Борисович прошагал сразу в комнату, не разуваясь в прихожей — а, ну кому оно теперь надо? — долго сидел на кровати и думал. Потом снял башмак и швырнул его в угол. В одном башмаке прошел в соседнюю комнату, взял телефон, набрал номер.

— Да, привет, — сказал он в трубку. — Да, все как ты и говорил. По официальным каналам не получилось. Кто там твой гений? Диктуй адрес. Я приеду.

Марина Петровна Мишкина, в девичестве Кочубей, иронично называла свои романы пирожками, отмечая тем самым легкость и скорость их создания. Ее друзья были с этим не согласны. В один из следующих дней они собрались у Иннокентия Борисовича, чтоб обсудить создавшееся положение.

— Ну и срач тут у тебя! — сказала Катя, лучшая Маринкина подруга.

— Срач — это не характеристика дома, а состояние души. — Парировал тот. — Мы же имеем тут дело всего лишь с отсутствием линейной упорядоченности элементов. И никогда не найдем Марину, если будем отвлекаться на мелочи.

— Да молчи уж! Если б не Катя, ты бы до сих пор считал ее мертвой. — Вмешался в разговор Катин муж, Сергей.

И он был прав. Именно Катя с подругами пошла в кино на разрекламированную драму и именно она обратила внимание на совпадение сюжетных линий, не поленилась — полезла в старые папки, извлекла ранний экземпляр романа — а потом кинулась к телефону.

— Некоторые до сих пор не прочли собственную жену, — съехидничала Катя.

Вообще-то они дружили. Но тут она была права: некоторые действительно до сих пор не прочли книг своей собственной жены, и не прочли бы и дальше, если б не случилось то, что случилось.

В углу комнаты в единственном удобном кресле сидел, приглашенный на роль Пинкертона, гений собственной персоной и с иронией слушал стариков. Гению было двадцать семь, и он знал о жизни все.

— Итак, что мы имеем? — подвела итог Катерина Михална.

— Страница восемнадцать, письмо мужу, первый абзац: «И если ты все еще думаешь, я это или не я, если ты колеблешься, то это я. Помнишь пароль? У тебя родинка на попе…»

— У тебя действительно…?

— Нет. Но мы когда-то в шутку договорились, что если будут сомнения, мы используем провокационную фразу с родинкой. Только там была не попа, а…

— Конспираторы! Что еще?

— В русском варианте вместо Блейка стоит ее сонет, тот, который…

— Кстати, о Блейке: ты сказал об этом в милиции?

— Сказал.

— И даже это их не убедило?

— Милиция не любит Блейка.

Звонок в дверь прервал разговор. Пришли еще двое: Мила Сергеевна Сотник и ее друг, композитор Иванов. Достоинствами Милы были ее энергичность и ее связи. Например, ее муж был братом теперешнего министра здравоохранения.

— Ребята! Все торчком! — с порога закричала она. — Я добилась аудиенции у Челюсти.

Все обернулись к ней, а гений даже присвистнул. И только Иннокентий Борисович удивленно спросил: «Это кто?»

— А он-то каким боком сюда влез? — спросил один из присутствующих мужчин.

— Не поверите! Он сам мне позвонил! Он, оказывается, сам Маринкин поклонник и тоже смотрел фильм. Он и венок присылал на похороны, а как фильм увидел — сразу позвонил.

Мир тесен. Последние дни Иннокентию Борисычу стало казаться, что тесен даже чересчур. Людей прибавлялось, и все оказывались либо друзьями, либо поклонниками Марины. И неожиданное открытие, которое поначалу шокировало даже его самого, поддержанное друзьями, стало казаться вероятным, затем вполне возможным, а затем и единственно правильным.

Особенно укрепил его в этом мнении разговор с Челюстью. Вот уж кого не надеялся увидеть Иннокентий Борисыч никогда в своей жизни.

Это был, что бы ни говорили, неприятный человек. И Иннокентий Борисыч был рад, что вместе с ним на встрече присутствовали Милка с Ивановым, Катя с Константином и увязавшийся за ними молодой гений. Беседа проходила в теплой дружеской обстановке за чаем. И к концу ее все присутствующие были заверены в поддержке криминальных структур в пределах СНГ. Иннокентий Борисыч никогда бы не подумал, что Марину читают и в этих кругах, а что у нее могут быть такие поклонники, казалось уж совсем из ряда вон.

Побочным эффектом было то, что их ряды пополнились еще одним шлагбаумом по имени Сережа, приставленным к ним по спецраспоряжению самого Челюсти.

План постепенно прорисовывался. Милка и К. оставались в Киеве и искали по каналам внутренних дел: если смерть инсценирована, то те, чьи подписи стояли в заключении о смерти, теперь крупно попали. Люди Челюсти проверяли, кто из их среды мог быть с этим связан. Молодой гений сыска по имени Дима должен был ехать в Англию, чтоб на местности узнать побольше о книге. Иннокентий Борисыч не слушал возражений, он, конечно, поедет тоже. Ну и амбал, разумеется.

Много позже в далеком Стамбуле один старый отставной генерал сказал своей влюбленной красавице секретарше по имени Птичка:

— Понимаешь, Птичка, Аллах Всемилостивый и Всемогущий, лучше нас с тобой знает, как управить наши дела.

— А вы, Омар-эфенди, вы ожидали, что так все обернется?

— Нет, я был болваном.

Ч.1. 2. По горячим следам

Из дневниковых записей Марины

Сегодня проснулась божья коровка. Она ползает по подоконнику, а я жду тебя. Я лежу в нашем маленьком подвальчике у окна и смотрю на небо. Оно отражается в лужах, которые отражаются на стекле. Тройное отражение.

Падает снег.

Лондон, 2005.

Поездка в Англию упиралась в несколько закавык. Первая — деньги, вторая — документы. Вопрос с документами решился бы легко, если б были деньги, но их не хватало. Юный гений сыска стоил недешево, билеты тоже. Вежливое предложение Челюсти Иннокентий Борисыч так же вежливо, но твердо отклонил. Он воспользуется помощью кого угодно, но — если не будет других вариантов. Насколько он знал Марину, ей бы не понравилось быть спасаемой на бандитские деньги. В некоторых вопросах она была щепетильна. Ее бы очень рассмешило, если б она знала, в каких кругах пользуется популярностью. Если б она тут была.

Работа переводчика давала немного, именно поэтому Марина в свое время стала писать романы. Поэтому же в сложные девяностые Кеша переключился на полиграфию. В данный момент он был главредом одного малоизвестного, но авторитетного издания, и, по совместительству, со-редом нескольких неавторитетных, но известных. Он зарабатывал, хотя и недостаточно для того, чтоб зайти в кассу аэропорта и купить с десяток понравившихся билетов. Так что Иннокентий Борисыч взял кредит на бытовые нужды, а именно на ремонт квартиры, под неприличные проценты. На это ушло несколько дней, наполненных беготней по городу и нелепыми разговорами.

Англия встретила героев солнцем. Известные по книгам и рассказам путешественников хваленые туманы, видимо, решили уступить свое место свету. Может быть, это был обман, может, дань уважения к новичкам-спасателям. Впрочем, новичком тут был только Иннокентий Борисыч. Юное дарование Дима уже занимался подобными делами — и даже в других странах мира. Чем занимался в своей жизни Сережа, лучше не спрашивать.

Самолет приземлился в Хитроу. Неприязненно рассматривая окружавший пейзаж, Иннокентий Борисыч вспоминал все причины для нелюбви к этому городу. Конечно, пресловутая английская напыщенность. Почти кастовая система социальных отношений. Английские колонии. Саксонские вытянутые лица уродливых западных женщин — большие челюсти, торчащие скулы. Навязанная миру псевдокультура поклонения деньгам и комфорту. Пластиково-неоновый рай идолопоклонников, то, с каким придыханием превозносились ценности западной европейской культуры сотрудниками там, дома. И главное, главное, разрушительное влияние англосаксов на остальной мир. Причин было более чем. Иннокентий Борисыч вообще не любил путешествовать. Это был его первый выезд за границу. И только ради Марины.

Первое же, что поразило его, еще в аэропорту, это отвратительные запахи — чего-то, похожего на горячее масло и несвежую еду, что-то неестественное и забивающееся даже в поры. Этот запах был повсюду и не исчезал во все время его путешествия. Хотя уже через несколько минут Иннокентий Борисыч привык к нему и больше не вспоминал об этом.

Молодые люди, наоборот, явно пребывали в восторге от самого факта нахождения в другом мире.

Издательство, выпустившее книгу, находилось в западной части Лондона, но до него нужно еще добраться. Солнце уже склонялось к закату.

Нужный автобус нашли достаточно легко, сели на него без проблем, автобус был комфортным и ехал быстро. Но все это не умаляло неприязни Иннокентия Борисыча к Англии.

В Лондон прибыли около шести вечера. Ясно, что идти в издательство уже не было смысла. Нужно определиться с местом ночлега. Юное дарование заикнулось было о разрядах и звездочках, на что Иннокентий Борисыч ответил своим знаменитым взглядом и быстро напомнил, кто в этой компании платит. Сережа, как более сведущий в практических вопросах, довел группу до нужного места, после чего буркнул что-то нечленораздельное и исчез. Двое оставшихся вздохнули с облегчением и пошли изучать место ночлега. Что бывают такие дыры, Иннокентий Борисыч где-то читал и даже предполагал нечто подобное по старым американским фильмам, тем не менее, место его удивило своей эклектичностью. Вдоль стены рядами стояли трехэтажные нары, иначе не назовешь. Отдельными комнатами — душ, туалет, кухня с плитой, холодильником и телевизором, гостиная, и даже бар с бильярдом. Бедность в соединении с излишествами. Но стоило все это приемлемо, постель относительно чиста, выбирать не приходится.

— Давайте определимся с дальнейшими действиями! — после обустройства и ужина мужчины сидели в комнате, выполнявшей функции гостиной. Иннокентий Борисыч просматривал рукописи и делал пометки в записной книге, юное дарование Дима возился с ноутбуком. Но вот он не выдержал и затронул волновавший его вопрос. Ему казалось, что этот старый, грузный педант не вполне отдает себе отчет в происходящем. Это 2005 год, и это Англия. И это детективный сюжет, а вовсе не литературная прогулка по местам боевой славы, или как хотите.

Иннокентий Борисыч оторвал голову от бумаг и вопросительно посмотрел на него.

— Завтра я пойду в издательство. У меня есть список вопросов. Очень важно выдерживать правильную линию, — почему-то волнуясь, стал объяснять Дима. — Вы можете все испортить, если начнете встревать невпопад.

— Вмешиваться.

— Что?

— Не встревать, а вмешиваться. Так правильнее.

Дима выругался про себя. Этот мастодонт точно встр… вмешается. Тот, кто просил его заняться делом Мишкина, предупреждал его о характере клиента.

У Мишкина же был только один вопрос — где Марина? — и такие глупости, как «правильная линия» его никогда не волновали.

— Конечно, я пойду с вами. — Сказал он.

Этот пойдет.

— Поздно, ложитесь. Завтра нам рано вставать.

И, удивительно, юный гений Дима, последние пятнадцать лет считавший себя помесью совы и Шерлока Холмса, вдруг почувствовал, что да, уже поздно и хочется спать. Он зевнул.

— Пойду, пожалуй. А вы?

— Еще немного посижу.

Почему-то Марина любила эти идиотские английские романы. Он никогда не мог понять, что она в них находит. Она глотала их пачками, пролистывая по диагонали и морщась, со смешанным чувством брезгливости и восторга.

Однажды он взял одну из книжек и прочел несколько страниц. Там было пространное описание того, как некая юная дева, прекрасная и непорочная, колеблется в своих чувствах к дьявольски обольстительному герцогу. Три страницы были посвящены вопросу о том, любит он ее или нет, и что в связи с этим нужно делать героине. К концу эпизода к окончательному решению она так и не пришла. Далее следовали события, которые могли прийти в голову только садисту-женоненавистнику.

— Неужели это нравится женщинам? Они что, действительно это читают? — спросил он Марину.

— Ты не поверишь!

— Не верю.

Ну ладно еще садизм — он случался и в классической литературе, взять хотя бы французов девятнадцатого века, да и в современной фантастике или детективах. Человечество, видимо, не вполне здорово, и это один из симптомов. Удивляло то, что Марина выдерживала этот чудовищный стиль: предложения были несогласованны, персонажи и десяти страниц не придерживались последовательной линии в поведении, события были никак логично не связаны между собой. И кому не чувствовать чудовищной бессмысленности этого, как не Марине, с ее острым умом и чувством слова? И, тем не менее, она глотала книжонки в моменты так называемого застоя. «Ты ничего не понимаешь! Я не могу без этого писать» — говорила она. И потом в ее текстах появлялись новые обороты и та удивительная легкость, которая отличала ее от большинства похожих романисток. Но он избегал читать ее книги, он боялся встретить в тексте следы, выдающие его легкомысленное происхождение.

К утру Сережа не вернулся, и его компаньоны вздохнули с облегчением.

— Ушел в загул наш бандит! — радостно заметил Дима. — Все, не вернется. А зачем? У него тут, наверно, свои связи. Прибьется к местной банде, и только его и видали.

Мишкин был согласен с этой оценкой, но вслух пробормотал нечто невразумительное. Он давно уже встал и был готов, и терпеливо ждал, пока Дима соберется. Как большинство теперешних мальчиков, Дима был расхлябан и самоуверен. По пути Мишкин слегка протестировал его — к тому же и безграмотен. Он смело и категорично судил, при этом имея очень слабое представление об истории, политэкономике, и не разбираясь в сути обсуждаемых вопросов. Так их теперь учат.

Но, наконец, Дима был готов, и они выступили.

Издательство не входило в группу крупнейших в стране, но и не относилось к маленьким частным однодневкам, которые возникают тут и там, выпускают десяток-другой книжонок небольшим тиражом, и исчезают, практически, бесследно. Нет, это было солидное издательство с хорошей репутацией. По пути Дима собирался кратко ввести Мишкина в курс дела — рассказать про ISBN коды и систему УДК, но оказалось, что тот о них знает. Посвящать же старика в правила сыска, Дима понимал, бесполезно. В соответствии с этими правилами необходимо было бы ворваться в издательство, очаровать секретаршу на рецепшене, узнать у нее, кто занимается отбором материала, пообещать ответственному лицу чудо-контракт, или чудо-книгу — по обстоятельствам, и в процессе разговора, незаметно выпытать подробности интересующего контракта. Но, глядя на лицо Мишкина, можно ожидать, что тот начнет задавать вопросы в лоб и все испортит. И слушать его, Димины доводы, не станет. Про себя он поклялся, что это первый и последний раз, когда он берет с собой клиента.

Как и следует чужестранцам, они потратили лишний час на поиски нужного здания, стоявшего почти под носом. А в самом издательстве их ждало разочарование. Начнем с того, что никакого рецепшена не оказалось. Люди сновали по коридорам и лестницам, все были заняты делом, и все, казалось, знают, куда идут. Справившись по табличкам, спутники нашли отдел литературных агентов. Там обнаружилась очередь из начинающих авторов с толстыми папками в обнимку.

Решительно растолкав авторов (надо признать, большинство из них оказалось не миролюбиво и не тщедушно), вломились в кабинет к ближайшему агенту. Там выяснилось, что это не тот агент, да и не агент им вообще нужен, а редактор. Редактор отослал в архив. «У нас все книги — бестселлеры! Ищите по каталогам» — заявил он.

В архиве молодая и приятная сотрудница помогла отыскать нужную папку, после чего отправила их к заместителю главреда, тот — к еще одному агенту, агент — обратно к замглавреду.

— Это не в моей компетенции! — сказал он. — Все произведения под… гм, под этим грифом обсуждаются только в присутствии главного редактора!

При этом вид у него был несчастный и какой-то… испуганный.

— Вижу, вы снова у меня! — радостно констатировал замглавред очевидность.

— Да, мы снова у вас, и мы бы хотели видеть главного редактора. — Сказал Дима.

— О! Вы, к сожалению, опоздали! — Замглавред демонстративно посмотрел на часы. — Главный редактор вот уже полчаса как в аэропорту. Дела, дела!

— А когда он вернется?

— Сложно сказать! Может быть, завтра к вечеру, может через два-три дня. Хозяин может позволить себе каникулы, в отличие от нас, простых работников.

Дима поднял глаза и вздохнул, выражая международную солидарность наемных работников.

— Но, может быть, вы можете помочь нам? Мы были бы очень благодарны. — Спросил он, делая упор на «очень».

— И с удовольствием бы! Да не могу!

Этот приятный человек явно огорчился тем, что не может ничем помочь. Его открытое лицо выражало готовность оказать содействие — да, во всем, в чем сможет, но, увы, увы! — только не в этом, к сожалению.

Он понизил тональность и доверительно произнес:

— Видите ли! Решение по этому проекту мистер Керрингтон, — (тут он ткнул пальцем в потолок, иллюстрируя высоту положения главного относительно простых смертных), — принимал сам. И с кем он вел дела — неизвестно!

— Так значит, текст был предложен через посредника? — Быстро спросил Мишкин.

— О дааа! — Протянул замглавреда, но вдруг его голос слегка дрогнул.

— Извините, больше ничем не могу вам помочь! А теперь, если позволите, мне нужно сделать важный телефонный звонок. Дела, дела!

Поняв это как предложение уйти, Дима с Мишкиным вышли. В приемной Дима использовал свою известную обольстительность, чтоб выманить у секретарши телефон главреда и предложение заходить еще.

На улице Дима закурил. Пробежка по издательству заняла больше времени, чем планировалось, а льстить секретаршам он вообще никогда не любил.

— Ну что, Конан Дойль, тебе ничего не показалось странным? — Прервал его мысли Мишкин.

— Он был слишком вежлив. Кто мы такие, чтоб любезничать так долго?

— Сечешь! — усмехнулся Мишкин.

Снова сверкнуло солнце. И в его лучах «мастодонт», как прозвал его про себя Дима, не выглядел ни старым, ни неповоротливым.

За всей этой беготней по издательству прошло почти полдня. Поздно затевать что-то новое, да и нечего затевать. Неудача. Издательство — это единственный их след. Возможно, об авторе романа знает что-нибудь кто-нибудь на той киностудии, где снят фильм. Но это слишком нечеткий след. «Алло, это Голливуд? Студия Уорнер Брозерс? Мне нужен исполнительный продюсер Джо Смит, да, Джо Смит, фильм «Найди меня». Я звоню из Украины/Англии…» — в любом случае, откуда не звони, вряд ли дослушают до конца фразы.

— Что будете делать? — Спросил Дима.

Еще не вечер, возвращаться в ночлежку нет смысла, а делать все-таки что-то надо.

— Пройдусь по книжным, зайду в библиотеку.

— Зачем?

— У меня свои методы.

Сейчас ему нужен был интернет и телефон.

Тут их пути разошлись. Мишкин отправился воплощать свой план, а Дима пошел бродить по городу. «Изучать местность», как он это называл. Иногда во время таких изучений ему попадалось на глаза что-то интересное, или приходило в голову нечто неожиданное, что служило толчком к расследованию. Хотя, будем честными, чаще всего это были праздные прогулки по разрекламированным районам чужого города.

Лондон! Просто не верится! Он ходит по Лондону! В самом деле, по правде!

В этот раз его маршрут не отличался особой оригинальностью. Пелл-Мелл, Трафалгарская площадь, Гайд-парк. Ближе к вечеру он вернулся обратно к издательству и занял наблюдательный пункт. Ровно в восемнадцать ноль семь секретарша вышла из здания. Ее звали Эммой, у нее была спортивная фигура и чуть лошадиное лицо, и она была не против продолжить утреннее знакомство где-нибудь в пабе.

Все шло хорошо, точно так же, как это происходило бы в Киеве, Москве или любом другом городе. Женщины — всегда женщины. Но потом она вдруг на что-то обиделась и ушла. Ну и фиг с ним! Зачем нам женщины?

Ближе к полуночи было сделано важное открытие: эти лондонцы — неплохие парни! С ними можно общаться!

Поздно ночью кто-то из новых приятелей довел его до отеля. Кое-как Дима заполз на кровать и отключился. Утром он узнал, что Сережа так и не вернулся.

Закономерное следствие прогулки — раскалывающаяся голова, и грызущее недовольство собой.

— Кофе? — предложил Мишкин.

Дима покачал головой, после чего пришлось ждать, пока мир опять станет на место.

— Нет уж, спасибо.

— Анальгин?

Вряд ли это как-то могло бы повлиять на шторм в его голове. Однако после двух таблеток шторм затих до небольшого волнения. Так лучше. С легким бризом как-то жить можно. И даже ду… это, думать. Может быть.

— Что нового?

И как это он умудряется быть таким умытым и спокойным, подумалось Диме.

— Она ничего не знает.

— Кто?

— Секретарша не в курсе.

— А, ну конечно. Это с ней вы вчера напились?

— И с ней. И не с ней тоже. Нас было много.

— Это очевидно.

Это его пристрастие к литературным оборотам! Раздражает.

— А у вас что?

— Калифорния, Голливуд, человек по имени Адам Стравински, встреча назначена на послезавтра, десять тридцать по местному времени. Самолет сегодня в три.

— Кто такой Адам Стравински?

— Агент, который договаривался о правах на экранизацию. Было бы неплохо найти Изабел Йорк, режиссера, и добраться до продюсера. Но главный упор — на Стравински.

— Йорк, Стравински, Голливуд… — послушно повторил Дима. Голова кругом! Счастливчик этот мастодонт!

— Могут быть пробки, в любом случае выехать нужно заранее, так что собирайтесь.

— Что?

— Вы летите сегодня в Америку, самолет в три, я же сказал.

— Я лечу?

— Ну не я же. Я остаюсь тут.

Дима быстро проглотил кофе, покидал вещи в сумку — голова к тому времени успокоилась, но думать упрямо не хотела — собрался и выехал в аэропорт. За ночь мастодонт успел не только найти нужных людей и как-то договориться о встрече с ними, купить билеты, оформить визы, но и составить план действий. По пути Дима просмотрел записи Мишкина — довольно толково, как для непрофессионала.

Уже в аэропорту ему позвонила Эмма и зачем-то долго извинялась о вчерашнем. Это было сумбурно и неприятно, особенно потому что о вчерашнем он помнил смутно. Закончилось обещанием писать и договором о встрече «когда он вернется». Если он когда-нибудь вернется.

Из дневниковых записей Марины

Ты удивляешься, почему я читаю такие книги. Я знаю, что тебе это не нравится. Поэтому я читаю их тайком. Возможно, это даже придает моему чтению каплю очарования. Потому что сами по себе они ужасно скучны.

Я хочу найти идеальный сюжет. Она — конечно — должна быть юной, красивой невинной девушкой. Но не дурой. Так почти никогда не бывает, все женские персонажи оказываются либо юными идиотками, либо стервами. Даже если автор клянется в том, что его героиня прочитала всю философскую библиотеку того периода (конечно, включая Платона и Вольтера), она вдруг не может связать двух слов и ничего не знает о вопросах пола. Т. е. книг по истории и ботанике ей не давали, о Ричардсоне она в жизни не слыхала. Ну ладно. В общем, с героиней незадача.

Далее, мне бы хотелось, чтоб мужской персонаж был благородным, сильным, смелым и героичным. Как в детских сказках. Помнишь, как это бывало у Стивенсона? Но вместо этого авторы постоянно подсовывают замученных комплексами невротиков. Стандартный сюжет состоит из длительных размышлений о том, можно ли доверять теперь кому-нибудь после того, как в детстве убежала любимая кошка и пересказов того, как «люблю, но не скажу». Это скучно.

Далее. Героиня, конечно, должна быть красивой. И что я нахожу? В лучшем случае выражения типа «ее лоб/брови/глаза были идеальной формы», «ее лицо было совершенным», «ее губы созданы для поцелуев». Но это не описательно. Редко, но встречаются озарения о том, что лицо — это маска, оживляемая тем, кто внутри. Но этот внутри обычно оказывается истеричкой, так что и оживлять, собственно, некому.

Теперь. Любовь. Любовь у них описывается, как производная от влечения и, чаще всего, ничего кроме влечения не включает в себя. «Когда он увидел ее, внутри него зажглось», «в ней полыхнула гормональная буря», «она никогда не знала, что прикосновение может быть таким…» — и т. д. Мы с тобой взрослые люди и знаем, что такая вульгаризация любви не просто глупа, она вредна и опасна, если принимать ее всерьез. Это чтиво, которое не годится даже для подростков. Но я-то — я вышла из возраста, когда взахлеб читают Вальтера Скотта, мне хочется снова пережиь то же очарование от встречи благородного и доблестного рыцаря Айвенго с прекрасной дамой Ровеной — но не так скучно, как это было у самого Вальтера Скотта, а так, как в нашем старом фильме. Я все еще считаю Бальзака лучшим писателем, но читать его не хочу. Когда я была молода, одинока и несчастна, я бы оскорбилась, скажи мне кто-нибудь, что я опущусь до бульварных романов, я смотрела Альмодовара и Озона, потому что они были такими же сумасшедшими, как я сама.

А теперь я выросла. И просто хочу, чтоб благородный принц встретил прекрасную даму, они полюбили бы друг друга, поженились и были бы счастливы. И чтоб это было описано не слишком долго, не слишком скучно, не слишком глупо, и все были бы психически здоровы.

И представь себе — я еще не нашла ни одного подходящего сюжета.

Ч.1. 3. Опасные связи

Англия, 2005.

Мистер Кэррингтон не вернулся на второй день, не вернулся и на третий, и еще через несколько дней. Похоже, он прятался. А это уже само по себе — доказательство преступления.

Несколько раз из Голливуда звонил Дима. Ему удалось добиться встречи с режиссером и даже пятиминутной очной ставки с продюсером. Высокопоставленные друзья Милы Сергеевны творили чудеса: достаточно было звонка, и открывались тайные двери. Но узнать ничего не удалось. Голливудские агенты вели дела с Кэррингтоном, других выходов на автора книги не было.

А Кэррингтон прятался. То, что один иностранец, не имеющий в Англии никакой поддержки, может испугать преуспевающего дельца, заставляло задумываться. С чем же связана история с издательством романа? Почему Кэррингтон считает, что простое «ничего не знаю» недостаточно в этом случае? И тогда — кого и что он прикрывает?

Иннокентий Борисыч ежедневно звонил в издательство — не в надежде что-то узнать, но в расчете на то, что пока он звонит и задает одни и те же вопросы, других действий от него не ждут. Через Диму — у того были какие-то отношения с секретаршей Кэррингтона — удалось добыть план поездок и адрес загородного дома Кэррингтона. Туда он и собирался навести визит.

Он взял автомобиль на прокат. Хорошо, что когда-то давно Марина настояла на том, чтоб он получил права. Правда, с тех пор — лет десять уже, Мишкин ни разу не садился за руль. Но это как велосипед: один раз научишься — больше не забудешь. Некоторые сложности доставило левостороннее движение, зато автоматическая коробка передач уравновесила неудобства.

Оружия не брал. Во-первых, он был христианином, во-вторых, никогда его и не имел. Нож не считается. Нож — это всего лишь орудие, облегчающее жизнь.

Дом Кэррингтона находился между двумя водохранилищами, около тридцати миль к юго-востоку от Лондона — пусть не в самом дорогом и престижном районе, но близко от него. Тут, как и везде, местоположение на карте и архитектура здания зависит от социального статуса владельца. Кэррингтон еще не мог бы себе позволить себе дюжину спален, вертолетную площадку и спа, но это был добротный двухэтажный дом с бассейном, каминами, выдержанный в георгианском стиле и окруженный высокой решеткой. Дом окаймляла хорошо политая зеленая лужайка, там и тут возвышались одиночные деревья, напротив входа ровной полосой стояли те вечнозеленые растения, которые всегда нравились Марине, и названия которых он не знал. Те, что не лиственные и не хвойные, но пахнут иголками. А вот и нововведение: по периметру здания установлены камеры. Хозяина можно понять — дом стоит на отшибе. Решетка не вызывала желания прикасаться. Вряд ли она под током, но проверять самостоятельно не хотелось. Не дом — крепость.

На втором этаже горел свет, время от времени вдоль окон мелькала тень, когда хозяин переходил из комнаты в комнату. Кажется, он был один.

Опускались сумерки. Согласно логике жанра, Иннокентию Борисычу предстояло проделать какой-нибудь героически-киношный трюк, чтоб добиться успеха. Плохо то, что героем он не был и трюки не любил.

Ворота закрыты. Высота забора чуть больше двух метров и сверху он заканчивается острыми железными кольями. Джеки Чан легко бы перемахнул через такое препятствие, но Иннокентий Борисыч не был Джеки Чаном. Дольф Лундгрен и Стивен Сигал оглушили бы охранника и въехали бы в дом на машине — но тут не было охраны, а машина Иннокентия Борисыча — это, можно сказать, драндулет.

Поэтому он сделал вещь, до которой никогда бы не опустился ни один приличный герой: он нажал кнопку домофона и долго слушал, как где-то в глубине разливается звон. Наконец, с той стороны ответили.

— Кто вы? Что вам надо? — В голосе, если это не искажение звука проводами, звучало напряжение. Хотя кто их, иностранцев, поймет. У них другие интонации.

— Мне надо поговорить с вами о книге. Меня зовут Мишкин, я из России.

Может, показалось, но дыхание человека с той стороны стало более частым и громким, а перед ответом пролегла небольшая пауза.

— Приходите в офис! Завтра, в приемные часы!

Неожиданно для себя, он соврал:

— Завтра я не могу. Мой самолет улетает рано утром.

— Ничем не могу помочь! Уходите! Иначе я вызову полицию.

Щелчок. Конец разговора.

Вот теперь приличный герой должен был бы пойти на абордаж. Вломиться в дом, уложить слуг, поймать хозяина, приставить к его горлу нож и сказать что-то типа «Я же тебя предупреждал!»

Иннокентий Борисыч встряхнул головой, чтоб отогнать назойливые штампы. Так делалось в фильмах его молодости. Хотя он уже давно не смотрел телевизор, образы из прошлого выскакивали в самые неподходящие моменты.

Вместо этого он повел себя как старый дурак, на которого и был похож: несколько раз обошел вокруг дома, постоял тут, постоял там, посмотрел на окна, сел в машину, вышел, снова сел, несколько раз позвонил. Все это время человек в доме — он видел краем глаза — двигался от окна к окну, следуя за его перемещениями. Наконец, престав изображать нерешительность, Мишкин сел в машину и уехал. Но отъехал он недалеко, через несколько сот метров, когда, по его расчетам, человек в доме перестанет его видеть, Мишкин притормозил, выбрал место и въехал в заросли, окружающие дорогу. Тут он вышел из машины и пешком вернулся к дому. Найдя более-менее сухой участок за стволами буков, он сел ждать. И ожидания оправдались. Прошло не более часа, как свет в доме погас, затем хлопнула боковая дверь, загудел мотор — Мишкин вскочил и побежал к машине. Он едва успел добраться до нее, как мимо промчалась красная спортивная машина — в марках он не разбирался, но это была как раз такая машина, какую выбирают старые козлы, в надежде понравиться молодым девушкам. Он завел мотор и поехал следом.

Вряд ли драндулет его выдержал бы гонку, если б Кэррингтон убегал от погони, но, к счастью, Кэррингтон не спешил. Как благонадежный гражданин, он ехал на каких-то пятидесяти милях в час. Что делать, когда их путь закончится, Иннокентий Борисыч пока не решил.

Залитая светом фонарей дорога просматривалась далеко. Серый драндулет Иннокентия Борисыча не выделялся из ряда едущих по ней машин, в то время как ярко-красная машина его оппонента заметна издали. Мишкин старался поддерживать одинаковое расстояние, но вот красная машина стала ускоряться и потихоньку увеличивать расстояние между ними. Вздохнув, Иннокентий Борисыч нажал на газ. Пятьдесят восемь — слишком много для того, кто не ездил десять лет. Но вдруг, когда уже казалось, что догнать Кэрингтона не удастся, красная машина задергалась и остановилась на обочине. Разогнавшийся Мишкин не сразу успел отреагировать и чуть не проскочил мимо. Он остановился буквально через тридцать метров, потом сдал назад и тормознул возле красной машины.

Из красной машины никто не вышел, как было бы естественно сделать, если б лопнуло колесо, или сломалось что-то в моторе. Причина стала ясна, когда Иннокентий Борисыч подошел к машине.

Кэррингтон — мужчина плотной комплекции, высокий, обычно краснолицый и видный, лежал на спинке сидения. Его бледное лицо залито потом, глаза помутнели и ввалились, дыхание поверхностно. Ослабевшие руки и ноги, как у игрушки, повернуты неестественно, словно сила, приводившая все это в движение и державшая тело в собранном состоянии, ослабела, и больше не имела власти над лежащим человеком.

— Что с вами? — Спросил Иннокентий Борисыч. Он догадывался, что. У Марины иногда случались обмороки, а человек, на которого он смотрел сейчас, выглядел как она в такие минуты. — Сердце?

— Дда… — слабо выговорил человек.

Тут бы помог корвалол, но… Иннокентий Борисыч похлопал себя по карманам. Сам он не был сердечником, в отличие от Марины, но до ее смерти… исчезновения, имел привычку носить с собой таблетки — на всякий случай. Никогда не знаешь, когда с ней случится опять… Но были ли таблетки в этой куртке? Все-таки, прошел почти год.

Он ничего не покупал себе за эти месяцы. Не было необходимости. И ничего не вынимал из карман с прошлого сезона. Марина погибла… пропала в октябре, сейчас сентябрь. Это должно быть где-то тут.

Таблетки нашлись во внутреннем левом кармане. Почти использованная упаковка, осталось три штуки. Мишкин достал одну, подумал и добавил еще одну. Оттянул нижнюю губу Кэррингтона и впихнул таблетки ему в рот. Затем вызвал скорую, сел на соседнее сидение и ждал, пока не наступят изменения. Мимо пролетали машины — разного цвета и разных форм, но все больше семейные малолитражки. Время шло, где-то там ехала скорая, а человек на соседнем кресле постепенно розовел и приходил в себя.

— Спасибо. — Наконец пробормотал Кэррингтон.

— Да, сколько угодно, — невпопад ответил Мишкин.

Удивительна ирреальность этого момента: ночь на дороге, холодный ветер чужого мира, вот он сидит в машине, он, толком не умеющий водить. Вот его враг лежит рядом — слабый и беспомощный, и скоро приедет скорая и враг — теперь просто больной человек, загнанный в угол собственным страхом.

— Это ты искал меня. — Полуутвердительно сказал человек.

— Да.

— Что ж, ты меня нашел.

Да, он нашел его и теперь боялся спросить — боялся того, что может принести ответ.

— Кто дал тебе книгу? — Спросил он.

— Какую книгу?

— Ты знаешь, о какой книге идет речь.

Кэррингтон промолчал, затем ответил:

— С самого начала от нее неприятности. Я знал, что она меня доконает, но не мог отказать ему.

— Кому?

— Моему компаньону. Неофициальному. Если ты кому-то об этом скажешь, то я с ним не знаком.

— Как его зовут?

— Ахмад Форш. Он держит игровые заведения, он из восточного квартала, один из заводил. Я не хочу знать, чем он занимается, но он вложил в мое дело деньги. Я не мог ему отказать.

— А он откуда ее взял?

— Его попросил кто-то, кому он не может отказать. Не знаю, я не спрашивал. О таком не говорят.

— Хорошо, еще один вопрос. Книга была на английском языке?

— Писал иностранец, текст пришлось редактировать. Но совсем немного. Да, она была на английском.

— Спасибо.

Кэррингтон слабо улыбнулся:

— Приятель, тебе было бы лучше, если б ты не нашел меня сегодня. Поверь.

Мишкин вышел из машины. В отдалении уже мигали огни скорой. Он дождался ее, ответил на неизбежные вопросы, дал номер телефона, послушно выслушал выговор за вмешательство, обещал прибыть в суд, если понадобится, и отбыл. До Лондона оставалось не более десяти миль, и где-то в этом городе находился Ахмад Форш, по словам Кэррингтона, настолько опасный, что лучше его не знать.

Чем он занимается? Наркотики, незаконная иммиграция,эксплуатация нелегальных мигрантов или всем понемногу? Более существенный вопрос: где его найти?

Поиск короля арабских разбойников Мишкин начал на следующее утро. Бродить по ночному городу он считал глупым и у себя в Киеве. Еще глупее делать это там, где ты не знаешь вообще ничего.

Оставалось только пожалеть, что сейчас при нем не было обоих парней. Дима, в силу профессии, должен был знать об этом чуть больше, ну а уж Сережин опыт вообще неоценим в данной ситуации. Все его сведения о преступном мире ограничивались криминальной хроникой и все теми же фильмами конца 90-х.

Однако, Кэррингтон упомянул восточный квартал — надо полагать, не в территориальном смысле «восточный», и упомянул игровые заведения.

Поиск «восточного квартала» Мишкин начал с ближайшего паба. Тут он с удивлением обнаружил, что пабы открываются не раньше одиннадцати. Пришлось потратить это время, слоняясь по улицам. В магазинчике на углу он раздобыл кусок колбасы, хлеб и воду, в ближайшем сквере на скамейке сделал привал. Ну вот, если у кого-то из прохожих есть иллюзии о том, как завтракают русские туристы, то, пожалуйста, подходите и смотрите. Светило солнце, воздух был по-утреннему свеж, чирикали вездесущие воробьи. Иннокентий Борисыч втянул в себя воздух и подставил закрытые глаза свету. Марина иногда замечала, что он невнимателен. Когда они куда-либо шли, он всегда о чем-то говорил, это обычно было что-то важное. А она невпопад прерывала его рассуждения восклицанием вроде «Посмотри, какое дерево!» или «Какое темное сегодня небо!» Он с удивлением обнаруживал тогда, что почти не видит окружающий мир. Видеть, как видела она — в ярких и подробных оттенках, он мог лишь иногда, когда его голова не была занята решением очередной задачи. Т. е., почти никогда. Последние месяцы, после того, как ее не стало, он иногда насильно останавливал рассуждения и начинал присматриваться к месту, в котором эта прихоть заставала его на этот раз. Сегодня был свет, узкая дорожка аллеи в просвете между дорогами и домами, стволы тополей и ив. И мокрый воздух, пахнущий близостью моря. Все, пора.

Остаток дня прошел в скучнейших перемещениях от паба к пабу, от памятника к памятнику, от квартала к кварталу. В разных местах он ненадолго останавливался, играл роль скучающего иностранца, чудака, захотевшего понюхать экзотики.

К десяти вечера он знал все так же немного: Ахмад Форш — франко-алжирец, хозяин нескольких ночных клубов из тех, что подешевле, и с плохой репутацией, забитых, в основном, молодежью Ист-Энда. Если он занимался чем-то еще, то случайные собеседники обсуждать это не собирались. Так разговоры довели его до клуба «Риал» — вот уж место, где он сам себя не ожидал бы встретить.

Низкий потолок, темнота — даже не полутьма — прорезаемая всполохами света, не музыка, а белый шум, толпа беснующихся подростков, неприятные запахи, полурасслабленные тела, глаза, лишенные смысла. Общий тон — подражание «Матрице». Брр. Он выделялся на фоне этих детей, как страус в курятнике, но, кажется, в целом зале некому было обратить внимание на явную нелепость. Впрочем, присмотревшись, Иннокентий Борисыч выделил в толпе несколько человек своего возраста. Все они старались быть похожими на подростков — те же наряды, те же позы, прилизанные лица, дурашливый смех. Легкий секс и доступные наркотики — вот, что приводит их сюда.

Этот клуб принадлежал Форшу, и по нескольким сорвавшимся днем репликам, можно предполагать, что Форш часто наведывается сюда.

Протолкнувшись через пеструю толпу к бару, растолкав пьяниц у стойки, он справился о Форше у бармена. Тот ответил что-то невразумительное, в смысле, что хозяина нет, и не будет.

— Хорошо, я подожду. — Сказал Иннокентий Борисыч.

— Хорошо, ждите. — Невозмутимо отозвался бармен.

Ожидание ни к чему не привело. Форш, если и был там, показываться не собирался, а врываться во внутренние помещения, распахивая ногой двери и стреляя во все, что движется, опять же, Иннокентий Борисыч не планировал. Вместо этого он оставил бармену записку с номером телефона и адресом, с настоятельной просьбой передать ее Форшу и бумажкой в двадцать фунтов. Бумажку бармен принял, презрительно скривив губы. Кажется, это все, что можно было тут сделать.

И даже более чем. На улице Иннокентий Борисыч убедился в успехе своих действий. От самого клуба за ним шли трое. Не вплотную, но и не отставая, они уверенно преследовали его, зная, что рано или поздно они окажутся в пустынном месте, где больше не будет никого. Будучи чужаком и не зная территории, Иннокентий Борисыч не сомневался, что момент этот настанет даже раньше, чем они ждут.

Неожиданно темный силуэт выскочил навстречу. Сзади обрушился удар, другой. Падая, Мишкин увидел их лица. «Убьют», понял он.

Из дневниковых записей Марины

Ты все время занят. Ты приходишь с работы, но и дома говоришь только о работе, о своих встречах, чувствах, делах, отношениях с другими людьми. Когда последний раз ты спрашивал, чем я занималась сегодня днем? Чем я живу, о чем думаю? Ты ничего не знаешь обо мне. А я знаю о тебе все. Если какая-нибудь женщина придет и скажет вдруг: «Мадам, я любовница Вашего мужа» — я только рассмеюсь в ответ. Потому что я знаю о каждом часе твоей жизни. Но обо мне ты не знаешь ничего, кроме моей внешней оболочки. Ты поставил меня на постамент под названием «идеальная жена», и теперь я не могу шевельнуться, не могу вздохнуть. Я не живу, я стала статуей. И любишь ты не меня, а статую. Ты меня не любишь.

Лондон, 2005.

Первый же удар согнул его пополам, второй — сзади, должен был попасть по затылку и разбить его голову, но, в тот момент он уже падал, согнувшись. Уже возле земли неловко повернулся на бок и увидел их лица. Стоявший ближе всех занес ногу для удара. «Убьют», понял Мишкин. Это была холодная констатация факта. Когда-то давно он занимался айкидо, как множество молодых людей в девяностых. Но это было двадцать лет и двадцать килограмм назад, до сломанного носа, вывихнутой челюсти и поврежденной спины. Против четырех — молодых и здоровых — никаких шансов.

Удары продолжались, но вдруг он понял, что слышит лишь звуки ударов, а боль — это боль от уже нанесенных. Кто-то дрался, но его больше не били. Раздалось несколько криков, затем звуки драки смолкли, кто-то помог ему подняться и куда-то повел. Следить за событиями было сложно, темнота урывками наползала и отползала обратно, затаиваясь, как зверь в засаде.

Когда он пришел в себя настолько, чтоб видеть и думать, они уже ехали в машине. Мимо мелькали огни улиц. За рулем сидел Сережа.

Как же хорошо! Жить, просто жить…

— Вы с ума сошли! — были первые Сережины слова. — Вам нельзя ходить по городу одному. А вы к тому же нашумели, только ленивый не слышал о том, что вы ищете Форша.

— Да, получилось плохо. — Констатировал Иннокентий Борисыч. — Спасибо, Сережа. Огромное спасибо. Ты спас мне жизнь, они меня чуть не убили.

В ответ тот что-то пробурчал.

— В отеле что-нибудь осталось? — Через некоторое время спросил он. — Что-то нужное? Документы, деньги?

— Деньги.

— Сколько?

Мишкин ответил, Сережа присвистнул:

— Придется заехать. Риск, конечно, но вряд ли они успели… Я пойду. С таким лицом вам нельзя.

Под отелем машина простояла ровно пять минут. За это время Сережа успел взять из камеры хранения деньги и выписать Мишкина из номера. Выскочив из отеля, он быстро нырнул в машину и резко стартовал. Похоже, порывистость была в его характере. Вряд ли за ними действительно кто-то так уж гнался.

Квартиру, в которую Сережа привел Иннокентия Борисыча, снимал кто-то из русских иммигрантов. Она находилась в недорогой части города, состояла из трех комнат с кухней и ванной, в каждой комнате жило несколько человек. Все это были заробитчане — некоторые на легальном положении, но многие жили по просроченным визам, перебивались мелкими подработками и искали способы остаться. У Сережи тут был свой угол, с большинством соседей он состоял в приятельских отношениях. Можно только удивляться, как много он успел за такое короткое время. А ведь они с Димой его сильно недооценивали!

— Итак, — сказал Иннокентий Борисыч, добравшись до спокойного угла, где можно было примоститься. Боль в животе стихала, голова прояснилась. — Что ты узнал?

— Вы были правы. Это было похищение.

Первое подтверждение того, что Марина жива. До сих пор это были не более чем фантазии озабоченных друзей, стремление мужа справиться с горем. Но все это не имело и капли доказательности, и, как песочный замок, грозило быть смытым первой же волной надвигающихся фактов.

Иннокентий Борисыч шумно вздохнул и закрыл глаза. Он бы должен радоваться, но почему-то хотелось плакать.

— Это доказано? — Спросил он.

— Вполне.

— Как?

— Мы нашли исполнителей. Тех, кто разбил машину и транспортировал женщину.

— А они не могли придумать это под давлением, гм, ваших людей?

— Нашли ее вещи — сумку и кое-какие бумаги. Мы пока не знаем заказчика… вернее знаем, но… — он замялся.

— Продолжай.

— Челюсть сам назвал этого человека. Они были знакомы — много лет назад. Но мы знаем, как его звали тогда, мы не знаем, как его зовут теперь, и где он живет. Ничего, кроме предположений.

Повисла тишина. Вопрос, которого он до сих пор тщательно избегал, теперь громко требовал, чтоб его задали.

— Что их связывает? — Наконец спросил Иннокентий Борисович. — Что общего у Марины с Челюстью?

Он был готов ко всему. Что у нее был любовник, что любовник ее бандит, что она вместе с ним разрабатывала план нападений, воровала брильянты — что угодно, но только не то, что услышал в ответ.

— Они вместе учились.

— Что?

— В университете. Они были однокурсниками, он тогда еще не был… Челюстью. Ну, вы понимаете, девяностые. Тогда много чего происходило. Они были друзьями. Потом его посадили. Понимаете, ему приятно видеть ее имя в газетах. Он часто говорил, что умный человек пробьется и без чужой помощи, и всегда приводил в пример Марину Сергеевну.

— И поэтому он приставил ко мне тебя?

— Он меня не приставлял.

— В смысле?

— Я вызвался сам.

Как говорила Алиса, «все страньше и страньше».

— Почему?

— Я его племянник.

— Ну и что?

— Да он мне все уши прожужжал, когда я поступать собирался. Пойди туда, пойди сюда, Марина то, Марина се. Ну, я и поступил. Марина Сергевна вела у нас историю культуры.

Тут Сережа почему-то покраснел и свернул тему. Иннокентий Борисович не настаивал. Для одного дня достаточно откровений. А если, как он подозревал, что-то оставалось за скобками Сережиного рассказа, то у каждого мальчика должны быть свои секреты.

И все-таки Сережа не утерпел. Ночью, когда все улеглись и засыпали, он сказал:

— А я вас тогда видел. Вы приходили на факультет. С цветами.

Иннокентий Борисыч не ответил. Когда-то, действительно, он приходил на факультет с цветами. Когда-то давно, и безо всякого повода. Но потом все реже и реже.

Ч.1. 4. Американская глава

Лос-Анджелес, 2005.

Спустя несколько дней в Америке Дима мог бы признаться, что он разочарован. Если бы решился, конечно.

Голливуд-бульвар оказался коротеньким кварталом, знаменитые звездочки и близко не дотягивали по красоте до чугунных решеток, закрывающих водостоки на Крещатике, улицы узкие, здания мелкие и все это как-то… фальшиво. Подделка под вкус, под стиль, под архитектуру, под дороговизну. Все окружавшее казалось каким-то… дешевым, даже если это стоило дорого. Ему могли бы возразить, что по-настоящему дорогих, стильных и элегантных мест он еще не видел. Но, склонный теперь видеть все в черном цвете, Дима бы не поверил.

Адам Стравински оказался худощавым седоватым брюнетом средних лет, сухим и скучно-напыщенным. Еще хуже смотрелся знаменитый продюсер, притворяющийся своим в доску, парнем из соседнего двора. «Зовите-меня-просто-Френк». Из глубины его глаз выскакивал настороженный хищный зверь, а рукопожатие было таким же фальшивым, как смех. Актрисы — курицы. Вы удивитесь, как много дверей открывает обаяние и чувство юмора, если применить его к месту. Но в Голливуде этот ходовой товар мало котируется.

Уже к обеду четвертого дня он понял, что делать здесь нечего. Все нити обрубаются на Адаме Стравински, а тот клянется, что дела ведет исключительно официально и только с европейскими партнерами.

— Милый мой, — якобы доверительно, якобы случайно проговорившись, вещал он, — если б ты знал, как много хороших сценариев я отклоняю каждую неделю только потому, что это невозможно правильно официально оформить! Или потому что мои боссы не дадут денег на что-то, сложнее, — тут последовал эпитет, далеко затмевающий любимое американское булшит.

Но реплика была подпорчена многоразовым употреблением, искренность промокла от долгого вымачивания в виски, а «милый мой» наводило на неприятные мысли. Так что тут он воспользовался предлогом и угодил в объятия Джены — одной из тысяч старлеток, полной надежд в свои дважды-семнадцать.

В общем, именно Джена оказалась причиной того, что утро пятого дня в Америке застало его среди апельсиновых полей, в маленьком грязном мотеле с видом на гору.

Было уже даже не совсем утро.

— О-ч-черт! — звучало не по-местному смачно. Английский аналог настолько созвучен, что переводчик не понадобился.

— Что? — Заспанно спросила Джена.

— Я кажется… я опоздал на самолет.

— О-ччерт! — повторила Джена. — Я должна это как-то компенсировать.

Она не выглядела расстроенной.

И так Дима, не ожидая того, влип в самое большое приключение в своей жизни.

До города они добрались, когда солнце уже начинало садиться. Отдав должное прекрасным калифорнийским видам, они поужинали в маленьком недорогом кафе. Затем поехали домой. Джена снимала двухспальную квартирку на окраине, которую делила с такой же искательницей счастья на западном побережье.

— А соседка?

— Ее нет дома, — не прекращая целоваться, пробормотала Джена, открывая дверь. Таким образом, заходя в дома, оба были заняты. Наверно поэтому они не сразу заметили результаты разгрома.

— Уууум! И что это? — пробурчала Джена, когда под ноги подвернулся объект, которого тут не должно было быть — бельевая корзина. Раньше она стояла в ванной.

Джена включила свет.

Выпотрошенные шкафы неровно стояли вдоль стен, тот, что поменьше и вообще лежал на боку. Разодранные шторы безвольно провисали лохмотьями. Ковровое покрытие засыпано мусором вперемешку с бывшим содержанием шкафов. Выглядело все это омерзительно, а уж пахло!

То же ждало их в обеих спальнях. Неожиданно чистой казалась кухня, которую варвары почти не тронули, всего лишь перевернув стулья.

Там они и приземлились, глядя друг на друга.

Первую мысль о том, что неведомые враги, шедшие по следу, выследили его с Дженой и заранее наведались сюда — эту он сразу погасил. Как и все красивые мужчины, Дима не лишен был эгоцентризма, но заранее предугадать, куда он пойдет и искать что-то, чего у него нет — это вряд ли. Удержался он и от соблазна по-тарзаньи постучать кулаками об грудь и рассказать Джене, какой он великий сыщик и как быстро всех найдет. Соблазнительно — и неуместно.

— Да, девочки! Ну, тут у вас и порядок! — шутка тоже оказалась не ко времени. Джена казалась искренне потрясенной.

