КулЛиб - Классная библиотека! Скачать книги бесплатно 

Приходите в мой дом. Разговоры по душам о России, о вере, о любви. Золотые хиты [Вадим Борисович Цыганов] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Вадим Цыганов

Приходите в мой дом. Разговоры по душам о России, о вере, о любви. Золотые хиты. — М.: Книжный мир, 2012.-304 с.

ЗАО «Книжный мир»

127427, Москва, ул. Ак. Королева, д.28, кор. 1 Тел.: (495) 619-01-63, 618-01-42

© В.Б. Цыганов 2012 ©Книжный мир 2012

ВСТУПЛЕНИЕ

Золотые хиты моей юности…
Нести вас будут года мимо старости.
Вы в моем сердце всегда,
И не только в моем.
Когда мы поем, мы помним,
А помним — значит, живем.
Дорогие читатели! В этой книге собраны биографические очерки, рассуждения о нашей жизни, о России, о вере, о любви. Так же представлены тексты известных моих песен, стихи и эссе, которыми я дорожу не меньше. Я впервые выставляю их на широкую публику.

Тексты моих песен жили параллельно с творчеством разных композиторов. Писать их я начал довольно-таки случайно, и относился к ним скептически, скорее, с легкой иронией. И, возможно, зря.

Но вот со стихами уже совсем другая история. Меня всегда завораживала в поэзии необычайная концентрация мысли и ювелирное владении словом, а также эмоция и, конечно, душа, которая в настоящих стихах бьет через край. Ориентирами моими в разные времена были такие личности, как Лермонтов, Арсений Тарковский, Бодлер, Есенин, Высоцкий, Бродский, и Леонид Дербенев. Этого человека я хочу отметить отдельно. Потому, что он оставил неизгладимый след, как в моей душе, так и в русской поэзии. Заметьте: «Есть только миг между прошлым и будущим» — это больше, чем текст песни, это — великие стихи. Так вот, Леонид Петрович, пришел сам к нам с Викой и заставил настойчиво нас покреститься. Мы были некрещеные в то время. Он просил меня уйти в текстах и стихах от любого негатива. Мне было очень лестно, что он высоко ценил мои тексты, и очень обидно сейчас и грустно, что тогда я не нашел ни теплых слов, ни глубокой искренности в себе, и не смог поблагодарить его за все: за стихи и участие. Царство ему небесное! И огромное спасибо.

Наверно, вы понимаете, о чем он говорил со мной. Влияние Бодлера и Высоцкого, конечно же, чувствовалось в моем во всем раннем. И я, благодаря нему, можно сказать, сильно изменился. Еще раз — спасибо! Спасибо, и царство небесное.

А стихами я начал заниматься давно. Писал всегда с опаской, потому, что реально понимал, какие маяки стоят передо мной. Рукописи либо сжигал, либо они терялись сами собой. Но время шло, и, возможно, все бы так и закончилось, но по настоянию, вернее, под сокрушительным напором моей жены, я решился все же издать новый цикл своих стихов. И я надеюсь, что истинные ценители оценят, а просто любители получат удовольствие. Всего вам доброго.


Ваш Вадим Цыганов

ОБ АВТОРЕ

Вадим Борисович Цыганов — поэт, художник, продюсер, создатель и руководитель «Творческой мастерской В. Цыганова». Родился 30 мая 1963 года в маленьком городке Стерлитамак. Позже с родителями переехал в Волгодонск. После армии окончил актерский факультет ГИТИС (мастерская В. Андреева).

Работал в Театре им. Ермоловой и в Московском областном театре им. Островского.

Позднее ушел в шоу-бизнес, работал с группой «Ласковый май», создал коллективы «Гран-При» и «Море».

Писал постоянно. Стихи, очерки, сценарии.

Песни на его стихи можно услышать в исполнении Вики Цыгановой, Михаила Круга, Игоря Слуцкого, Сергея Куприка и многих других исполнителей отечественной эстрады.

ЗОЛОТЫЕ ХИТЫ

Приходите в мой дом
Я закрою глаза, я забуду обиды,
Я прощу даже то, что не стоит прощать.
Приходите в мой дом — мои двери открыты,
Буду песни вам петь и вином угощать.
Буду песни вам петь про судьбу и разлуку,
Про веселую жизнь и нелепую смерть.
И, как прежде, в глаза мы посмотрим друг другу,
И, конечно, еще мне захочется спеть.
И тогда я спою до слезы, до рассвета
Будет время дрожать на звенящей струне.
А я буду вам петь и надеяться где-то,
Что не скажете худо никогда обо мне.
Я закрою глаза, я обиды забуду,
Я прощу все, что можно, и все, что нельзя.
Но другим никогда, видит Бог, я не буду.
Если что-то не так, вы простите меня.
Господи, дай нам силы
Господи, дай нам силы
Пережить это мерзкое время.
Нервы порваны, порваны жилы,
Миром правит иудино племя.
Мы не сдюжим, пожалуй, поздно —
Разложенье и тлен перед нами,
Лишь иконы во след смотрят грозно
Мироточащими глазами.
В этом мирре, на кровь похожем,
Есть ответ и предостереженье,
Есть призыв: «Помоги нам, Боже,
Скоро кончится наше терпенье».
Умирает Россия… Россия…
А мы шепчем: «Смиренье и кротость»…
И слова о спасенье пустые —
Перед нами зияет пропасть.
Мы уходим не в рай, конечно,
Оставляя на поруганье
Все, что мы так любили нежно.
Отдаем все на растерзанье.
Продаем всё: детей и храмы,
Мироточащие иконы…
Да, Иуды мы, да, мы хамы,
Пустомели и пустозвоны.
Как лист последний…
Как лист последний бьется меж ветвей,
Предчувствуя прожилками развязку,
Так сонный мальчик закрывает сказку,
Ложится спать и думает о ней.
Приходят сны, а лист уже в пути,
В ночи кружится, место выбирая.
Еще петля — и плавная прямая…
Кто падает во сне — тому расти.
Ребенок вздрогнул… Лист лежит во тьме,
Круг завершен, и бьется капля света,
На тонкой нити падает комета,
И что-то обрывается во мне.
Чайник
Чайник выкипел до дна.
На окошке за портьерой
Чистит перышки весна,
Обернувшись пташкой серой.
Одиночество души
По пустой квартире бродит,
Всех цветов карандаши
Думы скучные наводят.
Нарисую я окно,
И за ним поставлю чайник,
К птичке пририсую дно,
Клювик выгну ей, как краник —
Пусть она теперь кипит.
А за поднятой портьерой
Чайник вымокший стоит
В оперенье пестро-сером.
Будь со мною откровенен…
«Будь со мною откровенен».
Бог с тобою, не уверен
Ни в тебе и ни в себе.
Да какое откровенье,
Когда каждое мгновенье —
Откровение в судьбе.
Откровение от крови,
Суть, которая от боли
От меня оторвалась.
И когда я не уверен,
Что с тобою откровенен,
Откровенья рвется связь.
Эх, веселье мое, веселье…
Эх, веселье мое, веселье,
Нет ни края тебе, ни конца!
Пью я дней непутевых зелье
С тихой стойкостью мертвеца.
Не тревожат меня забавы,
Не печалит меня тоска,
И, как в юность, не жду я славы
Среди Русского языка.
Нет, Россия — не азиатчина,
Здесь давно сатанинский покрой.
Перемешано горе вскладчину
С иудейскою острой звездой…
Так зачем мне сейчас признание
И обложек гламурных шик,
Если мне дано понимание
Как используют русский язык?
Только там, где бурьян да обочина —
Место времени, что так цветет…
Видел я, как коса заточена
У того, кто косить придет.
Он придет — есть на то пророчества
В русском слове, в живом языке.
Оттого так молиться хочется
От гламурной грязи вдалеке…
Подснежник
Ах, как наивно, нежно и нелепо…
А мы же ждали истинных чудес!
Но вот подснежник кротко смотрит в небо,
И воскресает черно-белый лес!
Все впереди: и отзвуки и звуки,
В наволгшей синеве рождается Весна.
И сам Господь берет мир на поруки,
Добавив в воздух чудного вина!
Хмелеет все, с истомой пробуждаясь,
С капелью, с колокольцами, с грозой.
И, как ребенок, сонно улыбаясь,
Подснежник поздравляет нас с весной!
Гуляй, анархия!
Воскресный день, шумит вовсю «Привоз»,
Гармоника «Цыганочку» играет.
Мой кокаин всегда имеет спрос,
Анархия по всей стране гуляет.
Матросик, пьянь, ко мне не приставай.
Два румба влево — там ищи подружку!
Пока не поздно, лапы убирай,
Не то сейчас к виску приставлю пушку.
Гуляй, анархия! Гармошка хриплая.
Себе хозяйка я, какой вопрос.
Гуляй, анархия! Одесса милая,
Гуляй, анархия, шуми, Привоз.
Интеллигент, купите кокаин!
Сейчас не время думать о Шекспире.
Вся наша жизнь — всего лишь горький дым,
А истина находится в трактире.
У нас еще есть время погулять,
А денег наших на поминки хватит.
Зачем жалеть, зачем переживать?
Кто не живет, тот по счетам не платит.
Как говорил в семнадцатом году
Покойный Беня: «Вика, не грустите!
Мы все равно окажемся в аду,
И потому — расслабьтесь и живите!»
Атас, облава: ноги — и привет.
В заборе дырка — значит, будем живы.
И если не поможет пистолет,
То кончатся все наши перспективы.
Дело было на Арбате
Похмелясь одеколоном,
Я пошла дышать озоном.
Вышла, вроде не качаюсь,
Всем прохожим улыбаюсь.
Трезво взвесив обстановку,
Я нашла Васька и Вовку.
Посчитали на скамейке —
Три рубля и две копейки.
Мы живем в двадцатом веке,
То, что нужно, есть в аптеке.
Я сказала, шутки ради:
«Там настойки есть на яде».
Яд, он химии полезней,
Вылечит от всех болезней.
На спирту любая гадость
Доставляет людям радость.
Я хочу заметить, кстати,
Дело было на Арбате.
Полдесятого утра,
В магазине — ни хрена.
Мы без шума и помехи
Появляемся в аптеке.
 Говорим, что мы больные —
С детства умственно косые.
Если надо — значит, надо.
Я сказала: «Дайте яда
От гюрзы иль от питона,
Но чтоб крепче самогона».
Продавщица колебалась,
Нам, как кобра, улыбалась,
 Но потом достала все же
Три флакона на три рожи.
«Вот, — грит, — этим растирайтесь,
Только, — грит, — не увлекайтесь.
Три раза, не больше на день,
Осторожней возле ссадин».
Я хочу заметить, кстати,
Дело было на Арбате.
Полдесятого утра,
В магазине — ни хрена.
Мы решили пить в подъезде,
Разместились, как на съезде,
По отмашке в рот залили,
Зашипели и завыли
Враз у Вовки вырос хвост,
Васька — чешуей оброс,
У меня — нутро упало
И во рту мелькнуло жало.
А вчера прям у аптеки
С нами пили братья-греки.
Мигом с яду обалдели
И, как ящеры, взлетели.
Ох, и сила в этом яде!
Хвост у нас у всех есть сзади.
Словом, жизнь полегче стала,
Лишь бы яда нам хватало.
Я хочу заметить, кстати,
Витаминов много в яде.
Яд а аптеке есть всегда,
В магазине — ни хрена.
Ленька Пантелеев
В Москве гулял когда-то Ленька Пантелеев,
Всегда с улыбочкой, и выпивший слегка.
Среди налетчиков он первым был злодеем,
Его боялись даже люди ГубЧК.
Лишь только ночь пройдется кошкой по Ордынке,
Луна нахальная начальнику моргнет,
В карманы сунет Леня две больших «волынки»,
На дело мокрое с улыбочкой пойдет.
Ах, Леня, Леня, Ленька Пантелеев,
Жить веселее ты всегда хотел.
Но, Леня, Леня, Ленька Пантелеев,
В Москве ты сделал слишком много дел.
И вот, однажды на засвеченной малине
Чекисты хлопнули всех Лениных дружков.
Но на волынке он играл, как Паганини.
На этот раз ушел, не делая следов.
Как говорится, сколь веревочка не вейся,
Но подведет в конце любая чепуха.
У Пантелеева вся жизнь была как песня.
Он кончил петь ее в подвале ГубЧК.
Ах, Леня, Леня, Ленька Пантелеев,
Жить веселее ты всегда хотел.
Но, Леня, Леня, Ленька Пантелеев,
В Москве ты сделал слишком много дел.
И в наши дни, когда Москва вовсю гуляет,
Все рэкетмены очень весело живут,
О Пантелееве они не забывают,
И за его дела большие водку пьют.
Ах, Леня, Леня, Ленька Пантелеев,
Жить веселее ты всегда хотел.
Но, Леня, Леня, Ленька Пантелеев,
В Москве ты сделал слишком много дел.
Я — за творческий кипеж!
Красивая и очень харизматичная женщина. С ярким темпераментом и сильным именем — Виктория. Певица, искренняя в своих песнях, не предназначенных для какой-то определенной публики. Их любят самые разные люди, часто не имеющие ничего общего, кроме того, что они — поклонники Виктории Цыгановой. Певицы, которая честно относится к своему делу и любит его. А главное, по-настоящему уважает своих зрителей и свой талант.

— Виктория, вы — капитанская дочка?

— Ну, да! Родилась я в Хабаровске, там же родилась моя мама, а папа у меня родился под Ленинградом, получил военное образование, и — на Дальний Восток, на Тихоокеанский флот. Детство у меня было совершенно беззаботным, я выросла в большой, очень дружной семье. У моей бабушки было восемь детей, а у меня — три тети, четыре дяди и мноого двоюродных братьев. Жили мы все вместе — молодые семьи, своих квартир не было, только строились, вот и росли гурьбой. Мы отмечали все праздники. Самым любимым и самым главным был день Победы. Бабушка с дедушкой строили Комсомольск-на-Амуре, а потом переехали в Хабаровск, и улицу, которую они застраивали сами, так и назвали — улица Победы. И была у нас добрая традиция: 9 мая около нашего дома, под огромной развесистой черемухой накрывали стол. И собирались все родственники, все соседи, приносили еду, у кого, что было, и отмечали этот праздник всем миром. Любой человек, который проходил в это время по улице, мог сесть за стол и выпить, и закусить.

А еще семья у нас была очень музыкальная. Моя бабушка играла на ложках, на балалайке. Дед играл на гармошке, на баяне, и они играли дуэтом. Я раньше считала, что все должны так уметь. Дед очень любил песню «Когда б имел златые горы». Он так ее голосил! В нашей семье многие получили музыкальное образование. Мы раскладывали народные песни на голоса и пели. Мне это казалось совершенно обычным делом. Это сегодня я понимаю, что уметь петь, иметь слух — дар Божий.

С братьями я часто ходила на рыбалку. А как-то, когда нам было по три года, мой двоюродный брат Вадим, увел меня на Амур. А это бешеная река с сильнейшим течением, с обрывистыми, крутыми берегами и мощными подводными течениями. В это время неподалеку проезжал брат дедушки и видит: двое белобрысых детей стоят по пояс в воде. Совсем маленькие дети, и рядом никого из взрослых. Ну, дедушка остановился, решил узнать, что здесь дети-то делают? Когда он уже спускался к реке, он понял, что детей он где-то видел, что дети, оказывается, еще и хозяйские — свои. Он к нам подбежал:

— Вадим, вы что здесь делаете?! Вы как здесь очутились?

На что мой трехгодовалый брат сообщил:

— Ик пить захотел…

Привел меня попить. И не куда-нибудь — на Амур! Чтоб уж точно напилась! Ну, в общем, дедушка нас — под мышку и домой. А там, конечно, все с ума посходили. И дорога-то неблизкая: надо было спуститься с одной горки, с другой горки. Пройти до реки приличное расстояние. Да еще ходят машины…

— А как познакомились ваши родители?

— Мама тогда еще училась в школе, а папа приехал в Хабаровск в отпуск, и они познакомились на танцах. Папа рассказывал поэтичную историю. Мама покупала билетик на танц. площадку, и тут папа ее и увидел: «она нагнулась к окошечку кассы, а из него светил свет, я увидел белоснежное лицо этой девушки, и был сразу покорен». Мама, действительно, у меня была очень красивой женщиной, а в юности — неописуемо. Она была любимой дочкой у дедушки, очень на него похожей. И папа целый год ухаживал, ходил к родителям, писал письма, стихи. И когда мама окончила школу, они сразу поженились. Правда, перед этим она поступила в педагогическое училище. Это было родительским условием. Но бабушка с дедушкой папу моего приняли сразу и любили его до конца дней. Папа у меня был очень веселый, компанейский человек. Очень добрый и рукастый! Он сам шил нам шубы, шапки, делал мебель. Он мог солить рыбу, выделывать шкуры. У него, действительно, были золотые руки. А еще у него было очень много талантов. Папа замечательно рисовал, у него был абсолютный музыкальный слух, он играл на пианино, на гитаре. И не просто на гитаре, а в джаз-банде на соло-гитаре. Его брали в Академию художеств Санкт-Петербурга без экзаменов, но дедушка, его отец, был очень строгим человеком и заядлым коммунистом. Он сказал: «Юрка, все эти композиторы, художники — они алкоголики, пьяницы! Ты пойдешь в военное училище!» И папа пошел. Хотя, пьяницы, конечно, есть везде.

А дома у нас висели картины, которые рисовал папа, у него удивительно получались пейзажи и портреты. У меня над кроватью висел портрет Бетховена, перерисованный папой. Я засыпала под его строгим взглядом. Потом, когда я училась в музыкальной школе, все время на него смотрела, и он меня вдохновлял!

— В школе нравилось учиться?

— Училась я хорошо, учеба мне давалась очень легко. Я росла в такой любви, что заставлять учиться, меня было не надо. Конечно, любимым предметом была литература. Я всегда писала очень хорошие сочинения. И до сих пор иногда пишу: эссе, рассказы, путевые заметки. Вот так лежит, лежит у меня блокнот, я смотрю: так много листов! Сяду, чего-нибудь напишу. Стараюсь тренировать себя, не лениться. Вообще, родители дали мне хорошую внутреннюю дисциплину. Я все время делаю зарядку, слежу за тем, как я выгляжу и считаю, что это человека тонизирует. Тут можно вспомнить Чехова: «В человеке все должно быть прекрасно». Но на самом деле, у меня достаточно непростой характер. Я могу быть хмурой, злой, раздражительной, но моя задача — с этим бороться. Чтобы не омрачать этот мир своим унынием.

— Первая любовь не отвлекала от учебы?

— Она у меня была достаточно поздняя, уже в институте. Мальчишки, с которыми я училась в школе, были мне абсолютно неинтересны. У меня был очень яркий отец, а, в основном, девочки ориентируются на отца, выбирая избранника. Хотя в школе был мальчик, который мне нравился. Спортсмен, красивый такой, высокий. А в музыкальной группе, где я пела, ребята были интересные, одержимые музыкой, но сказать, что я была в кого-то из них влюблена, — нет. Это были больше дружеские увлечения. Первая любовь — это уже второй курс института. Я была уже взрослой барышей. У всех на тот момент женихи были, даже дети рождались. А у меня — только первая любовь. Он учился в нашем институте, а сейчас это известный актер. Он многого добился, играет в очень популярном театре. На тот момент, он уже был женат, и у него был ребенок. Конечно, я долго боролась со своей любовью, плакала, переживала. Разбить семью я не могла, это не в моих правилах, я хорошо понимала, что такое — семья. Но нас Господь и развел, он институт окончил, а я еще училась. Потом была какая-то переписка, но и она быстро закончилась.

— Вы пели в ансамбле?

— Да, и первые песни, которые я пела, это песни Александра Морозова. Спустя тридцать лет я с ним встретилась и записала альбом «Синие мои цветы…». А моей дебютной песней, которую я пела в восьмом классе, была песня «Старый костер» на слова Леонида Дербенева, с которым мы тоже посчастливилось познакомиться. И это была судьбоносная для меня встреча, потому что после нее мы с Вадиком окрестились и сразу же повенчались. Причем, это было на Троицу, под Иркутском, на Байкале. Вот такие пересечения.

У Бога случайностей нет.

— Виктория, по образованию вы — актриса.

— Да, я окончила Дальневосточный институт искусств, по диплому — актриса драматического театра и кино.

— При поступлении три раза пели первый куплет песни «Ой, ты, степь широкая»?

— Я второго куплета просто не знала. А мне студенты, работавшие в абитуриенте, сказали: «Да, обычно останавливают, дальше и не слушают». Ну, я и пошла успокоенная. Пою «Ой, ты, степь широкая». Спела первый куплет, не останавливают. Думаю про себя: «Ну, еще раз спою». И еще раз спела. Не останавливают! Пою третий раз и уже сама останавливаюсь. Спрашиваю: «Еще петь?» Декан за-возмущался: «Я же вас не останавливал, значит, пойте». Я как-то испугалась, говорю: «Ну, я уже три раза спела одно и то же». Они слегка смутились: «Ну, ладно, тогда хватит». Кстати, после первого курса я сама работала в деканате, и Ольга Дроздова как раз поступала в наш институт, а Дима Певцов учился с моим мужем. Вот так бывает! А когда я поступала, конкурс был больше 30 человек на место. Это же единственный такой институт на Дальнем Востоке. В принципе, в институт меня взяли только за второй тур и за высокую оценку в аттестате. Все экзамены я сдала на пятерки. Но дело в том, что, когда я поступала, у меня были зуткие тефекты реци (говорит, сильно шепелявя). У меня от природы неправильный, очень глубокий прикус. И я сильно шепелявила и не выговаривала половину шипящих. Меня взяли, в общем-то, вопреки.

— В жизни бы не подумала!

— Это серьезное мое достижение! И, когда я уже пела, большой похвалой для меня были слова слушателей: «Какая у нее безупречная дикция!»

Ну, я пол года ходила к логопеду. Причем на логопеда надо было зарабатывать. И пока все девчонки еще спали, мне нужно было идти в театр, куда я устроилась уборщицей. И иногда идешь, ветер такой, холодно… Один раз я упала, отбила себе пятую точку, сижу на асфальте и плачу: все спят, а я должна идти зарабатывать, чтобы свои сепелявые буквы исправлять. Если я не успевала утром, то приходила убирать кабинеты вечером, после спектакля. Было достаточно поздно, спектакль заканчивался в десять, в начале одиннадцатого. И было страшно, театр был пустой, казалось, что из каждой кулисы кто-нибудь появится — оборотень или чудовище. А самое страшное и неприятное было то, что когда театр покидали люди, выходили крысы, и вот это был ужас! Город морской и крыс — просто валом. И как только становилось тихо, они носились по моим свежевымытым полам — жирные, откормленные! А я орала на весь театр и бегом убегала.

— Вы хотели быть именно актрисой, не певицей?

— Да, и считала, что петь я и так умею, учить меня уже нечему. В нашем институте был и вокальный, и музыкальный факультет, и художники учились. И все мы между собой общались. Позировали художникам, могли в оперетте попеть, в хоре у вокалистов — подрабатывали. К музыкантам ходили на сэйшн. Разностороннее было образование! И театр был прямо рядом с институтом. Но самое замечательное, что наш институт находился в одном здании с крайкомом партии, и у нас был совместный буфет. Кормили нас очень вкусно. Но на последнем курсе этот крайком переехал, а с ним уехал и буфет, и мы ходили через дорогу, питались в «Дальрыбе» — дальневосточное управление.

— А почему решили петь?

— Когда я получила диплом, нужно было куда-то устраиваться на работу. А тут как раз к нам приехал один мальчик. Он был из Москвы, и после консерватории проходил службу в дальневосточном оркестре. Он пришел к ребятам и говорит: «Я могу устроить в музыкальный театр, я дружу с режиссером, знаю Хачатуряна…» Он знал одного из руководителей «Еврейского музыкального театра». И я за это ухватилась, потому что этот театр относился к дальневосточному управлению культуры, находился в Бирабиджане, а артисты жили в Москве. И на четвертом курсе на зимние каникулы я решила поехать в Москву. Думаю, найду-ка я этого парня, вдруг он в Москве окажется, вдруг что-то и получится? Я в любом случае всегда ездила в Москву, в Санкт-Петербург, смотрела новые постановки, у нас это было заведено. Мы зарабатывали деньги на новогодних елках и ездили смотреть премьеры. И вот беру я билет, еду, звоню этому товарищу, и он оказывается в Москве. У него был десятидневный отпуск. Мы с ним встретились, он меня привел на Таганскую площадь в «Еврейский камерный театр». Я показалась худсовету, они долго совещались: как-то я не профессионально пою, но такая харизма, такой темперамент, так все убеждает! И меня взяли. Я, естественно, ликовала. О том, что ни жилья, ни прописки у меня нет, я даже не думала. Все — дорога в Москву открыта! Летом я приехала, сняла квартирку, начала работать в этом театре, счастью моему не было предела. И тут ситуация поменялась: падает железный занавес, театр начинают приглашать в другие страны. А коллектив был очень маленький: человек 25 вместе с руководством. Первые гастроли в Германию, — и половина коллектива не возвращается. Потом — Венгрия, Югославия, и театр практически распался, а я осталась без работы. Потом был «Московский молодежный театр», который относился к магаданской филармонии. И в этом был свой плюс, потому что у нас были северные ставки. Я была ведущей артисткой. Хорошо пела я одна, а в спектаклях было очень много вокальных партий, типа мюзикла. И я везде срывала аплодисменты, мне даже цветы дарили. Первые мои гастроли были по Колымской трассе. И когда меня сейчас пугают Колымой, Магаданом, я говорю «Ну-у, ребята!» Тогда мы объездили всю Колыму, выступали на золотых приисках для старателей. Я очень хорошо помню эти гастроли. Холод был собачий, мы ездили в «ПАЗике» или «УАЗике», спали на железных сиденьях, промерзали насквозь. А сценой у нас было что-то вроде сарая с лавками, занавес, похожий на занавеску, за ним — гримерки, туалет на улице. Но зато нам хорошо платили. Когда мы после Колымы приехали в Магадан, он мне показался просто земным раем. Была горячая вода, в номере было тепло. А так — одни сопки, ночью останавливаемся на стоянку, значит, столовка для старателей. И прилавок выглядел так: лежит какой-нибудь кусок жира, маргарин, замороженная рыба и золото — ювелирные изделия. На золото у тебя денег нет, и есть нечего. Романтика!

— А как встретились с Вадимом?

— Я впервые услышала о Вадиме в одной из таких гастрольных поездок. С утра вдруг такое возбуждение: «Ой, Вадим приедет!.. Вадим приедет… Цыганов приедет!» А я-то его не знаю, думаю: «Ну, приедет, и приедет». В труппе у нас были в основном ребята из ГИТИСа. И нас всего было человек девять или восемь — бременские музыканты. А директором у нас был очень продвинутый дяденька. Я работала одновременно и актрисой, и костюмером. И этот товарищ благополучно складывал мою зарплату костюмера к себе в карман, а мне платил мне только актерскую ставку. И вот, Вадим приехал и всех повел есть шашлыки. Он всегда был мужчиной состоятельным, денежным. С детства умел заработать деньги. Когда потом он мне рассказывал, как он нырял за рыбой под ГЭС в Волгодонске, доставал каких-то невероятных сомов под сто килограмм, будучи подростком, у меня сердце кровью обливалось. Я же могла никогда не увидеть своего мужа! Ну вот, времени до вечернего спектакля оставалось много, и он всех повел гулять по Сочи. А мне надо было гладить костюмчики, начесывать парички. Сочи, жара, все мокрое, потное, костюмы надо просто реанимировать. А все гуляли, отдыхали. И вот все возвращаются, наплавались, наелись. И этот самый Вадим кидает свое мокрое полотенце на мои поглаженные костюмы. Я его, конечно, задушить хотела! Но не могла, потому что расстроилась и плакала. Мне уже надо было гримироваться, а тут опять приходилось гладить костюмы. Когда он кинул, я не видела, но мне сказали, что это он сделал, как-то не подумал. А вечером, после спектакля опять было застолье, он всех потащил угощать пивом, вином, шашлыками. Я помню, что у меня был маленький бумажный стаканчик, в который я попросила его налить мне пива. Вот так я впервые увидела Вадима. А потом наш директор уехал в Америку, бросив нас на произвол судьбы, и театр распался. Наверное, я очень много денег ему заработала как костюмер! И тут опять возникла фигура Вадима Цыганова. Это было перед Новым годом. Мне позвонил его друг, Игорь: «Вика, это такой парень! Он известный менеджер. Ты должна срочно приехать». Тогда еще не было слова «продюсер», но уже появилось слово «менеджер», которое мне ни о чем не сказало. Но привело меня в легкую эйфорию и страх одновременно: что это такое? Я говорю: «Игорек, а ты знаешь, сколько сейчас времени?» Он: «Поздно, ну, не знаю…» «Половина третьего утра. Вы мне звоните и пугаете меня менеджером, который мне срочно даст работу. Давай, завтра мы созвонимся с этим менеджером, и я приеду». Я весь день ждала звонка. Он раздался достаточно поздно. Меня собирали все коммуналкой, прибарахлили — дали новую кофточку, брызнули на меня две капли духов. Местные алкоголики дали мне пять рублей. И я с улицы Лесной возле Белорусского вокзала, где я тогда жила, поехала к Вадиму в Медведково. А на пять рублей можно было доехать только днем. Я хорошо помню, что ехала на темно-синей восьмерке, и водитель очень возбужденно со мной разговаривал. Видимо, он за пятерку ехать не особо хотел, но имел на меня какие-то виды. И я стала ему рассказывать, что еду к известному менеджеру… и тут поняла, что водитель — пьян. Я всю дорогу сдерживала его, чтобы он не въехал куда-нибудь и не кинулся на меня. Ну, на улицу Полярную он меня довез, и там состоялась встреча с Вадимом.

— И как он вам показался?

— Очень деловым, активным, напористым и интересным мужчиной. И меня поразили его стихи. В первый же вечер, когда мы познакомились, я ему пела русские народные и казачьи песни. И видела, что на него это производит впечатление. Я почувствовала родственную душу, он не играл, не притворялся. Если люди любят джаз, западную музыку, ну, что бы им казачьи песни? Их душа на них не откликнется, а Вадиму это очень нравилось. Потом он стал мне читать свои стихи. У нас с Вадимом скоро будет серебряная свадьба, мы 25 лет вместе, и я сейчас хорошо понимаю, что это был момент откровения. Он не всем свои стихи читал, а тут — впервые видит девушку… Есть графоманы, которые чего-то там рифмуют, очень это любят и при любой возможности рвутся продемонстрировать свой необыкновенный талант. Вадик, действительно, талантлив и очень искренен в творчестве, но относится к этому спокойно. Когда он мне читал свои стихи, я плакала. Домой я тогда не поехала, была уже поздняя ночь, и Вадим предложил остаться у него. Он снимал однокомнатную квартиру, и, что привело меня в полный восторг, достал из шкафа крахмальные простыни, постелил мне чистую постель и сказал: «У меня есть диван, я на нем лягу, а ты — здесь. Не бойся, никто тебя не обидит». И ни с какими любезностями он ко мне не приставал. А я тогда хоть и рассталась с возлюбленным, но уйти мне пока было некуда, приходилось жить на одной территории в коммуналке. И Вадим предложил: «Если тебе негде жить, пока ты не нашла квартиру, можешь у меня…» И мы с ним стали жить в этой квартире, а потом — и присматриваться друг к другу. Я, естественно, начала ему готовить, подкармливать. Не то, чтобы я использовала какие-то хитрости, чтобы завладеть его сердцем, просто меня мама научила очень вкусно готовить, и я это делала с легкостью, а раньше его девушка ему не готовила. Я сразу привела квартиру в порядок, поклеила новые обои, в квартире всегда было чисто, и, наверное, ему это понравилось, он это оценил и решил сделать мне предложение. А я сразу, как только его увидела, почувствовала в нем надежность. Мужчина, который умеет принимать решения, брать на себя ответственность. И потом, Вадим — это мое любимое имя. Тоже некий знак.

Но сначала вопрос о любви, не стоял. Только работа. А когда мы с ним познакомились поближе, оказалось, что у Вадима, как и у меня, в тот момент была личная трагедия. Я одно время работала в Иваново, и так случилось, что у меня все стало рушиться: карьера, работа, любовь. Земля из-под ног уходила. С любимым человеком я поругалась и поняла, что уже навсегда. Было предательство, которое я не захотела и не смогла простить. Вот тогда я познакомилась с Евгением Павловичем Леоновым. Это очень яркая страница в моей жизни. Раньше были, да и сейчас, наверное, существуют, такие «халтурки», когда известные артисты приезжали в провинцию, устраивали вечера, творческие встречи. И вот, Евгений Павлович приехал, и мы с ним ездили, по колхозам Ивановской области, выступали. Люди сидели в телогрейках, в шапках, в валенках, и залы всегда были полные, такого великого артиста принимали «на ура». Я с ним играла два отрывка, и очень этим горжусь. А еще пела песню из «Белорусского вокзала», и ему очень нравилось мое исполнение. Он все время меня подбадривал. Потом с Евгением Павловичем я встретилась через шесть лет. Я уже была популярной певицей. Борис Ельцин в Кремле устраивал концерт для наших олимпийцев. А мне немножко не хотелось выступать, я была очень уставшая. Там был фуршет, Евгений Павлович сидел за столом, и я его сразу не увидела. Он сам меня узнал. И я вдруг слышу такой родной голос! Он ко мне обратился по девичьей фамилии голосом Винни-Пуха: «Жукова, куда идешь?» Я так обрадовалась: «Евгений Павлович, вы меня помните?» «Ну, а как же? Ты же мой партнер!» И я на сцену пошла такая счастливая, воодушевленная.

А в Иваново мы поработали с Евгением Павловичем дней пять, по три выступления в день, потом он уехал, а я поняла, что в театре мне делать нечего. С главным режиссером я не нахожу контакта. В театр я пришла, когда там был другой режиссер — Ефим Давыдович Табачников — человек, у которого я училась. Он глубоко разбирался в русской литературе, драматургии, был человеком по-настоящему творческим. А когда он ушел, новый режиссер стал вводить свои законы. Но как режиссер интересным не был. После Ефима Давыдовича он мне казался белой молью. И, кроме того, не совсем порядочно вел себя по отношению ко мне. В то время я дружила с Татьяной — художником по костюмам, она была цыганкой. В детстве, кстати, меня пугали цыганами. Бабушка говорила: «Вот приедет цыганская кибитка, тебя украдут и заставят воровать и петь». Я очень этого боялась. Петь-то я еще смогу, а воровать — это было и непонятно, и страшно. Как я буду воровать, если я не умею? И когда я оставалась одна, я выглядывала из-под ворот и запиралась на засов, чтоб цыгане не украли. И вот, эта Татьяна мне сказала: «Вика, сходи в храм, помолись и поставь свечку Николаю Чудотворцу». Для меня тогда это было не совсем понятно, но я пошла. В храме никого не было, служба уже закончилась. В этот день как раз был праздник Николая Чудотворца. И я долго-долго плакала, жаловалась на свою тяжелую судьбу. Деваться мне было некуда. Домой вернуться не позволяли гордыня и тщеславие. Я же уехала Москву покорять. Все — я должна быть первой. Испытание гордыней, амбициями — очень сложное. А в храме было так тепло, уютно, и в какой-то момент я почувствовала, что мне стало легче. Я ушла утешенной и спокойной. В театре я написала заявление, взяла билет и уехала в Москву. И сразу же познакомилась с Вадимом. Вот этот ночной звонок Игоря раздался через два дня после того, как я приехала. А Вадима как раз в то время оставила любимая девушка. Он с ней учился в одной школе, помогал ей поступать театральный институт. Вадик был очень способный, талантливый, его брали во все ВУЗы, а ее никуда не брали. И он везде носился с ней, устраивал ее, и вдруг она ему объявляет, что уходит с одним известным театральным администратором.

— С чего начали работать с Вадимом?

— Сначала он хотел меня куда-нибудь пристроить. Водил в разные коллективы, к разным продюсерам. Как-то Вадим привел меня к одному очень известному человеку, и тот слишком уж заинтересовался моей личной жизнью. Что моего будущего мужа задело, хотя, у нас тогда были братско-сестринские отношения. И Вадим решил: «Я буду сам делать. Что они… какие-то… будут там еще…» Ну, видимо, так рассудил, что и девка, вроде, видная, и поет хорошо, и всем нравится — такое самому пригодится!

А однажды мы с Вадимом пришли в театр на Малой Бронной к Юрию Прялкину. Юрию я очень понравилась, он сказал: «Хорошая девчонка, давай попробуем ей что-то написать». И Вадим стал писать для меня. Возникла группа «Море». С песней «Каравеллы любви» мы попали на «Песню года 89». А попали через радио. На «Маяке» была передача, что-то вроде «стола заказов», куда люди писали письма с просьбами, чтобы прозвучала их любимая песня. И «Каравеллы любви» заняла первое место. Мы тогда обошли Аллу Пугачеву с «Озером надежды». Интересно, что мы ездили в Болгарию на рокерский фестиваль. Хотя группа была совершенно попсовая, романтическая. Но принимали очень хорошо. Мы, когда приехали, попали в серьезную аварию. И на следующий день я вышла с завязанной рукой, перевязанной ногой, но в рокерской куртке — косухе, и так зажигала, что рокеры сидели, боялись пикнуть!

А через какое-то время Вадим предложил мне руку и сердце, и я стала Цыгановой.

— И началась сольная карьера?

— «Море» — это сольный коллектив, пела только я, остальные — музыканты, которые работают со мной до сих пор. Мы просто поменяли фамилию!

— Виктория, вы несколько раз ездили к солдатам в Чечню. Откуда такое желание?

— Я — дочь офицера. И я всегда пела песни для военных. У меня в первом же альбоме была песня «Андреевский флаг», потом была песня «Золотые погоны».

Некоторые люди просто придумывают себе имидж и создают под него репертуар. Мои песни — это часть моей души, это не придуманный образ. Поэтому, когда началась война, я должна была поехать. Мне нужно было понять, что это такое, мне нужно было поддержать ребят, которые там проливали кровь ни за что. Кавказ — это рана, которая не утихает, из которой все время хлещет кровь. И война просто искалечила мою душу. Я даже хотела оставить сцену, уйти.

— Почему?

— Когда я побывала на войне, я поняла, что в мире нет справедливости. А Бог — не в силе, Бог — в правде. Огорчала меня и ситуация в шоу-бизнесе. Платить деньги за то, что мне Бог дал талант, я не хотела. И при этом видела в первых рядах совершенно бездарных людей. Тяжелый был момент. Я не хотела больше не петь. Но приехала в Оптину Пустынь на службу и познакомилась со старцем Илией. Он не знал, кто я. Да, я и не рассказывала, я просто каялась в грехах, говорила о том, что у меня сильно болит душа, что я не хочу жить по законам, которые диктует мир. Каждый человек проходит свои испытания. Один — потому что совершает смертные грехи — грабит, убивает. А другой — мучается, как я, потому что отчаялся. Отчаянье — тоже смертный грех. Батюшка меня утешал и спросил, чем я занимаюсь в жизни. Я рассказала, что пою песни. Он спросил, о чем я пою. Я сказала, что пою о России, об офицерах, о простых людях, о жизни — разные песни. Мне жизнь интересна во всех своих проявлениях. И батюшка сказал: «Нет, нет, ты еще попой, послужи, потому что талант — это от Бога, его надо честно отрабатывать». И вот по прошествии десяти лет, я понимаю, насколько старец был прозорлив. Ничего другого в жизни я делать не умею. И если то, что я делаю, находит отклик, значит, я занимаюсь своим делом.

Мне грех жаловаться на мои залы, они всегда полны. И я батюшке очень благодарна за то благословение и за его мудрость. Работа мне приносит радость, удовлетворение. Выходя на сцену, я стараюсь эту радость аккумулировать, утверждать в людях надежду, веру, любовь. Для этого Бог и дает талант, а через него возможность обратиться к людям. Как сказал мне батюшка: «Делай все, как для Бога».

— Виктория, вас редко можно увидеть по телевизору, как вы к этому относитесь?

— Да, никак не отношусь. Я этим давно уже переболела. Что тут можно сделать? Только ударить талантом по бездарности. Как я сказала своим балалаечникам: «Давайте, ударим балалайками по гламуру!» Я своей профессии училась, оценку своего мастерства я слышала от великих людей: Изабеллы Юрьевой, Евгения Леонова, Юрия Любимова. И для меня руководители телеканалов — не самые высокие арбитры. Когда я на концерте пою романсы, на которые, меня благословила Изабелла Юрьева, у меня зал стоит. Я знаю цену деньгам и не хочу платить за бездарные эфиры, в которых сидят люди с резиновыми лицами и хлопают друг другу. Мне это не интересно. Я — за творческий кипеж! У меня был концерт, где я работала с оркестром «Душа России» с замечательным дирижером Владимиром Шкуровским. Я не ходила, я, как на крыльях летала, я получала от работы колоссальное удовольствие.

— А откуда такое увлечение — авторский дизайн одежды?

— Меховой верхней одежды, эксклюзивной женской, детской и мужской! Наверное, от папы талант перешел. Вообще, у меня еще дедушка шил верхнюю одежду. И не просто, а на заказ для высокопоставленных чиновников. И поскольку детство было, хоть и счастливое, но малоденежное, шили все сами. А я еще и в театральную студию ходила и в музыкальном ансамбле пела, естественно, мне хотелось интересно выглядеть, придумывать на каждый вечер что-то новенькое. А мех — потому что я выросла на Дальнем Востоке, а там все время холодно. Нас кутали в десять шаровар, в валенки, в шубы,мы ходили, как какие-то непонятные снеговики. И мне все время хотелось сделать что-то теплое, но вместе с тем удобное и очень красивое. Я люблю наряжать своих клиентов. И мне нравится втягивать их в творческий процесс. Мои клиенты — люди состоятельные, они могут купить любую брендовую вещь, и мне очень приятно, что они приходят ко мне. Авторские вещи интересны, их создание — процесс больше творческий, хотя достаточно прибыльный. Я со своими клиентами всегда обговариваю, что часть денег обязательно идет на благотворительные цели, и людям это нравится.

— У вас постоянные «подшефные»?

— Есть и постоянные. Я уже много лет дружу с Валаамским подворьем, там есть детские дома, в самых нищих районах Ярославской области, и я перевожу туда деньги. На мебель, на лекарства, на подарки.

Мы строим уже не первый храм. Деревне Мышецкая, где я проживаю, — это усадьба Дениса Давыдова. В 1947 году там был взорван храм Покрова Божьей Матери, и вот мы сейчас его строим заново. Он очень светлый, просторный, в нем уже идут службы. Вадим является старостой, и на строительство храма идут достаточно крупные средства.

— А почему решили жить за городом?

— В юности у меня была мечта — жить на Тверской — на самой центральной улице Москвы. И она сбылась, мы там жили, а потом решили строить дом. Выбрали Ленинградку — наше направление. Поближе к родине! Кстати, клип на песню «Любовь и смерть» снимался рядом — в Фирсановке. А это усадьба бабушки Лермонтова. Кроме того, здесь были остановлены фашисты. Митрополит Крутицкий и Коломенский, Ювеналий, в день Николая Чудотворца служил в нашем храме, посетил строящийся храм и сказал, что это место уникальное. Мы все здесь делаем с любовью и верой.

— Виктория, вы с Вадимом 25 лет вместе, это сложно?

— Главное — любовь и терпение. И я, и Вадим — мы оба творческие люди. Иногда нам достаточно сложно, бывают просто батальные сцены выяснения отношений. Он хочет так, а я — вот так! Но я научилась уступать ему, смиряться. А когда я уступаю, он сразу просит прощения, и уже готов рассмотреть мое предложение, выслушать мою точку зрения. И потом, мы же с ним венчаны, а значит, есть поддержка Божья.


