Эклектика [Lantanium] (fb2) читать онлайн

«Помнишь?» — с нежностью подумала она, прочитав мысли.

«Безусловно». Любви не было, но по какой-то причине воспоминания, связанные с Мару, грели душу.

— Что с тобой случилось? — тихо спросил Михаэль, прижимая ткань к носу. Мару боязливо посмотрела в сторону императрицы, наблюдавшей за востоком.

— Ничего.

— Я прекрасно вижу, что у тебя перевязан живот. Кто это был? — прозвучавшее в ответ имя Михаэль был готов проклясть сразу.

Мару медленно подняла ладонь к его лицу и отерла незамеченную им кровь, поправила выбившиеся пряди, точно ребенку. Голубо-зеленые, цвета морской волны, глаза остались безмятежными, губы — спокойными. Ожившая статуя, не иначе.

— Я сама это сделала, — сказала Мару.

Михаэль попытался себя убедить, что ослышался.

— Сделала что? — уточнил он.

— Всадила пулю в живот, — хладнокровно сообщила Мару. — Пришлось использовать чары. Не опасно. Измазалась в чужой крови, чтобы замаскировать свою. Йонсу не хотела идти со мной, ничего другого в голову не пришло. Ты приказал — я сделала, — с иронией добавила она.

— Я того не стою.

— Не спорю, — совсем нахальным голосом отозвалась Мару. — Женщины часто делают глупости ради тех, кто их ни во что не ставит.

Михаэль опустил окровавленный платок и чудом сдержал улыбку. Да, глупостей от рассудительной Мару он не ожидал. Он и злился, и испытывал невыносимое облегчение от того, что Мару в безопасности.

— Ты должен быть благодарен, — прошептала она ему на ухо. — Из-за моей исполнительности ночка выйдет интересной.

После чего одарила взглядом, полным презрения.

— Выезжаем, Мару, — прервала их разговор Астрея. Правительница Хайленда не обладала даром телепатии и знать не знала, что происходило внутри Михаэля. Единственной силой, которой обладала Астрея Аустен, являлась сила земли, разрушавшая города и страны. В отличии от потомков, леди не чувствовала матрицу мира. Остальные не задумывались об этой детали. Разумеется, кроме кронпринца. Он разгадал семейную тайну уже давно.

Михаэлю пришлось проводить их до самых ворот замка, поддерживая Астрею за руку, как настоящему джентльмену, коим должен быть наследник престола. Мару, к неудовольствию кронпринца, помогал спускаться лорд Вэйрон. Оставив хаос и разрушение на слуг, правительница и ее главная фрейлина уехали в эльфийскую столицу. Марко некоторое время усердно махал карете вслед. Едва повозка скрылась за поворотом, Марко опустил руку и погасил улыбку.

— Что ж ты ее не убил? — спросил он. — Может вернуться.

Михаэль пожал плечами. Юноша не зря боялся — вернется Бесплотный клинок именно к помешавшему Марко. Но кронпринца подчиненный не волновал.

— Пусть возвращается. Она не бессмертная.

— Ходят слухи, что наоборот.

— Слухи, лорд, — подчеркнул Михаэль холодно. Они медленно начали подниматься в сторону этажа Ленроев. Задания Астреи отступили на второй план. Не было бы никого, кто проконтролировал бы их исполнение. Солнце зашло, Сёршу закрылась в комнатах — бывший Клинок Короля боялся ночи. Внутренний замок Анлоса ожил: по этажам бегали слуги, приготавливаясь к очередному веселью.

— Боюсь, как бы не начали без меня! — крикнул Марко и бросился стремглав по лестнице. Михаэль, презрительно опустив уголок губ, проводил его взглядом и щелкнул пальцами.

— Черный пиджак, — приказал он.

Кто-то спустя минуту вложил его в руку принца, и Михаэль переоделся, кинув испачканный кровью пиджак на пол. Нос продолжал болеть. Изредка он щелкал, как сломанные часы. Сверху уже доносились звуки веселья. Спэйси наверняка кружился в толпе девушек, Ригель, точно нахохлившийся злой ворон, сидел в углу в окружении дыма, чтобы в конце выдать какую-то подлость. Селеста и Марко наверняка уже вместе. Михаэлю не было никакого дела до их отношений. К проститутке Селесте он и относился соответственно. А Йонсу… что же делает Йонсу? Все так же пьет, как раньше?

Да, он окончательно решил расквитаться с полуэльфийкой сегодня, и пусть она не будет помнить абсолютно ничего. Едва ли та будет как-то сопротивляться. Грустно, конечно, что настоящий характер Йонсу не получится сломать, но развлечение на одну ночь — тоже приятная перспектива.

Музыка оглушала. Басы, рвущиеся из иноземных колонок, едва не выбивали дверь. Пол дрожал, ручка вибрировала. Петли чуть скрипнули, когда Михаэль Аустен вошел в спальню Селесты Ленрой.

Хозяйка комнаты грелась в объятиях Марко; дурачок Спэйси пропал в толпе девушек; Ригель пытался разговаривать с Йонсу, растекшейся по кровати в беспамятстве. Заметив руку мёрландского принца, лежащую на оголенном колене Ливэйг, Михаэль подошел к ним. Внутри снова заклокотала ярость. Какой-то мёрландский принц не разрушит его планы.

— Отошел, — приказал он, едва перебивая шум музыки. Пришлось практически кричать.

Ригель наконец заметил Михаэля. Мутные глаза парня потемнели и вцепились в клятого врага. Он явно считал принца таковым.

— С какой стати? — с издевкой спросил Ригель. Руку он убирать не собирался. Йонсу лежала в абсолютном расслабении и едва не спала. Ей не мешали ни шумы музыки, ни возня справа.

Спорить Михаэль не стал. Размахнувшись, он ударил Ригеля кулаком по скуле, отчего тот кубарем скатился с кровати, и подхватил Йонсу за талию. Ливэйг оказалась легкой, как пушинка. Безвольно повиснув на плече принца, она что-то напевала себе под нос. Сзади раздавались ругань Ригеля и причитания Селесты, Марко что-то кричал ему сквозь музыку. Один только Ленрой-младший продолжал беззаботно кружиться в толпе девушек, ничего не замечая. К чести остроухого, Спэйси никогда не интересовался их встречами и приходил по каким-то иным причинам.

Михаэль закрыл дверь.

Выяснив у одной из служанок местоположение спальни новой фрейлины, он спустился на этаж ниже. Йонсу уже заснула. Она пахла лавандой и мятой, как и все вокруг, кроме Мару. Лаванда и мята, мята и лаванда… Тело Ливэйг безвольно болталось, кажется, по дороге она уронила туфлю, но возвращаться Михаэль не стал.

— Седьмая, — вслух произнес он, оглядываясь и поворачиваясь из стороны в сторону, отчего грудь Йонсу несильно била его по спине. — Седьмая, где же эта седьмая…

Спальня оказалась в самом конце коридоре. Лазерный луч легко вскрыл замок; войдя, он мысленно зажег люстру на потолке. Кинув Йонсу на застеленную нетронутую кровать, Михаэль закрыл дверь на второй шпингалет.

Кронпринц отвернулся от двери и сдернул с шеи галстук. Ненавидимая деталь одежды упала на пол. Мужчина чуть наклонил голову, разминая затекшие мышцы. Взгляд прикипел к кровати. Михаэль чувствовал в себе холод, хрустальный холод, что заморозил все чувства. Осталось только одно, и оно заставляло идти вперед, к телу, раскинувшему руки на одеяле. Похоть с примесью мести, отрешенная, алчная.

Он жаждал обладать этой женщиной. При встрече Йонсу Ливэйг отвергла его предложение с необоснованной гордостью. Эльфийка не обладала ничем, что бы позволило ей говорить так с ним, принцем Хайленда: ни происхождением, ни красотой, ни влиянием. Михаэль затаил обиду на много лет — теперь Йонсу Ливэйг не имеет права отказать. Более того, ее согласие в этот раз не понадобится.

Михаэль с педантичностью, не сводя с тела глаз, снял наручные часы и положил на ближайшую полку. Забудет — нестрашно. Он всегда сможет вернуться. Едва ли принца кто-то остановит. Михаэль самодовольно пригладил волосы и подошел к кровати.

Кронпринц Хайленда всегда получал то, что хотел, и всегда мстил за обиды вне зависимости от срока их нанесения.

========== Глава 12 Апейрон ==========

3018 год от сотворения мира

Обойти охрану не составило труда.

Йонсу кралась по переходам храма, тщательно анализируя происходящее. Главный меморий проводил занятие с группой, его помощницы разбирались с фантомным монстром, которого она выпустила в искусственное озеро посреди сада. В любом городе, в любом святилище обязательно должен быть сад. Это своего рода символ империи; в отличие от флагов и гербов, цветы хотя бы красивы. Они, однако, начинали раздражать меморию четвертого года обучения — как большинство вещей, ее окружавших. Двадцатитрехлетняя полуэльфийка не находила себе места в закрытом от всех храме.

Четыре года назад, вскоре после свадьбы и появления твердого намерения создать настоящую семью, Йонсу пообещала мужу, что научится управлять способностями, дарованными ей свыше. Не ради себя или кого-то чужого, окружающих или даже отца — ради Валери, пострадавшего от апейрона во время медового месяца. Человек, не имевший ни грамма сил, получил ожог на спине от ее ладоней. Медовый месяц прервался долгим лечением в больнице — храмовники в белых одеждах по какой-то причине не могли исцелить рану. Валери, конечно, шутил и гордился тем, в какой момент получил увечье, но Йонсу было не до улыбок. Ее возлюбленный часто вел себя как малое дитя; полуэльфийка же, пару месяцев проведя сиделкой, преисполнилась решимости победить способности.

Валери заметил, что выход всего один — святилище апейрона. Йонсу рассчитывала на самостоятельную учебу или, на худой конец, Хрустальный клинок, но муж уперся рогами, которые Ливэйг прежде никогда не замечала, и заявил, что супруга идет в храм. Причины его желания остались неясны.

Ругать за потраченные года Валери или себя? Кажется, себя. Ведь это Йонсу напомнила о возможных детях, с которыми возникнут проблемы, о собственной эмоциональной нестабильности и многом другом, забившем гвоздь в гроб свободы окончательно. Отец тоже был против. Он предупреждал, что образование заставят отработать любой ценой, но Йонсу не прислушалась к словам. Глупая — так она себя сейчас называла — девушка решила, что привыкнет ко всему. Первый год думала, что теория далека от практики и потому от занятий хочется зевать; во второй начала задумываться, не совершила ли ошибку; третий окончательно убедил, что на перепутье выбрана неправильная дорога и поменять ее уже нельзя. Четвертый… четвертый проходил со знаком смирения и редкими паническими решениями бросить учебу, сбежать и исчезнуть из Хайленда навсегда. От глупостей спасал только Валери, иногда приезжавший к супруге.

Им запрещалось встречаться, но Йонсу смело нарушала главное правило храма — аскетизм. Молоденькая девушка, выросшая в богатой семье, не понимала, как можно добровольно воздерживаться от нормальной пищи и удобств. Четыре года лишений несколько умерили аппетиты, но от встреч с любимым Йонсу отказаться не могла. Она и Валери условились, что последний будет навещать полуэльфийку раз в два месяца — Йонсу считала дни, плакала во время прощаний и не могла отпустить в первые часы свиданий. Хотелось не столько тепла мужского тела, сколько родственной души рядом. Никакие разговоры с главным меморием храма не убеждали ее в пагубности встреч с Валери.

Адепты твердили, что Йонсу совершает ошибку, привязываясь к кому-то. Король Синааны играл на слабостях, страстях — вот в чем смысл идеологии аскетизма, отрешения от всего. Он предлагал то, что больше всего алкало сердце, в обмен на службу. Йонсу была твердо уверена в своем отказе от любого предложения. Что может предложить ей Король? И как это «что-то» может быть связано с Валери? Полуэльфийка не понимала и продолжала ждать редких встреч.

Сначала она требовала разрешения на выход из храма, считая, что обман неприемлем. Потом поняла, что это бесполезно, и начала сбегать. Пару раз ее ловили, иногда вместе с Валери. Раздосадованный главный меморий пообещал, что Ливэйг не сможет стать сильной — в отместку та стала лучшей в их группе. Лучшей… ровно до того момента, как начались этические и философские курсы, которые вызывали желание спалить храм дотла. В остальном она продолжала блистать и уже к середине третьего года виртуозно обманывала учителей. Йонсу начала понимать время и будущие события и тихо, самостоятельно изучала стихию ветра, под звездой которой родился любимый муж, пусть и не получил дара.

Выйдя на балкон одного из нижних этажей, беглянка огляделась, вспоминая, какую именно деталь перегородки выжгла пару месяцев назад. Апейрон — царь всех сил и уничтожал эффектнее любых видов огня. Достаточно было провести пальцем, чтобы сталь обуглилась и осыпалась пылью, и провести вторым, чтобы создать фантом. Физические иллюзии создавались адептами солнечного света, но Йонсу, понимая, как работает один из самых легких даров, научилась использовать обманки. Совсем не обязательно рождаться под Альдебараном, чтобы понимать суть «его» магии. Йонсу собиралась изучить все направления — препятствия, чинимые учителями, только подстегивали в этом.

Пройдя сквозь фантомную решетку, Ливэйг встала над пропастью и натащила ветром облака, чтобы те скрыли ее фигурку. Жаль, но использовать присущую адептам небесной стихи способность невидимости пока получалось плохо. Не просто плохо — отвратительно. Йонсу с большей вероятностью создала бы смерч, нежели упала с балкона незамеченной. Смерч не понадобился, туман вполне подошел для плана. Ливэйг начала медленно спускаться в вязком киселе, не забывая изучать окружающее пространство. Интересно, через сколько часов победят фантомного монстра и победят ли вообще?

Строки матрицы пели: Валери ждал на берегу, у их любимой пещеры. Лорд, взявший фамилию супруги по аландским традициям, отметил тридцатидевятилетие и получил в награду пару морщин у глаз и посеребренные виски. До прихода в храм Йонсу не знала, что такое смерть. Да, она потеряла маму в детстве, но совершенно не помнила ее, а здесь, в стенах обители, сам воздух был пропитан изнанкой мира. Тридцать девять… Люди не живут долго, но Йонсу надеялась, что богатство и влияние мужа позволят ему пользоваться услугами адептов-целителей. Принцесса Аделайн пыталась сделать бессмертие доступными для простых людей, но инициатива не нашла поддержки от Михаэля и императрицы. Что дало лишний повод их ненавидеть в глазах Йонсу.

Ливэйг опустилась на скалистый берег. Храм Постериоры стоял на самом восточном мысе империи, и все его окна выходили на буйные ледяные воды Риорре. Полуэльфийке пришло в голову, что названия ее звезды, северного океана и имя Короля звучат схоже. Вдруг этот факт не случайность? При этой мысли пробежал мороз по коже.

Кинув испытующий взгляд на шпили храма, чуть размытые туманом, Йонсу побежала вниз. Дорожка едва различалась на побитых волнами камнях. О свет, почему они договорились о таком далеком месте встречи? Научиться бы гулять в межпространстве, как Хрустальный клинок, но не хватало сил и воображения.

Вбежав на очередную скалу, Йонсу, наконец, увидела в крохотной бухточке машину и сидящего на капоте человека, что смотрел вдаль. Слезы выступили на глазах — полуэльфийка моргнула пару раз и глупо улыбнулась. Они вместе десять лет, но судьба раскидала их по разным частям империи. Наверное, поэтому любовь продолжала жить в ее ветреном сердце.

Десять лет… Интересно, знал ли Валери, чем обернется его неуклюжесть? Иногда Йонсу думала, что супруг наступил на подол специально, увидев приятный силуэт, а обменявшись с незнакомкой парой фраз, просто пропал. Валери признался однажды, что долгое время боялся сделать ей предложение — не мог представить, как они будут жить вместе, и с ужасом ожидал отказа. Скорее всего, Йонсу обнаружила бы ленту помолвки сильно позже, если бы не разговор Валери с ее отцом. Десять — пара скрепила союз перед лицом богов половину срока назад и пробыла рядом всего год. Странный брак — он становился только крепче с каждой новой встречей.

Заметив Йонсу, Валери спрыгнул с машины; полуэльфийка порывом ветра принесла себя к нему. Не говоря ни слова, они поцеловались. Йонсу была настолько рада видеть мужа, что решилась на эту чисто человеческую ласку без сомнений. Она давно поняла ее. Поцелуи значили доверие и желание подарить удовольствие.

Оторвавшись от Валери, Ливэйг уткнулась ему в плечо и тихо попросила:

— Забери меня с собой.

— Йонс…

— Пожалуйста! Я не могу тут находиться!

На остроконечное ушко упал поцелуй. Валери обнял взволнованную супругу и зарылся лицом в ее не слишком густые и мягкие, но всегда пахнущие корицей волосы.

— Осталось немного.

— Сказали, что два года, если ничего не изменится, — пожаловалась Йонсу. — Я не могу. Это невыносимо. Каждый день одно и то же, каждый день бесконечные разговоры и медитации. Они говорят, что я слишком нервная, чтобы стать хорошей меморией. Говорят, что должна найти равновесие! Медитации только выводят из себя! — полуэльфийка буквально кричала, забыв о запретности встречи. Валери поглаживал ее по спине, не зная, что сказать. — Не молчи, пожалуйста. В храме вечно молчат без тебя.

— Прости, — шепнул Валери. — У меня нет дара. Вдруг посоветую не то?

Йонсу всхлипнула.

— Я хочу домой. И ребенка. Валери, давай…

— Света ради, Йонс! Не стоит заводить ребенка до того, как ты научишься управлять силой! Это опасно, с ним может что-нибудь случиться. Вспомни…

— Твою тетю, знаю! Я могу вовсе не изучить апейрон! — воскликнула Йонсу в сердцах. — Они меня не выпустят! Казнят как опасную, и что от меня останется?

— Успокойся!

— Я уже четвертый год пытаюсь это сделать и без толку!

Йонсу, выплеснув чувства, замолчала и прижалась к Валери, будто тот мог в любой момент сбежать или вовсе умереть. Понемногу энергия сходила на нет.

— Папа здоров? — сипло спросила полуэльфийка. Супруг приподнял ее за талию. Легкая, точно лебединое перышко, Йонсу оплела его руками и положила голову на плечо.

— Здоров, — подтвердил муж, запечатлев еще один поцелуй. — Носится с моими документами, требует переименовать Валерийские леса. Ну, когда я взял твою фамилию, он решил увековечить наши отношения на карте. Мике́ против.

Йонсу фыркнула рассерженной кошкой.

— Не удивлена.

— Йонс, ты такое пропустила! — попав в любимую стихию — сплетни, Валери оживился стократ. — В общем… Аделайн недавно забеременела.

— Забыла закрыться на ночь или оттаяла?

— Подробностей не знаю. Мике́ был во свету от счастья, даже странно, на остальных детей он так не реагировал. Ну, они бастарды, так что… — протянул Валери. — А Аделайн возьми и сделай аборт!

Уж чего-чего, а такого Йонсу, воспитанная в эльфийских традициях, не ожидала. Аборт считался ужасным грехом, намного более опасным, нежели половые отношения до брака. Прислужница Постериоры заставила Валери ждать их свадьбы, боясь кары; слово «аборт» вовсе вызвало ужас.

— Она теперь не попадет на берега!

Валери пожал плечами. Веру супруги он уважал, но не разделял.

— Мике́ был очень зол, кричал на нее пару часов. Не убил. Бабке ни слова не сказал о том, что натворила Аделайн, иначе бы точно вдовцом стал. Понимаешь, что это значит?

В тонкостях мышления Михаэля Йонсу даже разбираться не желала да и в целом находила время неподходящим для знакомства с ними. Она не видела мужа два месяца, какой Мёрландии Валери разговаривает о горячо презираемом ею человеке, а не о них?

— Влюблен! — сделал вывод Валери. — Я думал, он этого не умеет!

— Какой же ты романтик, — только и смогла покачать головой леди Ливэйг. «Ну хоть кто-то из нас», — добавила она. — Ладно, сейчас начнется дождь, надо загнать машину в пещеру.

— О, ты уже научилась?

— Легко, — произнесла Йонсу. — Я смотрю на небо и вижу сеть, по которой плывут огоньки. Они сияют ярче на востоке и приближаются, не мерцают. Так выглядит дождь.

— Сеть?

— Ее называют матрицей, — тоска отхлынула, и Ливэйг возбужденно продолжила: — Мосант создана из матрицы: и ты, и я, и океан, и камни на дороге… Она прекрасна. Она — строки кодов, описывающих жизнь. Я бы хотела изучить ее, а в храме твердят, как уничтожать нужные строки. Иногда мне кажется, что в храме готовят убийц.

Валери с интересом слушал и поморщился в самом конце речи:

— Ну что за фантазии, Йонс! Тебя учат, как использовать силу для остальных!

— Убивать можно тоже для остальных, — тихо сказала она и сразу же твердо решила, что никогда более не поднимет эту тему. С Валери приятно жить, а не рассуждать о жизни, чего Йонсу очень не хватало. Слова меморий запутали ее. Полуэльфийке твердили: если она закопает талант в землю, то совершит ужасный грех. Но что они требовали? Мастерство разрушения. Как оно поможет другим? Как в принципе смерть может в чем-то помочь? Об этом молчали.

Валери не понимал. С Валери весело ходить в походы или на концерты, целоваться или готовить завтраки вместе. Или рассматривать фотографии, слушать воспоминания мужа и удивляться, почему он помнит, а она — нет. Принимать дома друзей, наводить чистоту, жажда которая у обоих доходила до мании. Получать цветы, украшения без причины. Валери был такой «земной»… Йонсу хотелось летать, убежать от обычной жизни, что-то значить для остальных. Забавно: обучение в храме могло предоставить такую возможность, вот только какой ценой и для какой цели?

Самолюбивую Йонсу выводил из себя возможный факт, что ее могли использовать. В отце и любимом муже она не сомневалась, но все остальные вызывали острое чувство недоверия. Да, обладательница апейрона опасна и отправилась в храм только ради безопасности семьи. Однако что дальше? Главный меморий недвусмысленно дал понять: Михаэль желает видеть ее рядом, раз так, то личная гвардия при кронпринце — путь неизбежный. Служить презираемому человеку! Валери не смог бы переубедить бывшего друга, ведь они не общались со времен памятного бала. Отец тоже бессилен. На кронпринца оказывала влияние только леди Саманта Санурите, верховная мемория при Альдебаране. С ней Йонсу даже не была знакома.

Ливэйг поняла, что больше не может думать о сложившейся ситуации.

— Хватит, — решила она и опустилась на землю. — Пошли, иначе промокнем до нитки. Дождь будет довольно скверный.

Пещера находилась прямо в бухте. Пока Валери отгонял машину в их убежище, Йонсу педантично осматривала берег и замечала малейшие следы их пребывания. Все-таки плюсы в обучении храма есть. Например, вот след протектора колеса — его легко стереть физическим воздействием. Вот запах топлива, который Ливэйг уничтожила прямо в матрице целой строкой. Кому-то могло показаться, что адепты Постериоры всемогущи, но это было совсем не так. Они не умели создавать, в отличие от остальных адептов, не могли преобразовывать — только использовать окружающее пространство и выкидывать лишнее. Жизнь становилась проще и одновременно сложнее даже с таким даром.

Удостоверившись, что ни одна ищейка не поймет, где прячется пара и осталась ли она на берегу в целом, Йонсу побежала в пещеру. Холодный дождь мигом отрезвил ее, мантия на спине промокла, волосы, слипшись, свисали. Уметь бы управлять влагой, но, увы, Ливэйг была рождена не под той звездой. Все-таки с изучением других способностей возникали сложности.

Хитрый Валери уже разложил кресла в машине, превратив их в кровать.

— Я нарушаю с тобой все эльфийские законы подряд, — заметила Йонсу, складывая надоевшую мантию. Под ней адепты носили туники. Ткань облегала тело второй кожей. — И все-таки хочу ребенка, как положено.

— Тогда точно выгонят из храма, — совершенно здраво заявил Валери.

Полукровка закатила глаза.

— Тебе скоро сорок.

— И? Я родился, когда папане было шестьдесят три.

Йонсу не очень хотелось говорить, что любимый муж, обладая ветром в голове, может не дожить даже до пятидесяти. Она вздохнула и, скинув туфли, забралась в «кровать».

Фантомная дверь защищала уединение супругов на протяжении пяти часов.

Ливэйг проснулась, когда начало стремительно темнеть. Валери сопел под ухом, обнимая ее. Потребовались некоторые усилия, чтобы скинуть руку супруга. «Какой же ты…» — проворчала полуэльфийка мысленно. Люди не обладали легкостью, присущей ее виду, а Валери, отъевшийся на официальных обедах и достающий головой до всех люстр, считался тяжелым даже по их меркам. Чудо, что он ее не раздавил пару часов назад. Вспомнив кое о чем, Йонсу заинтересовано уставилась на кисть левой руки — кожа уже зажила, стала светлой и гладкой. Никаких следов их встречи, кроме улыбки на лице.

И все-таки пора уходить.

— Эй, — шикнула Ливэйг и, не получив реакции, пощекотала супруга. Валери буквально подскочил.

— Сколько раз просил так не делать! — вяло выругался он и начал тереть глаза. Иногда Йонсу казалось, что ребенка она уже завела. С нежностью взглянув на мужа, Ливэйг заметила:

— Невозможно удержаться, — после чего, оставив очередной поцелуй на его губах, потянулась за туникой. — Мне пора. Уверена, ищет весь храм.

— Уже?

— Я просила меня забрать, — напомнила Йонсу.

— А, да, — очнулся супруг. — Тогда действительно пора. Через два месяца, как обычно, когда светило Синааны вступит в созвездие звезды ветра?

Ливэйг кивнула. Она старалась думать о чем и о ком угодно, кроме разлуки и Валери, иначе бы просто разрыдалась, как всегда. Натянув тунику, Йонсу спросила:

— Поедешь домой?

— Нет, — Валери потянулся и упал обратно, подложив руки под голову. — В Аланду, твой отец попросил. А еще мой брат, Михаэль, Оскар Санурите… В общем, все, кто мог. Нужно отнести кучу бумаг, поговорить с половиной города и так далее. Все время забываю, я отказался от работы дипломата или мне это приснилось?

— Одиннадцать лет назад ты называл себя торговцем, налаживающим связи.

Он зевнул.

— Не слишком большая разница. Дипломат звучит лучше. Ничего, ты вернешься, и я все брошу, обещаю. Денег от акций Кэрлимы хватит еще нашим правнукам.

— Детей бы сначала завести! — взвилась Йонсу.

— Слушай, ни ты, ни я помирать не собираемся, зачем спешить? Я намерен прожить примерно столько же, сколько ты.

— Никто никогда не собирается умирать, Валери.

— Ну… Моя бабушка…

— Да, узнав, что смертельно заболела, не стала ждать итога. Это другое. Никто не знает, когда остановится чье-то сердце, даже Король.

Валери странно взглянул на супругу.

— Насчет Темного владыки я бы не был уверен, — заметил он. — Так, оставить эти разговоры! Давай договоримся: ты заканчиваешь обучение, возвращаешься, я бросаю работу и мы заводим детей! Окей?

«Дурацкое слово, где он его услышал?» — подумала Йонсу и потянулась за мантией.

— Хорошо.

— Отлично. Если я тут останусь еще поспать, меня найдут?

Полуэльфийка сердито откинула волосы за спину.

— Обязательно. Собирайся и езжай, — она кинула взгляд на восток. Дождь продолжал идти. — У меня дурное предчувствие, тебе стоит поторопиться. Тайфун… Или что-нибудь хуже. Может, отложишь встречи?

— Я постараюсь побыстрее. Дела срочные, Йонс. Никто не знает, что я сначала отправился к тебе, придется ехать всю ночь, чтобы утром оказаться в Аланде. Если повезет, все сделаю часа за три.

Интуиции владелицы апейрона привыкли доверять оба.

— Береги себя, — на прощание сказала Йонсу и поцеловала Валери.

— Не твори глупости, — напутствовал он и рассмеялся. Нарочито сердито взглянув на него, Йонсу вышла из пещеры, в последний раз помахала рукой и побежала в сторону храма, ловя мантией дождинки.

— Йонс!

Ливэйг, дрожа, обернулась. К ней бежал полуголый Валери с маленьким свертком.

— Воспаление легких получишь, болван! — напустилась она на супруга.

Тот лишь махнул рукой и протянул шуршащую бумагу.

— Я забыл про подарок.

— Какие подарки, Валери, я живу в комнате с шестью девушками! Думаешь, они не догадаются, откуда взялись сережки, цепочки или что ты…

Супруг, казалось, обиделся.

— Там не они, — буркнул Валери, насильно впихнул сверток ей в руку и, клюнув Йонсу в щеку, побежал обратно под аккомпанемент дождя. Прислужница Постериоры успела промокнуть окончательно и, помянув мужа недобрым словом, бросилась дальше в сторону храма. Примерно на середине пути она догадалась прикрыть голову подарком.

Фантомное чудовище уже уничтожили, и патруль вернулся на места. Это несколько расстроило беглянку, но выход она нашла быстро: никто не знал, что Йонсу изучала стихию ветра, и потому охрана стояла только там, где можно пройти. Не пролететь. Ливэйг, сосредоточившись, соткала из штормовых ветров смерч и поднялась на нем до окна безлюдных верхних этажей. Так находились учебные кабинеты, в которых никогда никто не сидел вечером. Уничтожив апейроном шпингалет, Йонсу забралась внутрь. Как же опустошала эта стихия ветра! У полуэльфийки дрожали колени. Она лишилась сил, замерзла, но глупо улыбалась от счастья, где-то на грани сознания продолжая получать мрачные образы будущего.

Ей снова предстояло жить два месяца мечтами о паре часов.

Глаза немедленно защипало. «Хорошо, что не расплакалась при Валери», — подумала она. Как же Ливэйг не любила плакать… «Слабачка», — обозвала она саму себя, и обвинение на удивление быстро подействовало. Отерев пару слез, что успели прожечь броню выдержки, Йонсу вызвала ветер. Порывы высушили одежду и волосы, правда, полуэльфийка замерзла еще больше. Если повезет, заболеет и хотя бы пару дней не будет ходить на занятия.

Интересно, что же ей подарил Валери?

Ливэйг прислушалась. Ближайшие люди находились на четыре этажа ниже, гласили перезвоны матрицы, и Йонсу спряталась за дальнюю колонну, чтобы открыть сверток. В нем лежала стопка бумаг. Письма в храме разрешались, поэтому прислужница решила спуститься с ними в спальню, предварительно уничтожив упаковку.

Келья девушек четвертого года обучения находилась в южном крыле, у озера. В ней жили семеро существ: три человека из разных городов империи, горная эльфийка, беглянка из Мёрландии, пустынница и Йонсу. Совместный быт рассорил их давно: комнату разделили перегородками между кроватями, чтобы никого не видеть, обитатели ее не общались и старались не встречаться. Сложно существовать под одной крышей семерым похожим личностям, каждая из которых норовит тянуть одеяло на себя. Первые года все считали друг друга верными подругами, а сейчас едва сдерживались, чтобы не сцепиться в словесной перепалке или оттаскать за волосы. Трескотня прекратилась давно, в келье воцарилась нелюбовь и злое любопытство. Дневники в храме Постериоры старались не заводить — прочтут обязательно и разболтают всем.

Йонсу сохранила приятельские отношения только с одной соседкой, Ники, сбежавшей из Мёрланда. Молоденькая девушка выбивалась из ряда стерв, была от природы молчалива и, казалось, родилась не под той звездой. Ей бы управлять водой, но судьба занесла в душу вирус апейрона.

Именно Ники оказалась в келье и читала приключенческий роман. Она носила очки, за которыми плавали типично мёрландские глаза — бледно-зеленые и продолговатые, чуть прищуренные. Волевой подбородок выдавался вперед, кожу побила сыпь. Красотой Ники обделили — но не умом.

— Опять сбегала? — вполголоса спросила она. Йонсу боязливо окинула взглядом келью и, никого более не обнаружив, проскользнула к себе.

— Меня искали? — спросила она, переодеваясь. Пачка бумаг лежала на кровати. И что в них было?

— Не сразу, час назад. Я сказала, что ты в библиотеке.

Ливэйг счастливо вздохнула.

— Обожаю тебя, Ники!

— Не за что, — отозвалась мёрландка. — Переодевалась бы ты быстрее, к нам идет сэр…

Не успела Ники договорить, как дверь открылась. Йонсу торопливо кинула бумаги под кровать и только потом взвизгнула:

— Сэр!

Моложавый мистер закрыл глаза ладонями и покраснел. Это был не главный меморий, всего лишь его старший помощник, наблюдающий за курсом. Йонсу обожала его дразнить; она в целом любила заводить ни к чему не обязывающие интрижки, которые дальше розовых щек и робких признаний ухажеров не заходили. Что плохого в том, что можно кого-то засмущать и повеселиться? Особенно если это человек, который мог создать проблемы. Над сердцами таких лучше властвовать, и со старшим помощником тактика работала безотказно.

— Я стучался! — воскликнул он, пытаясь отвести подозрения.

— Вы не стучались, — отрезала правдолюбка Йонсу, а Ники, зная истину, промолчала. Полуэльфийка накинула на себя мантию. — Разрешаю смотреть, — добавила она, стирая запах дождя из комнаты. Сэр чуть нахмурился, но голос его оказался ровным:

— Вы, обе, бегом за мной.

Ники и Йонсу переглянулись.

— Что-то случилось?

— Я опять что-то натворила?

— Встреча с Королем.

Королем! Ливэйг обомлела. Владыка Синааны здесь, в храме Хайленда? Он, то самое зло, которым ее стращали на протяжении четырех лет? Враг империи? Это не укладывалось в голове. Как его впустили? Встреча… Значит, впустили добровольно. Ники стала земляного цвета и думала о своем; Йонсу рассеянно пригладила волосы. Предстать перед пижоном всего королевства в таком виде? Ну уж нет! Старший помощник строго взглянул на Ливэйг, но та все равно взяла в руки расческу и не вышла, пока не решила, что готова. Физически, но не морально. В душе Йонсу царил хаос. Гармония… Какая, к Мёрландии, гармония может появиться в ее душе?

Встреча проходила в кабинете главного мемория за закрытыми дверями. Помимо подошедших Ники и Ливэйг, около него стояло еще адептов пять-шесть, каждый из которых поражал бледностью. Покачивался от волнения даже лучший выпускник последнего года.

— Что происходит? — шепотом спросила Йонсу у него. Имени она не знала, никогда не общалась с этим пареньком, но начинать разговоры Ливэйг не в первой.

Ответить юноша не успел — дверь с грохотом распахнулась, из кабинета вылетала всклокоченная девчушка, чьи трясущиеся руки едва не рвали матрицу. Очередь в испуге отбежала от стены; одна Йонсу, как неприкаянная, осталась на месте и в шоке разглядывала немую сцену до тех пор, пока невесть откуда взявшийся главный меморий не втолкнул ее в кабинет.

— Йонсу Ливэйг! — крикнул он и сразу, закрыв дверь, исчез.

Полуэльфийка повернулась к столу.

У окна сидел мужчина в белом костюме, в петлице которого лиловела гвоздика. Йонсу гордо подняла подбородок — гостя она узнала.

— Здравствуйте, — с прохладой поздоровалась Ливэйг, ощущая предательскую дрожь в коленях. «Самолюбивый наглец, хам, эгоист…» — пролетало в ее голове, а глаза упрямо выцарапывали в полумраке безукоризненные черты лица. Король молча указал на стул напротив. Пальцы правителя украшали вычурные кольца.

— Добрый вечер, леди Ливэйг.

От чарующего голоса перехватило дыхание. Насилу совладав с собой, Йонсу процедила:

— Я не поддамся, что бы вы ни делали.

— Я что-то делаю? — на бледном лице монарха появилась знакомая самодовольная улыбка.

— Да. Вы забыли, что мы знакомы? Я знаю вас без маски.

Полуэльфийка не боялась. Она отдавала отчет, кто сидит перед ней, но не придавала этому значения. Божественный венец не отменял гордыни. Гордыня же отменяла все достоинства.

— Не забыл, — отозвался Король. — Конечно же я помню милую девочку, которая так понравилась моему любимому Клинку. Она выросла, и теперь я с трудом могу назвать ее милой.

Йонсу побагровела.

— Сейчас она настоящая красавица, лучшая ученица четвертого года, нарушающая все правила храма. Она не понимает, почему находится здесь, — театральная пауза. — Я про кабинет, разумеется.

Владыка Синааны поднялся. «Совсем мелкий, — подумала Ливэйг. — Даже я выше него, молчу про Валери. На голове гнездо и опять пытается поразить остроумием. Ничего не изменилось. Все такой же!» Тучи за окном пронзило молнией. Странное совпадение. А Король продолжал говорить вещи, на первый взгляд не связанные с предыдущими словами:

— Сила адептов Постериоры зависит от внутреннего спокойствия. Умиротворенная мемория разрушает только нужное. Считаешь ли ты себя такой?

— Не в вашем присутствии.

— Я настолько волнителен?

Йонсу закатила глаза. Его попытки понравиться были просто смешны. Увидев ее реакцию, Король повернулся к окну, став силуэтом на фоне залитого солнцем неба. Непокорные вихры растворялись в его лучах до серебра. Белый же костюм приобрел золотистые блестки. «Пижон», — подумала Йонсу, тем не менее, признавая, что в открывшейся картине что-то есть.

— Умиротворенная мемория слаба, — отчеканил Король, продолжая смотреть в окно. — Она выполняет только приказы, не рассуждает, безропотно подчиняется. У нее не возникает даже мысли, что можно сделать иначе, чем ей сказали. Жалкое зрелище. Я вызвал тебя, потому что ты другая. Ты отличаешься от тех, кто сейчас готовится ко сну. Ты не подчиняешься, думаешь, экспериментируешь, нарушаешь правила. Мне это нравится. Ненавижу безмолвных, на все согласных глупцов.

Йонсу сидела ни жива ни мертва. Голос очаровал ее. Она продолжала понимать, кто перед ней, что он сделал, кем был, кем стал и кем, скорее всего, останется в будущем, но… Слишком прицельно били слова. Ей, что толку скрывать, всегда хотелось ощутить себя избранной.

— Люди, эльфы, вампиры — все они видят назревшие в обществе проблемы. Кто-то перестает понимать, кому он обязан, кто-то жаждет денег, власти… бессмертия… Это нормально. Естественно. У каждого должны быть амбиции! Проблема возникает, когда амбиции идут вразрез с ценностями общества. Ну кому понравится, что Первый повелитель молний разбивает сердца, окна и чужие судьбы как елочные игрушки?

Йонсу склонила голову набок. Каждое слово казалось полным смысла. Король начал ходить по комнате. Он снова стал восхитительно раскрепощен, это чувствовалось в каждом шаге. Самоуверенность вернулась к нему.

— Все их видят, — продолжал разглагольствовать Владыка, входя во вкус. — Но большинство… О, им лишь бы обсудить! Высказать недовольство! Ужаснуться! Закрыться в домах или уехать куда подальше! Выскажут идею, а потом споры, споры и еще раз споры… Что-то сделают единицы. Попытаются как-то исправить ситуацию. Смогут, не смогут — волна недовольства большинства настигнет все равно. Остальные всегда знают, как лучше. Нет чтоб пойти и сделать! Но ты же другая…

Йонсу слушала как завороженная. Владыка Синааны был… прав?

— Я могу дать тебе силу, не сравнимую ни с чем. Мир станет простым, как формула воды. Ты сможешь все. У тебя будет право на все — я одарю. Взамен — только сердце.

Грезы развеялись.

— Что? — переспросила Йонсу. — В каком плане?

— В известном, — лучась самодовольством, ответил Король. Красавцем он казаться резко перестал.

— Ну уж нет. У моего сердца другой хозяин.

Владыка вновь начал мерить шагами комнату. Он ощутимо занервничал. За маской самоуверенного болтуна прятался вечный подросток. Ему хотелось сказать: «Не сутулься!» Йонсу заметила, что его волосы перестали торчать во все стороны.

— Ты явно меня не так поняла! — сказал Король, пропадая за ее спиной. На небе повисла серая хмарь, а пальцы Йонсу сами собой вцепились в стул. — Сердце — не фигурально выражаясь… Я просто вырву его и заменю новым! Вот и все. Почему ты отказываешься от очевидной выгоды? Разве ты не хотела стать всесильной? Ты бы смогла защитить Валери от всего.

Услышав имя мужа, Йонсу вздрогнула. Голос, тем временем, приближался.

— Я могу защитить его сейчас.

— От всего?

«Да», — хотелось сказать ей, но полуэльфийка не смогла.

— Я могу показать подлинную силу, если ты захочешь присоединиться ко мне и стать Клинком. Всего лишь сердце.

От неожиданного прикосновения Йонсу подскочила, уронив стул, и юлой повернулась к Королю, что стоял до неприличного близко. Плечи горели. Глупая мантия, почему она не прикрывает их? Панибратский жест вывел из себя: полуэльфийка буквально взорвалась, вспомнив о Валери и верности, на которую только что покусились.

— Мрак вас дери! — возмутилась Йонсу. — Мне не нужна никакая подлинная сила, если придется терпеть вас и… и… и твои руки!

Отпора Король не ожидал. На его холеном лице отпечаталось удивление.

— Лжешь каждым словом. Ты ломаешь волю Клинков, я знаю. Играешь на слабостях, обещаешь исполнение желаний, вот только знай, что ко мне ключа не найдешь. Мне не нужна помощь или подаренная всесильность, ясно? Я добьюсь всего сама.

Маска доброжелательности слетела с Владыки. Радужка небесного цвета опасно блеснула.

— Это отказ?

— Да!

Король резко схватил ее за руку, с такой силой, что Йонсу взвыла от боли.

— Мечтала покорить все способности звезд? — просипел он, с трудом удерживая непокорную полуэльфийку. —Забудь об этом, пока не приползешь ко мне! — Ливэйг внезапно ощутила такую слабость, что у нее подкосились ноги. Не удержавшись, она упала прямо на Короля и попыталась совладать с дыханием. Сознание ее затуманилось. Осознание того, на чьей груди она изнемогала от возбужденных нервов, едва теплело. Что происходит? Почему происходит? Йонсу ненавидела этого человека! Держась за спасительную мысль, она вызвала апейрон на кончиках пальцев. Короткий крик оповестил, что магия достигла цели. Силовая волна откинула Ливэйг на стол — полуэльфийка больно ударилась головой и тихо застонала, почувствовав вкус крови во рту.

Судя по болезненному шипению, Король тоже переживал не лучшие моменты.

— Твоя самая большая ошибка, — наконец, выдохнул он. Йонсу с трудом приподнялась на локтях. Роскошный пиджак проели зеленоватые дыры, рубашка наполовину распахнулась, показывая торчащие ребра и ужасный шрам на груди. — Ошибка всей жизни! Отвергла меня, Бога? Будешь отвергнута миром!

Сверкающий силуэт ткнул пальцем в сторону гигантской карты, висевшей на стене. Но Йонсу ничего не видела, кроме синеватого узора на груди Владыки. Что надо пережить, чтобы заслужить такую отметину?

— Запомни ее! Запомни очертания! Больше никогда не увидишь… Ни ее, ни его! — Король резко повернулся и выжег лунным светом кусок карты по середине. Полуэльфийка не сразу поняла, что именно исчезло, а потом осознала — Аланда, ее родина. — Пошла вон.

Йонсу, растерявшись, смотрела на карту. Что задумал Король?

— Вон! — от нового крика Ливэйг поднялась в воздух. Взвизгнув, она полетела в сторону двери и прошла сквозь нее, прикрывая лицо руками. В коридоре полуэльфийка обрушилась на пол — довольно больно, но это не помешало ей сразу встать на ноги, пинком открыть дверь и гневно кинуть в кабинет:

— Я не буду с тобой, даже если наступит конец света!

После чего гордо повернулась и, ни глядя ни на кого, стремглав бросилась в свою келью, где разрыдалась от пережитого. Предложение уйти во мрак… Согласилась бы — и никогда не увидела бы кронпринца Хайленда, не оказалась в его гвардии. Руки, колени, все тело продолжала бить дрожь. Йонсу хотелось пойти в душ и смыть следы происходящего, но сил не хватало. Смотря в потолок, она закуталась в покрывало. Перед глазами стояла испорченная лунным светом карта мира.

Дверь скрипнула. Ники. Подруга вошла не в меньшем волнении, чем уходила. Будто очарованная, Наомика медленно прошествовала к платяному шкафу.

— Что слу… — начала Йонсу, хотя в глубине души знала ответ.

— Я согласилась, — тускло ответила Ники.

Ливэйг отвернулась. Одинаковая ситуация, схожие возможности, такое же обручальное кольцо на пальце, как у Йонсу — но Ники приняла предложение. Почему? Какую слабость хранила ее душа? Ливэйг вдруг поняла, что никогда не стремилась понять Ники. Их объединяла одна келья, глупые разговоры, тоска по любимым, учеба и ничего больше. Как странно понимать это по отношению к другу.

— Что он сказал тебе?

Ники достала сумку.

— Я хотела перейти, Король знал это. Он только улыбнулся, когда я призналась. Сказал, что давно нуждался в хладнокровной умной воительнице.

— А как же…

— Я попросила Короля посетить храм лавы.

Именно в нем томился возлюбленный Ники. Опустошенная Йонсу сжалась в комок. Не совершила ли она фатальную ошибку, отказавшись? Что случится с Аландой?

Аланда…

Валери…

Ливэйг с криком проснулась.

Она лежала на кровати незнакомой спальни, но глаза упорно видели штормящий залив вместо любимого дома. То был полдень. Как беззаботно гуляли лучи по волнам! Однако под ними лежали, оказались навеки похоронены дома Аланды. Многих жителей вассального королевства задавило обломками зданий. Выжили только те, кто находился на улице в тот час.

Не Валери.

Перед глазами вспыхнула другая картина. Письма горели в камине храма. Йонсу кидала их в огонь со странной отрешенностью. Слова, побитые слезами, исчезали. Муж передал ей в наследство Валерийские леса — какой смысл? Ей, будущей убийце Хайленда, не нужны ни дом, ни земля, ни деньги. Обещания сгорали, питая мстительную решимость.

Сцены прошлого? Йонсу, пытаясь отдышаться, провела рукой по лицу. Мокро… Слезы? Боли или радости, что узнано хоть что-то? Храм… Размытое лицо Короля… Пара слов, брошенных в кабинет… Тоска по человеку, чью внешность она не запомнила… Все стиралось, все! События сна испарялись из памяти стремительнее вспышки молнии. Только одно сохранилось: залив над королевством, виновницей гибели которого Йонсу стала.

Хотелось пить. На тумбе рядом стоял графин. Ливэйг потянулась к нему — острая боль пронзила все тело, заставив сжаться в комок на простыне. Неприятные ощущения ушли только через пару минут. Отпихнув ногой одеяло (оно упало на пол), Йонсу увидела пару желтеющих синяков на бедрах. Ей показалось даже, что на одеяле темнеют какие-то пятна, которые она не успела толком разглядеть, но тут Ливэйг стало совсем дурно. Она, глядя на странно светящуюся воду в графине, заснула, провалилась в пустой сон.

========== Глава 13 Соль и пепел в волосах ==========

16 число месяца Альдебарана,

Китти Вилариас

Китти очнулась в просторном зале, окна которого были открыты. Морской воздух, унося следы лихорадки, врывался внутрь помещения и тревожил полупрозрачные шторы. Где она? На стенах и позолоченных светильниках играло солнце, пуская блики. Последним воспоминанием был голос Стального клинка. Китти попыталась приподняться на локтях и сразу охнула: ее правую руку, перебинтованную от плеча до локтя, пронзило болью, в рану будто заново воткнули металлический прут. Китти упала обратно на подушку, стискивая зубы. Краем глаза она заметила, что на тумбочке, у изголовья, стоят цветы. Хризантемы — человек, оставивший дар, знал ее вкусы.

— Очнулась, наконец, — раздался голос Рейн. Старая знакомая сидела слева от кровати, совершенно сливаясь со стеной белой одеждой, волосами и кожей. Несмотря на то, что ее губа была рассечена, Рейн улыбалась. Сквозь ее одежду проглядывали многочисленные бинты, в изрезанных пальцах она крутила ключ. Спрашивать, как «служанка Михаэля» себя чувствует, Китти не стала, ее это совершенно не волновало. Существовали другие вопросы, на которые принцесса жаждала ответа.

— Где я? — в горле ужасно пересохло, и фраза вышла хрипло.

— В Каалем-сум, в лазарете. У тебя сквозная рана. Кто знал, что, — Рейниария помолчала, выбирая слова, — она станет такой?

— Мать ее знала, — колко ответила Китти, все же ухитрившись встать. Она не собиралась сидеть на кровати и показывать, какая же несчастная и больная. Вилариас, стараясь идти ровно, подобралась к открытому окну. Легкие шторы врывались в комнату от ветра. Здесь, у пролива, не пахло лавандой и мятой — только соленым морем и пеплом.

— Сёршу? — переспросила Рейн. — Она бы ее убила, если бы знала.

— И то верно, — протянула Китти, разглядывая пролив и город.

Внизу царствовала суета, словно в разворошенном муравейнике. Везде сновали люди, повозки, тягловые животные. Улицы очищались от разрухи, поваленных статуй, обрушенных арок, вылетевшего из стен камня, соскользнувшей с проваленных крыш черепицы. Безнадежно сломанное заменялось новым, то, что было возможно восстановить — восстанавливалось, мусор вывозился за пределы города. Крепость возвращала себе свой облик. Еще день-два — и напоминать о вторжении будут только выгрызенные ядрами дыры во внешних стенах. Где-то внизу, рядом, явно проходил парад.

— Флот ушел.

Китти, не оборачиваясь, хмыкнула.

— Совершенно не в правилах Ситри. Наверняка задумывает очередную подлость. Этот туман придумала точно она.

— Стальной клинок всего лишь исполнитель. Мы обе знаем, кто это придумал.

— Чушь, — отозвалась принцесса. — Ему неинтересна наша детская возня. Валентайн бесхитростен, Донна слишком честна. План придумала Ситри: она всегда думает на пару шагов вперед. Флот вернется. Не завтра, так послезавтра.

— Поэтому, Китти, — разом включив строгость, сказала Рейниария, — ты уплываешь обратно. Тебе не место ни тут, ни в Палаис-иссе. Я написала письмо кронпринцу, тебя ждут.

Беглая принцесса даже не повернулась, продолжая разглядывать город как свою собственность. Наступал вечер. Воды пролива медленно темнели, однако жара не отпускала побережье.

— Как ты меня заставишь?

Китти было попросту смешно. Она гордилась своей непокорностью. Кто сбежал в юности от Михаэля? Кто отказывался возвращаться в Мосант? Кто ушел во Вселенную назло короне? Кто поругался с самой Астреей, Владычицей Хайленда? Кто сбежал из храма? Китти верила, что ни один человек (и не только) в мире не заставит ее поступить так, как она не хочет. Конечно, сейчас силы ненадолго оставили ее — однако дни идут, и скоро на небе вновь воцарится ее звезда. Китти была убеждена, что никто не посмеет ее убить. Зачем же тогда убегать?

— Никак, — просто ответила Рейниария, вставая рядом с ней. — Ты сама уйдешь, когда все начнется.

— Неужели все будет настолько плохо? — усмехнулась принцесса. Прошедшее сражение мало испугало ее, а давняя обида высвобождала желчь. — Хуже, чем во время Пятой Космической? Тогда ты сбежала быстрее ветра. Почему же остаешься сейчас?

Генеральша пропустила ее слова мимо ушей.

— Приближается месяц воды, мои силы увеличиваются. Я чувствую, как в проливе собираются новые корабли, как замерзает северный океан. Мы не отобьемся, подмоге неоткуда идти. Их силы безграничны: проиграют один раз, но вернутся. В отличие от нас, они готовы. Их атака — дело времени.

Китти задумчиво посмотрела на восток. Там, одновременно далеко и до страшного близко, за туманом, ее ждали черные, устланные пеплом горы. Горы скрывали кладбища, мили кладбищ, пока могилы не поглощал лес. Что было за лесом — не знал никто в Хайленде, кроме кронпринца и его «служанок». Узнала бы она, если бы не прозвучавшие однажды слова. Много лет назад Вилариас отвергла предложение Синааны, прозвучит ли новое? Как хотелось еще раз показать Королю, что он не властен над ее душой.

— Я ухожу в Реймир-сум, — произнесла Рейн. — Им нужна моя помощь. А ты, если уж решила остаться, сиди в лазарете, ты ранена.

— Заживет. Кровь такая, — пробурчала Китти, разматывая бинты. Ее взгляд уперся в бурую корку заживающей раны, более плотную в середине и тонкую, бледно-розовую у краев. Пожалуй, регенерация — единственная особенность, доставшаяся от предков, которая нравилась своенравной принцессе. Один раз Китти прыгнула с главной башни храма — вот было смешно наблюдать, как главная мемория плакала и причитала, думая, что Вилариас разбилась. Принцесса же отделалась лишь разбитыми коленками, локтями и носом.

— И не вздумай ей мстить.

Китти выбросила бинт в окно, который немедленно унесло ветром за угол здания, и развернулась к Рейн. Темно-фиолетовые глаза схлестнулись с серо-голубыми. Правая скула Рейн опухла и покраснела. В отличие от нее, Рейн не обладала особыми способностями. Она происходила из северных человеческих народов и потому лишь терпела холод чуть успешней, чем большинство жителей Мосант. Силой воды в империи никого не удивишь.

— Мстить? Кому? Ситри? Я отомщу, но не сейчас. Через пару месяцев, — Китти и не думала скрывать своих намерений, — когда игра начнется по моим правилам.

— Сколько веков никто не мог убить прислужницу Короля?

— Да мне плевать, кто не мог, — отрезала Вилариас. — Ты хотела сбежать снова, если не ошибаюсь, подстилка кронпринцовская.

Рейниария без слов развернулась и вышла, стуча каблуками. За ее спиной развевался бело-золотой плащ. Проводив неказистую фигуру давней знакомой, принцесса, морщась, потерла плечо. Ее страдания остались, к счастью, незамеченными. Воспитывай Китти другой родственник, не Михаэль, она бы не стыдилась чужой жалости, но мать покинула ее на редкость в неподходящий момент. Михаэль сумел доказать ей, как жалок слабый человек.

Город вокруг — его детище.

Китти давно не гостила в Каалем-сум, еще с тех времен, когда была при дворе. Ей никогда не нравились пафосные высокие потолки, обилие позолоты, лепнины, глупые тяжелые шторы, вазы, статуи и прочая ерунда, которыми полнились замки городов империи. Особенно принцессу раздражали картины: везде, куда бы она ни пошла, ее преследовали родственники, изображенные на полотнах. Каалем-сум не стал исключением, потому, оказавшись в коридоре-музее, Китти разозлилась ни на шутку. Даже здесь, на границе Хайленда! Невыносимо. Коридоры, к счастью, пустовали, и ничто не мешало Вилариас поджечь картину особо не любимой ею Сёршу. Все равно никто не подумает на потерянную принцессу.

Правая рука продолжала гудеть от боли, поэтому Китти решила воспользоваться левой. Душа уже истосковалась по разрушению и пламени. Подумав, что сегодня вполне можно позволить себе маленький огонек, Вилариас размяла пальцы. Вперив темный взгляд в собственную ладонь, Китти чуть нахмурилась. Над кожей зажглась крохотная голубая точка.

— Ну, так дело не пойдет, — зло пробурчала принцесса. На ненависти к Сёршу и ее малочисленному семейству много не наколдуешь. Что ж, придется подумать о другом человеке. Вспомнив бело-золотые локоны, Китти едва не подпрыгнула от огненного шара, что внезапно появился в ее руке. Утихомирив пламя, она подвела огонь к уголку портрета, и ткань немедленно загорелась ярко-синим пламенем. Не прошло и минуты, как на стене осталась лишь одна рама. Как бумага. Китти прикрыла глаза — огонь потух. Чрезвычайно довольная собой, она продолжила путь. Замок Каалем-сум был во много раз меньше столичного, так что Китти довольно скоро подошла к большой мраморной лестнице, устланной красным ковром. Около нее висел последний портрет — молодого мужчины с огненным мечом в руке. Пересчитав количество букетов и помрачнев от зависти, Вилариас начала спускаться. Почему все любят Вердэйна? Ребенок в одежде воина… Фыркнув, Китти перепрыгнула через пару ступеней и оказалась у главных ворот замка. Охрана покинула посты, открытые створки звали наружу.

Можно прогуляться по городу. Нападение едва ли произойдет раньше завтрашнего дня.

Китти вдруг подумала о том, что Кестрель не дождалась «Восхода». Корабль не пришел. Кесс наверняка сходит с ума от беспокойства, и, пожалуй, она была единственной, чье мнение Китти действительно заботило. Нужно послать фею в северную крепость, обрадовать, что она жива и ищет способы добраться до Палаис-иссе. Написать какие-то ободряющие слова. Только какие именно? Решив разобраться уже на месте, Китти начала вспоминать, где в городе находилось поселение фей. Вроде бы у моста к Реймир-сум…

Китти, конечно же, выдали новое платье: пышное, белое, в котором принцесса чувствовала себя, мягко говоря, неуютно. Оно слишком сдавливало грудь и талию, широкая юбка мешала движениям, рукава-колокольчики, всегда раздражавшие Китти, задевали прохожих, не успевавших заметить госпожу. Однако выбора не было, и сейчас ей бы скорее предложили обмотаться в штору, чем дали новое, более удобное платье. Прохожие сторонились ее. Они, безусловно, понимали, что незнакомка благородных кровей: это выражалось в чертах лица, в походке, в манерах. Китти злилась на саму себя: последствия воспитания у кронпринца до сих пор не удавалось искоренить. «Как ни старайся, а все равно дама», — подумала она.

Из-за обстрелов многие жители Каалем-сум лишились домов и теперь бродили по городу, с растерянными лицами разыскивая пропавших членов семьи, ища приют на ночь или помогая грузить на телеги строительный мусор. Слышался стук топоров, голоса, визг пилы, ор тягловых животных. Над мостовыми стояло густое облако пыли, плыли запахи пищи, тянуло гарью. А ведь это центральный проспект имени принца Вердэйна Аустена, ведущий к порту… Улицы окольцовывали замок ровным кругом. Практически все дома белели северным кирпичом, настолько крепким, что время не властвовало над ними. Не властвовало — вместо времени дома тронули человеческие руки, и многие здания значительно пострадали от огня и ядер. На улицах встречались лишь люди: другим существам здесь не было места. Лесные создания обитали в Реймир-сум; остальные жили в деревнях, поселках за пределами города. Про себя Китти называла их «резервациями».

Ради интереса она сошла с проспекта и оказалась в жилом квартале, которые у них в Анлосе называли подворотнями или даже хуже — кварталами нищих. Тут наблюдалась та же суета, взрослые торопливо уничтожали последствия атаки, спеша навести порядок в своих жилищах, в толпе шныряли дети, бегали собаки, кошки и другие домашние животные. Пару раз дорогу Китти перебегала даже крауга — забавная зверюшка, напоминавшая золотистую мохнатую лягушку с голым крысиным хвостом.

Замечая Китти, люди торопливо сходили с ее пути.

Заглянув в одно из окон зданий, выходивших на улицу, сбежавшая принцесса увидела что-то вроде школьного класса: на скамьях в два ряда сидели дети. У доски стояла учительница, объясняя материал урока, и указывала на разные места в записях на доске. Даже атака на город не заставила Танойтиша отменить занятия: детям было необходимо забивать голову отборным враньем, отвечающим требованиям столицы.

— Наша империя обширна, — рассказывала престарелая женщина, одетая в строгое простое платье. — В состав империи входят множество различных народов, и каждому дается право исповедовать свою веру, придерживаться обычаев предков и своих традиций, при условии соблюдения общих имперских законов. Кто знает имена богов?

Класс молчал. Как заметила Китти, практически каждый в классе каким-либо образом пострадал: у нескольких ребятишек были перевязаны тряпьем головы, у кого-то в перевязи висела рука, а некоторые и вовсе ходили с необработанными ранами. Одежда… простая, но не слишком бедная. Красоту города запрещалось портить лохмотьями.

— Мы верим в звезды, но южные острова продолжают чествовать святую, которую мы знаем как Клятвопреступницу Мёрландию. Эльфы молятся Аэрмиссе и Риорре, майоминги верят в проклятый огонь, карриолы — в Торга, властелина пещер. Некоторые ждут Пришествие, а на Синаане возвышают своего Короля.

Китти, усмехнувшись, пошла дальше. Знает она эту песню.

Да, конечно, право верить в еретических богов давалось, но только в пределах своего жилища. В каждом городе обязательно стоял какой-либо храм звезды, и никакие другие строения подобного рода не разрешались. Кажется, только майоминги сумели сохранить некое подобие независимости, хотя, как знала Китти, в последнее время отношения между империей и вассальным народом испортились. Когда «Восход» проплывал мимо их селения у гор, то было видно жгучий дым, вырывавшийся из пещеры.

Особо яро преследовались «поклонники» Тринадцатой звезды — Луны, Короля Синааны и Бога в одном лице. Кажется, только вампиры продолжали открыто верить в то, что когда-то их прокляло, но им, изгнанникам, нечего терять…

Таким образом, пугая жителей и думая о том, за что бы ее непременно сожгли на главной площади Анлоса, Китти Вилариас дошла до набережной, которая пострадала больше всего. Берег здесь был изрыт глубокими ямами от ударов ядрами, из мощеного настила выломаны целые куски, из-за чего полотно набережной местами просело, а в нескольких местах и вовсе обвалилось. Большая часть деревянных пирсов, глубоко уходивших в воды пролива, разрушилась, из воды остались торчать лишь одинокие ребра свай.

На город медленно наползал сумрак.

Волна с шумом ударила об камни набережной.

Китти напряглась. Стало так тихо, что ей чудилось: она слышит звук собственной крови, стремительно бегущей по сосудам, стук сердца. Принцесса нахмурилась и вгляделась в воды залива. На севере — только пролив, на востоке — крадущийся туман, на юге — тоже туман. Всё как всегда. Почему же так бьется беспокойное сердце?

Только спустя пару минут она догадалась поднять глаза.

Над ней кружил пепельный призрак с горящими дьявольским огнем очами. Поняв, что ее наконец заметили, тень сошла на камни набережной. Китти застыла, как статуя, но потом взяла себя в руки. Ничего ей не сделают. Не посмеют. Вилариас буквально заставляла себя поверить в это.

— Добрый вечер, Наама, — чуть дрожащим голосом поприветствовала она Клинок. — И что же привело тебя сюда… в столь светлый час?

— Разрушение, — прошелестел голос, и призрак явил высокую мускулистую женщину, будто сотканную из пламени. Черты ее лица были резки и грубы, а глаза притягивали, в них плескался настоящий материальный огонь. Рука Наамы покоилась на резной массивной рукояти секиры. На открытой взору груди, укрытой дубленой кожей колета, художники Синааны мастерски изобразили герб Короля — полумесяц, объятый призрачным пламенем. Ее пламенем.

У Китти вырвался нервный смешок.

— О, как я тебя понимаю.

— Город падет, дочь Антареса, — произнесла Наама, вновь становясь пепельной тенью. — Наш Король зовет тебя.

Китти сглотнула. Ей предлагают пойти вслед за Валентайном и Валеттой…

— Думаю, вашему королю хватает служанок, — не удержавшись, немного съязвила она. Какая разница, кому прислуживать?

Огненный клинок не мог похвастаться сдержанностью. Едва Китти закончила говорить, как перед носом принцессы сверкнула секира. Та отпрянула.

— Да ладно. Валентайн не позволит тебе это сделать, — ляпнула Вилариас, не подумав. Доспехи Клинка запламенели, испуская едкий дым. Они были покрыты угловатой вязью народа огня — ифритов, от которых, по слухам, происходила Наама.

— Лорд Валентайн в Палаис-иссе.

Секира разрезала воздух у самого горла Китти — принцесса отскочила назад. За спиной разнесся звук боевого рога.

Обернувшись, Китти на мгновенье замерла, глядя, как залив заполняется кораблями. Она ошиблась. Владыка Синааны не собирался давать им ни дня на восстановление. Защитники крепости засуетились, над поселением пронесся гул набата, на сторожевой башне забили в колокол, призывая воинов на крепостные стены. Люди не были расслаблены, каждый делал свою работу, которой занимался всего лишь сутки назад.

К зубьям парапета подкатили лафеты пушек, засветились фитили, и пушкари взялись пристреливаться к целям. Результат себя ждать не заставил. Корабли шли слишком кучно, и вскоре десяток из них уже пылали, подожженные удачно отправленными на паруса и палубы зажигательными снарядами. Защитники крепости возликовали, потрясая оружием, захлопали друг друга по плечам, но их радость была временной.

В ответ с вражеских кораблей прилетели первые ядра, вгрызаясь в камень крепостных стен. Несколько ядер перелетели стены и упали среди людей, суетившихся во внутреннем периметре. Раздались крики, толкотня усилилась, и через поток людей, устремившихся прочь от стен, с трудом пробирались на помощь защитникам отряды подмоги.

Корабли врага, дав еще несколько залпов и разрушив верхушку одной из сторожевых западных башен, продолжили продвигаться к Реймир-сум. Судна буквально прилипли к противоположному берегу — Каалем-сум явно не был их сегодняшней целью. Лишь несколько тяжелых бригантин остались бить по городу, отвлекая внимание на себя. Они стояли слишком далеко, и снаряды защитников города не долетали до них.

Вскоре запылали дома в пригороде крепости, вражеские войска упорно продвигались вперед, встречая сопротивление наскоро сформированных отрядов из крепостного гарнизона и местного ополчения. Последние, будучи весьма потрепанными предыдущими атаками врага, дрались отчаянно, но были слишком малочисленными, чтобы сдержать наступление. Началась паника.

Наама, наблюдавшая за боем и временно забыв о Китти, взлетела в небо, снова затягиваемое темными грозовыми тучами, и взметнула руку. Города, Каалем-сум и Реймир-сум, разделила стена огня, мгновенно скрывшая от взоров и эльфийское поселение, и корабли. Судна, что обстреливали Каалем-сум, скрылись в тумане. Над городом правой стороны реки повисла тишина. Жители пытались понять, что происходит на том берегу, но пламя, казалось, сжигало даже звуки. Вскоре появились первые корабли, полные воинов, готовых помочь Реймир-сум. Нааму это не устроило. Она подняла языки пламени движением руки, и магический огонь в мгновенье ока объял палубы кораблей, идущих на помощь осажденному поселению. Клинок огня и пепла не собирался оставлять никаких шансов на спасения эльфийского города. Наама развернулась к Китти. Секира стала языком пламени.

Нет, Наама не забыла о ней и действительно не была озабочена ни ее происхождением, ни репутацией, ни только что прозвучавшим предложением союза, ни еще чем-либо.

Китти побежала по мостовой к городу, чувствуя, как спину обжигает тепло. Наама нагоняла. Китти ухитрилась на бегу повернуть голову: Клинок мчался за ней в языках пламени, оставляя за собой жгучий серный дым. Вилариас едва не врезалась в телегу, что везла мешки с пшеницей в центр города; только в последний момент она, чудом успев ее увидеть, отпрыгнула влево и свернула в переулок, вскрикнув от боли, что пронзила руку. Краем глаза она заметила, что на окраине города начался пожар. Становилось все жарче; нужно было во что бы то ни стало добраться до дворца. Там она спасется, ей не дадут умереть.

Однако едва Китти двинулась в сторону замка, как огонь запылал с новой силой. Одно из зданий с грохотом развалилось прямо у нее на глазах, перекрыв проход. Наама же, как фурия, носилась у крепостных стен, разрушая требуше, баллисты и пушки. Лучники давно скрылись в башнях, оставив тех, кто управлял машинами, лежать на камне мертвыми опаленными телами. Наама, между делом, принялась за разрушение храма Альдебарана — бело-золотой башни в центре замка. Меж стен пламени виднелись короткие вспышки света, но прислужницы этой звезды едва ли могли что-то противопоставить древнему демону разрушения. Китти небезосновательно считала их самими слабыми из всех двенадцати. Чем могут помочь бесполезные лучики света?

Замок не спасет потерянную принцессу.

Идея пришла внезапно. Почему бы не схорониться под остатками моста? Набережная была совсем близко, через две улицы, которые беглянка миновала на одном дыхании, подгоняемая Наамой. Оказавшись у самого края, Китти спрыгнула с камня и почувствовала, как спину опалило жаром — темная холодная вода спасла от атаки Клинка и потянула вниз. Вилариас едва не вдохнула, почувствовав дикий холод, который будто волнами шел с востока; как только исчезло зарево наверху, принцесса начала грести к поверхности, отталкиваясь ногами. Китти уже практически добралась до поверхности, как увидела сквозь воду новое зарево, уже справа, на северном берегу реки. Посыпались камни, будто что-то разорвало пушечным залпом.

А потом вдруг стало так холодно, что Китти буквально снесло от магической силы, идущей с востока. Глаза зажгло от соли. Казалось, загудел весь океан. Вода перед ней уплотнилась, побелела, отвердела. Принцесса со злости ударила кулаком по корке новоявленного льда. Неудачно. Вызвав на помощь все скрытые в крови силы, Китти коснулась ладонями преграды, прислонилась к глянцевой поверхности лбом. Ей не очень хотелось умереть от удушья (хотя, памятуя о вчерашнем дне, Китти знала, что выдержит отсутствие воздуха довольно долго). Лед поддался не сразу. Спустя полминуты беглянка все же проплавила его, создав полынью, и сумела выбраться на свободу.

Наама жгла Каалем-сум уже просто так, ради собственного удовольствия, однако понемногу отходила к краю, явно рассчитывая помочь своим воинам с эльфийским городом. Город людей горел, напоминая гигантский очаг; Китти обуяла паника. Ей некуда идти. Со стороны Синааны, по льду, бежало целое войско: от обычных солдат, до зверья, которого она не видела уже лет четыреста. Небо вело других гостей: ифритов, гаргулий, хищных птиц, крылатых черных рыцарей Гифтгарда. Китти, заметив темное пятно в воде совсем рядом с ней, бросилась к берегу. Лед взорвался, будто от бомбы; на воздух выбралась тварь, которую Вилариас боялась едва ли не больше всего в Мосант.

Из усыпанной кусками льда воды возник водный дракон — склизкое создание, напоминавшее гигантского червя с двумя бесполезными лапами, которое извергало из круглой пасти кипящую воду и было способно сварить заживо служительницу любой звезды. Китти осторожно отступила на пару шагов — змей, глухо зарычав, обратил к ней свой мутно-зеленый глаз.

Перед ногами бурлила вода: дракон разбил мощными ударами хвоста весь припай у берега и теперь пытался подобраться к жертве. Но громадный змей был ловок только в воде и, неспособный передвигаться на суше, бесполезно скреб тяжелым брюхом по дну, застряв на мелководье. От толстого магического льда, поразившего Нойру, на правом краю остались лишь осколки у самых стен набережной. Спасительные осколки.

Китти, замерев на месте, смотрела на потуги дракона добраться до нее широко распахнутыми глазами. Дракон был совсем молод, с его морды не сошла чешуя, свойственная молодняку, крылья спрятались в коконе и только-только начинали прорезываться. На «своих» он не нападал. Изредка существо начинало плеваться кипятком, однако Китти, к счастью, каждый раз успевала отскочить. Дракон-то явно не имеет никакого понятия, кто она такая и почему ее нельзя трогать… Его выращивали для этого нападения; сколько же лет шла подготовка к осаде Реймир-сум, если им хватило терпения «натаскать» столь дикую тварь?

Возможно, в другой день Китти и дала бы отпор, но сегодня она чувствовала себя практически опустошенной. Как же ее раздражала эта зависимость от звездочек! В весенние дни у Вилариас все буквально валилось из рук, после малейшего огонька хотелось спать. Даже сейчас, после сжигания картины, хотя прошел как минимум час, Китти чувствовала слабость по всему телу и ни к каким подвигам не была готова. Может быть, если бы на небе царила ее звезда, она бы даже помогла жителям…

Когда-то, будучи свободной, Китти знать не знала, что небесные светила влияют на способности. В словах таилась великая сила убеждения — главный меморий ее храма усмирил бунтарку и сделал такой же слабачкой, какими были окружающие ее адепты. Такой же, как большинство, тупое, безмоглое и безвольное. Стадом легло управлять; индивидуальности терялись в Хайленде, их любили только в королевстве, где каждый бился за свои мечты… и за то, кто мог их исполнить.

Наама уже давно бросила играть с городами, оставив дальнейшее завоевание на армию.

Реймир-сум больше не обстреливали. Корабли отошли от береговой линии, высадив десант захватчиков, и теперь встали на якоря, ожидая окончания атаки.

А та подходила к концу. Сопротивления захватчикам не оказывали. Реймир-сум больше не защищался, армия Синааны, разделившись на многочисленные черные ручейки, закованные в сталь, двигалась по улицам охваченного пожарами города, встречая на своем пути лишь слабые попытки горожан остановить врага. То там, то здесь вспыхивали короткие стычки, финалом которых неизменно становилось полное истребление сопротивлявшихся. Эвакуация, начавшаяся в дальнем порту, быстро прекратилась — змей не давал отойти ни одному судну.

Заметив, что дракон, охладев к затее достать принцессу, отплыл от берега, чтобы поохотиться на корабли, Китти побежала, то и дело скользя по остаткам льда, к полуразрушенному мосту. От него осталась только груда блоков, покрытых изморозью. Прочь из города! На набережную она забралась, цепляясь за облетевший кустарник, и, отдышавшись, разогнулась. Раненая рука продолжала болеть. От бессилия дрожали пальцы, в глазах иногда темнело. Как глупо: проторчать в ледяной воде полдня и остаться живой, а сейчас чувствовать головокружение оттого, что пробежала пару метров! Будто ее оставило божественное благословение, не иначе!

Позади раздался треск дерева и вопли ужаса, что сумели пробиться даже через шум стонущего Реймир-сум. Оглянувшись, Китти увидела, что дракон добрался до своей первой добычи, беззащитной рыбацкой каракки, и крушил хвостом легкое суденышко, выхватывая спасавшихся на нем людей прямо с палубы и заглатывая живьем. Люди в панике бросались в воду, пытаясь отплыть от змея, но их попытки были тщетны.

