Сборник "Констанция". Компиляция. кн 1-6 [Жюльетта Бенцони] (fb2) читать онлайн

Констанция. Книга первая

ГЛАВА 1

Осень 17… года выдалась в Бретани чрезвычайно теплой и солнечной. Старый парк вокруг дворца графини Эмилии Аламбер весь утопал в золоте. Лишь редкие зеленые пятна хвои разрушали это единство.

В отличие от лета, которое было дождливым и туманным, осень поражала разнообразием красок и на удивление теплыми солнечными днями. Все дорожки в парке были усыпаны листвой, садовник с утра до вечера сгребал листья в большие золотые горы, и по парку тянулся серебристыми шлейфами голубоватый дым сжигаемой

Листвы. Садовник поджигал кучи всегда на закате солнца, когда обитатели дворца покидали ставшую прохладной террасу и, кутаясь в шали, уходили в залы к каминам.

Здесь, в селении Мато, все дышало таким осенним спокойствием, что, казалось, ничто не в силах разрушить идиллическую картину.

Время словно остановилось, и каждый следующий день был похож на день предыдущий.

Трехлетняя Констанция, единственная внучка графини Эмилии, со своей няней целые дни проводила на свежем воздухе. Она восхищалась всем подряд: и белками, ловко взбирающимися по стволам деревьев и перескакивающими с ветки на ветку, и птицами, низко пролетающими над землей. Ее удивляла всякая малость. Вот и теперь она стояла возле огромной клумбы, усаженной цветами, и осторожно прикасалась маленьким розовым пальчиком к бархатистому лепестку розы.

— А почему она такая колючая? — спросила девочка у своей няни. Та не знала, что ответить, и поэтому сказала:

— Все красивое, Констанция, должно уметь защищаться.

Этот ответ не удовлетворил любопытную Констанцию.

— Жанет, а зачем красивому защищаться?

Няня задумалась, наморщив лоб.

А Констанция, не дождавшись ответа, побежала по одной из дорожек парка. Ее внимание привлек жук-скарабей, переползавший дорожку. Девочка, присев на корточки и взяв в руки палочку, преградила жуку дорогу. Тот остановился, как бы раздумывая, с какой стороны ему лучше обойти преграду. Но стоило ему свернуть

Влево, как Констанция тут же переставила палочку, не давая жуку двигаться дальше. Жук свернул вправо. Но и тут его ждала преграда. Тогда он обхватил палочку лапками и взобрался на нее.

Когда няня подошла к своей воспитаннице, та держала перед собой палочку с зависшим на ней насекомым.

— Брось, брось!

— Почему?

— Он может укусить тебя!

— А разве у него есть зубки? Констанция с любопытством поднесла жука поближе к глазам:

— У него даже нет рта. Зато большие глаза и шесть рук… или ног, — девочка запуталась, чего у жука шесть.

Няня мягко, но настойчиво забрала у Констанции палочку и бросила ее в кусты.

И девочка тут же потеряла интерес к жуку, переключив свое внимание на то, как кричат птицы, вспугнутые внезапным порывом ветра. Так неожидан и неуместен был в этот мягкий солнечный день тревожный крик птиц.

Девочка стояла, запрокинув головку в голубое небо и глядя на темную стаю птиц, которые никак не могли угомониться и вновь опуститься на ветки деревьев к своим покинутым гнездам.

— Жанет, почему они кричат? — спросила Констанция.

— Их что-то испугало. Может быть, белка.

— А разве белка может испугать?

— Если бы ты, Констанция, была такой же маленькой, как птицы, ты бы тоже боялась белки.

— А я хочу быть такой, как птица, — и девочка взмахнула руками, будто собиралась взлететь, и побежала по дорожке.

Она подбежала к парадному входу дворца, вихрем влетела в гостиную и бросилась к бабушке Эмилии, сидевшей за столом и раскладывавшей пасьянс.

— Бабушка, бабушка, там летают большие птицы. Я тоже хочу быть птицей.

Графиня Аламбер отложила карты в сторону и погладила девочку по темно-каштановым кудрявым волосам.

— Ты, Констанция, вырастешь, станешь очень красивой девушкой и тогда будешь порхать на балах, как птичка. Это я тебе обещаю.

— А что такое бал? — тут же последовал вопрос любопытной внучки.

— Это когда собирается много красивых дам, кавалеров, и все танцуют и веселятся.

— Но ведь я не умею танцевать, — задумалась девочка.

— Ты обязательно научишься, у тебя будет учитель танцев. И когда ты появишься при дворе, король непременно обратит на тебя внимание.

Няня Жанет осторожно вошла в гостиную и с самого порога позвала к себе Констанцию.

— Не отвлекай мадам, видишь она занята делом, — и обратилась к самой госпоже. — Мадам Аламбер, простите, что Констанция побеспокоила вас. Я сейчас ее чем-нибудь займу.

— Не беспокойся, Жанет, пусть она побудет со мной. Мне нравится разговаривать с ней. И вообще, она моя единственная внучка, поэтому я ее очень люблю.

Эмилия Аламбер прижала к себе девочку и поцеловала в лоб.

— Бабушка, а где сейчас мама? — поинтересовалась Констанция.

Ей не часто доводилось проводить время в обществе матери.

— Наверное, она в оранжерее, — предположила графиня, — скоро

Должен приехать твой отец, и она хочет украсить дом цветами.

Как только разговор зашел о цветах, девочка оживилась.

— Я видела чудесные цветы на клумбе.

— Большие?

— Большие. Вот такие, — Констанция сложила вместе свои ладошки,

Демонстрируя величину бутонов, а затем потянула за руку свою няню.

— Жанет, пойдем поможем выбрать цветы для моего папы. Ведь он

Привезет мне подарки из Парижа.

Эмилия Аламбер с сожалением проводила взглядом уходящую Констанцию. Ей хотелось побыть вместе с внучкой подольше, но неволить ее она не хотела.

Карты ложились к картам, но пасьянс не складывался. Графиня Аламбер,

Как всегда, когда у нее что-то не получалось, нервничала.»Почему же до сих пор не приехал Рене?» — думала она о сыне, отправившемся в Париж.

В последний год его дела стали для матери тайной. Он не любил говорить

О них, лишь отшучивался. Но графиня все прекрасно понимала, ведь ей самой

Не один год пришлось провести при дворе. Она догадывалась, что сын выполняет какие — то очень важные поручения самого короля. И, естественно, не может о них распространяться.

С одной стороны, это льстило графине Аламбер, а с другой стороны, внушало тревогу за сына.»Почему он не едет? Еще неделю назад получено письмо, в котором Рене

Писал, что вскоре выедет из Парижа. И надеялся пробыть в Мато как минимум месяц. Что могло задержать его?»

Графиня Аламбер тщательно перемешала карты и принялась раскладывать ровными рядами.»Если пасьянс удастся, значит, сын приедет сегодня», — загадала желание

Графиня и перевернула первую карту.

Начало хорошее: карта лежала там, где и должна была быть. Пасьянс был

Очень сложным, и вероятность того, что он сложится, была чрезвычайно мала. Но, как ни удивительно, на этот раз пасьянс удался.

Графиня Аламбер развеселилась и, отложив карты, направилась в

Оранжерею, чтобы сообщить жене своего сына Маргарите хорошую весть.

Маргарита, двадцатилетняя красавица, стояла возле садовника и отдавала

Указания, какие цветы еще присовокупить к букету.

Но тут вмешивалась Констанция:

— Вот этот! Вот этот! Ой! — она неосторожно схватилась за стебель и

Вскрикнула, уколовшись шипами.

— Осторожно, Констанция, ты поранишь пальчики.

— Я хочу вот этот, — упорствовала малышка. Матери пришлось уступить, и садовник кривыми ножницами со звонким щелчком срезал очередной цветок.

Графиня Эмилия Аламбер, войдя в оранжерею, залюбовалась своей внучкой, так умело подбиравшей цветы. Садовник, увидевший свою госпожу, поклонился.

— Маргарита, — сказала Эмилия, — ты правильно делаешь, что готовишься к встрече мужа. По-моему, он приедет сегодня.

— Но вы говорили, что он приедет и вчера, и позавчера. Те букеты уже

Завяли.

— Он приедет сегодня, я это знаю.

— Отец приедет! — закричала маленькая Констанция и бросилась к бабушке. — И мы поедем с ним кататься.

— Отец приедет уставшим, — наставительно сказала Маргарита, беря

Дочь за руку.

На ее лице появилась ласковая улыбка, она тоже очень любила своего

Мужа и тосковала, когда тому по делам приходилось уезжать в Париж.

Конечно, можно было поселиться и в столице. Но Рене всегда настаивал на

Своем:

— Здесь, в Бретани, вам будет спокойнее.

— Ты лучше скажи, Рене, — возражала сыну мать, — что тебе будет спокойнее в Париже.

— И это тоже, — смеялся сын. Но так и не рассказывал, в чем же состоит

Суть его службы при дворе.

Граф Рене Аламбер не меньше своей жены любил Констанцию. В каждом письме он спрашивал, как поживает его маленькая прелестница и непременно присылал ей какую-нибудь безделушку: то дорогой веер, то куклу, то еще какую-нибудь диковинку.

А Констанция чувствовала, что все ее любят, и поэтому вела себя не очень хорошо. Она заранее знала, что любое ее прегрешение будет прощено.

Вот и теперь, оглядевшись, она поняла, что взрослые заняты своими делами и на какое — то время о ней забыли.

Девочка не могла этого стерпеть, ей постоянно требовалось всеобщее внимание.

— А я знаю, что сделаю! — закричала она. — Я спрячусь, и вы меня не найдете.

Она бросилась бежать и в одно мгновение скрылась среди экзотической зелени деревьев и кустов оранжереи. Жанет устремилась за своей воспитанницей, но девочка, словно сквозь землю провалилась. Няня обыскала всю оранжерею, раздвигала кусты, заглядывала под огромные листья тропических растений.

Но Констанции нигде не было.

Девушка, не на шутку обеспокоенная, вернулась к тому месту, откуда начала поиски.

— Так где же Констанция? — нетерпеливо спросила графиня Аламбер.

— Мадам, если бы она выбежала из оранжереи, то мы бы увидели.

— Значит, она где-то здесь? — предположила встревоженная Эмилия.

К поискам подключился и садовник. Но и его усилия не увенчались успехом.

— Этого не может быть, я бы ее нашел, где бы она тут ни спряталась.

Бабушка нервничала, ей казалось, что слуги недостаточно расторопны и все делают спустя рукава, поэтому она сама принялась за поиски. Но с таким успехом можно было искать иголку в стоге сена — оранжерея была огромной и имела множество укромных местечек.

Наконец, поверив в невозможное, в то, что Констанция смогла каким-то чудесным образом улизнуть незамеченной из оранжереи, Эмилия и Маргарита направили поиски в дом.

— Констанция!

— Констанция! — раздавалось в залах дворца. Но ответа не было.

— Так куда же исчезла девочка?

А все объяснялось довольно просто — Констанция через приоткрытую в дальнем конце раму выскользнула на улицу и прикрыла раму за собой. А то, что рама осталась не закрытой на задвижку, осталось незамеченным.

Девочка пробежала мимо пруда, и уверенная в том, что ее будут искать очень долго, направилась к домику садовника. Она заглянула в окно, жена садовника готовила обед.

Констанция обошла дом и остановилась у приоткрытых дверей, там во влажном полумраке поблескивали странные на взгляд ребенка приспособления: огромные лопаты, вилы, ножницы, надетые на длинное древко. Все это манило к себе Констанцию. И девочка, пересилив страх, перешагнула порог.

— Констанция! Констанция!.. — слышалось из оранжереи.

Потянуло сквозняком, и толстая деревянная дверь со скрипом закрылась. Девочка стояла, привыкая к темноте. Страх волнами то поднимался в ее еще не окрепшей душе, то исчезал, но верх брал интерес.

Сколько здесь было всего диковинного и незнакомого — плетеные огромные корзины, мешки, пучки сухих трав, склянки с семенами, медные лейки…»Вот тут-то меня никто не найдет», — подумала Констанция, забираясь на большой мешок, в котором сухо шуршала солома.

Девочка посмотрела вверх и проследила взглядом за тонким золотистым лучом, в котором кружилась пыль.»Ну почему меня никто еще не нашел?» — подумала девочка, начиная скучать.

Но выходить на улицу самой ей не хотелось. Она прислонилась спиной к другому мешку и устроилась поудобнее. Она вслушивалась в тихие звуки, наполняв —

Шие помещение. Ей казалось, что все странные вещи живые. Под нею в мешке

Потрескивала солома, поскрипывали стропила у нее над головой, что-то шуршало в углах. Временами слышался писк мышей.

Констанция немного побаивалась. Очередной шорох в углу насторожил девочку. Она вцепилась пальцами в шершавую мешковину, и всмотрелась в темноту.

Там полыхнули огнем два желтых глаза. Ужас промелькнул на лице девочки. Она уже готова была опрометью броситься к выходу, как в тонкий луч, пробивавшийся сквозь соломенную крышу, мягко ступая, вошел большой рыжий кот. Его длинная шерсть вспыхнула как золотая листва. Кот, важно ступая и урча, направился к девочке. Та подозвала его.

— Кис, кис…

Кот замурлыкал громче и, подойдя к Констанции, принялся тереться о ее

Ноги.

— Иди ко мне, — позвала его девочка. И кот послушно вспрыгнул на мешок и растянулся рядом с Констанцией, положив большую круглую голову ей на колени. От зверька исходило успокаивающее тепло, а мурлыкал он, готовясь ко сну, так заразительно, что Констанция и сама зевнула.

Теперь она уже ничего не боялась. Она запустила свою маленькую ручонку

В густую шерсть кота и стала гладить его. Кот отвечал на ласки урчанием и еще теснее прижимался к девочке… Констанция и сама не заметила, как уснула.

А тем временем ее продолжали искать. К поискам ежеминутно подключалось все больше и больше народа. Уже все слуги были подняты на ноги, а мать с тревогой посматривала на поверхность пруда, не решаясь произнести страшное распоряжение.

— Обыщите все! — приказала графиня Эмилия. Садовник беспомощно развел руками.

— Мадам, мы обыскали весь дворец.

— А на чердаке вы были? Садовник утвердительно кивнул.

— Мы звали ее, но… Если бы она была где-то рядом, то обязательно бы

Отозвалась.

— Ищите везде! — еще раз строго сказала графиня. — Не могла же девочка раствориться в воздухе.

Садовник посмотрел на пруд. Зеркало воды было неподвижным. На глади замерли лилии, две лодки были привязаны к причалу.

— Она не могла пойти к пруду, — сама себе сказала графиня. — Она очень боится воды, даже умываться не любит.

Переполох охватил весь дворец, все были заняты поисками маленькой Констанции. Они обыскивали комнаты, заглядывали под кровати, открывали

Шкафы, спускались в подвалы.

— Где же она может быть? — горестно заламывая руки, восклицала Маргарита.

Она бросалась то в одну сторону, то в другую, ее руки то взлетали вверх, то беспомощно падали вниз. Казалось, еще мгновение, и женщина начнет рвать на себе волосы. Глаза ее были полны слез. Ведь все получилось так нелепо и глупо. Еще полчаса тому назад девочка была с ними, она была радостна и беспечна, она помогала выбирать цветы для букета. А тут вдруг исчезла.

Даже жена садовника, и та участвовала в поисках, оставив приготовление

Обеда на потом.

— Может быть, маленькая Констанция вышла за ограду и направилась к холмам, к лесу? Надо спросить крестьян. Может быть, они видели?

Один из конюхов вскочил в седло и помчался к воротам.

Графиня настороженно следила за ним.Наконец, конюх вернулся. Он спрыгнул с коня и поклонился графине.

— Что? Что ты молчишь? Говори скорее! Мужчина снял шляпу и беспомощно развел руками.

— Я спросил у всех. Все крестьяне в один голос говорят, что никто из них не видел маленькую госпожу. А их на поле много, идет уборка урожая.

— Значит, она здесь, — немного успокоилась графиня Аламбер. — Маргарита! Может быть, Констанция где-нибудь в доме. Надо еще раз тщательно осмотреть все комнаты, все кладовки.

Графиня повернулась к конюху, садовнику и дворецкому.

— А вы обыщите парк, везде, под каждым кустиком посмотрите. Может быть, она прячется в цветах? Ведь здесь столько зарослей! Я их обязательно вырублю.

Мужчины бросились исполнять приказание графини. А Эмилия вместе с Маргаритой и служанками отправились во дворец. Они методично уже в который раз принялись осматривать каждую комнату. Вновь открывались и закрывались шкафы, сундуки, отворялись двери в гардеробные комнаты. Женщины даже заглядывали в дымоходы.

Наконец, устав от бесплодных поисков, графиня Аламбер опустилась в кресло и, прижав ладони к вискам, заплакала.

— Маргарита, Маргарита, успокойся. Не надо отчаиваться. Девочка где-нибудь здесь. Скорее всего, она где-то прячется и следит за нами, радуясь, что мы не можем ее отыскать.

— Что мы скажем Рене? Что? Что? — горестно заломав руки, воскликнула молодая графиня.

— Не стоит терять надежды. Я думаю, Констанция обязательно отыщется. И ее непременно надо будет наказать, чтобы в следующий раз девочке было неповадно совершать подобные безрассудные поступки.

— Да-да, я ее накажу, обязательно накажу. Но вначале ее нужно найти. Найти! И Маргарита выбежала из гостиной.

А Констанция, ни о чем не подозревая, спала на мешках с соломой. Огромный рыжий кот нежно урчал, лежа на коленях у девочки.

— Киска, ты хорошая и теплая, — бормотала сквозь сон девочка.На лице ребенка светилась улыбка. Девочка даже и не подозревала, какой переполох вызвала ее шутка. Она не подозревала, как горько плачет ее мать, как нервничает бабушка. И с какой исступленной беспомощностью слуги обыскивают сад.

Жена садовника, взяв в руки грабли, осторожно разворачивала ворохи осенней листвы.»Может, — думала сердобольная женщина, — девочка спряталась в листья?»

Возможно, еще несколько часов продолжались бесплодные поиски девочки, если бы не случилось следующее.

Огромный рыжий кот нервно дернул ушами. Он приподнял голову, повел носом, щетинки усов задрожали, а в глазах вспыхнули искорки. Кот вдруг окаменел, его ноздри жадно втягивали воздух, шерсть вздыбилась, а из мягких подушечек лап вылезли острые когти.

Констанция вскрикнула, когда когти впились ей в ногу, и открыла глаза.

— Киса, ты что? Мне же больно.

Но зверек не реагировал на ее слова. Рыжий кот уставился в одну точку, готовясь к прыжку. Его большой пушистый хвост нервно подрагивал и постукивал по пыльному мешку.

— Что случилось, киса? Киса!

И в этот момент кот, странно вскрикнув и оттолкнувшись от мешка, бросился в темный угол. Послышался пронзительный писк, возня и, разбрасывая клочья соломы, к ногам Констанции выкатился клубок сплетенных тел.

Огромная серая крыса и рыжий кот сцепились в смертельной схватке.

Констанция завизжала и вскочила на ноги на мешке.

Животные, не обратив внимания на ее визг, продолжали бороться. Кот

Скалил пасть, бил крысу лапами и норовил вцепиться ей в горло. Крыса

Изворачивалась и кусала кота. Рыжий кот, казалось, не обращал внимания

На полученные раны. На пыльном сером полу уже поблескивали капельки крови. Визг и рычание наполнили пристройку.

Констанция от ужаса закрыла глаза. Она боялась, что крыса вскочит на

Мешок и укусит ее за ногу. Она дико визжала, представляя себе, как огромная крыса бросится на нее.

Кот на время отступил от крысы, но та и не думала убегать, она изготовилась к прыжку и оскалила острые сверкающие зубы. Глаза крысы были налиты кровью, а ее огромный черный хвост с длинной серебристой щетиной нервно

Стучал по пыльному полу. Крыса была огромна, она была такая же, как и кот.

Когда девочка увидела, как вспыхнули зеленым пламенем глаза крысы, она спрыгнула с мешка и опрометью бросилась к двери.

А крыса и кот вновь сцепились в смертельной схватке.

— Сюда! Сюда! — громко кричала Констанция. Садовник и дворецкий первыми услышали ее крик.

— Кажется, это Констанция, — обратился садовник к дворецкому. — Да-да, это кричит ребенок.

И мужчины побежали на голос девочки. А она мчалась навстречу им, цепляясь за корни деревьев, спотыкаясь в густой траве.

— Там, там! — указывала Констанция подбежавшим к ней мужчинам. — Большая крыса сейчас съест кота! Помогите! Помогите коту! Он такой хороший. Дворецкий подхватил девочку на руки. А садовник схватил вилы, стоящие у дерева и бросился в пристройку. Он слышал возню, визг, но с яркого света в темноте не мог разобраться, кто где. Наконец, его глаза привыкли к темноте, и он увидел огромную крысу, вцепившуюся в загривок рыжего кота.

— Ах ты, исчадие ада! — закричал садовник и воткнул вилы в крысу.

Та изогнулась и попыталась перекусить стальные зубья вил. Послышался противный скрежет и тонкий пронзительный визг.

Кот отскочил в сторону и сразу принялся зализывать раны на лапах и груди.

А садовник с хищной улыбкой на лице поглубже вогнал вилы, пригвоздив крысу к земляному полу.

Вскоре он вышел из пристройки, торжественно неся перед собой наколотую на вилы огромную крысу. Хвост крысы еще нервно подрагивал, пасть скалилась.

— Кот! Кот! — закричала Констанция. — Где киска?

— Он там, — садовник качнул головой в сторону отворенной двери.

Наконец, сам кот, перепрыгнув через порог, появился у ног маленькой Констанции.

Ты смелая киска, — с восторгом прошептала Констанция.

Кот будто понял ее слова и важно закивал головой и ответил преданным урчанием.

— Пойдем, пойдем, Констанция. Тебя уже давно ищут. Ведь все думали, что ты потерялась.

— Зачем думали? — спросила Констанция. — Я здесь.

Она важно зашагала к дворцу.

Маргарита, увидев свою дочь, стремглав бросилась с высокого крыльца ей навстречу. О наказании она тут же забыла.

Едва она подняла дочь на руки, как та, захлебываясь, сбивчиво принялась рассказывать о своем приключении.

— Мама, мамочка, я хотела спрятаться, я хотела поиграть с вами. А там большая крыса бросилась на меня.

— Какая крыса? Констанция, о чем ты говоришь?

— Большая-большая, — девочка развела руки в стороны, — ну вот такая. Хвост у нее огромный, вот такой. И Констанция развела ручонки еще шире.

— Она хотела меня съесть. А я вскарабкалась на мешок и спряталась. А рыжий кот защитил меня. Он очень хороший и смелый. Давай возьмем его во дворец, он будет спать со мной.

— Какой кот? Какая крыса? Дворецкий поклонился молодой графине и стал объяснять.

— Констанция пряталась в пристройке, там, где хранится садовый инвентарь, мешки с семенами…

— О какой крысе она говорит? — перебила его Маргарита.

— Да-да, действительно, садовник запорол вилами огромную крысу, которая чуть не съела кота.

Графиня испуганно охнула, прижала дочь покрепче к себе и погладила ее по каштановым волосам.

— А где бабушка? — спросила Констанция, — Я хочу и ей рассказать про смелую киску.

— А вот бабушка тебя накажет, Констанция.

— Бабушка меня любит. Любит! Любит! — закричала девочка, пытаясь соскочить на землю.

Графиня Эмилия Аламбер уже стояла на крыльце.

— Иди ко мне, маленькая моя, — позвала она. Констанция побежала к бабушке и та, заключив ее в объятия, нежно поцеловала.

— Зачем же ты, Констанция, меня пугаешь?

— Как пугаю? Я же играла, — изумилась девочка.

— Хорошо, моя маленькая. Но больше так никогда не делай. Ты должна говорить, куда и зачем уходишь. А вот твою няню я накажу за то, что она оставила тебя без присмотра.

— Не надо, не надо, бабушка, никого наказывать, — запротестовала Констанция. — Жанет хорошая.

— Она всегда должна быть при тебе, — строгим голосом сказала графиня Эмилия. — Ведь могла случится беда.

— Нет, бабушка. Давай я лучше расскажу тебе, как рыжий кот победил крысу.

— Нет, моя милая внучка, ты расскажешь мне это потом. А сейчас тебе нужно умыться и привести себя в порядок.

Жанет со слезами на глазах, но с улыбкой на устах повела свою воспитанницу в ванную комнату.

А та, найдя слушательницу, принялась рассказывать про свои приключения служанке.

— Если твой отец узнает…. — решилась перебить Констанцию Жанет, — то тебе не поздоровится.

— А я сама ему обо всем расскажу, — девочка склонилась над фаянсовым тазом, а Жанет принялась лить тонкой струёй теплую воду ей на руки.

— Я не хочу умываться. Мне это не нравится, — упрямилась Констанция.

Но все-таки ей пришлось уступить настойчивой Жанет.

Наконец-то девочка была умыта, причесана и соломинки исчезли с ее платья. Она вновь стала похожей на большую куклу.

Глядя на Констанцию, никому и в голову не могло прийти, что она способна заставить волноваться стольких слуг и господ.

Уже немного отойдя от потрясения, графиня Аламбер встретила свою внучку. Решимость наказать ребенка вновь вернулась к женщине.

Она понимала, что если оставить подобные шалости безнаказанными, то

В будущем Констанция принесет еще большие волнения.

— Мы сегодня не поедем кататься на лодке, — строго сказала графиня и погрозила пальцем внучке.

Та понимала, что провинилась, и на ее глазенках появились слезы.

— Ты будешь сидеть у себя в комнате целый день и никуда не выйдешь…

— А если приедет отец?

— Я, Констанция, расскажу ему, какая ты непослушная, и он не захочет с тобой встречаться.

— Тогда я снова убегу и сама найду его, — в глазах маленькой девочки зажглась злость.

— Нет, ты будешь целый день сидеть у себя, чтобы ни случилось.Тебя позовут только к ужину.

Констанция потупила взгляд и старательно изучала носки своих туфелек.

— Жанет, проводи Констанцию наверх. Пусть посидит и подумает о своем поступке, — строго сказала Эмилия Аламбер.

Констанция хотела было возразить, но Жанет уже взяла ее за руку и повела ее к выходу.

— Я больше не буду, — попробовала оправдаться девочка.

— Надеюсь. Но это ничего не меняет, — ответила бабушка.

Каким длинным показался коридор девочке, пока она шла к месту своего заключения. Ей стало ужасно жаль саму себя, и весь мир показался ей несправедливым.

Сколько интересного осталось в саду, сколько неизведанного было в оранжерее!

А день для ребенка — это целая вечность. И эту вечность предстояло провести в одиночестве, да еще в четырех стенах!Но каким долгим ни бывает путь, он все-таки кончается.

Констанция оказалась в своей комнате вместе с Жанет. Девочка опустилась на козетку и насупилась. Жанет тоже злилась на свою воспитанницу, ведь и ей предстояло провести целый день в комнате Констанции.

К тому же настроение девочки было не из лучших, и девушка понимала, что всю свою злость та сорвет на ней и поэтому сразу же приготовилась дать отпор.

Но, к ее удивлению, Констанция расплакалась. Она подбежала к своей няне, крепко обхватила ее за ноги и вскоре подол няниного платья насквозь промок от детских слез.

— Вот видишь, Констанция, как нехорошо получилось, — сказала Жанет, сама готовая расплакаться.

— Я больше не буду. Скажи моей маме и моей бабушке, чтобы они простили меня.

— Они уже простили тебя. Но ты все равно должна понести наказание. Ты согласна, Констанция, что ты заслужила его?

— Да, но это так долго до вечера-а-а, — сказала девочка, размазывая слезы по щекам.

— Но и тебя, Констанция, мы искали очень долго. Ты заставила всех сильно поволноваться. Ведь мы даже подумали, что ты утонула в пруду.

— Как это утонула? — изумилась девочка. Но Жанет не стала отвечать на этот вопрос, подхватила Констанцию и стала расхаживать с ней по комнате, словно та была грудным ребенком. Она качала ее, и та понемногу успокаивалась. Правда, ее личико оставалось грустным, и слезы все еще поблескивали в глазах.

Жанет уложила девочку на мягкую перину и сама присела рядом.

Констанция еще долго вздрагивала и не выпускала пальцев девушки из своего кулачка.

— В следующий раз я обязательно тебе скажу, где буду прятаться, — прошептала Констанция, — и тогда ты сможешь найти меня первой и никто не будет на меня сердиться.

— Не думай больше об этом, — сказала Жанет, — теперь ты никогда не заставишь волноваться свою мать, бабушку и слуг.

— Я буду послушной. Жанет, а я красивая? — вдруг спросиа она?

— Ты очень красивая, — сказала служанка, поправляя ее волосы.

— Такая же красивая, как мама?

— Красота женщины и красота ребенка — это две совсем разные вещи…. — сказала Жанет и замолчала.

Констанции еще было не понять подобных мыслей. Девочка считала, что ее мать самая красивая женщина в мире, а отец самый мужественный и благородный мужчина.

— А вдруг отец уже приехал? — спохватилась Констанция и попыталась сесть.

Жанет ласково уложила ее и сказала:

— Если отец приедет, он сразу же придет к тебе.

— А если мама его не пустит?

— Он все равно придет.

— Хорошо, Жанет. Ты больше не сердись на меня.

— Я и так на тебя не сержусь, — сказала девушка. — Ты очень милый ребенок и совсем не доставляешь мне хлопот, разве что иногда.

Но Констанция уже не слышала последних слов. Измученная страхами и волнениями, девочка сладко уснула. Она еще шептала, засыпая, кого-то звала, но слов уже разобрать было невозможно.

И Жанет вскоре смогла высвободить свои пальцы из ослабевшего кулачка Констанции.

— Какая она милая, — прошептала девушка, глядя на свою воспитанницу, — особенно, когда спит.

Осторожно, чтобы не разбудить девочку, Жанет укрыла ее и отошла к окну.

За парком простирались поля, а за ними темнел лес. Жанет знала, что где-то далеко за лесом простирается море. Она никогда там не была, никогда не видела бескрайней морской глади. Но девушка с интересом слушала рассказы садовника. Тот любил вспоминать о днях своей юности, о чужих краях, и Жанет с трудом верилось, что где-то бывает жизнь, совсем не похожая на ее собственную.

Убедившись, что ее воспитанница спит крепко, Жанет неслышно притворила за собой дверь и спустилась в гостиную.

Молодая графиня Маргарита, стоя на террасе, всматривалась вдаль, не

Покажется ли экипаж ее мужа, спешащего из Парижа домой. Брошенное рукоделие лежало на изящном столике, там лежала и раскрытая книга.

— Жанет, как там Констанция? — не оборачиваясь спросила графиня.

— Она спит, мадам.

— Пожалуйста, будь все время рядом с ней. Я боюсь, что с Констанцией что-нибудь случится.

— Она крепко спит, мадам, и я рискнула покинуть ее на минутку, чтобы доложить вам.

Девушка вновь поднялась в комнату своей воспитанницы. Та все еще спала, но уже успела сбросить с себя покрывало. Жанет опустилась на стул и устроилась поудобнее возле окна. Подперев голову руками, она задумчиво смотрела на далекий горизонт, словно ждала чего — то, словно оттуда должен был приехать ее возлюбленный, ее жених, который возьмет ее под руку и увезет с собой в далекие

Страны к новой неизведанной жизни.

Но дорога, ведущая к поместью, была пустынной, лишь изредка ее пересекала повозка, груженая золотыми снопами сжатой пшеницы.

Девушка прислушивалась к звукам, наполняющим дом, к тихому дыханию спящей малышки.

ГЛАВА 2

Владелица имения Мато зря обижалась на сына. Тот спешил приехать домой как можно скорее. И не его была вина в том, что он задержался.

Перед самым отъездом из Парижа он получил важное задание из рук самого короля. И теперь у его ног в карете покачивался небольшой сундук с двумя изящными замками. Рене и сам толком не знал, что находится в нем, но знал, что что бумаги, находящиеся в сундуке, ни в коем случае не должны попасть в чужие руки.

За окном кареты проплывали знакомые с детства пейзажи. Приближалось родовое имение, граф Аламбер выглянул в окошко, втянул в себя дурманящий осенний воздух и приказал кучеру ехать быстрее.

— Как можно, ваша честь? Лошади и так устали.

— Ничего, до дома осталось совсем немного.

Кучеру уже и самому изрядно надоела дорога, он и рад был поехать побыстрее, но жалел лошадей. Поэтому он лишь сделал вид, что подгоняет их.

Но когда карета взобралась на вершину холма, лошади почувствовали приближение дома, и экипаж покатился быстрее.

Рене откинулся на спинку сидения и отодвинул шторку.Пейзажи навевали приятные воспоминания, и Рене прикрывал глаза, желая вернуться в прошлое…

Вот здесь он с отцом впервые выехал на охоту…Вот в этом лесу он подстрелил своего первого оленя и по этому поводу во дворце был устроен настоящий пир…

Карета мерно раскачивалась на рессорах, крестьяне, завидев карету своего господина, на короткое время отрываясь от работы, выпрямлялись и вновь склонялись, отдавая дань земле.

Повсюду высились только что сжатые снопы. По дороге тянулись повозки, груженые пшеницей.Потом потянулись виноградники.

Даже сидя в карете, граф Аламбер ощущал сильный дурманящий запах зреющего винограда. Урожай в этом году обещал быть хорошим, лоза, отяжелевшая от винограда, гнулась к земле. Тут и там виднелись женские фигуры с большими плетеными корзинами. Крестьянки выбирали спелые грозди.»Хорошее будет вино, — думал граф Аламбер, — осень такая солнечная, и виноград уродился на славу».

Рене вновь выглянул в окошко, надеясь увидеть свой родной дом.Среди желтеющих деревьев лишь на мгновение мелькнул фасад здания и вновь все потонуло в золотой листве. Колеса кареты шуршали по дороге. Лошади бежали резвее, в предчувствии долгожданного отдыха и корма.Вот и ворота парка…

Здесь ничего не изменилось за время отсутствия хозяина. Лишь только летняя зелень сменилась желтизной и багрянцем осени. За окном кареты промелькнул огромный старый клен, несколько листьев сорвалось и полетело вслед удаляющемуся экипажу. Кучер объехал большую круглую клумбу и остановился у парадного входа.

Граф еще не успел ступить на подножку, как входная дверь распахнулась и к карете устремилась радостно улыбающаяся Маргарита. Она бросилась на шею мужу, крепко обняла его и прошептала:

— Ты почему так долго ехал?

Ее шепот отозвался щекоткой, и граф улыбнулся.

— Я ехал как мог быстро. Посмотри на лошадей.

— Но все равно, наша разлука была такой долгой! Мне кажется, что прошла целая вечность с того времени, как ты отправился в Париж.

— А где Констанция? — спросил он, немного отстраняясь от жены и заглядывая ей в глаза. — Почему она меня не встречает?

— Она сегодня провинилась и теперь спит.

— Я хочу увидеть ее прямо сейчас, — сказал Рене.

— Нет, лучше подожди, пусть она проснется, у нее был трудный день.

— А что случилось? — насторожился Рене, но перехватил улыбку жены.

— Я, наверное, испугалась куда больше, чем сама Констанция. Представляешь, она спряталась, и мы битый час не могли ее найти. А потом оказалось, что Констанция забралась в пристройку дома садовника, в ту, где он хранит семена и инструменты, и уснула. Представляешь, мы ее везде искали, перевернули весь дом, подвалы, чердак, а она спала безмятежно, как ангел.

Рене отдал слугам приказание, чтобы выгрузили багаж, а сам взял небольшой сундучок и понес его в дом.

— Рене, что там такого ценного? Почему ты не можешь доверить его другому?

— Потому что, дорогая, его доверили мне. И я поклялся не отходить от него ни на шаг.

— Неужели, дорогой, ты опасаешься кого-либо у себя дома?

— Нет, но если я пообещал, значит так оно и будет.

Маргарита насторожилась. Что-то в поведении мужа показалось ей странным, чего-то он не договаривал.

И женщина решила выведать, что же за сундучок он привез из Парижа.

Графиня Эмилия Аламбер хоть и слышала, как подъехала карета, осталась сидеть за карточным столиком и поднялась только, когда сын вошел в гостиную.

Рене улыбнулся матери и, подойдя к ней, поцеловал руку. А она поцеловала его в щеку и пригладила растрепанные русые волосы.

— Мы так ждали тебя, Рене. Я говорила Маргарите, что ты приедешь сегодня.

— Откуда ты знала? Ведь я мог задержаться в дороге, могла сломаться карета. Да мало ли что могло случиться?!

— А я знала, — сказала Эмилия, — материнское сердце невозможно обмануть. Да и карты мне показали, что ты приближаешься к дому.

Рене вновь улыбнулся и обнял мать.

— Ты не меняешься, как я тебя оставил за карточным столиком, когда ты раскладывала пасьянсы, так я тебя и застал. Тот же столик, те же карты и тот же неудавшийся пасьянс.

— Нет-нет, Рене, пасьянс, как раз-то удался. Вот посмотри сам.

Рене бросил беглый взгляд на столик и увидел, что все карты лежат на своих местах.

— Да! — изумился он. — этот пасьянс редко удается.

— Я с каждым разом все больше и больше совершенствуюсь в этом искусстве. Ожидая тебя, нужно же мне чем-то занимать мысли и руки!

Констанция, которая крепко спала, вдруг заворочалась, словно что-то почувствовала. Она открыла глаза и несколько мгновений смотрела в потолок, потом вскочила и подбежала к окну. Она была еще слишком мала, чтобы выглянуть во двор, поэтому взобралась на стул и увидела карету внизу.

— Карета! Карета! — закричала малышка на всю комнату. — Отец приехал!

Дремавшая Жанет вскочила и, испугавшись за свою воспитанницу, схватила ее на руки.

— Карета! — Констанция указывала в окно, — Отец приехал. Пусти меня!

Девочка вырвалась и, не обращая внимания на уговоры няни, стремглав вылетела из комнаты. Жанет побежала следом.

— Куда ты в таком виде? Констанция, тебе нужно причесаться,

Надеть нарядное платье.

Но девочка не слушала, преодолевая ступеньку за ступенькой.

Наконец, запыхавшись, она выбежала в гостиную и устремилась к

Отцу. А тот уже и сам спешил навстречу дочери. Он подхватил ее на

Руки и закружил по комнате.

— Какая ты большая, Констанция! — воскликнул он, подбрасывая ее в воздух.

— Я так тебя ждала, — у девочки перехватывало дыхание от испуга, так высоко она подлетала, — я так тебя ждала, что даже уснула.

— Говорят, Констанция, ты стала проказничать? Рене опустил девочку на пол и посмотрел на нее строгим взглядом.

— Я все тебе расскажу. Только обещай не сердиться. Обещай! Там был такой рыжий кот. Такой большой и смелый. Он защищал меня…

— От кого же? — изумился Рене.

— А там еще была преогромная серая крыса. Она хотела укусить меня, но котик напал на нее и спас меня.

— А как ты попала в общество крыс? — спросил отец.

Девочка задумалась и смутилась.

— Я играла…

— Кто-нибудь просил тебя об этом?

— Нет, я сама, — наконец-то призналась девочка, — я хотела, чтобы было весело и все смеялись.

— А получилось совсем по-другому, — наставительно сказал отец. — Ты заставила всех волноваться и переживать. В другой раз, я прошу тебя, подумай и будь осмотрительнее. Ведь ты уже взрослая девочка.

Граф Аламбер вновь подхватил свою дочь на руки и крепко прижал к себе.

— Папа, а у тебя такие большие усы! Когда ты уезжал, они были маленькие, а теперь они совсем большие.

Граф Аламбер прикоснулся кончиками пальцев к своим идеально ухоженным усам.

— Они такие щекотные, как колючки, — девочка опасливо потрогала острый, изящно подкрученный кончик уса, — они, как шипы у розы.

Взрослые рассмеялись этому детскому сравнению.

Лицо графа вдруг стало абсолютно серьезным. Он еще крепче прижал к себе дочь, будто кто-то собирался отнять ее у него.

Женщины посмотрели на него с тревогой.

— Что-нибудь случилось, сын? — поинтересовалась графиня-мать.

Жена подошла к Рене и встала рядом с ним.

— Да, случилось, — просто сказал граф. Маргарита посмотрела на сундучок, стоявший у карточного столика.

— Завтра утром мы отправляемся в Англию.

— Кто мы? — спросила Эмилия Аламбер.

— Я, Маргарита и Констанция.

— С чем связан столь срочный отъезд, Рене? — осведомилась мать. — Неужели нельзя повременить?

Вместо ответа граф Аламбер покачал головой и кивнул в сторону сундучка.

— Что это?

Графиня пристально посмотрела на изящные замочки, словно желая взглядом проникнуть туда, где хранилась тайна.

— Это поручение самого короля.

— Тогда понятно, — негромко произнесла мать. — Но почему ты хочешь взять с собой жену и дочь? Ведь Констанция еще совсем маленькая и ей нелегко будет перенести дорогу.

— Я не хотел бы все объяснять, — недовольно поморщился Рене, — но могу сказать только одно — может быть, мне придется остаться в Лондоне надолго, и я хотел бы, чтобы моя жена и дочь были рядом со мной.

— Ты даже не знаешь, на сколько едешь?! — изумилась Эмилия.

— Нет, не знаю, — замялся Рене.

По всему было видно, что ему не хочется продолжать разговор на эту тему, потому что он не может объяснить подробнее.

— Может быть, — он предупредительно поднял палец, — ты услышишь обо мне что — нибудь… недоброе, поэтому, забегая вперед, хочу сказать, все это будет сделано специально, а я чист перед королем. Я думаю, придет день, когда я смогу все тебе объяснить.

Хотя я думаю, ты и так все прекрасно понимаешь. Ведь и мой отец, и

Мой дед служили королю и часто выполняли секретные поручения, отправляясь то в Англию, то в Испанию, то к Папе римскому.

Графиня тяжело вздохнула — возразить сыну было нечего.

Единственное, что она сочла нужным сказать — сказала:

— Да, престол всегда мог положиться на род Аламберов. Мы всегда были верны королю и ни разу не запятнали свою честь и герб.

— Вот поэтому, — продолжал Рене, — мы и отправимся завтра на побережье, где нас будет ждать корабль. Я с удовольствием побыл бы в Мато несколько дней, но дело не терпит отлагательства.

Рене опустил дочь на пол и взял сундучок.

— Я поднимусь в кабинет. Встретимся за ужином. Он легко взбежал по лестнице. Констанция увязалась за ним:

— Я хочу с тобой, отец.

Только тут Рене вспомнил, что не отдал подарков дочери, жене и матери. Пришлось возвращаться.

Из дорожной сумки были извлечены безделушки, впрочем, так называл их сам Рене. Жене он подарил прекрасные серьги венецианской работы с двумя крупными жемчужинами, мать получила Библию в тисненном золотом переплете с золотыми

Застежками. И конечно, самый чудесный подарок достался Констанции, во всяком случае она радовалась больше всех.

Это была большая испанская кукла ростом чуть поменьше самой Констанции.

— Как ее зовут? — спросила девочка.

— Как ты назовешь, так и будет.

— Но разве у нее нет имени? — настаивала Констанция.

Рене задумался на минуту.

— Ее зовут донна Анна. Ведь она испанка.

— Так у нее даже два имени? — изумилась девочка. — Донна и Анна?

— Нет, донна — это по-испански, как мадам по-французски, а Анна — это имя.

— Тогда я буду называть ее мадам Анна.

— Хорошо, — согласился Рене.

И убедившись, что внимание дочери всецело занято куклой, отправился в кабинет.

Он устало опустился за стол и, прикрыв руками лицо, застыл в раздумиях.

Очнулся Рене, когда в дверь легко постучали.

— Кто это? — спросил Рене.

Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянула жена. В ее ушах поблескивали новые серьги.

Граф сразу же это заметил, но решил подразнить Маргариту и сделал вид, что не замечаетобновки.

Жена села на подлокотник кресла и положила левую руку на плечо мужа.

— Ты ничего не хочешь мне сказать, Рене?

— Я хочу сказать, что ты красива.

— Это ты говорил и раньше.

— Еще я могу сказать, что по-прежнему тебя люблю.

— И это я слышала.

— Наверное, ты хочешь услышать от меня, что эти серьги тебе к лицу.

— Вот это я и хотела услышать, — заулыбалась Маргарита и мизинцем качнула жемчужину. Та тускло сверкнула.

— В свой прошлый приезд в Париж я специально заказал их для тебя. Тебе нравится мой подарок?

— Он бесподобен. Я давно мечтала о таких серьгах.

— Но, Маргарита, ты никогда мне не говорила об этом.

— Значит, ты хорошо знаешь мой вкус и можешь угадывать желание. Скажи мне, Рене, почему мы должны ехать в Лондон так спешно?

— Прошу тебя, не спрашивай.

— Я согласна, Рене, не интересоваться твоими делами, когда они касаются только тебя одного. Но теперь мы едем все вместе, и Констанция с нами. Должна же я знать, что нас ждет впереди.

— Маргарита, положись на меня и ни о чем не расспрашивай.

— Но все же, Рене, что ждет нас впереди?

— Впереди нас ждет успех, — отшутился граф Аламбер, — я могу пообещать тебе, что ты будешь принята при королевском дворе в Лондоне и думаю, что все англичане будут восхищены твоей красотой. Так что, не забудь прихватить с собой мой

Подарок и самые лучшие наряды.

— Тогда придется прихватить все. Благодаря тебе у меня только лучшие наряды.

— Значит, бери все. Быть может, мы пробудем в Англии достаточно долго.

— Достаточно — это сколько? — попыталась осторожно уточнить Маргарита.

— Возможно, год. Но думаю, мы вернемся скорее.

Маргарита взяла муха за руку и нетерпеливо спросила:

— Это поручение тебе дал сам король?

— Да, он мне доверяет. И я не могу обмануть его надежды.

— И все-таки, что в этом сундучке? — любопытство терзало Маргариту.

— Этого не знаю даже я. Единственное, что я знаю, это кому я должен вручить сундучок. А тебе лучше не знать о цели нашего путешествия… Ты же сама сколько раз укоряла меня, что я не беру тебя с собой, — перевел он разговор на другое. — Вот теперь, Маргарита, твои мечты сбываются, мы будем вместе. Я, честно говоря, рад этому.

— Я тоже рада. Но мне тревожно.

— Чего ты боишься, дорогая?

— Я боюсь не за тебя, не за себя, я боюсь за Констанцию, она такая маленькая. Может быть, ей лучше остаться здесь?

— Ты согласишься расстаться с ней на год? — Рене пристально посмотрел в глаза жены. Та колебалась недолго.

— Нет, я не могу прожить без нее и дня.

— Вот видишь. А тут целый год. И я, Маргарита, не могу больше жить подолгу без вас, поэтому мы и поедем все вместе.

— Нужно отдать распоряжения, чтобы паковали багаж. Ведь в спешке можно что-нибудь забыть.

— О, если нам чего-нибудь не будет хватать, мы купим — рассмеялся Рене.

— А где мы будем жить в Лондоне? — наконец-то Маргарита уже смирилась с тем, что завтра им предстоит отъезд.

— У нас там будет свой дом. Его уже готовят к нашему приезду.

— Все это так неожиданно и таинственно, — воскликнула Маргарита.

— Ничего не поделаешь. У короля есть свои тайны, и одну из них он доверил мне.

— Хорошо, Рене, я больше не буду задавать вопросов. Ты обними меня, поцелуй и пообещай, что все будет хорошо, тогда я успокоюсь.

Рене обнял жену и почувствовал, как она напряжена и взволнована.

— Успокойся, дорогая. Я тебе обещаю, все будет даже лучше, чем хорошо.

— Так не бывает, — возразила женщина, — дорога неблизкая, а с нами Констанция.

— А я думаю, — возразил Рене, — она будет в восторге от путешествия. Ведь ей еще никогда не приходилось покидать Мато, а тем более плыть на корабле по морю.

Вечером все собрались в столовой. Жарко пылал камин, горели свечи в высоких канделябрах, поблескивало фамильное серебро.

Эмилия расспрашивала сына о близких знакомых, которых не видела вот уже несколько лет. Рене обстоятельно рассказывал обо всех, кого ему доводилось видеть, обо всех столичных новостях.Удовлетворив свое любопытство насчет чужих судеб, Эмилия принялась расспрашивать о модах.

Здесь Рене беспомощно развел руками, на его взгляд в Париже ничего не изменилось, и придворные дамы носили те же наряды, что и прежде.

На что мать и жена, переглянувшись, скептично улыбнулись.

— А какие сейчас в моде пуговицы? — пыталась разузнать мать.

— Пуговицы? — Рене задумался. — Да самые обыкновенные.

И он попытался двумя пальцами показать размер пуговиц.Женщины расхохотались.

— Тебя, Рене, кроме политики ничего не интересует, — сказала мать.

— Это к лучшему, — заметила Маргарита, — я бы огорчилась, если бы мой муж знал толк в женских нарядах и в деталях расписал бы туалеты придворных дам. Значит, он в самом деле в Париже всецело занят делами.

— Ну, так и нечего меня допрашивать, — Рене даже немного обиделся, ведь он был искренне убежден в том, что он прекрасно разбирается в последних модах.

Жанет уже успела рассказать Констанции о том, что они завтра отправляются в Лондон. И девочке не терпелось узнать, как же они туда доберутся, поэтому она то и дело перебивала отца, задавая свои вопросы.

— А корабль больше, чем лодка на пруду?

— Он очень большой, Констанция, в нем есть комнаты и кровати, чтобы спать.

— Значит, он такой как наш дом с лестницами и каминами?

— Нет, он немного меньше, но все равно очень большой.

— А мы возьмем нашего садовника?

— Нет, садовник останется дома, ему нужно ухаживать за садом, иначе все цветы к твоему приезду пропадут.

— А где мы будем жить?

— Мы будем жить в большом доме.

— У нас там будет парк?

— Нет, дорогая, дом стоит в городе, при нем есть лишь внутренний дворик. Зато в нем есть фонтан.

— Я возьму с собой кота, он будет ловить крыс. Упоминание о крысе за столом повергло Эмилию в ужас. Как каждая женщина, она терпеть не могла грызунов и едва сдерживала дрожь, завидев безобидную мышку.

— Какие ужасные вещи ты говоришь, Констанция, — возмутилась графиня.

— А кот сильнее крысы, — убежденно произнесла девочка.

Эмилия резко отложила вилку и нож, а вслед за ней и Маргарита.Она вспомнила, как испугалась, заметив в саду белку. На миг пушистый хвост зверька попал в луч солнечного света, и она увидела тонкий хвост, прикрытый полупрозрачным мехом.

Зато Рене был невозмутим, он уговорил Констанцию оставить кота в имении, а вместо него взять с собой привезенную из Парижа испанскую куклу. Девочка, на удивление, недолго спорила и согласилась с отцом.

Ей казалось, что Лондон совсем недалеко и пересечь Ла-Манш все равно что переплыть на лодке пруд.

Никогда раньше она не покидала своего дома и мир ограничивался для нее горизонтом. Что там дальше, она никогда не задумывалась, хотя ей и рассказывали о дальних странах, но это было похоже на неинтересную сказку. Ведь какой интерес могут вызвать у ребенка люди, говорящие на непонятном языке. А здесь, в Мато, было еще много непознанного, и каждый день приносил Констанции новые открытия.

Констанция больше о крысах не вспоминала, а вот и Эмилия, и Маргарита уже больше не притронулись к еде.Ужин окончился вполне благополучно и, исходя из того, что завтра предстоит далекая дорога, все раньше обычного отправились

Спать.

Маргарита чувствовала, что не сможет заснуть и поэтому ее слегка раздражало спокойствие мужа. Ведь он-то был привычен к подобным дальним поездкам, спокойно мог заснуть в карете на пару часов.

Граф Аламбер поцеловал жену и задул свечу. Спальня для Маргариты сперва погрузилась в непроглядную тень, а потом постепенно вещи стали приобретать свои очертания. В углах тьма казалась более густой, и все вещи выглядели какими-то мохнатыми существами. Зато темные до этого окна теперь светлели и за ними покачивали ветвями старые деревья парка.

— Я никогда не была в Англии, — сказала Маргарита.

Рене пожал плечами.

— Ничего особенного, там носят такие же наряды, как и у нас. Правда, кухня у них отвратительная…

— А в чем это выражается?

— Они едят всякую дрянь. У них никогда не увидишь ничего жареного.

— Но ведь у нас же будет свой повар? — забеспокоилась Маргарита.

— Конечно, будет свой повар-француз, я его уже отправил. Когда мы приедем в Лондон, то нас будет ждать великолепный обед.

Рене повернулся на бок и закрыл глаза. А Маргарита лежала рядом с ним и смотрела на светлые проемы окон.

— Ты так спокоен, Рене, а мне не по себе.

— Давай спать, завтра будет тяжелый день.

— Я бы рада уснуть, но не могу.

— А ты, Маргарита, думай о чем-нибудь приятном, тогда тебе станет хорошо. Волнения уйдут, и сон сам придет к тебе.

Это ты так засыпаешь? — спросила Маргарита.

— Нет, я засыпаю, ни о чем не думая. Я уже научился спать не тогда, когда мне хочется, а когда нужно. Последние два года, ты сама знаешь об этом, мне все время приходится быть в дороге, и если бы я не научился спать на ходу, мне бы пришлось очень туго.

— Лучше бы мы поехали в Париж! — мечтательно проговорила Маргарита. — У нас там такой чудесный дом, при нем большой сад… там бы Констанция чувствовала себя великолепно, а я бы навещала друзей…

— После Лондона мы обязательно переберемся в Париж, — пробормотал Рене, поудобнее устраиваясь в постели.

— Ты, Рене, мне уже столько раз обещаешь, что твои странствия кончатся, что мы заживем спокойной жизнью и мне не придется тебя ждать подолгу… Я же хочу спокойствия, хочу знать, что ты где-то рядом, не хочу каждый день смотреть на дорогу и засыпать без тебя. Мне невыносимо страшно, когда я остаюсь одна, мне все время кажется, что с тобой что-то случилось, а я и не знаю об этом. И с утра я вновь смотрю на дорогу, а завидев экипаж или всадника, вздрагиваю: а вдруг это плохая весть? Быть может тебя, уже нет несколько дней, а я все еще не знаю об этом! Я не знаю, чем ты занимаешься, спишь ты в то время, когда я думаю о тебе, или же бодрствуешь? А может, тебя подстерегает опасность и будь я рядом,

То смогла бы ее отвести. Пообещай мне, Рене, что скоро мы навсегда будем вместе, что мне не придется о тебе беспокоиться!

— Конечно, — пробормотал сквозь сон Рене, — я тебе обещаю, когда мы приедем в Лондон, ты всегда будешь рядом со мной. А потом мы вернемся в Мато, а отсюда в Париж. Я тебе обещаю.

— В Париж? — произнесла Маргарита. — Я в это не верю.

Но муж уже не слышал ее слов, сон сморил его окончательно. В последнее время он почти не спал и теперь, оказавшись в мягкой постели, дома, не смог

Ухе бороться с собой.

Маргарита лежала, боясь потревожить сон мужа, но ей было не по себе, недобрые предчувствия угнетали ее Душу.

И тут вдруг за окном раздалось хлопанье крыльев. Маргарита села в постели, прижавшись спиной к резному изголовью.»Что это? — подумала она. — Птица? Ночью?» И тут же послышался протяжный, леденящий душу крик:

— У-У, У-У.»Что это?» — подумала Маргарита и замерла. Крик повторился.

— У-У, У-У —»Да это сова или филин» — Маргарита вновь опустила голову на подушки и попыталась уснуть.

Но если и раньше это было бесполезным занятием, то теперь заснуть ей не удавалось и подавно. Птица кричала через равные промежутки времени, навевая своим страшным криком ужас на суеверную Маргариту.Наконец, она не выдержала.

— Рене! Рене! — принялась она тормошить мужа. Тот испуганно вскочил и с недоумением посмотрел на жену.

— Что случилось, Маргарита?

— Там… — она указала рукой на окно. Сонный Рене не мог понять, в чем дело.

— Что там, ты кого-нибудь видела?

— Нет, там чертова птица, она кричит уже битый час.

Рене прислушался, но птица, как назло, сейчас молчала. — Да тебе почудилось, Маргарита.

— Я не могу спать. Женщина чуть не плакала.

Рене прижал ее к себе и поцеловал. Он чувствовал, как дрожит его жена и поэтому принялся гладить ее по распущенным волосам.

— Ты все придумала. Послушай, ведь сейчас тихо.

— Да, сейчас тихо, но тогда я слышала эти ужасные крики. Мне казалось, что сердце не выдержит и разорвется на части, столько тоски и печали было в этом крике.

— Ну все, Маргарита, успокойся и постарайся уснуть. Даже если там и была птица, то она улетела.

И вдруг под самым окном раздался крик. Рене от неожиданности даже вздрогнул.

— Я же тебе говорила, она здесь.

— Да, теперь я слышу. Это филин.

Рене поднялся с кровати и подошел к окну. На голой ветке, возле самой террасы, сидел филин.

Маргарита подошла к своему мужу и через его плечо выглянула на улицу.

— Боже мой, какой он страшный! Он похож на дьявола.

— Это всего лишь птица, — беспечно сказал Рене, пытаясь успокоить жену.

Но когда крик повторился, мужчина почувствовал, что у него по спине бегут мурашки.

— Прогони, прогони эту птицу, она накличет беду на наш дом!

— Да не бойся ты, Маргарита.

— Я знаю! — воскликнула жена. — Прогони ее! Рене поднял раму и свистнул. Филин лишь лениво пошевелился и в ответ трижды ухнул:

— У-У, У-У, У-У —

— Дьявол! — в сердцах произнес Рене. — Да он ничего не боится! Сейчас я запущу в него поленом. Маргарита не выпускала руку мужа.

— Я боюсь, не оставляй меня здесь одну! Полено, ударившись о ствол дерева, отскочило, даже не напугав птицу.

— Видишь, он ничего не боится! — запричитала Маргарита.

— Да не обращай ты на него внимания! Рене опустил раму и подвел жену к кровати.

— Ложись и не вспоминай о нем.

Но тут вновь раздался протяжный крик:

— У-у…

Казалось, что птица находится где-то совсем рядом, где-то в комнате, в одном из заполненных темнотой углу.

Маргарита обхватила Рене за шею и зашептала ему:

— Моя мать говорила, что эти птицы приносят беду. Они не прилетают просто так.

— О чем ты говоришь? Успокойся, дорогая, это предрассудки.

— Нет, я знаю, — Маргарита прикрыла глаза, как бы боясь своих слов. — Ты же слышал, Рене, о моем страшем брате Клоде. Он погиб на дуэли еще до того, как мы с тобой узнали друг друга.

— Да, ты говорила мне об этом.

— Но я не говорила тебе о другом… — зашептала Маргарита. — За день до того, как мы получили известие о его гибели, ночью к нашему дому подлетел филин и вот так же уселся прямо напротив крыльца под окнами спальни Клода. Он кричал до самого рассвета, мы чуть не сошли с ума. Слуги прогоняли птицу, но она вновь

Возвращалась, и я слышала этот ужасный крик.

За окном вновь раздалось протяжное уханье:

— У-У. У-У, У-У —

Маргарита вся сжалась, и кончики пальцев у нее похолодели.

Рене поднес ее руки ко рту и принялся отогревать их своим дыханием.

— А наутро привезли тело Клода. Он погиб на дуэли вечером накануне, и филин знал об этом. Он прилетел, чтобы посмеяться над нами.

— Он больше не будет тебе мешать! — твердо сказал Рене, набрасывая на плечи халат.

— Не оставляй меня! — воскликнула Маргарита.

— Если ты хочешь пойти со мной, идем.

— Нет, я лучше останусь здесь. Только зажги свечу, мне будет не так боязно.

Рене с заряженным ружьем в руках и в ночном халате вышел на крыльцо. Филин сидел на ветке, абсолютно не боясь человека, и косил на графа желтыми глазами.

— Улетай! — крикнул Рене, обращаясь к птице, словно бы к человеку, он все еще медлил нажимать на курок.

В ответ филин расхохотался.

— Я убью тебя, чертова птица!

В ночной тишине гулко прозвучал выстрел, задрожали стекла, с деревьев посыпались листья.

Рене был хорошим стрелком и очень удивился, что не попал с такого близкого расстояния.

Филин взмахнул крыльями и пролетел над террасой, чуть не коснувшись лица Рене.

Рене все еще стоял на крыльце, вслушиваясь в ночную тишину, и тут из дальнего конца парка раздалось уханье, похожее на раскатистый издевательский смех. Граф Аламбер повернулся, чтобы зайти в дом, и услышал позади шелест крыльев.

Он обернулся.

Филин сидел на своем месте. Граф готов был поклясться, что глаза птицы смеются, вспыхивая в темноте двумя желтыми огоньками.

— Дьявол! — вскричал граф и бросил дворецкому, который стоял в ночном колпаке в глубине холла. — Принеси мое новое ружье.

На этот раз граф не промахнулся. Птица, тяжело взмахнув крыльями, упала на землю, и еще долго трепыхалась, а граф Аламбер так и не решился подойти к ней.

— Убери ее, — приказал граф, а сам отправился в дом.

Когда Рене поднялся в спальню, Маргарита сидела на кровати и плакала навзрыд.

— Что ты, успокойся. Я убил этого филина, больше он не будет кричать.

Ответом были всхлипывания.

— Ну что плачешь, как ребенок? Ты же не маленькая Констанция, которая может испугаться филина.

— Я не боюсь филина, я боюсь того, что он предвещает своим появлением. И не важно, убил ты его или же он улетел сам.

— Не надо бояться. Это все предрассудки, недостойные тебя, Маргарита. Ведь я же рядом, ну что может случится?

— Мне страшно за всех, за всех нас, за Констанцию, за тебя, за мать…

— Успокойся, Маргарита, — Рене стал успокаивать жену, словно та была маленькой девочкой. — Все будет хорошо, все будет прекрасно. Наступит утро, и ты сама посмеешься над своими опасениями. Ночные страхи рассеятся вместе с лучами

Солнца.

— Я хочу тебе верить, Рене, — сквозь слезы проговорила Маргарита, — но я знаю, будет по-другому. Она вскинула голову и убежденно произнесла:

— Может, нам не надо ехать.

— Но я должен ехать, — чуть ли не взмолился Рене, проклиная птицу, так некстати подлетевшую к их окну.

— Я понимаю Рене, что ты не можешь не ехать. И мы поедем с тобой. Извини меня, пожалуйста, за мои нелепые страхи. Я больше не буду говорить о них.

— Но ведь ты плачешь, Маргарита. И я чувствую себя виноватым перед тобой.

— В чем ты виноват? — воскликнула Маргарита, — это я все придумала. Сама себя запугала и теперь плачу. Извини, дорогой, что заставила тебя волноваться и не обращай внимания на мои слезы, они сейчас высохнут.

Рене прилег рядом с женой и обнял ее, та все время вздрагивала и поглядывала на окно, словно ожидая, что сейчас вновь раздастся глухой крик филина.

— Полно тебе, Маргарита, ты уделяешь глупой птице больше внимания, чем мне. Женщина горестно улыбнулась.

— Я в самом деле глупая, так расстроиться из-за какой-то ерунды. Я вбила себе в голову, что крики филина связаны со смертью. А может, он просто был голоден.

Рене положил ладонь на губы жены.

— Молчи и не думай ни о чем. Лучше постарайся заснуть. Скоро утро, а ты еще не смыкала глаз.

— Я знаю, что уже не смогу уснуть. А как там Констанция? — вдруг заволновалась Маргарита. — Может, она испугалась выстрелов или ее тоже напугал филин?!

— Нет, что ты! Ты бы уже услышала ее плач. К тому же окна ее спальни выходят на другую сторону. Так что она, наверное, даже не вздрогнула во сне.

Некоторое время и Рене, и Маргарита лежали молча. Первой тишину нарушила женщина.

— Рене, а ты никогда не жалел, что у нас родилась дочь. Ведь каждый мужчина мечтает о сыне?

Хорошо, когда есть сын и дочь, — ответил Рене, и на его губах появилась улыбка.

Но в темноте, заполнявшей спальню, Маргарита не заметила ее и абсолютно серьезно продолжила разговор.

— Я очень хотела, чтобы у нас первым родился сын. Мы бы назвали его как твоего отца.

Рене покрепче прижал к себе Маргариту и ощутил ее горячее дыхание на своем плече.

— Я люблю тебя, — сказала Маргарита, — и знаю, что мальчик будет похож на тебя.

— Да, точно также, как Констанция похожа на тебя, Маргарита.

— Но ты же не видел меня маленькой.

— Я знаю, какой ты была, ведь ты ни на каплю не повзрослела и тебя одолевают детские страхи.

— Я ничего не могу с собой поделать, Рене, поверь мне. Я очень суеверна и пуглива. Но когда с тобой, мне ничего не страшно.

— А кто только что плакал и уверял меня, что филин приносит несчастья?

— Извини меня, дорогой, я больше не буду.

— Ну вот, ты снова говоришь, как ребенок.

— Но я же нравлюсь тебе именно такой?

— Да, Маргарита, всегда оставайся такой, и я буду вечно любить тебя.

— А ты, Рене, тоже не меняйся. Вот так же нежно прижимай меня к своей груди и шепчи мне на ухо.

— Я люблю тебя, — прошептал Рене и нашел губами влажные губы Маргариты. — Ты иногда пугаешь меня, — признался он.

— Но ведь мы так долго не виделись и не были вместе, что я уже отвыкла от тебя.

Рене покрепче прижал жену, чувствуя, как его всего охватывает желание. Испуг женщины постепенно исчез. Она забыла обо всем, о своих страхах, о заботах. Она всецело отдалась любви, даря и получая в подарок поцелуи.

ГЛАВА 3

Уже с самого утра дворец в Мато был наполнен голосами слуг. Вовсю шли приготовления к отъезду. Как ни странно, ими руководили не Рене, не Маргарита, а графиня Эмилия. Ей казалось, что она знает куда лучше своего сына и невестки, что им понадобится в Лондоне. Она напоминала слугам о каждой мелочи и, если бы Рене не вмешался в сборы, то их перегруженный экипаж не сдвинулся бы с места. Но, к счастью, Рене вовремя заметил старания матери и успел остановить ее.

— Мама, ты же знаешь, я никогда не отправляюсь в дорогу с лишним багажом. Если что — нибудь понадобиться, я всегда куплю на месте.

— Теперь же, Рене, ты отправляешься не один, с тобой Маргарита и Констанция.

— Я не вижу, что это может изменить.

— Но я же дала распоряжение, чтобы собрали только самые необходимые вещи, — немного обиделась Эмилия.

— Мама, никому не приходится так много путешествовать как мне, и я знаю — половина из тех вещей, что упакованы, останутся нетронутыми до нашего возвращения в Мато.

— Ну что ж, если ты лучше меня знаешь, что нужно твоей жене и дочери, то я не буду вмешиваться, — сказала Эмилия подчеркнуто сухо.

Напряжение снял гонг, который напомнил всем, что завтрак готов. И если до этого в доме царили возбуждение и суматоха, то за столом все вели себя степенно. Даже маленькая Констанция, казалось, ощущала торжественность момента, ведь она впервые в жизни отправлялась в путешествие.

Рене украдкой поглядывал на мать, как бы прося прощение за то, что не позволил ей упаковать половину родового имения и отправить вместе с сыном в дорогу.

Маргарита смотрела на все так, словно она уже сидела в карете. Каждый ее взгляд был прощальным: она прощалась с героями батальных сцен на старинных

Гобеленах, прощалась с предками ее мужа, чьи портреты висели в галерее, прощалась с садом, глядя на него с высоты второго этажа.

— Боже мой, — шептала Маргарита, созерцая уходящий к горизонту пейзаж, — я не знаю, зачем еду, почему с нами должна быть Констанция? И еще этот филин… его страшное уханье. Может не стоило Рене убивать его? Но ведь я сама виновата, сама испугалась, а муж лишь хотел развеять мои страхи.

Маргарита ела медленно, стараясь резать омлет на удивительно маленькие кусочки. Ей хотелось, чтобы завтрак никогда не кончался, ведь, возможно, они в последний раз сидели всей семьей за этим столом: она, Маргарита, Эмилия, Констанция и Рене.

Но все когда-нибудь кончается, кончился и завтрак. Маргарита поднялась в гардеробную одеться в дорожный наряд.

А Рене поджидал ее на крыльце, беспечно усевшись на перила балюстрады. В своем дорожном костюме, сидящий на балюстраде с ногой, закинутой за ногу, он больше напоминал не графа, находящегося на королевской службе, а буржуа-прощелыгу, который тщится быть похожим на дворянина.

Но стоило Рене обратиться к матери, как по выговору и жестам в нем сразу же можно было признать знатного вельможу. Все остальное было только внешним. Рене отдавал дань моде, в чем-то копируя поведение других, но не впуская веяний нового времени к себе в душу.

— Мама, пожалуйста, не волнуйся, я вижу, ты вся извелась. Путешествие совсем не опасное, тысячи людей пересекают Ла-Манш и с ними ничего не случается, а тысячи умирают в собственных постелях.

— Я привыкла к твоим путешествиям, — вздохнула Эмилия, — но это какое-то особенное. Я думаю, ты сам прекрасно понимаешь это.

— Мне не хотелось бы на прощанье думать о грустном, — чуть не взмолился Рене. — Сейчас ты еще можешь грустить, но когда появится Маргарита, пожалуйста, мама, улыбайся, иначе она запомнит тебя такой — со слезами на глазах.

— Ты говоришь так, Рене, будто мы видимся в последний раз.

— Мама, расставаясь каждый раз, лучше думать, что видишься в последний раз, тогда простишься с человеком искренне, вложив в прощание всю свою душу. А если знаешь, что и завтра ты встретишься с ним, то лучше не прощаться вовсе.

— Ты рассуждаешь немного странно, Рене, но, кажется, ты прав. Я и сама так поступаю, и твой отец поступал так же.

Рене рассмеялся.

— Сейчас ты расскажешь мне историю нашего рода со времен первых крестовых походов. И я сам прекрасно ее знаю.

— Нет, Рене, я всего лишь хочу напомнить тебе, что ты едешь не один, а с женой и дочерью.

При этих словах на крыльцо вышли Маргарита и Констанция. Девочку за руку держала Жанет.

— Ну что ж, после обеда мы доберемся на побережье, — воскликнул Рене.

Маргарита и Эмилия прощались немного сдержанно.

Каждой из женщин казалось, что Рене любит другую больше. Так всегда случается: жена считает, что мужчина больше любит свою мать, а мать считает, что он больше любит жену. Да мужчины и сами виноваты в этом, они всегда стремятся

Выказать большую любовь, чем горит в их душе, будь то мать, жена или любовница. Если женщины понимают обман в отношении себя, то почему-то проявления любви к другим находят абсолютно искренними.

Констанция совсем некстати расплакалась, внеся в грустное прощание еще и слезы.

— Жанет, усади Констанцию в карету, — бросил Рене, обнимая мать и целуя ее в щеку.

Девочка заплакала еще сильнее.

Это была бы довольно трогательная сцена: Констанция вся в слезах при виде остающейся в Мато Эмилии, если бы не причина слез. Констанция так и не смогла уговорить ни мать, ни Жанет позволить надеть ей в дорогу самое нарядное платье. А то, что было сейчас на ней, Констанция считала уродливым и ужасным.

Но Эмилия, к счастью, не знала истинной причины слез своей внучки и поэтому, растрогавшись, подошла к карете и прижала ее курчавую головку к своей груди.

— Ну что ты плачешь, Констанция, все будет хорошо. Смотри, что я тебе дам.

Девочка сразу же перестала плакать и с любопытством посмотрела на бабушку.

Та легко расстегнула замысловатый замочек на золотой цепи и сняла с шеи медальон, украшенный огромной жемчужиной. Сам медальон был из чистого золота и

Изображал родовой герб семьи Аламберов — нормандский щит, разделенный крестом на четыре части, с эмблемой трех ветвей рода и пустой четвертой.

Рене ужаснулся. Мать никогда не снимала этот медальон со своей шеи, потому что это был подарок ее покойного мужа, его отца.

— Мама, что вы делаете, ребенку рано еще носить такие украшения. Это же не просто дорогая безделушка!

— Я знаю, Рене, и именно поэтому я отдаю ее Констанции.

Щелкнул замысловатый замочек, и медальон теперь оказался на груди девочки. Она с интересом рассматривала крупную жемчужину.Эмилия еще раз поцеловала Констанцию и, сдерживая слезы, отошла от экипажа.

Наконец, карета медленно тронулась с места и покатила к воротам ограды.

Эмилия махнула на прощание рукой и увидела в заднем небольшом окошечке улыбающееся лицо Констанции. Девочка припала к стеклу носом, расплющив его, и радостно махала маленькой ладошкой.

Но экипаж становился все меньше и меньше и когда поравнялся с кованой оградой, Эмилия уже не могла различить за стеклом милое личико своей внучки.

Девочка уселась на сиденье и с интересом уставилась в окно, за которым проплывали уже незнакомые ей пейзажи.

Рене молчал, глядя на сундучок у своих ног. Маргарита откинулась на подушки сиденья и, казалось, задремала. Она не выпускала из своих пальцев ладонь дочери, как бы желая быть уверенной, что та неотлучно находится при ней.

Жанет смотрела за тем, чтобы Констанция не слишком докучала отцу и матери расспросами.

Но Констанция не так уж часто видела своего отца, чтобы оставить его в покое. Все ее вопросы предназначались только для Рене, и она никак не удовлетворялась ответами Жанет.

— До моря еще далеко? — спрашивала Констанция.

— Да, но ты увидишь его сама.

— А как я пойму, что это море?

— Ты его узнаешь, это много-много воды — до самого горизонта. Так много, что вдалеке оно сливается с небом.

— И если по нему плыть, — недоумевала Констанция, — то можно заплыть до неба?

— Нет, маленькая, чем дальше плывешь, тем дальше отодвигается горизонт.

— А я могу дотянуться до него рукой, — и Констанция вытянула вперед свою ручку, прищурила один глаз. — Вот теперь я касаюсь его пальцем, он совсем близко, а ты говоришь, до него нужно еще плыть.

— Я тоже так думал, когда был ребенком, — сказал Рене, — а теперь знаю, до горизонта нельзя доплыть, и он отступает ровно настолько, насколько ты подступаешь к нему.

Констанция задумалась.

— Но я же касалась его пальцем только что…

— Если ты касалась его, — улыбнулся Рене, — то попробуй взять оттуда что-нибудь.

Констанция вполне серьезно повторила попытку прикоснуться пальцем к горизонту. Она сжала потом кулак и хитро прищурилась:

— Угадайте, что я оттуда взяла?

— Наверное, ветряную мельницу.

— Может быть.

Рене взял кулачок своей дочери и попытался его раскрыть.

— Осторожно, не урони! — воскликнула Констанция , когда ее пустая ладошка оказалась перед отцом, деланно удивилась. — Но ведь мельница была там, значит, она куда-то закатилась.

Девочка уже была готова соскочить с сиденья, чтобы поискать на полу, настолько она сама поверила в свою выдумку.

Рене посадил дочь к себе на колени и указал на далекую мельницу.

— Во-он, куда она закатилась. Пусть стоит, а то мельник вернется, хватится: кто взял мою мельницу? А ему ответят: это Констанция проезжала и прихватила ее с собой. Так что пусть стоит себе на горизонте, а то чего доброго прихватишь ее с собой еще вместе с мельником и всей его семьей. И тогда, Констанция, они не дадут тебе покоя ни днем, ни ночью, будут все время просить, чтобы ты вернула их на место.

Дорога резко нырнула в лес, тут же померкло солнце. Высокие деревья сплетались где — то вверху своими кронами, и экипаж ехал словно по темно-зеленому тоннелю.

Констанция тут же притихла, лес немного напугал ее.

— Ты всегда возвращаешься по этой дороге? — спросила Констанция.

— Когда я возвращаюсь с моря — то по этой, а когда из Парижа… — Рене обернулся и махнул рукой куда-то на восток, — по другой.

— И никто не пугал тебя в этом лесу?

— Нет, дорогая, меня все боятся.

— Ты не страшный, — заулыбалась девочка.

— Я не страшен только для тебя, — поддразнил ее Рене, — а вот многие боятся меня всерьез.

Но Констанция никак не могла поверить в то, что ее отца кто-то может бояться. Но, наконец, она поняла.

— Тебя боятся плохие люди. Потом она вновь задумалась.

— Но я не знаю плохих людей, а ты их знаешь. Жанет вопросительно посмотрела на своего господина, не стоит ли ей занять чем-то Констанцию, чтобы та не докучала своими расспросами.

Но Рене ласково улыбнулся девушке:

— Не беспокойся, Жанет, я еще не устал и у тебя будет время поговорить с Констанцией.

— А как отличить плохого человека от хорошего? — спросила девочка.

— А ты загляни человеку в глаза и сразу поймешь. У одних глаза светятся добром, а у других злом. Пристально посмотри в глаза и не отводи взгляд. Плохой человек будет стараться не уйти от него, лишь через какое-то время отведет глаза, а хороший тут же прикроет веки. Злой человек всегда постарается

Переглядеть тебя, чтобы одержать над тобой верх.

Констанция поджала под себя ноги и поудобнее устроилась на подушках кареты.

Карета мягко раскачивалась, катя по мягкой грунтовой дороге, все дальше и дальше унося девочку от имения, где прошла вся ее недолгая жизнь. Она не думала о том, что ждет ее впереди, как и не думала о том, что осталось позади. Она ни о

Чем не жалела и была абсолютно спокойна, потому что рядом с ней была верная Жанет, отец и мать. Значит, есть кому ее защитить и никто не посмеет причинить ей обиду. А в том, что злых людей не существует и это всего лишь герои сказок,

Констанция была уверена.

Откуда ей было знать, что мир не так прекрасен, каким он кажется из окна кареты, что в нем не так ух мало плохих людей, готовых убить ее и ее отца, чтобы завладеть его богатством.

Если она и боялась чего, так это сказочного чудовища, готового выскочить из чащи и наброситься на их карету.Но рядом был отец, рядом с ним на сиденье покоились два заряженных пистолета, а на поясе была прикреплена шпага. Каким чудесным и красивым было это орудие убийства! Драгоценные камни осыпали эфес, изящно выгнутая харда, исполненная словно из тончайшего кружева, огибала обвитую

Золотой нитью рукоять.

Констанция некоторое время разглядывала харду, а потом радостно воскликнула, удивляясь своему открытию:

— А здесь то же самое, что и на моем медальоне!

Констанция внимательно смотрела на два изображения родового герба графов Аламберов.

Отец, улыбнувшись, поднес свою ладонь тыльной стороной к дочери.

— Смотри, а на перстне еще один.

Констанция, не долго думая, схватила за руку мать и стала рассматривать ее руку. Среди многочисленных перстней, украшавших ее пальцы, она отыскала один, украшенный таким же самым гербом.

— А теперь и у меня есть такой, — девочка любовно погладила медальон.

— Никогда не расставайся с ним, дорогая, ведь его носили твои предки и будут носить твои дети.

Констанция с удивлением посмотрела на отца. Ей никак не верилось, что у нее самой могут когда-нибудь быть дети.

Девочке казалось, что она навсегда останется такой, какая она сейчас.

— Тогда я его спрячу, — Констанция заправила медальон за платье и положила голову на плечо отца.

Она была еще слишком мала и тряская дорога утомила ее. Вскоре Констанция уже спала, а граф Аламбер поглаживал ее волнистые волосы.

Он подумал, что, наверное, все-таки разбудит дочь, когда впереди покажется море. Ведь одно дело — увидеть его с самого берега спросонья, а другое дело — видеть как оно приближается, все разрастаясь, заполняя собой весь горизонт,

Увидеть издалека паруса кораблей и загадать, на котором ты поплывешь…

Граф Аламбер вспомнил, как сам впервые увидел море, когда отец привез его в Дувр. Это было необыкновенное, незабываемое зрелище, так глубоко врезавшееся в детскую память, что и теперь Рене помнил тот день в мельчайших подробностях. Он вспомнил, как впервые притронулся к морской воде и удивился, что она соленая на вкус, хотя отец задолго предупреждал его об этом. Он вспомнил, как умыл свое

Разгоряченное после долгой езды лицо прохладной морской водой и потом долго играл на берегу с замысловатыми по форме ракушками.

— О, вода холодная! — обрадованно воскликнула Констанция.

— А вот, смотри, дорогая? Ракушки, я тебе о них рассказывал.

Граф Аламбер поднял две створки раковин и сложил их вместе. Тускло сверкнул перламутр.

— Какие они красивые! — закричала Констанция. Отец отдал дочери ракушки и девочка сразу же стала с ними играть. Она насыпала в них песок, высыпала его, набирала в ракушки воду и даже несколько раз лизнула.

— Соленая-соленая, — сказала девочка, — как слезы. Пока Рене забавлялся с дочерью, к экипажу, прихрамывая, подошел широкоплечий бородатый мужчина. Рыжие волосы были стянуты в тугой пучок на затылке, а голову прикрывала треуголка.

Граф Аламбер, увидев капитана, заспешил к своему экипажу.

— Месье, вы граф Аламбер? — поклонился капитан. — Да, это я.

— А я Симон Совинье, капитан»Святого Антония», все готово к отплытию, прикажете грузить?

— Да, да, загружайтесь.

Капитан взял свисток, висевший у него на массивной цепочке, сунул его в рот и раздался оглушительный свист.

Констанция от восторга захлопала в ладоши и даже забыла о своих ракушках. Тут же к экипажу подбежало несколько матросов, и Жанет с Маргаритой начали отдавать приказания.

Матросы похватали тяжелые дорожные сундуки и кожаные саквояжи и за один раз внесли все на корабль, который покачивался на волнах в конце причала.

— Я хочу на корабль, отец! — попросилась Констанция.

— Сейчас пойдем.

Капитан»Святого Антония» исподлобья взглянул на графиню Аламбер, потом с улыбкой на Жанет и, покосившись на графа, сказал:

— Мы условились о цене с вашим человеком, но половину, граф, я хотел бы получить сразу.

Граф Аламбер насторожился.

— По-моему, первоначально мы договаривались, что все деньги вы получите на месте, по прибытию в Англию.Капитан развел мозолистые руки в стороны.

— Знаете, граф, сейчас тяжелые времена, мне хотелось бы предварительно рассчитаться с командой, ведь они тоже просят денег.

Граф Аламбер понял, что у него не остается выбора, и тугой кожаный кошелек тут же перекочевал из рук графа Рене в глубокий карман капитана Совинье.

Тот удовлетворенно осклабился, показывая крупные, желтые от табака зубы.

— Граф, я хочу вас предупредить, что мой корабль не очень приспособлен для длительных путешествий. Правда, там есть пару кают, я даже освободил для вас свою. Мои матросы выскоблили их и привели в порядок. Так что не обессудьте, если

Что не так, я сделал все, что мог.

— Капитан, дорога не длинная и не стоило особо беспокоиться.

Капитан»Святого Антония» посмотрел на небо, по которому кое-где плыли высокие перистые облака.

— Ваша светлость, океан — вещь серьезная. Иногда выходишь из порта и думаешь, что уже через день будешь на месте. Но вдруг налетит ветер или, наоборот, стихнет, и мотаешься посреди бескрайней равнины целую неделю.

— Надеюсь, этого не произойдет, — недовольно наморщил лоб граф Аламбер.

— Я тоже хотел бы надеяться.

Капитан достал из кармана массивную трубку, украшенную серебряными кольцами, сунул ее в рот и вразвалку зашагал по дощатому причалу к своему паруснику.

— Скоро начнется отлив, поэтому лучше поспешить — на ходу бросил капитан графу Аламберу.

— Все зависит от вас, капитан, я готов отплыть сию минуту.Рене подхватил свой сундучок и отправил экипаж, предварительно посмотрев, не забыли ли чего женщины.

Констанция, держа на руках куклу, уже поднималась по шаткому мостику на борт»Святого Антония». Жанет судорожно хваталась за веревочные перила, боясь ступить на сходни.

Один из матросов радостно осклабился и придержал ее за локоть.

— Мадемуазель, позвольте вам помочь, — с провансальским акцентом сказал матрос.

Побледневшая Жанет согласно закивала и, поддерживаемая под руку широкоплечим матросом, благополучно перебралась на борт корабля. Но все равно испуг не покидал ее лица. Ведь парусник, с берега казавшийся огромным, покачивался на небольших волнах как перышко, и молодую девушку охватил страх.

— А мы не утонем, месье? — обратилась она к матросу.

— Да что вы, мадемуазель, я уже десять лет плаваю и еще ни разу не тонул.

Жанет немного успокоилась.

— А что, ваш корабль все время так качается?

— Да нет, сейчас он стоит как вкопанный, а вот выйдет из бухты, вот тогда качать будет как на качелях.

— Ой! — воскликнула Жанет. — У меня от качелей кружится голова.

— Наверное, мадемуазель, вас будет тошнить, — заулыбался матрос. — Знаете, мадемуазель, я бы вам посоветовал перед отплытием выпить немного рома.

— Но меня, месье, и от него тошнит.

— Тогда я знаю еще одно верное средство, но оно помогает только мужчинам.

— Что же это такое? — поинтересовалась девушка.

— Надо беспрерывно курить.

— Фу, какая гадость! — фыркнула Жанет и только сейчас смогла разобрать, насколько страшное лицо у этого матроса.

Встреть она его где-нибудь на дороге, она бы завизжала и бросилась прочь. Действительно, широкоплечий матрос выглядел настоящим разбойником. Глубокие шрамы прорезали его лицо, словно морские волны гладь океана. Он бын небрит и непричесан, а голубые глаза свирепо смотрели из-под косматых бровей. Во рту не хватало переднего зуба, а на правой руке не было двух пальцев. Его волосатая,

Загорелая до черноты рука напоминала клешню краба и казалось, что ему доставляет удовольствие постоянно демонстрировать девушке свою искалеченную кисть.

Начался отлив. Рыжебородый капитан поднялся на мостик и грозно принялся отдавать приказания.

Сходни с грохотом были подняты, матросы бросились на мачты, захлопали паруса, и»Святой Антоний» медленно отчалил от причала, направляясь к выходу из бухты.

Путешественники еще не заняли свои каюты. Они стояли на палубе и смотрели, как медленно удаляется земля, как кипит за кормой голубая вода в белых хлопьях пены.

Едва»Святой Антоний» свернул за мыс, как паруса наполнились упругим ветром и казалось, чья-то невидимая рука понесла корабль по волнам. Он переваливался с гребня на гребень.

Женщины вцепились руками в поручни. Констанция прижалась к отцу и восторженно смотрела на голубые волны, на пенные гребни, на тугие паруса и на стремительных чаек, которые носились над парусником, будто прощаясь с ним.

Птицы тревожно и надсадно кричали, касались крыльями воды и вновь взмывали в небо.

— Какие большущие птицы! — сказала Констанция отцу, глядя как одна из чаек опустилась на рею мачты.

— Это чайки, Констанция.

— А почему у нас в парке не живут такие большие птицы?

— Они живут только на море, они ловят рыбу. Вот, посмотри.

Отец указал Констанции на чайку, которая ловко спланировав, изящно коснулась воды и взмыла, сжимая в клюве серебристую трепещущую рыбу.

Несколько часов с правого борта плыл берег. Были видны далекие холмы, кое-где сверкали на солнце башни соборов, теплый и свежий ветер порывами ударял в натянутые паруса. Светило яркое солнце, сверкали волны и уходить с палубы в тесную каюту не хотелось.

Граф Аламбер, поставив ногу на свой сундучок, смотрел в голубеющий горизонт. Он заметил, как из-за горизонта медленно плывет навстречу паруснику небольшая темная туча.

А капитан парусника поглядывал на эту с первого взгляда небольшую тучу очень настороженно, то и дело прикладывал ладонь к глазам и вглядывался в темневший горизонт.

— Мне что-то не нравится эта туча, — обратился он к одному из матросов.

Тот взглянул на небо, смочил слюной указательный палец и поднял над головой.

— Да и ветер крепчает, капитан, — сказал матрос, — не нравится мне все это.

Рыжебородый капитан неторопливо спустился с мостика и подошел к своим пассажирам.

— Вашасветлость, — обратился он к графу Аламберу, — я думаю, нам лучше будет завернуть в какую-нибудь бухту и отложить на время нашу поездку.

— А в чем дело? — осведомился граф Аламбер. Капитан предложил графу отойти немного в сторону и они, застыв у мачты, стали вглядываться вдаль.

Видите вот ту темную тучу? Граф утвердительно кивнул.

— Она предвещает шторм.

— Шторм? — изумился граф. Он не мог поверить, что их может ожидать шторм, когда в небе так ярко светит солнце.

— Да-да, граф, самый настоящий шторм, чувствуете, как крепчает ветер?

Мачты над их головами поскрипывали, парус, натянутый до отказа, потрескивал, казалось, еще один порыв-и он сорвется.»Святой Антоний» быстро мчался вдоль берега, то и дело подскакивая на высоких волнах.

— Вы думаете, это опасно? — спросил граф Аламбер.

— Все может быть, — задумчиво произнес рыжебородый капитан, — океан шутить не любит, пусть даже это и узкий пролив.

— Нет, капитан, мы не можем задерживаться, меня ждут в Англии. К тому же, половину денег вы уже получили.

Капитан пожал широкими плечами.

— Что ж, ваша светлость, мое дело вас предупредить, а ваше — принять решение. Если вы хотите плыть, то поплывем.

— Да, да, — кивнул граф Аламбер, — мы поплывем, дело не терпит отлагательств.

Капитан вновь поднялся на свой мостик и уже зло приказал матросам быстро собрать один парус.

Горизонт постепенно сливался с потемневшим небом, хотя еще ярко светило солнце. Корабль немного изменил курс, удалившись от берега, и уже справа был только океан и белые барашки волн. Потянуло прохладой. Волны крепчали и

Разбиваясь о борт корабля, солеными каплями осыпали палубу.

— Маргарита, Констанция, Жанет, спускайтесь в каюту! — строго сказал граф Аламбер.

Женщины, которые уже почувствовали себя не слишком уютно на палубе, двинулись к надстройке и по узким ступенькам суетливо стали спускаться в предложенные им каюты.

А граф Аламбер, поставив правую ногу на свой сундучок, стоял на палубе, пристально вглядываясь в потемневший горизонт.»Может быть, я зря не послушал капитана и нам стоило укрыться в какой-нибудь бухте?»

Он медленно осмотрел горизонт, но берега уже нигде не было видно. Парусник мчался, подгоняемый ветром, навстречу приближающейся буре.

— Капитан, — воскликнул граф Аламбер, — а мы еще можем вернуться?

— Навряд ли, но может, еще и успеем. Так что, граф, укроемся? — пытаясь перекричать ветер, спросил рыжебородый капитан.

— Да, возвращаемся! — крикнул граф Аламбер и взмахнул рукой.

Капитан вновь принялся отдавать приказания. Матросы бросились к мачтам, убирая лишние паруса.»Святой Антоний» немного накренился и сменил курс. Качка становилась с каждой секундой все сильнее.

Граф Аламбер уже с трудом удерживался на ногах, проклиная себя за то, что принял решение плыть как можно скорее к берегам Англии.

— Что вы возитесь, как беременные? — ревел рыжебородый капитан, хотя матросы старались изо всех сил.И вдруг солнце исчезло.

Граф поднял голову и увидел, что прямо над ними висит черная туча, а впереди косыми струями льет дождь, скрывая плотной мутной стеной все, что находится за ними. Небо уже слилось с вспененной разбушевавшейся водой.

— Граф, ступайте в каюту! — рявкнул капитан, перехватывая рулевое колесо, потому что матрос уже не справлялся с управлением.

Граф, пошатываясь, держа в одной руке свой сундук, поскальзываясь на мокрой палубе, двинулся к надстройке.

— Помогите графу! — рявкнул капитан. Матрос с искалеченной рукой хотел было перехватить сундук, но граф зло оттолкнул его искалеченную руку.

— Возвращайся к мачтам, я сам.

И в этот момент он поскользнулся и покатился по палубе.

Казалось, еще мгновение — и граф Аламбер окажется за бортом. Но мужчина успел схватиться рукой за борт шлюпки, привязанной к палубе, и удержался, так и не выпустив из правой руки свой сундучок. Затем он уже на четвереньках стал пробираться к своей надстройке.

Рыжебородый капитан недовольно смотрел на то, как граф, придерживаясь за столб, пытается подняться на ноги. Граф понял, что его присутствие на палубе лишь вносит сумятицу, и спустился в каюту.

Служанке было совсем плохо. Она сидела с побледневшим лицом, прижавшись спиной к дощатой стене, и прикрывала рот руками. А Констанция, прижавшись лицом к стеклу, пыталась рассмотреть хоть что-то. Иногда девочке это удавалось. Волна

Подбрасывала корабль так высоко, что он взлетал вад водой.

— Какие они большие! Смотри! Смотри! Она дергала за рукав мать и тыкала маленьким пальчиком в мокрое стекло.

— Успокойся, Констанция, иди ко мне. Женщина взяла дочь на руки и крепко прижала к груди.

А Жанет уже обезумела от страха. Она молитвенно сложила перед собой руки, и ее дрожащие губы шептали бессвязные слова.

— Мама, мама, а чего боится Жанет? — поинтересовалась Констанция.

Девочке все происходящее казалось какой-то странной забавой, специально для нее подстроенной. Но увидев серьезное лицо отца, она тоже немного испугалась.

Граф Аламбер сидел, прижавшись спиной к стене, и крепко сжимал руками сундучок, стоящий у него на коленях.

А волны с каждым ударом крепчали. Граф не видел, что матросы уже убрали паруса и теперь корабль целиком был предоставлен волнам. Только рыжебородый капитан пытался управиться с рулем, но непослушное колесо вырывалось из его пальцев.

Вдруг послышался ужасный хруст прямо за стеной каюты.

— Что это? — воскликнула Констанция. Граф пожал плечами, а Жанет принялась еще более иступленно молиться.

— Дьявол, — заревел рыжебородый капитан, — руль сломан!

И он понял, что теперь рулевое колесо стало бесполезным. Оно крутилось легко и корабль не реагировал на его движение.

Из трюма выбрался с ног до головы мокрый матрос.

— Капитан! Капитан! — закричал он, пытаясь перекричать шум ветра и рев волн. — В трюме течь!

Капитан зло выругался и широко расставив ноги, то и дело придерживаясь за поручни, спустился в трюм.

Когда он выбрался на палубу, его лицо было бледным и перекошенным от страха.

— Если бы это была пробоина, мы бы попытались ее заделать. А так вода хлещет из всех щелей.

— Так что делать, капитан? — матросы смотрели на своего капитана свирепо и с ненавистью, ведь они считали, что это он виновен в том, что корабль попал в бурю.

— Капитан! Капитан! Двух матросов смыло — Луи и Жака! — закричал матрос, перегибаясь через борт и пытаясь заглянуть в пучину.

— Дьявол! — выругался рыжебородый капитан. — Будь оно все проклято!

Даже при такой качке было видно, что корабль накренился от набранной в трюм воды. Форштевень то и дело скрывался в воде, а волны окатывали палубу.

— Так мы утонем, — на удивление спокойно произнес капитан. — Ничего не остается, как покинуть корабль. Готовьте шлюпку, — и капитан бросился к надстройке, чтобы предупредить своих пассажиров.

Матросы суетливо принялись отвязывать шлюпку, но тут в корабль ударил шквальный порыв ветра, затрещала мачта и с грохотом рухнула на палубу, раздавив одного из матросов.

— Рубите канаты! — раздался крик одного из матросов, но все и так уже поняли, что надо делать.

Застучали топоры, и сломанная мачта исчезла в волнах. А следующая волна, окатившая палубу, смыла следы крови.

Капитан застал в каюте безрадостную картину. Жанет, уже ничего не соображая, тряслась от страха и бормотала молитву. Граф Аламбер пытался успокоить жену и Констанцию, которые навзрыд плакали.

— Ваша светлость, корабль дал течь! Нужно его срочно покидать, — сказал капитан.

Граф Аламбер безучастно посмотрел на него и согласно кивнул.

— Давайте выбираться на палубу, матросы уже готовят шлюпку.

Мадемуазель, успокойтесь, — сказал капитан, беря за руку Жанет.

Та словно бы встрепенулась ото сна и не понимающим взглядом уставилась на капитана. Но в следующую секунду она вновь бросилась в угол и принялась молиться.

Капитан сильно встряхнул ее за плечи. И тут взгляд Жанет упал на Констанцию. У нее словно бы вновь появился смысл в жизни. Она крепко схватила за руку девочку и потащила ее к выходу. Никто не посмел отнять у Жанет ребенка, ведь все понимали, что если она отпустит пальцы девочки из своей руки, начнется истерика.

— Скорее! Скорее! — поторапливал капитан.

Но и без его слов всем было понятно, что дела обстоят куда как серьезно. Под ногами плескалась вода, фонарь давно погас.

Наконец все выбрались на палубу. Шлюпка была почти свободна, и матросы готовились спустить ее на воду.И вот, когда все уже было готово, Констанция вдруг рванулась.

Жанет с недоумением уставилась на свою пустую руку, в которой только что сжимала пальцы девочки.

— Кукла! Кукла! — закричала Констанция и опрометью бросилась к надстройке. — Моя донна Анна, я забыла ее!

Все на какое-то мгновение замерли, таким нелепым и неуместным было напоминание о кукле, ведь сейчас все могли погибнуть и неизвестно где было более опасно — на борту тонущего корабля или в утлой шлюпке среди бушующих волн.

Граф Аламбер, не выпуская из руки сундучка, рванулся вслед за своей дочерью. Едва он успел ухватиться за ручку двери, как корабль накренился и чтобы удержать равновесие, графу довелось выпустить бронзовую ручку. Сундук, сверкнув обшивкой, с грохотом покатился в зияющий провал двери.

И тут новая волна ударила в борт. Затрещали доски, пошатнулась мачта и с ужасным грохотом обрушилась на надстройку. Граф не удержался на ногах и волна, окатившая палубу, потащила его к погруженному в воду носу.

Маргарита иступленно закричала:

— Рене! Рене! Констанция!

— Шлюпка! Шлюпка! — кричал капитан, но матросы уже не могли справиться с отвязанной шлюпкой.

Она скользила к борту и, сломав балюстраду, перевернувшись, улетела за борт.

И тут огромный вал налетел на корабль с кормы. Палуба накренилась, встав почти вертикально, и целый поток прокатился по ней, смывая все на своем пути.

Когда корабль вновь вынырнул, палуба была пуста, а крики тонущих заглушил пронзительный ветер и шум волн.

Оглушенная ударом о стены, Констанция лежала на полу каюты, а на кровати лежала забытая кукла донна Анна.

Ветер не утихал до самого вечера. Изуродованный бурей корабль несло прямо на черные скалы. Ночь медленно опускалась на бушующее море, как бы усмиряя его ярость.

Констанция пришла в себя от легкого толчка. Она приподняла голову и ровным счетом ничего не увидела:вокруг нее была сплошная темнота.

— Жанет! — слабым голосом позвала девочка, но темнота молчала, лишь слышалось, как волны ударяются в борт корабля.

Но странное дело: теперь корабль почти застыл на месте, только слегка покачивался.

— Отец! Мама! — позвала Констанция, но и тут ей никто не ответил.

И тут в разрыве низких облаков вспыхнула луна, залив каюту мертвенно-бледным светом. Констанция наконец-то вспомнила, что находится на корабле и, заметив куклу, бросилась к ней. Она обняла подарок отца и прижала к груди. Слезы покатились по ее щекам и падали крупными каплями на и без того насквозь мокрое платье.

Девочка дрожала и от холода и страха. Время от времени она вскрикивала и звала на помощь. Но ночь молчала, отвечая бессвязным шелестом волн.Скрипел разбитый корабль.

Утром, совершенно обессиленная, Констанция решилась выбраться на палубу. Она еле пробралась сквозь узкую щель разрушенной надстройки. Ее удивила тишина, царившая вокруг. Даже не было слышно крика чаек. Она видела лишь черный, словно

Вырезанный из бумаги, силуэт балюстрады правого борта. За ним густой пеленой стлался туман — ни берега, ни воды не было видно.В отчаянии девочка позвала:

— Мама! Мама! Жанет!

Но ее крик потонул в тумане, словно он всосал звуки в себя.

— Мама! Жанет! — еще раз позвала Констанция. И вновь никакого ответа. Тогда она позвала отца.

ГЛАВА 4

Старый Гильом Реньяр всю ночь не мог уснуть. Он слушал истошное завывание ветра за окнами своего дома, чутко прислушивался к шуму дождя, к тому, как трещали старые деревья, окружавшие его жилище, некогда бывшее богатым.

Он вспоминал под завывание ветра всю свою жизнь, как бы вглядываясь в прошлое, воскрешал детали. И вот теперь, когда его жизнь близилась к закату, нужно было подводить итоги. А думать об этом старый Гильом не хотел, потому что слишком много злодейств было на его совести.

Даже одного из них было достаточно, чтобы навеки гореть в аду.Думать об этом было выше его сил, к тому же старый Гильом не собирался что-то менять в своей жизни. Он все еще надеялся на какую-то мистическую удачу, думал, что в конце концов ему повезет, и он сможет разом покончить со всеми своими врагами.

А ведь его врагами были все соседи — и ближние и дальние. Это он знал от отца, который показывал Гильому земли, принадлежащие некогда их роду. Сейчас эти бескрайние просторы сжались до клочка, а раньше почти все побережье принадлежало роду Реньяров. Да, когда-то давно они были в чести у королей, заслужив свои привилегии еще во времена столетней войны. Но потом один из предков предал

Короля и был казнен. После этого на род Реньяров свалились все возможные несчастья.

Их замок пришел в запустение и теперь на холме высились, как выщербленные зубы какого — то древнего чудовища, остатки стен их родового замка.

А сами Реньяры жили у подножья холма в доме, сложенном из обломков замка. Конечно, это жилище было просторным, но оно не шло ни в какое сравнение с замком, который помнил старый Гильом. Ведь это на его памяти разбирали стены,

Перетаскивали камни к подножию холма.

Когда-то давно все эти земли давали хороший урожай. На них работали сотни крестьян.

Старый Гильом отбросил одеяло и подошел к окну. Он смотрел, как шатаются деревья, слышал, как воет пес, как испуганно на конюшне ржут лошади. И его душу охватила тоска.»Наверное, именно в такие ночи приходит дьявол, чтобы наказывать грешников».

Старый Гильон испуганно огляделся. В камине уже погас огонь, и спальня наполнялась холодом и сыростью. Буря понемногу утихала, но до рассвета оставался еще целый час.

Ему не с кем было поговорить, ведь жена умерла много лет назад, оставив ему младшего Клода. Все трое сыновей выросли без матери. И только старший, Виктор, еще немного помнил мать, ему было тогда четыре года.

Но гордость и тщеславие, оставшиеся в наследство от предков, были неотъемлемыми чертами характера всех Реньяров. Даже обеднев, Реньяры оставались заносчивыми и надменными. Они никому из соседей никогда не спускали обид. Они всех жестоко наказывали, безжалостно расправляясь и убивая непокорных.

И все окрестные дворяне уже давно старались избегать общества Реньяров, а крестьяне убегали, едва завидев кого-нибудь из них.

Дети Гильома были такими же надменными, гордыми и тщеславными как и отец. У них никогда не было друзей, были только враги, и поэтому вся жизнь проходила в постоянных кровавых стычках с соседями, в извечных спорах и судах, которые и без того уменьшали их тающее на глазах состояние.

Больше всех из своих соседей старый Гильом ненавидел род Абинье. Ведь они жили на землях, которые когда-то давно принадлежали Реньяру. Именно эти земли король пожаловал Франсуа Абинье после того, как казнил Филиппа Реньяра. Ненависть была лютой. Уже пролилось много крови как с одной, так и с другой сто —

Роны. Уже много раз королевским солдатам и судьям приходилось ввязываться в эти кровавые разборки двух дворянских родов.

Но сейчас время было смутное и королю было не до распрей его бедных дворян, к тому же живших в дальних провинциях на берегу океана.

— В такую ночь буря повалит много деревьев, — сам себе сказал Гильом Реньяр. — И скорее всего, кто-нибудь из окрестных крестьян пожелает этим воспользоваться, чтобы запастись дровами на зиму, при этом не заплатив мне ни су.

Гильом Реньяр нервно зашагал по спальне. Он хотел было разжечь камин, но потом передумал.

Наконец, решившись, вышел на галерею и вошел в комнату, где спали его сыновья. Он положил ладонь на плечо старшего и крепко сжал.

Виктор открыл глаза и увидел склонившегося над ним отца.

— Что случилось? На нас кто-нибудь напал?

— Нет, успокойся, буди братьев.

— А что случилось, отец? — Виктор сбросил одеяло и уже сидел на постели.

— Поедем в наш дальний лес. Виктор покосился на окно, по стеклам которого бежали струи дождя.

— Отец, но ведь за окном дождь.

— То-то и оно, нам на руку. Мы поймаем какого-нибудь мошенника, польстившегося на наш лес. Ведь эти бестии только и ждут плохой погоды, чтобы обворовывать Реньяров, они надеются, что мы не высунем носу из дому в такое

Ненастье, а мы как раз и появимся.

Старый Гильом потер руку об руку и на его лице промелькнула злорадная усмешка, а глаза зло засверкали.Виктор с нескрываемым неудовольствием поднялся и

Принялся одеваться. Он боялся противиться отцу, но постепенно возбуждение старика передалось и ему. Он пинками растолкал младших братьев Жака и Клода и объяснил им, чего хочет от них отец.

Младшие Реньяры были явно недовольны столь ранним подъемом, но день сулил им приключения и поэтому они стали спешно собираться и заряжать пистолеты.

А Гильом Реньяр уже зычным голосом отдавал приказания конюху готовить лошадей.

Когда Реньяры покинули свой дом и вышли во двор, дождь и ветер уже стихли. Все окутывал туман, лишь только вершины холма с остатками когда-то могущественного и неприступного замка возвышались над пологом тумана.

Старый Реньяр вскочил в седло и тронул поводья. Лошадь, застоявшаяся в конюшне, сразу же побежала рысью. Сыновья пустили своих коней вскачь.

Наконец Гильом Реньяр свернул на уже скошенное поле и, немного придержав лошадь, дал Виктору поравняться с ним.

— Раньше земли, которые лежат за этими холмами и тянутся к самому океану, тоже были нашими.

— Отец, ты всегда говоришь: то было наше, это было наше, холмы принадлежали Реньярам, лес принадлежал Реньярам… Я устал уже это слушать, надо все это вернуть.

— Если бы это было так просто, я бы это уже вернул. Но на нашем роду лежит какое-то страшное проклятье: наши женщины умирают, не дожив до старости, а мужчины гибнут в схватках. Только я каким-то чудом дожил до седых волос и благодарю бога, что у меня есть трое таких хороших сыновей.

Виктор даже подбоченился, ведь старый Гильом не так ух часто отпускал похвалы.

— Мы поедем к дальнему лесу, — Гильом махнул рукой, указывая направление.

— Отец, но ведь нам придется ехать через земли Абинье.

— Эти земли наши, Виктор, запомни это. И пусть они боятся встречи с нами, а не мы должны бояться и опасаться их.

— Да, в их роду некому с нами состязаться, один лишь Робер. Ведь его братьев убил я. Он догадывается об этом и поэтому так страшно нас ненавидит. Но на суде он ничего не смог доказать. Был один свидетель, который видел, как я

Расправлялся с братьями, но и того уже съели рыбы, я его столкнул со скалы.

Младшие Реньяры держались поодаль. Жак достал из дорожной сумки кусок мяса и жадно жевал его, а Клод покусывал соломинку.

— Наш отец уже совсем выжил из ума, — негромко сказал Клод, обращаясь к Жаку. Тот согласно закивал головой.

— Он даже слышать не хочет о том, чтобы мы с тобой покинули дом. А как ужасно хочется куда-нибудь уехать! — сказал Клод и потер свою щеку. — А ведь мы могли бы разбогатеть, жениться, и все у нас было бы хорошо. Но он даже и слышать об этом не хочет. Да и Виктор становится все больше и больше похожим на отца, а ведь раньше он был не таким.

— Да, мы все меняемся, — рассудительно сказал Жак и сплюнул на стерню кусок непрожеванного мяса. — Он всех подозревает, готов убить каждого, кто проедет по его земле.

Но ведь это и наша земля, Жак, — заметил младший брат.

— Да, это так, но представь, если отец разделит ее на три части, нам достанется по маленькому клочку.

— Нет, нам на это даже не стоит рассчитывать, он все отдаст Виктору. Он старший, и он возглавит наш род.

— Какая-то дьявольщина! — нахмурился Клод. — Ведь так не хочется ни с кем воевать, ссориться, судиться! А если Виктор заменит отца, то все будет как и прежде.

— Ко мне, скорее! — вдруг послышался из тумана властный голос Гильома Реньяра.

Клод и Жак переглянулись, тяжело вздохнули и дернули поводья своих лошадей.

Гильом остановил лошадь у старого дуба, разбитого молнией.

— Вот от этого дуба, дети мои, и до самой реки все земли принадлежали роду Реньяров. Еще сто лет тому назад мы владели ими, а не какие-то Абинье и Нирвали, о которых двести лет назад никто еще и не слышал, потому что их предки копошились в навозе и были собственностью наших прадедов!

— Старик опять завел свою вечную песню, — прошептал Клод на ухо Жаку.

Тот согласно закивал головой, но в это же время угодливо смотрел на отца.

Виктор хмурился и ежился от холодного тумана.

— И на восток, до самого океана все земли тоже принадлежали Реньярам. Запомните это, потом расскажете это своим детям.

— Отец, а может быть, кому-нибудь из нас стоит пойти служить королю и тогда эти земли король вновь пожалует нам? — сказал рассудительный Жак.

— Что?! — воскликнул Гильом Реньяр, хватаясь за рукоять кнута. — Служить этим Бурбонам?! Да никогда! Ни за что! Это они отняли у нас все богатство, это они высосали из нашего рода всю кровь! А ты хочешь пойти служить этим мерзавцам?! Вот если бы кто-нибудь начал войну против короля, тогда я взял бы

Вас, и мы выступили на их стороне. А скинув его с престола, казнив, мы попросили бы себе все эти земли и могли бы вновь стать могущественными Реньярами, самыми сильными на всем побережье! — Жак, — зло продолжил Гильом Реньяр, — выкинь

Это из головы и не думай служить Бурбонам. Ты не должен унижаться перед ними, ведь род Реньяров такой же старый, как и род Бурбонов, а наши предки ходили в Крестовые походы и брали Иерусалим и рубили головы сарацинов.

Дети согласно закивали, понимая, что спорить с отцом, который живет иллюзиями прошлого, бесполезно. Он не хочет замечать настоящего, не хочет видеть тех перемен, которые происходят с каждым новым днем.

— Я знаю, мои сыновья, когда-нибудь род Реньяров вновь будет богат и славен. И если я не доживу до этих дней, то вы обязательно увидите, как мы будем процветать и какими счастливыми будут ваши дети.

Клод вновь легонько толкнул локтем Жака.

А тот, согласно кивая, прошептал:

— Он совсем сошел с ума!

— Ты что-то сказал, Клод? — воскликнул Гильом Реньяр.

— Я говорю, что ты прав, отец, — соврал младший сын.

— Еще бы1

И тут Гильом Реньяр поднял вверх указательный палец, а затем приложил его к губам: в густом тумане явственно слышался стук топора.

— Я же говорил! — хищно улыбнувшись, воскликнул Гильом Реньяр. — Сейчас мы покажем этим мерзавцам, как воровать наш лес!

— и Гильом Реньяр, натянув поводья, направил лошадь в туман.

На его лице была злорадная улыбка, а седые усы ощетинились. Он был похож на хищную птицу, готовую броситься на ничего не подозревающую жертву.

Виктор выхватил из-за пояса револьвер и, взведя курок, поехал в обход, отсекая невидимому противнику путь к отступлению. Всадники двигались быстро и беззвучно. Крестьянин, рубящий поваленное бурей дерево, был так занят своей работой, что даже не увидел, как из тумана вынырнули четыре всадника, взяв его в кольцо.

Рядом с крестьянином, на траве, лежал заяц, пойманный петлей.

Взметнулась плеть и обрушилась на голову крестьянину. Из-под рассеченной кожи выступила кровь. Крестьянин вскинул руки, пытаясь защититься, но Виктор подъехал к нему и толкнул ногой в грудь. Тот рухнул на траву, топор отлетел в сторону. Крестьянин поднялся на колени и забился под ствол поваленного дерева.

— Ну что, мерзавец, попался? — прошипел Гильом Реньяр, вытаскивая из-за пояса пистолет.

Крестьянин запричитал, пытаясь оправдаться, но делать было нечего — он был пойман с поличным, воруя чужой лес.

— Наверное, ты думал, что я сейчас буду спать, — злорадно усмехаясь в седые усы, произнес Гильом, — и это сойдет тебе с рук? Нет, я знал, что ты придешь.

— Нет, господин, — взмолился крестьянин, роясь в складках одежды, — я хотел купить лес, — и он достал монету, тускло блеснувшую в почерневшей от работы ладони.

— Так говоришь, хотел купить? — елейным голосом произнес Гильом. — Но ведь ты знаешь, мерзавец, что так не делается. Сперва даются деньги, потом берется товар. А ты хотел украсть!

— Отец, — сказал Виктор, — он не только украл наш лес, но и охотился за нашей дичью, — Виктор показал пальцем на зайца.

Гильом расхохотался.

Крестьянин только открыл рот, как просвистела плеть.

Я знаю, о чем вы все начинаете рассказывать, стоит вас поймать с краденым. Вы начинаете вспоминать, что дома вас ждут голодные дети, больные жены…

Вы просто воры! Почему ты не крадешь у своих господ? Что, у Абинье нет леса, что тебя занесло ко мне?

Крестьянин начал что-то бормотать, а Виктор спрыгнул с лошади и схватил его за шиворот.

— Отец, я убью его! — злость горела в глазах старшего из сыновей.

Но Гильом хотел насладиться моментом своего могущества.

Ведь крестьянин сейчас всецело находился в его власти.

— Так ты поймал зайца потому, что голоден? — таким же елейным голосом осведомился Гильом. Крестьянин закивал в ответ. — Ну так вот, если ты голоден, значит хочешь есть.

Крестьянин еще не понимал, что его ожидает.

— Сейчас ты сожрешь этого зайца вместе со шкурой и костями. Если сможешь съесть, то я тебя отпущу, а нет — — Гильом не стал договаривать.

Крестьянин по его бешено сверкавшим глазам догадался, какая его ожидает жестокая расправа.

Сыновья захохотали, радуясь находчивости отца. Теперь им предстояла великолепная забава смотреть, как крестьянин, давясь шерстью, будет жрать зайца.

— Начинай! — приказал Гильом.

Крестьянин трясущимися руками поднял с травы зайца и на какое-то мгновение замер, не решаясь приблизить его к своему лицу. Засвистел кнут — и он тут же впился в серую шерсть своими кривыми зубами. Потекла кровь. Крестьянин давился,

Отплевывался, не в силах проглотить сырое мясо с шерстью.

А Реньяры хохотали. Виктор прямо давился хохотом, а когда крестьянин закашлялся, принялся его похлопывать по спине.

— Ешь, ешь, ведь ты голоден.

— Я не могу! Не могу, простите меня! — взмолился крестьянин, выплевывая клочья шерсти.

— Ах, ты не можешь? Так значит, ты убил его ради забавы! Так вот чего стоят твои слова, — и Гильом бросил Виктору веревку.

Старший сын ловко соорудил петлю и накинул ее сзади на крестьянина, плотно прижав его руки к телу. Затем, привязав веревку к луке седла, Виктор вскочил на лошадь и дернул поводья. Он ехал, ежесекундно оглядываясь.

Крестьянин некоторое время бежал вслед, но потом выбился из сил, споткнулся, и лошадь потащила его по свежесжатой стерне.

Младшие братья с гиканьем мчались рядом.

Так и волоча свою жертву по полю, они достигли прибрежных скал.

Виктор аккуратно отвязал веревку от луки седла и подтащил крестьянина к себе. Тот уже был еле живой и единственное, что сумел сделать, так это подняться на колени и затрясти головой.

Из его рта вырывалось бессвязное бормотание:

— Не убивайте, — взмолился он, — можете забрать у меня все, только не убивайте!

— Да у тебя ни черта нет! — зло выкрикнул Гильом Реньяр, ударив крестьянина сапогом в бок. Тот рухнул на землю.

— Кончай с ним! — приказал Гильом Виктору. А тот только и ждал этого. Он схватил крестьянина за шиворот и подтащил к самому обрыву, под которым бушевали волны.

— Молись! — дал он минутную передышку жертве и даже не дожидаясь слова»Аминь!», ударил крестьянина сапогом в лицо и сбросил его со скалы вниз.

Послышался глухой удар и плеск волн.

Виктор подошел к краю скалы и посмотрел вниз. Но густой туман скрывал воду.

Реньяры уже садились на коней и собирались уезжать, как вдруг из густого тумана послышался слабый крик.

Гильом недовольно поморщился.

— Что за черт, неужели он не разбился? Младший из Реньяров приложил ладонь к уху и настороженно прислушался. Крик повторился.

— По-моему, это кричит ребенок, — неуверенно сказал Клод.

— Этого нам только не хватало! Не дай бог кто-нибудь видел, — Гильом вновь слез с коня. — Клод, спускайся вниз, если этот мерзавец еще жив, его нужно прикончить.

— Да нет, отец, крик идет из тумана, с моря, и это кричит ребенок.

Несколько минут Реньяры стояли на скале, прислушиваясь к слабому детскому крику.

Кто-то зовет мать, — наконец-то расслышал Виктор.

Ветер, медленно заворачивая туман, уносил его из-под скал.

Жак первым заметил изуродованный бурей, заваленный на бок корабль.

— Смотрите, там корабль! — закричал он.

Через несколько минут, когда ветер согнал туман, все увидели корпус корабля.

— Наверное, он попал в бурю, — сказал Гильом и радостно потер руки. — Нам будет чем поживиться.

— Жаль, что нет лодки и нам не на чем добраться до него прямо сейчас, — сказал Виктор.

Но Гильом тут же успокоил своего сына:

— Сейчас отлив и через час мы сможем добраться до него, давайте искать спуск.

Мужчины, ведя коней под уздцы, спустились узкой тропкой на берег. Вода понемногу уходила, обнажая дно. И в самом деле, через час они смогли добраться до разбитого корабля.Добыча была богатой. Хоть трюм был полностью залит водой, одних сундуков с богатыми одеждами оказалось ровно четыре.

Виктор трясущимися руками перебирал наряды, преимущественно женские. Он нашел небольшую шкатулку с женскими драгоценностями, нашел связки писем с рас —

Плывшимися чернилами и тут же выбросил их под ноги.

Единственная находка, не обрадовавшая Виктора — была маленькая девочка, вся насквозь промокшая и продрогшая. Это она кричала в тумане, а сейчас не могла произнести ни единого слова, а только судорожно всхлипывала и куталась в сухой плащ, отданный ей Жаком.

Гильом вернулся на берег, неся на плече небольшой сундучок с изящными замками.

— Что там? — спросил Виктор.

Старый Реньяр пожал плечами. Он поставил сундучок на камень, вытащил нож и рукоятью сбил замки, а затем хищно запустил обе руки внутрь. Но затем он разочарованно сплюнул: на свет появилась толстая книга, страницы которой пестрели записями, колонками цифр, сделанных на английском, и небольшой конверт, запечатанный сургучом.

Старый Гильом долго смотрел на печать, как бы не рашаясь разорвать письмо. Затем испуг появился на его лице.

— Боже мой, да это же печать короля, печать Бурбонов!

Гильом застыл в нерешительности, не зная, что дальше делать с письмом.

— Вскрой его, — отдал он конверт Виктору. Тот сорвал печать и трясущимися руками открыл конверт. Письмо было довольно длинным и единственное, что мог понять Виктор, так это то, что оно написано не по-французски.

— Я думаю, его лучше сжечь, — предложил Гильом. Виктор согласно закивал, понимая, что отец прав.

И вскоре книга и письмо легли в костер, возле которого грелась Констанция.

— А что делать с ней? — спросил Виктор, обращаясь к отцу.

Тот ничего не ответил сыну, присел на корточки возле девочки, и спросил, заглядывая ей в глаза:

— Как тебя зовут?

— Констанция, — прошептала девочка.

— Куда вы плыли?

Девочка пожала плечами и расплакалась.

Гильом повернулся к Виктору.

— Наверное, она плыла вместе с родителями и их корабль попал в бурю. Видишь, как он весь разворочен? Она каким-то чудом осталась цела, а ее родители, скорее всего, погибли. Они богатые люди, судя по одеждам и драгоценностям.

Виктор блеснул глазами.

— Тогда, отец, мы сможем вернуть ее кому-нибудь из родственников и получить вознаграждение. Гильом хмуро улыбнулся.

— Тебе мало этого? Неужели ты думаешь, что вознаграждение будет большим? Ведь это только родители могли бы за нее дать уйму денег, но скорее всего, они на дне моря.

Посмотри по одеждам, ведь скорее всего, в дорогу с ней отправлялись отец, мать и служанка.

— Так ты не сказал, отец, что будем делать с ней. Может, отнесем ее обратно и бросим? Придет прилив и унесет корабль в море. Никто и не узнает, что эти драгоценности попали в наши руки.

Старик вновь присел возле девочки и заглянул ей в лицо. Его поразила красота ребенка, заметная даже на заплаканном лице. Он отбросил прядь волнистых волос со лба девочки и заставил ее посмотреть себе в глаза.

— Ты Констанция? Девочка кивнула.

— Ты будешь Констанцией Реньяр. Сыновья насторожились.

— Отец, — воскликнул Виктор, — что ты затеял?

— Это не твое дело. Когда я умру и ты останешься на моем месте, тогда будешь распоряжаться. А сейчас все решаю я, я еще жив, Виктор. Она поедет с нами и будет жить.

Жак и Клод переглянулись. На лице младшего появилась улыбка: такого от отца он не ожидал. Он никак не мог предположить, что старый Гильом расчувствуется, увидев беззащитного ребенка.»Оказывается, и у отца есть сердце» — подумал Клод.

— Возьми ребенка на руки, — приказал Гильом Виктору.

— Я не хочу ее брать на руки! — возмутился старший сын.

Но отец посмотрел на него так, что всякое желание спорить отпало.

Но тут Жак наклонился, подхватил Констанцию на руки и посадил в седло. Затем он вскочил на коня и сам.

— Грузите добычу, — сказал Гильом, размахиваясь и забрасывая в воду сундучок.

Тяжелый сундук, окованный металлом, тут же пошел ко дну.

— А ты, — Гильом обратился к Клоду, — ступай на корабль и подожги его.

Клод несколько мгновений помедлил, как бы раздумывая, каким способом выполнить это задание. Но потом сообразил: он подхватил из костра две пылающие головни и сложив их вместе, двинулся по отмели к кораблю.

И вскоре потянулся дым, над надстройкой показались языки пламени. Корабль запылал, а Клод вернулся к отцу.

— Теперь уходим, никто не должен видеть нас здесь.Мы должны как можно скорее попасть домой.

Едва кони тронулись, как Констанция разрыдалась. Она тянула руки по направлению к пылающему кораблю и звала:

— Мама! Жанет! Отец!

Жак плотнее прижал девочку к себе.

— Успокойся, успокойся, мы скоро приедем домой… Все будет хорошо.

— Пусти меня! Пусти! — закричала Констанция, пытаясь вырваться и царапая руку Жаку.

Но тот не обращал на ее крики никакого внимания, лишь только крепче прижимал к себе. Затем, сообразив, запустил руку в дорожную сумку и сунул в руки Констанции ломоть холодного мяса.

Девочка, на удивление, тут же смолкла и принялась с жадностью откусывать кусок за куском.

— Она, наверное, давно не ела, — сказал Клод, поравнявшись с братом.

— Конечно, неизвестно сколько она не ела. Да и кто же мог ее покормить, ведь на корабле не осталось ни души.

А девочка одной рукой прижимала к себе куклу, а другой держала недоеденный кусок мяса, все еще оглядываясь на корабль.

Кони шли быстро, хоть и были нагружены добычей.Виктор и Гильом скакали впереди.

— Я не понимаю, отец, зачем ты взял девочку к себе и к тому же сказал ей, что ее зовут Реньяр?

— Ты еще много чего не понимаешь, сын. Я никогда вам не говорил, что первым нашим ребенком была девочка, но потом она умерла. И потом небо стало посылать нам только сыновей. Ваша мать очень хотела иметь дочь, и я тоже мечтал об этом. Ведь согласись, в нашем доме не хватает женщины, и ваши сердца становятся жестокими. Быть может, эта девочка принесет нашему роду счастье.

— Нет, отец, ты ошибаешься, она принесет несчастье.

— Виктор, она еще достаточно мала, чтобы забыть, кем были ее настоящие отец и мать. Я не смогу убедить ее в том, что вы ее родные братья, но в то, что она дочь моего брата, она поверит.

— Отец, — раздался голос Жака, — у нее на шее медальон.

Гильом придержал коня и подождал, пока с ним поравняется сын. Он посмотрел на тяжелый золотой медальон с огромной жемчужиной. Рельефно выступал герб.

— Этот ребенок из очень знатной семьи, — задумчиво проговорил Гильом.

— Может, лучше снять этот медальон? — предположил Жак. — Нет, это ее, не трогай, — и глаза старого Гильома стали влажными.

Он протянул руку к девочке и поправил ее волнистые каштановые волосы. Та, как ни странно, даже не воспротивилась этому и даже не испугалась. Она попыталась робко улыбнуться.

Гильом, проклиная себя в душе, вырвался вперед. Ему было стыдно, что слезы катятся по его морщинистым щекам, что какая-то маленькая девочка смогла растопить его каменное сердце, и он дрогнул.

Он понял, что никогда не сможет причинить вреда этому существу. И теперь Гильом понял, что жизнь его еще далека от завершения и что только сейчас, наконец-то, он знает, о ком должен заботиться и кого оберегать. И только сейчас он понял, что сыновья не столько любят, сколько подчиняются ему из страха, а эта девочка, возможно, еще успеет полюбить его и будет заботиться о нем, когда он станет немощным так, как заботилась бы о нем его собственная дочь…

В доме Абинье как раз кончали завтрак, когда на крыльце появилась крестьянка с ребенком на руках. Робер Абинье отложил вилку и поднялся из-за стола. Он степенно вышел на крыльцо.

— Господин, — воскликнула пожилая крестьянка, покрепче прижимая к груди заплаканную девочку.

— Что случилось, Шарлотта? — осведомился Робер Абинье.

Пожилая крестьянка с плачем принялась объяснять:

— Мой мух еще до рассвета уехал из дому, а сейчас его конь вернулся домой. Ну и что?

— Так конь вернулся один, а моего Пьера нет.

— А куда он поехал? Крестьянка пожала плечами.

— Он ничего не сказал. Поднялся, когда было еще темно и шел дождь, и сказал, что скоро вернется. Но уже прошло столько времени, а его все нет. И еще, господин, вся телега забрызгана кровью.

Робер Абинье недовольно поморщился.

— Так говоришь, кровью?

— Да, да, господин.

— И он не сказал, куда едет, и ты ни о чем не знала, Шарлотта?

— Знала, знала, он собирался поехать в лес.

— Ладно, Шарлотта, иди домой, я все равно собирался поехать осмотреть свои поля и сейчас отправлюсь, может быть, найду твоего мужа.

— Найдите, найдите, — взмолилась женщина, — ведь я осталась совсем одна, а у меня на руках еще трое детей.

— Ладно, ладно, Шарлотта, успокойся, иди. Когда женщина покинула двор, Робер Абинье вернулся в столовую. Жена и дети вопросительно посмотрели на Робера.

— Шарлотта говорит, что ее Пьер уехал с утра. а час назад конь с пустой телегой вернулся домой. Этель Абинье задумалась.

— Может, Пьер не привязал коня и тот убежал?

— Не знаю, но я все равно собирался осмотреть поля и, чтобы успокоить Шарлотту, обещал ей поискать Пьера.

— Отец, отец, возьми с собой меня! Ведь ты же говорил, что мы поедем вместе.

— Раз говорил, значит и поедем. Заканчивай завтракать и собирайся.

— Я уже поел, — Филипп вскочил из-за стола и стал одеваться.

— А можно и я поеду с вами? — сказала Лилиан, глядя, как ее старший брат ловко натягивает сапоги.

Нет, Лилиан, ты останешься дома и будешь помогать матери.

Через четверть часа Робер и Филипп Абинье уже были в седлах.

Они быстро отыскали на влажной после дождя земле глубокую колею от телеги Пьера и двинулись по ней. Осенний туман еще не рассеялся, и отец с сыном не могли видеть, куда ведет колея.

— Скорее всего, конь убежал, — сказал, вглядываясь в туман, Робер.

Девятилетний Филипп зябко ежился от тумана, то и дело поглаживая гриву своей лошади. Ведь это совсем недавно отец, уступив просьбе сына, подарил ему невысокую резвую кобылу. И каждый раз, когда Филипп садился в седло, он радовался тому, что становится похожим на взрослого мужчину. Каждый день Филипп

Бегал на конюшню и тайком от родителей приносил своей лошади какое-нибудь угощение: то корку хлеба, обильно посыпанную солью, то яблоко, то несколько виноградин.

— Хорошая моя, хорошая, — ребенок гладил лошадь и заглядывал в ее большие влажные глаза.

Он видел в них свое отражение и несказанно радовался. Ему казалось, что лошадь думает о нем.

Но вот беда, выезжать одному отец не позволял.

И когда Филипп спрашивал, Робер морщил лоб и в уголках рта образовывались горькие складки.

Не надо, сын, далеко ездить от дома, всякое может случиться.

— Что может случиться, отец? — настойчиво спрашивал Филипп.

И тогда Робер, положив руку на плечо сыну, говорил:

— Ведь ты, Филипп, можешь попасть в руки этих проклятых Реньяров, а они не знают жалости. Они думают, что мы живем на их земле.

— А разве эта земля не наша? — спрашивал Филипп.

— Наша, сынок, у нас даже есть королевская грамота, в которой указано, что эти земли навсегда пожалованы роду Абинье. Но раньше, когда-то давно, они на самом деле принадлежали Реньярам.

— Отец, но если у нас есть грамота, то почему эти Реньяры думают, что мы живем на их земле? Надо им показать эту грамоту.

— Сынок, они видели ее. Несколько раз мы уже с ними судились, но это бесполезно. Их ничем невозможно убедить, они свято верят, что это мы захватили их земли и ненавидят всех Абинье. И вообще, Реньяр ненавидит всех, кто живет вокруг. Они даже ненавидят короля.

— Как, самого короля? — спрашивал мальчик.

— Да, самого короля. Поэтому ты должен быть осторожен и пока не вырастешь, пока не станешь сильным, должен быть подле меня. Ведь только я смогу защитить тебя, пока ты не вырастешь.

— А это Реньяры убили твоих братьев, отец? — спрашивал Филипп, вспомнив кладбище.

— Да, это они. Правда, мы ничего не могли доказать в суде, но я уверен, что это они. Гильом Реньяр сам грозился, что убьет и меня, что он уничтожит весь наш род.

— И Лилиан? И мать?

— Нет, сын, женщин они не тронут. Эти разговоры вспоминал девятилетний Абинье, не спуская глаз с золотистой стерни, примятой колесами повозки. Колея уходила в туман.

Вдруг отец натянул поводья своей лошади и поднял руку, давая знак Филиппу, чтобы он остановился.

— Что такое, отец? Почему ты остановился?

— Тише! Тише! — приложив палец к губам, прошептал Робер.

И только тут Робер спохватился. Они находились на земле Реньяров, ведь дуб, расколотый молнией, остался за ними. Из тумана слышался тихий детский плач и голоса мужчин.

— Это Реньяры! — прошептал Робер, спрыгивая на землю. — Спускайся, прячемся!

Робер подхватил под уздцы лошадь своего сына и быстро отвел лошадей в неглубокую ложбину, поросшую кустами. А сам с сыном упал в густую пожухлую траву.

— Тихо! Тихо! — предупредил он Филиппа.

Но мальчик молчал, испуганно вглядываясь в туман.

Наконец из тумана появилось четыре силуэта.

— Реньяры! — узнал Робер своих заклятых врагов.

— Что онивезут, отец? — зашептал Филипп, глядя на приближающиеся силуэты всадников.

Он уже различал рукояти пистолетов, сбрую, лошадей, эфесы шпаг. Филипп даже видел лица Реньяров.»Какие они все угрюмые и страшные» — подумал мальчик.И тут его внимание вновь привлек пронзительный детский плач.

Филипп вгляделся и увидел, что на руках один из всадников держит темноволосую девочку, закутанную в плащ.

Та вырывалась из рук и громко кричала:

— Пусти, пусти меня, ты плохой! Пусти! Жак остановил своего коня буквально в десяти шагах от спрятавшихся в густой траве Робера и Филиппа Абинье. Он поставил на землю девочку и зло бросил.

— А теперь беги, если ты так хочешь! Девочка осталась стоять на месте, но расплакалась еще сильнее.

Старый Реньяр остановил коня и спешился.

— Констанция, иди ко мне, — позвал он ребенка. Но девочка села прямо на землю и принялась безутешно рыдать. Ребенок плакал так, как может рыдать взрослая женщина, потерявшая самого дорогого человека.

— Ты зачем ее обидел? — сказал старый Гильом, обращаясь к Жаку.

— Посмотри отец, — задрав рукав, Жак показал ему следы укусов, — этот ребенок злой как дьявол, она чуть не отгрызла мне руку!

— Мужчина не должен ничего бояться. Гильом хотел взять девочку в руки, но та резко вскочила и бросилась бежать.

— Стой! — зло взревел Гильом Реньяр. — Я кому сказал, стой! Я тебя накажу, если не будешь слушаться!

Что-то странное случилось с Филиппом. Он и сам не мог сказать, что именно, просто его сердце сжалось, а на глаза навернулись слезы, готовые вот-вот брызнуть. Ему захотелось заступиться за маленькую девочку.

Плащ Жака упал с ее плеч и она бежала по колючей стерне в нарядном платье такая несдешняя и похожая на сказочное видение! В ее ручонках была большая пестрая кукла!

И сам не соображая, что делает, Филипп вскочил из укрытия и бросился к девочке.

— Не обижайте ее! Пустите! Не трогайте! Оставьте! Констанция замерла и обернувшись, немного испуганно посмотрела на незнакомого ей мальчика.

— Не трогайте ее! — вновь закричал Филипп, обращаясь ко всем Реньярам сразу.

— Кто это? — процедил сквозь зубы Виктор.

— А, это младший Абинье, — наконец узнав мальчика, бросил Клод Реньяр и звонко щелкнув кнутом, тронул свою лошадь, направляя ее прямо на Филиппа.

Робер Абинье выскочил из-за кустов и, закрыв грудью своего сына, схватил лошадь под уздцы.

— Что ты делаешь на моей земле, мерзавец? — заревел Гильом Реньяр, и его глаза налились кровью, а руки сами схватились за шпагу.

— Оставьте моего сына в покое! Не трогайте ребенка! — крикнул Робер Абинье и, обернувшись, приказал своему сыну:

— Беги! Беги отсюда!

Мальчик, ничего не понимая, несколько мгновений переминался с ноги на ногу.

Гильом Реньяр выхватил из-за пояса пистолет и направил в грудь Роберу Абинье.

— Отпусти лошадь моего сына, мерзавец!

Робер бросил поводья и с нескрываемой ненавистью посмотрел в глаза старому Реньяру. И тот не задумываясь нажал на курок.

Вспыхнуло пламя, раздался глухой выстрел, тут же потонувший в тумане.

Робер Абинье покачнулся и, хватаясь руками за грудь, рухнул лицом в колючую стерню, успев прокричать:

— Беги! Беги, Филипп!

Мальчик на бегу обернулся и последнее, что он увидел — это глаза маленькой девочки и блеск медальона у нее на груди.

— Догоните и прикончите мальчишку! — послышался злой крик Гильома Реньяра.

И еще один выстрел глухо прозвучал вслед Филиппу. Пуля, просвистев у самой головы, исчезла в тумане, будто бы воткнулась в него, и Филиппу даже показалось, что он видит след ее. Сзади послышался топот копыт.Мальчик оказался у края оврага. Топот приближался. Он уже видел силуэт и, понимая, что сейчас его настигнут, зажмурив глаза, бросился вниз.

Какое-то мгновение он летел, потом ударился о землю и покатился. За ним посыпались камни.

Наконец, зацепившись за кусты, Филипп смог приподнять голову и посмотреть вверх. Шагах в пятнадцати над ним, у самой кромки обрыва маячили два силуэта всадников.

— Кажется, я его вижу, — послышался голос Виктора.

— Что ж, тогда стреляй, — ответил ему старый Реньяр.

Щелкнул курок и раздался грохот выстрела. Пуля вонзилась в землю буквально рядом.

Филипп разжал руки и покатился вниз.

— Кажется, я попал, — сказал Виктор.

— Да черт с ним! — сказал Гильом Реньяр. — Если и не попал, то мы его, в конце концов, прикончим. Мы уничтожим всех Абинье, мы уничтожим всех, кто живет

На нашей земле.

Вновь послышался плач ребенка и топот лошадей. Сердце Филиппа бешено колотилось, из глаз текли слезы.

— Отец, отец, — шептал Филипп, — прости, прости меня, ведь это я виноват в твоей смерти. Я ослушался, нарушив твой приказ. Прости меня, если можешь! Я отомщу за тебя!

Филипп долго выбирался из оврага, цепляясь за корни и вновь скатываясь вниз. Он в кровь сбил лицо и ободрал ладони. Но в конце концов он выбрался.

Лошади паслись в ложбине, как будто ничего страшного и не произошло. Они щипали траву, стригли ушами, терлись одна о другую.

Кобыла Филиппа сразу же потянулась к нему влажными губами и принялась шершавым языком слизывать слезы с его щек. Мальчик плакал не переставая.

Филипп вскочил в седло и, ведя под уздцы лошадь отца, помчался к дому, чтобы принести матери и сестре страшную весть.

Подъезжая к дому, Филипп сам еще не верил в то, что произошло, но жестокая трагедия, разыгравшаяся в тумане, была правдой.

На похоронах отца Филипп Абинье не проронил ни единой слезы. И теперь на сельском кладбище высилась еще одна плита, на которой было высечено имя отца. Рядом высилось еще две плиты, под которыми покоились братья Робера.

ГЛАВА 5

Прошло десять лет.Это были тяжелые годы, ведь Филипп Абинье остался

Единственным мужчиной в семье, и все трудности легли на его слабые плечи.

Сперва какое-то время после смерти Робера, матери помогал ее брат Марсель Блаише. Но вот уже четыре года как он находился не в ладах с законом и вынужден был скрываться. Никто не знал, где он, и в доме Абинье не вспоминали о Марселе, ведь время от времени в дом наведывались солдаты и расспрашивали, не известно ли чего о местонахождении Марселя.

По лицу королевского прокурора было видно, что он не верит вдове Робера Абинье, когда та говорила, что вот уже несколько лет не видела своего брата. Но делать было нечего, и солдаты покидали дом Абинье.

И Филипп, как мог, помогал матери. Он сам вел расходные книги, но деньгами распоряжалась мать. Сестра Лилиан взяла на себя все хлопоты по хозяйству, потому что в доме была всего одна служанка, да и той уже давно не платили жалованье, и она осталась в доме только из уважения к своей госпоже.

В повседневных хлопотах, в поездках на рынок проходили день за днем. Филипп заметно возмужал и стал похож на своего отца.И иногда в последние месяцы Филипп ловил на себе настороженные взгляды матери. Она понимала, что Филипп никогда не простит Реньярам то, что они убили его отца. Женщина знала, что настанет тот день, когда Филипп возьмет в руки оружие и отомстит ненавистным врагам.

Реньяры последние годы досаждали Абинье, чем могли. Они грабили их крестьян, угоняли скот, но пока еще не совершали набегов на само имение. Наверное, старый Гильом ждал, пока Филипп подрастет и станет достойным противником. А быть может, им было просто не до этого. Ведь кроме Абинье, им приходилось постоянно сталкиваться с другими соседями. Вся округа роптала, но никто не осмеливался открыто выступить против грабителей. Все жалобы королевскому прокурору оставались без ответа и все обиды сходили Реньярам с рук.

Никто не знал, откуда у Реньяров появились большие деньги и теперь уже не только отец и трое братьев совершали свои набеги, а целая банда наемников орудовала в округе. Даже солдаты побаивались соваться в имение Реньяров.

Они отстроили свой дом, завели хороших лошадей и накупили великолепное оружие. Они разъезжали в дорогих плащах на породистых лошадях, но не изменили своего образа жизни, замкнутого и полного презрения к окружающим. Они по-прежнему утверждали, что все окрестные земли принадлежат им и что вскоре они снова завладеют ими.

И действительно, уже благодаря подкупам и запугиванию несколько больших наделов перешло в руки Реньяров. Но самым большим и лакомым куском для Реньяров оставались земли, принадлежащие роду Абинье. И возможно, если бы не существовало в доме Абинье королевской грамоты четырехсотлетней давности, Реньяры и отважились бы захватить земли силой или подкупом. Место, где хранится грамота, знала только Этель и пообещала, что перед смертью скажет о тайнике своим детям.

Широкоплечий, возмужавший Филипп уже не смотрелся мальчиком. Это был стройный и красивый юноша. Его темно-каштановые волосы ниспадали до плеч и даже недорогой костюм смотрелся на нем великолепно. Когда он появлялся в городе на рынке, многие девушки засматривались на него.Но Филипп не обращал на них никакого внимания. Он понимал, что пока еще ему рано думать о женитьбе, а все силы надо приложить к тому, чтобы обеспечить достойное существование сестре и матери. Он дал себе слово, что пока его сестра не выйдет замуж, он не женится.

И Филипп, и его мать свято чтили память отца. Одежды Робера Абинье висели в гардеробе так, словно хозяин мог в каждую минуту вернуться и надеть их. Мать аккуратно счищала с них пыль, а лишь только наступали солнечные дни, она

Вывешивала их во дворе для просушки. И иногда, возвращаясь домой вечером с полей, сын вздрагивал, узнавая знакомые одежды. Ему казалось, что отец вернулся и стоит под старым деревом в лучах заходящего солнца.

Вот и теперь, осмотрев пастбище, куда он собирался перегнать отару овец, по дороге домой он решил заехать на кладбище, где покоился прах его отца и двух дядей.

Он остановился у невысоких каменных ворот, сложенных из покрытых мхом валунов, привязал коня. А потом, сняв шляпу, ступил на кладбищенскую землю.

Три надгробия — Робера и его братьев — были видны издалека. Филипп шел медленно, словно боясь потревожить сон дорогих ему людей. Могилы как всегда были убраны, и Филипп вспомнил, что мать и сестра два дня тому назад навещали кладбище. На могиле Робера лежал еще не увядший букет полевых цветов.

Он опустился на колени перед могилой отца и начал читать молитву. А потом, поднявшись, громко сказал:

— Отец, я обязательно отомщу за тебя, вот только Лилиац выйдет замуж.

Филипп Абинье вышел за кладбищенскую ограду. Солнце клонилось к закату. Он поглубже натянул свою шляпу и тут услышал конский топот.

На площадь выехал небольшой отряд королевских солдат. Поблескивали начищенные ружья, звенели шпоры. Один из солдат в щеголеватом мундире спрыгнул на землю и, подойдя к столбу, принялся приколачивать к нему длинными гвоздями

Бумажное объявление. Заинтересовавшись, Филипп подошел и стал рядом.

— Может, тебе и повезет, парень, — сказал солдат, обращаясь к Филиппу. — За поимку этого мятежника обещана неплохая сумма.

Он подмигнул Филиппу и, посмотрев на лошадь младшего Абинье» сказал:

— Этих денег вполне достаточно, чтобы купить новую лошадь.

А потом, с ног до головы оглядев парня, добавил:

— И еще хватит на хороший костюм. Так что, старайся.

Филипп сделал несколько шагов и различил небольшие буквы, сложившиеся в имя и фамилию: Марсель Бланше. Филипп вздрогнул. Речь шла о его дяде по линии матери, которого он не видел уже четыре года.

Отряд двинулся дальше, оставив Филиппа одного перед объявлением. Желваки заходили на скулах парня, он до боли сжал кулаки. Он-то знал, что его дядя честный человек и лишь убеждения заставляют его действовать вопреки законам.

Он еще раз перечитал текст объявления, стараясь запомнить его, чтобы потом пересказать матери, а затем оглядевшись по сторонам и убедившись, что его никто не видит, сорвал объявление, скомкал его и запихнул за пазуху.

— Лучше пусть это объявление никто в наших краях не увидит, — прошептал парень, вскакивая в седло.

Он поехал по деревенским улицам, направляясь к холмам, за которыми был его дом.

Уже почти добравшись до окраины деревни, Филипп столкнулся с соседом, бедным арендатором.

— Филипп! — остановил он всадника.

— Что-нибудь случилось? Ты так озабочен, Поль.

— Есть о чем задуматься, — сказал арендатор, — не знаю, что и делать, не знаю, к кому обратиться. Солдаты посмеялись и поехали дальше, а королевский прокурор даже не пожелал меня выслушать.

— Так что случилось, Поль?

— Видишь? — Поль указал на повозку, груженую нехитрым скарбом. — Я собираюсь уехать из этих мест.

— Что же тебя заставило двинуться в путь? Ведь твои дела шли неплохо.

— Это все Реньяры! — зло сказал Поль. — Они угнали всех моих овец и забрали весь урожай. Они сказали, что я им задолжал, хотя это сущая ложь. Ни я, ни мои родители никогда не были должны Реньярам.

