Необычайная история Йозефа Сатрана [Франтишек Ставинога] (fb2) читать онлайн

Франтишек Ставинога Необычайная история Йозефа Сатрана

Йозеф Сатран, по прозванию Палец, работал во вторую смену. И потому первую половину дня посвящал самым неотложным хозяйственным делам, стряпал обед, прибирал в доме или копался в потрохах какой-нибудь авторазвалюхи у себя во дворе.

В то утро он наращивал кирпичную трубу асбестовой. С его крыши открывался вольготный и живописный вид на всю Долину Сусликов. От взора Пальца не могло утаиться и то, что Андула Благова, озираясь, незаметно проскользнула в дом мастера портняжного дела и бальных танцев Леоша Коничека.

Пальца этот факт никоим образом не радовал, ибо в Андулу он был влюблен. Впрочем, Йозеф Сатран был влюблен, конечно же платонически, во всех женщин из Долины Сусликов и тяжко страдал от того, что они, как правило, отдавали предпочтение не ему, а кому-нибудь другому. С того часа, когда доктор Гелена Филипова обрабатывала кровавую отбивную, в которую превратилась его левая рука после взрыва капсюля, он влюбился и в нее тоже и испортил этой доброй докторше не одну минуту жизни.

Палец мог справиться с любой, и с более сложной технической проблемой, нежели обыкновенное увеличение печной тяги. И хотя соседи в Долине Сусликов постоянно подтрунивали над его неудачами на любовном фронте, они весьма высоко ценили его золотые руки и почитали технический талант. Йозефу Сатрану вполне под силу соорудить тут же, совсем из ничего все что угодно, да еще и задарма.

Он давно уже был взрослым парнем, каковыми у нас считаются мужчины, достигшие двадцатипятилетия. Но повзрослеть окончательно ему никак не удавалось.

Еще при жизни отца он выучился на слесаря и слесарил в мастерских шахты «Февраль», ремеслом владел блестяще, даже после того, как от игрушек со взрывчаткой на левой руке у него уцелел один-единственный большой палец. Средний срезало взрывом под корень, а от безымянного остался жалкий обглодыш. Указательный же с перебитым сухожилием скрючился углом. Кроме большого пальца повезло, пожалуй, еще и мизинцу, у которого оторвало лишь фалангу. Хирургу удалось спасти часть ногтевого ложа, из которого теперь торчал ноготок-уродец, похожий на коготь орла.

Впрочем, внешний вид Пальца и без того не ласкал взоры девиц. Застенчивый до нелепости, тощий, долговязый и мосластый, как новорожденный теленок, он доверчиво лупил светло-карие глаза, вызывая подозрение, что, начни кто-нибудь утверждать, будто Колин^[1] стоит на труднодоступной вершине, он поверит и этому. Прямые, жирные, вечно немытые патлы он отпустил по моде до самых плеч. Стоило ему повернуть голову, как эта неопрятная грива взлетала, и казалось, что на голове у него нахлобучен изодранный в клочья зонтик. Дышал Палец раскрытым ртом, ибо нос его был забит аденоидами.

Главной же причиной того, что девушки не принимали Йозефа Сатрапа всерьез, был тот факт, что он окончил специальную начальную школу для умственно отсталых детей. И надо сказать, что тут имела место принципиальная педагогическая ошибка учительницы Шафранковой, в достаточной мере неврастеничной и честолюбивой дамы, сурово сжатые губы которой очень походили на капкан браконьера. После двадцати пяти лет ярких педагогических неудач судьба послала этой невезучей училке, пожалуй, идеальный класс. Единственным темным пятном в этом отборном цветнике наших надежд был ученик Йозеф Сатран. К чести учительницы Шафранковой будь сказано, до самого четвертого класса начальной школы она прилагала максимальные усилия, чтобы пробудить дремлющий интеллект ученика Сатрана и дотянуть его познания до выдающегося уровня своего идеального класса. Но ученик Сатран так и не сумел понять, на кой ляд ему нужны какие-то там стороны света, коли их можно определить с помощью того же компаса или по солнцу, ведь в учебнике краеведения черным по белому сказано, что уметь определять стороны света должны моряки, плавающие на океанских судах, путешественники в необитаемых краях, солдаты на марше в неизведанных лесах, туристы, заблудившиеся в незнакомой местности, и тэдэ.

Ученика Сатрана Йозефа не тянуло на палубу заокеанских судов. Не манили также путешествия в необитаемые края, а мысль о непроходимых джунглях просто ужасала. Он не жаждал стать туристом и шататься в незнакомой местности, и уж тем более забираться в эти таинственные тэдэ, ибо он не ведал, что это такое. В свои девять лет он имел весьма точное представление о том, чем заполнит свое время, когда избавится наконец от непонятных требований и претензий учительницы Шафранковой. Его рациональный ум отрицал какую бы то ни было абстракцию, и все проявляемые им эмоции носили исключительно практический и технический характер.

Учительница Шафранкова придерживалась случайно подхваченных ею психологических теорий такого примерно плана: «птица» есть птица, по всеобщей классификации, но прежде всего это животное. Отличительные свойства этого животного — наличие перьев и умение летать. Голова учительницы Шафранковой была забита всяческими прикладными психографическими структурами, долженствующими помогать учащимся отвечать на вопросы типа: что есть птица?

Вырванные из контекста, подобные тесты выглядели достаточно невразумительно. Учительницу Шафранкову в глубине души мучили догадки, что педагог она на самом деле никудышный, поскольку не способна освоить азы психологии. Что касается пункта первого, то это соответствовало истине, но знание или незнание душеиспытующих наук никак не могло повлиять на ее педагогическую квалификацию.

Стремясь утаить сей свой предполагаемый недостаток, Шафранкова выносила жестокие вердикты при оценке умственных способностей своих учеников, чьей души она абсолютнейшим образом не понимала. Что касается ученика Сатрана Йозефа, тут она пришла к твердому убеждению, что его необходимо изъять из обычной школы и поместить в заведение для умственно отсталых. Родителям Сатрана она сообщила, что их сын проявляет исключительное отсутствие интереса к знаниям и без специальной школы из него вырастет редкостный экземпляр тунеядца и обузы для общества.

Ученик Йозеф Сатран, однако, отнюдь не был плохо подготовленным к жизни. Он унаследовал от своего отца страсть к механике.