Китти поморщилась, отводя взгляд. Такой смерти не позавидуешь… Лучше умереть от меча, чем в пасти дракона, считала она.

И куда теперь?

Все заволокло дымом. Китти решила залезть немного повыше и вернулась на улицы.

На них ей открылось зрелище, заставившее сердце заколотиться сильнее. Куда бы принцесса ни обращала взор — везде властвовало пламя, вода и паника. Дома горели, словно свечи, пожирая лежавшие среди камня и дерева тела. Каалем-сум горел, сотрясая воздух гулом, вспышками огненных языков, затянув небеса черно-серыми клубами. Из-за полного штиля город окутало дымом, как гигантским одеялом. Не обращая внимания на мольбы о помощи раненых, мимо спешили люди, покрытые копотью и кровью, неся на себе детей и нехитрый скарб: каждый спасал то, что было дорого, забыв в первобытном ужасе перед огнем и смертью о каком-либо милосердии. Тела лежали никому ненужным мусором; их ждало пламя. В некоторых домах обвалилась крыша, замуровав целые семьи.

— Помогите! — крикнула какая-то женщина с полубезумными глазами, кидаясь к Китти и хватая ее за руку. Вилариас оттолкнула ее и побежала быстрее, в более безопасное место. Сзади продолжали слышаться крики о помощи.

Всеобщее сумасшествие охватило и ее. От запаха гари и отчаяния голова шла кругом. Запинаясь, сталкиваясь с бегущими во все стороны людьми, Китти шла, блуждая взглядом от обуглившегося скелета, висевшего вместо вывески, к брошенной коляске, в которой голосил ребенок, от коляски к окнам квартиры, из которой хаотично выбрасывались вещи, и от вещей к мародерам, которые спешно обчищали умерших. Только когда где-то совсем рядом обвалился очередной дом, подняв крики и плач, Китти наконец очнулась, встряхнулась. Она не собиралась тут погибать!

Ей было необходимо найти путь из города.

Большинство домов уже пустовали. Принцесса, расталкивая локтями толпу, забежала в одно из брошенных жилищ, дверь в которое не стали даже закрывать. Лестницу и площадку перед дверью завалили брошенными в спешке вещами, свернутыми в узлы. Хозяева пытались спасти ценное для них добро, но, в панике бросив то, что казалось важным в мирной жизни, поспешили спастись сами. Может, они успели сбежать, пока была возможность… Вбежав вовнутрь, Вилариас бросилась к люку в потолке. Выбив его, Китти сунулась на чердак. В нос мгновенно ударил стойкий запах пыли.

Она выбежала на крышу и застыла.

Леса, окружавшие Реймир-сум с севера, горели; огонь стремительно подбирался к восточной оконечности города, невзирая на дождь. К чернильным тучам присоединился дым, горький черный дым. Больше не слышались звуки гонга, не звучали команды — был только лязг оружия, крики, рычание, хлопки крыльев. Над храмом Реймир-сум зависла черная стая, которую Китти не смогла разглядеть, странные тени блуждали по улицам эльфийского города. Все новые и новые твари появлялись с востока: легион солдат пересекал пролив по льду, в воздухе слышались удары мощных крыльев. В воде продолжал кружиться дракон, выискивая глупцов, что хотели пересечь Нойру. Поток лодок с Реймир-сум, с самого восточного порта, утих — в городе не осталось живых. Население, окруженное рекой и горящими лесами, было обречено.

Вот и все.

Китти даже с некоторым удовлетворением смотрела на хаос, охвативший Реймир-сум. Она говорила — ее не слушали. В столице закрывали глаза на внешние проблемы? Вот и получили. Тринадцать тысяч лет идет война, и до сих пор в столице не понимают, что мира не будет никогда!

Принцесса обернулась, встав лицом к югу. Ей нужно уходить отсюда, и поскорее.

Солнце уже скрылось за горами, погрузив долину в ночь. Каалем-сум горел: главный замок никак не удавалось потушить, горели жилые дома, храм стал руинами. По улицам мчались повозки, ровная полоса телег и карет шла огнями до самого южного мыса, скрывавшего за собой залив Сэйонсу. Гавань тоже пламенела. К кроваво-красному свету прибавлялся пульсирующий свет портала во Вселенную.

Наама не ставила своей целью убийство — ей просто нравилось разрушать.

— Добрый вечер, милая, — раздался мягкий голос за спиной Китти. Принцесса, услышав его, прокляла все звезды мира. Кинув последний взгляд на Реймир-сум, Вилариас обернулась к Айвене. Леди стояла на черепице и походила на самую обычную горожанку. Иноземку в ней выдавало зеленое полупрозрачное платье и глаза, полные тьмы. Китти никогда не понимала, почему Айвена не носит доспехи. Настолько верит в собственные магические силы, что даже не предполагает возможности удачной атаки? Тонкие губы леди блестели от крови, клыки выдавались вперед. Крылья носа чуть подергивались.

— Не особо добрый.

Айвена только улыбнулась в ответ на ее колкость. Китти попыталась незаметно заглянуть за плечо леди: уходить было некуда, крыша обрывалась на площадь. Падать с высоты четырех этажей не слишком хотелось. Оставался только люк, от которого она сгоряча отбежала слишком далеко.

— Я не собираюсь нападать, — поняв ее мысли, произнесла Айвена, останавливаясь за пять шагов. С такого расстояния можно было спокойно разглядеть шрамы, окольцовывавшие ее шею. На груди багровел еще один, прямо над сердцем. Леди поправила подол платья, расшитый сложным растительным узором. Ткань платья расцвела красными, голубыми, фиолетовыми пятнами. «Но не серебристыми», — с удовольствием отметила Китти. Ее крови она не получит.

— Двадцать лет назад вы говорили то же самое, — не осталась в долгу Вилариас.

— Двадцать лет назад, — зашептала леди, вперив темные глаза в Китти, — никто не посылал шпионов к моему господину.

— Шпионы? — та фыркнула. — Шпионов посылали во все времена.

— Но не Ему, — лицо Айвены исказилось, скулы выступили вперед, верхняя губа приподнялась, обнажив зубы.

— Помилуй, — Вилариас успокаивающе, как перед диким зверем, выставила ладони перед грудью. — Мы все знаем, как вы относитесь у себя, там, в Синаане, к своему Королю. Особенно женщины, — и, не удержавшись, добавила: — Как я понимаю, ты уже не фаворитка? Валетта понравилась Королю больше?

Айвена не сразу ответила. Ее хрупкие руки сжались в кулачки. Удивительно, но ярость свою вампиресса сдержала, хотя Китти была наслышана о ее сумасшедшем характере. Наконец Айвена выдохнула, вызвав морозный туман, и улыбнулась до мерзких ямочек на щеках. Вид окровавленных зубов заставил Китти поморщиться.

— Тебе ли о таком говорить, Вилариас. Тебе ли говорить о потерянной любви? Подумай, кто умнее: Ситри или твоя ненаглядная Кестрель? Сегодняшний вечер покажет.

Сказав это, леди развернулась и вскоре исчезла в люке. С улицы раздались новые крики — вампиресса была еще голодна.

Китти развернулась к северу с такой силой, что буквально выбила из гнезд креплений черепицу каблуками. Руки повисли, дыхание участилось. Живот и грудь будто сжало обручем.

В тот же самый момент шло нападение на Палаис-иссе.

Взгляд Китти бездумно скользил по заливу, по пожару, что охватил весь центр и окраины, по черным парусам, по фигурам в небе. Она даже не удивилась, когда заметила на ближайшем из кораблей куцую рыжую косицу с вплетенными в нее бисеринками и лентами. Миднат, что-то крича, отдавал приказы черным фигурам; «Восход», ставший его галеоном, рвался из устья Нойры на север. На север.

— Леди Вилариас! — донеслось с улицы. — Ваш корабль!

Ее корабль… Китти бездумно, как машина, спустилась по лестнице на улицу. В голове не было ни одной ясной мысли, мелькали только обрывки. Кестрель в опасности… Ситри атакует Палаис-иссе… Теперь понятен ее вчерашний возглас… Китти тащили по улице мимо горящих домов, луж крови, разорванных клыками тел к гавани. Она не сопротивлялась. Мысленно Китти была вместе с Кестрель. Жива ли она? Отчаяние сковало Китти, и она не видела ничего, кроме заснеженных северных гор, на склоне которых лежал труп самого дорогого человека в Мосант для Кэтрин Вилариас. Кестрель. Кестрель.

Рядом бежали выжившие, роняя тюки, дергая за руки детей, что не поспевали за родителями. Старики ковыляли сами, без всякой надежды, лишь из инстинкта, что толкал вперед. Но были и те, которые просто садились на камни, глядя на пожарище пустыми мертвыми глазами. Они понимали, что не добегут, смирились с тем, что погибнут вместе с городом. А если сбегут, то куда? Слишком далек был путь до Аливьен-иссе — ближайшего, помимо Брааса, безопасного города империи.

Землю под ногами мелко потряхивало. К треску лопавшегося в жаре огня дерева, грохоту обваливавшихся стен и крику людей добавился низкий шум волновавшейся впереди воды.

Китти приблизилась к порту.

Спустя пару минут ее вывели на остатки пристани. Огонь добрался и до гавани, охватив многочисленные склады и доки. На нескольких кораблях начался пожар. Тушить его было некому и некогда, команда суден-погорельцев спасалась бегством по трапам и пыталась сесть на соседние корабли. Как только палубы наполнялись народом, корабли тут же снимались с якоря, спеша уйти в море. Толпа окружила Китти, но гвардейцы отгоняли от леди Вилариас всех страждущих и молящих о спасении.

— Садитесь,пожалуйста, миледи, — высокий юноша в сохранившемся чудом белоснежном с золотом мундире показал ей в сторону маленькой лодки. Она была настолько мала, что места хватило бы только на шестерых.

Китти, не споря, но откинув руку гвардейца, залезла в лодку. Ей хотелось уплыть от этого ужасного места. Каалем-сум горел, подобно погребальному костру, из него бежали люди: на кораблях, на телегах, просто на лошадях, на своих двоих. Скопившиеся на берегу толпы людей молили о помощи, протягивали младенцев, прося взять с собой хотя бы детей. В городе осталась армия, от которой не было никакого толку: вражеские силы окружили только Реймир-сум, разрушив все мосты через Нойру. Наама испарилась, словно ее и не было; Айвена, судя по частым вспышкам серебристого света, буйствовала в соседнем городе. Китти с некоторой горечью подумала о Рейн, оставшейся там. Наверное, она ее больше не увидит. Но все меркло по сравнению с мыслью, что Кестрель в опасности.

Рядом с Вилариас опустилась зареванная Дора, увешанная украшениями, как дорогая проститутка из Аливьен-иссе. Сундук с ее богатствами упал в ров при перевозке, Дора нацепила на себя все оставшееся, чтобы не пропало хоть оно. Следующей села высокая женщина в белом одеянии с капюшоном, скрывавшем лицо. Напротив Китти приземлился бледный как смерть капитан гвардейцев в измятой форме. И, наконец, последним, чуть не перевернув лодку, пришел сам лорд Танойтиш, который дрожал так, что Китти даже стало его немного жаль.

Корабль, предназначенный им, сожгла Наама, и аристократам пришлось сесть в ободранное рыбацкое корыто. Отогнав окружившую их толпу веслом, юноша в мундире отчалил. Весельная лодка, с ума сойти… Ее утопит первая же волна, но Китти даже не думала об этом, с тихой злостью смотря на север. Наступила ночь, но темноте не давал расцвести огонь. Его отблески играли на маслянистой глади Сирмэна. Водный дракон, беснуясь, топил корабли в гавани, предпочитая большие галеры — на них было больше людей. Толпа на берегу редела, поняв, что спасения по воде они не дождутся. Оставался лишь путь на юг, который пережили бы не все. Часть армии двинулась за горожанами, до последнего исполняя свой долг, но никакое воинское мастерство не могло помочь спасти беженцев от бесконечных раскаленных песков и зноя.

Дора все ревела, размазывая остатки макияжа по лицу, капитан и Танойтиш смотрели вниз. Китти же смотрела, как с востока бегут все новые черные тени, заполоняя левый берег реки. Странно, никто не заходил в сам город, наоборот, все выходили из него, спешно занимая корабли и отплывая на север, собираясь в новый флот… У Вилариас возникло дурное предчувствие. Отчаяние, которое возникло, едва она услышала о нападении на Палаис-иссе, сменилось тихой яростью.

— Они сожгут меня, — внезапно истерично забормотал лорд, срываясь в визг, — сожгут на самой главной площади! Он разрежет меня на кусочки, когда узнает! Госпожа замурует в гранитные плиты…

Дора зашлась в новом рыдании.

— Меня надо было слушать, — съязвила Китти, вновь оборачиваясь к Реймир-сум. Вода отходила…

— Отберет деньги, заставит уйти в южные племена…

— Гребите быстрее! — крикнула Китти. — Айвена сейчас тут все затопит!

Рулевой, чуть не открыв рот, повернулся к ней. Действительно, глупый приказ… Ведь их уже тянуло в Сирмэн. Вилариас выругалась. Опять волны, опять вода… Ощутив такую злость, что, казалось, ее сейчас разорвет изнутри, Китти встала, обратив руки к северу. Голубой огонь лизнул ей пальцы, и лодку понесло на юг, в теплые воды Аэрмиссе. Воды моря почернели, поднимаясь к небу вместе с кораблями беженцев, льдинами. Толща воды светилась, ловя блики пожара, становясь красной, как кровь. Дора взвизгнула, Танойтиш снова забормотал, покачиваясь, ругая звезд за новые напасти, а Китти стояла, замерев и смотря, как башни Реймир-сум опускаются вниз, в толщу воды, как в бездну ада. Как давно она не видела такого…

И надеялась, что больше не увидит никогда.

— Мы потеряли благословение звезд, — произнесла высокая женщина в белом. На ее большом пальце ровным оранжевым пламенем светилось кольцо. — Вера испорчена тринадцатой звездой. Нам нужно в Аливьен-иссе и поскорее.

Маленькая одинокая лодка, путь которой освещала фигура леди Санурите, верховного адепта звезды рассвета, неспешно поплыла на юг.

========== Глава 16 Половина души ==========

18 число месяца Альдебарана,

кронпринц Михаэль Пауль Джулиан Аустен

— Ты никогда не давал мне жить. Всегда презирал. Я не был членом семьи, поэтому ты украл ее.

— Членом семьи? — вопросил он. — Тебя? Твоя мать — тварь Тьмы, отобравшая моего единственного сына. Она убила его и скрылась обратно в своей норе, оставив тебя с братом обузой. Лучше бы забрала вас с собой.

— Чтобы ты мог убить нас без порицания? — Валентайн держал руку на гарде меча, и Михаэль не мог этого не видеть.

— Я бы сделал это.

Сон прервался, оставив кронпринца с бешено бьющимся сердцем. Перед глазами стояла лазерная вспышка. В тот день, девятнадцать лет назад, он направил ее на собственного внука — и не жалел о поступке ни капли. Воспоминание, подпитанное ненавистью, оставалось таким же ярким. Да, чувство лишь усилилось после ухода Валентайна на сторону королевства. Старая, разъедающая, сводящая с ума ненависть. Она заставляла отправлять внука на границу, в самое пекло войны, отдавать унизительные приказы, заглушать малейшие попытки остальных отблагодарить Валентайна и, самое приятное, увести его жену.

Михаэль догадывался, что когда-нибудь обман всплывет наружу окончательно. Об адюльтере действительно знали все. О нем судачили продавщицы на главном рынке, о нем с придыханием говорили придворные дамы. Михаэль и Мару Аустен! Блистательный принц империи, пожиратель женских сердец! Мужчина, под чьим волшебным взглядом темных очей таяла каждая. Вечно юная красавица с безупречными манерами и обаянием, жена второго на очереди наследника! Женщина, не взглянувшая ни на кого за все годы брака и мгновенно попавшая под чары Михаэля. Это ли не сказка? Даже Астрея закрывала глаза на подобную безнравственность в столице. Только Валентайн не знал о измене.

Уже позже, проведя пару допросов, Михаэль выяснил, кто рассказал будущему предателю о связи — осведомительницей оказалась Валетта Инколоре, ушедшая вместе с изгнанным из империи Валентайном. Однако причина ее поступка осталась неизвестной… до некоторых пор. Сейчас Михаэль знал причину.

«Он вернется за мной», — мелькнуло в голове. Именно Валентайн, преисполненный желанием мести и обиды, будет командовать новой армией Синааны. Не стоило умалять достоинства внука как военачальника: Валентайн завоюет восток за пару дней, перейдет горы и захватит столицу. Он вырежет всю империю, как утопил смертное измерение в крови по приказу короны. Он убьет и Михаэля, и Мару, и малютку Сэрайз. Он всегда идет на поводу своих чувств — совсем как отец.

Хрустальный клинок прервал жизнь Вердэйна, и два брата, оставленные в Каалем-сум, осиротели. Младшего уже нет; Валентайн, к сожалению, еще жив. Некоторые называли его Полуночным рыцарем, некоторые — Рыцарем-полукровкой, но большинство — Полуночным чудовищем. Разочарование — вот что Михаэль считал причиной смерти любимой супруги. Разочарование в Валентайне. Аделайн пыталась полюбить внука, но не смогла. Мальчик, казалось, чувствовал отношение к себе и рос необузданным, несдержанным, ненавидевшим авторитеты и приказы. С истинно северным спокойствием он наблюдал за слезами других, не видел грани между добром и злом. Он не признавал ни искусства, ни знаний — Валентайна привлекал только блеск оружия. Надеясь на его исправление, Михаэль вызвал в Каалем-сум лучших рыцарей империи, дабы те внушили внуку кронпринца свои идеалы и принципы, но все тщетно. Услышанное извращалось настолько, что трудно было узнать сказанное. Оперируя святостью, милосердием и гуманностью, Валентайн убивал со всей жестокостью — быстро и хладнокровно, говоря, что жертва не мучилась долго. Он говорил об идеале рыцаря, но за идеалом скрывался лицемерный палач. Он говорил об уважении к женственности, но спокойно избивал или убивал девушек, стоило появиться причине. Только лорд Эдгар Вилен сумел добиться частичного исправления: Валентайн ценил свой народ, но такие качества в императорской семье не считались плюсами. А няня маленького принца, Офелия Нептане, говорила, что мальчик боготворит отца и ненавидит мать, оставившую его с дедом, убившую принца Вердэйна.

Михаэль ненавидел Валентайна. Мягкость, с которой он воспитывал сына, так и не родилась в общении с внуком. Любой разговор заканчивался криком. Валентайн был похож на мать, и его глаза воскрешали яростную неприязнь в Михаэле. Не раз и не два кронпринц поднимал руку на внука, однако тот не чувствовал боли, словно его кожа промерзла насквозь. Выходя из себя, Михаэль кричал, что Валентайн выродок, клеймо, позор императорской семьи, что он бастард, которому не стоило рождаться, как и брату. После того, как в отместку Валентайн сломал ему руку силой серебристой крови, Михаэль перестал посещать внука и словно вычеркнул из своей жизни. Он больше не слушал рассказов учителей об успехах Валентайна. Все свое время он отдавал угасающей Аделайн, разочаровавшейся во всем.

Во всем…

Устало выдохнув, кронпринц приподнялся на кровати. Близился полдень; и зачем он лег спать? Проспал всего пятнадцать минут, не более, и получил головную боль как следствие. Погода не радовала. На севере Михаэль заметил плотную пелену серо-синих туч, надвигавшуюся на столицу. Знакомая картина: в горах бушевала метель, снег медленно захватывал столицу. Война совсем рядом. Снова. Как он хотел.

И даже Анлос перестал изнемогать от жары. Вздрогнув от холода, Михаэль накинул на себя расшитый золотой нитью халат, подаренный Оскаром Санурите. Комната вдруг показалась такой мрачной и пустой… Может, заклятие Инколоре все же ударило по нему? Все знали, к чему ведут чары Бесплотного клинка. К самому печальному из концов — для большинства. Рассеяние души Михаэль, проживший слишком долго, считал подарком судьбы, нежели карой. Он видел меморий, одолеваемых прошлыми жизнями, тех, кто отдал себя для других и остался душевным калекой, и просто одиноких несчастных людей, не знающих ничего о великой игре мира. Иногда к нему приходили разорванные духи — то, что оставалось от каждого после четвертой смерти. Не хотелось стать таким же.

Михаэль поднялся с кровати и медленно подошел к зеркалу, будто боясь того, что оно покажет. Нет… бездна еще не коснулась его. Конечно, при такой внешности трудно увидеть сияние призрака, но Михаэль был уверен, что цел. К сожалению. Подойдя ближе, он с неудовольствием посмотрел на нос — тот сросся неправильно, исказив безупречную гармонию черт. Ходили слухи, что в одном из боев правительница империи сломала нос Королю.

— Беспочвенные слухи. — Услышав знакомый голос, Михаэль резко обернулся. — Не ждал?

Темный король, не выносящий первого слова в своем неофициальном титуле. Властелин земель востока и каждого человеческого сердца, существо, проклявшее эльфов и получившее вид вампиров. Он называл себя Богом, хозяином Мосант, творцом. Михаэль знал, что это правда. Темный король — а в миру Майриор Десенто — действительно создал многое. Михаэль знал и других существ, оставивших след в Мосант. Он даже догадывался, что где-то там, за изнанкой мироздания, существуют другие боги.

— Здравствуй, — сдержанно поприветствовал Михаэль владыку. Единственный в Мосант, к кому кронпринц относился с опаской. Майриор Десенто хуже смерти: старуха с косой, нанеся удар, отпустит, а Король будет играть вечно, даже когда пройдет четвертое перерождение и душа, истончившись, порвется.

— Я всегда буду здравствовать. Какое смешное пожелание.

Михаэль улыбнулся.

— Да, ты прав.

Король относился к кронпринцу со своеобразной любовью. Причины Михаэль не совсем понимал. Однако общались они без ненужных почестей. Осторожно, с желчью, угрозами…

— В отличие от тебя, — напомнил Майриор. — Скажи, ты действительно пытался убить Лету?

Инколоре — она как Ливэйг. С первой Михаэль тоже пытался сблизиться, но безрезультатно.

— Леди Валетта бессмертна. Разумеется, нет. Я тянул время. На нее напал Марко Вэйрон, пусть мстит ему.

Король беззлобно расхохотался. Михаэль не смотрел на него. Владыка напоминал о свадьбе в Верберге и Аделайн.

— Зачем ты пришел?

Майриор Десенто — единственный в мире, кто внушал ему страх. Король был слишком сильно похож на отца, Нёрлэя. Михаэль с трудом мог вызвать его образ, они не интересовались друг другом. Нёрлэй крайне редко находил время для сына. И все же нынешний кронпринц помнил, как вальяжно тот сидел в кресле, закинув ногу на ногу. Подобно Королю.

— Пытаюсь кое-что понять.

— Что?

— Откуда идет перезвон хрусталя, — буквально по слогам произнес Майриор. — Каждую ночь, уже много лет. Интересная загадка. Ответ ищу дольше, чем он того заслуживает. Напоминает твои отношения с…

«Если скажет «Аделайн», то получит лунный свет в лицо», — подумал Михаэль, разминая пальцы. О каком хрустале идет речь, он не знал и даже не догадывался.

Продолжать Король не стал. В руке владыка крутил одно из колец — круг из белого золота. Украшение испускало ласковое сияние, подобное тому, что текло в жилах императорской семьи, ослабевая с каждым поколением. Сэрайз не будет жить вечно без помощи целительниц. Михаэль же обречен на долгое угасание и болезни, с которыми организм медленно, но справлялся. В отличие от души.

— Больше ничего не хочешь спросить? — уже серьезно спросил Король. Михаэль медленно покачал головой — Майриор встал. Мантия владыки скользила по полу, оставляя свечение. В вырезе не до конца застегнутой рубашки проглядывал шрам, поверх которого болтался амулет — полумесяц и меч. Герб Синааны. Король резко отвернулся к окну и сложил руки на груди.

— Даже насчет прошлой жизни Сэрайз?

— Не хочу знать, кем она была, — холодно отозвался Михаэль.

— Почему? Не волнуйся, она была мужчиной и не оказывалась в твоей постели. А первое рождение ты не успел застать.

Михаэлю стало легче — прозвучала правда. Король никогда не говорил иного — не видел причин для лжи.

— Я умру до конца?

Как сильно уставшее сердце просило ответа.

— Возможно.

«Воз-мож-но». Три движения губ озвучили приговор. Плюс один: даже переродившись, Михаэль ничего не будет помнить. Какое-то время. Кронпринц с хрустом сжал кулак.

— Ты говорил, что моя душа повреждена.

— Именно.

— Что в ней нет половины, осталось только…

— В точку!

Майриор театрально раскинул руки. Комната озарилась лунным светом. В глаза вновь бросился амулет.

— Друг, идея души принадлежит не мне. Я усовершенствовал, не более. Я не знаю, как поведет себя ее половина. Соединится со второй, может. Или растворится. Или продолжит жить. Самому интересно. Было бы забавно получить Клинок с памятью кронпринца Хайленда, — губы владыки самодовольно изогнулись.

— Мое прошлое перерождение было мужским. Следовательно, остальные будут женскими. Я должен как-то связать твое желание и этот факт? — с каменным лицом спросил Михаэль. Про любвеобильность Короля ходили легенды. «В чем-то мы схожи», — признал Михаэль. Внешность, характер… Подчас он думал, что сошел с ума и разговаривает с двойником.

— Нет.

— Отлично, — кронпринц потянулся к стоящим рядом графину и стакан. Теплый бархат лег на язык без горчинки. — И все-таки, зачем ты пришел?

Король ловко материализовал в руке изящный бокал. Михаэль догадался по виду — белое вино, любимый напиток Мару.

— Чтобы полюбоваться попыткой что-то противопоставить мне. Напомнить, с кем сражаешься?

— Я помню, — процедил кронпринц.

Майриор слегка наклонился в его сторону.

— И чтобы сказать: не против, — лицо владыки изрезала странная улыбка. — Разрушай. Убивай их. Я ненавижу хаос, но хаос перед… О, нет, — прервал Король мысль. — Пусть останется сюрпризом. Я не буду вмешиваться, даже помогу: войско Синааны поведет Белладонна. Проиграть ей — достойно щиту империи. Верно? Ты ведь так хочешь умереть в овациях.

Михаэль сжал зубы.

— Белладонна будет со своим спутником, я прав?

В ответ он увидел гримасу отвращения.

— Отродье двух предателей, — сказал Майриор, вызвав желание Михаэля пробить ему грудь лунным светом за пренебрежение Вердэйном. — Да, будет. Если не повезет, умрешь от его меча. Хотя… — на краткий миг Король задумался. — Думаю, стоит подсказать Донне, какой великий грех совершит ее любовь, убив деда.

— Буду благодарен, — сдержанно произнес Михаэль. — Белладонна владеет клинками, закаленными в призрачном огне. Пусть обнажит их. Эти клинки рассеивают души. Может, они справятся с моей, ущербной. У кого вторая часть? — с интересом спросил он. — Думаю, это очень жизнерадостный человек.

— Ты прав. Она совсем дурочка. Верит в идеалы, других людей, как ты когда-то.

— Я никогда не верил в людей, — отрезал Михаэль. — Мой отец… — он, задумавшись, покрутил стакан, наблюдая, кто жидкость играет на свету, — был идеальным выражением человека, какими ты хотел их видеть, создавая. Мы берем без остатка, не задумываясь ни о чем, кроме себя, цинично считая, что на самом деле высших сил нет и все зависит от нас. Разве можно верить в таких существ? Я всегда знал, что стоит отвернуться — и получишь удар в спину. Лучше никому не доверять и верить в себя, в то, что выстоишь против всех перемен, что ты уготовил.

— Не любишь перемены? — спросил Майриор. Михаэль подумал, что тот выглядит немного разочарованным.

— В моей жизни не было ни одной перемены, что вела бы к лучшему.

— Если бы Аделайн осталась жива, то у вас с Мару не родилась бы Сэрайз, — заметил владыка. — В любом случае, это был ее выбор. Я считаю, что любая перемена ведет к лучшему. Ты бы не заскучал, каждое утро просыпаясь с одним и тем же человеком?

— Ты, наверное, никогда не любил, — заметил Михаэль, продолжая изучать игры света на воде. — Если не понимаешь.

— Или знаю больше тебя, чтобы делать такие выводы. Стабильность отвратительна. Империя Хайленд — лучший пример. Ты столько веков ей управлял и ни к чему не пришел. Хайленд такой же, как десять тысяч лет назад, за вычетом пары-тройки изобретений, которые прижились. Неужели тебя это ни капли не смущает?

Михаэль покачал головой. Ему было все равно.

— Дикарь, сидя в пещере, тоже счастлив. Но окажись он вне пещеры однажды… Никакие страхи не загонят обратно того, кто… понял. Что он будет вспоминать при смерти? Тихую темную пещеру или рассвет, которым был повержен?

— При чем тут это? — Михаэль скривился, осознав, что понимает смысл, но он ему не нравится.

— Да так, рассуждаю, — Майриор поднял бокал. — За будущее вашего рода?

— Оно зависит только от тебя, — привычная тема для разговоров, и ответ привычен тоже. — Только творец Мосант выбирает — карать или миловать.

Король пригубил вино и блаженно прикрыл глаза. Природу за окном залило солнечным светом.

— Я всегда говорил и буду говорить, — начал Майриор неспешно, — что судьба зависит только от человека. В какие бы рамки я вас не вогнал, всегда остается выбор. Возьмем, например, твою обожаемую Китти Вилариас. Сейчас она спешит на лодке в Аливьен-иссе, но понимает, что хочет к Кестрель. Хочет ее увидеть и узнать, что она жива, что цел Палаис-иссе. Поэтому она сбежит, как только появится возможность. Глупо сбегать посреди открытого моря. Так вот, — Майриор поднял вверх указательный палец с безостановочно крутящимся кольцом. — Это не я подсказал ей. Это будущий выбор, который она сделает исходя из характера. Я знаю характер и обстоятельства. Я просчитываю вероятность, только и всего. Хочешь попробовать?

— Зная тебя, думаю, Палаис-иссе не цел.

— Да, будет не цел. А теперь просчитай, куда отправится Китти, увидев разрушенную цитадель и поняв, что нет Кестрель.

Тема не нравилась. Михаэль слишком не любил двух девчонок, заставивших жениться его еще раз.

— В Синаану? — и тут же исправился: — Нет, скорее обратно на запад.

— Да, на запад, через перевалы, мимо озер и лесов, к северному замку, про который слышала когда-то. Для ее же блага надеюсь, что не дойдет. Для твоего блага надеюсь, что если дойдет, то не успеет рассказать об увиденном. Не заставляй уничтожать мир раньше времени. А если она ее выпустит? Призрачное пламя — скверная вещь, никто не знает его свойств, даже я. Смотри, — Майриор показал одно из колец — каплевидную сферу, в которой горел огонек. — Иногда оно прожигает стекло, иногда — нет. Отчего это зависит, ответит только тот, кто со мной не разговаривает.

— Я нашел противоречие в твоей теории, — сделав вид, что пропустил последние фразы мимо ушей, сказал кронпринц. Его мысли, к счастью, Майриор не мог прочитать. — Обстоятельства создаешь ты. Характер создается ими же. Следовательно, ты предопределяешь выбор и лицемеришь, говоря мне обратное. Если бы не ты, — сквозь зубы произнес он, — то мой сын не встретил бы Эйя, не родились бы два ублюдка, которые испортили мне жизнь. Вердэйн бы не умер. Аделайн — тоже. Это был ее выбор, нашептанный тобой. Если же вспомнить моих родителей, тут ложь становится еще более открытой. Не говори, что я ошибаюсь.

Король молча глядел на него. Словно отражение в зеркале, только более грубое.

— Я не могу предугадать все и следить за каждой душой в Мосант, — елейно заявил он. — Я создаю тенденции и изредка вмешиваюсь, если что-то мешает развитию. И равенству. Две чаши весов Мосант должны быть сбалансированы. Как ты заметил, я выбираю, кого карать, а кому оказать милость — с обоих сторон, что часто забывают. Любое решение заслужено. Это происходит редко, Михаэль, — Майриор впервые обратился к нему по имени. — Очень. Чаще всего вы всего добиваетесь сами. Не вини фатализм, ты выдумал его.

— Четыре смерти, каждая из которых не приносит облегчения — это не фатализм? — иронично бросил кронпринц. — Умирают все. Для чего?

— Что за глупый вопрос. Саморазвитие!

Король, казалось, обиделся. Или досадовал, что Михаэль не понимал.

— Для чего? — уже с издевкой повторил Михаэль.

— Для себя, — процедил Майриор, и кронпринц понял: давний друг-враг в тупике. Словесный спор внезапно оказался выигран.— Думаю, твое тело не смогут похоронить. Воины Синааны съедят, — внезапно добавил Майриор.

— Все равно, — отозвался кронпринц.

— Умно, — похвалил владыка. — Твоей дочери будет неприятно. Возможно даже, посочувствует Мару.

Вопрос сорвался прежде, чем его успели обдумать:

— Раз ты сегодня отвечаешь на все вопросы, скажи, она меня любила когда-нибудь? Или только видела способ получить власть, как в Валентайне?

«Почему меня это волнует?» — поинтересовался Михаэль уже у себя, но ответа не нашел. Половина души молчала. Он попытался представить Мару — внутри ничего не отозвалось на образ. Одна пустота. Видимо, та часть, что отвечала за любовь, ушла к «наивной дурочке», про которую говорил Майриор.

Король продолжал смаковать белое вино.

— В зависимости от того, что ты считаешь любовью. Она относится к тебе так же, как ты к ней.

— Никак? — решил уточнить кронпринц.

— Она тебе безразлична? — казалось, искренне удивился Майриор. — Тогда почему ты так любишь запах сирени? Михаэль, ты спрашиваешь о любви не у той части тела.

— Неужели Темный король в этом разбирается, — не удержавшись, с сарказмом бросил Михаэль.

Длинные пальцы, унизанные перстнями, забарабанили по ножке бокала.

— Увы, нет. Но пару раз чувствовал то, что ты называешь любовью, и однажды то, что переживаете вы с Мару. Поверь, разница велика. Теперь позволь ответить на вопрос более четко, — Майриор сделал глоток. — Мару будет убита горем так же, как если бы потеряла Сэрайз. Это мало кто заметит, она скрытная женщина. Ты ей очень дорог, и дело вовсе не в крови или власти. Ты дорог ей как человек. Все еще хочешь умереть?

Он неожиданности Михаэль едва не уронил стакан. Он удивленно посмотрел на владыку.

Когда-то, в молодости, он боготворил Короля, считал лучшим другом, пока не узнал истину. Шли года, и восхищение сменилось ненавистью. Король позволил умереть родителям Михаэля, няне. Он создал Эйа, Хрустальный клинок Синааны. Он позволил умереть Аделайн и Вердэйну. Разве Михаэль мог любить его, как прежде?

Невольно Михаэль обернулся к постаменту в углу спальни, укрытому бархатом. На ткани лежали осколки меча Валентайна, который разбила лазерная вспышка, отправленная во внука девятнадцать лет назад. Полуночный рыцарь попытался отбить луч света — металл не выдержал. Разумеется, Михаэль оставил меч не в память о внуке и не в память о победе — клинок подарила Аделайн и сделала это от всего сердца. Он не мог поступить по-иному.

— Откуда ты знаешь? — сумел спросить он.

— Не думаю, что поймешь ответ, — отозвался Майриор, допил вино и поставил бокал на тумбу рядом. — Надеюсь, мы больше не увидимся. По крайней мере, пока ты в этой форме. Прощай.

Король исчез, оставив множество вопросов и бурю эмоций в голове. Михаэль опустился на кровать. Откуда… И почему не попытался восприпятствовать? Неужели даже сейчас придуманный план вписывается в рамки фатальности? «Разрушай. Я не против». Будто Майриор ожидал подобного. «Люблю хаос перед…» Перед чем? На ум приходил только один вариант.

Михаэль встал и подошел к оставленному бокалу. Обычное стекло с рисунком на поверхности и орнаментом по краю. Оссатурская вязь. Он задумчиво повертел дар в руках. Кажется, в серванте стоял графин с белым вином.

Странное желание — ощутить единение с Королем в чем-то, помимо внешности. Полупрозрачная жидкость больше походила на яблочный сок; наливая бокал, Михаэль подумал, что день начался неожиданно бодро. Майриор всегда появлялся без предупреждения, но всегда по серьезной причине. Сегодняшний визит отличался: Михаэль не мог понять его цели. Сказать, что он поддерживает план? Узнать, хотел ли дальний родственник смерти Бесплотного клинка? Предостеречь словами о Китти? Посеять смуту упоминанием любви Мару? «Слишком несерьезно», — подумал кронпринц, доставая из шкафа рубашку и свитер — то, что оказалось забытым на двадцать лет. Зима все же решила прийти. Приветствие ей пел рисунок на окнах.

Даже вода показалась холодной сегодня, и из душа Михаэль вышел дрожа, как от болезни. Обтирание полотенцем ни к чему не привело. Странное ощущение: казалось, что он находился в чьих-то руках, руках существа, дыхание которого источает мороз. Оно терзало ночью, ненадолго отступило рядом с Королем и вернулось, стоило остаться в одиночестве. Как много бы Михаэль отдал, чтобы узнать, действительно ли его сердце наполовину обратилось в хрусталь.

Одежда не грела, холод шел изнутри. Раковая опухоль разума начала распространяться по телу. Михаэль обрушился на кресло с бокалом вина, отпил и закрыл глаза. За окном шелестели снежинки.

— Папа!

От неожиданности Михаэль едва не опрокинул бокал. Кронпринц перевесился через подлокотник — по коридору стучали чьи-то звонкие каблучки. Михаэль ощутил ауру дикой обиды. Он торопливо провернул ключ в двери мыслью.

— Что такое, милая? — с беспокойством крикнул он. Дочь, утирая слезы, влетела в спальню, как живительный порыв ветра в затхлую комнату. Примерно так же, как вчера, разобидевшись на эльфийского недомерка в карете, чем безумно обрадовала отца.

— Спэйси опять хотел подарить маме цветы! — пожаловалась Сэрайз и пристально вгляделась в него, явно ожидая какой-то реакции.

Бокал с хрустом треснул. Шипя от боли, Михаэль замахал правой рукой. Отколки стекла переливались лунным светом на ковре, окно справа приобрело трещину, светильники, разом вспыхнув, перегорели. «Спокойно, — воззвал к самообладанию Михаэль. — Испугается…» Но дочь стояла с таким загадочным видом, что Михаэль понял — влез в типичную ловушку маленькой женщины. Знать бы, в какую. Вот только ревность совершенно вскружила голову, не оставляя места для размышлений.

— Тебе больно, пап?

— Что значит «опять»? — как можно ласковее спросил Михаэль, вытирая руку о сидение кресла. Лишь бы не увидела Сэрайз. Мысленно он представлял, как поджигает злосчастные цветы во рту горе-любовника. Те горели прекрасно наперекор всем законам физики.

Сэрайз состроила рожицу, гласящую — «я обижена». Густые темные брови страдальчески опустились, губы надулись.

— Мне он их не дарит. Только маме перед дверью ложит после ужина.

— Кладет, — автоматически поправил Михаэль. Он был обескуражен. Почему Мару не говорила? Сколько это длилось? Месяц? Год? Два?

— А я розы себе забираю! — похвалилась Сэрайз, подняв нос. В эту секунду она походила на Вердэйна, который впервые обыграл отца в шахматы. Воспоминание о сыне подкинуло дров в пылающий костер внутри.

— Возьмешь еще один, — начал Михаэль тихо и спокойно, но эмоции окончательно взяли вверх и он выкрикнул угрозу, которую не озвучивал со времен детства старшего внука, — будешь стоять в углу, пока они не завянут! В комнату, живо!

Взбешенный до предела, оскорбленный и чувствующий себя величайшим в истории предателем, Михаэль схватил дочь за руку и буквально дотащил до ее спальни, дверь в которую открыл пинком. Сэрайз ревела. Он, кажется, искренне не понимала, по какой причине всегда добрый папа накричал и запер в комнате. Но оставаться спокойным — то все же оказалось выше сил Михаэля. Щелкнув замком, он прислонился к двери спиной и выдохнул.

— Я его убью, — заявил Михаэль, обращаясь к картинам и статуям. — Чтобы всякая безродная шваль уводила мою жену? Ну уж нет. И… Сэрайз! — в сердцах крикнул он. — Если я еще раз увижу тебя рядом с Ленроем!.. Его — вздерну, тебя — ремнем выпорю!

В последнем он сомневался — рука не поднимется. Вздернуть Ленроя — совсем другое дело. «Пресвятой боже, вдруг он решит переключиться с Мару на Сэрайз?» — от мысли стало совсем дурно, и поэтому на грохот, доносящийся из спальни дочери, Михаэль никак не прореагировал. Безмозглый потомок торговцев и она, принцесса Хайленда, поступившая, как брат Вердэйн когда-то… «Нет, — пообещал Михаэль. — Я скорее сдохну, чем подпущу его к Сэрайз. Поговорю со Спэйси, намекну, что будет, если… Никаких гребаных «если»! Придушу идиота заранее, пусть Эрродан катится в бездну!» Михаэль оторвался от двери и на нетвердых ногах отправился к покоям Спэйси. Аргументов к прощению не находил. От чего больше злится — попыток сблизиться с Мару или возможных отношений с Сэрайз — упорно не понимал.

«Да что не так? — бесился Михаэль. — Кто она, эта женщина? Союзник, только союзник! Тогда откуда ревность? Не просыпались вместе со времен, как ты забеременела. И…» — по спине пробежал холодок. Двенадцать лет. Она не могла оставаться невинной и верной двенадцать лет! Михаэль нутром чуял грандиозный обман, таящийся под носом.

«Обоих убью», — сделал кронпринц мрачный вывод. Лестница не кончалась, рука кровоточила. Когда-то со схожими мыслями он поднимался к Аделайн: первая жена сделала все, чтобы свести с ума от ревности, а позже начала упрекать, что он вешает свои грехи на других. Было страшно признаться, что нынешняя ситуация ничем не отличается от прошлой. Михаэль так боялся, что мужем Сэрайз окажется такой же человек, как он, что предпочел бы, чтобы дочь осталась одинокой.

Сойдя на нужном этаже, он начал хладнокровно придумывать план бесшумной ликвидации. Отрезать голову лунным светом? Слишком много крови, сплетен не миновать. Язык? Ослепление? Четвертование? Лунные образы и точечный удар в сердце? Сжечь полностью? «Набить морду для профилактики», — решил Михаэль. Приятно, а проблем не будет.

«Да что со мной? — вновь задумался кронпринц. — Вспомни Вердэйна, когда…»

Нет, он не желал вспоминать. Слишком больно. В тот день, казалось, душа получила первую трещину. Но как Михаэль мог смотреть на тварь, сестры которой похоронили его родителей на морском дне?

Были бы слезы, но они замерзли, стали хрустальной крошкой слишком давно. Михаэль стоял, изучая переливы кварца под ногами и все больше понимал, что драка не поможет. Сэрайз увидит последствия — синяк, перелом, царапину, во что бы ни вылилась злость — и узнает про темную сторону души отца, которую так не хочется показывать. Разочаруется, как Вердэйн много лет назад. Михаэль не вынес бы презрения снова. Не от дочери — единственной причины, чтобы жить.

Он мог только поговорить. Приказать не появляться рядом с Сэрайз и Мару. «Видит свет, желаю Сэре лучшего мужа чем Спэйси. Тормоз без фантазии. Розы дарит. Какой смысл в увядающих букетах, — зло думал Михаэль. — Выбрал наипошлейшие цветы. Только самый убогий парень додумается их дарить», — он продолжал пышать гневом, отгоняя воспоминание, в котором сам дарил розы Аделайн.

Слова словами, а в себе он не был уверен. Михаэль вспомнил, сколько раз выходил из себя при Аделайн, Вердэйне и Мару — при тех, кого любил — и остановился на последней ступени. Вспомнил, как его испугалась невестка во время знакомства и злость Вердэйна. Сын никогда не звал его в отстроенный Каалем-сум, «Хрустальное сердце» посещала только Аделайн. Михаэль впервые увидел внуков, когда они остались сиротами.

Привыкший управлять всем, он не мог убедить себя остановиться. Аргументы бились о лед упрямства и сгорали в ревности.

— Просто поговорить, — прошептал Михаэль и нервно огляделся — коридор пустовал. Спальню слева он знал, в ней обитала Селеста Ленрой, а дверь же справа никогда не открывалась при Михаэле. Он бы и не хотел, чтобы открывалась. Однако постучать пришлось.

Спустя полминуты, увидев Спэйси, сдержаться он все же не смог.

— И зачем ты это сделал? — спросила Мару, вытирая кровь с опухших губ мужа спустя полчаса. Тремя этажами ниже Кэтрин Аустен залечивала раны Спэйси.

— Он дарил тебе цветы, — с козлиным упрямством гнул свое Михаэль, барабаня пальцами по креслу от боли. Если бы кто-то сказал ему, что хрупкая ручка балеруна Ленроя способна оставить синяк такого качества, он бы рассмеялся. Практика доказала обратное.

— Все влюбленные дарят цветы. У них отключается голова, и они используют традиционные способы. Я не взяла ни одного цветка.

— Сэрайз брала.

— Она только начинает взрослеть, — примиряюще сказала Мару. — Она не знает, что значат цветы.

— Сэра не настолько глупая.

— Прекрати разговаривать.

Михаэль замолчал. Достав пипетку с слабо светящимся зельем, Мару обработала рану.

— Рассеченная губа. На Спэйси живого места нет. Извиняться ты не подумаешь?

— За что? — взвился Михаэль. — За флирт с тобой? За нашу дочь? Не хочу иметь зятя-идиота. Ты слишком рьяно защищаешь Ленроя, это подозрительно. Чем ты занималась двенадцать лет без меня?

Мару запечатала лекарство обратно.

— Работала, — лаконично ответила она и встала. — А теперь, если позволишь, я схожу к Сэрайз. На нее ты зачем накричал? О, молчи, не хочу знать.

— Работала, — повторил Михаэль. — Так же, как когда была замужем первый раз?

Лицо Мару посерело.

— Иногда ты отвратителен, — хлестнула она фразой напоследок и вышла, оставив легкий аромат сирени. Михаэль сердито откинулся в кресле. Челюсть нестерпимо болела, кулаки — тоже, а больше всего после вспышки гнева болело сердце. Он потер грудину и вздохнул. Чего добился? Обиды Сэрайз и Мару. Вот и все.

Он прислушался. В соседней комнате Мару терпеливо что-то втолковывала дочери. Слова он не разбирал, но в ауру Сэрайз вплеталось чувство умиротворения. Дочь — вся в него. Разнесла спальню со злости, ее придется спешно ремонтировать. Только для чего?

Взгляд снова упал на меч, лежащий в углу комнаты.

Что будет, когда армия Валентайна и Белладонны окажется в столице? Что будет, когда его, Михаэля, не станет? Он не сможет защитить ни Сэрайз, ни Мару. Кронпринц задумчиво потер подбородок и поморщился от боли. Мару сможет за себя постоять; оставлять дочь в Анлосе — все равно что убить ее самому. Михаэль повернулся к карте, выложенной на одной из стен. Самым мудрым было бы отправить Сэрайз в Синаану, но время играло против него. Нет, слишком поздно. Верберг станет следующей жертвой после столицы, потом королевство уничтожит юг Хайленда, земли Аливьен-иссе и пустынь за ними.

— Все игры заканчиваются, — заметил Михаэль в тишине. — В наших силах только выйти из них достойно. Абсолютно все… — проговорил он, изучая залив Сэйонсу и жирную черную точку на его берегу — город Браас, город майомингов, вечных тайных врагов империи.

«Полный бред» — сказал бы любой здравомыслящий человек, услышав посетившую Михаэля идею, но чем дольше кронпринц обдумывал ее, тем меньше сумасшествия находил. В самом деле, зачем Синаане нападать на давно перешедший к ней город? Война захлестнет каждый уголок Хайленда, но оставит нетронутым Браас. Пусть мэр города ненавидит членов императорской фамилии, он не посмеет убить Сэрайз — владелицу призрачного огня, которому молился народ. В Браасе жил бывший гвардеец Короны — Нитсу Кэйар или, как ее называли чаще, Нита.

Михаэль, держа замотанный в ткань лед у подбородка, подошел к письменному столу и вытащил бумагу. Нита не любила его, да что там, терпеть не могла, но зато положительно относилась к Мару. Что перевесит: ненависть к клыкастой соотечественнице или уважение к кронпринцу империи, оставалось только гадать. Сэрайз тоже принадлежала к вампирам. Возможно, если написать Ните письмо с просьбой — ужасное слово! — о помощи, то она откликнется. Спрячет принцессу поверженного Хайленда, и Сэра станет обычной — мечта, к которой сам Михаэль безнадежно стремился всю юность.

Флаг Синааны будет реять над каждым городом, когда Михаэль разрушит равновесие между сторонами. Он был уверен, что всю семью Аустен и их приближенных повесят на потеху народу, когда падет Анлос. Прародителю плевать на них.

Кронпринц отложил лед в сторону и взял перо, открыл чернильницу и остановился. Порыв ветра за окном заставил задуматься о другом. Михаэль повертел перо в руках, обдумывая идею. Снежинки, налипшие на стекло, только прибавляли уверенности. Создать хаос. Заполонить Мосант дымом, в котором каждый будет спасать себя, а не думать о выживших принцессах. Северный замок, полный тайн, манил шпилями башен, тронь которые — и мир пройдет прахом. «Слишком опасно», — отказался Михаэль от идеи, однако не слишком уверенно, и начал писать письмо, иногда представляя, с каким трудом придется объяснять план остальным. Легче не объяснять его вовсе.

— Сохрани Сэрайз, пожалуйста, — прошептал Михаэль, ставя последнюю точку. — Вспомни, сколько я сделал для тебя, Майриор.

Михаэль достал конверт и подумал, что встречи с дочерью, в отличие от разговора с Мару, не миновать.

Он ошибся.

Отправляя первую фею, для Нитсу Кэйар, он услышал легкие кошачьи шаги за спиной и обрадовался, что решил избавиться от конвертов именно в таком порядке.

— Что ты делаешь? Почему закрыл мысли?

Не отвечая, Михаэль подозвал еще одну феечку, настороженно наблюдавшую за ним из-за угла. Желтые глазки моргали, носик дергался, но перед мармеладом малютка устоять не могла. Крылатые всегда были жуткими сладкоежками. Фея подлетела к ладони, взяла угощение и начала самозабвенно его грызть, пока Михаэль прикреплял письмо к спине и нить с запахом адресата — к ножке.

— Зачем тебе мэр Герхельд?

Михаэль с опозданием вспомнил, как остро вампирское обоняние.

— Работаю, — ответил он утренней фразой супруги.

— Нитсу?

— То же самое.

Вторая феечка, к его облегчению, взлетела и, напоследок пискнув на прощание, исчезла за окном. Осталось два письма, для брата и сестры Санурите. Михаэль вытащил еще один кусочек мармелада. Мару стояла за спиной.

— Ладно, потом мне все расскажешь. Сейчас начнется обед. Поторопись.

Третья оказалась не столь строптивой и улетела, не тратя время на еду, со сладким в руках. Услышав, как хлопнула дверь, Михаэль опустился на подоконник и спрятал лицо в ладонях. Впервые за долгое время он чувствовал себя ужасно. Предать Мару оказалось сложнее, чем он думал. В голове назойливо крутились слова Короля. «Любит как человека». Настолько редкое чувство в Мосант, что даже Михаэлю, самого циничному из принцев Хайленда, презреть его казалось кощунством.

— Она выберется, правда, милая? — прошептал он, подзывая последнюю, четвертую феечку. — Она выбралась из Кэрлимы вплавь и провела полжизни с Валентайном. Спасется и в этот раз.

Проводив взглядом очередную малютку, Михаэль смахнул с подоконника хрустальные лужицы и поспешил в обеденный зал.

Он не заметил, была ли там Йонсу или Астрея, Селеста и Спэйси, и просто прошел к своему месту. Мысли упорно кружились вокруг Мару и Сэрайз, четырех писем, от которых зависело слишком много, чтобы забыть их. Саманта должна была склонить главныхмеморий храмов на третью сторону в войне (несложная задача для той, кто обладает даром убеждения); Оскар обязался оборвать связи со столицей в нужный момент; Нитсу и мэр Герхельд должны были согласиться на путешествие наследницы престола в Браас. Момент истины был совсем рядом. Он переломит сами основы войны.

Смотря в окно, Михаэль видел не очертания гор и ровную гладь полей, а ворох снежинок, падающих с неба. Они складывались в чью-то улыбку и платье. Впрочем, бессмертный кронпринц империи слишком часто видел полубезумных духов, чтобы придавать значение видению. Особенно тогда, когда вновь начинало холодеть сердце и закрываться глаза. Холод и тихое блаженство.

— Нападение? Кто же напал?

Вопрос Астреи резко выделился из гула вокруг и вернул в обеденную залу.

— Оборотень с Синааны, — отчеканил Михаэль и перевел взгляд на дальнюю родственницу. Императрица внимательно слушала ответ. — Мои люди ищут его следы, но они уходят в снежные завалы Палаис-иссе.

Палаис-иссе. В душе крепла уверенность, что северный замок успел поменять флаг солнца на флаг полумесяца.

— Сообщения из цитадели были?

— Нет. Кто-то сбивает фей, — и то была чистая правда. Судя по докладам, Бесплотный клинок Синааны, Валетта Инколоре, не жалела времени на убийства крылатых малюток, направлявшихся в Палаис-иссе.

— Прекрасно, — произнесла Астрея. — Лорд Вэйрон, у меня для вас новое задание. Реабилитируйтесь. Не зря же кольцо с горным хрусталем носите. Думаю, вы меня поняли. Можете идти.

Михаэль едва сдержал улыбку. Вот так, случайно, он избавился от соперника. Встречу Марко Вэйрона с Летой можно только представлять. Остальные его радости не разделяли. В глазах Селесты стояли слезы; Мару кинула на мужа обвиняющий взгляд. «Собственник», — ясно читалось в нем. Мару явно решила, что Михаэль решил отправить Марко на смерть, чтобы лишить Селесту выбора и остаться ее единственным любовником. В обычной ситуации он поступил бы именно так.

Сам Вэйрон совершенно беззаботно отнесся к заданию. Тяжело быть иным, когда обладаешь силой ветра. Подмигнув Селесте, он поднялся из-за стола и уже в дверях столкнулся с глашатаем. Михаэль с интересом стал ждать, что тот скажет.

— Экипаж прибыл! — отчеканил юноша в зеленом плаще.

— Экипаж? — переспросила Астрея. Сёршу приподнялась со стула, поправляя платье.

— Это мой. Уезжаю в Браас, как ты просила. — Михаэль незаметно кивнул в ответ на ее взгляд. Мару встревоженно забарабанила пальцами по собственной ноге. Мысли Сёршу она читала прекрасно. — И… Я решила взять Йонсу с собой. Ее сила мне пригодится.

Михаэль уже понял: Ливэйг — его главный козырь в игре, ведь если заставить ее вспомнить прошлое, то желанный хаос наступит гарантированно.

Солнце, выбравшееся из-за облаков, освещало северную гряду, за которой пряталась потаенная цитадель. Девятнадцать лет назад Майриор притащил Йонсу именно в нее, зная, что и императрица, и кронпринц, и Мару находятся в изначальном месте. Жена осталась с Ливэйг; Михаэль пришлось перенестись к самому северному городу Хайленда, точнее, на его руины, захлестываемые волнами. Там лежал юноша, которому Король собирался стереть память — мягко, нежно, совсем не так, как Мару рвала мысли Йонсу. Михаэль так и не узнал, что произошло на берегу, он видел только результат: Майриора, пытавшегося залечить раны мира, юношу, на которого Михаэль посылал наисильнейшие грезы, леди Айвену с ужасным шрамом на лице от апейрона, сидящую рядом на коленях и плачущую, Йонсу, лишившуюся всего по приказу короны.

Сейчас, спустя девятнадцать лет, там перекатывались только волны — в вечной борьбе со скалами.

========== Глава 17 Снежная сказка ==========

12 990 год от сотворения мира,

Йонсу В. Ливэйг

Волны перекатывались через камни — серое на сером с оттиском ночи. Ни пены, ни кружев вдалеке, ни листьев деревьев, что остались далеко на юге. Только тускло-матовая поверхность океана, лижущая берег на протяжении тысячелетий. Улица обрывалась в пустошь. Дальше лишь снег.

Йонсу стояла у кованной железной ограды и изучала меланхоличное движение волн. Накат без ветра — что может быть тоскливее на море? Камни то уходили вглубь, то возвращались назад. Обломки когда-то величественных гор, таких же старых, как сама Йонсу. Полуэльфийка улыбнулась от этой мысли. Вечное бессмысленное движение — куда, для чего? Когда-нибудь время сточит их настолько, что останется хрупкая сердцевина, которая расколется от легчайшего прикосновения. Звон — и хруст пыли в чужих руках. Звон — и новая история для, казалось, поверженной души. Это не ее мир. В ее мире море встречалось с желтым песком и величественным каменным замком. Для других, тех, кого породила фантазия Короля, история заканчивалась во всех измерениях. Это не ее мир — почему же так хотелось его охранять?

В глади отражались звезды. Офелия Нептане сказала однажды: особо отважные попадают на небо и становятся светлячками ночи. Водопадами низвергалась душа первого повелителя воды, вот узкий силуэт леди ветра переливался на горизонте. Они заслужили покой и теперь могли спокойно наблюдать за любимым миром, своими детьми и плодами поступков. Недостойные рассеивались дланью Короля. Но…

Где Валери? Где все храбрецы, знакомые Йонсу, что жили на солнечной стороне Мосант? Как их найти снова? Какой приговор вынес Майриор Десенто: карать или миловать? Йонсу прижалась щекой к холодному металлическому шару ограды. Сколько лет она прожила под сенью лесов, свечением звезд за Гранью — нигде не нашла дома, о котором грезил Валери. Что-то упрямо звало вперед, давая сил в борьбе с осознанием, что она одна. Уже одна.

Нет отца, нет мужа, нет друзей. Кестрель и Рейн на востоке империи и не могут вернуться. Ей, разжалованному генералу, приказано охранять один из старейших городов Хайленда — Палаир, известный всем по легенде о Пламени севера и драконе. Палаир, отстроенный по приказу кронпринца после смерти сына. Йонсу перевела взгляд на раздвоенный мыс к западу — бывшее жилище дракона. Места памяти уходят, и скоро не останется никого, кто застал бы те времена. Легенда станет мифом и вскоре вовсе исчезнет, как сердцевина камней на берегу.

— Еще помню, — прошептала Йонсу, думая, как же это глупо, разговаривать с собой, и встала. Мороз жег щеки, колол пальцы. Она потерла кончик носа и встряхнула волосами, желая согнать лед. Перчатки не спасали, зачарованное пальто, отороченное мехом, тоже. Ливэйг задержала взгляд на небе.

— Достал своей зимой, — обратилась Йонсу к полумесяцу и, заметив, как ярок сегодня Орион, отвернулась от океана к городу. Яркие разноцветные дома только подчеркивали тоскливую природу. Высокие дома, кареты, движущиеся на магии, застекленные оранжереи и парки. Иногда Михаэль все же делал что-то хорошее. Ссылка Йонсу в Палаир к хорошему в ее глазах не причислялась.

Спрятав волосы за воротник и поправив шапку, полуэльфийка начала спускаться вниз, к центру.

Главная площадь была усыпана снегом: на ней играли дети, строили замки, рыли туннели. Взрослые торопливо проходили мимо, боясь попасть под обстрел снежками; Йонсу бросилась напролом через середину площади, думая, что, имея столько войн за плечами, глупо опасаться детей. Она прекрасно чувствовала полет каждого «снаряда» и знала, что все летят мимо. Лавируя между детьми и ледяными статуями, Йонсу вырвалась на дорогу. Горел красный. Самоходные кареты проносились мимо и обдавали легким колючим снегом — кафе заманчиво манило вывеской напротив. Йонсу незаметно нащупала кошелек в нагрудном кармане. Сумки она не носила, считая, что они стесняют движения. По этой же причине вместо привычной многим женщинам одежды Йонсу шла в спортивной куртке, шапке с помпоном, шарфе и ботинках. Глядя на разукрашенные лица прохожих, она не могла сдержать улыбки. Что это за красота такая, которая смывалась первым же дождем? Смешно: когда-то на свидания с Валери она наряжалась точно так же. Спустя годы терпения хватало только на бальзам для губ, спасающий от мороза. Сегодня Йонсу забыла даже про него.

Зеленый.

Полуэльфийка перебежала через дорогу и толкнула дверь кафе. В лицо ей ударил поток теплого воздуха. Корица и перец, выпечка и кофе, горячий шоколад и аромат жареного мяса. У окон находились столики, огороженные декоративными стенами. Был вечер, и лампы дарили приглушенный свет. У барной стойки зажигали свечи. Йонсу помахала рукой парню, что пытался дотянуться до люстры, и смахнула с головы шапку. Парень ухитрился помахать в ответ.

— Добрый день!

— Привет, Дэн. Где свободно?

— Пятый столик.

— Спасибо, — поблагодарила она, оставляя куртку на вешалке. Шапка и шарф отправились в рукав. Дрожа от холода, Йонсу села за указанный столик и взяла в руки меню. «Как всегда, идешь за кофе, а возвращаешься без денег», — подумала она, пожирая взглядом весенний суп — блюдо сегодняшнего дня. Как можно отказаться от припущенных овощей под белым соусом? Йонсу нацелилась на блинчики. Кружевные, с начинкой, шоколадные… За век пребывания в Палаире она перепробовала все и теперь тщетно пыталась выбрать нужные. Разозленный Михаэль платил ей гроши, но Йонсу не тратила деньги ни на что, кроме еды. Все остальное она могла делать с помощью силы апейрона. Взгляд упал на страницу с начинками. Ягоды, сгущенка, икра, варенье…

— Простите, здесь свободно?

— Да, конечно, — бездумно отозвалась Йонсу, выбирая джем. Прожив столько лет, перестаешь обращать внимание на подсевших в кафе незнакомцев. «Груша», — выбрала Ливэйг и торопливо опустила меню, чтобы не захотеть что-нибудь еще.

— Горячий шоколад с медом и корицей.

Напротив сидел мужчина с платиновыми волосами до плеч и продолговатым лицом. Он показался Йонсу смутно знакомым. Аккуратно сложив руки на столе, незнакомец переговаривался с официанткой. Ливэйг никогда не слышала такого ровного и спокойного голоса. В нем слышалась доброжелательность и легкая отстраненность, щепотка королевского высокомерия вкупе с отточенной вежливостью. Казалось, что над звучанием каждого слова незнакомец долго работал. «О» произносилось с легким придыханием, «р» коротко и звонко взлетало к потолку, «ц» очаровывало вибрацией, «й» практически пропадало, сливалось с предыдущей «е». Странный акцент, воздушный, расставляющий полутона в необычные места.

— Что будете вы, мисс? — обратилась официантка уже к Йонсу.

Та растерялась и напрочь забыла, что выбрала секунду назад. Не желая выставлять себя дурой и тратить чужое время, Йонсу сказала:

— То же самое.

Официантка в расшитом снежинками переднике зачитала заказ и, получив два кивка, спешно удалилась. Над головой вспыхнула гирлянда-водопад. Два дня назад праздновали Новый год и, по совместительству, день смерти первого мемория воды. Тихо играла музыка.

— Я вас знаю? — поинтересовалась полуэльфийка. — Почему-то кажется, что мы встречались. Когда-то. Меня зовут Йонсу.

Мужчина подвинулся ближе к окну. На нем была белая рубашка с палаирской вышивкой на манжетах и воротнике и ярко-синий, как васильки, жилет мелкой вязки. На левой руке Йонсу увидела необычное массивное кольцо с туманным камнем посередине. «Дымчатый топаз?» — подумала она.

— У вас очень красивое имя, жаль, что я слышу его в первый раз, — вот только как Йонсу ни силилась, сожаления в королевских нотках она не различила. — Мое имя — Бетельгейз. Как звезда в созвездии Ориона. В ее честь.

— В честь звезды… — протянула Йонсу. — Мое значит всего лишь… — продолжить не хватило духу. За много миль к югу переливались волны практически созвучного залива.

— «Глубина», верно?

— Да. С аландского, — Йонсу чуть улыбнулась. — Откуда вы знаете аландский?

— Я знаю много языков.

— Правда? — Ливэйг оперлась локтями о стол. Эрудированные люди вызывали восхищение. — Какие? Скажите что-нибудь. Мне так много лет, а знаю только северное наречие, хайлендский да еще парочку. Интересно, как одно и то же будет звучать в разных частях света?

— «Только», — повторил Бетельгейз. — Vu esse eiame.

— Что это значит?

— То же, что siesheste-enna. Это мой родной язык. Или vo tu o seatrie-anore, как говорят на далеких Диких островах. Su esse lami dez se, луна в Кэрлиме считалась символом красоты.

— Красоты? — с подозрением переспросила Йонсу.

— Sei grazuas. Вы прекрасны. Это первое, что пришло в голову, когда вы попросили что-то сказать. Очаровательное место, никогда здесь не был. Волшебно, — Бетельгейз замолчал и перевел взгляд в окно, оставив Йонсу в волнении: о чем он говорил на самом деле? О кафе или все же о ней? «Где мы встречались?» — думала Йонсу, изучая переливы на каффе. Три пластины из белого металла, как щупальца осьминога, обвивали ухо необычной формы — не человечье, не эльфийское.

— Откуда вы? — чувствуя себя назойливой, Йонсу попыталась возобновить разговор. Бетельгейз сел прямо, как того требовала вежливость. Говоря, он нисколько не менялся в лице. Его глаза оставались пусты, точно два облака.

— Из другого мира.

— Из Вселенной? — восхитилась она. — Вы, наверное, адепт? А под какой звездой родились?

Бетельгейз, казалось, растерялся. Йонсу вдруг поняла, что у него нет ресниц, только легкая подводка в тон густым темным бровям. Под ними глаза горели особенно ярко.

— Ваш заказ, — словно из ниоткуда выскочила официантка, и перед Йонсу опустилась кружка горячего шоколада. От корицы защекотало в носу. Полуэльфийка чихнула, тоненько, точно взмах крыльев стрекозы.

— Ничего не желайте, — она попыталась пошутить: — Я бессмертная! — Йонсу сделала глоток, желая занять паузу.

— Но не считаете это плюсом.

Неожиданные слова. Молочная пена кружилась меж зонтиков гвоздики. Ливэйг осторожно вдохнула аромат; Бетельгейз, держа кружку так, будто она не раскалывалась от жара, вновь отвернулся к окну. Пальцы изящно оплели ручку. Определенно, странный знакомый воспитывался в высших кругах общества.

— Бессмертие может быть плюсом? — как можно спокойнее произнесла Йонсу. — Мы вынуждены наблюдать тысячи смертей, закат мира. Знали бы вы, как поблекла Мосант со времен моего рождения. Она серая, покрытая пеплом и гарью войны, которой нет конца и краю. Я помню ее цветущей, чистой, как после дождя. Эта зима… этот холод… а на юге засуха, будто миру нечем плакать. Мосант очерствела вслед за нашими сердцами. Завидую тем, кто не успел застать последние века. И почему все еще верю в перемены к лучшему… Простите. Это не застольный разговор. Вам нравятся стихи? — спросила она первое, что пришло в голову.

Бетельгейз с легким стуком поставил кружку на стол.

— Увы, нет. Не понимаю, как в пару слов можно вложить четкую идею. Мне больше по душе проза. Предпочитаю объемные книги, с ними приятнее проводить время. Можно сидеть у окна под стук дождя, переливы грома или завывание ветра с изредка мигающей лампой рядом, кружкой горячего шоколада с корицей, карандашом в руке, чтобы подчеркивать особо красивые места.

— Вы так поэтично рассказываете…

— Сам иногда пишу. Наиболее плодотворно пишется в кафе, подобных этому. Здесь кипит жизнь. Не получается писать в тишине, мысль тянется вслед за строками. Когда слушаешь случайные разговоры, начинаешь думать по-другому. Герои перенимают чужой стиль. Если сидеть взаперти, все они начинают говорить подобно автору. Поэтому приходится посещать людные места. Я не экстраверт, совсем нет. Человечество — мое вдохновение.

От резкого порыва ветра задребезжало окно.

— Кажется, будет метель, — тем же спокойным голосом сказал Бетельгейз. — Несильная.

— Ну, наконец-то! Люблю непогоду. Хоть такие приключения. В этом городе ничего, кроме метелей, не происходит, — пожаловалась Йонсу. — Сто лет рутины. Встаешь, пьешь кофе, чтобы проснуться, обходишь город и пытаешься занять себя оставшийся день. С горя начала рисовать, старые книги перечитала, а в новых столько жестокости, что не хочется открывать. Поэтому люблю непогоду: приходится спасать людей и отстраивать город. Чувствую себя полезной. Возможно, я немного эгоистична…

— Не думаю, что дело в этом. Вы бы допили шоколад. Опасности опасностями, а до дома можете не дойти. Еще пара минут, и мне придется вас провожать, чтобы не мучила совесть.

Йонсу упорно не замечала на лице собеседника ничего, кроме натренированной легкой улыбки. Чувства явно проходили мимо нового знакомого, что не могло не удивлять полуэльфийку, всю жизнь купавшуюся в мужском внимании. Это несколько уязвляло. Она откинулась на диван с кружкой в руке.

— Значит, Бетельгейз, — протянула Йонсу, хитро прищурившись. — Родом из Вселенной, интроверт, но любит людей, писатель, не уважающий стихи. Я узнаю что-нибудь еще?

— Если спросите, то да, — откликнулся Бетельгейз как ни в чем не бывало. Ливэйг сделала глоток. Что ж, можно поиграть и по чужим правилам. Она, забавляясь, склонила голову вбок. Свечение новогодних фонарей заблуждало по волосам, но Бетельгейз остался внешне глух и к этому. Йонсу сделала голос на полтона ниже:

— Что вы делаете в Палаире? Ищите вдохновение?

Он, как ни в чем не бывало, кивнул.

— Пленительный край. Снег, горы, океан. Что может быть лучше?

— Теплое море.

— Над ним не увидишь небесного сияния, и окна на юге по утрам не украшены морозом. Снежинки не танцуют в воздухе, ветви зимой — просто голые палки, а здесь на них лежит перина. И…

— Во всем-то вы видите красоту, — досадливо пробурчала Йонсу. «Кроме меня», — добавила она мысленно.

— И женский румянец, — ровно продолжил Бетельгейз, — белая россыпь на ресницах, горящие от счастья глаза, когда наконец наступило тепло. Мило растрепанные волосы после улицы. Разве это увидишь, предположим, на Рассветных островах или в Аливьен-иссе? Нет. Там своя прелесть, которая, увы, мне сейчас не нужна.

Бетельгейз вытащил из кармана два полумесяца вистов и повертел в пальцах. Йонсу залюбовалась ловким отточенным движением. Новый собеседник был таким полностью — собранным и продуманным до мельчайшей детали внешности. Даже расстегнутая на одну пуговицу рубашка смотрелась к месту.

— Там, откуда я родом, нет зимы, нет океана, мир неизменен и пуст. Он другой. Здесь я могу вас коснуться и почувствовать тепло, а там пальцы пройдут сквозь дымку девичьего волнения и только. Мой родной мир более… изящен, но и более беден. Вы не увидели бы там рассвета или заката, дождя или снега, но встретили бы воплощения радости, печали, скорби, гнева или любви. Мы сотканы из них и потому бедны. Слишком мало красок, чтобы получить достойную палитру. Я не встречал дома бескорыстия, воздержания, жалости, милосердия и сочувствия.

— Здесь это тоже редкость, — сказала озадаченная Йонсу. Из какого мира пришел ее новый знакомый? Есть ли планеты во Вселенной, похожие на описанные им?

— Считали бы сочувствие благодетелью, если бы каждый любил ближнего? Нет. Она бы обесценилась. Я пришел к этой мысли совсем недавно. Раньше считал по-другому.

— Я с вами не согласна, — твердо заявила Йонсу. Бетельгейз едва заметно пожал плечами, отчего каффа заиграла на свету. Красный, темно-синий и зеленые камни, которые до того не различались, ясно обозначили себя.

— Ваше право.

Молчание сменилось музыкой. Гулкий мужской голос пел о лунной реке под переливы гитары.

— Так и не ответили, под какой звездой родились, — в тон Бетельгейзу заметила полуэльфийка. Странный разговор продолжал волновать.

— А вы как думаете? — последовал вопрос. Йонсу озадачилась еще больше. Так следовало бы вести себя ей.

— Ну… на огненное трио вы не похожи. Слишком молчаливый.

— Пламя закончилось на моих родителях, — откликнулся Бетельгейз, ничем не показав обиды. — Свет. Моя сила — свет.

— Какой?

— Нет разницы. Оба дарят надежду и иллюзии, только питаются разным. От первого впадают в уныние, от второго — в жестокость. Вы действительно считаете, что характер определяет звезда на небе? Я родился там, где их нет, — добавил Бетельгейз, продолжая крутить меж пальцев деньги. Вулканическое стекло искрилось.

— Откуда же вы?

Собеседник опустил руку с вистами на середину стола, и в этот момент погас свет, утихла музыка. Ее сменил вой ветра за окном. В кафе поднялся гул. Смеялись только дети и пары, которых не заботил мир вокруг, лишь человек рядом. Люди забегали, кто-то кричал о свечах, которые не успели зажечь. Скрепя сердце кронпринц приказал провести в городе электричество, и вот результат — Палаир оказался практически парализован без него. Спасало то, что придумали давно — свечи.

— Оборвало кабели. Видимо, мне все же придется проводить. Фонари не работают.

Тихий свет, бьющий из окна, безжалостно показывал симметрию черт. «Не бывает таких людей, — подумала Йонсу. — Не бывает! У всех есть недостатки». Облака же медленно затягивали небо — снег перестал отражать, и кафе погрузилось в полумрак. Ливэйг залпом допила шоколад, чудом избежав обожженного языка, и торопливо захлопала ладонями по карманам.

— Я заплатил.