— Я не… я не знаю. — сказала она. И заплакала.

— Ну тише, тише, тише…

И так, стоя в разгромленной кухне и обнимая ее за плечи, Дима вдруг понял, какой безумной это будет морокой — перезваниваться через столько океанов.

Через несколько чашек кофе и пару часов уборки, обессиленные, они сидели все на той же кухне — он уже начинал ее любить — и обсуждали положение. Тоже неправильно. В это время можно было бы уже решить головоломку по оставленным преступниками следам и вовсю мчаться следом. Но Джена хотела сначала убрать.

— Поклонники? — Спросил он.

— У меня нет поклонников.

— Не верю.

Она улыбнулась.

— Ну, хоть тайные?

Улыбаясь, она покачала головой.

— Наркомафия?

— Тоже нет. — Она уже смеялась и смех озарял лицо откуда-то изнутри. Обычное, в общем-то, лицо.

— Ну, вспомни, может ты с кем-то поссорилась? У вас, в актерских кругах не принято так выяснять отношения?

— Ты что, серьезно? Обычно нет.

— А что соседка?

— Стефани — нормальная девушка. Тихая. Работает поваром в клубе, возвращается поздно. Скоро должна бы прийти.

— Она с кем-то встречается?

— Да был тут один. Но они недавно расстались.

— Почему?

Джена пожала плечами.

— Да как обычно: встречались, расстались. Что тут особенного? Это не были серьезные отношения.

Это уже могло быть следом.

— А он тоже считал отношения несерьезными?

— Это он ее и бросил.

Тупик.

— Кстати, а когда она придет?

— Уже должна бы…

Оба переглянулись. Три часа ночи. Стефани не пришла.

Полиция продержала их до утра. Ее особенно интересовала Димина виза и пропущенный самолет. Закаленные в словесных боях, покрытые метровым слоем цинизма, как броней, мужчины иронично выслушивали его объяснения, да и сам он ощущал неискренность излишнего мелодраматизма. «Я опоздал на самолет, потому что влюбился». Конечно.

Под утро их отпустили под честное слово никуда не уезжать. Выходя из здания полиции, Дима поежился. Было по-утреннему свежо, даже холодно. Он снял ветровку и накинул ее на плечи Джены. Снова этот недоверчивый взгляд. Блин, у них тут что, не приняты простейшие жесты вежливости?

Они сели в машину, не успели отъехать, как плечи Джены снова напряглись. Раздался звонок. Механически она достала телефон из кармана и ответила — его телефон, из его куртки.

— На. Это Эмма. — Сказала она. — Кто такая Эмма? Почему у нее твой номер?

У нее началась истерика, и объяснения не помогали.

Это усталость. Это хренова усталость, думал он.

Они вернулись домой и легли спать.

Казалось, прошел миг с тех пор, как голова коснулась подушки, как раздался грохот в дверь. Ошалело, он сидел в кровати. Дневное солнце заливало дом. Джены не было. На столике лежала записка: «Милый, пока ты спишь, я поехала за продуктами. Скоро вернусь. Целую». Грохот продолжался, дверь распахнулась. Полиция, кто же еще.

— Дмитрий Василченко, вы арестованы за убийство Стефании Майерс. Вы имеете право…

А дальше все, как в фильмах.

Машина летела по шоссе. Девушка в кабине старалась выжать из нее все возможное. Она не думала над тем, что делать дальше, как не думала ни над чем все эти дни. Она просто мчалась вперед. В фильмах в таких случаях всегда переходят границу. Она тоже ехала к границе. Что будет дальше, какая разница.

Он оказался таким же как все. Предатель. Все предатели.

Машина оставляла позади города, день сменялся ночью. Она ненадолго останавливалась на обочине в пустынных местах, спала, вздрагивая, и просыпалась от кошмара. В придорожных забегаловках покупала себе еду, быстро съедала и ехала дальше. У нее было мало денег, но там, куда она приедет, будут еще.

Она снова спала. Но сон — это ошибка. Там, во сне, за ней гналась девушка со светлыми волосами, миловидным лицом и ножом в боку. Ей помогали люди в форменной одежде. Они были все ближе, ближе. И вот один из них подходит так близко, что чувствуешь запах, он хватает ее за руку и… это не сон.

— Мисс Майерс?

Диму продержали в камере несколько суток. Не гражданам не полагаются права, еще вопрос — есть ли они у граждан?

Его несколько раз вызывали на допрос, вопросы вертелись около знакомства с Дженой и ночи, проведенной вместе. Тут возникала сложность: при всем старании, он не мог отчетливо вспомнить события той ночи. Да, он был пьян, да, Джена лишь прошла мимо и поманила за собой, да, были дурацкие околобогемные разговоры об искусстве с… кем же это? И когда в их кругу возникла Джена, и как он увязался за ней, почему они проснулись посреди апельсиновых полей в доме с видом на гору? Да, мы как-то ехали туда, и была ночь, ветер… А дальше все сливалось. Ну, мало ли пьяных встреч, мало ли внезапно вспыхивающих романов под здешним синим небом?

Он ходил взад-вперед по камере, пытаясь вспомнить. Хуже всего, что они ничего не говорили ему о Джене.

Через несколько дней тональность вопросов переменилась. Они стали как будто сдержанней — и уважительней, что ли?

А потом за ним пришел Адам Стравински.

Ему отдали вещи, извинились, вручили билет и вытолкали наружу. И Адам — единственный человек в этом городе, которого он знал.

Адам сжалился над ним — возможно он был более благороден, чем Диме казалось раньше. Адам отвез его в аэропорт и угостил завтраком. Все время завтрака он говорил о второстепенных вещах, хотя Диме не терпелось узнать хоть что-то о произошедших событиях. Но вопросы Адам прерывал, отшучивался и переводил разговор на пустяки. Дима не осознавал, что на посторонний взгляд он выглядит почти невменяемым — дикий, взъерошенный, заросший, насупленный, вздрагивающий и вскидывающийся каждые несколько секунд. Адам не был уверен, что сможет удержать этого варвара на месте до посадки на рейс. Так что он тянул время, отговаривался тем, что серьезные вещи не обсуждают на голодный желудок и шутил, что отвезет его обратно в тюрьму, если Дима не станет слушаться. И Дима послушно ел.

— А теперь, молодой человек, я вижу, вас мучают вопросы. — Наконец смилостивился он. — Я расскажу, что произошло на самом деле. А потом вы зададите их, если они еще останутся.

Мы встретились с вами неделю назад, как вы помните, по договоренности с друзьями из России. Не будем возвращаться к старой теме, там мы уже все прояснили. Когда мы расстались, я думал, мы больше никогда не встретимся. Но вы проявили удивительный напор, я даже где-то восхищался Вашей настойчивостью. Не часто встретишь таких наглых молодых людей, мда.

А на днях мне позвонила ваша лондонская подруга, Эмма Бродаган. Я очень хорошо отношусь к Эмме, та книга была не первой, по поводу которой я имел удовольствие работать с ней. Она была очень взволнована, мне кажется, она даже плакала. Эмма просила меня найти вас, сказала, что телефон не отвечает, что вы пропали, и ваши русские друзья не знают где вы. Это было для меня полнейшей неожиданностью, но я не мог отказать Эмме, я начал Вас искать, и нашел — в полиции.

Эта медленная вычурная манера кого угодно сведет с ума. Дима не выдержал:

— Но все-таки, что случилось с Дженой?

— Джена умерла. Вот ее фото.

Адам вытащил из бумажника две фотографии и протянул Диме сначала одну. С фото смотрела обаятельная платиновая блондинка двадцати лет, с веснушками, рассыпанными по лицу, одетая в белое платье.

— Но это не Джена! — запротестовал Дима.

— Это фото Джены Макгвайр. Фото сделано три недели назад на пробах. Она их, кстати, прошла, и если б не убийство, через год у нас была бы новая восходящая звезда.

— Убийство?

— А это фото — Стефани Майерс. — Невозмутимо продолжил Адам, и протянул ему фото Джены — яркой, буйной Джены.

— Стефани приревновала своего парня к соседке и убила ее во время ссоры. Тело Джены она выкинула в воду неподалеку от того клуба, где и подцепила вас. Ну а дальше — вы все знаете.

— Но почему, зачем?

Все это не укладывалось в голове.

— Кто может понять безумца? Стефани больна.

— Она жива?

— О да! Ее поймали недалеко от мексиканской границы. Кстати, это ведь она вас подставила. Она наговорила в полиции достаточно, чтоб вызвать подозрения. Полиция прямиком пошла за вами, ну а то, что вы иностранец, пропущенный самолет, путаница в показаниях — все это служило дополнительным фактором не в вашу пользу. Знаете, откуда у вас провалы в памяти? Стефании подсыпала вам наркотик в выпивку. Эх, крепкое зелье! Когда я был моложе, мда… неудивительно, что она так вас увлекла. Голову выключает намертво!

Адам заказал еще кофе, что дало ему возможность тактично отвернуться и переждать, пока схлынет приступ отчаяния, охвативший молодого человека. Неприятная история. Если б не умница Эмма, где бы он был сейчас?

А он, Адам, где бы он был, если б не умница Эмма?

Самолет пошел на посадку. Дима мало интересовался тем, куда летит. Он был уверен, что летит в Киев, но самолет возвращал его в Лондон. Ах да, билет ведь заказала Эмма. Сейчас это все равно. Он чувствовал, как сковывающий холод постепенно отступает, но где-то внутри все еще было пусто и глухо саднило под ложечкой. Это не первый роман в его жизни, не первая женщина, не первое разочарование. Но настолько подлой… — как все красивые мужчины, он делал больно другим, но горько удивился, когда больно сделали ему.

И вот еще: все в этой истории не сходилось, все было притянуто за уши. Почему Стефани, убив Джену (если действительно убила ее), выдала себя за жертву? Развеять такой обман проще некуда, и это все равно, что прямо пойти в полицию и признаться. Кстати, о полиции: почему тогда она не убежала, а привела его домой и сама настояла на вызове полиции? Ведь установить личность обоих — дело считанных минут, и оттуда Стефани-Джена скорее всего бы уже не вышла. Что за остолоп отпустил ее после первого допроса? Почему она ехала к границе? Легче потеряться, спрятавшись в городе, а на американских дорогах (не надо путать их с нашими) — каждый на виду. И, наконец, почему, избавившись от тела, она сразу же пошла на актерскую вечеринку и почему из толпы подходящих мужчин выбрала именно его? Только ли потому, что он иностранец? Тут натяжек столько, что увидеть их — не надо быть сыщиком, достаточно прочесть несколько детективов.

Можно, как Адам, закрывать глаза на нелепости. Убийца-маньяк — такое же клише, как формула «Убийца — дворецкий». Но может быть, ему просто не хотелось отпускать из памяти те минуты, когда он держал ее за плечи на маленькой съемной кухоньке и понимал, что впервые в жизни у него появилось что-то более важное, чем он сам. Воспоминание уже выветривалось, через несколько дней от него останется только блеклый след.

Самолет приземлился, выпустил пассажиров, которых забрала, пережевала и выплюнула таможня. Спускаясь в зал, впереди он увидел знакомое лицо.

Эмма. Милая добрая Эмма, Эмма с тараканами в голове, как жаль, что я тебя не люблю.

Ч.1. 5. Будущее и прошлое

Киев, 1988.

Зима. Снег. Холод еще не обжигает, как будет в феврале, но ставит на место любителей романтики. Скоро Новый год.

Алексей немного задержался, закупая все, что необходимо для вечеринки. Он пригласил не так уж много людей, но университетское общежитие — такое место. Придут и неприглашенные, друзья друзей, знакомые знакомых. Он где-то надеялся, что та странная девочка тоже зайдет. Только утром они встретились на кухне — ну как, встретились: она заканчивала готовить, когда он решил вскипятить чайник.

Будет Юля, Тимофей с Антоном, последний наверняка с девушкой — еще не бывало случая, чтоб он приходил не с девушкой и редко когда с той же, что в прошлый раз. Будут Юра, Вадим и Женя — эти двое сцепятся из-за Ницше и третьего рейха, остальных больше будет интересовать флирт и вино.

(- Можешь не рассказывать мне про университетское общежитие. Я сам там жил).

Он постоял у подъезда, докуривая сигарету. Юле не нравится, когда он курит. А ему нравится Юля. Как и две ее предшественницы, это миниатюрная девушка с длинными светлыми волосами. Его вкус не слишком оригинален — пиво, красивые девушки, свобода, мотоцикл, приятная компания. Ну и еще хорошая литература — тут он редко находил общий язык с приятелями. Антон предпочитает изыски слога, он вечно выкапывает каких-то непризнанных гениев и носится с ними. Тимофей целиком и полностью за военную тематику, иногда разбавляя ее современными американскими детективами. Вадим и Женя — те считают беллетристику низменным жанром, а Юра предпочитает вино во всех его видах. Танечка все еще не простила ему прошлогодний разрыв, поэтому усиленно флиртует с Вадимом у всех на виду. Регина без ума от любовных романов, даром, что учится на матфаке. А Юля — Юля, кажется, не любит ничего, но зато любит его.

Гости сходились неравномерно. Юля помогла накрыть, к восьми почти все сползлись. К радости Алексея, Марина тоже пришла. Девушка была по-настоящему талантлива. Если б не ее безумная стеснительность — казалось, она не способна и слова произнести, не покраснев и не продумав речь заранее. Но с ним она иногда говорила, а пару месяцев назад — вот уж непонятно что на нее нашло — дала на вечер тетрадку собственных стихов, которые Алексей оценил: во многом по-детски, местами аморфно, но уже просматривается стиль, и есть вкрапления чего-то самобытного, дикого, своего.

К десяти вечеринка набрала обороты. Вадим с Женей успели обсудить достоинства Шпенглера по сравнению с остальными представителями современной философии и перешли на более злободневные темы. Антон форсил перед новенькой, поглядывая в то же время на Марину — с ней он еще не встречался. Алексей про себя взвесил шансы — вряд ли. А жаль, девочке пошло бы на пользу встряхнуться, может и перестала бы так зажиматься. Все выпили и раскраснелись, слушали БГ, собеседники разбились на маленькие группки, разговоры стали более личными и тихими. И в это время раздался стук. Регина, как всегда, отличилась. Во-первых, она не могла прийти вовремя. Во-вторых, она не могла прийти как все. Несмотря на полуметровые сугробы, на ногах ее были босоножки, вместо пальто — тощая желтая курточка, в пышные волосы вплетены медные монеты. И когда она вошла и разделась, вызвав восхищенные восклицания, и общество смогло обратить внимание на что-то еще — из тени великой вышел вперед молодой человек, которого никто из них не встречал раньше.

— Ребята, знакомьтесь! — покровительственно представила молодого человека Регина. — Это Омар.

Как можно было ожидать, Омар произвел впечатление на всю компанию. Не будь он даже арабом, он был просто красив.

(- Омар — не совсем арабское имя.

— Тогда они этого еще не знали.

— Постой, откуда он там взялся? В те годы иностранцев в общежитиях почти не было. Это сейчас их много.

— А это необычная история.)

Рядом с ним Алексей чувствовал себя мелким и незначительным, Вадим с Женей понимали, что треп о философии в женских глазах меньше, чем ничто, Антон, может быть, первый раз в жизни ревновал ту, с которой пришел, и лишь Юра продолжал пить. Регина ходила хозяйкой положения, Танечка дулась в два раза больше, чем обычно. Сам же виновник ничего не замечал. Он был мил, весел, шутил, ухаживал за Региной, был галантен с девушками и дружелюбен с парнями. Он, и правда, был неплохим парнем. Пока, зажатая в угол кухни другими девушками, Регина откровенничала о новом знакомом, Алексей успел составить о том собственное представление. Никто в тот вечер — ни Алексей, ни даже девушки, наблюдательные в таких вопросах, не заметил ни капли обоюдного интереса между Омаром и Мариной.

Лондон, 2005.

— Зачем ты возишься со мной?

Закономерный вопрос. После того, как Эмма вытащила его из тюрьмы и, как куль с мукой, переслала себе по почте, прошла почти неделя. И это не была легкая неделя. Больной, злой, разобранный на части, он требовал внимания, жаждал одиночества, сетовал на зависимость, но не мог обойтись без помощи и полдня. Все это время Эмма была нянькой, слушателем, медсестрой — а ведь она еще ходила на работу.

— Зачем тебе это?

— Потому что я добрый человек.

— Я хочу уйти!

— Иди. Я тебя не держу.

Он с трудом оделся — после тюрьмы все было трудным — и вышел в холод лондонского вечера. Горел вечерний свет, чистые улицы, красивые дома — он первый раз понял выражение Мишкина «пластиковый рай». Ему было холодно и одиноко тут. Может ли быть, что всего лишь месяц назад он, как мальчишка, радовался, что ходит по этим улицам? Как будто большие дяди выше, над его головой, улыбаясь, впустили его в хрустальную мышеловку. А он и обрадовался блестяшкам, лежащим на самом виду. И пропустил что-то очень важное.

Так, Мишкин. Это дело незакончено. Сначала надо довести до конца работу с клиентом. Потом, если сможет, вернуться в LA. Неизвестно, что он мог бы сделать для Джены-Стефани, но просто так устраниться и все забыть — нет. Он не осознавал этого, и рядом не было никого, кто мог бы ему сказать, но сегодня впервые он был взрослым человеком.

Занятый разговором с собой, Дима не заметил, что вышел на более людную улицу и идет против основного потока. Люди отскакивали в стороны, когда на их пути возникал угрюмый мужчина, продавливающий себе дорогу с наглостью танка. Несколько человек оказалось или более упрямо, или более оптимистично, но после очередного столкновения Дима вдруг осознал, что только врезался в человека. И что человек этот, вопреки очевидности, извиняется.

Спустя несколько часов, накрутив несколько запутанных маршрутов, Дима вернулся и прошел прямо к себе. Эмма, впрочем, и не требовала отчета. Она устала за день, а к его истерикам научилась относиться снисходительно.

Первый вопрос разрешился неожиданно быстро. Телефон Мишкина не отвечал. С десятой попытки он вспомнил слова Адама «ваши русские друзья» и позвонил в Киев — сначала посреднику, но тот был не в курсе событий, потом Катерине Михайловне, о которой знал, что это второй по важности в «русской компании» человек.

— Вы знаете, который час? — была первая реплика ответившего телефона.

— Нет. Который? Простите, это Дима. Дима из Лондона. Я не могу дозвониться до Иннокентия Борисовича. Вы что-то о нем знаете?

Женщина смягчилась. Да, она знает. По сути, она даже имеет четкие распоряжения, которые ему оставил Иннокентий Борисович перед своим отъездом — куда? Что он делает в Болгарии?

Тут дама стала твердой как скала.

— Ваша работа на данный момент окончена, молодой человек. Если хотите, можете считать это отпуском.

— А можно узнать…

— Сожалею, я больше ничего не могу вам сказать. Оставайтесь на связи, если возникнет необходимость, мы ам сообщим.

И бросила трубку.

Тот другой Дима, Дима прошлого месяца, тут бы обиделся. Его бы огорчила безаппеляционность дамы, он стал бы переживать из-за того, что кто-то счел его молокососом, непригодным для серьезных дел. Диме сегодняшнему на это было наплевать. Возникнувшая свобода давала ему возможность заняться делом более важным.

Болгария, 2005.

Как известно, болгары — наши братья. Все знают о том, какое влияние на нашу культуру оказали Кирилл и Мефодий. Но дальше этого знания о Болгарии у среднего русского и среднего украинца не идут. По пути Иннокентий Борисович очень кратко рассказал Сереже о русско-турецкой войне, разрушении третьего царства и коммунистическом периоде в истории Болгарии. История была долгой, но и путь длинным.

Ехать предстояло в маленький городок с почти что русским названием — Николаево.

— А откуда здесь столько турков? — Спросил Сережа.

Иннокентий Борисыч вздохнул и еще раз пересказал ту часть, которая относилась к Османской империи и русско-турецкой войне. Сережа замолчал, переваривая новую информацию, а Иннокентий Борисыч вернулся к истории, услышанной недавно.

Киев, 1989.

Алексей перепробовал самые распространенные варианты подработки. Вагоны грузил — это было не только трудно, вредно для спины, давало мало денег, но еще и не очень востребовано. Охрана территории, благо — телосложение внушало трепет. Но и для этого, и для более агрессивных работ, он был слишком мягок. Возможно, и слишком ленив. В любом случае, заработать так нельзя. А он хотел не просто заработать — его целью были большие деньги. В то время вовсю раздувались истории быстрого обогащения честных и предприимчивых бизнесменов, и многие в это еще верили.

Алексей хотел стать богатым. Где-то на задворках его памяти проскальзывал образ: вот, состоятельный, молодой (или все еще молодой), влиятельный мужчина в хорошем костюме сидит в большой светлой комнате своего собственного офисного здания. Звонит телефон, он снимает трубку и уверенно диктует деловым партнерам правильную линию поведения. Вот, за ним заходит красивая и молодая женщина, конечно, жена, из тех редких женщин, за которыми поворачиваются все головы. Они обнимаются, выходят из офиса, на красивой белой (обязательно белой) машине едут в ресторан, где играет музыка, и тихонько журчит в фонтане вода. После обеда они едут в музей — да-да, у Алексея есть свой собственный музей. В крайнем случае — собрание или коллекция, которую он дарит городу. Алексей — известный меценат, к его помощи прибегают художники, он оплачивает концерты молодых и талантливых исполнителей, которым всего-то и нужно было сделать первый толчок для удачного старта, он спонсирует поэтов. Да, богатство привлекало его не само по себе, а как часть красивого образа жизни.

На это не заработаешь, разгружая вагоны, карьера телохранителя тоже ведет не сюда. К профессии своей он вообще никогда не относился серьезно. Это было мамино желание, а мама — учитель языка и литературы в школе, у нее все просто и линейно. Только вот школы теперь не нуждаются в учителях русского языка.

Начиная со второго курса, Алексей перешел на вольное посещение — пришлось доплатить, но это того стоило. Раз в один-два месяца вместе с группой знакомых он выезжал за границу — в основном, в Польшу, Болгарию и Турцию, знакомым объяснял свое отсутствие очередным завалом на работе. Денег от продажи закупленных товаров хватало на то, чтоб дотянуть до следующего месяца и закупить еще немного товара. Прибыль росла очень медленно, но, по мере установления связей, с ростом опыта, росла и она.

Он обрадовался, узнав о происхождении Омара, решив, было, что судьба сама посылает в руки новые возможности. К сожалению, Омар разочаровал его — он не занимается торговлей, родственников в торговле у него нет, лишних денег тоже. К сожалению, его контакты вообще не позволяют заниматься чем-либо подобным.

Но, несмотря на это, между ними установилось некое подобие дружбы, основанное на взаимном уважении и любопытстве. Омара интересовали русские, Алексей совершенствовал язык. Обоим нравилась т. н. «красивая жизнь» — рестораны, курорты, девушки. В этот период Алексей успел сменить еще двух девушек, каждый раз казалось, что это серьезно, но это заканчивалось. А Омар встречался с Мариной. И это было больше, чем интрижка — оба светились так, что впору позавидовать. В жизни Алексея был когда-то период, когда он переживал нечто подобное, но было это давно.

А потом, к четвертому курсу, накопив достаточно для более серьезного бизнеса, Алексей начал искать выходы на крупных предпринимателей. Его больше не устраивало быть челноком, если подумать — Киев его тоже не устраивал. Стоящие внимания дела делаются там, где есть что делить.

Он уехал в Питер. Там он нашел себе дело. Дело нашло себе криминал. Милиция нашла всех. И так начался новый период его жизни, совершенно не похожий на все, что было раньше.

С тех пор он не встречался с Мариной, как и с кем-либо из компании. Прошлого не вернешь, зачем пугать старых друзей? Но когда ее имя появилось на прилавках, ему было приятно его там видеть. Это, конечно, не то же самое, что быть меценатом, продвинувшим нового талантливого автора, но что-то похожее в этом есть. К тому же ему нравилось, как она пишет.

Болгария, 2005.

Билеты были до Пловдива, оттуда примерно полтораста километров до цели назначения. Помимо всякой логики оба чувствовали охотничий азарт, хотя след слишком старый и нечеткий.

(- А я не знал, что ты турок, Омар.

— Это потому что у вас «турок» — имя нарицательное. «Ты что, турок!» — ему почти удалось повторить нужную интонацию. — Но я из Болгарии.

— Болгарский турок?

— Вот именно. Я болгарский турок.)

Пока что все, что у них было, это имя — Омар Новази. Люди Челюсти с одной стороны, и высокие друзья Милы с другой стороны, вышли на одно и то же лицо. Лицензированная охранная фирма «Alfa C», Ковачек — финдиректор, младший тренер и отвечающий за связи с общественностью в одном лице. Вовлеченность в это дело главы фирмы доказать не удалось, но не исключено, что Ковачек его прикрывал.

С одной стороны (территория Челюсти) удалось найти запчасти от разбитой машины Марины. Несмотря на то, что это был дешевенький старый ВАЗ, который уже давно на хрен никому не нужен, исполнители заказа пожлобились и сняли с машины двигатель и подвеску, перед тем как раздолбать ее в хлам. Все равно все будет всмятку, решили они, а заказчик пообещал, что расследование вестись не будет. Так и произошло. С другой стороны, генпрокуратура подняла архив, во-первых, расследований ДТП того периода, где нашла фамилию следователя, во-вторых, виз, выданных на въезд в страну в период с сентября по ноябрь прошлого года. По словам Ковачека, заказчик был иностранцем. Оба — и следователь и Ковачек — опознали одного и того же человека. Это был среднего возраста высокий худощавый мужчина со смуглой кожей и усами. Виза была выдана на имя Амин Мухаммед Шараф Эль Дин, но не надо быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться, что документы поддельные и имя ненастоящее. Намного лучше, что его узнал сам Челюсть. Это был Омар.

Вот тогда и всплыли воспоминания юности далекой. До сих пор это был фарс, бессмыслица — кому, в самом деле, нужна сорокалетняя писательница? Если ее не захотели убить, то, тем более, зачем похищать? Но появление в этой истории Омара меняло все — если это любовная история, то все понятно. Как в детективе: если это маньяк, то объяснять логику преступника не надо. Маньяк — он на то и сумасшедший, чтоб делать странные вещи. А влюбленные — они тоже маньяки.

Полиция, было, с пугающим прагматизмом, выдвинула версию о бегстве. Однако разбитая машина, а еще больше — снятые с машины запчасти и найденная сумочка с недописанной главой новой книги, как будто, опровергла эту версию. Марина, конечно, писатель талантливый, и к тому же детективы пишет, и в ее собственных текстах чего только не найдешь, но длительный опыт генпрокуратуры показывает, что если женщина хочет уйти от мужа, она от него просто уходит. И не выкидывает подобных фортелей. Если кто-то хочет разыграть смерть, то не крадет двигатель и подвеску с якобы разбитой машины, и уж точно не оставляет в кладовой охранного агентства сумочку с помадой, мобильным телефоном, ключами от дома и рукописью. Заказчик придумал красивую комбинацию, но вот исполнитель подкачал.

Вопросы классификации Мишкина не интересовали. Онсобирался найти Марину и вернуть ее домой независимо от того, что думает милиция.

Лондон, 2005.

— Если возникнет необходимость, мы вам позвоним. Считайте это отпуском.

Женщина бросила трубку.

Дима выругался, но как-то так, лениво, скорее, для проформы, чем по необходимости. Услышав сдавленный смешок, он обернулся — Эмма стояла в дверях.

— Разве тебе не пора спать?

— Успею еще.

— Утром на работу?

Она пожала плечами:

— Как обычно.

— Тогда пошли пить чай!

— Ночью?

— У нас чай пьют именно ночью.

Эмма заваривала хороший чай — сильный и тонкий вкус, и обжигающе горячий.

— Так что, ты решил, что будешь делать дальше? — Спросила она почти равнодушным тоном, в то время как пальцы нервно теребили краешек чашки.

— Я должен вернуться и узнать, кто убил Джену.

— А ты не допускаешь, что это та девушка, Стефани?

— Все возможно… теоретически. Но нет, я в это не верю.

И он перечислил свои сомнения, заканчивая самым главным:

— Убийца может остаться безнаказанным, если притворится, что ничего не знает. И даже тупица поймет, что притворяться жертвой и самой же звонить в полицию — значит выдать себя.

— Она была под кайфом? — Возразила Эмма.

— Еще лучше сказать, что под кайфом она забыла об убийстве, и вспомнила об этом только когда меня задержали. Нет, не так.

— Тогда что?

— Не знаю. Эммочка, дорогая! Там может быть все, что угодно! И мне рано строить предположения. Только я обязан вернуться и узнать об этом.

— Она так… важна для тебя? — Спросила Эмма после непродолжительной паузы, все еще разглядывая чашку, как внезапно обнаруженную ценность.

Этот же вопрос Дима задавал себе последние дни. Было бы ложью утверждать, что внезапно возникнувшее влечение к совершенно незнакомой женщине может выстоять после известия о ее подлости, предательстве и жестокости. К тому же их так многое разделяет! Все, кроме секса. Да и секс-то — при его доступности, не был для Димы каким-то ярким событием. Чем одна девушка отличается от тысяч других? Да, даже и в сексе? — ничем. Если у тебя есть одна, ты еще можешь воображать, что обладаешь сокровищем, но если их было хотя бы десять — значит, ты имел их всех.

И ему не хотелось врать Эмме. Как бы он к ней ни относился, а теперь он уже и сам толком не отдавал себе отчет в том, как относится к ней — Эмма слишком добрая, чтоб ее обижать. Слишком умная, чтоб верить, когда ей врут. И — слишком немного рыженькая. Именно так: не «немного слишком», а «слишком чуть-чуть».

— Дело не в этом, Эмма. — Попытался ответить он. — Представь себе, что ты подобрала кошку, покормила и отмыла ее, и ночью вы спали… — он чуть не сказал «в одной постели». Тупица! — она спала у тебя в ногах. А утром злой сосед забрал ее у тебя и понес усыплять.

— Это то, что ты чувствуешь?

Ему вдруг показалось страшно важным заставить ее отодрать, наконец, взгляд от этой чертовой чашки.

— Да.

— Жалость, вина, обязательство. — Подытожила Эмма. Он и сам не сумел бы сказать точнее.

— У тебя была такая кошка?

Она посмотрела на него и улыбнулась. Ах, ну да. Конечно.

А у нее голубые глаза. И веснушки.

— Тогда ты должен нанять адвоката. — Сказала она. — У тебя есть деньги?

— А это дорого?

— Очень! Если, конечно, адвокат хороший. И еще ты захочешь вернуться в Америку. А для этого тебе нужна виза и еще деньги.

Дима застонал. До сих пор он не представлял, насколько все это сложно, насколько стеснены в возможностях нормальные люди — как только они выходят за рамки обыденных своих действий и желаний.

Эмма вздохнула и пошла к телефону. Поздно, но дядя сам дал ей этот номер и потребовал, чтоб она позвонила, как только… если что-то случится, независимо от времени суток и погоды на улице. Набирая номер, она не могла не вздохнуть опять: прямо на глазах рушилась ее мечта «самостоятельно стать кем-то».

Ч.1. 6. Путешествие по Болгарии

Болгария, 2005.

Как известно, Турция оккупировала Болгарию в самом конце четырнадцатого века. В течение пятнадцатого века она нередко вела на болгарской территории войны с Румынией. Тогда же болгарская церковь потеряла независимость и была подчинена константинопольскому патриархату. Христиан насильно пытались обратить в ислам, иногда так и происходило, но в массе своей болгары держались православия. Дискриминация, поборы, запрет национального самоопределения — примерно то же и тогда же происходило и с оккупированной Грецией, в которой, например, существовала повинность отдавать ребенка из христианской семьи в турецкие войска, налог на право жить, бесправие и запрет на защиту в суде, на культуру и образование. Общность судеб порождала и общность действий.

В пятнадцатом, шестнадцатом и семнадцатом веках Болгария раз за разом поднимала восстания, которые были подавлены, так же как и греческое восстание в девятнадцатом веке. То же ожидало и болгарское восстание против турок в девятнадцатом веке, однако уже к концу девятнадцатого века, частично в результате ослабления Османской империи, частично под давлением стран-участниц Константинопольской конференции, и не в меньшей мере из-за поражения в русско-турецкой войне 1877–1878 гг, северная часть Болгарии стала автономным государством, в то время, как южная Болгария еще оставалась в составе Турции как административная автономия, согласно Берлинскому трактату. В 1860 году епископ Макариопольский Илларион на пасхальном богослужении не помянул Константинопольского патриарха, что положило начало долгожданному отделению болгарской церкви от греческой и десятилетней схизмы болгарской Церкви. А в 1872 году была провозглашена автокефалия Болгарской Церкви.

В начале двадцатого века в Болгарии была возобновлена монархия — т. н. третье болгарское царство, которое просуществовало до конца Второй мировой войны, в которой, кстати говоря, Болгария приняла сторону Германии. Впрочем, официально в состоянии войны с Советским Союзом Болгария пробыла чуть меньше трех суток, постаравшись свести время противостояния к совсем уж неизбежному минимуму. Повязанная договорами и зависимостями, она все же слишком хорошо помнила помощь России в освободительной войне и знала, кому обязана своей государственностью.

После войны, в конце 1946 г. третье царство было упразднено коммунистическим режимом, который продержался до 1997 года. Такое тесное сплетение судеб объясняет, почему в начале двадцать первого века на территории Болгарии жили турки — факт, столь удивляющий Сережу. Турки жили в Болгарии, жили они и в Греции, в то время как в Турции жили и греки, и армяне, и курды. Армян, впрочем, турки почти всех вырезали на своей территории, так же частично вырезали, частично выдавили греков, и теперь тихо дорезают курдов. Преступления и трагедии, настолько ужасные, когда узнаешь о них, проходят очень тихо, если о них не говорят.

Однако маятник качнулся туда, маятник качнулся сюда. В 80-х коммунистическое еще правительство Болгарии попыталось избавиться от турецкого населения, в связи с чем обязывало турок принимать болгарские фамилии, закрывало турецкие школы и мечети, снижало число национальных изданий. В 88-м году министры иностранных дел Турции и Болгарии подписали договор о дружбе и партнерстве, после чего в течение трех месяцев в Турцию эмигрировало до четырех тысяч человек ежедневно. В августе 88-го года Анкара закрыла границу для переходящих турок, оставшиеся же стали базой для подготовки «пятой колонны». На данный момент маленькое, но активное меньшинство оказывает большое влияние на болгарскую политику. Не без помощи специальных десантов из Анкары, приезжающих в Болгарию в день выборов и существенно меняющих расстановку политических сил в стране.

Такова была ситуация в месте, куда направлялись Иннокентий Борисович и Сережа, и это краткий пересказ того, что Иннокентий Борисович счел необходимым сообщить Сереже по пути. Вот мизансцена, в которой, предположительно, должен был предстать неведомый и коварный похититель Марины.

К сожалению, в жизни нельзя, как в книге, забежать вперед, подсмотреть и вернуться назад. Если бы семьдесят часов назад Мишкин знал, к чему приведет эта поездка, он, возможно, остался бы в Лондоне. Но, как уже замечено, знать заранее нам не дано.

Самолет приземлился в Пловдиво после обеда. Даже не желая терять время даром, мужчины должны были признать, что:

а) ехать куда-либо на ночь глядя — бессмысленно. Заночевать все равно придется, что тут, что там. И не факт, что там — будет где.

б) все нормальные свидетели, как и злодеи, по ночам спят. Поэтому узнать что-либо не получится.

в) ни один из них не знает куда ехать.

Поэтому конец дня провели, добывая карты и прокладывая путь. Вечером, когда уж совсем ничего не оставалось делать, и произошел обмен информацией. Сережа досказал недостающие куски головоломки, а Мишкин провел историко-политический ликбез. И все равно полученная история состояла из одних дыр, а, к тому же, были в ней детали, которые редкий муж станет обсуждать с бывшим студентом любимой жены. Но это не значит, что об этом не думали. Оба.

Выехали утром в полдевятого. Если верить картам, весь путь должен был занять, самое большее, два часа. За рулем сидел Сережа, как более молодой и — теоретически — более способный. Из города выехали по автостраде, слегка напоминающей киевскую Большую окружную, но кроме этого с Киевом сходства было мало. Во всех поездках глаз непроизвольно стремится найти что-то знакомое. Были там и пригороды, и поля и исторические достопримечательности. Но если кто-нибудь когда-нибудь спросит Мишкина или Сережу, что им запомнилось лучше всего из всей эпопеи, они удивленно заморгают и не скажут ничего. Потом начнут ругаться, и, по сказанному, будет сложно определить, к чему относились произнесенные эпитеты и прилагательные, единственное что бесспорно — они, в основном, женского рода. Потому что машина — она такая.

Зеленая красавица с нежным именем Дася, как истинная женщина, начала ломаться не сразу. Сперва она романтично подмигнула правой фарой, мол, я вас заметила, мальчики и проникновенно взвизгнула сигнализацией при загрузке. Настоящая женщина никогда не позволит кавалеру подумать, что она его не заметила.

— Сережа, ты что взял? — Спросил Иннокентий Борисович.

— Там сказали, что это лучшая, — с сомнением ответил Сережа. — Ну, во всяком случае, должна быть надежной.

— Ну, надежная так надежная… Механика, да? Поведешь ты. Я на механике не умею.

Сережа умел ездить на механике, у него когда-то была механика — до того, как он разбил ее об ближайший въезд в гараж. Но признаваться он не стал. Не мужу Марины.

Итак, ставишь ногу на сцепление, тихонько давишь, потом газуешь, машина рычит и срывается в полет. Столбы и кусты начинают стремительно ехать назад, Дася рычит как зверь, Сережа гордо оглядывается на соседей по движению и обнаруживает, что ближайший преследователь сигналит и ругается. Ах да, двадцать — это не предел. Добавляешь газу. Тут надо не забыть сцепление на тридцати километрах, потом пробка — и заглохло. Сначала.

Иннокентий Борисыч искренне наслаждался зрелищем — это было красиво, хотя и несколько однообразно.

— Если смешно, могу уступить место! — раздраженно буркнул Сережа.

— Ну что ты, я так не смогу.

Сережа газанул, выругавшись, и движение возобновилось.

— Эй, а это разве не знак — поворот запрещен?

— Где?

— Проехали.

Кажется, никто не гонится. Мишкин осознал, что за знаками следить придется ему. Когда-то давно Марина показала ему несколько штук. Вот круглое синее поле, перечеркнутое с одной стороны — кажется, проезд запрещен?

Выехать за город удалось, не будучи пойманными. За городом знаков мало, и никто не следит. Но тут наступило время Даси напомнить о себе легким покашливанием.

— Ты слышишь?

— Что?

Сережа только-только начал получать удовольствие от поездки. Голос Мишкина вернул его из фантазии о Большой Драке с Погоней По Пересеченной Местности.

— Что?

— Звук странный.

— Какой звук?

— Раньше его не было. Такое так-так-так… и запах.

Теперь и Сережа ощутил запах. И услышал так-так-так.

— Останови.

— Зачем?

— Посмотрим, что там.

Они остановили машину, вышли (Дася снова радостно взвизгнула), попытались открыть капот. Капот не открывался ни простым нажатием, ни ударами по корпусу, ни давлением на бока — пока Мишкин не сообразил, что внутри может быть кнопка. Он полез внутрь (Дася взвизгнула), нажал, вылез (взвизгнула опять), подошел к капоту и открыл. Они заглянули внутрь одновременно. Оба знали, что в том сплетении элементов, который открывался глазам, что-то должно быть двигателем, а что-то карбюратором, и оба надеялись, что больше об этом знает другой.

Когда мальчики перестали заниматься ерундой и вернулись в салон, Дася приветствовала обоих особенно заливистой трелью. С прискорбием констатируем, что они этого не оценили. Сережа выругался и стукнул по приборной доске, после чего Дася завизжала всерьез и надолго. Сережа снова выругался и стукнул там же — но второй раз прием не сработал. Дася продолжала вопить, как обиженная женщина, а Сереже пришлось простучать всю приборную панель в поисках ее чувствительных точек. Наконец, Дася заткнулась, но обиделась уже всерьез. Когда Сережа попытался повернуть ключ в замке зажигания, заводиться она отказалась. Не помогали никакие уговоры как Сережи, так и Иннокентия Борисыча. Пришлось вызывать сервис. Сервис обещал быть в течение часа, но приехал только через три, и только для того, чтоб сообщить, что сработала блокировка зажигания.

Дальше добрались почти без приключений. Но они не любят вспоминать об этом.

Николаево, в которое они прибыли — это то Николаево, что находится в Сливенской области, со всех сторон окружено живописными полями, и в котором живет примерно триста человек.

Предполагалось, что запаса болгарского Мишкина им хватит.

— Ничего не понимаю. — Констатировал Мишкин примерно через два часа. За это время они успели пройти все село. Никто никогда не слышал тут про Новази. Ни сейчас, ни в далеком прошлом, ни когда-либо на протяжении двухсот лет тут не было не только Новази, но и вообще турков, или кого-то похожего на человека с фото.

Подсказка пришла в облике старика, в чей дом они заглядывали среди первых.

— Эй, сынки! — старик нашел их уныло сидящими на том, что с натяжкой можно называть центральной площадью. Видимо, ему потребовалось много усилий, чтоб пройти эти сто метров от своего дома, потому что лицо его было покрыто потом, а рука, опирающаяся на палку, дрожала. Сережа вскочил и предложил старику сесть.

— Спасибо, сынок.

Это было сказано по-болгарски, но благодарность звучит похоже на всех языках.

— Я вот что подумал, — продолжил старик, отдышавшись, — а может вам не наше Николаево нужно. Николаевых в Болгарии много.

— Много Николаевых?

— Ну да. Мы Николаево в Сливенской области. А есть Николаево Плевенское, Габровское, Перникское, в Великотырновской области, Елхово.

— И это все Николаево?

— Да, все разные Николаево. Может, тот ваш человек не в этом Николаево живет, а в каком-то другом.

— Спасибо, отец. Мы не знали что в Болгарии так много Николаево.

— Болгария — большая страна!

— Да. Красивая страна.

— Что правда, то правда. Вы идите сынки, идите. Я же вижу, вам не терпится продолжать путь. А я посижу тут, отдохну — и обратно.

— Ты знал, что в Болгарии много Николаевых? — Спросил Мишкин Сережу и пересказал то, что рассказал ему старик. — Да ладно, не красней. Я сам хорош, мог же и проверить заранее. Тот ваш… Омар — никогда не говорил, из какого он Николаево?

— Нет. Дядя не слышал про другие Николаево.

— Придется проверить их все.

В молчании добрались они до машины и сели. Та снова приветствовала их радостным визгом, а весь обратный путь подмигивала фарами встречным.

Об этом они тоже не любят вспоминать.

Адвокат, которого нашла Эмма, был идеален: пожилой, респектабельный, внимательный, умный, успешный и дорогой. Взращенный на детективах про Перри Мейсона, Дима понимал, что нельзя желать чего-либо лучшего. Но Ричард раздражал его так же, как в Голливуде раздражал Адам, как до того раздражал Мишкин. Во всех трех была какая-то тяжеловесная обстоятельность, самоуверенность, что ли. Каждый из них воображал, что знает больше всех. Но что поделаешь, командует теперь он.

Регалии Ричарда таковы, что Лос-анджелесское управление сделало под козырек и разрешило копаться в любых документах и совать нос в расследование в любое время дня и ночи. Диме оставалось лишь ходить вокруг, изнывая от скуки и зависти, что он и делал вполне успешно до тех пор, пока Ричард Великий не изъявил желание увидеть его сам.

— Дмитри (он очаровательно не выговаривал окончание имени), ты нужен мне здесь завтра в десять утра.

— Хорошо, где? — Дима с трудом подавил чисто киевское стремление съязвить в стиле «здесь — это где?» Англичанин все равно бы его не понял, а портить отношения, когда на кону расследование — себе дороже.

— В тюрьме, Дмитри, в тюрьме.

Издевается, гад. Дмитри показалось, что в голосе была насмешка. Хотя кто их разберет.

Завтра в девять он бродил вокруг тюрьмы, поминутно проверяя часы и разглядывая кафешки по соседству. Эмма увязалась следом и была возмутительно спокойна. И до неприличия мила. Так, что хотелось ее прогнать.

Время тянулось невозможно медленно.

Наконец, наступило без-пятнадцати-десять — законное время штурмовать тюрьму. Ричард ответил на третий звонок, дал координаты, на пропускном пункте его встретили, проверили, провели и бросили в маленьком кабинете, подозрительно похожем на те, в которых его когда-то допрашивали. Неприятные воспоминания.

Великий Ричард заставлял себя ждать. Он зашел в десять-тринадцать — не раньше! — с большущим чемоданом, который сразу же водрузил на стол и потом долго вытаскивал объемные яркие папки. Толстые папки. Тонкие папки. Серые папки. Желтые папки. Папки с наклейками. Папки с файлами и закладками. И другие.

— На, прочти!

Без предисловий сразу же подвинул одну из папок Диме, а сам принялся за кофе.

Точно издевается. Дима оценил на глаз толщину папки — на английском такое за день не осилить!

— Да ты читай, читай! — Насмешливо пробасил Ричард.

В папке оказалось много файлов с документами — действительно на английском. Но сверху лежал относительно небольшой файл с двумя копиями текста под названием Summary — Итоги.

1. Происхождение и история Стефани Майерс.

Стефани Майерс родилась… училась…

С удивлением Дима узнал, что любимая была полькой. Ее родители переехали в Америку, когда девочке было два года. Дальше все стандартно — училась хорошо, наркотиков, алкоголя, судимостей нет. Университет, факультет «управление отелями», специализация на кулинарии и катеринге. Работала в ресторанах… переехала в Голливуд, кружки актерского мастерства, пробы, кастинги.

Да, это же Голливуд. Кино, эта зараза, висит здесь в воздухе.

2. Родители и друзья.

Следует список и краткие характеристики. В конце — опять же с удивлением — Джена Макгвайр. Все, знавшие девушек, характеризовали их отношения как «теплые» и «дружеские». Вплоть до убийства.

3. Личные отношения.

Никаких. Парень в старших классах. Парень в университете. В период работы в Нью-Йорке — тоже парень. В Лос-Анджелесе несколько свиданий в первые полгода, скоротечный роман, разрыв, и уже более года — ничего.

4. Профессиональные перспективы.

См. выше.

5. Личная характеристика.

Никаких особенностей. Позитивные отзывы с работы. Психических отклонений нет.

6. Воспроизведение дня убийства.

Джена Макгвайр.

Утро свободно. На три часа назначена деловая встреча. Свидетелей, которые могли бы описать ее действия, нет. Информация о встрече получена от Стефании Майерс, предполагаемой убийцы. После трех ее никто не видел. Труп обнаружен в воде возле клуба около полуночи.

Стефании Майерс.

Спала до десяти. Приняла душ, выпила кофе. В десять тридцать на кухне последний раз видела Джену Маккгвайр, которая куда-то собиралась и, между прочим, сообщила о встрече в три часа. До двенадцати смотрела телевизор. Вышла из дома в двенадцать тридцать, рабочая смена началась в час. Утверждает, что в три тридцать пять ей звонила Джена Макгвайр, но звонок Стефании пропустила. Перезвонила ей в четыре, на звонок никто не ответил. Стефании позвонила еще три раза (в скобках стояло примечание «зачем?»), и, когда та не ответила, ушла с работы (снова знак вопроса). Домой не пошла (знак вопроса), потому что позвонила туда, и никто не ответил, несколько часов бродила по бутикам (примечание: «путается, подтверждений нет»). В восемь пришла в клуб, охранник на входе подтверждает (восемь десять), где ее видело множество посетителей. В девять пятьдесят ушла из клуба с Дмитрием Василченко, который утверждает, что они пробыли вместе следующие сутки. Однако у него нет четких воспоминаний о первых часах, проведенных вместе.

Все так.

Дима отложил бумаги.

— Твои выводы?

Дима пожал плечами.

— Ничего не видишь?

— А что тут нужно видеть?

— Молодая женщина с чистой историей, имеет хорошую профессию, проблем с личной жизнью нет — приезжает в Лос-Анджелес и делает попытки сниматься в кино. После этого — пробел. В течение года нет постоянного места, работает на более низкой позиции, чем раньше, мужчин нет, даже квартиру вынуждена делить с соседкой. Соседка — девушка примерно того же возраста, относится к тому же внешнему типу, проходит кастинг у того же режиссера, — он ткнул пальцем в пункт «профессиональные перспективы», а потом на другую бумажку в своей пачке бумаг, — и исчезает. Стефани принимает это близко к сердцу и сразу начинает бить тревогу. Но ведет себя при этом так, как будто в чем-то виновата, чем и привлекает к себе внимание. Она бежит, но вместо того чтоб ехать в Тихуану, как было бы проще всего, она едет в Сьюдад-Хуарес. А для этого она пересекает штат Аризона и штат Техас. На это ей нужно около двенадцати часов. Но на эту дорогу она тратит больше двадцати часов. Что это значит?

— Что она куда-то заезжала.

— Да. В Лас Крусес, к бывшему. Само по себе это не так уж и глупо — в Тихуану бегут всегда в таких случаях, и там беглецов ловят пачками. Если б засранец не позвонил в полицию, у нее был бы шанс убежать.

— Он позвонил в полицию?

— Да. Твоей подруге не везло с мужчинами. И твоя задача узнать о том мужчине, с которым ей так не повезло год назад. Ты же не думаешь, что я позвал тебя сюда только для того, чтоб рассказать эту сентиментальную историю.

— Почему вы думаете, что она мне что-то скажет?

— Мне-то она точно не скажет. Твоя задача — разговорить ее. Суд через неделю, если ты этого не добьешься, ее признают виновной. Ты знаешь, что такое комплекс жертвы?

— В общих чертах.

— Ну, вот отсюда и танцуй.

Для свидания выделили стандартную комнату с зеркалом на стене. Все знают о прозрачных зеркалах, в том числе и преступники. И, несмотря на это, их используют и дальше.

Джена — она была для него Дженой — уже сидела там. Маленькая, смятая, потерянная с опухшим лицом. Она как будто не удивилась, но и приветливой не была.

— Что ты тут делаешь?

— Пришел поговорить.

— А за стеклом твои друзья?

— И твои тоже.

— Мне никого не надо. Я вас не звала.

— Мне надо.

— Что ты себе возомнил? Спаситель нашелся! Иди к своей Эмме и оставь меня в покое! — Это грозило перерасти в одну из ее знаменитых истерик. Но инициативу перехватил вошедший Ричард.

— Добрый день. Я Ричард, ваш адвокат. Нам пора поговорить.

Ч.1. 7. Американская глава 2

Лос-Анджелес, 2005.

И надо заметить, в мире найдется много дурочек, которым позирующий старикан понравится больше, чем настоящий образец мужественности, сидящий рядом. Что они находят в нем? Конечно, киношный профиль, седеющие кудри, широкие плечи, дорогой костюм, машина, самоуверенность эта проклятая. Сейчас, сидя так близко к Джене-Стефани, Дима очередной раз наблюдал, как в считанные секунды пришлый старик завладевает вниманием его женщины и берет ситуацию под контроль. В прошлый раз он так же легко проделал это с Эммой.

— Я ваш адвокат.

И он легко садится рядом, как будто ему двадцать пять, а не в два раза больше. Его лицо изображает внимание и расположение, которого, несомненно, он не испытывает.

Но Стефани больше не кричит, а зачарованно смотрит в синие глаза Ричарда.

— Этот молодой человек отдал много сил и денег, чтоб заставить меня прийти сюда. Вы должны быть справедливы к нему. Мало кто на его месте сделал бы для вас столько.