Йозеф Сатран-старший за гроши — каких-нибудь пять или десять сотенных — покупал остов автомашины и не знал большего счастья, чем копаться в моторах и механизмах, валяясь под жестяной развалиной без окон, дверей, колес или прочего, что хотя бы отдаленно напоминало автомобиль, до поздней ночи. Чтобы потом, непомерно счастливым и до невозможности усталым, с руками, по самые локти перемазанными в масле, свалиться в чистую постель.

Папаша Пальца приволок во двор своего домишки корпус старичка «тудора» выпуска сорок восьмого года и добыл через девятнадцатые руки мотор от «октавии» без каких-либо признаков жизни. После чего отправился в Пльзень и в специализированном магазине купил диски и «обувку». К этому залатанному монстру он приспособил указатели поворота от старого автобуса и торжественно выехал со двора. Сношенные шаровые пальцы бросали машину от тротуара к тротуару, потому что Сатран-старший позабыл проверить управление.

Хотя Сатран-отец и был одержим страстью автолюбителя, но выхлопотать технический паспорт для неуправляемой машины все же не решился. Шаровые пальцы были дефицитом, и найти их даже для более современной машины оказалось невозможным.

Слепленный на живульку «тудор» так и остался стоять в углу двора Сатранов тихим памятником его неистребимому усердию. Но Сатран-старший не отчаялся. Дня через три он приволок корпус машины, рядом с которой неподвижный «тудор» выглядел как автомобиль нефтяного магната.

В отличие от своего папаши Палец, кроме страсти к механике, был наделен еще и талантом. В девять лет он мог снять головку блока и невооруженным глазом определить, в каком состоянии находится клапан, только лишь подгорел или наполовину уже сожжен. Умел сменить тормозные колодки, в большинстве случаев сношенные на нет. Промыв в бензине безнадежно заржавевший тормозной тросик, он принуждал его к послушанию.

Со временем со двора Сатранов перестали выезжать разномастные стреляющие выхлопом уродины с висящими на дверцах ржавыми замками от крольчатника. Сатран-старший стал гонять по дорогам в профессионально собранных машинах, чье изначальное происхождение мог определить лишь специалист.

Однажды, летя по шоссе на таком чуде техники, он переоценил свои шоферские возможности, как до сих пор переоценивал свое искусство механика, и на крутом повороте разбил вдребезги машину, найдя для себя среди обломков железа мгновенную гибель.

Чтобы уберечь единственного сына, мать Йозефа Сатрана запретила ему какую бы то ни было автомеханическую деятельность возле своего дома. К этому времени Палец уже почти выучился на слесаря и стал замечательным механиком. Запрет он переносил тяжело. Позже приятель шахтер разрешил ему поставить у себя во дворе «велорекс», приобретенный за сто восемьдесят пять крон. Езда в подобном трехколесном костоломе, чей ветхий скелет был небрежно прикрыт залатанным брезентом, больше походила на метания взбесившегося быка по обледеневшей пашне, нежели на комфортабельное путешествие.

Нашлась одна девица по имени Консуэла Плечистая, которая снизошла до того, чтобы прокатиться с Пальцем на эдаком «чуде».

Консуэла отличалась очень красными и словно отполированными до блеска икрами ног, кроме того, ноги ее были необычной формы: с внутренней стороны прямые, будто их прочертили по линейке, в то время как их внешние контуры изгибались наружу буйным полукружием. К тому же Консуэла страдала каким-то стоматологическим заболеванием, в результате которого распухшие десны верхней челюсти свисали на нижние ярко-красными сосками. Консуэла любила громко и без причины хохотать. Зубы у нее были мелкие и серые, и потому ее улыбка напоминала картинку из детской сказки про серых мышек, выглядывающих из-под карминовых пуховиков.

В течение всей этой довольно шумной поездки она излагала Пальцу опасения своей матушки, как бы она, Консуэла, спаси бог, «куда-нибудь не подзалетела», ибо все мужики, а «главное, моторизованные», завозят девушек «подальше от людей», чтобы «предаться своим безудержным страстям».

Пальцу и в голову не приходило предаваться чему-либо безудержному. И, хотя «велорекс» вдруг намертво встал посреди леса, однако предаваться страстям у Пальца не было никакой охоты: «велорекс» забастовал сам по себе.

Палец попытался запустить мотор. Трехколесное чудо, рванувшись вперед, подпрыгнуло разок-другой, словно вспугнутая лягушка. Тогда бедняга Палец под взглядом дико хохочущей Консуэлы молча разобрал жиклёр.

Но и прочищенный жиклёр не придал машине необходимой плавности. Впрочем, опытный механик Палец уже знал, что дефект не в карбюраторе. День был сырой. Машина всю зиму простояла, возможно, в баке отстоялась вода. Или попала грязь. Но Палец решил добраться до дому во что бы то ни стало, потому что Консуэла проявляла нетерпение и дико хохотала.

Тем не менее в Пальце и теперь не взыграли безудержные страсти. Непослушание «велорекса» просто-напросто оскорбило его честь механика и шофера, кроме того, он хорошо знал «матушку» Консуэлы, которая работала в той же шахте, что и он, только наверху, и штейгеры перебрасывали ее один другому, как дохлую кошку. Пани Плечистая-старшая была существом с неважнецкой трудовой моралью, одаренная к тому же чрезмерно раздутым эротическим воображением. Она любила ворваться среди ночи в ближайший милицейский участок, чтобы драматически живописать перепуганному прапорщику Ванеку, как на безлюдной улице на нее напал типчик ярко выраженного мужского пола, обнаженный от пояса книзу, а в обратном направлении укутанный в черную куртку с капюшоном, в прорези которого сверкали безумные глаза. После чего прапорщик Ванек добросовестно патрулировал в указанном месте, но обнаруживал лишь две-три смущенных парочки влюбленных да старенького пана учителя Гампапу, который лечил бессонницу ночными прогулками. Пани Плечистая была исключительно безразлична к личной гигиене, восполняя это парфюмерией, а хорошее воспитание — напыщенными фразами из бульварной литературы.

