Крепче брони [Павел Петрович Толстобров] (fb2) читать онлайн

Павел Толстобров Илья Лебедев КРЕПЧЕ БРОНИ

П. Толстобров В МАЛОЙ ИЗЛУЧИНЕ

«…За образцовое выполнение задания командования и проявленные при этом доблесть и мужество П. И. Бурдов, И. И. Гущин, Н. В. Докучаев, В. Д. Кочетков, В. А. Чирков и М. А. Шуктомов 2 октября 1942 г. были посмертно награждены орденом Ленина, а остальные десять гвардейцев — орденом Красного Знамени».

История Великой Отечественной войны Советского Союза 1941–1945

Боевое крещение

1

7 августа 1942 года начальник политотдела нашей дивизии, созданной на базе воздушно-десантного корпуса, батальонный комиссар И. В. Козлов направил в политуправление Московского военного округа донесение:

«Формирование 40-й гвардейской стрелковой дивизии закончено. Дивизия личным составом укомплектована полностью. 6 августа приступили к погрузке в эшелоны…»

На четвертый день пути, в полдень наш эшелон остановился на маленькой степной станции Нижние Липки. Спешно выгружаемся. Один эшелон нашего полка, прибывший сюда чуть раньше, попал под бомбежку, были убитые и раненые. Обидно — не побывав в бою…

Вечером 13 августа — совещание командиров и политработников частей, Командир 111-го гвардейского стрелкового полка Н, Н. Семашко познакомил меня со своим новым комиссаром В. М. Ковтуном. 111-й полк, родившийся из 11-й воздушно-десантной бригады, для меня по-прежнему наиболее близок.

Батальонный комиссар Ковтун показался несколько суховатым человеком. К тому же мы встречались первый раз. (Позднее это мнение изменится у меня в лучшую сторону).

Среди собравшихся я увидел комиссара и командира 116-го гвардейского полка В. П. Романова и М. А. Ушакова, комиссара и командира 118-го полка Г. А. Золотых и И. И. Блажевича, еще кое-кого, с кем приходилось встречаться в штабе и политотделе корпуса. Но большинство командиров и политработников были мне незнакомы.

Совещание вел комдив генерал-майор A. И. Пастревич. Высокий, угрюмый, бывший командир корпуса казался нелюдимым. Только после я узнал, что это очень простой и душевный человек. Александр Иванович сообщил о боевом распоряжении штаба 1-й гвардейской армии. Нашей дивизии приказано выйти на рубеж, занять оборону, остановить врага… Затем он отдал боевой приказ подразделениям дивизии: к утру 15 августа сосредоточить их на правом берегу Дона в районах хуторов Дубовой, Хохлачев, Камышинка.

После Пастревича поднялся комиссар B. Д. Юматов. Этого человека в бывшем десантном корпусе уважали все командиры и бойцы. А у меня к нему было какое-то особое доверие. Что-то скажет он?

— Вы только что выслушали боевой приказ по дивизии, — четко произнося каждое слово, начал Василий Дмитриевич. — Здесь, под Сталинградом, решается судьба Родины. Приказ наркома обороны «Ни шагу назад!» известен всем… Но мы, командиры и политработники, должны думать не только о том, чтобы не отступать. Здесь, под Сталинградом, мы должны остановить гитлеровские полчища, разгромить их и отсюда, от волжской твердыни, повести своих бойцов вперед. Этого от нас ждут Родина, партия, весь советский народ, и их волю мы обязаны выполнить с честью!..

2

Потухли последние лучи солнца. На землю пала южная ночь. Лежу около машины, смотрю на звезды, вслушиваюсь в шум, что доносится из-за Дона. Вдруг настоящий переполох: пулеметные и автоматные очереди перемешались со взрывами снарядов, слились в общий грохот. Передовая живет, там жарко и сейчас.

Что же там? Атака? Контратака? Почему так неистово бьет артиллерия?

Не спится. День был длинный, довольно суматошный. Вроде бы устал. А сна нет. Перед глазами переправа под Сиротинской, отходящие части, обозы. Сутолока на берегу.

Скоро уже месяц, как идет жесточайшая битва за Сталинград. Напор немцев не ослабевает. Впрочем, это и понятно: чем ближе цель, тем больше прилагается усилий для ее достижения. А Сталинград для немцев сейчас — решающая ставка. Захватить его, значит выйти на Волгу, отрезать от центра страны весь юг, кавказскую нефть. Потом легче овладеть и всем Кавказом. От Сталинграда можно повернуть на север, в самый центр России, на Москву… И гитлеровские генералы, не считаясь ни с какими потерями, бросают в бой все новые и новые силы.

Отдать врагу Сталинград никак нельзя. Это понимают не только командиры и солдаты, что сражаются здесь, но и все советские люди. Неужели же нет никакой возможности остановить врага? Ведь под Москвой в декабре сорок первого положение было не менее критическим, а нашлись силы, чтобы заставить гитлеровских генералов заговорить о «русской зиме»… В конце концов должен сыграть свою роль и приказ «Ни шагу назад!».

…Лежал и думал обо всем этом. Разумеется, очень многое об истинном положении дел на участке нашей дивизии, а тем более на фронтах под Сталинградом было неизвестно. Это прояснится потом.

Станет известно, например, что как раз в тот день, утром, когда наши полки после длительного перехода только начали переправляться через Дон, противник предпринял мощное наступление из района южнее Клетской. Его танки ворвались на командный пункт 4-й танковой армии, штаб которой потерял управление войсками. Начался отход, который мы наблюдали под Сиротинской. А немцы с нарастающей скоростью продолжали продвигаться вперед.

Штаб нашей дивизии выскочил к хутору Камышинка и нарвался на немецкие танки. Пришлось повернуть назад. 119-й гвардейский стрелковый полк в районе Камышинки должен был занять рубеж обороны. Однако, еще не успев полностью переправиться через Дон, вынужден был своим 1-й батальоном отражать натиск сильного отряда мотопехоты и танков противника, прорвавшегося почти к Новогригорьевской. Надо было защитить переправу через Дон, которая через день станет для дивизии единственной.

Во второй половине дня так же с ходу пришлось вступить в бой и другим полкам: 116-му на высотах 171,9 и 141,9, а 111-му на склонах высоты 180,9, у хутора Дубового. Особенно ожесточенная схватка завязалась в районе хутора Шохин, расположенного между высотами и как бы запирающего вход в довольно обширную придонскую долину.

Отразив первый натиск врага, гвардейцы-десантники стали спешно зарываться в землю. Всю ночь долбили каменистый грунт.

«К утру 16 августа, когда 1-я гвардейская армия получила задачу удержать плацдарм в северной части малой излучины Дона, там находилась лишь 40-я гвардейская, а также крайне ослабленные, насчитывающие всего по 700–800 человек 321-я, 205-я и 343-я стрелковые дивизии. 38-я гвардейская стрелковая дивизия только что выдвинулась на участок Новогригорьевская — устье р. Иловля… Что касается 41-й, то она была еще на марше»^[1].

И пошло. Атака за атакой. По всему тридцатикилометровому фронту обороны дивизии. Натиск вражеской пехоты усиливался ударами танков, артиллерии, авиации, которая хозяйничала над полем боя.

Нелегкими были эти бои. Наспех мы вырыли окопчики, которые не было времени даже соединить. Люди гибли, отражая танки и пехоту врага, но держались. Даже переходили в контратаки. Ожесточенные, кровопролитные схватки не прекращались ни днем, ни ночью.

Натиск противника в северной части малой излучины Дона захлебнулся. Однако южнее Сиротинской, где Дон круто поворачивает на восток и подходит почти вплотную к линии железной дороги Борисоглебск — Сталинград, ему удалось-таки прорваться вперед, к Трехостровской.

Наш плацдарм на правом берегу Дона, севернее станицы Сиротинской, стал для немцев бельмом на глазу. Наступая южнее, они невольно озирались на него в боязни, что советские войска могут в любое время ударить в их фланги и тылы.

Неудивительно, что немецкое командование предпринимало все меры, чтобы сломить сопротивление наших войск, выйти к Дону, обезопасив тем самым левый фланг своей 6-й армии. Но его усилия неизменно разбивались о несокрушимую стойкость десантников-гвардейцев.

Еще не обстрелянные, не имеющие боевого опыта, они противопоставили бронированным полчищам врага свое мужество, стремление во что бы то ни стало отстоять рубеж, защитить Родину. Чувство горячего патриотизма, жгучая ненависть к фашистским захватчикам умножали их силы. Враг скоро почувствует несокрушимую стойкость гвардейцев. Немцам, занявшим все правобережье Дона, нелегко было смириться с тем, что они не могут овладеть участком земли в 40–50 километров по фронту и 10–12 километров в глубину. Маленький плацдарм неистово оборонялся. Более того, через некоторое время гвардейцы сами начнут предпринимать наступательные действия, постепенно улучшая свои позиции. А противник вынужден будет перейти к обороне.

Тогда-то мы и узнали от пленных, что фашисты поименовали нас «дикой» дивизией. Что ж, гвардейцы не в претензии за такое прозвище.

Лестно, конечно, будет много лет спустя прочесть и слова бывшего командующего 1-й гвардейской армией К. С. Москаленко: «16 августа приходилось думать о том, как силами по существу одной лишь 40-й гвардейской стрелковой дивизии до сосредоточения двух других — 38-й и 41-й — удержать северо-восточную часть плацдарма на правом берегу Дона…

Положение было напряженное, и оборону приходилось занимать в спешном порядке. К этому нужно добавить все, что уже сказано о незаконченном формировании. Однако 40-я гвардейская стрелковая дивизия под командованием генерал-майора А. И. Пастревича сразу же проявила себя с самой лучшей стороны»^[2].

Но и это потом. А пока общая тревога за Сталинград и личные, довольно неутешительные впечатления.

…Возвращаясь от начальника тыла дивизии, зашел на полевую почту, познакомился с ее начальником старшим лейтенантом Самойловым. Потом побывал в госбанке, получил полевые, оформил денежные аттестаты домой. Работники почты и госбанка устроились довольно примитивно. Сделали рядом с накатанной дорожкой углубления в штык саперной лопаты, поставили над ними палатки. По всему видно, они чувствуют себя здесь как дома. Благо, погода стоит жаркая, сухая. Разговаривая с ними, я даже позавидовал: они уже освоились с фронтовым житьем-бытьем и ни о чем не беспокоятся. Когда же наступит такое для меня?

Подумал об этом и усмехнулся: тоже — редактор газеты! Захотел покоя, да еще на фронте!

У начальника дивизионного клуба старшего политрука Сергеева задержался подольше. Он, оказывается, уже побывал на фронте, был тяжело ранен. После госпиталя попал в наш корпус, руководил клубом одной из бригад… На правом берегу Дона, как и я, еще не бывал и обстановку на передовой представляет крайне смутно, понаслышке.

За накрытым брезентом кузовом клубной машины кто-то довольно приятным голосом пел под баян:

— Мои. Готовятся к концертам, — сказал Сергеев. — Завтра пошлю в полки.

— Там жарко без твоей «Землянки», — прислушиваясь к песне, заметил я.

— На передовой, конечно, не до этого. Пусть хоть в полковых тылах выступят. Там тоже много людей.

…Секретарь редакции Анисимов встретил меня вопросом:

— Ну как там, что узнал?

Я рассказал об услышанном.

— Да, обстановочка. Сколько людей гибнет, и каких людей!.. А мы, значит, здесь?.. — задумчиво произнес он и, вздохнув, продолжал: — Посмотри, что получается из нашей землянки.

Над входом в нее уже висела плащ-палатка. Выход в траншею наполовину заложен пластами дерна. На столике стояли два больших чемодана-радиоприемника и самодельная лампа из снарядной гильзы.

— А это откуда?

— «Катюша»? В автороте выклянчил. Нам же и ночью придется работать, без лампы нельзя…

Землянка приобретала жилой вид.

— Красноперов! — позвал я шофера. — Постарайся достать где-нибудь длинный провод и шест. Сделаем антенну для приемника.

— Будет сделано! Там у озера валяется какой-то провод.

— Ты только чью-нибудь линию связи не притащи сюда.

— Гы-гы-гы… — отозвался Красноперов.

— Как думаешь, сержант, устроиться с типографией?

— Печатная машина — в кузове. Реал с кассами поставим вот здесь, под деревом. Тут будем и набирать. А на ночь шрифты опять в машину…

— А чем сейчас занят?

— Делаю станок для разматывания рулона. А то много бумаги портится.

— Действуй! Останешься за старшего. А я пойду в медсанбат. Может, кого встречу из полков, поговорю с ранеными…

За нами — Сталинград

1

Нещадно палит солнце. Жарко, душно. А когда застойный воздух чуть колыхнется, жар, как в русской бане, перехватывает дыхание. И пыль, пыль…

Из Писаревки, что на железной дороге Тамбов— Сталинград, полк вышел в начале ночи. И вот уже полдень. А они все идут и идут. Правда в лесу, у переправы через Дон, позавтракали, немного отдохнули. Но опять уже который час на ногах.

Прошли станицы Новогригорьевскую, Старогригорьевскую, хутор Яблонский. Показались горы. Где-то там противник…

У всех расстегнуты воротнички гимнастерок. Батальон идет первым, но пыли хватает и ему. Она проникает в горло, садится на потную шею, лезет под рубашку. Вещевой мешок и оружие, к которым, казалось, привык, становятся все тяжелее.

Василий Кочетков неразговорчив. Он то идет впереди взвода, то выходит на обочину дороги, смотрит, чтобы никто не отстал, может, кому-нибудь требуется помощь. И опять возвращается вперед.

Настроение неважное. И не столько от усталости. Бывает, что на твоем пути происходит осечка. Так случилось и у Василия. В воздушно-десантную бригаду приехал готовым на любое дело. Все те месяцы, что учился в десантном училище, только и думал о фронте. Вскоре узнал, что бригада становится полком и скоро выступит. Но…

Его назначили командиром взвода в роту лейтенанта Данилина. Лейтенант принял хорошо, сразу же ввел в курс дел. Да и какой командир роты не будет рад, если наконец ему дают хорошо подготовленного командира взвода.

Начал привыкать, знакомиться с бойцами. Вдруг приказ комбата Суховеева: младшему лейтенанту Кочеткову принять взвод 2-й роты… Василий даже растерялся. Полк спешно готовится на фронт, а ему принимать новое подразделение…

Лейтенант Астахов, командир 2-й роты, оказался совсем иным человеком. Вспыльчивый, резкий, он мог приказать одно, а спросить совсем другое… И Кочетков, человек впечатлительный, не умеющий приспосабливаться к настроению начальства, с первого же дня начал получать от ротного обидные разносы.

Не обошлось без этого и в пути. На одной из станций, когда эшелон остановился и никому не было известно, сколько простоит, группа бойцов взвода вышла на перрон. Тут же появился ротный и при всех стал распекать Кочеткова, как мальчишку.

Кочетков не пытался оправдываться, молчал. Но обида осталась. Почему при всех бойцах? Неужели лейтенант считает, что он не способен управлять взводом?

Впрочем, это, может быть, и к лучшему. И то, что при всех, а бойцы видели, что он не виновен. И то, что всю вину принял на себя. А бойцы справедливость и несправедливость видят сразу…

И вот скоро в бой. Может, на тех горах, что впереди, и придется встретиться с врагом. Жаль, не смог познакомиться с каждым бойцом поближе. Правда, за эти дни он все же успел присмотреться, поговорить с ними. По-юношески ершистые, знающие себе цену, они встретили нового командира несколько настороженно, изучающе. Но ему, как и им, было девятнадцать. Как и они, он стремился на фронт, чтобы отомстить врагу за поругание родной земли и страдания советских людей. И настороженность быстро сменилась взаимным уважением. Василий видел, что на этих, внешне порою грубоватых и острых на слово, но таких непосредственных парней, никак не желавших снимать голубых петлиц с эмблемами-крылышками, можно положиться. Ну, а сам Кочетков еще докажет им, что он не хуже других командиров взводов. По крайней мере, не струсит, а если потребуется, то и жизни не пожалеет…

Такие мысли занимали командира взвода, когда подходили к хутору Дубовому. Здесь всех командиров вызвали к комбату.

Капитан Суховеев поставил батальону задачу на оборону и тут же распустил всех к своим подразделениям.

По полку был объявлен двухчасовой отдых. Взвод Кочеткова расположился на северо-западном скате высоты 180,9, километрах в двух от Дубового.

Бойцы поснимали оружие, кое-кто даже сбросил сапоги, расстелив под солнцем влажные от пота портянки. В холодок бы! Но вокруг ни одного деревца. Только каменистая почва под ногами, а впереди высокая, крутая гора.

Но отдых есть отдых. Когда пройдены многие десятки километров, он особенно дорог.

Утомленные долгим маршем и жарой, бойцы не думали о пище, но, когда от котелков повеяло духовитым запахом супа, каждый понял, как он проголодался.

Первое ели молча, жадно. Только когда ложки зазвякали о пустые котелки, начали раздаваться шутки.

— Вот заберемся на эту горку и пойдем, пойдем… Узнает фриц, что мы десантники, и давай драпать. Аж до самой неметчины…

— А ты не слыхал такую поговорку: «Не хвались, идучи на рать…»?

— Это не про нас!

— А мне очень хочется побывать в Берлине. Есть дело до самого Гитлера…

— Ого, куда закинул!

— Душа кипит… А родня ему — паршивая собака.

— Миша, когда дойдем до твоей хаты, ты угостишь нас крепкой украинской горилкой. Весь взвод!..

Михаил Степаненко отложил ложку, задумался.

— Так надо ж дойти еще! А дойдем — в обиде не будете. У меня мама такие вареники умеет делать — язык проглотишь.

Кочетков прислушивался к этому балагурству. Ему тоже хотелось вставить словцо, но сдерживался. А про себя думал: «С таким народом воевать можно…»

Над головой продолжала кружить «рама». На нее никто не обращал внимания. Она сопровождала полк от самого Дона и всем порядком надоела.

На второе была пшенная каша с салом. Парни еще больше повеселели.

…Первая мина прилетела, когда они еще не успели разделаться с обедом. Потом вторая, третья… Это было совсем неожиданно, потому что о близости врага вроде бы еще ничего не говорило. Но мины рвались на склоне высоты, поднимали столбы дыма и пыли совсем рядом, а над головами с визгом летели осколки. Послышались крики раненых.

— Ложись! Рассредоточиться! Всем окапываться!

Кочетков пожалел, что не прервал отдых раньше. Успели бы хоть немного зарыться в землю. Кто знал?..

Обстрел между тем становился все интенсивней. Из-за гребня высоты с воем неслись вражеские мины, и казалось, что каждая твоя…

Обстрел прекратился только к вечеру.

Оглушенный близкими разрывами, полузасыпанный землей и мелкими камнями, командир взвода поднялся и, пошатываясь, пошел по участку обороны.

Впору было растеряться. Первая встреча с еще невидимым противником — и столько потерь. Но было не до переживаний.

— Раненых перевязать! Продолжать окапываться!

Решительный голос командира заставил бойцов взять себя в руки. Они усердно заработали лопатами.

Обошел участок обороны, поговорил с бойцами, отдал распоряжения. Пулеметчик младший сержант Павел Бурдин по возрасту самый старший во взводе. Может быть, потому к нему так и тянулись бойцы. А Бурдин, вероятно, чувствовал это и старался держать себя степенно, был рассудительным:

— В землю, в землю, хлопцы, она не подведет.

Десантники настойчиво вгрызались в гору. Но каменистый грунт не особенно поддавался. Наступила глубокая ночь… Василий тоже в поте лица работал лопатой и по себе чувствовал, что люди выбились из сил.

— Кончай работу, перекур!

…Скоро уже утро. Что принесет новый день?

Надо хоть немного поспать. Но не до того. Кочетков достал из полевой сумки блокнот-книжку командира, включил карманный фонарик и начал писать письмо матери.

«Дорогая мама!» — и задумался, о чем писать дальше.

О том, что только прибыв на передовую, они попали под минометный обстрел и многие бойцы взвода вышли из строя? Что мог пострадать и он, Василий? Нет, нет! Мать и без того все время переживает за него…

Василий представил ее: хлопотунья-труженица, которая одна сумела поднять на ноги всех сыновей, и ему захотелось чем-то ободрить ее, сказать ей что-то такое, чтобы она была довольна своим старшим… Но нет, порадовать мать пока нечем. И Кочетков потушил фонарик.

2

Едва засветился новый день, 16 августа, как немцы начали артиллерийский обстрел. Склон высоты окутался дымом и пылью. Но за ночь гвардейцы сумели окопаться. А прямое попадание снаряда в окоп — редкость.

Вскоре показались и вражеские цепи. Это была первая атака.

…Немцы все ближе и ближе. Они надвигаются с вершины высоты, ведя огонь на ходу. За первой цепью вторая, третья.

От окопа к окопу передается команда взводного:

— Без моего приказа не стрелять!

Вражеские цепи в нескольких десятках метров.

Немцы идут самоуверенно, будто перед ними никого нет.

И наконец:

— По фашистским гадам — огонь!

Рядом с Кочетковым длинными очередями заговорил пулемет. Это Павел Бурдин отводит душу. А стреляет он без промаха. Бурдина дружно поддержали стрелки, автоматчики.

Первая цепь врага стала быстро редеть. Потом смешалась. Вторая по инерции катится вперед. Но вот остановилась и она. Не выдержав уничтожающего огня гвардейцев, враг дрогнул, побежал вспять, бросая оружие и раненых.

Не менее двух взводов было скошено метким огнем.

После отражения первой атаки Василий Кочетков все же решил написать письмо домой — единственное, которое получила мать от своего сына с фронта.

«Дорогая мама! — начал он на новом листе блокнота. — Не знаю, дойдет ли до тебя это письмо. Сидим в окопах, а фашисты от нас в тридцати метрах. Но обо мне не беспокойся. Биться будем до конца…»

Подумал немного, дописал: «Твой сын Вася». Вырвал листок, привычно свернул его в треугольник и надписал адрес: «Город Беднодемьянск Пензенской области, ул. Коммунальная, д. 13. Кочетковой Евдокии Николаевне».

В этих нескольких строчках — весь Кочетков, готовый отдать свою жизнь за Родину.

Передышка после первой атаки длилась недолго. Неудача только обозлила гитлеровцев. За первой атакой последовала вторая, затем третья. А между ними — интенсивный минометно-артиллерийский обстрел оборонительных позиций гвардейцев. Кочетков едва успевал следить за полем боя и отдавать необходимые приказания, а бойцы — перезаряжать оружие, как снова надо было отражать натиск противника.

Еще не успели остыть стволы пулемета, автоматов и винтовок, как на гребне высоты показались автоматчики. Они были в черном, шли во весь рост.

— Это эсэсовцы, — заметил младший сержант Касьянов.

— Ребята, «психическая»! — крикнул Чирков, поднимаясь над окопом. — Значит, немного осталось этой сволочи, если их в последнюю очередь посылают…

— Ничего, Вася, сомнем и чистокровных… — в тон ему ответил Григорий Штефан. — Узнают гвардейцев-десантников!

Они были удивительно спокойны, эти впервые встретившиеся с врагом ребята. Чумазые от пота, пыли и пороховой гари, они переговаривались о предстоящей встрече с эсэсовцами, как о чем-то обычном.

— Без моей команды огня не открывать! — в который раз слышится приказ командира.

Грозно надвигаются цепи эсэсовцев. Уже слышны отрывистые команды. Гвардейцы поудобней прилаживают оружие. Ждут, не без тревоги поглядывая в сторону командира. Но Кочетков понимает, что сейчас самое главное — выдержка, только она поможет принести победу.

Черные мундиры совсем близко. Самоуверенно надвигаясь с горы, гитлеровцы как бы нависают над окопами гвардейцев, от чего кажутся еще внушительней.

— По гитлеровским гадам — ого-о-онь!

Ливень свинца хлынул на врага. Передние ряды эсэсовцев скошены, в задних — замешательство.

— В контратаку на врага, за Родину — вперед!

Ура-а-а! — Кочетков крикнул и первым выскочил из окопа.

— Ура-а-а-а! — дружно поддержала командира горстка храбрецов и решительным ударом отбросила гитлеровцев.

Дорого обошлась врагу «психическая». Но и ряды гвардейцев еще больше поредели. А битва продолжалась. Немцы еще дважды пытались смять гвардейцев. Но те стояли насмерть, и враг не прошел.

писал об этих схватках наш фронтовой поэт-однополчанин Григорий Ясинский.

3

Солнце скрылось за соседней высотой. Быстро надвигалась черная южная ночь. Но вряд ли кто во взводе и на этот раз подумал об отдыхе и сне. Каждый понимал: враг на достигнутом не остановится.

Когда полковая разведка обнаружила, что противник подтянул много танков, и эти сведения дошли до Кочеткова, он приказал подготовить связки гранат. Больше против танков во взводе ничего не было.

Командир взвода был уже ранен несколькими осколками — в перерывах между атаками немцы засыпали окопы гвардейцев минами и снарядами, — но держался, не показывая, как ему трудно.

В строю вместе с ним остались только шестнадцать человек. Многие, как и он, имели ранения. Осматривая позиции взвода, Кочетков проверял оружие, разговаривал с солдатами, стараясь поднять их настроение. Но гвардейцы и сами ли свое дело. Они по-хозяйски подправляли полуразрушенные окопы, углубляли их. Павел Бурдин выворотил два здоровенных камня и положил их на бруствер, оставив между ними щель для винтовки, чтобы стрелять.

— Пусть попробуют сунуться! — сказал он взводному.

Другие набивали автоматные диски, возились с гранатами. Каждый был готов снова встретиться с врагом.

Несмотря на тяжелый день, от окопа к окопу нет-нет да неслись острые шутки, даже слышался смех.

Вернувшись к своему окопу, Кочетков устроился поудобнее, чтобы меньше ныли раны. Задумался. Вот когда настал тот момент, к которому готовился всю короткую жизнь. Вспомнились родной Беднодемьянск с одноэтажными домиками и разноцветными палисадниками, мать, братья, школьные товарищи… Взрослые, бывало, снисходительно посмеивались над их бесконечными играми в «красных» и «белых», в которых Василий обычно верховодил, считали баловством, ребячеством. Он же, Василий, с завистью смотрел на каждого военного, и так хотелось самому стать таким же. А ведь для этого надо знать военное дело. Вот и выбирал себе роль красного командира, когда затевалась очередная игра… Наивно все это, конечно, но он готовил себя к защите Родины…

И книжки брал в школьной библиотеке больше о войне. «Чапаева» прочитал много раз, многие места знал наизусть. Бывало, вечером придут под окно товарищи и зовут:

— Васька, пойдем погуляем.

А он в ответ:

— Не могу, ребята, книжка очень интересная попалась.

И сидит, пока мать не скажет, что надо гасить свет. «Солнышко» учился крутить на турнике для того же. Ведь военные кроме всего другого должны быть еще сильными и ловкими.

Давно мечтал о летном училище. Отказом в приеме был сильно огорчен и долго его переживал. А отказали потому, что ему не хватало десятого класса… Но когда приняли в воздушно-десантное училище, успокоился. Тем более, что и форму выдали летную. И пусть после училища не удалось побывать в тылу врага, к чему готовился. Ребята во взводе тоже столько времени ждали и готовились к этому, а не попали. Значит, здесь, под Сталинградом, они нужны больше. А быть там, где ты всего нужнее Родине, — разве не к этому он, Кочетков, и стремился!

Выдержать бы только. Ночью гитлеровцы вряд ли полезут. Ночью они воевать не любят. Об этом Василий много читал в газетах. Он усматривал в этом что-то барское, пренебрежительное в отношении к противнику. Дескать, мы — высшая раса, и для того, чтобы победить, нам достаточно дня… А ночь для отдыха… Вон строчат из пулеметов трассирующими и пускают из-за горы осветительные ракеты. Это, конечно, дежурные. А остальные, наверное, дрыхнут… Что ж, можно и вообразить о себе черт-те что. Всю Европу прошли, до Москвы добрались! Правда, под Москвой им поддали под зад, хотя они и пытаются объяснить свое поражение «русским морозом»…

В стойкости своих ребят Кочетков вполне убедился. Смелые, решительные, они готовы сделать все, только бы выполнить свой долг перед Родиной. Погибнут, но не отступят ни на шаг. Знают, что дальше пускать врага нельзя…

Опять вспомнилась мать. Какая-то она у него особенная. Впрочем, все матери такие. Ведь так трудно жилось, а она управлялась со всеми. И никогда не унывала, не жаловалась. Увидит у него в руках книжку, сама сделает что-то, а его от чтения не оторвет. Он, конечно, замечал это и не хотел быть неблагодарным. Как старший из братьев, старался помогать ей по дому, следил за младшими. Мечтал о том, чтобы стать ей настоящим помощником. Но вот война…

Когда уезжал в училище, она обняла и сказала:

— Знаешь, Вася, всякое может случиться… Только ты уж будь таким, чтобы я и твои младшие братики могли гордиться тобой!..

Василий, расстроенный таким напутствием, ответил:

— Не беспокойся, мама, тебе никогда не будет стыдно за меня.

Вот и настало время выполнить это обещание. И он его выполнит. Нет, не стыдно ей будет за своего старшего…

4

Рассвет подкрался незаметно.

Еще не успело выглянуть из-за Дона солнце, как с левого фланга послышался густой гул моторов. Вскоре показались и вражеские танки.

— Один, два, три… — считал Кочетков по мере того, как они выползали из-за гребня высоты. — Восемь, десять… Эх, огоньку бы! — подумал он об артиллеристах. — Еще два! Двенадцать танков против шестнадцати гвардейцев. Не многовато ли?..

Собрав всю свою волю, обессиленный потерей крови и бессонными ночами, Кочетков приподнялся над окопом.

— Товарищи гвардейцы! — крикнул он во весь голос. — Вспомните, как панфиловцы защищали Москву! Нам тоже отступать некуда. За нами Сталинград! А впереди — победа!..

Над головами пронесся вражеский снаряд. Потом еще и еще. Стали взрываться около окопов.

Танки приближались. Кочетков выжидал.

— Гранаты к бою! По фашистским танкам — огонь!

Гвардейцы разом подались вперед. Во вражеские машины, оказавшиеся ближе к окопам, полетели связки гранат.

Завязалась неравная схватка.

Танки наседали, ведя огонь на ходу. Но вот в привычном гуле моторов и грохоте снарядных разрывов послышались особенные взрывы — две машины закружились на подорванных гусеницах. Это удачно бросили связки гранат красноармейцы Иван Федосимов и Алексей Двоеглазов.

— Ура-а-а! — раздался чей-то хриплый голос.

Рядом разорвался снаряд. Кочетков упал на бруствер. Павел Бурдин еще видел, как к младшему лейтенанту, не обращая внимания на огонь врага, подбежали бойцы и уложили его на дно окопа. Но тут он и сам был тяжело ранен и потерял сознание.

Кочетков не своим голосом сказал помогавшим ему бойцам:

— Бейтесь до последнего. Отступать нельзя… Сталинград… — и замолк.

Падают и поднимаются бойцы. Раненые не обращают внимания на свои раны. Потому что танки неумолимо надвигаются на их окопы.

Наступал самый решительный момент. Хватит ли гранат? Выдержат ли нервы? Не струсит ли кто?..

Один из танков двинулся на окоп ефрейтора Николая Докучаева. Бронированное чудовище готово смять и окоп и бойцов. Ефрейтор какое-то время смотрит на него, отложив в сторону автомат. Потом одним махом выпрыгивает из укрытия и кидает гранаты прямо под танк. Взрыв. Герой погиб. Но еще один танк задымил. Подвиг Докучаева воодушевил остальных бойцов. Они выскакивали из окопов и забрасывали вражеские машины связками гранат. Красноармейцу Николаю Федотовскому удалось подорвать четвертый танк.

У гитлеровцев еще восемь машин. Командир взвода лежит без сознания. В строю осталось только трое гвардейцев: сержант Михаил Шуктомов и красноармейцы Василий Чирков и Михаил Степаненко… Трое против восьми танков.

Не ожидавшие такой встречи немецкие танкисты растерялись. Увидев, как окутался дымом еще один танк, экипажи остальных машин повернули обратно. Даже защищенные стальной броней, они испугались горстки гвардейцев.

Однако два танка продолжали утюжить окопы. Если они прорвутся вперед, повернут обратно и остальные. А там — ровное плато до самого Дона.

— Ребята, дадим им!.. За Родину! — кричит сержант Шуктомов и с гранатами в руке бросается под танк. За ним, под второй танк, — Степаненко и Чирков.

Раздались новые взрывы. Оба танка замерли на месте.

5

За Доном в сизой дымке медленно поднимается жаркое августовское солнце. Всюду грохочет бой. Левее, истекая кровью, дерется рота Данилина. Самого Данилина уже нет в строю. Раненный, он в бессознательном состоянии еще вчера отправлен в госпиталь.

Справа, сдерживая превосходящие силы противника, отчаянно сражаются взводы 2-й роты. Они тоже стоят насмерть. Только на участке, который оборонял взвод Василия Кочеткова, временно наступило затишье.

Когда политрук роты Григорий Новиков привел подкрепление, бойцы увидели страшную картину.

Поле боя, усеянное вражескими трупами, дымящимися и стоявшими без движения танками, говорило само за себя. Гитлеровцы дорого заплатили за смерть гвардейцев, которые дрались до последнего дыхания и погибли как настоящие герои. Бойцы, склонив головы, молча клялись сторицей отомстить врагу за павших товарищей.

В одном из окопов Новиков разыскал умирающего Кочеткова. Тот открыл глаза, узнал политрука, улыбнулся. Какое-то время молчал, собираясь с силами, потом медленно заговорил. Он рассказал политруку, как сражались бойцы.

Новиков не перебивал. А когда Кочетков замолчал, терпеливо ждал, не скажет ли что еще. Кочетков опять открыл глаза.

— Просим всех нас считать коммунистами!..

Это были его последние слова.

…Через некоторое время во фронтовой газете под сообщением о посмертном награждении орденами шестнадцати кочетковцев были напечатаны стихи:

И не забыло. На высоте 180,9, что в пяти километрах северо-западнее станицы Сиротинской, стоит обелиск. На нем золотом начертано:

«Здесь стояли насмерть воины 40-й гвардейской Краснознаменной стрелковой дивизии (1942. VIII–XI).

Вечная слава гвардейцам-кочетковцам, павшим в боях за нашу Родину!»

Местные жители приносят к памятнику цветы. Каждый год в День Победы здесь собираются ветераны дивизии, чтобы почтить память своих товарищей.

Часто приезжал сюда из маленького городка Очер и Павел Александрович Бурдин, единственный из шестнадцати кочетковцев, оставшийся в живых. Его, тяжелораненого, подобрали тогда санитары.

Побывала здесь и мать Василия — Евдокия Николаевна Кочеткова. На открытии памятника-обелиска она сказала:

— Здесь сложил свою голову мой Вася. Он погиб, защищая Родину, погиб как герой… У меня есть еще сыновья, и я говорю им: будьте во всем достойными своего старшего брата.

Два дня

1

Из редакции я вышел, как только печатная машина выдала первые экземпляры очередного номера газеты. Теперь можно спокойно появиться перед начальством.

В политотделе пришлось задержаться.

Откровенно говоря, я ожидал разноса от комиссара Соколова. Дивизия несколько дней дерется с врагом, а я до сих пор с ним не встречался. Но, посмотрев газету, старший батальонный комиссар остался доволен. Даже сказал:

— Хорошо, что много о героизме… Линия правильная. Так делайте и дальше…

Я даже удивился такой оценке. На душе потеплело. Рассказывал, в каком положении оказался под Сиротинской. Потом пожаловался:

— Нет ни одного наборщика…

Вообще-то для несведущего человека это выглядело мелковато. Подумаешь — наборщик, когда на передовой люди гибнут целыми подразделениями. Поэтому для убедительности предупредил:

— Если не будет наборщиков, газета больше не сможет выходить…

Исполняющий обязанности начальника политотдела некоторое время молчал.

— Одного пришлем. Сейчас же прикажу Сидорову откомандировать красноармейца…

…Глубокий овраг тянется от подножья и почти до гребня высоты. Крутые склоны его изрыты траншеями, щелями, окопами, норами, похожими на ласточкины гнезда.

Здесь расположился командный пункт 116-го гвардейского стрелкового полка. Начальства на месте не оказалось. Военком старший батальонный комиссар Романов находился где-то в батальонах. Выйдя из штабной землянки, я увидел старшего сержанта. Плечистый, невысокого роста, голубоглазый, он показался знакомым.

— Где мы с вами встречались, старший сержант?

— Так вы же, товарищ старший политрук, были у нас комиссаром на корпусных сборах бронебойщиков. Помните, у Павлова Посада копали окопы? Вы еще нам помогали…

Да, я вспомнил этого старшего сержанта, командира взвода бронебойщиков из 112-й бригады. Вспомнил, как он во время перерыва рассказывал бойцам о финской войне.

— А ваша фамилия?

— Буланов.

— Буланов, Буланов… Так ведь это о нем я только что читал в политотделе донесение. Вот уж поистине: на ловца и зверь бежит.

2

Мы сидим на краю окопа, вырытого на срезе крутого берега оврага.

Буланов не спеша снял каску. Так же спокойно вытер с лица пот. Достал из кармана брюк вышитый незатейливым узором кисет, свернул из газетной бумаги внушительную папиросу, достал спички.

— Наши, кировские, «Красная звезда». — И, прикурив, с наслаждением затянулся крепкой махоркой.

Отметив про себя, как дороги фронтовикам любые мелочи, напоминающие о доме, о родном крае, пусть это даже коробка спичек, я выжидающе наблюдаю за Булановым, за его неторопливыми и размеренными движениями, рассматриваю его крепко сложенную фигуру, льняные волосы на крепко посаженной голове и думаю: «Бывает же так. По-настоящему встречаемся с человеком впервые, а у тебя такое чувство, будто ты знаком с ним давно-давно».

Наблюдаю, потому что интересно понять человека, который испытал все, что можно испытать в бою, и удивляюсь его спокойным, размеренным движениям. А перед глазами почему-то стоит полноводная в паводке Вятка, по которой в прошлом году весной летел на глиссере. Мне нужно было побывать в Нагорском райкоме комсомола, а, кроме почтового глиссера, иной транспорт туда доставить не мог… Из-за поворота реки неожиданно показалось село Полом — родина Ивана Александровича Буланова. Одноэтажные деревянные домики, в центре — полуразрушенная церковь… Почему-то представилось, как этот степенный человек, тогда председатель колхоза, обходит свои владения. Выгоревшие на солнце и без того светлые волосы развеваются на ветру. Председатель думает, прикидывает…

…Из-за горы слева послышался неприятный металлический скрип. Внизу, в устье оврага, поднялся высокий столб дыма, потом — взрыв. Это немецкий шестиствольный миномет. Противная штука. Недаром его наши бойцы окрестили «ишаком».

— Пристрелялся, гад, — произнес Буланов. — Не дает покоя.

Помолчал. Потом, извинившись за то, что он плохой рассказчик, все же поведал о первых боях.

…После сильной артиллерийской подготовки немцы пошли в атаку. Передние цепи — короткими перебежками, задние — в рост, на ходу ведя огонь из автоматов и ручных пулеметов. А наши пока не отвечают ни одним выстрелом.

Взвод бронебойщиков окопался позади остальных. Иван Буланов, высунувшись из окопа на правом фланге взвода, наблюдал за тем, что происходит впереди.

Еще вчера они спешно переправлялись на маленьком пароме через Дон. Надо было быстрее занять рубеж обороны. Ночью рыли окопы, готовились встретить врага, который, по всему было видно, мог двинуть крупными силами.

Бой начался с самого утра. Фашисты то и дело атакуют батальон. Все внимание истребителей танков приковано к переднему краю. Немцы идут и идут вперед. А наши молчат, будто в окопах никого нет. Порою хочется крикнуть: «Ну что же вы?! Стреляйте!»

И вдруг, когда вражеские цепи вплотную приблизились к окопам, те ожили. Одновременно заговорили пулеметы, автоматы, винтовки. Передние ряды гитлеровцев стали редеть на глазах, но по инерции продолжали катиться вперед.

Потом до бронебойщиков донеслось раскатистое «ур-ра-а!». Гвардейцы ринулись в контратаку.

И опять наступали немцы, а батальон открывал по ним огонь из всего стрелкового оружия, поднимался в контратаки. Атака — контратака, атака — контратака. Это продолжалось, казалось, бесконечно долго.

Танки появились совсем неожиданно. Отчаявшись сломить сопротивление гвардейцев в пехотном бою, фашисты решили использовать технику.

Буланов внимательно наблюдал. В бинокль хорошо видно, что происходит впереди. На закамуфлированных корпусах машин все отчетливее белеют кресты. Стволы орудий, направленных на позиции батальона, изрыгают огонь…

Танки на какое-то время скрылись в вымоине ската высоты и снова показались, подходя все ближе к первой линии обороны. Их было пять. Из наших окопов усилили огонь, чтобы отрезать от них пехоту. Но танки идут дальше, утюжат окопы. Они перед взводом бронебойщиков.

— Приготовиться к бою! — крикнул Буланов своим бойцам и подумал: «Только бы не растерялись! Ведь это их первая встреча с танками. А на нас надеется весь батальон».

Буланов припал к противотанковому ружью, лежавшему на бруствере окопа. Нельзя терять ни секунды.

Почему-то дрожат руки. От нестерпимой жары и духоты глаза застилает пот, трудно разглядеть мушку. Прицелившись в ближнюю машину, нажал на спусковой крючок. Сильно ударило в плечо. Зашумело в ушах. Еще выстрел, еще. Кто-то сзади закричал:

— Горит, гори-и-ит!

Кричал паренек, который, перевязав раненого командира расчета, подавал Буланову патроны. Подбитый вражеский танк заставил его забыть об опасности.

Горящий танк, радостный крик бойца ободрили остальных бронебойщиков. Слева послышались выстрелы.

Иван Александрович знает силу своего оружия. Только быть спокойнее, расчетливее. Вот на какое-то мгновение танк повернулся бортом. Буланов выстрелил. Машина окуталась дымом.

…Можно посетовать: нельзя командиру так увлекаться боем, хоть на короткое время забыть о руководстве подразделением. Но кто скажет, что наиболее важным и верным было для Буланова в тотмомент? Ведь бойцы впервые встретились с вражескими танками! Ну, немного растерялись. А командир взвода преподал им урок мужества. И его личный пример сыграл свою роль.

Танки, маневрируя, продолжают наседать на бронебойщиков. Подбив еще один средний танк, Буланов ведет огонь по тяжелому. Пока безуспешно. Уже израсходовал несколько патронов.

Слева опять раздался крик:

— Четвертый! Четвертый! Молодец, Шипицын!

Тяжелая машина маневрирует. Ее никак нельзя упустить. Выстрел за выстрелом. Напарник едва успевает подавать патроны. Правое плечо как чужое. Танк разворачивается. Хочет удрать? Не выйдет, голубчик! Буланова обуял азарт охотника. Еще выстрел. Еще! И тяжелый наконец-то закрутился на одной гусенице. Танкисты пытаются спастись бегством, но бойцы расстреливают их из винтовок.

Победа, первая победа в первом бою!

3

Вечером бойцы балагурили:

— Получили фрицы свое, наверное, зализывают раны.

— Теперь вряд ли полезут.

— Пусть сунутся!..

Бой был для них хорошим испытанием. Они выдержали его и чувствовали себя героями.

Буланов не разделял этого оптимизма. Конечно, выдержать в первом бою — означает многое. Ребята убедились, что и противотанковым ружьем можно здорово уничтожать вражеские танки. Теперь не растеряются. Но ведь это только начало…

И он был прав. Подтянув за ночь свежие силы, немцы уже ранним утром следующего дня предприняли новое наступление. В начале над позициями батальона разорвался бризантный снаряд. Знатоки предупредили: сейчас жди артиллерийской подготовки. Денек наверняка будет «веселый»…

Артподготовка продолжалась недолго, но была довольно интенсивной. Во время ее к бронебойщикам прорвался комиссар батальона, старший политрук Бухтияров.

— Ребята, вчера вы сражались отлично. Ни один танк не ушел. Не подведите и сегодня. Я и комбат надеемся на вас, — говорил он, переходя от окопа к окопу.

То ли Горшков, то ли Репнин крикнул:

— За нас не беспокойтесь. Хватило бы патронов.

…Впереди шли танки. За ними — автомашины с пехотой. Танки, их насчитали двадцать семь, вначале двигались колонной по дороге из Камышинки. Потом начали развертываться перед позициями батальона. Пехоты наступало до двух батальонов.

Командир роты приказал Буланову спешно выдвинуться всем взводом на передний край.

Было известно, что без пехоты немецкие танкисты идут вперед не очень охотно, а пехота предпочитает прикрываться броней танков. Вывести из строя танки, значит выиграть бой.

Передвигаться по открытому склону высоты было чрезвычайно трудно. Гитлеровцы продолжали вести по боевым порядкам батальона такой уничтожающий артиллерийско-минометный огонь, что спасение было только в глубоких укрытиях.

— Быстрей, быстрей, ребята! — стараясь перекричать грохот разрывов мин и снарядов, подгонял Буланов бронебойщиков.

Заметив их передвижение, гитлеровцы открыли прицельный огонь. От вражеской пули погиб сержант Фоминых.

— Еще немного, орлы! — кричал Буланов. И бойцы, прикрываясь дымом от разрывов снарядов и мин, короткими перебежками продвигались вперед.

Расположив расчеты, Буланов приказал:

— Окапываться, быстро!

Старший сержант торопил людей и сам работал до мозолей. Тут уж не до полного профиля. И не до того, что, как учили, самый удобный окоп для ПТР — в форме «Г». Лишь бы можно было вести огонь: вражеские танки совсем рядом.

И вот послышались первые выстрелы бронебоек. Вчерашний бой не прошел даром. Бронебойщики использовали малейшую возможность для ведения огня.

Младший сержант Горшков несколькими выстрелами подбил первый танк. Две вражеские машины загорелись от огня Репнина. Но стрелять было почти невозможно. Немцы засекли выстрелы и били из минометов. Осколком мины Горшкову перебило ногу. Тяжелое ранение получил его напарник красноармеец Сединин. А через некоторое время Буланов узнал о ранении Репнина.

Укрываясь дымом и пылью, старший сержант перебежал в окоп Фарафонова.

— Патроны! Давай патроны! — прокричал Буланов контуженному бойцу. И сам начал бить по надвигающимся машинам. Сколько сделал выстрелов — не считал, но лобовая броня не поддавалась и никак не удавалось попасть в гусеницу.

Из четырех расчетов остался только один во главе с ним, Булановым. И старший сержант, будто решив постоять за весь взвод, то и дело кричал Фарафонову:

— Патроны! Патроны!..

А танки, маневрируя, продолжали двигаться. По ним била наша артиллерия. Их становилось все меньше. Но они наседали и наседали. И если бы прорвались через боевые порядки батальона, могло случиться непоправимое…

Вот он прет прямо на окоп. Белеют ненавистные кресты. Сейчас эта стальная громадина навалится прямо на них…

Заметив тревогу Фарафонова, Буланов кричит во весь голос:

— Ничего, парень! До последнего патрона!..

Выстрел. И бронированная махина, не добравшись до окопа всего несколько метров, закрутилась на месте. Танкисты выскакивают из ее чрева.

— Стреляй их, сволочей!

Буланова снова нащупали немецкие минометчики. Две мины разорвались метрах в трех, забросав бронебойщиков землей и камнями. Третья плюхнулась у самых ног.

«Ну, сейчас!..» — пронеслось в голове Ивана. Фарафонов еще сильнее уткнулся в край полуразрушенного окопа…

— Говорят, что никакого везения не бывает, — улыбается рассказчик, и в его словах я слышу знакомый вятский говорок. — Но разве это не везение! Мина угодила прямо под ноги, а я сижу рядом с вами… Те секунды, — снова заговорил Буланов, — когда мы ждали взрыва, показались вечностью. Хорошо, что у меня волосы светлые, а то бы в роте после этого меня, наверное, не узнали… Сидим с Фарафоновым и ждем: вот-вот мина взорвется и разнесет нас… Но она не взорвалась. Только окоп был разрушен так, что вести из него огонь было нельзя…

А бой между тем кипел. Меняя позиции, Буланов израсходовал еще более двадцати патронов, но все безрезультатно. А тут появились немецкие самолеты.

Осколком бомбы ранило Фарафонова. Из всего взвода Иван остался один. Перевязав товарища и прихватив противотанковое ружье, направился на командный пункт роты за пополнением.

Усталый, оглушенный, едва переставляя ноги, брел, полз по паханному-перепаханному взрывами снарядов, мин, бомб пологому склону высоты. Вдруг слышит:

— Товарищ старший сержант, закурить есть?

Оглянулся. В глубокой воронке сидит младший сержант Горшков. Как он до нее добрался?

— Курить очень хочется, а махорка вышла…

Буланов спустился вниз. Присел на корточки.

Свернул папироски Горшкову, себе. Жадно закурили.

«Потом он, — это Буланов продолжает рассказ о Горшкове, — попросил перевязать раненую ногу.

Помог. Израсходовал и свой пакет. Тут мне сделалось очень нехорошо. В голове помутилось и я, наверно, потерял сознание. Пришел в себя от голоса Горшкова:

— Иди, старший сержант, ты — командир взвода. Тебе надо воевать.

— Умирать будем вместе, — говорю ему.

— Нет, ты — командир. Твое место в бою! Иди!

— Хорошо. Но когда стемнеет, найду тебя. Сейчас тебя вынести отсюда нельзя, убьют обоих…»

Буланов на некоторое время замолчал.

«Потом, — потускневшим голосом продолжал он, — я добрался до капэ роты, доложил лейтенанту, что взвода нет — кто ранен, кто убит… Попросил, чтобы он дал мне людей. Лейтенант отвечает: „Знаю… Видел… Но людей нет!“ Потом поднялся, смотрит на меня подозрительно и спрашивает: „Ты что — пьян?..“ Я даже растерялся. „Что вы, товарищ лейтенант, — отвечаю, — ни капли не пил…“ Поверил. Усадил меня на земляной выступ в землянке и стал ругаться: „Черт знает что! На тебе же лица нет, а еще людей просишь. Ложись сейчас же и отдыхай!..“ Ну, а я — свое: „Там танки, дайте людей…“ Лейтенант разозлился: „Я тебе сказал, что у меня нет людей… Что я рожу их, что ли?“ — потом успокоился: „Хорошо, забирай моего Белошапкина…“».

Белошапкин был связным ротного.

Уже на ходу докуривая папиросу, Буланов вместе с напарником опять направился к переднему краю. Связной оказался очень расторопным и предприимчивым. Буланов, глядя на него, даже подумал: «Напрасно подсмеиваются над связными и адъютантами… С этим парнем можно воевать…»

Ожесточенный бой продолжался весь день. Артиллерией, противотанковыми ружьями, гранатами, бутылками с зажигательной смесью гвардейцы остановили танки врага, больше половины которых было подбито и сожжено. То и дело меняя позиции, используя то чей-то окоп, то воронку, Буланов с Белошапкиным вывел из строя еще три вражеские машины.