Ольга Булгакова, журнал «Биография», июнь 2011

Абрам Абрамыч
В Нью-Йорке дождь, и мутно на душе,
В письме строка недавнего соседа.
А я почти что собралась уже,
Но, видит Бог, похоже, не поеду.
Зачем мне в небоскребе куковать?
Зачем по Брайтону без денег шляться?
Зачем мне подданство свое менять?
К чертям Нью-Йорк, хочу в Совке остаться.
Абрам Абрамыч, я к Вам не поеду.
Вы мой сосед, но Вы мне не родня.
Возьму билет, махну в деревню к деду.
В Нью-Йорке не грустите без меня.
В Нью-Йорке дождь, и мутно на душе.
Наверно, Вам, Абрам Абрамыч, тяжко, Наверно,
Вы без шляпы, но в кашне
Идете за пособием, бедняжка.
У нас в Совке прекрасно, как всегда.
В Нью-Йорке, понимаю я, похуже.
И не зови, Абрам, меня туда.
Такой Нью-Йорк и на хрен мне не нужен.
Абрам Абрамыч, я к Вам не поеду.
Вы мой сосед, но Вы мне не родня.
Любовь прошла, любви без бабок нету.
В Нью-Йорке не грустите без меня.
Эх, Сережа
Над озером туман, и мне не спится,
Шальное лето близится к концу,
Заплачет в камышах ночная птица,
И осень вдруг подкатится к крыльцу.
На косогоре стройная береза
Накинет пестро вышитый платок,
И мы с тобой расстанемся, Сережа,
Ведь это был последний наш денек.
Эх, Сережа, Сережа, Сережа,
Птицам вслед мне так больно смотреть!
 Все проходит, о Боже, Сережа,
Но не стоит об этом жалеть.
Зачем жалеть о том, что не вернется?
Зачем грустить о том, чего уж нет?
Осенний дым над косогором вьется,
И нам уже не по шестнадцать лет.
Колокола за речкой отзвонили,
Отпели свои песни соловьи,
И мы когда-то искренне любили,
Летели наши дни, и годы шли.
Эх, Сережа, Сережа, Сережа,
Птицам вслед мне так больно смотреть!
Все проходит, о Боже, Сережа,
Но не стоит об этом жалеть.
Не плачь, душа
Сколько пыльных дорог, сколько синих морей
Мне однажды увидеть пришлось!
Но средь белых берез и в кругу тополей,
Я признаюсь, мне легче жилось.
Там, где годы прошли золотые мои,
Меня мама по-прежнему ждет,
Там шиповник цветет, и поют соловьи,
И по озеру лодка плывет.
Не плачь, душа, не плачь, душа, не надо,
И грустных песен больше мне не пой.
Под музыку ночного листопада
Вернусь я скоро в край родной.
Сколько муторных дней, сколько длинных ночей
Мне придется до дома идти!
Сколько вьюжных полей и промозглых дождей
Впереди у меня на пути!
Там, где в синий туман моя юность ушла,
Ждут меня во дворе тополя.
Там когда-то сирень за рекою цвела,
Там еще кто-то помнит меня.
Не плачь, душа, не плачь, душа, не надо,
И грустных песен больше мне не пой.
Под музыку ночного листопада
Вернусь я скоро в край родной.
И когда тихо скрипнет знакомая дверь,
Не смотрите на слезы мои.
Слишком много утрат, слишком много потерь
За спиною осталось вдали.
И пусть красный закат не жалеет огня,
И темнеет небесная высь,
Я вернусь, но прошу, не ругайте меня
За мою непутевую жизнь.
Не плачь, душа, не плачь, душа, не надо,
И грустных песен больше мне не пой.
Под музыку ночного листопада
Вернусь я скоро в край родной.
Андреевский флаг
Сколько снега в полях намело,
И в церквах воют ветры шальные.
Господа! Наше время пришло!
Посмотрите, что стало с Россией.
Не надо говорить, что кончен бал,
Не надо в нашем деле ставить точку!
Кто мать-Россию сердцем понимал,
Тот не срывал с груди с крестом цепочку.
Российский флаг, Андреевский флаг,
Ты проверен в боях и в походе,
И пусть силы у нас на исходе,
С нами Бог и Андреевский флаг.
Сколько нас полегло на Дону,
В Севастополе и под Симбирском!
Господа! Вся Отчизна в дыму,
Но победа за флагом Российским.
Еще великий час к нам не пришел,
Еще Отчизну мы не проиграли.
К нам прилетел двуглавый наш орел,
Настанет день, которого так ждали.
Российский флаг, Андреевский флаг,
Ты проверен в боях и в походе,
И пусть силы у нас на исходе,
С нами Бог и Андреевский флаг.
Господа! Наш Андреевский флаг
Над кормой белой птицею реет.
Мы не сделаем в сторону шаг,
И пусть вера в бою нас согреет.
Не надо говорить, что мы уйдем,
И знамя наше волны похоронят,
Что кровь свою напрасно мы прольем,
Что Русь забудет нас и вряд ли вспомнит.
Российский флаг, Андреевский флаг,
Ты проверен в боях и в походе,
И пусть силы у нас на исходе,
С нами Бог и Андреевский флаг.
Балалайка
Париж балдеет и Ямайка,
Когда играет балалайка.
Она весь мир с ума свела,
Эх, балала-балала-балалайка,
Эх, балала-балала…
Балала-балала-балалайка,
Для души моей русской сыграй-ка.
Три струны, три аккорда, три раза.
Балала-балала-балалайка-зараза.
Балала-балала-балалайка-зараза.
Давай, Иван, ударь по струнам.
Не место здесь печальным думам.
Душа, как водочка, светла.
Эх, балала-балала-балалайка,
Эх, балала-балала…
Балала-балала-балалайка,
Для души моей русской сыграй-ка.
Три струны, три аккорда, три раза.
Балала-балала-балалайка-зараза.
Балала-балала-балалайка-зараза.
Не водка наши души губит —
Мужик в России выпить любит,
Тоска сердечко извела.
Эх, балала-балала-балалайка,
Эх, балала-балала…
Балала-балала-балалайка,
Для души моей русской сыграй-ка.
Три струны, три аккорда, три раза.
Балала-балала-балалайка-зараза.
Балала-балала-балалайка-зараза.
Нам море нынче по колено,
Подкинь-ка в печку два полена —
Где был огонь, лежит зола.
Эх, балала-балала-балалайка,
Эх, балала-балала.
Балала-балала-балалайка,
Для души моей русской сыграй-ка
Три струны, три аккорда, три раза.
Балала-балала-балалайка-зараза.
Балала-балала-балалайка-зараза.
Балала-балала-балалайка,
Для души моей русской сыграй-ка.
Три струны, три аккорда, три раза.
Балала-балала-балалайка-зараза.
Балала-балала-балалайка-зараза.
Моя Совдепия
Разметнулась на полсвета,
Затерялась в дымке где-то,
Эх, Совдепия моя —
Необъятные края.
Подавайте мне карету —
Весь Совок на ней объеду,
Посмотрю, чем жив народ,
Что он ест и что он пьет.
Поля широкие, моря бескрайние,
Леса дремучие, дороги дальние.
И, хоть убей меня, я не пойму тебя,
Как ты жива еще, моя Совдепия.
Ветер кланяется в ноги,
Эх, российские дороги,
За окошком дождь и грязь,
Каждый третий царь и князь.
Нет ни веры, ни закона,
Реки льются самогона,
Эх, Совдепия моя,
Необъятные края.
Поля широкие, моря бескрайние,
Леса дремучие, дороги дальние.
И, хоть убей меня, я не пойму тебя,
Как ты жива еще, моя Совдепия.
Кучер мой, поедем тише.
Здесь прекрасней, чем в Париже,
Красота, едрена вошь,
От нее с ума сойдешь.
Эх, народ у нас хороший,
Ничего, что с наглой рожей.
Долго терпит, долго ждет,
А потом башку сорвет.
Поля широкие, моря бескрайние,
Леса дремучие, дороги дальние.
И, хоть убей меня, я не пойму тебя,
Как ты жива еще, моя Совдепия.
Лысый Колобок
Сержантик поймал крокодила,
В ментовку его поволок,
Зеленый косил под дебила —
Икал и плевал в потолок.
Но все же, чекисты узнали
В простом крокодиле врага,
И в камере долго пытали
Зеленого, бля, мудака.
Гена-крокодил,
Зря ты коммунистов не любил!
Геночка, не плачь,
Чебурашка — падла и стукач.
В одной свиноферме свободной
Со свиньями жил Пятачок.
Всегда был, как сволочь, голодный,
Носил октябрятский значок.
Считал он себя коммунистом,
Но Павлик Морозов, сынок,
Покончил вчера с активистом —
Пробил ему вилами бок.
Умер Пятачок,
Октябрятский проглотил значок.
Павлик-пионер
Показал колхозникам пример.
Отважный майор Чебурашка
Недавно погиб на посту.
От водки загнулся, дурашка.
Вообще, так и надо скоту.
«Мы грудью дорогу проложим! —
Кричал лысый вождь Колобок, —
Сусанин дойти нам поможет,
Полякам он тоже помог».
Лысый Колобок
Закатился в красный уголок.
Песенке конец.
Колобок живее всех живых!
Жизнь-злодейка
Если будет пасмурно, я открою зонтик,
И надену валенки, если снег пойдет,
Подведу ресницы я и подкрашу ротик,
Может быть, сегодня в жизни повезет.
Горе и беда — это ерунда.
Жизнь такая выпала — просто невезуха:
Модно я одета — нету мужика.
Вроде, не страшилище, вроде, не старуха,
Говорит начальник: «Баба хоть куда!»
Горе и беда — это ерунда.
Эх, жизнь-злодейка, судьба-копейка,
Давай, налей-ка стакан полней.
Эх, жизнь-злодейка, как канарейка,
Мне песню спой-ка повеселей.
Если будет холодно, я куплю пальто,
Если будет жарко, я куплю панаму,
Если жизнь подкинет мне опять не то,
Всех пошлю к чертям, и жалеть не стану.
Горе и беда — это ерунда.
Я такая нежная, как в концерте скрипка.
Почему не ценят это мужики?
О любви ни слова, блин, деньги да бутылка.
Эх вы, алкоголики, эх вы, чудаки!
Эх вы, алкоголики, эх вы…
Эх, жизнь-злодейка, судьба-копейка,
Давай, налей-ка стакан полней.
Эх, жизнь-злодейка, как канарейка,
Мне песню спой-ка повеселей.
Счастье было
Летняя ночь за окном с кем-то шепчется,
Месяц тоскливо на землю глядит,
Где-то на небе звезда моя теплится,
Тихо в груди мое сердце болит.
Счастье мое, где же ты потерялося,
Маленьким облаком скрылось вдали?
Видно, с тобой навсегда распрощалась я,
И оттого мое сердце болит.
Счастье было, было, было,
Счастье было у меня.
Ах, как я тебя любила,
Я одним тобой жила.
А теперь душа остыла,
А теперь в ней нет огня,
Счастье облаком уплыло
Летней ночью от меня.
Вот и осталась мне ночь эта лунная,
Дым сигареты, печаль и тоска.
В доме звучит боль моя шестиструнная,
Ищет аккорды на грифе рука.
Счастье мое, где же ты потерялося,
Маленьким облаком скрылось вдали?
Видно, с тобой навсегда распрощалась я,
И оттого мое сердце болит.
В церковь меня привел Николай Чудотворец
Согласитесь, что не каждый день можно увидеть среди молящихся в храме известную актрису и «звезду» эстрады. Наверно, поэтому, когда на одном из воскресных богослужений в скромно стоящей рядом со мной женщине я признала популярную певицу Вику Цыганову, чувства мои, мягко говоря, пришли в смятение. Дождавшись окончания богослужения, я обратилась к таинственной незнакомке с вопросом: «Вы — Вика Цыганова?». Она, внимательно посмотрев на меня, утвердительно кивнула головой… Через несколько дней мы вновь встретились, теперь уже в доме у Вики. Мы сидели на очень уютной кухне, пили ароматный чай. Мне сложно назвать нашу беседу записью интервью. Скорее всего, это был просто разговор. По душам…

— Расскажите нашим читателям немного о себе, о своей семье.

— Родилась я на Дальнем Востоке, в городе Хабаровске. Там же окончила среднюю школу. Далее училась во Владивостоке в Театральном институте. Мамочка у меня педагог, дай Бог ей здоровья, а папа был морским офицером. Его уже с нами нет, Царствие ему Небесное. Родом он был из Ленинграда. Это был потрясающе талантливый человек — из тех, о ком в народе говорят, что они талантливы во всем. Прекрасно пел, играл на гитаре, рисовал. Мог приготовить прекрасный обед, мог профессионально выделать шкуру и пошить одежду. Дед, Александр Васильевич, папин отец, прошел через две войны. По окончании Великой Отечественной он десять лет провел в лагерях, бабушка также была репрессирована.

— Как в вашей семье относились к вере православной?

— В то время, когда мои бабушка и дедушка были молодыми людьми, открыто исповедовать веру решались немногие, но я точно знаю, что они были людьми крещеными, православными. Известно также, что одна из моих прабабушек была глубоко верующей и набожной женщиной. Сейчас, когда я начала поминать ее в молитвах об упокоении, почувствовала, как она мне помогает. Я верю в то, что там, на Небе, она молится за меня…

— Когда Вы начали петь?

— Как родилась, так и начала петь.

— Мечтали стать певицей?

— Нет. Я вообще ни о чем не мечтала. Просто пела. Везде. Пела на рынке, когда помогала бабушке продавать редиску. Пела в поезде, когда мы ехали с ней на Урал погостить к родственникам. И песня у меня была любимая — «Степь да степь кругом». Причем, до сих пор, когда я пою ее, меня охватывает ничем не объяснимое, почти магическое чувство, и я начинаю плакать… Совсем недавно я узнала, что «Степь да степь кругом» была любимой русской народной песней императора Николая II. Позже меня отдали в музыкальную школу. Я пела в школьном хоре, занималась в театральном кружке. Мне говорили, что у меня какое-то необычайно проникновенное пение. Но уже тогда я размышляла над тем, что для того, чтобы петь, недостаточно просто владеть голосом, нужно уметь делать и многое другое. Поэтому, окончив среднюю школу, я поступила на актерский факультет Театрального института.

— Как родители относились к проявлению у вас таланта?

— Слава Богу, родители вели себя очень правильно. Они никогда не баловали меня восхитительными откликами по поводу моего «песенного творчества». И папа, и мама всегда говорили, что голос у меня как у всех. Земной им поклон за это! Они никогда не разжигали во мне страсти, амбиции. Благодаря родителям я научилась относиться к себе сдержанно, если не сказать сурово. Это очень пригодилось мне, когда я в середине восьмидесятых приехала в Москву на работу и начала самостоятельную жизнь.

— Как складывалась Ваша актерская карьера в Москве?

— Начнем с того, что меня туда никто не звал и, следовательно, никто не ждал. Тем не менее, в театр я все же устроилась. Это был Еврейский камерный театр. Помню, когда меня спрашивали, почему я работаю в еврейском театре, я отвечала с иронией, что у нас, в принципе, все театры еврейские. Но если серьезно, то мне на самом деле там нравилось, потому что театр был национальный, и его постановки выгодно отличались от тогдашней современной драматургии. В них было много танцев и песен, что для меня было интересно. Несколько позже мне довелось поработать и на других театральных подмостках: в Сочи, в Иванове.

— Как случилось, что с актерской стезей Вы все же распрощались?

— Обстоятельства вынудили меня покинуть театр. Теперь, спустя годы, мне понятно, почему я не смогла там работать. Я, видимо, от природы своей не лицедей. Еще во времена моей учебы в Театральном институте я не раз ловила себя на мысли, что не хочу изображать то, что мне непонятно и чуждо. Я думаю, это от Бога было устроено так, чтобы я в корне изменила свою жизнь. Уже во время работы в Ивановском драматическом театре у меня очень плохо все складывалось. Правильнее сказать — все разваливалось. Рушились карьера, личная жизнь, навалилась тяжкая болезнь. Одна, без родителей, без денег, без прописки — без всего… Это сегодня, бросая взгляд назад, в то кошмарное прошлое, я точно знаю, что главная моя беда заключалась в том, что я не была тогда человеком верующим. Я жила без Бога в душе, была даже некрещеная… Наступил момент, когда я так запуталась, что страшно теперь вспомнить, жить не хотелось. И вот, когда я была уже на грани отчаяния, Господь протянул мне свою спасительную десницу: моя подружка неожиданно посоветовала мне сходить в храм и поставить свечку Николаю Чудотворцу… Хорошо помню, как я зашла в церковь, нашла большую красивую икону святителя Николая, поставила свечку. Там, в храме, у меня вдруг началась настоящая истерика. Едва сдерживая рыдания, я какими-то неумелыми словами просила этого человека с иконы помочь мне. Так впервые в жизни я молилась… Я считаю, что именно Николай Чудотворец привел меня в церковь…

— После этого Вы крестились?

— Скоро только сказка сказывается… Перед тем, как я приняла таинство Крещения, произошло еще несколько судьбоносных встреч. Вот и с Вадимом, моим мужем, мы познакомились до этого важного события… Господь устроил так, что мы подружились с замечательным поэтом-песенником Леонидом Петровичем Дербеневым, человеком верующим, православным. С его легкой руки мы с Вадимом и крестились…

— Ваша жизнь как-то изменилась после этого?

— С того самого времени жизнь моя не просто изменилась, а четко поделилась на два отрезка: до и после моего прихода в Православие и встречи с мужем Вадимом. И это неудивительно. Какими, в большинстве своем, мы приходим ко Господу? Что приносим к стопам Его? Чаще всего — изуродованную грехами жизнь… Господь же заботливой рукой начинает счищать с нас грязь, болячки, страсти, пороки. Душа человека постепенно омывается, становится светлее и чище. Это облегчение, исцеление, освящение невозможно не почувствовать…

— Когда я впервые увидела Вас в нашем храме, мне показалось, что взгляд Ваш был печальным…

— В храмах, вообще, печальных взглядов больше, нежели сияющих. Нельзя забывать, что Господь милосердный кому много дает, с того и спрашивает больше. По себе замечаю: чуть оступишься — разгневаешься, к примеру, или осудишь — такая немощь наваливается! Вот и печалишься, ругаешь себя… Да и враг ведь не спит, то и дело пытаясь подловить нас, немощных. Поэтому, чтобы от греховности своей не упустить благодать, нам никогда нельзя расслабляться. Помните, как написал поэт: «Душа обязана трудиться. И день, и ночь, и день, и ночь…».

— В силу своей профессии Вы обязаны быть человеком «на виду». Хватает ли времени на общение с Богом?

— Был момент в самом начале моей «жизни православной», когда я в течение двух месяцев ходила в храм на ежедневную литургию. Душа звала. Но потом постепенно появилось ощущение того, что Бог всегда и везде со мной, и острая потребность как можно чаще быть на богослужении отпала сама собой. Но, тем не менее, если я хотя бы раз в неделю не побываю в храме, мне становится не по себе. Было время, когда мне нравилось молиться в уединении. Сейчас я предпочитаю помолиться в храме, вместе со всеми. В эти часы я молюсь за себя, за людей и чувствую, что рядом кто-то молится обо мне. Это удивительно благодатное ощущение соборности, что ли… Когда я приезжаю на гастроли в незнакомые города, то ловлю себя на том, что подсознательно ищу глазами маковки церквей с крестами православными. Когда нахожу их, то вздыхаю облегченно — можно считать, что я дома… Обязательно интересуюсь, есть ли в этих местах православные святыни и непременно посещаю их.

— А есть любимые храмы?

— Есть храмы, в которых мне нравится бывать. Но для того, чтобы помолиться, я иду в тот храм, который в данный момент находится неподалеку. Согласитесь, лучше посвятить отпущенное время молитве, нежели тратить его на дорогу. Бог-то везде… Или вот многие ездят по свету в поисках старцев, батюшек особых, а мне кажется, что для души и для молитвы нет расстояний. Я не очень часто встречаюсь со своим духовным наставником, но никогда не расстаюсь с ним в душе. Он всегда со мной, я ощущаю его молитвенную заботу обо мне, грешной…

— Когда Вы окончательно пришли к вере, не посещала ли мысль закончить карьеру певицы?

— Именно так и было. Два года назад я приехала в Оптину Пустынь к старцу за благословением оставить сцену. Он стал расспрашивать меня о том, что я пою, о чем. Я рассказала ему о песнях «Андреевский флаг», «Золотые погоны», о казачьих песнях, песнях, посвященных войне в Чечне. Батюшка, выслушав меня, сказал коротко: «Пой». Так что теперь, когда совсем нет сил выходить на сцену, шучу, сама над собой, и говорю, что пою, дескать, по послушанию…

— Расскажите немного о вашей супружеской истории.

— Когда мы с Вадимом познакомились, то поначалу ничто не предвещало каких-то серьезных «судьбоносных» отношений. Мы хоть и были людьми, не связанными ни с кем семейными узами, но у каждого из нас на тот момент была личная драма: Вадима покинула девушка, с которой он был рядом в течение многих лет, я переживала распад отношений со своим давнишним другом. Так мы и встретились, сочувствуя и сопереживая свои утраты. Как могли, утешали друг друга. Я пела для Вадима то, что больше всего любила — старинные русские народные песни. Я знала их с детства, потому что в доме у нас не только было множество пластинок, но и папа мой, Царствие ему Небесное, часто пел эти песни, подыгрывая себе на гитаре. Однажды, после того, как я спела очередную песню, Вадим сказал: «Знаешь, мне очень нравится твой голос, теперь я буду писать песни только для тебя». Мы и не заметили сами, как погрузились в совместное творчество и работу. Позже они и открыли нас друг для друга. Вадим почувствовал меня, проникся мною через мой голос, а я поняла его трепетную сущность, приняла душой и сердцем через его стихи, его поэзию. Я своим личным опытом познала, что поэт в России, действительно, «больше, чем поэт»… Вадим, как и я, закончил актерский факультет, и тоже по природе своей совершенно не актер. Его творчество не изобразительное: он пишет, как живет, и живет, как пишет.

— В творческой среде чаще всего супруги не торопятся с оформлением своих отношений…

— Слава Богу, мы с Вадимом довольно каноническая пара. Ощутив духовное родство, мы поженились и обвенчались в церкви.

— А как складывается ваше совместное творчество?

— Все тексты для песен пишет Вадим. Он мой наставник, мой вдохновитель, генератор и воплотитель идей. Он для меня все. Мне повезло — я имею замечательную возможность петь то, что мне нравится, что хочется спеть. И Господь, конечно же, ведет нас. И в личной жизни, и в творчестве.

— Если выпадает свободное время, чем занимаетесь?

— Я очень люблю заниматься рукоделием. Мастерить что-то своими руками, конструировать одежду, шить — все это доставляет мне истинное удовольствие. Но главное, я занимаюсь вокалом с уникальным, на мой взгляд, певцом — Геннадием Васильевичем Трофимовым. Если помните, именно он впервые исполнил ставший впоследствии очень известным и любимым многими романс «Ты меня на рассвете разбудишь…». У него замечательный вокальный дар, аристократический голос. К тому же, он близок мне по вероисповеданию. В доме Геннадия Васильевича царит православно-христианский уклад жизни. Наши занятия мы всегда начинаем с молитвы святому Роману Сладкопевцу. Я думаю, что и познакомились мы с ним по промыслу Божиему… Какое-то время назад я приехала в Санкт-Петербург для участия в очередном концерте в поддержку флота. Прямо перед моим выступлением на сцену вышла рок-группа «Ленинград». Что начало твориться! На сцене нецензурная брань, за сценой — крики и свист возбужденных матросов… Я звоню Вадиму, говорю, что идти на сцену страшно, дескать, как бы не запустили в меня чем-нибудь. А он кричит мне в трубку: «Ничего не бойся! С нами Бог! Помолись и выходи!». И вдруг по радио прямо в машине, где я находилась перед выступлением, слышу голос Геннадия Васильевича Трофимова. Он запел: «Государь император…». Дальше загрохотали сценические колонки, и ничего уже не было слышно. Но в моей голове успела мелькнуть мысль: «Господи, помоги мне найти этого человека, я так хочу поучиться у него». Так, с молитвой, я и вышла на сцену. После второй песни, смотрю, народ, стоявший перед самой сценой, вдруг перестал быть возбужденной толпой. Мальчишки в бескозырках с ленточками, которые пять минут назад, казалось, были готовы вспыхнуть от любого неосторожного слова, стояли смиренно и слушали мои песни. Господь ведь услышал мою молитву! И вот теперь с Божией помощью я нашла Геннадия Васильевича и, как и мечтала, беру у него уроки. Учусь петь.

— Учитесь петь после двадцати лет, проведенных на эстраде?

— Да. Мне ведь никогда не ставили голос. Я пою голосом, который мне был дан Богом с самого рождения. Конечно, можно было бы довольствоваться тем, что есть. И, поверьте, дело не в том, что я хочу чем-то удивить публику, нет. Я стала заниматься с Геннадием Васильевичем, потому что мне хочется для русских людей, родных наших слушателей, побольше сделать. Мне хочется, чтобы они не только слышали по телевидению и радио псевдорусские запевы на «уголовно-местечковом» диалекте, но и имели бы возможность через песню душой прикоснуться к исконно русским интонациям и лексике.

— В последнее время, к сожалению, Вас почти не видно на телеэкранах, да и афиши с Вашим именем встречаются нечасто…

— Что касается моих выступлений на телевидении и радио, то, например, на некоторые центральные каналы меня просто не пускают. Причина одна: я открыто выражаю свою позицию по поводу того, что меня, мягко выражаясь, не радует на современном телеэкране. Многое из того, что там показывают и пропагандируют, я считаю преступлением против человека. Искусство должно пробуждать и культивировать в человеке лучшие его духовные качества, а не греховные страсти. К тому же, мои песни пронизаны национальной идеей, патриотизмом, а современному шоу-бизнесу это «не в тему». Что касается концертной деятельности, то я, конечно же, не хожу туда, где творят грех и превозносят порок. Но на каких-то массовых мероприятиях, пусть даже на тех, которые меня не так радуют, как хотелось бы, я выступаю. Они всегда собирают большое количество людей, причем очень разных. У каждого человека есть шанс на спасение. Господь всех нас любит и любую душу может даже из ада вытащить. Мы с Вадимом трепетно относимся к составлению программы для таких выступлений: чтобы и для души, и для ума, и для сердца пища была. Душа-то ведь у каждого — христианка. А вдруг она откликнется, отзовется?..

Если говорить в целом, то у меня достаточно плотный гастрольный график. География самая разнообразная. Я не скрываю, что иногда участвую в концертах во время предвыборных кампаний. Но, опять-таки, я делаю это только по благословению духовника и помогаю только нашим, православным избранникам. Наша жизнь тогда изменится, когда мы сами станем православными, и когда депутаты наши будут православными. Именно они смогут противостоять потоку лжи и грязи. Например, сейчас я поддерживаю депутата в Государственную Думу Дмитрия Саблина. Он верующий человек, православный, воцерковленный, участвует в таинствах Церкви. Он трудится над своей душой — это видно. Он и избирается по благословению духоносного наставника, старца. С ним мы в Чечню летали, где и вертолет могли сбить в любую минуту, и выступать приходилось почти на передовой. Дима всегда был рядом. Ему я верю. И молюсь за него…

— Как-то на телеканале ТВЦ транслировался большой концерт, скорее даже, красочное музыкальное представление с Вашим участием. В качестве сценической площадки были задействованы настоящие военные крейсеры. Что это было за событие?

— Вы видели воплощение нашей с Вадимом задумки. На годовщину кончины моего отца (а он, напомню вам, был морским офицером и умер в день Военно-морского флота) в Севастополе, действительно, прямо на палубе крейсера мы устроили концерты в его память и в поддержку флота. Мы очень долго и серьезно готовились. Съездили с Вадимом в Оптину Пустынь. Взяли благословение и уже с Божией помощью приступили к реализации проекта. Нашли спонсоров, меценатов. Установили живой звук, хороший свет, отрепетировали. О том, что концерт получился, я прочла в благодарных и счастливых глазах российских моряков. Я почувствовала, что наши песни они приняли душой. Знаете, с некоторых пор я молюсь, когда пою. То есть я произношу какие-то слова, а параллельно им идет молитва. Вот уж, действительно, что посеешь, то и пожнешь! Мои выступления стали теперь восприниматься той же молодежью совсем по-другому. Ребята как бы успокаиваются, с их возбужденных лиц исчезает агрессия, они становятся просто детьми. Бывает, что мне по-матерински хочется погладить их по голове, заглянуть в глаза. Господь даровал мне благодать жалеть и любить их. Слава Богу за эту радость…

— А что еще в жизни радует?

— Радуют встречи с людьми, близкими мне по духу. Людьми интересными, православными. Никогда не забуду, как в кошмарном для меня 87-м, в Иванове, Господь послал мне одну утешительную встречу: я познакомилась с замечательной души человеком, артистом Евгением Павловичем Леоновым, Царствие ему Небесное! Он меня очень сильно поддержал тогда. Мне довелось вместе с ним участвовать в гастролях по Ивановской области. Я пела песню из кинофильма «Белорусский вокзал» и играла в одном небольшом отрывке из спектакля. В тот год была очень морозная зима, стоял жуткий мороз. Мы ездили в таких маленьких стареньких автобусах — «пазиках» — и до костей промерзали в них. Сегодня эти несколько дней общения с Евгением Павловичем я вспоминаю, как одни из самых теплых и радостных дней в моей жизни. Спустя шесть лет мы вновь встретились с ним в Кремле. Борис Николаевич Ельцин чествовал наших спортсменов. Уже не вспомню почему, но мне так не хотелось петь. Вдруг слышу откуда-то из-за спины знакомый голос «Винни-Пуха»: «Вика, как поживаешь?». В общем, я спела тогда так легко и даже радостно, как будто душа моя спела за меня. Вот, оказывается, как может преобразить настроение души короткое общение со светлым человеком. Вечная ему память! Или вот дружба и совместное творчество с уже ушедшим от нас Михаилом Кругом. Он был патриотом России и человеком верующим. Знаете, за стол, бывало, не сядет, не перекрестившись. Сколько он разным батюшкам помогал в восстановлении храмов, музыку писал духовную. Я всегда поминаю его на молитве, часто во время концертов молюсь ему и, знаете, чувствую его помощь… Или вот, не далее чем вчера, я вернулась из Ростова. Там произошло мое знакомство с греком, предпринимателем. Его зовут, прошу не удивляться, Иван Игнатьевич. Он крещен и исповедует Православие. Так вот, этот Иван Игнатьевич сразу меня покорил своей непосредственностью. «Знаете, а я ведь вас никогда не видел!» — сказал он мне сразу. Много ли мы с вами встречаем такой искренности в общении с людьми? Иван Игнатьевич огромные средства вкладывает, чтобы город обрел великолепие, чтобы люди видели вокруг себя красоту! Мне показали отреставрированные им фонтаны, которые молчали десять лет, а теперь являются украшением Ростова. Он построил православный Собор во имя Духа Святаго. Еще меня радует, когда Господь через нас помогает нуждающимся людям. Это и детские дома, и храмы, и больницы. Не так давно удалось обмундировать целый отряд пограничников. С Божией помощью мы купили им рации, ботинки, одежду. Я благодарю Бога за эти всегда светлые, радостные и благодатные минуты. Радуюсь, когда Господь избавляет меня от какой-нибудь страсти. Например, я ведь курила 13 лет. Слава Богу за то, что, я всегда стеснялась этого, чувствовала, что за это должно быть обязательно стыдно. Теперь, с Божией помощью, не курю вот уже пять лет. Каждый день я благодарю Бога за это, и надеюсь, что Он поможет мне не сорваться.

— Я обратила внимание, что почти во всех своих интервью, даже на самые «светские» темы, Вы хоть несколько слов, но обязательно говорите на нравственно-духовную и откровенно православную тему…

— Это тоже радость — исповедовать Христа. Мне очень жалко людей неверующих. Они живут без Бога и мучаются в своем одиночестве. Я знаю многих людей, у которых есть все, но нет Бога в душе. Это несчастные люди. У них нет здоровья и покоя, гармонии внутри себя, взаимопонимания со своими родными и близкими, с детьми. Я вспоминаю, когда мы с Вадимом покрестились, такая вдруг благодать коснулась души! Я часто размышляла тогда о том, как многого можно было бы избежать в своей жизни, если бы я раньше пришла в церковь… С благословения своего духовного наставника я, действительно, пользуюсь каждой возможностью рассказать людям о вере, о Боге. Это, поверьте мне, большая радость!

Я только всегда прошу Господа вразумить меня, как и что надо сказать людям: чтобы не наворочено было, а по-простому и доступно; чтобы человек задумался, чтобы заинтересовался жизнью православной…

— А не боитесь мести лукавого за это?

— И боюсь, и мстит! Бывает, удается с Божией помощью кого-то, к примеру, примирить: жди — обязательно в своей семье что-то не заладится. Но мы молимся с Вадимом и полагаемся на помощь Божию, на заступничество угодников Божиих. Нам многие помогают, молятся за нас… Но если совсем серьезно, то на самом деле я боюсь одного: чтобы не отвернулся от нас Ангел Хранитель, чтобы Господь не покинул. Да не будет этого с нами никогда, Господи!


Записала беседу Наталья Глебова с. Мышецкое, 13 октября 2003 года Гззета Жизнь Православная № 11,2003 г.

Лето пьяное
Загуляло нынче лето, загуляло,
Изумруды по округе раскидало,
Ничего на этот раз не пожалело,
Соловьи поют за речкой очумело.
Ничего я не жалею тоже.
С этим летом мы, наверно, схожи.
Никогда так в жизни не любила,
Поцелуи никому так не дарила.
Лето жгучее, лето пьяное,
Что ж ты сделало, окаянное!
На полях туман, в голове дурман.
Лето пьяное, окаянное!
Месяц в небе — я иду тебя встречаю,
А заря заглянет в окна — провожаю.
Это лето, как и я, видать, влюбилось —
Захмелело, а потом не протрезвилось.
Вот и я на пару с летом разгулялась.
На плечах бы голова моя осталась!
Этим летом я такое начудила,
Так влюбилась, что сама себя забыла.
Лето жгучее, лето пьяное,
Что ж ты сделало, окаянное!
На полях туман, в голове дурман.
Лето пьяное, окаянное!
Один раз живем
Не такая уж я недотрога,
Всех грехов у меня завались,
Но я верю и в черта, и в Бога,
И в судьбу, и в загробную жизнь.
Кровь цыганская и кровь донская
Разгулялась по жилам моим,
Бесшабашная и озорная,
Как Россия, вся пьяная в дым.
Один раз живем,
Вино, водку пьем,
 О любви поем,
А когда помрем,
Все за нас допьют,
Все за нас споют,
А душа пойдет Прям на Божий Суд.
И пусть черт улыбается криво,
Ангел верный меня бережет.
Жизнь свою прожигаю красиво.
Может, Бог все простит и поймет.
А в России нельзя жить иначе:
Затоскуешь — и сразу в петлю.
Потому никогда я не плачу,
Не грущу и с улыбкой пою:
Один раз живем,
Вино, водку пьем,
О любви поем,
А когда помрем,
Все за нас допьют,
Все за нас споют,
А душа пойдет
Прям на Божий Суд.
Золотые погоны
Золотые погоны, Россия моя,
Ты наденешь — опять вера в Бога проснется,
И небесную синь, и ржаные поля
Еще раз защищать, господа, нам придется.
Пусть гремит барабан, ветер треплет знамена,
Наши мысли ясны, наша совесть чиста.
Перед строем Господь всех назвал поименно,
И поручик поднял знамя с Ликом Христа.
За Россию-мать шашки наголо!
Не страшна в бою пуля шалая.
Кроме Родины, нечего терять,
За Россию-мать сладко помирать.
Снова снежная вьюга заглянет в глаза,
И дожди потекут, словно детские слезы,
И померкнет на время небес бирюза,
И, как свечи, гореть будут в поле березы.
Уходить за кордон мы сегодня не вправе,
Ведь российскую боль мы с собой не возьмем.
И в последнем бою не стремимся мы к славе,
И без выстрела цепью по полю идем.
За Россию-мать шашки наголо!
Не страшна в бою пуля шалая.
 Кроме Родины, нечего терять,
За Россию-мать сладко помирать.
Русская водка
Знает Токио и Ницца:
С русской водкой не сравниться,
Виски, бренди и коньяк
Перед водкою — пустяк.
Даже негры на Ямайке
Под напевы балалайки
На последние гроши
Пьют, как наши алкаши.
А в Рязани, в русской бане,
Водка плещется в стакане,
И на Брайтоне с тоски
Водку хлещут мужики.
Знают чукчи и евреи:
Русской водки нет сильнее!
От нее душа горит,
А потом башка трещит!
Знаю, люди всей Земли
Подружиться бы смогли,
Если б каждый водку пил,
Коммунизм бы наступил.
Вот бы жили — не тужили,
Песни пели, водку пили.
Хорошо, едрена мать,
Только меру надо знать.
Русская водка, что ты натворила!
Русская водка, ты меня сгубила.
Русская водка, черный хлеб, селедка.
Весело веселье, тяжело похмелье.
Чудо пьяное
Завелось в лесу чудо пьяное,
Краснопузое да румяное.
В орденах пиджак, на хвосте медаль,
А в глазах горит коммунизма даль.
Поначалу все веселилися,
Пили горькую, материлися,
А кикиморывместе с лешими
Нечисть всякую жгли и вешали.
А ты уймись, уймись, тоска!
А я устала от Совка.
Эх, душа-пророчица,
Когда это кончится?
От тоски подох трехголовый змей,
Сам себе яйцо раздробил Кощей,
А потом пошло да поехало,
И почти у всех крыша съехала.
Упыри дошли до отчаянья,
Стали делать всем обрезания:
Кому — волосы, кому — острый клык,
Кому — длинный хвост, а кому — язык.
Чудо пьяное ходит, лыбится,
Коммунизма даль ему видится.
А в лесу разгром, а в лесу развал,
В ручейках моча, на полянках кал.
Сказка сказана, дело сделано.
Спела песенку неумело я.
Может, все не то, может, все не так.
Пела дура я, слушал ты, дурак.
А ты уймись, уймись, тоска!
А я устала от Совка.
Эх, душа-пророчица,
Когда это кончится?
Гроздья рябины
Я сегодня одна,
Не трезва, не пьяна.
За окном суета,
На душе маята.
Эх, сосед-старина,
Может, выпьем вина?
Старый добрый чудак,
Все не так, все не так.
И только гроздья рябины
Да алый шальной закат,
И только гроздья рябины
В окошко ко мне глядят,
И только гроздья рябины
Алым огнем горят.
Замкнутый круг,
Старый мой друг,
Птицы на юг
Летят.
Пожелтел старый клен,
Жизнь идет, словно сон.
Птицы к югу летят,
Не вернуть их назад.
И плывут облака
Издали в никуда.
А рябина горит
Так, что сердце болит.
Не печалься, старик!
Наша жизнь — словно миг.
Хорошо мы сидим,
По душам говорим.
Пей вино, не спеши,
Да живи — не тужи.
Что грустить-тосковать!
Рано нам помирать!
Эх, раз
Сон один снится ночью и днем,
Смотрит в душу глазами сокола.
Эх, цыганское счастье мое,
Что ты ходишь вокруг да около?
Что ты снишься конем мне краденым?
Что стучишь в окно веткой тонкою?
Не мани меня платьем свадебным,
Не тревожь меня песней звонкою.
Эх, раз, еще раз,
Слезы капали из глаз,
Семиструнная гитара
О любви всю ночь играла.
Эх, раз, еще раз,
Черт меня от смерти спас.
Отболит, и все пройдет,
От любви черт не спасет.
Все равно я тебя найду,
Пусть морозы стоят трескучие,
Босиком за тобою пойду
За моря, за леса дремучие.
Счастье шалое, где ты шляешься,
Что обходишь меня сторонкою?
Издалека мне улыбаешься,
Обнимаясь с другой девчонкою.
Эх, бродяга — душа ты моя,
Понапрасну не надо маяться.
Посмотри — за окошком заря,
Сизый дым вдоль дороги тянется.
Ну, подумаешь, счастье снилося,
Значит, сон этот скоро сбудется.
Видно, счастье с дороги сбилося,
Все исправится, образумится.
Ангел мой
Нет мне выхода, нет ходу,
Снег ложится на дорогу,
И болит душа.
Нет любви, и веры нету,
На санях я к Богу еду
Тихо, не спеша.
Злая вьюга в поле воет,
Старый шрам под сердцем ноет,
Только мне плевать.
Две снежинки на ладони,
Поторапливайтесь, кони!
Я устала ждать!
Ангел мой, не спи, не спи!
Я давно уже в пути.
Ворота мне открывай,
Покажи, где ад, где рай.
Ангел мой, Хранитель мой!
Нету плети под рукой.
Мою душу пожалей,
Поскорее, поскорей!
В белом поле церковь тонет,
Поднатужьтесь, мои кони!
Что-то здесь не так.
В небе месяц показался,
Крест нательный оборвался —
Ох, недобрый знак.
То не вьюга — ведьмы плачут,
Вдоль дороги черти скачут —
То не сон, а явь.
У меня мороз по коже.
Помоги хоть раз, о, Боже,
Душу не оставь!
Ангел мой, не спи, не спи!
Я давно уже в пути.
Ворота мне открывай,
Покажи, где ад, где рай.
Ангел мой, Хранитель мой!
Нету плети под рукой.
Мою душу пожалей,
Поскорее, поскорей!
Я до одури любила
И молитву позабыла.
Эх, дела плохи!
В жизни все не так, как надо,
Вот — расплата, вот — награда
За мои грехи.
Боже, дай любви немножко!
Скоро кончится дорожка —
Мой последний путь.
Да, я грешница, но все же
Помоги хоть раз, о, Боже,
Сделай что-нибудь!
Ангел мой, не спи, не спи!
Я давно уже в пути.
Ворота мне открывай,
Покажи, где ад, где рай.
Ангел мой, Хранитель мой!
Нету плети под рукой.
Мою душу пожалей,
Поскорее, поскорей!
Конь вороной
Над Доном снег кружится, словно пух,
Снежинки крупные ложатся в воду.
Нам надо выбирать одно из двух:
Жизнь или смерть, позор или свободу.
Эй, казаки, пришпорьте лошадей!
Нам вряд ли счастье нынче улыбнется.
Но мы посмотрим, чья же кровь красней,
Когда наш эскадрон в Ростов вернется.
Не танцуй, не танцуй подо мной,
Конь ты мой вороной, удалой!
Скоро будет хозяин другой
У тебя, конь ты мой вороной.
Нас обнимает смерть по одному,
И замерзают слезы на ресницах,
И мертвецы уходят в тишину,
Не успевая Богу помолиться.
Эх, казаки, куда нам отступать?
Нам этот бой на небесах зачтется.
А на Дону приятней помирать —
Недаром вольным
Дон у нас зовется.
Не танцуй, не танцуй подо мной,
Конь ты мой вороной, удалой!
Скоро будет хозяин другой
У тебя, конь ты мой вороной.
Дед Щукарь
Разгулялся в чистом поле
Майский ветер-хулиган.
«Нету слаще вольной воли», —
Говорил нам атаман.
Говорил нам на привале,
Чистил шомполом обрез.
Жаль, беднягу расстреляли,
В чистом поле виден крест,
В чистом поле виден крест.
Эх, дед Щукарь,
Зажигай фонарь,
Станица спит,
Атаман убит.
Под сабель звон,
Разгулялся Дон.
Эх, жизнь одна —
Наливай вина!
Над лиманом солнце встанет,
Свистнет пуля у виска.
Смерть еще разок обманет
Удалого казака.
Атамана люди помнят,
Говорят, он среди нас.
Слухи много раз хоронят,
Ну а пуля один раз,
Ну а пуля один раз.
Эх, дед Щукарь,
Зажигай фонарь,
Станица спит,
Атаман убит.
Под сабель звон,
Разгулялся Дон.
Эх, жизнь одна —
Наливай вина!
О веселом атамане,
Погулявшем в старину,
Ходят слухи на Кубани,
Ходят слухи на Дону.
Под напевы балалайки,
Под рубахой пряча шрам,
Дед Щукарь расскажет байки,
Как погиб наш атаман,
Как погиб наш атаман.
Эх, дед Щукарь,
Зажигай фонарь,
Станица спит,
Атаман убит.
Под сабель звон,
Разгулялся Дон.
Эх, жизнь одна —
Наливай вина!
Эх, дед Щукарь,
Зажигай фонарь,
Станица спит,
Атаман убит.
Под сабель звон,
Разгулялся Дон.
Эх, жизнь одна —
Наливай вина!
Все мы в душе стерильны, и я — не исключение…
Вика Цыганова — человек в жизни очень скромный и искренний. Но раскрывается она далеко не всем и не всегда.

На нашу встречу она пришла в темных очках. «Давайте сделаем интервью в жанре «героя без галстука», — предложила я.

«Давайте попробуем», — осторожно сказала она, не меняя строго-вертикальной позы. И только после первого вопроса, когда она улыбнулась, расслабилась и сняла свои темные очки, я поняла, что разговор состоится…

— Вика, вы родились в семье морского офицера. Насколько повлиял этот факт на характер будущей звезды Вики Цыгановой, в девичестве — Жуковой?

— Повлиял, конечно. Ведь мой отец, хоть и был строгим морским офицером, в душе-то был большим романтиком и альтруистом. Бог дал ему много разных талантов. Он отлично играл на гитаре, обожал джаз и держал в нашем доме много отличных пластинок. Но самое главное — он просто обожал мою маму. У них был действительно очень гармоничный брак. Почему я говорю в прошедшем времени? Потому что отец мой умер, мама сейчас одна.

Но я очень хорошо помню, что в нашем доме царила любовь и настоящая дружба. А такие вещи, я считаю, генетически наследственные. Умение любить передается другим поколениям, как талант или, скажем, как родинка.

Мне, во всяком случае, передалось. Моя семья — тоже очень гармоничная. И построена на любви и дружбе, как и у моих родителей.

Как вы в таком случае можете оценить современные семьи и современное поколение?

Сейчас растет очень несчастное поколение недолюбленых родителями детей. Родители вынуждены много работать, и проявляют любовь к детям, да и друг другу как-то на бегу, по дороге на работу или даже по телефону. Вот поэтому у детей так много сегодня лжи и фальши. Искренности очень мало. С другой стороны, я смотрю на моих сегодняшних зрителей и вижу, что среди них стало много молодежи. На Цыганову они идут, наверное, потому, что ищут чего-то, что не в состоянии дать им массовая культура, где герой — тот, у кого больше всех «бабла». Вот они и ищут какого-то эксклюзива.

Повторюсь: я говорю о тех, кто начал понимать, что материальные блага не в состоянии заполнить душевную пустоту. Ну, а я на концерте стараюсь отдать то, что дал мне Господь. Искренние и добрые песни, от которых душа начинает работать, оживать. И если мне удается передать это зрителю, я счастлива.

— Я вижу у вас на груди необычный крест. Откуда такая красота?

— Это работа одного питерского художника. Это — софийский крест, имеющий сильную защитную функцию.

— Вы его специально на это интервью надели?

— Нет, я его всегда ношу.

— Вы, я знаю, очень верующий человек…

— Конечно. А вы разве нет?

— Я вас первая об этом спросила. В чем же именно выражается ваша вера?

— Я вижу живого бога, воплощенного в разных людях, с которыми меня иногда сводит судьба. Например, я вижу живого бога в Федоре Конюхове, с которым недавно была в одном путешествии. Это человек, общение с которым очень очищает. Ведь все мы в душе не стерильны. И я — не исключение. Общение с такими людьми очень чистит душу, вдохновляет. И, конечно, я часто хожу в храм, причащаюсь Святых Тайн, исповедуюсь регулярно. Если я хоть раз в неделю не схожу в храм, у меня ничего не устраивается в делах, в жизни…

Я иногда слышу от людей браваду: «А я в церковь не хожу! У меня в сердце живет Бог! И этого вполне достаточно!». Это чистой воды ересь. Потому что религии и вере тоже надо учиться.

— Так никто же не учит!

— Ну, для этого есть много умных книг, было бы желание их читать и совершенствоваться. И, конечно, нужно найти хорошего духовника. У меня такой человек есть — светлейший и очень мудрый человек, он исповедует нашего Патриарха.

Я познакомилась с ним 9 лет назад в Оптиной Пустыни, когда я была близка к тому, чтобы оставить сцену. Я сидела в храме и тихо плакала. Батюшка подошел, сел со мной рядом, помолчал, словно приглядываясь к моим душевным ранам. Он тогда не признал во мне Вику Цыганову. Просто ласково погладил по голове и спросил, что я делаю в этой жизни.

«Да я песни пою, батюшка» — сказала я. «А о чем же ты поешь?», — спросил он. Я сказала, что пою и про Россию, и про офицеров и вообще, про жизнь в разных ее проявлениях. Он выслушал меня, улыбнулся и, угадав мои настроения, сказал: «Нет, деточка, тебе еще пока что петь надо! Надо тебе еще поработать!» И дал мне на это благословение. С этого момента у меня начался новый виток, более осознанная работа. Я задвинула подальше свои амбиции, свое тщеславие, понимая, как человек верующий, что с грехами надо бороться, начиная прежде всего с самого себя. И мне легче стало жить, легче петь, легче творить. Теперь-то уж я точно знаю: без благодати Божьей ты никогда не обретешь душевного равновесия, сорвешься обязательно, сломаешься. Таких примеров в нашем артистическом мире — масса. Когда люди, задавленные собственными амбициями, банально спиваются, или заканчивают жизнь свою не по-людски…

— Вы много общаетесь с коллегами из артистического мира?

— Да не очень. В нашем мире еще встречаются люди, повернутые исключительно на себе. Видеть таких нарциссов на сцене и наблюдать, как они капризничают за кулисами — неприятно и тяжело. Гордыня — это корень всех грехов. Это корень зла и скрытая причина всех человеческих бед.

— А вы сами свои грехи все побороли?

— Ну, я же не святая! И у меня тоже полно своих грехов. Я, например, дикая зануда: сама себя поедаю. Злюсь иногда и на себя, и на других… Я поэтому и хожу в свой деревенский храм к настоятелю каждую неделю. А когда мой духовник приезжает из Оптиной Пустыни в Москву — то и к нему тоже стараюсь попасть. Так что это — вечная борьба между греховностью человеческой и стремлением быть праведной. Лукавый на любой минуте тебя может поймать, послав тебе искушение, с которым очень трудно справляться. Особенно артисту.

— Знаете, а ведь православная религия профессию артиста не жалует. Лицедейство считается грехом.

— Да. В этом смысле лицедейство — не самая правильная профессия. Но дело в том, что я, например, в театре работать никогда не могла. Нет у меня таланта лицедея! Я потому и на сцене пою, потому что здесь нет ни второго плана, ни третьего. А на сцене я — та, какая есть на самом деле. Батюшка мне так и сказал: «Работай на сцене так, словно ты работаешь в эти минуты для самого Бога!». Наверное, поэтому, выходя на сцену, у меня внутри что-то включается.

— А если не включается?

— Включается всегда, пусть даже и не в самом начале концерта. Много, конечно, зависит еще и от зрителя. А у меня, признаться, бывает очень непростой зритель: например, чиновники из аппарата Правительства, члены Арбитражного Суда или Генеральной Прокуратуры, генералы-адмиралы… Люди во власти — люди совершенно особые, сдержанные на эмоции, почти всегда закрытые. Растеребить их души — задача для артиста сложная. С Божьей помощью мне удается пробить их, оживить.

— А как вы чувствуете, что это удалось сделать?

— Я очень хорошо чувствую, как они эмоционально меняются. Они оживают, начинают улыбаться, глаза зажигаются. Сначала у одного, потом у второго, потом уже идет цепная реакция у всего зала. В эти минуты я особенно счастлива. Потому что работа была у нас с ними трудная, большая и очень важная. Вот в такие минуты я понимаю, что делаю какое-то важное миссионерское и даже, если хотите, просветительское дело. И зарабатываю свою «сберегательную книжку» там, на небесах. Очень хочется побольше вложить туда добрых дел.

— Вы по жизни человек ведущий или ведомый?

— Вы будете удивлены, но я считаю себя человеком ведомым. Близкие люди говорят, что у меня вообще занижена самооценка. Может быть. Мои родители никогда меня особо не выделяли, не баловали. Быть может, это все — оттуда, родом из детства. Зато я никогда не упираюсь во что-то рогом и умею уступать.

— От имени практикующего родителя спросить хочу. Как вы считаете, нужно ли вообще, чтобы родители настраивали своих детей на успех? Смогут ли они потом держать удар перед неудачами?

Думаю, что нужно. Родители вообще способны вселить в ребенка те самые силы и уверенность, с которыми он потом пойдет по жизни. Просто я думаю, что в плане настроя ребенка на успех не нужно слишком усердствовать. Иначе он вырастет эгоистичной личностью, зацикленной прежде всего на себе. А как это выглядит со стороны — мы с вами уже говорили. Я думаю, что в воспитании ребенка нужно обязательно нацеливать его на отдачу людям. А вот на личный успех — во вторую очередь. Я так думаю. И мой муж со мной в этом плане согласен.