— Ненавижу, когда за меня платят, — огрызнулась Йонсу, поняв, что оставила деньги в куртке. — Ладно, — сразу остыла она и примиряюще бросила: — Тогда приглашаю на чай. Буду вдохновлять на прозу как представитель эльфийского человечества, — и, выскочив из-за стола, она крикнула: — Дэн, деньги на столе! Использовали бы вы силы, — обратилась Йонсу уже к Бетельгейзу. — Темно как в бездне!

Ливэйг все же различила, как он воздел руку над головой и лениво распахнул пальцы, освобождая жемчужный шарик света — не солнечный, не лунный. Сфера повисла под потолком и показала перепуганные тени посетителей кафе. Йонсу сдернула с вешалки куртку. Когда она, накинув на голову шапку, обернулась, Бетельгейз стоял уже одетым. Это показалось Йонсу странным. Когда он успел?

— Пошли?

— Я еще не согласился, — заметил тот.

— Какой ты… апатичный! — возмутилась Ливэйг и, повинуясь импульсу, подхватила Бетельгейза за руку. От неожиданности он едва не упал, но удержался на ногах. Входная дверь подчинилась не сразу. Пришлось навалиться всем весом, чтобы открыть ее и оказаться среди холодных ветров. Йонсу взвизгнула, ощутив уколы снежинок, и непроизвольно выставила вторую руку, озарившуюся зеленым. Апейрон. Поняв, что делает, полуэльфийка торопливо погасила магию. Оставалось надеяться, что никто не увидел.

— Куда идти? — как ни в чем не бывало спросил Бетельгейз, но в синих глазах его еще блестели остатки отражения разъедающей мир зелени. Бледная кожа даже не покраснела от мороза — Йонсу почувствовала, что ее щеки и кончик носа закололо еще сильнее, и зарылась в шарф. Может, он привидение? Ветер поддувал за пальто.

— Два квартала на юг! — просипела Ливэйг. Конечно, она могла бы просто перенестись, использовав силы, но Йонсу давно решила пробуждать апейрон только во время сложных ситуаций. Иначе становилось слишком неинтересно жить.

Бетельгейза ветер не сносил. Мужчина напоминал гигантскую статую, хотя был выше Йонсу всего лишь на сантиметров десять. Ладонь полуэльфийки покоилась в его руке, облаченной в перчатку из странного материала. Йонсу могла поклясться, что та светится изнутри — как платиновые волосы, выбивавшиеся из-под шапки. Впрочем, теперь ей хотелось подобрать другой эпитет — жемчужные. Йонсу пыталась вспомнить, где она раньше видела подобный редкий цвет — вспоминался только Михаэль, но он обладал иным, более мертвым оттенком. Погасшим.

Йонсу шла прямо за Бетельгейзом, и весь удар ветра принимал он. Дома по другую сторону улицы скрывала пелена, фонари моргали, готовясь погаснуть вслед за другими, кареты застревали в сугробах. Редкие прохожие бежали, то и дело отворачиваясь от ветра. Пожалев их, Йонсу послала немного чар в небо, и погода чуть смилостивилась, перестала жалить ледяными осколками. Во время хаоса вокруг создание апейрона давалось легче, практически без последствий.

Таково ее наказание.

Пара пересекла улицу. Светофор не горел, кареты увязли. Люди бросали их. Палаир — слишком большой город, чтобы они могли добраться до домов в метель, но, к счастью, «северная столица» обладала застекленными переходами, в которых можно было спрятаться. Не всем повезло так, как Ливэйг — ее квартира располагалась в центре.

И пока ботинки ступали след в след, Йонсу успела в очередной раз поразиться своей импульсивности, беспечности и переменчивости. Только она могла спустя десять минут знакомства позвать к себе на чай человека, из которого приходилось клещами вытаскивать фразы. Что ж, наверное, это и привлекало. Валери всегда говорил, что она, Йонсу, ветреная и вплелась в его ветер; Бетельгейз отличался от мужа, как ночь отличалась от дня. В тот вечер на балу ее оглушали шутки и рассказы, а сегодня оживлять беседу приходилось ей.

— Куда дальше?

Очнувшись, Йонсу ловко ступила на сугроб и оказалась впереди Бетельгейза, подняв покрасневшее личико.

— Теперь поведу я, — заявила Ливэйг и торопливо отвернулась, чтобы ее не сочли дурой. Хотелось, как всегда, смеяться и шутить, но рядом с Бетельгейзом такое поведение казалось недостойным. Он будто сковывал ее незримым туманом и мешал взлететь.

Дверь подъезда оказалась открытой, и на ступенях лестницы лежал снег. Царило тепло и горел свет. В попытке достать ключи из кармана окоченевшими пальцами Йонсу уронила их. Бетельгейз, наклонившись, поднял ключи за брелок-самолет.

— Вы ведь согреться можете, — с укором бросил он. — Не поверю, что холод приятен.

— Могу. Я и перенестись сюда могла, и погоду успокоить, и висты наколдовать так, чтобы никто не заметил подделку. Но зачем? — вопросила Йонсу, вырывая ключи, и вновь вздорно подняла личико, будто ожидая, что в ответ на выпущенные коготки последуют чужие. Вот только желание действовать исполнялось прежде, чем она успевала подумать.

— Не понимаю, — честно признался Бетельгейз.

— «С этой жизнью короткой, равной вздоху, обращайся как с данной тебе напрокат», — процитировала полуэльфийка. — Омар Хайам. Даже если она длинная, то все равно может кончиться в любой момент. Второй этаж.

— Я уже проводил, — напомнил упрямец.

— Вдруг я подверну ногу на лестнице?

Непрошибаемый. Все кокетство расшибалось о скалу. Или он не понимал, или притворялся. Чем-то Бетельгейз напоминал Эдгара Вилена, примерно тысячу лет ходившего вокруг Офелии Нептане с намерением сделать предложение, чтобы в конце услышать: «нерешительность не красит мужчину». В расслабленной позе не читалось даже намека на волнение. Йонсу, картинно нахмурившись, смотрела на него. Наконец, Бетельгейз шевельнулся и молча начал подниматься. Довольная Йонсу перепрыгивала через ступени, как маленькая девчонка, и расстегивала по пути куртку, не желая тратить время после на подобные пустяки.

— Так все-таки вы откуда? — звонко поинтересовалась она. — Да, из другого мира… Я поверила. В Мосант где остановились?

— Звучит так, будто я в мире проездом, — хмыкнул Бетельгейз, но в голосе мелькнуло что-то вроде горечи. — Не остаюсь в городах подолгу. Позавчера был в Нитте. Наскучило побережье и тусклое солнце. После Палаира отправлюсь в Оссатурлэм.

— Никогда не загадывала, куда поеду дальше, — Йонсу только покачала головой. — Это ведь так… — продолжать не стала и подумала: «Интересно, действительно уйдет, когда открою дверь?» Будет грустно.

— Не уважаю неопределенность.

— Тогда я говорю, что определенно не отпущу без чашки чая.

— Какой смысл таит этот чай? — произнес Бетельгейз, и непонятно было, то ли он обращался к Йонсу, то ли в никуда. Ливэйг решила, что первое.

— Благодарность, — коротко сказала она, начиная злиться. Свет дрожал. Оказавшись у нужной двери, Йонсу прислонила ключ к замку, не сводя испытующего взора с отражения спутника на ручке. Силуэт размывался, раздваивался, просвечивал. Владычица апейрона испытала укол сомнения.

— Я чувствую вокруг вас тоску. Не желание отблагодарить.

Ливэйг замерла на миг, но сразу же взяла себя в руки и толкнула дверь. Зияющая чернь квартиры стала привычной и уже не пугала. Йонсу щелкнула выключателем: светильник на стене показал ровную вереницу шкафов-купе, склад обуви в углу и обезоруживающую чистоту. Валери всегда удивлялся, что при всей безалаберности его жена оказалась хозяйственной.

— Вы вдова.

— Слишком давно, чтобы придавать этому значение, — сказала Йонсу, развернувшись к Бетельгейзу. Он продолжал стоять в коридоре. — Мне за шарф притягивать? Заходи.

Только сейчас, в маленькой квартире, Йонсу поняла, насколько Бетельгейз выше ее. Он возвышался над торшером и грозил сбить люстру, снимая шапку. Жемчужные переливы доставали ему до лопаток. Йонсу позавидовала их красоте. Ей-то, женщине, приходилось добиваться очарования маслами, масками и настойками, а Бетельгейз, как мужчина, обладал всем от природы. Йонсу все больше убеждалась, что он аристократических кровей. Гость не знал, куда положить вещи и неуверенно озирался по сторонам. Потеряв терпение, Йонсу отобрала у него пальто и спрятала за дверцей шкафа. Бетельгейз не заходил дальше проема.

— У вас раньше была собака?

— Да. Элли, — Йонсу аккуратно сложила его шарф на край тумбы и прислонилась к стене. — Черный, зеленый, красный, травяной? Кофе? Или чего покрепче? Проходи, не стой столбом. Сапоги у двери оставь. Руки помой, ванна справа.

Бетельгейз аккуратно поставил сапоги у двери и промолчал. «Как с тобой сложно», — тоскливо подумала полуэльфийка и щелчком пальцев включила чайник, не добившись ответа. После чего направилась на кухню.

— Чего покрепче, — раздалось из коридора и со злости Йонсу едва не разбила чашки, которые только что вытащила. Пришлось достать бокалы, вслед за ними — непочатую бутыль коньяка. «Жженная карамель, — подумала полуэльфийка. — Совсем как жженная карамель. Что там к нему подают, суфле?» Совладав с совестью, Йонсу села и обхватила голову руками, пытаясь поменять местами деньги и продукты из магазина. Получилось не сразу, но вскоре суфле, конфеты и прочие вкусные мелочи оказались на столе. Ливэйг выдохнула и поправила волосы.

— Что с тобой делает одиночество, — обратилась она к себе и громко спросила: — Ты уже сбежал или нет?

Бетельгейз светлой тенью прошел на кухню. Сейчас, в ярком свете, Йонсу могла разглядеть его в деталях — до белых вен у глаз.

— Садись. И пей. За наше знакомство?

Гость с сомнением покрутил бокал в руке.

— Я ведь пошутил, — произнес он, заставив Йонсу вновь внутренне загореться. — Ужасная вещь. От нее столько зла. Высвобождает то, что стараются скрыть, — тут он кинул на Ливэйг очередной пронизывающий взгляд и провел ладонью над чужим бокалом. — Теперь это какао. Можешь пить.

— Очень смешно, — с иронией откликнулась она. — Слышала о похожей шутке, только там воду в вино превращали, а не наоборот.

Бетельгейз пригубил коньяк и поморщился. Йонсу приподняла брови.

— Мне нечего скрывать, — заявил он.

— Неужели? Замечательное оправдание. А мне, значит, какао пить?

С пищей, напитками повелительница апейрона никогда не могла совладать. Это были слишком тонкие вещи, чтобы она, не способная сосредоточиться, меняла их, не нарушив вкуса. С эфемерной, едва различимой улыбкой Бетельгейз вновь провел ладонью над бокалом — напиток стал желто-белым, шуршащим.

— Шампанское, — и, задумавшись на мгновение, он чуть пошевелил пальцами. — Розовое шампанское.

Йонсу залюбовалась лиловыми переливами. Казалось, в бокал налили лепестки пиона. Полуэльфийка приподняла его и задумчиво посмотрела на Бетельгейза сквозь стекло. Он, полностью белый, стал темно-розовым, какой, по рассказам леди Валетты Инколоре, была сама жизнь.

— Кажется, коньяк помог. Ты кажешься более открытым. Может, полностью выпьешь? Вдруг узнаю, каким таинственным светом ты обладаешь, превращая алкоголь в какао.

— Я не закрытый. Я люблю наблюдать и слушать.

— За чем ты наблюдаешь, сидя рядом со мной?

Его бокал опустел от одного движения.

— Я люблю людей. Они удивительны. Сидя рядом с тобой, я чувствую тоску, боль и тихую злость. Тоскуешь от одиночества, боль пришла с потерей… не могу понять, на что злишься. На меня? Нет, ты переживала злость на набережной, смотря на волны. И как воспылала, смотря на луну. Это удивило. Поэтому я сел тогда в кафе. Я слабо вижу твое лицо и фигуру, — Йонсу сглотнула. — Мосант расплывается, как в запотевшем зеркале. Вижу чувства, пропускаю через себя. Наблюдаю за ними. Сейчас над тобой повисло облако страха. Почему?

Йонсу торопливо сделала глоток. Напиток освежал и слабо напоминал шампанское. Скорее разбавленный сладкий сироп, от которого мутнело в голове.

— Потому что ты Черный клинок Синааны, — с трудом проговорила она.

Клинки. Слуги Короля. Несчастные души, но не стоило считать их злыми или жестокими: многие становились Клинками будучи обманутыми. Черный клинок был не таков.

— Я наконец поняла, на кого ты похож. Принц Бетельгейз. Похож на папашу, — с отвращением процедила Йонсу. — Дитя связи двух миров, как говорят. Изгнанный из родного, не принятый здесь. Не человек, туман ночи, владеющий серебристой кровью, как и члены императорской семьи. Поэтому не краснеешь, и вены белы. Поэтому не видишь меня — только чувства, которыми питаешься. Уходи, пока я не вызвала апейрон. Уходи.

Бетельгейз, склонив голову, изучал ее кукольной синевой.

— Высокомерные, оторванные от обычных людей эгоисты, — обнажила она обвинение. — Мне не о чем с тобой разговаривать. Исчезни. Не заставляй делать хуже другим. Если я тебя трону, папаша явится с другого мира, чтобы отомстить, верно? Ты точно должен знать. Вы мыслите одинаково.

Принц Синааны встал.

— Ты говоришь так из-за моего отца или из-за меня самого?

В ответ Йонсу подняла и согнула в локте руку, освещенную зеленой материей. Бетельгейз отступил на шаг.

— Уходи.

— Предубеждение, — сказал он всего лишь одно слово и растворился в тумане, который впитался в пол, не оставив следа. Йонсу почувствовала, как где-то далеко-далеко, на другой стороне шара, лопнула струна, гласящая о перемещении.

— Предубеждение, — повторила Ливэйг. — Сынок Майриора не может быть нормальным. Тем более Клинок. Черный клинок. Я ведь слышала о тебе. Отец ест человечьи сердца на завтрак, а ты впитываешь чувства, как вампир в поиске крови, путешествуешь по Мосант. Вы с ним одинаковые. Можете помочь, но ничего не делаете. Как все остальные. Никому нет дела до родного дома, все болтают и думают, что конец никогда не наступит, а если наступит, то уже не при них. Ни у кого нет храбрости признаться. Кому я это рассказываю? — Йонсу попробовала «розовое шампанское», поморщилась и вылила его в раковину, после чего набрала стакан воды.

Буря за окном продолжала выть.

Карета подпрыгнула — Йонсу ударилась о дверцу и проснулась, тихо охнув от боли.

Закат. Лиловые разводы заполонили небо, и на краю горизонта завис искристо-голубой шар. В этом мире и солнце, и луна в конечном счете оказывались одного цвета. Был ли тайный смысл в обыденном факте?

Йонсу прислонила голову к мягкой обивке стены. Сёршу спала, сжавшись в углу. Она боялась темноты. Интересно почему? Полуэльфийка неуверенно попыталась протиснуться в ворох воспаленных мыслей и, достигнув цели, вздрогнула от жара. Во сне десницы Хайленда кто-то горел, стоя на коленях у самой воды. Йонсу не могла смотреть на этого человека. Сердце разрывалось от жалости.

— Бейлар, — прошептала Ливэйг, пытаясь вспомнить наследника Нитте-нори, но образ уходил. Голова гудела. Что ей снилось? Йонсу потерла виски. Северный город. Темные волны и туман, кружащий над полом. Созвездие в небе. Полуэльфийка взглянула за окно — рисунки уже начали проявляться на небе.

— Орион. Ригель. Бетельгейзе. Беллатрикс. Бетельгейзе. Бетти.

Горячая слеза пробежала по щеке. Вместо созвездия Йонсу видела силуэт мужчины: ровный спокойный профиль и россыпь жемчужных волос. Снег, кружащий за стеклом. Пар над кружкой, запах корицы и шоколада. Гирлянду-водопад над головой.

— Предубеждение, — практически беззвучно произнесла Йонсу.

Черный клинок никогда не участвовал в войнах. Король посылал его, когда решался на перемирие, конец битвы. Йонсу никогда не встречалась с Бетельгейзом вне Палаира. Подруги — да, но не она. Иначе бы услышала голос рассудка, который пришел позже, ночью, твердя, что Бетельгейз не опасен и всего лишь изгой двух миров. Сын Короля и принцессы-иноземки, как твердили слухи. Темной королевы Синааны. Говорили, что он совершенно не походил на мать и являлся оскверненной копией отца. Неудивительно, что Йонсу вышла из себя, узнав, что перед ней стоит сын Майриора. Вот оно — предубеждение.

Знакомство. Что случилось дальше? Как хотелось вспомнить! Ливэйг готова была уснуть снова, чтобы увидеть, но понимала, что попытка ни к чему не приведет. Нет, видения о прошлом приходили строго в определенные моменты. Знать бы, в какие. В поисках разгадки она оглядела себя: светлое платье, туфли, колечко с малахитом, сережки в тон ему, заплетенные волосы. Запустив пальцы под прозрачную резинку, Йонсу сорвала ее и выглянула в окно. Может, виновато свечение Ориона?

Карета мчалась по пустошам на юг.

Была ли Йонсу здесь раньше? Разумеется. Полуэльфийка чувствовала это. Сны показали, как безнадежно она стара. Вечно молодая внешность лжет. Под неувядающей кожей скрывается обглоданное апейроном и временем сердце. Йонсу вспомнила камни и волны, которые видела во сне. Когда душа лопнет и перенесется домой? Домой… В который не хотелось идти. Все эльфы жаждали увидеть лиловый замок, она же… Она, даже потеряв память, считала, что ее место здесь. В Мосант. В любимом мире, любимом несмотря на жестокость, обнажавшуюся все чаще. Возможно, был виноват сон и слова Бетельгейза в нем, но сейчас Йонсу даже к Михаэлю относилась с некой тихой любовью. Без кронпринца мир был бы совсем другим. Лучшим или худшим — другим в любом случае.

Улыбнувшись, Йонсу прислонилась щекой к мягкой обивке и закрыла глаза. Сон принесет либо умиротворение, либо счастье. Ведь Йонсу Ливэйг никогда не видела плохих снов.

========== Глава 20 Проклятые Королем ==========

19 число месяца Альдебарана — 1 число месяца Постериоры,

Анни де Хёртц

В ту ночь никто не спал.

Сильный дождь, пришедший с юга, сменился щупальцами тумана: каждый звук повторялся троекратно, земля пропадала в белизне и сливалась с небом. Пальцы стыли. Анни сидела, укутавшись в меховой плащ с капюшоном, на смотровой площадке одной из башен замка. Кестрель запретила ей находиться здесь — но Кестрель была внизу, руководила обороной. Комендант не произнесла этого вслух, однако Анни поняла: на войне не место неопытным вроде нее. Оставалось лишь наблюдать.

Нижние помещения цитадели заняли беженцы с подземного города, с казарм, с маленьких горных деревушек, жителей которых успели увести до того, как враг подступил к крепости. Обиженной на всех Анни не хотелось сидеть с ними. Компанию ей составлял капитан Вилен — Кестрель приказала отдохнуть и поспать старому вояке. Слишком много сил он отдал за пятнадцать часов осады, однако, несмотря на это, покидать свой пост не желал. Только слова коменданта заставили Вилена уйти с поля боя. Он выпросил возможность быть хотя бы дозорным и теперь внимательно следил за Анни и за небом. Даже если он был против того, что Анни сидит на крыше башни во время осады, капитан ничего не говорил по этому поводу и не призывал к осторожности.

Вначале капитан Вилен руководил обороной крепости: стоя на открытой всем ветрам смотровой площадке, он с помощью флажков отдавал команды, когда начать стрельбу бомбардирам, а когда выпустить тучи стрел лучникам. По его сигналу принялись готовить во дворе смолу для кипячения в железных чанах — испокон веков смола позволяла весьма успешно бороться с попытками врага подняться на сложенные из больших каменных блоков стены.

Анни, наблюдая за возней внизу, думала: почему за столько лет ни империя, ни королевство не встали на путь технического прогресса? Здесь не было ни самолетов, ни ракет, ни ядерного оружия, ни поездов, ни теплоходов, ни лазеров, ни той связи, к которой землянка привыкла дома, быстрой, невидимой… Мосант вызывала ассоциации с застывшим средневековьем. По морям плыли деревянные корабли под парусами, воины рубили врагов мечами, секирами и обрушивали лавину оперенных стрел, стены сотрясало от каменных и железных ядер, приносимых выстрелами из пушек. Катапульты и требушеты перекидывали через стены огненные снаряды, а позади них стояло еще множество вещей, названия которых Анни не знала при жизни.

С помощью меткой стрельбы бомбардиров были сбиты десятки сложенных врагами баллист, разбиты пять осадных башен, потоплены несколько кораблей, терзавших крепость укусами ядер. С внутренней стороны стен телега за телегой подвозили запасы стрел и ядер, катили бочки спорохом и подносили деревянные рогатины в два человеческих роста длиной. Держать их могли лишь несколько воинов сразу и использовали для того, чтобы сталкивать лестницы с ползущими по ним врагами. На добрую половину стены, пользуясь непогодой, нарастили лед, поливая камень водой. Анни с интересом наблюдала за действиями солдат.

Защитники не забыли и про юг. Южная часть крепости была практически неприступна из-за гор, ущелий и реки. Тем не менее, туда направили пару отрядов с сигнальными огнями. Анни, зная географию района блестяще, сомневалась, что нападавшие найдут путь к крепости, однако осторожность никогда не была излишней. С востока Палаис-иссе обрывалась в бездонную пропасть, окруженную скалами. Оттуда угрозы можно было не ждать, де Хёртц верила в это.

Первыми с наскока попытались взять крепость легионеры Оссатуры, самая дисциплинированная и обученная часть войск захватчика, часть из которых почти без препятствий подобралась к стенам и попыталась пробить главные ворота, подложив под них с десяток бочек с порохом. Анни видела лишь блестящие черные доспехи, исчезнувшие в тени у стены. Однако план врагов провалился, когда на головы храбрецов обрушился поток воды из гигантского чана, установленного над воротами. Вода мгновенно застыла на их доспехах, мешая двигаться. Несколько тел остались лежать на подступах к воротам, снятые меткой стрельбой из луков. Большинство защитников крепости участвовало в войне с королевством и не понаслышке знало о слабостях и недочетах их вооружения и доспехов. Не вышло пробить ворота и тараном, который подожгли, окатив горячей смолой. Оставив таран догорать у ворот вместе с телами погибших, легионеры отступили, чтобы вскоре реализовать новый план.

Для его воплощения крепость принялись активно бомбардировать из артиллерии, что цепочкой выстроилась в первых рядах захватчиков. Ядра сотрясали крепость, ложась в цель почти без перерыва. Пока стены стояли, хотя защитники и несли первые потери. Анни видела, как разлетался вековой камень, дробясь на куски. Ей одновременно хотелось и не хотелось, чтобы атакующие прошли первую крепостную стену: страх за свою жизнь и желание поучаствовать боролись в Анни на протяжении всех пятнадцати часов. Впрочем, видя, что все попытки прорвать оборону оканчиваются неизменным поражением нападавших, юная мемория пришла в выводу, что стена пройдена не будет. Ей хотелось верить в людей.

Вторую атаку отбили, отогнав врага тучами стрел и меткой стрельбой из пушек.

Враг вновь отступил, готовясь прощупать силу защитников в другом месте. Отступать армия Синааны явно не собиралась. На некоторое время наступило относительное затишье — передышка перед бурей. Анни заскучала вдвойне; Кестрель, отослав Вилена отдыхать, осталась внизу. Де Хёртц, чувствуя себя обделенной, ковыряла острием кинжала трещинку между камнями в парапете. Анни огорчало то, что она остается сторонним наблюдателем, которому и увидеть происходящее толком не удавалось. Сейчас окрестности Палаис-иссе окутывал туман, прибавляя скуки.

— Я их даже не увижу, — обиженно пробурчала девушка, в очередной раз скидывая поддавшийся натиску лезвия осколок и наблюдая, как он падает вниз. — Один раз за столько лет напали — и не увижу!

— На самом деле это хорошо, — справедливо заметил капитан Вилен. Он занимался тем, что неспеша протирал свой меч, хотя оружие в этом совершенно не нуждалось. Длинный острый клинок, украшенный камнями копий Верберга, всегда нравился Анни.

— Нет!

Где-то внизу прогремел взрыв. Де Хёртц свесилась, пытаясь разглядеть, что произошло, однако сизая дымка скрывала землю, как одеяло. Анни кинула бесполезный взгляд на север. Не нравилась ей эта передышка. Предыдущая длилась девятнадцать лет, а теперь в заливе стояли тысячи кораблей.

— Я могу рассказать о них, — предложил капитан, продолжая любовно проводить по стали тканью. Изредка он смотрел на Анни, словно следя, чтобы девушка не упала или, как он говорил, «не нашкодила».

— Это не то…

— Подойдет, чтобы занять утро. Ну так что?

Анни, сморщив нос, упала на парапет, словно пытаясь стать ближе к невидимой толпе. Ей бы увидеть… Вилен же, расценив молчание как знак согласия, начал:

— Основную силу составляют гирги: рыцари, лучники, копейщики в черных доспехах с гербом луны на груди. Это не люди и даже не мертвые.

— А кто? — заинтересовалась Анни, не отводя взгляда от армии. — Духи?

Вилен хмыкнул.

— Нет. Упыри, ходячие мешки слизи, безмозглые, полуслепые, глухие. Они совсем не чувствуют боли, ориентируются на запах. Говорят, гирги живут на крайнем юге, где-то в пещерах. Многочисленный народ, поэтому их никому не жаль — видишь, сколько лежит на земле? Даже доспехи им делают никчемные. Преданные, глупые существа, которые будут рады умереть за хозяина. Мозгов им не хватает даже на то, чтобы управлять чем-то более сложным, чем пистолет или деревянный кораблик.

Анни снова сморщила нос.

— Хорошо, что горгулий нет. И крылатых рыцарей, драконов, василисков, ифритов, черных фениксов, птиц Южного мыса, хрустальных дев…

— Ты никогда не рассказывал мне о хрустальных девах, — заметила Анни.

Вилен помрачнел.

— Я родился в городе, который пал под их силой. Все, кого я знал, погребены подо льдом и снегом, которых вызвали девы. Тяжело про них говорить.

— Мне кажется, ты дразнишь, — заявила Анни, оборачиваясь к нему. — Уж что мне жалко, так это того, что нет демонов.

— Глупая ты девчонка, Анни, — вздохнул капитан.

— Я хочу на них посмотреть. На тех, про кого мне рассказывали. Про Призрачный, Огненный клинок, Валентайна… Эйа… И особенно Короля. Говорят, он прекрасен, — окончание фразы она выдохнула, неосознанно повернувшись к востоку. Не случайно ли зло обитает там, где просыпается солнце?

— Многих из тех, про кого рассказывают, я не видел сам. Поэтому жив.

— А кого видел? — с замиранием сердца спросила Анни.

— Я видел Эйа, очень давно, — капитан Вилен задумался. — Очень давно…

— А Король? Его ты видел?

Вилен с опаской посмотрел в сторону лестницы, ведущей вниз. Где-то в глубине башни громыхали железные сапоги рыцарей Палаис-иссе.

— Я никому не расскажу! — пообещала Анни, придвигаясь ближе. Капитан с неохотой начал:

— Он Бог нашего мира.

— А как же звезды? — мгновенно перебила девушка.

Вилен неопределенно махнул рукой.

— У нас тоже верили в Бога, — заметила Анни. — Кто-то даже не в одного, кто-то — ни в кого. Знаете, сколько раз из-за Бога возникали войны? Его не существует, я знаю.

— Не только у тебя дома, крошка, — капитан посмотрел в сторону сияния портала, ведущего во Вселенную. — Некоторые верили в Огонь, пока огонь не поглотил их. Ладно, это уже неважно. Король — Бог, и я могу в этом поклясться. Я видел.

— Что видел?

— Когда мы отвоевывали северные края… Нет, Анни, не те, их уже не существует, их поглотило море. Я встречал его там.

— Как он выглядел? — горя от любопытства, спросила Анни.

Вилен не стал отвечать на этот вопрос.

— Он разрушил ту землю одной мыслью. Просто подумал, что хочет разрушить — и разрушил. Я помню, как его глаза налились голубым светом… как солнце. Он будто горел изнутри. Кем он может быть, кроме как Богом?

— Императрица тоже управляет землей, — заметила де Хёртц.

С лестницы донесся шум сапог. На этот раз он прозвучал куда ближе. И Анни, и Вилен разом замолчали и сделали вид, что ни о чем не говорили. Вбежавшим на площадку башни оказался один из карриолов, обычный мальчик-посыльный.

— Леди Кестрель зовет вас, капитан Вилен! — прокричал он и стремглав бросился вниз снова.

— А я? — обиженно крикнула в ответ Анни, подскакивая с места. Капитан, еле сдерживая улыбку, приподнялся.

— А ты сиди тут и береги себя. Мне нужен человек, с которым я смогу поговорить, когда вернусь, — сказал он.

Фраза не возымела действия. Анни надула губы и отвернулась к северу.

— Береги себя, — прозвучало на прощание.

Следующие полчаса прошли еще скучнее. Туман скрыл землю окончательно, не было видно ни крепостной стены, ни воинов Палаис-иссе, пелена поглощала звуки. Анни некоторое время тщетно пыталась услышать хоть что-нибудь, но, потеряв надежду, начала спускаться по лестнице, в свою спальню. В руках она вертела подаренный Виленом кинжал. И что им делать, веревки резать? Армия до нее даже не дойдет: Анни видела попытки королевства и понимала, что никакое численное превосходство не поможет армии, во главе которой стоят глупцы. Стоило ей об этом подумать, как прозвучал взрыв — девушка подбежала к окну. Туман ничего не подсказал, стекло запотело; Анни решила подняться на площадку вновь.

Однако преодолев всего пару пролетов, она почувствовала, как ветер подул в лицо. Анни чихнула от холода. Вроде бы она закрыла дверь на щеколду… Или нет?

Замок затрясло от нового взрыва, раздавшегося совсем рядом.

Анни стремглав бросилась по лестнице, сразу забыв о загадке. По дороге ей попадались сидевшие на ступенях и просто на камне израненные защитники. У некоторых имелись многочисленные ожоги, кто-то шипел от боли, обрабатывая порезы. Как оказалось, началась новая атака, на этот раз более удачная, только детали спросить было не у кого; катапульты продолжали обстреливать крепость горящими снарядами, во дворе уже горели несколько складов, но до арсенала снаряды, к счастью, не долетали. Помощники из гражданских поливали крыши домов и оставшиеся целыми здания водой, чтобы избежать пожарищ. Отовсюду доносились тревожные крики и вопли раненых людей и карриолов.

Де Хёртц нашла Кестрель в самом углу главного обеденного зала крепости, превращенного в лазарет. Как выяснилось по разговорам, комендант участвовала в вылазке в стан врага за крепостные стены и получила сильный удар по голове тяжелым молотом. К счастью, шлем выдержал удар. Потеряв сознание, она стала легкой добычей для нападавших, но один из солдат-людей вынес ее с поля боя, и Кестрель доставили в Палаис-иссе. Из носа Кесс шла кровь, на лбу явственно виднелась чернильная гематома. Анни стало не по себе. На задворках сознания промелькнула мысль: если так пострадала опытная Кестрель, то что было бы с ней? Мысль надолго не задержалась. Анни встала рядом с комендантом, присоединившись к Вилену, Лиссандро, понурой Офелии Нептане и Лильель. Она пришла посередине какого-то не очень приятного разговора.

— Сколько мы потеряли? — даже находясь в полуобморочном состоянии, Кестрель продолжала думать о судьбе своих подчиненных.

— Более пятисот, — сказал кто-то из толпы.

— А они?

Повисло молчание. Воспользовавшись затишьем в разговоре, знахарки вновь засуетились вокруг Кестрель, накладывая мази и повязку с чистой корпией на лоб Кесс. Вручив в руки коменданта зачарованный отвар, знахарки ушли к другим раненым. Остались только мемории и капитан. Капитан, воспользовавшись этим, произнес:

— У них было подкрепление.

— Что произошло? — шепнула Анни на ухо Лиссандро. Тот промолчал, Кестрель тоже, обдумывая их положение.

Вилен, услышав ее, ответил таким же шепотом:

— Крепостную стену прорвали черные рыцари Гифтгарда. Перегруппироваться мы не успели, нападения ожидали с востока, где скопилась конница и пехота. Купились на банальный обманный маневр, — мужчина горестно усмехнулся. — Внешний вал был взят, мы оставили позиции и внутреннего вала.

Анна опешила. То, что будут так быстро сданы позиции первой линии обороны, не ожидал никто, особенно она. Прошло же не более получаса…

— Как им удалось?

— Перелетели, — коротко отозвался Вилен. О крылатых рыцарях Гифгарда ходили легенды.

Большего пояснять Анне не требовалось. Взяв штурмом внешний вал, враг легко влился за внутренний круг, который ворот не имел. Отныне враг стоял у стен самого Палаис-иссе. Они лишились защиты внешнего периметра обороны.

— Сообщения? — внезапно подала голос Кестрель, вырывая ее из размышлений.

— Ни одного.

Лиссандро, до этого тихо стоявший рядом, ударил кулаком по стене.

— В Анлосе всем плевать на нас! — выкрикнул он, чего сейчас делать не следовало.

Анни с беспокойством огляделась. К счастью, людям вокруг было не до них, куда ни падал глаз — везде лежали бесчисленные тела раненых, а между ними суетились медики. Лекарям помогали мемории из храма в белых передниках. Раненые стонали, некоторые кричали, зовя матерей или помощь. Кто мог двигаться сам и не имел серьезных ранений, терпеливо дожидались помощи, зная, что сперва станут помогать тем, кому она требовалась гораздо больше, чем им. Анни поежилась.

— Им не плевать, они просто не знают, — спокойно заметила Кестрель.

— И не узнают, — процедил сквозь зубы Лиссандро.

— Сколько дней мы продержимся?

— Долго. Прислужницы ветра среди нас, они отобьют все атаки, — встрепенувшись, принялся рассуждать Лисс. — Твари не смогут подобраться с земли, мы разнесем их катапультами. А потом, когда-нибудь, — он хмыкнул, — подойдет подмога.

Кестрель внезапно побледнела так сильно, что Анни с непонятным возгласом подскочила к ней, думая, что коменданту плохо. В этот момент из-за стен раздался взрыв. Вилен, выругавшись, побежал на выход, Лиссандро бросился за ним. Зал объял дым и запах гари.

Анни, не обращая внимания на поднявшийся в зале крик, схватила побелевшую Кесс за руку.

— Тебе плохо? Может, позвать знахарку?

— Нет, — та помотала головой. — Я просто вспомнила одну вещь. Вдруг среди них есть Стальной клинок? Ситри Танойтиш… Она же была комендантом до меня. Она знает все тайные ходы.

— Тайные ходы? — переспросила Анни.

— Да, — лицо Кесс оставалось пугающе бледным. — Слушай. Там, около башни, самой восточной, есть ущелье, ты его знаешь. Ущелье, где течет главный приток Нойры. К ущелью ведет тропа от храма, Ситри его знает. Тропа проходит прямо по ущелью, и будь уверена, что она заберется по старой лестнице и попадет прямо к нам. Анни, — шепнула Кестрель, — иди туда, разрушь переход. Сиди там и как только услышишь какой шум из ущелья — беги ко мне. Поняла?

— Да, — де Хёртц с трудом сдержала радость. Ей дали задание!

— Тогда иди. Может, я потом пришлю кого-нибудь к тебе, но не говори никому о тропе. Пожалуйста.

— Почему?

— Неважно. Иди, ну же!

Анни с бешено бьющимся сердцем побежала по лестнице к самой высокой башне Палаис-иссе. Снаружи разыгралась битва, однако детали ее девушка так и не увидела.

***

Анна лежала на спине и смотрела на звезды. Длинные волосы девушки, обычно заплетенные в небрежную косу, рассыпались по холодному камню, а косая челка чуть закрывала глаза, но Анне было лень поднять руку, чтобы исправить ситуацию, поэтому она продолжала смотреть на небо сквозь помехи из темно-русых волос. Лишь холодный дождь заставил ее подняться и зайти под навес.

— Опять начался, — вырвалось у нее. Капли забарабанили по крыше, по стене, по полу, облака совсем почернели — Анна, сердито отряхнувшись, пошла к лестнице. Снегопад сменялся ледяным ливнем, ливень — снова снегопадом, и через час возвращался снегопад. Холод продолжал волнами атаковать Палаис-иссе. Спускаться Анни не решалась. Целый день огненная мемория просидела на самой крыше обледеневшей дозорной башне. Сначала, разрушив переход ко дну пропасти, она действительно внимательно слушала тишину; потом надоело; последние часы Анни честно думала, что Кестрель дала ей очень скучное задание. Запасы еды также кончились. Дозорная площадка обрывалась в ущелье, пропасть, в глубине которой брала свое начало Нойра, черная река, пронизывающая всю долину до городов-близнецов. С крыши было видно все, даже пролив, а вот северную часть Палаис-иссе скрывала горная гряда. Анни не видела и не слышала ни звука битв, ни разговоров, ни перестрелки — ничего. Иногда приходил страх, что она попросту пропустит марш-бросок королевства и останется тут одна. Уж больно пугающая тишина стояла над дозорной площадкой…

Один раз Анни подошла к самому краю обрыва и кинула огненный шар, чтобы осмотреть ущелье. Нет, ни один человек не смог бы забраться по старинной лестнице, выдолбленной в отвесной скале. Ступени вели к самой реке, спускаясь вниз на километров пять — понадобилась бы недюжинная сила, что суметь преодолеть их наперекор гравитации и без веревок, от которых де Хёртц избавилась. Ситри же все-таки человек… кажется. Полностью успокоившись, Анни перестала обращать внимание на темный провал, который так взволновал Кестрель пару часов назад.

Со скуки она начала вспоминать тот день, когда очнулась в столице империи. Анлос остался в памяти райским садом. После горящего Антверпена Мосант показалась ей невероятным местом, полным чудес. Тут были и единороги, и феи, и лунные вампиры, эйлании, вернеры, майоминги и тысяча других народов, о которых она могла только слышать и которых мечтала увидеть. Так Анни прожила около года, даже не задумываясь о том, что все те, кого она знала, сожжены и обращены в пепел. Де Хёртц не вспоминала никого — слишком счастливо и безоблачно ей жилось в столице империи, которую Лиссандро называл «городом обмана». А потом ее перевели в Палаис-иссе, так ничего и не объяснив…

Анни ничего не знала. Кто она? Откуда эти силы? Кто дал ей их? Почему идет война? Анни доставались лишь обрывки фраз да редкие короткие рассказы тех, кого она просила рассказать. Позже Кестрель заметила, что, по правилам, Анни должны были хотя бы на пару лет отправить в храм огня. Видимо, забыли. Видимо, не нужна.

Вздохнув, девушка вызвала огонек в ладони и стала за ним наблюдать. Смешной. Игривый, все время норовит что-нибудь поджечь. Анни думала, что ее пламя живое, хотя все вокруг говорили, что оно самое обычное. Не верилось ей в это — не может оно быть обычным. Оно ведь привело к новой жизни.

— Скучаешь?

Это был капитан Вилен. Мужчина, на распахнутой груди которого красовались бинты, а левая рука утопала в перевязке, хромая, поднимался по ступеням винтовой башни. Его явно мучила боль, по губам-то и дело пробегала короткая судорога, а левое веко подергивалось.

— Что случилось? — охнула Анни, бросаясь к капитану. С ее помощью Вилен осторожно сел на ступень.

— Все нормально. Устроили вылазку.

Анни с подозрением прищурилась. Кажется, ей только что солгали.

— Тебя Кестрель прислала, да? Боится, что я не справлюсь?

— Нет, что ты, я сам пришел, — ответил Вилен. — Я им больше помочь не смогу, вот и решил навестить подружку. Тебе же самой скучно.

Анни вздернула нос.

— А вот и нет! У меня важное задание, вообще-то, а вы меня отвлекаете!

— Прости, — проворчал капитан и лукаво улыбнулся одними глазами. — Подумал, что, может быть, ты захочешь услышать какую-нибудь историю…

— Может быть, — пытаясь унять любопытство, произнесла Анни. — О чем история?

Вилен внимательно посмотрел на нее.

— О потерянном Огне майомингов?

Звучало занимательно. Анни уселась на холодный камень, всем своим видом выражая живейший интерес к этой истории. Капитан, кряхтя и морщась, присел напротив ее, поглаживая повязки на груди мозолистой ладонью.

— По легенде, когда вместо мира был бесконечный океан, — тихо начал Вилен самым что ни на есть интригующим голосом, — внезапно появилось Пламя. Всё-то в этих религиях возникает внезапно, не находишь? Оно раскалилось добела и стало солнцем. Однако не все Пламя стало им. Часть Его стала Огнем, осветившим подземелья. Огонь солнца призван был созидать, а Огонь Тьмы — разрушать. Так считает большинство населения Мосант, ненавидя призрачное пламя. Майоминги же поклоняются голубому огню. В центре их столицы всегда горел огромный жертвенный костер. Год за годом, эра за эрой.

— Голубой огонь? — приподняв густые широкие брови, переспросила Анни. — У меня такой на кухне горел.

— Он жжет все. Говорят, от него сгорают даже души.

Анни пожала плечами. Кто их видел, эти души? Она не разделяла здешних верований, хотя и интересовалась ими.

— А почему потерянный?

Вилен задумчиво потер раненое плечо, рассеяно глядя в пространство вдаль. Луна медленно выбиралась из-за облаков, словно наблюдая за Палаис-иссе.

— Пламя цвета глаз их господина… Символично, не правда ли? Однажды, давным-давно, леди Сёршу и наследный принц Диких островов посетили столицу майомингов — Браас. Они посетили его в главный праздник Огня.

— И?

— Оно потухло, охватив одежду принца. Принц не горел. Майоминги решили, что он посланник Огня — так часто бывает, мессии, посланники… Однако принц ушел. Едва он вышел на свет, как огонь, перекинувшись с одежды на наследника, начал пожирать принца заживо, не желая покидать подземелья. Это видела вся делегация. Вечное Пламя вскоре потухло, оставив на камне пепел своего носителя, — капитан, закончив сказ, задумался, подняв глаза на луну. По его лицу скользили тени.

Анни поежилась. Сгореть заживо… Жуткая смерть.

А дождь тем временем прекратился, и наступила тишина. Они молчали. Лишь один раз Анни показалось, что она услышала какой-то шелест, но, подумав, девушка решила, что это птица пролетела в ущелье. Ее не покидал вопрос: что же чувствовала Сёршу, когда на ее глазах горел человек?

Кинжал, который де Хёртц держала в руке, резко нагрелся — Анни ойкнула и посмотрела на лезвие. Оно действительно раскалилось. Иероглифы, восточная вязь очаровали девушку, и она забыла от тревоге, пораженная красотой смертельно опасного клинка. Может, ее сила так проявила себя? Мало изученная, полная загадок сила. Внезапное движение на фоне заставило перевести взгляд на край обрыва, где клубились остатки магического тумана. Храбрость, прилив которой она ощущала, думая об опасностях и приключениях, стремительно испарилась. Яркое свечение луны позволило увидеть то, что Анни не была готова и не рассчитывала увидеть: невысокая женщина в ботфортах и с длинными волосами спускала в ущелье собственный потрепанный плащ.

— Вилен… — шепнула Анни, сжавшись от страха.

Однако капитан видел все и так. Бесшумно встав, он не спеша направился к нежданной гостье. В его здоровой руке заблестел меч, выскользнувший из ножен одним слаженным, отработанным годами движением. Плечи Вилена напряглись, он слегка шевельнул эфесом меча, показав Анне, чтобы та держалась подальше. Анни и без его предупреждения словно приросла к камню, не в силах пошевелиться.

— Привет, Эдди.

Дальнейшее случилось очень быстро. Анни не видела, что именно произошло: все скрыла спина Эдгара Вилена, однако она была готова поклясться, что незнакомка не шевельнулась, продолжая стоять лицом к ущелью, а капитан внезапно закричал, схватившись больной рукой за здоровую, грузно осел на колени. В следующее мгновенье из его тела вырвались острия стальных пик: оно дернулось назад, доспехи, словно бумагу, прошили сверкающие лезвия и остались, держа Вилена в воздухе. Тело капитана медленно, под тяжестью собственного веса начало опускаться на обледеневший камень.

— Не прячься, я чувствую тебя, девочка, — не оборачиваясь, произнесла женщина. Голос ее был довольно мелодичен, только где-то в глубине тона проскальзывала хрипотца.

Анни не шевельнулась. Силуэт Ситри Танойтиш, Стального клинка Синааны, отчетливо чернел на фоне белесого тумана. Между ними лежало тело капитана, под которым расплывалось безобразное пятно крови.

— Валентайн, тут никого нет, − спустя минуту сказала Ситри. Но Анни знала, что кого-кого, а нет как раз Валентайна. Слух говорил ей, что Стальной клинок пока один на площадке. Когда Кестрель или кто-нибудь другой услышит шум боя, то сразу же прибежит ей на помощь. Уж Анни постарается, чтобы услышали. Или увидели… На глазах выступили слезы. Сжав зубы, де Хёртц вышла из тени. Ее сердце словно сжало тисками. Взгляд с трудом оторвался от капитана; на щеки брызнули слезы. Даже собственная мать относилась к Анни с меньшей теплотой, чем Вилен.

Ситри же, увидев ее, не удивилась нисколько, только сложила руки на голой груди. Анни заметила, что на легендарном Клинке нет никакой брони. Странно это: идти на бой совершенно незащищенной. На Ситри не было ничего, кроме короткого открытого платья со шнуровкой на бюстье и длинных сапог — такой вид смотрелся крайне нелепо посреди битвы в снегах северной крепости.

— Я бы на твоем месте уже бежала бы в Анлос.

Анни, подняв руку, ударила первой. Короткий заряд пламени прочертил воздух над головой Клинка, едва успевшего уклониться, и погас. Ситри резко выпрямилась, чуть не поскользнувшись на льду из-за тонких шпилек. Кажется, подобной меткости она не ожидала. Под крючковатым носом врага залегли тени, пугая юную меморию. Ситри напоминала ведьму из старых сказок о беззащитных принцессах и любви.

«Времени нет», — мелькнула мысль. Анна со всей силы замахнулась и вызвала столько огня, на сколько хватило сил. Стало немыслимо жарко, как тогда, на ее планете. Лед растаял. Туман исчез, и снова показалась луна. Ее свет переливался на смуглой коже врага, как молоко в латте. Пока Ситри удавалось уклоняться от пламени, однако было видно, что она устает. Это чрезвычайно воодушевило Анну. Первый Клинок в ее жизни! Со звоном порвалась шнуровка на бюстье, и теперь его сдерживала только пара крючков.

Внезапно что-то словно ужалило Анну в руку, пронзив, как тонкое ледяное лезвие стилета. В запале гнева и боевого куража она не обратила внимания на укол; но вскоре пламя зачадило, и Анни, согнувшись, закашлялась. Огонь погас. По пальцам левой руки пробежал холодок, поднимаясь все выше и выше, лишая мышцы подвижности, выхолащивая до кости. Анни стиснула зубы, чтобы не закричать от боли.

Ситри стояла в паре метров от нее, целая и невредимая, разве что слегка раскрасневшаяся, и спокойно, не шевелясь, наблюдала за ее страданиями. В сердце кольнуло, холод перекочевал с руки на плечи и обездвижил, охватив каждую клеточку тела. Анни, не удержавшись на ногах, опустилась на камень. Рука рванулась к груди. На скале лежал кинжал, тускло переливающийся в лунном свете.

— Лета заколдовала, — сказала Ситри, направляясь к жертве. — А ножи я метаю отлично, особенно когда не видят, думая, что побеждают. Ты не первая такая.

Ситри вытащила из ботфорт еще один серый кинжал.

— Штучки три в сердце за раз — можешь прощаться с этим миром, — добавила она. Снова кольнуло в груди, звон металла эхом раздался в тишине цитадели.

Ситри наклонилась и ласково приподняла ей подбородок. Рука слуги Синааны была адски холодна.

— На твое счастье, кинжалы у меня кончились, — прошептала она. — А может, и не на счастье.

Казалось, к щеке приложили раскаленный металл. От боли туман в голове рассеялся. Анни дернулась, но Ситри держала крепко. Она буквально села ей на грудь, вцепившись губами в место пореза на щеке, отчего лицо стало медленно неметь. Видимо, Ситри это не устроило, и она провела ногтем по шее девушки.

— Анни!

Вампирша резко подняла голову. Ее глаза горели безумным зеленым светом, губы блестели. Прогремел гром. «Кестрель», — подумала Анни. Молния пролетела над Ситри и ударила в камень. Пара осколков оцарапала и вторую щеку Анни. Вампирша с жаждой во взоре уставилась на алые капли, но была вынуждена отступить на пару метров, не спуская страждущего взгляда и то и дело облизывая губы.

— Ты как? — прошептала Кестрель, с испугом глядя на нее, и, не услышав ответа, оторвала от собственной перевязки кусок бинта. Марля легла на рану. Анни не чувствовала ничего, что было ниже плеча, в глазах стояла пелена. — Держись, мы не сможем вытащить тебя отсюда на себе.

— Что случилось? — сумела прошептать Анни.

— Они прорвались, — быстро произнесла Кестрель и встала. На теле коменданта крепости отчетливо различались синяки и повязки, скрывавшие новые раны.

— Уже встретилась с Валентайном, да? — со смешком заметила Ситри, намекая на длинный порез на животе, распоровший и металл доспехов, и кожу, после чего облизнулась.

Засверкали молнии. Они переливаясь в темноте, как жидкий свет, окружали Кестрель паутиной. Тысячи коротких вспышек. Анни поражалась быстротой ее движений: Кестрель сама была как молния, внезапная, яркая и резкая. Ее волосы разлетались в движении, но ни одна прядь не задела окружавшие меморию заряды. От смены красок и света у Анни зарябило в глазах, но вот Кестрель остановилась — пара секунд превратилась в минуту бури света — и выпустила молнию.

Снова раздался гром, оглушивший Анну. Часть крепостной стены отлетела, и Ситри, взлетев вместе с ней, взмахнула рукой в тщетной попытке удержаться — но упала обратно на камень, как тряпка.

— Анни, беги, скажи им… — горячо зашептала Кестрель. — Я выдержу, я быстрая, а ты еле на ногах стоишь. Не хочешь просто так уходить, помоги нашим внизу, только не здесь, пожалуйста!

— Помочь вашим внизу? Некому уже помогать, — произнес гулкий мужской голос. Ситри протянула к ним руку. Прочные металлические нити окутали меморий. Анни поморщилась, ощутив, как одна из нитей сделала очередной порез на коже, и застыла, чтобы не получить новые.

Воздух накалился статическими разрядами, стало трудно дышать, но, кажется, замечала это одна Анни. Валентайн, появившись вслед за своим голосом, встал рядом с Ситри, кинув один взгляд на убитого капитана. Рыцарь был весь в черном: матовый изрезанный плащ был наспех накинут на легкие доспехи. Темные с проседью волосы волной падали на широкие плечи, а бездушные глаза изучали Кестрель. Мужчина был крайне высок. Анни невольно засмотрелась на его хищное лицо.

— А я думала, придется самой разбираться, — капризно сказала Ситри, вставая. Она в предвкушении облизнула губы — теперь добыча не уйдет точно, загнанная в клетку. Анни не ощущала в себе сил, которые позволили бы ей спастись. Как завороженная, она смотрела на Валентайна, будто тот мог помочь. В сказках принцесс всегда защищали рыцари.

— Возникли проблемы, — гигант пожал плечами. — Ты же знаешь, я не убиваю женщин.

— И когда-нибудь именно это погубит тебя.

Валентайн продемонстрировал изорванный плащ, уже не прикрывающий доспехи.

— Царапаются как кошки, ничего более. Но одну все же пришлось отправить, — Валентайн показал пальцем на небо, — туда.

Анни пискнула.

— Майриор сказал от всех избавляться, — недовольно напомнила Ситри.

— Плевать мне, что он сказал! — рявкнул Валентайн, мгновенно вышедший из себя.

— Не хочешь их убивать, — в ответ взорвалась Ситри, — я это сделаю!

Она выхватила у Валентайна меч.

Анна почувствовала, как ее волос коснулся теплый воздух. Ситри застыла. Валентайн уставился куда-то наверх, ничего, однако, не предпринимая. Порывом ветра, более сильным, чем предыдущий, у Ситри вырвало меч. Анна не могла пошевелиться, чтобы увидеть, что происходит вокруг, но знала, что это Офелия. Рыцарь же по неведомой причине продолжал стоять ровно.

— Валентайн! — взвыла Ситри — ветер сносил ее в сторону обрыва. Шпильки противно царапали камень. Вампирша вызвала кинжал, но не успела его кинуть. Ее вопль раздался по всему ущелью и прервался негромким всплеском далеко внизу.

— Молодец, — с каким-то облегчением произнес Валентайн, обращаясь к маленькой кудрявой мемории, возникшей перед ним, и снес голову Офелии ударом меча. Тело безвольно упало в ореоле изорванной ткани, голова опустилась к его ногам с противным чавканием. Кестрель прикрыла глаза; Анни поняла, что ее начинает тошнить. Металлические нити, окружавшие их, внезапно исчезли — обе упали на пол от неожиданности. Рыцарь отер кровь со лба и взмахнул мечом, оставив на камне темный бурый след.

— Даю пять минут, — сказал он, — чтобы вы исчезли отсюда. — Валентайн пнул голову Офелии Нептане, отправив ее в обрыв.

========== Глава 25 Клинки Синааны ==========

1 число месяца Постериоры,

Валентайн Аустен

Развалины Палаис-иссе покрыл чистый, как солнечный свет, снег: бесчисленные шпили башен, виадуки, крепостные стены скрыла сияющая белизна, полностью соединяя замок с окружающим миром. Полотно зимы спрятало от небесного светила изорванные знамена, черные доспехи, бесчисленные тела людей, карриолов и меморий, угли осадных башен и Эдгара Вилена, легенды северных земель, обращенных в соль. На безлюдной площадке самой восточной башни, усыпанной металлом, лежал лишь он, вперив остекленевшие глаза в чистое небо. Кожа мертвеца посерела, кровь свернулась, почернела. Правая рука покоилась на груди, пронзенная иглами, в которые Стальной клинок превратил меч мужчины. Собственное оружие стало причиной смерти одного из величайших военных стратегов Мосант.

Снег покрыл всю землю, но не проник в ущелье Нойры, в которое пала Ситри, дочь Предательницы Сёршу.

Волны черной реки то и дело захлестывали Ситри, но поделать с этим она ничего не могла. Ее выбросило на маленький каменный остров в паре миль от Палаис-иссе. Рядом валялась голова мелкой дряни, сбросившей ее сюда — значит, Валентайн отомстил, и это чувство грело. Когда Ситри придет в себя настолько, что сможет ходить, она первым делом кинет голову в лаву, чтобы второму перерождению души убитой снился ад. Или выбросит в море, чтобы душу заковало в лед. Единственное, что она точно не будет делать — это уничтожать сразу. Пусть мучается дольше — может быть, вечность, если та существовала. Кто-то говорил, что смертным отмерено четыре перерождения, кто-то — что и после них души бездумно бродили по миру. Правды не знал никто, кроме Короля, владыки Синааны. Ее Короля.

Ситри хорошо помнила тот день, когда впервые увидела Повелителя. Он шел по волнам северного океана, зажигая на небе новые звезды. Прекрасный, всесильный. Король смог дать ей то, чего так жаждала дочь Сёршу — власть и бессмертие.

Спустя пару часов срослась рука: осколки костей долго жгли тело, прежде чем встали на нужное место и соединились в единое целое. Ситри, пересиливая боль, пользуясь единственным, что было рабочим в ее теле − той самой рукой, — забралась повыше, чтобы вода не захлестывала горло, нос и уши. Когда пролетаешь семь километров, задевая телом каждый выступ скалы, а потом падаешь в ледяную воду на глубину всего лишь два метра — поневоле ломаешь все, что только можешь. Наконец, встали на место шейные позвонки, и Ситри с наслаждением повертела головой, слушая хруст межпозвоночных соединений. Блаженство… Срослись кости пальцев и ключиц. Ситри диву давалась, в какой, оказывается, мешок с обрывками костей она превратилась. Такое было впервые.

Хорошо быть под проклятием. Чары Короля превращали боль в спутницу каждого дня, заставляли привыкнуть к ней, считать верной подругой. Проклятие притупляло ненужный инстинкт самосохранения и даже больше — сменяло на жажду импульсов в теле, гласящих, что оно живо. Оно преобразовывало инстинкт размножения в пустую страсть, вытаскивало из души пороки, которые было принято скрывать. Любовь к власти, алчность, похоть, гордость, зависть и другие грехи, не столь знакомые Ситри Танойтиш. Они блуждали в пустоте вместо сердца и были светочем непроглядно долгой жизни, темного ущелья, в который она пала по воле Короля.

Валентайн Аустен отыскал Ситри спустя пять часов. Он шел в воде, погруженный в реку по грудь, и боролся с волнами. Изгнанный принц напоминал косматого медведя, ловящего рыбу. Капли застыли в спутанных волосах. Его мерцавшие глаза были единственным источником света на дне провала, и огоньки от них отражались в воде, стремительно текущей меж скал в долину городов-близнецов.

— Валента-а-айн! — прохрипела Ситри дырявой глоткой, пытаясь ориентировать его. — Валента-а-а-айн! — адские звуки продирались сквозь журчание воды с большим трудом.

Лорд все же услышал и выбрался на берег. Одежда была суха.

— Как ты неудачно упала, — сказал он, критически посмотрев на нее, и задумчиво потрогал слизистую горла. Щекотно. Набежавшая волна окатила их с головой: видимо, где-то в горах сошла очередная лавина. Валентайн снова остался сухим.

— Это все ты виноват, — злобно захрипела Ситри. — Позволил белобрысой скинуть меня в эту пропасть. Я же рассеяться могла!

— Тут высота километров восемь, − отмахнулся «спаситель».

— И проплыла пару в ледяной воде.

— Я тоже шел в ледяной воде. Хотя мог идти по ней, но не хотел пропустить какую-нибудь твою часть. Что бы я делал без твоих ног? — Валентайн провел рукой по покатому бедру любовницы. Ситри сладко вдохнула от нахлынувшей боли.

— Обрюхатил какую-нибудь девку в деревне, я думаю, — прошептала она.

Лицо Валентайна было в тени, горели только глаза. Однако Ситри видела каждый шрам на его коже и самодовольную улыбку на губах. Чрезвычайно высокий, мускулистый Валентайн знал цену своей красоте. Иногда Ситри казалось, что у потомков Астреи нет иного выбора, кроме как быть прекрасными. Смешение с иноземной кровью придавало дополнительный шарм. Ровный нос вкупе с узкими ноздрями, свойственными народам крайнего севера, сводил Ситри с ума. Сама она классической красотой не отличалась. Южная кровь бурлила в Стальном клинке, от матери-пустынницы достались зеленые волосы и цвет глаз. В детстве она собственноручно сломала себе нос в надежде, что горбинка исчезнет, а кончик перестанет нависать над губами, как у ведьмы.

— Мы его завоевали, да? Эту дыру в горах, Палаис-иссе? — Ситри ненавидела северную крепость. — Четыре дня осады. Айвене ничего нельзя доверить. Надо было сразу отправить ее на юг, а самой быть здесь. Если бы не отец, я бы поступила так. Тьма. Как же я устала. Летела с Брааса, забралась в замок и… — Ситри кинула злой взгляд наверх. — Все из-за тебя, Валентайн. Убил бы ее сразу, но нет, взыграли сантименты. Девчонка Нептане всегда тебе нравилась, я знаю. Меркантильная шлюха, вся в папу.

Валентайн усмехнулся.

— Холодная, как моя первая жена.

— Когда мы доберемся до столицы, я сама убью Мару, понял? — Ситри облизнула губы, собирая кровь, и улыбнулась. — Четвертую и оставлю на солнце поджариваться, как кусок мяса. Или выколю глаза, оставлю в лесу, пусть полакомится зверье. О, нет! Нужно думать об армии! Порежу на кусочки и отдам гиргам, они, твари, ничем не отравятся, даже Мару Аустен.

При звуки имени бывшей жены волчьи глаза Валентайна стали блестеть стократ.

— Я твою сестричку проведала в Браасе, — продолжила вампиресса. Разговаривать она любила. — Ничего такая, я бы с ней поразвлекалась, да к детям не тянет. Совсем не похожа на Мару, папашкина мордочка. Я с ней поиграла немного, видел бы этот фонтан слез. Хорошо, что я там оказалась. Не знаю, что бы с ней сделали, если бы не я. Поступили бы как со свиньей на убой. Месть вечно застилает всем видение выгоды. Даже майомингам.

Валентайн отер ей подбородок и наклонился.

— Ты проголодалась, я прав? Только о еде и говоришь.

— Во всех смыслах, — отозвалась Ситри и в следующее мгновение почувствовала знакомый вкус обветренных губ. Рукой Валентайн поддерживал ее голову. Кровь в венах забежала быстрее, кости затрещали. Ситри пошевелила пальцами, и доспехи Полуночного рыцаря развеялись, осталась только длинная рубаха и бриджи. Валентайн вздрогнул.

— У тебя все органы смешались внутри, что ты делаешь?

— Главный на месте, — огрызнулась Ситри, опуская ладонь ему на поясницу. — Прекрати прикидываться чистоплюем, ты бесишь, когда так делаешь. Я знаю, какой ты на самом деле, оставь благородство для Белладонны, — вампирша впустила ему под кожу острые когти и вцепилась в губы поцелуем. Клыки вампирши давали невыносимое наслаждение; серебристая кровь заставляла Ситри дрожать от экстаза. Ей казалось, что теперь по венам бежит расплавленный металл. Кости начали срастаться с новой силой, клыки вошли глубже. С треском разорвалась ткань.

— Ты совсем больная, — от этих слов Ситри лишь сильнее впустила когти. В этот момент ей хотелось либо порвать Валентайна в клочья, либо чтобы он порвал в клочья ее. Вампирша оплела его ногами. Всегда загорелое лицо побледнело от прилива крови, Валентайн часто задышал от смешения боли и желания. — Ты совсем больная! Ты полутруп!

Ситри размяла шею. Кожа уже затянула дыры в глотке.

— Тебе самому хочется, рыцарь, — с издевкой в голосе сказала вампирша и протиснула ладонь под пояс бридж. Валентайн сдался. Они столько лет были вместе, что Ситри ни на мгновение не усомнилась в будущей победе, и от этого чувства сводило живот.

Лишь когда серебро глаз угасло и Валентайн невольно испустил стон, они оторвались друг от друга. Рубаха пропиталась кровью, на лице рыцаря отпечались грязно-багровые линии. Ситри, как разобранная кукла, лежала на камнях — Валентайн ухитрился сломать ей пару костей заново, и руками двигать проклятая вампиресса уже не могла. В желудок и кишки будто напихали гвоздей — Ситри улыбалась и таяла в сильной ровной боли, одном из немногих переживаний тела, оставшихся при ней. Пустота вместо сердца прекратила напоминать о себе.

— Дерьмо, — выругался Валентайн, заходя в рекупо пояс, и принялся яростно тереть кожу.

Ситри попыталась рассмеяться, но из груди вырвалось только булькание.

— Не пытайся, ты убил столько народу, что никогда не избавишься… — она выдохнула и стальным прутом поправила платье, чтобы прикрыть черные гематомы на бедрах, — от этого всего.

Валентайн упрямо тер кожу. Рубаха стала чистой по его воле, но тело зачаровывать он не мог. Кровь не сходила с рук и вовсе впиталась в торс дьявольской татуировкой. Отвратительно… Внезапно полуночный рыцарь выпрямился, как ищейка, взявшая след. Он давно чувствовал, что в ущелье они уже не одни. Тень страха всегда следовала за одним из Клинков Короля.

— Не говори Белладонне! — выпалила Ситри, заметив бледную тень рядом. Вода замерзала, воздух загустел и стал холодным.

— Конечно не скажет, — ядовито сказал Валентайн, повернувшись к Лете Инколоре. — Иначе кто-то может сказать про нее и Майриора его жене.

Лета взглянула на него, но ничего не сказала. Валентайну она никогда не нравилась: слишком пресная. Темные провалы блестели над изысканной бледностью тонких черт лица, обрамленного выцветшими волосами. Когда-то давно, когда он и Лета боролись на стороне империи, Бесплотный клинок был совсем другим: цветущей златовласой красавицей, до забавного похожей на леди Астрею. Давно?.. Всего девятнадцать лет назад, девятнадцать лет, ставшими вечностью, как бы банально это ни звучало. Мир изменился настолько, что Лету с трудом получилось называть ласковым именем, просилось полное — Валетта. Оно стало подходить больше.

— Все прошло гладко? — спросила Ситри. Она обитала в королевстве дольше их на пару сотен веков.

— Да. Переправа сожжена, город затоплен.

— Эти двое никогда не могут сделать ничего нормально, — закатила глаза вампирша. — Куда смотрела Белладонна?

— За Риммой.

— Что ж это за ребенок такой, за которым должен следить главный Клинок Синааны? — с негодованием воскликнула Ситри. Лета уничижительно на нее посмотрела и взлетела в туман. Валентайн с рассеянным лицом пошел по воде.

— Эй, ты куда?!

— Приду, когда соберешься, − не поворачиваясь, ответил он, и Ситри снова осталась одна наедине со сладкой болью.

***

Валентайн не боялся света. Солнце ласково грело покрытую шрамами кожу и превращало непроглядно черный белок глаз обратно в белый — не более. Оно не превращало в иссохшуюся пыль — Ситри однажды лишилась так пальца на руке, попав под луч света; оно не обжигало, как Лету, до черных волдырей; оно лишь грело. Более того, он видел на свету. Темный лорд даже снял рубаху, чтобы насладиться солнцем. Меч находился в паре шагов от него, прислоненный к камню.

Валентайн лежал с закрытыми глазами на камне у развалин Палаис-иссе и думал. Цитадель завоевали быстро, стоило ему появиться на севере. Наивные люди! Они думали, что стены сдержат. Нет, материя мира ничего не значила для Валентайна. Он проходил сквозь матрицу спокойно, покрывая сотни миль за секунду. Только он стоял на улице, под проливным дождем — спустя мгновение стоял за спиной коменданта крепости, Кестрель, которую знал. Легко. Слишком легко. Но для чего?

Лорд-оборотень уже не чувствовал себя на своем месте. Когда он только пришел в Синаану, Валентайн сделал это в первую очередь из-за мести. В красках расписанные перспективы его не волновали — да и чьи это были перспективы? Всемирное господство? Зачем оно ему? И, как оказалось, чем он будет править, если дражайшее Его Величество приказывает все разрушать? Служение Его Высочеству? О да, великая радость! Отмщение всем тем, кто его не любил?.. Валентайн не знал, любил ли его хоть кто-нибудь из светлых…

Жизнь после смерти — долгая и пустая. Никаких целей нет, если ты не посвятил себя идее, как Сёршу; если не лишился чувств и эмоций, кроме желания поглощать души, как Лета; если не боролся за будущее народа, как Донна. Воздух не нужен, пища пресна, практически любое увечье заживает за секунды. Каждый из них, попав в вечную клетку Короля, пытался каким-либо образом убить себя, прожив пару лет или веков. Валентайн прыгал в океан, но неизменно возвращался; он резал себя, но раны затягивались; он сжигал себя в собственной лаве, но безрезультатно. Каждый из них, пройдя через эти муки, молил Бога, чтобы тот забрал проклятый дар обратно — небо было глухо к просьбам.

И наступал момент, когда надо было выбирать.

Кто-то, озлобившись, погибал во Тьме, превращаясь во всеразрушающего демона и лишаясь рассудка. Кто-то оставался, чтобы убивать таких же мучеников вечности, и терял себя. Кто-то, возвращаясь в Хайленд, влачил существование, украшенное приказами и догмами императрицы, пока не погибал на главной площади. Лишь одна мысль объединяла эти пути: правильным ли был выбор?

Но у Валентайна хотя бы был выбор. Донну никто не спрашивал: ее растили для Синааны, прививали ее принципы с самого рождения, учили убивать без жалости, и она не знала ничего другого, кроме Тьмы. Айвену начали обрабатывать еще в подростковом возрасте, загнали в психиатрическую лечебницу и забрали к себе сразу после «смерти»; про Нааму, странное и молчаливое создание, он ничего не знал. Лету, переманившую его самого во Тьму, с помощью своего «обаяния» завербовал сам Владыка Синааны. Ситри… он предпочитал об этом не вспоминать.

Девятнадцать лет со дня его смерти.

Луч лунного света прошел совсем рядом с лицом, обрезая густые путанные волосы.

— Где он?! — взвыла белокурая мемория, подобно всем загнанным в ловушку животным. Валентайн усмехнулся. Ненадолго зависнув в межпространстве, он мог полностью насладиться гримасами парней и девчушек. И откуда они? Неужели часть светленьких сумела спрятаться в недрах крепости, как крысы?

Сверкнул появившийся ниоткуда меч, и блондинистые пряди упали на камень.

— Квиты, — произнес Валентайн. — Я делаю это второй раз. Ты особо непроходимая дура? Сказал ведь не возвращаться.

— Он тут! — радостно заорала белобрысая. — Я не одна возвратилась!

Валентайн поморщился. До того шаблонная фраза, что сил нет. Но он действительно чувствовал множество хайлендцев вокруг. И не боялся. Лишь ждал.

— Я не убиваю женщин, — напомнил он, но Валентайна никто не слушал.

Первой на него обрушилась сила стоявшей ближе всех белокурой, но камни он с легкостью разрубил мечом, а следом и причину их движения. Струя крови ударила в воздух, став своеобразным сигналом к бою, и засверкала. Земля задрожала, покрылась трещинами, из которых шел пар. Поняв, что в толпе меморий был прислужник его же звезды, Валентайн не стал дожидаться лавы и с легкостью вырубил еще одну девушку, кинув свой меч ей в грудь и разрубив этим напополам. Вторая. Третий был невидимым, но он видел запах мяты рядом с собой и ударил кулаком просто наугад, отправив тело бедняги в полет с такой силой, что башня, в которую тот попал, треснула и начала разрушаться. Каменные глыбы задавили еще нескольких противников. Одновременно полыхнули красный и проклятый огонь, но Валентайн, снова исчезнув на пару мгновений, отрезал обеим мемориям головы кинжалом, который держал за поясом, на всякий случай. Девять. Один удар в живот. Десять. Кинжал застрял, и поэтому следующей мемории голову он оторвал голыми руками.

Покончив с врагом, Валентайн замер, самодовольно обозревая поле короткой битвы, усеянное останками искалеченных им тел. Мемории сами начали бой: принципы рыцаря не нарушены. Он был уверен, что напали не только на него. Мир порвался, впуская в межпространство, и когда сапоги вновь коснулись камня, темный лорд был уже на дне ущелья.

Острия стальных пик были унизаны телами. Валентайн осторожно прикоснулся к блестящей поверхности, и на пальце появилась серебряная капля, однако рана сразу же зажила. Он поглядел налево, потом направо: везде потемневший металл, по всей расщелине. Кровь капала в воду, окрашивая ее в глубокий красный. Зря спешил.

— Не изменяет традициям, — заметил Валентайн. Мертвые его не интересовали.

Сталь гнулась, когда он подходил, чтобы пропустить. Расщелина то и дело озарялась очередной сгорающей душой, а тишина нарушалась редким плеском падающего в воду обручального кольца. Валентайн с удивлением понял, что русло реки завалено камнями, образовав что-то вроде плотины, постоянно грозившейся развалиться. Разорваться.

— Ситри!

На островке ее не было. Уж не в плотину ли ее замуровали, прежде чем вампиресса сумела разорвать всех штыками? Валентайн без особого энтузиазма повернулся к каменной стене, но, к счастью, сзади него раздался негромкий всплеск.

— Ситри!

Она лежала на камнях в воде, полностью погруженная в нее, и Валентайну пришлось изрядно потрудиться, чтобы слой за слоем заморозить реку, выталкивая любовницу на воздух. Ситри закашлялась. Ее щеку пропороло насквозь, обнажив десны и зубы.

— Пора бы уже научиться не дышать!

— Хватит пиздеть, подними меня! — прорычала Ситри, после каждого произнесенного звука истекая новой порцией крови через прореху в щеке.

— Заткнись.

Левая рука была неестественно вывернута и, видимо, срослась неправильно. Несколько ребер внизу острыми осколками торчали из тела, явно не собираясь возвращаться на место. Одно колено было раздроблено на несколько частей, пережив встречу с каменным уступом. Валентайн счел своим долгом сообщить Ситри, что выглядит она попросту исчадием ада на данный момент. Вампиресса проигнорировала его слова.

— Подними меня, − снова тихо зарычала Ситри. − Клянусь, если ты меня сейчас не поднимешь, я перережу тебе глотку ночью, и никакая телепортация не спасет.

— Как ты собралась перерезать мне глотку, оставаясь грудой костей на дне ущелья? − с искренним любопытством спросил он, приподнимая вампирессу на руках. Позвоночник угрожающе начал гнуться и затрещал. Валентайн уронил Ситри обратно.

— Еблан! — заорала она. Больше она слов не нашла, снова закашлявшись.

— Ты развалишься по пути, — хладнокровно повторил он. − Потеряешь что-нибудь в небытии.

— Сделай ты хоть что-нибудь! Пусть я развалюсь по дороге, но донеси меня!

Валентайн покачал головой.

— Попроси Майриора, позови его, — зашептала Ситри, — он вылечит меня.

— Я не собираюсь его ни о чем просить! — взорвался Валентайн. — Даже ради тебя! Я никогда ни о чем никого не прошу! Тем более его!

Ситри побагровела и явно хотела что-то сказать, гневное и ядовитое, но слова застряли внутри искалеченного горла. Земля снова задрожала. Валентайн поморщился.

— Ты не сможешь убить. Даже кожу не проколешь.

Глаза Ситри горели, как адовый костер, и Валентайн, поняв, что до нее не достучаться, медленно встал, чувствуя, как металл начал прокалывать подошву сапог, но не более. Камни затрещали.

Как и ее мать, Ситри обладала крайне неуравновешенным характером.