Ввиду все растущего дефицита на литературный брак пани Плечистая переключилась на кинобрак, ввозимый нашими закупщиками из США, или, как они себя величали, страны неограниченных возможностей, где творцы симулируют интерес к расовым да и другим жгучим проблемам современной жизни и где в боевиках вместе с героями бывает большей частью удушен, удавлен, линчеван или иным образом отправлен на тот свет даже намек на хороший вкус. И пока один из таких фильмов шел в живенских кинотеатрах, мамаша Плечистая из кинотеатров не вылезала, а после каждого ее посещения прапорщик Ванек кидался на поиски злоумышленного насильника. Если же в живенские кинотеатры по ошибке попадал фильм хороший, скажем, Элии Казана или Джона Шлезингера, пани Плечистая писала сердитые заявления в культурную рубрику периодической печати, посрамляя в них экспортирующие организации.

Консуэла, хихикая, поддерживала разговор, а Палец поддерживал на ходу свой шальной «велорекс». Нельзя сказать, что у него полностью отсутствовало желание влюбиться, даже в Консуэлу Плечистую. Ведь большого выбора у него, как известно, не было. Палец не обладал ни одним качеством из тех, что мечтают девчонки увидать в своих потенциальных женихах, да и словоохотливым его назвать было бы большим преувеличением. Кроме профессиональных терминов, в его лексиконе содержалось слов эдак двадцать пять, из которых двадцать было нецензурных. Танцевать Палец не танцевал. И этому сложному и, для начала знакомства, чрезвычайно необходимому искусству его не сумел обучить даже мастер портняжного дела и бального танца Леош Коничек, хотя около самого уха своего подопечного отстукивал ритм вальса: и-и раз-два-три, и-и раз-два-три, а в начале курса обнадеживающе провозгласил, что выучивал плясать карманьолу и не таких медведей.

Во время танцев Пальцу казалось, что природа наделила его значительно меньшим количеством суставов, чем его сверстников.

С самого детства Йозеф Палец слышал, как отец, лежа под очередным механическим монстром, матерится, не умея иначе выразить недовольство собственными неудачами, нежели словом, перешедшим к нам из досоциалистических общественных формаций. Это слово стало для Сатрана Йозефа словом-паразитом, как у другой части молодежи, скажем, обращение «чувак — чувиха».

Так, например, он извинялся перед дамой, которой отдавил ноги:

— Я, барышня… извиняюсь, то есть… этово… стервь… пардон!

Из-за аденоидов он гнусавил, и потому конец фразы не всегда бывал произнесен четко и она звучала как личное оскорбление.

Девушки считали Йозефа Сатрана грубым или, того хуже, просто распущенным хулиганом и дружно отказывались от его провожаний.

Все, но не Консуэла Плечистая, в тот прохладный весенний вечер, когда они возвращались из тряского путешествия. Она, правда, попросила, чтобы он не подвозил ее к самому дому, и у нее были на то свои причины. Она велела проводить ее пешком и страшно при этом хохотала.

Палец затолкал «велорекс» под могучий каштан, отважно взял Консуэлу за руку и гордо повел к дому.

Консуэла заливалась безудержным хохотом. Такая уж у нее была веселая привычка, в эту минуту поддержанная уверенностью, что за ней и провожатым подглядывает из-за шторы бывший жених, с которым она разошлась в прошлый вечер. Экс-суженый был обучен на пекаря. При помощи родителей, деда с бабкой, дядьев, теток и одного доверчивого двоюродного братца он одолел покупку «трабанта» за тридцать шесть тысяч, из коих две трети должен был еще выплачивать. На работе он мог разжиться не более чем парой булочек, которые, остыв, имели вкус резиновых покрышек и вызывали подозрение, что их не пекли, а сушили на крыше. От горячих булочек Консуэлу пучило. Угроза быстро разбогатеть была для пекаря столь же велика, как рыбе погибель в водной пучине.

Консуэла завлекала еще каменщика и облицовщика в одном лице. Этот пройдоха, кроме своих ремесел, овладел также сложным искусством получастных коррупционно-левых профессиональных субпоставок. Получастных потому, что большую часть облицовочного материала он попросту крал на родном предприятии; как человек предприимчивый, он тем самым входил как бы в долю с социалистическим сектором. Впрочем, иных причин там трудиться у него не имелось. В свои тридцать пять лет он был сказочно богат. Ездил на плавно покачивающейся «татре-613», выгодно купленной из вторых рук. Консуэле было неизвестно, что ему отказали уже несколько невест из-за его фантастической скупости и по той же причине бросила жена, сбежав с двумя малолетками. Он жил вместе с родителями в большом новом особняке с холлом и тремя ванными комнатами, дом он оценивал в полмиллиона. Ходили слухи, будто он позволял жильцам купаться только раз в неделю, по субботам, если они соглашались мыться в той же воде, что осталась после него. Жене он выдавал для супа рисинки по счету, а на ночь останавливал часы, чтобы не снашивались.

Он несколько раз прокатил Консуэлу в своей дорогой машине, полагая, что чрезмерных претензий у девчонки, которая неустанно хихикает рядом и кокетливо моргает белесыми ресницами, из-за этого не появится. Совершенно очевидно, что надежды Консуэлы Плечистой на этого Гарпагона, выражаясь мягко, были пустыми.

Столь же преувеличенными были и ожидания Пальца, что на Консуэлу произведет впечатление его залатанный «велорекс». У Пальца не было шансов и против задолжавшего по уши пекаря. Он, Палец, играл роль подсадного ухажера в Консуэлином стремлении доказать собственную неотразимость своим мнимым кавалерам. Инсценировкой провожанья Консуэла, увы, тщетно пыталась досадить пекарю, которому она и ее мамаша достаточно обрыдли. Следить из окна за передвижениями этой смешливой и красноногой экс-невесты ему и в голову не приходило. Первоначально Консуэла замышляла кататься вокруг пекарева дома в «татре-613», но ее владелец по субботам и воскресеньям был особенно занят своей получастной деятельностью, и Консуэлино предложение, прерываемое хохотом, решительно отверг.

Палец, вышагивая своей журавлиной походкой, проводил Консуэлу до самой калитки.

У калитки засмущался и встал, переминаясь с ноги на ногу. При несомненной скромности он все-таки полагал, что один-единственный поцелуйчик и возможный намек на следующее свидание — не слишком высокая плата за трудную поездку в ненадежном драндулете.