— Мерзавцы! — прошептал Филипп.

— Мерзавцы — это не то слово, — пожаловался на судьбу Поль. — Они сущие дьяволы, для них нет ничего святого, удивляюсь, как только носит их земля! Мои дети остались без куска хлеба, а сам я вынужден искать новое пристанище. Я знаю, Филипп, что они убили твоего отца и понимаю, ты будешь мстить. Так вот, когда придет этот час, не забудь и о моих детях, может быть, тогда твоя рука будет

Вернее, а сердце тверже, и ты не пощадишь этих мерзавцев.

Мужчина втянул голову в плечи, надвинул на глаза шляпу, взял под уздцы лошадь и медленно повел ее по улице.

Филипп покачал головой. Его сердце переполняла злость на Реньяров, но он понимал, что сейчас бессилен перед ними. И еще он знал, что в одиночку с ними не сможет справиться.

Он прижал руку к груди и ощутил, что там, под плащом, лежит смятое объявление, обещавшее вознаграждение за поимку его дяди Марселя Бланше.

— Марсель Бланше, был бы ты сейчас со мной! Мы могли бы поквитаться с проклятыми Реньярами. А так… —

Филипп махнул рукой и пришпорил коня.Достаточно с него было чужих несчастий, чужих горестей. Своих тоже хватало, хоть отбавляй. Надо было закончить уборку урожая, перегнать овец на новое пастбище и подготовить дом к

Зиме. Ведь рассчитывать он мог только на себя.

Наконец, за гребнем холма показалась высокая черепичная крыша его дома. Лошадь побежала быстрее, да и сам Филипп хотел как можно скорее попасть домой, увидеть сестру, мать и рассказать о том, что видел в деревне.

Он остановился у самого крыльца, снял седло и завел лошадь в конюшню. А затем, по дороге плеснув себе в лицо воды, смыл пыль и шагнул в дом.

В полутемной кухне за столом что-то готовила Лилиан. Она тихо напевала протяжную песню. Ее лицо было сосредоточенным, а взгляд задумчивым.

Вслед за Филиппом в дом проскочили две большие собаки. Лилиан вскинула голову и тыльной стороной ладони, боясь испачкать лицо мукой, откинула волосы.

— А-ну пошли вон отсюда! — прикрикнула она на собак.

Те, послушно поджав хвосты, развернулись и выскочили на улицу.

Филипп улыбнулся.

— Ну, ты и строгая, Лилиан, — сказал он, подходя к сестре, — меня бы они ни за что не послушались.

— Да они уже третий раз заходят в дом, норовят что-то стащить прямо из-под руки.

Филипп устало опустился в кресло, где так любил сиживать его покойный отец.

Сестра взглянула на брата и улыбнулась.

— Чему ты так улыбаешься, Лилиан? Неужели я выгляжу смешно?

— Да нет, я просто удивляюсь, как быстро ты стал взрослым, даже мать, глядя на тебя, иногда вытирает слезы, так ты похож на отца.

Филипп Абинье подвинул к себе подставку для снятия сапог, вставил каблук в прорезо и стащил сапог.

— Ты чем-то расстроен, Филипп? — наконец-то заметила выражение глаз брата сестра.

— Да, Лилиан, нашим соседям не позавидуешь…

— Кому?

— Да Полю. Реньяры угнали весь его скот и забрали урожаи.

— И что же он теперь будет делать? — всплеснула испачканными мукой руками Лилиан.

Он собрал весь свой скарб и отправился восвояси.

— Да, ему не позавидуешь, ведь у них трое маленьких детей. Я помню, как тяжело было нам, когда Реньяры убили отца. Ведь ты тогда был еще совсем маленьким, Филипп.

— Я тоже помню тот день, — Филипп Абинье прикрыл глаза и вновь увидел перед собой туман, высокую траву, сжатое поле и силуэты всадников, которые, как призраки, возникли из белесого марева.

Он вспомнил крик девочки и его кулаки непроизвольно сжались.

— Как там мать? — закрыв лицо руками, спросил Филипп, не ожидая услышать что-нибудь хорошее.

— Она ничего не ест, — горестно сказала Лилиан, — и я не могу уговорить ее даже прикоснуться к еде. Может быть ты, Филипп, сможешь ее уговорить?

— Я попробую.

Филипп тяжело поднялся и, переобувшись, направился к комнате матери. Он постучал и долго ждал ответа.

Наконец он услышал слабый голос:

— Филипп, входи.

Скрипнула дверь, и Филипп Абинье переступил порог. В этой комнате все оставалось таким же, как и при жизни его отца: те же стулья, тот же стол, та же кровать и тот же большой почерневший гердероб.

Филипп вздрогнул, понимая, что и в гардеробе все осталось по-прежнему, понимая, что мать все так же как и прежде не может поверить, что отца нет в живых.

Он подошел к столу, где в идеальном порядке были разложены трубка, шляпа и перчатки отца. Он прикоснулся пальцем к шершавой пересохшей замше перчаток

И почувствовал на себе недовольный и настороженный взгляд матери.

— Это перчатки отца, — сказала Этель, садясь в кровати.

— Я знаю, мама, я просто хотел к ним прикоснуться. На столике возле кровати стояли тарелки, чашки с едой, но по всему было видно, что Этель не прикоснулась к ним. Ее пальцы поглаживали обложку Библии, словно пытаясь расправить невидимую складку. Ее движения напоминали движения слепой, пытающейся нао-щупь разобрать, что же находится у нее в руках.

— Ты ничего не ела, мама. Так же нельзя, ты же совсем ослабеешь.

— Я чувствую себя прекрасно, — сказала Этель, и от этих слов сердце Филиппа сжалось.

Мать выглядела истощенной. Ее лицо за последние дни осунулось, на лбу появилось еще несколько морщин, а ее некогда пышные темные волосы были сплошь седыми.

Филипп подошел к матери и острожно накрыл своей крепкой ладонью ее почти прозрачную хрупкую руку.

Мама, так нельзя, ты должна есть, ты нужна нам с Лилиан.

Я же говорю тебе, Филипп, я чувствую себя прекрасно. Человек должен есть один раз в неделю.

Филипп с изумлением посмотрел на мать.

— Что такое ты говоришь, мама? Женщина отстранилась и раскрыла книгу. Ее пальцы вновь пробежали по буквам.

— Вот здесь написано, что надо хранить верность, и я пытаюсь жить так, как написано в этой книге.

— Может быть, ты хочешь чего-нибудь особенного, мама? Скажи, я сделаю для тебя все, что в моих силах.

Женщина задумалась, ее взгляд сделался отстраненным и вдруг на ее лице появилась улыбка, робкая и беспомощная, как у ребенка.

— Знаешь, дорогой сын, когда отец был еще жив, вы ходили с ним на рыбалку…

— Да, я помню! — воскликнул Филипп, радуясь, что мать хоть чем-то заинтересовалась. — Я помню, как мы ходили с ним к холмам, к водопаду, и на самом краю наших владений ловили рыбу.

— Ты помнишь, — задумчиво проговорила мать, — а я думала — забыл.

— Ну как же, ведь мы ходили с отцом…

— А я помню, — говорила Этель, — как вы приносили рыбу, я чистила ее, потом готовила. А потом мы все вместе садились за стол и ужинали. Я помню вкус этой рыбы, хоть прошло столько лет.

Сейчас уже поздно, — сказал Филипп, глядя в темнеющее окно, — а завтра с утра я обязательно пойду к водопаду и постараюсь вернуться домой с форелью. Лилиан приготовит ее, а ты поешь.

Мать недоверчиво закивала.

— Не сочти это за каприз, Филипп, но я в самом деле ничего больше не смогу съесть.

Филипп приложил руку к груди и ощутил под своей ладонью скомканное объявление. Он не нашел в себе силы сказать матери, что солдаты ищут ее брата Марселя Бланше. Он вообще решил не беспокоить мать, пока она не придет в себя, и тихо притворив дверь, спустился к сестре.

Та уже кончала готовить пирог. Жарко пылал огонь в очаге.

— Ну как там мать? — поинтересовалась Лилиан, моя руки.

Филипп покачал головой. — Не знаю, что и сказать тебе, сестра. Она отказалась есть. Единственное, на что согласилась — так это поесть рыбы.

— Рыбы? — изумилас» Лилиан. — А где мы ее возьмем?

— Завтра утром я отправлюсь к водопаду и постараюсь поймать форель.

— Если ты ее поймаешь, я с удовольствием ее приготовлю. Но я думаю, Филипп, это тебе не удастся.

— Лилиан, я помню, как мы с отцом ловили ее, помню, как он делал это, а я стоял на берегу и следил за ним. Я помню, как он выбрасывал к моим ногам рыбу, как она подпрыгивала на берегу, а я не давал ей уйти в воду. Я хватал ее, она трепетала в моих руках, а я складывал ее в корзину. А потом мы приносили форель домой, мать чистила ее и готовила.

— Так ты хочешь завтра с утра направиться к водопаду?

— Да, на рассвете я буду уже там и, быть может, на рассвете и вернусь.

— Будь осторожен, ведь там начинаются владения Реньяров. Этот ручей разделяет наши земли.

— Я это знаю, — поморщился Филипп. И тут он достал из-под плаща бумагу.

— Смотри, — и он расправил объявление на столе. Лилиан склонилась и принялась читать.

— Ты показал его матери?

— Нет, что ты, она ничего не знает и пусть лучше находится в неведении. Зачем ей лишние волнения? С нее и так хватает.

— Где ты взял это? — спросила Лилиан.

— Солдаты повесили объявление на столбе в деревне, а я сорвал его.

— Может, не стоило этого делать, Филипп?

— Да нет, никто не видел, как я срывал лист, — Филипп скомкал лист и швырнул его в очаг.

Жарко занялось пламя, слизывая буквы, бумага скорчилась, превратившись в кучу пепла.

— Когда будет готов твой пирог? — будничным голосом поинтересовался Филипп.

— Сейчас поставлю, — сказала Лилиан, — вот только пусть пламя уймется. Через час уже можно будет ужинать.

— Тогда позовешь меня, я хочу немного передохнуть.

Филипп снял плащ и направился в свою комнату. Он долго стоял у окна, глядя на далекие холмы, куда ему предстояло завтра отправиться на рассвете. Ведь он уже около года не был в тех местах, подсознательно избегая возвращаться туда, где раньше бывал с отцом. Слишком яркими и болезненными были эти воспоминания. Филипп боялся увидеть, что в этих местах что — то изменилось, он боялся поранить душу.

Наконец, за окном окончательно стемнело и холмы стали неразличимыми. Не небе зажглись яркие звезды. Издалека прозвучал голос Лилиан:

— Филипп, ужин готов, спускайся! Филипп, так и не отдохнув, пошел ужинать. На столе в подсвечнике горело две свечи. Их неяркий свет едва рассеивал темноту, освещая лишь золотистый пирог на большом медном блюде.

— Надо отнести кусочек матери — сказал Филипп. Лилиан согласно кивнула.

— Хоть она ничего и не ест, ей все равно будет приятно.Лилиан, быстро отрезав кусок пирога, понесла его наверх.

Филипп слышал приглушенные голоса матери и сестры, слышал, как Лилиан уговаривает ее хотя бы попробовать, слышал ответ матери:

— Вот завтра я обязательно поем, ведь Филипп обещал принести форель.

Заскрипели ступеньки, и возле стола вновь появилась Лилиан. Ее лицо было задумчивым, а в глазах стояли слезы.

— Она тает буквально на глазах, я даже не знаю, что нам делать, — прошептала девушка.

Успокойся, все будет хорошо, я тебе обещаю.

— Она постоянно думает и говорит об отце так, словно он жив Я остановилась перед дверью и слышала, как мать разговаривает с отцом. Представляешь, Филипп, прошло столько лет, а она все еще обращается к нему, ждет ответа, обижается, если он не хочет выполнить какую-то ее просьбу.

Филипп с аппетитом начал есть и, чтобы хоть чем-то подбодрить сестру, принялся нахваливать пирог. А пирог и в самом деле был очень вкусным, и Филипп очень удивился, как это сестра смогла приготовить такое угощение. Пирог был

Сочный и очень ароматный.

Съев один кусок, Филипп посмотрел на сестру. Та улыбнулась.

— Вот теперь, Филипп, я вижу, что ты в самом деле восхищен пирогом, не врешь и не льстишь мне.

Она отрезала еще большой кусок и подвинула его к брату.

Филипп, удивляясь самому себе, съел этот большой кусок пирога, собрав с тарелки вилкой все крошки. Он запил пирог вином и, ничего не говоря сестре, вышел во двор.

Добравшись до конюшни, Филипп проверил, все ли там в порядке, глянул на звездное небо и с радостью подумал, что завтра, скорее всего, будет хорошая солнечная погода.

Он стоял на крыльце, слыша как убирает со стола посуду Лилиан, смотрел на звезды. Он смотрел на звездное небо и думал о том, как одинок человек на земле, как мало у него друзей и как много врагов. Конечно, Филипп подозревал, что

Где-то существует другая жизнь, не такая тяжелая, как у него, и куда более разнообразная. Но он понимал и то, что ему выпала своя судьба, и он должен прожить свою жизнь, а не чужую, он не вправе покинуть свой дом, отправившись куда-нибудь в дальние края искать счастья. Ведь его счастье где-то здесь рядом, близко, надо лишь заметить его, найти.»Но что может быть здесь? — недоумевал Филипп. — Я знаю здесь каждую тропинку, даже знаю наперед, что может сказать мне сестра или мать. Здесь каждый день похож на предыдущий и следующий не приносит ничего нового. Здесь люди рождаются, живут и умирают, так и не увидев счастливых дней, принимая за счастье минутные радости. Ведь не может же быть счастьем хороший урожай или удачная сделка? Счастье совсем в другом. Только вот в чем? — задумался Филипп, глядя

На звездное небо. — Но и не в богатстве» — подумал молодой человек.

И тут его сердце сжалось, как когда-то давно, когда был еще жив отец.

И Филипп вспомнил густой туман, вспомнил лицо маленькой девочки и ее огромные глаза, с надеждой смотревшие на него. Он вспомнил, как на ее груди сверкнул

Тяжелый золотой медальон и даже вспомнил огромную жемчужину, похожую на гигантскую слезу. Он даже явственно услышал запах стерни, размокшей под дождем и запах лошадиного пота, долетавшего до него сзади.И внезапно, как светлячок, вспыхнула падающая звезда.

Сердце Филиппа на мгновение остановилось и бешено забилось в груди.»Счастье в любви» — вспыхнула в памяти когда-то услышанная фраза. — А что такое любовь? — подумал Филипп и перед его внутренним взором встало лицо матери, бледное и одухотворенное. — Но если счастье в любви, — задумался Филипп, — то почему так несчастна моя мать, хоть до сих пор и продолжает любить отца? Наверное, можно быть счастливым и в несчастье».

На темном небе вновь промелькнула золотистая искра, и Филипп Абинье, пожалев, что не успел загадать желание, вернулся в дом.

Еще над дорогой клубился белый туман, а Филипп Абинье уже ехал по узкой тропинке через поля. Он слушал, как щебечут птицы, пробуждаясь ото сна, слушал, как шуршит трава под копытами лошади, и его душа наполнялась радостью. Ему было

Хорошо и спокойно. Мысли были легкими и приятными.

Предчувствие счастья наполняло его душу и пьянило разум.Филипп улыбался, не зная чему, то и дело откидывая со лба длинные пряди непослушных волос и подставляя лицо ярким лучам встающего из-за холмов солнца.

Наконец, золотой шар словно выкатился из ложбины. Филипп радостно вскрикнул. Он видел тысячи раз закаты и восходы солнца, но теперь ему показалось, что он столкнулся с этим зрелищем впервые. Никогда восход не был еще таким торжественным и радостным.

Он пришпорил свою лошадь, та радостно заржала и быстрее побежала по извилистой тропинке.

Туман рассеивался, будто бы горячие лучи слизывали его с поверхности земли. Окрестный пейзаж радовал глаз, зелень была сочной, а сжатые золотистые поля веселили душу, как молодое вино.

Заяц пулей выскочил из-под ног лошади и, петляя, бросился по полю, не зная, где укрыться.

Филипп сунул пальцы в рот и оглушительно свистнул. Заяц еще плотнее прижал уши к земле и запетлял по полю.

— Убегай, убегай! Правда, я не собираюсь на тебя охотиться, тебе повезло.

Наконец, Филипп Абинье услышал шум водопада. Но, несколько мгновений поразмыслив, решил, что лучше всего ловить рыбу выше по ручью. Он натянул поводья, и лошадь стала тяжело подниматься в гору.

Выбрав удачное место, Филипп привязал лошадь, сбросил сапоги, закатал штаны и, лихо сдвинув на затылок шляпу, подошел к ручью. Он несколько минут стоял на сером камне, глядя на бурлящую у его ног, прозрачную как стекло воду. Вода

Пузырилась, извиваясь, качались длинные зеленые стебли растений.

Вначале он ничего не мог различить в пестрой картине сверкающих камешков, бликов и отражений.Наконец его глаза уловили стремительную тень.

— А вот и форель, — сам себе сказал Филипп и осторожно ступил с замшелого камня в обжигающую холодную воду.Он зябко поежился и, откинув со лба непокорную прядь волос, стал пристально вглядываться в бурлящие струи.Он увидел небольшую форель и даже смог рассмотреть яркие пятнышки, идущие вдоль хребта. Рыба казалась неподвижной, хотя Филипп понимал, что для того, чтобы удержаться в бешеном потоке, ей приходится изо всех сил шевелить плавниками и хвостом.

Он пригнулся, боясь спугнуть рыбу. Тень его руки коснулась головы рыбы на мгновение раньше, чем рука. Форель стремительно бросилась в сторону и мгновенно

Исчезла в пенящемся потоке.

— Дьявол! Надо быть осторожнее, ведь форель очень хитра. Может быть, она спряталась под камень? Но оттуда ее ничем не достанешь.

И Филипп вновь стал вглядываться в сверкающую воду. Наконец он заметил еще одну рыбу. Сперва она показалась ему большой, и его сердце радостно забилось. Он осторожно, не двигая ногами, замер. Медленно снял с головы шляпу и плавно опустил ее под воду, подводя под стоящую в бурлящей воде форель. Потом, зажмурив глаза, резко поднял шляпу вверх. Холодные капли осыпали его лицо. Вода выплескивалась из шляпы, но в тулье трепетала рыба. Она оказалась совсем не такой крупной, как предполагал Филипп. Но и эта первая удача развеселила и обрадовала его.

Поддерживая шляпу левой рукой, он запустил в тулью правую и сжал пальцами упругое холодное тело рыбы. Он ощущал биение ее хвоста и, радостно вытащив ее из шляпы, посмотрел на сверкающие капли воды на ее хвосте.

— Почему ты такая маленькая? — задал он вопрос и немного разжав пальцы, хотел посмотреть на брюшко рыбы. Та трепыхнулась, выскользнула из руки, упала к ногам. Филипп инстинктивно дернулся, пытаясь ее поймать, но рыбы и след простыл.

Филипп зло топнул ногой, не обращая внимания на холодные брызги, и вновь принялся внимательно вглядываться в сверкающие потоки. Его уже охватил азарт.

— Ну где ты? Где ты, моя форель? — шептал Филипп.

Рыба буквально сновала у его ног, но ни одна из них даже на мгновение не останавливалась.

— Куда ты спешишь, форель? Постой, — шептал незадачливый рыболов.

Но рыба, ясное дело, не обращала на замечания охотника ни малейшего внимания. Она скатывалась вниз по ручью, потом вновь поднималась вверх по течению и часто серебристые упругие спины мелькали над белой пеной.»Нет, шляпой ее много не поймаешь, — подумал Филипп, — да и руками тоже» — и принялся, осторожно ступая, спускаться вниз по ручью, где вода не так сильно бурлила и не была похожей на кипящий котел.

Несколько крупных форелей стояло на середине ложбинки, лениво шевеля пестрыми плавниками, когда течение относило их немного вниз. Рыбы, стремительно вильнув хвостом, вновь возвращались на прежнее место.

Филипп залюбовался этими стройными, грациозными рыбами. Он смотрел на то, как подрагивают на золотистом песке их тени. Эти три форели были очень крупными, намного больше той, которую он упустил и даже изловив одну из них, можно было радоваться удаче и возвращаться домой.

Ведь Филипп твердо пообещал себе, что не поймав рыбы, он не вернется домой и не покажется на глаза матери.

И тут Филипп вспомнил, как делал это отец. Он выбрался на берег и ножом отрезал большую ровную ветку, расщепил ее конец надвое и заточил влажную древесину. Вначале он вставил маленькую распорку, но потом вспомнил, как делал его отец, и двумя руками развел упругую древесину в стороны.

— Вот так-то ты от меня не уйдешь. Если я не заколю тебя, то защемлю и прижму ко дну, а там я смогу взять тебя.

Вооружившись самодельной острогой, Филипп снова вошел в воду. На этот раз вода не показалась такой обжигающей. Он медленно двигался, боясь спугнуть форель прежде времени. Затем он опустил ореховую острогу в воду и медленно начал подводить ее к спине самой большой рыбы. Но та, видимо что-то почувствовав,

Стремительно рванулась с места и исчезла под темными замшелыми камнями.

— Какая хитрая! — проговорил Филипп. — Но я тебя все равно хитрее, ведь я же человек, а ты рыба.

На этот раз он действовал еще более осторожно, стараясь подвести острогу к рыбе так, чтобы та не заметила. Когда до рыбы оставалось совсем мало, Филипп резко опустил острогу, прижав рыбу к твердому песчаному дну. Он чувствовал, как вздрагивает его острога, и его сердце отвечало такой же дрожью. Он быстро опустил руку в воду, даже не обращая внимания на то, что она замочила его

Рубаху, нащупал бьющееся тело форели, крепко сжал ее, сунув пальцы под жабры, и только потом извлек ее из воды.

Он не стал любоваться ее красотой, а сразу же швырнул в траву на берег. Рыба несколько раз высоко подпрыгнула, и поэтому Филипп заспешил скорее к ней. Он бросил ее в кожаную сумку, а сумку перекинул через плечо и вновь вошел в воду. Он, конечно, мог вернуться омой, но азарт настолько захватил его, что он дахе не раздумывал, продолжать рыбалку или нет. К тому же, солнце еще едва поднялось над холмами.

И Филипп принялся вновь выслеживать форель. Теперь он не обращал внимания на мелкую рыбу. Он хотел поймать еще большую, чем та, которая трепыхалась в его кожаной сумке.

И он увидел такую рыбу. Форель стояла у самого камня, почти прижимаясь к нему боком. Ее пестрые плавники дрожали, и Филипп даже видел сквозь прозрачную воду, как двигаются жаберные крышки.

— Вот это достойная добыча, — прошептал Филипп и стал подводить острогу к рыбе.

Он резко ударил и кровь мгновенно окрасила воду в розовый цвет. Филипп спрыгнул с камня, боясь выпустить острогу из рук, чувствуя, как она сотрясается от тяжелого тела рыбы. Он попытался дотянуться до нее рукой, но сделать это

Оказалось не так просто. Ведь это с камня вода казалась неглубокой, а на самом деле, она доходила ему до пояса.

Филипп, сжимая острогу левой рукой, набрал воздух и весь ушел под воду. Он нащупал рыбу, сжал ее за жабры и вынырнул, отфыркиваясь от холодной воды. Вторая форель тоже упала в кожаную сумку и стала судорожно биться, веселя душу Филиппа Абинье.

И только теперь Филипп догадался, что чем ближе к водопаду, тем крупнее форель. Ведь мелкая рыба, скорее всего, боится шума водопада и только крупная отваживается стоять у самой кромки, откуда вода низвергается в небольшое, но

Глубокое озеро.

Перескакивая с камня на камень, Филипп добрался почти до самой кромки. Прямо у его ног зеркало воды обрывалось, превращаясь в шумящую отвесную стену. Но Филипп даже не смотрел туда, он был всецело захвачен другим — он выслеживал крупную форель.

И действительно, ее здесь было очень много. Прямо у камня, на котором он стоял, подрагивала в струях течения гигантская форель. Солнечный луч золотил ее спину и чешуйки отсвечивали как полированное золото.

Филипп медленно и сосредоточенно начал подводить острие остроги к спине ни о чем не подозревавшей гигантской форели.

Он ничего не видел вокруг и ничего не слышал. Казалось, весь мир сосредоточился для него на острие остроги и на подрагивающих плавниках рыбы. Филипп только видел узор и мелкие крапинки, тянущиеся вдоль темного хребта.

— Какая она огромная! Я даже не подозревал, что такие бывают, — сам себе шептал Филипп, неуклонно, пядь за пядью подводя свое орудие к рыбе.

Когда до рыбы осталось совсем немного, Филипп до боли в руках сжал гладкое древко и зажмурившись, с криком ударил.

Острие, скользнув по боку рыбы, ударилось в каменистое дно и надломилось.

Не удержав равновесие, Филипп сорвался в воду. Первым чувством было то, что такая огромная форель не досталась ему. Но потом страх мгновенно сжал его сердце.

Течение, перевернув его через голову, швырнуло на крупный камень. Ударившись головой, Филипп на несколько мгновений потерял сознание и очнулся, когда уже летел в шумящих струях вниз, в озеро.

Удар о воду был очень сильным. Вновь потемнело в глазах и Филипп, судорожно открыв рот, пытался крикнуть. Вода хлынула в легкие, а упругие струи уже завертели его в бешеном водовороте.

ГЛАВА 6

Десять долгих лет, проведенных за мрачными стенами дома Реньяров, не прошли для Констанции бесследно. Суровая жизнь на берегу океана наложила свой неизгладимый след даже на ее облик.Девочка, постепенно взрослела. Но странное дело — новые впечатления, переживания почти напрочь стерли воспоминания, хранившиеся в душе ребенка.

Только иногда по вечерам, лежа в постели, глядя в светлеющий квадрат окна, за которым на синем бархате неба зажигались крупные звезды, Констанцию посещали

Странные воспоминания. Она видела тяжелые складки бархата, блеск драгоценностей, слышала какие-то почтительные разговоры, похожие на шум далекого океана… Всплывали в памяти картины, на которых были изображены прекрасные дамы и благородные мужчины… Тускло сверкало золото тяжелых рам, растворялись в сумерках огоньки свечей в высоких серебряных канделябрах… Слышался даже звон

Посуды…

Глядя на звезды, Констанция вспоминала высокие стены дома, экипажи, подъезжавшие к крыльцу, гостей… Из памяти исчезли даже образы отца и матери, она даже забыла их имена. Только иногда, как странное видение, появлялась тень,

Растворяющаяся с наступлением сумерек, возникал женский образ. Она даже ощущала неуловимый запах.

— Что это? — задавала она себе вопрос. — Чем так удивительно пахнут руки и одежда пожилой женщины? Лаванда… лаванда, — говорила она сама себе, вспоминая

Полевые цветы у обочины дороги. — Они пахли точно так, как руки той женщины, которая иногда навещала ее во сне. — Кто она?

Констанция не могла вспомнить ее, как ни напрягала свою память. Но она знала, что эта женщина любит ее, а быть может, любила. А может быть, образ Констанции исчез из ее памяти так, как исчезает тень в сумерках…

Она прикасалась к своему медальону и кончиками пальцев нежно поглаживала огромную жемчужину. Перламутр тускло сверкал и, казалось, согревал ее пальцы.

— Ты такая большая, как слеза, — говорила Констанция, обращаясь к жемчужине.Но та ни о чем не могла поведать своей хозяйке, до времени храня ее тайну.

Иногда во сне ее начинало раскачивать, она слышала тяжелые удары, свист ветра и шум дождя. Грубые крики мужчин сливались с ревом волн. И высокий женский голос над самым ее ухом шептал сокровенные слова молитвы.

Единственное имя, сохранившееся в памяти Констанции было Жанет. Но кто это, мать, сестра, знакомая? Или, может быть, оно принадлежало ей самой?

— Нет, нет — вскакивала Констанция среди ночи, вытирая слезы, бегущие по щекам.

Она взглядывалась в темноту, будто ночь могла подсказать ей ответ.

— Нет, я сама помню, как произносила это имя, обращаясь к какой-то женщине. А меня зовут Констанция, это я помню точно. Меня так звали всегда.

Она слышала страшный хруст и грохот, и сердце Констанции начинало судорожно вздрагивать. А дальше в памяти шел глубокий темный провал. И еще иногда перед ее глазами проплывало лицо мальчика: длинные каштановые волосы

Трепал ветер, а вокруг плыли клочья тяжелого, плотного липкого тумана.

— Что это за мальчик? — задавала себе вопрос Констанция. — И почему он приходит в мои воспоминания? Что ему надо? Как его зовут?

Констанция вновь напрягала память и та дарила ей даже голос мальчика. Она слышала надсадный крик:

— Пустите! Пустите ее! Пустите!

А потом слышались глухие, захлебывающиеся в глухом тумане выстрелы. Ее кто-то хватал, и она исчезала в густом тумане. Земля куда-то уходила в стороны, и она слышала тяжелый стук копыт. А на своем плече видела замшевую черную перчатку, украшенную серебряными накладками.

И сколько она ни пыталась разузнать правду о своем прошлом у старого Гильома Реньяра, он неизменно говорил ей одно и то же.

— Ты дочь моего брата, которого убили слуги короля.

— А этот медальон откуда? — Констанция брала в руку дорогое украшение и показывала старому Гильому.

Тот скорбно улыбался, его седые усы топорщились и он шептал.

— Это украшение твоей матери, береги его.

И Констанция не расставалась с медальоном никогда.

В доме Реньяров Констанцию все любили. Даже свирепый Виктор и тот относился к девочке с уважением. Его холодные глаза на несколько мгновений теплели, когда он смотрел на девочку и гладил ее волнистые каштановые волосы.

— Ты такая красивая, — говорил Виктор и начинал безумно хохотать, словно бы знал какую — то тайну, не известную самой Констанции.

Девочка, испуганная этим безумным хохотом, сразу же убегала к Гильому Реньяру, забиралась к нему на колени и принималась гладить длинные седые волосы, ниспадавшие на сутулые плечи. Только сидя у него на коленях девочка чувствовала себя в полной безопасности. Она знала, что старый Гильом ни в чем ей не откажет и все, о чем она попросит, выполнит.

Да и все в доме боялись Гильома Реньяра, слушались каждого его слова, каждого, самого незначительного жеста. Казалось, стоило Гильому Реньяру только бросить косой взгляд, как все слуги и сыновья бросались исполнять его невысказанное вслух приказание.

И Констанция часто пользовалась этим добрым отношением Гильома Реньяра к себе.

— Ты приносишь нам счастье, — гладя девочку по волнистым волосам своей жесткой ладонью, говорил Гильом Реньяр. — С твоим появлением в нашем доме мы стали жить намного лучше.

А где я жила раньше? — интересовалась Констанция.

— Ты всегда жила здесь.

— Но почему? Почему ты говоришь, что с появлением меня вы стали жить лучше?

— Я имел в виду, Констанция, твое рождение.

— А где моя мать и отец? Где они похоронены?

— Когда ты станешь взрослой, я обязательно все тебе расскажу. А пока не стоит забивать голову мрачными мыслями. Ты должна быть счастливой.

Девочка соскакивала с колен старика и, бегая по дому, весело напевала. Ведь для нее не существовало никаких запретов. Все двери были открыты, все люди, прислуживающиеРеньярам, тут же бросались исполнять любое ее самое взбалмошное приказание.

Виктор Реньяр иногда морщился и недовольно бурчал, видя, какой любовью старый Гильом окружил эту неизвестно откуда взявшуюся девочку. Но глядя на ее улыбку, на лучезарные глаза, на нежность румяных щек, его суровое сердце, очерствевшее в кровопролитных стычках с соседями, тоже делалось мягким как согретый воск. И он сам, не понимая почему, не отдавая себе отчета, готов был выполнить любую ее просьбу.

— Виктор, — обращалась Констанция к своему кузену, — я хочу, чтобы ты покатал меня верхом.

И уставший Виктор, только что въехавший во двор дома, вновь вскакивал в седло, подхватывал Констанцию на руки и катал ее вокруг дома. Или весело, с гиканьем они мчались по полям, гоняясь за каким-нибудь зайцем.

— Виктор! Виктор, поймай его! — радостно кричала девочка, вцепившись обеими руками в гриву коня.

Мы его не догоним, Констанция, он слишком быстрый.

— А разве твой конь не быстрый? Виктор похлопывал коня по шее.

— Мой конь самый лучший и самый быстрый во всей округе. Но даже он не может догнать зайца. Видишь, как он петляет по полю?

— Такой маленький, а так быстро бегает! — изумлялась Констанция. Виктор смеялся.

— Заяц не бегает, Констанция, а прыгает, поэтому так быстро несется.

— Тогда поехали к ручью, я хочу посмотреть на рыб.

— Нет, Констанция, мой конь устал, к ручью мы поедем завтра.

— А можно, Виктор, я поеду туда с Жаком или Клодом?

— Думаю, они не смогут тебе отказать.

Виктор склонял голову и целовал девочку в затылок.

— Зачем ты меня целуешь, Виктор? — спрашивала Констанция.

Суровый мужчина задумывался, не зная как объяснить свое поведение.

— Наверное, потому что я тебя люблю, Констанция.

— Любишь? — восклицала девочка. — А я вот не знаю, люблю тебя или нет. Иногда мне кажется, что я тебя очень боюсь, что ты злой и страшный, а иногда мне с тобой очень хорошо.

— И когда же я кажусь тебе страшным? — интересовался мужчина.

— Тогда, когда ты меня не видишь и разговариваешь со слугами или с крестьянами.

— О, да! — восклицал Виктор. — С этими мерзавцами надо держать ухо востро, ведь они только и норовят сделать какую-нибудь пакость или что-нибудь стащить из нашего добра.

— А почему тогда ты так злобно разговариваешь с отцом?

— Он уже слишком долго, Констанция, живет на этом свете и слишком привык всем распоряжаться, всем отдавать приказы. А мне уже надоело ему подчиняться, потому что я большой.

— Да, Виктор, ты очень большой. Но, пожалуйста, не обижай Гильома, ведь он очень старенький и очень хороший.

Странное дело, но все Реньяры относились к Констанции как к самому большому своему сокровищу. Они не отпускали ее от себя ни на шаг. Вечно при ней кто-нибудь находился. И если Виктор и Клод куда-то уезжали, то при ней был Жак, а если все братья покидали дом, то она находилась все время рядом с Гильомом.

— Почему я никуда не могу пойти одна? — изредка возмущалась Констанция.

— Потому что ты еще очень мала и очень красива.

— Так разве это плохо, Гильом?

— Нет, это очень хорошо, но тебя могут украсть, ведь вокруг очень злые люди и они все ненавидят нас.

— А меня за что они ненавидят?

— Тебя? — Гильом Реньяр задумался, раскачиваясь в старом резном кресле. — Тебя, Констанция, они ненавидят за то, что ты тоже Реньяр, что ты одна из нас.

— Какие же они плохие и злые!

— Да-да, Констанция, запомни это навсегда и никуда не отходи от дома одна. Никогда не доверяй соседям и никого не слушай, что бы тебе ни говорили, какие бы посулы ты не слышала от посторонних.

— Гильом, а когда я вырасту и стану большой, я тоже буду жить с вами? Старик улыбался.

Когда ты станешь взрослой девушкой, я найду тебе достойного жениха, если, конечно, доживу до этого времени.

— А ты что, Гильом, собираешься умирать?

— Я уже давно собирался умереть, но с твоим появлением в моей жизни появился смысл, и я живу для тебя, живу только за тем, чтобы оберегать тебя от всяких неприятностей и несчастий. А еще, дорогая, — Гильом притягивал девочку к себе и нежно склонялся над ней, — еще, дорогая, я хочу выпить на твоей свадьбе.

— А у меня будет свадьба?

— Конечно, обязательно.

— А мой жених будет красивый?

— О, да, твой жених будет не только красивым, но и очень богатым. Лишь бы за кого я тебя не отдам, ты мне слишком дорога.

— Но ведь, Гильом, если я выйду замуж, то мне придется уехать из этого дома, а как же ты? Старик беспомощно разводил руками.

— А ты знаешь, что мы сделаем, — улыбка сияла на лице Констанции, — я обязательно заберу тебя с собой, куда бы ни уехала.

Сердце старика таяло, на глаза наворачивались слезы. Он дрожащей рукой вытирал их, пытаясь скрыть их от девочки.

— Ты плачешь? — замечала слезы Констанция.

— Нет-нет, моя маленькая, я не плачу, просто ветром занесло в глаз соринку.

— Соринку? — восклицала Констанция и смотрела на окна. — Но ведь все закрыто…

— Это кусочек табака. Я хотел раскурить трубку, а кусочек табака попал мне в глаз.

Констанцию такой ответ вполне удовлетворял и она успокаивалась.

Год шел за годом, Констанция все больше и больше забывала свое прошлое. Она все чаще и чаще останавливалась перед зеркалом, прикасалась кончиками пальцев к своему лицу, откидывала за спину длинные волнистые волосы, развязывала шнурок на груди и любовалась на массивное золото, украшенное огромной перламутровой жемчужиной. Иногда жемчужина казалась ей розоватой, как солнце на рассвете, а иногда матово-холодной, как полная луна, выплывающая из-за дальних холмов.

Констанция всматривалась в свое лицо и пыталась найти сходство с Реньярами. Но оно было абсолютно не похоже ни на одно из них. Ее глаза немного отливали зеленью, как китайская яшма.»Странно, — думала Констанция, — почему же я ни на кого из Реньяров не похожа? Ведь я тоже принадлежу к их роду. Наверное, я похожа на свою мать. Как жаль, что нет портрета и я не могу сравнить!»

Пару раз Констанция пробовала обратиться с вопросами к самым старым слугам Реньяров. Но те испуганно шарахались в стороны и замолкали, до этого будучи такими приветливыми и ласковыми. Ведь они навсегда запомнили суровый наказ старого Реньяра, отданный в тот день, когда маленькая Констанция появилась в их доме.

— Если кто-нибудь из вас, — сказал старый Гильом, собрав всех слуг, — расскажет этой девочке, откуда она взялась, можете быть уверены, я отрублю голову любому собственными руками.

Слуги прекрасно знали, что Гильом Реньяр никогда не бросает слов на ветер и каждое его обещание будет выполнено.

— Запомните, если кто-нибудь из вас проговорится, я достану его даже из-под земли, вытащу из адского пламени и покараю.

Поэтому все слуги держали языки за зубами. И как ни уговаривала Констанция, ей так никто и не рассказал, кто она и откуда.

Правда, слуги не много и знали.

И постепенно Констанция пришла к мысли, что никакой тайны не существует, что она племянница Гильома, кузина Виктора, Жака и Клода. А ее родители погибли какой-то страшной смертью.

И Констанция тешила себя надеждой, что в конце концов придет то время, когда старый Гильом Реньяр откроет тайну ее прошлого и даже покажет могилы ее родителей.

Время от времени повзрослевшая Констанция уже ловила на себе настороженные взгляды мужчин. В этих взглядах было что-то пока еще для нее непонятное. В глазах мужчин вспыхивал какой-то огонек, а на губах появлялась странная улыбка.

Констанция в ответ тоже улыбалась, но беззаботно. И мужчины, словно в чем-то уличенные, прятали свои взгляды. Если бы кто-нибудь из тех грабителей, которые вечно крутились в доме Реньяров, попробовал хоть жестом, хоть намеком или словом обидеть девушку, он бы прожил недолго — ровно столько, сколько летит пуля, выпущенная из пистолета одного из Реньяров.

А оружие в доме всегда было наготове. А может быть, обидчика Констанции постигла бы другая участь, как расправляются с непокорными своей воле Реньяры.

Правда, Констанция относилась к этому спокойно, считая, что так и должно быть, абсолютно уверенная, что то же самое происходит и у соседей и во всем мире. Ее учили, что всегда побеждает сильнейший, тот, кто более зол, свиреп и смел. А все остальные не достойны даже сожаления. Если человек не может себя защитить и позволяет, чтобы его убили, значит не стоит его и жалеть, значит он этого и заслуживает.

Вот в таких условиях росла и взрослела Констанция.

Однажды Жак сказал Констанции:

— Ты уже большая и должна уметь постоять за себя.

— Но ведь вы всегда защищаете меня.

— Иногда нас может не оказаться рядом и тебе самой придется бороться за свою жизнь и честь. Поэтому давай я научу тебя стрелять.

Констанция с радостью согласилась, а старый Гильом Реньяр согласно закивал.

— Правильно, Жак, обязательно научи. Пусть это и не женское дело, но это искусство никому еще не помешало. Не жалей ни пуль, ни пороха.

И Жак с Клодом принялись вдохновенно учить Констанцию искусству меткой стрельбы. После нескольких уроков рука Констанции окрепла. Она уже не жмурилась, услышав выстрел, не дергалась испуганно в сторону.

А еще через несколько недель Констанция стреляла не хуже самого Виктора. Да и верхом она ездила тоже отлично.Старый Гильом был очень доволен своей воспитанницей.

Иногда по вечерам он спускался во двор, слуга выносил заряженные пистолеты и подзывал Констанцию. Та радостно подбегала к нему.

— Ну что, Констанция, ты покажешь старому Гильому как метко ты научилась стрелять?

Констанция уверенной рукой брала пистолет, взводила курок и стреляла. Гремел выстрел, Гильом Реньяр удовлетворенно хмыкал, видя, как пуля впивалась в ствол старого дерева.

— А еще? — говорил старик.

Констанция брала второй пистолет — и вторая пуля ложилась рядом с первой.

Старый Гильом тоже брал в дрожащие руки пистолет, долго и старательно целился, зажмурив один глаз, затем стрелял. А потом беспомощно разводил руками.

— Что ж поделаешь, я уже старый, рука потеряла былую твердость, да и глаза не те. А ведь раньше об искусстве Реньяра знали и говорили все. Я мог с двадцати шагов, почти не целясь, попасть в маленькую монетку.

Но больше всего Констанции была по душе не стрельба и не верховая езда, больше всего ей нравилась тишина и одиночество. Но ей так редко приходилось бывать одной! Вечно рядом с ней крутился кто-нибудь из Реньяров или слуг.

Если вначале Констанции льстило подобное внимание, то в последнее время начало обременять. И она выпросила у старого Гильома разрешение иногда гулять в одиночестве.

Тот с нескрываемым неудовольствием дал согласие, но строго-настрого предупредил, чтобы Констанция не смела покидать владений Реньяров и пересекать ручей, за которым начинались земли Абинье.

Констанция пообещала, что всегда будет помнить о наказе.

Да честно говоря, она и сама опасалась соседей, ведь столько плохого рассказывали о них Реньяры.

К тому же Констанции было известно, какие нравы царят вокруг. Не проходило и месяца, чтобы кого-нибудь не убили и не ограбили, чтобы в овраге или на проселочной дороге не нашли чей-нибудь труп.

Королевские солдаты часто появлялись в этих краях, выслеживая и разыскивая мятежников и разбойников. К тому же один из мятежников был родственником Абинье, и она сама видела объявление о награде за поимку Марселя Бланше. По вечерам она слышала разговоры братьев Реньяров о том, что было бы очень неплохо изловить этого Бланше и отдать в руки судьи, взамен он им за это отвалит изрядную сумму денег.

Поэтому Констанция, выходя из дому, всегда брала с собой пару заряженных пистолетов. А старый Гильом Реньяр знал, что его воспитанница уже сможет постоять за себя. Но тем не менее, на сердце у него всегда было беспокойство, когда Констанции не было рядом.

Но в последние годы Констанции не так часто доводилось бывать одной. У нее появилась еще одна забота.

Действительно, над женщинами рода Реньяров тяготело какое-то странное проклятие. Стоило старшему брату Виктору Реньяру жениться, как его жена тут же начала сохнуть. И ради хилого мальчика она покинула этот свет. Но Виктор, казалось, не очень переживал из-за смерти жены, а может, он просто умело прятал свои чувства. Он как и прежде предавался разгульной жизни, пируя и пьянствуя со своими сомнительными друзьями, подолгу отсутствовал в доме и возвращался пьяным. На вопросы отца грубо отвечал, что сам знает, что делает.

Мальчика назвали Анри и через пару лет уже никто, глядя на него не мог сказать, что он родился хилым и полгода его жизнь находилась на волоске от смерти.

Констанция очень любила Анри и подолгу бывала с ним, занимая его нехитрыми забавами. Анри тоже отвечал Констанции преданной любовью. Он делился с ней своими детскими радостями и секретами и даже иногда Констанции приходилось брать на себя ответственность за его проказы.

Но с появлением внука старый Гильом все равно не охладел к Констанции. Он даже иногда советовался с ней, стоит ли ему поступить тем или иным образом.

А когда однажды она робко заметила, что стоило бы привести в порядок дом, Гильом не пожалел денег и нанял работников.

Благодаря стараниям Констанции дом Реньяров приобрел человеческий облик. Появилась кое — какая мебель, много посуды, и старый Гильом Реньяр почувствовал на закате дней, что он счастлив и жизнь его удалась. Его уже так не мучили угрызения совести, он надеялся, что многие из его прегрешений простятся ему, ведь он сумел дать Констанции счастье. И самое странное — у него появилось желание жить. Ему больше не хотелось, как прежде, покинуть этот свет как можно скорее. Он понимал, что пока жив он, Гильом Реньяр, Констанция будет счастлива и защищена. Он боялся, что его сыновья, завидуя в душе Констанции, попробуют потом отыграться на ней.

Вот и сегодня, позавтракав, Констанция подошла к Гильому Реньяру и обняла его за плечи.

— Что тебе, моя дорогая? — в глазах старика застыл вопрос.

От нехитрой нежности девушки его сердце дрогнуло. Ведь никогда никто из его сыновей, даже когда они были маленькими, не обнимал его, не шептал ему на ухо ласковых слов.

А Констанция всегда находила время, чтобы поболтать со стариком, утешить его или развеселить, в лицах показывая ему проделки сыновей или показывая самому Гильому Реньяру как он раскуривает трубку. Тогда старик хохотал беззубым ртом и

Похлопывал себя немощной ладонью по колену. Его глаза делались влажными, и он как ни старался, не мог сдержать смех.

— Ну, хватит, хватит, Констанция, — говорил тогда Гильом, — иначе я умру от смеха.

Хотя в шутках девушки не было ничего необычного. Просто она от природы была наблюдательной и очень умело копировала смешные черты в поведении домочадцев.

Вот и теперь, изобразив старику, как ссорятся Жак с Клодом из-за лакомого куска мяса, она развеселила старого Гильома, разогнав его мрачные мысли.

— Наверное, ты хочешь о чем-то попросить меня? — догадался Гильом.

— Да, честно признаться я хотела бы отлучиться из дому.

Старик стал серьезным.

— Это не безопасно, я попрошу одного из сыновей сопровождать тебя.

— Нет, Гильом, я хотела побыть одна.

— С самого утра? — удивился старик.

— Да, мне хотелось бы съездить к ручью. Там так хорошо по утрам.

— Я сам уже давно не был там, — сказал старик и вспомнил, как он любил ездить к водопаду, вспомнил, что там в самом деле чудесно по утрам, когда в воздухе пахнет свежестью.

— Я боюсь за тебя, — все-таки сказал старик, — ведь ты очень дорога мне.

— Ну что со мной может случиться, Гильом?

— Всякое может случиться, — рассудительно заметил старик.

— Но только не со мной, — заметила Констанция.

— Именно с тобой.

— Ты же знаешь, Гильом, я возьму с собой оружие и в случае чего смогу постоять за себя.

— Хорошо, если ты заметишь опасность раньше, чем кто-то подкрадется к тебе. Тогда ты не успеешь воспользоваться пистолетом.

— Я буду очень внимательна, Гильом, и осторожна, можешь не беспокоиться за меня.

— Ну что ж, ладно, — смирился старый Гильом, — но только к обеду обязательно возвращайся. Ведь ты же знаешь, я буду переживать и волноваться.

— Нет, я не заставлю тебя ждать долго, к полудню я вернусь домой.

Констанция поцеловала Гильома в щеку и выпорхнула из столовой.

Тот остался сидеть в кресле, глубоко задумавшись. Он и сам не знал, почему вдруг так защемило сердце. Ведь сколько раз прежде Констанция одна выходила из дому, и он почти сразу забывал, что она находится одна, без защиты. А теперь он не находил себе места.

Он хотел было задержать Констанцию и подошел к окну, но увидел Констанцию уже сидящей в седле.Он крикнул:

— Констанция, будь осторожна!

Та, не расслышав его слов, взмахнула рукой и пустила лошадь вскачь.

Старик опустился в кресло возле окна и следил за Констанцией до тех пор, пока она не исчезла за холмами.

Констанция сама не понимала почему, но это утро радовало ее как никакое другое. Цветы казались ей более яркими, а пронзительная голубизна неба ослепляла.

Девушка все время подгоняла коня, как будто куда-то спешила и боялась опоздать, хотя до полудня времени оставалось много, и она могла вдоволь насладиться одиночеством на берегу ручья.

Девушка знала, что никто сейчас ее не видит и поэтому ее улыбка стала безмятежной. Она уже не отбрасывала со лба растрепавшиеся от скачки волосы, не поправляла платье. Она всецело предалась чувству полета. Ветер пронизывал ее одежды, обдавая разгоряченное тело прохладой.

— Скорее! Скорее! — торопила она коня, глядя не вниз, а на голубоватые холмы, за которыми скрывался ручей.

Она даже не стала ехать по дороге, а свернула прямо на поле и помчалась по золотистой стерне. Испуганные птицы вспархивали из-под копыт стремительно несущегося коня, и это веселило Констанцию.

Она свистела как заправский охотник, а лошадь от этого пронзительного свиста прижимала уши к голове и ускоряла бег.

Поле кончилось внезапно, желтая стерня сменилась густой пожухлой травой. Тут Констанции пришлось немного придержать коня, ведь в густой траве могли оказаться камни, ямы, норы.

Уже впереди был слышен шум водопада и над кустами вставала радуга от сверкающих на солнце брызг.Констанция осадила коня и спешилась. Конь послушно шел за своей хозяйкой, а та брела по мокрой от росы траве, все ближе подходя к ручью. Она не спешила, словно оттягивая момент радостной встречи. Изредка она склонялась, срывая понравившийся ей красивый полевой цветок, подносила его к лицу и жадно вдыхала аромат. Ее глаза сияли, а на губах была безмятежная улыбка. Она была похожа на ребенка, который наконец-то избавился хитростью от опеки

Родителей и сейчас предоставлен сам себе. Подол ее платья был насквозь мокрым от росы, но Констанция даже не обращала на это внимания. Она босиком шла к ручью, ведь там у нее существовали любимые места, известные только ей одной.

Никто из посторонних не рисковал заходить на земли Реньяров, а братьям возле водопада нечего было делать. Их сердца оставались абсолютно глухими к красоте и великолепию природы.

Констанция остановилась возле бурлящей воды и осторожно пяткой попробовала воду. Та была пронзительно холодной. Казалось, что это не вода, а лед струится между камней. Констанция посмотрела на большой плоский камень, возвышающийся над другими камнями.

Его поверхность была сухой и абсолютно гладкой. Лишь несколько крапинок капель блестели на нем.

— Наверное, он уже прогрелся и мне на нем будет хорошо.

Констанция ступила в воду, подобрав подол платья, и начала пробираться по скользким камням к большому валуну. Его гладкая поверхность и в самом деле уже прогрелась лучами утреннего солнца, и Констанция, усевшись на нем, стала смотреть в воду.

Ее конь подошел к ручью, наклонился и понюхал воду. Затем он принялся жадно пить. Утолив жажду, животное зафыркало и застучало копытом о камень.

— Иди, иди отсюда, — закричала на него Констанция, — иначе ты распугаешь всю рыбу!

Конь словно бы поняв, что хочет от него хозяйка, кивнул и отошел на лужайку к сочной траве.

Сперва Констанция не могла разглядеть среди стремительно несущихся струй силуэтов рыб. Но немного посидев на камне и постоянно глядя в одну точку, она наконец различила среди сверкающих камней стремительные тени снующих рыб. В

Какой-то момент ей показалось, что это не вода течет у ее ног, а она сама стремительно несется на валуне.

Но вскоре такое занятие Констанции наскучило. Она легла на камень животом и опустила руку в воду. Она ждала, пока какая-нибудь из рыб замрет у нее под рукой, а потом осторожно прикасалась пальцами к ее голове. Испуганная рыба

Шарахалась в сторону, иногда даже выскакивая из воды. Констанция весело хохотала, ее звонкий смех таял и растворялся в оглушительном шуме водопада, низвергающегося в небольшое озерцо.

Затем Констанции наскучило и это занятие.Она перевернулась на спину и стала смотреть в небо. Там проплывали легкие высокие облака, их полет был

Неторопливым и в то же время стремительным. Констанция смотрела на них с каким-то сожалением, словно хотела полететь вместе с ними.

Ведь она нигде не была, ей казалось, вся ее жизнь прошла в здешних местах, а ее душа рвалась на свободу. Ей хотелось чего-то большего чем то, что она имела сейчас. Ее тянуло к неизведанному и казалось, что именно там, за горизонтом,

Находится ее счастье.

Констанция смотрела на птиц, порхавших над ее головой, затем прикрыла ладонью глаза, но яркое солнце пробивалось даже сквозь пальцы и слепило. Констанция вновь перевернулась на живот, зачерпнула в пригоршни воды и плеснула себе на лицо. Капли как жемчуг заблестели в ее волосах, вспыхнув на солнце.

Констанция опустила руки в обжигающе холодную воду и держала их там очень долго. К рукам приплывали маленькие рыбки и стремительно уносились прочь.

А вода, словно время, текла сквозь пальцы, стремительно и неудержимо.

Наконец, почувствовав, что руки ее озябли, Констанция вынула их и положила на теплый камень. Она прислушивалась к шуму водопада, к близкому плеску воды у камня. Остальные звуки были неразличимы, их все накрывал грохот падающей воды.

И тут вдруг Констанция услышала пронзительный вскрик. Она вскочила, и ее рука сразу же ухватилась за пистолет. на посмотрела на водопад, который находился шагах в двенадцати от нее, и увидела, как на самом верху мелькнул

Силуэт человека.

Констанция поплотнее прижалась к камню и с ужасом увидела, как человек, несколько раз перевернувшись в струях воды, упал в озеро. Затем мелькнула голова, руки, перекошенное от ужаса лицо — и он исчез под водой.

Констанция стояла на камне и всматривалась в пенящуюся под струями водопада воду.

ГЛАВА 7

Филипп Абинье с трудом открыл глаза. Первое, что он увидел, был небольшой розовый шар, сверкавший и раскачивающийся перед его лицом. Только потом он понял, что лежит на спине, что вся его одежда насквозь мокрая, а тело пронизывает холод. се остальное расплывалось цветными пятнами, покачивалось, дробилось. Слышался какой-то странный гул, шелест, шорох…

И вдруг Филипп Абинье почувствовал, что кто-то держит его руку. Пальцы, сжимавшие его запястье, были теплыми и нежными, а потом куда-то исчезли.

Весь мир вновь расплылся, превратившись в зыбкое голубоватое марево.

— Где я? — первое, что пришло в голову Филиппу.

Его губы шевельнулись, но с них не слетело ни единого звука.

— Ты жив? — услышал он рядом с собой мелодичный голос.»Жив ли я?» — подумал Филипп и тут же открыл глаза.

На него смотрели отливавшие зеленью глаза девушки.Сердце Филиппа сразу же сжалось, он почувствовал, что когда-то уже видел этот взгляд, видел эти зеленоватые глаза с мелкими золотистыми крапинками, видел эти губы, видел эти

Волнистые каштановые волосы в сверкающих каплях воды.

— Кто ты? — прошептал Филипп.

Но девушка не ответила, потому что не расслышала его вопроса, и улыбнулась. Жемчужина на золотой витой цепочке, которая висела у нее на шее, качнулась, как большая капля воды, и тут до Филиппа Абинье дошло, что же с ним случилось.

Он вспомнил, как острие рогатины скользнуло по телу рыбины, а он сорвался в воду.»Так вот что шумит, — догадался он, — это же водопад».

— Я увидела тебя в воде и вытащила на берег, — произнесла девушка.

— Из воды? — прошептал Филипп и попробовал подняться.

Болела спина и рука, и он испугался, что сломал руку. Попытался пошевелить пальцами — они сгибались.

— Я думала, ты не очнешься, — сказала девушка, и на ее ярких губах появилась улыбка, — а ты очнулся.

Филипп Абинье в ответ немного растерянно и виновато улыбнулся.

— Я был там, наверху, — он указал пальцем на отвесную стену падающего водопада.

— Там? — изумилась девушка.

— Да, там, я ловил рыбу.

— Рыбу? — она расхохоталась, ее глаза засверкали, а с влажных волос посыпались капельки воды.

И Филипп Абинье сразу же схватился рукой за бок, за то место, где висел кожаный мешок с двумя крупными форелями.

— Ты ищешь свою сумку? Она лежит у тебя за спиной. Там действительно две большие рыбы.

— Я поймал их, — радостно похвастался Филипп, — я поймал их рогатиной.

Девушка продолжала хохотать, осыпая сверкающими брызгами Филиппа.

— Ловил рыбу на рогатину… и свалился в воду… — продолжала хохотать девушка, — наверное ты неопытный рыбак.

— Да, я ловил на рогатину… — принялся оправдываться Филипп, — а потом… потом ты сама все знаешь.

— Знаю-знаю, — наконец-то успокоилась девушка и утвердительно закивала, — я видела, как ты летел сверху.

— А что здесь делала ты?

— Я? — девушка вздрогнула и пожала плечами. — Да, собственно говоря, ничего. Сидела вот на этом камне… — и ее взгляд упал на два пистолета, лежащих у ее ног.

Она медленно потянулась к одному из них, но тут же улыбнулась и отдернула руку.

— Ты боишься меня? — спросил Филипп, прислоняясь спиной к камню и поправляя свою насквозь промокшую одежду.

— Нет, тебя я не боюсь, — ответила девушка, — ты совсем не страшный, даже смешной.

— Я понимаю, — Филипп немного виновато прикоснулся руками к своей куртке, затем отбросил со лба мокрые пряди волос.

— Что-то не так? — спросила девушка, испуганно вскакивая на ноги.

— Да нет, все так, — Филипп Абинье огляделся по сторонам. И тут только он сообразил, что находится на другой стороне ручья, на земле, принадлежащей роду Реньяров. Он пристально посмотрел на девушку и втянул голову в плечи.

— Ты чего-то боишься?

Она прислушалась к шуму водопада, к шороху деревьев. Но ее лошадь безмятежно щипала траву, над кустами порхали птицы и иногда, как серебряные молнии, из потока воды выпрыгивали на поверхность крупные рыбы, сверкая на солнце.

— Здесь очень много рыбы, — вдруг сказала девушка, — но ты, скорее всего, неопытный рыбак, если смог поймать всего лишь две.

— Да, я уже давно не ловил и честно признаться, забыл, как это делается.

— Ты говоришь, давно? А почему ты не ловил?

— Когда мой отец был еще жив, мы часто ходили с ним на этот ручей и вместе ловили форель. Вернее, я не ловил, а ходил по берегу, рыбу ловил отец и выбрасывал к моим ногам, а я складывал ее в корзину.

— Наверное, это было очень давно, ведь я часто бываю на этом ручье, но никогда не встречала тебя.

— А вот мне кажется, что я где-то тебя видел.

— И мне кажется, что мы когда-то с тобой встречались, — девушка пристально посмотрела в лицо парню, и тот даже немного смутился. — Подожди-подожди, сейчас я вспомню, где и когда я тебя видела.

И вдруг ее лицо из безмятежного стало напряженным и отстраненным.

— Что-то не так? — спросил Филипп.

— Да нет, но этого не может быть.

— Чего не может быть? — осведомился парень.

— Мы с тобой, скорее всего, никогда не виделись, — девушка улыбнулась. — Ведь я все время провожу дома и редко покидаю его.

— Странно, а вот мне сердце подсказывает, что я тебя когда-то видел, правда, ты, наверное, сильно изменилась.

— Нет-нет, — этого не может быть, навряд ли мы с тобой когда-либо встречались… Ты чувствуешь себя неловко, чего-то боишься? — вдруг поинтересовалась девушка.

— Да, я стою на чужой земле.

— Эта земля нашего рода, так что ничего не бойся.

— Земля Реньяров! — воскликнул Филипп, вскакивая на ноги, словно земля обжигала ему ступни. — Будьте прокляты, Реньяры! — громко сказал Филипп Абинье. — Они, они убили моего отца, — и он с ненавистью топнул ногой.

— Ты проклинаешь Реньяров, — задумчиво произнесла девушка, — значит, ты проклинаешь меня, ведь я Констанция Реньяр.

— Ты?! Нет, прости, — промолвил Филипп, — тебя я не проклинаю, ты спасла мне жизнь… И ты не такая как они, совсем не такая.

— Но ведь ты меня совсем не знаешь, я Констанция Реньяр, — и Констанция, приложив ладонь к груди, нежно провела пальцем по ложбинке, поглаживая крупную розовую жемчужину.

— Я должен ехать, — прикрыв глаза, сказал Филипп Абинье.

— Ты еще слаб, — возразила ему Констанция, — погоди, приди в себя. Если тебе неприятно, что я рядом с тобой, я уйду.

— Нет, погоди, — не открывая глаз, произнес Филипп и за руку удержал собиравшуюся было уйти Констанцию.

— Зачем, ведь ты ненавидишь меня, — сказала девушка.

— Нет, погоди, я не говорил этого.

— Но ведь я одна из Реньяров.

— А я Филипп Абинье, — отвечал ей парень.

— А я с самого начала знала, что ты Филипп Абинье, — тихо сказала девушка.

— Откуда?

— Я видела тебя однажды в церкви, мой кузен Виктор показал тебя.

— И что он сказал?

— Что ты наш враг.

— Так оно и есть, — сквозь зубы процедил Филипп.

— Но я запомнила эту встречу потому, что ты показался мне добрым и не таким, как мои братья.

— Я не добрый, — возразил Филипп Абинье, — я никогда не могу быть добрым для Реньяров.

— А для меня? — спросила девушка и уголки ее губ чуть-чуть дрогнули в улыбке.

— Ты спасла мне жизнь и ты совсем другая. Я не думал, что Реньяры бывают такими. Знаешь, Констанция, я с этого момента навсегда твой должник.

— Ты мне ничего не должен, я просто вытащила тебя из озера.

— Нет-нет, ты не понимаешь, — ты спасла мне жизнь и если в моем доме будет даже один, последний кусок хлеба, то половина его будет твоя.

Девушка молчала. Ей приятны были слова Филиппа, да и сам парень был хорош собой. Его глаза светились добротой, хотя он и говорил о зле, о наневисти, а ведь его вид внушал спокойствие и доверие.

Констанция бросила взгляд на бесполезные пистолеты.

— Это твое оружие? — вдруг спросил Филипп.

— Да, я всегда беру их с собой, когда покидаю дом.

— Зачем? Ты что, кого-то боишься? Ты думаешь, что на тебя кто-то нападет?

— Но ведь нас окружают враги, они ненавидят всех Реньяров.

— И конечно, самый страшный ваш враг — это я, Филипп Абинье.

— Ты совсем не страшный, хотя и хочешь меня напугать.

— Ты что, смогла бы выстрелить в меня, Констанция?

Девушка застенчиво улыбнулась.

— Не знаю, может быть и смогла бы, если бы ты вел себя по-другому.

— Это как? — Филипп прикоснулся кончиками своих пальцев к ее руке.

Но Констанция не выдернула руку, а второй ладонью накрыла пальцы Филиппа. Они так и сидели несколько минут, пытливо глядя в глаза друг другу. Им показалось, что они знают друг друга уже тысячу лет, их сердца переполняло неизвестное до сих пор чувство.

Парню и девушке казалось, что весь мир, все великолепие, созданное

Богом, сотворено специально для них, для этого дня, в который они не

Могли не встретиться.

— О чем ты думаешь? — первой нарушила молчание Констанция.

— О том, что ты очень красива. Мне еще никогда не приходилось видеть таких красивых девушек.

— И ты красивый, — улыбнувшись уголками ярко-красных губ ответила Констанция. — Только ты очень мокрый и похож на мокрого нахохлившегося воробья.

Филипп Абинье рассмеялся и тряхнул густой гривой волос.

— Да и ты вся мокрая.

Он посмотрел на маленькие ступни ног Констанции. Та немного смущенно тут же поджала ноги и накрыла мокрым подолом платья.

— Так о чем ты думал? — вдруг переспросила девушка.

— Я думал, что ведь мы с тобой могли и не встретиться. И если бы не моя рогатина, которая сломалась, я не свалился бы в ручей, а ты не спасла бы меня.

— Нет, ты обязательно, Филипп, должен был свалиться. Филипп, Филипп, Филипп… — как бы запоминая, прошептала Констанция, — какое красивое имя, такое простое и теплое, как вот этот камень, — она прикоснулась ладонью к нагретому солнцем серому камню.

— Констанция… — как завороженный произнес Филипп, — а твое имя — бурлящие струи вот этого ручья. Оно холодное и в то же время манящее, как вода.

Старый Гильом Реньяр все еще сидел в кресле у окна и смотрел на

Далекие холмы, за которыми скрылась его любимица. Тень клена медленно ползла по двору, пока не достигла, наконец, окна и не легла на дряблую руку старика.

Он посмотрел на небо.

— Да, скоро полдень, — прошептал он, — где же Констанция? Может с ней что-то случилось? — прошептал старик, с усилием, кряхтя поднялся с кресла и выглянул из окна во двор.

Он увидел своего среднего сына Жака, который прилаживал подпругу.

— Жак! — крикнул Гильом.

Тот сразу же поднял голову и улыбнулся отцу.

— Я слушаю тебя, отец.

— Констанция не возвращалась? — спросил Гильом, хотя прекрасно знал, что та не могла вернуться незамеченной, ведь он целое утро просидел у окна, вглядываясь в пустынную дорогу.

Да нет, отец, она как уехала с самого утра, так и не возвращалась.

— Слушай, Жак, возьми с собой двух людей и поезжай к ручью, мне что-то не нравится ее долгое отсутствие. Может, случилась беда, поторопись!

Жак пожал плечами.

— Да нет, что может с ней случиться на наших землях? Она уже взрослая девушка, а ты беспокоишься о ней, как будто она малый ребенок.

— Поторопись! — грозно сказал Гильом и ударил кулаком по подоконнику.

Жак знал, что спорить с отцом бесполезно. Если он что-нибудь вбил себе в голову, то не отвяжется, пока с ним не согласятся.

Да Жак и сам забеспокоился, ведь никогда раньше Констанция не исчезала из дому надолго.

— Хорошо, отец, я сейчас же отправляюсь к ручью. Но ты не беспокойся, она, скорее всего, сидит у ручья на своем любимом сером камне и любуется рыбами.

Но старика этот ответ явно не удовлетворил. Он все еще сильно волновался и не опустился в кресло до тех пор, пока не увидел своего сына в сопровождении двух людей, которые мчались по дороге к далеким холмам.

— И чего я так разволновался? — изумился Гильом, опускаясь в кресло.

Не зная, на чем сорвать злость и чем занять себя, Гильом стал громко звать кухарку.Наконец, он докричался, и испуганная женщина вошла в низкие двери.

— Обед уже стоит на столе? — закричал Гильом, ударяя кулаком по подлокотнику кресла.

— Так еще же не время, господин, — изумилась женщина.

— Он давно должен стоять на столе! — чувствуя свою не правоту, громко закричал Гильом Реньяр.

— Сейчас все будет исполнено, — засуетилась женщина.

Но Гильом вновь вернул ее.

— Обед подашь, когда вернется Констанция. И принеси из погреба хорошего вина, не прошлого урожая, а старого.

— Из черных бочек? — осведомилась кухарка.

— Да, именно из черных. И поставь на стол дорогие стаканы.

Кухарка боязливо прикрыла за собой дверь и пожала плечами. Она никак не могла взять в толк, чего хочет от нее хозяин и зачем к приезду Констанции сервировать стол так, как будто сегодня большой праздник. Тем более, Констанция не пила вина. Да и ни в одну из черных бочек еще не был вставлен кран.

Но потом кухарка нашла объяснение случившемуся. Со старым Гильомом в последние годы случались странности. То он начинал требовать, чтобы отыскали плащ, подбитый мехом куницы, который он сам распорядился отдать слугам, то начинал искать свои старые сапоги, давным — давно выброшенные, то теперь вот приказал подавать обед до полудня.

Кухарка спустилась в подвал. Там было сыро и холодно. Она посветила фонарем и увидела, что черные бочки заставлены так, что к ним не подобраться. И с абсолютно спокойной душой набрала кувшин обычного вина, успокаивая себя тем, что хозяин все равно скоро забудет про свой каприз. И когда она придет доложить, что стол накрыт, вновь набросится на нее, начнет ругаться и станет жаловаться, что у него нет никакого аппетита.

Констанция и Филипп забыли обо всем на свете. Они сидели рядом на теплом камне и смотрели в глаза друг другу.

Возможно, они сидели бы так до заката, а может быть и до рассвета, ведь им было хорошо и спокойно, они внезапно почувствовали себя какими-то другими людьми. Чувства переполняли их сердца, как вода переполняет края чаши, а мысли их были чисты, как потоки горного ручья.

Внезапно из шума водопада раздался далекий крик:

— Констанция! Констанция, где ты, отзовись же! Девушка мгновенно выпустила руку Филиппа и вскочила на ноги. Она испуганно осмотрелась.

— Кто это? — насторожившись, спросил Филипп.

— Это мой кузен Жак, он ищет меня. Боже мой, я обещала Гильому вернуться домой до полудня!

Девушка посмотрела на небо. Солнце близилось к зениту.Уже можно было различить стук конских копыт и голос Жака раздавался где-то совсем близко за зарослями.

Филипп затравленно озирался. Он знал, что находится на чужой земле и никто из Реньяров не спустит ему подобной наглости.

Констанция решительно схватила его за руку и потащила за собой, перепрыгивая с камня на камень.

— Скорее, Филипп, тебе нужно спрятаться! Я покажу тебе место, где ты будешь в безопасности.

Девушка словно опомнилась от наваждения. Она только теперь поняла, в какой опасности находится ее гость. Ведь она столько слышала от своих родственников о том, что все Абинье являются заклятыми врагами Реньяров, которых нужно убивать

При первой же возможности.

— Сюда! Сюда! — Констанция тащила Филиппа к самому водопаду.

И тот понял план девушки. Она прошла в узкую расщелину. Филипп шагнул за ней. Они оказались на ровной каменной площадке, а перед ними стеной летела вода, сверкая на солнце несколькими радугами.

— Ты, Филипп, пойдешь по этой площадке и перейдешь на другую сторону, там твоя земля.

— Мы еще увидимся? — с надеждой спросил Филипп, когда Констанция выпустила его руку. Девушка пожала плечами.

— Может быть, когда-нибудь мы и увидимся.

— Я приду завтра! — воскликнул Филипп.

— Нет, завтра нет. И вообще, Филипп, не приходи больше, я запрещаю тебе, братья могут убить тебя.

— Констанция! — где-то совсем рядом раздался голос Жака. — Где ты? Да отзовись же!

— Я здесь! — крикнула Констанция и зло скривилась.

— Где?

— Да тут!

Жак, сидя на коне, озирался и никак не мог сообразить, откуда доносится голос кузины. Наконец, он увидел девушку, выходящую из-за скалы.

— Ты почему так долго не отзывалась? Отец весь извелся! Ты что, не слышала, как я тебя звал?

— А я тебе отвечала, — с деланным изумлением ответила Констанция, — просто, наверное, водопад шумит слишком сильно, и ты не слышал моего голоса.

Но по улыбке и глазам девушки Жак понял, что здесь что-то не так. Он спрыгнул с лошади и подошел к Констанции.

— Ведь на тебя могут напасть, украсть, убить! Быстрее возвращаемся, отец вне себя от ярости.

— Но у нас еще есть время, — Констанция посмотрела на солнце, — я обещала вернуться к полудню и как раз собиралась в обратный путь.

— Да что ты, Констанция, вообще здесь делаешь? Я не понимаю…

Девушка пожала плечами.

— Ничего, любуюсь водой, слушаю водопад. Здесь так красиво… Неужели, Жак, ты этого не понимаешь?

Жак с недоумением осмотрел окрестный пейзаж. Да в общем, ничего необычного здесь не было — вода, камни, кусты. Но что-то в поведении Констанции ему не нравилось.

Он взял ее за плечи и пристально заглянул в глаза. Девушка не отвела взгляда.

— Ты здесь была одна? — прошипел Жак.

— Нет, не одна, — спокойно ответила Констанция.

— Кто был с тобой? — разъярился Жак.

— Вон, — показала девушка рукой, и Жак резко обернулся, готовый в любой момент выхватить пистолет.

Перед ним стоял конь Констанции и мирно щипал траву.Констанция рассмеялась.

— Ну и пуглив же ты, Жак. Я была тут со своим конем и с рыбами. Вот, смотри.

Но Жак, как ни пытался, не мог рассмотреть в бурлящем потоке рыб, о которых ему говорила Констанция.

— Да хватит, мне уже надоело! — разозлился Жак. — Я и так из-за тебя потерял много времени и вместо того, чтобы отдохнуть, мне пришлось скакать к этому ручью и волноваться. Больше одна ты никуда не пойдешь.

А Филипп Абинье, в это время стоявший за водопадом, видел в разрывах струй стройную фигуру девушки и мрачного Жака, который что-то пытался ей доказать.

— Как она красива! — прошептал Филипп, любуясь ореолом радуги, который обрамлял Констанцию. — Но она Реньяр, — тут же добавил Филипп, и губы его плотно сжались. — Она права, и нам лучше не встречаться. Это принесет несчастье и мне, и Констанции.

— Скорее же, поехали! — торопил Жак Констанцию, ведь та уже сидела в седле, но все еще не спешила тронуть поводья.

— Я только попрощаюсь с водопадом.

Констанция взмахнула рукой, догадываясь, что Филипп видит ее сейчас. И тут же сердце Филиппа Абинье бешено забилось.»Она вспомнила обо мне, она передумала, я обязательно приду сюда!»

Юноша забыл уже об осторожности, обо всем. Ему хотелось, чтобы Констанция увидела его сейчас. Он смотрел на серебристые брызги водопада, на марево, которое колебалось над водой, и внезапно вспомнил, где и когда он увидел Констанцию — это было в тот день, когда убили отца. Она — та маленькая девочка, вырывавшаяся из рук Жака. И он даже вспомнил тусклый блеск золотого медальона, матовое свечение жемчужины. Но самым ярким впечатлением были отливавшие зеленым глаза девочки, наполненные страхом и отчаянием. Он вспомнил клочья тумана, вспомнил пожухлую траву и даже явственно услышал глухие звуки выстрелов, тонущих в тумане.

— Это была она, — прошептал Филипп, прикрыв глаза, — это из-за нее погиб мой отец. Но тут же оборвал себя:

— Нет, это я ослушался отца, и он погиб из-за меня. Она здесь ни при чем, Констанция не виновата.

Филипп, прижимаясь спиной к влажному скользкому камню, двинулся по каменному карнизу. Шумел водопад, струи низвергались, поднимая мириады брызг.

Теперь уже мир не казался Филиппу таким прекрасным, он вновь стал суровым и жестоким, он вновьразделился на своих и врагов. И сейчас Филипп пробирался по самой границе между этими двумя лагерями и один неверный шаг, одно неверное

Движение могли нарушить то хрупкое равновесие, которое держалось последние годы.

И как ни старался Филипп, он не мог придумать место, где он, Филипп Абинье, и она, Констанция Реньяр, могут быть вместе.»Разве что этот камень, нагретый солнцем, посреди ручья, который лежит неизвестно на чьей земле… Неужели мы всегда будем на разных берегах и между нами будет мчаться обжигающе — холодный поток ненависти и вражды? Но ведь над

Нами всеми светит одно солнце, плывут одни и те же облака, птицы, которые поют по утрам, будят и меня и ее. И ветер, пролетая над моим домом, так же стучит ставнями дома Реньяров. Но, может, стена, разделяющая нас, такая же как этот

Водопад? С виду она непреодолима, — подумал Филипп, протянул вперед руку, и его кисть исчезла в клокочущей воде. — Но я же смог перейти с одного берега на другой. Должна же существовать тропа от одного берега к другому? Должны же

Существовать мосты? А если их нет, то их нужно возводить».

И тут же Филипп зло оборвал себя. Он до боли в суставах сжал кулаки и вспомнил свирепый взгляд старого Гильома Реньяра, брошенный на него из-под косматых бровей. Он вспомнил нацеленный пистолет и огонь, полыхнувший из

Ствола. Вспомнил, как отец покачнулся и рухнул на стерню, крикнув перед смертью:»Беги! Беги, Филипп!»

И он, как заученную молитву, повторил:

— Беги, беги, Филипп!

— Тогда я убежал, — прошептал Филипп, — но теперь мне не к лицу бегать, я отомщу за тебя, отец.

Выбравшись на другой берег, он отыскал своего коня, беззаботно пасущегося на лужайке, вскочил в седло и помчался к своему дому.

Небо словно вторило мрачным мыслям Филиппа и быстро темнело. Из-за холмов плыли тяжелые мохнатые тучи, готовые вот-вот разразиться проливным дождем. Как ни торопил Филипп своего коня, все равно не успел добраться домой сухим. Дождь хлынул как из ведра. Казалось, с неба низвергается водопад. Филипп мгновенно

Промок до нитки, но его мокрые губы все равно продолжали шептать одно слово, прохладное на вкус и горьковатое:

— Констанция! Констанция!

И тут же он добавлял, будто бы бередя раны, будто бы добавляя в бокал терпкого вина яд:

— Констанция Реньяр! Реньяр! И почему, почему ты не родилась в другом доме? Почему ты носишь это ненавистное имя? Почему между нами кровь моего отца и кровь двух его братьев?

Наконец, промокший до нитки, продрогший, он добрался до дома, быстро снял с лошади седло и завел ее в конюшню. Прикрываясь седлом от дождя, хотя и понимая, что это ни к чему, Филипп вошел в дом и сразу же, бросив у порога сумку с рыбой на пол, двинулся к жарко пылающему очагу.

— Ну ты и вымок! — сказала сестра, продолжая стряпать.

— Да, погода разбушевалась.

— А рыбу ты привез?

— Конечно, посмотри в сумке. Сестра тут же подняла тяжелую кожаную сумку и заглянула внутрь.

— О, да ты, Филипп, замечательный рыбак! Две такие огромные рыбы! Значит, ты еще не забыл, чему тебя учил отец.

— Нет, я ничего не забыл. У меня такая память, сестра, что я помню все до мельчайших подробностей. Я помню тот день, когда убили отца.

— Не надо, не надо об этом, Филипп. Мать может услышать, расплачется, и тогда ты ее ничем не успокоишь.

Она тут же отложила свою стряпню и принялась чистить рыбу.Когда девушка закончила, она строго посмотрела на брата, и на ее губах появилась улыбка, и до этого не очень приветливое лицо Лилиан преобразилось и засияло, как пышный букет, украшающий унылую комнату.

— Давай брат, раздевайся, ведь ты весь промок до нитки и дрожишь как воробей.

И тут же Филипп вспомнил Констанцию. Его мрачное лицо мгновенно прояснилось.

— Чему ты улыбаешься? — обратилась к нему сестра.

— Да так, подумал о воробье, — отшутился Филипп.

— Раздевайся скорее, а то простынешь. И садись ближе к огню.

Филипп стаскивал с себя мокрую одежду, но улыбка не сходила с его лица.

— Мне кажется, что ты, Филипп, что-то от меня скрываешь, что-то произошло в твоей жизни.

— Да ничего я не скрываю, — буркнул Филипп.

— Нет-нет, скрываешь, я же тебя знаю хорошо и чувствую по выражению твоего лица, по взгляду, что какие-то приятные мысли занимают твою душу.

— Лилиан, отвяжись, я тебя прошу, а не то я разозлюсь.

— Брат, а не влюбился ли ты ненароком? — Лилиан всплеснула руками, обрадованная собственной догадке. — Точно, ты влюбился! Все мужчины одинаковы — стоит им только увидеть хорошенькую девушку, как на их лицах появляется масляная улыбка, а глаза начинают блестеть, как уголья в очаге.

— Лилиан, если ты не отвяжешься, то я тебя выставлю на дождь.

— Значит, я угадала и мой братец влюбился. Наш мрачный Филипп нашел свою избранницу.

— Замолчи! — бросил мокрой рубашкой в сестру Филипп. Та ловко поймала ее и стала развешивать у очага, продолжая улыбаться своим потаенным мыслям.

— Если ты не перестанешь улыбаться, Лилиан, я запущу в тебя сапогом.

— Да хоть горшком можешь в меня запустить, все равно ты влюбился и не можешь этого скрыть.

Филипп отвернулся, чтобы сестра не видела его лица. Он попытался убрать улыбку со своих губ, но это ему не удалось, она словно прилипла.

А сестра подошла сзади, положила руки на плечи Филиппу и крепко его обняла.

— Я очень рада за тебя, брат. И пожалуйста, не сердись на меня, я не желаю тебе зла, я действительно рада. А она красивая? — уже другим голосом зашептала Лилиан прямо в ухо Филиппу.

— У меня нет слов! — сказал Филипп.

— Ну, брат, это не объяснение. Ты хоть скажи, кто она и откуда. Я ее знаю? — и Лилиан принялась называть имена всех известных ей в округе девушек.

Филипп каждый раз отрицательно качал головой.

— Не старайся, Лилиан, у тебя все равно ничего не получится.

Тогда Лилиан принялась перечислять молодых вдов. Но Филипп все равно продолжал качать головой и просить сестру остановиться. Но Лилиан уже разошлась. И Филипп знал, пока сестра не выговорится, она не остановится.

Наконец, запас имен иссяк. И тогда Лилиан избрала другую тактику. Она обошла брата, села у его ног, оперлась руками о его колени и вопросительно заглянула ему в глаза.

— Я буду смотреть в твои глаза и отгадаю ее имя. Ты сейчас думаешь о ней, это естественно, ведь ты ни о ком другом сейчас думать не можешь.

Филипп утвердительно кивнул.

— Вы с ней еще не целовались, хотя, зная твой скрытный характер, я уверена, что ты, даже если бы вы и целовались, мне этого не сказал. Погоди, погоди, — Лилиан придержала голову брата, — в твоих глазах стоит ее портрет.

— Лилиан, не мучайся и не пытайся хитростью вытянуть из меня признание. Даже если ты два дня не будешь меня кормить, я тебе ничего не скажу.

— Филипп, а если я тебе дам большой кусок свежего пирога?

— С телятиной и луком? — словно бы торгуясь, произнес Филипп.

— Нет, сегодня пирог с индейкой.

— Если с индейкой, то не скажу. Если бы был с телятиной, может быть, я бы еще признался.

— Но хочешь, Филипп, я отгадаю, какого цвета волосы у твоей избранницы?

Филипп утвердительно кивнул головой. Лилиан прижала палец к своим губам, а потом, глядя прямо в зрачки Филиппа, словно буравя его насквозь, тихим, дрогнувшим голосом произнесла:

— У нее темно-каштановые волнистые волосы. Филипп вздрогнул и отшатнулся от сестры.

— Откуда ты знаешь? Лилиан засмеялась.

— Это совсем несложно, брат, ведь у нас в округе нет ни одной блондинки.

Пришло время засмеяться и Филиппу.

— Может быть, завтра я тебе, Лилиан, и признаюсь во всем, а сегодня отстань от меня.

— Хорошо, тогда садись к столу и будешь есть пирог. А я пока займусь рыбой.

Вдруг скрипнула дверь и послышались шаркающие шаги.

— Мама, не вставай, лежи, я подам тебе наверх, — сказала Лилиан.

— Нет, дочь, я хочу сама приготовить рыбу, которую принес Филипп.

Этель подошла к своей дочери и, обняв ее, прижала к себе.

— Не обижайся, Лилиан, но ты не сможешь приготовить эту рыбу так, как мне хочется.

— Мама, конечно-конечно!

И Этель тут же принялась готовить рыбу. Ее движения были уверенными и ловкими, а на глазах стояли слезы. Ни Филипп, ни Лилиан не тревожили мать расспросами.

За окном шумел дождь, скрипели деревья, и к стеклу то и дело прилипал какой-нибудь лист, подхваченный ветром.

— Ну и погода разыгралась! — прислушиваясь к шуму ветра, к вою в дымоходе, произнесла Лилиан.

— Такое было хорошее утро! — улыбнулся Филипп.

— Так ведь осень, — сказала Этель, аккуратно укладывая рыбу в медный котелок. — Надо удивляться тому, что с утра было солнце, а не тому, что к вечеру пошел дождь.

— Обычно в такую погоду у меня на душе неспокойно, — глядя в темное окно, сказала Лилиан и прижала руку к груди.

— Да, это всегда так, — ответила пожилая женщина своей дочери. — Когда льет дождь и воет ветер, мою душу тоже охватывает тоска. Ведь такой-же поздней осенью погиб наш отец.

— Не надо, мама, — Лилиан подбежала к матери и обняла ее.

Филипп отложил вилку и пряча лицо от женщин, стал смотреть в огонь очага. Его настроение менялось ежесекундно. То вдруг сердце заполняла радость, то вдруг оно начинало разрываться от тоски. То злость переполняла его, и кулаки сжимались так сильно, что белели суставы, то на губах появлялась улыбка, глаза начинали сверкать. То гнетущие предчувствия начинали давить ему на плечи, и Филипп

Втягивал голову. То, вдруг вспомнив звонкий голос Констанции, он расправлял свои плечи и блаженно потягивался.

Ни Филипп, занятый своими мыслями, ни Этель, ни Лилиан даже не подозревали, что готовит им грядущая ночь. Они находились в тепле за толстыми стенами дома, пылал очаг, весело потрескивали поленья, а в котелке готовилась еда.Им было невдомек, что сейчас творится в кромешной тьме, изредка рассекаемой вспышками молнии.

Наконец, Этель встала со своего кресла, подошла к очагу и, подняв медную крышку над котелком, заглянула внутрь.

— Вот уже и рыба готова. Лилиан потянула носом.

— Какой ароматный запах! Как давно мы не ели рыбы!

— Ты молодец, Филипп, — сказала мать, — что выполнил мою просьбу, не поленился и съездил к ручью.

— Мама, может быть, я поеду туда и завтра и еще привезу рыбы?

Этель ничего на это не ответила. Но только как-то странно посмотрела на сына, словно почувствовав какую-то загадку в его словах, словно он сказал лишь первую часть фразы, оборвав ее на самом главном.

А Лилиан, перехватив взгляд Филиппа, улыбнулась самыми уголками губ. Филипп погрозил ей пальцем и на всякий случай показал кулак.Лилиан прыснула смехом.

Мать посмотрела на сына и дочь, и на ее губах появилась улыбка, мгновенно разгладившая морщинки. Даже ее волосы теперь не казались Филиппу такими седыми. А может быть, виною тому был полумрак, царивший в доме, тепло, исходящее от очага.

— Так когда же мы сядем ужинать? — поинтересовался Филипп. — Рыба ведь уже готова?

Его ноздри хищно затрепетали. Он чувствовал страшный голод, хотя только что съел большой кусок пирога.

Сестра с недоумением посмотрела на полуобнаженного брата.

— Филипп, мне кажется, тебе следует одеться. Филипп, казалось, только сейчас и заметил, что сидит полуобнаженным. Он тут же вскочил, снял уже сухую рубаху и накинул ее на плечи.

— Не спеши, Филипп, — сказала Этель, — ваш отец говорил, что рыбу нужно есть холодной. Только тогда можно почувствовать всю ее прелесть и нежность.

— Хорошо-хорошо, мама, пусть остынет, я же не тороплю.

А за окном надсадно выл ветер, хлопали ставни и вою ветра вторили два пса.

Чего они волнуются, Филипп? — спросила Лилиан у брата.

Тот пожал плечами и прислушался.

— Наверное, что-то не так, Филипп, — вновь сказала Лилиан.

Филиппа тоже вдруг охватило беспокойство. Он нехотя поднялся с кресла, накинул на плечи старый кожаный плащ, взял в руки фонарь и несколько мгновений раздумывал, прежде чем переступить порог. Собаки зло залаяли.Тогда Филипп Абинье толкнул ногой дверь и вышел под холодный дождь, держа высоко над головой фонарь.

— Кто здесь? Кто здесь? — раздался голос Филиппа в темноте.

Лай мгновенно прекратился.

И вдруг Филипп заметил темный силуэт всадника.Блеснула молния, и Филипп успел разглядеть тяжелый пистолет, нацеленный прямо ему в грудь.

— Кто ты? — послышался из темноты голос. Филипп прижался к стене и пожалел, что прихватил с собой фонарь, ведь теперь он был виден и являлся

Хорошей мишенью.

Из темноты послышался смех:

— Так кто ты?

— Я Филипп Абинье, — дрогнувшим голосом сказал парень.

— Ты Филипп Абинье, а я твой дядя Марсель. Филипп осторожно направил луч фонаря в лицо всаднику. Тот уже успел спрятать пистолет и тяжело слезал с лошади. Филипп бросился к ночному гостю и хотел было его обнять, но Марсель придержал племянника.

— Погоди, погоди, дорогой, я ранен, осторожно. И только тут Филипп заметил пятна крови на плече своего дяди.

— Поставь лошадь в конюшню, сними седло, а потом поможешь мне добраться до дома.

Филипп сразу же бросился выполнять приказание. Его сердце заколотилось в предчувствии беды. Расседлав лошадь и всыпав в кормушку овса, Филипп вернулся к

Своему дяде, который стоял, прислонившись к стене и морщась от боли.

Дверь дома вновь отворилась и послышался обеспокоенный крик Лилиан:

— Филипп, Филипп, что-то случилось? Где ты? Почему я тебя не вижу?

— Кто это? — бледными губами прошептал Марсель.

— Да это же Лилиан. Мама тоже в доме.

— А слуги?

— Служанку мы отпустили проведать родителей, в доме только свои.

— Тогда помоги. Дай я обопрусь на твое плечо.

Филипп, бережно поддерживая, ввел своего дядю в дом.

Лилиан, увидев окровавленного небритого мужчину, всплеснула руками и вскрикнула.

— Тише! Тише, Лилиан, это я, твой дядя. Лилиан тут же бросилась к нему навстречу. А вот Этель была почти неподвижна. Она только повернула голову, пристально глядя на своего брата, не зная, радоваться ли его появлению или огорчаться.

ГЛАВА 8

Единственное, что произнесла Этель Абинье, когда ее раненого брата Марселя усадили в низкое кресло, так это:

— Немедленно закройте ставни! Никто не должен видеть, что происходит в нашем доме.

Марсель поморщился от боли и утвердительно кивнув, сказал:

— Да, да, сестра, ты как всегда права. Этель поднялась, подошла к брату и начала стягивать с него насквозь промокшую одежду. Мужчина морщился от нестерпимой боли, скрежетал зубами.

Наконец, тяжелый плащ и куртка были развешены у очага.

— Наклонись, я сниму рубашку.

— Осторожно! — попросил Марсель. Этель стащила рубашку с плеч своего брата и тяжело вздохнула, глядя на его рану.

— Проклятые солдаты, все-таки зацепили меня! Марсель покосился на свое правое плечо с глубокой раной.

— Сейчас, сейчас. Марсель, — зашептала Этель, — Лилиан, быстрее дай горячей воды!

Девушка сняла котелок с водой и подала матери.

Марсель морщился, скрежетал зубами, до крови прикусывал губы, но не проронил ни единого стона.

Филипп с восхищением следил за тем, как ловко управляется его мать с огнестрельной раной и как мужественно терпит боль его дядя.

— Принеси сухую одежду, — приказала Этель дочери.Та несколько мгновений раздумывала, а потом быстро побежала наверх.

А Этель встряхнула куртку, чтобы аккуратнее развесить ее у очага, и к ее ногам упал сложенный вчетверо лист бумаги. Она наклонилась и подняла его.

Марсель хотел забрать, но сестра отстранила руку брата. — Погоди, я умею читать.

Она развернула лист и быстро прочла. Это было такое же объявление, какое сорвал Филипп со столба на площади в селении.

— Оказывается, мой брат замешан в грабежах и обвиняется в измене королю… — каким — то бесстрастным голосом сообщила Этель.

Марсель поморщился, но на этот раз уже от досады.

— Завтра же я покину твой дом, сестра.

— Я тебя, Марсель, об этом не просила. Ты можешь оставаться здесь столько, сколько сочтешь нужным. У меня всегда найдется для тебя кусок хлеба и стакан вина, — женщина нервно скомкала лист бумаги и швырнула его в пламя камина.

Спустилась Лилиан, она несла одежду. Подойдя, положила ее на стол.

— Вот что я принесла.

Филипп, едва взглянув на одежду, сразу же узнал, кому она принадлежит. Он встрепенулся и вскочил из-за стола.

— Так ведь это же одежда отца, Лилиан, как ты могла! Сейчас же отнеси назад!

— Я узнаю своего племянника. В твоих жилах действительно течет горячая кровь Абинье. Ты похож на своего отца, Филипп, и можешь этим гордиться.

— Сын, я знаю, что делаю, — твердо сказала Этель, расправляя накрахмаленную рубаху. — Надевай, Марсель, я тебе помогу.

Филипп недоуменно пожал плечами. Ведь одежда отца — это было самое дорогое для его матери. Он абсолютно не мог взять в толк, почему она поступила так, а не иначе, почему она согласна расстаться с самыми дорогими для нее вещами.

— Возможно, одежда моего мужа будет тебе великовата, Марсель, но ничего не поделаешь, Робер был крупным и видным мужчиной.

— Да и я не промах, — пошутил Марсель.

И сейчас Филипп вновь почувствовал, что мать, наконец, вновь стала сама собой и власть в доме опять перешла к ней. Он хоть и был единственным мужчиной, но спорить с матерью не решился.»Наверное, ей действительно виднее и она знает, как надо поступать», — подумал Филипп.

А Этель помогала одеться брату.

— Я и подумать не могла, что мой брат станет когда-нибудь скандально известным, что его будут разыскивать солдаты, будут за ним охотиться, а за его

Голову будут предлагать вознаграждение.

— Ты что, стыдишься меня, Этель? — негромко спросил Марсель.

— Нет, брат, я тебя слишком хорошо знаю и понимаю, что все, что написано в этом объявлении — выдумка и вранье.

— Вот тут ты, Этель, ошибаешься, это не совсем так. Я действительно участвовал в заговоре, но он провалился, и я вынужден скрываться.

— Ты можешь оставаться у нас, пока не окрепнешь. Еды у нас хватит, а мои дети никогда тебя не выдадут, Марсель, они умеют держать язык за зубами.

— Вот этого, сестра, я как раз боялся меньше всего. Я знаю, чья кровь течет в моих жилах. Ведь ни в нашем роду, ни в роду твоего мужа никогда не водились предатели.

Филипп расправил плечи. Ему явно польстил комплимент дядюшки Марселя.

— Сколько лет мы не виделись, сестра? Этель задумалась, глядя в огонь.

— Да, давненько, брат, раньше мы никогда так надолго не расставались.

— Так сколько же, все-таки? — вновь задал вопрос Марсель.

— Года четыре уже прошло.

— Пролетели как одно мгновение, — сказал Марсель Бланше, застегивая пуговицы.

Только сейчас Лилиан и Филипп смогли рассмотреть своего родственника. Это был довольно крепкий мужчина, его лицо было решительным и смелым. Он чем-то очень походил на свою сестру. Но чем? Ни Филипп, ни Лилиан сразу не могли

Определить. Волосы Марселя Бланше были растрепаны. Его мощный подбородок скрывала темная борода, а усы были лихо закручены. И весь облик Марселя Бланше говорил о том, что он не привык останавливаться перед трудностями и пасовать перед препятствиями, которые судьба щедро отпустила на его долю.

Прошло несколько дней. Марсель Бланше окреп, его рана затянулась. Он даже

Спускался из дальней угловой комнаты в столовую, и они все вчетвером обедали.

— Так, где тебя носило, — Марсель? — спрашивала Этель своего младшего брата.

— О, сестра, об этом долго рассказывать и сейчас мне не хочется вспоминать все тяготы и невзгоды, выпавшие на мою долю.

— Расскажи, Марсель, — просил Филипп и в его глазах появлялся блеск, ведь ему страстно хотелось узнать о приключениях, выпавших на долю его дяди.

— Где я только не был! Проще назвать места и земли, куда не ступала моя нога, чем перечислить все те города и селения, где мне довелось побывать.

Он поднимал голову и задумывался. На его лице происходили странные вещи. Брови сами ползли вверх, на лбу появлялись морщины, глаза то злобно сверкали, то вдруг в них появлялся какой-то мягкий блеск и они делались влажными. А губы то вдруг становились жесткими, то растягивались в мимолетной улыбке.

— Расскажи, расскажи. Марсель, — просила Лилиан, — ведь я же никуда не выезжала из этих мест и ничего не видела.

— Знаешь, Лилиан, люди живут везде.

— И что. Марсель, везде живут так же плохо, как и у нас?

— Нет, не везде. Кое-где живут получше, но везде хватает несчастий и бед.

— Так почему же, брат, тебя называют изменником и за твою голову предлагают большие деньги?

— Моя голова, сестра, действительно кое-чего стоит, — и он прикасался двумя пальцами к виску. — Я не просто ношу ее на плечах, она кое о чем еще умеет думать, а глаза видеть, что в этом мире несправедливо. А в жилах Бланше течет горячая кровь, и я не могу видеть несправедливость, мне сразу же хочется схватиться за оружие и все изменить в этом мире. Мне хочется, чтобы такие как

Ты, как твои дети, были счастливы хоть немного, чтобы кончилось вот это беспросветное существование для простого народа, чтобы они увидели солнце.

— Брат, ты говоришь странные вещи. Но тебе, в конце концов, виднее. Я знаю, что ты всегда был честным человеком.

— Э-э, нет, сестра, не всегда Марсель Бланше был честным человеком. Иногда мне приходилось обманывать, для того, чтобы как можно скорее достичь нужного результата. Иногда нагло врал… Но знаешь, сестра, я не раскаиваюсь в своих проступках и думаю, бог меня простит. Ведь у меня на сердце никогда не было злобы и все, что я делал, я делал для того, чтобы хоть кому-то на этом свете стало легче жить. Так что думаю, ты со мной согласишься, что живу я на этом свете не зря.

— Успокойся, Марсель, — Этель клала свою руку на плечо брата и крепко сжимала пальцы, — лучше скажи, как ты себя чувствуешь.

— О, чувствую я себя прекрасно! Я давно уже не спал в чистой сухой постели, давно так вкусно не ел и давно на меня так приветливо никто не смотрел.

Марсель подмигнул Лилиан. Та залилась румянцем и засуетилась у стола, убирая пустые блюда.

— Марсель, не смущай мою дочь. Она очень молода и падка на комплименты.

— Мама, мама, зачем , ты так говоришь? — вновь вспыхнула и залилась румянцем Лилиан.

— Я говорю правду, дочь. Я знаю Марселя, он всегда нравился женщинам, как замужним, так и молоденьким. Он привык кружить им головы, а потом оставлять.

— Это правда. Марсель? — поинтересовалась Лилиан.

— О, да, если моя сестра говорит обо мне так, то это чистая правда. Тем более, Этель никогда не врет, этим она отличалась от меня всю жизнь.

— А ты, Марсель, любишь приврать? — хохотала Лилиан, ставя перед родственником большое блюдо с мясом и подкладывая ему самые лакомые куски пирога.

— Жизнь — не такая простая штука, как я думал раньше. И я сам не знаю, почему у меня все пошло на перекосяк, почему я стал жестоким, почему ненавижу подлецов и люблю честных людей.

Вдруг Филипп насторожился. Он приложил палец к губам и подал всем знак замолчать. Было слышно, как потрескивают поленья в очаге, как шумит за окнами ветер, как булькает вода в котлах.

— Что такое, Филипп? — насторожился Марсель Бланше, хватаясь за оружие.

— Мне показалось, что я слышал топот лошадей, — негромко, но испуганно произнес Филипп.

— Лошадей? Неужели они выследили? Неужели они знают, где я прячусь?

Этель испуганно вскочила из-за стола, подбежала к окну, приоткрыла ставни и выглянула на улицу.

— Да нет, все спокойно.

— А я уже испугался, — откладывая пистолет в сторону, сказал Марсель Бланше, — думал, что накликал на вас беду. Как же вы жили, сестра, все эти годы? — поинтересовался Марсель.

— По-разному, брат. Тяжело жили.

— А как ваши соседи?

— Кого ты имеешь в виду? Реньяры?

— Ну да, — кивнул Марсель, его губы нервно дернулись.

— Будь они прокляты, эти Реньяры. И дал же нам бог таких соседей!

— Что, они все продолжают бесчинствовать?

— Да, Марсель, да. На них нет никакого удержу. Они не боятся ни королевских солдат, ни судьи, ни прокурора. Они потеряли стыд и совесть. Вот Филипп видел, как они выгнали крестьян со своей земли. Представляешь, Марсель, те уже лет восемьдесят арендовали их землю, построили дом, завели скот, собирали хороший урожай, честно рассчитывались с Реньярами. А старший сын Гильома, Виктор, почему-то посчитал, что они платят мало и налетел с бандой своих

Головорезов и с братьями, забрал скот, весь урожай и выгнал из дому невинных людей.

— Дьявол! — прорычал Марсель Бланше и сильно ударил кулаком по столу. — Да будь у меня несколько смелых людей, я бы в два счета разобрался с этими ненавистными Реньярами. Филипп, ты бы помог мне?

Лицо Филиппа стало жестким. Он утвердительно кивнул. — Конечно. Конечно бы помог, дядя! Я ненавижу Реньяров всем своим сердцем, ведь они убили моего отца!

— Я знаю это, успокойся, Филипп. Придет твой час и ты с ними разберешься. А сейчас я пойду посмотрю, как там моя лошадь.

Марсель Бланше поднялся из-за стола, поблагодарил сестру и Лилиан за кров и хлеб, а потом направился в конюшню.

Его гнедой жеребец по кличке Мен громко и радостно заржал, почувствовав, что к воротам подходит хозяин.

— Ты мой хороший, хороший, — негромко прошептал Марсель, доставая из кармана хлебную корку, обильно посыпанную солью. — Вот, я принес тебе угощение, — и он протянул на ладони хлеб своему коню.

Тот влажными и мягкими губами принял угощение, стал тереться своей мордой о плечо Марселя.

— Хороший, хороший, — приговаривал Марсель, поглаживая упругую шею животного.

Конь стриг ушами, косил своим темным влажным глазом и нервно стучал копытом о землю.

— Что, хочешь сказать, что ты застоялся и тебе пора на просторы? Хочешь порезвиться, промчаться, как ветер по холмам?

Конь в ответ радостно заржал.

— Видишь, я знаю тебя, могу угадывать все твои мысли. Да и мне, поверь, не сидится в доме, хочется на простор, хочется на свежий ветер.

Конь принялся теребить рукав куртки Марселя.

— Ну, ну, успокойся, мой хороший, — мужчина провел по крутому крупу ладонью, — ты славный конь, очень славный.

Дверь конюшни приоткрылась и порог переступил Филипп.

— Какой у тебя замечательный конь, Марсель!

— О, да, это мой самый лучший друг. Он еще ни разу меня не предал и я, поверь, не брошу его ни в какой беде.

— Замечательный конь, я бы тоже хотел иметь такого верного друга.

— А ты попробуй, подойди, возьми его за повод, попробуй!

Филипп смело подошел к лошади и только лишь протянул руку, как конь шарахнулся в сторону.

— Видишь, он не любит чужих.

— А ты попробуй ударить меня, Филипп, попробуй.Ну ударь меня в грудь! — предложил Марсель своему племяннику.

Филипп недоуменно пожал плечами.

— Зачем, дядя?

— Ну ты попробуй, я тебя прошу.

Филипп замахнулся, но не успел нанести удар, как конь взвился на дыбы и грудью оттолкнул Филиппа. Тот отлетел в угол конюшни и растянулся на соломе.

Марсель Бланше расхохотался.

— Видишь, как он оберегает своего хозяина! Он дважды спас мне жизнь. Представляешь, один раз он вытащил меня из болота. Я думал, что уже пришло время отдать богу душу. Я не мог сам выбраться из трясины и тут слышу, мой конь бегает по берегу, стучит копытами и жалобно ржет.

— И что тогда, дядя?

— Как что, я позвал его, крикнул: Мен, иди сюда. И он двинулся через трясину ко мне. Я уцепился за повод и мы вдвоем смогли выбраться. Если бы не он, то не стоять бы мне здесь, а тебе не разговаривать со своим дядей-разбойником.

— А второй раз? — вставая с соломы и отряхиваясь, поинтересовался Филипп.

— Второй раз тоже было довольно рискованное приключение. За мной гналась дюжина солдат. Патроны у меня кончились и рассчитывать мне было уже не на что. Только он мог меня спасти. И я наклонился к его шее и попросил: Мен, Мен, спаси меня! И представляешь, Филипп, конь помчался будто бы у него выросли крылья. Он даже не касался земли или мне так показалось. Хоть солдаты все время были за моей спиной, я слышал выстрелы, слышал их крики, а тут Мен помчался так, что они сразу же отстали, и я смог переправиться через горную реку и выбраться на другой берег.

— А солдаты, дядя?

— Солдаты смотрели на нас, будучи уверены, что мы с Меном утонем. Они даже не стреляли, жалели патроны.

— И Мен тебя вытащил?

— Конечно же вытащил. Хороший, — сказал Марсель и погладил голову коня, а потом нежно провел ладонью по шелковистой гриве. — Он в самом деле умный, красивый и быстрый конь. Он, наверное, самый быстрый конь в округе и очень предан мне. Он даже слушается моего голоса. Ты не поверишь, но это так.

Филипп пожал плечами, действительно не веря в то, что говорил Марсель.

— Вот смотри, я тебе сейчас покажу. Мен, на колени! — негромко сказал Марсель Бланше.

И конь, вначале глянув на Филиппа, потом на своего хозяина, тотчас опустился на колени.

— Вот видишь!

— Да, — изумленно воскликнул Филипп, — мне бы такого коня!

— А зачем тебе такой конь?

— Я бы тогда тоже никого не боялся.

— А разве ты кого-то боишься, племянник? Филипп неопределенно пожал плечами. Его лицо стало строгим и суровым.

— Да, я хотел бы поквитаться с нашими врагами, я хотел бы застрелить Виктора Реньяра, всех его братьев. А самое главное — я с удовольствием бы пустил пулю в старого Реньяра, который застрелил моего отца.

— Ты так говоришь, племянник, как заправский стрелок. А наверное, и пистолет толком не умеешь держать в руках.

— Да, мне редко приходилось держать в руках оружие. Но думаю, если бы я попал в руки к хорошему учителю, я овладел бы этим искусством.

— Что ж, Филипп, хороший учитель стоит перед тобой, лучшего тебе не отыскать. Пойдем, я научу тебя стрелять.

Филипп, обрадованный предложением Марселя, покинул конюшню.

— Иди в дом, неси пистолет. И захвати мою кожаную сумку, она вся набита оружием.

Через несколько минут Филипп вернулся с кожаной сумкой через плечо и с двумя пистолетами в руках.

— Пойдем за дом, там укромное место, — предложил Марсель.

Филипп согласно закивал и, сгибаясь под тяжестью оружия, зашагал за своим учителем.

— Видишь то чучело? Это очень привлекательная и подходящая мишень. Так что, давай, доставай оружие, я преподам тебе несколько уроков.

Филипп быстро вытряхнул содержимое большой кожаной сумки на землю. Четыре пистолета и короткое ружье, а также мешочки с порохом и пулями лежали на земле.

Марсель нагнулся, нежно погладил вороненые стволы пистолетов, их глянцевые отполированные ручки.

— Давай, бери вот этот небольшой пистолет и становись на мое место.

Филипп взял пистолет, широко расставил ноги и медленно поднял голову.

— Целься в голову.

— Нет-нет, в шляпу я, наверное, не попаду, — глядя на чучело, сказал Филипп Абинье.

— Тогда стреляй в грудь, это тоже верный выстрел. Филипп нажал на курок, и в холщовом рубище чучела образовалась дырка.

— Ну, племянник, так ты неплохо стреляешь. Или это случайно?

Филипп улыбнулся не зная, что и сказать.

— Попробуй еще раз, может тебе снова повезет. Филипп схватил второй пистолет. И этот выстрел тоже был точным.

— Да мне кажется, тебя и учить нечему. О чем ты думаешь, когда стреляешь?

— Я воображаю, что это не чучело, а сам Гильом Реньяр стоит передо мной. Поэтому все мои пули попадают прямо ему в сердце.

— А я воображаю, что предо мной стоит сам король, его величество.

Марсель Бланше ловко поднял с земли небольшое ружье и почти не целясь нажал на курок. Грохнул выстрел, и шляпа, сбитая с чучела, завертевшись в воздухе, отлетела шагов на десять.

Филипп Абинье даже захлопал от восторга в ладоши.

— Ну, Марсель, такого я еще никогда не видел.

— А что же ты думаешь, иногда меткие выстрелы спасают собственную жизнь, так что владеть оружием надо в совершенстве. Не расставляй так широко ноги, когда стреляешь, не жмурься так сильно, будто тебе в глаза дует едкий дым.

Марсель и Филипп еще около часа упражнялись в стрельбе. Дядя объяснял, как мог, племяннику все тонкости этого искусства, объяснял, как следует стрелять против света, как лучше пользоваться огнестрельным оружием в сумерках, в густых зарослях.

Филипп утвердительно кивал, стараясь запомнить каждое слово.

— А теперь, дорогой Филипп, я покажу, как стрелять из двух пистолетов сразу.

— Из двух? — изумился Филипп.

— Ну да, смотри.

Марсель взял два пистолета, потом резко повернулся и, не целясь, почти одновременно нажал курки. Чучело, уже продырявленное во многих местах, упало на землю, что привело Филиппа в неописуемый восторг.

— Вот бы мне так! Вот бы я научился делать подобное, тогда наверняка бы Реньярам пришел конец, и они не третировали бы местное население. А самое главное, я отомстил бы им за невинно пролитую кровь отца, за его братьев, за всех.

Но тут он осекся, на его молодое лицо набежала мрачная тень.

— Что с тобой? — внимательно вглядываясь в лицо племянника, осведомился Марсель.

— Да ничего, это я так…

— Нет-нет, признайся, Филипп, о чем ты подумал.

— Да, подумал, как-нибудь расскажу…

— Может быть, я тебя чем-то обидел или что-то не так сказал?

— Нет-нет, Марсель, все хорошо, спасибо тебе, — и Филипп наклонился к земле и принялся складывать оружие в кожаную сумку.

— Давай, поедем покатаемся, я уже засиделся на месте.

— А плечо?

— Что плечо, на мне все заживает как на собаке, — пошутил Марсель Бланше. — Видишь, пальцы сгибаются, я даже могу держать в руках пистолеты. Поэтому можно считать, что я почти здоров.

Филипп согласно закивал и заспешил к дому, чтобы поставить сумку с оружием.

— Сын, ты куда-то спешишь? — спросила Этель, видя, как Филипп спешно натягивает кожаную куртку.

— Да, мама, мы с Марселем решили немного прокатиться.

Лицо женщины тотчас стало озабоченным.

— Не волнуйся, мама, — видя, как изменилось лицо женщины, сказал Филипп, — все будет хорошо, мы будем осторожны.

— Только смотрите, не заезжайте на земли Реньяров, мне очень не хотелось бы потерять тебя, сын.

— Да, я знаю, мама, не волнуйся.

И совершенно не ожидая от себя такой сентиментальности, Филипп подошел к матери, прижал ее к себе и поцеловал в щеку.

— Ну ладно, ладно, иди, — тотчас же согласилась женщина.

И Филипп, захватив два пистолета, залихватски сунул их за пояс и с горделиво вскинутой головой побежал на конюшню, где Марсель Бланше уже пристраивал седло на лошадь Филиппа.

Марсель Бланше с улыбкой посмотрел на вооруженного Филиппа.

— Да ты собрался как на войну.

— Да, я захватил на всякий случай оружие, — согласно кивнул Филипп, — может, мы встретим каких-нибудь непрошенных гостей на наших землях, и они захотят нас обидеть. А я обиды прощать не намерен.

— Правильно, племянник, пора становиться настоящим мужчиной.

Через несколько минут они уже ехали по сжатым полям, смотрели на облака, гонимые ветром, на голубые холмы у горизонта.

— Куда поедем, Филипп? — поинтересовался Марсель Бланше.

Парень неопределенно пожал плечами и махнул рукой. Он пришпорил свою лошадь, и та с места понеслась в галоп.

— Скорее! Скорее, быстрей беги! — торопил он своего коня. Марселю Бланше достаточно было всего лишь сжать колени, чтобы его жеребец, будто на крыльях, помчался вслед. И через несколько мгновений он легко догнал своего племянника и захохотал прямо у него над ухом:

— Вот видишь, как скачет мой конь! Он летит как птица. А если бы я попросил его, он, наверное, смог бы взмыть в облака и через пару минут я оказался бы за теми голубыми холмами.

— Да, Марсель, твой конь замечательный, — и Филипп смущенно улыбнулся.

— Наверное, племянник, ты хочешь на нем проехать, но не решаешься попросить?

— А как ты догадался. Марсель?

— Это совсем не трудно. Стоит только посмотреть в твои глаза — ив них сразу же можно прочесть любую мысль. Ну что ж, давай я уступлю тебе своего коня, а сам пересяду на твоего.

Всадники спешились и обменялись лошадьми. Филипп поудобнее устроился в седле и натянул поводья. Мен сразу же помчался в галоп, а Филипп от восторга закричал. Он даже не ожидал и не мог поверить, что конь может мчаться вот так быстро и ровно.

Марсель Бланше оказался далеко позади, и Филиппу пришлось придержать Мена, чтобы дать возможность своему дяде подъехать.

— Ну, как тебе мой конь? — заранее зная ответ, поинтересовался Марсель.

— О, это не конь, это сказка, мечта!

— Вот и я говорю, что лучшего коня не бывает. Человек может предать, хенщина может изменить, а вот конь — никогда. Его сердце принадлежит мне, а мое — ему. Правда, Мен?

Марсель ласково потрепал гриву своего коня, а тот, будто бы понимая каждое слово человека, согласно закивал головой и блеснул влажными глубокими глазами.

— Видишь, он все чувствует, он понимает мое настроение и готов служить. Он даже готов отдать свою жизнь за меня. Лучшего друга не бывает. Запомни, Филипп, верный конь — это то, что необходимо мужчине для того, чтобы бороться с врагами. Верный конь и надежный пистолет, который никогда не дает осечки.

— Да, — согласился Филипп и пустил коня вскачь. Мужчины и сами не заметили, как пересекли владения земли Абинье и оказались на землях Реньяров. И только увидев расщепленный молнией дуб, Филипп насторожился.

— Что случилось, племянник?

— Да мы. Марсель, давно заехали на земли Реньяров и нас могут заметить.

— Не бойся ты никого, ведь с нами оружие, и мы можем дать отпор любому, — брови Марселя Бланше сдвинулись, а глаза засверкали как уголья.

Всадники медленно поднялись на высокий холм. Внизу, шагах в четырехстах, был дом Реньяров.

Филипп спрыгнул с коня и, держа его под уздцы, стал смотреть.

— Ты кого-то хочешь увидеть? — спросил Марсель. Филипп утвердительно кивнул. И тут на его лице друг появилась улыбка.

Марсель проследил за взглядом своего племянника и увидел, как по двору с большой корзиной в руках грациозно идет молодая девушка.

— О, племянник, да ты, наверное, влюблен? Филипп насторожился, не зная, что ответить. А девушка, как бы почувствовав на себе пристальный взгляд, вдруг замерла на месте и медленно обернулась. Против света она не могла рассмотреть двух мужчин, но сердце Констанции подсказало, что один из них — это тот, кого она спасла, вытащив из воды на берег. И она приподняла руку, как бы желая поправить волосы, и взмахнула ею.Филипп взмахнул в ответ, тут же вскочил в седло и вновь пустил коня вскачь.

— Скорее! Скорее, Марсель, а то нас заметят!

Вечером того же дня, сидя у очага и грея озябшие руки. Марсель Бланше посмотрел на своего племянника Филиппа и спросил:

— Ты что, племянник, влюблен в ту девушку?

— Наверное, да. Марсель, — признался парень.

— Ты давно ее знаешь?

— Нет, мы виделись только один раз.

— Всего лишь один раз ты так влюбился?

— Да, наверное, — закивал Филипп.

— Что ж, я тебе завидую. Наверное, она прехорошенькая, правда, я не смог ее рассмотреть. Как ее зовут?

И тут Филипп произнес имя. Он даже не желал этого, имя само сорвалось с его губ:

— Констанция.

— Констанция? Красивое имя, но какое-то нездешнее. А она тебя тоже любит?

— Не знаю, — пожал плечами Филипп, — наверное, еще нет.

— А ты сделай ей какой-нибудь подарок. Ведь все женщины любят, когда им что-нибудь дарят.

— Что я могу подарить, Марсель? Ведь у меня ничего нет, — развел руками Филипп.

— Так уж и ничего нет?

— Ничего. Ты же знаешь, что мы бедны.

— Ладно, тогда я тебе помогу. Он запустил руку в карман и извлек из кожаного кошелька маленькое золотое колечко.

— Возьми вот это, отдашь своей девушке и может быть, ее сердце станет более благосклонным к тебе, — Марсель спрятал улыбку в густые усы, но его глаза сияли.

И Филипп догадался, что Марселю очень приятно дарить это кольцо своему племяннику, зная, что тот обязательно наденет перстень на палец своей избранницы.

— Марсель, но ведь это очень дорогой подарок.

— У меня только один племянник — ты, Филипп, и поэтому мне для тебя ничего не жалко. А перстень — это безделушка.

— Откуда он у тебя?

Марсель задумался, пожал плечами, с хрустом сжал кулаки.

— Я хотел подарить его одной женщине, но судьба решила по-другому.

— Она умерла. Марсель?

— Нет, дорогой, она не умерла и, наверное, она сейчас счастлива. Она даже не знала о моих чувствах. Правда, это было давно, прошло уже около двух лет…

— А где все это было? Где она сейчас?

— Сейчас? — Марсель задумался. — Может быть, в Америке, а может где-нибудь еще.

— Она уехала и бросила тебя?

— Нет, я же тебе говорю, Филипп, она не могла меня бросить, потому что даже не знала о моих чувствах. У нее был богатый муж, и они покинули Францию. Ее муж тоже участвовал в заговоре.

— А почему ты тоже не покинул Францию?

— Это, племянник, длинная история и я не хочу занимать твои мысли долгими рассказами. Мне не повезло, у меня на хвосте была погоня. Я уводил за собой солдат, чтобы та женщина и ее муж смогли скрыться. И теперь этот перстень с

Жемчужиной мне ни к чему.

Филипп держал на ладони перстень и рассматривал матовый камешек.

— Он очень красивый.

— Да-да, он красивый.

— А у Констанции есть медальон с огромной жемчужиной, так что этот перстень ей очень пойдет.

Вдруг наверху скрипнула дверь и появилась Этель.

— Мужчины, уже очень поздно, а вы никак не можете наговориться. Идите спать, ведь завтра придется рано вставать.

— Да, сестра, сейчас идем. Спокойной тебе ночи, — бросил Марсель и тяжело поднялся с резного кресла, на котором любил сиживать отец Филиппа Робер.

Филипп вошел в свою комнату, сжимая в руке золотой перстень с маленькой жемчужиной.»Да, да, я обязательно должен подарить это украшение Констанции. Я обязательно хочу, чтобы она думала обо мне, как я думаю и помню о ней».

Он открыл шкаф, еще не понимая зачем, увидел свою одежду и тут же принялся вытаскивать ее, раскладывая на кровати.»Надо надеть вот эту рубаху с кружевным воротником, вот эту куртку, новые сапоги, новую шляпу с лихо загнутыми полями, черные замшевые перчатки, украшенные серебряными накладками и завтра на рассвете отправиться к ручью. Может быть, Констанция почувствует, что я страстно желаю ее увидеть и тоже придет. А когда она придет, я признаюсь ей в своих чувствах и подарю перстень».

Филипп почистил пуговицы на своей куртке, быстро разделся, спрятал перстень под подушку и долго лежал, глядя в потолок, вспоминая шум ручья, веселые трели птиц, яркие блики на воде и серебристые тела форелей.»Да,обязательно завтра поутру я отправлюсь к ручью!»

Он вскочил с постели, распахнул окно и глянул в небо.

— Тучи, — угрюмо сказал Филипп, — неужели ветер их не разгонит и завтра будет дождь?

Он долго стоял у окна, не обращая внимания на холодный пронзительный ветер, смотрел, как быстро плывут по небу лохматые тяжелые тучи. Время от времени в разрывах появлялся бледный осколок луны.

— Неужели завтра не будет погоды? Неужели будет лить дождь, и я не смогу выбраться из дому?

Филипп плотно закрыл окно и забрался под одеяло.»Господи, пошли завтра хорошую погоду, я тебя прошу! Ведь мне обязательно, во что бы то ни стало завтра надо увидеть Констанцию, сказать ей слова… А как это сказать? — тут же задумался Филипп. — Неужели я смогу признаться ей в любви?

Ведь я никогда прежде этого не делал. А поверит ли Констанция моим словам?»

Филипп пошарил рукой под подушкой, нашел перстень, завернутый в чистый носовой платок, вытащил его и попробовал примерить себе на палец. Но перстень был настолько изящен и мал, что даже на мизинец левой руки Филипп не смог его надеть.»А если он и ей окажется мал, что тогда делать? — подумал Филипп. — Нет, у нее изящные тонкие пальцы».Тут же Филипп вспомнил руки Констанции, вспомнил, как

Она гладила его по щекам, вспомнил, как он сжимал в своей ладони ее подрагивающие тонкие пальцы.»Нет-нет, он обязательно ей подойдет! Но главное, чтобы завтра была хорошая погода и чтобы она пришла к ручью…»

Как ни пытался Филипп Абинье уснуть, это ему не удавалось. Он вновь подскочил к окну, вновь распахнул его и вновь посмотрел на небо.

Кое-где появились просветы и тускло горели звезды.»Ветер, ветер, дуй сильнее! — попросил Филипп. — Разгони эти чертовы тучи! Разгони, пусть они летят куда-нибудь на океан, пусть там пойдет дождь! А здесь должно светить солнце. Я хочу, чтобы все было так, как всегда… А что сказать матери? — тут же подумал Филипп. — А, что-нибудь придумаю».

Наконец ему удалось уснуть. Его сон был прозрачным и ярким.

Струился прозрачный, как жидкое стекло, ручей, мелкие рыбы порхали в его глубине… Тени птиц касались глади воды… Шелестела глубокая трава, слышалось пение птиц. И Филипп видел большой белый камень посреди ручья, а на белом камне

Свою возлюбленную…Констанция сидела, поджав под себя ноги, опустив руки в

Воду.

— Ты красивая, красивая, я люблю тебя, Констанция! — шептал во сне Филипп.

Потом, вдруг, он услышал какой-то странный звук и открыл глаза. Перед ним было светлеющее окно и покачивающийся скрипучий ставень. Дождя не было.

Он быстро умылся и тотчас принялся одеваться.Наконец, облачившись во все чистое и новое, Филипп спрятал перстень в карман и, стараясь никого в доме не

Разбудить, вышел во двор и направился к конюшне, то и дело поглядывая на небо, покрытое рваными белыми облаками.

Он оседлал лошадь и осторожно вывел ее из конюшни.И тут прямо у него над головой хлопнули ставни и распахнулось окно.

— Филипп, ты куда? — послышался голос Этель. Парень растерялся и тут же принялся соображать, что же сказать матери, как объяснить столь раннюю отлучку из дому.

— Я хочу съездить в церковь, мама.

— В церковь?! — изумилась женщина. — В пять часов утра?!

— Но ведь церковь, мама, очень далеко.

— Ах, да, церковь далеко, — кивнула головой женщина, и на ее губах появилась улыбка. — Тогда, Филипп, тебе надо спешить, а то можешь опоздать.

— Да-да, мама, надо спешить. Не беспокойся, я к полудню вернусь.

— Все понятно, Филипп, — женщина закрыла ставни, а Филипп вскочил в седло и тронул поводья.

Этель долго стояла у окна на холодном полу, глядя, как ее сын едет по дороге, а потом неожиданно сворачивает не налево, а направо.

— Права была Лилиан, — улыбнулась женщина, — мой сын влюбился. Что ж, дай бог ему счастья, пусть его жизнь сложится лучше, чем моя, пусть он не знает никакой беды и печали.

Она прикрыла ставни и уже больше не ложилась. А когда проснулись Марсель и Лилиан, Этель уже радостно хлопотала на кухне, готовя завтрак.

В очаге весело пылал огонь, на большой сковородке жарились большие куски свинины, а в центре стола стоял кувшин с самым лучшим вином.

— Мама, зачем ты встала? — сказала Лилиан. — Я бы сама приготовила завтрак.

— Нет, дочь, я это сделаю не хуже тебя, я еще не такая старая.

— А где Филипп? — тут же поинтересовалась Лилиан, протирая заспанные глаза.

— Филипп? А он уехал в церковь, уехал в пять часов утра. Неужели ты не слышала?

— Нет, не слышала, да он ничего и не говорил. Лилиан пошла умываться, а Марсель, понимая, куда направился племянник, лукаво улыбнулся и подмигнул сестре. Та посмотрела на брата довольно строго, но ничего не сказала.

И Марсель, отбросив со лба пряди темных волос, сел за стол и стал смотреть в огонь.

— Так ты знаешь, кто его избранница? — спросила Этель своего брата. Тот пожал плечами.

— О чем это ты, Этель?

— Да ладно, Марсель, не надо врать хоть мне. Я вижу тебя насквозь и догадываюсь, что Филипп поделился с тобой своей радостью.

— От тебя ничего не скроешь, ты очень проницательная.

— Так кто же она? — снова повторила свой вопрос Этель.

— Констанция Реньяр — услышала в ответ Этель Абинье.

ГЛАВА 9

И вновь Филипп очутился в этом чудесном месте. Шумел водопад, бурлил ручей, потоки воды вились среди камней. Но мир выглядел неприветливо и сиротливо, несмотря на буйство осенних красок, несмотря на трогательно-прохладный солнечный свет. Здесь не было Констанции, а Филипп твердо был убежден — это место принадлежит ей и только ей. А поскольку юноша видел уже себя допущенным в сердце девушки, он нашел в этом прекрасном уголке местечко и для

Себя.

Он завел коня на лужайку, а сам вернулся к ручью. Мокрые валуны не были надежной опорой, но Филипп Абинье, перескакивая с одного на другой, добрался до серого плоского камня.»Он словно бы отполирован временем и приспособлен для нужд человека».

Филипп опустился на его плоскую вершину и взглянул вверх, туда, где начинался водопад.»Это же надо, — подумал Филипп, — я упал с такой высоты и остался жив. Не иначе как провидение спасло меня руками Констанции. Ведь если быть абсолютно искренним, она спасла меня и в тот день, когда убили отца. Если бы не она, Реньяры, не задумываясь, расправились бы со мной. Боже мой, как долго я, оказывается, знаю эту девушку, — подумал Филипп, — и в то же время я ничего не знаю о ней, как впрочем, и она обо мне. Единственное, что нам известно — это то, что мы заклятые враги. Но я не хочу ненавидеть Констанцию, да и она полна ко

Мне нежных чувств. Только за что?» Филипп Абинье ощутил, насколько теплый камень, словно и не стоял он до половины погруженный в ледяную воду. И тут

Юноше показалось, что камень хранит тепло девушки, выбравшей его местом своего уединения.

— Констанция, — прошептал он, скользя рукой по гладкой и теплой поверхности камня.

Он прикрыл глаза и представил, как его пальцы скользят по коже девушки, по плечу, по нежной шее:

— Констанция, — снова повторил он.

Филипп уже и сам поверил в свою фантазию, как будто он был сейчас рядом с Констанцией, ощущал своей рукой ее тепло. А та неподвижно лежала рядом, не прекословя ему. Юноша осторожно, боясь спугнуть видение, боясь открыть глаза, лег на камень. Но солнце все равно пробивалось сквозь опущенные веки и он, разозлившись на дневное светило, сдвинул шляпу на глаза. Теперь уже ничто не мешало ему мечтать.

Он лежал на теплом камне, гладя рукой его гладкую поверхность, а мир был погружен в темноту, из которой он мог вызвать своей волей любое, самое заветное, еще невиденное им, но желанное видение.

Вначале на черном поле загорелась белая точка. Она приближалась, росла и вот уже превратилась в женский силуэт.

Девушка спешила навстречу Филиппу, протягивала к нему руки. И он ждал, не в силах сдвинуться с места, ждал, когда она коснется его. Журчание ручья казалось Филиппу ее нежным голосом, звонким смехом. И это было так прекрасно, что ему не хотелось возвращаться к реальной жизни. Только бы лежать, мечтать! Спроси у него сейчас хочет ли он, чтобы Констанция сама пришла к нему, юноша ответил бы отказом. Видение было более прекрасным, чем сама девушка, а мечты — лучше реальности. Ведь тут все было подвластно его воле и никто не мог помешать ему обнимать и целовать свою любимую.

— Она здесь душою, она здесь, — шептал Филипп Абинье, ощупывая гладкий камень. — Всегда можно найти место, где остается душа человека, где бы он ни был. А моя душа, — тут же спрашивал Филипп самого себя, — а где осталась она, когда я

Лежу на камне и мечтаю? А мою душу, — подумал он, — забрала с собой Констанция и ей не так одиноко сейчас, ведь я рядом с ней. Я стерегу ее душу, а она стережет мою — и никто не догадывается, глядя на нас, что мы знаем друг друга. Это большое счастье — иметь тайну.

Филипп Абинье забыл о том, как опасно находиться на этом месте, ведь тут начинались земли семейства Реньяров. И встреть его тут старый Гильом или кто-нибудь из братьев — и не миновать беды.

Но Филипп надеялся совсем на другую встречу. Он знал, Констанция обязательно вернется сюда. Не может же быть так, чтобы его тянуло прийти к ручью, виденному им несколько раз в жизни, а она, Констанция, навсегда забыла про свое любимое место.

В том месте, где располагался камень, берега круто спускались к воде, а их откосы сплошь усыпали колючие кусты. Со стороны было невозможно заметить человека, расположившегося на камне. Быть может, именно поэтому Констанция выбрала серый валун местом своих уединении. И было ясно — только она одна может отыскать Филиппа в этом закрытом от посторонних глаз укромном уголке.

Так начинался день для Филиппа Абинье, день, предвещавший счастье. Правда, он мог обернуться трагедией, но юноша об этом мало задумывался, предоставив выбор течению жизни. Иногда жизнь бывает мудрее людей и тот, кто ничего не делает — выигрывает, а стремящийся к цели опаздывает, хоть и спешит изо всех сил.

Филипп Абинье терпеливо ожидал, когда счастье само придет к нему в руки, склонится над ним в облике Констанции и шепнет на ухо: я здесь.

А вот Гильом Реньяр был обуреваем совсем другими мыслями. Он, вот уже несколько месяцев не выходивший из дому, к вечеру предыдущего дня почувствовал прилив сил. Он снова ощутил себя способным сидеть в седле, держать оружие.»Может быть, в последний раз судьба сжалилась надо мной, — думал старый дворянин, — и напоследок дала мне возможность объехать свои владения? А может быть, это сама смерть хочет найти меня не немощным стариком, а лихим всадником и встретиться со мной на холмах? Но как бы там ни было, я согласен».

Гильом вышел во двор и вдохнул сырой ночной воздух. Он посмотрел на дом, медленно погружавшийся в сон, и ему показалось нелепым то, что когда люди полны сил, они ложатся спать. Виктор и Жак были в отъезде, Констанцию Гильом не хотел тревожить. Оставался только Клод.

Старик поднялся на второй этаж и без стука отворил дверь в спальню сына. Тот еще не спал, но уже готовился ко сну, сбрасывая на кресло тяжелый кожаный жилет.

Клод с удивлением посмотрел на своего отца.

— Что-то случилось? — спросил он.

— Нет, все отлично, Клод, но я ощутил силу в своем теле и хотел бы прокатиться верхом.

Предложение было довольно странным, если учесть, что оно исходило от человека, вот уже несколько месяцев не покидавшего дом.

Но Клод был рад за своего отца. Правда, ехать в ночь верхом, когда уже собрался лечь в постель… Но это было желание отца.

— Хорошо, я сейчас подниму конюха и пусть седлает лошадей.

— Нет, Клод, мы все сделаем сами, как в былые времена.

— В былые времена? — переспросил сын. И он вспомнил своего отца, уже приготовившегося к смерти. А теперь перед ним стоял немощный старик, лишь каким-то чудом почувствовавший себя сильным мужчиной, и говорил о ночной верховой езде.

— Да-да, Клод, мы объедем наши владения, посмотрим, все ли в порядке. И не дай бог, кто-нибудь попадется на воровстве! Прихвати с собой пистолеты.

Сборы были недолгими и вскоре уже Клод и Гильом украдкой выводили из конюшни лошадей.

— Вот видишь, Клод, — шептал Гильом, — чего стоят ваши хваленые наемники! У нас можно увести лошадей прямо из стойла, а они даже не проснутся.

— Но, отец, может быть, кто-нибудь и видит нас, но узнав, не хочет вмешиваться?

— Все равно, завтра я им всем покажу! — шептал Гильом, вновь чувствуя себя полновластным хозяином в поместье.

Он уже предвкушал себе то удовольствие, с которым встретит завтра или послезавтра Виктора или Жака, вернувшихся из поедки.

— Они увидят, — шептал себе под нос старик, — что я вновь прежний и не спущу никому неповиновения.

Лишь спустившись за каменную ограду, окружавшую дом, мужчины сели в седла. Клод не переставал удивляться своему отцу — такие разительные перемены произошли в его лице. Глаза горели нездоровым блеском и даже при лунном свете был заметен румянец на щеках.

— Ну что, вперед, Клод! — воскликнул Гильом и пришпорил своего коня.

Он летел по своим полям, залитым лунным светом, под звездным небом — и не было никого, кто бы мог его остановить. Сын еле поспевал за старым Гильомом.

— Эй! Эй! — кричал Гильом в ночь, и его голос отдавался эхом отдаленных холмов.

— Эй! Эй! — вторил отцу Клод, настегивая своего коня.

Вскоре они добрались до опушки леса и старик еще раз озадачил Клода.

— Ты ничего не прихватил поесть, сын? Я голоден. Клод пожал плечами.

— Сейчас посмотрю.

Он порылся в переметной сумке и извлек из нее половину лепешки, которую не съел сегодня днем. Он разделил трапезу с отцом и боясь, не случится ли что, следил за тем, как старый Гильом с аппетитом ест черствый хлеб.

Трапеза конечно же была убогой, но и она могла хоть немного утолить некстати разыгравшийся у Гильома голод и привести его немного в чувство после быстрой скачки.

Вновь луна вышла из-за облаков, — сказал Клод Реньяр. — Лошади взмокли, а сейчас вечер холодный. Уже ночь, — улыбнулся старик и направил своего коня в сторону холмов, как раз туда, где появилась полная луна, похожая на огромный белый глаз между двумя черными грядами облаков. Она освещала печальную картину. Безжизненная равнина, конечно, казавшаяся такой только ночью, местами покрытая кустарниками боярышника. То тут, то там мрачные очертания подстриженных дубов

На опушке леса. Ведь люди приходили сюда обрубать засохшие верхушки деревьев для топлива на расстояние до половины лье.

На гребне склона возвышался округлой формы холм, созданный не природой, а рукой человека. Об этом холме ходили странные легенды, одна противоречивее другой.И сейчас, когда ночью Клод приближался к этому рукотворному холму, его сердце сжало недоброе предчувствие. Он вспомнил, как когда-то в деревне слышал один из рассказов об этом таинственном холме.

Как будто бы много лет тому назад здесь произошла битва. Дрались два войска и одним предводительствовал пришлый из-за моря король. Он выиграл эту битву, но смертельно раненый, погиб после победы. Его победоносная армия, чтобы увековечить память своего монарха, насыпала над его останками этот рукотворный холм.

Еще рассказывали, что короля похоронили вместе с его любимым конем и оруженосцем. Говорили, что внутри, в гробнице, лежит множество мечей, стрел, пик, что там была оставлена еда и питье для короля и его оруженосца, чтобы они и на том свете ни в чем не знали нужды.

А потом один подвыпивший дворянин рассказывал, что возвращаясь поздно ночью домой, он видел, как король со своим оруженосцем объезжал долину и давал приказания невидимым войскам, словно до сих пор король руководит битвой.Правда это или нет, Клод точно не знал, но когда скачешь под луной ночью с полусумасшедшим стариком, можно поверить во все что угодно.

И тут Клод вспомнил, как называют этот курган — Курганом Мертвого Короля. И он еще вспомнил, почему именно в этих местах никогда не показывались ни свои, ни чужие крестьяне. Нет, они не боялись Реньяров так, чтобы не ходить здесь даже днем, они боялись мертвого короля.

Внезапно Гильом придержал коня и схватился за сердце. Он сжал зубы, чтобы не выдать стона. Сердце то бешено начинало стучать, то казалось, останавливается.

— Помоги мне слезть, — процедил сквозь зубы Гильом, обращаясь к сыну.

Тот тут же помог отцу спуститься на землю. Наконец, отдышавшись, Гильом посмотрел в звездное небо.

— О боже мой, — сказал он, — неужели смерть так близко? Я, кажется, почувствовал ее дыхание.

— Отец, тебе плохо? — Клод опустился на колени рядом с постанывающим Гильомом. Но тот отстранил его рукой.

— Нет, Клод, я в полном порядке, просто почудилось. Ведь и у тебя, наверное, бывает, что временами побаливает сердце?

Клод кивнул, хоть был здоров настолько, что даже не смог бы не задумываясь показать, в какой стороне у него находится сердце.

— Помоги мне забраться в седло, — сказал старик, он вновь был немощен и угрюм.

Но Клод уже ничему не удивлялся. Эта ночь научила его многому. Он придержал стремя отца, чтобы помочь ему сесть на лошадь, и вдруг вскрикнул от ужаса.

— Что такое? — воскликнул Гильом, увидев перекошенное от страха лицо сына.

Тот показывал на что-то на холмах.

— Что? Что? — спрашивал Гильом. Но Клод только мотал головой и вновь тянул руку. Старый Гильом скользнул взглядом по направлению его руки и в ясном лунном свете увидел всадника, неподвижного как статуя, на самой вершине Кургана Мертвого Короля. Казалось, он был закутан в длинный плащ, а его растрепанные ветром длинные волосы словно застыли в воздухе.

— Боже мой! — прошептал Гильом, так и стоя с одной ногой, вдетой в стремя.

— Отец… — еле проговорил Клод. Но тут край черной тучи скрыл диск луны, и видение исчезло.

— Кто это? — проговорил Гильом.

— Мертвый король, — одними губами произнес Клод. Но когда туча прошла, на вершине холма было уже два всадника. Первый стоял все так же неподвижно как конный памятник, а второй медленно взбирался на вершину холма.

— Они живые, — с надеждой в голосе проговорил Гильом.

И тут вновь туча закрыла луну.

— Что они там делают? — спросил Гильом.

— Делают? — дрожащим голосом переспросил Клод.

— Да, те парни на холме.

— Парни? Я не видел никаких парней, это в самом деле был мертвый король, — в ужасе проговорил Клод.

Если бы он только вспомнил, что рядом стоит его конь, он несомненно уже вскочил бы на него и скакал домой. Но от ужаса он позабыл обо всем. Он сейчас помнил лишь легенду, услышанную в деревне.

— Да, — проговорил старый Гильом, — это был могильный призрак. Он живет здесь уже не одно столетие. Мой дедушка, вероятно, встретил его, потому что погиб в лесу странной смертью. Волки, которых в те дни было много, обглодали

Дочиста его кости. За сотни лет, сын, его встречали и многие другие и как раз перед смертью.

— Перед смертью? — переспросил Клод.

— Да, сын.

— Но он был с оруженосцем… — словно это могло что-то изменить, напомнил Клод.

— В том-то и дело, оруженосец был с ним, — словно смирившись с судьбой, проговорил Гильом. — Они плохие вестники, эти могильные призраки и тот, кому они попадают на глаза, поступит мудро, если повернет своих лошадей к дому. Я бы тоже поступил так, если бы мог, — сказал Гильом.

Клод удивился.

— Но кто мешает нам повернуть домой?

— Это ничего не изменит, — старик отбросил со лба седые волосы и сел в седло, — я должен ехать к нему.

— Но какой в этом смысл, отец, если он предрекает смерть? Да я и не верю в эти сказки! Наши привидения, скорее всего, сторож или пастух… — неожиданно осмелел Клод.

На лице Гильома появилась надменная улыбка.

— Лесной сторож или пастух не слоняются по ночам в дорогих плащах и на хороших конях. Когда нет скота, для охраны им нельзя рубить деревья. Думай как хочешь, Клод, но это вестники ада, и я еду им навстречу.

Старый Гильом взмахнул рукой и пришпорил своего коня.

Вновь выглянула луна, и Клод с ужасом увидел, что никаких всадников на вершине холма нет, а его отец во весь опор мчится к длинным теням, отброшенным холмами на равнину, и исчезает в них. Лишь только глухой топот нарушает тишину в

Ночи.

И Клод заскрежетал зубами. Ему захотелось поскакать за отцом, вернуть его, но что — то удерживало парня. Ведь отец сам сделал свой выбор, решил, куда ему направиться.

И все-таки, сыновний долг победил в нем страх, и он тоже полетел во весь опор к длинным теням, отбрасываемым холмами.И тут из темноты раздался смех. Сперва он показался Клоду страшным, но это было всего лишь какое-то мгновение. В темноте весело хохотал его отец Гильом и смеху вторили еще два голоса.

Когда Клод подъехал, то увидел своего отца в обществе старших братьев Виктора и Жака. На Викторе и впрямь был длинный плащ, который он демонстрировал отцу.

— Да это же я, — смеялся старший брат. Гильом нервно хохотал прерывистым старческим хохотом.

— А я думал, это Мертвый король, — и он вновь принимался хохотать.

Завидев Клода, Виктор и Жак поскакали ему навстречу.

— Ну что, ты тоже не испугался встречи с мертвецами? Смотри, какие мы страшные, — и Виктор, расправив плащ, взмахнул им.В самом деле, издалека его можно было принять за страшное видение, особенно в этих безлюдных краях.

— А ты молодец, Клод, — не унимался Жак, — не побоялся привидения. Или ты просто спутал направление от страха, хотел убежать, а поскакал навстречу нам?

— Не обижайте брата, — крикнул Гильом, — он вел себя как подобает мужчине. А я-то, старый дурак, подумал, что вы призраки!

Ночь уже никому не казалась такой темной, страхи ушли. Но когда смех стих, Гильом вновь почувствовал себя старым и разбитым.

— Может быть, зря, — вздохнул он, — это оказались вы — Виктор и Жак, может быть, мне лучше было бы встретить смерть.

Знаешь, Виктор, я почувствовал такое странное облегчение, когда поскакал навстречу тебе, считая тебя призраком.

— Да брось ты, отец, тебе еще жить да жить, — сам не веря в сказанное, произнес Виктор.

— Мне лучше знать, — погрозил старшему сыну старик, — это не к добру, когда собственного сына принимаешь за образ смерти.

— Брось, отец, не думай о плохом.

— Нет, Виктор, доживи ты до моих лет — и поймешь, что творится в моей душе. Тебе же никогда не приходилось желать смерти?

— Я не боюсь ее, — сказал Виктор.

— Это совсем другое, — старик нахмурил брови, — бояться смерти и желать ее — это разные вещи. Я же сказал тебе, доживи до моих лет, и ты поймешь.

Жак, слегка улыбаясь, смотрел на отца.

— А ты все-таки молодец. Ночью, верхом, с оружием, как в старые времена.

— Поехали домой! — махнул рукой Гильом и только сейчас ощутил, насколько устал.

Он уже еле сидел в седле, но не хотел подавать вида.

— А твой Анри, — сказал он Виктору, — совсем взрослый.

— Да что ты, отец, ему еще очень мало лет.

— Я в его годы был совсем несмышленный, даже не помню себя, а он уже сидит в седле, — сказал Гильом.

— Он уже целый год сидит в седле, — рассмеялся Виктор.

— И ты тоже был таким, — улыбнулся старик, — хоть и не помнишь.

— Мне кажется, я всегда ездил на лошади.

— Ну что ж, вы когда-нибудь смените меня, — сказал старик. — Теперь я и в самом деле могу спокойно умереть, только пообещайте мне, что никто из вас не подумает обидеть Констанцию.

— Что ты, отец, — Виктор подъехал к Гильому, — мы все ее очень любим.

Отец испытующе заглянул в глаза сыну, ему показалось, что тот его обманывает.

— Говоришь, что любишь ее? — переспросил Гильом.

— Да, — Виктор отвел взгляд.

И именно потому, что отец не расспрашивал его дальше, Виктор понял, что между ним и отцом возникла преграда. Тот начал бояться теперь за свою воспитанницу.»Как убедить отца, что я желаю Констанции только добра? — думал Виктор. — Он еще недолго протянет, и мне не хотелось бы, чтобы перед смертью он лишил меня всего. Как сделать, чтобы он вспомнил о своем долге перед родом? Неужели я сам

Стану когда-нибудь таким старым, немощным, а мой сын примется рассуждать, как мне объяснить простую истину — властвовать должна сила, а не стариковская немощь?»

Домой Гильом и его сыновья вернулись еще до рассвета.