— Я действительно не знаю…

— И из простой человеческой благодарности вам пора перестать вести себя как идиотам. Вам обоим.

Оба оскорблены, молчат и переглядываются, как нашкодившие дети.

— Стефани, у вас очень мало времени. Через неделю вас осудят, и это уже навсегда. Когда вы выйдете из тюрьмы — если выйдете, вы будете старой, больной и нищей, а ваши родители, возможно, к тому времени уже умрут. У вас больше никогда не будет приличной работы, мужа, детей, своего дома, друзей. Вы этого хотите?

— Нет.

— Тогда вы обязаны работать над своим освобождением. Другие люди не могут делать вашу работу всю вашу жизнь. И после того, как я выйду из этой комнаты, другого шанса у вас уже не будет. Так что, мы договорились?

— Да.

На нее было жалко смотреть. Дима подозревал, что на него — тоже.

— И вы будете помогать нам?

— Да.

— Молодец. Вы мужественная девушка, Стефани. Не многие смогли бы пройти через то, что случилось с вами и выжить.

— Что вы имеете в виду?

Ее лицо побледнело, руки вцепились одна в другую, губы дрожат. В воздухе запахло страхом.

— Год назад вас отобрали на роль Синтии в ситкоме «Открой мои глаза». Из множества кандидатур выбрали вас. Вам помог один влиятельный человек, он не скрывал свое участие в этом деле. А потом он позвал вас на свидание. И вы пошли.

Ричард замолчал. Повисла пауза. Заполнять ее пришлось Стефани.

— Девочки сказали, что если не пойдешь, то роли не будет. Я подумала… то есть я знала, чего он хочет. Но я думала, что ладно, ерунда. Ну, кто не делает этого?

Снова пауза. Но Ричард и не думал помогать ей. Наоборот, демонстративно сложив руки, он ждал продолжения.

— Девочки предупреждали, что он ненормальный. Но что мне было делать? Что?

— Например, отказаться.

— Я не отказаааалась…

Она заплакала, а Дима подумал, что обязательно изобьет Ричарда. Потом, когда они выйдут отсюда.

— Так бывает, если потакать своим желаниям. Это опасно, а выигрыша никакого.

Тактичности у этого адвокатишки ни на грамм!

Стефани вытерла глаза рукавом, тогда Ричард протянул ей свой платок. Что удивительно, такие хлыщи всегда имеют при себе платки.

Стефани высморкалась и постаралась успокоиться. Дальнейший рассказ почти не прерывался, хотя это далось ей и нелегко.

— Сначала все было хорошо. Мы говорили, смеялись, пили. Он приятный. Ну, вы же знаете. Его все знают, он всем нравится.

Мы что-то выпили и перешли к делу. Мне стало нехорошо, и я просила его меня отпустить. Сказала, что приду завтра. А он засмеялся и вдруг завелся. И… он делал такие вещи… я не могу говорить об этом.

Когда я пришла в себя, я была где-то за городом, у меня все болело. Было очень больно. Помнишь, ты спрашивал меня, откуда у меня шрамы? — это к Диме.

Проступило воспоминание. Да, в ту ночь он спрашивал ее о шрамах. Маленькие тонкие шрамы покрывали внутреннюю поверхность бедер, спину, грудь.

— Это сделал он. Я доползла до дороги. Добрые люди отвезли меня в больницу и заплатили за первые несколько дней.

А потом он пришел в больницу. Клялся, что никогда себя не простит, говорил, что если я кому-нибудь скажу, он меня убьет. И дал денег на лечение. Я взяла. Я боялась. А роль я потеряла. Они не стали ждать, пока я вернусь. Это назвали несчастным случаем. Работу пришлось поменять.

— Вы еще встречались когда-нибудь?

— Нет, больше никогда. Я не хотела больше иметь ничего общего с этим — с миром кино, я имею в виду.

— Но вы не уехали?

— Нет. Я не могла поехать домой после этого.

— Но вы и не хотели уезжать.

— Не знаю. Наверно.

— Почему, Стефани?

— Не знаю. Я никогда не думала над этим.

— А что было потом?

— Потом я сняла комнату с Дженой Макгвайр. Джена была милой девушкой. Глупенькой, но милой. Мы даже подружились. Она все время бегала на кастинги и мечтала о том, чтоб стать знаменитой и богатой. Это было так похоже на меня — до несчастного случая.

— Вы называете это несчастным случаем?

— Надо же как-то это называть.

— Это было изнасилование, Стефани. И попытка убийства.

Кажется, она снова заплачет. Нет, не плачет.

— Понимаете, кажется — я не могу так это называть.

Ричард — опытный паук. Вот он сидит в паутине и тянет за нити. И оба они пляшут. Потянет — она заплачет, отпустит — успокоится. Чего он хочет? Натянуть или отпустить? Отпускает.

— Хорошо, хорошо. Что было дальше?

— Джену взяли на роль. Когда она сказала, кто будет делать фильм, я насторожилась. Но я не могла рассказать ей всего.

— Понимаю.

— А потом она сказала, что у нее назначено деловое свидание. Понимаете, с ним!

Днем, я пила кофе, она порхала по кухне и собиралась уходить. И так, мимоходом сказала об этом.

И я должна была все рассказать, я должна была вцепиться в нее и не отпускать, пока все не скажу! А у меня вот тут застряло, — она показала на горло. — Я ничего не сказала. Я попросила ее не ходить, а она только рассмеялась. Но потом спросила, почему я так говорю…

(- Почему у тебя такое лицо?

— Какое?

— Ну, такое…

— Я слышала, что он садист.

— Я тоже слышала. Это завистники! Он же такой талантливый! Конечно, о нем будут говорить гадости!

— Не ходи! Я очень тебя прошу!

— Ну что ты пристала! Я сама могу о себе позаботиться!)

В конце концов она пообещала позвонить, если что-то случится.

— Что было дальше?

— Кажется, я вышла из себя. Раскидала вещи. Но не так много — это не был тот погром, который был потом в доме. Я даже убрала почти все. Но может что-то и осталось — надо было идти на работу.

— Она позвонила?

— Да. В три часа. Я говорила, но мне никто не верил.

— Что она сказала?

— Ничего. Я как раз обслуживала клиентов, а увидела звонок только через полчаса.

Я отпросилась. Шарль очень не хотел отпускать меня, мы даже поругались. Но мы часто ругаемся, это ничего.

— Шарль — это начальник?

— Что? А, да. Наш шеф. Шеф-повар. Он из Франции, или только притворяется, я не знаю.

— Вы поссорились с Шарлем. Что потом?

— Я ушла с работы и поехала искать Джену.

— Где?

— Домой. Нет, не к нам — к нему домой. В тот раз мы встречались у него. Я подумала, что он всех к себе водит.

Но их там не было. В доме были слуги. Я кричала, требовала, чтоб он вышел, мне сказали, что его нет. Я ждала несколько часов, а потом пошла искать его в ресторанах, в которых он обычно бывает. Кто-то сказал мне про клуб — и я пошла туда. Он был там.

— Почему Вы назвались Дженой?

— Чужих туда не пускают. Ну, вы знаете. Я не из тусовки. Я тогда подумала, что это удачная мысль. У меня был пропуск на имя Джены. Она иногда давала…

— Нет, Вы его нашли, пока рылись в ее вещах утром.

— Да… он лежал в ее другой сумочке.

В клубе было людно. Все свои — из мира кино и шоу-бизнеса. Актеры, в основном начинающие, несколько известных. Журналисты, делающие карьеру на актерах. Режиссеры, сценаристы.

Шумно, дымно, полутемно. Много музыки, много выпивки. Никто не обратил внимания на женщину, проталкивающуюся сквозь толпу. Да и с чего, собственно? Почти все лица незнакомы, большинство тут старается показаться своим, искушенным и насквозь испорченным — и почти все они новички. Год назад Стефани была одной из них и ее лицо узнавали. Сегодня она была рада своему инкогнито.

Найти Френка оказалось несложно. Где бы он ни был, вокруг создавалась атмосфера возбуждения. Люди непроизвольно скапливались поблизости, так манила к себе атмосфера власти и денег. Все привыкли к этому. Надо отдать должное, Френк действительно был тем, что о нем говорили — звезда первой величины. Гений в мире постановок.

Он не выглядел тем негодяем, которым она его знала. Стефани даже подумала, что наверно, у нее разыгралось воображение. Мало ли зачем звонила Джена. Может, она хотела сказать, что обед отменен, или, что обед закончен, и все прошло хорошо. И мог ли вообще этот красивый человек сделать что-то подобное? Она была близка даже к тому, чтоб засомневаться, а происходило ли это с ней вообще. Но тут Френк понял голову и взглянул — не на нее даже, просто вперед. Но показалось, что глухой шум стал размытым, а свет мигнул, все пальцами показывают на нее, а Френк, конечно, видит ее насквозь и улыбается. Зачесался шрам на спине, тот, что под лопаткой. Нет, это было. Было. И Френк действительно улыбался — ей ли, кому-то другому?

Френк разговаривал с кем-то — таким суховатым стариканом, очень прямым, очень аккуратным, но сейчас, видимо, взволнованным, потому что его, прежде перпендикулярный, галстук теперь был сдвинут в сторону, а волосы взъерошены. Оба были заняты разговором. А Стефани поняла, что не сможет подойти близко и задать свой вопрос. Вообще не сможет. Никогда. Она может делать только одно — бежать.

Она повернулась, чтоб уйти. Но путь ей преградил очень красивый молодой человек, высокий и чернявый.

— Эй, Френк! — Воскликнул он с каким-то необычным акцентом.

Френк что-то ответил, но она уже убежала, вжалась в соседнюю колонну, в ужасе от того, что сейчас ее увидят и опознают. Молодой человек недолго пробыл в компании Френка и старика. Вот он отошел, нашел себе место и новую компанию. Несмотря на решение уйти, Стефани бродила за ним следом от места к месту, от компании к компании. Френк недосягаем, а этот — этот ее не пугал, наоборот, притягивал. Кто-то произнес слово «детектив», что заинтриговало ее еще больше. Детектив может быть полезен. Он может что-то знать. А может быть опасен, если служит Френку. Во всяком случае, она провела еще около получаса, слоняясь вокруг. А потом решилась — и пошла на абордаж…

— Прости меня! — Сказала вдруг Стефани. — Что я впутала тебя во все это.

Ее обуяло покаянное настроение. Она чувствовала себя виноватой — во всем. Что сделала, чего не сделала, в том, что вообще живет. Но Ричард оборвал этот поток жалости к себе.

— Теперь расскажите о том, что вы дали ему выпить.

— Выпить? Я?

— Та адская смесь, что вырубила нашего друга до следующего утра.

— О! — Она казалась озадаченной. — Я, кажется, понимаю. Видите ли, когда я подошла к Диме, он был уже пьян. Я удивилась потом, в машине, почему он так быстро уснул, но я думала, что это из-за того, что он много выпил уже до меня.

— А на самом деле?

— Так это же был тот старик!

— Какой старик?

Они не успели сказать друг другу и десятой части той глупости, которой обмениваются молодые люди, прежде чем принять решение о предстоящей ночи. Но дело шло хорошо. Молодому человеку она явно понравилась. Он был уже почти готов пригласить ее куда-то пойти отмечать это знакомство, когда, к неудовольствию обоих, их отвлекли. Старик, до того говоривший с Френком, вдруг подошел к ним.

— А, вот вы где! — весело сказал он. — А мы как раз вспоминали о вас с нашим общим другом, Френком.

Стефани напряглась, но фраза, как оказалось, относилась не к ней. «Вряд ли он узнал меня» — подумалось ей. Ведь прошел уже год. Прическа, макияж, несколько лишних килограмм меняют женщину.

— Пойдемте, попрощаетесь! Вы ведь завтра улетаете. — Сказал старик.

— Я бы с удовольствием, Адам…

(слушатели издали невольное восклицание)

— Я бы с удовольствием, Адам, но как видишь, я занят. — Ответил молодой человек.

И если б Джена-Стефани не была в этот момент занята совсем другими вопросами, она могла бы чувствовать себя польщенной. Она имела на это право: еще ни разу за последние десять лет ни один человек не предпочел обществу Френка чье-то еще и не осмелился ответить на его приглашение прямым отказом.

Старик снова что-то сказал. Молодой человек скривился, но, все же, встал.

— Не убегай, я ненадолго! — Попросил он.

И он действительно вернулся очень скоро. В одной руке он нес бокал вроде тех, из которых пьют мартини, другой подносил ко рту такой же.

— На, возьми! — Сказал он, протягивая коктейль Стефани. — Это вкусно.

— Но я не выпила его.

— Почему? — Ричард подался вперед. Впервые за все время разговора он выглядел увлеченным.

— Случился маленький несчастный случай. Столкновение. Кто-то задел Диму, и коктейль разлился — как раз на его рубашку. Поэтому мы пошли замыть ее, а потом ему стало плохо. И я посадила его в машину и увезла.

И тут она поняла. Она взмахнула рукой и прикусила палец, чтоб подавить крик.

— Это была та же смесь, которую он дал вам в прошлый раз. — Мягко подытожил Ричард.

— Сукин сын!

— Я даже думаю, он всегда использует одно и то же средство.

— Но я ничего не помню. — Растерянно промямлил Дима.

— А вы и не должны были ничего помнить. Если б не тот маленький несчастный случай, вас бы обоих уже давно не было.

— Но Адам! Но ведь он же вытащил меня из тюрьмы и отвез в аэропорт.

— Чтоб убрать подальше. Я не сомневаюсь, что полиция узнает, насколько сильно вовлечен он во все это. И полиция сумеет сопоставить анализы, которые были взяты у вас, Дмитри, с результатами вскрытия.

А теперь у меня остался один, самый важный вопрос к вам, Стефани.

— Да?

— Вы готовы назвать его имя?

— Да.

— И снова и снова, и еще много раз повторить эту историю при посторонних?

— Я думаю… да, у меня, видимо, нет другого выхода.

— Вы понимаете, что вы их единственный свидетель. И если вас осудят, живой вам из тюрьмы не выйти.

— Я никогда не думала об этом.

— А давно пора. Начнем прямо сейчас. Как его зовут?

— Френк Голдинг.

«Зовите-меня-просто-Френк» Голдинг.

Конец свидания, они вышли. Мальчик, кажется, благодарил, но Ричард почти не слышал его. Уф! Как же тяжело! С возрастом это стало его утомлять.

Но сегодня он был собой доволен. Не только тем, что узнал правду, и даже не тем, что спас невиновную девушку. Невиновна сейчас — виновна завтра, какая разница. И не тем, что, якобы, вернул романтичному юноше его возлюбленную. А тем, в частности и особенно — тем, что исполнил желание Эммы самым мягким и тактичным способом.

Это сегодня оба переживают восторг и подъем. Но будет еще завтра и много других дней. Сегодня он столкнул их лбами, и сегодня он заронил в них зерна отторжения друг друга. Малышка Эмма получит своего возлюбленного повзрослевшим и способным ценить человеческую доброту. Правда, не сразу.

Ч.1. 8. Наконец-то удача

Болгария, 2005.

Поскольку нечего было и надеяться на то, что Дася позволит им сегодня еще куда-либо поехать, решено было вернуться обратно в Пловдив. Там, пошарив в гугле, уточнив в справочном бюро, и изучив еще несколько карт, составили новый план передвижений.

С особенным удовольствием наши герои расстались с Дасей — та не стала печалиться: будущее обещало ей еще множество встреч с новыми интересными людьми. Вместо Даси они выбрали старенький Рено, с которым у них сразу установилось чисто мужское взаимопонимание.

Отмеченные на карте Николаево (не исключая и Сливенское), выглядело почти как равнобедренный треугольник с Пловдиво в виде точки на основании. Вчера они побывали в его правом углу. Повторять вчерашний путь не хотелось, поэтому сегодня поехали налево — в Радомир. Дорога почти ничем не отличалась от вчерашней — еще больше полей, еще больше лесов, рек, гор и достопримечательностей.

И результаты не отличались от вчерашних. Никто не слышал о турецкой семье по фамилии Новази.

К вечеру, после еще одного Николаева, Мишкин начал опасаться, что в Болгарии существуют еще десяток неизвестных им Николаево, настолько мелких, что их не найдешь в справочном бюро или на карте.

Ехать дальше было поздно. Два-три часа уходило на дорогу и еще два на обход деревни. Добираться из вершины треугольника в правый край требовало примерно столько же времени, как для возвращения в Пловдив, но ночью стучать в чужие дома с вопросами о неизвестных людях бесполезно. Да и времени прошло достаточно, за один дополнительный день никто никуда не убежит.

Удача улыбнулась им в том Николаево, что в Елхово. Вернее, наоборот: село называлось Елхово, а принадлежало оно к общине Николаево, пятьсот пятьдесят жителей. Здесь жило некогда несколько турецких семей, давно, правда. Местные обитатели не помнили имен, ведь прошло не меньше десяти лет с тех пор, как последние из них уехали. Помогло, как ни странно, фото. Несколько старожилов опознало по нему некого Мете, который жил тут лет двадцать назад с семьей. Хороший был человек, отзывчивый, добрый. Всегда помогал, если попросишь. И с женой жили дружно, красивая жена. Погиб, бедняга. Ушел на войну (на какую — было несколько вариантов) и не вернулся. А жена горевала, бедняжка. А в девяностом — уехала к своим. В Турцию. Куда? Да кто ж ее знает. Красивая такая женщина, и добрая. Да, был у них сын. Но тот уехал еще раньше — в восемьдесят пятом, в Софию, учиться. Он умный был мальчик. Все книжки читал. А откуда, спрашиваете, семья их? Не знаем. Знали бы, сказали бы, нет, не знаем. Если что вспомним — да, по этому адресу — напишем. А куда поступать поехал? Ну, конечно, в университет. А разве университетов несколько? В Софийский какой-то университет.

Итак, здесь след был тоже потерян.

Огорченные, но не потерявшие надежд, они вернулись в Пловдив. Работники отеля их встретили уже по-дружески: слух о двух русских, каждый день уезжающих на новой машине куда-то в провинцию, вызвал много любопытства. И казалось, они даже были огорчены, прощаясь с русскими на следующий день.

До Софии наши русские добирались на автобусе — самом безопасном виде транспорта.

Тутвсе было очень неопределенно. София может оказаться не Софией, а университет не университетом. Но, чтоб добиться хоть какого-то результата, решено было придерживаться самой простой полученной информации. Ведь удалось же найти следы семейства Новази, хотя и Николаево оказалось не Николаевым. Конечно, Мишкин позвонил домой Кате и попросил ее связаться с Милой, чтоб надавить на кого надо, чтоб те позвонили тем, кто есть, и чтоб к этим, последним, можно было бы затем прийти и задать нужные вопросы. Цепочка длинная и разматываться будет долго, но именно на нее он и возлагал основные надежды. А тем временем…

А тем временем двое странных русских приставали к администрации Софийского Университета с вопросами об архивах с данными о студентах чуть ли не двадцатилетней давности. Выглядели эти двое русских странно, рассказывали совсем уж дикую историю, и от активных действий администрации их спасло только традиционно хорошее отношение администрации к русским и представительность Мишкина.

Контакты сработали нескоро. К вечеру пятого дня Мишкин был допущен в архивы. Работа с бумагами заняла еще несколько суток, поскольку неизвестен был ни факультет, ни год обучения тут молодого человека (при условии, что он вообще тут учился), ничего, кроме того, что, предположительно, он был направлен в Киев по обмену в 86–87 году. Скорее всего, специализировался в каком-то из гуманитарных предметов.

И он его нашел!

Омар Новази, факультет философии, поступил в 85 году, в 87 — командирован в Киев на год, по истечении года не вернулся. Домашний адрес — село Елхово Николаевской области. Во время учебы в Софии жил в общежитии. На этом след прерывался.

Высокие контакты, за которые потянула Мила, продлили это мучение еще на неделю, изыскивая информацию о возможном местонахождении Омара Новази до и после Киевской командировки. Судя по результатам, большую часть этой недели они просто тянули резину. Из Киева Новази не вернулся, ни с кем из бывших друзей не связывался, кто-то предположил, что, возможно, он в Киеве и остался. Если так, то там он и умер, потому что родственник Сережи его в Киеве не нашел. Возможно и то, что из Киева он уехал к родственникам в Турцию. И это даже весьма вероятно, учитывая переезд матери. Но в какой части Турции жили его родственники? Мила опять дернула за нужные контакты, теперь уже на украино-турецкой границе. Однако разность культур и менталитетов, срок давности и склонность наших восточных соседей к секретности делала этот поиск почти безнадежным. Мишкин понимал, что теперь уже след заглох окончательно.

Но помощь пришла — и пришла из неожиданного источника. Именно когда все рухнуло, позвонил Дима и сообщил имя и адрес человека, к которому нужно обратиться в Стамбуле.

Стефани повторила свою историю еще не один раз со всеми необходимыми и шокирующими подробностями. Как следствие, арестовали и допросили обоих — и Френка Голдинга и Адама Стравински. Их почти сразу же отпустили под залог, а Стефани продолжала сидеть. И, хотя Ричард и утверждал, что дело идет как надо и Стефани больше ничего не грозит, Дима изгрыз свои локти до ногтей. За это время он поверил и в мировой заговор, и в революцию против власти капитала. К сожалению, для организации революции возможностей не было никаких: его тоже заперли. В несколько более комфортабельных условиях — на конспиративной квартире ФБР, с удобствами и телевизором, но сути это не меняло. Сейчас он был бы согласен на любое общество, лишь бы поговорить о деле. Но к нему не пускали даже Эмму. А Ричард объявлялся только чтоб дать ЦУ по телефону. Время, тем не менее, шло.

Газеты и сводки новостей давали сенсационные, в основном, клеветнические и оскорбительные для участников сообщения. Выгораживался «гениальный автор», «жертва безумной поклонницы» и «шайки жадных вымогателей». Адвокаты радовались — это дело обещало дать старт многим карьерам и обогатить некоторые карманы. Радовались журналисты — им наконец-то было о чем сказать. Радовались бунтари, а уж как радовались фирмы-конкуренты, можно было угадать только по фальшивым сожалениям о продажности некоторых адвокатов, наглости журналистов и подлости вымогателей. В общем, рутина. Нормальный человек не продержался бы в этом гадюшнике и суток. Но нормальные люди в нем и не водились.

И тут позвонил Ричард и сообщил, что Адам требует встречи, и что за ним, Дмитрием заедут через полчаса. Готовьтесь.

Жанр требует, чтоб где-то в последние минут ожидания прозвенел бы звонок в дверь, доверчивые охранники пошли открывать и были бы убиты наемными убийцами. Чтоб чудом уцелевший Дима следующие десять страниц спасался бегством сначала по крышам, а потом прятался в трущобах, и чтоб на суд он пришел в последний момент, не без помощи влюбленной в него молодой негритянки с пуерто-риканско-тайскими корнями. Но нет, поскольку это правдивое изложение событий, которые на самом деле происходили, мы не имеем права на такие лирические отступления. Нет, ФБР знало свое дело.

Итак, полчаса истекли, Диму погрузили в машину и привезли живым и целым в уже знакомое ему здание. Значит, Адам сидит — сделал он вывод, и не мог не порадоваться.

Но даже и в стесненных обстоятельствах Адам оставался таким же элегантным и сладкоречивым.

— Рад видеть Вас, мой юный друг! — Приветствовал он Диму.

— Очевидно, раз уж вы за мной посылали.

— И благодарен, что заботы юности не помешали навестить старика в столь тяжелом положении.

— Что нужно? Давайте не будем притворяться — вы пытались убить меня. Нас.

— Нет, нет! Это был Френк. Я не знал, что в том бокале.

— И не догадывались?

— Нет, правда, нет. Я не ждал, что Френк зайдет так далеко и попытается отравить вас обоих прямо в клубе.

— Но про дела-то его вы знали.

— Я знал, что у Френка регулярно срывает крышу, но чаще всего его удается перехватить и удержать дома. Черт возьми, да это же ни для кого в Голливуде не тайна!

— Как это?

— Да знают об этом! — Отмахнулся Адам, а потом, увидев пораженное лицо Димы, стал медленно, как несмышленому ребенку объяснять. — И большие боссы, которые ему платят, и редакторы, которые теперь делают такие удивленные лица, и в полиции… — Тут он остановился, не решаясь продолжать.

— Да ладно, кто, вы думаете, следил за тем, чтоб у него не было срывов? К нему давно уже приставлен врач специально для предотвращения эксцессов. Но не всегда удается уследить.

— Вы хотите сказать, что ваши — то есть его работодатели в курсе?

— Ну а о чем я тут говорю?

— Ну а почему тогда?…

— Бренд, дорогой мой, бренд! Имя в наши дни — это бренд. Неужели вы думаете, что все то дерьмо, которое мы снимаем, стоит хоть слова похвалы? Что что-нибудь из сделанного Френком останется в вечности? Да ему повезет, если это вспомнят хотя бы через десять лет.

— Почему же его называют великим режиссером?

— Молодой человек, если я прочту сейчас вам лекцию о рекламе и денежном обороте шоу-бизнеса, это займет у нас слишком много времени.

— Так, а зачем я вам понадобился?

— Я предлагаю сделку. Не забудьте, я уже однажды вытащил вас из этого дерьма, и если б вы не вернулись, то ничего бы не вышло наружу. И всем было бы лучше.

«Кроме Джены и Стефани» — подумал Дима. А вслух спросил:

— Чего вы хотите?

— Вы видите теперь, что я в это дело попал случайно. Если б не я, это мог быть кто-то другой, кто подвернулся Френку под руку в ту ночь в клубе.

— Случайностей не бывает. То, что это именно вы — результат вашей прошлой близости к Френку.

— И, тем не менее, у меня нет желания отдуваться за всех остальных. Я не убивал. И о случившемся я узнал от Френка. Но на меня попытаются повесить соучастие в убийстве лишь для того, чтоб отвести опасность от себя.

— Что же я могу сделать?

— Помнится, когда вы появились тут в первый раз, вас интересовала информация об одном фильме… Давайте договоримся: вы молчите о стакане, а я сообщаю имя лиц, заинтересованных в экранизации.

— А разве это не решают ваши начальники?

— Как правило, да. Но всегда есть желающие протолкнуть тот или иной сценарий по личным мотивам. Скажем, экранизировать роман любимой бабушки. Если приходится выбирать из равноценных сюжетов, этот фактор учитывается. Ну и какое-то количество фильмов выходит как пробники, большого дохода мы от них и не ждем. Итак, я скажу вам кто заказчик, а вы молчите о стакане. Идет?

— Все равно не пройдет. А разгром в квартире Стефани?

— Она сделала это сама. В состоянии аффекта.

— Сама перевернула все вверх дном, потом пошла в клуб, подцепила меня, провела весь день на свидании — и все это время не помнила про разгром?

— А не было никакого разгрома. Так, легкий беспорядок. Вы же знаете этих женщин — маниакальная страсть к порядку. Любая мелочь не на месте кажется им концом света. А ночью у страха глаза велики — ей показалось. И ведь никто кроме вас двоих этого не видел, не так ли?

— Я должен обсудить это со своим адвокатом. Не знаю, пойдет ли на это Стефани.

Таким образом, там, где расследование остановилось у Мишкина, успеха добился Дима. Это тем более иронично, что и Мишкин и Сережа давно перестали воспринимать его всерьез.

Киев, 2003.

Когда-то они это уже обсуждали.

— В литературе это распространенная тема. Но я никогда не встречала настоящего соперничества мужчин из-за женщины. Зачем, если женщины так доступны? По-моему, все это выдумано или устарело.

Реплика в ее духе. Все сумбурно и вперемешку.

— О чем ты?

— Я о соперничестве двух мужчин из-за женщины. В моем детстве об этом много писали, я имею в виду — в классике. У Стивенсона. Вальтера Скотта.

Она потянулась. Она как раз писала лирическую часть очередного рассказа и застряла где-то на любовной сцене. Они ей традиционно не давались. Иннокентий просматривал черновик статьи и, одновременно, пил кофе. Кухня, на которой они сидели, освещалась лучами заходящего солнца и только что зажженной лампой.

— Я никогда, ни разу не наблюдала, чтоб хоть кто-нибудь из мужчин прилагал усилия и добивался женщину, которая занята. Обычно им это или слишком сложно, или страшно. Может, это потому, что женщины теперь слишком доступны?

— Ну, кроме совсем уж доступных и подающих знаки. — После минутного раздумия добавила она, потому что любила точность.

— А это лживая идея. Мужчины спорят не из-за женщины, а ради соперничества. Тут важна не сама женщина, а то, что она нужна еще кому-то.

— То есть это всего лишь спор двух мужчин о том, кто из них сильнее?

— Да.

— Но ведь даже в современных сериалах это очень раздутая тема!

— Ты же не веришь сериалам?

— Но это же так грустно! И гнусно…

Она все-таки была романтиком.

Иннокентий понимал, что она хочет сказать. Есть что-то грязное в том, что человек становится для другого не самоценностью и не целью, а вещью, которую тот использует для украшения и выкидывает, если она не в моде.

София, 2005.

А теперь он сам оказался одним из тех двоих соперничающих мужчин. Ситуация, встречаемая только в книгах да сериалах, но почти невообразимая в жизни.

Ч.1. 9. Нашли!

Стамбул, 2005.

Ах, Стамбул! Павшая Византия! Велика красота твоя, велико и горе твое, и наказание твое за отступничество от веры. Нет больше песен для тебя — о твоих храмах, обращенных в мечети, о тяжелых сводах и темных залах. О камнях, выстилающих полы его и фресках на стенах его, об ушедших добровольно в камень, чтоб еле слышной музыкой петь сквозь преграду колон. Мало кто вспоминает о Том, Кто смотрит через древние стены — мало помнят о Нем и те, что ограбили тебя, великий город, и те, кто столетия спустя пользовался плодами этого грабежа. Помнят Его те, что пронесли верность под игом захватчиков, но и их утомило тысячелетнее наступление духа времени сего. Но ни мраморных колон его, ни золота на стенах, ни фресок не нужно Ему. Не тяготят Его ни круглые печати на месте икон, ни обшарпанные стены. Ибо все это пыль и прах рядом с сокровищем верного сердца.

Но верно ли сердце твое? Помнишь ли ты первую любовь свою? Да и знал ли ты когда любовь свою, или растратил ее в погоне за обольщениями ложных солнц неверного неба?

Горька история твоя Стамбул, как выщербленные камни стен былых замков — теперь уже лишь призраков. Песни, что поются тебе — это баюкающие песни о красоте заливов, о людных улицах, о женской красоте и мужской неверности, о кораблях, заходящих в порты твои, о новых домах и старых лачугах, что встречают пришельцев с моря. Но не те это песни, что все еще отдаются напевом в грузинских горах и знаменных распевах, и не призрачный сербский перепев, и уж точно не величественный и прекрасный греческий Kirie Eleison. Лающие звуки, а не музыка. Погоня за признанием, а не счастье. Опустошение фальшивой оживленности, а не жизнь. Нет, не сюда, а в древний Константинополь нам хотелось вернуться, но не дикарями, требующими дани у хитроумных императоров, а смиренными названными детьми Его, жаждущими Его любви.

В Киеве в это время идут дожди. Упрямые струи прибивают к асфальту недавно опавшие листья, которые теперь постепенно утончаются под ногами прохожих и превращаются в тонкую паутинку, скелет прошлого листа. А те, что оказались счастливее и упали на землю двориков — теряют цвет, становясь тусклыми, сбиваются в плотный бесформенный ковер. Дворники не успевают сметать все это в кучи, но уже через несколько недель падение прекратится, и все это будет убрано. А впрочем, лучше бы они оставляли лежать их на месте — как залог будущего цветения. Но разве же дворникам объяснишь?

В Киеве скоро бабье лето. И деревья будут стоять золотые под безмятежно голубым небом, создавая удивительный контраст цвета и света. И женщины разденутся в последний раз, в отчаянье перед концом сезона охоты. Ничего уже не успеть, но впереди долгие месяцы тяжелой уродливой одежды и сугробов, ходить по которым трудно. Зато мужчины вздохнут с облегчением и на короткое время смогут заняться работой, и не пялиться по сторонам.

По утрам дети собираются в школу. Те, что помладше, в дневные часы собирают гербарий, еще меньшие бегают по дворику садика под крики усталых воспитательниц — и маленький двор заменяет им целый мир. День начинает укорачиваться, пока еще незаметно. Солнце больше не бывает теплым. Одним словом, октябрь.

Не то в Стамбуле. Тут все еще тепло и деревья даже не думают, что у них есть повод беспокоиться. Дожди теплы, а свет предвечернего солнца приглашает зайти в кафе с видом на море, выпить чашечку кофе, лениво обсуждая с приятелями пути земные.

Мишкин возвращался с заранее назначенной и неудачной встречи с посредником. То, что она окажется неудачной, можно было предсказать наперед. Те же преграды, что были выдвинуты в Англии, еще с большей силой должны работать тут, где семейные связи крепче, а дистанция к похитителю меньше. Ничего удивительного, что делец, десятилетиями работающий с какой-либо группой людей, исполнив вполне законную просьбу посодействовать изданию книги кого-то из родственников, не захочет разглашать подробности человеку постороннему. За время короткой беседы Мишкин постарался, как можно подробнее, описать свои чувства по поводу пропажи жены и свою готовность искать ее до конца. Турки сентиментальны, нужно давить на эмоциональность. Там, где бессильна сила, где закон не затронут, отношения не налажены, контактов нет. При прочих равных никто не хочет участвовать в делах злых и беззаконных, особенно в стране, в которой вера опирается на моральные установления. Под конец разговора Мухсин и Мишкин поняли друг друга. Мухсин пообещал сделать все возможное, но не раскрывая имена вовлеченных, Мишкин признал такую щепетильность законной. Работа редактора часто требует компромиссов.

Итак, теперь он шел домой — в очередной отель, сколько их уже было за месяц! Успеха от встречи он не ожидал, не рассчитывал на него, но и не пойти тоже не мог. Теперь пришло время применить другие методы.

Сережу на важные встречи никогда не приглашали. Обычно, приехав в новое место, он сразу же куда-то отправлялся в так называемое «погулять», никогда не сообщая цели своих прогулок. Сегодня он гулял недолго. Он чувствовал приближение конца пути и испытывал нетерпение охотничьей собаки, взявшей след.

Вернувшись домой, он нашел Мишкина, читающего лежа в кровати.

— Ну? — Спросил он с порога.

— Что?

— Что нового?

— Мммм?

— Что вы узнали?

— Ничего.

Ничего. Он прошел взад вперед по комнате. Сходил на кухню. Проверил снаряжение. Вернулся.

— Что значит ничего?

— Мммм?

— Что значит, ничего нового?

— Ничего — это значит, ничего. Я ничего не узнал. — Нет, если с возрастом все становятся такими… такими… то понятно, почему иногда их хочется убить.

— А что ты хочешь узнать? — невозмутимо спросил Мишкин, так и не отрываясь от книги.

— Вы не узнали вообще ничего или вы узнали что-то, и не хотите мне говорить?

— Ты о чем? — Наконец, кажется, до него дошло. Он поднял голову и посмотрел на взъяренного Сережу поверх книги. — Во-первых, успокойся. В таком состоянии думать нельзя. Во-вторых, я действительно ничего не узнал.

И он неторопливо рассказал о результатах встречи.

Значит, опять неудача!

Сережа начал лихорадочно прикидывать варианты действий. Мишкин продолжал читать.

— Завтра мы пойдем на поиски, — переворачивая страницу, сообщил он так, будто приглашал на прогулку за город.

— Что?

— Нам нужно было узнать город. Теперь мы его знаем.

— Какой город?

— Этот. Стамбул.

— Стамбул — большой город. — Неопределенно произнес Сережа. Он не понимал, что Мишкин имеет в виду, но не хотел показывать этого.

— А весь Ближний Восток еще больше. Европу тоже отметать нельзя было. Раз он вырос в Болгарии, его будет тянуть не на Восток, которому он чужд, а в близкое по духу место. Я бы думал, что это Англия, но как мы теперь знаем, его там нет.

Все это звучало загадочно.

— Почему вы думаете, что он в Стамбуле?

— Потому что сюда уехала его мать. Скорее всего, из Киева он поехал к ней.

— Откуда вы знаете, что его мать в Стамбуле?

— Страница тридцать три. «Мать Винсента вернулась домой, в город, откуда она родом, и куда ее давно звала семья. Оттуда она прислала сыну письмо с требованием приехать. Отказать он не мог. Они простились, он обещал вернуться, но Паола надолго потеряла его из виду».

— Это Вы о чем?

— «Найди меня». Конечно, она не могла сообщить город прямо, ей бы не позволили это сделать. Но все что можно было, здесь сказано. Винченцо — это, конечно же, он. А Паола — Марина. По сюжету действие происходит во Флоренции, но это дань моему увлечению Италией. Теперь мы знаем, что Флоренция — это Стамбул.

— Вы что, собираетесь искать Марину Петровну по книге?

— Разумеется. Она написала ее для меня.

— Вы сумасшедший!

— Я муж. То есть человек, который знает ее лучше всего.

— И вы с самого начала знали, что все это здесь, в книге?

— Я не знал главного — где ее искать. Эта книга — ты ее читал?

— Ну, да, — скривился Сережа.

— Слащавая дрянь. Я знаю. Это совсем на нее не похоже. Но такие простые сентиментальные истории нравятся людям. Паола ищет Винченцо. В конце все счастливы. Но если ты заперт, и это твой единственный шанс сообщить о себе близким, разве ты не постараешься рассказать так много, как возможно?

— Наверно…

— А у нее было на это целых сто сорок страниц. И если в такой ситуации Марине захотелось что-то написать, то, конечно, не для того, чтоб похвастаться талантом.

— Но разве он не догадался бы? — «Им» они называли Омара, старательно избегая произносить его имя.

— Он, видимо, потерял голову, раз решился это издать. Но он не знал Марину, как я.

— Но с тех пор все могло десять раз поменяться! Какая вероятность, что с тех пор они никуда не переехали?

— Никакой. Нам остается верить.

— Верить?

— Верою спасутся отчаянные. — Процитировал Мишкин и вернулся в книгу.

…

— А там нет где-нибудь фразы: «Винсент жил в старом городе на улице Горького, дом пятьдесят семь?»

— Нет. И улицы Горького в Стамбуле тоже нет.

— Жаль.

…

— «От центральной площади триста метров на юг, найти старое дуплистое дерево, отсчитать третью ветку снизу, дождаться второго полицейского, следовать за котом в течение получаса, затем пять поворотов направо и два налево…»

— Не поможет.

…

— А если…

— Нет.

— Что ж…

— Угу.

…

— Тебе нечем заняться? Тогда сходи на кладбище.

— Чего?

— Добираешься до станции метро Левент, там большой торговый центр. Поспрашиваешь у местных, там подскажут куда идти.

— Есть шеф. Что искать?

— Новази. Айнур Новази. Возможно, там будет другая какая-нибудь фамилия, но попытаться стоит.

— А в книге нет этой другой фамилии?

— Иди и ищи! Вот и будет тебе подтверждение для недоверчивых.

Легко сказать иди и ищи! Наверняка, старик просто хотел избавиться от него. Чтоб сидеть и читать свою книжку. Но в книжках никогда нет самого главного — что такое жизнь, как жить, что делать — тебе, прямо тут и сейчас, вечером десятого октября в центре Стамбула.

Могилу он нашел очень нескоро. Айнур была похоронена под своей девичьей фамилией, а Новази стояло ниже, в скобках и мелкими буквами, а турецкого он, конечно, не знал. Пришлось обратиться к услугам местного служителя, тот не сразу, но все же провел к нужному месту. О женщине, похороненной тут, он почти ничего не знал, да и подозрительно выглядел бы иностранец, выспрашивающий о чужих могилах. Но тут, к счастью или нет, служитель добавил:

— А вообще я-то этим не интересуюсь. Работаешь тут, ну и работай себе. А вот старик мой, тот любит косточки перемыть. А вы почему так этим интересуетесь?

Сережа наспех придумал сентиментальную историю про знакомую матери, которая тоже звалась Айнур Новази, и которую мать так хотела повидать перед смертью. Но та ли это Айнур?

— А, так вы пойдите в чайную к моему деду. Он все знает о местных, он сам тут работал, пока не стал слишком дряхлым для этого.

Дряхлый дед оказался достаточно бодрым для того, чтоб лично восседать в чайной, болтая с приятелями. Он был болтлив, а за годы службы кладбищенские мертвецы стали казаться казались ему почти родными, на которых он теперь имел право — вместе с их родственниками и судьбами.

От него Сергей узнал много интересного о семействе Кылыч. Начнем с того, что теперешний глава семейства владел большим промышленным предприятием и, несмотря на солидный возраст, крепко держал в руках управление. Один из его сыновей был успешным политиком, второй, хотя ничем особенно и не отличился, вел жизнь праздную и богатую. Через браки дочерей Озгур Кылыч состоял в родстве с членами правительства и главами нескольких крупных корпораций

— А что, отец, а ведь недорогая могила у Айнур-то, как для такой семьи.

— Айнур Кылыч — паршивая овца своей семьи. — Убежденно произнес старик и рассказал следующее:

В ранней юности на одном из семейных торжеств Айнур встретила молодого человека, полюбила его и бежала с ним вопреки воле обоих семейств. Но любовь не принесла ей счастья. Вернулась в Стамбул она в девяностом — одинокой больной вдовой. Семья приняла ее, как и следует беглянке, нерадушно, но какую-то помощь оказала. Вскоре она умерла и похоронена согласно своему пожеланию, просто. На похоронах не было много людей — только отец, да сын, да племянница.

— Так у Айнур был сын?

— Да. Хороший сын. Он заботился о ней до конца. Да и что скажешь, человек высоко полета! Генерал!

— Кто генерал?

— Генерал Новази! Но в тот год он, конечно, не был еще генералом. Так, щенок, лейтенант. Но с тех пор он сильно вырос. Да ты можешь пойти спросить его, та ли это Айнур. Он должен знать подругу матери.

— Не думаю, уважаемый. У той Айнур не было сыновей. А нет ли на кладбище других Новази?…

И вот. Тут было о чем подумать. На данный момент Омар был генералом в отставке и вероятным наследником Озгура. В отставку он вышел как раз за полгода до похищения Марины, что хорошо согласуется по срокам. По рассказам дяди Леши, Омар был властным, упрямым и прямо как-то необыкновенно притягательным человеком. По его словам, девушки, на нем висли гроздьями. А что, если роман не закончился пятнадцать лет назад? Что, если Марине (Петровной она для него никогда не была) осточертела ее семейная жизнь, и она убежала от мужа? Несколько минут он всерьез обдумывал возможность того, чтоб вернуться в номер и сказать, что ничего не нашел. Поймите правильно: не так обидно погибнуть за любимую женщину, как сделать это ей же назло.

Ну, предположим, «любимая» — это сильно сказано. Но как-то по-другому свое отношение к ней обозначить Сережа не умел. Конечно, она ничего об этом не знала. Хотя ему иногда казалось, что знала прекрасно все, но ей просто наплевать. В общем… а, ладно об этом! Но умирать все равно не хотелось. И потом, она же сама рассказывала…

История первая. Красная Шапочка.

Жила-была женщина в маленькой деревушке. И было у нее много друзей, особенно среди мужчин, а еще жила она на краю леса, одна без мужа, но с маленькой дочкой, которую все в деревне почему-то любили и гладили по головке при встрече. А мать ее жила одна, совсем одна в лесу, и упрямо отказывалась переселяться в деревню. И вот однажды испекла женщина пирожки и отправила дочку в лес к бабушке, строго-настрого приказав следующее:

— Дочка, как только ты выйдешь из деревни в лес, ты увидишь две тропинки к бабушкиному дому. Одна короткая и скучная, вторая длинная и с цветочками. Цветочки будут очень красивыми и пахучими, но ты ни в коем случае не должна останавливаться и нюхать их!

— Да, мама.

— Если девочка нюхает цветочки, то у нее начинает кружиться голова, она забывает о времени, слушая чудесные песни птичек и рассматривая красоты болот, и все в мире кажется ей чудесным.

— Ага.

— А когда девочка останавливается и нюхает цветочки — они же такие пахучие! — к ней обязательно подходит Этот Ужасный Серый Волк и начинает разговаривать. Ты меня поняла, дочка?

— Да, мама.

— Волк — очень хитрый собеседник и заморочит голову любой девочке. Он умеет разговаривать так, что девочка даже не замечает, как рассказывает ему секретные вещи. Ты меня слышишь?

— Да, мама.

— А поговорив немного, Волк всегда спрашивает дорогу к бабушке. Но ему ни в коем случае нельзя ее говорить. Ясно?

— Конечно, мамочка, я все так и сделаю!

… ну а когда история доходила до приключений бабушки, курс обычно уже лежал под столом от смеха.

Так что ничего не так просто, как кажется, если в этом замешана Марина. Вещи не таковы, какими выглядят, люди делают не то, что делают, а смысл событий совсем не таков, каким мы привыкли его считать. Это, за год совместной работы, четко усваивали все ее студенты… если, конечно, они не были дебилами.

А может она действительно хотела домой.

История вторая. Золушка.

… И вот, когда Золушка вышла замуж за принца, он оторвал ее от милых ее сердцу кастрюль и сковородок, моек, чисток и уборок, огородов, птичников, коровников и прочего хозяйства, и только для того, чтоб запереть в многоквартирном доме и регулярно выгуливать на дурацких приемах. И ей, привыкшей ложиться с курами и вставать с петухами, пришлось тыняться по чужим гостиным до двух-трех ночи, пить шипучие напитки, которые били в голову, вместо вкусного молока, носить какие-то обноски вместо удобных и теплых нарядов, к которым она привыкла, и разговаривать с напыщенными дурами, которые старались высмеять ее, как только она отворачивалась.

И постепенно Золушка стала жалеть о том, что вышла замуж, тем более, что Принц оказался слабым и нервным, слишком много пил и начал ей изменять с теми самыми дурами. Она с грустью вспоминала, как, бывало, сидела на берегу речки с удочкой, разглядывала вечерами огонь в камине и воспитывала мачеху с сестрами…

Эта сказка оказалась особенно полезна в работе. Большинство его сотрудников тяготели к штампам и были не способны посмотреть на ситуацию иначе, чем общепринято. А ведь если знать, что Золушку тошнит от Принца, квартиры и статуса, а какую-нибудь из его любовниц все это очень даже устраивает, то и весь ход расследования может пойти иначе… Надо сказать, Сережа довольно быстро понял свою ошибку в выборе специализации, бросил культурологический и перешел на юридический факультет, и теперь был следователем. Дядя Леша очень сердился, когда узнал об этом, но теперь только шутит, что работают они в одной области, только с разных сторон. Самое сложное в этой ситуации было разделить территории и не мешать друг другу. К счастью, Россия и Украина теперь разные страны, так что на родственные связи в Сережиной конторе смотрят сквозь пальцы. А самому ему дядина помощь бывала иногда очень полезна.

И все-таки, вернемся к нашим баранам: вот женщина, муж и любовник. Есть адрес. Нужно ли идти на штурм сейчас и в одиночестве, чтоб разобраться во всем самостоятельно, или подождать, пока сработают связи Мишкина? Намного проще и приятнее вызволять женщину из иноземного рабства, когда находишься под прикрытием дипмиссии или в составе команды из десяти спецназовцев. Но у самого него не было ни спецназовцев, ни таких контактов, как у Мишкина. И драться он умел, но не был уверен в своей способности противостоять профессиональному военному с двадцатилетним стажем. Тем более, в доме будут слуги — читай, телохранители. По команде тревоги наверняка приедет полиция и тюрьма обеспечена — это еще при условии, что будет кого сажать. Маловероятно, что Омар позволит выйти наружу информации о своем преступлении — при его-то родственных связях с министром!

Он так и не принял решения, думая, что успеет обдумать все за ночь. Но, вернувшись в номер, понял что опоздал: Мишкина в нем не было. Все те часы, что Сережа бродил по кладбищу, разыскивая нужную могилу, Мишкин действовал. Видимо он нашел, что искал в своей книге и решил убрать Сережу с пути. Сережа проверил вещи — так и есть: Мишкин взял его револьвер. Вообще-то знать о нем он не должен был, да и само оружие не совсем законно. Но теперь уже поздно.

Выскочив в ночь, он огляделся по сторонам, нашел такси, прыгнул внутрь и назвал адрес. Делать нечего, решение уже принято без него. Но в голове билось одно:

поздно, поздно, поздно…

Дом Омара стоял в ряду таких же маленьких домишек на краю лесного массива в старом ортодоксальном районе Стамбула. Это был слишком маленький и дешевый домик для человека его статуса, но Омара он устраивал. Иннокентий Борисыч ни за что не нашел бы его сам, но инструкция была недвусмысленно ясна: тридцать километров на юго-запад от Храма (учитывая, что это Стамбул, Храмом она могла назвать только Софию. Она всегда хотела увидеть ее), желтый двухэтажный дом на крупной улице, одной стороной выходящий в лес, дерево перед входом. Для поиска достаточно было карты города и линейки. Она указала даже номер дома — страница сто тридцать семь: «Номером его дома было число дня рождения Паолы, только если поменять цифры наоборот. Поразительное совпадение заставило сильнее биться ее сердце и дало надежду на успех. «Он любит меня, обязательно, любит!» — Подумала она. Ведь не бывает таких случайных совпадений…» — и т. д.

Тут, конечно, можно спросить — числа чьего дня рождения? Самого Мишкина (ведь это он разыскивающая сторона) или Марины (а, кстати, шестнадцатое или семнадцатое?) Но желтый цвет и дерево под окном, и отсутствие других вариантов вопрос решил.

Вот так, вечером десятого октября, совершенно не торжественно и неромантично Мишкин нашел свою жену. А дальше он сделал вещь еще более неромантическую: взял и позвонил в дверь. Дверь ему открыл человек с фото. Мишкин никогда его не встречал, но узнал сразу. Человек с фото тоже его узнал. Но ведь он должен был изучить семью Марины перед похищением, так что это не удивительно.

Человек с фото вежливо кивнул ему и пригласил пройти в комнату. Он даже не стал использовать известный прием с ударом сзади, а прошел первым, подставив Мишкину на несколько секунд незащищенный затылок. Но и Мишкин был не из тех, кто подло бьет сзади. Час назад, поддавшись эмоции, он взял Сережин револьвер, но теперь понимал, что применять его тут бессмысленно. Он уйдет сегодня отсюда с Мариной или не уйдет вовсе. Но оружие тут не поможет.

Омар провел его в кабинет и обернулся.

— Здравствуй. — Он прекрасно говорил по-русски. — Она говорила, что ты придешь. Но я не верил.

— Где она?

— Тут. В другой комнате. Я так полагаю, мы будем драться?

— Да. Будем.

Мишкин снял куртку и аккуратно положил ее на стул, затем перекрестился и принял стойку. Сережин револьвер остался в кармане — сознание отметило это, как несущественную вещь. Когда-то давно он тоже дрался, но кто не дрался в девяностых?

Глядя в рассредоточенное и как будто отсутствующее лицо противника, Иннокентий понял в этот миг, что никуда не уйдет. Этот человек его просто убьет — так же легко, как он сам бы прихлопнул муху.

Лондон, 2005.

Все закончилось. Суд прошел несколько дней назад, и, как Диме позже рассказали — прошел успешно. Для него же суд вылился в длительное ожидание нужного дня, многочасовую игру в вопросы и ответы с Ричардом и его помощниками, потом волнение, раннее пробуждение, и снова длительное ожидание в маленькой комнате для свидетелей и снова ответы на суде.

