Cтаи птиц в поисках гнездовья кружили над куполом кронштадтского собора. Звонко лопался в гавани апрельский лед. Ночью ветер нес с моря грохот рушились, сталкиваясь, торосы. Ветер гнал лед в гавань, там маячили черные ледокольные буксиры. Они пробивали во льдах весенние тропы, радужно сверкающие мазутом. За тропами с кораблей и причалов следили сотни глаз. Весна. В море, в дальнее плавание!
У причалов грузились первые транспорты, уходящие в устье Финского залива к полуострову Ханко, известному со времен Петра как Гангут. Скрытые брезентом стояли на палубах посыльные катера. Краны переносили с берега мощные дальнобойные орудия.
На Большой кронштадтский рейд вышел широкогрудый «Ермак». Ему вести сквозь льды караван. Транспорты строились за ледоколом строгой кильватерной колонной — каравану угрожали мины.
Замыкающим шел буксир «КП-12», что значило: «Кронштадтский порт № 12». Буксир нещадно дымил, на транспортах зло шутили: «Эй вы, мореходы, за дым получаете — с тонны или с кубометра?»
Команда буксира была вольнонаемной. Помимо капитана, боцмана, рулевых, кочегаров, в нее недавно попал и юнга.
В середине марта сорокового года рулевой буксира Василий Иванович Шустров возвращался по льду залива на розвальнях из Ораниенбаума в Кронштадт. В пути подсел паренек, рослый, лет шестнадцати, в коричневом тулупчике и черной ушанке, нахлобученной по самую переносицу.
— Намаялся, пешеход, — пробурчал в обледеневшие усы Шустров и потеснился. Он отметил туго набитый заплечный мешок паренька и подумал: «К отцу небось с гостинцами».
Своих детей у Шустрова не было.
У контрольно-пропускного пункта, куда в навигацию приходили рейсовые катера, ждали грузовики, сани, пассажиры соскакивали на лед и шли к берегу, доставая кто паспорт с кронштадтской пропиской, кто воинский документ, кто пропуск в пограничную зону.
Паренек оказался впереди Шустрова, он предъявил единственный документ табель ученика восьмого класса ленинградской школы Алексея Горденко. В табеле лежали старенькая фотография моряка, лента от бескозырки с надписью «Сильный» и клок газеты с заметкой, обведенной красным карандашом.
Пограничник повертел необычные документы, прочел вслух заголовок заметки:
— «Подвиг Константина Горденко — мичмана с эсминца «Сильный», — и спросил насмешливо: — И куда же вы следуете?
— В кронштадтский экипаж. На действующий флот.
— На действующий? Чудак человек. Война же кончилась.
— Как кончилась? — Алеша настолько огорчился, что все вокруг рассмеялись.
— Так и кончилась. Сегодня в двенадцать ноль-ноль. А ты — школу бросил и на войну опоздал. Как тебя мать отпустила?
— Мать на Украине, у деда. Я у тетки живу.
— Вот и вернем к тетке. К отцу, что ли, идешь?
— Нет у меня отца. В десанте погиб.
— Пройди туда, — показал пограничник. — Освобожусь, займемся.
Алеша побрел в караулку, а Шустров, показав удостоверение, медленно зашагал к воротам порта.
Что-то сдерживало старого матроса, что-то тревожило. Помнил он тот десант. Помнил штормовую ночь в декабре, когда пограничные катера и его «КП-12» доставляли матросов «Сильного» в тыл врага, помнил стынувшее море, удары ледяного сала в корпус, наледь на палубе — на руле раньше других чувствуешь, как грузнет, становится непослушным судно, сколь опасно это для людей, идущих под огонь. Не он ли высаживал отца мальчугана?
Шустров вернулся на КПП и вскоре повел Алешу к воротам порта.
Шутка ли, такая быстрая перемена в судьбе. Полушубок скрывал, какие у Шустрова на кителе нашивки. Но Алеша не сомневался, что перед ним военный моряк, притом командир, не зря же с ним так посчитался пограничник: то грозил вернуть Алешу к тетке, то сразу отпустил с Шустровым на корабль. На какой только корабль? На эсминец или сторожевик? Алеша отлично различал классы и типы кораблей и меньше чем об эсминце не помышлял. Шустров отмалчивался, как и должно военному человеку. Алеша допытывался и так и этак. Когда он спросил, какое имя носит корабль, которым командует Шустров, тот не стерпел.
— «КП-12», — ответил он таинственно.
— Шифр! — понимающе произнес Алеша. — А класс какой?
— Дотошный же ты парень! — рассмеялся Шустров. — Класс — самый что ни на есть пролетарский.
Шустров понимал, какой удар ждет парня, когда они придут на его пролетарский буксир. Он и сам не радовался, когда после двадцати лет военной службы нанялся рулевым на это расплющенное судно с буксирными дугами над кормой. Мало радости то и дело видеть, как старательно от тебя защищают кранцами чистенький борт и с какой опаской подпускают под корму линкора, когда надо его развернуть; тащи его, выводи из тесной гавани на рейд, а вывел уматывай с фарватера к своей стоянке плавучих средств. И словцо же пустили «плавсредства», взвоет парень, когда услышит.