Старый Реньяр с трудом спустился с коня и, скрывая свою слабость от детей, двинулся к дому. Он еле смог подняться на крыльцо и добрести до постели. То, что совсем еще недавно он чувствовал прилив сил, позабылось. Теперь все его тело бил

Озноб.

Но Гильом Реньяр нашел в себе силы раздеться и лишь только потом лег на кровать.

Весь дом еще спал, когда Констанция пробралась к выходу. Она сама не могла объяснить, почему проснулась так рано. Она ничего не знала о ночной поездке Гильома и его сыновей, но девушка чувствовала, что сегодня последнее утро, когда она сможет добраться до ручья и побыть там одна.

Конечно, на самом деле, Констанция обманывала себя, она надеялась встретить там Филиппа, но всячески гнала от себя эту крамольную мысль.Точно так же как и Гильом с Клодом, она вывела из конюшни лошадь, пробралась за ограду и только тогда вскочила в седло.

Когда девушка добралась до ручья, солнце уже стояло довольно высоко. Но Констанция так и не дошла до своего любимого камня. Она услышала под деревом тоненький писк и раздвинула руками траву. Там лежало перевернутое гнездо, а

Возле него копошились птенцы.

— Ой, что с вами стало? — спросила Констанция, беря в руки легкое как пух гнездо.

Она одного за другим ловила птенцов и осторожно опускала их на дно гнезда. Те, очутившись в гнезде, тут же затихали.

— Маленькие, вы, наверное, совсем продрогли за ночь, — приговаривала Констанция, обогревая птенцов своим дыханием.

Филипп Абинье даже сквозь шум водопада расслышал ее тихий голос. Он поднялся с камня и глянул поверх кустов на девушку, собиравшую в траве птенцов. Шлея ее платья сползла с плеча, обнажив белоснежное тело.

Филиппу хотелось как можно скорее окликнуть Констанцию, снова быть с ней вместе, но он сдержался. Смотреть на нее, когда она не подозревает, что ты здесь рядом, было слишком большим искушением.Девушка собрала всех птенцов в гнездо, глянула вверх.

— Откуда же вы свалились? И тут она увидела развилку с остатками гнезда.

— Ох, какая высота! — сказала Констанция. — Сами вы туда не доберетесь.

Девушка заткнула подол своего длинного платья за пояс и положила туда гнездо с птенцами. Дерево склонялось над водой, и Констанция начала пробираться по его наклонному стволу все ближе и ближе к развилке.

Филипп стоял на камне и недоумевал, как это девушка до сих пор его не заметила. Но Констанция смотрела только себе под ноги, боясь сорваться.

Теперь ей предстояло ступить со ствола на толстый сук, ведь она твердо решила вернуть птенцов на прежнее место.

Констанция присела на сук, спустив ноги, и стала подвигаться к развилке, помогая себе руками.

Глядя на нее, Филипп совсем не боялся, что девушка может сорваться, настолько ловко и уверенно она действовала, будто она всю жизнь только и делала, что лазила по деревьям.

Наконец, птенцы были водворены на место, Констанция еще что-то им пошептала, словно прощалась, и только потом удосужилась глянуть вниз.

Филипп, приготовивший столько слов для встречи, тут же их забыл. Он виновато улыбнулся и развел руками в стороны.

— Я пришел, Констанция.

Девушка ответила такой же лучезарной улыбкой и только тут сообразила, что подол ее платья подобран.

Она, суетясь, стала вытаскивать его из-за широкого кожаного пояса и чуть не сорвалась вниз, настолько велико было ее волнение.

— Тебе помочь спуститься? — крикнул Филипп.

— Нет, я сама, — отрезала Констанция. Она вновь пробралась по наклонному стволу дерева и подошла к ручью.

— Ты хочешь сюда?

Филипп показал на плоский камень. Констанция отрицательно качнула головой.

— Нет, Филипп, а вдруг будет как в прошлый раз? Приедет кто-нибудь из кузенов, и тебе может и не удастся спрятаться.

— Честно говоря, я и не задумывался над этим, — замялся Филипп Абинье, — но я приехал не просто так.

Он пробрался по выступавшим из ручья камням прямо к Констанции. Они стояли друг напротив друга, не решаясь приблизиться.

— Я привез тебе подарок, — Филипп протянул руку и разжал ладонь.

На ней сверкнуло золотое кольцо с жемчужиной. Конечно же, жемчужина не шла ни в какое сравнение с жемчужиной на медальоне Констанции, но вызвало такую бурю восторга, что право, если бы это видел дядя, он был бы тоже рад.

Констанция примерила кольцо и улыбнулась. Даже на указательном пальце оно не держалось, было слишком велико.

— Спасибо тебе, Филипп, я что-нибудь придумаю, ведь это твой подарок.

— Должен же был я отблагодарить тебя за то, что ты спасла мне жизнь, — Филипп сказал совсем не то, что хотел.

Но Констанция поняла его истинные мысли и прикоснулась к его руке.

— Ты не сердишься на меня? — спросил Филипп.

— Что ты, мне никто еще не делал таких подарков.

— Извини, Констанция, что оно не пришлось тебе впору, ведь я даже не держал твою руку в своей.

— Теперь можешь, — Констанция вложила свою ладонь в пальцы Филиппа. — Пойдем отсюда, вдруг кто-нибудь увидит. А насчет кольца… Во-первых, оно мне велико, а во-вторых, я все равно не могу его надеть.

— Почему?

— Кто-нибудь из кузенов или дядя Гильом спросят у меня, откуда я его взяла. И что я им отвечу?

— Об этом я тоже не подумал, — пожал плечами Филипп.

— Пойдем, пойдем, я покажу, где приготовила для него место, — и Констанция повела Филиппа по крутому склону к зарослям кустарника.

Она раздвинула ветки, и молодые люди оказались в каком-то подобии не то дома, не то шалаша. Здесь лежал ствол старого поваленного дерева, его ветви были аккуратно обрезаны. Вокруг небольшой поляны возвышалась непроходимая стена кустов, а над стволом поваленного дерева был сооружен навес из сухих веток и

Сена.

— Это укромное место, — сказала Констанция. — Когда я хочу побыть одна, совсем одна, — добавила девушка, — прихожу сюда. Никто не может меня найти, никто из кузенов не знает о нем. Все они ищут меня у ручья, а я сижу здесь.

Филипп осмотрел убежище Констанции. Здесь, на высохшем суку дерева были навязаны разноцветные ленточки, в развилке сучьев поблескивал осколок зеркала.

— Ну что, нравится? — спросила Констанция. — Можешь считать это моим домом.

Она сняла слишком большое для ее руки кольцо и повесила его на сухой сучок поваленного дерева рядом с пестрыми ленточками.

— Оно будет здесь, и я буду навещать его, приходить и надевать на палец, — склонив голову, сказала Констанция.

— А ты не боишься, что его украдут птицы? — испугался за судьбу своего подарка Филипп. Констанция пожала плечами.

— Они меня любят, зачем им красть мое кольцо? А если возьмут, я попрошу, и они вернут его обратно.

Юноша не мог понять, шутит девушка или говорит серьезно. Глядя на Констанцию, он мог поверить во все что угодно, даже в то, что птицы слушают ее приказания. Он и сам сейчас был готов выполнить любую ее прихоть.

— И не бойся, — засмеялась Констанция, — никто его здесь не украдет — ни птицы, ни люди. Только я одна, а теперь и ты знаем об этом укромном месте. Посмотри, как отсюда чудесно виден ручей, — она раздвинула руками кусты и перед

Филиппом открылась великолепная картина — бурлящий поток и плоский камень, который вода огибает двумя рукавами.

Первая радость встречи прошла и Констанция посмотрела на Филиппа немного другими глазами. Только теперь она заметила, что парень немного грустен.

— Я знаю, ты меня ненавидишь, — сказала Констанция.

— Я ненавижу?! — изумился Филипп. — Да я… я… — и он осекся.

— Конечно, ненавидишь, ведь я одна из Реньяров. Ты не можешь поступать иначе, я знаю, твоя мать обвинила моих кузенов и дядю в том, что это они убили твоего отца. Это правда? — спросила она Филиппа.

— Да, я видел это собственными глазами, — полуприкрыв веки, ответил Филипп. — И ты видела это, только была слишком мала. Тебя вез на лошади кто-то из братьев, а ты вырвалась и побежала. А мы с отцом, спрятавшись, хотели переждать, пока проедут твой дядя и кузены, потому что мы находились на вашей земле. Но ты так плакала и отчаянно кричала»Пусти!», что я не выдержал и выбежал на дорогу, — Филипп бессильно опустил голову. — Я каждый день не устаю корить себя за тот

Злосчастный поступок.

— Не надо, — сказала Констанция и положила свою теплую ладонь на продрогшее плечо Филиппа. — Не надо, прошлое не вернешь. Я верю тебе, если ты можешь сказать мне в лицо, что мои родственники убили твоего отца. Но я одна из них, — горестно сказала Констанция, — видишь, я даже была вместе с ними.

— Я выбежал потому, — закрыв глаза, сказал Филипп, — что ты показалась мне другой. Даже маленькой девочкой ты не была похожа ни на одного из них.

— Это ты все придумал себе сейчас.

— Нет! — воскликнул Филипп. — Я каждый день возвращаюсь в прошлое, вновь и вновь переживаю, измеряю каждый свой шаг и вижу тебя. Да, теперь я точно знаю — это была ты. На тебе было дорогое нарядное платье, а в руках ты сжимала куклу.

— Куклу… — задумалась Констанция, — значит это была я. Эта кукла до сих пор хранится у меня, временами я люблю брать ее на руки и разговаривать. Мне кажется, она знает какую — то тайну, но не может открыть ее мне.

— Так значит это точно была ты, Констанция. Сколько же лет мы знаем друг друга? Почти всю нашу жизнь, а встретились только теперь.

— Это странно звучит, — задумалась девушка, — знать всю жизнь, а встретиться только теперь. Наверное, мы что-то путаем.

— Но почему я сразу вздрогнул, увидев тебя? Констанция улыбнулась.

— Иногда это случается и по другому поводу.

— По какому же?

— Ну, знаешь… — замялась девушка, — бывает, иногда озноб пронижет тебя, а вдруг бросит в жар… Всякое бывает.

— А ты? Что ты почувствовала, Констанция, когда впервые увидела меня? Констанция засмеялась.

— Ты был такой мокрый и несчастный, что ничего кроме жалости испытывать к тебе было невозможно.

— Ах, да, ты назвала меня мокрым нахохлившимся воробьем.

— Да-да, именно, воробьем. Ты сегодня был похож на него.

— Ты пришла сюда, потому что хотела увидеть меня? — с надеждой спросил Филипп Абинье.

— Да, я все эти дни только и думала о тебе.

— И я, — воскликнул Филипп и сжал пальцы Констанции, — я тоже думал о тебе. Я вспоминал ту нашу встречу.

Может быть, они еще долго сидели бы, глядя в глаза друг другу, но их разговору суждено было прерваться. Огромная форель, выскочив из воды у самого камня, с шумом упала в воду.

— О, какая огромная! — воскликнул Филипп.

— Ты хотел бы, наверное, такую изловить? А зачем тебе нужна рыба? — спросила Констанция.

Абинье напрягся и мрачная тень пробежала по его открытому лицу.

— Знаешь, Констанция, моей матери было очень плохо. Она все время вспоминает отца, а тот иногда вместе со мной ходил на ручей ловить форель и приносил ей. Представляешь, она по несколько дней может ничего не есть. Слава богу, сейчас ей стало лучше, она буквально ожила, изменилась на глазах. Она даже начала шутить.

— Я понимаю тебя. Но, к сожалению, я не помню свою мать, не помню и отца.

— Это так тяжело, — Филипп погладил Констанцию, как маленькую девочку, по волосам.

Вдруг она напряглась и вскочила на ноги.

— Что? Что-то случилось? Я что-то сделал не так, Констанция?

— Нет, ты все делаешь правильно. Но, знаешь, ведь меня могут хватиться, я ушла из дому, не предупредив старого Гильома Реньяра.

Услышав это имя, Филипп Абинье вздрогнул.

— Не произноси при мне это имя.

— Извини, извини, Филипп, я не хотела. Я буду для тебя просто Констанцией. Я должна бежать. Видишь, солнце стоит уже высоко. Я думаю, что и тебе уже пора.

— Да, мне тоже пора. Я сказал матери, что еду в церковь.

— И она тебе поверила?

Филипп пожал плечами, не зная, что ответить девушке.

— Мать всегда чувствует, о чем я думаю. Она даже умеет угадывать мои самые сокровенные мысли.

— Тебе хорошо. Пойдем же, пойдем отсюда скорее. Надо отсюда спешить. Не дай Бог, меня хватятся, и братья приедут к ручью и увидят тебя, Филипп.

— Я их не боюсь, — грозно сказал Филипп. Констанция привстала на цыпочки, обвила его шею руками и нежно поцеловала в губы.

Филипп вздрогнул. Это было так неожиданно и так приятно, что его сердце бешено заколотилось в груди. Он хотел удержать Констанцию, хотел прижать к себе, но она выскользнула из его рук, как выскальзывает форель из пальцев неумелого рыбака.

— Ты придешь сюда еще? — крикнул ей вслед Филипп.

— Да! Да, обязательно приду.

— Когда?

Девушка приостановилась, обернулась и посмотрела на Филиппа.

— Обязательно приду.

А Филипп еще ощущал на губах ее влажный поцелуй. Это было ни на что не похожее ощущение, странное и радостное. Ему, конечно же, и раньше доводилось целоваться с девушками, целоваться с сестрой, с матерью. Но этот поцелуй был совсем иным. В нем было столько чувств, что все существо Филиппа буквально запело от радости. И чтобы хоть как — то успокоить себя, он сбежал к ручью и, зачерпнув в пригоршни воду, плеснул себе в лицо, а затем радостно отряхнувшись, направился к тому месту, где была оставлена лошадь.

— Ну что, ты меня ждешь?

Лошадь закивала головой, застригла ушами, застучала копытом о землю и потянулась своими мягкими и влажными губами к рукам Филиппа.

— Нет, ты не умеешь целоваться, — сказал Филипп, поглаживая гриву коня, — да, тебе это и ни к чему.

И он сам поцеловал свою лошадь в белую звездочку на лбу.

— Поехали, поехали скорее, нас уже ждут. Он под уздцы вывел лошадь, вскочил в седло и, натянув поводья, пустил ее вскачь.

Он жадно вдыхал сырой воздух, ветер трепал его волосы. Филипп ликовал, чувство счастья переполняло его, как терпкое вино переполняет драгоценный бокал.»Скорее, скорее, я скажу Марселю, что его подарок пришелся кстати, я думаю он обрадуется. Жаль, конечно, что он не видел, как загорелись глаза Констанции, когда она примеряла его перстень. Но кто же мог подумать, что у Констанции такая хрупкая миниатюрная рука, что даже на указательный палец этот перстень оказался велик. Да к тому же и выбора у меня не было. А вот Лилиан, едва увидит мое

Лицо, сразу же догадается, где я был. А если мать спросит, кого я видел в церкви, что мне сказать?»

И Филипп судорожно принялся придумывать ответ, но потом бросил эту глупую затею и махнул на все рукой.

— А, будь что будет, — громко выкрикнул он, и его крик разлетелся над сжатыми полями.

Он еще сильнее пришпорил коня, хотя тот и так уж мчался во весь опор. А Филиппу хотелось мчаться еще быстрее, ему хотелось лететь над землей стремительно, как птица.

— Констанция, Констанция, — отбивали копыта дробь. — Констанция, Констанция, — стучало в голове. — Констанция, Констанция, — вторило сердце Филиппа.

Едва конь взлетел на холм, Филипп придержал его. Дом Абинье показался Филиппу странным. Что-то было не так, но что, он еще не мог понять.

Все двери и окна были распахнуты, а у крыльца стояла карета, запряженная четверкой лошадей, которую он не мог видеть с вершины холма.

— Вперед! — крикнул Филипп и сжал бока лошади. Чем ближе было к дому, тем сильнее сжималось сердце Филиппа в предчувствии беды.

ГЛАВА 10

Обуреваемый недобрыми предчувствиями, Филипп Абинье въехал в ворота и оказался во дворе своего дома. Как по мановению волшебной палочки у него за спиной возникло два всадника и, обернувшись, Филипп увидел, что прямо ему в

Грудь нацелены стволы пистолетов.

А вот и хозяин приехал, — сказал офицер, глядя на то, как солдаты вытряхивают из большого сундука вещи.

Мать и сестра стояли у двери, прижавшись друг к другу.

— Что вы делаете? Зачем? Здесь никого нет, мы одни! — громко восклицала мадам Абинье. — Мы абсолютно одни!

— Слезай с лошади, — не обращая внимания на крики женщины, приказал офицер.

Филипп спешился и, бросив поводья, хотел подойти к матери, но офицер выхватил пистолет и сказал:

— Стой на месте и не двигайся, а не то я продырявлю твою

Голову!

— Господин офицер, мой сын ничего не знает, он ни при чем!

— А кто знает? — рявкнул офицер, и его лицо налилось злостью.

Лилиан дрожала, молитвенно сложив перед грудью руки.А мадам Абинье, казалось, абсолютно не боится солдат.

— Я уже вам десятый раз говорю, что у меня в доме нет никаких разбойников, нет мятежников! Вам незачем рыться в вещах и выбрасывать их на улицу!

Но солдаты не обращали на крики никакого внимания. Они поглядывали на своего офицера, а тот, махнув рукой, бросил:

— Продолжайте обыск!

Он был абсолютно уверен, что мятежник, которого они ищут, находится где-то в доме, ведь ему некуда податься в этих краях, кроме как к сестре.

Филипп стоял, опустив руки, и угрюмо смотрел на все происходящее.

Солдаты привычно занимались своим делом. В их действиях не было ни злости, ни радости, они особенно не усердствовали, но пытались делать вид, что старательно выполняют приказание офицера.

Филипп, повернув голову, покосился и посмотрел на карету, запряженную четверкой лошадей, и увидел крючковатый профиль. Это был судья Молербо, который в свое время вел дело об убийстве его отца Роберта Абинье. И Реньяры были оправданы. Неизвестно, каким способом им удалось оправдаться: может быть, подкупом, может быть, посулами, а может быть угрозами. Но это не меняло дело. Филипп Абинье все равно презирал судью Молербо.

Тот мизинцем опустил штору, и она скрыла его.»Так вот кто это все затеял!» — подумал Филипп. Наконец, все солдаты собрались во дворе. Офицер постучал пальцем. Дверь кареты приоткрылась.

— Господин судья, мы никого не нашли.

— Плохо искали! — рявкнул судья Молербо и захлопнул дверь.

Офицер вновь открыл дверь кареты.

— А может быть, его кто-нибудь предупредил и он опять убежал? Этот Марсель изрядная бестия и поймать его будет не так-то просто.

— Да, я знаю, я уже целый месяц за ним охочусь, — он крючком согнул указательный палец и поманил Филиппа к карете.

Тот стоял, переминаясь с ноги на ногу, пока ствол пистолета не подтолкнул его в спину.

Голос судьи разительно изменился, он стал елейным и даже немного заискивающим:

— Садись, садись в карету, мы с тобой немного прокатимся.

Филипп посмотрел на мать, на сестру, не решаясь ступить на подножку кареты.

— Оставьте моего сына в покое! Что он вам сделал? Он ничего не знает, ничего, он еще очень молод!

— Не беспокойтесь,мадам, — ласково сказал судья Молербо, — я не причиню зла вашему ребенку, тем более, он и мне очень нравится. Садись!

Филиппа больно задело слово»ребенок», ведь он считал себя настоящим мужчиной.

Да он и был таким. Все хозяйство держалось на его плечах, и семья Абинье не разорилась только благодаря стараниям Филиппа.

Он сел в карету, стараясь держаться независимо и гордо. Судья дал указание, кучер натянул вожжи и карета, плавно покачиваясь на рессорах, выехала со двора. Отряд солдат во главе с офицером сопровождал карету.

— Верните, верните мне моего сына! — слышался крик мадам Абинье.

Но никто не обращал внимания на стенания пожилой женщины. Судья Молербо недовольно поморщился. Он поправил свой аккуратно завитой парик и почесав ука —

Зательным пальцем нос, подмигнул Филиппу так, словно они были давними друзьями и их связывала какая-то тайна.

— Ты смелый и честный парень, мне очень нравится твое открытое лицо и думаю, ты поможешь правосудию.

Филипп почувствовал, как по спине двумя струйками побежал холодный пот, но его лицо осталось непроницаемым.

Он прекрасно знал, о чем сейчас попросит судья.Но разговор повернулся совершенно в другое русло.

— Говорят, Филипп, Реньяры никому не дают покоя. Я вспоминаю то дело и теперь, честно тебе признаюсь, сожалею, что оправдал тех головорезов.

— Да, да, господин судья, от них буквально нет житья. Они досаждают всем, третируют всю округу, выгоняют людей из их домов, забирают скот. А у одного арендатора забрали урожай.

— Какие мерзавцы! — улыбнулся судья Молербо. Филипп разговорился, а этого судье только и надо было.

— Так ты говоришь, они совсем бесчинствуют и распустили руки?

— Да, господин судья.

— Поговаривают, что они не лояльны к королю?

— Вот этого я не могу вам сказать, господин судья, я сам с ними не встречаюсь, поэтому не могу ответить на ваш вопрос.

И тут Филипп спохватился, вспомнив, что Констанция тоже принадлежит к роду Реньяров и если судья расправится с Реньярами, то пострадает и его возлюбленная.

— Ты о чем-то задумался, Филипп? — усмехнулся судья. — Может быть, ты знаешь больше, чем я, но боишься говорить? Так смею тебя заверить, не стоит никого бояться, ведь закон будет на нашей стороне. И у нас хватит сил, чтобы расправиться с любым, кто посягнет на твою независимость.

— Господин судья, но я ничем не могу вам помочь, хотя я был бы очень вам благодарен, если бы вы избавили всех окрестных жителей от бесчинств Реньяров.

— Что ж, я могу сделать это, — он обернулся и посмотрел на солдат, которые, растянувшись по дороге, ехали за его каретой. — Но мне нужна и твоя помощь, Филипп, только ты можешь мне помочь.

— Чем? — воскликнул Филипп Абинье.

— Тем, что так сильно ненавидишь Реньяров. Мы уже давно ищем одного человека, думаю, тебе известно его имя — Марсель Бланше.

— Да, господин судья, это наш родственник.

— Кажется, он приходится тебе дядей, — показал свою осведомленность судья, — правда, по линии матери.

— Да, вы правы, господин судья, но я его не видел уже очень давно, — Филипп соврал с абсолютно спокойным лицом.

— Ты говоришь, давно, это сколько — день, два, неделя?

— Нет, господин судья, очень давно.

— Сколько же это — давно?

— Несколько лет, господин судья, по-моему, года четыре.

— Ты говоришь, парень, четыре года? Это очень большой срок. А вот мне донесли, что он сейчас находится в этих краях, что он ранен и только чудом ушел от погони.

— Не знаю, господин судья, но если вы думаете, что мой родственник может быть не лояльным по отношению к нашему королю, то вы ошибаетесь.

— Вот об этом, парень, лучше судить мне, а не тебе, — лицо судьи сразу же сделалось злым и строгим, а Филипп мгновенно пожалел, что был откровенен с этим человеком. — Если Марсель Бланше еще не появился в этих краях и не был в вашем

Доме, то я уверен, что он в ближайшем времени объявится. Я точно знаю, что ему не удалось покинуть Францию. И я с удовольствием помог бы тебе, Филипп, расправиться с Реньярами, ведь это твоя заветная мечта, я вижу по глазам.

Филипп кивнул.

— Но ты для этого тоже должен кое-что сделать.

— Что же я должен сделать?

— Когда мятежник и изменник короля Марсель Бланше появится в вашем доме, ты должен всего лишь сообщить об этом мне и постараться задержать его до прибытия солдат. Ты согласен?

Филипп вздрогнул и прижался спиной к подушке.

— Господин судья, я не смогу это сделать.

— Ну что ж, ты вправе поступать так, как считаешь нужным, но тогда и я не стану помогать тебе и в конце концов, Реньяры прикончат ваш род. Вернее, не захочу, как ты не захотел помочь мне.

Филипп молчал.

— Ну что ж, кажется мы с тобой обо всем поговорили и ты можешь быть свободен. И тогда не приходи за помощью ко мне, будешь выпутываться сам.

Хорошо, господин судья, я все понял.

— Нет, парень, ты ничего не понял, ты слишком молод и слишком честен, — и судья Молербо положил руку на плечо офицера, сидевшего в углу кареты.Тот, поняв, чего желает господин судья, распахнул дверь и на ходу вышвырнул Филиппа на обочину.

Парень упал в грязь и долго сидел на земле, слыша хохот солдат. А карета судьи быстро удалялась.Наконец, чертыхаясь, Филипп поднялся на ноги, отряхнул

Грязь и побрел к дому.

Мать и сестра собирали разбросанные вещи, втаскивали в дом сундуки, ставили на место мебель.Увидев сына, Этель обрадовалась.

— Они тебя били, Филипп?

— Нет, мама, — единственное, что сказал Филипп и пошел в конюшню. — Марсель! Марсель! — негромко окликнул Филипп.

Зашелестела солома, с грохотом упало несколько широких досок, и перед Филиппом появился Марсель Бланше с пистолетом в руке.

— Ну что, ты испугался, парень?

— Нет, дядя, — сказал Филипп.

— Что они у тебя спрашивали, они искали меня?

— Да.

— Судья Молербо, наверное, предложил тебе свою помощь, Филипп?

— Да, он говорил, что уничтожит всех Реньяров, если я скажу ему, где прячешься ты.

— Как вижу, ваша сделка не состоялась, — немного горько улыбнулся Марсель Бланше, пряча пистолет за пояс.

— Не состоялась и не могла состояться, ведь ты сам говорил, что ни в роду Бланше, ни в роду Абинье никогда не было предателей.

— Молодец, парень! Молодец! — и Марсель крепко прижал к своей груди перепачканного в грязь племянника.

Они несколько минут так и стояли — мужчина, умудренный опытом и юноша, еще не вкусивший жизни.

Наконец Марсель Бланше разжал объятья и уселся на ступеньку лестницы, ведущей на чердак.

— Понимаешь, племянник, у меня сейчас безвыходное положение.

— Почему, Марсель?

— Я не могу оставаться в доме моей сестры, потому что своим присутствием подвергаю вас опасности. И поэтому, наверное, мне придется покинуть ваш гостеприимный дом.

— Марсель! Марсель, не спеши, подумай, ведь тебя никто не гонит. У нас хватит еды, а моя мать и Лилиан тебя любят.

— Да, мать меня любит, но больше она, как всякая мать, любит тебя и Лилиан. А солдаты наверняка вернутся и тогда неизвестно, успею ли я спрятаться, и вы пострадаете за то, что укрывали мятежника и изменника короля. Как ни прискорбно, но опять, вероятно, моя жизнь превратится в сплошные скитания, в погони, в стрельбу… Боже, как мне все это надоело! — обхватив голову руками, произнес Марсель.

— Так не уезжай, будь с нами.

— Пойми, Филипп, здесь есть еще одна закавыка:я человек, который не имеет ничего, кроме верного коня, кожаного плаща и пары пистолетов.

— Марсель, но мы уже успели привыкнуть к тебе, неужели тебе у нас плохо?

— Мне у вас, Филипп, слишком хорошо, но я боюсь, что вам будет плохо.

— Нет, Марсель, я хозяин в доме. И даже если мать и Лилиан будут против, я настою на своем. Мне хочется, чтобы ты остался.И в этот момент на губах Марселя Бланше появилась лукавая улыбка.

— Филипп, — он вскочил со ступеньки лестницы и хлопнул племянника по плечу, — скажи, пришелся по вкусу мой подарок?

Филипп от неожиданности вздрогнул и растерялся.

— Откуда? Откуда ты знаешь, что я встречался с Констанцией?

— Да это видно по твоему лицу, у тебя на лбу написано.

— А мать? Лилиан? Что они думают?

— Они давным-давно обо всем догадались. Ведь ты не умеешь хранить тайны, ты слишком прям и честен, на твоем лице как в зеркале отражаются все чувства.

— Марсель, она была счастлива, ей очень понравился перстень!

— Ну вот, хоть кому-то мое появление принесло радость.

— Да, да, она радовалась как маленький ребенок, вертя в руках перстень. Но знаешь. Марсель, вот в чем беда — он оказался ей велик. Он сваливался даже с указательного пальца.

Марсель громко, не боясь, расхохотался.

— Я могу сказать, Филипп, что у тебя хороший вкус.Если этот перстень ей оказался велик, значит, это очень изящная девушка. А то, что он велик, не переживай. Придет время, она располнеет и перстень будет ей в пору. Наверное, племянник, сегодня ты признался ей в любви.

— Нет, Марсель, я не смог.

— Как не смог? Тебе не хватило смелости или ты не сумел подобрать слова?

— Я не знаю. Марсель, я все время хотел, думал об этом, шептал слова… Но. когда увидел ее, слова куда-то запропастились, как будто ветер выдул их из головы.

— Вот это, Филипп, ухе непорядок, нельзя из-за любви терять голову, и девушка должна знать, что ты ее любишь, иначе и она не сможет признаться тебе в своих чувствах.

— Мне кажется, она догадывается, что я люблю ее.

— Откуда ты это знаешь?

Филипп вновь пожал плечами и, тряхнув головой, сказал:

— Она сама поцеловала меня.

— Вот это здорово! — и Марсель, взяв своего племянника за плечи, крепко встряхнул. — Правда, лучше было бы, если бы ты первым поцеловал ее, но если девушка поцеловала тебя — это очень хороший знак, значит, она очень тебя любит.

— Правда? Правда, Марсель, ты думаешь, она любит меня по-настоящему?

— Ну конечно же, только пока не говори об этом матери и сестре.

— Я никому не скажу об этом, никому не признаюсь, кроме тебя.

— Да тебе и признаваться не надо, стоит только взглянуть на тебя, как сразу же становится ясно, что тебя поцеловала девушка, которая тебе очень небезразлична.

— Ну хватит вам вести тайные переговоры! — на пороге появилась Этель, ее лицо было озабоченным и строгим. — Помогите втащить сундуки, эти мерзавцы выволокли их на улицу, как будто не могли посмотреть в доме.

— Пошли, — сказал Марсель, обнимая за плечи племянника.Лилиан складывала подушки, собирала разбросанную одежду и полотенца.

— Марсель, я так испугалась, — воскликнула девушка, — когда один из солдат зашел в конюшню!

— Лилиан, не стоит беспокоиться, я сделал себе очень глубокую нору. А солдаты короля ленивы, они проявляют прыть только тогда, когда им что-то надо стащить или когда видят такую привлекательную девушку, как ты. Правда, тогда их

Прыть направляется в другую сторону.

Лилиан вспыхнула.

— Марсель, зачем ты говоришь гадости!

— Да нет, племянница, я говорю правду.

— Тащите этот сундук наверх! — строго приказала мадам Абинье и мужчины, кряхтя, поволокли тяжеленный дубовый сундук, окованный железными полосами, на второй этаж.

Все более холодными становились дни. По утрам густой туман стлался над долинами и холмов не было видно из окон дома Абинье. Иногда по целым дням шел мелкий однообразный дождь.

Но ни туман, ни дождь, ни пронзительный холодный ветер не могли остановить Филиппа. Он натягивал на плечи тяжелый кожаный плащ, седлал свою лошадь и каждое утро отправлялся из дому к ручью. И каждый раз его сердце сжималось, каждый

Раз ему казалось, что Констанция будет ждать его в условленном месте.

Но день проходил за днем, а Констанция так и не появлялась у ручья. Об этом говорило кольцо с жемчужиной. Оно висело на сучке и тускло поблескивало. Это было единственное яркое пятно в мрачном сером пейзаже, ведь листьев на деревьях уже не было, они, потемнев от дождей и тумана, лежали на земле.

Филипп садился на мокрый камень и пристально смотрел на сверкающий перстень, думая о Констанции.»Где же она? Почему не приходит? Может, она забыла обо мне, вычеркнула из своей памяти? Нет, этого не может быть, ведь не может же она забыть все, что с нами здесь было! Может быть, с ней что-то случилось? Может, она заболела и сейчас нуждается в помощи, а жестокие Реньяры даже не хотят помочь девушке?»

Но он тут же одергивал себя, понимая, что смотрит на старого Гильома Реньяра и на его сыновей своими глазами и примеряет к ним свои отношения.»А ведь, как говорила Констанция, все Реньяры жалеют и любят ее. Может быть, действительно, она больна?»

И он вспомнил, как в прошлом году поздней осенью простыла и лежала в бреду Лилиан. Вспомнил, как она металась по подушкам, просила пить, вспомнил ее горячие руки, растрепанные волосы, вспомнил озабоченное лицо матери с застывшими слезами на глазах. Целую неделю Лилиан пролежала тогда, почти не приходя в сознание. Она бредила, шептала какие — то имена, кому-то клялась в верности.

Мать сидела у изголовья ее кровати, потупив взор, и гладила дочь по щекам, а время от времени клала на ее горячий лоб мокрое полотенце.Филипп входил в комнату сестры, несколько минут стоял, чувствуя, что ничем не может помочь своей сестре.Но Лилиан вскоре поправилась, и в доме Абинье все пошло своим чередом. По утрам Лилиан готовила завтрак, мать занималась рукоделием, штопала белье. Служанка убиралась в комнатах, а Филипп занимался хозяйством…

Дождь монотонно барабанил по шляпе, по плащу. Голые черные ветки подрагивали и с них осыпались крупные капли.

Филипп протянул руку и прикоснулся к перстню. Он был холоден и влажен.

— Ну, что же не идет твоя хозяйка? Я же так хочу ее увидеть, сжать ее тонкие пальцы в своих ладонях, хочу признаться ей в своей любви. А если бы руки Констанции замерзли, я бы сжал их в своих ладонях, поднес ко рту и жарко дышал на них. Но она не идет… Может быть, она действительно меня не любит и я ей безразличен? Тогда почему она меня поцеловала?»

И Филипп облизывал пересохшие губы и до хруста сжимал кулаки.Пора было уезжать, но он каждый раз медлил, не находя в себе силы подняться с мокрого холодного камня. Он подолгу смотрел на воду, но сейчас она уже не радовала его взор. Желтые и красные листья проплывали по ручью как бесцельно прожитые дни. На душе становилось больно, сердце сжималось, кровь стучала в висках.И он вновь продолжал произносить имя, как будто оно было каким-то магическим заклинанием и могло заставить Констанцию прийти-к ручью, бросив все, что удерживало ее в доме.

Откуда было знать Филиппу Абинье, что старый Гильом Реньяр, его заклятый враг, занемог и постоянно требует к себе Констанцию, которая не может отойти от него ни на шаг. С самого утра и до позднего вечера Констанция проводила возле своего опекуна. Тот наотрез отказался ложиться в постель и с трудом сидел в кресле возле жарко пылающего камина. У него постоянно мерзли руки, и хоть комната была жарко натоплена, все равно его тело пронизывал озноб.

— Прикрой окно, — просил старый Реньяр, обращаясь к Констанции.

Та смотрела на плотно закрытые рамы и, не решаясь возразить старику, подходила к ним и делала вид, что закрывает окно.

— Ну вот, теперь стало теплее, — вздрагивал старик и протягивал озябшие руки к огню.

Констанции иногда казалось, что он подставляет их слишком близко и его полупрозрачные старческие руки чуть ли не лижут языки пламени. Тогда она подходила к Гильому и пыталась занять его каким-нибудь разговором.

На какое-то время старик отвлекался, на его бескровных губах даже появлялась улыбка, а седая голова мелко тряслась от смеха. И тогда старик начинал вспоминать что-нибудь из своей жизни. Он рассказывал, как воевал с соседями и почему-то самые страшные истории, в которых рекой лилась кровь и гибли люди, казались Констанции в рассказах Гильома смешными. А еще он любил

Рассказывать о том, сколько денег потратил на то, чтобы подкупать судей и солдат.

И в самом деле, когда Гильом рассказывал, то становилось ясно — не так уж страшен этот старик, хотя и жесток. Куда страшнее люди, за деньги продававшие свою совесть и честь, которые, находясь на службе у короля, соблазнялись на подкуп и решали дела в пользу Реньяров.

Гильом ничего не скрывал от Констанции. Он чувствовал, что смерть его близка и поэтому хотел быть откровенным до конца. Но все-таки, он никак не находил в себе сил рассказать тайну происхождения Констанции. Он даже сам боялся

Вспоминать о том корабле, подожженном его сыном, и о том сундучке, окованном медными пластинками, в котором находился пакет, запечатанный королевской печатью, и книга со страницами, испещренными записями и колонками цифр.

И еще об одном происшествии старался не вспоминать старый Гильом Реньяр. Он так и не рассказал Констанции о той ночи, когда принял своего сына Виктора за призрака мертвого короля. Хоть эта история и была не столько страшной, сколько

Смешной.

Сердце Констанции радостно билось, когда Гильом заводил туманный разговор о том, что, мол, было бы неплохо помириться с соседями. Правда, он не знал, как это сделать, но уже само появление такой мысли в голове жестокого старика, не могло не радовать девушку.

— Мы все время враждовали со всеми, — говорил Гильом, — мы гибли сами и убивали других. Может, все-таки, стоит остановиться, стоит прекратить эту бессмысленную вражду? Ведь все равно, воюй мы еще хоть сто лет, мы не сможем вернуть ни земель, ни богатства.

Но странное дело, лишь только стоило старику завести этот разговор, как чуткое ухо Констанции улавливало пьяные крики Виктора, Клода, Жака и их приспешников, пирующих внизу.

Они уже совсем распустились, зная, что отец немощен и вот-вот покинет этот свет. Она понимала, что старик не сможет их убедить остановить вражду. Виктор вел себя в имении как полный хозяин, лишь для виду ссылаясь на указания отца. А братья покорно выполняли все его просьбы и приказы, не находя в себе силы

Противиться.

Вечно пьяные приспешники, которые неизвестно откуда брались в доме Реньяров, словно какая-то злая невидимая сила толкала их сюда, совсем распоясались. Они напоминали свору голодных псов, и стоило Виктору только крикнуть, что кто-то ему не нравится, как те сразу же хватались за оружие и жгли

Дома в окрестных селениях. Среди ночи гремели выстрелы, слышался конский топот.

А судья Молербо словно исчез. Его карета не показывалась, а солдаты бездействовали, проводя жизнь в кутежах и карточных играх, не показывая носа дальше селения.

Сиживая со стариком и слушая его в пол-уха, Констанция то и дело поглядывала в окно на далекие холмы, за которыми протекал ручей, окутанный туманом. Но она знала, что не пройдет и часа, как старик хватится ее и поднимет всех на ноги. И поэтому как ни хотелось Констанции увидеть Филиппа, посидеть с ним в укромном месте, полюбоваться его подарком, она никак не могла этого сделать.

Поэтому она встречалась со своим возлюбленным только в мечтах, только во сне.Да и старый Гильом вроде бы почувствовал, что что-то изменилось в поведении Констанции…

Однажды сердце Филиппа не выдержало. Он просидел до сумерек у ручья, до предела измотав свою душу воспоминаниями, и с сердцем, полным горестных пред —

Чувствий, решился. Он окончательно уверил себя в том, что с Констанцией что-то случилось, ведь не могла же она две недели избегать встречи с ним. И вместе того, чтобы поехать домой, в сумерках он двинулся к дому Реньяров. Его сердце бешено колотилось, но он твердо решил во что бы то ни стало увидеть свою возлюбленную.

Наконец, он поднялся на холм и оказался среди развалин замка. Он приник к бойнице и посмотрел вниз. Поместье Реньяров было видно как на ладони. По двору слонялись пьяные вооруженные люди, кони были навязаны у самого крыльца, сновала прислуга, разнося бутылки с вином.

И вдруг Филипп увидел свою возлюбленную. Его сердце дрогнуло.

— Слава богу, — прошептал он, — она жива, с ней все в порядке.Он едва удержал себя, чтобы не броситься вниз, чтобы не закричать:

— Констанция, я здесь, иди сюда, я люблю тебя!

Но он прекрасно понимал, что никто не обрадуется его появлению, кроме самой Констанции, и то он в этом уже начал сомневаться.Но желание увидеться и поговорить с девушкой было сильнее страха. Поэтому он решил дождаться ночи и, проникнув к дому, подойти к ее окну и поговорить.

Долго не унимался пьяный кутеж, долго слышались крики и шальные выстрелы. Испуганно ржали лошади. Филиппу Абинье повезло. Он смог увидеть в окне нижнего этажа Констанцию и смог догадаться, что это ее комната.»Там! Там живет Констанция!»

Она сидела перед невидимым Филиппу зеркалом и примеряла свое украшение. Она поворачивала голову то вправо, то влево, то отбрасывала волосы с плеч, то приподнимала их над головой.

Филипп, прячась за деревьями, подбирался к дому все ближе и ближе. Камни потрескивали под его ногами.»Только бы не залаяли псы! Только бы не бросились на меня! Ведь тогда придется убегать, и я не смогу увидеть Констанцию!»

А это было для него самым страшным.Но постепенно в доме становилось все тише и тише. Пьяные песни смолкли, и люди Реньяров разбрелись, кто куда.

Филипп подошел к окну, взобрался на цоколь, сложенный из дикого камня, и кончиками пальцев негромко постучал в стекло.Констанция испуганно вздрогнула и взглянула на окно. По стеклу бежали струи дождя, как бы смывая силуэт того, кто находился за ним. Но девушка догадалась, кто находился на улице, ее сердце тоже радостно вздрогнуло.»Да это же Филипп! Боже, боже, почему он здесь? Зачем он сюда пришел? Ведь его же здесь могут схватить, убить!»

Она подбежала к окну и подняла раму. Холодный воздух ворвался в ее комнату.

— Филипп, Филипп! — зашептала Констанция.

— Я здесь, — послышался голос парня, и его лицо появилось в окне.

— Зачем ты сюда пришел, ведь тебя могут схватить?! Ты сошел с ума!

— Я хотел тебя увидеть, Констанция, поэтому я здесь.

— Я не могла прийти, заболел Гильом Реньяр и он постоянно требует, чтобы я была рядом с ним.

— Но я же не знал этого, я думал, что с тобой, Констанция, что-то случилось.

— Да что со мной могло случиться? Я день и ночь думаю о тебе, Филипп!

— И я, — ответил парень, — думаю только о тебе.

А в это время одному из головорезов сделалось плохо. Он огляделся и понял, где находится — он сидел прямо возле входных дверей. Свежий воздух долетал до него с улицы. Он тяжело поднялся, помотал головой и, ощупывая стены, двинулся к выходу.

Наконец, он оказался на крыльце и огляделся. Его мутило, и уцепившись руками за поручни, он раскачивался из стороны в сторону, бормоча проклятья.

Констанция и Филипп не слышали ни его громкого бормотанья — ничего. Они всецело были заняты собой. Они смотрели друг на друга в глаза, и Филипп сжимал в своей ладони пальцы девушки.

Филипп попытался привлечь Констанцию к себе и задел ставню. Та с ужасным скрипом качнулась и ударилась о стену.Пьяный наемник тупо уставился в темноту. И только тут, на фоне светлой стены, он различил мужской силуэт в мокром черном плаще.

— Эге, — сам себе сказал бандит, — кто-то лезет к кузине Виктора.Но соваться сам он побоялся.

— Нет, лучше пойду разбужу Виктора, он поймает и оторвет голову нахалу. То-то будет веселье, а то в последнее время что-то скучно жить стали Реньяры.

Пьяный, пошатываясь, стараясь не шуметь, пробрался в дом и отыскал спящего за столом в кресле Виктора.

Он робко потряс его за плечо. Тот уставился на своего собутыльника.

— Тебе чего?

— Тише! — приставил бандит палец к губам. — Там к твоей кузине какой-то нахал лезет в окно.

— Ты что, бредишь?! Тебе почудилось, напился, так спал бы, — Виктор попытался вновь положить голову на руки.

— Да нет же, я тебе точно говорю! — по-пьяному настойчиво уговаривал Виктора собутыльник. — Они целуются, я это сам видел.

Еще в то, что кто-то захотел забраться в спальню к Констанции Виктор мог поверить, но в то, что его кузина могла с кем-то целоваться, было совсем невероятно.

Виктор решил наказать нахала, отважившегося разбудить его.

— Мерзавец, если ты ошибся, я вылью тебе в горло полбочки вина, и ты захлебнешься.

— Да точно, Виктор, ведь я же трезв, — еле стоя на ногах, шептал бандит.

Виктор вытащил из-за пояса пистолет, взвел курок.

— Пошли! — махнул он рукой.

Стараясь не шуметь, мужчины вышли на крыльцо. Сперва Виктор протер глаза, не желая верить увиденному, и тут же мгновенно отрезвел.

— Я же тебе говорил! — прошептал бандит и схватился за перила.

— Заткнись! — зло прошептал Виктор. Но даже это резкое слово не согнало с губ бандита довольной улыбки.

— Буди людей, — взял за шиворот своего собутыльника Виктор и пристально заглянул ему в глаза, — только тихо.

Хмель и с того как рукой сняло. Он понял, что дело принимает серьезный оборот и стал красться в дом.

Виктор, держась в тени деревьев, стараясь не попадать в пятна лунного света, двинулся вокруг дома. Когда он выбрался к углу, то увидел на крыльце несколько своих людей, притаившихся за балюстрадой.»Ну все, можно начинать».Виктор резко рванулся из-за угла и прижал ствол пистолета к спине Филиппа Абинье.

— Ну что, парень, — зло проговорил он.

— Виктор, не стреляй! — с мольбой в голосе проговорила Констанция.

Филипп Абинье понял, что деваться некуда.

— Слезай! — приказал ему Виктор. Тут же подбежали осмелевшие приспешники, заломили Филиппу Абинье руки и оттащили его от окна. Констанция испуганно кричала:

— Пустите его! Пустите, он ни в чем не виноват!

— Уйди! — мрачно сказал Виктор и захлопнул ставни.

— Кто это такой, посвети ему в лицо! — обратился он к одному из бандитов.

Но ему показалось, что тот действует слишком медленно. Он схватил фонарь сам и направил желтый свет в лицо Филиппу.Радостная улыбка появилась на лице Виктора Реньяра.

— О, да это сам Филипп Абинье решил наведаться к нам в гости! Но, наверное, он заблудился где-то по дороге и поэтому приехал так поздно. Наверное, ты хотел встретиться со мной, но перепутал окна и попал к моей кузине?

Наемники громко хохотали, глядя на беспомощного Филиппа. А что он мог сделать против дюжины вооруженных людей? Тем более, его руки были связаны за спиной. Дерзить Виктору он тоже не хотел, потому что чувствовал себя виноватым из-за того, что проник тайком в дом своих врагов и не имел права рассчитывать на пощаду. Он сам знал, на что шел, направляясь к Констанции.

— Что тебе, Филипп, понравится больше, выбирай — или я пущу тебе пулю в лоб или вздерну на этом клене?

— Не надо… — единственное, что смог сказать Филипп.

— Ах, ты боишься умереть, боишься смерти?

— Нет, не боюсь! — громко сказал Филипп Абинье, он не столько боялся за себя и свою жизнь, сколько за Констанцию. Он понимал, что она сейчас, прильнув к щели ставни, следит за всем, что происходит во дворе, слышит каждое слово.

— Так ты, значит, не боишься смерти?

— Нет, не боюсь, Виктор.

— Хотя, к чему мне спешить? — задумался Виктор и, откинув со лба мокрые пряди спутанных волос, потряс головой. — Освобождать тебя никто не приедет, а расправиться с тобой я смогу завтра, тем более, мне очень хочется посмотреть, как ты будешь корчиться, как еще на одного врага нашего рода станет меньше. Твоя мамочка, наверное, будет убиваться и горько рыдать и вновь начнет обвинять

Нас, что мы снова убили кого-то из Абинье, причем абсолютно невиновного, — фиглярствуя, заговорил Виктор.

Хмель понемногу возвращался к нему и туманил взор.

— И все будут говорить, что мы тебя убили на твоей земле, ворвались в твой дом, а ты, Филипп, ни о чем не подозревал, вел себя мирно… И надо же было такому случиться! Какие эти Реньяры кровожадные мерзавцы! Как им нравится убивать невинных людей! Это они по ночам лезут в чужие дома, зарятся на чужое добро, крадут, сбивают с истинного пути чужих девушек…

— Хватит! — сказал Филипп.

— Ах, тебе не нравится такой разговор! Ну конечно же, ты честный человек, а я, — Виктор ткнул себя пистолетом в грудь, — вор, мошенник и мой дядя — мятежник, которого разыскивают по всей округе королевские солдаты и сам судья Молербо. Заприте этого вора и мерзавца в сарай!

Двое бандитов схватили Филиппа и волоком потащили к пристройке с зарешеченными окнами. Один из бандитов открыл тяжелую дверь, а второй пинком втолкнул в темную сырую комнатенку пленника. С писком разбежались крысы, и Филипп упал на мокрую истлевшую солому.»Как же я так оплошал! — подумал Филипп. — Да и мать с сестрой будут волноваться, не будут всю ночь спать, а будут думать, куда же я запропастился. А Марсель, чего доброго, возьмет свою кожаную сумку с пистолетами и отправится на поиски. И если он погибнет, я этого себе никогда не прощу!»

Филипп прислонился к шершавой скользкой стене, проклиная то мгновение, когда ему пришла в голову мысль поехать к дому Реньяров.»Каково же сейчас Констанции? — подумал Филипп и тут же в голосе мелькнула другая мысль. — Мой конь, он скорее всего вернется домой и будет жалобно ржать посреди двора. Мать, сестра и Марсель выйдут во двор, увидят его и испугаются. Ужасно! Я попал в страшный переплет и навряд ли смогу из него выбраться, навряд ли мне кто-нибудь поможет».

Филипп смотрел на мокрые прутья решетки и пытался развязать сыромятные ремни, которые стягивали его запястья. Но те еще больнее впивались в его кожу, и Филипп бросил это бессмысленное занятие.

Филипп Абинье затих, смирившись со своим положением.А мерзкие крысы совсем обнаглели. Они совершенно спокойно сновали у его ног, поблескивая глазами. Он слышал их писк, ощущал прикосновение их когтистых лапок. Одна из крыс, осмелев, принялась грызть его сапог.

И тогда Филипп яростно ударил ногой. Мерзкое животное шмякнулось о стену, истошно запищало и по углам сразу же раздался омерзительный шорох, от которого даже волосы зашевелились на голове у Филиппа.

— Да эти твари меня к утру могут сожрать! И он, опираясь спиной о скользкую стену, поднялся на ноги, подошел к маленькому, забранному решеткой

Окну и стал пристально смотреть на одинокую, едва различимую звездочку. Она то исчезала, прячась в белесых ватных облаках, то вновь вспыхивала, как бы даря пленнику луч надежды и говоря:»Не все так плохо, как ты думаешь, парень».

И от этого мерцающего света, единственного среди кромешной тьмы, Филиппу становилось легче, будто он был путешественником, а эта звезда подсказывала ему путь, выводя на верную дорогу. Он слышал, как где-то рядом, за стеной, грызутся огромные псы, сражаясь за кость, слышал, как тревожно ржут лошади, как ветер,

Вдруг налетевший неизвестно откуда, хлопает ставнями и воет в ветвях облетевшего клена, на котором, возможно, завтра поутру он будет висеть как маятник остановившихся часов.

ГЛАВА 11

Старый Гильом Реньяр слышал шум во дворе своего дома. Но он никак не мог понять, что там происходит. До него долетали обрывки фраз, хохот, пьяные выкрики.

Он набрал полную грудь воздуха и позвал слугу. Но тот куда-то запропастился и долго не появлялся. Реньяр вновь закричал — и вновь никто не появился. Тогда старик схватил крючковатую палку и принялся колотить ею по столу. Посуда, стоящая на столе, дребезжала, подскакивала, чашка с отваром из трав опрокинулась, и старик смотрел, как ручеек стекает со стола и капли падают на пол.

— Дьявол! Куда эти все бездельники и мерзавцы подевались? Так можно умереть и никто не услышит.

И он бросил свою толстую крючковатую палку в дверь. Раздался грохот, дверь немного приоткрылась, и Гильом закричал из последних сил:

— Ко мне! Ко мне, мерзавцы! Всех накажу, головы поснимаю с плеч!

В дверном проеме появился заспанный слуга. Его лицо было перекошено от страха, а свеча в руке дрожала. Огонек колебался, отбрасывая причудливые тени на стены.

— Ты что, оглох, мерзавец?

Старик неистовствовал. В уголках рта появилась пена. Волосы старого Реньяра были всклокочены, седые пряди растрепались, и весь его вид был ужасен. Он с трудом приподнялся, подсунув подушку под спину, и уселся на кровати. Он напоминал хищную птицу, готовую броситься на добычу.

Но слуга прекрасно понимал, старик беспомощен.

— Слушаю вас, господин, что случилось?

— Что за шум во дворе моего дома?

— Шум? Какой шум? — пьяный слуга недоуменно осмотрелся по сторонам.

— Ты что, мерзавец, не слыхал, как во дворе кричали? Так ты бережешь мое добро? Быстро позови ко мне кого-нибудь из сыновей!

Слуга послушно закивал, оставил огарок свечи на столике у кровати старика и бросился выполнять приказание. Он спустился в комнату на первом этаже, где спал Жак и принялся опасливо тормошить молодого господина.

— Тебе чего? — взревел Жак, протирая заспанные глаза и с трудом поднимая отяжелевшие от вина веки.

— Отец зовет.

— Черт побери, что ему понадобилось среди ночи! Ведь я к нему заходил вечером.

— Не знаю, не знаю, господин, я не виноват, он совсем разбушевался. Злится, кричит…

— Ладно, сейчас поднимусь. Жак накинул на плечи халат и чертыхаясь, нещадно бранясь, поднялся в комнату старика.

Тот сразу же принялся грозить своему сыну пальцем.

— Что за шум был во дворе?

— А-а, — заулыбался Жак, — я хотел тебе сказать, но подумал, что ты спишь и решил не беспокоить до утра.

— Да я вообще не могу уснуть, когда кто-нибудь кричит, а в последнее время в моем доме только и слышны пьяные крики и брань. Пользуетесь, что я не могу до вас добраться.

— Успокойся, отец, — сказал Жак и сел на край кровати.

— Ну так что там, рассказывай поскорее! Жак засмеялся. Ведь он прекрасно знал, как старый Реньяр относится к Констанции. И Жак понимал, что если он обо всем расскажет, может начаться скандал, который не кончится до утра и уже никто тогда в этом доме не сможет уснуть. Ведь Жак прекрасно знал неистовый нрав своего отца.

— Ну, так что там? Говори быстрее, что ты тянешь!

— Как бы тебе сказать, отец, помягче, чтобы не обидеть… — начал Жак.

Но старик схватил его за рукав и дернул.

— Говори как есть, ничего не скрывай! Что-нибудь с Констанцией?

— Да, отец, с Констанцией.

— Так что же ты молчишь, ей плохо, что-нибудь случилось?

— Да нет, ей хорошо, она у себя в комнате.

— Тогда в чем дело?

— У нее появился кавалер.

— Что? — взревел старик, брызгая слюной. — И кто же он?

— Если я тебе скажу, ты, наверное, будешь злиться.

— Говори! Говори! — рявкнул старик.

— Это Филипп Абинье.

— Что? — как бы не поверив своим ушам, переспросил старый Реньяр.

— Филипп Абинье, отец.

— Так ведь он еще мальчишка!

— Да не, отец, ты просто давно его видел.

— Где он?

— Мы связали его и бросили в пристройку.

— А что Констанция?

— Так я же тебе говорю, отец, она сидит в своей комнате и рыдает.

— Рыдает? Это еще почему?

— Мы поймали Абинье, когда он лез к ней в окно.

— Как он посмел пробраться в мой дом?

— Да, отец, в смелости ему не откажешь. Я давно подозревал, что с Констанцией что — то не так. И вот сейчас мы смогли убедиться.

— Мне кажется, Жак, ты что-то врешь и не договариваешь. Быть может, он просто хотел пробраться в наш дом и убить меня?

— Да нет, отец, он лез в окно Констанции, она сама подняла раму.

— Я тебе не верю, — пробурчал Гильом Реньяр, — позови Констанцию, я хочу поговорить с ней, ведь она мне никогда не станет врать.

— Как хочешь, отец, — сказал Жак и поднялся с кровати.

Но старый Гильом его остановил.

— Жак, не надо беспокоить Констанцию, завтра утром во всем разберемся, пусть спит. Жак пожал плечами и застыл в двери.

— Иди, иди, я хочу отдохнуть, — махнул рукой отец. И Жаку ничего не оставалось, как покинуть комнату отца. Он спустился вниз, сопровождаемый слугой, и увидел Клода, который тут же поднялся от стола и направился к брату.

— Чего он тебя вызывал?

— Да ну его, — махнул рукой Жак, — спрашивал, что случилось, кого поймали…

— И что ты ему сказал?

— Я сказал все как было.

— А он?

— Разозлился. Он не поверил ни единому моему слову, ведь он свято верит, что Констанция честна и невинна.

— А разве ты, Жак, в это не веришь? — Клод усмехнулся.

— Я теперь ничего не понимаю. В нашем доме в последнее время творится такое… Я разобраться во всем этом не в силах.

— Да-да, — закивал головой Клод, — просто ужас!

— Ладно, пошли спать, утром разберемся. И братья разошлись по своим комнатам. А слуга еще долго стоял, держа в руках свечу. Воск медленно оплывал, а слуга прислушивался к звукам, наполнявшим дом.

Хозяин уже перебил ему сон, и слуга понимал, что не сможет уже уснуть до рассвета.

Констанция была не в себе. Мысли путались. Она задавала себя вопросы, но не находила ответов.

— Что делать? Что делать? — шептала девушка, теребя подол платья. — Как помочь Филиппу? Что сказать Виктору, чтобы он отменил свой страшный приказ? Ведь он такой жестокий, что ему ничего не стоит убить Филиппа. Может, поговорить с Гильомом начистоту, объяснить, что Филипп ни в чем не виноват, что это я по —

Звала его? И может быть, тогда братья отпустят возлюбленного?

Минута проходила за минутой, но Констанция продолжала неподвижно сидеть, не в силах принять какое-либо решение. Ей хотелось броситься в комнату к Гильо-му, упасть перед ним на коленях, выпросить прощение для своего Филиппа.

Но она чувствовала, что сейчас в доме власть постепенно переходит в руки Виктора, и старый Гильом Реньяр уже бессилен что-либо изменить.

А еще ей хотелось броситься к окошку темницы, в которой томился Филипп, броситься и признаться ему в любви, утешить, успокоить, сказать, что она помнит о нем. Но эти желания были противоположными, и девушка была не в состоянии решить, куда же бежать сразу. Поэтому она и сидела неподвижно, глядя на свою тень на шершавой белой стене.

— Как все плохо! Я даже не думала, что такое может случиться! А что если поговорить с Клодом и Жаком, ведь они не такие бессердечные, как Виктор? Может быть, они меня поймут, поддержат, уговорят Виктора не убивать Филиппа? Нет, они не пойдут наперекор старшему брату и разговаривать с ними бесполезно. Они, конечно, посочувствуют мне, а скорее всего, просто посмеются и будут рады

Расправиться со своим заклятым врагом Филиппом Абинье, хотя он-то сам ни в чем не виноват. Ведь это же Реньяры убили его отца, а не Филипп Абинье убил кого-то из Реньяров! Надо дождаться рассвета, может быть, придет какая-нибудь спа —

Сительная мысль, и я найду выход и избавлю Филиппа от заточения. Хотя выхода, скорее всего, нет. Виктор жесток, и его сердце не знает пощады.

По щекам девушки потекли слезы. Но ее никто не видел, и она даже не обращала на них внимания. Слезы капали ей на руки, и она неподвижно сидела, шепча имя своего возлюбленного и произнося один и тот же вопрос:

— Филипп, Филипп, что мне делать? Что? Что? Подскажи.

Возможно, она так и просидела бы до самого рассвета, если бы не налетел ветер и с грохотом не ударил ставни о стены. Этот резкий звук, похожий на выстрел, привел Констанцию в чувство. Она вздрогнула, вскочила на ноги и заметалась по комнате.А потом решилась. Она подбежала к окну и подняла раму. На

Улице выл ветер и хлестал дождь.»Как же ему там холодно и страшно!» — подумала Констанция, набрасывая на плечи плащ и выбираясь через окно своей комнаты.

Она быстро перебежала двор и опустившись на колени, прильнула к маленькому зарешеченному окошку.

— Филипп! Филипп! — позвала девушка. — Это я, Констанция, отзовись!

А Филипп, казалось, только и ждал этого.

— Я здесь, я здесь, дорогая Констанция, — прошептал он, подходя к окну и привставая на цыпочки.

Он видел лицо Констанции, видел ее темные глаза, а по голосу девушки слышал, что она всхлипывает.

— Ты плачешь? — негромко спросил он.

— Нет, я уже не плачу. Почему все так получилось, Филипп? — зашептала Констанция.

— Я просто очень хотел тебя увидеть. Я думал, что тебе плохо, угрожает какая-нибудь опасность, беда — и хотел помочь.

— Филипп, не надо было приходить тебе сюда. Мои братья страшные люди, они считают, что ты их заклятый враг и могут тебя убить. Но ты не бойся, не бойся, мой дорогой, — зашептала Констанция, вцепившись руками в холодные прутья решетки, — я сделаю все, что в моих силах! Я упаду перед Виктором на колени и буду умолять, чтобы он пощадил тебя.

— Не надо, не делай этого, Констанция.

— А если Виктор не послушает, то я буду просить помощи у Гильома. Он меня любит и, может быть, не откажет, может быть, его жестокое сердце дрогнет, и он поймет наши чувства.

— Никто, Констанция, не поймет наших чувств. Ведь все твои родственники ненавидят меня и поэтому я не надеюсь на их помощь.

Если бы в темноте Филипп мог видеть, то скорее всего, он испугался бы. Лицо Констанции стало мертвенно-бледным, и она едва не лишилась чувств.

— Не говори так, Филипп! Ведь всегда надо надеяться. Бог милостив и, может быть, он пошлет нам удачу и счастье.

— Нет, Констанция, я уже ни во что не верю. Слишком много крови пролито, слишком старая и сильная вражда между твоими родственниками и моей семьей. Надеяться на счастливый исход бессмысленно. Но я хочу, чтобы ты знала…

— Что я должна знать? — прошептала девушка. Филипп тряхнул головой и жарко прошептал:

— Я хочу, чтобы ты знала — я тебя очень люблю. Сказав это, Филипп и сам удивился, с какой легкостью он произнес эти слова.

А девушка вздрогнула, будто ее руки коснулись огня.Она даже отшатнулась от решетки.

— Ты уходишь? — с горечью в голосе произнес Филипп.

— Нет, нет, но я хочу, чтобы и ты знал: я люблю тебя, Филипп, люблю. Ты для меня дороже всех!

По щекам Филиппа покатились слезы. Он не мог их вытереть, ведь его руки были связаны. Он напрягся, пытаясь освободиться от ремней, но они только глубже врезались, причиняя нестерпимую боль. Но еще большая боль была не от ремней, а от того, что он был в заточении, был лишен возможности действовать.

Но ни Филипп Абинье, ни Констанция Реньяр не видели, что за ними наблюдают. А человек, следивший за ними со второго этажа, бормотал проклятья и до хруста сжимал кулаки. Это был Виктор Реньяр. Его рука сама тянулась к пистолету, ему страстно хотелось выхватить оружие и нажать на курок, убить и

Констанцию, которая предала интересы рода Реньяров, и Филиппа Абинье, этого вечного врага, этого мерзавца, который посягнул на Констанцию.

Пожалуй, Виктор Реньяр мог бы простить Филиппу все, но только не это. А самую нестерпимую боль Виктору приносило то, что Констанция, которую так любил Гильом, безжалостно предала интересы их семьии связалась с этим жалким и трусливым Филиппом.

— Будьте вы прокляты оба! Я ненавижу вас! Это из-за отца, это он, выживший из ума старик, вечно потакал всяким капризам девчонки, вечно ее опекал, не позволяя воспитывать. Это он, Гильом, приказывал покупать Констанции самые дорогие наряды, самые роскошные ткани на платья. Она никогда ни в чем не знала отказа, все ходили перед ней на цыпочках. Стоило ей пожелать чего-нибудь, как

Отец тут же кивал своей трясущейся головой и отправлял кого-нибудь из братьев в город. Ведь это хотелось Констанции! А то, что он, Виктор Реньяр, уже почти глава рода, несчастен — это не интересовало никого! Пора со всем этим кончать! Скорее бы наступил рассвет, скорее бы солнце встало над холмами… И тогда я устрою большую потеху. Этот мерзавец будет качаться на суку клена, а строптивую девчонку я проучу — она будет валяться у моих ног, будет рыдать и корчиться. Но я буду неумолим, я буду неприступен как скала на берегу океана. И она не сможет выпросить у меня ни прощения, ни пощады. Я отыграюсь за все, я проучу, проучу ее! — сжимая рукоять пистолета, шептал Виктор Реньяр.

Потом он схватил бутыль с вином и осушил ее. Казалось, на мгновение он успокоился, казалось, вино смягчило его гнев, но он тут же снова стал заводить себя.

— Все, все, кто только посмеет посягнуть на права нашего рода, будут наказаны, будут уничтожены! Я расправлюсь с любым, я добьюсь того, что все земли в округе будут опять принадлежать Реньярам. И даже если братья будут против, то я один, один со своими людьми покорю окрестности. Все будут подчиняться мне как своему господину. Ведь страх — самое лучшее оружие. Я воспитаю Анри таким же жестоким, как и я сам. Я не позволю, чтобы он стал слюнтяем, чтобы он боялся

Крови. Я научу своего сына убивать людей. А если со мной что-то случится, то Анри отомстит за меня. Я воспитаю его так, чтобы мальчишка не останавливался ни перед чем, чтобы не боялся ни бога, ни дьявола. А отец… да ему давно уже пора уйти. Я не могу понять, почему он все еще цепляется за жизнь, не желает покинуть землю, сковывает меня по рукам и ногам. Да еще в последнее время он принялся воспитывать моего сына и учит мальчика не тому, чему надо учить. Начал говорить ребенку, что лучше жить в мире, что надо делать добро. А это не правда, раньше он таким не был и меня этому никогда не учил. Может, поэтому меня все и боятся. А любовь мне ни к чему, мне нужен страх, мне нужна покорность. Любовь я смогу взять силой.

Будь они все неладны, эти чертовы Абинье, и алчный хапуга Молербо, и выживший из ума отец, и слюнтяи братья, и изменница Констанция! Я всех, всех до единого поставлю на колени! Но прежде всего, мне надо, чтобы отец ушел со сцены и не мешал. Пока он жив, мои руки связаны, и Жак с Клодом больше прислушиваются к его советам, чем к моим приказам. Но ничего, скоро, очень скоро это время

Кончится, и моя власть будет безгранична.

Какой бы долгой ни была осенняя ночь, она все-таки кончилась. Облака на востоке порозовели и из-за холмов показался кроваво-красный, будто рана, край солнца. Светило медленно выползало, преображая своим светом мир.

В доме Реньяров захлопали двери, заскрипели ставни, принялись суетливо сновать слуги.

А в доме Абинье царило молчание. Этель, Лилиан и Марсель сидели за столом. Уже давно погас огонь в очаге, и уголья подернулись серым пеплом. Все трое молчали, настороженно прислушиваясь к звукам.»Ну где же, где же мой сын?» — думала Этель.»Что с братом? Он никогда так долго не отсутствовал» — переживала Лилиан.

Только теперь она поняла, как любит брата, как ей, девушке, тяжело без него.

А Марсель Бланше сидел, втянув голову в плечи. Он смотрел на свои сжатые кулаки и проклинал себя за то, что не удержал Филиппа, за то, что не помешал окрепнуть чувствам своего племянника.»Это не может быть любовным свиданием, — думал Марсель, — скорее всего, с Филиппом что-то случилось. И скорее всего, мне

Придется вызволять его из беды, конечно, если еще парень жив».

Вдруг Этель встала из-за стола и, отвернувшись к окну, сказала:

— Я уверена, что Филипп жив. Мое материнское сердце подсказывает — он жив. Ведь я не могу ошибиться, ведь я помню тот день, когда убили Робера. Я тогда готовила рыбу, я чистила форель и вдруг мое сердце дрогнуло и остановилось. Я порезала палец и странное дело — из него не потекла кровь. А когда сердце вновь начало биться у меня в груди, кровь из небольшой раны хлынула так сильно, будто пуля вонзилась мне в сердце, а не Роберу.

— Успокойся, сестра, — из-за стола выбрался Марсель, он положил свои сильные руки на хрупкие плечи пожилой женщины, — успокойся, я думаю, все будет хорошо, — сам не до конца веря в свои слова, произнес Марсель.

— Мама! Мама, я так люблю Филиппа! — закричала Лилиан и тоже бросилась к матери.

Несколько мгновений они так и стояли втроем, молча. А за окном шумел ветер, скрипел ставень и жалобно выли псы.

— Да что это такое! — вдруг сказала Этель. — Почему мы сидим в тепле и ничего не предпринимаем? Марсель, ты должен отправиться на поиски.

— Куда?

— Не знаю, не знаю, — негромко сказала женщина, — но где-то же Филипп должен быть!

— Не стоит волноваться, Этель, рассветет, и я двинусь на поиски.

— Да! Да! Скорее бы кончилась эта проклятая ночь, скорее бы кончился этот дождь и перестали выть псы! Я знаю, где мой сын, — вдруг сказала Этель.

Лилиан вопросительно посмотрела на мать, так и не понимая, почему же та, зная, где находится ее сын, ничего не говорит.

Мать покачала головой.

— Его схватили Реньяры. Его схватили Реньяры, — еще раз повторила Этель, — я в этом уверена.»Возможно» — подумал Марсель Бланше, но ничего не сказал, продолжая сжимать вздрагивающие плечи сестры.

На рассвете старый Гильом Реньяр позвал слугу. Тот тихо вошел в комнату своего господина.

— Слушаю вас.

Старик протянул руку, указывая на стул.

— Вам плохо?

— Пить, — бросил Гильом.

Слуга наполнил чашу питьем, и старик мелкими глотками осушил ее до дна.

— А теперь помоги мне одеться. Слуга взял с кресла халат и уже подошел к постели, как Гильом Реньяр его остановил:

— Нет, не халат.

— А что господин желает надеть? Старик указал рукой на черный шкаф, стоящий в углу спальни. Слуга подбежал к шкафу и открыл его.

— Я хочу одеться как подобает господину. И причеши меня.

Превозмогая слабость, с помощью слуги Реньяр оделся. Сверкали начищенные пуговицы, на груди камзола сверкала цепь. Пепельные, обычно растрепанные волосы были причесаны.Старик уселся в резное кресло и приказал:

— А теперь принеси пистолеты.

Слуга с недоумением посмотрел на своего господина, но не посмел ослушаться. Были поданы пистолеты, хранящиеся в том же шкафу.

Старик осмотрел их и положил рядом с собой на низенький столик.

— А теперь позови Констанцию.

— Она еще, наверное, спит, мой господин.

— Я тебе сказал позови, — рука старика дрогнула. Слуга стремглав бросился исполнять приказание. И вскоре Констанция, опустив голову, стояла перед Реньяром.

— Констанция, мне рассказали ужасные вещи.

— Что вам рассказали? — девушка сама того не замечая, залилась краской.

— Значит, это правда, — дрогнувшим голосом произнес Гильом Реньяр. — Но неужели ты, Констанция, моя любимица, моя воспитанница, забыла то, о чем я тебе столько раз говорил?

— Нет, я все помню, — воскликнула девушка.

— А мне кажется, ты забыла, что Абинье — наши заклятые враги. Они живут на наших землях, на земле наших предков. И ты, Констанция, хочешь связать свою судьбу с одним из них.

— Да, — сказала девушка и подняла голову.

Она встретилась взглядом с Гильомом Реньяром, но не опустила голову. А в глазах старика она не нашла упрека, но в них не было ни сострадания, ни сочувствия.

Старик смотрел на девушку абсолютно спокойно. Казалось, его душа находится где-то очень далеко. Наконец, он хлопнул своей иссохшей ладонью о подлокотник

Кресла.

— Значит ли это все, что ты любишь Филиппа Абинье?

— Да, — вновь ответила девушка.

— Я даже никогда не мог представить, что подобное может случиться. Даже в страшном сне такое мне не могло привидеться, что мой враг будет мужем Констанции, что она будет просить за него.

— Гильом! Гильом! — вдруг воскликнула Констанция и упала на колени.

Она целовала старческую руку, чувствовала, как дрожат старческие пальцы Гильома Реньяра.

— Пощади! Пощади Филиппа, он ни в чем не виноват! Ни в чем! Если Виктор убьет его, то и мне не жить! Без него мне ничего не надо, я умру.

— Успокойся, моя девочка, — Гильом Реньяр положил левую руку на плечо Констанции, — успокойся, может быть, это и к лучшему.

Констанция подняла голову и посмотрела в лицо Гильома Реньяра. Тот улыбался чему-то потаенному, чему-то, что было известно только ему одному и недоступно всем остальным.

— Позови слугу, — тихо произнес старик. Констанция вскочила на ноги, выбежала на лестницу и позвала слугу.

— Позови моих сыновей.

Когда прибежал слуга, старик попросил, чтобы он подал ему Библию.

Книга легла ему на колени. Старик раскрыл ее и несколько минут водил ладонями по страницам. Пальцы дрожали, старик даже не пытался прочесть, что там написано. Ведь он уже почти ничего не видел, его глаза слезились, а губы дрожали.

Наконец, в комнату вошли сыновья и, став у стены, склонили головы.

— Ты звал нас, отец? — спросил Виктор.

— Да, я хочу, чтобы вы знали, кто пока еще в этом доме хозяин.

Виктор, вскинув голову, бросил на отца презрительный, полный негодования взгляд.

— Так вот, пока я жив, хозяин тут я, — внятно произнес старик и, взяв пистолет, положил на раскрытую Библию. — И пока я жив, вы будете подчиняться моим приказам. Ты, Виктор, ты, Жак и ты, Клод — вы все мои дети. И Констанция, она ведь тоже мой ребенок, и Анри, мой внук. Кстати, где он? Приведите его сюда.

Слуга бросился выполнять приказание и заспанный мальчишка вскоре стоял по левую руку от старика, с недоумением глядя на все, что происходит в этой комнате. Констанция стояла у двери прямо напротив старика.

— Дети, — начал старик, — в ваших жилах течет моя кровь, кровь Реньяров, очень древнего рода. Мне мало осталось жить, но я хочу, чтобы вы знали: пора кончать все распри, хватит убивать и лить кровь! Ведь так на земле может не остаться Реньяров, и наш род умрет, высохнет, как дерево, у которого подрубили корни. А мне хочется, чтобы Реньяры жили вечно, чтобы они жили на земле до тех пор, пока будет светить солнце, будет всходить луна и будут сиять звезды. Я думаю, Реньяры этого достойны и думаю, что господь простит нам все грехи и дарует счастье, если только мы сможем усмирить свою гордыню и будем милосердными.

Виктор едва сдерживал себя, чтобы не броситься на старика. Ведь все то, о чем говорил Гильом Реньяр, в корне противоречило мыслям самого Виктора. Он не желал ни с кем мириться, не желал проявлять милость и не желал покориться судьбе. Ему страстно хотелось власти. Он хотел упиваться, наслаждаться ею.

А старик говорил о том, что от власти стоит отказаться, что следует прекратить вражду с соседями, что следует всех простить, следует забыть о том, что когда-то земли всего побережья принадлежали Реньярам. Этого Виктор не мог понять. И то, что говорил старый Гильом Реньяр, казалось ему полным сумасшествием.

— Он выжил из ума1 Он сумасшедший! — зашептал Виктор Жаку.

Но тот не обратил внимания на слова старшего брата. Жак смотрел на трясущиеся руки отца, на его величественное лицо, на пряди пепельных волос, которые лежали на плечах. Жак подумал, что сейчас их старый немощный отец очень похож на короля. Он такой же величественный и мудрый, он такой же сильный, несмотря на то, что немощен.

— Виктор, — обратился Гильом Реньяр к своему старшему сыну, — я знаю, что вчера ты схватил Филиппа Абинье. Я хочу, чтобы его привели сюда.

Жак с Клодом покинули комнату. А старый Реньяр положил руку на голову Анри.

— Смотри, мой внук, на все, что сейчас здесь происходит, смотри и запоминай. Тебе еще предстоит долгая жизнь, и я хочу, чтобы она была счастливой. Я хочу, чтобы ты дожил до моих лет и увидел своих внуков. И если ты будешь мудрым и станешь поступать по совести, то ты обязательно доживешь до моих лет. А если же будешь нарушать законы, то судьба тебя жестоко покарает.

— Отец, что ты такое говоришь? Зачем ты вбиваешь моему сыну в голову эти мысли?

— Я знаю, что делаю, молчи, Виктор, — голос старого Реньяра звенел как клинок. Казалось, что годы над ним не властны, казалось, молодость вернулась к нему, и он вновь обрел силу и уверенность.

Жак и Клод открыли дверь темницы, схватили под руки Филиппа и потащили через двор.

— Куда вы меня ведете? — спросил Филипп Абинье.

— Сейчас сам все узнаешь.

— Куда? Ответьте!

— Наш отец желает тебя видеть.

А во дворе стояла дюжина головорезов Виктора. Они уже с утра были пьяны и, увидев Филиппа Абинье, принялись хохотать. Их забавляло то, как Филипп, спотыкаясь, падает на колени, то, какой он сейчас беспомощный и жалкий — волосы его были растрепаны, одежда перепачкана, а лицо бледно.

— Что ему надо от меня? — спросил Филипп у Клода.

— Не спеши, парень, скоро все узнаешь. Я видел у отца на коленях пистолет и, возможно, он хочет сделать с тобой то, что сделал с твоим отцом.

— Дьявол! — прошипел Филипп и заскрежетал зубами. Но он ничего не мог поделать, его руки были связаны, а Жак и Клод были неумолимы. Они втащили своего пленника по ступеням на второй этаж и втолкнули в комнату старого Реньяра.

Констанция тут же бросилась к Филиппу. Виктор хотел было ее оттащить, но старик поднял руку и тихо сказал:

— Все успокойтесь, все замолчите, говорить буду только я. Кто ты? — обратился старый Реньяр к Филиппу, — из какого ты рода?

— Я Филипп Абинье, — гордо сказал пленник.

— Филипп Абинье? — повторил старый Реньяр. — Наверное, ты сын Робера.

— Да, Робер был моим отцом.

— Твою мать зовут Этель?

— Да, — промолвил Филипп.

— Что ж, род Абинье не такой знатный и древний как род Реньяров, но все равно вы уже давно живете на этих землях. Развяжите ему руки! — приказал старый Реньяр.

Виктор медлил.

— Я сказал, развяжите ему руки, он должен быть свободным!

Виктор выхватил из-за пояса нож и шагнул к Филиппу. По лицу Виктора было видно, что он с большим удовольствием вонзил бы клинок в грудь Филиппу, но ему пришлось разрезать сыромятные ремни, которые тут же упали на пол.

Филипп Абинье размял отекшие пальцы и обнял за плечи Констанцию, которая и так стояла, прильнув к нему.

— Значит, ты Филипп из рода Абинье и ты осмелился ворваться в дом Реньяров. Это правда, что ты тайно пробрался в мой дом?

— Да, — склонив голову, произнес Филипп.

— Ты хотел украсть Констанцию, зная, как она всем нам дорога?

— Нет, я хотел ее увидеть.

— И что, сейчас ты счастлив? Ты видишь ее, держишь в своих руках, — прошептал старик.

— Да, — вновь склонив голову, прошептал Филипп.

— Констанция, а ты любишь Филиппа из рода Абинье?

— Да! Да! Я его люблю! — выкрикнула девушка, и ее лицо стало прекрасным.

Виктор дернулся, хотел оттащить Констанцию, вырвать ее из рук Филиппа, но старик грозно взглянув на своего старшего сына, схватил пистолет и взвел курок. Виктор, чертыхаясь, вернулся на место.

— И ты, Филипп Абинье, любишь Констанцию и если бы она согласилась стать твоей женой, то ты заботился бы о ней?

— Да, — ответил Филипп, глядя в глаза старому Гильому Реньяру.

— Что ж, подойдите ко мне ближе, — дрогнувшим голосом сказал старик.

Констанция и Филипп приблизились.

— Тогда мне ничего не остается. Он поднял пистолет, несколько мгновений раздумывал, а затем отшвырнул его в сторону.

— Я благословляю вас, дети мои1 Благословляю, — еще раз, но уже более слабым голосом прошептал Гиль-ом Реньяр, и по его щекам покатились слезы, — будьте счастливы и берегите друг друга. Видит бог, что я прав, — и обе руки старика легли на раскрытую Библию.

Все стояли оглушенные. Никто не ожидал, что произойдет подобное.

— Идите, идите, оставьте меня одного.

Первым бросились вниз Жак и Клод, за ними бежал слуга.

Констанция и Филипп медленно спускались вниз, еще до конца не осознав, что же с ними произошло.

А Клод и Жак, выскочив во двор, закричали:

— Отец благословил! Будет свадьба!

— Что? Какая свадьба? Кого благословил?

— Напьемся! Он сошел с ума, ему пора на тот свет! — каждый выкрикивал свое мнение, не давая говорить другому.

А Констанция и Филипп стояли на крыльце, взявшись за руки.В комнате старика остались Виктор и его сын Анри. Глаза Виктора медленно наливались кровью. Анри испуганно смотрел на лицо отца, на безучастного деда, который сразу как-то обмяк, лишь только захлопнулась дверь. Мальчишка спрятался между двумя шкафами и из этой узкой щели следил за всем, что происходит.

— Что ты наделал, отец? — вдруг взревел Виктор, все еще оставаясь на месте.

Гильом Реньяр ничего не ответил на этот крик старшего сына, лишь, склонив на бок голову, презрительно посмотрел на него.

— Ты все испортил! Все! Все! Зачем ты их благословил? Зачем? — Виктор бросился к отцу и принялся трясти за плечи — Ты понимаешь, что наделал, понимаешь?! — спрашивал он у отца.

Тот попробовал что-то сказать, но из его рта вырывался только хрип.

— Ты, ты, отец, все испортил! Ты выжил из ума! Ты разрушил все мои планы!

Анри вдруг заплакал и принялся кулачками размазывать слезы по щекам.

— Дедушка, дедушка Гильом! — мальчик выбрался из своего укрытия и бросился к старику.

Но Виктор схватил своего сына за воротник куртки и со злостью отшвырнул.

Мальчик ударился о шкаф и, продолжая плакать, замер.

— Папа! Отец! Отец, остановись!

Но Виктор уже не мог сдержать охватившую его ярость. Он тряс за плечи старого Гильома Реньяра и кричал ему прямо в лицо:

— Ты все испортил! Ты стал трусом! И нас уничтожат, уничтожат, всех Реньяров уничтожат! Но в первую очередь надо уничтожить тебя, выживший из ума старик! Ты уже давно сошел с ума и не имеешь права командовать в доме! Я хозяин и господин! Мне принадлежат все земли! Все принадлежит мне!

Гильом Реньяр на мгновение пришел в себя.

— Виктор, — проскрипел старческий голос и до этого безумствовавший мужчина замер.

Он смотрел в блеклые глаза отца и видел там только лишь свое отражение, свое перекошенное от ярости лицо, растрепанные волосы.

— Виктор… сын… — с трудом прошептал старик и его голова беспомощно склонилась на грудь, а тяжелая Библия, соскользнув с колен, тяжело упала на пол.

Первым сообразил, что произошло, Анри. Он тихо поднялся на ноги и все время глядя в лицо старику, подошел и поднял с пола тяжелую Библию.

— Он умер, — прошептал мальчик, ни к кому не обращаясь.И невозможно было сообразить, вопрос это или утверждение.

— Умер? — переспросил Виктор и сам ответил себе. — Старый Реньяр оставил нас, я теперь глава рода. Анри, я глава рода, — он схватил своего сына и поднял под потолок.

Тяжелая Библия выпала из рук мальчика и грохнулась на пол, раскрылась, зашелестев пожелтевшими страницами.

А мальчик затрясся и громко заплакал.

— Молчать! — приказал Виктор.

Он поставил сына на землю и, расправив плечи, жадно вдохнул воздух и бросился по гулкой лестнице туда, во двор, где стояли, держась за руки, Констанция и Филипп Абинье.

Анри подошел к деду и положил свою мокрую от слез ладонь на морщинистую неподвижную руку старика. Ребенок никак не мог понять, как это — только что его дед разговаривал, грозил — и вот теперь умер и больше не может разговаривать, хотя и сидит в своей комнате, в своем старинном резном кресле.»А может быть, он просто уснул?» — от этой мысли ребенок улыбнулся и, крепко сжав руку старика, потянул на себя.

Гильом Реньяр качнулся, его голова свесилась на грудь, пепельные волосы рассыпались, закрыв лицо.Мальчик попытался заглянуть в глаза.

— Гильом, Гильом, — робким голосом Анри позвал деда, а потом, как от холодной змеи, отдернул руку, отскочил от мертвого старика и с плачем бросился вниз.

ГЛАВА 12

Филипп Абинье и Констанция Реньяр стояли на крыльце.Внизу толпились люди Реньяров. Все взоры были обращены только к молодым людям. Никто не думал, что Филипп, свободный, появится перед ними, ведь каждый знал, какой неукротимый характер у старого Гильома Реньяра. Никто даже не мог подозревать, что он простит смертельную обиду.

Лицо Констанции сияло от счастья, а на щеках поблескивали слезы. Филипп же был растерян. Он, наверное, меньше всех ожидал подобного исхода.

Среди собравшихся прошел ропот. Констанция подняла руку и так, чтобы ее слышали самые дальние, крикнула:

— Старый Гильом благословил мою свадьбу! Но лица собравшихся оставались такими же угрюмыми.

И Констанция испугалась, пропустят ли их, не станут ли удерживать силой. Она поняла: главное действовать сейчас же и решительно.

И она взяла под руку Филиппа и повела его по ступеням. Дорогу молодым людям преграждал здоровенный детина в грязном камзоле. Его небритая щетина топорщилась во все стороны.Филипп уже прикидывал, сможет ли он отбросить его одним даром.

Но тот не выдержал на себе пристального взгляда Констанции и отступил в сторону. Вслед за ним расступались и все остальные. Констанция и Филипп шли по живому коридору. Их провожали настороженными взглядами, а сзади слышался шепот:

— Старый Гильом сошел с ума! Что-то здесь не так! И тут на крыльцо выскочил Виктор. Его лицо было перекошено от злобы, а глаза блестели безумным огнем. Он буквально взревел, и тут же все люди Реньяров посмотрели на него:

— Отец мертв! — закричал Виктор. — Мертв! Констанция остановилась и повернулась к Виктору. Все ждали, что же скажет девушка. Голос той прозвучал спокойно:

— Гильом умер, но он благословил мою свадьбу!

— Хватайте их! — заревел Виктор и бросился к Филиппу и Констанции.

Опьяненные злобой, люди словно только и ждали этого клича. Тут же на Филиппа с двух сторон набросились двое верзил. Но он успел пригнуться, и те столкнулись друг с другом. В два прыжка он очутился возле Констанции и прикрыл ее своим телом.

А к ней уже тянулись руки, хватали за одежду, за волосы. Девушка громко кричала, звала на помощь. Но кто мог прийти к ней на помощь?! Единственный человек, бывший на ее стороне — Филипп Абинье — сам еле отбивался от наседавших на него. Он даже не успел выхватить шпагу, так близко к нему находились противники. Он махал руками, бил в зубы, в носы, раздавал пинки и медленно отступал к стене сарая, уводя за собой Констанцию.

Виктор не мог пробиться сквозь своих людей к Филиппу. Он неистово кричал и размахивал в воздухе шпагой. Ее острие со свистом вспарывало воздух и время от времени Виктор пытался дотянуться ей до Филиппа.

Но сколько может один человек продержаться против дюжины нападавших? Кто-то подставил Филиппу ногу, и он упал на землю. Вот тут-то люди Реньяра и отыгрались на нем за то, что не смогли сразу схватить. Они схватили парня, топтали, пинали, поднимали и вновь бросали на землю. И если бы не истошный крик Виктора»Посторонитесь!», то неизвестно еще, что бы могло случиться с парнем.

Старший из сыновей словно отрезвил толпу.Мужчины, чертыхаясь, отходили в сторону, покидая распростертого на земле Филиппа. Виктор остановился возле него и надавил носком сапога на его руку.Филипп сморщился от боли, но промолчал.

А Констанцию схватили за руки двое мужчин и оттянули в сторону. Она извивалась, пыталась дотянуться зубами до рук, схвативших ее, посылала проклятия на головы изменников. Виктор выглядел победителем. Никто из его людей не заметил, как дрожат у него руки. Но это была лишь мимолетная слабость.

Виктор подобрался и на его губах появилась злорадная улыбка.

— Да, отец благословил ее свадьбу. Констанция в ужасе смотрела на Виктора.

— Ты не имеешь права не послушать отца, даже если он уже и мертв!

— Да, благословил, — рассмеялся Виктор, — но она обманула вас, благословение было дано ей и мне. Гильом перед смертью благословил мою свадьбу, — и Виктор громко расхохотался изо всех сил, надавив носком сапога на пальцы лежащего Филиппа Абинье, и если бы земля не была размокшей от недавнего дождя, ни одна кость не уцелела бы.

Наконец-то вновь люди Реньяра почувствовали себя увереннее, наконец-то нашлось хоть какое-то объяснение происходящему. Да, Гильом мертв, но он успел перед смертью отдать распоряжение, понятное всем им, он благословил свадьбу своего сына и любимой им племянницы. Все было ясно и понятно, настоящий Реньяр и не мог поступить по-другому: что ему чувства, главное — интересы рода.

Может кто-то из собравшихся здесь негодяев и сомневался в правдивости слов Виктора, но теперь возражать ему было небезопасно. Ведь после смерти старого Гильома он становился главой рода, и его слово с этого мгновения делалось законом.

Глядя на Констанцию, Виктор поморщился. Ему было неприятно, что какие-то двое пройдох держат его невесту за руки.Он прикрикнул на них:

— Да что вы в нее вцепились! Неужели боитесь, что девушка улизнет от вас?

Те переглянулись и отпустили Констанцию. Констанция, гордо подняв голову, шагнула к Виктору.

— Ты мерзавец!

— Другого я и не ожидал от тебя услышать, — тихо проговорил Виктор и кивнул двум женщинам, кухарке и горничной, — держите ее покрепче!

— Слушаемся, господин.

Виктор входил уже во вкус своего нового положения, чувствовал, как люди боятся его и повинуются малейшему желанию. Он боялся упустить эту тонкую нить власти и в то же время не собирался держать ее ослабленной. Виктор понимал, собравшиеся ждут от него не только жестокости, но и мудрости.Он шагнул к распростертому на земле Филиппу и схватил его за шиворот. Клод и Жак поспешили своему брату на помощь. Они подхватили под руки Филиппа, подняли его и заломили

Руки за спину.

Виктор немного склонился, чтобы Филипп лучше слышал его и прошипел:

— Я убью тебя, мерзавец!

А громко, так, чтобы слышали остальные, добавил:

— С этим щенком нужно разобраться, — и выхватил из-за пояса кинжал.

Остро отточенное лезвие прижалось к щеке Филиппа, и Виктор с омерзительной улыбкой на губах медленно повел руку вниз. Из-под лезвия брызнула кровь.

Но Филипп лишь сжал зубы и прошептал:

— Бог не простит тебе этого, Виктор!

— Не ты меня будешь учить! — негромко отвечал старший из Реньяров.

Виктор на мгновенье остановил пытку и бросил беглый взгляд на окружавших его людей. Если бы в их глазах он прочел желание убить Филиппа, он бы так и поступил. Да, власть иногда оборачивается совсем другой стороной, чем думаешь, и вместо того, чтобы командовать другими, ты сам выполняешь желание толпы.

В глазах присутствующих Виктор прочитал усталость, безразличие, и жажда крови светилась лишь в нескольких парах глаз.И тогда он, отдернув кинжал, вытер капли крови о плащ Филиппа Абинье. Острый клинок вновь занял свое место в ножнах.

— Я не хочу убивать, — громко сказал Виктор, — пусть все знают, что новый глава рода Реньяров умеет прощать обиды. Но этого парня все равно нужно проучить, — и Виктор резко ударил Филиппа Абинье в живот.

Клод и Жак выпустили своего пленника, и тот стоял, согнувшись пополам, на неверных ногах. Виктор коленом ударил его в лицо, но не дал упасть, схватив за волосы.

— Мерзавец! — кричал он, раз за разом ударяя его коленом.

У Филиппа Абинье все поплыло перед глазами. Он чувствовал, как из носа и изо рта хлещет кровь. Но единственной его мыслью было:»Что станет с Констанцией? Каково ей смотреть на мою беспомощность и корить себя?»

Он попытался рвануться, чтобы ответить своему обидчику, хотя бы попыткой удара, но не удержался на ногах и рухнул лицом в грязь, даже не успев подставить перед падением руки.

Виктор хохотал, стоя широко расставив ноги перед поверженным противником.

Ну как, Констанция, нравится тебе этот парень? Посмотри, как он смел, как красив!

Виктор снова сгреб Филиппа в охапку, пытаясь поставить его на ноги, но тот уже не мог стоять самостоятельно, лишь только хватал ртом воздух. Кровь, смешанная со слюной, текла ему на грудь.

Констанция хотела зажмуриться, но понимала, что взоры всех сейчас устремлены на нее. Она хотела быть твердой, несгибаемой. Филипп Абинье и в самом деле в эти минуты был жалок и не мог ничем ответить обидчику.И Констанция пришла ему на помощь.

— Ты говорил о милосердии, кузен?

Виктор криво улыбнулся.

— Да.

— Но я не виже его. Ты хочешь этого? Оставь его! — со злостью бросила Констанция. — Ты смел, Виктор, когда с тобой твои люди.

Лицо старшего из Реньяров исказила судорога.

— Ты обвиняешь меня в трусости, Констанция? Трус тот, кто ночью забирается тайком в чужой дом.

— Ты хуже, — бросила девушка.

— Я?

— Да, ты!

Виктор открыл было рот, чтобы ответить, но тут же осекся. Он внезапно вспомнил, только что отец умер по его вине. Можно было даже сказать, это он, Виктор, убил его. Виктор почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.

Он схватился руками за грудь и прохрипел:

— Свяжите ему руки и ноги, взвалите на его коня и пусть убирается! Пусть это будет пример для его людей, пусть никто не посмеет сказать, что в моем сердце нет милосердия и пусть благодарит Констанцию за свое спасение.

Анри, с ужасом в глазенках следивший за происходящим, понял: отцу сейчас невыносимо плохо.

Он бросился к Виктору, обхватил его за ноги.

— Отец, не надо, не плачь!

Виктор оттолкнул сына. Он так старался скрыть свои слезы, а мальчишка не только их заметил, но и сказал о них вслух.

— Я не плачу, — закричал Виктор, — я силен, если могу простить врагу обиду. Пусть убирается отсюда!

Констанция стояла молча. Две женщины крепко держали ее за руки и решись она вырваться, вряд ли ей бы это удалось. Клод и Жак связали Филиппу Абинье руки и перебросили его через седло. Затем Жак умело пропустил ремень под животом коня и

Стянул ноги парню.

Собравшиеся словно вышли из оцепенения. Теперь происходящее казалось им веселым развлечением. Враг был повержен, а их господин проявил милосердие. Оставалось только радоваться. С гиканьем и улюлюканьем толпа бросилась к лошади. Та испугалась, шарахнулась в сторону и Филипп Абинье лишь чудом не соскользнул с седла. Конь поскакал не разбирая дороги через камни, кусты, канавы.

А Виктору и этого показалось мало. Он выхватил пистолет и выстрелил в воздух, о чем потом не раз сожалел, ведь стоял-то он позади всех, и женщины, державшие Констанцию, смертельно испугались выстрела. Они завизжали, думая, что это кто-то из людей Абинье напал на дом их хозяев.

Констанция же, поняв, что на мгновение женщины, державшие ее, потеряли бдительность, рванулась и побежала к небольшому приземистому строению, сложенному из дикого камня.

Здесь, подальше от дома, Реньяры хранили запасы пороха. В этом строении были обитые железом двери, металлические ставни. И главное, Констанция знала это точно, и ставни и двери запирались изнутри на засовы. Она, еще будучи маленькой девочкой, любила забираться туда. Ей нравилось смотреть на мир сквозь

Пулевые отверстия, пронизывающие металлические ставни. Тогда темное помещение с земляным полом наполнялось косыми солнечными лучами. Они, как зияющие стержни, пронизывали сухой воздух.

— Констанция! — закричал Виктор, бросаясь вслед за девушкой.

Но та бежала очень быстро, отчаяние придавало ей силы.

— Констанция, куда ты?

— Прочь! — кричала девушка, спеша к серой каменной стене, в которой чернел спасительный прямоугольник двери.

Виктор наконец-то понял, что задумала Констанция, и ускорил бег. Девушка затравленно обернулась, но лишь на мгновение, она боялась опоздать.Уже коснувшись металлической ручки двери, она в ужасе замерла — топот кузена звучал слишком близко, он мог успеть схватить ее.

Констанция все же успела юркнуть внутрь и захлопнуть дверь перед самым носом преследователя, щелкнув засовом.

— Констанция! — кричал Виктор, колотя руками в черную металлическую обивку двери. — Констанция, открывай сейчас же!

— Уйди! — кричала в ответ девушка. И вновь звучал иступленный стук лишившегося разума Виктора.

И тут взгляд Констанции упал на распахнутое окно. — Боже мой, они же могут попасть сюда через него! Она бросилась к ставне и как раз вовремя: в небольшое оконце уже сунулась покрасневшая от вина морда в треуголке. Девушка изо всех

Сил навалилась на ставень и сумела-таки задвинуть засов. Теперь колотили уже и в окно.

— Констанция, открой сейчас же! Ты не имеешь права ослушаться меня, ты же знаешь, как было на самом деле! Стук стих.

Виктор тяжело опустил голову и посмотрел на сбитые в кровь руки.

— Ты должна открыть мне, ведь я твой кузен.

— Я не выйду к тебе!

— Нет, ты откроешь, тебе, Констанция, ничего не остается делать, не будешь же ты сидеть тут целую вечность.

— А это мы еще посмотрим.

Девушка хоть и отвечала зло, но боялась, ведь в любую минуту сюда могли ворваться вооруженные люди. Она с тревогой посмотрела на засов, и ее страх немного уменьшился.»Нет, засовы выдержат, ведь не станет же Виктор, в самом деле, у себя дома тараном выбивать двери!»

— Так ты откроешь мне или нет?

— Нет, я лучше умру, чем стану твоей женой! — в сердцах крикнула Констанция.

— Ну что ж, — вздохнул ее кузен, — пусть будет по-твоему. Посидишь здесь немного, а потом сама приползешь ко мне просить пищу. Ты сама бежишь от своего счастья. Любая девушка в округе не задумываясь согласилась бы.

— Я не любая! — крикнула Констанция.

— Это все так говорят, — послышался смех Виктора, и Констанция увидела в узкой щели между металлическими ставнями его поблескивающий глаз.

Она поплотнее стянула тесемку на воротнике блузки. Ей казалось, этот глаз прямо буравит ее, пытается заглянуть под одежду.

— Я не буду твоей, — Констанция схватила первое, что подвернулось под руку, этим предметом оказалась короткая доска. С глухим стуком она ударилась в ставню, и глаз исчез.

— Тебя никто не будет сторожить, — послышался уже в отдалении голос Виктора, — когда захочешь, выйдешь сама. А так, сиди здесь, думаю, наступит ночь, ты испугаешься. Так что запомни, Констанция, никого не будет рядом с тобой в эту темную ночь. Девушка осталась одна.»Что с Филиппом? — забеспокоилась она. — Вернется ли его конь домой? Ведь это не близкий путь, и его могут встретить злые люди. А может, это только спектакль, специально разыгранный для меня?»

— Я проявил милосердие… — с насмешкой в голосе передразнила Констанция. — И это говоришь ты, Виктор? — девушка словно обращалась к невидимому собеседнику, к своему кузену, ставшему ее врагом. — Да, легко сказать, — произнесла Констанция, — я лучше умру с голоду, чем стану твоей женой. В самом деле, кто придет к тебе на помощь, глупышка? Ты осталась одна со своими страхами и

Заботами. Еще не прошло и часа, а ты уже думаешь о еде, питье. Ну почему я не догадалась перед этим выпить целую кружку воды? Констанция чувствовала, как жажда мучает ее.

— Он мерзавец! — убежденно произнесла она. — Виктор никогда не будет моим мужем. И пусть мне придется умереть от голода или от жажды, я не выйду отсюда!

Глаза девушки уже привыкли к полумраку, и она огляделась. В углу стояло несколько бочонков с порохом, а у стены была сложена солома. Констанция как сумела соорудила из нее постель и улеглась.

— Мне нужно беречь силы, ведь неизвестно, чем встретят меня завтра.

Констанция лежала, закрыв глаза, прислушиваясь к малейшему звуку, доносившемуся со стороны усадьбы. Но она различала только тихие голоса, похожие на бормотанье.

И только сейчас она вспомнила, скорее осознала: старый Гильом мертв, больше некому за нее заступиться перед Виктором.

И девушка принялась молиться. Ее губы прошептали:

— Аминь! Она села.

— Боже мой, что я наделала! И это все из-за меня! А может, Виктор обманывает, и старый Гильом жив? Нет, иначе ему пришлось бы поплатиться после за свои слова. А может… — и тут страшная догадка пронзила сердце Констанции, — возможно Виктор

Убил его! Нет, даже он не способен на подобную подлость — отцеубийство. Но он же не помнит себя, он совершает ужасные вещи! Человек, уже однажды переступивший собственную совесть, падает глубже и глубже, погружаясь в пучину греха. Я не выйду отсюда — словно пытаясь убедить себя, произнесла Констанция, — ведь Гильом

Благословил мой брак с Филиппом Абинье и значит я должна выполнить его последнюю волю.

Конечно, легко было убедить себя Констанции, ведь она без памяти любила Филиппа.

— Где же он? Где же он? — Констанция вся напряглась. — Что же с Филиппом? Добрался ли он домой или до сих пор его конь блуждает по полям?

Ей страстно хотелось, чтобы и Филипп сейчас думал о ней. — Ты слышишь меня? — прошептала Констанция. — Конечно же слышишь, — лучезарная улыбка появилась на ее губах. — Я люблю тебя, — прошептала девушка, и мрачное темное помещение словно

Преобразилось.Ее больше не пугала сырость и непонятные шорохи по углам. Это

Теперь была ее крепость, надежное укрытие, такое же надежное, как и убежище возле ручья. Констанция представила себе перстень, висящий на сучке, увидела блеск дождевых капель на золоте и небольшую жемчужину.

— Ну почему я оставила перстень там? Он согрел бы мне душу, напомнил о Филиппе. — Где ты? — вновь воскликнула Констанция.И ей показалось, что она слышит далекий ответ:

— Я приду за тобой, приду, но мне нужно беречь силы.

Констанция опустилась на солому и прикрыла глаза. За металлическими ставнями медленно наступали сумерки. Никто не вспоминал о ней, во всяком случае, никто не пытался даже поинтересоваться, хочет она пить или есть. Она была вольна выйти отсюда каждую минуту стоило лишь отбросить тяжелый засов на двери.»Но ведь это равнозначно моему поражению. Нет, Виктор никогда не дождется, чтобы я пришла к нему. Лучше уж пусть возьмет силой».

Филипп Абинье то и дело терял сознание. У него перед глазами проплывала сжатая стерня, мелькали копыта лошади. Его голова словно налилась свинцом, в ушах стучала кровь, болели места ударов. Но сильнее всего ему досаждал стыд. Он не смог защитить свою возлюбленную, его как мальчишку избили у нее на глазах и при нем же его соперник Виктор объявил о предстоящей свадьбе.»Лучше бы он убил меня! — подумал Филипп и тут же остановил себя. — Ты совсем не думаешь о Констанции, думаешь только о себе. Ты жив, парень, а это главное. Ты еще сумеешь постоять за нее».

Но руки были связаны ремнем, и он болтался как всеми забытая кукла, перекинутый через седло. Лошадь, не чувствуя властной руки хозяина, уже еле плелась, то и дело наклоняла голову и щипала сочную осеннюю траву. В такие минуты Филиппу казалось, что время остановилось и в мире не осталось ни единого живого человека. Лишь только он один, как вечный скиталец трясется, переброшенный через седло под вечерним небом.

Отчаяние охватило его. Его мысли вновь обратились к Констанции.»Виктор говорил о предстоящей свадьбе, — и вновь злость переполнила душу Филиппа, но тут же нашлось и утешение, — Гильом Реньяр умер, значит до его похорон свадьбе не бывать. Когда в доме покойник, никто не отважится на веселье. Я вернусь за тобой!» — вновь пообещал Филипп.

Перед его глазами бежала стерня, мелькали копыта коня. Юноша уже не чувствовал собственного тела, боль притупилась, и душа юноши постепенно смирялась с унижением. Он жив, а это главное, значит, сможет отомстить Виктору за все — за смерть отца, за унижение.

Филипп напряг слух. Ему послышался далекий конский топот. Сам он в это время находился в ложбине между двух холмов и его трудно было заметить. Он собрал последние силы и громко крикнул, уже не задумываясь над тем, враг возле него или друг.

— Я здесь! — кричал Филипп. — Я здесь!

— Слава богу! — донеслось до его ушей, и Филипп попробовал повернуть голову.

Но в глазах у него сразу же потемнело, и последние силы покинули его…

Очнулся Филипп, лежа на спине под ночным небом, плотно застланным облаками. Над ним склонился его дядя Марсель Бланше.

— Ну вот, наконец-то ты и пришел в себя, Филипп. И вздумалось же тебе поехать одному!

Марсель снял со своего коня круглую деревянную фляжку, обтянутую кожей, дал Филиппу напиться вина. Живительная влага растеклась по жилам, и Филипп наконец-то поверил в то, что жив и почти спасен.Он попытался приподняться, но тут же глухо застонал.

Лежи, скоро мы поедем домой. Но согласись, Филипп, не стоило бы тебе представать в таком виде перед глазами матери.

Хорошо, я приведу себя в порядок.

— По-моему, у тебя ничего не сломано, — радостно сообщил Марсель.

Филипп наконец догадался пошевелить рукой. Пальцы слушались, правда с трудом, и каждое движение глухой болью отдавалось во всем теле.

Марсель смочил вином носовой платок и принялся промывать рану на лице племянника. Запекшаяся кровь смывалась с трудом, да и разрез был сделан острым кинжалом. Края тут же разошлись и по щеке снова потекла кровь.

— Осторожнее, Марсель, — попросил Филипп.

— Об осторожности нужно было думать раньше, — посоветовал дядя.

— Это они… — прошептал юноша.

— Конечно, — усмехнулся Марсель, — а кто же еще Реньяры. Но ты сам виноват, приятель, любовь опасная штука и часто взамен получаешь совсем не то, на что рассчитывал.

Только не читай мне нравоучений, — взмолился Филипп, садясь на землю, — я не выношу их, они хуже зубной боли.

Учить тебя уже поздно, ты все равно не сможешь выбросить из своей головы Констанцию, даже после всего того, что сотворили с тобой Реньяры. Я удивляюсь только одному — как они отпустили тебя живым.

Филипп проскрежетал зубами, это была как соль на раны.

— Он ответит мне за все!

— Ну вот, — вздохнул Марсель Бланше, — еще не хватало, чтобы ты укокошил ее кузена, и тогда люди Реньяров обязательно сожгут дом твоей матери, а меня и тебя повесят на дереве.

Лишь только сейчас Филипп осознал, какой опасности подвергает свою семью, претендуя на руку Констанции Реньяр. Ведь это в самом деле было чудом, что до сих пор никто из врагов не наведал его дом. Он, Филипп Абинье, преспокойно уезжал, оставляя двух безоружных женщин.

Но тут же Филипп вздохнул с облегчением: рядом с ним находился его дядя Марсель Бланше. Они все-таки вдвоем, и Реньярам не так-то легко будет овладеть ими.

— Ну что, ты уже можешь стоять? — поинтересовался Марсель.

Филипп поднялся на ноги и тут же чуть было не рухнул.

— Держись, — Марсель подставил ему руку, и юношаустоял.

Дядя подвел Филиппа к лошади и помог сесть в седло.

— Ну что ж, до дома ты можешь ехать как угодно, но лишь Этель завидит тебя, держись молодцом.

Уже издали Филипп в темноте различил окна своего дома. Мать и сестра не спали, два окна светились слабым светом.»Это отблески очага, — догадался Филипп, — они не смыкали глаз все время, пока меня не было. Молодец, Марсель, без

Него я не знаю, сумел бы добраться до дому или нет».

Хлопнула дверь, и на крыльцо выбежала Этель. Она вглядывалась в темноту и звала:

— Филипп! Филипп!

— Я здесь, мама! — воскликнул юноша и дернул поводья.

Он летел навстречу женщине так, словно за ним гналась целая банда.

— Филипп, мальчик мой! — воскликнула мадам Абинье, обнимая сына.

Тот хоть и почувствовал от ее нежных объятий пронзительную боль, но сдержался, лишь ласково произнес:

— Извини, мама, я заставил тебя волноваться.

— О чем ты говоришь? Идем скорее в дом! Мадам Абинье понимая, что сын не хочет казаться в ее глазах слабым, тут же передала его в руки Лилиан. Та помогла брату добраться до постели. Тут-то Филипп уже не сдерживал себя. Он скрежетал зубами, стонал. Только сейчас он ощутил боль, которую должен был почувствовать, находясь на земле Реньяров.

— Ты должен уснуть, — посоветовала Лилиан.

— Легко сказать, — горько усмехнулся Филипп.

— Очень больно?

— Но все кости целы, — не очень-то радостно добавил Филипп.

— Я знаю, что тебе нужно, брат, — засуетилась Лилиан, — сейчас, подожди, — и она опрометью бросилась вниз. Вскоре девушка вернулась с чашкой горячего вина, пахнущего специями.Филипп жадно выпил напиток и тут же по его телу разлилась

Блаженная истома.

— Ты прямо колдунья, Лилиан, — похвалил он сестру, закрывая глаза.

— Если тебе еще что-нибудь нужно…

— Извини меня, сестренка, ведь я не подумал ни о тебе, ни о матери.

— Да брось ты, главное, ты жив и мы все вместе.

— Этого мало для счастья, — вздохнул Филипп.

— А ты знаешь, я только сегодня поняла, что счастлива. Я не хочу

Другой жизни. Когда мы все вместе, втроем, мы можем порадовать друг друга, например, как я сегодня. И это тоже счастье, — убежденно сказала Лилиан. — Ведь вспомни, в притче отец радовался возвращению блудного сына.

— Ну вот и дождался, — попытался улыбнуться Филипп, — я блудный сын. Недолго же я блуждал, меня изловили.

— Ты еще совсем глуп, — по праву старшей сестры сказала Лилиан.

И Филипп не стал ей возражать. Во-первых, ему уже и в самом деле захотелось спать, а во-вторых, он знал, с женщиной спорить бесполезно, пусть это даже умная Лилиан.

Но прежде чем заснуть, Филипп попросил:

— Позови, пожалуйста. Марселя, я должен с ним переговорить.Девушка пожала плечами, но просьбу брата выполнила.

Марсель сел прямо на кровать рядом с Филиппом.

— Ты хочешь, племянник, предложить мне хитроумный план, как похитить твою возлюбленную?

— Но ведь ты даже не знаешь, что случилось с ней, я же тебе не успел ничего рассказать.

— Думаешь я, Филипп, тратил время понапрасну? Я прекрасно видел, что происходит в имении Реньяров. Я сразу же отправился туда, лишь только ты не вернулся.

— Но я же не видел тебя! — изумился Филипп.

— Ты слишком доверчив, Филипп, извини, что не пришел тебе на помощь сразу. Но вдвоем мы никому ничего не смогли бы доказать.

— Так ты ехал за мной, когда я, связанный, лежал на лошади?

Марсель улыбнулся.

— Конечно же ехал.

— И не мог сразу освободить меня! — возмутился Филипп.

— А ты как думаешь? — спросил Марсель. Юноша засомневался.

— Если ты не освободил меня сразу, значит на то были свои причины.

— Ну конечно же, наконец-то до тебя дошло. Ты думаешь, Виктор просто так отпустил тебя? Он послал следом одного мерзавца, и мне пришлось немного проучить его.

— Ты убил человека Реньяра?

— Нет, я всего лишь сбросил его с лошади, связал и отправил назад к его хозяину.

— Я знал, ты не бросишь меня в беде! — воскликнул Филипп Абинье и тут же поморщился, порез на щеке вновь стал кровоточить.

— Да спи ты, — уже немного зло бросил Марсель Бланше, — тебе нужно прийти в себя.

— А Констанция, что будет с ней?

— Я тебе обещаю, Филипп, что-нибудь мы с тобой придумаем. Ведь выходило же у нас все хорошо до этого, значит, получится и потом.

Эти нехитрые слова успокоили юношу. Он безгранично верил в возможности своего дяди — мятежника.

И уже засыпая, Филипп услаждал себя радостными грезами.Он видел себя и Констанцию радостно смеющимися, идущими рука об руку по залитому солнцем лугу. За небольшой рощицей возвышалась колокольня храма, и Филипп знал, что там их ждет священник и приглашенные.»Ведь благословил же нас старый Гильом, — думал Филипп Абинье, но тут же сердце юноши похолодело. — Но ведь он же убил моего отца! Как может соединиться в одном человеке проклятье и благословение? Стоит ли это благословение чего-нибудь, если оно дано убийцей?»

Это был слишком сложный вопрос для измученного разума Филиппа Абинье. Он привык мыслить куда более просто, а тем более сейчас юноша не мог рассуждать здраво. Ведь с одной стороны, он был всецело обуреваем любовью к Констанции, а с другой, ненависть к Реньярам кипела в его душе.

Ты не такая, — твердил он сам себе, имея в виду Констанцию, — ты не такая. И может быть, именно на нас с тобой лежит обязанность прекратить вражду.

Но мысли путались в голове Филиппа Абинье, сон одолевал его и наконец, бессвязно бормоча имя своей возлюбленной, он заснул.

Пробуждение было внезапным, словно кто-то толкнул его в бок. Филипп огляделся: комната пуста, окно закрыто ставнями и лишь слабый утренний свет пробивается в комнату. И тут же на него обрушились воспоминания последних дней. Снова досада обожгла сердце, и тревога наполнила душу. Он сейчас здесь, в безопасности, а Констанция, что с ней?

Филипп встал, но тут же скривился от боли.

— Нет, я пересилю тебя! — воскликнул юноша и шаг за шагом, превозмогая боль, двинулся к окну.

Распахнулись ставни, и он вдохнул свежий утренний воздух. Прохлада бодрила его и притупляла боль. Когда Лилиан вошла в комнату, она с изумлением уставилась на брата. Чего — чего, а этого она никак не ожидала: он стоял у окна и старательно делал вид, что даже не замечает ее появления.»Так значит, он не так плох, как казался вчера, — подумала Лилиан, — а я-то побоялась ему сказать все, что о нем думаю».

И девушка решила восполнить вчерашний промах.

— Так ты чувствуешь себя хорошо, братец? — осведомилась она с ехидцей.

— Лучше не бывает, — процедил сквозь зубы Филипп.

— Ну так значит, мы все должны были волноваться, переживать, а ты из-за своей любви потерял голову и чуть было не погиб?

— И такое могло случиться, — резонно заметил Филипп.

— А теперь ты, конечно, обдумываешь план спасения своей возлюбленной, а она, может, и думать о тебе забыла.

— Помолчи!

— А почему, собственно, я должна молчать? Ты, Филипп, не хочешь думать ни о ком другом.

И тут юноша повернулся от окна. Их взгляды встретились — взгляды брата и сестры — и столько тоски и боли было в глазах Филиппа, что Лилиан не выдержала, расплакалась и подбежала к нему.

— Прости меня, брат, я понимаю, как тебе тяжело, но я не смогла

Сдержаться.

— Но я не виню тебя, Лилиан, и тоже прошу простить меня.

— Ты хочешь увидеть Констанцию? — спросила сестра.

Надежда загорелась в глазах Филиппа.

— А ты знаешь, как это сделать?

— Около нашего дома утром проезжал священник, и он сообщил, что старого Гильома похоронят сегодня. Говорят, Констанция очень любила его и конечно же, будет на похоронах. А никто из Реньяров не осмелится затевать ссору в святом месте, у гроба главы рода.

— Я поеду, — сказал Филипп.

— А ты уже окреп? — поинтересовалась Лилиан.

— Я должен ехать, — Филипп не стал уточнять, как себя чувствует, потому что знал, что не сможет отказаться от этой поездки.

— Я еду, — Филипп стал спешно одеваться.

— Ты успеешь в деревню, — принялась уговаривать брата Лилиан, — поешь, побудь хоть немного с матерью.

— Ей грозит беда, — Филипп взял сестру за плечи и прижал к себе, — я не имею права оставить ее одну.

— Ну что ж, — вздохнула Лилиан, — значит, поезжай. Только что я скажу матери?!

Жюльетта Бенцони Констанция. Книга вторая

ГЛАВА 1

Когда шел дождь, деревенское кладбище казалось довольно мрачным. Мокрые каменные надгробия, потемневшие стены церкви. В глубокой могильной яме на дне стояла вода, и крупные капли дождя барабанили по крышке гроба, в которой покоился старый Гильом Реньяр. Капли стучали так, словно забивали в крышку последние гвозди. И все собравшиеся на кладбище не могли поверить в то, что старый Гильом никогда уже не встанет и никогда его грозный крик не заставит похолодеть их души.

Лица собравшихся были серьезны, черные одежды пришедшихпроводить Гильома Реньяра в последний путь лишь толькоусугубляли мрачность пейзажа. Казалось, это стая воронов — стервятников собралась поделить добычу.

Старый священник стоял возле кучи свежевырытой земли идержал в руках толстенную Библию. Он распахнул старинныйфолиант и, даже не обращая внимания на то, что на пожелтевшиестраницы сыплет крупный дождь, не заглядывая в текст, принялсямонотонно читать отходную молитву.

Виктор стоял рядом с гробом. Он понуро опустил голову изакрыл глаза. Младшие братья стояли поодаль.Над серым, словно лишенным красок кладбищем стлались заунывные слова латинской молитвы. Казалось, дождь прижимает их к земле и не дает подняться к небесам.

Священник захлопнул Библию и вскинул голову. Но никто непосмотрел ему в глаза. Ни один из Реньяров не посмел этого сделать, ведь каждый понимал, что смерть старого Гильома и на его совести тоже.

Священник указал перстом на сверкающий мокрый гроб.

— Он был рожден благородной женщиной, а вот теперь он завялкак прекрасный цветок. И никогда больше его тень не упадет наземлю, никогда больше мы не услышим его голоса. Но не надоотчаиваться, — священник посмотрел на понурившего головуВиктора, чьи волосы были уже мокры от дождя, — ведь каждого изнас ждет смерть и всемилостивейший господь примет нас и проститнам все наши грехи. И пусть бог святейший и всемогущий насвсепрощающий спаситель примет его в лоно свое.

Филипп Абинье прислушивался к словам священника, которыедолетали до него вместе с порывами ветра. Он до боли в глазахвсматривался в фигуры собравшихся у могилы. Он искал среди нихКонстанцию. Его сердце бешено билось, готовое вот-вот вырваться изгруди.

— Она должна быть здесь! — шептал Филипп. — Ну конечно же, вон она! — и его сердце обмирало.

Филипп видел длинные волнистые каштановые волосы, но потомоказывалось, что это совсем другая девушка, которой Филипп дажене знал. Скорее всего, это была какая-то дальняя родственница, ведьона стояла рядом с Клодом.

«Но я же должен чувствовать, — думал Филипп, — здесь Констанция или нет. Где она? Где она?»— взглядом перебегал он с одной фигуры на другую, но черные плащи, накидки казались одинаковыми.

Виктор Реньяр поднял голову, и Филипп, испугавшись, укрылсяза старым надмогильным камнем.

Тщетно искал на кладбище свою возлюбленную Филипп Абинье, не было ее среди собравшихся у могилы и быть не могло.Ведь в это время девушка сидела одна в низком каменном строении и плакала. И было в этом плаче все — и тоска по возлюбленному, и слезы прощания с Гильомом Реньяром, который до самой последней минуты был к ней добр и благословил ее и Филиппа брак, желая перед смертью помирить две враждующие семьи. Была злость на Виктора и его братьев.

Констанция чувствовала, что она в самом деле не такая как они.Только она одна и плакала в тот момент, когда старого Гильомаопускали в могилу и комья земли глухо ударялись о крышкумокрого гроба, растекаясь грязными пятнами.

А вечером, после похорон, когда солнце спряталось за холмами, в доме Реньяров как всегда были накрыты столы. Сперва сидевшие заними мужчины вели себя довольно степенно, но с каждой выпитойкружкой вина поминки постепенно превращались в оргию.Появились женщины, послышались веселые песни, никто из собравшихся не вспоминал ухе о Гильоме Реньяре, все только и делали, чтославили Виктора.Тот сидел во главе стола мрачный и угрюмый, на том самом месте, где обычно сиживал его отец. Виктор понимал, теперь онполновластный хозяин в доме и теперь суждено осуществиться самымего сокровенным мечтам. Но почему так тяжело на сердце? Почемуэто не радует? Ведь он столько лет ждал этого дня, ведь он же, еслибыть честным перед самим собой, желал смерти своего отца, мечтал оней.

И вот теперь власть в его руках. Но он не может приказать этимлюдям расплакаться, не может приказать смеяться, не может заставитьбыть счастливыми. Он может только деньгами или угрозами заставитьих повиноваться. Но разве это власть?

— Я не властен над чувствами других, — шептал Виктор, — онивсе ненавидят меня как ненавидели моего отца, и как я ненавидел их.

Виктор пил вино кружку за кружкой, но хмель не брал его, лишьтолько глаза наливались кровью, а в ушах начинало гудеть. Он, сжавкулаки, сидел во главе стола, с презрением глядя на всех, кто сиделсейчас здесь.

Жак и Клод совсем не пили. Они уже давно сидели в сторонке ипоглядывали на старшего брата.

— Ну что? — спросил Жак.

— Я согласен, — сказал Клод. Они неторопливо поднялись из-застола и двинулись к выходу. Они делали вид, что сильно пьяны, пошатывались, один поддерживал другого, но когда вышли за дверь иочутились на крыльце, их лица стали сразу же суровыми и решительными.

— Где сумки? — спросил Жак.

— На конюшне.

— Тогда пошли седлать лошадей.

И двое мужчин нырнули в ночную тьму, рассекаемую дождем.А через несколько минут они уже выводили двух оседланных лошадей с переметными сумками.

— Может, попрощаться с Констанцией? — предложил Жак.

— А что мы сможем ей сказать?! — обозлившись на брата, сказалКлод. — Ведь мы не помогли ей, позволили Виктору обмануть всех.

— Да, брат, ты прав.

Некоторое время они молчали, не решаясь сесть в седла.

— Нет, не будем прощаться с Констанцией, тем более, что теперьу нее есть защитник — Филипп Абинье. Ведь он, Жак, считай, ее законный муж, их благословил перед смертью наш отец.

— Да, Жак, это было последнее и может быть, самое доброе егодело. Поехали, может в чужих краях мы найдем свое счастье, а здесьнам больше искать нечего.

— Да, Виктор теперь завладел всем, а теперь он еще и ослеплензлобой. А мне не хочется больше участвовать в стычках, грабежах.Лучше я буду кому-нибудь служить за деньги, чем подчиняться Виктору.

Братья с тоской посмотрели на окна родного дома, посколькубыло неизвестно, вернутся ли они сюда когда-нибудь, и тихо выехалисо двора.Ночь поглотила их.

Единственным человеком, кто видел, как уезжают Клод и Жак, была Констанция. Припав к щели в ставнях, она смотрела на них исердце ее сжималось от жалости к кузенам. Она даже слышала, о чемони говорили, хотела было окликнуть их, но передумала. Что-тоудержало ее от этого поступка, а что — она сама не могла понять.Может быть и в самом деле, ей и братьям нечего было сказать друг другу, ведь раньше их объединял Гильом Реньяр, а после его смерти эта тонкая нить оборвалась. И теперь они стали чужими людьми.

Констанция облизала пересохшие губы, ее мучила жажда. А заокном барабанил дождь. Она слышала, как струи стекают с низкойчерепичной крыши и со звоном падают в лужи. Стараясь не шуметь, Констанция отбросила засов и распахнула ставни. Влага манила ее.Сложив ладони ковшиком, девушка подставила их под тонкую струйку воды. Вода протекала сквозь пальцы, холодила руки, но все-таки эта была живительная влага. Констанция успела отпить несколько глотков, прежде чем вода не вытекла на пыльный глинобитный пол. Она еще и еще наполняла ладони водой и никак не могла утолить жажду.

Двор был пуст, лишь из открытых окон доносились пьяные песнида гул голосов. Констанция видела, как Виктор то и дело прикладывается к кружке с вином и оно течет по подбородку, по шее.Видела, как пируют бандиты, заливая, топя свою нечистую совесть вхмельном вине.

Анри с ужасом смотрел на отца. Никогда раньше он не видел Виктора таким. Мальчик вспомнил о Констанции и подумал, что ей тоже хочется пить. Он взял со стола кусок мяса, большую глиняную кружку и направился к бочонку с вином. Никто не обратил на него внимания, и мальчик наполнил до краев чашку белым вином.Он уже пробирался среди пирующих к выходу, как Виктор заметил его и окликнул:

— Анри, ты куда?

Мальчик от испуга чуть не выронил глиняную чашку и замер.

— Эй, Анри, иди ко мне! — позвал Виктор. Делать было нечего.Мальчик двинулся к отцу.

— Ты заботливый, хороший сын, — бормотал Виктор, прижимая к себе Анри, — ты заботишься обо мне, вот принес вина… Видите, какой у меня сын? — рявкнул Виктор.

Все посмотрели на Анри, у которого в глазах застыл испуг, ведь он очень боялся, что отец заметит, что он прячет кусок мяса под плащом.

— Выпьем за моего сына, за моего наследника! — крикнул Виктор и запрокинул голову, вылил себе в глотку всю чашку.А потом он скривился.

— Что за дрянь ты принес, Арни?

— Я наливал вон из той бочки, из нее все пьют, — мальчик указалпальцем в угол.

— Черт возьми, — воскликнул Виктор, — неужели ты, Анри, не знаешь, я люблю только красное вино, а белое ненавижу! — и онгрохнул кулаком по столу так сильно, что вся посуда подскочила изадребезжала.

Разговоры за столом смолкли. Все с ужасом ожидали очередногоприпадка ярости Виктора Реньяра.Но тот вдруг стал довольным и расхохотался.

— Боже мой, я вспомнил, у нас же есть чудесное вино! Я вас всех сейчас угощу. Это вино поставил еще мой отец, когда мне былостолько лет, сколько было Анри. Эй, слуги! Все! Берите факелы и ступайте в подвал. Там стоял черные бочки, прикатите одну сюда.

Пьяная компания загудела. Вынимались из гнезд в стенах факелы, хватались подсвечники, и пьяная орава, шумя на разные голоса, двинулась в подвал.

— Только не сожгите мне дом! — крикнул Виктор вслед своим приспешникам.Чадили факелы, оставляя на сводах грязные разводы, тени метались по стенам. Кто-то упал, раздался крик, но это лишьпозабавило пьяную толпу.

Наконец добрались и до бочек. Но выкатить их было невозможно, поэтому принялись оттаскивать те бочки, что закрывали дорогу.Дорога была вскоре расчищена, и все дружно принялись вытаскивать бочку из ниши. Но когда за дело берется сразу десять человек там, где достаточно и двух, что-нибудь да случится.

Когда бочку наклонили, один из пьяных поскользнулся, увлекаяза собой еще троих соседей.

— Осторожно! — раздались крики.

Но было поздно. Бочка наклонилась, люди отпрянули, и она с грохотом рухнула на каменный пол. Затрещали клепки, покатились обручи. Густое красное вино волной окатило всех, кто был в подвале.

— Да черт с ней! — махнул один из гуляк. — Берите вторую.

Поскальзываясь в вине, пачкаясь в нем, собутыльники смогли-таки вытащить вторую бочку, не разбив ее, и на руках понесли в дом.

Виктор, заслышав шум голосов на лестнице, поднял отяжелевшиеот вина веки и посмотрел на своих приспешников. Зрелище было ужасным. Еще ничего не поняв, Виктор весь похолодел: ему показалось, что все люди в крови.

«Но почему у них такие радостные лица?»— мелькнула шальнаямысль. Виктор так и не пошевелился. Охваченный ужасом, он смотрел, как его люди ставят бочку на козлы и вбивают в нее кран. И толькокогда он почувствовал аромат старого выдержанного вина, до негодошло, что случилось в подвале.

— Мерзавцы! — заорал он. — Да это вино стоит больше, чем вывсе вместе взятые!

Он подбежал к бочке и, даже не подставляя бокала, принялся пить прямо из крана. Вино текло ему по подбородку, пачкало белуюрубашку, а он все пил и пил. А потом, распрямившись, он развелруки в стороны и пьяно загоготал. Зубы оскалились и губы, испачканные густым красным вином, казались обагренными кровью. И весь онстал похож на ненасытного людоеда.

Но казалось, только этого шальной гурьбе и надо. Они, как и ихпредводитель, бросились, отталкивая друг друга, хлестать вино изкрана. Они подставляли ладони, перчатки, шляпы, а над всем пьянымгулом летел восторженный крик Виктора:

— Черт с ним, с вином, пейте, сегодня мой день! Виктор Реньяругощает всех!

Анри, смертельно перепуганный происходящим, выбежал за дверь и остановился на крыльце. Ему было страшно возвращаться назад, но не менее страшно было идти вперед, в темноту. И там и там таилась угроза. Но мальчик знал, где ему обрадуются, он знал, что у него остался единственный друг — Констанция. И он сделал шаг в темноту.

Отойдя от дома, Анри позвал:

— Констанция! Констанция!

Ведь он так боялся идти по темному двору, что каждый новый шаг давался ему с трудом.

Он добрался до невысокого строения и постучал в обитую железом дверь.

— Констанция!

— Кто там? — послышался испуганный голос девушки.

— Это я, Анри! Я принес тебе поесть.

— Ты один?

— Да, отец в доме. Они все напились, я пришел один.

Констанция некоторое время колебалась, ведь от Виктора можнобыло ожидать любой подлости. Он мог подучить сына, под угрозой побоев заставить его постучать в дверь, а сам Виктор тем временемтаился бы за углом, чтобы наброситься на девушку и взять ее силой.

Она припала к двери.

— Анри, ты не обманываешь меня?

— Нет, что ты, Констанция, я тебя люблю.

— Поклянись!

Анри, путаясь, произнес слова клятвы и эта детская непосредственность смягчила сердце девушки. Заскрежетал засов, идверь отворилась. Анри вошел. Здесь хоть и было холодно, но наголову не лил дождь.

— Вот, возьми, — Анри протянул кусок мяса, хлеб и яблоко.

— Спасибо тебе. А теперь уходи!

— Нет, я боюсь возвращаться, отец пьяный.

— Анри, поднимись наверх, о тебе никто не вспомнит.

— Нет, Констанция, я лучше побуду с тобой.

— Ну что ж, если так хочешь, то оставайся. Констанция с жадностью набросилась на еду. Она глотала ее, почти не жуя, ей всеказалось мало.

— Хочешь, я тебе еще принесу? — вдруг сказал Анри.

— Нет, Виктор может заметить, как ты таскаешь со стола еду, инакажет тебя.

— Да там никто ничего не видит.

— Нет, лучше побудь со мной.

Анри уселся на куче соломы и поджал под себя ноги. Констанцияустроилась неподалеку от двери. Наконец-то она была не одна иможно было хоть с кем-то поговорить. Конечно, из Анри собеседникбыл никудышный, он больше отмалчивался или отвечал односложно, но все-таки это была живая душа. К тому же, мальчик любилКонстанцию, жалел ее, и девушка это прекрасно знала.

— Ты был на кладбище? — спросила она.

— Был, Гильома закопали, — совершенно спокойно сообщил мальчик так, словно бы говорил о чем-то будничном и заурядном.

— Кто-нибудь плакал? — спросила Констанция.

— Да нет, что ты, зачем плакать, ведь мы мужчины.

— Иногда и мужчины плачут, — заметила Констанция.

— Но мы, Реньяры, не такие, — с гордостью сказал Анри, и сердце Констанции дрогнуло.

Она заметила в повадках мальчика почти неуловимые, на первый взгляд, черты Виктора. Он точно так же немного косил и так же независимо держал голову, отвечая на вопросы.

Где-то совсем рядом заржала лошадь. Констанция дернулась кзасову, чтобы его задвинуть, но что-то ее остановило. Она прислушалась. Ржание повторилось. Затем она услышала осторожные, шлепающие по грязи шаги.

В ставню негромко постучали так, словно кто-то боялся, что егоуслышат в доме.

— Кто там? — Констанция бросилась к окну, напрочь забыв озасове.

Анри испуганно забился в угол. Он был уверен, что это отец, ибоялся расправы за ослушание.

Но тут мальчик услышал незнакомый ему голос:

Это я, открой.

— Филипп, — выдохнула Констанция и опрометью бросилась к двери.

Они столкнулись в пороге — Констанция и Филипп.

— Это ты? — воскликнула девушка.

— А это ты, — ответил юноша и они обнялись.

— Я так ждала тебя! — воскликнула Констанция.

— Быстрей, нужно уходить, я привел двух лошадей, и мыубежим отсюда!

Колебания Констанции были недолгими. Она бросила прощальный взгляд в темноту, туда, где прятался Анри, и вышла под дождь.

— Скорее! Скорее! — торопил Филипп Абинье и повел Констанцию к привязанным под деревом лошадям.

Мокрая кожа седла скрипела, когда Филипп усаживал Констанцию. Та еще не поверила в реальность происходящего, она подставляла свое лицо под струи дождя, словно пыталась удостовериться в том, что это не сон. И холодный дождь смывал слезы счастья с ее лица.

Филипп вскочил в седло, и они помчались, растворяясь в дождливой ночи.

Анри подбежал к выходу и только сейчас понял, что произошло:заклятый враг их семьи похитил Констанцию и он, Анри Реньяр, несмог помешать этому.

Мальчик горестно вскрикнул и изо всех ног бросился к дому.

— Отец! Отец! — мальчик кричал, пытаясь перекрыть своимслабым детским голосом гул пьяной братии. — Отец! Отец!

Анри протискивался сквозь пьяных мужчин, те хватали его, пытаясь приласкать, кто-то предлагал ему вино, кто-то совал в рукияблоко.

— Отец! — вырываясь из чужих рук, уже со слезами на глазахкричал Анри, но Виктор его не слышал. Наконец детский крик перешел в истеричный вопль:

— Отец! Отец!

Виктор встрепенулся. Он бросил злой взгляд на застолье, мол, кто смеет обижать его сына.

Анри, наконец пробился к отцу и принялся его трясти:

— Отец! Отец!

— Да что случилось, тебя кто-то обидел? Так я сейчас его накажу! — и Виктор вскочил на ноги.

— Нет, отец, Констанция!

Лицо Виктора мгновенно переменилось.

— Что?

— Ее украли!

— Кто?

— Этот… этот…

— Говори же! — рявкнул Виктор. Но мальчик от испуга никак не мог вспомнить имени. И тогда Виктор оттолкнул его в сторону и бросился к выходу.

— За мной! — закричал он, на ходу толкая своих наемников, когоза шиворот, кого за рукав, кого за волосы.

Виктор, а за ним и пьяная гурьба, вывалилась на крыльцо поддождь. Даже отсюда Виктор своим зорким глазом заметил распахнутую дверь низкого строения.

— Проклятье! — закричал он и поскальзываясь в грязи, бросился вперед.

Он как вихрь влетел туда, где должна была быть Констанция ипринялся шарить по углам. Он никак не мог поверить, что девушкаисчезла, и проклинал себя за то, что не выставил охрану. Он перерывал солому, разбрасывал пустые бочки и корзины.

Потом выскочил на улицу и зло огляделся. Струи дождя текли поего лицу, волосы сбились и прилипли к голове.

— Где она? — кричал он. — Где она, отвечайте! Но бандитыиспуганно переглядывались и пожимали плечами, не зная, что ответить своему господину. Они даже не поняли, о чем он их спрашивает.

Наконец поняв, что добиться толку от них сложно, Виктор схватил своего сына за грудки, приподнял над землей и принялся трясти.

— Кто? Кто? — дышал перегаром в лицо ребенку отец.

— Это Филипп, — прохрипел Анри, смертельно напуганный такимповедением отца, — Филипп Абинье.

Виктор разжал пальцы и мальчик упал на землю. Лицо Виктора исказила страшная улыбка, не предвещавшая ничего хорошего. Он сейчас был похож на дикого кровожадного зверя, почуявшего добычу.

— Филипп Абинье, наконец-то я смогу убить тебя, и теперь мнебудет за что это сделать. У меня есть законное право, ты украл то, что тебе не принадлежит, и даже судья Молербо не скажет и слова против, — крикнул Виктор в темноту, прочерченную сверкающим дождем, в темноту, посмевшую скрыть от него Констанцию и его заклятого врага. И он погрозил кулаком.

От холода и страха, от нервного истощения и от всего того, чтодевушке довелось пережить, Констанции стало плохо. Она едва держалась в седле, ее шатало из стороны в сторону. И Филипп, увидев, как беспомощна его подруга, ехал рядом, поддерживая Констанцию под РУКУ.

В конце концов они добрались до дома Абинье.

— Марсель! Марсель! — увидев свет в окнах, закричал Филипп. — Скорее! Скорее иди сюда!

Этель, которая вязала чулок, отбросила работу, а Марсель, схватив пистолет, выскочил на улицу под проливной дождь.

— Помоги, возьми ее, — прошептал Филипп, обращаясь к своему дяде.

Марсель бережно взял на руки полуживую Констанцию и осторожно внес в теплоту дома. Девушка была бледна. Ее губы приоткрылись, и с них слетал едва слышный стон, похожий на шелест ветра в траве.

— Что с ней? — Этель склонилась над Констанцией. — Неси ее наверх, положи на мою постель.

Лилиан суетливо принялась помогать матери, расправляя постель.

Наконец, Констанция была уложена, и Этель с нескрываемым удивлением посмотрела на нее.

— Так вот она какая, Констанция Реньяр!

Но в голосе Этель не было ни малейшей вражды, она говорила этоспокойно и немного печально.

А губы Констанции вновь дрогнули, девушка пыталась улыбнуться, но вместо улыбки с ее губ сорвался стон.

Если Этель смотрела на девушку спокойно, то Лилиан рассматривала ее с нескрываемым интересом, поражаясь ее красоте.

— Да, она очень красива, Филипп, — обратилась она к брату, а тот вместо ответа только беспомощно развел руками, дескать, ну что ж поделаешь, сестра, если моя невеста так хороша собой.

А Марсель даже причмокнул языком, рассматривая точеный профиль Констанции.

— Да ты, племянник, смотрю, не промах и ведешь себя как настоящий мужчина. Даже смог выкрасть свою любимую из стана врагов! Правда, ты вряд ли задумывался о последствиях.

— Но ведь ей грозила смерть! — с горечью произнес Филипп. — Они могли ее убить, уничтожить, ведь они не люди, а звери!

— Я знаю Реньяров давно, — сказала Этель, — они могли сделатьс ней все что угодно только за то, что она осмелилась не подчиниться воле Виктора Реньяра.

— Да, да, мама, ты права, — воскликнул Филипп, обнимая мать заплечи, — и ты, Лилиан, и ты, мама, вы должны заботиться о Констанции, ведь я ее люблю.

— Она будет мне как дочь, — сказала Этель.

— А мне как сестра, — добавила Лилиан.

— Ну а мне тогда ничего не остается, как считать ее своей племянницей.

Я напою ее сейчас отваром из трав, — сказала Лилиан.

— Нет-нет, дочь, погоди, лучше сперва ей дать горячего вина, оно укрепит ей силы и придаст бодрости.

— Я бы тоже не отказался сейчас от чашки горячего вина, — сказал Филипп.

И только сейчас все заметили, что Филипп стоит промокший до нитки, а с него ручьем течет на пол вода.

— Брат, скорее переодевайся, не медли, а то можешь простудиться и заболеть.

— Нет, я теперь не заболею, не беспокойся, Лилиан. Но онпокорился и принялся стаскивать мокрую одежду.А Марсель Бланше стоял, прислонясь спиной к стене, и неотрывно смотрел на лежащую на постели девушку. На его губах блуждала странная улыбка. Он явно завидовал своему племяннику и самое главное, даже не пытался этого скрыть, настолько он был прямым и честным человеком.

— Скорее, Лилиан! Потом развесишь мокрую одежду у очага, а сейчас согрей вина, дай Филиппу, а я отнесу и напою Констанцию.

— Согрей и на меня, — предложил Марсель своей племяннице.Та согласно закивала.

— Я согрею целый котелок, насыплю туда пряностей и плесну немного рому.

— Делай, как знаешь, — сказал Филипп, — только поскорее, я уженачинаю дрожать.

И вскоре дом Абинье наполнился ароматом. Вся семья сидела застолом и перед каждым дымилась большая чашка.

— Ты счастлив? — шепотом спросила Лилиан Филиппа.

Тот вместо ответа взял руку сестры и крепко сжал.

— Можешь не отвечать, по твоему лицу все видно, — Лилиан улыбнулась, а вот лицо Филиппа стало суровым.

— Ты думаешь о том, как будешь защищать свою возлюбленную? — прочел мысль Филиппа Марсель.

— Я думаю о том, что нам всем вместе придется защищаться и думаю, сделать это будет нелегко.

— Племянник, нас двое, и мы умеем стрелять. Мы сумеем постоять за себя.

— Вы забыли и обо мне, — вдруг сказала Этель, — ведь когда-то мой Робер научил и меня стрелять и это получалось у меня неплохо.

Марсель с уважением посмотрел на свою сестру.

Дождь кончился так же неожиданно, как и начался. Утром засветило яркое солнце, но оно не радовало Виктора Реньяра. Он былмрачнее тучи. Болела голова, щемило сердце. Он сидел на низком табурете и глядел в огонь. Он был зол на весь мир, но больше всегоон злился на свою неосмотрительность.

«Как это я мог допустить подобное! Она улизнула со своим Филиппом прямо у меня из — под носа. Я своими руками отпустил его, аон вернулся и украл Констанцию. Почему я не выставил охрану? Почему я не убил его сразу? Ведь я же держал в своих руках кинжал и даже видел его кровь. Ну почему я не нанес удар? Ведь тогда наверняка бы ничего не случилось. Вот к чему приводит жалость».

И тут он увидел своего сына Анри. Мальчик стоял у распахнутойдвери и с грустью смотрел на отца.Виктор поманил пальцем сына. Тот подошел.

— Никогда не будь жалостлив, Анри, не щади никого, даже меня не щади.

— Отец, что ты такое говоришь?

— Я говорю правду. Запомни это, сынок, навсегда:не щади никого, убивай, режь, жги, вешай! Все вокруг мерзавцы и предатели. И если ты, Анри, хочешь, чтобы тебя никогда не предали, будь жестоким. Тогда тебя будут бояться и никто не осмелится тебя оставить, все будут подчиняться любому твоему слову. Знай, сын, чтострах сильнее любви, страх даже сильнее золота. Пусть тебя все боятся и тогда ты сможешь управлять всем миром, тебе покорятся и сильные, и слабые, перед тобой будут ползать и мужчины, и женщины.Тебе будет принадлежать все! Не делай таких ошибок, как я. А своихбратьев — Жака и Клода — я ненавижу. И если, Анри, когда ты вырастешь, они попадутся на твоей дороге, не жалей и не щади их, ведь они предали твоего отца, они бросили его в самую тяжелую минуту. Убей их, убей! Ты меня понял?

Мальчик согласно кивнул, понимая, что сейчас спорить с отцомопасно, что сейчас у него может опять начаться припадок ярости, онбудет стрелять, рвать на себе одежду, бить посуду, переворачивать мебель и угомонится очень не скоро.

А все, кто вчера пьянствовал и радовался смерти старого Гильома, в это время храпели, лежа вповалку, где кого сморил сон ивино.

— Где мои люди?! — прорычал Виктор. — Неблагодарные собаки! Они едят мою пищу, пьют мое вино, они спят под кровом моего дома и не хотят мне верно служить. Обо всем должен думать и заботиться только я сам. А этим мерзавцам ни до чего нет дела, им бы только пить да гулять. А когда надо служить, так они в кусты! Ну, я им устрою жизнь! — и Виктор выхватил из камина пылающую головню и двинулся в столовую. Он тыкал горящей палкой в лежащих на полу своих вчерашних собутыльников, пинал их ногами, плевал в лица. Он был вне себя от ярости.

— Вставайте! Вставайте! Мы нападем на имение Абинье, мы их всех сожжем, повесим, мы их всех перестреляем как глупых зайцев! Выможете брать в этом доме все, что пожелаете, вы можете изнасиловатьего сестру, но Филиппа Абинье оставьте мне, я сам хочу загнать вотэтот нож ему в живот, — и Виктор Реньяр выхватил из-за пояса длинный кинжал. — Вот этот, видите? Я перережу горло этому наглецу! Я навсегда отучу его зариться на чужое добро!

Пьяные, не проспавшиеся бандиты моргали глазами, протирали рукавами лица и с недоумением смотрели на своего предводителя, ещеявно не соображая, что он говорит и куда зовет их.