…Поздно вечером, измученный, голодный, он пробирался на командный пункт роты. Распахнул плащ-палатку, которой был прикрыт вход в землянку. Желтоватый свет «катюши» резанул глаза.

— Жив? Ваня, жив?! — ротный, который никогда так не называл Буланова, как медведь обхватил его своими ручищами.

А Буланову больше всего хотелось тут же, сейчас же свалиться и уснуть. Но он боролся с собой.

— На, это тебе. Ты же с утра ничего не ел, — лейтенант подал котелок.

Буланов заставил себя проглотить несколько ложек каши и поднялся.

— Товарищ гвардии лейтенант, в двухстах метрах лежит в воронке младший сержант Горшков. Без ноги. Разрешите с Белошапкиным вынести его?

Буланов опять сделал паузу. И, обращаясь ко мне, добавил:

— Вот это человек! Вот перед кем стоит преклониться…

Я вначале не понял. Но он, не торопясь, задумчиво продолжал:

— Вот это настоящий десантник-гвардеец!

— Вы о Горшкове?

Буланов ответил не сразу.

— Ночь была такая черная, что разойдешься на несколько шагов — и не видно друг друга… Искали с Белошапкиным почти до утра, осмотрели ту воронку, около нее и не нашли. Будто под землю провалился! Куда он мог уползти в таком состоянии, без ноги?.. Нашли через двое суток. Видимо, потерял ориентировку и уполз не в ту сторону. От большой потери крови ослаб.

Думали — погиб человек. Выжил! Отправили в госпиталь… Вот это солдат!

Вдруг Буланов забеспокоился:

— Извините, мне пора.

Поднялся и растворился в темноте.

…С Булановым мы снова встретились через несколько недель в штабе дивизии. К тому времени он стал членом партии, получил повышение в звании. Он был чисто выбрит, подтянут, яловые сапоги блестели, как хромовые. Несмотря на такой «респектабельный» вид, выглядел он, однако, довольно растерянным. А когда комдив генерал-майор Пастревич вручал ему орден Ленина за восемь подбитых танков, за мужество и героизм, проявленные в боях, Буланов совсем смутился. Дрогнувшим голосом он произнес:

— Служу Советскому Союзу! — и быстро отступил за спины товарищей, которым тоже предстояло получить награды.

«Вот человек!» — подумал я тогда. В бою не растеряется, не моргнув глазом, пойдет на смерть. А здесь, — как ребенок, стесняется…

Больше с Булановым я не виделся. В декабре, когда дивизия дралась под Обливской, Ивана Александровича не стало. Это было для нас огромной потерей. Имя и подвиг героя, однако, стали примером для всех, кто оставался в дивизии и кто приходил в нее вновь. Он был навечно занесен в списки личного состава полка.

Высота Кузнецова

1

На топографической карте она помечена цифрой 180,9.

Сколько раз на ней кипели кровопролитные бои! Сколько крови пролито гвардейцами-десантниками, чтобы овладеть ею!

Никакая другая высота в малой излучине Дона не видела такого беззаветного героизма, такой гвардейской доблести и отваги. Героизма и отваги не только отдельных бойцов, но и целых подразделений.

Находясь почти на самом левом фланге гряды высот, образующих скобу, которая упирается своими концами в Дон, высота 180,9 возвышается над ними. С нее просматриваются боевые порядки дивизии, все подходы к ее оборонительному рубежу. С вершины ее, как на ладони, видны огневые позиции нашей артиллерии, тылы полков, расположившихся внизу, на плато около хутора Яблонского и станицы Старогригорьевской. С нее нетрудно определить, что там, на окраине лесного выступа у Дона, расположен штаб нашей 40-й гвардейской десантной.

С высоты 180,9 немцы свободно просматривают пространство не только до самого Дона, но и задонские просторы, куда они так рвутся, чтобы выйти к Волге, с севера охватить Сталинград. Легко представить, как много значит эта высота для противника, а тем более для нас.

И еще одна особенность ее. С востока и северо-востока, то есть с нашей стороны, высота поднимается очень круто, местами даже обрывисто, тогда как со стороны противника — лишь с незначительным возвышением. Так что до самого гребня ее могут свободно добираться танки и автомашины. Ко всему этому — примерно в километре от гребня высоты проходит хорошо накатанная дорога от станицы Сиротинской на хутор Камышинка и дальше на запад, и по ней немцы в любое время могут подбросить подкрепление.

15 августа 1942 года наша дивизия сумела зацепиться лишь за скаты высоты, которые ценою своей жизни удержали воины-герои взвода младшего лейтенанта В. Д. Кочеткова, а затем продолжали защищать другие подразделения 111-го гвардейского стрелкового полка.

Эту высоту надо было взять. Овладение ею серьезно усилило бы оборонительные позиции дивизии и уменьшило шансы врага на ликвидацию нашего плацдарма на правом берегу Дона.

…119-й гвардейский стрелковый полк готовился к очередной операции по освобождению станицы Сиротинской, когда командира полка подполковника И. И. Блажевича позвали к телефону. Звонил комдив генерал А. И. Пастревич:

— Предлагаю один батальон вывести к хутору Дубовому. Задача — овладеть высотой 180,9… Письменное распоряжение получите…

— Но мы же готовимся… — пытался объяснить комдиву Блажевич.

— Знаю, пока отложите. Выполняйте что сказал.

— Есть вывести батальон?..

И вскоре в землянке Ивана Ивановича Блажевича сидели, склонившись над картами, заместитель командира полка майор Я. М. Орлов, военком, старший батальонный комиссар Г. А. Золотых, командир 1-го батальона капитан А. А. Кузнецов и батальонный комиссар А. И. Куклин…

Вернувшись от командира полка, Кузнецов приказал старшему лейтенанту Бакулину срочно вызвать командиров подразделений и политработников, а сам опять склонился над картой.

Он понимал сложность задачи. Высоту не раз пытались захватить подразделения 111-го гвардейского полка, и ничего не получилось. Правда, у фашистов потери немалые. Почувствовав, что им противостоят кадровые, хорошо обученные войска, они подтягивают сюда новые и новые резервы.

Да, одним героизмом и храбростью мало что сделаешь.

Размышляя о предстоящем бое, Кузнецов незаметно для себя тихо засвистел. Старая привычка, от которой никак не может отвыкнуть. Товарищи иногда подсмеиваются над ним, но что поделаешь… Так лучше думается.

Подошел Куклин.

— Посвистываешь, комбат?

— Думаю. Как бы поменьше потерь…

— Да, потери… Но без них не обойдешься. Это ведь высота…

— Захватить бы их врасплох… И ударить!

В общем-то комбат уже принял решение. Оно пришло еще там, у командира полка. Надо только уточнить детали.

Под ветвистым вязом собрались командиры и политработники батальона. Сидели на траве, курили, переговаривались.

Капитан обвел собравшихся внимательным взглядом, поздоровался и, повернувшись к старшему лейтенанту Бакулину, спросил:

— Все?

— Все, товарищ гвардии капитан. Можно начинать.

Кузнецов сразу приступил к делу. Объяснил боевую задачу, сложность ее выполнения. Помолчал. Воспользовавшись паузой, младший лейтенант Шадчнев спросил:

— А как с Сиротинской? Мы готовились наступать на нее…

— Об этом спросите у генерала Пастревича… А сейчас слушайте внимательно. Карты у всех? Итак, выступаем, как только стемнеет. Пункт сосредоточения вот в этой балке, на северо-западном скате. — Капитан назвал на карте квадрат. — Подходим незаметно. Затем рассредоточиваемся поротно в цепь и штурмуем высоту… И чтоб ни одного звука! Проследите за подгонкой амуниции и оружия. Для отличия своих в темноте — у каждого на рукаве левой руки повязка из марли. И, повторяю, ни одного звука!.. Когда вплотную подойдем к окопам — громкое «ура» и стремительная атака. И чтобы все, что может стрелять, стреляло… От внезапности атаки, от нашей организованности и решительности будет зависеть успех… Все ясно? Вопросы есть?

Вопросов не было. Но расходиться офицеры не спешили.

— Бой предстоит жаркий. Может быть, такой, какого мы еще не вели, — сказал батальонный комиссар Куклин. — Гитлеровцы будут драться за высоту жестоко. Берегите людей… Поговорите со всеми коммунистами и комсомольцами — это я политработникам. Собрания и митинги проводить времени нет. Используйте его для личных бесед с бойцами.

— Все! Расходитесь по подразделениям, — заключил комбат. — Старший лейтенант Бакулин, оформите всю документацию. Мы с комиссаром будем в подразделениях.

Подходя к штабному вагончику, Александр встретил полкового почтальона. Тот вытянулся, звонко поздоровался, словно на смотре отдавая рапорт:

— Здравия желаю, товарищ гвардии капитан! Газеты положил в штабе…

— А писем мне нет?

— Никак нет, товарищ гвардии капитан.

Александр знал, что писем и не должно быть.

Он даже своего нового адреса не успел никому сообщить.

— Знаешь что, друг, подожди меня пять минут.

Достав из полевой сумки командирский блокнот, он тут же, присев на пень, стал быстро писать:

«Здравствуй, мама!

Извини, что долго не писал. Живу хорошо, нахожусь на фронте. Уже участвовал в боях. Сообщаю в этой писульке мой адрес. Прошу тебя, опиши, где находятся братья и как чувствуешь себя ты… Желаю тебе счастья!..»

Задумался. Что же еще? И дописал: «Передай привет знакомым. Жму твою руку. Твой Саша!» И поставил дату: 20.8.1942.

Вырвав листок, сделал из него треугольник и написал адрес:

«Вологодская область, гор. Великий Устюг…

Кузнецовой Александре Степановне».

И отдал почтальону:

— Отошли, пожалуйста, а то все забываю.

* * *

Черная ночь и глубокий овраг надежно укрыли батальон. Подразделения 110-го полка, занимавшие оборону на склоне высоты, предупреждены заранее. Капитан Кузнецов уточнил с командирами подразделений задачу, порядок движения для сближения с противником, сигналы, сообщил о своем месте нахождения, снова предупредил: «Ни одного звука до самой атаки!..» И приказал начать штурм высоты.

Десантники, обученные ночным действиям еще на тактических занятиях, молча взбирались на каменистую кручу. Каждый думал об одном: как перехитрить врага, застать его врасплох…

Впереди на фоне звездного неба различаются неровные очертания гребня высоты.

Капитан со своим неразлучным ординарцем Павлом Шкарутиным находится в центре батальона. Он, чуть пригнувшись, вместе со всеми поднимается в гору. Слева и справа слышится тяжелое дыхание людей. Но ни одного металлического звука. «Молодцы!» — думает командир батальона.

На своих бойцов он надеялся. Только руководи ими — все сделают. И не струсят. Да и пообстрелялись за эти дни. Первое боевое крещение батальону пришлось принять сразу же по выходе на правый берег Дона, у Новогригорьевской. Вражеские бомбардировщики долго висели над головами бойцов. А когда ушли самолеты, появилась немецкая мотопехота с двадцатью танками. И, впервые встретившись с врагом, батальон выстоял. Никто не дрогнул, не растерялся. Хорошо показали себя и командиры. Враг, оставив на поле боя восемь горящих танков и несколько автомашин, откатился обратно. В боях за Сиротинскую бойцы показали себя тоже смелыми и отважными гвардейцами. Конечно, сказывается кое-где неопытность. Кроме того, у немцев было превосходство, особенно в танках и самолетах…

Когда добрались примерно до половины склона, в небо неожиданно взвилась ракета, осветив холодным, мертвенным светом все вокруг.

— Ложи-и-ись! — негромко, но внятно скомандовал комбат.

Неужели обнаружили?

Все, однако, обошлось благополучно. Ракета рассыпалась и погасла. Батальон снова двинулся вперед. Чем выше, тем круче. Ноги скользят по каменистому грунту.

На гребне высоты то в одном, то в другом месте нет-нет да застрочит пулемет, прошивая темноту светящимися пунктирами. Этот огонь не опасен: немцы стреляют наобум. Но комбат примечает, откуда бьют пулеметы…

До переднего края противника остается все меньше и меньше. Здесь, на высоте, стало светлее. Гитлеровцы еще ничего не подозревают. Но надо быть особенно бдительными.

Слева опять ракета. И длинная пулеметная очередь.

И на этот раз тревога ложная.

— Это спросонок фрицы, — заметил Шкарутин.

Капитан промолчал.

Невдалеке от вражеской траншеи батальон сделал передышку. Перед атакой людям надо отдышаться, подтянуться.

Еще несколько десятков метров на кручу. И вот последний, решительный бросок.

Комбат скомандовал:

— В атаку, впере-о-од!

— Вперед, герои! Ура-а-а! — крикнул комиссар Куклин.

— Ур-ра-а! — разорвав тишину, разнесся по высоте дружный и многоголосый клич. Гвардейцы пошли в атаку.

Но внезапности не получилось. Противник оказался настороже. Сразу ударили его пулеметы, автоматы. В небо взвились ракеты. У самых вражеских окопов пришлось залечь.

— Вот тебе и «спросонок», — прижимаясь к земле и думая о том, что же сейчас предпринять, буркнул капитан Кузнецов ординарцу. — Тоже мне — стратег!

На этот раз промолчал Шкарутин.

2

3-я рота под командованием младшего лейтенанта Шадчнева наступала на левом фланге батальона. Несколько отклонившись в темноте, она оказалась в седловине между высотами 180,9 и 146,6, на которую немцы, видимо, меньше обращали внимания. Во время общей атаки рота смяла передний край обороны противника и оказалась у него в тылу.

Под ногами телефонный провод. Гвардейцы режут его финками. Продвинулись метров на четыреста еще. По дороге от Сиротинской движется колонна танков. Рота залегла в овражке.

Но вражеские танкисты, не разобравшись в обстановке, видимо, приняли их за своих. Танки пошли дальше…

В это время и пробрался в роту заместитель командира полка майор Орлов, который до того находился вместе с капитаном Кузнецовым.

Шадчнев доложил ему обстановку.

— Первая и вторая роты лежат под огнем врага, — сказал Яков Матвеевич, выслушав младшего лейтенанта. — Вы в выгодном положении и должны их выручить. Надо бесшумно сблизиться с немцами и атаковать их с тыла. Наше «ура» будет сигналом общей атаки. Так мы договорились с комбатом…

Рота цепью беззвучно двинулась к косогору вправо. Вот уже замелькали головы, спины гитлеровцев. Увлекшись боем с нашими двумя ротами, они не замечали, что делается в их тылу.

Настроение у гвардейцев приподнятое: «Сейчас мы зададим вам, гадам!»

Шадчнев дал сигнал к атаке.

— За Родину, ура-а-а!

— Ур-ра-а-а! — послышалось из-за окопов противника.

Гвардейцы на ходу, не переставая кричать, ведут дружный огонь.

Началась свалка. Фашисты в панике заметались, побежали, бросая оружие. Гвардейцы преследуют их. Две роты ведут рукопашную в траншее. В ходу штыки, приклады, десантные ножи.

Ефрейтор Чаплыгин подбежал к брошенной 76-миллиметровой пушке, пытается открыть затвор, но не знает как.

— Сейчас мы ее приспособим, Саша. — Это ефрейтор Дудка. Он учился в Омском артиллерийском училище.

Ствол пушки разворачивается в сторону врага. Дудка наводит ее по стволу в стоящие поодаль автомашины. Заряжает и стреляет. Откатом ствола солдата сбивает с ног, но он быстро поднимается и кричит:

— Саша, давай снаряд!

Выстрел за выстрелом. Несколько машин уже горят. Немцы разбегаются от них, а ефрейтор палит и палит по ним, работая и за наводчика, и за заряжающего…

Общая атака с тыла и с фронта довершила дело. Гребень высоты был взят. Боевой приказ выполнен.

В немецких окопах бойцы обнаружили арбузы, помидоры и другую снедь, между делом позавтракали, что было очень кстати после напряженной ночи. Они и не заметили, как уже поднялось солнышко.

Комбат да и бойцы, однако, понимали: так просто со своим поражением гитлеровцы не смирятся. Поэтому батальон сразу же приступил к укреплению захваченных позиций. Подправили окопы и траншеи. Бронебойщики оборудовали окопы для противотанковых ружей.

3

Говорят, что к подвигу готовятся всю жизнь. Наверное, так оно и есть.

Читаю и перечитываю письма Александра Кузнецова домой, письма его матери и сестры, в которых они вспоминают о сыне и брате, разговариваю с однополчанами Александра, которые вместе с ним дрались на высоте 180,9. Читаю, слушаю рассказы, вспоминаю те фронтовые дни, словно раскручивая кинопленку в обратном направлении. Так хочется уловить тот момент в его жизни, с которого начиналось бессмертие…

Может быть, с того случая, когда он мальчишкой потребовал косу и вместе со взрослыми пошел на луг. Вначале, конечно, ничего не получалось. Коса будто нарочно ищет кочки да кусты, с каждой минутой становится все тяжелее и тяжелее, и ее едва держат руки. А с лица ручьями катится пот. Взрослые, видя этот непосильный труд, начинают беспокоиться: не надорвался бы малый. Но упорство преодолевает все. Прошло несколько дней, и за маленьким помощником потянулось ровное, чистое покосиво, разве только поуже, чем у взрослых. И сам он, не обращая внимания на кровавые мозоли на ладонях, улыбается росистому утру и яркому солнцу.

Или когда он взобрался на ретивого коня и помчался что есть духу?

Соседи качали головами:

— Ой, Степановна, свернет твой Шурка шею…

А может быть, в двадцать девятом, когда он, четырнадцатилетний мальчишка, приходит из школы домой и заявляет матери:

— Мы должны вступить в колхоз!

Для матери это было неожиданностью. Разговоры о колхозах ее даже пугали. Но младший сын был любимым. И потом она хорошо знала его характер: малый, а судит обо всем по-взрослому, и если что решит — не отступится. У него была какая-то особая вера в то, что писалось в газетах, говорилось уполномоченными из города на собраниях… И она, уже пожилая женщина, невольно поддавалась его убеждениям. Кузнецовы в селе Нокшино Великоустюгского района стали первыми колхозниками.

Так, может быть, это случилось именно тогда?

Пустое занятие. Будто кто-то задумывается о таком, вступая в жизнь! А у Александра вся она была еще впереди. И все решалось куда проще. И сложнее. Проще потому, что поступки подростка определялись влиянием взрослых и поведением сверстников: «Я тоже могу не хуже вас!..» Но у Александра очень рано появился и другой мотив.

Он очень любил мать. Знал, как трудно сложилась ее жизнь. Когда умер первый муж, ей было всего 23 года, а на руках уже трое малых ребят. Недолго жил и второй муж, Сашин отец. И от него осталось двое… А каково женщине-крестьянке с такой оравой управляться с хозяйством! Саше очень хотелось быстрее вырасти, чтобы стать настоящим помощником матери…

Скорее вырасти — мечта всех мальчишек. Но стать опорой — для этого надо быть сильным, уметь делать все, чтобы плечо твое не подвело. Вот он и брался за любую крестьянскую работу, старался сделать ее по-взрослому. И в колхоз мать сагитировал, чтобы ей легче жилось. Едва наступили в школе каникулы, он сел на трактор и все лето работал прицепщиком. Пусть знают, что Кузнецовы умеют работать…

Радовали Александру Степановну скромность младшего сына, его справедливость, умение понять и оценить хорошее. Один случай особенно памятен.

Саша дружил с девушкой. Вместе учились, часто их видели вместе и после школы. И вот как-то в сельский праздник идут они рядом и о чем-то увлеченно разговаривают, ни на кого не обращая внимания. Девушка красивая, статная, одета по последней моде. Он тоже высокий, стройный, русые волосы, серые задумчивые глаза. Только вот веснушки портят лицо. И одет в старенькое, ношеное-переношеное…

Смотрит на них мать, любуется и печалится. Вздохнув, говорит сыну:

— Саша, твоя девушка вся в шелках, а идет с тобой, не стесняется, что ты так одет…

Сказала просто по-матерински, по-деревенски.

Сын помолчал. Потом ответил:

— Знаешь, мама, ты не гляди на людей по тому, кто и как одет. Разве в одежде дело?.. Аня — девушка умная. Нам с ней интересно, мы одинаково думаем о жизни…

Детские мечты превращались в поступки. Поступки становились привычкой. Формировался характер. Александр был общительным и довольно восприимчивым, любил читать, размышлять.

С возрастом появились новые заботы. Чувство ответственности перед матерью перерастало в ответственность за судьбы Родины, привело в военное училище.

Узнав о намерении сына стать военным, мать встревожилась:

— А как же мы с Аней, Саша? Ведь одних оставляешь…

Старшие дети Александры Степановны отошли от дому, разлетелись, и она оставалась с двумя младшими.

— А ты посмотри, мать, какая международная обстановка, — ответил сын. — Война все равно будет, и, возможно, скоро. Так лучше я пойду на нее командиром, больше сделаю для Родины. — Помолчал и добавил: — И для тебя, мама… А вы с Аней не беспокойтесь за меня, я вас не оставлю.

Мать ничего не могла возразить. Она знала своего младшего. Не подумав, ничего не сделает, а решил — не отговоришь! Да и от чего отговаривать? От разумного? Хотя, как и любая мать, сокрушалась в связи с предстоящей разлукой. Беспокоило и то, что сын идет в армию.

А там оружие, которое должно стрелять… А если и в самом деле война?..

После окончания Тбилисского военного училища Александр в звании младшего лейтенанта уехал на Дальний Восток. Продолжал совершенствовать свои знания, готовясь сам и готовя своих подчиненных к решительному испытанию.

События у озера Хасан, конечно, были лишь прелюдией к этому испытанию, но они явились хорошей проверкой и школой для молодого командира Красной Армии, послужили дальнейшей закалке его характера.

Никогда он не забывал о матери. Даже когда боевая учеба забирала все силы и энергию и совсем не оставалось свободного времени.

У Александры Степановны сохранились многие письма сына из разных мест. Короткие, деловые, на первый взгляд, даже сухие: будто это не от сына. Но мать-то знает, сколько заботы и чувства за этими «писульками», как называл свои письма сын. Уж такой он: сам может переживать, а высказать это прямо, открыто стесняется.

«Здравствуй, мама и Нюра!

Я получил ваше письмо от 20.6.41 и был очень рад, что вы живы и здоровы. Пишите, получили ли от меня деньги. Последний раз я посылал 200 рублей. Если вам потребуется, я всегда найду и пришлю… Живу так же. Работаю очень много, так что времени свободного не имею.

Живу один. В отпуск не собираюсь, сейчас, сами знаете, какая международная обстановка, что об отпуске лучше и не думать, хотя мне хочется побывать на родине. Прошу вас, пишите чаще. Опишите, кого призвали в армию…

Пока до свидания. Крепко жму ваши руки. (Хабаровск).»

«Здравствуй, мама и сестра Нюра!

Сообщаю, что я сменил место жительства и нахожусь гораздо ближе к вам, чем раньше. В настоящее время нахожусь в… Кировской области. Сегодня выслал на Нюру 100 рублей. Как получу, еще вышлю. Живу хорошо, здесь пробуду не знаю сколько, думаю, месяца два-три… Прошу тебя обо мне не беспокоиться. В чем будете нуждаться, обращайтесь за помощью ко мне… Чувствую себя спокойнее, если удастся, обязательно приеду в гости на родину, здесь-то уже близко. Правда, сейчас обстановка напряженная, но ведь это будет не вечно, скоро будет перелом, а через год-полтора, может, и совсем уладится…»

«Здравствуй, мама!

Сегодня посылаю 300 рублей. Живу так же. Нахожусь… (там же). Командую батальоном. Не скучай, пиши чаще письма. Передай привет родным и напиши, как они живут.

С приветом к вам ваш сын Саша.»

«Здравствуй, мама!

Извини, что долго не писал. Живу хорошо, здоров.

Мама, высылаю тебе аттестат на денежное содержание. Тебе будут выдавать деньги из райвоенкомата…

Крепко жму твою руку. Саша.»

«Здравствуйте, мои дорогие, родные!

Мама, береги свое здоровье. Имею большое желание побывать дома, но сейчас не время. Выполним приказ Родины, разгромим фашизм, вот тогда и приеду…»

Забота о матери никогда не покидала Александра. Своей семьей обзавестись не успел — все некогда было. Так о ком же еще было заботиться, как не о ней и сестре!

…Вот и сейчас, выслушав сообщения из рот о готовности к отражению контратак противника, он думал о ней, о сестре Анне.

«Когда же дойдет до нее вчерашнее письмо? Не задержал бы почтальон… А вдруг она будет читать его, когда Александра уже не будет в живых?.. Нет, нет, не время думать о таком, когда наступает решительный момент и нужно сосредоточить всю свою волю на главном…»

Телефонист перебил раздумья:

— Товарищ гвардии капитан, вас — первый!

Комбат взял телефонную трубку.

— Спасибо, Александр Александрович, — услышал он голос подполковника Блажевича. — Теперь надо постараться удержать высоту.

— Ясно, товарищ гвардии подполковник. Сделаем все, что в наших силах. Пока живы, высоту не отдадим. Приказ выполним!

4

Капитан Кузнецов, разумеется, не представлял, какое значение в планах гитлеровского командования отводится нашему плацдарму на правом берегу Дона, не знал, что он не дает спокойна спать штабистам армии Паулюса. Но ему, думающему, неплохо разбирающемуся в тактике и оперативном искусстве командиру, было и без того ясно, какое значение имеет высота 180,9 и для нас, и для немцев… Если немцам удастся полностью овладеть ею, они, конечно же, устремятся к Дону. А наши отступать не будут. Капитан знал десантников. Сам всю душу вложил, чтобы внушить подчиненным, что «мы не имеем права отступить ни на шаг»… Значит, все будут драться до последнего патрона, до последнего дыхания. Даже тыловики. Они ведь тоже десантники. Вот тут и сообрази, комбат, как много сейчас зависит от твоего батальона, от тебя…

Отдав приказ на оборону, Кузнецов поговорил с Куклиным.

— Предстоит трудный день, Александр Ильич. Предупреди свою армию, — он так уважительно называл политработников-коммунистов (сам-то был еще комсомольцем), — что действовать надо дружно, со смекалкой. Пусть не лезут на рожон, но когда нужно…

— Не беспокойся, комбат, будто не знаешь свой батальон, наших людей, — ответил Куклин и направился в роты.

С командного пункта хорошо просматривается местность. Там нагромождение холмов, между которыми попрятались и, возможно, накапливаются для удара гитлеровцы, дорога из Сиротинской на Камышинку. Сиротинской отсюда не видно, она за высотой 146,6.

Немцев можно ожидать с двух направлений: от Сиротинской, с юго-востока, или от Камышинки. В последний момент комбат передал приказание младшему лейтенанту Шадчневу не дать противнику возможности ударить по левому флангу, от Сиротинской.

Заговорили вражеские орудия. Их огонь нарастал с каждой минутой.

Под прикрытием артиллерии и минометов пошли в атаку гитлеровцы. Пока они наступали без танков, отражать их было легче. Да и сами немцы без прикрытия броней не так уж храбры. Но вот на горизонте показались и танки с автоматчиками на борту. За ними двигалась пехота. Не меньше двух батальонов. Танки, развернувшись, открыли огонь из пушек и пулеметов.

Капитан Кузнецов какое-то время наблюдал за противником, стараясь понять его замысел.

«Они хотят взять батальон в полукольцо и нанести по нему концентрический удар», — решил комбат и приказал старшему лейтенанту Бакулину:

— Роту автоматчиков срочно выдвинуть на левый фланг!

Повторив приказание, Бакулин скрылся из окопа. Капитан, продолжая наблюдение, некоторое время молчал.

— Пока танки не дойдут до столбов, огня не открывать!

А армада стальных чудовищ надвигалась. Всюду рвались снаряды. Пулеметные очереди поднимали султаны пыли у самых окопов. Гул моторов все грознее.

На батальон наступало 40 танков, а для их отражения у гвардейцев, кроме противотанковых ружей, гранат, да бутылок с зажигательной жидкостью, ничего нет.

— Стрелки, пулеметчики — по пехоте, бронебойщики — по танкам — огонь!

Танки наседали. За ними короткими перебежками густо двигалась пехота.

Бронебойщики, стрелки нащупывали уязвимые места танков. Некоторые машины горели, крутились на месте. Но ведь их сорок!..

Ранен крупнокалиберной пулей младший лейтенант Шадчнев.

— Не беспокойся, лейтенант, не оставим, — говорит старшина Грицай, принявший командование 3-й ротой. — Мы им, гадам, еще зададим!

Перед окопами горят 11 вражеских танков. Пехота то и дело пытается подниматься в атаку, но меткий огонь гвардейцев прижимает ее к земле, заставляет пятиться.

Два танка прорвались перед 2-й ротой, у самого командного пункта батальона. Вскрикнув, как подкошенный упал Павел Шкарутин. Комбат, оставив пулемет, из которого только что вел огонь, выхватил из его руки противотанковую гранату и метнул во вражескую машину. Раздался взрыв. Танк замер на месте, задымил. От чьего-то удара закрутился на месте второй танк.

— Молодцы, ребята, так их! — кричит комбат.

Горят подбитые танки. Рвутся снаряды, мины. Непрерывно строчат пулеметы, автоматы, раздаются одиночные выстрелы из винтовок. Горит пожухлая трава. Над полем боя стоит такой дым и чад, что нечем дышать. От пота, пыли и пороховой гари лица бойцов почернели — видны только зубы и глаза. А враг предпринимает атаку за атакой.

Из небольшой ложбинки выскакивает новая группа танков. Опять поднялась вражеская пехота.

Капитан Кузнецов понимает, что наступает тот критический момент, когда все может зависеть от какого-то его решения, действия. Если танки прорвутся, высоты не удержать. Ничего не останется и от батальона… Даже страшно представить… Победа и поражение колеблются на чашах весов. Силы батальона иссякают.

Но что предпринять? Что?

Кузнецов делает, кажется, единственно возможное в этой обстановке. Вместе с Бакулиным он быстро перебирается к бронебойщикам. На них сейчас вся надежда.

В пяти шагах пристроился расчет противотанкового ружья.

— Что же вы, бейте! — кричит капитан, видя, что ближайший танк развернулся, подставив борт.

Но бронебойщик молчит.

Кузнецов оказался рядом. Разжал не успевшие остыть руки сержанта, уложил его вместе с убитым бойцом, должно быть, вторым номером, на дно окопа и припал к противотанковому ружью. Прицелился. Выстрелил. Танк вздрогнул и, оставляя на земле левую гусеницу, юзом сполз в траншею, завалился боком.

Капитаном овладело удивительное спокойствие. Такое состояние появляется у человека тогда, когда он «перегорит», когда перестает ощущать и опасность, и самого себя. Всеми его действиями руководит единственная, засевшая в мозгу мысль — во что бы то ни стало остановить врага!

Комбат расчетливо выбирает цели и бьет по ним из противотанкового ружья. Танки горят, выходят из строя… Вот один из них начинает разворачиваться совсем рядом, чтобы «проутюжить» окопы. Александр нажимает на спусковой крючок, машина дымит. Боковым зрением комбат видит, как из верхнего люка выбираются танкисты, как они тут же падают, подкошенные пулями, а сам перезаряжает ружье, снова целится.

Выстрелить он не успел. Пулеметная очередь ударила в грудь, отбросила в сторону. От той же очереди погиб и старший лейтенант Бакулин, который все время находился рядом с комбатом.

По окопам, словно по команде, разнеслась весть:

— Товарищи, Кузнецов убит!

И вслед — голос комиссара Куклина:

— Гвардейцы! Отомстим за комбата!

— Ура-а-а-а!

И весь батальон, точнее, все, что осталось от него, все, кто мог, повыскакивали из окопов. Впереди бежал комиссар Куклин.

— За капитана! Бей гадов! Ура-а-а!

Немцы побежали. Должно быть, страшна была им эта последняя контратака гвардейцев.

Бойцы вынесли в укрытие раненых, подобрали убитых. Привели себя в порядок, насколько это было возможно после тяжелых боев. Перед их окопами горели 18 танков противника, лежали десятки трупов вражеских солдат и офицеров.

Ряды десантников сильно поредели. У них были израсходованы почти все боеприпасы. Но люди выстояли и победили. Высота 180,9 осталась за ними. С тех пор в дивизии ее стали называть не иначе, как высотой Кузнецова.

Мужество

1

«Вы знаете, когда бывают слезы горькие? Не солоноватые, а именно горькие? Это когда вся жизнь впереди и ты еще только начинаешь жить, а тебе нужно умереть. И плачешь от злости, от обиды, что связаны руки и нельзя добраться до горла фашиста, и когда нет последнего патрона — ты послала его врагу. Эти слезы горькие, и плачешь украдкой, чтобы враг не заметил и не порадовался…»

Так начиналось письмо от человека, которого мы считали погибшим. Впрочем, одни ли мы? Мать Анны Рыбаченко получила извещение о гибели дочери еще в июне сорок первого. А позднее ее «похоронили» под станицей Обливской Ростовской области.

Так ли уж трудно представить трагедию, о которой говорилось в письме. Раненая, контуженная, избитая, босая (сапоги с нее сорвали), со связанными руками идет по морозной заснеженной степи девушка. Идет, подгоняемая штыками и грубой бранью, но гордая, не сломленная. Что ее ждет? Только бы не увидели слез…

Я много лет хранил ее письмо, которое она сумела передать из фашистского застенка… Перечитывая его, я каждый раз восхищался мужеством и стойкостью этой женщины.

Мне очень захотелось побольше и получше узнать о ней.

Но лучше — по порядку.

2

Когда знакомишься с человеком незаурядным, а Анна Рыбаченко такой мне и представлялась, хочется понять, откуда у него эта незаурядность? Что способствовало становлению его характера?

Детство Анны, пожалуй, не примечательно ничем. До семи лет — в деревне. Потом Одесса, школа. Учеба давалась легко. Особенно нравилась география. Учительница-географичка была влюблена в свой предмет и умела так преподносить его, что любознательная, склонная помечтать Анна на ее уроках не раз уносилась за моря и океаны, в разные далекие страны. Сколько было романтики в этих «путешествиях»! Не случайно она открыла однажды двери морского техникума, чтобы стать штурманом дальнего плавания. Возможно, сказалось и то, что отец работал в порту и Анна часто бегала к нему. Подвели годы — ей было только тринадцать. Пришлось пойти в педучилище.

Еще была она непоседой. Рано начала верховодить мальчишками и девчонками. Позднее это ей очень пригодилось. И не случайно, когда приняли в комсомол, сразу же назначили пионервожатой.

Время было тревожное. Все мы, молодежь и подавно, жили тогда событиями в Испании. В Одессу привозили детей республиканцев, и Анна с подружками каждый раз бегали ихвстречать. Она тогда уже возненавидела фашистов, не щадящих даже детей.

Человека воспитывает вся жизнь. Встречи, события, повседневная обстановка постепенно формируют его характер. Но бывает, что какой-то случай, врываясь в его душу, делает больше, чем годы этой повседневности. Таким «случаем» для Анны стал кинофильм «Чапаев». Сколько раз смотрела его. И как-то так получилось, что все внимание сосредотачивалось на одном эпизоде. Помните Анку за пулеметом? Каппелевцы идут в «психическую» атаку. Грозно, несокрушимо, с барабанным боем. В рядах чапаевцев неуверенность, замешательство. Они уже начинают пятиться, кое-кто поднялся, побежал. А Анка лежит за пулеметом. Лежит и ждет, чтоб поближе. Ведь патронов мало… А каппелевцы совсем рядом, сейчас сомнут и ее. Но вот она нажимает на гашетки пулемета. Длинные очереди косят вражеские цепи… У Анны Рыбаченко вырывается вздох облегчения. А когда на горе появляется во главе конницы сам Чапаев, она не может усидеть на месте. Вскакивает, аплодирует, кричит…

Трудно выразить, какое воздействие оказал на Анну тогда этот фильм. То, что с тех пор ее стали называть Анкой, было лишь внешним отражением ее переживаний. И, вероятно, совсем не случаен тот факт, что, когда в 1939-м, после освобождения Западной Украины, туда потребовались учителя, она вызвалась поехать одной из первых.

Ее отговаривали — не бросай университет. Даже пугали: будет очень трудно. Но она была непреклонна.

— Вот и хорошо, что трудно. А в университете я могу учиться и заочно.

В первый же день по приезде на новое место с ней приключилась забавная история. Комнату ей отвели в школе. Вечером, надев коньки, Анна побежала на речку, где на льду резвилась ватага ребят. Кто-то подставил ей подножку, и она растянулась. Плохо пришлось обидчикам.

Что взять с девчонки! Правда, она забыла, что уже не просто девчонка… И вот конфуз. Утром на следующий день приводит ее директор в четвертый класс и представляет:

— Новая учительница Анна Алексеевна.

А Анна смотрит на ребят и многих узнает: это ведь с ними она подралась вчера вечером на реке.

Но все обошлось благополучно. Они быстро подружились. Случай на реке, быть может, даже помог этому.

Только втянулась по-настоящему в работу, а ее вызывают в Одессу:

— Поедешь в Северную Буковину. Старшей пионервожатой…

Здесь она не раз слышала выстрелы из-за угла, подвергалась опасности — агентура прежнего боярского строя, румынской сигуранцы не могла примириться с осуществлением народной мечты о воссоединении с родной Советской Украиной. Но не это осталось в памяти Анны о пребывании на новом месте.

«Вы знаете, что значит принять первую пионерку?! Это была Елена Максимюк, или просто Оленка. Сейчас она народный судья Глыбокского района Черновицкой области».

Из письма А. Рыбаченко.

3

Война застала Анну на границе. Накануне, 21 июня, она, секретарь Глыбокского райкома комсомола, выехала с активистами в пограничное село Белая Криница договориться, как лучше отпраздновать годовщину воссоединения с Советской Украиной. На рассвете они вместе с пограничниками вступили в бой.

Первое ранение. А матери в Одессу эвакуированные из Черновиц принесли страшную весть: ее дочь погибла.

…Генерал был неумолим. В который раз она пробивалась к нему на прием. Но все бесполезно.

— Сколько раз вам говорить: женщин не принимаем! Не женское это дело.

Он еще старался соблюсти такт. Но Анна чувствовала: вот-вот сорвется. А довести его до этого, значит действительно потерять все.

Направилась к выходу.

А вдруг она в этом кабинете последний раз? Генерал может сдержать свое слово, и ее сюда просто не пустят…

У самой двери остановилась. Перед глазами живо предстала дорога отступления. От самой границы. Через всю Украину. А сколько за эту дорогу передумано горестных дум?.. И о судьбах людей, отходивших на восток, и о судьбе Родины в этом грозном испытании. А она, готовая отдать свою жизнь за этих людей, за Советскую власть, не у дел… Когда добралась до Воронежа и узнала о курсах младших лейтенантов, которые организует штаб Юго-Западного фронта, решила: наконец-то! Стану настоящей Анкой-пулеметчицей… Уж я тогда покажу этим гадам фрицам…

Нервы сдали.

— Да я же с первого часа войны на фронте. Вот этими руками фашиста уничтожила. А вы…

— Рыбаченко, вернитесь! — приказал генерал, стоявший у стола. — Расскажите, как вы уничтожили того фашиста.

— Это еще в истребительном отряде, товарищ генерал, — стараясь успокоиться, сказала Анна. — У меня сломалась лыжа, и я отстала от своих. Слышу, кто-то разговаривает, но слов не разберу. Рядом стог сена. Осторожно подхожу. А тут фриц — я сразу поняла, что он по телефону передает сведения. Не может же наш солдат прятаться от своих! Я вначале немного растерялась. Потом подняла винтовку и — прикладом по голове. Забрала у немца документы, оружие и сдала в штаб…

Генерал долго молчал. Анна почувствовала, что сейчас решается ее судьба.

— Стрелять-то умеешь?

— Товарищ генерал, я еще в педучилище сдала все нормы ГТО и стреляю хорошо…

Опять молчание. И вот:

— Ладно, оставайся. Зачислим.

Это было в мае сорок второго года в Воронеже.

Многие сотни парней и одна девушка. Но Анна была не из робких и не привыкла уступать ребятам. Было и другое — жгучая ненависть к фашистам, захватчикам, желание отомстить им…

Обстановка в Воронеже вначале была довольно спокойной. Фронт далеко. И, пользуясь возможностью, она упорно, с присущей ей настойчивостью занималась. Изучала уставы, материальную часть оружия, тактику, совершенствовала стрельбу.

«Когда научилась стрелять из миномета и противотанковой пушки, я уже считала себя артиллеристом. Но „максим“ был моей мечтой. У меня была мирная профессия — учитель, затем секретарь райкома комсомола, и вдруг, нет не вдруг, а от большой ненависти к врагу, мне захотелось уничтожать их группами, а не в одиночку, что я и делала до конца войны».

Из письма А. Рыбаченко.

Своим оружием Анна владела в совершенстве. Могла с закрытыми глазами исправить любую неисправность. Имя Анки-пулеметчицы прочно закрепилось за ней среди курсантов.

С каждым днем фронт приближался к городу. Участились налеты вражеской авиации. Дни курсанты проводили в классах, на стрельбище, в поле, а ночью дежурили на крышах домов, боролись с «зажигалками». А предприятия, местное население спешно эвакуировались на восток.

Курсы срочно перевели под Саратов. В августе состоялись экзамены, на которых присутствовал маршал С. К. Тимошенко…

Эшелон увозил на фронт молодых младших лейтенантов. Анна нет-нет да и посматривала на свои петлицы. Она — лейтенант, подумать только. Одна из всего выпуска — лейтенант. Так оценила комиссия ее отличные знания, ее добросовестный труд.

4

Фотоснимок в газете «Известия» за 8 декабря 1942 года. На фоне дерева — девушка-офицер. В левой руке бинокль. Рядом лежат два бойца в касках. Один припал к станковому пулемету, другой целится из винтовки. Взгляд девушки устремлен вдаль, куда нацелено и оружие бойцов.

Под снимком подпись: «В излучине Дона. Лейтенант Анна Алексеевна Рыбаченко, командуя пулеметной ротой, в одном только бою уничтожила свыше 200 гитлеровцев. На снимке — лейтенант Рыбаченко на огневой позиции».

…В октябре Дон угрюм, неприветлив. Волны свинцовые. Подойдешь, и становится зябко.

На том берегу прочно укрепился враг. На реку смотрят дула автоматов, пулеметов, орудий.

Бойцы 304-й стрелковой дивизии, в которую была направлена Анна Рыбаченко после курсов, уже пытались форсировать реку под покровом ночи. Но гитлеровцы настороже. Пришлось с потерями возвращаться обратно.

Лейтенанта Рыбаченко срочно вызвал командир стрелкового полка, стал детально объяснять обстановку. К чему бы такая честь командиру роты? Анна, оторвав взгляд от раскинутой на столе карты, вопросительно смотрит на полковника.

— Ты можешь? Со своей ротой?..

Так вот оно что! Вопрос оказался довольно неожиданным, и Анна не сразу нашлась с ответом.

— Очень надо, лейтенант. Если захватим плацдарм на правом берегу, он нам здорово пригодится. Даже те немцы, которые сейчас в Сталинграде, будут оглядываться на него… Понимаешь, лейтенант Рыбаченко?!

— Когда?.. Я готова.

Две ночных вылазки не удались. Как перехитрить врага? Решено использовать немецкую педантичность: попытаться форсировать Дон днем, когда гитлеровцы обедают и не ждут гостей… Риск? Но какая война без него…

Не ожидавшие такой дерзости, гитлеровцы спохватились, когда пулеметная рота Анны Рыбаченко закреплялась на правом берегу Дона. Они открыли бешеный огонь из всех видов оружия. Но было поздно. Этот плацдарм был потом расширен. Он очень пригодился, когда наши войска ударили с севера и с юга в обход сталинградской группировки врага.

…Что это за дерево, к которому прислонилась девушка-лейтенант? Уж не та ли это яблонька?

Удивительно устроена память человека. Из прошлых событий Анна Алексеевна почему-то больше всего вспоминает яблоньку.

«На всю степь, сколько видит глаз, — одинокая яблонька. Под ней я была ранена. От взрывов снарядов содрогалась земля, и яблоки падали прямо на голову, а руки судорожно сжимали ручки „максима“. Фашисты готовились к атаке. Но мы их опередили. Дали им жизни, как говорят у нас в Одессе. Взяли много пленных, лошадей, несколько пушек, кухню. И самое главное — не потеряли ни одного человека. Милая, родная яблонька, мне казалось, что она своими ветками хочет закрыть меня от врагов…»

Из письма А. Рыбаченко.

Это было в начале октября сорок второго у села Распопинского под Клетской. Серьезное боевое испытание Анки-пулеметчицы, за которое она была награждена орденом Красной Звезды.

Но до получения этой награды Анне предстояло пережить самое страшное, что может произойти.

5

Весь декабрь сорок второго года 40-я гвардейская стрелковая дивизия вела бои за Обливскую.

Анна Рыбаченко прибыла к нам из госпиталя в начале месяца и была назначена командиром пулеметной роты учебного батальона.

…Нужно было овладеть небольшой высоткой у хутора Фролов, которая очень мешала продвижению вперед. Рота Рыбаченко получила приказ — поддержать огнем наступающие подразделения. Пользуясь темнотой, она выдвинулась вплотную к немецким окопам. Наступление, однако, было отменено, поскольку немцы обнаружили наступающих (близился рассвет) и открыли по ним сильный ружейно-пулеметный и минометный огонь. Но пулеметная рота завязала бой с противником. Бой — в нем немцы использовали даже самолеты — был ожесточенным. Рота, обескровленная в предыдущих схватках с врагом, погибла.

Хотя тела Рыбаченко и находившегося в роте ответственного секретаря партбюро батальона И. Троякова обнаружены не были, все решили, что они погибли.

Дивизия между тем пробивалась к станице и 31 декабря вошла в нее. 1 января 1943 года я побывал у нового командира 111-го гвардейского стрелкового полка, который по случаю победы (этот полк первым ворвался в Обливскую) справлял новогодний праздник.

Здесь мне и передали это письмо:

«Дорогие товарищи!

Расскажите всем, как в неравной борьбе пали 20 гвардейцев-храбрецов, отстаивая каждую пядь родной земли. Пусть близкие, друзья, товарищи на мгновение склонят головы, почтут память товарищей. И если в их смерти виновна я, как их командир, то прокляните меня, как убийцу.

Мне был дан приказ занять в 5.00 высоту 106,0. Хорошо изучив местность и обстановку, мы двинулись в путь. До вражеских окопов было 700–800 метров. Приблизившись на расстояние 20 метров, приняв боевой порядок, рота залегла, не замеченная врагом. Мы поджидали 2-ю стрелковую роту, но она, обнаруженная противником, отошла на исходные позиции. В это время вспыхнули вражеские ракеты. Немцы, заметив нас, с криком разбежались по окопам и открыли огонь. С наблюдательного пункта командира батальона дали сигнал к отходу. Но идти назад, когда рассветает, когда мы будем скошены огнем, не истребив ни одного врага, казалось мне безумным. Я дала команду зарядить пулеметы, противотанковые ружья, приготовить гранаты. Потом мы ринулись на штурм вражеского дзота. Взрывы гранат. Могучее гвардейское „ура“. Мы во вражеских окопах, которые набиты трупами немцев. Дзот разрушен. Вдруг прекращается огонь из двух ПТР, их расчеты погибли. Тогда стало ясно все. Слева и справа метрах в пятидесяти два дзота, о них никто не знал. Ливень пуль хлынул на нас. Мы залегли. Началась ожесточенная перестрелка. Возле меня что-то грохнуло, в глазах потемнело, и я потеряла сознание. Когда пришла в себя, стояла зловещая тишина. Осмотрелась. Лежу на трупах немцев в окопе. Но я не одна. Старший сержант Кузьмичев ведет прицельный огонь в ходе сообщения и отсчитывает: шестой, седьмой, восьмой… Ответственный секретарь партбюро батальона старший лейтенант Трояков наблюдает за полем боя и хладнокровно ведет огонь из пистолета.

Спрашиваю:

— Сколько нас осталось?

— Четверо.

Подо мною шевелится что-то темное. Трояков вытаскивает живого здоровенного немца.

— Анка, живем! — весело кричит он и сует верзиле ручной немецкий пулемет. Я с пистолетом в руке слежу за действиями немца. Он торопливо набивает магазин.

— До роты солдат справа перебежками двигается на нас, — докладывает Кузьмичев.

В этот момент раздается оглушительный взрыв, и Кузьмичев оседает на землю. В судорожно сжатых руках две гранаты „Ф-1“. Трояков выхватывает их. Немец продолжает возиться с пулеметом, но безуспешно. Появляются три „мессершмитта“ и направляются к нашим окопам. Поток огненных пуль, 10–12 залетов, но мы еще живы. Нас двое. Отчетливо слышна немецкая речь. Трояков бросает гранаты. Через полчаса разговор возобновляется. Мы поднимаем головы. В это время немец ударяет Троякова по голове и наваливается на меня. Вырывает у меня пистолет, наносит удары. Мне удается спустить курок. Немец мертв.

В окоп летят вражеские гранаты. Мы с пришедшим в себя Трояковым выбрасываем их обратно. Слышны крики раненых. Возле нас рвутся мины. Осколком обожгло лицо, ранена нога. Рука с пистолетом тянется к виску. У бруствера появляется немец — последняя пуля врагу. Закапываем руками партбилеты и ждем, что нас пристрелят немцы. Безоружных, почти без сознания, окровавленных, вытаскивают они нас из окопов. „Хотя бы убили“, — шепчу Троякову и оглядываюсь вокруг…

Горы трупов валяются у нашего окопа. Раненых не успевали перевязывать. Гвардейцы погибли за пулеметами и ружьями. Похолодевшими руками продолжают сжимать оружие. Казалось, вот-вот откроют огонь. Немцы даже трупов боялись, поливая их огнем из автоматов. Вот как дерутся гвардейцы! Дорого продали они свою молодую жизнь. Ваш бывший командир Анна Рыбаченко гордится вами, бесстрашные герои.

Нас с Трояковым вели в штаб. На допросе ни слова правды. Пусть лучше смерть. Сейчас направляют из лагеря. Но мы вернемся, дорогие друзья, к вам. Близка встреча. Буду громить фашистов до последнего дыхания, мстить за каждого убитого гвардейца.

Гв. лейтенант Анна Рыбаченко».

«Перебили свыше 100, а ранили еще больше. Если расстреляют, отомстите за нас, товарищи. Анна.»

6

Это считавшееся пропавшим и забытое всеми письмо я возвратил его автору.

Так завязалась наша переписка. Передо мной не один десяток ее писем. Больших и довольно кратких. Но каждое по-своему интересно, раскрывает частицу души автора.

Как же сложилась дальнейшая судьба Анны Рыбаченко?