— Хоть бы силы поберегла, − сказал Валентайн, прежде чем исчезнуть.

Снова трупный воздух. Здесь не светило солнце, не светила луна, и небо всегда было серовато-красным. Впереди матово чернела стена, отделявшая его земли от остальных, внутри которой все кишело солдатами. Земля, серая и выжженная, полыхала огнем, рвущимся из нее. Его земля. Его солдаты, хотя он предпочитал благородное «рыцари», жившие внизу, среди огня, железа и лавы. Только там Валентайн чувствовал себя практически счастливым. Километры переходов, Преисподнии, до самой границы мира − океана раскаленной материи, за которой начинался очередной вход в область небытия. Справа простиралась широкая серая пустошь, ровная и гладкая земля Леты, разрушенные сады Эллионы. Там не было ничего, и только у самого моря стоял ее замок. Валентайн ни разу не посещал земли забвения. Сзади стоял вечный туман, а за туманом − Его земля.

Валентайн, с ненавистью взглянув назад, стал спускаться вниз по лестнице, к огню. Раскаленный воздух сжег бы любого, кто не нес проклятие Мосант; шелестели ифриты, уходя прочь. Саламандры купались в лаве; Валентайн очень любил гладить их по спине. Только он мог к ним прикасаться — огонь не обжигал лорда. Метка Короля не позволяла душе покинуть тело, а понимание мира не давало возможности получить рану. Вода? Он научился превращать ее в воздух. Огонь? Кожа спокойно принимала его. Металл? Он не мог причинить Валентайну ни малейшего вреда. Время? Оно остановилось для него очень давно.

Едва Валентайн спустился по лестнице до среднего уровня, как в горах у Палаис-иссе что-то взорвалось. Дрожь земли добралась до самой Синааны.

— Леонард! — крикнул он, зная, что верный помощник услышит его в любом месте. — Скажи Айвене, что тело Ситри несет к морю.

По туннелям прошелестело тихое «да, мой господин», и Валентайн продолжил свой путь вниз. Ему хотелось побыть в компании любимых саламандр, вдыхая горячий серный воздух, и ни о чем не думать, но в голове чернел приказ Владыки. Сообщение от Короля дошло до сознания утром, когда Валентайн искал Ситри. Властелин Синааны хотел увидеть своих слуг и давал на сборы два часа, оба из которых полуночный рыцарь собирался посвятить сну.

***

— Бессмысленные собрания, — говорил Валентайн, обращаясь к неподвижно застывшей, молчаливой публике. — Все уже давно все знают. Новые бредовые затеи могли бы рассказать Вейни или Лета, как особо близкие к нему, — слово «особо» он произнес с едва заметной улыбкой. — Только зря теряем время, пока ждем этого нарцисса. Наама, можешь сесть на стул, а не летать надо мной?

— Валентайн смел с волос пепел и встряхнул головой.

Огненный призрак завис над столом, напоминая о себе парой горящих глаз. Рыцарь был готов поклясться, что она усмехнулась.

— Хорошо! — вспылив, Ситри стукнула по столу маленькой ручкой, неестественно вывернутой. Она злилась на него. — Валентайн уже рассказывал, как благодаря ему я упала с цитадели, сломала себе все, что только было можно, а потом он отказался нести меня домой, и река выбросила в Сирмэн, пока Вейни не выловила… Давайте поговорим об этом?

— Среди нас есть два человека, которые вполне могут поболтать и одни, — съязвил призрак Наамы.

Как всегда после ее колких замечаний, в воздухе повисла относительная тишина. В комнате сгустилась темнота: Клинки не нуждались в свете. Валентайн, едва видимый в свете пламенеющих глаз Наамы, сидел, уставившись в одну точку, пока Белладонна что-то упрямо пыталась ему втолковать. Ричард и Леонард переговаривались между собой. Владычица воды, Айвена, закусив губу, наблюдала за ними, пытаясь поймать хоть слово. Она казалась лишней здесь. Маленькая девчонка в летнем платье и с миленьким личиком, глупым венком замороженных цветов на голове. Из всех собравшихся лишь она не была ни Клинком, ни генералом. Валентайн не понимал, зачем Айвена посещает собрания, но знал, почему может находиться здесь: вампиресса была бывшей спутницей Короля, а теперь нянчила двух его дочерей. Она ничего не понимала в войне, не была особо искусна в бою и лишь иногда, в минуту сумасшествия, убивала всех и каждого. Она раздражала слабостью и кокетством, платьями и опущенными в вечной печали бровями, блеклыми веснушками на вздернутом носе.

Во много раз больше Валентайна привлекала собеседница.

Тьму глаз Белладонны разбавляла тонкая синяя радужка, отчего зрачки казались расширенными, словно в вечном приступе ярости. Помимо четких, как у мраморной статуи, черт, больше ничего нельзя было увидеть, только радужка адово горела да переливались, как алмазная пыль, легкие доспехи.

— По-твоему, я взглядом взрывать умею? — внезапно вырвалось у Валентайна. Остальные, кроме Леты, непонимающе посмотрели на них, и начался столь любимый разговор.

— Люди в своих мечтах дошли до этой способности, − весело заметила Айвена — человек по рождению.

— Мечтах… — пробурчал Валентайн. — Мечты, вера в лучшее — главная слабость людей, они-то их и погубят.

— Их погублю я, — раздраженно сказала Наама.

— Чем плоха надежда?

— Обычно она заставляет бездействовать, − вместо спутника ответила Белладонна, одним движением смахивая черную челку с глаз, — надеяться на величие высшей силы, которой на самом деле до тебя нет дела, хотя, не спорю, некоторым надежда придает мужества. Это редкость и, к тому же, особого смысла не имеет. Пустые, бессмысленные мечтания, не более.

— Но как вкусна душа, полная надежды и веры, вы же не будете спорить? — произнесла молчавшая до того Ситри, от предвкушения облизнув губы, и тут открылась дверь, впуская луч света. Разговор закончился.

Валентайн опустил глаза. Король раздражал его, раздражал всем, от внешнего вида до истеричного характера.

— Как прошла атака на города? — раздался мерный ясный голос.

Белладонна, сидящая рядом, шевельнулась, встала. Валентайн упрямо смотрел в стол, чувствуя, что Ситри изучает его. Она буквально спрашивала, чем занимался ее любовник последние два часа и находился ли рядом с Донной. Однако ревность меркла на фоне сияющей ауры Короля. Рядом с ним меркло все, от здравого смысла до самообладания. У Валентайна сводило скулы от голоса Владыки. До перехода на сторону королевства он думал, что не существует человека отвратительней Михаэля — теперь понимал, как сильно ошибался.

— Мы захватили Реймир-сум и Палаис-иссе, — начала Белладонна, привычным жестом приглашая всех собравшихся взглянуть на карту Мосант. На протяжении долгих лет именно владычица Оссатуры вела военные собрания. — Около трех миллионов солдат и пятьдесят кораблей, — Донна специально говорила проще, чтобы Айвена понимала, — находятся в Реймир-сум, миллион и двадцать соответственно — в Палаис-иссе. Многие из северного фронта ранены, я… мы приняли решение остановить наступление в том направлении.

— Причина? — прервал ее Король. Белладонна указала на старую северную дорогу.

— Вы немного перестарались, милорд. Там не пройти. Архой…

— Кстати, где он?

— С вашей дочерью, милорд. Архой проверял эту дорогу и едва не увяз в обличии волка, считаю, что армия Синааны не сможет пересечь горную гряду, если вы, владыка, не растопите снег, — отчеканила Белладонна с нажимом. Почему-то единственным, кому ей нравилось отдавать приказы, был именно Король. Верховный монарх Синааны, крутя в пальцах одно из перстней, отказался от предложенного:

— Не, это вряд ли. Шлите их на юг, обойдете через… как там эти города называются? Никогда их не запомню, то возникают, то исчезают, то сгорают… Да, Наама? Донна, ты поняла, какие города я имею в виду.

Белладонна, нахмурившись, принялась изучать карту. Раньше бредни Короля «переводила» Лета — теперь Бесплотный клинок сидел в молчании и равнодушии.

— Но сначала завоюйте Каалем-сум, — вставил владыка. Валентайн закатил глаза: не далее чем позавчера на собрании прозвучала пылкая речь на тему «Не трогайте второй город!». — Жителей уничтожьте, они слишком пропитались глупой верой своей наставницы. Постарайтесь никого не упустить. Иначе потом вам придется искать смертных по всей Мосант. Лета не справится одна, — имя Бесплатного клинка прозвучало с такой нежностью, что Валентайн и Ситри синхронно скривились, а Белладонна вежливо приподняла бровь, смотря на Короля. — Я отменяю прошлый приказ. Думаю, четыре дня — нужный срок, ведь грядет западный ветер. Рассейте проклятые души Каалем-сум.

«Рассеять?» — немой вопрос застыл на лице сидящей напротив Айвены. Валентайну показалось, что он ослышался.

— Простите, господин… — начала Белладонна. Она, как все, была в недоумении, Валентайн слышал это по обращению. — Рассеять? Разве мы не должны…

— Тебе ли решать, что ты должна, а что — нет? — спросил Король. — Эти души прокляты верой в солнечный свет и бесполезны во мраке.

— Простите, — повторила женщина в сине-черных доспехах. — В Реймир-сум тоже верили в солнечный свет, пусть и специфический.

— Считаешь, что разбираешься в материях лучше Бога? — ядовито произнес голос. — Я знаю разницу между солнечными лучами и лунными бликами.

— У нас делали операции… — вдруг начала Айвена и сразу же замолчала, лишившись храбрости.

— Жителям Каалем-сум нет места в моем мире. Я не собираюсь тащить в новую версию Мосант изжившее себя старье. Уничтожьте их, и дело с концом.

— А Реймир-сум? Их души тебя устраивают? Или они тоже изжившее себя старье? — проговорил Валентайн. Белладонна, поняв, что ее выступление закончено, села рядом. — Расскажи нам, как отличать балласт от достойных! Может, и среди нас найдутся лишние. Тогда придется самому себе сделать рассеяние, чтобы не попасться под руку Лете!

— Для тебя — леди Валетте.

Сущность оборотня едва не вырвалась из Валентайна. Успокоило только понимание, что Белладонна рядом, прижимается к нему закованным в сталь коленом.

— Вы — Клинки Синааны, — произнес Король. — Если кто-то из вас сомневается в себе — разве это моя вина? Исправляйтесь, пока не поздно. Верой в меня или верой в то, что ваше сокровенное желание непременно сбудется.

«Ты лжешь», — хотел было продолжить изгнанный принц, но не успел. Голос покинул Валентайна. Губы послушно двигались, а слова застревали где-то внутри, не достигая чужих ушей. «Лгу? — раздалось в голове. — Даже ложь лучше молчания». Белладонна сжала его руку под столом, а Ситри кинула странный взгляд в сторону Короля. Колдовская зелень скрывала истинный настрой. Валентайн никогда не понимал, на чьей она стороне. Он не считал их отношения любовными, но и знал, что Ситри относится к Владыке не так, как остальные леди королевства.

И не так, как он, Валентайн — единственный из окружения, кому рука Майриора Десенто не вырвала сердце. Единственный без шрама на груди в форме полумесяца.

— Глупости ты говоришь, Валентайн… — начала Айвена вздорно, но Король прервал ее:

— Как же слаба душа смертного, особенно думающего, что он бессмертен. Вы изголодались по войне за двадцать лет. Лорлин и Вэйла — ваши цели на сегодня. Развлекайтесь. Дайте армии отдохнуть.

Наама резко подняла голову, от возбуждения покрывшись пламенем. Айвена широко улыбнулась, открыв острые клыки; зелень в глазах Ситри заиграла с новой силой.

Взгляд Валентайна выцепил в темноте Лету Инколоре. Женщина в серых одеждах смотрела на Короля с нечеловеческим обожанием. Даже он, воин, не любил смерть настолько…

========== Глава 26 Остров слез ==========

2 число месяца Постериоры,

Айвена

Синаана — пятно на карте, темная сторона мира, враг, с которым Хайленд безуспешно боролся двенадцать тысяч лет. Путешественники говорили, что в королевстве нет солнца, только луна, не желавшая покидать небосклон, что день и ночь смешались над далекими землями в вечный сумрак. Они описывали монстров, населявших королевство, и их странные жестокие нравы. Убийства, насилие, воровство считались привычными событиями в Синаане. Никто не хотел верить в другое. Хайлендцам было легче объявить, что в соседней стране живут нелюди, чем признать свою схожесть с ними.

Все жители империи знали, что в Синаане нет храмов, нет священных писаний и особых слов, нет даже бога в привычном понимании этого слова. На востоке почитали лишь своего Короля. Каждый Клинок, каждый ребенок и воин верил, что в случае опасности воля их Господина защитит от всего, в том числе смерти. Они выжигали шрамы-полумесяцы над сердцем в знак того, что последнее отдано Королю. Для обычных людей шрамы оставались символами; Клинки лишались сердца буквально, на закрытой церемонии. Под их кожей билась сущность из тумана, она становилась путеводной звездой. Кто-то избирал гнев, кто-то — месть, и немногие жили с благодетелью в груди.

Остров Лакрима расположился в стороне от материка, вдалеке от вычурных диких садов Оссатуры, за изгибистыми линиями рек, за пепельными пустошами Эллионы. Он, отрезанный от остальных земель, прятался или был спрятан во льдах северного моря, в морском тумане и сиянии портала. Голубое, цвета глаз их Господина, солнце лишь немного касалось острова. Оно освещало или, в представлении Айвены, освящало снежные просторы, ледяные скульптуры и домик, застывший на берегу пролива. Свет Луны и солнца смешивался и не мог ранить. Несмотря на то, существам Синааны было неудобно находиться на острове — глаза начинали болеть и слезиться, зато флора королевства на острове приживалась быстро. Двухэтажный домик защищался ледяным гребнем и утопал в садах. Айвена гордилась волшебными цветам чуть больше, чем подаренным островом. Король одарял лордов и леди землями, городами, бессмертием, но не создавал для них ничего живого. Айвена стала первой.

Однако она гордилась вовсе не по этой причине. Насколько глубока любовь Короля к ней, Айвене, если он преступил ненависть к жизни и создал немыслимой красоты цветы?

Цветы окружали покои владычицы водной смерти, цветы находились внутри. Они вмерзли в остов дома, разукрашивали стены и высокий потолок. Айвена носила их в волосах, на орнаменте платья. Ей, прибывшей с полумертвой планеты, где природа сохранилась лишь в парках и музеях, не проведшей ни дня на землях империи, нравились разноцветные бутоны. Во льду они будут прекрасны вечно, а вечность — то, что уготовано Айвене или, коротко, Вейни, одной из вампиресс Синааны.

Больше цветов Вейни нравились лишь дети и особенно — Его дети. Ни один из Клинков не понимал, как можно по доброй воле согласиться на времяпрепровождение с дочерьми Майриора Десенто, ее Короля, а Айвена не понимала, как можно отказать и даже помыслить об отказе. Эти девочки были прекрасны. Смотря на них, она видела свою Любовь.

Вейни кружилась перед зеркалом, примеряя последний подарок Майри — ожерелье с кокетливой россыпью изумрудов, а сзади, на тахте, сидели две девочки и в восхищении смотрели на блестящее великолепие. Две пары глаз — темных и светлых. Римма, распустив волосы, в нетерпении ждала, когда ей перепадет возможность померить ожерелье, а Альмейра… что Альмейра? В жутких бездонных глазах ничего не прочитать. Эти глаза не имели никакого отношения к Королю. Аль была точной копией матери, и только душой Айвена чувствовала то же тепло, что дарило присутствие Майриора. Кажется, оно называлось серебром.

— Помнишь то платье, тетя Вейни? — воскликнула Альмейра. — Зелено-голубое, с золотым поясом? Очень подойдет!

— И к тому, белому с кружевом! — поддакнула Римма.

Архой, застывший у окна в человеческом обличии, мученически завыл, заставив всех троих обернуться. Оборотень, на чьей морде до сих пор виднелся след от апейрона, всем видом умолял дам разойтись по домам. Он с удовольствием ушел бы сам, если бы Майриор не приказал Архою следить за старшей из дочерей. Проделки Риммы постоянно грозили пошатнуть хрупкий мир — к этому Синаана пока не была готова. Каждый Клинок, помимо выполнения прямых обязанностей, приглядывал за девочкой в отведенной ему области. Вейни, например, следила, чтобы подопечная не пересекала пролив.

— Что такое? — пробурчала Римма, разом помрачнев. — Пора идти? Я хочу остаться.

— Вы здесь целый день, — заметил Архой, и было видно, с каким трудом давалось это «вы». Главарь северной банды оборотней не переносил вздорную девчонку, за которой был обязан следить, но отказаться от задания он не мог. Приходилось терпеть многое: капризы, ужимки Риммы, ее хамство. Айвена, в отличие от остальных, не обращала на причуды девочки внимания. Римма была дочерью ее любимого мужчины, настоящего создателя мира. Вейни была готова простить ей все, как прощала на протяжении долгих лет отца. Ситри говорила, что Айвена потеряла гордость от благоговения. Сама Вейни называла это иначе — Любовью. Чувство распространялось и на детей.

— И что? — голос Риммы был довольно высокий и неприятно бил по ушам. Она, подбоченившись, пыталась смотреть на оборотня свысока, будучи на полторы головы ниже. Архоя это забавляло.

— Леди Валетта требует, чтобы вы приходили домой к восьми, — заявил он.

— Вейни!

— Я не твоя мама, к сожалению, — развела руками Айвена. — Если она хочет тебя видеть — я не могу отказать.

— Я хочу быть с тобой на поединке! — заканючила Римма.

Альмейра подскочила.

— Поединок! Поединок! Я забыла! — в ужасе воскликнула она. — Тетя Вейни, дайте те чудесные заколочки, что вам папа подарил, беленькие с цветочками!

Оборотень что-то пробурчал себе под нос.

— Ворчи-ворчи, — Альмейра начала кружиться по комнате и прихватила за руку Римму. Две девочки, лучшие подруги, начали носиться по будуару. Оранжево-красное и белое платье, украшенные лентами и бантами, создавали безумный водоворот красок. — Сегодня Бетти побьет Валентайна! — звонко продолжила младшая дочь Майриора Десенто.

— Да-да!

— Я бы не был так уверен…

— Конечно, победит! — возмутилась Вейни. — Он же Его сын!

— Мой братик владеет мечом лучше вас! — выкрикнула Римма. Альмейра согласно закивала, отчего ее короткие кудряшки начали забавно подпрыгивать. Однажды Вейни попыталась представить Майри с подобными локонами и поняла, что тогда бы он напоминал ангелов с фресок еще сильнее. Здесь, среди инея на стенах, тоже прятались ангелы. Вейни ни на день не забывала, что до смерти была образцовой католичкой. Она полагала, что находится в Чистилище в ожидании Страшного суда, который наступит совсем скоро. Бог заберет достойных в Чарингхолл и оставит грешников в аду, коим станет новая Мосант. Остальные называли ее сумасшедшей.

— Потому что я не пользуюсь мечами? — обезображенное лицо Архоя скривилось в улыбке, и он снова отвернулся к окну, смотря в сторону пролива между Лакримой и пустошами Эллионы. Оборотню, как многим, не нравился остров. Слишком холодно — он постоянно кутался в меховой полушубок. Айвена, вампиресса, ценила зиму за красоту; девочки были невосприимчивы к температурам. Чудотворная серебристая кровь текла в обеих, защищая от опасностей мира. Они даже могли гулять под солнцем, что, впрочем, Альмейра не слишком любила. Римма же вечно пропадала на территории империи, создавая проблемы королевству. Ее матери, Лете, не раз приходилось нарушать «мир» в попытках найти сбежавшую дочь. Никто не успевал за девчонкой, путешествующей в ореоле молний.

— Потому что вы обычный смертный, — Римма, как всегда, не стеснялась слов. Архой ничего не ответил, лишь пошевелил ухом. — Как Валентайн, чем бы его мой отец ни одарил за службу. Всего лишь смертный.

Девочки остановились, замерев посреди комнаты. Римма была старше и выше; Альмейра едва доставала сестре до плеча, однако взгляд все равно выхватывал ее первой. Короткие черные кудри смотрелись выигрышнее гладких жемчужных волос Риммы. К тому же старшая предпочитала пастельные тона в одежде, как мать. Альмейру предпочитали одевать в яркие краски. Младшую любили все; Римму поминали со злостью, как черта. Черти тоже прятались на заиндевевших стенах. Айвена ни на секунду не забывала, что как убийца должна находиться в аду, а не Чистилище. Сколько бы грешников Мосант она ни утопила, кровь случайных прохожих, мужа и врачей находилась на руках до сих пор. Ее не смыть. Айвена не разделяла учения об индульгенциях, покаянии и старалась совершить как можно больше хорошего, чтобы во время Суда перевесила нужная чаша.

Возникшую паузу разрушил звон металла. На появившемся из ниоткуда ледяном столе лежали шесть светлых шпилек с позолоченными цветами. Альмейра взвизгнула от восхищения. Она все еще оставалась по-детски непосредственна и не стеснялась показывать эмоции.

— Тетя Вейни!

— Я тоже хочу! — возмутилась Римма, протягивая пальцы к блестяшкам. Альмейра стукнула ее по руке.

— Папу попроси!

— Ты тоже можешь его попросить, — процедила старшая. — Видишь его чаще, чем я.

Айвена попыталась забыть эту фразу, едва услышав. Прозвучавший колокольчик напоминал о многом.

— Девочки! —она попыталась прекратить едва начавшуюся ссору. — Римма, он подарит тебе заколочки красивее.

— Почему красивее? — жалостливо произнесла Альмейра и приготовилась плакать.

Нет, это невыносимо! В последние дни девочки будто с цепи сорвались. Айвена уже не знала, что с ними делать. Раньше Римма и Аль дружили крепко: не покидали друг друга больше чем на полдня, дарили друг другу подарки, гуляли, играли, болтали, как великие сплетницы. Год назад отношения изменились столь резко, что Вейни, не выдержав, рассказала о ситуации Майри. Отцу было все равно, а к матерям Айвена подходить не решилась. Может, случилась какая-то ссора. Может, девочки что-то не поделили. Но что? Айвена старалась относиться к ним одинаково. Бетельгейз уже вышел из того возраста, когда возня с детьми привлекает хоть как-то, а после событий на севере империи Вейни вовсе боялась с ним заговаривать. Да, сын Майриора Десенто ничего не помнил о случившемся там. Рассказать ему никто не мог, ведь присутствовали всего трое, помимо него, и одна из них, златоволосая безымянная девушка, находилась в том же положении, что Бетельгейз. Как все сложно!

— Девочки, — обратилась ласково Айвена, — берите по три каждая. Зачем спорите?

Римме явно хотелось поругаться еще. Старшая сестра обладала настолько склочным и избалованным характером, что Айвена первое время, осознав это, диву давалась. Причины для характера имелись. Раньше Римма была наследницей Мосант — все знали, что Бетельгейзу предназначен другой мир. С рождением принцессы Альмейры все изменилось, и Римма явно понимала это. Ее обида проявлялась все чаще. Других, включая отца и мать, это не волновало, Айвена же не могла найти решения. Старшая отдалялась с каждым днем.

— Забирай свои заколки, — буркнула Римма, направляясь в сторону двери. Вейни озадаченно заморгала глазами. Архой, пожав плечами, последовал за старшей. Альмейра же радостно схватила все шесть шпилек с цветами.

— Вы сделаете мне прическу, тетя Вейни? — попросила она.

Совсем ребенок! Кажется, Альмейре едва исполнилось девять. Или восемь. А может, всего семь. Айвена всегда испытывала трудности со временем, ситуация усугубилась после того, как она перестала быть главной фавориткой, а случилось это девятнадцать лет назад. «Ах, нет же, — тут же поправила она себя раздраженно. — Я до сих пор главная фаворитка!». Альмейра еще не поняла истинной, греховной жизни Синааны. Так любила говорить Ситри Танойтиш. Айвена не понимала, про какие грехи та говорит. В представлении леди Лакримы, все жители Синааны были буквально праведны. Не то что жители империи! Там совсем отвернулись от Бога. Там предпочитали верить во все, кроме истины. В звезды, в огонь, в драконов, во что угодно… Вейни убивала жителей Хайленда с наслаждением. Они-то, считала вампиресса, являлись настоящими грешниками.

— Конечно, Аль, — прощебетала Вейни, мигом забыв про ссору.

У нее никогда не было своих детей — ни в жизни, ни в смерти. Не было и не будет, женщина ясно понимала. Когда-то это вызывало грусть. Сейчас Вейни нисколько не переживала по поводу бездетности: ведь она нянчила дочерей Майриора Десенто. Бетельгейза, родившегося в другом мире, наставляла еще леди Фаталь Аустен, потом юношу забрала Белладонна, поскольку Леонард, самый старый из них, начал ворчать, что «негоже наследнику престола путаться в женской юбке». Римму отдали буквально после рождения. Майриор и Лета проводили время только с друг другом, заставляя Айвену нервничать, и не вспоминали о Римме. Альмейра фактически осталась сиротой, за ней, кроме Айвены, некому было следить. Мать в Мосант более не появлялась. Никто не знал, когда она вернется.

Айвена, напевая себе под нос, расчесывала темные кудри Альмейры. Сколько бы ни проходило времени, Вейни не могла перестать удивляться шелковистости и послушности волос юной принцессы. Их можно было заплести во что угодно. У Риммы же, наоборот, волосы умудрялись вырваться на волю из самых тугих кос. Старшая целыми днями носилась в ореоле молний по Оссатуре, землям забвения, пустыням, горам, в Зачарованных садах, над Сирмэном, по долине Нойры — легче было перечислить, где она не носилась, ограничившись коротким «была везде». К концу путешествий не только прическа Риммы оказывалась никуда не годной, но и платье. Рукодельницы Синааны ткали ей новое платье буквально каждый день. Раньше одежду дочери создавал Майриор, но в последнее время это происходило нечасто. Темный король совершенно перестал обращать внимание на собственных детей.

Его мысли и мысли Клинков вертелись вокруг войны. Айвена помнила, какой неожиданностью для нее стал заключенный мир. Казалось, она только-только топила корабли и деревни — вернувшись на Лакриму после одной вылазки, вампиресса обнаружила, что нападать больше нельзя. Об этом ей сказал Бетельгейз, сын Майриора. Уже спустя пару часов Король назначил время собрания слуг Синааны.

«Мы разрушим империю до конца», — сказал Майри тогда, заставив зажечься энтузиазмом даже Белладонну.

Вскоре в Синаане появились Валентайн, член императорской семьи, и Валетта Инколоре, особо приближенная к правительнице западных земель. Теперь Клинки знали все секреты империи. Они могли бы напасть даже на следующий день, но Король желал гарантированной, абсолютной победы. Девятнадцать лет прошло в подготовке к войне. В заливе Теней собирался флот, ловчие дрессировали водных ящеров, кузнецы ковали оружие. Ситри Танойтиш, желая ускорить войну, воровала корабли империи. Валентайн и Белладонна строили планы, Леонард муштровал армию. Остальные предпочитали наводить бедствия на земли империи. Ситри, например, помимо кражи кораблей, подрывала экономику Хайленда, с улыбкой объясняя, что знает слабые места кронпринца. Валентайн неохотно помогал ей в этом. Полуночный рыцарь считал, что война должна вестись открыто.

А что же Айвена? Она ухаживала за дочерьми Майриора Десенто, ревновала к Лете Инколоре и тщетно пыталась не вспоминать о Королеве. Королева могла вернуться в любой момент. Вейни, подобно многим, страшило ее возвращение. Возвращение Темной королевы Синааны ждали только Белладонна, Валентайн и Леонард, которым нечего было скрывать.

В отличие от остальных. Что будет, если леди узнает об отношениях с ее мужем и, особенно, о внебрачной дочери? Сдержанностью Королева похвастаться не могла. Как Майриор, она была довольно порывиста в проявлении эмоций. Возможно, по этой причине ей понравился Валентайн, что раздражало Ситри. Отношения между «друзьями детства», по словам Танойтиш, всегда омрачались посторонними женщинами. Айвена однажды поинтересовалась, почему Ситри и Валентайн не освятили свой союз, и получила лаконичный ответ: «Не предлагал». Впрочем, казалось, что Ситри не хотелось брака самой. Ей, при патологической ревности, больше нравились свободные отношения.

Задумавшись, Вейни не сразу заметила, что Альмейра наблюдает за ней в отражении зеркала.

— Что-то не так, милая?

Девочка опустила глаза. Отношения с ней всегда были доверительными. Аль могла рассказывать о любой мелочи без страха быть непонятой. В этот раз тема оказалась серьезнее, чем мелочь. Альмейра медленно, стыдливо призналась:

— Да. Мне Римма сегодня сказала, что я буду одна, потому что принцессы всегда одни. Их любят только няни, — девочка сделала паузу. — Ты моя няня.

— Какие глупости, — растерявшись, Вейни сбилась в плетении и распустила косу наполовину. — Папа любит тебя.

— Римма сказала, что родители всегда хотят выдать дочь замуж за влиятельного человека, который ее не будет любить. Он будет смотреть на ее красоту и… деньги. Что такое деньги? Я спросила у Риммы, она не знает. Что-то нехорошее?

Айвена чуть кивнула. Она никогда не знала, что нужно говорить и делать в сложные моменты. Препятствия смущали ее.

— Римма сказала, что я буду жить с чужим человеком, а она — с любимым, потому что будет выбирать сама. Она выйдет по любви, а я — как захочет папа… или мама.

Вейни спрятала кончик косы в прическу и закрепила ее шпилькой.

— Не слушай сестру, — удалось выговорить ей. — Римма вредничает. Как всегда. Папа никогда не заставит тебя что-то делать и тем более не отдаст плохому человеку. Он ведь добрый. Не бери в голову, мое золотко, — Вейни поцеловала девочку в щеку. — Все готово, можешь вставить оставшиеся заколки. Не против, если отойду на пару минут?

Альмейра кивнула. Без Риммы она превращалась в показательно хорошего ребенка. Улыбнувшись, девочка потянулась за шпильками; Айвена медленно шла в сторону двери и думала, что очередной приступ начался чертовски не вовремя. Багровели закованные в лед стены, в них бились артерии и распускалась паутина капилляров. Голова начинала кружиться в такт ритму крови.

— Сумасшедшая, — прошептала Вейни и отерла щеку. Имя острову выбирала она: «слезами» Лакрима называлась не случайно. До рождения Риммы Айвена провела в доме немало минут, полных одиночества. Тогда, кроме нашедшего новую пассию Майриора, ей некого было любить. И было некем быть любимой.

***

Местом поединка назначили берег одного из озер Зачарованных садов. Зачарованные сады окружали Золотые палаты, резиденцию Короля. Их разбили в незапамятные времена без участия Короля — до появления Вейни Майриор Десенто презирал флору. Зачарованные сады включали в себя три озера, лес белых деревьев и россыпихрустально-стеклянных цветов — дань богине Лантане, про которую Айвена знала немного. Цветы трескались и разрушались, если на них кто-то наступал, и сразу же восстанавливались, как по мановению волшебной палочки. Вейни нравились Зачарованные сады. В них дышалось легко и спокойно, а деревья и трава испускали ровное сияние. В озерах плавали розоватые, лазурные, жемчужные, салатовые «кувшинки». Айвена попыталась посадить одну около своего замка — та завяла через день, не пожелав пустить корни.

Леонард вместе с одним из лордов, незнакомым вампирессе, отмечал лентами арену, а Майриор Десенто, сидя на световом троне, создавал ложе для гостей. При виде него Вейни стало легче. Отпустив руку Альмейры, она подошла к любимому.

— Решил прийти?

Светящиеся доски, а может, и камни, а может, что-то, чему нет названия, сложились в скамью. Король не стал поворачиваться к Айвене. Как ей хотелось увидеть Его глаза! Под их светом она чувствовала себя умиротворенной. Ведь она — создание Короля.

— Конечно, — раздался голос, сводивший с ума с каждого, если того хотел хозяин. Сейчас он звучал по-человечески обычно. — Я не могу пропустить его унижение.

Вейни улыбнулась.

— Вдруг выиграет.

— Черта с два он выиграет! — процедил Владыка в ответ. Когда Майри в таком настроении, с ним лучше не разговаривать. Он, разумеется, имел в виду Валентайна. Айвена никак не могла понять, почему Король и бывший хайлендский принц не могут сдружиться. Неужели сложно? У нее, Вейни, не было врагов. Она поддерживала ровные дружественные отношения со всеми и боялась ссор. Даже война с Хайлендом выводила ее из равновесия: поэтому Айвена отказалась от звания Клинка, о чем ни капли не жалела. Она любила тишину и дом больше славы и почестей. Леонард и Валентайн, которым звания даже не предлагали, не понимали подобного решения. Грубые мужланы… Леди начала подниматься по уже построенной трибуне. Ей стало неспокойно, и спустя пару ступеней Вейни поняла причину — на белом дереве лежал пепел. Его могло оставить только одно существо.

— Твои волосы…

— Спасибо, — поблагодарила Айвена, заставив себя улыбнуться, и поправила косу, зацепившуюся на ожерелье. Наама призраком кружила вокруг. Существо огня не могло прикоснуться к владычице воды — к счастью. Вейни боялась находиться с Наамой в одной комнате. Кто знает, что на уме у этого подобия человека…

На поединок пришли все, кроме Леты Инколоре и Ситри Танойтиш, занятой приготовлениями к последнему нападению на Каалем-сум. Первая же, видимо, посчитала, что увеселения не для нее. Айвена была рада. Сегодняшний вечер стал отличной возможностью побыть рядом с Майри. Леди села на одну из скамей. Вдалеке Белладонна налаживала доспехи Валентайна, Леонард полировал меч оборотня. Бетельгейз стоял около отца и сестер. На нем были дивной красоты латы из голубовато-серой стали и серебристая кольчуга. На груди, разумеется, кузнецы выгравировали знак призрачной луны. Куда же без символа королевской власти? Лицо Бетельгейза спрятало забрало.

— Не помогай мне, папа, — просил Бетти, разминаясь. Римма и Альмейра крутились рядом, что-то визжа. Они явно успели помириться. «В детстве дружба так легко возвращается», — подумала Айвена с горькой улыбкой. Взрослые не могли похвастаться таким качеством.

Наама опустилась рядом с Вейни внезапно, едва не подпалив последней юбку. На вампирессе было простое платье цвета фуксии, туфельки из белого атласа. В заплетенные волосы она поместила лиловый цветок. Майри ненавидел, когда она их распускала. Говорил, что «это гнездо» напоминает ему о неприятном человеке из детства. Айвена не знала, о ком он говорил. Вампиресса, как все, знала немного о прошлом Короля Синааны. О нем знал мало даже собственный сын.

— Решила посмотреть? — дрожащим голосом обратилась к Нааме Вейни. — Я думала, ты сейчас в Лорлине или Вэйле, как Ситри.

— Нет, — Наама всегда отвечала коротко, будто ее расплавленных мозгов не хватало на сложные фразы. Сколько прошло лет — а Айвена продолжала ее бояться, хотя виду не показывала. Даже сейчас она улыбалась, смотря куда-то в пространство у жуткого лица демона. Айвена страшилась огня, помня об адских муках, и не могла сдержать волнения, видя их главное воплощение.

— О, а я бы не отказалась, — Вейни непринужденно рассмеялась. Заметив, что Бетельгейз собирается выйти на огороженную арену, она крикнула: — Удачи, Бетти!

Римма и Альмейра выбрали скамью ниже них, рядом с девочками сел Леонард. Белладонна, прекрасная мраморная статуя, чуждая открытой Вейни, стояла у самой ограды, сложив руки на груди. Вейни даже не знала, за кого та болеет. Валентайн был супругом Белладонны, Бетельгейз — учеником. Молчаливая Донна редко показывала эмоции, а их увлечения никогда не пересекались. Вейни не понимала ценности армии, чести, благородства и доблести. Ей был ближе домашний очаг, дети, заботы и любовь. Если бы не девочки и Бетти, Айвена не пошла бы на поединок.

Айвена выбросила из головы все непрошеные мысли, когда Майри сел рядом. Вампиресса мгновенно положила голову ему на плечо. Остальные следили за начавшимся боем. Валентайн и Бетельгейз, держа в руках мечи и щиты, ходили по кругу в ожидании времени для первого удара. Для Айвены войны и драки не представляли никакого интереса. Целью ее жалкой жизни давно стало только одно. Вейни печально посмотрела на профиль Майриора и сжала его руку. Майри не стал вырываться.

— Ты совсем про меня забыл, — вполголоса сказала она, разглядывая дивные кольца — маленькие миры. Частицы каждого из них жили в Мосант в виде Хрустального мыса, солнца над Хайлендом или склонности к переменам.

— Наама, залив Теней, — коротко приказал Майриор, и Огненный клинок сразу исчезла. Будто камень с души Айвены. — Я не забыл. Я занят.

— Чем? — с болью в голосе спросила Вейни. Она знала чем. Альмейра внизу громко взвизгнула, когда меч Валентайна просвистел около лица Бетельгейза. Бетти чудом успел отскочить.

— Созиданием, — ответил Майри, чуть повернувшись к ней. Вейни буквально растаяла под взглядом любимых голубых глаз. Говорят, небо на светлой стороне мира того же цвета… — Ты опять ревнуешь?

Вейни тихо вздохнула, крепче сжимая ладонь Короля. Все живое для ее Господина — открытая книга. От Майри не скрыть ни одной мысли. Да и зачем? Он Бог. Она считала Майриора таковым, невзирая на все слухи. Идеальным, неземным, добрым. Он не мог быть другим. Вся внешность ее ангела пела об этом.

— После того, как появилась Лета, ты совсем не обращаешь на меня внимания, — жалобно сказала Айвена. На арене Валентайн сделал очередной выпад, едва не попав Бетельгейзу в руку. Лорд-оборотень буквально загонял наследника престола. Бетти не мог нанести ни одного удара.

— Глупости, — прошептал Майри в ответ, наклоняясь к ее губам. Айвена, будучи ростом в полтора метра, чувствовала себя малышкой в его руках. Рядом с Валентайном и Леонардом — вовсе карликом. Рука Короля обхватила талию Вейни, прижимая к себе. Как она могла подумать, что Майри забыл о ней? Как такое вообще пришло в ее голову? Глупая! Их губы соприкоснулись. Тепло. Спокойно. Как воссоединение со светом. Вейни словно купалась в лучах солнца Мосант, которого никогда не видела. Она таяла. Вампирские клыки сами выступили вперед.

Вейни ощутила, как кинжал Майриора снова ворвался ей прямо в сердце, оставляя вечные шрамы. Снова тот дивный свет его глаз. Снова белая комната. Снова рай, полный боли. Вейни прокусила нежную кожу губ, добираясь до серебристой крови. Как сладко… Ни в чьих руках, кроме его, она не чувствовала себя в большей безопасности. Ангельское тепло и свет окружали Вейни. То был рай, которым она грезила с отрочества. Рай.

Римма и Альмейра дружно взвизгнули; Майри отстранился. На краю арены стоял на коленях Бетельгейз, к его шее был приставлен меч. Сорвав с головы шлем, Валентайн Аустен с победоносной улыбкой смотрел на собравшихся. Радовались за него лишь двое, хотя и с горечью. Майри в бешенстве выдохнул; Римма повернулась к ним, нахмурив белесые брови. Вейни торопливо скинула руку Майри со своей талии. Незачем детям знать, что он изменяет их матерям с ней.

— Папа, почему он проиграл? — возмущенно крикнула Римма. — Ты что, ничего сделать не мог?

— Честный поединок, юная леди, он такой, — прохрипел Леонард со своего места. На арене Валентайн помогал подняться Бетельгейзу.

— Кому нужна ваша честность!

— Скажи ей что-нибудь, — прошептала Вейни, облизывая губы. Серебристая кровь теплела на коже.

Майриор же, не произнеся ни слова, исчез из Зачарованных садов. Римма, продолжая возмущаться, что-то втолковывала Леонарду, не обращая внимания, что генерал старше ее примерно в тысячу раз. Альмейра плакала. Белладонна стояла, как и прежде — непоколебимая статуя, помешанная на своей Оссатуре. Валентайн и Бетти о чем-то переговаривались. Они явно не держали зла друг на друга и на вопли Риммы внимания не обращали. Старшая дочь Майриора Десенто кричала, что смертные выродки не должны быть выше потомков Создателей.

Праздник, которого ждали полгода, кончился внезапнее, чем перемирие для империи. Айвена поднялась со скамьи. Больше проигрыша Бетельгейза волновало только одно.

Успела ли Римма Инколоре заметить следы серебра на ее губах? Айвена не могла знать ответа. Дочь Майри и Леты столь рьяно показывала недовольство проигрышем брата. Наверное, всё-таки нет… Мысль успокаивала, хотя сомнения продолжали одолевать Вейни. Вздохнув (никак она не могла избавиться от глупой привычки дышать), Вейни начала спускаться вниз, к Аль, которая продолжала плакать. «Придется забрать ее с собой на Лакриму, чтобы успокоить, — думала вампиресса. — Показать волшебство, ледяные города, фонтаны, зимний сад, кружение рыбок в прудах, подарить что-нибудь…»

На Римму Инколоре это не действовало давно, что не могло не беспокоить Айвену. Старшая стала совершенно неуправляемой. «Когда-нибудь это сыграет злую шутку со всеми нами», — подумала Вейни, склонившись над Альмейре. На щеках принцессы дымились слезы.

— О, милая, — прошептала Вейни. — Не плачь, в следующий раз он победит. Посмотри, Бетти улыбается.

Девочка уткнулась ей в грудь. Айвена начала гладить принцессу по волосам, шепча слова утешения. Она заметила, что Белладонна неодобрительно смотрит на эту картину. Полные темные губы леди сжались, линия челюсти ужесточилась. Обычно так владелица Оссатуры смотрела на шпионов империи и мужские слезы.

— Что? — не выдержав, спросила вампиресса.

Донна разомкнула губы:

— Альмейра, это непозволительно. Принцесса не должна плакать, она должна быть сильной.

— Тебе-то откуда об этом знать? — возмутилась Вейни, ощутив, что девочка отстранилась. Почему слова бездушной статуи оказались более эффективны?

Белладонна неуловимо помрачнела и, отвернувшись, начала спускаться к Валентайну. Металлическая рука девы блестела в лунном свете. Короткие черные волосы развевались от ветра. Многие считали ее красивой, а для Вейни Донна была подобна картине: яркие краски, застывшие в скудном моменте на плоскости. Супруге Валентайна, в противоположность ему самому, катастрофически не хватало жизни и легкого дыхания. Айвена не понимала, по какой причине прибывший в Синаану лорд выбрал самую черствую, пресную, пустую женщину из всех Клинков. Она, стараясь любить всех, не могла смириться с парой, процветавшей на чужих смертях. Ситри Танойтиш, в отличие от них, говорила прямо, что если бы ад существовал, то она горела бы в нем в первую очередь. Белладонна считала, что совершает благородное дело. Вейни не собиралась выслушивать от нее советы и не желала, чтобы их впитывала Альмейра.

— Не слушай ее, — зашептала Айвена. — Не слушай. Быть сильной и не уметь плакать — это совсем разные вещи, милая…

========== Глава 27 Падение ==========

3 число месяца Постериоры,

Валентайн Аустен

Некогда величественный и гордый Реймир-сум, восстав с морского дна, выглядел своей бледной тенью. Крепостные стены зияли брешами, оставленными ударами ядер, угловые башни обвалились, а восточные стены, пострадавшие во время атаки больше всего, рухнули всем массивом. От прекрасного крепостного замка остались только выгоревшие стены с одним-единственным уцелевшим шпилем башни, с которого, словно невидимой рукой, смахнули черепицу и оставили зиявшие дыры вместо окон с витражами.

Вода потушила пожары, смыла мусор и тела с улиц города, лишила каменные дома крыш и унесла дерева постройки. Подвесные мосты, увитые зеленью арки и сады исчезли. Город был чист, абсолютно мертв. Ни один горожанин не пережил ту ночь. По улицам тянулись черными лентами, закованными в сталь, лишь отряды чужаков. Захватчики осматривали доставшиеся им огнем и кровью руины. Семь дней и восемь ночей прошло с тех пор, как Реймир-сум поглотил океан.

Валентайн родился на другом берегу реки.

Солнце освещало путь Валентайна сто одиннадцать веков, и всего лишь четыре тысячи ночей он носил на латах знак призрачной луны. Любимый первенец родителей и второе в истории пятно на древе Аустен. Он помнил отца и восхищался им; имя матери хранилось в сердце как величайшее зло. «Эйа» — первые века оно считалось синонимом предательства, для Валентайна же стало таким навсегда. Вердэйн не имел настоящей могилы — семье нечего было хоронить. Никто не знал, как умер принц, Пламя Севера, но все знали, от чьей руки. Бой в поднебесье видел каждый.

Валентайн помнил фальшивую церемонию погребения около ворот Каалем-сум. Пустую урну закопали у памятника отца под взгляды толпы. Брат, Рейлиар, плакал, плакала бабушка Аделайн, надевшая траурные бело-зеленые одежды. Императрица не пожелала приехать, Михаэль стоял непоколебимо, как скала. Валентайн следовал его примеру. После того дня появились слухи, что старший из сирот жестокосерден, как сбежавшая мать.

Полуночный рыцарь — так его прозвали жители Хайленда. Вечное напоминание о недостойном происхождении.

Валентайн защищал границы империи всю жизнь — услышал ли он благодарность хоть раз? Нет, Михаэль, издеваясь, открыто говорил, что внук не получит ни медали, ни одного теплого слова в свой адрес. Опасное ранение, полученное во Вселенной, не взволновало даже жену. Именно тогда Валентайн впервые задумался, что больше дорог Ситри Танойтиш, нежели Мару. Ситри бросила все и приехала к нему, пока жена невозмутимо ходила на службу и изредка спрашивала о самочувствии. Остальные члены семьи, лорды и мемории ждали, чем все закончится. Так было всегда. Что бы он ни сделал, это не ценилось; единственным поступком, прославившим рыцаря, стало предательство. Почему бы наконец его не совершить?

Бывший дом казался безумно далеким. Каждая минута на стене укрепляла ненависть. Валентайн, не в силах сдерживаться, сминал пальцами стальные звенья, торчащие из камня, и представлял, что сворачивает шеи хайлендским ублюдкам. Не оценили. Не признали. Предали. С оскорбительным равнодушием презрев его таланты. Его ярость, выросшая из детской обиды, не утихла за девятнадцать лет. Сегодня они ответят. И Михаэль, и Астрея, и вся империя. Никто не вступался за единственного настоящего защитника.

Донна, стоя рядом, одернула его, возвращая к разговору.

— Он сказал, что не уберет солнца.

— Странно, — бросил Валентайн, продолжая прожигать город взглядом. — Можно подумать, что Каалем-сум нужен нам, а не ему.

— Он ему не нужен, — медленно произнесла Донна. — Милорд мог бы разрушить город одной мыслью. Это твой шанс, Валентайн, твой шанс отомстить и проявить себя. Ты должен найти способ. Одной ночи не хватит на сражение. Наши воины падут под лучами солнца.

Это в голову Валентайна не приходило, и он был вынужден вернуться в реальность.

— И что же, — произнес Валентайн, — я должен придумать, как провести армию в Каалем-сум при свете? Майриор мог бы дать воинам силы, если не хочет скрывать солнце.

— Почему бы не напасть ночью, сейчас? — уклончиво ответила она вопросом.

— Это бесчестно.

«Бесчестно». Недавно Валентайн с удивлением осознал, что темная часть мира оказалась более откровенной, целеустремленной, сплоченной и потому сильной. Более… яркой. Королевство подкупало изяществом и многообразием людей, борющихся за него. Здесь у каждого были свои цели, желания — не в пример серой безликой массе империи. Он сам, Валентайн, шел по пути мести; Ситри желала вернуть принадлежащие по крови острова; Айвена жаждала воцарения «настоящего Бога» над греховными землями запада; Наама, думал рыцарь, забыла собственное имя, не говоря о целях, с которыми когда-то перешла на сторону мрака.

— Ночь — наше время, — заметила Донна. — Они не ожидают нападения днем. Атака при свете станет более бесчестной. Ты думал об этом? — Валентайн покачал головой. — Привыкай жить в тени, — шепнула она, дернулась в порыве добавить некое обращение, однако промолчала.

— Никогда не привыкну, — ответил Валентайн, подумав про себя, что высказанная правда наполовину горька. — Это не для меня. Но, считаю, ты права. Нападем на закате и попытаемся справиться за ночь, — он не отрывал взгляда от цели. — Я вырос там. Город огромен. Чтобы пересечь Каалем-сум спокойно, потребовалось бы часов пять. Сомневаюсь, что природного мрака хватит для боя.

— Как ты можешь сделать день ночью? — мягко сказала Донна. Ее темно-вишневые губы были совсем рядом. Валентайн видел каждую искорку в магнетически синих глазах.

Таких, как она, не было по ту сторону пролива. И Валентайн имел в виду вовсе не внешность.

— Туман, — отчеканила Валетта Инколоре, шагнув из башни. Небольшая аккуратная грудь Валетты лежала, как на полке, в жестком объятии корсета платья, открытая низким декольте. Бесплотный клинок предпочитала однотонные ткани и простоту в одеяниях. Она с изяществом, размеренно стуча каблуками, прошла по стене. Ветер развевал ее волосы и трепал юбку. Обескровленная кожа ловила каждый блик луны. Валентайн не помнил, когда последний раз видел ее улыбку, слезы или слышал смех. Попав в королевство, бывшая целительница кардинально изменилась. Кого винить? Империю, ударившую Валетту в спину, или Короля, подарившего новую темную цель? Валентайн подумал, что выбрал не тот момент, чтобы рассуждать об этом.

— Конечно же туман, — сказал он, вновь устремляя страждущий взор на Каалем-сум. — Попросим Айвену, и ночь вернется на небо раньше обычного. Мы же делали так при захвате Реймир-сум, верно? Это Ситри придумала.

Донна отвернулась. Она явно была чем-то раздосадована (скупые выражения чувств Валентайн научился распознавать), но выяснять причину он не стал. Желание отомстить сегодня упорно выходило на первый план.

Слева пропел гонг. На побережье у пролива тянулись черные «муравьи» — воины собирались в квадраты когорт. Приказы им отдавал Леонард. Валентайн залюбовался своим детищем, закованные в непроницаемый мрак доспехов воины действовали как единый слаженный механизм. Над ними вздымался лес пик, ветер трепал штандарты с эмблемой королевства. Длинные ряды пушек выстроили в колону, канониры катили к повозкам бочки с порохом, дикие звери рычали, разумные твари издавали вой, от которого замирало сердце. Всего лишь малая часть от войска, которую решили направить в озерный гарнизон и маленький городишко около него. «Невинные люди», — обмолвился вчера на собрании кто-то. Полуночный рыцарь так не считал. Несмотря на то, что слова больно ужалили по совести, он заставил себя думать, что лжецы и трусы должны получить по заслугам.

Гарь, железо и кровь. Подходящая музыка для гибели хайлендских крыс и прочего мусора Мосант.

Внезапно по лицу Валентайн пробежала тень. Вспыхнувшие серебром глаза метнулись к набережной Каалем-сум, к дороге, ведущей с юго-запада. Острый звериный нюх уловил запах мяты и лаванды, запахи, которыми пропахла сама земля по ту сторону гор.

— Что случилось? — спросила Донна. Ее лицо было не менее бесстрастно, чем у Валетты.

Инколоре, как и Валентайн, родилась в Каалем-сум. Пять тысяч лет отделяло их рождение. Валетта неторопливо подошла к краю стены. Безусловно, она тоже учуяла знакомый запах, подумал рыцарь. А может, и не запах, тут же поправил он себя. Черные, как сама бездна, глаза Валетты видели саму жизнь: яркие разноцветные тени, внутри которых билось сердце.

— Армия, — сказала Валетта, обращаясь к пустоте. — Пушечное мясо.

— Это ничего не меняет, — заметила Донна. — Кого бы они ни привели, мы сильнее.

— Он пришел, — прошипел сквозь зубы Валентайн. Ногти на его руках преобразились в звериные когти, но прикосновение Донны успокоило его. Когти медленно втянулись в кожу. Сущность в очередной раз усмирила любовь, но что будет, когда их пути разойдутся сегодня?

— Неужели она отпустила Мишеля? — в пространство произнесла Валетта. Высокомерное выражение лица сменилось на отрешенное. Создавалось впечатление, что Валетта вспомнила о чем-то важном, упустила его и теперь вновь пыталась вернуть мысль. Валентайн мог поклясться, что расчлененные трупы детей, увиденные когда-то в Палаис-иссе, не внушали ему такой ужас, как эти перемены в Бесплотном клинке. Смерть он видел каждый день, но столь глубокое безумие, доходящее до потери себя — никогда. Впрочем, ужас сошел на нет, когда ветер принес новый шлейф лаванды и мяты. Ароматы одурманивали и вызывали видения-ассоциации: Валетта назначила ему встречу в беседке у самой реки, где рассказала об измене. Инколоре никогда не лгала, Валентайн поверил ей сразу. Доказательствами стали увиденные ранее сцены и услышанные фразы, которым он ранее не придавал значения. Выведенный из себя рыцарь оказался у Михаэля через пару минут. Мару в тот день Валентайн не нашел; вечер он провел в той самой беседке, следя за кругами на воде. А потом… потом вернулась Валетта и с отрезвляющей решимостью предложила уйти. Валентайн согласился. Глядя на Донну, сгорая в одолевавшей разум ярости, он понимал, что не жалел о выборе. Если бы не правда, не Инколоре, Валентайн до сих пор прозябал бы в презрении и дарил теплоту души недостойной ее женщине.

— Не попадись в ловушку. Кронпринц специально повел армию сам, — пальцы любимой скользнули по шрамам на лице Валентайна. Валетта незаметно исчезла, не желая дальше чувствовать запах мяты. Она ненавидела мяту, как когда-то ненавидела собственное прошлое. Полуночный рыцарь стыдился ушедших дней. Тогда он был слеп, слаб, беспомощен и ничего не понимал. Цели королевства оказались более определенны и красноречивы.

— Он украл ее у меня, — прорычал Валентайн, откидывая руку Донны. — У собственного внука! Украл, ты понимаешь?!

Донна должна была ревновать. Должна — так думал он. Но Донна не делала этого, относясь к его прошлому с полным спокойствием. И к прошлой жене, и к предательству, и к войне, и к его ненависти к матери, заключенной навеки глубоко в аду царства Ситри. Валентайн поражался этому. Донна была… идеальной.

Прочные узы связывали их. Выше, чище, чем плотская страсть. Валентайн не мог помыслить о том, чтобы между ними случилось нечто большее, чем простой поцелуй. Донна стала для рыцаря светочем, проводником. Забота о Донне стала целью жизни. Валентайн делал все, чтобы она была счастлива. Для остального, низменного, существовала Ситри.

— Отбрось амбиции, — сказала Донна, в очередной раз вырывая из облаков.

— Только у слуг нет амбиций, — отрезал Валентайн. Он уже принял решение, и теперь осталось лишь обговорить детали нападения. — Мы с тобой пойдем первыми. Будем убивать. Я не он, я не буду отсиживаться. Я разнесу эти белые стены и вытащу мерзавца.

— Я создам дым и поведу армию через восточный мост до заката, — ответила Донна. — Попросим Вейни закрыть небо облаками. Наама отрежет путь к отступлению — она любит это делать.

— А я подниму землю из реки, — докончил Валентайн, наконец вспомнив, что владеет силой лавы от рождения, — и наша армия пройдет спокойно. Свет захлебнется в крови.

«И я убью его, — мысленно добавил Валентайн. — Думаю, это станет величайшим делом моей жизни», — он усмехнулся. Валентайну и в голову не приходило задуматься над тем, на кого он идет. Он не считал Михаэля Аустена своим родственником в полном смысле этого слова ни в детстве, ни в юности, ни, тем более, сейчас. А люди… «Я защищал их столько лет, что могу без сомнений убить», — пришла странная мысль.

— О чем ты думаешь? — спросила Донна. Ее всегда интересовало, что происходит в голове Валентайна.

Тот, уже успокоившись, откинул волосы за спину. Первое время Донна смотрела на спутанные кудри с недовольством, но потом привыкла. Она говорила, что Валентайн внес в ее размеренную жизнь хаос, который упорно не получалось понимать до конца.

— Я знаю, почему борется Ситри, Айвена, Валетта. Почему стою перед Каалем-сум сам. Не могу понять тебя.

— Почему я участвую в войне? — перефразировала Донна. — Ну… — судя по несвойственному ей слову-паразиту, Призрачный клинок смутилась. — Я защищаю то, что мне дорого.

«Позиция, свойственная лучшим мемориям, — подумал Валентайн. — Йонсу, Нитсу, Кестрель, Рейн — все они говорили именно так. Надеюсь, не увижу их завтра».

Донна вновь поджала губы. Весь ее вид говорил «Ты думаешь о женщинах», хотя знать об этом она не могла.

— Война тебе не к лицу, — заявил Валентайн. — В тунике ты выглядишь лучше, чем в доспехах. Защищать можно по-другому.

— О чем ты?

Кажется, она искренне не понимала.

— Я никогда не возвращался в дом, где бы меня ждали.

— Если ты сейчас скажешь, что мне нужно сидеть в Оссатурлэме, растить детей и готовить, то полетишь со стены, — отрезала Донна. — Благодаря какой логической цепочке ты вообще пришел к этой мысли, рассуждая о завтрашнем нападении?

Валентайн подумал, что полностью исполняться мечтам не дано.

Прошла ночь, и начал клониться к вечеру день.

Устье реки сковало туманом; небо затянули серые пушистые тучи. Улицы, крепостные стены обрывались в никуда. Изредка сквозь пелену прорывались лучи света и начинали безжалостно рыскать по крышам последнего хайлендского оплота на востоке. Город, занятый королевством, лучи не трогали. Он настолько погряз в тумане, что полуночный рыцарь не видел пальцев протянутой руки. И Каалем-сум, и Реймир-сум, молчали, предчувствуя грядущую бойню. Как он.

Валентайн стоял на том же месте, что и вчера. «Айвена опять перестаралась, — ругал он рассеянную придворную даму.— Размечталась, думая о своем блистательном! В такую погоду можно забыть о координированной атаке. Мы не будем различать друг друга в бою. Уверен, половина погибнет от своих же. Лучше бы дождались заката».

— Надо было заставить Нааму поджечь город, — заявил Валентайн. — Дым гуще тумана и не так зависит от ветра. Плюс, он не настолько мерзок.

Донна сидела на каменном зубце и занималась любимым делом: полировкой мечей.

— Подобно самой Нааме, огонь непредсказуем. Мы могли бы пострадать сами, — меланхолично рассудила она. — Не волнуйся, все пройдет гладко. Солнце не нанесет вреда.

— Мне ничего не будет от света! Я беспокоюсь о тебе и других, — выкрикнул Валентайн бездумно. Донна, приподняв брови, отстранила мечи и внимательно посмотрела на него, после чего повернулась к небу над Каалем-сум.

— Когда армия Хайленда дошла до земель Эллионы, где ныне находятся пустоши Валетты, имперские мемории разогнали облака. Мы не могли выйти из убежищ, сидели в подземельях и ждали ночи. Тогда мое решение едва не стоило всем жизни: Саманта Санурите собиралась зажечь второе солнце сразу после наступления темноты, мы бы сгорели под ним. Планы расстроила Сёршу. Она выбежала под закатное солнце со словами, что верит. Тогда мы впервые узнали, что последние лучи не страшны нам — таково проклятие Клинков. Иногда думаю, что простые воины тоже остались бы целы, если бы верили. Не беспокойся о нас. Думай о своей чести, — быстро проговорила она со странной интонацией. Валентайн не придал ей значения. Вместо этого он поднял один из парных мечей Донны.

— Клинки Призрачной луны? — с налетом страха спросил рыцарь. — Милая, они заслужили второй шанс. Все заслужили второй шанс. Возьми сегодня другие.

Донна повернулась. Ее белое лицо в очередной раз напомнило Валентайну лик прекрасной статуи.

— Что-то не так? Ты не согласна?

Донна осторожно забрала из его рук меч и соскользнула с зубца.

— Пора начинать, — вместо ответа сказала она. — Я буду у восточного моста, не забывай. И помни, ради чего мы боремся на самом деле.

Озадаченный напутствием Валентайн проводил ее взглядом. Ради чего? «Месть», — ответил рыцарь твердо. В своей цели он был уверен. Валентайн вспомнил о матери, о той, что одолела когда-то Вердэйна Великого в войне за север. Реймир-сум был построен младшем братом, Рейлиаром, но род его, смешавшись с эльфами, процветал до недавнего дня. Каалем-сум завещали Валентайну, восьмилетнему мальчику — Михаэль забрал город, к которому не имел никакого отношения, и сделал своим. Это стало первой обидой, нанесенной донельзя мстительному полукровке. Сегодня Валентайна не интересовали люди, его волновал только один лжец, прячущийся за армией и стенами города.

Эйа… Правильно ли он сделал, заключив мать во мрак ущелья? Ведь преступление ее сродни преступлению, что готовился совершить он. «К черту сомнения! — внезапно подумал Валентайн. — К черту! Он заслужил это!» Самокопания были чужды полуночному рыцарю. Он шел только вперед, как подсказывало сердце.

Подав знак Валетте и Леонарду, Валентайн шагнул со стены Реймир-сум. Плащ стал крыльями. Черная шерсть начала пробиваться сквозь кожу генерала-оборотня, начиная от кончиков пальцев и заканчивая лицом, удлинявшимся в оскаленную морду. Глаза вспыхнули, превращая зрачки в ромбы. Протяжный вой раздался над Мосант, проникая в самые глубокие пещеры в горах и разливаясь над морскими просторами вечности. Армия зашумела, подготавливаясь к величайшему бою, что должен был сотрясти сами основы мира. Так думал Валентайн. Он бежал по серому камню: длинные когти скребли по земле, лапы совершали гигантские прыжки. Добравшись до реки Нойры (ветер свистел в ушах, покрытых смоляной шерстью), Валентайн нырнул. Вода затянула его, как болото. «Болото, — подумал полуночный рыцарь. — Я столько лет пробыл в нем — теперь знаю точно, как выбираться». Сделав гребок, Валентайн вынырнул и оказался посередине реки.

Почему-то именно сейчас, борясь с волнами, он вспомнил, как первый раз потерял сущность человека. Донна говорила, что проклятие выбирает слабые места в душе. Ненасытная Ситри стала вампиром, ослепленная яростью Наама — ифритом, он, полуночное чудовище, стал чудовищем окончательно. Состояние не вызывало неудобств, в нем даже было комфортнее. Валентайн впервые за девятнадцать лет подумал, что это пугает, и решил перевоплощаться реже. Сегодня, однако, он собирался использовать все возможности. Звериная сущность медленно брала вверх: заглушала отголоски здравого смысла и реальности, рисовала картину из инстинктов и жажды.

Оборотень без особых усилий доплыл до первого острова, принадлежащего Каалем-сум, Призрачный город — так будут называть его во всех уголках Мосант. Небо стремительно темнело. В туман вплетался дым. Валентайн глубоко вдохнул. Сила лавы, которой он обладал, была родственна огню и, как следствие, дыму. Рыцарь ощутил заряд бодрости, и ненужные размышления окончательно ушли на второй план. Все, что он видел сейчас, воплощалось в призрачной луне. Герб королевства пылал над сердцем, на доспехах. Они были черные, непроглядно-черные, только серебристые полосы украшали ворот и кисти да на спине мерцал волк, выложенный драгоценными камнями. С низким рычанием, рвавшимся из груди против воли, Валентайн вытащил меч из ножен.

— Пора, — прошептал он и ступил на территорию Призрачного города.

Гортанно вскрикнув, Валентайн ударил острием меча по стальной сфере — тишину пронзил высокий колокольный звон. Вспыхнули факелы, освещая темноту города. Лязг оружия слился с колокольным звоном и шумом воды.

Битва началась.

Вспыхнула лава, но Валентайн был готов. Использовать против него его же оружие! Оборотень заморозил лаву и, взмахнув мечом, разрубил. Черные бисеринки закапали на мостовую и спустя секунду смешались с кровью. Одним коротким ударом Валентайн выпустил кишки первому, кто встал у него на пути. Внутренности скользким клубком змей упали на мощеные плиты — радостная улыбка обезобразила лицо зверя. Перешагнув через тело, он ступил на длинный мост, ведущий к городу.

К нему бежали человек двадцать, не меньше, и меч завертелся, как коса, разрубая тела на части. Острие раскраивало кости черепа, отсекало носы, распарывало рты, делая их еще шире, лишало рук и ног. Толпа редела, становясь уродливыми останками, лежавшим позади на мосту. Но тревога уже поднялась: выли сирены, кричали генералы, сгоняя народ к Валентайну, не зная, что попадут в ловушку. Коротко что-то прорычав (он чувствовал запах Михаэля), Валентайн рывком перебрался через очередной мост и, завывая, снова стал человеком. Этот процесс дарил ему невообразимый экстаз. Нервы были на пределе: клыки так и остались торчать наружу и зрачок был удлиненным, как у змеи. Стряхнув оставшуюся шерсть и вновь оказавшись в доспехах, сотканных по его желанию, Валентайн оценил обстановку.

Огни окружили его. Жар опалил ресницы, усы и бороду. Будто они могли навредить ему! Ни ветер, ни свет не сделали бы этого, и потому меч сверкал и рубил, обагряя мир кровью. Только три цвета существовало в тот вечер: черный, красный и серебристый, как волчьи глаза Валентайна.

Вначале он рвался в центр города — первый всплеск жажды убивать изменил это желание.

Ему нравилось, как брызгала кровь, когда острие разрезало плоть, как темная жидкость била из горла и стекала по продольной борозде меча на руки, а оттуда — на камни мостовой. Как враг хрипел, как хрустели кости, а тело начинало светиться, уходя в новое перерождение или бездну. Он сворачивал шеи до отвратительного щелчка, напоминающего звук кастаньет, и стены города покрывались новыми брызгами. Броня Валентайна, его лицо и руки пропитались горячим багрянцем.

Внезапно что-то укололо его под лопатку, продырявив тонкую кольчугу. Зверь обернулся и, взяв лезвие вражеского оружия в крепкую хватку пальцев, вырвал его и откинул в сторону. Кожа Валентайна становилась тверже камня, если он желал этого. Молодой, просто зеленый юноша с кольцами каштановых волос на висках растерялся. Забыв про остальных, Валентайн схватил его за тщедушную шею, не толще руки нападавшего, и впечатал в стену. Кости черепа хрустнули, но этого ему оказалось мало. С размаху всадив меч в стену, Валентайн впился в глаза жертвы, подернутые предсмертной пеленой.

Ни один человек, сумевший оставить на нем царапину, не оставался безнаказанным.

Лава, бурля и клокоча, полилась из открытых ладоней, начала разъедать горло, пищевод, желудок, и тело обугленной кучей упало на камни. Внутренности полнились обугленными пустотами. Магма, не остывая, побежала вниз по мостовой, как гигантская волна, разгоняя светлых воинов. Рыкнув, Валентайн поймал еще одного мелкого парня и, заломив ему руку, приподнял за талию над землей. Жажда затмила все принципы и догмы, которыми он жил.

— Видишь? Вот конец вашего Хайленда! Иди, расскажи, пусть они знают!

Внезапная идея поразила Валентайна.

— Пусть лучше сами увидят… — прошипел он и, рывком открыв парню рот, вытащил, невзирая на крики, язык. Сверкнули когти: капли крови пронзили воздух, как агатовые бусины. Мышца, напрягшись последний раз, упала на камни, одеваясь в кружево крови. Валентайн откинул тело. Его найдут, и вместе с ним — послание. Пожар освещал лицо оборотня, покрытое багряно-черными мазками со вкусом металла. «Вспомни, за что мы сражаемся на самом деле», — сказала Донна у него в голове. Полуночный рыцарь остановился. Вдруг заболевшие шрамы на лице напомнили о настоящей цели. С обычными хайлендскими крысами справится армия; Валентайна интересовал крысиный король. Оборотень направился к центру, где скрывались в тумане высокие башни из белого камня. Эмоции брали вверх, он не мог сдерживать себя, а сладкий запах крови сводил с ума и без того взбудораженное сознание. Армия докончит начатое, а он пришел сюда только за одним. За одним.

— Река, глупец! — раздался резкий голос Валетты Инколоре, пролетающей мимо, как валькирия.

Выругавшись про себя, Валентайн остановился и повернулся к Нойре. Он поднял руки — воды расступились, обнажая затвердевающую магму, по которой должна была пройти многотысячная армия королевства. Валентайн захотел сказать Валетте что-то ядовитое и колкое, но обернувшись к Бесплотному клинку, впервые в жизни предпочел промолчать.

Небо пронзали яркие вспышки: от холодно-розового до призрачно-белого и голубого. Неясный шепот заклятий звучал в голове. Валетта взмыла над Призрачным городом как символ рока, фатума, в сверкающем сиреневыми огнями платье. Белые волосы женщины извивались, как змеи, лицо, сухое, жестокое и бескровное, светилось в тьме. Глаза напоминали два ущелья в преисподнюю: в них плескались огонь и кровь, отражение бедного города.

Валетта летала фурией по Каалем-сум и раскидывала врагов энергетической волной. Она выбрала одну жертву, чтобы совершить обряд смерти, и теперь рвалась к ней. Майриор рассказал ей, как совершить таинство бездны. Девушка, дарившая жизнь, стала обрекать на смерть. Валентайн не видел, на кого пал ее выбор. Он стоял посреди опустевшей во мгновение улице и тщетно пытался унять дрожь в коленях. Полуночный рыцарь редко испытывал страх, но это… существо, повисшее между миром реальным и измерением ушедших, внушало его.

— Sangrete mortis ave libertatem…

Дальнейшие слова пропали в боли, разлившейся ледяным огнем по телу. Нервы загорелись, и мир превратился в чистый свет. Валентайна, уловившего последние ощущения жертвы, передернуло. Он разделил агоническую боль и подумал, что все блага мира не стоят повторения подобного. Один смертоносный удар виделся ему более правильным. Но скольких он уже убил иначе?

Тело, оболочка души, взорвалось, окидывая всё вокруг маслянистой кровью и ошметками плоти.

Валетта, закончив шептать, открыла рот, напоминающий гигантскую воронку, ведущую в никуда, и выпила светящийся белый силуэт. Все ее тело было покрыто тонкими ручейками крови. Валентайн отвернулся. Улицы пахли железом и солью, каждый камень был обагрен. Армия темных солдат продолжила адскую чистку оставшихся в живых людей и пожирала остатки тел. Губы Валентайна скривились от омерзения. Вот она, обратная, неблагородная, сторона войны. Почему он взглянул на войну по-новому только сегодня?

Валентайн сжал рукоять меча. «Ты пришел за другим», — напомнил он себе и, прикрыв глаза, перенесся в спальню леди Саманты Санурите. Полуночный рыцарь был уверен, что встретит Михаэля именно там. Он чуял это. Запах серебра преследовал Валентайна с первого шага по правому берегу Нойры.

— Могущественная Луна, — услышал шепот Валентайн и замер около стены, у которой появился. Белая лепнина, яркий свет бесчисленных ламп. На восточной стене был нарисовал знак горящего полумесяца. Валентайн не ожидал увидеть герб Синааны и тем более не ожидал увидеть застывшего перед полумесяцем Михаэля. Родственник стоял на коленях, опустив голову, и быстро шептал:

— Я взываю к тебе. Спаси ее, мою Сэрайз, я склоняюсь пред тобой, Отец. Я знаю, мои слезы — это твои слезы, я знаю, ты чувствуешь мою боль, и я молю, Отец, помоги ее унять. Я прошу помощи.

Если бы вместо Валентайна стояла Айвена, она бы удивилась, что встретила на землях Хайленда того, кто искренне молился Королю. Полуночный рыцарь же не мог поверить, что у святыни королевства обнажает сердце именно Михаэль. Они никогда не были близки, Валентайн не вспомнил бы ни одного совместного ужина или вечера, но он и не собирался вспоминать. С тяжелой грудью он слушал, как дедушка просит счастья для девчонки, само существование которой представлялось Валентайну настолько омерзительным, что он забывал и о ее возрасте, и близком родстве. Мягкость сменялась черствостью. Он мог только мечтать услышать подобное в свой адрес и был рад, что Ситри вместе с майомингами изувечили девчонку. Михаэль, по всей видимости, не знал об этом и продолжал бессвязно шептать. В свете спальни его волосы казались седыми.

— Спаси ее. Я знаю, что много лет ненавидел тебя, оскорблял в мыслях. Я не заслужил прощения. Сэрайз верила. Она дитя твоего племени. Она не будет просить, она не знает. Вытащи ее из…

Михаэль, будто лишившись сил, упал на бок. На какую-то долю секунды Валентайн испытал желание подойти и помочь. Доля оказалась ничтожно короткой. Ее отделил грохот открывшейся двери. В спальню вбежала Рейниария Кайцер.

— Милорд!

Валентайн разочарованно прислонился к стене. Из всех бывших подчиненных он встретил именно ту, что боготворила кронпринца. Рейн опустилась рядом с Михаэлем и заставила его сесть. Валентайна упорно не замечали. Испытывая странное удовольствие перед слабостью врага, он начал внимательно слушать разговор. Валентайн был уверен, что убил бы обоих без раздумий, но сейчас, после увиденной жестокости Валетты Инколоре, неосознанно медлил.

— На нас напали, — едва не плача, сказала Рейниария. —Напали, а вы даже не отдали ни одного приказа с тех пор, как приехали.

— Они были не нужны, — Михаэль говорил так тихо, что голос его напоминал девичий. «Великий бледный принц» лежал щекой на плече Рейн и едва дышал. Валентайн не помнил, видел ли его когда-нибудь в таком состоянии. Неужели сердце бессмертного монарха дало сбой?

— Я пыталась… — тут всегда хладнокровную Рейн покинуло самообладание, и полосы слез заблестели на ее щеках. Валентайн со смешением чувств смотрел на разыгравшуюся сцену. Он бы не удивился, если бы «генерал Кайцер» призналась бы в любви объекту обожания прямо сейчас. И хотя Йонсу одно время пыталась убедить Валентайна, что Рейн всего лишь уважает начальство, тот в это не верил и считал, что дело в очередной раз в смазливой внешности. — Я пыталась, но ничего не могла сделать! Мы разрушены. Прошу, позволь мне увести тебя из города. Я обещала.