Снова наполнились терпким вином кружки и чашки. Постепенно бандиты приходили в себя, на их лицах была написана непримиримаязлость, глаза сверкали ненавистью, а кулаки сжимались. Они были похожи на стаю голодных псов, готовых по приказу хозяина броситьсяна любого, на кого он укажет.

И Виктор, вскочив на стол, заревел:

— Смерть Филиппу Абинье! Смерть их роду!

— На Абинье! — закричали бандиты. — Сожжем их дом! Всех убьем! Убьем! Убьем! — шумели разбушевавшиеся головорезы, криками возбуждая себя и друг друга.

Солнечный луч коснулся лица Констанции, запутался в ее каштановых волосах и они вспыхнули, как багряные кленовые листьяна закате.

Констанция взмахнула ресницами и открыла глаза. И тут же зажмурилась от яркого золотистого солнца. «Где я?»— подумала девушка, видя перед собой белый потолок.

Она еще долго лежала бы и вспоминала свои сны, если бы не громкий стук молотка, разрушивший тишину, раздробивший ее на тысячи кусков, уничтоживший спокойствие утра.

И тут девушка вспомнила все то, что с ней произошло. Она вспомнила проливной дождь, вспомнила вой ветра, шелест дождя. Вспомнила, как Филипп накрыл ее своим плащом, вспомнила его руку, которая поддерживала ее под локоть и вспомнила горячее ароматноевино, которое подносила ей седоволосая женщина с очень добрым лицом и нежным взглядом.

И она поняла, где находится сейчас. Это был дом Абинье, дом, куда ее привез Филипп, а та женщина была его матерью.

А Филипп с Марселем спешно заколачивали толстыми досками окна нижнего этажа, оставляя лишь узкие щели для стрельбы.Марсель знал в этом толк, ведь недаром его разыскивали солдатыкороля. И его искусство пришлось как нельзя кстати.

— Вот здесь оставь щель, а вот здесь прибей еще одну доску, — указывал он своему племяннику, и Филипп с радостью выполнял приказания Марселя Бланше, безропотно ему подчиняясь. — Скорее всего, Филипп, они окружат наш дом и попытаются поджечь. Поэтомуне подпускай их близко, но все равно старайся стрелять наверняка, лучше всего в голову.

— Дом накрыт черепицей и поджечь его будет сложно, — сказал Филипп.

— Они постараются забросить факелы в окна, так что будь начеку, и пусть женщины приготовят емкости с водой. К встрече сРеньярами надо подготовиться как следует. Думаю, их будет не меньше дюжины, а нас с тобой всего лишь двое, и мы должны выстоять.

Марсель Бланше прошелся по столовой, похрустывая пальцами.

— Все оружие, которое есть в этом доме, надо приготовить к бою. Женщины будут заряжать, а мы с тобой, Филипп, будем отстреливаться.

— Я тоже могу вам помочь, — сказала Этель, гордо вскинув своюседую голову.

— Нет, сестра, лучше не подходи к окнам, мне не хочется тебяпотерять.

— Так давайте же займемся делом.

В столовой было темно, потому что все окна первого этажа были забиты. Этель зажгла свечи, а Лилиан принесла сверху кожаную сумку Марселя с пистолетами. Все оружие, которое было в доме, сложили на большом дубовом столе. Женщины и Марсель Бланше принялись его чистить и заряжать. Лилиан и Этель так обращались с оружием, будто бы это занятие было им привычно, будто бы они всю жизнь только и делали, что чистили пистолеты. Они обращались с ними так, будто это была самая обычная кухонная утварь.

Филипп с удивлением посматривал на свою мать, которая ловко заряжала пистолеты.

— Мама, я никогда не думал, что ты умеешь делать и это.

Этель взглянула на сына и улыбнулась.

— Ты, Филипп, еще многого не знаешь обо мне. На втором этаже послышался шум, скрипнула дверь спальни и появилась Констанция. Она медленно спустилась вниз и внимательно огляделась. До нее наконец дошло, к чему готовятся обитатели дома. Она посмотрела на ружья, разложенные на столе, на мешочки с порохом и пулями, подошла и провела кончиками пальцев по холодному стволу ружья.

Все смотрели на девушку, ожидая, что же она скажет. Констанцияробко и виновато улыбнулась, понимая, что все эти ужасные приготовления связаны с ее появлением в этом доме.

— Я вернусь в дом Реньяров, ведь из-за меня все это.

Этель поднялась из-за стола, поправила свечи в подсвечниках, посмотрела на Филиппа и на Марселя и только потом подошла к Констанции. Она крепко взяла девушку за плечи и пристально посмотрела в ее зеленоватые, с золотыми крапинками глаза.

— Даже если ты, Констанция, вернешься, их это уже не остановит. Я хорошо знаю Реньяров.

— Да, да, — ответила Констанция, — они все равно нападут, и все равно придут сюда, чтобы поквитаться с Филиппом.

— Не стоит бояться, — громко сказал Марсель, — Реньяры найдут в этом доме достойный отпор, ведь здесь есть двое смелых мужчин, а это не так уж и мало. Тем более, мы знаем, за что боремся, знаем, что правда на нашей стороне, что Реньяры — бандиты, а мы честные люди.

Констанция как-то странно кивнула головой и было трудно понять, то ли она согласна с тем, что сказал Марсель Бланше, то ли это противоречит ее личным мыслям.

— Так что, девочка моя, не беспокойся, — Этель прижала Констанцию к груди. — Изменить что-либо уже не в наших силах. Иди полежи, отдохни, а к завтраку я тебя позову.

Констанция вновь кивнула головой и направилась на второй этаж.

Филипп бросился к ней. Констанция почувствовала это и остановилась. Она медленно обернулась, стоя на первой степеньке лестницы.

Филипп замер, не решаясь сделать еще один шаг. И тогда Констанция сама протянула руки. Филипп схватил ее маленькие ладони и прижал девушку к груди.

— Я люблю тебя, Констанция, — чуть слышно прошептал он на ухо своей возлюбленной.

Это были те слова, которые могли поддержать девушку. И тогда сомнения Констанции рассеялись. Она выдернула свои ладони и обняла Филиппа за шею, потянулась к нему всем своим телом и поцеловала в губы.

Этель посмотрела на Филиппа и Констанцию, потом на Лилиан. Та опустила голову и улыбнулась.

А Марсель Бланше толкнул Лилиан в бок и сжал ее руку.

— Что, Лилиан, завидуешь своему брату?

— Нет, — тихо сказала Лилиан, — я завидую Констанции. Мне хочется, чтобы и меня кто — нибудь вот так любил, а я отвечала бы такой же сильной любовью.

— Не расстраивайся, Лилиан, у тебя еще все впереди. Будет человек, который полюбит тебя так же сильно, как Филипп полюбил Констанцию.

— Навряд ли, — робко произнесла Лилиан, но было видно, что хотя она и не верит в то, что говорит Марсель, страстно этого желает.

— Я научу тебя стрелять, хочешь, Лилиан? — вдруг строгим голосом сказал Марсель Бланше. Девушка согласно закивала.

— Смотри, как это делается, — он взял со стола тяжелый пистолети вложил в руку девушке. — Взводишь курок…

— Курок? — произнесла Лилиан, отводя большим пальцем большой точеный курок.

— Да-да, ты все правильно делаешь — большим пальцем. А потом вот этим пальчиком нажимаешь.

— А как надо целиться?

— Целиться? Подними пистолет, подними, не бойся, он не такой тяжелый, как кажется.

— А я и не боюсь, — спокойно сказала Лилиан.

— И стреляй, моя дорогая, в голову или в грудь. Только не бойся и не роняй пистолет, когда прогремит выстрел.

— А это страшно? — улыбнулась Лилиан.

— Да нет, это абсолютно не страшно.

— Марсель, ты такой опытный человек и, наверное, ничего не боишься.

— Почему ничего не боюсь? Очень дажебоюсь.

— А чего ты боишься, Марсель?

— Боюсь, что меня могут убить, что меня могут ранить, например, отрубят ухо или нос. Представляешь, каким я стану безобразным? И тогда в меня не влюбится ни одна девушка.

— Да нет, этого не будет, не беспокойся Марсель, — Лилиан положила на стол тяжелый пистолет, — я тебя буду защищать.

Марсель Бланше расхохотался, обнял за плечи Лилиан и нежно поцеловал в щеку.

— Спасибо тебе, защитница, только я тебя хочу предупредить:будь осторожна и не надо меня защищать, у меня хватит сил постоятьза себя. Да еще я с этими Реньярами хочу поквитаться и за тебя, и за Этель.

Вдруг на галерее появилась Констанция.

— Они не нападут днем.

Все вздрогнули и посмотрели на девушку.

— Почему? — осведомился Марсель Бланше.

— Я хорошо знаю Виктора Реньяра, ведь я выросла в их доме. Они нападают только ночью, как хищные кровожадные звери, как голодные волки.

— Да, скорее всего, так и будет, — кивнул Марсель Бланше, — ведь днем они бы были слишком хорошими мишенями, и мы смогли бы перестрелять их всех. А вот ночью, в темноте, убивать их будет кудасложнее.

— Ничего, выстоим! — грозно сказал Филипп, обрадованный и вдохновленный тем, что Констанция его любит и заботится о них.

ГЛАВА 2

Весь день прошел в тревожном ожидании и в приготовлениях к отражению нападения Виктора Реньяра и его людей. Филипп даже не подозревал, что у них в доме столько оружия. Этель показала ему тайник, где Робер прятал оружие. Набралось около дюжины ружей и пистолетов. Все они были завернуты в промасленные тряпки и вполне годились. Пороха тоже хватало. Единственное, о чем сожалел Филипп, — — так это о том, что их так мало — он и Марсель Бланше. Мужчины забивали досками окна, засыпали мешки песком, баррикадировали и укрепляли двери. К вечеру дом походил уже на крепость.

А женщины — Лилиан и Этель — тем временем чистили оружие и заряжали его.Единственное, чего не хватало в доме, так это пуль. Правда материала для их изготовления нашлось в избытке. Отыскались и формы, несколько щипцов и тигли. Жарко пылал очаг, и Филипп с помощью матери плавил свинец и олово. Шипел раскаленный металл, кухня наполнялась едким запахом расплавленного металла. На обеденном столе уже лежала большая горка сверкающих пуль.

Филипп тщательно осматривал каждую. Они удались на славу. Он пересчитывал их, раскладывая на дюжины. Наконец-то, и этого добра было в достатке. В доме было непривычно темно, ведь все окна были забиты и кое-где заложены мешками с песком.

«Если бы еще несколько дней, — думал Филипп, — дом можно было бы превратить в неприступную крепость. А так он грозен только с виду, а когда смотришь отсюда, изнутри, понимаешь, что долго не продержаться».

С другой стороны, Филипп Абинье понимал, что Виктору Реньяру не под силу собрать за один день много людей, и он приведет с собой максимум полтора десятка человек.

Марсель Бланше словно и не волновался. Он расхаживал по дому, насвистывал и то и дело заглядывал в узкие щели бойниц. Все, казалось, устраивало этого умудренного опытом немолодого человека.

Он сгреб в горсть несколько пуль, подбросил их, поймал, пересыпал с ладони на ладонь. Его движения были легки и уверенны, как у умелого фокусника. Потом Марсель подхватил два пистолета и крутанул их в руках.

— Эх, — сказал он женщинам, — была бы здесь пара моих верных друзей, Реньярам бы пришлось туго. Им бы здесь просто нечего было делать. Мы бы шутя управились с ними. Но жаль, мои верные друзья или лежат в земле, или находятся далеко в изгнании. Но ничего, ещепридет время, и они вернутся — и тогда мы отыграемся за все. А может быть, некоторые из них точно так же укрываются в домах родственников, друзей и готовятся к осаде.

Этель сокрушенно покачала головой.

— Ты бы. Марсель, лучше думал не о том, что может быть, а о том, что есть.

— А мы достаточно об этом подумали, сестра, — махнул рукой Марсель, присаживаясь к столу и придирчиво осматривая ствол пистолета.

Не найдя в нем никакого изьяна — Лилиан постаралась на славу, чистя оружие — Марсель Бланше похвалил свою племянницу, а затем бросил взгляд на забитые досками окна. Свет пробивался сквозь них узкими полосами и багряные отблески заходящего солнца сверкали на начищенных стволах оружия, на свежеотлитых пулях.

Этель поднялась из-за стола, посмотрела на своих детей, на брата так, как будто видела их впервые. А может быть, это был прощальный взгляд, ведь неизвестно, что ждало их сегодняшней ночью. Но женщина не стала никого укорять, потому что изменить что-либо было невозможно. Единственное, что она сказала, так это:

— Война войной, но нам нужно подкрепиться. Ночь будет тяжелой и может быть кровавой. Лилиан, — она строго посмотрела на свою дочь, — приготовь горячую воду и материю для перевязки. Можешь порвать простыни.

А сама Этель занялась приготовлением еды. Она вынесла из кладовой все самые лучшие продукты, которые только оставались в доме, и приготовила поистине королевский ужин. Появилось несколько бутылок старого вина, копченое мясо, колбасы, жареная птица.

Филипп протирал старые, покрытые пылью бутылки, горлышки которого были плотно залиты воском.

— Что это за вино? — спросил Филипп. — Я и не знал, что у нас есть такое. Этель горько усмехнулась:

— Робер приготовил его на твою свадьбу. Он поставил его в тот год, когда ты родился, Филипп, и сказал:

«Может быть, мне повезет, и я выпью его на свадьбе моего сына. А если меня не будет, то пусть выпьет мой сын и ты, Этель, скажи, чтобы он обязательно вспомнил о своем отце».

Филипп Абинье тщательно вытер бутылки и те засверкали в лучахзаходящего солнца. Темное густое красное вино было похоже на кровь, когда его разливали в бокалы.

Этель сама поднялась наверх, легко ступая по скрипучим деревянным ступенькам и горделиво неся свою седую голову, постучала в комнату Констанции и сказала:

— Констанция, девочка моя, пойдем, Филипп уже ждет тебя. Неизвестно, что призойдет этой ночью, поэтому я хочу благословить вас и выпить за ваше счастье.Констанция набросила за плечи теплую шаль и, держа под руку Этель, спустилась к столу.

— Встаньте рядом, — обратилась мадам Абинье к своему сыну и Констанции.

Те выполнили просьбу женщины и застыли подле матери, взявшись за руки.

— Мы с отцом Филиппа, Робером Абинье были счастливы, и я всегда оставалась верна ему и в горе и в радости. И он отвечал мнетем же. И поэтому сейчас я хочу вас благословить, мои дети, и я страстно желаю, чтобы судьба была милостива к вам, чтобы судьба незабрала у тебя, Констанция, Филиппа, как забрала у меня Робера. И чтобы вы всегда были вместе, поддерживая друг друга. А если уж суждено вам будет умереть, то пусть смерть придет в один день. Но лучше, дети мои, об этом не думайте. Живите долго и счастливо. И мне хочется верить в то, что я смогу подержать на руках вашего ребенка, моего внука или внучку.

Глаза Констанции стали влажными, чувства сжали ее сердце и слезы, как прозрачная влага из бокала, хлынули по щекам.

— А вот плакать не надо, — горько сказала седоволосая женщина, — вы должны радоваться, что нашли друг друга, что бог дал вам любовь.

Женщина подняла бокал, наполненный кроваво-красным густым вином, и пригубила его.

Марсель Бланше поднялся из-за стола и, подойдя к Филиппу, обнял его и крепко пожал руку.

— Береги, парень, свою возлюбленную, она такая красивая, что лучшая девушка уже навряд ли встретится на твоем жизненном пути. И ты, Констанция, люби Филиппа.

Лилиан широко раскрытыми глазами смотрела на счастливого Филиппа и на его возлюбленную. Она завидовала счастью брата, но нестеснялась этого чувства.

Марсель подошел к своей племяннице, обнял за плечи, привлек к себе и поцеловал в щеку.

— Я тебе уже говорил, Лилиан, что и ты найдешь свое счастье. У тебя будет муж, будет свой дом, будут дети. Ведь ты достойна счастливой доли.

Лилиан всплакнула и принялась кончиком фартука протирать ствол пистолета, без того безупречно чистый и сверкающий.

Все сели за стол. Это было так буднично, что взгляни на них кто-нибудь со стороны, никогда не догадался бы, что эти люди готовятся к кровопролитной осаде, готовятся выстоять против отъявленных головорезов Виктора Реньяра, готовятся выстоять и победить.

Констанция Реньяр почувствовала, что у нее кружится голова от вина, хоть она и сделала всего несколько глотков. Она прикоснулась ладонью к щеке и ощутила, как та пылает. Ей сделалось душно, ведь все окна были плотно закрыты. Она сбросила с плеч шаль, аккуратно развесив ее на спинке резного кресла. В неярком свете ослепительноблеснуло массивное золото медальона и огромная жемчужина.Марсель Бланше чуть было не выронил вилку из рук, но не сразурешился задать вопрос. Он подождал, пока девушка примется за еду итолько потом, как бы невзначай, спросил:

— Мадемуазель, а что это за украшение?

Констанция отложила приборы, расстегнула замочек и, сняв с шеимедальон, подала его Марселю Бланше.

Тот сразу же подвинул к себе свечу и принялся разглядывать украшение, держа его на ладони. Он так и этак поворачивал его к свету, дивясь искусной работе.

Констанция тяжело вздохнула, но Марсель Бланше опередил ее.

— Откуда это у тебя?

— Оно принадлежало моей матери, которую я совсем не знала.

Марсель взял медальон за цепочку, высоко поднял его и качнулкак маятник часов. Луч заходящего солнца вспыхнул в глубине жемчужины, сделав ее похожей на восходящую луну.

— Я не очень разбираюсь в украшениях, но могу с точностьюсказать, что одна эта жемчужина стоит больше, чем твое поместье, Этель, и поместье Реньяров вместе взятые.

Глаза Филиппа расширились от удивления. Изумилась и Констанция. Этот медальон был ей, конечно, дорог, но только как память о матери.

Марсель склонился над медальоном и рассмотрел его обратную сторону. Там был искусно отлитый и отгравированный герб.

— Это не герб Реньяров, — уверенно сказал Марсель Бланше, — тут изображена графская корона, я где-то видел подобный, но не могу сейчас вспомнить. Хотя… постойте. Не так далеко отсюда, где-то на побережье мне довелось видеть дворец с таким гербом на фасаде.

Констанция пожала плечами.

— Не знаю, мне всегда говорили, что этот медальон принадлежал моей матери.

— Может оно и так, — сказал Марсель Бланше и замолчал.

Ему явно не захотелось добавлять, что Реньяры могли похититьэтот медальон, убив его владельцев. Он поднялся из-за стола, подошел к Констанции и застегнул замочек у нее на шее.

— Береги его, Констанция, я думаю, он в конце концов принесеттебе счастье. А ты, Филипп, береги Констанцию.

Какая-то смутная догадка блеснула в глазах мадам Абинье, но она не стала высказывать ее вслух. Она только каким-то другим взглядом посмотрела на девушку.

А Констанция чувствовала себя неуютно, как будто ее обвинили вворовстве. Она заправила медальон в вырез платья и поплотнее закуталась в шаль, хоть в доме и было жарко. Нужно было как-то разрушить затянувшееся молчание, и Марсель Бланше сделал это. Он поднялся из-за стола, поблагодарил свою сестру за прекрасный ужин.

— После такого вина и такого ужина можно и умереть, — он рассмеялся.

— Как ты можешь такое говорить! — воскликнула Этель.

Ее поддержала Лилиан.

— Как тебе не стыдно!

— А что я такого сказал, — пожал плечами месье Бланше, — всякое может случиться, ведь пуля не выбирает, хороший человек или плохой, любит он или ненавидит, верит он в бога или же нет. Я знал людей, которых считал святыми и многие из них погибли, а отъявленные мерзавцы продолжают жить. Так что, все может случиться, и если я в чем-нибудь виноват перед вами, заранее прошу прощения, ведь другого случая извиниться может и не представиться.

Не слишком-то веселые слова возмутили Этель.

— Марсель, если ты сейчас же не замолчишь, я выставлю тебя на улицу, как делала в детстве. Марсель расхохотался. — Сестра, ты совсем не изменилась и если бы не седые волосы, я сказал бы, что тебе сейчас лет пятнадцать.

Мадам Абинье смутилась.

— Филипп, — обратился Марсель к своему племяннику, — твоя мать всегда была ужасно строгой. Но единственное, чего она никогда не делала — это не сплетничала и не предавала меня, хотя возможностей наябедничать родителям у нее было предостаточно. Да и я, в свою очередь, старался оберегать сестру и теперь могу признаться, что был против ее брака с Робером. Это потом мы с ним сдружились и полюбили друг друга, а вначале мне было страшно отдавать свою сестру в руки угрюмого Робера.

— Марсель, если ты не замолчишь, то я точно выставлю тебя на улицу!

Что ж, я с удовольствием бы подышал свежим воздухом, здесь довольно душно. Но и за дверью вскоре будет жарко.Лилиан убирала посуду со стола, прислушиваясь к разговору дяди и матери.

Филипп подвинул свое кресло и взял Констанцию за руку. Маленькая ладонь девушки почти полностью исчезла в руке Филиппа Абинье.

— Ты такая хрупкая, — сказал Филипп, — я боюсь за тебя, Констанция.

— А я боюсь за тебя, хоть ты и такой мужественный.

Марсель Бланше распахнул дверь и стал в проеме. Заходящее солнце бросило свои прощальные лучи на начищенный ствол пистолета.

— Хороший вечер, даже умирать жалко, — вполголоса произнес Марсель Бланше, как бы обращаясь к самому себе, и скорбно улыбнулся.

Он один из всех, наверное, понимал всю серьезность их положения. Марсель Бланше долго смотрел на то, как медленно закатывается солнце, как облака, окрашенные в розовое, постепенно теряют свои краски, как весь мир становится темным и сумрачным. И только в небе, как осколки зеркала, вспыхивают звезды.

И Марсель подумал:

«Может быть, я смотрю на звезды в последний раз. Может быть, я больше никогда не увижу этот гигантский ковш и эту яркую звезду, которая всегда остается на одном месте, что бы ни происходило в мире. Люди умирают и рождаются, влюбляются и бросают друг друга, а она неподвижно застыв на небосклоне, смотрит на них своим единственным равнодушным глазом.

Уже совсем стемнело и даже холмов не было видно, они слились с темным небом. И только по звездам можно было определить, где начинается небо, а где находится земля.

Вдруг Марсель Бланше напрягся и приложил ладонь к уху, прислушался.

— Едут! — коротко сказал он, отходя от двери. Филипп тут же подошел к нему, и мужчины вдвоем принялись укреплять дверь дубовыми распорками.

— Скорее! Скорее наверх, на второй этаж, — сказал Марсель и, схватив со стола ружье и два пистолета, быстро поднялся по лестнице.

Следом за ним вбежал и Филипп, он тоже нес два пистолета и ружье.

Мужчины приникли к окнам.

Раздался топот, и они увидели несколько ярких пятен.

— Они намереваются поджечь дом, — констатировал Марсель Бланше, — иначе зачем им факелы?

Филипп утвердительно кивнул.

— Они сделают большую глупость, если подожгут постройки во дворе.

— Почему? — изумился Филипп.

— До дома огонь не доберется, и мы будем в более выгодной ситуации, потому что они окажутся освещенными, а мы будем стрелять, прячась за стенами дома из темноты.

С гиканьем и свистом всадники неслись к дому. факельщики разъехались в разные стороны и уже через несколько минут ярко пылали стога свежей соломы, еще недавно поставленные в поле. Огоньгигантскими столбами вздымался в темное небо. Свет звезд сразу же померк, потянуло дымом, мириады искр вздымались и тут же гасли. Пламя бушевало. А ветер гнал клубы белого дыма, из которых, как призраки, возникали клочья охваченной огнем соломы.

Черные силуэты всадников метались как страшные тени и их невозможно было сосчитать.

— Ну что, тебе страшно? — спросил Марсель, не отрываясь глядя в окно. Филипп сжал зубы.

— Не боится только дурак.

— Будь осторожен, Филипп, я тебя прошу. Не высовывайся под пули и старайся стрелять только наверняка. Подпустим их поближе.

Уже было слышно гиканье всадников, их пьяные выкрики. Факелы чертили в воздухе зигзаги и огонь охватил уже две дальние постройки. Теперь можно было уже разглядеть лица всадников, но стрелять было еще рано.

Марсель все еще держал руку, вскинутую в предупредительном жесте.

Филипп буквально слился с прикладом ружья и не спускал взгляда с нападавших.

Между двумя пылающими постройками появился Виктор. Он поднял коня на дыбы, затем осадил его и вскинул руку.

— Эй, Виктор, что тебе нужно? — прокричал Филипп.

Тот рассмеялся в ответ.

— Я хочу забрать то, что принадлежит мне. А с тобой я разговаривать не собираюсь. Констанция, выходи, — закричал Виктор, — и мы оставим их в покое! Если ты выйдешь, мы вернемся домой и все будет по-прежнему.

Филипп и Марсель переглянулись.

— Не сомневайся в ней, — тихо прошептал Марсель Бланше, пытаясь подбодрить своего племянника.

Женщины стояли у стола, держа в руках заряженные пистолеты.

Констанция опустила руки и отвела взгляд.

— Я не выйду, — прошептала девушка, — я останусь с вами до последнего.

— Констанция, — надсадно кричал Виктор, размахивая факелом, — выходи, и я не причиню никому зла!

— Он не успокоится, пока ты ему не ответишь, — сказала Этель.

Констанция шагнула к окну и, припав к щели между досками, прокричала:

— Убирайся, Виктор, я не хочу тебя видеть, я не вернусь никогда!

— Ах так! — взревел Виктор и бросил факел в сторону дома.

Тот не долетел, упал на мокрую землю и, зашипев, погас.

— Вперед! — послышался приказ Виктора, загрохотали копыта ипослышались крики нападавших.

Загремели выстрелы. Марсель все еще не опускал руку. Филипп готов был в любой момент выстрелить, но дядя удержал его.

— Пусть подойдут поближе.

И вот, когда во дворе появилось несколько всадников, Марсель резко опустил руку.

Филипп выстрелил первым, но промахнулся. Лошадь, напуганная выстрелом, шарахнулась в сторону, и пьяный бандит, не удержавшись в седле, упал в грязь. Он суетливо поднялся и выстрелил наугад.

А вот Марсель Бланше не промахнулся. Его выстрел точно попал в цель. Бандит вскрикнул, вскинул руки и как куль с соломой свалился на землю . Аконь, испуганный грохотом выстрелов, заревом пожара, бросился в сторону, увлекая за собой мертвого седока, так и не успевшего вынуть сапог из стремени.

Филипп радостно закричал так, как будто бы это он, а не Марсель подстрелил врага.

— Рано радуешься, — улыбнулся Марсель, — их еще много, — и тут же отложил в сторону разряженное ружье и взялся за пистолет.

По ступенькам ухе спешила Этель, неся несколько заряженных ружей.

Марсель, прищурив один глаз, старательно целился в бандита, который под прикрытием кустов, спешившись, пытался прокрасться к дому незамеченным. Но лишь только он высунул голову, как грохнул выстрел, полыхнуло пламя и пуля, попав бандиту в лоб, сразила его наповал, преподав урок осторожности остальным нападавшим.

Мезонин дома Абинье наполнился пороховым дымом и гарью.Виктор осознал свою оплошность и приказал людям отойти.Теперь бандиты избрали другую тактику. Они укрылись и принялись методично обстреливать дом.

Филипп было попытался ответить выстрелом, но Марсель удержал его.

— Погоди, лучше отдохнем.

Они присели под окном. Несколько пуль расщепили доски и влетели в дом, но и Марсель, и Филипп были вне досягаемости выстрелов.

— Оставайся здесь, Филипп, — продвигаясь на корточках к двери, прокричал Марсель Бланше, — а я посмотрю с другой стороны дома, может быть, они полезут оттуда.

Он волочил за собой три заряженных Этель ружья, два пистолетаторчали у него из-за пояса.

Филипп рискнул высунуться в узкую щель между двумя досками. Никто из людей Реньяров не предпринимал попыток пробраться к дому. Они стреляли из-за укрытий, лишь один Виктор смело гарцевал вблизи ворот, отдавая приказания.

— Будь ты проклят, Виктор! — прошептал Филипп Абинье пересохшими губами.

Он отбросил со лба прилипшие волосы и выставил ствол ружья в узкую щель между досками. Он словно слился с оружием и, тщательно прицелившись, нажал на курок.

Но, наверное, Виктора Реньяра хранил сам дьявол. Его конь испуганно шарахнулся, метнулся в сторону и встал на дыбы. Пуля лишь сбила шляпу.

От этого выстрела Виктор осатанел. Он погрозил кулаком в темноту, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в окно, за которым прятался Филипп. Расщепленная доска ощерилась измочаленной древесиной, а пуля, просвистев у виска Филиппа, ударилась в стену, выколов кусок штукатурки.

Марсель Бланше подоспел как раз вовремя. Один из бандитов, пользуясь тем, что осажденные отбивали атаку с севера, зашел с юга.Он подобрался к самой стене, потом вскочил на цоколь и уже начал отдирать толстую дубовую доску от окна.

Марсель с улыбкой поджидал, когда же, наконец, бандит закончит работу и просунет голову в дом. Лишь только небритая рожа с пьяным оскалом появилась в окне, Марсель Бланше приставил ствол своего ружья ко лбу бандита и нажал на курок. Еще одним нападавшим стало меньше.

Марсель Бланше опустился на колено и, выставив ствол второго ружья, стал внимательно следить за перемещением бандитов.

— Он там! Там! — размахивал ружьем, кричал рослый детина, указывая на черный проем окна, за которым затаился Марсель.

— Ну так и иди же туда! Чего боишься! — послышался грозный окрик Виктора, и огромный детина короткими перебежками двинулся к дому.

Марсель Бланше аккуратно прицелился и сразил его наповал с первого выстрела.

— Дьявол! Да их там целая дюжина! — ревел один из бандитов. — Они палят из всех окон, с севера и с юга! Они не дают подступиться к дому!

— Мерзавцы, не трусьте! За что же я вам плачу! Вперед! Вперед!Вы не можете справиться с каким-то мальчишкой!

На этот раз бандиты озверели и бросились к дому Абинье со всехсторон сразу. И ничего не оставалось, как даже женщинам, взяться заоружие.

Лишь только Констанция сидела за столом, заряжая ружья.Этель Абинье высадила прикладом стекло одного из окон второго этажа и, приложив ружье к плечу, прицелилась. Ее лицо было строгим и сосредоточенным, как будто она пыталась продеть нитку в ушко иголки.

Сын поразился перемене, происшедшей с матерью, ведь она всегда была бережливой и рачительной хозяйкой. А здесь вот так, сразу, по-мужски высадила окно и так смело, не боясь врагов, целится.

Выстрел Этель был точным. Она вспомнила науку своего мужа и, увидев, как покачнулся бандит, а затем рухнул лицом в грязь, прошептала:

— Спасибо тебе, Робер, ты хорошо научил меня стрелять, и твою науку я не забыла.

— Мама, отойди от окна, — закричал Филипп, — тебя могут убить!

Бандиты стреляли и стреляли, как будто у них наготове было множество заряженных ружей, а может, это эхо множило выстрелы. Дом, двор и окрестности заполнились грохотом выстрелов, звоном разбитого стекла, криками, стонами и испуганным ржанием лошадей.

Констанция не успевала заряжать.

Марсель Бланше зло и нервно посмотрел вниз и закричал:

— Лилиан! Лилиан! Тащи сюда ружья, они лезут с этой стороны!

И действительно, несколько бандитов, явно сообразив, что защитники не успеют перезарядить ружья, смело шли через двор.

Лилиан подоспела вовремя.

— Я же тебя учил, Лилиан, бери ружье и стреляй. А сам Марсель Бланше уже схватил два пистолета из Рук Констанции и одновременно выстрелил. Один из бандитов коротко вскрикнул, пошатнулся и, цепляясь за плечо своего приятеля, начал оседать на землю. А тот испуганно оттолкнул раненого и бросился наутек.

Лилиан, зажмурив глаза, нажала на курок. Конечно же она не попала, а только истратила заряд. Марсель посмотрел на девушку и сказал единственное:

— Когда целишься, не закрывай глаза, вернее, закрывай толькоодин, а не оба.

Девушка согласно кивнула и приложила к плечу второе ружье.

Марсель Бланше понял, что долго в доме они не продержатся. Но и отступать было некуда.

Поэтому он закричал на Лилиан.

— Дорогая племянница, ничего не бойся, стрелок из тебя никудышний, а вот заряжать оружие ты умеешь. Так что ступай вниз и займись делом.

Лилиан собрала разряженные ружья и бросилась вниз.А Констанция, забыв обо всем на свете, засыпала на полки порох и заталкивала в стволы пули, предварительно завернув их в замшу.Помощь Лилиан была как нельзя кстати. Вдвоем они быстро зарядили все свободное оружие.

Но бандиты теперь не вели себя уже так неосмотрительно. Потеряв нескольких товарищей, они взяли повозку и под ее прикрытием подобрались к самому дому. Они, правда, еще не решались начать выламывать двери и только готовились к этому.

— Сейчас будет жарко, Филипп, так что готовься, они будутштурмовать дом.

А Виктор Реньяр носился на взмыленном скакуне между двумя пылающими постройками. Он грозил кулаком темному дому, изрыгал страшные проклятья в адрес рода Абинье.

— Я сожгу вас заживо! Я распну тебя, Филипп, на двери, а твоюсестру и мать брошу в подвал! Нет, с сестрой я обойдусь по-другому, ею займутся мои люди, они не знают жалости и давно скучают без женщин!

— Виктор, ты мерзавец! — закричал в ответ Филипп Абинье.

Не трать на этого головореза силу, племянник, — строго приказал Марсель Бланше, — словами здесь ничего не решишь.

Виктор гарцевал, понимая, что он недосягаем для пуль Филиппа.

А твоего дядю, мятежника и изменника короля, я с огромным удовольствием отдам судье Молербо. Как он обрадуется, Филипп, он будет целовать меня! А еще я получу награду. Я знаю, что он там, один бы ты с нами не справился и тебе бы давным-давно пришел конец.

Виктор, не помня себя от ярости, кричал и кричал. Ветер развевал его волосы, и он был похож на самого настоящего дьявола, перепачканный с ног до головы сажей и грязью.

— Эй, Виктор, — вдруг закричал Филипп Абинье. Всадник придержал коня, а Филипп прицелился и выстрелил.

Виктор Реньяр поднял своего скакуна на дыбы.

— Да ты и стрелять-то толком не умеешь, молокосос, а решился пойти на Реньяров, против меня, Виктора! Если ты такой смелый, Филипп, выходи, и мы сразимся один на один. Но я знаю, что ты гнусный трус и у тебя не хватит смелости покинуть дом.

Сердце Филиппа охватил праведный гнев. Он схватился за шпагу ихотел было броситься к двери, но Марсель оттолкнул племянника и крикнул:

— Ты что, сошел с ума? Он же специально выманивает тебя из дома, чтобы пристрелить как кролика!

И тогда Филипп, отложив клинок в сторону, вновь взялся за пистолеты.

Бандиты же, разогнав повозку, пытались ею высадить дверь черного входа. Но они поняли, что это им не удастся, потому что перед дверью была ступенька. И тогда они вчетвером, схватив большое бревно, лежащее у самого цоколя, принялись им, как тараном, бить в дверь. Две распорки вылетели, дубовые доски затрещали, а каленые гвозди с писком от каждого удара начали вылезать из своих гнезд.

Марсель Бланше застыл прямо перед дверью с двумя пистолетами наготове.

— Филипп, ты будь у окон, а я встречу их здесь.

Этель тоже пришла на помощь своему брату, держа наготове заряженные пистолеты. И как только дверь с грохотом упала на пол.Марсель Бланше не раздумывая, разрядил два своих пистолета прямо в нападавших и тут же схватил поданное Этель ружье.

Один из бандитов все же успел выстрелить. Марсель вскрикнул, иружье выпало на пол. А на правой стороне груди, под ключицей, у него появилось большое кровавое пятно.

Этель не раздумывая выстрелила прямо в голову бандита, который торопливо выхватил из — за пояса клинок. Выстрел женщины был точным. Бандит захрипел и, захлебываясь в собственном крике, упал прямо к ногам женщины.

И тогда Этель, взяв ружье за ствол, размахнулась и изо всей силы ударила бандита по голове. Он замер навсегда.

А Марсель Бланше, корчась от боли, лежал на полу, пытаясь рукой зажать рану. В другой руке он сжимал пистолет и целился в дверной проем.

Но бандиты, испугавшись такого смелого отпора, уже бросились наутек.

— Сестра, кажется меня зацепило и на этот раз, по-моему, серьезно.

— Да нет, нет, Марсель, — заволновалась Этель, — все будет хорошо. Я тебя сейчас оттащу наверх.

— Не надо меня никуда оттаскивать, неси пистолеты и дай тряпку. Надо перевязать рану.

Тут кстати подоспела Лилиан. Она подхватила Марселя Бланше и, оттащив немного в сторону, принялась перевязывать.

Марсель скрежетал зубами, закатывал глаза, хватался рукой за ножку стула, но ни единый стон не слетел с его губ.

— Тебе легче. Марсель? — шептала Лилиан.

— Да, да, дорогая племянница, мне совсем хорошо. Не волнуйся, я еще смогу стрелять.

Сквозь тугую белоснежную повязку начала проступать кровь. Пятно ширилось.

На этот раз, Лилиан, твоему дяде не повезло. Меня много разранили, но всегда легко, а на этот раз бог отвернулся от меня и дело обстоит скверно.

— Да нет, нет, Марсель, — причитала Лилиан, — все будет хорошо, сейчас я принесу тебе попить.

— Да, принеси вина и притащи сюда заряженные пистолеты.

А Этель Абинье стояла прямо перед дверью, дерха р руках заряженное ружье, нацеленное в темноту. Ее лицо было решительным и суровым, две горькие складки лежали в уголках ее рта. Сквозняк шевелил седые волосы, и ее голова казалась окруженной серебрянымсверкающим нимбом.

Констанция подошла к Филиппу, который сидел на корточках у разбитого окна.

— Филипп, если с тобой что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу.

— Не волнуйся, Констанция, — ответил Филипп Абинье, — все обойдется, нам поможет бог и мы выберемся из этой передряги.

— Я боюсь, мне очень страшно. Мне еще никогда в жизни не былотак страшно.

— Да что ты, любимая моя! — Филипп прижал девушку к груди и зашептал ей на ухо ласковые слова, пытаясь ободрить и утешить своюрастерявшуюся испуганную подругу.

Он говорил так, словно они сейчас сидели не у разбитого окна, а на теплом, прогретом солнцем камне посреди ручья. И казалось, непули свистят у их голов, а радостно щебечут птицы и журчат волны. И не стоны и проклятья раздаются со всех сторон, а шумит водопад.От слов Филиппа Констанция успокоилась. Испуг исчез с ее лица, а движения стали спокойными и уверенными. Девушка сбежала вниз и принесла четыре пистолета.

— Филипп, позволь я буду рядом с тобой!

— Нет-нет, Констанция, будь внизу, здесь очень опасно!

— Когда ты рядом, дорогой, я чувствую себя куда более уверенной, и меня не пугают выстрелы и свист пуль.

Филипп рассмеялся.Прибежала Лилиан.

— Филипп! — она принялась трясти за плечо брата. — Марсель ранен!

Филипп Абинье с ружьем наперевес заспешил вниз. Одного взгляда Марселя Бланше было достаточно, чтобы понять, что его дела плохи. Он был бледен, а по лицу струился пот. Волосы слиплись и были растрепаны. Большое пятно крови ширилось на белой тугой повязке. Но все равно, через силу, мужчина продолжал улыбаться и с ненавистью смотрел на черный проем двери.

Филипп недоумевал:

» Почему же медлит Виктор? Почему бандиты не нападают?«

Но он не мог даже предположить, что бандитов осталось всего трое вместе с Виктором Реньяром.

Тишина становилась гнетущей. Из темноты послышался охрипший надсадный крик Виктора Реньяра:

— Констанция, выходи, я заберу тебя, и мы вернемся домой! Выходи!

— Никогда! Никогда я не выйду! — закричала девушка.

— Тогда выходи ты, Филипп Абинье, бесчестный вор, укравший Констанцию, посягнувший на честь рода Реньяров!

Филипп выхватил клинок и выскочил во двор. Прямо навстречу Филиппу шел немного прихрамывая Виктор Реньяр. Шпага поблескивала в его правой руке, а в левой он сжимал кинжал. Двое приспешников с ружьями наперевес следовали за своим главарем.Один из них навел ствол на Филиппа, готовый выстрелить.

Но Виктор предупредительно поднял руку:

Это будет честный бой! Я заколю этого мерзавца собственнойрукой.

Марсель, ухватившись рукой за подоконник, попытался подняться, но тут же с глухим стоном опустился на пол. . Лилиан, помоги мне!

Девушка подхватила своего дядю под руки, и он смог-таки подняться на ноги. Опираясь локтями о подоконник, Марсель Бланшенавел два заряженных пистолета на приспешников Виктора.

— Так-то оно будет лучше, — с улыбкой на бескровном лице проговорил Марсель. — Если только кто-то из вас шевельнется, я незадумываясь нажму на курок и будьте уверены, не промахнусь.

Бандиты переглянулись. Делать было нечего, они опустили ружья.

Марсель Бланше держался из последних сил. Свет то и дело меркв его глазах, голова кружилась. Но он собрал в кулак всю свою волюи держался на ногах.

Виктор Реньяр и Филипп Абинье медленно сходились.

Виктор остановился, расставив ноги, и взмахнул шпагой.Филипп отразил удар. Заскрежетала сталь и начался поединок.

И странное дело — не очень искусный в фехтовании Филипп умело вел бой. А Виктор, искушенный в подобных делах, с трудом отражал удары.

Констанция замерла на пороге дома. Она с ужасом смотрела на дерущихся и вздрагивала каждый раз, когда шпаги скрещивались. Она шептала побелевшими губами:

— Филипп, ФилиппВиктор то и дело поглядывал на Констанцию и тогда с еще большим остервенением бросался в бой. Он даже, изловчившись, сумел царапнуть острием шпаги по лицу Филиппа.Кровь двумя тонкими струйками зазмеилась по лицу юноши. Но этотолько придало Филиппу силы. Он с двойной энергией и яростью бросился на своего врага, и ему удалось выбить шпагу из рук противника.

Виктор от неожиданности отскочил, поскользнулся и, беспомощновзмахнув руками, рухнул на спину.

А Филипп успел наступить ногой на запястье руки, в которой Виктор сжимал кинжал. И тут же, не давая противнику опомниться, приставил острие своей шпаги к его горлу.

Виктор зло захрипел, но ничего не мог поделать. Двое его людейбеспомощно переглядывались, но были бессильны, ведь Марсель Бланше держал их на прицеле.

— Ну что же, убивай меня, что же ты медлишь? — зло проговорил Виктор, закрывая глаза.

Он ощущал острие шпаги на своем горле, каждое мгновение могло стать для него последним.

» Ну что же он медлит? — думал Виктор, — наверное, он хочет насладиться, видя мою беспомощность «.

— Убивай! — вновь прохрипел Виктор и почувствовал, как кожапод острием шпаги натянулась. И тут раздался иступленный крик Констанции.

— Остановись, Филипп! — и девушка вцепилась ему в руку. — Я заклинаю тебя, не убивай его!

Филипп словно очнулся. Он посмотрел в лицо Констанции и увидел такую невыносимую тоску и мольбу в ее глазах, что ему сделалось не по себе.

Он отбросил шпагу в сторону и отступил.

Виктор, еще не веря в свое спасение, приподнялся на локтях и судивлением посмотрел на Констанцию. Он не ожидал от нее подобного.

— Убирайся отсюда! — закричал Филипп Виктору. — Убирайся и никогда больше не появляйся возле моего дома, иначе я убью тебя! Благодари Констанцию за свое спасение.

Он развернулся и пошел к дому.

А Марсель Бланше прохрипел:

— Забирайте трупы своих людей и проваливайте отсюда! И не показывайтесь здесь, иначе я пристрелю вас!

Виктор поднялся на ноги.

Констанция стояла всего в трех шагах от него, и Виктор попытался шагнуть к ней. Но взгляд Констанции был красноречивее любых слов — между ней и Виктором стояла невидимая стена, за которую Виктор не мог сделать и шага.

Он опустил голову и бросил своим людям:

— Собирайте убитых, уходим.

А сам, пошатываясь как пьяный, двинулся в темноту.

ГЛАВА 3

За час до рассвета начался проливной дождь. Он и погасил уже догоравшие постройки и стога соломы.

Дом Абинье представлял собой ужасное зрелище — выбитые двери, разбитые окна, закопченные стены. Но еще более ужасно было внутри — перевернутая мебель, пулевые отверстия в стенах, разбитая посуда, кровь на полу и на стенах.

С каждой минутой Марселю Бланше становилось все хуже и хуже. Он уже не приходил в себя, бредил, выкрикивал какие-то слова, имена, шептал молитвы. Потом силы оставляли мужчину, и его голова запрокидывалась, а глаза закатывались.

Лилиан и Этель сидели у изголовья постели. Лилиан держала руку Марселя в своих ладонях и слезы, которые текли по ее лицу, капали на грудь Марселя Бланше.

— Держись, держись. Марсель, все будет хорошо, — шептала девушка, все еще надеявшаяся на то, что Марсель сможет самостоятельно выбраться.

А он вдруг открыл глаза, криво улыбнулся и обвел собравшихся странным взглядом.

— Я скоро умру, — прошептал он бескровными губами, — вы слышите, я умру. Никогда не думал, что это так просто и никогда не надеялся, что умру в своей семье.

Этель наклонилась к брату, приложила к его горячему лбу мокрое полотенце.

— Брат! Брат! Марсель! Я люблю тебя! Держись из последних сил!

— Нет, Этель, нет, сестра, жизнь покидает меня, — Марсель ввзяал ладонь Лилиан и та разрыдалась. — Не надо плакать, Лилиан, это тебе не к лицу, ты славная девушка, ты лучшая девушка из всех мне известных. Ты так смело боролась с этими проклятыми Реньярами, ты дорога мне и если мне повезет предстать перед всевышним, я обязательно попрошу, чтобы он послал тебе счастье, чтобы он послал тебе хорошего мужа и славных детей.

— Марсель, не говори так, береги силы, ты обязательно выздоровеешь, рана не очень глубокая, — соврала Лилиан.

— Ты пытаешься меня обмануть, племянница, но Марсель Бланше за свою жизнь видел столько всяких ран, что научился безошибочно определять, какая рана смертельная. И моя, я скажу тебе, Лилиан, смертельная, мне уже не выкарабкаться.Филипп, подойди! — зашептал Марсель Бланше, пальцем подзывая племянника.

Филипп опустился на колени и склонился к Марселю. Тот был настолько слаб, что говорил чуть слышно. — Береги мать и свою сестру, а также береги Констанцию. Она славная и лучше покиньте этот дом, уходите куда-нибудь, я вам советую. А потом, может быть, вернетесь сюда и будете счастливы.

Марсель Бланше отстранил от себя Филиппа и поманил пальцем Этель. Женщина со скорбным лицом тоже опустилась на колени и склонилась к самой груди Марселя. — Этель, прости меня за все, прости, если я причинял тебе беспокойства, прости за то, что ты страдала из-за меня.

— Что ты. Марсель, успокойся, может быть, все еще будетхорошо.

— Нет, сестра, мои дни сочтены, даже сочтены мои минуты.

Марсель странно дернулся, его глаза закатились, а из горла вырвался стон.

— Он умирает, — сказала Этель, — и мы остаемся одни.

Но жизнь все еще не покинула Марселя. Его душа пока еще оставалась в теле. Он вздрагивал, хрипел, выкрикивал свое имя, кого-то проклинал. Но потом вдруг стих, по его щекам покатились слезы, на губах появилась блаженная улыбка, он поднял руку и несколько раз взмахнул ладонью, давая прощальный знак всем близким людям. Его душа покинула тело, а на лице застыла блаженная улыбка.

Этель положила свою ладонь на лоб брата и закрыла глаза.

— Господи, прими его душу в свои объятия, прости ему все прегрешения. Он был хорошим человеком, может ошибался, может быть, когда-нибудь злил тебя, но он никогда не держал на людей зла и если мог, то помогал им. Прости его, господи!

Филипп работал без устали целый день. Он выкопал глубокую яму под старым деревом. Марселя завернули в его кожаный плащ и опустили в землю. Женщины плакали, а Филипп держал себя в руках. Он принес из дому Библию, старую, с пожелтевшими страницами, ту, по которой отец учил его читать, развернул и прочел отходную молитву.

Едва смолк его голос, как из конюшни послышалось тревожное, похожее на плач ржание лошади. Филипп вздрогнул.

— Это конь Марселя, — сказал он и зашагал через весь двор к конюшне.

Он выпустил лошадь и та сразу же бросилась к разверстой могиле. Она бегала вокруг женщин, заглядывала в темную глубину, где лежал ее хозяин, и жалобно ржала. От этого ржания слезы сами катились по щекам людей.

— Уведи ее, Филипп, — сказала Этель, — ее ржание разрывает мое сердце.

Филипп хотел поймать лошадь, но та отбежала и стала носиться по двору.

Она далась в руки только Констанции. Девушка отвела ее в конюшню и вернулась только тогда, когда закрыла ворота.Этель взяла горсть влажной красноватой земли и бросила в яму. Ее движение повторили Констанция, Лилиан и Филипп.

— Идите, идите в дом, я зарою могилу сам, — сказал Филипп ивзялся за лопату.

Он работал не останавливаясь, и вскоре под старым деревом появился холм свежей земли. Филипп взял крест и поставил его уизголовья. А затем написал на желтой струганой древесине имя своегородственника.Буквы краснели, как будто были написаны свежей кровью, они буквально кровоточили на свежей древес они были похожи на рваные раны.

Когда Филипп вернулся в дом, на столе стояли бутиль с вином и глиняные чашки.

— Помянем Марселя, он был хорошим человеком сказала Этель, разливая вино. Все выпили молча и стоя.

— Как же, мама, мы теперь будем? — спросила Лилиан.

— Они вернутся, — ответила Этель.

— Да, да, они придут, — в голосе Констанции было что-то странное, она чувствовала себя виноватой за то, что удержала Филиппа, когда он был уже готов убить Виктора Реньяра. — Они вернутся и начнется что-то страшное. Пощады не будет ни для кого.

— Я убью его во второй раз, — прошептал Филипп, сжимая кулаки. — Надо собрать все оружие, мама, и будем готовиться к бою.

Женщины разошлись по дому, собирая разбросанные повсюду ружья и пистолеты.Филипп осмотрел оружие.

— Что ж, будем снова отливать пули. Ведь нам ничего больше неостается, нам никто не поможет, если мы не поможем себе сами.

— Да, сын, ты прав, — вскинула голову Этель, — мы можем рассчитывать только на свои собственные силы да на то, что нас защитит бог.

Констанция прижала руку к груди и вдруг послышался далекий конский топот.

Филипп огляделся, схватил ружье и бросился к двери. Женщины замерли на своих местах, понимая, что сейчас начнется что-то страшное.

Лилиан взбежала на второй этаж и оттуда раздался ее радостный крик.

— Мама! Констанция! Филипп! Это не Реньяры, это королевские солдаты! Я вижу их яркие мундиры. Солдат много, большой отряд!Мама! Мама! Это солдаты! Все оживились и бросились на улицу.Всадники ехали рысью, дорога проходила у самого дома, и Филипп, сбежав с холма, застыл на обочине.

— Господин офицер! Солдаты! Заезжайте к нам в дом, мы приглашаем вас, у нас есть хорошее вино! Есть еда, мы накормим васи ваших лошадей, вы сможете отдохнуть.

Но ни офицер, ни солдаты не обращали никакого внимания на Филиппа Абинье. Они ехали по своим делам и им не было никакого дела до банды Реньяра, которая могла в любой момент напасть на дом Абинье.

— Господин офицер! Господин офицер! — закричал Филипп, пытаясь схватить лошадь под уздцы.

— Ну, что тебе? —офицер придержал лошадь, которая стригла ушами и нервно стучала копытом о землю.

— Господин офицер, — просящим голосом воскликнул Филипп, — в нашем доме останавливался даже судья Молербо. Ему очень понравилось. Мы вас радушно встретим, хорошо угостим. Остановитесь хотя бы на несколько часов, хотя бы до вечера.

— Нет, парень, — бросил офицер, — у нас есть приказ, мы на службе, а к вечеру мы должны быть далеко отсюда. Так что останавливаться и задерживаться в пути мы не можем. Вперед! — прикрикнул офицер на своих солдат и резко дернул поводья.

Отряд перешел на рысь и вскоре скрылся за ближайшим холмом.

— Дьявол! — воскликнул Филипп, продолжая стоять посреди дороги.

Он не обращал внимания на мелкий моросящий дождь, на завывания ветра, он не обращал внимания на ссадины на руках и лице.Он чувствовал себя беспомощным против Виктора Реньяра и егоголоворезов. Но ему ничего не оставалось делать, как принять бой, ведь он ответственен за Констанцию, за мать, за Лилиан. Филипппонял, что он отдаст не задумываясь свою жизнь за этих дорогих емулюдей, ведь в его жилах все же текла горячая кровь Абинье, и в роду Абинье никогда не было предателей и трусов.

Филипп Абинье вернулся на крыльцо своего полуразрушенного дома.

Констанция посмотрела сначала на своего возлюбленного, потом на Лилиан, а потом на Этель. Она сняла с шеи свой дорогой медальон, зажала его в кулаке, подошла к Этель и сказала ей, разжав пальцы:

— Это все, что у меня есть. Марсель говорил, что он очень дорогой, что за этот медальон можно купить новый дом и много земли. Это все, что у меня есть, и я отдаю это вам, — она протянула руку к Этель.

Женщина встрепенулась и посмотрела прямо в глаза Констанции.

— Наверное, он очень дорогой и его стоит продать, — повторила девушка.

— Нет, никогда, никогда мы этого не сделаем. У меня появилась другая мысль, — Этель прижала к груди Констанцию, — а тебе спасибо, дочка, ты сделала все, что было в твоих силах, и ты абсолютно не виновата в том, что все сложилось именно так. Констанция заплакала.

Виктор Реньяр был вне себя от ярости. Он напоминал бешеного пса, которому удалось сорваться с цепи. Он носился по своему дому, изрыгая проклятья направо и налево. Он пинал своих людей, плевал им в лица.

— Вы жалкие трусы, жалкие мерзавцы, вы не умеете драться, вы трусливые свиньи!

Он побежал наверх и вернулся с большим кожаным кошельком. Он даже не стал его развязывать, а разрезал кинжалом и высыпал на стол кучу монет.

— Вот золото, надо собрать еще две дюжины людей, к тому же у меня еще есть золото. Две дюжины, а может быть, три. Мы уничтожим всех, но в первую очередь, мы уничтожим Филиппа Абинье и весь их проклятый род! Мы вырежем их как баранов! Мы перестреляем их!

Сын Виктора Анри прятался на втором этаже. Иногда он подходил к двери, открывал ее и слушал, что творится внизу.А к дому подтягивались люди. Это было самое настоящее отребье, отъявленные мерзавцы, участники многих грабежей, пьяницы и насильники. Их замутненные вином глаза сверкали, когда они видели россыпь монет на столе.

— Всем хватит золота! — кричал Виктор Реньяр. — Я дам каждому столько, сколько он хочет. А тому, кто убьет Филиппа Абинье я не пожалею ничего! Я отдам все, отдам своего коня, не пожалею ничего!

Постепенно во дворе дома Реньяров становилось все больше и больше бандитов. Они как вороны, почуявшие падаль, слетались со всей округи. Это были страшные люди — безбожные грабители на больших дорогах, конокрады, дезертиры, убежавшие из королевской армии, обнищавшие, спившиеся дворяне. Но здесь все эти люди были равны между собой, они все были бандитами, безжалостными и жестокими.

— Вина! Вина! — кричал Виктор Реньяр, и из подвала выкатывались бочки старого вина. — Оружие! Порох! Пули! — и сразу же, боясь сказать хоть слово против господина, со склада выносили ружья, пистолеты, клинки, бочки с порохом и мешки с пулями.В доме все пришло в движение.

— Скорее! Скорее собирайтесь! — ревел Виктор Реньяр, не находя себе места. — Скоро двинемся, все должны приготовиться. У кого нет оружия, берите мое, у кого нет лошадей, берите в моей конюшие. Мы должны уничтожить, стереть с лица земли ненавистных Абинье.

Анри был запуган. Он забился в комнате Гильома Реньяра, задвинул дверь на засов и сидел в дедовском кресле, вздрагивая отдушивших его слез.

Наконец, все бандиты были в сборе.Виктор Реньяр вскочил в седло и выхватив клинок, взмахнул им над головой.

— За мной! Вперед! Никому пощады, никому! Режьте и вешайте, стреляйте и бейте, душите, кусайте! Ни один из рода Абинье не должен остаться в живых, ни один!

Бандиты, как стая голодных волков осенней ночью, мчались за своим вожаком. А тот, не жалея, стегал коня, торопя бандитов, приближая момент развязки страшной трагедии.

Бандиты въехали на холм, и Виктор Реньяр, натянув поводья, задержал своего коня.

— Вот тот дом, внизу, его надо сжечь! Они там, в доме, я знаю, — и всадники с гиканьем, как черная волна, покатились с холма к дому.

Когда бандиты поравнялись с оградой, они тут же умерили свой пыл, ведь еще слишком яркими были воспоминания о страшной ночи, когда Абинье смогли перестрелять много их друзей.

И только Виктор Реньяр, даже не задержав своего коня, влетел во двор и бросился к дому, выстрелив в дверь. Та заскрипела и открылась, как бы приглашая Виктора войти во внутрь. Предводитель бандитов спрыгнул с коня и с кинжалом в одной руке и с пистолетом в другой, влетел в дом.

— Дьявол! — заревел он, когда понял, что в доме никого нет. — Где? Где они? — кричал Виктор, тряся то одного, то другого приспешника. — Я спрашиваю у тебя, где они? — рычал он в лицо рыжебородому конокраду.

— Наверное, убежали, — немного испуганно высказал трезвую догадку бандит.

— Догнать! Растерзать! Убить! — взревел Виктор Реньяр, стреляя в потолок.

Но куда могли направиться беглецы, бандитам было неизвестно, да и дороги вели в четыре стороны, так что Абинье могли выбрать любую.

Виктор Реньяр сел на землю, отбросил в сторону кинжал и пистолет, а потом крепко обхватил голову своими мощными руками и принялся раскачиваться из стороны в сторону.

— Я найду, найду, найду тебя, Филипп, и выпущу твои кишки! Я обязательно найду тебя, где бы ты ни был, даже если спрячешься в аду! Я вытащу тебя оттуда и зарежу! Даже если ты окажешься за морем, все равно, знай, что я ищу тебя, что я жажду твоей крови! И тебя, Констанция, я убью! Обязательно! Я прикончу тебя как изменницу, как человека, опозорившего род Реньяров! Всех, всех уничтожу!

Глаза Виктора Реньяра наливались кровью, он выкрикивал самые бранные слова, какие только мог вспомнить, он проклинал своих врагов и тот день, когда они родились на свет.А еще Виктор проклинал себя и своих братьев, которые покинули его в самый тяжелый момент.

— Отец! Отец, — закричал Виктор Реньяр, — почему Жак с Клодом не сдохли, едва родившись на свет? Ведь тогда они меня не смогли бы предать, ведь тогда я одержал бы победу, и Филипп был бы мертв, а Констанция-Констанция принадлежала бы мне и только мне.

Но, как говорится, словом делу не поможешь и сколько ни кричал Виктор Реньяр, сколько ни посылал проклятий и как грозно ни вскидывал свой мощный кулак, грозя невидимому богу, все его старания были тщетными.

А Филипп Абинье, Констанция, Этель и Лилиан были в это время довольно далеко от своего родового гнезда, разоренного и обесчещенного бандитами. Они двигались по высокому обрывистому берегу океана, смотрели на далекие силуэты кораблей, изредка появляющиеся в безбрежной голубизне, и молчали. Их угнетали тяжелые мысли, страшные воспоминания о ночи, проведенной в осажденном доме, а еще больше — неизвестность, ожидающая их впереди.

— Куда мы едем, мама? — поравнявшись с Этель, спросил Филипп.

— Сынок, я еще не знаю, но вспомни, Марсель говорил, что он где-то на побережье видел дом с таким же гербом, как на медальоне Констанции. Вот нам и надо отыскать этот дом.

— А зачем, мама?

— Как это зачем, может быть, что-нибудь выяснится.

Лилиан была грустна. Она ехала, понурив голову, глядя на пожухлую траву, на туманные холмы. Даже вид океана, который простирался до самого горизонта, не веселил девушку и она не проявляла ни малейшего интереса к его красоте.

Констанция подъехала к Лилиан.

— Не грусти, — сказала она, тронув Лилиан за плечо.

— Я очень любила Марселя, — вдруг призналась Лилиан.

— Да, он был очень хороший человек, — согласилась Констанция.

— Нет, я не о том, Констанция, я любила его как женщина.

— Как женщина? — изумилась девушка.

— Да, как ты любишь моего брата.

— А он? — спросила Констанция.

— Марсель, наверное, даже об этом и не знал. Ведь он был моим дядей, он был намного старше меня.

— Ну и что, Лилиан, вы бы все равно могли пожениться и быть счастливыми.

— Ты думаешь, Констанция?

— Конечно, а почему нет, это неважно, что вы родственники, главное, чтобы любили друг друга.

И вдруг сказав это, произнеся такие простые слова, Констанция осеклась. Она только сейчас поняла, что говорит о Марселе Бланше как о живом человеке.

Лилиан повернула голову и посмотрела на Констанцию.

— Ничего, дорогая, у меня тоже так, я не могу поверить в то, что он мертв, что он лежит в могиле у старого дерева. Мне кажется, что стоит повернуть голову, и я увижу его, услышу его смех, какую-нибудь шутку… Так что не переживай, Констанция, мы еще просто не привыкли к тому, что его нет среди нас.

Четверо всадников ехали по берегу океана. Они не знали, что их ждет впереди, но они знали, что назад дороги уже нет.

А Виктор Реньяр наконец-то нашел выход для своего бешенства. Он вспомнил, как однажды на него криво посмотрел сосед, и его лицо налилось кровью.

— За мной ! По коням! — закричал Виктор Реньяр, вскакивая в седло.

Его бандиты, занятые грабежом дома Абинье, насторожились. Им явно не хотелось куда — либо уезжать, не закончив грабеж. Но увидев лицо своего предводителя, увидев шальной блеск в его глазах, они поняли, что лучше покориться, и не возражать Виктору Реньяру.

Они перекинули через седла мешки и сумки, затолкали в карманы награбленное и двинулись за своим вожаком. Рыжебородый конокрад, обрадованный богатой добычей, догнал Виктора Реньяра и спросил:

— А куда мы сейчас?

— Сейчас будет большое развлечение, мы должны дотла сжечь дом моего соседа. Мы заберем весь скот и все зерно, ведь этот мерзавец живет на земле моих предков. Он, конечно же, говорит, что имеет какие-то грамоты на владение этими землями, но я-то знаю, что эти земли всегда принадлежали моему роду. И сейчас пришел час расплаты.

Через час всадники окружили поместье Лекрузье.Естественно, те не ожидали нападения и были застигнуты врасплох. Сразу же послышались выстрелы, запылали хозяйственные постройки. А Виктор Реньяр самолично пустил пулю в лоб хозяину. Жена и дочь были изнасилованы, бандиты зарубили слуг и занялись грабежом. Единственный, кому удалось вырваться со двора и броситься наутек, был молодой конюх.

Виктор заметил парня и, вскочив в седло, с тремя своими бандитами погнался за ним. Парень карабкался на холм, в кровь сбивая руки и ноги, царапаясь о колючий кустарник. А бандиты с гиканьем летели следом. Они стегали парня плетями.

Парень уже почти обессилел, он был весь в крови, он вообще уже ничего не понимал, что происходит. И только инстинкт самосохранения гнал его вперед.

— Ату его! Ату! — кричал Виктор Реньяр, пришпоривая коня.

Кое-как парень вскарабкался на вершину холма. Всадники отнего отстали, и Виктор выхватил пистолет, понимая, что сейчасбеглец может уйти. Он прицелился и выстрелил. Пуля попала в бедро. Парень качнулся, упал на одно колено, а потом, не удержав равновесие, покатился вниз по откосу. Он подскакивал на камнях, переворачивался через голову, падал, вновь пытался встать на ноги, но простреленное бедро не давало ему это сделать.

А Виктор Реньяр и трое его приспешников стояли на вершине холма и гоготали, гладя на бесплодные усилия молодого конюха.

— Кончай его! — сказал Виктор рыжебородому конокраду.

Тот поднял ружье, приложил приклад, старательно прицелился и нажал на курок. Но ружье дало осечку.

— Черт, кремень кончился! — сказал бандит, заглядывая в механизм.

— Ах, мерзавец, ты боишься запачкать себя кровью!

— Нет-нет, Виктор, я не боюсь, дай пистолет. Виктор отдал рыжебородому свой пистолет и тот, взяв его обеими руками, выстрелил почти не целясь.

Парень вскрикнул, дернулся и его тело покатилось вниз, оставляя на белых, выбеленных дождем и солнцем камнях кровавые следы.

— Возвращаемся домой, — сказал Виктор, — и устроим пир! В подвалах еще много вина, еще не во всех черных бочках проделаны дыры. Вперед! Вперед!

Бандиты, наспех похватав все самое ценное в доме соседей, направились к дому Реньяров, где не так давно был хозяином старый Гильом.

Хоть все и говорили, что он страшно жестокий человек и самодур, но до того, что творит его старший сын он не доходил. Виктор приумножил в себе все недостатки старого Гильома и приобрел еще кучу новых. Многие из бандитов, не раз сталкивавшиеся с жизнью и смертью вплотную, были поражены его бесцельной жестокостью и необузданностью нрава.

А маленький Анри так и сидел в резном кресле деда, боясь отворить дверь, боясь выйти из комнаты. Он понимал, что отец, хотя и любит его, но сейчас, попадись он ему под горячую руку, может с ним сделать все что угодно, даже убить. И поэтому мальчик беззвучно плакал, вздрагивал, размазывал по щекам слезы и с опаской посматривал на дверь, боясь, что кто — то из подвыпивших бандитов или сам отец ворвутся в эту комнату, служившую ему ненадежной защитой. Даже под родным кровом после смерти деда Анри не мог себя чувствовать в полной безопасности.

И он, глядя в потемневшее окно, прошептал:

Констанция, почему ты не взяла меня с собой? Ведь мне здесь так плохо и одиноко!

Но его мольбу никто не услышал. За окнами шумел дождь, свистел ветер, поскрипывали старые деревья.

А снизу раздавались разухабистые голоса, грязная брань и дикие вопли пьяных мужчин, среди которых Анри иногда слышал надсадный голос своего отца. Тогда собутыльники на мгновение замолкали и слушали бессвязную речь своего предводителя, состоявшую, преимущественно, из проклятий и ругательств. Эти речи неизменно заканчивались выстрелами и битьем посуды.

Вот уже который день наши беглецы ехали по побережью. Они останавливались на ночь в дешевых тавернах. И без того тощий кошелек Филиппа Абинье стремительно худел.

Мадам Абинье, непривычная к долгой верховой езде, совсем измаялась. Скулы ее совсем заострились. Но как ни уговаривал Филипп свою мать, та почти не притрагивалась к пище. Возбуждение последних дней давало о себе знать. И иногда Этель Абинье чуть не падала с седла от усталости, но всегда находила в себе силы не показывать это своим спутникам. Ведь из-за нее могла случиться остановка, Филипп мог отказаться ехать дальше, если мать занеможет.

Констанция же, как будто всем своим существом стремилась вперед. Ее как будто толкала какая-то неизвестная сила, заставляя вернуться в края, где прошло все ее детство, о котором она почти ничего не помнила. Глядя на пейзажи, она и не подозревала, что все ближе и ближе подбирается к разгадке тайны своего рождения.

Филипп опасался, что кто-нибудь увидит дорогой медальон на шее Констанции и как-то сказал об этом девушке. Та грустно улыбнулась, сняла медальон с шеи и отдала Этель, хотя никогда не расставалась с ним прежде. Мадам Абинье завернула медальон в платок и спрятала. В те времена в этих местах было не так уж много путешественников. Большинство предпочитали плыть морем, так было безопаснее, да и дешевле. Поэтому в деревнях настороженно относились к Филиппу Абинье и его спутницам. Нужно было как-то объяснять цель своего путешествия, и Филипп решил говорить правду. Конечно, ему не всегда верили, но деньги делали свое дело и их пускали ночевать.

В одной из таверен как-то поздним вечером, когда оН не мог уснуть, Филипп попросил у хозяина клочок бумаги и свинцовый карандаш. Он сидел за столом и в тусклом свете неумелой рукой выводил геральдический герб.

Когда Констанция застала его за этим занятием, Филипп смутился и попытался спрятать бумагу. Но девушка, смеясь, завладела этим клочком и, посмотрев на неудачный рисунок, рассмеялась.

Художник из тебя неважный, дай-ка я попробую.Филипп не сразу доверил Констанции короткий свинцовый карандаш, но лишь только девушка взяла его в руку, как тут же на бумаге появилось довольно четкое изображение герба.

— Вот так будет лучше, — сказала Констанция, поцеловав Филиппа в щеку.

Она даже не спросила, зачем понадобился ее возлюбленному рисунок, а Филипп не счел нужным ей объяснить.

Назавтра Констанция узнала разгадку без лишние расспросов.

Лишь только они въехали в селение, как Фиипп отправился к церкви. Он отыскал священника и показал ему рисунок Констанции.

— Святой отче, не откажи в помощи!

— Видит Бог, я бы помог тебе с большим удовольствием, но подобный герб мне неизвестен. Может быть, это где-то дальше. Я сам не из здешних мест, недавно прибыл сюда после смерти старого приходского священника.

— Извините, святой отец, что отвлек вас от богоугодных мыслей.

— Ступай, сын мой, может быть, Бог будет милостив к тебе инаставит тебя на путь истинный и приведет к цели.

Не найдя ответа у священника, Филипп попытал счастья у кузнеца, ведь тот часто подковывал лошадей у проезжающих, ремонтировал кареты и, быть может, ему попадался на глаза герб, изображенный на медальоне Констанции.

И тут Филиппу Абинье повезло.

Кузнец, лишь только увидел рисунок, расплылся в улыбке.

— О, месье, это очень знаменитый герб, он принадлежит роду графов Аламбер. Несколько лет назад мне довелось набивать обод на карете старой графини. Она очень щедро расплатилась со мной, поэтому я запомнил ее и этот герб.

— Как, ты говоришь, звали графиню?

— Графиня Аламбер.

— А не скажешь ли ты, любезный, далеко ли отсюда ее поместье?

Кузнец задумался.

— Вот этого, месье, я вам сказать не могу. Я никогда не расспрашиваю проезжих, и герб — то я запомнил абсолютно случайно. Вот если бы вы мне показали колесо от кареты графини, я бы его сразу признал.

— А куда она направлялась? — попытался хоть что-то выяснить Филипп Абинье.

— Не знаю, месье, она поехала дальше по этой дороге и честно сказать, возвращалась ли она домой или ехала в гости, я не могу сказать. Хотя, постойте, месье, я припомнил одну деталь: в карете почти не было багажа, а лошади были очень хорошие, сразу видно, что их нигде не меняли на почтовых станциях, сразу видно,

Филипп Абинье наградил словоохотливого кузнеца серебряной монетой и, твердя» Аламбер, Аламбер «, вернулся к ожидавшим его у церкви женщинам.

— Мне кажется, кое-что начинает проясняться сказал он не очень определенно, вскакивая в седло. Констанция посмотрела на него вопросительно.

— Ты узнал, кому принадлежит герб?

— Да, графам Аламбер, это точно. Кузнец узнал его, ему как-то пришлось ремонтировать карету с таким гербом на дверце.

— Аламбер… — задумалась Констанция, — мне, по-моему, никогда раньше не доводилось слышать этой фамилии, — но какая-то скрытая музыка звучала в этих звуках для девушки. — Аламбер… — словно давно забытая мелодия разбередила ее душу.

Накрапывал дождь, четверо всадников, втянув головы в плечи, ехали по проселочной дороге. Под копытами коней чавкала грязь, лошади оскальзывались. Еще недавно желтое жнивье потемнело, и над полем кружили стаи черных мокрых ворон. От всего пейзажа веяло тоской и унынием.

» О, боже мой, какая унылая дорога!«— думала Констанция, глядя на утопавший в мелком дожде горизонт, словно на весь мир набросили вуаль и от нее все казалось безрадостным и серым, как будто кто-то украл у природы краски, которые она так щедро разбрасывает по земле весной и летом.

Правда, все три женщины не были привычны к роскоши и переносили путешествие сносно. Но Филипп Абинье очень беспокоился о Констанции. Ему все время казалось, что та недостаточно тепло одета или же ей не хватило времени выспаться. И сколько девушка ни уверяла своего возлюбленного, что чувствует себя неплохо, Филипп ейне верил.

— Смотрите! Смотрите! — воскликнула вдруг Лилиан, указывая рукой куда-то в дождь. — Там какая-то повозка!

Филипп на всякий случай пришпорил коня и опередил своих спутниц. Он привстал на стремена и приложив руку козырьком к глазам, всмотрелся в колышущееся марево дождя.

И в самом деле, из-за чахлого кустарника на проселочную дорогу выезжала повозка, запряженная двумя лошадьми. Из-за мокрого полога выглядывал мужчина с неприветливым лицом.

Филиппу ничего не оставалось делать, как обратиться к встречному с вопросом. Когда он поравнялся с повозкой, то заговорил с мужчиной:

— Месье, не будете ли вы так любезны подсказать, далеко ли нам осталось до поместья графов Аламбер?

Мужчина приподнял ребром ладони шляпу, надвинутую на самые глаза и неприветливо посмотрел на Филиппа.

Но лицо парня было абсолютно открытым и честным.

— Графини Аламбер? — переспросил мужчина.

— Да.

— Я на этой неделе был там…

Филипп немного расстроился, ведь если прошла целая неделя, то имение, наверное, отстоит отсюда на много лье.

Мужчина явно никуда не спешил, к тому же он сидел под тентом и мог позволить себе поговорить. Он неспеша набил трубку, раскурил ее и только тогда посмотрел на своего собеседника.

Констанция, Этель и Лилиан уже поравнялись с повозкой.

— Я сборщик податей, — представился мужчина, сидевший в повозке, и выпустил из ноздрей дым, — поэтому я знаю окрестности. Так вы направляетесь в Мато? — прищурив левый глаз, поинтересовался сборщик податей.

— Вы говорите, в Мато? — переспросил Филипп Абинье, — так называется имение?

— Да, но по этой дороге вы туда не доберетесь, нужно было свернуть раньше. Я удивляюсь, как это вы проехали перекресток! Теперь вам придется возвращаться.

Филипп оживился.

— А от перекрестка далеко до этого самого Мато? Мужчина посмотрел на коня, на котором сидел Филипп, удовлетворенно щелкнул языком.

— Я думаю, на своей лошади вы доберетесь туда часа за четыре.Но с вами женщины, поэтому вы потратите часов шесть и к вечеру, — мужчина взглянул на ровное серое небо, — уже будете в Мато.

— Спасибо вам, — бросил Филипп, разворачивая лошадь.

Но сборщик податей бросил ему вдогонку:

— Если-вы к графине Эмилии Аламбер, то она навряд ли вас примет.

— Почему? — спросил Филипп, явно удивленный.

— Да она уже лет десять как ведет нелюдимый образ жизни, никого не принимает, не появляется при дворе… Только изредка выезжает в своей карете на прогулку.

— Я думаю, она все-таки нас примет, — сказал Филипп, запускаяруку за пазуху и нащупывая клочок бумаги с изображением герба.

— Все началось, — продолжал сборщик податей, — с того времени, когда погиб ее единственный сын. Это был очень видный мужчина, который занимал важный пост при дворе, уж точно не припомню, какой…

Филипп Абинье, вернувшись к повозке, поднес к глазам сборщика податей клочок бумаги, прикрыв его ладонью от дождя.

— Это герб семейства Аламбер? Сборщик податей закивал.

— Конечно, точно такой герб вылеплен на фронтоне дворца в Мато. Я много раз его видел и помню его хорошо, ошибки быть не может. А по какому делу вы, месье, направляетесь в Мато? — поинтересовался словоохотливый сборщик податей.

Филипп неопределенно пожал плечами.

— Я даже не знаю, как и объяснить… В общем, дело касаетсяодной вещицы, которая, возможно, некогда принадлежала графам.

— Им принадлежало и принадлежит очень многое, — сказал сборщик податей, — правда, графиня Констанция совсем отошла от дел, когда погиб ее сын и, по-моему, даже не проверяет своего управляющего, и он делает все, что считает нужным. А если быть совсем честным… — сборщик податей подался вперед, несмотря на то, что дождь лил ему за шиворот, — по — моему, он грабит графиню безбожно. Хотя, если быть уже, месье, до конца откровенным, она так богата, что ее можно грабить еще сто лет, и она вряд ли это заметит.

Филипп Абинье распрощался со сборщиком податей и рванул вперед. И вскоре четыре фигуры растворились в пелене дождя.

» И не лень же, — подумал сборщик податей, раскачиваясь в своей повозке, — ехать куда — то, мотаться под дождем… И было бы у этого молодого человека стоящее дело, а так… Какая — нибудь ерунда, графиня вряд ли даже захочет его слушать «.

— То ли дело я, — вздохнул мужчина, вновь раскуривая погасшую было трубку, и глянул себе за спину, где в повозке подпрыгивал на колдобинах и гудел пустотой сундук с бумагами, на котором висел большой надежный замок.

Сборщик только что сдал деньги и возвращался пустой, поэтому с ним не было солдат, которые обычно сопровождали повозку, и он не боялся, что на него могут напасть разбойники.

ГЛАВА 4

Добровольная затворница графиня Аламбер каждый свой день начинала с того, что старательно на маленьком карточном столике раскладывала пасьянс. Она изо дня в день раскладывала все тот же пасьянс, неимоверно сложный и запутанный. Старой женщине доставляло какое-то странное удовольствие брать атласные листы карт пальцами, унизанными перстнями и класть одну за другой. Потом так же неторопливо укладывать сверху еще один ряд карт, переворачивать каждую третью, менять комбинации, вновь и вновь пытаясь сложить их в идеальном порядке, чтобы масть лежала к масти.

Законы этого пасьянса, которому графиню Аламбер научила еще мать, были очень строгими и шансы разложить этот пасьянс были минимальными. Лишь изредка графине Аламбер удавалось добиться желаемого результата. Как только карты раскладывались, настроениеграфини разительно менялось.

Она приказывала закладывать карету и, невзирая на погоду, покидала свой дворец. Она преображалась: в ее глазах появлялся блеск, губы начинали подрагивать, и она с интересом смотрела, как за окном меняются пейзажи. Все ее удивляло и приводило в восторг.Иногда она уезжала так далеко, что возвращалась домой поздно вечером.Но эти прогулки были очень редкими. Чаще графиня оставалась у камина, склоняясь над непокорными картами, не желающими выкладываться в замысловатый пасьянс. Сегодня ей повезло, она добилась желаемого результата. Карты легли так, как предписывали старинные законы. Графиня, ободренная таким подарком судьбы, суетливо поднялась из-за столика и позвонила в серебряный колокольчик.

Тут же появился слуга. Это был немолодой мужчина в дорогой ливрее. Он почтительно склонил голову, ожидая приказания. Глядя настолик, он догадался, какое приказание последует.

— Прикажете закладывать карету? — осведомился слуга.

— Да-да, Жак, и поскорее. Мне не терпится покинуть дворец.

Жак тут же удалился и вскоре карета с гербом на двери стояла укрыльца. Невзирая на мелкий осенний дождь, настроение графини Аламбер было превосходным. Она даже позволила себе бокал подогретого вина.

Графиня уже спускалась вниз, когда дворецкий сообщил:

— Ваша светлость, там какие-то люди, они желают вас видеть.

— Какие люди, Жак? Я никому не назначала и не жду никаких гостей.

— Судя по их одежде, они приехали издалека — три женщины и молодой мужчина.

— Кто они? — вновь поинтересовалась графиня, остановившись на широкой мраморной лестнице.

— Дворяне из рода Абинье, ваша светлость.

— Дабинье? Что-то я не припомню такой фамилии.

— Абинье, ваша светлость, — поправил дворецкий.

— Абинье, Дабинье… — досадливо поморщилась графиня, — а что этим господам угодно?

— Они хотят видеть вас, ваша светлость.

— Что ж, Жак, пусть войдут.

Вскоре дворецкий ввел в гостиную четверых промокших гостей.Вид приехавших был довольно жалким, и графиня было уже раскаялась, что согласилась принять незнакомых людей.

— Что вас привело?

Филипп Абинье сделал шаг вперед.

— У нас есть вещь, которая, скорее всего, принадлежит кому-нибудь из вашей семьи.

— У меня нет семьи, — горько и немного зло заметила графиня, ейявно не хотелось вспоминать о том горе, которое пришлось пережитьбольше десяти лет тому назад.

— Мама, покажи, — Филипп взглянул на Этель, и та, развернувчистый платок, подала на ладони медальон с огромной жемчужиной.

Графиня Аламбер едва увидела жемчужину, как ее сердце замерло. Еще не веря своим глазам, она посмотрела на медальон: да, действительно, на обратной стороне был ее герб.Это был именно тот медальон, который передавался в роду Аламбер от одной женщины к другой. Это был тот самый медальон, который она надела на шею своей внучке Констанции в тот злосчастный день, когда ее сын с женой и дочерью должен был по поручению короляотправиться в Англию…

Рука графини дрогнула, и медальон, скользнув золотой цепочкойсквозь пальцы, упал на столик с разложенным пасьянсом.

— Так вот, что предрекли мне карты… — каким-то страннымголосом произнесла графиня Аламбер и прикрыла рукой глаза.

— Вы что-то сказали, ваша светлость? — спросил Филипп.

— Откуда у вас эта вещь, молодой человек?

— Это ее, — Этель Абинье сделала шаг вперед, — Констанция, подойди.

Девушка робко приблизилась на несколько шагов к старой графине.

Графиня все еще боялась отнять ладони от лица, она не желала, чтобы исчезла последняя надежда, когда она взглянет в лицо девушки, стоящей перед ней.

— Мне говорили, что этот медальон принадлежал моей матери, но, наверное, это не так. Люди, среди которых я жила, могли его украсть, и я хочу вернуть эту вещь вам, ведь на ней ваш герб, вашасветлость.

Графиня, сделав над собой усилие, убрала ладони и посмотрела на девушку, стоящую прямо перед ней. А потом покачала головой, какбы пытаясь отогнать видение.

— Как тебя зовут? — почти прошептала графиня.

— Констанция, ваша светлость, — спокойно сказала девушка. — Констанция Реньяр.

— Реньяр? — произнесла графиня. — И давно умерла твоя мать?

— Давно, ваша светлость.

— Ты помнишь ее?

— Нет, все картины моего детства стерлись из моей памяти.

— Пойдем за мной, дитя.

Графиня взяла за руку Констанцию и медленно повела к боковойдвери. Филипп, Этель и Лилиан медленно двинулись следом. На стенахвисели портреты в тяжелых золоченых рамах, перед одной из картинграфиня остановилась.

— Смотри, дитя мое.

Констанция подняла голову и вздрогнула. Ей показалось, что онасмотрится в зеркало, настолько женщина, изображенная умелой рукойхудожника на портрете, походила на нее: такие же темно-каштановыевьющиеся волосы, такие же зеленоватые с золотистыми крапинкамиглаза, та же линия губ. Только лицо Констанции было более смуглыми загорелым.

Филипп Абинье, взглянув на портрет, потом на свою возлюбленную, тяжело вздохнул и пошатнулся, будто его ударили в грудь.

— Констанция, — прошептал он, — это же ты…

— Я? — произнесла девушка с недоумением и посмотрела на старую графиню, ожидая объяснения.

Та подошла к ней и крепко обняла.

Констанция почувствовала, что лицо графини мокрое от слез.

— Внучка… внучка моя, Констанция, ты воскресла из мертвых, ты жива, и я могу прикоснуться к тебе, могу обнять. Господи, ты вернул мне ее после стольких лет печали… Наверное, ты услышал моимольбы.

Констанция через плечо графини посмотрела на Филиппа. Он был растерян, внезапно почувствовав себя лишним.

А Лилиан как-то беспомощно улыбалась и украдкой вытирала слезы.

А вот Этель посмотрела на все это спокойно, как будто она знала, что все это так и произойдет и пришла сюда только лишь для того, чтобы удостовериться в своей правоте. Она все еще держала в руках тот платок, в который был завернут медальон с серебристой, как огромная слеза, жемчужиной. Ее глаза оставались сухими.

— Пойдем, пойдем со мной, дитя, — как бы забыв о том, что они не одни, — зашептала графиня, схватила за руки свою внучку и увлекла за собой.

Они шли по огромному коридору, переходя из комнаты в комнату.

— Вспомни! Вспомни, вот здесь мы с тобой жили. Пойдем наверх, я покажу тебе твою комнату.

И старая графиня как-то уж слишком резво для своего возраста стала подниматься по лестнице. Казалось, молодость вновь вернуласьк этой старой женщине. Ее движения хоть и были суетливыми, но они были радостными и уверенными.

Графиня Аламбер распахнула дверь с золочеными ручками.

— Входи!

Констанция замерла у порога.

— Это твоя комната, — повторила графиня, — входи, не бойся, здесь все оставлено так, как было при тебе.

Разнообразные куклы были разложены на комоде, веер лежал нанизком мягком столике, в высоком серебряном подсвечнике стояли свечи. Казалось, время было не властно над этой комнатой. Даже потеки воска говорили о том, что к свечам не прикасались много лет.

— Я ничего не помню… ничего, буквально ничего… Вы, наверное, ошибаетесь, ваша светлость, вы принимаете меня за другую девушку.

— Нет-нет, постарайся вспомнить: вот здесь ты спала, вот здесьлюбила играть с этим веером… Возьми, возьми его в руку!

Констанция робко взяла веер, и он с сухим треском раскрылся вее руках.

— Нет, ваша светлость, я никогда раньше не прикасалась к нему.Это что-то странное, но я никогда не была в этой комнате раньше.

По лицу графини Аламбер текли слезы. Констанция, не зная, чемпомочь графине, развернулась и медленно покинула комнату. Она спускалась вниз, а навстречу ей, карабкаясь со ступеньки на ступеньку, взбирался небольшой пушистый рыжий котенок.

Констанция на мгновение остановилась, будто бы что-то вспоминая, котенок потерся о ее ногу и радостно замурлыкал, будто встретил старую знакомую. Девушка нагнулась и не в силах удержаться, провела ладонью по шелковистой шерсти.Котенок тут же перевернулся на спину, заурчал и, выпустив маленькие коготки, стал хватать девушку за пальцы. И тут Констанция вздрогнула и едва удержалась на ногах.

— Что с тобой, дитя? — спросила ее графиня, видя, как Констанция переменилась в лице.

— Ваша светлость… ваша светлость, большой рыжий кот… рыжий, на меня хотела броситься крыса, а он защитил меня.

Графиня бросила мгновенный взгляд на темнеющее окно, за которым виднелся домик садовника.

— Да, да, дитя мое, это было, было. Мы обыскали весь дом, тыкуда-то запропастилась. А когда отыскали тебя, ты плакала и рассказывала о большом рыжем коте, который спас тебя от крыс.

— Бабушка Эмилия! — вдруг закричала девушка и бросилась к графине.

Теперь уже они рыдали обе, прижимая друг друга к груди.

— Дитя мое, — гладя по волосам Констанцию, шептала графиня, — ты все, все вспомнила, значит, ты действительно моя дорогая внучка.Не терзай себя сомнениями, я не знаю, как ты попала к другим людями что они с тобой делали, почему они сказали, что ты какая-то Реньяр.Ведь ты моя внучка, урожденная Аламбер, дочь моего сына Рене. А твою мать звали Маргарита.

— Мар-га-ри-та… — по слогам произнесла Констанция, — какое красивое имя было у моей матери!

— Да, да, дитя, я уверена, что ты вспомнишь все, хотя ты быласовсем маленькой и очень непослушной, шаловливой.

Графиня вне себя от радости готова была задушить внучку в своих объятиях. Она поворачивала ее так и эдак, заглядывала в глаза, гладила волосы, плечи.

— Что это на тебе за одежда? Такие носят только в глухой провинции. А кто эти люди, которые привезли тебя, которые вернули мне смысл жизни? Теперь, наконец, я могу умереть счастливой.

— Филипп Абинье — мой жених, — тихо сказала Констанция.

— Что, жених? — на лице графини Аламбер появилась растерянность, она никак не могла взять в толк, что у ее внучки может быть жених. — Да, да, дитя мое, ведь прошло столько лет, и ты уже стала настоящей взрослой девушкой, у тебя вполне может быть жених, наверное, он благородный человек.

— Да, я его очень люблю, бабушка.

Старая графиня Аламбер смотрела на свою внучку сквозь пелену слез. Ей верилось и в то же время не верилось, что это именно она.

Но то, что Констанция вспомнила про рыжего кота и крысу, свидетельствовало, что это та самая Констанция, с которой графиняраспрощалась много лет назад. Конечно, теперь это был не малый ребенок, а прехорошенькая девочка, приехавшая в Мато со своим женихом.

Графиня Аламбер распорядилась приготовить для гостей комнаты, а сама повела Констанцию в гардеробную. Девушка с удивлением рассматривала собственные наряди, которые носила в детстве. Ей казалось, что платьица умещаются чуть ли не на ладонях, но в то же время она смутно припоминала некоторые из своих нарядов. А туфельки — это было сплошное умиление! Маленькие, изящные, на узкую ножку.

— Неужели, это правда? — спрашивала Констанция у старой графини.

Та кивала и всплескивала руками.

— Ну, конечно же правда, дорогая. Я не знаю, что произошло, как погибли твои отец и мать, но главное, ты жива и это большое счастье.

За воспоминаниями Констанция, казалось, забыла о Филиппе, мадемуазель и мадам Абинье. Она словно нашла маленькую дверцу в своей сегодняшней жизни, чрез которую можно было убежать от невзгод и несчастий.

Теперь она уже не терзалась сомнениями, любит или ненавидит Виктора. Он был врагом, возможно, убившим отца и мать, он был врагом, лгавшим ей всю жизнь.

И только к покойному Гильому Реньяру Констанция сохранила теплые чувства. Она понимала цену словам старика, когда он отвечал на ее детские вопросы.

Разглядывая туалеты своих родителей, Констанция припоминала некоторые вещи в имении Реньяров. Они несомненно происходили из багажа ее родителей. Рука одного и того же искусного портного чувствовалась в них. Украшения, выполненные одним и тем же ювелиром, украшали одежды.

— Ты еще многого не помнишь, — сказала графиня Констанции, усаживая свою внучку в мягкое кресло возле камина.

— Я постараюсь, бабушка, вспомнить, — Констанция полуприкрыла глаза и закусила нижнюю губу.

Дворец полнился тихими звуками, и девушке показалось, что всяпредыдущая жизнь — сон, который привиделся ей здесь у камина.Тихий голос старой графини убаюкивал и ей хотелось встать с кресла, улечься на медвежью шкуру, разостланную возле огня, и, скрутившись калачиком, положить под голову кулачок и слушать голосстарой женщины.

— Не бойся, Констанция, — говорила старая женщина, — уже ничего не переменится, ты в самом деле вернулась домой, туда, где тебя ждали, где тебя любят. Жаль, никого не осталось из старых слуг, кто бы помнил тебя, но обстановка в доме, вещи — они помнят тебя, Констанция, помнят твое прикосновение. Я даже до сих пор храню бусы, которые ты порвала. Тогда я была зла на тебя, но они и сейчасхранятся в шкатулке, рассыпанные по бусинкам.

Констанция улыбнулась.

А старая графиня, так, словно это было уже решенное дело, сказала:

— Ты останешься тут, Констанция. И только тут девушка вспомнила, что приехала не одна.

— Но у меня есть жених, бабушка.

— Ах, да, жених, — рассмеялась старая графиня, — и ты конечно же очень любишь его. Извини, дорогая, я не помню сама себя от радости. Но все равно, не можешь же ты просто так покинуть меня, не пробыв дома и недели. Пусть твой жених живет здесь, у меня все равно нет никого кроме тебя, если не считать далеких родственников в Париже. Да, Констанция, я представлю тебя при дворе и поверь, твоя история тронет сердца многих.

— Где Филипп? — с тревогой озираясь в пустом зале, сказала Констанция.

— Я распорядилась, их провели в комнаты. Но побудь еще немного со мной, ведь я столько тебя не видела.

Графиня взяла со столика за длинную золотую цепочку медальон с жемчужиной и так же как много лет назад, повесила его на шею своей внучки.

— Теперь ты знаешь, откуда он. Береги его. Девушка попросила прощения у старой графини и, не объясняя зачем, вышла из зала. Она брела по дворцу, кое-где горели свечи в канделябрах, ярко горели люстры. А иногда ей приходилось проходить сквозь темную комнату. Зал тянулся за залом и странное дело, в темноте Констанция чувствовала себя увереннее. Она каким то шестым чувством находила дорогу среди расставленных стульев, столов, комодов, а стоило ейпопасть на свет, как все казалось чужим и ненастоящим.

— Филипп! — позвала Констанция, и ее голос отразился эхом от стен огромного зала. — Филипп! — уже с отчаянием воскликнула Констанция, — где же ты?Она бросилась к лестнице, ведущей на второй этаж.Мезонин был обставлен куда более скромно, чем нижние покои дворца. Вдоль стен, обитых тесненой свиной кожей, тянулись ряды дверей с блестящими медными ручками. В посеребряных бра горели по две свечи, а переход вел и вел Констанцию дальше.

— Филипп! — еще раз позвала она, но никто не отвечал ей.

Тогда, словно обезумев, Констанция бросилась бежать. Мелькали двери, картины в золоченых рамах, канделябры, и девушке казалось, что этот узкий коридор никогда не кончится. Поворот следовал за поворотом, и девушка уже бежала, не разбирая дороги.

Обессилев, девушка опустилась на ступеньку лестницы, устланной ковром, и заплакала.

Наконец, дворецкому удалось отыскать Констанцию. Он нашел ее в дальнем крыле дворца с мокрым от слез лицом.

— Мадемуазель Аламбер, — обратился дворецкий к девушке.

Та не сразу поняла, что это обращение направлено к ней.

— Графиня обеспокоена, — продолжал дворецкий, — и просила вас вернуться.

Констанция медленно поднялась и двинулась вслед за дворецким. Тот нес канделябр с зажженными свечами, держа его над головой. Упругий шар света пульсировал в темном коридоре, отбрасывая причудливые замысловатые тени. Это были тени прошлого, которое стало для Констанции настоящим нежданно и негаданно.

Но тут девушка почувствовала себя хозяйкой в этом доме, такой же, как и ее бабушка. Ее голос сделался твердым.

— Любезный, — обратилась она к дворецкому, все-таки не зная, называть ли его Жаком, как ее бабушка, — пригласите спуститься вниз месье Абинье.

Непроницаемое лицо дворецкого не выразило никаких чувств.

— Он уехал, мадемуазель.

— Уехал?

— Да, час тому назад.

Констанция не могла поверить услышанному.

— Он что-нибудь просил передать?

— Да, мадемуазель, письмо ждет вас внизу.

— А его мать, сестра, они еще здесь? — уже зная заранее ответ, спросила Констанция.

— Нет, мадемуазель, они уехали вместе с ним.

— Я хочу видеть письмо.

— Я принесу его, мадемуазель.

Дворецкий вновь ввел Констанцию в зал с ярко растопленным камином. Старая графиня со слезами на глазах смотрела на свою внучку.

— Ну что я могу сказать тебе, Констанция…

— Вы говорили с ним, бабушка?

— Да, он зашел попрощаться.

— И даже не стал искать меня? — изумилась Констанция.

— Прости, дорогая, — графиня Аламбер прятала свой взгляд, — он не мог поступить иначе, ведь тогда бы ты не отпустила его.

— Письмо! Где письмо?! — воскликнула Констанция.

Дворецкий, как показалось девушке, не спеша входил в комнату, неся на серебряном подносе сложенный вчетверо лист бумаги.

Девушка дрожащими руками развернула его и принялась читать.

» Любимая моя! — писал Филипп. — Я не могу поступить иначе и прости меня. Я понял, если перед отъездом увижу тебя, то не смогууехать. Я возвращаюсь в свой дом. Ведь теперь ты богата и знатна, яне могу больше претендовать на твою руку. Ведь я всего лишь бедный дворянин, а ты виконтесса. И если, любимая моя Констанция, спросить у моего сердца, желаю ли я сегодняшнего расставания, то оно ответит: нет, но если спрошу разум — да. Я заклинаю тебя, Констанция, не принимай скоропалительных решений, живи в Мато идаже не делай попыток встретиться со мной раньше, чем через неделю. Ведь сейчас тобой руководят чувства, а за эту неделю ты многое передумаешь. Не оставляй ее светлость графиню Аламбер одну, ведь она так надеялась, что ты вернешься. Для нее твой отъезд будет ударом. Обещай, любимая моя, что не отправишься за мной раньше, чем через неделю «.

Констанция прочитала последние слова уже сквозь туман слез.

— Бабушка, но как ты могла отпустить их? На улице ночь, дождь…

— Я ничего не могла поделать, поверь, дорогая моя. Я пообещаламесье Абинье, что оставлю на какое-то время его отъезд в тайне.

— Я должна ехать! — упрямо сказала Констанция. — Я могу их еще догнать!

Я пообещала Филиппу, что не отпущу тебя, пока не пройдет неделя.

— Но я должна ехать! Почему все мне указывают, как жить! — уже кричала Констанция, забыв о приличиях.

— И это он предвидел, — сказала старая графиня, — от Мато можно поехать по любой из трех дорог, и ты, я я не знаем, какой они отправились. Ночью, Констанция, вы можете разминуться, а поутру они уже будут далеко. Месье Абинье прав, дорогая, ведь ты теперь не прежняя Констанция, которую он знал.

— Но он же прежний! — закричала девушка. — Он все тот же Филипп, которого я люблю и это не правда, что я стала другой.

— Прости, дитя мое, — произнесла старая графиня, — но ты уже не прежняя. Ты была мадемуазель Реньяр, а теперь ты виконтесса Аламбер.

— Простите меня, — Констанция опустилась на колени возле своей благодетельницы и положила голову ей на грудь, — я сама не знаю, что со мной происходит.

— Он твой жених, — уговаривала ее старая графиня, — и значит, почти твой муж, и ты должна слушаться его.

— Хорошо, — прошептала Констанция, — я поеду ровно через неделю.

— Мы поедем вместе с тобой. Старая графиня приласкала девушку и та, наконец перестав плакать, подняла голову.

— Не бойся, Констанция, ты поступаешь правильно и обязательноприедешь к Филиппу. Он благородный человек, я это поняла с первого взгляда.

Немного странным отъезд мог показаться кому угодно, но не Филиппу Абинье. Он не мог себе позволить лишить Констанцию выбора, ведь теперь, когда она стала намного знатнее и богаче его, девушка имела право на другую жизнь. Нелегко далось ему это решение и если бы не мадам Абинье, он, возможно, отложил бы отъезд до завтрашнего утра.

Филипп, оказывается, стоял за портьерой и слышал весь разговорграфини Аламбер и ее внучки.

Лишь только Констанция покинула комнату, как Филипп Абинье приблизился к графине. Он объяснил ей двусмысленность своего нынешнего положения и взял с нее обещание не говорить Констанциио его отъезде прежде, чем она спросит, куда он исчез.

Графиня Аламбер стала предлагать Филиппу принять от нее деньги, но Филипп наотрез отказался. Графиня Аламбер чувствовала себя виноватой перед этим благородным молодым человеком. Ведь она пусть и невольно, пусть на какое-то время, отнимала у него невесту.

Хозяйка имения Мато прекрасно понимала, что Филипп и его семья нуждаются в деньгах, но как заставить его принять их?

И она придумала. Пока мать, Филипп и его сестра собирались вдорогу, графиня отдала дворецкому деньги и письмо, которые тот спрятал в дорожных сумках отъезжавших.

Вот так, даже не простившись с Констанцией, Филипп покинул Мато. Ему было невыносимо больно оставлять девушку не зная, встретятся ли они вновь. Сердце подсказывало ему, что Констанцияобязательно приедет через неделю, но все-таки одно дело — надежда, а другое — реальность.

И вновь потянулись однообразные дни путешествия. Только теперь не было рядом с Филиппом Констанции и от этого мир казался еще более угрюмым и мрачным. Редкие мгновения, когда солнце выглядывало из-за облаков, казались Филиппу Абинье спасительными, ведь тогда мир вновь приобретал краски, вспыхивала поздняя зелень, желтела стерня.

Доехав до ближайшего городка, Филипп не выдержал и написал Констанции письмо. Он еще раз просил извинить его за внезапный отъезд, напоминал о своей любви.

Но он уже сам почувствовал, что отдалился от Констанции не только в расстоянии, но и в чувствах. Теперь он словно бы любил какую-то другую девушку. Филипп вспоминал Констанцию, облаченную в дорогие наряды, находившуюся в огромном дворце и понимал, что не смог бы к ней подойти сам.

Оставалась лишь одна надежда, что Констанция сама приедет к нему и тогда кончатся все сомнения, и Филипп вновь поверить в любовь.

Этель и Лилиан боялись бередить душу Филиппу. Лилиан обнаружила деньги, но ничего не сказала ни матери, ни брату. Она побоялась, что гордая Этель захочет отослать их обратно в Мато. То же самое сделал бы и Филипп, а Лилиан была более практична и понимала, что деньги им не помешают. К тому же, они очень многое делали для Констанции, а деньги, как уверяла в письме графиня Аламбер, принадлежали ее внучке. Она просила извинения за то, что втайне от них заставила дворецкого спрятать деньги в багаже и выказывала надежду, что ее правильно поймут.

Наконец на горизонте показался небольшой старый дом. Этель горестно вздохнула. Только отсюда, издалека, он казался таким спокойным и мирным. Выбитые окна, поломанные рамы, прострелянные и сорванные с петель двери, наспех заколоченные перед отъездом. Дом еще помнил недавнюю осаду, всем своим видом напоминая о ней.

Констанция не могла дождаться, когда же наступит намеченный день и она сможет направиться к своему возлюбленному Филиппу Абинье. Время хоть и долго тянется в ожидании, но все равно наступает момент, когда нужно отправляться в дорогу.

Уже с вечера старая графиня отдала распоряжение заложить карету и ранним утром они вдвоем с Констанцией покинули Мато.Девушка попросила остановить карету у кузницы и щедро одариластарого кузнеца, подсказавшего, к какому роду принадлежит герб, изображенный на медальоне. Тот от удивления даже открыл рот, когда перед ним заблестели две золотые монеты. Таких больших денег ему от роду не приходилось держать в руках. Но еще больше кузнец был поражен переменами, произошедшими с Констанцией. Он и тогда удивился ее красоте, но сейчас, когда на девушке были дорогие наряды, а ехала она в графской карете, равных ей не было во всем королевстве.

И старый кузнец сказал это своей благодетельнице. Констанция зарделась, а графиня Аламбер сказала своей внучке.

— Ничего, Констанция, привыкай, скоро ты услышишь подобные комплименты не только из уст простого кузнеца, думаю, на тебя обратит внимание и сам король.

— Я попаду ко двору?! — воскликнула Констанция.

— Да.

— Но Филипп… — сказала девушка и тут же запнулась.

Она понимала, что тот недостаточно родовит и богат, чтобы претендовать на завидную роль при королевском дворе. А если она, Констанция, пользуясь знакомствами и влиянием своей бабушки графини попробует выхлопотать ему должность? Филипп на это никогда не согласится.

Констанции было непривычно путешествовать в карете, покачиваться на упругих рессорах и смотреть на мир сквозь застекленное окошко.

Она выросла на лоне природы, на свежем воздухе и всегда путешествовала либо пешком, либо верхом. После того, как она еще маленькой девочкой оказалась в семействе Реньяров, она никуда дальше ручья и церкви в селении не выбиралась, хотя ее все время тянуло попасть за горизонт. Но в такой возможности судьба ей отказала, и только сейчас она могла видеть мир, который простиралсяза холмами.

На ее лице иногда появлялась улыбка и в глазах вспыхивали искорки. Она представляла себе простоватое лицо Филиппа, воображала, как он удивится и обрадуется ее приезду, видела строгоелицо Этель, радостную улыбку на губах Лилиан. Констанция уже по-настоящему успела полюбить этих немногословных добросердечных людей. Сейчас она мыслями уносилась далеко вперед. Она видела дом, накрытый стол в столовой, пламя в очаге. Казалось, она даже слышит, как потрескивают поленья и как тянет горьковатым можжевеловымдымом.

Раньше дом Гильома Реньяра казался девушке самым великолепным и самым богатым. Но теперь, после дворца своей бабушки, Констанция уже прекрасно понимала, в какой бедности прошла ее молодость.

— Ты о чем-то грустишь, дитя мое? — графиня взяла руку Констанции в свои старческие ладони.

— Да нет, бабушка, кое-что вспоминаю. Вам могут показаться странными мои слова, как много я потеряла в жизни.

— Но ты многое нашла, Констанция, ты вновь обрела семью, обрела настоящее имя, звание, ты теперь наследница всех моих владений, у тебя есть человек, которого ты любишь. А это, поверь, не так и мало. А если ты считаешь, что чего-то не получилось в жизни, то поверь, ты сможешь это наверстать. Теперь у тебя будет все — и красота, и молодость, и богатство, и любовь. Так что не грусти.

Констанция немного виновато улыбнулась.Старая графиня глянула в окно.

— Констанция, а скоро мы приедем?

— Да, вон там, бабушка, голубеют холмы, а за ними начинается долина. В этой долине стоит дом Реньяров. А дальше, у подножья холмов, семейства Абинье. И поверь, бабушка, тот, второй дом, дляменя куда больше дорог, хоть я и провела в нем всего несколько дней. Правда, это были ужасные дни.

— А что там было, дитя мое?

— На нас напали Реньяры, — и Констанция сама удивилась, каким-тоном она говорит о Реньярах, а ведь еще недавно она сама себя называла Констанцией Реньяр.» Как все меняется в этом мире!«— подумала девушка.

— Так что же там произошло, дитя мое, кто на вас напал и за что?

— Филипп вызволил меня из плена и привез в свой дом. А старший сын Гильома Реньяра никак не хотел с этим смириться, ведь он считал меня своей собственностью. И к тому же, бабушка, Реньяры и Абинье уже издавна заклятые враги. В это вам трудно поверить, но эти семьи всегда враждовали. Реньяры считали, что Абинье незаконно живут на их землях, а у Абинье есть грамота короля, в которой он дарует им владения. Ведь один из предков Реньяров оказался предателем и изменником короны и после этого король лишил Реньяров части их владения.

— Да-да, дитя мое, мне это хорошо знакомо, мне, конечно же, нелегко разобраться во всех хитросплетениях местной жизни, но проблемы тут такие же как во всей Франции: кто-то верой и правдой служит королю, кто-то чинит против него заговоры, а потом начинаются суды, тяжбы… Король издает указы, кого-то лишают привилегий, кому-то их даруют. Так что, не стоит ничему удивляться.Тем более, когда ты, Констанция, окажешься в Париже, при дворе, многое покажется тебе удивительным.

— Я боюсь, бабушка.

— Чего ты боишься, дитя мое?

— Я боюсь придворной жизни, ведь я не готова к ней.

— Ты не готова? — старуха улыбнулась. — Да ты, Констанция, и сама не понимаешь, ты будешь украшением королевского двора. Мужчины будут смотреть на тебя с восхищением, а женщины с нескрываемой завистью. И поэтому стоит тебе к этому уже начинать привыкать.

— Но как же, бабушка, я могу привыкнуть к тому, чего я никогда не видела?

— Ничего-ничего, дитя мое, — старуха сжала руки Констанции, — скоро мы с тобой будем в Париже, я представлю тебя королю и поверь, твоя история тронет его сердце. А ведь самое главное при дворе — это заставит всех говорить о себе, чтобы все обсуждали твои наряды, твое богатство, твой брак.

— Бабушка, но ведь это все так сложно!

— Да нет, это не намного сложнее, чем твоя жизнь в провинции. Там при дворе плетутся разные интриги, многие не любят и даже ненавидят друг друга, но при этом умело делают вид, будто они добрые друзья. Там еще больше злобы, чем здесь, среди простых людей.

— Так зачем же мне туда, бабушка, зачем?

— Но там, дорогая, настоящая жизнь, только там ты почувствуешь себя человеком, только там ты сможешь узнать себе цену.

Когда карета въехала на холм, Констанция тут же припала к стеклу.

— Бабушка, бабушка, смотри, там дом Абинье!

Графиня тоже припала к стеклу.

Но что-то странное показалось в этом знакомом пейзаже, что-тобыло не так, но что, Констанция еще не могла понять. Она пристальновглядывалась в черные деревья, в чернеющий фасад дома.

Карета быстро катилась по дороге, покачиваясь, подскакивая навыбоинах. И вот уже стали различимы черные обугленные стропила, провалившаяся крыша.

— Господи! — воскликнула Констанция и всплеснула руками. — Да что же это такое! Еще совсем недавно здесь все выглядело по-другому. А где же Филипп, Лилиан, Этель?

Поля были безлюдны, дорога пустынна и не у кого было спроситьо том, что же случилось с домом Абинье и где ее владельцы.

Когда карета въехала в ворота, Констанция даже не дожидаясь, пока лакей откроет дверь, соскочила на землю. Графиня не спешила.Она сидела в карете.

На Констанцию пахнуло удушливым запахом гари.

— Господи, — воскликнула девушка, — да что же это такое, где все?

Она быстро подбежала к почерневшему от копоти дверному проему и заглянула внутрь. Сквозь ребра обуглившихся стропил она увидела небо. Не было потолка, вся мебель была сожжена, превратившись в обугленные обломки. Лишь только очаг напоминал о прежнем, и погнутый медный котелок валялся в углу.

И тут Констанция увидела крестьянина, копавшегося в золе. Ончто-то вынул из пепла, дунул на свою ладонь и довольно усмехнулся:на почерневшей ладони лежала пуговица.

Это был старый глухой старик. Он даже не услышал, как подъехала карета, как заржали лошади.Вдруг старик насторожился. Его голова вжалась в сутулые плечи, он словно ожидал удара в плечи. Потом медленно обернулся.

— Где все? — буквально прокричала Констанция. На лице старика появилась немного виноватая, немного растерянная улыбка. Он быстро закивал головой и повел рукой в сторону, показывая на сожженные стены.

— Хозяева! Хозяева где, Филипп, Лилиан, Этель? Филипп, Лилиан, Этель!

Констанция схватила старика за плечи и принялась трясти.Тот разжал ладонь и показал пуговицу.

— Их нет!

— Как нет, где они? — закричала Констанция, глядя прямо в бесцветные глаза старика.

— Нет, они на кладбище…

— Что они там делают? — громко воскликнула девушка.

— На кладбище ничего не делают, госпожа, — затряс головой старик, — там лежат.

И тут старик понял, кто перед ним и чего эта богато одетая девушка добивается от него.

— Вы мадемуазель Констанция Реньяр, а все Абинье погибли, — как-то буднично и спокойно сообщил глухой старик.

— Погибли..? Филипп..?

— Да-да, мадемуазель, — вновь закивал головой старик и спрятал пуговицу в карман. — Реньяры напали на них ночью. Они завалили двери и окна, подперли их большими бревнами, а потом подожгли дом. Этель и ее дети отстреливались, но все равно сгорели. Они не смогли вырваться из дома, — старик развел руками. — На их похороны пришло очень много людей, такого у нас еще никогда не было.

— Похороны… смерть… Филипп… Этель… Лилиан… По щекам Констанции бежали слезы. Она обернулась и только сейчас увидела, что в дверном проеме стоит графиня и по ее лицу тоже текут слезы.

— Дитя мое, это жизнь. Наверное, все-таки кто-то проклял наш род, род Аламберов. И беды и несчастья вновь преследуют нас.

— Нет! — закричала Констанция, падая на землю. Старик разговаривал сам с собой, думая, что его никто не слышит и говорил очень громко:

— А вот Виктор Реньяр убежал. И ни господин судья Молербо, ни солдаты не смогли его найти. Исчез вместе со своим сыном. А всех бандитов солдаты схватили и увезли. Так что теперь в округе стало непривычно тихо. И слава богу, — старик вновь склонился, взял в руки щепку и принялся рыться в золе.

Шел мелкий осенний дождь, прибивая к земле опавшие листья. Две женщины — молодая девушка и старуха — в неподобающе ярких одеждах шли по кладбищу. Перед воротами виднелась сверкающая черным лаком карета с гербом графов Аламбер на дверце.

Констанция остановилась у трех свежих могил, которые замыкали череду надгробий. На камнях были выбиты лишь имена и годы. Все они принадлежали семейству Абинье.

А совсем невдалеке тянулся другой ряд надгробий, принадлежавший Реньярам.

Констанция опустилась на колени перед тремя холмиками, не зная, какая из трех могил принадлежит Филиппу. Она стояла на коленях очень долго, вспоминая краткие минуты счастья, выпавшие на ее долю. Она все еще не могла поверить в то, что призошло, тем более после своего чудесного превращения.Жизнь, показавшаяся ей на какое-то мгновение сказкой, вновь обернулась трагедией — и теперь уже неисправимой.

— Бабушка, я его очень любила, — прошептала Констанция.

— Ничего не говори, милая, я и так все понимаю. Мне тоже пришлось потерять близких мне и дорогих людей и поэтому я понимаю тебя как никто другой. Ведь я уже было похоронила даже тебя, Констанция.

— Но он не вернется! — воскликнула девушка.

— Ты еще очень молода, Констанция, и впереди у тебя длинная жизнь.

— Но в ней не будет счастья, бабушка.

— Никто не знает, что нас ждет впереди, это известно только богу. А он милостив и, возможно, пошлет тебе счастье.

— Но это будет уже совсем другая жизнь, абсолютно не похожая на мою прежнюю.

— Скорее всего, Констанция, ты права и тебе предстоит прожить новую жизнь. Пойдем, — графиня Алам-бер, поддерживая внучку под руку, повела ее к выходу с кладбища.

Уже в воротах Констанция обернулась, как бы желая навсегда запомнить этот пейзаж: мелкий осенний дождь, голые деревья, серыйкамень надгробия и три желтых песчаных холмика. И Констанция, закрыв лицо руками, горько разрыдалась.

Старая графиня передала ее в руки лакея и тот бережно усадил девушку в карету. А сама графиня, завидя в двери церкви священника, пошла к нему и передала в его руки тугой кожаный кошелек.

— Святой отец, — обратилась графиня к священнику, — я думаю, этого золота хватит, чтобы поставить три надгробия на могилы Абинье.

Священник кивнул, пообещав выполнить просьбу графини Аламбер.

Старая женщина, поцеловав руку священника, направилась к карете.

Священник еще долго стоял в двери церкви, глядя на сверкающую лаком черную карету, увозящую Констанцию Аламбер к новой жизни.

ГЛАВА 5

Констанция была неутешна. Но что поделаешь, прошлого не вернешь, как бы этого ни хотелось.

А перед девушкой открывались такие перспективы, о которых она даже не могла и мечтать. Старая графиня окружила ее заботой и богатством. Но куда было деть Констанции свои мрачные мысли?! Онинеотвязно посещали ее прелестную головку и казалось, ничто не могло стереть из ее памяти образ Филиппа. Все напоминало о нем — и пронзительный свист осеннего ветра в голых кронах деревьев, и блеск речной воды, и даже сны.

День проходил за днем, а боль все не унималась.

Графиня Аламбер была очень обеспокоена состоянием своей внучки. Старая женщина понимала, что невозможно заставить человека забыть о потере любимого. Но и сидеть сложа руки она не собиралась, нужно было что-то делать.

— Время лечит все, — любила говорить старая женщина.Но эта мудрость не подходила для Констанции. Молодость позволяет быстро забывать о несчастьях, но и делает сильнее переживания, заставляет страдать с большей болью в сердце.

И Констанция просто с упоением отдавалась этой боли. Ей словно доставляло удовольствие мучить себя воспоминаниями.

И вот однажды, когда уже зиму сменила весна и графиня Аламбер окончательно уверилась в том, что не сможет сама справиться с бедой своей внучки, она, наконец, решилась отправиться в Париж ко двору.К тому же, некоторые дела требовали ее безотлагательного визита в столицу.

Констанция на удивление не стала возражать против отъезда из Мато. Нет, она не надеялась найти в Париже забвение, ей хотелось увидеть мир во всей его красе. На этот раз сборы были основательными и долгими. Графиня Аламбер боялась оставить в Мато хоть одну нужную вещь, ей казалось, что в пути и в столице все может пригодиться. Если бы она могла, то упаковала бы в дорожные саквояжи и сам дворец со всеми вещами, находившимися в нем.Дворецкий только качал головой, глядя на багаж, готовый к отправлению.

И вот наступил день прощания.

Констанция гуляла по парку. Голые деревья, темная вода — весна больше походила на осень, а осень напоминала девушке о ее беде. Зеркально ровный пруд и беседка на его берегу. В последнее время Констанция часто любила бывать тут. Она любила устроиться на скамейке, укутавшись в теплую шаль, и читать книги. Ей нравилось мысленно переноситься далеко от Мато, где шла такая не похожая на ее жизнь. Живя в доме Реньяров, Констанция почти не читала, да и книг в этом доме кроме Библии не было. А тут перед девушкой вдруготкрылся новый, чудесный мир, полный приключений и выдумки. И тогда Констанции маленький пруд казался океаном, а дворец ее бабушки наполнялся вельможами со звучными именами. Ведь Констанции никогда не приходилось видеть ни Версаль, ни столичные дворцы знати. Дворец в Мато был прекрасен, но его обстановка, лепные украшения, росписипришли к девушке из другого времени и мало соотносились с последней модой.

» Неужели, такое может быть? — задумывалась Констанция, листая страницы книги. — Неужели люди живут такой жизнью?«

Констанция стояла под высоким сводом белой беседки на берегу пруда и понимала, что ее ждет новая жизнь, похожая больше на фантазию, чем на правду. Но девушка еще не понимала, что привыкнув бороться за свою независимость, она, возможно, окажется беспомощной, столкнувшись не с открытыми угрозами, а с интригами и дворцовыми происками.

Ей казалось, что умение скакать верхом и умение владеть пистолетом решают все.

Но дамы при королевском дворе не ходят, заткнув пистолеты за пояс и не могут выстрелить в своего обидчика.Там оскорбление всегда облечено в изящную словесную обертку и больше походит на дружескую шутку. Но ненависть и любовь не делаются от этого слабее. Констанция еще не знала, а лишь очень смутно догадывалась о той жизни, которая ей предстояла, почерпнув оней только кое-какое представление из книг.

А графиня Аламбер тем временем отдавала указания. Ей казалось, что во время ее отсутствия никто не позаботится о парке, о дворце. Она в окружении слуг расхаживала по парку и указывала садовнику, где и что следует посадить. Самое большое внимание старая графиня уделяла клумбе перед парадным входом. Здесь она чуть ли не собственноручно принялась размечать места для посадки цветов. Садовник добросовестно выслушивал свою госпожу, в душе ужасаясь количеству работы, предстоявшей ему.

Графиня знала толк в цветах и подбирала их так, чтобы лишь только отцветали одни, тут же распускались другие.

Затем пришел черед оранжереи. В Мато она была великолепной, даже зимой здесь вовсю цвели розы и плодоносили цитрусовые.

Вся мебель в имении уже была аккуратно зачехлена, ковры свернуты, а паркет натерт воском и отполирован до блеска. Но графиня Аламбер неизменно находила какой-нибудь недостаток и начинала распекать нерадивых, как ей казалось, слуг. Те в душе проклинали свою старательность, ведь, судя по словам графини, в доме еще ничего не было сделано.

Окончив утомительный обход своих владений и отдав все необходимые указания, графиня отыскала Констанцию в беседке у пруда. И тут же лицо старой женщины преобразилось: из строгого и серьезного оно сделалось ласковым, задумчивым.

Девушка, глянув на графиню Эмилию, тоже улыбнулась.

— Ты не скучаешь? — осведомилась графиня.

— Нет, бабушка, я прощаюсь с Мато.

— Я смотрю, ты уже выглядишь лучше, Констанция. Сказав эти слова, графиня Аламбер не покривила душой. Горе лишь сделало Констанцию еще более прекрасной, предав ее лицу утонченность и еле уловимую грусть. Ведь всегда в лице женщины должна быть какая-нибудь тайна, недоступная другим. А такая тайна у Констанции была.

— Не знаю, — девушка пожала плечами, — я как-то не думала об этом и мне кажется, я осталась прежней.

— Да нет, девочка моя, ты стала совсем другой.

— Неужели вы думаете, бабушка, наряды могли изменить меня?

— Дело не в том. Просто ты узнала жизнь и стала мудрее.

— Мудрее? — усмехнулась Констанция. — Это так грустно звучит, как будто бы я сделалась старой.

— А в старости нет ничего плохого! — воскликнула графиня Аламбер. — В ней есть своя прелесть. Чем старше становишься, тем люди откровеннее с тобой говорят о самих себе. В глазах молоденьких всем хочется показаться лучше, а перед старухой никто особенно не старается и только на склоне лет начинаешь видеть мир и людей такими, какие они есть.

— Вы говорите странные вещи, но, наверное, правы. Только мне кажется, я никогда не стану старой.

— Ты проживешь, Констанция, долгую жизнь и думаю, счастливую. Нельзя же быть такой красавицей и долго страдать, — графиня обняла свою внучку так, будто та мерзла.

— Я уже никогда не буду прежней, — сказала Констанция, глядя на то, как внезапный порыв ветра сморщил поверхность пруда.

— Ты еще многого не понимаешь, Констанция, мне тоже временами казалось, жизнь моя прожита и незачем существовать дальше. Но это то же самое, что идти по берегу моря: видишь мыс и кажется, это конец света и за ним больше ничего нет. А обогнешь его и видишь следующий мыс и вновь бредешь к нему, и снова он кажется краем земли.

— А если обернуться? — спросила девушка.

— Ты будешь видеть только бухту, и разница лишь в том, что ты знаешь, что осталось у тебя за спиной, но не знаешь, что впереди.

— Но ведь есть мыс, за которым ничего нет, — сказала Констанция.

— Да, за ним смерть, — сказала старая женщина, — но мир устроен так, что никогда не знаешь, когда она наступит. Для одних это юные годы, для других настолько отдаленные, что они и сами не надеялись прожить столько. Время уносит красоту и здоровье, но придает мудрость и рассудительность.

— Я хочу быть мудрой, но не хочу быть старой, — вздохнула Констанция.

— В том-то и дело, дорогая, ничто не дается сразу и чтобы приобрести одно, нужно потерять другое, иначе жизнь потеряла бы смысл.

В парке сделалось еще холоднее. Раннее весеннее солнце не могло рассеять утренний туман, дальние поля утопали в дымке. Высокая крыша дворца читалась лишь силуэтом, и горько пахла прелая трава.

— В каждой смерти заключена жизнь, — сказала графиня. — Вот видишь, мир мертв, но когда мы уедем, природа пробудится ото сна.Вновь зазеленеет трава, вернутся птицы, деревья зашумят густой листвой…

— Но это будут те же самые деревья, — сказала Констанция, — та же самая земля, которая помнит минувший год.

— И ты будешь прежней, — сказала графиня Аламбер, — только место мрачных мыслей у тебя займет жажда жизни. Ты, дорогая, будешь помнить обо всем, что с тобой случилось, ты никогда не предашь, если позволишь себе улыбнуться или даже если полюбишь кого-нибудь. Ты свободна, Констанция.

— Это не свобода, — девушка качнула головой, — я понимаю, вы говорите все правильно и может быть, так следует поступать, но еслисердце говорит мне другое, я не стану ему противиться.

— Но ты представь, — продолжала графиня Аламбер, — у каждого человека есть несколько жизней — есть детство, юность, зрелый возраст и, наконец, старость. И в каждой из них у человека есть свои заботы, свои горести, свои печали. Ты прожила уже свою первую жизнь и заканчиваешь вторую — юность, и хочешь взять с собой оттуда все, что тебе дорого, а нужно брать только воспоминания, только мечты. Ты всего лишь, Констанция, не хочешь уходить из своей юности, где тебе все дорого, ты не хочешь сознаться самой себе, что та, прежняя, осталась коленопреклоненной у могилы Филиппа. Ты всегда будешь там молить бога за своего возлюбленного, но есть уже ты теперешняя. Та, наивная Констанция, осталась в прошлом — и отдай свое горе ей. Когда захочешь, возвращайся мыслями в свою юность, вновь люби, страдай, но не заставляй страдать себя нынешнюю, иначе будут несчастны и люди, окружающие тебя.

— Я не хотела принести вам горе, бабушка.

— Что ты, дорогая, ты принесла мне только счастье, и я рада, что хоть кому-то могу помочь советом.

— Я знаю, бабушка, то что вы говорите — правильно, но я еще нестала взрослой, как бы ни уверяла себя в этом.

— Для этого не надо много времени, — улыбнулась старая графиня, — ты уже почти взрослая, тебе только не хватает опыта.

И Констанция вдруг почувствовала, что в самом деле сделалась взрослая. Ведь человек взрослеет не по годам, а по количеству переживаний, выпавших на его долю.

В последние месяцы Констанция очень многое узнала и это не могло пройти для нее бесследно. Она вплотную подошла к такому необъятному понятию, как любовь.

И пусть Филипп безвременно погиб от руки человека, называвшего себя ее кузеном. Все равно это была любовь, пусть не успевшая распуститься как прекрасный цветок во всей своей красе. Пусть Констанция не успела еще изведать радости и счастья, но она уже знала, что означает тревожное биение сердца и легкое головокружение при встрече с мужчиной.

Небо над Мато еще более потемнело, низкие облака, казалось, скребли по изящным трубам дворца. Сам дворец отсюда, из беседки, казался изящной безделушкой, забытой кем-то на берегу реки.

— Мы оставляем Мато надолго? — спросила Констанция.

Графиня Аламбер улыбнулась.

— Не знаю, как получится, если твое представление при дворе пройдет успешно, то мне думается, ты сама не станешь спешить возвращаться в Мато. А мне… — старая графиня вдруг смолкла.

— Вы думаете, я вас оставлю? — воскликнула Констанция, сама понимая, что это будет так.

— Нет, я просто уеду и не буду мешать тебе наслаждаться жизнью. Счастье, которого я так ждала, пришло ко мне — ты жива, Констанция, а большего мне и не нужно.

— Но я не хочу быть счастливой за чей-то счет, — лицо девушки залил румянец.

— Ты найдешь свое и только свое счастье, Констанция. Никогда чужое счастье не приносит радости, если ты не принимаешь в нем участие. Забудь, забудь, дорогая, все, что было раньше. Ты вырослаиз прежней жизни как из тех одежд, что видела в гардеробе. Твоя прежняя жизнь была наполнена тревогами и невзгодами, а теперь, быть может, ты поймешь, счастлив тот, кто не думает о вчерашнем дне.

— Но я буду помнить о вчерашнем, — возразила Констанция.

— Это совсем другое дело, дитя мое. Благодаря памяти ты сможешь полнее насладиться жизнью.

Девушка задумалась. В словах графини было столько правды, а говорила она так искренне, что невозможно было усомниться — это истина. Ведь кто, как не человек, проживший долгую, в чем-то счастливую, а в чем-то несчастную жизнь, может дать хороший совет. Конечно, не каждый может воспользоваться чужой мудростью, но тогда и винить будет некого.

— Нельзя обижаться на жизнь лишь только потому, что она дарит не только счастье, — наставительно говорила графиня Аламбер, — ведь иначе невозможно ощутить его полноту. Повседневное счастье становится рутиной, и ты начинаешь скучать. А теперь, Констанция, все для тебя начинается сначала. Ты ни в чем не будешь знать отказа, только от самой тебя зависит, будешь ли ты счастлива.

— И все-таки я не хотела бы быть другим человеком, — возразила девушка.

— А кто тебя просит об этом, дорогая?

— Но вы, бабушка, только что говорили подобное.

— Нет, ты не совсем правильно поняла меня. Ты не Другой человек, ты лишь другая Констанция. Есть Констанция девочка, которой я помню тебя, есть прехорошенькая девушка, ее знал ФилиппАбинье, а теперь ты без пяти минут придворная дама. И все они — один человек. Не изменила же ты своей совести за эти годы, не променяла же ты гордость на деньги, благополучие.Все пришло к тебе само, а ты лишь по-другому смотришь на мир.

— Значит, я другая? — проговорила девушка.

— Нет, успокойся. Когда ты была маленькой, — графиня показаларукой, — ты смотрела на мир вот с такой высоты. Тебя могла смертельно напугать простая крыса, а теперь ты смотришь с высотысвоего теперешнего роста. И то, что тебе казалось большим, кажетсятеперь маленьким. Правда, некоторые вещи — холмы, дороги, пейзажи — остаются прежними. Ведь вспомни, Констанция, как ты маленькая любила забиваться под стол, искать там убежище. Для тебя все вещи в доме были слишком большими, дверные ручки находились над головой и до них было не так-то легко дотянуться. А теперь, дорогая, ты стала такой, что нельзя сомневаться — мир создан для тебя. Ты уже не чувствуешь себя неуютно в больших залах дворца и если королевские покои на первый взгляд покажутся тебе слишком большими и богатыми, знай, Констанция, к хорошему привыкаешь очень быстро и дорогое начинает казаться дешевым.

Констанция вздохнула.

— По-моему, я уже никогда не изменю свою жизнь. Она просто течет как речка, повинуясь изгибам русла, постепенно ширясь, наполняясь водой.

— Странный у нас с тобой разговор, — призналась графиня Аламбер, — не думала, что мне придется говорить с тобой вот так.

— А что здесь странного?

— Странно то, дорогая, что ты и в самом деле другая девушка, не моя внучка. Ведь мне не пришлось воспитывать тебя и многое, приготовленное для тебя, осталось невостребованным. Я смотрю на тебя и узнаю по намекам, по мимолетным жестам свою былую Констанцию. Но так и бывает: дети растут, взрослые стареют. Когдакаждый день проводишь с человеком, то не замечаешь, как постепенноего лицо бороздят морщины, как горбится некогда гордая спина… Аты возникла из небытия уже взрослой, способной сама давать мне советы и может быть поэтому, Констанция, я люблю тебя больше прежней.

Графиня Аламбер тихо опустилась на скамейку и, сцепив пальцы, положила руки на колени. Констанция словно впервые увидела, как та стара и немощна.

Ей стало невыносимо жаль эту старую мудрую женщину, пытавшуюся научить ее невозможному, пытавшуюся объяснить ей, что такое счастье. А счастье, как понимала Констанция, это оставаться самой собой, что бы с тобой ни приключилось, какая бы беда ни легла тебе на плечи.

— Ну что ж, прощай, Мато, — сказала графиня.

— Вы говорите так, бабушка, словно не собираетесь сюда вернуться?

— В моем возрасте, дорогая, всегда нужно прощаться, а не говорить» до свидания «.

Графиня поднялась и, придерживаясь рукой за поручень, сошла с невысокой лестницы.

— Прощай, Мато! — Констанция взмахнула рукой.

— Нет, дорогая, вот ты-то должна говорить» до свидания «.

— До свидания, Мато, — с улыбкой на губах прокричала Констанция, и ее возглас потонул в ненастье весеннего утра.

Возница терпеливо ждал, когда же его госпожа соизволит отправиться в путь. Он сидел на козлах, нахохлившись, в сером плащеи обшитой золотой тесьмой шляпе. Длинный кнут пока бездействовал.Он, казалось, спит, но лишь на дорожке послышались тихие шаги двухженщин, он тут же вскинул голову и сделал безразличное лицо.Возница выглядел, словно статуя, поставленная здесь навеки. Лишь кони, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, предвкушали быстрый бег по хорошей дороге.

— Я совсем забыла, — прикоснулась пальцем ко лбу графиня Аламбер.

— Что, бабушка?

— Дать распоряжение насчет ремонта ограды.

— А может не стоит?

— Пусть будет по-твоему, — согласилась графиня, — все равно обо всем не упомнишь, всего не сделаешь. К тому же я знаю, что ни поручи этим лентяям, они все равно не сделают, найдя потом тысячи оправданий своему безделью.

Констанция улыбнулась. В последнее время старая графиня была ворчлива со слугами. Вечно ей было что-то не так, к тому же ее нередко подводила память, и она отчитывала кого — нибудь из слуг за прегрешения пятилетней давности, думая, что проступок был совершен вчера. И слуги, зная это, не обижались на нагоняй, полученный от старой графини. И та быстро отходила и чувствуя за собой вину, обязательно награждала провинившегося каким-нибудь подарком.

Сейчас слуги выстроились на крыльце, провожая свою госпожу и ее внучку в Париж. Все они были нарядно одеты, но с грустными лицами. Им и впрямь было невесело оставаться в Мато, они как бы осиротели.

Графиня Аламбер подошла к каждому из слуг, назвала его по имени, поинтересовалась здоровьем детей и на прощание дала каждому по небольшой сумме денег, прося не сердиться на нее, если она была хоть немного несправедлива.

Слуги наперебой уверяли свою госпожу, что они всегда были довольны ею и если испытывают к ней сильное чувство, то это непременно любовь и уважение.

Графиня скептично улыбалась, словно хотела сказать: знаю, знаю я цену вашей искренности, чуть отвернешься, так каждый из вас норовит бросить порученное дело и даже не боится быть наказанным, зная мою доброту.

Констанцию немного позабавила эта сцена: возвышенные слова, клятвы, обещания. Все вроде бы правильно, но невозможно было избавиться от чувства, что это спектакль, к тому же не очень умело поставленный. Девушка уже представляла себе, как выражение уныния исчезнет с лиц слуг, когда карета выедет за ограду дворца.Нет, девушка не могла сказать, что слуги не любят ее бабушку, но это была любовь с хитростью. Слишком хорошо Констанция знала крестьянский склад ума. Нужно не только любить сердцем, разумом, нужно избегать часто говорить об этом, ведь дважды повторенное теряет цену.

Горничная даже всплакнула, утерев глаза платком. Это растрогало графиню, и она обняла женщину, которая была чуть моложе ее.

Констанция уже боялась, что прольется целый водопад слез, поэтому осторожно тронула свою бабушку за локоть. Они уселись в карету, лакей закрыл дверцу и поднял подножку. Мелькнул за окном разворачивающейся кареты дворец, закачались кипарисы аллей, словно прощаясь с Констанцией и графиней, и экипаж плавно покатил к кованым воротам ограды.

— Ты думаешь, я не знаю, что они радуются моему отъезду? — лукаво улыбаясь, спросила старая графиня.

— Они вас любят, бабушка.

— Любить — это не всегда жалеть о разлуке, — многозначительно добавила графиня и откинулась на мягкие подушки сиденья.

А Констанция все смотрела в окно, созерцая пейзажи. Когда-то она здесь проезжала, но это было так давно, так много времени прошло с тех пор! Но вот теперь ей Мато казалось куда больше родным и близким, чем имение Реньяров.

Вскоре карета свернула со знакомой дороги, и перед Констанциейпоявились совершенно незнакомые ей пейзажи. Здесь все было по-другому, и чем ближе девушка подъезжала к Парижу, тем великолепнее были дворцы и даже крестьянские дома напоминали здесь усадьбы помещиков. А что говорить уже о безвкусных дворцах буржуазии! Стремление быть похожими на дворян, подводило богатых людей, за душой у которых не было ни образования, ни благородства происхождения. В последнее десятилетие пригороды Парижа заполнились уродливыми для изысканного ценителя архитектуры строениями. Правда, в их облике присутствовало все, что можно было купить за деньги — и богатая скульптура, и золото, резьба по мореному дубу, кованые решетки.

Старая графиня с отвращением смотрела на дворцы, появившиеся здесь, словно грибы после теплого дождя.

— Они считают, — цедила сквозь зубы графиня Аламбер, — что если поднимут трубы выше, чем у соседа, то станут знатнее. Деньги, Констанция, это еще не все. Они могут приходить и уходить, а вот благородство происхождения, хороший вкус и изысканные манеры — этопривилегия дворян.

Наконец, сквозь ворота Сен-Дени путешественницы въехали в Париж.

Констанция никогда не подозревала, что столько людей может жить в одном месте. Ей доводилось и раньше слышать про большие города, но одно дело — слышать, а другое — видеть.

Париж сразу же поразил ее воображение. Карета сворачивала с одной улицы на другую, и скоро Констанция уже отказалась от попытки запомнить дорогу к городским воротам. Ей казалось, что экипаж кружит на одном месте, а кучер издевается над ними, специально провозя по одному и тому же кварталу. Но всмотревшись, Констанция понимала: перед ними другие фасады. И башни соборов, их купола, служившие девушке ориентиром, возникали то с одной, то с другой стороны.

Графская карета, такая нарядная в провинции, казалась теперь унылым монстром, вынырнувшим из прошлого. Их обгоняли новые изящные экипажи, а более породистых лошадей, чем здесь, Констанция не видела никогда в жизни. Ее поражало все — дамские туалеты, обилие экипажей, высота соборов.

Констанция подумала, что она потеряется в этом огромном городе, станет незаметной, и ей вдруг захотелось вернуться назад в Мато. Там она была бы первой, а здесь это право ей еще предстояло завоевать. А глядя на все великолепие, царившее вокруг, трудно было в это поверить.

Старая графиня Аламбер взяла свою внучку за руку и принялась рассказывать ей о зданиях, которые они проезжали. И постепенно город как целое вырисовывался перед Констанцией. Безликие стены уже связывались для Констанции с их хозяевами, соборы приобретали имена святых, а улицы — названия. Она уже с интересом читала вывески, а больше всего Констанцию захватило сообщение бабушки о том, что завтра же к ним придет портниха, чтобы снять с Констанции мерки для нового платья, в котором она появится при дворе.

— Ты слишком хорошо думаешь об этих людях, — придерживая рукой шторку, графиня смотрела в окно. — Они нарядные и потому тебе кажутся знатными и умными. А у большинства из них нет ни гроша за душой и живут они впроголодь.

— Но почему то у них такие дорогие наряды? — изумлялась девушка.

— Больше половины Парижа живет в долг, моя дорогая. Люди знают, что если на них богатая одежда, то они смогут взять в долг.

— Но ведь долги нужно отдавать.

— Они и отдают.

— Каким же образом?

— А очень просто.

— Я не могу себе представить, бабушка.

— Они одалживают еще большую сумму в другом месте и отдают самым назойливым кредиторам.

— Но ведь этонечестно! — возмутилась Констанция.

— Почему? Многие делают так и еще гордятся своей находчивостью.

И Констанция уже совсем по-другому смотрела на богатые экипажи, дорогие одежды. Теперь — то она понимала, в столице внешность обманчива и за приветливой улыбкой, кивком головы, может прятаться ненависть.

Этот первый взгляд, брошенный из окна кареты на улицы столицы, был для Констанции, наверное, самым поучительным. Ведь первое впечатление всегда самое верное, а тут еще кстати пришлись советы графини Аламбер.

— Ты только, дитя мое, не спеши блеснуть. Сперва нужно заставить всех заговорить о себе и самое лучше для этого — молчать.

— Как?

— Твоя история поможет тебе, милая, — графиня опустила шторку и села боком так, чтобы видеть лицо Констанции. — Ты не должна сразу появляться при дворе, а я тем временем постараюсь, чтобы как можно больше людей узнало о тебе.

— Да, теперь я понимаю! — восхитилась Констанция.

— Вот именно, всегда интересно то, до чего не можешь дотянуться. Я уже представляю, как светские дамы будут сгорать от любопытства, а их мужья делать вид, что их совсем не интересует твоя судьба.

— Но ведь они начнут надоедать вам.

— Да.

— И вы не боитесь?

— Чего?

— Все-таки это же принесет неприятности.

— Отнюдь. Я знаю, сразу же отыщется уйма знакомых, которые, приедь я в Париж одна, не вспомнили бы обо мне. Но они один за другим станут появляться в нашем доме, чтобы хоть краем глаза увидеть тебя.

— И я покажусь?

— Я же говорила, Констанция, не стоит спешить. Ты можешь промелькнуть на галерее, тебя могут видеть издали, но только не вблизи. Это распалит любопытство и успех тебе обеспечен.

Как это все мало походило на прежнюю жизнь! Еще даже не ступив на землю Парижа, Констанция была посвящена в хитрые правила поведения при дворе.

— Не обязательно быть кем-то, можно всего лишь делать вид, создавать впечатление. Других занятий при дворе и не существовало, лишь только делать из ничего что-то.

Карета выехала на мост, и Констанция со страхом отпрянула отокна. Где-то далеко внизу, за балюстрадой, серебрилась река

— Это Сена, — сказала графиня Аламбер. Но Констанция была настолько поражена великолепием зрелища, открывшегося ее глазам, что даже ничего не ответила. Она смотрела на воду с такой высоты впервые. Она удивлялась, как это можно идти возле самой балюстрады и не бояться упасть.

А между тем, какой-то юноша мирно сидел со своей возлюбленнойпрямо на перилах, и девушка беспечно болтала ногами, а он даже не пытался ее поддержать.

— Это что, — сказала графиня Аламбер, — ты еще больше удивишься, когда стемнеет.

— А что произойдет?

— Здесь так светло ночью, что даже не видно звезд.

— Неужели над Парижем всегда облака? — воскликнула наивная девушка.

— Да нет, здесь столько фонарей, что они затмевают свет ночного неба.

Графиня вновь отодвинула шторку со второго окна и всмотрелась в скопление красных черепичных, серых свинцовых и зеленых медных крыш.

— А вот и наш дом, — буднично сказала она, указывая на великолепный дворец, притаившийся в зелени небольшого сада.

Это было здание, построенное около ста лет назад и ничуть не изменившееся с тех пор. Тяжелые барочные волюты плавно переходили в балюстрады парадного крыльца, скульптурные балконы, полуциркульные окна первого этажа и овальные мезонины, высокий щепец, украшенный гербом графов Аламбер.

Графиню и Констанцию встречали слуги. Сама графиня даже не знала их в лицо, все они были наняты недавно по просьбе хозяйки.Более всего поразило воображение Констанции горничная эфиопка. Она чуть не вскрикнула, увидев темнокожую девушку в белом накрахмаленном переднике. Но помня один из советов графини Аламбер о том, что никогда нельзя показывать своего удивления, Констанция сдержалась.

И бабушка посмотрела на нее с одобрением.

— Она будет прислуживать тебе, — шепнула графиня Аламбер своей внучке, — я специально не хотела говорить тебе прежде времени, кто будет твоей служанкой. Сейчас это в моде, Констанция, и ты ни в чем не будешь отставать от других.

У служанки с такой необычной кожей оказалось самое что ни на есть французское имя — Шарлотта. Она была расторопна и в меру молчалива, во всяком случае, она не произносила слова, пока ее не просили об этом.

Разгрузка багажа заняла уйму времени. Старая графиня следила за судьбой каждого саквояжа от того момента, когда он попадал в руки носильщика, до того момента, когда можно было заглянуть в него и увидеть пустое дно.

Наконец, все вещи были разложены, с мебели сняты чехлы, и Констанция почувствовала, что и в самом деле она находится дома. Если бы только за окнами был другой пейзаж!

Окна ее спальни выходили на юг и запад. На юг еще можно было смотреть, огромный древний каштан подступал к самому окну и на его глянцевых ветвях даже можно было различить первую робкую зелень, зато другие окна упирались прямо в глухую каменную стену. Констанция тут же попросила Шарлотту, чтобы та задернула шторы. Ведь девушка привыкла, чтобы за окнами лежали поля и взглядом можно было достать до горизонта. А здесь, в Париже, привыкший к просторам взгляд Констанции упирался в стену и не всегда это зрелище было приятным. Потеки сырости, пятна белой плесени, раскрошившаяся кирпичная кладка.

» Но это и понятно, — уговаривала себя Констанция, — сколько денег и времени приходилось тратить старому Гильому, чтобы поддерживать в порядке один единственный дом! А здесь их тьма и один больше другого. Конечно же, не хватит ни средств, ни рук, чтобы подновлять и красить «.

Больше всего из обстановки Констанции нравилась ее новая кровать. Она была довольно старой, но выполненной резчиком с бесспорным вкусом. А балдахин — это настоящее чудо! Он легкими волнами ниспадал от самого потолка и собирался кружевными оборками внизу.

И Констанция, лишь забравшись в кровать, чтобы отдохнуть с дороги, вспомнила слова своей бабушки о том, как она в детстве любила забираться под столы, чтобы чувствовать себя там в безопасности. Слишком высокие потолки, расписанные под небесный свод, не давали девушке ощущения спокойствия, а вот под бело-снежным вспененным балдахином на Констанцию тут же нисходило спокойствие.

Шарлотта неотлучно находилась при своей новой госпоже. Для нее существовала отдельная небольшая комнатка с потайной дверцей. Когда дверца была закрыта, казалось, это всего лишь встроенный шкаф, ведь

Рядом с ней была другая, точно такая же, за которой висели ночныенаряды Констанции. И стоило девушке дернуть шнур, как тот через хитрую систему блоков приводил в движение колокольчик в комнате Шарлотты. В спальне даже не было слышно его звона. И эфиопка тут же появлялась на зов своей госпожи.