Раз уж разговор зашел о вашем муже, позвольте вопрос. Вы познакомились с поэтом Вадимом Цыгановым в 1987 году. И ваше творческое сотрудничество быстро переросло в любовь. Скажите, чем он вас зацепил? Ведь рядом тогда был, если не ошибаюсь, еще и неженатый композитор, и масса других людей…

Я как его увидела, сразу почувствовала в нем настоящего мужчину, а уж потом — талантливого поэта! (Смеется). Того-самого надежного мужчину, о котором мечтает любая женщина. И еще меня поразила его кристальная, даже какая-то детская, чистота души. Ну, и его бесспорный талант, конечно. Потом выяснилось, что он еще и очень ответственный человек. За себя и за других людей. В общем, считайте, что это была любовь с первого взгляда. И на всю жизнь…

Сегодня найти такого мужчину большая проблема.

А в этом виноваты мы же сами, женщины! Слишком уж много мы взваливаем на самих себя. Мужчине просто незачем напрягаться и что-то самим решать. А меж тем ему обязательно нужно чувствовать себя ответственным, принимающим какие-то ключевые решения. На фоне сильной женщины мужчине стать сильным очень трудно. В этом-то и вся проблема. Женщина разучилась уступать, быть женщиной. А фундамент семейных отношений часто цементируется на «слабости» женщины, ее гибкости и мягкости. Такую женщину мужчина будет и любить, и оберегать. У меня, во всяком случае, именно так и происходит с Вадимом.

Я имела возможность наблюдать, как у Вадима на ваших выступлениях внутри загорается какая-то лампочка. Сидящий минуту назад сдержанно-серьезный, на вашем выходе он расслаблял мышцы, начинал улыбаться, а его взгляд так и лучился любовью… Чем питается это ваше чувство?

Так любовью и питается! Он мне отдает свою любовь, а я ему — свою. И еще, пожалуй, бережным отношением друг к другу. Нужно помнить, что людей на самом-то деле соединяет Господь. Поэтому надо идти друг другу навстречу, а не наперекор. А если и делать ошибки, то находить силы их признавать. Мы в нашей семье умеем извиняться друг перед другом. Это очень помогает сохранять нежность наших отношений. Потому что если не извиняться, то вина будет торчать в твоей душе, как старая прилипшая жвачка. А когда извиняешься, и человек принимает твои извинения, сила чувств поднимается еще выше. Вот так и живем…

С кем, помимо любимого мужа, вы дружите?

У меня очень узкий круг друзей. Мы дружим с семьей Инны Чуриковой, с семьей Саши Михайлова… И совсем не обязательно каждый день звонить друг другу, общаться. Достаточно иметь этих близких людей в своем сердце. И знать, что у тебя всегда есть эти люди, а у них — ты…

Я слышала, что вы еще были дружны с Евгением Леоновым.

Это правда. В свое время он буквально вытащил меня из сильнейшей депрессии. И заботился обо мне по-отечески, отдав мне столько своего тепла, что я сумела, наконец, согреться и буквально ожить. К несчастью, он умер. Но если говорить, что душа не умирает, значит, мы с ним не потеряли связь. Она меня и по сей день греет.

Расскажите о вашем хобби. Вы ведь еще и модели одежды разрабатываете.

Да, я занимаюсь дизайном одежды. Люблю кашемир и меха. Особенно — питонов и лису. У меня есть такие модели с русской лисой, с кожаной отделкой, очень красивые. Мех сам по себе материал совершенно особенный. Он живет лишь тогда, когда человек его часто носит. А если редко и только ради понтов, мех никогда не будет играть, будет не живой, это уж вы мне поверьте!

Я видела на вас ваши модели. Они очень креативны. Как вы вообще их создаете? Ведь это же вам не песню спеть…

(Смеется). Тут помогает настроение и фантазия. Ну, и знание характера выбираемого мною материала. Собрав все это воедино, я сажусь, беру в руки карандаш, лист бумаги и…

Ваши вещи, должно быть, не всем по карману?

Ну, это смотря у кого какой карман. Но мои вещи не сравнить с ценами ГУМа. Мои-то дешевле будут. И потом надо понимать, что если речь идет о моей шубе или пальто, то над одной такой вещью обычно трудятся не менее 5 человек, и это не считая меня. И далеко не один день! Я ведь не делаю вещи на поток. Я делаю эксклюзив. Те, кто знает толк в красоте, и являются моими клиентами.

И последний вопрос, Вика. Как человек духовно состоявшийся и познавший земной успех, можете ли вы сказать, что разобрались со смыслом жизни?

Я живу, чтобы любить, творить и совершенствоваться в духовном плане. Только тогда ты можешь посеять на этой земле много любви и много добра. И подать другому человеку руку помощи…


Беседовала Татьяна Феоктистова Интернет газета «Радио ШАНСОН», Ноябрь 2010, № 4


Очи черные
Над обрывом гнется ива,
Сердце рвется в облака.
Что ты, Русь, глядишь тоскливо?
Отчего печаль-тоска?
Где твоя былая удаль,
Золотые времена?
Эх, сударыня, эх, сударь,
Не осталось ни хрена.
Очи черные, очи жгучие,
Мы до одури невезучие.
Эх, гуляли мы, эх, проказили,
Очи черные душу сглазили.
В небе утки пролетели,
Полоснул ножом закат.
Эх, в России жить умели —
Церкви до сих пор стоят.
То ли мы коней загнали,
То ли браги опились —
Мы Россию потеряли,
В полутьме проходит жизнь.
Запрягу я тройку резвых,
Над обрывом помолюсь.
Пожалей ты нас, нетрезвых,
Матушка — Святая Русь!
За грехи прости, родная,
Не таи на сердце зла.
Все вернется, я же знаю,
Лишь бы с нами ты была.
Церковь белая
Нынче нет дождя, лишь предчувствие,
И тоскливо мне до безумия.
Ветер облака тащит волоком,
А в душе гудит медный колокол.
Я не буду пить — дело сделаю:
Не в кабак пойду — в церковь белую.
По дороге в храм нет ни камушка.
Отпусти грехи, светлый батюшка,
Церковь белая знала много бед,
Сто свечей горит, только света нет.
Объясни, отец, отчего все так:
Вроде день стоит, а на сердце — мрак,
На душе темно, в голове туман,
Взгляд куда ни кинь — все сплошной обман.
Даже в храме нет мне спасения.
В чем же мне искать утешения?
В чем же мне искать утешения?
Мне бы взять сейчас да с ума сойти,
Вместе с нищими встать на паперти.
Только знаю я: есть на небе Бог,
Он меня забыл, но другим помог.
Верю, правда есть на земле моей,
Где-то меж людей, где-то меж церквей.
Пусть считают все меня стервою,
Но пока живу, значит, верую,
А пока живу, значит, верую.
Родимый край
Париж, Нью-Йорк, Оттава и Харбин —
По всей Земле судьба нас раскидала.
Нам не глотнуть России горький дым,
Свой тяжкий путь нам не пройти сначала.
Сейчас в России крупный снег идет,
И ивы гнутся вдоль замерзшей Волги.
И ностальгия спать нам не дает,
И наши дни так муторны и долги.
Любимый край, родной мой дом,
Как без тебя тоскливо мне живется!
Родимый край, мой детский сон,
Тебя увидеть вряд ли мне придется.
Париж, Нью-Йорк, Оттава и Харбин —
Здесь ресторанов русских очень много.
Под балалайку пьем мы и грустим,
И даже в Рождество нам одиноко.
Нам часто снится белая зима,
Рябины гроздь, крещенские морозы,
И кажется, что сходим мы с ума,
Когда шумят канадские березы.
Любимый край, родной мой дом,
Как без тебя тоскливо мне живется!
Родимый край, мой детский сон,
Тебя увидеть вряд ли мне придется.
Мамаша-жизнь
Осенний дождь заплачет над дорогой,
Мою звезду закроют облака.
Мамаша-жизнь, не будь такою строгой,
Ты хороша, но слишком коротка.
Не гони семерку дней галопом,
Не спеши, дай вволю подышать,
Я успею на свиданье с Богом —
Этой встречи мне не миновать.
Дай горечи еще разок напиться,
И счастье дай в ладонях подержать.
Мамаша-жизнь, не надо торопиться,
Что суждено, того не избежать.
Не гони семерку дней галопом,
Не спеши, дай вволю подышать,
Я успею на свиданье с Богом —
Этой встречи мне не миновать.
Увидеть дай еще раз бездну неба,
Мамаша-жизнь, прости мои грехи,
Смолистый дух и вкус ржаного хлеба
Ты на дорогу мне прибереги.
Я прошу, ослабь чуть-чуть поводья,
Жизнь моя, стрелою не лети!
Встреча с Богом, дальше — Преисподняя,
У меня другого нет пути.
Цыганка
Мне цыганка не гадала,
Не просила серебра,
Что упало, то пропало,
Там, где худо — нет добра.
Что мне знаки на ладони,
Что мне карты на столе —
Дни мои летят, как кони,
Удержаться бы в седле.
Погоняй, не погоняй,
Дни недели — семь коней,
Что гадай, что не гадай,
Не вернешь семерку дней.
Семь дорог мне выпадало
Без гаданья по руке,
И любовь меня качала
Лунной ночью на реке,
И мечты мои сбывались,
И горели на ветру,
Серым пеплом разлетались
Ранней зорькой поутру.
Погоняй, не погоняй
Дни недели — семь коней,
Что гадай, что не гадай,
Не вернешь семерку дней.
Но чего душа хотела,
Получила не сполна.
Что болело — отболело,
Отгорело дотемна.
Не предскажешь путь-дорожку —
Постелить бы, где упасть.
Привыкаю понемножку:
Что ни карта — то не в масть.
Погоняй, не погоняй
Дни недели — семь коней,
Что гадай, что не гадай,
Не вернешь семерку дней.
Играй, тальянка
Что же ты наделало, горе-телевиденье!
Пишет тебе девушка с дальнего села.
Если б ты приехало, то б тогда увидело,
Что у нас на почве секса крыша потекла.
У нас нудистов больше, чем баптистов,
А секс-меньшинств, пожалуй, большинство:
Из мужиков лишь пара коммунистов,
А остальное — голубое меньшинство.
Играй, тальянка, тоскуй, тальянка,
А по ночам на танцы не пройти:
То голубой, а хуже — лесбиянка
Тебя поймают, и… Господь, прости!
Мы кина насмотримся — ходим как вареные,
Мысли окаянные кружатся в башке,
Знаем мы все способы, даже извращенные:
Многим удавалося аж на потолке.
Здесь лесбиянок больше, чем поганок,
У нас грибов бескрайние поля.
Бывало, встанешь утром спозаранок,
А лесбиянками усыпана земля.
Играй, тальянка, тоскуй, тальянка,
А по ночам на танцы не пройти:
То голубой, а хуже — лесбиянка
Тебя поймают, и… Господь, прости!
Вот что ты наделало, горе-телевиденье:
Агроном всех трактористов сразу поимел,
И других таких чудес видимо-невидимо,
А в конюшне что творится — просто беспредел.
У нас маньяки злые, как собаки,
А каждый третий — точно трансвестит,
У нас на танцах затевает драки
Один бандит, и тот гермафродит.
Играй, тальянка, тоскуй, тальянка,
А по ночам на танцы не пройти:
То голубой, а хуже — лесбиянка
Тебя поймают, и… Господь, прости!
Беня Крик
Кто сказал: «Любовь исчезла»,
Тому зависть в сердце влезла.
Вот история возвышенной любви:
Сара с Беней повстречались,
И чуть-чуть не обвенчались —
В Синагоге выходные были дни.
Догадайтесь дальше сами:
Беня занят был делами,
Ну, а Сару вскоре хлопнули менты.
Эти грубые барбосы
Задавали ей вопросы:
«Где же Беня, где искать его следы?»
А наша Сара Бенечку любила,
А наша Сара Беню заложила:
Все рассказала тупо, не спеша,
Ее наивная еврейская душа.
Сара кушает пельмени,
Ждет подарочек от Бени.
«Здравствуй, Сара! — входит Беня Крик. —
Вам привет от всей «малины»,
Получите три маслины,
Чтоб за фиксами держали свой язык!»
Сара искренне вздыхает,
Пистолет свой вынимает,
Три секунды, и сейчас прольется кровь.
Ща, ребята, не спешите,
Пистолеты отложите,
Не губите свою первую любовь!
А наша Сара Бенечку любила,
И все поступки Бенечке простила,
Потом загнула мат в три этажа
Ее ранимая еврейская душа.
Как в Одессе говорится,
Лучше жить и веселиться,
Чем на кладбище лежать и отдыхать.
Знает Сара, знает Беня:
Будет место, будет время,
Вот тогда придется пострелять.
Очень долго бродят дрожжи,
Свадьбу сделали побольше:
Вся Одесса пела «Сохен вей»,
Городничий и бандиты
Были водкою убиты,
И погиб еще один еврей.
А наша Сара Бенечку любила,
А наша Сара Бенечке родила,
На зависть многим, четверых детей.
Один был русский, а четвертый был еврей.
Клубничка
Закаты красные, рассветы алые,
Часы туманные, минуты пьяные.
Ах, моя молодость — клубника спелая,
Ошибок много я уже наделала.
Ошибки грубые, ошибки разные,
Поступки глупые, порывы страстные.
Опять иду с другим по узкой улице,
Не протрезвиться мне, не образумиться.
Ах, клубника, спелая клубничка.
Догорает жизнь моя, как спичка,
Веселюсь я и вовсю гуляю,
И о лучшей жизни не мечтаю.
Закаты красные, рассветы алые,
Часы туманные, минуты пьяные,
И то ли сладкий мед, и то ли горький яд,
Жизнь мотыльком летит, не повернуть назад.
Ах, как любила я, ах, как страдала я,
Перечеркнула все жизнь моя шалая.
Ах, сколько кануло, ах, сколько минуло,
Клубника спелая на солнце сникнула.
Ах, клубника, спелая клубничка.
Догорает жизнь моя, как спичка,
Веселюсь я и вовсю гуляю,
И о лучшей жизни не мечтаю.
Ах, клубника, спелая клубничка.
Догорает жизнь моя, как спичка,
Веселюсь я и вовсю гуляю,
И о лучшей жизни не мечтаю.
Тетя Роза
На Привозе к тете Розе,
Видно, в очень сильной дозе,
Подошел какой-то идиот.
Он сказал стихами в прозе
Нашей бедной тете Розе,
Что сейчас скандал произойдет.
Эта глупая угроза
Впилась в сердце, как заноза.
Тетя Роза ножик достает,
Три раза ширнула в спину
И свалила на «малину»,
Но, к несчастью, выжил идиот.
А тетя Роза ведет себя нахально,
А тетя Роза с рожденья аморальна,
А тетю Розу не стоит обижать,
Не то Одессы-мамы больше не видать.
Через день на Молдаванке
В семь пятнадцать, после пьянки,
Тетю Розу взяли мусора.
Тетя Роза им сказала:
«Ждите шторм на десять баллов!
Вы, в натуре, суки, фраера!»
А у нашей тети Розы
Все сбываются прогнозы —
Вся Одесса знает этот трюк.
Так простите бедной даме,
Каблуками и зубами
Она била-грызла все вокруг.
А тетя Роза ведет себя нахально,
А тетя Роза с рожденья аморальна,
А тетю Розу не стоит обижать,
Не то Одессы-мамы больше не видать.
Вся Пересыпь хохотала,
Как она ментов гоняла.
Кто не знает Розу, не поймет.
Тетя Роза у причала
Что-то о любви кричала,
Протирая шляпкой пулемет.
А потом у Морвокзала
Бомбу из трусов достала.
«Ша! — сказала. — Будет все как есть!»
Все менты тогда поняли,
Дело сразу же замяли
И отдали тете свою честь.
А тетя Роза ведет себя нахально,
А тетя Роза с рожденья аморальна,
А тетю Розу не стоит обижать,
Не то Одессы-мамы больше не видать.
Дед Егор
Из-за леса, из-за гор
Едет дедушка Егор.
За спиной его топор,
Дед Егор — в законе вор.
То не сказка, то не ложь,
Дед Егор собой хорош:
На нем черный макинтош,
А в кармане — финский нож.
Курит дед вонючий план —
Он с рожденья наркоман,
Алкоголик, хулиган —
За стаканом пьет стакан.
Дед Егор — большой герой,
Но, как валенок, тупой,
Кстати, он глухонемой,
Параноик и слепой.
В чистом поле месяц светит,
Дед Егор на танке едет.
По дороге кого встретит,
Переедет — не заметит.
У Егора все как надо,
Правда, рожа кривовата,
Но зато два автомата
И пехотная граната.
В общем, правды нет на свете,
Обманула я вас, дети.
Если в детстве не помрете,
Подрастете — все поймете.
Об одном я вас прошу:
Не курите анашу.
Баю-баюшки-баю,
Скоро встретимся в раю.
Баю-баюшки-баю,
Скоро встретимся в раю.
Об одном я вас прошу:
Не курите анашу.
Мои песни — скупые, но желанные, как солдатский сухарик
Назвать Вику Цыганову одной из самых ярких исполнительниц на российской сцене можно, скорее, условно. Не из-за сомнений в её таланте, а лишь потому, что сегодня она держится обособленно от мира российского шоу-бизнеса и ничего общего с ним иметь не хочет. В своих интервью Вика и её продюсер и супруг Вадим Цыганов не раз довольно резко высказывались об эстраде, телевидении и шоу-бизнесе, говоря, что им там просто нечего делать. Но такое «отшельничество» не мешает Вике Цыгановой продолжать свою сольную карьеру. Армия поклонников и почитателей её таланта меньше не становится. В этом году Вика Цыганова отмечает 20-летие своей творческой деятельности. По-прежнему у неё такой же сильный и чистый голос, по-прежнему её песни — о любви, о России, о родине. На протяжении нескольких лет Вика Цыганова пробует себя и в дизайне одежды, которая выходит под брендом TSIGANOVA. Большинство своих сценических костюмов она создала сама. И вне сцены, вне образа Вика выглядит великолепно. Статная женщина с длинными русыми волосами. Вика Цыганова производит впечатление человека мудрого и искреннего. И то, о чём она поёт, идёт от сердца.

— Вика, после Сибири где ещё пройдут ваши концерты? На свою родину, на Дальний Восток, в ближайшее время собираетесь? Вообще какие у вас творческие планы?

— Насчёт гастрольных концертов пока ничего точно не могу сказать. А насчёт творческих планов — совсем скоро у меня будет большой концерт в «Крокус Сити Холл» в Москве. Юбилейный концерт, двадцатилетие моей творческой, певческой деятельности. Это будет сольное выступление, я буду петь с русским народным оркестром Российской академии музыки имени Гнесиных. Исполню, конечно, романсы с дуэтом «Серебряные струны», это замечательные, виртуознейшие музыканты. Прозвучит и новая программа Александра Морозова «Синие мои цветы».

— Почему сольно? На юбилейные концерты обычно ведь принято звать коллег по цеху, друзей, других исполнителей.

— Я не стала никого приглашать, потому что привыкла на сцене быть одна и концентрироваться на общении только с публикой, не отвлекаясь на другие моменты. Думаю, скучно всё равно не будет.

— Устаёте, наверное? Подготовка к юбилею — дело нешуточное.

— Есть немного. Вчера, например, уснула сразу после концерта, даже телевизор не выключила. Накануне был очень тяжёлый день. У меня мама ещё на днях приболела, а у нас с ней очень сильная связь. Мы чувствуем друг друга очень хорошо даже на расстоянии. Мамочка моя изумительная женщина. У неё просто потрясающе тонкий вкус во всём. В этом отношении у неё действительно природный дар. Она уникальная женщина. Говорю это не потому, что она моя мама, а потому что это действительно так. Кроме того, она у меня ещё и заслуженный педагог России.

— И вам чувство вкуса от мамы, видимо, передалось. Костюмы у вас всегда изумительные, особенно те, что в русском стиле. Вы ведь и дизайном одежды всерьёз стали заниматься. Как открыли в себе этот талант?

— Я с детства любила шить. Это у меня от папы, он, собственно говоря, меня и научил. Он сам увлекался портновским ремеслом, но был военным. С одеждой во времена моей юности было очень туго, выбора особенного не имелось в магазинах. А о концертных костюмах я вообще не говорю, их просто не было.

Приходилось самой придумывать, делать, из чего-то их шить. И сегодня я на сцену выхожу в тех костюмах, которые придумываю сама. Да, в принципе, и вещи для повседневной жизни шьют по моим эскизам. Сама за машинкой не сижу, хотя с удовольствием бы этим занималась, но времени у меня не так много для этого. Для своих близких я иногда тоже придумываю какие-то вещи. Для меня дизайн одежды — что-то вроде очень дорогого хобби.

— С какими материалами вам больше всего нравится работать?

— Больше всего люблю натуральные ткани, кашемир например. Очень люблю мех — лиса, соболь.

— Неужели удаётся совмещать музыкальную деятельность с дизайнерской? Как время находите?

— (Улыбается.) Пока удаётся это как-то делать. Наверное, ещё и потому, что это творчество в удовольствие для меня. Иногда я сама вышиваю некоторые вещи — и в это же время, работая, отдыхаю. Это увлекает меня, порой могу вышивать весь день. Очень хорошо помогает забыться, уйти в себя, подумать, помолиться.

— Вика, давайте теперь о вашем основном творчестве поговорим, о музыке. Вопрос, наверное, не очень приятный для вас, но всё же: почему вас так редко показывают по телевидению? В больших кремлёвских концертах, например, в «Песне года» и прочих музыкальных событиях, транслируемых на федеральных каналах?

— Не показывают, потому что на телевизионных каналах политику, наполнение сегодня определяет главный продюсер. А это всё бизнес. Я из шоу-бизнеса ушла и занимаюсь только профессией, делаю то, что мне интересно, а не зарабатываю деньги на своей певческой деятельности. Продюсеры канала считают, что я не украшаю их эфир и мне там делать нечего. А спустя так много времени (на первом канале я не выступала более двенадцати лет), глядя сегодня на эти музыкальные концерты и программы, я вам искренне могу сказать, что мне и самой там делать нечего, мне скучно и неинтересно среди этих людей.

— Как вы в целом оцениваете нашу российскую эстраду сегодня? Что-то, может быть, всё-таки слушаете?

— (Смеётся.) А разве её вообще можно оценивать? Программы, репертуары старые, артисты одни и те же. Очень обидно, что люди, которых я знала пятнадцать-двадцать лет назад, очень сильно сдали свои творческие позиции и превратились в таких, грубо говоря, ноющих людей, у которых одни оголённые амбиции остались. Слушаю нашу эстраду изредка и только для того, чтобы иметь представление, чем, так сказать, народ потчуют. И то, что я слышу, мне, честно говоря, не доставляет никакого наслаждения и удовольствия. Конечно, периодически появляются какие-то интересные исполнители, но сейчас я не могу кого-то конкретно назвать из новых, молодых музыкантов. Могу назвать уже из состоявшихся. Исполнитель Трофим, например. Не все песни, но кое-что из его творчества мне нравится. Очень люблю Александра Новикова, мне нравится его позиция в песнях, она мне понятна. Например, его песня про гламур. (Смеётся.) Слышали,наверное, эту песню? «С гей-парадом заодно…» — и далее по тексту.

Мне нравятся музыканты, люди со своей позицией в творчестве и в жизни. Исполнители, которые сегодня существуют на нашей эстраде, на первом, втором канале, — это представители такого воинствующего гламура. Они занимаются всем подряд, и в политику идут в том числе. А это страшная ситуация, без преувеличения. Если люди с тремя классами образования будут нас учить жить и вещать нам о вечном, то, думаю, ничего хорошего из этого не получится. В стране и так хаос, который двадцать лет уже продолжается.

— Многие ваши песни посвящены вечным темам — любви, патриотизму. Что для вас есть любовь? Считаете ли вы, что это главное чувство для человека?

— Любовь — это, наверно, одна из самых главных составляющих человеческой жизни. Я хочу сказать о любви именно духовной. Не той любви, которой сейчас очень много — плотской, которая связана со страстями человеческими, а именно о вечной любви. Пришёл Господь и сказал: «Любите друг друга». Вот именно этой любви нам сегодня не хватает. Очень сильно не хватает.

Меня греет то, что я действительно люблю Россию, я искренно об этом пою, и всегда пела. Многие политики уже ушли, и редакторы ушли, которые меня проклинали, ругали, говорили, что я занимаюсь конъюнктурой. Где они? А песни мои остались, потому что они написаны от души и спеты мною от сердца. Я прославляю свою культуру, свой народ и его лучшие традиции. И я подпитываюсь любовью народа. Вы видели на концерте: мне не надо, чтобы зрители неистовствовали, орали, визжали. Я вижу людей, которые способны воспринимать Слово. Они хотят его слушать, они готовы это слово прочувствовать всей душой. Поэтому и творчество моё настоящее — оно призвано пробуждать в человеке именно лучшие качества, а не низменные страсти.

— Вика, вы уважительно отозвались о Трофиме, Александре Новикове. Это исполнители, которых по жанру и стилю исполнения причисляют к шансону. Как вы считаете, почему шансон у нас в стране приобрёл такую популярность? Последние годы особенно.

— Потому что эти песни всё-таки о жизни. Может быть, это такая общая, громкая фраза. Но я опять же имею в виду лишь некоторых авторов и исполнителей шансона.

Ведь сейчас и в этом жанре появляется много а-ля поп-звёзд, и девочек и мальчиков, случайных, которые там по-долгу-то и не задерживаются. Автор-исполнитель и просто исполнитель — всё-таки, как говорится, две большие разницы. Если человеку есть что сказать и донести до людей, то, может, его отрезок жизни на сцене будет маленьким, но, во всяком случае, это честная, искренняя позиция. А отсутствие искренности в музыке — сегодня это большой дефицит. Люди, наверное, и слушают шансон, потому что хотят слышать искренность. Хотя, повторю, в шансоне сегодня много случайностей. Я, например, не так давно ездила на фестиваль «Бархатный шансон». И честно скажу, некоторых исполнителей тяжело слушать. Сидишь и страдаешь от этого. И думаешь: ну зачем вы вообще этим, ребята, занимаетесь?

— Так зачем же тогда эти случайные люди идут на сцену?

— (Улыбается.) Ну, как же! Ведь многие люди любят, что называется, не искусство в себе, а себя в искусстве, страдают в определённой степени нарциссизмом, большими амбициями. Им просто очень хочется показать себя. А смысл… Он действительно непонятен. Ведь по-настоящему творческий, талантливый человек никогда не будет рассказывать о том, как себя любимого-то он любит. Например, моя подруга Инна Михайловна Чурикова — никогда не говорит и даже не думает о том, как она себя любит на сцене. Она думает о другом. Всегда находится в поиске новой роли, нового режиссёра, какой-то новой идеи, нового материала, работы, от которых можно заразиться вдохновением, что-то взять для себя, подняться на какую-то новую ступень своего развития. Она именно в творческом поиске. Потому что это по-настоящему талантливая актриса, её интересует творчество, а не только факт того, что она присутствует на сцене.

— Вика, не так давно вы перенесли тяжёлую болезнь, за вас переживала вся Россия. Что помогло справиться с болезнью?

— Это была действительно очень тяжёлая болезнь. Сначала врачи лечили меня совершенно от другой болезни. Но источник помощи — от Господа. Когда я лежала в жару, с температурой 40, под капельницей (а это несколько дней продолжалось), я чувствовала именно духовную помощь.

Вы знаете, никакими деньгами, ничем этого не измерить! Я чувствовала, что меня подпитывает что-то очень мощное. И мне сказали: в одном монастыре заказали молебен, в другом, в Оптиной Пустыни, на Урале, в Ганиной Яме, везде, понимаете?.. И я чувствовала, что вот-вот должна встать. За время моей болезни, за эти пять дней, когда я находилась в кризисном состоянии, на мой сайт зашло около 20 тысяч человек. Это какая же сила, поддержка! И я должна была встать. И собираюсь прожить еще очень долго!

— Считаете ли вы себя счастливым человеком?

— Я согласна со словами Пушкина: «на свете счастья нет, но есть покой и воля». Для меня это прекрасное состояние, когда моя душа находится в гармонии со мной. Я счастлива в браке, я счастлива в своей семье, я рада и счастлива, что родилась в России, я счастлива, что православная. Я… я очень счастлива! Но я была бы более счастлива, если бы наш народ был счастливым. Потому что я частица этого народа и хочу, чтобы он стал более счастливым, чтобы он прозревал. И я хочу пожелать всем людям, чтобы они прозревали, объединялись, потому что самое главное — чтобы в сердце жили вера, надежда, любовь. Чтобы душа была живая, восприимчивая к чужой боли, печали, к чужой радости. Память чтобы была у нас живая — надо помнить о том великом, что мы сотворили, двигаться дальше и верить.

— А нет ли у вас тоски по прошлому? По 90-м, по временам «Лета красного» и других ваших хитов?

— Нет, совершенно честно могу сказать, что ностальгии у меня по тем временам нет. Те года были безумными. А я люблю то время, в котором я живу сегодня и сейчас. Я постоянно учусь, развиваюсь, и мне нравится в себе это качество. Что-то стараюсь открывать для себя, не сижу, не ностальгирую по 90-м. Они были и прошли. И пионерское детство было и прошло. Единственное, мне как-то задавали вопрос, о чём я жалею, вспоминая какие-то моменты из прошлого, из моего детства. Я ответила, что очень жалею, что сейчас на всех окнах решётки, и двери у всех железные с семью замками. А воровство и прочие гнусности нашего мира только усугубились. Раньше можно было, не боясь, не опасаясь, ключ под ковриком в подъезде оставить. Или спокойно зайти к соседям, посидеть у них, маму с работы подождать. Никто бы тебя не обидел и не прогнал. Вот по этому можно ностальгировать. Время было более понятное, ясное. Может быть, даже наивное и местами инфантильное, но, во всяком случае, оно не такое, как сейчас.

— Вот одно из ваших высказываний о современном шоу-бизнесе: «Современный «развлекательный» жанр балансирует на грани пошлости и порнухи. Многих людей надо судить за то, что они делают на эстраде». После таких слов не страшно ходить без охраны?

— У меня лично охраны нет, она мне не нужна. Да и от кого мне охраняться? Вообще, мне кажется, что охрану человек нанимает из-за собственной трусости. Или для привлечения к себе внимания, если сам не представляет собой никакого интереса.

— А от поклонников как спасаться?

— У меня поклонники нормальные, адекватные, я никогда от них не страдала. Но если честно, я и сама могу защитить кого угодно. Лично мне доставляет удовольствие заступаться за обиженных. А я могу и ударить, если надо.

— Настоящий боец!

— Да, но я борюсь и со своими недостатками. Это касается духовной стороны моей жизни, поэтому я бы не хотела публично об этом говорить. Для этого я хожу к священнику на исповедь. Хотя, признаюсь, есть у меня нехорошая черта: я человек упрямый. Упрямство в себе меня иногда и саму расстраивает. Хотя бывает как плохое, так и хорошее упрямство. Например, для достижения цели ведь тоже нужно упрямство.

— А «плохое» упрямство в чем проявляется?

— Могу не слушаться своего мужа, и он меня за это ругает. Конечно, потом я понимаю, что он был прав, потому что мужа надо слушаться. Это даже прописано в Божьем законе.

— И часто у вас на этой почве возникают споры?

— Ну, бывает… Бывает, что обижаемся друг на друга, но это же как у всех людей. Когда есть живые отношения, в них всего хватает. Но главное, что мы согласны в самом большом и главном — в любви друг к другу.

— Кто из вас огонь, а кто вода? Кто кого в ваших отношениях гасит в эмоциональном плане?

— Я думаю, что Вадик — меня, хотя по гороскопу я — Вода, а он — Воздух, Близнецы.

— На какой почве чаще всего у вас возникают конфликты?

— Чаще всего только на почве усталости. Когда уже не можешь и не хочешь собой руководить, справляться со своими эмоциями. Я начинаю капризничать, ставить условия, вести себя некорректно.

— Ненормативную лесику используете сгоряча?

— Нет, это исключено! Мне вполне хватает русского языка, чтобы высказаться. И вообще не люблю, когда окружающие ругаются. С детства я никогда мата не слышала: в моей семье ни родители, ни родственники, никто никогда не ругался.

— Ревность в вашей семье присутствует?

— У меня — нет. Скорпионы, конечно, собственники, но абсолютно не ревнивые. А Вадим — думаю, что да, ревнует. Но это больше на творческой почве или если я кому-то больше внимания уделяю, чем ему. Маме или сестре, например. Хотя это могут быть и мои ошибочные догадки.

— Одно время было много разговоров о вашей связи с Иосифом Пригожиным…

— Да «утки» это были, которые мы сами и распустили шутки ради. Если честно, с Иосифом нас ничего не связывало и не связывает, но, по моим наблюдениям, он не самый плохой продюсер и человек. Хотя трудно говорить, он же одну женщину оставил ради другой. Во всяком случае, я знаю вкус Иосифа, он любит творческих людей, на этом он зажигается.

— Ну хоть лёгкий флирт вы себе позволяете?

— Нет, это неинтересно. И я давно уже этим переболела. Флирт — это всё пустое. Если надо выйти замуж, тогда я это понимаю, надо понравиться. Тем более что я прекрасно понимаю, что за всё надо платить, поэтому надо удерживать свои страсти.

— Летом у вас было совместное путешествие с Фёдором Конюховым. Даже не путешествие, а акция — трёхнедельный благотворительный поход на яхте совместно с международным духовно-просветительским центром «Обитель путешественников» Фёдора Конюхова. Так, кажется, правильно называлась эта акция? Сложное было мероприятие?

— Сложное — не то слово. Но я лично не ходила с ними по морю. Ходил Фёдор Конюхов с командой и мой муж Вадим Цыганов. Акция эта ещё не закончена, она продолжается. Поход был организован с целью привлечь внимание людей к возведению храма в честь покровителя мореплавателей святого адмирала Фёдора Ушакова. Ведь просто так неинтересно ходить и просить деньги, нужно сделать событие, привлечь людей, рассказать, для чего и как. На фестивале шансона я предложила генеральному директору провести благотворительный концерт в поддержку строительства храма, ведь ни одна радиостанция ничего подобного не делала. Им моя идея понравилась, они её подхватили. Может быть, я даже буду писать сценарий этого концерта. Посмотрим. (Смеётся.) Во всяком случае, генеральный директор радиостанции в шутку сказал: «Креативного директора и прочих пиарщиков надо увольнять».

— Вика, давайте теперь о вашем «директоре» поговорим, не просто о директоре, а о супруге, который, является и вашим продюсером, и композитором. Вашему союзу с Вадимом Цыгановым уже много лет. А как вы познакомились?

— Я тогда работала в Молодёжном театре при Магаданской филармонии. И наш театр поехал на гастроли в Сочи. Не весь коллектив театра поехал, и персонала не хватало. Поэтому я работала и актрисой, и костюмершей. Днём гладила, готовила костюмы к спектаклю, а вечером выходила на сцену. И вот в один из дней, тщательно разгладив все складочки, оборочки на театральном платье, я его аккуратно положила. И тут какой-то мужчина, проходя мимо, бросил на него мокрое полотенце. Я тогда очень здорово разозлилась. И мы с Вадимом (а он и был этим «хамом») в тот день даже не познакомились. А через какое-то время я переехала в Москву, начала работать в ансамбле «Море» и мечтала о сольной карьере. И вот однажды мне позвонил один знакомый и сказал, что хочет познакомить с менеджером, который может помочь мне стать певицей. Назначили встречу — вот тогда я и познакомилась с Вадимом. Проговорили с ним до самого утра, он читал мне свои стихи, я ему что-то пела.

— Вы уже много лет живёте за городом, сбежали от шумной Москвы…

— Когда-то мы жили в центре, в знаменитом «мхатовском» доме на Тверской. Но я чувствовала себя там неуютно. Место для загородного дома выбирали долго, тщательно, и оно действительно наше. Жить за городом для нас естественнее, чем в мегаполисе, в каком-нибудь необъятном бетонном строении. Правда, сначала муж удивился моему желанию уехать из города. А я, выросшая на берегу Амура в собственном доме, не представляла себе жизни без природы.

— Какая вы хозяйка? Или на домашние хлопоты времени не остаётся?

— Если заставит нужда, я могу всё. К тому же мой муж готовит так, что пальчики оближешь. В еде я непривередлива. По такому же принципу пишутся мои песни: они скупые, но желанные, как солдатский сухарик.

— Вика, вы в 2002 году провели грандиозное мероприятие «Великая Россия под Андреевским флагом» — концерт в День Военно-морского флота на ракетном крейсере «Москва», флагмане Черноморского флота. Как пришла эта идея?

— Эта не только моя идея, но и Вадима. Я давно думала о том, чтобы провести такой концерт. Не могу видеть некогда могущественную армию великой державы на коленях. Если раньше «честь русского офицера» звучало как заклинание, то сегодня её попросту уже нет. В какой-то степени это была и дань памяти моему отцу. Он был морским офицером, служившим на Тихоокеанском флоте. Свой концерт на крейсере Севастопольского флота я посвятила годовщине со дня смерти своего отца и со слезами на глазах пела его любимую песню «Прощайте, скалистые горы». Я хотела хоть мало-мальски поддержать моряков и поднять их героический дух. Может, звучит слишком пафосно, но это так.

— Тема благотворительности в вашем творческом и семейном союзе с Вадимом занимает большое место. Знаю, что говорить вы об этом не любите, но ведь делаете действительно много. С армией, флотом у вас сложились хорошие отношения, для военных вы много благотворительных концертов давали и спонсорскую помощь оказывали. Для чего вы это делали?

— Как для чего? Я русский человек, живу в России. И я хочу и дальше здесь жить и хочу, чтобы наша страна была страной процветающей и защищенной.

— Об армии сегодняшней что можете сказать? Во время чеченской кампании вы много ездили по горячим точкам, по гарнизонам. Сейчас время вроде бы мирное относительно…

— Армия находится в жутком состоянии. Вот мы, например, сейчас для наших моряков, сопровождавших нас в походе, покупали космическую связь. Такие телефоны есть практически у каждого японского матроса на судне. А у нас — только у главнокомандующего и у адмирала. И всё, больше ни у кого нет.

— А в Чечне?

— (Вздыхает.) А когда я была в Чечне, мы покупали сапоги солдатам. Потому что они были вынуждены снимать их с убитых боевиков. Бронежилеты, сапоги. Там им приходилось по горам бегать, изнашивалось всё очень быстро. То, что сегодня происходит, это уродство. Но дело в том, что армия состоит из конкретных людей. Я со многими военными дружу. И чем могу помогаю. А чеченская тема — она очень больная и многие годы будет такой в нашем обществе. Я сейчас сразу вспомнила одну замечательную женщину, Любовь Васильевну Родионову. Её сын Евгений после смерти был причислен к лику святых. Он не отрёкся от креста, когда попал в плен к боевикам, за что те ему отрезали голову… Бензопилой… Эта женщина замечательная просто и удивительная, она не входит ни в какие комитеты солдатских матерей и прочие подобные организации. А она просто ходит и своим материнским сердцем делает очень много доброго и важного. В том числе и сапоги те же покупает, и вещевые мешки собирает. Вот, наверное, по этой причине (отвечаю как раз на заданный вами в начале разговора вопрос) меня и нет на экране. Потому что я всегда говорю так, как есть, а это никому не нравится.

Нелли Назарян, «респектабельная газета Конкурент» 8 декабря 2010

Сонная, пьяная
Убаюкала меня сон-трава,
Голова моя клонится вниз,
Глухо ухает с оттяжкой сова,
Острый месяц над обрывом повис.
А вокруг меня темень-тьмущая,
На сто верст окрест
Темный лес пролег,
И гулящая, горько пьющая,
Русь раскинулась поперек дорог.
Сонная, пьяная,
Богом свыше данная,
Ты моя, а я твоя
Песенка печальная.
Ты моя, а я твоя
Песенка печальная.
Желтизна опалила листву,
Да расхлябли дороги не в срок,
И разнес, как дурную молву,
Хмарь осеннюю чудак-ветерок.
Колокольный звон разорвал закат,
Свет малиновый в небе тянется,
Посмотрю вперед, оглянусь назад —
Спит без памяти Русь-красавица.
Сонная, пьяная,
Богом свыше данная,
Ты моя, а я твоя
Песенка печальная.
Ты моя, а я твоя
Песенка печальная.
На рябине две синицы,
А на сердце маята.
Помолиться, похмелиться,
Да забыться до утра.
Все качается на Волге волна,
А над Каспием гроза разошлась.
Ой, широка ты, родна сторона,
Вдоль дороги осины да грязь.
В небе пасмурном прорвалась звезда,
Слишком ранняя, слишком нежная.
Ты моя вина, ты моя беда,
Русь небрежная, безмятежная.
Сонная, пьяная,
Богом свыше данная,
Ты моя, а я твоя
Песенка печальная.
Ты моя, а я твоя
Песенка печальная.
Низко утки полетели
Над осеннею водой,
Крест на теле — я при деле,
Значит, рядышком с тобой.
Журавли плывут над рощей
За моря — не ближний путь.
Буду проще, брошу вожжи,
Доберемся как-нибудь.
Все не так
Я воды колодезной напьюсь,
Отрезвею, соберусь в кулак,
Уходя, беззвучно помолюсь,
Все не то, а значит — все не так.
Ты постой, постой, моя душа,
Там туман и крутизна дорог,
Там снега над пропастью лежат,
 И срока кончаются не в срок.
Знаю я, что легче будет тут,
В тишине, без всяких передряг.
Знаю я: и там меня не ждут,
Все не то, а значит — все не так.
Ты постой, подумай, не спеши,
Там всегда на небе облака,
Там луна от холода дрожит,
И вокруг недобрая тайга.
Я менять маршруты не люблю,
Эх, душа, бродяга из бродяг.
Мне бы выпить, только я не пью.
Все не то, а значит — все не так.
Чему быть, тому не миновать —
Будет краткий или долгий путь,
Мне сегодня нечего терять,
Для души найти бы что-нибудь.
Будет срок, настанет мой черед,
Дней моих прервется быстрый шаг,
Мои песни ветер унесет,
Все не то, а значит — все не так.
Я уйду, и полетит душа
В синеве, над золотом полей,
Как когда-то в детстве, не спеша,
Плыл на юг клин белых журавлей.
Амур-река
Где-то там вдали, над Амур-рекой,
Юность в омуте отражается,
И черемухи запах неземной
В майском воздухе расплывается.
Там шумит камыш, душу трогая
Нежным шепотом, плавным шорохом,
Там горит звезда одинокая
Над холодным любимым городом.
Там плывет туман вдоль Амур-реки,
И над заводью ива клонится,
Расплываются по воде круги,
И поет о любви бессонница.
То моя звезда в небе теплится,
С высоты ночной в омут смотрится.
Что любовь прошла, мне не верится,
Юность грешная не воротится.
Ты не плачь, дружок, над моей судьбой.
Суждено ведь нам вновь увидеться!
Пусть горит звезда над Амур-рекой,
И черемуха в омут сыпется.
Все уйдет во тьму и вернется вновь,
Как обещано. Значит, стоит ждать:
Возвратится все, и свою любовь
На Амур-реку выйду я встречать.
Анапа
Корабли от пристани уходят вечерами,
И маяк, как водится, моргает им вослед,
Вся Анапа пахнет французскими духами,
Бандитизма здесь, в натуре, не было, и нет.
Говорят, в Анапе было все иначе,
Море было черным все от черных дел,
Что творили фраера, вам расскажет Хачик —
Все тогда, в натуре, сели, только он не сел.
Анапа, Анапа, опа-па-па-па-па,
Море, песочек, плывет катерочек.
Опа-па-па-па-па, здравствуй, Анапа!
Милый дружочек, прощай кошелечек!
А в Анапе-городе, в натуре, не воруют —
Страшно надоело всем такое ремесло.
И Серега завязал, больше не блатует,
И на этот раз Анапе крупно повезло.
Здесь народ гуляет, будто в Сан-Франциско,
Спелая черешня тает на губах,
Кажется, что рай земной, в натуре, где-то близко —
Прямо под Анапою, а не в облаках.
Анапа, Анапа, опа-па-па-па-па,
Море, песочек, плывет катерочек.
Опа-па-па-па-па, здравствуй, Анапа!
Милый дружочек, прощай кошелечек!
Все в Анапе схвачено просто и надежно,
Нету уголовщины, но идут дела.
Только чайки у воды ходят осторожно:
Шторм, в натуре, девять баллов — это ерунда.
Катерок качается, и время расставанья
На морском песочке смыло все следы.
Ах, Анапа милая, что за наказанье —
На душе морская пена, в сердце — только ты.
Анапа, Анапа, опа-па-па-па-па,
Море, песочек, плывет катерочек.
Опа-па-па-па-па, здравствуй, Анапа!
Эй, фраерочек, гони кошелечек!
Любовь и смерть
Долгие века ищем мы любовь по свету,
А за нами пыль да воронье.
В небе облака, на кресте рука,
Впереди — любовь и кровь.
В самый трудный час
Только вера греет нас,
И спасает вновь любовь.
Любовь и смерть, добро и зло…
Что свято, что грешно,
Познать нам суждено.
Любовь и смерть, добро и зло,
А выбрать нам дано одно.
Мы в пути всегда, смерть идет за нами следом,
Но спасает Бог нас каждый раз.
Именем Христа нас ведет звезда
Краешком земли к любви.
Над обрывом дней
Гоним мы своих коней
И летим к любви в крови.
Любовь и смерть, добро и зло…
Что свято, что грешно,
Познать нам суждено.
Любовь и смерть, добро и зло,
А выбрать нам дано одно.
В поисках любви мы летим сквозь пыль столетий,
На лету горим, забыв про боль.
Из холодной тьмы воскресаем мы,
Чтобы встретить вновь любовь.
Обгоревшим ртом
Спорим мы опять с Христом,
Что же есть любовь и кровь.
Любовь и смерть, добро и зло…
Что свято, что грешно,
Познать нам суждено.
Любовь и смерть, добро и зло,
А выбрать нам дано одно.
А выбрать нам дано одно.
Колыма
Колыма-Колымушка,
Магадан и далее…
Жизнь — сплошная зимушка,
Русская Италия.
Здесь места еще те —
Тишина и покой.
Две звезды в полутьме
С полумертвой луной.
То ли бред, то ли сон —
Слышен долгий звонок,
И летит этот звон
Вдоль Колымских дорог.
Колыма-Колымушка,
Магадан и далее…
Жизнь — сплошная зимушка,
Русская Италия.
Здесь кругом красота,
Кто не был — не понять,
Есть такие места,
Что в аду не сыскать.
Зачифирил рассвет,
Раскололся закат.
Сколько минуло лет,
Нету ходу назад.
Колыма-Колымушка,
Магадан и далее…
Жизнь — сплошная зимушка,
Русская Италия.
Вся в наколках земля,
Петли райских дорог,
И морозы звенят,
Как подковы сапог.
От весны до весны
Убежать не успеть.
Здесь тяжелые сны,
Да веселая смерть.
Колыма-Колымушка,
Магадан и далее…
Жизнь — сплошная зимушка,
Русская Италия.
Мне бы вычеркнуть все,
Да себя позабыть,
Жить на этой земле,
По костям не ходить,
Не летать и не петь,
Не видать лагерей…
Легче мне умереть
Возле райских дверей.
Снег
В небе кружится, в поле ложится
Белый снег, крупный снег.
Что-то не спится, нынче не спится,
Валит снег, первый снег.
Белая сказка, старая сказка
Юных лет, детских лет.
Близко развязка, скоро развязка —
Многих нет, рядом нет.
Снег, снег, снег
Часто мне снится,
В небе кружится
Снег, снег, снег,
Все повторится,
Все возвратится.
Снег, снег, снег,
Вышли все сроки,
Нету дороги.
Снег, снег, снег,
Так уж бывает —
След заметает
Снег, снег, снег.
Белые кони, быстрые кони
Нас несут, в даль несут.
Только запомни, крепко запомни:
Нас не ждут, там не ждут.
Ангелы кружат, медленно кружат
Надо мной, над тобой,
Свечку потушат, службу отслужат,
Милый мой, золотой.
Снег, снег, снег
Часто мне снится,
В небе кружится
Снег, снег, снег,
Все повторится,
Все возвратится.
Снег, снег, снег,
Вышли все сроки,
Нету дороги.
Снег, снег, снег,
Так уж бывает —
След заметает
Снег, снег, снег.
Белые птицы, странные птицы —
Наши дни, наши дни.
Вспомнятся лица, близкие лица,
Где они, где они?
Не протрезвиться, не помолиться
На ходу, на лету.
Что-то случится — снег все кружится
На виду, как в бреду.
Снег, снег, снег
Часто мне снится,
В небе кружится
Снег, снег, снег,
Все повторится,
Все возвратится.
Снег, снег, снег,
Вышли все сроки,
Нету дороги.
Снег, снег, снег,
Так уж бывает —
След заметает
Снег, снег, снег.
Друзья уходят
Друзья уходят навсегда в последний путь,
Их не спросить, не обогнать и не вернуть.
Они по истеченью долгих дней
Нам кажутся и ближе, и родней.
Друзья уходят так нежданно, невпопад,
Откроешь дверь — следы заносит снегопад.
И, кажется, окликнешь, но в ответ
Промолвит время: «Их на свете нет».
Друзья уходят безвозвратно, в никуда,
На их могилах снег и талая вода.
И лишь во сне, пугая нас порой,
Они приходят в гости к нам с тобой,
Друзья уходят, не допев еще куплет,
Поет душа твоя, а рядом друга нет,
И кружатся снежинки как во сне,
И тусклый свет горит в чужом окне.
Друзья уходят, остаемся мы одни,
А в ноябре длиннее ночь, короче дни,
И холода приходят, холода,
И стынет в лужах серая вода.
Друзья уходят навсегда в последний путь,
Уйдем и мы за ними вслед когда-нибудь,
И наши песни кто-нибудь потом
Споет легко за праздничным столом,
Друзья уходят навсегда в последний путь,
Их не спросить, не обогнать и не вернуть,
Они по истеченью долгих дней
Становятся и ближе и родней.
Илья Муромец
Во честной Руси, эх, Господь, прости,
Развелось полно всякой нечисти.
Под окном сирень больше не цветет,
Илья Муромец спит который год.
Нет защиты нам, нет спасения,
По Руси идет разорение,
Церковь белая поросла вьюном,
А Ильюшка спит богатырским сном.
Где дорога в рай, где обочина?
Как изба, душа заколочена.
На житуху — грош, на похмелье — квас.
Эй, вставай, Илья, заступись за нас.
Распрямись, душа — воля вольная!
Где ты, Русь моя хлебосольная?
Где поля твои, где леса твои?
Ключевой водой до пьяна пои!
Эх, рябинушка, эх, калинушка,
Богатырская силушка,
Больше спать нельзя — на дворе заря,
Во честном бою не погибнем зря!
Души грешные в клочья порваны,
В небе пасмурном только вороны,
Не до шуток нам, и не ровен час,
Во сыром бору похоронят нас.
Мы не охаем, в гору топаем,
Тонкой ниткою душу штопаем,
Позади топор, впереди петля,
Можешь все проспать, богатырь Илья!
Эх, рябинушка, эх, калинушка,
Богатырская силушка,
Больше спать нельзя — на дворе заря,
Во честном бою не погибнем зря!
Эх, рябинушка, эх, калинушка,
Богатырская силушка,
Больше спать нельзя — на дворе заря,
Во честном бою не погибнем зря!
Эх, давай, Илья,
Распрямись, Илья!
Головой тряхни да турбиною!
Больше спать нельзя,
Не погибнем зря
Во честном бою с темной силою.
Шарманщик
Отгорело лето
Изумрудным светом,
Осень зашумела
Проливным дождем.
Нам на все вопросы
Не найти ответа,
Память нас рассудит,
Время подождет.
Проплывет над нами
Осень с облаками,
Унося с собою
Слякоть серых дней,
Дождь — шарманщик старый,
Проходя дворами,
Музыкой поднимет
Стайку голубей.
Проходи, шарманщик, мимо,
Проходи скорей,
Слушать мне невыносимо
Музыку дождей.
Мир потерь довольно тесен.
Я прошу тебя:
Не играй забытых песен,
Пожалей меня.
Что тому виною,
Нет тебя со мною,
Осень тихо плачет
За моим окном.
Было это лето
Нам дано судьбою.
Отчего пустует
Мой холодный дом?
Отчего так пусто?
Отчего так грустно?
Крутится шарманка,
Целый день дожди.
На душе так скверно,
А на сердце мутно,
Мне любовь-пропажу
Больше не найти.
Проходи, шарманщик, мимо,
Проходи скорей,
Слушать мне невыносимо
Музыку дождей.
Мир потерь довольно тесен.
Я прошу тебя:
Не играй забытых песен,
Пожалей меня.
Осень — девочка
День мой летний, куда ты катишься
В нежной дымке за косогор?
Осень-девочка в желтом платьице
Забрела в мой пустынный двор.
Улыбнулась и вдруг заплакала
Осень-девочка под окном,
И упало в прихожей зеркало,
И пошла вся жизнь колесом.
Ты постой, постой, постой,
День мой летний, золотой!
Оглянись, остановись,
Мое сердце успокой!
Что имела я, потеряла вдруг,
Над березами в синеве
Журавли дают свой прощальный круг,
Желтый лист лежит на траве.
Я не верю судьбе-обманщице,
Не приспела еще пора,
Осень-девочка в желтом платьице
Слишком рано ко мне пришла.
Ты постой, постой, постой,
День мой летний, золотой!
Оглянись, остановись,
Мое сердце успокой!
Ты постой, постой, постой,
День мой летний, золотой!
Оглянись, остановись,
Мое сердце успокой!
О творчестве, свободе и душе
Дом-мастерская Вики и Вадима Цыгановых

Как известно, жилище характеризует своих хозяев. Дом Вики и Вадима Цыгановых — не просто загородный коттедж. Это творческая мастерская, объединяющая разнообразные интересы владельцев. Здесь расположились музыкальная студия, мебельная и швейная мастерские. Пространство заполняют авторские работы Вадима: мебель, камины, витражи, картины. В доме мирно уживаются модерн, китайская атрибутика, русские мотивы и архаика. Во всей обстановке чувствуется талантливость, театральность и открытость, поэтому общаться с Вадимом и Викой корреспонденту Анне Ильичевой было интересно и легко. Они говорили не только о доме, но и о творчестве, свободе и душе.