Потом крики, вспышки, репортеры, поздравления совершенно посторонних людей. Потом, наконец, Эмма с Ричардом отбили его у толпы и увезли к себе. Последние несколько дней с Эммой и Ричардом были не менее мучительны. О суде они почти не говорили, но посторонние темы казались пустыми и ненужными. Связаться со Стефани было сложно — она в одночасье стала очень популярной. За ней теперь охотились газетчики, сценаристы и литературные агенты всей Америки. Общеизвестно было следующее: эта загадочная женщина не хочет иметь ничего общего с миром кино, у нее новый роман с Шарлем, известным французским ресторатором, она вот-вот напишет книгу о своих приключениях, это очень талантливая и красивая певица, новая звезда шоу-бизнеса.

За эти дни им удалось встретиться лишь один раз, и это была прощальная встреча. Они обнялись, посмотрели друг на друга и поняли, что все закончилось. Их никогда ничего не объединяло, даже та ночь, проведенная в угаре. Ничего, кроме теплого светлого дня в Лос-Анджелесе, когда обоим показалось, что гнавшие их демоны отступили, и они свободны. То, что казалось им любовью, было лишь собственным отражением в чужих зрачках.

Несколько раз звонили из Киева, поздравляли с победой и, между прочим, сообщили об успешном завершении дела, для которого он был нанят. Но все это теперь казалось чужим и далеким. Самым горьким во всем было разочарование в себе, которое он теперь переживал. Он понял, что не создан для этой работы. Вернувшись в Киев, он поищет что-то другое. Что, он пока не знал.

Но вот, наконец, прошли все сроки, наступил день возвращения. Эмма с Ричардом отвезли его в аэропорт. Все трое постояли в зале ожидания, сказали все, что говорится в таких случаях. Ричард деликатно отошел в сторону, делая вид, что его интересуют журналы и кофе.

— Ну что ж, — в который раз повторил Дима, — значит все.

— Да, все. — Ответила Эмма. И снова смутилась.

— Да, конечно.

Как там она сказала тогда: жалость, вина, обязательство? Значит, вот, что она чувствует. Он был для нее котенком, которого она вытащила из канавы, отмыла, накормила и отпустила на свободу. И больше ничего.

Милая, добрая Эмма. Эмма с широкими глазами, веснушками на носу, родинкой у губ. Эмма, как жаль, что я был таким идиотом. Неожиданно для себя он сделал то, чего не делал никогда ни с одной из женщин: поцеловал ей руку. А затем неловко развернулся и пошел на посадку.

Еще один. Эмма грустно вздохнула ему в след. Мужчины всегда уходили от нее — всегда одинаково: благодарные, смущенные и не влюбленные. Ну что она делает неправильно?

Вернулся Ричард с журналами и чашкой кофе.

— На. Судя по твоему лицу, кофе тут не поможет, но что есть.

— Дядя!

— Ничего, ничего. Это бывает. — Так они и стояли, обнявшись посреди зала. Со стороны это было похоже на прощание любовников. Обычная, в общем-то, сцена.

— Что я делаю не так?

— Ты забываешь, что все не заканчивается сегодня. Будет еще завтра. И много, много других дней.

— Будет?

— Обязательно будет. Это я тебе обещаю. Завтра мы вернемся домой. Ты приедешь к нам. Алина давно тебя ждет, просила передать, что соскучилась.

Алина была дядина жена и один Бог знает, как им удавалось любить друг друга столько лет.

— Я тоже соскучилась…

Голос ее дрогнул, и пришлось вытирать глаза рукавом. В отличие от многоопытных адвокатов, у влюбленных девиц никогда не бывает носовых платков.

И так, обнимая за плечи, он повел ее к выходу.

Всегда есть какое-нибудь завтра.

Ч.2. 1. Хрустальная башня

Правдивая история Рапунцель

…Однажды у одной умной и образованной Бабы-Яги появилась дочь. Ах, не спрашивайте, откуда берутся дети у образованных и умных женщин. Полагаю, оттуда же, откуда и у всех остальных, но в применении к умной женщине это звучало бы пошло. Поэтому просто: появилась.

Баба-Яга уложила девочку в кроватку, посмотрела на нее с одной стороны, посмотрела с другой, и решила, что девочке обязательно нужно тоже стать умной и образованной. Поэтому, когда девочка немного подросла, старуха отвезла ее в лес и посадила в хрустальную башню без дверей. Девочки лучше всего учатся, сидя в хрустальных башнях, там их ничего не отвлекает. Школа, университет, кандидатская, докторская, а там, глядишь, и Кащей Бессмертный из соседней рощицы соберется жениться. А что, достойный мужчина, достойный! Правда, говорят, он решил остаться холостяком на старости. Ну что ж, сгодится и какой-нибудь леший. Эти — обычно домовитые и хозяйственные мужики. С ним девочка будет счастлива.

Одного не могла предугадать Баба-Яга. Дочка у нее оказалась дурой, и что хуже — очень энергичной. Даже хрустальный замок не мог заставить ее учиться и ждать, пока будущий муж дозреет до кондиции. Нет, давай ей все и сразу. И стала девица в мамино отсутствие усаживаться у окна, петь песни, дабы голосом приманивать случайных одиноких путников, да распускать в окошко свои косы, чтоб обольстить их. И это ей удавалось. Наивные путники думали, что прекрасной девушке нужна любовь и ласка, в то время как сама она мечтала об успехе на Большой Эстраде…

Стамбул, 2011.

Все звали ее птичкой. Ее настоящее имя Сезен Марты — чайка, которая чувствует. Но это почти как Хамама (голубка), Анадиль (соловей), Варка (голубь и волчица). Она же была и Ширин (сладкая) и Фарида (жемчужина), и Айна (большеглазая), и Бушра (радостная весть) и Варда (роза). Она Закия (невинная) и Зайна (красивая), она Ихтишам (скромная) и Карима (сокровище), она Майсун (прекрасноликая) и Хейфа (стройная), Шурук и Шумейса и Шуя — солнце на восходе и первый луч света. Она прекрасна как Чичек (цветок), и трудится как Ари (пчела), верна как Асена своим волчатам, необорима как Озлем (желание) и грозна как Сель (ливень) и необходима, как Гьонюл (сердце).

Все так, но все звали ее просто Птичкой. И с некоторых пор появилась у нее тайна. И тайна эта велика как море, высока как горы, темна как ночь и печальна как слезы юной девы. И вот она: Сезен полюбила. Да и как не любить того, кто Кадир (могуч) и грозен как Джахм (лев), чей ум парит как Атмаджа (ястреб), а глаза сверкают как у Кахтан (голодного), того, кто Шариф (благородный) и Хаким (мудрый). Но как же далек и недоступен он, хотя Птичка проводит с ним восемь часов каждый день, а иногда и больше, как, например, сегодня.

— Задержись сегодня, дочка, — сказал Омар-бей в шесть часов. — Нам нужно дописать доклад для Самир-бея, помнишь?

И сердце Птички одновременно воспарило и провалилось. Воспарило от радости — провести еще час рядом с рядом ним, и плакало от огорчения из-за слова «дочка». Не так уж он стар и не нужно ему назначать себя в отцы взрослой женщине.

— Ай, что же это мы делаем! — Воскликнул он, посмотрев на часы после долгой диктовки. — Уже почти восемь! Твой отец побьет меня и будет прав. Ну, разве можно так много работать? Посмотри, ты совсем похудела! Давай домой, детка. Бегом!

На следующее утро Сезен была вовремя и так же прекрасна, как всегда. И лишь темные тени под глазами выдавали, что сердце ее неспокойно.

Сезен двадцать два и ее старшие сестры все уже давно замужем. У Гюльгюн уже двое детей, у Лале один, а Сонай, любимая сестра Сезен Марты пока еще не родила. Но, будто мало трех внуков и трех замужних дочерей — опять эти разговоры о замужестве! Вчера вечером отец объявил, что в пятницу вечером будут гости, и при этом многозначительно посмотрел на нее. Ах, ясно, что это за гости! Снова придет уважаемая тетушка — одна из многочисленных знакомых семьи с одним из своих сыновей. И будет это приличный мужчина из хороший семьи, полный достоинств. Перемигивания родителей, разговоры с незнакомцем, который тоже не чувствует ничего, кроме неловкости. Выставлять себя на показ, думать, как оценивает тебя тетушка, его мать. И придется терпеть это целый вечер. А после ухода гостей снова выслушивать упреки отца в том, что в двадцать два она все еще не замужем, и ничего не делает для того, чтоб выйти замуж!

Но можно ли сказать родителям, что сердце ее любило другого? Будь это кто-нибудь равный им, другое дело. Но Птичка хорошо знала, как ей повезло работать у самого Омара Новази. Это благодаря мужу Сонай. До отставки генерала Тимур много лет проработал его денщиком. И было естественно, что когда Омар-бею понадобилась секретарша, он попросил Тимура посоветовать умную и расторопную девушку, а тот сказал жене, а жена сказала отцу, и отец разрешил Птичке работать. Отец постарался, чтобы Сезен поняла, какое это везение, и какая пропасть разделяет их семью с семьей уважаемого Новази. И Сезен хорошо это усвоила.

А даже если бы и не это — нет, никогда Омар-бей не нарушит доверие друга и не станет ухаживать за свояченицей Тимура! Но даже если бы и не это — никогда такой восхитительный мужчина не взглянет на серую птичку Марты, как мужчина смотрит на женщину!

Мысли ее прервал голос начальника.

— Ай, Сезен Марты, неужели отец вчера ругал?

Этопросто невыносимо, почему, ко всем совершенствам он еще и так добр?

— Нет, Омар-бей. Мне просто плохо спалось этой ночью.

— Есть две причины, почему девушки плохо спят по ночам. Либо они влюблены и несчастны, либо влюблены и счастливы.

— Просто очень жаркая погода, Омар-бей.

— Ты плохо выглядишь. Сделаем так: сейчас ты просмотришь статистику прошлого месяца, потом выпьешь кофе, я продиктую тебе письма, и после обеда ты свободна. Надо дать тебе отдохнуть после вчерашнего длинного дня.

— Но я не устала, Омар-бей!

— И не спорь! Девушка не должна спорить, особенно в жаркие дни.

Омар улыбнулся, отходя к своему столу. Работы сегодня было немного, Птичка выглядела усталой. Он подозревал, что это из-за кого-то в его окружении. Даже уйдя из армии и став управляющим семейными предприятиями, он предпочитал нанимать бывших военных. Это дисциплинированные люди, которые знают, что такое работа и что такое приказ. Многие из его служащих были молодыми, симпатичными и неженатыми, но, к сожалению, не все из них умеют хорошо вести себя с девушками. Птичку должно было защищать ее положение — вряд ли кто-то рискнет обидеть секретаршу генерала Новази. И все-таки, девушку явно что-то гложет. Или неудачный роман, или давление отца, который слишком строг с девочкой. Это очень красивая девушка и неудивительно, что за ней тянется шлейф неудачных поклонников и озлобленных завистниц. Может быть, сплетни? Или отец? Пожалуй, дело все-таки в нем. Надо будет поговорить с Сонай, эта разумная женщина должна все знать. А пока он решил дать Птичке отдохнуть.

И вот, к обеду дела были окончены, а уходить домой не хотелось. Пустой серый скучный дом, да книги, что еще его ждет там? Птичка тоже не пошла домой, отговорившись тем, что вечером ей надо встретиться с сестрой, а из конторы добраться к ней ближе, чем если ехать сейчас домой.

Им было нечего делать. А безделье рождает помыслы, помыслы начинают разговоры.

Слово за словом, и понемногу Омар-бей узнал, что тревожит сердце его Птички: отец хочет выдать ее замуж, не дожидаясь, пока девушка встретит того, кого сможет полюбить. Он сразу же сделал себе еще одну заметку: надо поговорить с ее отцом.

— А вы, господин, вы любили кого-то? — неожиданно спросила она.

Так в скучный жаркий день середины лета Омар начал рассказывать Птичке историю своей любви.

Киев, 1988.

Ее звали Марина, она родилась в холодной северной стране, в городе с красивым названием Белая Церковь, и первые двадцать лет они не знали друг друга.

В ее доме постоянно ругались, ссоры начинались из-за пустяков, словно на пустом месте, и она никогда не чувствовала себя в безопасности. Словно живешь на вулкане, ходишь по минному полю, где каждый день рвутся снаряды. Она убежала из дома, как только смогла — в семнадцать лет, поступив в университет после школы. Ей было все равно куда бежать, но этот путь оказался проще всего. И потом, хорошие девочки не бегут на панель, они бегут в университеты.

Это был конец восьмидесятых. Все чувствовали напряжение неизбежного конца эпохи и были неспособны его выразить. Будь это десять лет назад, они бы ездили в горы, орали бы песни у костра, и спивались бы тихо на кухнях. Но тот путь не оправдал себя. Родители Марины относили себя к многочисленной интеллигентской прослойке. И единственное, что могли они противопоставить окружающему кошмару безысходности — это свое отличие от других слоев. В конце восьмидесятых вопрос о том, настоящий ли ты интеллигент или притворяешься, каждый решал так же серьезно, как спустя двадцать лет его дети ломали копья над тем, тру ты или фалс эмо. Жизнь постепенно выскользала между пальцами, никакого материального вознаграждения она не несла, материальное благодушие и не могло бы удовлетворить тех, чьи требования к жизни строились на духовном основании. Но в духовном плане им не было дано ничего, выходящего за рамки «Войны и мира», в лучшем случае «Униженных и оскорбленных». Они были слишком хорошо образованы для того, чтоб верить в Бога, и слишком плохо — чтоб встретить Его. Постоянный и неутолимый голод трансформировался в недовольство собой и друг другом, срывы и ссоры. Что могла сделать с этим горем одна маленькая девочка, попавшая в жернова тяжелого механизма? Даже понять причины происходящего может лишь тот, кто имеет опыт переживания подобных ситуаций, а, значит, находится вне ситуации.

Но она смогла убежать. А привитая с детства щепетильность и привычка читать заковала ее в броню. Однажды на втором курсе она попыталась объяснить близкой (по университету — а других у нее не было) подруге свое состояние. Дело было на перемене, девушки подошли к окну, чтоб в свободные десять минут размяться и поговорить, как положено, о нашем, о девичьем.

— Мне кажется, каждый человек состоит из двух противоположностей: желания открыться и желания спрятаться. — Сказала Марина. Это был итог ее самонаблюдений и максимум свободы, данный ей.

— Что ты имеешь в виду? — Спросила подруга.

И, поскольку, личная борьба Марины в данный момент свелась к фазе «закрыться», объяснить она не смогла, и разговор перешел на мальчиков и тряпки.

Но именно тогда она ощутила всю отчаянность своего положения. Тяжело жить в хрустальной башне. В основном, потому, что все вокруг ждут от тебя адекватной реакции вменяемого человека, и, не встретив отклика, отворачиваются туда, где они желанны, где их ждут. И никто не видит того, другого человека, который отчаянно бьется за стеклом, пытаясь пробить слабыми руками тонкую, невидимую и непреодолимую преграду. Другой Марины никто не знал. Она смирилась с тем, что так будет всегда.

Стамбул, 2011.

— А как же вы встретились, Омар-бей?

— Это произошло намного позже.

Когда Омар встретил Марину, она уже сделала первые шаги к тому, чтоб вырваться из хрустальной башни. Не очень удачные, совсем не умные, но когда человек спасает свою жизнь, он хватается за то, что находит.

— А что было дальше?

— Дальше? Дальше, Сезен Марты, было многое. Но тебе пора домой.

— Но Омар-ефенди!

— И ни-ни, домой и все!

Птичка не смела настаивать. Она молча собралась и пошла к выходу.

— Сезен Марты! Завтра поговорим.

— Да, Омар-бей!

Мир снова прекрасен!

Легкие каблучки простучали по мраморной лестнице. Вечер только начинался, воздух пьянил. Завтра — непонятно что завтра, но Омар-бей не любит больше эту женщину, а вечер действительно прекрасен!

— Сезен Марты!

Она оглянулась. Ну, конечно! Этого еще не хватало!

— Дениз! Ты что тут делаешь?

— Да вот, тебя ждал.

— Зачем?

— Увидеть хотел.

— Ну, видишь.

— Сезен Марты, а пошли со мной в кино?

— Извини, Дениз. Я сегодня устала. Не могу.

— Давай я тебя провожу.

— Не надо, Дениз. Я и сама дойду.

— Почему, Птичка?

— Люди подумают, ты ухаживаешь за мной. А ведь это не так.

— Пусть думают! Что здесь плохого, если я даже и ухаживаю за тобой?

— Прости, Дениз. Ты мне как брат. Но и только.

— Так значит, люди правду говорят!

— О чем ты?

— Что у тебя роман с этим генералом! Ты с ним спишь?

— Как тебе не стыдно! Уйди! Видеть тебя не хочу! Никогда!

Слезы жгли ее лицо. Она побежала, не оглядываясь, и не видела, как несколько кварталов Дениз шел следом и бормотал извинения, а затем отстал.

Вечер, который обещал стать таким приятным, был безнадежно испорчен.

Почти четыре квартала тащился Дениз за Сезен Марты, как приклеенный, на глазах у всех, понимая, как он жалок и глуп.

— Дениз! — окликнул его знакомый голос. А, это Озан.

— Ну и видок у тебя! — Хохотнул Озан, догнав его.

— Чего тебе?

— Пошли, выпьем.

— Да ну тебя!

— Ну чего ты! Пойдем!

И Дениз пошел. В их компании весельчаку Озану не отказывали. Высокий, широкоплечий, румяный, балагур и любимец девушек, он просто не знал, что такое отказ и горечь поражения. В тех редких случаях, когда его отвергали, он этого просто не замечал.

В кафе, когда они пришли туда, уже сидела большая часть их компании: прежде всего Тимур, завсегдатай и заводила большинства проделок, Укзмет — студент-зубрила, но когда выпьет и расслабится — оказывается совсем ничего, Бату и Нико — эти всегда что-нибудь придумывают, не всегда приличное. Был тут и Давид — иностранный студент, глядящий на их компанию через дужки узких очков. Челик и Кара, брат и сестра. Вообще-то сестер обычно в такие компании не берут, но Кара с детства бегала за братом, и так как-то все привыкли к ее обществу.

— А вот и мы! — Весело заорал Озан. Люди оборачивались на голос Озана, стараясь рассмотреть сквозь клубы дыма, заполнявшие комнату, кто такие «мы». Но Озана не смущало чужое внимание, смутишь такого!

— Привет, Озан!

— Привет. Кара, Челик, Бату, Давид! Посмотрите, кого я вам привел сегодня! Дениз, иди сюда.

— Понимаете, — продолжил он рассказ после неизбежных приветствий, — иду по улице и вижу нашего друга в слезах.

Он сделал многозначительную паузу и продолжил:

— Из-за девушки!

Озан не прогадал, привлечь внимание ему удалось, и поднялся шум.

— Из-за девушки!

— Ого!

— Ну, приятель!

— Я был лучшего мнения о тебе!

— И кто же это? — Спросила любопытная Кара.

За Дениза ответил все тот же Озан:

— Сезен Марты, вот кто!

Снова поднялся шум, но теперь уже сложно было понять, выражают ли приятели сочувствие, восхищение или осуждение. Страдать из-за чувств в этой группке считалось плохим тоном. Настоящие мужчины (а даром, что никто из них еще не успел обзавестись семьей и постоянной работой — современными атрибутами мужественности) никогда не страдают из-за чувств. Тем более, по поводу женщин. Так же у них было принято отрицать патриотизм, выступать за свободу секса и — по какой-то необъясненной причине — предпочитать Фенербахче другим футбольным клубам.

Но Сезен Марты — другое дело. Все они выросли в одном квартале, вместе взрослели, вместе менялись, многие в детстве ходили в одну школу. История любви Дениза к Птичке была известным поводом для шуток. А главное, каждый прекрасно понимал, что помани Птичка хоть пальчиком, ну улыбнись при случайной встрече — он забудет о презрении к женщинам, снизит количество сигарет до одной-двух в день, забудет про Фенербахче и свободе секса, и добровольно залезет в ярмо брака и выплаты кредитов долгие годы. Но она, кажется, совсем об этом не думала.

— Сезен Марты — прекрасная девушка! — Поэтично воскликнул Тимур.

— И давайте выпьем за это! — Провозгласил Озан. Возможно, он меньше других был способен сочувствовать приятелю, зато пить готов был всегда.

— А кто такая эта Сезен Марты? — Спросил Давид, новичок в их команде.

Парни начали хором объяснять, всплыло имя Новази, причем Челик вдруг вспомнил что Кара — девушка, и спешно нашел причину увести ее из кафе. Пусть она свой парень, но все-таки девушка. Мать не поблагодарит, если узнает, как много мужских разговоров уже слышала сестра.

Много сигарет, раки и разговоров, и скоро у Дениза смешалось в голове — и кто говорит, и что говорит, и кто такая Птичка, и, причем тут секс. Но вот чужое лицо привлеко его внимание. Молодой человек присоединился к ним в какой-то момент, Дениз не мог бы теперь вспомнить, когда. И этот новый парень болтал теперь, совсем как свой.

— Эй, Нико! — Попытался привлечь внимание приятеля Дениз. Но Нико был слишком увлечен разговором и не расслышал.

— Тимур!

— Что тебе, брат?

— А это кто?

— Это Догукан-бей. Новенький в нашей компании. Озан-бей его привел.

Кажется, Озан-бей приводил сюда всех, кого встречал на жизненном пути.

— И знаешь что? — Добавил Тимур, вдруг вспомнив, — ты можешь сам у него все узнать.

— Узнать что?

— Ну, уточнить про Новази-бея и сестренку Сезен.

— А он откуда знает?

— Как же! Да ведь он тоже работает в компании Кылыч!

Ч.2. 2. Принц на белом коне

Правдивая история спящей красавицы

… С самого детства Принцесса знала, что когда наступит время, она должна будет лечь и уснуть. И с ней вместе уснут замок, конюшни, и все слуги и все-все люди в Королевстве, даже папа с мамой. И длиться это будет до тех пор, пока мимо не проскачет принц на белом коне, или просто Принц.

Правда, ее всегда интересовало несколько практических вопросов:

— а вдруг принц не прискачет?

— а вдруг прискачет, но не такой? Она не возражала против черного коня, черного в яблоках и даже рыжего. Хрен там, пусть пешком придет, но вдруг он будет вонючий, грязный и трех слов связать не сможет?

— а что он будет делать после того, как прискачет? Мама с папой будут спать, слуги тоже, присмотру никакого. А вдруг он пьяница-грабитель-маньяк-убийца?

Ну и наконец:

— ну вот, он прискачет, на коне и все такое, поцелует, возьмет на руки и понесет далеко-далеко. А я вся такая — проснусь, открою глазки, посмотрю на него да как заору:

— Маааамааа!

Киев, 1988.

Принцы в жизненный сценарий Марины входили, еще бы. Но, поскольку девушкой она была умной, то знала, что, конечно, это будет никакой не принц, и есть ли у него машина вообще не важно. Да и красавцем он быть не должен. Красавцев вообще на всех не хватает, не стоит истощать мировые запасы красавцев по пустякам. Вообще намного волнительнее, если герой романа не красавец, а как раз наоборот — такой страшненький, такой мрачный, ну в общем… демонический тип. Любовные романы были редки на прилавках, но идея витала в воздухе. После выхода на экраны «Анжелики» это была персональная находка множества советских девушек, и, как все, Марина считала этот образ своим собственным изобретением.

Механизм этого изящного парадокса таков: 1. физическая красота не главное — красота души важнее. 2. страданиями душа совершенствуется. 3. страдания обязательно имеют внешние проявления в виде уродства — чем больше страданий — тем красивее душа и уродливее тело. И вуаля: красота = уродство.

Логическая же ошибка всего построения базируется на подмене понятий красоты и уродства. Не стоит винить бедных советских девушек, после них ту же ошибку совершали миллионы девушек постсоветских. И для тех, и для других фраза Моэма о тщетности упований на облагораживающую роль страданий не послужила тревожным предостерегающим сигналом. Для первых — в силу малодоступности произведений Моэма в те годы, для последних — потому что они уже почти ничего не читали. А для самостоятельных наблюдений в этой области девушкам нужны годы, после чего практические результаты наблюдений становятся уже малоприменимы в силу изменившихся обстоятельств.

Ах да, Страшный Принц, коль скоро он был ожидаем, прискакал.

Однако до появления Страшного Принца каждая Хорошая Девочка обязана пережить стадию томного ожидания и поиска любви. Иначе принц не станет Принцем.

Эту стадию, как и положено девушке умной, Марина постаралась прогнать побыстрее, чтоб, уже не задерживаясь, перейти к главному. История была короткой и большого места в ее жизни не занимала.

Однажды в среду днем — а было это именно в среду, а не в пятницу или четверг — сидела она в парке Шевченко на скамеечке. Хорошие девочки в парках на скамеечках не сидят, дабы не подавать потенциальным соблазнителям ложные сигналы, но вот все же! Между парами случилось окно размером в полтора часа — преподаватели такие же люди, как и все остальные, и они тоже любят прогуливать пары не меньше студентов. Так что окна происходили регулярно. В столовую она уже сходила, но не сидеть же там целый час. Там всегда кажется, что вот-вот сделаешь какую-нибудь ошибку с тарелками, подносами, и это будет всем заметно. В библиотеку не хотелось. Можно, конечно, но не хотелось. В библиотеку нужно идти с запасом времени часа в два-три, иначе нет смысла. Только добудешь нужную книжку — и уже уходи. И это была среда, а не четверг. В четверг в Русском музее вход бесплатный, а в среду он вообще закрыт. Так что это тоже было недоступно. И, к тому же, погода в тот день была прекрасная. Тепло и светло, еще никаких курток и листья почти не падают! И лавочки все были заняты студентами, которые только что освободились или еще не дошли до четвертой пары, старушками с сумками и мамами с детьми. Чуть сбоку столы для любителей домино, как муравейник, заселены стариками.

Поэтому она сидела на лавочке, старательно делая вид, что ее там нет. Ее поза выражала такое нежелание ни с кем знакомиться, насколько это вообще возможно. Хорошие девочки никогда не дают повода подойти к себе на улице и не позволяют с собой говорить. А поскольку этого хотелось ей сейчас больше всего на свете, и это был единственный источник появления мужчины, который она могла себе вообразить, то она очень старалась пережить этот момент наиболее полно. «Подходите-ко-мне-нет». На все про все около часа. Следующая такая минута вынужденной свободы появится не раньше, чем через неделю. За час нужно решить глобальные проблемы мироздания, установить мир во всем мире, влюбиться и выйти замуж.

И он, конечно, подошел и сел рядом. Скосив глаза, Марина оглядела соблазнителя. Старый, толстый, некрасивый. Неужели он на что-то рассчитывает? Она возмущенно встряхнула головой, встала и ушла. Надо было дать ему шанс проявить всю глубину своей душевной красоты, но это было просто выше ее сил!

Дальше все пошло по плану — пара, библиотека до закрытия, поездка домой. Мужчина нарисовался на автобусной остановке. Он долго заходил то справа, то слева, пока не решился на свое:

— Девушка, а можно с вами познакомиться?

— Нет.

— Почему?

Ответить на это было нечего. Действительно, почему? Она пожала плечами.

— Девушка, давайте с вами дружить. Молодой девушке нужен взрослый друг.

Это не оспоришь, друг нужен кому угодно.

— Хорошо.

Дальше было как в сказке. Он взял ее за руку и повел гулять. И за следующие несколько часов, сидя в парке на скамеечке, она выслушала столько глупостей, сколько обычно приходилось на месяц. Не то, чтобы это было интересно, но ведь надо же дать человеку шанс! Он даже не был уродом в общепринятом смысле слова. Две руки, две ноги, голова, самые обычные черты лица, даже что называется, «смазлив», но он вызывал у нее чувство тошноты.

Но в романах любовь всегда начинается с ссоры, или девушке не нравится ее будущий любимый. Надо подождать, может быть, он начнет нравиться позже? В тот вечер они расстались и договорились о новой встрече (не то, чтобы он не предлагал зайти — на чай и телевизор). Следующая встреча состоялась через несколько дней и закончилась заходом в гости, там же, недалеко от парка Шевченко. Сначала это действительно был чай, потом мужчина стал слишком настойчив, и пришлось отбиваться. Не то что бы она могла противостоять взрослому здоровому мужчине, но тарелка иногда бывает весомым доводом. Он сделал вид, что оскорблен, она быстро схватила вещи и выскочила на лестничную площадку.

Из этого приключения были сделаны следующие выводы:

Романы врут. Ни фига, «Анжелика» тоже врет. Врут все. Женщины — совсем не то, что о них пишут.

Лондон, 2006.

Вечер пятницы, как всегда, следовал обычному сценарию. Работа до шести. Встреча в пабе с друзьями. Дома — покормить кошку. И вот, приближается время. Эмма быстро чистит зубы, переодевается и прыгает в постель. Она берет книжку и притворяется, что будет читать. И ждет. Переворачивает страницы, скашивая глаза на трубку, лежащую под боком. Делает вид, что содержание романа ей чем-то интересно. Делает вид, что устала. Делает вид, что сердится и сбирается выключить телефон. Да, она сердится! Швыряет книжку и выключает телефон.

И в эту минуту начинает звенеть трубка в соседней комнате. Она старательно выжидает три гудка, чтоб на том конце не подумали, что звонка ждали, а сама старается успокоить дыхание. Но ничего не помогает. На втором с половиной гудке она ломается, спрыгивает с кровати и бежит к трубке.

— Алло!

— Здравствуй, любимая! Как ты?

Несколько месяцев после той Лос-Анджелесской истории она ничего не слышала о нем. Казалось, все закончилось. Двое встретились и разошлись, а все остальные участники этой истории — просто сопровождающие сюжет второстепенные персонажи. Она ничего больше не слышала ни о Стефани, ни о том преступнике. Несомненно, о нем много писали и говорили в Америке, но в Англии хватает и своих.

Рождество она провела в провинциальном имении дяди Ричарда, с ним, тетей Алиной и их детьми. Это было, как всегда, легкое светлое время. После каникул всегда казалось странным возвращаться в Лондон и в контору. Но — мало быть просто Эммой Бродаган, племянницей великого Ричарда, маленькой леди Эммой с небольшой постоянной рентой и без цели в жизни. Она хотела самостоятельности, она хотела самоуважения. Поэтому, хотя Ричард неоднократно предлагал напрячь свои связи и позвонить кому надо, Эмма рискнула искать работу сама. Для начала секретаршей, затем, закончив обучение, она добилась должности художника-дизайнера, со временем надеясь на большее.

Вернувшись в город где-то в середине января, она сразу же занялась покупками и обустройством дома, и потому очередь до почты дошла не скоро. А оказывается, в толстой кипе бумаг лежала маленькая поздравительная открытка. От него.

Бумажная переписка скоро перешла в электронную, а та — в телефонные звонки. Довольно долго оба притворялись, что все это проявление дружеского уважения и благодарности.

Затем были встречи. И долгие прогулки по набережной то одного, то другого города. И молчание. И обсуждение будущей жизни. И ссоры, и примирения. И это нечеткое равновесие — то, к чему они пришли.

Дима не хочет жить в Англии, Эмма не хочет жить в Киеве. Оба пытаются найти себя. Ричард дуется и бурчит, что в его время такие вопросы решались быстро. Но дядю Ричарда не слушают.

Иногда она подумывала о том, что пора разорвать эти мучительные, бесперспективные отношения. Но потом приходило время звонка — и ее начинало трясти от возбуждения. А потом она начинала бояться, что он снова пропустит время звонка, как уже бывало. А потом брала книжку и притворялась, что ей все равно. А потом звенел телефон и любимый голос произносил:

— Здравствуй, любимая! Как ты?

Стамбул, 2011.

Вечером в пятницу лежа в постели Сезен Марты перебирала в памяти события последних дней. Во-первых, эта ужасная история вчера с Денизом. Его «Ты спишь с ним» все еще отдавалось в ее ушах. «Люди говорят» превратилось для нее во «все говорят», и весь день с утра ей казалось, что встречные люди слишком внимательно рассматривают ее. Казалось, что все встречные за спиной обмениваются взглядами и говорят друг другу: «Посмотрите, это та…». И об этом шепчутся секретарши, когда она идет по коридору, поэтому знакомые мужчины улыбаются ей. О, Аллах, а когда это дойдет до отца!

Днем Омар-бей был напряжен и хмур, и продолжения истории о той женщине не последовало. А напомнить об этом Сезен Марты не решилась.

А вечером состоялся ужин с Гюльгуль-ханым и ее сыном, Догукан-беем. И это не было сплошным несчастьем, как ожидалось. На удивление, Догукан-бей ей понравился. Это оказался веселый, вежливый молодой человек. Стыдно сказать, Сезен Марты ему очень понравилась, это было заметно. Он немножко за ней ухаживал — настолько, насколько позволяло присутствие ее отца и его тетки. Несколько раз он даже сумел ее рассмешить, как раз в те минуты, когда отец вышел из комнаты по какой-то надобности. И он красив! Ах, Омар-бей, Омар-бей, куда ему до вас! Но ведь любить вас так безнадежно!

Но на следующее утро жизнь выглядела не так черно. А после обеда позвонил Догукан-бей и пригласил на свидание — разумеется, с одобрения родителей и в заранее оговоренное место. Теперь уже понятно, что родные одобряют эту партию, и если молодые решат, все будет слажено. Что Догукан-бей согласен, не вызывало сомнений, а Сезен Марты… а что ж Сезен Марты? Догукан-бей нравился ей больше многих, кого предлагал ей отец до сих пор, а Омар-бей недоступен. Кто знает, каким будет следующий претендент, если она откажет этому? Пусть все решает отец. Он, наверно запросит большой калым, а это даст ей временную свободу. Или родители Догукан-бея сами откажутся от такой дорогой невесты, или же им придется долго собирать деньги на свадьбу. А за несколько лет она сумеет побороть свои чувства к Омар-бею. Лучшее средство для этого — уволиться. Но только не теперь!

И ведь если вдруг уволишься, как объяснить это отцу? И она ухватилась за эту призрачную преграду, что отсрочить расставание с любимым еще на неопределенный срок.

Ч.2. 3. Стадия Русалки

Правдивая история Русалочки

… и когда ведьма забрала у нее голос, она нанесла Русалочке самый большой удар, который могла. Потому что ходить по ножам больно само по себе, но если у вас есть голос, вы можете внятно объяснить окружающим, что далекие прогулки вас не прельщают. Неспособная сказать Принцу о своей болезни, она вынуждена была теперь заниматься с ним бегом по утрам (Принц вел здоровый образ жизни), устраивать длинные пешие прогулки днем (Принц был романтиком) и дышать свежим воздухом перед сном (а по вечерам его тянуло на философию, для чего обязательно требовались звезды и волны).

К тому же, когда прибыла иностранная невеста, сразу же объявившая себя его спасительницей, у Русалочки не было никакой возможности прояснить это недоразумение. Правда, к моменту свадьбы она уже серьезно подумывала, стоил ли Принц таких усилий. Все это, конечно, очень мило — есть траву на завтрак, дышать морским воздухом двадцать четыре часа в сутки, обжигать кожу солнечными лучами, изучать защиту Алехина и забивать пенальти перед сном — но каждый день?…

Стамбул, 2011.

В понедельник было пасмурно. Ветер пришел с моря и нанес туч на город, того и гляди пойдет дождь. Жара спала.

Омар-бей подошел к окну. Его крепкая фигура четко контрастировала со светлым фоном. Сегодня, как и обычно, он снял пиджак и в глаза кидались развитые мышцы рук, прямая осанка, отсутствие лишнего веса. Мало кто из знакомых Сезен Марты молодых людей выглядел таким же уверенным и сильным. Если честно, она не могла бы припомнить ни одного, кто мог сравниться с ним не только в этом, но и во многом другом — ни в способности шутить, ни во внимании к нуждам окружающих его, ни в мудрости сказанным их слов — никогда. Что же удивительно, что этот утес — желанное для маленькой Птички место, где бы она хотела свить свое гнездо! И тогда не нужны никакие Догукан-беи.

— В тот день было пасмурно.

— Что?

— Было пасмурно в тот день, когда я встретил Марину. И холодно. И снег. Там всегда зимой снег.

— Где? — переспросила Птичка. Она боялась спугнуть начинающийся рассказ, но не могла удержаться.

— В Украине. Зимой там всегда снег. Обычно в декабре, перед самым Новым годом. Но в тот год снег выпал в ноябре, очень много, наверно, около метра.

Он продолжал задумчиво смотреть в окно, и Птичка спросила снова:

— А разве бывает так много снега?

— Там — да. Да, из-за снега мы и познакомились.

Я всегда любил кататься с горок, хотя это считается детской забавой.

Увидев ее удивление, Омар-бей объяснил:

— Я вырос в Болгарии, у нас редко бывает снег, но когда он выпадает зимой — дети катаются на санках с горок. Это очень весело, даже лучше чем на лыжах. Так, я пошел покататься на горку, и там встретил ее.

Мгновенно воображению Птички представились небольшие холмики, покрытые пушистым снегом, елочки, дети на маленьких санях — как на красивых открытках и в фильмах.

— Она тоже каталась на горке?

— Нет, не Марина. Я познакомился с другими — тоже молодыми ребятами, а с Мариной они меня познакомили потом. В тот день было пасмурно, шел снег, я не ждал от вечера ничего хорошего, но пошел.

На вечере было много девушек, все хорошие. Но я увидел ее. Я сразу полюбил ее.

— А она?

— А она меня нет.

— Почему так, Эфенди? Почему одни люди любят, а другие нет?

Это был совсем не тот вопрос, который ей хотелось задать.

— Кто знает, почему одних мы любим, а других нет? Это просто происходит — и все.

Лукавил Новази. Ответы он знал, но не хотел делиться ими с молоденькой девушкой.

— А что было потом?

Киев, 1988.

А вот и Принц.

Это случилось на середине второго курса. Однажды зимой перед самым началом пары, когда она, по обыкновению, сидела сверху на парте и болтала ногами, в аудиторию зашел Алексей, и горло ей сжала внезапная волна неприязни.

Они проучились вместе полтора года, никогда особо не разговаривали, с чего бы взяться раздражению? Размышляя над этим вечером, она проследила длинную цепочку рассуждений. Ее дальний конец привел к неожиданному результату. «Он меня раздражает, потому что он мне нравится, потому что он такой…! — а я некрасивая, он меня никогда не полюбит». С этого открытия начался новый трудный этап в ее жизни, потому что любовь к недостижимо прекрасному, недостижимо умному, недостижимо благородному — ну и так далее, по списку — испытание не для слабых. Особенно для такой застенчивой серой мышки.

Его основным недостатком была спортивная фигура. У мужчины с такой фигурой мозгов не должно быть по определению. А мужчина без мозгов — это ошибка природы. Чтобы его не любить, она стала его презирать. Но потом оказалось, что живут они в одном общежитии и даже на одном этаже, правда, в разных концах коридора. И они часто встречались в автобусе по дороге туда или обратно. А встретившись, разговаривали. И оказалось, что мозги у него есть. Это еще больше усугубило ситуацию. Плохо одно то, что мужчина, который тебя не любит, привлекателен, если он умен — ужасно, но то, что у него есть девушка — невыносимо! У него же их было много.

И вот тут был пережит незабываемый момент, похожий на то, что переживают спортсмены в решающие секунды перед успехом или провалом. Наступил миг, в который не было еще решено, любить или не любить. Душа стояла на перепутье, словно забравшись на высокую горку, с которой видно путь назад и вперед. Вперед — значит упасть «в пучину страсти» — впасть в чувство: горькое, болезненное, безжалостно злое, но все же любовь. Она знала, что испытает и счастье, но счастья будет несколько дней, а в остатке выпадет много горечи. И путь второй — отступить, пока еще безопасно. Уйти, отвернуться, будто и не видела, и не знала. Эти несколько секунд, пока совершался выбор, казались очень долгими.

В современной литературе подобные ситуации описываются примерно так: «ах! Он так волновал ее! Одно его прикосновение поднимало ее до высот, и в то же время она понимала, что однажды он уже едва не разбил ее сердце, и прилагала теперь все усилия к тому, чтобы подобное не повторилось». Так проявляется мелкая душа, для которой любовь — это баланс дискомфорта и удовольствия, и в конечном итоге все должно свестись к преобладанию удовольствия, а удовольствие порождается физическими ощущениями. Это не такая уж редкость, к этому даже часто приходят вчерашние романтичные мальчики и девочки, для которых это результат опыта, точнее — оскудение любви.

Но нет, в те годы для Марины любить значило гореть, чувствовать и отдавать себя — пусть не ему, ему-то оно не надо было, но тогда хоть кому-то, как-то — в пространство. И для нее звучало бы страшным оскорблением, если б кто-то предположил в ней такую холодную расчетливость, как желание уберечь себя от боли ценой отказа от любви. И решено было любить.

Но ситуация, когда любимый мужчина не видит в тебе женщину, таит свои преимущества: в таком случае он начинает говорить и раскрывается. На той остроте внимания, какая бывает у влюбленных, способных предчувствовать слова и мысли любимого, Марина видела в Алексее все, хорошее и плохое. Все черты характера, все привычки в таком состоянии подмечаются независимо от того, нравятся ли они нам. И уже довольно скоро Марина знала, что жить с Алексеем было бы — как альпинисту навечно застрять в темной, сырой и затхлой комнате, полной паутины. Как Аленушке сидеть у своего болота. Как лягушке никогда не стать Василисой.

Он любил женщин, комфорт и пиво. Ему хотелось многого — но в мире внешнем, а во внутреннем пространстве он был удовлетворен собой, миром, и не хотел ничего менять. Жить с ним, означало остановить собственное взросление, застыть и отказаться от перемен, либо скрывать свое «я», вечно стыдясь собственной неудовлетворенности и не уважая собственного мужа.

Восемнадцать — возраст радикализма. Приговор был вынесен, оставалось исполнить его. Никто не бывает мудрым в восемнадцать лет, не надо смеяться.

Лондон, 2006.

Звонок бил по ушам пронзительно и нагло. Эмма повернулась на другой бок, пытаясь не замечать звук. Но, увы! Сон оборвался. Что, неужели на работу? Проспала!

Она резко оторвала голову от подушки, посмотрела на будильник: десять часов! Уже на полпути в ванну она вспомнила, что сегодня суббота, а это телефон, а не будильник.

— Да!

— Ты чего такая злая? Я тебя разбудил?

— Представь себе.

Курт! Как же можно было забыть!

— Ну, так я тут стою.

— Где?

— Возле дома, жду.

И тут она окончательно вспомнила. Вчера. Курт. Обещала. Пикник.

— Ты еще не готова? — Догадался Курт.

— Я сейчас.

— А можно я зайду, а?

— Жди там! Я скоро.

Вчера она зачем-то согласилась на этот пикник, придется одеваться.

Белая водолазка, черная куртка, джинсы, короткие бело-рыжие волосы, веснушки, голубые глаза. Иногда ее ирландские корни заявляли о себе.

— Классно выглядишь! — Сказал Курт, когда Эмма подошла к машине.

— Правда? А где остальные?

— Джим и Энн передумали, а у Алана что-то не сложилось.

— Так что, мы остались одни?

— Пикник не будет возражать против этого. — Ответил он и завел машину.

Но не успели они проехать и квартал, как машина затормозила и Курт сказал:

— А ты действительно так уж любишь сидеть на холодной земле, пока по тебе ползают муравьи, подставляя половину лица солнцу и запивая полусырые яблоки одной-единственной банкой пива?

— Нет, не люблю.

— Ну, тогда у меня есть лучшее предложение. Поехали к Бёрку.

У Бёрка было хорошее пиво. Кроме того, у Бёрка был хороший телевизор, настроенный на спортивный канал.

— Что сегодня, повтор вчерашнего матча?

— Нет, теннис.

— С каких пор тебя интересует теннис?

— С тех пор, как там Курникова. Шучу.

Но, все же, они поехали к Бёрку. Там было уже людно, несмотря на утро. Шумно, полутемно, по экрану бегают полураздетые игроки, завсегдатаи ярко реагируют на голы и промахи. Привычно уютно и спокойно.

Взяли пиво. Курт успевал делить свое внимание между экраном и Эммой. С ним было легко и забавно. Скоро подтянулись и Джим с Энн. Их заспанный вид не оставлял сомнений в том, почему пикник отложился. Все болтали, перекрикивая друг друга. Было легко и весело, накатила та светлая волна, которая, кажется, накрывает всю жизнь и делает ее приглушенно-серой. Но одновременно с этим Эмму не оставляло странное чувство дежавю: все это уже было. Все это было не раз. Все это не имеет смысла. Все фальшиво.

Стамбул, 2011.

Догукан-бей зачастил в их компанию. Молодые люди одобрили его, Каре он понравился. По секрету она призналась Челику, что считает Догукан-бея очень красивым. Каким-то образом тот прознал об этом — то ли догадался, то ли девушки всегда находили его красивым, потому что Челик, разумеется, никому ничего не говорил, — но, начиная с того вечера он стал смотреть на Кару томным взглядом и дарить ей улыбки. От чего девушка теряла дар речи. Челик, как и положено старшим братьям, был последним, кто что-либо заметил. И влюбленность Кары росла, как степной пожар, прежде чем Челик начал принимать меры. Теперь они часто ссорились, потому что Кара все равно приходила в кафе, несмотря на запреты, а Челик использовал любой предлог, чтоб ее отослать.

Но, в общем, это внесло лишь некоторую новую пикантную ноту в общее течение дней. Они встречались — кто после университета, кто после работы — играли в бильярд, пили, курили и спорили.

Неожиданно Дениз обнаружил, что Догукан-бей прилагает усилия для сближения с ним. Он понял это во время игры в бильярд, когда дело явно шло к проигрышу, и вдруг Догукан-бей стал мазать. Для этого не было причин, ведь Догукан был отличным игроком. Но он не придал тогда этому значения — еще по пиву, и это выветрилось из головы.

На другой день он проиграл в карты десять долларов. Не такая уж большая сумма, но при себе ее не было. Услышав оправдания Дениза, Догукан-бей пришел на помощь, предложив одолжить деньги до зарплаты.

— Что ты, мне совсем это не сложно! — Сказал он.

История повторилась через неделю. И вскоре Дениз оказался должен ему свою месячную зарплату. Впрочем, Догукан-бей не нуждался в деньгах, он явно зарабатывал достаточно и в компанию их ходил, чтобы развлечься. На скорой отдаче он не настаивал, наоборот, просил чувствовать себя свободно и не стесняться, если нужна помощь. Зачем же еще существуют друзья?

Опытный во многих жизненных сферах, он несколько раз пригласил Дениза в такие места, о которых тот никогда не знал. Напитки, трава — нет, нет, ни в коем случае не наркотики — просто слабая безвредная трава. Правда, на другой день от нее тошнило, болела голова, и работать было трудно несколько дней.

Тем временем между Догукан-беем и Карой что-то изменилось. Больше она не приходила с Челиком в кафе, а если изредка и появлялась — больше не смотрела весело и восторженно. И Догукан-бей тоже словно забыл о ее существовании.

Если кто и радовался этому, то сам Челик — сестра не делает глупостей и не бегает следом. И еще Давид: ему нравилась Кара.

Ч.2. 4. Любовь

Аленький цветочек

В тридесятом царстве, тридевятом государстве, за широкими морями, за высокими горами, в заколдованном королевстве — прямо посередине, стоит замок. А в замке том живет чудище. А за замком растет дремучий и мрачный Черный Лес. В самом центре того леса есть таинственная поляна, но чтоб добраться до нее, путнику нужно переплыть реки, обойти озера, спуститься в овраги и подняться на горы, сразиться с дикими зверями и победить страшных чудовищ, обитающих в этом лесу. И тогда, если ему удастся все это сделать, он, наконец, выйдет на таинственную поляну и найдет то, что недоступно трусам. Черные мрачные деревья расступятся, и его взгляду предстанет шелковая светлая трава, покрывающая идеально круглое пространство поляны, в самом центре которой растет цветок необыкновенной красоты. И если путник сорвет его и выпьет сладкую росу из самой чашечки цветка, то любимая ответит ему согласием.

И тут такое начнется…

Киев, 1989.

Принять решение — не значит его исполнить. К сожалению, шли месяцы, а легче не становилось. Какой есть, ограниченный бабник, а внутри живота ее начинали драться котята при одной мысли о нем. Не думать же о нем она могла только в редкие часы сна или сильной занятости.

Однажды он зашел к ней в комнату за какой-то книгой. Это было во вторник. Девочки рассказали — Марина все попустила, потому что была в библиотеке. С тех пор по вторникам она сидела дома, как приклеенная. Она поверила в то, что вторник — ее счастливый день, в который он свободен и может зайти.

Дни до мобильной связи, люди, не знавшие интернета! Современным студентам трудно представить, что студентам тех лет приходилось лично посещать библиотеки и переписывать тексты от руки (ксерокс встречался не везде, к нему всегда выстраивалась получасовая очередь). Стационарный телефон был только в холле общежития и никакой надежды, что тебе позвонят. Хочешь быть найденной — изволь сидеть там, где тебя можно найти!

В университете он показывался редко — он подрабатывал. Чаще всего это были четверги, одна-две пары где-то посреди дня. Иногда и в другие дни, но чаще по четвергам. И она тщательно готовилась к четвергам, выбирая комбинацию из трех юбок и четырех свитеров. К трем часам дня ее напряжение достигало предела. Она забиралась на свою парту, нервно смеялась на несколько тонов громче, чем обычно, отвечая на шутки однокурсниц. Сейчас или никогда. Не придет на эту пару — не придет вообще.

Он приходил, садился в другом ряду и был занят другими девочками.

Она тщательно продумывала маршруты возвращения. Обычно он уходил раньше и где-то слонялся, а потом ехал домой. Если уехать сейчас — как знать, может он уже уехал, а может, поедет через пятнадцать минут. Стоит ли подождать? Она пропускала автобусы, разглядывая прохожих на переходе напротив входа в университет. Он, может, уже поехал другой дорогой…

Она узнавала его в толпе по форме плеч и затылка. Если иногда они случайно оказывались в одном автобусе, она ощущала его присутствие через весь салон, и лишь потом находила глазами. А при встрече вела себя неловко, изображая независимость и незаинтересованность. А, ну привет, привет. Как забавно, что нам по пути.

Клин клином вышибают. Чтоб избавиться от этой зависимости, она решила завести любовника. Да где ж его взять? Они не свешиваются гроздьями с деревьев и не осаждают ее с криками: «Выбери меня!»

В теории все выглядело намного логичней и проще, чем на практике.

За несколько дней до конца 1988 года Алексей заглянул в ее комнату (ее опять не было дома) и передал через девочек приглашение на вечеринку.

Вечеринка шла прекрасно, за исключением того, что у Алексея была новая пассия, девушки шушукались по углам, выясняли отношения, а в промежутках обсуждали кого-то, парни пили и не обращали внимания на девушек. Так было до тех пор, пока не появилась Регина и не поставила всех с ног на голову. В ее сиянии напрочь померкла Алешина Юля, стушевались мальчики, завяли разговоры. Большая часть ее обаяния заключалась в уверенном громком голосе и густых кудрях, в которые вплетено было что-то немыслимое и звенящее. И окончательно дополнял образ приведенный ею мужчина. Марине он сразу не понравился. Слишком самоуверенный. Но на девочек, судя по всему, впечатление произвел.

На другой день Марина даже не вспомнила бы о нем, если б прямо с утра он не стоял у порога ее комнаты.

Его звали Омар Новази, он оказался настырным, надоедливым пронырой. Девушки любят, когда у них появляются поклонники. Они любят, даже если эти поклонники продолжают ухаживать, несмотря на отказ. Но в этом смысле Омар был слишком настойчивым поклонником. Это даже начиналораздражать.