Правда, Констанция, прожив несколько месяцев в Мато, немного терялась, чувствуя рядом с собой неотлучное присутствие Шарлотты. Ведь живя у Реньяров, она привыкла все делать сама, а тут нельзя даже самой раздеться, отходя ко сну.Но с другой стороны, новые наряды Констанция вряд ли смогла бы надеть в одиночку. Многочисленные шнуровки, крючочки, петельки — все это хитросплетение было подвластно только рукам Шарлотты, проворным и ловким.

Опасения, а более правильно будет сказать, надежды графини Аламбер оправдались с лихвой. К ним в дом вереницей потянулись старые знакомые в надежде хоть одним глазком увидеть Констанцию.Но графиня Эмилия была тверда в своем решении сделать из своейвнучки легенду и лишь потом показать ее обществу.Особенно возбуждала любопытство посетителей служанка Констанции. Она существовала словно тень своей госпожи, от которой невозможно добиться ни слова, сколько ни усердствовали наученные своими хозяевами слуги визитеров. Им так и не удалось разговорить Шарлотту. Да она мало и знала про Констанцию, ровно столько, сколько посчитала нужным сообщить графиня Аламбер.

Исключение было сделано лишь для самых близких родственников семейства Аламбер. Ими являлись баронесса Франсуаза Дюамель, кузина графини Эмилии, и ее тринадцатилетняя дочь, взятая на время из пансиона, где получала образование. Колетта Дюамель, так звали девочку, с первой же встречи запомнилась Констанции. Да и потом она сыграла большую роль в ее жизни, заставив по-другому взглянуть на мир. Но тогда, при первой встрече, Констанция еще не подозревала об этом и смотрела на свою родственницу немного насмешливо. Ведь она сама была недавно такой же.Девушку забавляла непосредственность Колетты. Девушке было смешно, что та приходится ей тетей, хоть и младше на несколько лет. Но если Колетта была еще по-детски наивной и непосредствавной, то Констанция уже многое успела пережить и поэтому имела право на то, чтобы смотреть с превосходством.

Первые контакты с высшим обществом многому научили Констанцию и поэтому о них следует рассказать отдельно.

ГЛАВА 6

Однажды утром графиня Аламбер сообщила своей внучке, чтосегодня в гости приедут ее родственники баронесса Франсуаза Дюамель и ее дочь Колетта. Старая графиня не видела свою кузину вот уже пять лет, а о существовании Колетты и вовсе не подозревала, так она сказала Констанции.

Та обрадовалась, что наконец-то заканчивается ее сидение взаперти. Если бы Констанция честно призналась своей бабушке, то та, возможно, вывела бы в свет ее немного раньше. Но Констанция словно чувствовала себя обязанной перед памятью Филиппа и поэтому старалась вести уединенный, замкнутый образ жизни.

Единственная, кто скрашивала ее одиночество, была Шарлотта.Казалось, она знает обо всем, все умеет. О ком бы девушка ни спрашивала свою служанку, та всегда давала об этом господине илигоспоже исчерпывающие характеристики.

— Шарлотта, — обратилась Констанция к своей служанке, узнав о предстоящем визите.

— Вас, мадемуазель, интересует, кто наши гости?

— И это тоже.

— Баронесса Дюамель, ее зовут Франсуаза, — тут же добавила Шарлотта и продолжала, — почти никогда не покидала Париж. Ее муж умер пять лет тому назад, но горе не очень-то изменило ее жизнь.

— Что ты имеешь в виду, Шарлотта?

— Мадемуазель, о некоторых вещах не принято говорить прямо, но баронесса своим поведением никогда не дает повода кривотолкам.

— Наверное, она достойная женщина? — спросила Констанция.

— О да, это эталон добродетели, — и какая-то странная улыбкапоявилась на губах эфиопки, словно сама она это не одобряла.

— А откуда ты знаешь мою двоюродную бабушку? — осведомилась Констанция.

— Мне приходилось служить в разных домах и добавлю — в лучших, — Шарлотта улыбнулась еще шире, — так вот, я чуть ли не каждую неделю сталкивалась с баронессой Дюамель.

— У нее есть кто-нибудь, кроме Колетты?

— Нет, но баронесса, по-моему, не очень-то страдает из-за этого, она решила посвятить свою жизнь дочери и по-моему, одним этим отравила ей существование. Извините меня, мадемуазель, что я так откровенна с вами…

— Да нет, Шарлотта, откровенность — это как раз то, что я жду от тебя.

— Но между тем, — продолжала служанка, — баронесса Франсуаза очень терпимо относится к странностям в поведении других.

— Что ты имеешь в виду?

— Она не ханжа и не видит ничего плохого в том, если молоденькая девушка, — Шарлотта выразительно посмотрела на Констанцию, — позволяет себе немного лишнего в поведении с мужчинами.

— Ах вот ты о чем! — догадалась девушка. — Ну что ж, это еще один плюс в ее пользу. А дочь баронессы, кто она такая?

— Что можно сказать о ребенке, — пожала плечами Шарлотта, — еще неизвестно, кто вырастет из этой девочки, но, по-моему, мать очень старательно требовала безусловного повиновения от этой девочки, и бедная Колетта теперь будет жить, постоянно оглядываясь на свою мать.

Конечно же Констанция могла подробно расспросить и свою бабушку, но разница в возрасте — дело нешуточное и задавать подобные откровенные вопросы графине Аламбер Констанция никогда бы не решилась. Возможно, задай она их, ничего страшного бы не произошло. Но девушке не хотелось волновать старую графиню и поэтому пришлось ограничиться сведениями, почерпнутыми от Шарлотты.

После обеда графиня Аламбер порадовала свою внучку.

— Наконец-то готово новое платье, сшитое по последней моде, только что его доставил посыльный. Надеюсь, надев его, ты не слишком возгордишься и не станешь смотреть свысока на верную былым модам старуху.

— Мне самой больше нравятся платья прошлых лет, — призналась Констанция.

— О, это у тебя скоро пройдет, ведь мода — это как соревнование. Всегда кто-то стремится вырваться вперед. Входит в моду декольте — и смотришь, через месяц девушки ходят уже чуть ли не с открытой грудью. А какой переполох, Констанция, поднялся, когда сестра короля появилась на балу в замечательной шляпке, украшенной моделью парусника! И уже через неделю весь двор напоминал обширную гавань, где невозможно разглядеть воды за парусами и мачтами.

— Где оно? — воскликнула Констанция, желая как можно скорее увидеть свой новый наряд.

— Вот видишь, — улыбнулась графиня Аламбер, — а ты говорила мне, что безразлична к наряду.

Старой женщине было очень приятно, что Констанция заинтересовалась чем-то иным, кроме прошлого. Она понимала, что для женщины надеть новое платье — это наполовину изменить свою жизнь. К тому же, если платье вышло из-под руки чудесного портного, а его фасон соответствует последней моде.

И вскоре в гостиную был внесен чудесный сверток. Даже один вид бумаги, в которую он был упакован, вскружил Констанции голову. Гладкая, белая, блестящая, покрытая паутиной белых крестиков, она шуршала, вызывая в памяти строки из прочитанных книг, где говорилось о придворных балах, поцелуях, тайных ночных свиданиях.Нежно-розовая шелковая лента замысловатым образом опоясываласверток, а концы ее, завязанные огромным бантом, топорщились как усы гусара.

Констанция сдержала свое нетерпение и медленно приняла свертокиз рук бабушки. Легким движением руки девушка развязала бант, и лента упала на пол. Зашелестела, заискрилась оберточная бумага, и перед Констанцией предстал шедевр портняжного искусства. Трудно было бы найти хотя бы один изъян, к тому же такой неискушенной в нарядах девушке, как Констанция.

Но графиня Аламбер лишь нахмурила брови, разглядывая платье.

— По-моему, великоват вырез, — сокрушенно покачала головой графиня Аламбер.

Констанция, которой не терпелось надеть обновку, взяла платье и приложила его к себе.

— Но ведь мы же с вами вместе советовались с портным и тогда вы, бабушка, ничего не сказали насчет выреза.

— Тогда мне казалось, оно будет выглядеть немного пристойнее.

— Но ведь это мода, — напомнила Констанция и графиня Аламбер рассмеялась.

— Да не слушай ты меня, дитя, я уже стара и просто завидую твоей красоте. Если твои формы не стыдно показать людям, то значиттак и следует делать.

Шарлотта была уже наготове. Она приняла платье из рук Констанции и, покинув графиню Аламбер, они со служанкой поднялись в гардеробную.

Здесь перед огромным зеркалом Констанция замерла, а Шарлотта принялась колдовать своими темными как эбонитовое дерево пальцами над хитросплетением шнурков, крючков и петель. Старое платье упало к ногам Констанции, а Шарлотта даже не удосужилась его поднять, настолько обе они были охвачены нетерпением.

Кружева пенились в руках Шарлотты, казавшаяся невесомой ткань буквально парила в воздухе. И когда Констанция облачалась в новый наряд, можно было подумать, что сама Афродита выходит из морской пены. Шарлотта еще занималась застежками, еще подтягивала шнурки, а Констанция уже пыталась повернуться боком к зеркалу и заглянуть себе за спину.

— Да погодите же, мадемуазель, — взмолилась Шарлотта, — я сейчас закончу, и вы сможете полюбоваться собой.

Констанция занялась своими волосами. Она зло выдернула гребень, сдерживающий ее каштановые волосы на затылке, и те локонами рассыпались по плечам. Как ненавидела Констанция эти сложные прически! Она привыкла ходить с распущенными волосами, а теперь каждое утро ей приходилось терпеть по полчаса, пока Шарлотта уложит ее волосы. Констанция даже подумывала, не проще ли ложиться спать не разбирая прически. Ведь тогда с утра и проблем будет меньше.

Вот и сейчас Констанции захотелось быть такой, какая она есть в душе — независимой, свободной и немного дикой, выросшей среди полей, лесов, на побережье океана.

Она тряхнула головой и сверкнули золотые искорки в ее зеленоватых глазах.

— Вы великолепны! — прошептала Шарлотта, отступая от своей госпожи на шаг.

В словах темнокожей девушки было столько восхищения, что усомниться в ее искренности не приходило в голову.

Констанция с замиранием в сердце смотрела на себя в зеркало. Перед ней стояла незнакомая знатная дама.

— Неужели платье может так изменить человека?! — прошепталаКонстанция.

— Как видите, мадемуазель.

— Но ведь это не я…

— А кто же еще? — рассмеялась эфиопка, — вы еще многого не знаете о себе и с каждым днем вас поджидают новые и новые открытия.

Констанция нагнулась, приподняла подол и заткнула его за пояс, словно бы хотела перейти вброд реку или же залезть на дерево. Онанемного согнула в колене ногу, разглядывая плавные линии ступни, забранные в изящную замшевую туфельку.

— Вы, мадемуазель, удивлены своим превращением?

— Я не знала, что такое возможно.

— Да вы, мадемуазель, просто еще не знаете саму себя. Ведь драгоценный камень тоже не сразу предстает во всем своем великолепии. Его нужно огранить, найти великолепную оправу.

Только сейчас Констанция поверила словам графини Аламбер, чтона нее обратят внимание при дворе. А ведь это было еще не самое шикарное платье. То, лучшее, находилось еще в работе и должно былопопасть в руки Констанции через несколько дней.

Девушке нестерпимо захотелось заполучить его тотчас же.

Констанция еще раз придирчиво осмотрела свое отражение в зеркале. Сочетание платья, сшитого по последней моде и ее природной дикости и красоты было неотразимо.

— Я бы осмелилась вам посоветовать, мадемуазель, — сказала Шарлотта, — никогда не следовать моде до конца, иначе вы сольетесьс другими женщинами, вас будет трудно отличить. Холодная красотаничего не стоит, а вот загадка — она по душе всем.

Констанция осторожно поправила медальон с огромной жемчужиной на своей шее. Та даже не доставала до глубокого выреза платья.

— Как ты считаешь, Шарлотта, — Констанция старалась говоритьабсолютно спокойно, — вырез у платья не слишком большой?

— Что вы, мадемуазель, если бы вы спросили меня до того, как работа была окончена, я посоветовала бы его сделать еще немного ниже.

— Но ведь тогда бы… — Констанция замялась, ее грудь до половины и так была обнажена.

Пухлые губы миловидной эфиопки раздвинулись в улыбке.

— Вы хотите сказать, будто глубокий вырез — это непристойно?

— В общем-то, по-моему, так не принято…

— Нет, мадемуазель, это очаровательно, а то, что красиво, не может быть непристойно. Вы только посмотрите, как чудесно белое платье оттеняет голубую жилку на вашей груди! Ваше тело смотрится словно мрамор.

Девушка прикоснулась к своему телу так, словно бы впервые делала это. Ее пальцы коснулись немного прохладной на ощупь гладкой кожи. Это прикосновение будоражило, волновало.

— Скоро должны приехать гости, — напомнила Шарлотта.

— Ах, да!

— Вы так быстро обо всем забываете, мадемуазель, — рассмеялась Шарлотта.

— И что же делать?

— Нужно привести в порядок волосы.

— Опять! — Констанция с досадой кивнула головой. — Опять сидеть и ждать, когда же, наконец, они улягутся в эту ужасную прическу.

— А сегодня я вам сделаю другую, — пообещала эфиопка, — и вы, мадемуазель, останетесь довольны.

Констанция и ее служанка перешли в спальню и девушка опустилась в мягкое кресло напротив зеркала. Под умелыми руками Шарлотты ее волосы вспенились и приобрели чудесные формы. Всего лишь несколько заколок, пара лент, брошь — и прежняя дикость исчезла.

— Ты всегда знаешь, что надо делать, — изумилась Констанция.

— Помилуйте, мадемуазель, ваша прежняя прическа была, конечно же, неотразима, но гости могут подумать, что до этого вы несколько часов скакали на страшном ветру.

— А теперь что они подумают? — поинтересовалась Констанция.

— Что вы кроткая и наивная девушка.

— А разве это не так?

— Вам лучше знать, мадемуазель, но вам меня не обмануть.

— Ты уже поняла, чего я жду от жизни? — сказала Констанция.

— Это моя обязанность, — сделала картинный реверанс Шарлотта, немного сильнее чем нужно взмахнув руками.

— Ты чудесная девушка, — Констанция похвалила свою служанку и не без основания.

Ведь та не просто одевала ее, укладывала волосы — онапотихоньку создавала облик. Где нужно советовала, где нужно предостерегала, а когда была абсолютно уверена в своей правоте настаивала.

В доме одни за другими принялись отбивать четверть часы. То глухо, как колокол, звучали куранты в гостиной, то следом за нимиподхватывали мелодичной трелью каминные часы.

— Мы как раз вовремя, — Шарлотта отступила на шаг, чтобыполюбоваться результатами своей работы. — Это, конечно, не модель корабля на шляпке, мадемуазель, но, по-моему, тоже неплохо. Как вынаходите?

Констанция, склонив голову на бок, посмотрела в зеркало.

— Ты, Шарлотта, умеешь подбирать прическу даже под мое настроение.

— В это время, — напомнила Шарлотта, — мадам Аламбер просила вас быть уже внизу.

— Меня здесь больше ничего не держит, — Констанция еще по-детски быстро вскочила с кресла и побежала к выходу, ей не терпелось показаться в новом наряде на глаза старой графине.

Та только всплеснула руками, завидев свою внучку.

— Констанция, ты само совершенство.

— А вырез? — улыбаясь, спросила девушка.

— Что? Вырез? Не слишком большой, я бы на твоем месте, — графиня приложила палец к губам, — сделала бы его немного больше.

— Правда?

— Не совсем, дитя мое, не на твоем месте, а в твои годы, так будет правильнее.

Вскоре послышался звук приближающейся кареты и дворецкий доложил, что прибыли баронесса Дюамель и ее дочь Колетта.

Констанция чувствовала себя страшно взволнованной, ведь от того, какое впечатление она произведет на своих родственников, зависело многое. По плану графини Аламбер ее узина Франсуаза должна будет удовлетворить любопытство придворных рассказом об увиденном.

А баронесса и не скрывала своего интереса. Она разглядывалаКонстанцию как разглядывают вещь перед тем, как ее купить.

Девушка не находила места своим рукам. Она то складывала их наколени, то скрещивала на груди. А ее бабушка сопровождала каждоедвижение своей внучки одобрительной улыбкой. Ей нравилось, что Констанция волнуется и на ее щеках появился румянец, так она была еще более прекрасной.

А вот Колетта сразу же вызвала в душе Констанции жалость.Девочка с виду почти взрослая ничего не могла сделать не посоветовавшись с матерью. Она перебивала ее по пустякам, и Констанции даже показалось, что если Колетта на пару часов останется одна, без матери, то расплачется, растирая по лицу слезы. Правда, к чувству жалости примешивалось и чувство злости: ну нельзя же быть такой беспомощной, не знать, чего же ты хочешь сама!

Баронесса болтала без умолку, пересказывая своей кузине новости пятилетней давности. В общем, Франсуаза считала свою кузину уже достаточно старой для того, чтобы быть в здравом уме. И поэтому вдавалась в несущественные подробности, боясь, что Эмилия не поймет ее как следует.

— Какой сегодня чудесный день! — говорила баронесса Дюамель, глядя в окно на затянутое тучами небо.

— И чем же это он такой прекрасный? — удивлялась графиня, заслышав, как первые капли дождя ударили в подоконник.

— А я не люблю солнце, — признавалась баронесса, — и ты, Эмилия, тоже его не любишь. Тогда приходится прятать лицо, чтобы не дать загару прилипнуть к коже.

— Неужели, Франсуаза, ты в самом деле боишься загореть, пока идешь от кареты к крыльцу?

— Да, боюсь, — отвечала Франсуаза, — ты знаешь мою кожу, стоит солнечному лучу упасть на нее, как она тут же темнеет.

О таких вещах говорить принято не было, но Франсуаза считалаЭмилию достойной ее небольших тайн.

— А еще, — баронесса переходила на шепот, — я скажу тебе, что обнаружила у себя сегодня утром седой волос.

Графиня, не удержавшись, рассмеялась.

— Что же тогда, Франсуаза, говорить обо мне?

— Я вырвала его, — гордо сказала мадам Дюамель.

— Не прикажешь ли ты и мне выщипать все волосы? Такое предположение позабавило баронессу.

— Нет, дорогая, ты уже нашла свой образ эдакой седовласой мудрой женщины, а я все еще пытаюсь молодиться.

— А кто тебе, кузина, запрещает выглядеть соответственно возрасту?

— Ты, Эмилия, даже не знаешь, сколько мне лет.

— Об этом можно догадаться, глядя на твое лицо, — и графиня Аламбер кончиком пальца коснулась глубокой морщины на лбу своей кузины.

Та тут же отыскала зеркальце и принялась рассматривать свое лицо.

— Нет, Эмилия, ее вчера решительно не было.

— Ты мне еще скажи, Франсуаза, что завтра она исчезнет.

— Нет, — вздохнула баронесса, — морщины не исчезают и я просто не хотела ее до сих пор замечать. Как быстро летит время… Ведь я, Констанция, помню тебя еще совсем маленькой.

— В самом деле? — изумилась девушка. — А я боюсь, не помню вас, хотя мне этого бы очень хотелось.

— Что ты, Констанция, ты меня и не можешь помнить, ведь тогдаты еще лежала в колыбели. Я опоздала на твои крестины и мне пришлось оправдываться перед твоей матерью.

Баронесса Дюамель казалась Констанции древней старухой, хотя той еще не было и пятидесяти. Молодость всегда надменно относится к старости, наивно полагая, что стареют все, кроме молодых. А может, виной такого впечатления было то, что баронесса Дюамель старательно пыталась скрыть следы прожитых лет.

Зато сама Констанция с первого взгляда понравилась Франсуазе.Наметанным взглядом баронесса определила, что девушка будет иметь успех при дворе и поэтому лучше всего подружиться с ней сейчас, сразу, не дожидаясь, пока она станет надменной, поняв всю силу своей сказочной красоты.

— Как ты находишь мою дочь, Констанция? — спросила баронесса, словно бы Колетта не была рядом.

— Она красива, — как-то неуверенно сказала девушка и добавила, будучи уже абсолютно искренней, — она очень похожа на вас, мадам Дюамель.

Но Франсуаза слишком много времени провела при дворе, чтобы обольщаться подобными фразами.

— Констанция, я конечно не обольщаюсь, что моя дочь красавица, подобная тебе, но она достаточно миловидна и может рассчитывать в будущем на успех у мужчин.

Глядя на Колетту труднее всего было подумать, что ей когда-нибудь придется вскружить голову хоть одному мужчине. Наивные до глупости глаза были бесцветны. Правда, сохраняя приличие, их можно было назвать голубыми. Светлые волосы яркие ленты собирали в две нелепых косички. Платье казалось великоватым только из-за того, что повторяло причуды взрослой моды. Но стоило Колетте улыбнуться, как всем тут же становилось ее жаль, такой растерянной была ее улыбка.

— Мама, — попросила Колетта, явно скучая за столом, — вы не позволите мне выйти прогуляться в сад? Франсуаза Дюамель хмыкнула и покосилась на дочь.

— Я составлю тебе компанию, — тут же нашлась Констанция, уже уставшая от долгого сидения в кресле.

Глаза Колетты засветились радостью. Ей льстило, что такая блистательная девушка, о которой она столько слышала, составит ей общество в прогулке по саду.

— Я благодарна вам, мадемуазель.

— Не стоит, — Констанция двинулась к выходу. Констанция смотрела на Колетту и поражалась: такая небольшая разница в возрасте и такое разительное отличие. Такой наивный взгляд на жизнь, на мир… И это живя в Париже!

Констанция поняла, что окажись Колетта на ее месте в те времена, когда она жила в доме Реньяров, то с девочкой не считался бы ни один из братьев, ни один из бандитов. Только теперь Констанция поняла, какой силой обладает, если ей могли повиноваться отпетые негодяи и люди, не знающие жалости.

А Колетта тем временем болтала о всякой чепухе, которая уже незанимала ум Констанции добрых пять лет. Но у девочки был и другой опыт, не известный Констанции, ведь ей самой никогда не доводилосьвоспитываться в пансионе. А Колетта говорила только о нем, ведь всущности и не знала другой жизни.

— Там ужасно неинтересно! — говорила Колетта и тут же задумывалась, поскольку не знала, как назвать ей Констанцию, ведьприходилась той тетей, а называть ее» дорогая племянница»у девочкине поворачивался язык.

Но ты же там многому научилась? — спросила Констанция.

— Учить-то там учат, — пожаловалась Колетта, — но толку отэтого никакого. Ну невозможно же научиться танцевать, танцуя сосвоей подругой! Для этого нужен юноша, — слово «юноша» прозвучало в устах Колетты как «старик». — Вы мне так нравитесь! — с восхищением внезапно произнесла Колетта.

— Что же во мне необычного?

— Вы красивая, ваше платье нарядное, не то что те, которые заставляют носить меня в пансионе. Это довольно глупо, — некстатизаметила Колетта, — но я ужасно боюсь темноты. А у нас в комнате, когда ложимся спать, гасят все свечи и тогда мне кажется, что я совсем одна — одинешенька осталась в этом мире.

Дать какой-нибудь дельный совет девочке, боящейся темноты, Констанция не решилась.

«Сейчас она начнет рассказывать, что боится мышей или даже пауков»— подумала Констанция и не ошиблась.

— Я вам скажу по секрету, в нашей комнате живет крыса. Она выходит ночью, когда все, кроме меня, спят. Однажды она даже попыталась устроиться греться у меня в ногах.

— Какая мерзость! — в сердцах произнесла Констанция.

— Да, а каково было мне! Я думала сперва, что это кот, ведь втемноте не разберешь — пушистое и теплое. И только потом я вспомнила: откуда взяться коту в спальне? Я закричала и разбудилавсех. Это и впрямь была крыса, она сидела у меня на кровати и, сложив на груди лапки, смотрела на меня. А потом убежала, и я еебольше не видела, наверное, крысу напугал мой крик.

Констанция уже начинала скучать в обществе Колетты, ведь вместо рассказа о придворной жизни ей приходилось слушать о какой-то крысе, забравшейся на кровать воспитанницы пансиона.

«Уж лучше бы я осталась в гостиной, — подумала Констанция, — там узнала бы что-то новое».

А Колетта тем временем испытывала прилив нежных чувств к Констанции.

— Говорят, вы умеете стрелять? — с восхищением спросила девочка, опасливо косясь на свою спутницу.

— В этом нет ничего сложного, это не труднее, чем продевать нитку в иголку.

— А я бы умерла от страха, — призналась девочка, — если бы меня окружили в доме бандиты.

«Да кому ты нужна такая?»— подумала Констанция, но вслух сказала:

— Я тоже страшно боялась, ведь они могли в любой момент ворваться в дом!

Но потом, спохватившись, спросила:

— А кто тебе рассказывал об этом?

— Моя мать.

— А ей кто рассказал об этом, не знаешь?

— Графиня Аламбер, наверное.

И Констанция принялась по крупицам выпытывать у Колетты то, что ей известно о ее прошлой жизни. Оказалось, история Констанцииобросла такими душещипательными подробностями, что и впрямь превратилась в легенду. Девочка рассказывала и рассказывала, присовокупляя все новые и новые детали. Но и без них Констанция без труда разобралась бы, кто же постарался рассказать о трагической вражде между Реньярами и Абинье этой не очень-то смышленной девочке.

«Конечно же, это графиня Аламбер, — в душе обозлилась на нее Констанция. — Если же и баронесса, пересказывая при дворе о том, что случилось со мной, добавит от себя несколько деталей, то я в конце концов, сама не узнаю, о ком говорят — обо мне или о ком-то другом».

Самое печальное, что в рассказе Колетты Виктор Реньяр выглядел не отъявленным мерзавцем, наделенным лишь крупицей жалости, а эдаким благородным злодеем, лишившимся земли и имения, пожертвовав ими для того, чтобы поквитаться с заклятым врагом своего отца.

И Констанция, чтобы как-то остановить девочку, дать ей разобраться во всем, сказала:

— А ты можешь представить себе, дорогая, что человек, называвший себя моим кузеном, Виктор Реньяр, убил собственного отца лишь потому, что он благословил мой предстоящий брак?

Но к удивлению Констанции девочка сказала:

— В Париже случается и не такое. Здесь бывает, родители убивают детей…

Наверное, последняя мысль прочнее всего и засела в несмышленной головке Колетты и ее собственная мать казалась ей чудовищем, способным задушить собственную дочь.

— А что бы ты сделала на моем месте? — спросила Констанция.

Девочка не долго думала.

— Мне бы пришлось выйти замуж за Виктора. Констанция в очередной раз удивилась наивности своей юной родственницы, ей бы даже не пришло в голову обдумать план сопротивления. «Пришлось бы»— вот и все, на что она была способна.

— А если бы он схватил тебя и потащил, а у тебя в руках был нож, ты бы смогла ударить?

— Нет, что вы, — испугалась Колетта, — я даже муху не могу убить, правда, один раз… — она растерянно улыбнулась, — я убила муху, а потом долго плакала.

— Почему? — Констанция обняла девочку за плечи.

— Потому что она тоже живая, а я убила ее просто так. Она жедаже не мешала мне.

— Ты странный человек, — подытожила Констанция, не находя более объемлющего определения.

— Я сама знаю об этом.

Девочка подошла к старому каштану и погладила его ствол так, как будто тот был человеком и мог что-то почувствовать от ее прикосновения.

— Тебе не холодно? — осведомилась Констанция. У Колетты уже посинели губы и зубы едва не стучали.

— Да, я думаю, стоит вернуться в дом, если вы, конечно, не против.

Констанция хоть и тоже замерзла, но не показывала этого, нельзя же, в самом деле, накинуть теплую шаль поверх такого платья.

Когда Констанция и Колетта вернулись в гостиную, то на маленьком столике между беседующими женщинами стояло четыре чашечки горячего шоколада.

Колетта с холода сразу же схватила в руки чашку и вскрикнула. Та была слишком горячей и девочка обожглась. Тонкая фарфоровая чашка полетела на пол, а горячий шоколад выплеснулся на подол платья Констанции.

Колетта тут же бросилась извиняться и даже попыталась своим платком вытереть пятно, но от этого то стало только больше.Констанция еле сдерживала свою злость.

«Это же надо, так нелепо получилось! — думала она. — Проклятая девчонка! Теперь, оказывается, я надевала это платье только ради нее. И почему его не принесли чуть попозже!»

А Колетта уже чуть не рыдала от досады. Она меньше всего желала обидеть Констанцию и показаться неловкой.

Баронесса сделала строгое лицо и принялась выговаривать дочери. А та уже плакала во весь голос и от этого еще больше стала походить на маленького ребенка.Радость от визита была испорчена напрочь.

Констанция, извинившись, удалилась к себе и Шарлотта, качая головой, принялась снимать новое платье, обезображенное огромнымтемным пятном.

— Теперь с ним уже ничего не поделаешь, — разглядывала пятно Шарлотта, — шоколад не отмоется.

«Ну почему, — спрашивала у себя Констанция, — почему мне так не везет?»

И она возненавидела Колетту, понимая, что в общем-то несправедлива к девочке. Мало ли подобных проступков было на счету и у нее самой? Но бывают вещи, которые прочно врезаются в память и потом, что ни делай, они все равно приходят на ум. Поэтому впоследствии, лишь только Констанции приходилось видеть Колетту, она сразу же вспоминала испорченное платье и неудавшийся визит.

Правда, у этого происшествия была и другая сторона. Констанциябоялась, что Колетта почувствует неприязнь, поселившуюся у нее в сердце, поэтому всячески старалась загладить впечатление от тех нескольких резких слов, произнесенных ею лишь только горячий шоколад расплылся на белоснежной материи.

Констанция иногда специально, узнав, что баронесса Дюамель направляется в пансион, ехала вместе с ней, чтобы проведать Колетту.И всегда привозила ей пару каких-нибудь безделушек, хоть и оставалась равнодушной к лишенной самостоятельности девочке.

А вот баронесса Дюамель нашла в лице Констанции благодарного слушателя и считала ее чуть ли не своей подругой, поверяя ей свои многочисленные секреты. Но учиться чему — нибудь у баронессы было сложно. Она хоть и провела большую часть своей жизни при дворе, почти ничего не вынесла оттуда в качестве опыта. Она упорно придерживалась раз и навсегда заведенного образа жизни. Но Констанции нравилось, что Франсуаза никогда не пытается ее учить, как и что следует делать. Чужая жизнь была для баронессы святым иона никогда без разрешения не пыталась туда проникнуть. А может, эта женщина была лишена любопытства, так свойственного женскомуполу. Так или иначе, но баронесса Дюамель была для Констанции довольно приятной собеседницей, с которой можно не особенно церемониться и подбирать нужные слова.

Графиня Аламбер была рада тому, что баронесса и Констанция довольно сблизились. Она даже изредка, обманывая себя, называла это дружбой. Правда, Шарлотта была не в восторге от баронессы и ее дочери, о чем время от времени считала своим долгом сообщать Констанции.

— Они злоупотребляют вашим терпением, — часто говаривала Шарлотта, готовя свою госпожу ко сну.

— Что ты, мне приятно бывает поболтать с Франсуазой.

— А по-моему, это приятно ей, мадемуазель, — настаивала на своем Шарлотта. — Вы можете на меня сердиться, но я должна предупредить вас…

— О чем?

— Иногда случается, что даже близкие родственники или хорошие друзья становятся врагами.

— И когда же это происходит, Шарлотта?

— Вам пока нечего делить ни с баронессой, ни с ее дочерью, нослучись что — и я знаю, баронесса Дюамель не упустит случая завладеть всем, ничего не оставив вам.

— Я не понимаю тебя, — беззаботно качала головой Констанция, — нас никогда с ней не свяжут деньги и наши беседы — всего лишь светская условность, ни к чему никого не обязывающая.

— А ваши поездки, мадемуазель?

— Ты о безделушках? — смеялась Констанция. — Они же мне ничего не стоят, а проехаться за город — это развлечение.

— Не знаю, мадемуазель, но по-моему, они все-таки злоупотребляют вашим гостеприимством.

— Шарлотта, — Констанция начинала потихоньку злиться, — я понимаю, ты говоришь все это от чистого сердца, но пойми, идеальных людей не существует и каждый человек, делая что — либо, преследует прежде всего свои интересы.

— Но ведь у вас же, мадемуазель, нет интересов к ней, вы абсолютно бескорыстны.

— Мне хотелось бы в это верить, — вздыхала Констанция, не находя, что ответить.

— Да ладно, не обращайте внимания на мою болтовню, мадемуазель, — говорила Шарлотта, отбрасывая край одеяла, — время позднее и надо ложиться спать, потому что от недосыпания женщины быстро стареют.

Констанция смотрела на свою служанку и не могла понять, сколько же ей лет. Темная кожа, казалось, скрывает следы прожитых лет. Но сколько ни спрашивала Констанция свою служанку, та неизменно отвечала, что не помнит и кажется, никто никогда не говорил ей о дате ее рождения.

— Вот крещение я помню, — всегда пускалась в воспоминания Шарлотта, — я даже помню как испугался священник, когда его попросили окрестить меня. Вот тогда-то я и получила свое теперешнее имя — Шарлотта. А о прежнем забыла и не хочу вспоминать.

— Тебе, наверное, тоже пришлось многое пережить? — участливо спрашивала Констанция.

— Да нет, мадемуазель, если что и было, так я о нем ничего не помню. По-моему, я всегда жила в Париже, всегда находилась в услужении. Я насмотрелась и знаю многое, чего мне не следовало бы знать.

Но с Констанции пока хватало и свежих впечатлений, поэтому онане слишком-то расспрашивала Шарлотту о том, что ей известно.

ГЛАВА 7

Жизнь Констанции потихоньку входила в новое русло. Ее уже не изумлял огромный город, не удивляло большое количество без дела слоняющихся по улицам людей. Она уже сама стала составной частью Парижа, ведь девушка была принята при дворе и даже обратила на себя внимание короля.

Если бы она стремилась к большему, то возможно, жизнь ее сложилась бы иначе. Но Констанция всегда довольствовалась тем, что есть, находя счастье и радость там, где никто не мог разглядеть даже намека на новые возможности.

Графиня Аламбер твердо решила вернуться в Мато, но наотрез отказала Констанции в том, чтобы та сопровождала ее.

— Ты должна остаться здесь, дитя мое, — говорила старая графиня, гладя свою повзрослевшую внучку по волосам. — Твое счастье здесь и ты найдешь его обязательно. /

Констанции и самой не хотелось возвращаться, ведь она только входила во вкус новой, полной событий жизни. А заточать себя впровинции теперь уже не имело смысла.

— Я обязательно устрою прощальный бал, — сказала графиня Аламбер. — В наш дом будет приглашено очень много гостей и среди них очень знатных. Если до этого, Констанция, ты блистала в чужих домах, то теперь должна создать славу собственному. Ты останешься жить здесь и понемногу все забудут его прежнюю владелицу, все станут говорить: «Ах, да это дворец виконтессы Констанции Аламбер!Как он хорош! Как он со вкусом обставлен!»

— Мне будет не хватать вас, бабушка.

— Я уже сыграла свою роль в твоей жизни, мне больше нечего тебе дать, и я только отягощу твою жизнь. Как-нибудь, когда тебе станет совсем скучно, приезжай в Мато, побудь со мной пару денькови возвращайся обратно. Большего мне не надо, изредка напиши мне ине обижайся, если я буду писать слишком часто. Это не значит, что на каждое из моих посланий ты обязана отвечать.

Констанция прикусила нижнюю губу, ей хотелось расплакаться, но она сдержала себя.

Я всегда буду любить вас, бабушка, что бы ни произошло.

— А ничего и не может произойти, — ласково сказала графиня Аламбер, беря Констанцию за руку.

— Но ведь жизнь идет, — возразила ей внучка.

— Жизнь идет — и в то же время стоит на месте. Все стремятся чего-то достичь, но остаются теми, кем их создал бог.

— А для чего создана я? — задала Констанция вопрос, на который не существует ответа.

— Ты, дитя мое, создана для того, чтобы тобой восхищались. И помни об этом. Когда — то и я была такой, ты не веришь?

На губах Констанции появилась улыбка. Трудно было представить себеэту седовласую женщину красавицей, к чьим ногам бросались знатные вельможи.

— Но почему же… — не очень уверенно ответила девушка.

— В том-то и дело, что теперь, глядя на меня, такого не скажешь.А раньше… — глаза графини затуманились, — раньше из-за моей красоты умирали. Так что не упускай времени, внучка, красота быстротечна и ты не успеешь оглянуться, как она уйдет в прошлое. Глядя в зеркало, тебе будет казаться, что ты еще способна очаровывать, но не давай стеклу обмануть себя, лучше смотри в глазамужчин и в глаза женщин. Если первые будут любить тебя, а вторые ненавидеть, значит ты все еще красива.

— К чему эти слова?

— Это то немногое, по-настоящему ценное, что я могу передать тебе.

— Но вы говорите, бабушка, так, словно мы никогда больше не увидимся.

— Кто знает, — вздохнула графиня, — произойдет это завтра или через десять-лет. И я, Констанция, хотела бы умереть раньше, пока ты еще молода.

Девушка поднялась с колен и обойдя графиню сзади, обняла ее заплечи.

— Я так благодарна вам за все, что вы для меня сделали!

— Это мой долг, ведь ты моя внучка.

— Нет, по-моему никто не делает даже для своих детей так много.

— Но ты же у меня одна, — как будто пыталась оправдаться графиня Аламбер, — к тому же тебя столько лет не было рядом со мной. Должна же я была выплеснуть всю свою любовь и нежность, накопившуюся за долгие годы.

— Спасибо вам, — Констанция поцеловала графиню в щеку.А та, в свою очередь, удержала ее руку.

— Значит, решено. Мы с тобой рассылаем приглашения на прощальный бал. Графиня Аламбер отбывает в Мато, а ее место при дворе займет прекрасная Констанция.

И наконец долгожданный день настал.

Констанция встречала его с тревогой в сердце, и для этого быломного причин. Впервые она являлась хозяйкой бала, но ей предстоялорасстаться с графиней Аламбер, быть может навсегда. Странно прощаться с человеком так, как будто он умер, когда на самом деле, он еще жив.

Путь до Мато был неблизким, и Констанция прекрасно отдавала себе отчет в том, что не сможет приехать быстро, если ее бабушка серьезно заболеет.

Графиня Аламбер и ее внучка стояли у начала лестницы и встречали гостей. Старая графиня приветливо улыбалась и не забывала нашептывать Констанции, кто пришел к ним в дом.Некоторые из гостей были уже знакомы девушке, других она видела впервые. Никто особенно не запомнился, лишь двое мужчин, пришедших вместе.

Лишь только дверь отворилась и дворецкий назвал имена, старая графиня тут же зашептала:

— А вот на этого, что справа, Констанция, обрати пристальное внимание. Это виконт Анри Лабрюйер. Я еще помню, как он родился, ведь я была дружна с его матерью. Это очень интересный молодой человек.

— Тот, что повыше? — спросила Констанция, изображая на своем лице прелестную улыбку, ведь гости уже спешили к ним.

— Нет, Констанция, тот, который поизящнее. Девушка с интересом посмотрела на молодого человека, в чьем лице было много женственности и в то же время он оставался чрезвычайно привлекательным для женских глаз. Темные, почти что черные волосы с каштановым отливом ниспадали ему на плечи, а взгляд карих глаз был томным и немного презрительным, словно он уже устал от жизни.

Его спутник был почти на полголовы выше своего приятеля и выглядел куда более прозаично. У него было лицо типичного вояки, не отягощенное раздумьями о смысле жизни. Жесткие русые волосы обрамляли волевое лицо.

— Это шевалье де Мориво, — успела напомнить графиня Аламбер своей внучке, когда гости были всего в шаге от них.

Мужчины одновременно склонились, желая поцеловать руку Констанции и тут же рассмеялись. Исправляя оплошность, виконт Лабрюйер уступил руку девушки своему соседу, а сам взял в свою ладонь дряблую руку графини Аламбер.

— Вы чудесно выглядите, — сказал Анри старой даме, — и по-моему, совсем не изменились с того дня, как покинули Париж.

— Вы мне льстите, виконт, я знаю цену словам мужчин и поэтому принимаю их как простую любезность.

— Вы боитесь, графиня, что ваша красота исчезнет бесследно? Нет, графиня, она передо мной, — виконт выпрямился и взял в пальцы руку Констанции, а шевалье де Мориво приблизился к графине Аламбер.

Наконец, с дежурными любезностями было покончено, и гости направились в зал.

— А что особенного к виконте и его спутнике? — спросила Констанция.

— Его спутник, шевалье де Мориво, в общем-то заурядный человек, правда, занимает довольно высокую должность. Он командует полком королевской гвардии, искусный фехтовальщик, в общем-то и все. А вот виконт Лабрюйер — удивительный человек. Он умеет с первого взгляда понравиться женщинам.

— Да, он красив, — сказала Констанция.

— Есть много красивых мужчин, но мало кто из них умеет пользоваться своей красотой. А виконт следит за своей внешностью словно женщина, и он успел, если верить слухам, совратить более двухсот молоденьких девушек, пять из которых, оставленных виконтом, покончили с собой.

— Неужели? — Констанция обернулась, пытаясь отыскать взглядом среди гостей виконта Лабрюйера.

Тот стоял возле одной из дам и восторженно ей о чем-то повествовал. Та смеялась, запрокидывая голову, и даже, чтобы не упасть от смеха, придерживалась за плечо виконта.

Его же спутник шевалье де Мориво стоял немного поодаль и дажене улыбался.

«Возможно, — подумала Констанция, — ему приходится по десять раз на дню выслушивать шутки своего знакомого, и он знает их все наизусть. Но тогда почему он не повторяет их за Анри?»

Но тут зашли следующие гости, и Констанции не пришлось додумать мысль до конца.

После того, как все приглашенные вошли в дом, графиня Аламбер отправилась к гостям, а Констанция поднялась на галерею и посмотрела на всех сверху. Она уже понимала, что смотрит не просто так, ее взгляд отыскивает в толпе Анри Лабрюйера, но того нигде не было видно.

Человек становится интересен нам, если мы узнаем о его злодеяниях. А виконт совсем не был похож на разбойника или на бессовестного похитителя женских сердец.

Зато шевалье де Мориво Констанция отыскала сразу. Он был очень приметен благодаря своему могучему телосложению. Но в то же время он не смотрелся, потому что был грустным. Он стоял в одиночестве, поглядывая на дам, и лишь презрительно кривил губы, как будто ни одна из них не была его достойна.

И тут за спиной у Констанции послышался тихий голос:

— Вы всегда любите подсматривать за тем, как кавалеры любезничают с дамами?

Девушка резко обернулась. Тот, кого она высматривала в толпе, стоял перед ней.

— Виконт? — произнесла Констанция.

— Я столько слышал о вас, но не мог как следует рассмотреть, даже пару раз специально проезжал мимо ворот вашего дома. Но вы, — тут виконт Лабрюйер развел руками, — как назло не появлялись в саду.

— Вы искали встречи со мной? — немного холодно поинтересовалась Констанция.

— Искал встречи… — воскликнул виконт, — я всего лишь хотел посмотреть на вас вблизи, ведь не часто удается встретить в Парижестоль отчаянную девушку.

— По-моему, у вас были немного другие планы, — напрямик сказала Констанция, сверкнув глазами.

Виконт, конечно же был красив, любезен, изящен, но не был мужчиной ее мечты.

Ведь образ Филиппа навсегда отпечатался в памяти Констанции и теперь она невольно сравнивала каждого только с ним. А в Филиппе никогда не было ни женственности, ни нахальства.

Виконт, даже не спрашивая разрешения, стал рядом с девушкой ипринялся смотреть с галереи вниз.

— Вы, наверное, скучаете? — спросил он.

— Я скучаю и сейчас, — не думая о последствиях, сказала Констанция.

— Это интересно слышать, еще ни одна женщина не говорила мне подобного. Скучать рядом со мной?

— Но, вы, по-моему, не бродячий актер.

— И это тоже, — добродушная улыбка тронула губы виконта Лабрюйера. — Вам, наверное, уже успели рассказать обо мне всякие страшные вещи, как будто бы я людоед и питаюсь исключительно молоденькими девушками. Но посмотрите, я же не дракон, похищающий даму у доблестного рыцаря, я всего лишь смертный, такой же как и вы. И всегда честно предупреждаю своих жертв.

— Так вы, виконт, заранее знаете, что они обречены?

— И они это знают, — радостно закивал Анри, — они знают все отсамого начала, но почему — то предпочитают мое общество, а не одиночество.

— Вы что, никогда не обещаете жениться, прежде чем соблазнитьюную девушку?

— Больше, дорогая виконтесса, — я сразу же говорю и заставляюповторить за мной, что первая ночь — она же будет и последней. Меня не интересует продолжение. К чему повторять изо дня в день одно и тоже? Ведь это не приносит облегчения ни уму, ни сердцу. Я сразу же теряю интерес к женщине, лишь только овладев ею.

Констанция смотрела на своего собеседника и не могла взять в толк, юродствует тот или говорит серьезно.

— Да нет, — сказал виконт, словно прочитал мысли девушки, — я говорю совершенно серьезно.

— Уж не считаете ли вы и меня одной из своих жертв? — надменно проговорила Констанция.

— Все женщины одинаковы, — сказал Анри и развел руками, — и вы, моя дорогая, не исключение. Сознайтесь, стоя на галерее, вы высматривали меня?

Констанция вспыхнула.

— Откуда вы догадались, виконт?

— Это очень просто. Все стоят внизу и только мы с вами наверху.Если бы вы высматривали кого-нибудь другого, то обязательно увидели бы.

Констанция чувствовала себя так, будто ее поймали за каким-то непристойным занятием.

— Я просто никогда прежде не видела людоедов.

— Но, наверное, он оказался на поверку не таким уж страшным, — рассмеялся виконт. — Вы не откажете показать мне дом?

Констанция от неожиданности согласилась.

— Да, — и тут же прокляла свое решение. Но слово было дано и отступать было некуда. Констанция водила его из комнаты в комнату, рассказывая то о знаменитой картине, то о прекрасной китайской вазе.Она слово в слово повторяла слышанное от графини Аламбер.А виконт и не скрывал, что его не интересуют сейчас ни картины, ни скульптуры и смотрел на Констанцию. Сперва, во время рассказа о морском пейзаже, он оценивающе прошелся взглядом по бедрам девушки. Когда они остановились у мраморного римского торса, Анри уже разглядывал ее лицо, а в следующей комнате он уже беззастенчиво пробирался взглядом в вырез платья.

И Констанция впервые пожалела, что не заказала портному платье, застегивающееся под самое горло.

— Ну что, виконт, думаю, удовлетворила ваше любопытство?Хотя вряд ли вы помните, что изображено на тех картинах, о которыхя вам рассказала, вы же смотрели не на стены.

— Да, — признался виконт, — я хотел получше рассмотреть вас и послушать ваш голос. Вы очаровательны.

Чего нельзя сказать о вас, — вырвалось у Констанции.

Но виконт ничуть не обиделся на эти слова.

— Я знаю себе цену, моя дорогая, — довольно бесцеремонно говорил Анри, — ведь если верить слухам, уже более двухсот девушек и неизвестно сколько замужних женщин сгорели в моем огне, и вы не исключение.

Злость поднялась в душе Констанции на этого бесцеремонного молодого человека.

А он все с такой же любезной улыбкой на губах подошел к девушке и обнял ее.

Констанция на какое-то мгновение оцепенела от подобной наглости.

Они стояли в дальнем углу галереи, совсем недалеко от балюстрады. Здесь даже был различим шум голосов и звук музыки.

— Так вы любите меня? — спросил виконт. Констанция молчала.

— Я люблю вас, Констанция, — прошептал он и попытался поцеловать девушку в шею.

Но не зря раньше Констанция не боялась одна выезжать из дому Реньяров, у нее всегда наготове было с собой оружие. Конечно, носить пистолет за поясом бального платья не очень разумно, поэтомутеперь девушка предпочитала иметь с собой короткий стилет, спрятанный в складках подола.

Она слегка нагнулась, выхватила оружие и прижала острый какигла кончик клинка к шее Анри Лабрюйера.

— Если вы сейчас же, виконт, не отпустите меня, я не буду звать на помощь, а просто всажу клинок в вашу шею. Не сомневайтесь, мне приходилось в жизни убивать.

Анри испуганно глянул в глаза девушки: нет, та не шутила.

— Осторожнее.

Он медленно разжал объятия и отступил на пару шагов.

— Такого мне не приходилось видеть, а вернее будет сказать, переживать, — он потер указательным пальцем маленькую вмятинку на шее, оставленную острием клинка.

Но тут же его лицо расплылось в улыбке.

— Да конечно же, вы шутите, у вас и в мыслях не было меня убить, — и он, бросившись к Констанции, повторил свою попытку.

На этот раз девушка действовала гораздо быстрее и острие клинка неглубоко погрузилось в плечо молодого человека. Но вместо испуга в его глазах зажглась радость.

— Так значит, я не ошибся и вы действительно не любите меня.

Виконт Лабрюйер стоял перед Констанцией, зажимая рукой неглубокую рану, из которой сочилась кровь.

— Я вам говорила это и раньше.

— А я не поверил. Пока не убедишься на собственном опыте, нельзя верить.

— Вы слишком высокого о себе мнения, виконт.

— Теперь я понял, что ошибся в вас. Анри наклонился и поднесладонь Констанции к своим губам.

— Простите, виконтесса, что был с вами груб. Но в этом виноваты и другие женщины, они приучили меня к тому, что я могу позволять себе с ними все, что угодно.

— Вы довольно злы по отношению к женщинам.

— И к мужчинам тоже, — Анри пожал плечами.

— И что, виконт, вы долго собираетесь стоять как изваяние?

— Я хочу предложить вам дружбу, — торжественно сказал Анри, падая на одно колено. — Дружбу, но самую преданную. Вы, Констанция, поразили мое воображение больше, чем любая другая красавица во всем королевстве. Вы единственная решились противиться собственному счастью и чуть не убили меня на радость всем мужьям.

И тут Констанция поняла, что этот насмешливый человек в самомделе интересен и такая дружба может пригодиться.

Она шутливо вскинула свой стилет и опустила узкое лезвие плашмя на плечо виконту.

— Я посвящаю вас, месье Лабрюйер, в мои рыцари. Вы обещаете восхищаться мной, но только издали, только на расстоянии. А я со своей стороны, обещаю вам быть преданным и верным другом.

— Вы не пожалеете о таком решении! — воскликнул виконт Лабрюйер, вскакивая на ноги. — Я научу вас многому, о многом расскажу.

— Но не считайте меня, виконт, настолько глупой, что я начну помогать вам в ваших сумасбродствах.

— Не зарекайтесь, Констанция, всякое может случиться и давайте теперь будем с вами на «ты». Зови меня Анри и тогда я смогу звать тебя Констанция.

— Ну что ж, Анри, согласна. Иметь друга — это не так уж плохо.

— Тогда я предлагаю вернуться к гостям, чтобы не заставлять ихдумать о том, чего не было.

— Ты опять за старое, Анри!

— Я обещал быть милостивым только к тебе, Констанция, других же наш уговор не касается.

Когда они уже спускались по лестнице, Анри наклонился к Констанции и прошептал ей на ухо:

— Завтра у меня будет очень интересное развлечение, если хочешь, можешь поучаствовать в нем.

— И в чем оно заключается?

— Тс-сс, — сказал Анри, прижимая палец к губам, — я должен наказать одну женщину.

— И в чем она провинилась?

— Она не смогла смириться с тем, что после первой ночи я покинул ее.

— Вы жестокосердны, — сказала Констанция.

— Ничуть! У нее есть муж и я, жалея его, хочу вразумить жену.Думаю, у нее надолго исчезнет охота изменять своему любящему мужу.

Констанция и Анри вошли в гущу гостей. Квартет — два альта, скрипка и фагот — играли на возвышении. И тут же, не теряя времени, Анри пригласил на танец Констанцию. Та дала согласие и они двинулись к середине зала.

Графиня Аламбер, уже было обеспокоившись отсутствием внучки, с досады тряхнула головой.

— И как это я раньше не заметила, что она с виконтом Лабрюйером!

Графине хотелось подойти к Констанции, еще раз предостеречь ее, но глядя на растерянное лицо виконта, графиня Аламбер догадалась, что произошло.

— Нет, — сказала сама себе старая женщина, — Констанция не дастсебя в обиду, сумеет постоять за себя. А виконт в общем-то искренний человек, и всего лишь потакает чужой глупости. Так что заКонстанцию я спокойна.

После танца к Анри подошел шевалье де Мориво.

А Констанция, забыв о приличиях, осталась стоять вместе с мужчинами и даже стала обсуждать с ними, какие пистолеты лучше — английские или французские.

Эмиль доказывал, что лучше французских пистолетов не бывает. А Констанция, на деле зная достоинства и недостатки пистолетов, сделанных французскими мастерами, упрямо ему доказывала, что французские выполнены более искусно, но английские надежнее и точнее бьют в цель.

Шевалье де Мориво настолько увлек спор, что он даже на время забыл, девушка перед ним или военный. Он несколько раз чертыхнулся.

Но тут Констанция, поняв свою оплошность, обратилась к шевалье де Мориво с просьбой:

— Вы не могли бы пригласить на танец мою бабушку?

— Простите, мадемуазель, — воскликнул Эмиль, — я только что хотел это сделать, но вы опередили мои мысли.

Констанция смотрела, как Эмиль подходит к графине Аламбер и галантно поклонившись, предлагает танец.

Графиня Аламбер тотчас же догадалась чьих это рук дело и погрозила Констанции пальцем. Но к удивлению девушки, двинулась под руку с Эмилем.

Все в зале смотрели на грациозные движения графини Аламбер, так не вязавшиеся с ее изборожденным морщинами лицом. Она хоть и не танцевала уже более десяти лет, ни разу не сбилась, в точности выполняла все предписанные па.

— Вам нравится моя внучка? — спросила графиня у шевалье де Мориво.

Тот как всякий военный человек был прям и ответил так:

— Мадам, если вы намекаете на женитьбу, то я понимаю свое положение и не собираюсь претендовать на ее руку. А если вы хотитеспросить меня, произвела ли на меня должное впечатление красота Констанции, то я вам скажу — да.

Графиня Аламбер улыбнулась.

— И вас не смущает, шевалье, что моя внучка выросла в провинции, никогда не воспитывалась в пансионе, не умеет играть наклавире?

— Это чудесно! — признался шевалье. — Ведь все остальные барышни умеют это делать и поэтому у вашей Констанции большое будущее.

— Вы довольно неосмотрительны, месье, делая такой комплимент, но другого я от вас и не ждала услышать.

В это время виконт Лабрюйер уговаривал Констанцию принять участие в завтрашнем веселье.

— Вот увидишь, Констанция, ты не разочаруешься.

— Я не люблю мстить, — сказала девушка.

— Поверь мне, мстить буду я, к тому же очень изысканно, а тылишь исполнишь роль зрительницы, к тому же не одна, а с другими моими знакомыми.

— Хорошо, — согласилась Констанция, — я буду у тебя ровно в одиннадцать.

— Я все устрою наилучшим образом, — пообещал Анри, — и ты останешься довольной. Может, сначала тебе мое поведение покажется немного странным, но я обещаю тебе, эта женщина заслужила, чтобы с ней так обращались.

— Ты хочешь выставить ее на посмешище?

Не совсем так. Завтра все увидишь.Любопытство было все-таки одной из прирожденных черт Констанции. Она не смогла пересилить любопытство и назавтра отправилась с визитом к виконту Лаб-рюйеру. На удивление девушки слуга провел ее в гостиную, где уже ожидало около дюжины ее знакомых.

Слуга был единственным в доме виконта, звали его Жак. Это былполный, неряшливый детина, безраздельно преданный своему хозяину. Он не считал нужным сменять костюмы в зависимости от того, где находился. Он был одет в неизменную серую ливрею, теперь уже больше напоминавшую не изношенный бархат, а крысиную шерсть.

Сам Анри на минутку появился перед гостями, попросил извинения, что не может сейчас уделить им внимания и просил подождать еще немного. Анри удивил Констанцию еще больше, чем его слуга. На виконте был всего лишь халат, надетый, скорее всего, на голое тело. Но девушка решила не выказывать своего удивления, ведь никто из гостей и бровью не повел, когда Анри предстал перед ними в таком наряде. А дело обстояло следующим образом. Одна из дам, замужняя женщина, соблазненная Анри, не смогла пережить разлуки с ним и всячески донимала его любовными письмами, якобы случайными встречами и даже пригрозила, что если он не согласится вновь предаться любви с ней, она наложит на себя руки. И Анри не оставалось ничего, как постараться превратить все происшедшее в шутку. Правда, сложность заключалась в том, что женщина не намеревалась шутить. Она и в самом деле покончила бы с собой, еслибы Анри отказал ей во встрече. Но жестокость к многочисленным недостаткам Анри не имела никакого отношения. Виконт с легкой душой отослал Жака с письмом, в котором уведомлял безумно влюбленную женщину, что она сможет приехать к нему с утра.

Так оно и произошло. Виконт от самого порога понес влюбленную женщину в спальню. Та была вне себя от счастья, вновь уверившись в неотразимости своих чар. Если бы она только знала, что уготовил ей Анри!

В порыве страсти женщина начала сбрасывать с себя одежды. Виконт спокойно помогал ей в этом. Когда они оба остались лишь в одеяниях из воздуха, виконт Лабрюйер набросил на плечи халат и сославшись на жажду, покинул комнату, предварительно спрятав одежды своей возлюбленной и оставив на кровати всего лишь одну подушку. Кровать со всех сторон была окружена пологом и женщина сидела в нем, словно полководец в палатке, ожидая донесения вестового.Анри же, вторично появившись перед своими гостями в халате, пригласил их пройти в спальню.

Те, предчувствуя веселое развлечение, повинуясь совету Анри, вели себя тихо. Вот так и оказалась в спальне дюжина человек, средикоторых была и Констанция. Их разделял лишь полог кровати, за которой лишь угадывался силуэт любовницы Анри.

Виконт пару раз кашлянул и тут же громко сказал:

— Дорогая, я предупреждал тебя, что никогда больше мы не будем вместе. Но ты угрозами заставила меня вновь встретиться с тобой.

Среди гостей послышалось хихиканье.

— Кто здесь? — испуганно воскликнула женщина.

— Я привел своих друзей, — ласково проговорил Анри.

Среди присутствующих вновь раздался смех. Женщина принялась лихорадочно искать свою одежду, но не нашла. Простыня, как назло, не хотела покидать матрас, ведь слуга по приказанию виконта пришил ее к обивке кровати. Оставалась лишь только небольшая подушка, но прикрыться ей целиком было невозможно.Женщине оставалось выбрать, закрывать ей лицо, грудь или бедра.

— Я считаю до трех, — громко сказал Анри, — и отдергиваю полог, — его рука сжала край материи. — Раз ! Два! Три! — просчитал виконт Лабрюйер и отдернул полог.

На простыне, плотно сжав ноги, лежала его любовница. Лишь только кто она, никто из гостей не мог понять, ведь на лице у нее лежала подушка, в которую незадачливая женщина впилась руками, готовая сражаться за нее не на жизнь, а на смерть.

— Ну что ж, она действительно прекрасна, — сказал Анри, — но неосмотрительна. Я же предупреждал ее… Кстати, — осведомился он, — как тебя зовут? Я что-то забыл твое имя. Хотя подожди, можешь не говорить, я сейчас сам назову его.

Было видно, как мелко дрожит тело женщины, как сжимаются ее пальцы, впиваясь в подушку.

А приглашенные плотным кольцом обступили кровать и принялись обсуждать прелести представшие их взорам.

— Нет, — продолжал Анри, — я все-таки позабыл твое имя и думаю, ты не решишься вновь прийти ко мне и свою угрозу не решишься выполнить, потому что все узнают, кем ты была на самом деле.

Констанцию поразил не столько сам поступок виконта Лабрюйера, сколько реакция его друзей. Они смеялись, рассматривая обнаженную женщину, один из них шутя даже взялся за край подушки, словно хотел ее выдернуть.

Девушка не выдержала этого. Она растолкала стоявших возле кровати и зло рванула полог. Затрещала материя. В руках у Констанции остался огромный кусок разорванного пополам полотна.Она бережно накрыла дрожащую от страха женщину, успев шепнутьей на ухо:

Не бойтесь, я не позволю ему больше издеваться над вами.

— Я сама виновата, — услышала она сдавленный голос из-под подушки.

— Ну что ж, — сказал Анри, — благородство чувств всегда побеждает. Я достиг того, чего хотел. Эта особа больше не будет домогаться встреч со мной. Когда-то я любил ее, но теперь был близок к ненависти и единственное, что могло спасти положение — такэто смех.

Констанция чувствовала, что это еще не все, Анри что-то припас и для своих гостей, посмевших смеяться над его возлюбленной, пусть и былой.

— Простите, что задаю бестактный вопрос: быть может, она женакого-нибудь из присутствующих здесь? Ведь ее муж сказал, что должен покинуть дом рано утром, потому что спешит по делам. Никто не признал в ней свою жену?

Все смолкли, вопрос повис в воздухе. Каждому из мужчин еще разхотелось взглянуть на обнаженное тело, чтобы отыскать там какую-нибудь примету, родинку, еле видный шрам. Вернее, чтобы не найти их.

Но женщина была накрыта обрывком полога, и Констанция в душе ликовала. Ей удалось — таки бессознательно помочь Анри Лабрюйеру сбить спесь с этих надменных вельмож. Ведь они пришли посмеятьсянад другим человеком, а Анри смог посмеяться над ними. Да и даме под покрывалом вздохнулось легче, хоть так, но она поквиталась с мужчинами.

Молча мужчины покидали дом виконта Лабрюйера. Констанцию же Анри попросил задержаться в гостиной.

Девушка сидела у невысокого столика, ожидая, пока несчастная девушка в соседней комнате оденется и покинет спальню. Сперва до слуха Констанции доносился громкий плач и немного резкие слова виконта, потом послышался смех. Женщина смеялась сама над собой, над своей любовью, над безумием, охватившим ее. Все было кончено.Она могла возвращаться домой, понимая, что никогда больше не сможет ступить ногой в этот дом.

Констанция не удержалась от любопытства и выглянула в окно.Открылась дверь черного хода и из нее почти бегом появилась молодая женщина в шляпе с накинутой на лицо вуалью. «Кто она, Констанция так и не смогла узнать. А может, она и вовсе с ней не была знакома.

Анри выглянул в гостиную и улыбнулся, застав Констанцию у окна.

— Ты хочешь знать, кто она? — спросил он девушку.

— Нет, это всего лишь женщина, несчастная от любви, а ты сделал ее счастливой.

— Ты не права, — ответил ей Анри, — я всего лишь не дал ей сделать себя несчастной. И думаю, вскоре мы будем встречаться с ней где-нибудь в гостях даже не краснея.

— Ты боишься покраснеть, Анри? — спросила Констанция.

— Нет, я боюсь улыбнуться.

— Сперва ты показался мне жестоким, — сказала Констанция, — а теперь я вижу — ты справедлив.

— Но я ничего не мог поделать, — взмолился Анри, — она вбила вголову, что может стать моей любовницей до конца своих дней. Но этоже невозможно, пойми.

— По-моему, не смеялась только я одна.

— Я это заметил, — вздохнул Анри, — и чем больше я тебя узнаю, Констанция, тем больше ты мне нравишься.

— Но ты же понимаешь, Анри, после того, что я увидела, у меняне появится ни малейшего желания становиться твоей любовницей. Поэтому брось глупые разговоры об этом, сердце мое принадлежит другому.

— Мертвых нельзя любить, — сказал Анри, обращаясь к Констанции, — иначе и сам становишься мертвым.

ГЛАВА 8

После отъезда из Парижа старой графини Аламбер, Констанциянемного грустила. Ей не с кем было поговорить, некому было доверить свои секреты. Бабушка являлась последней нитью, связывающей Констанцию с прошлой жизнью. И вот эта ниточка оборвалась.

Правда, изредка приходили письма из далекого Мато, где писалось всегда одно и то же: каким предвидится урожай, шли или нетдожди, какие цветы графиня Аламбер высадила на клумбе. В конце неизменно задавался вопрос, как поживает Констанция.Конечно, этим вопросом подразумевалось, что хорошо.Констанция отвечала на эти трогательные письма с завидной регулярностью. Она откладывала все — дела, встречи и садилась к секретеру. Ее рука уверенно и быстро выводила заученные фразы. Эта переписка превратилась в своеобразный ритуал, не отнимавший много времени. А его с тех пор, как графиня Аламбер покинула Париж, прошло немало — целых три года, в которые, наверное, единственным настоящим другом Констанции оставался виконт Лабрюйер.

Он конечно же не мог допустить, чтобы Констанция не влюбилась в него. Он делал все для этого, то тщетно. Девушка оставалась равнодушной к его внешности и лишь дружба связывала их.

Но Анри Лабрюйер оказался не так-то прост. Он понял: Констанция жадно впитывает в себя советы, житейские мудрости и решил: если не я, то пусть кто-то другой, но по моему желанию.И он принялся учить Констанцию тому, что знал сам. Жизненная философия виконта сводилась к немногочисленным, довольно банальным на взгляд истинам, но мало бы нашлось людей, способных придерживаться их.

А Констанция в этом смысле являлась чистым листом бумаги, накотором можно было написать какие угодно слова, запечатлеть самыенезатейливые мысли.

— Во-первых, — учил Констанцию Анри, — ты должна любить себя больше всех остальных и тогда никто не сможет тебя предать. Ни один мужчина не посмеет оставить тебя первым, ведь ты почувствуешь его охлаждение, а главное в любви — первому разорвать отношения.

С этим Констанция была согласна, но любовью, по ее мнению, было нечто другое — неосязаемое и эфемерное. А в представлении Анри, как убедилась Констанция, присутствовало больше плотского, нежели духовного.

Но и этот недостаток Анри быстро восполнил. Он научил Констанцию тому, что называл во — вторых.

— Любовь — это мираж, — говорил виконт, — она существует только в разлуке, когда влюбленные не видят друг друга. Лишь только они остаются вместе, тут-же над чувствами возобладает похоть и сладострастие. Любовь — это не постель. То, чем обладаешь, невозможно любить, потому что ты к нему привычен. Лишь только первый миг близости — это еще любовь, но дальше… — и тут Анри картинно прикрывал глаза и восклицал, — я не настолько развратен, чтобы продолжать отношения с женщиной после первой ночи.

— По-моему, Анри, — резонно замечала Констанция, — ты занимаешься этим и днем, и утром.

— Ночь — это если выражаться фигурально, ведь все равно я задергиваю шторы и зажигаю свечи.

В общем, и со вторым Констанция согласилась. Ей было легко сделать это, потому что она продолжала еще любить Филиппа и найдяутешение в мысли, что любовь возможна только на расстоянии, Констанция смирилась со своей теперешней участью. Конечно же, ее не раз прочили замуж, но она так и не решилась предстать перед алтарем.

Но молодость требовала своего и Анри понимал, что если не муж — то значит, любовник.

— А вот теперь в-третьих. Главное, в-третьих, — уговаривал он Констанцию выучить еще один постулат. — Ты подумай сама, что лучше — муж или любовник.

— По-моему, и то и то не так уж привлекательно, — возражала ему Констанция.

— Нет, ты ошибаешься. Насчет мужа или жены я полностью с тобой согласен, а вот любовник, любовница — совсем другое дело.

— И в чем же заключается это иное? — интересовалась Констанция.

— Муж — это любовник в прошлом. Став мужем, он и остается им, ведь невозможно же быть одновременно двумя разными людьми. Согласись, Констанция!

Девушка задумчиво смотрела на своего собеседника и понимала, что спор здесь неравный. Ведь виконт знает о причудах любви больше, чем она. Но здравый рассудок подсказывал Констанции — здесь что-то не так.

— Но и любовник, став любовником, теряет свою суть, — говорила девушка.

А у виконта Лабрюйера был готов уже ответ:

— Да, но он им и остается. Он не претендует больше ни на что ни на твои деньги, ни на верность. Он изначально поставлен в условия, когда измена не влечет последствий.

— Ты говоришь, любовник, — отвечала Констанция, — но мало ли существует ревнивых любовников, готовых убить женщину, если она посмотрит на другого мужчину!

— Главное, чтобы он был безумно влюблен и тогда с него можновзять любое обещание. А если учесть, что он к тому же и человекслова, то опасаться нечего.

Констанция скептично выслушивала подобные рассуждения своего друга, но больше не возражала ему. Общество виконта в больших количествах утомляло Констанцию, ведь ей приходилось больше слушать, чем говорить самой, а для женщины это смертельно. И как-то незаметно, месяц за месяцем, она уже стала проводить часть своего времени в обществе шевалье де Мориво. Он-то как раз и был скуп на слова, зато являлся благодарным слушателем. Сразу было видно, что он обожает Констанцию и готов выслушивать любую ерунду, лишь бы она исходила от нее.

И вот виконт Лабрюйер сумел воспользоваться этими сложившимися между Констанцией и Эмилем отношениями. Он как-то невзначай соврал своему знакомому, что Констанция, дескать, проговорилась, она по уши влюблена в шевалье. Тот, как человек военный, привыкший повиноваться приказам и долго не раздумывать, хотел было двинуться с визитом к Констанции.

Но Анри тут же предостерег его:

— Что ты, она же тебе сама ни за что в этом не признается. Ты должен ошарашить ее, удивить, и тогда она тебе расскажет обо всем.

Эмиль сам никогда бы не додумался до подобного. Ведь он считал себя не способным возбудить пылкие чувства в сердце такой красавицы. Но слова виконта подействовали на него чрезвычайно.

И вот, под покровом темноты, шевалье де Мориво пробрался в сад дворца Констанции. Он не раз бывал в этом доме, прекрасно представлял себе расположение комнат. Половину ночи он простоял под окном в надежде, что Констанция выглянет на улицу, чтобы полюбоваться ночным небом и заметит его, тоскующего под окнами спальни.

Но Констанция, ничего не подозревая, преспокойно спала.Наконец, терпению шевалье пришел конец. Он отыскал в саду длинную лестницу, с которой обычно садовник спиливал сухие ветви сдеревьев, и установил ее у окна.

Теперь-то шевалье де Мориво почувствовал себя гораздо увереннее. Это было похоже на осаду крепости, когда нужно по приставной лестнице штурмовать стену.

И он стал карабкаться по не очень-то надежному сооружению к комнате Констанции, уверяя себя, что свершает благое дело. Прогнившие ступеньки несколько раз обламывались под грузным лейтенантом, но он упрямо взбирался вверх, точно и впрямь шел наштурм крепости.

Когда его голова со всклокоченным париком показалась в окне, Констанция все так же мирно спала. Даже Шарлотта в своей комнатке не слышала, как Эмиль соскочил на пол и подошел к кровати ее госпожи, хоть дверь была приоткрыта. Утомленная за день эфиопка спала как убитая.

Месье де Мориво долго стоял, любуясь спящей Констанцией и незная, как обратиться к ней. Ведь это не воин, заснувший у погасшегокостра, которому можно положить руку на плечо и громко крикнутьна самое ухо» В атаку!«Если бы не долгие размышления, то можетбыть, он и придумал бы достойный выход. Но чем дольше стоял Эмиль, то более нелепыми становились его планы.

На Констанции была надета только легкая полупрозрачная ночная сорочка, и Эмиль почувствовал себя неуютно в кожаном жилете, в сапогах и форменных штанах. От отцепил шпагу, положил ее в кресло и снял сапоги.

» Будь что будет»— решил шевалье де Мориво и лег рядом с Констанцией на широкую кровать.

Он конечно же коснулся плеча девушки и тихо прошептал ей на ухо:

— Я люблю вас, Констанция!

Та даже не просыпаясь, думая, что все происходящее — сон, потянулась к нему руками и Эмиль крепко обнял девушку.

Он гладил ее по волосам и шептал почти незнакомые ему слова:любовь, нежность.

Когда Констанция пришла в себя, было уже глупо что-либо менять, да им этого особо и не хотелось.

Перед рассветом Эмиль де Мориво тем же путем, что и проник, покинул спальню Констанции. Но теперь, спускаясь по приставной лестнице, он уже не представлял себя воином, отступавшим после неудачной осады. Он был на седьмом небе от блаженства и сейчас спускался на землю.

А Констанция, сидя у зеркала, плакала и слушала утешения Шарлотты. Та, конечно же, недолго спала после того, как Эмиль улегся рядом с Констанцией. Но выйти и выдать свое присутствие служанка, конечно, не могла, ведь Констанция даже и не попыталась звать ее на помощь.

— На меня словно затмение нашло, и я не знаю, радоваться этомуили плакать, — говорила Констанция.

— Рано или поздно это должно было случиться, — пожала плечами Шарлотта, — к тому же шевалье де Мориво человек не болтливый, известный своим мужеством.

— Но я же никогда не любила его, — изумлялась Констанция, — и почему, когда оказалась в его объятиях, не смогла ничего с собой поделать, словно рассудок покинул меня и вернулся — только сейчас.

Чтобы как-то успокоить Констанцию, Шарлотта принялась рассказывать о том, что случилось с ней, о том, как первый раз оказалась с мужчиной. И после этого собственная история показаласьКонстанции лишенной цвета, вкуса и запаха. Ведь в самом деле, нельзя же сравнить рыночного грузчика, к тому же пьяного, с лейтенантом королевской гвардии.

И Констанция перестала себя укорять.

А шевалье де Мориво уже знал дорогу в ее спальню и поэтому сперва каждый день, потом немного реже его голова в сбитом на бок парике появлялась у Констанции в спальне.

Лишь только через месяц любовники сообразили, что лестница ник чему, ведь Констанция хозяйка в своем доме, и Эмиль может приходить, когда ему заблагорассудится, хоть через черный ход, хоть через парадную.

Констанция утешала себя тем, что кроме покойного Филиппа никого не любит, а значит, и не изменяет.

«Ведь любовь существует только на расстоянии, а когда ты рядом с любимым, то это не любовь»— вспоминала она слова виконта Лабрюйера.

Но если Констанция и не думала устраивать свою жизнь, выходя замуж, то для шевалье де Мориво такая проблема существовала.Вечная проблема — деньги. Он даже было подумывал, не жениться ли ему на какой-нибудь богатой вдове. Но понимал, что это невозможно, тогда он окончательно перестанет себя уважать.

Значит, остались глупенькие девушки, чьи матери мечтали выдать их как можно скорее замуж, пока они не потеряли невинность. Вот тут-то и мог появиться бравый Эмиль и предложить свои услуги. Ясно, что для замужества, а не для утраты невинности, хоть Эмиль был готов и на то и на другое.

Может, кому-то показалось бы странным, что Констанция так необдуманно бросилась в объятия практически первому встречному. Но, во-первых, шевалье де Мориво не был первым встречным, она знала его вот уже целый год. А во-вторых, и не пыталась обманывать себя, что это любовь. А в-третьих, в Париже считалось неприличным, если у женщины нет любовника. К тому же, жизнь при дворе настолько меняет человека, что он порой с трудом узнает даже сам себя.

Годы, проведенные в Париже, не прошли бесследно и для Констанции. Она быстро поняла нехитрую истину, что самые лучшие чувства лучше спрятать в глубине души, а на поверхности оставить холодную расчетливость, лишь сдобренную улыбками и нежными взглядами. Вот тогда можно выжить, тогда ты будешь среди первых и никто не посмеет над тобой смеяться.

Да, Констанции пригодились в Париже уроки, полученные в доме Реньяров. Казалось, старый Гильом родился и вырос при дворе, хотя сам, конечно же, даже и не бывал в Париже, и знал о нравах, царивших там, понаслышке.

Констанция довольно часто навещала баронессу Дюамель. Та при случае совершала ответные визиты. Но даже родственные чувства не могли смягчить ни баронессу, ни Констанцию. Они обе чувствовали: все хорошо до тех пор, пока им нечего делить, пока кто-то не встал между ними.

Колетта все еще обучалась в пансионе, но ее мать уже поговаривала о том, что собирается выдать ее замуж.

Но сколько Констанция ни расспрашивала, кто же будущий муж Колетты, баронесса отшучивалась или напускала на себя многозначительный вид, словно выбор мужа для Колетты — это тайна государственного масштаба.

И вот однажды мадам Дюамель приехала в гости к Констанции. Она тут же без обиняков сообщила и цель своего визита:

— Завтра Колетту нужно будет забрать из пансиона.

— Зачем? — изумилась Констанция.

— Я нашла для нее мужа.

Эта новость не могла не порадовать Констанцию, ведь выйдя замуж, Колетта наконец избавится от невыносимой опеки своей матери. А то, что для Колетты не имеет особого значения, кто ее будущий муж, Констанция знала. Бывают такие люди, которым все равно, кто рядом с ними. Констанция в душе порадовалась за Колетту и сказала об этом ее матери.

Та немного смущенно пробормотала, что, к сожалению, не может сейчас сообщить, кто будущий муж ее дочери, ведь вдруг все расстроится.

Но мадемуазель Аламбер тут же успокоила свою собеседницу:

— Поступайте, Франсуаза, как считаете нужным, как будет лучше вашей дочери. Ведь я всем сердцем болею за Колетту и очень рада еесчастью.

— Я бы попросила вас, дорогая, — баронесса наклонила голову на бок, как бы желая лучше расслышать ответ, — сопровождать меня в этой поездке.

— Я согласна, — воскликнула Констанция, — но к чему такие церемонии?

— Дело в том, — замялась баронесса, — что Колетта в последнее время не доверяет мне.

— С чего вы это взяли?

— Я чувствую.

— Чувства иногда обманывают.

— Но только не сердце матери. Она что-то хочет скрыть от меня.

— Но ведь и вы же, баронесса, скрываете от нее имя будущего мужа.

— Я ей еще не говорила о замужестве. Констанция усмехнулась.

— Если думаете, что стены пансиона — такое большое препятствие, что через него не смогут пробраться даже слухи, то вызаблуждаетесь.

— Я вам так благодарна! — воскликнула мадам Дю-амель. — Ведь Колетта столько говорит о вас, всегда вспоминает, просит передать приветы.

Констанция задумалась. Что-то последнее время баронесса не такуж часто передавала ей приветы от Ко-летты. Значит, одно из двух — либо приветов не было, либо баронесса не так уж часто навещала своюдочь, занятая какими-нибудь делами.

— Так завтра? — напомнила Констация.

— Да, да, дорогая. Вы так любезны, Колетта будет так рада! — баронесса продолжала щебетать, направляясь к выходу.

У Констанции уже началась головная боль от этого назойливогоголоса, и она с облегчением вздохнула, когда выпроводила свою гостью.

«Завтра так завтра, — довольно равнодушно подумала она и тут же решила. — Нужно сделать Колетте какой-нибудь ненавязчивый подарок. Ведь попасть из пансиона в большую жизнь, значило освободиться. А чтобы лучше всего почувствовать свободу, нужно пойти в оперу».

Во всяком случае, так решила Констанция.

С утра мадам Дюамель заехала к Констанции и они вместеотправились в загородный пансион, где воспитывалась Колетта.

Лишь только карета въехала за ограду пансиона, как тут же среди воспитанниц пронесся слух: «Колетта выходит замуж!» Кто так решил и почему, было непонятно, но, наверное, среди девушек бытовало проверенное опытом мнение: если за кем-то приехали, значит она выходит замуж.

И уже когда баронесса Дюамель и мадам Аламбер шли по галерее, в другом ее конце послышались торопливые шаги — это Колетта спешила навстречу матери.

— Мама! — крикнула она, бросаясь баронессе на шею.

Та прижала к себе дочь и поцеловала ее в щеку.

— Мама, ты приехала забрать меня отсюда навсегда? — спрашивала Колетта.

— Да, дорогая моя.

Впопыхах девушка не обратила внимания на Констанцию, которая держалась в стороне, да к тому же ее лицо закрывала плотная вуаль.

— Ты приехала забрать меня? — не унималась Колетта.

— Да, сегодня же едем отсюда.

— А когда?

— Сейчас.

— Мама, я так счастлива!

— Ты что, дорогая, не узнаешь мадемуазель Аламбер?

Колетта только сейчас догадалась обернуться и посмотрела на Констанцию. Та легким движением рук отбросила с лица вуаль и раскрыла объятия.

— Колетта, дай я тебя обниму! Девушка кинулась к своей родственнице и тут же устыдилась подобного порыва.

— О, да ты стала уже взрослой, — сказала Констанция, не покривив душой.

Колетта и в самом деле вытянулась и если бы не скромный наряд воспитанницы пансиона, ее вполне можно было бы демонстрировать в высшем обществе.

— Ой, простите, мадемуазель, — сказала Колетта, — я сразу не узнала вас, так была обрадована встрече с матерью.

— Ничего, ничего, я прекрасно понимаю твое волнение.

Наконец-то за своей воспитанницей подоспела управляющая пансиона. Она подошла к мадам Дюамель и отвела ее в сторону.Женщины выясняли детали сегодняшнего отъезда, а Колетта, то и дело оглядываясь на мать, быстро зашептала:

— Мадемуазель Аламбер, скажите, а это правда, что меня отдают замуж?

— С чего ты взяла?

— Так все говорят.

— Но ведь мать тебе еще ничего не говорила.

— Об этом всегда молчат до самого последнего дня, — Колетта вновь обернулась, чтобы удостовериться, занята ли мать разговоромс управляющей или освободилась. — Так это правда или нет?

В глазах девушки была мольба. Констанции и самой не хотелосьпризнавать, что ей известно далеко не все. Она напустила на себя осведомленный вид и многозначительно произнесла:

— Ну, в общем-то да, правда, я не могу всего сказать…

— Так это правда! — закричала Колетт и от радости даже запрыгала.

Мать на мгновение прервала разговор с управительницей и строго посмотрела на дочь. Та тут же присмирела и лишь только мать отвлеклась, она привстала на цыпочки и зашептала на ухо Констанции:

— Ну скажите, мадемуазель Аламбер, я умоляю вас! Я просто сгораю от любопытства!

— Я бы и рада тебе сказать, но я не знаю сама, — Констанция развела руки.

— Да нет же, вы знаете! Вы все просто сговорились против меня, наверное, он просто урод! — и лицо девушки сделалось плаксивым.

— Да нет же, дорогая моя, я в самом деле ничего не знаю.

— Но почему, вы же не просто так приехали вместе с моей матерью?

— Поверь мне, — Констанция взяла девушку за плечи и заглянула ей в глаза, — я бы обязательно сказала, кто твой будущий муж, если бы знала.

— Но ведь вы приехали вместе.

— Твоя мать держит это пока в секрете и никому не говорит о твоем будущем муже. Надеюсь, это будет достойный человек, молодой и красивый, — на губах Констанции появилась улыбка, призванная приободрить Колетту.

А та и в самом деле была вне себя от любопытства, ей не терпелось узнать, что ждет ее впереди, кто ее будущий муж. У нее и в мыслях не было противиться матери. Жизнь в пансионе настолько опротивела девушке, что она была готова на любого мужа, лишь бы он не был последним уродом и калекой.

Это так позабавило Констанцию, что она рассмеялась.

— Да успокойся же ты, дорогая, вот сейчас освободится твоя мать, может быть, скажет тебе, если ты ее хорошенько попросишь.

— Она не скажет, — зажмурилась Колетта, — я ее хорошо знаю.

— Значит, в этом есть какой-то смысл, — пробовала оправдать мадам Дюамель Констанция.

— Ну почему? — недоумевала Колетта. — Ведь это же ничего не изменит, я же не собираюсь ей противиться.

Неизвестно, как далеко зашел бы этот разговор, и может быть, Констанция, вспылив, сказала бы, наконец, что с подобными расспросами следует приставать не к ней, а к мадам Дюамель, но Франсуаза уже освободилась и заспешила к дочери.

— Дай-ка я еще обниму тебя! Но Колетта уже не так радостно бросилась навстречу матери.

— Это правда, что меня отдают замуж?

— Да, — спокойно сказала Франсуаза Дюамель.

— А за кого?

— Ты не догадываешься?

— Откуда мне знать? — в глазах девушки стояли слезы. — Ну скажи мне, мама!

— Придет время — узнаешь.

— Сколько мне ждать, хотя бы?

— Недолго, — ушла от ответа на вопрос Франсуаза.

Франсуаза через плечо дочери посмотрела на Констанцию, словнобы прося: ну помоги же чем-нибудь!

На что Констанция так же ответила взглядом: а что я могу сделать?

И в самом деле, почему Констанция должна отвечать на вопросы, на которые не знает ответа.

«Ведь чего проще сделать мадам Дюамель — сказать, кто ее будущий муж, и дело с концом. Но раз нельзя говорить, значит тутесть какая-то заковыка».

И ей самой страстно захотелось узнать, кто же он, этот неведомый избранник. Но как ни расспрашивала она Франсуазу по дороге в Париж, как ни донимала ее вопросами Колетта, та держалась упрямо:

— Нет — и все, ничего не скажу, потом узнаете. «Это что-то странное, — думала про себя Констанция, но тут же утешала себя, — возможно, это не вина баронессы Дюамель, возможно, это условиебудущего мужа и та всего лишь сдерживает данное ей слово. А мы, как две дурочки, привязались к Франсуазе с расспросами — вынь да положь. А она не может, она дала обещание. Ну что ж, разные секретыбывают в жизни и иногда легче оставаться в неведении, чем знать правду».

Констанции легко было прийти к таким выводам, а вот Колетте нетак-то легко оказалось смириться со своей судьбой. Она даже расплакалась, хотя и перестала уже донимать мать вопросами.

— Да хватит тебе! Нельзя же так, сейчас же прекрати, иначе твое платье будет мокрым от слез.

— А я его ненавижу! — воскликнула девушка. — Это платье опостылело мне за те годы, которые я провела в пансионе! Неужели нельзя мне было привезти что-нибудь понаряднее?

Баронесса изумилась. Еще никогда дочь не осмеливалась говорить с ней в таком тоне. Она беспомощно посмотрела на Констанцию.

И та поняла, что сейчас нужно девушке. Она положила ее головусебе на колени и принялась тихо гладить по волосам.

— Ты успокойся и перестань плакать. В конце концов узнаешь, кто он такой. Ведь ты же умная девушка и не станешь зря волноватьсвою мать.

Эти нехитрые слова успокоили Колетту, и она уже спала, когдакарета въехала в Париж. Даже несмотря на тряскую мостовую, Колетта не проснулась, и Констанции стоило немалых трудов привести ее в чувство, когда за окном показался дом баронессы Дюамель.

Но лишь только на Колетту пахнуло свежим воздухом улицы, онабудто бы и не спала и бегом бросилась осматривать дом, что в немизменилось со времени ее отъезда.

А баронесса Дюамель и Констанция Аламбер степенно отправились в гостиную. Женщины уселись по обе стороны невысокого столика и вскоре перед ними стояли две чашки горячего шоколада.

Констанция улыбнулась, вспомнив, как Колетта испортила ее первое модное платье. Она сделала один маленький глоток и отставилачашку.

«Нужно было меньше задавать вопросов и больше слушать, вдруг баронесса проговорится сама…

Констанция чувствовала, что в молчании ее родственницы кроетсякакой-то подвох и чем раньше она узнает имя будущего мужа, тем лучше.

— Тебе не кажется, дорогая, — сказала баронесса, — что Колеттаслишком возбуждена известием о предстоящей свадьбе?

— Это и немудрено.

— Я понимаю, Констанция, что ты хочешь этим сказать.

— Если ты, Франсуаза, думаешь, что я виню тебя, то ошибаешься.

— Нет-нет, ты уже проговорилась, — всплеснула руками баронесса Дюамель, — но мне кажется, Колетта нервничала бы еще больше, если бы знала, кто ее будущий муж, но не зная, каков он с виду.

— Так Колетта не знакома с ним?

— Нет, может пару раз она его и видела, но их еще не представили.

Констанция запоминала каждое слово и сразу же исключила изсписка возможных женихов целую тьму народа. Ведь в доме баронессы почти никогда не бывало пусто, и Колетта знала многих.

— Но Колетта очень возбуждена, — вернулась к прежнему разговору баронесса Дюамель.

— Но почему это тебя так волнует, Франсуаза?

— Тут будешь волноваться.

— И все же я не понимаю, почему?

— Я не могу тебе сейчас всего сказать, — чуть ли не взмолиласьбаронесса, — некоторое время я хотела бы держать имя жениха в тайне.

— Но почему? — Констанция никак не могла понять причину подобного молчания.

Наконец-то баронесса ДюамеЛь немного приоткрыла завесу, но лишь чуть-чуть.

— Понимаешь, Констанция, я убеждена, Колетта все еще маленькая девочка.

— Это смотря как судить, — возразила Констанция, — в душе может она еще и маленькая девочка, но не забывай, Франсуаза, Колетта выросла и если ты не поспешишь со свадьбой…

— Не надо договаривать, дорогая, именно это я и хотела тебе сказать.

— Я еще ничего не сказала, Франсуаза.

— Лучше я скажу это сама. Я хочу, чтобы моя дочь, — баронесса понизила голос, чтобы никто из слуг не слышал, — я хочу, чтобы моя дочь оставалась невинной до свадьбы.

— Так вот в чем дело! — воскликнула Констанция. — Ты боишься, что узнав, каков ее жених, Колетта решит потерять невинность с кем-то другим?

— Нет, он очень красивый молодой, — возразила Франсуаза, — но мало ли что может взбрести в голову ребенку!

— Если ты собралась отдавать ее замуж, значит она уже не ребенок, — твердо сказала Констанция.

Баронесса хотела возразить в том духе, что откуда Констанциизнать, как ведут себя перед свадьбой, но сдержалась. Все-таки она сама пригласила свою родственницу принять участие в судьбе ее дочери и к тому же она рассчитывала на помощь Констанции.

А та все еще не понимала, что от нее требуется.

— По-моему, Франсуаза, ты хочешь меня уговорить не сообщатьКолетте имени ее жениха. Но я и сама его не знаю, так что твои просьбы напрасны.

— Пойми, Констанция, моя девочка еще совсем не подготовлена кзамужеству, она еще многого не знает, не умеет.

— Уж не хочешь ли ты, Франсуаза, чтобы я обучила ее?

— Нет, — рассмеялась баронесса, — я не это имела в виду.

— Ну тогда в чем дело, дорогая? Надеюсь, муж сможет обучитьее, в конце концов, это не такое уж хитрое дело.

— Вот тут снова загвоздка, — сокрушенно покачала головой баронесса, — ее будущий муж, по-моему, тоже неопытен. Он так занят на службе, что, по-моему, у него нет любовницы.

Это подозрение позабавило Констанцию. Она уже представляласебе эдакого увальня, который боится подойти к женщине и краснеетслучайно оставшись наедине с дамой.

— Я признаюсь тебе, — махнула рукой на все баронесса Дюамель, — это он взял с меня обещание не разглашать пока что его имени, и я не могу нарушить данного мной слова.

— Ну вот, теперь все стало ясно, — подбодрила Франсуазу Констанция, — теперь, наконец, нашлось объяснение и я не буду больше настаивать. Думаю, если ты скажешь то же самое и Колетте, она успокоится.

— Констанция, пойми, Колетта очень доверяет тебе, слушается вовсем. Ты для нее кумир, она восхищена тем, как ты ведешь себя в обществе.

— Приятно такое слышать.

— И вот я решила, если тебе будет не трудно, — побыть с Колеттои вместе до свадьбы. Ты сможешь уберечь ее от дурных мыслей…

Констанция рассмеялась.

— И добавьте — сохранить невинность до свадьбы.

— Это тоже, — абсолютно серьезно сказала Франсуаза, — я всецело полагаюсь на тебя, Констанция. С твоей рассудительностью, с твоим опытом ты не позволишь девушке сделать необдуманный шаг.

— Я бы на ее месте и сама хорошенько подумала. Констанция поднялась.

— Так я смогу забрать ее к себе?

— Я бы хотела сделать немного по-другому: может, ты поживешьу нас?

— Нет, — запротестовала Констанция, — я не любитель часто менять жилище, — и она тут же вспомнила своего любовника шевалье де Мориво, его-то в дом баронессы уже не приведешь. — Я буду опекать твою Колетту насколько хватит у меня сил. Думаю, днем ты, Франсуаза, справишься сама, а вечером я буду заходить к вам и говорить с девочкой.

— О, спасибо, Констанция, я так тебе благодарна!

— А для начала, Франсуаза, я бы хотела сводить ее сегодня в оперу.

— Я бы тоже пошла с вами.

— Если ты хочешь приучать ее к самостоятельности, то пусть лучше идет со мной, — настояла на своем Констанция.

Ей не очень-то улыбалось сидеть рядом с баронессой, а вот взять с собой Колетту Констанция не отказалась бы. Она понимала, что немного глуповатая, а больше наивная девчушка только оттенит еепрелесть. К тому же шевалье де Мориво тоже должен был прийти в оперу. Встречаться с ним сегодня Констанция не собиралась, но паравзглядов, брошенных из ложи в партер, для нее тоже кое-что значили.

Распрощавшись с баронессой и пообещав заехать вечером, Констанция отправилась домой. Она перебирала свои наряды один за другим, раскладывала украшения на ночном столике и никак не могла остановить свой выбор на чем-нибудь конкретном. Вернее, она подобрала себе и платье, и украшения, но вместе они никак не хотели смотреться.

Шарлотта усердствовала вовсю, пытаясь что-нибудь изменить в наряде. Она прикалывала бриллиантовую брошь то слева, то справа, но все равно, камни и золото смотрелись отдельно, а не менее дорогое платье — отдельно.

— Я ничего не могу поделать, мадемуазель, — наконец взмолилась Шарлотта, — руки не хотят меня сегодня слушаться.

— Тогда придется сменить платье, — замогильным голосом произнесла Констанция, вновь подставляя Шарлотте длинную шнуровку на спине, из которой той предстояло вытянуть длинную тесьму. — Скорее! — торопила Констанция Шарлотту. — Что ты возишься?

— Но, мадемуазель, у нас еще достаточно времени.

— Может быть, время есть у тебя, но не у меня! Констанция самапоражалась, что это она вдруг стала такой злой. И тут сообразила: это не платье не подходит к драгоценностям, а просто у нее сегодня не то настроение. И что бы она ни выбирала, все равно ничто не сможет ее удовлетворить.

И тогда Констанция решила положиться на вкус своей служанки.

— Шарлотта, выбери любое платье, которое, как ты считаешь, мне к лицу, и любое украшение. Я соглашусь на все.

Шарлотта радостно улыбнулась. Такое доверие ей польстило, и она очень ответственно подошла к порученному ей делу. Вскоре три платья лежали на кровати, а Шарлотта расписывала достоинства каждого из них своей госпоже. Потом пришла очередь украшений.Эфиопка раскладывала их на расстеленных платьях, и Констанциясама могла убедиться, гармонируют они или нет.

И вот, наконец, подготовка к поездке в оперу была закончена.Констанция облачилась в желто-черное бархатное платье с неглубоким вырезом на груди. Может, оно и выглядело немного старомодно, но зато никто не мог усомниться, дорого ли оно стоит. К тому же, в этом платье Констанция выглядела немного старше своих лет, а сегодня от нее только того и требовалось, ведь она сегодня стала в какой-то мере опекуншей Колетты. Констанции предстояла роль матери этой девушки.

На изобретение прически времени почти не оставалось, и Шарлотте пришлось повторить свой вчерашний шедевр. Гардероб венчала микроскопическая шляпка, усыпанная мельчайшими блестками, две шелковых тесемки которой Шарлотта туго стянула бантом на подбородке своей госпожи.

— Теперь вы и в самом деле похожи на старую матрону, — констатировала Шарлотта, рассматривая результат своих усилий.

ГЛАВА 9

Опера постепенно заполнялась людьми, но только партер. Ложи пока еще были пусты.

Эмиль де Мориво в новом напудренном парике с косичкой, стоял возле стены и с надеждой смотрел на ложу викантессы Аламбер. Но ее все еще закрывала блестящая занавеска и понять, есть ли в ней кто или нет, было невозможно. Эмиль де Мориво точно знал, что его возлюбленная еще не приехала в оперу. Он простоял целых полчаса на улице, следя за экипажами, подвозившими театралов. Но в конце концов, сегодняшняя встреча ничего собой не предвещала. Нельзя жебыло при всех встретиться в опере и поговорить. Место Констанции было

в ложе, а его, небогатого шевалье — в партере.

Ярко пылающие люстры низко свисали над залом, чуть ли не касаясь своими хрустальными подвесками голов зрителей. В оркестровой яме настраивались инструменты и их не собранные воедино рукой дирижера звуки неприятно резали слух. Тяжелый занавес отделял сцену от зала.

Наконец-то, первые зрители появились и в ложах, но Констанции все еще не было.

» Может, что-то случилось? — забеспокоился Эмиль, зная, что Констанция никогда не позволяла себе пропустить спектакль.Он уже хотел было усаживаться, уже медленно поползли вверх люстры, как блестящий занавес качнулся, и Эмиль увидел Констанцию. Та лишь бросила в партер беглый взгляд и тут же, заметив де Мориво, еле заметно кивнула ему. Этого кивка было достаточно, чтобы волнения прошли.

«С ней все в порядке»— подумал Эмиль, усаживаясь.

Ему было не по себе. Ведь всегда, если чем-то виноват перед человеком, а он этого не знает, кошки скребут на душе. Эмиль де Мориво был сильно виноват перед Констанцией и поэтому, усевшись, избегал смотреть в ее сторону.

А зря. Ведь он не видел, как из-за спины Констанции появилась молодая девушка, почти еще ребенок и расширенными от удивления глазами осмотрела огромный зал оперы.

Констанция рукой, облаченной в белую перчатку, легко сдвинулав сторону занавеску, состоящую из мелких хрустальных нитей. Те, ударяясь одна о другую, мелодично зазвенели, чем привели в неописуемый восторг Колетту.

— Здесь так красиво! — чуть громче чем принято, воскликнула девушка.

Констанция приложила палец к губам.

— Здесь не принято, дорогая, разговаривать громко. Пылающая, как огонь в камине, хрустальная люстра, поднимаясь, проплыла возлесамой ложи. Колетта даже хотела протянуть руку, чтобы дотронутьсядо хрустального рожка, но Констанция снова удержала ее.

— Старайся, дорогая, не показывать вид, что ты здесь впервые.

— А почему?

— Так не принято.

— Хорошо, я буду во всем слушаться вас, — Колетта отошла в глубину ложи и застыла в кресле как каменное изваяние, сложенный веер она плотно зажала в кулаке, словно нож, которым собиралась нанести удар.

Констанцию это позабавило. Она уселась в кресло рядом со своейподопечной и легко, одним движением раскрыв веер, принялась им обмахиваться. Между сандаловых палочек на шелке засверкала картина — лес, извилистая река, замок на вершине горы. Этот пейзаж напоминал Констанции о местах, где прошло ее детство, где она жила, не подозревая, кем является на самом деле.

И ей захотелось, чтобы и Колетта раскрыла свой веер, ведь может быть, и там в чем — то предсказана ее дальнейшая судьба.

— Ты не хочешь посмотреть на мой веер? — спросила Констанция.

И девушка тут же догадалась, что ей нужно делать. Она неловко взмахнула рукой, пытаясь с первого раза распахнуть веер. Но конечно же, ей это не удалось. Тот вырвался и с громким стуком упал на пол.

— Я такая неловкая, — расстроилась Колетта.

— Ничего, это пройдет, дорогая. А чтобы веер не падал, проденькисть в петлю, — и Констанция показала своей подопечной, как это следует делать.

Следующая попытка была удачной. Веер с легким треском раскрылся, показывая Констанции большие розовые цветы.

«Такие глупые, — отметила про себя мадам Аламбер, — как девушка, сжимающая их в руке».

Теперь уже Колетта следила за Констанцией в оба и все повторяла, точь-в-точь. Даже голову она вскинула, а потом, склонив на один бок, посмотрела в зал.

Констанция смотрела на своего любовника, на шевалье де Мориво, и взгляд Колетты тоже упал на этого человека.

Тот словно почувствовал, что на него смотрят две женщины одновременно, и на какое — то мгновение обернулся. Но тут же — Констанция готова была поклясться — Эмиль натянул парик поглубже на голову и вжал голову в плечи.

— Ничего не понимаю, — пробормотала Констанция, — он что, избегает меня?

Понемногу затихали неслаженные звуки оркестра в яме. Все говорило о том, что спектакль вот-вот начнется.

Колетта пристально всматривалась в зал, словно там должно былоразыграться основное действие.

— Не верти так головой, — не удержалась Констанция и дала совет своей подопечной. — Ты должна вести себя так, словно родилась здесь.

— Хорошо, я постараюсь.

Девушка старательно обмахивалась веером, да так быстро, что Констанция и впрямь испугалась, выдержат ли тонкие сандаловые палочки. Но пока все обходилось. Девушка, если смотреть на нее издалека, выглядела так, как полагается, правда, Констанцию раздражала дурацкая прическа на ее вполне миловидной головке.«Наверное, этот ужас придумала Франсуаза»— решила Констанция, разглядывая косы, уложенные вокруг головы и скрепленные ужасно яркой широкой шелковой лентой.

А поверх всего этого буйства еле держалась огромная брошь, которая при каждом движении головы переваливалась с боку на бок.

«Да, несомненно эту прическу придумала сама Франсуаза».

— Что-нибудь не так? — осведомилась Колетта, глядя на своюпопечительницу.

— Да нет, все в порядке, ты выглядишь превосходно, особенноприческа.

— Это мама придумала так уложить волосы, — не без гордости сообщила Колетта, глядя на сверкающий золотым и серебряным шитьем занавес сцены.

И тут в дверь их ложи раздался негромкий стук.

— Войдите, — не оборачиваясь, бросила Констанция. А вот Колетта с нескрываемым любопытством обернулась к двери.

Дверь распахнулась и, пригнувшись в низком проходе, порог переступил прекрасный молодой мужчина. Правда, на этот раз пышные волосы виконта Лабрюйера были стянуты на затылке в хвост, с вплетенной в пряди черной атласной лентой.

— Констанция, — проговорил виконт, склоняясь над поданной для поцелуя рукой, но глаза Анри смотрели в это время в другую сторону — на Колетту.

Та сжалась в комок от волнения и судорожно обмахивалась веером, при этом деревянные палочки его каркаса мелко стучали.На лице виконта появилась злорадная улыбка, так улыбались бы волки, если бы умели, завидев овечку.

Констанция улыбнулась сперва приветливо, но потом заметив этот оскал охотника, насторожилась. Она даже пальцами сжала ладонь Анри, как бы давая ему совет поостеречься.

А тот уже не обращал внимания на эти условные знаки. Он, не сводя глаз с Колетты, двинулся к ней.

— Мадемуазель, — он протянул руку, ожидая, когда же девушка протянет свою.

Он так и стоял, согнувшись, с протянутой рукой, а растерявшаяся воспитанница Констанции не могла сообразить, что ейследует делать.

А Анри, улыбаясь, смотрел ей прямо в глаза.

— Ну что же ты, — сказала Констанция, — виконт не может вечно стоять согнувшись, — но в душе Констанция злорадствовала, Анри смотрелся по-дурацки.

— Ах, да, простите, месье, — затараторила Колетта, поспешив протянуть руку, а веер, конечно, с грохотом упал на пол.А виконт Лабрюйер делал вид, что все идет как надо.

— Не торопись, — прошептала Констанция, а на ее губах была ослепительная улыбка, предназначенная Анри.

Сейчас Констанция понимала, от нее зависит многое и в первую очередь, сможет ли виконт найти подход к Колетте или же она сможет уберечь свою подопечную от этого дьявола.

В глазах Колетты уже прыгали маленькие огоньки восхищения этим неотразимым мужчиной.

— Неужели ты нас не познакомишь? — прервал затянувшееся молчание виконт Лабрюйер.

— Отчего же, — пожала плечами Констанция, — тебя я могу представить.

Виконт сразу же почувствовал неладное, ведь соберись Констанция все делать всерьез, она бы первой представила ему Колетту, а так все получалось наоборот.

— Это страшный человек, моя дорогая, — вкрадчивым голосом говорила Констанция, — на его совести множество загубленных жизней и разбитых женских сердец. Он не знает жалости и если тебе, дорогая, кажется, что он красив, то знай — он ужасен. Я правильно описала тебя? — усмехнулась Констанция.

— Почти.

— А теперь, чего ты ждешь?

— Я жду, пока представят мадемуазель.

— Я представлю ее тебе немного попозже, когда уляжется моя злость, а сейчас я только могу дать один хороший совет.

Колетта чувствовала себя чрезвычайно неуютно. Она понимала, начинается какая-то ссора, к тому же причиной ее, не желая того, послужила она сама.

— Констанция, я сделала что-то не так?

— Нет, дорогая, все в порядке

— Ты говоришь правду?

— Успокойся.

Девушка вновь пристально посмотрела на виконта. Теперь он ей уже не казался таким прекрасным, застывший смех в его глазах воспринимался злобой, а отполированные ногти на холеных руках казались когтями хищного зверя.

— Так вот, мой совет тебе, дорогая, держись подальше от этого человека и подобных ему неисправимых ловеласов. Могу только добавить, что назвала я его слишком скромным титулом.

— Насколько я понимаю, — абсолютно спокойно произнес виконт, — мое общество здесь нежелательно. Но поскольку никто мне не указал пальцем на дверь напрямую, я рискую остаться.

Колетта затравленно озиралась то на Констанцию, то на Анри, незная, что ей делать.

— Насколько я понимаю, мадемуазель, вы первый раз в опере. Взгляд девушки был красноречивее любых слов. Но Констанция решила испытать ее выдержку. Ее хватило ровно на одну минуту.

— Что я должна делать? — повернувшись к Констанции, она спрашивала так, словно Анри, задавший свой вопрос, тут же превратился в истукана и не слышал ее слов, не видел отчаянных жестов. — Что я должна делать, Констанция, отвечать или же молчать?Я могу ему ответить? — сбивчиво проговорила девушка.

— Ну что ж, — пожала плечами Констанция, — конечно ответить можно, но только в одном случае.

— В каком?

— Если у тебя есть, что ответить.

— А если нет? — испугалась Колетта.

— Значит, нужно молчать.

— Так я рискну ответить? Ну отвечай же, а может не стоит?

— Ну тогда молчи.

— А как лучше?

— И то и то нужно сделать хорошо, — наставительно произнесла Констанция.

Колетта сидела задумавшись, а Анри и Констанция в этот моментпереглянулись. На губах виконта блуждала лукавая улыбка. Ему было приятно смотреть, как смутилась девушка лишь от одного его присутствия. А взгляд Констанции говорил: ну какой же ты нахал, Анри, нельзя же заставлять волноваться маленького ребенка!

А Колетта несколько раз глубоко вдохнула и каждый раз молчавыдыхала.

Наконец, она закрыла глаза и путано, сбивчиво принялась объяснять:

— Да, мне раньше никогда не приходилось бывать в опере. Точнее, мы с матерью один раз заезжали, но тогда не было спектакляи в общем-то, я здесь впервые.

Виконт терпеливо выслушал всю эту бессвязную речь и кивнул.

Констанция, чтобы приободрить Колетту, положила руку на ее плечо.

— Ну, Анри, ты удовлетворен ответом? Что ты можешь на это сказать?

— Ответ исчерпывающий, мадемуазель, — — поклонился виконт Лабрюйер и собрался еще о чем-то спросить Колетту, как Констанцияподнялась со своего места, взяла его под руку и повела к выходу.

— Куда ты, Констанция? — испуганно запричитала Колетта.

— Я сейчас вернусь. Ты не против Анри, если мы удалимся напару минут, и я кое-что тебе объясню?

— Мне конечно жаль покидать такую прекрасную девушку в одиночестве, ведь чего доброго, может появиться еще один ловелас, ия упущу чудесный шанс завладеть вашим сердцем.

Анри еще раз поклонился, поцеловал уже более умело поданную руку и покинул ложу.

Колетта, оставшаяся одна, тут же почувствовала себя немного более свободной. Она глубоко вздохнула и склонила голову.

— Как это трудно, — пробормотала девушка, — быть светской дамой. Никогда не знаешь, что ответить, не знаешь, о чем тебя спросят. Хорошо Констанции, она уже все умеет и на каждый вопрос у нее есть по несколько ответов. А я… мне еще нужно многому учиться.

Но тут же Колетта гордо встряхнула головой:

— Я докажу им всем, какая я! — она пожала плечами и немного глуповато улыбнулась.

— Да, ты еще совсем дурочка, — призналась она сама себе в сердцах.

А Констанция тем временем уводила по длинному переходу Анри туда, где было меньше людей. Они облюбовали себе место на мягкой кушетке под зажженным бра.

— Я слушаю тебя, Констанция, наверное, ты хочешь сообщить мне что-то очень важное.

— Например? Анри задумался.

— Ну, эта девочка может быть твоей дочерью.

— Ты что? — возмутилась Констанция. — Она всего лишь на несколько лет меня младше.

— Это я сказал так, чтобы позлить тебя немного.

— Ну так вот, Анри, чтобы ты зря не тратил силы, я должна тебячестно предупредить…

— Насчет этой девочки, — уточнил Анри.

— Конечно же.

— Тогда я слушаю.

— А если бы я говорила о себе? — улыбнулась Констанция.

— Тогда бы я заткнул уши. Мне все о тебе известно.

— Так вот, Анри, эта девочка, Колетта, дочь моей близкой родственницы баронессы Дюамель.

— Ах, вот оно что! — воскликнул Анри. — Я же говорил, она прямо-таки твоя дочь.

— Нет, она моя тетя, — немного раздраженно ответила Констанция Аламбер.

— Ах, да, я совсем забыл, ведь баронесса приходится тебе двоюродной бабушкой.

— Ну так вот, эта девочка скоро выходит замуж и до свадьбы попоручению матери находится под моей опекой. Так что, я не позволю тебе приблизиться к ней плотнее, чем на расстояние вытянутой руки.

— С чего ты взяла, Констанция, что она меня заинтересовала?

— Да ты же, Анри, не можешь спокойно пройти мимо девушки, если еще не знаком с ней. Я вообще удивляюсь, как ты еще добираешься домой после оперы, ведь на твоей дороге встречается как минимум десяток красоток.

— К сожалению, девять я уже знаю.

— Ну так вот, — пропустила это замечание мимо ушей Констанция, — держись от нее подальше, это мой тебе совет.

Анри приложил руку к левому плечу, напоминая Констанции о стилете.

— Иначе… — он приподнял брови.

— Кончится тем же самым.

— Но мне тогда не остается ничего, как спросить, сколько ей лет.

— Пятнадцать, чудовище, — сказала Констанция.

— Чудовище не я, а те, кто выдают ее замуж. Ведь она совсем еще ребенок, и я хотел кое — чему научить ее в жизни.

— Держись от нее подальше, — с угрозой в голосе повторила Констанция, — иначе нашей дружбе придет конец.

— Ах, да, — воскликнул Анри, хлопнув себя по лбу, — за этими разговорами я совсем забыл, зачем я хотел тебя видеть.

— Вот это уже похоже на правду.

— Так вот, на днях я уезжаю из Парижа.

— Насовсем?

— Да нет, что ты, я хочу проведать свою бабушку. Губы Констанции застыли в улыбке. Всем своим видом она показывала, что Анри может кому угодно рассказывать о визите к бабушке в провинцию, только не ей.

— Ты думаешь, я еду к любовнице? — немного раздраженно осведомился Анри.

— А к кому же еще? Ведь ты можешь соблазнять и старых женщин.

— Твои шутки, Констанция, неуместны.

— И кто же тогда твоя бабушка?

— Графиня Лабрюйер. Тебе, надеюсь, приходилось слышать такое имя?

Констанция задумалась.

— А я-то считала, что она давно умерла. Это задело Анри за живое.

— Я очень люблю ее и поверь, Констанция, она очень рада, когдая навещаю ее. У этой старой женщины так мало радостей в жизни.

— Я слышала, в ее замке собирается довольно изысканное общество и среди приглашенных довольно много женщин.

— Это правда, — кивнул Анри, — но меня привлекает туда другое.

— Можно узнать, что?

— Я же тебе говорю, я очень люблю свою бабушку и если ты меня не понимаешь, то кто сможет оценить мои чувства?

— Да, — согласилась Констанция, — и я, и ты не ангелы, но для каждого из нас существуют святые вещи.

— Вот именно, — вставил Анри, — поэтому лучше не отпускай шуток в адрес графини Лабрюйер, она не стоит этого.

— Я, кажется, всего лишь однажды видела ее, — призналась Констанция, — и она мне показалась очень доброй женщиной.

Мадемуазель Аламбер лгала. Она никогда не встречала графиню Лабрюйер, ведь та безвыездно жила в своем имении вдалеке от Парижа вот уже почти двадцать лет и многие в Париже были уверены, что старая графиня давно умерла.

— Ну что ж, — пожала плечами Констанция, — тогда мне остается лишь передать ей через тебя привет и пожелания доброго здоровья.

— Вот это немного меняет дело, — смягчился Анри, — наконец-то твоя душа вновь оттаяла, и ты сделалась трогательной.

— Не рассчитывай, Анри, что тебе удастся меня разжалобить. Я ненавижу ловеласов.

— Мое предложение остается в силе, — напомнил Анри.

— Нет, ни в коем случае. Ты же сам учил меня, что любовь существует только на расстоянии.

— Я был неосмотрителен в те дни.

— А я тебе поверила.

— Так я уезжаю, — напомнил Анри.

— Хорошо, мне будет спокойнее за свою подопечную, она сохранит девственность до свадьбы.

— Так она девственница? — брови Анри приподнялись.

— А ты этого не понял, разговаривая с ней?

— Нет, я думал, она искусно притворяется.

— Так ты едешь к своей бабушке или нет?

— Жаль, я обещал старой даме навестить ее, и у меня не остается времени для осуществления честолюбивых планов. До свидания, Констанция, надеюсь, вскоре увижу гебя.

— Расставаться, так расставаться и не забудь передать привет свой бабушке от мадемуазель Аламбер. Может, так она скорее догадается, кто я такая.

— Тебя знают все, — виконт на прощание поцеловал руку Констанции и гордо прошествовал мимо ложи, где в одиночестве сидела Колетта.

Он даже не взглянул в ее сторону. В общем-то, весь этот спектакль Анри затеял с одной единственной целью — немного позлить Констанцию. Уж слишком она спокойна была в последние дни. И он, выходя из оперы, где его неизменно поджидал слуга Жак, тут же забыл о встрече с Колеттой.

— Вы не остаетесь в опере, господин? — изумился Жак, который рассчитывал поболтать с кучерами пока будет идти спектакль.

— Нет, мы возвращаемся домой, а завтра едем к моей бабушке.

Жак тяжело вздохнул, помогая хозяину забраться в седло.

— И зачем мы сюда только ехали?

Жак рассчитывал произнести это тихо, так, чтобы не услышал хозяин. Но острый слух Анри уловил его слова.

— Бездельник! Не твое дело, Жак, куда я езжу. Я тебе плачу, и ты должен делать свое дело.

Жак посмотрел себе под ноги. Ему было, что возразить виконту, ведь тот не платил ему жалованье уже целых три месяца. Но добросердечный Жак ни за что не хотел менять своего хозяина. Ему нравились проделки и шутки, и жизнь Жака была полна, чего невозможно было сказать о жизни других слуг у других господ, где царили размеренность, скука и обман. Анри же никогда не обманывал Жака. Если он говорил, что денег у него нет, значит, их не было насамом деле.

Констанция вернулась в ложу, когда спектакль уже начался. Но Колетта не смотрела на сцену, она выискивала среди сидящих знакомых.

— Колетта, я хочу попросить тебя об одной вещи, — Констанция поближе придвинула свое кресло к девушке и взяла ее за руку.

— Я слушаю.

— Знакомство с такими молодыми людьми как виконт Лабрюйер вряд ли будут способствовать становлению хорошей репутации девушки, подобной тебе.

— Но он так мил, — робко вставила Колетта.

— Именно поэтому я тебя и предупреждаю. Надеюсь, ты не скажешь матери, что говорила с ним?

— Нет, я не обмолвлюсь и словом, но… Констанция, он твой любовник?

Констанция ужаснулась. Такая юная девушка уже знала подобное слово.

— Но… девочка, такие вопросы не задают. К тому же, я могу ответить — нет.

— А мне показалось, он все-таки твой любовник.

— Нет, он не мой любовник, — улыбнулась Констанция, — и не забивай, пожалуйста, себе голову такими глупостями. Лучше смотри, что происходит на сцене.

Благополучно доставив Колетту матери, Констанция заспешила к себе, ведь сегодня вечером к ней должен был прийти Эмиль де Мориво.

Лишь только карета остановилась у крыльца и Констанция ступила на землю, как тотчас же из-за пилона вынырнула тень, закутанная в плащ. Мадемуазель Аламбер вздрогнула, сперва заподозрив недоброе, но тут же из-под плаща показалось добродушное лицо Эмиля и он, повинуясь жесту своей любовницы, нырнул в дом сквозь приоткрытую дверь.

Если сперва Констанция встречалась с ним в спальне, то теперь, когда она была полновластной хозяйкой в доме, для этой цели были оборудованы две комнаты в мезонине. Здесь стояла огромная кроватьс полупрозрачным балдахином, стены были обиты тисненой кожей, а возле камина стояло огромное зеркало в тяжелой раме.

Но самыми главными в этой комнате были не кровать и не зеркало, а скульптурная маска Бога Диониса, укрепленная над аркой входа. Ее пустые глазницы всегда зияли чернотой, и лишь Констанцияи Шарлотта знали, что за ней находится небольшая темная комнатка исквозь глаза маски можно смотреть на то, что происходит внизу.

Вот и теперь Констанция ввела шевалье де Мориво в комнату и бросила взгляд на пустые глазницы маски. Когда Констанция сама находилась в этих комнатах, Шарлотте строго — настрого было запрещено подсматривать за своей госпожой. Но всякий раз, лишь только Констанция оставалась наедине с Эмилем, ее не покидало чувство, что пустые глазницы алебастровой маски следят за нею.

Она опустила полог кровати и, сбросив платье, легла на простынь.Эмиль в последнее время, как казалось Констанции, всегда куда-то спешил, чего-то не договаривал. Он словно выполнял опостылевшеедело, хотя старался этого не показывать.

Вдруг Эмиль спохватился. Он спешно начал надевать мундир.

— В чем дело, Эмиль, куда ты так спешишь?

— Я забыл самое главное — меня на улице ждет музыкант, я пригласил его играть нам.

— Но не можем же мы… — Констанция осеклась, — он же нас увидит.

— В том-то и дело, что нет, — бросил Эмиль, выбегая из комнаты.

Он сбежал вниз и дворецкий проводил его удивленным взглядом.Вскоре он вернулся, держа под руку молодого парня с гитарой, завернутой в полотнище. Он вел его по ступенькам, поддерживая подлокоть, а тот шел, высоко подняв голову.

Констанция, заслышав шаги, накрылась до подбородка простынейи сжалась.

— Что за глупость ты придумал, Эмиль, с этим музыкантом? И почему я только сразу не догадалась вернуть его и отговоритьот этой затеи?

Эмиль, улыбаясь во весь рот, ввел музыканта в комнату. Толькотут Констанция поняла, что тот слеп. Он смотрел невидящими глазамикуда-то в потолок и даже не пытался повернуть голову в сторону кровати. Констанция, понемногу осмелев, отбросила простынь.У нее было странное чувство — находиться в одной комнате, обнаженной, с двумя мужчинами. Но Констанция находила себе оправдание в том, что для слепого нет разницы, одета или обнажена женщина.

Юноша развернул гитару и, настроив ее, принялся перебирать струны. Полилась грустная мелодия, навевавшая тоску.

Эмиль широко улыбался, гордый своей находкой.

— Теперь он всегда будет играть для нас, Констанция.

— Иди ко мне, — сказала мадемуазель Аламбер и почувствовала, что ее голос звучит в унисон с гитарой.

Тяжело упала на паркет шпага с перевязью, за ней мундир, и Эмиль опустился рядом с Констанцией. Теперь все то, что она зналапрежде, казалось, Констанция испытывала впервые. Она корила себя за то, что блаженствует без любви под звуки музыки слепого гитариста.

— Одно плохо, — признался Эмиль.

— Что же, — с придыханием спросила Констанция.

— Если бы он был еще и глухой, — Эмиль тяжело вздохнул, — тогда было бы еще лучше.

А Констанция сообразила. Если бы музыкант не слышал их голосов, ее бы не охватывал такой озноб при каждом прикосновении рук Эмиля к ее телу.

Шевалье де Мориво как всегда уходил еще засветло. Все еще играл свою грустную мелодию слепой музыкант, а Эмиль уже одевался. Он спешил, не попадая в рукава, и Констанции было смешно смотреть на своего любовника.

Наконец он совладал с рубашкой и стал надевать мундир. Вскоре и с этим было покончено. Подойдя к зеркалу, Эмиль старательно нахлобучил парик и попытался заглянуть себе за спину, проверяя, сумел ли он как следует затянуть шнурок кожаного жилета.

Так и не сумев сделать этого, он обратился к Констанции:

— Посмотри, там все в порядке?

— Не стоило так старательно затягивать его, — проговорила Констанция.

— Почему?

— Я хочу еще побыть с тобой.

Брови Эмиля поползли вверх. Он, не говоря ни слова, принялся застегивать перевязь шпаги.

— Ты говоришь, еще?

— Да, еще, — мадемуазель Аламбер перевернулась на живот и посмотрела на Эмиля.

Тот выглядел, словно проворовавшийся торговец. Руки его слегка дрожали, глаза бегали.

— Ты чем-то обеспокоен, Эмиль?

— Ну как же, ты просишь еще, а я понимаю, это невозможно. Ведь не могу же я быть бесконечным любовником? Таких, моя дорогая, вообще не бывает на свете.

— Но я хочу, — попросила Констанция, уже издеваясь над Эмилем. Тот нахмурился.

— Да ладно, Эмиль, я пошутила. Я очень счастлива и поэтому хочу улыбаться.

Улыбнулся и шевалье де Мориво.

— Что ж поделаешь, — развел он руками, — все хорошее когда-нибудь кончается. Но это не последняя наша встреча.

— Раньше ты никогда не думал о подобном, — напомнила ему Констанция.

— Раньше и ты не говорила о подобных вещах.

— Все когда-нибудь случается впервые, — проговорила женщина.

— Ты не устала? — участливо осведомился Эмиль, глядя на то, как Констанция трет себе виски.

— Я еще хочу поговорить с тобой.

— Извини, дорогая, мне некогда, я должен спешить.

— А когда мы увидимся еще, Эмиль? Тот задумался.

— Может быть, завтра?

— Завтра? — переспросил Эмиль де Мориво. — Завтра я не могу.

— Ну что ж, давай тогда в понедельник. Эмиль де Мориво что-топрикинул в уме и отрицательно качнул головой.

— В понедельник тоже не получается.

— Тогда вторник, — Констанция старалась, чтобы ее голос звучал ровно и в нем не проскакивали нотки раздражения.

— Вторник… вторник… — повторял Эмиль, но вновь вынужденбыл развести руками, — и во вторникничего не получится.

— Тогда среда, — растягивая гласные, проговорила Констанция.

— Я думаю, мы и так встретимся, даже не договариваясь заранее, — наконец подытожил Эмиль де Мориво, поправляя парик.

Музыкант все так же меланхолично перебирал струны, словно неслышал разговор любовников. Констанция пыталась перехватить взгляд Эмиля, но тот упорно отворачивал голову.

— Скажи мне, — попросила Констанция, — у тебя есть кто-нибудь еще?

Немного помявшись, Эмиль промямлил:

— Нет, ты одна. Почему ты вдруг об этом спрашиваешь?

— Ты какой-то странный сегодня.

— Что ж, иногда бывает, много дел, много забот…

— Ты даже не хочешь, Эмиль, назвать день нашей встречи.

— Я не могу этого сделать, потому что не свободен как ты, — Эмиль впервые за этот день пристально посмотрел на Констанцию, как бы желая запомнить ее надолго такой, обнаженной, лежащей на кровати.

Констанция инстинктивно отпрянула от этого взгляда и прикрылась простыней.

— Ты чего-то боишься?

— Нет, ведь мы никогда не говорили, что любим друг друга.

— Ты о чем?

— Я не желала бы, чтобы ты встречался со мной из жалости, — сказала мадемуазель Аламбер.

— А разве я давал повод для таких подозрений?

— Нет, Эмиль, но согласись, ты сегодня очень странный.

— Извини меня, если я чем-то не угодил тебе. Но меньше всего яхотел бы тебя обидеть.

— Попрощайся со мной, — попросила Констанция. Эмиль подошел к кровати, склонился над ней и поцеловал Констанцию в губы. Это был странный поцелуй, какой-то отстраненный и холодный.Хотя в общем-то, в отношениях Констанции и Эмиля никогда не было жара любви.

— Ты что-то скрываешь от меня? — спросила Констанция, обнимая Эмиля за шею и не давая ему подняться.

Но по тому, как Эмиль поторопился с ответом, Констанция поняла, он в самом деле не все говорит ей.

— Почему ты не хочешь быть со мной откровенным?

— Не знаю, что это взбрело тебе в голову, — Эмиль взял женскиезапястья в свои пальцы и освободился от объятий.

Он подошел к слепому музыканту и бросил внутрь гитары несколько монет. А затем, даже не удосужившись провести того до выхода, бросился из комнаты.

Музыкант, еще не поняв, что произошло, некоторое время стоялв растерянности, а потом посчитал за лучшее вновь взяться за струны.

Констанция лежала и впитывала в себя чудесные звуки грустноймузыки.

«Ну почему все так глупо получилось? Почему я чего-то требую от Эмиля? Ведь мы ничем не обязаны друг Лругу, ведь каждая наша встреча вполне может быть последней. Не буду же я страдать из-за этого!»

Но она тут же поймала себя на мысли о том, что волна протеста поднимается в ее душе. Она вспомнила один из уроков виконта Лабрюйера. Анри учил ее, что всегда нужно бросать первой, иначе потом придется страдать.

А сейчас Констанция понимала, Эмиль почти что бросил ее, во всяком случае, если он не придет ни завтра, ни послезавтра, ни потом, она окажется брошенной.

— Я этого не допущу, — поклялась себе Констанция, сжимая в руке как спасительную соломинку сверкающий медальон с огромной жемчужиной.

И если металл был холодным на ощупь, то жемчужина словно согревала ее озябшие пальцы.

В комнату осторожно вошла Шарлотта. Она, не скрывая своего удивления, смотрела на музыканта и лишь только потом сообразила, что он слепой. Правда, девушка и так ничего бы не стала спрашиватьу своей госпожи, но это мимолетное удивление не скрылось от злых глаз Констанции.

— Ты хочешь мне что-то сказать, Шарлотта?

— Мадемуазель, мне показалось, вы меня звали, — соврала Шарлотта, ей просто хотелось утешить свою госпожу, ведь она видела, с каким искаженным злобой лицом выбежал из дому шевалье де Мориво.

— Нет, ты можешь быть свободна, Шарлотта, я останусь здесь и проведу в этой постели остаток ночи. А ты, — попросила она Шарлотту, — проводи этого музыканта до ворот. А если нужно, дай ему в провожатые кого-нибудь из слуг мужчин.

Констанция говорила так, словно музыкант ее не слышал. Но после того, что случилось, ей даже не хотелось смотреть в сторону слепого юноши. Ей казалось, что подернутые белесой пеленой глаза все-таки зрячие, ее позор не ускользнул от взгляда постороннего.

— Хорошо, мадемуазель.

Шарлотта взяла под локоть музыканта, вывела его в коридор, помогла ему завернуть гитару.

Он вышел из дому с гордо поднятой головой.

ГЛАВА 10

Констанция Аламбер заснула только к утру. Она о многом передумала, пока лучи рассвета позолотили росписи на потолке комнаты, где она находилась. И лишь когда золотое солнце показалось на крыше соседних домов, Констанция заснула.

Шарлотте не довелось в этот день прилечь, она готовила наряд своей госпожи к визиту в дом баронессы Дюамель. И лишь после полудня служанка рискнула разбудить Констанцию, ведь оставалось всего пара часов до назначенного времени.

Констанция чувствовала себя немного разбитой и уставшей. Сказался трудный разговор с Эмилем де Мориво, ведь женщина, понимала, не все так хорошо, как ей хотелось бы, и Эмиль что-то отнее скрывает. Но что именно, Констанция не могла понять.

Она покорно отдала себя в руки служанки-эфиопки, и та принялась колдовать над ее нарядами, над прическами.

Наконец, все было в порядке. Констанция стояла перед зеркалом, а Шарлотта в паре шагов от нее. На темнокожем лице девушки сияла счастливая улыбка. Она смогла угодить Констанции и та осталась довольна ею.

Часы в гостиной пробили четыре, и Констанция спохватилась.

— Боже мой, мы должны уже быть у баронессы Дюамель!

Но Шарлотта напомнила ей:

— Но вы всегда опаздываете, к этому уже привыкли.

— Сегодня не тот случай, — отрезала Констанция, — ведь я обещала присматривать за Колеттой, а сегодня прием устроен в ее честь. Хороша же опекунша, если девочка останется одна!

Шарлотта, судя по ее лицу, не видела особой необходимости в присутствии Констанции на этом приеме. Но возражать своей госпоже она не стала, лишь спустилась вниз узнать, заложена ли карета.

Экипаж уже ожидал у крыльца, и Констанция, которая и в самом деле повсюду опаздывала, вновь спешила наверстать упущенное. Она, даже не прикоснувшись к руке лакея, впорхнула в карету и крикнула кучеру:

— Скорее! — Шарлотта вскакивала в карету уже на ходу.

И экипаж грохотал по улицам, несясь к дому баронессы Дюамель.

«Какая скверная была ночь, — подумала Констанция, — нужно будет распорядиться устлать улицу перед домом соломой, иначе ночные экипажи не дадут заснуть».

И тут она улыбнулась.

«Какой неженкой я стала в последнее время! Раньше я могла заснуть под пьяный рев приятелей Виктора, а теперь мне мешает даже стук колес».

Ехать пришлось недолго, и вот уже Констанция, не дожидаясь, пока о ней доложит дворецкий, бежала по лестнице дома своей тетушки. Из распахнутой двери слышались голоса гостей, негромкие, но возбужденные. Когда Констанции осталось преодолеть один марш, она пошла спокойно, придерживая подол платья в руках. Ее маленькие ножки выныривали из-под пены кружев и спускавшийся навстречу ей маркиз Баланж, залюбовался этим зрелищем. Лишь в самый последний момент он успел поднять взгляд и склонился в поклоне.

— Мадемуазель Аламбер, добрый вечер!

— Добрый вечер, маркиз, — бросила Констанция и вошла в зал, полный гостей.

Наверху, на небольшом балконе, располагался оркестр. Приятная музыка лилась над головами собравшихся.

Констанция скользила взглядом по лицам людей, кивала, узнавая знакомых, но нигде не могла отыскать своей родственницы Франсуазы Дюамель.

Она переходила из зала в зал, сохраняя на лице, как приклеенную, приветливую улыбку. Здесь почти все были знакомы ей. Констанция пробиралась сквозь толпу гостей, пытаясь отыскать хозяйку дома.

И вот, наконец, ей повезло. В дальнем углу, за небольшим столиком сидела Франсуаза и беседовала с женой маркиза Баланж. Уже издалека завидев Констанцию, Франсуаза Дюамель попросила прощения у своей собеседницы, поднялась и заспешила своей гостье навстречу.

— Боже мой, Констанция, ты как всегда опоздала.

— Прости меня, Франсуаза, но я ничего не могу с собой поделать.

Женщины легко обнялись и Констанция поцеловала Франсуазу в щеку.

— У вас в доме прекрасная музыка, — сказала мадемуазель Аламбер.

— О, я пригласила хороших музыкантов, — губы баронессы раздвинулись в еле заметной улыбке. — Ты бы только знала, Констанция, во сколько мне обошелся этот прием.

— Я думаю, свадьба обойдется еще дороже, — напомнила мадемуазель Аламбер о причине приема.

— Да, Констанция, но я счастлива, что моя дочь, наконец, выходит замуж.

— Не так уже она стара, Франсуаза, чтобы ты говорила «наконец».

— Ну это так, к слову пришлось.

— А где сама Колетта?

Франсуаза взяла Констанцию за локоть, и они отошли к окну.

— Она с учителем музыки готовится выступить с песней передгостями.

— Я хочу ее видеть, — сказала Констанция.

— Что ж, думаю, они скоро закончат. Спустись вниз, в гостинуюи там найдешь Колетту.

— Хорошо, Франсуаза.

— Ты меня извини, Констанция, я должна еще со многими поговорить, увидимся чуть позже.

Мадемуазель Аламбер вновь принялась пробираться среди гостей к лестнице, ведущей вниз.

А Колетта в это время усердно перебирала струны арфы. Напротив нее сидел учитель музыки, молодой человек лет семнадцати с миловидным женоподобным лицом. Его кучерявые волосы не хотели лежать, принимая данную им природой форму. Поэтому учитель то и дело приглаживал их, отрывая руки от струн.

Колетта сосредоточенно смотрела на свои пальцы. В ней еще не было ловкости и поэтому каждое движение давалось девушке с трудом. Но музыка звучала вполне сносно, а голосок Колетты был довольно приятного тембра.

Горничная Колетты стояла за спиной своей хозяйки, скрестив на груди руки. Она очень любила свою молодую хозяйку и недолюбливала Франсуазу. Простая девушка радовалась, что Колетта выходит замуж и скоро покинет этот дом.

Учитель музыки поморщился. Колетта зацепила мизинцем лишнюю струну и диссонанс вывел его из равновесия.

— Простите, мадемуазель, — сказал учитель музыки, — но вы взяли не ту ноту.

Колетта согласно кивнула и прекратила играть.

— Вот эту, — учитель дернул струну и по комнате поплыл ровный, прозрачный звук.

— Вот эту, мадемуазель.

Колетта наугад нашла нужную струну и две ноты зазвучали в унисон.

И учитель музыки, и Колетта были еще почти детьми и, рассмеявшись, дернули вновь те же самые струны.

В этот момент дверь распахнулась и на пороге возникла Констанция Аламбер. Она выглядела обворожительно.

Колетта на мгновение оторвала свой взгляд от струн и тут жесбилась.

— Нет-нет, не прекращай игру! Я не хотела тебе мешать.

Но Колетта уже сорвалась с места, чуть ли не повалив арфу, бросилась к своей покровительнице.

— Констанция, я так рада, что ты приехала!

— Простите, месье, — обратилась мадемуазель Аламбер к учителю музыки. Колетта спохватилась.

— Ах, да, я вас не представила: это шевалье… — и тут она замялась, имя учителя музыки напрочь вылетело из ее головы.

— Шевалье… — произнесла Констанция и пристально посмотрела на учителя.

— Извините, месье, — Колетта покраснела, — но я запамятовала ваше имя.

— Шевалье Шенье, — напомнил учитель, поклонившись гостье, — Александр Шенье, — сказал он, уже обращаясь к Колетте.

— Да, Констанция, это мой учитель музыки, он учит играть меняна арфе и петь.

— Ты учишься музыке? — улыбнулась Констанция, — и как твои успехи?

— Сегодня я буду выступать перед гостями и очень волнуюсь, — девушка держала Констанцию за руки, и мадемуазель Аламбер в самом деле почувствовала, как волнуется ее подопечная.

— Я вся дрожу, — призналась девушка, — мне впервые придется предстать перед столькими гостями и все будут смотреть на меня. Констанция, я боюсь, у меня ничего не получится.

— А ты не волнуйся, моя дорогая, все будет хорошо. Я специально постояла немного под дверью и послушала, как ты поешь. По-моему, ни у кого из приглашенных дам нет такого чудесного голоса.

Это была не правда, но такая нехитрая ложь успокоила Колетту. Она в самом деле возомнила, что ее голосу нет равных.

— Все-таки ты очень глупенькая, Колетта, нельзя так волноваться.

Лицо девушки сделалось серьезным. Она обернулась и посмотрела на шевалье.

Александр Шенье понял, Колетта хочет сказать своей покровительнице какой-то секрет и поэтому отошел в сторону.

— Так ты боишься не из-за предстоящего выступления? — шепотом спросила Констанция.

— Я хотела бы попросить об одном одолжении, — попросила Колетта шепотом.

— Что тебя волнует еще, девочка?

— Я знаю, мой будущий муж где-то здесь, среди гостей, я чувствую это.

— Конечно же, скорее всего твоя мать пригласила его, чтобы онсмог посмотреть на тебя.

— Именно поэтому я и волнуюсь, мне бы хотелось знать, кто он.

— Прости, Колетта, но твоя мать держит это в секрете, я и сама не знаю, кто он. Но подожди, скоро все откроется.

— Нет, я прошу тебя, Констанция, узнай его имя, я сгораю отлюбопытства.

— Я постараюсь, — неуверенно произнесла Констанция.

— Ну пожалуйста, я так хочу знать это! Моя мать тебе доверяет, ведь мы подруги?

Констанция улыбнулась. Ей бы самой и в голову не пришло назвать Колетту своей подругой, настолько они были с ней разными людьми. Но такая доверчивость пришлась по душе мадам Аламбер, и она согласилась.

— Хорошо, Колетта, продолжай свои занятия, а я отыщу твою мать и постараюсь кое-что разузнать у нее. Думаю, ей самой не терпится поскорее открыть имя твоего жениха.

Колетта от радости чуть не запрыгала и побежала к арфе. Теперь она играла с двойным усердием, и учителю музыки, Александру Шенье, пришлось несколько раз напомнить ей:

— Не стоит так сильно щипать струны, иначе не слышно вашего голоса, мадемуазель.

Констанция осторожно прикрыла за собой дверь и сама, сгорая от любопытства, поднялась в зал, где принялась искать Франсуазу Дюамель.

На этот раз поиски оказались скорыми. Франсуаза сама подошла к Констанции.

— Ну как там Колетта? — осведомилась мать.

— Она так нервничает, — покачала головой Констанция, — мне прямо жаль ее.

— А в чем дело? — забеспокоилась Франсуаза Дюамель.

— Да ведь девочка чувствует, ее жених где-то здесь.

— Чувствует? — изумилась Франсуаза.

— Да.

— Значит, ей кто-то сказал об этом, — задумалась женщина.

— Да нет, что ты, Франсуаза, об этом нетрудно догадаться, стоит только посмотреть тебе в глаза. Так он здесь?

Франсуаза не смогла обмануть Констанцию.

— Да, я его пригласила.

— И кто же он? — мадемуазель Аламбер спешила говорить, ведь Франсуаза, по ее наблюдениям, была склонна выдать секрет.

Женщины стояли, пристально глядя в глаза друг другу.

— От тебя ничего не скроешь, — рассмеялась баронесса.

— Я не настаиваю, но Колетта так волнуется… Они немного помолчали. Звучала легкая музыка, скрипка заполняла своими звуками весь зал. Гости, разбившись на групки, беседовали, пили вино. Повсюду сновали слуги, разнося на серебряных подносах наполненные бокалы и собирая пустые.

— Все-таки ей кто-то сказал об этом, — сокрушенно покачала головой баронесса Дюамель.

— Уверяю тебя, дорогая, это не так. Просто сердце девушки чувствует.

— Наверное, Констанция, и тебе не терпится узнать его имя.

— Ну конечно же, Франсуаза.

— Ну хорошо, — баронесса приложила палец к губам, — я представлю вас, только никаких восклицаний. Ты даже намеком не должна дать понять, что знаешь о предстоящей свадьбе.

— Ну как ты, Франсуаза, можешь сомневаться? Мне хотя бы одним глазком посмотреть на него.

— Нет, что ты, я вас представлю, ведь вам в будущем придется встречаться. Ты же не собираешься покинуть мою Колетту после свадьбы?

Констанция вздохнула. Наконец-то ей доведется увидеть этого человека. И дай Бог, чтобы он оказался достойным Колетты.«Лишь бы не старик, — говорила она себе, идя вслед за Франсуазой среди гостей. — Лишь бы он был молод и красив, иначе я не прощу себе, что не отговорила баронессу от такого раннего брака ее дочери».

— И все-таки, Франсуаза, — окликнула Констанция хозяйку дома на полдороги.

— Слушаю тебя, дорогая.

— Почему ты делаешь из этого такой секрет?

— Во-первых, это моя причуда, а во-вторых, я хозяйка дома и мне хотелось бы пресечь ненужные разговоры до свадьбы.

Констанция так толком и не поняла, зачем же скрывает имя жениха своей дочери Франсуаза.

А та уже пробиралась дальше, и вскоре Констанция поняла, к кому.

У стола с фруктами спиной к гостям стоял крепко сложенный мужчина в военном мундире. Косичка его напудренного парика немного отогнулась в сторону. Он что-то оживленно обсуждал с тщедушным военным в мундире того же полка.

«Неужели? — мелькнула догадка в голове Констанции. — Неужели это он? Нет, он сейчас обернется, и я увижу, что ошиблась».

Франсуаза подошла к жениху своей дочери и тронула его за плечо.

— Простите, дорогой, я хотела бы представить вас своей родственнице.

Мужчина обернулся и тут же улыбка исчезла с его лица, глаза округлились.

— Виконтесса Констанция Аламбер, — представила баронесса, — и шевалье Эмиль де Мориво.

Баронесса в момент представления смотрела на Констанцию и удивилась странной перемене, произошедшей в ее лице, улыбка тут же исчезла с губ, а глаза зло заискрились.

Но Констанция тут же совладала с собой и принялась обмахиваться веером, как будто в зале было жарко. Из шелковой материи, с хрустом рассекавшей воздух, сверкали только ее глаза. Констанция понимала, что ведет себя глупо.

Она сложила веер, напустила на себя беззаботный вид и склонила голову набок, как бы желая получше рассмотреть своего любовника.Но левой рукой она отчаянно теребила жемчужину на медальоне датак, что Франсуаза всерьез испугалась, не оторвет ли ее невзначайКонстанция.

— Вы знакомы? — удивилась баронесса Дюамель. — Я не знала об этом, — она смотрела то на Констанцию, то на шевалье де Мориво, ожидая объяснений.

Но Констанция не собиралась сразу же выдавать свои секреты. Немного помолчав, она спросила у Эмиля:

— Вы помните меня?

Теперь предстояло выкручиваться шевалье де Мориво. Он пожал плечами и растерянно улыбнулся:

— Да, в общем…

— Так вы помните меня? — лукаво улыбнувшись, промолвила мадемуазель Аламбер, ей доставляло удовольствие смотреть на растерявшегося Эмиля.

— Ну, если вы, мадемуазель, помните меня, — растерянно бормотал де Мориво, — то мне ничего не остается признать, что я где-то видел вас. Хотя, если покопаться в памяти, я не могу припомнить.

За время, пока Эмиль де Мориво произносил эту бессвязную речь, улыбка Констанции становилась все шире и шире. Блеснули ровные жемчужно-белые зубы и она уже окончательно справилась с собой.

— Я что-то не могу понять вас, шевалье, так вы помните меня или нет?

— Прошу прощения, но как ни стараюсь, не могу припомнить ни вашего лица, ни вашего имени.

— А ты? — спросила Франсуаза. Констанция пожала плечами.

— Я тоже не могу припомнить себе этого месье.

Шевалье де Мориво поклонился, давая понять, что разговор окончен, и с облегчением отпил несколько глотков красного вина из высокого бокала.

Его прежний собеседник стал что-то говорить о проблемах, возникших в их полку.

А Франсуаза и Констанция отошли в сторону.

— Ну как тебе он? — прошептала баронесса.

— По-моему, дорогая, ты сделала замечательный выбор, — скрывая свое раздражение, вкрадчиво произнесла Констанция.

— Ты говоришь искренне?

— Конечно же, Франсуаза, с первого взгляда понятно, что он замечательный мужчина и будет верным мужем.

Франсуаза улыбнулась.

— Пойдем, дорогая, скоро начнет выступать Колетта, — и баронесса направилась созывать гостей в зал, где уже стояла на возвышении арфа.

Когда Колетта Дюамель была представлена гостям, она уселась заарфу, а учитель музыки, Александр Шенье, стал невдалеке, чтобы послушать, как играет его воспитанница.

Девушка пела вполне сносно, дамы старались делать вид, что слушают, а мужчины больше смотрели на хорошенькое личико Колетты, чем внимали ее голосу.

Констанция сперва встала у самых дверей, а потом, отыскав взглядом Эмиля де Мориво, приблизилась к нему и остановилась сзади. Тот, заметив присутствие Констанции, стал нервничать и даже хотел пройти вперед, но мадемуазель Аламбер придержала его за локоть.

— По-моему, Эмиль, ты сделал великолепный выбор.

— Ну что ж, Констанция, я не хотел говорить тебе, — шептал Эмиль, не поворачивая лица к своей возлюбленной, — но мы никогда и не договаривались, что я вечно останусь холостяком.

— Я и не упрекаю тебя, я всего лишь сказала, что ты сделал хороший выбор.

— Может, ты еще и поздравишь меня? — уже с некоторым раздражением и может быть, слишком громко сказал Эмиль.

— Спокойнее, Эмиль, — зашептала Констанция, — не стоит привлекать к себе всеобщее внимание, ведь ты не хочешь показаться смешным.

— Ты права, лучше отойти в сторону.

— Нет, я не собираюсь долго с тобой беседовать. Так что поздравляю тебя, Эмиль.

— Мы еще встретимся?

— Не знаю, не знаю, — покачала головой Констанция, — по-моему, у тебя для этого теперь не останется времени.

Прелестный голосок Колетты летел над головами слушателей, звуки арфы трогали сердца. На глаза Констанции навернулись слезы.Она злилась на себя, злилась на Эмиля, злилась на Франсуазу. Но больше всего она ненавидела сейчас Колетту Дюамель.