…Здоровенный немец наматывает на кулак косы девушки и с размаху бьет ее головой о стену, считая:

— Айн, цвай, драй…

Анна теряет сознание. А когда приходит в себя, повторяет:

— Сволочи! Об одном жалею: не могу вас сейчас прикончить. Но за меня отомстят!

Ей уже ясно: живой не выпустят. Надо только до конца остаться человеком.

Как-то на очередном допросе, почувствовав слабость, оперлась здоровой рукой о стол. Немец ударил по пальцам пистолетом. Анна потеряла сознание. Очнулась в погребе.

Но жизнь ей сохранили. По рассказам очевидцев в Обливской, какой-то немецкий генерал намерен был использовать ее в качестве экспоната: у большевиков, дескать, не осталось мужчин, и они мобилизуют на фронт женщин…

Анну под строгой охраной перевели даже в более удобное помещение. Здесь к ней наведалась местная жительница Ольга Михайловна Портнова. Вначале она передала Анне большой пуховый платок (его немцы сразу же отобрали). Потом ее маленький сынишка бросил через форточку сверток бумаги и карандаш…

Те же местные жители сообщили, что Рыбаченко и Троякова немцы в колонне пленных угнали в сторону г. Шахты. Поэтому, когда наша дивизия вошла в этот шахтерский город, мы всюду старались разыскать их следы. Хотелось верить, что они еще живы. Но никто нам ничего сказать не мог.

Значит, до Шахт они так и не дошли. Значит, их убили где-то по дороге…

…Из Обливской их отправили в лагерь военнопленных в Белую Калитву. Там Анна видела все: как убивали ради забавы, как закапывали в землю живых и сжигали в бараках. Комендант лагеря Эрлих ежедневно упражнялся в стрельбе из пистолета. Для этого ему выводили пленных, и он старался попасть обязательно в глаз… В день своего двадцатилетия, 22 декабря, Анна увидела виселицу, которая предназначалась для нее. Спас неожиданный прорыв наших войск в район станицы Тацинской.

Их, босых, измученных, спешно гнали на запад.

«Ноги мои распухли. Идти я не могла, и меня привязали, как животное, к санкам и тащили. Остальных, кто отставал, расстреливали. В хуторе Грушевка жители и вытащили меня из-под носа часовых и спрятали. Немного подлечили».

Из письма А. Рыбаченко.

Спасителями Анны оказались Мария Гавриловна Сальникова и ее брат Федор Гаврилович Закотнов. Они укрыли ее от немцев, помогали встать на ноги, пока не пришли наши войска.

Потом опять госпиталь. Физически поправилась, немного окрепла. Но как залечить душевную рану?.. Нет, она ни в чем не уронила чести и достоинства советского офицера. Можно ли осуждать человека за то, что последняя пуля досталась не ему, а врагу?..

Наконец Анну вызвали в Москву. Вручая орден Красной Звезды, М. И. Калинин пожелал ей новых боевых успехов.

Анне Рыбаченко присвоили звание старшего лейтенанта и назначили командиром отдельной стрелковой роты Московской зоны обороны. Казалось, все идет на лад. Но мысли девушки далеко-далеко: слишком велик ее счет врагу, чтобы спокойно сидеть в тылу. И она пишет рапорт за рапортом: «Прошу послать меня на фронт…»

…Корсунь-Шевченковская, Ясско-Кишиневская операции, Румыния, Венгрия — опять бесконечные дороги. И бои, бои. Но теперь это были дороги на запад, дороги побед. День ото дня росли боевое мастерство, командирская сноровка. А храбрости Анне Рыбаченко не занимать. Многое можно было бы рассказать о ее боевых делах на этом пути. Но ей больше всего памятна одна из операций в Карпатах.

Немцы сильно укрепились на одном из перевалов, задерживая продвижение наших войск. Атаки в лоб не давали никаких результатов, только потери. Старший лейтенант Рыбаченко во главе артиллерийско-пулеметной роты, через нагромождения скал, по едва заметным тропинкам два дня пробиралась в обход перевала, а потом дерзким ударом с тыла выбила с него врага. Путь нашим войскам открыт. За эту операцию Анна была награждена орденом Отечественной войны 1-й степени.

«…Гв. ст. лейтенант Рыбаченко А. А…в период наступательных боев в Карпатских горах проявила себя смелым и боевым командиром.

Под ее командованием рота в течение 4-х дней продвинулась в труднопроходимой местности более чем на 100 километров, овладев при этом важными опорными пунктами противника…

Авторитетом среди офицерского состава пользуется. Морально устойчива, идеологически выдержана. Делу партии и социалистической Родине предана…

Вывод: строевым командиром работать может, но ввиду болезненного состояния, вызванного ранением, целесообразно использовать на административно-хозяйственной работе».

Из боевой характеристики.

7

«До сих пор я не могу прийти в себя от этой столь желанной встречи. Вдруг на меня нахлынули воспоминания, передо мной вновь и вновь проносятся первые счастливейшие дни Советской власти. Вы не можете себе представить, как мы, освобожденные от полувоенной муштры в румынской школе, восприняли первые советские песни на родном языке, первые уроки на родном языке, первые школьные собрания и пионерские сборы…

Одним из первых советских людей, поставивших нас на ноги, были Вы, Анна Алексеевна, и сегодня от имени всех моих одноклассников говорю вам: спасибо, родная, еще раз спасибо! Ваш труд пионерского вожака в школе не прошел даром… До свидания! Целую! Искренне Ваша Оленка».

Из письма Е. Максимюк-Ващенко, народного судьи Глыбокского района Черновицкой обл.

«Из вашего письма мы узнали, где были бои Вашей роты. Там и сейчас растет виноградник в балке и яблонька с кислыми яблоками. Посмотрите, Анна Алексеевна, может быть, это та самая, о которой Вы вспоминаете… Желаем, чтобы жизнь Ваша продолжала быть яркой звездой, зовущей других на служение Родине. Преклоняемся перед Вашим мужеством».

Из письма пионеров одной из школ Клетского района.

«В музее боевого пути 40-й армии, созданном при 91-й киевской школе, есть специальный стенд о А. А. Рыбаченко. С тринадцати лет комсомолка. В шестнадцать — учительница, в восемнадцать — секретарь райкома комсомола. В девятнадцать командует ротой…»

«Известия», № 56, 1968 г.

Не только в киевской школе. Во многих других школьных и местных краеведческих музеях можно встретить материалы об Анне Алексеевне Рыбаченко. А письма! Они идут из самых разных мест — от взрослых, от школьников — успевай отвечать.

И приглашения. На встречи ветеранов, в школы, на телевидение, на предприятия… Надо отдать должное Анне Алексеевне — она старается откликнуться на каждую просьбу, особенно ребячью. Несмотря на физические недуги, она является членом многих обществ, часто выступает с лекциями по путевкам общества «Знание». Почти о каждой встрече подробно расскажет в письме. Письма эти то восторженные, то грустные, потому что иные встречи заставляют вновь все вспомнить и пережить.

И в то же время каждая встреча с ветеранами войны, со школьниками, с молодежью, каждое письмо от друзей, а их у нее очень много, заряжают новыми силами. И она пишет:

«Я не унываю. Жизнь прожита правильно, главное — не напрасно».

Да, великое дело — жить для людей, приносить им пользу. И получать в ответ добро за добро.

Молодой комиссар

1

День стоял жаркий, хотя наступил сентябрь. Высокое солнце нещадно палило. Но здесь, на высоте, приятно обдувал ветерок.

Мы бродили по пожухлой траве, вспоминали бригаду, друзей, подбирали и рвали листовки, на которые немцы не скупились.

Николай Чернушкин за эти тяжелые дни боев не очень изменился. По крайней мере, внешне. Как всегда, чисто выбрит, подтянут. Сапоги начищены. У гимнастерки свежий подворотничок… Разве только немного осунулся, стал более сдержан, да появилась суровость во взгляде.

На передовой в этот день было относительно спокойно. Оттуда только изредка доносились пулеметные очереди. Над головой крутилась зловещая «рама».

Провожая взглядом самолет, Николай на некоторое время замолчал. Потом задумчиво произнес:

— Жаль, людей много положили. И каких!..

Тяжелораненые не хотят оставлять поле боя. Приказываешь: «Отправляйтесь в медсанбат!»

А в ответ слышишь: «Пока жив, буду драться».

И опять задумался.

— О взводе Зелинского обязательно расскажите в газете. Он бился так же, как взвод Кочеткова. Отбил две атаки тридцати немецких танков. Семь танков сжег в одном бою. Из двадцати бронебойщиков в живых осталось четверо. Но враг не прошел. Погиб и сам Зелинский. Хороший был командир взвода и парторг роты. За ним бойцы готовы были пойти в огонь и в воду. И шли… А сколько таких, как Зелинский, погибло в эти дни…

Видно было, как тяжело переживает Чернушкин потерю тех, кто еще недавно был рядом, с кем привык делить трудности, горе и радость.

Подошли к группе бойцов, подправлявших старую траншею. Чернушкин едва успел поздороваться, как его окружили со всех сторон. Одни достали кисеты, предлагали закурить, другие угощали дикими яблоками, которые насобирали где-то рядом, в балках. Известное дело — солдаты: если они уважают командира или комиссара, душу ему выложат. А Чернушкина в подразделении любили.

После грустных воспоминаний Николай оживился, глаза засветились теплотой.

— Обедали?

— Обедали, товарищ комиссар! Только что.

— Как отдыхается?

— Хорошо, товарищ старший политрук.

— Сводку Совинформбюро знаете?

— Слышали. Парторг приходил, читал. Только вот почты долго нет.

— Скоро должна быть, подождите.

Улыбнувшись, Чернушкин достал из кармана немецкую листовку и передал ее бойцам. Эту листовку, довольно выцветшую на солнце, мы только что подобрали. На ней картинка: в вишневом садике — белая, уютная украинская хата. На скамеечке под окном — счастливая, улыбающаяся молодая чета, а у ее ног белокурая курчавая девочка играет с маленьким смешным козленком… И подпись крупным шрифтом: «Вас ждет такое же счастье. Сдавайтесь!..»

Листовка пошла по рукам. Я заметил Николаю:

— А ведь немцы для того и сбрасывали, чтобы ее читали да рассматривали наши бойцы.

— Пусть полюбуются. Они уже кое-что видели…

Молодой боец с выгоревшими русыми волосами, с веснушками на носу долго рассматривал картинку, потом зло выругался:

— Вот гадюки! Чем хотят взять.

— Они с подходцем, сволочи.

— А как же! Знают, что и у нас есть семьи… Только не по адресу, господа фрицы.

— Смотрите, как здорово! — Чернушкин протянул руку за листком. — «Рай», а не жизнь! Правда?.. Только подсчитал бы вот кто, сколько наших женщин и детей уничтожили эти звери в мундирах, которые обещают райскую жизнь, сколько угнали они наших людей в рабство… Сколько вдов и сирот оплакивают погибших на фронте мужей и отцов… Этими листовками они хотят разложить нашу армию, а своих солдат наставляют: «Убивай каждого русского, если это даже ребенок… Убивай, в тебе не должно быть никакой жалости. Арийская раса должна господствовать над всем миром…»

Бойцы притихли, задумались. Молчание нарушил младший сержант, должно быть, командир отделения.

— Нехай, товарищ комиссар, малюют да сбрасывают. А мы скрутим из нее цыгарку и пустим дымок.

А я подумал: «Вот и провел комиссар политбеседу!»

2

8 ноября сорок первого года. С военкомом бригады старшим батальонным комиссаром Медведевым сидим в политотделе, обсуждаем насущные проблемы. Рядовой состав прибыл почти весь. В основном укомплектованы и штаты командного состава. А политработников не хватает. Недостает парторгов, комсоргов батальонов, не говоря о том, что большинство политработников — неопытная молодежь. А в бригаде идет серьезная боевая учеба. И как бы ее надо подкрепить повседневной действенной политической работой.

Писать в Москву, в политотдел воздушно-десантных войск? Но ведь там знают наше положение.

Пытаемся кого-то переставить, чтобы обеспечить наиболее ответственные участки. Но разве это выход!

— Тришкин кафтан — вот это что, — говорит Медведев. — Пусть все остаются на своих местах. Люди познакомились с личным составом, втянулись в работу. И вдруг мы их — в другие подразделения… А вот нам с тобой, старший политрук, надо почаще бывать в тех подразделениях, где не хватает политработников.

Против этого не возразишь. Но и не разорваться же! Я и так почти все время в подразделениях. И в политотделе тоже что-то надо делать, тем более, что он до сих пор неукомплектован на одну треть…

В это время открылась дверь. В комнату, печатая шаги, вошел высокий, стройный юноша в синей, ладно сшитой шинели и в такого же цвета, с шиком надетой пилотке. На голубых петлицах химическим карандашом выведено по три «кубика». Четко приложив к пилотке руку, щелкнув каблуками, вошедший доложил:

— Политрук Чернушкин. Прибыл для дальнейшего прохождения службы…

Это была наша первая встреча.

Чернушкин прибыл к нам тогда во главе группы выпускников Ивановского военно-политического училища. Для нас их приезд был очень кстати. Мы с Медведевым сразу же познакомились с каждым и всех распределили по подразделениям. Чернушкину дали отдельную минометную роту.

Оставалось только каждому объявить назначение. Но меня, исполнявшего тогда обязанности начальника политотдела, что-то не удовлетворяло. И я откровенно высказал Медведеву:

— А если Чернушкина не на минометную роту, а на второй батальон поставить? Когда-то еще пришлют нам в него комиссара. У него, я думаю, получится. Не сразу, конечно. Но комбат капитан Егоров — умный, опытный, поможет. Да и мы ведь не далеко…

Медведев задумался. Ему, видимо, тоже понравился этот политрук. Правда, могли смутить некоторая щеголеватость, несколько излишнее, как показалось вначале, усердие, что ли… Медведев не любил пощелкивающих каблуками. Такие часто служат «для начальства». А нам нужны работяги, которые бы всей душой отдавались делу… Но в Чернушкине нетрудно было заметить и другое: скромность и непосредственность.

О чем-то говорила и его биография. Рос без отца. Сам зарабатывал и кончал среднюю школу. Да еще помогал семье. Имеет боевой опыт, небольшой, но опыт. А главное, самостоятельный и, похоже, думающий человек.

— Мне кажется, он быстро найдет общий язык с личным составом батальона, — подбиваю комиссара.

— Ну что ж, согласен. Под твою личную ответственность.

2-й батальон находился на станции Юма, в трех километрах от штаба и политотдела бригады. Но я старался бывать в нем как можно чаще. Вначале встречался с Чернушкиным, как с «подшефным». Потом потянуло туда же по другой причине: с Николаем можно было о многом поговорить по душам. Он расскажет тебе о настроении бойцов и командиров, откровенно признается в том, что у него не получается, что плохо в батальоне. Признается даже тогда, когда определенно знает, что у него могут быть неприятности… А если скажешь: нужно сделать то и то, можно не проверять. Одним словом, с ним было приятно работать, на него можно было положиться во всем, и на этой почве у нас завязалась большая дружба.

Правда, о своем личном мы почему-то почти никогда не говорили. Впрочем, до личного ли было! У всех одна забота — подготовка к десантированию. Я, например, даже не знаю, была ли у Николая девушка, которая ждала его с войны…

Чернушкин между тем все увереннее входил в роль комиссара батальона. Ему не хватало житейского опыта. Но рядом был капитан Егоров, всегда спокойный, рассудительный человек, с которым они быстро сошлись. Непосредственность, глубокая преданность долгу и делу помогли Николаю сблизиться со всем личным составом. И он стал настоящим комиссаром, который строго требует, но к которому можно и в любое время прийти с сокровенным. Сказывалось, наверное, и то, что комиссару батальона и самому было всего двадцать три года. Мысли и переживания восемнадцатилетних бойцов ему были не так уж далеки по возрасту…

1 января 1942 года мы с Медведевым послали в политотдел воздушно-десантных войск материал для утверждения Чернушкина в должности комиссара батальона, которую он исполнял более полутора месяцев (по какой-то причине этот материал не был послан раньше). Но случается же так! Материал на Чернушкина только что отослали, а к нам на должность комиссара 2-го батальона с предписанием политотдела корпуса прибывает другой политработник.

Чернушкин сдал дела в батальоне и принял отдельную роту связи: спокойно, деловито начал включаться в работу.

— Это же безобразие! — доказывал я Медведеву. — Человек столько работал, свыкся с людьми… Ну разве его вина, что он самый молодой из комиссаров батальонов?! А работает он лучше всех, и вы это знаете…

Медведев только разводил руками.

— А я не спорю с тобой, старший политрук…

Осмелился, звоню по телефону комиссару корпуса Юматову. Высказываю свое возмущение.

Юматов, как обычно, спокойно выслушал, потом спрашивает:

— А ты в Чернушкине уверен?

— Товарищ бригадный комиссар!..

— Ну ладно, ладно. Материал на утверждение его в Москву послал?

— Первого января. Все документы.

— А где ты, начальник политотдела, был раньше? Почему раньше не позаботился, чтобы Чернушкин был комиссаром батальона? То-то!.. Ну ладно… Жди, что скажет Москва. И не нервничай…

Разговор с Юматовым все же как-то успокоил. А через некоторое время пришел приказ из Москвы: Чернушкин был утвержден на должность комиссара 2-го батальона. Одновременно ему присвоили новое воинское звание — старший политрук. Я рад был за товарища и от души поздравил его.

— Ну, я же тебе говорил!..

И очень благодарен был Юматову. Он хоть и не обещал вмешиваться, но я был уверен, что без него тут не обошлось.

3

Чернушкин не изменил своего стиля работы и в боевой обстановке. Привыкший еще в бригаде находиться все время с людьми, он и здесь появлялся там, где более опасно, тяжело бойцам. Когда требовала обстановка, брал в руки пулемет, гранату, поднимал бойцов в атаку, показывая пример мужества и отваги. Нет, он не бравировал. Просто понимал, что требуется в той или иной обстановке от комиссара. И никогда не забывал о своих основных обязанностях. Следил за питанием бойцов, за тем, чтобы своевременно эвакуировали раненых. Понятно, не упускал случая, чтобы поговорить с людьми, поднять их боевой дух.

Сколько раз бывало так. Только что схлынула очередная атака противника. Бойцы приводят в порядок себя, оружие, подправляют окопы, траншеи. Неожиданно появляется комиссар.

— Ну, как вы тут, орлы?

— Живем, товарищ старший политрук. Роем, копаем вот…

— Правильно. Глубже окоп — надежней оборона, меньше потерь. Правда, чтобы разбить врага, требуется еще кое-что. Например, смелость, отвага…

— У нас трусов нет, товарищ комиссар. Мы — десантники. Сегодня две атаки отбили. Вон, сколько их осталось перед окопами. Завоеватели!..

— Я наблюдал, как вы им давали прикурить.

— Еще не так дадим, если сунутся.

Слово за слово, шутка за шуткой — люди, только что побывавшие в пекле, ободрились, повеселели. И лопаты в руках заходили быстрее.

Комиссар непринужденно разговаривает с бойцами, знакомит их с положением в полку, рассказывает о том, кто отличился в последних боях. Он говорит, что хотя дивизия и дерется в семидесяти километрах от Сталинграда, но оказывает огромную помощь непосредственным защитникам его, так как отвлекает на себя силы врага. Поэтому очень важно еще беспощаднее бить фашистских захватчиков и не пустить их к Дону.

Разговор продолжается минут пятнадцать-двадцать, а у бойцов совсем иное настроение. А комиссар пробирается в другой взвод, в другую роту. Где короткими перебежками, где ползком, под свист пуль. Не привыкать к этому комиссару: его ждут всюду.

Перед встречей с Чернушкиным мы в редакции «Гвардейца» получили письмо замполитрука Б. Мартынова. Вот что он рассказывал 6 своем комиссаре.

«Нет уголка, куда бы он не загляну. Нет вопроса, которому бы он не уделил внимания. Его простые, доходчивые слова вливают новые силы и энергию в сердца бойцов… Каждое посещение комиссара приносит нам что-то новое, ободряющее. Слово комиссара, которого все любят и уважают, зажигает бойцов еще большей ненавистью к врагу, еще большей решимостью беспощадно громить немецко-фашистских захватчиков».

Это письмо Бориса Мартынова мы опубликовали под заголовком «Комиссар-агитатор».

…С Чернушкиным я провел остаток дня. О многом переговорили за эти часы. Я как бы окунулся в жизнь батальона, непосредственно почувствовал, как и чем он живет.

Когда стало смеркаться, попросил Николая проводить меня к подполковнику Семашко, с которым давненько не виделся. В довольно просторной землянке находился и батальонный комиссар Ковтун.

— Старший политрук! Какими путями? — восторженно встретил подполковник. — Не забыл нас…

— Сто одиннадцатый, товарищ подполковник, для меня родной.

— Один?

— Чернушкин привел. С ним бродили тут.

— Ваш с Медведевым протеже… Где же он?

— Звал зайти к вам, да стесняется.

— Это же Чернушкин!

— Как он воюет? — я повернулся к Ковтуну.

— Как воюет? — переспросил Василий Михайлович. — Побольше бы таких комиссаров! Доберешься до штаба батальона: «Где Чернушкин?» А тебе отвечают: «В такой-то роте, в таком-то взводе…». На месте не сидит и все знает. Все время с бойцами. Только лезет часто куда не следует, будто его ни пуля, ни осколок не достанут…

— Ты думаешь, что мы с тобой здесь, под накатами жердей, в такой уж безопасности? — вмешался Семашко. — Прилетит какая-нибудь дура, разроет все, и от нас ничего не останется. А Чернушкин мне нравится тем, что он на фронте, как на работе…. Спокоен, деловит, не теряется.

Мне очень приятно было услышать такое о своем друге. Да, Чернушкин остался прежним. Сам себя не выгораживает, на глаза начальства не лезет, а делает то, что нужно делать комиссару батальона в боевой обстановке.

…И вот Николая Чернушкина нет.

Я сидел в своей землянке, вычитывал гранки завтрашнего номера «Гвардейца», когда из медсанбата пришла эта весть. А через несколько дней, побывав на правом берегу Дона, узнал, как это случилось.

…В ночь с 25 на 26 сентября было предпринято наступление на высоту 172,4, в котором должны были участвовать 1-й и 2-й батальоны 111-го полка и дивизионная рота разведки. Другие полки в это время демонстрировали наступление на своих участках, чтобы ввести в заблуждение противника.

Цель операции — занять высоту, как выгодный для обороны рубеж, и одновременно перехватить дорогу Сиротинская — Ближняя Перекопка, которую противник использовал для маневра своими силами, особенно техникой.

К шести часам утра 2-й батальон с боем продвинулся на два километра вперед, а днем ворвался на высоту. Завязался ожесточенный бой.

Но где же 1-й батальон? Поддержи он сейчас своего соседа, и успех обеспечен. Однако приходится из последних сил сдерживать контратаки врага.

А 1-й батальон, которым после ранения капитана Суховеева командовал лейтенант Астахов, только вышел из пункта сосредоточения и сбился с пути. Всю ночь плутал и к рассвету оказался в трех километрах правее 2-го батальона. Будь Астахов более сообразительным и предприимчивым, он мог бы исправить свою ошибку и существенно помочь товарищам. Но этого не случилось. И вся тяжесть операции легла на плечи батальона Чернушкина.

Немцы между тем разведали, какие силы наступают на высоту, подтянули туда три батальона пехоты, артиллерию и контратаковали.

Бой продолжался весь день. Он шел с переменным успехом, потому что гвардейцы, зацепившись за оборонительный рубеж противника на высоте, сразу же использовали его для отражения немецких контратак. Не раз сами поднимались врукопашную. Но силы были неравными. Чернушкин находился в траншее рядом с пулеметчиком, когда немцы предприняли очередную контратаку. Вражеские солдаты, как подкошенные, падали от пулеметных очередей. Вдруг пулемет умолк. Николай уложил безжизненное тело младшего сержанта на дно траншеи, крикнул: «Санитар, сюда!» — и сам лег за пулемет.

Не раз бывало так. Бойцы с гордостью говорили: «Если комиссар за пулеметом, фрицу несдобровать!..» И сейчас он скосил не один десяток гитлеровцев. Но тут достала его вражеская пуля. Не выпуская из рук оружия, комиссар осел с ним в траншею…

На фронте можно привыкнуть ко многому. Можно даже потерять ощущение страха, опасности. Но привыкнуть к такому трудно… Многих мы потеряли за эти дни, недели. Но так тяжело я еще не переживал гибель никого. Такой уж это был человек — Николай Чернушкин!

Михаил Грызлов

1

1-й батальон располагался на самом левом фланге полка.

— Чувствуете дымок? Это его полевая кухня, — сказали нам.

Что ж, полевая кухня всегда была неплохим ориентиром.

Штаб батальона находился в длинном деревянном вагоне. Я удивился: как такая громадина на четырех колесах могла оказаться здесь, в лесу? В то же время от него повеяло чем-то домашним: этот вагон когда-то был полевым станом…

Встретил молоденький старший лейтенант в скрипучих ремнях (он оказался старшим адъютантом батальона).

— Мне командира или комиссара (я не знал, что здесь сейчас это одно лицо).

— Сейчас должен быть, подождите!

В проеме открытой двери показался батальонный комиссар Куклин:

— Вам снайпера Грызлова? Боюсь, что ничего не получится. Собирается с Соколовым на позицию. Давайте лучше поужинаем, как раз время подошло…

— Так ведь он тоже будет ужинать? Мы можем вместе. Вот и поговорим…

Через несколько минут вернулся посыльный.

— Грызлов уже поужинал. Но сейчас придет…

Лежим на пожухлой траве, с аппетитом уплетаем дымящуюся паром кашу. И вдруг:

— Гвардии сержант Грызлов по вашему приказанию…

Так вот он какой, Грызлов! Он мне почему-то представлялся этаким парнем — в плечах косая сажень… Грызлов же показался просто мальчишкой. Особенно эта стриженая голова и торчащие уши, когда он снял пилотку… Познакомившись, мы попросили его написать в газету об опыте снайперской работы.

Грызлов помялся. Потом ответил:

— Не могу. Некогда. Да и какой опыт?.. В другой раз…

— Но у тебя же на боевом счету…

— Эх!.. Разрешите идти? Меня ждут.

Так я от него ничего и не добился. Когда рассказал об этом Куклину, тот рассмеялся:

— Я же говорил! Он очень самолюбивый.

Вчера целый день просидели с Соколовым на позиции — и без толку. Да товарищи еще, наверное, подначили… Вечером пойду провожать его. Хотите вместе?

Еще бы, упустить такой случай!

…Бредем по ночному лесу. Впереди, словно привидения, едва заметны Грызлов и Соколов, за ними мы — Куклин, я. Идем молча, и я, спотыкаясь о выступившие корни деревьев, удивляюсь, как это они находят дорогу в такой темноте?

— Удивительный парень, — заговорил Куклин о Грызлове, — упрямый, настойчивый. О страхе у него, кажется, даже понятия нет. А теперь вот загорелся снайперизмом. Как ему удалось уговорить Соколова в напарники, просто не понимаю, но больше недели они вместе.

У землянки ротного командира постояли. Грызлов спустился куда-то под землю и вскоре появился с ним. Пошли.

Через какое-то время остановились опять — дошли до переднего края.

Командир роты предупредил:

— Ждите здесь. Выведу к боевому охранению, а тамони уже сами сориентируются.

Стоим, ждем. И тут до меня дошло, почему Куклин то и дело предупреждал: «Осторожно, осторожно…». Здесь, на опушке леса, где деревья стоят реже, были хорошо видны траектории вражеских пулеметных очередей. Пунктиры трассирующих пуль довольно густо обсыпали лес. А в нем, рикошетируя от деревьев, пули изменяли направление полета… И в самом деле интересно наблюдать, как «порхают» в разные стороны эти светящиеся «жучки», если не знаешь, что они могут смертельно кусаться…

— До утра успеют? — это Куклин спрашивает вернувшегося ротного командира. А потом ко мне — До рассвета они должны успеть вырыть окоп и замаскироваться…

Когда наш разговор снова зашел о Грызлове, сказал:

— Никак не может смириться, что у Яковлева на счету больше убитых гитлеровцев, чем у него.

— Так ведь Яковлев раньше и начал?

— В том-то и дело. Яковлев, Журавлев, Домако были у нас первыми. А Грызлов хочет перегнать их…

Грызлов не был десантником. Но по своему характеру он от них ничем не отличался. И по возрасту. Только исполнилось девятнадцать. На фронт он должен был пойти младшим лейтенантом. Уже приготовил «кубики» на петлицы. Но курсы, на которых он учился, почему-то расформировали, и перед самой отправкой нашей дивизии под Сталинград оказался в 119-м гвардейском стрелковом полку…

Куклин был прав, говоря о бесстрашии и храбрости Грызлова. Он проявил себя уже в первых боях. Командуя отделением, не раз возглавлял взвод. В одном бою за Сиротинскую выбыл из строя командир, а рота оказалась в критическом положении: фашисты вот-вот могли ее окружить. Появились танки. Грызлов быстро оценил обстановку.

— Рота, слушай мою команду! — крикнул он. — За Родину, в атаку, ура-а-а! — И первым бросился на врага, увлекая бойцов.

Вражеская цепь была прорвана, люди спасены.

А вот какой случай произошел на высоте 180,9. Когда от пулеметной очереди погиб капитан Кузнецов и батальон по команде комиссара Куклина поднялся в контратаку, Грызлов, увлекшись боем, вырвался далеко вперед. Оказавшись вплотную перед вражеским пулеметом, на мгновение оглянулся. За ним бежало только двое солдат. Но Михаил не растерялся, не раздумывая, спрыгнул в окоп. Штыком запорол наводчика, разделался еще с двумя гитлеровцами и только после этого крикнул своим товарищам:

— Быстро ко мне! — а сам развернул пулемет и начал поливать свинцом врагов из их же оружия.

Заняв круговую оборону, он вместе с двумя бойцами несколько дней удерживал занятый рубеж. Оставил его только тогда, когда передали приказ командира отойти…

— И он их обгонит, — продолжал после некоторого молчания начатый разговор батальонный комиссар Куклин. — Снайпер из него будет отменный. Вот только побольше сноровки наберется…

2

Снайперское движение начиналось в дивизии незаметно, исподволь. Наверное, еще в первых боях, когда гвардейцам приходилось отбивать непрерывные атаки врага. Кто-то удачно снял наблюдателя-корректировщика. Кто-то расстрелял пулеметный расчет, не дававший нашим возможности подняться в контратаку. Кто-то вывел из строя гитлеровского офицера, который вел за собой наступающих… Стали называть имена наиболее метких стрелков: в 111-м полку — лейтенантов Майорова и Петренко, в 116-м — лейтенанта Кацая, в 119-м — красноармейца Яковлева…

Пока враг нажимал особенно, было не до занятий с отдельными стрелками. Но положение стало меняться. Убедившись, что гвардейцев не сломить, немцы начали сами зарываться в землю. Тогда-то и потребовались меткие стрелки. Появились и винтовки с оптическим прицелом. Разговор о развитии снайперского движения начался на партийных и комсомольских собраниях. Создавались школы снайперов.

Вот и Грызлов. Получив снайперскую винтовку, он разыскал земляка, Александра Чаплыгина, с которым недавно подружился.

— Слушай, Саша, пойдем завтра? Ты будешь выманивать, а я — чик, и фрица нет…

— А что? Пойдем. Только ты смотри!..

Еще до солнца выбрались к самым крайним деревьям. Слева — станица Сиротинская. Правее — высота 146,6, которую приходилось штурмовать. Когда на вершине высоты стали различимы предметы, Грызлов предупредил:

— Попробуем!

Чаплыгин выскочил из-за дерева, помахал пилоткой. В ответ — ни звука.

— Дрыхнут, сволочи! Тоже мне вояки, — ругался Грызлов.

Пришлось подождать, когда станет светлее.

— Давай еще!

Чаплыгин повторил свой маневр, и тотчас же— «вжик»! Пуля пропела у самого уха, а выстрела Грызлова не услышал.

— Ты что — спишь? — недовольно бросил Александр.

— Понимаешь, не заметил откуда. Придется еще.

Чаплыгин снова выскакивает из-за толстенной ивы. И опять — «вжик»! А Грызлов уже со злостью:

— Еще, еще, Саша!

— Я, Миша, буду вот так… — Он нацепил пилотку на палку, выставил ее и быстро убрал. И так повторил несколько раз, дразня немецкого стрелка. А может быть, стрелял уже не один. Пролетело сразу несколько пуль. Грызлов наконец заметил дымок выстрела, но не там, где ожидал, а значительно левее. Тоже выстрелил. А потом некоторое время пришлось вызывать нового охотника попасть под пулю… Пилотка совсем перестала «работать». Вражеские снайперы обнаружили подвох.

— Знаешь что, Саша, давай в другое место перейдем.

Но Чаплыгин, разглядывая продырявленную пилотку, молчал. Что-то разлюбилось ему это занятие.

— Не хочется больше, Миша. Давай выбираться домой…

Так и распалась эта «снайперская пара».

После этого Грызлов и начал обрабатывать Михаила Соколова. И чем взял? Патриотизмом…

— Ну какая ты гвардия? — говорит. — Люди в атаки, контратаки ходят, фрицев бьют, чтоб не осталось их на нашей советской земле. Вот это — гвардия! А ты— с ложкой-поварешкой… Право, как-то даже неудобно за тебя. А почему бы тебе, тезка, снайпером не стать? Стрелять-то умеешь?..

Соколов, на что спокойный человек, не вытерпел:

— Да отстанешь ты от меня, Грызлов? А стреляю я, может, получше тебя…

— Правда, Миша? Тогда давай в пару!

Михаил задумался. А в самом деле, не пора ли кончать с поварским делом? Хоть и любит он его, двенадцать лет был поваром в столичном ресторане. Но… ведь и стрелять он умеет метко. А поваром и другой, из более пожилых запасников сможет…

— Согласен, бери в напарники…

Любопытная составилась пара. Один юркий, тоненький, как подросток, немного бесшабашный, другой — степенный, грузноватый, как и положено повару, неторопливый в движениях и разговоре, да и годами годился Грызлову, по крайней мере, в дяди.

3

Часов до десяти просидели безрезультатно. Чуть высунь голову из окопа — пуля. То ли плохо замаскировались и быстро обнаружили себя, то ли их уже поджидал немецкий снайпер.

Грызлову такое сидение совсем не по душе. Соколов более спокоен: будто знает, что придет и их время.

— Соколов, у тебя веревка есть? Или шпагат?

— Найдется. А что?

— Давай сюда! — Грызлов подобрал валявшуюся рядом каску, привязал к ней веревку и палкой стал отодвигать от окопа. Ты будешь дергать за веревку, а я — наблюдать. Понял?

Соколов дернул за веревку. Каска подпрыгнула. Звякнула пуля. «Ну и меткий же, гад», — подумал Михаил.

— Вижу! Еще!

Выстрел Грызлова прозвучал одновременна со звоном каски.

— Проверим, дергай еще! Не может быть, чтобы я в него не попал.

Но противник молчал. Выстрел Грызлова достиг цели.

Через некоторое время каска ввела в заблуждение еще одного немецкого стрелка. Грызлов уложил и его.

Этими двумя и ограничилась в тот день «охота», по поводу которой сокрушался Михаил.

Молодость, нетерпение! Хотелось бить, бить…

Но опыт и успех приходят не сразу. Использовали педантичность противника: подстрелили одного— жди. Фашисты вылезут, чтобы убрать труп. Не теряй этот момент. Бывало и так. На каком-то участке наши перестают беспокоить, фашистов. Они начинают наглеть: выберутся на бруствер траншеи и, раздевшись до пояса, загорают под донским солнцем, да еще губными гармошками забавляются. Тут уж не зевай. У фашистов начинается возня: одни стремятся побыстрее уйти, другие убирают убитых. Выбирай цели и бей без промаха…

Со снайперами стали считаться и во время наступательных боев, которые не прекращала дивизия. Как правило, их ставили на фланги, и снайперы расчетливо выбивали вражеских офицеров, пулеметные расчеты, корректировщиков огня, помогая товарищам продвигаться вперед.

…На западной стороне Сиротинской дома рассыпаны не густо. А в то утро они казались еще реже. Может быть, потому, что станица словно вымерла: ни на улицах, ни на огородах ни одной живой души. Но Грызлов ждал.

— Миша, как ты думаешь, фрицы воду пьют?

— Пьют, наверно. Не один же французский коньяк лакать…

— Тогда подождем еще, — Грызлов давно приглядывался к одиноко торчавшему на улице колодцу. Станица на высокой горе, колодцев в ней мало. Не может быть, чтобы немцы не пометили этот…

Вот от ближнего дома отделилась женщина с коромыслом на плече.

— А, чтоб тебя! — Грызлов сплюнул с досады. — Куда ты лезешь?

Он почти отложил бинокль, но почему-то стал внимательнее рассматривать женщину. Потом передал бинокль напарнику, а сам — к оптическому прицелу.

— Сапоги видишь?

— Вроде сапоги…

— А какого размера? А как вышагивает? Женщина так может?

— Точно. И каска. Фриц вырядился в юбку. Бей!

Прозвучал выстрел. Немец взмахнул руками, ведра полетели в стороны. С головы упала, подкатилась каска.

— Напился… Подождем еще…

Позже по этому случаю инструктор политотдела старший лейтенант Виктор Серебряков написал шуточный стих, который мы опубликовали в дивизионной газете.

Каждый убитый фашистский захватчик — помощь непосредственным защитникам Сталинграда, вклад в дело разгрома врага. Под таким девизом развертывалось в дивизии социалистическое соревнование в честь XXV годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Снайперское движение постепенно превратилось в настоящую снайперскую войну. Не только в полках, но и в ряде батальонов периодически работали школы снайперов, в которых гвардейцы учились без промаха бить врага. Они наносили существенный урон гитлеровцам.

Первым в этом соревновании шел Михаил Грызлов. К 15 октября 1942 года на его боевом счету было 107 убитых вражеских солдат и офицеров. Да его товарищи — Яковлев, Соколов, Журавлев и другие — уничтожили более 300 фашистов! Каких же потерь стоили врагу выстрелы всех наших метких стрелков!

4

20 октября в станице Новогригорьевской состоялся армейский слет снайперов. Здесь произошла интересная встреча двух ведущих снайперов фронта — Максима Пассара и Михаила Грызлова. О Пассаре тогда очень много писали армейская и фронтовая газеты. Максим — нанаец. И этот солдат, представитель маленькой народности, в прошлом обреченной на вымирание, стал одним из лучших воинов нашего фронта.

У Грызлова к тому времени было 135 истребленных гитлеровцев, у Пассара — 127. Никто навеем Донском фронте не мог сравниться с ними.

Грызлов приехал со слета довольный, возбужденный, готовый сразу же выйти на «охоту». Встреча с Пассаром была приятна, но и тревожила: такой «противник» может обставить, а отдавать первенство не хотелось.

А тут еще партийное собрание.

— Даю слово вам, товарищи, — горячо говорил он, когда его принимали кандидатом а члены партии, — что жизни своей не пожалею, а высокое звание коммуниста оправдаю. Буду драться с врагом, пока бьется сердце, пока руки держат оружие…

Потом вызвали в политотдел. Начподив Л. И. Черенков вручил кандидатскую карточку, тепло поздравил и сказал:

— А теперь вот что, товарищ гвардии младший лейтенант (Грызлову уже присвоили это звание), вы назначаетесь начальником дивизионной школы снайперов.

— Товарищ старший батальонный комиссар, я хотел… Ведь мы соревнуемся с Пассаром…

— Никаких «я хотел». Я знаю, что ты умеешь бить фашистов. Но если подготовишь еще пятнадцать-двадцать человек? И каждый за выход на позицию будет убивать хоть по одному гитлеровцу? Прикинь! — Переждав, пока Грызлов успокоится, начальник политотдела заключил: — Пойми, Грызлов, так надо. Да и команда подобрана. Иди и принимай людей, учи их так, чтобы каждый стрелял не хуже тебя… Понял? То-то!..

Учеба проходила в поле. Для начала Грызлов поставил на определенное расстояние мишень (спичечный коробок), отошел от него, выстрелил сам и сказал:

— Идите смотреть!

Смотрели, удивлялись: пуля попала в самый центр.

…Учились определять расстояние до цели, часами неподвижно лежали на земле, наблюдая за противником, досконально изучали оптический прицел винтовки. Ну, а для разрядки — стрельба: кто быстрее и более метко поразит цель.

Грызлов не жалел сил на обучение подчиненных. Учитель из него получился хоть куда.

Вырвался все же в эти дни в свой батальон. Разыскал Чаплыгина.

— Пойдем, Саша, посидим… Кури, легкий, — Михаил с шиком открыл серебряный портсигар — подарок командарма.

Затянулись, Чаплыгин закашлялся:

— Ну его, твой легкий. Лучше махорка…

То, что Александр когда-то не захотел быть напарником Грызлова, на их дружбу не повлияло.

Обедали, толковали. Под конец Грызлов мечтательно проговорил:

— Ух, Саша, знаешь, какие у меня дома собаки! Бате наказал обязательно сохранить. Вернемся, вместе на охоту пойдем…

— Дожить надо…

— Да ты что? Я один сколько гадов на тот свет отправил! А ты? А другие наши?!

* * *

…Хоронили Грызлова в декабре под Обливской. Как рассказывали его товарищи, в тот день он вступил в единоборство с несколькими вражескими снайперами. Двух из них уничтожил, прицелился в третьего. Но немцы, обозленные на гвардейца, уже засекли его и направили на точку сильный пулеметный огонь. Михаил не успел нажать на спусковой крючок, как его прострочила очередь.

Гибель Грызлова тяжело переживали в дивизии. Его друзья принесли в редакцию письмо, в котором, обращаясь ко всем снайперам дивизии, писали:

«Вражеская пуля оборвала жизнь нашего лучшего снайпера гвардии младшего лейтенанта Михаила Грызлова. Коммунист, преданный сын Родины, он храбро защищал ее и героически погиб на боевом посту. 205 гитлеровцев истребил Михаил Грызлов… Беспощадно мстил он врагу за поругание любимой Отчизны. Продолжим эту священную месть, его боевой счет, будем истреблять немецких захватчиков, как истреблял их Михаил Грызлов. Сотрем с лица земли проклятую фашистскую нечисть. Коновалов, Журавлев, Гуляев, Соколов и другие…»

Вместе с этим письмом мы дали в «Гвардейце» передовую «За смерть героя ответим сотнями фашистских смертей».

Комдив наградил Михаила Грызлова посмертно орденом Красной Звезды. В тот же день (стечение обстоятельств) пришли приказы из штабов армии и фронта о награждении Грызлова еще двумя орденами Красной Звезды.

Три ордена (одинаковые) в один день.

Но Грызлова не было в живых.

Упрямая девчонка

1

Как она рвалась на фронт! Работала в магазине и занималась на курсах медсестер. Надеялась: окончит их и сразу же пошлют на передовую. А ее определили в… полевой госпиталь. Конечно, там тоже раненые, им требуется уход, внимание. Но все это не то. И Аня Найденова пишет рапорт за рапортом, просит, настаивает, требует, чтобы ее направили туда, где она больше всего нужна.

Когда ее вместе с другими девушками-москвичками направили в 40-ю гвардейскую стрелковую дивизию, Аня обрадовалась- Дивизия спешно готовилась на фронт. Потом эшелон. Ночь в автомашине… Чем больше девушка видела следов войны, тем сильнее ощущала ненависть к фашистским захватчикам, тем яснее сознавала, что цель ее наконец-то осуществляется.

…И вот эта яма, а в ней автоклав, в котором стерилизуется перевязочный материал для раненых. Обязанность Найденовой — разжигать топку, поддерживать давление в автоклаве…

Надо же придумать такое! Она, конечно, понимает: перевязочный материал очень нужен. Раненых в медсанбат прибывает все больше. Но почему именно она, Найденова, а не какой-нибудь пожилой солдат, должна торчать в этой яме?

…Порою Аня грешила на другое. Все девчонки как девчонки. Рослые, стройные, за словом в. карман не полезут… А она не вышла ни ростом. ни фигурой. И волосы какие-то рыжеватые, совсем не в моде. Да еще зловредные веснушки: собираются на щеках и, словно в атаке, устремляются на вздернутый нос… Еще в школе мальчишки дразнили за эти веснушки и рыжие волосы. Может, и характер ее замкнутый, неуживчивый от этого? И копилось в душе невысказанное, неистребимое желание доказать: «Я не хуже других!..»

То, что на позициях дивизии идет битва не на жизнь, а на смерть, что под Сталинградом решается судьба Родины, Аня видела по потоку раненых с правого берега Дона, знала из газет, из политинформаций комиссара батальона. Это делало еще невыносимей сидение в «яме».

Стерильный материал обычно забирала старшая операционная сестра Александра Яковлевна Пономарева. Но к автоклаву иногда наведывалась и хирург Лида Зелинская. Высокая, стройная, румянец во всю щеку. Аккуратно причесана, обмундирована словно с иголочки. Посмотришь на нее — зависть берет.

Зелинской вначале казалась странной нелюдимость Найденовой. Хмурая, порою резкая, за собой не следит… Иной раз так и хотелось отчитать: «Посмотрись ты хоть в зеркало! Нервы придержи. Надо же уважать себя, ведь всем трудно…» Но что-то удерживало, мешало Зелинской поставить на место эту взбалмошную, неуклюжую, словно мальчишка, девчонку. Чисто женским чутьем Лида угадывала, что с Аней творится неладное, ей надо помочь…

Но как, чем, если с ней даже как следует не поговоришь?

Однажды та взорвалась. Трудно иначе назвать ту нервозность, с какой она вылила Зелинской все, что наболело на душе.

Зелинская растерялась. Был момент, когда, увидев, как слезы исказили измазанное сажей Анино лицо, она хотела рассмеяться. Но не засмеялась, непосредственно выраженное горе тронуло ее сердце.

Несколько успокоившись, Найденова произнесла:

— Слышите, слышите, как там стреляют? — Из-за Дона в этот момент действительно явственно донеслись разрывы снарядов. — Там раненые, может, умирают… А вы держите меня здесь, в этой дыре…

Зелинская не столько разумом, сколько чувством поняла, как ей следует поступить в таком случае. Она молча усадила Аню на чурбак и, стараясь быть спокойной, сказала:

— Иди к Исааку Ильичу. Метелица только на вид суровый. Ты бы знала, сколько он спас людей!.. Иди и расскажи ему все, он тебя поймет. — Помолчала, держа руки на еще вздрагивающих плечах Найденовой. — Только, знаешь, не горячись! Попробуй спокойно. У ведущего хирурга немало и других забот. Не успеваем обрабатывать раненых.

2

Наверное, правильно говорят: не везет, так не везет. Добиралась до роты — ног под собой не чуяла. Где по лабиринтам траншей и ходов сообщения, где ползком — только бы скорей попасть на командный пункт. И в первый же день нарвалась на неприятность, которая могла кончиться плохо.

Хотела честь по чести доложить командиру о своем прибытии, а ротный, не дослушав доклада, махнул рукой:

— Некогда, некогда. В самый разгар боя попала. Сиди на КП, — а сам перемахнул через бруствер— и только его видели.

Очень это интересно: рота сражается, ее «ура» слышно совсем рядом. Раненые ждут помощи, а ты сиди в окопе и слушай, как телефонист монотонно повторяет одно и то же: «Я — Дон… Я — Дон…» Как будто за этим она и спешила сюда!

Выбравшись из траншеи, побежала туда, где шел бой. Жарко, сумка с непривычки оттягивает плечо, пот льется по лицу, стекает за ворот. Скорей, скорей! Там нужна помощь.

Вдруг остановилась. Навстречу понуро бредет солдат, таща за ремень винтовку. На грязном лице — растерянность.

— Ты ранен? Перевязать?

Неловко мнется, молчит.

— Ах ты, трус! А ну, поворачивай обратно. — И, выхватив подаренный кем-то пистолетик, девушка направляет его на солдата. — Быстро! — А сама думает: «Это, конечно, из новичков. Наши десантники не струсят, не побегут…»

А вечером после боя — скандал.

— Товарищ санинструктор, почему вы нарушили мой приказ? Почему ушли с КП? — грозно выговаривал командир роты.

— Так я… Там же раненые…

— Молчать! Я спрашиваю, почему нарушили приказ? Вы знаете, что положено за это на передовой?!

Найденова, разумеется, знала. Хотя в душе все кипело, протестовало. И против этого крика командира, и против того, к чему он вел дело: ведь раненые же… Но молча выслушивала не очень стеснявшегося в выражениях лейтенанта.

— За то, что нарушили мой приказ, на первый раз предупреждаю… — Ротный на какое-то мгновение замолчал и закончил уже тихо: — А за то, что вернули в строй труса и помогли вынести раненых, благодарю вас.

Не «объявляю благодарность», а «благодарю вас» — так и сказал.

Что-то подкатило к горлу. Не выдержала. И совсем уже не по-военному произнесла:

— Спасибо вам, товарищ гвардии лейтенант.

И выбежала из блиндажа.

3

Как-то Аня Найденова привезла раненых в медсанбат. Впереди стояла вереница повозок.

Постояла, поправила раненым повязки и не вытерпела:

— Мальчики, потерпите немного, я схожу туда, чтобы вас быстрее приняли.

Забежала в операционную. Увидев Зелинскую, как маленькая, прислонилась щекой к ее плечу.

— Спасибо вам, Лидия Кирилловна!

— Ну как там, Аня? Не страшно?

— Вначале было страшно. Но ведь им, — Аня показала на повозки с ранеными, — еще труднее, а они идут в атаку. По ним стреляют из автоматов, пулеметов, минометов, а они идут…

Лида посмотрела на девушку и не узнала ее. Плечи будто поднялись, раздвинулись. Загорелое и обветренное лицо стало строже, суровее. Чуть проступавшие через загар когда-то такие смешные веснушки придавали теперь лицу невыразимую обаятельность.

— Анка, ты так похорошела! — радостно сказала Зелинская, а про себя подумала: «Вот что значит найти человеку свое место!..»

Найденова будто не слышала ее слов. Попросила Зелинскую:

— Вы уж, пожалуйста, Лидия Кирилловна, позаботьтесь о моих. Очень прошу вас.

…Аня часто привозила раненых в медсанбат, а потом спешила обратно в роту. Неприятности первого дня давно забыты. Новый санинструктор пришелся всем по душе. Бойцы полюбили девушку за то, что она всегда была рядом с ними. Правда, в дни затишья она строго требовала от каждого возможного в условиях окопной жизни соблюдения санитарных норм. Бойцы нехотя, часто с язвительными усмешками относились к этому, но выполняли все ее требования. Ведь при такой жизни, когда на тебя ложатся и пыль, и грязь, и немецкие бомбы, не следи за собой — совсем человеческий облик потеряешь. Аня сама привязалась к бойцам. При коротких встречах с Зелинской, с другими подругами только и говорила о них.

— Что за люди, знали бы вы! Человек ранен, ему приказываешь: «Ползи в укрытие!» — а он уговаривает: «Сестричка, перевяжи меня покрепче, чтобы кровь не шла, а я им, гадам, еще задам!..»