Михаэль сумел выпрямиться.

— Ты бы не пришла, если бы не подслушивала.

— Я никогда не была твоей любимицей, — просипела Кайцер. — Ты всегда превозносил Йонсу, не меня, хотя я сделала больше. Я уведу и выиграю…

— Она предала меня, Рейн. Нитсу Кэйар. Послала к тьме в самое пекло. Забавно понимать, насколько люди неблагодарны. Я знал это всегда и, тем не менее, удивился. Знаешь, что она сказала? — Михаэль говорил все тише и тише, рассказ превращался в приговор самому себе. Его не волновали чувства Рейн — как чувства любого другого человека. — Ей нет дела до Сэрайз. Рассмеялась мне в лицо. Заявила, что ненавидит ее. Как можно ее ненавидеть? — Валентайн хладнокровно выслушивал поток мыслей. — Она ведь никому ничего не сделала. Кэйар это не волнует. Она ненавидит меня и, как оказалось, ненавидит Мару. Сэрайз умрет, — буквально прошептал Михаэль. — Я ничего не могу сделать. Это было глупо, отправлять ее в Браас в одиночку. Я не отец, я слаб.

Терпение Валентайна кончилось. Показательная забота о Сэрайз вывела его из себя. Слишком долго он любовался клоунадой.

— Хватит, — заявил полуночный рыцарь, выходя на свет. Рейн вскрикнула. На лице главного наследника империи не было написано ни одной эмоции. Как всегда. Наверное, он ждал его давно, с тех пор, как вой оборотня раздался над Мосант. — Надоело выслушивать этот бред.

Михаэль, пошатываясь, встал.

— Заговорили детские обиды? — прозорливо и колко произнес он. Валентайн процедил сквозь зубы:

— Тебе лучше уйти, Рейн.

Она поднялась на ноги и смерила его презрительным взглядом. «Забавно, — подумал Валентайн. — Когда-то она любила меня чуть меньше, чем Михаэля. Люди поразительно легко переходят с белого на черное». Рейн не хотелось убивать, как неделей ранее не хотелось обезглавливать Офелию Нептане. Однако во время войны нужно забывать о личных симпатиях. Уловив его намерение, Михаэль проговорил:

— Уходи. Это приказ. Беги из города в столицу — это уже просьба, Рейниария.

Кайцер в изумлении повернулась к нему. Лицо любимого кронпринца было красноречиво мрачно.

— Быстро, Рейниария.

Она качнула головой и подалась вперед.

— Ты не можешь погибнуть от руки такого, как он.

Короткой фразы оказалось достаточно, чтобы Валентайн вышел из себя. Не осознавая, что делает, он подхватил Рейн за пояс формы гвардейца и швырнул в застекленное окно. Блестящие искорки усеяли пол; половина факелов погасла, оставив комнату в полумраке. В ушах раздавался крик Рейн, но полуночный рыцарь обращал на него внимания не больше, чем на другие крики внизу. «Любимый кронпринц», видимо, тоже. Рейниария Кайцер испарилась из их памяти с той же скоростью, с которой летела вниз.

— Я утопил этот город в крови, — криво усмехнувшись, бросил Валентайн. — За все, что ты сделал.

— Неужели теперь считаешь себя лучше меня? — презрительно бросил Михаэль. Валентайн, помрачнев сильнее, поднял меч.

— Падаль, — прорычал он. — У тебя давно нет чести.

Михаэль выпрямился. В его темных глазах, как ни старался, оборотень не мог увидеть страха.

— Честь? Как ты можешь говорить о ней? И ты, и твоя мать перешли к Королю — ты говоришь о чести? Мне остается только воззвать к двенадцати звездам, чтобы они послали мне смерть от настоящего рыцаря, полукровка-полуночник.

Сталь сверкнула, оставляя кровавые брызги предыдущих жертв на полу, но быстрый стук каблуков в коридоре заставил Валентайна остановиться. Уловив знакомую нотку сирени, оборотень внутри человека зарычал.

— Остановись! — воскликнула Мару, врываясь в комнату. — Не трогай его!

Лицо Валентайна исказилось. Эти лживые глаза! Эта поддельная улыбка! Дикое желание поднялось откуда-то изнутри, заставляя яростно сжать рукоять меча. Только убить. Убить. Убить уже обоих. Единственная мысль, которая стучала в голове, как набат. Даже багрянец на теле прошлой жены не испугал его — Валентайн не боялся ничего в этом мире. Взяв меч двумя руками, он двинулся к любовникам.

Кулак Донны соприкоснулся со скулой Мару — та пролетела через всю комнату, как тряпка, и, врезавшись в стену, упала на пол. Платье фрейлины императрицы бесстыдно распахнулось, открывая грудь, багряное сияние исчезло. Черное пламя прочертило воздух; Михаэль, слабо вскрикнув, схватился за грудь. Кровь начала хлестать у него между пальцами. Донна шагнула из темноты: парные мечи сверкнули, оставляя тонкие следы на шее, и она сразу же отвела их. Тело кронпринца упало на пол, медленно покрывавшийся кровью. Призрачный Клинок разил беспощадно.

— Не бери грех на душу, — бросила Донна и вышла.

Рот Михаэля приоткрылся — струйка серебра закапала на пол, смешиваясь с жидкостью, текущей из разрезанного горла. Пальцы вцепились в пол на долю секунды — и расслабились. Тело начинало тлеть от черного огня, забирая жизнь, а душа, сменив цвет с холодного голубого на огненно-красный, исчезла в выбитом окне.

Кровь ударила Валентайну в голову, и горящий взгляд выловил из темноты сломанную фигурку Мару, лежащую на полу. Слишком много ярости было в нем в тот момент. Он отчаянно хотел выместить свою злость: на мир, на себя, на деда, на Донну.

Он мог выместить эту злость только одним способом.

Одним.

Откинув меч в сторону, он подошел к Мару и схватил за волосы. Веки Мару задрожали, с губ невольно сорвался болезненный стон.

— Знала, что так будет? — с торжеством прошептал Валентайн, дрожа от нетерпения. — Звезды сказали тебе? Каждый, кого я убил сегодня — за каждую твою ночь с ним.

Не в силах более себя сдерживать, Валентайн разорвал платье от лживо целомудренного декольте до подола, и тело Мару бледным пятном выступило в ночи. Давно он не видел ее такой… Вспоминая всю ложь, что произносил этот приоткрытый рот, он решительно развеял сталь доспехов.

Действительно, так выйдет даже справедливо.

========== Глава 31 Разговоры на стене ==========

3 число месяца Постериоры,

Айвена

Город Гифтгард. Для многих он всегда оставался жирной точкой на краю Синааны, поставленной у самого пролива. Гифтгард — врата и главная защита королевства, ее нерукотворные крепостные стены. Когда-то на месте города дымились вулканы, но время взяло свое. Оно превратило хаос в нерушимое спокойствие. Вокруг потухших кратеров теснились десятки домов: в низине прятались лачуги нищих, в предгорьях — аккуратные домики зажиточных, у отвесных склонов стояли настоящие дворцы. Гифтгард считался вторым по многочисленности городом королевства. Он процветал за счет торговли, рыболовства и пиратства. Ситри Танойтиш, владеющая областью-синнэ, знала толк и в первом, и втором, и третьем. Ее замок находился на самом краю гряды, сливаясь с пунктом гарнизона. Черные шпили теснились в таких же черных скалах, припорошенных копотью и золой; сама твердыня замка составляла единение с горной грядой, обосновавшейся на северо-западе Синааны. Говорили, что нижние этажи замка Гифтгарда прорублены в монолите древнейших пластов алмазов; Айвена никогда их не посещала и проверять легенды не испытывала желания. Узкие коридоры, лабиринты переходов, низкие потолки — это бросало вампирессу в дрожь. Она никогда не заходила ни в залы Гифтгарда, лишь изредка пробегая по ним в случае необходимости, ни в Оссатурлэм, город Белладонны и Валентайна. В замке Айвены было так просторно, что мыслей о темнице никогда не возникало. Залитые призрачным светом широкие коридоры, будто сотканные изо льда…

Сегодня Вейни пришлось их покинуть. Альмейра попросила ее сходить на высокую стену Гифтгарда, чтобы понаблюдать за захватом Каалем-сум. Через пролив сложно было что-либо разглядеть, но даже то малое, что ухитрялся поймать взгляд, доставляло удовольствие. Малышка Аль стояла, сложив руки на зубцах крепостной стены, и смотрела на мир империи, о которой слышала лишь рассказы. Вейни стояла рядом, следя, чтобы принцесса не слишком сильно наклонялась над оградой. С ними была Ситри, не пожелавшая присоединяться к армии нападавших. Танойтиш осталась дома, хотя Айвена догадывалась, какого труда ей это стоило: наблюдать за разорением города, беспокоиться за Валентайна и гордо ничего не делать.

Вторая вампиресса Синааны, обладающая силой металла, стояла справа от подруги, кутаясь в плотный плащ. Когда Вейни на днях выловила Ситри в водах южного океана, она впала в ужас. Не было ни одной кости, что срослась бы правильно в теле Стального клинка. Все из-за Валентайна! Вейни знала, что именно он отказался перенести Ситри домой. Как можно быть таким жестоким? Вейни была возмущена. Если бы подобное произошло с Валеттой Инколоре, вампиресса бы только обрадовалась, но Ситри не вызывала волну недовольства или ненависти своим присутствием. Им с Ситри нечего делить: Танойтиш предпочла Майриору Валентайна, Айвена не понимала ее. Чем руководствовалась Ситри, принимая решение? Как можно променять Майри на Валентайна? Владыка был красивее, сильнее, обладал силой, которой нет ни у кого… Такая глупая! Но несмотря некоторое снисхождение, Вейни любила Стального клинка.

Они, конечно, не были подругами в полном смысле этого слова, но сохраняли самые теплые отношения. Ситри предпочитала путешествия управлению Гифтгардом; Вейни, наоборот, с большим удовольствием сидела в замке вместе с детьми. Ситри не выносила зиму, а Вейни — любую погоду, кроме той, что царила на Лакриме. Ситри спокойно влезала в каждый разговор, не стеснялась выражений; Вейни не позволяло воспитание. В общем и целом, они были совершенно разными. Одной из немногих вещей, объединявших их, стала любовь к деньгам. Ситри дрожала над каждой монеткой, будто та что-то значила сама по себе; Вейни любила их, потому что за пару вистов или ракушек Диких островов можно было купить новые серьги, ожерелье или платье. Они обе любили кровь и обе — серебристую. Ситри состояла в связи с Валентайном, в той самой запретной связи между вампиром и теплокровным существом, от которой зависят оба. Иногда Айвена думала: как же так получилось, что выходец из императорской семьи обладает кровью того же цвета, что и Владыка? Ответ не находился.

Они обе любили войну и любили убивать, хотя каждая — по разным причинам.

Ситри ненавидела людей. Она с удовольствием бы потанцевала на костях во время апокалипсиса, провожая в последний путь тех, кто насмехался над ней раньше, но была вынуждена радоваться редким разрешениям устроить резню. Она, в отличие от Вейни, не страдала от голосов, помутнения рассудка и раздвоения личности во время припадков. Ее действия всегда были осознанными. Вопреки слухам, Ситри не убивала ради забавы, но с легкостью находила причины. Например, твердила, что врагов-хайлендцев нельзя оставлять в живых из осторожности.

Айвена была с ней согласна. Неверующих, отвернувшихся от Короля, следовало убивать с особой жесткостью в назидание остальным. Она полагала так и, все же, чаще пускала кровь в моменты сумасшествия, не понимая, что делает. Смысл действа для самой Вейни — служение Майриору — искажался, но глобальная цель все равно становилась на шаг ближе. Каждая смерть — маленький шажок к полному господству Луны в Мосант. Принявшие ее окажутся в новом мире.

— Что это за красные огоньки? — восхищенно спросила Альмейра, вырывая из размышлений.

Айвена вгляделась в линию противоположного берега.

— Лава, — ответила вместо нее Ситри, как всегда, влезая в чужой разговор. Раздражало, но не все же имеют понятия о приличии?

— Что такое лава?

— Расплавленный камень плюс огонь, — объяснила та. — В Синаане полно ее. Ты не видела?

— Тетя Вейни, ты покажешь мне лаву? — обратилась Аль к наставнице.

— Милая, не думаю, что это хорошая идея. Она жжется.

— Папа не позволит лаве сжечь меня, — уверенно заявила девочка.

С этим трудно было поспорить.

— Всем бы таких родителей, — заметила Ситри. — Моя мамаша скорее утопила бы меня в лаве.

— Я своих не знаю, — равнодушно пожала хрупкими плечами Вейни. Ее давно покинули воспоминания и о детстве, и о Югославии, и о переезде в другую страну. Смертная жизнь начиналась с венчания в католической церкви. До того ее окружали грехи, которые Вейни поспешила изгнать из памяти. Юная девушка предпочла «не знать» родителей, отвернувшихся от бога. Вейни не была уверена, что они сильно горевали о сбежавшей «помешанной» дочери.

— Кто ваша мама, тетя Ситри? — Аль так произносила ее имя, что получалось что-то вроде «Ситти». Девочка даже нахмурилась. Густые брови нависли над темными глазами, непроглядными, как самая темная ночь. Видимо, такое отношение матери к дочери возмутило принцессу. Вейни пыталась научить Аль манерам, и, кажется, у нее это получилось. Альмейру возмущало каждое проявление нетактичности, грубые слова — идеальная принцесса!

Ситри ответила не сразу. Наверное, думала, как сказать помягче, по крайней мере, Айвена надеялась на это.

— Леди Сёршу, — Ситри даже улыбнулась, правда, криво. — Воительница всея империи, палач Света и одна из лучших подруг тамошней правительницы. Я родилась в столице Хайленда, ты знала об этом?

— Нет, — прошептала Аль, нахмурившись еще сильнее. — А кто папа?

Ситри закусила губу. Айвена искоса на нее посмотрела. Что ответит? Правду или ложь? Подруга выбрала последнее.

— Не знаю, — сказала Ситри. — Она мне не говорила. Это неважно. Отец, Альмейра, не тот, кто… поучаствовал, а тот, кто воспитывал. В моем случае — никто.

— Зачем ты так говоришь, — зашептала Айвена, чтобы Аль не услышала. — Она ведь запомнит.

— И? — раздраженно отозвалась Ситри, тоже опуская голос до шепота. — Я неправду говорю?

— Не надо при ней такого говорить, — упрямо гнула свое Вейни. — Просто не надо.

— О чем вы шепчетесь?

Вейни заулыбалась. Она всегда так делала, когда хотела вызвать доверие. Улыбка Айвены разоружала врагов — кому могло прийти в голову, что в следующий момент ледяная пика пронзит их насквозь? Вейни пользовалась собственной невинностью. Она, выглядевшая как ребенок, со всеми сохраняла хорошие отношения. Это стало уже потребностью. Дома, на Земле, у Вейни не получилось создать семью, но Клинки Синааны стали ею. Она считала их братьями и сестрами, Майриора — супругом, союз с которым скрепили где-то на небесах, и он был чище и благороднее, чем любой брак, свершенный в церкви, а Бетти, Римма и Аль стали для Айвены детьми, родившимися по несправедливости не у нее.

— О тебе, моя милая, — прощебетала Вейни. — О том, какая же ты красивая и как будет рада мама, когда вернется. Ты ждешь этого?

— Конечно! — восторженно воскликнула Аль. — Конечно! Я так ее жду. Тетя Вейни, — уже другим тоном спросила она, — а что будет с Рэм и тетей Летой?

Ситри послала на Айвену странный взгляд, полный самых разнообразных чувств. Вопрос взволновал даже Стального клинка, которой было плевать на всех, кроме себя. Вейни чудом сохранила непринужденный вид. Альмейра внимательно наблюдала за обеими. Сегодня на ней было пышное персиковое платье, чуть с золотинкой. Айвена выбирала его сама, девочка оказалась в восторге. Сколько еще будут действовать такие подарки? Помнится, на семилетие Римма внезапно попросила катану. Айвена была в шоке, а отец малютки, Майри, странно ухмыляясь, создал из лазурного света Золотых палат клинок, который девочка потеряла спустя пару месяцев где-то в Мёрланде. Теперь, по слухам, с ним ходил наследник острова, посчитав катану божьим провидением, упавшим с неба.

— Конечно твоя мама примет их, — ответила Вейни. — А почему ты спрашиваешь?

— Значит, не примет, — прозвучало в ответ. — Иначе бы вы не переглядывались и не задали вопрос. Их, наверное, выгонят, казнят или вроде того.

Ситри в восхищении крякнула. Айвена вовсе потеряла дар речи. «С каких это пор дети такие умные?» — ясно говорил вид Ситри. Вейни была согласна. И, главное, момент достойного ответа уже упущен, Альмейра не поверит ни единому слову.

— Примет, — повторила Вейни без особой надежды.

— Она больше не хочет со мной гулять.

Айвена, не выдержав, стала барабанить по зубцам. Нервы. Она начала нервничать. И, как всегда в таких случаях, воздух стал густым и холодным, как мертвая кровь. Только не сейчас! Рядом Аль. Аль не должна видеть ее такой. Ах, где же Майри, когда он так нужен… Вейни успокаивал лишь свет его глаз. Под ним уходило даже безумие, с которым Айвена была рождена. Сумасшествие — верный спутник, приведший сюда. Ее главный грех после чревоугодия серебристой кровью.

— Ты в порядке? — донесся до Айвены голос Ситри.

Да. Все хорошо. По крайней мере, мир не двигался.

— Аль, отойди на минутку, — попросила Вейни. Еще, не дай Бог, навредит ребенку. — Только на минуточку, хорошо? Мы с тетей Ситри поговорим о войне, зачем тебе слушать такие скучные вещи. Иди-иди.

Конечно, Альмейра не поверила. А кто бы поверил на ее месте? Никто. Вейни была уверена: на лице ясно написана истинная причина просьбы. Глаза наверняка алеют, рот искривился, шрамы проступили еще ярче, руки совершенно точно застыли в подобие птичьих лап. Айвена знала, как выглядит во время приступа. Еще бы, один раз это случилось напротив витрины магазина.

Тем не менее, Альмейра ушла.

— Со мной все хорошо, — сразу заявила Вейни, едва персиковое платье скрылось за углом. — Просто отвлеки меня. Ты знаешь, что со мной. Просто отвлеки.

За словом Ситри в карман не полезла. Вопрос давно крутился у подруги на языке.

— Как ты ее терпишь?

— Аль? Ее терпеть легко. Ты бы спросила, как я терплю Римму, там точно нужны железные канаты вместо нервов. Девочка совершенно не управляема.

— Кстати о ней, — Ситри вновь повернулась к проливу. Каалем-сум горел ярко, изредка его пронзали фиолетовые и белые вспышки. — Где Римма? Только не говори, что девчонку снова отпустили на земли империи. Дурость какая-то. Ты же за ней следишь, нет?

Айвена мотнула головой, прогоняя красный отсвет. Тот продолжал висеть перед глазами, но медленно бледнел.

— Уже не слежу, — сказала она. — Валетта запретила Римме приходить ко мне. Последний раз я видела ее на поединке Валентайна и Бетти.

Ситри присвистнула.

— Надо же! Почему?

— Не знаю, — Вейни закусила губу. — Я не видела Валетту с собрания. Я… я вижу ее только на собраниях. Мы не пересекаемся, где я могла переступить ей дорогу — ума ни приложу…

— А Майриор? — прозорливо спросила Ситри. Ей-то, променявшей Бога на идиота, было все равно на похождения Короля. Она спрашивала спокойно, без ревности и прочих чувств.

— Может быть, — неуверенно ответила Вейни. — Я поцеловала его недавно, но откуда Валетта могла узнать? О, хватит, я не хочу об этом говорить. Да, мне обидно, однако ничего не изменить, я знаю. Валетта не поменяет решения. Кто я, чтобы влиять на желания матери? Если Валетта считает, что Римме так будет лучше…

— Не стоит из-за чувств раскалывать Синаану, — вдруг заявила Ситри. Айвене показалось, что она ослышалась.

— Кто это говорит! — с толикой злости воскликнула она. Слова задели.

— Я говорю, — огрызнулась Ситри. — Переругаетесь, как собаки, во время войны. Догадайся, к чему это приведет.

— Ты меня упрекаешь в расколе? — Вейни едва не сорвалась на крик от потрясения. — Да ты с Валентайном…

Ситри ответила, смакуя каждое слово. Видимо, описываемая ситуация ее радовала.

— Да, Валентайном. Но Белладонна, заметь, ни слова не говорит. Она все знает, конечно же, хотя из приличия я делаю вид, что мы скрываемся. Я в их хату открыто прихожу, думаешь, Белладонна меня не видит? Ни слова не говорит. Странно, но так. Я провожу с Валентайном ночи напролет, пью его кровь, пока он сознание не теряет и не называет меня «Мару», олень чертов. Белладонна не против. Если бы не я, Валентайн бы к ней лез, бездушной мраморной суке, видимо, это ей не по душе бы было. Пусть упиваются своими высокоморальными платоническими отношениями. Плевать. Я его имею, он меня имеет, а Белладонна претензий не имеет, так что про какой раскол ты говоришь? — в конце Ситри все же гневно выдохнула. — Ненормальная, — добавила она, явно имея в виду Донну. — Еще и кольцо ему подарила. Засунула бы его в одно место, вот что.

— У нас все не так… — сказала Вейни отстранено. Рассказ словно оглушил ее. — Совсем не так. Я пью кровь Майри, но привязываюсь только сама. Наша связь фамильяра не взаимна.

— Я знаю, — напомнила Ситри. Знает, конечно, знает. Подруга всю жизнь была влюблена в самого буйного в истории Хайленда принца. Стоило Валентайну перейти на сторону королевства, как Ситри бросила всех многочисленных любовников ради него. Свое счастье, по мнению Айвены, абсолютно сумасшедшее и грубое, Ситри упускать не собиралась. Это напомнило успокоившейся Вейни об одной детали.

— Почему вы не поженились?

Ситри выпятила подбородок — она всегда так делала, когда пыталась показать безразличие.

— Не предлагал, — прозвенела Танойтиш. Айвена жалостливо вздохнула. — Так даже лучше, — поспешила оправдать Валентайна Ситри. — Я могу в любой момент пойти поразвлечься без общественного осуждения. Когда надеваешь кольцо на палец, приходится делать то же самое, конспирируясь.

Вейни пыталась понять.

— Ты его любишь, — протянула она. — Почему тогда… — «спишь с другими» казалось настолько вульгарной фразой, что Айвена не могла заставить ее произнести.

— Трахаюсь с кем попало? А какое отношение это имеет к любви? Это физиология.

Вейни осуждающе взглянула на нее — как святой отец на проститутку в церкви.

— Что? — без зазрения совести откликнулась та. — Я в любовь не верю. Пусть верят такие, как она, — Ситри кивнула в сторону ушедшей Альмейры, — пока есть время. Я знаю, что с ним приятнее всего, вот и все. Никогда не жалела, что он стал первым. Переспала бы с каким-нибудь неучем и разочаровалась, блюла бы потом целомудрие, как синий чулок. Найти бы тебе мужика, чтобы не задавала такие тупые вопросы.

Вейни вздрогнула, не сразу поняв, что тема переменилась и речь идет уже о ней.

— Я была замужем.

— Видимо, описанная ситуация произошла с тобой — иначе бы не маялась дурью со святыми браками, которых нет. Майриор тебя ни во что не ставит, смирись. Эта серая тень его окончательно заарканила. Они целыми днями гуляют по облакам и ловят бабочек, как малолетние влюбленные. Мелкая паскуда тому доказательством. Забудь его и найди нормального мужика, а не скандалиста с девчачьими замашками. Он женственней меня, — затараторила Ситри, пока Айвена в замешательстве и легком ужасе пыталась вставить слово. — Не удивлюсь, если у меня и член больше. Поэтому он и таскает баб по облакам. Как там, по большому пальцу мерят? Ты его руки видела? Правильно Валя говорит, что Майриор ничего тяжелее расчески не держит. Вообще знаешь, я помню Валетту в империи, она очень напоминала тебя, только ржала постоянно и громко спорила. И сидела в углу на балах, пока Михаэль пытался ее напоить. Так эта гениальная свое опьянение на танцующих перенаправляла… Жаль, мы практически не пересеклись за те, — Ситри завела глаза к небу и начала считать по пальцам, — три года. Потом я сюда ушла. Так вот, жаль, что не пересеклись, она была такая молоденькая, лет пятнадцать, и неискушенная, что я бы с удовольствием… — Ситри вдруг осеклась. Айвена стояла как громом пораженная. — Знаешь, я ничего не говорила.

Вейни торопливо кивнула пару раз и порадовалась, что поток мыслей иссяк. Иначе бы она, наверное, нескоро бы смогла с ней заговорить снова без смутных подозрений.

— Сейчас она страшная. Сейчас бы я не стала.

— Боже мой, замолчи!

Вдали показалось персиковое платье Альмейры. Подруги рефлекторно повернули головы к девочке. Принцесса неспешно шла к ним с угловой башни крепостной стены Гифтгарда. Аль играла с вулканической пылью и заставляла ту складываться в фигурки людей, танцующих в воздухе — пар мужчин и женщин. Иногда между ними бегали дети. Айвена умилилась; Ситри, наоборот, поморщилась от увиденного.

— Ненавижу их, — процедила она. — Ненавижу. Чертова серебристая кровь, гори она в бездне. По сравнению с ними я чувствую себя безобразно слабой. Ходят такие красивые, всесильные, уверенные в себе и в том, что я грязь под их ногами. Тебя это не бесит, Айвена? Меня — да. Я не с Майри именно поэтому. У Валентайна хотя бы чувства есть… и слабости.

— Осталась бы тогда в империи, — бросила Вейни, невольно заражаясь манерой речи Ситри. Будь ее воля, она бы сейчас скинула подругу с крепостной стены за такие слова. Танойтиш стала Клинком не для того, чтобы установить власть Луны над всей Мосант и показать хайлендцам истинного бога, а ради себя. Выводы Айвены немедленно подкрепились словами самой Ситри:

— Нет, не люблю быть на стороне проигравших. И бессмертие просто так не дается. Знаешь, как раздражали бесконечные сеансы исцеления крови? — Ситри плюнула в сторону империи. — Сборище двуличных уродов-неудачников. Никакой свободы. Ты не была там, тебе не понять. Здесь лучше… да, лучше, — повторила она. — Не разрушай сплоченность Синааны, не превращай Тьму в цирк Света.

— Не понимаю, о чем ты говоришь.

Ситри хотела было ответить, но подбежавшая Альмейра заставила ее промолчать. Вейни не знала, что и думать. Каким образом она могла «нарушить сплоченность»? Она, мечтавшая, чтобы все Клинки оставались одной дружной семьей? Ситри и ее порочные отношения с Валентайном причиняли во много раз больше вреда. Оставалось только представить, что сделает Донна, потеряв терпение. Владычица Лакримы считала: Призрачный клинок был таким же опасным, как Бесплотный. День, в который они бы столкнулись, точно стал бы последним.

Уткнувшаяся в живот Альмейра отогнала неловкие, обрывистые рассуждения.

— Тетя Вейни! Вы проводите меня до Зачарованных садов? Может, Римма там?

Мысленно Айвена представила карту королевства. Река Селирьера, упиравшаяся в Сады, принадлежала Валетте. Все мосты через реку Стикс выходили к пустошам Эллионы. К Золотым палатам, берегу залива Теней Айвена остерегалась приближаться. Кто знает, что выкинет Валетта, если она приблизится к резиденции Майри. Своей силой Вейни боялась навредить девочке, в совместных путешествиях они всегда передвигались пешком или с помощью карет. Однако все дороги из полуострова синнэ Гифтгарда и Оссатуры вели через пустоши Валетты. Сюда Вейни добиралась морем, без принцессы. Продолжая сомневаться, она все же приняла решение.

— Боюсь, нет, Аль, сегодня без меня, — произнесла Вейни. Ситри с интересом покосилась на нее. Да, отказывающая Айвена — редкость! Альмейра подняла чуть обиженное личико.

— Почему?

— Мне нехорошо, — соврала Вейни. Ложь должна быть как можно ближе к правде, тогда в нее поверят. — Тебе, дитя серебра и мрака, не понять проблем тех, кто до сих пор смертен. Мое сердце не бьется, но…

— Не выдумывай, — оборвала Ситри и развернулась к принцессе. Танойтиш была чуть выше Альмейры и раза в три шире. В сочетании с темным плащом выглядела фигура Ситри пугающе. Темно-зеленые волосы развевались, как у заправской ведьмы. Ее правая скула была сворочена набок, глаз «поплыл», опустился вниз вместе с уголком губ. Неудивительно, что Ситри весь вечер пыталась стоять ко всем профилем.

— Почему папа вас не вылечил? — вырвалось у Аль. Девочка, отстранившись от Айвены, приподняла руку и попыталась дотянуться до лица Ситри, пальцы ее окутались свечением, но Стальной клинок отвела руку.

— Свою рожу я лучше опытному Бетельгейзу доверю, — сказала она. — Не вылечил, потому что не посчитал нужным. Айвена, заткнись заранее. Садовые цветочки гибнут в первую очередь, — бросила Ситри. — Слушай сюда. Не буду врать, не помню я, сколько тебе лет, но выглядишь ты мозговитой. Пора бы тебе спуститься с небес на землю.

— Ситри!

— Сказала же — заткнись! — прикрикнула та, продолжая стоять перед Альмейрой в той же позе. — Делаешь ей только хуже! Пусть лучше от нас узнает, чем от кого другого. Ты не ребенок, — вновь обратилась Ситри к девочке, — забудь об этом. Мир не заканчивается платьями и колечками. Римма не гуляет с тобой, потому что понимает, кто ты и кто она.

— Она моя… сестра, — ответила Аль, но Айвена, к своему ужасу, почувствовала неуверенность в слове.

— Сводная, милая, совсем разные вещи. Ты принцесса, а она никто. У нее даже родовое имя другое. Она Инколоре, по Валетте. Римма внебрачная дочь, она это понимает, поверь. Не только она понимает, мать ее тоже. Риммы нет рядом с тобой, потому что ей Валетта сказала. И поверь, твой влюбленный папаша не горит желанием встретить твою мать снова.

Вейни с жалостью смотрела на Альмейру, но девочка, казалось, совершенно не огорчилась. Принцесса слушала внимательно. В эти секунды она очень напоминала отца. Аль всегда была точной копией мамы, но задумавшись, заставляла вспомнить о Майри, после очередной вспышки активности сидевшего на берегу Зачарованных садов. На глазах Вейни навернулись слезы.

— И ты говорила что-то о расколе, — промолвила она.

Ситри фыркнула, развернулась к ней и, увидев повисшие на ресницах капли, стала говорить еще более безапелляционно. С Танойтиш старались не спорить, не желая попадать по горячую руку, и знали, что к жалости взывать бесполезно. Слезы выводили ее из себя. Ситри презирала слабых.

— Это жизнь, Айвена, а не ваши сантименты! Валетта прихлопнет ее, если захочет, и Римма тоже прихлопнет. Сомневаюсь, что Римма рада, что теперь не единственная дочь. Зато знаю точно, что…

«Замолкни! — пыталась сказать ей взглядом Айвена. — Просто замолчи, ради Бога!» Ситри оставалась глуха и слепа.

— Не рассчитывай на защиту отца, он всегда ищет выгоду. Если ему будет нужно, он продаст тебя самой бездне, чтобы остаться в плюсе.

— Аль, я доведу тебя до выхода, — прервала ее Айвена и взяла принцессу за руку. Ступени шли вниз, к мосту и переходу в главное здание Гифтгарда, где стояли кареты.

— Ты ей же хуже делаешь!.. — понеслось вдогонку.

— Не слушай ее, — произнесла Айвена, молясь Богу, чтобы слова оказались забыты. — Римма — твоя сестра, она тебя любит и… у нас сейчас небольшие разногласия с леди Валеттой, они касаются только нас двоих, — начала оправдываться Вейни, стараясь не смотреть малютке в глаза. — Я не хочу ее видеть, только и всего. Ты вполне спокойно можешь гулять с Риммой, по землям забвения. А твой папа… Подумай, разве он может поступить… так?

Аль ничего не ответила. Перед глазами Вейни снова возник красный туман — чертово волнение! Карета стояла внизу; кучер спокойно курил, но, увидев приближающихся дам, тут же выбросил сигару за плечо. Дверь открылась перед Альмейрой, Вейни отпустила ладонь принцессы.

— Бетти!

Аль восторженно взвизгнула и набросилась на брата. Айвена счастливо улыбнулась — небо услышало ее молитвы. Теперь все обязательно исправится. Бетельгейз медленно перебирал локоны принцессы, придерживая ее за спину. В васильковых глазах танцевали огоньки. Вейни с трудом заставила себя не думать о случившейся много лет назад трагедии и проверила мысленный блок, который ставила себе по просьбе Майриора. Чары держались. Тем не менее, она не могла отделаться от ощущения, что Бетельгейз видит ее даже больше, чем насквозь.

— Почему ты раньше не вышел? — требовательно спросила Альмейра, продолжая стискивать брата в тоненьких ручках. На высоком, широкоплечем Бетельгейзе она смотрелась совсем крошкой.

— Я только пришел.

— Ко мне?

— И к тебе тоже, — подтвердил принц мягко. — Леди Ситри наверху, у стены? — спросил он уже у Айвены. Та, помедлив, кивнула.

— Я поняла! — раздался приглушенный возглас Аль. — Ты пришел вновь сделать ее красивой. Я хотела помочь, она отказалась. Я не слабее тебя вообще-то!

— Не слабее, енотик, — прошептал Бетельгейз ей на ухо и пощекотал. Альмейра, визжа, скатилась с брата на скамью. Принц встал и, сгибаясь, чудом протиснулся в узкий проем кареты. Дверца захлопнулась. Вейни вновь ощутила легкий страх перед монументальной фигурой в белом.

— Это было нечестно!

Глаза Альмейры горели от возбуждения.

— Рэм тебя ждет в Зачарованных садах. Я построил там длинную-длинную горку. Вы будете сидеть на драконе и летать вверх ногами, плавать под водой и громко-громко визжать. Езжай быстрее, пока Рэм не начала без тебя, — Бетельгейз погладил ближайшего коня по гриве, что-то шепнул, и вся тройка забила копытами, шумно дыша. Кучер выпрямился.

— А ты? — обиделась Альмейра, свешиваясь в оконце.

— Жди меня через пять минут, — Бетельгейз подал знак кучеру, карета тронулась с места, обдав Вейни прохладным воздухом. Принц проводил экипаж взглядом. Айвена, переминаясь с ноги на ногу, робко спросила:

— Где ваш отец?

— В Ожерелье, — откликнулся Бетельгейз.

«Во время нападения на Каалем-сум», — отметила Вейни огорченно. Пока Клинки бились за его имя, Король проводил время с ненавистной серой тенью. К огорчению прибавилась обида — на ресницах вновь зависли слезы, которые, к счастью, принц не успел заметить. Когда он повернулся, Айвена уже вытерла одинокие капельки рукавом.

— Не понимаю, как Ситри здесь живет… — протянула она. — Гадкая пыль постоянно лезет в глаза!

Бетельгейз взял Вейни под локоть, и они поднялись обратно к стене. Изредка слышались раскаты грома и чьей-то далекий рык. «Валентайн», — без труда поняла вампиресса. Ситри Танойтиш стояла, цепляясь за зубцы когтями. Когда она волновалась, узкие длинные ноготочки неизбежно покрывались сталью. Подруга могла сколько угодно говорить, что находится рядом с Валентайном по причине секса, но Вейни верила, что их связывает что-то большее. Даже если сама Ситри считала любовь детской сказкой.

Услышав шаги, Танойтиш обернулась и всплеснула руками.

— Явился-не запылился! Два часа тебя жду! — возмутилась она, тщательно пряча радость. — Что ты делал, фей переводил через дорогу?

Бетельгейз подошел к Ситри. Город по другую сторону пролива изнемогал в магических вспышках. От одной из них, самой яркой, принц вздрогнул. Айвена обозвала себя дурой. Майриор находился в Ожерелье один — Валетта Инколоре в это время пожирала души Каалем-сум. Он все-таки не предал ее снова, и от этой мысли стало легче.

— Простите, — крайне вежливо сказал Бетельгейз. — Залюбовался закатом и не заметил, что время уже пришло. Сейчас все сделаю.

— Может, и нос исправишь? — с надеждой вздохнула Ситри, сбрасывая плащ. Айвена прикрыла глаза ладонью. Ей совсем не хотелось видеть искалеченное тело Стального клинка.

Ситри просила выпрямить нос каждый раз, но Бетельгейз непреклонно отвечал:

— Это ваша изюминка. Я не буду его трогать.

— Жаль.

Айвена положила подбородок на зубец, наблюдая за городом, как Альмейра десятью минутами ранее. Над проливом клубились черные тучи, но над Каалем-сум и Реймир-сум небо оставалось чистым. Туман, который она пригнала на закате, унесло на юг. Вспышки пронзали воздух, а привычные созвездия дополнялись новыми огоньками. Так всегда происходило во время битв, но сегодня героев оказалось больше, чем обычно. Возможно потому, что битву при Каалем-сум судил не Майриор, а Бетельгейз. Принц прощал людям слишком многое, считала Айвена. Ее Бог был жесток, тверд, суров и неумолим. Он не знал сострадания и карал всех слабых. Крепость духа проверялась испытаниями, которые могла помочь пройти лишь вера во всемогущество и любовь Бога к тем, кто признал его. Остальные были недостойны попасть на небо. После обычных битв звездами становились Клинки и храбрейшие солдаты королевства; сегодня «героями» умерли даже еретики Хайленда. Это возмущало Айвену, но пожаловаться кому-либо на подобное ей не хватило духу.

От очередной вспышки ночную гладь разрезала падающая звезда и, как показалось впечатлительной Вейни, упала где-то в горах у Нойры. Загадать желание она не успела и потому огорчилась. Новые звезды падать не желали.

— Ты бы занялся сестрой. Альмейра витает в облаках, как ее отец, — услышала Вейни обрывок чужого разговора.

— Отстань от Аль, — сказала она, не отрывая глаз от неба.

— Пусть витает, леди Ситри. Она совсем маленькая.

— Тогда рассказывай ей сказки с адекватным смыслом, а не о глупых принцессах, их спасителях и том, что нужно быть милой и услужливой, как половая тряпка. В реальной жизни это не работает, такие люди барахтаются на дне социума.

Айвена обиделась, приняв все на свой счет.

— Хорошо, я буду рассказывать чарингхолльские сказки о мести и власти. Знаю их достаточно. Дядя часто приходил ко мне перед сном, пока мама не видела. Он хотел напугать, но я слушал с удовольствием. В моем мире детские сказки темны так же, как вид за окном. Например, вот эта…

Айвена печально вздохнула (услышанное ее совершенно не обрадовало) и погрузилась в чарующий мир теней.

========== Глава 32 Мир теней ==========

Последняя эра Черной империи,

принц Бетельгейз Чарингхолле-Десенто

— Кровью сердца я призываю тебя. Мой эйдос чист, как кристаллы твоего храма. Кровь от крови, жизнь от смерти. Мудрость, сила, безжалостность. Приди к своему дитя, Чаосин.

Призрачные свечи качнулись. Блики заиграли на кинжале, лежащем поверх молитвенника. Это значило, что обращение услышано.

— О, Всеблагая, Милосердная Владычица! Мы просим тебя о силе, мы просим благословения. Мы — наследники империи и устали видеть, как разрушается страна. Нынешний повелитель стар, слаб, слеп. Он не видит опасности, повисшей над Чарингхоллом. Услышь нас, я верю, ты слышишь. Позволь пролить жестокость в твоих палатах, Созидательница…

Мама шептала, закрыв глаза, с мукой на лице и беспокойно подергивающимися веками. Весь ее вид говорил: перед Бетельгейзом стоит неистовая религиозная фанатичка, способная раздавить любого, кто скажет хоть одно нелицеприятное слово в адрес главного храма. Руки Сиенны Чарингхолле судорожно сжимались вокруг несуществующего горла, а молитва вырывалась со свистом и страхом. Бетельгейз видел ее страх перед божеством. Здесь, в мире, сотканном из обрывков души, ее проявления — эмоции, чувства, желания, цели — различались отчетливо.

И пол, и стены, и две женщины рядом — все из одного, он сам, чарингхолльский принц — тоже.

«Кровью сердца» — странное вступление, учитывая, что ни у кого нет ни первого, ни второго. Две вещи в измерении-изгое сохранили материальную сущность: трон и меч, который сделали оружием ближайшего к правителю советника — главного чаоситта. Подобие сердца имел только Бетельгейз, оно досталось от отца. Вместо крови по сосудам тек черный с искорками дым; Бетти обладал им же, но, в отличие от остальных, к его мраку примешивалось серебро. Открытие сделал дядя, когда сидел с ним перед сном — ему хотелось доказать, что «юнец — чужак». Тогда Бетельгейз впервые почувствовал боль. Рана зажила быстро, о ней никто не узнал. Если бы дядя стоял у молитвенника, то не смог бы сказать «мой эйдос чист, как кристаллы твоего храма» — богиня-созидательница непременно поразила бы лгуна светом. Поэтому, наверное, принц Альбиус остался за дверями, самодовольно бросив «Она поймет и по-другому». Это значило, что Владычица мира читает его молчание.

У Бетельгейза тоже была своя молитва. Он не знал, зачем мама привела его в храм посреди падения одной песчинки, чарингхолльских «суток», но привык, что желания Сиенны возникают спонтанно и неожиданно для других. На протяжении шестнадцати тысяч падений, с тех пор, как научился ходить, Бетельгейз следовал за мамой в храм. Дядя отмечал, что Сиенна просто боится оставлять сына в одиночестве. Не без причин.

Своя молитва. Мама учила общепринятым, но Бетельгейз (возможно, было виновато влияние дяди) сочинил другие. У него не существовало постоянной. Каждое падение душа просила разное. В этот раз он, глядя на кинжал, бессвязно думал:

«Возлюбленная Чаосин, сделай так, чтобы я покинул твой мир. Я знаю, страх — это грех, но он сильнее меня. Здесь слишком темно, пойми. Все ненавидят меня. Я изгой. Мне жалко маму, она беспокоится обо мне. Дядя угрожает, когда она не видит, не могу рассказать ей. Я хочу увидеть отца. Я никогда его не видел. Отпусти, пожалуйста».

Слышал ли идол? Здешняя прислужница говорила, что да. Она, безымянная, стояла в стороне, у одной из колон, и жалостливо смотрела на юного принца. В который раз Бетельгейз подумал, что простая прислужница слышит его просьбы-мысли. Ее лицо всегда выражало скорбь, тоску и казалось красивым, как благородство и верность. Бетельгейз ни разу с ней не заговаривал. Слова прислужницы сочились мудростью, которая, непонятая, вызывала стыд. Это не мешало маме обращаться с ней как с рабыней. Младшая принцесса не любила манеры и была прямолинейна, честна, а также возвышала себя над другими, будто мечты о троне уже преобразились в явь.

— Услышь свое дитя, Владычица, — с жаром проговорила Сиенна Чарингхолле и распахнула глубокие черные глаза с тяжелыми веками. — Ты закончил, милый?

Бетельгейз кивнул. Голос матери, хлесткий и властный, заставил выпрямиться и расправить плечи, как если бы он проглотил чаоситтский меч.

— Прекрасно, — Сиенна обратила внимание на прислужницу и процедила: — Девка стояла там все время?

Он не уважал ложь. Лгать значило не уважать ни себя, ни других людей. Для Бетельгейза ложь стояла на одном пьедестале с предательством, ревностью и прочими испражнениями неуверенной в себе души. Однако он не спешил судить других и тем более знал, что существует ложь во благо, к которой Бетти с трудом прибег, сказав:

— Нет, пришла только что.

Если постоянно говорить правду, то никому и в голову не придет, что ты, наконец, соврал. Сиенна отвернулась от стоящей в тени женщины и направилась к выходу. Бетти задержался: безымянная прислужница смотрела с болью. Невысказанные мысли переливались на ее губах. Она всегда пугала, но сегодня, после молитвы, испугала особенно сильно… Так смотрели осужденные на смерть, чарингхолльцы, потерявшие детей или отправлявшие их на войну, алчущий дядя Альбиус на супругу брата и мать на корону, пока он, Бетти, мечтал покинуть родину и оказаться с отцом. Прислужница хотела что-то сказать; у Бетельгейза дрожали руки при мысли, что он может услышать. Окончательно смутившись, Бетти побежал за матерью. Спину обожгло нечто, похожее на горе.

«Может, я ей… нравился?»

Одеяние Сиенны было свито из свирепых штормов черных планет: оно переливалось, как драгоценные камни в скипетре. Камни, каждый из которых, по легенде, богиня Чаосин принесла из подвластных ей миров. Других. Целое ожерелье миров когда-то принадлежало Чаосин — одной из многих. Род правителей шел от богини, что подчеркивалось всем: об этом не уставали говорить на мессах и праздниках, это пелось в гимне, это значилось на гербе и даже сам замок был построен в форме спирали, символа Владычицы. Члены династии гордились своим происхождением; народ считал сей факт достаточным обоснованием бесправия, царившего в империи и творимого от имени великой богини ее потомками. «Мудрость. Сила. Безжалостность». Таковы были слова, ставшие девизом династии, и каждый из них следовал им. Бетельгейз видел и смерть от яда, и смерть от топора на главной площади, и милость Чаосин, богини-созидательницы, богини-матери. Он видел сущность правления: полное, тотальное господство, возможность владеть, пользоваться и распоряжаться жизнями других. С ней не хотелось мириться, но разве кто-то послушал бы принца-выскочку? Его считали чужаком абсолютно все, и не хотелось подчеркивать это лишний раз.

Прадед сидел на троне слишком долго. Трое сыновей устали ждать, но терпеливо отчитывали падения песчинок, когда того заберет Чаосин. Старший начинал неприкрыто переговариваться с аристократией, ища поддержку, дедушка, в честь которого назвали Бетельгейза — тоже. Их рождение разделяло всего несколько десятков мгновений — ставшими роковыми для деда. Самый младший брат, понимая свое положение, притаился. Вся империя замерла в ожидании нового правителя.

Новых убийств.

Догадывался ли хоть кто-нибудь, что готовили принц Альбиус и принцесса Сиенна Чарингхолле? Знал только Бетельгейз и был вынужден смириться с будущим, как данностью. Мама делала все ради него. Каждый вечер мог стать последним: если бы решили избавиться от деда, одного из наследных принцев, избавились бы и от них. Жизнь мимолетна, и мать понимала это с детства; только честь оставалась после смерти, твердили ей многочисленные статуи в храме, а Сиенна пересказывала речи сыну.

Почему ее поддерживал дядя Альбиус? Это Бетельгейз не мог понять. Осуждение власти, людей, ищущих ее, закона, морали и любых рамок свободы было вполне привычной темой для речей Альбиуса Чарингхолла. Он презирал храмы с той же яркостью, с какой ненавидел племянника, поэтому, как всегда, остался у дверей.

Высокий, статный, светлокожий, с завитками метки, свойственной всем чарингхолльцам, он выглядел абсолютно счастливым. Брат и сестра нисколько не походили друг на друга. Его огненные, как у бабушки, волосы были подвязаны полупрозрачными лентами из слез; темные кудри Сиенны с трудом стянули в узел. Но у них все же было хоть что-то общее, вроде метки, черных глаз без искры света и резких черт лица. Он, Бетельгейз, считался белой вороной среди всех. Уродцем. На его фоне даже дядя Альбиус с рыжими кудрями — презренный цвет — считался вполне симпатичным.

— Выглядишь недовольной, — заметил он, смерив племянника недоброжелательным взглядом. Бетельгейз смутился. Ободки радужки с трудом различались на фоне «белка», но от их блеска возвращался детский страх остаться наедине с дядей. Бетельгейз не знал ничего хуже фразы «Сегодня Альби останется с тобой».

— Пусть твоя жизнь будет навеки омрачена тьмой, — с ощутимой прохладой ответила Сиенна.

В Чарингхолле не верили в душу. В Чарингхолле не было света. Только тьма, которая соединяла тела вместо любви и дружбы.

— Может быть, — Альбиус лукаво посмотрел на нее. — Это зависит от того, чем закончится сегодняшнее падение.

Сиенна повела плечом.

— Трепло! — вырвалось у нее слово, не делающее чести принцессе. Дядя ухмыльнулся.

— Храм охраняют мои подчиненные, не волнуйся.

— Они не твои подчиненные. Ты еще не стал главным чаоситтом, Альбиус.

— Дело времени, Сиенна, дело времени, — беззаботно откликнулся дядя. — Так что с тобой? Неужели Созидательница не пошевелила тот топор… или что там лежит, копье? Или не зажгла новую свечку? Она услышала тебя или нет?

Пространство вокруг чарингхолльской принцессы забурлило. Она никогда не умела сдерживать себя, чем дядя Альбиус успешно пользовался, показывая, Сиенна не столь умна, какой себя мнит. Она загоралась от любого слова и гасла быстрее, чем Бетельгейз успевал разобраться в ситуации. Мама прошипела:

— Из-за такого, как ты, план пойдет насмарку! Созидательница видит все. Чаосин откажется помогать еретику. Если бы ты не был мне братом, выкинула бы тебя вон из мира. Будешь ходить в свете Ожерелья…

— Если Созидательница действительно видит все, то знает, что я думаю о ней, — прервал ее возгласы Альбиус совершенно серьезным тоном. — В ней я уверен, в отличие от тебя. Говори, что услышала и решила.

Странное дело: дядя всецело полагался на мнение Сиенны и, тем не менее, не доверял ей ни капли. Он никогда не действовал сам. Это вызывало огромное количество вопросов, на которые дядя Альбиус не желал отвечать. Только однажды он шепнул племяннику на ухо: «Ответственность несет тот, кто принял решение, не исполнитель». Бетельгейз не совсем был согласен с этим утверждением, но возразить не мог. Он никогда не находил в себе сил говорить правду в лицо. Что будет чувствовать собеседник? Ни мама, ни дядя подобными размышлениями не страдали.

— Созидательница ничего не ответила.

— Отлично. Молчание — знак согласия.

— Дурак! — прикрикнула Сиенна. — Я не буду действовать вразрез с ее волей! Если богине придется не по нраву наш план, то можем смело прощаться с жизнями. Вспомни, сколько раз Созидательница вмешивалась в ход борьбы. Мы начнем действовать, когда все обсудим и услышим ее ответ. Не раньше! В твоей голове одна ересь, уверена, благословения мы не получим. Ты потомок Созидательницы и, тем не менее, ни разу не был в храме! Не знаешь, как молиться! Не постишься, не просишь отпустить грехи!

— Планы, — протянул дядя, пропустив мимо ушей все обвинения. — Планы строй со своим этим… — он кинул очередной обвиняющий взгляд на Бетельгейза. Полукровка понял, чье имя должно прозвучать. Отца. — Это у вас хорошо получается — планы строить. Вот что, здесь рядом, на другой стороне площади, если ты помнишь, находится императорский музей. Туда имеем право заходить только мы. Сочтешь это достаточно безопасным местом для обсуждения? Какая же ты неблагодарная, — без перехода сменил тему дядя. — Бетельгейз, ты знал, что твоя мать всегда была вздорной девчонкой? Раньше не проходило ни дня, чтобы я не защищал ее неимоверно раздутую гордость. Она никогда не умела держать язык за зубами. Я рисковал собой на дуэлях в ее честь. Чем она отблагодарила?

«Встречей с моим отцом, — закончил Бетельгейз давно выученную логическую цепочку. — Моим рождением. Ты ненавидишь нас обоих». И, все же, дядя был единственным, кто знал маленькую тайну его рождения. Остальные считали Бетти сыном почившего мужа принцессы. Альбиус отказался от семьи и выбрал карьеру главного чаоситта; мать вышла замуж в угоду родителям и отравила беднягу, не дожидаясь ночи соединения душ. О последнем никто не знал, и потому Бетельгейз считался уродом, но чарингхолльцем. Шею же матери обвивало ожерелье вдовы, которое носилось как военный трофей. Борьба всегда приходилась Сиенне по вкусу, она практиковалась в ней даже в повседневной жизни. Мама возмутилась:

— Свет тебя дери, Альби, тебе хватает совести такое говорить?

— Совести? — ухмыльнулся тот снова.

— Ты был таким самовлюбленным, втаптывал в грязь наших родственников ради удовольствия. Я ни при чем. Я повод, не причина.

— Никогда не доверяй этим коварным созданиям, Бетельгейз. Женщины. Ты даришь им свою душу, а они думают, как бы выгоднее ее использовать. Потом вовсе говорят, что ничего не получали. Ладно, хватит болтать. Пора навестить родственников.

С этими словами принц Альбиус Чарингхолле начал спускаться с лестницы к площади.

— Позер! — кинула вдогонку Сиенна.

Бетельгейз знал: королевскую кровь запрещалось смешивать. Испокон веков в Чарингхолле браки в династии заключались между собой. Мать и дядя предназначались друг другу, что не устраивало ни его, ни ее. Они нарушили старинные обычаи и готовились покуситься на нечто большее — законы.

Он знал и то, что не должен был рождаться. Отец посещал Чарингхолл всего один раз и оказался изгнан разгневанной богиней. Бетельгейз успел стать полноценным духом, но младшая сестра оказалась мертвым. Так пожелала Чаосин, и мама решила, что молитвы вернут благосклонность дальней родственницы. Бетти полагал, что Сиенна ошибается: он продолжал чувствовать себя лишним, ненужным. Да, тело нисколько не отличалось от туманного измерения вокруг, но внешность, душа…

Бетельгейз чувствовал родство только с кинжалом на молитвеннике храма. Говорили, что когда-то его выплавили из меча главного чаоситта потехи ради, символом вероломности и напоминанием о скоротечности жизни. Теперь меч лежал на плече Альбиуса Чарингхолле, пересекавшего площадь с изяществом леди. Как обманчива внешность: дядя с улыбкой мог обезглавить любого, на кого упал взор его или Сиенны. А с каким восторгом он бы казнил племянника! Тем самым исполнилось бы желание сотен чарингхолльцев. Чужак или урод — он не может стать королем в любом случае. Это понимали все, кроме Сиенны, и особенно сам Бетельгейз.

Музей при храме был пуст. В воздухе клубился пыльный туман: вот уже несколько тысяч падений его экспонатов не касались руки слуг, что должны были ухаживать за реликвиями. Обожженные, покрытые копотью, пропитанные ядом, искалеченные оружием короны, жезлы, серьги императриц, платья и костюмы, залитые клубящейся кровью, которая никогда не прекращала свое движение. Каждая реликвия хранила историю взлета и падения, историю рождения и смерти десятков предшественников нынешнего императора. Бетельгейз знал историю каждого из рода. Вот его прапрадед, убитый на охоте братом. Вот доспехи братоубийцы, пронзенные клинком. Мало кто из императорской семьи умер от старости. Терпение не входило в список черт, свойственных членам его рода, говорила мама. И сейчас, стоя перед единственным, что осталось от ее предков, за исключением памяти и крови, Сиенна Чарингхолле понимала, что тоже не может ждать — Бетельгейз видел это. Дядя Альбиус не был столь сентиментален:

— Теперь нас слышат только предки. Думаю, они поймут. Особенно он, — дядя с иронией кивнул в сторону потрескавшегося венца. — Самая запоминающаяся бойня в истории Чарингхолла. После нее в династии осталось только две побочные ветви, — его чуть женственное лицо испортила ревность. — Если существует жизнь после смерти, то они нам даже помогут, если нет, то…

— Не существует.

— Тогда справимся сами. Вопрос один: что ты решила? — строго спросил Альбиус и в ожидании сжал аккуратно очерченные губы. В Чарингхолле ценились другие, пухлые, которыми обладала Сиенна. Мать затеребила оторочку рукава. Вера в черную богиню дарила ей веру в себя; из-за молчания в храме младшая принцесса не решила ровным счетом ничего и боялась поступить по-своему.

— Наш дед спит на троне, пока идет война, а в мир рвутся чужаки.

— Именно.

— Отец, мать явно собираются делать то же самое. Наши дядьки — полные кретины. Риввериус…

Альби зло прищурился.

— Риввериус окружил себя сыновьями и дальше их интересов ничего не видит. А нас, младших, никто не берет в расчет.

Бетельгейз знал: маму это чрезвычайно оскорбляло. В Сиенне всегда видели красивую куколку и не замечали амбиций. Только дядя Альбиус знал о них и пользовался раздутым самомнением сестры, не забывая наступать на больное. Его, казалось, не заботил никто, кроме себя и сводной тети Бетельгейза. Брак брата Альби считал таким же оскорблением, как Сиенна — пренебрежение родственников. Он жаждал быть с той, чье имя никогда не упоминалось в разговорах, с раннего детства, первого знакомства, и был готов совершить многое для достижения цели. Наверное, поэтому мать и дядя действовали вместе: к разным целям вел один путь.

Альбиус, хитро прищурившись, произнес:

— Забавно, что в семейных ценностях Риввериуса упрекаешь ты, сдувавшаяся пылинки с Бетельгейза.

Очередной пронизывающий взгляд бездны.

— Да, сдуваю! — повысила голос Сиенна. — Но Бетти хотя бы похож на будущего правителя!

— Разумеется. Он у нас серьезный малый, с самой божественной кровушкой и привык слушать родителей. Да, идеальный правитель. Ты с муженьком сядешь на трон, потом вы отойдете от дел, и императором окажется Бетельгейз. Вечно забываешь, кто из нас старший, сестра.

Сиенна Чарингхолле выразительно завела глаза под потолок.

— О, прекрати. Знаю, каких ждешь слов. Получишь ты свою красавицу, не сомневайся.

Бетельгейз подумал, что дядя имеет в виду вовсе не то. Мама делала ошибку, считая брата простаком.

— Дура, — отозвался Альбиус и поднял вверх палец, заметив, что почерневшая Сиенна хочет что-то сказать. — Мы избавимся от деда, бабки, отца, его братьев, матери. Потому что интересы общества важнее родственных связей. Да, именно так я рассуждаю, ваш трон мне не нужен. Ты права, мне нужна она. Проблема в том, Сиенна, что после смерти императора власть наследует его супруга. Забываешь же ты о том, что старший — Риввериус.

— И что? Заставь ее отказаться от трона, в чем проблема? Поставь перед выбором: отказ или смерть. Я не общаюсь с твоей красавицей. Альби, эти детали можно решить потом. Мы не избавимся ото всех в одно падение, время есть.

— Ты просила обсудить план вслух, чтобы некто свыше услышал все, теперь просишь замолчать. Очень умно, — съязвил дядя. — Я перечислил всех, кого мы убьем и для чего. Чаосин, ты услышала? — продолжать клокотать желчью Альбиус. — Если она молчит и мы живы, то это значит согласие. Верно, Бетельгейз?

Юноша вздрогнул от неожиданности и торопливо кивнул.

— Видишь? Двое против одного.

— Не уверена… — протянула Сиенна. — Попробую обратиться к ней еще раз, — сказав это, мама повернулась в сторону дверей музея, лицом к храму. Ее черные волосы были уложены в узел, в который служанка вложила рыжие цветы, принесенные из другого измерения — Мосант. Мир Чарингхолла оказался слишком суров и мрачен для столь нежных созданий. Цветы медленно тлели в волосах матери, завораживая. «Интересно, все ли красиво там, дома?» — подумал Бетельгейз и попытался представить олицетворение отцовских мечтаний, но его прервали. Альбиус осторожно подобрался к племяннику и, схватив за руку, прошептал на ухо:

— Время подыграть, мальчик мой.

Только самые близкие могли касаться друг друга, прикосновение незнакомца считалось оскорбительным. Бетельгейз не чувствовал теплых отношений с дядей. Он боялся его, как свет — ночной мрак, живущий — смерти. Душа Альбиуса Чарингхолле жалила его, впивалась острыми колючками, а меч за спиной опасно блестел, вызывая смутные воспоминания. Иногда Бетти даже чувствовал фантомную боль в спине.

Если бы существовало перерождение душ, то Бетельгейз был бы совершенно точно уверен: его предыдущая жизнь оборвалась от меча дяди.

— Хорошо, — тихо сказал он. Альбиус перестал сжимать кисть и, сделав вид, что заинтересовался окровавленным щитом, отошел в сторону. Мама, ослепленная молитвой, ничего не заметила. Она просила корону, смерть родителей, смерти всем и каждому, кто мог встать у нее на пути к мечте. Колени ее заледенели от тумана, наполнявшего музей, ожерелье вдовы заставляло наклоняться к самому полу. Траурное платье холодило тело, кольца тлели, а губы твердили лишь одно.

Бетельгейз с легкостью почувствовал ее желания, лед и страстные слова. Окунувшись в матрицу, тусклую, гаснущую, он соединился с миром и впервые за долгое время перестал считать себя изгоем. В «изнанке» Чарингхолла оказалось для него место — Бетти остался бы в ней, если бы не любящие родители. Музей исчез, пропала мать; дядя остался в облике рыжего рыцаря с мечом, который поразил материальностью в крошеве тумана. Решив не задерживаться, Бетельгейз попросил призрачные факелы на стене вспыхнуть три раза, после чего вернулся обратно в пыльный зал.

Сиенна бросила молиться.

— Вот, пожалуйста, — будничным тоном заметил дядя Альбиус. — Она выслушала нас и согласна. Или я не так трактую внезапные явления? Судя по тебе, все же прав. Тогда вставай, приходи в себя и пойдем во дворец. Встреча начнется совсем скоро.

— Пошел к свету, — огрызнулась с Сиенна и с легкой счастливой улыбкой обернулась. Бетельгейза мучила совесть; Альбиус вновь оказался рядом и демонстративно поправил белоснежные волосы племянника. Брата и сестру назвали в честь цветов, добавив окончания, символизирующие пол: «-нна» — женщина, «-иус» — мужчина. Каждое имя в Чарингхолле было образовано подобным образом, и только Бетельгейз в очередной раз отличился. Тот факт, что корень имени выбрали в честь деда, не изменял редкости и неблагозвучия. Бетельгейз не смог бы вспомнить, что объединяло бы его и чарингхолльцев рядом. Дядя не уставал об этом напоминать.

— Итак, первая проблема, — сказал Альбиус. — Я не смогу убить деда, потому что не смогу подойти без свидетелей. Придется поработать, сестрица. Потом, так и быть, когда начнется хаос, в игру вступлю я и меч. Убийство на расстоянии — не мой конек. Конечно, можно попросить Бетельгейза…

Юноша испуганно и с мольбой посмотрел на мать.

— О, нет! Нет. Он не будет убивать. Я не позволю, и Майри не будет рад, — Сиенна закусила нижнюю губу. — Ладно. Я сделаю это. Они не знают, что я умею.

— Тогда я останусь с парнем, — с каким-то наслаждением протянул дядя Альбиус, заставив Сиенну настороженно на него посмотреть. Бетельгейз мелко задрожал. «Не показывать, не показывать», — думал он, а дядя заявил:

— Кто-то должен это делать, верно? Могут подумать на него. Бетельгейза половина мира считает колдуном. Ты же не хочешь, чтобы слухи нашли подпитку? Отсидимся в спальне, охрана будет знать, где мы, подтвердит, если возникнут вопросы.

Бетельгейз понимал, что суждение верно, но подобие сердца трепыхалось от страха. Чтобы отвлечься, он начал изучать призрачный огонь — практически единственный источник света в мире. Его считали священным. По легенде, пламя подарила богиня-созидательница Чаосин. Оно синтезировало души и забирало уже появившиеся, но о первом помнили немногие. Мама говорила, что передала крупицу огня в Мосант. Если Бетельгейз когда-нибудь окажется в измерении отца, то сине-голубые искорки будут напоминать о родине. Хотя, наверное, объединяло два мира не только призрачное пламя.

— Думаю, ты прав, — услышал Бетельгейз, отчего туманное сердце стукнуло, эхом отдалось по телу. — Побудь с ним. Надеюсь, ничего не случится.

— Под моей-то защитой? — с легким презрением отозвался дядя Альбиус. Да, рядом с ним Бетти мог ничего не бояться. Только самого защитника. — Поспеши. Пусть Чаосин одарит тебя удачей.

— Пока, милый, — мама подняла ладонь на прощание и решительно выскользнула в приоткрытые двери. Дядя и племянник остались вдвоем.

— Поправь, — приказал Альбиус и накинул ему на голову капюшон. В изменившемся голосе не было ни грамма участия. — Не позорь меня. И не создавай причин для подозрений.

Бетельгейз послушно спрятал волосы. Если рыжий считался низменным, то светлый — просто кощунством в столице. Бетти знал только одну блондинку — ту, что столь сильно нравилась дяде Альбиусу.

Они вышли из музея. Бетти смотрел под ноги, пряча цвет глаз — еще один повод для насмешек. Не хотелось разглядывать опостылевший город, в котором никто не любил. Картины мира он изучил давно: мрачный дымок над головой, сгустки и облака разных цветов и оттенков. Здесь не было света — жалкие крохи, от которых и возникала скудная палитра его разложения. Бесконечность, да безжизненный туман. Мир расширился настолько, что погас и охладел. И, к тому же, стал очень тих. Звуки возникали редко, и оттого мысли получили материальную ауру. Никто не знал, о чем именно ты размышляешь, но различал настроение. Некоторые, например, Сиенна, не желали окунаться в тайны чужих «душ», но ее брат был совсем иным.

— О чем думаешь? — на редкость миролюбиво спросил Альбиус.

— О Чарингхолле, дядя.

— Все-таки решил уйти? Я вижу. Давно говорил об этом. Тебе, Сиенне. Она не сможет защищать вечно. Нет, парень, здесь ты точно однажды не проснешься. Не понимаю, на что она надеется. Твердит, что Чаосин желает видеть тебя на троне… Полный бред. Чаосин была в ярости, когда ты родился, выгнала твоего папашу, а мелкой не дала появиться. Если бы могла, избавилась от тебя. Жители видят это отношение. Отправляйся к папаше, пока не поздно.

— Отправился, если бы мог, дядя.

Альбиус и Бетельгейз состояли в удивительных отношениях: страх и неприязнь сменяли друг друга, как привязанности у ветреной женщины, но незыблемой оставалась честность и открытость. Каждый знал, кем является для второго. К чему маски?

— Нужна помощь? Создать такие условия, чтобы матушка отправила сама?

Одним из несомненных плюсов дяди Альбиуса было то, что он всегда видел самое легкое решение и не стеснялся его предложить. Однако легкое для него — не другого.

— Подтвердит Чаосин, видеть тебя не могу, — посетовал дядя, отворяя потайную дверь. — Сгинул бы поскорее, помочь бы тебе, но с сестрицей связываться не хочется. Ничего страшного, не убью я — убьет другой. Что Сиенна начнет творить, потеряв тебя? Наступит полный разлад, наше измерение разрушится окончательно. И за что Чаосин подарила ей силы? Нужно отправить тебя домой. Не потому что мне жалко или что-то подобное, я думаю о стране.

Бетельгейз поспешно сравнялся с Альбиусом и умоляюще заглянул в лицо. Они шли по пустому проходу, который в скором времени должен был соединиться с коридором дворца. Здесь можно было поговорить без свидетелей. Дядя и племянник оказались в переходе вдвоем и могли не стесняться друг друга. Бетти схватил Альбиуса за руку.

— Вы поможете? Пожалуйста! Я каждую молитву прошу Чаосин об этом. Может, она послала вас? Никому не хорошо, что я здесь. Помогите.

Дядя остановился. Его капризные тонкие брови нахмурились. Бетти знал, что внешностью повторяет отца и по этой причине отвратителен для Альбиуса Чарингхолле. Наверное, поэтому племянник поднял голову, в отчаянии желая, чтобы его разглядели. Шестнадцать… лет, по меркам Мосант Бетельгейзу было шестнадцать. Ровно столько же тысяч падений дядя терпел его рядом, надеясь, что когда-нибудь не увидит после сна. Для принятия решения не понадобилось много времени. Альби завел прядь за ухо и, наконец, сказал:

— Могу. И сделаю. Ты исчезнешь, перестанешь путаться. Сегодня. Поднимется хаос, мамка твоя дама мнительная. Мы воспользуемся этим, инсценируем нападение, и ты уйдешь из Чарингхолла быстрее, чем появится новая песчинка. Обязательно передашь привет отцу.

Бетельгейз горячо закивал.

— Не вернешься, — уточнил Альбиус. — Насколько я знаю, время в Мосант течет иначе. Ты проживешь там много, очень много, и не постареешь ни на тысячу падений. Осмелишься возвратиться — я их обрублю. Как тебе уговор?

Бетти не сомневался.

— Я согласен.

Он не горевал, что перестанет видеть мать. Все что угодно, лишь бы исчезнуть из-под матового купола Чарингхолла. Если он мир-изгнанник, то, может, в остальных обитает свет, за который Бетти ненавидят? Бетельгейз надеялся…

— Пусть будет так, — Альбиус не сомневался тоже. — Я сдержу обещания. Я редко даю их, стараюсь не говорить попусту, но если даю слово, то выполняю его любой ценой. Надеюсь, ты сдержишь свое. Пойдем быстрее. Не хотелось бы оказаться в пустом коридоре, когда все начнется. Да и вообще, увидят нас вдвоем, пока ты мою руку тискаешь, подумают не то, что нужно…

Никто не произнес ни слова до самой спальни. Один раз Альбиус жестом попросил его остановиться и наклонился к несущему службу чаоситту-стражнику, что-то шепнув. Тот, с трудом разглядел Бетельгейз, кивнул. Самому младшему принцу мешал черный, обшитый золотистыми кручеными нитями капюшон. Пряча хозяина от мира, он прятал и мир от хозяина.

— Ждем экспозиции, мальчик, — поведал Альбиус, когда закрылась дверь. — Ложись спать. Когда придут гости, я их встречу, ты можешь не вставать. Рассказать, что будет? Сюда придут чаоситты, много чаоситтов, которым я сказал, что принц Бетельгейз готовит бунт. Информация секретная, незачем о ней говорить простым людям. Никто не узнает, что их убью я, потому что никто не уцелеет. Спросишь, будет ли меня мучить совесть? Нет. Совесть мучит тогда, когда ты поступаешь неправильно. Поверь, я ошибок не совершаю. Эти чаоситты будут служить каждому, кто сядет на трон — нужны ли такие ветреные слуги? Ложись и не думай ни о чем. Нас ждет всего лишь маленькая чистка кадров перед сном.

Бетельгейз не смог выдержать взгляд дяди — слишком много в том было озлобленной решимости. Кто-то назвал бы Альбиуса эгоистом, кто-то — лицемером, кто-то наоборот — альтруистом. Убивать во благо общества? Но ведь был другой выход. Чаоситтов можно было просто сместить. Дяде определенно хотелось просто поразвлекаться.

Бетельгейз оказался не в той ситуации, чтобы ему возражать.

Привычные стены, мелочи, на которые не хотелось смотреть. Бетти прошел к столбу серого тумана — кровать для всех, убежище для него. Достаточно было шагнуть, чтобы оказаться под защитной пеленой. Однако она спасала от внешнего мира, не сомнений, не страхов и прочей дряни. Оказавшись под одеялом, Бетельгейз не испытал легкости. О какой легкости могла идти речь, если рядом находился дядя Альбиус, а совсем скоро должен был освободиться меч?

— Совсем скоро… — прошептал дядя, осклабившись. — Рассказать сказку? Время скоротать. Больше мне с тобой в спальне заниматься нечем, уж извини.

Старая шутка. Бетельгейз боялся сказок Альбиуса больше него самого. Дядя обладал даром подбирать слова так, что возникали картины в голове. Добрых сказок в его исполнении Бетти не слышал. Да, они были страшны, но заставляли глубоко задуматься о себе и других. Поэтому Бетельгейз кивнул.

— Главное, чтобы не узнала твоя мама, — ухмыльнулся Альбиус, пряча меч в ножнах. Дядя завис рядом и, на краткий миг задумавшись, начал говорить:

— Слушай, мой мальчик, слушай. То был мир света. Мало кто помнит его, а те, кто помнит, предпочтут забыть, как о собственной слабости и невежестве. Мир старых богов ушел, мы провожаем новый… И на самом краю мира, там, где никогда не загорались звезды и властвовала луна, жили два честных человека, любивших друга, как богиня-созидательница любит своих детей. Двоих мальчиков подарила она им: один родился в бедности, второй пришел вместе с богатством и роскошью. Старший вырос завистливым и гордым, младший — добрым и покорным, — Альбиус помолчал. — Всегда есть те, кто недоволен. Худшие пытаются сравняться с лучшими, низвергнув их до своего уровня. Пытаться вырасти — слишком сложно, верно? Легче опустить планку. Легче отобрать у других, чем производить самому. Поэтому начинаются войны. Разрушение действует быстрее всего, и мало кто задумывается, что существует нечто сильнее вооруженных ублюдков. Жаль, оно не всегда приходит вовремя, — гневно выдохнул он. — Приходится брать историю в свои руки, и не всегда руки оказываются подходящими.

Когда началась война, планета, на которой жила семья, оказалась во власти врага. Безнаказанность закрывает глаза совести. Все, что скрывалось, выходит на волю: жестокость, тяга к насилию. Хорошо это или плохо? Я отвечу: хорошо. Война открывает настоящие лица. Начинаешь понимать, кто есть кто, кому верить, а кому стоило бы гореть вечно. Может даже, самому себе гореть. Большая война вызывает маленькие битвы в каждом участнике. Насилие начинается с экономики, а заканчивается внутри простых людей. Что они выберут? Останутся ли верными? Преступят ли через себя, если понадобится? Она показывает все, Бетельгейз. Поэтому иногда стоило бы ей приходить, я считаю.

Они убивали, грабили, насиловали. Пытались накормить зверя внутри, но ему всегда мало. Критерии зла отодвигаются. Другие начинают видеть его только там, где в мирное время увидели бы абсолютную тьму. Самые страшные грехи обычно совершают победители, я думаю. Но к нашей сказке это не относится. Воины пришли к ним домой, убили взрослых. «Где сокровищница?» — спросили у детей. Как думаешь, кто ответил?

Бетельгейз промолчал. Дядя Альбиус отрешенно смотрел в стену, но голос его резал воздух от вкладываемой в слова силы.