«Но почему это так тронуло мою душу? — подумала мадемуазель Аламбер. — Ведь я не испытываю никаких чувств к Эмилю, он всего лишь мой любовник, и я могу найти себе в десять раз лучшего.Значит, он мне не безразличен», — подумала женщина и, приветливоулыбнувшись, сказала Эмилю:

— Мне остается только пожелать вам счастья в новом мире, который вы сами себе выбрали.

— А мне остается только поблагодарить вас, мадемуазель Аламбер, — довольно холодно сказал Эмиль и больше уже не обращал внимания на стоящую рядом Констанцию.

Та почувствовала себя довольно глупо. Ей показалось, многие смотрят на нее. Поэтому она несильно толкнула плечом Эмиля и двинулась вперед.

Она ничего не видела перед собой, лишь какие-то расплывчатыеблестящие пятна. Гости расступались перед ней, пропуская ее к баронессе Дюамель.

Та сидела в огромном, очень безвкусном кресле с позолоченнымиподлокотниками и с восхищением слушала свою дочь. Колетта уже освоилась с тем, что на нее смотрит так много глаз, и старалась вовсю.

Александр Шенье был в восторге от своей ученицы. Она еще ни разу не сфальшивила, ни разу не сбилась с темпа. На его лице сияло счастье.

«Что-то он слишком доволен, — подумала Констанция, — но, впрочем, что с него взять, он еще совсем мальчишка и он, наверное, впервые столкнулся с девушкой из высшего общества. Ему это льстит. Бедный мальчик, не понимает, что между ним и Колеттой — пропасть».

Констанция приблизилась к Франсуазе и положила ладонь на ееруку. Та приветливо улыбнулась и кивнула на свою дочь, словно бы говоря: посмотри, Констанция, как она прелестна и как чудесно поет!

— Она хорошо держится, — прошептала мадемуазель Аламбер.

— Да, — покачала головой Франсуаза, прислушиваясь к звукам музыки. — Александр Шенье добился невозможного, ты бы слышала, как она пела раньше. Не знаю, чему только учили ее в пансионе!

Песня окончилась, и Колетта опустила руки. Шум аплодисментовнаполнил зал. Колетта смутилась и бросилась к своей матери. Она уткнулась ей лицом в колени и задрожала.

Все, казалось, были в восторге, хотя это всего лишь дань приличия заставляла их рукоплескать. Гости один за другим поздравляли Колетту и тут же занимались своими делами. Их больше привлекали светские сплетни и флирт.

Франсуаза осталась с Колеттой возле одиноко стоящей на возвышении арфы.

— Я довольна вами, месье, — обратилась баронесса к учителю музыки. Тот склонил голову.

— Это незаслуженная похвала, ваша дочь очень музыкальная.

Констанция с умилением смотрела на этого полуюношу-полумальчика, ее забавляли его взъерошенные волосы и дешевый костюм. Но держался он довольно независимо и с чувством собственного достоинства, так, словно на нем блестел серебром и золотом дорогой камзол. Простенький перстень украшал его руку.

«Он довольно мил, — подумала Констанция, — хотя слишком самоуверен».

— Ну, как я играла? — спросила Колетта, словно и не слышала предыдущего разговора.

— Ты была великолепна, — похвалила ее Констанция.

— А мне кажется, я не взяла правильно ни одной ноты.

— Ну что вы, мадемуазель, — подбодрил ее шевалье, — я простопоражен вашими успехами.

— Ну что ж, — сказала Франсуаза, поднимаясь с кресла, — занятия мы еще продолжим, а сейчас присоединяйтесь к гостям.

Франсуаза покинула Констанцию, а Колетта какое-то время поколебавшись, бросилась к своей покровительнице.

Александр Шенье вновь остался не у дел. Он взял под мышку свою небольшую арфу, с которой всегда приходил в дом баронессы, и двинулся к выходу.

Колетта была так взволнованна, что даже не заметила его ухода.

— Ну что, Констанция?

— О чем ты, девочка?

— Мама сказала тебе, кто мой жених? Констанция замялась. Еслибы им не был Эмиль, она бы не задумываясь открыла Колетте секретее матери. Но сейчас ей не хотелось этого делать. Она еще не пришлав себя после потрясения.

— Я пробовала ее расспросить, дорогая…

— И что, она назвала тебе имя?

— Она кое-как намекнула мне…

— Так кто же он?

— Я не знаю, — наконец решилась Констанция и развела руками.

— Но может, она хоть показала его тебе издали?

— И этого не было.

— Значит, я снова буду мучиться догадками?

— А ты не страдай, занимайся музыкой, готовь себя к предстоящей свадьбе.

— Но как я могу готовиться, когда я даже не знаю, кто он?Вдруг это старик или урод?

— Ну что ты, Колетта, твоя мать нашла тебе великолепного жениха.

— Так значит, ты его видела? — с недоверием в голосе спросилаКолетта.

— Нет, дорогая моя, она лишь сказала мне, что он военный и служит в гвардии.

Колетта задумалась. А Констанция подсказала ей:

— Значит он молод и хорош собой, ведь в гвардии не бывает нистариков, ни уродов.

— Боже мой, — воскликнула Колетта, — но почему она не сказала тебе его имени?

— Я ничего больше не могла поделать, — сказала Констанция и направилась вслед за Франсуазой.

Колетта даже немного поплакала, ведь она так рассчитывала узнать имя своего жениха у Констанции. Потом она спустилась вниз ивошла в комнату, где еще совсем недавно пела под присмотром своей служанки.

Александр Шенье стоял возле окна, сжимая под мышкой маленькую арфу.

— Вы еще здесь, шевалье? — изумилась Колетта.

— Да, я ждал вас, мадемуазель.

— Я что-нибудь сделала не так?

— Нет, пели вы великолепно, но я должен вам сказать… — и молодой человек замялся.

Колетта, ни о чем не подозревая, подошла к нему.

— Может вам, шевалье, нужна моя помощь? Вы хотите о чем-то попросить?

— Нет, я хочу сказать.

— Тогда говорите.

Румянец залил щеки Александра и он прикрыл глаза.

— Я даже не знаю, как вам это сказать, мадемуазель…

— Неужели вы хотите, шевалье, сказать мне что-нибудь стыдное? — со всей наивностью, граничащей с глупостью спросила Колетта.

— Нет, я не могу! — воскликнул Александр и поклонившись, покинул комнату.

«Какой он странный»— подумала Колетта, усаживаясь за стол.

Но не успела она закончить эту мысль, как шевалье вновь появился со своей неразлучной арфой под мышкой. Избегая смотреть в глаза Колетте, он положил перед ней на стол запечатанный конверт.

— Почитайте, мадемуазель, здесь все, что я хотел сказать, — и не дожидаясь, пока Колетта извлечет письмо, покинул комнату.

Девушка достала сложенный вчетверо лист и принялась читать. Вначале ее глаза округлились от удивления. Она вновь вернулась к началу письма и перечитала. Затем ее бросило в краску, и она испуганно спрятала письмо под стол. Но оглядевшись, поняла, что никого рядом нет и вновь достала письмо. Строчка за строчкой Колетта вчитывалась в неровный почерк юноши. Такое письмо ей приходилось получать впервые.

Дочитав до конца, она в ужасе, трясущимися руками сложила письмо и спрятала его в вырезе платья. Она подбежала к окну и выглянула на улицу.

Шевалье Шенье с арфой под мышкой быстро удалялся по улице. Еще мгновение — и он исчез за поворотом.

— Боже мой, — воскликнула Колетта, — почему я не остановила его?

Она вновь села за стол и задумалась. Потом лицо ее прояснилось.

— Я должна поговорить с Констанцией, только она может дать дельный совет, — и девушка побежала наверх, туда, где толпились гости.

Она осмотрелась, но так и не увидела Констанцию. Колетта переходила из зала в зал, всматриваясь в лица, но Констанции среди гостей не было.

Наконец, Колетту заметила баронесса Дюамель. Она подошла к дочери и поинтересовалась, кого она ищет.

— А где Констанция, мама? Та пожала плечами.

— Только что была здесь, я совсем недавно с ней говорила. Поищи.

— Я уже искала повсюду.

— А зачем она тебе так срочно понадобилась, — догадалась поинтересоваться Франсуаза.

Колетта испуганно посмотрела на свою мать.

— Я всего лишь хотела узнать у нее, когда мы вновь пойдем в оперу.

— Она тебе обещала?

— Да, — соврала Колетта и выбежала из зала.Франсуаза пожала плечами.

«Все-таки хорошо, что у девочки есть такая покровительница. Констанция не допустит, чтобы с ней случилась неприятность»— ибаронесса снова вернулась к своему собеседнику, которым оказался, конечно, шевалье де Мориво.

А Колетта уже сбегала по лестнице вниз. Она расспросила дворецкого и узнала от него, что Констанция покинула дом совсем недавно. И с удивлением узнала, что она куда-то страшно спешила, была зла и умчалась в своем экипаже, как ветер.

Колетта недоумевала:

«Ну что могло заставить Констанцию так спешно покинуть наш дом, даже как следует и не поговорив со мной?»

Ведь теперь мадемуазель Аламбер была нужна ей как воздух. Ей требовался совет, а открыться кому-нибудь, кроме Констанции, Колетта не решалась. Мать только рассердится на нее. Колетту уже не радовал даже прием в ее честь, она забыла, каким успехом сопровождалось ее первое выступление. Она помнила только о письме, оставленном ей шевалье Александром.

Колетта вернулась в зал, где стояла арфа, прикоснулась к струнам. Грустные звуки поплыли над пустыми креслами и стульями, и ей показалось, что вместе со звуками арфы возник образ Александра, словно он стоит у нее за спиной и, улыбаясь, смотрит, как ее пальцы касаются струн.

— Я и в самом деле глупая, — с грустью произнесла Колетта, прикладывая ладонь к звучащим струнам, — и те сразу же смолкли.

Девушка приложила руку к груди, ощутив под тугим корсажем шелестящий конверт с письмом учителя музыки.

«Что мне ему ответить? — задумалась девушка. — Как жаль, что рядом со мной нет сейчас Констанции!»

А Констанция Аламбер тем временем уже неслась в своем экипаже по улицам Парижа. Масляные фонари мелькали за окнами, а она то и дело постукивала в переднюю стенку и торопила кучера:

— Скорее! Скорее!

Но ее экипаж остановился не у ее дома, а возле крыльца дома виконта Лабрюйера. В окнах было темно и сколько ни стучал лакей в закрытые ставнями окна, никто ей так и не ответил.

— Мадемуазель, — развел он руками, — виконта нет дома.

— Разузнай, где он! — прикрикнула Констанция, но тут же остановила его. — Погоди, я знаю, он же сам говорил, что уехал к своей бабушке, графине Лабрюйер.

И только тут Констанция вздохнула с облегчением.

— Завтра же я отправлюсь туда, мне нужно его видеть.

Экипаж развернулся и уже не спеша покатил к дому. Оставшись одна, Констанция долго сидела перед зеркалом. Шарлотта то и дело выглядывала из своей комнатки, ожидая, когда же госпожа позовет ее. Но Констанция медлила.

Наконец, девушка решилась напомнить о себе. Она тихонько кашлянула, войдя в спальню. Констанция даже не повернула к ней головы.

— Вы чем-то обеспокоены, мадемуазель? Констанция сидела, какокаменевшая.

— Я думаю, Шарлотта.

— Можно узнать, что вас беспокоит?

— Ты все равно мне не поможешь советом. Единственное, ты только разбудишь во мне жалость, а мне бы этого не хотелось.

— Я знаю, о чем вы грустите, — призналась эфиопка.

— Откуда?

— Ведь все говорят, что мужем Колетты будет месье де Мориво.

— Может, еще говорят, что он мой любовник? — усмехнулась Констанция.

— Нет, мадемуазель, я умею хранить тайны и никто не знает о ваших встречах.

— Хоть это-то хорошо, — Констанция провела ладонью по лбу, словно смахивая с себя усталость. — И чего я только переживаю? — воскликнула она.

— Вы, наверное, любите его?

— Не-ет, — растягивая звуки, произнесла Констанция. — Теперь яего ненавижу и если он еще появится в моем доме, гони его.

— Вы не хотите сами сказать ему об этом? — спросила Шарлотта.

— Нет, я уже сказала ему все, что о нем думаю и вряд ли онотважится появиться здесь. Но если все же его нахальство дойдет дотаких пределов, ты, Шарлотта, сама скажешь ему, что я его ненавижу.

— Слушаюсь, мадемуазель, — абсолютно спокойно произнеслаШарлотта, и ее темные руки принялись убирать со столика баночки спарфюмерией.

— Я ненавижу его, — глядя на свое отражение, говорила Констанция, — я ненавижу Эмиля де Мориво, потому что он предал меня.

Ночь, сгустившаяся за окном, наполнялась звуками. Грохотали экипажи, слышались голоса запоздалых прохожих.

«Почему я забыла распорядиться подостлать соломы перед окнами на мостовой? Теперь мне не уснуть».

— Я буду спать, — сказала Констанция, поднимаясь из кресла.

Шарлотта стала раздевать ее.

Наконец, оказавшись в одной ночной сорочке, Констанция, выслушав пожелания доброй ночи своей служанки, осталась одна.Она не стала ложиться, а подойдя к окну, подняла раму.Огромная луна вставала над крышами соседних домов. Ее кровавый диск заливал своим неверным светом потемневшую от времени черепицу. Нагромождение труб, щипцов, скульптурных украшений казались в ночи скалами, а шум большого города напоминал океанский прибой.

— Как здесь в Париже все сложно! — пробормотала Констанция. — Здесь не знаешь, кто твой друг, а кто враг. Все рядятся, надевают личины преданных друзей, а в сущности, я здесь одна и никто не может мне помочь.

Мадемуазель Аламбер вдыхала свежий ночной воздух, в котором лишь слегка угадывался горьковатый запах дыма. Она закрыла глаза и присела на подоконник. Напротив, так близко, что стоило протянуть руку и можно было коснуться ветвей, шумел листьями старый каштан.

«Если я ненавижу Эмиля, то, возможно, люблю его, — подумала Констанция. — Нет, он мне безразличен. Был безразличен, — тут же поправила она сама себя, — пока не предал меня. А теперь ему нетпрощения. Жаль только Колетту, но и она должна ответить передо мной. Как необдуманно Франсуаза выбрала меня в покровительницы своей дочки , но это только придаст мне силы».

Констанция спустилась с подоконника и подошла к кровати. Свежие простыни манили. Она легла, не накрываясь, попыталась уснуть. Свежесть, льющаяся из окна, холодила тело, и мадемуазель Аламбер, закинув руки за голову, задумалась.

«Согласится ли виконт Лабрюйер на мое предложение? Ведь все-таки он мой друг. Но я попрошу его об очень странной вещи. Так что завтра — в имение его бабушки. И дай Бог, чтобы он оказался там, а не у какой-нибудь красотки в неизвестном мне месте. Хороша же я буду в глазах графини Лабрюйер, примчусь сломя голову на поиски виконта, а его там и нет. Чего доброго, старая графиня еще подумает, я одна из его любовниц, покинутая и обманутая. В общем, я такая и есть, только вся разница заключается в том, что мой любовник не Анри, а Эмиль.А виконт передо мной в долгу, ведь это с его подачи Эмиль решился забраться в мое окно. Значит, поможет мне».

Стало совсем холодно и Констанция, накрывшись теплым одеялом, повернулась на бок. Но все равно не спалось. Ей казалось, что это город мешает сну.

А тот все время отзывался то песнями ночных гуляк, то грохотом экипажей. Луна нещадно светила в окна, заливая комнату белесым светом.

«Я должна уснуть, — уговаривала себя Констанция Аламбер. — Завтра я должна выглядеть великолепно. Но почему я должна мучиться из-за какого-то Эмиля, решившего жениться на богатой дурочке? Пусть себе женится, я не буду мешать этому. Но он все равно будет наказан».

Мягкая постель казалась жесткой, накрахмаленные до хруста простыни сырыми, свежий ветер не радовал, а запах цветов в вазе у кровати казался слишком навязчивым и дурманящим.

«Ты просто глупая, — принялась уговаривать себя Констанция, — тебе всего лишь не хочется менять заведенный образ жизни. Эмиль умел хранить тайну и никто не знал о нашей связи. А теперь ты боишься потерять его. Нет, я боюсь, — отвечала себе мадам Аламбер, — чтобы он был счастлив за мой счет. Ведь Эмиль же знал, когда встречался со мной, что ему в жены прочат Колетту. Он знал и молчал об этом, обнимая меня и целуя. Если бы он сказал, то я не держала бы на него обиды. Гнусный предатель! — назвала Эмиля Констанция, не придумав ничего лучше, — завтра я еду к графине Лабрюйер. Пусть он радуется, пусть веселится, ожидая свадьбы. Но он и не догадывается, что я ему уготовила, какой сюрприз его ожидает — пусть его предаст друг».

ГЛАВА 11

Тем временем, пока Констанция спешила в загородное имение графини Лабрюйер, та развлекалась, если можно считать развлечением занятия женщины, которой под восемьдесят. Графиня собрала в своем дворце гостей. Среди них были маркиз Лагранж с женой, жена окружного прокурора Мадлен Ламартин и конечно же, ее внук Анри со своим неизменным слугой Жаком.

И если маркиз и маркиза Лагранж большую часть времени проводили, играя с графиней в карты, то виконт имел занятие совсемдругого рода. Он сразу же заприметил хорошенькую Мадлен и не спускал с нее глаз. Женщина приехала сюда одна, муж был занят делами и посчитал, что будет лучше, если его жена проведет несколько летних месяцев в провинции, подальше от шумной столицы, где так много искушений. Но окружной прокурор не учел, что не вселовеласы безвыездно сидят в столице и даже в тихом имении его женуможет подстерегать опасность. Если бы он только догадывался, что виконт Лабрюйер приедет в гости к своей бабушке, он бы ни за что не пустил свою жену одну.

Но к счастью или к несчастью, окружной прокурор не знал этого, и его жена Мадлен Ламартин с зонтиком в руках, прикрываясь им от палящего солнца, прогуливалась по берегу обширного пруда.Парк был безлюден, вернее, казался таким, ведь на другой стороне пруда в кустах притаились Анри и его слуга Жак.

— Появилась, — сказал Жак, и его пухлые губы расплылись в улыбке.

— Подожди немного, — предостерег Анри, — еще рано появляться.

— Но ведь она же уйдет!

— Ничего, деться ей некуда, — Анри высунул голову из кустов и осмотрелся.

Мадлен остановилась у пруда, посмотрела в воду. Она любовалась своим отражением.

И в самом деле, тут было на что посмотреть. Длинные каштановыеволосы находились в живописном беспорядке, какой может себе позволить женщина, находясь в провинции. Легкое белое платье лишь слегка прикрывало плечи, а огромный вырез обнажал белую грудь.

Но тут зонтик опустился, закрыв от Анри лицо женщины.

— Скорее, Жак! — Анри тихо выбрался из кустов и впрыгнул в лодку, стоявшую у берега.

На задней лавке лежала огромная мягкая подушка. Жак мешкал.

— Ну скорее же, подтолкни меня! — воскликнул Анри, хватаясь за шест.

Жак, не жалея своих сапог, вошел в воду, увязая в иле, и с силой толкнул. Лодка легко скользнула по воде, и Анри, бешено орудуя шестом, двинулся наперерез гулявшей по берегу Мадлен Ламартин.

Та не замечала стараний Анри, смотрела на небо, прислушиваласьк щебету птиц. Она заметила своего преследователя лишь тогда, когданос лодки уткнулся в илистый берег.

Жак, стоя по колено в воде, из-под руки следил за своим хозяином.

— Ну и хитрая же он бестия! — пробормотал он. — Еще ни одна женщина не смогла воспротивиться его желанию. Но эта Мадлен тоже не подарок. Сколько ни вьется он возле нее — никаких результатов. Посмотрим, что будет теперь, — и Жак укрылся в кустах.

Его голова с толстыми, словно надутыми щеками высовывалась из ветвей, а глаза сверкали от любопытства.

Мадлен Ламартин вздрогнула и подняла глаза. Перед ней предстал виконт Лабрюйер во всей своей красе. Белая навыпуск рубашка развевалась на ветру, волосы растрепаны, а лицо полно нежности и благородства.

— Доброе утро, мадам Ламартин, — Анри склонил голову.

— Доброе утро, — немного кокетливо проговорила женщина, вертя в руках белый зонтик.

— Не хотите ли прокатиться? Я к вашим услугам. Погода сегодня чудесная, совсем нет волн, — Анри показал рукой на потянутую ряской поверхность пруда.

Мадлен засмеялась.

— Да нет, спасибо, виконт, я предпочитаю ходить по твердой земле.

— Вы чего-то боитесь?

— Я боюсь вас и воды.

— Но неужели вы, мадам, сомневаетесь в моем благородстве?

— Мне еще не представилось случая ни убедиться в нем, ни получить основание для сомнений, — смеялась женщина. — Я просто не умею плавать и поэтому избегаю передвигаться по воде.

— Но мадам, ведь я прекрасный пловец и в случае чего спасу вас. Представьте себе великолепную картину :вы в мокром платье, я выношу вас на берег и принимаюсь приводить вас в чувство.

— Вот именно потому, что я представила себе такую картину, мне и не хочется кататься в лодке.

Мадлен Ламартин была немного раздражена такой навязчивостью, но здесь в имении ей не с кем было поговорить, и ее скуку немного развеял этот назойливый молодой человек.

— Я не могу вам доверять полностью, виконт.

— В чем дело? — изумился Анри.

— Мой муж не простит мне, если я утону, — рассмеялась Мадлен, вновь прикрываясь от солнца зонтиком.

Она никак не могла спокойно держать его в руках: то перебрасывала с плеча на плечо, то принималась крутить его, словноволчок.

И Анри радовало это. Значит, она волнуется, значит он ей небезразличен.

Но лицо женщины стало холодным и отстраненным.

— Вы чем-то озабочены, мадам?

— Мне кажется, вы слишком назойливы, виконт.

— Я уже второй день наблюдаю за вами и мнекажется, вы немного скучаете. Где ваш муж, мадам?

— Мой муж? — переспросила женщина.

— Подождите, я сейчас угадаю. Он, наверное, живет в Риме?

Улыбка скользнула по губам Мадлен.

— Да нет, он живет в Париже, совсем недалеко отсюда.

— А кто он, позволено будет узнать?

— Он окружной прокурор, — не без гордости добавила Мадлен. Ей приходилось говорить довольно громко, ведь между ней и Анри пролегло расстояние шагов в восемь. И чтобы лучше слышать собеседника и самой не напрягаться, Мадлен спустилась почти к самой воде.

Анри качнул лодку и небольшие волны побежали к самым ногам женщины. Та испуганно отступила назад.

— Вы боитесь промочить ноги? Тогда идите в лодку.

— Нет, — покачала головой Мадлен.

— Так вы здесь без мужа? — улыбнулся виконт.

— А что это меняет?

— В общем-то, это решает многое.

— Не понимаю вас.

— Вы любите его? — внезапно спросил Анри. И Мадлен поняла, если она сразу же не придумала в ответ шутку, то придется сказатьправду.

— Да, — с усилием проговорила мадам Ламартин, — я люблю своего мужа.

— Очень?

— Да, я люблю его безумно.

— А он вас любит?

— Конечно, виконт, еще сильнее чем я его.

— Тогда почему же вы не вместе?

— О, вы очень любопытны, но я объясню вам и это. Он посчитал, что несколько летних месяцев мне лучше провести в провинции, где нет молодых людей, которые пристают к чужим женам.

— Он поступил абсолютно правильно, — Анри состроил серьезное выражение лица так, словно бы и впрямь оправдывал поступок окружного прокурора Ламартина.

— Конечно же правильно, — сказала Мадлен.

— Да, вам, мадам, представляется великолепный случай и спешите не упустить его.

— Случай? — не поняв, переспросила Мадлен.

— Ну да, ведь вы великолепная женщина.

— Нет, вы ошибаетесь, виконт, для вас я просто мадам Ламартин, жена окружного прокурора.

— Нет, мадам, вы необычная женщина.

— Почему, виконт, вы так говорите? — забеспокоилась мадам Ламартин.

Ей становилось не по себе, слишком уж навязчив был этот молодой человек и слишком уж красив. Она не хотела — и в то же время не могла не смотреть на его открытое лицо, развевающиеся на ветру волосы. Расстегнутая почти до пояса рубашка надувалась ветром. Анри стоял, поставив одну ногу на сиденье и опирался на шест, неглубоко вошедший в воду.

— Вы странная женщина, не только великолепная.

— А в чем моя странность?

— Ну как же, мадам Ламартин, вы любите мужа, которого нет рядом.

— А разве любовь зависит от того, рядом любимый человек или нет?

И тут мадам Ламартин сообразила: лучше перейти в наступление и тогда, возможно, спеси у виконта немного поубавится.

— Вы так охотно, виконт, рассуждаете о любви, что я хотела бы спросить вас: а вы сами любите кого-нибудь?

— Нет, — тут же ответил виконт и опустил голову, словно смутившись, а затем резко вскинул ее, — да, я люблю.

— Она здесь? — спросила Мадлен.

— Да.

— А кто она?

— Попробуйте угадать.

— Я перебираю в уме всех гостей, но никто не подходит на роль вашей возлюбленной.

— Нет, она здесь, — улыбнулся виконт.

— Ну тогда я в растерянности.

— Не буду вас больше мучить, — грустно сказал виконт, — это вы, я люблю вас.

Жак, которому хотелось получше рассмотреть эту сцену, выбрался из кустов и не таясь, подошел к самой воде. Чтобы лучше видеть, он присел на корточки, ведь ветви прибрежной ивы спускались до самой воды.

— Что же там у них происходит? — шептал Жак. — Наверное, она уже признается ему в любви.

Но присмотревшись, Жак увидел на губах женщины злую улыбку.

— Нет, еще не время, но скоро и она сломается, господин мастер до этих дел.

Мадлен прищурилась, как бы пытаясь получше рассмотреть Анри. Она не знала, что и ответить, так просто он сказал о своей любви. Сердце женщины дрогнуло, она не знала, разыгрывает ее виконт или говорит правду. Поэтому Мадлен медлила с ответом. Зонтик бешено крутился в ее руках. Наконец, она произнесла:

— Вам не стоило говорить этого, виконт.

А тот умело изображал растерянность и волнение.

— Вы испугались моей любви, мадам?

— Нет, вы всего лишь не должны были говорить об этом. Одно дело чувствовать, другое дело признаваться в любви замужней женщине.

— Так значит, вы не любите меня, — грустно сказал виконт и тут же улыбнулся.

Мадлен Ламартин решила обратить все в шутку.

— Конечно нет, — покачала она головой. — Вы слишком навязчивы, виконт, для того, чтобы я могла любить вас.

— Так значит не любите? — переспросил Анри.

— Нет, нисколько, — и женщина, почувствовав себя победительницей, гордо вскинула голову, ей интересно было, что же сейчас скажет Анри.

А тот стоял молча, взявшись двумя руками за шест, и с тоской в глазах смотрел на Мадлен.

— Вы что, онемели, виконт?

Тот, ни слова не говоря, разжал руки и медленно качнувшись, упал в воду. Он даже не сделал ни малейшей попытки задержать свое падение. По всему было видно, что виконт решил покончить с собой из-за того, что его не любит Мадлен Ламартин.

Женщина вскрикнула и тут же прикрыла рот рукой. Она смотрела на расходящиеся по поверхности пруда круги, на разбитые падением Анри островки ряски, на лягушек, испуганно прыгающих с берега в воду. Круги разошлись, ряска собралась вновь цельным ковром, а Анри все не появлялся. Лодка медленно покачивалась, только ее владелец исчез под водой. Шест, воткнутый им, торчал, возвышаясь над водой.

— Пожалуйста, не делайте этого! — взмолилась Мадлен, словно Анри мог услышать ее из — под воды. — Эй, виконт, выныривайте сейчас же! Что вы там надумали?

Жак, стоя на другом берегу, тоже стал волноваться, слишком долго Анри не показывался на поверхности.

Ну боже мой, виконт, выныривайте скорее, я так боюсь!

Мадлен, опасливо ступая, забралась в лодку и принялась звать оттуда:

— Виконт Лабрюйер, сейчас же вынырните, нельзя же так пугать меня!

Но поверхность пруда была спокойна, ни одного пузырька не поднималось со дна.

— Помогите! Помогите! — закричала Мадлен, озираясь вокруг.

Жак, не на шутку встревожившись, бросился в воду и, поднимая тучи брызг, попробовал переплыть пруд. Но тяжелые сапоги и ливрея мешали ему держаться на воде. Он беспомощно барахтался, глядя на то, как Мадлен, заломив руки, склонилась над водой.

— Боже мой, помогите кто-нибудь, виконт тонет! Ну пожалуйста, месье, пожалуйста, хватит меня пугать! В ответ была тишина.

— Анри! — закричала Мадлен Ламартин и попыталась заглянуть в воду.

Лодка закачалась, и она сама с трудом удержала равновесие. Из глаз женщины брызнули слезы.

И тут вода забурлила и из нее показалась голова виконта. Он бешено хватал воздух ртом, его руки цепко схватились за борт лодки.Мадлен вскрикнула и отшатнувшись, села на мягкую подушку. Она держалась правой рукой за сердце и часто дышала. Виконт отплевывался тиной.

— Я прошу вас, не делайте больше так, — взмолилась женщина. — Вы так напугали меня, что я чуть не умерла.

— А я чуть не утонул, — абсолютно серьезно сказал Анри, пытаясь забраться в лодку. — Ведь вы же, мадам, говорили, что не боитесь меня.

— Прошу вас, не делайте больше так! — Мадлен все еще держалась за сердце.

А Анри попытался перевалиться в лодку. Наконец, отойдя от испуга, Мадлен сообразила, что это всего лишь фарс и бросилась бежать, выскочив из лодки на берег.

— Постойте! — окликнул ее виконт. — Ведь вы не хотите, чтобы все повторилось?

— Вы напугали меня, вы бессовестный.

— Я бессовестный?

— Да, вы поймите, я не могу сделать то, о чем вы меня просите.

— А о чем я вас просил? — просто поинтересовался виконт.

— Прошу вас, месье, больше не заговаривайте об этом, вы меня пугаете и я вряд ли смогу уснуть этой ночью.

На губах Анри появилась улыбка.

— Я хочу, мадам Ламартин, чтобы вы все время говорили со мной.

— О чем, о любви? Нет-нет, виконт, я вижу, вы все равно не внемлете мне, и я не собираюсь больше с вами разговаривать, — женщина развернулась и покручивая зонтиком, двинулась по аллее.

Виконт Лабрюйер с досады ударил ладонью по воде.

— Постойте! — крикнул он. Женщина даже не обернулась.

— Постойте, мадам, прошу вас!

— Отстаньте от меня! — бросила женщина через плечо, спеша как можно скорее отдалиться от пруда, как будто виконт был морским чудовищем, не способным выбраться на сушу.

— Погодите же! — закричал Анри.

— И не подумаю!

Фигурка в белом платье все дальше и дальше отдалялась от пруда. И тогда виконт закричал с отчаяния, упал в воду и стал в нейбарахтаться. Его голова то исчезала, то появлялась вновь, брызги разлетались во все стороны.Создавалось впечатление, что Анри борется, пытаясь спасти свою жизнь.

Мадлен на какое-то мгновение заколебалась, ведь он был недалеко от берега и ей ничего не стоило помочь ему. Но потом она зло бросила:

— Прекратите этот фарс, виконт! — и исчезла, свернув в боковую аллею.

Виконт еще некоторое время барахтался, отчаянно крича, а затемчертыхнулся:

— Дьявол! Ничего не получилось! Но ничего, я заставил ее думать о себе.

Он опустил руки и поднялся во весь рост. Вода тут доходила ему всего лишь до колена. Рубашка испачкалась в ил, ведь чтобы изображать утопленника, ему приходилось лежать на дне, придерживаясь за дно лодки.

— Чертов пруд! — выкрикнул виконт. — Нигде здесь нет глубокого места, даже утонуть невозможно!

И тут он услышал отчаянный крик Жака. Тот барахтался посередине пруда, явно собираясь пойти ко дну.

— И этот идиот поверил, что я тону! — воскликнул виконт, вскакивая в лодку.

Но он не смог удержать равновесие и вновь плюхнулся в воду. Чертыхаясь и отплевываясь, виконт поплыл на середину пруда, где барахтался его слуга, который уже прощался с жизнью.

— Да здесь не глубоко, Жак! — кричал Анри. — Становись на дно!

Слуга попробовал воспользоваться этим дельным советом, но с головой ушел под воду. Анри подпльш к нему и схватил за шиворот.

Видишь, идиот, я же здесь стою!

— Но хозяин, — взмолился Жак, — это вам вода доходит до плеч, а я скрываюсь в ней с головой.

— Ладно, Жак, извини, — сказал Анри, с трудом передвигаясь по дну, к тому же ему еще приходилось волочить за собой Жака.Утопая в иле, ругаясь на давно не чищенный пруд, мужчины выбрались на берег. Анри выбрал более-менее чистую заводь и принялся смывать с себя ряску. Жак как мог помогал ему, снимая длинные водоросли с головы.

— Ты бы сам хоть почистился, — зло бросил Анри. Жак снял ливрею и тряхнул ее. В стороны полетели брызги, словно от только что искупавшейся собаки.

— Ты бы поосторожнее, Жак.

Слуга стоял на берегу, возле его ног растекалась грязная лужа.Он задумчиво смотрел на белых лебедей, пересекавших пруд.

— Скажите, хозяин, как они умудряются быть такими белыми в этом грязном пруду?

— Пошли в дом! — прикрикнул на Жака Анри и зашагал к видневшемуся в конце длинной аллеи дворцу.

Жак заспешил за своим хозяином, волоча мокрую ливрею прямо по траве. Высокий Анри гордо ступал прямо по песку дорожки, а за ним семенил его низкорослый слуга.

Графиня Лабрюйер как раз в то время, пока ее внук донимал мадам Ламартин своими ухаживаниями, сидела в гостиной за карточным столом и разыгрывала партию с маркизом и маркизой Лагранж. Старой женщине ужасно не везло потому что ее подводила память. Она напрочь забывала, с какой карты кто ходил и, кладя трефового короля, была абсолютно уверена, что трефовый туз уже вышел.

Но мадам Лагранж тут же вытаскивала из веера этого трефового туза и взятка переходила в ее руки. Графиня Лабрюйер настолько расстроилась, что от огорчения даже уснула. И когда маркиз Лагранж сделал свой ход, некому было дополнить взятку.

Лакей, неотлучно стоявший за спиной у графини на случай, если что-нибудь понадобится, вопросительно посмотрел на маркиза, мол, что прикажете делать, разбудить?

— Нет, она всего лишь отдыхает, — благосклонно сообщил маркиз.

А маркиза Лагранж улыбнулась и подмигнула мужу. Может, все-таки разбудить? — осведомился лакей.

— Нет, я же сказал тебе, она всего лишь отдыхает, пусть.

Маркиз поднялся из-за стола и подал руку своей жене.

— Любезный, — обратился он к лакею, — не поможете ли вы вынести стол на террасу?

Слуги аккуратно взяли столик с разложенными на нем картами и аккуратно потащили его на открытую террасу, где маркиз и маркиза принялись расписывать новую партию, а графиня Лабрюйер так и осталась спать в кресле, сжимая в руках веер карт.

Она даже не слышала, как к дому подъехала карета. В ней сиделиКонстанция Аламбер и ее верная служанка Шарлотта. Лакеи тут же бросились к экипажу, опустили подножку, распахнули дверку, и Констанция медленно спустилась на землю. Ее немного покачивало после дальней дороги, но она не могла позволить себе даже немного передохнуть.

— Графиня Лабрюйер у себя? — осведомилась она у дворецкого.

— Я сейчас доложу о вас, она сейчас в гостиной, играет в карты.

— Я пройду с вами, — сказала Констанция таким тоном, что дворецкий не посмел отказать ей.

Наряд Шарлотты был фантастическим. Огромный тюрбан из белого шелка, украшенный сверху огромным, сверкающим блестками бантом. Свободный край тюрбана свободно ниспадал на землю. Такого наряда, скорее всего, не существовало нигде на свете, даже на родине Шарлотты. Но малиновый бархатный наряд и белый тюрбан очень шли к ее темнокожему лицу.

А Констанция любила, когда ее служанка выглядела экзотично.

— Виконтесса Аламбер! — доложил дворецкий, ничуть не смущаясь тем, что его госпожа спит и даже негромко похрапывает.

Констанция и Шарлотта переглянулись. Мадемуазель Аламбер прыснула смехом, но тут же совладала с собой и подошла к графине. Та мирно спала и веер с картами, сжатый в руке, лежал у нее на коленях. Констанция уселась в кресло напротив графини и негромко кашлянула. Старая женщина тут же встрепенулась ото сна и тут же взялась рукой за одну из карт.

— Что, разве сейчас мой ход? Я только что ходила… И тут она увидела, что перед ней не маркиза Лагранж, а смутно знакомая ей молодая женщина. И графиня, силясь вспомнить ее имя, пристально посмотрела на Констанцию.

— Вы не помните меня, мадам? Графиня еще некоторое время пристально смотрела на нее, потом покачала головой.

— Простите, дорогая, моя память… она иногда подводит. По-моему… вы… нет, не спешите называть свое имя, сейчас я припомню. Вы графиня Аламбер, — наконец-то сказала графиня Лабрюйер.

— Не графиня, виконтесса, — поправила ее Констанция.

— Ах, да, вы так похожи на свою мать и бабушку, что я спуталавас. Знаете, дорогая, когда живешь в провинции, время, кажется, остановилось. Ведь я такая древняя…

— Вы еще очень молодо выглядите для своих лет, — сказала Констанция. — Я только что приехала.

— Конечно же, я знаю, теперь-то память меня уже не подводит, вы только что приехали, дорогая, — графиня растерянно посмотрела перед собой.

Стола не было, и она поняла, насколько нелепо смотрится с веером карт в руках, когда рядом нет ни одного игрока.

— А где мой стол? — изумилась графиня Лабрюйер. — Где все игроки? Хотя мне надоела игра, — и она сложила карты, бросив их насвободное кресло. — Я рада видеть вас, мадам Аламбер, — сказала графиня.

— Мадемуазель Аламбер, — напомнила ей Констанция.

— Ах, да, мадемуазель, моя память, вы виконтесса. Я никак не могу избавиться от впечатления, что разговариваю с вашей матерью или бабушкой. Так что вас привело ко мне, дорогая? Не ради же того, чтобы поговорить с древней старухой вы приехали из Парижа?

— Я хотела увидеть вашего внука виконта. Старая графиня улыбнулась.

— Так вы знаете его? О, несносный мальчишка, неужели и вы попали в его сети? Констанция вспыхнула.

— Да нет, Анри мне нужен по делу, мы кое о чем не договорили вПариже, он так спешно уехал к вам.

— Да, он очень любит меня и я так рада, когда Анри приезжает. Я даже закрываю глаза на все его шалости, — пожаловалась на внука графиня.

— Ну что вы, мадам Лабрюйер, вы несправедливы к Анри, он очень добрый.

— Да, он никогда обо мне не забывает и даже раза два или три в год наведывается в мое имение. Я так счастлива, что у меня есть такой внук.

— Где он? — поинтересовалась Констанция. Графиня беспомощно развела руками.

— Разве я могу сказать? Даже стол и тот исчез, незамеченный мною. Где-нибудь в парке или на пруду. Он обязательно вернется к обеду. Если хотите увидеть, то у меня еще гостят маркиз и маркиза Лагранж и мадам Ламартин.

Если Лагранжей Констанция еще знала, то имя Ламартин ей ни о чем не говорило.

— Я хотела бы увидеть Анри и не буду вам мешать отдыхать, графиня, — Констанция поцеловала старую женщину в щеку и вышла из гостиной.

Графиня, спохватившись, крикнула ей вдогонку:

— Вы не хотели бы остановиться у меня, немного погостить?

— Нет, что вы, благодарю вас, мадам, я спешу увидеть Анри и потом возвращаюсь в Париж.

И только тут графиня заметила Шарлотту. Она чуть не вскрикнула, думая, что эфиопка — это продолжение ее сна. Да, нарядШарлотты, конечно, был замечательный. Но графиню от умопомешательства спасло только то, что Шарлотта покинула гостиную вслед за своей госпожой.

— И надо же, померещится! — сказала мадам Лабрюйер, вновь закрывая глаза.

Констанция, узнав у дворецкого, где комната виконта Лабрюйера, без тени смущения распахнула дверь и вошла туда. Здесь все находилось в беспорядке, Жак был достойным слугой своего хозяина.Одежды валялись на кровати, висели на спинках стульев, стол был завален бумагами и книгами.

— Да, Анри, всегда так следивший за своей внешностью, — сказаласама себе Констанция, — ничуть не следит за своим жилищем.

Шарлотта немного брезгливо отодвинула рубашку, висевшую на спинке стула, и села. Констанция устроилась прямо на кровати, потому что больше свободного места не было.

Графиня Лабрюйер уже почти заснула, как дверь в гостиную вновь отворилась и на пороге возникли мокрые до нитки Анри и его слуга Жак. Вода стекала с них прямо на паркет. Виконт и его слуга гордо прошли по гостиной, а графиня, открыв рот от удивления, смотрела на эту странную процессию, она-то думала, что все еще спит и ей это все видится во сне.

Жак волочил за собой мокрую ливрею и оловянные позолоченные пуговицы стучали по начищенному до блеска дереву.

— Что это такое? — воскликнула графиня, когда видение исчезло.

Но некому было ответить ей, и она вновь погрузилась в сон. Дворецкий без тени смущения приветствовал виконта и проводил его в комнату. Лишь в последний момент дворецкий хватился, что не предупредил месье Лабрюйера о прибытии Констанции. Но было уже поздно.

Анри, распахнув дверь, вошел в свою комнату.

— Виконт! — радостно воскликнула Констанция и тот застыл отудивления.

Констанция сидела на его кровати, сбросив туфельки и поджав ноги. Жак замер за спиной своего хозяина, он с интересом смотрел наШарлотту.

— Что случилось, виконт? — воскликнула Констанция, глядя на мокрого Анри.

То, что он был мокрым — это еще полбеды. Водоросли свисали с его плеч, а от одежды несло тиной.

— Так что случилось, виконт, вы тонули?

— Да так, маленькое происшествие, — махнул рукой виконт, улыбаясь.

— Видите, я приехала.

— Ну так вот, Констанция, можешь считать, это в твою честь, в честь твоего приезда.

Жак все еще стоял с раскрытым ртом, разглядывая Шарлотту.Наконец, виконту это надоело.

— Можешь идти, Жак, можешь переодеться в сухую одежду, спасибо тебе за помощь.

— Я благодарен, что вы спасли меня, господин, — сказал Жак и собирался было уже закрыть дверь, как Констанция остановила его.

— Погоди, приготовь сухую одежду для виконта, ведь сейчас мыуезжаем в Париж.

Жак, ошеломленный таким неожиданным появлением в комнате его хозяина Констанции и вычурно одетой Шарлотты, хотел уже было беспрекословно исполнить приказание.

— Нет, Жак, погоди, может я еще не захочу ехать в Париж. Может, Констанция, ты мне объяснишь, что затеяла?

— Жак, иди, готовь одежду, — сказала Констанция тоном не терпящим пререкательства. Жак сделал шаг назад.

— Нет, погоди, — остановил его Анри. Констанция тяжело вздохнула.

— Ты объясни мне, что случилось.

— Я приехала к тебе из Парижа, бросила все, а ты донимаешь расспросами.

— Я не об этом, Констанция.

— Ну что же, ты, Анри, нужен мне в Париже, очень нужен, — Констанция понизила голос и говорила так вкрадчиво, что сердце виконта растаяло, он решил, что та, наконец-то, решилась отдать свои симпатии только ему.

— Хорошо, Жак, можешь готовиться к отъезду, но поедем мы завтра, нечего спешить.

Констанция недовольно поморщилась, она собиралась ехать, не откладывая.

Анри, нимало не смущаясь, что на него смотрит Констанция, сталснимать мокрую рубашку и обувь. И наконец, оставшись обнаженным по пояс, он уселся в кресле.

— Так что случилось, Констанция, ты можешь объяснить толком?

Его глаза сверкали радостью, наконец-то он понадобился этой мадемуазель Аламбер, наконец-то она сама пришла к нему и просит о помощи.

— Ты помнишь мою маленькую подопечную? — спросила мадемуазель Аламбер.

— Это ту, с которой ты была в опере и не пожелала мне представить?

— Да, она самая.

— Ну что ж, надеюсь, она уже вышла замуж и ты больше не опекаешь ее?

— Ах, ты даже запомнил, что она собиралась замуж, значит она запала тебе в сердце!

— В общем-то, она довольно мила, но я не хотел бы ссориться с тобой из-за этой глупышки.

— Она еще очень наивна, — сказала Констанция, разглядывая перстень на своей руке.

— Я это заметил.

— А тебя, Анри, никогда не интересовало, за кого она собраласьзамуж?

— Я над этим никогда не задумывался.

— А ты попробуй, угадай.

— Ну как же я могу угадать.

— Ты знаешь этого человека.

— Я знаю многих в Париже.

— Ее будущий муж, — слова с трудом давались Констанции, — шевалье де Мориво. Да-да, Анри, это Эмиль.

Виконт Лабрюйер затрясся от смеха. Он хохотал, запрокинув голову. Констанция чувствовала себя глупо.

— Эмиль, — хохотал он, — Эмиль, это же надо придумать! Ты уверена? Ты не разыгрываешь меня?

— Мне не до смеха, — сказала мадемуазель Аламбер.

— Да, Эмиль посмеялся над тобой. Променять тебя на девчушку…пусть богатую и миловидную…

— Он женится на ней, а не берет в любовницы, — напомнила Констанция.

— Ну да-да, я забыл, ведь ты, так же как и я, никогда не думаешь о женитьбе. И вот бедняга Эмиль не выдержал, он соблазнилсябогатым приданым…

— Мне не до смеха, — вновь напомнила Констанция.

— Так чего же ты хочешь от меня? — наконец-то Анри пересталсмеяться и откинул со лба прядь мокрых волос.

— Да-да, Эмиль… — произнесла Констанция и поджала губы.

— А разве они подходят друг другу? — изумился Анри.

— Колетта, так ее зовут, даже не знает, кто ее будущий муж. Так что говорить об этом рано.

— Так что ты хочешь от меня, чтобы я стал ее мужем?

— Нет, не этого.

— Так чем я могу быть тебе полезен?

— Ты один, Анри, можешь помочь мне. Виконт Лабрюйер задумался.

— Ты предложишь мне сейчас, Констанция, вызвать его на дуэль и заколоть шпагой.

— Нет, — рассмеялась мадемуазель Аламбер, — ты мне нужен живым, Анри, живым и невредимым.

— Тогда я тебя не понимаю, Констанция.

— Неужели ты не хочешь помешать свадьбе?

— Нет, я даже мечтаю, чтобы он женился именно на Колетте.

— Но ты не слишком догадлив, Анри, хотя можешь мне помочь.

Виконт отвернул простынь и сел рядом с Констанцией.

А мадемуазель Аламбер, прикрыв глаза, сказала:

— Да, бедная Колетта, она так напоминает мне мою юность, когда мне было всего пятнадцать лет, такая же невинная, такая же наивная…

На губах Анри появилась улыбка.

Ты обманываешь себя, Констанция, ты была совсем другой.

— Нет, в душе я всегда оставалась наивной и невинной. Да, онаневинна и чиста, — сказала Констанция и прикрыла глаза рукой, словно бы плакала.

Анри с подозрением смотрел на нее, искренна она или притворяется.

— Да, я уже заинтригован, — сказал он, — слушаю и почти что согласен на твое предложение.

Рука тут же исчезла с глаз Констанции, она повернулась к своему другу.

— Не знаю, как тебе и сказать, Анри…

— Ну что ж, если ты не будешь со мной откровенна, я не смогу выполнить твою просьбу.

— Я хочу, чтобы ты сделал с ней это… Анри, уже обо всем догадавшийся, решил немного позлить Констанцию.

— Что, это?

— Я хочу, чтобы ты лишил ее девственности. — Но ведь Эмиль мой друг!

— Я тоже твоя подруга, и я хочу, чтобы шевалье де Мориво не завладел ее невинностью. Его нужно наказать, ты согласен со мной, Анри?

Виконт задумался. В общем-то Констанция была права, Эмиль поступил подло, не посоветовавшись со своей любовницей о предстоящей женитьбе.

Констанция, заметив, что Анри колеблется, подалась вперед, словно так молодой человек мог лучше ее расслышать.

— Ты понял, Анри, он не должен получить ее невинность, и я хочу, Анри, чтобы ты наставил ему рога еще до его женитьбы.

— Да, ты коварная женщина, — виконт смотрел на Констанцию так, словно видел ее совершенно в ином свете, — я не думал, что ты способна на такое. Или может быть, ты любишь его?

— Нет, я его ненавижу.

— И все равно я не могу понять тебя. Неужели ты, чудовище, бросаешь мне в руки эту маленькую девочку лишь для того, чтобы отомстить Эмилю? И честно говоря, Констанция, я не вижу в этом большой необходимости. Зачем я должен делать это, почему?

— А все те соблазненные тобой девушки, почему ты завладел ими?

— Я их любил, — отвечал Анри.

— Но ты же хотел завладеть и моей подопечной, — Констанция начинала злиться, Анри явно хотел от нее чего-то потребовать взамен.

— Тогда ты меня попросила вычеркнуть ее из своего сердца, и яэто покорно сделал. И ты сама виновата в том, что сейчас у меня нетжелания заниматься ею.

Констанция опустилась на подушку и поплотнее обтянула подол платья на ногах так, чтобы даже ее розовые пальчики не торчали наружу. Единственным выходом было позлить Анри.

— Неужели ты решил отойти в сторону, решил покончить с любовью?

— А что в этом странного! — воскликнул Анри. — Париж больше меня не привлекает, ведь здесь такой чудесный воздух, так весело щебечут птицы. Согласись, Констанция, в Париже не слышно голосов птиц.

— Ах, птицы, — сказала Констанция, — конечно же, как я забыла. И какую же птичку ты собираешься поймать на этот раз?

— О, она чудесна, обязательно поймешь, кто она, когда все гости рассядутся за столом.

— Но ты все-таки поедешь со мной в Париж?

— Подумаю. Предложение твое довольно соблазнительно, но онопотребует от меня больших усилий.

— Анри, о чем ты говоришь? Когда это соблазнить женщину было для тебя огромным трудом?

— Я старею, Констанция, — развел руками Анри, — тебе тоже не удалось удержать Эмиля.

— Перестань говорить об этом, — зло сверкнув глазами, воскликнула мадемуазель Аламбер.

— По-моему, ты сама первая завела об этом разговор. Я, живя тут, в провинции, совсем забыл обо всех вас. Меня теперь занимает совсем другое. Я созерцаю небо, деревья, спокойную воду…

— И в промежутках между созерцаниями, конечно же, охотишься за птицами.

— Нет, за одной птичкой, Констанция, она великолепна.

— И конечно же, замужем.

— Для меня это не препятствие, даже вселяет в душу некоторую тревогу. Ведь представь себе, муж может оказаться ревнивым и попытается проткнуть меня шпагой. Умереть за любовь, Констанция, что может быть прекраснее!

— Ты плохо кончишь, если не откажешься от замужних женщин.

— Я ничего не могу с собой поделать, — признался Анри, — если я влюбился в женщину, то не отступлюсь от нее до тех пор, пока она не будет принадлежать мне.

— Неужели ты забыл, Анри, как тебе пришлось отступиться от меня?

— Ты, Констанция, другое дело, ты единственная, кто попытался убить меня прежде, чем я стану твоим. И к тому же я не теряю надежды завладеть твоим телом.

— Уж не это ли условие ты хочешь мне выставить взамен за услугу?

— Я еще подумаю, заниматься ли мне твоей воспитанницей или продолжить охоту на птиц.

— Ну я прошу тебя, Анри, — взмолилась Констанция, — я не могу допустить, чтобы эта бедная девочка досталась невинной в руки этому чудовищу. Она должна сперва узнать настоящую любовь, почувствовать нежность, ведь ты умеешь это делать, Анри.

— Ты так говоришь, Констанция, словно желаешь ей добра.

— А я и желаю.

— Мне не очень верится в это. Ты ослеплена ненавистью. Я подумаю до вечера, все зависит от поведения моей птички. Если она сегодня же попадет в мои силки — то я поеду с тобой в Париж.

ГЛАВА 12

Когда стемнело и гонг возвестил о начале ужина, все собрались в гостиной дома графини Лабрюйер.

Констанция Аламбер, сославшись на отсутствие аппетита, не селак столу, а обосновалась возле клавесина и пока все ели горячее, онавысоким голосом услаждала слух собравшихся.

Сновали лакеи, разносились кушанья, а Констанции и в самом деле не хотелось есть. Она была настолько взволнованна, что совершенно забыла о потребности в еде и питье. Но когда она закончила петь очередную песню, она ощутила жажду.

— Я передумала, — сказала Констанция, подсаживаясь к столу. — Немного фруктов и бокал легкого вина вполне меня устроят.

Графиня Лабрюйер, сидевшая во главе стола, склонила набок голову.

— Люди всегда поступают подобным образом, только жаль, мадемуазель Аламбер, что вы не попробовали тушеное мясо, оно было великолепным.

— Я с удовольствием бы приняла участие в пиршестве, но, простите, у меня совсем нет аппетита.

— Вас что-то беспокоит, дорогая? Наверное, вы влюблены.

Констанция улыбнулась.

— Нет, мадам Лабрюйер, здесь нет того, кому бы я желала отдатьсвое сердце.

— Но может быть, его взяли силой?

— Нет, я достаточно хорошо умею защищаться, — и Констанция отправила в рот маленький кусочек персика, а потом запила его вином.

Виконт Лабрюйер сидел и старательно расправлял на коленях салфетку. Напротив него сидела Мадлен Ламартин и отрезала маленьким ножиком от большого яблока ломтик за ломтиком.

— О чем вы говорили, — поинтересовалась Констанция, — в то время, как я пела? Виконт так громко смеялся, что я, право, заинтересовалась.

Женщины, сидевшие за столом, переглянулись.

— Мы не говорили, рассказывал виконт.

— О чем же?

Констанция рассматривала серебряную вилку, украшенную фамильным гербом семейства Лабрюйер. Старая графиня немного смутилась.

— Он рассказывал о том, как вы впервые попали в Париж.

— Не очень-то любезно, — возмутилась Констанция, — обсуждать женщину у нее за спиной. Но виконту я могу простить все, — она склонила голову, и Анри ответил ей улыбкой.

— Прости, дорогая Констанция, но я не имел в виду тебя обидеть. В самом деле, смешно было наблюдать, как ты по-варварски орудовала ножом и вилкой.

— Но теперь-то у вас больше нет сомнений на мой счет?

— О, Констанция, вы великолепны!

— Но если уж пришлось обсуждать меня, — сказала мадемуазель Аламбер, — то может быть, есть смысл сменить тему?

— Делайте, что хотите, — попросила ее старая графиня. — Мне уже, честно признаться, порядком наскучил мой внук. Он говорит только о женщинах.

— А вы уверены, мадам Лабрюйер, что я собираюсь говорить о мужчинах?

— О ком же еще может завести разговор столь хорошенькая женщина?

Маркиз Лагранж сидел отдельно от своей жены. Та с трудом помещалась в изящном кресле из-за своей полноты. Но она чувствовала себя вполне раскрепощенно. Она неторопливо поглощала персик за персиком, не обращая внимания на всех.Несмотря на пышное тело, она была чрезвычайно красива. Есть такой тип женщин, которые красивы не чертами лица, а лишь мимолетноуловленным выражением. Ее улыбка заставляла улыбнуться в ответ каждого, глаза лучились какой-то неприкрытой хитростью. И это, как ни странно, располагало к ней собеседников.

Ветер ударил в распахнутое окно, и язычки свечей в высоких канделябрах качнулись, на мгновение сместив тени.

«Словно бы мир покачнулся»— подумала Констанция, но тут же дворецкий опустил раму и все встало на свои места.

— Так я обещала сменить тему и хотела бы кое о чем спросить мадам Ламартин.

Констанция наизусть знала все любимые фразы виконта Лабрюйера и хотела немного позлить его. Ведь мадемуазель Аламбер ухе прекрасно сориентировалась, кто же является избранницей сердца виконта.

Женщин за столом сидело всего четверо, старая графиня отпадалапо двум причинам: во — первых, она была бабушкой виконта, а во-вторых, слишком стара. Насчет себя Констанция не сомневалась, а вотвыбрать между мадам Лагранж и мадам Ламартин было не сложно.

Она знала, виконту больше нравятся стройные худые женщины, ион не так-то легко воспламеняется, завидев толстушек. К тому же, рядом с маркизой Лагранж сидел ее муж, и вид его был довольно суров.

Почтенный маркиз обладал густой седоватой шевелюрой, одутловатым лицом и по тому, как он пил большими глотками вино, было понятно, он человек решительный.

Конечно же, очередной жертвой виконта должна была стать Мадлен Ламартин.

Итак, Констанция решила, что пришел ее черед позлить Анри.

— Вы любите своего мужа? — спросила она у Мадлен.Та тут же вспыхнула, ведь вопрос точь — в-точь повторял сказанное сегодня на пруду виконтом Лабрюйером.

«Ах, вот оно что, — подумала женщина, — значит не мне одной он задает подобные вопросы. Скорее всего, весь Париж знает их наизусть, во всяком случае, женская половина».

Но вопрос был задан и требовал ответа. Констанция ждала.Маркиза Лагранж негромко рассмеялась, позабавленная замешательством Мадлен. Та беспомощно озиралась, ища у кого — нибудь поддержки.

Но маркиз отвел взгляд, старая графиня была поглощена созерцанием косточки персика у себя на тарелке. Виконт небрежно покачивал рукой, облокотившись на спинку пустого кресла рядом с собой.

Констанция, ободряюще улыбнувшись, снова спросила:

— Так, вы любите своего мужа, мадам? Немного помолчав, Мадлен Ламартин ответила:

— Да.

Чем вызвала новый приступ смеха у маркизы Лагранж. Муж строго посмотрел на свою жену, но от этого она расхохоталась еще пуще. Прикрыв рот рукой, она попросила прощения.

— Извините меня, но нельзя же задавать вслух такие очевидные вопросы.

— Почему очевидные?! — изумилась Констанция, — ведь ее мужа нет рядом, и мадам Ламартин может отвечать вполне искренне.

— Очень любите? — поинтересовалась в свою очередь маркиза.

Бестактный вопрос привел Мадлен в возмущение.

— Конечно же, очень люблю.

Даже тогда, когда его нет рядом? — изумилась Констанция.

— Конечно же, а как иначе?

— Но вы хотели бы, чтобы ваш муж оказался рядом с вами, мадам? — настаивала на своем Констанция, словно ей доставило бы огромное удовольствие услышать из уст Мадлен, что та не любит своего мужа.

Виконт Лабрюйер лукаво улыбался, следя за тем, как Констанцияненавязчиво издевается над его новой избранницей. Ему хотелось заступиться за нее, но виконт понимал, что еще не настало время.Констанция должна была распалиться и допустить какую-нибудь ошибку в поведении, и вот тогда Анри ее заметит и не преминет указать остальным.

Но Констанция Аламбер чувствовала себя настолько уверенно, что виконт не сдержался:

— Простите, мадемуазель, но я думаю, Мадлен слишком серьезно относится к этому делу, я имею в виду супружество. А ваши вопросы слишком легкомысленны и думаю, Констанция, вам сперва следовало бы выйти самой замуж, а уж потом учить остальных.

Мадлен с благодарностью посмотрела на виконта, Констанция зло поджала губы, ведь здесь не всем было известно, почему она до сих пор не замужем. Но, как всегда водится в светских кругах, на помощь Констанции поспешила маркиза Лагранж.

— Я, например, — она приложила вилку к груди так, что Мадлен испугалась, не проткнет ли маркиза себе шею, — не вижу ничего странного в том, что женщина одна. Во всяком случае, меня это не пугает.

— Ну как же, — улыбнулся виконт, — если женщина одна — это совсем другое дело, чем если она замужем.

— А вот я не боюсь своего мужа, — сказала маркиза, глядя в глаза месье Лагранжу, — я его абсолютно не боюсь, потому что я вольна. И какая разница, замужем я или нет, если у меня есть право выбора.

Все посмотрели на маркиза. Тот даже не дрогнул, выслушав подобное от своей жены. Он старательно прожевал ягоду винограда и отложил вилку в сторону.

— Не боитесь? — изумилась Констанция. — А мне показалось, у вас с маркизом немного другие отношения.

— Она меня абсолютно не боится, — абсолютно искренне признался маркиз, правда, придав своему тону немного шутливый оттенок.

— Но как же, если женщина утверждает, что она вольна в своем выборе, у вас должны возникнуть какие-то опасения на ее счет, — вставила графиня Лабрюйер.

— Нет, — засмеялась маркиза, — опасения могут возникнуть только у меня. Мой муж знает, я разборчива, а он не всегда проявляет хороший вкус.

— Я не совсем понял, что вы хотели сказать, маркиза? Вы вольныв своем выборе и не делаете его или же допускаете возможность измены?

— Неужели не понятно, я конечно же верна своему мужу] — воскликнула маркиза и маркиз Лагранж одобрительно посмотрел на нее.

— Но это только в том случае, — предупредительно поднял палец Анри, — если муж рядом с вами. А если вы одна, маркиза, что тогда?

— Извините, виконт, — проговорила Мадлен Ламартин, — но мне кажется, вы абсолютно не понимаете женщин. Вы не разбираетесь в ихдуше, не можете посмотреть на мир их глазами. То, что вам кажетсяпрекрасным, кажется нам уродливым — и наоборот.

— Я не согласен с вами, Мадлен, — Анри отставил недопитый бокал. — Женское тело всегда прекрасно, независимо от того, смотритна него мужчина или женщина. Это совершенство, созданное природой, поэтому его красота не подлежит обсуждению. Но мы немного отклонились от темы, — напомнил он, — вы не ответили на мой прямо поставленный вопрос, маркиза: так вы готовы изменить мужу, если окажетесь одна и вам представится великолепный случай для этого? Ну, допустим, никто не узнает об измене.

— Даже муж? — с улыбкой спросила маркиза.

— Ну конечно, в первую очередь он.

— Это волнует меня меньше всего, — беспечно махнула рукой маркиза Лагранж. — Я думаю, каждая женщина способна себе позволить маленькое приключение, особенно я. И самое главное для меня условие — чтобы никто раньше, чем я сама, не успел рассказать мужу об этом. Ведь если я признаюсь, он обязательно простит меня. Один раскаявшийся грешник дороже двух праведников, не так ли написано в святом писании?

— Я бы не переносила так смело слова писания на столь щекотливую область человеческих отношений, — воскликнула Констанция.

— Так что главное для меня, чтобы муж обо всем узнал только измоих уст, — маркиза громко засмеялась, а Мадлен с удивлением смотрела на эту полную женщину, чье лицо, до этого привлекательное, вдруг сделалось безобразным.

Складки ее тела ходили волнами от смеха. Маркиза внезапно смолкла и вновь улыбнулась. Вместо оскала хохота всем предстала очаровательная улыбка.

— Не верьте мне, а вы не верьте в первую очередь, — обратиласьона к Мадлен. — Я всего лишь шучу, а вы уж было подумали, я такая распутная?

Шутливая поначалу беседа принимала философский оборот и вряд ли кто из беседующих знал точный ответ на поставленный вопрос. В самом деле, одно, когда говоришь, что верна своему мужу, сидя рядом с ним, а другое — представить себе, что ты осталась одна и никто не узнает об измене. К тому же, если предложение исходило бы от столь очаровательного молодого человека как Анри.

— По-моему, мы все говорим немножко не то, что думаем. Но все равно, я, будучи абсолютно искренней, возьмусь утверждать, что любовь женщины — это прежде всего, верность и правдивость.

Мадлен говорила так убежденно, что можно было подумать, она и в самом деле так думает.

Маркиз подмигнул виконту. Тот сразу же бросил:

— А по-моему, женщина и верность — это понятия несовместимые. Во всяком случае, мне до сих пор не доводилось встречать ни одной женщины, способной сохранять верность своему мужу или возлюбленному. Ведь так, мадемуазель Аламбер? — он кивнул Констанции.

Той хоть и не приятно было это замечание, но она была вынуждена с ним согласиться.

— Да, виконт, но, конечно же, я не имею в виду себя. Все рассмеялись, с такой непосредственностью было сделано последнее добавление. Но всех удивил виконт Лабрюйер.Он добавил:

— И все-таки я верю в женскую верность, верю в любовь, пусть это и покажется некоторым из вас странным. Возможно, нет человека более убежденного в истинном существовании любви.

— Может быть, вы все-таки, виконт, объясните свою позицию? Я что-то не до конца понимаю вас, — сказала Констанция.

— Хорошо, я уточню. Я верю в очарование, с этим уж никто не сможет поспорить.

Мадлен, смеясь, опустила голову и, взяв в свои тонкие пальцы ножку бокала, повертела его. Искристое вино переливалось, отражая огоньки свечей.

— Ну вот и договорились, — рассмеялась Констанция, — слишком серьезно вы говорите о таких легкомысленных вещах, виконт. Сперва вы утверждаете, что любви не существует, а потом клянетесь, чтоединственный верите в нее.

По-моему, виконт искренен, — тихо проговорила Мадлен.

— А по-моему, некоторые сидящие за столом не совсем понимают, о чем идет разговор. Нужно знать виконта не один год, чтобы не верить его словам.

— А вы давно знакомы с ним? — Мадлен глянула на Констанцию, пытаясь определить, к ней ли обращен вопрос.

Это вновь позабавило маркизу, и она подавилась очередной порцией смеха, сделав вид, что закашлялась, слишком резво отпив глоток из бокала.

— Не будьте так строги, — наконец-то придя в себя, сказала маркиза. Так вы утверждаете, виконт, что верите в очарование?

— Да, женщины ангелы, — сказал Анри, складывая салфетку пополам. ^

— Ангелы, — рассмеялась Констанция, — вы, наверное, представляете себе женщин только в постели, а в хизни они не очень-то считаются с чужими чувствами.

Маркиз отложил прибор и отодвинул тарелку.

— Вы это правильно заметили, мадемуазель Аламбер, женщина в постели — всегда ангел, а вот самый кроткий мужчина может стать сущим дьяволом, — и не дожидаясь, пока засмеются остальные, сам задорно захохотал, чем привел в немалое замешательство старую графиню.

— А я с вами несоглашусь, — не очень-то уверенно сказала Мадлен.

— Я, может, не правильно выразил свою мысль, я ни в коем случае не хотел вас обидеть. Но дело в том, что мужчины, просыпаясь по утрам, часто обнаруживают, что обнимают самую обыкновенную женщину, а ведь ночью они были уверены, что к ним снизошел ангел.

— А вы согласны с маркизом? — Констанция требовательно посмотрела на виконта. Тот пожал плечами.

— Иногда и мне случалось испытывать подобное, правда, не часто. Обычно я покидаю своих возлюбленных еще до рассвета, когда они спят. Но могу сказать одно — я верю в любовь.

— Вы уверены в этом?! — изумилась маркиза Лагранж.

— Абсолютно.

— Я сомневаюсь.

— Но, с одной стороны, я верю, что люблю, а с другой — знаю, что 9то не так. Вера и сомнение питают меня — и это жизнь.

— По-моему, виконт, — улыбнулась Констанция, — вы верите в одно, когда находитесь здесь, в деревне, и совсем другое, когда находитесь в Париже.

Мадлен чувствовала, как пылают ее щеки, она избегала смотреть на виконта.

«Почему они так измываются надо мной? — думала женщина. — Или же я просто не привыкла к светским беседам и такие вопросы в норме? Но ведь здесь никто не говорил подобных вещей, пока не приехала мадемуазель Аламбер. Она красива и видно по ее лицу, что благородство — ее суть. Но откуда такая злоба, такое желание унизить?»

И тут Констанция привела ее в ужас своим следующим вопросом.

— Виконт, скажите пожалуйста, если бы у вас был выбор…

— Выбор это всегда хорошо, — вставил Анри.

— Так вот, если бы вы имели возможность выбора: с кем из женщин, сидящих здесь за столом, вы захотели провести ночь?

— Это чисто умозрительный вопрос или он имеет под собой реальную почву?

— Вы говорите, виконт, так, будто постель уже застлана.

— У вас, мадемуазель Аламбер, довольно изощренное любопытство. Я должен подумать, — и виконт принялся по очереди бесстыдно рассматривать сидевших за столом дам. Он скользнул взглядом по глубокому вырезу платья Констанции, потом перевел взгляд на Мадлен. Та, не зная куда деть руки, теребила край скатерти. А затем пристально и с улыбкой посмотрел на маркизу Лагранж.

Он даже открыл рот, чтобы произнести имя, как маркиз предупредительно поднял руку:

— Нет-нет, мадемуазель Аламбер, вы не правильно поставили вопрос, во всяком случае, я бы поставил его по-другому.

— И как?

— Что поделаешь, я эгоист, мадемуазель Аламбер, и во всем ищу свою выгоду. Если виконт назовет имя, то женщина все равно не сможет прийти к нему сама, а так я буду знать, стоит ли мне оставлять дверь в спальню на ночь приоткрытой.

— Так что вы хотели спросить?

— Я думаю, дамы должны назвать мужчину, с кем бы они хотели провести ночь. Я не говорю сегодняшнюю, — улыбнулся маркиз, прикладывая руку к сердцу.

Мадлен сосредоточенно смотрела в тарелку. Маркиза с улыбкой на лице перекладывала приборы, а Констанция пошла ни хитрость:

— Я, — произнесла она и тут же все посмотрели на нее, — я удивляюсь, неужели все дамы так и будут молчать?

Маркиз расхохотался.

— Вы хитры, мадемуазель Аламбер. Ну что ж, в таком случае, начнем с моей жены.

— Меня этот вопрос не касается, я уже говорила о верности и немогу несколько раз за вечер менять свои убеждения. А вы, мадемуазель Аламбер, с кем бы хотели провести ночь?

— Этот вопрос тоже не в мой адрес, — улыбнулась мадемуазель Аламбер, — все знают, что я равнодушна к мужчинам.

— Это правда, — подтвердил виконт. — Сколько я не добиваюсь ее благосклонности — и все впустую.

— Значит, остаетесь вы, — улыбнулась Констанция.

Мадлен вскинула голову и посмотрела на старую графиню. На лице той выражалось сожаление, словно она извинялась за своего внука, посмевшего затронуть столь щекотливую тему. Хотя обвиняла она его в этом лишь по инерции, потому что настоящей виновницей была Констанция. Ведь это она предложила сменить тему и затеяла этот скользкий разговор.

— Я не смогу ответить на этот вопрос, — наконец-то нашлась Мадлен Ламартин.

Все рассуждения присутствовавших за столом свелись на нет.

— Я в обиде, — проговорил виконт, — никто не желает скрасить мое одиночество и никто не желает быть искренним.

— Вы забыли, — послышался голос старой графини, — что есть еще и я, — она засмеялась дряблым старушечьим смехом, — и единственное, что мне остается, чтобы спасти положение, так это сказать: я бы не отказалась провести ночь с таким красавцем, как виконт. Положение было спасено, все рассмеялись. А Анри, приподняв бокал, кивнул своей бабушке:

— Вы, мадам, спасли мою репутацию. Теперь никто не сможет утверждать в Париже, что за столом не нашлось женщины, согласившейся провести со мной ночь. Я обязан вам по гроб жизни.

— Можешь клясться, все равно я умру раньше тебя и мне не придется удостовериться в том, что ты обманул меня.

Виконт поднялся из-за стола и склонился к Мадлен.

— Позвольте поцеловать вашу руку. Вы, мадам, были так милы весь этот вечер, что я восхищен вами.

Смущенная Мадлен подала руку для поцелуя, и виконт немного дольше, чем того требовали приличия, задержал в своей ладони ее руку. Женщина почувствовала, как ее тело прошибает озноб, как похолодели кончики пальцев. Ей хотелось отдернуть руку, но все смотрели на нее и на Анри.

— Вы смущены? — спросил виконт.

— Ничуть, — качнула головой Мадлен.

— Вы были храбры, когда мы донимали вас дурацкими вопросами, и я благодарен вам за откровенность.

— Да-да, — Констанция тоже поднялась, — простите, мадам Ламартин, мою навязчивость, но мы же в своем кругу и можем иногда пооткровенничать. Лучше знать правду о других, а хотеть — не значит еще сделать.

— В самом деле, мне было непросто, — призналась Мадлен.

Маркиз Лагранж обратился к старой графине.

— Вы, мадам, спасли всех нас, иначе бы от подобных разговоров, если их воспринимать всерьез, мы сошли бы с ума.

— Я выжившая из ума старуха, — засмеялась графиня, поправляя на своей груди сверкающее бриллиантами колье, — и одна из всех вас нашла правильный ответ. Ну что ж, Анри, давай, пойдем, — она взяла за руку своего внука.

Тот захохотал и поцеловал бабушку в щеку.

— Вы никогда не унываете и к сожалению, мы не могли встретиться с вами во времена вашей молодости.

— О, Анри, тогда при дворе были немного иные нравы. Правда, и на мою долю кое-что перепало, — старая женщина подмигнула молодому мужчине.

— Да, я представляю, — Констанция, обогнув стол, подошла к мадам Лабрюйер, — вы блистали при дворе, и у вас было множество поклонников.

— Не только поклонников, — надтреснутым голосом произнесла графиня, — но и любовников.

— А вот об этом, бабушка, не обязательно было говорить, — произнес виконт, — этим самым вы подрываете мою репутацию. Ведь что может подумать мадам Ламартин о таком не искушенном в делах любви человеке как я, если у него такая родственница.

— А в самом деле, мадам Ламартин, — графиня приблизилась к Мадлен, — вы, наверное, расскажете о нашем обществе своему мужу всякие ужасные вещи.

— Что вы, мадам, мне никогда еще не приходилось бывать в столь изысканном обществе, где могут говорить о не принятых в свете вещах с такой легкостью.

— Ну что ж, дорогие мои, — графиня Лабрюйер, опираясь на руку своего внука, двинулась к выходу, — наверное, уже пора спать. Во всяком случае, я с моей бессонницей могу и лечь, все равно от меня никакого прока. А вы беседуйте, если хотите, развлекайтесь. Я больше никого не буду сегодня заставлять играть в карты.

— Мы уже играли сегодня неполной колодой, — напомнил маркиз Лагранж, — но все равно, игра от этого была не хуже.

Графиня двинулась к выходу и скоро ее шаркающие шаги затихлив конце коридора.

— Желаю спокойной ночи, — откланялся маркиз Лагранж и под руку с женой покинул столовую.

За столом остались сидеть Мадлен Ламартин и Констанция.

— Вы давно знаете виконта? — спросила Мадлен. Мадемуазель Аламбер с улыбкой посмотрела на собеседницу.

— Наверное, он признался вам в любви? Мадлен вспыхнула, а потом спохватилась.

— Мне просто интересно, что он за человек, почему ведет себя так.

— Он несносен, — рассмеялась Констанция, — уверен, что все женщины должны быть влюблены в него. Хотя, в общем-то, он почти прав, когда утверждает подобное. Анри очень приятный собеседник и верный друг. Нужно только уметь себя с ним вести и не давать ему повода взять над собой верх.

— Ну что ж, спокойной ночи, мадемуазель Аламбер, — засуетилась Мадлен, понимая, что разговор снова становится скользким.

— Спокойной ночи, — улыбнулась Констанция, — я рада была узнать вас, мадам Ламартин.

— Я тоже, — прошептала Мадлен, спеша к выходу. И только сейчас Констанция сообразила, что за всей суетой сегодняшнего дня она еще не выбрала комнату, где остановится на ночь. Графиня уже отправилась спать, и Констанции не хотелось ее тревожить. И она отправилась на поиски дворецкого.

Но уже идя по коридору, она столкнулась с виконтом Лабрюйером. Тот куда-то направлялся, тихо напевая себе под нос.После вечернего разговора Констанция почти что с полной уверенностью могла утверждать, что виконт охотится за Мадлен Ламартин. Но все — таки оставались сомнения, ведь сейчас она столкнулась с Анри, когда он уже прошел комнату Мадлен и за спиной у Констанции оставалась лишь дверь спальни маркизы Лагранж.

— Так за кем вы все-таки охотитесь, виконт?

— А разве я похож на охотника?

— Но все-таки, Анри?

— Разве это имеет какое-нибудь значение для тебя, Констанция?

— По-моему, ты разочаровался во мне.

— Ничуть.

— А где же твои пылкие слова?

— Ты сама запретила мне говорить их утром.

— Я не запрещала, ты не правильно понял.

— Так я могу направиться в твою комнату?

— Дело в том, — улыбнулась Констанция, — что мне никто не удосужился предложить спальню, и мои вещи остались сгруженными в холле. Виконт тяжело вздохнул и отправился на поиски дворецкого. Вскоре все было улажено. Дворецкий рассыпался в извинениях, Констанция их любезно принимала. А виконт уже предвкушал ночь, полную любви. Но его надеждам не суждено было сбыться. Констанция поблагодарила виконта, выпроводила его в коридор, а сама стала у двери.

— Ты зря теряешь время, Анри.

— О чем это ты?

— О Мадлен.

— А я так не считаю.

— Неужели ты не заметил, насколько она неприступна и как любит мужа?

— Слова — это одно, а мои руки, мой ум могут совершать чудеса. Но если ты, Констанция, так обеспокоена тем, чтобы я не терял времени, так помоги.

— С Мадлен я ничем не смогу тебе помочь.

— Но зато ты можешь помочь мне войти в эту комнату, — виконт сделал шаг и попытался заглянуть в спальню Констанции. — О, у тебя чудесная постель и по-моему, немного великовата для того, чтобы спать одной.

— Ты неисправим, — вздохнула Констанция, — чего ты добиваешься в жизни?

— Ну как же, я добиваюсь счастья.

— И в чем оно заключено?

— В тебе, в твоем теле. Я хочу обладать им. Констанция рассмеялась.

— И больше ничего, Анри, тебе не нужно? Так мало…

— А ты о чем мечтаешь в жизни? — спросил Анри, понимая, что до осуществления мечты ему еще очень далеко.

— Я хочу, — улыбнулась Констанция, — чтобы ты, Анри, молчал о нашем разговоре и никому даже словом не обмолвился о нем.

— И только?

— И еще мне нужно, чтобы ты готовился к отъезду в Париж.

— Но я не собираюсь возвращаться в столицу.

— Нет, я придумаю какой-нибудь другой выход из положения, но обязательно учитывающий твои огромные возможности, Анри.

— Но хоть спокойной ночи я могу тебе пожелать, Констанция?

— Этого сколько угодно. Сегодня ты этого мне желаешь уже вовторой раз.

— Могу и в третий.

— Ну что ж, мне только остается сожалеть, что сегодня ночью тыостанешься в одиночестве, Анри. И постарайся в своих сновидениях вспоминать меня почаще.

Констанция прикоснулась к губам Анри своим тонким пальцем и потом приложила его к своим губам.

— Молчи, Анри, и никому ни слова о том, что я тебе говорила.

Дверь захлопнулась. Виконт остался в коридоре один. Лишь в самом его конце за столом, перед ярко горящим канделябром сидел лакей и боролся со сном.

«Скорее бы они угомонились! — думал слуга. — А на виконта вообще нет ночи, ходит из одной комнаты в другую и никак ему не повезет. Уж скорее бы кто-нибудь из дам поддался на его уговоры».

Анри стоял, думая, возвратиться ли ему к двери Мадлен и продолжить бесполезные ухаживания или же сразу направиться к двери спальни маркизы Лагранх, ведь здесь сопротивления его домогательствам не ожидалось.

Он некоторое время колебался, даже сделал пару шагов по направлению к спальне Мадлен, но потом передумал окончательно и постучал к маркизе.

Та открыла почти сразу. Она даже уже успела раздеться. Бровиженщины поднялись вверх в притворном изумлении.

— Вы что-то забыли сказать мне, виконт?

— Я хотел бы поговорить с вами об одном деле.

— О чем же, виконт?

— Интересно, хорошо ли вы знаете своего мужа?

— И вы хотели бы, виконт, чтобы я вместе с вами заинтересовалась этим вопросом? — улыбка была красноречивее всяких слов.

Дверь распахнулась шире, и виконт смело вошел в спальню маркизы. Защелка повернулась, и виконт тут же обнял маркизу Лагранж.

— Так вы хотели убедить меня в своей верности мужу?

— У меня это получилось неубедительно, — усмехнулась маркиза. — Вы поняли, что моя дверь не будет заперта.

— Я вошел бы даже в запертую дверь.

— Вы слишком самонадеянны.

Маркиза обняла виконта Лабрюйера и припала к его губам. Он, даже не глядя, принялся расстегивать застежки на ее платье.

— Виконт… — шептала маркиза, и Анри чувствовал, как она делается податливой и мягкой, все сильнее и сильнее припадая к его телу.

Даже не сбрасывая одежды, Анри лег на кровать и дунул на свечи. Темнота воцарилась в комнате.

А слуга, сидевший за столом в коридоре, устало опустил головуна руки.

«Только бы не вздумалось графине ночью ходить по коридору и проверять, все ли в порядке. А так можно часок-другой вздремнуть вкоридоре, пока виконт не покинет спальню маркизы Лагранж. Даже если он и застанет меня спящим, то ничего страшного, он скоро забудет об этом»— и слуга негромко захрапел.

Констанция этой ночью спала отлично. Она встала очень рано, когда все гости еще спали, и распорядилась заложить свой экипаж.Она уехала, даже не попрощавшись ни с графиней, ни с Анри.

Но такой стиль поведения ничуть не удивил хозяйку дворца. Она привыкла, что в ее доме появляются без приглашения и покидают его без прощания.

Констанция спешила в Париж. Она не отказалась от своего замысла использовать Анри в борьбе с Эмилем. И если виконт не согласен был покинуть имение своей бабушки, занятый очередным романом, то ей предстояло уговорить Франсуазу отпустить Колетту, чтобы поехать с ней за город.

«Так даже будет лучше, — утешала себя Констанция, — Франсуаза обязательно останется в Париже, и я преспокойно буду наблюдать за тем, как виконт Лабрюйер совратит несчастную Колетту».

Было уже за полдень, когда Констанция Аламбер бежала по лестнице дома баронессы Дюамель. Франсуаза уже спешила к ней навстречу.

— Боже мой, Констанция, где ты пропадала? — воскликнула баронесса.

— Что случилось? — встревожилась мадемуазель Аламбер, глядя в почти безумные глаза Франсуазы.

— Это ужасно, Констанция! Это ужасно! Гостья уже было встревожилась, не случилось ли чего с Колеттой.

— Это ужасно! — бормотала баронесса.

— Да что случилось, объясни же толком! Баронесса осмотрелась, но заметив на галерее дворецкого и служанку Колетты, прошептала:

— Пойдем, пойдем, я тебе сейчас все объясню.

Недоумевая, Констанция двинулась за хозяйкой дома. Та, зайдя вкабинет своего покойного мужа, закрыла дверь на защелку, затем взяла Констанцию за руку и усадила в глубокое мягкое кресло.

— Сейчас я тебе расскажу. Только погоди, дай мне успокоиться, — баронесса нетерпеливо налила себе стакан воды и стуча о него зубами, выпила.

— Да не пугай же меня, Франсуаза, что случилось?

— Колетта тебе не посылала домой никаких писем? Констанция отрицательно качнула головой.

— Да что случилось?

— Ты не можешь себе представить, какая это большая утрата.

Сердце у Констанции екнуло:

«Неужели случилось что-то страшное?» Но тут же Франсуаза добавила:

— Ты не представляешь, какая это утрата, когда мать расстаетсясо своей дочерью.

«Фу ты! — подумала Констанция. — Нельзя же так пугать! Оказывается, она имеет в виду замужество, называя его утратой. Нужно быть поосторожнее в словах».

— Ты даже не можешь представить себе, Констанция, какое чувство охватывает меня, когда я представлю, что Колетта больше никогда не будет принадлежать мне!

— О, да! — воскликнула Констанция. — Я понимаю твои чувства, всецело разделяю их. У нее отлегло от сердца:

«Ну слава Богу, теперь-то уже точно все хорошо».

— Я хочу, — баронесса вновь огляделась, хотя в кабинете они были только вдвоем, — чтобы то, что я тебе сейчас скажу, оставалось только между нами.

— Конечно, хорошо. Констанция напряглась: «Вновь какие-то тайны».

— Говори, Франсуаза, я обещаю, все услышанное мною не получит огласки.

— Ты даже не можешь представить себе, дорогая, что я обнаружила у Колетты.

— Что же? — выдохнула Констанция.

— Письмо.

— Письмо?

— Да, к тому же любовное, — баронесса понизила голос.

— От кого же, дорогая?

— От этого ничтожного музыкантишки.

— Учителя музыки?

— Да, от этого шевалье, как его там…

— Александра Шенье, — подсказала Констанция.

— Вот видишь, я даже не помню его имени. И толкнул же меня черт под руку пригласить в учителя музыки именно его, почти безо всяких рекомендаций!

— Да, не повезло тебе, Франсуаза.

— Представляешь, письмо от этой змеи. Я взяла его на службу, положила хорошее жалованье и глупая, радовалась, как хорошо моя Колетта учится музыке, а он… — баронесса расплакалась.

Констанция взяла ее за руку.

— Да полно тебе, все это детские шалости, не больше.

— Нет, нет, Констанция, мне нужно что-то делать, я должна помешать этому.

— Ну что ты, Франсуаза…

— Я должна знать, где они передают друг другу письма, я должна знать, где их тайник и тогда поймаю их с поличным!

— А разве Колетта сама не сказала тебе об этом?

— Да что ты, я даже не говорила ей, что знаю об их переписке.

— По-моему, тебе, Франсуаза, стоило бы посоветоваться с дочерью.

— Да нет, я не хочу, она подумает, я желаю ей зла. Да и я не смогу доказать ничего, она скажет, впервые видит это письмо и даже не читала его. А мне не так важно поквитаться с этим Александром, как наставить дочь на путь истинный.

— Хорошо, Франсуаза, я поговорю с Колеттой и обязательно выведаю у нее, где они прячут письма.

— Я буду многим обязана тебе! — воскликнула Франсуаза. — Постарайся, ведь Колетта так тебе доверяет.

— Нехорошо, конечно, злоупотреблять доверием девушки, — сказала Констанция, поднимаясь с кресла, — но ничего не поделаешь, я понимаю, насколько серьезно обстоят дела.

— Ты даже не можешь представить, дорогая, как я волнуюсь. Иди.

— Она еще спит?

— После обеда я уговорила ее прилечь.

— Хорошо, Франсуаза, я иду. И только пообещай мне не рассказывать потом дочери, от кого ты знаешь, где они прячут письма.

— Я не скажу ей ни слова, только помоги мне, Констанция. Франсуаза выпроводила мадемуазель Аламбер за дверь и опустилась в кресло. Руки женщины дрожали, она не находила себе места от волнения.

— Это же надо, — причитала она, — какой-то там шевалье, бедный как церковная мышь, вознамерился признаваться в любви моей дочери, чья свадьба уже не за горами, у которой уже есть жених. Нет, я и представить себе такого не могла!

Констанция тем временем уже стучала в дверь спальни Колетты. Та, как оказалось, уже не спала. Она тут же открыла и обрадовалась, увидев Констанцию.

— О, я так хотела тебя видеть!

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, — замялась девушка, — просто соскучилась. Где ты была так долго, Констанция?

— О, я на некоторое время покидала Париж. Как ты изменилась за это время!

— Но прошло всего несколько дней, — всплеснула руками Колетта, — неужели можно так быстро измениться?

— Да, ты же готовишься замуж, а это накладывает на тебя отпечаток. Ты уже совсем взрослая.

Девушка доверчиво смотрела в глаза старшей подруги.

— А ты, Констанция, выглядишь просто великолепно.

— Спасибо, дорогая. Ну что ж, — сказала Констанция, усаживаясьв кресло и не выпуская из своих рук ладоней девушки. — Мне кажется, тебе есть что рассказать мне.

Девушка смутилась.

— Для начала расскажи мне, как ты живешь.

— Великолепно.

— А больше тебе нечего мне рассказать? Колетта пожала плечами.

— Все хорошо.

Но Констанция взяла ее голову в свои руки и пристально посмотрела в глаза.

— По-моему, ты чего-то не договариваешь.

— Но нет… — на щеках девушки заалел румянец, — мне нечего оттебя скрывать.

— А как идут твои уроки музыки?

— О, Александр Шенье великолепный учитель, я делаю колоссальные успехи.

— Да, твоя мать говорила мне об этом, — небрежно заметила Констанция. — А что ты еще можешь сказать об Александре Шенье?

Девушка растерялась.

— Я уже сказала, он великолепный учитель.

— А ты его любишь? — напрямую спросила Констанция.

В комнате зависло молчание. Колетта чувствовала, как бьется еесердце и не нашла ничего лучшего, как сказать вновь:

— Он замечательный учитель.

— И больше ничего? А разве ты его не любишь? Колетта смущенно опустила голову.

— Так ты скажешь мне или нет?

— Я не могу…

— Но ведь мы же с тобой подруги, а значит, должны доверять друг другу свои секреты. Ты же знаешь, я никогда не скажу твоей матери о том, что услышу от тебя.

— Да, мы подруги, — зашептала Колетта, — и значит должны доверять друг другу. Я признаюсь тебе, Констанция…

— Я слушаю.

Колетта приглушила голос так, что его еле можно было расслышать.

— Он пишет мне письма, Констанция.

— Какие?

— Любовные. Он пишет такое… Я не представляла себе, что такое возможно.

— Любовные письма? — переспросила Констанция, не веря в свою удачу, потому что теперь можно было отказаться от услуг Анри и использовать для осуществления своего плана учителя музыки Александра Шенье.

— Да.

— Но ты любишь его?

— Я даже сама не знаю, — девушка избегала смотреть в глаза Констанции.

— Но ты же что-то чувствуешь, находясь рядом с ним?

— Да, я чувствую, как начинает сильно стучать сердце, я чувствую головокружение и я боюсь, что потеряю сознание.

— Глупенькая, — Констанция погладила девушку по головке.

— Это что-то необычное, — призналась Колетта.

— Значит, ты влюблена в него. Колетта робко улыбнулась.

— Ты так думаешь, Констанция?

— Я в этом уверена. Это точно любовь, и тебе нечего стыдиться своих чувств.

— Так вы… ты не осуждаешь меня?

— Ничуть.

— Но я должна что-то делать… — растерянность девушки была такой наивной, что Констанция улыбнулась.

— Ты должна рассказать абсолютно все, и я найду слова, чтобыприободрить тебя и дать совет.

— Прости, прости меня, Констанция, — заплакала Колетта, — за то, что я не сразу тебе открылась. Я ужасно люблю Александра, я каждую минуту думаю о нем. Помоги мне, научи, что делать!

Мадемуазель Аламбер прижала девушку к себе.

— Успокойся, все будет хорошо. Я дам тебе дельные советы и научу, как следует поступить.

В душе Констанции смешивались два чувства. Ей было и жаль глупую Колетту и в то же время она злорадствовала: вот теперь-то ясмогу поквитаться с Эмилем де Мориво. Он надолго запомнит свое опрометчивое решение и каждый раз потом, встречаясь с ним, Констанция будет чувствовать себя победительницей. Она будет знать, что его будущая жена лишилась девственности еще до свадьбы и подстроила это она, Констанция.

— Но что же мне делать, Констанция, — сквозь слезы говорила девушка, — за мной все время подсматривают то мать, то дворецкий. Единственная, на кого я могу положиться, так это на служанку. Но мать не доверяет ей.

— Я тебе помогу.

— Ты поможешь мне? — обрадовалась девушка. — Ведь мать так тебе доверяет, Констанция, она даже спрашивает у тебя совета.

Было по всему видно, что такое доверие со стороны матери к Констанции кажется Колетте просто фантастическим. Ведь больше ни у единого человека Франсуаза не просила совета за всю свою жизнь, она все и обо всем знала сама.

— Прости меня, Колетта, но я не могу потакать вашей любви, ведь я связана обещанием твоей матери.

— Ну помоги мне1 Помоги же, Констанция! — плакала девочка, зарываясь мокрым от слез лицом в колени Констанции.

Мадемуазель Аламбер смотрела в окно, предвкушая свою победу.

— Хорошо, Колетта, давай напишем ему ответ.

— Как это, ведь писать должна я?

— Правильно, ты будешь писать, а я подскажу тебе как это нужноделать, ведь мне уже не раз приходилось писать подобные письма.

Слезы в глазах Колетты почти моментально высохли, а на губах появилась счастливая улыбка. Выглядела она, правда, немного глуповато, но зато трогательно.

— Хочешь, мы напишем ему ответ прямо сейчас?

— Да, правда, давай сейчас! — Колетта вскочила. — Констанция, ясейчас принесу его письмо. Ты прочитаешь, и мы придумаем ответ.Подожди меня здесь, я сейчас!

Девушка выбежала в коридор, и Констанция услышала, как стучат ее каблучки по лестнице. Она осторожно выглянула и увидела, как Колетта сбегает вниз. Констанция подошла к поручням галереи и посмотрела вниз.

Колетта уже сбежала на первый этаж и бросилась бегом в раскрытую дверь комнаты, где стояли музыкальные инструменты — клавир, клавесин и позолоченная арфа. Отсюда, сверху, Констанциибыло хорошо видно, как Колетта огляделась по сторонам, а потом, убедившись, что ее никто не видит, запустила руку под чехол, прикрывавший верх арфы.

Тихо зазвенели струны, и испуганная девушка тут же прикрыла ихрукой. В ее пальцах белел конверт письма.

Боясь, что девушка заметит, что она подсматривала, Констанциябыстро вернулась в спальню и только успела устроиться в мягком кресле, как в комнату вбежала Колетта.

Лицо ее сияло от счастья, а конверт с письмом она прижимала к груди.

— Вот оно, Констанция.

Мадемуазель Аламбер тут же развернула письмо и принялась читать.

Это был несусветный бред. Какими только эпитетами не наделял свою возлюбленную Александр Шенье! Но ничего неожиданного в письме для Констанции не было. Обычное любовное письмо мальчишки, еще не научившегося как следует писать.

Даже не дочитав до конца, Констанция сложила письмо и вновь опустила его в конверт.

— Возьми, — протянула она послание Колетте. Та с надеждой смотрела на Констанцию.

— Ну как?

— Он пишет великолепно, правда, немного сбивчиво, но в искренности его чувств я не сомневаюсь.

— Так, что мне делать?

— Пойми меня правильно, Колетта, если он написал тебе письмо, то ты вправе ответить ему точно таким же. Ты согласна?

— Конечно! Я так рада, что вы согласились помочь мне!

— Садись к секретеру, — Констанция сама подвинула стул, а Колетта уже нетерпеливо откинула крышку, взяла лист бумаги, перо и приготовилась писать.

Констанция, обдумывая текст будущего письма, ходила по комнате, обмахиваясь веером.

А Колетта следила за ней, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону.

— Как ты его называешь? — спросила мадам Аламбер.

— Шевалье.

— Ну, так и пиши: «Дорогой шевалье!» Колетта склонила головуна бок и от усердия высунув язычок, начала старательно выводить буквы.

А Констанция, спохватившись, что впопыхах ее подопечная забылазакрыть дверь, щелкнула задвижкой.

— Вот так-то лучше, иначе, чего доброго, сюда придет твоя мать, и ты не успеешь дописать письмо, а я буду уличена.

— Я тебя ни за что не выдам! — горячо проговорила девушка.

— Значит так:«Дорогой шевалье! Ваша любовь окрыляет меня и наполняет нежностью мое сердце». Колетта слушала как завороженная.

— Ты знаешь такие красивые слова, Констанция!

— Это всего лишь дань приличия, так пишут все, — призналась мадемуазель Аламбер, — и твое письмо не будет ничем отличаться от сотни других.

— Но ведь его письмо особенное, Констанция?

— И он пишет тебе самые обыкновенные слова. А ты лучше поменьше говори, а записывай.

— «…и наполняет нежностью мое сердце», — повторяла вслед за пером Колетта. Что — что, а почерк был у нее отменный, буквы получались ровными, с одинаковым наклоном и в коице каждого слова стоял замысловатый завиток.

— А в конце, Колетта, можешь пририсовать какой-нибудь цветокили сердце — что тебе больше нравится.

— А дальше? — спросила девушка.

— Пиши: «…вы себе даже не представляете, как мне приятно получать эти письма».

Колетта радостно засмеялась и принялась записывать.

— Мне в самом деле приятно получать их, Констанция.

— Значит, ты написала правду.

— А дальше?

— Пиши: «…Я понимаю, что подвергаю себя опасности, ведь матьследит за мной, разгневается, узнав о вашей любви ко мне, дорогойшевалье».

В таком же духе Констанция надиктовала Колетте и все письмо.Она остановила свой диктант лишь тогда, когда последняя строчка приблизилась к нижнему обрезу бумаги.

— Ну вот и все. Подпиши: «Ваша ученица Колетта».

— Это так скромно, — пробормотала девушка, — но в то же время с таким уважением.

— А теперь можешь передать ему это письмо. Колетта была достаточно хитра, чтобы сплоховать во второй раз. Она заклеила конверт с письмом и спрятала его на полке секретера.

— Хорошо, я обязательно передам его. А Констанция, уже зная, где находится тайник, не стала расспрашивать об этом девушку.

— Желаю успеха!

Она покинула комнату Колетты и направилась к поджидавшей ее Франсуазе. Та совершенно извелась от нетерпения.

— Ну, что ты узнала, Констанция? — зашептала баронесса, прикрывая дверь.

— Это всего лишь детская влюбленность и не больше, как я тебе и говорила.

Баронесса с облегчением вздохнула:

— Дай-то Бог, чтобы оно так и было. Ты уверена в этом, Констанция?

— Я даже могу сказать тебе, где они обмениваются письмами. — Где же?

— Правда, Колетта просила не говорить об этом, и я ей пообещала.

— Но ты же знаешь, это для ее же блага, — настаивала Франсуаза, — ты обязана мне сказать.

Констанция для вида немного поколебалась, а потом тяжело вздохнув, объяснила:

— Они прячут свои письма на струнах арфы, а затем опускают вчехол. Так что ты десятки раз проходила мимо их тайника и ничего незаметила.

— Ах, змея! — воскликнула Франсуаза. — Это мог придумать только он, учитель музыки! Под струнами арфы… Моей девочке и в голову такое не могло бы прийти.

— А когда должен прийти учитель музыки?

— Через полчаса. Уж я покажу ему, как зариться на мою дочь!

ГЛАВА 13

Колетта и ее учитель музыки Александр Шенье усердствовали всвоих занятиях. Колетта напевала тихим проникновенным голосом душещипательную песенку о пастушке и принце.Шевалье, полуприкрыв глаза, помахивал в воздухе рукой, изображая из себя метроном, исправно отбивающий такт. За спиной у девушки стояла ее служанка, и ее лицо светилось восторженной улыбкой. Она была очень рада за свою молодой хозяйку.

Зато баронесса Дюамель сидела с каменным лицом. Рядом с ней, в кресле, восседала Констанция и давилась смехом, правда, при этом лицо ее оставалось непроницаемым. Жизнь при дворе научила ее скрывать свои эмоции.

Дворецкий стоял в дверях и машинально кивал головой в такт песни. Баронесса строго посмотрела на него, и он, спохватившись, замер, как каменное изваяние.

А песня лилась и лилась, казалось, ей не будет конца. Пальцы девушки перебирали струны, и она даже не смотрела на них.

Баронесса занервничала. Веер чуть не хрустнул в ее пальцах.Констанция подсела поближе к баронессе и шепнула ей на ухо:

— Осторожнее, Франсуаза, не спугни их.

Наконец, прозвучали последние аккорды и в наступившей тишине пронзительно зазвенела случайно задетая Колеттой самая высокая струна.

Служанка девушки, не удержавшись, громко заап-плодировала. Но к удивлению Колетты и учителя музыки, никто не разделил ее восторгов.

На этом урок можно было бы и закончить, но шевалье полистал ноты и, подойдя к Колетте, указал пальцем на третью строку:

— Вот в этом пассаже, мадемуазель, вам следовало бы еще поупражняться, он звучит немного ненатурально. И он принялся считать:

— Раз-два-три, раз-два-три… Колетта кивала головой и повторяла:

— Раз-два-три, раз-два-три…

Ее пальцы коснулись струн, но лишь только шевалье встретилсявзглядом с баронессой, он тут же поспешил добавить:

— Хорошо, мадемуазель, я надеюсь, это у вас получится. Можете потренироваться и без меня, я должен идти.

— Но я хотела бы знать ваше мнение, шевалье, — просительно произнесла Колетта.

— Нет-нет, я должен идти.

Александр Шенье подхватил чехол арфы и баронесса стала следить за каждым его движением, как следят за движениями фокусника, пытаясь разгадать секрет исчезновения кролика в шляпе.

Колетта, прекрасно зная, что сейчас произойдет, решила отвлечьна секунду мать. Она подбежала к баронессе, обняла ее за шею и поцеловала в щеку. Но Франсуаза из-за плеча дочери все равно продолжала следить за шевалье.

Тот набросил чехол на арфу и на мгновение замешкался.Служанка Колетты, бывшая, конечно, в курсе всего происходящего, испуганно водила глазами из стороны в сторону.

Констанция, как и баронесса, тоже заметила едва уловимое движение шевалье. Предательски хрустнула бумага, подсунутая под струны арфы. Чехол тут же закрыл инструмент целиком, а Александр Шенье быстро отошел от него. И с облегчением вздохнув, произнес:

— Ваша дочь — великолепная ученица.

— Постойте-ка, шевалье, — ледяным голосом произнесла баронесса, поднимаясь с кресла, ее вид был грозен и суров.

Колетта с надеждой посмотрела на Констанцию, но та, как назло, глядела в другую сторону.

Снимите-ка чехол с арфы! — распорядилась баронесса.Шевалье не двинулся с места. Тогда дворецкий, степенно поклонившись хозяйке, двинулся к инструменту. Он сдернул чехол и все увидели белый конверт, задвинутый между струн арфы.Наступило неловкое молчание.

Баронесса Дюамель брезгливо, двумя пальцами вытащила конверт, покрутила им в воздухе и обратилась к шевалье.

— Вы можете объяснить, молодой человек, что это такое?

Тот стоял, заложив руки за спину, с видом напроказившего школьника.

Так и не дождавшись ответа, баронесса обратилась к своей дочери.

— Я спрашиваю, что это?

Колетта пожала плечами, всем своим видом изображая недоумение.

И тут Александр Шенье обрел дар речи.

— Это письмо, мадам, письмо, которое я написал вашей дочери.

Колетта вздрогнула.

— Я не могу вас обмануть, — продолжал учитель музыки, — я написал это письмо, потому что не мог скрывать своих чувств.

Колетта готова была расплакаться, ее служанка закрыла лицо руками.

Констанция всем видом изображала непричастность ко всему происходящему.

А баронесса, напустив на себя еще более холодный вид, двинулась к выходу.

— Шевалье, подождите моего возвращения. А ты, Колетта, следуйза мной.

Молодые люди переглянулись. Но что мог сделать Александр? Их взгляды были более красноречивы, чем слова.

— Поторопись! — баронесса стояла в двери. Когда баронесса и еедочь удалились в другую комнату и за ними щелкнула дверная задвижка, Констанция произнесла:

— Я сочувствую вам, шевалье, и думаю, мне лучше уйти.

Александр Шенье, бледный как смерть, едва заметно кивнул. И Констанция, вполне удовлетворенная собой, выпорхнула из комнаты.Она сбежала по лестнице, весело напевая себе под нос припев песни про пастушку и принца. А затем села в свой экипаж и постучала в переднюю стенку.

— Домой, любезный, — чуть громче, чем следовало, приказала Констанция.

Но лишь только карета завернула за угол ограды, как снова раздался стук в стену:

— Подожди-ка здесь, любезный.

Кучер покорно выполнил приказание. Ему было все равно, ехать или стоять на месте. Раз мадемуазель Аламбер желает стоять, значитони остановятся.

А баронесса Дюамель тем временем строго смотрела на свою дочь. Колетта вся дрожала.

— Садись! — строго приказала мать.

— Мама!

— Я сказала садись!

Колетта опустилась в кресло и зажала дрожащие ладони коленями. Она смотрела как затравленный зверек на охотничьего пса. Баронесса вновь показала конверт.

— Ты знала об этом письме?

— Нет-нет!

— Не ври!

— Нет, нет, мама!

— Я сказала, не ври!

— Ну правда же, нет! — сбивчиво принялась объяснять молодая девушка.

Баронесса посмотрела на секретер.

— Ты не хочешь сказать, Колетта, где хранятся остальные письма?

— Я не знаю ни о каких письмах.

— А вот я знаю, где они лежат. Колетта втянула голову в плечи.

— Ну так ты сама их достанешь или это сделать мне?

— Я виновата, мама.

— Вот с этого и нужно было начинать.

— Мама, пожалуйста, прости меня! Мне очень жаль, что так получилось. Баронесса молчала.

— Ну мама, пожалуйста! — Колетта вскочила и бросилась к баронессе.

Материнское сердце немного оттаяло.

— Почему же ты мне сама не сказала, дорогая, с самого начала?

— Я боялась.

— Неужели ты боишься меня?

— Я сама не знаю, как это получилось.

— Да успокойся же, все будет хорошо.

— А что будет с Александром?

— Ты должна забыть его.

— Но, мама…

— Молчи! Теперь всем займусь я.

Колетта, рыдая, опустилась на колени и обхватила ноги матери руками.

— Да полно тебе, сядь и хорошенько подумай обо всем случившемся.

В это время шевалье Александр Шенье, заложив руки за спину, мерил шагами комнату из угла в угол. Он уже понимал, что этот деньв доме баронессы будет для него последним, проведенным вместе с Колеттой. Молодому человеку предстоял тяжелый разговор, и он старательно подбирал слова, такие, чтобы не обидеть баронессу и в то же время сохранить собственное достоинство. Ведь он и в самом деле любил Колетту или во всяком случае, верил в то, что любит ее.

Дверь, скрывшая от него девушку, распахнулась, и на пороге возникла баронесса Дюамель. В руках она держала пачку писем, перевязанных розовой шелковой лентой.

— Мадам, — начал заготовленную речь Александр Шенье.

— Я не желаю вас слушать, молодой человек, — бросила баронесса, — вы воспользовались моей доверчивостью, проникли в дом, чтобы обмануть моего ребенка.

— Но… мадам…

— Молчите!

— Я хочу вам объяснить…

— Не желаю слушать!

— Выслушайте меня…

— Забирайте свои письма и вещи и покиньте мой дом, — баронессав сердцах швырнула пачку писем к его ногам.

— Выслушайте меня…

— Я не хочу вас слушать! Я желаю всего лишь, чтобы ваша ногане пересекала порога моего дома.

— Но мадам… — гордо вскинув голову, произнес учитель музыки.

Колетта, уже немного оправившись от потрясения, боязливо выглядывала из-за дверного косяка.

Приободренный тем, что девушка смотрит на него, шевалье расправил плечи.

— Я не причинил вреда ни вам, ни вашей дочери, мадам. Неужеливы не понимаете, что нет причин сердиться на меня?

— Я вам уже сказала.

— Хорошо, я подчиняюсь и покидаю ваш дом. Александр Шенье судорожно принялся собирать ноты. Книжки сыпались у него из рук, и он не знал, за что схватиться — то ли за арфу, то ли за рассыпанныекнижки. Выглядел он, в общем, довольно комично. Арфа отвечала на его прикосновения звоном струн. Колетта, все слыша и видя, беззвучно зарыдала. А сердце баронессы Дюамель не так-то легко было тронуть. Она с презрением посмотрела вслед уходившему Александру Шенье.

Колетта не выдержала и бросилась вслед.

— Александр!

Но мать схватила ее за руку.

— Если ты сейчас выбежишь на крыльцо, можешь не возвращаться.

Колетта тут же остановилась, и баронесса увела ее.

Александр Шенье, злой как черт, выбежал на улицу с арфой в руках и остановился, не зная, куда идти. Под мышкой он сжимал неряшливо сложенные ноты и пачку писем, перевязанных трогательной розовой шелковой лентой.

И тут послышался приятный женский голос:

— Шевалье!

Александр оглянулся, не понимая, кто его зовет.

— Шевалье, да неужели вы не видите меня? И только сейчас он заметил карету, стоявшую на другой стороне улицы. На дверях красовался герб графов Аламбер. Из-за приоткрытой дверцы ему приветливо помахивала рукой мадемуазель Аламбер.

Шевалье ничего не понимал. Он считал, что Констанция должна быть на стороне баронессы, ведь она опекала Колетту, а лицо мадемуазель Аламбер говорило о ее расположении к шевалье, ее лукавая улыбка, прищуренные глаза.

— Да идите же сюда! Не бойтесь меня! Шевалье пережил за сегодняшний день столько потрясений, что уже ничему не удивляясь, сел в карету. Дверца тут же захлопнулась, лакей вскочил на запятки и экипаж загрохотал по мостовой, пугая прохожих.

— Чем обязан, мадемуазель? — наконец-то придя в себя, спросилАлександр.

Констанция улыбнулась обезоруживающе и приветливо так, чторассеяла последние сомнения молодого человека.

— У меня есть письмо для вас.

— От кого?

— Неужели вы не догадываетесь?

— Неужели от Колетты? Когда она успела написать его?

— Она написала его еще утром, — Констанция улыбнулась еще более приветливо.

Конечно же, она не собиралась говорить учителю музыки Александру Шенье о том, что письмо было написано под ее диктовку.

— Где оно? — воскликнул Александр.

— Вот, — Констанция помахала конвертом перед самым его лицоми разжала пальцы.

Тот спланировал ему на колени, и шевалье сразу же начал его читать. Его лицо просияло и из груди вырвался вздох облегчения.

— Куда мы едем? Констанция кивнула.

— Ко мне.

— Но я…

— Погодите, шевалье, вам нужно написать ответ.

— Вы так любезны, мадемуазель.

— Не стоит благодарности, я всего лишь пекусь о своей Колетте.

— Но я думал…

— Вы правильно думали, баронесса просила меня следить за ее дочерью, но сердце мне подсказывает, что ваши помыслы чисты, шевалье.

— Я напишу ей ответ! — воскликнул Александр Шенье.

— Конечно же, и сделаете это у меня дома.

— Но мне, право… неудобно, мадемуазель.

— Какая ерунда!

Учительмузыки на мгновение задумался и его лицо погрустнело. — Мадемуазель Аламбер, я даже не знаю, как благодарить вас, мысли мои сейчас находятся в расстройстве и я вряд ли напишу что-нибудь путное. Остановите, пожалуйста, карету, я должен походить, все обдумать.

— Вы так волнуетесь, шевалье?

— Конечно же, мадемуазель.

— Я помогу вам написать письмо, ведь вы, наверное, не оченьискушены в эпистолярном жанре.

Александр Шенье сидел за секретером в доме Констанции Аламбер и писал под ее диктовку. После обычных комплиментов и признаний в любви, Констанция решила добавить:

— Пишите, шевалье: «…Моя дорогая Колетта, принадлежать тебе-мое самое большое желание, и я счастлив, что мадемуазель Аламбер обещает устроить нам встречу».

Шевалье на мгновение замер с занесенным над строчкой пером. Онс удивлением смотрел на Констанцию. Та рассмеялась.

— Ну конечно же, я устрою вам встречу, мой долг — помогать влюбленным.

— Вы, мадемуазель, просто ангел! — воскликнул шевалье, не найдя лучшего сравнения.

— А теперь подпишите.

Взяв исписанный неровным почерком лист бумаги, Констанция просмотрела его.

— Ошибок немного, но даже если Колетта и обнаружит их, это лишь выдаст ваше волнение, шевалье.

Письмо было запечатано и исчезло в секретере мадемуазель Аламбер. Все детали предстоящей встречи были уточнены, назначено время — Констанция придумала хитрый план — и окрыленный надеждой Александр Шенье покинул ее дом.

А сама Констанция, дождавшись вечера, отправилась к баронессеДюамель, конечно же, прихватив письмо для Колетты. Немного поболтав с Франсуазой, она как бы невзначай спросила:

— А как себя чувствует Колетта?

— О, она очень расстроена. И немудрено, девочка так переживает! Я чувствую себя виноватой перед ней, — покаялась в содеянном баронесса Дюамель.

— Не стоит корить себя, дорогая, — воскликнула Констанция.

— Может, ты поговорила бы с ней?

— Ну конечно же.

— Тогда ступай, Колетта с нетерпением ждет тебя и будет рада твоему визиту.

Констанция, смеясь в душе над незадачливой баронессой, отправилась к ее дочери.

У Колетты от слез покраснели глаза, и она бросилась к Констанции.

Я так ждала тебя, так волновалась! Все погибло!

— Да нет, дорогая, — улыбнулась мадемуазель Аламбер, — всетолько начинается.

— Но как же, мать прогнала Александра, что же я буду теперь делать?

— Я помогу тебе.

— Ты?

— А кто же еще может тебе помочь? — Констанция достала письмо. — Вот.

— Что это?

— Его написал твой возлюбленный.

Девушка схватила конверт и прижала его к губам.

— Ты просто ангел!

Констанции сделалось смешно, и она сделала вид, что закашлялась.

Пробежав глазами по строчкам, Колетта засияла от счастья.

— Он любит меня!

— Ты в этом сомневалась?

— Нет, но все же…

— Ты ничему не удивилась?

— Так ты устроишь нам встречу, поможешь нам?

— Конечно, без всякого сомнения.

— Но мать, она же заподозрит.

— На этот счет не волнуйся, Колетта, мне она доверяет, и я устрою все наилучшим образом.

— Но ведь это обман.

— Нет, это всего лишь маленькая хитрость.

— Я так боюсь, видишь, Констанция, у меня даже дрожат руки.

— Ничего, со временем это пройдет. Ты привыкнешь.

— Когда? — только и спросила Колетта, ее глаза были полны нетерпением.

— Я не могу тебе сказать с точностью, дорогая, но все будет готово и остается только ждать.

— Ну когда же?

— Когда твоя мама отправится в оперу.

— Значит, это будет скоро, — задумчиво проговорила девушка, — она не пропускает ни одного спектакля.

— Значит, это будет завтра. Франсуаза сама сказала мне, что собирается отправиться в оперу, и я поеду вместе с ней.

— Но как же тогда ты поможешь мне? — испугалась Колетта.

— Я все придумала, и вам поможет Шарлотта, она расторопная девушка.

— Я так боюсь, — вновь произнесла Колетта.

— Ничего, дорогая, все будет хорошо. И вот долгожданный вечер настал. Мадемуазель Аламбер заехала за баронессой Дюамель, чтобы вместе с ней отправиться в оперу.Женщины уже спускались по широкой мраморной лестнице, экипаж Констанции ждал у крыльца, а Колетта, которой Констанция четверть часа втолковывала все подробности своего хитроумного плана, оставшись одна, испугалась предстоящей встречи. Боясь, что опоздает и мать уедет, Колетта со слезами на глазах бросилась вслед за баронессой:

— Мама, мама, возьми меня с собой! — кричала Колетта, растирая по лицу слезы.

Констанция досадливо поморщилась, а баронесса строго посмотрела на дочь.

— Ты наказана, Колетта, и еще целую неделю тебе будет запрещено появляться в обществе.

— Но, мама, я так хочу пойти с тобой в оперу… — Колетта с надеждой смотрела на Констанцию, словно бы говоря своим взглядом: ну пожалуйста, уговори мою мать взять меня в оперу, я так боюсь встречи с Александром!

Но Констанция оставалась безучастной к этим немым просьбам девушки. Ведь в ее планы не входили ни спокойствие баронессы Дюамель, ни устройство счастья самой Колетты. Ей всего лишь нужно было отомстить Эмилю де Мориво за его предательство. И поэтому она не проронила ни слова, предоставив выяснять отношения дочери и матери самим.

— Мама, я обещаю тебе больше никогда не поступать так дурно!Ну пожалуйста, возьми меня с собой!

Баронесса колебалась, но Констанция крепко сжала ее локоть, как бы говоря: нельзя уступать, нужно быть твердой до конца.

И тяжело вздохнув, Франсуаза Дюамель отрицательно покачала головой.

— Нет, ты останешься дома, ты наказана.

— Но мама, пожалуйста!

— Я никогда не отменяю данного мной слова. Ведь мы с тобой договорились, и ты должна прочувствовать всю тяжесть своего поступка.

Заплакав навзрыд, Колетта побрела в свою спальню. Но правда, с каждым шагом в девушке нарастала злость на свою мать.

— Ну и пусть, — шептала она, — не хочешь взять меня с собой, так я устрою. Я назло тебе встречусь с Александром Шенье — и ты об этом даже не узнаешь.

Примерно такие же мысли навестили в этот момент и Констанцию. Она в душе посмеивалась над доверчивой баронессой Дюамель и над незадачливой молодой возлюбленной.

Так и не дойдя до спальни, Колетта Дюамель промокнула последние слезы. Глаза ее были сухи и блестели неизвестно от чего — то ли от злости, то ли от предвкушения любовного свидания.

Загрохотал, отъезжая от дома экипаж Констанции Аламбер, увозя с собой ненавистную теперь уже мать.

Служанка подошла к своей юной госпоже.

— Пора, — только и сказала она.

— Я так волнуюсь! — воскликнула Колетта.

— Некогда отдаваться на волю чувств, мадемуазель, нужно спешить, у нас слишком мало времени, — и девушки заспешили к черному ходу. — Подождите немного, мадемуазель, — служанка приоткрыла дверь и вышла на низкое крыльцо с зажженным канделябром в руке.

Невдалеке, на противоположной стороне улицы, тускло освещенной масляными фонарями, ждала карета.

Девушка махнула рукой, и экипаж подкатил к крыльцу. Служанка пристально осмотрелась: улица была пуста. И она подала знак своей госпоже.

Колетта, пригнувшись, вскочила в карету. Хлопнула дверка, и экипаж загрохотал по пустынной улице, увозя девушку к дому Констанции Аламбер.

Служанка еще долго стояла на низком крыльце, глядя вслед удаляющемуся экипажу. Расплавленный воск капал с наклоненного канделябра и застывал маленькими сверкающими дисками на холодном камне крыльца.

Представление в опере уже началось, когда баронесса Дюамель и виконтесса Аламбер заняли ложу. Прозвучали последние аккорды увертюры, и занавес медленно пошел вверх.

— Прекрасная музыка! — шепотом произнесла баронесса Дюамель.

Констанция кивнула.

— И великолепный художник делал декорации.

И в самом деле, декорации были великолепны. Художник-итальянец постарался. Они чем — то напомнили Констанции места, где она выросла. Вдалеке синело море, окутанное дымкой, возвышались полуразрушенные башни старинного замка, а на краю леса виднелась небольшая хижина, возле которой стояла юная пастушка.

Баронесса Дюамель слушала музыку с напряжением. Она то раскрывала, то захлопывала свой веер, то клала руку на парапет и нервно теребила ногтем бархатную обивку, чертя на ней свои инициалы. А потом принималась тщательно затирать их ладонью.Волновалась и мадемуазель Аламбер. Удастся ли ее план? Непобоится ли в последний момент Александр Шенье встретиться с Колеттой? Быть может, он одумается, ведь их любовь, скорее всего, детская игра. Лишь бы он не стал советоваться с кем-нибудь из опытных наставников, ведь те просто поднимут его на смех.

И вот уже обе женщины чертили что-то на бархатной обивке парапета.

— Что с тобой? — спросила баронесса.

— Эта музыка… она приводит меня в трепет.

— И я не нахожу себе места, — призналась Франсуаза. Констанция, чтобы не выдать своего волнения, стала смотреть в партер, отыскивая глазами знакомых. Но как назло, из тех, с кем бы ей сейчас хотелось встретиться, в зале не было. Тогда она перевела взгляд на ложи:

Половина из них были пустыми.

А музыка звучала все тревожнее и тревожнее, голос певицы ударялся о стены, крошился. Казалось, зал недостаточно велик для этой певицы, вкладывавшей в арию всю свою душу… Злодей уже подкрадывался к ней из темного леса с кривым ножом в руках. А девушка не замечала его, распевая о своей любви… И вот раздался пронзительный крик, злодей набросился на нее и потащил в лес. А опоздавший всего лишь на какую-то минуту возлюбленный, воздев руки к небесам, не спешил в погоню, а призывал свою возлюбленную, чтобы она поторопилась к нему.

Веер задергался в руках баронессы, и ее лицо исказила гримаса.Констанция догадывалась, о чем сейчас думает Франсуаза, ведь ее дочь осталась одна, и Констанция вспомнила заплаканное лицоКолетты.«Ничего, наверное, она сейчас улыбается, — подумала Констанция, — ведь Шарлотта, скорее всего, сейчас вводит ее в комнату».

И Констанция прикрыла глаза. Чудесная музыка лишь дополняла ее видение.

Ей виделась комната в ее доме, широкая кровать с пологом, скульптурная маска и молодые люди. Как робки их движения, как стесняются они друг друга, как трогательны их взгляды…

Ведь это все у них впервые, они неискушены и неопытны в любовных утехах.

Видения Констанции Аламбер были недалеки от истины. Правда, все происходило не так, как ей хотелось бы. Пока баронесса Дюамель и мадемуазель Аламбер наслаждались оперой, с Колеттой происходило следующее: у крыльца черного входа дома графа Аламбера ее встретила Шарлотта.

Темнокожая девушка, с которой давно была знакома Колетта, всеравно показалась ей дьяволом в женском образе. В темноте, лишь немного разбавленной светом факела, укрепленного в кронштейне, горели белки глаз и ровные зубы эфиопки.

— С прибытием вас, мадемуазель.

Шарлотта повела Колетту по длинному переходу. Девушка с интересом рассматривала ту часть дворца Констанции, где ей никогдане приходилось бывать. Коридор был сумрачным и немного сырым.Колетта не знала — то ли от волнения, то ли от прохлады — ее кожа покрылась пупырышками, а руки дрожали.

Наконец, Шарлотта распахнула низкую дверь и пригласила Колетту войти в комнату, озаренную неверным светом свечей. Здесь жарко пылал камин, но его свет, прикрытый экраном, достигал лишь потолка. Причудливо изгибались тени. А на стенах висели непривычные для взгляда Колетты картины — обнаженные женские тела, Вакх и вакханки, дьявол, искушающий юную прелестницу. Девушка смутилась.

Шарлотта в своем странном наряде казалась ей сошедшей с этихполотен. Служанка — эфиопка усадила девушку на низкую банкетку и скептично осмотрела ее наряд.

— Что-то не так? — с тревогой спросила Колетта.

— Подождите, мадемуазель, сейчас я принесу то, что приготовиладля вас мадемуазель Аламбер.

Шарлотта зашла за ширму и вернулась со странным нарядом. Он блестел золотым и серебряным шитьем, тончайшая материя светилась насквозь.

— Встаньте, мадемуазель, я помогу вам раздеться.

— Зачем?

— Так надо.

— Мы здесь одни?

Шарлотта, немного помолчав, ответила:

— Конечно.

Служанка принялась расшнуровывать корсет Колетты. Девушка вздрагивала при каждом прикосновении смуглых пальцев Шарлотты.Она втянула голову в плечи и, казалось, вот-вот потеряет сознание от волнения. Шарлотта незлобно улыбалась, глядя на волнующуюся девушку.

Наконец, платье Колетты упало к ее ногам. Шарлотта подхватилаего и унесла за ширму. Девушка стояла и рассматривала наряд, который предстояло ей надеть.

— Ну как, мадемуазель, вам нравится?

— По-моему, платье не совсем обычное.

— Конечно же, его приготовила для вас моя госпожа. Одевайтесь, у нас не очень много времени.

Колетта выставила вперед руки, и Шарлотта принялась ее одевать. Когда платье было застегнуто, Колетта с замиранием сердцавзглянула на себя в зеркало. Наряд больше открывал, чем скрывал еесобой. Колетта смутилась.

— Мне кажется, оно слишком открыто. Шарлотта поспешила успокоить девушку.

— Платье великолепное и как нельзя лучше подходит к сегодняшней встрече.

Колетта глянула вниз, губы ее задрожали.

— Но ведь у меня совсем голые ноги.

— Но вы же, мадемуазель, будете совсем одни.

Шарлотта притворно улыбнулась. И девушка почувствовала всю свою неопытность, ей стало стыдно за себя, за то, что она еще так мало осведомлена в любовных делах.

Шарлотта тем временем поднесла туфли, сверкавшие серебром.Колетта не могла отделаться от смущения и постоянно пыталась прикрыть свои ноги прозрачной газовой накидкой.

Шарлотта наконец-то, смилостивилась над девушкой, и подала ейнаполненный вином бокал.

— Отпейте, мадемуазель, это придаст вам уверенности.

Колетта трясущимися руками приняла бокал и жадно выпила несколько глотков. Вино сразу ударило в голову, и она прикоснулась ладонью ко лбу.

— Я так волнуюсь, — прошептала девушка.

— Ничего, — Шарлотта приняла недопитый бокал и поставила его на столик между ярко горевших свечей.

Колетта с ужасом смотрела на кровать под полупрозрачным балдахином. Наверное, не существовало сейчас в мире вещи, способной сильнее напугать девушку. Она поискала взглядом, куда бы присесть. Шарлотта указала ей на массивное золоченное кресло, к которому больше подошло бы название трон.

И тут, где-то далеко зазвенел колокольчик.Шарлотта, прищурившись, улыбнулась.

— Это шевалье, он пришел вовремя. Садитесь, мадемуазель, ждите. Сейчас он появится.

Шарлотта исчезла за дверью.

Вскоре в коридоре раздались странные звуки — грохот и звон струн.

Осторожно, шевалье, — прозвучал голос Шарлотты.

— Но здесь так темно.

Дверь распахнулась и на пороге появился Александр Шенье. Подмышкой он держал небольшую арфу, с которой приходил раньше давать уроки музыки. Он с трудом удерживал арфу на весу, просунув пальцы под струны.

Колетта с ужасом смотрела на свои обнаженные ноги и еще сильнее сжала их при появлении Александра Шенье. Тот был ошарашен, увидев свою возлюбленную в таком странном наряде.

— Колетта, — воскликнул он.

Девушка приняла его восклицание за испуг и тут же закинула ногу за ногу, а для надежности набросила на них прозрачную накидку.

Шарлотта бесшумно исчезла, притворив за собой дверь.

Но она не собиралась далеко уходить, взбежав по лесенке, онавошла в небольшую комнату и припала к глазницам большой алебастровой маски. Она прекрасно видела, что происходит в нижней комнате.

Правда, в черных провалах глазниц маски предательски блестели, белые, как вареные яйца, глаза эфиопки.

Но Колетте и Александру было не до того, чтобы смотреть по сторонам. Они, не отрываясь, глядели друг на друга.

— Колетта…

— Александр…

— Мадемуазель…

— Шевалье… Учитель музыки сделал несколько шагов навстречу своей возлюбленной и замер, не решаясь приблизиться. Та покраснела и смутилась.

— Вы прекрасны, мадемуазель, — проговорил Александр Шенье.В его глазах застыло немое удивление. И было, чему удивляться. Колетта выглядела как кукла или как принесенный в подарок котенок. На шее повязана шелковая лента, такие же ленты украшали и запястья. А наряд, украшенный сееребром и золотом вообще не поддавался никакому описанию — декольте, сплошные разрезы, прорехи, обрамленные кружевами. Шевалье, волнуясь, судорожно сглотнул слюну.

— Мадемуазель…

— Что, шевалье?

— Вы прекрасны.

Арфа с грохотом упала на пол…

Эфиопка поморщилась и, чтобы не рассмеяться, изо всех сил зажала рот ладонью.

Даже не пытаясь поднять арфу, Александр Шенье принялся рыться в нотах. Книжки одна за другой, как раскрытые веера, посыпались к его ногам. Наконец, в его руках остался лишь белоснежный конверт.

— Вот. Я написал вам письмо, мадемуазель. Колетта робко улыбнулась.

— И я тоже.

Она достала руку из-за спины и протянула Александру аккуратный четырехугольный конверт.

— …Я тоже написала вам.

Сгорая от нетерпения, они вырвали друг у друга послания и, Колетта, усевшись в кресло, а шевалье на козетку, углубились в чтение.

Было такое впечатление, что они находятся вдалеке друг от друга, в разных концах города, и шансов на встречу нет никаких. Их лица сияли радостью, а губы шевелились беззвучно проговаривая слова.

Шарлотта не могла без улыбки смотреть на этих незадачливых любовников.

— Вы так красиво пишете, шевалье, так изящно излагаете свои мысли.

— Вы тоже пишете прекрасно, мадемуазель. Вы так умеете облекать свои чувства в слова, что я даже теряюсь.

Александр Шенье и в самом деле выглядел растерянным.Смущенная Колетта попыталась спрятать свое лицо от восторженного взгляда Александра Шенье. А тот, увидев ее обнаженную спину, зажмурился, словно его ослепил яркий свет.

— Ну, что же они? — шептала Шарлотта, — ведь времени не так много. Поцелуются они хотя бы или нет? Ох, и разозлится мадемуазель Аламбер, когда я ей расскажу, что здесь происходило и что напрасны были ее старания.

А Колетта и Александр даже не собирались приблизиться друг к другу. Они сидели так далеко, что даже при желании невозможно было дотянуться друг до друга рукой.

Как завороженный сквозь узкую щель полуприкрытых век шевалье смотрел на маленькую родинку под левой лопаткой девушки.

— Как я скучал без вас, — замирая от восторга, проговорил Александр Шенье.

— Я тоже скучала, — как эхо повторила Колетта.

— Боже мой, — проворчала Шарлотта, — ну и занудные же они, эти неопытные любовники. Ну совсем как дети. Им бы только в куклы играть. Ничего сегодня не получится.

Эфиопка сокрушенно покачала головой. — Все зря.

Колетта решительно не знала, что делать. В такой же растерянности находился и учитель. И тут взгляд девушки упал на сиротливо лежавшую на паркете арфу.

— Вы принесли с собой инструмент, — воскликнула она.

— Да, ведь я всегда приходил к вам с арфой и подумал, что так оно будет лучше и сегодня.

— Сыграйте мне что-нибудь, — попросила девушка.

— Шевалье с готовностью схватил инструмент и замер в нерешительности.

— Мадемуазель, вы играете лучше меня.

— Вы мне льстите, шевалье.

— Ничуть, вы талантливая ученица.

— Я вам обязана своим умением.

Молодые люди держались за арфу с двух сторон. Возможно, они препирались бы еще долго, если бы шевалье не разжал пальцы и не спрятал руки за спину.

— Хорошо, — согласилась Колетта, — я буду играть, а вы будете петь.

И глядя в потолок, она стала перебирать струны, а шевалье высоким, почти детским голосом запел.

Шарлотта отчаянно зевала, лишь изредка поглядывая в два маленьких отверстия, понимая, что ничего интересного она не пропустит, даже улегшись спать.

Музыка внезапно оборвалась. Шарлотта, приободрившись, глянула в щелки.

— Нет-нет, мадемуазель, вы взяли не ту ноту, нужно другую, — и шевалье голосом показал высоту звука.

— Вот эту?

— Да.

Теперь голос и струна прозвучали в унисон.

— Продолжайте.

И вновь полилась заунывная мелодия. Шарлотта, зевнув и подсунув под голову маленькую подушку, легла.

— Нет, ничего не получится.

А в опере на сцене хор исполнял песнь ликования. Пастушка былаосвобождена, крестьяне ликовали. Правда, злодей все еще оставался на свободе и прятался в темном лесу, изредка поблескивая лезвием хищно загнутого ножа. Герой не замечал его происков, всецело занятый созерцанием своей возлюбленной.

Волнение баронессы достигло наивысшей точки. Хрупкая костяная ручка веера переломилась пополам. Констанция вздрогнула.

— Что с тобой, Франсуаза?

— Я не могу, я чувствую себя виноватой перед дочерью.

Полно, дорогая. Она уже взрослая девушка, не волнуйся.

— Нет-нет, я не могу.

— Но ведь спектакль еще не окончен.

— Извини меня, но позволь мне воспользоваться твоим экипажем, я верну его к концу спектакля. У меня на сердце такая тяжесть.Мрачные предчувствия угнетают мою душу.

— Ну что может случиться? — попыталась удержать баронессу Констанция.

Но ее попытки были тщетными. Баронесса покинула ложу, а Констанция не знала, что предпринять. Она с досадой сильно ударила сложенным веером по парапету. Сандаловые пластинки затрещали. — Что делать? Что же делать? — судорожно соображала мадемуазель Аламбер. — Все равно мне не успеть вернуть Колетту домой. Сейчас Франсуаза обнаружит пропажу и нам всем не сдобровать.

И тут ее осенило. Улыбка появилась на губах молодой женщины. Она поднялась и не спеша покинула ложу.

Найти свободный экипаж было делом одной минуты. И уже через четверть часа, Констанция Аламбер вбежала в свой дом.

Шарлотта, заслышав торопливые шаги, выглянула с антресоли. Констанция была взволнована.

— Что случилось? — спросила служанка.

— Скорее, — Констанция постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, вошла в комнату.

Мадемуазель Аламбер чрезвычайно удивилась, застав влюбленных за уроком музыки. Подобное ей даже в голову не могло прийти. Но учить сейчас неопытных любовников было поздно. Нужно было срочно спасать положение.

— Колетта! — выкрикнула Констанция, и та от испуга выронила арфу.

Александр Шенье, завидев хозяйку дома, вскочил на ноги и склонил голову.

— Извините, что прерываю ваше свидание, но произошло непредвиденное.

Колетта вскрикнула, шевалье обмер.

— Что случилось, Констанция? — словно возвращаясь с того света, прошептала Колетта.

— Быстренько иди сюда, — мадемуазель Аламбер схватила свою подопечную за руку и потащила за ширму.

— Что такое, Констанция? Что случилось?

— Сейчас же переодевайся! Надевай свое платье! Твоя мать поехала домой.

— Но ведь все равно туда не успеем, — выдохнула Колетта, — всепропало.

— Мадемуазель, помогите нам, — попросил Александр Шенье. — Ведь это я виноват во всем.

— Сейчас не время для извинений, шевалье. Надо спасать положение.

Констанция, не дожидаясь пока подоспеет Шарлотта, сама принялась расстегивать платье.Переодевание не заняло много времени.

Колетта расправляла складки на платье. Констанция торопила ее.

— Мадемуазель, — пытался докричаться до Констанции Александр Шенье.

— Чего вам, шевалье?

— Мадемуазель, я должен вам сказать…

— Говорите же скорей.

— Мы с Колеттой решили пожениться. Констанция замерла. — Что вы сказали? — переспросила она.

— Мы с Колеттой решили пожениться, — неуверенно повторил молодой человек.

— Это правда? — Констанция посмотрела на свою подопечную.Та растерянно моргала глазами.

— Если шевалье говорит, значит, так оно и есть. Да. Мы решили пожениться.

— Только это не хватало! — воскликнула Констанция, хватая Колетту за руку.

— Вы должны помочь нам, — настаивал Александр Шенье.

— Хорошо, я как-нибудь помогу вам, но только в другой раз, — Констанция тащила девушку по коридору, все время поторапливая ее. — Быстрее, быстрее!

— Я и так бегу изо всех сил.

— Быстрее, еще быстрее.

Констанция прямо втолкнула девушку в карету и крикнула кучеру:

— В оперу! Быстро! Как можно быстрее!

— Слушаюсь, мадемуазель.

Засвистел кнут, и экипаж рванулся так, что Колетта удариласьголовой о спинку сиденья.

— Скорее! — поторапливала кучера Констанция, хотя кони бежали изо всех сил.

— Почему в оперу? — удивилась Колетта.

— Так надо.

— Но ведь мне нужно домой.

— Не ты ли, Колетта, так хотела поехать в оперу вместе с матерью, вот и исполняется твоя мечта, — сердито прикрикнула на девушку Констанция. — В оперу! И ты поймешь, что к чему. Это — единственный шанс спасти положение.

А баронесса Дюамель подъехала к своему дому. Дворецкий, не подозревавший об исчезновении Колет-ты, заслышав шум кареты, со спокойной душой распахнул ворота и склонился в поклоне.

Баронесса, отпустив экипаж, направилась в комнату дочери. Служанка Колетты, заслышав шаги хозяйки дома, испуганно сжалась и зажмурилась. Что сказать баронессе, как оправдаться? Девушка, затаив дыхание, смотрела на открывающуюся дверь спальни. Она ожидала крика, но баронесса вернулась из спальни с каменным выражением лица. — Где Колетта? — спросила она у служанки. Девушка пожала плечами.

— Где моя дочь?

— Она… — служанка замялась, беззвучно шевелила губами, не зная, что сказать.

Баронесса хищно сузила глаза и сделала один шаг. Девушка от ужаса потеряла сознание и упала на пол. Баронесса брезгливо обошла ее и спустилась вниз к дворецкому.

— Где моя дочь? — повторила она свой вопрос.

— Была наверху, — недоуменно ответил дворецкий, заметив гнев в глазах мадам.

— Ее там нет.

— Я не знаю, — развел он руками.

— Сейчас я во всем разберусь сама. Прикажи заложить карету.Экипаж был подан к крыльцу через четверть часа, несмотря настарания кучера и конюха. Еще минут десять баронесса добиралась дооперы.

Подозревая недоброе, она прямо-таки ворвалась в ложу и с удивлением обнаружила, что на ее месте сидит Колетта, а рядом поигрывая веером, созерцает финал спектакля Констанция.

Мадемуазель Аламбер встретила Франсуазу приветливой улыбкой.

— Прости свою дочь, Франсуаза. Колетта мне все рассказала.

— Ты ослушалась меня, — в голосе баронессы уже не было угрозы.

— Да, дорогая, она не смогла усидеть дома и на свой страх и риск отправилась в оперу, надеясь увидеть тебя.

— Так ты хотела меня увидеть, Колетта? — в голосе баронессы зазвучали ласковые нотки.

Жюльетта Бенцони Констанция. Книга третья

ГЛАВА 1

Первое облегчение после удачного спасения Колетты прошло. Констанция чувствовала себя измученной и уставшей.

«Ну почему так получается, — злилась сама на себя мадемуазель Аламбер, — молодые люди любят друг друга, а толку от этого, во всяком случае для меня, никакого. Не буду же я способствовать их женитьбе. Нужно придумать что-нибудь другое». И Констанция задумалась. Единственным реальным вариантом было привлечение виконта Лабрюйера со всеми его талантами. Но для этого нужно было увезти Колетту в имение его бабушки графини Лабрюйер. Вот только согласится ли Франсуаза Дюамель с таким предложением? Но делать было нечего.

«Или сейчас — или никогда», — решила Констанция. Но прежде, чем начать реализацию своего плана, предстояло лишить Анри выбора — пока в имении находится Мадлен Ламартин, тот вряд ли обратит внимание на немного глуповатую Колетту. Значит, Констанции предстояло ускорить развязку отношений виконта и мадам Ламартин.

Вначале мадемуазель Аламбер написала трогательное письмо Мадлен Ламартин.

«Мадам, — писала она, — я прекрасно помню наш разговор за вечерним столом и прошу простить меня за излишнюю развязность. Вы, как оказалось, совсем по-другому смотрите на любовь и на мужчин, чем привыкла смотреть я. От меня не укрылось то, что виконт Лабрюйер домогается вашей любви. Поверьте, я знаю, он умеет делать это очень искусно и настойчиво. Мало найдется, дорогая моя, в мире девушек и женщин, способных противостоять его уговорам. Виконт обворожителен и, зная это, умело использует свое достоинство. К тому же он честен и абсолютно искренен, когда произносит слова нежности. Но, мадам, не обольщайтесь. Ведь в Анри Лабрюйере словно бы заключено два человека: один из них мой хороший милый друг, а второй — наглый обманщик и соблазнитель. Поверьте мне, перемена происходит всегда ночью. Не зря же виконт так мило улыбался, когда говорили, что мужчина поутру видит, что ночью он обнимал в постели совсем другую женщину. Он никогда не дожидается утра и исчезает уже навсегда. На его совести более двухсот соблазненных женщин и, я думаю, вам не стоит тратить на него времени.

Вы можете спросить, мадам, откуда мне все это известно? Я вам отвечу. Анри мой друг, но не более того, поэтому мне известно о нем многое. Вы можете посмеяться над моими предупреждениями, но совесть не позволяет мне молчать.

Остерегайтесь виконта Лабрюйера и лучше всего покиньте имение. Возвращайтесь в Париж. Напоследок, мадам, я прошу вас об одном — не говорите Лабрюйеру о том, что я предупредила вас».

Констанция подписала письмо.

«Сегодня же она получит его, — усмехнулась женщина, — а теперь к Франсуазе».

Баронесса встретила Констанцию с распростертыми объятиями. Она уже успела соскучиться по своей родственнице и без остановки принялась высказывать свои опасения.

— Дорогая моя, я так опасаюсь за Колетту.

— А что с ней может случиться?

— Я боюсь, дворецкий видел возле моего дома этого мерзавца, шевалье Александра. Чего доброго, он похитит мою дочь.

— Но, Франсуаза, Колетта сама разберется во всем.

— Нет, она еще ребенок.

— Не собираешься же ты держать ее взаперти?

— Это единственный выход, Констанция.

— А, по-моему, существует еще один.

Франсуаза с недоверием посмотрела на свою гостью.

— Ты хочешь предложить свои услуги, Констанция? Ведь ты же знаешь, сама я не могу покинуть Париж.

— Я думаю, дорогая, лучше увезти Колетту на несколько дней за город. Смена обстановки поможет ей забыть о своей детской влюбленности. Я буду неотлучно при ней. Можешь не беспокоиться — с улыбкой на губах промолвила Констанция Аламбер.

— Ты просто спасаешь меня.

— Да, полно, Франсуаза…

— Нет-нет, Констанция, сколько раз мне доводилось убеждаться: ты заботишься о моей дочери так, как не могу позаботиться я сама. Она тебя любит, доверяет, а главное, слушается.

— Но и тебе она не прекословит, Франсуаза.

— Это только внешнее. А с тобой, Констанция, она всегда искренна.

Наконец, женщины условились о том, что завтра же Констанция отправится с Колеттой в имение графини Лабрюйер погостить несколько дней.

Бедная мать и не подозревала, что готовит ей Констанция. Колетта была грустна — ей не хотелось расставаться с учителем музыки. Но Констанция смогла уговорить и ее.

— Ты должна показать матери, Колетта, что ты не боишься покинуть Париж, не боишься расстаться с Александром. Она поверит тебе и впоследствии вы можете вновь встретиться.

Девушка недоверчиво качала головой. Но слова Констанции сделали свое дело. Колетта после того, как мадемуазель Аламбер устроила ей встречу с Александром в ее доме, доверяла ей безгранично. Правда, зачем Констанция помогает ей, девушка и не догадывалась.

Отъезд был назначен назавтра и Констанция, чтобы отдохнуть, пораньше отправилась домой.

Но и тут ей не дали покоя. Шарлотта, обычно не вмешивающаяся в дела своей хозяйки, рискнула дать ей совет.

— Мадемуазель, забудьте вы о шевалье де Мориво. Ведь вы никогда не любили его.

— А что ты понимаешь в любви?

— Мне довелось немало видеть, мадемуазель.

— Видеть, Шарлотта, это одно, а любишь не глазами, не ушами, не душой, а сердцем.

— Но ведь вы, мадемуазель, не любите шевалье де Мориво? — улыбнулась темнокожая служанка.

— Я его ненавижу, — абсолютно спокойно отвечала Констанция.

— Ну так пусть его…

— Знаешь, Шарлотта, ты бы лучше не давала мне советы, а старательнее делала свою работу.

— Все зря, — Шарлотта развела руками, — не моя же вина, что мадемуазель Дюамель и учитель музыки перепутали спальню с музыкальным классом.

— Теперь уж мне, Шарлотта, целиком придется положиться на саму себя.

В день перед отъездом Констанция отпустила всех слуг, кроме Шарлотты, которая должна была сопровождать ее в поездке.

— По-моему, к нам визитер, — сказала Шарлотта, выглянув в окно.

— Кто же?

— Не знаю.

— В такое позднее время и кто-то из чужих? — удивилась Констанция.

Шарлотта еще раз высунулась из окна, пытаясь разглядеть приехавшего.

— Герба на дверце не видно. Нет, решительно, я не знаю этого человека.

— Что он делает, Шарлотта?

— Направляется к ограде.

— Пойди-ка, разузнай.

Констанция, охваченная любопытством, стараясь оставаться незамеченной, выглянула из окна.

Возле кованой ограды стояла черная карета с непонятным гербом на дверце. Единственное, что смогла разглядеть Констанция — это графскую корону над геральдическим щитом. Цвета ливрей лакеев тоже были неизвестны Констанции.

Она видела, как Шарлотта вступает в переговоры с высоким, гордо державшимся молодым мужчиной в треуголке, из-под которой на плече ниспадали длинные волосы.

Констанция пожала плечами, она как ни старалась, не могла припомнить этого позднего посетителя.

— Ничего, Шарлотта сейчас все разузнает, — и она вернулась к столику, на котором были разложены всякие безделушки и принялась выбирать такие, что пригодятся в поездке.

Вскоре вернулась Шарлотта и доложила, что некий граф Арман де Бодуэн просит принять его.

Его имя было довольно известным, но Бодуэны насчитывали столько линий, что в пору было растеряться.

— Он постельничий у короля Пьемонта.

— А-а, значит он не из Парижа, и я зря старалась вспомнить его. А что у него за дело ко мне?

— Не знаю, мадемуазель, говорит, что ему необходимо с вами переговорить.

— Ну что же, зови в малую гостиную. Констанция на ходу взглянула в зеркало, поправила выбившуюся прядь.

— Что ему от меня нужно?