— Привет, — сказала Консуэла лаконично и неблагодарно. Из дому доносилось унылое завывание ее мамаши. Она, видимо, пела, а может быть, кто-нибудь поставил ей на ногу тяжелую мебель.

— Погоди, — произнес Палец. — Поди-ка.

Это предложение отнюдь не походило на любовный зов. Скорее, создавало впечатление, что он хочет предупредить о какой-то погрешности в ее туалете.

— Чего? — спросила Консуэла.

— Я — (тут вклинилось то самое непечатное слово) — хотел тебе кой-чего сказать.

Слово-паразит так развеселило Консуэлу, что серые мышки ее зубов едва не выскочили из-под карминовых пуховиков.

Палец стоял разинув рот и записным оратором не казался.

— А ты мне лучше напиши, — крикнула Консуэла, давясь смехом, как другие девчонки давятся рыбьей костью. И исчезла в доме.

Любая ирония была глубоко чужда Пальцу. И к предложению Консуэлы он отнесся с полной серьезностью. Да! Палец написал Консуэле письмо, в котором спрашивал, как она поживает и что поделывает. Что он, дескать, поживает хорошо и вспоминает прекрасные минуты, проведенные с нею. Что будет делать Консуэла в следующую субботу? Он не станет ничего делать, если она, Консуэла, примет его приглашение еще на одну прекрасную поездку. Бензин он процедил через фланелевую тряпку, а бак промыл. И поедут они теперь гладенько, как по маслу.

И подписал: С уважением, преданный Сатран Йозеф.

Письменное излияние Пальца Консуэлу не слишком вдохновило. Письмо она кинула в печку и обратила свои поползновения на интересного получастника с «татрой-613».

Еще одно любовное фиаско вызвало у Пальца приступ задумчивости, усиленной тем обстоятельством, что мамаша Сатранова недолго скорбела по трагически усопшему супругу. Кроме стирки замасленного постельного белья, на ее долю в супружестве с ним ничего примечательного не выпало. Ей еще не исполнилось пятидесяти, и она вдруг стала свободной. По отношению к взрослому сыну, который умел все, а значит, и стряпать, она обязательств не имела. Со всем неистовством своего возраста она влюбилась во вдовца с двумя малыми ребятишками и переехала к нему в один из живенских микрорайонов.

Палец остался сиротой в родном доме. Тяжесть одиночества и недосягаемость даже самых малых любовных радостей обрушились на него более чем когда-либо раньше. «Велорекс» стоял теперь в его дворике, но одиночества радикальным образом не изменил.

— Я на тебя удивляюсь, — сказал ему по-приятельски шахтер Козел, тот самый, который во времена запрета на въезд автотранспорта во двор Сатрана держал его «велорекс» в своем гараже. — И чего бы тебе тоже не жениться, коли мать от тебя смылась?

— Никто за меня не идет, — загудел Палец по примеру всех отвергнутых парней и стал задумчиво разглядывать левую руку, которая походила на обглоданный ветром сук горной сосны.

— Чего на руку-то глядеть, — изрек Козел. — У мужика главное не маникюры. У мужика главное струмент да как он с домом управляется.

Козел критическим взглядом окинул прогнившие водостоки и покосившиеся, с облупленной краской, оконные рамы. Дом у Сатрана весьма мало походил на образец индивидуального строительства. Как только начинался дождь, в спальне в каждый угол ставили ведерко, а посредине таз. Отец на такую ерунду внимания не обращал. И Палец родился в этой развалюхе. В младенческом возрасте он то и дело сваливался в таз с дождевой водой и, пока не стал мужчиной, раз в неделю мылся в кухне в цинковой ванне. Ему и в голову не приходило, что будущей невесте такие бытовые условия могут показаться малость устаревшими.

— Я на тебя просто удивляюсь, — заверил его Козел в другой раз и отколупнул от ближайшего окна кусочек засохшей замазки. — На что глаз положишь — все у тебя в руках горит! С закрытыми глазами на любую работу мастак! Кому-никому за спасибочки все дела переделаешь, а собственный дом вот-вот на голову свалится. В такую халупу ни одна баба не пойдет. В твоей кухне ей придется похлебку мешать шестиметровым уполовником, да еще через окошко!

И крышу он окинул опытным взглядом. Был Козел по профессии плотник, на шахте работал крепильщиком.

— Попроси на шахте старые балки, — предложил он. — В поссовете тебе отпустят за гроши бэ-у черепицу. В пятницу ее снимем и к воскресенью, глядишь, крышу покроем. Что до остального — тоже сообразим, а пока дай объявление — и приходи к нам завтра обедать. Будут кнедлики со шпиком.

— Я сам умею стряпать, — ответил Палец.

Пани Козловой стукнуло сорок, она была красивая, и Палец никак не исключал ее из круга своих мысленных любовных объектов. Поглядывать на нее, когда она с горящими щеками суетится возле плиты, ему было отнюдь не противно, и, если б Козел каким-то чудом сгинул, он охотно остался бы с ней навсегда. В данной же ситуации Палец тяжело страдал, и особенно когда пани Козлова, нагнувшись, мыла перед домом ступеньки.

— Коли хочешь жениться, не хвались, что умеешь стряпать, — посоветовал ему многоопытный приятель.

Палец уцепился за совет старшего товарища, как щенок за мамкину титьку. Совет был неплох, Палец ухватился бы и за худший, лишь бы блеснула хоть искорка надежды избавиться от одиночества. Хотя, признаться, он не очень понял намек Козла о настоящем мужском инструменте. Палец признавал, что домишко его запущен, и загорелся желанием исправить то, что упустили два предшествующих поколения Сатранов. Хотя бы во имя будущей и неведомой пока невесты. А свой рабочий инструмент, заботливо уложенный в чистенько оштукатуренной мастерской, он и так содержал в образцовом порядке.