— Никто не сказал. Старший не сказал, потому что был горд, младший — потому что был покорным и родители не говорили ему тайну, которую он мог бы выдать. Они начали пытать младшего, и тогда старший вырвался, выхватил меч, украшавший стену, и попытался защитить брата. Я говорил, что нечто свыше иногда приходит слишком поздно. Это был именно такой момент. Казнили обоих мальчиков. И всем было все равно. Что значат детские жизни по сравнению с богатствами, в которых так хочется умереть! С монеткой в кармане уходится безусловно легче.

Старший умирал долго. Он горько оплакивал чужую смерть, забыл даже, что уходит сам. Ему было обидно: как, ведь так старался, надеялся, что сверху услышат! Правда в том, что там, — дядя указал на небо, — нет дела до нас. Мы всего песчинка в течении времени. Нужно действовать самому. Действовать умно. Но я ведь рассказываю сказку? Так вот, звон слез услышала Луна и спустилась на землю. Но ни она, ни беззвездное небо не могли подарить утешения. Тогда юноша воззвал к теням и поклялся, что отдаст себя им, если брат будет жить. Эту клятву услышала проходящая мимо женщина. Она остановила руку юноши и сказала, что сможет воскресить младшего брата. Она действительно сделала это, но клятва уже была произнесена. Тени забрали старшего. Удивительно: когда ты молишься свету и богу, на помощь чаще приходят обычные люди. А когда хочешь заключить сделку со тьмой, то она откликается сразу. Повод задуматься, Бетельгейз. Говорят, что лучше умереть достойно. Я добавлю: лучше все же вообще не умирать.

Из коридора донесся гул.

— Это прошлое? — осмелился спросить Бетельгейз. — Очень красиво звучит.

— Вздор, я ее придумал только что. Видишь, как бессвязно получилось, — дядя смотрел в одну точку и, мрачный, кусал губу. — Слышишь шум? Император мертв. Знаешь, мы однажды стояли на похоронах, и твоя мать сказала мне: «Только что он был кем-то, а теперь ничто. Наши тела сжигают, потому что это показательно, эффектно, показывает всю бессмысленность жизни. Я не хочу оказаться таким же трупом, лежащим голым на камнях. Я не хочу быть такой же слабой». Удивительно, впервые в жизни она сказала что-то умное. Такая она, твоя мать. В Мосант ее называют Темной королевой. А ты будешь Темным принцем. Никогда не видел, чтобы титул настолько не подходил владельцу.

Новый шум, вырвавшийся из коридора, заставил Альбиуса обернуться. Изучив дверь, он встал и медленно подошел к ней, обхватив рукоять меча двумя руками.

— Идут гости.

Бетельгейз сжался.

— Взрослей, парень. В жизни достаточно смерти. Это не веселое времяпрепровождение. Все умирают, прими факт. И ты умрешь, если не поймешь, что происходящее — борьба. Либо ты, либо они. И нет зазорного в том, чтобы ударить первым.

Бетельгейз закрыл глаза. Он слышал: дверь засвистела, впуская первого гостя. Настоящий металл столкнулся с туманным клинком и развеял его. Кто-то вскрикнул — потом все стихло. Одинокое сердце Чарингхолла безумно колотилось. Бетельгейз знал: дядя Альбиус жив, ведь чужая ненависть, застарелые боль и обида продолжали раскалять воздух.

— Пожалуйста, Чаосин, — одними губами произнес Бетти. Ответ последовал немедля: спальню озарила новая кровь.

========== Глава 33 Сомнения ==========

5 число месяца Постериоры,

принц Валентайн Аустен

Багровое солнце садилось за горизонт в последний раз, освещая пустую, погибающую планету. Огонь вырвался из ее недр, чтобы помочь Клинкам; земля покрылась трещинами, из которых шел обжигающий пар и пламя, будто сам ад рвался наружу из глубин; дома падали, складывались, как карточные колоды. Воздух был сух и горяч. Он высушил бы слезы в одночасье, если бы Белладонна могла их ронять.

Пронзенное тело ребенка лежало рядом, темная лужа медленно расползалась по простыне. В груди малышки зияла дыра. Девочка лежала, раскинув руки, плюшевый заяц упал на пол, сменив цвет с синего на насыщенно-красный. Смертная бледность разлилась на щеках безымянной жертвы, гримаса застыла на лице. О, Ситри. Она ненавидела детей. Кто еще, кроме Стального клинка, мог сотворить подобное? Ни у кого другого не поднялась бы рука. У Ситри Танойтиш она никогда не дрожала. Не было женщины хитрее и бездушнее, чем она. Животное, настоящее животное. Она вырвала сердце и проглотила его, как пес кусок мяса. Ведь в сердце было столько сладкой крови… Белладонна полнилась уверенности, что девочка скончалась от болевого шока. Было бы гуманнее сначала умертвить, а после — вырвать, но разве Стальной клинок когда-нибудь задумывалась о чужой боли? Нет, и поэтому капли крови оказались даже на потолке, разукрасили стены и теперь медленно собирались в лужи на полу. Не в силах на это смотреть, Белладонна щелкнула пальцами: одеяло занялось огнем и зачадило. Черный огонь распространялся с бешеной скоростью и пожирал все. Охватил светильник и заставил его исчезнуть, перекинулся на подушку и принялся лизать тело девочки. Тление создавало бы свой шедевр часами; огонь Белладонны стирал из мира за мгновения.

— Жаль, что ты дожила до таких времен, милая. Уверена, ты не успела совершить ничего, за что могла бы получить такое наказание, — тихо произнесла она, наблюдая, как проваливается вглубь черепная коробка. Кости крошились, будто сделанные из глины. — Прощай, — добавила Белладонна и отошла к зияющему позади окну. Она корила собственную голову за то, что пару минут назад в ней появилось желание зайти в дом на перекрестке. С одной стороны, детский труп — не та вещь, которую хочется встречать на обычном задании. С другой же, благодаря Белладонне стерся с лица земли очередной памятник жестокости. Вот только много ли еще таких девочек и мальчиков, мужчин и женщин, стариков лежат в домах? У нее получалось мириться с жертвами среди мирного населения во время войны, но здесь, во Вселенной, войны не было. Просто уничтожение без благородных целей. Белладонна посетила эту планету, чтобы убедиться в отсутствии душ, и теперь могла поклясться, что очередной шар в космосе пуст — как десятки уже увиденных. Соседнее измерение задыхалось в агонии.

Вселенная… Целый мир, по легенде, созданный другой богиней. Он слабо подчинялся воле Майриора Десенто, когда родилась Белладонна, но с каждым годом проваливался все глубже в пучину пороков. Майриор окутывал человеческие души соблазнами, чтобы заполучить себе — Белладонна знала, что ее Властелин не умеет создавать души. Кинув взгляд на икону в углу, Призрачный клинок перелезла через подоконник и опустилась на тлеющую траву.

Бетон крошился под каблуками, будто хрупкое стекло. Везде, куда бы Белладонна ни обратила свой взор, лежали обгоревшие до костей тела: над некоторыми роились тени, которые сразу же исчезали, стоило Клинку на них посмотреть. Они боялись ее. Донну боялся и огонь, охвативший весь город, но отступающий перед ней. Без стеснений пожирало мир только собственное черное, как провалы ее глаз, пламя. Сейчас, в свете гаснувшего солнца, глаза Белладонны казались даже чернее, чем во мраке королевства, а мраморная кожа — матовой, несмотря на предсмертный блеск вокруг. Плащ скрывал фигуру и на шквальный ветер, царивший на планете, никоим образом не реагировал, как и его хозяйка.

— Вы сами привели себя к такому концу, — осуждающе бросила Призрачный клинок, обращаясь к мертвецам. Если бы они не поддавались воле Темного владыки, то остались бы целы.

Короткая вспышка лунного света — и Белладонна оказалась дома. Затхлый воздух Синааны окружил ее плотным коконом, губительным для всех, кто не давал присягу Королю. Стояла приятная полутьма: лучи солнца почти не проникали сквозь туман. С любовью вдыхая знакомый воздух, пахнущий гниением и пеплом, Белладонна скользила взглядом по далеким пикам северных гор, по Призрачному городу, по поверхности чернильного моря, привычно неспокойного, с высокими шапками грязновато-серой пены на валах волн. Земли империи ярко блестели далеко впереди. Изредка ветер доносил отвратительные запахи цветов, трав и ненавидимой Белладонной мяты. Она стояла на высокой-высокой каменной стене, отделяющей ее земли от других синнэ. Это было самое дорогое место Белладонны, она любила его даже больше Оссатурлэма и часто проводила время на стене, горделиво возвышаясь над всеми. Все королевство оказывалось как на ладони, она могла наблюдать, наблюдать… Здесь же часто проходили неофициальные встречи Клинков, встречи, главной темой которых всегда было только одно.

Белладонна осторожно сняла шлем и позволила ветру растрепать ее короткие иссиня-черные волосы.

— Я вижу тебя, не прячься.

— Я никогда не прячусь, ты же знаешь. Каково это — разрушить планету, которая когда-то дала тебе жизнь?

Валентайн не участвовал в походе. Он заявил, что не собирается убивать для удовольствия и не понимает смысла «свободы», которую обязались давать обычными людям Клинки. Это было прямое неповиновение приказу Короля, но никому, однако, не хотелось конфликтовать с Валентайном, и потому Король оставался в неведении (по крайней мере, Белладонны хотелось в это верить — как и в то, что подобными заявлениями Валентайн бросался по глупости). Валетта тоже осталась в Мосант; Айвена не любила конфликты и в целом отличалась миролюбивым характером; Нааму не волновали чужие отношения; Леонард был бесконечно предан Валентайну; Ситри же…

Белладонна перевела взгляд на море.

— Это было давно.

— Но все же?

— Они никогда ничего не значили для меня, Валентайн, если ты об этом. Прекрати, пожалуйста. Что он сказал? Это была последняя планета.

Лорд-оборотень нахмурился. Длинная глубокая складка прочертила кожу между густыми бровями.

— Мне он никогда ничего не говорит, — процедил Валентайн.

— Все должно быть уничтожено, — прошелестел посторонний голос. Никого, однако, не было видно, только стало чуть жарче.

— Наама, материализуйся, — приказала Белладонна. — С призраками я не разговариваю.

— Он сказал все уничтожить. Навсегда, — повторила высокая мускулистая женщина, будто сотканная из пламени. Черты ее лица были резки и грубы, а глаза притягивали, в них плескался настоящий материальный огонь. В руках она сжимала любимый боевой топор. Сказав это, Наама снова исчезла, оставив облако пепла. Люди ей, древнему духу, были чужды.

Валентайн яростно выдохнул.

— Идиот! — взревел он.

— Наама, сделай все, пожалуйста, — быстро сказала Белладонна не без горечи в голосе. Для нее неповиновение создателю считалось чем-то немыслимым. — Иди.

Как только жар исчез, Донна порывистообернулась к Валентайну.

— Будь благоразумней! Я знаю, как ты относишься к нему, но… — Белладонна поспешно замолкла, услышав стук шпилек по стене. Валентайн скривился. Он уже знал, кто идет, и всей душой презирал ту, что вскоре должна была присоединиться к компании.

— О чем крики? — звонко спросила Айвена, появляясь рядом. Обольстительно обтягивающее стройное тело платье, подол которого шлейфом тянулся за хозяйкой на несколько локтей, чуть светилось лунным светом. Густые каштановые волосы, свободно распущенные по плечам, прикрывали алые шрамы на шее. Именно она окончательно вывела Валентайна из себя. Сдержанностью он не мог похвастаться и при жизни в империи; наступившее мнимое бессмертие лишь усилило эту черту.

— Обсуждаем решение нашего великого стратега и тактика, — не без яда сказал он, предвкушая ссору.

— Какое же? — осторожно спросила Айвена.

— Он сказал все уничтожить, — тускло сказала Белладонна. — Абсолютно все, навсегда.

— И что? Что такого?

— Ты не понимаешь?! — взорвался Валентайн, одновременно торжествуя над ее глупостью. — Мы могли бы колонизировать те планеты, освоить, изучить, построить города, возродить на них жизнь, уже ту, которая нам всем нужна, но вместо этого…

— Это его приказ, — напомнила Белладонна, глядя, как Айвена все больше меняется в лице, от маски ангела до своей истинной сущности, а лорд-оборотень — все больше распаляется. Вечный спор не прекращал ее забавлять страстными речами одной стороны и беззащитностью второй.

— Я не могу слушать, как он мне — мне! — что-то приказывает! Кто ему дал такое право? Он, кроме расчески, ничего в руках не держал! Вы все забыли, — Валентайн в упор посмотрел на Белладонну, — кому мы служим?

— Как ты можешь говорить такое о нем! — возмутилась Вейни.

— Я знаю, кем ты был, Валентайн, но я прошу успокоиться и вспомнить, кем ты стал, — мягко сказала Белладонна, взяв его за руку. — Это его цели, но не только его: все мы жаждем того же…

Лорд-оборотень вдруг рассмеялся и вырвал ладонь обратно.

— Мы? Зачем? Зачем, например, тебе, — обратился он к Айвене, — разрушение империи и тем более Вселенной? Именно их уничтожение, полное и безвозвратное. Синааны тебе недостаточно? Мы все делаем по приказу Майриора, и его решения лишены логики и здравого смысла. Мы могли бы дать новую жизнь нашему народу, но какой-то полоумный, самовлюбленный кретин решил уничтожить бесконечный мир Вселенной полностью. Так зачем это лично тебе?

Айвена, явно не сумев (и не захотев) придумать достойный ответ, топнула ногой.

— Ты не переубедишь меня, лживый предатель! — Они ненавидели друг друга уже пару сотен лет и в споре своем ни на шаг не продвинулись в разрешении.

— О, бывшую любовницу Его высочества задели? — с издевкой бросил он. Темные губы Белладонны невольно изогнулись в улыбке; щеки Вейни вспыхнули кровавым румянцем; сжав кулаки, она бросилась на лорда-оборотня, но тот со смехом растворился во мраке, и Айвена выплеснула всю свою ледяную злость на крепостную стену. Потерпев фиаско, она побежала в сторону лестницы.

— Я бы уничтожила тебя еще… уничтожила, будь на его месте! — провизжала вампиресса напоследок. — Мерзавец!

Белладонна сдула снежинку, назойливо кружившуюся перед носом, и растопила лед под ногами. Они с Валентайном снова остались одни.

— Это все, безусловно, забавно, — сказала она. — Но повторюсь: успокойся, не создавай себе проблем. Ты его недооцениваешь, он слишком самовлюблен. Делай хотя бы вид, что подчиняешься.

— А если я… — начал было Валентайн, но Белладонна коротко произнесла:

— Не говори ничего.

Что-то глухо взорвалось далеко на севере — короткая вспышка осветила Мосант. Из портала вырвался шквал пламени и сразу же погас, столкнувшись с невидимой преградой, оставив лишь волны на воде. Спустя секунду он исчез, став туманной сиреневой дымкой-шрамом. Наама выполнила приказ. Мир смертных, в темноте которого когда-то родились Белладонна и Вейни, обратился в пепел. Обрывки человеческих душ прокатились величественным вздохом от самого северного замка Хайленда до южных островов.

Некоторое время Валентайн и Белладонна молчали, глядя, как ветер развевает тьму над рекой. Их это не волновало: на ее место всегда придет новая тьма, еще более черная и плотная. Медленно проступали очертания берегов, здания Каалем-сум — Призрачного города, и становилась видимой пустая равнина перед стеной, без деревьев, без травы, без ничего. Река Селирьера высушивала земли Валетты, синнэ Эллионы, и впадала в пролив, отравляя океан. Поля забвения — так их называли люди. Валентайн никогда не ступал на эту серую пыль, что когда-то считалась землей, но он знал, что где-то там, на краю материка, стоял мраморный замок, тусклый и безмолвный, состоящий из лишенных смысла углов и линий. Ведь Инколоре-старшая уже давно перестала быть человеком…

— Где наши баньши, кумо, блуждающие огоньки, келпи, нукелави? Куда все это делось? Не говори, что тебе больше нравится серая выжженная пустошь вместо цветущего сада, ты не Валетта, чтобы такое любить.

— Моя душа так же суха и бесплодна, как эта пустыня, — негромко ответила Белладонна. Он не понял смысла слов. — Но твоя, Валентайн, еще цела.

— Моя душа осталась там, — он плюнул в сторону Хайленда. — Они забрали ее и вышвырнули в бездну.

Белладонна покачала головой.

— Никто не может ее забрать. Неужели ты это не понимаешь? Можно лишь отдать самому.

Валентайн ничего не ответил. Он вспоминал Валетту на улицах Каалем-сум. Ничто. Место, где заканчивался мир. Побывав один раз за гранью измерения, он не вернулся бы туда за все богатства, что могли предложить ему боги. Увидев один раз пустоту, он больше не мог пожирать души, боясь стать тем же, чем является бездна. Боясь стать второй Валеттой Инколоре. Наверное, это был его единственный страх. Поэтому не отказался выполнять последний приказ Короля…

— Что-то не так?

Донна глядела с грустью и легким непониманием. Абсолютное спокойствие, между тем, не покинуло лица. Не хотелось его нарушать.

— Просто задумался. Скоро собрание, хотелось бы перед ним отдохнуть. Иначе я точно убью Его высочество, — Валентайн попытался пошутить, заранее зная, что, кроме чуть дрогнувших губ, ничего в ответ не получит.

— Да, ты прав. После увиденного мне тоже нужен отдых, — Донна не сказала, что встретила во Вселенной, но ему не хотелось заставлять вспоминать. Валентайн решил, что его первые фразы на стене достаточно испортили Донне настроение. Почему он такой несдержанный? Рыцарь должен следить за словами. Валентайн старался быть тем героем, о котором грезил с детства, но природная вспыльчивость частенько сводила на нет все старания. Может, поэтому он выбрал Донну — самую уравновешенную и миролюбивую женщину из всех встреченных.

— Пошли домой.

Неспешные прогулки Валентайн научился ценить, познакомившись с Белладонной. Идти рука о руку с дорогой женщиной оказалось довольно любопытным времяпрепровождением. Валентайн полюбил молчание (отчего вспышки гнева Ситри медленно начинали надоедать). Пальцы Белладонны ласково держали его огромную ручищу с многочисленными шрамами. Подчас Валентайну было стыдно находиться рядом с ней: неуклюжему вне поля брани гиганту, покрытому чуть ли не шерстью — иначе буйную поросль на груди, руках и спине сложно было назвать. Донне, идеалу, хотелось соответствовать, но цель оказалась заведомо недосягаема. Соответствовать и не очернять. Они спали в одной постели, любовались обручальными кольцами, но ни разу за долгие годы не осмелились стать чем-то большим — слившейся в чувстве парой.

Нерастраченную энергию было необходимо тратить. Валентайн корил себя: живя с Мару, он не изменял, оказавшись с женщиной мечты, встречался с Ситри Танойтиш едва ли не каждый вечер. Если бы Белладонна знала, какие безумные вещи он творил с Ситри, то не шла бы с Валентайном рука об руку.

Они выбрали датой середину осени, но оба настолько не понимали «правила», что народ Оссатуры явно ждал свадьбы сильнее молодоженов.

Потребовалось два часа, чтобы спуститься к ущелью второго притока Стикса, по которому проходила граница двух синнэ — Оссатуры и Гифтгарда. Деревья радовали глаз нежно-сиреневыми соцветиями, на фоне серых склонов гор они смотрелись особенно дивно. Вдали шелестел лес, играющий с дождем. Тропические ливни — частое явление в Оссатуре. Их приносил ветер с юга, многочисленных островов королевства и формально нейтральных архипелагов. За ближайшей грядой прятался первый город, принадлежащий им — Абэнорд. Отчетливо пахло дымом.

Тяжело было поверить, что совсем рядом, за каким-то проливом, голодали дети и искали матерей.

— Здесь очень тихо, — попытался прошептать Валентайн, но голос все равно отразился от скал рычащим эхом. Он пристыженно согнулся.

— Так выглядит мир, каким он должен быть, — заметила Белладонна. — Шумные рынки, веселящиеся дети, девственная природа за крепостными стенами. Симбиоз с природой. Низкие домики с печной трубой. Люди работают, живут по-настоящему, любят каждый день. Я вижу это по воспоминаниям, — сказала она в ответ на недоуменный взгляд. — Синнэ Оссатура всегда была такой. Война не коснулась ее ни разу. Хотя я помню, что ты старался коснуться, — мягко пожурила Донна.

— Я… я ничего не знал. Не имел понятия, что происходит на самом деле.

— Никто не знает. Мы видим только малую часть событий. Те, кто видят все, называют себя богами — поэтому они судят нас, будучи беспристрастными и бесчеловечно объективными. Разумеется, я говорю о настоящих богах, — Донна улыбнулась. Валентайн подумал, что ослышался (в самом деле, неужели самый любимый Клинок Короля мог открыто обличать создателя?), но прежде, чем он осмелился задать уточняющий вопрос, послышался оклик. Они обернулись. К ним спускался всадник на коне, за его спиной развевался герб: восходящая луна меж двух острых зубцов гор.

— Как же я могла забыть, — раздосадованно сказала Донна, во что с трудом верилось — забыть? Едва ли она была способна на такое. Слепой и глухой ко всем, кроме себя, Валентайн решил, что она специально составила ему компанию.

— Долг зовет?

— Нет, посыльный из Абэнорда, — она непривычно тепло улыбнулась: — Не отдохнем вместе. До вечера.

На щеку Валентайна упал поцелуй. От неожиданности полуночный рыцарь никак не успел среагировать и только проводил уходящую Донну взглядом. Она шагала четко и быстро, как настоящий воин. Валентайн задумчиво потер щеку — колючая и небритая, как всегда.

— Черт, — выговорил он полюбившееся во Вселенной ругательство.

Какой-то жалкий поцелуй! А Валентайн уже не знал, куда себя деть. К счастью, знал, к кому. От Абэнорда шла дорога в Гифтгард, резиденцию Ситри Танойтиш. Она будет рада ему даже с недельной щетиной, особенно после долгой ссоры. С Ситри было легко. Ни извинений, ни подарков, ни обещаний не требовалось, только решительность и пустая комната. Действия. Долгие объяснения она не переносила. Никаких разговоров по душам, в которых он не разбирался! Попытки рассуждать четко и разумно, как Донна, никогда не приводили к успеху. С Ситри Танойтиш можно было оставаться собой, не костенеть изнутри, заглушая малейшие всплески эмоций.

Определившись с целью, Валентайн спрыгнул на самое дно ущелья, где плескался горный поток, и направился к его истокам. Тем самым он сократил путь по меньшей мере на час, отдав взамен секундную боль в костях. Можно было бы сразу перенестись в Гифтгард, но Валентайн соскучился по картинам новой родины. Да, были схожие пейзажи в Хайленде, но здесь они очаровывали нетронутостью и изяществом, сочетанием цветов. Очаровывали, вдохновляли, просили оберегать.

Жители королевства кланялись Валентайну, стоило ему пройти мимо. Уважение — изгнанный принц жаждал его всю жизнь. Он бился за империю на протяжение веков и не получил ничего волей Михаэля, Мару и Астреи. Только Синаана подарила долгожданное успокоение. Валентайн защищал свой народ и любимую женщину, Донну — был ли он когда-нибудь счастлив столь сильно? Вдыхая морской воздух с нотками хвойного леса, понимал, что нет.

Валентайн, переговорив со стражей на границе Гифгарда, узнал, что Стальной клинок занималась любимым делом — пытками. «Мучилище» располагалось за пределами города, в бывших копях. Они давно опустели, и в них обустроили темницы, за которыми вызвалась следить Ситри. «У каждого свое хобби», — важно заявляла она в ответ на все упреки.

Ступени крошились под тяжестью сапог — Валентайн не замечал этого. Ноги несли его вниз, ступень за ступенью. Обитель разгоряченного железа. В детстве малышка Ситри, гуляя по подвалам Анлоса, любила играть с тюремными цепями. А Сёршу, ее мать, грезила, что дочь станет судией Света. Не всем мечтам суждено сбыться. Сёршу стала десницей Хайленда, а Ситри — Стальным клинком Синааны.

Бесчисленные клетки висели в ущелье, заполненные потерявшими разум. Кто-то с ненавистью во взгляде смотрел на изгнанного принца империи, кто-то провожал с тоской, а кто-то просто лежал, не в силах подняться. Ситри выпивала по нескольку тел в день, высушивая их до дна. После она, издеваясь, занималась своим любимым делом: мучила пленников. Сила металла, дарованная Королем, позволяла ей делать это с легкостью. Бесчеловечность у вампирессы впиталась в кровь. Выходцы пустынь отличались своеобразным, жестоким взглядом на жизнь. «Выживает сильнейший», — таково было кредо Ситри, унаследованное от матери. Сёршу, будучи когда-то палачом в этом самом ущелье, сжигала жертв быстро, не успевая даже причинить боли. Нынешним пленникам повезло меньше. Ситри знала толк в пытках, и Валентайн первое время помогал ей в них, выбивая стоны и крики из уст пойманных жителей империи. Потом месть, злость и ярость, псами грызущие его, утихли под ласковыми речами Белладонны.

— Почему я стал именно таким? — неожиданно для себя самого вслух спросил Валентайн.

Голос эхом отразился от стен ущелья. Хозяйка ада баловалась на нижних этажах; на верхних висели только преступники в раскаленных клетках — преступники и Света, и Тьмы. Майриор Десенто не делал различий между «своими» и «чужими», считая «своими» абсолютно всех.

Майриор.

Губы Валентайна скривились, стоило имени прозвучать у него в голове. Было ли что-то более гадкое в этом мире?

А тропа все несла и несла его вниз, вглубь, в самое пекло. Он старался не смотреть по сторонам. Его не волновали пленники, но все же одного из них он боялся. Этаж, на котором находился этот предатель, Валентайн предпочел пропустить телепортацией. Рыцарь оказался практически в самом низу и подошел к парапету, ища взглядом Ситри. Танойтиш как раз сбрасывала очередную опустевшую оболочку в пропасть, ведущую в бездну. Валентайн, не выдержав, улыбнулся. Он снова использовал переход в пространстве и в следующую секунду уже приподнимал Ситри, держа ее за талию. Великий Стальной клинок визжала и ругалась.

— Тьмы ради, если бы я тебя проткнула? — уже чуть успокоившись, крикнула Ситри. Бить Валентайна по рукам она перестала. — Поставь меня на место, остолоп!

— Если бы проткнула — зажило бы. На какое место тебя поставить, на свое любимое?

Ситри покраснела и пнула его каблуком по колену. С равным успехом муравей мог укусить дракона.

— На землю! И перестань ко мне лезть!

Валентайн давным-давно догадался, что под сопротивление замаскировано желание примириться. Она могла чихвостить его последними словами, но если бы он принял их за правду и ушел, то ссора растянулась бы на пару месяцев или годов. Ей просто нравилась драма. Женщины…

Валентайн, хмыкнув, опустился вместе с Ситри на землю, к которой немедленно прижал, упав всем весом. Теперь Ситри не могла двигаться при всем желании.

— Зачем ты пришел? — с горящими глазами спросила она. — Кинул меня, свинья. Я себе сломала все кости, даже череп проломила, а ты оставил меня в океане. Теперь лезешь. Такой наглый.

Валентайн задумчиво провел пальцем по ее окровавленным губам.

— А, знаю. Любимая Донна раздразнила и не дала снова. Конечно, к кому еще идти. Только ко мне.

Это было что-то новое. Валентайн озадаченно отстранился. Ситри смотрела него, подняв подбородок и полуприкрыв глаза короткими густыми ресницами. И не была она красавицей, так почему к зеленовласой чертовке притягивало, как магнитом?

— Ладно, — буркнула Ситри. — Забудь, — заключаемый мир ознаменовала ее рука, опустившаяся Валентайну на поясницу. Считая себя прощенным, он склонился над бестией снова и ощутил сладковато-приторный вкус человеческой крови.

В этот раз обошлось без сломанных рук и ног. Вместо них Ситри получила пепельный синяк внизу живота и такого же цвета подтеки на бедрах.

— Конечно, кишечник у меня не атрофировался именно для таких целей, — с сарказмом бросила она, лежа на горячем камне, пока Валентайн одевался. — С тобой бы такое же провернуть…

Хотелось надеяться, что она пошутила. Валентайну стало не по себе. Поправив ремень на брюках, он с участием в голосе спросил:

— Может, тебя домой перенести?

— Не стоит. Побуду здесь до собрания. Кто придет — скину его вниз, делов-то, — Ситри поерзала на месте и поморщилась. — Уходи давай, пока Белладонна не начала искать, — плюнула она ядом напоследок, после чего отвернулась. По смуглой коже играли отблески пламени. Свидание было очевидно закончено.

Валентайн начал подниматься обратно. «По-моему, она продолжает злиться. Что случилось? Девятнадцать лет спокойно переносила существование Донны, не говорила о ней, а сегодня…» Он поймал себя на мысли, что рассуждает непривычно спокойно, да и сам факт попытки осмыслить происходящее что-то значил. Раньше бы он не обратил внимание на настроение Ситри. И отвести домой он едва бы ей предложил. Валентайн, не глядя по сторонам, медленно поднимался. Этажи ущелья сменяли друг друга — он не замечал, видя только дорогу под ногами. Что-то менялось внутри, но отчего, почему? Почему, услышав слова Донны на стене, он выпал из реальности в бездну? Зуд внутри, который не получалось понять, продолжал мучить. Он не ушел даже после двухчасовой встречи с Ситри. Когда же возник?

— Здравствуй.

Валентайн остановился. Голос матери вызвал мурашки по коже и, следом, гнев. Собравшись с силами, он выпрямился и перестал изучать камни под ногами:

— Эйа, — обратился он к самой крайней клетке. Клетка отличалась от других: она горела от мощной магии, что вместе создали Валентайн и Валетта Инколоре. Остальные заключенные удостоились лишь ржавого замка. Куда можно уйти из тюрьмы создателя этого мира? Только в бездну — и никто не горел желанием, кроме одной лишь Эйа.

Клетка медленно повернулась, явив его взгляду изможденную женщину, чьи сиреневые волосы спускались вниз на добрый метр, проходя сквозь прутья. Бледная кожа, свойственная жителям Хрустальных земель — когда-то в детстве у него была такая же, вспомнил Валентайн. В глаза матери он не мог смотреть. Раньше Валентайн спокойно делал это, ненавидя Эйа всеми остатками выжженной местью души; теперь в нем словно что-то сломалось. Ведь он помнил, что когда-то в его зеркале отражались такие же сиреневые глаза с льдистым отсветом в глубине. Не глаза волка — глаза человека.

Первые годы изгнанный принц пытался выяснить, зачем мать убила его отца, но хрустальная дева молчала, не желая ничего объяснять. Валентайн проклинал Эйа, говорил, что убьет ее, но обнаружил, что не может этого сделать. Иногда же, как блудный сын, не мог произнести ни фразы. Эйа всегда сама знала, зачем он приходит, и находила слова для совета.

— Неважно, на какой ты стороне. Ты обладаешь душой, — сказала она при первой встрече. — И ни один бесчестный полубог не отнимет ее у тебя.

Наверное, именно поэтому Майриор никогда не высказывал желания освободить Эйа из клетки. Вся Синаана знала: предательства по отношению к себе он не прощает.

— Ты запутался, Валентайн, — услышал он в этот раз. — Боишься стать путником бездны. Кому ты мстишь? Разве Михаэлю? Мару? Астрее? Ты убиваешь невинных, сын. Почему? Потому что тебе так сказали? Ты всю жизнь рвался из клетки, а теперь снова выполняешь чужую волю, даже не прикрытую благочестием. Я не узнаю тебя.

— Ты и не знала меня! — вспылил Валентайн мгновенно. — Ты убила папу и сбежала! Я видел тебя только на войне!

— Разве я нападала на тебя?

Нет. Нападал он.

— Ты убила его.

Лицо матери осталось холодным.

— Убила, — согласилась она.

— Почему? — упрямо спросил Валентайн, хотя знал, что Эйа не ответит.

— Ты не поймешь, — заявила она. — Не задавай больше этого вопроса. Может, поймешь сам… позже, когда возникнет угроза Белладонне.

Валентайн резко выдохнул. Лава, шипя, забурлила за его спиной.

— Что ты хочешь сделать с ней?! — вскричал лорд-оборотень в гневе.

— Угрозой являюсь не я. Угрозой будешь ты.

— Что за бред, — забормотал Валентайн, отворачиваясь. — Я никогда не… никогда… Чушь! — воскликнул он. — Я никогда ее не трону! — и полуночный рыцарь начал медленно отходить обратно к лестнице, под взором матери. Слова испугали его. Лжет… Эйа всегда лжет.

Всегда ли?

Спустя пару часов, уже находясь в зале Золотых палат, Валентайн вспомнил первую встречу с Майриором Десенто и фразу, сказанную в свой адрес:

— Этого даже не придется менять, — сказал Король, показав ослепительную улыбку, абсолютно сумасшедшую, после которой Валентайн впервые задумался о том, а не псих ли руководит Клинками.

И что в итоге? Он поступил даже хуже матери, думал Валентайн. Или же нет? Что хуже, поступок Эйа или убийство деда? И пусть Белладонна не дала ему этого сделать. Что толку обманывать самого себя: Валентайн убил бы Михаэля сам, если бы ему оставили такую возможность. Поступок Донны вызвал такую ярость, что он едва не убил Мару. Кто-то бы даже посчитал, что лучше бы убил. Может, он все-таки перестал быть человеком и стал зверем? Правдивы ли первые слова Эйа, сказанные ему при встрече девятнадцать лет назад?

На стул рядом с Валеттой опустился Майриор, сверкая плащом и белозубой улыбкой. Валентайн не желал смотреть в его сторону. Ему хватало размытого золотого пятна слева и раздражающего голоса.

— Мы задержались, поэтому давайте побыстрее. Белладонна?

— Да, мой король.

Немного опешив от наглости, Призрачный клинок поднялась и начала доклад. Который никто не слушал: Майриор через весь стол заигрывал с Айвеной; Валетта сидела с каменным лицом — в комнате стало очень холодно; Валентайн же не переставал удивляться высокомерию и наглости Майриора, который всех собрал, заставил прождать час и теперь ничего не слушал. Наверняка развлекался с Валеттйо Инколоре. Мысли его невольно перетекли на управление Синааной. Да что вообще делал их доблестный Король? Внутренняя политика целиком висела на Клинках-вассалах, во внешней он ограничивался парой дурацких приказов, а исполнялись приказы опять же ими.

Впрочем, такая же схема существовала и в империи. Единственное отличие: Астрея Аустен старалась пускать пыль в глаза всем жителям. Майриор не собирался этого делать. Любого недовольного попросту ждала бездна. К тому же, у населения Синааны не было достаточного количества разума, чтобы понять, что их Бог — ничтожество. Валентайн раздраженно выдохнул при этой мысли и повернулся к Майриору. Тот, не обращая внимания на своего генерала, строил глазки подчиненной. Валентайн ненавидел его глаза. Они напоминали ему о ярком небе Хайленда.

Наконец Белладонна сказала:

— Доклад закончен, — и села обратно.

— Майри, — чуть слышно произнесла Валетта.

— Уже? — Король перестал переглядываться с Айвеной. — И я Майриор. Леди Белладонна, когда наши силы смогут напасть на Анлос?

— Через шесть дней после Вашего приказа, я полагаю, мой король.

— Почему «полагаешь»?

Белладонна посмотрела Майриору прямо в глаза. Валентайн не мог не отметить этот факт.

— Потому что армией занимается лорд Валентайн. Я лишь ваш главный помощник, тактик, стратег и правая рука, мой Король. Организацией и непосредственным руководством занимается, как я уже говорила, лорд Валентайн.

— Тебя послушать, так я ничего не делаю. Чем, в таком случае, занимаются остальные?

— Я ваш хранитель, мой Король, — произнесла Валетта.

— Черта с два. Скорее я вас всех охраняю, — резко сказал Майриор. Настроение владыки всегда было неустойчивым. — Я лечу ваши гребаные раны уже тысячи, десятки тысяч лет, латаю дыры в вашем организме, некоторые и вовсе благодаря мне еще не умерли, — едва заметный кивок в сторону Айвены и Донны, — вы все бессмертны благодаря мне, но почему-то некоторые из вас считают, что я ничего не делаю, держу в руках только расческу, раздаю глупые приказы и имею всех подряд. Прости, Валентайн, видимо, я тебя обидел, когда не поимел.

Донна схватила Валентайна за руку под столом. Лорд-оборотень смотрел на стену впереди себя, белый со злости. Откуда он узнал? Неужели читал мысли? Или рассказала Айвена? Рассуждения путались, и в голове вдруг прокатились слова Эйа о Белладонне. К чему? Зачем?

— Так когда армия будет готова, лорд Валентайн?

— Шесть дней на переход. Мой король, — с усилием добавил он.

— Идеально, — медленно произнес Майриор, не отрывая от него взгляда. Остальные застыли в предвкушении чего-то экстраординарного. Одна лишь Ситри Танойтиш нервно кусала губы — Донна оставалась внешне спокойной.

— А не нужно ли сначала разобраться с уже завоеванным? — с жалкой улыбочкой спросила Вейни. Ее голубые глаза, не мигая, смотрели на Майриора. Маленькая грудь вампирессы чуть приподнималась под высоким лифом платья, украшенным непроницаемо-черным вулканическим стеклом.

— Например, вытащить Каалем-сум из океана? — съязвила Белладонна, не выдержав.

— Я не виновата!

— Да! Пожалуй, разберитесь сначала с этим. Ведь, после того, как мы все завоюем и я рассчитаюсь с Астреей, надо все переделывать, а строить города и цитадели так скучно… Зато разрушаются цитадели легко, правда, лорд Валентайн?

— Да. Мой король.

Майриор все не отводил от него глаз.

— Оставьте нас.

Белладонна в последний раз предупреждающе сжала руку Валентайна и, не глядя на него, вышла. Растворилась в воздухе Наама, шатаясь, выбралась в коридор Ситри, Вейни, послав полный вожделения взор на своего короля, вышла следом. Валетта исчезла в ирреальном сиянии.

Дверь закрылась. Король молчал.

— Что-то хотели? — наконец нарушил молчание Валентайн, специально не сказав два главных слова. Мысленно он его убивал.

— Если я еще раз, — прозвучал в ответ ровный голос, — узнаю, что ты что-то думал, говорил, делал против меня, клянусь, тебя рассею лично. Не обольщайся, ты не нужен мне настолько, насколько думаешь. Никто не нужен. Я могу победить один, без вас.

— Почему же нас переманили? — со смешком спросил Валентайн. Внутри, однако, клокотала ярость.

— Ты не поймешь, но попробую объяснить. Я буду жить вечно и могу сделать все, что пожелаю. Я старше Мосант. Настоящее бессмертие имеет дорогую цену — скуку. Ты не поймешь, никто из Клинков не поймет, потому что я дарю вам страсти, которые дают возможность получать удовольствие от жизни. Моя давно превратилась в вызов самому себе. Никто не сделает мне такого подарка. Неблагодарная это работа — быть Богом.

— Наша война — развлечение для тебя? — переспросил, дрожа от гнева, Валентайн, а Владыка вдруг резко прищурился и ошеломил вопросом:

— Тебе ведь понравилась бездна, не так ли?

Валентайн все же поднял взгляд. Он видел невысокого тщедушного юношу с золотыми волосами и бледной, как лунный свет, кожей. Высокие скулы, прямой нос. Именно такая внешность считалась классической в Анлосе, и каждый потомок леди Астреи в той или иной степени обладал ею.

— Каждое действие имеет причину — непреложная истина моего мира, — тщательно выговаривая слова, будто выучил их наизусть, произнес Майриор Десенто. — Не бывает действий без причин, даже если человек думает, что вмешалась случайность, божье провидение, ошибка и куча других виновников хаоса — он не прав. Я знаю, зачем ты пришел ко мне — причины всегда до банального одинаковы. Никому не нужный наследник, поскольку родственники умирать не собираются, сын предателя и мерзкой твари, которая, кстати, идеальнее всех твоих предков, полное разочарование бабушки с дедушкой, заноза на троне ненавидимой прапрапрабабки. Шлюха-жена, которая ушла к деду, младший брат, обладающий собственным городом и армией, в то время как старшему даже спальню во дворце выделили над тронным залом. Желание всем отомстить. Похвально, — словно поставил точку Майриор. — Думал, здесь оценят? Думал, здесь можешь делать, что захочешь? Думал, здесь поднимешься? Хотел стать лучшим другом великого Темного короля и даже, страшно подумать, хотел стать новым Повелителем Синааны? Даже я в детстве верил в меньшее количество сказок, а уж поверь, мое детство — во много раз хуже твоего.

Майриор поднялся.

— Запомнил, что я тебе сказал?

— Да, — произнес Валентайн. Он ненавидел Короля всей душой.

Кто-то, как Валентайн, внезапно прозревал спустя века и приходил в Синаану с духом революционера, желающего все изменить. И понимал, что тут тоже все пусто и закостенело.

Но вернуться уже не мог.

========== Глава 35 Полуночный рыцарь ==========

11 число месяца Постериоры,

принц Валентайн Аустен

— Мы поднимем флаги завтра после заката, — произнес Герхельд, — и атакуем Аливьен-иссе ровно в полночь. Города белого берега падут. Вы точно выполните свои обещания?

— Разве Синаана когда-то не выполняла обещания? — ответила вопросом Донна, спокойно глядя на мэра Брааса. Он, облаченный в расшитую зелеными нитями мантию, сидел напротив нее и Валентайна и нервно барабанил по каменной столешнице. Кроме них, в зале никого не было — разговор получился полностью конфиденциальным. Единственной, кто мог их подслушать, стала статуя, около которой решили провести встречу. Под тенью гигантских крыльев Валентайн чувствовал себя неудобно. Кто знает, вдруг Мученик действительно слышал их? Даже несмотря на то, что пару часов назад Ситри развеяла прах отца над Сирмэном, давясь слезами, которые Валентайн не должен был видеть. Но все же увидел и теперь чувствовал себя премерзко. Маска, слишком походившая на лицо Ситри, висела прямо над головой Донны. Валентайн старался не смотреть на нее. В конце концов, они ведь пришли сюда заключить соглашение, верно?

— Хорошо, — майоминг помедлил и напомнил одно из условий: — Залив будет наш.

— Безусловно. Мы никогда не будем вмешиваться в вашу внутреннюю политику, — главный Клинок чуть наклонила голову в знак согласия. — Земли оставьте себе, Синаана в них не нуждается. Моему Королю нужна лишь ваша верность и гарантия, что воины белого берега не появятся у Анлоса, когда их не ждут.

Валентайн фыркнул про себя, облокачиваясь на спинку стула. Требовать верности от тех, кто переходил от Хайленда к Синаане и наоборот во время каждого витка войны? «Трусливый народ, — думал он. — Стоило показаться армии, как они стали нашими друзьями».

Войска Синааны захлестнули берега восточных земель полторы недели назад. Разрушая деревни, убивая жителей и сжигая леса и посевы, орда мчалась на северо-запад. Каалем-сум, Реймир-сум, деревни на берегах Нойры — все они стали развалинами. Волну остановили лишь заснеженные пики.

Валентайн никогда не был так счастлив.

Его войска, взращенные, как любимые дети, за девятнадцать лет, остались в предгорьях, готовясь к переходу. Они рыли туннели, готовили оружие, ковали латы и оттачивали мастерство владения мечом и копьем. Командиры без жалости муштровали свои отряды, памятуя о том, что за ошибки подчиненных отвечают собственной головой. Придуманный Ситри, Донной и Валентайном план изучался до мелочей, и каждый готовился исполнить свою часть общей задачи. Солдаты были готовы положить жизнь за завоевание Хайленда. Вот только для чего и зачем?

От раздумий Валентайна отвлек возглас мэра Герхельда.

— В знак нашей дружбы — дары величайшим воинам мира!

Полуночный рыцарь весело усмехнулся. Льстить майоминг умел. Только Валентайн и так знал, что лучше него мечом не владел никто. Никогда. Кронпринцесса Аделайн приложила много сил к образованию внука. Участие Михаэля ограничивалось приказами и приглашениями в Каалем-сум лучших учителей. Валентайну всегда нравилось военное дело: мечи, одноручные, двуручные и парные, щиты, арбалеты, копья и множество других видов оружия ощущались как непосредственное продолжение тела. Он умел обращаться со всем, что могло выйти из-под молота кузнеца, но предпочитал двуручный бой. Аделайн пыталась воспитать во внуке второго Вердэйна. Валентайн, считал сам полуночный рыцарь, превзошел его.

Двери тронной залы великого города Брааса открылись, впуская воздух и тусклый свет. Черный клинок внесли на бархатной алой подушке, которую держала молодая служительница храма. Длиной не менее сорока пяти сантиметров, он словно светился изнутри полумраком. Рукоять, это Валентайн смог определить сразу, отлили из белого золота и сверху покрыли морским стеклом — твердой, как алмаз, прозрачной пленкой. Сжав ее, Валентайн даже удивился — настолько стекло оказалось холодно. Служительница отошла в тень. Глаза ее были завязаны лентой — майоминги следовали традициям безукоризненно.

— Под сталью горит священный призрачный огонь, — с толикой гордости произнес Герхельд.

— Призрачный огонь? — повторил Валентайн, изучая лезвие меча. В руке вес клинка совершенно не чувствовался. — Вы же лишились его много лет назад.

— Он вернулся.

Дарами для Донны стали прекрасные вулканические наручи и поножи, легкий шлем и расписной нагрудник, идеально подходившие к уже имевшемуся вооружению. Она скромно поблагодарила мэра.

— Как же это случилось? — с интересом спросил Валентайн, пока Донна надевала дары. Сам он все никак не мог насладиться горящим мечом. Превосходный баланс и функциональность оружия говорили о немалом мастерстве оружейника. Валентайн пожалел, что к подарку не прилагался и сковавший его кузнец.

— Мы замуровали Сэрайз Аустен, — просто ответил мэр, указав на странное сооружение в полу — золотую руку, которая протягивала огонь. — Приказать внести блюда?

И Белладонна, и Валентайн отказались от пира.

Много позже, уже проходя по туннелю к главному выходу из столицы майомингов, полуночный рыцарь все же сказал с нескрываемым удовольствием:

— Возмездие свершилось без меня. Видимо, справедливость все же существует.

— Справедливость? — эхом откликнулась Донна. — Разве эта девочка в чем-то виновата? Наказание должно приходить только к виновному. Аморальны родители Сэрайз, и они понесли кару. Сэрайз Аустен не виновна ни в чем. Прислушайся к голосу разума, Валентайн, и ты поймешь это.

— Наказание должно соответствовать преступлению. Ранее оно было недостаточным.

— Михаэль погиб. Казнь свершилась. Ты сбросил тело с балкона, его скормили водному ящеру, и, ходят слухи, Оррей надругался над ним по пути. Надеюсь, просто слухи. Это отвратительно.

Донна передернула плечами, показывая, насколько мерзким ей представляется такой поступок. Валентайн был слишком взбудоражен, чтобы осмыслить ее последние слова. Полуночного рыцаря заинтересовали другие.

— Его убил не я, а ты, — с недовольством отметил он. Туннель, наконец, явил лунный свет в конце.

— Правосудие — бесстрастность палача, — ответила Донна. — Ты отомстил Мару недостаточно? — Валентайну показалось, что любимая женщина посмотрела на него с некоторым презрением.

— Наказание, ничего больше! — в оправдание воскликнул он.

— Неужели? — вишневые губы скривились в улыбке. — В Судный день людей карали быстрее. Ты провел с ней четыре часа. Я видела Мару после — не лги. Не только наказание. Бедная женщина рассчиталась за двоих… если не больше. Это бесчестный поступок.

Она смотрела вдаль, будто ей было противно смотреть на Валентайна. Лунные блики играли на черных коротких прядях волос и отражались в расширенных зрачках. Суровый профиль отчетливо проступал в полумраке пещеры, которая медленно рассеивалась. Если бы кто-то другой осмелился сказать Валентайну подобное, то попрощался бы с жизнью. Однако она, леди и воин одновременно, сумела пробудить совесть, заставила признать промах. Донна не совершала ошибок, действовала в соответствии со своей моралью и не искала путей ее обойти. Это заслуживало уважения Валентайна, а раз так — она могла судить.

— Да, ты права, — признал он, сделав усилие. — Прости, — это слово никогда не звучало обращенным к другому человеку.

— Я прощу, — произнесла Донна. — Но простит ли то, что ты называешь справедливостью? Простит ли справедливость майомингов? Я так не думаю: кара настигнет их позже. Мировые весы не любят, когда кто-то действует от их имени. Не стоит им помогать. Заслуженному свойственно приходить по своей воле.

Они вышли под ночное небо, такое прекрасное над бескрайним заливом Сэйонсу. Звезды — души героев — отражались от воды, им вторила луна. Ветер не трогал величественное зеркало, и даже волны у берега касались цели бесшумно. Пели цикады. Валентайн улыбнулся: по самому горизонту проплывал корабль, освещаемый фонарями или даже огнями Святого Эльма. Пахло грозой, солью и совсем чуть-чуть пеплом. Последний они принесли с собой. Это заставило улыбку исчезнуть.

— Волшебное место. Иногда жалею, что небо Оссатуры всегда затянуто тучами. Образы бывших друзей вдохновляли бы всех.

— Бывших друзей?

— Смотри, — Донна прижалась к нему и указала пальцем на одну из точек. — Видишь? Это горит первая мемория, рожденная под той же звездой, что и я. Рядом с ней — ее муж. Они погибли от солнечного света. Бетельгейз был молод, не смог удержать тучи над королевством, когда Майриор отсутствовал. Он так корил себя… Видишь? — Валентайн не мог сосредоточиться, когда Донна находилась к нему столь близко, и, извернувшись, вырвался. Не успела любимая ничего сказать, как он сорвал цветок, растущий рядом, и протянул его.

— Прекрасный, как ты, — выпалил Валентайн, молясь, чтобы длинная туника спасла его от унижения. Донна неуверенно коснулась пальцами сиреневых лепестков, что в лунном свете стали индиговыми, и вскрикнула. От неожиданности он уронил подарок в сточную канаву дороги.

Донна смотрела на собственные пальцы. На мраморной коже отчетливо различались темные пятна. «Ожог», — понял Валентайн и, осознав ошибку, сглотнул.

— Это была лаванда, — прохрипел он, разом утратив голос. Донна подняла голову. Едва ли не впервые за время знакомства Валентайн заметил на ее лице страх.

— Лаванда… — повторила Донна, сжимая пальцы в кулак, будто пытаясь сохранить полученную метку. Потом взгляд Белладонны упал на поверженный грязью цветок. Дева, разом очнувшись, выпрямилась, и более ничего, кроме спокойствия, Валентайн в ней не увидел до самого вечера. Только глубокой ночью, уже под утро, он случайно стал свидетелем странной сцены: Донна лежала на кровати, смотрела на шрам и что-то бессвязно шептала. Что именно, Валентайн различить не смог и потому просто лег рядом, намереваясь отдохнуть после мучительных переговоров.

***

12 число месяца Постериоры

Валентайн лежал, закрыв глаза, у озера раскаленной лавы и медленно, как обычно ласкают кота на коленях, гладил лежавших рядом саламандр. Жесткие спины, колючие гребни напоминали ему касание оружия. Саламандры пламенели от удовольствия, щекоча пальцы. Редко когда Валентайн мог позволить себе такую роскошь, но сейчас, ощущая непривычную тяжесть во всем теле, он хотел только ленивого забытья наедине с собой.

Синаана никогда не выглядела столь безлюдно. Узников бесчисленных клеток ущелья пустили на корм оборотням; осталась лишь Эйя, ставшая единственной «игрушкой» здешней царицы ада. Оссатура опустела, в подземельях остались лишь дети; юг и восток скрывал серый туман. Острова, прибрежные города королевства тоже обеднели: Айвена и Ситри ушли на юго-запад, завоевывать нейтральные архипелаги. Завоевывать? Сумасшедшая повелительница воды хотела попросту уничтожить их. С Ситри они не разговаривали с памятной встречи на дне ущелья, и Валентайн не знал, что ее мучило, хотя слышал разговоры о переменах в Стальном клинке. Причины перемен были неизвестны никому, кроме Айвены. Наама бесчинствовала на землях Хайленда; Валетта, как тень, скрылась в тумане, и никто, кроме ее господина, не знал, где она.

Все живое и неживое, предчувствуя победу Майриора Десенто, возвращалось в Синаану, где и было создано много веков назад.

Вернуться под крыло королевства получалось далеко не у всех. Майриор приказал истребить жителей пустынь западного материка: вольных кочевников, змей-людей, горные народы, пиратов.Валентайн знал, что Владыка не прощал предательств и помнил о проступке Сёршу всегда. Ситри Танойтиш с радостью выполнила приказ, в одиночку распяв каждого на железных крестах — своим традициям она не изменяла и явно не испытывала угрызений совести за уничтожение дальних родственников. Валентайну было все равно. Он полностью погряз в мечтах о завоевании Анлоса и забыл даже о своей ненависти к Майриору. Наконец Они понесут кару! Возмездие. Как давно Валентайн его жаждал. Совсем скоро он разрушит Хайленд до основания, сожжет всю ложь и двуличие, царившее там. В победе он был уверен. А потом… что потом?

Кровь и пустота.

Такие мысли терзали Валентайна, когда к нему спустилась, отмахиваясь от дыма, любимая Донна. Донна… Та женщина, что держала его тут долгие годы, твердая, как сталь, храбрая, принципиальная, благородная, беспощадная, безжалостная, убийца! Валентайн мог абсолютно честно сказать, что умер бы ради нее, убивал ради нее, и даже если бы Донна не придавала этому никакого значения, он продолжал бы убивать. Валентайн все делал с бешеной энергией и страстью — и любил ее в том числе. Стройная фигура, успокаивающая речь, острый и жесткий ум, обезоруживающая логика, прагматизм и холодная голова. Это все его любимая Донна, единственный… человек, к которому он прислушивался. Сейчас на ней не было доспехов. Сейчас она была просто женщиной. Легкая туника обтягивала ее тело — тело статуи, на которое Валентайн покушался только в мыслях.

— Все истлело, — произнесла Донна, присаживаясь рядом.

Голос звучал устало.

— С тобой все в порядке? — обеспокоенно спросил Валентайн, разом вырвавшись из мыслей о будущем.

Донна закрыла глаза и коснулась белой рукой груди.

— Так тяжело внутри, — сказала она. — Раньше там было сердце, потом — ничего, а сейчас — ужасающая тяжесть.

Валентайн вспомнил: Донна стала первой жертвой любопытства Короля. Майриору было интересно, сможет ли она остаться живой без сердца… потом решил, что рабам оно не нужно. Все Клинки лишились главной мышцы, отвечающей за проявление волнений. Только он, Валентайн, не прошел традиционный обряд. Если подумать, он не получил и официального титула. Всего лишь лорд.

— Я иногда думаю, — вдруг сказала Донна, — что будет, если меня убить? Воскресну ли, как вы? Или исчезну, как должна? Я не мемория, моя душа едина и не отмечена звездой. Я не проклята, как Ситри. В груди нет даже тумана. Я родилась самой… обычной.

— Принцессой, — напомнил Валентайн, гладя ее по ладони. Алебастровая кожа поражала мягкостью каждый раз.

Донна, не отрываясь, смотрела на лавовые озера.

— Что если я прыгну туда? — отстраненно произнесла она.

— Я прикажу лаве застыть, — нахмурившись, выпалил Валентайн. Любимая, повернувшись в нему, улыбнулась. Эта улыбка! Она полностью меняла ровное и гладкое лицо убийственной мадонны.

По ущелью пронесся вой Эйя — Ситри вернулась с юга. Валентайн вздрогнул.

— Пойдем отсюда, — сказал он.

Каждый в Синаане получал свою долю адских мук.

Поднимаясь по древним ступеням бесчисленных переходов, Валентайн вспомнил первую фразу, сказанную Донной.

— Все истлело? — повторил он, подавая любимой руку.

— От Аливьен-иссе до Анлоса, — сказала Донна, чуть сжав его ладонь. — Наама повеселилась на славу.

— Наама! — гневно выпалил Валентайн. — Я окатил бы ее лавой.

— Она всего лишь выполняла приказ.

— Очередной глупый приказ!..

— Не такой уж и глупый, — невозмутимо заметила Донна. — Все укрытия империи сожжены, мемориям негде прятаться, наша армия пройдет свободно. Что до моральной составляющей, она волнует немногих, особенно во время войны. Чтобы что-то защитить, нужно быть безжалостным.

Они свернули на лестницу, ведущую на юго-запад. Чьи-то кости хрустели под их сапогами.

— А в перспективе глупый, — резонно сказал Валентайн. — Мне ли говорить тебе о перспективе? Ты прекрасно знаешь, что он уничтожит все, включая нас. Мы боремся за пустоту.

Адский жар сменился пленяющей могильной прохладой их земель. Километры, мили кладбища, мрамора, последнего островка древней Синааны. В прозрачных кислотных озерах плавали инферналы, мученически протягивающие руки к своим хозяевам, и как только они это делали, старый бес-надсмотрщик колол их трезубцем. Неслышно несла свои воды река Стикс, оканчивающаяся черным лесом, в котором завывали баньши, встревоженные пролетающим мимо ифритом. По краям дороги ровными рядами рос амарант. Луга справа, на которых паслись кошмары, скрывал туман, и только дорога, изгибающаяся от могильных плит, была видна в нем да красные цветы амаранта. Слева же гулял ветер. Валентайн и Донна медленно ступали по старым плитам дороги. Они любили каждую частицу своего маленького мирка и заботливо охраняли от любых посягательств.

Быть бы им Темными королем и королевой! Тогда, может, мир был бы совсем другим. Но, увы, испокон веков Королем и Королевой были Майриор и Сиенна Чарингхолле.

— Все уходит, — прошептала Донна. — Все исчезает, обращается в пепел, в прах, и только память хранит отголоски прошлого. Память, заложенная в этом мире. Ничто не исчезнет без следа, все сможет воскреснуть. Не волнуйся об этом. Это не конец мира, как ты думаешь.

— Но что мешает ему изменить эту память? Что мешает уничтожить саму суть мира? — грустно сказал Валентайн, и тьма охватила их обоих, как плащ, и скрыла.

***

13 число месяца Постериоры

Утро не наступило.

Холодная багряная луна освещала пепельную пустошь, простиравшуюся до самых западных гор. Воздух был насыщен запахом гари, кое-где над холмами из пепла и обгорелых останков поднималась тонкая пелена дыма. Безрадостный пейзаж состоял из смешения двух цветов — серого и черного, и лишь одного запаха — запаха смерти.

Армия Синааны выступила в поход через горы. Воины заполнили подземные переходы под толщей земли, двигаясь в полной темноте и молчании: лишь подкованные железом сапоги гулко впечатывались в камень, скрипели сочленения доспехов да терлись о крепкие бедра ножны. Позади пеших воинов тянулись колесницы с запряженными в них толстошкурыми неповоротливыми ящерами, что везли части орудий и осадных башен. За повозками вели за повод лошадей в жестких попонах с нашитыми на них медными бляхами. С их седел свисали колчаны, полные стрел. Летучие твари, покинув горные карнизы у пещер-гнезд, летели по воздуху, скрываясь до некоторого времени высоко в толще грозовых туч. Чудовища, которых не могли принять туннели, топтали тропы, проложенные по земле и снегу разведчиками, что шли с передовыми отрядами, координируя передвижение всей армии.

Майриор Десенто стоял на выступе отрога горы, глядя на то, как собираются в единое войско выходящие из пещер, прибывшие по воздуху и по земле отряды. Его плащ развевался по ветру и сверкал подбоем. На лице застыла победоносная улыбка. Да! Сегодня он стал единственным истинным источником света, и не оказалось никого, кто бы его отражал — это говорил весь вид Короля. Впереди застыла армия, воины Синааны приветствовали монарха криками и рукоплесканием. Справа от него стояла Валетта, слева — Айвена. Обе леди держали Майриора за руки.

Валентайн с любовью глядел на пустошь, где ровными рядами стояли легионы его солдат, облаченных в непроглядно-черное, как он сам. Шлемы горели, ловя свет от Короля, искры тлели на наплечниках и тассетах. На латах горел знак Синааны: луна, охваченная призрачным пламенем. Это дети его и Донна… конечно, не в буквальном смысле, но они оба отдали армии все свои силы. И вот, наконец, наступило время блистательного представления миру своих трудов.

Настроение омрачало только одно: Бетельгейз остался в Золотых палатах, сидеть с сестрами. Валентайн знал, что виновной в отсутствии принца была Римма, не Альмейра. Инколоре-младшую хотелось посадить в клетку, как Эйа. Это избавило бы королевство от многих проблем. Как лорду-оборотню хотелось, чтобы любимый друг стоял рядом в такой момент! Однако единственным мужчиной рядом оказался ненавидимый Майриор. Валентайн кинул на него испепеляющий взгляд и пожелал, чтобы тот не остался незамеченным.

— Сколько их? — спросил Владыка внезапно.

— Двести сорок семь миллионов, мой король, — ответила Донна.

— Двести сорок семь… — повторил Майриор, задумчиво вглядываясь в земли империи.

— Что случилось, мой милый? — ласково прощебетала Айвена. — Ты считаешь, что не хватит? Может, стоит отложить поход?

— Нет! — вырвалось у Валентайна.

Он свою жизнь отдал этому моменту!

— Нет. Хватит, — сказал Майриор.

— Лета, прекрати меня морозить! — капризно воскликнула Айвена. — Снега могу вызвать поболее твоего.

Чуть прихрамывая, подошла Ситри, облаченная в длинный наглухо застегнутый черный плащ. Полуночный рыцарь незаметно посмотрел на нее. Шесть дней прошло с последней «разрядки», и Валентайну казалось, что через пару дней он не выдержит и оприходует первую попавшуюся служанку Золотых палат. Даже тело Айвены, которую он ненавидел, медленно, но верно, начинало манить. Что уж говорить о Донне? Тогда, у Брааса, он едва не сдался под натиском инстинктов. Наверное, перед Ситри стоило извиниться — только как, за что, почему? Танойтиш стояла непривычно ровно. Обычно она чуть сутулилась, но сегодня, будто сняв цепи комплекса, бесстрашно смотрела вперед. Валентайн впервые понял, что у его подруги нос настоящего хищника. И как он раньше не замечал?

— Прикажите армии выступать, — негромко сказал Майриор.

Донна подняла руку в сигнале. Войны слаженно ударили по щитам, по долине пронесся гул, что стал предупреждением невидимому врагу. Ящеры взревели, задирая рогатые шипастые головы, летуны захлопали крыльями, издавая пронзительное шипение, гигантские горы плоти, одетые в броню, присоединили к общей какофонии свой трубный глас. Армия сделала первый шаг к победе. Валентайн гордо расправил плечи. Момент славы!

— Как думаете, сколько из них выживет? — вдруг сказал Король.

— Они погибнут ради благой цели, — ответила Донна.

— Ради тебя, — прошептала Вейни, устремляя к Майриору прелестное личико.

— Валентайн, я спрашиваю тебя, — негромко произнес тот.

Лорд-оборотень, не отрывая восхищенного взгляда от черных легионов, ответил:

— Это будет смерть истинных рыцарей.

— Рыцарей, — закатив глаза, повторил Майриор.

— Ну ты же знаешь, — проворковала Айвена. — Он у нас рыцарь!

Это слово в ее устах прозвучало как оскорбление; Валентайну было все равно. Майриор снова повернулся к долине. Луна, лаская, отражалась от его волос и кожи. Айвена любовно смотрела в лицо своего Короля, словно упиваясь его великолепием. Валетта также глядела только на Майриора, преданно, не отводя взор. Казалось, весь мир был заключен в ее господине. Было ли дело только в красоте?

Мир содрогался от шагов.

— Как они быстро передвигаются! — восторженно воскликнула Айвена. — Смотри, они уже у реки!

— Хватит жужжать, ты меня бесишь! — рявкнул Майриор. Вейни более не проронила ни слова. — А ты их хорошо натренировал, Валентайн, — вдруг спокойно добавил он. — Эти солдаты идут в бой ради тебя. Они все сделают ради тебя. Казалось бы, какой может быть прок от живых существ… Они мрут как мухи, да, Наама? — обратился он к облаку пепла, пролетавшему рядом.

— Они идут ради вас, мой король, — поспешно сказала Донна.

— Да бросьте, — отрезал Майриор. — Не для меня.

Внезапно левая сторона мира провалилась куда-то вглубь, захлебнулась морской пучиной. Раздался дикий крик, складывающийся из миллионов предсмертных воплей. Черные легионы остановились, задние ряды напирали на передние, давя тех, кто оказался в середине. Впавшие в панику монстры пробивали себе путь к спасению, топча закованных в сталь союзников, сея хаос и смерть. Летучие монстры тщетно искали спасения в высоте, провал засасывал их в себя, так же, как и тех, кто отчаянно цеплялся за земную плоть. Валентайн зарычал, словно горный лев.

— Что ты делаешь, сукин сын?! — вскричал он, подняв тщедушное тельце Владыки под локотки, и, увидев лишь безумную победоносную улыбку и далекий блеск звезд в глазах, в ярости кинул его в пропасть.

— Майри! — взвизгнула Айвена, бросаясь за ним.

Валетта взлетела, поднимая холод и туман, глаза ее засверкали. Бледные, тонкие губы зашептали первую часть проклятия, рука со скрюченными пальцами взвилась над головой, готовясь послать смерть в Валентайна, но Ситри, выскочив между ними, заставила Бесплотный клинок остановиться. Валетта, волосы которой шевелились, как змеи, буквально жгла Ситри взглядом.

— Что же ты… — прошептала Донна.

Валентайна трясло. Его армия! Его армия! Дело его жизни, дело жизни его любимой! Миллионы их детей канули в соленую воду, он их выкинул, вышвырнул из жизни с той же легкостью, с которой растоптал бы цветок или раздавил бы жука! Ненависть холодком поднялась из неведомого места, о котором Валентайн не знал, ибо до этого момента ненависть была горячей и страстной. Он видел его смерть. Он крошил череп, отрезал части тела по кусочкам, выдавливал глаза — за годы, прожитые в Синаане, Валентайн узнал, как убивать со вкусом! С замиранием сердца он наблюдал, как из провалов вытаскивали выживших, пытались оживить умерших. Тщетно. Одна четвертая его детей погибла, и Валентайну казалось, что он сам их убил. Мысли путались. Половина его существа хотела отомстить, а вторая половина горевала по умершим. К глазам подступили слезы, но он прогнал их, как заразу.

Начищенные до блеска белые туфли ступили на выступ.

— Что ты сделал?! — прорычал Валентайн.

— Если бы я оставил их, конец сражения был бы предсказуем, — ответил Майриор и исчез. Наверное, он решил наблюдать за битвой с другого места. Валетта, с ненавистью взглянув на Валентайна и следом — на Ситри, поднялась в воздух и полетела куда-то на север.

— Ты будешь его защищать?! Ты будешь его защищать?! — внезапно заорал Валентайн, вцепившись в ни в чем не повинную Айвену и тряся ее, как тряпичную куклу. Повелительница воды снова завизжала.

— Возьми себя в руки! — повысила голос Донна, но даже она не могла успокоить боль, пронзавшую Валентайна. Наама, странно сверкнув напоследок, исчезла в пепле. Знакомая картина!

— Ты будешь его защищать? — внезапно зашипел полуночный рыцарь, уже с угрозой. — Ты и дальше будешь оставаться его подстилкой, жалкое создание? Ты не видишь, какой он?! Благородный? Сын бога, который не смог сдержать себя, и жалкой шлюхи — вот он кто! И да, я могу такое говорить о нем!

Айвена сдавленно пискнула.

— Отпусти ее! — в один голос выкрикнули Ситри и Донна. Одна — из ревности, вторая — из благоразумия. Валентайн разжал руки. Ему почему-то хотелось смеяться. Он был уверен, что Майриор слышал его.

Донна вбежала на край обрыва и протянула вперед руку, показывая, чтобы армия двигалась дальше. Вода медленно уходила с сожженных равнин, унося с собой пепел, горелую древесину, щиты и шлемы, кости и тела, не желавшие покидать этот мир. Все вокруг пронзилось равномерным топотом бесчисленных ног, идущих на север. Они придут туда вечером сегодняшнего дня, и Анлос захлебнется во мраке и крови.

Айвену, все еще находящуюся в состоянии крайнего потрясения, переходящего в бесчувствие, увела в шатер Ситри, которой, по чести говоря, были несвойственны такие альтруистические порывы. Но Валентайн о том не думал. Он сидел на краю обрыва, уткнувшись лицом в ладони. Донна стояла рядом с ним, о чем-то думая.

— Я убью его, — внезапно сказал Валентайн. Он поразился собственному спокойствию.

Донна осторожно села рядом.

— Посмотри, — он обвел рукой пепельный простор. — Наша армия поредела ровно на четверть. Все наши старания пожрал океан. Он сумасшедший. Сумасшедший не должен быть Властелином мира. Я убью эту гниду.

— Как?

— Он не бессмертный, — прорычал Валентайн. — Он не Бог, чтобы быть бессмертным, черт бы его побрал!

— Ты тоже.

— Мне плевать! Донна! Ты говоришь так, будто тебе все равно!

— Мне не все равно. Я просто хочу попросить тебя быть благоразумным, хладнокровным. Ты вечно все делаешь на горячую голову.

— Хладнокровным? — не поверив, воскликнул Валентайн. — Как я могу быть хладнокровным?! Он убил их, ты понимаешь это? Он убил моих солдат как последнюю светлую падаль! Наплевал на мои труды! И на твои тоже!

— Зачем ты его скинул?!

— Я вырвал бы ему кишки, если бы мог, — не задумываясь, выпалил Валентайн.

Донна прикрыла синие глаза.

— Он тебя уничтожит.

— У меня осталась армия, — прошептал Валентайн, кажется, немного успокоившись. — Я раздавлю его.

— Как? Дорогой, ты слышишь себя? Он создал этот мир. Даже если Майриор — полукровка, о чем мы точно не знаем, он создал Мосант. Это факт. Мы все — всего лишь его слуги. Ты не сможешь победить. Прими это, пожалуйста…

— Я отказываюсь быть слугой. Я не собираюсь выполнять его приказы. Все идет к разрушению, к эре апейрона, и если только у меня хватит смелости противостоять Майриору, то я буду противостоять в одиночестве.

Донна некоторое время молчала.

— Ты никогда не будешь один — я твоя. Но прошу тебя, дождись захвата Хайленда. Может, что-то изменится. Посмотрим, как лягут карты…

— Мы можем поговорить с другими. Может быть, Лета вспомнит, от чего уходила. Или Ситри…

Взгляд Донна потемнел: зрачок совершенно поглотил синеву.

— Валетта? У нее дочь от Майриора! Наама? Ее разум давно в огне, Айвена совершенно сошла с ума! Бетельгейз не станет выступать против отца!

— Ситри точно не откажет.

Валентайн схватился на щеку.

— Если ты думаешь, что я ничего не знаю, — холодно сказала Белладонна, — то это не значит, что я действительно не знаю. Идиот.

Полуночный рыцарь остался один на обрыве.

— Я мог бы заключить союз со Светом, — прошептал Валентайн, глядя на Анлос, застывший в далеко впереди, — но дорога туда закрыта навсегда.

Он приподнялся и, думая о чем-то своем, медленно побрел наверх, к шатру.

========== Глава 38 Ожерелье миров ==========

Последняя эра Черной империи,

принц Бетельгейз Чарингхолле-Десенто

— Ты не сможешь защищать его вечно, Сиенна. Я тоже.

Бетельгейз с робкой надеждой наблюдал за ходившей из угла в угол матерью. Она не знала, куда себя деть. Чарингхолльская принцесса бродила меж тел, крутя в руках ожерелье вдовы, некоторых переворачивала лицом вверх, очевидно, пытаясь запомнить «подосланных убийц». Воздух в спальне щекотал ноздри. Смесь, впитавшаяся в него, отталкивала Бетельгейза; дядя и мать оставались к ней пугающе равнодушны. Принц Альбиус сидел рядом с племянником и смотрел, как Сиенна, точно запутавшаяся в паутине пташка, стремится к выходу, который он для нее наметил. Сцена, очевидно, доставляла ему наслаждение.

— Как это произошло, не понимаю!

Дядя на удивление правдоподобно развел руками.

— Поверь, мы сами удивились. Остается только молиться на твое решение. Что было бы, если бы Бетельгейз остался сегодня один?

Сиенна осмотрела последнее тело.

— Все чаоситты. Все! Что это значит, Альби? Нас подслушивали?

— Может быть. Сложно узнать точно. Я могу предположить около шести-семи вариантов, почему чаоситты напали. Из них мне по душе всего пара-тройка. Например, им не нравилось, что будущим, так сказать, начальником буду я. Если так, то своего они добились — начальником для них точно не стану. Или, — продолжил тянуть дядя под взбешенным взглядом сестры, — их главарь хотел забрать титул себе. Или, наоборот, он настолько любит Чарингхолл, что решил избавиться от осквернителя — по его мнению, Сиенна, не моему! — без указа свыше. Или получил такой. Все может быть. Если последнее, то заказчик не успокоится. Я бы даже сказал, что последние два варианта наиболее возможны, учитывая слова чаоситтов в коридоре.

Сиенна, опешив от потока речи, не сразу озвучила вопрос:

— Что они кричали?

— Флегматически переговаривались. О том, что принц Бетельгейз замыслил сместить императора. Не ты, не я — он.

Дядя Альбиус произнес сакральную фразу с такой легкостью, будто та ровным счетом ничего не значила. Бетти оставалось только позавидовать его артистическим способностям. Он бы никогда не смог солгать столь искусно. Результат превзошел ожидания: Сиенна задрожала, точно лист на ветру, и сжала кулаки с силой, от которой пространство вокруг затрещало, пошло пятнами.

— Сестра, спокойно, — совершенно будничным тоном посоветовал Альбиус, а Бетельгейз впервые за долгое время осмелился подать голос:

— Мам, чему удивляться, если я всегда был лишним?

— Всегда, — тут же подхватил дядя. — И останется таковым, пока мы не избавимся ото всех. Твоя забота погубит парня. Мы не сможем оставить его одного ни на…

— Я не… — начала было возмущаться Сиенна, но Альбиус в очередной раз сбил ее с мысли, бросив вопрос-шпильку:

— Ты что, собственному мужу не веришь? Зачем тогда души связывала?

Принцесса сердито вздернула нос.