Больше книг на сайте - Knigoed.net

К этому моменту Марина забыла свое решение насчет любовника — в отношении мужчин она вообще проявляла непоследовательность. Но и выдерживать долгую осаду была неспособна. Ходили гулять. Разговаривали. Снова гуляли. И однажды она осталась переночевать, осталась снова, и вскоре переехала к Омару насовсем.

Учеба страдала. На лекции никто не ходил, с горем пополам она сдала сессию.

Это были очень счастливые три месяца.

Никогда — ни до, ни после — в ее жизни больше не повторялось такое состояние экстатического счастья, полунаркотического забытья, чувство свободного падения.

Маленький диван и серый в клеточку плед, и чашки горячего чая с утра, и фотообои на стенах, изображающие вершину неизвестной горы. Он любил ее, в этом не было сомнений. Иногда он уезжал куда-то по делам, и она тосковала в ожидании, но потом, вернувшись, он бывал еще более страстен и нежен. Одно было странно — речь никогда не заходила о будущем. Каждый раз он переводил все в шутку или менял тему, а на вопрос о свадьбе отвечал: «Мы уже женаты, разве ты забыла?» — так он напоминал о фразе, которую произнес в самом начале их отношений. Фраза была на арабском, поэтому ее содержание Марина не знала, кроме того, что это какое-то обязательство. Омар был мусульманином, но пока что ее это мало тревожило.

Лондон, 2006.

Чувство фальши не пропадало и в следующие дни.

Фальшью пронизана была работа — Эмма занималась графическим дизайном и версткой книг. Работа ей нравилась, и художником она была хорошим, это признавали все. График относительно свободный, пусть зарплата — не бог весть что, но жить можно.

Но вечером чей-то голос нашептывал: «и что?».

Что дальше, Эмма, что? Кому нужны твои книги, картинки, полосы, макеты? Кого ты согрела, кому принесла счастье своими бумагами?

«Но я больше ничего не умею делать!» — отвечала она своему голосу и понимала, что это не довод.

Стамбул, 2011.

Каре девятнадцать. Она смотрит на мир темными глазами и категорична в суждениях. Давид не нравится ей: в нем, как в других знакомых Каре западных мужчинах, есть что-то скользкое. И если б не случившаяся с ней беда, она не пошла бы с ним.

Они бродят по городу, не особенно разбирая дорог, наконец, Давид находит спокойное место для разговора. Ему нужно сказать что-то серьезное, и для этого ему не хватает решимости. Кара, кажется, догадывается, что, но не пытается облегчить ему жизнь.

— Садись. Кофе будешь?

— Да.

— Черный?

— Да, конечно.

— Ах да, это я не привык.

Он заказал кофе — ей черный, себе лате — и еще некоторое время говорил о пустяках.

— Красивый город, Стамбул. Мне будет его не хватать, — наконец собрался с духом он.

— Почему? Вы уезжаете?

— Да, моя работа заканчивается, примерно через месяц я уеду.

— Мы будем скучать. Мой брат и его друзья.

— А ты?

— Немного.

— Кара, ты поедешь со мной?

— Зачем?

— Ты мне очень нравишься. Ты должна была это заметить.

— Да.

— Так что, Кара?

— Вы любите меня?

— Да.

— Хорошо, я поеду с вами. Я хочу уехать с вами.

— Я так рад! Я боялся, что ты влюблена в Догукан-бея и скажешь мне «нет».

— Что бы ни было между Догукан-беем и мной, теперь все кончено.

— Значит, ты поедешь со мной?

— Вам надо пойти к моему отцу и договориться с ним о свадьбе.

— О свадьбе? При чем тут свадьба?

— Но ведь вы же любите меня?

— Да. Но свадьба — это совсем другое!

— Вы не хотите на мне жениться?

— Позволь мне объяснить тебе. Мы в Америке не женимся так быстро, как это делают на Востоке. Сначала надо подождать и посмотреть, что получится.

— Мы тоже не женимся так быстро, — она простила ему этот «Восток», сказанный по невежеству. Обычная ошибка европейцев и американцев считать все остальные страны либо Сибирью, либо Азией. — Жених собирает калым, иногда на это уходят годы. Но я не поеду с вами, если я не буду женой.

— Но мы не можем вот так взять и пожениться! А вдруг мы не подойдем друг другу?

— А как вы на Западе узнаете, подходите ли вы друг другу?

— Ну, мы встречаемся, проводим вместе время, ходим куда-то. Живем вместе.

— И долго?

— Когда как. Иногда пять лет, десять.

— А если я поеду с вами и буду с вами жить, а потом вы решите, что я не подхожу вам — что будет со мной тогда?

— Этого не может быть! Ты такая милая!

— Вы можете передумать, заболеть, бросить меня, умереть. Я могу забеременеть и родить ребенка, что я буду тогда делать?

— Милая, ты слишком мрачно смотришь на вещи!

— Ответьте мне!

— Ну, мы что-нибудь придумаем, я уверен. Ты будешь работать, я дам тебе денег. А детей у нас не будет пока, мы еще оба к этому не готовы.

— Дети не спрашивают, готовы мы или нет.

— Зачем воображать то, чего нет?

— Давид, сколько вам лет?

— Тридцать пять.

— Тридцать пять, и вы еще не готовы иметь детей и жениться. Когда же вы будете готовы? Когда вам стукнет пятьдесят пять?

Она отставила чашку и решительно встала. Говорить больше не о чем.

— Кара! Дорогая! Ну, куда же ты?

— Я презираю вас. Презираю ваше представление о жизни, о любви. Презираю ваши попытки купить меня. Презираю таких, как вы! Не ходите за мной.

Он такой же, как Догукан-бей. Не важно, Восток это или Запад, а подлость — всегда подлость.

— Вижу, Сезен Марты, ты хочешь знать, почему именно Марина? Все очень просто — это была самая красивая, добрая и честная девушка, которую я знал. Я и сейчас так думаю, несмотря на все, что между нами было.

Сезен Марты вздохнула.

— Вы очень любили ее, господин?

— Да.

— А она?

— Не сразу, но она тоже полюбила меня. Никто, ни одна женщина в моей жизни так меня не любила, как она. Но лучше поговорим о тебе. Как прошел ужин в пятницу?

— Прекрасно, господин.

— Что молодой человек? Он понравился тебе?

— Он хороший. Добрый, кажется. Веселый.

— Из хорошей семьи?

— Да, кажется, они богаты.

— Ты ему понравилась? Вижу-вижу, понравилась! Не буду спрашивать! А он тебе?

— Не знаю, Омар-бей, ведь мы еще совсем не знакомы.

— А как его зовут?

— Догукан Кая.

— Не тот ли это Догукан Кая, что работает начальником отдела доставки?

— Да, Эфендим.

— Хм. И он тебе нравится?

— Наверно, да.

— Хм. Ладно, дочка, ладно.

Он о чем-то задумался, а Птичке не терпелось вернуться к недосказанной истории любви.

— Омар-бей, а что было потом?

— Потом? Потом мама переехала из Болгарии сюда, она написала мне и попросила приехать. Уезжая, я обещал через месяц вернуться. Но я не вернулся.

— Почему, Омар-бей?

— Я был идиотом.

Ч.2. 5. Горе

Киев, 1989.

Когда Омар уехал, Марина не волновалась. Она верила ему, да ведь и любил он по-настоящему. В этом обмануться нельзя, такое не подделаешь. Он писал ей оттуда — иногда, она писала ему каждый день.

Писала обо всем, что лезло в голову: о незначительных событиях дня, мыслях, разговорах, и, конечно, о том, что очень-очень скучает. «Рассказывай мне все — все, что касается тебя, для меня очень важно!» — писал он. И, тем не менее, письма его были редки. Запасшись терпением и вооружившись необходимыми для девушки знаниями о том, как стать интересной и незаменимой своему мужчине, Марина поменяла тактику. Она стала писать раз в два-три дня. Ведь это же известный сюжет, куда ни глянь: женщина, которую добиваются, после начала отношений начинает донимать мужчину своей любовью, и он бросает ее, устав от доступности и предсказуемости. Такую ошибку делать она не могла! Но это не помогло. Письма приходили раз в месяц-полтора, хотя и были все так же нежны и наполнены заботой. Но из них никак не следовало, что он приедет или думает об этом. Все важные вещи умалчивались и искусно обходились, создавая ощущение любви и заботы. И то, последнее письмо, тоже было очень теплым.

Она ждала, долго ждала, писала в ответ. Она ругала себя за сомнения: сомневаться в том, кто так любит и так заботится о тебе — значит быть неблагодарной сволочью. А потом она вдруг поняла: он не приедет.

И тогда мир для нее почернел. Это случилось как-то постепенно и незаметно. Она продолжала учиться и даже окончила университет, нашла какую-то работу, с кем-то немного дружила. Пришлось переехать обратно в общежитие, когда оплаченный период за квартиру истек. Там, в общежитии, снова были люди, шум и новости. Так что внешне это никак не сказывалось, но сама-то она знала, что больше не жила.

В ее мире не было света и цвета, в нем голые стволы деревьев переплетали свои ветви высоко над головой, затмевая все небо. На голову постоянно что-то давило. Почти каждый раз по пути на работу или домой она ловила себя на желании разрыдаться без повода — просто потому, что вот, напротив сидит девушка. Или старуха. Или мужчина. Или стоит. Или дерево в окне. Но главное, что сузился и уменьшился весь окружающий мир. И он тоже давил на нее со всех сторон, как неразорванный кокон. Внутренности жгло от ежеминутной боли. Кошмар начинался с пробуждением, но не заканчивался ночью. Она чувствовала себя марионеткой, подвешенной за ниточки чьей-то злой рукой, и негодовала, что позволила сделать такое с собой. Она не знала, работают ли эти штуки с приворотами, но если работают — так должна себя чувствовать жертва. Не пожелаешь никому.

Иногда она вдруг воображала, что все это — временное испытание, и Омар уже едет домой, он где-то тут, в этой же маршрутке или вот-вот выйдет из тени подворотни, встречая ее у дома. Но этого никогда не происходило.

Иногда она так сильно верила в его возвращение, что едва удерживалась от того, чтобы сказать знакомым: «А знаешь, я скоро выйду замуж!» — потому что вернется он. Но было бы слишком долго и сложно объяснять, кто жених, и почему он никому не известен, и поэтому не говорила.

Так прошло больше года. Она стала приходить в себя после того, как окончательно ощутила себя мертвой. Вдруг наступила весна — и треснули серые узкие небеса, и расступились ветви деревьев, и засветился воздух голубизной, вытянулись листья, зазеленела трава и запели птицы.

Однажды светлым мартовским днем она обнаружила себя на скамейке в парке, целующейся с едва знакомым молодым человеком. История без начала и конца — не важно, кто он, не важно, как это случилось. Важно, что мир обновился, а она все еще была жива. После этого очень медленно началось выздоровление, хотя и тут не обошлось без эксцессов.

Она уничтожила все следы Омара в своей жизни. Выкинула его письма, забыла адрес, поменяла стиль одежды и покрасила волосы в тот темно-красный — цвет красного дерева, который остался с ней навсегда. Она сказала себе, что Омар умер. Для нее он умер. Легче признать любимого мертвым, чем подлецом. Она даже чувствовала себя неверной вдовой, но лучше так, чем никак.

Пришли девяностые, тихо опадал железный занавес, из-за границы сочилась литература духовно-оккультного содержания, по городу начали бродить желто-красные кришнаиты, иностранцы в костюмах и галстуках. Однажды, соблазнившись даровой поездкой в Польшу, она чуть не увязла в Церкви Единения, к счастью, кто-то из знакомых дал прочесть книгу об этой организации — это послужило хорошей прививкой, и сект она стала бояться, как огня. Зато увлеклась оккультизмом, стала бесчувственной и высокомерной. Как и все адепты, она искренне верила, что наблюдаемые феномены — ее собственная находка, ее изобретение и неповторимый жизненный путь. Уже через десять лет таким неповторимым путем пошли миллионы, и все верили, что сделали это самостоятельно.

Стамбул, 2011.

Последние дни Кара мало гуляет. Почти все время она лежит, отвернувшись от окна и разглядывая все одну и ту же стену. Неровности поверхности можно было уже выучить наизусть, но она все время находит в ней что-то новое и смотрит все с тем же интересом. Она пытается понять штуку, в общем-то, простую: как это возможно, что человек может быть таким подлым? Нет, ей рассказывали, что бывают плохие люди. Мама предупреждала ее держаться подальше от мужчин и не верить похвале. Челик разрешал ей сидеть с друзьями в кафе, и она тоже смеялась над их шутками. Но тогда все это казалось не всерьез. Нет, она действительно верила в то, что так яростно отстаивали друзья Челика — свободная любовь (разве может быть любовь несвободной?), право на самовыражение (разве можно запретить человеку свободно дышать и проявлять себя?), выживание сильных и умных (а разве кто-то из них глуп или слаб?). Но тогда это все звучало правильно.

Ее родители любили друг друга, были уважительны с людьми и давали своим детям чуть больше свободы, чем было в семьях ее подруг. И если кто-то говорил «да» — это всегда было «да». «Нет» — означало «нет». «Люблю» значило «люблю», а верю — значило верю. Но как может один человек использовать другого, как вещь? Как шкаф, как тумбочку, как вазу для цветов? Использовать, а потом выкинуть?

Когда Догукан Кая смотрел на нее, это было обволакивающее чувство радости, ожидание того, что вот-вот что-то важное будет сказано. Как будто он любит тебя, и ты это знаешь, и все это знают, и ничего не нужно говорить. Такой красивый и умный, и взрослый — любит ее!

Когда Догукан-бей брал ее за руку, это было обещание чего-то большего, чем прикосновение. Когда они шли рядом по улице — это было, как если бы они шли вместе через жизнь, а не пересекали дорогу на перекрестке. Когда он целовал ее, это было обещанием, что так будет всегда. Но даже не в этом дело! Она могла бы себе напридумывать, но ведь он сам сказал «люблю» и много другого. Было бы не так горько знать, что она придумала все сама. Но «как ты прекрасна!», «любимая», «я хотел бы быть с тобой всегда!» она не сказала себе сама.

А потом он дал ей понять, что все закончилось. Не сказал «уходи», а просто отвернулся. И в глазах его была даже не злость, не презрение — там она была пустым местом. Чем-то ничтожным, гадким, надоедливым. Та, которую вчера он называл своей королевой.

Кара думает о том, что теперь она опозорена. Что будет, если кто-то узнает? А родители? Теперь ей не выйти замуж, а ведь она никогда бы не позволила Догукан-бею прикоснуться к себе, если б он не дал понять, что собирается послать сватов.

А Догукан Кая в это же время сидит у другой постели — как было условлено, он зашел получить долг с Дениза и нашел его еще спящим после вчерашней пьянки в клубе.

За последний месяц Дениз сильно опустился. Он начал пропускать работу, как сегодня. Подолгу носил одну и ту же одежду, дурно пах, много пил, играл, проигрывался, не задумываясь о будущем. Кая он должен был уже больше двух тысяч долларов.

Догукан Кая презрительно осмотрел квартиру. Ну и нора! Ему надоело ждать.

— Проснись! Эй, вставай! — он толкнул Дениз.

Тот что-то пробурчал, поворачиваясь на другой бок.

Потребовалось время, чтоб добиться успеха. В другой раз Догукан не стал бы так напрягаться, но сегодня ему самому нужны были деньги.

— Догукан-бей! Как здо- здорр- здоррово что ты пришел! — Пробормотал Дениз. Э, да он не только пил!

— Дениз! Мне нужны деньги!

— Какие деньги?

— Мои деньги. Сегодня ты должен мне отдать долг, помнишь?

— У меня нет денег.

— Нет?

— Совсем нет… — и он снова уснул.

Догукан осмотрелся. Похоже, что тут действительно ничего нет. Что ж, пришло время прислать сюда Али с приятелем. Собственно, на это он и рассчитывал. Дениз, работник таможни, был им полезней как запуганный должник, чем если б расплатился наличными. Иначе Догукан и не стал бы сближаться с ним с самого начала, не приглашал бы в клуб и не платил бы за проституток и наркотики.

Вечером того же дня Омар Новази задумчиво глядел в окно на свою юную секретаршу, легко сбегающую по ступеням и молодого мужчину, поджидающего ее у входа. Сезен Марты и Догукан Кая, кто бы мог подумать. Ему не было известно ничего конкретного о мужчине, кроме его родственных связей и должности. Но, имея такой огромный опыт работы с людьми, часто в экстремальных условиях, он мгновенно разбирался в людях. Догукан не нравился ему. И потом, кажется, говорили что-то о нем и женщинах. Он взял трубку и набрал номер.

— Шахид? Да, здравствуй. Рад тебя слышать. Как семья? Как дети? А что зятья, невестки? Да, у меня тоже. Да. Стыдно признаться. Спасибо. Шахид, мне нужна услуга. Проверь для меня одного человека…

Ч.2. 6. Стадия Цирцеи

Цирцея

Мужчины не любят Цирцею: рядом с ней они становятся сами собой. Свиньи хрюкают, бараны блеют. Это она виновата, гадина.

Сложно сказать, почему эта рыжая женщина не может успокоиться, выбрав себе какого-нибудь моряка или воина. На этот вопрос она всегда отвечает, что дураки и хамы не в ее вкусе. Но это вряд ли, известно ведь, что каждая женщина счастлива, когда прекрасный незнакомец, легко поигрывая бицепсами, щиплет ее за попку, проходя мимо. Или — мудрейший ученый рассказывает теорему Пифагора. Или — крутой бизнесмен, постояв пять минут рядом в пробке, зовет в сауну на время ланча. Или — юноша бледный, выпив для храбрости, тянет в кусты. Всем им нужно только одно.

Разве нет?

Киев, 1989.

Самое время поговорить о сексе. Рассказать о вдруг обнаруженной чувственности и страстности натуры, и о том, что все мужики козлы. Но эта тема и так уже хорошо раскрыта в современных любовных романах и повторяться нет смысла.

Если до начала девяностых единственной социально приемлемой формой сосуществования двух человек разного пола, не являющихся кровными родственниками, на одной территории, являлся брак, то уже с начала девяностых молодой девушке стало неприлично озвучивать вслух брак как основную мотивацию жизнедеятельности. И в то время, как однокурсницы Марины дружными рядами делали карьеру, она просто хотела замуж. «Замуж» — это единственный способ осуществить свою женственность, разделить себя и быть частью чего-то большего, чем ты сам, и чего-то важного. По крайней мере, это то, как она всегда чувствовала. Но сказать что-то подобное вслух, было примерно, как признать свое мелкобуржуазное мещанство в семидесятых, или сказать, что собираешься стать пьявкой на шее у другого человека.

Но это ладно. Беда в том, что чтобы выйти замуж, надо пойти на свидание, а там сидеть и выслушивать про теорему Пифагора, радоваться, когда тебя щиплют за попку, соглашаться на сауну и проявлять недюжинный талант шлюхи, психотерапевта и официанта в одном лице. Плюс к этому существуют бесчисленные неписаные правила, как то: «правило трех свиданий», «правило захода в гости», «правило отсутствия критики», «правило одобрения референтной группой». Счастлива та женщина, которой незнакомы эти названия. Конечно, такое циничное отношение обезличивает мужчин, но обратное приводит к их отсутствию. И что же хуже: годами сидеть одной в маленькой замкнутой комнате по вечерам, рыдая в подушку о собственном одиночестве, или, растрачивая себя на каждой встрече, капля за каплей терять веру в возможность встречи с тем, правильным, мужчиной?

Как можно догадаться, любовники у Марины стали появляться. Было их немного, но больше, чем ей бы хотелось. Каждая новая безуспешная связь — царапина на самоуважении, ссадина на способности к любви. Каждый опыт неудачи делает человека немного параноиком, немного больше трусом, немного больше и больше циником. А трусы, параноики и циники не могут любить. И вот уже они начинают жаждать заполнения пустоты, не отдавая ничего сами. Они ждут уверений в том, что будут приняты со всеми своими бзиками и при встрече начинают демонстрировать сложность своей натуры, дабы не прогадать впоследствии. Но хорошо это смотрится только в романах с заранее предугаданным концом. В жизни встреча двух трусливых параноиков заканчивается бегством через несколько минут общения. И великая скрепляющая сила сексуального влечения не может тут помочь, т. к. секс от частого употребления обесценивается и больше не служит аргументом в извечном споре: «если ты меня любишь, то докажи это» и «если бы ты любил меня, то не сказал бы этого». Любовь превратилась в те дни в высохшую реку, в легкую необременительную игру, в которой я знаю, что сейчас надо сказать А, а на это ты скажешь Б, а тогда я скажу В, а тут ты ответишь одним из трех вариантов: Г, Д или Е, и, в зависимости от этого, я применю свои варианты ответов в той или иной комбинации. В любом случае, основной смысл в том, чтоб получить как можно больше, а отдать как можно меньше.

Пострадав некоторое время, Марина успокоилась. Как и все разочарованные женщины, она стала злой. Изучала методы взаимодействия и составляла свои собственные классификации этого древнейшего из видов добыч. Мужчины стали ей представляться чем-то вроде цветов, которые имеют каждый свое достоинство, и обладание одним вовсе не мешает срывать другой. Когда Марине кто-то нравился — он нравился ей вдруг и безудержно. Ей хотелось познать этого человека, и казалось абсурдным выжидать положенные дни до следующего свидания, чтоб он не подумал, что в нем нуждаются, а посему можно диктовать условия и не считаться с ее чувствами. Правила многоходовых переговоров об условиях секса казались ей лицемерием.

Но у всех любовников Марины был один большой недостаток — они не были Омаром.

Стамбул, 2011.

По мнению Догукана, ужин шел хорошо. Сезен Марты выслушивала его с обычным своим спокойствием — обаятельная, нежная и скромная. Кажется, возьми ее за руку и веди — и пойдет, куда скажешь.

Вообще Догукану к такой реакции женщин не привыкать. Он знал многих женщин. Какой-то период своей жизни он посвятил зарабатыванию денег на этой реакции. Обычно он специализировался на немках и англичанках, курортных пташках. Потом родственники намекнули, что терпеть позор они более не намерены, пришлось сменить род деятельности. А жаль — это был простой и приятный заработок.

Но все они и в подметки не годились маленькой Птичке, сидящей сейчас напротив. И сегодня она будет его!

В эту минуту он был как никогда далек от истины. Сидевшая напротив Птичка вежливо улыбалась — она не хотела портить настроение этому милому приятному человеку. Ей вообще было неловко и страшно подумать, как все это сказать, но сказать придется, а пока что она тянула время. К этому моменту ей было окончательно понятно, что этот человек не может стать ее мужем, и что для дружбы у них нет никаких оснований. К сожалению, придется вызвать неудовольствие всей родни. Но и затягивать нельзя. Она назначила разговор на завтра. Завтра утром, когда выветрится вино, когда будет ясная голова, и его присутствие не будет давить на нее. Она скажет все по телефону. «Извини!» — скажет она. И не нужно будет объяснять ничего ни про господина Новази, ни о том, что жить погруженной в мелочность и пустоту для нее невозможно. При всем своем очаровании, Догукан Кая — словно пришелец с другой планеты.

Ужин закончился, расплатились.

— Ну что, пойдем? — уверенно сказал он.

— Пойдем.

Они вышли. Темнеющее небо приятно контрастировало с оставленным рестораном. Тут больше настоящего, чем в той музыке и блеске. Не задумываясь, она повернула в сторону дома.

— Ты куда? — Он как будто удивился.

— Там автобус. — Она махнула рукой.

— Куда ты собралась? — Еще раз повторил он.

— Домой. Уже поздно!

— Почему домой? Милая, вечер только начался!

— Но меня ждут, я никогда не задерживаюсь так поздно.

— Ерунда. Скажешь родным, что была со мной. А я тебя провожу. Потом.

— Почему потом? Мне нужно идти…

— Зачем тебе идти домой, глупенькая?

— А куда?

— Ну, я думал, мы зайдем ко мне.

— Зачем?

— Поговорим. Узнаем друг друга лучше.

— Но уже девять вечера, Догукан-бей. Зачем надо узнавать друг друга в девять? Разве мы недостаточно говорили?

Она что, дура?

— Но мы будем узнавать друг друга лучше. Еще лучше.

— Что?

Кажется, до нее начало доходить.

— Нет, Догукан-бей. Прости.

— Ты куда?

— Не надо, Догукан-бей, не иди за мной.

— Хорошо, завтра. Я позвоню тебе завтра. Во сколько?

Она покачала головой.

— Не звони мне. Не надо. Вообще не звони. Никогда.

— Ты что? Ты отказываешь мне?

— Прости.

Невероятно! Богатые белокожие европейки пачками вешались ему на шею, сами давали деньги, умоляли о продолжении — только выбирай! А эта маленькая стерва с ясными глазами так спокойно говорит «нет». Да было бы что! Да кто она такая? Ни виду, ни связей. Генеральская шлюха!

— Эгоистка! — Вдруг сорвался он на крик. — Я вожу ее в ресторан! Я плачу за шампанское, музыку! Я три недели за ней бегаю! И что?

Это было что-то неправдоподобное. Он говорил какие-то странные вещи — так бывает только в кино. Так не бывает в реальной жизни! Птичка не могла поверить своим ушам, ей было стыдно — на них уже смотрели люди. Смотрели с неодобрением.

Он продолжал орать — словно сползла маска, и перед ней теперь был не приятный молодой мужчина, а какой-то зверь. Что-то мерзкое и гадкое. «Прости меня!» — хотелось ей сказать. Наверно она что-то не так сделала. Наверно, она дала надежду, позволила верить… но слова упрямо не лезли из горла.

— Я бы на тебе даже женился! — неожиданно закончил он свой монолог, и в его голосе теперь было что-то жалкое.

Это было уж слишком! Птичка засмеялась, а может — заплакала, а может одновременно и то и другое. Она развернулась и побежала, не разбирая дороги, и это «женился бы» долго звучало в ее ушах.

Англия, 2006.

Свое открытие леди Эмма Бродаган сделала, гостя в имении дяди Ричарда и тети Алины. Это не удивительно, потому что Ричард с Алиной были ее законными опекунами после маминой смерти от рака восемнадцать лет назад. На самом деле сестрой матери была Алина, но именно в дяде Ричарде Эмма чувствовала основную силу, укрывающую ее от бед мира сего, и именно его руководство она особенно ценила. Тете Алине всегда удавалось оставаться в тени мужа, хотя дом, дети, карьера мужа — все это было под ее присмотром. Но как-то само собой складывалось так, что главным был Ричард. Он посылал детей в школу, он обсуждал с ними вопросы жизни и смерти. Он, в конце концов, был сэром Ричардом Харт, бароном К-им, известным адвокатом, главой комиссий, членом организаций, и прочая и прочая. Алина же настаивала только на одном — на принадлежности семьи к Русской Зарубежной Церкви, поскольку происходила из эмигрантской семьи в каком-то поколении. Впрочем, в церковь они ходили редко, и свое отношение к ней Эмма ощущала как формальную принадлежность к еще одному аристократическому клубу.

Впоследствии, раздумывая над сложностью своих отношений с Димой, Эмма пришла к выводу, что наверно его русскость и была причиной увлечения. Если б не этот язык, смутно знакомый по времени, когда она еще жила с мамой и бабушкой в маленькой квартирке на третьем этаже! Папы у нее никогда не было, зато была бабушка. Бабушка гуляла с ней в парке, водила в гости к подругам — там пили чай, разговаривали на русском, там она встречала других русских — и старых и молодых, и даже детей. Но все это было очень давно. Потом бабушка умерла. В их жизнь вмешался Ричард, много спорил с мамой, стал забирать Эмму на праздники, а потом умерла и она. Так Эмма оказалась в семье сэра Ричарда. Свой титул она наследовала не от него: у Эммы, как и тети Алины, был свой собственный аристократ в роду — дедушка Бродаган, ирландец, чьи медные волосы и веснушки были обильнее фунтов на счету.

Повзрослев, она стала проявлять те самые бунтарские черты, унаследованные от матери, которые не понимал и боялся Ричард. Он с опаской наблюдал за тем, как в племяннице раскрываются задатки, полученные от Анны — женщины талантливой, страстной и сумбурной. Ни британского благодушия, ни спокойной целеустремленности, отличающей его собственных детей, у Эммы не было. Да она сама не знала, чего хочет. Вечно металась из крайности в крайность, никогда не могла определиться с главным и второстепенным, всегда жаждала того, что недостижимо.

Так и в этой истории с молодым человеком — Ричард был уверен, что Эмма увлеклась им только потому, что он недоступен. Эмма не так глупа, чтоб увлечься кем-то только потому, что ей это запретили (все же его, Ричарда, воспитание), но устоять против романтизма всей ситуации сложно и более закаленной натуре. И надо признать — парень красив, такие нравятся девушкам. Тогда, шесть месяцев назад он думал, что история закончена и не был рад узнать о продолжении романа.

Эмма так и не сделала карьеры. Окончив свой художественный факультет (еще одна черта, доставшаяся от Анны), она твердо решила стать дизайнером — и стала. И занималась теперь раскрашиванием картинок в своей конторе за небольшую зарплату. Ни имени, ни преуспеяния, ни семьи. Одно преимущество такой работы — у нее было много свободного времени, поскольку работала она быстро и большую часть выполняла дома по ночам или в выходные дни.

Это и дало ей возможность приехать домой в самый разгар рабочей недели, когда охватило уныние. Как обычно, в течение рабочей недели Ричард ночевал в городе, но зато дома была тетя Алина и кузен Ронни.

Была среда, Эмма приехала домой накануне вечером, когда семья еще спала. Ей не спалось, полночи она читала, но, несмотря на это, встала рано и спустилась в кухню. Она приготовила тосты и села пить кофе, под руку попались вчерашние газеты, и машинально она взяла одну.

Тут и нашел ее Рональд, который к семи утра успел уже пробежаться вокруг дома, принять душ, и тоже спустился за кофе. Он нашел Эмму неестественно застывшей и бледной, с газетой в руке и глазами, устремленными куда-то внутрь противоположной стены. Словно она только что увидела привидение.

— Эй, там случайно не написано, что тебя уволили? — пошутил он.

— Нет, там сказано, что тебе дали пять лет с конфискацией имущества. — Парировала она.

— Уже? Быстро работают парни. — Он рассмеялся. — Нет, в самом деле, что там?

— Выпустили Френка. Френка Голдинга. Ну, того негодяя…

— Я знаю.

— Знаешь?

— В смысле — я знаю, кто такой Френк Голдинг. Но я не знал, что его отпустили.

— Тут написано. — Она протянула газету.

Короткая заметка гласила, что Френк Голдинг, ранее ошибочно обвиненный в убийстве молодой актрисы, выпущен на свободу. К сожалению, никто не может возместить ему потерю года, проведенного в тюрьме, но мы надеемся, что он и впредь будет радовать поклонников своего таланта новыми работами. И т. д.

Эмма взволнованно заходила по кухне, Ронни сел на стул и с любопытством рассматривал ее. Они не виделись всего пару месяцев, но за это время в Эмме появилось что-то новое. А может, он сам перестал обращать на нее внимание, как не смотрят на младших сестер. Мелани, маленькая, сейчас в университете. Но Мелани всегда была понятной и своей, а Эмма казалась ему сестрой-загадкой.

— А Ричард знал? — Спросила, наконец, она, прервав движение.

Рональд пожал плечами:

— Кто может сказать, что знает, и чего не знает Ричард?

Эмма сбегала за телефоном к себе и вернулась. Еще одна вещь, которую не стал бы делать ни он сам, ни Мелани. Мелани в таком случае долго бы извинялась за необходимость выйти, а Ронни позвонил бы из своей комнаты.

— Сейчас полвосьмого, Эмма! — Сказал он.

— Да?

— А вдруг он еще спит?

— Ричард? Не смеши меня!

— Ма спит.

— Но это же Ричард!

Она быстро набрала номер и затараторила в трубку:

— Алло! Доброе утро, дядя. Да, все в порядке. С чего ты взял? Нет, я только что нашла статью в газете — о Френке Голдинге, помнишь? Его выпустили. Да. Да. Я приеду.

— Разговор был коротким. — Констатировал Ронни.

— Ну, как всегда.

— И что?

— Да ничего. Я встречаюсь с ним за ланчем.

— Едешь в город? Я с тобой.

— Разве ты планировал ехать? Я имею в виду, тебе наверняка надо тут чем-то позаниматься, раз ты приехал.

— Мне всегда надо чем-то позаниматься, и, к сожалению — чаще, чем этого хочется. Нет, я проедусь с тобой. Это грозит стать интересным приключением.

— Приключение? У меня? Я — самая скучная женщина во всей Англии, Шотландии, Ирландии и Уэльсе.

— Неправда, — тут он вдруг посерьезнел, — знавал я скучных женщин в своей жизни. Ты — не из их числа.

К своим двадцати девяти Ронни был дважды помолвлен и дважды разрывал помолвку, так что сказанному Эмма поверила.

Стамбул, 2011.

Наутро Новази внимательно присматривался к Птичке, стараясь не проявлять свой интерес слишком заметно. Оправданием ему служило то, что любопытство это не праздное — если кто-то осмелится обидеть его секретаршу, ему нужно об этом знать. Шахид пока не звонил, да и рано, но увиденное вчера не давало ему покоя. Слишком алчное лицо у этого Кая, слишком смущена сегодня Птичка. Между ними что-то произошло, что-то неприятное. Но расспрашивать он не решился. Юность — время, требующее деликатности. Ему сорок девять, т. е. почти половина столетия позади. Какое право он имеет вмешиваться туда, где живут иллюзии и юные, утонченные мечты? Ему, старику, уже никогда не испытать ничего подобного, и он не хотел лезть в тайники ее души своими грязными лапами.

Но он знал, что Птичка любит слушать. Слушает она внимательно, переживая каждое слово, будто сама живет рассказанной жизнью. И потому ему нравилось говорить с ней. То, не рассказанное, что до сих пор лежало тяжестью на душе, когда он слышал свой голос и видел отражение слов на ее лице, начинало выглядеть не таким уж и глупым. Когда она слушала, ему казалось, что он имеет право чувствовать все то, что чувствует, и что он считал запретным во всякое другое время. Он становился другим человеком на эти несколько минут. Так что разговор, как он надеялся, был приятен обоим.

— Итак, Птичка, на чем мы вчера остановились? — Спросил он.

— На вашем возвращении, Эфендим.

— Ну да, конечно.

— А что было потом, когда вы вернулись?

— О, потом все было стандартно. Как у всех. Не сразу, но через некоторое время я женился. Моя жена и я — мы не любили друг друга, ты наверняка слышала эту историю. Это был династический брак, и ни она, ни я так и не сумели простить это друг другу. Да я и не жил дома долго. Служба требовала моего присутствия, и я был этому рад.

— И что же?

— Как только стало возможно — когда выросли наши дети, мы развелись. Насколько мне известно, она сейчас вполне довольна своей жизнью.

С этим Птичка была согласна. Бывшая жена Новази была частым персонажем светской хроники. Госпожа Алия посещает приют, госпожа Алия кормит голодных, госпожа Алия была сегодня в театре. Всегда красивая и ухоженная, очень порядочная и уважаемая госпожа Алия. То, что не позволено кому-то другому, у нее получалось великолепно.

— А дети?

— Мой сын сейчас примерно твоего возраста. Он в армии, не мне судить, но мальчик доволен и, кажется, достоин своего места. А дочь недавно вышла замуж.

— А вы?

— А я — как только стал свободен — решил, что должен ее вернуть. Я помнил ее все эти годы.

— А она?

— Я думаю, что и она помнила меня.

Ч.2. 7. Английская глава

Лондон, 2006.

— Моя или твоя?

Этот был риторический вопрос. Можно ли сравнивать его кричащий белый ягуар с ее маленьким ниссаном?

Эмма нахмурилась. Если выбрать ягуар, то она останется без машины ближайшие дни, если взять ниссан, то без машины останется Рональд. Как ни крути, неудобно. Но упустить возможность проехаться в таком красавце… она, конечно, не могла остаться к нему равнодушной.

— Да ладно, не напрягайся! Я отвезу — я же и верну обратно.

Итак, ягуар победил.

— Зачем ты едешь? — Спросила Эмма уже в пути.

— Увязался следом, да? — Усмехнулся он. — Последние несколько дней мне было слишком скучно.

— Подожди, так это правда? Тебя точно турнули с работы?

— Трогательное доверие! Нет, действительно затишье.

Проехав еще какое-то время, он признался:

— Я меняю профиль.

— На?

— Социальные службы.

— Почему?

— Устал от бессмыслицы. Смерти, преступники, жертвы…

— А мне казалось, ты был доволен. — Последние шесть лет Ронни работал полицейским психологом, и, кстати, работал хорошо.

— Кто-то должен делать и такую работу. Но я хочу делать что-то нужное, что-то не бессмысленное, не однодневное.

— Я понимаю.

С некоторых пор Эмма чувствовала это и сама.

— Отцу не говорил?

— Нет пока.

Ясно. Вот в чем дело.

— Хочешь, я скажу?

— Ну, я не планировал именно это… но если ты поприсутствуешь, мне будет приятно.

Удивительно, но кузены почему-то боялись отца. Эмма, напрочь лишенная этого страха, всегда посмеивалась над этим.

— Трусишка-Ронни! Трусишка-Ронни! — пропела она высоким голоском и высунула язык. В ответ Ронни показал кулак и сделал вид, что дергает ее за косичку.

— Замолкни, крыса!

И оба рассмеялись. Они не играли в эту игру с тех пор, как ей было тринадцать, и у нее был маленький тощий хвостик и тоненький голос.

Решительность и даже некий дух бунтарства, сидевший в Эмме с утра, вдруг увял. И дальше ехали уже в другом настроении.

Встреча была назначена на одиннадцать, и в одиннадцать-ноль-две Ричард, аккуратный, как всегда, подтянутый, уверенный и сияющий, предстал перед ними. Встреча происходила в небольшом французском ресторане, который с недавних пор Ричард выделял за качество блюд и приятную обстановку. Сюда он водил деловых партнеров, клиентов, сюда можно позвать семью, так же как и малознакомых людей другого социального уровня — и те и другие вписывались в интерьер вполне естественно.

— Ну, дети? Что подвигло вас на подвиг встречи со стариком-отцом в сей ранний час? — Спросил он, усевшись за столик.

Кажется, он никогда не принимал их особо всерьез. Обычная маска труженика отца: я, мол, великий адвокат и что вы в своей маленькой жизни можете знать, чего не видел я? И под его ироничным взглядом дети присмирели и сидели, тихо переглядываясь. Но, как обычно, недолго, и руководство на себя взяла более бойкая Эмма.

Протянув Ричарду газету, она спросила:

— Ты знал?

— А, это… ну, дорогая, ты совсем не следишь за новостями. Об этом уже месяц говорят по ТВ, в новостях.

— Я не смотрю телевизор.

— И газеты тоже не читаешь.

— Почему ты мне не сказал?

— А что бы изменилось?

Да, что? Ей казалось, что она как-то причастна к той истории и несет ответственность за Стефани и другую — убитую девушку, за возможных будущих жертв. Для Ричарда же это был лишь ординарный случай из практики. Не первый, даже не сотый.

— Такое случается сплошь и рядом. Даже тогда было чудом, что нам удалось его загнать, — «нам» — это великодушно, учитывая, что все сделал один Ричард. — Пять лет за непредумышленное убийство — не так уж и мало для Америки. Многие отделывались меньшим. В любом случае, ты должна помнить, что нашей основной задачей было спасти девушку, а не добиться наказания порока.

— Но он не просидел и года! К тому же мы знаем, что это было не непредумышленное убийство! И все это знают!

— Никому нет дела до того, что знают все. Это юриспруденция, детка — и деньги. Мне жаль тебя огорчать.

— Но ты же всегда стараешься добиваться справедливости, ты сам говорил, что это важно!

— Я делаю что могу. Но жизнь — это искусство компромиссов. Спроси Рональда, он работает в полиции, он тебе расскажет.

— Ронни?

— Ннннда…?

— Ты меня убиваешь.

— Что поделаешь. — Ронни изобразил огорчение, на самом деле он наслаждался.

— Что же делать? — Снова обернулась к Ричарду Эмма.

— Ничего. Оставить все на Божие правосудие. Оно больше человеческого.

— А если он и дальше будет убивать?

— Ну, я тебе скажу — там тоже не дураки сидят. С теми медикаментами, что ему прописаны, Френку повезет, если он сумеет добраться до ванной комнаты самостоятельно.

— В прошлый раз ему тоже давали медикаменты. И тем не менее…

— И, тем не менее, мы должны довольствоваться тем, что есть. А сейчас я собираюсь взять утку под апельсинами, рекомендую!

И он взялся за меню, делая вид, что не замечает возмущения Эммы и мимических уловок Рона. Эти двое заодно, любопытно, что они на этот раз придумали. С самого детства это был устойчивый тандем, в любой момент готовый на очередной подвиг. Не то, что младшая, Мел — спокойная и тихая, как и подобает девушке.

Ронни пнул Эмму под столом ногой. Ах, да.

— Кстати о полиции, Ричард. — Начала она с невинным лицом, которое обычно не предвещало ничего хорошего.

— Что с полицией? — Переспросил Ричард, все еще глядя в меню. На этой стадии заговора главное делать вид, что не замечаешь уловок, иначе информацию придется добывать намного дольше.

— Ронни уходит из полиции.

— Что так? — Он никогда не одобрял выбор Рональда, но считал, что постоянство необходимо выдерживать в любом деле. В этом смысле кратковременность любовных связей сына раздражала его больше всего.

— Он собирается заняться… чем, Ронни?

Наступило время говорить за себя — и она хитро подмигнув, передала инициативу Рональду.

— Я уже год учусь на новой специальности, — неожиданно хриплым голосом проговорил тот.

— В какой?

— Свято-Троицкая богословская школа, это заочное обучение, через интернет.

Вот так сюрприз! Вот и социальные службы! Теперь понятно, почему он боялся разговаривать с Ричардом один. Еще неожиданней была реакция Ричарда.

— А почему не Джорданвилль?

— Джорданвилль был бы лучше всего, но это далеко.

— Ты хочешь стать священником?

— Священником я не смогу. К сожалению. Я разводился. Ты же знаешь.

— Это были не официальные браки. И тем более, не церковные.

— Не знаю. Я бы хотел, но как получится. В Джорданвилль меня могут и не взять…

— Тебя подводит неопределенность. Пора решать, что ты на самом деле собираешься делать.

— Так ты не против?

— Почему я должен быть против? В нашей семье были священники и раньше — англикане, конечно. Но об этом не может быть и речи.

— Разумеется.

— Ты можешь объяснить свой выбор?

— Ну, я все-таки психолог. Я работаю с настоящими, живыми людьми и с вполне реальными проблемами. Но психология сама по себе не дает ни решить эти проблемы, ни объяснить их причины. Можно ли спасти жертву психопата или предотвратить новое нападение, если ты боишьсядаже упомянуть о том, что такое страсть и как бороться с ней, то можно ли пытаться исцелить больного или облегчить страдание?

— Я вижу, ты все продумал. Что ж, дерзай.

Он, правда, слукавил и не сказал главного. С самого детства он знал, что когда-нибудь Ронни выберет этот путь. Сероглазый, темноволосый, как все Харты, уравновешенный и красивый мальчик, он отличался еще и открытостью к людям, и склонностью к мистицизму. Были периоды, когда Ричард опасался, что это толкнет Рональда к популярному теперь увлечению магизмом или сделает наркоманом. Слава Богу, обошлось. Тщеславие на грани человекоугодничества могло толкнуть его на угождение чужим вкусам — в университете это случается особенно легко. Именно поэтому он не возражал против службы в полиции: трудная работа, ежедневное столкновение с человеческим горем и слабое вознаграждение — это хорошая прививка от глупости и слабоволия. Поэтому же он не возражал против художественной академии для Эммы. И лишь Мелани плыла по течению.

— Мама будет рада. — Осторожно добавил он.

Сказать, что Эмма поражена — ничего не сказать. Она тихо доела свой завтрак, допила кофе и выбралась наружу. Ей было о чем подумать, как и тем двоим.

Словно повязка слетела с глаз: до сих пор ей казалось, что в жизни нет ничего, кроме работы, вечерних встреч в пабе, случайных связей, разговоров ни о чем и ночных звонков Димы. Да еще иногда — полеты в другую страну, такие же безрезультатные и безрадостные, как все остальное. Казалось — так живут все, и по-другому жить невозможно. Пусть и не вызов семидесятых — сытому ограниченному кругу «приличных людей», пусть не борьба за выживание, как у жителей трущоб. Но, в сущности, так же бессмысленно, как и то, и другое. А тут Ронни на ее глазах выкидывает такое! И Ричард не только не возражает, но, кажется, еще и рад.

Странное чувство — то ли раздражения, то ли облегчения охватило ее.

Ронни шел следом. Одновременно радостный и… разочарованный. Он месяцами подбирал доводы, готовясь к борьбе, а никакой борьбы не понадобилось.

— А мне ты сказать не мог? — Вдруг обернулась Эмма.

— Сказать что?

— Об этом!

— Но я же давно тебя не видел.

— Ты мог позвонить!

— Эмма, что сегодня — приступ паранойи? Ты всех обвиняешь в скрытности. Сначала Ричарда, теперь меня.

— Да? — Она прошла еще несколько шагов вперед, а затем снова остановилась:

— Прости. Наверно, это так выглядит. Я просто…

— Что?

— Я не знаю. Со мной что-то происходит, но я не знаю что.

Так они дошли до машины.

— Ну, вези! — Уже весело заявила она, плюхаясь на сидение.

— Куда?

— Домой, конечно! Будем праздновать! Купим шампанское, и я приготовлю салат! А Ма попросим сделать мороженное!

— Ты же только что ела. Лопнешь!

— Неа! От мороженного еще никто не умирал!

Еще было о чем подумать, но будущее начало вырисовываться. Еще смутно, еще трудно в это поверить, но стало ясно, что нужно сделать.

Стамбул, 2011.

Дениз не приходил несколько дней, но, занятые своими проблемами, друзья не обратили на это особого внимания.

У всех что-нибудь нависало на горизонте. Давид сдавал последние экзамены и заканчивал последние рабочие отчеты. Да еще отказ Кары, и ее слова… — мало хорошего. У Тимура неприятности на работе. У Укзмета сессия, у Озана разболелись зубы, пришлось идти к стоматологу — дорого и больно! А про Челика вообще лучше не говорить. Так что, когда Дениз появился, никто не спросил его, ни где он пропадал, ни что случилось. С горечью пришлось задуматься, что же это за дружба такая: есть ты или нет, никого не волнует.

К радости Дениза, Догукан не пришел, хотя последнее время все его дела так или иначе были связаны с ним. Но видеть его Дениз не хотел. Не хотел и страшился. И был вынужден.

После разговора с присланными им людьми все еще болели ребра, заживал сломанный палец, синяков на лице видно не было — били умело. Тогда ему намекнули, что расплатиться придется услугой. И что это будет, скажет господин Кая. Дениз удерживался, сколько было возможно. Несколько дней он мог объяснять свое отсутствие болезнью, а сам тем временем лихорадочно изыскивал средства на погашение. Но взять их было просто негде. У семьи нет таких денег, а и были бы — отец обязательно спросил бы, зачем они нужны — и будет нужно рассказать о ресторанах, женщинах и выпивке. Тут уж неизвестно что хуже — люди господина Кая или один разгневанный отец Дениза. Он занял сколько мог на работе, взял немного у матери и выпросил у сестры, спросил у друзей. У Озана традиционно денег не было, Укзмета нет смысла даже спрашивать, Тимур дал, сколько мог, других вызвонить не удалось. Но все вместе это составляло всего несколько тысяч, а его долг с процентами поднимался уже к двадцати. Откуда все это набежало? Будто машину купил, а при этом — ничего лично для себя он так и не получил. Разбитые ребра, сломанный палец, затуманенная голова и постоянный позыв выкурить.

К счастью, его знакомство с наркокультурой не зашло настолько далеко, чтоб отрезать путь назад. То ли Догукан не хотел тратиться на тяжелые наркотики — дело ограничилось марихуаной и горстью несильных таблеток, — то ли считал, что подсев на тяжелые, Дениз не вернет ему денег и не будет достаточно управляем. Так что голова болела, сердцебиение возникало, угнетенное состояние, страх, неприятности с кишечником — это было, но не больше.

Сейчас он ждал — в смятении и страхе, сидящем где-то в желудке, ждал господина Кая и почти не замечал других. В огорчениях люди становятся эгоистичными. Никто в сегодняшней группе не уделял другим внимания, будто пришли и поддерживали видимость общения лишь в силу привычки. Им было некуда больше пойти, чтоб хоть на время забыть о своих огорчениях.

И несколько позже явился господин Кая. С ленивой грацией скользнул за столик, улыбнулся присутствующим, сделал всем комплименты, и лишь тогда удосужился снизойти до Дениза.

— Дениз, друг мой! Как же я соскучился!

Как будто не он натравил на него тех горилл и не его вина во всем произошедшем.

— Что ты хмурый такой?

Вопреки стараниям, маска удовлетворенности Денизу не удавалась.

— Или не рад встрече с другом? — еще раз нажал господин Кая.

— Рад, конечно, рад! Мы все тебе рады. — Ответил за него Озан, хватаясь за щеку.

Ничего не оставалось, как подтвердить, и Дениз буркнул что-то.

— Ну, ты! Не выдавай друзьям нашу маленькую тайну! — Тихо сказал Догукан, пододвигаясь ближе. — Ты же не хочешь, чтоб они узнали правду о твоих вечерних прогулках?

Кто и когда назвал его приятным человеком? Сейчас в глазах Кая блестело что-то хищное, а на губах играла наглая улыбка. Он забавляется, причиняя боль другим, потому и растягивает пытку.

— Что тебе надо?

— Не мне, приятель, не мне. За этим стоят люди, ой, какие серьезные! Это им ты задолжал, а я — только посредник. Ты же не хочешь рассердить их, правда?

— Что надо этим серьезным людям?

— Потому что если ты их рассердишь, — продолжал, словно не расслышав, Кая, — то случившееся на днях покажется тебе детским лепетом. Помнишь случай на мосту? — с заговорщицким видом добавил он и подмигнул.

Никакого случая на мосту Дениз не знал, но почему-то похолодел. Желудок сжала жестокая волна.

— Так что вам надо? — Повторил он уже смирно.

— Ты работаешь в порту. — Констатировал Догукан.

— Работаю.

— В таможне.

— Да.

— Ты там что делаешь? Проверяешь штампы на бумагах да даешь добро на вывоз?

— Да.

Только теперь Дениз начал понимать — и ему стало по-настоящему страшно. Пока он рисковал только своими деньгами, сейчас же его вовлекают во что-то особенно гнусное. Это не только деньги, не только риск физической расправы, это еще и позор для него и всей семьи. А что он попадется — Дениз не сомневался. Он не мошенник, до последних недель он никогда не был плохим человеком. Честные всегда попадаются.

Перед его глазами мелькнул образ: нахмуренный и поседевший отец, плачущая мать, сестра ходит в старых девах, заголовки в газетах, тюрьма, где другие заключенные тычут в него пальцами.

— Я не могу это сделать! — Скорее выдохнул он, чем сказал.

— Тише, тише! Ты привлечешь к нам внимание. — Улыбаясь, ответил Кая, глаза его при этом оставались злыми. — Дурак ты! Никто ничего тебя не просит делать. Пока. Ну а когда попросят — ты подумаешь — и все сделаешь. Понял? Твою сестру, кажется, Эдже зовут? Сколько ей, семнадцать? Красивая девочка…

И Дениз понял, что сделает все.