Кроме черепицы они достали в поселке новые оконные рамы, двери, кирпич и водопроводные трубы. На шахте вместо полагающихся ему казенных дров он получил забракованные балки и деревянные колодки, которые до определенной степени изношенности служат в шахте для клети. Козел связал из них превосходный переплет для крыши. Не прошло и месяца, как на доме Пальца уже красовалась отличная черепичная крыша. Во всей Долине Сусликов не было человека, которому Палец не починил бы будильник, водопровод, радио или мотор у автомобиля, а то и циркулярку. Капремонт дома Йозефа Сатрана стал делом добрососедской чести всей Долины Сусликов. Пан Прохазка, строитель на пенсии, которому Палец помогал поддерживать его возлюбленную «татрочку-120» в состоянии, соответствующем требованиям техосмотра, начертил план внутренней перепланировки дома. Здесь уничтожил деревянную переборку, там пририсовал ванную комнату и ватерклозет вместо соответствующей деревянной будочки во дворе.

В восторженном предчувствии близкого осуществления давно желанной мечты Палец выложил все свои скромные сбережения на кухонную мебель, газовую плиту и кухонную печь постоянного горения, словно новая хозяйка, надев фартук, уже ждет за дверью, чтобы поскорее замешать юшку.

Пальцу никогда не приходило в голову, что, оказывая услуги соседям по части механики, он совершает нечто, что требует благодарности или, более того, вознаграждения. Когда они вспрыскивали окончание ремонта, Палец перебрал крушовицкого двенадцатиградусного, и ему вдруг стало казаться, что все соседи и товарищи, которые до той поры над ним подтрунивали, суть ангелы небесные, с ласковым нетерпением ожидающие случая, как бы это обеспечить ему, Пальцу, сладкое и согревающее душу ощущение соседской взаимопомощи и бескорыстной любви. И он, Палец, которым пренебрегает даже красноногая Консуэла Плечистая, поглядывая на него сверху вниз, будто с копра, Палец-недоумок, который учился в особой школе и которого безжалостно покинула родная мать, такого счастья не заслуживает.

За всех этих неправдоподобно прекрасных людей он обнял своего отечески-доброго друга Козла и, всхлипывая, взревел, уткнувшись в его заляпанную известкой куртку.

Козел бросал беспомощные взгляды на развеселых товарищей.

— Ребята, — сказал он растерянно. — Палец-то у нас перебрал! Какой обалдуй постарался его накачать?

Никто не признался, и потому причина охмеления Пальца больше не разбиралась. Растроганного Сатрана уложили отсыпаться и, как во множестве более серьезных случаев, пришли к выводу, что виноват коллектив в целом.

Но если кто-нибудь вообразил, что теперь-то уж Пальцу пришлось изгонять девиц, жаждущих вступить в брак, из отремонтированного дома вилами, тот глубоко заблуждается!

В Долине Сусликов его знали как доброго соседа, который скорее откажется принять сто крон, чем прийти на помощь. На работе его считали надежным мастером. Но девчата на выданье все еще помнили — и красивый дом тому не мог возбранить, — что учился Йозеф в особой школе, да и сейчас он какой-то не такой.

Приведенное в порядок недвижимое отнюдь не укрепило мужской самоуверенности Пальца. Лицом к лицу с женской загадочностью он продолжал краснеть, как пожарный календарь, а если уж открывал рот, чтобы заговорить, то четко произносил лишь то слово-паразит, которое никоим образом невозможно считать самым подходящим для беседы с дамой.

Богатый технический словарный запас в женском обществе ценится невысоко. А девушек, интерес которых к компрессорам и двигателям внутреннего сгорания или в совершенстве отрегулированным тормозам был бы настолько велик, что они не заметили бы бросающихся в глаза странностей Пальца, пока не находилось. Если они и были, то почему-то не попадались на его повседневной трассе: шахта — Долина Сусликов.

Поначалу, пока внешний вид дома еще не приелся, его владелец поддавался ошибочной теории о необычайной притягательности ласкающей взор недвижимости. Он сумел дотащить чуть ли не силком до самой калитки двух-трех девчонок, но тщетно зазывал их зайти в дом, посмотреть внутреннее убранство.

Бегающий взгляд его очень светлых карих глаз, полуоткрытый рот и грубая речь, пересыпанная словами-паразитами, словно заяц, нашпигованный салом, вызывали скорее мрачные подозрения, чем желание остаться с Пальцем наедине. Наоборот, он легко приобрел репутацию опасного маньяка, который заманивает невинные жертвы в утробу своего дома, чтобы там изнасиловать. Всякая девица с радостью хвалится интересом, проявленным к ней маньяком.

— Я на тебя удивляюсь, — сказал ему Козел в третий раз, когда Палец на его вопрос, появилась ли у него наконец девушка, лишь растерянно пожал плечами.

— Говорил же, дай объявление!

Палец рос у Козла на глазах, и тот отлично знал, что он никакой не маньяк и не придурок.

— Да я… — тут следовало уже известное слово-паразит, — как его, не умею. Не знаю… чего там писать! — ответил Палец.

— Пиши, что ты идиот, — вконец обозлился Козел, но быстро сменил гнев на милость, ему было жаль Пальца. Он охотнее всего написал бы объявление за него сам, но управлял угольным комбайном лучше, чем владел пером, и придерживался мнения, что определенные вещи каждый должен делать сам.

Козел только сбегал домой и вернулся с газетой.

— В любой газете можно найти кучу баб, — изрек он поучительно и показал на страницу с объявлением. «Разведенная, 28/180, с трехлетним сыном, ищет надежного мужа. Пароль „Печальный опыт“».

Козел взглянул на Пальца.

— Ты надежный? Да. Как монастырские ворота, — не раздумывая ответил он сам себе и стал читать дальше: — «Двадцатичетырехлетняя брюнетка ищет темноволосого с высш. обр…» постой… это, пожалуй не то…

Козел снова углубился в газету.

— Вот: «Разочарованная, 26/156, ищет симпатичного папу двум дочкам…»

Козел опять взглянул на Пальца, чтобы оценить степень его привлекательности. Результаты обследования он оставил при себе и сунул газету Пальцу в руку.

— Читать умеешь, писать умеешь. Остальному выучишься, — снял он с себя роль посредника, — а мне пора на шахту.

— Погоди, — промямлил Палец с несчастным видом. Все от него сбегали, оставляя в мучительной неуверенности. — А куда посылать-то?

Козел поднял глаза к высокому небу…

— На шахту, в ламповую! — заорал он. Но вернулся и ногтем отчеркнул адрес редакции, помещенный в самом низу газетного листа. Козел побоялся, что ламповщицы на шахте «Февраль» получат предложение с адресом Пальца. Это было бы плохой услугой.