Когда гость вошел в малую гостиную, Констанция Аламбер сидела в мягком кресле с книгой в руках. Она не сразу подняла голову.

— Добрый вечер, мадемуазель Аламбер, — вошедший учтиво поклонился и припал губами к руке виконтессы, — я сразу же прошу простить меня за столь поздний визит, к тому же мы с вами незнакомы.

— Это условности, — вздохнула Констанция, — надеюсь, что дело, приведшее вас ко мне, и в самом деле не терпит отлагательства.

Граф де Бодуэн смутился.

— Мои слова могут показаться вам немного странными.

— Мне показался странным уже ваш визит, граф.

— Поверьте, мадемуазель, я не из тех мужчин, которые сорят словами и не отвечают за свои поступки.

— Надеюсь, граф, вы докажете это делом.

— Я хотел бы предложить вам стать моей женой. Констанция онемела от удивления. Она видела этого человека впервые — и такое неожиданное предложение.

Некоторое время она часто моргала, вглядываясь в лицо Армана де Бодуэна.

Он был красив, в этом ему не откажешь, но чтобы так сразу, не раздумывая, ответить, хотя бы даже и «нет»…

— Я понимаю ваше удивление, мадемуазель. Но я не располагаю временем. Вскоре мне предстоит покинуть Париж. Я не хочу услышать от вас сегодня ни да, ни нет. Когда вы решитесь дать мне ответ, то разыскать меня будет несложно.

Но, граф, … по-моему, я не буду готова ответить на ваше предложение ни сегодня, ни завтра, ни даже через год. Во-первых, я вас абсолютно не знаю, а во-вторых, замужество не для меня…

— Именно поэтому я и выбрал вас, мадемуазель.

— Ничего не понимаю, — развела руками Констанция, — вы можете хоть что-то объяснить.

— Я влюбился в вас, — граф прикрыл глаза, — лишь только услышал вашу историю, она очень романтична.

— Но, граф, я так изменилась с тех пор, что даже близкие друзья вряд ли узнали бы меня.

— Я узнал вас сразу, лишь только увидел в опере.

— Ах, вот оно что! — воскликнула Констанция Аламбер. — И кто же указал вам на меня?

— Никто. Было достаточно одного взгляда.

— Вы начинаете пугать меня, граф. О, простите, присаживайтесь, я забыла предложить вам кресло.

Граф опустился в кресло по другую сторону маленького столика, и Констанция приказала Шарлотте принести угощение.

Постельничий короля Пьемонта говорил по-французски почти без всякого акцента, лишь изредка выдавая себя южным произношением звука «р». Но это придавало ему в глазах Констанции больше обаяния. Она улыбнулась.

— Я бы поняла вас, граф, если бы явившись ко мне, вы предложили стать вашей любовницей. Тут бы все решали чувства. А замужество — это здравый расчет.

— А вы всегда раздумываете прежде, чем что-нибудь сделать?

— Я чаще полагаюсь на свою интуицию, она еще ни разу меня не подвела.

— И что же она подсказывает вам сейчас?

— Подождать с ответом. Но боюсь, что ответ будет отрицательным.

— Я же рассчитываю на другой.

— Ваше дело, — Констанция Аламбер была заинтригована донельзя. Такого, наверное, не случалось ни с ней, ни с какой-нибудь другой знатной дамой.

— Вы не будете на меня в обиде, граф, если я вам совсем не отвечу?

— Я буду ждать ответа столько, сколько потребуется.

— Даже если пройдет десять лет?

— Даже если пройдет пятнадцать лет.

— Вас трудно чем-нибудь удивить, граф. Скорее, вы привыкли удивлять сами.

— Может быть, — граф положил на столик свою визитную карточку, — если вы, виконтесса, решитесь отыскать меня, то я всегда готов подтвердить сделанное мной предложение.

— Завтра я уезжаю.

— Я и не рассчитывал на столь быстрый ответ, — поклонившись, граф Арман де Бодуэн оставил Констанцию Аламбер в полной растерянности.

Такие мужчины запоминаются, — подумала женщина и тут же рассмеялась. — Это какое-то сумасбродство! Он или сумасшедший, или дурак, или…

Она приостановилась. — …или влюблен в меня без ума.

Последнее предположение было очень лестным для ее самолюбия. Она и в самом деле была красива, еще достаточно молода и знала себе цену.

— А почему и нет? — улыбнулась Констанция. — Не оставаться же мне всю жизнь старой девой. Любовь к Филиппу, давно ушедшему из жизни, это прекрасно. Но одно дело любовь, другое — замужество… Но нет, граф де Бодуэн абсолютно не

Подходит для этой роли. Я не собираюсь покидать Париж и отправляться в Пьемонт. Не буду я ему отвечать ни да, ни нет. Пусть тешит себя надеждой и питается иллюзиями.

Этот поздний визит немного нарушил ее душевное равновесие. Сон как рукой сняло, и женщина рассердилась на самое себя, ведь завтра ей предстояла дорога в имение графини Лабрюйер.

— Не думала, — пробормотала Констанция, укладываясь спать, — что я выгляжу такой наивной дурочкой, способной согласиться выйти замуж лишь только меня поманят пальцем.

Неужели граф де Бодуэн считает меня этакой Колеттой, сохранившей ум семилетнего ребенка?!

Назавтра Констанция заехала за Колеттой, и они вместе отправились в имение графини Лабрюйер.

Ошибкой мадемуазель Аламбер было то, что она решилась выехать именно этим утром. Виконт в этот день собрался сделать решительный шаг и окончательно соблазнить Мадлен Ламартин. В его арсенале было много хитроумных уловок, способных склонить женщину к любви. Но виконт изобрел еще одну, и наверное, самую действенную. Возможно, знай он о письме, полученном мадам Ламартин накануне, он действовал по-иному, а может быть, и нет.

Жак всецело был занят приготовлениями, а его хозяин Анри верхом поджидал появление Мадлен на одной из аллей парка.

Ничего не подозревавшая женщина шла в тени деревьев и на ходу читала письмо. При этом она испытывала странное смущение, словно бы прикасалась к чему-то недозволенному или подглядывала в замочную скважину. Хоть разумом она и понимала, что все написанное в письме правда, но в душе не могла согласиться с этим.

Лишь только Мадлен заметила приближающегося к ней всадника, сердце ее затрепетало. Она узнала виконта, поспешно сложила письмо и спрятала за кружевной отворот рукава.

— Доброе утро! — виконт низко склонился, сидя в седле, и поцеловал прохладную, чуть дрожащую ладонь Мадлен Ламартин.

— Доброе утро, виконт.

— Вы всегда гуляете по утрам одна? Но мадам Ламартин пропустила этот вопрос мимо ушей, в нем явно читался намек на то, что неплохо бы пригласить виконта на утренние прогулки.

— А вы любите ездить верхом? — не унимался Анри, придерживая свою лошадь.

Та никак не могла приноровиться к тихой поступи Мадлен и все время опережала ее. Женщине хотелось сразу рассказать о письме, но она помнила просьбу-предостережение не называть имени отправителя. Отказываться от верховой прогулки было бы глупо, к тому же Мадлен прекрасно понимала, что Анри не оставит ее в покое, пока она не согласится.

«Ну что, — подумала мадам Ламартин, — немного проехаться в седле с чужим мужчиной — это не преступление».

И она подала руку. Виконт помог ей взобраться в седло и, очень бережно придерживая спутницу, пустил коня вскачь.

— Куда мы едем?

— Сейчас увидите, мадам.

— Только прошу вас, не говорите больше… Виконт перебил.

— Вы просите меня не говорить о любви?

— Вы уже сказали об этом, месье Лабрюйер.

— Я бы рад, мадам, но не могу, чувства переполняют мое сердце. Но я постараюсь отвлечь вас.

— Так куда мы едем?

— Скоро увидите.

Конь вынес их на опушку леса. Взгляду мадам Ламартин открылась чудесная картина.

Дорога, убегавшая в зеленый туннель, а в конце его залитая солнцем поляна. Остановив коня, Анри пронзительно свистнул и тут же из кустов вынырнул Жак. Он держал на привязи двух собак, одна из них сжимала в зубах стрелу, другая — лук.

— Ну что же, ты, Жак? Спускай их. Собаки рванулись вперед, каждая стремилась первой прибежать к своему хозяину. Анри нагнулся, не покидая седла, и принял у собак лук и стрелу. Выпрямившись, он протянул их Мадлен.

— Вы умеете стрелять? Женщина пожала плечами.

— Нет.

— Я научу вас.

Женщина растерянно взяла в руки оружие, было видно, что она никогда не держала его в руках.

— Сейчас я вам помогу.

— А зачем?

— Увидите.

Мадлен взяла лук за середину, Анри положил свою сильную ладонь поверх ее тонких пальцев.

— А теперь, тяните тетиву.

Стрела лишь самым краешком коснулась пальцев Мадлен. Мадам Ламартин и виконт вместе натянули лук.

— А теперь стреляйте!

Стрела, взмыв вверх, склониласьк земле и исчезла в кроне деревьев.

— А дальше что?

— Посмотрим, куда вы попали. Надеюсь, вы никого не убили. Мадлен весело рассмеялась.

— Быстрее!

— Сейчас посмотрим.

Анри пронзительно свистнул. Собаки полетели впереди лошади. Жак еле поспевал за ними, тяжело переваливая свое грузное тело с ноги на ногу.

— Быстрее! Быстрее! — крикнул Анри.

— Они проскакали под сенью деревьев и вскоре выехали на залитую солнцем поляну, посреди которой стоял богато накрытый стол и два кресла.

— А вот и ваш удачный выстрел, — виконт помог Мадлен спуститься на землю. Женщина подошла к столу и рассмеялась — в самом центре на блюде лежал зажаренный гусь, из его живота торчала стрела, точь-в-точь такая же, какую она только что выпустила из лука.

— Вы попали, мадам, в самую середину, так же точно, как поразили мое сердце, — и виконт картинно схватился рукой за грудь.

— Вы думаете, я так наивна? — засмеялась Мадлен.

— Неужели вам, мадам, никогда не хотелось поверить в сказку?

— Это не сказка, виконт, а самый обыкновенный обман.

— Я даже не знаю, откуда появился этот стол. Я всего лишь увидел в небе жареного гуся и предложил вам выстрелить. Так вы будете угощать меня, мадам? Мне не хотелось бы прослыть неблагодарным, но моя бабушка, графиня де Лабрюйер, довольно скупа и мне приходится после каждого завтрака еще охотиться, чтобы утолить голод.

— Ну что же, виконт, я подумаю.

— Пока вы, мадам, будете думать, я хочу предложить еще одну игру. Видите монетку, — Анри подбросил на ладони монету достоинством в одно су.

— Она тоже может сделать чудо?

— Конечно.

— Каким образом?

— Его сделаете вы, мадам.

И не успела Мадлен опомниться, как монетка оказалась в ее руке.

— Что мне с ней делать?

— Бросайте!

— Куда?

Виконт указал рукой на густые кусты дикой розы.

— Туда.

Монетка, описав в воздухе дугу, исчезла в кустах и тут же раздались нежные звуки музыки. Один за другим на поляну вышли музыканты, квинтет струнных и духовых инструментов.

— Боже мой! Как это вам все удается? — воскликнул виконт.

— Вы подлый обманщик, виконт! Вы хотите уверить меня, что сказки существуют в самом деле.

— А вы против этого? Против того, чтобы видеть или против того, что это существует?

— Я против обмана, виконт.

— Но моя любовь — это не обман. Неужели вы, мадам, еще не убедились в этом.

— Но зачем, виконт, этот стол, музыканты?

— Стол, мадам, чтобы есть, пить, а музыканты, чтобы танцевать.Виконт подал руку Мадлен, приглашая ее к танцу. Она стояла, заложив руки за спину.

— Ну раз уж мы приехали сюда… — начал Анри.

— Это ничего не значит, вы привезли меня сюда силой.

— Полноте, обманывать, мадам.

— Я не обманываю вас.

— Вы сами согласились сесть на моего коня, сами выстрелили из лука, монеткой вызвали из кустов музыкантов. А теперь отказываетесь танцевать.

Музыка зазвучала немного громче, словно музыканты тоже приглашали Мадлен Ламартин к танцу. И женщина, еще не успев сообразить, что делает, подала руку виконту. Тот тут же принял ее, и они двинулись в танце.

Мадлен двигалась, словно бы загипнотизированная, а Анри Лабрюйер вел ее медленно и в то же время уверенно, не давая сбиться с такта, ведь волнение словно оглушило Мадлен, и звуки инструментов доходили до нее, словно из тумана. Шелест листвы, ласковое солнце, щебетание птиц навевало приятные мысли, и Мадлен

Уже было совсем забыла о письме, как внезапно музыка смолкла, и виконт остановился.

— Мадам, прошу вас к столу. Надеюсь, вы не откажетесь?

Мадлен стояла и слышала, как бешено бьется ее сердце.

— Вы лишили меня покоя, виконт.

— Простите, мадам, но это как раз и входило в мои планы.

— Нет, вы не понимаете меня, вы мешаете мне жить. Жизнь в деревне лишилась для меня своего милого единообразия.

— Вы преувеличиваете мои возможности, мадам.

— Ничуть.

— А я говорю, преувеличиваете.

— Можете оставить меня в покое, виконт? — взмолилась мадам Ламартин.

— Я бы рад, — пожал плечами Анри, — но ваша красота влечет меня к себе.

— Так вы по-прежнему утверждаете, что любите меня? — глаза Мадлен зло сузились. Анри оставался невозмутим.

— Да, мадам.

— Поклянитесь!

— Чем я могу поклясться?

— Самым дорогим для вас.

— Дороже любви к вам у меня ничего нет. Так вот, я клянусь ею, что люблю вас, — улыбка Анри была довольно нахальной.

— Вы клятвопреступник! — воскликнула Мадлен, выхватывая из-за отворота рукава письмо.

— Вы заготовили мне послание? — виконт протянул руку, желая взять лист.

— Нет, месье, лучше сядьте и выслушайте-ка то, что мне известно о вас.

Анри послушно уселся в кресло, закинул ногу за ногу и со скучающим видом принялся слушать.

— Вы, виконт, соблазнили более двухсот женщин и всем им клялись в любви, как мне сейчас. Это правда?

— Вам решать, мадам.

— Вы невыносимы, виконт, я начинаю склоняться к мысли, что это правда.

— От этого моя любовь не делается ни слабее, ни сильнее. Пусть даже я соблазнил двести женщин, пусть даже я клялся им в любви, но вы, мадам, верите?

— Во что?

— В то, что я люблю.

— Я не могу решать за вас, виконт.

— Но я-то говорю, что люблю.

— Это какое-то сумасшествие!

— Возможно.

— Но тут написано, что вы бесчестный человек.

— Написать можно все, что угодно.

— Но я верю этому письму.

— Кто его написал? — виконт вскочил и подбежал к Мадлен, та сложила письмо вчетверо и спрятала за отворотом рукава.

— Я не могу вам этого сказать.

— Ну что ж, возможно, это кто-нибудь из обманутых мужей.

— Нет, его написала женщина.

— Еще хуже, разве можно верить брошенной любовнице?

— Но ведь вы, виконт, предлагаете мне стать вашей любовницей.

— Но я не обещаю не бросать вас.

По лицу Мадлен Ламартин Анри Лабрюйер уже понял, он победил, она любит его и лишь боится в этом признаться. Скорее всего, ее муж какой-нибудь зануда, от которого невозможно услышать ни единого ласкового слова, который называет свою жену не иначе, как «моя дорогая», а при этом его лицо остается пресным и строгим. Он никогда не догадается поцеловать ее внезапно, когда та не ожидает этого. А главное в любви — неожиданность, но в то же время твердый расчет. Неожиданность для нее и расчет для меня.

— Простите, виконт, — Мадлен опустила голову, — но я не та женщина, которая вам нужна.

— С чего вы взяли, мадам?

— Я знаю себя, месье Лабрюйер, я не та женщина, ради которой можно идти на такие траты, — мадам Ламартин указала на богато сервированный стол.

— Простите, мадам, но вы стоите и не таких трат. Что бы я ни делал для вас, всего этого будет мало.

— Я не могу.

— Разве я заставляю вас?

— Нет, но вы повсюду преследуете меня.

— Это вам кажется. Не я, а моя любовь преследует вас и признайтесь, мадам, вы ведь тоже любите меня. Вас удерживают только условности, обещания в верности, данные мужу.

— Но это же не пустые слова, виконт.

— Да, но они имеют смысл, когда вы рядом с мужем, но ведь сейчас вы одна.

— Это ничего не меняет.

— Но ведь я же не поверю вам, мадам, что вы вышли замуж по любви, что до замужества никого не любили. Так не бывает, значит вы уже однажды предали свою любовь.

— Не вам судить меня, виконт.

— Я не сужу, я всего лишь хочу разобраться.

— Вы не имеете права вмешиваться в мою жизнь.

— Я всего лишь хочу, чтобы вы полюбили меня. Мадлен молчала.

— Нет, мадам, я всего лишь хочу, чтобы вы мне сказали об этом, ведь вы уже любите.

Мадлен, не в силах более говорить, сорвалась с места и побежала. Она надеялась, виконт бросится за ней, станет удерживать. Но нет, никто не бежал за ней. Добежав до опушки леса, она остановилась и перевела дыхание.

«Как глупо я выгляжу! — она прикоснулась кончиками пальцев к щекам, те горели. — Я глупая женщина, твержу, что люблю своего мужа, а ведь…»

Мадлен самой было страшно себе в этом признаваться. «…ведь я люблю Анри. И мне все равно, сколько женщин он совратил до меня, ведь он предлагает мне всего лишь свою любовь — не состояние, не руку, а я могу ответить ему тем же. Моего мужа нет рядом со мной, и я вольна поступать так, как мне хочется. Ведь не

Знаю же я, чем он занимается, живя в Париже. Зачем он решился отправить меня в провинцию на несколько летних месяцев?»

Мадлен страстно хотелось, чтобы и муж изменял ей, тогда и она сможет отплатить ему тем же. Но женщина прекрасно понимала, что у месье Ламартина нет на это времени, он всецело занят своей службой и, даже возвращаясь домой, целые вечера напролет просиживает за своим письменным столом, изучая бумаги.

Мадлен обернулась. Лесная дорога уходила вперед туннелем и в конце виднелась залитая солнцем яркая зеленая поляна. Там сидел виконт Лабрюйер и ждал ее возвращения.

Но вернуться сейчас, после всего, что было сказано, Мадлен не могла. Слезы навернулись на ее глаза. Она шла, почти не разбирая дороги, выбрав себе ориентиром размытый слезами силуэт дворца.

А виконт, оставшись один, махнул рукой Жаку. Тот осведомился.

— Чего желаете? Догнать и просить вернуться?

— Нет, Жак, она сама придет ко мне.

— Сомневаюсь, хозяин.

— А я тебе говорю, придет.

— Жаль, что пропадает такой чудесный обед, — заметил Жак, жадно втягивая запах жареного гуся. Анри Лабрюйер поднялся и подозвал музыкантов.

— Вы, наверное, голодны?

Никто не решался ответить первым. Наконец, первым выступил флейтист и снял шляпу, украшенную пером. Виконт запустил руку в карман и извлек несколько монет. Те весело зазвенели на дне шляпы.

— Присаживайтесь и угощайтесь.

Анри, рассеянно насвистывая, двинулся по лесной дороге. Музыканты степенно постояли, но как только виконт исчез из поля зрения, бросились к столу. Никто не брал тарелок, все спешили завладеть самым лакомым куском. Слышалась ругань и невозможно было поверить, глядя на этих возбужденных мужчин, что они способны, собравшись вместе, извлекать из своих инструментов трогательные звуки музыки.

Жак с сожалением покачал головой, ему ничего не досталось от этого обеда. Но он не очень-то скорбел по этому поводу — закупая необходимые продукты для этого обеда, он сэкономил изрядную сумму денег и теперь мог позволить себе истратить их по своему усмотрению.

Он взял под уздцы коня своего хозяина и повел его по лесной дороге.

А Констанция Аламбер и ее воспитанница были в нескольких лье от имения графини Лабрюйер. Дорогой завязался не очень приятный для Колетты разговор.

— Мать не права, — настаивала мадемуазель Дюамель, — выдавая меня замуж за шевалье де Мориво, не спросив моего согласия.

Констанция мысленно проклинала тот момент, когда призналась Колетте, кто будет ее мужем.

— Но, посуди сама, — говорила она, — разве он нехорош собой?

— Он красив, — соглашалась Колетта, — но я не люблю его.

— Любовь и замужество — разные вещи, — в который раз Констанции приходилось повторять эту фразу. И Колетта, казалось, уже не воспринимала их.

— Он слишком стар для меня. Констанция рассмеялась.

— Стар, говоришь?

— Во всяком случае, немолод.

— Да он отличная пара для тебя. Ты только вспомни, что ты собиралась сказать своей матери, если бы я не удержала тебя. Разве благовоспитанная, порядочная девушка из благородной семьи может позволить себе что-нибудь подобное? Нет, Колетта, поверь мне, ты поступаешь дурно, очень дурно, решившись ослушаться мать.

Подумай, какой из Александра Шенье муж, ведь у него нет за душой ни су. Я не спорю, Колетта, он красив, молод, благороден и без ума влюблен в тебя, но ведь этого мало.

— Констанция! — воскликнула Колетта. — Я боюсь.

— Чего?

— Я начинаю ненавидеть свою мать.

— Ты поступаешь дурно. Девочка, неужели ты не видишь, как я почитаю твою мать? А ты хочешь пойти против ее воли, выказываешь такое упрямство, как будто не знаешь, что из этого может случиться беда. Будь умницей, ведь мать так огорчена. Она ждет лишь твоего доброго слова и с радостью простит тебя от всей

Души. Она даже уже простила тебя. Ты только произнеси еще раз это слово, когда мы вернемся в Париж.

— Мне казалось, Констанция, что ты на моей стороне?

— Да, дорогая, я не прошу тебя бросать Александра.

— Я не понимаю тебя, Констанция. То ты уверяешь меня, что шевалье де Мориво отличная для меня пара, то устраиваешь мне встречу с Александром, потом спасаешь меня от гнева матери.

— Ты еще многого, Колетта, не понимаешь. Жизнь куда сложнее, чем тебе кажется, и не всегда самое правильное решение — самое хорошее. Ведь твоя мать смягчилась, сменила гнев на милость, пошла тебе навстречу, отпустив тебя со мной. Сделала первый шаг, а ты хочешь отказаться. Подумай сама, что она требует от тебя взамен? Да, всего-навсего, чтобы ты выбросила этого Александра из своей головки, не стремилась бы к браку с недостойным тебя человеком. И я тоже прошу тебя, не думать о браке с Александром.

— Но, Констанция, я тысячу раз могу сказать тебе нет. То, что я сделала, может быть и дурно. Но сделанного не воротишь. Теперь моя жизнь принадлежит Александру, я написала ему в письме «я твоя»— и хочу сдержать свое слово. Я согласна упасть в ноги матери, целовать ей руки, просить прощения за мой поступок, совершенный мной в минуту безумия и слабости. И если она простит

Меня всем сердцем, то согласится на мой брак с Александром.

Констанция тяжело вздохнула.

«Да, — подумала она, — мой план будет выполнить нелегко. Но будем надеяться на то, что Колетта еще ничего не смыслит в жизни и все ее заверения пустые слова. Стоит ей увлечься — она забудет Александра и свои опасения. Боже мой, она говорит, я написала ему, я твоя. Но ведь писалось это под мою диктовку.

— Наверное, ты, Колетта, вспомнила какую-нибудь сцену из романа о верной любви бедной девушки к благородному человеку. Но ты не предашь своего Александра, если выйдешь замуж за шевалье де Мориво.

— Я предам свои слова, Констанция. Ведь я дала обещание.

— Ты что обещала ему?

— Я обещала ему быть его.

— Ты сдержишь свое слово.

— Я не понимаю.

— Ты будешь его любовницей, выйдя замуж за Эмиля де Мориво.

Глаза Колетты округлились.

— И это предлагаешь мне ты, Констанция?

— Только я и могу тебе предложить подобное. Это самое разумное решение. Эмиль де Мориво хорош как муж, Александр Шенье как любовник. И ты сможешь быть счастлива с ними обоими.

Все будут довольны:мать, Эмиль, Александр, а главное — будешь довольна ты, Колетта. Ведь два это лучше, чем один.

— Смотря чего два?

— Двое мужчин, — уточнила свою мысль Констанция.

— Я не привыкла обманывать, — прошептала Колетта.

— Ты никого и не будешь обманывать.

Разговор об Александре Шенье Констанция Аламбер вела скорее всего по инерции, она понимала, Колетта и Александр еще не скоро станут настоящими любовниками, а ей нужно было повернуть дело так, чтобы Колетта еще до свадьбы лишилась своей девственности.И единственно возможным из всех вариантов ей представлялось теперь — воспользоваться талантом виконта Лабрюйера.

Констанция специально не заводила разговора о нем, она прекрасно понимала, все зависит не от девушки, а от виконта.» Надеюсь, Мадлен Ламартин уже получила мое письмо, — подумала Констанция, — и не поддастся на его уговоры.

Представляю себе злое лицо Анри, когда он узнает, что письмо написала я. Хотя скорее всего, Мадлен ни слова не скажет ему о нем. Вряд ли я вообще застану ее в имении. Ну ничего, пусть возвращается к своему мужу. Если дорожишь своей женой, нечего оставлять на несколько месяцев одну «.

Колетта пообещала подумать над сказанным Констанцией и по лицу девушки нетрудно было догадаться, что философия мадемуазель Аламбер вполне устраивает ее еще неискушенную душу.

Конечно, легче всего жить, когда знаешь, что твое поведение устраивает всех. Главное — не допустить огласки и тогда никто не посмеет упрекнуть тебя в нечестности.

— Успокойся, дорогая, — говорила Констанция, — все женщины живут подобным образом. Но думаю: в рай попадают не только мужчины.

И вот показался дворец графини Лабрюйер, стоявший на пологом холме. Огромный парк расстилался вокруг сверкавшего пруда. Ровными линиями протянулись аллеи, дорожки. Повсюду пестрели цветочные клумбы. Возница принял немного в сторону, объезжая задумчиво шествующего Анри Лабрюйера и Жака, понуро бредущего вместе с конем за своим хозяином.

Констанция, завидев Анри, приказала кучеру придержать карету.

— Добрый день, виконт, — мадемуазель Аламбер приоткрыла дверцу.

— Констанция? Что ты зачастила сюда?

— Я хочу напомнить об одном разговоре.

— Меня сейчас занимает совсем другое. Констанция, боясь, что сейчас виконт проговорится об их уговоре, поспешила добавить.

— А я приехала не одна. Со мной моя подопечная, в прошлый раз я не успела познакомить вас. Мадемуазель Дюамель и виконт Лабрюйер.

— А-а, вы та самая мадемуазель, которая собирается выйти замуж.

— Да-да, — кивнула головой Констанция, — за Эмиля де Мориво.

Виконту явно доставило наслаждение слышать интонацию, с какой Констанция называла имя своего бывшего любовника.

— Я уже не кажусь вам таким страшным, мадемуазель? — виконт поклонился.

— Мне ему ответить? — шепотом спросила Колетта.

— Конечно же, дорогая. Здесь в деревне все проще.

— Да, виконт. Теперь я уже не боюсь вас.

— Вот и прекрасно.

Мы еще встретимся! — крикнула Констанция и махнула рукой кучеру.

Тот тронул лошадей, и они побежали резвей. Виконт глядел вслед удаляющемуся экипажу.» Все-таки странная женщина, Констанция Аламбер, — думал виконт Лабрюйер, — она, по-моему, и сама не знает, чего хочет. А я? Чего хочу я? Неужели в любовных победах заключается смысл жизни? Хотя они все-таки более безобидные, чем победы военные. Ведь я никого не убиваю, я приношу только счастье себе и другим. Пусть оно мимолетное, пусть недолговечное, но все равно это самое настоящее неподдельное счастье «.

Налетевший порыв ветра поднял на дороге пыль, и виконту пришлось прикрыть глаза рукой. А когда он открыл, карета уже исчезла.

— Сам не знаю, — пробормотал виконт, — не знаю, почему Констанция недосягаема для меня. Дело даже не в том, что она умеет противостоять моим домогательствам, я сам теряюсь в ее присутствии, а это редкое достоинство у женщины.

Злость поднималась в душе Анри, неудача с Мадлен Лабрюйер больно уязвила его самолюбие. А подобных обид виконт не привык сносить и оставлять безнаказанными.

— Я люблю Мадлен, люблю, — приговаривал виконт с каждым шагом, — я люблю ее все больше и больше. Жизнь теряет смысл, когда ее нет рядом со мной.

Он так упорно повторял эти слова, что уже верил в них, подходя к дому.

Графиня Лабрюйер встретила его в гостиной. Старая женщина сидела за столиком с веером карт в руках. Напротив нее сидели маркиз и маркиза Лагранж.

— Анри, присоединяйся, — довольно бодро для своего возраста сказала старуха и указала на свободное место.

Анри никогда не любил карточных игр. Их азарт казался ему искусственным и даже вредным для психики. Но огорчать свою престарелую родственницу ему не хотелось. Наверное, графиня Лабрюйер была единственной женщиной, которую Анри искренне любил.

Он устроился и взял карты. На удивление, виконту повезло.

— А что поделывает наша гостья? — как бы невзначай поинтересовался Анри.

— Какая? лицо маркизы Лагранж чуть порозовело. — Вы говорите о мадам Ламартин?

— Нет, о мадемуазель Аламбер и ее прелестной спутнице.

— Но вы же сказали — наша гостья, значит, имели в виду лишь кого-то одного?

Карточная игра располагала к неспешной беседе, ничего не значащим фразам.

— Я буду рад, маркиз, если вы скажете мне хотя бы об одной из них. Так ваши симпатии переменились?

— Нисколько.

— По-моему, виконт ваши взгляды были отданы другой женщине.

— Я не забирал их обратно.

— Ах, так решили действовать более широко.

— Я не люблю говорить на эту тему, маркиза. Слова здесь не решают ничего. Многие из мужчин любят бахвалиться любовными победами.

— Да-да, мой внук не таков, — вставила обычно глуховатая графиня Лабрюйер.

Маркиз Лагранж сделал новый ход, и виконту не повезло.

— Вы очень коварны, маркиз, придерживаете карты до последнего. Ведь я-то был уверен, что бубновый король на руках у мадам Лагранж.

— Вы, месье, — отвечал маркиз, — привыкли к одному стилю игры, я к другому. И не знаю, что занимает ваш ум, но смею заметить, занятие политикой заставляют хорошо играть в карты.

— Когда на руках хороший набор, — отвечал виконт — немудренно выиграть. Куда сложнее вести игру с плохой картой. К тому же, у меня есть подозрение, маркиз, что вы с женой играете в одну руку.

— Только в картах, только в картах, — маркиз рассмеялся.

Маркиза сложила свои карты и ходила, не глядя в них, но всегда вытаскивая ту, которую было нужно.

Виконт, я всегда на стороне своего мужа, что бы ни случилось, что бы ни происходило. Иные могут обольщаться, видя, как я забираю взятку, которую преспокойно мог взять мой муж. Но дело в том, что выигрыш мы делим пополам. И вы первый заметили это. Завидую вашей прозорливости.

— Я восхищаюсь вами, мадам.

— Чем же конкретно?

— Да, всем. Маркиз, первый раз мне приходится встречать столь рассудительную женщину. Обычно жены видят в своих мужьях врагов, тиранов и только вы видите в нем своего благодетеля.

— Что вы, виконт, — ответствовал маркиз Лагранж, — я бы не женился на другой женщине.

— А что вы думаете по этому поводу? — виконт обратился к графине Лабрюйер. Та пожала плечами.

— Я не знаю, как жила, но знаю, что жила правильно. Ведь мне удалось пережить своего мужа.

— Вот видите, — воскликнул виконт, — как коварны женщины!

— Нет, коварны мужчины, — отвечала старая графиня. — Они всегда уходят первыми, нужно лишь к этому приготовиться, и не слишком на них рассчитывать. Ты, Анри, весь пошел в этом смысле в деда. Сколько я ни говорила ему, что хочу умереть первой, он не слушал меня — и пожалуйста…

Если кон начинался для Анри Лабрюйера великолепно, то окончился полным его разгромом. В выигрыше остались маркиз и маркиза Лагранж.

— Так что же все-таки поделывает наша гостья? — с улыбкой спросил Анри.

— Тебе так не терпится узнать? Анри, все спустятся к обеду и ты, наконец, удовлетворишь свое любопытство.

— Нет, я должен узнать это сейчас.

Анри поблагодарил всех за хорошую игру и поднялся. Он успел заметить краем глаза Констанцию, прогуливающуюся в саду.

Виконт Лабрюйер нагнал мадемуазель Аламбер возле зарослей можжевельника.

— Констанция.

— Да, виконт.

— А где твоя воспитанница?

— Ты в конце концов заинтересовался ею?

— Я интересуюсь тобой.

— Я уже говорила — это бесполезно.

— Только не для меня.

— Но ведь ты знаешь меня не первый год.

— Это и придает мне силы.

— Ты так думаешь?

— Чем больше прошло от начала, тем ближе к концу.

— А я, Анри, не привыкла менять своих взглядов на мужчин.

— Ты кого-то полюбила вновь?

— Нет, но мне довелось пережить вчера страшное потрясение.

— Кто напугал тебя, Констанция?

— Мне предложили выйти замуж.

— Это что-то новое.

— Но ты, Анри, никогда не догадаешься, от кого исходило подобное предложение.

Виконт принялся перечислять всех знакомых ему дворян, кто бы мог отважиться на такой безнадежный в своих последствиях поступок. Но каждый раз Констанция отрицательно качала головой.

— Нет, Анри, не угадал. Тебе ни за что не угадать. Наконец, Анри сдался.

— Ну, признавайся сама, такого мужчины не существует в мире. Женщины могут быть глупыми, могут быть прозорливыми, но большинство мужчин умны.

Не знаю, как насчет ума, — улыбнулась Констанция, — но наглости у него, наверное, даже больше, чем самоуверенности.

— Нелестного же ты мнения, Констанция, о своем будущем муже.

С таким же успехом и ты можешь называть меня своей невестой.

Так кому ты отказала?

Во-первых, Анри, я еще не отказала ему, я обещала ему подумать. Во-вторых, он граф, к тому же занимает видный пост при дворе.

— Констанция, давай по порядку. Я перечислил всех, кто занимает хоть какой-то пост при дворе, исключая разве что королевских поваров. Но насколько мне известно, среди них не числится ни одного графа.

— Ты не спросил, Анри, при каком дворе.

— О-о, за тебя сватается иностранец?

— Да, граф де Бодуэн, постельничий короля Пьемонта.

— Мне остается, Констанция, только поздравить тебя. Выгодная партия в том случае, если бы ты была бедной девушкой, а с твоим богатством можно желать лишь свадьбы с королем.

— Так наш уговор, Анри, остается в силе?

— Ты насчет своей подопечной?

— О ком же еще.

— Я бы посвятил ей вечер-другой. Но пойми, Констанция, я сейчас влюблен в другую женщину.

Анри говорил с такой серьезностью, что Констанция Аламбер рассмеялась.

— Анри, разговаривая со мной, ты можешь не делать такого страдальческого выражения лица. Я прекрасно знаю цену всем твоим обещаниям, особенно любовным.

— Я в самом деле люблю ее, — голос Анри звучал так трагически, что будь он актером, зал рыдал бы. — Кстати, — виконт принял свой обычный скучающий облик, —

Кто-то, я не берусь утверждать, что это сделала ты, написал письмо Мадлен Ламартин, где перечислены мои преступления…

— Твои достоинства, Анри.

— Но бедная женщина восприняла их как нечто ужасное. И знаешь, что меня насторожило?

— Что?

— В письме была приписка не разглашать имени писавшего, вернее, писавшей.

— И ты, конечно же, Анри, решил, что это я.

— Я в этом уверен.

— Да, это я написала письмо, — виновато вздохнула Констанция Аламбер, — и надеюсь, ты догадываешься, зачем?

— Зачем же?

— Чтобы ускорить развязку твоей затянувшейся любви с Мадлен Ламартин. Это письмо или подтолкнет ее испытать неведомое ей доселе счастье быть с мужчиной, сумевшим соблазнить двести женщин к двадцати двум годам, или же, если она в самом деле любит своего мужа, начнет избегать тебя.

— Я бы мог понять тебя, Констанция, если бы Мадлен отбила у тебя любовника, но ты же равнодушна ко мне.

— У меня в этом деле есть свой интерес.

— Ах да, Эмиль де Мориво. Как же ты можешь простить подобную обиду?! Он собрался жениться, не испросив у тебя согласия. Но ты же ему не мать и даже не сестра.

— Это было подлостью с его стороны. Он приходил ко мне и не сказал даже ни одного слова. А я как дура встречалась с Франсуазой. Они все знали, что происходит. А я-то даже не догадывалась. А твоя престарелая родственница не скучает без тебя?

— Я бы попросил тебя, Констанция, не шутить по этому поводу. У нас очень нежные чувства друг к другу.

— Я смотрю, Анри, о чем бы мы не заговорили, всегда начинаем ссориться. Ведь мы с тобой друзья, хоть ты и не хочешь помочь мне.

Анри внезапно толкнул Констанцию и отскочил в сторону. Та глянула на него и рассмеялась. Настоящий мальчишка, собравшийся играть в пятнашки.

— Неужели, Анри, ты, возмужав, не забыл наши детские игры?

— Вся жизнь игра, — Анри пожал плечами.

— А вот я уже не так легка на подъем. Мне не хочется играть и, наверное, вскоре я заживу по-настоящему.

— А хочешь, мы с тобой сыграем, Констанция?

— Как?

— Если ты отгадаешь слово, загаданное мною, то я, возможно, выполню твою просьбу.

— Возможно или выполнишь?

— Выполню.

— Когда?

— Лишь только пойму, что Мадлен готова стать моей.

— Тогда начнем, на это уйдет не много времени.

— Итак, ты можешь спрашивать меня о чем угодно, а я буду отвечать тебе, да или нет.

Констанция, не задумываясь, спросила.

— Это живое?

— Нет.

— Мы его сейчас видим?

— Нет.

— Но оно есть в имении мадам Лабрюйер?

— Да.

— Оно большое?

— Да.

— Это предмет?

— Нет.

— Это есть у меня?

— Конечно.

— Оно есть у каждого из живущих в доме?

— Скорее всего, да.

— Но самое большое, конечно же, у тебя, Анри?

— Да.

— Это вещь?

— Нет.

— Не живое и не вещь? — задумалась Констанция Аламбер.Но тут же глаза ее просияли.

— Это дух?

— Можно сказать и так.

— Ну конечно же, это любовь, — рассмеялась Констанция.

— Да, — Анри, не дав Констанции опомниться, схватил ее, прижал к себе и попытался поцеловать в губы.

Но мадемуазель Аламбер больно укусила его за щеку. И сквозь прокушенную кожу тоненькой струйкой потекла кровь. Констанция словно желая поиздеваться над виконтом Лабрюйером, провела пальцем по его щеке, сняла капельку крови и слизнула ее языком.

— Я думала, Анри, кровь у тебя какая-то необыкновенная, а на поверку такая же соленая, как мои слезы.

— Ты играешь с огнем, Констанция!

— Нет, Анри, ты загадал слово, я сумела его разгадать, и тебе придется выполнять свое обещание.

— Ну вот, теперь-то ты, Констанция, и попалась, — Анри расхохотался.

Женщина, не понимая, в чем дело, уже было подумала, не сошел ли он с ума, но виконт объяснил ей.

— Больше всего я боялся, что ты сумеешь отговорить Мадлен. Но теперь тебе придется помогать мне, иначе я вправе не выполнить твою просьбу. Ведь уговор был таков.

— Ах ты, пройдоха, — Констанция легко ущипнула Анри за плечо. — Ты всегда найдешь способ обмануть доверчивую женщину.

— О нет, к сожалению, мне не всегда это удается.

— Но пожалуйста, сделай это ради меня, и я буду тебе благодарна.

— Ты полюбишь меня? — спросил виконт.

— Это не в моих силах.

— Ну хотя бы постараешься?

— Постараюсь, Анри.

— Но из этого, конечно же, ничего не выйдет.

— Конечно.

— Ты, Констанция, такая же несносная, как и я. Побежали к дому.

Анри схватил Констанцию за руку и они, подбадривая друг друга криками, бросились к дому, словно в старой детской игре: кто первым притронется к столбу крыльца, тот умный, а кто опоздал, тот дурак.

Анри, конечно, благородно уступил даме право первой коснуться столба. Подождав запыхавшуюся Констанцию, он взял ее руку и приложил ладонь к теплому дереву.

Ты первая.

А ты, как всегда, опоздываешь, даже в том случае когда прибегаешь раньше.

ГЛАВА 2

Пока Колетта Дюамель отдыхала в доме графини де Лабрюйер, ее возлюбленный Александр Шенье маялся в Париже. Правда, скучать у него времени не было, ведь он вот уже два года был зачислен в школу гвардейцев, из которой самых способных и смелых учеников зачисляли в королевскую гвардию.

Учителем фехтования у Александра был Эмиль де Мориво. И если раньше этот немногословный, немного загадочный мужчина, избегавший в обществе своих воспитанников говорить о женщинах, казался Александру чуть ли не идеалом, то теперь он смотрел на него с ненавистью.

Ведь Констанция Аламбер не преминула сказать Александру, кто же будет мужем Колетты.

Сперва Александр даже подумал, стоит ли идти на занятия фехтованием, ведь он боялся, что не сможет скрыть своего отвращения к Эмилю де Мориво, но потом он решил, что такой поступок будет не достоин мужчины, и вместе со своими

Сверстниками направился в зал для фехтования.

Это было огромное помещение недавней постройки. Ровный рассеянный свет лился из окон, размещенных у самого потолка.

Утреннее солнце золотило росписи, изображавшие батальные сцены.Шевалье де Мориво стоял перед строем будущих гвардейцев, держа в руках защитный жилет для фехтования. Во время занятий он никогда не пользовался учебной рапирой, предпочитая ей остро отточенную боевую, настолько шевалье был уверен в своем искусстве — и к тому же призывал своих воспитанников.

Но поскольку их умение оставляло желать лучшего и поэтому, на всякий случай, перед каждым занятием де Мориво надевал жилет из толстой телячьей кожи, прошитой в несколько слоев.

Эмиль не спеша облачился в жилет и взял в руки рапиру. Он несколько раз попробовал клинок на гибкость. Сталь оказалась превосходной.

— Теперь, когда вы умеете уже делать хоть что-то, — обратился он к воспитанникам, — я хотел бы проверить ваше искусство в деле.

И тот, кто сможет победить меня, будет без дальнейших экзаменов зачислен в гвардейцы.

Глаза воспитанников восторженно блестели. И лишь только Александр Шенье опустил голову.

Но шевалье де Мориво не придал этому значения. Он вызвал первого из стоявших в шеренге.

— Шевалье де Дюбуа, попытайте вы счастье. Молодой человек принял стойку и несколько раз ударил своим клинком по клинку Эмиля де Мориво. Звон стали словно приободрил сражающихся и молодой человек сделал первый выпад.

Эмиль легко от него уклонился и легонько плашмя коснулся плеча своего противника. Тот понемногу входил в азарт, его движения становились резче. Если до этого в движениях молодого человека чувствовалась скованность, то теперь он сражался изо всех сил.

— Наносите удары пониже, — кричал Эмиль де Мориво, — так вы никогда не сможете меня достать. Вот видите, ваша шпага прошла у меня под мышкой, а я, развернувшись, наношу вам удар в бок. А теперь попробуйте еще.

Эмиль специально стал отступать, предоставляя противнику возможность действовать по его усмотрению. Эмиль даже не пытался наносить удары, лишь только легко отбивал выпады.

— И это вы сделали не правильно, шевалье, у вас открыта правая половина груди, старайтесь все время держаться боком, так мне будет труднее в вас попасть.

Александр Шенье смотрел на сражающихся и ему казалось, его сверстник действует неумело и нерешительно. И он начал подбадривать его выкриками.

Эмиль де Мориво удивленно посмотрел на Александра. Обычно этот его воспитанник вел себя тихо и особыми талантами не выделялся. Над парнем подтрунивали приятели за то, что тот зарабатывает себе на жизнь уроками музыки в богатых домах.

Шевалье Шенье, — на ходу выкрикнул Эмиль де Мориво, отбивая один за другим три удара, — следующим будете вы, готовьтесь.

И тут же, словно это не составляло для него особого труда, Эмиль нанес удар в грудь своему противнику. Рапира лишь только коснулась рубашки молодого человека и тут же замерла.

— Вы мертвы, шевалье, и постарайтесь в следующий раз быть более напористым.

Посрамленный таким легким поражением, молодой человек вернулся к своим приятелям.

Александр Шенье вышел на середину зала.

— Может, вы не желаете сражаться? — спросил Эмиль де Мориво, глядя на побледневшее лицо Александра.

— Нет, месье.

— Может, вы плохо себя чувствуете?

— Нет, это у меня природная бледность лица. Александр отбросил со лба свои непослушные длинные волосы и принял стойку. Кончик его рапиры чуть заметно подрагивал, направленный прямо в шею де Мориво, не защищенную жилетом.

О, так вы настроены серьезно, — Эмиль тоже принял стойку. — Что ж, начинайте первым, шевалье.

Александр вложил в свой удар всю ненависть, накопившуюся в душе, но де Мориво был неуязвим. Он даже не отрывая подошв от пола, уклонился от удара и хотел дотронуться клинком до плеча Александра, но тот успел вывернуться и подбил его рапиру снизу.

— Отлично. Уходите от удара, шевалье.

Рапиры снова скрестились.

Эмиль де Мориво не понимал, что происходит, откуда только берется злость в этом тщедушном молодом человеке, никогда не выделявшемся ни талантами, ни особой храбростью. Еще несколько раз Александр чуть не достигал своей цели — острие его клинка проходило буквально в волоске то над плечом, то над рукой Эмиля де Мориво.

— Вы делаете успехи, шевалье, — на ходу выкрикивал Эмиль, отбивая удары. — Но смотрите, до этого момента я только защищался, теперь же поведу наступление, — и Эмиль, полностью уверенный в своей победе, сделал выпад.

Александр подбил клинок снизу и пригнулся. Эмиль чуть не потерял равновесие, но вовремя успел отскочить. Александр Шенье стоял, ожидая следующего удара, и он не заставил себя ждать.

На этот раз Эмиль де Мориво применил свою излюбленную тактику — он перебросил рапиру в левую руку. Это должно было смутить противника, ведь каждый привык фехтовать, видя перед собой правшу. А Эмиль одинаково хорошо владел и левой, и правой рукой.

— Ну что, шевалье, посмотрим, как вы справитесь с такой задачей.

Но злость придала Александру редкую силу. Он смотрел на своего противника с нескрываемой ненавистью, пожирая его глазами. Несколько раз Эмиль делал выпады, но всегда Александр уходил от них и даже один раз умудрился задеть острием рапиры плечо своего наставника.

— Вы ранены, месье, — не без злорадства заметил Александр, изготавливаясь к выпаду.

— Вы тоже, — Эмиль резко ударил и зафиксировал острие своей рапиры на большой сверкающей пряжке ремня Александра Шенье. И тут молодой человек, изловчившись, поддел рапиру своего наставника и поворотом выбил оружие из его рук.Со звоном рапира упала на каменные плиты пола.

Будущие гвардейцы онемели: никому еще не удавалось выбить рапиру из рук Эмиля де Мориво.

Тот и сам стоял в растерянности. Нужно было что-то говорить.

— Шевалье, вы не хотели бы поступить на службу в мой полк?

Нет, месье, — абсолютно спокойно ответил Александр Шенье, склонив голову.

Это был, наверное, единственный случай отказа за все время существования гвардейской школы. Никто ничего не понимал, а Александр, удовлетворив свое самолюбие, вложил рапиру в ножны и двинулся к выходу. Никто не стал его останавливать. Он вышел на залитый солнцем двор и остановился у тихо

Журчащего фонтана.

— Я мог убить его, — тихо проговорил Александр, — но он бы умер, не зная за что. Я похищу Колетту, и она будет моей женой.

В имении графини Лабрюйер все шло своим чередом. Обилие гостей лишь радовало старую графиню. Ведь когда рядом с тобой молодые люди, реже вспоминаешь о собственной старости. Не стоит только смотреться в зеркало. Мадам Лабрюйер уже давно убрала зеркало из своей спальни. Она не любила теперь своего лица, изрытого морщинами, своего дряблого подбородка. А когда-то она была очень красива, и мужчины сходили по ней с ума.

У нее не было дочерей, не было внучек и только Анри оставался ее единственной надеждой. Она не баловала внука большими деньгами, предпочитая оплачивать его долги только после того, как они были сделаны. Но в душе старая графиня очень любила своего развязного внука. Он был как бы продолжением ее молодости, только теперь ее былое женское коварство воплотилось в мужчину.

После ужина все гости собрались в гостиной. Но на этот раз начать игру в карты не дала Констанция Аламбер.

— Как вы думаете, мадам, — обратилась она к Мадлен Ламартин, — люди любят глазами, ушами, сердцем, душой или руками?

Мадлен Ламартин и без того чувствующая себя потерянной, растерялась.

— Я не совсем понимаю ваш вопрос, мадемуазель Аламбер.

— Ну, скажем так: вы могли бы быть полностью уверены, что обнимаете своего мужа, если бы находились в абсолютно темной комнате?

— Думаю, да, — улыбнулась Мадлен Ламартин.

— А мне кажется — нет.

— Вы хотите сказать, что я не узнала бы собственного мужа?

— Дело в том, мадам Ламартин, что человек, предаваясь любви, становится совершенно другим существом. И ваш муж, думаю, не исключение из правила.

— Констанция, но почему ты задаешь такие странные вопросы? — поинтересовался виконт.

— Я вспомнила, Анри, сегодняшний наш разговор, когда ты уверял меня, что человек любит душой, а значит, нет разницы, видишь ли ты предмет своего обожания или он скрыт от тебя темнотой.

— Ты хочешь, Констанция, уверить меня, что любовь — это всего лишь оптический обман?

— Нет, виконт, человек любит душой, а наслаждается телом.

— Я никогда не ошибусь, — неосмотрительно воскликнул виконт.

— А это можно проверить.

— Каким же образом?

— Я хочу предложить тебе одну игру, конечно же, если все присутствующие согласятся на нее, — Констанция пристально посмотрела на Мадлен Ламартин.

Колетта же явно скучала, ее мысли были заняты Александром Шенье.

— Я согласна отказаться от партии в вист, — сказала старая графиня, — если вы, мадемуазель, предложите что-нибудь более веселое.

— Я предлагаю, — говорила Констанция, — завязать виконту глаза и пусть присутствующие дамы по очереди целуют его, а он примется отгадывать их имена. Вот мы и узнаем, чем любит виконт, глазами или же душой.

Такое предложение пришлось по вкусу Анри и он, сняв шейный платок, дал себе завязать глаза. Анри сидел в кресле, запрокинув голову, а Констанция готовила его к игре.

Я советовала бы, виконт, спрятать руки за спину.

Ты так боишься, что я примусь прикасаться к дамам, не доверяя своим

Губам?

Хорошо, Анри, можешь держать руки перед собой, все равно это тебе не поможет, ведь ты будешь вести честную игру.

— Конечно, но мне не терпится скорее ее начать.

— Кто же будет первой? — Констанция посмотрела на Колетту, та испуганно вжалась в кресло.

— Колетта, подойди же и поцелуй виконта, — сказала Констанция и сама склонилась к Анри.

Она лишь слегка губами коснулась его плотно сжатых губ и отошла в сторону.

— Не нужно стесняться, Колетта. Девушка, наконец-то поняв, что ее имя использовали лишь для розыгрыша, рассмеялась.

— Вот тут ты ошиблась, Констанция, — улыбнулся виконт, — Колетта находилась слишком далеко для того, чтобы так скоро поцеловать меня и, наверное, это сделала ты.

— Ну что ж, первый опыт удался. Но это не твоя заслуга, а моя промашка.

В полной тишине Констанция подошла к Мадлен Ламартин, взяла ее за руку.

Та отрицательно качнула головой. Но улыбка Констанции выглядела так просительно, что Мадлен Ламартин не могла устоять перед соблазном.

Ее сердце сильно билось в груди, ведь то, о чем она мечтала в последние дни, хоть в виде игры могло осуществиться.

— Да не волнуйтесь же так, мадам, — прошептала Констанция, — это всего лишь игра, к тому же при свидетелях. В этом нет ничего зазорного или постыдного.

Мадлен Ламартин опустила руки на спинку кресла и коснулась своими влажными губами лица виконта.

— Но мы договаривались целовать в губы, я так не разобрал, — пробормотал Анри. — Придется повторить.

Мадлен Ламартин, плотно закрыв глаза, коснулась губами губ виконта и тут же отпрянула.

— Но погодите же, нельзя так быстро, я ничего не успел разобрать.

— Виконт, — воскликнула Констанция, — вы не хотите придерживаться правил. Всего лишь один поцелуй — и вы должны угадать. Так кто же была эта дама?

— Моя бабушка, — с улыбкой ответил виконт, — только она могла догадаться поцеловать меня в щеку.

— Нет, вы не угадали.

— А кто?

— Это тайна, о которой вам лучше не знать. Виконт сидел от злости сжимал кулаки. Он понял, что проиграл. В самом деле, невозможно догадаться, кто тебя целует. Он даже не мог разобрать, старуха перед ним или молоденькая девушка.

— Ну что ж, еще одна попытка.

Колетта, уже осмелев, смотрела на Констанцию. Та улыбнулась ей и сделала знак рукой.

Ступая на цыпочках, стараясь не шуметь, Колетта приблизилась к виконту и поцеловала его. Тот, не дав девушке опомниться, схватил ее за руку.

— Нет, подождите, я должен узнать, — он скользил своими длинными пальцами по обнаженной до локтя руке девушки, ощупывал ее ладонь.

— Виконт, если вы хотите найти перстень, замеченный вами до игры, то могу заверить вас, мы его сняли.

— Так это не ты, Констанция, — улыбнулся виконт, — но это и не моя бабушка.

— Да, я здесь, Анри, — проскрипела старуха из-за карточного стола.

— Сейчас, сейчас, — лихорадочно соображал виконт. Ему казалось, он сжимает в своих пальцах руку Мадлен. Он принимал желаемое за действительное.

» Так вот почему так сладок был этот поцелуй! Я еще никогда в жизни не целовал эту женщину, не обнимал ее. Вот губы маркизы Лагранж я узнал бы сразу. Они очень мягкие и чувственные, а здесь ощущается напряженность «.

— Это вы, мадам Ламартин, — без тени колебания сообщил виконт и левой рукой сорвал повязку с глаз. Перед ним стояла смущенная девушка.

Это ты, Колетта? — изумился Анри.

— Да.

Признайся, вы подшутили надо мной?

— Как?

Ты стояла рядом, а поцеловала меня мадам Ламартин.

— Нет.

— В самом деле, вы меня не разыгрываете? — виконт Лабрюйер посмотрел на Мадлен Ламартин.

Та стояла, взявшись за спинку кресла, в котором восседала графиня.

— Анри, мадам Ламартин неотлучно находилась при мне, и ты спутал ее с Колеттой.

— Боже мой, — воскликнул Анри, — как обманчива темнота и как слепо мое сердце!

Констанция радовалась, что ее затея удалась. Нужно было заронить в душу виконта сомнение насчет искренности его любви к Мадлен Ламартин.

Мадам Ламартин, побледнев, смотрела на Колетту и думала:» Неужели можно спутать ее поцелуй с моим?«

— Вот видите, — торжествующе воскликнула Констанция Аламбер, — в душе можно любить кого угодно, а тело, ощущения обманут вас.

— Ах, теперь я понимаю, — воскликнул маркиз Лагранж, — почему женщины в постели закрывают глаза.

— Вы не очень наблюдательны, маркиз, — отвечала ему Констанция, — они закрывают глаза, находясь в постели с мужьями, представляя себе в объятиях любовника.

— И после этого еще обвиняют в коварстве мужчин! — вздохнул виконт, завязывая шейный платок. Твоя игра, Констанция, навеяла на меня грусть, и я хотел бы немного развеяться.

Он медленно обернулся и обратился к Колетте. — Ты умеешь фехтовать?

Та и без того смущенная своим предыдущим приключением, пожала плечами.

— Мне никогда не приходилось.

— Тогда защищайся, — виконт схватил одну из тростей, стоящих в углу и бросил ее Колетте, а сам схватил другую и принялся шутливо нападать на девушку.

Колетта сперва сильно смущалась, но постепенно азарт овладевал ею. Ей хотелось первой нанести удар и выиграть сражение.

Гости развеселились, глядя на то, как в пышном платье Колетта орудует тростью, словно шпагой.

Войдя в раж, девушка левой рукой подобрала подол и начала наступать на виконта. Тот игриво отступал, прятался за кресло и, наконец, оказался припертым к растопленному камину.

— Мадемуазель, вы должны пощадить меня, — воскликнул виконт.

— Никогда!

— Одумайтесь!

— Нет.

— Тогда я предпочитаю убить себя сам. Анри схватил трость обеими руками, вставил себе под мышку, растянулся на ковре и прошептал:

— Я умираю-у-у.

Колетта поставила ногу ему на грудь, и оглядела всех с видом победительницы.

Во время этого шутливого представления Констанция подобралась к Мадлен Ламартин и завела с ней разговор.

— Остерегайтесь, дорогая, виконта.

— Я благодарна вам за письмо, но оно, право же, было лишним.

— Я боялась, мадам Ламартин, что вы не устоите перед чарами Анри.

— Нет, что вы, мадемуазель, я ничуть его не люблю. Глаза Констанции сузились.

— Ну и прекрасно, дорогая.

Мадемуазель Аламбер поняла: Мадлен любит виконта. Нервы ее напряжены до предела, она борется со своей любовью в надежде выиграть эту битву.

— Но все же, мадам Ламартин, — продолжала Констанция, — я хочу предупредить вас: Анри, хоть он и мой друг очень коварен и для вашей же безопасности лучше покинуть имение.

Нет, мадемуазель, я уверена в собственных силах, виконт Лабрюйер мне безразличен.

Я предупредила вас, мадам, распоряжаться своей судьбой вы будете сами.

Уже немного заскучавшая графиня Лабрюйер распорядилась позвать музыкантов, тот самый квинтет, который играл на полянке в лесу. И вновь зазвучала та же мелодия. Мадлен вздрогнула.

— Я приглашаю вас, — перед ней стоял виконт.

Она подала ему руку и ощутила, как сжимается ее сердце только от одного его прикосновения. Она танцевала, неотрывно глядя в глаза виконту. Тот тоже не отводил своего взгляда, но не проронил за время танца ни слова.

» Вы не обманываете меня?«— вопрошал взгляд Мадлен.

» Что вы, мадам, разве можно усомниться в моей искренности?«— отвечал взглядом Анри.

» Прошу вас, оставьте меня!«

» Я не могу «.

» Исчезните отсюда, виконт, оставьте меня в покое!«

» Никогда!«

» Тогда я пропала «.

И тут на лице виконта появилась улыбка, словно бы он и впрямь прочитал мысли женщины, танцевавшей с ним.

Музыка стихла, пальцы виконта разжались, а Мадлен, сделав над собой усилие, улыбнулась.

— Я благодарен за танец, — Анри поклонился, Мадлен сделала реверанс.

— Ну что же вы, маркиз, — сказала старая графиня, — у нас не так уж много мужчин, и вы могли бы пригласить кого-нибудь из дам.

— Нет-нет, — ответил маркиз Лагранж, — после виконта показывать свое умение в танце небезопасно. Пусть он танцует.

Анри пригласил к следующему танцу Констанцию.

— Так вы помните о нашем уговоре? — шептала мадемуазель Аламбер.

А Анри, ведя ее за руку, не поворачивая головы, отвечал:

— Только после того, как Мадлен окончательно потеряет голову.

— Но ведь не можете вы оставить меня без помощи?

— Что ты, Констанпия, я обязательно помогу тебе, но не так скоро. Ты же видишь, я занят другим.

— Тогда, Анри, я попрошу тебя еще об одной услуге.

— Лишь бы она не была такой сложной.

— Я очень устала, а девочке нужно написать письмо своему возлюбленному, оставшемуся в Париже. Сама она этого не сделает, а ты с твоим великолепным слогом справишься за несколько минут.

— Это, Констанция, я тебе обещаю.

Закончив танцевать с Констанцией, Анри пригласил маркизу Лагранж. Женщина смотрела на молодого человека, не скрывая своего восхищения, а маркиз невесело улыбался, следя за своей женой.

— Мы еще с вами встретимся, виконт? — шепотом спрашивала маркиза во время танца.

— Нет, мадам.

— Отчего же?

— Я заходил к вам всего лишь поговорить о вашем муже, и вы мне все рассказали, удовлетворили мое любопытство.

— Так вы не придете?

— Я сожалею, мадам, но не в моих правилах возвращаться к женщинам.

— Вы чудовище, виконт, — приторно улыбалась маркиза.

— Мне часто говорят это, но стоит взглянуть в зеркало, я понимаю — меня хотят оболгать. Ведь невозможно же, маркиза, согласитесь, любить чудовище.

— Любовь… — задумчиво произнесла маркиза Лагранж, — я никогда не злоупотребляю этим словом.

— И правильно делаете, маркиза, никогда не стоит говорить, что ты кого-то любишь, если это не так.

— Но вы же, виконт, любите повторять это слово.

— Я говорю лишь то, о чем хотят от меня услышать, не больше.

— Так вы обманываете женщин?

— Ничуть. Когда я произношу слово» люблю «, я и в самом деле испытываю это чувство. Но вы же сами убедились, любовь может быть разной — любовь тела, любовь души, любовь сердца, глаз.

— Мужчины всегда находят оправдание для себя, — немного раздраженно бросила маркиза и танец на этом завершился.

Только тут спохватились, что старая графиня уснула. Анри тут же дал знак музыкантам и те удалились.

— Мадам! Мадам!

— А? Что? — графиня вскинула голову.

— Мадам…

— Ты хочешь пригласить меня на танец?

— Нет, бабушка, я уже отпустил музыкантов и, по-моему, настало время ложиться спать.

— А ты спать собираешься? — лукаво улыбаясь, поинтересовалась графиня Лабрюйер.

— Я слишком молод, чтобы спать каждую ночь. Дворецкий стоял в двери с непроницаемым лицом. Ему-то прекрасно были известны все ночные похождения молодого виконта. Но пожилого слугу уже трудно было чем-либо удивить. За время службы у графини Лабрюйер он насмотрелся всякого. А самое главное, он научился

Ничем не выдавать своего удивления, а это главное для слуги.

— Я вас провожу, — виконт подал руку своей бабушке и та, распрощавшись с гостями, двинулась к своей спальне. Распрощались и супруги Лагранж.

Мадлен, поколебавшись, подошла к Констанции и поблагодарила ее:

— Мадемуазель, спасибо вам за заботу, я, наверное, воспользуюсь вашим советом покинуть имение.

— Да, мадам, вам лучше всего уехать. Но только не расставайтесь с воспоминаниями.

— Спокойной ночи.

Мадлен Ламартин выглядела несчастной. Она сгорбилась и двинулась в одиночестве по коридору.

» Какая странная женщина, — подумала Констанция, — быть влюбленной — и так не обращать внимания на свою внешность «.

— А мы чего ждем, Констанция? — поинтересовалась Колетта.

— Подожди, посиди здесь немного, я сейчас вернусь.

Констанция выглянула в коридор.

По коридору легкой походкой возвращался Анри. На его губах блуждала задумчивая улыбка. Он остановился у двери Мадлен Ламартин, ибо та была приоткрыта, словно приглашала войти.

» Нет, это ловушка, — подумал виконт, — я сделаю по-другому»— и он осторожно прикрыл дверь.

Мадлен, ожидавшая, что виконт вот-вот зайдет к ней, опустила голову на руки и расплакалась. Но тут же, не выдержав, сорвалась с места и выбежала в коридор. Виконт удалялся.

Констанция посчитала нужным спрятаться за портьеру.

— Погодите, виконт! — Мадлен не узнала своего голоса.

Тот обернулся.

— Простите, мадам, если я поступил не правильно, закрыв дверь. Я всего лишь боялся за ваше здоровье. Сквозняки в этом доме такие холодные!

— Я должна поговорить с вами.

— Я к вашим услугам, — виконт распахул дверь своей спальни, — входите же, не бойтесь.

Мадлен огляделась. Коридор был пуст, если не считать дворецкого, сидевшего за столом перед зажженными канделябрами.

— Я слушаю вас, мадам, — напомнил своей гостье виконт, которая потеряла дар речи и лишь смотрела на молодого человека глазами, сверкавшими от обилия слез.

— Вы должны оставить меня, виконт.

— Я не могу этого сделать, мадам.

— Но я прошу вас!

— Я тоже прошу вас не говорить подобного.

Но неужели вы не видите, как я страдаю?

— Я страдаю тоже.

Но я уже не в силах переносить страдания.

В вашей воле, мадам, прекратить их, только условности удерживают вас от этого.

— Я ненавижу вас! — закричала Мадлен, но по ее глазам было нетрудно догадаться, что эти слова далеки от истины.

— Вы обманываете сами себя.

— Но я прошу вас, — взмолилась Мадлен, — не заставляйте меня произносить эти страшные слова!

— Какие?

— Не могу же я сказать, что я люблю вас, — и женщина, заплакав, выбежала из спальни виконта.

Он слышал, как щелкнула задвижка двери ее спальни. Улыбнувшись, Анри вышел в коридор. Констанция уже шла ему навстречу.

— Ну что, Анри, ты обидел эту чудесную женщину?

— Нет, я всего лишь хотел дать ей один чудесный совет.

— А что сказала она?

— Это секрет. Но думаю, тебе, Констанция, узнав его, не станет легче.

— Мне станет легче, если ты выполнишь обещание.

— Насчет письма?

— Насчет письма тоже.

Когда виконт Лабрюйер и Констанция Аламбер вошли в гостиную, то увидели, что Колетта, заждавшись возвращения своей покровительницы, уснула, сидя на козетке. Ее голова свесилась на груди, и она мирно посапывала.

— Чудесная картина, — залюбовался виконт, — она так же глупа, как и прекрасна.

— Не так уж много, Анри, найдется умных женщин, а еще меньше — мужчин.

— Но ведь мы с тобой умны, Констанция?

— Не знаю… Временами, Анри, мне кажется, бог обделил меня рассудком.

— Рассудок и ум — не одно и то же. Но именно рассудительности мне иногда не хватает.

— Так помоги бедной девушке. Неужели ты хочешь, чтобы она досталась невинной этому чудовищу Эмилю де Мориво?

— Раньше ты не считала его таковым.

— Чудовищами, Анри, не рождаются, ими становятся.

— Только письмо, Констанция, только письмо. Колетта спросонья что-то пробормотала и открыла глаза. Было ясно, что она еще не соображает, где находится.

Констанция подошла к своей воспитаннице и взяла ее за руки.

— Ты помнишь, что обещала написать письмо Александру?

— Ой!

— Вот видишь, только учти, письмо должно быть немного сдержанным.

— А ты поможешь мне, Констанция?

— Я не могу, — уклончиво отвечала мадемуазель Аламбер, — но я думаю, виконт поможет тебе не хуже, чем я.

Глаза Колетты загорелись.

— Давайте, мадемуазель, — и Анри предложил ей руку, — чернила и бумага у вас найдутся?

— Конечно, я запаслась всем необходимым, мне же нужно каждый день писать.

— Спокойной ночи, Констанция, — бросил через плечо Анри, входя в спальню Колетты.

Девочка сначала хотела запереть спальню на задвижку, но потом передумала, это выглядело бы немного нескромно.

— Но здесь нет стола…

Колетта отыскала бумагу и чернила, потом прихватила толстую книжку, легла на кровать и приготовилась писать под диктовку. Ноги в белых кружевных чулках она согнула в коленях и весело болтала ногами.

— Дорогая мадам!

Колетта удивленно посмотрела на виконта, тот тут же спохватился.

— Ах, да, пиши: «Дорогой месье!» или как ты его там называешь…

— Шевалье, — подсказала Колетта.

— Ну да, «Дорогой шевалье! Я помню нашу последнюю встречу…»

— Вы знаете о ней?

— Но вы же встречались? — раздраженно воскликнул виконт.

— Да.

— Значит, последняя встреча была? Колетта старательно записывала, стараясь не делать ошибок.

А виконт продолжал:

— «…Я помню ваш образ, чудесный и манящий…» Колетте сперва показалось, что эти слова скорее бы подходили для обращения к женщине, но спорить с таким искушенным в делах любви человеком как виконт ей не хотелось и поэтому она записала все буквально.

Виконт смотрел на пухленькие ножки, затянутые в кружевные шелковые чулки, смотрел, как девушка сгибает и разгибает пальцы ног, словно пытаясь пощекотать себе ступни. Это зрелище умилило его.

— «…Только сейчас я понимаю, насколько была холодна к вам и не могу простить себе, что не дала волю чувствам. Ваш образ, дорогой шевалье, преследует меня, и я понимаю — любовь разбила мое сердце».

Колетта старательно выводила букву за буквой, строчки получались ровными, даже несмотря на то, что девушка писала, лежа в постели. Она так увлеклась своим занятием, что не заметила, как виконт Лабрюйер подошел к ней и опустился рядом на постель.

Колетта вздрогнула лишь когда виконт придержал рукой ее ноги.

— Ты не даешь мне сосредоточиться, — объяснил свое поведение Анри, — пиши дальше: …«Ваш образ преследует меня по ночам, и я ничего не могу с собой поделать. Стоит мне закрыть глаза — и вы, дорогой шевалье, предстаете передо мной, такой же прекрасный, как и во время нашей последней встречи».

— Я не успеваю, — прошептала Колетта.

— Пиши, пиши…

Рука Анри скользнула по шелковым чулкам и замерла на колене девушки. Сердце ее похолодело, и она испуганно посмотрела на виконта.

Лицо виконта выглядело одухотворенным. Он вознес взор к потолку, словно ища там слова для продолжения письма.

И Колетта, побоялась о чем-либо спросить.

«…Я, наверное, любила тебя давно, сама не подозревая об этом, — диктовал Анри, — меня сжигает страсть, которую ничто не может насытить».

Виконт не спеша взял в пальцы кружево подола платья Колетты и подняв его, отбросил на спину девушки. И тут же его ладонь скользнула по обнаженному бедру.

— Зачем..? — только и спросила Колетта.

— Ты почему не пишешь? — строгим голосом учителя поинтересовался виконт.

Девушка машинально принялась писать… Голос виконта доходил до нее словно издалека, словно заглушенный густым туманом. В глазах у нее все поплыло, по телу разошелся странный приятный озноб…

— «…Когда я закрываю глаза, — диктовал Анри, и в самом деле он прикрыл веки, — я вспоминаю твою нежную кожу, ее запах… Я даже вспоминаю тонкий шрам на твоем теле…»

Колетта выронила из рук перо.

— Ты почему не пишешь? Разве я тебе мешаю?

— Вы толкаете меня, — дрожащим голосом произнесла Колетта, — и я поставила кляксу на бумаге.

— Это будет черновик, пиши дальше»«…Я закрываю глаза и вдыхаю аромат твоего тела, я вспоминаю твое неровное дыхание…»

Виконт медленно раздвинул ноги Колетты и потерся о ее бедро щекой.

— А теперь отложи в сторону перо, чернильницу и не спрашивай меня ни о чем.

Девушка послушно выполнила просьбу. Перо, бумага и чернильница оказались на полу, а руки виконта уже скользили по телу, сбрасывая платье.

— Закройте дверь, — прошептала Колетта.

— Нет.

— Но могут войти!

— Согласись, это только придает волнения, обостряет чувства.

— Вы любите меня? — спросила девушка.

— Я просил тебя не задавать вопросов, — и Анри заставил замолчать Колетту поцелуем.

И хотя Колетте пришлось пережить боль и слезы, она была счастлива.

Анри лежал рядом с ней на смятой постели, и его рука покоилась у нее на груди. Девушка молчала, глядя в потолок. Виконт, не произнеся ни слова, тряхнул головой и поднялся. Он одевался не спеша, совсем не стесняясь пристального взгляда

Колетты.

— Мы не дописали письмо, — напомнила ему девушка.

— Теперь ты не только умеешь писать письма, — улыбнулся виконт.

— Мы напишем его в другой раз? — спросила Колетта.

— Нет, теперь ты будешь всегда писать их сама, — и Анри покинул ее спальню.

Он шел по коридору, поглядывая на двери маркизы Лагранж, Мадлен, Констанции.

Дворецкий, едва удерживая глаза открытыми, навытяжку стоял возле стола.

Виконт небрежно толкнул дверь своей спальни и, не раздеваясь, бросился на кровать.

— Жак, — негромко позвал он, — сними с меня сапоги.

Из соседней комнаты появился заспанный слуга. Он молча принялся раздевать своего хозяина.

Лишь только дворецкий уселся и решил заснуть, как тихонько скрипнула дверь, и ему вновь пришлось подняться.

На этот раз в коридор выбежала Колетта. Она придерживала руками незастегнутое платье, вдобавок прижимая к груди свои туфли. Завидев дворецкого, она на какое-то мгновение замерла, но поняв, что тот не станет ни во что вмешиваться, бросилась к двери спальни Констанции.

Та лежала в кровати. В изголовье горело три свечи. Мадемуазель Аламбер читала.

Завидев взъерошенную, насмерть перепуганную свою воспитанницу, Констанция обеспокоилась.

— Что случилось. Колетта?

— Там… — только и смогла сказать девушка, указывая рукой на дверь.

— За тобой кто-то гонится?

— Нет.

— Так что же случилось?

— Виконт Лабрюйер… — и Колетта зарылась лицом в подушку Констанции.

— Он что, обидел тебя?

— Нет.

— А-а, — догадалась мадемуазель Аламбер, — виконт поступил с тобой как мужчина, да? Отвечай же.

— Да, только прошу тебя, Констанция, не выдавай меня матери.

— Глупая девочка, — гладила Констанция по голове Колетту, а на ее губах сияла улыбка, — наконец-то ты приобщилась к взрослой жизни. Наконец-то ты поняла, для чего родилась на этот свет.

— Но если мать узнает…

— Я ей ничего не скажу.

— А как же Александр? — воскликнула, вспомнив о своем возлюбленном, Колетта и вновь залилась слезами.

— А что Александр, он будет твоим любовником.

— А как же виконт?

— Разве вы с ним договаривались встретиться вновь?

Колетта в изумлении посмотрела на свою старшую подругу.

— Но ведь… я была с ним…

— И что, дитя мое? — Констанция и в самом деле чувствовала себя намного старше Колетты. — Вы были вместе…

— Да.

— И тебе было приятно. Колетта покраснела.

— А как же мой будущий муж? Он же поймет, что я потеряла невинность.

— Ну и что? Он жениться на тебе не столько из-за невинности, сколько из-за денег твоей матери.

— Но ведь любовь… — попробовала вставить Колетта, — я обещала выйти замуж за Александра.

— Замужество по любви… — рассмеялась Констанция, — нет ничего глупее и безрассуднее такого брака.

— Ты так считаешь, Констанция?

Колетта явно хотела найти себе оправдание, а мадемуазель Аламбер и не пыталась доказать, что любовь — главное при замужестве.

— Ты будешь счастлива, глупышка, если выйдешь за Эмиля де Мориво. А если Александр Шенье станет твоим любовником, виконт де Лабрюйер останется лишь воспоминанием. А теперь ложись спать.

— Я боюсь одна оставаться в своей спальне.

— Ты боишься, к тебе вновь придет виконт Лабрюйер? — вновь улыбнулась Констанция.

— Нет, я просто боюсь.

— Тогда ложись ко мне в постель, — предложила мадемуазель Аламбер.

Колетта с радостью согласилась и вскоре уже спала на плече своей старшей подруги. Констанция сладко потянулась.

«Ну все, теперь я отмщена. Эта юная девушка не достанется в руки Эмилю невинным существом. Она уже узнала вкус измены и не задумается перед тем, как нарушить верность. Я отомстила тебе, Эмиль, так, как сумела. Жаль, что ты только не знаешь, что это моих рук дело. Я могла бы расстроить и свадьбу, но такая месть мне более по душе».

— А ты, глупышка, спи, — пробормотала Констанция, поглаживая Колетту по длинным распущенным волосам, — спи и пусть во сне тебя навестит образ Александра или Анри. Лишь бы только не Эмиля. И тут Констанция спохватилась:

«Ведь Анри отправился к Колетте диктовать письмо, — и мадемуазель Аламбер вполне представила себе сцену, разыгравшуюся в спальне Колетты, — скорее всего, они оставили письмо где-нибудь на виду».

Сама еще не понимая, почему бы не подождать до утра, Констанция вышла в коридор.

Дворецкий приоткрыл лишь один глаз и вновь упал головой на руки.

«Так и есть, — всплеснула Констанция руками — недописанное письмо лежит на полу, а рядом чернильница и перо».

Она сложила лист вчетверо, поставила под кровать письменный прибор и вновь вернулась к себе в спальню.

«Завтра утром Колетта перепишет письмо. Нельзя же посылать его с такой отвратительной кляксой, оборванное на полуслове!»И мадемуазель Аламбер, вполне удовлетворенная сегодняшним днем, уснула сном праведницы.

ГЛАВА 3

Лишь только дворецкий в доме графини Лабрюйер уверился, что наконец-то ему удастся выспаться, вновь тихо скрипнула дверь. Он тут же встрепенулся, вскочил из-за стола, при этом чуть не обернув канделябр.

«Когда же они угомонятся? — думал дворецкий. — Ведь ночью всем нужно спать. Такого здесь до появления виконта не было».

В коридор тихо выскользнула Мадлен Ламартин. Она посмотрела на дворецкого с такой тоской в глазах, что тот тут же забыл свои обиды.

«Несчастная женщина, — подумал дворецкий, — неужели прямо сейчас она отправится к виконту?»

Но многоопытный дворецкий ошибся. Мадлен Ламартин взялась за ручку двери комнаты Констанции Аламбер и замерла: у нее не хватило духа постучать.

Дворецкий застыл, как статуя, и Мадлен тоже.

«Ну, решайтесь же…»— говорил про себя мужчина, глядя на растерявшуюся вконец женщину.

Если бы Мадлен оказалась одна в коридоре, возможно, она и не решилась бы постучать в дверь к Констанции, но взгляд дворецкого подстегнул ее, и маленький кулачок трижды ударил в золоченую дверь.

Да, Констанции Аламбер решительно не везло сегодня ночью, вернее, везение не было относительным. И так всю жизнь — если удавалось одно, другое обязательно расстраивалось.

Констанция заслужила спать эту ночь без приключений, видеть приятные сны. Но получилось совсем иначе.

Мадемуазель Аламбер приоткрыла глаза и вслушалась в шорох за дверью.

«Показалось мне или нет? — думала женщина. — По-моему, кто-то стучал».

Колетта мирно посапывала у нее на плече, а больше посетителей, вроде бы, не предвиделось. Не мог же виконт прийти, чтобы похваляться своей победой над Колеттой!

Констанция уже было уверила себя, что ей почудилось, как тихий стук повторился. Она прикрылась одеялом и негромко, чтобы не разбудить Колетту, сказала:

— Входите!

Из коридора в темную комнату упал косой луч света и на блестящий паркет легла тень. Мадлен медленно, стыдливо входила в комнату Констанции Аламбер.

Заметив, что та в постели не одна, Мадлен хотела покинуть спальню, но Констанция остановила ее:

— Мадам, не бойтесь, это моя воспитанница Колетта.

— Колетта? — переспросила Мадлен.

— Ну да, ей страшно спать одной, и она прибежала ко мне, ну совсем как маленькое дитя!

— Простите, мадемуазель, но я должна поговорить с вами.

Констанция даже не выказала удивления.

— Сейчас. Лучше всего это сделать в коридоре или гостиной, иначе Колетта проснется.

Констанция быстро набросила на плечи шаль и в одной ночной рубашке вышла вслед за Мадлен из своей спальни.

— Еще раз простите меня. Констанция нахмурилась.

— Да не извиняйтесь же, мадам, я прекрасно понимаю ваше состояние.

— Я говорила вам сегодня…

— Подождите, нас могут услышать, — Констанция обернулась и увидела дворецкого, стоявшего навытяжку перед горящим канделябром. — Любезный, зажгите свечи в гостиной.

Дворецкий, немного пошатываясь со сна, взял канделябр и, капая расплавленным воском на паркет, двинулся впереди женщин. Яркий свет канделябра сжался в три небольшие сферы, таким плотным был мрак в огромной гостиной. Но

Вскоре запылали бра, огоньки свечей, умноженные зеркальными рефлекторами, раздвинули границы видимого.

Констанция уселась на диван и поджала под себя зябнущие ноги. Мадлен устроилась рядом с ней, но не могла заставить себя вести так раскованно.

— Я понимаю, что-то случилось? — спросила Констанция.

— Да.

— И это связано с виконтом Лабрюйером.

— Вы угадали, мадемуазель. Констанции хотелось зевнуть, но она сдержалась. «Боже мой, еще одна невинная жертва, принесенная на алтарь любвеобильного виконта. Анри, что ты делаешь? Когда-нибудь один из обманутых мужей проткнет тебя шпагой. Такие люди, как ты, не доживают до седых волос, но зато по тебе останется прекрасная память. Но ведь женщины не умеют забывать былых любовников и всегда сравнивают мужчин во времена настоящие с мужчинами из своей молодости. Ты продлил себе жизнь еще на одно поколение. Вот только жаль, нет у тебя сына и некому передать свое искусство».

— Вы о чем-то думаете, мадемуазель? — голос Мадлен вывел Констанцию из задумчивости.

— Это нельзя назвать размышлением, дорогая, скорее, это воспоминания.

— Я решилась вас потревожить, мадемуазель, поскольку мне кажется, вы единственный человек в этом доме, способный меня понять.

— Вы переоцениваете мои возможности, мадам.

— Нисколько. Констанция улыбнулась.

— Вы просто плохо знаете меня.

— Я уверена в вашей искренности.

— Ни в чем нельзя быть абсолютно уверенной, мадам.

— Я хочу поговорить с вами о виконте Лабрюйере. И вновь Констанция не смогла скрыть улыбку.

— О нем многие хотят поговорить, мадам Ламартин.

— Что вы можете мне сказать об этом человеке?

— Сегодня мы уже говорили о нем.

— Но этого мало, мадемуазель.

— Он один из самых моих преданных друзей.

— Но ведь вы такие разные…

— Ровно настолько, насколько могут быть разными мужчина и женщина. А в душе мы очень близки.

— А я думаю, это не так. Глядя на вас, мадемуазель, сразу можно понять — вы чисты, хоть и стараетесь выглядеть иной.

— Вы хотите, мадам, оскорбить меня? Ведь я столько стараний приложила, чтобы создать себе образ при дворе, а вы его хотите разрушить парой фраз.

— Нет, что вы, мадемуазель, меньше всего я хотела обидеть вас и уж конечно не стала бы будить вас среди ночи, чтобы сообщить такую банальность.

— Тогда спрашивайте.

— Кто он такой, виконт Лабрюйер?

— Мужчина — и этим сказано все, мадам.

— А как вы, мадемуазель, сами относитесь к нему.

Констанция задумалась.

— Если бы у меня был брат, я бы хотела видеть на его месте виконта Лабрюйера.

— Это достойный ответ, мадемуазель. Но что бы вы посоветовали мне?

— Днем вы меня обманули, мадам. Мадлен опустила взгляд.

— Да.

— Я не думаю, что вы это сделали специально, скорее всего, вам не хотелось верить в собственное открытие. Не правда ли, довольно сложно признаться в любви своему избраннику, но еще сложнее признаться постороннему человеку. Или я не права, мадам?

— Я и сама не знаю, что мне делать.

— Так вы любите его или еще сомневаетесь?

— Да, я люблю виконта.

— А он вас?

— Он говорит, что любит.

— Уверяю вас, мадам, он никогда не обманывает. Глаза Мадлен вспыхнули огнем надежды.

— Так и вы, мадемуазель, верите, что он по-настоящему влюблен в меня? Констанция рассмеялась.

— Но под любовью Анри, наверное, понимает нечто иное, чем вы, мадам. Для него любовь — нечто мимолетное, то, чего невозможно удержать руками. И поверьте мне, мадам, если вы окажетесь вместе, то долго это не продлится.

— Но ведь любовь — это не обязательно постель.

— Анри считает по-другому и будет вас любить до тех пор, пока не овладеет вами, а дальше… — Констанция развела руками, — дальше начнутся страдания.

Мадам Ламартин сидела задумавшись. Ей очень хотелось остаться здесь, в имении, ведь после этого разговора с Констанцией она поняла, что не сможет отказаться от любви.

— Но как же быть с мужем? Он любит меня и если я спрошу у самой себя, то с удивлением буду должна признать — я тоже люблю его.

Констанция словно прочла мысли Мадлен. Сложного в этом ничего не было. Почти все женщины одинаковы, во всяком случае, рассуждают очень похоже. Большинство из них не считает возможным делить свою любовь, им подавай или все, или ничего.

— Если вы хотите сохранить мужа, мадам, то вам следует покинуть общество виконта Лабрюйера и никогда более с ним не встречаться.

— Я тоже об этом думаю.

И мой вам совет — покидайте имение как можно скорее, потому что вы уже не в силах владеть своими чувствами.

Мадлен слушала эти спокойные слова Констанции, и на ее глаза наворачивались слезы. Она сама своими пуками убивала любовь. Счастье было так близко, стоило протянуть руку.

— Я так и сделаю, — прошептала Мадлен, — я сейчас же покину имение.

— Сейчас же? — брови Констанции в изумлении поднялись. — Но ведь ночь…

— Иначе утром я не найду для этого силы. Констанция схватила в свои ладони холодную руку Мадлен и сжала ее.

— Простите меня, мадам.

— За что?

— В душе я не желала вам счастья.

— Но ведь вы совсем не знали меня.

— А это и не нужно.

Внезапный приступ искренности обжег душу Констанции. Ей хотелось рассказать Мадлен обо всем, и она знала, мадам Ламартин простит ее. Но мадемуазель Аламбер вовремя спохватилась, — каково же будет мадам Ламартин жить потом с таким грузом на сердце?

— Я не желала вам счастья лишь потому, что за ним следует отчаяние, — тихо проговорила мадемуазель Аламбер, чувствуя, как дрожит рука Мадлен. — И если вы хотите сохранить мужа, то немедленно покидайте имение.

— Благодарю вас, мадемуазель Аламбер! воскликнула Мадлен Ламартин. — Я услышала от вас именно то, что хотела, и теперь знаю, поступаю правильно.

— Насчет правильности я сомневаюсь, — улыбнулась Констанция, — но рада, что смогла помочь вам.

— Помогите мне еще в одном…

— В чем же?

— У меня у самой не хватит духа отдать распоряжение.

— Хорошо, сидите здесь, я сейчас все устрою.

Констанция взяла в руки подсвечник и двинулась по коридору. Дворецкий даже не проснулся, когда она остановилась напротив него.

— Любезный!

Тот встрепенулся и вытянулся перед виконтессой Аламбер.

— Если возможно, распорядитесь, чтобы заложили экипаж мадам Ламартин, она срочно уезжает в Париж.

Дворецкий в душе выругался, но ни единый мускул на его лице не дрогнул.

— Слушаюсь, мадемуазель.

Констанция хотела дать дворецкому монету, но только сейчас спохватилась: на ней была ночная рубашка.

— Напомните мне завтра, что оказали любезность, — с улыбкой сказала она дворецкому, — и я вознагражу ваши старания.

Констанция вернулась к Мадлен. Та вся дрожала, но лицо ее казалось спокойным. Наконец — то она знала, что ей надо делать, в каком направлении двигаться. Да, она покинет человека, которого любит, ради мужа и, наверное, никогда не пожалеет о своем поступке.

— Я думаю, вам надо одеться, мадам.

— Простите, я обо всем забыла. Моя служанка уже упаковала вещи и больше я не буду тяготить здесь никого своим присутствием. Я так благодарна вам, мадемуазель, и если вам что — то понадобится в Париже, можете рассчитывать на мою помощь.

— Я не премину воспользоваться вашим предложением, мадам.

— И пожалуйста, извинитесь от моего имени завтра перед графиней. Я даже не знаю, что и придумать…

— Я найду слова, не беспокойтесь, мадам. Главное, вы почувствуете себя в безопасности.

— И передайте виконту, чтобы он и не пытался искать меня.

— Это я сделаю с удовольствием. Счастливой вам дороги! Простите, но ждать отъезда у меня уже нет сил.

Мадлен обняла Констанцию и побрела в свою комнату проследить за сборами.

«Ну почему все считают своим долгом досаждать мне злилась Констанция, устраиваясь в постели около спящей Колетты. — Каждый считает своим долгом посоветоваться со мной и всю ответственность за свои поступки переложить на меня. Ну ничего, я сделала еще одно доброе дело и это зачтется мне на страшном суде».

Констанция острожно обняла Колетту и поняла, что уснуть ей будет очень сложно. Но спокойное дыхание девушки скоро убаюкало ее, и мадемуазель Аламбер уснула. Если бы она только знала, что это еще далеко не все. Еще одно испытание ждет ее с самого утра.

В Париже в этот вечер произошло еще одно событие, которое чуть было не привело к ссоре Франсуазы и Констанции. Баронесса, оставшись одна, без дочери, стала переживать. Шутка ли, Колетта находится без ее присмотра! Конечно, рядом Констанция Аламбер, на которую можно положиться, но Колетта еще такая несмыш-ленная! Если, находясь в своем доме, да еще под присмотром слуг и матери, она умудрилась влюбиться в учителя музыки и даже завести с ним переписку, то чего можно от нее ожидать в далеком имении?

Чтобы хоть как-то заглушить свои мрачные мысли, Франсуаза решила отправится на прием, от которого прежде отказалась.

Предложение исходило от некоего графа Армана де Бодуэна, постельничьего короля Пьемонта. Баронессе приходилось видеть его всего лишь пару раз в жизни, и он не произвел на нее особого впечатления. Франсуаза была равнодушна к мужчинам и смотрела на них только с точки зрения того, хочет ли он соблазнить ее дочь или этот человек благородный. Других оттенков для нее не существовало.

Прием был устроен со вкусом, но без достаточного для Парижа размаха. Франсуазу немного утешило лишь то, что среди гостей был и Эмиль де Мориво.

Она тут же отыскала своего будущего зятя и обратилась к нему:

— Месье, я думаю, мое решение отправить на несколько дней дочь к графине Лабрюйер не привело вас в замешательство?

Эмиль впервые услышал о том, что Колетта покинула Париж. Ему и самому приходилось бывать вместе с виконтом Лабрюйером у его бабушки в имении, и он себе прекрасно представлял, что может там твориться.

— Простите, мадам, она отправилась туда вместе с виконтессой Аламбер?

— Да, я попросила виконтессу присматривать за ней и до свадьбы Колетта будет находиться под ее попечительством.

Еще немного поговорив о том о сем, Эмиль передал Франсуазу в руки ее подруги, а сам отправился разузнать, где сейчас виконт Лабрюйер. И каким же большим было его недовольство, когда Эмиль узнал, что Анри находится в имении.

А тут еще и Констанция. Всякой мести можно ожидать от считавшей себя обиженной любовницы. Констанция Аламбер могла отомстить страшно, в этом Эмиль не сомневался ни минуты. Но как-то повлиять на ход событий у него практически не было никакой возможности. Напрямую заговаривать о своих опасениях с баронессой

Было невозможно. Та могла воспринять это как оскорбление, и дело могло дойти даже до расстройства свадьбы.

Эмиль отыскал хозяина торжества графа де Бодуэна и отвел его в

Сторону.

— Арман, у меня неприятности.

— Ты хочешь, чтобы они были и у меня? — улыбнулся граф де

Бодуэн.

— Нет, что ты. Правда, ты, возможно, сочтешь меня слишком

Мнительным, но мои опасения имеют под собой почву.

— Какие-нибудь дворцовые интриги?

— Да нет, что ты. Ты же слышал, я собираюсь жениться, а моя

Невеста находится сейчас не в самом безопасном месте.

— Ты хочешь, чтобы я ее выкрал, Эмиль?

— Нет, давай я тебе расскажу все попорядку. У меня есть один

Друг, виконт Лабрюйер, ты, наверное, слышала о нем.Тогда тебе легче понять меня. Стал бы ты оставлять свою будущую невесту в одном доме с этим… Эмиль замялся, стараясь подыскать не очень-то оскорбительное слово, — с этим соблазнительным мужчиной.

— Не знаю как ты, Эмиль, но я достаточно уверен в себе.

Дело не в этом, он может соблазнить даже каменную статую.

— Ты так боишься за нее?

— А что мне остается делать? Не так давно мы с Анри поссорились и теперь он может насолить мне.

— Неужели баронесса направила ее туда одну, без присмотра?

— Вместе с ней Констанция Аламбер. Она ее покровительница.

Лицо Армана тут же изменилось.

— Ты говоришь, Констанция Аламбер?

— А что в этом странного, они с баронессой родственницы.

Хотя уже некоторые из гостей с неудовольствием посматривали на Эмиля де Мориво, похитившего надолго хозяина приема, но Эмиль решил довести дело до конца.

Арман заинтересовался — это было главное. Теперь нельзя было упускать шанса.

— Арман, я хочу попросить тебя об одном одолжении.

Граф де Бодуэн улыбнулся.

— Всего лишь об одном?

— Да, но оно очень многое для меня значит.

— Давай же, я готов.

— Мне не хотелось бы посвящать в свои проблемы чужих и только ты можешь помочь так, чтобы никто ни о чем не узнал. Я и сам поговорил бы с баронессой, но боюсь ее обидеть.

— Так что же от меня требуется?

— Ты подойти к баронессе Дюамель и как бы невзначай заведи разговор о ее дочери. Я знаю, она и так очень волнуется, и ты только укрепишь ее в решении поехать к графине Лабрюйер и забрать дочь домой.

— Что ж, — граф де Бодуэн пожал плечами, — я охотно выполню твою просьбу, — и он отравился разыскивать баронессу.

Лишь только Арман упомянул о Колетте, как баронесса тут же заволновалась. Но причину своего волнения, правда, она объяснила иначе, чем предполагал Эмиль де Мориво.

— Она еще совсем ребенок, и я боюсь, что она заболеет.

Такое предположение вызвало улыбку у Армана де Бодуэна.

— Если хотите, баронесса, я буду сопровождать вас, у меня тоже есть дело в тех краях.

И баронесса Дюамель договорилась с графом де Бодуэном, что завтра утром они отправляются к графине де Лабрюйер.

У Армана на сей счет были свои планы, о которых баронесса и не догадывалась. Ему хотелось еще раз увидеть Констанцию Аламбер. Но не для того, чтобы заводить разговор о любви и женитьбе, ему хотелось еще раз взглянуть в глаза этой женщине и высказать все лишь одним взглядом.

Ему теперь не терпелось, чтобы гости как можно скорее разошлись.

Первой прием покинула баронесса, за ней потянулись и остальные. Вскоре Арман и Эмиль остались одни.

— А ты знаком с Констанцией Аламбер? — осведомился граф де Бодуэн.

От этих слов Эмиль вздрогнул. Что-то не понравилось ему во взгляде графа и поэтому он стал темнить.

— Мы знакомы, и я даже был вхож в ее дом. Но в последнее время не понимаю, что и творится. Кто-то распустил сплетни обо мне и о ней, и теперь я не рискую появляться в ее доме.

— Так это только сплетни?

— Честно признаться тебе, Арман, я одно время ухаживал за ней, но это неприступная женщина, — глаза Эмиля были неискренними, что не укрылось от графа.

— Я не могу поверить, что такой мужчина, как ты, мог потерпеть поражение.

Но Эмилю ничего не оставалось, как только врать дальше.

Я не спорю, она хороша собой, богата, но мы ней слишком разные люди, чтобы быть вместе. К тому же ты сам знаешь, я собираюсь жениться и теперь с любовницами покончено.

Граф де Бодуэн недоверчиво хмыкнул:

Что-то ты стал слишком правильным.

Но помечтать мне хотя бы можно? Молодая жена, красивая, я хоть на какое-то время смогу занять свои мысли ею.

Ты еще не успел жениться, Эмиль, а уже подозреваешь ее в измене.

— По-моему, это вполне естественно.

— Не знаю, я до сих пор не женат, но считаю, женщина имеет такое же право изменять мужчине, как и он ей.

— Э, нет, — тут же поспешил возразить Эмиль де Мориво, — женщина слишком привязывается к мужчине и со временем начинает требовать от любовника невозможного.

— Так зачем жениться? То-то я смотрю, ты такой напуганный!

— А вот мужчина — совсем наоборот. Его очень трудно уговорить жениться.

— Глядя на тебя, Эмиль, я бы этого не сказал.

— Колетта никогда не была моей любовницей, это невинная девушка и надеюсь, ей и никогда не придет в голову изменять мне.

— Да, Эмиль, подобные мысли приходят только тебе в голову.

Еще немного поговорив, немного выпив, мужчины расстались. Слуги убирали комнаты, наводя порядок после приема. а граф прошел на балкон и посмотрел вдаль. За остроконечными крышами домов, за остроконечными башнями соборов виднелось

Низкое, затянутое облаками вебо. Луна едва пробивалась сквозь толстый слой облаков, окрашивая его в нежно-желтый цвет.

Арману уже давно следовало покинуть Париж, но он медлил. Образ Констанции как тень неотступно следовал за ним. Он полюбил эту женщину, даже не увидев ее, и это чувство только усилилось после первой встречи. Арман проговаривал это имя так, словнонапевал мелодию любимой оперной арии.

— Констанция…

Почему именно она стала избранницей его сердца, Арман не мог бы и ответить. В его жизни встречались женщины и более красивые и более родовитые, но ни на одной он не остановил своего выбора. К тому же, Констанция была чужестранкой для него и в Пьемонте к ее появлению отнеслись бы настороженно.

Но граф, как в бреду, глядя на ночное небо, повторял:

— Констанция… Я знаю, рано или поздно ты станешь моей. Ведь стоит чего-то очень сильно пожелать, и оно сбудется. Я желаю твоей любви, и ты не сможешь остаться равнодушной к моим словам, к моему взгляду. Ты поймешь, только меня ждала ты последние годы, только обо мне и думала. Но мой образ менялся, ты принимала за меня других мужчин и отдавала им, дарила свою любовь, даже не

Подозревая, что даришь мне.

Был в эту ночь в Париже еще один человек, которому и в голову не приходила мысль уснуть — Александр Шенье. Он обычно избегал шумных компаний и все свое свободное время отдавал урокам музыки и чтению книг. Но на этот раз он изменил своим правилам, уж слишком сильными потрясениями наградила его жизнь в последние дни.

Он поверил, что женится на Колетте, какие бы преграды ни стояли у него на пути. Молодой человек влюбился первый раз в жизни, и ему казалось, что если они с Колеттой расстанутся, жизнь окончится.

По поводу зачисления двух его товарищей в полк королевской гвардии была устроена вечеринка. Местом для ее проведения избрали небольшой погребок возле собора святой Терезы. Старая неказистая церковь, построенная еще во времена столетней войны, виднелась на фоне ночного неба сквозь заляпанные грязью стекла

Полуподвальных окон.

Будущие гвардейцы собрались за длинным столом, во главе которого восседали двое новоиспеченных гвардейцев. Они еще не успели сшить себе форму, но с первого взгляда, брошенного на них, можно было сказать — это уже не ученики, столько надменности и гордости было в их взглядах. Остальные сперва относились к ним с почтением, вызванным завистью, но после кружки, другой вина вновь вспомнилась дружба и восторжествовало равенство. И если бы за столом сидели мужчины, умудренные опытом, они выпили бы еще по кружке я разошлись.

Но молодость неугомонна, и одному из виновников торжества, Луи де Эрио, пришло в голову подшутить над нерешительным Александром Шенье. Он, даже не удосужившись обойти стол, поднялся, и придерживаясь за спинку стула, чтобы не упасть, крикнул:

— Александр, говорят, у тебя неприятности в доме баронессы Дюамель?

Александр смутился и чтобы прогнать смущение выпил добрые полкружки вина. Раньше ему почти не приходилось пить, и хмель тут же ударил ему в голову.

Луи смотрел вызывающе и довольно нагло.

— А твоя Колетта хороша собой! Александру не хотелось, чтобы за столом, среди пьяных, упоминалось имя его возлюбленной.

— Мне не хотелось бы обсуждать это.

— Значит, она не красива, — сделал вывод Луи и тут же обвел взглядом погребок.

В углу, у камина, скучали две девицы, по поводу занятий которых трудно было бы иметь какие-либо сомнения.

— Но она хоть красивее вон той, что поближе к огню? — поинтересовался Луи, указывая рукой на пышногрудую девушку.

— Я женюсь на ней! — неожиданно для себя вдруг выкрикнул Александр.

Лицо Луи тут же сделалось серьезным.

— А ты не промах.

— Мы уже обо всем договорились.

— Может, тебе нужно помочь, Александр? Ведь мать не отдаст ее за тебя, придется похитить.

Компания тут же возбужденно загудела, каждый предлагал свои услуги Александру. Но Луи тут же усомнился.

— По-моему, женившись, ты поступаешь не правильно.

— Я уже сделал ей предложение, и она согласилась.

— Настоящий мужчина не должен рано жениться, — пустился в рассуждения Луи, — он должен сначала испытать себя, оценить женщину, а уж потом сделать выбор. А ты, по-моему, еще никогда не спал с женщиной.

Александр вспыхнул, его щеки залил румянец. Луи попал в точку. Ему до этого даже не приходилось видеть обнаженное женское тело, и Луи чувствовал себя перед ним чрезвычайно искушенным в любовных делах. И чтобы доказать свое превосходство, он направился к девушкам. Правда, пройти по прямой ему не удалось, несколько раз молодого человека заносило, но он удержался на ногах и

Облокотившись о край каминной полки, принялся рассматривать лицо пышногрудой красавицы. Та нимало не смущаясь смотрела ему прямо в глаза.

— Ты пойдешь со мной? — не скрывая своих намерений, осведомился Луи.

— Но учти, красавчик, я ничего не делаю даром.

— Я заплачу тебе за троих.

Разговор девушки и Луи не слышал никто, кроме ее подружки, будущие гвардейцы в это время начинали новый бочонок вина.

Расплатившись заранее, Луи обнял девушку и та повела его в маленькую комнатушку, отгороженную от общего зала всего лишь сколоченной из тонких досок дверью.

Здесь не было ничего лишнего: узкая кровать, застланная несвежими простынями, небольшой столик и одинокая свеча, воткнутая прямо в горлышко бутылки.

Развлечение Луи продлилось не слишком долго, вскоре он появился пред своими товарищами с гордостью. Луи подошел к своему приятелю, которого тоже зачислили в гвардейцы в полк Эмиля де Мориво и зашептал ему на ухо. У того тут же на губах расползлась улыбка, и он тоже отправился к сколоченной из досок двери.

Но на этот раз всем стало ясно, куда и зачем ходят молодые люди. Теперь уже Луи донимали расспросами. Тот, не жалея красок, расписывал прелести продажной девицы, с которой ему удалось развлечься.

Александр Шенье слушал это неприкрытое бахвальство презрительно скривив губы. Ему было противно то, как Луи описывает свои ощущения, нимало не стесняясь товарищей.

И он стал думать о возвышенном, вспоминая Колетту. Какой недоступной и прекрасной казалась она ему сейчас! Насколько выше своих товарищей был он сам. Ведь его любили, любил и он — и не было ничего позорного и предосудительного в этой любви. Он беден, ну и что? Зато благородство у него в крови. Он никогда не позволит себе обращаться с женщиной неподобающим образом. Он хранит верность своей возлюбленной и не променяет ее ни на кого, что бы ему ни обещали.

«Колетта, конечно, наивна, — думал Александр Шенье, — но это милая наивность, которая только придает ей прелесть. А как она чудесно играет на арфе! Какой у нее голос! Нет ей равных среди девушек».

И Александр представлял себя мужем Колетты. Он видел себя и ее на залитой солнечными лучами террасе перед белым столом, уставленным фруктами и печеньем. Что это за дом, Александр не мог бы сказать, но дворец был прекрасен. В конце аллеи парка поблескивал серебром пруд, по нему плавали лебеди. А он сжимал в своих пальцах руку Колетты и называл ее любимой. Девушка смеялась, он наклонялся и целовал ее в губы…

Размечтавшись, Александр Шенье прикрыл глаза и вторя своим мыслям, принялся языком облизывать губы, и делал это с большим чувством. И это, конечно не, не укрылось от цепкого взгляда Луи.

— Эй, Александр, — закричал он, — тебе, наверное, давно не приходилось целовать женщин?

Александр Шенье очнулся и открыл глаза. Не было ни дворца, ни Колетты, ни отливавшего серебром пруда с благородными птицами, был унылый грязный погребок, недопитое вино в кружке, чадящие свечи и товарищи по учебе, которых он никогда не любил.

— Говорю, ты, наверное, давно не целовал женщин, — прокричал Луи, поняв, что с первого раза Александр его не расслышал.

— У меня есть невеста, — холодно сообщил Александр Шенье, правда, не добавив при этом, что ему еще не удалось поцеловаться с Колеттой, а этот час, который даровала им Констанция Аламбер, они провели за игрой на арфе, хоть их ждала мягкая необъятная постель.

— Да ты, наверное, Александр, вообще не знаешь, что такое женщина.

Разговор принимал неприятный оборот. Все смотрели на Александра, ожидая, что же он ответит. А тот, боясь показаться неопытным в глазах товарищей, небрежно заметил:

— У меня уже было две любовницы, — чем вызвал хохот.

— Две любовницы! Надо же! Ты что, впервые встречался с женщиной, когда тебе было десять лет? Да ты обманываешь, такого быть не может!

Александр Шенье повторил:

— Да, две любовницы и обе были без ума от меня. Он и сам не мог понять, почему врет. Он же не считал любовные похождения признаком мужественности и благородства, наоборот, ему хотелось всю свою жизнь до конца любить Колетту Дюамель и быть ей верным. Но слова уже были произнесены, смех прозвучал, нужно

Было как-то оправдываться.

К несчастью, Луи нашелся раньше, чем Александр.

— Это нетрудно проверить. Сейчас освободится вон та комнатка, — и он подмигнул своим товарищам, которые уже с интересом поглядывали на спорящих, — и ты, Александр, если мужчина, отправишься туда. А потом мы расспросим девушку? И

Пусть она расскажет, каков ты в постели.

Конечно же, Александру следовало бы отказаться от этого безобразного предложения, но одно дело — отвечать самому себе, а другое дело — предстать перед приятелями эдаким нерешительным мальчишкой.

— Она будет довольна, — небрежно бросил Александр, — и некоторые из сидевших с ним за столом посмотрели на него с уважением.

Теперь он не мог позволить себе обмануть их ожиданий. Дверь комнатенки со скрипом отворилась, и на пороге появился уставший, с раскрасневшимся лицом и слипшимися от пота волосами друг Луи.

— Ну что ж, Александр, иди.

Двенадцать пар глаз уставились на шевалье, и он сразу же почувствовал, какими непослушными стали ноги. Он медленно поднялся и двинулся к полуоткрытой двери. Хмель улетучился, словно он и не пил.

— А идет он браво! — заметил Луи. — Посмотрим какой он в деле.

Дороги назад не было. Вернуться сюда Александру представлялось возможным только из маленькой комнатки, побыв в ней вместе с продажной девушкой.

— Колетта, прости меня, — прошептал Александр, закрывая за собой дверь.

Он остановился и не решался поднять глаз на лежавшую на кровати девушку. Он слышал ее тяжелое дыхание, слышал, как потрескивает свеча, вдыхал запах чужого пота.

— Подойти, — словно бы издалека донесся до него довольно приятный женский голос.

Он посмотрел на постель. Среди смятых простыней сияло белизной пышное девичье тело. Оно словно ослепило Александра. Он часто заморгал и понял, что не сможет сделать и шага. Девушка негромко засмеялась и подвинулась ближе к стене,

Освобождая место рядом с собой.

— Присядь.

Александр послушно присел, не зная, куда деть свой взгляд. Он не мог заставить себя смотреть на тяжелую грудь, на плавный изгиб бедер. Куда спокойнее было созерцать потолок.

— Да не бойся же ты, — девушка завладела его рукой и приложила ее к своей груди.

Александр затаил дыхание. Его пальцы касались теплой и мягкой груди, и он ощутил под своей ладонью отвердевший, немного шероховатый сосок.

— Ты что, первый раз с женщиной? — изумилась девушка.

— Нет, у меня было две любовницы, — сказал Александр и тут же смолк.

— Ну, две так две, — пожала плечами девушка, явно разочаровавшись в Александре.

— Не было у меня никого, — прошептал Александр Шенье, — я первый раз вижу обнаженную женщину.

Девушка приподнялась на локте, погладила его по щеке.

— Ты нежный, как женщина. Александр отпрянул, но тут же встретился взглядом с уставшими глазами девушки.

— Как тебя зовут? — спросила она.

— Александр. А тебя?

— Алиса. Хочешь, ложись со мной рядом.

— Я хочу поцеловать тебя.

— Тогда нагнись.

И Александр, повинуясь горячей ладони на своем затылке, нагнулся и встретился губами с приоткрытым ртом Алисы.

— Вот так. А теперь задержи дыхание. И он почувствовал, как его губы увлажняет немного прохладный язык девушки.

— В этом нет ничего страшного, — сказала Алиса, садясь на кровать и прикрываясь простынью.

— Почему ты закрылась? — спросил Александр.

— Ты боишься моего тела.

— Ты, наверное, устала? — спросил шевалье, глядя на смятую простынь. — Ты мне нравишься, но ты устала. Давай просто отдохнем.

— Давай, — удивлению девушки не было предела. — Ты благородный человек и счастлива будет женщина, полюбившая тебя.

— Меня уже любит девушка, и мы решили пожениться.

Александр и сам не знал, зачем все это рассказывает потаскушке Алисе.

Девушка отвела свой взгляд в сторону.

— Я слышала, что говорил твой друг.

— Ты скажешь ему правду? — спросил Александр.

— Я хотела бы сказать правду, ведь среди этих мерзавцев, думающих только о том, как удовлетворить свою похоть, не нашлось ни единого, кто бы спросил, устала я или нет, хочется ли мне быть с ними или мне хочется плакать. Ты первый спросил меня об этом.

— Я пойду, — Александр попытался встать.

Нет, сиди. Неужели тебе хочется туда, к столу, где вновь будут смеяться над любовью, над верностью?

Александр тяжело вздохнул.

— Если ты хочешь, я посижу.

— Вот видишь, ты говоришь «если ты хочешь», ты считаешься со мной, значит, ты будешь считаться и со своей возлюбленной. Может это глупо звучит, но я тоже мечтаю о любви и по — моему, даже знаю, что это такое.

— Ты милая, — сказал Александр, легонько сжимая пальцы девушки в своей руке.

— Я скажу им, — зашептала Алиса, — что ты великолепный любовник и лучшего мужчины мне не приходилось никогда встречать.

— Но ведь у нас же ничего не было, — прошептал Александр.

— Я не покривлю душой, ты в самом деле, лучший мужчина.

— Ты так считаешь?

— Да, я уверена.

— И тебе, Алиса, ни с кем не было лучше, чем со мной.

— Ни с кем.

— И тебе не нужно ничего этого, тебе достаточно, что я сижу рядом?

— Нет, — улыбнулась девушка, — этого больше чем достаточно. Посиди со мной немного, посмотри на меня, — она отбросила простыню, и Александр Шенье теперь уже без особого смущения стал разглядывать ее пышное тело.

А девушка вслед за его взглядом, словно повторяя его траекторию, водила ладонью по своим плечам, по груди, по животу, скользила по ногам.

Александр чувствовал, как дрожь проходит по его телу, как то вспыхивает, то гаснет свет в его глазах. Он видел, как изгибается Алиса, как все сильнее и сильнее сжимает его руку.

Наконец, вздох облегчения вырвался из ее горла, и она до боли сжала кисть молодого человека.

ГЛАВА 4

Графиня Лабрюйер сидела за столом на террасе и как всегда дремала. Слуги сервировали стол к завтраку, раннее утро наполняло воздух щебетом птиц и свежестью. В ворота с грохотом въехала карета.

Проснувшись от этого звука, графиня еще долго не могла сообразить, что же происходит. Она опомнилась, лишь когда перед ней предстали баронесса Дюамель и граф де Бодуэн. Но сообразительности старой графини хватило ровно настолько, чтобы посчитать, что она заснула за игрой в карты и ее компаньоны ушли играть в другое место.

— А где же все? — спросила графиня.

— Вы помните меня? — баронесса Дюамель встала так, чтобы графиня Лабрюйер могла ее лучше рассмотреть.

— Ну как же, я помню вас, — без тени смущения сообщила графиня, — вы приехали из Парижа.

— Да-да, я баронесса Дюамель, а со мною граф де Бодуэн, — представила баронесса своего спутника.

— Ах, да, вы тоже приехали из Парижа, — улыбнулась старая женщина графу де Бодуэну. — Я хорошо помню вас.

Граф не стал разубеждать ее, наверняка зная, что та видит его впервые.

— Как вы добрались, баронесса?

— Спасибо, отлично.

— У вас ко мне какое-нибудь дело?

— Я приехала, чтобы забрать свою дочь Колетту.

— Ах, да, Колетту…

— Она гостит у вас, — на всякий случай напомнила баронесса.

— Чудесная девушка, такая красивая, такая молодая и такая смышленая.

Последнее замечание привело баронессу в трепет, ведь именно смышленость и не давала ей покоя все последние дни.

На террасе стоял дворецкий с каменным выражением лица. Он мог бы рассказать матери много интересного о ее дочери. Но в обязанности дворецкого входит встречать и провожать гостей, а не рассказывать об их ночной жизни.

— Она такая прелестная, — не переставала восхищаться Колеттой графиня, смутно припоминая лицо девушки, — вы должны гордиться ею, мадам. Воспитать такую дочь…

Но тут же взгляд графини остановился на Армане. Тот не спешил объяснять причину своего появления, а допытываться самой графине не было большой нужды. Она вполне была согласна в душе с тем, что Арман может быть любовником баронессы Дюамель. И это удержало ее от лишних расспросов.

— Где моя дочь? — как можно более ласково поинтересовалась баронесса, но все равно ее голос прозвучал резко, с какими-то металлическими нотками.

— У себя, наверное, еще спит, — графиня повернулась к дому и попыталась взглядом отыскать окна спальни Колетты.

— А где ее комната?

— Дворецкий проводит мадам.

Дворецкий, не меняя выражения лица, а только сдобрив его улыбкой, повел баронессу в дом. Он остановился у самой двери спальни Колетты и несколько раз стукнул. Оттуда не раздалось ни звука.

Баронесса, подозревая недоброе, в нетерпении распахнула дверь и чуть не вскрикнула: измятая простынь, брошенное в ноги одеяло, а главное, и без объяснений было ясно, Колетта сегодня тут и не ночевала. Самые страшные подозрения закрались в душу матери. Она подбежала к кровати и прикоснулась к

Постели рукой. Та была холодна.

Не спрашивая ни о чем дворецкого, баронесса выбежала в коридор и вновь замерла в нерешительности.

— Если вы, мадам, хотите отыскать мадемуазель Аламбер, то ее спальня вот здесь, — и дворецкий указал на золоченую дверь.

Уже не считаясь с приличиями, не тратя времени на условности, баронесса толкнула дверь и ворвалась в спальню Констанции. Она готова была метать громы и молнии, допытываясь, куда та подевала дочь.

Но тут баронессу Дюамель ждал сюрприз: рядом со спящей Констанцией она увидела кого — то, кто прятался под одеялом, выставив из-под него лишь макушку и согнутую в локте руку.

То, что это мужчина, Франсуаза уже не сомневалась.

«Так вот как она воспитывает мою дочь!»— подумала Франсуаза, готовясь высказать Констанции все, что она о ней думает.

Но та вдруг проснулась и уставилась на баронессу. Откуда она взялась в ее спальне, Констанция никак не могла взять в толк. Тут же сердце мадемуазель Аламбер забилось чаще. Ей предстояло по виду баронессы определить, знает та о ночных приключениях своей дочери или же нет.

Баронесса Дюамель только успела открыть рот, как Констанция тут же взяла инициативу в свои руки. Она отбросила одеяло с Колетт и воскликнула:

— Колетта, просыпайся, твоя мать приехала! Это было большой неожиданностью для баронессы и на время у нее отнялся дар речи.

Перепуганная Колетта широко открытыми глазами смотрела на мать.

— Ну что же ты, Колетта, поздоровайся с ней. Девушка опасливо выскользнула из-под одеяла и побежала навстречу матери.

Инстинктивно она чувствовала, самое верное сейчас — броситься на шею матери.

Если та что-нибудь знает, слезы помогут, а если ничего — то пусть это будут слезы радости.

Так Колетта и поступила. Франсуаза стояла у открытой двери, обнимая свою дочь, и тоже плакала.

— Мама, я так скучала по тебе, я так хотела приехать!

Констанция Аламбер слушала этот бред и готовилась объяснить Франсуазе, почему это вдруг Колетта оказалась у нее в постели.

А баронесса Дюамель гладила дочь по волосам и приговаривала:

— Ты у меня еще такая глупая…

— Представь, Франсуаза, сегодня ночью она испугалась спать одна и прибежала ко мне.

Констанция запрокинула голову, ее волосы рассыпались по плечам. Весь вид мадемуазель Аламбер говорил о том, что она только и занималась в последние дни тем, что не спускала глаз с Колетты.

— Ты еще очень глупая… — приговаривала Франсуаза, а Колетта вздрагивала всем телом, боясь, что сейчас настроение матери изменится, и Франсуаза строгим тоном спросит ее, что она выделывала с виконтом Лабрюйером. Но страшного вопроса так и не последовало.

Франсуаза, наконец-то, отстранила от себя дочь и взяв ее за плечи, пристально посмотрела ей в глаза.

Вид Колетты был, конечно, жалок. Она втянула голову в плечи и виновато посмотрела на свою мать.

— Пойдем, пойдем, Колетта, мне кажется, я не видела тебя целую вечность, — баронесса Дюамель и ее дочь покинули спальню Констанции и та смогла облегченно вздохнуть.

«Ну, кажется теперь все. Франсуаза ни о чем не догадывается, а я больше ничего и не стану предпринимать».

Констанция Аламбер ликовала:

«Наконец Эмиль де Мориво наказан и вновь можно зажить спокойно».

Прозвучал гонг, извещавший, что завтрак накрыт. И только тут Констанция вспомнила, о чем просила ее мадам Ламартин. Поэтому она поспешила первой прийти к столу.

Старая графиня Лабрюйер уже сидела на террасе и как всегда клевала носом.

Констанция тронула ее за плечо.

— Мадам!

Графиня вздрогнула, но так и не проснулась.

— Мадам! — уже почти закричала ей в самое ухо Констанция.

Дворецкий неодобрительно смотрел на то, как будят его госпожу.

— А, это вы… — рассеянно проговорила графиня Лабрюйер, поправляя шляпку, — завтрак уже кончился?

— Нет, мадам, меня просили передать вам.

— Что-нибудь случилось?

— Можно считать, что нет. Ваш дом покинула мадам Ламартин.

— Но ведь я с самого утра здесь, на террасе. Неужели же я не видела отъезжающего экипажа?

— Нет, мадам, она уехала ночью.

— Я ее чем-нибудь обидела?

Что вы, мадам, она просила передать тысячу извинений, но ее ждут неотложные дела в Париже

Что ж, — вздохнула графиня Лабрюйер, — надеюсь, она осталась довольна пребыванием в моем доме, ведь ее муж, месье Ламартин, так беспокоился, оставляя ее одну.

В двери, ведущей на террасу, показались Колетта и ее мать Франсуаза.

— Не беспокойтесь, мадемуазель Аламбер, я понимаю истинную причину ее отъезда и благодарна вам за то, что вы так тщательно ее от меня скрываете, — улыбнулась графиня и отдала Констанции розу на длинном стебле, которую до этого сжимала в руке.

Констанция села по правую сторону от графини Лабрюйер и с невозмутимым видом принялась вертеть цветок в руках. Она то подносила его к лицу, вдыхая его аромат, то обмахивалась им как веером.

— Доброе утро, графиня, — Колетта сделала реверанс и села в торце стола.

Франсуаза устроилась слева от графини Лабрюйер.

— А что же граф де Бодуэн? — поинтересовалась хозяйка дома. — Он не желает завтракать?

— Он поехал по делам и скоро вернется, — сказала баронесса.

— Граф де Бодуэн? — воскликнула Констанция. — Он здесь?

— А что это вас так удивляет? — спросила баронесса. — Я даже не знала, что вы знакомы.

— Нет, мы виделись всего один раз, поэтому я и спросила.

Любопытство баронессы распалилось. Теперь-то она понимала, граф де Бодуэн напросился в спутники неспроста, скорее всего, у него были какие-то дела к Констанции. Ведь испуг на лице мадемуазель Аламбер выдал ее с головой.

Но развить эту тему баронессе не дало появление виконта Лабрюйера. Он выбежал на террасу, по-шутовски поклонился всем и пожелал всем дамам доброго утра.

Баронесса Дюамель посмотрела на него с нескрываемым отвращением, она столько слышала о похождениях Анри, что если бы не шляпка, ее волосы встали бы дыбом.

— Какая честь, мадам!

Баронесса подала руку для поцелуя, и Анри бережно принял ее.

— Доброе утро, бабушка, — Анри наклонился и поцеловал старую графиню в щеку. Та успела шепнуть ему на ухо:

— Мадлен уехала сегодня ночью.

— Черт! — пробормотал виконт, но на его лице все равно продолжала сиять лучезарная улыбка.

Затем уверенной походкой Анри направился к не помнившей себя от ужаса Колетте. Она смотрела на него округлившимися глазами, ей казалось, одно движение — и они выдадут себя пред всеми гостями.

Девушка помнила эти руки, сжимавшие этой ночью ее тело, эти губы, целовавшие ее — и тут же с ужасом отметила, что ее губы опухли.

Вся зардевшись, она протянула виконту свою дрожащую руку для поцелуя.

— Нет-нет, — улыбнулся Анри, — дайте мне обе руки.

Колетта беспомощно озирнулась, ища поддержки. Констанция только прикрыла веки, как бы давая ей знать: делай все, о чем просит виконт, он найдет способ успокоить твою мать, ведь баронесса Дюамель и в самом деле следила за каждым движением виконта, словно боялась, что тут же, не отходя от стола, он соблазнит ее дочь.

— Обе руки, мадемуазель, обе, — тон виконта был строг.Колетта подала ему и вторую ладонь. Он внимательно осмотрел их и затем строго сказал:

— По-моему, мадемуазель, вы не мыли руки перед завтраком.

Колетта еще больше зарделась. Она и в самом деле забыла об этом.

— Сейчас же ступайте прочь из-за стола, — виконт говорил так, словно был ее отцом, — и вымойте руки, тогда можете возвращаться.

Констанция улыбалась.

Виконт предусмотрел все. Теперь легко были объяснимы и румянец на щеках Колетты, и ее растерянность. Конечно, он выставлял себя в невыгодном для баронессы свете, но иметь о нем еще более худшее мнение, чем имелось, Франсуазе было невозможно.

Придерживая подол платья, Колетта побрела в дом.

А виконт уселся в ее кресло и развязно, закинув ногу за ногу, посмотрел на баронессу Дюамель.

— Мадам, простите мне эту выходку, но ваша дочь вымыла руки не совсем чисто.

— Она еще настоящий ребенок, и мы с Констанцией Аламбер опекаем ее здесь, — баронесса сверкнула глазами.

— Да-да, — продолжал Анри, — вашу дочь нельзя не любить.

Констанция, чтобы скрыть улыбку, приблизила огромную розу к своему лицу и сделала вид, что изучает хитросплетение лепестков.

— Мадам Дюамель, вы должны гордиться своей Колеттой, она такая смышленная, такая красивая.

— Я знаю об этом, — отрезала баронесса, ей явно был неприятен этот разговор, точнее то, что слова исходили от виконта Лабрюйера.

Она бы могла сказать ему и что-нибудь порезче, но рядом была графиня Лабрюйер, а обижать ее баронессе не хотелось.

— Да, вашей дочерью нельзя не гордиться, но она воспитана слишком романтично.

— Что значит «слишком»? — холодно поинтересовалась баронесса.

Виконт улыбнулся немного язвительно.

— Она видит людей не такими, какие они есть, а такими, как ей хотелось бы, — и он выразительно посмотрел на Констанцию.

Констанция поглаживала бархатную обивку подлокотника, это единственное, чем она выдала свое волнение.

— Виконт, я прошу прощения, но мне кажется, ваши слова могли бы прозвучать искренне, будь вы братом Колетты, но из уст постороннего мужчины, согласитесь, они звучат несколько странно.

— Да, мадам, ее невозможно не любить, это чудесный ребенок.

Слово ребенок не могло обмануть баронессу. Она знала, виконт не может равнодушно пройти мимо хорошенькой девушки и не преминет соблазнить ее.

Виконт, вы говорили о слишком романтичном воспитании. Поверьте, я лучше вас знаю, что нужно моей дочери, а что нет.

Продолжая разговор в таком тоне, нетрудно было довести его и до ссоры. Графиня Лабрюйер хотела остановить своего внука, но тот, прежде чем старая женщина успела вставить хоть слово, предупредительно поднял руку.

— Я вижу, меня здесь не совсем правильно понимают , я всего лишь высказал восхищение вашей дочерью и не имел в виду ничего плохого.

Но тут в разговор вмешалась молчавшая до этого Констанция Аламбер.

— Вы говорите, виконт, об этом как наставник, — при этих словах уголки губ виконта чуть-чуть дрогнула, потому что он и в самом деле был наставником Колетты, только в очень специфических науках. — Я должна вас предупредить, виконт, что Колетта выходит замуж.

Анри склонил голову и улыбнулся.

— Да, я знаю об этом.

— И может быть, вы знаете за кого?

— Я как-то слышал, но не запомнил имени.

— Эмиль де Мориво.

— Ах, да, теперь я вспомнил.

— Тогда вам должно быть известно, виконт, что это будет великолепная свадьба.

— Да, все правильно, — вздохнул Анри. И Констанция обратилась к баронессе, уже ничего не скрывая.

— Да посмотри же на него, Франсуаза, неужели у тебя могут быть еще какие-то сомнения! Неужели ты можешь думать, что в моем присутствии виконт мог польститься на ребенка?

— Этот ребенок — моя дочь, и она выходит замуж, — сухо ответила баронесса. Анри рассмеялся.

— Да я первый расправлюсь с обидчиком, способным оскорбить вашу дочь!

— Вы же никогда не женитесь, виконт.

— И почему же? — осведомился Анри.

— Это для вас слишком сложно.

Разговор оборвался, потому что возле стола уже стояла Колетта и показывала Анри свои до скрипа вымытые руки.Виконт рассмеялся.

— Ах, да, Колетта, я занял твое место. Он галантно уступил кресло и стал за спиной у Колетты. Та чувствовала себя немного неуютно, но понимала, мать ее уже ни в чем не подозревает, а виконт оправдан.

Колетта, ты что-нибудь слышала из нашего разговора? — поинтересовалась Франсуаза.

Да, мама, я кое-что слышала, идя сюда, но не поняла ни слова.

Старая графиня улыбнулась.

Дитя, надеюсь, ты никогда не поймешь, о чем говорят эти люди. Они всегда, и я вместе с ними, привыкли думать худшее.

Колетта поглядела на Констанцию.

— Я..

— Прости, — вновь заскрипела старая графиня, — но скажи мне, ты действительно собираешься выйти замуж за Эмиля де Мориво?

— А что в этом странного? — спросила баронесса.

— Нет-нет, дорогая, пусть ответит сама девочка. Виконт нагло улыбался, глядя на смущенную Колетту. Констанция кивнула головой, подавая знак своей воспитаннице. А Франсуаза неотрывно смотрела в лицо дочери, посмеет ли та

Ослушаться ее или нет. Колетта на всякий случай пожала плечами.

— Здесь решаю не я.

— Но ты, дорогая, надеешься на это? — настаивала графиня.

Констанция вновь еле заметно кивнула. И тут Колетту осенило, какого ответа от нее ждут.

— Я не могу вам ответить сама, мадам Лабрюйер, ведь мама сказала, что я должна выйти за него замуж, и я не собираюсь ослушаться ее.

Лицо баронессы просияло.

— Молодец, — прошептала она.

Констанция улыбнулась своей подопечной и послала ей воздушный поцелуй. Торжествовал и виконт Лабрюйер, ведь Колетта была и его ученицей.Старая графиня довольно улыбалась.

— Мадам, — обратилась она к баронессе Дюамель, — мне первый раз приходится видеть так хорошо воспитанную девушку.

— Да, Колетта отличается послушанием и очень меня любит.

Колетта улыбалась, но немного растерянно. Она еще не привыкла скрывать свои истинные чувства, и страх разоблачения светился в ее глазах. И Констанция пришла ей на помощь!

— Но, полноте же, хватит смущать девушку.

— Нет-нет, я хотела бы узнать еще кое-что, — настаивала графиня Лабрюйер, — скажи мне, дитя, а если бы не мать, ты бы вышла замуж за Эмиля де Мориво?

Колетта уже еле владела собой от волнения.

— Я не понимаю, мадам, чего вы от меня добиваетесь. Неужели вы хотите, чтобы я предала свою мать? Виконт хлопнул себя ладонью по ноге.

— Вот это достойный ответ! Всегда следует ссылаться на что-нибудь святое и тогда тебе обязательно поверят. Вы, мадам, воспитали чудесную дочь, жаль что я не получил такого воспитания.

— Ну что же, дорогая, — баронесса еще пуще прежнего возгордилась такой послушной дочерью, которая и не помышляет о других мужчинах, кроме как о своем женихе, а о недоразумении с учителем музыки баронесса почти что забыла, во всяком случае, старалась не вспоминать о нем. — Дорогая моя, ты в самом деле очень послушная дочь.

— Я думаю, следует начинать завтрак, — спохватилась графиня Лабрюйер и подала знак разливать кофе.

Виконт хотел уже было присесть к столу, как бабушка подозвала его к себе.

— Наклонись-ка, я должна тебе кое-что сказать по секрету, — и она прошептала ему. — Мадлен, уехала.

— Куда? — прошептал свой вопрос Анри.

— В Париж, к мужу.

— Нет, бабушка, она уехала от меня. Но я на это и рассчитывал.

— Ты негодник.

— Нет, я всего лишь хочу сделать ее счастливой.

— Так что ты предпримешь?

— Я сейчас же отправлюсь следом за ней.

— Но ведь ты опоздаешь, дорогой мой.

— Нет, мы с Жаком поедем верхом и сможем срезать дорогу. Я буду в Париже раньше ее.

Смотри, одевайся потеплее, ведь утро прохладное и ты можешь простыть.

Виконт улыбнулся. В глазах своей бабушки он все еще оставался ребенком, о котором следует заботиться.

— Простите, я должен идти, — громко сказал Анри, поклонился и быстро двинулся прочь, чтобы не отвечать на вопросы.

Констанция приблизительно догадывалась, о чем идет разговор, зато баронесса Дюамель решила узнать об этом у графини.

— О чем это вы секретничали, мадам? Графиня пожала плечами.

— Я уже немного глуховата и, наверное, не расслышала то, что хотел сказать мне Анри. Да, мадам, вы воспитали чудесную дочь, — и графиня принялась завтракать.

Колетта то и дело посматривала на Констанцию, как бы ища у нее подтверждения: правильно ли она все делала, правильно ли поступала. Единственное, в чем теперь уже не сомневалась Колетта, так это в правильности своего поведения этой ночью. Она поняла, не обязательно любить человека, чтобы находиться с ним в одной постели, не обязательно назавтра вновь говорить те же самые слова, что звучали ночью. Анри был отличным учителем, почти таким же,

Как и Александр Шенье, с той только разницей, что Александр учил ее музыке, а Анри любви.

— Так что же привело с тобой, Франсуаза, в эти края графа де Бодуэна? — поинтересовалась Констанция, когда интерес к предыдущему разговору иссяк.

— Он очень милый человек, — сказала баронесса.

— Но это еще не повод, чтобы приезжать сюда, — улыбнулась Констанция Аламбер.

— Честно говоря, — призналась баронесса, — я и сама не знаю, все получилось так скоро. У него здесь какие-то дела, а я волновалась за Колетту. И вот мы приехали вместе. Надеюсь, граф еще осчастливит нас своим присутствием.

— Да, он осчастливит, — рассмеялась Констанция, вспоминая его немного странное предложение.

Баронесса вдруг поняла, что ее могут заподозрить в любовной связи с графом де Бодуэном. Нужно было срочно оправдываться, ведь тут сидела ее дочь, такая смышленая.

— У него очень важные дела, — добавила баронесса.

— Да-да, — улыбка не сходила с губ Констанции и поэтому баронесса добавила:

— Я не понимаю причины твоего веселья, Констанция.

— Я просто радуюсь хорошему дню, пусть еще немного прохладно, но к полудню солнце нагреет воздух, землю, и мы отправимся гулять.

— Нет, дорогая, мы отправимся в Париж.

— Зачем же, дорогая, — принялась уговаривать графиня Лабрюйер свою гостью, — девочке тут так хорошо, и мадемуазель Аламбер постоянно находится при ней.

— Нет, графиня, я не могу быть подолгу без своей дочери.

— Тогда оставайтесь и вы.

— Нет, вы же сами понимаете, приготовления к свадьбе… все это требует моего присутствия в Париже.

Констанция в душе рассмеялась.

«Ну конечно же, баронесса боится, как бы Эмиль де Мориво в ее отсутствие перед самой свадьбой не наделал глупостей».

— А где же маркиз и маркиза? Почему они не вышли к завтраку? — и графиня строго посмотрела на дворецкого.

Тот кивнул и отправился в дом, а затем вернулся в сопровождении улыбающихся маркиза и маркизы.

— Дорогие мои, — обратилась графиня к своим гостям, — почему же вы не спустились к завтраку?

— Это нескромный вопрос, — отвечала маркиза Лагранж.

— Но я уже начинала волноваться за вас.

— Что вы, графиня, волноваться за нас не стоит, с нами никогда ничего не может случиться, ведь мы любим друг друга.

Маркиз взял свою жену за руку и усадил за стол. Баронесса Дюамель вздохнула немного спокойнее, когда виконт исчез. Теперь-то ее дочери ничего не угрожало, и она даже подумывала, не стоит ли отложить отъезд в Париж.

Да-да, оставайтесь, — сказала старая графиня, — здесь так чудесно! А дела подождут.

— Нет, благодарю вас, — сказала баронесса, — мы еще немного побудем, но сегодня же уедем. Нам нужно дождаться графа де Бодуэна, и мы все вместе вернемся.

— И вы, дорогая? — спросила графиня, обращаясь к Констанции.

Та задумалась.

«В общем-то можно было бы и остаться… Но что здесь делать? Виконт, скорее всего, уедет, — рассуждала Констанция, — а в Париже можно было бы найти себе занятие».

— Да, я тоже поеду, ведь не могу же я оставить Колетту одну.

— Вы так беспокоитесь о мадемуазель…

— Да, ведь она мне словно дочь.

Франсуаза с благодарностью посмотрела на мадемуазель Аламбер.

А та лишь мысленно улыбнулась.

«Знала бы Франсуаза, что произошло этой ночью, и знала бы она, что все это было бы невозможно, если бы не мои усилия».

Яркое сиявшее вначале солнце постепенно стало меркнуть. Легкие облака набежали на него, а из-за горизонта уже двигались темные низкие тучи. Весь воздух дышал прохладой и сыростью.

«Наверное, будет гроза»— подумала Констанция и предложила:

— Франсуаза, еще немного мы побудем здесь, но нужно выехать так, чтобы засветло вернуться домой.

Старой графине сделалось немного грустно, потому что она оставалась в обществе маркиза и маркизы Лагранж и ничего интересного больше не ожидалось.

«Доведется ли мне еще увидеть моего Анри? — подумала графиня Лабрюйер, — ведь я так стара и каждый мой день может стать последним. Анри так беспечен, он, слава богу, хоть изредка вспоминает обо мне, наведываясь сюда. А теперь ему здесь больше нечего делать»

Вскоре вернулся граф де Бодуэн и, попросив у Франсуазы извинения, предложил Констанции Аламбер прогуляться с ним по парку.

Они шли рядом на расстоянии вытянутой руки друг от друга и молчали. Предгрозовой ветер шумел в кронах старых деревьев, но здесь, у земли, было тихо. Лишь только изредка там, где сходились аллеи, ветер поднимал клубы пыли, гнал песок и редкие желтые листья.

— Я восхищаюсь вами, мадемуазель, — внезапно проговорил Арман.

— Я сама собой иногда восхищаюсь, — улыбнулась Констанция.

— Нет, вы не правильно меня поняли, мадемуазель, мои восхищения совсем другого рода. Я восхищаюсь не вашей красотой, хотя и этого у вас не отнимешь, ни вашим умом — я восхищен вашей выдержкой.

— Что же я сделала такого необычного?

— Вы умеете молчать, мадемуазель, и при этом молчание не становится тягостным.

— Это все ваши выдумки, граф, не более.

— Я боюсь, мадемуазель, вы посчитали, что я пошутил, предложив вам стать моей женой.

— Да нет, что вы, граф, я отнеслась к этому совершенно серьезно.

— Но до сих пор не приняли никакого решения?

— Я его не приму в обозримом будущем, но и отказывать вам не собираюсь.

— Хоть в этом, мадемуазель, вы похожи на всех женщин.

— Неприятно слышать, когда тебя сравнивают с другими.

— Во всяком случае, мадемуазель, мне не приходилось видеть женщин, способных навсегда поставить точку в отношениях с мужчинами. Они всегда оставляют былых любовников и даже друзей про запас, чтобы всегда можно было к ним вернуться.

— По-моему, и мужчины таковы, — улыбнулась Констанция.

Граф задумался.

— Нет, мужчины всегда решают окончательно расстаться или нет, оставаться друзьями или врагами.

Такова ваша природа. Мужчины слишком прагматичны, — Констанция остановилась, — они делят мир лишь только на друзей и врагов. Им не доступен смысл истинной мудрости — никогда не делать необратимых поступков. Ведь поссориться не так уж сложно, не так уж сложно нажить врага. А житейская мудрость заключается в том, чтобы жить как считаешь нужным, не мешая другим, и в то же время оставлять после себя приятные воспоминания.

— Я думаю, мадемуазель, это лето оставит о себе приятные воспоминания в вашей душе.

— С чего вы взяли, граф?

— Нет, я не имею в виду себя, хотя и такое может случиться, я вижу по вашим глазам — вы совершили что-то, к чему долго стремились.

— И это вновь ваши фантазии.

— Нет-нет, мадемуазель, это было, наверное, очень благим делом?

— Если бы вы только знали, — рассмеялась Констанция, — возможно, тогда вы назвали бы меня чудовищем.

— Я догадываюсь, мадемуазель, о чем может идти речь. Женщина счастлива, только отомстив своему врагу, при этом оставаясь в тени.

— Вы почти угадали.

— Я не собираюсь больше надоедать вам и хочу напомнить, мое предложение остается в силе, что бы ни случилось.

— Даже если вы женитесь? — рассмеялась Констанция.

— Такое невозможно, только на вас.

— А если вам придется ждать всю жизнь?

— Это будет приятным ожиданием, мадемуазель.

— И вы не раскаетесь даже на смертном одре?

— Я не раскаюсь, если в этот момент вы будете рядом со мной.

— Но вы же совсем меня не знаете, я несносная интриганка и взбалмошная женщина. Вы со мной не будете счастливы и дня.

— Вот видите, мадемуазель, вы уже рассуждали словно стали моей женой. Еще немного — и я уверен, мы будем вместе.

— Вы так хотите, граф, чтобы я вам отказала?

— Простите, мадемуазель, я должен вас покинуть, — и граф, ничего более не объясняя, заспешил по аллее к дому.

А Констанция осталась одна стоять на перекрестье двух аллей. Здесь пронзительно дул ветер, подол ее платья прилип к ногам, с головы срывало шляпку. И если бы не тонкая шелковая лента, завязанная бантом на подбородке, то бежать бы Констанции за своей шляпкой, безуспешно пытаясь ее поймать.

«Я, наверное, поступаю не правильно, — думала Констанция Аламбер, — пытаяь решить за других людей, что им нужно и чего не стоит делать. Но если я вижу, что происходит несправедливость и невинная Колетта досталась бы в руки развратного Эмиля, разве не справедливо будет, если бедная девочка поймет, что такое любовь,

Раньше, чем выйдет замуж. Ведь я уверена, Мадлен Ламартин не страдала бы так от любви к виконту, если бы ей довелось раньше изменять своему мужу. Наверное, ее муж-прокурор — зануда и книжний червь, ничего не смыслящий в жизни. Он занят только своей службой, бумагами, судами, а его жена изо дня в день повторяет одно и то же:» я люблю его, люблю»и боится даже взглянуть на чужих мужчин. А разве заслуживает он такого к себе отношения?

Мадлен красива и умна, так не правильнее ли будет, если она найдет хотя бы мимолетное счастье в любви к Анри? Правда, потом будут страдания и разочарования, но останутся и воспоминания, светлые и прекрасные. Она будет сидеть рядом со своим мужем и думать об Анри. Боже, какое это счастье любить кого-то, пусть безнадежно, пусть отчаянно! Как жаль, что я не смогу вновь испытать подобное чувство!«

Констанция добрела до пруда и уселась на ярко-белую скамейку. Ветер морщил поверхностьводы, гнал ее небольшими волнами, и мадемуазель Аламбер, прикрыв глаза, представила себя сидящей на гладком камне посреди ручья.

— Моя любовь мертва, — прошептала Констанция.

ГЛАВА 5

Жак и его хозяин виконт Лабрюйер скакали во весь опор. Тяжелые низкие тучи медленно догоняли их, и вот ухе по листве забарабанили первые капли.Но Анри даже и не подумал останавливаться. Жак с опаской поглядывал назад, туда, где сверкали, прочеркивая небо огненными зигзагами, молнии.

» И нужно же было поехать в такую погоду?«— жаловался сам себе Жак, понимая, что жаловаться хозяину бесполезно. Если тот погнался за женщиной, то его ничем не остановишь.

— Скорее! Скорее! — подгонял себя Анри. — Я должен успеть в Париж раньше, чем там будет Мадлен.

— Хозяин, — жалобно позвал Жак.

— Чего тебе? — не оборачиваясь, бросил Анри.

— Может, стоит переждать дождь?

— Лентяй.

— Я всегда служу вам преданно, хозяин.

— Вперед, в Париж, мы должны успеть раньше ее!

Жак, как ни нахлестывал свою кобылу, все равно отставал от виконта, ведь конь у того был великолепный.

» Мы оставили все свои вещи, — жаловался себе Жак, — сорвались так, словно за нами гонится целая банда. И почему двое добропорядочных людей должны сломя голову нестись по лесной дороге лишь потому, что какой-то женщине взбрело

В голову уехать, не попрощавшись «.

Дождь лил уже как из ведра. Поля шляпы Жака обвисли, холодная вода струйкой стекала за шиворот.

» О боже мой, то купание в пруду, то дождь. И когда , наконец, мой хозяин угомонится?«

И Жак принялся мечтать о тех временах, когда виконт Лабрюйер женится и заживет тихой спокойной жизнью. Но представить себе жену Анри Жак как ни старался, не мог. Слишком много женщин прошло у него перед глазами, слишком многим из них виконт дарил свое расположение.

» Нет, наверное, никогда не видеть мне покоя. А ведь горничная в доме графини Лабрюйер уже почти было согласилась, — Жак досадливо поморщился. — И почему у меня никогда не получается так быстро, как у виконта? Лишь только я заведу знакомство со служанкой его новой избранницы, а он уже бросает ее и потом что ни делай, ничего не вернешь «.

Дождь хлынул с новой силой, молнии сверкали уже над головой. И Жак с ужасом увидел, как одна из них вонзилась в верщину холма, где стояло одинокое дерево. Полыхнул огонь, и стоб дыма ударил в небо.

Жак боязливо перекрестился, а Анри лишь прикрикнул на него:

— Скорее, не отставай, Жак!

Вскоре сквозь пелену дождя можно было разглядеть карету, медленно пробиравшуюся по скользкой дороге.

Наконец-то Анри остановил коня и подождал, пока Жак приблизится к нему.

— Если ты, мерзавец, только позволишь себя заметить — не сносить тебе головы. А-ну, скорее, лесом! Вырвемся вперед и будем в Париже раньше ее.

И виконт пришпорил коня. Тот, послушный руке своего хозяина, свернул в лес и понес его сквозь чащу. Пригнувшись, Жак скакал следом за Анри. Ветки хлестали его по лицу, руки были ободраны в кровь. Лишь изредка Жак из-под руки смотрел вперед туда, где ломая ветки продирался сквозь чащу Анри. Сквозь заросли и пелену дождя справа иногда мелькала карета, и тогда Жак еще плотнее наклонялся

К шее своей лошади.

Наконец, всадники пересекли лощину и выбрались на дорогу.

— Она отстала, — с видом победителя прокричал Анри.

Даже у Жака на душе стало немного веселее и дождь ухе не казался таким холодным.

Анри вытащил из сумки маленькую стеклянную флягу, вырвал зубами пробку, сделал несколько глотков, затем передал слуге.

— Выпей, Жак, иначе и впрямь заболеешь. Жак жадно проглотил обжигающе крепкий ром. Теперь, ему казалось, мир просветлел, хоть все так же по небу ползли низкие тяжелые облака, все так же время от времени сверкали молнии, заливая и без того угрюмый пейзаж безжизненно ярким светом.