А.И.: Вадим, насколько мне известно, история создания загородного дома совпала с началом Вашего пути как создателя мебели.

Вадим: Действительно, строительство дома меня засосало по уши. Сначала я нанимал дизайнеров и художников, но не был удовлетворен их работой, так как мне казалось, что все можно сделать по-другому. Когда я объяснял им, что хочу, они смеялись, говорили, что это неправильно или не соответствует существующим законам. Поэтому я набрал своих рабочих и стал делать то, что мне хотелось. Понятие «нельзя» формируют те люди, которые преподают в институтах, а настоящие мастера сами устанавливают каноны. В моей мастерской работают люди с золотыми руками, способные практически на все. Они не знают слова «нельзя». На данный момент я сделал большое количество домов, вилл, замков и винных погребов, поэтому мне уже понятно, чего хочу и какими средствами этого можно добиться. Определенные клише в подходе к пространству у меня уже устоялись, и работа над образом не занимает месяц внутренних переживаний, как раньше. Сейчас я получаю удовольствие не от поиска, а от творческого результата. Может быть, все изменится, когда я столкнусь с чем-то интересным и неведомым.

А.И.: У Вашей мебели мужской характер. Вам, наверное, об этом часто говорят?

Вадим: Все отмечают мужской характер мебели, особенно женщины. Недавно я сделал В. Путину на 50-летие подарок, который заказали его друзья. Это был такой бурый медведь, затянутый в мореный дуб, с настоящими когтями. Один коготь был вылит из меди. Камни для отделки специально привезли с Урала. В. Путину подарок понравился, а его супруге показался агрессивным. Так что многие женщины отмечают мужской характер моих работ. И действительно, в них — мужское начало. Хотя я не думаю, что оно агрессивное, скорее мощное, брутальное.

А.И.: Значит, Вы делали мебель для себя?

Вадим: Да, так получилось. Сначала я дом обставлял для себя. Потом приходили соседи, знакомые, близкие и просили сделать какие-то вещи для них. А потом художник Константин Победин предложил сделать выставку. Мы сделали выставку, и только тогда я понял, что занимаюсь серьезным делом.

На первой выставке очень многие предметы мебели были куплены, в том числе В. Жириновским и 3. Церетели. О нас много писали, что было приятно и неожиданно. Ведь я не делал ставку на признание и успех, а людям понравилось. После «премьеры» нас стали часто приглашать на различные выставки.

А.И.: Вадим, Вы являетесь автором своего жилищного пространства? Я имею в виду не только предметы мебели, но и роспись, витражи, отделочные и декоративные решения.

Вадим: Да, я придумывал композиции, рисовал узоры, выстраивал колористическую картину пространства, делал наброски и эскизы, а художники и дизайнеры воплощали мои идеи.

Вика: Вообще идея — это самое главное. Журналисты часто спрашивают Вадика, сам ли он делает мебель. Он анализирует, рождает идеи, а это наиболее ценно. Но если Вадик не проконтролирует процесс изготовления мебели полностью, мастера сделают по-своему. Как художники они этого не чувствуют.

А.И.: Помимо авторской мебели чем еще заполнено жизненное пространство дома Вики и Вадима Цыгановых?

Вадим: Всем, что мы собираем и привозим из поездок. Это либо вещи с блошиных рынков, либо антиквариат, либо интересные предметы с выставок. Я много путешествую по разным странам. Например, недавно привез малайзийскую мебель из железного дерева. Все это дает своеобразный колорит и в интерьере, и в творчестве.

А.И.: Ваш дом очень разноплановый. Здесь есть модерн, китайские мотивы, архаика с камнем и брутальным деревом. Таков художественный подход к планированию пространства?

Вадим: Мне приятно находиться в разных пространствах. Я считаю, что дом не должен быть выдержан в одном стиле. Мне очень нравится и шехтелевский модерн, и китайское искусство, и викторианский стиль…

А.И.: Такой своеобразный театр?

Вадим: Конечно, накладывает отпечаток моя первая профессия. Я люблю менять ощущения, люблю движение. Но мой дом не эклектичен, он состоит из маленьких, но выдержанных в определенном духе пространств. Вообще это даже не дом, а большая творческая мастерская. Здесь есть музыкальная студия, мебельная мастерская и ателье, в котором Вика разрабатывает всевозможные модели костюмов. Сейчас она делает накидки из кашемира ручной вышивки и украшает их соболем и камнями. Как мне кажется, это достойные работы, вещи мирового уровня. Потому что подход к делу не поточный, а настоящий, корневой.

А.И.: Значит, Вы считаете, что каждая вещь должна быть ручной, персонифицированной, единичной. Слово «тираж» для Вас кажется неуместным?

Вадим: По крайней мере, нам так интересно. Занимаясь мебелью, невозможно сделать тираж. Дело в том, что дерево само диктует образ, поэтому каждая созданная вещь будет индивидуальной и неповторимой. Вот, например, я купил уникальный дуб, срубленный в 1947 году в Курской области, где в войну шли бои. Он был напичкан осколками снарядов, поэтому в промышленности его нельзя было использовать. Мы вручную вытаскивали осколки и обрабатывали древесину.

Вика: Да, дуб просто фантастической красоты. Я раньше в дереве ничего не понимала. Красивый шкафчик, шкатулочка, стульчик… А этот дуб как мрамор. Настолько красив. Он излучает очень мощную энергетику. У нас дома есть стол из этого дуба, и, когда приходят гости, они готовы сидеть за ним вечно. Он манит, располагает к беседе и отдыху.

Вадим: Да, в дизайне мебели материал так же важен, как, например, в песне музыка и слова. Пользуясь случаем, скажу, что последний альбом, который мы сделали с Михаилом Кругом, действительно заслуживает внимания. Со дня выхода он держит первое место в рейтинге продаж. Думаю, все, что делается честно, хорошо и талантливо, будет пользоваться большим спросом. Я никогда не размещаю рекламу на телевидении и в журналах. На сегодняшний день мне достаточно того, что я имею. И славы, и денег. К жизни вообще надо относиться весело и с юмором, никогда не упираться и не жить ради денег.

Вика: Тогда многое получается. В этом загадка и ключ ко всему. Знаете, беседуя с художниками, которые у нас дома делали роспись и оформляли камины, посещая выставки, я поняла, что самое главное, что есть у человека в жизни, — свобода. Вадик, отказываясь от всего — условий, рамок, которые существуют, власти денег, — пропагандирует вот эту свободу.

Вадим: Обязательно что-то нужно делать для души. Вот меня Московская патриархия наградила медалью за крест, который я поставил на могиле царской семьи на Ганиной яме. Это четырехметровый крест из дуба. Сейчас на этом месте я собираюсь построить часовню. Причем делаю я все это бесплатно. Это будет удивительная часовня со стеклянными полом и крышей. Ее семь венцов будут символизировать семерых членов царской семьи. Московская патриархия идею поддержала. Когда потеплеет, будем ставить сруб.

А.И.: Значит, Вы все время фонтанируете идеями?

Вадим: Я не фонтанирую идеями как Антонио Гауди. Идея должна быть для души, а работы Гауди — это игра ума. Русского человека на этой земле держит только духовность. Россия в нищете, полностью разворована и разграблена. Я даже не беру религиозную основу в своих речах, ведь слово «религия» для многих сейчас звучит неинтересно, ненужно. Я имею в виду порядочность, честность, непримиримость ко злу. Нам необходимо движение на свет. Нужно, чтобы заработали мастера, чтобы возрождались художественные промыслы. Отрадно видеть, что сейчас начинает все потихонечку подниматься. У нас есть прекрасные мастера по ковке, стеклу, отличные архитекторы. Интеллект в нашей стране довольно-таки серьезный. А духовный потенциал?.. Этим мы и отличаемся от Европы и Азии. У нас свой путь. По прогнозам различных предсказателей и историков, наша страна выживет благодаря духовным начинаниям. А духовное начало должно быть во всем — в жизни, в мебели, в песнях.

Журнал «Красивыедома»


Когда я вернусь в Россию
Цыганка старая гадала,
Ладонь мне гладила рукой,
И на прощанье прошептала:
«Ты не увидишь дом родной.
Ты не вернешься в край родимый
И не увидишь дом родной».
Мне сон недавно снился вещий:
 Крест над могилою моей,
И пел мне о разлуке песни
Шальной российский соловей.
И пел мне о забытом доме
Шальной российский соловей.
Цыганки старой предсказанье
И сон о смерти — не беда.
За все дана мне в наказанье
Моя бродяжая судьба.
Дана мне, видно, в наказанье
Моя бродяжая судьба.
А я вернусь в Россию на рассвете,
 А я вернусь в свой город над рекой,
А я вернусь, пусть даже после смерти,
С разбитым сердцем, с раненой душой.
А я вернусь домой, святой и грешный,
Согреет водка голос мой больной,
Моя душа заплачет безутешно,
Когда вернусь, когда вернусь
Я в дом родной.
Осень
Разомлела нынче осень на моем дворе,
По плечам рассыпалась рыжая коса.
Ах, как с дымкой догорают листья в сентябре,
Ах, какие томные у осени глаза,
Ах, как с дымкой догорают листья в сентябре,
Ах, какие томные у осени глаза.
Ничего, что наши дни вдруг пошли на убыль,
За седою дымкою скрылись журавли.
Ах, как в осень хочется поцелуя в губы,
Ах, как в осень хочется ласки и любви.
Запоздалую любовь чувствуешь иначе.
Провожая журавлей в серых облаках,
Ах, как сердце от любви, разрываясь, плачет,
Ах, как сладки мои слезы на твоих губах.
Догорает, догорает за окном костер,
Но любовь не покидает сердце до сих пор.
Улетают, улетают к югу журавли,
Ну, а сердце мое тает от твоей любви.
Волга-матушка
Волга-матушка разлилась вовсю,
Во всю ширь свою необъятную.
Я не ем, не пью, я ночей не сплю —
Думу думаю непонятную.
В голове моей мысли разные —
Вот опять весна запоздалая,
Облака летят мутно-грязные,
И плывет за край вода талая.
От Казани до Рязани,
До Ростова-на-Дону,
Все как будто бы в тумане,
Все как будто бы в дыму.
Сколь намешано в Волге разных рек,
Сколько радости, сколько черных бед!
Разольется мать, как растает снег,
Нет начала ей, да и края нет.
Я к реке пойду, на обрыв взойду,
Что почудится, что увидится,
На мою любовь, на мою беду
Что аукнется, что окликнется.
Эх, Россия-мать несусветная!
Ты — душа моя и весенний цвет,
Ты богатая, ты и бедная,
Очень нежная, и грубее нет.
От Казани до Рязани,
До Ростова-на-Дону,
Все как будто бы в тумане,
Все как будто бы в дыму.
Ах, весна, в душе заноза,
Сердце стонет и поет.
На столе завяла роза,
Под окном сирень цветет.
Эх, не грех!
Отсвистели пули этим жарким летом,
Не задела сердце ни одна из них.
Я не верю, братцы, никаким приметам,
Видно, эти пули-дуры были для других.
Отрыдали клены желтыми слезами,
На поминках осень плакала не раз.
Мы на смерть ходили с голыми руками,
Только вера да удача выручали нас.
Все зима покрыла белыми бинтами,
Отпевала вьюга близких и друзей,
Смерть ходила часто по свету за нами,
А душе хотелось песен, да повеселей.
Отчего весною бьют в десятку пули?
Но цветет багульник всем смертям назло.
Сердце — нараспашку, а душа — в загуле,
Знать, весною да с любовью помирать легко.
Эх, не грех душе еще пожить,
Полетать, погоревать да горькую попить…
Сирень
Что-то грустно мне сегодня,
На душе печаль-тоска,
Ночью снилась Преисподняя
Да сосновая доска.
Снились гвозди, крест дубовый,
Лужи, грязь, осенний день,
Ты с какой-то девкой новой,
А в руках ее — сирень.
Все как будто бы по правде,
Все как будто наяву,
«Крышку, — ты сказал, — поправьте,
Крест кладите на траву».
Ни испуга, ни слезинки,
На лице чужая тень.
Осень — были бы гвоздики,
А в руках ее — сирень.
Вот уж крышку забивают,
Опускают в никуда,
Мою душу разрывают
Осень, грязь, сирень, беда.
Я кричу, но крика нету —
Что за блажь, за дребедень?!
Вижу только девку эту,
А в руках ее — сирень.
Мне б проснуться, помолиться,
Поглядеть в глаза икон.
Слишком вещий сон мне снится.
Может, то вообще не сон?
А потом, уже спросонья,
Ты сказал мне: «Верь — не верь,
Вроде осень, а у Соньки
Расцвела в саду сирень».
Атаман
А над Тереком ночь высокая,
Звезды крупные — не достать.
По камням идут кони, цокая:
Время верное помирать.
Время верное, вера крепкая:
Помирать казаку не зазря.
Воля вольная, пуля меткая,
С нами Бог да родная земля.
Не печалься за нас, атаман!
Лег над Тереком белый туман,
За туманом нас ждет атаман,
Смерть веселая, крест да бурьян.
А над Тереком ночка темная,
Плачет дождь, воет в голос беда,
Смерть шатается беспризорная,
Под копытами — кровь и вода.
Под копытами — кровь российская,
Вязнут кони, но все же идут.
Эх, казак, в рай дорожка не близкая,
Но в раю нас с тобой подождут.
Не печалься за нас, атаман! Л
ег над Тереком белый туман,
За туманом нас ждет атаман,
Смерть веселая, крест да бурьян.
А над Тереком ночь тревожная,
Свечи ставятся всем святым.
Эх, казак, отступать не положено —
Так помирать тебе молодым.
Помирать тебе возле Терека,
Не дождавшись последней звезды,
Где склонился дух возле берега
И корнями коснулся воды.
Не печалься за нас, атаман!
Лег над Тереком белый туман,
За туманом нас ждет атаман,
Смерть веселая, крест да бурьян.
Сочи
Я лечу над кромкой моря,
Я над пальмами лечу,
В Сочи я прибуду вскоре
И от счастья закричу.
Закричу, когда дельфины
Мимо яхты проплывут,
И красивые мужчины,
Элегантные мужчины
Мне шампанское нальют.
Здесь народ не знает горя,
Голый ходит по пляжу.
Я пойду гулять вдоль моря,
Я под пальмой попляшу.
В Сочи нынче все в ажуре,
В Сочи тишь да благодать.
Бандитизма здесь, в натуре,
Не слыхать и не видать.
Я лечу над кромкой моря,
Я над пальмами лечу.
В Сочи я прибуду вскоре,
И от счастья закричу.
Сочи, Сочи, Сочи,
Я скажу короче:
Райский уголочек —
Море и огни.
Сочи, Сочи, Сочи —
Радости кусочек,
 Бархатные ночи,
Золотые дни,
Золотые дни,
Золотые дни.
Париж
Смотришь ты куда-то в небо и загадочно молчишь.
Я же знаю: тебе снова снился сказочный Париж —
Берега спокойной Сены,
Елисейские поля.
Сердце просит перемен — ты устал, устала я.
А в Париже ночь, как кофе — ароматна и крепка,
Спят на Эйфелевой башне голубые облака,
Элегантные машины нарушают эту тишь —
Так живет ночною жизнью мной не виданный Париж.
Завтра дождь, похоже, будет, снова слякоть, суета,
Сто забот.
И что Париж твой — просто детская мечта.
Запоздалые дождинки полетят с покатых крыш,
День пройдет, а ночью снова путешествие в Париж.
А в Париже все в тумане от любви и от весны,
И летают над домами романтические сны,
Там в кафе у тихой Сены ты за столиком сидишь,
Ты и я, две чашки кофе, сигареты и Париж.
Ах, Париж, Париж, Париж,
Я не сплю, и ты не спишь,
И под звуки тихой Сены
О любви мне говоришь.
Грешница
Мы не знаем то, что будет.
Время нас с тобой рассудит,
И проверят наши чувства дни.
За спиной маячит осень,
Грешница прощенья просит —
Так постой, не уходи, повремени.
Мои глупые ошибки
В уголках твоей улыбки
Отложили очень горький след.
Ах, как жаль! А это значит
Мое сердце тихо плачет.
Неужели мне прощенья нет?
А любовь, она такая:
То добра, то очень злая,
Нам ее, увы, не предсказать.
Сколько лет тебя я знаю —
Нахожу и вновь теряю.
Ах, как трудно тебе грешницу понять!
Еще не поздно все забыть,
Еще не поздно все забыть,
И о любви поговорить
Еще не поздно.
Еще не поздно все забыть,
Понять и грешницу простить,
Понять и грешницу простить
Еще не поздно.
Жить и верить…
Поднимаясь на сцену, она перекрестилась. Высокая, стройная, не оправившаяся вполне после болезни, Вика Цыганова выступала в Гае на концерте в честь Дня металлурга. Исполнила песни, посвященные любви, России, хиты, которые знают миллионы людей по всей стране. Её муж и продюсер, автор большинства её песен, Вадим Цыганов, постоянно находился рядом — реагировал на малейшую её просьбу, устранял неполадки с техникой. Они всегда вместе — и в жизни, и на сцене. После концерта Вика Цыганова дала интервью для нашей газеты. Вика не просто замечательная певица, но и очень интересная личность. Кроме того, она проста в общении, и, как мне показалось, очень добрый человек.

— Вика, многие Ваши песни посвящены вечным темам — любви, патриотизму. Что для Вас есть любовь? Считаете ли вы, что это главное чувство для человека?

— Любовь — это, наверно, одна из самых главных составляющих человеческой жизни. Я хочу сказать о любви именно духовной. Не той любви, которой сейчас очень много — плотской, которая связана со страстями человеческими, а именно о вечной любви. Пришел Господь и сказал: «Любите друг друга». Вот именно этой любви нам сегодня не хватает. Очень сильно не хватает.

Меня греет то, что я действительно люблю Россию, я искренно об этом пою, и всегда пела. Многие политики уже ушли, и редакторы ушли, которые меня проклинали, ругали, говорили, что я занимаюсь конъюнктурой. Где они?.. А песни мои остались, потому что они написаны от души и спеты мною от сердца. Я прославляю свою культуру, свой народ и его лучшие традиции. И я подпитываюсь любовью народа. Вы видели на концерте: мне не надо, чтобы зрители неистовали, орали, визжали. Я вижу людей, которые способны воспринимать Слово. Они хотят его слушать, они готовы это слово воспринимать всей душой. Поэтому и творчество мое настоящее — оно призвано пробуждать в человеке именно лучшие качества, а не низменные страсти.

— Как Вы считаете, творчество — это Божий дар, или еще и тяжелый труд?

— Я уже шесть лет пою по благословлению старца оптин-ского батюшки Илии. Шесть лет назад я приехала к нему в Оптину Пустынь. Я находилась в состоянии смятения, даже некоторого отчаяния, очень долго плакала и говорила батюшке, что я не хочу заниматься этой работой. Потому что мир шоу-бизнеса несовместим с моей душой. Особенно на это повлияла чеченская война. Однажды я летела обратно с раненными и убитыми солдатами (Вика Цыганова много раз выступала с концертами в Чечне перед российскими солдатами, имеет множество наград за заслуги перед Отечеством. — прим. О.Р.). И после этого я приезжаю в Москву, на какую-нибудь тусовку, где льется коньяк рекой, где люди жируют, бесятся… И вот я приехала к батюшке, со слезами, и говорила ему: «Я не могу работать». И он меня благословил, он плакал со мною вместе. Он, конечно, не слышал никогда, что я пою, и совершенно не знал, кто я. Но он провидец, обладает даром пророчества. «А про что ты поешь?», — спросил он. «Батюшка, я про Россию пою, про Андреевский флаг…». Он меня погладил по голове и сказал: «Пой еще». И я вам искренне говорю, что я сегодня свою работу несу, как послушники несут своё послушание. Потому что действительно, талант дается Богом. Это мне ничего не принадлежит, и я должна «отработать» этот дар… Истинная вера и любовь человеческая всегда будет отмечена Богом, и не останется незаметной.

— Какие Ваши песни Вы считаете самыми удачными? Самые любимые, самые ценные для Вас песни?

— Это, прежде всего, самые содержательные песни. Я очень люблю песни патриотического содержания. Я дочь офицера, и всегда с трепетным чувством относилась к людям в погонах. Сказаны же такие слова: «Блаженны те люди, которые отдают душу свою за други своя». Взять такой крест — пойти служить за Родину — для этого нужно иметь очень высокие моральные качества. Поэтому все песни, которые связаны с флотом, армией, казачеством (а у меня казачьи корни тоже есть) — для меня это самые содержательные песни. Песни, которые пишет Вадик, они больше мужские. Вот видите: Господь ему не дал голоса, но дал возможность писать стихи, и дал жену. А мне — быть проводником его эмоций, его мыслей.

— Ваш муж является еще и автором нескольких памятников. В прошлом месяце был открыт памятник Михаилу Кругу в Твери…

— Недавно была годовщина смерти Михаила Круга, и в центре города установили этот памятник. Мы сделали его на свои сбережения, Вадим был автором проекта. Три года он простоял у нас дома, потому что власти Твери не могли найти хорошего места. Вначале, конечно, мы немного расстроились — сделали памятник, а он оказался никому не нужен. Несколько лет памятник стоял при въезде в наш дом, как в песне, которую Вадим написал, а мы с Мишей спели — «Приходите в мой дом». Теперь он в Твери, слава Богу. Памятник этот установлен, и тысячи людей приехали, и фотографировались, и обнимали Мишу с его гитарой. И дети его обнимали, целовали этот памятник — действительно, как живого… В данном случае, наша любовь к нашему другу воплотилась в этой работе. Еще один памятник, который Вадим создал по благословению старца Илии — памятник Андрею Первозванному, который принес христианство на Русь.

— Вика, недавно Вы перенесли тяжелую болезнь, за Вас переживала вся Россия. Что помогло справиться с болезнью?

— Это была, действительно, очень тяжелая болезнь. Сначала врачи лечили меня совершенно от другой болезни. Но источник помощи — от Господа. Когда я лежала в жару, с температурой 40, под капельницей (а это несколько дней продолжалось), я чувствовала именно духовную помощь. Вы знаете, никакими деньгами, ничем этого не измерить! Я чувствовала, что меня подпитывает что-то очень мощное. И мне сказали: в одном монастыре заказали молебен, в другом, в Оптиной Пустыни, на Урале, в Ганиной Яме, везде, понимаете?.. И я чувствовала, что вот-вот должна встать. За время моей болезни, за эти 5 дней, когда я находилась в кризисном состоянии, на мой сайт зашло около 20 тысяч человек. Это какая же сила, поддержка! И я должна была встать. И собираюсь прожить еще очень долго!

— Считаете ли вы себя счастливым человеком?

— Я согласна со словами Пушкина «на свете счастья нет, но есть покой и воля». Для меня это прекрасное состояние, когда моя душа находится в гармонии со мной.

Я счастлива в браке, я счастлива в своей семье, я рада и счастлива, что родилась в России, я счастлива, что православная. Я… я очень счастлива! Но я была бы более счастлива, если бы наш народ был счастливым. Потому что я частица этого народа, и хочу, чтобы он стал более счастливым, чтобы он прозревал. И я хочу пожелать всем людям, чтобы они прозревали, объединялись, потому что самое главное — мы как раз и начали свой разговор об этой любви и вере — чтобы в сердце жили вера, надежда, любовь. Чтобы душа была живая, восприимчивая к чужой боли, печали, к чужой радости. Память чтобы была у нас живая — надо помнить о том великом, что мы сотворили, двигаться дальше и верить.

20 июля 2007 г. «Курьер» (г. Гай) Беседовала Ольга Кардовская


Девятый круг
Когда Земля пройдет девятый круг,
Теряя пульс, сгорая налету,
Переходя последнюю черту,
Мы встретимся с тобою, милый друг.
Ну а пока прощай и не суди:
Одна дорога — разные пути.
Седая осень за моей спиной,
И журавли над ледяной водой.
А у тебя на сердце маета,
Слепая зелень первого листа,
Весна-колдунья душу бередит,
И ангел твой тебя еще хранит.
И пусть сирень расплакалась в саду
И белый цвет теряет налету,
Жизнь продолжает свой извечный ход.
В душе огонь, в глазах — зеленый лед.
Ты не грусти ночами обо мне:
Расходятся дороги на Земле,
А в небесах заветные следы
В любую ночь найдешь спокойно ты.
Мы встретимся с тобой, ну а пока
Дождь обложной, на сердце облака,
Желтеет время, гаснут небеса,
И пелена упала на глаза.
Когда Земля пройдет девятый круг…
Только любовь
Вся наша жизнь, как весна, скоротечна,
И первая зелень на листьях не вечна,
И плачет сирень у меня под окном,
Но то, что прошло, мы уже не вернем.
Мы не вернем ни зимы и ни лета.
А сердце, как прежде, надеждой согрето,
Но мы не вернем ничего, никогда,
И только любовь с нами будет всегда.
Мы не вернем ничего в этом мире —
Кого потеряли, кого так любили…
Сирень опадет, день пройдет без следа,
И только любовь с нами будет всегда.
Еще не кончилось лето
У меня, друг ты мой,
Летний дождь за спиной,
Впереди снегопад,
И пути нет назад.
У меня все не так —
Рядом храм и кабак,
А любовь и беда
Неразлучны всегда.
У меня, друг ты мой,
Крестик есть золотой,
Сто врагов, сто друзей,
Сто погасших свечей.
У меня только сны,
Только запах весны,
А в душе у меня,
Свет осеннего дня.
Еще не кончилось лето,
А осень уже пришла,
Еще не кончилось лето,
А в сердце опять зима.
Еще не кончилось лето,
Но нету в душе тепла.
Я свечи зажгу, я подожду —
Я знаю, придет весна.
Три гитары
Затерялося в сугробах
Мое счастье, милый мой.
Режет синий шелк в разводах
Острый месяц надо мной.
Надо мной судьба склонилась —
Вижу черные глаза.
На ресницах заискрилась
То ли льдинка, то ль слеза.
Видно, сон мне этот снится
Не на радость — на беду.
Месяц по небу кружится,
Как потерянный в бреду.
Разбуди меня на милость
На рассвете, ровно в шесть.
Мне судьба моя приснилась
Без прикрас, какая есть.
Три гитары, три гитары —
Не сказать, не передать.
Три гитары, три гитары —
Не утешить, не унять.
Три гитары за забором,
За замками в тишине,
Три гитары плачут хором
С переливом обо мне.
Калина красная
Пал туман на чисто поле,
К ночи будут холода.
Ой, ты, горюшко, ты, горе,
Моя горькая беда.
Первый снег не за горами —
На калине снегири.
А над нами, а над нами,
Горько плачут журавли.
Я под утро рано встану,
Мерзлых ягод соберу,
На душе сквозную рану
Тонкой ниточкой зашью.
Снегирей не распугаю,
В путь-дорожку соберусь,
Эх, калина, я же знаю,
Что навряд ли я вернусь.
Калина красная, калина горькая,
Опять мне выпала разлука долгая.
Разлука долгая, дорога дальняя,
Калина горькая, калина красная.
Казак, не грусти
Под солнцем чужим, где ковыль обнимает дорогу
И желтая пыль оседает на звезды погон,
Казак, не грусти! Беды все позади, слава Богу,
И верный твой конь знает точно дорогу на Дон.
Седая полынь никому ни о чем не расскажет,
Пусть шрамы болят у тебя под нательным крестом.
Казак, не грусти, скоро мать у станицы помашет
Цветастым, как жизнь, и любимым до боли платком.
Казак, не грусти, пусть разлука над нами летает,
И верная смерть обошла в этот раз стороной.
Казак, не грусти, двух смертей на земле не бывает,
И значит, казак, мы еще погуляем с тобой.
Приснится тебе сотню раз это дикое поле,
Лихой атаман и улыбки ушедших друзей…
Казак, не грусти, нам с тобою и горе — не горе…
Налей, помяни, покрестись и гляди веселей!
Казак, не грусти, пусть разлука над нами летает,
И верная смерть обошла в этот раз стороной.
Казак, не грусти, двух смертей на земле не бывает,
И значит, казак, мы еще погуляем с тобой.
Позади
Меня манили дальние дороги,
Не согревали ближние огни,
Цветы кидали прямо мне под ноги,
И над обрывом пролетали дни.
Меня ругали часто за глаза,
Хвалили реже, как-то невзначай,
И падала горючая слеза
То в водочку, а то в горячий чай.
Меня искали, но не находили,
И распускали слухи за спиной.
Ох, как меня до боли не любили,
И как любили, ах ты, Боже мой!
Враги кричали: "Жми на тормоза!"
Друзья просили: "Скорость выключай".
И падала горючая слеза
То в водочку, а то в горячий чай.
Позади, позади, позади все эти дни,
Погоди, погоди, погоди, повремени:
Впереди, впереди, впереди другие дни,
Впереди!
Жизнь моя беспутная
Жизнь моя беспутная катится по краю.
Я то струны дергаю, то перебираю.
Оборвутся медные, привлекут к ответу,
И к раскрытым воротам я впотьмах подъеду.
Встретят ангелы меня сдержанно, сердечно.
Скажут: "Что ж ты, милая, так жила беспечно?
Али что не ведала, али нас забыла?
Вдоволь не наплакалась иль не долюбила?
Я со всех сторон грешна, всюду виновата,
Но судите не сейчас, нынче рановато.
Да, я не наплакалась и не долюбила,
Душу свою грешную на Руси забыла!
Не спешите, ангелы, думайте, решайте —
С вами жить мне без души, или отпускайте.
Струны мои медные туже натяните,
Помолитесь за меня и благословите.
От любви до любви
Жизнь кидает меня то туда, то сюда.
Со мной рядом любовь, и в обнимку беда.
По изгибам дорог, по изломам судьбы
Я с любовью иду от беды до беды.
От любви до любви, от беды до беды
Я иду, не спеша, по карнизу судьбы.
Оборвется душа, полетит в никуда —
Да подхватит любовь, да обнимет беда.
Жизнь проходит моя словно в муторном сне:
На снегу я горю, замерзаю в огне.
За спиной снегопад заметает следы,
Я с любовью иду от беды до беды.
За любовью — любовь, за бедою — беда.
Это было всю жизнь, это будет всегда.
Кто с бедой не знаком, тот любви не видал.
Кто любовь обнимал, тот беду целовал.
От любви до любви, от беды до беды
Я иду, не спеша, по карнизу судьбы.
Оборвется душа, полетит в никуда —
Да подхватит любовь, да обнимет беда.
От любви до любви, от беды до беды
Я иду, не спеша, по карнизу судьбы.
Оборвется душа, полетит в никуда —
Да подхватит любовь, да обнимет беда.
Ностальгия
Я помню майский день,
Когда цвела сирень,
Сквозь пелену дождя
Лилась мелодия.
Стучали каблучки,
Блестели лавочки,
Как будто бы сквозь сон
Звучал аккордеон.
Сентябрь на дворе,
И желтый лист в траве.
И пусть горчит вино,
И дождь стучит в окно.
Назад дороги нет —
Нам не шестнадцать лет,
Но почему сквозь сон
Звучит аккордеон?
Ностальгия, ностальгия, ностальгия,
Открыла осень глаза седые.
Ностальгия, ностальгия, ностальгия,
Мы были раньше совсем другие…
Я не проплачиваю эфиры и даже не знаю, сколько это стоит
Вика Цыганова не ходит по светским тусовкам, ее не часто увидишь в хит-парадах модных музыкальных каналов, однако на ее концертах практически всегда аншлаги. В прошлом году имя артистки вновь стало обсуждаемым светскими сплетниками после того, как артистка совершила путешествие на яхте вместе с Федором Конюховым. Однако, в целом о жизни Вики в последнее время известно не так много. Да и интервью певица дает не часто. «МК-Бупьвар» решил нагрянуть в дом к артистке, дабы выяснить, зачем ей путешествие с Конюховым и чем сейчас живет певица. Разговор получился откровенным и довольно философским.

В огромном доме в селе Мышецкое Солнечногорского района нас встретил супруг Вики Вадим и белоснежный пес Лорди, чей грозный облик никак не соответствовал добродушному выражению его глаз. На кухне хлопотала мама артистки Людмила Михайловна.

— Вика, говорят, вы только что прилетели из теплых стран. Где побывали?

— Вообще я люблю страны простые, где отзывчивые люди живут. Сейчас прилетела с Тайланда, мне там очень нравится. Особенно, менталитет этих людей. Там беззаботно, искренне, нет агрессивной среды, как у нас. Там действительно отдыхаешь душой. Всегда приветливые люди. Ананасы, кокосы падают на голову с неба (смеется). Мы туда приглашали Вадима Голицына, саунд-продюсера, с которым мы записали альбом в Милане. Это наш русский парень, который уже 20 лет живет в Италии и имеет массу международных премий. Он очень хотел поработать, наконец, для России. И так вот нас Господь свел. Несмотря на то, что этот человек имеет международные награды и работал с мировыми звездами, он такой скромный, совершенно не похожий на наших гламурных звезд, иногда совершенно хамовитых и наглых. Он как раз приезжал в то время, когда в Милане лежал снег по колено. Мы брали катамаран, который назывался Моцарт, что очень символично, а капитаном был Вольфганг. У нас там была массажистка, повариха, которую звали Тай, она готовила нам изысканнейшие блюда. Мы питались три раза в день и каждый раз она готовила не менее пяти блюд. Тайцы, если они уважают, готовят не менее пяти блюд, а если, например, всего три, то значит они бедные или как-то плохо относятся к человеку.

— Слышала, что вы тоже пострадали от задержек в аэропорту. Ваш рейс не вылетел вовремя…

— Да. Но мы от этого совсем не расстроились. Мы приехали в аэропорт, а в аэропорту везде висели бумажки, которые я не удосужилась прочитать. Оказывается, наш рейс задержался на 12 часов. И «Аэрофлот» таким образом нам подарил еще целый день общения в Тайланде. Нам сняли гостиницу, пятизвездочный отель, накормили нас обедом. Мы еще пол дня провели на пляже- искупались, позагорали. Кроме того, случилась еще одна приятная мелочь: мой муж напоследок мне сделал подарок- купил сережки и кольцо. На последние деньги, скажем так (смеется).

— К вопросу о путешествиях: почему вы решили проехаться с путешественником Федором Конюховым? Захотелось экстрима?

— Не в этом дело. С Федором Филипповичем Конюховым мы уже давно знакомы. И тут возникла необходимость перегнать нашу лодку с Сейшельских островов в Черногорию. Мы решили сделать это с помощью Федора Конюхова, пригласить его как капитана. Но поскольку мы не делаем поступков просто так, нам надо было к чему-то это приурочить, чтобы это имело смысл. Потому что отвлекать великого русского путешественника от его путешествий просто так… Да он бы и не согласился. Тем более что он сейчас принял постриг, является священником. И он согласился, но сказал моему мужу: «Вадим, у меня есть идея построить храм Федора Ушакова. Я уже получил благословение от Патриарха Всея Руси Кирилла. И я хочу привлечь тебя на строительство этого храма. Я буду перегонять лодку, а ты будешь строить храм». Ну, это я условно говорю. Конечно, мы стали искать средства, спонсоров. Первые средства вложили мы- установили часовню там, где будет стоять храм Федора Ушакова. Очень много людей откликнулись. И таким образом весь этот большой поход был приурочен к идее строительства храма.

— Но почему именно Федор Ушаков?

— Дело в том, что 10 лет назад я была в Греции, на Корфу, куда как раз были привезены мощи Федора Ушакова. А я тогда пела там с черноморским хором. Правда, в тот момент состояние у меня было очень тяжелое. Я вообще хотела оставить сцену и уйти, куда-нибудь в тайгу уехать или в Монастырь податься. Помню, я пришла в храм, где как раз наши монахи акафисты пели. Я стояла в сторонке, плакала в платочек потихоньку. И когда я подошла приложиться к иконе и мощам Федора Ушакова, я почувствовала, словно меня кто-то гладит по голове и утешает. Словно, пахнуло какой-то благодатью и тихой радостью. Я реально это ощутила. Потому что я уже не первый год хожу в храмы и понимаю, когда есть моменты благодати, их ни с чем не спутать, не заменить. Я поднимаю глаза, целую икону, читаю, что на ней изображено. И понимаю, что там стоит праведный адмирал и держит свиток в руке со словами: «Не отчаивайтесь. Сии грозные бури обернутся ко славе России». И я понимаю, что они просто как-будто обращены ко мне. После этого я сразу поехала в Оптину пустынь, познакомилась со старцем Илием. Батюшка утешил меня и сказал: «Попой еще». Теперь я знаю, что я пою не просто так, а знаю, что отрабатываю определенную программу, которую должна выполнить. И сейчас жизнь приобрела для меня сформировавшийся смысл. Если раньше были эмоции и амбиции, то теперь, когда появилась главная цель, все встало на свои места.

— А почему вы вообще решили бросить петь? Обычно те, кто приходит на эстраду, добровольно с нее не уходят…

— На тот момент у меня была физическая усталость, а также не было такого четко сформированного смысла работы на сцене. Ну да: я дочь офицера, училась в театральном, мне говорили, что я способна. Но того, чего мне хотелось, что бы питало мою душу и давало мне сил, этого еще в моей душе не созрело. Это мне дала религия и вера. Сейчас, как говорится, идет борьба. Бывают минуты уныния, отчаяния и печали, но ты уже понимаешь, как с этим бороться. Вытягиваешь себя, как Мюнхаузен, за волосы из разных ситуаций. И я в этом плане совершенно не лукавлю. Я — человек очень искушаемый. Что-то раньше в моей жизни было связано с тщеславием, мол, почему меня нет на экране, почему не показывают? Сейчас я уже этого не хочу искренне сама. Ведь то, что я вижу там, совершенно не доставляет никакой радости.

— А как же ротации? Разве это совсем не важно для артиста?

— Я это не отслеживаю абсолютно, мне все равно. Но с другой стороны, когда я пишу песню, мне же все равно хочется, чтобы ее услышали. Зачем тогда писать и петь? Это совершенно разумная ситуация. Но сейчас все думают через призму рейтинга и денег. Сколько денег вложил-такой и твой рейтинг. Артисты, которые на каналах ратируются, они заключают контракты и как-будто на работе там находятся. Одних видят в каких-то программах этих каналов, других- в каких-то сериалах.

А вообще я считаю, что для телевидения осталось года два. Сейчас все сидят в интернете. А дедушки и бабушки, которые смотря телевизор, на концерты не ходят. Я хочу даже сделать свою клубную программу, но для этого, наверное, надо создать свой клуб, чтобы туда люди приходили. Потому что в клубной программе, где тусит гламурный народ, я не нужна, и он мне не нужен сто лет. Я вообще не являюсь человеком из шоу-бизнеса.

— Это как понимать?

— Просто к шоу-бизнесу я не отношусь. К тем законам шоу-бизнеса, которые сейчас есть. Я все-таки занимаюсь профессией. Я актриса, я работаю, зарабатываю деньги. А денежными вопросами у меня занимается целая структура: директор, продюсер, администратор. Они занимаются бизнесом.

— Слышала, что у вас был депутатский мандат. Сейчас вы не состоите на службе у народа?

— У меня не было мандата, я просто участвовала в выборах. Но, слава Богу, я не прошла, потому что совершенно к этому не предназначена. Моя подруга была главой района. Он проводила всякие мероприятия. А сейчас она в Госдуме. Говорит, ужасная работа, глупее ничего не видела. Все костерят, что-то хотят, а ты ничего не можешь сделать. Вот когда была она руководителем, то построила школу, сделала день деревень, дорогу отремонтировала — видела плоды своей работы. Сейчас она даже хочет переключиться на творчество. Может быть, мы с ней свое ателье откроем.

— Кроме музыкального творчества вы известны и своими работами в качестве дизайнера. Над чем сейчас работаете?

— Я очень надеюсь, что осенью будет мой показ, потому что сейчас очень много новых вещей появилось — целая коллекция для показа. Но я не шью специально коллекции. Я шью просто своим друзьям, самой себе и клиентам, которые узнают обо мне через мой сайт. Делать коллекции в нашей стране, я считаю, совершенно бессмысленно. Потому что я тогда забуду, как рисуются эскизы, а буду страдать и думать, как всем заплатить: пожарникам и прочим органам, которые зачастую приходят и просто сдирают деньги с предпринимателя.

Я работаю дома, у меня есть штат людей близких, если это можно назвать штатом. Художники, портные, закройщики, скорняки, с которыми я много лет сотрудничаю. Это даже не штат, это, скажем так, моя семья. Я этих людей нашла, я их отбирала, искала золотые руки, золотой характер. Я стараюсь им платить хорошие зарплаты, потому что их семьи уже стали частью моей. У меня даже с музыкантами так не получается. Потому что здесь все-таки больше присутствует бизнес, работа, они вынуждены иногда выживать, куда-то бегать, тоже страдают тщеславием, что кто-то получает больше, а этот, вроде, меньше играет. А с ремесленниками проще.

— И какого рода одежду вы создаете для своих друзей?

— Например, кашемировое пальто — бестселлер, в общем-то, мой, который я родила. Пальто вышиты тамбурным швом на кашемире и будут украшены стразами и бисером. Это я делаю в основном сама. Что-то даю профессиональным вышивальщицам, а что-то — вместе с мамой вышиваю. Такое пальто с подкладкой оформлено соболем. Это — вещь, которую можно оставить в наследство, подарить даже внучке. Она не выходит из моды, она не выдержана ни в каких тенденциях.

В последнее время мне много заказывают кожаных жакетов. После похода с Федором Конюховым я сшила Вадиму куртку из морской змеи — на спине Андреевский флаг, на куртке также якоря. Эта куртка сейчас имеет колоссальный спрос. Многие наши приятели, кто любит морской отдых, заказывают такие куртки. Так что на весну уже есть работа.

— А каким бизнесом занимается сейчас ваш супруг?

— Он оформитель, коллекционер. Это очень широкое понятие. Он может нарисовать дом, может нарисовать гостиницу, может нарисовать интерьер гостиницы этого дома, полностью создать стиль. Плюс он коллекционирует уникальные вещи. Из массы вещей он может найти ту, которая действительно будет иметь какую-то ценность художественную. У него очень развитый тонкий художественный вкус. Я вот смотрю на антиквариат: мне что одна вазочка, что — другая, а у него — безошибочный вкус. Он берет вещь — и она точно имеет ценность. Наверное, также он и меня выбрал(смеется).

— И при каких же обстоятельствах это случилось?

— Познакомились мы в 1987 году. Я работала с ребятами из ГИТИСа, а Вадим заканчивал эту академию. У нас был молодежный театр, мы там пели, танцевали — в общем, на все руки от скуки. У меня там даже были сольные партии. Друзья Вадима помогли мне туда устроиться. Потому что я тогда ушла из драматического театра, диплом у меня был не московский, а дальневосточный. Это сейчас дальневосточники снимают лучшие клипы про таможню, а тогда не было у меня ни прописки, ничего. А роли играла главные.