Палец исписал две общие тетрадки в линейку, пока в конце концов его самого не удовлетворило на редкость искренне составленное послание:

«Уважаемая!

Я на свете один, и это плохо. Потому что у каждого на свете должна быть своя любовь. Я тоже хочу иметь свою любовь. Я высокий, 190 сантиметров, калеченная рука левая. Но она любую работу справляет. Так все говорят. Если вы тоже хотите заиметь свою любовь, напишите по адресу.

С уважением преданный Сатран Йозеф.

Долина Сусликов, 153.

Район Живно».

Он извел две дюжины розовых конвертов, пока ему наконец удалось изобразить адрес редакции столь совершенным каллиграфическим почерком, что он оставался довольным собой и на утро следующего дня.

На его пылкий призыв в дом номер 153 явилась пани Ружена Бартошова, женщина с трехлетним сыном и печальным опытом, ста восьмидесяти сантиметров роста и ста девяти килограммов веса, о чем в объявлении скромно умолчала.

Алкающее сердце Пальца забилось сильнее именно над этим объявлением. Печальный опыт незнакомой заявительницы его растрогал. А при личной встрече определенную роль, несомненно, сыграли ее весьма буйные, обещающие вознаградить Пальца за долгое воздержание формы.

Он представлял себе беззащитную заявительницу, держащую на руках перепуганного ребятенка, которую избивает свирепого вида пьянчуга, а она отчаянно взывает о помощи равнодушных соседей.

Палец видел в мечтах, как он, нескладный недотепа, которым все пренебрегают, в последнюю долю секунды выхватывает нож из рук обезумевшего алкоголика и навсегда вышибает того из дверей и из жизни невинной жертвы. При этом сверкали жгучие молнии, играла пленительная музыка и кроны дерев метались в головокружительном танце. Такое Палец видел в одном старом кинофильме, в котором подобные эффектные кадры туманно намекали на нечто, о чем он пока лишь только стыдливо мечтал.

Таким намекам он внимал весьма чутко, а выключив телевизор, погружался в задумчивость.

Ружена Бартошова отнюдь не была ни хрупкой страдалицей, ни невинной жертвой. Ей удалось-таки затащить отца своего Пепичка в ратушу, но его законной супругой она пробыла каких-нибудь пять-шесть часов, не долее. Счастливый жених внезапно и стремительно влюбился в тоненькую свидетельницу невесты еще в течение бурного свадебного дня. Молодая обнаружила их в спальне своих родителей весьма занятыми друг другом. Рослой молодухе не пришлось прилагать больших усилий, чтобы незамедлительно и без исподнего вышвырнуть обоих энтузиастов на улицу. С пятнадцати лет она работала на складе стройматериалов. Предписание, запрещающее женщинам поднимать и переносить тяжести свыше пятнадцати килограммов, она считала комичной придумкой физически ущербных администраторов. Ружена Бартошова без труда прокормилась бы, работая вышибалой в ночном заведении самого низкого пошиба.

— Это вы — пан Сатран? — спросила она и пожала Пальцу руку с силой в несколько атмосфер.

— Чего? — ответил Палец. В тот момент он не знал, действительно ли он пан Сатран. Так к нему обратились впервые в жизни.

— Интересуюсь знать, вы — пан Сатран? — повторила Ружена терпеливо. — Я — Ружена Бартошова. С этого адреса мне кто-то отписал по объявлению. Пароль «Печальный опыт».

— Сатран Йозеф, двадцать восемь ноль четыре! — вскричал Палец. По привычке он назвал свой рабочий номер, как делал это на шахте у кассы в получку.

— А чего это вы так гундосите? — насторожилась Ружена. — Говорите пояснее.

Непосредственность посетительницы произвела такой эффект, что за все время ее визита Палец не произнес больше ни слова. Он ограничивался лишь энергичными кивками и растерянными вздохами сквозь заложенный аденоидами нос.

Зато Ружена разглядывала претендента безо всякого смущения, как барышник разглядывает коня. Печальный опыт она уже имела, теперь ей требовался только положительный. Внешние данные соискателя ее не страшили. Она знала, что красота быстротечна, но, пока она не слиняет, конкурентки летят на нее, словно осы на мед.

Палец водил Ружену по дому, стремясь отвлечь ее внимание от собственных недостатков в пользу недвижимого.

Ружена недовольства не проявляла. Дом был в порядке, а жениха она надеялась привести в божеский вид. У нее было отвращение к карликам, которыми она считала всех мужчин ниже ста восьмидесяти сантиметров. Палец превышал ее норму на целых десять. Его чересчур правдивая честная физиономия с длинным носом над полуоткрытым ртом говорила ей, что с таким мужчиной она печального опыта не повторит, даже если переедет с ним в солнечную Грузию и по местным добрым обычаям проживет там до ста пятидесяти лет.

Свои дальнейшие свершения она для начала ограничила четырьмя пунктами:

1) Зашвырнуть Пальцеву грязнущую спецовку куда-нибудь подальше и обрядить его во все чистое.

2) Отмыть его жирные космы шампунем и березовой водой, а если это не поможет, использовать средство для мытья полов.

3) Прибраться в доме так, как она, хорошая хозяйка, себе это представляет, то есть изъять из спальни разобранный мотор садовой фрезы и иные, неизвестные ей запчасти для машин.

4) Переехать к Сатрану незамедлительно, потому что сейчас она живет с сыном у своих родителей в крохотной квартирке четвертой категории. Отремонтированный дом Пальца с просторным двором и поросшим травой садом ей очень нравился. Надо было подумать и о сыне.

Ружена сообщила о своих планах восторженно кивающему Пальцу и, не желая терять времени даром, поспешила энергично распрощаться.

Со следующего дня Сатран уже имел все, о чем, завидуя соседям, до сих пор лишь мечтал.

Маленький Пепичек проявил исключительные способности к технике. Он очень быстро научился отличать комбинированные клещи от кусачек, обычный ключ от разводного и никогда не путал отвертку с долотом. Палец самоотверженно утирал ему зеленую, так сказать, эвергриновую^[2] макаронину под носом и начал собирать части для детского автомобильчика. Через две-три недели всем уже стало ясно, что эта парочка перемазанных маслом механиков проведет свою жизнь под моторами старых автомобилей, чтобы, дожив до почтенного возраста, умереть, протягивая один другому гаечный ключ.