Иногда прорывалось что-то «свое».

— Немцы стреляют, кругом рвутся мины. А там раненый. Ползу к нему и думаю: «Только бы пронесло… Только бы мимо…» А то ведь из-за меня он может погибнуть. Подползаю, а он, бедняжка, от потери крови говорить не может. Только по губам понимаю: «Пить…» Достаю фляжку, разжимаю ему зубы. Быстро перевязываю. Теперь бы только вынести. А на стрельбу не обращаю внимания. Не до нее…

Зелинская слушала девушку и удивлялась ее непосредственности, ее тихому, невидному мужеству. А иногда откровенно завидовала ей.

4

Однажды раненых привезла уже не Найденова. В повозке лежала она сама.

Санитары положили Аню на операционный стол. У нее было восемнадцать пулевых ранений. Повреждены кишечник, печень…

А произошло вот что. Рота вместе с другими подразделениями вела наступательный бой. Немцы упорно сопротивлялись, переходили в контратаки. Аня Найденова находилась в самом пекле, чтобы в любую минуту помочь раненому бойцу. Не раз и сама брала в руки винтовку, чтобы защитить раненых. А потом попала под пулеметный огонь врага…

Операция длилась долго. Хирурги Метелица и Зелинская сделали все, чтобы спасти жизнь девушки.

А Найденова, придя в себя после наркоза, попросила:

— Только не отправляйте меня в госпиталь.

Госпиталя у нас избегали все. И только из-за боязни, что оттуда не возвратятся в свою часть, а может, и вообще не передовую.

Что делать? Любое движение раненой противопоказано, поездка на машине за десятки километров немыслима. Но и оставлять ее в таком состоянии в медсанбате рискованно.

Десять дней девушку не тревожили, а когда она несколько оправилась, решили госпитализировать ее.

…С тех пор как Аню отправили в госпиталь, прошел месяц, и за все это время от нее не было весточки.

Лида Зелинская отдыхала после дежурства, когда кто-то сообщил, что вернулась Найденова. Быстро оделась и побежала в расположение батальона. «Значит, выжила, значит, поднялась, вот молодчина!..»

Найденову встретили и приняли в медсанбате очень радушно. Внешне она выглядела неплохо, была веселой и почти сразу же заговорила о своей роте.

Однако в расположение части ей было пока рано, не мешало окрепнуть. Как выяснилось, ее не отпускали из госпиталя, но упрямая девчонка настояла на своем. Сейчас Аню уговаривали остаться в медсанбате.

Шесть дней Найденова работала в медсанбате, только все время беспокоилась: «Как же там, в нашей роте?..» А потом ее не стало.

О беглянке сообщили в политотдел дивизии. Начальник политотдела обещал серьезно поговорить с Аней. Но настоящего разговора не вышло.

— Что хотите, то и делайте, а из своей роты я никуда не пойду!..

Павел Иванович Черенков в душе невольно любовался девушкой: «Вот такие упрямые да упорные и помогли дивизии выстоять на последних высотах у Дона».

Единственное, на что начподиву удалось уговорить Найденову, — пойти на пять дней в дивизионный дом отдыха. Туда в порядке поощрения обычно направлялись лучшие бойцы и офицеры. Но через два дня Аня снова была на передовой.

А через некоторое время в дивизионной газете появилось письмо Найденовой. Называлось оно «Снова в строю» и начиналось так: «В боях с немецкими захватчиками я была тяжело ранена. С поля боя в санчасть была доставлена через четыре часа. Благодаря старанию и умению гвардии военврача II ранга т. Метелицы жизнь моя была спасена…»

Девушка благодарила за заботу о ней других врачей и медсестер. В ответ на эту заботу она отвечала: «Я тоже обещаю работать еще лучше и спасать жизнь бойцам и командирам».

5

Несмолкаемый орудийный гул, доносившийся с юго-востока, от Сиротинской и откуда-то еще, извещал, что «сидению» дивизии на донских высотах приходит конец.

Несколько дней с переменным успехом шли ожесточенные бои за высоту 145,7. Здесь вновь отличилась Найденова. Дело было так.

Схватка продолжалась. Аня подобрала на поле боя и вынесла в укрытие четырнадцать тяжелораненых, хлопотала возле них, когда появились десять вражеских танков. А тут как на грех замолчали наши пушки.

А танки надвигались, сметая все на своем пути. Наши бойцы вначале залегли, потом по одному стали медленно отползать назад. Аня вначале возмущалась этим бегством. Потом сознание пронзила мысль: «А как же раненые?» Схватила за шинель одного бойца, другого.

— Остановись, помоги!..

Но бойцы не остановились.

Найденова выхватила пистолет, выстрелила вверх и закричала во все горло:

— Стойте! Трусы!

Те, что были неподалеку, опешили, будто выстрелы и крик девушки были страшней немецких танков.

— Ты что, ошалела?..

— А вы что делаете? Вы не ошалели? — И уже спокойней, но твердо потребовала — Вот заберем раненых, тогда можете отходить…

Бойцы остановились, заняли оборону. К ним вернулись успевшие уйти дальше. Начали собирать оставшиеся гранаты, делать из них связки. Нашлись и такие, что с этими связками поползли вперед, навстречу вражеским машинам. Один немецкий танк дрогнул, задымил. Другой закрутился на одной гусенице, тоже загорелся… А тут ударили наши артиллеристы.

Вражеские танки повернули обратно. Тогда гвардейцы поднялись и ринулись вперед, сминая следовавшую за танками пехоту.

Раненые были спасены. Бой выигран. Ане Найденовой за него вручили медаль «За отвагу».

* * *

Передо мной письмо бывшего начальника политотдела полковника в отставке Павла Ивановича Черенкова. Он пишет, что с Найденовой после того встречался еще не раз. Одна из таких встреч состоялась во время прорыва Миус-фронта. Шел бой за село Герасимовку. Гитлеровцы упрямо дрались за каждый дом, за каждый сарай. За те дни она вынесла 50 раненых бойцов и командиров и оказала им первую помощь.

На Миусе Ане Найденовой была вручена карточка кандидата в члены партии. Там же она и погибла.

Вот что рассказала об этом ее подруга Мария Сидоренко, письмо которой мы опубликовали в газете:

«В одном месте скопилась группа раненых. Аня, Тамара Русланова и я принялись за работу. Немцы мешали нам. Мины с воем и противным визгом летели и разрывались совсем рядом. Мина летит, все прижимаются к земле, а Аня продолжает перевязывать раненых. Вдруг нас засыпало осколками. Аня пошатнулась и свалилась на траву. Я первой подскочила к ней. Анечка была тяжело ранена, побледнела. Я перевязала рану. Вскоре ее отправили в госпиталь. В пути она скончалась».

Вперед!

1

Накануне праздника перебрались в Старогригорьевскую. Почти за полгода впервые под настоящей крышей. В хате две просторные комнаты, во дворе — большая землянка. Располагайся! И все под руками: медсанбат, учебный батальон… Расстояние до полков сократилось больше чем наполовину…

А землянку почему-то жаль. Так привыкли к ней за два с половиной месяца! Вроде там удобнее… Правда, с началом дождей стало не до удобств. Не будешь набирать газету под дождем, а в землянку кассы со шрифтами не затащишь. В конце «ЗИСа» находится печатная машина, рулон бумаги и другое наше имущество, с ними тоже не очень развернешься — тесно.

У ребят, конечно, свое мнение. Сержант Чигарских и наборщик Тяжелое, которого прислали к нам в конце августа, разместив свою типографию в одной из комнат, расхаживают по ней, улыбаются. А Чигарских говорит:

— Еще бы электрическую лампочку ввинтить, товарищ старший политрук.

— А ротацию не хочешь поставить? Чтобы не крутить машину ногой?

— А что? Вот только разобьем фрицев!..

Нечто подобное в последние дни я слышал не раз.

Комдив генерал Пастревич вручал большой группе гвардейцев правительственные награды. Старший лейтенант Александр Галич, комсорг 111-го гвардейского полка, отвечая на поздравление генерала, сказал:

— Сегодня у нас счастливый день. Но еще более счастливым будет день победы. А он не за горами…

Я еще подумал тогда: «Как раз он за горами! Вначале нужно выбить гитлеровцев с этих гор, что маячат перед нами, а потом…»

Фронтовая жизнь между тем шла своим чередом. Подразделения совершали боевые вылазки, чтобы в случае успеха улучшить свои позиции. Без устали работали разведчики. Вспыхнули артиллерийские дуэли. Вперемежку с торопливыми очередями пулеметов звучали выстрелы снайперов. Совинформбюро в очередной сводке сообщило: «Снайперы части, где командиром тов. Пастревич, истребили 34 гитлеровца». Однако все это не подпадало даже под определение «бои местного значения».

…Двадцать пятую годовщину Октября личный состав дивизии встретил с особым подъемом. Мы видели положительные сдвиги в своей борьбе: противник глубже зарывается в землю, определенно готовится к зиме. А это совсем не то, что было в августе — сентябре…

Во всех подразделениях с глубоким интересом изучались праздничные документы — приказ наркома обороны, доклад Председателя Государственного Комитета Обороны. Партийно-политические работники разъясняли их бойцам. Вспоминается характерный эпизод. Начальник политотдела старший батальонный комиссар П. И. Черенков читает доклад Сталина. Читает и комментирует отдельные положения, предлагает слушателям высказаться. Поднимается сержант Дмитриев.

— Нас на колени не поставишь! — говорит он. — Гвардейцы показали, что умеют драться и побеждать. Будем, товарищи, и дальше бить врага так, как били его кочетковцы, капитан Кузнецов.

— Партия зовет нас к победе, — дополняет предыдущего оратора Гетман. — Мы с честью выполним эту задачу…

Они говорят коротко. Но сколько в этих словах уверенности!

Крылатые слова праздничного приказа наркома: «Будет и на нашей улице праздник!» — на устах каждого гвардейца. И новые десятки воинов просят принять их в партию.

2

Да, что-то произошло. Но что?

В своей записной книжке отметил: «На участке соседа слева (4-я гвардейская дивизия, стоявшая перед Сиротинской на левом берегу Дона) вчера и сегодня не прекращается пулеметная стрельба. Изредка пролетают почти рядом с нашим домом снаряды. Оживилась немецкая авиация. Наши зенитчики сбили три самолета».

«В пять утра был огневой налет на немецкую оборону. Растревожили осиное гнездо. Весь день над боевыми порядками дивизии, над Старогригорьевской летали немецкие самолеты. Сейчас глубокая ночь, а они кружатся над головой. От разрывов подрагивают стены хаты. Видимо, потревожили гадов основательно.»

«В 4.00 наше подразделение начало разведку боем. Цель — захватить „языка“ — выполнена. Взяли двух солдат и офицера. Представилась возможность закрепиться и расширить прорыв. Заняли высоту. Однако удержаться не удалось.»

Последняя запись была 21 ноября.

В дивизии пока без перемен, все довольно спокойно. И бой на той высоте представлялся обычным боем «за улучшение позиции». Цель его — не дать немцам оттягивать свои войска к Сталинграду. Это главная наша задача.

Но что-то произошло, что-то случилось. Наша Старогригорьевская словно приблизилась к передовой. Непрерывный грохот канонады доносится от Сиротинской. Ожила передовая на горах. И настроение у людей иное…

При встрече начподив сообщил, что получен приказ активизировать боевые действия на своем участке: Ближняя Перекопка — Сиротинская, а с выходом ударной группировки 65-й армии на рубеж Верхне-Бузиновка — Ближняя Перекопка перейти в наступление в общем направлении на хутор Вертячий…

Ночью на передний край обороны 111-го гвардейского полка было переброшено до двух десятков автомашин. Дефилируя со снятыми глушителями и зажженными фарами, они должны были создать впечатление сосредоточения танков…

Той же ночью я записал сообщение Совинформбюро «В последний час». Войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов, перейдя в наступление, прорвали фронт противника и соединились в районе Калача-на-Дону, окружив сталинградскую группировку немецких войск.

Так вот оно что. Наконец-то!

Разбудив ребят, велел им срочно набирать сводку, чтобы к утру напечатать ее экстренным выпуском, так как газета в этот день не выходила.

3

Дивизия начала наступление по всему фронту, и утром 24 ноября 111-й гвардейский полк с боем вошел в Ближнюю Перекопку, а 119-й полк освободил хутор Камышинка.

Для дивизии это был знаменательный день. После ста дней обороны мы пошли вперед.

…Камышинка. Этот хутор с ласковым и несколько романтичным названием, находящийся километрах в пятнадцати от Сиротинской, напоминал о недавнем прошлом. Именно в нем 15 августа штаб дивизии встретил немецкие танки, и мы потеряли начальника политотдела.

Как же выглядит Камышинка сейчас, после более чем трехмесячного хозяйничания в ней немцев?

В тот же день мы вместе с начальником тыла дивизии полковником Ушаковым и другими офицерами выехали туда.

Первый освобожденный гвардейцами хутор… Раскидавшийся в беспорядке, запорошенный снегом, он казался безлюдным. Всюду следы боев, торчат остовы разбитых, сожженных хат и других построек. В мерзлом грунте застыли немецкие полевые кухни, артиллерийские орудия, снаряды, мины. Раскидано военное имущество. Должно быть, здорово торопились завоеватели — даже исправные пушки не успели с собой захватить… И везде пусто.

Окружив немецкую группировку войск под Сталинградом, наши войска начали со всех сторон сжимать кольцо. Радио ежедневно приносило радостные вести о многих тысячах убитых и взятых в плен вражеских солдат и офицеров, о большом количестве уничтоженной и захваченной военной техники.

Все это еще больше поднимало боевой дух гвардейцев. Сломив сопротивление врага на своем участке фронта, они готовы были принять самое активное участие в разгроме окруженных гитлеровцев. Ведь еще в августе, перед вступлением в бой, они поклялись: здесь, под Сталинградом, остановить врага, а потом гнать его туда, откуда он пришел, до окончательного разгрома… Первую часть этой задачи они выполнили блестяще. Теперь настала пора для выполнения второй. Именно под Сталинградом.

Только обстановка сложилась несколько иначе, чем мы ожидали.

Бывший командующий 65-й армией П. И. Батов вспоминает: «Накануне форсирования Дона в районе Песковатка — Вертячий в нашей армии произошли изменения. После того как была взломана вражеская оборона в центре и на левом фланге, командование армии получило возможность поставить во второй эшелон 4-ю, 40-ю гвардейские и 321-ю дивизии. Мы полагали нарастить ими удар после броска через Дон, однако командующий фронтом забрал их в свой резерв»^[3].

Итак, армейский, фронтовой резерв.

Дальнейшая обстановка для 40-й гвардейской сложилась так. Освободив первые хутора, она вынуждена была остановиться, так как впереди противника уже не оказалось. Западнее полосой более чем в сто километров несокрушимым тараном прошли на юг и юго-восток правофланговые войска нашей, 65-й армии и соединения Юго-Западного фронта.

Вышестоящим командованием было принято решение направить нашу дивизию на укрепление 5-й танковой армии, которая, наступая из района юго-западнее Серафимовича, понесла серьезные потери в боях с контратакующим противником. Практической задачей дивизии было — принять участие в расширении и укреплении внешнего фронта окружения сталинградской группировки немцев.

Вечером 26 ноября мне сообщили в политотделе, что завтра выступаем в далекий путь — до хутора Нестеркин, что под Обливской Ростовской области.

Прощай, плацдарм в малой излучине! Дорого мы заплатили за тебя, чтобы не пустить немцев к Дону. Сотни героев остались лежать здесь навечно. Но десантники-гвардейцы достойно сдержали свою клятву Родине: ни шагу назад! Высокий моральный дух, сталинградская закалка, неукротимое стремление отомстить немецким захватчикам, посягнувшим на свободу и независимость социалистической Отчизны, помогут им и дальше с честью и гордостью нести гвардейское знамя.

Уральский характер

1

— Бочкарев? Гвардии младший лейтенант? — пожилой, с внимательным взглядом капитан, заместитель начальника госпиталя по политчасти, задумался. — Нет, такого что-то не припомню. Нет.

Я по-всякому стараюсь помочь его памяти. Пытаюсь как можно ярче охарактеризовать Николая Бочкарева, но ничего не помогает. Капитан повторяет одно и то же:

— Нет, не припомню.

Возвратился писарь и бойко доложил капитану:

— Нет! Проверил все списки… Был красноармеец Бочкарев, но его отправили в другой госпиталь.

Я не уходил. Чего-то ждал. Может быть, узнаю еще чего…

— А он не разведчик? — вмешался в разговор стоявший тут же, но до сих пор не принимавший в нем участия старший лейтенант. — Мне рассказывали, как в соседнем госпитале один разведчик устроил скандал. Кричит: «Я гвардеец, я герой, а вы держите меня тут!» Требует, чтобы его немедленно отправили в свою дивизию, а у самого весь живот в дырах… Вот только фамилию его не запомнил. Что-то вроде той, что вы назвали…

Столько времени он стоял и молчал! Да кто же, кроме нашего Бочкарева, такое может сделать!..

— Где этот госпиталь?

Мне объяснили.

Да, там такой случай был. И скандал учинил именно Бочкарев.

— Но мы его в тот же день списали, — объяснил начальник госпиталя, — отправили в соседний госпиталь, который находился в бывшем рабфаке.

Разыскиваю здание рабфака. Иду и думаю: «А вдруг его вообще отправили из города? Куда-нибудь на Волгу?»

Город мне немного знаком. Два месяца назад, 12 февраля, наша дивизия освобождала его. В уличных боях наши гвардейцы проявили здесь немало мужества и сноровки.

Город заметно оживал. Молодая зелень скрывала многие из его ран. Что-то изменилось и в облике жителей. Уверенный и спокойный взгляд. Часто видишь улыбку…

У подъезда большого трехэтажного здания, одного из немногих из уцелевших в городе учебных заведений, стоит санитарная машина. Около нее копошатся старичок в белом халате и пенсне и молодая девушка. К старичку я и обратился.

— Бочкарев? Бочкарев?.. — дважды переспросил он и улыбнулся. — Здесь, здесь! Второй этаж, палата номер пять… Герой, скоро опять воевать будет. У нас-то уже воюет! — Безобидно рассмеялся. — Сестра, — обратился он к девушке, — проводи майора.

Я направился за девушкой…

2

На правом берегу красавицы Камы есть небольшой городок Оса. Я только раз его видел, и то давно, но, утопающий в зелени, он оставил у меня самое приятное впечатление. А послушайте Николая и поймете, что лучше, красивей этого города вообще нет в мире. Ничего не поделаешь: тут человек родился, тут вырос… Старые работники детдома (не знаю, существует ли он теперь), наверное, еще помнят озорного, непоседливого заводилу Кольку Бочкарева. Или просто Бочкаря, как его называли сверстники. Много хлопот он приносил им, потому что такой у него был характер.

Кем только ни хотел стать! И летчиком, и танкистом, и, конечно же, моряком… Еще бы! Жить у большой реки и не мечтать о корабле… Не о таком, разумеется, какие ходили в ту пору по Каме, хлюпая плицами колес. А о большом, морском…

Когда началась война, хотел сразу же бежать на фронт, но что-то удержало. А услышав, что комсомол проводит мобилизацию молодежи в воздушно-десантные войска, сказал себе: «Вот это как раз по мне!..» И одним из первых пришел в райком комсомола.

…Бледный, худой Бочкарев лежит на госпитальной койке и курит, не сводя своего взгляда с какой-то точки на потолке. О чем он думает?

Я поздоровался с ним, но он на меня — ноль внимания.

Подошел еще ближе.

— Здравствуйте, товарищ Бочкарев! Я из сороковой…

— Из сороковой гвардейской?! — Я даже не успел проследить за тем, как быстро он сел, спустив ноги с койки. — Садитесь,садитесь, товарищ майор! А я только и думаю — хоть бы кто навестил.

О Бочкареве я слышал много, но вот так с глазу на глаз встретился с ним впервые. К тому же в госпитале. И мне очень трудно начать с ним разговор. То ли посочувствовать ему, то ли просто быть газетчиком, которому всегда требуются факты, действия…

— Слышал, слышал. Воюешь?! — Я почему-то сразу перешел на «ты». — Только прежде не мешало бы получше встать на ноги. Как твои раны?

— Ничего. Почти уже зарубцевались. Я ж — уральский… Вчера сам ходил в соседнюю комнату. Только левая еще что-то барахлит, — он приподнял левую ногу. — Здесь не для меня…

Мне, конечно, хотелось, чтобы Бочкарев говорил о себе. Но он сам забросал меня вопросами. Ему было интересно все, что делается в полку, в дивизии. А я, как назло, в 119-м полку давно не бывал. Рассказал ему, что знал из «других уст», сообщил ему, что дивизия передвинулась по Миусу несколько севернее и теперь занимает оборону в районе Дмитриевки. Удовлетворив наконец свое любопытство, Бочкарев довольно вяло стал говорить о себе…

3

На Дон Николай прибыл в должности коменданта штаба 119-го гвардейского стрелкового полка. Первые дни по прибытии на фронт, когда шли ожесточеннейшие бои и время исчислялось количеством отраженных атак пехоты и танков врага, Николаю некогда было думать, на своем ли он месте. Но когда немцы стали сами переходить к обороне, а на плацдарме стало потише, Бочкарев почувствовал себя не у дел. Разве мог усидеть он около штаба, когда там, на передовой, которая, правда, была совсем рядом, его товарищи бьют и бьют врага…

И он пошел к комиссару полка.

— Дайте снайперскую винтовку!

— А ты хорошо подумал, Бочкарев? — полковой комиссар Золотых знал этого энергичного, решительного сержанта еще по бригаде. Знал и то, что если Бочкарев что-то задумал, будет добиваться со всей присущей ему настойчивостью.

— Очень хорошо, товарищ комиссар. Не могу я больше здесь…

Несколько тренировок с опытными снайперами, а в полку было у кого поучиться, потом чуть ли не ежедневные выходы на огневую позицию. Выходил на нее и вместе с Михаилом Грызловым. В полку появился новый снайпер. Вот где пригодились природная сметка, острый ум и быстрота ориентировки. Почти ни один выход Бочкарева не был безрезультатным. К декабрю на его боевом счету было 72 уничтоженных гитлеровца.

Наверное, нигде так ярко не раскрываются способности человека, как на фронте. Это потому, что тут все его помыслы, все силы и энергия устремлены к одной цели, великой и благородной: скорей разбить врага, освободить родную землю, родной народ.

Узнавая об успехах сержанта Бочкарева, военком полка Золотых был доволен: правильно сделал, что помог ему стать снайпером. Вот где нашел себя парень.

4

Начались бои за Обливскую. Упорные, кровопролитные.

Наступать в этих условиях по ровной заснеженной степи было очень сложно. Чтобы действовать наверняка и с меньшими потерями, нужно было активизировать разведку.

Потребовались люди для усиления полкового разведвзвода. Любого туда не пошлешь. Выбор пал на Бочкарева. И не напрасно.

Удивительно устроен человек. Пока был снайпером, Николай считал, что тут его настоящее призвание. А оказавшись на новом месте, почувствовал себя так, будто он для разведки и рожден.

В первом же ночном поиске старший сержант Бочкарев с маленькой группой бойцов пробрался в расположение противника, поднял на воздух дзот, уничтожил двадцать восемь фашистских солдат и возвратился в полк с ценными сведениями.

С тех пор, когда другие говорили, что достать «языка» трудно, посылали в разведку Бочкарева. Он шел и приводил пленного. Командование было довольно его работой, и вскоре старший сержант получил новое назначение. Командиром взвода.

Полки дивизии с боями продвигались вперед. Позади Обливская, Чернышковский, десятки других освобожденных населенных пунктов. Немцы стремятся зацепиться за любой выгодный рубеж, Гвардейцы, обходя укрепления, находят слабые места во вражеской обороне, словно ножом вспарывают ее и продолжают продвигаться в юго-западном направлении. А впереди, как и положено, глаза и уши войск — разведка. Бочкарев со своими товарищами первым появлялся в населенных пунктах, бесшумно снимал немецких часовых, разведывал силы и расположение противника и приводил в штаб полка «языков». А бывало и так, что дерзкими налетами разведчики освобождали хутора еще до подхода стрелковых подразделений.

Особенно памятен бой за хутор Нижне-Потапов, что у Северного Донца. Немцы сильно укрепились и держались за него очень упорно, так как понимали: потеря хутора открывает нашим войскам путь к реке. Тогда и на западном берегу ее вряд ли усидишь.

Понимали это и гвардейцы.

Разведав подступы к Нижне-Потапову, Бочкарев получил приказ командира полка подполковника И. И. Блажевича ворваться в хутор со своим взводом и при поддержке других подразделений штурмом захватить его.

Но легко сказать — захватить. Двинуться прямо, через овраг — голову сломишь, костей не соберешь. Овраг глубокий и обрывистый. Пойти в обход с юга, как предлагали другие, значит потерять время, когда дорога каждая минута, и дать противнику возможность обнаружить себя. А гарнизон в хуторе немалый.

Глухая, морозная ночь. Подразделения сосредоточились у оврага. За ним Нижне-Потапов. Рядом, а не достанешь!..

Припомнилась Бочкареву виденная еще до войны кинокартина: солдаты Суворова в треуголках и ярко-красных мундирах, попав в затруднительное положение в Альпах, бесстрашно спускаются с головокружительной высоты…

Быстро созрел отчаянный план.

— Орлы! За мной, по-суворовски! — приказал он разведчикам и первым бросился вниз по крутому обледенелому скату.

Хутор спал, ничего не подозревая. Бесшумно сняв часовых, гвардейцы, как гром с ясного неба, обрушились на врага. Вначале пошли в ход десантные ножи, потом гранаты. Натиск был столь неожиданным, что немцы не сразу пришли в себя, а когда поняли, начали выскакивать из хат в одном белье. Тут заработали автоматы и пулеметы.

К рассвету все было кончено. Освобожден еще один, к тому же очень важный населенный пункт. Впереди Северный Донец. Бочкаревцы в этой схватке уничтожили до семидесяти гитлеровцев, причем полтора десятка из них пришлось на долю командира взвода. В хуторе было захвачено несколько исправных артиллерийских орудий, много пулеметов, боеприпасов и других трофеев.

К концу боя в хутор вошла рота, обходившая овраг.

За эту операцию старший сержант Бочкарев был удостоен второй правительственной награды — ордена Красной Звезды. А через некоторое время ему присвоили первое офицерское звание: гвардии младший лейтенант. Партийная организация приняла отважного разведчика кандидатом в члены партии.

5

Кто бывал в этих местах ранней весной, тот знает, какие здесь стоят туманы. Плотные и белые, как вата, непроглядные, как молоко. В двух шагах скрывают от тебя все окружающее даже днем. Идешь, и у тебя такое ощущение, будто ты плывешь в облаке. Это днем. А ночью?

Такой туман повис над Миусом, окутав всю окружающую местность, в ту мартовскую ночь сорок третьего.

Приказ командира полка, как обычно, был лаконичен: достать «языка».

С тремя отделениями взвода Николай Бочкарев осторожно поднимается на высоту на западном берегу реки. Опасаться пока особенно нечего. Возвращавшиеся из поиска разведчики четвертого отделения сообщили, что немцы ведут себя спокойно. Но осторожность в разведке никогда не помешает. К тому же этот злосчастный туман… И взводный еще раз предупредил: не растягиваться, не отрываться друг от друга.

Командир шел впереди, соблюдая все необходимые меры предосторожности, потому, что видимости — никакой. И вдруг…

Совсем рядом, словно из-под земли, перед Бочкаревым вырос немец. В белом маскхалате, в белом капюшоне, будто привидение. А за ним из густого тумана, едва различимые, появились второй, третий…

Раздумывать некогда. Автомат на боевом взводе. Длинная очередь. Привидения кричат, падают, появляются снова… Их много. Автоматные очереди перебивают друг друга.

— Рота, в атаку, вперед!

Острые иглы пронизывают все тело. Когда упал, первая мысль: «Плен? Только не это». Потом другая: «Где же взвод?..»

Все произошло настолько мгновенно, что Николай еще не успел ощутить всей боли. Повернувшись набок, он снова открыл огонь. Привидения падают и появляются снова. Падают и появляются. Сколько же их? Но что это? Кончился диск? Есть запасной, но перезарядить нет сил. И опять острая мысль обжигает сознание. «Плен?.. Нет, нет! Ни за что!..»

Немцы рядом. Злые, орущие. Обступили со всех сторон. Пинают коваными сапогами, бьют прикладами. «Но где же взвод?» Сорвали шапку, стащили сапоги. Выворачивают карманы. Как нестерпимы удары по голове!.. Но Бочкарев «мертв». Зачем им труп?.. «Только бы не выдать себя, не застонать…»

Потом все стихло. Ушли… Хватило сил подняться. Побежал. Но через несколько шагов ноги подкосились. Упал. Все ушло в забытье…

6

Бочкарев замолчал, заново переживая трагедию той ночи. Долго смотрел через раскрытое окно, откуда доносились весенние звуки большого города. Потом машинально свернул папироску, прикурил.

Я только тут обратил внимание, что все койки в палате пусты. Обитатели их окружили разведчика и, затаив дыхание, слушают его невеселую повесть.

— Не знаю, сколько прошло времени, пока я был без сознания, — снова заговорил Бочкарев. — Только когда открыл глаза, почувствовал нестерпимую боль во всем теле, голова кружилась… Туман вроде начал рассеиваться, всходило солнце. «Где я? Что со мной?..» Попытался подняться. Но упал. В голове опять помутилось, и я снова потерял сознание.

Бочкарев то и дело затягивался папиросой.

— Когда услышал чьи-то шаги, обрадовался. Еще не зная, чьи они, крикнул: «Кто идет?» Крикнул и испугался: «А вдруг немец!» Шаги приближались. Глаза у меня были закрыты, но сквозь муть в голове чувствую, что человек осматривает меня. Слышу чей-то, кажется, очень знакомый голос: «Товарищ командир!..» Это был красноармеец нашего взвода Усман Мамаджанов.

— Мамаджанов? — переспросил я.

— А вы его знаете? — Бочкарев повернулся ко мне.

— Вспомнил заметку «Подвиг Усмана Мамаджанова», которую мы на днях опубликовали в своей газете. Значит, это он тебя и спас?

— Да, меня, — Бочкарев оживился. — Это хорошо, что вы о нем написали… Но вот ведь как бывает, товарищ майор. Этого Мамаджанова я несколько раз хотел списать из взвода за недисциплинированность. И вообще считал, что разведчик из него никогда не получится. А тут вот…

— Что ж, Николай, мы ведь на фронте. Иногда и сам не знаешь, на что ты способен в трудную минуту…

— Это верно, на себе испытал. И все же удивляюсь: сколько ругал его, а он меня же и спас…

Что было дальше, я узнал из рассказов других.

Когда разведчики, после того как напоролись на немцев, вернулись на левый берег Миуса, неожиданно обнаружили, что среди них нет командира взвода. Как же так? Сами вышли, а командира бросили на поле боя…

— Я пойду разыщу его. Если ранен, помогу ему выбраться, — первым отозвался Мамаджанов.

Еще несколько бойцов хотели пойти на розыски младшего лейтенанта, но Усман твердо сказал:

— Нет, я один. Легче перебраться через передний край…

Возможно, что Мамаджанову хотелось доказать, что он не такой плохой разведчик, как о нем думают…

Найдя младшего лейтенанта, он сделал все, чтобы вынести его. Снял свою шинель, перенес на нее командира. Потом, размотав обмотки, продел их в рукава шинели, связал концы и запрягся, чтобы тащить. Но ничего не получилось. В маленьком теле не хватало сил. Да и тащить израненного, почти безжизненного человека по каменьям и рытвинам было несподручно: его надо было выносить на носилках. Пришлось возвращаться за помощью к товарищам.

Бочкарев был доставлен в полк. Оттуда его сразу же отправили в медсанбат. Там он тоже не задержался.

Хирург медсанбата И. И. Метелица, осмотрев лежавшего на операционном столе разведчика, коротко приказал:

— В госпиталь, срочно!

А когда санитары вынесли из комнаты Бочкарева, хирург, будто про себя, удивленно произнес:

— Первый случай за всю мою практику. Четырнадцать пулевых ранений. Шесть в ноги, три в живот, три в мочевой пузырь… И человек жив! Жив!

И вот этот человек передо мной. Постоянно курит. Нервничает из-за того, что его не отпускают из госпиталя. Что это — характер? Возможно.

7

Слово свое Бочкарев сдержал. Не усидел-таки в госпитале. Только не сбежал, как собирался, а отпросился на время.

В дивизии он появился во второй половине мая. Приехал, чтобы навестить свой полк, боевых друзей-товарищей. Радостной была встреча, особенно с Усманом. Ведь вначале, когда узнали о состоянии Бочкарева, пожалуй, никто и не предполагал, что он сможет выжить. Четырнадцать ранений, да каких! Но сильный организм, огромная сила воли и стремление во что бы то ни стало подняться и снова бить и бить врага до полного освобождения Родины победили.

22 мая 1943 года мы опубликовали в «Гвардейце» заметку секретаря партбюро 119-го гвардейского полка И. Казимирова:

«Герой принят в партию.

На днях прибыл в часть навестить своих разведчиков отважный командир взвода разведки Бочкарев Николай Георгиевич. Тов. Бочкарев сейчас лечится в госпитале. За время пребывания в части он побеседовал со многими бойцами, поделился боевым опытом.

Тов. Бочкарев принят в члены ВКП(б). Командование части вручило герою правительственные награды — ордена Красного Знамени, Красной Звезды и медаль „За отвагу“».

По-сталинградски

1

Битву за Донбасс наша 40-я гвардейская стрелковая дивизия начала еще зимой. После сталинградской обороны, пройдя с боями семьсот километров и освободив десятки населенных пунктов, она а феврале 1943 года, вышла на Миус в районе Петрополья и захватила небольшой плацдарм на правом берегу реки. Многие наши воины тогда прославили себя подвигами.

28 февраля штурмовая группа в составе красноармейцев Г. Владимирцева, П. Пашнина, А. Мармалева, П. Круглова, В. Воробьева, сержанта Т. Чичерина во главе с лейтенантом Шегуринцевым при поддержке других подразделений овладела «Черной сопкой», господствующей высотой, которую обороняли 250 гитлеровцев. При этом было уничтожено 90 немецких солдат и офицеров, захвачено 18 пулеметов, 90 винтовок и автоматов.

Активная оборона. Разведпоиски. Дивизионным разведчикам старшего лейтенанта Бориса Шахова, наверное, никогда не было столько работы, как на Миусе. Не знали отдыха Андрей Жадяев и другие снайперы…

Дивизию, между тем, все дальше и дальше передвигали по Миусу на север, пока она не заняла оборону в Дмитриевке. 29 апреля ее отвели на 20–30 километров в тыл для пополнения и подготовки к новым боям.

Со дня прибытия под Сталинград в августе 1942 года это был первый такой отдых. Разумеется, условный. Десантников в дивизии осталось мало: одни погибли, другие после госпиталей попали в другие части. Выбыли из дивизии ее командир — генерал А. И. Пастревич, заместитель командира по политчасти В. Д. Юматов. Но ветераны, офицеры и солдаты, делали все, чтобы новички сразу же почувствовали, что они прибыли не просто в стрелковую дивизию, а в дивизию гвардейцев-десантников, у которых свои законы поведения и чести. Новичкам рассказывали о героических подвигах однополчан в Сталинградской битве, об уже сложившихся в дивизии традициях: «Ни шагу назад!», «Только вперед!», «Для советской гвардии нет преград»… Каждый день был заполнен напряженной боевой учебой.

Мы старались не упускать случая, чтобы рассказать в газете о героизме гвардейцев, призвать воинов свято хранить и умножать сталинградские традиции. И вот что примечательно: новенькие из пополнения, многие из которых еще не участвовали в боях, через некоторое время считали себя сталинградцами, очень гордились этим и готовы были постоять за честь дивизии.

В те же дни состоялась первая дивизионная партийная конференция, личный состав приводили к гвардейской присяге, торжественно вручались ордена Красного Знамени за героическую оборону Сталинграда дивизии, 111-му стрелковому и 90-му артиллерийскому гвардейским полкам.

А то, что нам предстоит сокрушать Миус-фронт, никто не сомневался. Донбасс с его углем и развитой металлургической промышленностью был очень дорог для страны.

9 июля, после двухмесячной боевой учебы, дивизия получила приказ выдвинуться на Миус, в район Дмитриевки. Началась непосредственная подготовка к боям. Совершенствовалась оборона. Готовились исходные рубежи для атаки. Велось тщательное наблюдение, изучалась оборона противника. Артиллеристы оборудовали позиции для стрельбы. Без отдыха трудились саперы — готовили переправы, проделывали проходы в минных полях. Трудились и разведчики.

Немцы были настороже. Непрерывно обстреливая наши позиции, они вели неусыпное наблюдение за передовой.

Сержант Щетинков и рядовой Грановский несколько ночей подряд выходили на передний край, чтобы проделать проходы в минных полях и проволочных заграждениях. Но каждый раз их встречал огонь врага. А проходы были нужны. Тогда смельчаки решили действовать днем, когда противник не ждет. Шестьсот метров они проползли по открытому полю, каждую минуту рискуя жизнью, и все же задание выполнили. Старшина Трубицин, старший сержант Коровин и сержант Игонин проникли далеко в тыл противника, разведали дорогу от Дмитриевки на запад и доставили командованию важные сведения.

Перед штурмом в полках и батальонах состоялись партийные и комсомольские собрания, солдатские митинги, на которых гвардейцы клялись перед Родиной, Коммунистической партией драться с врагом, как дрались герои-сталинградцы, с честью выполнить боевой приказ. Свидетельством их высокого боевого духа явилось и то, что только за два дня до наступления 68 воинов вступили в ряды родной Коммунистической партии.

Боевой наступательный дух поднимали и радостные вести из-под Орла и Белгорода, где советские войска, выдержав свирепый натиск врага, сами продвинулись вперед.

К Миусу шли и шли войска. Как-то мы с начальником тыла полковником Ушаковым задержались вечером в штабе дивизии. Поехали оттуда, когда стемнело. Навстречу сплошным потоком двигались колонны пехоты, мотопехоты, машины, конные повозки, навьюченные верблюды, тягачи с артиллерийскими орудиями разных калибров. И все это кричало, гудело, скрипело, грохотало… Дорога была забита так, что нам все время пришлось ехать стороной.

Войска вначале шли только ночью, а потом и днем. Над дорогой круглые сутки не опускалась пыль. Наблюдая за этим движением, мы с тревогой поглядывали на небо, откуда вот-вот могли появиться «юнкерсы». Но вражеские самолеты пока не появлялись. Только назойливая «рама» все время кружилась на большой высоте. Уже по этому можно было судить, что на Курской дуге дела у немцев идут неважно.

Все ждали приказа, чтобы соединить свой удар с ударами наших войск там.

И он наконец поступил. Ночью 17-го.

2

Три километра по фронту…

На Дону, под Сталинградом, в августе прошлого года, было тридцать. 40-я гвардейская, едва успев переправиться на западный берег и зацепиться за подножия придонских высот, должна была остановить четырежды превосходящего силами противника. Выстояла, начала сама теснить врага, хотя и стоило это немало крови, огромного мужества и героизма десантников.

А здесь всего три километра. Но наступать. Прорывать оборону, которую враг строил полтора года. Строил с тем, чтобы сделать ее неприступной, непреодолимой. Первая полоса ее, начинающаяся на высоком, местами обрывистом берегу Миуса, уходила на 8—10 километров вглубь. Разветвленная сеть глубоких траншей и ходов сообщения, многочисленные доты, дзоты, бронеколпаки, противотанковые рвы, проволочные заграждения в два-три, а кое-где и в пять — десять рядов, минные поля. Вся местность — под перекрестным огнем, пристреляна. А за первой полосой обороны вторая, третья.

Надежно укрепили немцы ворота в Донбасс. Одним словом: Миус-фронт! Недаром Гитлер объявил его государственной границей. И этот орешек предстояло сокрушить.

Слева 34-я гвардейская стрелковая дивизия, тоже из нашего, 31-го гвардейского стрелкового корпуса 5-й ударной армии. Ей дан такой же участок.

Канонада продолжалась с нарастающей силой два с половиной часа. И вот в небо взвились сигнальные ракеты. Гвардейцы дружно выскакивают из укрытий и траншей и с криком: «Ура, за Родину!» — бросаются на врага. Первыми, прокладывая путь, идут саперы. За ними — автоматчики, стрелки, пулеметчики…

Впереди, сразу же за Дмитриевкой, высота 121,7. С нее просматривались все наши позиции. Немцы превратили высоту в неприступный узел обороны и не давали покоя нашим подразделениям.

Грохот снарядов и мин переместился в глубину обороны противника. Перед позициями еще стояла густая завеса дыма и пыли, когда старший лейтенант Петр Рудинский выскочил из траншеи и скомандовал:

— За Родину — вперед! За мной!

Гвардейцы роты с криком «ура!» ринулись на высоту. Отделения сержантов Владыкина и Марченко выкуривают из траншей оставшихся в живых гитлеровцев, в рукопашной схватке расправляются с пятнадцатью немецкими солдатами. Рядом сражается сержант Владимир Потехин. Гвардейцы возбуждены. У каждого одно стремление — вперед! И вот с начала атаки прошло каких-нибудь пятнадцать минут, а Петр Рудинский водружает на высоте красный флаг.

Дружно наступают бойцы роты лейтенанта Скок. Они спускаются в балку, где засели гитлеровцы. Немцы предпринимают контратаку, но наши бойцы с ходу сминают их своим огнем и на плечах бегущих врываются на высоту.

Взвод младшего лейтенанта Рубанова получил задание захватить батальонный наблюдательный пункт врага. Атака в лоб не увенчалась успехом. Тогда командир приказал одному отделению просочиться в расположение противника и посеять там панику, а двум другим зайти с левого фланга, откуда немцы не могли их ожидать. Потом дружная одновременная атака. И вот результат короткой схватки: взвод уничтожил 50 гитлеровцев и 45 взял в плен. Захвачен штаб батальона. В числе пленных — его командир и еще несколько офицеров.

Бой кипит по всей полосе наступления дивизии. Уничтожая очаги сопротивления, сбивая контратаки врага, гвардейцы упорно и настойчиво продвигаются вперед.

Наступление продолжается.

…Только часов в 11 дня мы с полковником Ушаковым сумели выбраться в район боев. Побывали в тылах полков, кое-как на легковой машине проскочили через забитую техникой Дмитриевку к высоте 121,7, которая была полностью освобождена. На ней, как нам сказали, находился НП дивизии. Но у подножия нас остановили, предупредив, что дальше нельзя: противник ведет по высоте сильный минометный огонь. Собственно, это мы видели и сами: мины рвались кругом. Пришлось подниматься пешком. Наблюдательного пункта на высоте не нашли. Сказали, что он передвинулся на кладбище, левее села Дмитриевка. Двинулись туда. Бродим по территории, где еще несколько часов назад был враг. Рассматриваем по пути его окопы, траншеи. Всюду таблички: «Мины». Свистят пули, рвутся снаряды, мины…

Первая полоса обороны противника была прорвана. Гитлеровцев не спасли ни мощные укрепления, ни отчаянное сопротивление. К 20.00 дивизия в основном выполнила задачу дня, продвинувшись на 7–8 километров. 111-й гвардейский стрелковый полк вышел на окраину села Герасимовка. Противник, потеряв свыше пятисот солдат и офицеров только убитыми, а также много боевой техники, отошел на вторую линию обороны.

К вечеру закончили подготовку очередного номера газеты. Завтра бойцы прочтут в нем о боевых делах взвода автоматчиков младшего лейтенанта Рубанова, подразделения офицера Овчинникова, о бронебойщике комсомольце Зинченко, который несколькими выстрелами заставил замолчать станковый пулемет гитлеровцев.

3

В пять утра наступление возобновилось.

Накануне гитлеровцы то и дело предпринимали контратаки, используя малейшие возможности, пытались остановить продвижение гвардейцев. Немецкая авиация группами по 40–50 самолетов беспрерывно наносила удары по боевым порядкам наших войск. Сегодня сопротивление врага еще более возросло.

Но гвардейцы настойчиво взламывали укрепления врага, отбивали контратаки его танков и пехоты…

Роту старшего лейтенанта А. Кацая во время боя за одну из высот неожиданно контратаковала большая группа немцев. Положение спас коммунист Чернухин. Заняв выгодную позицию и подпустив гитлеровцев поближе, он ударил по ним из автомата. Дело закончилось рукопашной, в которой Чернухин уничтожил еще двух немецких солдат. Герой погиб в этой схватке, но контратака гитлеровцев была сорвана.

Разведчики коммуниста лейтенанта Руденко проникли на огневые позиции вражеской батареи, которая вела огонь по наступающим гвардейцам. Действуя смело и решительно, они перебили орудийные расчеты, вывели из строя гаубицы и захватили три пулемета.

Красноармейцы Утеш Тайгалиев и Серебряков, вырвавшись впереди своего подразделения, заметили вражеский дзот и открыли по нему меткий огонь. Немцы пытались удрать, но были уничтожены гвардейцами. Увлекая за собой товарищей, Тайгалиев и Серебряков прорвались к немецкой батарее и уничтожили еще несколько гитлеровцев.

Любопытный случай произошел с тремя связистами, которых возглавлял красноармеец Светашев. Они тянули телефонный провод и неожиданно лицом к лицу встретились с восемью немцами. Светашеву пришла в голову озорная мысль. Он быстро схватил с земли камень и бросил в немцев. Те, приняв камень за гранату, попадали. А связистам только этого и было надо…

Такие примеры можно приводить без конца. В атаках и в отражении вражеских контратак, в траншейных схватках и в борьбе с немецкими танками гвардейцы вели себя смело, инициативно и решительно. Раненые отказывались уходить с поля боя. Коммунисты и комсомольцы повсюду показывали пример отваги и мужества.

К вечеру, несмотря на ожесточенное сопротивление врага, полки дивизии вышли на новый рубеж, заняв важные высоты. Здесь наступление приостановилось. Гвардейцы перешли к обороне.

В пробитую брешь, чтобы усилить темп наступления, втягивались войска 2-й гвардейской армии. Им удалось несколько расширить прорыв в глубину, но выполнить поставленную перед ними задачу — выйти к реке Крынка — они не смогли, потому что сопротивление противника сильно возросло.

Гитлеровское командование, боясь потери Донбасса, срочно предприняло все меры, чтобы ликвидировать прорыв. Оно бросило в бой все свои оперативные резервы. Несмотря на тяжелые бои и огромные потери под Курском, оно пошло на переброску сюда с белгородского направления своих лучших соединений танкового корпуса СС в составе танковых дивизий «Мертвая голова», «Рейх», 3-й танковой, 16-й механизированной. 23-я танковая дивизия была возвращена с пути следования в район Харькова. На Миус-фронт перебрасывалось большое количество авиации.

Появление на участке отборных эсэсовских войск почувствовалось сразу же. Начались ожесточенные затяжные бои. Нам понятна была осторожность формулировки, с какой сообщалось в сводке Совинформбюро за 20 июля о событиях на юге: «На юге, в Донбассе, в районе Изюма и юго-западнее Ворошиловграда завязались бои местного значения, имеющие тенденцию перерасти в серьезные бои».

В последующих сводках к этой формулировке лишь прибавлялось, что наши войска «улучшили свои позиции».

20 июля мы получили телеграмму Военного Совета 5-й ударной армии:

«Бойцам и командирам 40-й гвардейской Краснознаменной стрелковой дивизии.

Военный совет армии доволен вашими боевыми делами. Передает благодарность и желает дальнейших боевых успехов.

Командование».

Личный состав хорошо понимал значение боев на Миусе. Пробиваясь к центру Донбасса, мы одновременно оттягивали на себя большие силы противника с Курской дуги, помогая товарищам, дерущимся там, быстрее сокрушить центральную операцию немцев в 1943 году, в результате которой они хотели взять реванш за Сталинград. Поэтому, перегруппировав свои силы, дивизия 22 июля вновь начала наступление. Но немцы продолжали вводить в бой все новые и новые силы, и наш успех был незначителен.

Положение осложнялось с каждым днем. 30 июля немцы нанесли мощный контрудар восемью танковыми и пехотными дивизиями по наступающим войскам Южного фронта. Их поддерживала авиация, которая за один день сделала 1800 самолето-вылетов.

…Было жарко. От палящего солнца, от непрерывных вражеских атак и бомбежек. Три дня на участке не прекращался рев сотен танковых моторов, земля стонала от взрывов снарядов, мин, бомб. Над полем боя стоял удушливый чад.

Вот когда от личного состава дивизии особенно потребовались вся его гвардейская стойкость и сталинградская закалка. В наступлении гвардейцы действовали смело и решительно, теперь нужно было устоять против натиска превосходящих сил врага. И они дрались не щадя своей жизни.

Перелистываю пожелтевшие от времени страницы своей дивизионной газеты «Гвардеец» тех дней.

«При отражении яростных атак танков противника, — писал в своей заметке старшина Ососков, — наводчик противотанкового орудия гвардии сержант Лялин в один день подбил 4 немецких танка типа „тигр“. На следующий день тов. Лялин подбил еще один тяжелый танк».

Командир взвода старшина Иван Куприй рассказывал об отваге своих бойцов: за три дня боев взвод подбил 5 танков и ружейно-пулеметным огнем сбил 5 вражеских самолетов. Гвардии старший сержант Николай Кузьмин, награжденный за бои под Сталинградом орденом Отечественной войны, подбил 2 немецких танка и уничтожил самолет противника. В упор, с дистанции в несколько метров, бронебойщик Манылов расстрелял танк «тигр»… Красноармеец Пахомов выстрелом из винтовки поджег фашистский самолет в момент его пикирования.

Хорошую боевую сноровку проявляли истребители танков. Наряду с основным своим оружием ПТР они умело использовали ручные пулеметы, автоматы, винтовки, гранаты и успешно отражали контратаки врага.

Исключительную стойкость проявили бронебойщики роты старшего лейтенанта Манакова. При отражении танков противника только взвод офицера Кузьмина подбил 8 бронированных машин.

В обстановке тяжелых боев 1 августа 40-я гвардейская отмечала годовщину со дня своего рождения. Партийно-политические работники, агитаторы прямо в окопах проводили беседы с бойцами, напоминали им о славных традициях десантников-сталинградцев, о законах советской гвардии, рассказывали о героических подвигах однополчан. Там, где позволяла обстановка, состоялись митинги. Все это еще больше поднимало боевой дух личного состава, его решимость разбить врага.

А враг продолжал наседать, пытаясь сбросить наши части на восточный берег Миуса. Но тщетно. Более того…

3 августа генерал Утвенко (командир корпуса) поставил задачу: «Немцы в Снежном погрузили в эшелон свои танки и пехоту и повезли на другой фронт, под Белгород. Надо задержать! Приказываю: в 5.00 — артподготовка, в 5.20 — наступление».