Неожиданный шум отвлек его от мыслей о своей беде. В комнату зашел Челик, и даже из того кошмара, в котором он находился, Дениз понял, что что-то случилось. Друзья обступили Челика, хлопали по плечам и что-то говорили ему, Дениз же оставался в неведении.

— Что случилось? — Спросил он Озана.

— Ты разве не слышал?

— Не слышал что?

— Кара отравилась. Случайно выпила не те таблетки вместо снотворного.

— Когда?

— Вчера ночью. К счастью, ее успели отвезти в больницу.

— Она жива?

— Да, хоть и плоха.

Взволнованный Дениз подошел к Челику, чтоб выразить ему свою поддержку. И там, стоя среди друзей, он машинально окинул взглядом комнату и снова посмотрел на Догукана. Тот улыбался — улыбался самодовольно и самовлюбленно. В другой раз, другой человек не сумел бы сопоставить одно с другим. Но только что сказанные слова про Эдже, вымогательство, быстро промелькнули в голове Дениз и сопоставились с влюбленными взглядами Кары, которые ему случалось ловить до того, как все началось. И он понял. Он смотрел теперь на Кая с ужасом — это самый страшный человек, которого приходилось ему встречать!

Бывают злые люди, на лицах у которых написана их злоба. Преступники, маньяки, распутники, которых показывают в кино. Но здесь перед ним находилось нечто более страшное: ужас заключался в том, что такой, как Догукан, кажется хорошим парнем, имеет приличное лицо, хорошую репутацию, происходит из хорошей семьи — и он подкрадывается к вам, как равный к равным. Но вместе с ним в вашу жизнь вползает зло.

И в довершение всего — Кая перехватил его взгляд, понял все и кивнул, подтверждая этим свою причастность к судьбе Кары. Его улыбка стала еще шире.

Ч.2. 8. В свободном падении

Шахрезада

Наивно думать, что сказочница, проведшая уже тысячу ночей за рассказыванием историй, не способна изобрести еще немножко. Поменять имена, скомбинировать приключение из нескольких историй, заменить местность — да, можно подумать, муж помнит все, что она рассказывала в первый год!

А просто ей надоело.

В жизни жены шаха неизбежно наступает момент, когда надо сказать: «Хватит! Или ты делаешь меня главной женой в гареме, или до свидания!»

И потом, на ее стороне было преимущество: в отличие от остальных женщин, она умела разговаривать.

Киев, 1991–1993.

Пришли буйные девяностые. СССР распался на СНГ+, это немного пообсуждали. Разделения Церкви, а вернее раскола, в университетской тусовке не заметили, как немного раньше — не заметили празднования Тысячелетия Руси. Зато много говорили о национализме, об опасности для жизни и о мафии, о проблемах трудоустройства и войнах в бывших союзных. О необходимости бежать за границу, где, все, конечно, лучше чем тут. То, что там все правильно, было известно из достоверного источника — выступлений Задорнова. В газетах появились статьи в стиле «ей четырнадцать, ее растила мать-одиночка, у них старый холодильник и образование, сами знаете, какое — кем же ей стать? — конечно, проституткой». О проститутках и белых офицерах пели по телевизору, самозабвенно зажмуривая глаза, моложавые старики. Хлынувшие на экраны американские фильмы вызвали состояние шока — после десятилетий унылых телепередач с одним-единственным боевиком с Жаном Маре в главной роли по воскресениям, и то не каждый месяц. В этих фильмах главными героями были полицейские, воры и, опять же, проститутки. Казалось, что люди в Америке рождались только для того чтоб стать по ту или иную сторону закона, и затем умереть наиболее шокирующим образом. Увлеченная, как и все, яркостью нового сигнала, Марина отловила тенденцию, только увидев экранизацию своего любимого «Морского волка» по Джеку Лондону, где на голубом глазу, Мод превратилась из поэтессы в воровку — и это уже было не забавно.

Открывшиеся шлюзы пропускали много нового. Красавица-Регина бегала в астрологический клуб к одному гуру местного масштаба (в последствии — всесоюзного). Марина как-то заглянула в ее тетради с таблицами — и закрыла. Регина теперь состояла в каком-то кружке духовных личностей. Откуда они берутся и как туда попасть — настоящая загадка. По рассказам Регины, это обычно получается случайно — идешь себе по улице и вдруг — БАЦ! — духовная личность навстречу! Ну и знакомишься. Узнают они друг друга по кричащим кольцам на пальцах, нарядам, ну и по прущей изнутри духовности.

Пару раз Марина напросилась в гости — она тоже подозревала присутствие в себе небольшого запаса оной — но из этого ничего не получилось. Ее там не заметили, то ли недостаточно духовна, то ли недостаточно громко говорила о себе. По наблюдениям, основную информацию друг о друге в таких компаниях получали от самих же участников, а это Марине, приученной к тому, что «пусть твои дела говорят за себя громче твоих слов», было недоступно. Зато она нашла себе другой кружок — клуб уфологов. Увлечение инопланетянами стало таким же популярным, как увлечение полтергейстом, экстрасенсорикой и магией.

Уфологи собирались раз в две недели в маленьком подвальчике на Подоле. В темной комнатушке не было даже стульев, все садились на столы или выступающие части фундамента. Встречи заключались в том, что все пришедшие слушали и восхищались, а глава клуба — пятидесятилетний хрыч, самоуверенный и холеный умник — рассказывал о своих уникальных переводах священных текстов с греческого и поездках на раскопки древностей в русскую глубинку. При чем тут НЛО, было непонятно, но, наверно — где-то, как-то, причем-то.

Поскольку выслушивать гостей не предполагалось, то Марина и не говорила. Но к тому моменту у нее уже была своя собственная теория о мире и вообще, и во вселенской структуре она стояла где-то так… близко к центру. К тому моменту она уже подхватила почти все симптомы грядущего Нью Эйдж: пантеизм, веру в иллюзорность бытия, метемпсихоз, ченнелинг, синкретизм, лечение руками и управление погодой.

Последнее ей особенно удавалось.

Занятия оккультизмом приносили временное успокоение. Несколько часов или часть дня ей казалось, что ответы найдены и душа наполнена миром. А потом снова начиналось беспокойство, неопределенная тоска, уныние — и стереть все это можно было только новым сеансом прикладной магии. Сны становились притягательнее жизни: жизнь скучна, а в снах, казалось, было что-то. Тоска и страх стали постоянными спутниками жизни. Часто, оказываясь где-нибудь на мосту, у окна или в другом возвышенном месте, она внезапно ловила себя на страхе, что непроизвольно прыгнет вниз. Нет, ей этого совсем не хотелось! — но ведь бывают же внезапные умопомешательства? А где гарантия, что это не произойдет с ней через секунду? В метро она старательно отходила от края платформы не менее, чем на два метра — чтоб не упасть, а может быть, чтоб не прыгнуть. Тоска охватывала с утра, и сама не зная кому, она иногда кричала в небо: «Нет, я хочу жить!»

Таково обычное следствие увлечения оккультизмом. Медитации приводят к повышенному выделению эндорфинов, в результате чего человек переживает кратковременное удовольствие. Но затем организму необходимо восстановить запас эндорфинов — и начинается ломка. То же самое происходит с наркоманами. И наркоманам бывает так легко бросить наркотики, придя в харизматическую секту — они просто заменяют один наркотик другим. Механизм этот известен и описан многократно, но Марина была слишком безграмотна, чтоб знать об этом. Наоборот, как невротики считают свои невротические симптомы основным элементом собственной индивидуальности, как истерики не верят, в то, что кроме истерик бывают другие способы переживания, так и ей казалось, что эти «страдания» — самое ценное в ней. И ничего другого она, как личность, не представляет.

В какой-то мере восстановить уверенность в себе и почувствовать себя лучше ей помогал флирт. Когда кто-то смотрит на тебя с восхищением, ты уже как бы и не пустое место. Но за флиртом чаще всего следовала следующая волна отчуждения и горечи. Тот, кто был вчера, назавтра, как правило, исчезал, и завтра начиналась новая тоска и новое разочарование. А внутренний голос властно звучал сквозь наслоения и осуждал ее. Общеизвестно, что внутренний голос, то есть совесть — это комплексы, от которых необходимо избавляться. А для этого существуют тренинги, если вы не можете сделать этого сами.

Тренинги стали новым массовым увлечением. Норбеков, Козлов, холотропное дыхание, психоанализ, трансперсональная терапия, трансцендентальная медитация, символдрама, соционика, наконец, НЛП. Групп этих было много, стоили они дорого, время на них тратить не хотелось — но, стоя под очередным объявлением, Марина чувствовала гложущее чувство зависти. Вот те люди — они, наверное, знают больше о том, как правильно, и живут более полно. Ей же всегда чего-то не хватало до полной жизни. Еще вот только чуть-чуть.

Нью-Эйдж — штука всеядно-безграничная. Кроме прикладных астрологии-хиромантии-френологии и пр., она включает в себя все, от кельтских друидов до индийской реинкарнации, вывернув ее наизнанку. Ведь ни для кого не секрет, что основанная надежда наших сторонников перерождения заключается в том, чтобы в следующий раз родиться в семье американского миллиардера, красивым и здоровым мужчиной, провести годы, переезжая с курорта на курорт и, вызывая вопли восторга у толп обожателей, каждую ночь ложиться в постель к новой красавице. Ну а если паче чаяния, вдруг достанется индийская трущоба, то американский миллиардер все равно никуда от нас не уйдет — рано или поздно выпадет и мой шанс испытать это счастье. Нечего и говорить, что оригинальное, индийское понимание реинкарнации тут и рядом не лежало.

И-цзин и — длиннобородые старцы, весело прыгающие в горах и берущие на воспитание младенцев, дабы вырастить из них великих бойцов и духовных лидеров к концу фильма — так вот, эти старцы не едят ровно ничего, и, тем не менее, летают по воздуху, как только захотят. А состарившись (лет этак в триста, раньше не солидно), вместо того, чтоб умереть, они уходят в неизвестном направлении, чтобы впоследствии вещать из зарослей ив. А силы на все эти подвиги дает им веганская кухня и, конечно, духовное совершенство.

Умение лечить руками и, прижав руку к голове, закатив глаза в страдальческом жесте, прозревать будущее. Обязательно — драться. Тот, кто не может поколотить шайку американских мафиози, не имеет права претендовать на духовное лидерство.

Таро и скандинавские руны. Каждое из этих направлений, при ближайшем рассмотрении, превращается в отдельную систему, претендующую на философское осмысление бытия, разветвляется, далее опирается на работу с архетипами, вызывает к жизни новый вид психотехнологии. Работа с чакрами и визуализация как метод притянуть к себе идеального сексуального партнера или деньги. В любое из них можно закопаться. Каждое из них требует отдельной жизни и обещает, что если поработать еще, то даст ответы. Это просто ты дурак, а вот те уверенно вещающие из динамиков женщины — они-то уж знают как. И не потому, что тут есть какая-то хитрость, а потому что приложили немного больше сил.

Захотев разобраться во всем этом, Марина обнаружила через какое-то время, что, во-первых, все эти методы не имеют цели и не становятся более конкретными, как ни старайся. Они — как дорога без конца, дорога в таинственную даль из детства, что всегда вызывала столько романтических ожиданий. Во-вторых — и это неожиданно — все они, так или иначе, базируются на каббале. Украшение может быть любым, но базис один и тот же. Даже индийская реинкарнация и китайские старцы никак не противоречат, а миленько вписываются в уже готовую схему. А, следовательно, существует некий эпицентр распространения этих течений, либо же искусственно созданная генеральная линия, кем-то направляемая. Отсюда было уже рукой подать до теории заговора.

Лондон, 2006.

Теперь Эмма знала, что надо делать. Она уволилась с работы, несмотря на просьбы начальства подумать и взять отпуск. Обрубать — так обрубать.

Упаковала вещи, сложила их по сумкам и написала список, в каком порядке что высылать. Купила билет, собралась, перекрыла электричество в доме и позвонила Ричарду. Его номер, как всегда, был занят. И обратный звонок застал ее уже в аэропорту.

— Это правда? — сразу же спросил он.

— Да.

— Ты хорошо подумала?

— Нет, я совсем не думала. Мне надоело думать!

— Подожди, я приеду.

— Мой рейс через двадцать минут.

— Отложи.

— Я не хочу, чтоб ты меня отговорил.

— Ты вернешься?

— Да, когда-нибудь. Конечно.

— Ронни уже едет, его-то хоть подожди.

— Если успеет. Скоро посадка… Ричард…

— Да?

— Прости, что не сказала сразу.

— Хорошо. Позвони оттуда.

— Обязательно.

Ронни вбежал в зал почти перед концом посадки. Запыхавшийся, счастливый. Обоим было нечего сказать. Они постояли минуту, повторяя друг другу обычные глупости, которые говорят взрослые брат с сестрой при расставании. Во всяком случае, Ронни был рад за нее и не пытался отговаривать. Разве сам он не собирался сделать то же?

Но вот уже пора — она прошла на посадку.

Место в хвосте у окна.

Задумчиво разглядывая облака, Эмма думала, что будет делать дальше. В Киеве ее никто не ждал. Ни работы, ни… — неизвестно, как отреагирует Дима. Его она тоже не предупредила

Но двадцать пять — слишком рано, чтоб уметь оставлять пути к отступлению.

Киев, 2006.

Самолет сделал полукруг над городом — внизу блеснула сеть озер. Словно приземляешься на болото. Не так волнующе, как воды вокруг аэропорта Консай или Бостона, не так таинственно, как нырять в зелень маленьких европейских аэропортов, не так велик, как Хитроу и люден как Лондон-Сити. Он всегда производил на Эмму впечатление чего-то маленького, почти домашнего.

Короткий контроль. Выбравшись во дворик, она села в большой автобус у входа. Знакомый маршрут, она уже приезжала сюда. Только в прошлый раз это была зима, и деревья вдоль дороги стояли серые и голые, небо было низким, мосты нависали над игрушечным лесом, и яркие объявления кидались в глаза пронзительным контрастом. Теперь же вокруг буянила зелень.

Путь показался короче, чем раньше. У въезда в город привычно уже мелькнуло озеро. Свежеотремонтированные дороги блестели темнотой покрытия и яркостью красок. Но дальше дорога привычно же испортилась, став тряской и серой.

На вокзале автобус вытряхнул пассажиров. Отсюда она взяла такси. Это заняло еще около часа. Дорога от вокзала требовала не меньше времени, чем дорога к вокзалу от аэропорта. Это всегда удивляло: разросшийся город подминал под себя людей, навязывая им неестественные ритмы. Но вот закончился и этот путь. Эмма устала, чувствовала себя грязной и проголодалась. Хорошо, что, наконец, дома.

Она выбралась из машины, назвала номер квартиры настороженной бабульке у входа, поднялась и открыла дверь своим ключом.

Димы дома не было. В квартире, как обычно, кавардак. Позвонить ему Эмма не решилась. Не для того, чтоб устроить сюрприз — сюрпризы она сама ненавидела — а из простой трусости. Вот скоро он вернется, тогда и поговорим. А пока она с наслаждением смыла пот под струями душа, выпила кофе, пролистала книги на непонятном языке и забралась на диван. Ждать. Скоро он придет.

День постепенно перерос в сумерки, сумерки — в вечер, а вечер стал сползать в ночь. Уставшая от волнений последних дней, Эмма спала. Димы не было. За окном зажигались и гасли огни, в доме было тихо.

Было уже около полуночи, когда открылась дверь, и в комнату зашел человек. Свет из прихожей падал на пол через полуотворенные двери комнаты, но Эмму он не разбудил. Не разбудили ее и негромкие удивленные возгласы и движения по дому. И только когда в комнате загорелся свет, и чужое лицо склонилось над ней, она проснулась.

Лицо было женским. Более того — возмутительно молодым и симпатичным.

Изящная девушка с точеными чертами лица и двумя черными косичками удивленно смотрела на Эмму.

— Ты кто? — Спросила она.

Слова Эмма поняла, но взбудораженная неожиданностью, лихорадочно пыталась понять происходящее. Кто это? Неужели Дима… но ведь чего ожидать, если двое живут в разных странах! Дима обещал, конечно, но она сама всегда отшучивалась. Мол, ты мужчина, конечно, у тебя будут другие девушки. И вот оно, наглядное доказательство измены! Да и разве это измена? Она сама ничего не обещала, сама избегала определенности, вот и доигралась! Хоть бы догадалась позвонить заранее!

Чувствуя себя полной дурой, Эмма вскочила с постели, натянула свитер и начала упаковываться. Только бы не заплакать. Только не плакать!

— Я сейчас уйду. — Сказала она по-английски. Конечно, та не поймет, но собираться совсем уж в тишине было как-то… жалко.

Девушка вдруг заулыбалась и что-то защебетала. Потом, спохватившись, перешла на английский.

— Так ты Эмма!

— Да…

— А я Лера. Димкина сестра. Двоюродная.

— Сестра? — Недоуменно хлопая глазами, повторила Эмма. Ах да, ведь у него же есть сестра, он говорил. Кузина!

— Ну да, конечно! А ты к Диме приехала?

— Да.

— Насовсем?

— Насовсем.

— Вот здорово! А Дима здесь не живет!

— Почему? А где он живет?

В ответ девушка что-то защебетала, быстро, как пулеметная очередь, путая слова и глотая окончания, перемежая свой варварский английский с чем-то еще.

— Извини меня?

— За что? Ах да, повторить? Сейчас.

Явно наслаждаясь полученным вниманием аудитории, девушка приняла картинную позу и приступила к рассказу:

— Так вот. Дима поменял работу…

— Да, он говорил…

— Говорил? — Девушка явно огорчилась неудавшемуся эффекту.

— Да, в школе.

— Ну, то такая школа, — скривилась Лера.

— А что?

— Это интернат для сложных подростков.

— И что?

— Как что! Ужас, правда? С его-то данными!

— Это хорошая работа. — Уверенно проговорила Эмма, все еще не понимая пафоса Лериной речи.

— У нас это не считается хорошей работой.

— Почему?

— Зарплата маленькая, никто тебя не уважает, престижа никакого… — кинулась перечислять Лера.

— Вот глупости! Плохая работа — это бандит. Наркоторговец. Плохой политик, плохой врач, убивающий людей — вот плохая работа. А работать учителем — хорошо.

— Но он не учитель!

— А кто?

— Физрук!

— Что это такое?

— Ну, тоже учитель, только физкультуры… спортивный учитель.

— А когда… то есть — а где он сейчас живет?

— Да там же, в школе.

— Почему?

— Ночная смена. Он там еще и воспитатель. И завхоз, и этот… чинитель.

— Чинитель?

— Он им все чинит. И с компьютерами возится. В общем, он решил там и жить пока, а сюда выбирается в свободные дни.

Наконец прояснилось.

Значит, сюда он не придет, и завтра тоже. Надо было позвонить. Эмма потянулась было к телефону, но спохватилась, что уже слишком поздно. Ладно, завтра.

— Лера, ты могла бы сделать для меня одну вещь? — Попросила она.

— Да, а что?

— Мне нужен адрес.

— Да я сама тебя провожу.

— Нет, не надо. Я сама.

— Ты что! Я ни за что не пропущу такое, такое… такую встречу!

Похоже, от девочки так легко не отделаешься. Эмма поморщилась. Меньше всего ей сейчас нужны были свидетели позорного изгнания, с другой стороны, Лера казалась дружелюбной, а союзники ей тоже не повредят.

— Сколько тебе лет, Лера?

— Восемнадцать, а что?

— Ты где-то учишься?

— Да, в институте.

— А родители разрешают тебе жить одной?

Лера помрачнела.

— Вообще-то не очень. Но мы им не говорили. Но ты же не скажешь?

— Я никому не скажу, — стараясь сохранить серьезность, ответила Эмма.

Эх, где ее восемнадцать лет с их мгновенной сменой настроений!

Где-то ближе к утру, проболтав полночи о своем, о девичьем, Эмма решила, что эта новая сестра — презабавное приобретение.

Утром девушки поднялись позже, чем планировали — сказывалась бессонная ночь и длинный перелет.

Влюбленным полагается стремительно мчаться к объекту любви, терять аппетит и речь в предожидании встречи. Но Эмма с удовольствием позавтракала, долго выбирала подходящий наряд — это не должно быть ни что-то вызывающее, ни затрапезное. Он может подумать, что… что же он может вообразить, если заявиться в этом голубом платье? Вот глупость, будто на прием. А этот бежевый костюм — словно дама лондонского Сити снизошла до рабочего. Но, если надеть что-то затрапезное, другого случая встретиться может и не быть. Он запомнит ее в том, в чем увидит…

Вышедшая в этот момент из ванны Лера положила конец сомнениям. И все закончилось джинсами, как обычно. Лера напросилась поехать вместе. Только отъехали, грянул дождь, и было уже неважно, что надето.

Уже подъезжая к школе, Эмма поняла, что, на самом деле, тянет время. Она бы лучше оказалась сейчас не здесь. Лучше бы она еще одевалась. Или выходила из дома. Или лучше если б дорога была в два раза длиннее, и пришлось бы долго ехать.

Но дорога закончилась. Лера извлекла подругу из такси, доставила ее под двери Диминой комнаты, а сама растворилась в переходах этого серого трехэтажного здания.

Страшный момент встречи приближался.

Ч.2. 9. Счастье

Письмо в прошлое

Августу, Эмилю, Отто, Дирку, Хансу, Мартину и Клаусу:

«Дорогие мои! Рада сообщить вам об удаче нашего маленького маскарада. Все идет по плану: принц обожает меня, а я, соответственно, обожаю его. Мы живем в нашем милом маленьком домике на тридцать акров. Наш дражайший венценосный отец предлагал жить у него, но мы — современная семья и любим уединение и независимость. Конечно, много времени уходит на социальные проекты — все эти, знаете ли, визиты к курфюрстам и престарелым эрцгерцогиням, но тут уж ничего не поделаешь, Гейнц говорит…»

Несколько строчек зачеркнуто, видны отдельные слова, местами потеки и кляксы.

«… не могу больше обманывать. Скучно тут, как же тут скучно! Я помню, что ругалась, когда Клаус разбрасывал носки. Я ненавидела мыть посуду за Хансом и опускать крышку унитаза за Эмилем, меня раздражал храп Августа и Отто, а сварливость Мартина можно сравнить только с жадностью Дирка. Но как же я по всем вам скучаю! Простите меня! Если вы только разрешите мне вернуться — я буду паинькой, я клянусь! Я буду складывать за Клауса носки и мыть сантехнику после Эмиля, я больше ни слова не скажу Мартину и Дирку, и Отто с Августом, только пустите меня назад!…»

Много клякс и правок и луж.

Подпись:

Всегда ваша, Белоснежка.

Стамбул, 2011.

— Первое время меня все устраивало. Я был занят, работа требовала полной отдачи и нравилась мне. Дома я бывал очень редко. Моя жена считалась красавицей. Наверно, никто никогда не видел ее неухоженной, непричесанной или плохо одетой. Дети…

Но, как показало время, мы с женой не были теми счастливцами, которые живут интересами друг друга. Чем дальше, тем более чужими становились мы друг другу. И как только наши дети выросли достаточно для того, чтоб учиться вдали от дома, мы развелись.

Птичка ахнула. Конечно, она знала о том, что господин Новази разведен — кто этого не знал? Но сам факт развода и имя его бывшей жены — все это носило привкус скандала. В свое время об этом много говорили, но тогда она была слишком молода, да и разговор быстро остановили — это могло повредить высокопоставленным родственникам обеих сторон.

— Это не было просто и стоило мне очень дорого. — Продолжил, между тем, Новази. — Но, наконец, я был свободен. Свободен — не только от неудачного брака, но и от обязательств перед семьей. К тому времени я стал тем, кем стал, и никто уже не пытался указывать мне, что делать.

Я был свободен — и я вспомнил о ней. Если можно так сказать, потому что я никогда ее не забывал. Память о ней отравила наш брак и в итоге разрушила его. Я сказал себе, что у меня теперь нет другого выбора, как только вернуть ее. Я был болваном, Птичка.

— Но почему же?

— Она была замужем.

Птичке подумалось, что раз это не остановило господина Новази, вряд ли это остановило бы ту женщину. Что Марина могла бы не захотеть вернуться к Новази, ей в голову не пришло. Ни одна женщина в мире не могла бы не захотеть этого!

Омар продолжал тем временем:

— Я знал о ней все: где она живет, как работает, кто ее муж, счастлива ли она в браке. Я платил, кому надо и попадал в черные списки — и мне доставляли через границу видеозаписи о том, как она переходит дорогу. У меня были ее книги, ее лекции, ее любимая музыка.

И постепенно я убедил себя в том, что она несчастна. Что это меня она ждет, чтоб загореться в полной мере.

Птичка подумала, что более романтичной истории она никогда не слышала, и что хотелось бы ей быть любимой кем-то так же.

— Ну что ты, Птичка! Это же не любовь! — Воскликнул вдруг укоризненно Омар. Может быть, увлекшись, она произнесла это вслух. Смутившись, Птичка не осмелилась спросить, но он сам ответил:

— Это был простой эгоизм. Любовь, Птичка, требует большего, чем кипение крови, уязвленное самолюбие, даже одержимость кем-то. Все это мелочно и преходящее.

Птичка не могла позволить себе не согласиться, но внутренне оспорила это утверждение.

— Ты не согласна? О чем ты думаешь?

— Мне всегда казалось, что самое прекрасное на свете — это умереть за того, кого любишь…

— Глупости! Умереть — требует мига. Миг напряжения, возможно даже, истерики. Это может сделать трус — когда ему стыдно своей трусости. Это может быть и просто тщеславный человек. Но вот жить рядом с другим намного сложнее.

Это было неожиданно. С ней никто никогда об этом не говорил. Все вокруг, наоборот, восхваляли страстную любовь, возникающую с первого взгляда.

— Но все это не имеет значение, Птичка. Ведь мы с тобой забыли о главном.

— О чем?

— Соблазнить чужую жену — харам.

Киев, 1994–1995.

Общеизвестно, что основной угрозой браку являются два момента: разбрасывание носков и открытая крышка унитаза.

Марина и Кеша были слишком взрослыми, слишком умными и слишком сильно любили друг друга, чтоб дать каким-то носкам вмешиваться в свою семейную жизнь. Поэтому они старательно обходили эту тему все первые месяцы брака и оказались не готовы к кризисам, пришедшим с другой стороны.

Нелегко взрослой и опытной женщине забыть о ролях, исполняемых ею в разных людных местах и стать просто придатком к кастрюлям и веникам. Так же как нелегко взрослому мужчине осознать и запомнить, что женщина, ходящая рядом, имеет свои собственные мысли, интересы и тайную для него духовную жизнь. Особенно больно это после месяцев восторга по поводу обретения друг друга.

Кеша был лучше ее. Добрее, благородней, умнее — это восхищение и стало основой будущего чувства. Но до того, как оно окрепло и было понято, случились все те неприятные выяснения отношений, что неизбежно происходят с каждой парой.

Романы, как правило, заканчивают свое повествование на этом месте, старательно убеждая нас в том, что нет в жизни женщины горя большего, чем невзаимная любовь или ссоры с любимым, которые происходят на пути к взаимопониманию. Ну, так врут. Гораздо горше — потерять уважение к собственному мужу. Романы утверждают, что супружеская любовь начинается, продолжается и поддерживается почти полностью половым влечением. В то время как в жизни такие браки рассыпаются, не успев срастись. Чувство, испытывающее изменения, подвластное влияниям враждебных сил, истощаемое скукой, съедаемое лестью, убиваемое ложью — чувство это, пытаясь выжить, ищет опору не в самом себе, но в своем источнике, своих корнях. И если ему не на что опереться, оно падет. Секс в этом смысле служит хорошим топливом, но является никчемной опорой, если кроме него ничего нет.

В одну из решающих для себя минут, стоя перед выбором — двигаться дальше, или разрушить все, она задала себе вопрос и тихо выслушала ответ. Такая игра в вопросы-ответы — изведанный способ движения к себе, хотя и болезненный. Что может быть сложнее, чем перестать врать себе? Ну, не совсем перестать, а хотя бы отложить на время.

Почему я несчастна? — спросила она себя. Потому что я нелюбима. А я хочу быть любимой. Хочу больше всего в жизни. Но так ли это? Неправда, он меня любит. Тогда почему? Может, он любит меня как-то не так? Может, кто-то другой мог бы любить меня больше? Нет. Я пробовала, и никто не может любить меня больше, чем он. Тогда, значит, вот этой — самой большой любви, возможной в мире — мне недостаточно? Да. Я, как наркоман, как голодный, жажду больше и больше. И всегда голодна. Но ведь большего не может дать ни один человек. Говорят, я не знаю, но слышала, что любить так — абсолютно и полностью, может один Бог. Я не знаю Бога, но слышала, что он есть. Так значит тот, кого я действительно хочу любить и чьей любви жажду — это Бог? Может ли мужчина соперничать с Богом? Можно ли не уничтожить свой брак, требуя от мужа то, что возможно лишь Богу? А я — я так же нетерпелива к его слабостям, так же эгоистична и требовательна, как упрекаю в этом других, мне трудно выдерживать даже слабый диссонанс между реальностью и своими желаниями. И в происходящем много моей вины.

Это не привело, конечно, к большим переменам, но дало временную передышку. До прихода в Церковь Мишкиным оставалось еще несколько долгих утомительных лет. А главный ответ звучал так: я несчастна, потому что моя мечта исполнилась, и больше мне нечего желать.

И хотела бы захотеть — и не могу.

Стамбул, 2011.

Маленькая аккуратная комната, в которой дожидался Дениз, много говорила о хозяевах дома. О том, что они собранны и придерживаются строгих правил. Даже удивительно, что безалаберный Челик и взрывная Кара имеют такой строгий дом. Видимо, в убранстве отразился характер их родителей. После того, как повзрослевший Дениз начал жить отдельно, он не бывал в таких домах, кроме, разумеется, родительского.

— Подожди тут. — Сказала ему мать Челика, хмурая женщина с тяжелыми косами. — Я спрошу, хочет ли она тебя видеть.

Значит, она ничего не знает о связи Кары с мужчиной, понял он. Иначе она ни за что бы не подпустила к дочери постороннего. И смотрела бы на него как на вероятного виновника беды. Но ожидание затягивалось. Кара, наверно, не хотела его видеть. Они ведь никогда-то и не дружили. Он даже не знал, зачем пришел и что хотел бы сказать.

Ожидание тянулось, превращаясь в дни и года, и он уже начал подумывать о бегстве, когда, наконец, его пригласили в соседнюю комнату. Мать Кары села в соседнее кресло, ясно дав понять, что встреча будет происходить в ее присутствии. Кара, бледная и маленькая, казалась потерянной среди подушек дивана, на котором сидела. Денизу предложили кресло напротив.

Обменялись необходимыми приветствиями. Сказав несколько слов, Дениз умолк. Он не знал, что делать дальше. Повисла неловкая тишина.

— Я зашел проведать тебя, — наконец, сказал он после паузы. — Наши… друзья беспокоятся.

— Это они послали тебя? — В лице ее проскользнула искра жизни.

— Нет. Это… я сам. Я хотел узнать, как твои дела.

— Все хорошо, мне уже лучше.

— Каре лучше, — кивнув головой, подтвердила мать. — Аллах знает, как мы все испугались! Надо же было перепутать таблетки!

— Было темно, — словно оправдываясь, сказала Кара.

— Страшно подумать, что могло случиться! — повторила мать.

— Было темно…

Такова, значит, официальная версия. Ну и влип же он! Что же делать? Что сказать?

Дениза выручил телефонный звонок, прозвучавший где-то в соседней комнате. Извинившись, мать Кары вышла, оставив их наедине.

Дениз ожидал раздражения, оправданий, страха, но Кара осталась такой же — холодной, заторможенной. След той девочки, которую все они любили. Видеть ее такой было больно. Это разрывало сердце — если это было сердце.

— Кара! Ты сделала это из-за него? — Времени было мало, мать вот-вот войдет, а ему нужно было достучаться под эту ледяную корку, сказать что-то важное. Не для нее — для себя.

— Было темно. — Машинально повторила она.

— Я знаю, что ты сделала это специально. Знаю, почему.

— Нет, не знаете.

— Ты сделала это, потому что он бросил тебя.

— Нет, не поэтому. Он бросил меня, но потом потребовал, чтоб я вернулась. Грозил все рассказать. Не потому что любил, просто ему нравилось унижать меня. А мне было противно, когда он до меня дотрагивался…

Все еще хуже, чем он думал.

— Кто еще знает о нас с ним? Об этом говорят… там? — Помолчав, спросила Кара.

— Нет. — Солгал он. — Никто не знает. Они не наблюдательны.

На самом деле разговоры были, но сразу обрывались. Всем это было неприятно.

— Я пришел сказать, что уничтожу его, Кара. Больше он никого не обидит.

Вошедшая мать оборвала его, да, в общем, все было сказано. Дениз стал прощаться, так же неловко, как недавно здоровался.

— Как, вы уже уходите? — Вежливо спросила мать.

И он ушел, унося в памяти ее слабую улыбку.

Вот уже неделю образ Сезен Марты померк в его голове. Не до этого сейчас. Он должен был сделать то, что должен делать всякий мужчина, столкнувшийся со злом. До сих пор он вел себя как безответственный инфантильный дурак, слоняясь по злачным заведениям, куря всякую гадость и тратя деньги, которые ему не принадлежат. Он позволил втянуть себя в аферу, размеров которой не мог угадать. Он безучастно наблюдал за тем, как подонок развращает хорошую девушку и ломает ей жизнь. Все это время он оправдывал себя тем, что его это не касается, что жизнь такова, что если его отвергла Сезен Марты, все остальное не имеет значения. Сейчас видеть Птичку ему было бы неприятно.

Пора стать мужчиной. Здесь хорошо бы подошли какие-нибудь красивые фразы, но, как назло, в голову не лезло ничего подходящего. Если честно, ему было страшно, очень страшно.

Добравшись до ближайшего телефона, он позвонил в полицию.

Киев, 2006.

Месяц прошел какнесколько дней. Эмма была счастлива, несмотря на полную перемену образа жизни. Кто бы из знавших ее раньше представил Эмму в чужой кухне, без ее изящных чайничков и чашек, пьющую бурду вместо хорошего чая? Эмма без пятничных посиделок в пабе, без компьютерных версток, сроков, ночной работы, никуда не спешащая, домашняя Эмма.

День делился на много мелких отрезков: раннее утро, просто утро, утро, ранний день, поздний день, начало вечера, все еще вечер, ночевечер, ночь. И каждый отрезок был по-своему связан с Димой и их новой жизнью. Днем она с наслаждением носила Димкины свитера, вдыхая его запах в его отсутствие. Засела за учебники и словари, листала книги с незнакомыми словами, радуясь, когда узнавала какое-нибудь из них. Впрочем, большую часть дней они проводили вместе — на стадионе, в классах, служебных помещениях. Куда бы он ни шел, послушно переносились ее учебники, словари, тетради и ручки. Обучение, конечно, в таких условиях не шло, но дети — суетливые, своевольные, болтливые, восполняли то, что не могли дать учебники. Уже через месяц Эмма говорила — смешно, но понятно.

Они продолжали жить в комнате при школе. Неизвестно каким образом Диме удалось добиться такого расположения администрации, скорее всего все тем же своим обаянием, которое привлекало к нему всех. Ему не только разрешили поселить девушку у себя, это, казалось, еще и вызывало восхищение невольных свидетелей их счастья. Впрочем, с морально-законной точки зрения у них было все в порядке — они уже подали заявление и только ждали дня свадьбы. На людях не обнимались. Эмму устраивала роль тихого привидения. И так она вызывала много любопытства — еще бы! Рыжая англичанка, девушка Димы — нашего собственного Димы!

Это было счастье. То самое, неуловимое. То, что состоит из мелочей и не может быть подделано, разыграно и даже понято. Какая-то часть ее сознания, что следила за всем, как будто со стороны, знала, что счастливее чем сейчас, она не будет никогда. При ободранных обоях и всяком-прочем.

И однажды все это было разрушено звонком, прозвучавшим поздним вечером незадолго до свадьбы. Звук раздавался откуда-то из сумки, и понадобилось время, чтоб вспомнить, что это такое, а потом извлечь его оттуда. Мобильник. Давно забытый, чудом включенный — лишь на днях Эмма хотела позвонить домой, да так и не собралась. Пока искала его, звонок оборвался. Минуту Эмма раздумывала, стоит ли перезванивать. Ночной звонок мог не означать ничего, а мог значить многое. Та же думающая часть заметалась в панике, предчувствуя попытку чужих вторгнуться в их счастье и разрушить его. Но телефон зазвонил опять. И, начиная с этого момента, мир перестал быть прежним.

Обернувшись, Дима увидел, как медленно меняется ее лицо.

— Что случилось?

— Суд… — прошептала она. — Перестрелка в суде.

— Какой суд? Что за перестрелка?

— Суд, стреляли. Ричард ранен. Ронни убит.

Звонила тетя Алина. Послезавтра похороны, мне придется вернуться.

— Как это случилось?

— Был суд. Бракоразводный процесс. Ричард со стороны жены, да это громкое дело, в газетах уже несколько месяцев. Много денег. Тот человек был сумасшедшим, он где-то достал оружие и ждал его у выхода. А Ронни в тот день зашел за ним. И понимаешь, ведь он в Ричарда почти не попал! Задел только. Прибежала полиция, его окружили, а он начал стрелять по толпе. Ронни прикрыл какую-то женщину. И все… он умер, Дим! Он умер!

Обнимая, что еще он мог сделать? Вся история их знакомства состояла из цепочки чужих преступлений. Он долго гладил ее волосы, пока рыдания не стихли. Он никогда не знал этого Ронни, но сказал то единственное, что было важно:

— Нет большей любви, чем отдать свою жизнь за другого.

— А знаешь — он бы сказал то же самое…

Ч.2. 10. Возвращение домой

Англия, 2006.

То же самое сказал Ричард, когда гроб опустили в могилу, и первые комья земли были брошены. Отпевание состоялось часом раньше в Успенском соборе. Здесь его крестили тридцать лет назад, отсюда он отправился теперь дальше. И многие из присутствующих на отпевании были молоды, когда ребенком он бегал по полутемному залу.

Теперь, стоя над могилой, Эмма вспомнила детство. Темноволосый мальчик на голову выше ее украдкой высовывает язык и прячется за высокой серьезной тетей — как потом оказалось, тетей Алиной, и начавшая было разбег, Эмма утыкается лицом в пестрый подол ее платья.

Воспоминания прервал Ричард:

— Нет большей любви, чем отдать жизнь за друга.

— Они не были друзьями.

— Это ничего не меняет.

— Но мне не легче от этого.

— Ты поймешь чуть позже.

Эмма не ответила. Не место и не время. Она осмотрелась: пришло много людей. Почти никого из них она не знала. Это были и знакомые Ричарда, и люди из общины, несколько родственников, с которыми пересекались только на таких вот официальных церемониях. На тетю Алину было страшно смотреть. За несколько дней она постарела, казалось, на десятилетие. Заплаканная Мелани. Бледный Ричард с перевязанной рукой. Ей был непонятен источник его спокойствия.

Ронни… ужасная потеря, особенно сейчас, по контрасту с прошлым счастьем. Ей было стыдно уже за одно то, что когда все это случилось, она была так счастлива. За то, что мысленно повторяет те же слова, но только сказанные Диминым голосом. А ведь вернись Ронни сейчас — и им было бы нечего сказать друг другу. Они много лет ни о чем не разговаривали. Так происходит: дети вырастают, становятся большими — и говорить больше не о чем, хотя любовь остается. Так и стоишь при встрече, улыбаясь, как большая собака, только что не виляешь хвостом. Но она бы все отдала, чтобы вернуть его. Даже… даже Диму? — с запоздалым раскаянием спросила себя. Кто же просит?

Следующие несколько дней прошли тихо. Эмма старалась проводить больше времени с тетей Алиной и Мелани. Хотя она подозревала, что тете Алине легче наедине, каждая из трех считала необходимым поддерживать остальных. О смерти почти не говорили. Ричард переживал свое горе отдельно — ударился в работу, целыми днями сидел за бумагами.

И лишь вечерние телефонные звонки помогали Эмме выдерживать тяжесть этих дней и не сходить с ума. О возвращении речь пока не шла, а между тем приближался день свадьбы.

Когда оттягивать больше было нельзя, Эмма собралась поехать в Лондон чтоб поговорить с Ричардом. Но, к удивлению, спустившись с утра на кухню, нашла его там. И он сам завел разговор на эту тему.

— Тебе пора возвращаться.

— Да.

Эмма вздохнула с облегчением. Горе есть горе, но другая жизнь ждала ее и требовала своего. Но если б на этом он и остановился — Ричард сразу перешел к теме, которую обсуждать ей хотелось бы менее всего.

— Чем ты собираешься заниматься?

Эмма пожала плечами. Тут она была уязвима, но ничего не могла сказать.

— Он, как я понимаю, не богат. Как он собирается содержать тебя? Ты привыкла к определенному образу жизни. Как бы ты не была влюблена сейчас, через какое-то время тебе захочется уюта и какого-то дела. Ты не сможешь долго оставаться в подвешенном состоянии.

— Мы думали об этом.

— И?

— Он мужчина, он должен делать то, что должен. Ты же знаешь.

— Знаю.

— Мне бы не хотелось говорить об этом. Пока. Я сама еще не знаю.

— Значит, вам придется решать этот вопрос позже.

Позже так позже. Конечно, позже придется вернуться к этому, но ведь не обязательно планировать все сразу и намного вперед. Эмма снова пожала плечами.

Суть конфликта была в том, что деньги, наследуемые Эммой, были больше, чем все то, что Дима мог бы когда-нибудь заработать. И в том, что он мужчина и не может стать приложением к богатой жене, не сломавшись внутренне. И в том, что где-то это гордость, а где-то правильно. И в том, что Ричард прав, и когда пройдет время, ей станет невмоготу сидеть дома в ожидании мужа, и ей захочется привычных мелочей, делающих жизнь комфортной. И оба это знали — это было темой телефонных споров все прошлые месяцы, пока она не решилась лететь в Киев.

— Насколько я понимаю, жить вы будете там?

— Да, конечно.

— В следующий раз я хочу, чтоб вы приехали вместе.

Это уже была сдача позиций, и Эмма ее оценила.

Через несколько дней она вернулась в Киев. Приземляясь в Борисполе, она даже радовалась, что через несколько минут ее оглушит и закружит пулеметная очередь Лериной речи.

Киев, 1998.

Дорога к счастью лежала через Церковь. Но никто из них не знал этого. В представлении Мишкиных, как и большинства постсоветских людей, христианство ассоциировалось с баптистами и их очень поверхностными объяснениями вопросов веры. Эти объяснения были так пусты, что человеку образованному было даже как-то неловко говорить о христианстве вслух. Гораздо умнее, кажется, объяснения о древности языческих славянских верований, о возвышенности духовных устремлений буддизма, о высокой морали мусульман (не тех мусульман, других мусульман, которые ничего не взрывают). Но даже слабое историческое исследование развеивает миф о якобы существующих корнях неоязычества. Бессмысленый холод буддизма бесцелен, а посмертные обещания ислама не выдерживают критики. А жизнь настоятельно требует изменения.

Так что произошедшее было закономерно, а вместе с тем и необъяснимо, неизбежно, непонятно и незаметно.

Первые месяцы чувство счастья просыпалось с ней по утрам — счастье, не похожее ни на что остальное. Счастье от того, что оказывается, в мире есть Бог. Напряженная ежедневная работа над собой началась потом. Но это путь, известный каждому воцерковленному православному. Описывать его можно лишь с той степенью достоверности, с какой делаются пошлые комплименты: «глаза твои — как звезды», «кожа — белее пены морской», когда всякому видно, что звезды далеки, малы и недоступны, а глаза — это всего лишь глаза, а кожа не бирюзово-снежная, а теплая и дышащая жизнью. Ничего общего и с наигранной радостью неопятидесятников или искусственным разогревом участников коммерческих культов, которым запрещено признавать существование проблем.

Это был мир, покой, отсутствие давящего напряжения, жажды активности, лихорадочного возбуждения и страха, заставляющего вечно куда-то бежать. Будто, долго гнавшие ее, кошмары наконец оставили преследование и вообще отстали. Но все это легко возвращалось, стоило лишь позволить себе вольность, распущенность, разрешить ненадолго свободу мелкой страстишке. Да, мир в душе требует большой работы.

Став христианином, человек переживает самое большое разочарование в своей жизни — разочарование в самом себе. До тех пор мы обычно любим себя. Даже те из нас, кто подолгу сокрушаются о лишнем килограмме и неправильной форме носа — но ведь внутри же я белая и пушистая! Я не краду, не убиваю, я совсем не так зла, как та тетка в квартире напротив, и как та хамка-начальница, а по сравнению с коллегами я вообще светоч и пуп мира. Если сравнивать с теми, кого я встречаю в маршрутке, или чьи жалкие опусы вижу в интернете — да что вы! Небо и земля!

Что рядом с этим форма носа и лишний килограмм? Конечно, они завидуют мне — моему уму, моему ангельскому терпению, моей доброте, а главное — моей непробиваемой правоте. Потому и придумали про килограмм и нос.

Когда все это рушится, становится страшно и больно. Даже глупость свою легче простить, чем эту потерю априорной правоты и знание своей недоброты. Особенно больно оттого, что это непоправимо, это уже навсегда. Не быть мне больше безупречно-безгрешной. И никогда не была, и уже не буду. Просто раньше я этого не знала о себе.

Стамбул, 2011.

План, в который посвятили Дениза, принадлежал, собственно, не господину Кая. Он вообще не был там значительной фигурой, ограничиваясь, в основном, вербовкой. Красивый, из хорошей семьи, умеющий хорошо говорить, вхожий в разные круги — его использовали для налаживания контактов. Его и самого это устраивало. Свой небольшой процент он имел, зато безопасно. Так что сам план принадлежал другим людям, чьих имен Денизу так и не сообщили.

Да и план-то так, мелочь. Реализация растаможенной оргтехники по немного завышенным ценам, списание небольшого процента продукции, как пострадавшей при перевозке. Их и поймать-то не на чем. Конечно, если не взять с поличным, со всей (не подделанной) документацией. Дениз был настолько незначителен, что его новые наниматели не ожидали даже достойной выручки от этой операции. С другой стороны, немного там, немного тут. Сегодня это оргтехника, а что будет завтра? Завтра, когда преступление уже свяжет его с ними.

Так что обращение в полицию не принесло ничего, кроме разочарования абсолютно всем участникам этого процесса. Самому Денизу — он-то был не менее вовлечен, и ему предстояло еще отвечать за растрату казенных денег в казино. К тому же при всем желании Дениза наказать господина Кая, это было невозможно — не существовало никаких материальных улик причастности того к делу. Организаторам воровства — погореть на такой мелочи, когда ворочаешь большими суммами и планируешь сложные многоходовки. И, не менее — полицейскому, которому пришлось заниматься этим делом — слишком уж незначительная добыча.

Но, видимо, была в нем авантюрная жилка, ибо господин полицейский обратился к начальству повыше с неожиданным предложением, а те согласились, и Денизу было предложено участвовать в предложенной операции, как ни в чем не бывало — с тем, чтобы получив доверие организации, узнать побольше и вывести на добычу пожирнее. Выбора у него не оставалось.

Поэтому разоблачение затянулось, засекреченная информация так и не просочилась из папок в ведомства повыше, Шахид не получил необходимой информации вовремя, а когда ему стало известно о сущности господина Кая и когда, преодолев препятствия в виде давления со стороны высокопоставленного дяди господина Кая, он сумел донести эту информацию до господина Новази, было уже поздно.

Тучи над головой Птички сгущались, но никто из них об этом не знал.

— Она была замужем, но я решил, что это ничего не значит. Ведь ничего не значил мой брак. Она не могла меня забыть, думал я, раз я не забыл ее. Она из той культуры, где не уважают семью, не имеют законов. Миллионы людей на Западе разводятся, как только столкнутся с препятствием. Почему не она? На самом деле это я разрушил свой брак.

Птичке стало неловко. Впервые за годы слепой любви она стала понимать, что этот человек, столь дорогой ей, намного сложнее чем то, что она о нем думала. Сложнее, изломанней, больнее. И как часто бывал он неправ и жесток? Эта новая сторона Омара вызвала в ней боль — болела часть ее души, давно уже неразрывно связанная с Омаром. Его несовершенство, его болезнь — это ее болезнь и ее боль.

Душевная боль превратилась в физическую — у нее защемило в висках. Но испугавшись, что выдаст себя, Птичка притворилась, что все в порядке, и слабо улыбнулась.

— Что же было дальше?

— Я написал ей. Это выглядело естественно. Уже появились социальные сети, ее адрес был там. Все выглядело так, будто в поиске университетских знакомых я случайно нашел ее. Этого не нужно было делать, но соблазн оказался слишком сильным. Я гадал: ответит — значит, любит, не ответит — злится. А злится — значит, не забыла.

— И что?

— Она ответила. Это было формальное доброжелательное письмо. Она рада, что все в порядке, зла не держит, счастлива. Это дало мне надежду. Я написал снова. Сказал, что по делам буду в Киеве, и не могли бы мы встретиться.

— Она согласилась?

— Согласилась, но не сразу. Она думала почти неделю. А затем назначила встречу в людном кафе в центре города.

— И вы встретились?

— Она пришла с опозданием. Я даже думал, что не придет. Впрочем, она всегда опаздывала. Она волновалась, это было видно.

Встреча, которую я так много ждал и прокручивал в воображении! Мы провели около часа, вспоминая прошлое, и мне все время казалось, что что-то ускользает. Это было и так, и не так. Все было неправильно. Но я сказал себе, что если увижу, что она счастлива, то больше не буду ее беспокоить. И за время беседы я убедил себя в том, что счастлива она не была. Хотя уже тогда я обманывал себя — я знал, что захочу ее вернуть. Понимаешь, Птичка — это означало бы вернуть себе молодость. Вернуться в то время, когда все было просто. Это не любовь, Птичка. И никогда не было любовью.

Неожиданно для себя Птичка согласилась. Последние полчаса перевернули ее представления о любви. И виной тому были даже не слова, а голос Омара. Что-то еще, что передается только в личном присутствии человека, и не может быть выражено ни словами, ни голосом.

Каким-то образом она знала, что подошла сейчас к очень страшной грани. Может быть, сейчас он скажет что-то очень важное. А может, не скажет. Она боялась спугнуть момент, нарушить молчание, сделать движение, и даже дышать. Как назло, зачесался нос, и захотелось сглотнуть.

— Тогда я сделал большую ошибку.

— Какую?

— Я похитил ее.

Возникшее чувство жути заставило Птичку охнуть и сразу же, не удержавшись, она чихнула.

Ч.2. 11. Рецидив

Киев, 2006.

Свадьба прошла тихо. Почти никого не звали. Оказалось, что друзей у Эммы почти не было, а таких, кого хотелось бы позвать, и чье присутствие было бы важно — вообще никого, кроме Ричарда с Алиной. Но, учитывая обстоятельства, было решено отметить это в семейном кругу при следующем приезде Эммы с Димой в Англию. Близких друзей у Димы тоже не было. Однако через неделю супруги устроили небольшое отмечание, куда пришло несколько школьных друзей Димы, двое его бывших сослуживцев, несколько ребят постарше из школы. Отмечание происходило на даче неизвестных Эмме знакомых. И там, в числе прочих, были супруги Мишкины. Как сказал Дима, справедливо позвать тех, без кого не было бы сегодняшнего праздника.