— А когда Вадим сделал вам предложение?

— Честно? Не помню. Просто иногда, может быть, не нужны слова, а нужны поступки. Сегодня смотришь, порой, в передачах и фильмах: два раза встретились, переспали, и уже: я тебя люблю всю жизнь, о тебе всю жизнь мечтал. Через неделю разбежались. У нас тогда особых слов не было, а были поступки. Когда я его впервые увидела, я поняла: «Это мой мужчина! Мой — и все!» Я даже боялась его как-то спугнуть или предлагать себя в роли жены. Я тихо-тихо затаилась на 25 лет, чтобы не спугнуть счастье.

А он делал конкретные поступки: писал песни, меня везде возил, привозил какие-то вещи, делал студию Для меня. В итоге возник разговор, что надо пойти расписаться, потому что уже квартиру купили. И то в начале мы повенчались, а потом уже — расписались. Зашли между гастролями в Гриобедовский ЗАГС, напоили директрису, она нас расписала. Мы вообще вместе там выпили, все были довольные и счастливые.

— К дизайну дома супруг тоже приложил руку?

— Ну да, конечно, дом делал Вадим. Приходил в промежутках между гастролями и творил, продумывал. А когда принимал какое-то решение — приглашал меня. И тогда уже с учетом моей «свежей головы» мы обсуждали: обтягивать шелком стены или нет, рисовать дракона или нет. Привела пример, поскольку мы как раз сейчас сидим в чайной комнате, она такая дамская в китайском стиле. Сейчас она еще выполняет и роль примерочной, но я думаю, что мы скоро откроем шоу-рум.

— Было такое, что не сошлись взглядами во время обустройства дома?

— Да. Например, мне нравится наш рыцарский зал, где мы в основном отмечаем большие торжества, когда приходит много людей. Но я до сих пор считаю, что он слишком темный. Я говорю: «Вадик, я хочу больше света. Сделай, что ли факелы, чтобы они горели. Я накрываю праздничный стол, кладу скатерти, а ничего этого не видно». Но он считает, что в этом зале должно быть темно и еще он упорно не любит скатерти, он должен сидеть за дубовым столом, и это доставляет ему удовольствие. Скатерть я в итоге стелю через раз. Если собирается мужская компания, я им ставлю толстые керамические тарелки, без скатертей. К счастью, мы все время затапливаем камин, я притаскиваю обязательно торшер с несколькими рожками. И становится светлее. Но я надеюсь Вадима убедить и он однажды сделает мне там яркое освещение (смеется).

— У вас в доме есть большой бассейн. Вы его часто используете по назначению? Рекорды устанавливаете?

— Ну, рекорды мы не ставим, но баня и бассейн — это часть оздоровительного комплекса, который нам помогает восстановиться. Это то, что мы всегда любили, и то, что проектировали при строительстве этого дома. Мы сразу сказали, что в доме будет бассейн. Притом, что это не очень дешевое удовольствие, но я считаю, что дома должны быть созданы все условия для отдыха. Я даже исключила такую фигуру из дома, как домработницу. Просто два раза в неделю мне помогает сестра убираться. Мама поддерживает дом, и у меня есть работник на участке, который, если надо, может пропылесосить, вытереть пыль и помыть посуду. Легко. Но мужчина меня меньше раздражает (смеется).

— А кто же готовит супругу Вадиму вкусные ужины и обеды?

— Я не люблю готовить. За эти 25 лет я разучилась это делать. Поэтому в основном мама готовит, но я принимаю участие в праздничном столе. Я люблю погурманить, но где-нибудь на отдыхе. Попробовать что-то в ресторане. Но в то же время — совершенно непритязательна. Могу наложить себе квашеной капусты или гречневой каши. Мама все время переживает, что нас уже удивить нечем. А еще готовит Вадим. Потому что он не любит ту пищу, которую люблю я. Борщи, солянки — ему это все не нужно. Он ест хаш, хашламу из баранины, уху тройную, а во время поста любит готовить супы из мидий со всякими специями. Накидает всего — просто полный fire.

— Вы как-то признались в одном интервью, что периодически влюбляетесь в собственного мужа. Неужели это еще возможнопосле стольких лет совместной жизни?

— Это возможно, потому что он уникальный человек-самобытный, яркий, он меня поражает его нежностью, преданностью. При том, что в следующем году у нас будет серебряная свадьба, 25 лет совместной жизни. А кажется, что все это пролетело, как один день. И потом: я же капризная, я устаю, я работаю с людьми. Но люди не должны видеть меня в такой негативном настроении, поэтому мне надо аккумулировать эту радость. А Вадик молодец: он очень энергичный, его энергия бьет через край. Он очень внимательный, вдумчивый, что мне нравится. Не просто умный. Если смотреть на это с позиции обывателя, то он не настолько умный: у нас нет огромных сбережений или каких-то золотых пластиковых карт. А если посмотреть в глубину, суть его души, то он — мудрый человек.

Даже бывают смешные моменты. Особенно, они происходили по молодости, когда мы еще жили на Тверской в Москве. Когда мы ходили в церковь, бабульки к Вадиму бежали за благословением. Думали, священник идет.

— Во дворе я столкнулась с вашим псом. Он у вас в качестве охранника?

— У меня всего две собаки. С нами живет апабай — большая белая средне-азиатская овчарка, зовут Лорди, и кане корсо Плутон. Лорди — замечательный охранник. Но он у нас не цепной и совершенно адекватен к людям. Он считает, что если к нам приходят и мы себя спокойно ведем, значит это наши друзья. В принципе, так и должно быть.

У Плутона также потрясающая психика, он настолько устойчив. Когда у нас дома поселился Кеша, голубой попугай, притом, что он совершенный наглец — пьет вместе с кошкой из миски, летает перед носом у Плутона, у пса текут слюни, но он героически переносит. Но если с ним выйти за пределы дома, не дай Бог, какая-нибудь живность, он, конечно, этого не любит. А Лордик даже на собак не реагирует. Видимо, чувствует свою силу. А на маленьких вообще не обращает внимания. Поэтому они адекватны к людям, и я за них спокойна. Хотя если бы я увидела такую собаку — ни за что в жизни бы не подошла! Я искренне собак боюсь. Но когда мне подарили Плутона, между нами что-то такое произошло магическое, я сказал: я тебя буду любить, а ты меня будешь охранять!

— О пополнении в семействе не думали?

— Во-первых, это уже поздно для нас, а во-вторых, мы не оставляем надежду. На самом деле, мне иногда даже радостно, что у меня нет ребенка, потому что не за кого так особо переживать. Потому что я сама отвечаю за свою жизнь. Какой-то горечи и сожаления по этому поводу нет. У меня есть племянники, крестники, я им помогаю, есть детские дома, в которые я даю деньги. А потом у меня есть еще мой любимый ребенок — этой мой муж. Он иногда перевоплощается: из мужа, из продюсера в истинного ребенка.

Ульяна КАЛАШНИКОВА МК-бульвар, 2010


Когда я уйду
Когда я уйду, дверь за мной притворите без скрипа,
Все простите врагам и, конечно, простите друзьям.
Пусть рябина горит на морозе, всем миром забыта,
Я её никому никогда ни за что не отдам.
Не отдам безутешную синь над седыми полями,
Безответную даль и сиянье холодной звезды.
И пусть кружат весь вечер снежинки, как память, над вами,
И пусть Бог вас хранит от тюрьмы и от черной беды.
Когда я уйду, три свечи у иконы поставьте,
И пусть вьюга поет недопетые песни мои.
Что останется в доме, бродягам, прошу вас, раздайте,
Ну а деньги на церковь — пусть вечно пред Богом стоит.
Ну а я забираю в дорогу ничтожную малость —
Скрип летящих полозьев, да сбивчивый топот копыт.
И еще я возьму боль разлук и слепую усталость,
И пусть вьюга поет, а рябина горит и горит.
Прощайте, прощайте, я к вам никогда не вернусь,
Прощайте, я вам, уходя, улыбнусь.
Прощайте, враги, и прощайте, друзья,
Все будет у вас, но не будет меня…
Все будет у вас…
Все будет у вас.
Солнце
Красной помадой по синему небу
Лето рисует закат.
Все в этом мире тянется к свету,
И солнце вернется назад.
Солнце вернется, вернется, вернется,
Чтобы уйти опять.
А нам остается, нам остается
Верить, любить и ждать.
Солнце уходит, уходит,
Чтобы вернуться к нам вновь.
Сердце находит, сердце находит
Потерянную любовь.
Нас поцелует осеннее утро,
Небо заплачет навзрыд.
Все в этом мире рядом, как будто
Море любви и обид.
Все очень близко — разлуки и встречи,
Радость и горькая боль.
Солнце с луною, утро и вечер,
Ложь и святая любовь.
Солнце уходит, уходит,
Чтобы вернуться к нам вновь.
Сердце находит, сердце находит
Потерянную любовь.
Дед Мороз
По рыжему, рыжему, рыжему небу
Фиолетовым облаком вечер плывет.
По синему, синему, синему снегу
Мешок Дед Мороз еле-еле несет.
Дед Мороз — красный нос,
Не на шутку замерз
Дед Мороз.
Дед Мороз — красный нос.
Нам подарки принес
Дед Мороз.
Все прыгают, прыгают, прыгают зайцы,
И вместе танцуют козлы и волки,
Китайцы, малайцы, маланцы, нанайцы,
Тинэйджеры, бабки и мужики.
По маленькой, маленькой, маленькой нужно,
И пусть Новый Год будет лучше, чем был.
И скажем, и скажем, и скажем мы дружно:
«Не зря Дед Мороз приходил, накатил!»
Держись, моряк
Все штормит и штормит седой океан,
И соленая пыль глаза разъедает.
Это дядька Нептун, опрокинув стакан,
На большой глубине гуляет.
Разошелся Нептун, вовсю загулял,
Не жалеет тебя, и матросов не жалко.
Сундуки все раскрыл, жемчуга раздарил,
И в каюте сидит русалка.
Но русалке в глаза не смотрит моряк,
Не целует её и за хвост не берет,
Своей верной жене не изменит моряк,
И в морях с Нептуном он не пьет, он не пьет.
Держись, моряк, моряк, держись,
Моряк, держись, забудь усталость!
Такая жизнь, такая жизнь,
Такая жизнь тебе досталась.
Золото
Кто за золотом в горы, кто за жемчугом в море,
А мы — за любовью, да на край земли.
Там повсюду капканы, там повсюду заборы,
Не летят туда птицы, не плывут корабли.
Кто за золотом в горы, кто за жемчугом в море,
А мы — за любовью, да в запретную высь.
А зачем жить иначе, без любви и удачи?
Без любви и удачи не нужна эта жизнь.
Золото, золото старатели найдут,
Золото, золото в сундуки набьют.
Уйдут, пропадут, их зови — не зови.
Золото, золото, золото, золото,
Но без любви.
Северный ветер
Северный ветер, белые крылья,
Белые крылья в небе раскрыл.
Северный ветер белою пылью,
Снежною пылью меня ослепил.
Где мое счастье, я уже не знаю,
Где моя радость, не понимаю.
Где моя любовь, северный ветер?
Где моя любовь, кто мне ответит?
Где моя любовь? Она же была,
Она же была — два белых крыла,
Два белых крыла.
Северный ветер, белое небо,
Белое небо над головой,
Северный ветер, где бы ты ни был,
Где бы ты ни был, ты вечно со мной.
Где мое счастье? Было, и нету,
Где моя радость бродит по свету?
Где моя любовь, северный ветер?
Где моя любовь, кто мне ответит?
Где моя любовь? Она же была,
Она же была — два белых крыла,
Два белых крыла.
Северный ветер, крылья седые,
Крылья седые, родные края,
Северный ветер.
Здравствуй, Россия! Здравствуй,
Россия, ты помнишь меня?
Где моя любовь, северный ветер?
Где моя любовь, кто мне ответит?
Где моя любовь? Она же была,
Она же была — два белых крыла,
Два белых крыла.
Колокол
Над Россией тишина, тишина,
Медный колокол в столицу везут.
В сером небе потерялась луна,
И лошадушки с натугой идут.
Над Россией тишина, тишина,
Медный колокол молчанье хранит.
Что же это за чудная страна —
Душу рвут, да только сердце болит?!
Колокол, колокол, Медный колокол
По грязи да по камням
Тащат волоком, волоком.
Но молчит медный колокол.
Над Россией тишина, тишина —
То ли вольный дух навеки пропал,
То ли в сердце оборвалась струна,
То ли колокол на нас осерчал.
Над Россией тишина, тишина,
Медный колокол вот-вот и взлетит,
Потому что мать — Россия одна,
Потому что вся Россия молчит.
Молчит.
Кони
Запоет ли с горя леший, а в буреломе
Не пугайтесь, не сбивайтесь, мои кони!
А все заметано без нас, и все указано,
А все расписано заранее, все предсказано.
И пусть луна с верхушек елей смотрит косо,
А мы прорвемся, да на волю, да без спроса.
А мы прорвемся, пролетим, была бы милость,
А все, что сбыться бы могло, почти все сбылось.
А захохочет ли над омутом русалка,
А ей не жалко никого и нас не жалко.
А в этом омуте вода слезой подсолена,
А ей дозволенно любить, губить дозволено.
И пусть туман ползет с болота по отлогам.
А вы давайте, выручайте, мчитесь с Богом!
А нам плевать, что нечисть справа, нечисть слева,
А мы прорвемся, пролетим, была бы вера.
Давайте, кони, кони, кони ходу! Ходу!
Дороги нет, тропинки нет, и нету броду.
Давайте, кони, кони, кони, выручайте!
Да не сгорим, да не потонем, лишь давайте!
Две судьбы
Все было так, как в день последней встречи —
Луна и звезды стали вдруг бледней,
В глазах поплыл зеленый пьяный вечер,
Качаясь на верхушках тополей.
И будто бы и не было разлуки,
Цвела сирень, а в небе — звездопад,
И на плечах твои родные руки,
Как много лет, как много лет назад.
Две судьбы, две слезы,
Две снежинки, две мечты
На ресницы нам упали
С бесприютной высоты.
Две судьбы, две звезды,
Две разлуки, две беды
Слишком долго к нам летели
И сгорели до золы.
И голуби на крыше замолчали,
И серебром покрылись тополя,
Цветы сирени, видно, проболтались —
Все рассказали про тебя и про меня.
От прошлых лет куда нам, грешным, деться?
Их не вернуть, они не прилетят,
Как сизари, как два бездомных сердца,
Как много лет, как много лет назад.
Дорога дальняя
В синее море падают звезды,
Значит, разлука нам суждена.
А по щекам тихо катятся слезы,
И в небе звезду качает волна.
Дорога дальняя, дорога долгая,
А в небе пасмурном горит звезда.
Разлука горькая и непутевая,
Как масть пиковая, на стол легла.
А мы по жизни много теряли,
Но ничего так до боли не жаль.
Нашу любовь мы с тобой променяли:
Ты — на разлуку, а я — на печаль.
Дорога дальняя, дорога долгая,
А в небе пасмурном горит звезда.
Разлука горькая и непутевая,
Как масть пиковая, на стол легла.
Шансонье
А в Париже ночь на крыши
Опускается, и тише,
Тише звук аккордеона —
Затихает шансонье.
Разлетаются все музы,
И поддатые французы
Вынимают мелочишку
Из потертых портмоне.
Ну, а мы сто франков вынем
И ему на кепку кинем.
Скажем так: «Сыграй, маэстро,
В русском жанре что-нибудь,
Чтобы сердце защемило,
Чтобы грусть-тоска накрыла,
Чтобы я по-царски принял
Полстаканчика на грудь.
Во французском ресторане
Водка русская в стакане,
И в кармане много «мани»,
Только в сердце пустота:
Нет друзей и нет общенья,
Куража и настроенья,
И при выходе не встретишь
Обнаглевшего мента.
Только звук аккордеона,
И родной мотив шансона —
Будто дома, будто дома,
Даже слезы на глазах.
Так играй, играй, родимый,
Мы с тобою побратимы,
Только ты в своем Париже,
Ну а мы, браток, в гостях.
Давай, шансонье!
Давай, шансонье, давай,
Играй для меня, играй,
И пой по-французски мне, пой,
Про то, как вернусь я домой.
Наши песни для тех, кто болеет душой за Россию
Интервью с Вадимом и Викторией Цыгановыми

— Песенный альбом «Офицеры России», выпущенный при поддержке ветеранского движения «Боевое братство», несомненно, ваша новая творческая удача. Хотя это смелый, я бы даже сказала, отважный шаг! Патриотические песни, рожденные советской эпохой, некогда очень популярные, в большинстве своем сегодня забыты за давностью лет или, в лучшем случае, вызывают лишь снисходительную улыбку… Однако, слушая ваши песни, в искренность автора начинаешь верить. С первых слов…

Вадим: Песни, о которых вы сказали в начале, — памятник нашему недавнему прошлому, когда путем «великих строек» пытались построить «светлое будущее всего человечества». Сегодня, слава Богу, наступает трудное, но благое время — время строительства своих собственных душ… Что же касается искренности и веры, то, скорее всего, они рождаются у наших слушателей, потому что в этих песнях нет выдумки, они написаны не в кабинете, и не на заказ…

— Расскажите, что послужило посылом к их созданию?

Вадим: Начиная с 2001 года мы с Викой неоднократно были в Чечне, в «горячих точках»: в Грозном, Ханкале, Гудермесе, в Аргунском ущелье. Война тогда была еще в самом разгаре, и мы своими глазами увидели страшную правду о ней. На телеэкранах было одно вранье, а офицеры и солдаты-срочники даже не знали, за что воюют. Позже весь мир узнал, какая продажная была эта война, как отмывались деньги, как торговали пленными… Поэтому и песни получались такие… Разве можно было молчать?

Вика: Нам хотелось воспеть ребят — и погибших, и живых, прошедших эту «мясорубку». Им было очень тяжело. Надо было обязательно подымать их дух. Они и сегодня должны быть уверены, что не одиноки и не заброшены. Среди них столько добрых, хороших людей! Не на словах, а на деле защищая Родину и неся на своих плечах несправедливую действительность, они искренне хотят спасти душу, получить духовную поддержку, благодать, укрепить волю… Эти песни мы адресуем не только людям военным. Война в Чечне задела сердце каждого. Вся Россия воевала… Это во-первых, а во-вторых, слушатели найдут в «Офицерах России» песни на другие темы, важные для души любого человека…

— Что больше всего запомнилось Вам в тех «опасных гастролях»?

Вадим: За свою творческую жизнь на каких только концертных площадках нам не приходилось выступать, но там… Вика пела на бронепоезде, на КАМАЗах, на разбитом аэродроме… Во время самого первого нашего концерта прямо над нами боевики сбили вертолет. Ситуация была шоковая… А однажды нас встречали на бронепоезде. Разведка доложила, что готовится теракт и лучше ехать другим транспортом. Бронепоезд пошел дальше, а мы перелетели в Ханкалу на вертолете. Позже стало известно, что действительно произошел взрыв. Погибли люди, в том числе мирные, не повинные. В их числе была женщина, которая выносила нам хлеб с солью… Еще вспоминается, как в одну из последних наших поездок на Северный Кавказ мы летели бортом, на котором был груз 200 и груз 300 — погибшие и раненые. Это были восемнадцатилетние солдаты, раздетые, разутые… Жуть… Ребята сами рассказывали, что порой вынуждены были снимать с убитых боевиков одежду… Представляете, руками отстирывали и носили…

Вика: Я никогда не забуду поездку в Аргунское ущелье, которая была у нас в 2004 году. Там проходил основной канал, по которому несколько лет назад в Чечню переправлялись вооружение, припасы, медикаменты для бандформирований, вывозились раненые и шли новые группы боевиков. И вот теперь после проведения операции «Аргун» здесь было относительное затишье… Мы прилетели в нелетную погоду, а утром был парад. Молодые ребята, пограничники, шли строем по глиняному плацу… После концерта мы сфотографировались — разве забудешь, какие у них были счастливые глаза! Рядом с нами в той поездке была Любовь Васильевна Родионова, героическая мама воина Евгения Родионова, замученного и зверски казненного чеченскими боевиками. Они требовали одного — снять православный крест. Этот восемнадцатилетний мальчик нашел в себе мужество и не отрекся от Христа. Он ушел в Вечность Героем…

Вадим: Помню, как мы вернулись домой и сразу же на лист легли первые строчки: «Я спою как молитву эти горькие строки За ребят, что погибли на продажной войне. Кто-то там, наверху, бесконечно жестокий Развязал эту бойню в озверевшей Чечне». И так далее. Так появились «Золотые кресты»…

— Какие песни из альбома «Офицеры России» самые дорогие вашему сердцу?

Вика: Все песни. Военные, о России, казацкие песни… Ведь в наших жилах течет эта кровь. Моя бабушка была донская казачка, а Вадим — потомок других казаков — яицких… Человек должен помнить свои корни… Я очень люблю «Золотые погоны». Чем она мне дорога?.. Когда я записывала ее на студии, неожиданно раздался звонок, и нам сообщили, что только что убили Игоря Талькова. Мы были знакомы с Игорем, буквально накануне виделись. Уже 15 лет минуло… Это был настоящий поэт России, талантливый от Бога. Он говорил: «Я русский православный человек… Победа над злом — цель моей жизни…» Помню, я так сжалась, собралась и без паники внутри начала петь: «Золотые погоны, Россия моя, ты оденешь опять, вера в Бога проснется…» Я записала песню с первого дубля. Она пошла сама — просто вдох и выдох. Ни одной помарки… Очень люблю ее исполнять… Ее всегда, без исключения, тепло принимают зрители…

— Вика, Вас давно окрестили «Голосом России», пытались ли этим воспользоваться во время предвыборных кампаний за государственные посты?

Вика: Я это не буду делать, потому что все это деньги и сплошное вранье. Единственный человек, которого я поддерживала и, если надо будет, поддержу вновь, — это Владимир Васильевич Квачков, подло и ложно обвиненный в попытке покушения на «главного прихватизатора страны». Я приклоняю перед ним голову, потому что Владимир Васильевич — уникальная личность. На него должна равняться вся наша Армия. Доверие народа к нему настолько велико, что покрывает все пиаровские кампании! Что важно, Владимир Васильевич — глубоко верующий человек. Будучи в Матросской тишине, он говорил: «Меня все жалели, думали, что я там прозябаю, а я побольше молился, да столько трудов написал по военному делу». Это человек, поцелованный Богом. Уверена, если понадобится, он отдаст свою жизнь «за други своя». По большому счету, он уже это делает…

Вадим: Хочу добавить несколько слов по поводу «отдаст свою жизнь». Однажды Владимир Васильевич был на нашем концерте и после песни «Офицеры России» подошел к Вике и сказал: «За Ваши песни я не только готов преподнести к Вашим ногам все цветы мира, но и отдать за Вас жизнь». Это, согласитесь, подороже…

Вика: В общем, пока такие люди в России есть, еще не все потеряно…

— Я знаю, что репертуар «Офицеров России» вы исполняете практически на всех сольных концертах. Кто самый благодарный слушатель этих песен?

Вика: Обычные русские простые люди… Слава Богу, меня почему-то везде принимают как свою, родную. В ночных клубах не пою, да и что толку там петь… Нас никто не будет кормить, кроме провинциальных русских городов и деревень, крестьян, которые там проживают и трудятся. А тот, кто кичится своим положением в обществе, своим мельканием на телеканалах, своей «продвинутостью» — это все от лукавого. Высокие личности всегда характеризовало, прежде всего, высокое чувство патриотизма. Все наши решающие битвы совершались патриотами Отечества. И мы всегда побеждали врага. Даже погибая, побеждали, даже когда были в меньшинстве, как дрался Евпатий Коловрат, богатырь, рязанский боярин. Зимой 1237 года его полк разгромил орду монгольских завоевателей. Сам народный герой в неравном бою был убит. Что его поддерживало? — только Дух Святой и патриотизм души. А наш современник Женя Родионов, простой русский парень?! Русских ребят-военных до сих пор посылают туда, где тяжелее всего, где ответственнее всего. Россия всегда несет этот Крест — воевать, спасать и помогать… Вообще я очень радуюсь, когда вижу молодых солдат, офицеров, курсантов, решивших связать свою судьбу с Армией. Значит, нас есть кому защищать и еще не все потеряно, значит, есть будущее у России. Я люблю петь перед такой публикой, и радость меня посещает. А не перед теми, кто делает в салонах маникюр и татуировки, вставляет в уши сережки и рассуждает о любви к инородным тонкостям… Любить надо мать, Родину, женщину, своих детей. Мужчина всегда должен оставаться мужчиной…

— На мой взгляд, альбом «Офицеры России» очень удачно составлен. Мера выдержана во всем: и по жанру, и по теме. Все очень гармонично, порой даже не отличишь, где патриотика, где лирика…

Вика: В песне, как и в жизни, все перекликается, все рядом. А песни о любви обязательно должны быть! На нашей планете и без этого за последние десятилетия любовь оскудела. Мы стали жуткими эгоистами. Все под себя, все под себя. Пора заново учиться любить и отдавать! Хорошая лирическая песня очень полезна для наших душ… Иногда даже бывает так, что я обязательно вставляю в программу что-нибудь развлекательное, а разговор все равно получается серьезный. Недавний пример — один из последних эфиров на радио «Шансон». Песни были очень веселыми, а тему затронули очень не простую, по поводу событий в Кондопоге. Люди звонили и говорили о том, что нельзя молчать, надо объединяться, надо гражданскую свою позицию определять и выражать, надо говорить правду…

— Наше законодательство, мягко выражаясь, не очень-то позволяет эту самую правду…

Вадим: Да. Иной раз подумаешь — лучше что-то недосказать, а что-то вообще не сказать. Но мы — часть своего народа и должны делать хотя бы то, что в наших силах, то, что зависит от нас. Хотя, по большому счету, настало время, когда нужно говорить правду в лоб и уже не прятаться. Потому что все, что происходит сейчас, ведет к неминуемой катастрофе русских как народа, как нации… Это организованная кампания. Почему нельзя называть русское — русским? Это, оказывается, — синоним фашизму. Россия и русский — это не национальность, это территория духа. Россия объединила много разных народов, поэтому и стала когда-то именоваться Великой Русью. Сегодня же мы едем по мелким городам и видим, что самое бесправное население — русское… Контролируют одни, «крышуют» другие, флаги третьих… И это не захватчики наши — им позволили расселиться, им потворствуют, закрывают глаза на их беззаконие. Страшно и опасно то, что тем самым нас сталкивают лбами. Кому-то очень выгодно, чтобы началась гражданская война.

Вика: Люди попытались через интернет задать нашему Президенту вопросы о том, кто в России хозяин, кто управляет нашими природными ресурсами. Этих «зовов вопиющих» было подавляющее большинство, но, к сожалению, на стол к Путину легли другие вопросы… То, что это опасаются обсуждать открыто, не ищут путей решения на государственном и административном уровне, приносит только зло. Ведь этот нарыв обязательно прорвется, но прорвется не в лучшей своей форме. Сальск, Кондопога — это уже не звонок, это раскаты грома приближающейся грозы… Нам не нужны революция и гражданская война. Однако нельзя так поступать с великим русским народом…

Вадим: Бесконечно терпеть то, что русские в России в поругании нельзя… Но это и не значит, что нужно брать в руки оружие: когда люди не имеют достаточной внутренней чистоты, борясь с одним негативом, впадают в другой, еще больший негатив. Нужны очень грамотные, очень мудрые люди, чистые душой, которые начнут процесс преобразований. Одним ломом здесь не поможешь… Но если попирают твое личное достоинство, близких тебе людей, человек имеет полное право защищаться. Как? По-разному, но обязательно руководствуясь совестью и разумом… Ведь очень важно сейчас не только иметь волю, но и в то же время не поддаваться на провокации. Я бы вообще призвал и русских, и русских мусульман, которых уважаю и с которыми прожил бок о бок много лет, здраво расценивать любую критическую ситуацию. Этим могут воспользоваться люди с грязной душой… Сейчас параллельно с видеоальбомом «Вояж-винтаж» мы пишем новый военно-патриотический альбом. Скорее всего, его, как и «Офицеров России», никто и никогда не услышит ни по радио, ни по телевидению. Наши темы им не подходят, а вот Берл Лазар, который запрещает наши духовные книги — Ильина, к примеру, подходит? И кто после этого разжигает национальную рознь? У нас разваливают армию, уже нет науки, нет экономики, нет культуры. Гомосексуалистам дают звезды, делают народными артистами. Продаются места, продаются чины, продаются погоны… Россия стоит на самом краю. Это страшно!

Вика: С колен пора подниматься! Лучше помереть с музыкой, чем блеять и мычать. Когда ты понимаешь, ради чего ты живешь, тогда все имеет смысл, тогда уже многие вещи не страшны. Ведь страх только питает наших врагов. Надо воцерковляться! Когда человек с Богом живет, ему ничего не страшно. Он знает, что есть ангелы, есть благодать, есть духовные силы, которые всегда придут на помощь, если человек их призывает… Мне понравилась одна фотография на книжке. На ней изображен спецназовец с автоматом, а над ним — ангел. Таких людей пули не берут. Ангел закрывает их своими крыльями. Кто-нибудь скажет, что это сказочная выдумка, картинка, а на самом деле так и есть. Посмотрите, сегодня деньги вроде бы заменили все: большинству уже не до любви, не до совести, не до Родины. А это не так — есть душа, есть любовь, есть вера, есть Отечество. История России началась не в 1917 году, а с крещения Руси. Приоритетом всегда были сохранение веры и служба Родине. Помните, как присягали в былые времена? — «За Веру, Царя и Отечество!»…

Вадим: Объединяться надо только вокруг Церкви. Кто-то говорит: «У нас не та Церковь, нет настоящих священников». Нет, Церковь и Бог у нас в груди! Ищите своих священников. Ищите свои храмы. Если есть возможность, украшайте их, помогайте им жить. Ведь храм — место, куда мы приходим, чтобы покаяться и попросить прощения, должно быть хорошо убрано…

— Вас не пускают на телевидение, так почему бы ваши песни не распространять через монастыри и храмы? Поклонников и сторонников ваших взглядов по всей России станет во сто крат больше…

Вадим: Телевидение нужно нам не для того, чтобы искать себе признания. На наши концерты приходят целые города. Мы просто хотим донести этот альбом, православный, русский, слушателям. Нас по-прежнему не только не пускают на ТВ, но и тщательно «вырезают» из телезаписей, которые были сделаны на главных концертных площадках страны. В Кремле, в Колонном зале, в Центральном доме молодежи зрители принимали Вику стоя. Овации не замолкали, и «Офицеры России» она пела по два раза. Все равно вырезали!

Вика: Люди звонят, возмущаются этим произволом, пишут нам на сайт: «За каких идиотов нас держат?» Публика на глазах становится другой. Подавляющему большинству уже не нужны вычищенные, вылизанные «Фабрики звезд». Даже молодежи! Она как свежая трава, свежие цветы тянется к свету. Хочет служить идее, ищет сопричастности с этой идеей. Я это очень хорошо ощущаю… Видно, наступило-таки время, когда людям надоело убаюкиваться под звуки лживых песен.


13 октября 2006 г. Беседу вела журналист Наталья ГЛЕБОВА («Русский вестник», 13.10.2006 г.)


Постой, душа
А по весне моя душа
Летает на закате дня,
Над белой церковью кружа,
Зовет за облака меня.
Земля испариной идет,
А сердце аж заходится,
Зовет душа меня, зовет,
А мне сто граммов хочется,
А по весне, эх, благодать,
Листочки распускаются,
Душа изволит полетать,
Во всех грехах покаяться.
Зовет душа меня, зовет,
А сердце аж изводится —
То в гости к девочкам зайдет,
А то в кабак попросится.
Постой, душа моя, постой!
Я за тобой, я за тобой
Махну сто граммов, не спеша,
И полечу с тобой, душа,
И полечу с тобой, душа.
Постой, душа моя, постой!
Я за тобой, я за тобой
Махну сто граммов, не спеша,
И полечу с тобой, душа,
И полечу с тобой, душа,
С тобой, душа.
Посвящение
Вот и нету его, только крест на могиле,
Только горы цветов, и огромный провал.
Так никто никогда не споет в этом мире
Про веселую жизнь и колючий централ.
Пусть опять захлестнет горло жгучей петлею,
Песня в небо взлетит с перебитым крылом.
Сорок струн он порвал под тверскою луною,
Когда песню нам пел «Приходите в мой дом».
Злые люди пришли, наплевали на душу.
Был Есенин у нас, был у нас Михаил.
Видно, тот, кто стрелял, эти песни послушал
И огромную злобу в душе затаил.
Общей меры здесь нет, но всегда так в России:
Чем богаче душа, тем нелепее смерть.
Он прощал многим все, но ему не простили,
И не дали сказать, и не дали допеть.
На Руси так всегда: пули ищут поэта.
Опоздали друзья, и врачи не смогли.
И, как птица в окно, залетела примета,
И пошли сорок дней продавать за рубли.
Вот и нету его, он, конечно, был первый.
В мире много добра и немерено зла.
А над Тверью горят с беспредельною верой
Золотые кресты, золотые его купола.
Разбудите
Разбудите меня, разбудите,
Как черемухи цвет опадет.
И за все горемыку простите —
Все проходит, и это пройдет.
Все пройдет — и весна, и разлука,
И пьянящие песни любви,
И любая сердечная мука
Догорит в синей дымке зари.
Догори, догорай, догорай,
До зари пой, гитара, играй.
А погаснет свеча — медны струны не рви,
Пой, гитара, играй до зари.
Разбудите меня, разбудите,
Пусть гитара звенит веселей,
Только тонкие ветки не рвите
У черемухи белой моей.
Все пройдет, опадет былым пухом,
Оборвется басовой струной,
И последним серебряным звуком
Отрезвит тебя, мой золотой.
Вор
Золотом вышита осень сибирская, золотом,
А серебром, тонкой ниткой, прошита зима.
И от любви мое сердце разбито, расколото,
А на душе моей негде поставить клейма.
Золото вор мне дарил каждый день, только золото,
А серебром он налево-направо сорил.
И вот теперь мне и грустно, и больно, и холодно,
Грустно и больно, и вор про меня позабыл.
Золота больше не нужно мне, горького золота,
А серебра намела по колено зима.
Все, что когда-то мне было любимо и дорого,
Все потеряла, во всем виновата сама.
За высоким колючим забором,
За высокой колючей стеной
Я гуляла с бродягой и вором,
А теперь вор гуляет с другой.
Золотые георгины
Стали дни у нас короче,
Холодней, длиннее ночи,
Только ты меня за это, милый, не вини.
Ветер уток вдаль уносит,
Как заноза, в сердце осень.
Обмани меня, мой милый! Милый, обмани!
Обмани, скажи, что лето
Потерялось в дымке где-то,
Что под утро к нам вернутся с юга журавли.
Мне скажи, что я любима,
Что зима промчится мимо.
Обмани меня, мой милый! Милый, обмани!
Золотые георгины,
Гроздья алые рябины,
И в бокале моем тонком полусладкое вино.
Золотые георгины,
Гроздья алые рябины
Успокоят мое сердце, сердце нежное мое.
Рябиновый вечер
Мы опять завелись на рябиновый вечер,
От сгоревшей любви, от багряной листвы.
От нелепых обид время сердце не лечит,
И не радуют глаз золотые цветы.
Мы откроем вино и зажжем в зале свечи,
Вспомним нашу весну, все обиды простим.
Пусть горит за окном наш рябиновый вечер,
Мы его теплоту на губах сохраним.
В эту осень мы все под дождем потеряли —
Поцелуи, слова и беспечность свою.
За окном снегири всю рябину склевали,
Значит, дело идет к холодам, к ноябрю.
А рябиновый вечер
Тихо лег нам на плечи, Как цыганская шаль.
А рябиновый вечер
Души грешные лечит, Вдаль уносит печаль.
На заре вечерней
Над рекою звезды пьяные,
Листья кленов в янтаре.
До зари сегодня встану я,
Буду думать о тебе.
По росе пойду в тумане я,
В желтых кленах утоплюсь.
Ой, вы горькие страдания,
Ой, есенинская Русь!
На заре вечерней, на заре
Тонут листья кленов в янтаре,
На заре вечерней в поздний час
Бьется сердце, как последний раз.
Дверь открою осторожненько,
И сердечко вдруг замрет.
Ой, Сереженька, Сереженька,
Неужели все пройдет?
И остынет сердце грешное,
И пройдет любви туман,
И слова твои сердечные
Не иначе, как обман.
На заре вечерней, на заре
Тонут листья кленов в янтаре,
На заре вечерней в поздний час
Бьется сердце, как последний раз.
Жаль
Жаль, что очень быстро вянут розы.
Жаль, что в небе тают наши звезды.
Жаль. А он любил, земным законам вопреки,
Он ей писал на облаках свои стихи.
И облака летели с севера на юг,
Она читала эти письма всем вокруг.
Она читала эти письма на лету
Холодным звездам и цветам в ночном саду.
А время шло, и звезды падали в садах,
А время шло, и розы вяли на глазах.
Жаль, что все не вечно в этом мире.
Жаль. И мы когда-то так любили.
Жаль. А он мечтал, а он хотел с ней вечно быть,
Писать стихи и розы алые дарить.
Но облака поплыли с юга на восток,
И выпал снег, разлуки долгой выпал срок.
Он ей кричал стихи, прощаясь, на бегу,
И розы алые горели на снегу.
И грешный мир, качаясь тихо, мимо плыл.
Не досказал, не докричал, не долюбил.
Жаль. Мы понимаем очень поздно.
Жаль, что не вернуть на небо звезды.
Жаль. Но есть любовь, но есть стихи, но есть цветы,
Но есть слова необычайной красоты.
И облака летят над нами вновь и вновь.
Он пишет с неба ей про нежную любовь,
Он пишет ей, и будет вечно ей писать,
И будет ждать ее, как прежде, будет ждать.
И, может быть, когда-то встретятся они,
Как облака, на самом краешке земли.
Соловьи
Здесь всю зиму ветра ледяные и злые,
Но приходит весна, и захочется жить.
Запоют соловьи сумасшедшей России —
Кто их слышал хоть раз, тот не сможет забыть.
А в России поют, а в России поют,
А в России поют соловьи.
А в России поют, а в России поют,
О любви соловьи, соловьи.
Вот и мы по весне ждем любви без опаски,
В наших душах горят сто свечей до зари.
На Руси строгий пост завершается Пасхой,
И все ночи поют о любви соловьи.
А в России поют, а в России поют,
А в России поют соловьи.
А в России поют, а в России поют,
О любви соловьи, соловьи.
Танго
Мое сердце, как зверь, в тишине затаилось,
Алкоголь не берет, и порвалась струна.
Может быть, жизнь моя мне, и вправду, приснилась,
И пропащая я никому не нужна.
Не нужна мне тоска с золотыми крестами,
Не нужны журавли и седые поля.
Так зачем я гляжу ледяными глазами
На все то, что уже не тревожит меня?
Видно, что-то еще в моем сердце осталось,
Видно, что-то еще мое сердце хранит.
Или это любовь, или мне показалось,
Или это душа так по-русски болит.
Вдоль дороги столбы, да дома-развалюхи,
Да заброшенный храм, да в снегу тополя.
Отломила судьба две ржаные краюхи,
Посолила и в путь отпустила меня.
Я уже не вернусь-так казалось мне раньше,
Это больше не Русь, здесь чужая земля,
Здесь любви больше нет, а надежда все дальше.
Но, видать, очень сильно ошибалася я.
Видно, что-то еще в моем сердце осталось,
Видно, что-то еще мое сердце хранит.
Или это любовь, или мне показалось,
Или это душа так по-русски болит.
Камин — сердце нашего дома
Звезда шансона Вика Цыганова одной из первых среди артисток волны 90-х годов переселилась за город. Хотя у нее была квартира в старом московском переулке рядом с Тверской. Кажется, что может быть лучше: одно из самых красивых мест столицы, центр… Однако Вике не хватало неба, простора, земли, свободы и свежего воздуха. Она все время вспоминала родной Хабаровск, свой дом, утопающий в сирени, и, как только представилась возможность, твердо заявила мужу: «Хочу свой дом!» Обо всем этом певица рассказала корреспонденту «Дома и квартиры».

— Вика, вы довольны своей загородной жизнью?

— Да и еще раз да. Когда-то мы жили в знаменитом «мхатовском» доме на Тверской. Но я чувствовала себя там неуютно, да и могло ли быть иначе? Ведь он был построен на месте кладбища, облицован мрамором с разрушенного храма Христа Спасителя. Место для загородного дома выбирали долго, и оно действительно наше. Может быть, казачьи корни играют роль, но этот уклад для нас естественнее, чем жизнь в мегаполисе, где-нибудь на 20-м этаже бетонного строения. Правда, сначала муж удивился моему желанию уехать из города. Ему казалось, что творческий человек должен жить в маленькой квартирке, как Карлсон под крышей, тихо писать музыку, сочинять стихи и рисовать. А я, выросшая на берегу Амура в собственном доме, не представляла себе жизни без природы. Хотелось выращивать огурчики, клубничку, держать курочек и кошек. И начались ужасные времена…

— В смысле?

— Я имею в виду строительство дома. Команда строителей много пила, и дело почти не двигалось. Тогда Вадим (муж Вики. — Ред.) не выдержал. Вспомнил все, чему его учили в художественной школе, и начал проектировать и строить сам. А заодно скупал литературу по дизайну интерьеров и ходил по старым дворикам, запоминая любую интересную деталь. Дом построил в прямом смысле собственными руками. Теперь это наше единственное жилище. Здесь есть музыкальная студия и мебельная мастерская мужа. Конечно, поначалу дом был неухоженный, неприлас-канный. Но сейчас я стала меньше разъезжать: пишу альбом, да и поднадоела городская суета. И смогла, наконец-то, заняться обустройством нашего гнездышка. В доме у меня много цветов, но я собираюсь посадить в больших кадках еще можжевельник и ели. А во дворе у меня загончик для курочек, которых люблю подкармливать, пруд и отдельный водоем с живыми карасями, стерлядью, осетрами и японскими карпами. В доме живут кошка и два котенка. Она пришла к нам сама и регулярно рожает котят. Кошка трехцветная — такие, говорят, приносят счастье.

— А кроме кошек, о которых так много говорят ваши коллеги по цеху, какая живность еще есть в вашем доме?

— Лебедь. Раньше было два, их мне подарил исполнитель шансона и друг нашей семьи Миша Круг. Но через полгода после его гибели те лебеди умерли, и мы завелинового. Есть кавказская овчарка, которой уже девять лет, и попугай. Мама говорит, что животные очень скучают, когда я уезжаю. Попугай перестает разговаривать, а кошка отказывается есть и сидит, грустная, у дверей моей спальни.

— И как только вы успеваете управляться со всем этим хозяйством?

— Конечно, одна бы я не справилась. Я часто уезжаю с концертами, поэтому делать все сама не могу. У меня есть помощники: мама, домработница, специальный человек, который занимается огородом. Главное, раздать с утра всем задания, окинув все хозяйским оком.

— Хозяйство для вас как песня?

— Я выросла в самобытной, талантливой семье, где все пели. У мамы, например, поставленный от природы оперный голос. И у сестры Светланы замечательный голос, и у папы… Бабушка играла на ложках, дед на гармони, отец на гитаре, а двоюродный брат на баяне. Я училась в музыкальной школе и с детства пела. Помню, ехали мы с бабушкой в поезде на Урал, и я пела «Степь да степь кругом». Все слушали, хвалили и задаривали меня конфетами. А однажды, мне тогда было лет пять, мы с родителями летели в Москву на Ил-18. Рейс был очень тяжелый, с четырьмя посадками. Я сидела на коленях у какого-то генерала и всю дорогу пела народные песни. Генерал подарил мне шоколадку в виде медали. Это была моя первая медаль за выступление, с ней я и прибыла в Москву.

А еще пела на рынке, когда мы с бабушкой продавали редиску. Если торговля не шла, я затягивала какую-нибудь песню, и это очень помогало делу. Все сразу подходили: «Какая хорошая девочка, как хорошо поет». И покупали у нас редиску.

— Вика, что-нибудь в вашем новом доме напоминает о детстве?

— Огород. И сам дом — он такой, каким был исстари. Все мои предки — казаки, все жили на земле, и чувство хозяина у меня в крови. У многих наших людей это чувство за годы советской власти вытравили, а землю ведь надо любить, на ней надо жить, она не терпит пустоты и забвения. Держать дом нелегко, в нем всегда пропасть дел, недаром русские женщины в старину не работали, а хозяйством занимались и дом вели.

— А как вы это делаете?

— Легко и радостно. Я вообще люблю в домашнем интерьере естественность и весомость, которую создает Вадим. Ко всем своим талантам он добавил еще один — стал дизайнером, работы которого теперь с удовольствием приобретают известные бутики и ценители дизайнерской мебели. А я вношу в этот брутальный стиль атмосферу уюта и сердечности. Вадим — художник, день и ночь может рисовать. В его мастерской, где работают около сорока человек, делают практически все: кресла, украшенные клыками кита-убийцы, столы из трехсотлетнего дуба, роспись, литье, витражи, холодное оружие. Выделывают шкуры анаконды, тигра, леопарда. И все это почти всегда — на заказ.

— Можно сказать, что здесь, в загородном доме, вы стали по-настоящему счастливым человеком?

— Конечно, здесь много простора, воздуха и свободы. Здесь широко и легко дышится. А сердце нашего дома — это камин. Только ради удовольствия поглядеть вечером на языки живого огня стоило переехать в свой дом!

Беседовал Сергей ТКАЧУК. («Новые Известия» от 21 ноября 2005 г.)