— Пока ты тут строишь рожи, — продолжал дразнить ее Альбиус, — наши обожаемые родственники готовят еще одно нападение. И вместо того, чтобы как-то предотвратить увечье или, не дай бог, смерть сына, ты представляешь, как будешь страдать в его отсутствие. Видит Чаосин, иногда мне кажется, у тебя нет мозгов. Порой думаю, что в семье они присутствуют только у меня и Бетельгейза. Видимо, он их от отца унаследовал, как ни больно это признавать. Взгляни правде в глаза: парень подохнет здесь, если ты не отправишь его к Майриору. Так будет лучше для всех: мальчишка перестанет ныть о своей ущербности, ты — носиться около него и начнешь заниматься делом вместе со мной. Наследники перед нами сами собой не умрут. Точнее, умрут, но слишком долго ждать.

— Иногда ты говоришь как Майри… — протянула Сиенна вяло. Обилие аргументов выбило ее из колеи.

— Не завидую я тебе, если он считает тебя такой же дурой, какой сейчас считаю я.

— Хватит! — вновь взбесилась она. Дядя Альбиус знал, куда бить — по гордости. — Я согласна отпустить Бетти на пару падений к Майри. Буду его навещать. Мы с тобой все устроим, и я вернусь за ним. Может, тогда и Майри разберется со своим миром… — мечтательно добавила она.

Альбиус никак не показал, что предположение вывело его из себя, но Бетельгейз почувствовал возникшую волну неприязни. Юноша поежился. Многие бы радовались, обладая его проницательностью, но порой Бетти хотелось стать слепым, чтобы не видеть ужасов жизни вокруг.

— Ты должна перенести его сейчас.

— Неподходящее время. Если мы исчезнем…

Дядя, вдруг вспылив, ударил мечом по полу. Серый туман под ним сжался, чтобы не касаться клинка, и побагровел. Бетельгейз подумал, что сам мир был бы рад отторгнуть меч главного чаоситта, который пугал каждого, а особенно — его. Когда Альбиус вынул оружие из образовавшегося провала в полу, тот зарос, подобно человеческой ране. Бетти ощутил легкий укол боли над коленом.

— Дура. Всему тебя нужно учить. Вызываем остатки нашей семьи, начальника этих трупов, — дядя изящным жестом показал на десятки тел в комнате, — главаря банды храмовников и объявляем, что принц Бетельгейз находится в страшной опасности, владычица Чаосин требует его к себе! Если уж я научился чему-то, изучая историю династии, то вот чему: хочешь избежать внимания, привлекай его. Вызывай резонанс сам. Мало кто подумает, что человек, решивший что-то скрыть, прыгнет под софиты. Таких называют идиотами. А мы, Сиенна, никогда не выставляли себя идиотами, чтобы кто-то так решил.

Дядя Альбиус всегда знал, что сказать и как поступить. Он слыл счастливым обладателем сочетания интуиции, рассудительности и наблюдательности. И, к тому же, полным отсутствием совести, которая позволяла манипулировать практически всеми. Особенно часто от его влияния страдала бесхитростная сестра.

— Только я бы не рискнул показывать им Бетельгейза. Возможно, кто-то захочет сыграть в спасителя мира. Перенеси его в Ожерелье, объясни, как найти отца, и мы вызовем тех, о ком я говорил. Времени на раздумья у тебя нет. Любое промедление вызовет слухи и проблемы. Ты и так создала их, решив сбежать с бала сразу после убийства. Если постараемся, то успеем «повесить» смерть деда на них.

Сиенна переводила взгляд с брата на сына и не могла решиться.

— Вдруг Чаосин разгневается? Мы прикрываемся ею.

Дядя вдруг усмехнулся.

— Не понимаю, что происходит в твоей голове. Ты считаешь Чаосин мерилом справедливости, воплощением добродетели, но по какой-то причине она должна обозлиться за то, что мы спасаем чью-то жизнь. Это по меньшей мере нелогично. Хватит болтать, действуй уже. Я пошел за остальными, — Альбиус спрыгнул с кровати и, закинув клинок на плечо, обратился к племяннику: — Помни, что я тебе говорил. Прощай.

Это «прощай» значило, вопреки общепринятому смыслу, «надеюсь, мы больше не увидимся». Бетельгейз едва заметно кивнул. Он не собирался возвращаться и надеялся, что мир отца примет его, в отличие от Чарингхолла. Усталость от чужого презрения усиливалась с каждым падением. Он варился в этом котле заживо и все понимал. Понимал и Альбиус. Ненавидя, он дал возможность племяннику исполнить давнюю мечту. Конечно, Бетельгейз понимал, что мотивацией для дяди выступил далеко не альтруизм, но радости это не умаляло. В этот момент он любил его по-особенному. «Люди часто делают добро, сами того не понимая, — подумал Бетельгейз. — Действие не перестает быть добром для других. Жаль, что теряется смысл для души совершившего». Жалел он, но не дядя. Альбиус Чарингхолле не верил ни в душу, ни в ее просветление. Он перешагнул через труп, лежащий в дверном проеме, и исчез во мраке коридора.

— Что он тебе сказал? — взволнованно спросила Сиенна, и Бетельгейз утонул в объятиях чарингхолльской принцессы. Мама обвила его за плечи и опустила голову на плечо. Светская дама со всеми, наедине с сыном она превращалась в нежную и трепетную мать.

— Дядя рассказывал мне сказку.

— Сказку! — голос Сиенны зазвенел. — Ты не маленький ребенок, чтобы в них верить. Сколько раз просила не засорять тебе голову! Милый, в них нет ничего полезного. Они воспитывают наивность… Хорошо, что твой отец того же мнения, что и я.

Бетельгейз помолчал.

— Какой он? — наконец, спросил он.

Сиенна прижала сына к себе еще крепче.

— Невероятный. У него столько идей! Он не знает грусти и уверен в себе. Не позволяет брать отчаянию верх. Всегда улыбается, так обходителен… Уверена, вы понравитесь друг другу. Тебе ведь нравится Альбиус? Твой отец похож на него.

Бетельгейз разочарованно опустил глаза. Носы туфель заблестели от их сияния. Юноша подумал, что меньше всего хотел бы услышать такое определение. Обида на кого точила душу папы, если он стал таким же, как дядя?

— Не забывай меня, милый. Я буду иногда навещать вас… Правда, время в Чарингхолле и Мосант так разнится. Произойдет удивительная вещь: ты станешь старше меня во много раз, — Сиенна вдруг помрачнела, будто вспомнив о чем-то неприятном. — Помни меня, свою страну и предначертанную судьбу.

Трон. Власть, которая его никогда не привлекала. Бетельгейз хотел бы в этом признаться, но образ огорченной матери долго преследовал его. Мама мечтала о моменте, когда ее единственный сын станет императором, как он сам грезил о свободной жизни где-то далеко-далеко, вне опостылевших обязанностей и обещаний. С глубокого детства Бетельгейз знал, кем станет в будущем, и это заставляло опускать руки. Долгое время он не видел способа вздохнуть полной грудью, увидеть то, к чему стремилась душа. Дядя Альбиус подарил ему шанс. Хотя бы увидеть, хотя бы ненадолго…

— Я обещаю, — поклялся Бетти. Он будет помнить, но не станет стремиться к судьбе.

Сиенна села перед ним на колени и взяла за руку.

— Я перенесу тебя в Ожерелье. Отец встретит, он знает о твоем приходе — мы связаны душами. Ты узнаешь его — вы слишком похожи, чтобы не заметить друг друга. Я не смогу отправиться следом, время сыграет злую шутку, если я исчезну. Альби прав. Люблю тебя.

— Я тоже люблю тебя, мам.

Сиенна сжала его руку в знак привязанности. Родная энергия окружила Бетельгейза.

— Закрой глаза.

Он послушно исполнил просьбу. Спокойствие застелило разум.

Сначала Бетти почувствовал ветер. Он коснулся лица на излете, будто спеша куда-то, и действительно умчался прочь, стоило Бетти подумать, как же приятно ощущать овеществленные перемены. Изменения практически не касались Чарингхолла, мир без света окостенел давно. Потому юноша повернул голову в сторону ушедшего ветра и пожелал, чтобы Мосант полнилась ветрами, как Чарингхолл — туманом. Тогда он увидел свет. Стена света находилась совсем рядом. «Странно, я не открывал глаза», — подумал Бетти и, с усилием подняв веки (те вдруг налились тяжестью), различил в «стене» замок со стеклянными переходами и округлыми низкими башнями. Впрочем, замком здание было назвать сложно. Оно скорее напоминало длинный коридор, ведущий в никуда, с декоративными надстройками и опустевшими балконами. Почему-то Бетельгейзу казалось, что раньше это место выглядело совсем иначе. Давным-давно «замок» не висел над пустотой. В нем, наверное, жили люди.

Внимание Бетельгейза привлекла пустота вокруг. Что было за ней? Бесконечна ли она? Или где-то далеко висел над бездной такой же коридор или целый замок? А может, их было много? Может, целая вереница обителей богов разорвалась после ужасного взрыва? Взрыв разделил их и отдалил. Порой, будто в подтверждение, он видел всполохи света за темной материей.

Бетти стоял на полуразрушенном мосту, соединявшем размытый бастион Чарингхолла позади и серебристый коридор. Он не сразу заметил, что одна его нога застыла над небытием. Факт не испугал, и Бетельгейз продолжил идти по мраку. Он видел, что по ту сторону моста кто-то стоял. «Отец», — понял чарингхолльский принц, ускоряя шаг. Радость и волнение попеременно атаковали спокойствие Бетельгейза. Губы сами собой растягивались в улыбке, взгляд жадно изучал силуэт мужчины в белом, бродившего по краю бездны. Интересно, какой он? Невероятный… Не знает печали, не сдается, не останавливается. Наверное, отец — его противоположность.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, оценивая. Майриор был ниже Бетельгейза, худее, но сутулился точно так же, как сын. Бетти с удивлением узнавал детали внешности, которые встречал в отражении. Он не мог даже представить, что похож на отца настолько сильно. Но физическими данными все и кончалось. Майриор не производил впечатления неуверенного в себе человека. Наоборот, он лучился превосходством. Стало быть, в других мирах не презирают таких, как они? Не насмехаются, как в Чарингхолле? Бетельгейз мысленно поблагодарил Чаосин за то, что она выполнила просьбу и послала дядю помочь ему.

На пальцах отца Бетти увидел кольца. Первым в глаза бросился мизинец левой руки, на котором напоминала о доме хрупкая тонкая полоса металла с каплевидной сферой посередине. Внутри сферы жил призрачный огонь. Бетельгейз не стал долго разглядывать его, внимание сразу привлекли следующие. На безымянном пальце светилась изнутри полоса белого золота с бриллиантовыми вкраплениям (названия и значения слов вспыхивали в голове Бетти сами). Следом, на указательном, с трудом держался в креплении сапфировый полумесяц. Последнее Бетельгейз не успел разглядеть. Майриор убрал руки в карманы — юноша осекся. Отец качнулся вперед, будто раздумывая, и быстро, плавно подошел к нему.

— Майриор. Будем знакомы.

— Бетельгейз, — удивленный тон не получилось скрыть, но Майриор явно не придал ему значения.

— Название солнца моего родного мира. Его тезка есть на небе Мосант и Вселенной. Имя выбирал я. Хотя, думаю, Сиенна сказала, что тебя назвали в честь дедушки. Вздор. Она его терпеть не могла, к чему вдруг такие подарки? Ладно, не стоит здесь останавливаться. Пойдем.

Странная аура окружала Майриора. В отличие от чарингхолльской, она не имела определенной границы и постоянно менялась. Серебристое сияние то принимало форму копья, рвущегося к Бетельгейзу, то неких щупалец или лент. В ней не было того, что Бетти чувствовал в Сиенне или Альбиусе. Исключение составляли обида и легкий налет страха, который появлялся при взгляде на него, сына. Бетельгейз растерялся. Его не обнимали, старались не смотреть, буквально выуживали слова изнутри, хотя отцу очевидно хотелось молчать. В чем причина?

Разрушенный мост остался позади. Пару раз Бетти оглядывался, провожая родной мир. По ощущениям замок немного напоминал Чарингхолл, но Бетельгейз никогда не чувствовал той легкости и беззаботности, которая поразила его в коридоре Ожерелья. Он буквально летел по туманным плитам. Каждый дверной проем, каждая арка оказывались смутно знакомыми и напоминали о родном измерении. Он чувствовал единение с замком. Стены, уходящие в невидимый потолок, прозрачные купола в переходах, за которыми пряталась темнота, вырезанные сцены прошлого на колоннах… Ему хотелось бы остановиться и вдохнуть суть Ожерелья поглубже, но Майриор шел быстро и твердо. Пребывание в белом коридоре доставляло ему ощутимый дискомфорт.

— Ты бывал здесь раньше?

Значило ли отсутствие воспоминания несуществование события? «Нет», — решил ответить Бетельгейз, прогоняя чувство дежавю, и покачал головой. Признав важность этого чувства, он бы смирился со всеми моментами, приходившими ранее, от клинка, ударившего в спину, до страха перед мечом дяди Альбиуса.

— Ожерелье — это междумирье, пространство, где пересекаются все измерения. Оно приняло форму замка с бесчисленными залами. Каждый бог обладает залами. Мы представляем свои измерения в неком образе. Мой образ — шар, зависший над столом у величественного древа миров моего отца.

— Как его зовут?

Бетельгейз не знал, что у него есть дедушка. Мама никогда не говорила о нем.

— Трид, — коротко ответил отец. — Пойдем быстрее. Переменчивый мир беснуется. Смотри, — Майриор поднял правую руку. Одно из колец безумно вертелось, обжигая палец. Однако отец не придавал значения боли, которая очевидно присутствовала.

— Такой странный мир, — заметил Бетельгейз, смотря на узкую полосу беспокойного вещества. — В нем нет постоянства. Он противоположен Чарингхоллу.

— Да, — согласился отец. — Полагаю, он создавался как противоположность. Я пытаюсь соединить их, найти золотую середину. Эклектику. Воля случая, подходящая общей тенденции. По-моему, это интересно. Как считаешь?

Вопрос был задан с явной надеждой.

— Любопытно звучит, — тщательно подбирая слова, ответил Бетти. Не хотелось развеивать призрак взаимопонимания. — Я бы оценил идею по достоинству, если бы знал, как создаются миры хотя бы в общих чертах. Уверен, это очень сложно.

Лестью, сказанной от чистого сердца, он заставил Майриора улыбнуться (лицо отца чудесным образом преобразилось) и начать говорить. Тема явно доставляла ему наслаждение. Как и дядя Альбиус, отец любил рассуждать и объяснять, тем самым «кормя» свою гордость. Гордость возникает от неуверенности.

— Каждое измерение в Ожерелье основано на какой-то идее. Она определяет принципы, основы существования. Где-то в качестве идеи берется стабильность, где-то — изменчивость, естественный отбор или банальное воспроизводство материала. Идея находится в голове у создателя. Грубо говоря, весь мир находится у нас в голове, мы становимся лишь проекциями, если того пожелаем. Обдумав концепцию творения, мы придаем ему форму: сфера, дерево, хрустальные колонны или беспокойная жидкость, не имеющая определенных границ. Как здесь.

Они проходили мимо открытой двери. Бетельгейз заглянул в помещение. Сначала ему показалось, что в нем нет ничего; юноша понял свою ошибку, когда блестящая субстанция попыталась выбраться в коридор. Потерпев поражение, Переменчивый мир сжался в два раза, отступил в середину комнаты и снова расширился, став спокойным и громоздким. Майриор поморщился. Бетельгейз заметил, что кольцо, которое доставляло дискомфорт отцу, стало уже и меньше по размеру. На пол упала пара капель крови. «Какой красивый цвет, — подумал Бетти. — Точно жидкий свет».

— Владыка Переменчивого мира злится на меня по понятным причинам, — заметил отец, продолжая идти. — То, что я усовершенствовал его идею, никого не волнует. Для них я вор. Для них всех, — Майриор показал правую руку, на пальцах которой было три украшения. Вместо четвертого на большом едва различалась белая татуировка в виде круга. — У всех есть враги, мой плюс в том, что я знаю их поименно и лично. Знаю каждого. Многие живут так, что не встречаются с ними. Я бы сказал, большинство. Я же смотрю врагам в лицо.

Бетельгейз почувствовал обиду и ненависть, рвущуюся к нему. Подобно Сиенне, Майриор не умел сдерживаться и оказался подвластен моменту, случайным мыслям. Бетти давно научился исправлять плохое настроение матери и был уверен, что справится с отцом. Искусству манипуляций он научился от Альбиуса. Однако если дядя обычно использовал болевые точки, то Бетельгейз осознанно избегал их.

— А… что делается после идеи?

Майриор действительно воодушевился, вернувшись к приятной теме. Лоб его разгладился, аура перестала атаковать и, наоборот, начала испускать тепло. Схожее тепло Бетти ощущал в двух комнатах, мимо которых они прошли. Обе были закрыты и даже не имели замков. Остальные залы либо приветствовали открытыми дверями или арками, либо пугали издалека, как пресловутый Переменчивый мир или то, что скрывалось за светлыми вратами вдалеке, в конце коридора. Майриор делал вид, что не замечает их, но Бетельгейз отчетливо различал его черную, как глаза дяди Альбиуса, зависть. Едва ли кто-то, не обладавший природной проницательностью, заметил бы ее в высокомерно-голубом цвете и легкой вальяжной походке.

— Мы создаем первичные материи — первый уровень. Абстракцию. Нематериальную составляющую. Дружбу, любовь, совесть, храбрость, — быстро перечислил Майриор, останавливаясь перед очередной дверью из белого золота. — Потом второй уровень, материи, свет, воздух, огонь и воду, их сочетания, миллионы сочетаний. Прорабатываем внешний облик мира. Кто-то останавливается на уровне абстракций, как, например, Переменчивый мир. Я решил углубиться в физическую составляющую. Она открывает удивительные возможности для фантазии. Ты увидишь. Без лишней скромности назову Мосант прекраснейшей из миров. Поверь, я много где был. Поэтому в третьем уровне — уровне алгоритмов событий, я превзошел всех. Мне нет равных в вопросе взаимодействий. Я учитываю самую незначительную деталь события. Заходи, Бетельгейз. Нам сюда.

Они оказались в широком полупустом зале. Бетти в восхищении замер. Посреди помещения рос гигантский дуб. Из-под его корней текла серебряная река, пропадавшая в свете арки, ведущей к следующему залу; корни образовывали мосты. На мощных ветвях древа, среди острой листвы, висели сферы. Задержав взгляд на одной из них, Бетти понял, что под хрупкостью каждой скрывается вселенная. Это удивило и огорчило его. Как, оказывается, беззащитно мироздание… Судьбы тысяч людей хранил какой-то шар, дрожащий от чужого дыхания. В этом состояло его сходство с человеком.

Майриора не интересовали открывшиеся красоты. Он буквально пробежал по серебристой реке и оказался у каменного стола с одинокой сферой, хранившейся в облаке света. Впрочем, подойдя ближе, Бетельгейз понял, что она была не одна. Два спаренных мира кружились вокруг невидимой точки. Голубые и бежевые переливы боролись друг с другом — когда рядом оказался Майриор, первый окончательно затмил второй.

— Это Мосант, мой мир, — объяснил отец, останавливая голубую сферу ладонью. Кольца на его пальцах завибрировали. — Правда, красивая? Вторая называется Вселенной, она не стоит внимания.

Бетельгейз опустил лучистый взор в покрывало облаков.

— Такие милые зверюшки, — проговорил он. — И какие восхитительные виды. Столько загадок, а сколько боли и желчи… Она красива в той же мере, в какой опасна. Я чувствую страдания… В нем нет ничего хорошего, только корысть и несправедливость. Их не любят, за ними наблюдают, как за животными в клетке. Им не дают шанса. Никто не думает о другом.

Ему пришлось замолчать. Отец вдруг поднял глаза на него — в когда-то беззаботном голубом цвете, в точности повторявшем поверхность сферы, восстала неприязнь, которую Бетельгейз не встречал даже в дяде. Бетти понял, что задел некую струну души, которую не стоило задевать. Один из миров внизу всколыхнулся, и его небеса забурлили.

— Я даю шанс, — медленно, будто обращаясь к недоразвитому, произнес Майриор. — Относительно каждого у меня свой замысел, но человек волен выбирать. Не моя вина, что большинство выбирает более легкий путь. Любое явление идет по пути наименьшего сопротивления. Это неизбежно. Я бы даже сказал, что это закон. Те, кто поступаютиначе, выживают редко.

В голосе Майриора звенела уверенность. Весь его вид говорил, что он был абсолютно уверен в высказанной идее. Самодовольство — он даже гордится тем обстоятельством, что Бетельгейз не понимает ее. Юноша был уязвлен.

— Все поступают так, потому что созданы такими. Они могли бы идти по правильному пути.

— Правильному? — отец оборвал его, вздернул бровь. — Я не знаю такого. Все относительно.

— Есть добро, и есть зло — не может быть компромисса между ними!

Бетельгейз сам не знал, почему вдруг сорвался в крик. Это было так глупо: первая встреча с отцом, долгожданная, он грезил о ней всю жизнь — чтобы повысить голос и услышать то же в ответ.

— Ты ничего в этом не смыслишь! Я знаю борцов за абсолют, подобных тебе, — губы Майриора презрительно дрогнули. — Придумываете рамки, полные ханжества, и впихиваете в них всех и каждого, кого видите. Вот только нет абсолюта. Нет объективности. И все ваши рамки — ничтожны. Каждый может рассуждать, но когда доходит до дела — все почему-то выбирают себя, победу, не полное славы поражение. Поэтому закрой рот, Бетельгейз. Иначе отправишься домой. Мне не составит труда сказать Сиенне, что Мосант оказалась губительна для тебя. Поверь, она поверит мне, а не тебе. Влюбленные женщины — предсказуемые существа.

Майриор, наконец, замолчал. Бетти не знал, что ранило больше: смысл слов или интонация, выражение лица, с которым они произносились. Презрение, высокомерие, уверенность в себе и в том, что говорит истину. Как дядя Альбиус, отец ни капли не сожалел о сказанной хлесткой правде. Ему было все равно на реакцию других. Он, наверное, не солгал бы, даже зная, что услышанное приведет кого-то к смерти, и точно так же не отводил бы взгляд, будто питаясь ответной реакцией. Отец наслаждался ею. Каждое слово, вырвавшееся в противовес, только обрадовало бы его.

— Хорошо, — тихо произнес Бетельгейз. Бесхитростным упрямством он бы ничего не добился.

— Молодец, — с издевкой, смешанной с теплотой, похвалил Майриор и сделал то, чего Бетти совершенно не ожидал. Ладонь отца взъерошила его волосы. Это было не касание дяди, от которого душа горела, словно в погребальном костре, не полные любви объятия матери. Нет, мимолетный жест напомнил тепло одного из закрытых залов Ожерелья. Ладонь опустилась — улыбка погасла, и Майриор отстранился, повернулся к танцующим сферам. Бетельгейз снова уловил страх и неприязнь. На голосе перемены не отразились. В чем причина?

— Дотронься поверхности и зажмурься. Так будет легче. Мосант притянет тебя сама.

Сфера оказалась гладкой и теплой, мягкой на ощупь. Бетельгейз почувствовал, как крупицы света начали впитываться в него, и прикрыл глаза. Темнота не пришла. Наоборот, свет стал более плотным и окружил коконом, который сливался с чарингхолльским принцем. Бетти плавал в нем. Течение несло вперед: слово «вода» появилось в голове само, и эта «вода» оказалась ласковой и доброй материей. Она уносила грязь, поселившуюся в душе от влияния Чарингхолла. Она стирала отличия и соединяла с Мосант. Бетельгейз уже не был бесплотным духом, он чем-то иным, существом, природу которого предстояло понять.

Течение слабело. Бетти едва ощущал его. Оно стало напоминать струи воздуха.

— Открой глаза, — раздался голос Майриора. — Тебе нечего бояться в моем мире. Теперь ты знаешь все, что нужно.

Бетельгейз выполнил приказ.

Они медленно опускались на землю сквозь прозрачные тонкие облака. Бетельгейз поднял голову: над ними висел гигантский шар, испускающий лазоревое сияние. Сияние собиралось, не теряя ни частицы, в плотный поток, который обрушивался вниз. Далеко внизу блестели три озера, прозванные Зачарованными, вокруг них простирались сады — миля за милей, до лент рек, морей и амарантов. Остальное скрывал багряно-грязный туман.

— Королевство Призрачной луны. Мое царство. Синаана.

— «Дитя ветра»?

— Не совсем так… Ну что ж, — блаженно улыбаясь, сказал Майриор. — Я демократ и не люблю принуждать. Ты можешь делать все, что захочешь. Гуляй, изучай Мосант и просто живи. Я не буду мешать. Условия два: не твори без моего разрешения и не отвлекай от дел. Я, знаешь ли, занятой человек. А чтобы ты не чувствовал себя потерянным и лишним… Фаталь!

Бетельгейз вздрогнул. Перед ними возникла дивной красоты женщина. Она не была высокой и казалась сущей малышкой рядом с принцем даже в полете, но улыбалась так, будто их ничего не разделяло. Глаза цвета листьев в раннюю осень, окруженные густой завесой ресниц, смотрели с нежностью. Она была рыжая, ресницы — тоже, что вкупе с загорелой кожей рождало сочетание оттенков, от которого Бетельгейзу остро захотелось исчезнуть. Фаталь смущала. На ней было легкое платье, перевязанное пояском, с широкими рукавами и юбкой, которая развевалась от шквалистого ветра, обитавшего под Призрачной луной. Фаталь наклонилась в реверансе и, выпрямившись, поцеловала протянутую Майриором кисть. Бетти не смог заставить себя вынуть руки из карманов. К счастью, никто не придал этому значения.

— Небесный клинок, леди Фаталь. В ее власти находятся юго-западные земли моего королевства. Она поможет тебе привыкнуть к Мосант. Спрашивай Фаталь обо всем. До встречи!

Не успел Бетельгейз сказать и слова, как отец исчез. Они остались с Фаталь вдвоем среди облаков. Земля приближалась, но слишком медленно. Бетти смотрел на побережье. Там, на берегу, стояли Золотые палаты. Маленький особняк соединял в себе все дороги королевства. Он нисколько не походил на столицу, вокруг него не стояли дома, только парки и леса, десятки мостов. В залив падали по меньшей мере четыре реки. Красота королевства очаровывала. Бетти жалел, что остальной мир пока скрывался в тумане, но был убежден, что другие земли не проигрывают Синаане во внешнем лоске. Внешнем… Что же он почувствовал, находясь в Ожерелье? Бетельгейз уловил зло; попав внутрь, он не различал ни тьмы, ни света. Понятия смешивались, и даже Фаталь, стоявшая рядом, обладала обоими гранями нравственности. «Относительно каждого у меня свой замысел, но человек волен выбирать», — вспомнил Бетельгейз слова отца. Ужасная игра! Душа в Мосант оказалась подобна весам. Что победит, какая грань? Изучая ауру Фаталь, Бетельгейз не понимал, кто она. Зло и добро соединялись в эклектике. Видимо, леди почувствовала влияние. Она негромко произнесла:

— Вы появились неожиданно, мой принц. Мы думали, это произойдет не раньше Второй эры.

— Второй эры? — бездумно повторил Бетельгейз, фоновым зрением замечая, что Фаталь оказалась ближе, чем была до того.

— То, что вы видите сейчас — не более чем набросок. Мир будет уничтожен и создан заново, когда придет время. Останется только лучшее… и лучшие.

Бетельгейз резко выпрямился.

— Кто будет решать, кому остаться, а кому исчезнуть? — вопросил он. — Это убийство. Массовое убийство. Я бы никогда не осмелился взять ответственность за такой суд. Это аморально и бесчеловечно. Как вы можете быть его слугой, зная о планах?

Аура леди не изменилась ни на йоту.

— Уверена, Владыка расскажет вам все, когда придет время, и будущее не покажется таким жестоким. Вы так устали, я вижу, — мягкий голос Фаталь успокаивал. — Зачем думать о плохом? Я покажу вам залив Призрачной луны, королевский пляж, музеи и парки, пещеры, архипелаги и острова.

— И все-таки — как? Я посещу то, что вы сказали, но сначала хочу услышать ответ на вопрос.

Попытка манипулировать окончательно вывела Бетельгейза из себя. Он чувствовал себя в подвешенном состоянии: мир пугал загадками и странностями. Он не видел определенности даже в стоящей рядом Фаталь. Кем считать ее? Врагом или жертвой? А кем она считает его? И почему? Почему даже она, практически незнакомая, смотрит с хорошо скрытыми опасениями, будто он в любой момент может причинить кому-то боль? В чем она и отец обвиняют его? За что? Обида жгла больно. В этот момент он впервые понял дядю Альбиуса, но понимание пришло не в тот момент, чтобы осознать его в полной мере.

— Вы хоть раз задумывались о будущем и других? Я разбираюсь в людях. Вы эгоистка. Вас не волнует ничего, кроме себя и удовольствия. Настоящая радость души вами непознанна.

Туфли опустились на мягкий песок, но Бетельгейз едва ли заметил это. Все, что его сейчас волновало, заключалось в человеке напротив. Обвинения будто прошли сквозь леди Фаталь. Она выслушивала их молча, но когда вернулась тишина, непреклонно заметила:

— Я думаю, что каждый получит то, на что проживет свою жизнь. Я не люблю слово «справедливость», но оно описывает будущее лучше всего. У кого хватит сил остаться верным, тот увидит перерождение мира. Остальные того не достойны. Я ответила на ваш вопрос, принц?

«Верным чему?» — хотелось задать вопрос, но Бетти решил, что уже достаточно испортил отношения с первой встреченной смертной.

— Простите. Сам не знаю, что на меня нашло. Пожалуйста, простите.

Он отвернулся — совесть не позволяла смотреть на Фаталь. Кромка воды приветственно блестела у самых ног. Бетельгейз никогда не видел ее; несмотря на страх, юноша наклонился и коснулся блестящей материи. Пальцы окунулись в прохладу с привкусом горечи. Потери, предсмертная агония, ужас… Бетельгейз встречал все это дома, но, все же, встречалось и иное, ранее не познанное. Он не знал названий этих явлений, отец не пожелал их передать. Бетельгейз так редко встречал светлые порывы… Здесь, в Мосант, они казались редкостью. Мир повлиял на него за пару минут и заставил поступить ужасно. Он наговорил неприятных слов первой встречной. Но Фаталь, кажется, нисколько не задели обвинения.

— Можно задать вопрос? Если вы не в обиде на меня.

— Буду рада на него ответить, — откликнулась леди.

— Я чувствую в вас что-то, что не встречал раньше. Оно напоминает сосредоточие света внутри. Оно пытается вырваться, но не может. Свету некуда идти. Связи оборвались. Вы пытаетесь найти то, что помогло бы вам забыть о потере, но не находите. Этот свет доставляет наслаждение и боль. Что это?

Бетельгейз заметил изменения в ее ауре. Интерес сменился отрешенностью и неприязнью. Почернело даже пресловутое сосредоточие света. Судя по всему, перемены вызвало воспоминание. О ком, все же, думают леди Фаталь и отец, глядя на него? С каким человеком он разделял лицо?

— Можете не отвечать, — бросил Бетельгейз с вновь нахлынувшей обидой. — Я хочу пройтись по берегу в одиночестве.

— Конечно, — отозвалась Фаталь. — Конечно. Я вас оставлю. Если понадоблюсь — произнесите мое имя. Ветер принесет его, где бы я ни была, — и, помолчав, леди вдруг добавила: — Вы не единственный сын Короля. Подумайте об этом.

Покачиваясь, она направилась на юг, легко касаясь босыми ногами песка. На оголенной спине леди неровными полосами выделялись шрамы.

========== Глава 44 Серп луны ==========

4774 год от сотворения мира,

принц Бетельгейз Чарингхолле-Десенто

— С тобой все в порядке?

Бетельгейз разомкнул губы. Одна гласная, два согласных — их, на удивление, вполне хватило, чтобы описать царящий в душе ад.

— Нет.

Белладонна торопливо перевела взгляд с него на похоронную процессию. Ладную фигуру новоиспеченного Главного клинка скрывало белое платье, которое смотрелось бы ни к месту везде, кроме королевства. Здесь настоящую смерть встречали в оттенках света. Строгое каре скрывало лицо Белладонны, но Бетельгейз полнился уверенности: равнодушно и отстраненно, как всегда. То, что люди предпочитали видеть в собеседнике, Донна из страха быть осмеянной и непонятой прятала внутри.

— Не могу понять, почему она это сделала, — прошептала стоящая рядом Эйа. Она стискивала руку чарингхолльского принца. — Фаталь так любила жизнь…

Бетельгейз бросил изучать землю под ногами. Он набрался смелости — в полусотне шагов находилось глубокое озеро, не имевшее дна. У озера стоял мужчина в наглухо застегнутой под горло рубашке — отец. Угрюмое настроение Владыки Мосант вызвало промозглый северный ветер, и пришедшие почтить память леди Фаталь дрожали от холода. Эйа удавалось сдерживать порывы только около себя. Майриор же явно не замечал творившегося вокруг или не придавал ему значения — эту деталь было сложно понять. Только когда на дороге показалась похоронная процессия и отец спрятал руки в карманах, Бетельгейз понял — не все равно.

Эйа обхватила принца хрупкими ручками и опустила голову на его плечо.

— Пала с шестисот метров, — заметила Белладонна. — Удивительно, что что-то осталось.

Бетельгейз не сказал ни слова. Отец почему-то кинул взгляд на него и сразу же перевел к лежащему на сине-зеленом флаге синнэ Фаты телу. Сегодня Майриор не блистал самоуверенностью. Сегодня что-то впервые произошло наперекор его воле. За годы, прожитые в Мосант, Бетельгейз сломал лед между ними и теперь видел чуть больше, чем остальные. Отец мало рассказывал о себе. Крохи информации доставались только сыну и редким случайным слушателям. От последних рождались слухи. Бетти был уверен: после сегодняшнего дня многие поверят в то, что Короля Синааны не волнует гибель ближайшей помощницы, потому что не могли оценить тщательно скрытое волнение.

Эйа обняла Бетельгейза еще крепче. Его задумчивость она истолковала по-своему.

— Не кори себя. Ты ничего не мог сделать, Фаталь не позволила бы вмешаться. Владыка говорил, что сдерживал и воздух, и время, но она добилась своего.

— Не понимаю, почему она ничего не сказала, — Бетти поймал себя на мысли, что снова смотрит в землю и, более того, боится произнести имя вслух. Пришлось сделать усилие. — Фаталь не думала о смерти вечером. Она никогда о ней не думала. Не понимаю, что произошло.

Однако ни Эйа, ни Белладонна не были сведущи в человеческих душах и потому не могли ответить на этот вопрос. Не нащупывал нить и сам Бетельгейз. Причину знал только отец — вовсе не по причине понимания чувственной стороны жизни.

— Мне кажется, люди придают слишком много значения любви, — раздался голос Белладонны, которая считала своим долгом высказать мнение по каждому вопросу. — Если проанализировать, то это болезнь. Зависимость. Человек не представляет жизни без другого, он калека. Вы можете сказать мне, что любовь окрыляет, но что происходит, если отобрать крылья, мы видим се…

— Мне больно не потому, что Фаталь была моей первой женщиной, — хладнокровно прервал Бетельгейз. — Она тоже едва ли помнила об этом. Я потерял прекрасного человека, и только.

Эйа понимала происходящее лучше всех — еще свежа была память о последней Северной войне и гибели принца Вердэйна. Хрустальный клинок, приподняв редкие тонкие брови, хотела что-то сказать, но Белладонна продолжила бестактную мысль:

— Ее считали и считали небезосновательно удивительно любвеобильной женщиной. Сначала была с Эльтаисом, потом с тобой, потом…

Терпение Бетельгейза кончилось. Буквально вырвавшись из рук Эйа, он прошагал мимо опешившей Белладонны и начал спускаться к озеру, к застывшему отцу — похоронная процессия, наконец, приблизилась к нему вплотную. Пять лордов несли ткань с покоящимся на ней телом; среди них был тот, чье имя Белладонна произнести не успела. Отец обмолвился как-то, что отправит Громовый клинок на войну и отдаст приказ избавиться от него. Бетельгейз просил повременить с подобной карой, но озлобленный и пышущий местью Майриор упрямо стоял на своем. Произошедшее он считал личным унижением. Напрасно Бетти пытался отговорить его — Эйа рассказала, что в грядущей Первой Космической войне Громовой клинок отправят в авангарде, и кронпринц империи уже знает, от кого нужно избавиться первым. Бетельгейз знал: кто бы ни выполнил приказ, кровь в любом случае окажется на его руках. Убийство случится во имя чести наследника королевства. Вот только собственная честь волновала Бетельгейза едва ли не меньше всего на свете. Другие думали о ней больше, и особенно это касалось отца.

Процессия опустила Фаталь перед Королем. Майриор жестом показал, чтобы пятерка лордов отошла дальше. Те повиновались. У озера остались лишь двое, и Бетти встал рядом с отцом.

— Я не могу, — без предисловий признался Майриор. Слова давно ждали адресата, но не предназначались для посторонних. — Я любил ее больше всех Первых. Доверял настолько, что вверил ей тебя.

«И Эльтаиса, — тут же подумал Бетельгейз. — И Эльтаиса». Глаза отца были влажны. Голубые просторы блестели — небо Мосант было готово разразиться штормовым ливнем. Бетельгейз считал эту связь настроения и погоды едва ли не самой очаровательной и многозначительной из всех придуманных.

— Я собираюсь ужесточить правила, — вдруг добавил Майриор и, словно ища поддержку, посмотрел на сына. Чужое одобрение многое значило для него, отец дышал им. — Добавить неизбежность. Свобода может сыграть злую шутку. Ее нужно ограничивать.

Лицо Фаталь осталось практически нетронутым, но Бетельгейз знал, что скрывается за простыней с гербом синнэ. Южный мыс обрывался в скалы. Они изуродовали тело Небесного клинка. Как сферы в залах Ожерелья, человеческие души были слишком хрупки, чтобы оставлять их независимыми. Люди не могли видеть все последствия, в отличие от создателей, подвергались сиюминутным порывам и часто делали неверный выбор. Как бы ни сладка была свобода, ее привкус оказывался горьким — для хозяина или же его близких.

— Да, так будет правильно, — мрачно согласился Бетельгейз и силой воли поднял Фаталь в воздух. Поняв его, Майриор присоединился. Вместе они опустили труп в воду — та засветилась, забурлила, принимая в свою толщу очередной «дар», и, заполучив его до конца, успокоилась. Рыжие волосы долго различались в кристально-чистой воде. Бетельгейз смотрел на бездонный колодец, ведущий то ли в ад, то ли в рай — трудно было понять, оставаясь живым. Когда последний огненный всполох угас, Бетти болезненно прикрыл глаза. Церемония — и прощание — кончилось.

— Созвездие появится над Хайлендом, где она родилась. Пусть венценосные потомки любуются потерянной родственницей вечность. Из дома… из королевства оно будет неразличимо, — отец помолчал. — Забудь ее. Воспоминания ничем не помогут. Поверь, я знаю.

Аура отца непривычно спокойно мерцала. О ком он говорил? Ответа не было, как и дамы сердца. Вот уже много лет Король Синааны был одинок. Принцесса Сиенна Чарингхолле появлялась столь редко, что сам Бетельгейз начинал забывать ее образ. Едва ли ее и отца можно было назвать супругами; о других Бетти ничего не знал.

— Я… хочу оставить Мосант на пару дней, — несколько робко проговорил Майриор под громогласную речь одного из Клинков. Все внимание притягивал оратор, и на двух владык никто не смотрел, кроме жалостливой Эйа. К ней они стояли спиной. — Мне нужно подумать. Посетить другие миры, может, побродить по руинам старого дома, навестить сестру… Я оставлю Мосант на тебя. Это несложно.

Бетельгейз кивнул. Почему-то просьба не удивила.

— Он жив? — задал Бетти на первый взгляд странный вопрос, но отец прекрасно его понял. Майриор показал левую руку, на безымянном пальце которого горело кольцо из белого золота.

— Да.

— Но уже не похож на прежний.

Майриор почему-то усмехнулся. Неестественная улыбка вкупе с блестящими от влаги глазами смотрелась страшно.

— Родина стала руинами еще при мне. Сейчас изменилась даже форма мира. Была плоская, стала сферой. Не думаю, что смогу пробыть там долго. Два, может, три дня. Ты справишься. Главное — оставаться спокойным. На это ты точно способен, способен больше, чем я сам. Дай руку.

Бетельгейз почувствовал, что на его ладонь упало невесомое кольцо. Сапфировый полумесяц, по сравнению с другими «мирами», был скромен. Однако при более внимательном изучении в сознании возник вид двух континентов, разделенных бурным проливом. «Мосант», — узнал чарингхолльский принц и, соткав цепочку, надел дар на шею и спрятал под рубашку.

— Когда я храню его, то думаю, зачем это начал. Найди для себя схожий аргумент.

Бетельгейз, помедлив, качнул головой. Причины отца он знал, возможно, не считал их «правильными», но, все-таки, уважал и понимал, что «свои причины» окажутся диаметрально противоположными.

Майриор, словно угадав их, бросил с раздражением:

— Только не нужно всю Мосант переносить на небо! Я знаю человек десять со всего мира, которые это действительно заслужили.

— Клинки? — решил пошутить Бетельгейз, но настроение отца стало еще мрачнее.

— О, нет. Из них — только трое. Остальные — эгоисты, которые мечтают вымолить счастье.

Оба вновь опустили взгляды на озеро. Тело Фаталь было уже неразличимо.

— Ты считал ее четвертой или поступил так ради меня? — напрямую спросил Бетти, и Майриор задумчиво накрутил прядь длинной челки на палец. Бетельгейз угадал ответ до того, как он прозвучал.

— Последнее. Решил, что на твоем месте захотел бы именно этого. Я… понимаю, что ты чувствуешь, и не хочу повторять ошибки своего отца. Он ничего мне не оставил, кроме, — Майриор чуть отвел в сторону нижний край воротника, обнажая шрам, — этого. Я не увижу ее ни на одном небе. На небе я увижу только причину ее смерти, — отец закусил губу. — Радуйся: теперь Фаталь будет счастлива, она всегда мечтала гореть, светя другому. Созвездие можешь выбрать сам. Давай отойдем подальше.

Бетельгейз обернулся. Народ за их спинами ликовал, приветствуя нового Главного клинка. Белладонна скромно стояла под взглядами многотысячной толпы и не знала, куда себя деть. Приходилось улыбаться.

— Примерно так же они бы радовались, если бы погиб я, — прокомментировал отец, нахмурившись. — Надо будет заняться их верностью. Смотреть противно.

— Радость на похоронах…

— Празднуют, что ушли не они. Я брал за основу наши с тобой родные миры и, как ни силюсь, не могу отойти от примеров. Любая попытка ухудшает ситуацию. Не поверишь — у меня опускаются руки. У меня! Сделать бы какую-нибудь кару после смерти, чтобы вели себя прилично хотя бы из страха. Что-нибудь вроде перерождений, но оболочка будет даваться исходя из прошлых заслуг. Наверное, тогда земли заполонят всякие твари, комары, тараканы, жуки, прочая гадость. Да и… Никто не будет думать о будущем, ведь доказательства кары за грехи нельзя будет увидеть. Нет, глупость придумал. Пусть страдают при жизни, как думаешь, Бетти? — когда Майриор начинал размышлять вслух, его речь становилась путанной и неразборчивой. Бетельгейз выслушивал потоки речи и каждый раз начинал считать себя лишним. Ему было сложно следовать по извилистому пути рассуждений отца, а чужие бурные эмоции просто пугали.

— Тогда люди озлобятся, — наконец, нашелся Бетти.

— Разве? Я думаю, видя примеры счастливых людей, ведущих благопристойный образ жизни, они должны все понять, нет? По-моему, это вполне легкая логическая цепочка. Почему они должны озлобиться? — с легким раздражением спросил отец. Морщины снова проявились на его лице.

— Легче вести непристойный, — с улыбкой ответил Бетельгейз. — Попадая в сложную ситуацию, твое наказание, человек обычно ищет наилегчайший выход, а он, как известно, чаще всего грешен. Наименьшее сопротивление. Тоже логично. Ты сам мне это говорил при первой встрече.

Майриор гневно выдохнул.

— Хорошо! Тогда пусть при каждом перерождении видят грехи прошлой жизни и их последствия. Пусть дежавю станет частым гостем. Это образумит? Или снова озлобит?

— Если только на хозяина мира, придумавшего такие правила.

— Конечно. У всех всегда виноват другой.

— Пап, это правило тоже придумал ты, — заметил Бетельгейз, прекрасно зная, что ответом станет новая вспышка гнева уязвленного отца.

— О, замолчи! Я не понимаю, как можно в чем-то винить себя, как я могу сделать то, что не понимаю?!

Майриор ускорил шаг. Отца хватило ненадолго, вся его злость, по обыкновению, испарилась спустя пару минут, вслед за шумом толпы далеко позади. Амаранты. Алые амаранты. Ни отец, ни сын не любили их и интуитивно шли прочь от озера к истокам реки Селирьеры. Здесь из-под земли бил ключ. Вокруг него росли совсем другие цветы. Уже успокоившись, Майриор сорвал один из них и протянул:

— Может, основать город у источника? Получилось бы красиво. Как считаешь, Бетти?

Тот удивленно воззрился на него. Озадачила не резкость перехода. Подчас отец впадал в непонятное романтичное и вдохновленное настроение. Обычно оно посещало Майриора без свидетелей; крайне мало людей наблюдало подобное состояние, и все из них были особо близки Королю Синааны. Дурашливость, по его мнению, не делала чести, отец скрывал ее так же, как чудовищную мстительность.

— Да-да, город! Увеличу напор ключа… Река станет шире… О, лучше маленькие озера! Или одно большое, на котором будет стоять город. Нет, банально. Все банально, нет изюминки, я уже все варианты испробовал, даже город в жерле вулкана, потоки лавы, навесные мосты… Придумал! — Майриор буквально засиял, и Бетельгейз с трудом удержался от улыбки. — Представь, — отец поднял указательный палец. — Гигантский ключ высотой в пару метров, вокруг него — парк. Вода стекает по сотням желобов в ущелье реки, глубокое ущелье, в пару десятков метров, чистейшая вода, видно дно, каждый кристалл на дне, и заполнено оно до предела. Посреди течения находится остров и сразу — водопад. На острове будет город, над ним вечная радуга и легкий туман. И два моста по краям, ведущие к противоположным берегам. По-моему, прекрасно придумал, верно?

— Мне сложно представить, но звучит интересно. Будет любопытно посмотреть вживую.

Новое дело отвлекло Майриора от мрачных мыслей. Он вбежал на ближайший холм и изучил окрестности. Увиденная в голове картина будущего города определенно обрадовала его. Бетельгейз в очередной раз пожалел, что не обладал таким же богатым воображением. Майриор всегда был где-то в будущем, среди воздушных замков, и часто забывал об обыденном и насущном, вроде обеда или сна. Странный характер: в нем удивительным образом сочетались мечтательность и желчная мнительность. Не оборачиваясь, отец крикнул:

— Каждый день мне кажется, что идеал находится где-то рядом. Совсем рядом, как за вон тем холмом. А я его не вижу. Не понимаю, куда идти. Это так раздражает. Приходится ломать, строить заново, снова ломать. Вижу цель, но не различаю пути. Поэтому подглядываю варианты у других. Вдруг подойдут? — Майриор почему-то засмеялся. — Вернусь и обязательно создам этот город. Прекраснейший из всех, — и совсем другим тоном он добавил: — Береги и помни, чему тебя учили. Я слишком многое отдал, чтобы получить его.

Бетельгейз кивнул. Речь шла о кольце.

— Удачи.

— Спасибо. Жаль, что я родился неудачником. В отличие от сестер, всего добился сам, наперекор. Это повод гордиться?

Майриор никогда не понимал, как вести себя с людьми. Пожалуй, это была единственная сфера, в которой он разрешал сыну давать советы.

— Конечно.

Счастливо улыбнувшись, Майриор, точно ребенок, запускавший кораблик, положил цветок на зарождавшееся течение. Потом его силуэт начал блекнуть, и спустя полминуты Бетельгейз остался один. Вздохнув, он опустился на покрытую льном поляну, лег на нее и расслабился. Ветер обдувал тело. Бетти закрыл глаза. Непосредственность отца лишь ненадолго отвлекла его. Он ощущал давно забытую пустоту внутри и с меланхоличным равнодушием искал причины. Уход Фаталь? Неужели дело только в ней, ушедшей к другому, более яркому и эмоциональному? Бетельгейз с огорчением понял, что не спросил причины у отца. Безусловно, Майриор знал их.

— Созвездие, — одними губами произнес Бетти и представил ночное небо над горами империи. Мало, слишком мало звезд разрешил зажечь отец в предыдущие годы. Пару лет назад погиб первый повелитель солнечного света, и руку к этому приложил сын Эйа, Валентайн. Майриор запретил траур по сожженному заживо Клинку. По словам отца, усопший повел себя с позорящей всю Синаану трусостью. В то же время над южным океаном переливался Водопад Нейтари, которого ненавидели все Аустены, и в том числе отказавшиеся принять прозвище, ставшее фамилией.

Подумав, Бетельгейз выбрал место около Ориона и нарисовал восемью искорками фигуру хрупкой девушки. Он пожелал, чтобы осколки души Фаталь никогда не гасли, и нащупал дрожащими пальцами кольцо. Да, они дрожали. Не удалось спасти одну женщину; откуда взяться уверенности, если теперь приходится оберегать целый мир? Ответственность являлась причиной, которую призывал найти отец, но она же вызывала страх. Что будет, если не сможет? Бетельгейз без труда представил картину разрушения, будто видел подобное ранее. Будто уже переживал конец мира. Зажглась старая рана, полученная во сне, Бетти тяжело выдохнул и перевернулся так, чтобы ветер обдувал спину.

Земли Синааны зальет солнечный свет, и никто, никто не выдержит его. Потом заволнуется море и следом — небо. Штормы, смерчи разрушат опустевшие города. Останется лишь пепел, посреди которого он, Бетельгейз, будет обречен бродить вечно, вспоминая тяжесть ошибки.

Поморщившись, Бетельгейз потер место соприкосновения кольца и груди.

— Как он живет с такой ношей…

— Со здоровым равнодушием к другим, я думаю.

Насмешливый голос принадлежал Белладонне. Бетельгейз повернулся к ней. Клинок, уже сменивший белое платье на бриджи и тунику, лег на траву рядом. Бетти поймал себя на мысли, что первый раз видит женщину, на которой мужская одежда смотрится более уместно. Фаталь и Эйа, к примеру, обожали разноцветные платья с вычурными орнаментами. К ним обращение «леди» просто просилось.

— Как все раздражает, — совершенно спокойно произнесла Донна. — Эти люди, их слова. Ненавижу людей.

— Почему?

— Каждый пытается мной управлять. Я действительно похожа на слабовольную? Стоило стать Главным клинком — выслушала столько лести и просьб! Они пытались давить на жалость, но я не собираюсь ничего делать по указке. Захочу — сделаю сама. Самое мерзкое, Бетти, состоит в том… Буду честна с тобой. На самом деле мне действительно хочется помочь, увидеть благодарность в чужих глазах, почувствовать себя полезной, но сама мысль, что кто-то просто использует меня из корысти, кажется невыносимой. Я ненормальная?

Бетельгейз подумал, что очередное творение отца взяло слишком много от прародителя. Он будто слушал речь безжалостно логичной копии Майриора. Видимо, «эфемерность» Эйа разозлила Короля Синааны, и он решил попробовать силы в противоположном направлении.

— Мы все разные, и потому — ненормальные.

— Вижу, ты уже в порядке, раз говоришь такое.

— Порядок не покидал. Вы лучшего мнения обо мне, чем я того заслуживаю. Не проронил ни слезинки за весь день.

Настороженные глаза Белладонны изучали его.

— Ты худшего мнения о себе, чем того заслуживаешь. Слезы — не истина, жаль, что люди считают наоборот. Пророненная в нужный момент слезинка может многое изменить. Я стараюсь им не верить. Советую поступать так же.

— Фаталь научила меня, что улыбкам, смеху, прикосновениям тоже не стоит верить. Возникает вопрос: чему стоит? Не все умеют видеть ауру, как я, — Бетельгейз помолчал. — Догадываюсь, что хочешь ответить. «Не чему, а кому. Только себе». Проблема в том, Донна, что себе я доверяю в последнюю очередь. Других людей можно угадать, просчитать — объективно, а предсказать свое решение невозможно.

— Разве? — Белладонна изогнула бровь. — Всегда знаю, что сделаю. Сколько раз твой отец твердил, — она понизила голос, начала капризно тянуть гласные в конце и с удивительной правдоподобностью закатила глаза, точно Майриор: — «Каждое действие имеет причину — непреложная истина моего мира. Не бывает действий без причин, даже если человек думает, что вмешалась случайность, божье провидение, ошибка и куча других виновников хаоса — он не прав». Знаешь причины — видишь последствия. Просто.

Бетельгейз задумчиво смотрел на туманный опал, закованный в бронзу. Перстень-печатку с осколком Чарингхолла подарил ему отец.

— Осталось видеть все причины.

— Признаю, — недовольно откликнулась Белладонна. — Хочу отметить, что никогда не видела смысла в субъективных переживаниях. От них ничего не изменится. Потраченное впустую время я предпочту использовать для обдумывания плана. Планы стоит строить на холодную голову.

— Разумно, — в свою очередь согласился Бетельгейз. — Однако не все способны быть хладнокровным, и подчас у самого спокойного, равнодушного ко всему человека происходит что-то, после чего не получится рассуждать здраво. По-моему, это неплохо. Будет что вспоминать, как говорит мой папа. Честно говоря, перспектива пугает. Но еще больше пугает вероятность остаться бездушным чурбаном на всю жизнь.

Белладонна потянулась и, зевая, ответила:

— Ты не такой. Бездушный чурбан — я. Вполне может быть, что я себя просто обманываю, говоря о бессмысленности переживаний, потому что не умею чувствовать. Ничто не приносит удовольствия, Бетти, — смотря куда-то вдаль, произнесла Белладонна. — Я ничего не люблю. Жизнь вызывает только безразличие и мысль «Когда все кончится? Для чего кончится?».

— Если теория верна, однажды нужный человек посетит и тебя, — с улыбкой ответил Бетельгейз, кинув короткий взгляд в сторону Хайленда. Нити судьбы между людьми он различал без труда. Интересно, как громко бы смеялся Валентайн, узнав, с кем ему суждено быть? Донна же раздосадовано фыркнула:

— Почему нельзя придумать мне более возвышенную цель жизни, нежели вашу любовь? Она не всем интересна.

— Попробуй думать о любви как о мотиве возвышенной цели. Так интереснее.

Белладонна сорвала два цветка и принялась сплетать длинные стебельки между собой. Вскоре она прибавила к ним третий, после — четвертый. Получался увенчанный раскрывшимися бутонами браслет. Донна удивительно быстро перебирала пальцами; отец, подумал Бетельгейз, умер бы от зависти, глядя на эту сцену, поскольку не мог самостоятельно даже завязать галстук или погладить брюки.

— Красиво, — похвалил Бетти. — Только цветы жалко.

— Здесь лен цветет каждые полгода. Не волнуйся.

— Папа рассуждает так же, начиная войны. Души перерождаются, твердит он. Недавно мы попытались создать новую душу, но ничего не получилось. Папа больше не может их делать. Мне кажется, он по некой причине разочаровался в прежних идеях. Но разве он о чем-то расскажет по доброй воле? Нет. Он даже не сказал мне, почему Фаталь решила спрыгнуть с утеса. Только заметил, что «человек волен выбирать».

Начало известной всем фразы, «относительно каждого у меня свой замысел», Бетельгейз предпочел не озвучивать. Белладонна отложила браслет в сторону и, взяв принца за руку, обратилась к нему:

— Это очевидно, Бетти. Вспомни, кто она, кем была. Фаталь Аустен, супруга хайлендского кронпринца Эльтаиса, мать принца Нёрлэя, предавшая семью. Мы убиваем ее детей, ее народ. Я бы не выдержала сама.

Но Белладонна, Главный клинок Синааны, знала далеко не все.

«Эльтаис избивал ее, — лихорадочно думал Бетельгейз. — Все ее шрамы — от него. Вся ее страсть быть любимой — от его ненависти. Он украл ее из семьи, оставил сиротой. Я, папа, брат — мы все похожи, Фаталь видела лицо врага каждый день. Она просыпалась со мной и видела Эльтаиса. Поэтому ушла и поэтому боялась. Тысячу раз права Донна, сказавшая об истреблении ее детей».

Холод пробежал по коже Бетельгейза, когда он вспомнил, чьи приказы выполняли Клинки и кем приходился этот «человек» императорской фамилии. Майриор, отец Эльтаиса, заставил уничтожить сначала сына, потом — внука и много лет спустя — принца Вердэйна. Это выходило за рамки даже чарингхолльской жестокости. Любовь и уважение к отцу рухнули в одночасье. В этот момент он находился от Бетельгейза дальше, чем во время первой встречи.

— Глупость она сделала, совершив самоубийство, — напомнила о себе Белладонна. — Ведь вы поместили ее душу на небо. Теперь Фаталь обречена наблюдать за кровопролитием вечно. Сомнительное счастье — быть бессмертной. По-моему, лучше умереть до конца.

Она замолчала. Ветер усиливался, становился промозглым и порывистым. Лепестки льна срывало и уносило прочь. Бетельгейз потер виски и совершенно случайно обнаружил, что щеки мокры от слез. Он поднял голову. Небеса были готовы разразиться дождем.

— Святая Мёрландия, — прошептал Бетти старое ругательство, и ливень начался. Мутные серые потоки обрушились на землю, приминая траву. Бетельгейз торопливо снял плащ и набросил его на Белладонна. Она, побледневшая, не могла пошевелиться. «Успокойся, — воззвал к скрытым силам принц. — Нужно равновесие, без него мир сойдет с ума». Бетти отер слезы и до боли ущипнул себя за кисть, надеясь, что тело образумится. Слезы действительно утихли; прекратился дождь, но вслед за ним начала редеть и защищавшая королевство пелена. Донна приоткрыла сухие губы:

— Сделай тучи более плотными. Того гляди солнце прорвется.

— Я не могу! — вырвалось у чарингхолльского принца. Новым порывом ветра их подняло в воздух и откинуло на пару метров. Земля затряслась. Приподнявшись, Бетельгейз увидел на горизонте серую шапку приближавшейся волны. Их разделяли шестьдесят миль низменностей синнэ Эллионы и миллиарды жизней, которые он обещал охранять.

— Дон-на… — дрожа, окликнул он Клинка, но та, потеряв сознание, не слышала и не видела ничего. Бетельгейз сам был готов упасть на траву от сильнейшей боли. Обхватив голову руками, он бросил все силы на удержание волны, послал импульс в толщу океана. Глубины с трудом, но подчинились. Земля перестала содрогаться. Вслед за ней успокоилась и бурлившая в венах туманная дымка.

Бетти опустился на колени перед Белладонной и попытался понять, жива ли она. Это вызвало некоторые сложности: Клинок Призрачной луны не обладал сердцем, пульс и дыхание отсутствовали, и только по ауре принц догадался, что Донна без сознания. Сжавшись в комок, она лежала на траве. Пальцы стискивали ткань плаща.

Море успокоилось, дождь прошел, однако это были не все уготованные беды. Луч света коснулся руки — Бетти не сразу понял, что это значит. В недоумении он изучал золотистое пятнышко на коже, края которого неприятно жглись и испускали дым. Наконец, поняв и окончательно избавившись от слез, Бетельгейз поднял голову. Он встретил вкрапления голубого неба в рыжевато-серых тучах.

Страх дал о себе знать именно в этот момент.

Южные земли королевства охватил пожар. Дым поднимался в небо, его уносило прочь, но запах пепелища и горелой плоти продолжал щекотать ноздри. Кинув взгляд на север, Бетельгейз увидел залитые солнцем серые пустоши — минутой ранее на их месте цвели степи синнэ Эллионы. Оссатуру спасали пробудившиеся вулканы. Впрочем, Бетти сразу же понял, что они, защищая от света, сжигали сады и леса лавой. Над Синааной оставалась лишь небольшая область непогоды. Все остальное заливали солнечные лучи.

Бетельгейз понимал, что любая ошибка, секунда промедления будут стоит многого, однако паника заставляла опускать руки. Чужие смерти связали крепко. Крик Первой повелительницы луны эхом отдавался в ушах, тысячи сожженных заживо синаанцев вторили ей, а свет продолжал гулять над королевством. Горе парализовало. Как оказалось, хладнокровие Бетельгейз не мог причислить к своим плюсам. «Мир» зло колол кожу, цепь раскалилась добела. В голове же стучало «Я недостоин». Он вырос слишком слабым, чтобы быть властелином мира. Это следовало понять давно.

С большим трудом Бетельгейз вызвал то, что знал с рождения — туман. Частичка мира-изгоя повиновалась сразу, и Синаану «обняла» густая белая дымка. Потом погас огонь.

Небо упорно не подчинялось.

— Ничтожество, — одними губами произнес Бетти. — Дядя не зря меня так называл.

Бетельгейз понуро побрел на северо-запад. Горелая трава хрустела под ногами; оставалось надеяться, что это была только трава. «Неприятие солнца — идея отца, — вдруг пришло в голову. — Зачем? Зачем так поступил? Чтобы не пересекали границу? Как подло!» От нахлынувших эмоций где-то вдалеке заворчал гром; Бетельгейз споткнулся о невидимую в пепле женскую заколку и упал. Серая пыль забилась в ноздри, глаза заслезились. Бетти не мог понять: есть ли чувства? Вызвало ли случившееся в душе хоть что-то? Или он, как говорил Донне, был неспособен к этому? Почему сейчас он думает о себе, а не о погибших? Одна часть внутри обвиняла, другая резонно замечала, что это бессмысленное позерство.

— Не думай, — вновь обратился к себе Бетти. — Иначе королевство точно смоет волной.

Что происходило в империи Хайленда и нейтральных островах, он старался не предполагать. Принцу хватало безжизненной, обгоревшей до основания синнэ Эллионы и обмелевшей реки Селирьеры. Когда справа показался город, чьи крепостные стены потрескались от жара, Бетельгейз остановился. Сил идти дальше он не нашел. Сотни скелетов, застывших в лабиринте улиц, уничтожили бы принца-убийцу.

Пристанищем стал камень, на который принц с равнодушием сел. Тело не обратило на обжигающую поверхность никакого внимания.

Что теперь?

Бетельгейз достал кольцо. Сапфировый полумесяц неистово светился.

— Мама хочет отдать мне Чарингхолл,— сказал Бетти ему. — А я за десять минут едва не разрушил Мосант. Я не способен. Никогда не считал себя легкомысленным, но это так. Я слабак. Говоря Донне о хладнокровности, о том, что в жизни каждого может произойти событие, которое лишает трезвой мысли, я даже не думал… Снова все испортил. Снова. Пройдет пара часов, и я увижу сны наяву: разрушенные дома, выжженные долы, пустоту, смерть. Потому что снова не выдержу наплыва мыслей. Потом, видимо, явится рыжий рыцарь и пронзит меня мечом насквозь, моя душа снова разлетится. Я не собираюсь смотреть на это еще раз… и чужие страдания тоже, — прошептал Бетельгейз полумесяцу и, подавшись внезапному порыву, швырнул кольцо в Селирьеру.

Цепь подхватил отец.

Принц встал.

Русло реки наливалось водами. Майриор шел по течению, не оставляя ряби. Белые одежды практически сливались с грязно-снежными барханами вокруг. Цепочка растворилась — кольцо вернулось на палец законного владельца. Туман поднимался ввысь и формировал новые облака. Ветер стих.

— Мне стыдно, что я подвел тебя, пап, — сказал Бетельгейз, когда Майриор оказался рядом. — Я больше никогда не буду думать о тебе плохо.

— О, а ты думал? Ничего страшного. — Принц едва ощутил пару похлопываний по плечу. — Уверяю, сейчас произошедшее занимает меня в последнюю очередь. Несчастья закаляют, верно? Иногда их нужно пережить, чтобы стать кем-то стоящим.

Плотина, сдерживающая слезы, рухнула. Бетти спрятал лицо в ладонях.

— Я просто жалок! — вырвалось у него. Помедлив, Майриор приобнял его.

— Неправда. Любой другой вызвал бы апокалипсис через пару минут, а ты продержался целых десять. Неплохой результат.

— Люди погибли, чтобы я стал кем-то? — уже со злостью выпалил Бетельгейз. Объятия разжались. Почувствовав, что отец отступил на пару шагов, он опустил ладони. Глаза щипало. Силуэт Майриора расплывался.

— Ты никогда не задумывался, что будет с миром, если меня не станет? Я скажу. Мосант исчезнет со мной. Останется мгновение, чтобы передать ее в руки, способные удержать. Цель оправдывает средства, мой дорогой сын. Это полезный опыт.

— Были другие способы…

Майриор резко откинул челку со взмокшего лба.

— Я уходил не для того, чтобы тебя проверять! Это стечение обстоятельств. Я устал. Ты следил за Мосант десять минут, а я? Скоро пойдет пятая тысяча лет. За пять тысяч лет я ни разу не покидал это измерение, не снимал эту ношу. Не знал, что происходит дома, мне только рассказывали. Лучше бы продолжал не знать, Бетельгейз. Возвращение не связано с твоим промахом, можешь не корить себя.

Повисла пауза.

— Из-за чего же? — с прохладой спросил Бетельгейз. Майриор ответил не сразу:

— Увидел достаточно. Мои поздравления, сын. Буквально только что родился твой очередной дядя. Наше семейное древо растет быстрее, чем я успеваю это осмыслить. Надеюсь, он кончит так же, как твоя младшая тетка — в коме и бесполезности.

Сказав это, Майриор Десенто начал спускаться к реке. Селирьера текла неспешно и ровно.

Пахло дымом и пеплом.

========== Глава 45 Призванная разрушать ==========

16 число месяца Постериоры,

Йонсу В. Ливэйг

Пальцы, окутанные дымкой, касались разорванной грудной клетки — кость к кости, жила к жиле. Ни крови, ни боли, ни шрамов. Никто в целом мире не научился подобному, только она, Йонсу Ливэйг, призванная разрушать. Дымка была цвета малахита. Малахит вырывался из каждой поры на коже; некоторые считали апейрон изумрудным, но она-то всегда знала, что это именно малахит. Йонсу носила напоминание об апейроне в ушах — сережки подарил Валери на третью годовщину, — и его знак, нанесенный на запястье кронпринцем. Михаэль отмечал каждого из личной гвардии: девятнадцать лет назад линии, оплетавшие руку, спрятались под кожу, но после захвата Каалем-сум проявились вновь. Йонсу не сомневалась в его смерти — доказательство было начертано малахитовой крошкой и зачаровано светом. На протяжении жизни оно напоминало о долге. Долг. Единственное, что объединяло Михаэля Аустена и Йонсу Ливэйг: оба считали, что обязаны защищать мир любой ценой. Он — потому что происхождение предполагало ответственность, она — потому что не уважала бы себя, зная, что не помогла тем, кому могла помочь. На других не стоило надеяться. Большинству все равно. И, раз Михаэль оставил Йонсу, биться за равновесие ей предстояло одной.

В Мосант поклонялись серебру; Йонсу верила — настоящая мощь скрыта в зелени апейрона.

Она аккуратно соединяла края рваной раны, останавливала кровотечение и заглушала боль. Жертва не двигалась. Душа была в месте, прозванном «Бездной», на самой границе, откуда еще могла выбраться, а тело осталось пустой оболочкой на берегу Сёльвы. «Бездной» считали скопище душ. Их создали Эрмисса и Майриор во времена, когда Мосант только начинала приобретать знакомые всем очертания. Душа покидала скопище четыре раза — последняя смерть разрывала ее на десятки частей. Благородные храбрецы попадали на небесную гладь, прочие были обречены на пустоту, обрывки их душ путешествовали по Мосант вечно. Йонсу кинула взгляд на Сёльву, течение которой наполняли подобные «крохи», и подумала, что никому на свете не желала бы такой участи. Вот только «никем», по правилам Майриора, становилось большинство.

Рана, наконец, затянулась. Осталось последнее.

— Ненавижу молнии, — прошептала Йонсу, но крошечные голубые разряды все же сорвались с кончиков пальцев. Сердце забилось часто и ровно, легкие расправились. Чуть улыбнувшись, она добавила: — Теперь спи.

Устремленные в небо глаза синаанского воина закрылись. Йонсу поправила шлем на его голове и встала. Колени испачкались в жирной после дождя грязи, но это было неважно. Физическая грязь — ничто по сравнению с грязью душевной. С последней Йонсу поклялась бороться давно, с тех пор, как вместе с отцом встретила Владыку королевства. Вспомнив о нем, полуэльфийка сжала кулаки и обнаружила, что сил практически не осталось: слабость опутала обмякшие мышцы, перед глазами заплясали пятна. Ей был необходим отдых. Как Йонсу ненавидела признавать, что с ней что-то не так!

— Джей! Ты нашел кого-нибудь?

Над завалами показалась смуглая рука, держащая за шкирку нечто мохнатое и пушистое.

— Только котенка, — раздался грубоватый голос. Йонсу хихикнула: слово прозвучало очень смешно. Она, путаясь в ногах, подбежала к завалам. Джейнис выбирался из-под обрушенных стен. На коротком ежике волос осела пыль.

— Живучий малый, — сообщил ее старый друг. Для обычных жителей он выглядел лет на сорок или сорок пять. — Люди погибли, он — остался. Мяукал как проклятый.

— Спасибо, — Йонсу взяла котенка на руки и обнаружила, что тот дрожит. — О, Джей, ему холодно. Согрей. Я не настолько искусна в ваших чарах.

— Хоть в чем-то я лучше, — отозвался с иронией Джейнис и, взяв везунчика обратно, окутался дымком. Раздалось урчание. Это вызвало у Йонсу новую улыбку. Знающие ее люди всегда удивлялись: откуда столько оптимизма? На деле оптимизма не было. Ею руководило желание сделать счастливыми окружающих. Другим станет легче, если они будут знать о чужих бедах? Разумеется нет. Йонсу продолжала улыбаться до тех пор, пока котенок не вырвался на волю и не убежал в сторону единственного моста из столицы, после чего заявила:

— Мне кажется, в городе остался кто-то еще. Но, возможно, это снова кошки или тому подобное. Я еще плохо управляю силами, Джей, — с неудовольствием призналась она. — Апейрон да исцеление — вот что со мной осталось. Стихии не хотят подчиняться. Пока тебя не было, я едва не упала в обморок, пытаясь сдвинуть скалу. Давай передохнем.

— Нет уж, — Джейнис наконец опустился на землю рядом с ней. — Ты начала это дело, поэтому давай доведем его до конца.

Джейнис Марсисаг-Селимейн не умел отдыхать. Как она могла забыть об этом? Эта черта раздражала ее так же, как самого Джея — эмоциональность Йонсу. За долгую дружбу они научились принимать друг друга вместе с недостатками, поэтому Ливэйг, вздохнув, сказала:

— Хорошо. Мы не проверили только руины центрального замка. Ты точно хочешь туда идти?

— Замок и темницу, — поправил Джейнис. — Да, точно. Не знаю, успели ли мы, но нужно успеть.

Время. Время — вещь, пугающая их обоих. Йонсу и Джейниса никогда не отправляли на задания вдвоем: они так боялись опоздать, что делали все раньше времени. Йонс привыкла к обществу чопорной Рейн и Лиссандро, которого можно было спокойно опекать себе на радость, а Джейнис — к категоричной хитрой Нитсу и Валентайну. Они встречались только во время отдыха; расшевелить трудоголика Джея ухитрялись взбалмошный Лисс и сама Йонсу, но сейчас она не находила в себе сил для споров.

— Хорошо, — согласилась Ливэйг. — Замок и темницу.

Шел третий день после битвы у Анлоса. Она продолжала спасать от смерти зависших на краю.

Сама битва пролетела для Йонсу Ливэйг со скоростью пущенной стрелы. Она никого не убивала, только насылала сон на воинов и защищала гражданских. Остальные не понимали: Рейн посчитала сумасшедшей и покинула город вместе с императрицей, Кестрель вышла из себя и даже Джейнис покрутил пальцем у виска. Но остался. Он родился и вырос в бедности, в забытой всеми деревне, его не отравила любовь к самодовольной Кэтрин Вилариас, как Кесс, или безответное обожание кронпринца, чем грешила Рейн, он не понаслышке знал истинный характер правящей династии. Йонсу относилась к Джею с симпатией хотя бы потому, что он был с бастардом Михаэля до последнего. Иными словами, Джейнис имел понятие о чести.

Старый друг помог забраться ей на руины крепостной стены.

— Ни Сёршу, ни Мару, ни Кэтрин, ни этой твоей Анни, — подытожил он. — Кто она вообще такая?

— Милое глупое дитя, которое определенно ничего не понимает, — рассеянно отозвалась, перепрыгивая с камня на камень, Йонсу.

— Она мемория из Палаис-иссе и была подругой Лиссандро.

— Он наконец-то завел подругу?

— Не в том смысле, дурашка. Анни очень милая девочка, я сдружилась с ней и хочу найти так же, как ты — Мару.

— Надеюсь, не по той же причине, — насмешливым голосом заметил Джейнис и, очень довольный собой, спрыгнул со стены на засыпанную обломками центральную улицу. Йонсу оказалась на земле следом. С детства знакомая картина невыносимо изменилась. Ворота обрушились, утянув за собой две башни и их переходы, от садов не осталось и следа. Остальные башни щербато улыбались выбитыми окнами. Обрывки двух флагов, города и империи, поникли от безветрия; крыша без черепицы «добавляла» шарма. Йонсу опустила взгляд — стекло под ногами напоминало серебристую дорожку. Майриор умудрялся везде оставлять свой фирменный знак.

— Не думала, что когда-то вернусь в… такой Анлос.

Боковым зрением она увидела, что Джейнис за чем-то наклонился. Зазвенел металл.

— Ситри, — сказал Джей. — Чистое железо со следами кровавой яшмы могла создать только она. Смотри, какие в нем трещины. Ситри была в ярости. Йонс, ты помнишь о том пожаре? Рейн сказала, что подожгли центральную галерею. Портреты горели как спички. Что если это сделала она? — железный кол оказался вышвырнут за крепостные стены.