Так, буквально через сутки после перехода к обороне, 31-й гвардейский стрелковый корпус, в том числе и наша дивизия, опять начал наступательные бои. И немцам пришлось с полдороги повернуть свои эшелоны с войсками и техникой обратно.

7 августа поступил приказ о выводе нашей дивизии с поля боя. Передав свой участок 96-й гвардейской дивизии, 40-я гвардейская оказалась в резерве.

За двадцать дней боев немцам был нанесен огромный урон. Но и нам они стоили недешево. И личный состав был рад немного передохнуть. Надо было привести себя в порядок. Поступавшее пополнение готовилось к новым боям.

13 августа в селе Егоровка (в нескольких десятках километров от Миуса) состоялось дивизионное собрание партийного актива. С докладом об итогах июльских боев выступил новый комдив Герой Советского Союза полковник Д. В. Казак.

Было известно, что, несмотря на отход наших войск на исходные рубежи, действия Южного фронта на Миусе получили положительную оценку. Известен положительный отзыв вышестоящего командования и о действиях нашей дивизии. Поэтому докладчик говорил главным образом о конкретных делах личного состава и его задачах. Сотни бойцов и командиров проявили подлинный героизм, обессмертили свои имена славными подвигами во имя достижения победы над врагом. Лучше других сражался 119-й гвардейский стрелковый полк под командованием Я. М. Орлова. Он дрался наиболее организованно, выдержал большой натиск врага и понес наименьшие потери, нежели другие полки.

Коммунисты называли имена отличившихся в боях.

— Наш орудийный расчет во главе с героем-наводчиком Лялиным, — говорил, выступая в прениях, сержант Иванов, — за два дня подбил пять немецких танков. В предстоящих боях мы будем бить немецких захватчиков еще беспощадней.

Интересным было выступление командира взвода противотанковых ружей сержанта Кузьмина, который сказал:

— Четвертый раз я участвовал в таком ожесточенном сражении, и ни разу немецкие танки не прошли через наши позиции. И не пройдут.

В заключение собрания взял слово начальник политотдела корпуса Новиков. Он сказал немного, но веско:

— Красная Армия наступает на всех фронтах. Обстановка — самая благоприятная для нашего наступления. И мы не имеем права сидеть здесь. Вся наша работа должна быть направлена на то, чтобы быть готовыми в любой момент выступить и освободить от врага Донбасс…

Этой задаче была подчинена вся жизнь дивизии.

5

Из фронтовых записей:

17 августа, Дубровка. Вчера вечером смотрел концерт Куйбышевской филармонии. В 2 часа ночи закончил прием сводки Совинформбюро. А в 9.00 уже на новом месте, неподалеку от Миуса.

В то, что немцы сделали с Дубровкой, не хотелось верить. Еще недавно этот красивый, весь в зелени, раскинувшийся белыми светлыми хатами по берегу глубокой балки, по дну которой течет веселый ручеек, большой хутор так привлекал своим уютом. А сейчас в нем ни одного целого дома. Все в грудах развалин, покрытых толстым слоем пыли.

18 августа, Дубровка. Заснул опять очень поздно. А в четыре часа проснулся от страшного грохота. Началось?! Дивизия на этот раз во втором эшелоне корпуса, но полки уже на Миусе.

Днем через хутор прошло свыше ста танков и десятки самоходных артиллерийских установок. Вот это махины! Таких мы еще не видели. Новый удар по Миус-фронту подготовлен основательно…

Утром — переезд на новое место.

19 августа. Спешные сборы. Но куда? Штаб дивизии уже за Миусом…

40-я гвардейская через день снова в первом эшелоне корпуса. Перед ее фронтом, как и в июле, опять маячит Саур-могила, высота 277,7, господствующая над всей окружающей местностью. Говорят, что с нее видно даже Азовское море… Недаром немцы превратили ее в ключевой опорный пункт. Тогда к ней пробиться не могли, теперь ее нужно взять во что бы то ни стало.

Правда, и обстановка существенно изменилась. Освобождены Белгород, Орел, со дня на день будет взят Харьков. Продолжается наступление на Центральном фронте. Это облегчает дело и на юге. Да и силы противника здесь уже не те, и его авиация, кажется, проявляет куда меньше активности…

Однако немцы пытаются сделать все, чтобы удержать Донбасс. Они отчаянно сопротивляются, цепляются за каждый удобный рубеж, то и дело контратакуют пехотой и танками. Над нашими боевыми порядками опять висят вражеские бомбардировщики.

Но натиск гвардейцев все нарастает. Каждый дерется не щадя своей жизни. Бронебойщики Кузьмин, Комиссаров и Куркубаев за один день подбили из противотанковых ружей две вражеские самоходные установки «фердинанд». Верен своему слову старший сержант Николай Кузьмин, заявивший на собрании партийного актива, что через его позицию вражеские танки не пройдут. Впрочем, что тут удивительного: он ведь десантник, прошел огонь Сталинградской битвы… Снайпер Андрей Жадяев довел свой боевой счет до 148 убитых гитлеровцев. Коммунист Печатное за один день уничтожил 15 немецких солдат и офицеров. А когда его ранило, отказался уйти с поля боя, заявив: «Пока я жив, буду бить врага».

Наводчик минометного расчета комсомолец Петров в одном бою подавил три пулеметных точки противника. Два пулеметных расчета врага уничтожил из противотанкового ружья сержант Проказов. Без устали разят врага минометчики подразделений офицеров Майданкина и Пикалова. Красноармеец Федулин, сильно контуженный, под огнем врага восстановил поврежденную в нескольких местах вражеским минометным огнем линию связи. Старшина Айдаров, рискуя собственной жизнью, вынес с поля боя тело убитого политработника. Так дрались все…

27 августа после короткой артподготовки началось решительное наступление на села Гараны и Саурмогильский, находящиеся у подножья Саур-могилы. Весь день шел ожесточенный бой, в котором участвовали все три дивизии корпуса.

Немцы сопротивлялись, как обреченные. Контратаки перемежались бомбежками. Склоны высоты почернели от взрывов тысяч снарядов и мин. Однако никакое сопротивление не могло остановить наступления. Выбив противника из этих сел, гвардейцы начали обтекать склоны высоты с юга, востока и запада. Судьба Саур-могилы решена. В 9 часов утра 29 августа на ее вершине заплескался на ветру красный флаг, который водрузили смельчаки из соседней 96-й гвардейской стрелковой дивизии.

Из фронтовых записей:

30 августа, балка западней Дмитриевки. Полночь. Только что принял по радио приказ Верховного Главнокомандующего генерал-полковнику Толбухину. Войска Южного фронта разгромили таганрогскую группировку врага и сегодня освободили Таганрог. За отличные боевые действия по освобождению Ростовской области и гор. Таганрога Верховный объявил благодарность личному составу и нашего корпуса. Что ж, это заслуженно. Жаль только, что дивизия понесла много потерь… Путь в Донбасс открыт. Завтра-послезавтра снова вперед.

6

Из сводки Совинформбюро:

Продолжая наступление, войска Южного фронта в течение 1 сентября продвинулись вперед от 6 до 10 километров, заняли свыше 30 населенных пунктов, в том числе заняли в Донбассе город Красный Луч и город Снежное, а также станцию Штеровку.

Из фронтовых записей:

1 сентября. Началось! Миус позади. Войска фронта двинулись на запад, в центр Донбасса. Нашу дивизию повернули на северо-запад. 111-й гвардейский стрелковый полк освободил Ремовские рудники и город Снежное.

Утром с полковником Ушаковым мы побывали в местах недавних боев. Мариновка. На каждом метре воронка. От села не осталось камня на камне. Степановка. Издали — село как село. На самом деле из сотен домов ни одного не уцелело. Всюду трупы, больше немцев. Их еще не успели закопать.

Когда наши бойцы вошли в Ремовку и Снежное, женщины выбегали из своих домов, обнимали их, целовали, благодаря за освобождение от фашистских палачей… Сейчас в Ремовке на нас с полковником никто не обращает внимания. Женщины делят ячмень, деловито переругиваются между собой. Наголодались. Натерпелись. Теперь у каждой забота о семье, и им нет никакого дела до того, что бой идет всего в шести километрах. Знают: немец больше сюда не вернется, и можно заняться житейскими делами…

Перед фронтом нашей дивизии, как стало известно, отходят остатки трех разбитых немецких дивизий. Враг еще пытается оказывать сопротивление на промежуточных рубежах, сдерживая продвижение наших войск. Для более энергичных действий против отступающего противника появилась необходимость в создании мобильных подвижных отрядов.

Ночью у полковника Ушакова раздался телефонный звонок. Звонил комдив Д. В. Казак:

— Срочно вышлите три автомашины!..

Подвижной отряд был составлен из роты автоматчиков, взвода саперов, взвода противотанковых ружей, двух расчетов станковых пулеметов, двух 82-миллиметровых минометов и восьми 45-и 76-миллиметровых пушек, общей численностью в 316 человек.

Сбивая арьергарды противника, полки дивизии продвигаются вперед. А подвижной отряд в ночь на 3 сентября двинулся прямо на Енакиево (тогда Орджоникидзе).

7

Из фронтовых записей:

8 сентября, Ясиноватая (15 км севернее Сталино). Глухая ночь. Опять у радиоприемника.

Только что принял сводку Совинформбюро. Освобождены областной центр и много других городов Донбасса. Москва предупредила: будет приказ Верховного. Жду… Днем передали из подива телеграмму Военного совета 5-й ударной армии. Поздравление личному составу дивизии «…с исторической победой в борьбе за освобождение Донбасса…».

Вот что значит прорыв Миус-фронта. С начала последнего штурма его потребовалось всего 20 дней, чтобы освободить весь Донецкий бассейн. Конечно, этому способствовали и успехи наших войск на других фронтах, особенно разгром гитлеровских войск на Курской дуге.

…Приказ Верховного Главнокомандующего Толбухину, Малиновскому. Войска Южного и Юго-Западного фронтов в результате умелого маневра и решительного наступления одержали крупную победу в Донецком бассейне над немецкими захватчиками… Отбили у немцев и вернули нашей Родине Донецкий бассейн — важнейший угольный и промышленный район страны… В ознаменование одержанной победы отличившимся в боях за овладение Донбассом соединениям и частям присвоить наименование Енакиевских.

Итак, 40-я гвардейская краснознаменная стрелковая стала еще и Енакиевской. Нам объявлена благодарность. В честь нас Москва салютовала двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.

Донбасс свободен, впереди Днепр!

Самый дорогой орден

1

Очень тяжело лейтенант Жамеричев переживал бой за Скотоватую. Это поселок и крупная железнодорожная станция между Енакиево и Донецком. Ему пришлось там побывать в самом жарком пекле. Но речь не об этом.

…Город Енакиево, имя которого было присвоено нашей дивизии, освободили 3 сентября. А в ночь на пятое она уже была под Скотоватой. По всему видно, что Донбасс для гитлеровцев уже потерян. Но утопающий хватается за соломинку… Чем безнадежней становилось положение врага, тем отчаянней он дрался, цепляясь за каждый удобный рубеж.

И вот Скотоватая. На огневые позиции двинулись тридцать два танка. Тут уж не до того, чтобы разгромить такую армаду. Устоять бы! Но нельзя было не учитывать и общей обстановки, в частности, того, что на Скотоватую наступает не только 116-й полк. Во всяком случае следовало хорошо подумать о том, как лучше использовать свои четырепушки. Имелся и еще один аргумент, который для Жамеричева был чуть ли не самым веским: на Дону, под Сталинградом, как ему об этом рассказывали ветераны, их же однополчанин Иван Буланов за два дня подбил из противотанкового ружья восемь танков. Так что четыре орудия — это сила!

…А произошло невероятное. Нервы сдали у кого-то, что ли? Батарея открыла огонь прямой наводкой, когда танки находились от нее на расстоянии двух километров, хотя действительный огонь в таких случаях не превышает шестисот — семисот метров!..

Жамеричев очень жалел, что в батарее уже не было Осадчего, который в то время исполнял обязанности начальника артиллерии полка. Умный, грамотный артиллерист, он такого никогда бы не допустил… И вот результат: батарея, преждевременно обнаружив себя, сумела подбить всего два танка, а сама понесла значительные потери.

Лейтенант Жамеричев, которому после этого неудачного боя было приказано принять командование батареей, хорошо запомнил этот горький урок.

2

А бои продолжались. Много их было впереди — путь до Вены не близок. Каждый из них был по-своему сложен и труден, требовал от комбата и всех батарейцев смелости, выдержки, мастерства, хотя и не каждый оставил одинаковый след в памяти. Но вот Верхний Рогачик и Ново-Петровка Василию Жамеричеву запомнились на всю жизнь.

Верхний Рогачик — село на самом севере Херсонщины — раскинулся на многие километры. Сбивая арьергарды противника, дивизия довольно легко вступила в его южную часть. Начались ожесточенные бои. Немцы бросали в дело большие силы. Контратаки танков и пехоты перемежались сильнейшими ударами с воздуха. Вражеская артиллерия не жалела снарядов. И так день за днем.

Батарея Жамеричева находилась на полуоткрытых огневых позициях. Наблюдательный пункт комбат расположил на самом переднем крае, на чердаке одного из домов. Отсюда просматривался передний край противника и было удобно управлять огнем.

3 ноября перед окопами появились пять немецких танков. Жамеричев терпеливо наблюдал за их маневрированием и, выждав момент, когда танки оказались наиболее уязвимыми, приказал открыть огонь. Первым же залпом подожжен головной танк. Вторым — еще один. А пулеметчики довершили дело с их экипажами. Остальные танки повернули обратно.

Иметь НП на переднем крае было, конечно, опасно, но зато удобно. И немцы это почувствовали на собственной шкуре. Много их полегло от меткого огня батареи Жамеричева. По достоинству оценили это и его друзья — командир минометной роты батальона старший лейтенант Виктор Ярыш, с которым Жамеричев негласно соревновался в истреблении гитлеровцев, и командир батареи 120-миллиметровых минометов полка капитан Майданкин. Они не раз пользовались этим чердаком для корректировки стрельбы своих подразделений.

Немцы нащупали наблюдательный пункт батареи и, видимо, решили разделаться с ним. Жамеричев сидел у стереотрубы и наблюдал за противником. Неожиданно из-за укрытия на большой скорости вылетел немецкий «тигр». На какое-то время он остановился. Комбат видел, как разворачивалась башня орудием прямо на его НП.

— Все в подвал, быстро!

А сам едва успел спуститься с чердака и, заскочив в хату, укрыться за печкой. Раздалось несколько выстрелов. Бронебойный снаряд, развалив печь, прошел сантиметрах в десяти — пятнадцати над лейтенантом.

— Лежу весь в пыли, в саже, нечем дышать, — рассказывал потом Василий. — Вроде не ранен, а подняться не могу — всего засыпало. Когда выстрелы прекратились, кое-как вылез из этого не очень надежного укрытия. Собрались все вместе — Майданкин, Ярыш, я, смеемся сами над собой: дешево отделались!.. Правда, мой ординарец был ранен.

Да, отделался счастливо. Смерть прошла на десять сантиметров выше… Молодой комбат вообще все больше воспринимал войну с чисто деловой стороны, а все личное само собой отступало на задний план, становилось незначительным. Не терялся в сложной обстановке. Жадно вбирал в себя опыт боев, принимал смелые решения. Был в меру строг, но справедлив с подчиненными, заботился о повышении их боевого мастерства. Любил шутку, острое словцо, которые нередко скрашивают фронтовой быт, поднимают дух людей. И все это как-то незаметно сплачивало личный состав батареи и вместе с тем повышало ее боеспособность. Недаром говорят: каков командир, таковы и его бойцы.

Что же касается возможности получить пулю или осколок, так ведь каждому из них не накланяешься, а где они тебя поджидают, кто знает…

На следующий день после встречи с «тигром» в батарею прибыл начальник политотдела полковник Черенков. Он познакомился с жизнью, боевыми делами батарейцев и тут же вручил Василию Жамеричеву карточку кандидата в члены партии, тепло поздравив его и пожелав новых успехов.

Это был обычный будничный день. Еще с утра батарее пришлось несколько раз открывать огонь по противнику. Но для Жамеричева он стал, пожалуй, самым ярким, самым памятным за все время войны. Партия Ленина, на которой сейчас лежала огромная ноша, вся ответственность за организацию разгрома врага, за освобождение от него советской земли, оказала ему, Жамеричеву, такое большое доверие, приняв его в свои ряды. Молодой офицер почувствовал еще больше ответственности за свои действия, за дела батареи.

3

Верхний Рогачик по приказу командования был оставлен. Обстановка под Никополем все более обострялась. И 40-й гвардейской через некоторое время пришлось вступить в новые тяжелые бои. На этот раз на юго-восточном участке никопольского плацдарма противника. С особой силой здесь проявились мужество и мастерство наших артиллеристов, в том числе и батареи Василия Жамеричева.

…Высота 73,0, что неподалеку от села Ново-Петровки. Батарейцы, только что прибыв сюда, спешат с оборудованием огневых позиций. Подгонять никого не требуется: все знают, участок угрожаемый, танкоопасный. И гитлеровцы могут контратаковать в любое время.

Уже начинало темнеть, как послышалось предупреждение:

— Танки слева!

Их насчитали сорок восемь.

Расчеты напряженно ждут команды на открытие огня. Но Жамеричев что-то не торопится, что-то ждет. Может быть, вспомнил Скотоватую? Пока лишь усилил наблюдение за противником.

Танки на батарею, однако, не пошли. Гитлеровцы, видимо, тоже хотели действовать только наверняка, а в темноте не разберешь, где свои, где чужие… Но вся ночь на батарее прошла в большом напряжении.

Взводы батареи расположились уступом: первый — впереди, за ним в двухстах метрах позади и справа — второй. Чтобы ввести противника в заблуждение, за ночь были вырыты четыре ложных орудийных окопа.

И вот настало утро. Памятное для гвардейцев дивизии утро, потому что в этот день пришлось выдержать исключительно ожесточенный натиск танков врага…

Густой, тяжелый туман еще укрывал поле предстоящей битвы. Откуда-то, по какой-то цели немцы открыли сильный пулеметный огонь. Сквозь непрерывный стрекот пулеметных очередей через некоторое время послышался густой рев моторов. По нему можно было определить, что танки рядом, их пока что скрывал туман.

Артиллеристы были начеку. Жамеричев, как и многие батарейцы, не сомкнувший за всю ночь глаз, напряженно всматривается в серую муть.

Подул свежий ветерок. Седые космы тумана поползли через огневые позиции, еще цепляясь за землю, но уже открывая просветы. Видимость постепенно улучшалась. А вскоре показались и вражеские танки. Их было не меньше шестидесяти. Они шли в шахматном порядке, готовые смять, раздавить все живое и неживое на своем пути.

— По танкам противника, прямой наводкой, первому огневому взводу… — Комбат немного помедлил, потом резко выкрикнул: — Огонь!

И началось.

Позже Жамеричев вспоминал:

— Это был самый тяжелый бой, в каком я участвовал за всю войну.

А участник этого боя, парторг батареи старшина Асхат Айдаров писал о нем по свежим следам в дивизионной газете:

«…Поочередно заговорили орудия. Мгновенно остановились два танка. Их подбили первыми снарядами орудия первого огневого взвода, которым командовал гвардии старший сержант Петр Чернышев, — наводчиков Полякова и Галаган.

Через несколько минут загорелись еще четыре танка, подбитых орудиями гвардии старшего сержанта Кобзарь и наводчика Даниловского. На фоне лесопосадки ясно виднелись факелы горящих бронированных машин. Седьмой танк был подбит наводчиком Храновским.

Первая атака противника захлебнулась. Стойкость, выдержка и отличная работа артиллеристов тов. Жамеричева преградили путь врагу».

Космы тумака поднимались все выше и выше. С востока стали проглядывать косые лучи солнца. Не выдержав стойкости гвардейцев, танки врага стали медленно отползать назад.

Это была победа, хотя праздновать ее было еще рано.

Артиллеристы, однако, были рады передышке. Они приводили себя в порядок, подправляли окопы, чтобы так же встретить новую контратаку врага. А в том, что она повторится, у них не было сомнения. И вот снова команда Жамеричева:

— Танки справа! Приготовиться к бою!

Расчетам потребовались секунды, чтобы повернуть орудия.

Чем бы могла закончиться новая схватка с армадой вражеских танков, когда на каждое орудие оставалось считанное количество снарядов? Может быть, от этих орудий ничего бы и не осталось? Но раздумывать над такими вопросами было не время. Жамеричев, находясь на наблюдательном пункте, ждал только, когда танки подойдут поближе, чтобы стрелять без промаха… А в это самое время на батарее услышали гул моторов с тыла. Что это — обошли?..

На какой-то момент в расчетах воцарилось крайнее напряжение.

Но тут выяснилось, что сзади подходили свои, краснозвездные тридцатьчетверки…

4

Передо мною фотография старшего лейтенанта Василия Федоровича Жамеричева. Умное, очень симпатичное, улыбающееся лицо. Голова чуть склонена набок. Спокойный, но проникновенный взгляд.

На груди два ордена Красной Звезды, медали, знак «Гвардия».

Один орден сильно «покалечен», с отбитой эмалью на луче. Это тот самый орден, который вручил ему командир полка за Енакиево. 7 апреля сорок пятого года в уличных боях в Вене он спас Василию Жамеричеву жизнь: пуля вражеского снайпера, направленная в грудь боевого комбата, угодила в орден. Срикошетив, она все же задела и грудь, и правую руку. Но если бы не этот орден, исход мог быть совсем иным…

Попал тогда Жамеричев в медсанбат, к Лидии Кирилловне Зелинской, и хотел уже, как это было после первых двух ранений, сбежать в свой полк. Но не тут-то было. Лидия Кирилловна, симпатичная, но очень строгая женщина-хирург, знала свое дело. Она прошла с дивизией от Дона до Вены, жила ее жизнью, гордилась подвигами гвардейцев и душой болела за каждого из них. И кто знает, сколько солдат и офицеров благодаря ее золотым рукам и большому сердцу было спасено на этом долгом и тернистом пути!.. Узнав о намерении Жамеричева, она сурово предупредила:

— Благодарите свою судьбу, что счастливо отделались. А сейчас — в госпиталь! Свяжу, но отправлю. Теперь рисковать не время.

Жамеричеву оставалось только подчиниться. А через месяц он снова вернулся в полк.

Этот орден был очень дорог Василию Федоровичу. Потому он и передал его в музей родного города Рославля Смоленской области.

От автора

Бои, бои… Дороги зовут на запад.

Ясско-Кишиневская операция. Румыния. Освободительный поход в братскую Болгарию. Бои за освобождение многострадальной Югославии. Битва в Венгрии, превращенной гитлеровскими захватчиками в свой южный бастион, за который они держались с ожесточением обреченного. Ветераны 40-й гвардейской никогда не забудут неоднократные переправы под вражеским огнем через Дунай, бои за Секешфехервар… Они чем-то походили на бои под Сталинградом.

Немногие десантники из тех, кто в августе 1942 года пришел на защиту Сталинграда, дошли до австрийской столицы. Одни пали смертью храбрых, иные после госпиталей оказались в других воинских частях и соединениях. Но их традиции, приумноженные богатым опытом многочисленных боев, превратились в несокрушимую силу. За всю войну дивизия не знала, что такое отступать…

Когда 40-я гвардейская Енакиевско-Дунайская Краснознаменная ордена Суворова стрелковая дивизия входила в Вену, мне тоже посчастливилось быть там. Я был уже в газете другого соединения. Но 40-я гвардейская так и осталась для меня родной. Потому что я видел ее рождение и прошел с ней от Дона до Днестра…

Есть такие строки:

Перед моим взором до сих пор стоят те, готовые на все ради защиты Родины, восемнадцатилетние пареньки, прибывшие в воздушно-десантную бригаду в октябре сорок первого. Те возмужавшие, закаленные в походах, пришедшие на Дон, чтобы грудью своей заслонить Сталинград. Те бесстрашные десантники-гвардейцы, которые в первых же боях остановили многократно превосходящего силами врага, в стодневной активной обороне отстояли плацдарм в малой излучине Дона, единственный участок на всем донском правобережье, где немцам так и не удалось прорваться к реке. И пошли дальше, на запад.

Как-то, разговаривая с товарищем-сталинградцем капитаном запаса Александром Чаплыгиным, я спросил:

— Сколько осколков тогда тебе перепало?

— Разве я считал! Граната разорвалась рядом, когда штурмовали немецкие траншеи. Пять, десять…

— А почему не пошел в санроту?

— Некогда было. Меня только что назначили командиром отделения. И вдруг я пойду лечиться! Что скажут бойцы о своем командире?.. Подумал: «Зарастет все!» И заросло…

В общем-то рядовой случай. Подобных на Дону было бессчетное количество. С передовой уходили только те, кто действительно не мог драться.

Много их, храбрых, беззаветно преданных Родине, партии, пало под Сталинградом, на тернистом пути к Победе. Другие на всю жизнь получили фронтовые отметины. Но мы победили…

Дивизия воспитала в своих рядах 5 Героев Советского Союза. Орденом Ленина награждено 11 человек, орденами Красного Знамени —154, Суворова — 6, Александра Невского — 21, Отечественной войны — 382, Красной Звезды — 2386, Славы — 351, медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги» — 6819 человек.

Личный состав удостоен 12 благодарностей Верховного Главнокомандующего.

В работе над рукописью большую помощь автору оказали бывший начальник политотдела 40-й гвардейской стрелковой дивизии полковник в отставке П. И. Черенков, бывший командир 119-го гвардейского стрелкового полка полковник в отставке Я. М. Орлов, капитан запаса А. И. Чаплыгин, ветераны дивизии Е. С. Оглобля, А. П. Михалевич, Л. К. Зелинская, В. А. Скрипицин и другие. Спасибо за все вам, мои фронтовые друзья!

Илья Лебедев ТРИДЦАТЬ ТРИ БОГАТЫРЯ

«…Над городом стоит багровый дым пожарищ. Но выше его разнеслась слава героев Сталинграда. Вся Красная Армия должна брать с них пример!

Немцы пытались с хода прорваться к важному участку под Сталинградом. Путь врагу преградили тридцать три советских воина…

Советские воины выстояли против 70 танков, сожгли 27 из них, истребили свыше 150 гитлеровцев и покрыли блестящей славой боевое знамя Родины.

Родина увенчала их заслуженной наградой».

«Правда», 1942, 5 октября

История одного листка

Со звездой на темной каске

Накануне сентября

Дрались вправду, а не в сказке

Тридцать три богатыря^[4].

В южной части Волгограда, в Красноармейском районе, одна из улиц названа именем 33 героев, славных защитников Сталинграда, воинов 1379-го Краснознаменного стрелкового полка 87-й Перекопской Краснознаменной дивизии легендарной 62-й армии.

Назовем их поименно:

Заместитель политрука взвода пешей разведки Ковалев Леонид Иванович.

Командир отделения младший сержант Мингалев Михаил Иванович.

Командир отделения младший сержант Пасхальный Владимир Исакович.

Командир отделения младший сержант Рудых Андрей Григорьевич.

Рядовой Калита Семен Васильевич.

Рядовой Матющенко Василий Ильич.

Рядовой Титов Кондрат Кириллович.

Рядовой Толкачев Михаил Иванович.

Рядовой Назаренко Павел Давыдович.

Рядовой Прошин Сергей Никитович.

Рядовой Мезенцев Виктор Александрович.

Рядовой Мельниченко Василий Исакович.

Рядовой Черноус Николай Иванович.

Рядовой Деньдобров Павел Яковлевич.

Рядовой Башмаков Шахай Хапкаевич.

Рядовой Жезлов Филипп Николаевич.

Командир взвода автоматчиков старшина Пуказов Дмитрий Иванович.

Помощник командира взвода старшина Луханин Лаврентий Гаврилович.

Командир отделения старший сержант Почиталкин Петр Петрович.

Командир отделения младший сержант Мельник Прокоп Емельянович.

Рядовой Власкин Николай Семенович.

Рядовой Гайнудинов Фахрий.

Рядовой Ивус Никифор Сысоевич.

Рядовой Пьяночкин Николай Федорович.

Рядовой Ряшенцев Иван Михайлович.

Рядовой Тимофеев Иван Сергеевич.

Рядовой Пономарев Кронит Фатеевич.

Рядовой Яковенко Василий Мефодьевич.

Младший политрук роты связи Евтифеев Алексей Григорьевич.

Командир взвода радиосвязи младший лейтенант Стрелков Георгий Андреевич.

Командир отделения связи, радист сержант Юрпалов Николай Петрович.

Командир отделения, телефонист младший сержант Кондратов Михаил Семенович.

Командир отделения, телефонист младший сержант Хоржевский Игнатий Егорович.

За что же эти люди заслужили такую почесть?

За беззаветную отвагу, проявленную 24 августа 1942 года в ожесточенных боях у хутора Малая Россошка, на высоте 76,3. Они отразили атаку 70 фашистских танков, подбив 29 из них и уничтожив 153 гитлеровца, и на своем участке не пропустили врага к Сталинграду.

…Сложной была тогда обстановка. Вместе с рядом других соединений 87-я стрелковая дивизия оказалась на направлении главного удара немецко-фашистской группировки, рвавшейся к Сталинграду. Бывший командующий Сталинградским фронтом А. И. Еременко о дне 23 августа вспоминал:

«9 часов. Звонок. Беру трубку.

Докладывает Н. Г. Селезнев (начальник штаба 8-й воздушной армии).

— Я слушаю.

— Только что возвратились летчики-истребители, летавшие в разведку. Они донесли, что в районе Малой Россошки идет сильный бой. На земле все горит. Летчики видели две колонны примерно по сто танков каждая, а за ними — сплошные колонны автомашин с пехотой. Все это движется на Сталинград. Головы колонн проходят рубеж Малая Россошка. Авиация противника большими группами бомбит наши войска, расчищая путь своим колоннам.

— Мое решение: немедленно поднимите всю авиацию Сталинградского фронта, — отвечаю я, — нанесите мощный удар по колоннам танков и мотопехоты противника»^[5].

Несколько позднее:

«Доложили, — пишет А. И. Еременко, — что вызывает Москва.

— Кто просит?

Заместитель начальника Генерального штаба.

— Доложите, я у аппарата.

Москва требовала доклада о происшедшем.

Еще не окончил разговора по Бодо с Москвой, как дежурный по связи сообщил, что командующий 62-й армией генерал Лопатин срочно просит меня к телефону.

— Докладывает Лопатин. До 250 танков и около 1000 автомашин с мотопехотой при одновременной очень сильной поддержке авиации смяли полк 87-й стрелковой дивизии и правый фланг 35-й гвардейской стрелковой дивизии севернее Малой Россошки.

— Это известно. Примите меры, чтобы немедленно закрыть прорыв и отбросить противника от среднего обвода, восстановите положение»^[6].

Архив Министерства обороны хранит многие документы, связанные с боевыми действиями дивизии в те суровью дни. Приведу только запись, сделанную в историческом формуляре:

«В связи с угрозой прорыва больших сил противника в сторону Сталинграда, командование 62-й армии приказало занять новый рубеж обороны в районе Б. Россошка, Алдошкина кургана и на высотах 76,3 и 67,9.

В ночь на 23 августа части дивизии вышли из района Котлубани и к 5.40 23 августа достигли х. Власовка вблизи Б. Россошки.

Здесь на марше части дивизии подверглись сильной бомбардировке авиации противника. Она произвела до 1500 самолето-вылетов, сбросила огромное количество бомб и продержала части под непрерывной бомбежкой до 19 часов.

В это время крупные силы танков и мотопехоты противника прорвали фронт обороны Орджоникидзевского пехотного училища и пытались развить успех в юго-восточном направлении.

Части дивизии под непрерывным воздействием авиации и артиллерийского огня противника спешно заняли оборону на указанных рубежах, часто переходя в контратаки, сдерживая сильный натиск врага. Так, севернее М. Россошки, на высоту 76,3, которую защищали 33 бойца и командира 1379 сп, противник бросил 70 танков и десант автоматчиков с целью прорыва к Сталинграду. 33 героя отразили атаки, уничтожив 27 танков и более 150 гитлеровцев. Остальные танки повернули обратно»^[7].

Такова была тактическая обстановка, в которой герои совершили свой подвиг.

В те тяжелые дни мне довелось быть редактором дивизионной газеты «Вперед на врага». Я знал командиров, политработников, многих бойцов, в том числе и тех, кто сражался на Россошинской высоте.

Хорошо помню, как поздним вечером связной штаба дивизии принес записку комиссара дивизии полкового комиссара Т. Н. Антонова в одну из россошинских балок, где располагалась редакция. В ней коротко сообщалось о подвиге. Предписывалось одному из сотрудников редакции немедленно прибыть в политотдел. Так как мой заместитель А. И. Муравьев только что вернулся из части, а другой сотрудник еще не прибыл, в политотдел пошел сам.

Когда я, откинув плащ-палатку, вошел в землянку, комиссар беседовал с одним из офицеров разведотделения и рассматривал карту. Высокий, кряжистый, он при тусклом свете коптилки казался великаном. Чтобы не задеть потолок, ему приходилось нагибать голову.

Подозвав меня, Антонов пальцем указал место боя.

— Дивизионные разведчики, — сказал он, — доложили, что в этом направлении действовало много вражеских танков. Вечером они засекли вспышки огней, взрывы. Танки врага восточнее не показывались. Авиаразведка обнаружила несколько подбитых танков.

Задача — найти эту группу и отвести бойцов сюда или к хутору Питомник. Это приказ комдива. Командир полка Петров доложил, что после бомбежки наших подразделений он выдвинул группу из разведчиков, автоматчиков и связистов на высоту 76,3. Командир полка ранен. Полк отошел по приказу на новый рубеж. Что с группой — мы не знаем. Все штабные — в подразделениях. Послать больше некого. Отправитесь вы с Мальтинским.

Вскоре по его вызову явился Мальтинский — инструктор политотдела. Он был нашим активным военкором, влюбленным в поэзию. Выяснив некоторые вопросы, мы вместе с ним отправились в путь.

На востоке пылало огромное багровое зарево. Горел Сталинград. Впереди, на западе, в небе повисали на парашютах немецкие «фонари», освещая местность. Слышна была перестрелка.

В предрассветной мгле впереди заметили машину. В ней ехал начальник оперативного отделения штаба дивизии майор В. Н. Катилов. Он подвез нас до штаба.

Едва мы приехали туда, как из батальона связи сообщили, что разыскиваемая нами группа воинов из Россошки прибыла в хутор Дубининский. Антонов, Мальтинский и я помчались на машине туда.

Бойцы отдыхали у окраинного дома, расположившись на бревнах, сваленных у калитки. В стороне горел костер. Над ним висел большой чайник.

Увидев комиссара, все вскочили с мест. Они были в запыленных гимнастерках, пахнущих гарью, с сероватыми пятнами от пота. Широкоплечий, богатырского телосложения заместитель политрука Леонид Ковалев браво доложил комиссару о том, что группа участников боя находится на отдыхе. Комиссар поздоровался с ним, пожал руку каждому и, сев на бревна, попросил:

— Рассаживайтесь да расскажите поподробнее, что и как у вас произошло?

Ковалев, Пуказов, Евтифеев и другие бойцы воспроизвели подробности боя.

Выслушав их, уточнив некоторые моменты, Антонов сказал:

— Да вы же молодцы! Вы — настоящие герои! Вы даже сами не знаете, какие вы храбрецы! Вы богатыри земли русской — вот вы кто! От имени командования за мужество и отвагу объявляю вам благодарность. Представим вас к награждению. А сейчас пока на отдых. Вы заслужили его. Я отдам необходимые распоряжения.

Прощаясь, комиссар снова пожал каждому воину руку. Нам с Мальтинским он поручил завершить работу по обобщению боевого опыта группы, сбору материалов для политдонесения.

До позднего вечера мы беседовали с участниками боя. Многие из них написали заметки в газету, подготовили письма в родные края, которые и по настоящее время хранятся в архиве дивизии.

И тут возник вопрос о списке участников боя. Выяснилось, что у командиров взводов имеются списки с пометками о тех, кто был в том бою. Решили составить общий список. Все сошлись на том, что лучше всех его может оформить младший лейтенант Стрелков. Он уселся на бревнышке и взялся за карандаш.

Многое пережил этот листочек, написанный химическим карандашом. На его основе было составлено донесение в политотдел 62-й армии. От хутора Дубининского он прошел через все бои на берегах Волги, через всю страну на запад. Побывал и в Берлине. После войны этот старенький пожелтевший листочек помог в розыске участников боя.

В дни тридцатилетия Сталинградской битвы я передал список на вечное хранение волгоградскому музею — как историческое свидетельство легендарного подвига на Сталинградской земле группы воинов бывшей 87-й стрелковой дивизии.

…Мне, знавшему лично всех участников героического боя, потребовалось более 20 лет, чтобы установить судьбы его участников.

В сложной обстановке

Волга, с притоками споря,

Входила в далеком краю

Не только в Каспийское море,

А в жизнь твою и мою.

В те дни Сталинград защищала вся страна. Сталинград, Волга были в сердце каждого советского человека. Тыл питал Сталинградский фронт мощными резервами. На берега Волги прибывали вновь сформированные соединения с Урала, из Сибири, Казахстана. В конце июля из Приморья прибыла и наша 87-я стрелковая дивизия.

Вражеская авиация встретила ее двенадцать эшелонов на дальних подступах к Сталинграду усиленной бомбежкой. Поэтому командир дивизии решил выдвигать полки к фронту пешим порядком. Более трехсот километров прошагали бойцы по приволжской степи. Наш путь пролегал на Клетскую.

Лето сорок второго выдалось на редкость жарким. Воины шли по земле, покрытой глубокими трещинами. Дороги были покрыты густым слоем пыли. Люди шагали, как по пеплу. Огромные клубы пыли вздымались над колоннами. Она забивалась в горло, в уши, под взмокшие от пота гимнастерки. Дышать было тяжело, мучила жажда. Утомительны были и ночные переходы.

В эти жаркие дни июля по всему фронту прогремела слава отважных бронебойщиков 33-й гвардейской стрелковой дивизии: заместителя политрука Беликова, его боевых товарищей Самойлова, Алейникова и Болото. Вчетвером они истребили 15 вражеских танков, а остальных заставили повернуть вспять.

В передовой статье «Стойкость, победившая смерть», посвященной подвигу четырех, газета «Красная звезда» призывала сталинградцев равняться на героев Клетской.

Это был первый урок мужества бойцам нашей дивизии, продвигавшимся к Клетской. Комиссар дивизии Т. Н. Антонов на короткой «летучке» политработников приказал зачитать передовую статью газеты всем воинам, провести по ней беседы.

Газет было мало. Составили график передачи их по подразделениям.

Помню, мне довелось присутствовать на такой беседе в роте автоматчиков 1379-го стрелкового полка. Проводил ее политрук роты П. М. Соловьев. Это было на привале. Зачитав статью, политрук, участник гражданской войны, рассказал о некоторых эпизодах боевых действий в то далекое время и умело проложил мостик к задачам, которые стоят перед воинами.

— Пример бронебойщиков, — сказал он, — учит нас мужеству и бесстрашию. В бою всегда надо верить в свои силы. Ведь во вражеском танке кто сидит? Оккупант, фашист. Он воюет не за правое дело. А мы с вами защищаем свою родную землю, свою Родину. Мы не имеем права пасовать перед врагом. Стоит только применить военную сметку, да умело использовать технику, так же, как четыре бронебойщика, враг струсит, побежит…

Преодолев пески в районе Летонского, форсировав Дон у хутора Выездинского, пройдя Перекопскую и Малые Ярки, воины спешно заняли оборону восточнее Клетской. Обстановка на фронте была тяжелой и быстро менялась. Командование 62-й армии, в состав которой вошла дивизия, оперативно реагировало на события. После ряда перемещений в районе Калача-на-Дону 1382-й стрелковый полк с приданными средствами по приказу штаба армии был оставлен в районе Песковатки, где занял оборону в полосе 98-й стрелковой дивизии, оказавшейся в трудном положении. 1378-й и 1379-й стрелковые полки вместе с артполком и спец-подразделениями были выдвинуты в район Котлубани.

Но за сутки обстановка круто изменилась в районе Малой Россошки, куда противник нацеливал основной удар. Едва войска окопались и построили систему огня в районе Котлубани, как ночью 22 августа получили приказ штаба армии переместиться туда. В час ночи 23 августа полки были подняты по тревоге. К пяти часам они достигли хутора Малая Россошка.

Утро выдалось ясным, солнечным. В половине шестого со стороны Котлубани появилась группа самолетов. Командир 1379-го полка Г. А. Петров, шедший в голове колонны, посмотрев вверх, сказал:

— Да это же наши самолеты. Они с востока летят…

Но он ошибся. Сделав разворот, самолеты начали бомбить колонну.

По цепи передали приказ подполковника Г. А. Петрова подразделениям: рассредоточиться по балкам. Такое же приказание отдал и командир 1378-го полка подполковник М. С. Диасамидзе, указав пункт сбора у хуторов Власовка и Бабуркин. Надо было спасать людей от излишних потерь: иного выхода в сложившейся обстановке не было.

Массированная бомбежка продолжалась с утра до вечера. Одна группа вражеских самолетов сменяла другую. И так беспрерывно.

23 августа немецко-фашистское командование предприняло мощный рывок к Сталинграду. Расчищая путь танкам и пехоте, вражеская авиация наносила удар за ударом по советским войскам, продвигавшимся к Дону или находившимся на оборонительных рубежах.

Бомбежки были настолько сильными, что я подумал в те минуты, что от дивизии мало что останется. Ведь внезапные налеты застали бойцов в чистом поле. Я видел, как бойцы поротно и повзводно разбегались по полю в разные стороны, залегали в ямках, воронках, укрывались в балках. Земля содрогалась от мощных взрывов. Натужно выли сирены фашистских пикировщиков, рассеивавших по полю пулеметные очереди…

Как только началась бомбежка частей, командир дивизии полковник А. И. Казарцев направил в подразделения всех работников штаба. Полковой комиссар Т. Н. Антонов с группой политработников также выехал в части. Около полуразрушенного домика в хуторе Питомник образовался сборный пункт. Медсанбат выделил передовой отряд во главе с хирургом А. Г. Аликиным для оказания помощи раненым. В одной из балок была натянута палатка, где спешно организовали медицинский пункт.

К концу дня вражеские летчики, видимо, пришли к выводу, что смели все с лица земли. Налеты стали редеть.

В это время бойцы начали стекаться к условленным местам. Командир 1378-го полка подполковник М. С. Диасамидзе и комиссар батальонный комиссар М. С. Судорогин после полудня собрали батальоны, артиллерию и заняли оборону в районе хуторов Власовка и Бабуркин, как и было приказано. Оказалось, что в полку было убито всего шесть человек да ранено около двадцати.

Большие потери материальной части понес артиллерийский полк. В трудном положении оказался и 1379-й полк, так как его колонна первой подверглась бомбардировке. Лишь к исходу дня его командир подполковник Г. А. Петров и комиссар батальонный комиссар В. Ф. Сезонов с помощью работников политотдела сумели собрать часть бойцов и вместе с курсантами Орджоникидзевского пехотного училища организовали оборону в районе Малой Россошки. В это-то время командир полка и выдвинул на высоту 76,3 в качестве боевого охранения взвод пеших разведчиков, взвод автоматчиков и группу связистов.

К вечеру начался обстрел обороны из артиллерии и минометов. Появились танки противника. Фашисты ворвались в Малую Россошку. Осколком вражеской мины был ранен командир полка Петров. В командование вступил его заместитель майор Чернышев. Вечерней атакой противник был выбит из Малой Россошки.

На следующий день утром здесь снова разгорелись ожесточенные бои. Рубежи обороны дивизии опять подверглись сильным ударам авиации. Снова появились танки и колонны автомашин с пехотой. Фашисты несколько раз предпринимали атаки, но получали отпор наших частей и вынуждены были откатываться назад.

И сейчас, спустя много лет, не перестаю восхищаться неизмеримым мужеством наших воинов дальневосточников и сибиряков, которым пришлось сражаться в самых неблагоприятных условиях. Враг, имевший огромное превосходство в силах, не смог прорвать их позиций. Люди стояли на своих рубежах насмерть.

Вечером 24 августа по приказу командира дивизии 1378-й полк начал отход на новый рубеж в район Большой Россошки, а 1379-й полк — к хутору Питомник. До боевого охранения, находившегося на высоте 76,3, этот приказ не дошел. Воины разведчики, автоматчики и связисты продолжали совершенствовать оборону.

Взводом пешей разведки командовал лейтенант Шмелев. Еще днем, оставив за себя политрука Шибаева, он ушел в штаб полка и не вернулся. Выяснилось потом, что он получил срочное боевое задание командира полка.

Шибаева и командира взвода автоматчиков старшину Пуказова беспокоило то, что из штаба полка не поступало никаких указаний, а посланные связные не возвращались. Либо они попадали под бомбежку или обстрел, либо их снимали вражеские снайперы. Как быть дальше? Мнение командиров было единодушно: стоять на позициях, пока не поступит приказ об отходе. Улучив свободную минутку, политрук Шибаев собрал разведчиков.

— Положение, друзья, сложное, — начал он. — Я тоже не знаю, что будет дальше. Покажет обстановка. Ясно одно — надо сражаться, для того мы и здесь. За два дня непрерывных боев мы уже приобрели некоторый опыт. Сами видите, что враг лезет напролом. Не исключена возможность, что завтра, а может быть, и сегодня опять понюхаем пороху как следует. Но во всех случаях мы должны помнить, что защищаем свою землю. За нашей спиной — наши семьи, жены, дети. Мы не должны сделать ни шагу назад. Будем достойны своих отцов и старших братьев, которые боролись за Советскую власть. Будем драться, как дрались коммунисты на этом месте, защищая Царицын в восемнадцатом году.

Политрук Шибаев нашел нужные слова, чтобы, не скрывая правды, мобилизовать воинов на тяжелые бои. Бойцы поняли его правильно.

Разведчики-красноармейцы С. Н. Прошин, В. И. Матющенко, Ш. X. Башмаков, М. И. Толкачев, Ф. Н. Жезлов, младшие сержанты В. И. Пасхальный и М. И. Мингалев заявили, что желают идти в бой коммунистами.

Лицо Шибаева посветлело. Он сказал:

— Правильно, друзья! Я передам об этом в партийное бюро.

Такую же беседу в группе связистов провел и младший политрук А. Г. Евтифеев.

Младший лейтенант Г. А. Стрелков сказал Евтифееву:

— Товарищ политрук. Давно у меня мысль есть. Хочу заявление подать о вступлении в партию. Видно, нам придется крепко драться. Так вот, желаю в следующий бой идти коммунистом.

Связисты М. С. Кондратов и И. Е. Хоржевский также изъявили желание вступить в партию.

Молодой сержант Н. П. Юрпалов расстегнул кармашек гимнастерки и вынул оттуда маленький клочок бумаги, на котором было написано:

«Прошу принять меня в ряды комсомола. Если меня убьют, то товарищи отомстят. Но пока мое сердце бьется, буду бороться с врагом как комсомолец».

…Прошло немного времени, и небольшое затишье сменилось новой канонадой. В районе высоты вновь начали рваться снаряды и мины. Налетела вражеская авиация. Свистя и визжа, в брустверы врезались осколки, в окопы полетели комья земли.

Поредели ряды защитников высоты от этого удара. В который раз воинам пришлось прощаться со своими боевыми друзьями. Были убиты бойцы Самойлов, Фролов, Лебедев, Антонов. Тяжело ранены Дорофеев, Говтик. Упал на дно окопа политрук лейтенант Шибаев. К нему подбежали Ковалев, Толкачев и другие. Шибаев лежал с закрытыми глазами. Открыв глаза и увидев Ковалева, он тихо сказал:

— Бери команду взводом на себя. Я больше не могу…

После этого вражеского огневого налета и бомбежки на высоте осталось тридцать три человека: шестнадцать разведчиков, двенадцать автоматчиков и пятеро связистов.

Не ведали защитники высоты, что через несколько часов им придется перенести тяжкое испытание в борьбе с танками.

На рубеже

Дети, наверно, указкой

На карте кружок обведут…

— Вот здесь начиналася сказка,

Легенда свершалася тут.

Рубеж обороны, который заняли воины полка, находился в тридцати километрах западнее Сталинграда в районе нынешнего села Россошка Городищенского района.

Северо-западнее этого села на берегу реки Россошка в дни войны находился хутор Малая Россошка, который в военную пору стал широко известен по сводкам и донесениям штабов частей и соединений. Сейчас его нет. Севернее этого хутора, рядом с тригонометрической точкой 77,6 и находилась высота 76,3. На западе ее окаймляла балка Западновская, на востоке — балка Мельничная.

Все высоты в приволжской степи не имеют крутых склонов. Поэтому когда мы говорим о высоте 76,3, то имеем в виду возвышенность с пологими скатами. На ней и расположились воины полка, занявшие уже готовые окопы: слева автоматчики, в центре — разведчики, а правее — связисты, которые разместились в углублениях под минометы. С тактической точки зрения высота имела выгодное расположение. С нее хорошо просматривалась местность. Мимо нее проходила проселочная дорога из Котлубани на Россошки и на Сталинград.

На исходе дня посланные Ковалевым в разведку бойцы доложили, что на старом командном пункте полка они никого не обнаружили. Что делать? Такой вопрос встал перед всеми. Отходить без приказа нельзя. Оставаться? Большой риск. Командиры и бойцы понимали, что фашисты предпримут новые атаки и сомнут их жидкую оборону без артиллерийского прикрытия.

Замполитрука Леонид Ковалев и командир взвода Дмитрий Пуказов, оценив обстановку, приняли решение не отходить без приказа, усовершенствовать оборону, оборудовать не только фронтальные, но и тыльные брустверы, приспособив их к круговой обороне. Ковалев собрал разведчиков, рассказал об обстановке, не скрывая опасности, которая грозила им. Добавил:

— Пока не получим приказа, позиции не оставим, будем держаться. Занимаем круговую оборону.

Команду не пришлось повторять дважды. Люди сами сознавали: от того, как выроешь окоп, углубишь его, оборудуешь брустверы, замаскируешься, во многом будет зависеть успех в бою. И быстро принялись за дело.

Младший сержант Мингалев, имевший боевой опыт еще с финской кампании, приказал нарубить полыни, настлать ее на обочины окопов.

Никто не оказался без дела. В оборудовании окопов воины проявили старание, смекалку. По собственной инициативе Сергей Прошин соорудил в окопе нишу, уложил в нее гранаты и бутылки с зажигательной смесью. Ручками и горлышками к себе, чтобы удобнее их было брать. Его примеру последовали и другие.

Такая же работа по укреплению оборонительного рубежа велась и во взводе автоматчиков. Дмитрий Пуказов вместе со старшиной Луханиным и старшим сержантом Почиталкиным определил секторы обстрела.