Офицеры
Всем сегодня понятно, офицеры России,
На кону вся Отчизна, на кону ваша честь.
Русь опутана ложью, и поругана вера.
А враги уже рядом, а враги уже здесь.
Так стеною же встанем за Отчизну и веру,
Офицеры России, вся надежда на вас.
Здесь не будет вторых, каждый будет лишь первый,
И Господь вам отдаст самый важный приказ.
Офицеры России, офицеры России,
Только вы, только вы, нету силы другой.
Офицеры России, офицеры России,
Впереди, видит Бог, самый праведный бой.
Вас не раз унижали и деньгами, и властью,
Но сломать не смогли офицерскую честь.
Вас вели на убой, и с продажной боязнью
Забывали про вас, а вы были и есть.
Всем понятно сейчас, где есть ложь, а где правда,
Кто за веру стоит, кто о чести забыл.
Офицеры России, этот бой будет завтра,
И Господь вас призвал и благословил.
Приказ на Кавказ
На серебряный север, да в заоблачный край
Тучи плывут, тучи плывут.
До свиданья, ребята, Россия, прощай!
Все будем тут, все будем тут.
На серебряном небе мы друг друга найдем,
Помните нас, помните нас.
Мы вернемся и снова пойдем под огнем,
Был бы приказ, был бы приказ.
Приказ — на Кавказ!
За Россию, за нас, ребята встают.
Приказ — на Кавказ!
И уходит спецназ, и тучи плывут.
На серебряный север, на ржаные поля
Льются дожди, льются дожди.
До свиданья, ребята, вспоминайте меня,
Вспоминайте меня! Мамка, не жди!
На серебряном небе, где рождается гром,
Место для нас, место для нас.
Мы вернемся и снова пойдем под огнем,
Был бы приказ, был бы приказ.
Приказ — на Кавказ!
За Россию, за нас, ребята встают.
Приказ-на Кавказ!
И уходит спецназ, и тучи плывут.
Приказ — на Кавказ!
За Россию, за нас, ребята встают.
Приказ-на Кавказ!
И уходит спецназ, и тучи плывут.
Золотые кресты
Я спою, как молитву, эти горькие строки,
За ребят, что погибли на продажной войне.
Кто-то там, наверху, беспредельно жестокий,
Развязал эту бойню в озверевшей Чечне.
Повели пацанов офицеры седые
Не за славу и плату и не ради наград.
Видит Бог, что они полегли за Россию,
И уже никогда не вернутся назад.
Золотые кресты да серебряные:
За отвагу — одним, и посмертно — другим.
Золотые кресты да серебряные,
Да кресты деревянные пацанам молодым.
Так наденьте кресты, боевые медали,
Кто смертями и жизнями не торговал.
Вас иуды в Чечне много раз продавали,
Но из вас нету тех, кто Россию предал.
Я спою, как молитву, всем, кто жив и не выжил,
Не за славу и плату свою жизнь положил.
Верю я, что Господь видел все и все слышал,
И российским солдатам все грехи отпустил.
Верю я, что Господь видел все и все слышал,
И российским солдатам все грехи отпустил.
Золотые кресты да серебряные:
За отвагу — одним, и посмертно — другим.
Золотые кресты да серебряные,
Да кресты деревянные пацанам молодым.
Облака
Это небо, синее небо все помнит, все знает,
Это поле, белое поле когда-то растает,
И расстелет оно над нами
Сто дорог с голубыми цветами,
И сто раз проплывут над нами
Облака с проливными дождями.
Это небо, синее небо все помнит, все знает,
Это поле, белое поле когда-то растает,
И в проеме волшебного света
Полетят наши души на небо,
Разрезая, как бритвой, крылами
Облака с проливными дождями.
А пока облака, облака
Где-то там далеко,
Где-то там далеко.
И в ладони твоя рука,
И на сердце легко,
И на сердце легко.
Колумбия
Кофейный аромат перебивает море,
И чаек тихий крик уносит сердце вдаль,
Туда, где нет меня и запаха магнолий,
Туда, где белый снег и русская печаль.
Здесь по-другому все, и белозубый мальчик
За тыщу песо мне все розы отдает,
И в сладковатый ром на треснутый стаканчик,
Как с севера привет, ледышка упадет.
Колумбия, Колумбия, марихуана-мама,
Колумбия, Колумбия, ты многих поломала.
Колумбия, Колумбия — адреналин, экзотика,
Колумбия, Колумбия — мир белого наркотика,
Удушливая ночь сползает по причалу,
И только легкий бриз по шхунам пробежит,
Отрывки новостей по первому каналу,
Коверкая слова, расскажет телегид.
Чужой, далекий край — край кофе и магнолий,
На языке родном со мной заговорит.
Сигарный синий дым, навязчивый до боли,
Обычный русский сплин под скрипку воскресит.
На морях
И на морях и на океанах
Роковая лежит печать.
В чужеземных раскосых странах
Не всех нас будут ромом встречать.
Пусть притоны манят туманной
Кокаиновой синевой.
Нет, таких не сломать штормами,
Не разбить ледяной водой.
Пусть туман накрывает рифы,
И на скалах потух маяк,
О пропавших слагают мифы,
А счастливчики пьют коньяк.
И когда отштормит, отмутит,
И Святая Мария спасет,
Каждый долю свою получит,
Каждый счастье свое найдет.
Море, море, синее море,
Океан мой седой, голубой,
Только море меня успокоит
Океанскою глубиной.
Море, море, синее море,
Океанская синяя даль.
Только море меня успокоит —
Моя радость, моя печаль.
Рашэн туристо
Летят, летят, летят, летят туристы
За солнцем, за весельем в край чужой.
Они уже махнули грамм по триста,
И им уже не страшен леди-бой.
Там океан, там дешево, там клево,
Там можно делать все, чего нельзя,
И стюардесса косит взгляд сурово
На пьяных пассажиров аэрокорабля.
Рашэн туристо — облик аморали,
Марали морали облики туристы.
Рашэн туристо — о, блин, как орали,
Орали, орали рашэны-туристы.
Они уже тусуются подале,
От счастья им все крыши разнесло,
Они здесь все, практически, познали,
Попробовали все себе назло.
Они здесь всех кузнечиков поели,
И пиво с водкой трудно разбавлять,
И трансвеститы жутко надоели.
Но рашэна-туриста так просто не сломать.
Московские пробки
Все забиты пути подъездные,
Не проехать и не проползти.
Это пробки, и кони стальные
Отказались нас, грешных, везти.
Плотно сбились машины в порядки —
«Мерседесы» и «Жигули».
И железные встали лошадки,
На спидометре джипов нули.
Это пробки, московские пробки,
Закупорена глухо Москва.
И скрипят, словно нервы, колодки,
И трещит от проблем голова.
Позарез мне в Сокольники надо,
Но Лужок все пути перекрыл.
«Ленинградка» и центр — засада,
И мотор мой от злости завыл.
Вся Москва в этот день опоздает.
Что Москва — вся Россия стоит.
Лишь снежинки беспечно летают,
И терпенье, как стрелка, дрожит.
Париж
Где-то там, где Париж закрывает ресницы,
Под мостом Александра начинается ночь,
Проплывают над Сеной моих снов вереницы, —
И реальность, и сердце уносятся прочь.
Нету больше проблем, есть вино и беспечность,
И Россия мне кажется так далека,
И холодные звезды, и бледная вечность
Улыбается мне, как Луна, свысока.
Париж, Париж, Париж, аккордеон —
Что-то родное, далекое, близкое.
Париж, Париж, Париж, аккордеон —
Небо над Сеною звездное, низкое.
Музыка, музыка льется сквозь сон.
Париж, Париж, Париж, аккордеон.
Ах, Париж, мне легко этой ночью с тобою.
Отчего так лукаво в глаза ты глядишь?
Отчужденность людей я равняю с Москвою,
Может, чуть потемнее скаты угольных крыш.
Нотр-дам де Пари будет ли вновь счастливым
На распятье дорог, на изломе веков?
Ах, беспечный Париж с шоколадным отливом,
Вавилонская башня и смесь языков.
Там когда-то…
Так легко, как душа отлетает от тела,
Пролетела весна, паутинки в пуху,
И задела за сердце, тихонько задела —
Так, что звезды качнулись на самом верху.
Это только шестнадцать, не больше, не больше —
Тополя выше крыш и распахнутый май,
В окнах — синяя даль, и все громче и тоньше,
И судьба всем на вырост, мечты через край.
Мы ладони судьбе, словно в дождь, подставляем —
Что кому упадет через год, через два.
Мы, и вправду, уже от любви умираем,
Целоваться еще научившись едва.
Мы до черной беды всем на свете рискуем,
Будет первый глоток, будет первая ложь,
Тронет ночь за плечо, обожжет поцелуем,
И измена легко вынет острый свой нож.
Там когда-то давно под дождем звездопада
Проплывала весна, как сиреневый сон.
Там качалась на шпильках ночная прохлада
Под гитары расстроенной перезвон.
Радуйся первее прочих апостол званный!
В конце сентября на Московской кольцевой автодороге в районе Химок состоится открытие памятника святому апостолу АНДРЕЮ ПЕРВОЗВАННОМУ. Отлитый из бронзы и меди, он выполнен в форме креста, на котором распят святой проповедник. Это третья подобная скульптурная композиция почитаемого покровителя и защитника Руси.

Мы беседуем с одним из авторов монумента, известным поэтом, композитором, продюсером и дизайнером — В.Б. Цыгановым.

— Вадим Борисович, что подвигло Вас на создание памятника апостолу Андрею Первозванному?

— Эта история началась на первый взгляд совершенно неожиданно для меня самого и в то же время совершенно необычно в принципе. Летом 2002 года погиб очень дорогой и близкий мне человек — поэт и композитор Михаил Круг. Его нелепая смерть стала для меня потрясением, и появилось желание что-то сделать в память о нем. Не за его талант как поэта и композитора, хотя Миша совершенно заслуженно был и остается популярен в России как талантливый певец. Я преклоняюсь перед ним за другое — за его стремление к Богу. К сожалению, он открылся мне с этой стороны лишь за несколько месяцев до смерти. Познав Бога, Миша начал воцерковляться и стремительно менялся на глазах. Он много жертвовал на восстановление храмов, записывал духовную музыку, золотил купола церквей. Михаила Круга знали как преуспевающего артиста эстрады, но когда я пришел в его дом после убийства, то был удивлен скромностью обстановки и отсутствием дорогих вещей. Местный батюшка пояснил: «Михаил все отдавал на храм». Об этом почти никто не знал, потому что он никогда не афишировал сделанное им добро. Просто решил помогать и делал это. Мне очень захотелось отлить ему скульптурный памятник, и я поехал за благословением к своему духовному наставнику. Батюшка благословил, но при этом неожиданно добавил: «Надо обязательно сделать еще один памятник — святому апостолу Андрею Первозванному». Я был изумлен его словами и попытался возразить: «Батюшка, я же не скульптор, да и кто разрешит? И где ставить?» Но старец был непреклонен и благословил поставить памятники апостолу Андрею в Крыму и Кронштадте.

Я приехал домой и не мог найти покоя, раздумывая о том, что вряд ли смогу исполнить наказ батюшки. Но в тот же день произошло явное чудо. Ближе к вечеру позвонил мой товарищ из Петербурга. Некоторое время назад я помогал ему установить часовенку на месте разрушенного большевиками храма Спаса-на-Водах. Так вот, оказалось, что именно этот участок земли, именно в этот самый день он получил в аренду на 49 лет. Я его сразу же спросил: «А памятник Андрею Первозванному там поставить можно?» Так все началось…

— Откуда в Вас этот православный стержень?

— Будучи молодым человеком, я вдруг однажды пошел и купил себе нательный крестик и стал его носить. Позже произошло мое знакомство с поэтом Дербеневым (Царство ему Небесное!), которое стало переломным этапом в моей жизни. Однажды в Иркутске он подошел и сказал, что считает меня одним из лучших поэтов-современников. Молодой и дерзкий, я ответил, что мне из современников нравится Высоцкий, а его (Дербенева) стихи мне нравились когда-то… Леонид Петрович, будучи человеком верующим, не обиделся — видно, была у него задача помочь мне ступить на путь к Богу. Увидев на моей груди крест, он радостно спросил: «Ты крещеный?» Узнав, что нет, посоветовал мне сделать это как можно быстрее. И мы с женой, певицей Викой Цыгановой, почему-то даже не раздумывая, в ближайшее время крестились, а еще через три месяца обвенчались. Вот такие чудеса дарит Господь…

— Много ли их было в Вашей жизни?

— Много-немного… Жизнь человека — это уже Божие чудо. Происходят, конечно, какие-то истории… Вспоминается, как однажды было у нас паломничество в Екатеринбург к Ганиной Яме — месту захоронения останков членов Царской Семьи. В народе его давно уже называют Русской Голгофой. Когда мы приехали к шахте, куда были сброшены тела мучеников, я был сильно потрясен осознанием происшедшего преступления. Однако само это место излучало такую благодать! Я подошел к настоятелю монастыря в честь Царственных страстотерпцев игумену Сергию (кстати, в миру Николаю Романову!) и спросил: «Батюшка, а можно я сделаю для этого места поклонный крест?» Он внимательно посмотрел на меня и сказал коротко: «Делай». Материалом для креста стал дуб, который рос на знаменитом Прохоровском поле, где на переломе Великой Отечественной войны произошло историческое танковое сражение. Его срубили в 1947 году. Когда я его купил, он был весь напичкан осколками, и пришлось вручную эти осколки вытаскивать. Крест получился мощный, высотою в четыре метра, узловатый. Когда его установили, то было очевидно, что он не просто вписался, а как будто врос в выбранное для него место.

Так вот о чудесах… Рассказывают, что по милости Божией известны случаи чудесной помощи людям, которые в трудные минуты своей жизни помолились у креста. Рассказывают, что были и случаи исцелений… Но это еще не все. Крест очень понравился архиепископу Екатеринбургскому и Верхотурскому Викентию. Какие только кресты ему не предлагали поставить на том священном месте: и железный, и каменный, даже золотой, но когда он увидел этот крест, никаких сомнений у владыки не возникло. Он и предложил мне прямо на месте шахты поставить часовенку со стеклянным полом. Я сделал эскиз, отправил в Екатеринбург, но через какое-то время пришло сообщение о том, что Ганину яму оставляют открытой, а мою часовенку поставят неподалеку. Я было расстроился, но смирился с мыслью, что все в руках Божиих. Часовенку поставили в низине. И вот однажды люди обнаружили, что из-под нее течет ручеек. Оказалось, что прямо под часовенкой забил ключ…

— Сколько времени Вы трудились над памятником, ведь насколько я понимаю, это был первый опыт?

— Каким должен быть памятник Андрею Первозванному я понял сразу. Это было как озарение. Я нарисовал эскизы и показал их своему другу скульптору Андрею Смирнову. Андрей внес необходимые коррективы и приступил к лепке. Три месяца ушло на создание макета в глине, потом еще три месяца правка, три месяца литье. В общей сложности мы работали год. Потом был год мучений — в Питере по разным причинам памятник установить не удавалось, и отлитый он стоял в мастерской. Я не знал, как дальше быть, и обратился в московский Фонд Андрея Первозванного. Объяснил ситуацию президенту Фонда, тогда им был Александр Мельник. Мне перезвонили через два дня и сказали, что им надо много таких памятников… Так, 3 сентября 2005 года памятник апостолу Андрею Первозванному появился на острове Итуруп, самом крупном в Курильской гряде. Южнее — уже Япония.

— Это что — намек Японии на позицию России в так называемом Курильском вопросе?

— Мне кажется, что «Курильский вопрос» без намеков ясен всем. А что касается японцев, то среди них сегодня немало христиан, поэтому и они отныне тоже смогут поклониться святому Апостолу. Памятник установили на самой высокой точке Курильска, и он хорошо виден всем проходящим судам…

Идея Фонда Андрея Первозванного — укрепить рубежи нашей родины как православной державы культурными и историческими символами, а Дальний Восток является важнейшим рубежом России. «Здесь начинается Русь!» — говорят сами горожане. Я на открытии памятника не был, но мне рассказывали, что количество пришедших на торжество людей не поддавалось подсчету. Апостол Андрей был рыбаком, а это важно для жителей Курил, ведь большинство из них по-прежнему на жизнь зарабатывают в путину.

— Ваша скульптурная композиция довольно велика, были ли трудности по ее доставке к месту установки?

— Да, размеры памятника приличные — высота 4,5 метра, ширина 3,5. Для его отправки на остров Итуруп были использованы все виды транспорта. От Москвы до Красноярска монумент везли по железной дороге. Затем до Южно-Сахалинска доставили самолетом, а на сами Курилы отправили теплоходом. Но при всем этом больше сложностей было с переправкой следующего памятника в Крым. Сначала украинская сторона обещала организовать «зеленый коридор», но на таможне возникли большие проблемы. Было продемонстрировано явное нежелание видеть в Крыму что-то русское… Однако с Божией помощью в ноябре 2005 года на мысе Фиолент в Феодосии Фондом Андрея Первозванного во взаимодействии с запорожским ОАО «Мотор Сич» был установлен и освящен еще один памятник.

— А как было принято решение об установке памятника святому апостолу в Москве?

— Без Божиего чуда и здесь не обошлось. Когда первые памятники были освящены, я вновь поехал к старцу. Батюшка сказал: «Теперь ставьте в Москве». Мое состояние опять было близкое к шоку: «Какая Москва, батюшка, кто мне разрешит?». «А вы поставьте на Московской кольцевой дороге», — словно считывал мои мысли старец. Я ему говорю: «На кольце вообще очень сложно». «А вы сделайте», — батюшка с улыбкой поставил точку в разговоре.

И тут вдруг мне пришла мысль позвонить Дмитрию Саблину — вице-президенту фонда «Боевое братство». Он поддержал меня: «Не волнуйся — мы этот вопрос решим!» и тут же созвонился с главой администрации городского округа Химки Владимиром Стрельченко. Вопрос был положительно решен в течение одного дня. Разве не чудо?..

— Ваша скульптурная композиция очень трагична… И в то же время есть ощущение, что святой апостол жив, что как две тысячи лет назад он вновь проповедует… Кажется, что он вот-вот сойдет с креста…

— Все это было изначально заложено в замысел. Мне хотелось, чтобы памятник был не благостным и прихоро-шенным, а таким, чтобы, глядя на него, человек задумался. Задумался о себе, о России, которая за грехи наши уже распята. Я так и назвал его для себя — «Распятая Россия». Мы — живой народ, но при всем этом уже на кресте… Мы забыли, что мы — великая нация, что у нас великая и древняя культура, что сердцем России всегда была православная вера. Федор Михайлович Достоевский, которого очень не любят те, которые не любят нас, сказал очень четко: «Русский человек без веры — дрянь». Мы отказались от веры. Мы захотели демократии, а получили растление и геноцид всего русского. Телеящики в наших домах с призывами «Бери от жизни все!» хуже танков подминают под себя и прошлое, и сегодняшнее, и будущее, толкают наш доверчивый, открытый народ в яму… Много веков назад громадная страна не подчинила, не поработила, а объединила разные народы и стала Великой Русью. Теперь же наступило время, когда наши патриотические чувства и чаяния называют «националистическими». Нам постоянно приходится оправдываться за то, что мы русские. «Русские» — я имею в виду русские не по национальности, а русские по духу. Причем нас вынуждают оправдываться не только дяди из-за океана, которые называют Россию в числе Ирана и Ирака «недружественной страной», но и свои же — соотечественники, наделенные властью и деньгами… Деньги нас только развращают. Столько появилось сверхобеспеченных людей, но они не желают видеть то, что происходит за пределами их роскошных особняков, не видят, что происходит с Россией, их родиной… Но если сегодня мы не хотим позаботиться о России, завтра о ней «позаботятся» другие. Тогда, вероятно, наши дети или внуки окажутся аборигенами в своей собственной стране.

— Что же, по-вашему, спасет Россию?

— Правда у Бога, а я лишь простой смертный… Ответ на этот вопрос есть в предсказаниях великих подвижников Православия. Например, старец Анатолий Оптинский говорил, что когда щепки на щепке от России не останется, будет явлено Божие чудо и Россия воскреснет. Мне хотелось отразить в памятнике и это настроение. Тело апостола живое, мышечное, полное воли, мощное по духу… Поэтому, наверно, и появилось у Вас ощущение, что Андрей Первозванный вот-вот сойдет с креста. Есть, есть возможность Воскресения и у России…

Пора вставать с колен. Пора выйти из состояния апатии, равнодушия, безответственности.

Надо открыть глаза и увидеть правду о себе, о том, что происходит вокруг нас. Нам не нужна кровь, не нужна никакая революция. Не нужны жестокие и бессмысленные взрывы, побоища. Душа болит, когда думаешь о том, что наши мальчишки по глупости попадают в скинхеды и прочие чуждые сборища. Видя кругом одну ложь и не имея в душе веры, им не удается устоять перед натиском жестокости и зла. Но не они наша золотая молодежь, и не Ксения Собчак. Наша золотая молодежь — это Женя Родионов, который перед лицом врага отказался снимать свой православный крест и принял мученическую смерть… Россия дала миру очень много патриотов своей Родины, великих и талантливых людей. Но нужно знать или помнить о том, что их внутренняя культура складывалась на основе Православия. Историю России делали великие православные люди: Илья Муромец, Александр Невский, Дмитрий Донской, Минин и Пожарский, великие военачальники Александр Суворов и Федор Ушаков, ныне прославленный Православной Церковью, Михаил Кутузов и Георгий Жуков. России и сегодня очень нужны великие православные личности государственного масштаба, но пока таких Господь не дает…

Нас спасет одно — вера в Бога. Православная Церковь — это единственное, вокруг чего мы должны сплачиваться. Другого ничего нет. Нам нужно вернуться к своим истокам. Апостол Андрей Первозванный, принесший на будущую Великую Русь Православие, и есть наш исток. Именно он, будучи очевидцем земной жизни Спасителя, Его проповедей, открыл нашим предкам, язычникам, путь ко спасению в вере Христовой, в братской любви друг ко другу, в отказе от злых поступков и распрей… Его жизнь и крестный подвиг — пример духовной твердости и непоколебимости всем нам…

— Кажется, символический круг истории замкнулся… Когда-то апостол Андрей Первозванный устанавливал православные кресты в местах, где потом возникли центры православия: Киев, Великий Новгород, Валаам, Старая Ладога. Сегодня же устанавливаются поклонные кресты-памятники самому апостолу-проповеднику…

— Да, я думаю, что благословение старца по установке памятников апостолу Андрею Первозванному неслучайно. Причем я не только безконечно доверяю батюшке, но и сам чувствую, что это должно быть в России. В этом есть какая-то мистическая глубина. Что-то позитивное случится, если мы защитим таким образом все рубежи нашей православной Державы… Уже есть и новый заказ: ребята из спецподразделений «Вымпел» и «Альфа» просят установить памятник в Рязани. Если Господь даст, памятники Андрею Первозванному появятся на всех важных, ключевых, событийных точках России. Это надо сделать обязательно.

— Будем же молитвенно надеяться, что Господь дарует через молитвы святого проповедника «мир вселенней и душам нашим велию милость»…


Беседу вела журналист НАТАЛЬЯ ГЛЕБОВА


Раскатились жемчуга
Раскатились жемчуга,
Застучали по полу —
То ли дрогнула рука,
То ли нитка лопнула.
Так и дни мои ушли,
Как с ладони сдунули…
Я осталась на мели
С порванными струнами.
А где же вы, а где же вы,
Дни мои веселые?
А где же вы, а где же вы,
Ночи мои темные?
А где же вы, а где же вы,
Дни мои бедовые?
А где же вы, а где же вы,
Ночи непутевые?
Мне достались дни не те,
Вечера все левые.
Днем я, будто в темноте,
А ночи — слишком белые.
И вино уже не то,
Водочка не вкусная,
И коньяк не комильфо,
И улыбка грустная.
А где же вы, а где же вы,
Дни мои бедовые?
А где же вы, а где же вы,
Ночи непутевые?
Спой мне песню, милый друг,
Про деньки веселые,
Под гитары медный звук,
Да аккорды новые.
Спой, чтоб ныло серебро,
Да звучало золото.
Все не эдак, все не то,
Коль душа расколота.
Где же вы, а где же вы,
Дни мои бедовые?
Где же вы, а где же вы,
Ночи непутевые?
А где же вы, а где же вы,
Ночи окаянные?
А где же вы, а где же вы,
Слезы покаянные?
Сверчки
Звезды синие с неба в тихий омут упали,
Серебристые ивы наклонились в печали.
И поплыл синий вечер над Москвою-рекою,
И не слышно ни звука под луной золотою.
Лишь сверчки звонко плачут на нескошенном поле,
На заброшенной пашне о своей горькой доле.
Что им грезится в травах? —
То ли грозы большие,
Или девичьи слезы, или судьбы России?
Звезды синие с неба в тихий омут упали,
Серебристые ивы наклонились в печали.
И плывет синий вечер, как туман над рекою,
Над судьбою России и над нашей судьбою.
Отпускает Господь нам благодать и печали,
Чтобы сердцем любили и душою страдали.
Оттого боль и радость так близки в этом мире,
Если здесь нас прощали, значит, сильно любили.
Давай, гармонь
Давай, гармонь, играй, играй,
По кнопкам боль раскатывай.
Давай, родная, вспоминай,
Да обо всем рассказывай.
Давай, гармонь, играй, играй,
Меня тоской захлестывай,
Играй про мой родимый край,
Мою печаль расплескивай.
Я вернулась в Россию, березовый край,
Так играй же, гармошка, до боли играй!
Многих нет, а другие — другие совсем,
Штукатурка у церкви слетела со стен.
Покосились кресты, и спилася родня,
И дурная молва схоронила меня.
Ну а я вот вернулась, пропащая грусть —
Мой березовый край, моя синяя Русь.
Я вернулась. Ну что же притихла листва?
Нет, я, вправду, вернулась, я, вправду, жива!
Где веселье и радость, и где все друзья?
Да, видать, вы совсем позабыли меня.
Я вас всех расцелую, я вас всех обниму,
Что должна — все отдам, все с лихвою верну.
Смотрят холодно в душу звезды с бледной луной.
Или я не родня вам, иль стала чужой?
Как бы мне вас утешить и чем бы помочь?
Перегаром дыхнула промозглая ночь.
Тает в небе закат или меркнущий свет,
И надежды здесь нет, если веры здесь нет.
Здесь родни больше нет, а кто есть — тот чужой.
Здесь я бегала с вами девчонкой босой.
Где пшеничное поле, пеньки, васильки,
Были близкими мне, а теперь далеки.
Давай, гармонь, играй, играй,
По кнопкам боль раскатывай.
Давай, родная, вспоминай,
Да обо всем рассказывай.
Веселись, Русь!..
Все быстрее надежда тает…
Как же мы нагрешить смогли?
Только водка и юмор спасают
От намыленной липкой петли.
Пооблезла повсюду краска,
И больничная бродит тоска
Со слюнявой улыбкой. Развязка —
С острой бритвой в руках маньяка.
Веселись, Русь, давай, ей-богу,
Напоследок мы можем успеть!
Приготовлены нам в дорогу
Трусам — водка, героям — смерть.
Все! Не будет уже России.
Год пройдет — и пора забивать
Гвозди ржавые в доски гнилые,
И поминки с гармошкой справлять.
Да уж, мы погудим, как можем,
Когда время к стене припрет.
Но не каждому Бог поможет,
И не каждого водка спасет.
Веселись, Русь, давай, ей-богу,
Напоследок мы можем успеть!
Приготовлены нам в дорогу
Трусам — водка, героям — смерть
Гой, ты Русь.
Мы, и вправду, гои,
Мы домашней скотине под стать —
Нас живыми они зароют,
А мы будем лишь выть да мычать.
Но найдется чудак, я верю,
Может быть, я сама решусь,
Да с размаху по горлу зверю
Полосну за Святую Русь.
Веселись, Русь, давай, ей-богу,
Напоследок мы можем успеть!
Приготовлены нам в дорогу
Трусам — водка, героям — смерть!
Так прощай
Синий вечер блеснул позолотой
По уставшим седым домам,
И повеяло сонной дремотой
По скучающим городам.
Так прощай, моя юность шальная!
Так прощай, я уже не вернусь.
Мне сегодня по сердцу другая —
Непонятная русская грусть.
Ну, а мне в самый раз в путь-дорогу
В край потерянный, в край другой.
И так весело, слава Богу,
Звезды в небе звенят надо мной.
Так прощай, моя юность шальная!
Так прощай, я уже не вернусь.
Мне сегодня по сердцу другая —
Непонятная русская грусть.
Словно ветер уносит в пустыню
Мишуру беспорядочных дней.
А я вижу другую Россию
В синем свете небесных огней.
Так прощай, моя юность шальная!
Так прощай, я уже не вернусь.
Мне сегодня по сердцу другая —
Непонятная русская грусть.
Мне по сердцу сегодня другая,
Православная матушка-Русь.
Антоновка
Когда антоновка созреет
На склоне августовских дней,
Закат так нежно заалеет
Сквозь дымку памяти моей
И все как будто бы вернется,
Как сон, как первая печаль,
И в сердце тихо отзовется
Все то, чего уже не жаль.
Когда антоновка созреет,
Когда придет медовый Спас,
Как будто юностью повеет
От яблонь за окном у нас.
Когда антоновка созреет,
Когда придет медовый Спас,
Как будто юностью повеет
От яблонь за окном у нас.
Я точно знаю, что напрасно
От прошлого ждать новостей.
Но как обманчиво прекрасна
Печаль давно ушедших дней.
И сердце вспомнит даль былую,
Прозрачную в вечерний час,
Ту девочку, совсем другую,
Далекий тот медовый Спас.
Когда антоновка созреет,
Когда придет медовый Спас,
Как будто юностью повеет
От яблонь за окном у нас.
Когда антоновка созреет,
Когда придет медовый Спас,
Как будто юностью повеет
От яблонь за окном у нас…
Любовь
Давай научимся прощать
Друг другу мелкие ошибки.
Зачем обиды вспоминать,
Слова и горькие улыбки?
И ты судьбе не прекословь —
Нет ничего сильней на свете,
Чем наша нежная любовь.
Мы за нее с тобой в ответе.
Давай научимся прощать:
Любимые всегда ранимы,
И мы с тобой должны понять,
Что наши дни неповторимы.
Пусть яблонь цвет сметет метель,
И вспыхнут осенью рябины,
У нас на сердце оттепель,
И мы с тобой неразделимы.
Любовь сохранить непросто,
Но можно, но нужно.
А без любви невозможно,
И больно, и грустно.
Любовь сохранить мы сможем —
Я знаю, ты знаешь.
Поэтому я все прощаю.
И ты меня тоже прощаешь.
Накрыла осень
Накрыла осень золотом округу,
На листьях клена догорел огонь.
Пришли друзья на вечеринку к другу
И принесли гитару и гармонь.
Забыты ссоры, мелкие обиды,
И песни льются за большим столом,
И все печали тоже позабыты,
И благодатью весь наполнен дом.
И все печали тоже позабыты,
И благодатью весь наполнен дом.
В окно стучится ветками рябина,
Горит в камине время, как огонь.
О том, что жизнь, как миг, неповторима,
Поет с гитарой хриплая гармонь.
О том, что жизнь, как миг, неповторима,
Поет с гитарой хриплая гармонь.
А в ясном небе звезд не сосчитаешь.
Так наши дни уходят — не вернешь.
Ну что ж ты, друг, сидишь, не наливаешь?
Или боишься, что до дому не дойдешь?
Ну что ж ты, друг, сидишь, не наливаешь?
Или боишься, что до дому не дойдешь?
Друзья уйдут, я выйду попрощаться.
Им у порога я вослед скажу:
«Почаще надо вместе нам встречаться,
Вы заходите, искренне прошу».
«Почаще надо вместе нам встречаться,
Вы заходите, искренне прошу».
TV
И убрали меня на первом,
И закрыли меня на втором,
И вообще уберут, наверно,
Может, завтра, а может, потом.
Видно, я не родня по крови,
И вообще не о том пою,
И как водка меня накроет —
Говорить все как есть люблю.
И пою я уставшим сердцем
По гулянкам да кабакам.
И так горько, как водка с перцем,
Льется песня по пьяным столам.
Все мы, видно, когда хмелеем,
До слезы о Руси грустим.
А по-трезвому так не умеем,
Или, проще сказать, не хотим.
Мы как будто бы все пропили,
Все не наше — ни храм, ни кабак.
Вот и нету любви к России.
Да, ребята, здесь все не так!
Но я верю, я все же верю:
Может, завтра, а может, потом,
Я спою о Руси на первом
И спою все как есть на втором.
Но я верю, я свято верю:
Может, завтра, а может, потом,
Я спою о Руси на первом
И спою все как есть на втором.
Классика жанра не терпит надругательств над собой!
«Творческая мастерская В. Цыганова» основана в 2000 г. Вадимом и Викой Цыгановыми. Занимается дизайном в области одежды, мебели, интерьера. Призер выставок: Мебель в Экспоцентре, Высокий дизайн в Крокус Экспо, Меха в Гостином дворе и др.

— Вика, расскажите, когда и как у Вас родилась идея собственноручно создавать наряды? Долгим ли был Ваш путь к этому?

Этот путь был долгим. С самого начала, с рождения, я уже любила наряжаться (смеется). Поэтому сама придумывала себе платья! Вначале это были, конечно, бабушкины и мамины платья: я их укорачивала, подрезала, подвязывала… ну, в общем, наряжалась, как могла. И всех удивляла! Ходила-дефилировала по квартире, соседям показывала. А потом уже, конечно, началась настоящая работа… Когда я работала в музыкальной группе в школе, мне, конечно, надо было удивить всех, подчеркнуть свою индивидуальность. Поэтому я на каждые танцы приходила петь в новом платье. А где это новое платье взять? В то время такого количества нарядов не было. Поэтому я придумывала и шила его сама!

— А помните свою самую первую авторскую вещь? Что это было? Когда?

Самую первую сейчас даже уже и не смогу вспомнить, но смогу назвать самую яркую. Самый яркий костюм я связала на выпускной вечер. Причем я это тщательно скрывала! Все девочки говорили: «Я буду в голубом, я буду в сиреневом, я — в розовом…». Тогда это был единственный набор цветов, а единственным материалом, из которого шили все платья, был какой-то жуткий капрон! И я, втайне от всех, как паук-скорпион, вязала себе наряд! И получилось платье, связанное на кольцевых спицах из белых ниток, причем швейных! Тогда еще не было других! К белым ниткам я добавляла одну-две черные, и получался такой плавный-плавный переход. Когда приходили подружки, я коробку с вязанием прятала под кровать и говорила: «Ну, платье я сошью за 3 дня, все нормально!». И появившись в этом вязаном платье на выпускном вечере, очень всехудивила! В этом же костюме я поехала поступать в театральный институт. И как только поступила — костюм этот у меня украли! А когда пришла в чувство (а мне, конечно, было очень жаль, и я очень расстроилась), я поняла, что вещь достойная, раз ее украли!

— А есть ли у Вас счастливые вещи, которые приносят удачу?

Ну, тот мой костюм, в котором я поступала в театральный институт, он мне принес удачу, принес! И еще есть вещи, которые я сама не шила. Например, рубашка, в которой я крестилась, я ее очень люблю. И когда бывают ответственные моменты в жизни, я надеваю ее вместе со своим черным галифе и иду в ней, как в бой, который не знаешь, как закончится — победой или поражением.

— А если не секрет, какая Ваша самая любимая вещь?

У меня нет таких вещей. Я люблю их все, и когда создаю их, и выхожу в них на сцену… Помните, у классика сказано: «В человеке все должно быть прекрасно…» И это не просто самовыражение — показать себя в красивом платье — в этом я вижу возможность нести красоту в этот мир, понимаете? И для меня это очень важно. Сейчас люди очень унифицировано одеваются: девочки как мальчики, мальчики как девочки — это не совсем хорошо. Женщина должна возбуждать интерес у мужчины, мужчина должен ей писать стихи, он должен ее любить, какие-то подвиги для нее совершать! Поэтому женщина должна поработать, потрудиться, чтобы стать неотразимой, загадочной, романтичной. Может быть с утра надо встать и прическу сделать и платьице какое-то подобрать… Во всяком случае для меня это так. Я в пять утра встала сегодня и вышла с макияжем. В данном случае я это делаю и для себя и для окружающего мира, чтоб всем было приятно смотреть на меня.

— Вика, а чем Вы руководствуетесь, когда выбираете наряды для выступлений: они должны соответствовать духу Ваших песен или это зависит от аудитории, может быть, есть еще какие-либо критерии?

Это все вместе. Вы очень правильно все объединили, потому что, например, вчера на выступление я брала одно платье, но на арене в нем нельзя было выступать. Поэтому я вышла в белом бархатном галифе, белой рубашке с жилеткой, и была немножко похожа на укротительницу тигров! Но мне же в цирке и пришлось работать! И это был правильный выбор! Это соответствовало и имиджу моему и ситуации. Мои песни достаточно динамичные, экспрессивные, они требуют мощной динамики, а платье — оно к другому обязывает. Чаще всего я не ошибаюсь в нарядах. У меня было очень хорошее выступление в Новочеркасске, в дни письменности Кирилла и Мефодия. Там была установлена огромная сцена, шел прямой эфир. Впереди меня стоял огромный казачий хор в черных костюмах, потом оркестр — тоже в черном, и я вышла в сером льняном костюме. И было удивительное совпадение: храм с золотыми куполами за моей спиной был тоже серого цвета! И это здорово выделялось на фоне черного цвета впереди. Если бы я оказалась в черном, то человек, включив телевизор, вполне мог меня принять за человека из оркестра. Мой костюм в тот момент очень меня поддержал: это был камзол, я его очень люблю… На самом деле военная тема мне очень близка и во многих моих нарядах преломляется. Что удивительно, есть люди, которые это разделяют и заказывают именно такие вещи — камзол, мундир гусарский, китель…

— А в своей дизайнерской работе Вы придерживаетесь каких-либо определенных стилей, направлений? Учитываете ли веяния современной моды?

Конечно, я листаю модные журналы, отслеживаю тенденции, и всегда радуюсь тому, что я угадываю, допустим, цветовую гамму. На самом деле я люблю все красивое, оно всегда вечно. А что касается новых тенденций… К сожалению, сегодня и в музыке, и в живописи, и в моде очень много разрушительного, очень много. Знаете, чем хуже, тем лучше…

— А что для Вас стильная вещь и в Вашем понимании «модный человек», какой он?

ВИКА и Вадим: Модный человек — это, наверно, человек, вызывающий сейчас интерес у публики. Но это очень кратковременная история, очень… Вот, например, была мода раньше на кельтские узоры или на все японское. Это называлось «не выпадать из стиля». Но если такие узоры придут в Японию, то это будет неуместно. А стильная вещь — это вещь, гармоничная и со временем и с обстановкой и с обстоятельствами.

— Вика, доводилось ли Вам бывать на показах других кутюрье?

Доводилось. Вообще, я смотрю канал “FASHION”, особенно когда есть возможность просто немножко помедитировать. А показы… я не люблю «тусовки». Любую коллекцию можно посмотреть в бутике, увидеть тенденции, технику исполнения, причем все это пощупать, потрогать. Чаще всего на дефиле и подобные мероприятия ходят люди, которые хотят себя показать. Они этим живут, они творчеством не занимаются. Поэтому попасть в картинку какого-нибудь глянцевого журнала для них большая цель и удача. А мне там неинтересно и я не хожу туда. Но я в курсе.

— Кто из современных модельеров, как отечественных, так и зарубежных, наиболее близок Вам по духу и стилю?

Ооо! Кристиан Диор! Еще, конечно, я очень люблю Роберто Ковали, мне он нравится именно как художник. Потому что он использует такие буйные краски, а я люблю живопись! И в нем есть театральность, такая яркость подачи, и мне это очень нравится. А вообще, мой любимый художник-дизайнер, конечно же, Вадим Цыганов!

— Я знаю, что у Вас есть меховое ателье. Но торговую марку надо раскручивать. Вы сейчас рассказывали про бутики. А Вы сами не планируете открыть свой Дом моды или бутик?

Вика: Нет, я не хочу все раскручивать и делать свою торговую марку. Вот у нас есть такое понятие «Творческий дом». И оно включает в себя очень многое. Это значит не только создавать, но еще и жить с творчеством в душе. Это самое главное. Потому что если бы я была коммерсантом, занималась бы бизнесом, наверно я бы просчитывала вперед все новые коллекции, сколько надо потратить ткани, сколько надо закупить машинок, сколько ниток… Но мне это не интересно. На самом деле я не коммерсант! Если коммерсант ставит себе конкретную задачу и пишет какой-то финансовый план, то я, к сожалению, или к счастью этого лишена. Например, молодые художники ставят задачу себе — сделать имя. Для них это очень важно. И я их прекрасно понимаю. Но мне это не нужно.

Вадим: У нас давно есть имя и самые лучшие клиенты, самые дорогие, самые высокие и большие заказы! Зачем нам раскручиваться?!

Вика: Просто так получается, что люди, которые любят мое творчество, они и заказывают вещи! Им не надо говорить, что ты не верблюд!

Вадим: А те люди, которые любят мое творчество, заказывают мои вещи! (Смеется)

— А вообще, что сложнее: придумать или воплотить?

Если ты не знаешь, что хочешь, то придумать, конечно, сложнее. Хотя бывает, что и воплощение тоже требует от мастера больших усилий и навыков! Я люблю, чтобы вещи были очень качественно исполнены. Даже если это кожа, даже если это лен, бархат или шелк, это должно быть сделано… знаете, как на уровне белошвеек — очень качественно и безукоризненно! Я считаю, что вещь должна быть со всех сторон красива — и слева, и справа!

— Здесь, на выставке, мы видим роскошные костюмы и платья, что называется «на выход». Имеется ли в Ваших коллекциях одежда для повседневной жизни?

У меня такая жизнь, что она в каждую минуту может обернуться выходом! Как поется в моей песне «Приходите в мой дом», дом мой пустым не бывает никогда, поэтому всегда приходится держать марку! (Смеется).

— Вика, расскажите, пожалуйста, о Вашей мужской коллекции.

Мужская коллекция — это очень широкий спектр. Есть люди, которые заказывают сорочки, льняные или конопляные рубашки, есть те, кто хочет экстравагантные шапки на охоту ходить, и шубы… да все не охватишь словами. Единственно, кому я не хочу и не люблю шить — это своему мужу! Он слишком критичен ко мне! Если ему кто-то другой сошьет вещь и сделает это очень плохо, он этому человеку н-и-к-о-г-д-а не скажет об этом! У него такой характер, он нивелирует эту тему. Но если это Я сделаю, то каждый раз, доставая из шкафа эту вещь, он будет говорить: «Это не то! Карманы не те! Брюки длинные!» (смеется).

— Создание предмета одежды довольно сложный творческий процесс. Сколько времени уходит на изготовление одной вещи?

По-разному. Иногда бывает, что вещь рождается сиюсекундно, как-то сразу созревает… На самом деле, создание вещи для меня — это в первую очередь создание ОБРАЗА, это не просто пошив, даже если я это делаю для моих знакомых и дам, с которыми дружу… Например, у меня есть знакомая девушка, режиссер. Она такая вся странная, загадочная, поэтому костюм для нее я назвала «Загадочная муза». Я сразу представляю себе образ, сразу! Как, например, «Бизнес-леди» или «Девушка-сирень» или «Мужчина Мужественный» (смеется).

— А случалось ли так, что по ходу дела возникали какие-то свежие идеи, в результате которых конечный продукт сильно отличался от задуманного в начале?

И такое бывает. Это же творческий процесс. На самом деле кашемир, с которым я работаю, или, например, соболь — это классика жанра! А она не терпит особых вариаций, надругательств над собой! И потом, как показывает практика, дорогие материалы, дорогие ткани, с которыми я очень люблю работать, они требуют дорогой, качественной «огранки». И именно классической огранки. Детали туда нужно вкраплять очень аккуратно, чтобы не испортить вещь. Взять, допустим, тот же кашемир — его узоры создавались веками, веками подбирались цветовые рисунки, поэтому в работе с ним приходится быть очень деликатным.

— А какие ткани Вы предпочитаете использовать?

Мой любимый материал — натуральный! Это кашемир, мех соболя… Мне нравится работать с питоном. Может быть потому, что у меня нет такой мудрости и такой пластики (смеется)!

— А что самое простое и самое сложное в Вашей работе?

Я не знаю… Начну с самого сложного. Самое сложное — организовать примерки. У меня нет времени, и потому просто некогда заниматься контактами. И в то же время это просто. Потому что когда человек приходит, у него глаза горят — и я вижу, что все получается, это большая радость! Даже если потом я месяц могу его не видеть, вещь все равно шьется, а человек ждет ее. И мне еще никто никогда не высказывал, что я долго эту вещь делаю. Наверно потому, что люди понимают, что я еще и песни пою! (смеется)

— А как Вам удается совмещать Вашу основную деятельность, которая отнимает много времени и сил, плотный гастрольный график с дизайнерской работой? Ведь каждая из представленных на выставке вещей требует многочасовой ручной работы.

Как-то удается пока. А потом это тоже творчество. Иногда я сама вышиваю некоторые вещи, и это сродни медитации. Это очень захватывает! Я могу вышивать весь день! И когда мне уже спину сковало, и я смотрю на часы, то понимаю, что вышиваю уже шестой час! Это на самом деле потрясающая вещь! Вот почему женщины православные раньше занимались рукоделием? Это очень хорошо помогает забыться, уйти в себя, подумать, помолиться. В наше суетное время, когда этого не хватает, я всем советую вышивать картинки. Я еще не видела ни одного человека, которому не понравилось бы вышивать крестиком! Ни одного! Это здорово, когда под руками что-то рождается! А шить — это другое! Шитье требует такого усердия, такого огромного терпения, такой сосредоточенности! А вышивка — нет. Она немножко другая, когда рисунок рождается под твоими руками, будь то, допустим, цветок или купола храма, оторваться от процесса создания ну просто невозможно! Всем советую!

— А что является для Вас источником вдохновения?

Русская культура. Русская духовность. И не только русская. Я люблю Европу, люблю гулять по музеям. А если, например, муж зовет меня в какие-нибудь страны, где люди просто едят и купаются в море, мне это неинтересно и скучно. Сейчас я мечтаю поехать по золотому кольцу, мечтаю съездить на Валаам… Это все очень глубокие жизненные потрясения… Вот так же как и в песне. Я не могу петь простые песни… Когда проезжаешь мимо афиш вот этих всех исполнителей, которые мелькают день и ночь, то думаешь, «это же так скучно»! Надо что-то родить! У творческого человека всегда бывают так называемые минуты падения, кризиса, это все нормально! Я не нахожусь сейчас в таком состоянии, но я нахожусь в состоянии накопления. Может быть, это лет на пять затянется, я не знаю, но я знаю, что если и через пять лет накоплю, то это будет интересно. Я обещаю!

— Как часто Вы участвуете в мероприятиях, подобных сегодняшнему?

Не так часто. Но вот сегодняшняя выставка меня разочаровала, я поняла, что я здесь белая ворона и я здесь не нужна абсолютно. Отчасти потому, что здесь не моя аудитория. Мне интересен театр, мне интересны зрелища, подача, чтобы все было красочно, живописно! Сегодня здесь были интересные художники, но я думаю, что на этой выставке больше всех покупок сделала именно я (смеется). Хотя бы для поддержки духа!


28 апреля 2006 г.