В историю похищения Марины и ее поиска Эмма была посвящении и считала все это романтично-неправдоподобным. Марина не произвела на нее большого впечатления. Удивительно, что в этой женщине вообще могло заставить мужчин делать все те глупости, о которых она слышала? Серенькая, с простым лицом, темно-каштановые волосы, коричневые глаза, средний рост, фигура — ничего особенного. Марина не вела себя вызывающе, не проявляла никак тот ум, которого следовало бы ожидать от столь прославленной героини, вообще никак не выделялась. И рядом с ней Эмма расслабилась и оттаяла. Первый раз в обществе совсем чужих ей русских, без знания языка, она чувствовала себя как призовая корова на выставке, хотя знала, что Дима хотел как лучше.

Была там и другая интересная пара. Мужчину звали Сергей, а жену его Дашей, и она была молодой и упрощенной копией Марины. Сходство наблюдалось не только в фигуре, но больше в движениях, мимике, тембре голоса и манере речи. Неизвестно понимали ли это остальные, но если твой брат был психологом, то о психоанализе ты кое-что обязательно знаешь. Значение этого сходства казалось Эмме очевидным.

Киев, 2005.

Письмо Омара застало Марину врасплох. Чтобы понять, как много он для нее значил, нужно знать, что даже встретив и полюбив Кешу, она не чувствовала себя свободной. Хотя после его исчезновения прошло три года, хотя она успела поменять две работы и несколько мужчин, Омар все еще оставался единоличным собственником ее воспоминаний. И даже в день свадьбы она испытывала чувство вины, словно предает этим кого-то.

Спустя годы, ссоры и болезни, пережитые вместе, наступил, наконец, день, начиная с которого имя Омара больше ничего для нее не значило. В смысле, не вызывало сердцебиений, вины и желания что-либо знать.

Любовь — это здесь. Это каждый день. Если бы он любил, то это он был бы с ней, когда ее первую книгу приняли к печати. Это он возился бы с ней после сердечного приступа. Это к нему бы она спешила домой вечером, по нему скучала бы, проведя полдня на работе, с ним обсуждала бы тему диссертации. Если бы он любил, он никогда бы не ушел.

Годы меняют все. Они дают переоценить и переназначить все. Конечно, при условии, что и сам ты меняешься с годами.

Переоценке, кстати, подверглись и представления, вроде бы, к Омару отношения не имеющие. Например, брак. Она и всегда считала его очень важным для себя, но если в юности это было убежище от скорби, нечто спасающее, единственный остров надежды во враждебном мире — этакая «ненависть вдвоем» ко всему чуждому, то теперь таких иллюзий она не имела. Понятно, что одиночество проще. Не зря его выбирали и выбирают множество людей, и те, кто не могут его нести и страдают, и те, кому оно по силам. Еще проще устраивать перебежки от одного утешения к другому. И потому раньше она оставляла для себя возможность развода на некий «крайний случай», буде он наступит. Святость и незыблемость брака — устаревший уже лозунг, этого не сумели соблюсти даже ее собственные родители, на что уж претендовать теперь, в двухтысячных? Теперь же развод был исключен. Во-первых, это просто нельзя. Есть несколько очень узких оговоренных заранее причин, по которым возможны разводы для христианина, и именно это делает брак настолько прочным. Ты невольно вложишь все в отношения, если не можешь убежать. Во-вторых, она бы просто не смогла. Без Кеши она рассыпалась бы во множество мелких деталей, которые было бы очень сложно собрать. Еще хуже, что без нее невозможен Кеша. Это не зависимость двух больных людей, это существование друг в друге и друг через друга.

С тех пор, как Марина стала популярной, она стала довольно часто получать недвусмысленные признания и предложения от мужчин, как знакомых, так и незнакомых. Если б это не раздражало, то смешило бы. Красота — штука сложная, многогранная и маловыразимая. Она видима лишь в движении, в жизни, в разворачивании во-вне внутренних характеристик: скрытых от глаза доброты, честности, прямодушия, ума. Это столько же характеристика душевных свойств, сколько интеллектуальная и лишь где-то на треть — физическая. Одно и то же знакомое лицо может быть красивым и отвратительным в зависимости от того, чем жив человек. И, когда мальчики пытались привлечь ее смазливыми мордашками, это казалось ей таким же глупым, как попытка мужчин взрослее очаровывать рассказами о связях в правительстве и деньгах. И то и другое нелепо. Она научилась читать лица, видеть характеры — как писателю, это было ей полезно. Иногда повороты головы, очертания спины, позы рассказывали очень интересные истории о людях незнакомых, только не ленись и описывай. Став взрослой, она знала уловки, используемые обоими полами в охоте друг на друга, знала, как изобразить нужный характер, как нравиться, как казаться идеальной почти любому мужчине. Так что появись Омар теперь, в лучшем случае она сказала бы что-то вроде: извини, дорогой, где же ты раньше был? В худшем разочаровалась бы.

И все же его письмо поймало ее в ловушку. Сколько лет она мечтала просто узнать о том, жив ли он! Просто это. Даже лучше, если женат, здоров и счастлив. Она убедила себя в том, что для ее личного спокойствия этого было бы достаточно. А потом это стало все равно. Даже лучше, чтоб не писал, потому что человек, поступивший подло, не может быть порядочным и в других делах, не только в этой истории с ней, а узнать что тот, кого так долго любила, непорядочен было бы больно. Потом стало просто все равно.

И тут пришло письмо.

Она знала, что отвечать на него нельзя. Что, ответив, поступит непорядочно по отношению ко всем — Кеше, Омару и себе. Что именно с мелочей начинается большое падение. Но любопытство рушит царства. Она ответила. Равнодушно-дружелюбно, как того требовал этикет.

Затем последовала просьба о встрече. И она бы не пошла, она совсем уже было, не пошла — но потом испугалась, что не отвеченные вопросы так и останутся с ней навсегда.

Кафе находилось в центре города. Омар одобрил ее выбор. Людно и безопасно. Будь он потенциальным насильником, тут ей бы ничего не угрожало: день, люди, рядом метро, много охраны вокруг. Одно из тех напыщенных заведений, где чашка кофе стоит больше, чем его студенческая стипендия. Тогда, десять лет назад тут не было ничего подобного. Подчеркивает ее статус успешной женщины и позволяет ему проявить себя без излишнего выпендрежа. Немного слишком много музыки.

Марина выбрала его по нескольким причинам: отсюда ближе к Кешиной работе. Глупо, конечно, но спокойнее. Здесь ей когда-то назначила встречу некая дама-редактор, когда Марина сделала первую попытку печататься. Она долго рассказывала о своей глубокой и ранимой душе и просила больше не писать. Марина тогда так и не поняла, почему. Но, когда возник вопрос о кафе, этот адрес всплыл автоматически. Другого подходящего она просто не знала.

Придет, не придет?

Я постарела.

Надо было делать ту зарядку.

Надо было делать ту зарядку последние полгода.

Зарядку вообще стоило бы делать последние лет двадцать.

Как я выгляжу? Я выгляжу ужасно. Опять сутулюсь. И одышка… последние месяцы замкнутое пространство было для нее проблемой. Если воздуха не хватало, ей становилось плохо. Третья причина, почему она выбрала это кафе, заключалась в том, что тут была открытая галерея и близко метро.

Открывшаяся дверь впустила молодую пару. Держась за руки, они прошли вглубь и исчезли из поля зрения.

Напыщенный старик и молодая женщина. Он полон важности, она старается понравиться. Старая история.

А вот и обратная ситуация: надменная красавица и жалкий дурак. Счастлив, что она пошла с ним и не замечает, как она посылает томные взгляды давешнему старику за соседним столиком, тройке раскормленных полубандитов в костюмах справа, и даже ему, Омару. Один и тот набор в разных вариантах.

Она опаздывает. Она всегда опаздывала.

Значит, я скажу: привет. Хорошо выглядишь. Нет, «хорошо выглядишь» — это игриво. Да, может, он и не хорошо выглядит. «Привет, как дела». Неестественно. «Как дела» не говорят.

Вошла.

Она изменилась.

Он изменился.

Старше, уверенней, красивее. Стала женщиной.

В то время, когда он любил ее, она была девочкой. Стеснительной, задумчивой, всегда почти грустной. Ту девочку он знал, не эту женщину.

Та Марина никогда не решилась бы рассматривать чужое лицо таким долгим уверенным взглядом. Та Марина провалилась бы под землю только от мысли, что кто-то подумает, что она им интересуется. Та Марина носила рискованные наряды, эта была в закрытом костюме. Общий стиль тот же, но намного интереснее. Та Марина была худощава, с детским кукольным лицом и удивленным взглядом — у этой прекрасная грудь и красивое зрелое лицо. То же, и другое. Все, что было заложено в ее характере тогда, теперь расцвело и принесло плоды.

Восприятие Марины раздвоилось в этот момент. Старая Марина сказала бы — «постарел, стал… больше», и «это из-за него мне было так плохо!». Марина теперешняя с любопытством изучала следы времени на его лице и фигуре.

Темная кожа — много солнца. Морщины вокруг глаз, рта. Привычка скрывать эмоции. Властный взгляд — руководящая должность. Осанка, мышцы — спорт. Не физический труд, нет, слишком равномерное распределение мышц по фигуре. Умное лицо. Но, конечно, упрям. Чужое мнение не признается. Интересно, он женат? Дорогой костюм. Сноб. Всегда был. Бабник? Нет, не бабник.

Притягательный экземпляр мужчины, надо сказать… для кого-то. Удивительно, что он тут делает. Он должен сейчас быть занят чем-нибудь отчаянно срочным, пока жена и любовница изнывают от скуки, каждая в своем доме.

Стоп. Не доказано — не обвинен. Костюм можно объяснить желанием пустить пыль в глаза, учитывая… их прошлое, это естественно. А властные мужчины всегда привлекательны, учитывая их редкость в современном мире.

— Привет.

— Привет.

— Прекрасно выглядишь.

— Ты тоже.

— Что будешь?

— Чай.

— Кофе не пьешь?

— Изредка.

— Чем занимаешься?

— Работаю.

— Да, конечно.

— А ты?

— Тоже.

— А точнее?

— Бизнес.

— Успешно?

— Немного.

— Женат?

— Я развелся.

— А… да. Дети?

— Двое.

— Здорово! Большие?

— Сыну двенадцать, а девочке десять. Я закурю?

— Пожалуйста.

«Пожалуйста» — новое слово в ее лексиконе. И новое движение. Раньше она сказала бы «да».

Он закуривает, затем разгоняет дым рукой.

И спрашивает:

— Еще сердишься?

Вопрос запоздал на десять лет. Да, сержусь. Нет, не сержусь. Нет смысла.

— Я все равно не могла бы жить с мусульманином. Это было бы ошибкой, если б все оставалось, как было…

— Я никогда тебя не заставлял…

— Нет, но потом заставил бы. Правда?

— Мне казалось, это не было для тебя важно.

— Тогда не было. А теперь да. Ты бы меня уговорил.

Пауза.

— Я скучал.

Пауза.

— Если бы… ты думала о том, чтоб все вернуть?

— Вернуть что?

Жесткая. Раньше такой не была.

Это даже хуже, чем было раньше. Ты рядом пока тебе надо, бежишь, когда это выгодно, и возвращаешься, не подумав о других. Я не сержусь, что ты предал меня, хотя это и было больно. Но теперь ты предлагаешь мне совершить такое же предательство. Как будто подлость — самый естественный выбор в нашей ситуации. Пора выбираться, пока я не заплакала. Да как же орет эта музыка!

Взмах ресниц.

— Я замужем.

Это не ответ. Уловка.

— А если бы ты была свободна, ты хотела бы?

Она медлит с ответом. Сердится. Розовеют щеки. Сжимаются кулаки, и длинные ногти едва заметно скребут столешню. Но он пристально смотрит в лицо. Зрачки расширились, губы шевельнулись, ноздри чуть дрогнули и вернулись обратно. Ответ — да.

— Нет.

Она не знает, что выдала себя и сердится из-за мелькнувшего в голове образа.

— Не надо было мне приходить. Это было ясно.

— Спасибо что пришла.

Он протягивает руку, чтоб накрыть ее ладонь, но, увидев настороженное движение ее руки назад, быстро меняет направление.

Она решается на баловство: медленно поднимает глаза, опускает их, вздыхает, сглатывает, а потом подмигивает. И видит неизбежную реакцию.

— Ну, приятно было тебя увидеть. Мне пора.

Берет сумочку и, не слушая возражений, выходит. Кажется, удалось сделать это красиво.

Он возбужден и будет теперь думать, что бы это значило.

Мы больше никогда не увидимся.

Он это заслужил.

И, уже спускаясь в метро, вспоминает, что забыла спросить о главном — почему он тогда уехал?

Ч.2. 12. Последствия

Новое платье короля

Было бы намного проще, если б жизнь была коротка. Если б люди рождались здоровыми и счастливыми, жили до первых признаков дряхления и умирали молодыми. Если бы за этой жизнью не следовало ничего иного. Если жизнь коротка и конечна, то ничто из сделанного не ударит вслед и не потребует ответа.

Так жили бы они — давая волю любым страстям и даже мелким желаниям, не ведая последствий своих дел. Ни горе, ни боль, ни гибель чужая не вызывала бы в них отзыва. И сами, страдая, ожесточались бы они, не видя ни капли сочувствия в ответ.

Но тогда они были бы животными.

Стамбул, 2011.

Она ушла, а я шел за ней следом. Мужчины пожирали ее глазами. И я знал, что ничем не отличаюсь от них. Что так же пялюсь, как мальчишка на пляже, и что нет ни единого шанса, что она обернется.

Я знал, что это то, чего я хочу. Не из-за красивой округлой попы, едва очерченной юбкой, не из-за мягких рук, не из-за чего-то, что было сказано, а потому что когда-то давно с ней было тепло и уютно. С ней я чувствовал себя любимым и защищенным от всего, а без нее — потерянным. Потерянным я прожил тринадцать лет.

Я знал, что этого хочет она. Об этом мне сказало ее лицо. А я умел читать ее лицо. Знал, что она стала бы это отрицать из-за ложного чувства долга. Она сказала, что замужем, но разве она не была замужем за мной? Намного раньше, чем ее встретил тот другой.

Это было мое право после всех этих лет

Прямо оттуда я позвонил своему агенту. Тому, через которого доставал информацию о ней. После того, как я сказал, что мне от него нужно, он отшатнулся и отказался работать со мной впредь. Пришлось искать другого, самостоятельно сделать это невозможно и в чужой стране сложнее, чем дома. Хотя, с другой стороны, кто бы нашел меня после того, как я уеду отсюда, даже если станут искать? Но я сделал все так, чтоб искать не стали.

— А почему вы не думали о разводе? То есть она ведь могла бы передумать, если бы вы попросили…

— Не могу сказать тебе, Птичка. Почему-то это не пришло мне тогда в голову. Хотя несколько минут я думал о том, чтоб убить ее мужа.

Птичка ахнула.

— Но вы же не…?

— Нет, — усмехнулся он.

— Я нашел замену, — продолжил он, как обычно, после паузы, глядя в окно, будто пересказывал нечто, проецируемое на невидимый экран за стеклом, — Из местных нашлось несколько — правда, пришлось поискать. Это потребовало времени, подготовка… но лучше тебе не знать. Но мне нужен был надежный, доверенный человек, поэтому я вызвал Тимура.

— Как Тимура? Тимура? Мужа Сонай? А она знает?

Птичке стало страшно. Оказывается, ее семья — не простые законопослушные люди. Она привыкла уважать мужа Сонай, а саму Сонай считала самым близким себе человеком. Неужели та знала? Внезапно ей стало холодно.

— Как… как это произошло? — спросила она.

— Ее остановил патруль. Однажды, несколько месяцев спустя. Затем самолет. Машину разбили, так, чтоб создалось впечатление аварии. Нужные люди подписали протокол, дело было закрыто. Ее никто не искал.

Киев, 2005.

Известие о смерти жены не вызвало у Мишкина шока, вопреки ожиданиям друзей. Ей уже бывало плохо, и свои действия в случае ее смерти он продумывал. Прежде всего, следовало закончить текущие проекты и составить план публикаций на следующие несколько месяцев. Ядро планируется обычно заранее, а более подвижную часть пишут младшие сотрудники уже накануне сдачи номера. Собственно, журнал, требующий внимания, был у него только один, остальные — типичные поделки-однодневки. Так что работы немного. Затем ввести в курс дела заместителя. Решение примут владельцы, но, вероятно, это будет ***. Раздать лишние вещи. Кота отвезти в деревню. Сменить работу и пойти в Голосеевскую пустынь. Это не будет быстро, не будет просто, но это то, чего он всегда хотел.

Однако план так и остался планом. Марину похоронили — то, что от нее осталось — а он все чего-то ждал. Иногда он ударялся в лихорадочную деятельность, а иногда бесцельно слонялся по квартире. Прислушивался к шумам, затем выключал телефоны, затем включал их вновь. Будто вот-вот откроется дверь, и она придет с работы. Или раздастся звонок — и в трубке будет ее голос.

И однажды телефон позвонил.

Из дневниковых записей Марины

Насилие — излюбленная тема любовного романа. В этом нет ничего удивительного, мы все поймем, как только спросим себя об аудитории этого жанра.

Итак, это история — о девушке неопределенного возраста от пятнадцати до тридцати, росшей под гиперопекой, но чаще всего — с угрозой для жизни либо в условиях депривации родительской любви. Родители у нее, как правило, или отсутствуют, или есть, но очень заняты, или слегка того. Это объясняет отсутствие друзей, жизненного опыта и энциклопедические знания героини в вопросах философии при почти полном отсутствии таковых по вопросам физиологии половых отношений. Она, каким-то образом, попадает на глаза развращенному проходимцу на десять-пятнадцать лет старше с демоническими чертами в его, безусловно, мужественной внешности, с безнадежно испорченной репутацией, но яркими искрами порядочности в душе. Во всяком случае, он, перепробовавший десятки и десятки женщин, вдруг понимает, что лишь она способна возродить его вянущую душу, вернуть его на стезю порядочной семейной жизни и, что одно и то же, отучить от волокитства. Но, поскольку, по невинности своей, барышня упорно не понимает намеков, ее нужно научить понимать свое счастье. И вот, он ее похищает и начинает уговаривать, или же просто насилует. После непродолжительной борьбы нахлынувших по этому поводу чувств с феминистическими убеждениями героини, все становятся счастливы. Этому особенно способствует вновь развившаяся у героя импотенция по отношению ко всем остальным особям женского пола на фоне происков гнусных злодеев. Таков, вкратце, наиболее частый сюжет, предлагаемый женщинам как модель отношений полов. Все это бывает немного волнительно, возбуждающе и раздражающе одновременно.

Но частый — значит, востребованный. А теперь спросим себя — кого может притягивать однотипное повторение историй о соблазнении и насилии?

Если это женщина, то женщина, которой запрещено свободное проявление чувств, выбор мужчины, открытое общение с ним и секс. Либо потому, что это еще молодая девушка, которая боится родительских запретов, либо потому, что это замужняя женщина, которая переживает потерю молодости, скуку, усталость от монотонной семейной жизни и лишь в такой форме может еще раз напомнить себе о том, что когда-то все это принадлежало и ей — и молодость, и невинность, и первое замирание духа при поцелуях, и соблазн. Ей, выбывшей из игры, нельзя нарушить правила, не почувствовав себя плохой. Но трюк с насилием позволяет это сделать — вроде бы и не виновата, и все получается! Так, бывает, что молодые девушки притворяются пьяными, чтоб намекнуть парням, что вообще-то я ни-ни! — но сегодня можно.

Хуже, если это нравится мужчине. Это уже симптом.

Еще хуже, если это экранизируют и показывают совсем молодым мужчинам, которые чистосердечно верят в то, что показанное — правда. Так появляются мужчины, искренне верящие в то, что женщинам нравится, когда их насилуют.

Стамбул, 2011.

Дениз сидит в «Зеленом псе», ожидая Догукана. Рассматривает других посетителей и медленно пьет свой чай. Сидеть просто так ему неловко, а Догукан задерживается, впрочем, как всегда. В кармане брюк у него лежит маленькое приспособление, совсем как в фильмах, и ему никак не удается об этом забыть. Рука так и тянется к карману, чтобы похлопать и еще раз убедиться в том, что все на месте и никуда не выпало. Ему кажется, что все в чайной приглядываются к нему, кто, скосив глаза, кто, как бы случайно, обернувшись.

Подошедший Догукан плюхается на соседнее сидение и глупо ухмыляется. Дениз снова поражается тому, как пускают в приличное общество человека с таким лицом — кажется, все пороки обозначены на нем. Лживость, похотливость и злобность. Пока Догукан вполголоса ругает кого-то, чем-то ему не угодившего, Дениз борется с желанием уйти или что-нибудь сказать, но, преодолев себя, успокаивается. Заказывает еще чай для себя и Догукана.

— Нашел что пить! — Возмущенно бурчит тот. — Вино закажи!

Дениз берет вино, возвращается и незаметно нажимает кнопку в кармане.

Первый стакан Догукан выпивает залпом, после чего его лицо расслабляется.

— Так зачем ты меня звал? — Спрашивает он все еще сварливо, но намного спокойней.

— Понимаешь, скоро проверка. Я не смогу изменить списки, если недостачу обнаружат, меня могут поймать.

— А от меня чего ты хочешь?

— Помоги мне!

— Причем тут я?

— Это же ты меня во все это втянул!

— Ты, дорогой мой, дурак. А за глупость надо платить. Ты сам вляпался по самое «не могу» и не надо никого винить.

— Но ты меня шантажировал!

— Шантаж — громкое слово. Его теперь употребляют все, кому не лень.

— Твои люди избили меня, сломали мне палец.

— Ты сам-то слышишь, как смешно это звучит? Пальчик сломали ему, ха-ха! — Он налил еще, прихлебнул, и сказал резко и зло, — ты был должен им деньги!

— Я был должен тебе — за наркотики и проституток, которые ты мне давал. Если б не ты, я никогда не попробовал эту дрянь, и не задолжал бы столько денег.

— Тебя никто не заставлял брать это.

— Да….

— Ты что же думал, все уже закончилось? Один раз оказал услугу — и все?

— О чем ты?

— Ты, милый мой, теперь не отвертишься. У нас есть подписанные тобой бумаги. Ты будешь работать на нас и дальше.

— Я уже все отдал.

— «Все» — не бывает. Или ты забыл, что я могу сделать с твоей сестрой?

«То же самое, что ты сделал с Карой?» — хотелось спросить Денизу, но он сдержался — нельзя вмешивать ее имя во все это. Видимо, колебания, которые отразились на его лице, Догукан понял по-своему, потому что он рассмеялся и заговорил покровительственным тоном:

— Я так и знал, что ты меня поймешь. Нет, нам теперь с тобой долго работать.

— Не с тобой. — глухо произнес Дениз. — Только не с тобой.

— Эй, это еще что значит?

— Если я буду работать с вами дальше, я хочу поговорить с твоим начальником. Или его нет? Кто главный, ты?

Кая фыркнул. Признать, что не он главный где-либо ему было неприятно.

— С чего бы это?

— Дело есть.

— Ай да тихоня! А ты и сам не промах. Тоже хочешь пролезть наверх?

— Это серьезное дело.

— Такое серьезное, что об этом нельзя сказать мне?

Лицо Кая приблизилось, зрачки опасно сузились.

— Нельзя. Если только ты не хочешь, чтоб твой дядя содрал с тебя шкуру.

— Плевал я на дядю.

— С чего бы это?

— Не твое дело! Ладно, я скажу кому надо. Если — слышишь! — если они решат снизойти до тебя, позвоню. А теперь мотай отсюда! Надоел!

И замечательно! Все, что надо было, Дениз уже записал. А теперь он с удовольствием воспользовался возможностью уйти.

Эта — уже детективная — интрига завязана на деньгах и политике. Троюродный дядя Кая собирается стать директором большого предприятия. Другой человек тоже хочет стать директором того же предприятия. Ему может помочь в этом скандал, который непременно возникнет, если сведения о беспутном племяннике просочатся в прессу. Он даже очень на это рассчитывает. К счастью, связи в полиции делают это возможным.

Ч.2. 13. Шизофрения обыкновенная

Дикие лебеди

Сколько раз, глядя в небо, в которое улетели ее братья, Элиза мечтала вот так же полететь ввысь. И лишь только потому, что она родилась не мальчиком… положим, она сама виновата, что теперь братья летают, вместо того, чтоб занимать подобающее им место во дворце. Каким именно образом, она не знала, но наверняка виновата. Кто же еще?

Но ведь они летают!

Вернувшись домой с закатными лучами, они начинают жаловаться и ныть. И ветер, дескать, не тот, и еда не вкусна, и жен в небе не найти.

Но ведь они летают!…

Много позднее, выйдя замуж за принца, сплетая нить за нитью в его, пронизанном завистью, дворце, слушая ворчание свекровии королевских невесток, она лишь плотнее смыкала губы и вздыхала. Остаться наедине с собой ей удавалось по ночам. Тогда, встав с кровати, подходила она к окну и долго-долго смотрела в черное небо, вспоминая о тех, которые летают…

Хотелось бы туда, но — но! — она действительно любила своего мужа и боялась потерять его — до заикания, до дрожи в коленках. И что по сравнению с этим полеты, небо и описание красот, когда чудо — вот оно, ходит рядом, живое и теплое, и к нему можно прикоснуться.

Стамбул, 2011.

— Я знал, что гордость не позволит ей признать мою правоту, и сначала она будет чувствовать себя оскорбленной. Но я рассчитывал на то, что со временем она вспомнит, как хорошо нам было. Теперь, когда уже ничего нельзя изменить и когда от нее больше ничего не зависит — ни долг, ни чувство вины не сможет быть аргументом против меня. Ведь, приняв решение за нее, я освобождаю ее от них.

Теперь, когда для старых знакомых она мертва — ни семья, ни кто-либо еще не может требовать от нее исполнения какого-либо долга. Это свобода, о которой я сам бы мечтал, и теперь я подарил это ей.

— И что?

— Как ты понимаешь, происшедшему она не обрадовалась. Первое, что она сделала, проснувшись — ударила меня в… было больно.

Птичка покраснела.

— А… а потом?

— Несколько дней она кричала, швыряла в меня всем, что попадало ей под руку, и ругалась. Я хорошо знаю русский язык, я думал, что хорошо знаю русские ругательства, но там были некоторые выражения, которые… наверно, новые.

— А дальше?

Только спросив, она поняла, что возможные ответы связаны с очень интимными вещами. Ведь он жил с этой женщиной. И значит…

Воображение быстро дорисовало ей сцены, которые даже не должны бы приходить в голову порядочным девушкам. От этого ей захотело провалиться сквозь пол, только побыстрее, пока господин Новази не успел разглядеть, что творится у нее в голове и не выгнал из кабинета.

Господин Новази, однако, был невнимателен и даже не заметил ее смущения.

— А потом, Птичка, я понял, что угодил в западню. И это заняло у меня очень много времени. Я дозревал очень медленно, пока не осознал, в чем заключалась беда. А до тех пор все было очень плохо.

— Плохо?

— Я привез ее домой. И мне пришлось выкинуть все телефоны, перекрыть окна, выгнать слуг, кроме самых доверенных, и следить за дверями. Я не мог никуда с ней пойти, потому что каждая попытка заканчивалась одинаково — я перехватывал ее недалеко от телефона. В кафе, в гостиницах, в магазинах. Она проявляла большую изобретательность в своих попытках убежать от меня.

Что любят женщины? — думал я. Обычно женщины любят путешествия, украшения и красивую одежду. Но оказалось, что путешествовать мы не можем, появляться где-то на людях нельзя. В доме царила враждебность. Красивые наряды не имели смысла. Говорить нам было не о чем.

Так мы прожили бок о бок несколько месяцев. Днем она закрывалась в своей комнате, а вечером не разговаривала со мной. Я никуда не выходил, не мог — из страха, что пока меня не будет, она убежит. Я превратился в цепную собаку, сторожащую сокровище, которое она не может ни съесть, ни отдать кому-то еще. Это было мучительно, и больше всего — мне самому.

— И между вами не было…?

— Что?

— Вы не пытались?

Птичка отчаянно пыталась сформулировать вопрос, но это ей не удавалось. На самом деле ей хотелось сказать: «Уважаемый господин Новази, не может быть, что сделав все это, вы ни разу не занимались сексом с этой женщиной». Но спросить об этом у него?

— Так вы и она… вы не?

— Нет, этого между нами не было.

Ах, как было это важно услышать! Какой камень упал с души Сезен-Марты! Словно солнце опять засияло, и, если б рядом не было Омара, она запрыгала бы по комнате, щебеча от счастья.

Сквозь эту радость пробился голос, возвращая ее к действительности.

— Был, правда, однажды момент, когда мы чуть не упали в объятия друг друга. Был — и прошел.

Стамбул, 2005.

— Соль?

— Спасибо.

Ужинали они всегда вместе, на этом он сумел настоять. Но, чаще всего, ужин проходил так же молчаливо и холодно.

Мужчина встал и, пройдя несколько шагов, передал женщине соль. Для этого ему пришлось обойти угол стола и сделать несколько лишних движений, хотя это было необязательно. С того места, где она сидела, она и сама могла бы достать солонку. Но ему нравилось формальное соблюдение правил. Огромный стол в полупустой кухне, мерцание приглушенного света, богатая сервировка, дорогие наряды, которые он носил так, словно это были простые джинсы и рубашка, она — как забавную, но нелепую навязанную игрушку, от которой нельзя избавиться, не обидев дарителя.

Оба немолоды и красивы. Он — высокий, крепкий, она — женственная и нежная.

Ужин прошел в молчании. Закончив, оба перешли в салон, где предстояло провести несколько часов перед сном. Женщина взяла книгу и сделала вид, что читает. Хотя она не забывала перелистывать страницы и смотреть в текст, было видно, что мыслями она блуждает где-то далеко. Образы, мелькающие перед ее глазами, отсвечивали на лице то нахмуренными бровями, то мечтательно-ласковой улыбкой, то скрытым смехом в глубине глаз. Так было всегда, он знал эту ее привычку смеяться и радоваться чему-то своему, невидимому снаружи. Но последнее время смех бывал редко, а горечь и грусть — постоянно. Этим молчанием она отгораживалась намного лучше, чем если бы использовала слова или ставила требования. Темно-лиловое платье, так хорошо подчеркивающее фигуру, не делало ее доступнее. Все те дни, что она провела в его доме, он делал попытки сблизиться, но каждый раз натыкался на это тихое «нет».

— Марина!

Вздрогнув, она машинально захлопнула книгу. И вопрос, наконец, вырвался из него. Измученно и враждебно.

— Чего ты хочешь от меня?

— Чего я хочу от тебя?! — Она рассмеялась хрипло и зло. — Ты знаешь, чего.

— Я не могу это сделать.

— Почему?

Она просто отмахнулась. Этот разговор происходил у них уже многократно, и доводы были не интересны обоим. Но он, все же, повторил.

— Ты прекрасно понимаешь, что и сама не сможешь вернуться. Тебе некуда возвращаться. Для них ты мертвая. Как ты объяснишь своему мужу, что провела полгода с другим мужчиной?

— А мне нечего объяснять. Я скажу ему правду.

— Что? Думаешь, он поверит?

— Господи, да когда же ты поймешь? Не важно, поверит он мне или нет, важно, что все мы перестанем врать.

— Ты же не хочешь меня убедить в том, что он один из тех современных мужей, которым все равно, изменяет ли им жена и с кем.

— Нет. Он не из тех современных мужей — если такие вообще бывают. Но дело же не в этом! Представь себе, что женщина, которую ты любишь…

— Женщина, которую я люблю — это ты.

— Хорошо — я. Я умерла бы. Или я бы изменила тебе. Если бы я умерла, разве ты бы не захотел узнать, что я жива, хотя и изменила тебе?

— Нет. Вот этого я совсем бы не хотел. Твой брак сидел у меня поперек горла.

Значит, это тщеславие — подумала она. Если тебе лучше знать, что я мертва… Горло еще раз перехватила судорога. Не время. Если семейная жизнь и научила ее чему-то, то — необходимости контроля в секунды, когда хочется сорваться.

— Когда ты умер…

— Я не умер.

— Тебя не было. Так что для меня ты — умер.

Он промолчал. Странное, непонятное суждение. Что тут ответишь?

— Когда ты умер, — продолжила она, — если бы я узнала, что ты жив, и живешь с кем-то другим и счастлив… я была бы рада узнать это…

Голос ее сорвался, и пришлось заканчивать полушепотом.

— Я понимаю. Ты винишь меня в том, что я ничего не написал. Я действительно виноват, но…

— Ты не понимаешь. Это совершенно несопоставимые вещи. Если человек мертв — то его нельзя вернуть. Он мертв. А если жив — то какая разница — где, с кем? По сравнению с тем, что его вообще нет. Нет нигде.

Ну что тут скажешь? Дурацкая логика — то он, оказывается, умер, то жив. Непонятно, в чем теперь оправдываться.

— Неужели ты думаешь, я могу оставить его в этом кошмаре? — между тем, продолжила Марина. — Я же не оправдаться хочу, а избавить его от этого горя.

— Ты описываешь свои чувства в этой ситуации. Но так ли чувствует он?

— Не знаю. В самом деле — не знаю. Но что должна, то должна… Мне пора спать. — Оборвала она спор.

И, согласно неписаному ритуалу, он довел ее до двери комнаты, как было заведено. Взял ее руку в свою, как обычно, прижал к губам. Она давала ему такую поблажку — за право закрыть на ночь дверь.

Это жалкие крохи, которые она кидает мне, — подумалось ему. Вот, сейчас она опять уйдет. И нет повода задержать хотя бы на минуту. Или есть — повод всегда есть, возможность тоже есть, но последствия… разрушить тот хрупкий мир, который еще остался.

— Тебе совсем не жалко меня? — Спросил он возле двери.

— Мне жалко нас обоих. Но это ложная жалость. Она заведет нас в ловушку, из которой мы уже не выберемся.

— Я надеялся…

— Что?

— Ты скажешь, что любишь меня… помнишь, ты говорила, что я любовь всей твоей жизни?

Это как в низкосортной бульварной книжонке! Боже, что мы делаем, о чем мы говорим? Умереть от смеха можно. Страшно.

— Нет, — чеканя звуки, ответила она, — ты не был любовью моей жизни. Ты был человеком, которого я использовала, чтоб наделать глупостей.

Он зарылся лицом в ее ладонь. Мягкая, нежная, бархатистая, гладкая. Запах — ее сладковато-кислый запах, запах имбиря, корицы и теплой кожи. Тот же, что и раньше. Воспоминание об этом запахе сводило его с ума в первые годы жизни с Алией. Самым неприятным было то, что сам запах вспомнить он не мог, он помнил только то, что у нее был этот особенный, ее запах. И очень часто, уловив первые ноты в букете аромата духов Алии или в цветах, в движении ветра, пытался вспомнить продолжение — и не мог. Может быть, он бы мог думать, если б не запах…

— Ты хоть немного любишь меня?

— Люблю. — Неожиданно ответила она. — Я же любила тебя тогда. Я не машина и не шлюха, меня нельзя включить и выключить по приказу. Я… ты дорог мне.

Он притянул ее к себе, обнял и начал целовать губы, лицо.

Я поторопилась. Ух ты… Нет, Омар, ты дорог мне, я люблю тебя, но не в смысле, это — нет…. - думала она. Но мысли разбегались.

— Омар! — она вырывалась из его рук. — Это харам, Омар! Омар, это харам!

Наконец, звук дошел до его сознания. И он отпустил ее. Марина стояла, прижавшись к двери, волосы растрепаны, красные щеки, глаза блестят. «И она еще пытается убедить меня в том, что не хочет это делать!» — Усмехнулся он.

— Насиловать женщину — харам. — Повторила она.

— Я не насилую.

— Соблазнять чужую жену — тоже харам.

— Откуда ты…?

— Пришлось.

— Мы еще обсудим это.

Марина молча захлопнула за собой дверь. Ему осталось сердцебиение и чувство потери.

Идиотка! Ну как можно было сморозить? Столько месяцев стараний — и все насмарку! Ну как можно было сказать ему «люблю»? «Да, я не вышвыриваю котят на мороз» — так было бы точнее. Нет, он бы не понял. «Я не бросаю тех, кто мне дорог». Дорог — не то слово. Я не выкидываю из памяти и сердца тех, кого любила. Я же не робот и не шлюха, повторила она себе. Хотя теперь, после месяцев в такой двусмысленной ситуации, она не была в этом уверена.

Мало сказать «нет». Формальный отказ от секса — не больше, чем лицемерие, если правда все то, на что намекают его слова, если правдив этот поцелуй. Если молчать и предавать безмолвным согласием. Если вообще оставаться в этом доме.

А ведь ей уже удалось добиться небольшой свободы. И вот, этот поцелуй все нарушил. Страшно подумать, что именно собирается «обсуждать» Омар. Завтра придется начинать все сначала: объяснять и объяснять и объяснять…

Стамбул, 2011.

— Итак…

Вопрос Сезен-Марты вернул его к действительности.

— Итак, мы разошлись по своим комнатам и больше не возвращались к этому вопросу.

— И вы не пытались…

— Нет, Птичка. Я не пытался. — Улыбнувшись, ответил он.

— Но почему?

— За кого ты меня принимаешь, девушка? Я не один из этих озабоченных слабаков-американцев, которые не могут обходиться без женщины больше недели! Я мужчина.

2006, Киев. Из нового романа Марины

«… Каблучки Катарины выстукивали нервную дробь, а окурки скапливались в устрашающем количестве в разных местах комнаты, и не только в пепельницах. Вернее, в пепельницах менее всего. Размашистым жестом она отбросила еще один, на секунду приостановившись возле подоконника.

Трудно думать, когда на губах все еще жар от поцелуя, а в груди — гнев. Гнев — на потерянные годы, на захороненные мечты, на человека, который все втоптал в грязь, а теперь… теперь пытается сделать вид, будто ничего не произошло.

Подлость — подлость стала нашей второй натурой. Ничего не поделаешь. Вчера, когда ты любил меня, я была хороша. Завтра ты оставишь меня… нет, не так. Сколько раз, о, сколько же раз, засыпая, я спрашивала себя — где ты? Жив ли? Счастлив? Здоров? Есть ли у тебя уже жена и дети, как ты когда-то хотел? Почему ты оставил меня? Почему ничего не сказал? Ну, просто сказал: «Катарина, я ухожу». Без объяснения причин, просто — я ухожу, и все. Чтоб я уже могла перестать ждать. Чтоб знала, что ты жив. Но ты не сделал так. Ты оставил меня наколотой на булавке. Как кукла на веревке, болтаться между небом и землей. За что…»

Пальцы застыли над клавиатурой.

Марина потянулась к чашке кофе, отхлебнула, переключила окна в Винде и разложила пасьянс. В жизни вместо сигарет было кофе. Врачи не советовали, но она сыпала одну ложку на четверть литра и затем пила маленькими глотками холодный и без сахара, противный заменитель жизни. Она сыграла несколько партий, ожидая, пока успокоятся мысли и в голову придет удачное начало фразы. Но в голову ничего не шло, а то, что уже пришло — топталось на месте, переругиваясь с готовым сюжетом. Все не так.

В ту ночь она злилась на себя. На возбуждение, которое испытывала, на влечение, которое все еще было тут, осязаемо и реально.

Что значит формальный отказ от секса, если есть вожделение? Лицемерно думать, что самое главное — это произошел ли половой акт. А не было — не виновна. Кому же, как не ей, известно, что на самом деле происходило той ночью и в последующие дни. Томление. Тоска. Раздражение. Жажда. Скука. Обида. Желание. Стыд. Вина. Отчужденность. Тот еще клубок противоречий. «Во еже вожделети…» — «вожделети» было главным в их отношениях от начала и до конца. А еще лесть. Как же льстило ей когда-то внимание такого красавца!…

Стоп. При чем тут я? Катарина — это не я, я — не Катарина.

Мало кто из ее читателей догадывался, что персонажи и истории Марина брала из своей собственно жизни. Что-то из себя, что-то от знакомых, от мелькнувшей мысли или чувства, давно забытой истории, которая вдруг всплывает в памяти. Практически никогда персонажи не были похожи на нее, но сама-то она знала о существовавшем между ними родстве. Но Катарина — все же, не она. На этот раз Марину воодушевила история Эммы. Не говоря уже о том, как много они с Кешей были обязаны ей и Диме, сама история знакомства и последующего вызволения любимого из застенков растрогает кого угодно. Хотя ребята еще и не определились с будущим, история уже родилась и начала жить независимо от них. Так что нет, эта история не о Марине и Омаре, а о Катарине и Ярославе. Плохо только, что и Ярик и Катя упрямо отказывались подчиняться.

Нажав на клавишу, Марина уничтожила написанный абзац.

И начала заново.

Ч.2. 14. Избавление

Ласточка

Со стороны ласточки было очень мило захватить девушку в королевские сады, по которым толпами бегают принцы в поисках жен.

Видите ли, история эта изначально непроста. Жила-была девочка. Когда ей стало скучно жить с мамой, она перешла жить к мельнику, благо, это было близко, через дорогу. Когда скучно стало с ним, на телеге почтальона уехала в уездный центр, там познакомилась с симпатичным рантье, который был настолько мил, что накупил ей платьев и даже снял номер в гостинице. Но, поскольку, его выбор не одобрили друзья, девушке пришлось искать себе новое место, и даже! — она почти было уже вышла замуж за старого скупердяя-банкира, да вовремя сообразила, что новых платьев с ним век не видать. Так что было очень мило со стороны ласточки отвезти ее в парк, по которому бегают принцы…

Стамбул, 2011.

— Став тюремщиком, я сам превратился в заключенного. Я не мог никуда пойти, потому что цель, к которой я стремился несколько последних лет, была тут, в доме. И идти было некуда. Друзья меня не интересовали, я был не нужен им. Другие женщины? — Моя женщина превосходила их всех, как солнце превосходит звезды.

Моя женщина была очень красивой — но я не мог ее никому показать, потому что обладал ею незаконно. Она была известной, но тут это ничего не значило. Она умна — но не применяла свой ум в общении со мной. Она нежная, страстная и женственная — но что мне с того? Я томился, как юноша, и не смел тронуть ее и пальцем. И так было всегда, с первой минуты нашего знакомства двадцать лет назад. Она имела власть надо мной, о которой не знала сама.

Потакающий своей женщине разжигает такой огонь, который не сможет погасить. И он, и его женщина испытают все следствия этой постыдной слабости. Как он не способен стать быть мужчиной, так и ей не удастся быть женщиной, и она станет его презирать, а он возненавидит ее.

Я начал ненавидеть ее. Вот к чему пришла наша страсть.

Она винила во всем меня. А я не видел выхода из создавшейся ситуации. Я и так уже причинил ей зло, и любое новое действие лишь усугубляло начатое. Я мог выгнать ее и даже обеспечить деньгами — и она бы погибла. Так мне казалось.

Изнасиловать ее? Секс — меньшее из того, что происходит между мужчиной и женщиной. Вокруг толпы доступных женщин — заплати и выбери. Но они всегда вызывали во мне брезгливость. Двадцать лет назад Марина даже не посмотрела в мою сторону, это и привлекло мое внимание. Мне стоило больших усилий добиться ее тогда. И она была моей единственной женщиной, кроме жены. (Птичка ахнула).

Итак, я очутился в западне, из которой не видел выхода.

Это угнетало и мучило меня. Я был очень несчастлив.

Но тут нас спасла книга.

— Книга?

— Да, книга. Помнишь, лет пять назад в кино показывали американский фильм «Найди меня»?

— Да! Мы с Сонай смотрели его три раза! Сонай так плакала!

— Это написала она.

— Что?

— Да. — Омар поморщился. — Слащавенькая сказка. В оригинале оно называлось «Вспомни меня», но режиссеры, как всегда, переиначили конец и вырезали самое яркое из сюжета.

После поцелуя мы имели серьезный разговор. Мы заключили соглашение — она не пытается больше бежать, а я даю ей книги и компьютер, и не мешаю писать. Мы поставили границы, которые четко выдерживали. Это дало нам временное облегчение.

Стамбул, 2005.

— Мне скучно, Омар. Я всегда работала и делала что-то. Может, и не всегда полезное, но все-таки что-то!

— Что же ты хочешь делать?

— Да, вопрос. Люди, вроде меня, никчемны. Ни строить мосты, ни укладывать дороги мы не умеем. Если завтра существующая система рухнет, я умру от голода в новом мире.

— Нет, пока я чего-то стою.

— Я не это имела в виду… в общем, мне нужно дело. А делать я умею только одно — писать.

— Я знаю еще кое-что…

— Хорошо делать! А не кое-как.

— Это ты тоже всегда делала хорошо.

— Перестань! А то запущу чайником.

— Ну, так что же?

— Так уж сложилось, что писать я умею только на компьютере. Ни бумага, ни пишущая машинка мне не подходят.

— Это шантаж?

— Еще какой!

— И ты перестанешь кричать на меня?

— Да.

— А швыряться предметами?

— Возможно.

— И будешь прилично себя вести, когда мы выйдем в город?

— Не обещаю.

— Тогда нет.

— Хорошо, к телефону обещаю не подходить.

— А рассказывать о похищении моим знакомым?

— Только в шутливой форме!

— Тогда нет.

— Тогда да.

— Что?

— Обещаю.

— Обещаешь что?

— Не рассказывать твоим знакомым…

— И незнакомым.

— И незнакомым. Не подходить к телефону.

— Не ходить по городу в одиночестве.

— Что еще?

— Сдержать слово.

— Ого!

— Взамен обещаю публикацию.

— Ну, нет, этого мне мало! Экранизация!

— А ты не мелочишься.

— Не имею такой привычки. Ты мужчина?

— Мужчина.

— Недостижимого нет, преград не знаешь, так?

— Так.

— Ну, все, работай.

— Имей в виду, интернета не будет!

Оба рассмеялись.

Пятнадцать лет назад такой диалог между ними был бы немыслим. Оба были другими, и обоим нравилось возникшее чувство свободы.

Стамбул, 2011.

— Книга вмешалась в наши отношения и изменила все.

Теперь она была занята. Целыми днями она ходила по комнате, говорила сама с собой, недовольно рычала, литрами пила кофе и над чем-то смеялась. Я в это время был свободен и смог вернуться к работе.

По вечерам она вела себя относительно дружелюбно, снисходя в какие-то моменты до того, чтоб обсуждать со мной сюжет или расспрашивать меня о работе.

Книга шла в бешеном темпе. Уже через месяц была написана вся основа и еще две недели делались правки.

После этого она снова стала раздражительной, торопила и требовала от меня выполнения договора. Ей не терпелось увидеть воплощение, как она говорила. Казалось, она куда-то спешит.

Мое положение позволяло многое. Я нашел издательство, заплатил за рекламу. На удивление, книга раскупалась хорошо. Нам не пришлось искусственно подстегивать спрос, хотя продвижение на Запад стоило денег. Мы — я обратился к английскому партнеру — выбрали молодое, но уже хорошо раскрученное агентство. Через американских партнеров обратились в Голливуд. Э, да что я буду тебе рассказывать. Талант — это в большой мере вопрос денег и связей.

Когда на экраны вышел фильм, она радостно заявила, что скоро все закончится, потому что теперь ее муж придет за нею. Я только посмеялся.

Но уже спустя два месяца из Киева поступил запрос — пока неофициальный, но через канал, который игнорировать было нельзя… Я связался с киевским агентом и узнал, что его уже вызывали в полицию и допрашивали. Ему удалось доказать свою непричастность, но исполнителей арестовали. С этого дня я знал, что за мной идут. Но прошло еще довольно много времени, пока мне начали сообщать о действиях ее мужа. Он начал поиск и — что?

— Интересно, какой у нее муж…

— Скучный. Как все мужья.

Осуждающий взгляд Птички метнулся к лицу Новази. Тот рассмеялся:

— Верно, девочка, нельзя так говорить. Вот подожди, когда ты сама проживешь с мужем десять лет…

— Я не собираюсь обсуждать будущего мужа с кем бы то ни было! — Чопорно заявила она.

— И правильно. Не нужно.

Некоторое время оба просидели тихо. Возвращаться к бумагам после сказанного было невозможно, а натянутое молчание не позволяло вернуться к бывшей близости. Напряжение, кажется, трудно даже дышать.

— Простите меня, — наконец, сказала Птичка.

— За что? Ты права.

— Я не имела права повышать на вас голос.

— Ты не имеешь права обманывать меня, а говорить правду — не грубость.

— Вы расскажете мне дальше?

— Дальше осталось немного.

Я следил за его поисками. Откровенно говоря, прямых следов у него не было. Я не прятался, но проследить от разбитой машины до аэропорта было бы сложно. А уж потом и вообще невозможно.

Но он стал искать совсем в другом направлении. Он начал отслеживать издательство книги, его люди добрались даже до Голливуда. И хотя он всякий раз терял связь между одним звеном цепи и последующими, каким-то образом, он всегда приближался к нам еще на шаг.

Ты права, Птичка, хотя даже не понимаешь насколько.

Я пытался создать праздник. Фейерверк, сверкание, страсть. Все это может захватить и вскружить голову. Так я и старался сделать.

Но никакая страсть не может пересилить чувство, выросшее из ежедневных совместных ужинов, расставаний поутру и встреч вечером, сна в одной постели. Все то, что обыденно, скучно, уныло в ежедневной жизни, спаивает двух людей так прочно, как если бы у них было одно, общее тело и одно сердце. Но с Алией я этого не знал.

— То, что вы говорите, звучит грустно.

— Грустно?

— Да… вернее то, как вы говорите это.

— Мне грустно, Птичка. Я опоздал.

Я опоздал на целую жизнь. Я потратил ее в никуда.

— Вы еще не стары, господин.

— Мне пятьдесят.

— Это немного.

— Слишком поздно начинать что-то новое. А главное — я даже не знаю, что именно. Я потерялся, Птичка.

— Разве так бывает?

— Бывает.

Снова помолчали. Птичке нечего было сказать на это. Ее маленький жизненный опыт еще не припас ответов на вопросы о жизни и смерти и все, что она могла бы придумать, звучало бы сейчас пошло. Омар же был благодарен за тишину. Ни жалости, ни советов он бы не принял, хотя — разве не на это намекал их странный разговор?

С чего бы это ему, взрослому мужчине, изливаться перед неискушенной девочкой, рассказывая ей самое тайное, самое постыдное из своей жизни? Да и еще как будто бахвалясь. Пора заканчивать.

— Он пришел. — Сухо продолжил Омар.

— Кто?

— Муж.

Однажды вечером он позвонил в дверь. Он стоял там один. Ни властей, ни полиции, он не взял даже своего спутника — я знал о его приезде, следил и ожидал со дня на день. Но он пришел быстрее, чем я ждал. И один.

— И что же вы сделали? — почти шепотом спросила Птичка.

— Я дрался.

Омар рассмеялся.

— Если забираешь у мужчины его женщину, то драка — это меньшее, что ты обязан ему предоставить.

— Почему?

— Любой другой исход унизил бы нас обоих. И еще больше — ее.

— И кто же победил?

Омар прошелся по комнате, справился с желанием похвастаться и сказал:

— Он.

— Не может быть!

Сильная фигура господина Новази, выправка, мышцы, гордая осанка, привычка повелевать — все противоречило сказанному. Птичка никогда бы не поверила тому, кто осмелится утверждать, будто генерал мог бы проиграть в какой-либо схватке.

— Ах, Птичка, твоя вера в меня согревает! — Он рассмеялся еще раз.

Ну, подумай. Я увез его женщину, как когда-то мои предки увозили других женщин с его земли. Я спрятал ее так, что никто не знал, что она жива. И он нашел ее. На моей стороне были деньги — большие деньги. Власть — много власти. Министр внутренних дел многим обязан нашей семье, а шеф полиции — мой хороший друг. Но он нашел ее и не побоялся прийти. Я много лет посвятил войне и хорошо дерусь — но он стал со мной драться. Я красив… — я красив, Птичка?