В одном из старых окопов Луханин обнаружил несколько ящиков бутылок с зажигательной смесью. Их сразу же распределили между разведчиками и автоматчиками, что было большим подспорьем к имевшимся боеприпасам.

Активно улучшали свои ячейки и связисты. Еще днем Алексей Евтифеев увидел в одном из старых окопов полузасыпанное землей противотанковое ружье, но прошел мимо. Теперь же он вновь пробрался в этот окоп. Поднял ружье. Но патронов не было. Рядом лежала окровавленная шинель. Он поднял ее. Под ней оказалось около двух десятков патронов.

Увидев Евтифеева с бронебойкой, младший лейтенант Стрелков сказал:

— Ну, товарищ политрук, теперь у нас гроза для немецких танков появилась…

Евтифеев по-хозяйски занялся ружьем. Он был знаком с его устройством, когда учился на курсах. Попробовал открыть затвор, но он не поддавался.

— Вот те и гроза! — огорчился Евтифеев. — Гроза есть, а грома может не получиться.

Много труда ушло на то, чтобы очистить затвор от песка, ржавчины, грязи…

В напряженной работе по оборудованию позиций защитники высоты не заметили, как надвинулся вечер.

На правом краю окопа разведчиков сидел Сергей Прошин, выполнявший обязанности наблюдателя. Ему вспомнились слова их наставника участника гражданской войны на занятиях в кружке Осоавиахима:

— На посту заснешь — Родину подведешь.

Сергей еще зорче всматривался в даль, окутанную предвечерней дымкой. Солнце уже низко клонилось к западу. Было тихо-тихо. И вдруг вдали послышался гул. По дороге на Котлубань он увидел шлейф пыли над горизонтом. Он догадался, что идут танки, и громко крикнул:

— Вижу танки!

Бойцы встрепенулись, выглянули из окопов и увидели, как из-за высоты, что находилась вдали, севернее окопов, двигалась колонна танков. Все подумали, что танки идут на Котлубань.

Но часть машин, достигнув развилки дорог, свернула в сторону, на юг и стала продвигаться по проселочной дороге в направлении Малой Россошки.

Среди защитников высоты возникло некоторое замешательство. Они ожидали машин с пехотой, мотоциклистов, ну, несколько танков. А тут…

— Ух, сколько их! — воскликнул Михаил Толкачев.

Найдется ли человек, у которого не дрогнет сердце при виде надвигающейся на него массы бронированных машин! Только каждый по-разному выражает свои чувства.

Среди новичков, прибывших под Сталинград, да и не только сюда, ходила «болезнь», которая получила название«танкобоязнь». Эта болезнь была временной, до первого победного боя с танками.

Но сейчас эта болезнь мешала удерживать рубежи, громить врага всей силой советского оружия. Мощные танковые колонны немецких войск то тут, то там врезались в нашу оборону и рвали ее.

Надо было преодолеть танкобоязнь. Но не так легко это сделать. Для того чтобы победить вражеский танк, надо прежде всего победить самого себя, преодолеть страх, психологически настроить себя на схватку с броней. Для этого требовалась огромная сила воли, умение владеть собой. Не случайно бывалые воины, не раз встретившиеся с танками, говорили: «Победишь танкобоязнь — победишь танк».

Танкобоязнь преодолевалась либо в кропотливых учебных буднях, либо боевым опытом, либо сознанием того, что в тылу находились надежные противотанковые артиллерийские средства. А у защитников высоты не было ни того, ни другого, ни третьего. Поэтому и опешили некоторые из них. Послышался голос о том, чтобы отойти с высоты.

Понимая, какую опасность представляют такие настроения, Ковалев сказал бойцам:

— Ну, оставим мы сейчас высоту, и что будет? Немецкие танки всех нас догонят, перестреляют, вдавят в землю и пойдут к Сталинграду. Находясь же в окопах, кто-то может остаться в живых.

Его поддержали командиры отделений Рудых, Пасхальный, Мингалев, многие бойцы. Сергей Прошин добавил:

— Будем биться до последнего…

С тяжелым гулом, лязгая гусеницами, танки все приближались, вздымая в небо тучи рыжей пыли и черной гари. Некоторые из них открыли огонь из пулеметов. Над окопами засвистели пули. Но высота молчала. Машины двигались, не открывая даже огня из орудий. Да и зачем. Вражеские танкисты поняли, что окопы на высоте им не страшны, и они беспрепятственно пройдут к Сталинграду по удобному, заранее разведанному пути.

— Приготовиться к бою! — приказал Ковалев разведчикам. — Товарищи! Готовьте бутылки, гранаты!

Разведчики заняли заранее намеченные места в окопах. Еще днем младший сержант Мингалев распорядился, что при встрече с танками Калита и Титов будут бросать в них не только гранаты, но и бутылки с зажигательной смесью. Толкачева и Матющенко обязал следить за тем, чтобы бутылки всегда были наготове, а если потребует обстановка, и самим стать метателями, а также расстреливать вражескую пехоту. Заболевшему Назаренко приказал лежать на дне окопа.

Почти одновременно прозвучала команда Дмитрия Пуказова в окопах автоматчиков. Лаврентий Луханин и Петр Почиталкин быстро проверили изготовку бойцов. Все были на своих местах.

Следя за приближением танков, воины готовились к схватке. И вдруг на некоторых машинах вспыхнули красные флажки. В окопах раздались радостные возгласы:

— Наши!.. Наши!..

Однако через минуту-две, когда танки приблизились, начали различаться фашистские кресты.

Такие провокации гитлеровские танкисты устраивали на фронте нередко.

Часть танков устремилась на правый фланг разведчиков, где располагалось отделение Мингалева. Как только они подошли к окопам, в них полетели противотанковые гранаты. Это были первые, пробные броски: неуверенные, осторожные, неопытные. Они не причинили вреда танкам. Бойцы досадовали за свой промах: они поторопились, и гранаты взорвались впереди целей.

Первые танки уже достигли окопов. Бойцов охватило оцепенение. Они спустились на дно окопа и прижались друг к другу. А там, наверху, над ними, грохотало железо, ревели моторы. В какой-то миг Мингалев увидел, как два танка перевалили окоп, разворотив его края. Сухая земля густо посыпалась на дно. Кондрату Титову комом придавило плечо. Михаила Толкачева засыпало землей. У Василия Матющенко под землей оказались ноги.

— Не успели мы прийти в себя, — вспоминал Михаил Мингалев, — как Семен Калита вдруг вскочил, вокруг него даже пыль взметнулась, и одну за другой бросил три бутылки в прошедшие танки. Одна из них угодила в башню, пламенем вспыхнула жидкость. Я услышал его восторженный возглас: «Вот здорово горит!»

Никто не думал, что такой тихий, до сих пор особенно себя не проявивший воин, как Семен Калита — шофер из Приморского края, — первым проявит геройство. В решительную минуту важно было сделать первый шаг. Его и сделал Калита. Он преодолел страх, победил самого себя, а потом и танк. В народе верно говорится: прямо страху в глаза посмотри, и он смигнет. У бойца так и получилось.

Но главное, ободрились товарищи Калиты. Они поняли, что танк не так уж страшен, что и простая бутылка с зажигательной смесью в умелых руках смелого и решительного бойца — грозное оружие.

Калита на деле доказал, что храбрость умножает силу, что храбрый не тот, кто страха не знает, а кто узнал его и навстречу ему пошел. Калита вдохновил всех бойцов, укрепил веру в возможность победы.

Семен позже рассказывал:

— Когда показались фашистские танки, мне стало не по себе. Я видел их впервые. Но собрался с духом. Зажал бутылку в руке. Положил рядом еще две бутылки и стал ждать.

Танки, грохоча, подошли. Один стал переползать через окоп. Нас засыпало землей. Сижу на дне окопа и думаю, когда же бросить бутылку? Не вытерпел, вскочил. Смотрю, танк ползет недалеко от окопа, в десяти шагах… Отряхнул с себя землю, выбрался из окопа и со злостью бросил зажигательную бутылку, целясь в башню. Вспыхнуло пламя, и танк запылал…

Расправившись с одним танком, Калита бросил бутылку в другую прошедшую машину. Но особого вреда ей не причинил. Бросил еще бутылку и опять неудачно. В это время поднялся Михаил Мингалев. Метким броском он попал бутылкой в башню. На машине сначала появился дымок, а потом вспыхнул огонь.

Еще один танк, шедший несколько левее, приближался к окопу. Там находился Леонид Ковалев. Он бросил бутылку ему навстречу, но не попал. Мимо пролетела и вторая бутылка. Она хотя и разбилась о броню, но жидкость растеклась по земле. А танк уже навалился на окоп. Ковалев упал на дно окопа. Танк, перескочив через бруствер, двинулся дальше. Поднявшись, Ковалев кинул ему вслед еще одну бутылку, и она угодила в моторную группу. Вспыхнул огонь, Леонид Ковалев рукавом гимнастерки вытер пот с лица…

Уже три танка горело за тыловым бруствером. Все это произошло в какие-то считанные минуты. Из горящих танков начали выскакивать танкисты. Мингалев крикнул, перекрывая грохот боя:

— Ребята, за винтовки, за винтовки! Бейте гадов! Калита, Толкачев — по левой стороне, Матющенко с Титовым — по правой.

Зачастили выстрелы. Около танков падали захватчики. Открыли огонь и автоматчики.

Никто не заметил, как Павел Назаренко в самый разгар стрельбы поднялся со дна окопа, схватил винтовку и тоже открыл огонь по фашистам. Первым увидел его отделенный.

— Молодец! Болезнь преодолел. Ну-ка, насади на мушку вон того, что от танка бежит, — подбодрил Михаил Павла.

Павел вскинул винтовку, прицелился, и фашист свалился на землю.

Едва разделались с экипажами уничтоженных машин, как издали увидели приближавшуюся новую группу танков.

В это время раздались выстрелы бронебойки. Это открыли огонь Евтифеев и Стрелков. Вдали застыли на месте один, второй танк, третий был «ранен», немного прошел и тоже встал. Но машин было много и некоторые из них подходили к окопам. Ковалев сказал Мингалеву:

— Давай команду.

— Калита, Матющенко! — крикнул Мингалев. — Бейте по левому танку, а мы с Ковалевым будем правый встречать.

Как только машины подошли на расстояние десяти — пятнадцати метров, в них полетели противотанковые гранаты. Одна из них, брошенная Василием Матющенко, угодила в танк. Он как-то неуклюже повернулся, открыл огонь из пулемета, но потом двинулся и медленно перевалил окоп. Матющенко метнул в него бутылку. Танк задымился. В него ударили бутылками Калита и Титов. Машина вспыхнула. Следовавшая за ней резко свернула в сторону. Разведчики быстро разделались с экипажем подбитого танка.

В этой схватке отличился Кондрат Титов. До войны он был рыбаком в колхозе близ Хабаровска. Трудные условия таежной жизни закалили парня, привили ему смелость, хладнокровие, научили метко стрелять.

Дальневосточная закалка хорошо пригодилась Титову в этом бою. Из подбитого танка выскочил офицер и прицелился в Кондрата. Заметив опасность, воин мгновенно пригнулся, приподнял на штыке свою каску. Раздался выстрел. Пуля ударила о каску и отрикошетила. Офицер думал, что убил солдата, и стал удирать. Перебежав быстро на другое место, Титов успел выстрелить. Офицер упал. Потом Титов уничтожил еще двух фашистов. Жестокий бой разгорелся у окопа, в котором размещалось отделение младшего сержанта Владимира Пасхального. На правом фланге здесь находились Сергей Прошин и Павел Деньдобров, в центре — Владимир Пасхальный и Виктор Мезенцев, на левом фланге — Николай Черноус и Василий Мельниченко.

Один из танков двигался на окоп, где сидели Прошин и Деньдобров. Они были хорошими друзьями.

Прижавшись к брустверу, Сергей Прошин наблюдал за танком, что приближался к ним. В эту минуту он думал только о том, чтобы посноровистее ударить по машине гранатой и бутылкой. Когда танк подошел близко, Прошин схватил гранату.

— Сейчас брошу, — сказал он Павлу.

— Подожди, — ответил Павел. — Лучше бросить в зад танку, как это сделал Калита.

Танк в это время поднялся на бруствер. Друзья упали на дно окопа, бронированная машина перевалила через окоп, засыпав бойцов землей.

Едва она минула тыльный бруствер, друзья вскочили. Павел подал Сергею бутылку, и тот метнул ее в моторную часть. Вспыхнуло пламя. Первое, что ощутил Прошин, — чувство большой радости, гордости за совершенное. А потом он вдруг признался:

— Что-то ноги у меня сильно дрожат…

— Пройдет, — ответил Павел. — Наверное от перенапряжения.

В это время из танка показался фашист. Прошин схватил винтовку, но стрельнуть не мог. Руки его дрожали и едва держали винтовку. Он никак не мог прицелиться. Деньдобров заметил это, прицелился и выстрелил. Фашист повалился на землю. За ним показался второй. Деньдобров и с ним покончил. Первое испытание друзья выдержали.

Рядом, на западной окраине окопа, вспыхнул яркий огонь. Это Владимир Пасхальный бросил бутылку в подошедший танк. Потом друзья увидели вспышку левее себя. То старшина Дмитрий Пуказов поразил танк, двигавшийся в сторону автоматчиков. Пуказов не пустил его на восточную сторону окопа.

Кругом шла стрельба. Разведчики и автоматчики уничтожали вражеских танкистов.

Вскоре к высоте подошли отставшие танки, но их экипажи, увидев, что шедшие впереди машины вышли из строя, повернули назад. Теперь гитлеровцы, видимо, решили, что перед ними сильный узел обороны советских войск.

Из двух десятков танков, двигавшихся на высоту, почти половина была выведена из строя. Семь машин пылали перед окопами смельчаков, а две, подбитые связистами, стояли вдали.

Пехотинцы одержали победу в схватке с броней. Сердца советских воинов оказались крепче фашистской стали.

Постепенно напряжение спадало с потных, темных от пыли лиц воинов. Послышались радостные возгласы, одобрительные слова в адрес Семена Калиты, первым открывшего боевой счет, по адресу тех, кто особенно отличился в этом бою.

Но защитники высоты понимали, что решающая схватка еще впереди. Ведь гитлеровцы не могли не заметить отсутствия дальнего прикрытия высоты, а также артиллерийского огня на оборонительном рубеже. Опомнившись, они ринутся вновь.

Размышления защитников высоты привели к тому выводу, что разбитая группа танков представляла собой передовой отряд или разведку, посланную с тем, чтобы прощупать оборону советских войск. Если бы вражеские танкисты знали, что на высоте находится небольшая горстка людей, они не повернули бы назад. Теперь, возвратившись, они доложат о сильном сопротивлении на высоте, о потерях, да еще приукрасят их, и командование примет меры, чтобы сбить ее защитников.

— Надо ждать новых «гостей», — сказал Пуказов.

— Да, наверняка, надо ждать, — подтвердил Ковалев.

Замполит заметил, что во время схватки некоторые бойцы излишне суетились, шумели, в их действиях не было нужной четкости, организованности. Собрав накоротке разведчиков, он сказал:

— Друзья, только что закончился бой. Мы победили. От имени Родины спасибо вам за стойкость. Совместными усилиями мы подожгли и подбили несколько танков. Вот они стоят и дымятся. Отмечаю Семена Калиту. Он первым подал пример мужества. От лица службы объявляю всем благодарность. Но успокаиваться рано. Враг может снова бросить против нас танки. И мы должны быть готовы. А для этого надо сказать несколько слов о ходе боя. Когда появились танки, все схватились за бутылки, а гранаты не использовали. Забывали мы и о быстрейшем уничижении вражеских танкистов. Если бы на танках были десантники или за ними шла пехота — нам несдобровать бы. Это надо учесть. Командирам отделений надо уточнить обязанности каждого.

— В первую очередь, — добавил Мингалев, — нужно сейчас поправить окопы, там, где проходили танки, подровнять брустверы, улучшить маскировку.

— Совершенно верно, — согласился Ковалев. Он прислушивался к советам Михаила Мингалева, который в ходе боя хорошо зарекомендовал себя.

На коротком совещании с командирами отделений было выработано и тактическое решение. Существо его состояло в том, чтобы при новой встрече с танками не просто обороняться, а активно расстраивать их боевой порядок, в первую очередь уничтожать головные танки, которые направляли движение. Если за танками пойдет пехота, то надо оторвать ее от броневой защиты, не допускать до окопов.

— В этом большую помощь могут оказать автоматчики, — сказал Мингалев.

— Да, верно, — поддержал Пасхальный. — Надо бы поговорить с Пуказовым.

— Предложение дельное, — согласился Ковалев.

Позднее он обратился к Пуказову. Оба решили установить более тесное взаимодействие взводов.

В окопах началась спешная подготовка к новой схватке.

Организуя эту подготовку, Ковалев и Пуказов втайне еще надеялись, что из штаба полка вот-вот поступит какой-то приказ о дальнейших действиях группы. Но его не было.

И вот Кондрат Титов, бывший на посту наблюдателя, крикнул:

— Идут танки!

На приказ из штаба надеяться было уже нечего…

Ни шагу назад!

Шло множество танков,

рассыпавшись в ряд,

За ними — пехота фашистов.

Сказали герои: «Ни шагу назад!

Нельзя отступать — позади Сталинград!

В нас сердце и кровь коммунистов».

И действительно послышался гул моторов. Воины увидели, что на высоту двигалась еще большая, чем в первый раз, группа танков. Их было больше двадцати. Выскочив из-за северо-западной высоты, они шли через ржаное поле в направлении соломенных стогов, восточнее балки Западновской.

На некоторых танках сидели автоматчики. За танками шла пехота. Это было еще опаснее. Стало ясно, что фашистское командование, обнаружив стойкую оборону высоты, решило во что бы то ни стало сломить сопротивление ее защитников и прорваться на восток к дороге на Сталинград. Значит, будет более организованная атака.

Молча смотрели воины на запад. В этом безмолвии каждый будто спрашивал свое сердце: готово ли оно выдержать новые испытания? Уж слишком велика была опасность. А надеяться можно было только на свои силы. Молодой разведчик Виктор Мезенцев вздохнул и сказал рядом стоявшему Толкачеву:

— Ну и силища!

— Да, обстановочка… Порохом пахнет, — мрачно ответил тот.

И хотя веяло от этих слов тревогой, но никто из воинов в ту минуту не думал о своей безопасности. Мысли всех были заняты другим: как выстоять, как победить врагов, а значит — и смерть. Лучше биться орлом, чем быть зайцем, глаза лишиться, чем доброго имени. Родина приказала им стать скалой на пути, не пропустить врага. И они сделают для этого все, что в их силах. Но уж очень грозная лавина надвигалась на защитников высоты.

Колонна, пройдя немного, снова остановилась. Вскоре над ней вспыхнули три ракеты, и танки вместе с пехотой двинулись вперед. Вот они уже в пятистах метрах от окопов.

— Пора отсекать пехоту, — сказал Мингалев и повторил — Да, да, непременно отсекать.

— Для нас сейчас пехота опаснее танков, — заметил Ковалев. — Подпустим поближе, будем стрелять залпами.

— Надо бы только Пуказова предупредить.

Приблизившись к окопам автоматчиков, Ковалев крикнул:

— Дмитрий! Будем отсекать пехоту сначала?

Откуда-то слева, из глубины земли послышался басовитый голос Пуказова.

— Да, будем отсекать, обязательно отсекать, а не то собьют нас.

Ковалев предупредил отделенных о том, что разведчики будут стрелять залпами по взмаху его руки.

Все понимали, что если допустить пехоту до окопов, то придется вступить в рукопашную схватку. А силы были не на стороне защитников высоты.

Танки и пехота приближались к рубежу. Пехотинцы жались к машинам. Защитники высоты ничем не выдавали себя.

Когда танки приблизились на триста — четыреста метров, раздались выстрелы из противотанкового ружья. Четыре танка были выведены из строя. В боевых порядках пехоты, среди танкистов появилось замешательство. Передние танки сбавили скорость.

В этот момент по сигналу Ковалева разведчики открыли залповый огонь. Их дружно поддержали автоматчики Пуказова.

Противник не ожидал такого дружного удара. Приближаясь к безмолвной высоте, танкисты, видно, решили, что она уже оставлена русскими. И вдруг такой огонь! Фашистская пехота, бежавшая за танками, опешила, стала отставать от них, а потом под огнем автоматчиков и разведчиков залегла. Передние танки умерили ход, задние — остановились.

Прошла минута, другая…

Пехота противника снова поднялась в атаку. То там, то здесь фашистские офицеры с пистолетами в руках поднимали солдат с земли.

И снова на вражескую пехоту обрушился шквал огня. Танки открыли по высоте пулеметный огонь. Но он не приносил вреда ее защитникам, которые находились в глубоких окопах. Фашистская пехота снова залегла.

Затем танки и пехота противника вновь двинулись к высоте. Стреляя на ходу, пехотинцы пытались рывком приблизиться к скопам.

Защитники высоты, как и прежде, открыли залповый огонь. Теперь он перемежался с отдельными прицельными выстрелами разведчиков. Ряды гитлеровцев редели, но, подгоняемые офицерами, они бежали за танками. Отдельные группы вырвались даже вперед танков, двигавшихся во втором эшелоне. Создалась критическая обстановка.

Беспрерывно ведут огонь автоматчики. Не умолкает автомат Дмитрия Пуказова. Меткие очереди из своих автоматов посылают в стан врага Лаврентий Луханин и Петр Почиталкин, Иван Ряшенцев и Фахрий Гайнудинов, Кронит Пономарев и Николай Власкин. Вместе с ними ведут огонь Никифор Ивус, Иван Тимофеев, Николай Пьяночкин, Василий Яковенко.

Раздаются выстрелы из окопа связистов. Это Алексей Евтифеев, Георгий Стрелков, Михаил Кондратов, Игнатий Хоржевский и Николай Юрпалов начали оказывать помощь разведчикам и автоматчикам.

Но силы были далеко не равны. Танки и пехота врага вот-вот достигнут окопов.

— Ребята, сильнее, сильнее огонь! — кричит Пуказов. — Если пехота прорвется в окопы — конец нам.

«И вдруг, — вспоминает Михаил Толкачев, — с высотки, что находилась правее нас, открыл по врагу кинжальный огонь станковый пулемет. Он оказался очень губительным и нанес противнику большой урон. Фашистская пехота заметалась, оказалась отсеченной от танков, а потом залегла. Вскоре начала откатываться назад, цепляясь за бугорки и укрытия».

Защитники высоты были удивлены и невероятно обрадованы такой неожиданной поддержкой. Они не знали, кто вел огонь, кто оказал такую выручку в самый критический момент боя. Они посылали неведомым боевым товарищам слова благодарности. Лишь позже выяснилось, что огонь вели пулеметчики 100-го полка 35-й гвардейской дивизии, находившиеся в боевом охранении где-то в районе балки Мельничной. А кто стрелял конкретно, до сих пор осталось неизвестным.

Когда застрочил неизвестный пулемет, один из танков развернулся, открыл по нему ответный огонь из пулемета. Но он не достигал цели. Расчет был хорошо укрыт. Пулемет на время умолкал, а потом с новой силой обрушивался на вражеских пехотинцев.

К окопам на высоте снова подошли фашистские танки. Лишенные поддержки пехоты и спешившихся автоматчиков, они в какой-то мере были безопаснее. Но танки есть танки. Сами по себе они всегда опасны.

Часть танков снова шла на правый фланг разведчиков. Некоторые оторвались от группы и приближались к окопу Пасхального, а один двинулся туда, где находился Рудых со своими бойцами. Вскоре на высоте снова разгорелся жестокий бой трех десятков советских воинов с бронированными машинами. Он начался на левом фланге, там, где находилось отделение младшего сержанта Рудых.

Один из передних танков приблизился к окопам. Рудых выжидает. Его широкое, скуластое лицо было суровым и жестким. Рядом с ним стоит Жезлов, за ним — Башмаков.

Выждав момент, Рудых метнул гранату. Она попала в смотровую щель. Раздался взрыв. Танк остановился. За ним встали и другие. Почему? Неизвестно. Рудых был доволен своим метким броском. Но танк, в который Рудых бросил гранату, простоял с минуту и снова двинулся.

— Прозрел, черт! — крикнул Рудых. — Все на дно окопа!

Рудых, Жезлов, Башмаков прижались друг к другу. Что-то огненное скользнуло по гимнастеркам Рудых и Башмакова. Задымилась шинель Рудых, лежавшая поодаль. Бойцы ничего не понимали.

А танк, проскочив окоп, изрыгнул струю огня. Она ударилась в стенку окопа, почти миновав бойцов. Рудых сообразил, что это огнемет.

— Сволочи! — прохрипел он.

Андрей поднялся и со злостью бросил в танк бутылку. Вслед за ним метнул бутылку и Башмаков. Танк задымил и вспыхнул.

— Загорелся! Загорелся! — закричал Жезлов, выглянув из-за бруствера. — Вот здорово горит!

Рудых в это время топтал ногами, забрасывал землей шинель, стремясь потушить огонь. Отдал приказание:

— Винтовки, винтовки на изготовку! Сейчас из танка фрицы полезут.

И в самом деле из подожженного танка один за другим выскочили трое. Жезлов и Башмаков тут же уничтожили их.

В это время жаркий бой закипел рядом, в расположении отделения Владимира Пасхального. Туда двинулось три или четыре танка.

В один из них метко бросил гранату Виктор Мезенцев. У машины оторвалась от взрыва какая-то деталь, но танк продолжал двигаться и вскоре навалился на бруствер. Мезенцев бросился на дно окопа. Едва танк проскочил окоп, как он поднялся и бросил бутылку.

Полетели в разные стороны осколки от бутылки. Машина задымилась.

Взглянув на дно окопа, Мезенцев увидел, что дымится и его шинель. «Что за черт, откуда в окопе огонь?» — подумал он. В это время раздался голос Рудых, пробегавшего по окопу.

— Ребята, осторожнее. Немцы пустили огнеметы. Жмитесь к противоположному борту, ближе к земле. Передайте Пасхальному, Мингалеву и Ковалеву.

Увидев, что шинель Мезенцева дымится, он стал засыпать ее землей. А Мезенцев тем временем стрелял по выскочившим из танка фашистам.

Два или три танка вновь появились у окопа, где находились Прошин и Деньдобров. Они метнули в ближний противотанковые гранаты, но он продолжал двигаться. Это заметили Мезенцев и Черноус. Они тоже бросили гранаты, но танк не остановился. Бутылок у Прошина больше не было. Он крикнул Павлу:

— Беги скорее за бутылками…

Павел бросился в лаз и через несколько секунд принес две бутылки. А танк уже совсем близко подошел к окопу.

Прошин метнул одну бутылку, но промахнулся. Раздосадовался Сергей за свою ошибку. У него в горячке боя разболелась голова, хотелось пить, а воды не было. В мокрой от пота гимнастерке он, схватив гранату, вскочил ногами на нишу, приподнялся из окопа и бросил гранату прямо в башню танка. На этот раз машина выбыла из строя. Быстро соскочил с ниши.

— Молодец, Сережа! Доконал все же… — сказал Павел, но потом стал укорять друга. — Ты поступил безрассудно. Зачем вылез из окопа? Нельзя так.

— Ну, ладно, ладно, Павел, не ворчи. Мне же обидно было за промашку, — оправдывался Сергей.

— Хорошо, что остался живым, а могло быть и хуже, — продолжал упрекать друга Павел. — Ведь сейчас у нас каждый человек на счету.

Вместе с Деньдобровым они расстреляли вражеских танкистов.

Сергей Прошин за героизм в бою был достоин самой высокой похвалы. Хорошие строки написал о Сергее его земляк Петр Кузьмичев:

В то время, когда Прошин с Деньдобровым сражались в своем окопе, в который раз уже в районе отделения Мингалева вспыхивала схватка с танками. Сергей видел, как туда направилось несколько машин. Одну из них гранатами и бутылкой с горючей смесью остановил Михаил Мингалев.

Но вот идут еще два танка. Один из них приблизился к окопу, в котором находились Василий Матющенко и Михаил Толкачев. Василий встретил его гранатой. Она угодила в смотровую щель, куда и метил боец. Машина остановилась было, а потом медленно, будто ослепленная, поползла вперед. Матющенко бросил бутылку. Но в это время танк сделал разворот, жидкость вспыхнула на краю брони, а частью на земле. С небольшим пламенем и дымом танк перескочил через окоп. Бойцы тут же поднялись со дна. Михаил метнул еще одну бутылку, а Матющенко бросил гранату. В танке произошел взрыв. Второй танк не пошел на окоп. Он свернул в сторону, к автоматчикам, куда приближались и другие машины.

В те минуты, когда шла борьба с вражескими машинами, остатки пехоты, отрезанной от танков, несколько раз пытались прорваться к окопам. Но каждый раз они останавливались автоматчиками Пуказова, винтовочным огнем разведчиков.

Пока разведчики добивали танковые экипажи, Пуказов заметил, что к их окопам из-за задних машин незаметно стала продвигаться группа немецких автоматчиков. Он приказал Луханину с группой бойцов приблизиться к окопам разведчиков. Пуказов сказал:

— Истребляйте автоматчиков. Их нельзя допустить к разведчикам. Почиталкин, следи за этим.

Между тем немецкие автоматчики, ведя огонь на ходу, прикрываясь танками, быстро приближались к окопу разведчиков. Пуказов скомандовал:

— Огонь! Сильнее огонь, ребята!

Дружно заговорили советские автоматы. Но и немецкие автоматчики усилили огонь, стремясь прорваться к окопам разведчиков, что было опасно. Разведчики не могли противостоять врагу с автоматическим оружием. Ведь у них были одни винтовки.

По указанию Пуказова его автоматчики открыли отсекающий огонь и заставили вражеских автоматчиков отступить от окопов разведчиков. Они укрылись за танками и продолжали вести бой. Поединок продолжался.

Пуказов увидел немецкого офицера, который, размахивая руками, подгонял своих автоматчиков. Старшина мгновенно пустил очередь по нему. Офицер свалился. Но вот еще четверо спешат на помощь остальным. Он нажал на спусковой крючок и скосил всех. В этой вечерней схватке Пуказов уничтожил более десятка фашистов.

Метко разили врагов и автоматчики его взвода. Иван Ряшенцев истребил до двух десятков фашистов, Фахрий Гайнудинов — восемнадцать. Около десятка уничтожил командир отделения Петр Почиталкин. Бойцы Николай Пьяночкин, Иван Тимофеев, Николай Власкин, Никифор Ивус истребили почти полсотни гитлеровцев.

Автоматчики Пуказова спасли положение. Они не допустили прорыва врага к окопам. В этом их большая заслуга. Верно говорили сталинградцы: «Друг за друга стой — и выиграешь бой».

В старину говорили: «Один в поле не воин», сталинградцы добавили: «а вдвоем с товарищем — целый взвод». Их поговорки подтвердились на россошинской высоте.

Но едва автоматчики расправились с вражескими пехотинцами, как и им пришлось сразиться с танками. Заметив, что из окопа, где находились автоматчики Пуказова, советские воины ведут беспощадный огонь по немецкой пехоте, три вражеских танка решительно свернули в их сторону.

Один из танков двигался в том направлении, где находился Пуказов. Мужественно наблюдал он, как все ближе и ближе подходила к нему машина. Казалось, он собирал свои силы, точно готовился к какому-то необычному прыжку, чтобы преодолеть необыкновенно сложный барьер.

В предыдущих боях у Малой Россошки взвод автоматчиков понес большие потери. В самый разгар боя, когда выбивали из хутора только что ворвавшегося туда противника, пал и командир взвода лейтенант Гущин. В этот критический момент, когда взвод остался без командира, Дмитрий Пуказов крикнул:

— Принимаю командование на себя!

Бойцы знали Пуказова как мужественного воина и приняли эти его слова как должное. Ввиду больших потерь бойцы взвода были сведены в отделение, командиром которого Пуказов назначил старшего сержанта сибиряка Петра Почиталкина — человека твердого характера и ясного ума…

И вот теперь Пуказов ждал танк, что шел прямо на его окоп. Когда он приблизился, Дмитрий бросил в него противотанковую гранату, а вслед за ней бутылку с горючей смесью. Грохнул взрыв, вспыхнуло пламя на башне машины. Вздрогнув, она остановилась.

Второй танк, что шел рядом, таким же метким ударом сокрушил Фахрий Гайнудинов. Третья машина свернула в сторону. Вражеских танкистов, выскочивших из машин, тут же истребили автоматчики.

Вскоре бой замер. Восемь бронированных машин было уничтожено разведчиками и автоматчиками. Остальные откатились назад, в район ржаного поля. Отдельные из них пятились задом. Три или четыре танка подбили из противотанкового ружья связисты.

В вечерней тишине был хорошо слышен рокот моторов и лязг гусениц отходящих танков. Вместе с ними уходили и остатки вражеской пехоты. На поле боя осталось много трупов гитлеровцев. Вопреки правилам фашисты их даже не подобрали.

Сразу после боя командиры отделений собрались вместе и стали думать, что предпринять дальше. Все сошлись на том, что следует использовать вечернее время и отойти с высоты, чтобы соединиться со своим полком или найти штаб дивизии. Ждать из штаба отошедшего полка каких-либо распоряжений в той обстановке, в которой оказались защитники высоты, было безнадежно.

Исходили из того, что по вечерам, а тем более в ночное время фашисты боевых действий не вели. Сидеть до утра и ждать нового их нападения не имело смысла. Люди находились без пищи, без воды. Таял и запас боеприпасов.

Пока шел разговор, делались выводы и люди искали выход из положения, прошло около часа. Командиры отделений сообщили свои предложения Ковалеву. Тот, подумав немного, согласился с их доводами, назначил час времени для сбора и отхода.

Но… не суждено было осуществиться этому.

Таежные слухачи Семен Калита и Николай Пьяночкин, несшие службу наблюдения, сообщили о приближении танков.

Все притихли и услышали гул моторов и лязг гусениц. Танки двигались широкой полосой из ржаного поля, что находилось за соломенными стогами.

Танки не прошли

Затихло сраженье. Враги не прошли.

А тридцать три в битве неравной

Бессмертную славу себе обрели

На этом кусочке советской земли,

С гражданской войны легендарной.

Немецкие подразделения с наступлением темноты боевых действий обычно не вели. А тут нарушили правило. Очевидно, старшее командование потребовало новой атаки, чтобы во что бы то ни стало пробиться по намеченному маршруту к Сталинграду. Ведь отсюда до города оставалось каких-нибудь тридцать километров. Остановка не входила в планы и расчеты гитлеровского командования. И вот к высоте шла новая группа танков. Третья атака! Вернее, вторая.

Ведь первый выход танков к высоте, собственно, не был атакой. Это было обычное движение машин в колонне по заранее намеченному маршруту. Днем в этом районе летал вражеский разведчик «Фокке-Вульф», прозванный воинами «рамой». Видимо, он и помог определить маршрут, по которому должны пройти танковые колонны. Неожиданно танковая колонна, двигавшаяся к Малой Россошке для выхода на дорогу в Сталинград, напоролась у высоты на ожесточенное сопротивление. Гитлеровцы вынуждены были вступить в «незапланированный» бой.

Целеустремленный же штурм высоты начался со второй атаки. Об этом свидетельствует усиление танков десантами и пехотинцами.

После неудачи противник мог пойти в обход высоты по другой дороге. Но, вероятно, трасса не была изучена и враг не решался идти иным путем, чтобы не подвергать себя излишнему риску. Но об этом мы не знаем. Можем лишь предполагать исходя из хода событий.

…Итак, началась новая атака. Когда танки выдвинулись на рубеж, защитники высоты заметили некоторые изменения в боевом порядке подразделений противника. Если раньше машины шли в группе, концентрированно, то теперь они двигались развернутым строем. За танками шла пехота, на этот раз мелкими группами, более сгущенными на флангах. Это означало, что противник намерен захватить высоту в клещи или, сковав один фланг, прорваться на другом.

Ковалев и Пуказов решили вновь сосредоточить усилия на отсечении пехоты от танков. Защитники высоты не знали, что в новой группировке было уже несколько огнеметов.

Когда противник приблизился, автоматчики и разведчики вновь открыли огонь по пехоте и дружными усилиями отсекли ее от танков.

Стало уже темно, когда первые машины подошли к окопам. Ковалев и Пуказов зорко наблюдали за действиями танкистов.

Заметив, что передние машины движутся к центру окопов разведчиков, Ковалев переместился во второе отделение к Пасхальному. На ходу предупредил бойцов:

— Из окопов не высовываться. Пусть танки проходят. Гранаты и бутылки бросать в заднюю часть. Так вернее. И экономнее. Бутылки надо беречь.

Это решение замполита основывалось на боевом опыте. Выяснилось, что больше всего поражено танков за тыльным бруствером.

…Первый танк, приблизившись к окопам разведчиков метров на пятьдесят, круто повернул в сторону и направился на левый фланг, к окопам автоматчиков. Туда двигались и другие машины. Враг обходил высоту с левого фланга. Почему? Отсюда ближе и удобнее выход на дорогу, ведущую в Сталинград.

Танк, что свернул в сторону, перескочил окоп и испустил густую струю огня, опалив бруствер и его противоположную сторону. Земля задымилась, стала черной. Но бойцов там не было. Сразу же по следу этого танка проскочил и второй, также испустивший струю огня.

Пуказов передал по цепи:

— Немцы пустили огнеметы, будьте осторожны. При приближении танков держитесь ближе ко дну и прижимайтесь к стенке. Передайте Ковалеву.

Едва первые танки-огнеметы проскочили окоп автоматчиков, Лаврентий Луханин и Петр Почиталкин, находившиеся поблизости, метнули им вслед зажигательные бутылки. Обе машины вспыхнули, ярко освещая зеленовато-фиолетовым огнем окружающую местность.

Но вот идут еще два танка. Не замедляя хода, приблизились к окопам. Николай Власкин хотел было вскочить ногой на нишу и бросить гранату, но Пуказов остановил его окриком:

— Куда? Стой! На дно!

Стремление Николая было понятным. Он хотел внести свою долю в борьбу с фашистскими танками. Но малый рост не позволял бросать гранаты и бутылки со дна окопа.

…Вражеские бронированные машины надвигались на окопы автоматчиков.

Один из танков перескочил через окоп. Но ушел недалеко. В него полетело несколько гранат и бутылок, которые метнули Никифор Ивус и Прокоп Мельник. Танк запылал.

Младший сержант Прокоп Мельник в начале боя на высоте был во взводе разведчиков вместе с Рудых, на самом левом фланге окопа, примыкающего к автоматчикам. Потом он переместился к Ивусу, находившемуся с ним по соседству.

Рядом вспыхнул второй танк. В горячке боя никто не заметил, кто его поразил.

Из подожженных танков начали выскакивать фашисты. Одни вылезали через люк, другие — через запасный выход, снизу. Они открыли огонь по советским воинам. Разгорелась ожесточенная схватка. Она длилась несколько минут и закончилась победой советских автоматчиков.

Стреляя по фашистам, Николай Черноус вдруг почувствовал ожог. Он поднял потяжелевшую руку и увидел кровь, проступающую сквозь рукав гимнастерки. Товарищи наскоро перевязали рану, и он продолжал стрелять.

К окопам автоматчиков приблизились еще два танка. В них полетели гранаты и бутылки, брошенные Пьяночкиным и Ряшенцевым. Один уткнулся в какую-то яму, вышел из строя. Другой продолжал двигаться. Луханин бросил гранату, но она не достигла цели. Проскочив через окоп, танк выпустил огненную струю. Она охватила часть окопа, где людей не было, лишь краем задела гимнастерку Фахрия Гайнудинова. На помощь ему подоспели товарищи и потушили землей дымящееся место.

Едва танк перескочил окоп, как Власкин метнул в него бутылку с горючей смесью. Пуказов добавил еще одну. Но он продолжал двигаться. И Пуказов, и Власкин недоумевали: «Не ужели не поразили?» Но потом на нем показался дымок, а затем произошел взрыв. Взорвался бензобак. Высоко к небу поднялись языки пламени и копоти.

В это время фашисты подожгли соломенные стоги. В темноте они ярко горели, освещая местность танкам. Но гитлеровцы допустили ошибку.

Наши воины при свете горевших стогов заметили, как отдельные мелкие группы пехотинцев и автоматчиков стремились проскочить к окопам. Ведь стоги горели в тылу атакующих: и танки, и люди были хорошо видны.

— Огонь, огонь по пехоте! — командовал Пуказов.

Под губительным огнем вражеские стрелки повернули вспять.

А потом к окопам автоматчиков снова приблизилось несколько машин. Они вели огонь из пулеметов, стремясь подавить огонь автоматчиков, наносивших большой урон вражеской пехоте. Автоматчики встретили машины противотанковыми гранатами.

Несколько танков прорвалось к разведчикам, где находилось отделение Пасхального. Здесь снова разгорелась жестокая схватка с бронированными машинами. Пасхальный, а затем Прошин, Мезенцев, Черноус бросили в них несколько гранат. Их взрывами на одном из танков был поврежден пулемет, на другом — покорежена броня на правом борту. Подошли еще две машины. По всему было видно, что танкисты решили сделать теперь рывок на правом фланге.

Один из танков проскочил окоп и испустил струю огня. Некоторым бойцам обожгло руки. У Владимира Пасхального оказались опаленными волосы, задымилось обмундирование.

В бою иногда в самом обыкновенном человеке разгорается искра геройства. Вспыхнув в критический момент, эта искра будит в нем благородные порывы, поднимает на такие дела, в которые он потом и сам не верит.

Таким оказался Владимир Пасхальный, командир второго отделения взвода разведки, — дальневосточник, рабочий рыбокомбината бухты «Преображение», которому в боевой обстановке исполнилось тридцать три года. Его уважали командиры, любили бойцы за богатый жизненный опыт, за отвагу и отеческую заботу о подчиненных.

Не обращая внимания на горевшую одежду, Владимир вскочил со дна окопа и одну за другой бросил вслед огнемету две бутылки. Башня воспламенилась.

А с запада на его окоп надвигалась еще одна бронированная громада. Из-за нее трещали очереди автоматчиков. Пасхальный подбил гранатой и этот танк. Бойцы расправились с автоматчиками.

У Владимира тлела гимнастерка. Огонь обжигал тело. Но он не замечал боли. Не до этого: на него наступал третий танк.

Бесстрашный богатырь не дрогнул. Он взял в руку бутылку. Но тут произошло непредвиденное. Соприкоснувшись с горящей одеждой, бутылка, имевшая, видимо, подтеки, задымилась. Из средства защиты она превратилась в смертельную угрозу для самого Пасхального.

Находившийся поблизости Леонид Ковалев подскочил к Пасхальному, перехватил дымящуюся бутылку и, зная, что она вот-вот вспыхнет, мгновенно метнул ее. И вот что удивительно: метнул не для того, чтобы просто отбросить, а в подошедший танк. И попал. Машина вспыхнула и остановилась…

Пасхальный опустился на дно окопа. В это время Семен Калита пробирался по траншее, следя за фашистом, пытавшимся скрыться. Семен увидел Пасхального, у которого дымилась гимнастерка. Он крикнул кому-то из ребят:

— Прикончи вон того фрица!

А сам подбежал к Пасхальному. Уложил его, вынул из чехла лопату и стал засыпать его землей. Огонь стал затухать.

Кронит Пономарев, продвигаясь по траншее, недалеко от себя услышал крик. Обернулся и увидел, что Кондрат Титов трет рукой лицо. Брови у него дымились. Кронит подбежал к товарищу и рукавом гимнастерки стер с его переносицы огонек.

Ожоги от огнеметов получили также Фахрий Гайнудинов, Шахай Башмаков, Андрей Рудых, Василий Матющенко. Им также помогли боевые друзья.

Ранен был в руку Филипп Жезлов. Товарищи перевязали ему рану и одной рукой он подавал гранаты и бутылки.

Каждый сражался как мог, добиваясь победы. И вскоре она пришла. Около двенадцати часов ночи бой закончился. Вражеским танкистам не удалось ни окружить защитников высоты, ни прорваться на дорогу к Сталинграду. С большими потерями они откатились назад.

Тридцать три богатыря обрели в этом бою на россошинской высоте бессмертную славу. Слыхано ли где, чтобы пехотинцы, имевшие лишь стрелковое оружие, вступив в единоборство с броней, вышли победителями в этой неравной схватке? И главное — сами остались живы. Поистине, сердца советских патриотов оказались крепче фашистской стали.

В этом бою советские воины подбили и сожгли 29 танков и уничтожили 153 танкиста и десантника. Убитых пехотинцев подсчитать было невозможно.

Тут надо сделать некоторое уточнение. В то время, описывая во фронтовой печати бой героев, я называл 27 танков — так указывалось и в официальных документах. Но вскоре установили, что было уничтожено 29 танков.

Что же помогло воинам победить в этой неравной битве?

Прежде всего глубокая преданность своей социалистической Родине, великая сила советского патриотизма, личный героизм каждого защитника высоты, священная ненависть к фашистским оккупантам, верность военной присяге, горячее стремление всех до конца выполнить свой воинский долг перед Отечеством и советским народом, перед нашей родной Коммунистической партией.

На подвиг их вдохновляла великая партия Ленина.

Успеху боя во многом способствовало наличие глубоких окопов нарубеже защитников высоты. Не окопайся они как следует, навряд ли смогли бы устоять. Танки определенно смяли бы их.

Важным условием победы было крепкое войсковое товарищество, постоянная взаимовыручка в бою и взаимодействие подразделений при разрозненном расположении.

Были и некоторые объективные обстоятельства, которые, несомненно, содействовали успеху группы.

Скажем прямо, что если бы на высоту ринулось сразу до семидесяти танков, вряд ли ее защитникам удалось выстоять. Но так как противник бросал танки группами, то их удавалось громить по частям.

Может возникнуть вопрос: почему немецкое командование не применило артиллерию, минометы, авиацию?

На этот вопрос ответить трудно. Можно только догадываться, почему так произошло. После прорыва фашистских частей к поселку Рынок на северной окраине Сталинграда 23 августа их артиллерийские и минометные средства были выдвинуты к месту прорыва и они находились на значительном удалении от малороссошинского рубежа.

Авиация противника была сосредоточена на бомбежке Сталинграда и частей 62-й армии. Надо думать, что в то горячее время выполнение каких-то частных задач тактического порядка гитлеровское командование отбросило в сторону.

В те дни мимо Россошки над нашими головами пролетело немало фашистских самолетов к Сталинграду, но ни одна бомба не была сброшена на нашем участке, хотя днем раньше вражеские самолеты бомбили здесь даже небольшие группы и охотились даже за отдельными людьми.

Далее. В районе высоты действовали главным образом средние танки типа Т-38. Защитники высоты обратили внимание на то, что танки не вели почти огня из орудий. Почему так произошло?

Можно предположить, что машины были только сняты с эшелона и направлены к Сталинграду, без боеприпасов. Фашисты, видимо, решили восполнить отсутствие снарядов наглостью в действиях, как это они часто практиковали. Вспомним хотя бы выброшенные красные флажки на танках при появлении колонны перед высотой.

Это, а также некоторые другие факторы в известной мере облегчали защитникам высоты борьбу с танками. Но это ни в коем случае не умаляет величия их изумительного, поистине легендарного подвига. Подумать только: вражеских танков было больше, чем наших воинов!

После боя

Легендарною славой овеяв,

Мы запишем на бархат знамен:

Ковалев, Калита, Евтифеев

И еще три десятка имен…

Бой закончился. Поднялась луна, освещая местность голубым светом. Возле окопов защитников высоты темнели остовы уничтоженных ими танков. Некоторые из них еще дымились, обдавая воинов запахом гари, напоминая о только что происшедшем здесь тяжелом бое.

Было тихо, лишь вдали слышались пулеметные и автоматные очереди, да иногда издалека доносились взрывы снарядов и мин.

За бруствером окопов сверкали светлячки и пели свои песни неутомимые сверчки. Своей трелью они как бы воспевали славный подвиг богатырей, бодрили их.

А что же богатыри?

Им было не до песен. Как всегда после боя, большого нервного и физического напряжения, хочется прикоснуться к родной матушке-земле и хоть немного отдохнуть, свернуть цыгарку, молча перевести дыхание. В общем, остыть от невероятного напряжения, уже спокойно оценить все, что произошло.

Когда бой затих, Леонид Ковалев, весь мокрый от пота, устало опустился на дно окопа рядом с Мингалевым и минут десять находился в каком-то оцепенении. Ему было не до слов, как и Мингалеву. Им страшно хотелось пить, но воды ни у кого не было.

В эти первые минуты затишья в окопах молчали все.

Прислонившись к стенке окопа, сидел, закрыв глаза, Пуказов.

— Старшина! — вдруг окликнул Пуказова подошедший Луханин. — Ты отдохни малость, а я пойду на левый фланг и понаблюдаю. Как-никак ночь наступила. Без наблюдения нельзя. Сначала я подежурю, а потом Почиталкин меня сменит или еще кто.

— Дело говоришь, Лаврентий, — ответил Пуказов. — Без наблюдения нельзя. Мы ведь как на необитаемом острове…

И Луханин встал на пост. Он был очень чутким на слух. А в ночное время это было очень важно. Поэтому Пуказов так одобрительно и отнесся к его предложению…

Ковалев вскоре поднялся, посмотрел на запад в сторону противника и сказал Мингалеву:

— Надо и нам наблюдателя поставить. Кто у нас лучший слухач?

— Думаю, надо Калиту поставить.

— Ну, тогда распорядись.

И два лучших слухача из разведчиков и автоматчиков выдвинулись на фланги окопов.

Командиры взводов стали проверять наличие людей. Оказалось, что все были на месте. Тот факт, что никто не пал в бою, удесятерял гордость и радость защитников высоты. Давайте познакомимся с некоторыми из них.

…Украинская земля щедра на хлеб. Но семья Ковалевых была многодетной и жила впроголодь. В 1907 году они решили податься на Дальний Восток, в Приморье. Но и здесь, несмотря на бескрайние земли, безлошадное хозяйство Ковалевых постоянно находилось в нужде. В тринадцать лет Леониду пришлось оставить школу и пойти пильщиком леса.

— Когда тянул поперечную пилу, — вспоминал Леонид, — темнело в глазах, ныла спина, огнем горели руки с кровяными мозолями на ладонях.

Весной он уходил на сплав леса. Эта работа была еще более тяжелой и очень рискованной. На таежных, коварных реках много порогов, перекатов, изгибов. Сплавщик постоянно находится в напряжении. Зато вырабатываются такие качества, как сноровка, ловкость, выносливость.

Леонид одним из первых в селе вступил в комсомол. Это время было периодом острой классовой борьбы. В районе Вангоу против революционного преобразования деревни, защищая кулаков, выступили бандитские контрреволюционные шайки. Многие активисты погибли от их рук. В отряде по уничтожению банд сражался и Леонид Ковалев.

Когда в селе стал организовываться колхоз, отец Ковалева первым вступил в него. Началась новая жизнь. Леонид очень гордился тем, что его село было переименовано в село Лазо — по имени героя гражданской войны.