Специально для сайта www.tsiganova.ru


Крым
Дышит тихо усталое Черное море,
Отражая сто лун в зыбких бликах волны.
И с реальностью небо, похоже, не спорит,
Или это мне кажется со стороны.
Это Крым и, по совести, это Россия.
Это Крым — здесь везде только русская речь.
Это Крым — здесь названья до боли родные:
Симферополь и Ялта,
Севастополь и Керчь.
Эту землю уже никогда не разделишь:
То, что связано кровью, не разорвешь,
На чужие знамена кресты не прицепишь,
Остальное — лишь глупость да хитрая ложь.
Это Крым и, по совести, это Россия.
Это Крым — здесь везде только русская речь.
Это Крым — здесь названья до боли родные:
Симферополь и Ялта,
Севастополь и Керчь.
Что бы ни было, мы будем вместе, конечно.
Сколько было здесь войн, сколько было побед!
Здесь святая земля, здесь Россия навечно —
Только так, не иначе — и выбора нет!
Это Крым и, по совести, это Россия.
Это Крым — здесь везде только русская речь.
Это Крым — здесь названья до боли родные:
Симферополь и Ялта,
Севастополь и Керчь.
Это Крым и, по совести, это Россия.
Это Крым — здесь везде только русская речь.
Это Крым — здесь названья до боли родные:
Симферополь и Ялта,
Севастополь и Керчь.
300 лет
А на ветру качает Русь, ан не удержится,
Упадет, сорвется — в бездну полетит?
Только мне еще сильнее сердцем верится:
Чудом выстоим, а там Господь простит!
С неба — хмарь, но видно — совесть просыпается:
Куполов и белых храмов вертикаль,
Благовест зовет, гудит, аж надрывается,
К покаянию влечет в слепую даль.
Триста лет под игом,
Триста лет под игом — все же сдюжили!
Кости трескались, а души маялись.
Протрезвились мы да поднатужились,
Одолели зло да покаялись!
То ли колокол меж ребер гулко ухает,
А то ли совесть все нутро мне холодит,
Все зовет меня к себе, с небес аукает,
А меня то в жар бросает, то знобит.
Припаду я к роднику, остыну мыслями,
Да согреюсь сердцем, тихо помолюсь.
С Божьей помощью и нынче тоже выстоим —
Для того Господь избрал Святую Русь.
Триста лет под игом,
Триста лет под игом — все же сдюжили!
Кости трескались, а души маялись.
Протрезвились мы да поднатужились,
Одолели зло да покаялись!
Триста лет под игом,
Триста лет под игом — все же сдюжили!
Кости трескались, а души маялись.
Протрезвились мы да поднатужились,
Одолели зло да покаялись!
Время
Время превращает в пыль печаль,
В пепел — страсти, радости — в песок.
Даже дни, что с неба нам упали,
Время забирает точно в срок.
Не считаясь с нами, ставит даты,
Роковую подводя черту.
Все надежды наши и утраты
Время превращает в пустоту.
Все надежды наши и утраты
Время превращает в пустоту.
И никто со временем не спорит,
Разве что художник иль поэт.
Оттого душа ночами ноет,
Чувствуя далекий Божий свет.
Оттого душа ночами ноет,
Чувствуя далекий Божий свет.
Даже и не думай осторожно,
То — не дело нашего ума.
Пустоту осмыслить невозможно:
За семью печатями она.
Ну, а время не имеет срока,
Кто дает — тот должен и забрать.
Время нет, оно — придумка Бога,
И его нам, смертным, не понять.
Время нет, оно — придумка Бога,
И его нам, смертным, не понять.
И никто со временем не спорит,
Разве что художник иль поэт.
Оттого душа ночами ноет,
Чувствуя далекий Божий свет.
Оттого душа ночами ноет,
Чувствуя далекий Божий свет.
Задушевная
(Игорь Слуцкий)

Западают в наши души песни.
И родней их не было, и нет.
Будто с неба к нам приходят вести,
И всплывает в памяти куплет.
В грешном сердце маятник качнётся,
Как весной в России, не спеша,
Песня ручейком в душе прольётся,
И оттает сонная душа.
То разгульная, то залихватская,
То распевная, а то кабацкая,
То весёлая, а то грустная
Задушевная песня русская.
Песня и согреет и утешит.
Успокоит сердце в час ночной,
На краю у пропасти удержит
И всегда останется с тобой.
Зазвенят ручьи в душе как струны,
Распахнётся небо вширь и ввысь.
И уйдёт печаль, умчатся думы,
С песнею — совсем другая жизнь.
Золотые клены
(Игорь Слуцкий)

Здесь первая весна со мною обнималась,
И первый летний дождь омыл зеленый клён,
Здесь первая любовь со мною повстречалась,
И я в девчонку эту был по уши влюблен.
Здесь пролетели дни, и отзвенели песни,
А сколько лет прошло, и клёны подросли…
Здесь светлая печаль о том, что мы не вместе,
И то, что было дорого, сберечь мы не смогли.
Золотые клёны, клёны золотые
Выше крыш поднялись за моим окном.
Золотые клёны, сердцу дорогие,
Душу жжете вы мою золотым огнем.
По улице иду, качаюсь, словно пьяный.
А где же та весна, а где тот нежный май?
И клён мне смотрит вслед, поникший и усталый,
И говорит как будто: «Прощай мой друг, прощай».
Сердце хулигана
(Олег Алябин)

Во дворе сирень качает ветер,
В грязь летят опавшие цветы…
Пьяный возвращаюсь на рассвете,
С ощущеньем полной пустоты.
Вот и всё, и молодость промчалась,
И любовь закончилась у нас.
В наказанье, видно, мне осталась
Синева твоих бездонных глаз.
Разгулялось сердце хулигана
И давай гулять, давай чудить
Я скажу родная без обмана:
Хулигана лучше не любить.
И пускай над прошлым плачет дождик,
Будто на всю жизнь он зарядил.
Я, конечно, конченый негодник —
Сердце твоё нежное разбил.
Я и сам хотел бы измениться,
Но судьбу никак не изменить
Ещё раз в тебя мне не влюбиться,
Ещё раз себя мне не простить.
Опали яблони
(Олег Алябин)

Опали яблони в саду,
И соловьи умолкли в роще.
И тонкий месяц на пруду
Стальное лезвие полощет.
И мать меня не дождалась,
Свечу пред образом задула,
За сына грешного молясь,
На веки вечные уснула.
Опали яблони в саду,
Душа отплакала, отпела
И улетела в темноту,
И там сгорела, там сгорела…
Я папиросою сгорел,
Огонь души погас во мраке.
И всё, что в жизни я имел —
Лишь кабаки, вино да драки.
И у меня любовь была,
Моя любовь, подруга детства.
Но в монастырь она ушла —
Печаль души, заноза в сердце.
Золотые купола
Дом казённый предо мной
Да тюрьма центральная.
Ни копейки за душой
И дорога дальняя.
Над обрывом пал туман,
Кони ход прибавили,
Я б сейчас махнул стакан,
Если б мне поставили.
Ночью в церкви ни души,
В поле волки воют.
А под расстрельную статью
Ямы быстро роют.
Что же не хватало мне?
Всё теперь на месте —
Был туз бубновый на спине,
Стал — в ногах туз крести.
Золотые купола душу мою радуют,
А то не дождь, а то не дождь — слёзы с неба капают.
Золотые купола на груди наколоты,
Только синие они, и ни грамма золота.
Над обрывом на краю
Снова дождик плачет.
Жизнь босяцкую мою,
Кто переиначит?
Кто стакан мне поднесёт?
Кто свечу погасит?
Кто простит? И кто поймёт?
И кто по мне заплачет?
Ты роднее и ближе
Мне чужая луна улыбалась тоскливо,
Перелетные птицы летели домой.
А над Волгой весна распускалась красиво,
И апрельская ночь поднялась над тобой.
Поутихнет весна, сгинет жгучее лето,
И блеснет тополиная жухлая медь.
Эта осень и дождь в бликах лунного света
Надо мной и тобой будет тихо звенеть.
Ты роднее и ближе, чем длинней расстоянья,
Ты роднее и ближе, и на сердце легко.
Видно, наша любовь нам дана в наказанье:
Ты роднее и ближе, когда я далеко.
Видно, наша любовь нам дана в наказанье:
Ты роднее и ближе, когда я далеко.
Надо мной и тобой в синем небе хрустальном
Будут плыть облака, как той ранней весной.
Обниму я тебя, как во сне нереальном,
И качнется луна надо мной и тобой.
Обниму я тебя, как во сне нереальном,
И качнется луна надо мной и тобой.
Ты роднее и ближе, чем длинней расстоянья,
Ты роднее и ближе, и на сердце легко.
Видно, наша любовь нам дана в наказанье:
Ты роднее и ближе, когда я далеко.
Видно, наша любовь нам дана в наказанье:
Ты роднее и ближе, когда я далеко.
Видно, наша любовь нам дана в наказанье:
Ты роднее и ближе, когда я далеко.
Видно, наша любовь нам дана в наказанье:
Ты роднее и ближе, когда я далеко.
Золотая моя, золотая
Солнце льет желтый свет на клены,
Ранний день смотрит тихо вдаль,
Как мальчишка, во все влюбленный,
Не желающий знать про печаль.
Только я все иначе вижу,
Сердцем чувствую осень свою.
Золотою печалью дышит
Все, куда только я посмотрю.
Золотая моя, золотая,
Золотая моя, посмотри:
Журавли, над землей пролетая,
В золотой исчезают дали.
Все иначе казалось весною,
Плавно день уходил в синеву.
А сейчас свет вечерней зарею,
Жухлой краской вскрывает листву.
Только я это чувство знаю,
Я знаком с этой болью в груди.
Журавлей в дальний путь провожаю
И желаю им счастья в пути.
В дальние дали
Чаек крик волнует мое сердце,
В даль зовет, таинственно маня…
Никуда мне от тебя не деться —
С детства, море, я люблю тебя.
На причале здесь я счастье встретил,
Ветер целовал и обнимал,
Я мечтал и даже не заметил,
Как свою я юность потерял.
В дальние дали звезды нас звали,
И дни уплывали на встречу с мечтой
В дальние дали. И зори сгорали,
Как наши печали над синей водой.
На волнах качает легкий ветер
Солнца блики, и относит вдаль.
Я за море все отдам на свете,
Мне для моря ничего не жаль.
Здесь я счастье на причале встретил…
Романс
Упадут звезды синие в пруд,
Ивы косы свои расплетут.
Я под утро уже не уйду,
Ничего, все дела подождут.
Пусть согреется сердце твое:
Спи спокойно, я буду с тобой.
Колыбельную нам пропоет
Летний вечер под желтой луной.
Засыпает печаль, засыпает,
Тихо тает, как звезды в дали.
Замирает душа, замирает
От моей непутевой любви.
Пусть целует судьба твои дни,
И утихнет в душе маета,
Я с тобою остался, пойми,
Не на ночь, а уже навсегда.
Я тебя никому не отдам,
Отчего эти слезы в глазах?
Пусть поет колыбельную нам
Этот ветер в цветах и мечтах.
Мое сердце
Моё сердце, похоже, украли,
Когда я повстречался с тобой,
Словно звёзды под ноги упали,
И качнулась луна над землёй.
Смолкла скрипка, притихли все в баре,
Когда ты мимо столиков шла,
Лишь дрожала струна на гитаре,
И звенела в душе тишина.
Какая ты красивая, красивая, красивая,
И сердце замирает, глядя на тебя.
Какая ты красивая, красивая, счастливая.
Но почему в твоей душе нет места для меня?
Какая ты красивая, но жаль, что не моя.
Как когда-то великий Да Винчи,
Мону Лизу с любовью писал,
Так и я, зачарованный, нынче
Этот взгляд и улыбку поймал.
Или мне это просто приснилось,
Жизнь обман, но — на то она жизнь…
Я прошу: не спеши, сделай милость,
Осчастливь, оглянись, улыбнись.
Какая ты красивая, но жаль, что не моя,
И звёзды в небе тают, глядя на тебя.
Мои друзья
В наше время неспокойное
Расслабляться нам нельзя,
Но веселие пристойное
С вами — в радость мне, друзья.
Пусть печали позабудутся,
И прольётся благодать,
В хороводе дни закружатся,
Есть что вспомнить и сказать.
Счастья вам и светлой радости,
Мои лучшие дружки,
Пусть уйдут подальше напасти,
И вернут все должники.
И не надо нам печалиться:
Отболело и прошло.
Пусть у вас мечты сбываются
Всем завистникам назло.
Мои друзья, мои друзья,
Вы моя радость, печаль моя,
И всё, что в жизни есть у меня,
Мои родные, мои друзья.
Подснежник
Опять весна тревожит мое сердце,
И в воздухе разлита маета,
И все живое хочет отогреться
От синих вьюг и мартовского льда.
И вот уже доверчивый подснежник
Легко глядит с улыбкой на меня.
И каюсь я, как самый страшный грешник —
В слезах апреля есть моя слеза.
Не плачь, апрель, с моей душою пьяной,
Не плачь, апрель, все отболит, поверь.
Не плачь, апрель, слезою покаянной
Умоюсь я. А ты не плачь, апрель!
Вокруг плывет душистый запах хлеба,
А в сердце бьется радость и печаль.
На выдохе душа уходит в небо
И ввысь летит, в неведомую даль.
Раскрывшись весь, подснежник в небо смотрит.
Жизнь коротка — всему свой срок и час.
Не плачь и ты — я знаю, все проходит,
Но не любовь — она спасет всех нас!
Любовь
Звезды тают в небе без следа,
Словно свечи в храме мирозданья.
Время в пыль стирает города,
Оставляя пепел и преданья.
Так на чем же держится Земля,
Если все так зыбко и мгновенно?
Но зачем я так люблю тебя,
Так безумно и самозабвенно?
Сгорает сердце мое,
Сгорает, словно комета
Я знаю: любовь нас спасет,
И ты тоже знаешь об этом.
Для любви нет времени границ,
И она за гранью пониманья.
Перед ней все царства пали ниц,
Перед ней склонились мирозданья.
Знаю я, что все вернется вновь
На круги другого измеренья.
Все исчезнет, только не любовь.
Это точно, это без сомненья!
За мужчин
Будет день, наполненный до края,
Много будет правильных тостов.
Не забудьте, рюмки поднимая,
Тост сказать за наших мужиков!
Встали дружно, и не нужно спору,
Не жалейте самых теплых слов.
Надо стоя выпить за опору,
За любимых наших мужиков!
Мужики бывают, словно дети:
С ними очень трудно совладать.
Но они роднее всех на свете,
Надо их любить и уважать.
Потому эмоций не жалейте:
Все мужчины наши хороши!
Сами, зная меру, им налейте,
И скажите стоя, от души:
«За мужчин — сильных и красивых,
За мужчин — умных и любимых,
За мужчин за наших за самых настоящих,
Любимых и родных!»
Все пройдет
Сквозь синеву весеннюю
Плыву я по течению
по волнам майских дней.
И вижу лишь хорошее,
И ты еще дороже мне
и ближе и родней.
Звезд россыпи качаются,
И в небе отражается любовь твоя ко мне.
И с облаками дальними
Относит боль с печалями,
как в мимолетном сне.
Все пройдет и все опять вернется,
Все пройдет, любая сердца боль.
Все пройдет, пусть звезды сменит солнце,
Все пройдет, останется любовь.
Прольются дни осенние,
Но в сердце, тем не менее, останется тепло.
Пусть осень не старается,
Твое тепло останется —
так будет все равно.
Морозные и длинные
Растают ночи зимние,
весна наступит вновь.
Мне в это свято верится,
Пусть только не изменится
моя к тебе любовь.
Любовь и влюбленность
Первая влюбленность тает, как комета,
И блестят на небе капли первых слез.
Ничего наивнее и прекрасней нету,
Ничего серьезного. Только все всерьез.
Осмотреться бы чуть-чуть и увидеть надо:
Звезды с неба падают, только приглядись.
А любовь она всегда где-то очень рядом,
Странно так устроена эта наша жизнь.
Любовь и влюбленность очень похожи,
Как счастье и радость, как сон и мечта.
Любовь и влюбленность… Знаю я все же:
Влюбленность проходит, любовь — никогда.
От влюбленности всегда много шума, гама,
Ревность и измены, и слезы, и печаль.
А любви проверенной этого не надо:
Сердце смотрит в небеса, в неземную даль.
Да, влюбленность может стать верною любовью,
А любовь влюбленностью — это никогда,
Я своей влюбленности от тебя не скрою,
А любовь придет потом раз и навсегда!
Океан
Манит нас океанская даль
На волне белоснежно-игривой,
Горизонта лазурь и эмаль,
Острова, берега и проливы.
Океан — это наши мечты.
Мы забыли реальность, а вспомни:
Звезды падали нам с высоты,
Как счастливые дни на ладони.
Корабли в синей дали
К горизонту подходят — и тают.
Словно дни нашей любви
Исчезают они, исчезают.
Манит нас золотая луна,
Млечный путь, словно к счастью дорога,
И поет о разлуке волна,
И от этого грустно немного.
Океан — это наша любовь,
А в любви нет на сердце печали.
Мы забыли, забыли с тобой,
Что сойдем на последнем причале.
Ива
Что-то ива загрустила,
У реки склонилась,
Ветви в воду опустила
Что тебе приснилось?
То ли холод января
Да морозов грубость,
То ли молодость моя,
То ли моя юность.
До зимы далеко,
Далеко-далече,
А сердце песни поет,
А песня сердце лечит.
Ну и пусть немного жаль,
Что уходит лето.
Так что, ива, брось печаль,
Не жалей об этом.
Понапрасну что грустить,
Если песня льется?
Будем петь и будем жить,
Пока сердце бьется!
Словно в сказке золотой
Словно в сказке золотой
Засыпает лес ночной,
И деревьям снится лето
Под багряною луной.
И тебе, я знаю, тоже
Лето ближе и дороже.
Но вернуть его нам вряд ли
В этом мире кто поможет.
Это лето кончилось,
Больше не вернется.
Отчего так сердце,
Замирая, бьется?
Это лето кончилось.
Или показалось?
Это лето кончилось,
А любовь осталась.
В золоте осенний лес
Полон сказок и чудес,
И на нас с тобою смотрят
Звезды синие с небес.
Обмануть себя нельзя:
Я гляжу в твои глаза,
А в глазах блестит, я вижу,
С неба павшая звезда.
У моря нет конца и нет начала
У моря нет конца и нет начала.
Земля без моря — это не земля.
Отходят яхты тихо от причала,
И ты с улыбкой смотришь на меня.
У моря нет ни капли постоянства:
Печаль и радость, штили и шторма.
Еще не все изведаны пространства:
Хранит оно сокровищ закрома.
А ты — как море: я тобой любуюсь,
Люблю, как море, и еще сильней.
И ты — как море. И с тобой целуясь,
Тону я в море нежности твоей.
У моря нет ни радости, ни горя,
Его обходит счастье и печаль.
Есть красота бездонная у моря,
И есть мечта, и неземная даль…
У моря нет той теплоты сердечной,
Той нежности, той страсти и огня.
Я не стою перед дилеммой вечной:
Люблю я море, но сильней — тебя.
Зазвенит ли струна
Зазвенит ли струна,
Или душа заболит,
Наливайте вина —
Пусть печаль улетит,
Пусть уйдут боль и грусть.
Стол друзьям приготовь,
Не придут — ну и пусть!
Пусть приходит любовь!
Приходи, приходи, мое счастье, скорей,
И с собой приноси радость солнечных дней.
Приходи, приноси радость светлого дня,
А тебе я отдам все, что есть у меня!
Оборвется струна —
Ты о ней не жалей,
Пусть поет до темна
Серебро тополей.
Пусть поет, пусть поет,
Уходящая боль.
Верю, счастье придет,
И вернется любовь.
Ты счастье мое, ты радость моя
Скоро время замедлит свой бег,
И к разлуке судьба приготовит:
На прощание выпадет снег,
Белой скатертью поле закроет.
И откроется снежная даль,
Даль такая, что боль растревожит.
Сменит радость седая печаль,
Но надежда останется все же.
Ты счастье мое,
Ты радость моя,
Пусть ветер поет
Тебе про меня.
Пусть сердце поет:
«Ты помни меня»,
Ты счастье мое,
Ты радость моя.
Ты уйдешь до зари в никуда.
Будет таять в ночи синий город,
Будет плакать над нами звезда.
Ты вернешься, я знаю, не скоро.
И когда скрипнет старая дверь,
И твой ключ пару раз повернется,
Ты войдешь, скажешь: «Верь иль не верь»,
Ты войдешь — и судьба улыбнется.
Где ты счастье мое?
Где ты радость моя?
Тебе ветер споет,
Как люблю я тебя.
Как люблю я тебя,
Никому не понять.
Где ты радость моя?
Я тебя буду ждать!
Мореманы
Чайки стонут, и волны ревут,
И по морю идут корабли.
А кого-то на пристани ждут,
И о ком-то сердечко болит.
Мореманы — особый народ:
Если выживут — не пропадут.
Кто ходил по морям — тот поймет,
Сколько стоит наш каторжный труд.
Арктика, Антарктика, Европа, Сомали —
Всюду проходили наши корабли,
Всюду сидели на мели
Наши мореманы, наши корабли.
Мы не раз замерзали во льдах,
Изнывали в поту на жаре…
И стояла Россия в глазах
Одинокой свечой в алтаре.
Но всем бедам, наверно, назло
Возвращались домой всё равно.
Если б нам в казино везло,
То Лас-Вегас бы сдулся давно.
Синие мои цветы
Синие мои цветы
На пригорке маются.
От зари до темноты
День июньский тянется.
И в истоме летний двор
Спит в тени расплавленной,
Заплетается в узор
Цвет калины с яблоней.
Синие цветы на излете дня
Через дымку времени смотрят на меня.
Синие цветы юности моей,
С вами даже плачется как-то веселей.
Неужели в синей мгле
Мои дни растаяли,
И не плачут обо мне
Радости с печалями?
И уже не помнишь ты
Своей милой имени…
Мои синие цветы
Спят под белым инеем.

Вика и Вадим Цыгановы: «Только любовь с нами будет всегда».


Мама Вики, Людмила Михайловна — строгий критик творчества и главный помощник по дому.


Дом Цыгановых.


Прогулка с собаками. Алабай Лорди и кане корсо Плутон не только преданные друзья, но и отличные охранники.


Зимний сад радует хозяйку дома своим цветением в благодарность за ее теплоту и заботу.


На берегу пруда. В водоеме развели карасей, сомов, стерлядь, форель, а островок посередине украсили диковинными бронзовыми птицами.


Мальчик, убегающий от гуся, — одна из множества скульптур, которые можно встретить на участке.


Памятник певцу Михаилу Кругу в Твери. Автор — Вадим Цыганов. В день открытия.


На шхуне «Святая Виктория». Участники экспедиции по местам боевой славы Федора Ушакова — Вадим Цыганов, Федор Конюхов, Влад Середа с иконой святого воина Феодора. Икона создана в «Творческой мастерской Вадима Цыганова».


Со старцем Илией. Хлеб печется для прихода местной церкви, старостой которой недавно выбрали Вадима.


Открытие памятника святому Андрею Первозванному. Сергиев Посад, 25 августа 2010 года.


Под парусами шхуны «Святая Виктория».


Пресс-конференция, посвященная благотворительному походу на шхуне «Святая Виктория» по местам боевой славы Федора Ушакова. В редакции «АиФ».


Дипломант международного салона «Высокий дизайн-2004 Вика Цыганова среди своих моделей.


Вика в пальто собственного дизайна.


Мой дом — моя крепость!


Концерт на стадионе. Тверь, 2006 год.


Крепкая стена, крепкий союз.


Исполнение романсов. Вика Цыганова, Юрий и Евгений Клепаловы. Концертный зал «Крокус Сити Холл».


Сад, виноград, верный пес Плутон.

Альтаир
В синеве, сгорая надо мной,
Прожигают звезды неба высь.
Но с одной заветною звездой
Я давно связала свою жизнь.
С перекрестка неземных дорог
Смотрит свысока на грешный мир,
Там, где звезд рассыпался песок,
Царь-звезда с названьем Альтаир.
Альтаир — это чудо-звезда,
С ней на небе никто не сравнится.
Альтаир не сгорит никогда,
И в комету не превратится!
Все мы тленны, это не беда,
Так устроен Богом этот мир.
Все уйдет, останется звезда
Под названьем ярким «Альтаир».
И когда не ладится с судьбой,
И в душе разлад и маета,
Мое сердце лечит тишиной
Альтаир — заветная звезда.
Альтаир — высокая звезда.
Доставай гитару
Зазвенит ли в душе колокольчик,
Запоет ли под сердцем струна,
Станет вечер прозрачней и звонче,
И вдруг грянет об пол тишина.
Разлетятся осколки, как искры,
И сгорит, словно порох, тоска,
Улетят непутевые мысли,
И земля вдруг качнется слегка.
Доставай гитару, гитару доставай!
А ну, поддай-ка жару да рюмку наливай!
Доставай гитару, давай-ка, брат, споем,
А не то закиснем да с тоски помрем.
Заскрипят ли ворота на въезде,
Бубенцы ли вдали зазвенят,
Станет ярче от огненной песни,
А соседи — поймут и простят,
К нам зайдут и споют и сыграют,
Как в былые деньки и года.
И сердца, словно льдинки оттают,
И печали уйдут, как вода.
Воробьи
Сердце слышит капель среди дня —
Это плачет февраль на прощанье.
Не обманешь ты больше меня,
До свиданья, зима, до свиданья!
Еще холод звенел на заре,
А сейчас солнце землю целует.
Я смотрю, как смешно во дворе
Воробьи возле лужи танцуют.
Воробьи, воробьи дружно прыгают,
Клювом щелкают, ножкой дрыгают.
Наши дни, воробьи, — дни весенние,
И веселое в кайф настроение!
И за деньги не купишь весну,
Не продашь золоченое лето.
Я тебе все подарки верну
И ни разу не вспомню об этом.
В моем сердце подружка-весна
Приоткрыла волшебную дверцу.
Я такая тебе не нужна:
Мне весна прикоснулася к сердцу!
Вспомни май
Когда прольются песни сентября
По золотым и медно-красным кленам,
И желтая раскатится заря
По рекам и по северным озерам,
И упадет пушистый первый снег
Сквозь синеву в озябшие ладони,
И время, вдруг замедлив резко бег,
Прижмется к сердцу, и промолвит: «Вспомни».
Вспомни май и белую сирень,
Вспомни клен на поле одинокий,
Вспомни тот прозрачный светлый день,
Вспомни взгляд, любимый и далекий.
Вспомни май, цветущий белый май,
Как сирень нам голову пьянила.
Вспомни, и уже не забывай:
Это было. Это с нами было.
И пусть качнется время над тобой,
Как бездна неба в дымке темно-синей,
И зазвенит тоскою неземной
Из синевы вдруг выплывшее имя.
Но чистоты сирени не вернешь,
И поцелуя сладкого дурмана.
Пусть жизнь — обман, и наши чувства — ложь,
Но я в плену у этого обмана.
Здравствуй, лето!
Здравствуй, лето, лето красное,
Звезды синие, небо ясное,
Золотые дни, ночки темные,
Взгляды нежные, взгляды томные!
Здравствуй, лето, лето краткое,
Время юности, время сладкое,
Изумруды глаз, миллионы звезд,
Алый цвет зари и любовь до слез!
Лето мое, лето потерялось где-то
В Заполярье, где во льдах земля.
Лето мое, лето, бьется капля света.
Замерзает сердце, лето, без тебя.
Здравствуй лето, лето алое!
О своей любви загадала я.
Но плохой прогноз-лето позднее:
Ты придешь ко мне ближе к осени.
Здравствуй, лето, лето светлое,
От заветных слов разогретое.
Лето жгучее, лето красное,
Лето нежное и опасное!
Дудочка играет
Леониду Дербеневу посвящается

В этом мире, где жадность и ложь по понятиям «В Законе»,
Где любовь — это секс, а талант — это так, шутовство,
Кто давно позабыл, а другие с рожденья не помнят
Про какую-то совесть, или что-то навроде того.
В этом мире, в котором почти нет наивной надежды,
Лишь одни угольки, и они только небо коптят,
Веселят нас с экрана глупцы, хитрецы и невежды,
И танцуют, и скачут, и денег, конечно, хотят.
А дудочка играет лихая, золотая,
А дудочка играет: танцует вся земля.
Мне хочется сойти — играй, моя кривая,
Остановите Землю — танцуйте без меня.
Я смеюсь, я смеюсь, я почти что ночами не плачу,
Да и то иногда, да и так — о родном, о своем.
Я зеленые дни не коплю, а безжалостно трачу,
Потому что я помню, что все мы, наверно, помрем.
Я со всей биомассой сроднился и слился, похоже,
И лазейка в словах для души, как спасенье, звучит.
С полуправдою этой она уживается все же:
Так, чуть-чуть погундит, сплюнет зло и на день замолчит…
Февраль, мой февраль
Изморозь льется на снежное поле.
Плачет, прощаясь со мною, февраль.
Что же с тобою случилось такое?
Что же ты плачешь, кого тебе жаль?
И отчего тебе горько и больно?
И что тебе эта короткая жизнь?
Не плачь, мой родной, довольно, довольно.
Уймись, окаянный, прошу я, уймись.
Февраль, мой февраль —
Моя боль и любовь,
Февраль, мой февраль,
Я прощаюсь с тобой.
Февраль, мой февраль —
Моя ты печаль.
О чем же ты плачешь?
Кого тебе жаль?!
Мне слез в эту зиму, ты знаешь, хватило,
Досталось с лихвою за множество лет.
Я в жизни своей первый раз так любила —
До слез и до боли. Но слез больше нет.
Но слез больше нет, а боль не проходит.
А сердце пустое болит и болит.
Давай уходи, и прощаться не стоит:
Весна все исправит, любовь все простит.
А море, море
Здесь в августе зори синего цвета,
И красные яблоки в небо глядят.
Глаза закрывает с истомою лето,
И звонко цикады в каштанах звенят.
Здесь солнце целует зеленые крыши,
И в кудрях платана щебечут дрозды,
Здесь звезды чуть ярче, и небо чуть выше,
И всюду цветы неземной красоты.
А море, море здесь ночами плачет,
А днем смеется, вечером поет.
А море, море мое сердце спрячет,
И все печали ветер унесет.
Здесь в августе тебя я позабуду,
В магнолиях цветущих утону.
Я утону и вспоминать не буду
Те дни, которые я больше не верну.
Те дни, в которых счастья было море,
Те дни, в которых ты любил меня…
Но я не спорю, я с судьбой не спорю:
Я буду счастлива, мой милый, без тебя!
Январь
Январь-среди месяцев царь,
Корона — из платины дней.
На то он и первый, Январь —
Наш Царь среди всех королей.
К нам в гости идет Новый Год,
Чуть дальше за ним — Рождество.
И сердце от счастья поет
Само, не пойми от чего!
Январь мой, январь — волшебные снежинки.
Любые слезы превращает в льдинки
Январь, январь.
Сквозь белую вуаль
Я вижу звезды и совсем иную даль.
Здесь детство играло в снежки,
Звенела коньков легких сталь.
Но как эти дни сейчас далеки,
Знает лишь месяц январь.
Он помнит меня, еще помнит меня:
Прокатит на тройке, как встарь.
И в сердце моем бубенцы зазвенят,
Когда прилетит мой январь!
В декабре
Мы ждем в декабре небывалого чуда,
Душа замирает от счастья, поет.
И не мешает ни грипп, ни простуда,
Когда на пороге стоит Новый год,
Когда всех прохожих целуют метели,
И снегопады заносят дома,
В небо глядят зачарованно ели,
И звездные ночи нас сводят с ума.
В декабре все вокруг в серебре,
Снегирей перелет на заре.
На заре алый снег во дворе
В декабре, в декабре, в декабре.
Когда апельсинами пахнут вокзалы,
И сказочный снег под ногами хрустит
Душа улетает за счастьем в астралы,
И там, прикасаясь к счастью, болит.
Для счастья земного немного нам надо:
Улыбки друзей да звонки от родных.
А больше дадут — так это награда
От ангелов наших и наших святых!
Ноябрь свои крылья опустил
Ноябрь свои крылья опустил
И все дороги в ночь посеребрил.
А мне досталась только лишь одна:
Одна разлука и одна беда.
И в небе побледневшая луна
Исчезла, не оставив и следа.
И ты сказал: пусть легким будет путь,
Прости за все, прости и позабудь…
И ты меня прости, за все меня прости.
Как хочется уйти, с улыбкою уйти.
А на часах зима, точнее — без пяти,
И я схожу с ума и не могу уйти.
Мне не о чем с тобою говорить:
Ушла любовь, но надо как-то жить,
Пить воздух дней, печаль ночей глотать,
Другой любви с разбитым сердцем ждать.
На днях растает этот первый снег.
Утихнет боль на час или на век,
Но то, что было — больше не вернуть.
Все правильно… Прости и позабудь.
Март
Март деньки на ходу, как сосульки сбивает:
То подмерзнет чуток, то немного оттает.
Ночь уходит на север, день стремится на юг —
Оттого в моем сердце то восторг, то испуг.
Оттого в моем сердце день и ночь маета
От холодного солнца, от горячего льда.
Я не знаю, что это. И себе говорю:
«Я, похоже, влюбилась. Я, наверно, люблю!»
Неопределенность — это не любовь, это не влюбленность.
Неопределенность. Надо подождать,
Чтобы свое чувство правильно назвать.
«Март уходит на север», — говорит EuroNews.
Я прогнозам не верю, перемен не боюсь.
Там, во Франции, жарко, а у нас, брат, зима:
Видно, просто погода вдруг лишилась ума.
Нынче март-Бонапарт от Москвы отступает,
Вслед ему москвичи свои шапки снимают.
Я ночами летаю и подолгу не сплю:
Я похоже, влюбилась, я, наверно, люблю!
Июнь
Июнь, кудрявый и веселый,
С озерами волшебных глаз,
Во все цветущее влюбленный
И не целованный не раз,
Зачем ты ночью соловьиной
Больное сердце бередишь?
Зачем, мой милый, мой наивный,
В глаза мои ты так глядишь?
Июнь, я не готова
Забыть любимого другого.
Простить всего лишь одно слово,
И полюбить другого не готова.
Июнь, прости меня, мой милый,
Ты ближе всех и всех родней.
Но есть еще другие силы —
Они опасней и сильней.
И никуда от них не деться;
Они, как соловьи твои,
Околдовали мое сердце
Словами страсти и любви!
Листья падают
Как от сердца оторвался лист кленовый,
Полетел — ладони подставляй.
Он как я: наивный и влюбленный.
Я прошу, поймай его, поймай.
Осень кончилась — остались лишь мгновенья,
Очень краток до зимы полет.
Ты поймай листок, продли его паденье —
Все равно оно произойдет.
Листья падают, листья падают,
Листья падают — только лови!
Пусть они твое сердце радуют,
Словно золото нашей любви!
Золотые купюры осени
Золотые ленты в гривы тополей
Заплетает осень в хороводе дней.
И поют нам песни ливни сентября,
Как цыгане хором, серебром звеня.
За такую радость можно все отдать,
И любовь и счастье можно потерять.
Этого не надо, милый, нам с тобой,
Нынче даже месяц в небе золотой.
Золотые купюры осени
Не меняются на рубли.
Тополя свою зелень сбросили,
А листву подмели — и сожгли.
Золотые купюры осени —
Это дым, сизый дым над землей.
Золотые купюры осени
Не нужны никому, мой родной.
Так звените, струны, серебром дождей,
Пусть сегодня будет сердцу веселей!
Все сгорит когда-то на закате дня
В синеве печали, в золоте огня.
Золотая радость — это как напасть:
Обмануться можно, в омуте пропасть.
Но в прощальной дрожи золотой листвы
Мне любовь дороже, и желанней — ты.
Золотые ленты в гривы тополей
Заплетает осень юности моей.
И поют мне песни ливни сентября,
Под гитару плачут, серебром звеня.
Я вспоминаю
Вечер ладонью на клавиши ляжет,
Сделает памяти первый глоток.
Я вспоминаю жемчужные пляжи,
Синие волны и белый песок.
Я вспоминаю у моря закаты,
Нежные руки и звезды во тьме.
Если б я был беспредельно богатым —
Я бы купил бы весь остров тебе.
Белые чайки, синие волны,
Тридцать по Цельсию даже в тени,
Белые чайки, зеленые склоны —
Я вспоминаю счастливые дни.
Желтые звезды сгорают, как угли,
В шуме прибоя уснула земля.
Солнце прольется с рассветом на джунгли
И первым лучом прикоснется тебя.
Жизнь без забот очень редко бывает.
Время скользит белым парусом вдаль,
Сердце мое о тебе вспоминает.
Как жаль, что прошло все, ах, как же мне жаль.
Вечная память
Когда Гавриил в небесах протрубит,
Воскреснут все наши солдаты.
Никто из них, верю, не будет забыт,
И каждый получит награду.
И каждый получит награду сполна,
И каждый по форме ответит.
И если о ком-то забыла Страна,
Господь всех героев отметит.
Вечная память за Родину павшим,
Вечная память без вести пропавшим,
Вечная память, вечная память,
Вечная память за Родину павшим!
А сейчас они спят под покровом цветов,
Их нельзя разбудить и нельзя их оставить.
Ныне и присно во веки веков
Вечная память!
Так спите, родные, до лучших времен,
Так спите в землице спокойно.
Как жаль, мы не помним всех ваших имен,
От этого горько и больно.
Но знают солдаты: труба пропоет,
От крепкого сна их разбудит,
И каждое имя Господь назовет,
И Он никого не забудет!
Пусть совесть сегодня в миру не в чести,
И смотрят иначе враги на Победу,
Но наши солдаты смогли мир спасти,
И память о них не канула в лету!
И память о них не канула в лету…
Так помянем
Так помянем, братишка, друзей,
Так помянем — по полной налей.
Помолчим — пусть они нас простят
За друзей, за бойцов, за ребят.
Помолчим — пусть они нас простят…
Наше время пробито навылет
Раскаленным свинцом и металлом,
И никто нам из сердца не вынет
Память ржавую с загнутым жалом.
Наши павшие нас охраняют,
Когда вера и нервы сдают,
И они до сих пор прикрывают
Нас, как в самом последнем бою.
Так помянем, братишка, друзей,
Так помянем — по полной налей.
Помолчим — пусть они нас простят
За друзей, за бойцов, за ребят.
Помолчим — пусть они нас простят…
Нам костяшками смерть отбивала
Не лезгинку, а ритм веселей,
Нас броня и удача спасала,
Только нас, а не лучших друзей.
Смерть знакомилась с нами заочно,
Выбирала лишь лучших она,
А они были лучшими — точно.
Так будь проклята эта война…
Так помянем, братишка, друзей,
Так помянем — по полной налей.
Помолчим — пусть они нас простят
За друзей, за бойцов, за ребят.
Так помянем, братишка, друзей,
Так помянем — по полной налей
За друзей, за бойцов, за ребят.
Помолчим — пусть они нас простят.
Помолчим — пусть они нас простят…
Для тебя
Весь этот мир придуман для тебя,
Лишь для твоей безумной красоты.
В бездонном небе лебеди летят,
И по земле рассыпаны цветы.
В твоих глазах утонет океан,
И растворятся звезды на заре,
Я за тебя весь этот мир отдам,
Сгорю свечой пасхальной в алтаре.
Для тебя — золото сентября,
Для тебя — серебро января,
Для тебя — изумруды весны,
Для тебя — эти летние сны!
Так почему ты мучаешь меня,
Изводишь сердце нежной красотой?
Ведь этот мир и так весь для тебя,
А я — слуга и верный спутник твой.
Земля цветет. Загадывай, проси —
Здесь все твое: песчинки и моря.
И не забудь, мою любовь возьми —
Она твоя, она навек твоя!
Там
Там, где нас ещё помнят, там, где нас ещё ждут,
Звёзды там, словно свечи, сгорают.
Там накрыты столы, там простят и поймут
И пустые вопросы оставят.
Если здесь всё не то, если здесь всё не так —
Возвращайтесь, доверьтесь надежде.
Не на месте душа — это верный нам знак:
Значит, любят и ждут там, как прежде.
Пусть горят за спиною года как мосты —
Бросьте всё, всем на свете рискуя.
Там, как в детстве, сирень распустила цветы,
И весна всё живое целует.
Перестаньте считать, вычислять и гадать:
Ведь не зря вам любимые снятся.
Мы обязаны близких всем сердцем прощать,
А иначе — зачем возвращаться?
Май
Словно изумруды, дни весенние
Отшумят, отплачут — не беда!
Слава богу, это не последние
Схлынут дни, как талая вода.
И обнимут сосны небо лапами,
И быстрей закружится земля,
Чтобы нам в ладони звёзды капали,
Чтобы я сильней любил тебя.
Май, май, май будет петь и звенеть,
Май, май, май — от зари до зари.
В этот май я захочу умереть
От своей непутёвой любви!
Отсмеются тихо ночи летние,
Отрыдают ливни в сентябре…
Вспомним мы не раз деньки весенние
С неуёмной болью в январе.
А весна придёт, и пеной белою
Всё накроет, места не найти.
Я тебя счастливой самой сделаю,
Только ты за всё меня прости!
Детство
Где ты, детство моё босяцкое?
Где друзья — не разлей вода?
Левый берег, вторая ткацкая,
Всё черёмуха да резеда?
Помню девочку рыжую-рыжую,
За неё дрался я, как дурак.
Как закрою глаза, её вижу я,
Только имя не вспомню никак.
Всё цветет там черёмуха белая,
Всё горит за рекой огонёк.
Ах, чего, ах, чего же наделал я:
Свою молодость я не сберёг.
Всё искал своё счастье по жизни я,
Всё не там, и что есть растерял:
Потерял я и девочку рыжую,
И года на срока разменял.
Видно, дал я по жизни промаху:
Попадались друзья всё не те.
Вспоминал я в Сибири черёмуху,
Вспоминал резеду в Воркуте.
Всё цветет там черёмуха белая,
Всё горит за рекой огонёк,
Ах, чего, ах, чего же наделал я:
Свою молодость я не сберёг.
Гитара
Для богатых и бедных сладко плачет гитара —
То веселье, то слёзы под луной золотой.
Где любовь подфартила, а где счастье украла —
Всё расскажет гитара своей медной струной.
Всё расскажет гитара о любви и разлуке,
О потерянном счастье, обо мне и тебе
Полетят, словно птицы, те волшебные звуки
И заплачет гитара о беспутной судьбе.
Ах, вы, звонкие струны, наши дни золотые!
Вы, как свечи, сгорели, но мне вас не жаль.
Ах, вы, медные струны, до боли родные,
Ну, а в сердце осталась лишь любовь да печаль.
Сколько лет она плачет и сколько смеётся —
Ни года не столетья не властны над ней.
Во дворцах, под забором — поёт, где придётся,
Чем больнее на сердце — тем она веселей.
Всё поёт про любовь, про слепую удачу,
Про залётное счастье, цыганскую грусть…
Не смотрите на слёзы — нет, нет, я не плачу,
Это плачет гитара, а я веселюсь!
Песня
Вечер разлил тишину
И синеву по полям.
Песня во всю ширину
Просится в сердце к нам.
Вместе со звездами дальними,
Ивами нежно-печальными
Песня просится в сердце к нам.
Песня о светлой любви,
Что затерялась вдали,
В синих полях, в дальних краях
Нашей родимой земли.
В небе качнулась слегка
Чудо-звезда над землей.
Тают вдали облака
Надо мной и тобой.
Словно река серебристая,
Песня далекая, близкая
Тихо плывет над землей…