После замечания, сделанного Руженой, Палец напрочь позабыл то самое, уже знакомое нам слово-паразит, так как Пепичек старательно повторял за ним каждое словечко и безуспешно рылся бы в инструментах, разыскивая там поминаемую им особу сомнительной репутации…

Ружена полностью завладела кухней, прачечной и спальней, хотя это последнее поначалу оказалось не так-то просто. В определенных делах Палец был полным профаном и простодушно старался возместить качество количеством, на что получал терпеливое разъяснение, что каждое проявление чувств требует от человека определенной технической подготовки…

Что касается техники, то Палец был способен овладеть ею в любой области.

Под новой крышей домика в Долине Сусликов воцарился мир.

Пока эту идиллию не нарушил шквал в образе матушки Сатрановой.

— Не бывать этому! Не бывать — и точка! — кричала она, как будто собиралась остановить пардубицкую шестиконную упряжку. — Чтобы в моем доме валялась всякая приблудная!

— Ружа — моя… — тут вклинилось смачное словцо, — жена, — загудел Палец. Гнев вернул в его уста вытравленное было Руженой бранное слово-паразит.

— Чего-о-о? — пропела фальцетом мамаша Сатранова и скверно захохотала: — Как ты ее обозвал, так оно и есть! Мне, кстати сказать, ничего про твою женитьбу не известно.

Ружена стояла у плиты, не снимая фартука. В рукавицах-хваталках для горячих кастрюль она была похожа на боксера тяжелого веса, размышляющего, не пора ли послать противника в нокаут. Пока что она лишь наблюдала за матчем и никак себя не проявляла.

— Я на всю жизнь один оставаться не собираюсь, — строптиво ответил Палец. В его словах звучали обвинительные нотки в адрес матери, бросившей его на произвол судьбы в нежном возрасте двадцати пяти лет.

Мамаша Сатранова во все глаза глядела на своего сына-переростка. Он стоял ссутилившись и опустив плечи, на манер всех очень высоких людей. С его сухой, с длинным носом физиономии исчезла вся придурковатость. Мать всегда за него слегка стыдилась и сейчас, когда воспитывала красивых умненьких детишек своего второго мужа, своего сына почти позабыла. Если б сплетницы-бабы не сообщили ей о великих переменах в Долине Сусликов, она так о нем бы и не вспомнила. Йозеф никогда не был ни красивым, ни сообразительным, а стишки для первоклашек невразумительно гундосил, вставляя в текст нецензурную брань.

— И не надо, — согласилась она великодушно. — Но зачем тебе, дураку, брать в дом бабу с ублюдком? Незамужних тебе, что ли, мало? — Нет уж, этого я не допущу! — заявила она решительно. — Полдома мои!

Она тщательно обследовала обновленный дом и обнаружила две толстых тетради Пальца. Он вел дневник.

— Что правда, то правда, — миролюбиво согласился Палец. — Значит, мы выедем. Попрошу на шахте квартиру.

Он был готов бросить родной дом, перестроенный собственными руками, но не Ружу и не Пепичка. Суровое сердце мамаши Сатрановой смягчилось. Она не могла не заметить отмытую гриву сына и добела выстиранную спецовку, которая чуть не резала воздух свежеотутюженной складкой. Мамаша Сатранова видела, что дом приобрел невиданную красоту, как снаружи, так и внутри, и в духе объективности признала, что до подобных перемен никогда бы не дошло, хозяйничай она там с папашей Пальца, чья нерадивость не знала удержу, как чумная зараза.

Ей не так уж чтобы совсем поперек горла была Ружена. Вопреки всем ожиданиям, та сдержалась от враждебных проявлений, хотя соответственно своей физической кондиции вполне могла бы зашвырнуть мамашу Сатранову, не пощадив стекол, через закрытое окно на любое расстояние, побив тем самым легкоатлетический рекорд.

Со двора прибежал Пепичек и стал дергать Пальца за широкую штанину спецовки.

— Йозеф, пошли на улицу, — просил он. Инстинктивно понял, что его огромный друг в данной схватке не самая сильная сторона, и жаждал избавить его от ненужного поражения.

Мамаша Сатранова пожала плечами.

— Тогда давайте женитесь, — заявила она, чтобы дать умный совет и хоть таким образом проявить свою волю. — Мне здесь незаконные с собачьим паспортом ни к чему!

Такого рода слова пришлись Пальцу по душе. Он твердо верил в магическую мощь официальных органов. Свадебный обряд в ратуше и вся Долина Сусликов, оповещенная о гулянке, навсегда избавят его от нежелательной репутации парня «с большим приветом».

В удостоверении личности будет зачеркнуто унизительное «холост». Его заменит «женат», и все встанет на свои места.

Йозеф Сатран — женат.

Этот пункт обеспечит ему пожизненное право на Ружины боксерские объятия и дружбу маленького Пепичка.

Но пока что Ружена о браке не заикалась, а сам он боялся заговорить, чтобы не нарушить блаженства.

Теперь об этом сказала мать, правда, не слишком деликатно, и, уходя, хлопнула дверью, чтобы смягчить унизительность своего поражения. Но слово не воробей…

— Ты как? — Палец взглянул на Ружену.

— Как хочешь, — ответила она равнодушно. — Мне спешить некуда, я тебя не тащу.

Она чувствовала себя несколько оскорбленной налетом матушки Сатрановой, но признавала, что перебралась в чужой дом, не поинтересовавшись, чью недвижимость заняла. Она полагала, что несет ответственность и за Пальца тоже, но не считала приличным еготоропить. На самом же деле Ружене с браком надо было спешить, ибо вот уже несколько недель она чувствовала, что ее ночной инструктаж принес свои плоды. Первой этого разговора она начинать не хотела, и атака будущей свекрови была ей, по сути дела, на руку. Подгонять Пальца не было необходимости. В одну январскую субботу Ружена натянула ему на обрубок безымянного золотое колечко и смачно поцеловала.

На Пальце был новый черный костюм и блестящий серебряный галстук. Его физиономия приняла цвет увядшей капусты.