Ковалева комсомол бросал на важные участки хозяйственного и культурного строительства, от чего он никогда не отказывался. Работал на лесозаготовках, почтальоном, а после окончания финансовых курсов стал заведующим сберегательной кассой на рыбокомбинате.

Грянула война. На другой день после ее начала Ковалев явился в военкомат. Военком сказал:

— Идите и занимайтесь своим делом. Когда нужно — призовем.

Несколько раз пытался Ковалев попасть на фронт, но каждый раз его попытка оканчивалась неудачей.

Наконец в марте сорок второго мечта Леонида осуществилась. Его призвали в армию.

Прибыв в 1379-й стрелковый полк, он с радостью узнал, что в эту часть попали и его сослуживцы по рыбозаводу Владимир Пасхальный, Николай Власкин, Николай Пьяночкин, Семен Калита и другие.

…Алексею Евтифееву шел уже тридцать первый год. Он прошел большую жизненную школу. Вначале, по семейной традиции, он пошел в связисты — стал письмоносцем. Потом подался в школу фабрично-заводского ученичества в Красноярске, где овладел профессией токаря по металлу. После работал в мастерской совхоза. Когда отслужил свой срок в армии, его направили на комсомольскую работу. Приняли в партию. Накануне войны Евтифеев был инструктором райкома партии. Так что воспитывать людей ему было не впервые.

…Перед моими глазами и сейчас стоит, как тогда, в военную пору, широкоплечий, кряжистый, с широким мужественным лицом сибиряк из омской деревни Славинки Дмитрий Пуказов — ровесник Октября. Рос он сметливым парнем, любил ходить на дерзкие дела в тайгу, закалял свою волю, искал романтику.

Однажды Иркутский леспромхоз вызвал охотников сплавить по реке Китой большое количество шпал. Надо было переправить их на расстояние в полтораста километров по быстрой и холодной реке, на которой было много порогов и камней. Не все согласились на такое рискованное дело.

А вот Дмитрий Пуказов, которому только перевалило за шестнадцать, с группой таких же, как он, сверстников, взялся за дело, обещал выполнить задание.

Руководители леспромхоза не совсем доверчиво отнеслись к его обещанию.

— Дело серьезное, — говорили ему. — У тебя опыта нет. Боимся мы за тебя. Договор заключим, а вдруг неустойка? Что тогда?

— У страха глаза велики, — заметил Дмитрий. — Раз говорю, значит, сделаю.

Поверили. За месяц двадцать тысяч шпал было доставлено на место. Пуказов и его товарищи совершили поистине трудовой подвиг.

Я спросил Дмитрия, почему он и его товарищи так старались? Он объяснил это очень просто:

— Надо было. Дороги строились. Вот и сделали.

В 1937 году местные органы власти по наказам избирателей решили разобрать две церкви в Беликтуе. Кирпич был нужен для хозяйственных построек. Долго искали охотников. Церкви-то высоченные. Опасно было. Никто не брался.

И вот три брата Пуказовых и еще трое сибиряков взялись за это трудное дело.

— Я полезу на самую высоту, — говорил старшему Дмитрий. — Интересно посмотреть на округу оттуда да познакомиться с господом богом.

Посмеялись тогда, а Дмитрий и вправду первым поднялся вверх, потом рассказывал о своих наблюдениях. Вот таким был Дмитрий: смелым, храбрым, бесстрашным.

…Андрею Григорьевичу Рудых было уже 32 года. Родом он из Казахстана. Его отец в годы гражданской войны, вступив в партию, геройски сражался с врагами Советской власти. Белогвардейцы, изловив его, избили шомполами до смерти. Своих товарищей он так и не выдал.

На руках матери осталось пятеро детей. Старшим был Андрей. Семья крайне нуждалась. Чтобы помочь матери и заработать на кусок хлеба, он пошел в батраки. Когда началась коллективизация, Андрей первым вступил в колхоз, стал трактористом, вступил в партию. Потом ему доверили полеводческую бригаду, и много лет перед войной он работал в этой должности, сделав свою бригаду самой передовой в колхозе. На фронт его провожали всем селом, желали боевых успехов в борьбе с фашистами.

В полку его назначили командиром отделения взвода пешей разведки. Бойцы под его командованием сражались отважно. Но в последних боях отделение понесло большие потери, и Рудых очень переживал утрату боевых товарищей. Теперь с ним оставались два дальневосточника: Филипп Жезлов и Шахай Башмаков. Он уважал обоих за храбрость, хладнокровие и отвагу. Комсомолец Башмаков был его надежной опорой. Филипп Жезлов часто рассказывал Рудых о своем отце — участнике гражданской войны, за которым охотились белогвардейские банды и хотели его убить, но пограничники увезли всю семью через озеро Ханко в район Спасска, чтобы спасти героя-коммуниста, его семью. Рассказы Филиппа волновали Андрея. Так схожи были судьбы их отцов. И вот теперь они сражаются с фашистами, которые хотят уничтожить то, что завоевали их отцы. Их ненависти к захватчикам не было предела.

…Сергей Прошин был рослым, хорошо сложенным парнем. Он прошел суровую школу жизни в деревенском труде. У него было семеро братьев и сестер. Одной обуви на них невозможно было напастись, ходили в лаптях. И название деревни свидетельствовало о том, что рязанская беднота жила плохо. Деревня так и называлась — Плохово.

Сергей рос смелым, общительным. Восьми лет пас ночью лошадь. По-мальчишески отчаянный, нередко расплачивался за свои поступки. Как-то начал ловить воробьев и упал с четырехметровой высоты. Покряхтел, поднялся и молча похромал со двора. Лишь бы никто не заметил его слез…

После окончания школы работал в колхозе. Правление выдвинуло парня бригадиром полеводческой бригады, и он оправдал доверие. Его бригада всегда была впереди.

Когда началась война, Сергей с товарищами стал ходить на военные занятия. Все время рвался на фронт.

В тех местах, где жил Прошин, когда-то гремела знаменитая Куликовская битва, в которой русские разбили татар. Увлекшись историей в школьные годы, он читал книги о подвигах русских богатырей. В детские годы он любил сказку А. С. Пушкина о царе Сатане, в которой великий русский поэт воспел подвиг тридцати трех русских воинов, готовых всегда выступить на защиту русской земли от иноземных завоевателей. В минуту затишья перед боем он вспомнил об этой сказке и подумал про себя: «Скажи, как получилось. Как в сказке!» Добродушно усмехнулся. Ведь и на высоте их осталось тридцать три.

Вспомнилось ему, что и здесь, в Придонье и Приволжье, немало исторических мест, связанных с борьбой русского и советского народа за свою свободу и независимость. Здесь проходила вольница Степана Разина и Емельяна Пугачева, сражались с белогвардейцами полки Клима Ворошилова, конница Семена Буденного.

…Павел Деньдобров, как и Прошин, тоже вырос в деревне, только в белорусской. Рано пошел зарабатывать на хлеб. Став комсомольцем, уехал по путевке комсомола на освоение Дальнего Востока и работал там на шахте Угольной.

…Николай Семенович Власкин родился в 1913 году в Пензенской области в семье крестьянина-бедняка. Его отец в борьбе за Советскую власть погиб в первый год Октябрьской революции. Семья Власкиных в числе первых вступила в колхоз, в котором хорошо трудился и сам Николай. Потом по призыву Родины уехал на Дальний Восток и работал на рыбных промыслах в бухте «Валентин», откуда и прибыл в нашу дивизию.

…Из бухты «Преображение» Лазовского района в дивизию прибыл и Николай Федорович Пьяночкин, работавший рабочим на рыбокомбинате вместе с Леонидом Ковалевым. Он был старше Власкина на один год.

…Одногодком Власкина был Иван Михайлович Ряшенцев, родившийся в Тамбовской области, откуда его родители переехали на Дальний Восток. Ряшенцев работал на многих предприятиях в Спасске-Дальнем. Отслужив положенный срок в армии, вернулся домой, налаживалась жизнь, но война оборвала ее.

Кроме Пуказова среди автоматчиков были еще два ровесника Октябрьской революции: Н. С. Ивус и К. Ф. Пономарев.

…Никифор Ивус родился в Брянской области. В тридцатом году его отец по призыву партии уехал с семьей на освоение Дальнего Востока. Трудно было отцу прокормить семью в девять человек, и потому Никифор, как старший, рано начал трудовую жизнь. Он работал на лесозаготовках, а потом в колхозе, в полеводческой бригаде. Умер отец, и забот у него прибавилось. Надо было не только обеспечивать семью, на и воспитывать, поднимать несовершеннолетних.

Но грянула война, и Никифор пошел в армию. Вслед за старшим братом ушли на фронт и его младшие братья Фрол и Иван, а младший брат Иван с десяти лет был воспитанником полка, вырос до полковника. Одно замечание о фамилии. Во многих фронтовых документах написано: «Иус». Родные поправили. Правильно писать «Ивус».

…Кронит Пономарев — из бедной крестьянской семьи, из Свердловской области. В честь десятилетия Октября в селе Харлово возникла коммуна под названием «Гигант». В числе первых в нее вступил отец Кронита. Коммуна пережила много трудностей, и на ее базе возник колхоз. По совету отца Кронит окончил курсы трактористов и был первым механизатором на селе. Вступил в комсомол. Потом его призвали в армию, служил на Дальнем Востоке. Кончался срок службы, и Кронит мечтал вернуться к мирному труду. Но не удалось ему «посидеть у сосен уральских и берез раскидистых», как он писал, и проехал мимо своего родного села на фронт.

Фахрий Гайнудинов родился в Башкирии в крестьянской семье в шестнадцатом году, а Иван Тимофеев — в г. Лесозаводске в Приморье. Ему было двадцать четыре года. Как и Пономарев, они проходили службу в армии и из своих частей были направлены в дивизию.

Девятнадцати лет в дивизию прибыл и Василий Яковенко — самый молодой во взводе автоматчиков, родом с Черниговщины.

…Командир сводного отделения автоматчиков старший сержант Петр Петрович Почиталкин родился на Алтае в четырнадцатом году в крестьянской семье. Его отец в числе первых вступил в колхоз. Окончив сельскую школу, Петр трудился в колхозе, помогал семье. Во время службы в армии окончил курсы младшего комсостава, стал сержантом, командовал отделением. Только вернулся из армии, началась война. Он добивался отправки на фронт. Наконец просьба его была удовлетворена, и он оказался в нашей дивизии.

Петр Почиталкин был незаурядной, обаятельной личностью. С ним всегда приятно было поговорить. Скромный, тихий, уравновешенный, он не любил говорить о себе, а больше всего говорил о людях, которые его окружали, и прежде всего — о хороших.

О Лаврентии Луханине следует сказать особо. Прошлое всех бойцов взвода автоматчиков, как и взвода разведчиков, не вызывало никаких сомнений. Все они честно работали на заводах, фабриках, промыслах, в колхозах и совхозах, а некоторые на руководящей работе.

И только Луханин до войны несколько лет просидел в тюрьме. Попав под влияние окружавших его дурных людей, он занимался воровством, потом принял участие во взломе денежного ящика в банке, избил милиционера. В конце концов был пойман. Вернулся из тюрьмы перед началом войны и добровольно изъявил желание пойти на фронт.

С первых дней войны он был на фронте. Увидев чудовищные преступления гитлеровцев, Лаврентий возненавидел фашистов и сражался геройски. В короткий срок дослужился до звания старшины.

Не раз он ходил во вражеский тыл, доставал ценные сведения, крепко разил врагов из своего автомата. Как-то, вспоминая свое прошлое, он с горечью сказал:

— Плохо вел себя, очень плохо. Но я возмещу Родине за доверие, которое она мне оказала.

Свое слово он держал. Автоматчики с уважением относились к нему, как бывалому воину, очень внимательно прислушивались к его советам.

Вот и на высоте, в неслыханной схватке, он проявил себя геройски, истребил много фашистов и в числе первых во взводе уничтожил вражеский танк.

…После короткого затишья молчание в окопах было прервано. Люди стали рассуждать о том, что они сделали. Постепенно собрались все в одном, самом глубоком окопе.

— Ну, что хлопцы, повоевали? — первым нарушил молчание Андрей Рудых. — Чего носы повесили? Или недовольны чем? Или невесело вам?

— Было дело под Полтавой, — проговорил еще кто-то.

— Не под Полтавой, а под Россошкой, — поправил Кондрат Титов.

— Скажу по совести, ребята, первый танк я поджег со страха, — признался Василий Матющенко. — Как увидел, сколько танков идет, подумал: «Ну, конец!» Когда вы приняли решение не отступать, а принять бой, показалось, что, наверное, я один такой трусливый, и решил держаться как все.

— А ты, Вася, почаще так трусь, как в этом бою. У тебя неплохо получается, — заметил Виктор Мезенцев.

— Это что, — вмешался в разговор Михаил Толкачев. — А моего земляка Павла страх даже вылечил.

— Ну зачем так говоришь? — запротестовал Павел.

— Верно, верно, — настаивал Толкачев. — До боя у него живот болел. Как начался бой, гляжу, Назаренко поднялся и винтовку схватил, стрелять начал. Куда болезнь девалась?

— Да не от страха я начал стрелять, — обиделся Назаренко.

— Верю, верю, Павлушка. Я пошутил, — уже серьезно сказал Толкачев.

— А хоть и от страха! Что ж тут такого! — вступил в разговор стоявший рядом наблюдатель Семен Калита. — Парень он молодой. Помирать-то кому охота. Вот, помню, до войны сочинение Макаренко читал. Что писал? Что храбрый не тот, кто не боится, а тот, кто умеет свою трусость победить. И верно писал. А вы думаете, я не боялся? Вот побожусь, если хотите. И в тайге, когда ходил на медведя, тоже боялся. Ну, конечно, тайгу нельзя сравнивать с фронтом. Тут дело серьезнее. И никому не поверю, кто говорит, что в бою не было страха. Но страх страху рознь. Как понимаю, одного страх ведет к мысли, что он должен сделать, чтобы преодолеть его. Так вот со мной случилось. А другого страх ведет в кусты…

— Правильно говоришь, Семен, — поддержал друга Кондрат Титов. — Тут надо так сказать: если бы мы струсили и побежали — конец бы нам был. Конечно, поначалу страха все набрались немало, а потом все же собрались с духом, опомнились, пошли на риск. А он, вишь, как обернулся? Живы все остались.

— Когда ехал на фронт, все думал, как буду воевать, — вмешался в разговор Николай Власкин. — Вот, скажем, насчет танков. Рассказывали ребята в вагоне, что они давят людей беспощадно. Знамо, фашист есть фашист. Все вопросы командиру задавал о том, как бороться с танками. Ребята меня даже профессором прозвали. Проведет командир беседу и спрашивает: «Вопросы есть?» Тут ребята шушукаются, толкают меня в плечо: «Давай, профессор Власкин». Ну, я задавал вопросы, не стеснялся. Однажды прямо спросил, как уберечься от танков, самолетов, снарядов и мин. А командир мне в ответ: «Береги лопату». Признаться, лопату я не любил. Про себя думал: «На кой черт она мне нужна, только тяжесть лишняя». А пришлось все же полюбить ее. Разве не верно, что глубокие окопы спасли нас. Из своего глубокого, окопа я и танк поджег. Лопатой спасался от пуль. Выглянешь из окопа, наблюдая, поставишь ее наискосок у лица, пули дзинь, дзинь — и отлетают. Из своего окопа я шестерых гитлеровцев уложил. Большое дело — лопата. Прав был командир, что совет мне такой дал.

— Николай правильно говорит, — поддержал Власкина его тезка Пьяночкин. — Я тоже не любил лопату, но здесь она очень здорово меня выручила.

Беседа, неожиданно развязанная коммунистом Андреем Рудых с простых слов, помогла людям излить свою душу, высказаться после пережитого во время боя, оценить свое поведение.

— Ну а теперь, друзья, — сказал Рудых, — давайте подведем итог того, что каждый сделал в бою. Вот мне в содружестве с Башмаковым удалось уничтожить один танк. Кроме того, истребил трех танкистов.

Разговор оживился.

Каждый стал отчитываться перед товарищами, выяснилось, что разведчики вывели из строя полтора десятка машин, автоматчики — восемь.

Три танка уничтожил Владимир Пасхальный. По два танка истребили Леонид Ковалев, Михаил Мингалев, Василий Матющенко, Сергей Прошин и Дмитрий Пуказов. По танку вывели из строя Семен Калита, Петр Почиталкин, Виктор Мезенцев, Лаврентий Луханин, Фахрий Гайнудинов, Николай Власкин. Несколько танков было уничтожено в результате совместных действий Рудых и Башмакова, Пьяночкина и Ряшенцева, Ивуса и Мельника, Мингалева и Титова, Матющенко и Толкачева, Прошина и Черноуса.

Все воины активно содействовали успеху, в том числе и те, кто подавал гранаты и бутылки.

— Скажу так, — заключил Андрей Рудых, — что мы с гордостью можем смотреть друг другу в глаза и доложить партийному бюро полка, политотделу и командованию дивизии о том, что с честью выполнили приказ Родины, не пропустили танки врага к Сталинграду.

К разведчикам и автоматчикам подошли связисты Алексей Евтифеев, Георгий Стрелков, Егор Хоржевский, Михаил Кондратов и Николай Юрпалов. Связисты в этом бою подбили из противотанкового ружья 6 танков, истребили 18 гитлеровцев.

Когда появились вражеские танки, Евтифеев залез на бруствер. Его скрывал высокий бурьян.

Он залег за бронебойку. Рядом с ним улегся Стрелков, чтобы подавать патроны.

Первый выстрел у Евтифеева получился неудачным. Нервничал. Схватил рукоятку затвора, а поднять ее не может. Заело. Пришлось малой лопатой легонько подбить ее вверх. Это помогло. Извлек стреляную гильзу из казенника. Вторым выстрелом он поразил танк. На нем показался дымок и он остановился. Патроны были бронебойно-зажигательные.

После нескольких выстрелов у Алексея отбило плечо — отдача у ружья сильная, и надо иметь немалую закалку, чтобы ее выдержать. У бронебойки залег Стрелков. Первые выстрелы у него были тоже неудачными, но потом приноровился и поразил два вражеских танка. И тоже отбил плечо. Осталось всего пять патронов. Их использовали потом Кондратов и Хоржевский, когда стреляли по танкам, шедшим на разведчиков.

…Наступила глубокая ночь. Все были голодны. Запасы продовольствия иссякли. Не было воды, а всех мучила жажда. Командиры взводов подсчитали боеприпасы: их оставалось совсем мало. Никаких признаков подразделений полка, находившихся поблизости, не было. В такой обстановке оставаться на высоте бесполезно. И командиры Ковалев, Пуказов, Евтифеев и Стрелков, посоветовавшись, приняли решение на отход к Малой Россошке.

Определили порядок отхода. Впереди шел дозор. Его возглавил разведчик Михаил Толкачев. За ними двинулись отделения разведчиков, автоматчики и связисты.

Немного отошли, как по цепи разнеслось:

— Вода, вода…

Она блестела в ямочках, выдавленных копытами лошадей. Какая же это вода! Но и она была находкой: можно хотя бы смочить горло. Все прильнули к этим ямочкам, и они «высохли».

В это время к воинам присоединилась группа бойцов во главе с офицером из 35-й гвардейской дивизии. Пошли вместе. По дороге старшина Луханин в стороне заметил разбитую повозку. Обшарив ее, обнаружил буханку хлеба. Разделили всем по маленькому кусочку.

Примерно километра через два дозор наткнулся на колодец с журавлем. Все сгрудились вокруг него. Но вот беда — нет ведра. Вместо него приспособили каску и напились досыта.

На рассвете вышли к своим. Штаб дивизии в это время располагался в хуторе Питомник. Защитники высоты расположились вблизи — в хуторе Дубининском. Здесь мы и встретили их…

А теперь расскажу о том, как возникло письмо воинов к сталинградцам, которое сыграло важную роль в мобилизации их на борьбу с танками врага.

Помню, воины уселись, кто как мог, и стали по нашей просьбе писать заметки в газеты о битве с танками. Некоторые взялись за письма к родным.

В это-то время и возникла мысль обратиться от имени героев с письмом к защитникам Сталинграда, рассказать о битве под Россошкой, об опыте борьбы с танками. Воины сгрудились в кучу и начали составлять его текст. Каждый вставлял свои предложения, замечания. Когда письмо было готово, Сергей Прошин сказал:

— Что же это, братцы, мы пишем к воинам всего фронта, а про бойцов родной дивизии забыли. Давайте напишем и им.

Все поддержали Прошина.

В первом письме, опубликованном фронтовой газетой «Сталинское знамя» и газетой 62-й армии «На защиту Родины», говорилось:

«К вам, доблестные защитники Сталинграда, мы обращаем свое слово.

Вот уже в течение месяца идут ожесточенные бои за город Сталинград. Через горы трупов своих солдат и офицеров озверелые гитлеровские банды рвутся к Сталинграду, к берегам нашей великой многоводной реки Волги.

Наша большевистская партия, наш народ, вся наша великая Родина поручила нам не допускать врага к Волге, защитить родной Сталинград.

Выполняя волю советского народа, нашей Родины, большевистской партии, мы, бойцы части товарища Казарцева, устояли против превосходящих сил врага и не пропустили его через свой рубеж обороны на дорогу к Сталинграду.

Нас было 33 человека. Под огнем артиллерии, минометов, под разрывами бомб с вражеских самолетов мы не только устояли, отбили фашистов, но и нанесли немалый урон врагу своим метким снайперским огнем.

Против нас двинулась колонна в семьдесят танков, много пехоты. Слов нет, страшно нам стало. Но, собрав свою волю под командованием наших политруков Л. И. Ковалева, А. Г. Евтифеева и старшины Д. И. Пуказова, мы решили принять атаку танков.

„Умрем, но не пропустим врага, будем драться так, как учит наша партия. Никакой пощады гитлеровским бандитам. Будем стоять насмерть, до последнего патрона!“ — так думал каждый из нас.

И что же? Мы победили! В двухчасовом бою подожгли бутылками с горючей смесью и подбили гранатами 27 фашистских танков, уничтожили свыше 150 гитлеровцев. Остальные танки были рассеяны, пехота врага, шедшая за танками, не вступила с нами в бой и отступила.

В этих боях все наши бойцы показали стойкость и мужество, бесстрашие, смелость и огненную ненависть к врагу.

В особенности отмечаем смелость и стойкость наших политруков Л. И. Ковалева, А. Г. Евтифеева, старшины Д. И. Пуказова, младших сержантов B. И. Пасхального, М. И. Мингалева, младшего лейтенанта Г. А. Стрелкова, красноармейцев C. В. Калиту, С. Н. Прошина, К. К. Титова. Эти товарищи подожгли по несколько танков, уничтожили десятки фашистов. Хорошо дрались с проклятым врагом красноармейцы И. М. Ряшенцев, уничтоживший 20 гитлеровцев, Фахрий Гайнудинов, истребивший 18 фашистов, и В. А. Мезенцев, который уничтожил 10 солдат противника.

Почему мы победили?

Потому, что ненавидели врага всеми силами своей души, горим чувством мести за злодеяния гитлеровских извергов, потому, что ведем справедливую войну, защищаем нашу Родину, наш Сталинград, нашу родную Волгу.

Мы победили потому, что были стойкими, храбрыми, установили железную дисциплину, проявили несокрушимую волю, единое стремление в своих рядах. Почти половину уничтоженных танков подожгло дисциплинированное, стойкое отделение младшего сержанта М. И. Мингалева.

Вот почему, обращаясь сегодня с этим письмом и рассказывая о своих боевых успехах, мы призываем вас, товарищи бойцы, командиры и политработники части товарища Казарцева и других подразделений фронта, следовать нашему примеру и стойко защищать родной Сталинград, священные берега любимой, воспетой в истории реки Волги.

Ни шагу назад!

Проявим все, как один, беззаветную храбрость, стойкость и геройство в борьбе с зарвавшимся врагом.

Разобьем, товарищи, врага на подступах к Сталинграду! Мы имеем все возможности для этого.

Мы призываем вас идти вместе с нами в беспощадный бой за Сталинград, за великую Родину. Будем помнить, что защита Сталинграда имеет решающее значение для всего советского фронта.

Вперед на врага!

Смерть немецким оккупантам!»^[8]

Вместе с этим письмом в редакцию фронтовой газеты были доставлены и заметки воинов, написанные в хуторе Дубининском.

Газета придала должное значение письму и заметкам воинов. На первой странице броская шапка: «Стойко и непоколебимо защищать родной Сталинград, священные берега Волги!». Под ней, ниже заголовка, вместо передовой статьи письмо 33 богатырей. На второй странице снова лозунг: «Защитники Сталинграда! Родина зовет вас сокрушать врага, как сокрушали его тридцать три богатыря». Дан снимок Ковалева, Прошина и Калиты. Под ним стояла моя статья «Как это было».

На другой день фронтовая газета посвятила подвигу богатырей весь номер. На первой странице снова броская шапка: «Отечество требует от всех защитников славного города биться с немецкими оккупантами до последнего дыхания». Газета перепечатала передовую статью газеты «Красная звезда» под заголовком «Отстоять Сталинград!». Вторая и третья страницы были посвящены рассказам участников героической схватки у высоты: Калиты, Ковалева, Прошина, Матющенко, Пуказова, Титова, Власкина, Мингалева, Мезенцева, Евтифеева. Над рассказами воинов на две страницы раскинулся лозунг: «Насмерть бейся, друг дорогой, встань гранитом над Волгой-рекой. Слушай, что говорят герои боя с 70-ю немецкими танками, изучай опыт 33-х, без промаха рази фашистскую броню». В газете был опубликован групповой снимок участников битвы. Была опубликована баллада поэтов З. Каца и М. Талалаевского «Тридцать три».

Смотрю на эти номера фронтовой газеты, и пышет от них героикой тех огненных дней, напоминая многое.

Вскоре подвиг героев стал достоянием не только фронта, но и всей армии, всей страны. О них были напечатаны материалы в «Правде», «Известиях», «Красной звезде», «Комсомольской правде» и других центральных газетах.

В своей публицистической статье «Сталинград», опубликованной в «Красной звезде», Илья Эренбург писал:

«Кто забудет о тридцати трех? На них шло семьдесят немецких танков. Тридцать три не дрогнули. Они уничтожали танки пулями, гранатами, бутылками. Они уничтожили двадцать семь танков. Их было тридцать три человека с простыми русскими именами: Евтифеев, Стрелков, Ковалев, Пуказов… Еще раз русские сердца оказались крепче железа. Если чужестранец нам скажет, что только чудо может спасти Сталинград, мы ответим: разве не чудо подвиг тридцати трех? Враг еще не знает, на что способен русский человек, когда он защищает свою землю.

Можно выбрать друга. Можно выбрать жену. Мать не выбирают. Мать одна. Ее любят, потому что она — мать. Под Сталинградом мы защищаем нашу мать, Россию…»^[9]

После того как в центральной печати появились первые материалы о подвиге героев, Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. И. Калинин прислал телеграмму командованию фронтом с предложением представить отличившихся к правительственным наградам. Военный совет 62-й армии представил в штаб фронта необходимые материалы.

9 сентября мне довелось присутствовать на пресс-конференции у командующего фронтом А. И. Еременко, посвященной боевым действиям под Сталинградом. Рассказав о боях, командующий фронтом подчеркнул особое значение массового героизма советских воинов. В качестве примера он привел подвиг четырех бронебойщиков и тридцати трех богатырей.

Через три десятка лет с волнением я читал в архиве наградные материалы, подписанные А. И. Еременко и членом Военного совета фронта К. А. Гуровым. В представлении к награждению командира 2-го отделения взвода пеших разведчиков младшего сержанта Владимира Исаковича Пасхального, наиболее отличившегося в боях, говорилось:

«В конце августа 1942 года, защищая подступы к городу Сталинграду, 33 отважных героя 87-й стрелковой дивизии на узком участке обороны, не имевшей ни артиллерии, ни естественных преград или препятствий, остановили наступление 70 немецких танков и 27 из них подбили и сожгли противотанковыми ружьями, гранатами и бутылками с горючей смесью, уничтожив свыше 150 фашистских солдат и офицеров.

Младший сержант Пасхальный В. И. был участником этой героической группы, лично уничтожил 3 танка».

От имени Президиума Верховного Совета СССР герой награждался самой высшей наградой Родины — орденом Ленина.

Участники боя были награждены орденами Ленина, Красного Знамени, Красной Звезды, а также медалями «За отвагу» и «За боевые заслуги».

Свою награду — орден Красного Знамени — Семен Калита, первым уничтоживший танк на высоте, получил позднее. Когда вручали ордена, он продолжал битву у Сталинграда и 13 сентября был ранен. Его переправили за Волгу, а затем в Уфу на лечение.

Выписавшись из госпиталя, Калита зашел в палату проститься с товарищами. В углу, на своей кровати, он увидел уже нового раненого. Приподнявшись, тот удивленно спросил:

— Так это ты Калита?

— Да.

— Ты знаешь, что награжден орденом Красного Знамени?

— Нет.

Оказалось, что солдат был наборщиком типографии фронтовой газеты и набирал его фамилию, когда готовился к печати приказ Военного совета фронта.

Возвратившись на фронт, Семен Калита получил орден. А Филиппа Жезлова награда нашла лишь спустя 22 года.

В те дни газета «Правда» в передовой статье «Героический Сталинград» посвятила героям гордые строки:

«Над городом стоит багровый дым пожарищ.

Но выше его вознеслась слава героев Сталинграда. Вся Красная Армия должна брать с них пример!

Немцы пытались с хода прорваться танками к важному участку под Сталинградом.

Путь врагу преградили тридцать три советских воина. Два дня они держали свой рубеж…

Советские богатыри выстояли против 70 немецких танков, сожгли 27 из них, истребили свыше 150 немцев и покрыли немеркнущей славой боевые знамена Родины.

Родина увенчала их заслуженной наградой.

Так надо стоять против вражеских танков…»^[10]

После награждения героев политуправление фронта и политотдел армии направили участников битвы в войска для передачи опыта борьбы с танками врага. По всем дорогам, ведущим к фронту, были выставлены щиты с портретами героев, с их письмом к защитникам Сталинграда, с призывными лозунгами сражаться с танками, как сражались тридцать три богатыря.

Иногда задают вопрос: почему никому из участников битвы не присвоено звание Героя Советского Союза, ведь некоторые из них вполне заслуживали этого. Да, это верно, некоторые воины заслуживали этого. Но нельзя не согласиться с мнением Военного совета армии и фронта. Обстановка, сложившаяся на фронте, требовала немедленного поощрения за подвиг. Представление же к званию Героя Советского Союза несколько бы оттянуло срок поощрения наиболее отличившихся. Вышло бы так, что менее отличившиеся ходили с орденами, а более отличившиеся еще не имели бы их. Это было бы несправедливо. С другой стороны, развернувшиеся боевые действия в Сталинграде не давали возможность медлить с поощрением за подвиг. Командование все это учло. Приказ Военного совета фронта о награждении героев был встречен в войсках горячим одобрением.

Фронтовые поэты посвятили героям битвы много поэтических строк. Вот отрывок из баллады «Тридцать три»:

В Сталинграде

Товарищи, прославим снова —

Матющенко, Калиту, Титова!

Подвиг тридцати трех богатырей стал ярким, мобилизующим примером, маяком для всех защитников волжской твердыни.

Как подвиг двадцати восьми панфиловцев у разъезда Дубосеково под Москвой возвестил начало разгрома врага у столицы, так подвиг тридцати трех предвещал неизбежный провал гитлеровских войск под Сталинградом. Не случайно их тогда назвали пионерами великой сталинградской победы.

В начале сентября обстановка под Сталинградом была очень сложной. Враг всеми силами стремился сбросить наши войска к Волге. Именно в это время был опубликован приказ Военного совета фронта.

«Военный совет, — говорилось в нем, — требует от всех бойцов, командиров и политработников, от всех защитников Сталинграда беззаветной храбрости, стойкости, героизма в борьбе с зарвавшимся врагом…

Вперед на врага! В беспощадный бой, товарищи, за Сталинград, за великую Родину!»^[12]

В окопах и блиндажах, на привалах маршевых рот прошли митинги и беседы, посвященные боевым задачам, выдвинутым Военным советом фронта. Командиры и политработники, коммунисты и агитаторы, разъясняя требования приказа, в первую очередь ссылались на подвиг тридцати трех богатырей, проявивших изумительную стойкость в бою. Газеты помещали пламенные призывы: «Ни шагу назад!», «Танки сдержи ураганом огня! Запомни твердо — горит и броня!».

Публикуя материалы о подвиге тридцати трех богатырей, газета 62-й армии «На защиту Родины» призвала воинов равняться на них в выполнении требований приказа Военного совета фронта. Фронтовая газета, подчеркнув, что подвиг тридцати трех является живым воплощением бессмертных традиций царицынской обороны, выдвинула лозунг сражаться так, как сражались эти славные герои на россошинской высоте.

Первыми откликнулись на приказ Военного совета сами участники битвы у Малой Россошки. Они вновь отличились в боях.

Поясним вначале, что произошло в полосе действий дивизии в конце августа и начале сентября. Части дивизии в районе Россошка оказались на острие вражеского кинжала, пробивавшего коридор к Сталинграду. Внезапный выход дивизии по приказу с хорошо подготовленного рубежа обороны из-под Котлубани ослабил ее боеспособность. Сражаясь 23 августа в открытом поле под бомбежкой авиации, полки дивизии удержали позиции, занятые на исходе дня. Но, оставшись фактически без артиллерии, они не смогли противостоять превосходящим силам противника, бросившего армаду танков на прорыв. С тяжелыми боями части вновь отходили к Котлубани. И вот здесь, южнее Котлубани, враг, обнаружив авиаразведкой отсутствие артиллерийского прикрытия дивизии, нанес удар. Два полка оказались отрезанными на северном, правом фланге дивизии, где потом заняли оборону в районе хутора Кузьмичи. Там был образован второй штаб дивизии, объединив 1378-й и 1379-й полки с приданными средствами.

1382-й полк и спецподразделения дивизии оказались на южном фасе коридора. На воинов этих частей пали тяжкие испытания. Они вошли в ударную группу 62-й армии и вместе с курсантами Орджоникидзевского пехотного училища и 35-й гвардейской стрелковой дивизией мужественно отражали атаки врага в районе Городища, Каменного буерака, Гумрака, Таловой, Александровки, Опытной станции и поселка Сталинградского. Но силы были слишком неравны. Враг подбрасывал все новые и новые резервы. Бои переместились в район поселка Разгуляевка, Сталинградской больницы, а затем поселка завода «Красный Октябрь».

Здесь, южнее поселка завода, сражалось подразделение старшего лейтенанта Г. Носкова из сводного отряда дивизии. В нем оказалось три участника битвы у Малой Россошки — Василий Матющенко, Семен Калита и Кондрат Титов. Воины подразделения, особенно новички, с уважением относились к ним, черпали из их рассказов для себя ценный боевой опыт.

Однажды один из бойцов спросил Титова:

— Как дела?

Незадумываясь, тот ответил:

— Как на высоте!

С тех пор в подразделении и вошли в обиход кондратовские слова. Когда схватка с врагом заканчивалась победой, бойцы говорили:

— Как на высоте!

Теперь герои вместе с другими воинами самоотверженно защищали подступы к главной высоте России — Мамаеву кургану.

Упорно, стойко обороняли свой рубеж бесстрашные воины. Они наносили врагу огромные потери. Но редели и их ряды. В одном ожесточенном бою был ранен Семен Калита. Титов и Матющенко оттащили Семена в безопасное место, а сами снова взялись за оружие. Бой был тяжелым. По приказу подразделение вынуждено было сменить позиции на полсотни метров ближе к Мамаеву кургану. Друзья перевязали рану пришедшего в сознание Калиты и помогли переправить его в медсанбат.

На рубеже осталось четырнадцать воинов.

Тревожно прошла ночь.

Рано утром до двух батальонов гитлеровцев снова ринулись в атаку. Впереди двигались 12 танков. Фашисты шли за ними сомкнутым строем во весь рост. Это была психическая атака.

Ударили бронебойки. Три танка окутались черным дымом. Но враг продолжал наступление. В бой вступили минометы. Их стволы так накалились, что до них нельзя было дотронуться.

Ряды фашистов таяли, но колонна продолжала двигаться. Вот она уже в ста, полсотне метрах, еще ближе…

По команде Носкова раздался первый залп из винтовок, застрочили автоматы, пулеметы. Лотом во врагов полетели гранаты. Оставив у рубежа десятки убитых и раненых, фашисты откатились назад.

Пять раз фашисты в этот день пытались прорваться в Сталинград на этом небольшом кусочке земли и каждый раз с большими потерями отходили на исходные позиции.

Беспримерную отвагу проявили в этом бою Кондрат Титов и Василий Матющенко. Метким огнем они мстили врагу за проклятую войну, за мучения советских людей, за рану Семена Калиты.

В тот день рано утром, сидя в своем узком окопчике, Кондрат Титов наблюдал за противником. Это был уже не тот Кондрат, который впервые встретился с фашистами на россошинской высоте. За его плечами был уже опыт многодневных жестоких боев у Котлубани, Гумрака, Городища. Не раз он смотрел смерти в лицо и выходил победителем.

Раньше Титов владел винтовкой, гранатой, мог стрелять из автомата. Теперь он сидел в окопе с противотанковым ружьем, которое изучил в совершенстве. За несколько недель боев в излучине Дона и Волги он многому научился. Познал тактику врага, особенности его пехотного оружия, уязвимые места танков…

Кондрат увидел, как из-за дальнего пригорка показались танки. Три, шесть, двенадцать… За ними шла пехота.

— Ну, будет сегодня жарко, — сказал он находившемуся поблизости Василию Матющенко, которого полюбил еще со времени боя на россошинской высоте за храбрость и душевность.

— Будем держаться, Кондрат! — ответил тот.

У дальневосточника Матющенко рано умер отец. В большом горе была семья. Но нашелся добрый человек — старый коммунист Петр Климович Камоза, который стал отчимом шестерых детей. Поставил их на ноги, приобщил к колхозному труду. Один из организаторов колхоза в родном селе, Камоза убедил семью вступить в него. С его же помощью Василий Матющенко стал первым трактористом на селе.

На всю жизнь в душе Матющенко запечатлелся образ чужого, но дорогого и уважаемого человека. Вот за таких людей, за весь советский народ, за любимую Родину беззаветно сражался Василий…

Танки и пехотинцы все ближе и ближе. Раздается команда на открытие огня. Титов прицелился в бок крайнего слева танка. Выстрел. Но тот продолжал двигаться. Второй выстрел. Танк задымил. Есть!

Второй танк тоже был подбит кем-то из бронебойщиков. Шедший с правой стороны танк на какое-то мгновение остановился. Этим воспользовался Кондрат и прицелился в него. Но машина рванулась и помчалась в направлении окопа, в котором находился Титов. Видно, танкисты приметили место, откуда был открыт огонь. Выстрелить было уже нельзя. Титов сполз на дно окопа. Но едва посветлело, как лихой бронебойщик перебросил ружье на тыльный бруствер и дважды выстрелил. Машину заволокло черным дымом.

На рубеже началась беспрерывная стрельба из винтовок и автоматов. Это боевые друзья отражали атаки пехоты, не давая ей приблизиться к окопам. Взялся за винтовку и Кондрат. Но вот еще один танк приблизился к его окопу. Он уничтожил его из бронебойки в ста метрах от себя. Из шести танков, подбитых в этой схватке, половину уничтожил Кондрат. Это был новый славный боевой счет одного из тридцати трех. Героическими делами ответил воин на приказ Военного совета фронта.

Еще утром на счету Титова было 13 истребленных гитлеровцев. Теперь, ведя огонь из винтовки, он увеличивал свой счет. Кондрат считал, громко приговаривая: четырнадцатый, пятнадцатый…

К окопу Титова просочилось до десятка гитлеровцев. Но не таков Кондрат, чтобы дать себя в руки врагу. Он даже выждал время, чтобы они подошли как можно ближе. И когда наступила критическая минута, накрыл фашистов гранатой. Она угодила прямо в центр группы. Девяти вражеских солдат как не бывало. Десятого уложил Матющенко.

Но Кондрат увидел, что к его окопу пробирается еще группа фашистов с правого фланга. Титов повторил прежнюю операцию. Пятеро гитлеровцев свалилось наземь.

За каких-то полчаса боевой счет Титова вырос до двадцати семи уничтоженных оккупантов. Быстро рос боевой счет и Василия Матющенко.

Уже сгустились сумерки. Психическая атака не удалась. Полтора десятка воинов отстояли свой рубеж.

…Мне довелось в тот вечер побывать в этой группе на рубеже обороны. Как раз принесли ужин, и бойцы расселись за восточным бруствером окопов. Один из солдат, налив себе в котелок щей и подсев к Кондрату, спросил:

— Как дела, Титов?

Кондрат поднял кверху большой палец левой руки и, как обычно, бодро сказал:

— Как на высоте!

Весть о новом подвиге отважной тройки из числа защитников высоты под Россошкой быстро разнеслась по войскам армии, фронта и по всей стране. Газета «Правда» напечатала мою корреспонденцию о новом подвиге Титова.

Газета 62-й армии «На защиту Родины» обратилась к защитникам Сталинграда с боевым призывом: «Сражайся за Сталинград, как Кондрат Титов!». В передовой статье «Советский богатырь» было подробно рассказано о героизме Кондрата и его товарищей. Статья заканчивалась словами:

«Пусть пример героя вдохновляет каждого нашего воина на такую же беззаветную борьбу за Сталинград, за Родину.

Богата наша земля такими людьми, как Кондрат Титов, — и в этом наша сила, которую никому не одолеть.

Честь и слава русскому богатырю, героическому защитнику Сталинграда — Кондрату Титову!»^[13]

У стен Сталинграда отважно сражались также Ковалев, Пуказов, Евтифеев, Стрелков, Мингалев, Прошин, Луханин, Почиталкин и другие воины из числа тридцати трех. Лишь Владимир Пасхальный, находившийся в госпитале, не принимал участия в сентябрьских боях.

В те дни из глубокого тыла на фронт от родных героев шли взволнованные письма. Весть о награждении участников битвы на россошинской высоте разнеслась по всей стране. Отцы, матери, жены и дети писали на фронт, выражая гордость, давали наказ скорее разгромить врага и возвращаться домой. Подчас написанные на клочках бумаги, письма вдохновляли воинов на новые ратные дела.

В разгар боев за Сталинград получил такое письмо от жены Лидии Афанасьевны и Леонид Ковалев.

«Добрый день, Леня, — писала она. — От души поздравляю тебя с высокой наградой — орденом Ленина. Вся семья шлет тебе, милый мой, горячий привет и наилучшие пожелания в достижении победы над заклятым врагом.

Письма твои, дорогой мой, мы получаем. Я много писала тебе о нашей жизни, о работе. Знай, дорогой, что работаем мы все не покладая рук, у нас одна мысль — дать фронту все, что требуется для быстрейшего разгрома ненавистного врага. Милый мой, я горжусь тобой. Ты — герой. Не знаю, как передать свои чувства к тебе.

Сын растет. Вовочка — умный, хороший мальчик. Часто вспоминает о тебе. Твои братья — Петр, Иван, Федор и Григорий служат на старом месте. Они ждут твоего письма.

Ждем тебя, Леня, с победой. Мы уверены, что рано или поздно, но враг будет разбит и наш народ вздохнет свободнее.

Горячий привет всем твоим 32 товарищам — героическим защитникам Сталинграда.

Крепко, крепко целуем. Сын Вова, жена Лида».

Письма из тыла заставляли воинов крепче сжимать оружие в руках, упорнее оборонять рубежи, беспощаднее громить врага, чтобы как можно быстрее осуществить мечты своих родных и любимых.

Тысячи воинов-сталинградцев проявили в те суровые сентябрьские дни великое самопожертвование во имя победы над врагом и по примеру тридцати трех героев мужественно и стойко защищали каждую пядь приволжской — своей родной, советской — земли.

В те же грозные дни прогремела слава о подвиге танкового экипажа в составе старшего лейтенанта Явкуна, сержанта Семернина и стрелка-радиста Боярчука. Этот танк поддерживал в обороне один из стрелковых батальонов.

Враг бросил против батальона тридцать бронированных машин. Чтобы отвлечь внимание их экипажей и обеспечить нашему батальону достаточное время для закрепления, Явкун решил всю тяжесть боя принять на себя. Враг открыл жестокий огонь по советскому танку и поджег ого. Тогда Явкун повел горящую машину на таран. В последние минуты жизни он радировал командиру части: «Все трое ранены. Горим.

Иду на таран. Умираем за Сталинград. Отомстите! Пусть приволжская степь станет могилой для армии Гитлера!»

Сталинградцы выполнили их наказ, отомстили за смерть героев.

5 сентября боец 1-й роты 270-го полка 10-й дивизии войск НКВД, части которой сражались рядом с нашими подразделениями, вдохновленный подвигом тридцати трех богатырей, — Алексей Ващенко в оборонительном бою своим телом закрыл амбразуру вражеского дзота и помог роте выполнить боевую задачу.

Несчетное количество подвигов совершили сталинградцы в те сентябрьские дни.

В боях за Сталинград только воины 87-й дивизии уничтожили 97 танков, 12 самолетов, 35 батарей артиллерии и минометов, много другой разной техники, разбили 18 батальонов пехоты^[14].

В начале сентября сводный отряд дивизии вместе с другими частями геройски сражался на южных склонах Мамаева кургана. Командиры говорили:

— Надо продержаться до подхода резервов. Свежие части уже подошли к Волге. С часу на час начнется их переправа.

И действительно, вскоре к нам подоспела старшая «сестра», закаленная в боях 13-я гвардейская дивизия под командованием А. И. Родимцева. Здесь, на Мамаевом кургане, и произошла встреча боевых «сестер».

Почему сестер? Да потому, что родословная нашей дивизии берет свое начало от 13-й гвардейской дивизии. О героизме ее воинов в боях за Сталинград знают все. А вот о подвигах в первые дни войны известно немногим…

87-я дивизия была сформирована еще до войны. Она располагалась в Киевском военном округе в районе Ковеля. Принимала участие в финской кампании, в освобождении Западной Украины.

Когда гитлеровские войска обрушили свой удар на 90-й пограничный отряд майора М. С. Бычковского в районе Владимира-Волынского, эта дивизия, бывшая в составе 15-го стрелкового корпуса 5-й армии и ранним утром 22 июня первой вступила в бой с врагом.

«В полосе нашей 5-й армии на 75-километровом участке от Устилуга до Крыстынополя, где наносился главный вражеский удар и фактически решалась судьба всего приграничного сражения, — вспоминает И. X. Баграмян, — в первый день войны оказались лишь 87-я и 124-я стрелковые дивизии, а все остальные силы находились на значительном удалении.

На эти два соединения обрушился натиск до восьми пехотных и трех-четырех танковых дивизий противника при мощной поддержке авиации. Но наши люди не дрогнули…

Командир 87-й стрелковой дивизии Ф. Ф. Алябушев, узнав о нападении гитлеровцев, поспешил со своими двумя полками от Владимира-Волынского к границе. Его части смогли пробиться к приграничному укрепленному району, нанесли неожиданный удар по наступавшим гитлеровцам…»^[15]

Дивизия нанесла врагу значительные потери. Совершив обходный маневр танками, гитлеровцы окружили ее и начали беспрерывные атаки.

Гитлеровцам удалось отсечь один полк, которым командовал подполковник Е. И. Василенко. Но он быстро создал ударную группу и повел ее в контратаку. Артиллеристы 1-го дивизиона под командованием старшего лейтенанта М. Войтко вручную катили орудия и в упор расстреливали фашистов. Гитлеровцы не выдержали шквала огня и расступились. Части дивизии вновь соединились. Окруженные полки упорно сражались, отвлекая на себя значительные силы противника, уничтожили много танков, солдат и офицеров противника.

Дивизия героически сражалась у самой границы до тех пор, пока в конце июня не получила приказа пробиваться к своим. Позднее дивизия отличилась при обороне Киева.

Остатки дивизии были включены в состав 3-го воздушно-десантного корпуса, располагавшегося в районе города Тим. В ноябре сорок первого корпус был преобразован в 87-ю стрелковую дивизию, а 19 января 1942 года за достигнутые боевые успехи в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в приграничном сражении, при обороне Киева и в последующих сражениях 87-я дивизия была преобразована в 13-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

На горячем снегу

Верхнекумская степь,

ты в ту пору была очевидцем:

На твоей целине,

на отрезке промерзшей земли

Словно витязи дралися воины Диасамидзе,

И немецкие танки их волю сломить не могли.

После сдачи оборонительных рубежей на Мамаевом кургане частям 13-й гвардейской дивизии Родимцева, истекшая кровью в боях за Сталинград 87-я дивизия по приказу командования была направлена под Камышин для доукомплектования и переформирования.

Провожая дивизию, вновь назначенный командующим 62-й армией генерал В. И. Чуйков сказал комдиву:

— Постарайтесь быстрее подготовить войска к боям. Предстоят большие события.

Расположившись южнее Камышина, полки дивизии в кратчайший срок создали учебную базу с учетом боевых действий под Сталинградом. Вскоре начало прибывать пополнение.

Молодые бойцы, прибывшие из глубокого тыла, принесли с собой настроение народа, его наказ быстрее разгромить врага. Они рвались в бой. Но бывалые воины говорили:

— В бой рановато. Сначала подучиться нужно.

В конце сентября по всей стране, по всему фронту развернулось могучее патриотическое движение за достойную встречу 25-й годовщины Октябрьской революции.

Бывалые воины дивизии, участники Сталинградской битвы обратились к молодым бойцам с призывом включиться в активное социалистическое соревнование, встретить всенародный праздник быстрейшей подготовкой к боям. «Молодые бойцы, — говорилось в письме, — должны научиться истреблять и побеждать врагов, как наши доблестные 33 богатыря, отразившие атаку 70 фашистских танков».

В числе подписавших письмо были участники боя у Россошки Ковалев, Евтифеев, Пуказов, Стрелков, Луханин, Почиталкин, Власкин, Гайнудинов, Пьяночкин.

В те предоктябрьские дни многие из защитников высоты были повышены в звании, получили новые назначения. Политрука Евтифеева назначили комиссаром первого батальона. Ставшие младшими лейтенантами Пуказов, Луханин, Почиталкин вступили в командование взводами роты автоматчиков. Сержанты Власкин, Гайнудинов, Пьяночкин возглавили отделения. Некоторые участники боя были посланы на укрепление подразделений в другие соединения армии, на офицерские курсы.

Подвиг богатырей нашел широкий отклик среди трудящихся. Во Владивостоке, в Спасске, в Сибири, на Урале и в Казахстане, в других местах на предприятиях появились бригады имени 33 богатырей. Некоторые коллективы зачисляли участников битвы в свой состав.