ИЗБРАННОЕ

ТД и ТП
От лености жизни тускнеют зрачки, тучнеет тело.
Словно маленькие рачки или креветки,
Разрушая мозговые клетки,
Мысли шевелятся еле-еле.
Программа теленедели
Интересует мало, 2–3 балла.
Житейское море не беспокоит.
Устала печень от жирного и спиртного,
Снова покалывает. Достала.
Страна — срана. Вечно обманывают Володя-Дима,
В общем, практически невыносимо.
Изматывает лень-матушка Богатыря.
Куда все катится, искренне говоря,
Мало кого интересует. Дует из всех щелей
Гламурным безумием,
Точно перед Везувием.
Перед провалом во времени
От пяток до темени
Ощущается жуткий холод
И голод. Духовный голод
Не в каждое сердце с размаху бьет.
Народ со змеем зеленым войну ведет,
Да плюс всеядная наркота,
Да повальная нищета.
Слагая все это и подводя черту,
Я вижу дырку от бублика — пустоту.
Так что любая дорога без Бога —
Полная безнадега…
А дальше т. д. и т. п.
Не все мои мысли подлежат огласке —
Краски не стоит сгущать.
Но давайте же поглядим:
Если ТТ нынче необходим
Бандюге либо свинье,
То Калашников каждой семье
Точно нужен.
И если ты безоружен,
Как Родину защищать?
Мать, отца, сына и духа святого?
Ответ: варианта другого нет!
Значит, снова война — сатанинское дело.
И как бы душа ни хотела
За правое дело встать —
Влипнет в кровищу,
В дерьмище, в гноище,
И рядом не ангелы будут летать,
А мухи и бесы. Свои интересы
Они защищают с вонью и кровью,
А нам достанется чистилище и пепелище.
Себя я к тому готовлю.
Пора запасаться смирением да любовью.
А также т. д. и т. п., Калашниковым и ТТ.
Речь
И вот они, свистяги-соловьи,
Расшатывая лунную колонну,
Поют в ночи по утреннему склону
И рушат сон — поди, восстанови.
И синева, качаясь у окна,
Звенит, звенит и, Боже, не до сна!
Весна на нашей. ru, весна!
И хочется у жизни взять взаймы
Не соловьев, а битой тишины…
И вновь уснуть под куполом весны
И видеть сны, быть может, видеть сны.
Не маяться впотьмах, не рифмовать
В бессонницу, и с чудо-соловьями
Не хлопать воспаленными глазами
И слов в ночи зазря не расточать.
Беречь их суть, и от врагов стеречь
Дарованную Богом с рифмой речь.
Молиться и молчать, чтоб горя не навлечь.
Вино
Полезно, но и вредно нам вино.
Не правда ли, забавно и смешно:
Во время Оно нам даровано оно
Как Божий дар, затем поднесено
И явлено, как чудо из чудес.
А где Господь — там рядом бес.
И посему оно, вино,
Разделено, раздвоено
И по душе и по уму.
Увидишь ту черту. Тому,
Кто пьет, забыв о той черте,
Вино страшно и пагубно,
Оно гнездилище чертей.
Не сотворив креста — не пей!
Не будешь счастлив ты и весел ты не будешь.
Друзей предашь и от любви отступишь.
Так меру знай — она у всех своя,
И, наливая, зри в свои края.
Умеренность — вот норма бытия.
* * *
Но ныне я,
Знаменье сотворя,
Как исключения из правил,
Такой подход к вину оставил,
И Господа прошу: не дай нам перейти
Межу, черту, Границу ту,
Но дай нам радости и детского веселья
На каплю больше лишь.
Пожалуйста, услышь!
Пусть этот тост не будет нам во грех:
Есть время для поста — есть время для утех.
И посему, склоняюсь я к тому:
По маленькой — чтоб не пойти ко дну,
По маленькой ~ и, братья, по коням,
По женам, детям и домам.
И с Богом! Помните одно:
Есть радости главнее, чем вино.
* * *
Звезда плывет по волне времени,
Вернее, отражение свое несет
По упругой ночной темени
Воды,
Заметая следы,
Прыгая из зрачка в зрачок.
И пьяненький морячок,
Качая головой,
Глядит на пляшущий маячок
Во время пологой качки,
Думая о пропитой заначке
В какой-то таверне или пивной.
И рядом стоящий
Я с проблемой совсем иной,
Со звездой и временем говорящий,
Рифмой скользящий с волной,
С мутной тоской, с болезнью морской,
Моряка обнявший одной рукой,
А в другой — с бутылкой полупустой.
Ныне не думающий
О жизни мирской, плывущий
Из Бара в Бари, где Николай,
Святой Чудотворец, увидев меня
Со звездой непутевой в глазах,
Испытает страх.
Затем к нему самому идем —
Семь узлов ночью, чуть больше днем —
Я, друзья и моряк-черногорец.
Помоги нам, святой Чудотворец Николай.
Дай нам веры
Сверх меры,
Любви через край
Да смиренья чуть больше с пощечиной дай.
* * *
Жизнь скоротечна, милый friend,
The end так близок, что сосисок лишних
Не успеешь съесть — скажу, как есть,
И пива не хлебнешь сверх меры.
Там, в пределах вышних,
В провалах стратосферы
Пока ты не живешь,
Но там все учтено давно
Но все же выбор есть — два варианта точно
Нам дано
Так ныне выбирай из двух:
Один — живая плоть,
Другой — бессмертный дух.
Будет время
Когда время утратит числа,
Утратив звук, потеряет зрение,
И новое племя ангелов или других бесплотных
Будет опекать а-ля человеков или других животных.
В других ДНК, микрокомпьютерах
Будут биться иные страсти,
Разворачивая беды с ветрами на флюгерах,
Разрывая эту планету или другую на части.
И потому будет вечно добро со злобой
Воевать с крестом да звездой Давида,
Как душа моя да с моей утробой,
Что прибита к кресту да к нему привита.
Время будет, что плоти любой не будет.
Сортировка душ — это дело вечности.
А Господь по любви и простит и осудит
От души по душе, невзирая на личности,
Когда все, все, что есть закончится,
Даже время в другое понятие смутирует.
Все разрушится и все заново сложится.
Но добро и зло вряд ли Бог аннулирует.
* * *
Ночь становится короче,
День становится длинней.
Жабы с вечера пророчат
Смесь сумбурных новостей.
Видно, кличут что-то с леса,
Тайну темную храня,
Но по-жабски ни бельмеса,
Не ферштейн
Ни ты, ни я.
Икряная ночь с болота
Горлопанит и поет
То эстрадная пехота
Тину с лунной жижой пьет.
Там на отмели прогретой
Секс и песни под луной,
Одурманены победой,
Отуманены весной.
Только нам почти нет дела —
Это тонко, да, почти.
Наша юность угорела, утонула —
Не найти.
Но занозит сердце в мае,
Так, как раньше, помнишь ли?!
В том далеком лунном крае
То, что мы не сберегли.
Рифма
Ни с рифмой жить, ни с прозой хороводить,
По сути, не касаясь бытия, не стану я —
Зачем мне пустословить?
Стезя сия давно уж не моя.
У слова есть предельное начало.
Над ним лишь Бог, и выше ничего.
И как бы то печально ни звучало,
До слова близко, а до Бога далеко.
И я гляжу на слово сквозь столетья —
От Книги Книг до нынешних времен,
И лишь касаюсь краешка бессмертья,
Крылатых фраз и избранных имен.
Пустоты рифмы слово заполняет,
Ложится дух на белизну листа,
И если в слове Бога не хватает,
То слово поглощает пустота.
И я, играя с рифмой, сердцем маюсь,
Стяжая дух, глотаю пустоту.
И лишь с молитвой к Богу устремляюсь,
Оставив слово и мирскую суету.
* * *
Во все века образ врага
Искался извне.
В той же Оптиной на стене
Храма есть пожирающий сам себя.
Драма начинается издалека…
Первый враг — это змея
Типа мудрого Каа,
Живущая к кущах Рая,
В зубах с яблочком
Подползшая к Еве бочком.
Но как это ни смешно,
Предполагаю я:
Это лишь аллегория,
Как в книжке или кино.
В любом споре я предпочитаю молчать,
Давая понять, что много читаю и смотрю.
И здесь улыбаюсь — спорьте.
Делаю паузу, замолкаю,
А потом говорю:
Позвольте продолжить.
Вернемся к Раю.
Итак: Ева, Яблоко и Змея —
Триптих врага.
Антииконка сия,
Дошедшая к нам из Рая.
Заранее зная, что сейчас будут крики феминисток,
Нудисток, а также юристов Apple,
А эта компания дюже злая, —
Пыл мой угасает.
Тем более, я, хоть в раю и не был,
По Божьей воле, душа моя точно знает,
Что эта библейская, блин, змея
Рядом с сердцем моим пребывает
И будет со мной до судного дня.
А это, заметьте, враги и друзья,
Не какая-то там придуманная история:
Это реалити-шоу — не аллегория.
Это конкретно — змея и я.
Точнее — бес и душа моя.
* * *
Я не имел, как мел, той белизны сыпучей,
У парты первой не робел,
Но и тогда я верил в Божий случай,
Тянулся вверх и добрым стать хотел.
Я мелким был душой своей и телом,
Когда года имели только прыть,
Не задавался я вопросом оголтелым,
Как сэр Шекспир: «ту би» или не быть?
Но мир всегда враждебен был к поэтам:
И там и сям — то пуля, то петля.
Я воевал с собой и бился с целым светом,
А мир смотрел с ухмылкой на меня.
Добрей я стал, наверно, ненамного
И мудрости с лихвой не отхлебнул.
Как море, мир раскинулся широко,
Я в мире этом много раз тонул.
И мир ловил сетями мое сердце,
И сердце билось рыбою в груди.
И чистил Бес меня, и жарил с перцем,
И я кричал: «Господь, меня прости!»
Борису Миронову
Борис, Борис, 100 тысяч крыс
Умножь в уме на Легион —
Приговорен ты этой бесконечной
Кривой, бездушной, бессердечной.
Ты знаешь сам, пусть золото икон
Твоим словам придаст святую силу.
Архистратигу Михаилу
Поручено тебя оберегать.
Святая рать приставлена к тебе
Но быть чему — тому не миновать.
В судьбе прописанной на все есть воля Божья.
А в наши дни и в наше бездорожье
Есть Божий путь единственный — прямой.
И нам ли выбирать с тобой другой?
И нам ли выбирать, кому молиться нам
И где нам умирать,
Друг мой?
* * *
В перевернутом мире
Добродетели стали пороками,
А также наоборот.
В телеэфире или в сети, если вы заметили,
Между блоками и блогами
Народ своей жизнью живет.
И вот, в свете ли войн
И других изменений,
Мутирует дух,
Слух ловит ТО, что дают:
Зрение — порно, рот — гамно.
О! Это новые технологии, брат.
Люди убогие — все съедят.
Бес духовную пищу готовит:
На новый лад трактуется Святая Троица —
Бабло, власть и разврат.
К презентации готовится
Открытие скоростного тоннеля в Ад.
Отплытие ковчега и Человека, типа Нового Ноя,
Не предвидится.
Либо это скрывается, как чёрт от ладана,
Как ФБР от Бен Ладена,
Или наоборот, PR-война во всем мире идет.
Пока побеждает бабло, власть и разврат.
И я смотрю на закат.
Нас очень мало осталось, брат.
Не в смерти дело. Не смерти они хотят.
Тело бренно, тленно и второстепенно.
ДУША — вот о чем они говорят.
Человек для них — вша.
Что требуют и что украсть норовят —
ДУША.
СВЯТ ГОСПОДЬ САВАОФ
Парламентеров и послов,
Свиней, Петухов, Козлов
К нам идет Легион.
Он готов индульгенцию нам продать,
Либо даром дать,
Без слов вручить,
Жить потом научить,
Пообещать миллион взаймы
На время войны.
Прочитать лекцию, как пользоваться
Заточкой и топором,
По венам пускать инъекцию,
А что будет потом — умом не понять.
Но живой душой если не торговать, можно предугадать.
* * *
Хочу жить подольше, неважно где —
В Америке, Польше…
Главное, знамя иметь
Православное, и везде,
В любой местности,
Ныне и впредь образ Христа
В сердце нести,
Жить лет до ста
И с крестом на кресте умереть.
А если выбор все-таки есть,
То смерть в России почту за честь.
* * *
Чем ближе к Богу, тем сильней обман —
Так истина играет с человеком.
А если человек от власти пьян,
А если человек сроднился с веком
И управляет временем, кажись.
И мир ему подстилку подстилает.
Смешно, но так сложилась жизнь,
Которая нас правит и ломает.
До времени мы мним себя царем —
Природы ли, или людского сброда,
Но в зеркале в себе не узнаем
Убийцу, кровопийцу и урода.
Правители, в обители судьбы,
Поверьте мне, вы нынче ненадолго.
Для вас уже готовятся гробы, обитые подушками из шелка.
Мои слова наивны и смешны,
И к вам в сердца пробиться невозможно…
И вы, баблом и злом умудрены,
И в мире все запутано и сложно.
Но, верьте слову, выбор есть всегда.
И на кресте мы зрим свою дорогу.
Распятым быть, поверьте, не беда.
В момент последний повернитесь к Богу.
* * *
Поэзия, тебе душа да мысль нужна,
А ритмика с мелодикой смешна,
Забавна, даже архаична,
Когда тупой строфой привнесена,
Поэту ты до боли безразлична,
А иногда слащава и вредна.
И я скажу нахально и цинично:
Все на себе испробовал я лично —
И уксус прелести,
И спелой рифмы вкус,
Мелодики медузной сладкой мусс,
И ритмики подвыпивший конфуз.
Искус стать Пушкиным, иным заумным Бродским,
Хрипеть подорванным Высоцким,
«Свово», как говорится, не иметь
Ни слога четкого, ни рифмы, ни словца,
Ни вздоха Божьего, ни ангела лица
Не слышать и не видеть.
Так корпеть
Над ритмикой с мелодикой, и впредь
Уж не летать и не гореть,
«Текста» писать, рубить бабло и тлеть.
И в сане всенародном помереть,
Как самое последнее мурло,
В амнезии, поэзии назло.
* * *
Нынче холодно, и с холла тянет,
И вино четырехлетнее
На дно утробы опускаясь,
Не согревает.
Бывает, спасаясь в такие дни
Чем-то покрепче,
Вспоминаешь, как и сейчас…
В тени под 40,
Солнца осколок
Через зеркало бьющий и в глаз и в сердце,
Синие оконца Греции…
И по инерции
Опять наливаешь вино.
А оно не греет.
За окнами не темно,
Но сознание от водки с вином темнеет,
И потом эта смесь клонит в сон —
Таков закон пития.
И я, соблюдая его, забываю легко о Греции
И вновь стопочкой водочки греюсь и спать ложусь
С открытой форточкой.
Надеюсь, что не простужусь,
Как тогда, в середине лета
Сине-белого цвета,
На острове Санторини
В жаркой тени с холодной Рициной в графине.
* * *
Поэзия, в процессе я движенья,
Ни славе я, нислава мне —
Ничем мы не обязаны друг другу,
Сомнения излишни здесь.
Я весь во времени,
А время есть движение по кругу.
По сути — это жизнь.
Смесь горечи с нахлестом вдохновенья.
А впрочем, оглянись и удивись:
Страстей там всех мастей
Увидишь на просвет —
Прошедшего пустую толчею,
Досадный проигрыш, забавную ничью…
Побед там нет, лишь горечь поражений
Да радость покаяния в слезах.
Поэзия — таков процесс движенья
Моей души, забывшей Божий страх.
Му way похож на эту суету,
Иду по кругу я, рифмуя пустоту,
Бреду в обнимку с ней по склону дней,
О многом в эйфории забывая,
На все порой с прибором забивая.
Но есть различие одно:
Я сердцем ощущаю дно,
Душой стремясь к вершинам рая.
* * *
Весна еще поет и плачет
В наволгшей тишине на дне оврага,
Апрельский холодок от солнца прячет,
И на стекле в ночи меж звезд
Мерцает влага слез.
Молчи! Всерьез на случай положись
И жди — все блага
Сразу ты получишь. Вся эта жизнь
С весною набирает обороты,
Стремительно уходит в никуда
За числа мая, за зеленые ворота
Лета, за лета,
Столетья к звездам рая,
Во истину природу возвращая
К истокам, на круги своя.
Туда, где я стоял у края мая,
Не чувствуя границы бытия,
Туда, откуда
Шел я в никуда.
* * *
Двукрылый, двухголовый наш орел
Обрел гламурной славы ореол.
Двуликий анус-Янус, весь в камнях,
Внушает больше смех и меньше страх.
Но жуть, как тень от этого Орла,
На всю страну гниющую легла.
И мгла сгущается. Темнеет день за днем.
И, кажется, придут сюды
С огнем, с мечом, вершить свои суды
Посланники невиданной беды,
Избранники дешевой наркоты,
Иуды и наемные скоты.
Все притаились, все сигнала ждут,
Лишь посвященные тихонечко бегут,
Все прихватив: и живность, и бабло, —
Туда, где беззаботно и светло.
И лишь орел гламурный — инь и янь,
Заранье зная все, несет с экрана дрянь.
А в перспективе роста ВВП И сам ВП поет: «Ловэ нанэ».
Нам не дано, увы, предугадать,
Когда орел двуглавый будет рвать
Себя на части две,
Страну — на 22.
Все к этому идет — осталось только ждать
Ловэ нанэ, но надо выбирать,
В каких рядах мы будем воевать —
Гламурных ли, за бесов и бабло,
За это двухголовое мурло
Или, оставив рабский страх,
С крестом, отточенным в руках,
С молитвой Божий дух стяжать,
Разить врага и нечисть гнать.
* * *
Время сгущается и кристаллизуется,
Образуется что-то новое,
Судя по запаху и ощущению —
Очень хреновое.
Наверху, да и внизу
Бытует такое мнение,
Что жахнет
Гром и молния вот-вот.
В рот воды набрал Храм,
Хам-пива…
Из Телль-авива дружок
Взял денег должок,
Хотя навряд ли отдаст,
Педераст.
На земле, под землей,
над землей —
Везде изменения.
Ни дня без вскрытия.
И я ощущаю сбой,
Наблюдаю процесс кипения
Терпения потребителя
Биомассы.
Весы небесные, похоже, накрылись,
Определились даты операции
«Мир и безопасность».
Все нации подлежат дискриминации,
Кроме одной.
Нужна ли в этом вопросе ясность?
Впрочем — это частность,
Если процесс мировой трехшестерочный
Идет, как дождь обложной,
На площадке съемочной
Из века в век.
И не мудрено угадать,
О чем это кино.
Будучи хозяином на Земле,
Князь мира сего
Снимает сериал о себе,
О добре и зле,
О победе одного над другим понятием,
И хочет закончить фильм повторным распятием.
Гей-параду посвящается
Ах, звездоразы, звездорасы,
Вам служат милые Пегасы.
Вы — асы в тонкостях страстей:
Искус и вкус, таланты всех мастей —
Все с вами, спереди и сзади.
Ах, тети-дяди, вам дано
И на эстраде и в кино блистать,
И подставлять…
Сказать чего — смешно…
Не только для забавы ради.
Вы это дело превратили в ремесло,
Объединенное, как будто ненароком,
Искусством, властью и пороком.
На службе вы, вам платит Главный Гей.
Чем злее вы, тем он для вас добрей.
Весь этот мир его под неустанным оком,
И вы в постели с этим анти-богом
Живете праздно и легко.
Летаете над миром «высоко» —
По всем его тоннелям и подвалам,
По пропастям, расщелинам, провалам…
И что вам быдло?!
Ведь с вами рядом дух,
Который выше всех, и к Богу глух.
Ах, звездорасы, звездоразы,
Все ваши милые проказы —
Грехопознания азы,
Нанизыванье избранных в тузы,
Взбивание отхожей массы
При помощи заблудшей колбасы —
Лишь на поверку кажутся смешны.
Пусть низменны, но в свете дней — нормальны.
И тайны в этом нет.
Все ваши отношения — б'анальны
Вам рукоплещет свет.
И ждет другой, с кипящей черною смолой,
С горящей печью под звездою вечной,
И с раскаленною большой сковородой.
* * *
Полумрак разъедает тени,
Кухня разбавлена серым цветом,
Телевизор издох, теленедели
Журнал не нужен. Об этом
Я не жалею и не скорблю.
Люблю в тишине
Покопаться в стихах, искренне
Говорю
С Тарковским-старшим.
Снятся ночами вспышки —
Не сны, а так — обрывки,
Листья осени.
С годами мысли грузны, грустны,
И как бы мы
Ни гундосили,
Ни жаловались, ни брюзжали,
Все нам досталось по праву,
И все, что мы так обожали,
Исчезло, будто назло.
Дело к осени. Все, что могло —
Отцвело.
Обидно.
Кому за державу, кому за юность,
За глупость,
За старость…
Мы, в общем, подводим итоги.
А впрочем, что нам осталось?
Руки, задница, ноги
Работают пока, но со сбоем,
Со ступором,
Вернее — с юмором.
И все интереснее себя узнавать.
Помнишь ли Левитана «Над вечным покоем»?
Вот скоро и нам там придется летать,
Лежать, взирать с той высоты
На красоту беспросветной ночи…
А впрочем, это пустые мечты.
Но страх мое сердце точит:
Что там? Кто там? Трамтарарам…
Откройте, Петр, пожалуйста,
Я Вам прошение передам.
Простите меня, а места
Еще есть в Раю,
На галерке, на самом краю?
Пустите по приглашению —
Вот контрамарка.
Я за кулисами постою…
Впустите, неужели Вам жалко?..
Вот такие веселые темы
Мой друг, развлекают сознанье,
И нервы оголены, как клеммы,
И замыканье в мозгу, замыканье.
* * *
Апрель, страстная, но беда с весной:
Гриппуют дни с намеком на поправку.
Такой я, брат, не видывал страстной.
В небесной канцелярии заявку
На Пасху позднюю не приняли всерьез,
И кашляет до слез, похоже, каждый третий.
А я тебе благую весть принес:
Мы Воскресенье это вместе встретим.
Подумаем, попьем, посмотрим вдаль с усмешкой
На перспективу тьмы за матовым стеклом.
И благодать придет к уставшим нам и грешным.
Не потому ли Пасху я равняю с Рождеством?
Такая связь две радости спаяла!
А тут еще зима не хочет уступать,
И в мире, как всёгда, воюют два начала.
Кто победит сейчас — не трудно угадать.
Всех вылечит весна, кто сможет оклематься,
И к жизни мы опять проявим интерес,
И будем мы всю ночь над вечной тьмой смеяться
И с верою кричать «Воистину Воскрес!»
Поэт
По сути, он жалкий обманщик,
Страстей разжигатель пустых.
Он сам, словно маленький мальчик,
Обманет себя и других.
Он там, где минутная слава
С надменностью смотрит в глаза.
Смущение, лесть и забава —
Вот три его главных туза.
Он шулер, игрок, разводила,
Пропащий до мозга костей,
И как бы его не любила толпа — он холоден к ней.
А я не поэт, я — рифмовщик,
Отныне — и, may be, вовек,
На тонкое слово настройщик,
Раб Божий, простой человек.
* * *
Я запутался в днях своих, как в сети.
Годам к сорока шести
Начал грести не против, а, по своему убеждению,
Только лишь по течению,
Забросив якорь, да прежний бунтарский дух
Я, к сожалению, лишился двух
Ощущений — молодости и безнаказанного веселья.
И тело перезрелого движенья
Медленно переходит в чего осталось —
В бесполезную старость.
Так что, да здравствует закономерность!
КрЫсота сожрет мир!
Пустота требует жертв!
Только живому присуща бренность! Н
а ночь нынче лучше кефир!
А рюмочку — завтра в обед на десерт!
По таким принципам плывем в никуда,
Философствуем. А там — да и в царство Аида — айда!
Приглашает Харон, машет веслом, Обидно, да?
Но видно, все так и будет потом.
Светлой ночью или темным днем,
Когда до конца доплывем.
* * *
Ты и, вправду, меня приучила к потерям,
К этой лунной тоске, к скорпионьему жалу.
Мы летящие дни полнолуньями мерим,
И реальность уходит вдаль мало-помалу.
Ты и вправду пришла из глубинных мистерий
Со страстями других полудиких веков.
Перед нами давно закрываются двери
Лучезарных покоев и вышних миров.
Я с тобой из созвездья ковша выпиваю
Эту липкую влагу предутренних снов,
Я тебя наяву безвозвратно теряю
Среди вечной любви, среди страшных грехов.
Так прощай, возвращайся к той дикой свободе,
К первобытным клыкам, к глинобитным богам.
Но, надеюсь, душа на последнем излете,
Как подбитая птица, залетит в Божий храм.
* * *
Я не только свидетель — я исполнитель,
Соучастник безумного времени.
Я не сеятель, не мыслитель,
Нет названия мне и имени.
И поскольку всего лишь долька
Миллиардная я — и только,
Ты про меня позабудь.
Про кириллицу, вязь,
Про связь
Рифмы и души,
Про суть слов —
Пусть они умирают в тиши,
Как рыба в сети стихов.
Забывать, сжигать
Да закапывать
Останки всего
Пропащего Благоразумно.
И неумно
Хранить в памяти и в душе
То, что отжило уже.
А стихи да слова — тоже всего лишь обманка.
Дешевая картонка-дурилка.
И как ни жалко,
Все новое становится старым,
Да в дым и в глину уходит —
Подмечено тонко в Библии.
И только там душа находит
Ключ к небесным словам.
Но бликующую пустоту да словесный хлам
Увидит там Хам.
Не чувствуя чистоту Создателя,
Любящего
И зовущего,
Покаяния ждущего.
А кто остается для совести глух —
Тому не нужен Отец, Сын и Дух —
Не он ли есть образ предателя?
И потому,
Он Богу не очень послушен.
Как говорится: ни сердцу, ни уму —
Не ведает, кому служит.
Не знает, где сесть —
Вокруг добра и зла мухою кружит,
Никак не поймет,
Где Вано, а где мед,
Что схватит — то и жует.
Набьет живот,
А о душе
Не тужит уже.
А я, наоборот,
Размышляю о слове не в меру витиевато.
А как надо —
Не знаю. Как умею,
Так выдаю
Скользящую рифму свою,
В семь колец свитую, как змею,
Умудренную опытом,
Битую копытом Бесовским,
И, наконец, по понятиям мирским,
Забытую всем скопом людским.
Адресую избранным, любимым, дорогим
Строки свои
С размышлениями о жизни, о Боге.
Они порой жёстки, да не глубоки,
Как дни мои.
И никому я истин не открою новых:
За спиной сорок восемь апрелей,
Из них я, как Марк Аврелий,
Наедине с собой записывал тридцать неполных.
Но выхлоп — полупустой.
И хочется извиниться
За стиль юродивый свой, Д
а повиниться перед толпой
И просить нижайше
Лишь о душе моей помолиться
В храме ближайшем
За здоровье, коль буду живой,
А коль не — за упокой.
* * *
По расписанию я жил очень мало:
Школе я был не мил, достала
Армия, и я устало
Перевалил в поле зрения Музы.
Вузы
Были — не счесть им числа.
Кроме ГИТИСа,
Стремился к знанию сам,
Да заочно
Росла моя самообразованность радостно.
Но данность моя, сущность, как кость в горле закономерности,
Мешала целостности общества.
Но, определенно, все ценности естества
Я принимал душой.
А вот строй любой — порядок ли мировой,
С Золотой ли звездой, пяти ли, шестиконечной —
Я осенял крестом
Да с молитвой сердечной
Занимался легким трудом:
Писал, рисовал, читал,
По молодости рыбу ловил,
Крал да продавал
И был всегда потерянным для любой среды,
И ангельской, и бесовской.
Болтался между красной и голубой
И тихо
Лелеял надежду
Душу свою спасти
Ценою любой.
И годам к тридцати шести
Остепенился,
Утвердился в концепции главной,
Вернее-одной:
С верою православной,
Той, что держит доныне
Меня на земле этой грешной,
В трясине страстей мирских,
Во тьме грехов кромешной,
Плохих новостей,
Плотских поступков мерзких,
Аномальных людей,
Непутевых стихов,
Жить без которых нельзя.
И по жизни скользя,
Упираясь в экран, как баран,
Удивляясь цинизму и пошлости,
Выпивая подряд две по сто стопки
Улетая в миры иной плотности
В среду антиангелов,
Телом всем приобщаясь к обманчивой беззаботности,
Забывая, конечно, про душу
Забивая, как Ной в ковчеге, на проклятую сушу,
Накатывая одну за другой,
Не узнаешь себя в человеке с дурной башкой,
В амальгаме кривой, и волна за волной
Угрызения совести накрывают сознание с головой,
Хватая, как рыба, ртом остатки былой благодати.
И, кстати, если остаешься живой,
Спасаешься водицей святой.
А если полу… не нарушая традиций,
Не скажу крамолу — оттягиваешься пивком,
А потом уж водочкой ледяной.
Все это — микро-запой.
Но когда любой раствор спиртовой,
Проникая по утру, как вор,
Через все «не могу», через пляшущий забор зубов
В утробу через дерганую губу,
Выносит печени приговор,
Вот тогда это точно — беда.
Это путь безвозвратный вниз,
Можно ставить диагноз: «алкоголизм»,
И забыть уже о душе навсегда.
Вот этого я и боюсь
Эта стадия где-то рядом
Возле меня,
Об ее края я кормою бьюсь,
Ощущаю душой, ловлю взглядом
И всем сердцем молюсь:
Господи, Боже мой, Прости и спаси,
И пронеси чашу сию.
На краю пропасти я стою,
Я слаб — посмотри, сколько лап тянут бесы к душе моей!
Господи, помоги ей,
Она по праву должна быть твоей.
Прости, Господи, каюсь,
Надеюсь и верю:
Не отдай душу Зверю!
Тяжек путь без тебя,
Бес рядом,
Побудь со мной, и любя,
Утешь своим взглядом.
Грехи мои страшные
Да стихи, от слез влажные,
Прости, и душу мою,
Я прошу и молю, спаси.
* * *
Планету всю опутал этот Спрут,
Му friend. Повсюду он — и там и тут.
Весь мир одет, обут
В великий и ужасный chino-бренд,
И в принципе, уже капут, my friend.
Да, чайники отважны и хитры.
Пред ними открываются миры
Мятежные.
Они окрылены,
И тень большой волны войны
Вплотную подступает к нам,
В просторы наши снежные,
Вплывает в даль пустую, по домам скользя,
Вселяясь в комнаты.
Да не волнуйся только ты
И, friend мой, не серчай
И сердце успокой. То — шутка.
Стихами я балуюсь,
Над хитрой рифмой бьюсь сквозной
И пью китайский чай,
Бодрюсь,
С бессонницей борюсь,
Сочувствую отчасти
Далай-ламе
И, милый мой, над чайноманией смеюсь
И рассмешить весь мир боюсь.
Но глянь-ка на штрих-код,
Узри проблему шире изнутри —
Игрушки и поделки в этом мире:
Все made in CHINA. Все!
Не верь сотрудникам ПАССЕ,
И ВВП вообще не верь.
Да ты в себя приди, закрой скорее дверь
Ключом китайским,
Носки китайские сними,
Виски китайской звездочкой натри
И виски граммов сто такие же прими.
Раскинь мозги —
На небе миллиард с лихвою звезд,
И китаезов столько же — не меньше,
А то и больше душ,
Мужчин и желтомордых женщин.
Вселенский, блин, коллапс.
Мир мчится под откос.
Ты видишь, сколько стало трещин,
Разломов тектонических, цунами,
Чертей, смертей,
Потопов, наводнений?
Их с гаком прибавляется с годами.
Все больше негативных изменений…
Прикинь, свяжи и сопоставь,
Как Данте говорил:
«Оставь Надежды всяк сюда входящий».
Здесь сфера Фюррера да Сатаны,
Он в этой области — смотрящий.
Давидовой звезды здесь кончики видны,
И над вратами этими маячит
Другая узкоглазая беда —
С тавром китайским желтая звезда.
Итак, Му friend, по-моему… THE END.
* * *
Гордыня да заточенность на себе,
Как трещинка на губе,
Саднит, беспокоит, роднит поэтов.
Поэтому у пиитов в судьбе
Много в шкафах скелетов
И всякой другой требухи
Гнилой. Грехи подпитывают стихи,
Страсти гонят рифму на рифы,
А слово — оно живое.
Не тронь за больное:
Заноет, завоет,
Кровью умоет,
И грифы-полудрузья
Слетятся, чтобы добить
Или просто помучить
Да чаю с кровью попить.
Случай всегда предоставит поэт, А нет
 —
Так судьба — случай.
Впрочем, и сами стихи —
Полудрузья, полувраги,
Братья-близняшки,
Два рукава реки,
Смирительной рубашки.
Зашитые дебоширы —
Сиамские вампиры,
Стерегущие сонной музы шаги,
Пьющие кровь тщеславия,
Живущие славой и жаждой признания.
Хоть не печатайся и не пиши,
Живи себе, отрекись от бессонницы,
С рифмой, скользящей
От правды и лжи.
Открестись от поэзии настоящей,
Пепел рукописей всей толпе покажи
И голову положи.
* * *
Еще одна
Пролетела весна.
Пела она вечерами
Беспечными соловьями,
Настраивала
На лирический лад.
Оставляла следы
От слез да небесной воды
На щеках и стеклах,
В окнах отражалась сиренью
И, к сожалению,
Закончилась —
Оборвалась
По мановению лета,
С которым переплелась
Как бы случайно лучами света.
И мгновенно растаяла, растворилась,
В зрелой зелени,
И в душе моей притаилась
До времени.
Но, открывая окно,
Все же я нахожу еще
Остатки мая,
Плечи и щеки подставляя
Под косые осадки,
Играя
Ресницами с грибным дождем,
Май вспоминая
И утирая лицо,
Я говорю сам себе «подождем»,
Доживем
До другого мая.
* * *
Чаша весны переполнена — это мой май!
Черемухи и соловьев — через край!
И все это мне уготовано при жизни.
Я наблюдаю рай, краешек рая,
С безумной тягой из центра мая.
Туда, к Солнцу живому,
К миру иному,
Лучшему,
Всегда ждущему
Смертных простых,
Ныне живущих,
А в будущем — избранных или святых!
* * *
Ангелы сильно любили меня,
Держали на привязи, взаперти,
На самом краю. Но в иные края
Душа порывалась уйти.
Дрожащий огонь в желтом сколе зрачка
То вспыхивал, то исчезал,
Но утром, под тихие трели сверчка,
Он, умерший, вновь воскресал.
Ушли ли те дни в безвозвратную даль —
Поди-ка сейчас угадай.
И ангелов где та любовь, та печаль?
И где тот надломленный край?
* * *
Смешно и впрямь, но я есть центр мира
На краткий срок до даты роковой.
А ты ответишь: «Друг, как это мило,
Наверно, ты не дружишь с головой…»
Но мне поверь, я сердцем ощущаю
Движенье звезд и первый вздох весны.
Не я всем этим миром управляю,
Но мне другие функции даны.
Я — центр ощущений этой жизни,
Мир плотоядный тянется ко мне.
При всем моем библейском оптимизме,
Я — центр. Мир находится извне.
На стыке дней, на сломе двух столетий,
На этот мир, как мальчик, я смотрю.
Ну, а пока из легких междометий
И жестких слов плету я речь свою.
Я вижу бабочку, воскресшую в апреле,
Ликую я, но в сердце холодок.
Я — центр мира. Это, в самом деле,
Как бабочка, на очень краткий срок.
* * *
Не знаю ли я или знаю —
Тебя я, Илья, не пойму.
Но текста, извиняюсь за наглость твою, обожаю,
И посему
С листа ты опус мой сладкий прими.
Твою я книжонку листаю-читаю,
И малость смущаюсь,
Каюсь —
Мне стыдно, мой шер, мон ами
За то, что мусолю твое рифмоплетство в руках
А впрочем, чего я сам стою?
Включаю юродство в стихах —
Чего я сам значу?
Зачем я тебя вспоминаю,
Валяю, шутя, дурака,
На что свое слово я трачу? —
Не знаю.
Разбавив сарказм слегка,
Меж строк, листок,
Ты прими мою сдачу,
Пусть мелочь, дружок,
В век крупнокупюрный.
Я смог улыбнуться
Фигурной строфой
В глаза этой пошлости.
Пой да рифмуй,
По мере возможности, куй
Свое счастье,
Вылижи все, что испачкал строкой.
Эстрада, чтоб выжить, должна быть такой —
Отчасти безбожной, бездушной, бездарной и нагло-пустой.
* * *
Звенящая слава,
Как кипящая лава,
Сжигает любого Слабого.
А слова о славе вечной —
Разговор пустой и беспечный,
Изъеденный ржой,
Гордыней злой
Да глупостью вечной —
Спор бесконечный, друг мой.
Ну, а сама слава
Живет очень мало,
Питается тем, что у Бога украла,
Жует, что с неба упало,
Да немного у беса крадет.
А бес,
Имея свой интерес,
Относится к ней нестрого,
Еще и подачки дает —
На эти деньги она и живет.
Прожигает свои деньки,
Жирует, кайфует, колется, пьет,
Планов благих не строит
И не влезает в долги.
Пока бес во все щели прет,
Пока душа не ноет,
Она прикурить дает.
На славе делали бизнес всегда.
Шли с Богом в разрез,
Идолов из мертвецов штамповали,
И на CD и кассетах гнали суррогат
Музыкально-банальный для всех,
Для всей биомассы.
Приучали нас, пидорасы,
К двусмысленной ПОП-культуре,
Дух выбивали Божественный из всего —
Кому по пуле в живот,
А кому — конфетку совали в рот.
Иной особе — кокарду на лоб.
И таких не мало особ,
Которые сами кой-че подставляли
Ради славы, дабы их узнавали,
Шушукаясь, даже сзади.
Да еще бы и денег давали
Тети и дяди, чтобы на них спереди посмотреть,
А они бы за это могли бы попеть
Да задницей повертеть.
Охренеть!
Да и таких художников, Дали и Шагалов,
Полно, как шакалов.
Малевичей, чей стиль пустой, бесовской,
Черного квадрата черней.
От этих чертей-искусителей,
Носителей темных идей,
В глазах темно.
Одно полотно их такое
За много миль не дает покоя
Первым коллекционерам.
Щекочет нервы им,
Покупают они и сбывают дым,
Пустоту, что доступна лишь им одним
Точнее — избранным, объединенным баблом
Да злом неземным.
Нужна ли слава такая земная
Типа славы Дали, не знаю.
«Время течет».
«На мели корабли»
Сгорают. Библии главы прочитаны все.
Грехи учтены и подсчитаны,
И на земле счет на секунды идет.
Ангел, зевая, взмахнул крылами —
За облаками Отец наш любезный ждет,
С нами о славе иной, не земной, а небесной
Он разговор поведет.
И пот до костей кой-кого пробьет,
А кто-то и рот сам себе зашьет.
И славы привкус забудет.
А вспомнит — себя проклянет.
И прощенье просить будет.
* * *
Я украшаю яхту.
А мечту свою — ту,
С которой ночами сплю,
Называю с любовью Викой.
А яхта моя, дорогая старушка,
 Отдушина сердца, а не игрушка —
Немало спасала друзей
И хороших людей.
И волна ее накрывала
Холодных и южных морей,
Не раз бросало на рифы,
Кидало на мели.
Легенды да мифы
Время о ней слагало,
Но она доходила до цели
И всегда выручала.
И посему отношусь я к ней
Как к старшей подружке своей.
С богатой красивой историей.
И потому ее я зову
Любезнейшей «St. Викторией».
* * *
Нынче Бога
Осталось немного
На Земле.
И темнеет свет.
Две тысячи лет
По горячей золе
Змеится дорога сквозь горы костей,
И опасности прячет прах пустынь.
И степей суховей
Шипит в уши путнику:
«Брат, остынь,
Да из лужи попей,
Да скорей возвращайся:
Уже кружит весь день
Грифа тень над тенью твоей.
Возвращайся,
Или с жизнью прощайся».
А путник —
За Бога заступник,
Лишь пояс затянет туже,
Тишь не нарушит, Молебен отслужит,
И вдруг воспаленным ртом
Хрипло скажет: «Услышь!»
И, как гром, Грянет слово
В ворота небесные молотом.
И потом
Как аукнет там хор ангелов
Эхом в небе расколотом
Да затянет со смехом
Без слов псалмы неизвестные,
И поднимется пыль веков
Из тьмы, жахнет молния,
Освещая немые холмы
И все веси окрестные.
И ответит сверху Господь:
«Успокой свою плоть,
Я с тобой, мой единственный сын дорогой!»
* * *
Нанизывая слов жемчуга на иголку мысли,
Строка гуляет слегка,
Поскольку дрожит. И толку, похоже, мало —
То ли рука устала,
Или лень среди дня напала,
Да гордыня меня обуяла
Настолько, что уже не пойму:
Не играет строка, да и только.
Почему?
Тень по словам скользит,
Рифма не так блестит,
Все раздражает.
День угасает,
И я ухожу ко дну,
В звуках пустых тону
(Как в юности на Дону
в семьдесят пятом году).
Скажу вам, с ума я схожу:
Как жид над златом корпит,
Так я над строкою дрожу,
Считая и подбивая слова,
Да сбоку боком ложу.
Но, чувствуя лажу,
Поглажу
Я скользкое слово,
Как рыбу, возьму
За губу,
С лески сниму и легко
Отпускаю обратно его
Во тьму.
И снова сижу и ужу,
А поймаю — уже не ложу,
А с любовью кладу
К изголовью золоченое слово.
Понимаю в душе, что другого такого
Уже не найду,
Прощаюсь,
Строку закрываю,
Каюсь,
Рыдаю,
С улыбкой кидаю на крышку цветы
И комочки души,
Вздыхаю я глубоко,
И ставлю в конце легко
PS…
Закончен процесс.
Спи, милое слово, в тиши,
До времени не дыши.
А я поигрался с тобой и хватит —
Бай-бай я пойду.
Но тебя я легко найду,
Потому что кладу,
И помню.
А помню — значит, люблю.
* * *
Смерть накрывает легко,
Словно белая пена сирени
Не успеть сказать ничего,
Опускаясь на дно на колени
И слушая ангелов пенье
Или трели морских цикад.
Но одно дело — пить майским днем
Вино под сиренью,
А другое — ловить глотками закат светотенью
И смотреть на него сквозь волну
И потом, прижимаясь спиной ко дну,
Улыбаясь, шепнуть «прости,
Прощай совсем, навсегда»,
Порываясь уйти, да вода —
Не сирень весной.
Просто цвет да пена сбивают,
Да закат светотень преломляет
На светящиеся колена
Над моей головой седой,
Как тогда под луной
Той весной.
Так сейчас под водой,
Под соленой волной
Я прощался с тобой.
* * *
Народ наш испорченный,
С червоточиной,
Заточенный на обман,
Озабоченный плотью.
И этому отродью дан один дар:
От Бога — душа, от беса — стакан.
Он выпускает пар,
Все руша и все круша,
А протрезвев немного,
Кается не спеша.
Я здесь всем сердцем с ним.
Мы вспоминаем про Третий Рим,
Вздыхаем и иноверцев крестим,
Костерим,
Лыхаем,
С усмешкой уже говорим,
Но сами почти не пьем.
Делами ночью и днем мы заняты,
Мы к Богу идем.
Пока только слезы да пот
Мы льем,
Вытаскиваем занозы,
Штопаем раны,
Хороним, страну.
Не строим —
Живем одним днем.
Присматриваемся,
А потом возьмем все свое,
Вернем железом или огнем.
Такой уж у нас народец,
Как трезвый — так богоносец.
* * *
День пропитан летом насквозь
Да такой тишиной при этом,
Что звук любой ты легонько подбрось —
Полетит за гудящим эхом
Да догонит его, небось,
И вернется к тебе со смехом.
Чтоб немного полегче жилось,
Привыкай мал-по-малу к утехам
И таким.
Эта радость сродни благодати.
Кстати, время осталось другим
Чуть побольше, чем нам,
Чуть поменьше, чем тем.
Между тем, тень уходит И день угасает
Где-то там, за соседскою крышей.
А последнюю новость ты слышал,
Что наступит зима?
Искупайся в лучах золотистого света,
Не пугайся, она и все это уйдет,
Отойдет и пройдет.
Ночь легко настает,
Вот уж первая в небе комета
В бесконечную даль упадет.
 Очень скоро и город уснет.
Так и мы промелькнем и заснем,
А потом под трубу Гавриила — подъем
Да хотелось бы летом,
Да при этом,
Таким бы чудесным днем…
* * *
В переломанном лете
Со сбоями да перебоями дней
Чаще всего на рассвете
Приходит чужая беда,
Появляется в интернете
С гомоном птиц.
В нарастающем свете
Является суета
И вытесняет все.
И даже дети ломаются от усталости —
Спят,
Легко забывая о всякой малой шалости.
Остывая от мелких забот,
И день, не спеша, на убыль идет.
Тень беды накрывает седых,
Не трогая молодых.
Это, наверно, закономерно.
Но вечерами неосознанно,
В трелях цикад
Из цитат событийных,
Что разнес интернет по строкам желтых газет,
Дети кличут беду интуитивно…
Или нет, они ее раздувают,
Как уголек
Уходящего дня.
Им невдомек,
Что слова
Причиняют боль всем,
Включая меня.
А мы уж почти позабыли,
О чем говорили днем,
Сколько погибло невинных душ…
Лишь ящик, мешая чушь
с правдой,
Кровь льет да стреляет,
Жизнью своей живет,
Разлагает,
Пугает да горе чужое жует,
Знает, куда толкает,
Знает, чего нас ждет,
Какая тьма за окном настает,
Смеется, стреляет, болтает, поет —
Его не унять.
Уж дети притихли,
А он продолжает вещать.
* * *
Мы выпускаем последние мысли
Перед сном
Не сказать — с трудом, а так —
С вялой неохотой,
Словно листья осени.
Мы собираем с ленивой дремотой,
Роняем с губ, как из рук,
Желтизною помятый звук
Полуслова.
По спирали дневной
Снова скользим,
Понимая, что полуспим,
Упираясь в границы дня.
То ли ангелу мы говорим:
«Укрой со спины меня»,
То ли кому-то другому,
Не менее родному…
«Укрой», — говорим, улыбаясь,
Навсегда до утра прощаясь.
* * *
В далеком детстве
Толи ангел меня опекал,
Толи сам Всевышний
Знал, когда и где упаду
Оберегал от забот да хлопот лишних
Мою родню.
А я падал ото дня ко дню
Костей не ломал, болел, грипповал,
Но смерти не знал и не слышал о ней,
Оставался цел в драках дворовых
Ножевых и стреляных ран не имел,
Куда стремился — не знал
Вина стакан пропускал
Да бычки смолил Понарошку.
Жил да баловался,
Бил понемножку баклуши,
В школу ходил — мозолил уши,
В пол звука слушал,
Что не любил слушать
А что любил — с азартом учил да зубрил
Вокруг книг иных, как кот вокруг рыбы ходил,
Хотел их живьем скушать,
Аж ерзал на стуле
Кураж ловил от слова
В натуре, от слова,
Уже тогда
Года да пытливость моя
Легко расширяли края бытия моего
Любая ценность имела вес
Интерес вызывало все
Что шло мысли тупой вразрез.
Ракурс иной, иной срез.
Вот так и живем доныне.
Вместе со словом
Время жуем,
О глине, в которую все уйдем,
Не думаем.
Вернее, я не думаю
Хлеб ем,
Вино пью
Не знаю, когда уйду.
А слово — на то и слово
Уйдет и вернется снова.
* * *
Небо не имеет точки опоры.
И любые споры об этом
Звучат нелепо.
Небо ложится на горы летом
Синим рассветом,
Желтым закатом.
Сквозь шторы дождей
Лукавым взглядом
Солнце глядит на людей.
И по небу, рядом
С перистыми облаками,
Над горами плывет июнь.
Вот такая прослойка
Меж нами и небом.
Только дунь —
Загорятся звезды,
И медленным темпом луна,
Навевая грезы,
Провальсирует в дальний угол.
Час рассветный уже проаукал,
В душе — благодать.
Пора бы поспать,
Но истома упала с неба,
У дома в росе трава,
И голова вообще пуста.
Хочется только сказать: «Красота!»
Но настолько красиво,
Что, воли помимо,
Я говорю: «Лепота!»
Завещание
Здравствуй, новая генерация,
Перекинутый мост с девяностых в двухсотые;
Зелень, поросль, дегенерация —
Белозубые, безбородые.
Это вам оставляем Россию
Беспредельную, смраднодышащую,
Власть хреновую, педерастию,
И дорогу, в ад приводящую.
Вам — ментов разжиревшее стадо,
Вам — чиновников наглые рожи,
Все для вас — нам, пожалуй, не надо,
Мы себе это в гроб не положим.
Вам — мигалки, бандиты, откаты,
Бездуховность, «т. д.» и «короче»,
В общем, все, чем сегодня богаты —
Олимпийские кольца и Сочи.
Принимайте страну богатую,
Часть земную, уже не пятую,
И пропитую, и проклятую,
Распиаренную и распятую…

ЭССЕ

1
Такое бывает только с твоей душой, только ранним-ранним утром, когда ты ловишь себя на самой первой мысли: проснулся ты или еще дремлешь? Вроде бы все видишь, да как-то не так. Все сквозь дымку, реальную, нежную-нежную, с нездешней белизной, плотную и слоистую; а там, где она попрозрачнее-там рябинка или куст какой видится, а где поплотнее — то точь-в-точь, как парное молоко. Только и дивишься!

«Не бывает так наяву, — шепчешь про себя. — Не бывает. Сон это».

А ноги не слушаются — до конца не проснулись, упругости в них нет, даже смешно. И все нутро твое так и светится от большой теплой улыбки, которая отражается в каждой росинке и уже несчитанно разбегается по всему видимому и невидимому пространству, которое можно охватить, — нет, не взглядом, а только душой. Вот она красота, вот она — Родина!

Сбавишь шаг, застынешь посреди полянки лесной, на которой ровно посередине, как исполин, битый молниями, в обожженной броне, стоит живой кряжистый и дуплистый могучий дуб.

У ног — мгла, над кроной — синева непостижимая с одним маленьким облачком. Взглянешь- и оторопеешь, мигом проснешься — аж мурашки побегут от кончиков пальцев до самой шеи, только и скажешь:

— Ух! — И горло перехватит. Боязно.

Но все-таки подойдешь и прикоснешься кончиками пальцев, а затем и всей ладонью к оголенной его плоти, будто к шраму, потому что коры у того дуба практически вовсе нет. Что он только не видел, чего он только не пережил за все века: и горел волею судьбы, и рубили его нерадивые люди.

Но стоит, стоит он, как напоминание о вечности в назидание всему живому, попирая небо могучими ветвями, и держится на нем это несказанное утро. Оттого этот восторг в груди растет и множится и складывается в одно великое и загадочное слово «Россия»!

2
Конечно, людям свойственно окружать себя фантазиями да легендами, да интересными безделицами — неодушевленными предметами, отмечая их особой метой, как бы прикосновением к нездешнему миру.

Странно все это, но вот попробуй разобраться, и почувствуешь это сам. И чем больше думаешь о такой вещи, тем живее она цепляется за твое нутро. И из малой фантазийной искры уже разгорается целое пламя в твоем уме. И вот уже душа твоя полыхает. Перекинулся огонь от драгоценного предмета на душу, овладел ею и не даетпокоя. Или то твои фантазии? Поди сейчас узнай! Тайна.

Ну вот, к примеру, оружие старинное. Здесь, брат, поостеречься в рассуждениях надобно. Кто держал его в умелых руках, кому и как оно служило, сколько смертей принесло, какая отвага, какая удаль отпечаталась на этом клинке?! Недаром все напряглось внутри, и ладонь запотела. Нет, зарубинки малые или скол заточенный не скажут тебе всей правды, да и знаменитое клеймо золоченое на черном булате истины всей не откроет. Останется великая тайна с печатями смерти у самого Дьявола в руках, и никому он ее не покажет. Только самому Богу на страшном Суде. Когда встанет вопрос ребром: куда душа отправится, кому принадлежать будет?!

3
Любая изреченная мысль, ну, а тем более — написанное человеческое слово…

Догадывается искушенный читатель, куда я клоню, догадывается. Зачем спорить, если все в этом мире именно так? Но есть одно НО. Слово — это сплетение звуков, наделенных некою силой, — служит для того, чтобы скрывать истинные намеренья, дабы затем заполучить все, чего твоя ненасытная душа пожелала: почестей, славы, денег, признания и всяких иных радостей. И даже любви. Вот, наверно, зачем нам вложены в уста слова, а затем мы их перекладываем на бумагу: чтобы тешить скучающего или любознательного читателя и, отчасти, баловать свое самолюбие.

Пустые истории, романсы, романы, стихи и модные ныне похождения агентов, пустая игра воображения и некий тренинг закостеневшего от всяких проблем ума многим поднадоели. Даже талант со временем тускнет. Потому что все нынче пишется ради того, чтобы, в конечном счете… «Заработать денег», — с улыбкой отметит про себя умный читатель. Но вот с этой книжкой Вы, мил человек, ошибаетесь и звоните. Все, кто надо и не надо, получили за нее свое. И славу и почести с фанфарами поделили. Тщеславие потешили.

Другая проблема здесь, в этой книжонке, за буквами и словами скрывается. И ответ на эту загадку удивительно простой…

Кто самый гениальный составитель сюжетов? Правильно. Сама жизнь.


Слава тебе, Господи, что подарил нам жизнь, а мы так безрассудно пользуемся ее благами.


Вот эти слова, эта книга и уже наши общие с тобой, читатель, чувства — малая благодарность этой жизни.

Спасибо.

4
Что это за слово — «история»? Одно дело — выдумка, да и только.

Но вот осмыслить ее, да еще переложить на бумагу все хитросплетения правды, фантазии и реальности, и даже действия потусторонних сил человеческий разум не в состоянии: легкости и глубины не хватает. Но были люди, да, наверное, и сейчас есть (имена их время до срока втайне держит) личности особого масштаба, нечеловеческой воли, нездешнего полета и удивительной прозорливости ума. Просто диву даешься, прослеживая линию жизни эдакого персонажа.

— Да разве так бывает?! Не верю!

А так было, было. Всему этому в подтверждение сотни свидетелей, десятки наград, Легенды и Вымыслы. Сама История ухватится за фалды этого баловня судьбы, и в огонь и в воду за ним так и таскается всю жизнь. Куда он — туда и Она. И, поди, догадайся, кто из них главней.

5
Всему человек пытается найти осмысление, облечь в слова, разгадать тайну. А вот время — что это за придумка такая? То оно засасывает, как сладкий сон, то пулей летит. А в голове мелькают даты, обрывки фраз. То там, то тут всплывают сквозь туман нерадивой памяти то покосившиеся кресты, то веселый смех. Нельзя ухватить время, нельзя вернуть. Да и осмыслить его человеческий ум не может. То срок превращается в миг, а то миг тянется длиннее жизни. Время — оно и есть самый главный проводник, что связывает этот мир с иным. Время и есть тот великий Оборотень. Вдруг внезапно появится из тьмы, щелкнет беспощадной пастью, разом перекинет через хребет все лучшее, что у тебя было, и даже то, что могло быть. Одним прыжком перелетит из реальности в нереальность, за грань понимания, за грань добра и зла, — ты уже другой, если жив… И мир другой.

И нет против этого оборотня ни заговоренного клинка, ни серебряной пули. Да и не всякая молитва остановит его солнечную тень на ступенях Ахадовых.

6
Да не придумки то, да и не выдумки, а сущая, что ни на есть самая правда.

Есть Ангел-хранитель у каждого. Но никто доселе воочию его не видел да и не слышал. Лишь только избранным удалось различить его голос в тихом шелесте листвы, в легком аромате подснежника, в скрипе тугой пружины кованой двери. Еще ничего не случилось, а голос внутри уже произнес: «Вот твое счастье». И загудела голова, понеслись картинки из прошлой жизни, путаясь с фантазиями и реальностью, которая ждет тебя за этой дверью. Только смотри, сам здесь не плошай, успей сказать «спасибо» — Ангел-то он Ангел, но уважение тоже любит. А когда знаешь, что он рядом, — и веселей, и поговорить можно, скука да тоска отходят. Втянешься с ним в душевную беседу, мир своим ходом летит, не пойми куда, а у тебя и интереса к нему вообще нет — уж больно собеседник у тебя интересный. Все тебе подскажет, только спрашивай, а самое главное — умей слушать, умей разгадывать его голос и беспредельно доверяй ему. «Вот твое счастье», — нагнулся за ним, а это лист кленовый, золоченый, просто мокрый. Ну точно червонное золото самой дорогой пробы. Ошибся, брат…

А тем временем, пока ты нагибался, секунда в секунду, просвистела смерть, точно прошла там, где ей надобно было пройти, а ты лыбишься, как чумной, разглядываешь чудо-лист волшебный, и не поймешь, отчего так легко на сердце. Это просто звук выстрела кто-то специально задержал на секунду-другую. И вот здесь не забудь: листок за пазуху, размашистый крест во всю ширь, и кроткое тихое «спасибо». Слава Богу.



Оглавление

  • ВСТУПЛЕНИЕ
  • ОБ АВТОРЕ
  • ЗОЛОТЫЕ ХИТЫ
  • ИЗБРАННОЕ
  • ЭССЕ