— Аккуратней, когда будешь целовать невесту, гляди не выбей ей глаз своим румпелем, — по-отечески наставлял его Козел. — Не забудь, что носина у тебя будь здоров, номер последний, дальше уже идут канализационные трубы и нефтепроводы.

Свадебный обряд прошел без сучка без задоринки. Наконец-то Йозеф Сатран стал женатым. По этому поводу домик в Долине Сусликов заполнили гости.

Там, где собираются шахтеры, никогда не обходится без небольшого горняцкого оркестрика, состоящего из аккордеона, скрипки, а вместо ударных — примитивного инструмента, сооруженного из зазубренной дубинки и старых жестянок. Инструмент этот зовется «грохало». Шум, производимый грохалом, походит на схватку двух скелетов на крытой жестью крыше. Итак, отголоски свадебного веселья, разносимые западным ветром, заполнили всю Долину Сусликов. Внучата цыгана Дезидера отплясывали чардаш и набивали животы свежеиспеченными булочками.

Явилась мамаша Сатранова с мужем и обоими детьми, вся близкая и далекая родня. Палец никого не забыл пригласить на свое торжество. Пришли товарищи по работе и множество других, которых женихова сторона считала гостями невесты и наоборот.

Уже был съеден свадебный обед. Пепичек нахватался всего подряд, смешивая взаимоисключающие яства. Он сидел на новом унитазе, вздыхал, корчась от боли, и каждую минуту кричал:

— Подотли!

Но тут же снова усаживался на стульчак и снова тяжело вздыхал. Взрослые над ним смеялись и требовали кофе.

И гостей и еды было много. Плиту заполняли кастрюли и горшки. Места не хватало. Пришлось включить газовую, новую.

Ружена поставила на конфорку кастрюлю с водой, повернула ручку и поднесла горящую спичку.

— Газ не идет, — сообщила она и стала искать взглядом мужа. Когда газовой плитой не пользовались, а в кухне, в плите, горел огонь, Палец старательно приворачивал ручку баллона. Огонь и газ — друзья лишь до поры до времени.

Новобрачный сидел в спальне, окруженный друзьями. Он скинул пиджак и, предаваясь обильным возлияниям, сиял как медный таз.

Какой-то паренек, которого женихова сторона полагала за гостя невесты и наоборот, с готовностью выскочил в переднюю и сделал попытку отвернуть колесико баллона с газом. Баллоном еще не пользовались, и колесико заело. Он приложил силу. Колесико поддалось, но вместе с предохранительной гайкой провалилось в горловину баллона.

Десять килограммов сжатого газа вырвались наружу со зловещим шипеньем.

Парень выскочил во двор, как мышь из шахты перед обвалом, предоставив стихии полную свободу действия.

Палец в спальне отставил бутылку и носом, который не обманешь, втянул воздух. Он унюхал, а чутким ухом услышал посвист утекающего газа, увидел, что в печи горит огонь.

— Все-е-е во-о-он! — взревел Палец.

Одним гигантским прыжком он достиг Ружены и двумя дикими толчками вышвырнул ее в переднюю, а затем во двор.

Свадебные гости осатанели. Всеобщим, в высшей степени неорганизованным бегством они заклинили выход.

Палец резко затряс головой, чтобы стряхнуть опьянение, Ошалевшая Ружена ничего не понимала, решив, что ее муж рехнулся от счастья. Но мозг Пальца работал с четкостью отрегулированного четырехтактного двигателя. Необходимо освободить вход, проникнуть в переднюю, оторвать баллон от шланга и закинуть подальше от строений, прежде чем концентрация газа в доме станет критической и произойдет взрыв. Времени, отпущенного ему для свершений, было столь мало, что в сравнении с ним человеческую жизнь можно было уподобить вечности. Палец не имел понятия, сколько людей находится сейчас в его доме.

Дотянув свою длинную, словно стрела подъемного крана, ручищу, Палец вырвал какого-то гостя из закупоренных дверей, будто пробку из бутылки, проник в переднюю и вдруг через открытую дверь уборной увидал голую попку Пепичка.

Не церемонясь, он выбросил мальчонку во двор.

Огненный взрыв пришкварил к его спине нейлоновую сорочку. Он почувствовал, как обжигающий бич огня хлестнул его по спине, — и все! Ничего больше!

Полгода врачи выкраивали полоски уцелевшей кожи с его тела, чтобы залатать обгоревшую спину, с которой снимали черные лоскуты вместе с прикипевшей сорочкой. Длинные волосы обгорели и торчали ежиком, из бинтов он моргал Ружене светло-карими глазами, лишенными ресниц.

— Кто-нибудь помер? — спросил он. — Мне ничего не говорят.

— Никто, — ответила она. — Все успели смыться.

— Я сейчас не больно красивый, — продолжал он. — С меня содрали шкуру, словно с поросенка.

— Так ведь красавцем ты никогда не был, — успокоила его Ружена.

— Что с Пепичком? — сказал он.

— Порядок. Немножко разбил нос. Теперь гундосит навроде тебя.

— А с домом?

— Плохо. Там жить нельзя. Мы у родителей.

Взрыв выбил окна из всех домов в радиусе пятидесяти метров. Приподнял новую крышу на доме Пальца на четверть метра и опустил почти что мимо. Сместившись, вязка сорвала трубу. Взрывная волна смела облицовочную плитку в кухне и в ванной, вышибла окна и двери. Дом стал походить на избитого моравского молодца в шляпчонке набекрень.

— Не боись! Все образуется, — продолжала Ружена, — выйдешь, опять приведешь в порядок.

— А как? — сказал он, не глядя в ее сторону.

— Что — как?

Она засучила рукав, и под кожей заиграл могучий бицепс, лишь слабо напоминающий женственную округлость.

— Вот этой одной рукой я поднесу двадцать кирпичей аж до самой крыши, — сказала она, и не нашлось бы такого человека, который бы ей не поверил.

— Ты вернешься? — спросил он не слишком решительно.

Дом превратился в развалины, а сам он едва не сгорел, как бумажный черт. Когда снимут повязки, вполне могут «женат» исправить на «разведен».

— Почему это я должна возвращаться? — рассердилась она. — Не плети чего не надо, никуда я не уходила.

Перевод с чешского В. Петровой.

Примечания

1

Колин — город в долине Лабы.

(обратно)

2

От evergreen (англ.) — вечнозеленый.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***