Впоследствии, когда советские воины изгнали врага из Сталинграда, имена 33 героев получили лучшие бригады на заводах «Красный Октябрь», «Баррикады» и других, а также среди строителей. Это движение охватило и нефтяников далекого Баку. Вот одно из писем героям:

«Дорогие товарищи, славные защитники нашей Родины! Вам, доблестным участникам бессмертной Сталинградской битвы, нефтяники нашего промысла шлют свой пламенный привет.

Прошло около двух месяцев с тех пор, как нашей лучшей бригаде мастера Б. А. Гасанова присвоено имя 33 героев-сталинградцев. За это время бригада с честью выполнила свои обязательства. Она добыла сверх плана 2000 тонн нефти и передала их в фонд Главного командования Красной Армии.

Воодушевленные славными победами Красной Армии, серьезных успехов добились и другие бригады. В семью стахановских бригад влилась бригада тов. Лисина, которая ежедневно дает сверх плана 10–12 тонн нефти. Женская бригада Ивановой выполняет план на 110–112 процентов. Таких бригад много. Темпы добычи нефти изо дня в день растут.

Все нефтяники, выполняя указания партии, самоотверженно трудятся, усиливают помощь фронту. Будьте уверены, дорогие товарищи, что и в дальнейшем мы будем работать еще лучше, дадим стране, фронту еще больше нефти, горючего. Общими силами приблизим день нашей победы над врагом. Желаем вам новых успехов в боях за Родину, за ее честь и свободу. Смерть немецким оккупантам!»^[16]

Это письмо зачитывалось во всех подразделениях. Вполне понятно, что оно было горячо воспринято воинами. В Баку пошли их письма со словами благодарности за доблестный труд.

В день 25-й годовщины Октября газета дивизии предоставила место на своих страницах ровеснику Октября Дмитрию Пуказову. Вот что он написал:

«Нашей любимой Родине минуло 25 лет. Как бы радостно мы отпраздновали эту славную дату, если бы не фашистские разбойники. Поэтому сегодня у каждого из нас, как никогда, кипит жгучая, неиссякаемая ненависть к врагу.

Я молодой красный офицер. Для меня сегодняшний день дорог и тем, что он является днем моего рождения. И мне 25 лет.

Наши отцы завоевали нам счастье. Мы теперь его отстоим. Мы знаем, что жить под фашистами страшнее, чем жили наши отцы при царизме. Знаем и крепко бьем фашистов. Мои слова не расходятся с делом. И впредь мое место в бою будет только среди отважных и смелых»^[17].

Еще накануне праздника комиссар дивизии Т. Н. Антонов вручил партийные билеты всем принятым в ряды партии, в том числе и Сергею Прошину. Сбылась их мечта.

Торжественно отметили 25-ю годовщину воины дивизии. Состоялись полковые митинги, ротные собрания, беседы во взводах. Воины поклялись храбро сражаться с немецко-фашистскими захватчиками, отважно защищать дело Ленина, дело Октября. Проведенные перед праздником тактические учения показали их готовность к боевым действиям.

Боевая учеба воинов соединения закончилась. На следующий день прозвучал сигнал боевой тревоги. Повсюду слышалось:

— Братцы, едем под Сталинград! На подмогу!

— В свою родную 62-ю армию возвращаемся. Наконец-то!

Но не суждено было дивизии вернуться в родную армию. Ставка Верховного Главнокомандования распорядилась по-иному. Вскоре воинам дивизии пришлось вступить в бой на главном направлении, на «горячем» снегу под Верхне-Кумским, юго-западнее Сталинграда, в районе нынешнего Октябрьского района Волгоградской области.

Что же произошло?

Советское командование готовилось к разгрому окруженной армии Паулюса в Сталинграде. Уже занесен был меч возмездия, чтобы обрушить его на врага. Но выяснилось, что из района Котельниково для спасения армии Паулюса выдвигалась бронированная армада Манштейна. Она должна была соединиться с армией Паулюса, разрезав кольцо окружения. Не допустить армию Манштейна к Сталинграду стало главной задачей советских войск.

Вот сюда-то, в район реки Мышковы, к селам Васильевка, Громославка, к хутору Верхне-Кумскому одной из первых и была выдвинута 87-я дивизия.

Эшелоны дивизии разгрузились в селе Заплавное, подошли к Волге и в районе Светлого Яра форсировали ее по шуге на баркасах. В первой половине декабря дивизия заняла оборону у Васильевки, Капкинки, Ивановки и Громославки.

Первым вступил в бой 1378-й стрелковый полк, во главе которого стояли закаленные сталинградцы подполковник М. С. Диасамидзе и батальонный комиссар М. С. Судорогин. Воины полка совместно с 55-м танковым полком, которым командовал герой сталинградских боев подполковник А. А. Асланов, стремительным ударом выбили врага из хутора Верхне-Кумского, в который он ворвался еще накануне. Был разгромлен штаб вражеского соединения, захвачены большие трофеи, в том числе танки, орудия, склады боеприпасов, военного имущества.

Вот здесь, в пятидесяти километрах от кольца окружения армии Паулюса нашими войсками, и разгорелись ожесточенные бои.

Надо было выстоять против превосходящих сил противника до подхода 2-й гвардейской армии и других соединений, которые должны были на реке Мышкове прикрыть фронт окружения, не допустить прорыва танковых дивизий Манштейна к армии Паулюса. Это была трудная и сложная задача. Положение было крайне критическим. Армия Манштейна была близка к цели. Ей осталось преодолеть расстояние в полсотни километров.

Вот почему здесь, в районе Верхне-Кумского, от советских воинов потребовалась тройная смелость, выдержка и стойкость. Появилось новое слово «верхнекумцы», равнозначное понятию «сталинградцы», воплотившее в себе образцы мужества и стойкости.

Почти шесть дней и ночей на «горячем» снегу шли тяжелейшие бои с беспрерывными атаками и контратаками при постоянном воздействии противника с воздуха. Такие же тяжелые бои вели и другие полки дивизии в районе Васильевки, Капкинки, Гнилоаксайской и у других населенных пунктов.

В этих боях отличились многие участники битвы под Россошкой. Вновь прогремела боевая слава Леонида Ковалева. Бойцы его роты в районе села Кашары истребили девять вражеских танков. Геройски сражались также Пуказов, Евтифеев, Почиталкин, Стрелков, Луханин, Власкин и другие. Они умножили в этих боях свои славные россошинские традиции.

Да и посеянные ими во время боевой учебы семена дали хорошие всходы. В верхнекумском сражении выросли новые герои, которые в иных условиях и при других обстоятельствах по существу повторили подвиг тридцати трех чудо-богатырей.

Сто тринадцать воинов под командованием старшего лейтенанта С. К. Кондрашова в жестоких боях отстояли высоту 143,7 и не пропустили танки врага к Сталинграду. Железной стеной они стояли на своем рубеже.

Войдя в состав 4-го механизированного корпуса, 1378-й полк под командованием М. С. Диасамидзе вел ожесточенный бой с фашистскими захватчиками, остервенело рвавшимися к армии Паулюса.

«Подполковник Диасамидзе, — писала „Красная звезда“ в передовой статье „Образец умелого руководства подчиненными частями“, — командует стрелковым полком, действующим в составе соединения Вольского, одного из передовых соединений Красной Армии. Подвиг, совершенный этим полком, перекрывает все представления о человеческой выносливости, выдержке, воинском мастерстве…

На участке, где действует полк Диасамидзе, за 5 дней он подвергся 30 контратакам. В истории войн нелегко найти такой пример, когда в течение пяти суток, в среднем через каждые четыре часа, враг штурмовал бы позиции полка.

Но дело не только в этом. Все немецкие контратаки предпринимались с пятикратным, и шестикратным превосходством в силах. С целью поддержки своих наземных войск, немцы совершили над позициями полка до 1500 самолетовылетов и сбросили 7–8 тысяч бомб, непрерывно обстреливая боевые порядки с воздуха. Не меньше снарядов выбросила на рубеж полка и артиллерия…

Этот поистине дьявольский нажим пехоты, артиллерии, танков и авиации все же не дал врагу никакого результата. Все контратаки были отбиты. При этом полк уничтожил до двух батальонов пехоты и 40 танков…»^[18]

Эта оценка боевых действий полка раскрывает ту сложную обстановку, в которой пришлось сражаться воинам в декабрьские морозные дни на «горячем» снегу на верхнекумских высотах. Полк уничтожил свыше 40 танков, 26 бронемашин, около 100 автомашин, 6 дальнобойных орудий, много другой техники. Ни один танк врага не прорвался к Сталинграду.

В самый разгар боев, 18 декабря Верховный Главнокомандующий прислал командиру 1378-го полка телеграмму:

«Горжусь вашей упорной борьбой. Ни шагу назад! Отличившихся бойцов и командиров представить к правительственной награде. И. Сталин»^[19].

Переданная по цепи, эта телеграмма вдохновила воинов на еще более решительную борьбу с врагом.

Исключительный героизм в завершающей битве проявили 24 героя, повторив подвиг тридцати трех богатырей на высоте 137,2.

После ожесточенных боев на высоте осталось 24 бойца и командира из 3-го батальона. Их возглавили командир батальона старший лейтенант П. Н. Наумов и командир роты лейтенант М. В. Нассонов. Несмотря на малочисленность, эта группа стойко обороняла высоту, нанося врагу большие потери.

Уже пять атак отбили воины отделения, которым командовал герой Сталинграда сержант С. Б. Тармаев, награжденный орденом Ленина. В шестой атаке четырем танкам удалось вклиниться в оборону. Противотанковой гранатой, бутылками с зажигательной смесью бойцы вывели из строя два танка. Идут еще два. В критический момент Тармаев выскочил из окопа и под пулеметным огнем, почти в упор бросил противотанковую гранату в один из танков. Он остановился. Тармаев бросился навстречу другому танку и бросил под гусеницы противотанковую гранату. В это время осколок снаряда сразил героя. Но вражеский танк остановился. Перед своей смертью отважному верхнекумцу удалось уничтожить его.

Так сражались все двадцать четыре героя. Последними пали в боях командир батальона Павел Николаевич Наумов и командир роты Михаил Васильевич Нассонов.

«24 героя, — говорится в историческом формуляре дивизии, — повторили под Верхне-Кумским подвиг славных 33 богатырей-сталинградцев. На горстку храбрецов под командованием лейтенанта Нассонова двигалось в сопровождении пехоты 80 танков. Герои отбили атаки танков, уничтожили 18 из них, истребив более 300 гитлеровцев…»^[20]

Запомним их имена: старший лейтенант П. Н. Наумов, лейтенанты М. В. Нассонов, С. А. Лизун, В. Н. Молин, младшие лейтенанты Ф. Ш. Сафаргалиев, Н. Т. Бройченко, старшина И. И. Чибиряк, старшие сержанты Н. А. Выжитский, Н. А. Трухачев, П. Е. Володько, П. М. Лысов, Н. Малахов, сержанты С. Б. Тармаев, И. П. Федин, Н. 3. Бобров, А. И. Стуков (Суков), Кварнин, младший сержант М. Н. Шагрин, рядовые И. В. Гончаров, И. Е. Блинов, Г. И. Кутузов, В. А. Черепанов, М. Суприев, Г. А. Петров.

Когда наши ветераны бывают на верхнекумских высотах, они всегда посещают священное место, где погибли герои. Там на степном ветру мы склоняем головы перед прахом погибших и чтим их память.

В те дни жестоких боев на «горячем» снегу боец-зенитчик нашей дивизии Петр Шифман написал пламенное стихотворение «Двадцать четыре». Вот строки из него:

Поет эту песню верхнекумская степь, радуется богатым урожаям пшеницы на земле, опаленной войной, окропленной кровью героев, вспоминает и другие славные имена.

Верховное Главнокомандование высоко оценило боевые заслуги 1378-го стрелкового полка при защите верхнекумских высот. Указом Президиума Верховного Совета СССР командиру этого полка подполковнику М. С. Диасамидзе было присвоено звание Героя Советского Союза. Звание Героя Советского Союза было присвоено также командиру 55-го танкового полка подполковнику А. А. Асланову.

Воины дивизии вместе с другими соединениями и частями 51-й армии, 5-й ударной армии и 4-го механизированного корпуса с честью выполнили свой долг перед Родиной, выиграли необходимое время для сосредоточения на берегах реки Мышковы 2-й гвардейской армии, которая накрепко закрыла подступы к Сталинграду и довершила разгром армии Манштейна.

Командующий Сталинградским фронтом А. И. Еременко назвал подвиг войск под Верхне-Кумским и Жутово величайшей заслугой перед Родиной, ярчайшим образцом доблести воинов Советской Армии, насмерть стоявших на своих рубежах и преградивших путь фашистским войскам к Сталинграду.

24 декабря, после жестоких боев на «горячем» снегу войска фронта перешли в наступление на Ростов. В нем приняла участие и наша дивизия.

В разгар наступления, в январе сорок третьего среди воинов 448-го противотанкового дивизиона родилась идея собрать личные средства на приобретение пушек в честь 33 богатырей.

Дело в том, что в ходе боев под Верхне-Кумским часть орудий выбыла из строя. И вот инициаторы начинания командир дивизиона капитан Т. Смирнов, старшие лейтенанты И. Горбатюк, И. Илюшин, лейтенанты Л. Бурцев и И. Солдатов, старшина А. Коробков, красноармейцы В. Абросимов и И. Осипов обратились с письмом-призывом к воинам дивизии: «Построим противотанковый дивизион имени 33 богатырей дивизии на свои средства».

Подписав это письмо, старшие лейтенанты И. Горбатюк, И. Илюшин, лейтенанты Л. Бурцев и И. Солдатов внесли по две тысячи рублей. Внося свои сбережения в общую копилку, сержант П. Сазонов сказал:

— Приятно внести свои сбережения на постройку дивизиона имени 33 богатырей. Пусть у нас будет больше грозного оружия.

Воины дивизии горячо поддержали призыв. В ряде подразделений сбор средств был закончен за несколько часов. Бойцы пулеметного батальона, которым командовал офицер Кустов, внесли двухмесячное содержание. От артиллеристов дивизии поступило 80 тысяч рублей. Уже на третий день была внесена сумма, достаточная для приобретения орудий дивизиону.

Велика сила инициативы! В одном из сел в хату Прасковьи Тимофеевны Колесниковой, где расположилась финчасть дивизиона, пришла как-то группа бойцов. Они принесли свои сбережения.

Услышав об этом, хозяйка заговорила:

— Дорогие наши освободители! Воюете и еще деньги вносите на пушки. Вот, пожалуйста, примите и мой взнос — тысячу рублей. Пусть на них построят пушку, из которой вы будете уничтожать фашистских гадов.

Жители села Красноармейского, узнав об этом, за одну ночь собрали пятнадцать тысяч рублей и внесли в финчасть дивизии.

В Донбассе, где довелось воевать дивизии в районе знаменитой Саур-Могилы, поступили новенькие орудия, приобретенные на средства воинов.

С этими орудиями имени 33 богатырей воины дивизиона громили врага на Миус-фронте, в Таврии, на Перекопе и под Севастополем, а затем в Литве и Латвии.

У этих орудий расчеты в районе героической Лиепаи на Балтике, у границ Восточной Пруссию и встретили радостный день Победы.

Фронтовые пути-дороги

В битве Сталинградской

наша часть прославилась.

После Перекопа — нам гремел салют.

Под Севастополем к нашей славе новая прибавилась.

У Лиепаи завершили ратный труд.

Какой же дальнейший боевой путь прошли участники битвы у Малой Россошки? Как сложилась их фронтовая судьба?

Чтобы ответить на эти вопросы, потребовалось более двадцати лет. С помощью местных органов власти, боевых друзей и товарищей, родных и ветеранов удалось установить судьбы двадцати восьми участников боя.

Многие воины в ходе сталинградского сражения получили ранения, восемь пали смертью храбрых.

При защите аэродрома 9 сентября 1942 года погиб разведчик Василий Мельниченко. Он скончался на руках связиста Игнатия Хоржевского от тяжелого ранения. Похоронен в балке на северной окраине города.

Смерть вырвала из рядов защитников города Кондрата Титова. Почти одновременно с ним пал и Николай Юрпалов.

В жестоких боях погибли Сергей Прошин, Василий Матющенко, Шахай Башмаков, Павел Назаренко и Иван Тимофеев.

В оборонительных и наступательных боях под Сталинградом были ранены Михаил Мингалев, Иван Ряшенцев, Филипп Жезлов, Василий Яковенко, Николай Власкин и Семен Калита. Лишь последний вернулся на фронт и закончил войну под Прагой.

В боях за освобождение Украины погибли командир взвода младший лейтенант Андрей Рудых и автоматчик Никифор Ивус.

Боевая судьба многих участников россошинской битвы весьма волнующа. Одни сражались на Северном Кавказе, другие — на ростовском направлении, изгоняли оккупантов с украинской земли, били врага в Крыму и Прибалтике.

Многие из них сражались за рубежом родной страны в Болгарии и Югославии, в Польше и Чехословакии, выполняя свою интернациональную миссию. Некоторые воины добывали победу в Пруссии и под Берлином.

В наступательных боях воины не раз пролили свою кровь. Шесть ранений получил за время войны Алексей Евтифеев. Трижды были ранены Толкачев, Калита, Черноус, Пуказов. По два ранения имели Пономарев, Мельник, Почиталкин.

Став в сталинградских боях коммунистами, Стрелков, Почиталкин, Хоржевский и другие сражались на фронте до конца войны.

Боевые дороги! Они одинаковые — и разные.

В сентябре Леониду Ковалеву было присвоено звание младшего политрука. Будучи заместителем командира роты противотанковых ружей противотанкового дивизиона, он прошел с боями в составе дивизии до Ворошиловграда и отличился вновь во многих боях. В декабре при отражении атак армии Манштейна он руководил бронебойщиками, которые уничтожили девять вражеских танков. За этот бой ему было присвоено внеочередное звание старшего лейтенанта.

В середине сорок третьего, учитывая боевой опыт и мастерство Ковалева, командование направило его в Ленинградскую Краснознаменную бронетанковую школу. Но на передовую Леонид больше не попал. Он был демобилизован по болезни, когда закончил уже школу и был назначен командиром танковой роты.

Дмитрий Пуказов командовал взводом автоматчиков, отражал атаки армии Манштейна в районе села Васильевки. Атака следовала за атакой, но взвод Пуказова стойко стоял на рубеже. В жестоком бою 23 декабря на «горячем» снегу был ранен. После излечения принимал участие в боях в районе знаменитой Саур-могилы в Донбассе, освобождал Таврию. За успешные боевые действия его взвода под Касторной был награжден орденом Отечественной войны I степени. Но снова был ранен. Свой полк он догнал после госпиталя в Крыму и дошел с ним до Севастополя. 9 мая при штурме Северной бухты и сорок четвертом, когда уже поднимался флаг Победы над городом, он был тяжело ранен и надолго попал в госпиталь, откуда был выписан инвалидом войны. Дмитрий вернулся к мирному труду.

В районе Васильевки сражался командиром взвода автоматчиков и Петр Почиталкин. Через рубеж его взвода гитлеровцы из армии Манштейна также не смогли пробиться к Сталинграду. Вместе с полком отсюда он дошел к границам Восточной Пруссии, совершив много подвигов.

В декабре сорок второго бойцы нашей дивизии были взволнованы важным событием. Советское правительство учредило медаль «За оборону Сталинграда». В числе первых эта медаль была вручена герою боев Петру Почиталкину. Он участвовал в боях в районе так называемой Саур-Могилы в Донбассе, был тяжело ранен. После излечения вернулся в свой взвод лишь на Перекопе. На его лице так и остался глубокий шрам.

Весной сорок четвертого началось освобождение Крыма. Полк стремительно наступал. Во время одной атаки немецкий дзот преградил путь подразделениям. Не раздумывая, Почиталкин крикнул бойцам:

— За мной, вперед!

Бойцы блокировали дзот, уничтожили пулеметчиков. Роты поднялись в атаку.

Много геройских подвигов совершил взвод Почиталкина в боях за Севастополь. За умелое руководство младший лейтенант был награжден орденом Красной Звезды. И поныне в Симферополе в Доме офицеров висит портрет отважного сталинградца как героя штурма Перекопа и Севастополя.

Почиталкин принимал участие в освобождении Шяуляя, Акмяне, Тельшяя, Плунге, Скуодаса, Приекуле и Лиепаи. За храбрость и отвагу при взятии двух «языков» во время разведки Почиталкин награжден орденом Отечественной войны I степени.

Следует сказать, что 1379-й стрелковый полк за бои под Шяуляем был награжден орденом Красного Знамени. За коллективный подвиг в районе Акмяне и Жегаре многие войны были награждены орденами и медалями, а командиру полка М. М. Халявицкому было присвоено звание Героя Советского Союза.

Под Ростовом-на-Дону был тяжело ранен и контужен Георгий Стрелков. После излечения принимал участие в освобождении Крыма.

Тяжел был штурм знаменитой Сапун-горы. Поддерживая связь полка с батальонами, Стрелков вместе с лучшими связистами старшиной Каминским, старшими сержантами Казаченко, Сухаревым и младшим сержантом Балековым способствовали тому, что после многократных попыток Сапун-гора была взята. Открылся путь нашим войскам к Севастополю.

Вместе с другими воинами Стрелкову посчастливилось водружать знамя над отвоеванной высотой. Там сейчас музей боевой славы Севастополя, и вечно реет над Сапун-горой победное знамя.

За эти бои Георгий Стрелков был удостоен ордена Красной Звезды.

В Прибалтике, у границ Восточной Пруссии командир штабной роты связи капитан Стрелков вместе с боевыми друзьями встретил радостный день Победы.

Этот день Победы приближал как мог и боевой друг его Алексей Евтифеев. Он также принимал участие в разгроме армии Манштейна, будучи заместителем командира батальона по политической части. Этот батальон как наиболее боеспособный выдвигался на самые горячие точки сражения. Потом началось наступление на Ростов. Почти неделю войска штурмовали сильно укрепленный рубеж обороны противника в Зимовниках.

В одной из атак, когда батальон залег, Алексей поднялся с земли:

— Коммунисты и комсомольцы, вперед, за мной!

Вслед за коммунистами и комсомольцами поднялись все бойцы. Роты ухватились за крайние дома и стали расширять плацдарм. А в это время Евтифеев лежал на заснеженной донской земле. Он был ранен. В дни тридцатилетия освобождения поселка Зимовники Алексею Евтифееву было присвоено звание почетного гражданина этого поселка.

После госпиталя учился на курсах «Выстрел», затем принимал участие в освобождении Кривого Рога.

И снова был ранен. Едва оправился, вернулся в свою дивизию, участвовал в форсировании Днепра, в освобождении Молдавии, Болгарии, Румынии, затем сражался на Сандомирском плацдарме, воевал в районе Кракова в Польше, штурмовал Берлин, дошел до Эльбы.

К сталинградским наградам добавились еще две: орден Красной Звезды и медаль «За боевые заслуги». Три тяжелых, три легких ранения и три контузии получил комбат майор Евтифеев за годы войны. В сорок восьмом уволился из армии.

Славу сталинградца в боях за Родину умножил и разведчик Михаил Толкачев, ставший после окончания курсов в 62-й армии офицером. Командовал взводом, ротой, батальоном.

На всю жизнь запомнил Толкачев свой первый бой в качестве командира роты под Лисичанском в мае сорок третьего. Окопавшись в районе села Привольное, фашисты долгое время сдерживали натиск наших войск.

Роте было приказано штурмом взять высоту 106, господствующую над местностью. Толкачев тщательно подготовил атаку, боялся больших потерь и очень переживал. И когда был подан сигнал, бойцы роты во главе со своим командиром дружно форсировали Северный Донец, штурмом выбили врага из села и заняли высоту. Противник не ожидал такой дерзкой атаки.

Бой прошел успешно, но сам Толкачев был ранен осколком снаряда в ногу. За умелое руководство боем он был награжден орденом Красной Звезды. В это же время он получил и медаль «За оборону Сталинграда».

Едва залечив рану, Толкачев снова оказался в боевом строю и повел роту в атаку в районе Изюма. Во время боя вражеский гранатомет поразил ему левую руку. Полтора месяца пролежал он в медсанбате.

В октябре сорок третьего развернулись бои в районе Запорожья. Батальону было приказано овладеть селом Васильевка. Рота Толкачева наступала по центру. Лишь его роте удалось прорваться в село и успешно выполнить боевую задачу. На груди командира роты появился второй орден Красной Звезды.

После освобождения Запорожья рота Толкачева принимала участие в борьбе за расширение плацдарма на Днепре между Запорожьем и Днепропетровском. За успешные боевые действия на Днепре Михаилу присвоили внеочередное воинское звание старшего лейтенанта. Вскоре он был ранен в третий раз.

По излечении отважный воин был назначен командиром батальона 33-го гвардейского Краснознаменного полка. Он очень гордился номером своего полка, напоминавшим ему знаменитую Россошку. С этим полком он штурмовал Варшаву, Лодзь, Канев, Познань, изгонял врага из Варшавы.

В начале сорок пятого батальон капитана Толкачева занял рубеж на Одерском плацдарме за Кюстриным, в полосе трассы Москва — Берлин. Большое вдохновение охватило сталинградца. Он оказался на решающем участке предстоящей битвы за Берлин.

14 апреля начался штурм вражеских позиций. Батальон прорвал оборону врага, стал углублятьпрорыв. Но противник открыл сильный огонь. Батальон залег. Комбат стал поднимать бойцов в атаку. Нужна была решительность в действиях.

Толкачев решил воздействовать силой личного примера. Так ему подсказывал опыт солдата. Он поднялся и крикнул:

— За мной, вперед!

Поднялись ротные и взводные командиры, командиры отделений, коммунисты и комсомольцы, все бойцы. Но бросок был коротким. Уж слишком сильным был огонь врага. Атака захлебнулась.

В это время неожиданно открыл огонь вражеский пулемет, находившийся невдалеке. Толкачев упал. Он снова был ранен.

Бойцы пытались вынести комбата, но сильный обстрел не дал им этого сделать. Толкачева удалось вынести лишь ночью. Бойцы думали, что скончается комбат по дороге. Ведь много крови потерял.

Но выжил сталинградец. Богатырское сибирское здоровье побороло смерть. За подвиг на Одерском плацдарме он был награжден орденом Отечественной войны II степени. В конце сорок пятого он был выписан из Харьковского госпиталя и, как инвалид, был демобилизован.

Вместе с Алексеем Евтифеевым и Михаилом Толкачевым от берегов Волги до логова фашистского зверя прошагали с боями отважные сталинградцы Семен Калита, Павел Деньдобров, Михаил Кондратов, Игнатий Хоржевский.

После сталинградских боев геройски сражался на калининской земле в районе поселка Пустошки младший лейтенант Кронит Пономарев. Во время атаки он получил второе тяжелое ранение. Пролежав с полгода в Ярославльском госпитале, в августе сорок четвертого был демобилизован. Рядом с ним подо Ржевом воевал танкист Николай Черноус. В боях тоже был дважды ранен. И тоже был демобилизован.

Как видно, военные дороги у многих воинов после сталинградского сражения были различными. И какой радостной была минута, когда вдруг, неожиданно, на перепутьях боевые друзья встречались вновь. Пожалуй, наиболее везло на встречи Михаилу Толкачеву.

2 февраля сорок третьего, когда над Сталинградом взвился красный стяг победы, Толкачев, идя по улице разрушенного города, неожиданно встретил Виктора Мезенцева. Разведчики бросились в объятия друг другу. Обо многом переговорили боевые друзья, ну и, конечно, вспомнили Россошку. Мезенцев и Толкачев вместе учились на курсах и теперь командовали взводами. Виктор сообщил, что Пономарев и Рудых ранены и рассказал обстоятельства гибели Прошина и Назаренко.

— Во время атаки вражеская пуля ударила Павлу прямо в лоб, — говорил Виктор. — Он умер у меня на руках, не проронив ни слова. А к Прошину я не успел. Узнав, что он ранен, я поспешил в медсанбат. Когда прибежал туда, он уже скончался. Так и не удалось мне услышать его последнее слово. У него было тяжелое, смертельное ранение, и тоже во время атаки.

Друзья молчанием почтили память боевых друзей.

Вторая встреча произошла также в районе Сталинграда. Виктор радостно сообщил:

— Рудых вышел из госпиталя. Назначен командиром взвода.

И оба порадовались за боевого товарища.

Была и третья встреча с Мезенцевым. В апреле сорок третьего Толкачев со своей ротой переходил на новый рубеж в районе Купянска. Шли лесом. И вдруг на обочине дороги Толкачев увидел знакомый силуэт. «Это Мезенцев, Мезенцев!» Но, конечно, мог и ошибиться. Приблизился… И верно, опять он, Виктор Мезенцев!

Друзья, как и тогда в Сталинграде, обнялись, расцеловались. Мезенцев сказал своим бойцам:

— Это Михаил Толкачев, разведчик. Тоже из наших, тридцати трех. Я вам говорил о нашем бое под Россошкой.

Тогда же на дорогах войны Толкачев встретил случайно и Андрея Рудых. Это было незадолго до его смерти, в августе сорок третьего. Толкачев поздравил его с выздоровлением. Рудых с большим интересом расспрашивал об участниках битвы. Горько сокрушался, узнав о гибели боевых товарищей. Обо многом переговорили, многое вспомнили, обменялись адресами. Но они оказались бесполезными. 8 августа Андрей погиб.

Была у Толкачева и еще одна встреча, но уже после войны. В 1958 году попал он в поселок Усольский, зашел в военкомат посмотреть журнал «Советский воин», в котором была напечатана статья о подвиге тридцати трех. Разговорились. Вдруг начальник отделения и говорит:

— А у нас на учете состоит один из тридцати трех…

— Кто же?

— Пуказов Дмитрий Иванович…

Желание увидеть дорогого человека преодолело все остальное. Узнав, где Пуказов трудится, Михаил побежал на место работы, но не застал его. Пуказов куда-то отлучился. Его сослуживец сказал, что он скоро придет. Толкачев остался ждать. Через некоторое время он пришел. Толкачева не узнал. Недоверчиво посмотрел на него. По его хитровато прищуренным глазам Михаил заметил, что он принял его за проверяющего.

Улыбнувшись, Толкачев спросил:

— А ведь это ты, Пуказов?

— Да, Пуказов…

— Дмитрий?

— Дмитрий…

— Ну, здравствуй, Дмитрий. А я ведь Толкачев.

Тут Пуказов спохватился. Обнялись друзья…

Короткой была встреча Алексея Евтифеева с Прокопом Мельником. После ранения Евтифеев лежал в госпитале, что размещался на базе мединститута в Днепропетровске, на улице Шевченко. Однажды медсестра пришла и сказал ему:

— К вам пришли. Внизу стоит военный.

Евтифеев быстро спустился. У входа стоял младший сержант Прокоп Мельник. Оказалось, что он тоже лежал в госпитале по ранению и случайно, в регистратуре, услышал фамилию политрука. Начал поиски. И вот встреча.

— Я проститься пришел, уезжаю на фронт, — просто сказал Прокоп.

— Спасибо, друг, — ответил Алексей. — Так жаль, что раньше не встретились.

— Кто же знал, что находимся в одном месте.

Прокоп Мельник, как и другие сталинградцы, прошел славный боевой путь, вместе со своей дивизией дошел до Ростова, командовал отделением. Потом освобождал Донбасс, штурмовал Макеевку, освобождал Таврию, сражался на Перекопе, а потом за Севастополь, был ранен в трех километрах от него. Два месяца пролежал в госпитале. Потом из Одессы самолетом вместе с другими его перебросили в Югославию на помощь югославским братьям, боровшимся с оккупантами.

8 мая 1945 года, в канун праздника Победы, пролил там свою кровь и рану залечивал в Баку. Уже после войны мне довелось с ним встретиться, и мы переговорили о многом.

Побывал я в гостях и у Михаила Кондратова в с. Новоселица Черновицкой области.

— Когда закончил офицерские курсы, — рассказал Михаил, — мне присвоили звание лейтенанта и оставили здесь же, на курсах. Как-то на курсы приехал командующий фронтом А. И. Еременко. Стал знакомиться с личным составом. Кто-то ему сказал, что я был участником битвы под Россошкой. Он удивился и сказал начальнику курсов:

— Ведь у него богатый боевой опыт. Он может стать хорошим командиром.

Так я и был назначен командиром штабного взвода полка. На второй день моего прибытия ранило командира роты. Мне пришлось принять роту. Потом был начальником связи стрелкового полка.

После Сталинградской битвы Михаил Кондратов прошел с боями всю Белоруссию, Польшу, штурмовал врага в Пруссии и закончил войну под Берлином в звании капитана. О его боевых делах говорят награды: две медали «За боевые заслуги», три — «За отвагу», два ордена Красной Звезды и орден Отечественной войны II степени.

Дважды мне пришлось повстречаться с Алексеем Евтифеевым. Один раз он навестил меня в Ростове, в другой раз мы встретились в Зимовниках.

Сожалею, что до сих пор ничего не удалось установить о судьбе Владимира Пасхального, Николая Пьяночкина и Фахрия Гайнудинова.

Имеются сведения, что живы Лаврентий Луханин и Виктор Мезенцев. После войны Луханин вернулся в Спасск, где жил до войны. Но запрос по этому адресу и поиск школьников не привели к нужным результатам. Где оба сейчас — неизвестно. Может быть, откликнутся, прочитав эту книгу.

* * *

Собрав все материалы о боевом пути героев, я испытал чувство глубокого удовлетворения и восхищения. Все участники битвы под Россошкой до конца выдержали трудные испытания, которые выпали на их долю в военную пору. Через горнило боев они с честью пронесли высокое звание сталинградцев и верхнекумцев, подкрепили его новыми подвигами во славу Родины. Можно только гордиться такими славными боевыми соратниками.

В труде, как в бою

Вернутся с победой герои,

Фашистская сгинет орда,

Товарищ, мы снова отстроим

Родные свои города.

Кончилась война. Завершились боевые походы и сражения. Героических защитников Родины радостно встречала родная земля.

Почти все воины, участники россошинской битвы, оставшиеся в живых, судьба которых установлена, вернулись в свои родные края. Приятно было сделать такой вывод. Значит, война не изгладила глубины чувств у людей к родной земле, к природе, к той среде, что окружала их в довоенное время.

Лишь некоторые по семейным обстоятельствам переменили свое местожительство. Семен Калита с Дальнего Востока переместился в Краснодар, Николай Власкин — в Пензу, Павел Деньдобров — в Минск, а Михаил Кондратов — на Украину, в места, с которыми были связаны в свое время.

Вернулись — и сразу за дело. Ох, как соскучились их руки по мирному труду! Семеро пошло работать в промышленность, восемь — в сельское хозяйство и трое — в различные учреждения, по своей профессии.

В самоотверженном мирном труде они умножили боевую славу сталинградцев. Многие из них удостоились поощрений за свой мирный труд.

В числе Первых среди них был герой многих боев, старейший ветеран дивизии командир взвода Петр Петрович Почиталкин.

После войны он вернулся в свой колхоз имени Кирова в Алтайском крае. Сельчане радушно встретили его, избрали заместителем председателя колхоза. С жаром взялся воин за налаживание хозяйства. Без мужских рук оно пришло в упадок. Даже телеги стояли без колес.

Потом на базе колхоза был создан совхоз зернового направления. Большое внимание Петр Почиталкин уделил освоению целинных земель. За активное участие в подъеме сельского хозяйства и освоение целины он и удостоился почетной награды — медали «За освоение целинных земель».

Но война и тяжелые лишения, связанные с ней, подорвали здоровье героя. В 1959 году он тяжело заболел и умер. В память о герое войны и труда учащиеся Ребрихинской школы, в которой он учился, посадили дубок и создали уголок в школе. Дело Петра Петровича на трудовом фронте продолжают его сыновья Виктор, Василий, Сергей и дочери Нина и Антонина. Растут и внуки, которые свято чтут память о своем прославленном в боях дедушке.

Михаил Иванович Мингалев, вернувшись под Свердловск после излечения в госпитале в сорок третьем году, также в числе первых за свой труд удостоился медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Ныне он служит в одной из воинских частей.

Игнатий Егорович Хоржевский вернулся на родину, в Красноярский край, в сорок шестом. Спустя месяц после прибытия земляки избрали его председателем сельского Совета. Шесть лет он проработал в Отрокском сельсовете, заслужив авторитет и уважение сельчан. Потом по решению местных органов он был переведен на работу в Больше-Хабыкский сельсовет — самый крупный в крае. Более двадцати лет руководил этим сельсоветом.

Много сделал ветеран войны по подъему сельского хозяйства, освоению целины, повышению благосостояния и развитию высокой культуры на селе.

Рядом с боевыми наградами на его груди появились медали «За трудовое отличие», «За освоение целинных земель», участника ВДНХ.

Этой же медалью был награжден за свои трудовые успехи и Кронит Фатеевич Пономарев, более пятнадцати лет проработавший механизатором в своем колхозе в селе Харлово Ирбитского района под Свердловском.

В мирном труде отличился и Георгий Андреевич Стрелков. Вернувшись в Читинскую область, был избран секретарем райкома комсомола, затем долгое время работал заведующим отделом пропаганды и агитации райкома партии. Он также многое сделал для подъема сельского хозяйства, освоения залежных земель и был награжден медалью.

Имя Николая Семеновича Власкина занесено в книгу Почета совхоза «Организатор» Кондольского района Пензенской области за самоотверженный труд в тракторной мастерской совхоза. Лишь недавно он ушел на пенсию. Теперь его сыновья трудятся в совхозе, продолжая дело отца.

В далеком Приморском крае под Уссурийском живет Николай Иванович Черноус. Он знатный механизатор колхоза, любит технику, с душой относится к делу, за что сельчане его глубоко уважают, как было и на фронте.

В Приморье в сельском хозяйстве трудился и безвременно ушедший из жизни Филипп Николаевич Жезлов.

Когда мне довелось побывать у Михаила Семеновича Кондратова в поселке Новоселица Черновицкой области, я видел, каким сложным хозяйством он заведовал на птицекомбинате. Фронтовик успешно справлялся с делами и был уважаемым человеком. Комбинат предоставил ему хорошую квартиру. Семья живет в достатке, дружно. Двое его сыновей — Владимир и Николай — отслужили свой срок в армии, были отличниками боевой и политической подготовки. Оба они сейчас работают на предприятиях. Дочь Антонина — воспитательница детского сада.

Как-то я получил телеграмму от Михаила Толкачева: «Нахожусь в 80 километрах от моря Лаптевых». Подумал: «Вот как далеко забрался».

Выяснилось, что после войны по призыву партии он уехал на прииск «Омолой» на севере Якутии, открытый в послевоенное время. Молодой по духу и энергичный в решениях, он пошел навстречу трудностям, не побоялся их. Проработав несколько лет, вернулся в Усолье Сибирское и долгое время работал оператором-газовщиком на заводе «Россибэлемент». Года два назад ушел на пенсию. Принимает активное участие в военно-патриотической работе.

В Краснодарском управлении связи много лет работал шофером Семен Васильевич Калита. Каждое лето и осень он отправлялся на село: то на сев, то на уборку. Дни и ночи, не считаясь со временем, возил кубанское зерно на элеватор. И часто, сходя с машины усталым и измученным, говаривал друзьям:

— Ну, как на фронте, как в бою!

Валился с ног и сразу засыпал. Чуть отдохнет — и снова за баранку.

Газеты печатали о нем материалы, как об ударнике уборочного фронта. У него было много Почетных грамот от краевых организаций и от хозяйств за примерную работу.

С горечью мы узнали, что в 1959 году он тяжело заболел и скончался.

После демобилизации из армии Павел Яковлевич Деньдобров уехал на Дальний Восток, работал на шахте, но позже переехал в Минск, ближе к родным местам, где родился и жил до призыва в армию. Работал на лесокомбинате. В 1953 году трагически погиб на работе.

Бесстрашный истребитель фашистов Иван Михайлович Ряшенцев живет в Спасске-Дальнем, в Приморье, и работает на железной дороге. Василий Мефодьевич Яковенко трудится в одном из владивостокских санаториев.

Излечившись от ранения, приехал в свое родное село Большой Острожок Хмельницкого района Винницкой области Прокоп Емельянович Мельник. Отдохнув немного, пришел в правление колхоза и сказал:

— Ну вот, я с войны пришел. Хочу работать…

Решили поручить фронтовику заведовать складом фуража для скота. Три десятка лет трудился на этом ответственном участке Прокоп. Много благодарностей получил от правления за свою добросовестную работу. Но война подорвала здоровье ветерана. Заболев, в 1978 году он скончался.

Дмитрий Иванович Пуказов работает бригадиром на строительстве дорог в районе Байкало-Амурской магистрали. Пользуется заслуженным уважением и авторитетом, имеет много поощрений за свой труд. Живет в знаменитом ныне поселке Тында.

Труден был послевоенный путь отважного фронтовика. Долгое время он не мог обосноваться на одном месте. Побывав во многих местах Сибири, Крайнего Севера, на некоторое время обосновался в селе Ново-Никольское в Приамурье и работал там в колхозе на строительстве.

В дни 50-летия Октябрьской революции Маршал Советского Союза А. И. Еременко через газету «Амурская правда» горячо поздравил Д. И. Пуказова с полувековым юбилеем Октября и пятидесятилетием отважного командира взвода автоматчиков.

Алексей Григорьевич Евтифеев живет в Казани. Уволившись из армии, захотел стать шофером и окончил курсы. Но война сказалась на его здоровье, и врачи запретили ему работать на автомашине. Что делать? Пошел токарем в цех управления механизации инженерной защиты города. Вскоре был назначен начальником цеха. После работал на опытно-механическом заводе треста «Гидроспецстрой» бригадиром по ремонту машин, принимал участие в строительстве Куйбышевской ГЭС и был удостоен почетного знака гидростроителя.

Герой боев все время был ударником коммунистического труда. Его портрет не сходил с доски Почета. Более десяти лет он был секретарем партийного бюро завода, избирался депутатом районного Совета.

Сейчас он на пенсии. Но не сидит ветеран без дела — часто бывает в школах, в заводских коллективах, помогая в воспитании молодежи в военно-патриотическом духе.

Леонид Иванович Ковалев живет во Владивостоке.

Когда медицинская комиссия представила его к демобилизации по болезни, он сделал попытку обойти ее, чтобы снова попасть на фронт. Но врачи настояли на своем.

Делать было нечего. Собрался и, получив нужные документы, поехал на Дальний Восток, туда, где работал до войны, на рыбокомбинат бухты «Преображение». Его тепло приняли и назначили начальником отдела кадров комбината.

Вскоре Ковалев получил письмо из Сталинградского обкома партии, который приглашал отважного защитника Сталинграда на постоянное местожительство в город. Тысячи фронтовиков тогда приехали сюда, чтобы вместе с жителями поднять его из руин.

В сентябре сорок пятого Ковалев приехал в Сталинград. Он увидел волнующую картину строительства. Трудовой энтузиазм сталинградцев охватил его, и он решил остаться. Ему предоставили квартиру, предложили работу по специальности.

Около трех лет прожил Ковалев в городе-герое. Все было хорошо. Но выросший в условиях суровой природы Дальнего Востока, Ковалев не мог привыкнуть к новому климату и вернулся во Владивосток. Заведовал центральной сберегательной кассой, а в последние годы был старшим диспетчером транспортной конторы Дальморепродукт. В 1977 году ушел на заслуженный отдых.

Леонид Иванович принимает активное участие в общественной и военно-патриотической работе.

В 1967 году Л. И. Ковалев в составе делегации Советского комитета ветеранов войны побывал в Германской Демократической Республике. Состоялись встречи с молодежью, с трудящимися, с воинами народной армии, с бойцами-антифашистами.

Все послевоенное время участники битвы поддерживают между собою контакты, крепят узы товарищества.

В дни 20-летия Победы над фашистскими захватчиками по приглашению Калачевского райкома партии и коллектива совхоза «Россошинский» в район прибыла первая группа участников боя.

Вместе с руководителями района и совхоза они посетили места героических сражений дивизии у Песковатки и Вертячего, у Дмитриевки и Советского, у легендарной высоты 76,3, где бились с танками врага.

Участники боя встречались с тружениками совхоза «Россошинский», предприятий района, побывали в школах. Они рассказывали о том, как сражались, как вышли победителями из неравной схватки с вражескими танками. В Калаче-на-Дону состоялся многолюдный митинг, на котором выступил Леонид Ковалев.

Участники битвы увозили с собой добрую память о теплоте сердец гостеприимных жителей района и города-героя. Обо всем увиденном они сообщили в письмах своим однополчанам.

Прошло семь лет. В период подготовки к 30-летию Сталинградской битвы Ростовский совет ветеранов дивизии решил собрать на месте боя всех оставшихся в живых участников битвы. Это предложение горячо поддержали Волгоградский обком и горком партии, Калачевский райком партии, Россошинский сельсовет, дирекция, партийная, комсомольская и профсоюзные организации совхоза. Активное участие приняли в проведении встречи волгоградский музей, гарнизонный Дом офицеров.

Взволнованными были встречи у Волгоградского музея обороны 20 августа 1972 года. Первым прибыл сюда из Иркутска Михаил Иванович Толкачев. За ним — Николай Семенович Власкин из Пензы.

Друзья прижались друг к другу. Подошли и остальные.

В одиннадцать прибывал поезд из Ростова. Все вместе отправились на вокзал, чтобы встретить комиссара дивизии Тимофея Николаевича Антонова. Несмотря на то, что ему перевалило за семьдесят, он решил приехать и повидать богатырей.

А встреча продолжалась. Только и было слышно:

— Леонид!? Через столько лет!..

— Михаил! Рад видеть тебя живым!

Стоявшие рядом не сдерживали слез.

Из четырнадцати прибыло девять. Сожалели, что не было Дмитрия Ивановича Пуказова, Георгия Андреевича Стрелкова, Ивана Михайловича Ряшенцева, Николая Ивановича Черноус и Филиппа Николаевича Жезлова. Трое последних лежали в больнице.

Собравшись вместе, пошли в музей. У стенда, посвященного богатырям, оказалась делегация французского Сопротивления. Рассказывая о битве, экскурсовод вдруг сказала:

— Уважаемые гости из Франции, в нашем музее присутствуют герои этого боя.

— Где они? — послышались взволнованные голоса.

Все было так неожиданно, что поначалу люди растерялись.

Гости из Франции подарили участникам битвы памятные сувениры.

Весь остаток дня и вечер прошли в дружеских воспоминаниях боевых друзей о тех грозных событиях, о своем боевом пути, о жизни и работе в послевоенное время. Каждому было что сказать своим товарищам по оружию.

На следующий день состоялась встреча с воинами Волгоградского гарнизона. Молодые солдаты внимательно слушали героев боев. Им было все интересно. Ведь поседевшие ветераны были такими же молодыми в ту военную пору, как и они сейчас.

После встречи с воинами богатыри отправились на улицу их имени. Когда герои пошли по своей улице, их окружила толпа ребятишек. Из домов повыходили жители. Состоялся «летучий» митинг.

Участники битвы прибыли на высоту 76,3. Конечно, за истекшее время местность изменилась. Нет уже хутора Малая Россошка, но сохранилась тригонометрическая вышка 77,6. Рядом с ней высота 76,3. Кругом вся земля распахана, подготовлена к севу.

Праздничный вид приобрела высота в этот день. Сюда пришли рабочие совхоза «Россошинский» из сел Россошка, Западновка, Степновское. Со всей округи собралась детвора. Тысячи людей окружили историческое место боя.

Группа рабочих совхоза установила на вершине высоты памятник в виде устремленного высоко в небо красноармейского штыка. У его подножия — металлическая пластина с надписью: «Здесь 24 августа 1942 года 33 богатыря 1379 сп 87 сд 62 армии уничтожили 29 танков и 153 фашиста».

Решением исполкома Россошинского сельсовета многим бывшим воинам было присвоено звание почетных граждан села Россошки и совхоза «Россошинский». Среди них — Л. И. Ковалев, Д. И. Пуказов, А. Г. Евтифеев, Г. А. Стрелков, М. И. Мингалев, Н. С. Власкин, И. Е. Хоржевский, М. С. Кондратов, М. И. Толкачев, К. Ф. Пономарев, Ф. Н. Жезлов, П. О. Мельник, Н. И. Черноус, Т. Н. Антонов и автор этих строк.

* * *

Вот и закончилось мое повествование о подвиге тридцати трех богатырей.

С чувством исполненного долга перед историей, посвящаю этот рассказ моим дорогим друзьям, славным героям Сталинграда, живым и павшим. Пусть живет о них добрая слава в веках.

Примечания

1

Москаленко К. С. На юго-западном направлении. Кн. I. М., «Наука», 1975, с. 297.

(обратно)

2

Москаленко К. С. На юго-западном направлении. Кн. I, с. 298.

(обратно)

3

Битва за Сталинград. Изд. 4-е. Волгоград, Нижне-Волжское кн. изд-во, 1973, с. 436.

(обратно)

4

Здесь и далее эпиграфы взяты из стихов, публиковавшихся во фронтовых газетах.

(обратно)

5

Еременко А. И. Сталинград, М., Воениздат, 1961, с. 127.

(обратно)

6

Еременко А. И. Сталинград, с. 130.

(обратно)

7

ЦАМО СССР, ф. 1246, оп. 1, д. 1, л. 3.

(обратно)

8

Фронтовая газета «Сталинское знамя», 1942, 12 сентября.

(обратно)

9

«Красная звезда», 1942, 12 сентября.

(обратно)

10

«Правда», 1942, 5 октября.

(обратно)

11

«Сталинское знамя», 1942, 13 сентября.

(обратно)

12

«Сталинское знамя», 1942, 20 сентября.

(обратно)

13

Газета 62-й армии «На защиту Родины», 1942, 30 сентября.

(обратно)

14

ЦАМО СССР, ф. 1246, д. 1, с. 5.

(обратно)

15

Баграмян И. X. Так начиналась война. М., Воениздат, 1971, с. 100, 104.

(обратно)

16

«Вперед на врага», 1942, 20 декабря.

(обратно)

17

«Вперед на врага», 1942, 7 ноября.

(обратно)

18

«Красная звезда», 1942, 24 декабря.

(обратно)

19

ЦАМО СССР, ф. 1246, оп. I, д. 1, л. 5.

(обратно)

20

ЦАМО СССР, ф. 1246, оп. 1, д. 1, л. 6.

(обратно)

21

«Вперед на врага», 1943, 26 июня.

(обратно)

Оглавление

П. Толстобров В МАЛОЙ ИЗЛУЧИНЕ

  Боевое крещение

  За нами — Сталинград

  Два дня

  Высота Кузнецова

  Мужество

  Молодой комиссар

  Михаил Грызлов

  Упрямая девчонка

  Вперед!

  Уральский характер

  По-сталинградски

  Самый дорогой орден

  От автора

Илья Лебедев ТРИДЦАТЬ ТРИ БОГАТЫРЯ

  История одного листка

  В сложной обстановке

  На рубеже

  Ни шагу назад!

  Танки не прошли

  После боя

  В Сталинграде

  На горячем снегу

  Фронтовые пути-дороги

  В труде, как в бою

*** Примечания ***