— Да.

— Я красив и нравлюсь женщинам. Но его женщина предпочла уйти с ним и смеялась от радости, уходя.

Победил он, Птичка.

— Ты плакала? Плакала, когда я ушел?

Зачем я спросил? «Это мелодраматично», — скажет она, и будет права.

— Что это, тщеславие? — Она медленно покачала головой и улыбнулась. — Тебе было бы приятно, если б я сказала, что плакала? Била себя в грудь, рвала волосы… Не пойми неправильно, я сама тщеславна — и потому умею различать чужое тщеславие.

— А что, если я просто хочу знать правду? Ты можешь быть со мной откровенной хотя бы сейчас?

— Нет, не могу.

— Почему?

Что-то в нем рванулось навстречу этому полупризнанию-полуобещанию.

— О-о-о-о-о! — Певуче протянула она и приложила палец к губам. — Ты забываешь, я написала слишком много романов и смотрела слишком много сериалов. А ты допросил слишком много преступников в своей жизни, я думаю. Мы оба знаем, к чему ведет такая откровенность.

— Закрытая. Ты всегда была такой закрытой.

— Да.

Правда есть правда. Я всегда была закрытой. Может, потому и пропустила так много в своей жизни.

— Я не понимаю тебя. Я никогда тебя не понимал.

— Почему? Разве я недостаточно много говорила, что люблю тебя — тогда?

— Я ведь уже просил прощения.

— А ты думаешь, что одной просьбой можно стереть пятнадцать лет жизни? Вот так, сказать «Прости!» — и как будто прошлого не было?

— Но ведь дело же не в словах…

— Да, дело не в словах.

— У нас еще есть возможность все изменить. Сейчас. Последняя. Другой не будет.

— И что тогда? Жизнь — как праздник?

— Что в этом плохого? Ты всегда хотела посмотреть мир, насколько я помню.

— Кто же не хочет в двадцать лет!

— Так что, я просто должен вот так взять и отдать тебя ему?

— «Он» — мой муж.

— И что с того?

— Я не для того давала обещания, чтоб разменять их потом на временную мишуру. Поездки, вечеринки, праздники, выпивка — все это в итоге сведется к одному, и ты это знаешь.

Это будет тоска. Она охватит и меня и тебя. Мы оба начнем метаться, искать выход, стыдиться друг друга. Я это знаю, даже если пока не знаешь ты.

Оба стояли у окна, затянутого занавеской и смотрели вниз — на немолодого, полноватого мужчину, разглядывающего дома. Еще пятьдесят метров, сорок… еще можно передумать.

— Если ты уйдешь сейчас, ты всегда будешь жалеть об этом.

— Да… ты прав. Но я буду жалеть и если не уйду. Я буду жалеть в любом случае. Это же я… Это жизнь, Омар. И жизнь — это всегда выбор. Но мы не узнаем, какой из них был правильным, пока не проживем ее.

— Так ты уходишь от меня только из-за чувства долга?

Это просто невероятно!

— Почему «только?» Нет, конечно же не «только». Что нас связывает с тобой, кроме секса?

— Это был хороший секс.

— Пусть хороший. Да и то давно. Я живу с ним. Думаю с ним. Дышу с ним. Между нами — тут, — она провела кончиком пальца правой руки по предплечью левой, — вот тут, где граница моего и чужого — общая кожа. Одна жизнь. Одна плоть. Этого не могут победить никакие воспоминания, никакой праздник. Даже пожизненный.

И она ушла.

И я стоял и смотрел в окно ей в след.

И думал: «Плакала ли ты? Плакала ли, когда я ушел. Когда с тобой был он вместо меня в постели. Когда уходила от меня. Плакала ли?»

Так стоял он у окна и думал, глядя, как сбегает по лестнице, цокая каблучками, Сезен Марты.

Все закончилось.

Возвращаясь с работы, Сезен Марты медленно шла вдоль знакомого маршрута. Дороги она почти не видела, задумчиво перебирая в памяти слово за словом из рассказанной истории. Ей необходимо было пережить все это наедине с собой, а дома, конечно, не будет возможности — там ее отвлекут неизбежные дела, разговоры. Родители, к которым она так привязана, сестра, гости и друзья семьи — сейчас все это навалится и оглушит ее, а вечером думать будет уже сложно, память затмят мелочи. А ведь столько всего произошло в ее жизни за последние дни! Целые годы, и похищение Марины и конец любовной истории господина Новази и изменившееся отношение к самому Новази. Он… он больше не был для нее героем. Не тот чудесный воин в блестящих доспехах, не безупречный и незапятнанный мужчина ее мечты. А кто же он?

— Сезен Марты!

Оглянувшись, она увидела господина Кая.

— Заработалась, Сезен Марты? — спросил он, как будто, между ними ничего не произошло в прошлом. — Зову тебя, зову, а ты не отвечаешь.

— Извините… — Машинально ответила она. Но тут же насторожилась. — Что вам надо?

— Ну, не будем так официально, Сезен Марты! Прости меня, я вел себя недостойно! Это потому что ты мне так сильно нравишься. Я места себе не находил все эти дни!

— Простите меня, но нам не нужно разговаривать…

— Ты же простишь меня, Сезен Марты? Я знаю, что простишь, ты добрая. — настаивал он, и каким-то образом ее руки оказались в его руках. — Ты же дашь мне еще один шанс? Один-единственный! Ты же не захочешь огорчить тетушку Гюльгуль. А она о тебе спрашивала! Почему, говорит, ты не приведешь Сезен Марты к нам в гости?

— Но…

— Я обещал, дорогая. Ну не подводи меня! Только в этот раз! Ты же знаешь, как моим и твоим родственникам хочется поженить нас! Давай один раз притворимся, что мы дружны, а когда они успокоятся — все им расскажем. Хорошо?

— Хорошо. Я зайду в выходные.

— Зачем выходные? Не надо в выходные! А пошли сейчас! Гюльгуль-ханым ждет-не дождется…

И как-то так, не поняв сама, как это произошло, Птичка позволила ему себя увести.

Ч.2. 15. А тем временем

Стамбул, 2011.

А тем временем, пока влюбленные раскрывали друг другу свои души и упоенно заглядывали внутрь, рядом происходили совсем другие события.

2 недели до исчезновения Птички

Позвонил телефон, и незнакомый Денизу хрипловатый голос с ленцой назначил встречу. Результаты разговора, видимо, так удовлетворили «босса», что следующие недели Догукан оказался не удел. Его больше не использовали как посредника, ему не звонили, и когда пришло время получить обычную оплату, он с неудовольствием обнаружил, что его доля сокращена. Обсуждать что-либо — с боссом? Надо быть не в своем уме. Догукан бродил, как выброшенная собака, пытаясь разнюхать, что же происходит. Что-то, несомненно, изменилось. Что-то там замышляют. И, если не уследить, можно остаться не при делах.

И кто бы мог ожидать — Дениз, эта пустышка! Этот слабак! Тронь его — и зарыдает. И сколько сил ему стоило уломать Дениза поставить свою подпись под документами!

Роли переменились. Теперь уже Догукан рыщет в поисках подхода к Денизу. Ведь если тот пожалуется на лишнее любопытство, пожалеть придется уже господину Кая.

«Случайная» встреча произошла, в лучших традициях шпионского фильма, на выходе из кафе.

— Смотреть надо куда прешь, — недовольно пробурчал Догукан, но сразу же сменил тон, разглядев, с кем столкнулся. — Дениз, это ты!

И лишь наметанный глаз уловил бы натянутость в обоих выражениях и их быстрой смене.

— Пойдем, посидим! — Он схватил Дениза за руку и скорее поволок, чем повел в сторону столиков.

— Я рад тебя видеть, но, правда же, не могу. Занят.

— Да брось ты! Что может измениться за десять минут? Удели время другу.

— Разве мы друзья, Догукан?

— Я тебе друг. Правда. Может, ты этого и не понимаешь, но кем бы ты сейчас был, если б не я?

— Честным человеком.

— Честным… человеком? Ха-ха-ха! Да брось ты! Вот рассмешил! Честным человеком! Человек, дорогой мой, по природе своей — грязное злобное животное. И надо пользоваться, пока можно.

— Чего ты хочешь?

— Доверия.

— Какое же доверие может быть между грязными злобными животными?

— Ха-ха! Уколол! Растешь! А ведь никто иной, как я, заметил этого парня и понял, как далеко ты пойдешь! «Шеф», — сказал я шефу — «Шеф!» — сказал я. «Есть тут один парень, он далеко пойдет! Позвольте, я представлю его вам». «Да ну, друг мой», — ответил он мне, — «зачем нам новые люди?» Но я настоял — и посмотри, вот где ты!

— Пальцы ты мне тоже из дружбы ломал?

— Ха-ха! Ну, ты и скажешь! А как иначе ты стал бы мужчиной? Нет, уважаемый! Не испытав боли и страха, разве ты бы мог добиться успеха?

Удивительно! Это был тот самый Догукан Кая, который вот только на днях цедил слова и пользовался Денизом, как бесплатным слугой. А теперь он из кожи лезет, пытаясь задобрить его. Не может быть, чтоб он уже все забыл! Или он считает, что другие люди так глупы и неспособны помнить больше, чем несколько дней? Ну ладно, не помнит Догукан, но неужели он думает, что и Дениз тоже готов все забыть, будто не было оскорблений, угроз, шантажа и грубости?

То же двуликое лицо, та же двуликая натура.

— Чего тебе надо, Догукан? Говори яснее, мне пора.

— Эй, не так быстро!

Снова ловкая рука хватает его запястье, сжимая его до боли. Если лицом он и умеет врать, то вот руки его пока еще этому не научились.

— Что вы затеваете за моей спиной?

— Кто?

— Не придуривайся! Вы, с шефом! Почему я ничего об этом не знаю?

— А мне откуда знать? Это его решение. Ты знаешь, они не обсуждаются.

— Знаю. — Мрачно проговорил Догукан. — Тогда вот что.

— Что?

— В следующий раз, когда будете обсуждать планы, ты ему напомни обо мне. Ненавязчиво. Просто упомяни: вот, встретил господина Кая, он интересуется, не может ли быть полезен?

— Я-то скажу, но вряд ли это поможет. Ты должен поговорить с ним сам.

— Трубку он не берет.

— Ну, тогда что я могу сделать… хотя вот, знаешь, — как бы вдруг вспомнив, добавил он, — сегодня вечером мы встречаемся в клубе…

— Понял, буду.

— Ты случайно там оказался!

— Знаю, не дурак. А ты, мой друг, — и рука, еще недавно изображавшая мольбу, вдруг пролетела вблизи уха Дениза, почти задев его, — помни, что Догукан Кая все еще имеет на тебя компромат.

И, весело насвистывая, он удалился, чувствуя себя победителем. Дениз рассмеялся, но господин Кая этого уже не видел.

Полицейский, который теперь вел дело группировки, особенно интересовался шефом. Когда Дениз назвал имя Кая, тот увлекся было, но быстро сообразив, что к чему, отказался от мысли привлечь и его. Да и босс последнее время не жаловал Догукана. Его претензии на власть смешны, а трусость общеизвестна. Запугать новичка, надавить на должника или соблазнить девушку — тут он неплохо проявлял себя, но дальше ему не хватало ни ума, ни выдержки. Так что новое дело — то самое, крупное и скандальное, которое, как знал Дениз, провалится и принесет повышение не одному полицейскому чину, грозило пройти без господина Кая.

Но не теперь.

Дениза это более чем устраивало.

1 неделя до исчезновения Птички

Соперничающие организации вообще не любят делиться информацией друг с другом. Операция прошла успешно, все участники были задержаны, доказательства финансовых манипуляций налицо. Начались бесконечные процедуры оформления и следствия. Но Шахид узнал об этом лишь через несколько дней, и то уже после освобождения господина Кая.

5 дней до исчезновения Птички

Несмотря на фамилию — Кучук (маленький) — начальник центрального городского отделения полиции, Шахид Ильяс Кучук, не был маленьким ни визуально, ни по должности, ни по характеру. Да и голос его, зычный, известен всем сотрудникам отделения. Хорошо, когда он звучит вдали.

Но вот уже полчаса его не было слышно. А это, как известно всем, тоже плохо. Значит, кому-то намылят шею. Скорее всего, скоро. Скорее всего, тому, кто ближе.

Шахид обдумывал полученную информацию и прикидывал, что из этого можно сообщить старому другу.

Цепкий и упрямый, если он за что-то брался, то получал максимум. И сейчас у него было много информации, по большей части, пикантной — но это не проблема. Если ты учился в одной группе с тремя министрами, а работаешь начальником столичного полицейского отделения, то, разумеется, пикантной информации будет у тебя море. Обычное дело. Но, если в дело замешаны сразу два твоих друга — то подумать надо.

Догукан Кая оказался подонком. Брачный аферист, вымогатель, за ним тянется шлейф ограбленных женщин — но те истории все такого сорта, что не придерешься. Женщины сами все отдали, заявок в полицию раз-два и обчелся, а дергать уважаемого министра из-за юношеской глупости двоюродного племянника никто не решился. К тому же мальчик, вроде бы, исправился. Оставил курорт, вернулся в город, живет тихо.

Но так было до недавнего времени.

Теперь же он оказался членом банды, промышляющей мошенничеством и разбоем.

Это с одной стороны.

С другой — он же, по слухам, жених секретарши миллионера. Той самой, что, по слухам, его любовница.

Тронь Догукана — и плохо будет Ниязу. Оставь Догукана — пострадает Омар.

Опять же, тронь Догукана — и в дело вмешаются полчища адвокатов, возможно, произойдет огласка, возможны отставки, а молодчик все равно выйдет сухим из воды. Не трогай… да, пожалуй, не надо трогать. Но вот что сказать Омару?

Любовь — штука тонкая. Когда-то давно… да, в те времена, когда еще не было этого живота, несколько правительств и много скандалов назад, он знал, что это такое. Как поступит Новази? — Всегда его заносило, если это касалось женщины. И нет оснований предполагать, что с возрастом это исправится, наоборот.

Да что тут решать, в конце концов, Новази как-то решит эту проблему сам. Непредсказуемо, как всегда. И лучше ему, Шахиду не знать, потому что вряд ли это будет законно.

Поэтому он снял трубку, набрал номер и рассказал Омару самое основное. Только главное, без детализации и старательно избегая всего, что касалось семьи Эрман.

Омар выслушал все спокойно, сказал, что примет меры, повесив трубку, Шахид перевел дух. Кажется, обойдется без отставок.

— Али! — Взревел он в коридор. — Где мои спички? И кофе!

Контора с облегчением вздохнула.

2 дня до исчезновения Птички

Дверь с тихим скрипом открылась, пропуская полицейского и невысокую женщину в темном. Неяркий свет не позволил Денизу рассмотреть лицо с того места, где он сидел. Не похоже на мать, да и тетки его выше и полнее.

Неужели? Сердце его застучало сильнее, а ладони мгновенно взмокли. Удивительная реакция на лицо, которое он так хорошо знал. Перед глазами мгновенно пронеслось: узкие брови, темные глаза, пухлые губы, острый подбородок, родинка у губ. И вот уже это лицо оказалось так близко, как бывало раньше. Но только тогда он почему-то ничего не замечал. Ни нежности кожи, ни полудетской округлости щек, ни проскакивающих в глубине глаз искр. А сейчас прекрасными казались даже тонкие волоски над губой, прядь, всегда выскальзывающая из прически и торчащие ушки.

— Кара! Почему ты здесь?

— Я… я услышала что случилась, и зашла навестить. — Смущенно пробормотала она.

— Не надо было…

Оба помолчали.

— Как наши друзья?

Кара поморщилась. Она не хотела говорить о том, какой шум подняли в кафе, и сколько пафосных речей было произнесено. Как от Дениза отвернулись те, кто недавно считались его друзьями, и сколько словесных битв ей пришлось выдержать, защищая его. При воспоминании об этом у нее загорелись щеки. Кое-кто ясно дал понять, что она принимает сторону Дениза только потому, что небезупречна сама. К счастью, Челик этого не слышал.

— Давид сделал мне предложение.

— Хорошо…

— Да… Я отказалась. — Быстро добавила она.

Хотелось бы надеяться, чтоб его улыбка не так заметна, но — вряд ли. Дениз подумал, что в его положении выбирать не приходится. Девушка — такая как Кара — и тут? Надо быть благодарным каждой минуте. И что она не заслуживает того, чтоб возиться с таким, как он. А еще, что прогнать ее — выше его сил.

Все это крутилось в голове одновременно и оченьбыстро, и мешало думать.

Кара тоже была смущена.

Но, по крайней мере, он больше не спрашивал о друзьях. И то хорошо.

— Я узнала… тебя не будут держать здесь долго.

Он лишь покачал головой:

— Я преступник, Кара. Ты защищаешь меня, потому что я твой друг, но на самом деле я преступник. Этого не изменишь.

— Нет… я говорила с генералом. Он обещал, что тебе дадут год или два, не больше.

— С кем?

— С генералом Новази…

Вот и то, ради чего она пришла. Все знали об отношении Дениза к Сезен Марты и о том, что имя генерала Новази для него было все равно, что красная тряпка для быка. Но это то, зачем она здесь.

— Не сердись! — Поспешила она, пока не начались возражения и споры. — Это его самого касается, так что это для него, а не для тебя.

— При чем тут он?

— Ну как, Сезен Марты, конечно…

— Что Сезен Марты?

— Догукан… господин Кая хочет жениться на ней, и знаешь зачем?

— Это, кажется, очевидно!

Вот так всегда, стоит заговорить о Сезен Марты — и он сердится! Мужчины теряют голову из-за Сезен Марты, а такой, как Кара, не на что рассчитывать.

— Вовсе нет! — Возразила она. — Он говорил мне…

Ну конечно, говорил! Дениз рассердился еще сильнее, но совсем не из-за того, о чем подумала Кара. Он представил их вместе — Догукана и Кару — и почувствовал тошноту.

— Что же он тебе говорил?

— Не сердись, она ничего не знала…

Но он рассердился еще больше.

— Так что?

— Догукан хотел стать частью семьи Эрман, чтобы породниться с Кылыч.

— Что?

— Ну да.

— В жизни не слышал ничего глупее!

— Сестра Сезен Марты замужем за бывшим денщиком генерала. Генерал считает его почти что братом.

— У генерала, ведь, кажется, есть дочь. Почему бы ему тогда не жениться на ней?

— Ну, если б он мог жениться на Алисе…! Стал бы он тогда смотреть в сторону обычных девушек.

— Но что это ему даст?

— Ты, наверно, заметил, что Догукан не очень умен.

— Да уж.

— А теперь, когда он снова на свободе…

— Что?

— Ну да, его отпустили. У него же дядя, ты знаешь…

Зашедший полицейский напомнил, что время истекло.

Кара поднялась, чтобы выйти. И он не мог — просто не смог дать ей уйти просто так.

— Кара!

— Да?

— Ты не думай, я не потому сердился. Я сердился, потому что он и ты…

— Правда?

— Да.

— Я буду тебя ждать, Дениз.

И с этим она ушла.

«Я буду тебя ждать!» Да это чудо, а не девушка! Вот когда наступает счастье! Больше ему нечего бояться, все уже позади. На него не давит Догукан, не давят его жалкие подельники рангом повыше, он не должен больше скрывать растрату и воровство, его невозможно принудить к другим преступлениям, семья в безопасности. Он достаточно попробовал этой их «сладкой жизни», чтоб понять, что больше ее не хочет. Пьянство и проститутки, ломка, головная боль, стыд и грязь, будто вывалялся в мусорной куче — больше никогда. Нет! А, в довершение всего, Кара никуда не едет! Кара остается. И она будет ждать! Семья, наверно, будет против… — это несколько поубавило его радость, но не погасило ее совсем. Пройдет время, все успокоится и наладится.

Обидно только, что ускользнул Догукан. Он приложил столько сил, чтоб поймать его, а теперь… Сезен Марты! — внезапно вспомнил он и похолодел. Легко догадаться, на ком он теперь выместит свою ненависть.

День исчезновения Птички

Догукан Кая шел по улице. Не куда-то конкретно, а просто так. Его только что выпустили из полиции. Но адвокат, присланный дядей, на этот раз ясно дал понять, что отныне всякие отношения между ними прекращены. Больше не будет ежемесячного пособия и подарков к праздникам. Особо было добавлено, что мать может больше не суетиться и не плакать — слушать ее все равно не будут.

Догукан выругался. Мать… она всегда, сколько он себя помнил, выполняла все его прихоти. А дядя всегда сдавался после ее слез.

Так было всегда, так будет и дальше. Но они еще пожалеют!

Все пожалеют! Дениз — вот ему не отвертеться. И пусть сидит, тварь, а как только выйдет — тут его встретят! Вспомнив о своих угрозах сестре Дениза, он нахмурился. Это-то да, хороший был способ припугнуть дурака, да только много мороки, а удовольствия капля. Сестра Дениза совсем еще ребенок, все время с сестрами и тетками, попробуй к ней подкати. Да она даже слушать не станет, особенно теперь, после тюрьмы. Но все-таки этот у него попляшет, когда узнает, когда узнает, когда… что?

И тут он понял, что благосклонная судьба все-таки послала ему способ отомстить: немного впереди по той же улице шла Сезен Марты. Та сучка, что отказала ему — отказала ему! Та, по которой Дениз лил слюни, и которая нравится генералу. Ну что ж, господин генерал, сочтемся!

И он кинулся к ней:

— Сезен Марты! Сезен Марты! Эй, Сезен Марты! Совсем заработалась! А я зову, зову…

Ч.2. 16. День исчезновения Птички

Стамбул, 2011.

Ночной звонок разбудил бы Омара, если б тот спал. Но последние месяцы у него появилась привычка ложиться не раньше двух, а то и трех часов утра. Сейчас же было всего лишь около двенадцати — даже и не ночь совсем. Так что он не спал.

Один в пустом доме. Лишь недавно постиг он удовольствие одиночества. Тихие стены, запах хороших сигар, книги, легкость жизни без свидетелей, но и ее гложущая тягостность. Особенно усиливающаяся по ночам.

Звонок разорвал тишину и насильно вторгся в полутемное пространство комнат.

Голосом Тимура мир ворвался в его тихое убежище и навсегда разрушил сложившееся положение вещей.

После неизбежного, но краткого на этот раз приветствия, прозвучал безумный по своей нелепости вопрос:

— Генерал, Сезен Марты не у вас?

— Что за вопрос! Почему она должна быть у меня?

— Простите, генерал. Я не стал бы звонить, но… ее семья беспокоится, отец Сезен Марты отправился к вам. Я подумал, будет лучше предупредить…

— Но почему? Что случилось?

— Сезен Марты пропала. Ее нет дома, нет у друзей, нигде нет. Она никогда не задерживалась позже десяти. Все в большой тревоге.

— Приезжай сюда.

В некоторые моменты хорошо быть известным и богатым. Всего лишь набрав нужный номер и назвавшись, он услышал на другом конце взволнованный голос и почти увидел, как напрягается спина дежурного офицера при разговоре.

Нет, ни одного инцидента с представителями семьи Эрман за истекшие сутки не зарегистрировано. Нет, женщины с похожим описанием не было в сводках — ни как жертвы, ни в ином качестве. Да, хорошо, будут держать на примете.

Не было ее в больницах и моргах. Не было в готовящихся сводках новостей и файлах контрразведки. Как бы там ни было, а молоденькая девушка растворилась в большом городе за несколько часов, так, словно ее никогда и не было. Самое страшное, что именно сейчас, по всей видимости, она находится в беде, и, возможно, еще жива и ее еще можно спасти — если только знать, где. Завтра или через день, когда она появится в виду указанных учреждений, сделать будет ничего нельзя. Но где она, никто не знал. И лишь тех двоих, которые догадывались, что подобное могло произойти, никто не догадался спросить. Один из них все еще сидел в тюрьме, а вторая была далека мыслями от семьи Эрман, Новази, Кая и прочих. У нее и своих бед достаточно, чтобы думать еще о них.

Приехавший Тимур еще ухудшил ситуацию, рассказав о слухах, которые ходили о Сезен Марты и генерале. Оказывается, что все эти месяцы, когда добрая девочка оставалась после службы по доброте душевной составить компанию скучающему старику и послушать его рассказы о давних событиях, за ее спиной ходили самые гнусные сплетни! И наверняка, она знала об этом, если даже Тимур говорит об их связи как об установленном факте.

— О, Аллах, Аллах! О Аллах! Да как же это можно! Почему ты мне раньше не сказал?

— Ну, господин, сам знаешь, рука у тебя крепкая, а характер горячий.

— Боялся, значит? Ты боялся сказать мне? А она не боялась? О, Аллах, Аллах! Девочка каждый день ходила на работу, несмотря на сплетни! А отец что же? Почему он ее не остановил?

Ответом было виноватое лицо Тимура.

— Что? Что ты еще от меня скрываешь, злосчастный? Говори!

— Господин Новази, мы думали, что тебе это известно. Но раз ты говоришь что нет, мы, видимо, ошибались…

— Что известно? Что там еще?

— Да ведь Сезен Марты тебя любит. Все это знают.

— Что знают? Все знают, что она моя любовница! А разве это так?

— Нет. Там ошибка. А вот это уже наверняка.

— Почему наверняка?

— Да как же не наверняка, если девушка плачет по ночам, говорить с семьей отказывается, парням всем отставку дает, замуж не идет и ничего не объясняет!

— Может, тут виноват кто-то другой?

— Нет, господин. Сонай это сказала.

Ну, раз уж Сонай, то говорить больше не о чем. Сонай славилась своим благоразумием и мудростью. И если она говорила что-то наверняка, то так уже и было. В прошлом Тимур несколько раз не послушал предостережений Сонай, и, когда все вышло по ее словам, горько об этом жалел. С тех пор решено было больше ей не перечить, особенно когда это касалось не очень важных вопросов, и когда речь шла о людях, которых все они знали.

— И еще она сказала…

— Что еще? Ты, видно, смерти моей хочешь?

— Ну что ты, господин!

— Так что?

— Еще она сказала не мешать Сезен Марты приходить к тебе, то есть на работу. Она сказала, что у девушки, такой, как Сезен Марты редко бывает шанс быть рядом с тем, кого она любит. Она будет беречь каждый такой день в своей памяти до конца дней. Не такая она девушка, чтоб сорваться и наделать глупости. Так пусть у нее тоже будет свое маленькое счастье.

— Твоя жена сокровище. Ты знаешь это, Тимур?

— Да. А еще она сестра Сезен Марты.

Это странное замечание повисло в воздухе, незамеченное собеседником. Если честно, Сонай тогда еще много чего сказала, но повторять это вслух, да еще тут, не следовало. Она утверждала тогда почему-то, что если оставить все как есть, Сезен Марты будет утешена в своем чувстве. Да, но кто же мог знать, что все так обернется?

Ах, Аллах, Аллах! Думал тем временем генерал Новази. А ведь я столько всего ей рассказал о себе! Как же я не понял? Как не заметил? А если бы заметил и понял еще месяцы назад, что тогда? Что бы я сделал? Вернул бы девушку в семью, запретил бы ей приходить сюда. Она бы плакала. Она не такая, как другие… эти другие вдруг приняли четкое очертание Марины.

Нет, она не такая, как Марина и как Алия. Она бы плакала, долго бы плакала. И не забыла бы меня, как только я исчез из ее жизни.

Так, значит, вот почему она грустила! Вот почему отказывалась ходить на свидания и плохо отзывалась о господине Кая.

Кая!

Не понятно еще как, но это имя прилепилось к имени Сезен Марты, и что-то смутное стало вызревать на краю сознания. Что-то такое грязное, что думать об этом не хотелось.

— Позвони в отдел! — Тем временем, не давая себе еще додумать до конца, начал распоряжаться Новази. — Сообщи, чтоб искали Догукана Кая. Пусть зайдут домой — осторожно, чтоб не всполошить семью. Пусть спросят министра… хотя нет, это я сам. Пусть проверят все места, где он бывал. Клубы, квартиры, кафе.

— Но почему ты думаешь, что Кая…

— Нет времени, Тимур! — Взревел генерал. И это уже был его, привычный голос. Таким он не был много лет. — Ищи!

А сам взял трубку и перезвонил Шахиду.

Ее искали всю ночь. И ночь эта была долгой.

Птичка появилась сама уже под утро, часов около пяти.

Она медленно шла по спящему, уже просыпающемуся городу. И радовалась — если можно сказать, что девушка в ее состоянии вообще может радоваться — радовалась, что идти еще далеко.

Она устала. Она не спала всю ночь. Кровоподтеки на руках и синяки на лице ясно говорили, что ночь эта была не проста. Но она была жива и даже не обесчещена. Только никто этому не поверит. Она провела целую ночь с мужчиной, и не его заслуга, что она все еще невинна. Впереди сложный разговор с отцом, и она радовалась, что транспорт еще не ходит, а значит надо идти пешком, и, значит, идти еще долго.

— Отец, я пришла. — Скажет она.

— Откуда? Где ты была всю ночь?

— В доме господина Кая.

— Так зачем же ты пришла? Возвращайся…

Нет. Не так. Надо упасть в ноги и заплакать, и просить прощения. Может быть, он простит. Нет, не простит. Отец строг. Он позвонит братьям, и те отвезут ее в горы и… не первый случай в семье. У Эрманов поступают так. Ей ли не знать.

Она бы радовалась, что идти еще долго, если бы на движение оставались силы. Где-то — уже близко к центру — она присела на бордюр, чтоб передохнуть. Жди не жди, а идти все равно придется.

Генералу позвонили около семи утра. Как ни хотелось ему пробегать по улицам всю эту длинную ночь, самолично врываясь в дома и бары, пришлось признать, что пользы от этого будет мало. Звонок прозвучал очень своевременно, когда казалось, выдержать еще хоть сколько-то ожидания стало невозможно.

Голос Сонай произнес в трубку:

— Она вернулась, господин генерал. Вы можете приехать?

— Где она?

— У нас.

— Да, еду.

Вся семья собралась в доме Сонай. Упрямый отец, теперь выглядящий лет на пятнадцать старше, убитая горем мать, молчаливые хмурые сестры с зятьями и родные Тимура. Давно уже не происходило сбора семьи в таком составе. Не видно было только Птичку.

Сонай встретила его в прихожей и, провожая в зал, успела шепнуть:

— Она в порядке. Доктор сделал ей уколы, теперь она спит. Постарайтесь не допустить к ней отца.

— Как он? В ярости?

— Да. И очень опечален. Господин Новази! Мне страшно!

Ободряющим жестом он сжал ей руку. И проследовал в зал. Он сделает все, что нужно, но сначала надо узнать, что же произошло.

Старый Эрман вежливо приветствовал его, но взгляд его был более чем укоризненным. Если б не ты, говорили его глаза, моя девочка не сбилась бы с пути, и не было бы теперь такого горя. Но высказать вслух это он не посмел.

Госпожа Эрман испуганно следила за происходящим. Больше всего она жаждала мира в семье и покоя. Если когда-либо что-нибудь происходило, она старалась все сгладить и скрыть, пока не развеются набежавшие тучи. И вот произошло то, что невозможно скрыть, и скандала не избежать.

Обменявшись приветствиями и соболезнованиями, перешли к главному:

— Что произошло, господин Эрман? Тимур сказал мне вкратце, но до сих пор более точных сведений я не получил.

— Ах, господин Новази! Не такая это вещь, о которой приличные люди говорят между собой.

И Старый Эрман насуплено покачала головой.

— Чем меньше мы будем говорить об этом, тем лучше.

— Обижаете, господин Эрман! Разве я обидел вас? Или вашу семью? Что теперь вы считаете меня чужим человеком. А ведь это не так!

На что взгляд Старого Эрмана ответил лучше слов. С минуту или две продолжалась борьба характеров, борьба взглядов, борьба воль, и все же старик вынужден был уступить.

— Она расскажет. — Буркнул он, показав пальцем на предпоследнюю дочь. — Она знает лучше всех. А мне пора. Есть дело.

И, не оборачиваясь и не прощаясь, он вышел.

— Ах, господин Новази! Остановите его! Он же пошел туда! Он же убьет его! — Вскричала испуганная Сонай.

— Кого убьет?

— Ах, я сама уже не знаю что говорю…

— А ну-ка, девочки, оставьте нас. — Обратился Омар к другим дочерям, и те, послушно, выскочили за дверь. В комнате остались лишь Тимур с женой, госпожа Эрман, чьи глаза теперь стали похожи на два бездонных колодца, наполненные страхом и слезами, и генерал Новази.

— Рассказывай, дочка. Но только подожди минутку: ты, Тимур, иди за отцом. Проследи, чтоб он не наделал глупостей. Я буду следом.

Как в прежние годы, Тимур молча кивнул и отправился выполнять распоряжение генерала.

— Теперь говори.

— Это сделал господин Кая. Догукан Кая. Ах, как же мы не распознали его раньше!

— Это не ваша вина, негодяй прятался за спину семьи. Никто его не узнал, пока не стало поздно. Но говори же.

И Сонай рассказала: о настойчивых ухаживаниях Кая за сестрой, о произошедшем между ними разрыве (причину она не знала, но знала, что это что-то грязное и некрасивое), о случайной встрече на улице, и как неосторожно сестра поддалась на уговоры Кая проведать тетушку. Но только никакой тетушки там не оказалось. Мерзавец привел ее не к себе домой, а в жалкую конуру, в которой ночевал, когда хотел быть подальше от семьи. И там он пытался ее изнасиловать. К счастью Сезен Марты, он был пьян еще до того, как встретил ее. Он много пил последнее время, но поначалу держался так, что внешне это было незаметно, и лишь после очередного стакана это вдруг сказывалось самым явным образом. Так произошло и на этот раз.

Приведя девушку в дом, Кая предложил ей вина. Видя, что все складывается совсем не так, как предполагалось, и тетушки нет, и, зная, что из себя представляет Догукан, Сезен Марты отказалась пить и попыталась выйти из дома. Тогда он ее ударил. По лицу, а потом еще и еще. Схватил за руки и потащил в спальню, но девушке удалось вырваться, забежать в ванную и закрыться изнутри. Кая подергал дверь, но та не поддавалась. Тогда он вернулся за бутылкой, чтоб выпить для храбрости и продолжить штурм. И эта бутылка его доконала — тут он и отключился, но сначала долго бродил вслепую по комнатам, кричал, угрожал и бил, что попадалось под руку.

Сезен Марты просидела в ванной несколько часов, пока не убедилась в том, что все стихло, затем выскользнула из ванны, обыскала спящего уже мертвецки Догукана, нашла ключ и вышла.

— Она даже закрыла его снаружи! — Гордо закончила рассказ Сонай. — Он, должно быть, до сих пор там.

— Ай, Аллах, Аллах! Что за девушка!

— Но, господин Новази! Теперь она совсем опозорена! Никто не поверит, что подобное могло произойти, и что девушка сумела отстоять себя. Теперь все будут говорить, что наша девочка сама пошла к мужчине и провела с ним ночь. И даже если мы станем отрицать это — кто поверит?

Она не договорила, но несказанное и так ясно прозвучало в наступившей тишине: «особенно теперь». После всех слухов, кто поверит?

— Но я не этого боюсь, — поспешила она затереть следы неловкой фразы. — Вы знаете, наша семья придерживается старых принципов.

— Все уважают семью Эрман. И за верность долгу — более всего.

— Сестра опозорила семью. Вы знаете, что теперь с ней сделают.

— Ничего не сделают. Я позабочусь об этом.

— Правда? — Ясное лицо Сонай озарилось улыбкой. Впервые за этот долгий день она поверила, что сестра может спастись из той ужасной ловушки, в которой она оказалась по воле судьбы.

— Правда? — Вторила ей госпожа Эрман. — Господин Новази, вы поможете нам?

Младшая дочь, Сезен Марты была ее последней радостью, последней любовью, последним прибежищем в мире страстей и самой большой заботой. Старшие дочери были намного проще: рано вышли замуж, вели себя тихо, ничего не требовали. Сезен Марты же всегда, при внешней скромности и скованности, оказывалась на грани приличий, всегда хотела чего-то большего и становилась причиной хлопот для родителей. Как птенец лебедя, волею судьбы, родившийся в гнезде ласточек. Она была любимицей отца, но умудрялась вызывать его раздражение чуть ли не на каждом шагу. А в этот раз он вряд ли отступит. В вопросах чести это неумолимый человек.

— Обещаю вам. Госпожа Эрман, сестра! Сейчас мне надо идти. Сезен Марты сказала, где он держал ее?

— Да, конечно.

Сонай быстро написала адрес на клочке бумаги. Он взял его и попрощался, пообещав вернуться.

Ч.2. 17. Решение вопроса чести

Как и предвидел Омар, Старый Эрман шел убивать насильника своей дочери. И, хотя он был на тридцать лет старше, и давно уже по-стариковски болен, молодому Кая не жить. Кая, чей организм надорван наркотиками и вином, чье самомнение не позволит ему увидеть угрозу в старике, был обречен.

А это значит, что следом закрутится механизм следствия и суда. Отца Птички арестуют, будут допрашивать, и, хотя он будет упрямо молчать, история все равно выползет наружу. Старика осудят, учитывая родственные связи жертвы, надолго. Об этом напишут в газетах. Родные братья Эрман приедут в город наводить порядок согласно своему своеобразному пониманию правил чести. И Птичка будет только одной из многих, только первой, чья кровь прольется в ближайшие недели.

После десятилетий, прожитых в Турции, еще более благодаря профессии и «усыновлению» главой клана Кылыч, Омар принимал, соглашался и преклонялся перед законами, которые все еще удерживают мир от наступающего зла и хаоса, грозящего затопить его. Пусть кажется, что законы эти жестоки и бессмысленны. Однако какой-то другой своей частью он все еще протестовал против того, перед чем, в то же время преклонялся. Все-таки родился и вырос он в Болгарии, а несколько очень важных лет провел в Киеве, отмеченный тенью Западного мира и любовью к европейке. Очень многие вещи он негласно соизмерял с ней — а как бы тут поступила она? Та, что не сумела принять и понять его мир, разделить его жизнь и, несомненно, не приняла бы его законов, как не приняла его веру. Он и сам не хотел бы признавать этого, как признавал в иные, тяжелые для себя минуты самоиронии и горечи, Марина все еще властно протягивала в его жизнь свои длинные руки.

А потому у него были другие планы относительно молодого Кая и старого Эрмана.

Тимур успешно задержал старика. Подъезжая к дому, он мельком видел обоих, упрямо спорящих на углу одной из улиц.

Квартира, в которой отсиживался Кая в сложные для себя времена, и куда вчера он привел Птичку, находилась в районе — не сказать, бедном, но таком, с которым тщеславный характер Кая не смирялся в лучшие дни. Приличный дом, но сама квартира, по точному описанию Сонай, крысиная нора. Грязно, душно, невообразимый запах болезни, разложения и греха. Везде, куда падал глаз, он видел перед собой Птичку и то, что пришлось ей пережить в этом доме.

Было все еще раннее утро, и Кая еще лежал в том углу, в котором застал его пьяный сон.

Омар растолкал его, с омерзением вгляделся в расплывающиеся черты и глаза, почти без проблесков мысли. И это омерзение в миг вытеснило ненависть. Невозможно ненавидеть того, кто лишь частично является человеком. Но вот, наконец, Догукан узнал пришельца и испугался. Хорошо, потому что то, что необходимо сделать, требует осознанности обоих сторон.

— Вы? — Испуганно прошептал Кая. Если бы ему даже сказали о наказании, если бы он даже в него поверил, наказание никогда бы не представилось ему в виде генерала Новази и кулака, разбивающего челюсть.

— Ты посмел оскорбить мою секретаршу! — Сказал тот.

Когда спорщики, наконец, добрались до нужного дома, Старый Эрман был окончательно взбешен. Он всегда уважал Тимура, мужа предпоследней своей дочери. В отличие от других зятьев, это был взрослый и мудрый человек, но сейчас он нес какую-то околесицу и, кажется, поставил себе целью не дать ему, Эрману, добраться до негодяя. Во всяком случае, из-за этого они потратили уже не меньше получаса на путь, требующий всего лишь десяти минут.

И уже тут, у входа в дом, когда Эрман готов был пригрозить оружием, навстречу им из подъезда вышел генерал Новази. Спокойный, как всегда, подтянутый и аккуратный, словно вышел с приема, а не из бандитского притона.

— Господин Эрман! Вот так встреча! Куда вы собрались? — Спросил он.

— Пустите меня!

Генерал лишь взглянул на него и дал знак Тимуру, который сразу же вдруг успокоился и перестал придерживать старика.

— Идем. — Сказал он. — Я только что оттуда, но из уважения к вам, схожу еще раз.

— Что вы там делали?

— Ничего особенного. Но негодяй теперь никогда не покажется женщинам красивым. Он потратит свои деньги на лечение, и я прослежу за тем, чтоб он больше не нашел работы в Турциии. Правда, жалкое зрелище. Не стоит и смотреть, поверьте мне.

— Но это мое дело! — Настаивал Старик.

— Простите меня, уважаемый. Вы отец и это ваше право. Но есть случай, когда отец может уступить. Сейчас не время говорить об этом, но, к сожалению, приходится говорить об этом именно сейчас. Господин Эрман! Я прошу, примите меня в семью как зятя…

И, взяв под руку удивленного старика, он незаметно повел его в сторону от прежней цели. Ошеломленный неожиданными событиями, тот уже и не думал протестовать и медленно шел следом, обсуждая теперь совсем другие вопросы.

Не был удивлен лишь Тимур, неоднократно наблюдавший ранее, как легко овладевает чужой волей и поворачивает все по-своему его генерал. Тимур ухмыльнулся и пошел домой. Следовало сообщить Сонай об исходе дела и начать подготовку торжеств.

Сезен Марты проснулась несколько часов назад и теперь сидела в темной комнате, ожидая страшного. Она сидела тихо, стараясь не дать знака о своем пробуждении, чтобы оттянуть неумолимое. Позади был разговор с Сонай и визит доктора. Сильная и смелая Сонай сумела настоять на том, чтоб никто из семьи не тревожил ее до сих пор, но теперь они придут.

Она не плакала. О чем тут плакать. Она оцепенела в страхе и боли измученного тела и души.

Потом пришла Сонай и сообщила, что все улажено и нечего бояться. Она сказала о свадьбе, как о решенном деле. Все по-настоящему: и подарки, и ночь хны.

— Не волнуйся больше, Сезен Марты. Тебя больше никто не обидит. Хочешь кого-нибудь видеть?

— Нет.

— Может, маму? Сестер? Отца.

— Нет, нет! Никого. Прости, Сонай. Скажи им, что я слишком устала.

— Хорошо, хорошо. Отдыхай.

Но ей было грустно. Страшно грустно.

Капризная невеста закрылась в спальне. Семья, посудачив о новостях, подождала, да и стала расходиться. У сестер свои дома, дети. Отец поворчал — и тоже ушел. Видеть красавицу Сезен надломленной было выше его сил, так что, рассердившись, он дал себе повод избежать мучительной встречи. Лишь госпожа Эрман тихо ждала, да Сонай занималась хозяйством, когда в дом пришел жених.

Надвигался вечер. Прошло уже много времени с момента его самовольного сватовства. Дела, конечно — необходимо было уладить скандал с семьей избитого Кая, проследить за новостями, переговорить с Шахидом, прокурором, вмешаться в дело Дениза, распорядиться о свадьбе, много всего. Но вовсе не дела задержали его вдали от невесты.

Он дал ей время пережить горе и привыкнуть к новому. То, что вырвавшись из того дома, она пришла именно к Сонай, а не к родителям, было знаком — знаком, что она не сломлена и хочет жить. Это так же ясно, как если бы она пришла в офис и сказала это, глядя прямо ему в глаза со своего рабочего места. Это знак, что именно ему она вручает заботу о своей жизни и чести, потому что Сонай не только старшая сестра Птички, но и жена Тимура, самого близкого ему человека. И лишь эти двое способны были уберечь ее от семьи в первые часы, пока в дело не вступил Омар. Не случайно и то, что Сонай позвонила ему не сразу, а лишь после того, как выяснила все детали произошедшего. Сложив детали, она решила дело так, и страшно подумать, что было бы, если б она рассудила иначе. Поэтому первый разговор после сватовства у него был именно с ней.

Вежливо, но уверенно, Омар сообщил Сонай, что отныне все вопросы, касающиеся Птички, решать будет он сам. Сонай изобразила требуемое раскаяние, и мир был улажен. Хотя, как он подозревал, она еще не раз вмешается в их семейную жизнь. Но вмешательство мудрой и доброжелательной женщины почти всегда безопасно, если оно ограничено с самого начала.

Предстояло самое сложное — разговор с невестой. И, кажется, он знал, что крутилось в ее голове.

В комнате было темно, впрочем, ведь вечер. Девушка сидела, сжавшись в комок, и когда Омар заговорил, ее поза стала еще напряженнее.

— Вам не обязательно жениться на мне, — было первое, что она сказала.

— Почему? Потому что ты не хочешь, или потому что ты думаешь, что я делаю это из жалости?

— Да.

Кажется, вот-вот заплачет.

— Что да?

— Я не хочу…

— Я тебе не нравлюсь?

— Нет, но…

— Но ты думаешь, что я делаю это из жалости, так?

— Да.

— Почему ты так думаешь?

— Вы добрый человек, господин…

— Вот уж нет! Я добрый? Ты знаешь меня, Птичка. Ты знаешь меня лучше всех. Разве я добрый? Сделал ли я что-нибудь доброе?

— Да. Вы сделали много хорошего. Я знаю! Я знаю вас лучше, чем вы сами знаете себя.

— Значит, ты действительно любишь меня.

— Да, я вас люблю. И поэтому мне невыносимо будет жить с вами, если вы не любите меня.

Это было радостно. Это было страшно. В этом было столько живого и хрупкого — Омар замер, не зная, как не разрушить возникшую близость в этот момент. Она раскрылась, как еще никогда ни одна женщина не раскрывалась перед ним. И ответить на эту прямоту можно только одним — такой же искренностью. А вот это сложно. Годы и годы прошли с тех пор, как он умел быть таким же искренним и открытым перед кем-то. Вот, она сидела перед ним, выпрямившись, устремленная вперед, ее глаза сверкали, а на полудетском лице — ожидание.

— Прости меня, — сказал он.

— Простить вас? За что?

— Я старый дурак, Сезен Марты. Если б я знал раньше, я не стал бы рассказывать тебе все те глупости…

— Это было очень познавательно.

— Ты простишь меня?

— Я всегда вас прощала.

— Ты примешь меня как мужа?

— Я люблю вас всей душой.

— И я люблю тебя, девочка. Только говори мне «ты».

И лишь теперь он посмел протянуть руку и прикоснуться к той, чей образ жил в нем много дней и ночей.

Так Омар Новази женился на своей второй, любимой жене.

Ч.2. 18. Конец истории

Стамбул, 2012.

«У каждой истории есть конец. Заканчивается все. Иногда заканчивается хорошо, что, правда, не так романтично, как любой, взятый на выбор отрывок из середины повести — желательно, попечальнее. Однако, у этой истории хороший конец.

Прижавшись к плечу мужа, Анна дремала в полупустом вагоне электрички. Долгий путь домой оказался даже сложнее, чем все, через что они прошли в поисках друг друга. Деньги закончились, приходилось добираться перекладными, экономя во всем. Позади были разговоры, вспышки ревности и примирения. Десятилетие брака не уничтожишь временным расставанием. Вплетенные друг в друга, как камень в камне, как волокна двух переплетенных деревьев, они едва ли знали, как жить по отдельности. Несмотря на долгие месяцы вынужденной разлуки. Нет, он не ревновал ее: неспособный к измене, он судил по себе. Он всегда был лучше, чем она заслуживала.

Приоткрывая глаза, Анна поглядывала на леса за окном, затем закрывала их и засыпала опять. Ей страшно было пропустить нужную станцию, но затем она напоминала себе, что это будет конечная, и успокаивалась.

А, закрыв глаза, она снова видела сон, в котором Джон преследовал ее в длинном коридоре и расфуфыренных комнатах того дома. Снова и снова она бежала, а он догонял и должен был вот-вот перехватить ее у дверей, и в этот момент сон обрывался.

Джон — она улыбнулась. Джон не стал откупаться. Не стал предлагать денег, использовать связи, свои экстравагантные возможности, чтоб надавить на банки или выкупить их свободу у мафии. В конце концов, было в Джоне нечто, достойное уважения. Не случайно когда-то давно она любила его. Он никогда не стал бы унижать их, превратив, пусть неудачную, любовную коллизию в предмет купли-продажи. И пусть так и останется.

Скоро они приедут домой. И завтра — уже завтра, начнутся скучные деловые будни. Во-первых, нужно вернуть себе документы. Официально она мертва, то есть, ее как бы не существует. Неизвестно как, но теперь придется доказывать, что она есть. Возню с документами Анна всегда считала ниже своего достоинства и ненавидела всей душой, однако же!

Во-вторых, Костя взял ссуды, когда собирался на поиски. Теперь эти долги висят на них, и их надо отдавать. Пока неясно как, потому что, как мертвый писатель, она теперь не востребована.

И это подводит к пункту номер три — надо обзвонить издателей и каким-то образом убедить их в том, что она жива и все еще пишет. Кто-то использует это как рекламу (последнее, что ей бы хотелось — это обнародовать историю своего похищения. Прессу она вообще не любила, несмотря на то, что и сама была тесно связана с ней), а кто-то просто не пожелает тратить силы на то, чтоб поверить ей.

Рано или поздно все наладится. Обязательно. Чудо уже то, что она едет домой…

… И вот, наконец, дом. Тот же подъезд, те же запахи и звуки, а, кажется, как все изменилось! Войдя в квартиру, Анна не поверила своим глазам. Костя предупреждал, что там небольшой беспорядок, но такое! На несколько секунд она застыла, размышляя, с чего нужно будет начать. Но тут сзади подошел Костя, и, обняв ее за плечи, спросил:

— Жена, а не пора ли нам поужинать?

Вздохнув, Анна пошла на кухню…»

На этом месте Омар закрыл книгу.

Очередной маленький томик, окно в жизнь Марины. Этот написан совсем недавно. И, кто бы что бы ни говорил, он-то знал — кому адресованы последние примиряющие строки.

Он бережно расправил страницы и поставил его в шкаф, за стекло, где уже стоял ряд таких же маленьких томиков в тонком переплете.

Больше книг на сайте - Knigoed.net

Оглавление

Ч.1. 1. Полиция не любит Блейка

Ч.1. 2. По горячим следам

Ч.1. 3. Опасные связи

Ч.1. 4. Американская глава

Ч.1. 5. Будущее и прошлое

Ч.1. 6. Путешествие по Болгарии

Ч.1. 7. Американская глава 2

Ч.1. 8. Наконец-то удача

Ч.1. 9. Нашли!

Ч.2. 1. Хрустальная башня

Ч.2. 2. Принц на белом коне

Ч.2. 3. Стадия Русалки

Ч.2. 4. Любовь

Ч.2. 5. Горе

Ч.2. 6. Стадия Цирцеи

Ч.2. 7. Английская глава

Ч.2. 8. В свободном падении

Ч.2. 9. Счастье

Ч.2. 10. Возвращение домой

Ч.2. 11. Рецидив

Ч.2. 12. Последствия

Ч.2. 13. Шизофрения обыкновенная

Ч.2. 14. Избавление

Ч.2. 15. А тем временем

Ч.2. 16. День исчезновения Птички

Ч.2. 17. Решение вопроса чести

Ч.2. 18. Конец истории