— Я бы не удивилась.

Битое стекло продолжало устилать улицу, ему вторили трупы, мелкие камни и металлические обломки. Кто-то, как Валентайн, романтизировал войну; кто-то считал выгодным делом; Йонсу всегда видела в ней только одно. К вечеру третьего дня у нее кончились слезы и чувства. Тела становились обыденной вещью — ужасная перспектива. Йонсу не хотелось становиться черствой как Ситри Танойтиш.

— У нее есть причины так поступать. Уверена, она узнала, что…

Йонсу прикусила язык. О тайне происхождения императорской семьи знали только шестеро: Астрея, Михаэль, Луриэль и сама Йонсу. Много лет назад она догадалась о том сама и, сидя в злосчастном баре Реймир-сум вместе с кронпринцем, задала вопрос. Михаэль должен был избавиться от нее, но не стал этого делать. Не зря Йонсу Ливэйг слыла его «слабостью». Михаэль просто попросил молчать.

— Что родня из Нитте-нори не приняла ее, — сочинила Йонсу и подумала, что этот вариант оказался правдоподобнее первоначального. — В этом все дело. В галерее висел портрет Сёршу — она всегда во всем винила маму.

— И была права.

Йонсу пожала плечами. В ее представлении, Ситри следовало винить только себя и Майриора.

— Пошли дальше. Мне кажется, я кого-то чувствую. Пока не уверена.

Около пяти минут они шли в тишине. Джейнис пристально разглядывал руины башен и изредка откидывал крупные камни и металлические прутья с дороги. Рядом с ним было спокойно, как с Бетельгейзом, но по-своему. Порой Йонсу думала, что не будь Джей таким упрямым, а она — такой вздорной, у них бы что-то получилось. Он, как Ситри Танойтиш, обладал харизмой, а не пресловутой переменчивой и субъективной красотой. Они даже были чем-то неуловимо похожи. И хотя на лице Джейниса не различались губы, а густые изломанные брови буквально нависали над глазами, он выглядел стократ добрее дочери Бейлара.

Не всякая женщина ценила доброту больше привлекательности, и безответная симпатия к Мару была лучшим того примером. Надменная двуличная тварь не собиралась смотреть в его сторону. Между тем Йонсу полнилась уверенностью, что брачные отношения вампирши и кронпринца давно пропитались арктическим холодом. Почему бы не обратить внимание на такого славного парня? Видимо, нынешняя вдовствующая принцесса обладала крайне высоким самомнением. Йонсу считала, что Джей заслуживал хотя бы вежливой честности — не абсолютного игнорирования. Как минимум потому, что беспокоился за «человека», не ставившего его ни во что.

— Эй, — Йонсу протянула к Джею руку. — Она найдется. Ты что, не знаешь, как живуча Мару Лэй?

Тот отмахнулся.

— Я думаю не об этом.

— Тогда о чем? — обескураженно задала вопрос она. Джейнис, продолжая осматривать окрестности, развил мысль:

— О том, что делать дальше. Куда идти? Где армия Синааны, и что они задумали? Слышал, что Король сбросил Валентайна в бездну, Белладонну никто не видел два дня. Ситри мертва точно, осталось найти ее тело. Все трое были тактиками. Их нет, значит, тактика изменится. Это плюс или минус? Минус. Мы могли понять их логику, но у Валетты, Айвены, Наамы ее нет. Мы в неизвестности. По чему будет нанесен удар: по Аливьен-иссе, Веневеру, Сантурии или какому-нибудь захолустному Эрнлайто? Я знаю, как поступил бы, например, Валентайн, но… Йонс, мы даже не знаем, кто у них теперь военачальник. Неужели ты не думала об этом?

Она ответила не сразу.

— Мои мысли занимало другое. Михаэля нет. Валентайна — тоже. Кэтрин бесплодна и к тому же потеряна. Сэрайз… — Йонсу закусила губу. — Скорее всего, мы ее не увидим. Оставалась беременная Мару, но… — Ливэйг развела руками. — Еще есть Китти, и я не представляю, что ей нужно сказать, чтобы достучаться до совести. Единственный возможный наследник — будущий ребенок Мару. Не секрет, сколько попыток предприняли они с Михаэлем до рождения Сэрайз. Шанс невелик. И даже если малыш родится, Джей, сомневаюсь, что люди примут младенца и вампиршу-регента. Раньше всех сдерживал страх, теперь его не к кому испытывать.

О происхождении Мару Лэй знали только личная гвардия кронпринца и Сёршу, однако Йонсу не сомневалась, что слухи появятся.

Она также отдавала себе отчет, что соврала Джейнису о Сэрайз. Принцесса, Йонсу верила, еще жива. Жива и отчаянно нужна хайлендцам. Только что делать с обещанием Михаэлю? «Луной и своим сердцем», — поклялась Йонсу в ответ на просьбу сделать все, чтобы Сэрайз не оказалась на троне. И, кроме того, двенадцатилетняя девочка — не лучший кандидат в правители, когда вокруг бушует война. Ложь убережет ее от внимания.

— Есть другой вариант, — заметил Джейнис. — Забыть о династии и взять все в свои руки. Империи, какой мы ее знали, конец. Самым разумным было бы поделить территорию между собой. Йонс, членов гвардии знали все. Нас уважают, помнят, немного боятся — не без причин. Мы лучше всех подходим на роль правителей. Это разумно.

Ливэйг остановилась. Подобная идея не приходила ей в голову. Ломать все, идти навстречу неизвестности… Это пугало. Йонсу не любила перемены: к чему они приведут, хорошему или плохому, можно было лишь ждать, рассуждения не помогали. С другой стороны, распад империи уже начался. Йонсу посетили сомнения.

— Не знаю… люди привыкли к династии. Они поверят в новых правителей?

— Спустись с небес. Им нужна не вера, а защита. Не высокомерные слабаки, а те, кто реально поможет. Сильные люди, способные держать удар, спасти от осады, люди, знающие толк в войне, такие, как мы с тобой или Кесс с Нитсу. Рейн не согласится, это очевидно. Она полнейшему глупцу наденет корону, если он знатных кровей.

Йонсу вздрогнула.

— Джей… — прошептала она. — Ты понимаешь, что сейчас начнется? Любой сможет объявить себя наследником, потому что Михаэль за всю жизнь не научился засыпать в одиночестве!

Полуэльфийка опустилась на колени. Возникшая перед глазами картина оказалась неожиданно яркой.

Джейнис присел рядом на обломок арки.

— Да, думал об этом. Йонс, я лично знаю его пятерых сыновей и двух дочерей, уверяю, их характеры далеки от идеала. Да, многих он поддерживал материально и связями, но, бездна всех дери, в большинстве случаев этим бастардам следовало бы оставаться в святом неведении о своем происхождении! Поэтому я говорю еще раз: нужно делить империю и брать власть в свои руки. Кто, если не мы, Йонс?

Туманно-болотистые глаза Джейниса смотрели прямо на нее. «Рассуждения, поиск выгодного пути — не твое, Йонсу, — говорили они. — Ты пытаешься выглядеть хорошим организатором, но мы оба знаем, какого труда это стоит. Предоставь все мне».

— Хорошо, — медленно согласилась Йонсу. — Я согласна. Мы делим империю между…

— Мной, тобой, Нитсу, братом и сестрой Санурите, Рейн и Кестрель. Верберг принадлежит Ленроям, не будем отбирать.

— Не уверена, что все согласятся.

— Согласятся.

Теперь настал черед Йонсу внимательно смотреть на Джея. Ее глаза говорили: «Ты не понимаешь людей и только делаешь вид. Ты пытаешься показаться человеком, который их понимает. В них разбираюсь я. Предоставь мне».

— Нитсу останется с вампирами и никого не будет слушать. Рейн не покинет Астрею. Санурите осели в Аливьен-иссе, и едва ли мы убедим их в чем-то.

— Не нужно переубеждать, — отрезал Джейнис. — Нитсу — в Браас, Рейн защитит север, Оскар и Саманта — Аливьен-иссе и Сантурию рядом, ты выберешь Веневер, я знаю.

— Да. Веневер. А ты?

— Айлир-иссе.

— Он ведь даже не город.

— Пусть, — припечатал Джейнис. — Вокруг Айлир-иссе полно деревень. К тому же я смогу видеть все, что происходит к западу от гор. Там прекрасная обзорная площадка. Йонс, — вдруг совсем другим голосом добавил он. — Ты ничего не слышишь?

Оба задержали дыхание. Где-то слева шелестели крылья — Джейнис и Йонсу синхронно повернули головы. «Летучие мыши? — подумала она. — Нет, вряд ли. Бабочки? Стрекозы? Моль?» Джей шагнул в сторону попорченных огнем штор, грудой сваленных у оконной рамы, и бросил взгляд на Йонсу. Та кивнула — шторы оказались безжалостно отброшены в сторону, и, практически сразу, Джейнис схватился за лицо. Кричать он не стал, но Йонс внутренне сжалась от его боли — та отдалась по ней эхом.

— Мразотные крылатые твари! — взревел Джейнис. Полуэльфийка испуганно отпрянула. — Назойливые летучки! Как вы только выжили! Неблагодарные су…

— Боже, Джей, это просто феи!

Перевернутая клетка с императорскими посланницами оказалась замурована шторами, которые феи пытались прогрызть. Пока Джей вытирал исполосованное коготками лицо, Йонсу вправляла перепуганным малышкам крылья. Те благодарно звенели и грызли найденный рядом мармелад. Некоторые не выдержали голода и холодных ночей — их тельца лежали на дне золоченной клетки. Йонсу подумала, что это глубоко символично и, кроме того, определенно печально. Грусти добавлял тот факт, что выжившие совершенно не обращали внимание на потери. Хотелось верить, что люди отличались от фей хотя бы немного; колонны беженцев и оставленные раненые твердили о другом. Как хайлендцы, крылатые создания спешно покидали развалины Анлоса, едва получив возможность взлететь. Рядом со спасителями дребезжала лишь пара-тройка.

— Смотри, Джей, — Йонс подняла на ладони самую назойливую. — Это Хлорка, моя личная фея. Вообще ее звали Хлоя, но Валентайн прозвал Хлоркой. Я уже и забыла о тебе, милая…

Джейнис, фыркнув, отвернулся. Он недолюбливал фей за глупость.

— Надеюсь, ты не их чувствовала. Ну, когда говорила, что кто-то остался в живых в замке.

— Нет, — Йонсу покачала головой, гладя малышку по рыжей шерстке на голове. Хлорка легко узнавалась: выдавали пять глазок черного цвета и один — желтого, как у садовой феи. Один усик у нее искривился — однажды неуклюжий поклонник сел на Хлорку, после чего был выгнан из квартиры, — и не желал расти прямо. Йонсу даже вспомнила его имя. «Прошлое практически вернулось», — подумала она и посадила фею на плечо. Хлоя, грызя мармелад, заболтала ножками.

Джей продолжал вытирать лицо.

— Повернись, безрукий.

Царапины оказались неглубокими, но болезненными и упрямо кровоточили. Йонсу пришлось собрать остатки сил, чтобы затянуть их чарами. Сделав это, Ливэйг поняла, что использовала все ресурсы души. К тому же вокруг было слишком мало травы, из которой она целый день вытягивала жизнь для передачи другим. Йонсу честно призналась в этом, на что Джей заявил:

— Будем исцелять подручными средствами, — и в упор посмотрел на Хлорку, отчего фея пискнула и зарылась в волосы хозяйки. — Как их клетка здесь оказалась? Мы стоим у ворот, домик всегда был в центральной башне. Прикажи, пусть она ответит. Это важно. Прислуга бы не потащила клетку, это был кто-то из высшего круга или предатель — человек, не пожелавший, чтобы его тайны кто-то узнал. Или наоборот: человек, пожелавший узнать чужие тайны. Я бы поставил на первое.

Йонсу хмыкнула.

— Ты теперь тоже везде видишь предателей?

— Смейся-смейся. Я прав. Кто-то целенаправленно, год за годом разрушал империю изнутри, экономику, военный потенциал, и именно этот человек попытался замести следы. Очевидно. Ты знаешь послужной список того, кто был помощником наместника в Каалем-сум? Более ненадежного человека надо поискать. Реймир-сум? Новая главная мемория их храма тоже на руку не чиста. Браас? Неужели только я понял, что их специально поставили в такие условия, что у майомингов не осталось выбора, кроме как предать? Дозорные сбежали прежде, чем сигнал о начале войны подали. В Анлосе никого не осталось, потому что был приказ отступить к Эрнлайто и Веневеру. Невыносимая гнида сидела в столице и рассылала письма, назначала людей. Гнида со властью. С серьезной властью. С доступом к императорским феечкам.

Йонсу сглотнула. Она уже поняла, про кого идет речь. Этого человека, пусть человеческой крови в нем было совсем немного, она не могла винить.

— Сёршу или Броуди, кто-то из них.

Полуэльфийка приподняла брови.

— Броуди? Броуди обладал серьезной властью? Что за чушь ты городишь. Ладно Сёршу…

Хотя письма, разумеется, рассылал Михаэль.

— Спроси у своей летуньи, кто нес клетку, мужчина или женщина, — потребовал Джейнис.

«Я даже знаю имя этой женщины», — подумала Ливэйг. Мару не позволила бы кому-либо очернить имя мужа: иначе пострадали бы и ребенок, и она сама. Йонсу готова была защищать честь Михаэля по несколько иным причинам. К счастью, она знала способ, ведь Джейнис не понимал язык фей. Поэтому когда Йонсу попросила «найти зеленоволосую злую женщину» и Хлоя сорвалась с ее плеча, он подумал, что малышка спешит к телу предателя.

Им пришлось пересечь заваленную камнями главную площадь и немного углубиться в руины, прежде чем фея остановилась и задребезжала крылышками. Джей и Йонсу переглянулись.

— Ее спальня?

Ливэйг кивнула и начала оттаскивать камни. Джей последовал ее примеру. Вместе они расчистили завал за пару минут. Увидев тело, Йонсу поморщилась и отвернулась. В жизни она была свидетельницей сотен увечий и смертей: апейрон, кислота, холодное оружие, голодные оборотни, холод, морская толща, яд — причин не перечесть; сегодняшний Йонсу считала одним из ужаснейших.

— Радиация. Определенно, — без каких-либо эмоций сказал Джейнис. — Мертвая. От того, на кого я думаю?

— В Мосант всего двое меморий, обладающих такой силой, и, я уверяю, вторая не могла здесь появиться, — отчеканила Йонсу и начала отходить, оставляя Джея наедине со своими мыслями. Почему Мару убила Сёршу? Этого полуэльфийка не могла понять. Сёршу начала «копать» под кронпринца? Сёршу была предательницей? Или Йонсу просто чего-то не знает? Как же она ненавидела неизвестность! «Отчаянный шаг, опасный — Мару не из тех, кто рискует», — рассуждала Ливэйг про себя. Должна быть веская причина. Которую она упорно не видит, и это злило.

Йонсу кинула взгляд на блеклое созвездие Ориона, отметила самую скромную из звезд, и вздохнула.

Бетельгейз бы понял. Нечеткое и незримое — он вырос в этом, а Йонсу не могла углубиться в размышления и только мысленно путешествовала по уже известным фактам, по самым верхушкам знаний. Мару Лэй, всю жизнь ходившая по головам. Михаэль…

— Его уже можно называть Мишелем, не обидится, — проворчала она.

…чья хитрость и предусмотрительность позволяла обманывать императрицу за ее спиной. Их брак, больше напоминавший деловой союз. Смерть. Показное горе. Ссора у реки. Мару осталась с Анни. С Анни. Через день — битва. Через день — труп Сёршу. Что произошло после ухода Йонсу?

Она сжала кулаки. В ушах вновь стояла фраза Мару: «Твоя первая ночь в Анлосе закончилась удивительным образом». Тогда гнев ударил в голову с такой силой, что Йонсу умчалась в горячо любимый Веневер, в свой старый дом, подаренный отцу Офелии Нептане и ныне пустующий. Она сумела удержаться, чтобы не ударить — не хотелось терять лицо перед Мару. Уже вечером, сидя на лестнице, Йонсу подумала: справедливо ли злиться на Анни за поступки Михаэля? Нет. Однако ярость с нотами обиды оказалась сильнее рассудка. Не было вопроса «Как он мог так поступить?», Йонсу прекрасно знала «как». Без совести, понятий о приличиях и нормальных человеческих отношениях, так же, как поступал сотни раз до нее. Долгое знакомство? Оно не играло никакой роли. Йонсу даже могла представить, какие мысли вертелись в его голове: «Она моя подчиненная. Она обязана покориться. Она не имеет права вести себя так, как ей хочется. Ее своевольность — пятно на моей репутации». В его представлении такая «первая ночь в Анлосе» была чем-то самим собой разумеющимся. Йонсу оставалось лишь посетовать на собственную невнимательность. Почему она не придала значения синякам и легкой боли, которые оставило подсказкой тело? Да, слабым, легким, едва заметным следам, но по какой причине? Потому что хотелось стать своей в столице? Как молоденькой дурочке? Стакан с лунной отравой убрали служанки, они же убрали постель. Все следующие дни Михаэль был подчеркнуто равнодушен — ни одной мысли о причинах не мелькнуло в ее ветреной голове!

Гнев погас, и Йонсу вернулась в Анлос через час после начала битвы. Ее знания о случившемся ограничивались двумя сплетнями. Первая гласила, что Кэтрин Аустен и Мару подрались на главной площади. Вторая — что Сёршу не появилась утром на казни. Казни. Йонсу словно наяву услышала звоночек. Она поняла.

— Анни, — одними губами произнесла полуэльфийка и улыбнулась, радуясь своей догадливости.

Ну конечно! Сёршу не любила Анни: кто был свидетелем действий дочери десницы Хайленда в Палаис-иссе? Унизительно. Кроме того, Анни проводила время с теми, кому Сёршу не доверяла. Мару решила защитить девочку (причины оставались не вполне ясны) и убрала бывшего Клинка с дороги. Кэтрин же была умна. Она поняла, почему Сёршу не вышла из спальни в то утро.

Значит, драка произошла на главной площади. Йонсу завертела головой. Она стояла на его середине, в месте, где когда-то журчал фонтан. Подумав, Йонс посмотрела под ноги.

— Как оплавленные…

«Как» — ключевое. Камни вовсе не были оплавленными. На них воздействовала сила Мару. Отметив направление этой силы, Йонсу начала медленно отходить к крепостной стене. Кажется, ее в начале битвы обрушила именно она, столкнувшись с Архоем; тела оборотня ни Джейнис, ни Йонсу не нашли — главарь банды остался жив. Но сейчас это было неважно. Йонсу медленно, тщательно вглядываясь в оставленные чарами следы, двигалась в сторону сваленной кучи камней, поверх которой лежала статуя принца Нёрлея. «Это не объяснил бы даже Джей», — подумала Йонсу.

Следы вели в глубину.

Ливэйг опустилась на колени. Пальцы смяли посеревшую траву — она рассыпалась в труху от прикосновения.

— Сила жизни и смерти, — пробормотала Йонсу и посмотрела на ровный серый полукруг рядом. Точно такой же цвет приобрели много лет назад равнины Эллионы в королевстве и остатки зелени Анлоса получасом ранее — уже от ее руки. — Мемория Альфираци.

Она догадывалась какая и даже могла предположить, кто притащил статую основателя последнего культа Хайленда на могилу Кэтрин Аустен. Не ее ли жизнь упрямо чувствовало сердце посреди руин столицы?

— Джей! — крикнула Йонсу и побежала вперед. Осколки кололи кожу сквозь обувь. Больше проблем доставлял мрак в глазах. Она редко доводила себя до изнеможения, но знала, как оно происходит — сколько раз приходилось выхаживать друзей? Кэтрин не была другом, более того, Йонсу не любила Кэт, как не любила всех Клинков Короля, известных или тайных. Однако ее нельзя было оставлять умирать.

Ослабевшие пальцы с трудом поднимали камни и редкие доски. Джейнис приказал ей отойти и отдохнуть — Йонсу нехотя упала на землю и принялась рассеянно наблюдать за происходящим. Кости болели, мир покачивался, к горлу подступала тошнота. В голове крутился старый разговор с Михаэлем. Когда дальнюю родственницу назначили главной меморией храма вместо Леты, он заявил:

— Я ей не доверяю. Сумасшествие и огромная сила — не лучшее сочетание. Примерно такое же, как серебро в жилах, кровосмешение и четвертое перерождение души. Одному Майриору известно, когда Кэтрин сбросит маску.

В тот вечер Лета прокляла девушку, и к переживаниям добавилась новая причина: никто не знал, что ожидать от незнакомых чар. Никто из гвардии не встречался с таким раньше.

Воспоминание заставило Йонсу заволноваться. Будет ли правильным вытаскивать такую душу с границы бездны? Ответ пришел мгновенно. «Каждый заслуживает второй шанс», — пропели переливы малахита в ушах и на руке. В этот момент из-под завала выскользнул рыжий локон. Йонсу вскочила на ноги.

— Я ее вижу! — воскликнула она и принялась помогать. Джейнис не смог ее выгнать снова.

Кэтрин лежала на животе, на затылке ее запеклась кровь, сливавшаяся с волосами. Ее спасло везение: стена обрушилась на ветвистое дерево, и основной удар приняло оно. На мраморном теле не оказалось синяков, Кэтрин не сломала ни кости, не получила ни царапины — Йонсу и Джейнис решили было, что целительница полностью невредима, но потом они решили перевернуть ее на спину. Йонсу вскрикнула.

Зрачки Кэтрин, расширенные до предела, горели странным желтовато-коричневым светом, от них шла густая сеть синевато-серебристых капилляров. Слизистая явно воспалилась. Кожа от бровей до носа была красной, будто содранной, с редкими синими пятнами. Такие же синие пятна спускались по ее шее к вороту платья. В остальном Белая леди Анлоса осталась прежней безупречной статуей. Йонсу беспомощно взглянула на Джейниса.

— Я не вылечу. Это слишком тяжело. Кэт никогда не сможет видеть, что бы я ни сделала.

— Зато будет жить, — непреклонно ответил Джей. Ливэйг вздохнула.

— Разве это станет жизнью… — произнесла Йонсу тихо, но все же склонилась над телом Кэтрин. Она заметила, что руки бывшей главной мемории исцарапаны в кровь, ногти обломаны. Кажется, она пыталась выбраться, но, судя по свежей ране на голове, добилась лишь упавшего сверху камня. Йонсу припала ухом к ее груди и поднесла палец к ноздрям. Кожи коснулось прохладное дыхание.

— Просто без сознания, — вынесла вердикт полуэльфийка. — Секунду…

Рана на затылке вылечилась без труда. Гораздо сложнее оказалось нащупать нити разума, чтобы соединить их между собой. Они путались; голова Йонсу гудела от усталости, но, сжав зубы до скрежета, она добилась своего. Кэтрин шумно вдохнула и поднялась с такой силой, что Ливэйг упала навзничь. Джейнис успел подхватить ее.

Кэтрин продолжала дышать с потусторонним хрипом и свистом, а Йонсу спешно вытирала кровь, закапавшую из носа. Сколько же мощи в этом памятнике бездушия? Слепые глаза Кэт тщетно пытались зацепиться за что-то. Обгоревшие обломанные ресницы, багряная распухшая кожа век, лопнувшие сосуды — все это смотрелось жутко, страшнее скелета Сёршу.

— Кто здесь? — наконец, сумела прохрипеть Кэтрин.

Видимо, с самим фактом слепоты она успела смириться.

— Джейнис, — первым голос обрел Марсисаг-Селимейн. — И Йонсу.

— Ты… совсем-совсем нас не видишь?

К ужасу полуэльфийки, светящиеся круги уставились прямо на нее.

— Розовые тени. Обрывки. Искры!

Последнее слово грянуло, точно гром. Кэтрин выкрикнула его, после чего ее лицо приобрело черты абсолютного спокойствия. Йонсу, сглотнув, затараторила:

— Я вижу то же самое и даже чуть больше, не беспокойся, это нормально. Пройдет время, и ты поправишься. Голова не болит? Приложить что-нибудь холодное? И знаешь, Кэт, давай завяжем тебе глаза, чтобы не занести инфекцию.

Целительница настороженно слушала. За ее безмолвием и спокойствием что-то упрямо шевелилось, темная масса, след бездны, и только брови хмурились, образуя складку воспаленной кожи. «Ей больно? — подумала Йонсу. — Или не больно?» Кэтрин сжала руки и одним резким движением оторвала от нижней юбки кусок ткани. Не говоря ни слова, она прикрыла белым полотном лицо от глаз до кончика носа. Йонсу вцепилась в руку Джейниса так, будто он мог ее спасти от величайшей в истории мемории Альфираци. Со спрятанными ожогами Кэт смотрелась менее ужасно; остались полные бесчувственные губы.

— Голова не болит, — произнесли они.

— Ты провела три дня в завалах. Нужно найти воду, Джей, и пищу. Джей?

Тот откашлялся. «Она сумасшедшая, определенно сумасшедшая», — ясно говорил его вид. Кэт смотрела в никуда. Иногда ее зрачки начинали бегать по руинам столицы, это было видно сквозь ткань. Странное зрелище: два беспокойных круга на абсолютно ровном и гладком лице.

— Ты кого-то видишь? — не удержалась Йонсу и получила громогласный ответ:

— Искры!

Джейнис снова откашлялся.

— Пошли, отведем ее в наш лагерь. Ты можешь идти?

Кэтрин поднялась и встала непоколебимо, как каменный идол. Ее руки обвисли плетями. Йонсу смотрела на них с опаской: в них в любой момент могла появиться сила. Когда зрачки начинали бегать — по кистям пульсировали жилы. Мизинец дергался постоянно.

— Могу. Не вижу куда. Нужно помочь.

Джейнис наклонился к уху Йонсу:

— Она больная, — зашептал он. — Съехала с катушек. Сейчас покорная, как овечка, но скажи слово против, и проблем не оберешься. Мы не справимся с ней вдвоем, если что-то пойдет не так. Перенесись к Кестрель или…

— Я не смогу, — прервала Ливэйг. — Нет сил. Тебе придется искать других самому, я не оставлю тебя с ней. У меня больше шансов.

— Так у тебя сил нет, — напомнил Джей.

— Для апейрона — найдутся. Доведи ее до базы и уходи. Хлоя поможет тебе в поисках.

Джейнис недовольно хмыкнул и взял за руку Кэтрин. Судя по всему, кожа спасенной оказалась крайне холодна. Он поморщился, но обратился к леди:

— Иди медленно, будет препятствие, я скажу.

Йонсу плелась сзади. Она неустанно думала о единственном задании, выполненном вместе с Михаэлем: убийстве Громового клинка во время Первой Космической. По подсказке кронпринца она использовала лаванду и мяту, чтобы рассеять душу и тело одновременно; получится ли использовать то же самое на Кэтрин, если придется? Другого способа не существовало. «Стоп. Это последнее перерождение Кэт», — сообразила Йонсу и поняла, что можно ограничиться обычной физической силой. Она задумчиво посмотрела на широкую спину целительницы и обмерла.

— Погодите! — полуэльфийка проскользнула между Кэт и каменной глыбой и оказалась впереди. Как она и ожидала, по груди спасенной расползалось черное пятно. Йонсу коснулась его пальцем и сразу отдернула руку. — Что это?

Вишневые губы не собирались открываться. Некоторое время Ливэйг ждала, скажет ли Кэтрин хоть что-то, но та продолжала молчать. Синие пятна на лице и шее становились темнее и шире. Йонсу показалось, что кожа Кэт отвердевала прямо на глазах. Целительница смотрела на нее сквозь ткань. Помнила ли она имена, которые назвал Джейнис? Йонсу не была уверена. Ясно другое: проклятие Леты Инколоре начало грызть душу Кэт с новой силой.

========== Глава 46 Следствие любви ==========

15-18 числа месяца Постериоры,

Белладонна

Белладонна чувствовала.

Боль. Она оказалась не невесомым, едва уловимым явлением; боль стала состоянием, тем единственным, что связывало ее с жизнью. Донна помнила, что вначале «состояние» располагалось у ее ног, как котенок или щенок, и приветливо покалывало, грело пальцы. Она успела подумать, что проклятие не даст ни смерти, ни возможности ее понять; но тут лава провалилась под ногами, и тепло сменилось жаром, а образ — реальностью. Боль колола тело, поднималась все выше и выше, пока не утянула в омут с головой. Она вгрызалась внутрь, орган за органом, клетка за клеткой, пока не добралась до души — значит, она была материальной, верно? Боль-явление отдавалась волнами по телу со злобой; боль-состояние была не такова. Белладонна таяла в ее объятиях. Когда сотни импульсов соединились в одно — оболочку души, наступило затишье. Долгое время ничего не происходило. Донна плавала в жидкой, расплавленной боли и не ощущала ничего. Время покинуло ее. Свет изгладился из памяти, осталась лишь ночь. Не тьма, нет. Тьма пряталась за ночью, где-то в глубине. Белладоннаувидела ее не сразу. Черное пламя бездны выступило из ночи внезапно и раскололо мир до конца.

Глаза бездны смотрели на Белладонну — и сквозь нее. Она стала никем. Ничто пожирало Белладонну; душа распадалась на куски. Небо не звало ее к себе — Король не сдержал обещания.

Ледяное спокойствие.

Умиротворение.

А потом вдруг боль вернулась. Жгучая, окутавшая тело боль. Донна закричала, сажая голос до хрипоты. Не пелена, не ласковые волны — собиравшие воедино плоть когти. Плоть, кусок мяса, дрожащий перед болью — вот чем она была в тот момент. Не человек и даже не животное. Внутри не оказалось ничего, а окружало только одно — невыносимый унизительный страх. Он был сильнее гордости. «Он всегда был сильнее», — поняла Белладонна, прежде чем задрожать от новой вспышки. Вспышки. Они прочерчивали вернувшуюся ночь. Первая, вторая, третья — огни соединялись и слепили отвыкшие глаза. «Значит, я вижу?» — подумалось Донне. Да, она видела. Она дышала. Мир снова склеился, обжег лавой. Воздух горел в легких, колол глаза, и во всем теле разливалась странная свинцовая тяжесть. Жизнь? В лицо хлынул свет.

— Идиотка, идиотка! Не смей умирать!

Сияние уняло боль. Сознание затуманилось.

Белладонна видела прошлое. Настоящая жизнь началась в Мосант, и воспоминания о скуке принцессы за Гранью не приходили к ней. Утро, когда она стала Главным клинком. Полдень, к которому привел Валентайн, и бесконечно долгий вечер длинною девятнадцать лет. Донна вспоминала веранды и аллеи Сердца Оссатурлэма, своей резиденции, парк Абэнорда, бесчисленные набережные и мосты, пляжи и любимые тропы. Красоты Зачарованных садов, долин Стикса, Ахерона и Коцита, юга Эллионы, прибрежных островов, мысов и полей пролетали перед ней, напоминая, что Белладонна осмелилась оставить. Что и кого. В долинах, на островах, полях и мысах стояли города. Каждая деталь королевства напоминала о Валентайне, но Донна не забывала, что была обязана защищать. Синаана. Ее народ. Почему она предала их? Впервые в жизни Белладонна отвернулась от голоса рассудка, послушала сердце — оно приказало идти к бурлящим лавовым гейзерам. Ошиблось. Ее долг — защищать, и никакие потери не должны затмевать его.

Синаана — самое дорогое, что было в жизни Белладонны. После любимого. Теперь Валентайна нет.

Белладонна открыла глаз.

Она лежала на кровати. Не своей — родную Донна узнала бы на ощупь. На такой простыне должен лежать не воин, привыкший спать на голой земле, подложив руку под голову, а капризная принцесса. Подушка казалась слишком большой. Шея затекала, тело вязло в мягкой перине. Белладонна поймала себя на мысли, что не чувствует боли. Внутри растекалась слабость, итолько — довольно странные последствия смерти. Сколько она провела в воспоминаниях и, главное, где находится? Донна глубоко вдохнула. Главный клинок королевства знал аромат каждого синнэ: Оссатура пахла грозой и лесом, Гифтгард — йодом с примесью пепла, Эллиона скрипела на зубах безвкусным песком. В неизвестной же комнате отчетливо различалась свежесть Зачарованных садов. «Столица», — поняла Белладонна. Над головой, на балдахине, надоедливо кружились звезды. Изредка их разгоняли лунные лучи.

— С ней все будет хорошо?

Голос Айвены дрожал. Донна с трудом повернула голову — вампиресса стояла около кровати. Ее губы горели, слезы стояли в глазах, косы растрепались. Цвет платья заставил Белладонну поморщиться. Ярко. Голову немедленно пронзило болью, и она отвела взгляд — в комнате оказался тот, кого она меньше всего хотела увидеть. Майриор сидел около кровати, склонившись над ней. В отражении его глаз Белладонна видела себя. Тело покрывали неровные полосы кожи разного оттенка серого, от мертво-белого до пыльно-бордового. Только правая сторона лица отвратительно чернела, обнажая пустоту. Белые простыни обагрились кровью с разводами полос пепла. Белладонна не знала, что нанесло ей больше увечий: бездна или лава. Причина, впрочем, была одна. Донна выдержала взгляд Майриора без труда. Она не боялась. Страх превосходно лечился презрением. Кажется, Майриор уловил его. Монарх отстранился, и его взгляд затуманился.

Вейни повторила вопрос.

— Да, — ответила сама Белладонна. Вампиресса тепло улыбнулась и села на колени перед кроватью. Ее хрупкие пальцы соединились с пальцами Донны, которая даже не заметила этого. Она продолжала смотреть на Майриора и понимала, что презрение перерождается в нечто большее — ненависть. Странное незнакомое чувство. За долгую жизнь Абадонна ни разу не сталкивалась с ненавистью. «Ты заслужил», — думала она, изучая тщедушную фигуру со сложенными на груди руками.

Вейни, если и замечала происходящее — разумеется, замечала, — никак не показывала смущения.

— Замечательно! Я так боялась, что ты не оправишься, — прощебетала она. — Майри отдал тебе свой свет. Он тоже волновался, но не скажет этого, а я знаю! Не скажет и того, что обессилел. — Король нахмурился. — Жаль, что он не смог исцелить тебя до конца. Но ерунда! — Вейни вновь улыбнулась, отчего Белладонна немного смягчилась. — Я бывшая медсестра и, конечно, выхожу тебя, будешь здорова через пару дней! Обещаю!

Про род занятий Айвены Ветвицкой Донна слышала первый раз. Она знала только то, что сияющая перед ней девушка «скончалась» в возрасте тридцати четырех лет в психиатрической лечебнице, брошенная мужем и ребенком, про существование которого Вейни даже не помнила. Она была свято уверена, что бесплодна. Никому не хватало духу напомнить о сыне. Что толку? Он умер двести лет назад. Не хотелось сгонять улыбку с лица столь несчастного существа.

— Майри в Ожерелье был, передал мир, но вернулся, когда почувствовал, что ты в опасности, — судя по голосу, Айвена была очень горда поступком любимого монарха. — Мы вытащили тебя из лавы… Кости ног пришлось растить заново. Их не было. Лава обглодала тебя до груди, поэтому ничего странного, что Майри немного устал!

— Да не устал я! — возопил Майриор. — Со мной все нормально! Я… я решил дать передохнуть ей! Отвали от меня и рот закрой наконец!

Айвена, взвизгнув, отползла в сторону. «Какой же мерзкий, — подумала Донна. — Только такой, как ты, может поднять руку на слабого или накричать на него». Лицо Майриора пылало от негодования. Как это его, божество, выставили слабаком? Сжав губы до бесцветной линии, он положил ладонь на грудь Донны. Около глаз и на руках Майриора немедленно проступили вены — он собирал остатки сил. Зрачки стали белыми. Руки божества Мосант начали скользить по телу, исцеляя. Кожа восстанавливалась, светлела, зрачки Майриора, наоборот, медленно угасали — он передавал свое серебро ей. Донна выносила близость монарха с отвращением. Убийца. Предатель. Ей было противно находиться рядом с ублюдком, разжигающим войны от скуки.

— Не трогай, — произнесла Белладонна, едва ладонь коснулась лица.

Метку, оставленную пощечиной, она предпочла сохранить.

Майриор остановился.

— Если ты еще хоть раз тронешь меня, — продолжила Белладонна, — то будь уверен: Золотые палаты сгорят быстро.

Ей было все равно, что сделает Майриор за эти слова. Белладонна не боялась и, кроме того, знала, что он не тронет. Она — вершина творений, идеал разумного существа. Идеальный исполнитель чужой воли. Когда Белладонна лишилась руки во время Пятой космической, Майриор впал в ярость и покинул Мосант на два дня — это был самый долгий срок за историю королевства. Мир перешел к Бетельгейзу, который не смог излечить Донну. Кузнецам Синааны пришлось выковать новую руку, металлическую и бездушную. Такую же, как она сама.

«Лучшее творение». Просто и со вкусом. «Лучшие творения» не уничтожают, ими любуются сквозь прутья клетки и с них же сдувают пыль.

— Зачем ты это сделала? — спросил Майриор. На его лице не было ни радости, ни грусти, ни сочувствия. Только желание узнать причину. Если Белладонна ответит — это чудовище не поймет. Майриор не знал любви. Валентайн разгадал его: Майриор хотел лишь одного — противоположного ценностям Белладонны.

Потому она молчала. Ждала дальнейших слов. Реакции. Майриор изучал ее; Вейни сжалась у окна и едва дышала, боясь вновь вызвать гнев.

— Ты лучшее из моих творений. — Белладонна ждала этой фразы. — Я не позволю тебе исчезнуть. Если придется стереть память — я это сделаю. Чувства разрушают разум, ты полоумная, как и все влюбленные. У вас отключается инстинкт самосохранения? Никаких привязанностей, Белладонна, никаких чувств и эмоций, это удел слабаков.

Айвена оторвалась от подоконника. Слова задели ее, счастливой и беззаботной Вейни уже не выглядела. Уголки губ продолжали быть приподнятыми, но назвать гримасу улыбкой Белладонна не могла. Глаза вампирессы стали настороженными и колючими. Столь разительная перемена заставила Донну задуматься о ее психическом здоровье. Странно, что после битвы, полной крови, Айвена не билась в приступах на полу. Вместо чужих страданий ее добило косвенное обвинение в слабости.

— Что мы теперь будем делать? — прозвучала попытка сменить тему. Майриор не обратил на нее внимание. Он отчеканил:

— Не выношу индетерминизм. Случайность — самое бредовое, что может быть, ты поступила так по какой-то причине, и я хочу ее знать. Не могу понять, что происходит в твоей голове, — каждое последующее слово произносилось суше и жестче. — Абсолютный хаос мыслей, то ли ты лишилась разума, то ли я настолько отвык от способа мышления обычных тварей. По какой причине ты захотела умереть?

Белладонна не собиралась отвечать. Майриор сидел, сложив руки на груди, с неестественно спокойным лицом. На голове его, как влитая, покоилась корона Синааны. Черные брови свелись к переносице, явив вертикальную складку. Пальцы украшали перстни самых диковинных форм. По легенде, Темный король и по совместительству Властелин Мосант брал частицу каждого посещенного им мира и заточал в металл. Внимание Белладонны привлек самый маленький осколок. Он прятался на мизинце левой руки — голубой огонек призрачного огня Чарингхолла. Майриор поморщился и наконец отвернулся от Донны.

— Ничего не будем делать, — заявил он. — Астрея придет сама.

— Можно напасть на Веневер, — неуверенно сказала Айвена.

Тактика никогда не интересовала вампирессу, она не понимала войну так, как Валентайн или Ситри. Именно они составили план захвата восточного побережья империи. Захват городов-близнецов обманным ходом, предоставление шанса уйти из Каалем-сум при осаде — это были идеи Ситри. Без труда реализовав их, Валентайн выманил большую часть армии и оставил Анлос без защиты. Палаис-иссе тоже заняли до банального просто. Если бы не Майриор, столицей завладели бы с прежней легкостью, без потерь для королевства. Теперь Майриор лишился и Валентайна, и Ситри. Войско было разбито, его остатки прятались в захваченных городах. Война сошла на нет, но ненадолго. Донна была уверена, что именно ей прикажут создать новую армию. Кому, если не Главному клинку?

Но станет ли Белладонна выполнять приказы?

— Я могла бы затопить Веневер, — все же продолжила Вейни. — Если это нужно.

— Нет.

— Наама может сжечь его.

— Ты глухая? — огрызнулся Майриор. — Оставь Веневер в покое.

Айвена закусила губу. Типично человеческий жест…

— Меня не устраивает… — начала было она, но Майриор сразу прервал.

— Мне все равно, что тебя не устраивает. Ты — моя собственность, а не наоборот. Я могу распоряжаться твоей жизнью. Я пользуюсь твоими силами. И, главное, часто владею твоим телом. Это право собственности!

— Ты меня совсем не любишь! — вырвалось у Айвены. — Кто живет в Веневере? Почему ты отказываешься его уничтожать, м? Я помню, ты запретил Ситри отсылать туда отряд! Почему? Что ты делал в империи целыми днями?! Тебе мало меня и Леты? Я слишком некрасивая или слишком глупая? Так вот, я не глупая. Я все вижу!

Белладонна не хотела слушать разговор, стремительно переходящий в ссору любовников. Однако она не имела сил даже на то, чтобы повернуть голову. Айвена всегда удивляла Донну умением делать выводы из, казалось бы, простых фраз. Иногда даже из молчания. Как это делалось, Белладонна не понимала, но подобные истерики раздражали как ее, так и Майриора. На улице заворчали тучи — Мосант готовилась к грозе.

— Не люблю, — произнес Майриор хладнокровно. — За что мне тебя любить?

«Для этого нужна причина?» — мгновенно вспомнила Белладонна. Голос Валентайна прошелестел внутри, как кладбищенская листва. Глаза защипало. Слезы… Когда-то Белладонна не верила, что сможет заплакать. Механическое сознание не знало страданий, твердили ей. Ошибались. Сцена у лавового озера доказала обратное. Белладонна прикрыла глаза, пытаясь успокоиться. «Рассудок ошибается реже», — вспомнила она собственное кредо и без труда убедила себя, что слезы ничего не изменят. Они высохли прежде, чем успели выбраться на волю.

Вместо нее разрыдалась Вейни. У вампирессы никогда не возникало проблем с отсутствием эмоций. Поврежденное сознание выплескивало их с поразительной частотой.

— Ты жестокий! — завыла она.

— Честный, хотела сказать, — парировал Майриор. — Тебя устроило бы больше, если бы я врал? — в голос закралось нечто новое, что Белладонна прозвала «ядовитым лукавством». Рыдания внезапно прекратились. — Ты помнишь свою смерть? — добавил Король внезапно.

Повисла пауза. Белладонна незаметно взглянула на Вейни — та сменила бледность на мрамор, истерика уступила место отрешенности. Создавалось впечатление, что вампиресса перестала понимать, где находится, а «когда» — подавно. Айвена всегда с трудом ориентировалась во времени.

— Да… — как робот, откликнулась она. — Я всегда буду помнить свой последний момент.

Лица Майриора не было видно.

— Ты вспомнишь их и в свой самый последний момент, — в сказанном вновь сквозило «ядовитое лукавство». Взгляд Айвены опустел окончательно. — Если хочешь помочь Белладонне выздороветь, сходи к Леонарду, он пытается приготовить завтрак своей госпоже. Его стряпня определенно не принесет ей никакой пользы. Иди.

Айвена направилась в сторону дверей. Порой создавалось впечатление, что она не видела под собой пол. Мелкими-мелкими шажками добравшись до двери, Вейни нащупала рукой косяк и вдруг застыла, точно восковая фигура, посреди проема. Майриор выпрямился и почему-то снял с пальца одно из колец. Он смотрел на него, на скупой круг из белого золота.

— Я… — раздался бесцветный голос, после чего вновь наступила пауза. Вейни стояла в прежней позе. Прошло не меньше десяти секунд, прежде чем прозвучало продолжение: — Вернусь позже.

Айвена исчезла в коридоре. Майриор надел кольцо обратно. «Ты мог бы вылечить ее, — стучало в голове у Донны. — Ты мог сделать это давно! Так же, как Нааму или Сёршу! Но ты только наблюдаешь, тебе интересно наблюдать, как они страдают. Благословение Короля! Трижды прав был Валентайн, уличая тебя во лжи!» Почему она не замечала? Может, потому что не хотела? Ей не хотелось видеть изъяны в своем создателе, ведь это подтверждало бы ее несовершенство? Майриор мог «вознаградить» схожим заболеванием или внушить любовь, чтобы показательно убить ее после. Это значило бы победу разума над чувством. Это значило, что любовь была ненастоящей; действительно, Валентайн не прогадал, назвав Короля «зарвавшимся дитем»!

«Закрой мысли», — одернула себя Белладонна. Думать так небезопасно. При всей своей гениальности Майриор был крайне самовлюблен, и в этом крылась его глупость. Создавшему Мосант и в голову не приходило, что обычный смертный сможет найти обходной путь кода матрицы и закрывать сознание от Него, Бога. Этот способ открыла Мару Лэй и научила технике своего первого мужа, Валентайна. Валентайн, став синаанцем, научил Белладонну. Больше, помимо Йонсу и кронпринца, скрывать мысли не умел никто. Умы жителей мира были открытой книгой для Майриора, и он вытаскивал самые потаенные желания из глубин подсознания, чтобы воспользоваться ими. Он знал мечты каждого и исполнял их, забирая взамен то, чему люди не придавали значения. Свобода, чувства, человечность. Мало кто ценил их, обладая, но лишившись, понимал тяжесть утраты.

— Ты сделала, что я сказал? — внезапно обратился Майриор к кому-то.

До этих слов Донна даже не замечала присутствие Леты. Лета… Какую цену заплатила она, чтобы стать порождением бездны, и понимала ли, на что идет? Бледная женщина стояла в полутени и молчала. Ее бровь, авантюрно поднимающаяся к вискам, была чуть приподнята — «королевская» привычка заразила любовницу. Лета, как всегда, все слышала, но не говорила — безмолвие с редкими проблесками сознания началось семь лет назад. Донна отметила, что уже не помнит ни настоящего голоса Леты, ни цвета ее глаз и волос. «Вот она, исцеляющая любовь Короля, — зло подумала Белладонна. — Ослепляет, обездвиживает, лишает голоса и мыслей. Подходящая партия для самоуверенного мерзавца». Лета перестала узнавать друзей, она медленно лишалась рассудка и с каждым днем падала в безмолвие все глубже. Только приказ заставил ее произнести три слова:

— Да, Мой Король.

Такой ответ Майриора не устроил.

— Подробнее.

— Жители уничтожены, — сказала Лета. − Ни одного эльфа вы не встретите от горной гряды Мийэрдина до пролива, — и, помолчав, она добавила: — Надо ли убивать других, Мой Король?

— Нет.

«Как жаль, что я душевно слепа, — подумала Белладонна. — Хотелось бы узнать, мучает ли тебя совесть. Я могу понять, почему ты убил его и армию — из ненависти; почему же продолжаешь мучить ее, если любишь, как говорил?» Майриор встал.

— Я рассчитываю на тебя, Донна. Когда поправишься, начинай выполнять свои обязанности. Леонард слишком туп, чтобы делать их за тебя вечно. Надеюсь, ты поняла, что я говорил про лишние эмоции и чувства?

«Поняла даже больше, чем ты хотел сказать», — подумала Белладонна, после чего прикрыла веки в знак согласия. Майриор подошел к Лете и вытер краем манжета пятно с ее щеки. Та не шелохнулась. Больше всего она напоминала статую из Каалем-сум, которые пару недель назад испугали Донну своим монументальным величием. Майриор стер следующее пятно. На секунду в глазах Астарты мелькнуло что-то вроде узнавания, но «нечто» исчезло слишком быстро. Прежняя летняя девушка ушла следом, оставив Белладонну недоумевать: неужели он не видел очевидного? Пугающие метаморфозы. Майриор, не поворачиваясь, сказал:

— Тогда полагаюсь на твое хладнокровие. Мне ни к чему новые катастрофы в Синаане. Если же случится наоборот… думаю, ты вспомнишь, кому обязана жизнью и что Римма — его дочь.

Лета прекратила изучать стену впереди и строго взглянула на Донну:

— Она хочет навредить Моей Девочке?

— Нет, что ты. Нет, конечно нет. С Рэм все будет хорошо. — Белладонна снова закрыла глаза, заметив, что рука Майриора по-хозяйски опустилась на талию Леты. Смотреть на подобное было выше ее сил. После некоторой паузы она услышала: — Пошли наверх. Я устал.

«Что это значит? — с тревогой думала Белладонна. — Хладнокровие… Что-то случилось? И при чем здесь Римма?» Звон в ушах подсказал, что Майриор и Лета ушли. Они оставили ее одну. Не самый лучший расклад для вырванной из лап смерти.

Белладонна попыталась встать.

Тело сразу отозвалось болью, но Донна не собиралась ей подчиняться. Сжав зубы, она поднималась на руках. Ноги казались чем-то лишним, чужеродным. Донна вспомнила, что лишилась в лаве половины тела. Она воссоздана Майриором, и ноги не слушаются именно по этой причине. Скорее всего, пройдет не один день, прежде чем Белладонна победит себя. А пока… пока нужно лишь сесть.

С большим трудом Белладонна сделала это и, пытаясь отдышаться, откинулась на подушку. Ее била дрожь. Словно две маленькие звезды поселились у нее в ногах, они ослепили, стоило их потревожить. Кажется, пару раз она лишилась сознания поддавшись боли-явлению. Крошечные электрические заряды плясали у нее в костях и голове, но постепенно затухали. Если она выдержала агонию, то выдержит и ее подобие, верно? Белладонна кинула взгляд в окно. Застывшая на небе луна насмешливо улыбалась.

— Я выдержу, — пообещала ей Донна и вновь поддалась размышлениям. Что произошло, где произошло, почему упомянули Римму и саму Белладонну… Это тревожило; фигура Майриора выступала среди этих вопросов неким ключом. Он бросил на погибель армию Синааны, отдал приказ избавиться от Ситри и убил Валентайна (о последнем не хотелось думать, будто отрицание могло его воскресить). Он играл с чужими жизнями. С холодным интересом следил за сумасшествием Леты и Вейни, точно кукловод или ученый, поставивший эксперимент. Белладонна даже вспомнила, что династия императорской семьи началась с него и Майриор убивал ее членов одного за другим. В том числе Валентайна. Сложив все детали, Белладонна поняла: служить Королю она больше не могла. Это противоречило ее ценностям.

— Что мне делать?

Она не могла оставить все как есть. Не могла. И, кроме того, не могла больше беспрекословно подчиняться.

Белладонна бездумно перевела взгляд на свою руку. Перевернула ладонь. Кожу на ней обожгла подаренная Валентайном лаванда. Красивый цветок, приносящий боль… принесший боль ей спустя много веков — Донна успела забыть, что это значит. Лаванда оставила темные пятна на коже. Некоторое время Белладонна изучала их. Наверное, та боль стала предупреждением, которое она не поняла. Лаванда — подсказкой.

Пятна — знаком.

Пламя черными зернами зависло над ними. Эйа говорила, что оно, украденное из Переменчивого мира, стало ценой жизни Вердэйна Аустеноса. Майриор предупреждал, что пламя чрезвычайно опасно, и советовал не использовать в больших количествах. Долгое время Белладонна исполняла приказ — дар оказался практически не изучен ею. Может, на это и рассчитывали… рассчитывали, что самый послушный Клинок не откроет ящик Пандоры.

От принятия заведомого неправильного решения ее спас стук в дверь.

— Леди Белладонна?

В комнату вошли двое: молодой мужчина и юная девушка, чем-то похожие друг на друга. Бетельгейз Чарингхолле-Десенто, законный наследник Мосант и принц империи, из храма которой был взят призрачный огонь. Просто Бетти, сын Майриора и леди Сиенны. Надежда последней на будущее. Белладонна любила его, как собственного ребенка. По ее мнению, Бетельгейз вел себя старше и мудрее отца.

Зеленые, но тоже светящиеся глаза Риммы смотрели на Белладонну с опаской. Тонкая, изящная, стремящаяся вперед. Шестнадцать лет было девочке — она до сих пор напоминала ребенка. Светлые волосы спускались к загорелым плечам, только одна прядь, обожженная молнией, выбивалась из прически. Белладонна вспомнила отчет Архоя, прозвучавший пятнадцатого числа месяца Альдебарана: Йонсу Ливэйг нашла в снегу золотой локон и сбежала с ним, предварительно изуродовав бедного оборотня апейроном. Что такое апейрон, Донна знала не понаслышке, ведь именно Йонсу когда-то лишила ее руки.

— Аль не хочет приходить, — мгновенно выдала сводную сестру Римма, подбегая к кровати.

— С вами все хорошо? — Бетти, наоборот, подошел тихо, спокойно. Сколько раз она просила обращаться на «ты»! Однако сейчас было не время об этом напоминать.

— Да.

— Мне кажется, вы говорите неправду, леди Белладонна, — произнес принц, садясь рядом. — Отец совсем не передал вам сил.

Жемчужный свет залил глаза Белладонны. Тепло ласкало ее, давало силы. К жемчугу присоединился тонкий шепот Риммы. Кровь внебрачной дочери Майриора Десенто носила в себе лишь отголоски серебра. Сила Бетельгейза была неукротима, как весенний поток горных вод.

— Ох, прекратите, — попросила Белладонна. На миг она даже почувствовала себя живой. — Таким количеством можно воскресить пару человек, а вы тратите свет на меня.

Донна вновь привстала на локтях — боль заворчала где-то в коленях и сразу же утихла. Попытка пошевелить ногами, впрочем, не увенчалась успехом. Механическая рука слушалась слабо, скрипела от напряжения, шрам на лице мешался. Белладонна до сих пор не могла привыкнуть к тому факту, что глаз всего один. Здоровая рука невольно коснулась скулы и, следом, пустой глазницы.

— Я мог бы вылечить, — сказал Бетти.

— Нет, — окончательно придя в себя, ответила Белладонна. Шрам стал вирой за глупость. — Лучше помоги встать. Мне нужно домой, в Оссатурлэм.

Ее посетило странное ощущение тревоги, стоило в воздухе раздаться названию города. Бетельгейз прокашлялся и выжидающе посмотрел на сестру. Римма сидела ровно, точно аршин проглотила. На лице ее застыло то самое мразотное выражение, с которым Майриор пытался признавать ошибки.

— Что-нибудь скажешь или нет? — непривычно строго обратился к ней Бетти, когда молчание начало становиться смешным. Римма выпятила подбородок. — Бессовестная, мне стыдно за тебя. Не знал, что ты настолько труслива, что не можешь извиниться.

— За что извиниться? — настороженно переспросила Белладонна. Римма картинно сморщилась, будто приготовилась реветь. Аудиторию для представления она выбрала явно неподходящую: Донна не выносила истерики, а Бетельгейз, благодаря матери и дяде, сносил их стоически. Слезы не тронули никого из них.

— Если ты плачешь, то почему в ауре безмятежность? — спросил Бетти, на его коже начали выступать темные пятна. — Никто не собирается тебя жалеть. Ты можешь закатывать истерики перед папой, но никак не перед нами. Это бесчеловечно. Подумай, сколько жизней ты унесла. Они были такими же людьми, как ты! Такими же живыми людьми! Достижения отца — не твоя заслуга, не смей хвастаться ими. Им было больно, понимаешь? Тебе дана сила от рождения, но не для того, чтобы так ее применять. Убивать можно только врагов, когда это грозит чьей-то жизни. Все эти люди считали тебя принцессой, их будущей защитницей. И что ты сделала? Ты даже не понимаешь, что сделала! Мне стыдно иметь такую сестру. Уходи. Видеть тебя не могу!

Римма покраснела, как флаг синнэ Гифтгарда, и, заливаясь слезами, сорвалась с места. Ее каблучки звенели громко. Продолжая реветь, она бросилась в коридор, где столкнулась с Леонардом. Старик чудом успел отскочить, держа поднос. Расплескался только чай.

Белладонне показалось, что ее душа покрылась каменной испариной. Обвинений Бетельгейза было достаточно, чтобы все понять. Включая слова Майриора.

— Положи поднос на тумбу, Лео, — словно со стороны услышала Донна свой голос. Он звучал тихо. Новость оглушила ее.

Майриор знал, но не сказал ни слова о случившемся. Предпочел предупредить, что будет, если Белладонна рискнет отомстить и тронет Римму. Это стало последней каплей, выдержать которую она уже не смогла.

«Уйти? Это не выход, — мысли перекатывались в голове, точно тяжелые камни. — Я в ответе за свой народ. Так говорил Валентайн, и он прав. Война? Что изменят новые жертвы? Ничего. Что я должна сделать? Забыть? Я не смогу забыть».

***

Веранды ее дома в Абэнорде выходили на реку. Стикс нес свои воды на юг, в залив Теней. Река бесшумно спускалась с гор и текла по равнине. Много лет назад жители Оссатуры создали каменную набережную для своей одинокой королевы, разбили сады. Яркие цветы — алые, сиреневые, синие, карминно-красные, оранжевые, искристо-голубые, — не имели запаха. Белладонна шла по этим мертвым садам без удовольствия. Лепестки, нежные, она это знала, касались бесчувственных ног. До рук, толкающих колеса инвалидной коляски, цветы не доставали. Сады сменились набережной, набережная — мостом, за мостом, среди праха, ее ждала стена.

Осиротевшая Оссатура была тиха, как земли забвения. Рыцари скрывались в долины Нойры, жители спрятались в охладевших переходах бывшего царства Ситри. Белладонна осталась наедине со своей болью.

Валентайна похоронили там же, где было найдено тело — на склоне гор, около Палаис-иссе. Белый мраморный гроб украсил холодные северные земли. Белладонна не смогла заставить себя прийти к могиле. Она слышала, что тысячи жителей Мосант пришли к телу в знак почтения, как когда-то их предки приходили к могиле его отца, Вердэйна. Говорили, что Валентайн погиб настоящим рыцарем. Белладонна не видела более смысла в «рыцарской смерти». Исход один. Обожженная бездной, она это знала.

Тело Ситри осталось ненайденным. По ней не пели панихид.

Белладонна гуляла по садам, вспоминая прошлое и не задерживаясь в настоящем. Настоящее женщину волновало мало. Валентайна больше нет. Синаана в безопасности, война прекратилась. Очередная глупая война. Донна подошла к самой границе своих владений. Там стояла стена, отделявшая Оссатуру от владений других Клинков. Земли Эллионы пустовали; устье Селирьеры скрывалось в облаке пепла и тумана. Пустая, бесплодная земля, как душа Валетты Инколоре. На ней нет ничего и не будет расти никогда.

Уже иссохли и стали пылью и морским песком большинство земель Мосант. Скоро воды уйдут в небытие, избавляясь от яда жизни. Слуги Майриора покинут этот мир и начнут покорять Чарингхолл. Новое солнце осветит Мосант.

Так обещал Майриор.

Майриор, обещавший бессмертие Валентайну (о Ситри и других Белладонна уже не вспоминала) и отобравший его. Слова не значили ничего. Пустые обещания.

— Ты лгал нам, — прошептала Белладонна. Рука коснулась трона, стоявшего рядом, у самого края стены. Валентайн сидел здесь иногда, поглощенный мыслями о западе. Он строил планы, которым было не суждено сбыться. Майриор разрушил их, разрушил и жизнь Валентайна. О своей она даже не думала.

— Неужели вы оставите все так, моя королева? — раздался шепот у уха.

Белладонна чуть повернула голову в сторону Леонарда. Старик стоял, опираясь коленом на холодный пол стены, выложенный матовым базальтом, у ее ног, приклонив голову. Леонард был во много раз старше ее…

— Что я могу сделать? — с некоторым безразличием произнесла она, снова переводя взгляд на трон. Обожженные кости черепа чернели, контрастируя с чисто-белой кожей другой стороны лица. Красота Белладонны не ушла: она стала другой, более яркой, более опасной. Швеи Оссатурлэма по просьбе госпожи готовили ей маску.

— Что можно сделать в инвалидном кресле, — продолжила она, смотря вдаль. — Ты несешь меня на руках к обеденному столу, а Френ моет в ванне. Я не различаю сладкого и соленого. Ноги не слушаются, второй глаз начинает слепнуть. Это не то, что я ждала от жизни, но оно есть, Лео. Глупо это не признавать. Я знаю, что ты хочешь от меня, и говорю — нет. Я не хочу новых жертв. Я не хочу новой войны, в которой никого не смогу защитить, только наблюдать с этого, — Белладонна с ненавистью взглянула на коляску, — постамента.

— Она начнется без вас, миледи. Вопрос в том, кто возглавит восставших. Синаана не слепа. Люди видят, кто на самом деле борется за величие королевства. Битва при Анлосе заставила их задуматься. Огонь Оссатуры — решиться. Это не в вашей сущности, миледи. Вы не отвернетесь, я знаю. Моя госпожа всегда была тверда и объективна. Стремилась к справедливости. Поэтому мы любим вас и называем королевой. Спросите себя: вы заслужили то, что случилось? Заслужили ли мы? Подумайте об этом. Никто, кроме вас, не приведет Синаану к победе.

Белладонна сжала руку, обожженную лавандой. Пламя заплясало у нее на ногтях. Обручальное кольцо, подаренное Валентайном, Майриор расплавил прямо на ее пальце, оставив малозаметный шрам. Вспомнив об этом, о всех иных причинах, назревших за годы служения, Донна кинула озлобленный взгляд на небо. Где-то там, за тучами, пряталась надоедливая луна. Такая же надоедливая, как ее мертвые бесполезные ноги.

— Что ж, Лео, — негромко сказала Белладонна. — Мне нужно к кузнецу, и поскорее.

========== Глава 47 Глубинный клинок Синааны ==========

18 число месяца Постериоры,

Анна де Хёртц

Дорога шла в гору уже сорок минут.

Анни, признавалась она себе, незаслуженно повезло в руинах Бродов, ведь именно там, истерев ноги в кровь, она нашла коня. Бедняга оказался привязан к опустевшей поилке — к кому из них судьба отнеслась более благосклонно? Анни без труда прожгла веревку. Несмотря на пройденный путь, она была полна сил. Анни вела злость — самая лучшая подпитка для огненных чар. Злость, ненависть и абстрактная обида заставили преодолеть северные горы и бурелом за считанные часы. Порой она не понимала, где находится, и приходила в себя спустя много миль. Ноги упрямо вели на юг.

В Бродах Анни решила перейти реку и направилась в Хедею — маленький городок у горного перевала. Здесь ее ждало разочарование: над главными воротами развевался флаг королевства. Отметив, что Хедея абсолютно цела и сдалась, несомненно, без боя, Анни вновь начала спускаться вниз по реке. Дойдя до пепелищ деревни, название которой она запамятовала, де Хёртц решила вернуться на другой берег — ей показалось, что на правом видны костры. Это стало ошибкой. Левый оказался более крутым, и бедному коню пришлось гарцевать на узких тропках. Постепенно тропка стала разбитой дорогой, но продолжила идти в гору. Анни забеспокоилась было, что потерялась, но надоедливое солнце подсказало, что она движется правильно. Если, конечно, Король не приказал ему заходить на востоке.

Вечер становился темнее, ветер — крепче.

Отчаявшись при виде первых звезд, Анни решила сделать привал. Найдя место, где дорога огибала скалу, де Хёртц попросила коня остановиться. Здесь порывы не сносили с ног, а у самой скалы — вовсе не чувствовались. Сотворив костер, она села на каменный уступ и подумала, что смогла бы уснуть в любом месте, даже если бы, например, рядом выли волки или уходила под воду земля. Глаза закрывались. Мышцы болели, но больше всего беспокоил зуд, поразивший шею. Наверное, она поцарапала ее в лесу, иной причины Анни не находила. Почесав место предполагаемой царапины, де Хёртц обнаружила на ногтях запекшуюся кровь. В полумраке она приобрела странный буро-серый оттенок.

Не успела Анни удивиться, как конь лизнул ее пальцы и опустился рядом.

— Пить хочешь? — жалобно спросила Анни и погладила «спасителя» по горячему боку. — Я тоже. И есть. Ты хотя бы траву пощипал, а я с самой тюрьмы… Даже раньше! С яблока, который перед приходом Йонсу съела, еды не видела! — Анни задумалась и обескураженно заметила: — Шесть дней…

Желудок, меж тем, молчал. Голод расположился где-то в голове. Еще один странный факт, который следовало отложить в одноименную «копилку». Эта копилка давно переполнилась, и потому Анни, приобняв коня за шею, упала рядом с ним и сама не заметила, как заснула. Сны ждали ее.

Сначала Анни увидела серую долину и бесплотные струи дождя над нею. Сквозь слой пепла пробивалась трава; с гор бежали потоки и соединялись в разбухшую, точно напитавшийся кровью комар, Сёльву. Река затопила руины пригорода. Анни не успела разглядеть бывшую столицу империи. Она будто взлетела во сне, кометой преодолела развалины Анлоса и сразу начала падать вниз, в знакомое ущелье. Здесь умер Лисси. Здесь сорвалась Ситри. И, кажется, однажды сорвалась она сама.

Анни уже испытывала нечто похожее, видела такие же картины: и грязно-серые склоны провала, и острые камни внизу. Только тогда, раньше, дно покрывал туман. Сегодня его не было, и ничто не мешало Анни разглядеть лежащее внизу тело, стаю оборотней и пятна пепельной крови. Она с удивлением узнала в теле еще живую Ситри. Стальной клинок кричал, отгоняя оборотней, но они не желали слушать никого, кроме вожака. Кто-то грыз оторванную руку, кто-то пытался дотянуться до ног, остальные рычали и старались выхватить чужую добычу. Два оборотня, приколотые железными прутами к земле, тихо скулили, трое — перестали дышать. Ситри пыталась вызвать еще пару прутов, но оказалась слишком вымотана. На ее коже проступила черная сеть сосудов, роскошные зеленые пряди выпадали на глазах, но Ситри не оставляла бесплодных попыток отбиться — оборотни не отступали. Волк с седой шерстью и рассеченным ухом внимательно наблюдал за стаей и изредка рычал. Это значило, что оставлять Ситри в живых не собирались.

Жалость? Удовлетворение? Анни не понимала, что чувствует. Недоволки раздирали вампиршу, за душой которой тянулся кровавый след длиною в пару тысяч жизней. Бесспорно, в глазах других Ситри Танойтиш заслуживала казни. Вот только… вот только почему в Анни крепла уверенность, что след появился «благодаря» ей самой? Странное заявление совести, ведь впервые Анни встретила Ситри в Палаис-иссе.

«Почему люди становятся злыми? — подумала Анни. — Не рождаются же они такими! В детстве все добрые. Что-то происходит… От них требовали слишком многое или не благодарили. Или не любили! Вот почему». Наверное, Ситри, как Китти Вилариас, не знала, что такое теплые семейные вечера, уют и друзья рядом. Иначе бы не сбежала из империи в королевство — иначе ей бы было что терять.

Жалость оказалась настолько сильна, что из глаз Анни брызнули слезы. Во сне! Слезы! Разве это нормально: ощущать влагу на щеках и щемящую боль в груди во время ночных сновидений? И, главное, из-за кого? Анни сердито отвернулась в сторону запада. Мрачные леса, болота и горы за ними. Если страдать от каждой чужой смерти, пришедшей на днях в этот клочок Мосант, то можно лишиться рассудка.

— Вон.

Когда прямо перед ней появилась фигура Леты Инколоре, Анни отступила на шаг. Бесплотный клинок королевства стоял спиной к ней. Он попросту прошел сквозь Анни — кто из них был бесплотным на самом деле? Судя по тому, что оборотни разбежались от голоса Леты кто куда, ответ был очевиден. Анни де Хёртц стала гостьей в этом воспоминании. Она со страхом изучала резкий силуэт Леты, белые одежды, покрытые инеем, и гадала — реально ли то, что она видит? Если да, то как это может быть? Если нет, то какова причина странного сна? Он отличался от прежних глупых дежавю.

От реальности этого сна хотелось сбежать. Анни закрыла глаза.Она совершенно не горела желанием видеть, что случится дальше. Она… она уже знала, что будет. Просьба о помощи. Отказ. Понимание происходящего. Гордость Ситри испарится вслед за отобранным Королем благословением. Она будет кричать, зовя на помощь, но заклятие бездны прозвучит все равно. Вместо друзей придут боль и смерть. Ситри Танойтиш погибнет от рук «своих» и никогда на вернется на земли Мосант. Ее душа будет уничтожена. И откуда она, Анни, это знала? Ответа не было, но крик подтвердил все предположения.

Она открыла глаза уже в другом месте.

— Не хочу, чтобы все начали так считать.

— Не думал, что тебя продолжает заботить чужое мнение.

— Разве тебе никогда не хотелось достойного отношения к себе?

Мару сидела перед трюмо. На ней было красное платье с глубоким вырезом и тяжелое золотое колье, натершее шею до серых пятен. В зеркале отражалось ее лицо и чьи-то руки на плечах Мару. В отличие от предыдущего сна, здесь Анни не наблюдала немым свидетелем, а была тем человеком, что столь эгоистично отозвался о чужом мнении. Он же держал Мару. «Свои» руки размывались, а женщина в алом платье оставалась четкой. Анни видела каждое крепление на колье.

— Тебе не хотелось признания? Не от случайных людей, нет. От того, кому не побоялся отдать себя, кого считаешь кем-то особенным, — продолжила Мару. — Мы вместе шестьдесят лет — ты до сих пор прячешь меня ото всех, будто стыдясь. Стыдно мне! Не могу понять, кем тебе прихожусь. Надоело делать уступки, но давить считаю омерзительным делом. Ты появляешься раз в неделю, чтобы напомнить о себе, и исчезаешь. Не могу доверять.

Она кинула на человека рядом осуждающий, напряженный взгляд.

— Кто я для тебя? Знаю, что во мне нет огня, но все же?

Картина чуть изменилась. Анни наклонилась к шее Мару и, внутренне дрожа, оставила поцелуй. Это был сон, но без сомнения чужое действие заставило сердце биться чаще. Губы касались холода и шелка. Мару смотрела на размытую тень в зеркале без эмоций… наверное. Может, Анни их просто не видела? Была слишком глупой, чтобы заметить под сдержанностью настоящую жизнь?

— Лучший в мире соратник, — услышала Анни неясно звучащий голос. Мару улыбнулась краешком губ. Колючие кристаллы потеплели, расплавились и вновь стали сияющими озерами, которые помнила Анни.

— Я помню, что писала в том письме. Ты нужен мне, а я — тебе. Помню, кого ты потерял, и ценю память о ней. Просто… — сорвалось у Мару глупое слово, — иногда сердце все же побеждает рассудок. Мне нужно доверие. Хотя бы оно — с неуместными чувствами я справлюсь сама.

«О ком она?» — подумала Анни, и внезапно сон смыло влагой. Она чихнула и открыла глаза. Ночь. На Анни смотрели два малахитовых камушка, а кожу обжигало чужое дыхание. Сначала она испугалась, но потом поняла, что это конь.

— Дурак, — буркнула Анни и вытерла лицо рукавом.

Почему она видела сон глазами мужчины? Этого Анни не могла понять. Не могла понять и того, почему прикосновение к Мару привело в такой трепет. Она ведь… женщина? И к тому же Анни вроде бы поклялась ее ненавидеть? «Ну да, ненавижу. Это не мешает понимать, какая она красивая, — заметила де Хёртц, обращаясь к внутреннему обвинителю. — Это было бы недальновидно, не замечать достоинств врага, на которых тот может сыграть!»

Конь зафырчал, отвлекая ее от мыслей.

— Как жаль, что я не умею разговаривать с лошадьми. Уверена, ты разумнее большинства людей! Сказал бы, что я дура! Только дура могла пойти на восток. Тут ничего нет, а как вернуться назад — непонятно. Есть нечего, холодно… Хоть к синаанцам спускайся! Не зря меня Эдгар взрослым ребенком называл. Нормальные взрослые не жалуются лошадям на жизнь.

Конь снова зафырчал.

— Да что не так? — наконец заволновалась Анни. — Идет кто-то?

Де Хёртц была готова поклясться, что безымянный друг кивнул. Она прислушалась. Шелестели крылья мотыльков, пищали комары, обходя ее стороной… и где-то внизу крался человек. По крайней мере, он шел на двух ногах. Анни захотелось принюхаться, но мысль показалась ей бредовой. Она что, собака? Жизнь, конечно, наступила собачья, однако не настолько… «Даже защититься нечем, только огнем», — раздосадованно подумала Анни и сжала кулаки. Сил хватит. У нее — абсолютно точно. Злостью на правителей двух половинок Мосант Анни могла бы питаться вечно. Играют подданными, точно в куклы! Как не вспомнить слова Мару, сказанные во сне: «Тебе не хотелось признания от того, кому не побоялся отдать себя, кого считаешь кем-то особенным?» Король и императрица были теми «особенными». В их глазах любой, например, Анни, настолько жалок…

— Эй! Здесь есть кто-нибудь?

Приятный мужской голос заставил ее выглянуть из-за коня. Пока она думала о всякой абстрактной ерунде, в реальной жизни успело что-то случиться — как всегда.

— Здравствуйте, — оробев при виде возникшего силуэта, поздоровалась Анни, после чего запунцовела от ответного возгласа.

— Подумать только, такая юная красавица бродит по горам в одиночку! — с акцентом, который Анни охарактеризовала как «тягучий», вопросил незнакомец.

— Я не красавица, — сказала она, чтобы что-то сказать. Мужчина махнул рукой, показывая, что прозвучала полная чушь. Он постепенно оказывался ближе и ближе.

— Постороннему знать лучше, — назидательно произнес он и поклонился. — Ричард, к вашим услугам.

Анни заметила, что он довольно симпатичный, хотя не смогла бы объяснить причину. Вполне может быть потому, что сказал ей комплимент.

— Анни, — представилась она. Фамилию, несмотря на доброжелательность, называть было боязно. К тому же Ричард не назвал свою.

— Интересное. Так звали… кого же так звали? Губернатора Веневера, если не ошибаюсь, только он мужчиной был — протянул мужчина, искоса поглядывая на нее хитрыми глазами. Хитрость, разумеется, им придавал зеленый цвет. Анни вспомнила нависшее перед ней лицо Ситри Танойтиш и вздрогнула. Ричард остановился у костра. Он был высок, худощав и крайне изящно сложен, словно кукла. Дорожный костюм лишь подчеркивал его плюсы. «Есть же такие люди, которые и в болоте будут красавцами», — подумала Анни и спрятала лицо за крупом коня.