Анри с сожалением посмотрел на жалкие остатки рома, плескавшиеся на дне фляжки, и одним глотком осушил ее.

— В Париж! — пронеслось над лесной дорогой, и всадники вновь пришпорили своих коней.

Прибыв в город, Анри отправился не к себе домой, не к дому мадам Ламартин, а к зданию суда.

Он взял Жака за шиворот и притянул к себе.

— Сейчас ты зайдешь туда и узнаешь, на службе ли месье Ламартин. Вот тебе пара монет на расходы.

Вид Жака был жалок: мокрая насквозь одежда, обвисшие поля шляпы, сапоги, облепленные грязью.

Он кое-как очистил их в густой траве, росшей тут же у ограды, и исчез в здании суда. Анри, не обращая внимания на ненастье, поджидал возвращения своего слуги.

Вскоре тот появился с радостной улыбкой на лице.

— Ну что, чему ты так радуешься? Жак медлил с ответом.

— Говори же, не томи!

— Прокурор Ламартин находится сейчас в провинции и вернется не раньше, чем послезавтра.

— Я так и знал, что мне повезет! — воскликнул Анри, — Скорее к дому Мадлен!

По пустынным улицам пронеслись двое всадников и вот уже в глубине квартала, за небольшим садом возник дом окружного прокурора.

— Погоди, я сейчас, — Анри соскочил с лошади и, зайдя в узкий переулок, взобрался на ограду.

Он стоял, взявшись за ветку высокой) дерева, и всматривался в окна.

— Так, гостиная на втором этаже, — Анри облизнул губы, — окно открыто и забраться туда по водосточной трубе будет легко.

Он спрыгнул на мостовую и вернулся к Жаку. Тот уже стучал зубами от холода.

— Теперь мне вновь понадобится твоя помощь.

— Все, что угодно, хозяин.

— Я переберусь через ограду и подкрадусь к дому, а ты в это время позвони у ворот и говори все, что угодно, лишь бы только отвлечь внимание слуг в доме. А я заберусь в окно гостиной.

— Хозяин, пока вы там ходили, я успел рассмотреть: конюх и садовник живут вон в том флигеле, а в доме, скорее всего, одна горничная.

— Тем лучше для нас. Как только увидишь, что я подобрался к дому — звони.

Анри вновь исчез за поворотом и вскоре его мокрая голова возникла в ветвях старого дерева. Послышался негромкий хруст веток, и Анри ухе крался к дому, прячась за кустами дикой розы. Он прижался спиной к каменной кладке стены и махнул рукой Жаку, поджидавшему у ограды.

Дернув за ручку, слуга прислушался. Далекий звон раздался в доме, и на крыльцо выбежала, прикрывая голову куском материи, служанка. Она с удивлением рассматривала толстого неуклюжего мужчину в ливрее, стоявшего у ворот.

— Хозяев нет дома.

— Я это знаю, — Жак улыбнулся очаровательной улыбкой толстяка. — А у меня, красавица, есть к тебе дело, — и он подмигнул служанке.

Пока те любезничали, Анри, стараясь не шуметь, взбирался по водосточной трубе к окнам второго этажа. Несколько раз он чуть не сорвался, пытаясь поставить ногу не скользкий карниз.

Наконец, ему удалось перевалиться на широкий подоконник — и виконт очутился в гостиной. Здесь было холодно, скорее всего, хозяин был скуп и запретил слишком часто топить камины в его отсутствие.

Нимало не смущаясь тем, что находится в чужом доме, виконт вытер портьерой голову и подкрался к балюстраде лестницы, ведущей на первый этаж. Жак оказался прав: в доме никого не было.

Тогда виконт выглянул в окно. Горничная уже отворяла ворота и игриво смеясь, отстраняла от себя Жака, пытавшегося ее обнять.

— Вот и все, — обрадовался виконт, — теперь остается только ждать.

Хлопнула внизу дверь, и виконт слышал, как горничная, смеясь, предложила Жаку пройти в кухню.

— Хозяев сейчас нет, в доме не топят и единственное место, где можно вам обсушиться — это кухня.

Впервые в жизни виконт пожалел, что он не Жак. Находиться в нетопленной гостиной в насквозь промокшей одежде — это совсем не то, что сидеть у жарко натопленного очага в кухне, любезничая с горничной. Но Анри ждало куда более возвышенное приключение, и мысль о предстоящей встрече с Мадлен согревала его душу, но к сожалению, не тело.

Анри уже смирился с мыслью, что ему в ближайшие дни придется слечь в постель с пневмонией, как послышался шум подъезжающей кареты.

Удивленная горничная выглянула на крыльцо и узнала экипаж своей госпожи. Конюх выбежал из флигеля, и вскоре экипаж остановился у самого крыльца.

Мадлен смотрела на свой дом сквозь залитое дождем стекло и крупные капли, скользившие по прозрачной преграде, представлялись ей слезами.

» Ну почему я сама уехала, даже не попрощавшись? — укоряла себя Мадлен. — Ведь теперь у меня никогда не хватит духа самой увидеться с виконтом Лабрюйером. Но почему я сама уничтожаю свое счастье и не даю быть счастливым другому?«

Кучер отворил дверцу и отбросил подножку, прикрывая Мадлен от дождя. Он довел ее до самой двери. Но все равно, как он ни старался, дождь смочил волосы мадам Ламартин. Темные пряди прилипли ко лбу.

— Я сейчас приготовлю сухое, — забеспокоилась горничная, уже успевшая спрятать Жака в дальнем конце кухни за сложенными в штабель дровами.

— Не надо, я хочу побыть одна.

Мадлен, тяжело ступая, поднималась на второй этаж. Ее мокрая рука скользила по холодным перилам лестницы, и женщине хотелось, чтобы это восхождение никогда не кончалось.

» Ну, кто заставлял меня поступить так, а не иначе?«— думала мадам Ламартин, глядя себе под ноги.

Полированный камень ступеней отражал ее ноги, колышущийся подол платья, край мокрого плаща.

» И мне теперь некого винить «.

Нога Мадлен преодолевала последнюю ступеньку, и женщина оказалась у двери, ведущей в гостиную.

— Простите, мадам, — послышался голос горничной. Мадлен обернулась, девушка стояла рядом с ней.

— Я разожгу камин.

— Хорошо, разожги — и можешь идти.

Мадлен стояла в таком хорошо знакомом ей доме и чувствовала себя так, словно попала сюда впервые. Все вещи ей казались чужими.Тонкие струи пламени побежали по сухим дровам и вскоре в дымоходе уже загудело. Тепло волной обдало Мадлен.

Горничная выскочила из комнаты и послышались ее торопливые шаги на лестнице. Девушка спешила к Жаку, ведь она обещала угостить его обедом и кружкой вина.

Мадлен, обхватив голову руками, уставилась в огонь. И тут ей показалось, она в гостиной не одна. Мягко отодвинулась штора — и к ней шагнул Анри.

— Я не мог оставаться там без тебя, Мадлен. Женщина, глубоко вздохнув, чуть не лишилась чувств, а потом бросилась к Анри, обняла его и прижалась щекой к его плечу.

— Я так боялась потерять тебя, Анри, какая же я была глупая! Она обнимала виконта, словно каждую секунду должна была вновь и вновь уверять себя в том, что Анри это реальность, а не видение.

Я здесь, — шептал мужчина.

Я тоже.

Виконт погладил Мадлен по мокрым волосам.

Ты вся продрогла, сбрось плащ.

Он потянул за тесемку, и мокрый плащ упал к ногам женщины. Она осталась в белом летнем платье.

Так ты любишь меня? — прошептал Анри на самое ухо Мадлен.

— Да, да.

— Скажи мне это.

— Я люблю тебя.

— И я. Мы любим друг друга. Мадлен не то смеялась, не то плакала. Она обняла Анри за шею и поцеловала его в губы.

— Ты весь продрог, скорее высушись, — она принялась расстегивать бархатную куртку виконта.

А когда он, не выпуская женщину из своих объятий, снял насквозь промокшую бархатную куртку, Мадлен, не глядя, бросила ее на пол перед камином.

— Она еще успеет высохнуть. Ведь ты не уедешь сейчас?

— Нет, Мадлен, я приехал к тебе.

— Обними меня, обними покрепче.

— Ты даже не знаешь, дома ли твой муж.

— Ты здесь, и мне больше ничего не нужно. Анри удивился такой беспечности.» Да, она сильно любит меня и как жаль будет ее бросать «, — подумал он.

— Твоего мужа не будет несколько дней, я заезжал в суд и все узнал.

— Как ты оказался здесь, ведь я уехала ночью?

— Я верхом скакал весь день и видишь, успел раньше тебя.

— Как я была глупа, как обманывала себя, уверяя, что не люблю тебя, — причитала Мадлен, целуя Анри в лоб, в щеки, в глаза.

— Я думаю, Мадлен, тебе нужно отправить слуг, иначе они узнают о моем приезде и потом расскажут твоему мужу.

— Я не хочу думать об этом.

— Мадлен, я тебя прошу.

— И не говори, я сейчас яижу только тебя одного и никого больше не существует в мире.

Анри схватил Мадлен за плечи и легонько встряхнул.

Думай, что говоришь, ты должна отправить слуг и только тогда мы останемся с тобой вдвоем.

Хорошо, если ты просишь об этом… Мадлен, глядя перед собой почти безумными влюбленными глазами, двинулась к лестнице. Она позвала служанку и, ничего не объясняя, сказала:

— Ты свободна на два дня. Передай остальным слугам, что они тоже могут быть свободны.

— Но, мадам… сейчас идет дождь и, может быть, стоит распаковать ваши вещи?

— Я хочу побыть одна, — глядя поверх головы горничной, сказала Мадлен, — оставьте меня.

Ничего не понимающая горничная спустилась в кухню.

— Как жаль, — обратилась она к Жаку, — моя госпожа отправляет всех слуг домой. И взбрело же ей в голову остаться одной!

Жак изобразил на своем лице полное недоумение.

— Жаль, красотка, что придется уходить.

— Но мы можем пойти ко мне, — предложила девушка, — я снимаю комнату в подвале. Господин прокурор мне неплохо платит, и я могу себе это позволить.

Жак с досадой заскрежетал зубами. Он с удовольствием бы отправился вместе с молоденькой девушкой, но его присутствие требовалось здесь. Должен же кто-то присматривать за лошадьми, должен же кто-то носить дрова, должен же кто-то, в конце концов, присматривать за хозяином и следить за улицей. Неровен час,

Вернется муж, и тогда придется убегать. В этом смысле Жак был сама осторожность. Еще ни разу виконту не довелось лицом к лицу встретиться с мужем какой-нибудь из своих любовниц. Жак всегда заблаговременно предупреждал его, и у виконта оставалось немного времени, чтобы одеться и спуститься через окно на улицу.

Горничная никак не могла понять, почему это Жак вдруг охладел к ней.

Вскоре они уже оказались на улице перед воротами дома окружного прокурора.

Вы даже не проводите меня до дома? — спросила девушка.

Нет, я должен спешить.

Но мне показалось, вы никуда не спешили и хотели лишь обогреться, переждать дождь?

Жак с тоской посмотрел на двух лошадей — свою я его хозяина — мокнущих у коновязи на противоположной стороне улицы.

— Я обещаю, — поклялся Жак, — как только у меня появится время, мы обязательно встретимся.

Девушка презрительно фыркнула и даже не попрощавшись, пошла по мокрой мостовой, демонстративно не прикрываясь от дождя.

Жак дождался, когда дом покинут и остальные слуги, потом отвязал лошадей и завел их в конюшню. Лошади жадно рванулись к еде и, утолив первый голод, принялись жевать овес. Таким спокойствием веяло от уставших животных, что Жак даже расчувствовался.

Он подошел к лошади Анри и потрепал ее по гриве.

— Ой, хитер наш хозяин, хитер! — сказал он, заглядывая в глаза лошади. — Всегда говорит:» Жак, сделай то, Жак, сделай другое «, но никогда не спросит:» А ел ли ты, Жак? А выспался ли ты?«Ой, хитрый наш хозяин, хитрый.

Лошадь, словно понимая Жака, кивала головой и жевала овес. А слуга прислонился щекой к горячей шее лошади своего хозяина и запустил пальцы в ее жесткую гриву.

— Тебе хорошо, о тебе позаботятся, а обо мне некому вспомнить. Нет у меня друзей, нет родителей, только я один на всем свете, — расчувствовавшийся Жак чуть было не заплакал.

Но вскоре он снова стал прежним, ведь в кармане звенели монеты, данные виконтом, можно было запастись выпивкой. Жак, удостоверившись, что корма лошадям достаточно, задрал на голову ливрею и побежал к дому. Возле распахнутой двери гостиной он остановился и негромко кашлянул.

Мадлен попыталась высвободиться из объятий Анри но тот ее не отпустил.

— Чего тебе, Жак?

— Что прикажете, хозяин?

— Исчезни и не показывайся до завтрашнего утра. Если что-нибудь произойдет, предупредишь, а так, чтобы в доме я тебя больше не видел.

Жак поклонился и с видом, полным достоинства спустился по лестнице на кухню. Догорали уголья, неприготовленный обед остывал в кладовой. Жак устроился за столом и, вытащив из-за пояса свой нож, начал резать кусок копченого мяса. Затем отыскалось и вино, и Жак, устроившись за столом как хозяин, пил кружку за

Кружкой. Время от времени он отставлял бутылку в сторону и прислушивался: что же там делается наверху. Но до его слуха доносились лишь неясные шорохи, тихие голоса.

» Ну и проходимец же мой хозяин! — думал Жак. — И что только находят в нем женщины? Был бы он богат — понятно, а так, только сам вводит их в траты. А врочем, какое мне до этого дело? Разве есть разница, пью я вино, купленное за деньги хозяина или угощаюсь взятым взаймы в чужом доме?«— и Жак вновь наполнил кружку.

Его нимало не интересовало то, как будет объяснять своему хозяину прислуга, куда подевалась бутылка вина. Ведь Жак пил не какую-то дешевку, а завладел самой лучшей бутылкой, явно предназначенной для хозяина.

За окном не переставая лил дождь, капли чертили зигзаги на стекле, размывая погружавшийся в темноту городской пейзаж. В окнах домов зажглись огни, и даже ненастье не могло помешать жителям столицы веселиться. Откуда-то из соседнего дома доносился громкий женский смех и кто-то пытался уговорить даму вести себя поосмотрительнее. Но вскоре женский смех уже смешивался с мужским — и от этого Жаку становилось еще тоскливее.

Его уже не радовали ни хорошее вино, ни вкусная еда ему хотелось чего-то большего. А чего, Жак и сам точностью не мог бы сказать. Он был из породы людей, никогда не удовлетворенных настоящим. Если у него в кармане было две монеты, он грустил, почему не три. Если же отыскивалось три, тут же Жаку хотелось получить и четвертую. Они были чем-то похожи — Жак и его хозяин. И тот и другой никогда не довольствовались достигнутым. Но если Анри делал все, чтобы продвинуться вперед и завладеть сердцем следующей женщины, то Жак отдавался в руки судьбы безропотно, ничего от нее не требуя. Даст сама — значит хорошо, а не даст — значит так и нужно.

В кухне становилось все прохладнее, и Жак, недовольный тем, что ему приходится трудиться, принялся подбрасывать дрова в печь. Вскоре там разгорелся такой огонь, какой бывает только на пожаре. Зато Жак чувствовал себя хорошо как никогда. Вино согрело душу, а огонь тело. Он уже утешал себя мыслью, что в подвальной комнате, куда звала его горничная, скорее всего сыро и неуютно, а вино, припасенное для гостей, дешевое и мало чем отличается от уксуса.

За окном уже совсем стемнело, и город напоминал о себе лишь точками фонарей и прямоугольниками окон, словно бы висевшими в пространстве без всякой опоры. Молнии больше не сверкали, лишь где-то вдалеке изредка раздавались приглушенные раскаты грома.

Жак растянулся на широкой скамейке, положив под голову свою уже высохшую до хруста ливрею.

» Ну вот и славно, теперь я смогу выспаться как следует и никто не потревожит меня до самого утра. Надеюсь, прокурору не придет в голову возвращаться домой ночью «.

Жака мало беспокоило, что муж Мадлен может застать здесь в доме его хозяина. Больше всего слуге не хотелось покидать теплую, уже обжитую им кухню.

» Хороший дом, — думал Жак, наслаждаясь теплом и уютом, — здесь все есть — и вино, и еда, и овес в конюшне в достатке, хорошие слуги и хозяин, наверное, не очень-то интересуется, что из кладовки попало на его стол, а что съели и выпили тайком от него. Жаль, что не удастся задержаться здесь подольше «.

Жак хорошо знал привычки своего хозяина. Он никогда не задерживался у своих любовниц больше чем на одну ночь. А затем вновь шли поиски, упорные и всегда успешные. Жак уже сбился со счета, в каких только домах ему не пришлось побывать, каких только женщин под покровом темноты он ни приводил в дом своего

Хозяина. Сперва слуга вел им счет так, словно бы считал свои собственные победы. Но постепенно такой образ жизни стал привычным и уже не вызывал сомнений в душе Жака. Ему казалось, только так и может существовать знатный дворянин, только так и могут себя вести светские дамы.

Самое странное — усталость сегодняшнего дня не располагала ко сну. Лишь только Жак устроился поудобнее, как вновь ощутил голод. Благо, кладовка располагалась недалеко, а нож всегда был остро отточен.

И вскоре на большом блюде красовались толсто порезанное холодное мясо и остатки хозяйского хлеба. Жак с аппетитом поужинал во второй раз, а поев, расчувствовался и вспомнил о лошадях. Правда, дальше сочувствия Жак не пошел. Ему не хотелось выходить на холод под дождь, тащиться в темноте в конюшню. Зато приятно было представлять себя эдаким благодетелем, не забывавшим в моменты благополучия и о судьбах других.

То, что не ели ни Анри, ни Мадлен, Жака не занимало. Хозяева могли позаботиться о себе и сами, к тому же, им сейчас было доступно то, от чего был отлучен Жак, находясь в одиночестве. Он еще подбросил дров в очаг и подвинул скамейку поближе к плите, словно собирался изжариться. (?н лежал на боку, подложив под свою пухлую щеку кулак.

» Это надо же, — изумлялся Жак, — полено такое крепкое, не уковыряешь, а смотри, не прошло и четверти часа, как оно уже разваливается на куски. А потом от него ничего не остается, кроме пепла «.

Жак тяжело вздохнул так, словно речь шла не о полене, а о нем самом.

» Вот умру, и никто не вспомнит обо мне, что жил на свете такой Жак, славный парень, верный слуга. И никто обо мне не заплачет, никто не придет на мою могилу «.

Он еще раз вздохнул, потянулся пару раз, зевнул и уснул сладким сном человека, выпившего три кружки крепкого вина.

Виконт Лабрюйер подхватил Мадлен Ламартин на руки и закружил по комнате. Сумочка на длинной серебряной цепочке выпала из ее руки, и Анри ногой отбросил ее под столик.

— Боже, что ты делаешь, Анри! — восхищению Мадлен не было предела, она словно выплескивала из своей души все накопившееся там за последние дни.

— Я так люблю тебя, ты пришел ко мне, ты понял, я тебя обманывала…

— Молчи, молчи, Мадлен… И губы их вновь встречались в поцелуе. Мадам Ламартин указала рукой на дверь, ведущую из гостиной.

— Там…

— Я все знаю, я уже успел осмотреться в твоем доме, — Анри

Плечом отворил дверь и понес Мадлен по гулкому коридору.

Дверь спальни была приоткрыта и в темноте тускло мерцала

Золоченая спинка большой кровати.

— Я сейчас… — Анри бережно уложил Мадлен на простыни и

Склонился перед камином.

Ровно сложенные дрова и щепки под ними только и ждали огня.

Анри выбежал и вернулся с зажженой свечой. Слегка потянуло дымом, а затем ровные языки пламени побежали по сухому дереву. И в дымоходе загудел ветер. Безжизненная до этого спальня наполнялась светом и теплом. Мадлен лежала, прикрыв глаза, с чувствительно приоткрытыми губами. Она так и ждала, чтобы Анри склонился над ней и поцеловал ее.

— Ты ждешь меня? — спросил виконт.

— Я не могу дождаться… И вновь их губы соприкоснулись.

Анри не был настойчив и нетерпелив. Он словно дразнил Мадлен. Лишь только коснувшись губами ее рта, он тут же отстранился и провел тыльной стороной ладони по ее еще немного влажным волосам.

Женщина вздрогнула и напряглась. А рука Анри уже скользила по ее шее, нащупывая застежку ворота платья. Мадлен села и, придержав свои длинные волосы одной рукой, второй принялась расстегивать непослушный крючок.

— У тебя такие холодные руки, — сказал Анри, прикасаясь губами к ее пальцам, — ты вся замерзла.

— Сейчас, сейчас, — шептала женщина, освобождаясь от платья.Затем она принялась развязывать тесемки, стягивающие ворот рубахи Анри. Они медленно раздевали друг друга, словно оттягивая момент близости.

Анри не отрываясь смотрел на Мадлен, а та не сводила взгляда от

Его отливавшего в блеске огня камина тела. Рука виконта медленно двигалась по плечу женщины, скользя к груди.

Он несильно сжал свои пальцы на белоснежном холмике, увенчанном темно-коричневым соском. Мадлен запрокинула голову, ее волосы рассыпались и коснулись подушки.

— Что ты делаешь, Анри? — прошептала она. Виконт, нагнувшись, поцеловал ее в ложбинку на груди, поймав губами изящный золотой крестик. Он потерся о ее шею шеей и легонько подул на самую мочку уха. Мадлен обхватила его голову руками и взъерошила мокрые волосы.

— Виконт, я так люблю тебя, дорогой! Я не знаю, что бы делала, если бы ты не приехал.

— Я не мог оставить тебя одну.

— И я не могла остаться с тобой. Мы могли встретиться только здесь, у меня.

— Но ты же не хотела этого. Мадлен горько улыбнулась.

— Я не могла себе этого позволить, пойми.

— Почему?

Я связана обещанием.

Но ведь ты была одна.

Я не знаю, мне было тяжело переступить через себя.

Но теперь-то, Мадлен, все хорошо.

Сейчас так прекрасно, как никогда еще не было. Прижми меня покрепче, проведи своими холодными пуками по моим плечам, я вся горю.

Женщина понемногу забывала о стыде, об осторожности. Она

Громко стонала, смеялась, вскрикивала, а Анри ласкал ее и теперь

Уже казалось, не Мадлен удерживает его, а Анри не дает спешить.

— Ну погоди, погоди, — шептал он, — дай мне насладиться твоим

Телом, дай вдохнуть твой запах.

— О боже, что ты делаешь, Анри? — Мадлен ловила его руку и

Сжимала в своей ладони, но мужчина упрямо высвобождал пальцы и

Уже вел ими, повторяя плавные изгибы бедра.

— Сильнее! Сильней прижми меня, — повторяла Мадлен.

Но Анри словно дразнил ее, то припадая к ней, то отстраняясь. И

Женщина, словно ее влекло к мужчине какой-то невидимой силой, приподнималась на локтях, чтобы только оказаться поближе к своему любовнику. Ее колени дрожали, пальцы не слушались. Она путала слова и тут же смеялась.

— Ну назови меня, назови меня, Мадлен, — говорил Анри, запуская руку в ее шелковистые густые волосы.

— Ты дразнишь меня!

Мадлен высвободилась от него, и повалив на кровать, склонилась над ним. Ее волосы упали, словно две занавески, загородив от Анри весь мир. Лишь только лицо мадам Ламартин сияло над ним счастьем.

Мадлен слегка качнула головой и волосы, заскользив по лицу Анри, заставили его зажмуриться.

— Ты ангел, — пробормотал он.

— Но где же тогда мои крылья? — женщина острыми ногтями впилась в его плечи. — Я не могу больше терпеть, Анри, возьми меня, — и она уперлась в его плечи руками.

Анри знал, ему предстоит еще несколько сладостных минут, а затем наступит безразличие ко всему — к себе, к Мадлен, и ему захочется покинуть этот дом. Поблекнут краски, и он станет противен самому себе. Но у Мадлен желание не

Исчезнет, она будет его упрашивать, молить. Но если сейчас ее голос звенел для него серебряным колокольчиком, то потом он превратится в похоронный звон. Их любовь будет мертва.

А Мадлен и не поймет этого, не захочет смириться и тогда ему придется как вору, прячась, покидать ее дом еще до того, как она проснется и не покинет мир своего счастливого неведения.

» Но это будет потом, — подумал Анри, — а сейчас я люблю и хочу Мадлен, а она хочет принадлежать мне. Так почему я должен отказывать себе в этом миге короткого счастья, зная, чтс потом наступит отвращение? Ведь думая о смерти,

Невозможно жить, мы счастливы, пока вместе, и пусть это счастье будет недолгим «.

Он обнял Мадлен за талию и осторожно уложил на кровать.

— Смотри на меня, смотри, иначе мне будет казаться, что ты думаешь о ком-то другом.

— Это все равно, — усмехнулась Мадлен, — закрыты у меня глаза или нет, я вижу перед собой тебя. И я знаю, твой образ никогда не исчезнет, будешь ты рядом или нет.

— Я не хочу тебя обманывать, Мадлен. Ты любишь меня?

— Да.

— Тогда молчи. Не говори о расставании, когда мы вместе, ведь лучше всего умирать, когда ты счастлив — и пусть расставание наступит внезапно.

Анри, стараясь не причинить Мадлен боли, нежно погладил ее.

— Ты мой, — прошептала Мадлен.

— И ты моя. А теперь не говори ничего, давай молчать. Ты права, Мадлен, что может быть прекраснее близости?

Когда Мадлен, глубого вздохнув, замерла, Анри обессиленный лег рядом с ней.

А теперь спи, — прошептал он своей любовнице, ни о чем не думай и спи. Я рядом с тобой, ничего не бойся.

Теперь я ничего не боюсь, — Мадлен осторожно поцеловала его в плечо и взяла за руку.

Анри, чувствуя, как восхищение женщиной, ее стройным телом, красотой ее лица безвозвратно исчезают, закрыл глаза и тут же провалился в черноту сна.

Виконт проснулся, когда уже первые лучи солнца проникли в комнату. Еще не открывая глаз, он повел рукой и не нашел Мадлен. Он тут же открыл глаза я увидел, что женщина стоит на коленях возле кровати и сложив руки, словно молится, глядя на него с восхищением и нежностью.

— Что ты, Мадлен?

— Спи, спи.

— Что ты делаешь?

Женщина протянула руку и прикоснулась пальцами к векам Анри.

— Спи, продолжай спать, дай мне полюбоваться тобой.

— Что ты задумала, Мадлен?

— Не мешай, молчи, я буду стоять на коленях и сторожить твой сон.

Анри недовольно поморщился.

» Только этого еще недоставало, чтобы она сошла с ума!«

— Нет-нет, — улыбнулась Мадлен, — не беспокойся, со мной все в порядке. Я просто очень сильно люблю тебя и не могу позволить себе терять мгновения, когда мы рядом.

Анри попробовал уснуть, но понял, что это ему не удастся. Он немного схитрил и приоткрыл веки, стал следить за Мадлен. Та смотрела на него, склонив голову, то и дело отбрасывая непослушные волосы со лба. Она счастливо улыбалась, и от этой улыбки виконту делалось не по себе. Он понимал, насколько сильны

Чувства Мадлен и каким ударом для нее будет расставание.

— Спи, дорогой, спи любимый. Вот так, ночь за ночью я буду стоять возле тебя на коленях и любоваться твоей красотой.

— Не говори такого, — прошептал Анри.

— Почему? Я говорю то, что думаю, я говорю то, что будет.

— Но ведь ты сама знаешь, это не так.

— Дай мне помечтать, Анри. Да, ночь за ночью я буду проводить подле тебя, а ты даже во сне не сможешь избавиться от моей любви.

Анри открыл глаза.

— Ты обманщик. Говоришь, что спишь, а сам слушаешь, что я говорю сама себе.

— Ты сошла с ума!

— Ничуть. Ты говоришь, не может быть. Но ведь, Анри, могло не быть и этой ночи.

— Ты понимаешь, Мадлен, что ты делаешь?

— Я люблю тебя, — женщина провела ладонью по волосам Анри и склонившись, поцеловала его в щеку. — Я хочу, Анри, чтобы ты спал.

— Мои глаза закрыты, — сказал Анри, в упор глядя на Мадлен.

— Но ведь ты обманываешь меня.

— Все на свете обман, и если ты хочешь, чтобы мои глаза были закрыты — думай так.

— Хорошо, ты спишь? Я стою подле тебя на коленях и молюсь за нашу любовь.

» Нашу? — подумал Анри. — Моей любви уже нет, есть только злость на себя и досада. И сколько ты, милая, ни будешь повторять слово «любовь», она не воскреснет. Ей нужно поставить памятник и больше не вспоминать о ней. Как жаль, что ты проснулась раньше меня, и мне не удалось уйти незамеченным! Теперь вновь будут слезы, вновь мне придется утешать тебя, а самое главное — мне придется обмануть тебя, Мадлен. Я скажу, что мы встретимся вновь, а потом ты получишь письмо, где я напомню, что никогда и ничего не обещал тебе вместо любви — ни верности, ни постоянства, лишь только одну любовь. А она уже мертва, ты получила ее «.

Виконт облизнул пересохшие губы.

— Ты хочешь пить? — забеспокоилась Мадлен.

— Нет.

Но не нужно меня обманывать.

Говорю тебе — нет, — уже немного раздраженно восликнул Анри.

Нет, я не вижу, — женщина провела пальцами по пересохшим губам Анри. — Я принесу тебе попить.

— Не надо.

Но женщина словно и не слышала его голоса.

— Тебе принести вина или молока? Анри молчал.

— Я принесу молока.

Она не мигая, смотрела на виконта, и тому стало жаль Мадлен, ведь она словно не помнила, что им предстоит расстаться.

— Так, я принесу молока? Ты согласен?

— Да, неси что хочешь.

— Я сейчас.

И тут во дворе послышался какой-то неясный шум. Анри тут же приподнялся на локте и посмотрел в посветлевшее окно. Но лежа на кровати можно было видеть лишь крыши противоположных домов.

— Что там? — спросил он.

— Не беспокойся, — не оборачиваясь, произнесла Мадлен, — это, наверное, лошадь в конюшне.

— Лошадь?

— Да.

— Даже утром ты красива, — не удержавшись, сказал комплимент Анри.

— Я хочу, чтобы ты всегда был здесь и никуда не уходил. А я, возвращаясь, находила тебя тут.

— Мадлен, а что ты будешь делать, когда вернется твой муж? Вдруг он уже подъезжает к воротам? — пытался образумить ее Анри.

— Пусть это тебя не беспокоит, Анри. Все равно, что бы ни случилось, я буду здесь, с тобой.

— Но ведь это твоя спальня, сюда к тебе приходит муж…

— Ну и что, — улыбнулась Мадлен, — я теперь никогда не буду принадлежать ему.

— Что ты надумала?

— Нет, не бойся, я всего лишь на его месте буду представлять тебя. Я больше никогда не взгляну на него. В этой комнате мои глаза будут плотно закрыты, и я буду вспоминать эту ночь, когда ты был со мной.

Такие рассуждения показались Анри более разумными, чем прыдыдущие. Теперь хоть что-то обрисовывалось, какая-то определенность. Мадлен явно не претендовала на то, чтобы стать его вечной любовницей, а тем более, женой. И долгая речь про

Идеальную любовь, заготовленная Анри, осталась невостребованной.

Шум во дворе повторился.

Мадлен даже не дрогнула, зато Анри насторожился.

— Что это?

— Я же говорю тебе, лошадь в конюшне.

— Нет, это слишком громкий звук, кто-то пришел.

— Я ничего не боюсь.

— Не боишься? — изумился Анри. — А вдруг это муж?

— Ну хорошо, если ты так хочешь, я пойду посмотрю, — Мадлен поднялась и не поворачиваясь к Анри спиной двинулась к окну.

— Я сейчас посмотрю, дорогой, только оставайся здесь, не вставай, я хочу любоваться тобой. Твоя красота божественна, тело совершенно.

Мадлен бросила мимолетный взгляд в окно, и Анри показалось, что если бы она сейчас увидела пожар, то вряд ли это осознала бы.Она шумно вздохнула.

— Я не могу смотреть на тебя без восхищения, Анри, — Мадлен вновь подбежала к кровати, упала на колени и обняла виконта.

Тот прикрыл глаза и ощутил легкое прикосновение ее губ.

— Я сейчас, дорогой, сейчас приду. Нам же нужно что-нибудь поесть.

Мадлен в одной ночной рубашке, лишь прихватив с собой измятое платье, отошла к двери.

— Я приду и увижу тебя вновь лежащим на моей кровати, в моей спальне. Мне кажется, Анри, ты всегда находился здесь, только я тебя не видела.

— Мне так не кажется, — заметил виконт.

Ну и что, ты сам не помнишь, что с тобой происходило. Признайся, ведь ты всегда лежал вот тут рядом и согревал меня, когда я мерзла, гладил во сне мои волосы, украдкой целовал. Признайся, Анри, так дно и было?

Глаза Мадлен показались Анри безумными, и он ужаснулся.» Скорее бы все это кончилось, скорее бы она ушла!«

— Я сейчас, только оставайся здесь, — Мадлен послала Анри воздушный поцелуй и исчезла.

Дождавшись, пока хлопнет входная дверь, Анри поднялся, не спеша оделся, а затем, отыскав перо, чернила и бумагу, сел за столик в гостиной и начал писать послание Мадлен.

Жак, что-то недовольно бурча, поднялся из кухни и осведомился, будет ли его хозяин завтракать.

— Отстань, мы сейчас уходим. Вот только допишу письмо — и нас здесь не будет. Седлай лошадей.

— Но хозяин, к чему так спешить?

— Я тебе сказал, значит ты должен исполнить. Не хочешь же ты стать свидетелем безумного отчаяния брошенной любовницы?

Жак покачал головой.

— Ни в коем случае, хозяин.

— Ну так ступай в конюшню.

Письмо легло на подушку незастланной постели как раз там, где спала Мадлен, и виконт со своим слугой покинули дом мадам Ламартин.

Приехав к себе, виконт Лабрюйер распорядился разостлать постель и прилег отдохнуть. Ночь измучила его, а отвращение к самому себе не давало покоя.

А старавшаяся не думать ни о чем грустном Мадлен Ламартин с плетеной корзинкой в руках спешила на рынок. Редкие утренние прохожие оборачивались на богато одетую женщину, которая без служанки, сама, шла за покупками. Но Мадлен было абсолютно безразлично, что о ней думают, она была счастлива.

Рынок встретил Мадлен оживленным гулом. Женщина почти не торговалась и сразу отдавала деньги за понравившиеся ей продукты. В корзинку ложились овощи, фрукты, несколько персиков и гроздь раннего винограда.

С особым усердием мадам Ламартин выбирала вино. Сама она в

Винах не очень-то разбиралась и ей казалось, самое дорогое не очень-то изысканно для Анри Лабрюйера. Она смотрела старые бутылки на свет, счищала ногтем воск с горлышек и, наконец, доверилась вкусу продавца, поклявшегося, что это самое лучшее вино на всем рынке. Она отыскала только что приехавшего на рынок торговца хлебом. Его буханки просто обжигали руки, и Мадлен, поднеся хлеб

К лицу, вдыхала его аромат. Женщина уже представляла себе, как сама разложит все это на блюдо и принесет в спальню. Ее встретит Анри, веселый и свежий, может быть, с немного грустной улыбкой на лице, ведь им остается пробыть вместе не так много времени, так как завтра приезжает ее муж. Но этот день они проведут вместе, стараясь не вспоминать о предстоящем расставании.

Мадлен совсем не замечала тяжести корзины, заполненной до отказа и заметив только что появившегося торговца, восхищенная спелыми гроздьями винограда, не удержалась и купила еще пару. Она прикрыла все это сверху белой накрахмаленной салфеткой и, продев ручку корзины под локоть, заспешила домой. Ей раньше не

Так-то часто приходилось ходить пешком по городу, и теперь Париж казался ей абсолютно другим городом. Дома казались выше, лица людей приветливее. И она даже отвечала на восторженные улыбки военных.

Вот еще немного — и за поворотом покажутся ворота ее дома.

Мадлен, не обращая внимания на то, что идет по луже, повернула за

Угол.

» Но что это такое?! Ворота распахнуты!? Наверное ветер? А вот следы конских копыт на прибитом дождем песке дорожки… Что это такое?«

Мадлен с замиранием сердца посмотрела на конюшню. Брус, запиравший ворота, валялся на земле и лошадей, принадлежавших Анри и Жаку там не было.

Мадлен вбежала на крыльцо и распахнула дверь. Дом притаился в настороженной тишине. Мадлен Ламартин, спотыкаясь, вбежала по лестнице на второй чтаж и бросилась к спальне, боясь увидеть самое страшное. Она замерла перед дверью и робко постучала три раза. В ответ — тишина.

Мадлен постучала еще раз. От ее легкого прикосновения дверь отворилась и внезапно налетевший сквозняк бросил ей волосы на лицо.

Безжизненно поблескивали золоченые амуры на спинке кровати, сквозняк шевелил балдахин, тяжелые кисти бахромы слегка покачивались.

Мадлен выронила корзинку со снедью и бросилась к кровати. Она принялась шарить по ней руками, не веря увиденному.

— Анри, Анри, — повторяла она, — где ты?! Еще теплилась надежда, что, возможно, он отлучился ненадолго и скоро вернется.

Но жалобный стон вырвался из груди женщины, когда она увидела на подушке неряшливо написанное письмо. Бумага дрожала в ее руках, слезы не давали читать. Мадлен подошла к окну и, взяв себя в руки, прочла:

» Моя дорогая Мадлен! Я так много, пережил, пока тебя не было. Возможно, тебе казалось, прошло каких-нибудь полчаса, но поверь, это была целая вечность. Я понял многое за время твоего отсутствия, и мне не хотелось бы обманывать тебя. Ведь согласись, я всегда был честен с тобой и ни одно слово лжи не сорвалось с моего языка. Когда я говорил «люблю», так оно и было. И если теперь я думаю

По-другому, то не посмею обмануть тебя и тем самым продлить страдания. Лучше знать правду и тогда легче пережить потерю…«

Слезы вновь брызнули из глаз Мадлен. Она опустила Руки и подставила лицо свежему ветру, врывавшемуся в окно.

— Ну почему, — рыдала женщина, — почему ты» ставил меня? Ведь у нас был еще целый день! Ты говоришь, вечность — это полчаса. Тогда что же день и еще ночь? Это больше, чем жизнь! Ну почему ты оставил меня, даже не простившись?

Лист бумаги трепетал в руках Мадлен, готовый вот-вот выскользнуть и умчаться, подхваченный порывом ветра.

«… Да, Мадлен, я не хотел бы обманывать тебя, — прочла женщина, я скажу тебе правду — в этот момент я обязан покинуть тебя, иначе, все, что произошло бы потом — было обманом. Я не достоин нашей любви, пойми меня, я не могу быть больше с тобой, я не способен подарить тебе счастье, а делать несчастье не хочу. Я верю, Мадлен, ты переживешь потерю, пусть даже немного поплакав, и в конце концов, найдешь себе другого любовника. Я благодарен тебе за все, чему ты меня научила, что ты дала мне, но человек не властен над своими чувствами и ему остается одно — быть честным перед другими и перед самим собой. Целую тебя и прощай. Анри».

Мадлен Ламартин припала губами к исписанному листу бумаги. Слезы размывали чернила, но она все равно прижимала лист к своему лицу, ведь он был написан рукой Анри. Он так много для нее значил! Это письмо было единственным материальным воплощением их любви, все остальное стало теперь воспоминаниями.

Наконец, совладав с рыданиями, Мадлен вытерла слезы и смыла с лица следы чернил.

— Я все равно отыщу тебя, — прошептала женщина, — и ты вновь полюбишь меня. Ты не имел права поступить так со мной, Анри, оставив меня ни с чем. Ты ушел и забрал с собой все — наши поцелуи, нашу любовь. Это несправедливо. Я слишком долго сопротивлялась твоим домогательствам, чтобы так просто расстаться — прийти и не найти тебя. Прости меня, Анри, ведь я любила тебя.

ГЛАВА 6

Теперь, когда главные дела были позади, Констанция Аламбер могла позволить себе расслабиться. И пусть пока еще ее главный противник Эмиль де Мориво не подозревал о страшной мести, но ждать оставалось недолго. И когда-нибудь при случае Констанция обязательно ему расскажет о том, как ей удалось лишить его невесту невинности. Пусть потом кусает локти, бросается на нее с криками — все это бесполезно, утраченного не воротишь, и Колетта уже знает, чем отличается муж

От любовника.

Мадемуазель Аламбер совсем не мучили угрызения совести, ведь не стоил же Эмиль де Мориво того, чтобы ради него хранить невинность.

С самого утра светило солнце и день обещал быть погожим. Констанция как всегда решила начать этот день с ванны. Хитроумное сооружение было изготовлено еще год тому по ее эскизу. Короткая, но глубокая медная ванна возвышалась посреди спальни на когтистых птичьих лапах. Внутри было устроено плетеное из лозы сиденье. Шарлотта вот уже четверть часа как носила в ванную подогретую воду и бросала туда ароматную соль.

Наконец, мадемуазель Аламбер решила, что вода уже достаточно остыла для того, чтобыпринять ее нежное тело. Она попробовала мизинцем воду и осталась ею довольна. Аромат соли немного дурманил голову. Констанция в ночной сорочке забралась в теплую ванну и удобно устроилась на плетеном сиденье. Она любила вот так по утрам сидеть в горячей воде и читать книгу. Тогда все неприятные мысли, накопившиеся за вчерашний день, улетучивались вместе со снами, и в продолжение всего следующего дня Констанция чувствовала себя бодрой и отдохнувшей.

Шарлотта занималась просмотром гардероба своей госпожи, когда к воротам ее дома подъехал всадник.

«Что-то рано приезжают гости к мадемуазель», — подумала Шарлотта, спеша вниз, чтобы встретить прибывшего мужчину. Им оказался виконт Лабрюйер.

— Мадемуазель никого не принимает, — довольно холодно сказала Шарлотта.

— А если ты доложишь ей, что это виконт Лабрюйер? — с наглой улыбкой осведомился Анри.

— Она ни для кого не делает исключение.

— Тогда напомни своей госпоже, что у нее есть один маленький долг по отношению ко мне, и я пришел чтобы получить расчет.

— Хорошо, виконт, подождите здесь, я сейчас доложу.

Эфиопка направилась на второй этаж и постучала в дверь Констанции.

— Кто-то прибыл? — спросила мадемуазель Аламбер.

— Да, виконт Лабрюйер.

— Что ему нужно?

Шарлотта проскользнула в спальню и остановилась у самой ванны.

— Он говорит, мадемуазель, что вы должны ему уплатить какой-то долг.

— Какая ерунда!

— Его провести к вам?

— Ну что ж, пусть войдет.

Констанция поплотнее запахнула ворот на ночной сорочке и с небрежным видом принялась читать. Когда виконт Лабрюйер вошел в спальню, она даже не оторвала взгляда от страницы.

— Присаживайтесь, виконт, — она наугадуказала туда, где по ее расчетам находилось кресло.

— Доброе утро, Констанция, — Анри осторожно присел, не спуская глаз с мокрой ткани ночной сорочки, через которое соблазнительно просвечивало тело Констанции.

— Ты так и собираешься пожирать меня взглядом?

— Но ты сама не посчитала нужным переодеться.

— Это ты, Анри, не посчитал нужным предупредить о своем визите.

— У каждого свои причуды, Констанция.

— Мои причуды, во всяком случае, не приносят вреда остальным.

Виконт рассмеялся.

— Ну это как сказать. С Колеттой получилось, по-моему, немного иначе.

— Ты пришел, чтобы напомнить мне об этом?

— В какой-то мере да. Констанция захлопнула книгу.

— Будь добр, положи ее на кровать, а то боюсь, она вся размокнет.

Виконт поднялся и не спуская глаз с Констанции принял книгу.

— Все-таки ты слишком неравнодушен к женщинам я боюсь, это плохо для тебя кончится.

Наконец книга оказалась на кровати, а виконт вернулся на свое место.

— Вот так-то будет лучше, Анри, а то когда ты рядом, я боюсь, ты набросишься на меня.

— Я не так дурно воспитан, Констанция, я никогда не добиваюсь близости силой.

Констанция Аламбер конечно же прекрасно понимала из-за чего пришел к ней виконт Лабрюйер. Но первой заводить разговор она не хотела. Ей нравилось смотреть на смущенного виконта, ведь ему предстояло довольно деликатное выяснение отношений со своей подругой. Все то, о чем они договаривались раньше, должно было измениться. И вся разница в их положении состояла лишь в том, что

Констанция знала, что ни на какие уступки виконту она не пойдет, несмотря на все свои предыдущие обещания.

А виконт самоуверенно надеялся, что теперь он получит Констанцию.

Сперва мужчина и женщина обменивались взглядами и после каждого приятно улыбались друг другу, словно говоря: ну что, дружок, наконец-то ты попался и попался крепко.

Вода в ванне катастрофически быстро стыла и Констанция позвала Шарлотту:

— Принеси-ка еще горячей воды!

Девушка вернулась с большим кувшином, наполненным кипятком, и принялась лить его в ванну тонкой стйкой. Приятная теплота тут же коснулась тела Кнстанции. Она блаженно прикрыла глаза и томно вздохнула. Этот вздох привел виконта в трепет. Ему безумно хотелось обладать этим молодым, но чрезвычайно умелым в любовных делах телом.

— Ну так что же привело тебя ко мне, Анри? — спросила Констанция, когда за Шарлоттой закрылась дверь.

— Я пришел, Констанция, кое-что от тебя услышать.

Мадемуазель Аламбер наморщила лоб.

— Так-так, я кажется припоминаю. Да-да, виконт наконец-то у меня появился прекрасный случай поблагодарить тебя за свою подопечную. Ты постарался на славу, и девушка никогда тебя не забудет.

— Ну что ты, Констанция, какая благодарность, мне было только приятно.

— Нет-нет, Анри, ты в самом деле очень сильно меня выручил.

— Мне бы не хотелось, Констанция, сейчас обсуждать последствия моего поступка. Эмиль все-таки когда-то был моим другом. Да и по отношению к Колетте я поступил не слишком благородно.

— Ну что ты, Анри, главное, все остались довольны.

— Кроме… — вставил виконт.

— Кроме Эмиля де Мориво, но он еще ни о чем не подозревает, — Констанция рассмеялась. — Я представляю себе его лицо, когда он узнает, что это моих рук дело.

— Но ты же не выдашь меня, Констанция?

— Нет, вот это-то и будет самым страшным для него наказанием. Он никогда не узнает, кто же похитил невинность его невесты.

— Он будет допытываться у нее, у меня…

— А мы будем молчать, пусть гадает.

— Ну что ж, Констанция, ты в таком прекрасном расположении духа, что я осмелюсь тебе напомнить — ты проиграла.

— Я проиграла?

— Да-да, ведь у нас был уговор.

Констанция Аламбер повернула голову сначала в одну сторону, потом в другую, изображая на своем лице крайнее удивление.

— Нет, Анри, я не могла проиграть.

— Да, ты проиграла.

— Нет.

— Да.

Каждый раз на лицах спорящих, когда они произносили свои «да»и «нет», улыбки становились все более лучезарными.

— Нет, Анри, я не могла проиграть.

— Но как же, Констанция, Колетта лишилась невинности, а ты мне кое-что за это обещала. Констанция погрозила пальцем виконту.

— Честное слово, Анри, я нахожусь под большим впечатлением от твоих слов. Они очень многообещающие…

— Так значит, долг будет оплачен? — рассмеялся Анри.

— Сейчас мы об этом поговорим.

— Давай.

Констанция закинула руки за голову, мокрая сорочка еще плотнее прилегла к ее телу, сделав доступными взгляду виконта почти все прелести ее молодого тела.

— Так что, Анри, тебе не хватило Колетты, ты не насытился ее молодостью, ее невинностью?

— Этим насытиться невозможно.

— Так значит, я, Анри, выигрываю по сравнению с Колеттой?

— Да, ты выигрываешь, хотя не во всем.

— И в чем же я ей уступаю?

— К сожалению, Констанция, ты не невинна.

— О боже мой, какой ты привередливый, Анри!

— Так я берусь, все-таки, утверждать, Констанция, ты проиграла и должна уплатить обещанный тобой долг.

— Я договорилась с тобой? — крайнее изумление отразилось на лице Констанции. — О чем?

— Ну как же, мадемуазель, мне не очень удобно напоминать об этом. Я думаю, ты сама должна вспомнить.

— Ах, да, я что-то припоминаю, я попросила тебя, а ты выставил какие-то сумасбродные условия. Это же была шутка, Анри, простая светская шутка, и я удивлена, как это ты мог прийти ко мне и требовать возвращения подобного долга.

— Какая шутка! — возмутился Анри. — Ты сама попросила меня сделать одну услугу, пообещав за это стать моей любовницей.

Анри и Констанция говорили с некоторым напряжением. Они не привыкли, несмотря на свой раскрепощенный образ жизни, говорить о таких вещах открыто. Обычно все сообщалось иносказаниями, а теперь и впрямь получилось так, что Анри пришел требовать довольно странную вещь.

— Но это шутка, Анри.

— Нет, ты говорила это серьезно.

— Хорошо, предположим, я говорила это серьезно но кто сможет доказать, что я пообещала стать твоей любовницей в обмен на совращение Колетты?

— Я думал, ты женщина слова, — сказал Анри.

— Но боже мой, Анри, ты бы еще взял с меня расписку, а потом представил ее в суде. А чтобы потом не было никаких сомнений в том, что я вернула долг, суд назначил бы несколько свидетелей, по одному на каждый угол кровати. Неужели ты надеялся на это?

— Нет, Констанция, я надеялся на твою порядочность и если бы не твое обещание, я никогда не осмелился бы приблизиться к Колетте. Констанция, но неужели не помнишь, ты умоляла меня, и я пошел на это почти преступление только ради тебя.

— Я ничего не помню, — беспечно воскликнула Констанция Аламбер, — и пожалуйста, перестань мне напоминать об этой глупой шутке.

— Шутке?

— Да, шутке.

— Ты в этом уверена?

— Абсолютно.

— Жаль, что я в самом деле не взял с тебя письменного обещания, — глаза Анри стали холодными, а руки задрожали, он не любил, когда с ним обращались подобным образом и выставляли дураком. — Ты проиграла, Констанция, и должна держать передо мной ответ! — уже почти кричал Анри.

— А я ничего не помню, — Констанция зло поджала губы.

— Ах, не помнишь!

— Да, не помню.

Ну тогда я должен тебе сказать, Констанция, что ты проиграла.

— Проиграла что?

— Пари.

— Меня это не интересует.

— А меня интересует! — Анри был вне себя от ярости, он вскочил с кресла и подбежал к Констанции.

Та скрестила на груди руки и высунула кончик языка.

— Ты не права, Констанция, нельзя бросать слов на ветер и за свои поступки следует отвечать.

— Забудь о моих словах, Анри.

— Ты не имела права так поступать, ведь я на что-то надеялся.

— И зря.

— Ты лгунья! — закричал Анри, хватая Констанцию за плечи.

— Забудь об этом, Анри, все это глупая шутка и не более. И пожалуйста, оставь меня.

Она уперлась своей маленькой ладонью в грудь Анри и попыталась оттолкнуть его. Но тот вцепился в ее плечи и принялся трясти.

— Так ты согласишься или нет, подлая обманщица?

— Не кричи на меня, Анри, — сама повысила голос мадемуазель Аламбер.

Тот опомнился, разжал пальцы.

— Ты сама, Констанция, просила меня совершить это и теперь я вынужден проклинать себя, ничего не получив взамен. Ты играешь чужой репутацией, но не можешь поступиться своей.

Немного походив по комнате, Анри несколько успокоился и сел в кресло. Он тяжело дышал, с ненавистью и в то же время с вожделением глядя на Констанцию.

А та, словно бы нарочно, опустилась немного ниже в своем плетеном кресле так, что вода стала доходить ей до груди, а недалеко от края ванны показались ее голые колени.

— Анри, только что ты говорил со мной как самый настоящий муж, — в это слово было вложено столько презрения, что наверное, большего ругательства дда Констанции и не существовало.

Анри почувствовал это презрение и сразу же отнес его на счет всех мужчин сразу.

— Подлей, пожалуйста, Анри, мне немного горячей воды, ведь мне не хочется, чтобы Шарлотта видела твое искаженное злобой лицо. Она черт знает что может подумать о нас!

Анри, еле сдерживая злость, медленно принялся лить горячую воду в ванну.

— Осторожно, Анри, отведи струю немного вбок она обжигает мне грудь.

Констанция взяла двумя пальцами материю сорочки и принялась ей обмахиваться. Под мокрой полупрозрачной тканью то проступали, то исчезали темные пятна сосков.

— Спасибо, ты очень помог мне. Можешь поставить кувшин.

Анри злился на себя за свою нерешительность. Ну не мог же он, в самом деле, заставить Констанцию быть своей силой? Он не привык, чтобы с ним обращались подобным образом.

— Анри, пойми меня правильно, — сказала мадемуазель Аламбер, — я не ненавижу мужчин, как ты думаешь, я ненавижу мужей.

— Это что-то интересное, — сказал Анри.

— Да, представь. И хочешь узнать, почему я до сих поп не выходила замуж?

— Потому что у тебя, Констанция, несносный характер.

— Нет, совсем по-другому поводу. Я не выхожу замуж, поскольку не хочу каждый день видеть такое лицо, какое только что было у тебя. Ведь ты говорил со мной как муж, даже не успев стать любовником. Это отвратительное зрелище.

— Я могу, Констанция, ответить тебе только взаимностью.

— Конечно, Анри, и у жен бывают подобные лица, но я не стремлюсь стать одной из них, пусть даже ты предложишь мне руку.

— Пока что я предлагаю тебе только уплатить мне долг.

— Поверь, Анри, — глаза Констанции сделались елейными, — я и в самом деле думала, это всего лишь щутка и абсолютно не рассчитывала всерьез расплачиваться с тобой своим телом.

— Мадемуазель, — абсолютно спокойно проговорил Анри, — я могу поверить, что вы что-то напутали, что-то пообещали лишнее, но я то помню точно: ты обещала мне абсолютно определенно, без тени шутки.

— Ах, так ты в этом уверен?

— Да. И только поэтому я согласился соблазнить твою подопечную Колетту, так бы я и пальцем к ней не притронулся.

— Неужели она такая некрасивая?

— Нет, Констанция, я просто не люблю делать больно другим.

— Так значит, Анри, я говорила всерьез?

— Да, и зря ты отпираешься.

— Ну что ж, если ты не веришь мне и считаешь шутливо данное обещание долговым обязательством, то изволь.

Констанция строго посмотрела на Анри, ее губы дрожали от ненависти. Она даже не удосуживаясь придержать ночную сорочку, поднялась из ванны и переступила через ее край. Вода текла с нее прямо на паркет.

— Констанция…

— Ну что ж, ты прямо напомнил мне о долге, а я всего лишь собралась его заплатить.

В мокрой сорочке Констанция легла на кровать, поправила подушку так, чтобы голова была повыше, а затем прижав мокрый подол к одеялу, широко раздвинула колени согнутых ног. Затем немного подумав, подтянула подол до середины бедра и посмотрела в глаза виконту.

Тот сидел, словно окаменев, и со странным выражением лица следил за действиями Констанции Аламбер.

Констанция кивнула ему и как бы приглашая, несколько раз качнула разведенными в стороны коленями. Виконт не шелохнулся.

— Ну что ж, — пожала плечами женщина и потянулась к ночному столику за недочитанной книгой.

Потерев пальцы о мокрую сорочку, Констанция принялась листать страницы, то и дело поглядывая на наглого вымогателя долга с нескрываемым отвращением.

Виконт сидел в кресле и боролся со своими чувствами. С одной стороны, ему страстно хотелось обладать Констанцией, но он не мог себе позволить сейчас приблизиться к ней, ведь это было то же самое, что насилие.

С другой стороны, он ненавидел сейчас эту женщину. Сколько он ни старался, так и не смог склонить ее на свою сторону. Еще ни одна слеза не появилась на глазах Констанции из-за любви к нему, а ведь буквально сотни женщин сходили с ума лишь только завидев его и многие из них были готовы броситься следом, стоило ему только поманить пальцем.

Но добыча, сама идущая в руки, не интересна, куда привлекательнее загонять дичь. А сейчас охота не удалась, хотя все вроде бы было правильно. Констанция в выжидательной позе, едва прикрывшись ночной сорочкой, лежала на кровати. Но столько презрения и ненависти было в ее облике! Одно чтение книги чего стоило! И виконт не мог себя заставить приблизиться к ней.

Констанция то и дело искоса поглядывая на виконта и радуясь его замешательству, читала страницу за страницей. Наконец, уже основательно замерзнув и дойдя до пятой страницы, она захлопнула книжку.

— Анри, ты так и будешь смотреть на меня?

— Ты издеваешься надо мной.

— Ничуть.

— Я не ожидал от тебя подобного.

— И я не ожидала от тебя.

— Ты обманщица.

— Нет, я сдержала свое слово, — Констанция уперла руки в колени и резко свела их.

— Ты не сдержала данного тобой слова.

— Нет, Анри, ты ошибаешься, я только что предложила себя тебе, а ты пренебрег мной, не воспользовался случаем, как любишь ты выражаться. И поэтому мне ничего не остается, как вернуться в ванну, я уже замерзла. Так что вини во всем себя и не предъявляй мне никаких претензий.

Одернув подол ночной сорочки, Констанция Аламбер забралась в ванну и уже не прося ни о чем Анри, подлила туда немного остывшую, но все еще горячую воду.

Анри скрежетал зубами от злости. Над ним издевались — и очень утонченно — и он чувствовал себя чрезвычайно глупо. К тому же, над ним издевалась женщина, а этого он не мог стерпеть. И тут раздался легкий стук в дверь.

— Это ты, Шарлотта?

— Да, госпожа, — темнокожая девушка бесшумно скользнула в комнату, держа в одной руке конверт, а в другой букет цветов.

— О, это от него, — произнесла Констанция лишь затем, чтобы еще раз подразнить Анри, хотя и сама не подозревала, от кого это письмо и цветы.

Шарлотта тут же приняла правила игры.

— Да, мадемуазель, он просил вам передать это.

— Поставь цветы на ночной столик, — попросила Констанция, принимая конверт и поднося его к лицу так, чтобы Анри не мог со своего места разглядеть имени адресата.

«Граф Арман де Бодуэн, — прочла Констанция. — Ну вот, еще один», — вздохнула она, но на лице изобразила крайнюю радость, словно бы уже не первый день ожидала этого послания и цветов.

— Я вижу, у тебя есть поклонник?

— А ты как думал?!

— Но ты же говорила, что хочешь быть свободной.

— Я не хочу быть замужней женщиной, — уточнила Констанция, — и не хочу, чтобы ко мне приставали с тупыми домогательствами. Я хочу, чтобы меня уважали, а не любили. Ты же считаешь, что имеешь право оскорблять женщину и тем самым

Утверждаешься во мнении, что ты настоящий мужчина.

Констанция разорвала конверт и развернула письмо. Граф Бодуэн извещал ее о том, что в скором времени вынужден будет покинуть Париж и в который уже раз напоминал о своем предложении.

— Тоже сумасшедший, — пробормотала Констанция, — мужчины страшный народ.

Виконт Лабрюйер еле дождался, пока Шарлотта покинет комнату, а затем вскочил с кресла, подбежал к Констанции и грозно приказал:

— Дай сюда письмо!

— И не подумаю.

Анри попытался схватить край листа, но Констанция увернулась.

— Как тебе не стыдно, Анри!

— Я тебе сказал, дай сюда письмо, я должен знать, кто.

— Так ты еще и ревнив? Значит, ты в самом деле любишь меня?

— Констанция на всякий случай держала письмо подальше от Анри так, чтобы тот за один раз не мог дотянуться до него.

— Дай сюда письмо, — грозным тоном приказал виконт Лабрюйер, — иначе я заберу его сам!

Констанция поняла, спорить бесполезно. Еще немного, и Анри завладеет письмом.

— Хорошо, — она ласково улыбнулась, чтобы сбить Анри с толку.

Она медленно подносила лист бумаги к виконту Лабрюйеру, но в последний момент, когда тот уже готов был взять его в руки, резко опустила в ванну. Сквозь воду было видно, как расплываются чернильные буквы, и вода окрашивается в темно-фиолетовый цвет.

Виконт заскрежетал зубами.

— Ты невыносима, Констанция!

— А что мне остается делать? У меня же не хватит сил защищаться, бросаясь на тебя с кулаками, а как женщине, шпаги мне не положено. Можно было бы, правда, выбрать пистолет, тут бы я уже не промахнулась. Но порох в воде сыреет точно так же, как и бумага, — Констанция извлекла письмо из теплой ванны и подала его Анри.

От бумаги шел пар и на пол с нее капали темно-фиолетовые капли, безвозвратно уносившие вместе с собой смысл написанного.

Анри некоторое время смотрел на расплывшиеся буквы, пытаясь разобрать хотя бы, кем было подписано письмо. Но текст был испорчен окончательно.

Констанция хохотала, запрокидывая голову.

— Анри, ты смешон, ты бы видел себя сейчас в зеркало, ты в самом деле выглядишь как обманутый муж, как рогоносец.

— Ты еще поплатишься за это, — Анри разжал пальцы, и мокрый лист бумаги шлепнулся на паркет.

Он со злостью растер его носком сапога и облокотившись на спинку плетеного из лозы сиденья, нагнулся. Их лица оказались напротив друг друга. Глаза Анри сверкали злостью, а Констанция весело улыбалась и наивно моргала длинными ресницами, чуть ли не касаясь ими носа Анри.

— Ты все еще сердишься на меня?

— Кто тебе позволил так обращаться со мной?

— Не понимаю, почему ты сердишься? Ведь я так ждала, мерзла на кровати, а ты так и не соизволил подняться из кресла, чтобы подойти ко мне. Другого случая, Анри, тебе может и не представиться, ведь я злопамятна и мне не хотелось бы в следующий раз выглядеть такой дурой.

— От кого было письмо? — уже почти прохрипел, задыхаясь от злости, виконт Лабрюйер.

— К сожалению, Анри, я не успела дочитать его до конца, а на конверте… — Констанция нагнулась, взяла с пола сухой конверт и тут же опустила его в ванну, — а на конверте, к сожалению, имя отправителя тоже размыло водой.

И тут Констанция перепугалась не на шутку. Лицо виконта, до этого еще сохранявшее человеческие черты, исказилось. Ничего, кроме злобы, прочесть на нем было невозможно. Мужчина двумя руками ухватился за край тяжеленной ванны, и его лицо налилось краской. Скользя ногами на мокром паркете, виконт сумел-таки приподнять ванну. Вода полилась через край, а Констанция уцепилась за край сиденья.

— Сейчас ты узнаешь, как издеваться надо мной! Анри изо всех сил рванул вверх край ванны и та перевернулась. Констанцию как будто выплеснуло вместе с водой прямо на пол. Она лежала мокрая в луже шипели залитые водой дрова в камине, парной чад исходил от них.

— Мадемуазель, что-нибудь случилось? — в комнату вбежала Шарлотта и замерла, изумленная увиденным.

Над Констанцией широко расставив ноги стоял Анри и со злостью смотрел на мадемуазель Аламбер.

— Уходи, — закашлявшись, только и смогла проговорить Констанция, — иначе я убью тебя!

— Прости, если был груб с тобой, но ты виновата сама во всем.

Виконт Лабрюйер склонил голову так, словно прощался с Констанцией в самой обычной обстановке и обойдя стоявшую у него на дороге Шарлотту, покинул спальню.

— Что случилось, мадемуазель? — темнокожая девушка помогла своей госпоже подняться.

— Да нет, все нормально, не беспокойся. Я неосторожно повернулась, и ванна упала на пол.

Шарлотта с недоверием смотрела на Констанцию.

— Вы уверены, мадемуазель?

— Да, только вот жаль, виконт растерялся и решил уйти, бросив меня в луже воды.

— Вы святая, мадемуазель, — воскликнула Шарлотта, пытаясь привести свою госпожу в порядок.

— Оставь, лучше займись полом! — уже теряя самообладание, закричала Констанция. — И вообще, убирайся отсюда! Как вы все мне надоели!

Не дожидаясь, пока Шарлотта сама покинет спальню, она вытолкнула ее в коридор и захлопнула дверь. Только теперь она позволила себе разрыдаться. Констанция стояла на мокром полу на коленях и пыталась собрать клочки растертого сапогом Анри письма.

— Какая неблагодарность! — шептала Констанция. Но почему я должна так глупо расплачиваться за сухие грехи?

Неужели мне так надоела спокойная жизнь и милые забавы, что я ссорюсь с лучшими друзьями из-за негодяев. Ведь будь я мужчиной, разве стала бы я ссориться с Анри? Так нет, ему мало дружбы, ему еще подавай мое тело, как будто мало вокруг других женщин, готовых повиснуть у него на шее по первому зову! Нет, Анри, все-таки я правильно поступила, указав тебе достойное место. Я обсохну, а ты вот на всю жизнь запятнал себя неподобающим поведением. Одно дело бросать любовниц, а другое — поднять руку на женщин. И если ты не одумаешься в ближайшие дни, не придешь извиниться передо мной, то нашей дружбе конец. Ее не спасет

Ничто, и у меня на одного врага станет больше.

Констанция, поняв, что собрать письмо будет невозможно, а если бы она его и смогла собрать, все равно прочесть его не удастся, зло скомкала мокрые клочки бумаги, присоединила к ним конверт и бросила на чадящие дрова в камин. Затем зло сорвала с себя ночную сорочку и даже не одевшись, распахнула дверь спальни.

Шарлотта ждала, когда ее позовут, прислонившись к стене.

— Сухую простынь, а потом одежду, — бросила она служанке.

И темнокожая девушка с радостью бросилась выполнять приказание своей госпожи.

— Ну что ж, — прошептала Констанция, — война виконту объявлена и теперь нужно вести себя осторожнее.

Злости виконта Лабрюйера не было границ. Он нещадно гнал своего коня, покрикивая на зазевавшихся прохожих. Те в последний момент успевали шарахнуться в сторону и посылали вдогонку виконту проклятья. Но того они только веселили.

Наконец он добрался до дома, бросил поводья выбежавшему на порог Жаку и зашел в дом. Верный охотничий пес тут же подбежал к своему хозяину и лизнул его в Руку. Эта собачья преданность немного смягчила душу виконта, и он приласкал пса.

— Вот уж никогда не знаешь, чего ждать от женщины, — пробормотал виконт, наливая себе вина.

Он не отрываясь выпил полкружки и только сейчас заметил, что его сапоги насквозь промокли и от них пахнет душистой солью.

Чтобы избавиться от ненавистного запаха, напоминавшего ему о предательстве Констанции, он снял сапоги и бросил их в коридор, чуть не угодив ими в некстати подоспевшего Жака.

— Что-нибудь случилось, хозяин?

— Да нет.

— Почистить?

— Просушить! — рявкнул Анри, удивляясь недогадливости своего слуги.

Жак замер в коридоре, разглядывая мокрые насквозь сапоги с каким-то странным запахом. Но приказание нужно было выполнять, и Жак спустился на кухню, где пристроил сапоги прямо на плите рядом с готовившимся жарким, из-за чего и поссорился с кухаркой.

А виконт Лабрюйер никак не мог успокоиться. Он понимал, что вся ненависть, которую он сейчас испытывает к Констанции — это не что иное как любовь, облеченная в другую форму. И так же виконт понимал, сколько он ни старайся, ему не завладеть телом Констанции. Ведь та никогда не поддается порыву чувств и слишком ценит свободу. И это раздражало виконта Лабрюйера более всего.

Ему не хотелось, чтобы хоть кто-то в мире был более свободен, чем он.

— Мне придется тебя наказать, Констанция, — пробормотал Анри, наливая себе вина. — Как, я еще не знаю, но обязательно придумаю, и ты сама попросишь у меня прощения, повиснешь у меня на шее. А я подумаю, целовать тебя или же наказать.

Вернулся Жак, чтобы доложить:

— Приказание исполнено!

За это он получил от виконта Лабрюйера поощрение в виде половины кружки вина.

— Там кто-то стучит! — послышался снизу голос кухарки и Жак, залпом допив угощение, отправился открывать дверь.

Посетитель оказался ему незнакомым, но в доме виконта бывало довольно много народу, и Жак на всякий случай не стал спрашивать пришедшего его имени лишь ограничился тем, что принял у молодого человека треуголку и плащ.

— К вам посетитель, хозяин, — выкрутился Жак, не зная как назвать гостя.

Молодой человек поправил свои непослушные курчавые волосы и шагнул в гостиную.

Виконт стоял у камина и грел руки. Он посмотрел на вошедшего, явно не в силах припомнить, видел ли он его вообще хоть когда-нибудь.

— Виконт Лабрюйер? — спросил молодой человек.

— Да, это я.

— Меня зовут Александр Шенье, — представился вошедший.

— К сожалению, нам не приходилось встречаться, — на всякий случай любезно улыбнулся виконт Лабрюйер.

Он мог ожидать от Констанции любого подвоха, ведь та уже могла рассказать молодому человеку о его похождениях с Колеттой и тот мог прийти, чтобы сводить счеты. А ссориться сегодня еще с кем-то, кроме Констанции, Анри страшно не хотелось. Но судя по выражению лица пришедшего, настроен он был дружелюбно.

— Я благодарен вам, виконт, за то, что вы передали мое письмо Колетте.

— О, не стоит благодарности, — воскликнул виконт, пытаясь припомнить, передавал ли он Колетте хоть что-нибудь.

Диктовать письмо, он ей диктовал, но передавать… Раз шевалье говорит, что передавал, значит так оно и есть.

— Это всего лишь дружеская услуга, — сказал Анри, — и вы бы на моем месте, шевалье, поступили точно так же.

— Да, но это было очень важно для меня, и я чрезвычайно благодарен.

После такого обмена любезностями стоило перейти к делу, и Анри вопросительно посмотрел на Александра. Тот немного замялся.

— Я понимаю, виконт, что не вправе просить вас еще об одной услуге, но мне необходимо передать Колетте еще одно письмо.

— Что ж, я к вашим услугам.

Александр Шенье вытащил из-за отворота камзола запечатанный конверт и протянул его виконту Лабрюйеру.

— Мне очень важно, виконт, чтобы оно попало к Колетте как можно скорее.

Виконт был рад хоть чем-то искупить свою вину перед молодым человеком.

— Я передам его сегодня же, можете не сомневаться, шевалье.

— Мадемуазель Аламбер столько мне говорила о вас, и вот нам довелось встретиться, — улыбнулся Александр.

— И как вам, шевалье, кажется, совпадает ли ее описание с увиденным?

— Я ожидал вас увидеть именно таким, виконт.

— Присаживайтесь, шевалье. Если хотите, я вам предложу вина, — и не дожидаясь согласия, Анри поставил перед Александром Шенье небольшую серебряную кружку и наполнил ее до половины. Затем немного плеснул и себе.

— Я думаю, шевалье, мадемуазель Дюамель напишет вам ответ, и я смогу передать его вам.

— Это было бы прекрасно! — отвечал Александр, поднося ко рту серебряную чашку.

«Так вот он каков, учитель, музыки, — подумал Анри, разглядывая своего гостя, — ничего не скажешь, красив, достаточно силен. Пройдет несколько лет, и он станет настоящим мужчиной.

Как любовник Колетты он идеален — благороден и честен до глупости. Вот только одно меня смущает — не мечтает ли он и впрямь стать ее мужем? Но на этом можно было бы сыграть, ведь Констанция по просьбе баронессы Дюамель покровительствует Колетте и если уговорить Александра похитить Колетту… — такая

Мысль немного развеселила Анри после неудачи с Констанцией. — Значит так, — далее рассуждал он, — мне остается уговорить Колетту, что брак с Александром Шенье — для нее лучший выход потом устроить им совместный побег. Это будет препасная месть Констанции Аламбер, а заодно и баронессе Дюамель, так много позволявшей себе в разговоре со мной.

— Я немедленно отправлюсь в дом баронессы Дюанель, — сказал Анри, — и лично передам письмо в руки Колетты.

Я так благодарен вам, — ответил Александр и было понятно, это не пустые слова, он и в самом деле счастлив, что есть человек, готовый помочь ему.

— Не стоит благодарности, шевалье, это всего лишь долг благородного человека — помогать молодым в любовных делах. Я надеюсь, вы с Колеттой будете счастливы.

Но такой уверенности в глазах Александра Анри не прочел.

ГЛАВА 7

Полный решимости взять реванш у Констанции Аламбер, виконт отправился в дом баронессы Дюамель. Он то и дело похлопывал себя по груди, проверяя, не потерял ли письмо шевалье.

Но вот, наконец, и желанный квартал. Виконт Лабрюйер спрыгнул с коня и бросил поводья конюху. Дворецкий преградил ему путь.

— В чем дело, любезный?

— Баронессы Дюамель нет дома, месье.

— Я должен передать письмо мадемуазель Дюамель, — виконт в подтверждение своих слов достал конверт и помахал им перед носом довольно наглого дворецкого.

Виконт прекрасно понимал, сам дворецкий никогда бы не отважился преградить ему путь в дом. Скорее всего, это было распоряжение баронессы.

— Месье, я с радостью исполню вашу просьбу и передам письмо мадемуазель, — дворецкий потянулся было эа письмом, но виконт спрятал его за спину.

— Не стоит беспокоиться, я прекрасно справлюсь с этим и сам, — и он властным жестом отстранил дворецкого.

Тот не решился броситься вдогонку за Анри и лишь с тоской в глазах смотрел на то, как виконт Лабрюйер вбегает по лестнице. По дороге он похлопал по спине горничную, натиравшую перила. Та лишь улыбнулась, показав свои ровные белые зубы. Воодушевленный таким началом, виконт, поднявшись на второй этаж, постучал в дверь мадемуазель Дюамель.

— Кто там? — послышался тихий голос Колетты, которая лежала в кровати и читала книгу.

— Это я, Анри, — шепотом сказал виконт и приоткрыл дверь, просунул руку с конвертом в комнату.

Увидев письмо, Колетта радостно вскрикнула и бросилась распахивать дверь. Она вырвала письмо из рук Анри и тут же, распечатав его, принялась читать.

Пока девушка была занята чтением, виконт внимательно осмотрел комнату. Посреди спальни, на подставке, возвышалась замечательная конструкция из кружев, газа, шелка, жемчуга — будущий свадебный наряд Колетты. Платье еще не было готово,

Некоторые детали предстояло исправить, но все равно, это уже было настоящее свадебное платье.

Виконт Лабрюйер приподнял пальцем кружевной воротник и ощутил, насколько тот тяжел от унизывающего жемчуга.

— Да, наряд великолепный, — пробормотал Анри, — под стать невесте. Только жаль, жених немного подкачал.

Он бросил беглый взгляд на кровать, улыбнулся, прочитав название книги. На удивление, Колетта увлекалась поэзией, чего он от нее никак не ожидал. Она представлялась ему любительницей слезных романов из жизни высшего света, а Анри не любил подобные книжки, он еще мог понять, когда их читают горничные, но дама, принадлежащая к высшему свету, по его мнению, должна читать совсем другое — поэзию, философию. И сейчас Колетта его приятно удивила.

Колетта во время чтения беззвучно вскрикнула и прикрыла рот рукой.

Анри встревожился:

» Что там такого мог написать Александр Шенье? Не из-за очередного его признания в любви испугалась девушка?«

— Что случилось, Колетта?

— Он хочет умереть из-за меня.

— Каким же образом?

— Он желает вызвать на дуэль моего жениха шевалье де Мориво.

Анри погладил свадебное платье Колетты и шутливо обнял манекен за талию.

— Не знаю, Колетта, будет ли так лучше, ведь Эмиль де Мориво наверняка победит Александра.

— Вот это меня пугает.

— А что, тебе стало бы легче, если бы погиб твой будущий жених, а Александр остался жить?

— Я и сама не знаю, — девушка пожала плечами, — я в такой растерянности…

— Колетта, неужели ты сомневаешься в своих чувствах?

— Вы можете не поверить, виконт, но чем дольше я не вижу Александра, тем сильнее разгорается моя любовь к нему.

Виконт улыбнулся.

— Александр Шенье счастливчик.

— Я пытаюсь уверить себя, что поступаю дурно, ведя переписку с Александром, но ничего не могу с собой поделать. Поверьте, виконт, это чистая правда.

— Я верю тебе, Колетта, успокойся.

— Но моя мать, — воскликнула девушка, — она будет в гневе, если узнает, что мы еще поддерживаем отношения.

Анри прошелся по комнате, а затем остановился, заложив руки за спину.

— По-моему, Колетта, у тебя есть всего один выход.

— Всего лишь один? — воскликнула девушка.

— Да, он не самый простой, но позволит тебе жить, не кривя душой.

— Какой же? — взгляд Колетты был испуганный она ожидала услышать от виконта какой — нибудь хитроумный план, который привел бы к смерти ее матери.

Но Анри отделался шуткой.

— Единственный выход для тебя — это сесть и написать еще одно письмо.

Глаза девушки тут же засияли. Она с благодарностью взглянула на виконта Лабрюйера, вчетверо сложила письмо Александра Шенье и затем, как бы опасаясь, что Анри подсмотрит ее тайник, спрятала письмо за фаянсовый калорифер.

Виконт Лабрюйер, чтобы не смущать Колетту, смотрел в окно, сжимая в руках свою треуголку.

— Вот бумага, — приговаривала Колетта, — вот чернила, — она замерла, не зная, где ей лучше устроиться — за секретером или присесть на кровать.

Она вопросительно посмотрела на Анри, но тот продолжал смотреть в окно.

— Виконт…

— Да, моя дорогая.

— Я в растерянности.

— И чем же она вызвана?

— Я не знаю, с чего начинать письмо.

— Начни как в прошлый раз.

— Но вы поможете мне написать его? — такая неприкрытая наивность Колетты в конец развеселила виконта, и он не смог скрыть улыбки.

— Ну конечно же, я помогу написать тебе его, ведь это неплохо получилось у меня в прошлый раз? Колетта вспыхнула, но тут же опустила голову.

— Да, вы умеете писать письма, виконт.

— В этом ничего сложного нет, со временем и ты усвоишь это искусство.

— Ох, как я вам благодарна! Виконт не успел остановить девушку, как та уже подбежала к нему, обняла за шею и крепко поцеловала.

— Я так благодарна вам, виконт, так благодарна! Я бы не знала, что и делать без вас, вы всегда мне помогаете.

— Да, я помогаю, чем могу, — заметил виконт, разжимая объятия Колетты. Ему сделалось немного неприятно от настолько неприкрытого проявления чувств.

Но где же мне сесть писать? — спросила девушка.

Виконт указал на секретер.

— Вот здесь тебе будет удобнее.

Тяжело вздохнув, Колетта бросила мимолетный взгляд на кровать и устроилась за секретером. Ее рука с пером застыла над бумагой.

— Ну что же ты, пиши. Как ты называешь Александра?

— Дорогой шевалье.

— Я бы написал» Любимый шевалье!«— это звучит более убедительно.

— Но я уже написала, — девушка от досады всплеснула руками.

— Ничего страшного, допиши:» Дорогой шевалье, я люблю вас с каждым днем все больше и больше, и мое сердце уже не в силах вмещать эту любовь…«

Колетта с уважением посмотрела на виконта Лабрюйера.

— У вас всегда так хорошо получается! Вы диктуете письмо так, словно оно у вас уже написано в голове, словно вы хорошо знаете человека, к которому обращаетесь.

— Колетта, в любви все одинаковы и единственная разница, пишешь ли ты письмо человеку благородному или простолюдину. Да и то, отличия только во вступлении. Ты уже написала?

— Сейчас, сейчас.

Колетта спешила и буквы получались неровными.

— Не торопись, в этом деле нельзя спешить. Когда письмо написано мужчиной, почерк может быть неровным, это только выдает его нетерпение, а вот женщина должна быть рассудительной, и буквы не должны выдавать волнение.

— Хорошо, виконт, я буду стараться.

— И так, пиши:»… Я долго думала, лучший выход из создавшегося положения для нас — это немедленный совместный побег…«

Колетта с изумлением отложила перо и широко раскрытыми глазами посмотрела на виконта.

— Вы так считаете? Но ведь…

— Что, дорогая?

— Я не представляю, как к этому отнесется мать.

— А ты собираешься ее ставить в известность?

— Нет.

— Ну вот видишь, или ты хочешь, чтобы Александр Шенье погиб на дуэли?

— Я не хочу ни того, ни другого, — Колетта закрыла глаза. — Вы думаете, виконт, мне так и следует написать, и это в самом деле единственный выход?

— Да-да, пиши:»… и мне кажется, шевалье, мы с вами сможем жить в любой другой стране, кроме Франции, и там обретем свое счастье «.

— Но ведь это же невозможно! — воскликнула Колетта. — Неужели я брошу мать, брошу Париж и уеду куда-нибудь? Колетта даже не могла представить себе, куда она может податься с нищим учителем музыки. С ним в качестве мужа и во Франции делать было нечего.

— Это вполне возможно, — попытался ободрить девушку виконт. — На первое время денег у вас хватит, можно продать, в конце концов, часть драгоценностей, а потом все образуется.

Как образуется, виконт и сам бы не мог сказать, ему страшно хотелось, чтобы Колетта согласилась убежать вместе с Александром Шенье, ведь таким образом он поквитался бы с Констанцией Аламбер и Франсуазой Дюамель.

Возможно, девушка и спросила бы, каким таким чудом все образуется, если бы в дверь не постучали. Виконт тут же замолчал, боясь выдать свое присутствие.

Колетта испуганно оглянулась и тут же с облегчением вздохнула. Все-таки виконт, входя в ее комнату, не забыл задвинуть задвижку.

— Кто там? — сонным голосом произнесла Колетта.

— Это я, твоя мать, Колетта.

Девушку насторожило то, что баронесса даже не попыталась сразу же открыть дверь, обычно она с этим не церемонилась и даже не всегда считала нужным стучать.

— Я сейчас открою, — пролепетала Колетта.

— Ты одета? — послышалось из-за двери.

— Нет, — тут же солгала девушка, — а что такое?

— Я не одна, со мной гость.

— Гость?

— Да, это мой тебе сюрприз. Я думаю, ты очень удивишься, ведь ты давно хотела познакомиться с этим человеком.

Виконт жестами лихорадочно пытался объяснить Колетте, что ему надо где-нибудь спрятаться. Наконец, девушка сообразила.

— Ах, да! — она распахнула дверки гардероба и виконт тут же укрылся за ее платьями.

Сквозь стекло, крашенное фигурными нарезками, он прекрасно видел, что творится в комнате.

Колетта собрала письменный прибор, захлопнула секретер и поправив прическу у зеркала, сказала:

— Я сейчас, мама.

Наконец задвижка открылась, и Колетта отступила на два шага.

Рядом с ее матерью стоял Эмиль де Мориво собственной персоной. Он был в новом великолепном напудренном парике, новом мундире, а в руках сжимал черную, обитую барханом шкатулку.

Шляпки серебряных гвоздей, удерживающих материю, ослепительно сверкали.

Увидев свадебное платье, Эмиль де Мориво счастливо улыбнулся.

Анри поглубже вжался во внутренности гардероба и прошептал:

— Только этого не хватало, самое смешное будет, если Эмиль найдет меня и затеет драку.

Но тот был настроен вполне миролюбиво. Он несколько раз обошел вокруг безголового манекена и даже прикоснулся к кружевам свадебного платья. У Колетты даже возникло впечатление, как будто невеста не она, а ее свадебное платье, и Эмилю безразлично, кто в него будет одет.

— Она все еще стесняется вас, дорогой шевалье, — попробовала оправдать поведение дочери баронесса Дюамель.

Колетта и в самом деле выглядела хуже некуда. На ее щеках пылал румянец, а суетливый бегающий взгляд выдавал волнение.

Правда, причина его заключалась не столько в появлении самого Эмиля де Мориво, сколько в том, что он мог случайно обнаружить присутствие здесь виконта Лабрюйера.

— Мадемуазель! — произнес Эмиль де Мориво, наконец-то познакомившись со свадебным платьем.

Колетта приветливо улыбнулась и покорно склонила голову.

— Я думаю, этот маленький сувенир вам понравится, — и он протянул Колетте обитую черным бархатом шкатулку.

— Благодарю вас, месье, — Колетта принала подарок и торопливо отбросила крышку.

С красной шелковой подкладки шло сияние. Прекрасное колье, не очень дорогое, но зато исполненное с хорошим вкусом, переливалось серебром, золотом и мелкими бриллиантами.

— Это очень скромный подарок, — признался Эмиль де Мориво, — но я думаю, мадемуазель понравится, ведь его делал один из лучших ювелиров.

Какой именно, Эмиль умолчал не только из скромности. Ведь ювелир, изготовивший колье и близко не считался лучшим мастером своего дела.

— Ой! — воскликнула Колетта. — Я открыла шкатулку, не спросив вашего разрешения.

— Ну конечно же, мадемуазель, теперь это ваше. Колетта просияла.

— Мама, посмотри,какая прелесть!

Баронесса ласково улыбнулась своей дочери. Ей нравилось, что та теперь и думать забыла об учителе музыки и так любезна с Эмилем де Мориво.

— Но это еще не все, — с гордостью добавил шевалье де Мориво.

— Какой же еще великолепный сюрприз вы приготовили для меня, месье?

— Я думаю, вы будете довольны, когда узнаете, что церемония бракосочетания состоится в присутствии членов королевской семьи. Я не могу обещать, что сам король примет в ней участие, но… — и Эмиль поклонился своей невесте.

— Я так счастлива, мама! — воскликнула Колетта, она и в самом деле в этот момент испытывала самое настоящее счастье, ведь Констанция Аламбер научила ее видеть в происходящем только лучшую сторону и не очень-то задумываться о последствиях.

Баронесса едва заметно кивнула Эмилю, и тот понял намек.

— Мне было очень приятно, мадемуазель, не смею вас больше стеснять своим присутствием.

— Еще раз спасибо, месье, — Колетта сделала глубокий реверанс и попрощалась со своим женихом.

Тот гордо удалился в сопровождении баронессы.

Колетта осталась стоять посреди комнаты, прижимая к груди бархатную шкатулку, сверкавшую серебряными шляпками гвоздей.

Виконт пару раз негромко хмыкнул, напоминая о себе. Но Колетта, казалось, не слышала его.

Тогда он негромко позвал ее:

— Мадемуазель, вы совсем забыли обо мне! Спохватившись, девушка бросилась сначала к двери и задвинула задвижку, а затем уже отворила гардероб.

Виконт выбрался из-под вороха ее платьев и поправил растрепавшиеся волосы.

— Члены королевской семьи, — презрительно проговорил он, — это кое-что. Я не думал, что Эмиль прыгнул так высоко.» Возможно, будет даже сам король»— это хорошее заявление. Ты рада ему, Колетта?

Девушка, не задумываясь, ответила:

— Нет.

— А что ты еще думаешь по этому поводу? Коллета растерялась.

— Я не знаю, как мне теперь вести себя, ведь если приглашены члены королевской семьи, а свадьба расстроится… — и в глазах Колетты сверкнули слезы.

— Я же говорил тебе, дорогая, существует лишь один выход.

— Какой? — забыв совсем недавний совет спросила девушка.

— Писать письмо.

Колетта уже без прежнего энтузиазма открыла секретер, вытащила из-под книг наполовину написанное письмо и, обмакнув ручку в чернила, посмотрела на Анри.

— Ты готова?

— Да.

— Тогда пиши.

И перо заскользило по бумаге, издавая чуть слышный скрежет.Когда письмо было закончено и запечатано в конверт, мадемуазель Дюамель вновь укрыла своего гостя в гардеробе и вышла в коридор проверить, свободен ли путь.

Мать уже проводила Эмиля де Мориви я отдыхала в своей спальне. Слуг Колетта не опасалась, потому что те старались не замечать происходившего в доме.

— Скорее, виконт!

Дверь гардероба распахнулась, и Анри в сопровождении Колетты покинул спальню.

— Дальше вы пойдете один, — зашептала девушка, — я не могу позволить, чтобы нас с вами увидели вместе.

— Желаю тебе счастья, — на прощание бросил виконт Лабрюйер и стремглав сбежал с лестницы.

Оказавшись в седле, он взглянул на часы. До встречи с Александром Шенье оставалось всего лишь четверть часа, и виконт еще успел к назначенному времени.

Шевалье ожидал его верхом, по всему было видно, что молодой человек ожидает его довольно долго.

Анри без лишних слов протянул ему запечатанный конверт. Но большой радости на лице Александра Анри не увидел.

Тот читал, плотно сжав губы и прищурив глаза.

— Да, наши чувства все более и более охладевают, — прошептал Александр Шенье. Анри расслышал эти слова.

— Вы что-то сказали, шевалье?

— Спасибо, виконт, большое спасибо.

— Она пишет, что-то изменилось в ваших отношениях — лицо виконта приняло озабоченное выражение.

Нет, месье, спасибо, — и шевалье, не вдаваясь дальнейшие объяснения, пришпорил своего коня.

Он как ветер помчался по улице. Прохожие шарахались от слишком резвого всадника.

Нет, это нельзя оставлять на волю судьбы, — воскликнул Анри, тоже пришпоривая своего коня.

Он погнался за удаляющимся Александром Шенье и вскоре настиг его.

— Я понимаю, шевалье, что-то произошло…

— Простите, месье, но я не хотел бы обсуждать этого.

— И вы простите, шевалье, но мне искренне жаль вас и если что-то изменилось в поведении Колетты, но это, несомненно, чужое влияние.

Шевалье и сам был склонен считать подобным образом. Ведь не могло же ему прийти в голову, что Колетта сама охладела к нему, хоть ее письмо было полно заверениями в любви. Все равно, Александр чувствовал какую-то фальшь, а обещание подготовить совместный побег и жить потом в чужой стране вообще выглядело

Сплошным бредом и не могли быть восприняты всерьез.

— Мне тоже не хотелось бы обсуждать с вами, шевалье, дела Колетты, но мне известно точно, на нее имеет огромное влияние виконтесса Аламбер.

— Я знаю это, — коротко кивнул Александр.

— По-моему, — продолжал Анри, — она склоняет Колетту к довольно странному решению выйти замуж за Эмиля де Мориво и оставаться вашей любовницей.

— Я понял вас, виконт, благодарю за совет.

— Поверьте, шевалье, говорить подобное не в моих правилах, но я опасаюсь за ваше счастье.

— Прощайте, виконт, — шевалье зло дернул поводья и помчал по улице, снова распугивая прохожих. Виконт с улыбкой провожал его взглядом.

— Я так и знал, он свернул к дому мадемуазель Аламбер. Бедная Констанция, как-то тебе сейчас прийдется, — и радуясь, виконт потер рука об руку. — Ну что ж день, можно считать, прошел не зря. Наконец-то Констанция поплатится за свои происки, она теперь поймет, каково не выполнять свои обещания и издеваться надо мной. Встреча с разъяренной влюбленной женщиной, конечно же страшнее, чем с влюбленным мужчиной, но шевалье еще достаточно молод, чтобы не сдержаться и высказать Констанции все, что о ней думает. А затем, я верю в это, он сумеет досадить и баронессе Дюамель.

Конь под виконтом нетерпеливо перебирал копытами.

— Куда бы теперь отправиться? — задумался виконт. Никаких новых симпатий у него теперь не было, а ни к кому из бывших любовниц возвращаться не хотелось. И виконт решил проехать по городу, посмотреть на хорошеньких женщин.

Он не спеша ехал по улицам, не стесняясь рассматривал дам в экипажах, даже иногда привставал в стременах, чтобы заглянуть в окна первого этажа. Он становил коня у безвкусного дома, явно принадлежавшего буржуа, ведь на фасаде даже не было намека на герб.

Молодая, довольно красивая женщина сидела у окна в кресле и вышивала пейзаж на куске полотна. Образцом ей служила гравюра, бывшая иллюстрацией к какому-то роману. Она не сразу заметила виконта, разглядывавшего ее через окно.

Женщина смутилась, не зная, что ей делать — то ли закрыть ставни, то ли покинуть комнату.

— Я восхищен вами, мадам, — склонил голову виконт Лабрюйер.

— Что вам от меня нужно? — испуганно спросила женщина.

— Ничего, я всего лишь любуюсь вашей красотой и восхищаюсь вашим вкусом. Как искусно сделана вышивка! И кому же вы готовите такой чудесный подарок?

Если бы виконт говорил чуть более развязно, то женщина возмутилась бы, а так она была поражена спокойным тоном и благородными манерами незнакомого дворянина.

— Это подарок мужу, — немного смутившись, пробормотала она.

И вы не боитесь уколоть палец? — и Анри указал наперсток, лежащий на самом краю подоконника.

— Я не знаю, так я лучше чувствую узор… Смущение женщины никак не проходило, она то я дело поглядывала на дверь, ведущую в коридор.

— Вы боитесь, сюда зайдет муж? — улыбнулся виконт.

Нет, его сейчас нет дома, — сказала женщина и спохватилась, ведь ее слова можно было истолковать двояко.

Но виконт пока еще не собирался растолковывать их как приглашение войти через окно.

— Позвольте, я полюбуюсь, — он протянул руку, и женщина, не решаясь отказать, подала ему вышивку.

Анри как бы случайно коснулся ее пальцев и ощутил в них дрожь.

«Да она волнуется, — подумал виконт, — значит, я произвел на нее впечатление».

Правда, победа над женой буржуа не очень-то могла польстить

Самолюбию виконта, привыкшего к победам над куда более знатными дамами.

«Но, в общем-то, — подумал Анри, — какая разница? Ведь и знатные женщины и незнатные одинаково любят своих мужей и одинаково легко предают их, соглашаясь стать любовницами».

Анри держал перед собой неоконченную вышивку и делал вид, что старательно ее рассматривает. Но на самом деле он смотрел поверх ее на стройную фигуру сидящей в кресле женщины.

— Я не хочу, чтобы вы думали обо мне плохо, — сказал он, — меня в самом деле заинтересовала работа, и к тому же ваш дом построен с таким вкусом, а обстановка изысканна, что я не мог себе позволить проехать мимо.

Женщина поднялась и прикрыла дверь, ведущую в коридор.

— Вы очень любезны, месье, и говорите комплименты, которых я не заслуживаю.

— Это вы, мадам, не заслуживаете комплиментов? Неужели ваш муж не повторяет вам несколько раз в день, что вы прекрасны.

— Я люблю своего мужа, — просто сказала женщина.

Виконт улыбнулся. Он всегда слышал такое в ответ на уверения в своей любви. И тут он пристальнее рассмотрел женщину, беседующую с ним. Пока она находилась в сумрачной комнате лицо ее казалось прекрасным, а теперь, когда она стояла, облокотившись локтями на подоконник и подперев голову руками, стало заметно, она не так молода, как казалось вначале, а взгляд ее карих глаз довольно простоват.

«Чего можно ожидать от жены буржуа, — подумал Анри, — неужели тебе мало знатных дам, что ты, присытившись их прелестями, пытаешься вторгнуться в чужое сословие?»

— Благодарю вас, мадам, — Анри вернул вышивку, — как-нибудь в другой раз я еще загляну в ваше окно и надеюсь, вы не обидетесь на меня.

— Что вы, месье, мне так приятно было с вами поговорить, — разочарованная женщина вновь опустилась в кресло и принялась за вышивку.

Но она все еще продолжала поглядывать на окно, ожидая, что виконт скажет ей что-нибудь еще.

Но тот прикоснулся рукой к шляпе, кивнул и тронул поводья. Конь медленно пошел по улице. Анри сидел в седле грустный и угрюмый. Ничто не могло его

Развеселить, он уже сожалел о том, что направил Александра Шенье к мадемуазель Аламбер и начал волноваться, не приняло бы дело скверный оборот. В его планы входило только напугать Констанцию, доставить ей неприятности, но ни в коем случае не крупные. Ведь та не стала делать так, чтобы его отношения с Колеттой были преданы огласке, хотя это находилось в ее власти. А Констанция могла это

Сделать куда как изящно, оставаясь при всем в тени.

«Нет, — думал Анри, — лучше оставаться друзьями, чем быть врагами. И пусть Констанция будет для меня недостижимой мечтой, женщиной, о которой иногда можно подумать. Ведь признайся себе, Анри, лица многих своих любовниц ты забыл, несмотря на то, что уверял их в своей любви. И может, многие из них забыли тебя. Так что усмири свою гордыню, поезжай к Констанции, попроси у нее прощения».

Но слишком зол был виконт на свою подругу, чтобы безотлагательно ехать к ней.

«Завтра, я поеду завтра, — решил виконт, — а сейчас домой. Нужно успокоить мысли, иначе вновь не смогу сдержаться, а мне не хотелось бы, чтобы Констанция видела меня с перекошенным от злобы лицом. Она права, супружество страшно не потерей выбора, а именно ссорами».

И он отправился к себе домой, чтобы хорошенько подумать над своими отношениями с Констанцией.

Александр Шенье, подъехав к дому Констанции Аламбер, не спешил слезть с коня. Он понимал, что не сможет сдержаться и сразу же набросится на мадемуазель Аламбер с упреками. А ему не хотелось выглядеть эдаким мальчишкой, не умеющим поддерживать светские отношения.

Наконец, все тщательно обдумав, он постучал в дверь. Ему открыла Шарлотта. Пухлые губы темнокожей девушки тут же расплылись в улыбке, немного слащавой и снисходительной.

— Я сейчас доложу о вас, шевалье, подождите немного.

Александр Шенье мерил холл шагами, его подкованные сапоги громко стучали по каменным плитам пола.А Шарлотта тем временем ждала решения Констанции.

Та тяжело вздохнула:

— Боже мой, еще один. Как мне опостылели эти мужчины, они не могут решить свои проблемы сами и поэтому в собственных неудачах обвиняют женщин. Ну что же, Шарлотта, пусть немного подождет, потом проведешь его ко мне.

В комнате все еще было сыро, правда, мокрые дрова из камина исчезли, а на их месте жарко пылали зажженные горкой поленья. Влажный паркет набух и сделался матовым.

Констанция, уже переодевшись, вышла в гостиную. Вскоре послышались тяжелые шаги на лестнице и Шарлотта пропустила к своей госпоже Александпа Шенье.

Тот стоял перед Констанцией и не решался начать разговор. Вся его решимость куда-то исчезла, лищь только он встретился взглядом с улыбающимися, лучащимися счастьем глазами Констанции Аламбер.

Александр склонил голову.

— Мадемуазель…

— Шевалье, вас привело ко мне что-то важное?

— Да, мне кое-что стало известно.

— Ах, вот оно что! — улыбнулась Констанция. Я думаю, шевалье, вам пришлось встретиться с виконтом Лабрюйером?

— Да, он рассказал мне правду.

— Он рассказал вам всю правду, шевалье, к тому же умолчав о нескольких немаловажных деталях. Шевалье нахмурил брови.

— Вы слишком коварны, мадемуазель, и мне не хотелось бы слушать ваши оправдания.

— Ого, шевалье, оказывается, вы можете быть и злым!

— Жизнь меня научила этому, мадемуазель.

— Ну что ж, надеюсь, жизнь научит вас и другому.

Наконец-то Александр Шенье сумел совладать со своим волнением.

— Простите за мою резкость, мадемуазель, но я в самом деле очень взволнован. И есть от чего. Я хотел бы написать письмо Колетте.

— По-моему, шевалье, вы отлично справлялись с этим сами.

— Нет, мадемуазель, мне хотелось бы, чтобы его написали вы.

— Что ж, садитесь, я продиктую вам. Но Констанция тут же осеклась, такой злобой сверкнули глаза молодого человека.

— Нет, мадемуазель, я хотел бы, чтобы письмо было написано вашей рукой.

Интересно, — проговорила Констанция, — неужели вам не хочется, чтобы Колетта думала, что это у вас такой чудесный слог?

Хватит шуток, мадемуазель, и колкостей, садитесь и пишите.

Ну что ж, это очень интересно, — Констанция Аламбер все еще пыталась казаться веселой. — Теперь мы с вами, шевалье, поменялись ролями — я пишу, а вы диктуете.

Констанция открыла крышку секретера, с грохотом поставила стул и обмакнула перо в чернила.

— Я слушаю вас, шевалье, только учтите, у меня не так много свободного времени. Александр наморщил лоб.

— Пишите: «Моя Колетта! Я должна попросить у тебя извинения…»

Констанция засмеялась:

— Извините, шевалье, но это не мой стиль, я никогда не прошу простить меня, и девочка сразу же догадается, что письмо написано под диктовку.

— Мадемуазель, не вынуждайте меня применять силу!

— И каким же это образом? — Констанция отложила перо в сторону и вместе со стулом повернулась к шевалье.

— Вы будете писать или нет?

— Я смогу писать только разумные вещи, а вы предлагаете огорчить мою подопечную.

Ярость ослепила Александра Шенье, и он со звоном вытащил шпагу и направил острие в шею мадемуазель Аламбер.

— Я прошу вас, мадемуазель, пишите!

— Да, вы в самом деле влюблены, — отвечала на этот выпад Констанция, прикасаясь мизинцем к остро отточенной шпаге.

— Пишите, мадемуазель, иначе я не ручаюсь за себя.

— Шевалье, но неужели вы способны убить беззащитную женщину?

— Вы сломали жизнь Колетты. Но еще можно все исправить, мадемуазель, и я всего лишь принуждаю вас к благому поступку.

— А если я не стану писать под вашу диктовку? Острие шпаги чуть сильнее прижалось к коже, оставив на ней маленькую вмятинку.

— Ну что же, шевалье, смелее, я не собираюсь писать Колетте, я не собираюсь коверкать ее будущую жизнь, ведь девочка не простит мне этого.

— Мадемуазель, пишите, или же я убью вас! — острие шпаги красноречиво напомнило о себе болью.

— Я не боюсь вас, Александр, — сказала Констанция, — вы всего лишь интересны мне как довольно редкий субьект. Ну почему, шевалье, вы не хотите довольствоваться положением любовника и вам обязательно нужно стать мужем?

— Мы так решили с Колеттой, — не очень-то убежденно сказал Александр и немного отодвинул острие шпаги так, чтобы то не причиняло Констанции боли.

— Вы обманываете себя, дорогой мой, а я желаю вам добра, вам и Колетте. Возможности у любовника куда большие, чем вы можете себе представить, ведь в обязанности мужа входит не только любить жену, но и содержать ее.

— Я прошу вас не напоминать о моей бедности, мадемуазель.

— Но что же делать, если она сама напоминает о себе.

Констанция, усмехнувшись, осмотрела Александра с ног до головы. Потертый мундир, не очень-то новый плащ, лишь только шпага сверкала новым посеребренным эфесом.

Если вы не послушаете меня, шевалье, и поддавшись на уговоры виконта Лабрюйера похитите Колетту, то знайте — ни вы, ни она никогда не будете счастливы.

Пишите, мадемуазель, — голос Александра дрожал.

Нет, я не могу взять на свою душу такой грех, — Констанция скомкала начатое письмо.

Что вы делаете, мадемуазель?

Я всего лишь пекусь о вашем счастье.

Вы не имеете права так поступать!

Это решать мне, шевалье. Ну что ж, вы решили убить меня, так убивайте, — и Констанция запрокинула голову.

Ее длинная стройная шея напряглась, а чтобы усилить впечатление, мадемуазель Аламбер раздвинула ворот платья.

— Колите, шевалье, если вам приятен вид моей крови.

И тут Констанция не на шутку перепугалась: подрагивающий клинок впился ей в горло. Она вскрикнула и отпрянула. Александр Шенье выронил шпагу из рук.

Констанция с ужасом прислушивалась к боли, а затем прикоснувшись пальцами к шее, поднесла их к глазам: кровь текла по ее руке.

— Простите меня, мадемуазель, — бросился на колени Александр Шенье, — на меня нашло какое-то затмение, простите!

Констанция приложила платок к ране.

— Бедный мальчик, вы, наверное, в самом деле влюблены до умопомешательства. Ну что вам такого мог сказать виконт Лабрюйер? За что вы хотели убить меня?

В глазах молодого человека стояли слезы. Он готов был отдать все, лишь бы только вернуть время назад, лишь бы только не текла кровь по белоснежной шее Констанции Аламбер.

— Он сказал, что вы принуждаете Колетту выйти замуж за Эмиля де Мориво.

— Ее принуждает мать, — ласково ответила Констанция, — и Колетта сама не решится ее ослушаться.

— Но как же быть с нашей любовью?

Уголки плотно сжатых губ Констанции дернулись.

— В слове «муж», дорогой мой, не звучит любовь, а вот в слове «любовник» оно присутствует. Подобное никогда не приходило вам в голову, шевалье?

— Простите меня, — Александр Шенье прикрыл глаза и из-под опущенных век показались слезы.

— Вам стыдно? — спросила Констанция.

— Мне стыдно, мадемуазель, за свой поступок, но я все равно добьюсь своего, Колетта будет моей женой.

— Ну что ж, — вздохнула Констанция, — тогда мне придется прибегнуть к крайнему средству. Ведь вы считаете Анри Лабрюйера своим другом?

— Он очень много сделал для меня.

— А вам не показалось странным, шевалье, что до поры до времени он молчал и только сейчас решился открыть вам глаза на мое так называемое коварство?

— Мадемуазель, прошу вас, расскажите мне все иначе я начну теряться в догадках и не пойму, кто мне друг, а кто мне враг.

— Хорошо, шевалье, но прошу ничему не удивляться. Многое из услышанного вами покажется странным и даже непристойным, но вы сами просили меня рассказать все, ведь, не зная правды, невозможно принимать правильные решения. Вы со мной согласны, шевалье?

— Да, мадемуазель.

— Так вы готовы знать правду или все-таки предпочитаете оставаться в блаженном неведении?

— Я готов ее выслушать, мадемуазель. Александр Шенье все еще стоял на коленях перед Констанцией Аламбер, все еще тонкой змейкой сочилась кровь из раны на шее женщины.

— Вы знаете, шевалье, кто такой Эмиль де Мориво?

— Мне приходилось с ним встречаться, мадемуазель, он мой учитель фехтования в гвардейской школе.

— Но это всего лишь одна из его ипостасей.

Шевалье широко раскрытыми глазами посмотрел на Констанцию.

— Неужели вы хотите сказать, мадемуазель…

— Да, именно. Он был моим любовником.

— Как я раньше не догадался об этом, — воскликнул Александр Шенье.

— Да-да, дорогой шевалье, он был моим любовником.

— И вы, мадемуазель, согласны, чтобы он завладел Колеттой?

Мадемуазель Аламбер улыбнулась.

— Как муж, только как муж. Роль любовника я прочу вам.

Так вот в чем дело, — догадался Александр, — вы помогли мне лишь с целью отомстить Эмилю де Мориво?

— Не только с этой целью, шевалье, ведь я еще люблю Колетту, вы упускаете это из виду.

— Простите, мадемуазель, но я не совсем понимаю вас…

Но Констанция пропустила это замечание мимо ушей.

— А теперь мне хотелось бы открыть вам глаза на роль виконта Лабрюйера во всей этой истории.

— Неужели, мадемуазель Аламбер, и он взялся помогать мне, не имея в виду помочь Колетте? Мадемуазель Аламбер рассмеялась.

— Виконт не из тех людей, которые готовы помогать бескорыстно. Ведь он мой друг и, узнав о предательстве Эмиля де Мориво, по-своему взялся помочь мне.

Лицо шевалье напряглось. Он уже догадывался о самом для себя страшном, но не решался самому себе в этом признаться.

И Констанция нанесла последний сокрушительный удар по самолюбию Александра Шенье.

— Виконт Лабрюйер не так безобиден, как это может показаться. Он соблазнил вашу Колетту, лишил ее невинности.

— Я не могу поверить в это, мадемуазель.

— Поверить придется, Колетта сама рассказала мне обо всем. Это правда, шевалье, мне нет смысла вас обманывать. Анри посмеялся над вами. Надев маску Друга, виконт завладел невинностью Колетты.

— Я не хочу в это верить, мадемуазель.

— Но это правда и лучше знать ее, чем и далее тешить себя обманом.

Шевалье не отрываясь смотрел в глаза Констанции. Ему хотелось видеть там ненависть, презрение, но из очей мадемуазель Аламбер струилось лишь спокойствие и сочувствие к обманутому молодому человеку.

— Я верю вам, мадемуазель, — ответил он и не в силах больше сдерживать себя, зарыдал. Его плечи вздрагивали, а сквозь пальцы, прижатые к глазам, текли слезы.

— Ну почему так случилось? — сквозь плач говорил шевалье. — Ну почему я узнал обо всем последним? Как могла Колетта предать меня?

— Успокойтесь, шевалье, — Констанция как ребенка гладила по голове молодого человека, — это всего лишь жизнь и право, не стоит так убиваться из-за какой-то ерунды. Ведь все живы, все счастливы, Колетта по-прежнему любит вас, а то маленькое недоразумение с виконтом Лабрюйером лишь кое-чему научило неопытную девушку.

Каждое слово Констанции Аламбер звучало для Александра Шенье приговором, приговором его любви. Теперь он смотрел на самого себя по-другому. То, что ранее

Казалось молодому человеку прекрасным и возвышенным, выглядело теперь смешным и вместе с тем страшным. Смешным по своей нелепости и страшным по неожиданности.

— Мадемуазель, — прошептал Александр, — я не знаю, что мне делать дальше.

Молодой человек был настолько растерян, что Констанция не могла оставаться равнодушной к его страданиям, к тому же она сама являлась их причиной.

— Это всего лишь жизнь, — повторяла она, — шевалье!

Но Александр упрямо повторял:

— Все предали меня…

Его голова покоилась на коленях Констанции, шпага лежала на полу.Женщина гладила курчавые волосы юноши, путаясь в них пальцами.

— Мадемуазель, я не хотел причинить вам боль.

— Да полноте же! Все происшедшее, шевалье, не стоит ваших слез. Не стоит думать об этом как о чем-то серьезном. Вы же видите, мир остался прежним, ничего в нем не изменилось.

— Но моя душа! — воскликнул Александр Шенье. — Вы не представляете, мадемуазель, что там сейчас творится, какие чувства обуревают меня.

— Простите и вы меня, — прошептала Констанция, — меньше всего я хотела кому-то причинять боль. Ведь, поверьте, мне самой достаточно пришлось пережить, чтобы

Знать цену страданиям и слезам.

Мадемуазель Аламбер взяла Александра за плечи и отстранила его от себя.

«Настоящий ребенок, — подумала про себя Констанция, — так можно страдать только влюбившись первый раз в жизни. Но лучше узнать цену предательства в юности, когда еще есть силы пережить ее, чем потом разочаровываться во всей своей прежней жизни».

Александр робко протянул руку и застыл, не решаясь прикоснуться к ранке на шее Констанции.

— Кровь так и не остановилась, мадемуазель.

— Но ведь точно так же, шевалье, сейчас кровоточит ваше сердце.

— Я не хотел этого!

— Ну тогда мы квиты, — сказала Констанция и взяла руку шевалье в свои ладони, — вы боитесь меня, — почти беззвучно произнесла Констанция. — Я так виновата перед вами, — и она прижала руку Александра к своей груди.

Тот испуганно посмотрел на женщину, но заметив легкую улыбку на ее губах, просветлел лицом.

— Глядя на вас, мадемуазель, я не могу испытывать к вам ненависти.

Констанция поцеловала его в лоб и обняла за плечи.

Александр Шенье так и не поднялся с колен. Щеки его горели румянцем.

— Вы добрая, — неожиданно сказал он и провел тыльной стороной ладони по щеке женщины.

— Нет, я злая, — покачала головой Констанция, — я очень злая — и это жизнь сделала меня такой.

— Не правда, если вы, мадемуазель, понимаете, что поступили дурно, значит вы добрый человек.

— Я никогда не раскаиваюсь в содеянном, — возразила ему Констанция Аламбер, — что бы потом не случилось в жизни.

— Да, мадемуазель, человек всегда найдет себе оправдание — и будет прав.

Их пальцы переплелись, и шевалье с почти детским интересом заглянул в похорошевшее лицо женщины Губы ее приоткрылись, приглашая к поцелую. А он все не решался, все медлил, не зная, чудится это ему или Констанция в самом деле хочет его поцеловать.

— Ну что же вы, шевалье, такой нерешительный, а еще хотели меня убить.

Но Александр Шенье вместо того, чтобы поцеловать Констанцию, прикоснулся губами к ранке на шее.

Странная дрожь прошла по телу Констанции, когда она ощутила одновременно и удовольствие и боль.

— Осторожно, шевалье, мне больно.

Но Александр уже не слышал слов женщины. Он скользил руками по ее телу, терся щекой о плечо, гладил губами подбородок.

Констанция попыталась остановить его, но Александр отстранил ее руку и вновь принялся ласкать.

— Какой вы смешной, вы точно котенок, шевалье, третесь, только что не мурлыкаете.

Александр Шевалье боялся поднимать взгляд, его пальцы все сильнее и сильнее дрожали, страсть овладевала всем его существом.

И Констанция Аламбер постепенно распалялась, чувствуя рядом с собой охваченное желанием молодое тело Александра Шенье.

И вот уже их пальцы искали застежки на одеждах… Констанция изумлялась сама себе.

«Боже мой, что я такое делаю! Неужели это только жалость к молодому человеку заставляет меня играть в любовь?»

— Не здесь, не здесь, — прошептала Констанция. Александр, боясь выпустить ее из своих рук, медленно поднимался с колен. Они застыли посреди гостиной,

Заколка выпала из волос Констанции и те пышной волной упали ей за спину.

И только сейчас Констанция и Александр заметили, что за окном уже стемнело и в окна барабанит крупный дождь.

— Не здесь, — вновь прошептала Констанция и повела Александра Шенье к приоткрытой двери, ведущей в спальню.

Пол уже почти просох, лишь только немного влажным оставался воздух.

Не спешите, шевалье, — предостерегла Констанция Александра, когда тот набросился на нее с поцелуями.

Простите, мадемуазель. Женщина улыбнулась.

— Любовь не терпит спешки, ведь потом вас ждет разочарование и думаю, вам придется каяться, вспоминая сегодняшний вечер.

— Я люблю вас, мадемуазель.

— Не говорите этого слова слишком часто, шевалье, ведь оно как имя Бога и его нельзя упоминать всуе. Чем чаще оно звучит, тем больше теряет свой смысл.

Александр в растерянности смотрел на Констанцию. Та провела рукой по плечу и обнажила его.

— Впредь говорите: «Я хочу вас, вы мне нравитесь», но никогда не обманывайте женщину, называя ее своей любимой, иначе потом вам не избежать неприятностей.

Она сама приблизилась к Александру, обняла его и поцеловала. Тот был немного ниже ростом и сразу же почувствовал себя неуверенно.

Констанция уперлась ему ладонью в грудь и слегка толкнула. Шевалье, не ожидавший подобного, не удержался на одном месте, сделал шаг назад и сел на кровать.

Констанция взобралась на простыни с ногами и принялась расстегивать дутые позолоченные пуговицы на мундире шевалье.

Тот сразу же втянул голову в плечи, словно забыл о том, как несколько минут тому сам страстно целовал Констанцию.

— Да не бойтесь же вы, шевалье, — рассмеялась женщина, — это как бокал крепкого вина. Вы просто устали и слишком взволнованы. Впрочем, если не хотите… — она не договорила фразу, — только не говорите мне, пожалуйста, что любите меня, я терпеть не могу обмана.

— Вы мне нравитесь, мадемуазель, — прошептал молодой человек в смущении.

— И только учтите, шевалье, это, — и Констанция указала рукой на кровать, — ни меня, ни вас ни к чему не обязывает — ни завтра, ни послезавтра. Я пожалела вас и мне захотелось вас успокоить, только и всего.

Шевалье чуть заметно улыбнулся.

— Кровь уже остановилась, мадемуазель.

— Да снимайте же сапоги!

Путаясь, чертыхаясь, шевалье принялся стаскивать обувь.

— И не забудьте отцепить ножны…

Медленно догорали уголья в камине, дождь все на стойчивее и настойчивее барабанил по стеклам, по крыше, словно пытаясь достучаться до забывших обо всем на свете любовников. Вернее, обо всем на свете забыл один Александр Шенье, а Констанция даже сейчас продолжала думать, как ей следует поступать в дальнейшем.

— Тук-тук, тук-тук, — ударял дождь по крыше.

— Дзынь-дзынь, — ударяли капли в медный отлив подоконника.

— Щелк-щелк, — и дождинки прилипали к стеклу и сливаясь вместе с другими каплями, чертили на нем зигзаги…

ГЛАВА 8

Виконт Анри Лабрюйер подъезжал к своему дому в состоянии духа, которое вполне можно было назвать приятным. Когда он слезал с коня и отдавал поводья Жаку, то не заметил неподвижной фигуры в сером плаще, притаившейся в подворотне дома напротив.

Жак приблизил свои пухлые губы к уху хозяина и зашептал:

— Вас, господин, вот уже целый час дожидается маркиз Лагранж. Анри вздохнул.

— Боже мой, этого только не хватало! Он не сказал, Жак, зачем хочет меня видеть?

Слуга неопределенно пожал плечами.

Не знаю, хозяин.

Но по виду Жака можно было догадаться: скорее всего, маркиза Лагранжа привело не только желание поговорить о превратностях погоды, но и выяснить кое-чего насчет своей жены.

Чертыхаясь про себя, Анри поднялся в гостиную. Маркиз Лагранж дожидался его, стоя у натопленного камина.

Виконт пристально посмотрел на своего гостя, не зная, какую тактику лучше всего избрать для разговора.

— Добрый день, маркиз.

— Добрый день, виконт, — улыбка на губах маркиза не предвещала ничего плохого для Анри, и он успокоился. — Прошу простить, виконт, что занимаю ваше время, но поверьте, вы единственный человек, который может мне помочь.

— Вы просите о помощи, маркиз?

— Я понимаю вас прекрасно, виконт, и поспешу рассеять все ваши опасения. Я не пришел сводить с вами какие-либо счеты.

Анри отодвинул стул и предложил:

— Садитесь, маркиз.

— Благодарю вас.

— Может, желаете выпить вина? — Анри, не дожидаясь, пока появится Жак, взял в руки бутылку.

— С удовольствием, виконт. Тонкой струйкой рубиновая жидкость потекла в бокалы, и мужчины устроились за столом.

— Как вы знаете, виконт, моя жена не всегда бывает… как бы это выразиться…

— Не всегда бывает осторожна, — подсказал виконт.

— Вот именно, вы четко уловили суть вопроса.

— И это доставляет вам неприятности, маркиз?

— До недавнего времени неприятностей никаких не было.

Анри чуть заметно улыбнулся.

— Да-да, поверьте мне, виконт, я никогда не принимал близко к сердцу ее проказы.

— Но почему, маркиз, вы считаете, я чем-то смогу помочь вам? Моя репутация не безупречна и вряд дд я гожусь на роль наставника, пытающегося обратить заблудшую женщину на пусть истинный.

— Я и не собираюсь просить об этом. Виконт Лабрюйер, чтобы скрыть улыбку, пригубил бокал. Но тут совсем неожиданного для него улыбнулся и маркиз Лагранж.

— Чтобы быть до конца откровенным с вами, виконт, я готов сказать, что прекрасно осведомлен о ваших отношения с моей женой.

Анри чуть не подавился вином.

— Но, маркиз…

— Не стоит мне возражать, я не имею к вам, виконт, никаких претензий.

— Все в прошлом, поверьте мне, — поспешил заверить своего собеседника виконт Лабрюйер.

— Я знаю об этом.

— Я готов попросить у вас прощения, маркиз, вы так великодушны…

— Я знал, виконт, на что шел, когда женился во второй раз.

Бокал с вином остановился на полдороги, замерев в руке виконта.

— А я не способен совершить такую ошибку даже однажды.

— Это всего лишь говорит о вашем здравомыслии, виконт. Когда я выбрал себе жену на двадцать лет моложе самого себя, то прекрасно понимал, что меня ожидает. Я был готов ко всему. Согласитесь, виконт, странно было бы ожидать, что женщина

Откажется от удовольствий молодости, которые мне уже абсолютно чужды.

— Вы, по-моему, зря умаляете свои достинства, маркиз.

— Простите, виконт, я хотел сказать безрассудные удовольствия молодости.

— Что ж, маркиз, я отлично помню ваш маленький домик в Орли, ведь несколько раз вы предоставляли его мне для кое-каких забав. Думаю, и для вас он кое-что значил.

— Вот видите, виконт, домик вспомнился весьма кстати. Я приобрел его через агента и мало кому известно, что он на самом деле принадлежит мне. Даже жена де знает об этом.

В окна забарабанил дождь, и Анри глянул на мокрое стекло. На улице уже смеркалось, редкие экипажи проносились по мостовой, возницы гнали лошадей, стараясь скорее укрыться от дождя.

— Да, я слушаю вас, маркиз.

— Вот этот домик, виконт, и приподнес мне неприятный сюрприз.

Жак обычно избегал входить в гостиную, когда хозяин с кем-нибудь разговаривал, будь то мужчина или женщина. Поэтому виконт Лабрюйер сразу же насторожился, когда в двери появился Жак. Он при своей комплекции старался ступать тихо, чтобы не шуметь, но грациозностью слуга не обладал и лишь только удивил своим таким поведением маркиза Лагранжа. Можно было подумать, что Жак собирается подкрасться к нему сзади и ударить чем-нибудь. Но опасения маркиза не оправдались.

Жак зашептал на ухо хозяину:

— Она стоит под окном вот уже битый час.

— Кто она?

— Да мадам Ламартин. Стоит и не уходит.

— Ты пытался узнать, что ей нужно?

— Она хочет говорить только с вами, просит ее принять.

Анри нахмурился.

— Простите, маркиз, я должен отдать кое-какие распоряжения.

Анри нетерпеливо схватил Жака за рукав и поволок в переднюю. Они вместе припали к стеклу входной двери. Сквозь пелену дождя можно было рассмотреть одинокий силуэт в сером плаще. Женщина стояла на краю мостовой, дождь осыпал ее, мокрые пряди волос прилипли ко лбу, ко щекам. Но она, казалось, не замечает этого.

Мадлен посмотрела на дверь. Анри инстинктивно отпрянул от стекла, встретившись взглядом с ней.

— Ты сказал, Жак, что я не приму ее?

— Конечно, хозяин, а она все равно стоит, как видите.

— Черт! — Анри принялся мерить шагами переднюю.

— А еще она сказала, хозяин, что будет стоять здесь до тех пор, пока вы ее не примете.

Анри на этот раз уже не подходил вплотную к двери боясь быть замеченным. Он смотрел на Мадлен из глубины дома. Глаза женщины сияли каким-то блеском.

— Да, она будет стоять, — вздохнул Анри.

— Так что делать, хозяин?

— Пусть стоит! — зло бросил Анри и вернулся в гостиную.

Маркиз Лагранж вовремя успел отойти от окна. Он тоже заметил мадам Ламартин и про себя улыбнулся, встретившись взглядом с виконтом Лабрюйером.

— Да, маркиз, не только у вас проблемы…

— Но я могу, виконт, только позавидовать вашим трудностям.

— Только пожалуйста, маркиз, не давайте мне советов.

— Так вот, о домике, виконт. Испытывая в последние месяцы кое-какие трудности, я предложил своему агенту сдать этот домик внаем.

— Что ж, маркиз, мудрое решение, зря вы не предупредили меня о нем, я без колебаний снял бы его.

— Нашлись и другие. Представьте, виконт, мое изумление, когда я уже два месяца, получая плату за свой дом в Орли, узнал от агента кто платит эти деньги.

— Я начинаю догадываться, маркиз.

— Да-да, представьте, его снял кузен моей жены, чтобы встречаться там с ней. И молучается, я сам способствую их встречам, получая за это деньги, — маркиз невесело рассмеялся.

— Да, положение щекотливое, — согласился виконт Лабрюйер, — я даже не знаю, что вам и посоветовать.

Не в силах сдержать свое любопытство, Анри подошел к окну. Мадлен Ламартин все так же стояла под дождем. Плащ промок насквозь, прохожие с изумлением посматривали на красивую женщину, как завороженную созерцавшую входную дверь дома, как будто за ней сейчас происходило чудо.

— Так, чем я могу помочь вам, маркиз?

— Я, конечно же, мог бы сам расторгнуть договор на аренду моего домика в Орли, но это не лучший выход. Я не хочу, чтобы моя жена и ее любовник узнали о чем-нибудь.

— Вы — само великодушие, маркиз, и должен вам признаться, такие как вы среди женатых мужчин — редкость.

А дождь все барабанил по стеклу, глухо стучал по каменным плитам карниза. Мостовая уже скрылась под потоками воды, а Мадлен Ламартин даже не изменила позу. Она стояла в своем плаще, не обращая внимания на непогоду. Ее взгляд неотрывно следил за входной дверью дома виконта Лабрюйера.

Что думала в это время женщина? Возможно, она надеялась, виконт выйдет и пригласит ее в дом, возможно, она молила об этом бога. А может, уже устав от ожиданий, она посылала на голову виконта проклятия.

Никто из прохожих, видевших эту женщину на залитой дождем улице, не мог проникнуть в ход ее мыслей. Кто-то считал ее сумасшедшей, случайно попавшей на улицу и возомнившей, что она теперь живет в этом доме. Кто-то считал выгнанной на улицу женой богатого вельможи, но никому и в голову не приходило, что богато

Одетая женщина может вот так, под дождем, несмотря на свою красоту, дожидаться милости от любовника, которому стоит лишь выйти на крыльцо и кивнуть. А он, вместо того, чтобы пригласить ее в дом, занимается черт знает чем, выслушивая сетования немолодого маркиза Лагранжа.

— Я хочу вас просить о помощи, — сказал маркиз.

— Буду рад оказать вам услугу, — ответил Анри, понимая, что он и в самом деле обязан месье Лагранжу. Ведь тот прекрасно знал, что жена изменила ему с виконтом, но не сделал ровным счетом ничего, чтобы помешать этому.

— Вас удивляет моя прозорливость? — рассмеялся маркиз, было видно, ему не впервой приходится делать подобные признания.

— Я удивляюсь вашей выдержке, маркиз.

— Все объясняется очень просто — жена сама рассказала мне о вас. А теперь, я боюсь, дела с кузеном зашли слишком далеко. Об их встречах я узнал не от нее. Боюсь, моей жене вскружили голову, и она вообразила, что и впрямь влюблена.

— Я готов помочь вам, — напомнил Анри.

— Я хочу, виконт, чтобы вы поехали к моему агенту и, ничего не сообщая ему о нашем разговоре, предложили ему вдвое большую сумму за аренду дома, чем уже заплатил кузен моей жены.

— Но они найдут другое место, — не удержался от замечания виконт Лабрюйер.

— Лишь бы они не встречались в моем доме, — прикрыв глаза, отвечал маркиз Лагранж. Анри замялся.

— Простите, маркиз, но я не знаю цену, которую положил ваш дальний родственник.

— Ах, да, простите, — маркиз положил на стол перевязанную шнурком стопку банковских билетов.

— Ваш агент будет в курсе? — поинтересовался Анри.

— Нет, он ничего не должен знать. Единственное, о чем я ему скажу — что хотел бы получать за аренду своего домика немного больше.

Маркиз уже хотел распрощаться с виконтом Лабрюйером, но тот не спешил отпускать его. Ему не хотелось остаться наедине со своей совестью, ведь теперь стоило только посмотреть в окно, чтобы убедиться в том, какое он, Анри, чудовище. Насквозь промокшая под дождем женщина ожидает лишь взмаха руки, кивка, одного слова, а он не желает пойти навстречу, не желает пригласить в дом.

А пока у него в гостях был маркиз Лагранж, такому поведению было хоть какое-то объяснение. Не может же он принять замужнюю женщину при посторонних!

— Может еще вина? — предложил Анри.

Нет, спасибо, виконт, я должен ехать, наверное, жена уже заждалась меня.

Это было произнесено таким будничным тоном, что трудно было поверить, что человек, только что говоривший о своей жене как о изменнице, теперь с нежностью заботился о том, не слишком ли она соскучилась р его отсутствие.

— Не надо чувствовать себя слишком виноватым по отношению ко мне, — говорил, откланиваясь маркиз Лагранж. — Ваше поведение естественное, окажись я на вашем месте, то поступил бы точно так же. Ведь дело не в мужчине, как уверяют многие, дело в женщине. И если она не желает изменить мужу, то никакими уговорами от нее этого не добьешься.

Правда, виконт Лабрюйер придерживался на этот счет другого мнения, но разубеждать маркиза Лагранжа он не собирался, так как речь шла, все-таки о его собственной жене и выставлять себя героем Анри не хотелось.

— Когда я могу навестить вашего агента, маркиз?

— Когда угодно, дело терпит. Найдете время и заходите.

Дольше удерживать маркиза было уже неприлично, и Анри спустился проводить его. Он стоял на крыльце под проливным дождем, не разрешая Жаку прикрыть себя зонтом. Ведь Мадлен даже не подумала набросить на голову капюшон, и Анри хотелось испытать то же, что испытывает сейчас эта смелая женщина.

Мадам Ламартин, заметив маркиза Лагранжа, отступила в тень арки так, чтобы нельзя было рассмотреть ее лица.

Наконец, экипаж маркиза отъехал, и Анри остался стоять на крыльце рядом с Жаком. Мадлен сделала шаг из темноты в тусклый свет фонаря. Ее глаза вспыхнули, отразив в себеязычки пламени.

Она смотрела прямо на виконта Лабрюйера и тот не мог отделаться от ощущения, что это не женщина, а хищный зверь смотрит на него, изготовившись к прыжку.

— Что будем делать, хозяин? — спросил Жак. Анри остановил его взмахом руки.

— Подожди.

Мадлен не двигалась с места и если бы Анри не видел ее еще при свете дня, он мог бы поклясться — перед ним призрак, а не сама мадам Ламартин. Дождевые капли бежали по лицу женщины, и Анри казалось, это слезы. А может Мадлен и плакала, на дожде не разберешь.

«Я же говорил ей, что нашим отношениям конец, что мы никогда больше не встретимся». Но жалость поднималась со дна души Анри, да и чувство вины давало себя знать. Он был виноват перед всеми — перед Констанцией, перед маркизом Лагранжем, перед Мадлен, перед Колеттой. И виконт Лабрюйер чувствовал, если он хоть частично не искупит свою вину, ему не будет покоя.

Он крепко сжал зубы. У него не было привычки поступаться своими принципами. Но взгляд Мадлен молил: дай только знак, и я брошусь тебе навстречу!

Анри опустил голову.

— Что будем делать, хозяин? — прохрипел из влажной темноты Жак. — Мадам Ламартин совсем замерзнет…

— Да знаю и без тебя, — зло прошептал Анри.

— Может, я принесу ей горячего вина, хозяин?

— Нет, ты позовешь ее.

— Пригласить в дом?

— Да.

Сказав это, Анри вошел в дом и зло хлопнул дверью. А Жак, радуясь такому решению хозяина, бросился под дождь к мадам Ламартин.

— Прошу вас, мадам, виконт приглашает вас войти. Он просит прощения, что не мог раньше принять вас, — уже от себя врал Жак, глядя на дрожащие плечи озябшей под проливным дождем женщины.

Ни слова не говоря, Мадлен двинулась к дому. Жаку казалось, что она идет слишком уж медленно, что она не торопится попасть в тепло, укрыться от холодных дождевых капель.

Он вбежал на крыльцо и распахнул перед мадам Ламартин дверь.

— Входите, входите, мадам.

— Спасибо, Жак.

И слуга даже не успел подбежать к гостье, как отяжелевший от влаги плащ упал на пол.

В глубине передней стоял Анри. Он замер, увидев измученную ожиданием женщину. Виконт Лабрюйер никогда не был злым, лишенным сострадания человеком. Он прекрасно понимал, какие страдания причиняет женщине, но имел право поступать подобным образом, ведь всегда он предупреждал их, что его любовь недолговечна и никогда до этого сердце Анри не сжималось от боли при виде женщины, пытавшейся вернуть прежнюю любовь.

Виконт вспомнил, каких усилий ему стоило склонить Мадлен на свою сторону, заставить ее забыть своего мужа.

Губы Мадлен Ламартин дрогнули и Анри подумал:«Лишь бы она не заплакала!»

Но это была улыбка.

— Ты позвал меня!

— Я говорил тебе, чтобы ты не приходила, — произнес как можно более строго Анри, но все равно сквозь его строгость в голосе сквозили нотки нежности.

— Я не могла оставаться дома, поверь мне, Анри. Ты ушел, оставив мне письмо, что мне оставалось делать?

— Зачем ты пришла? — уже тверже спросил Анри.

— Ты не любишь меня больше?

— Я тебя любил, Мадлен.

— А теперь?

— Если ты так каждый день будешь стоять у меня под окнами, я возненавижу тебя.

— Но почему, Анри, почему ты не любишь меня больше?

— Я не хочу лжи. Все обманывают — жены мужей, мужья жен, а любовники обманывают своих любовниц. Я хочу остаться честным, я не люблю тебя больше, Мадлен.

— Этого не может быть, Анри!

— Ну посмотри мне в глаза, если ты там заметишь хоть капельку нежности — я проиграл.

Мадлен медленно подошла к Анри и положила ему руки на плечи. Нет, она не бросилась к нему, а подошла спокойно, с достоинством. Их взгляды встретились.

Анри старался не моргать. На него смотрели полные страдания глаза женщины. Мадлен вглядывалась в Анри, пытаясь разобраться в его чувствах.

Не выдержав, Анри Лабрюйер отвел взгляд и ничего не говоря, обнял Мадлен.

Жак стыдливо отвел глаза в сторону и до его слуха донесся лишь звук поцелуя и шорох одежд. Когда он рискнул все-таки взглянуть, то увидел, как Анри, подхватив на руки Мадлен, поднимается с ней на второй этаж.

«Боже, дай счастье этой женщине»— сказал, расчувствовавшись, Жак.

— Я хочу, чтобы все повторилось вновь, — шептала Мадлен.

— Молчи.

— Скажи, что ты любишь меня.

Анри молча кивал.

Вся одежда мадам Ламартин была насквозь мокрая.

— Неужели тебя не трогает мой жалкий вид? — спрашивала женщина, не открывая глаз.

— Я не могу отказать тебе, Мадлен, не потому, что люблю…

— Нет, ты скажи: я люблю тебя, люблю… — повторяла Мадлен, все крепче и крепче обнимая Анри. Тот дошел до двери спальни и плечом открыл ее.

— Ты любишь меня?

— Я не хочу говорить об этом, Мадлен.

— Нет, ты должен сказать.

— Хватит того, что я уже впустил тебя. Неужели ты хочешь лжи?

— Но любовь, Анри, не может быть ложью.

— Я люблю тебя, — избегая смотреть в глаза женщине, произнес виконт Лабрюйер.

— Ты не хочешь? — горько усмехнулась она. Что-то во взгляде Мадлен не устраивало Анри, какой-то скрытый смысл таился и в ее улыбке, холодной и обворожительной одновременно.

Мадлен соскользнула с рук Анри и крепко обняла его.

— Люби меня, люби, дорогой. Она целовала виконта в глаза, в лоб, в губы. А тот, не в силах сдержаться, стал отвечать на ее поцелуи.

— Ты просто никогда не пробовал возвращаться, Анри, в этом тоже есть своя прелесть.

— В этом ничего нет хорошего, Мадлен.

— Но ведь ты сейчас счастлив?

— Не знаю.

— Конечно же, Анри, о счастье догадываешься только тогда, когда оно уходит. Это как воздух, им живешь.

— Зря ты пришла, Мадлен.

— Я не пришла, — улыбнулась женщина, — я выстояла свое счастье под дождем, в темноте, глядя на освещенное окно. Я видела, как ты смотрел на улицу и наверное, думал обо мне. Скажи, Анри, что ты тогда подумал?

— Я рассердился на тебя, Мадлен.

— Но разве можно, Анри, сердиться на любовь? Ведь это она привела меня под окна твоего дома, она заставила бросить все, что у меня было и идти сюда.

Анри насторожился.

— Ты что, Мадлен, неужели ты все рассказала мужу?

— Нет, не бойся, — рассмеялась мадам Ламартин, — я не так глупа как ты думаешь.

— Я этого никогда не говорил.

— Муж не знает, куда я пошла, ему и в голову не придет подозревать меня в неверности.

Разогретая ласками, Мадлен наконец-то перестала дрожать. Ее немного подсохшие волосы стали нежнее, и виконт намотал одну прядь себе на палец.

Мадлен взяла его за руку.

— Подержи еще немного, вот так, и они сохранят форму, запомнят тебя точно так же, как твой образ отпечатался в моей душе. Я сохраняю сейчас твою форму, Анри.

— Не говори глупостей, Мадлен. Это не любовь, а всего только жалость. Ты жалеешь себя, а я пожалел тебя.

— Хорошо, Анри, называй это как хочешь, но главное, ты любишь меня,

Мадлен еще крепче прижалась к виконту Лабрюйеру и тот ощутил, как оглушительно громко бьется ее сердце.

— Я люблю тебя, — прошептал он, пытаясь поцеловать ее в губы.

Но женщина, смеясь, избежала поцелуя и обхватив Анри за шею, поджала ноги. Тот не удержался на ногах и вынужден был опуститься прямо на ковер перед камином.

— Еще немного, Мадлен, и мы рухнули бы в огонь.

— Мы и так с тобой сгораем, Анри.

— Ты слишком близко сидишь к огню.

Анри ощутил, как пышет жаром на его руку, ложащуюся на плече Мадлен.

— Я всего лишь хочу высушить одежду, — и Мадлен через голову сбросила блузку, а затем, засмеявшись, бросила ее в камин.

— Что ты делаешь? — воскликнул Анри, глядя, как огонь неохотно пожирает мокрую материю.

— А почему, Анри, на тебе до сих пор надето вот это? — Мадлен сорвала с него рубашку и тоже бросила в камин.

Огонь взвился, загудело в дымоходе и на какое-то время спальня наполнилась ярким светом сгоравшей одежды.

— Ты что, Мадлен, сошла с ума?

— А зачем мне одежда, я же не собираюсь уходить отсюда никогда, — Мадлен обхватила его за шею и повалила на ковер.

Жак, пришедший узнать у своего хозяина, не нужно ли ему чего, стоял у приоткрытой двери спальни, не решаясь войти. Веселый смех Мадлен вгонял его в краску.

— Нет, наверное, ему ничего не нужно, — пробормотал Жак, прикрывая дверь.

Но все же далеко отходить он не решился. Жак устроился в хозяйском кресле в гостиной, даже не поднимаясь подкинул дров в камин задремал, чутко прислушиваясь к звукам, доносившимся из спальни.

Кому-нибудь они и помешали бы дремать, но только не Жаку. За свою службу у виконта Лабрюйера он наслушался и насмотрелся всякого. Единственное, что удивляло слугу, так это почему его господин не прогнал мадам Ламартин прочь, ведь еще ни одной женщине не удавалось завладеть его сердцем дважды.

А Анри Лабрюйеру на какое-то время показалась, что перед ним совсем другая женщина, не та Мадлен, которую он знал раньше, не та, которую он соблазнял в имении своей бабушки. Словно дьявол вселился в нее.

«Это же надо додуматься сжечь одежду в камине!» Но этот же дьявол страсти завладел и душой Анри. Он смеялся, комкая свой пояс и бросая в камин.

— Так, пусть горит, Мадлен, пусть горит все наше прошлое, мы вновь нашли свою любовь.

Скорее всего, это неистовство для Анри было способом убежать от обуревших его мыслей. Ведь завтра нужно будет идти к Констанции просить прощения. А тут еще и Александр Шенье, скорее всего, успел рассказать Констанции многое, а в мстительности женщин Анри не сомневался ни на минуту.

Но сейчас не время было думать об этом. Перед ним на ковре сидела Мадлен. Из одежды на ней оставалась лишь юбка, да еще непонятно для чего прихваченная вместительная сумка, которую берут обычно в дорогу.

— Уж не собралась ли ты остаться у меня навсегда? — расхохотался Анри, пытаясь завладеть сумкой Мадлен.

Та, со смехом отбиваясь, прижимала к груди левой рукой свою сумку так, словно та была самым большим ее сокровищем.

— Подожди, Анри, дай я отложу ее в сторону, — Мадлен вскочила и поставила сумку на подоконник, а затем не спеша, так, чтобы Анри мог рассмотреть ее тело, двинулась к камину.

Отблески живого огня плясали на белоснежной коже женщины, и виконт Лабрюйер залюбовался этим зрелищем. Ему не хотелось больше никого искать, достаточно было и Мадлен. Наверное, слишком долго Анри убеждал себя в том, что любит эту женщину и наконец сам хоть на один вечер поверил в свои слова.

Мадлен отбросила волосы со лба и, склонив голову набок, спросила:

— Так ты любишь меня?

Анри был готов сейчас признаться в чем угодно. Спроси его Мадлен, убил ли он свою мать, он признался бы и в этом.

— Да, я люблю тебя, Мадлен.

Странная улыбка показалась на губах Мадлен, такой еще никогда не приходилось видеть виконту. Странная смесь любви, восхищения и в то же время коварства. Сердце на мгновение похолодело в груди мужчины, но тут же лед отчуждения растаял.

Мадлен протянула руки и сделала шаг навстречу Анри. Она, ничего не говоря, опустилась на колени и обняла его. Горячая волна страсти обдала виконта, и он окончательно забыл, что есть какой-то иной мир, где существуют другие женщины.

Мадлен поистине была прекрасна. Каждое ее движение напоминало о совершенстве природы, создавшей подобную прелесть.

— Иди же ко мне, — прошептала Мадлен, и ее руки сомкнулись в замок на спине Анри.

Мадам Ламартин запрокинула голову, и виконт Лабрюйер прикоснулся губами к ее шее. Каждое прикосновение приносило ему неземное наслаждение, словно он впервые в жизни обладал женщиной.

Куда подевалась скованность и холодность прежней Мадлен, так упорно сопротивлявшейся любви. Она уже не стеснялась ничего — ни своей наготы, ни света, идущего от пылающего камина. Наоборот, то и дело она отстранялась, давая возможность Анри разглядеть себя.

— Ты мой любимый, — шептала она, — как хорошо, что мы снова вместе.

— Любимая… — лишь одними губами отвечал виконт Лабрюйер, касаясь ладонью ее волос.

— Ты запомнишь этот день на всю жизнь… Анри привлекал к себе Мадлен и шептал:

— Я запомню тебя и всегда буду вспоминать. Чтобы ни случилось, Мадлен, я никогда не подумаю о тебе дурно.

— Не зарекайся, — звучало в ответ, — и не давай лживых обещаний.

— Ты научила меня, дорогая, что счастье может повториться.

— Не думай сейчас об этом, Анри, сейчас доверься моим рукам, ощущай меня всем телом. Ведь слова могут вернуться в твоей памяти, ты вновь можешь услышать их, но прикосновение моих рук, мой взгляд, ты не сможешь их вспомнить, как ни старайся.

— Мы сошли с ума, — произнес виконт, проводя руками по ниспадающим волнами волосам женщины.

— Это ты сошел с ума, Анри, я знаю, что делаю. И поверь мне, любовь полна сюрпризов.

— Таких, каких подарил мне этот день?

— И таких тоже, — смеялась Мадлен. Тогда виконт Лабрюйер еще не понимал истинного смысла слов женщины. Он всецело отдавался страсти, не пытаясь заглянуть в будущее. Но не всегда приятное оказывается счастливым, но зато всегда за опьянением следует похмелье.

Когда обессиленный Анри добрался до кровати, Мадлен села рядом с ним и положила ему ладонь на лоб.

— Ты такой горячий!

— Это у тебя озябла рука, Мадлен.

Странное дело, Анри не чувствовал, как прежде, отвращения к своему обнаженному телу, не чувствовал он и неловкости, созерцая сидящую рядом с ним обнаженную Мадлен.

— Дай сюда свои пальцы, — виконт Лабрюйер с силой сжал запястья мадам Ламартин и принялся целовать пальцы, один за другим.

— Нет, — мягко высвободилась Мадлен, — ты должен спать. Засни, а я буду смотреть на тебя. Я не могу на тебя смотреть, Анри, без восхищения.

И тут виконт Лабрюйер вспомнил, эти же слова Мадлен говорила ему и в прошлый раз, когда он лежал в ее спальне.

— Спи, — голос женщины завороживал, — спи и ни о чем не думай. А я посижу рядом и буду смотреть на тебя.

Мадлен наклонилась. Ее длинные волосы щекотно коснулись лица Анри.

— Но ведь тебе тоже нужно спать.

— Я не хочу, мне приятно сидеть рядом с тобой и думать, как будто это продолжится завтра и послезавтра.

— Я никогда не дожидался утра, — прошептал виконт Лабрюйер, обращаясь к своей возлюбленной, — я всегда уходил раньше.

— До рассвета еще далеко, — успокоила его Мадлен, — и мы успеем побыть вместе.

— Нет, я сегодня встречу рассвет вместе с тобой, я полюбуюсь, как солнце поднимается из-за крыш домов, как первые лучи солнца касаются твоих волос, золотят их.

— Это все мечты, дорогой виконт.

— Нет, Мадлен, так будет. Еще не одно утро мы встретим с тобой вместе.

— Анри, Анри, ты слишком любишь мечтать и по-прежнему пытаешься обмануть меня.

— Нет, Мадлен, я в самом деле хочу быть рядом с тобой. Когда я увидел, как ты стоишь под дождем в ожидании милости с моей стороны, я внезапно почувствовал и холодные струи ливня и пронзительный ветер… Я понял, как не просто приходится тебе и пожалел, что написал то письмо, оставленное на подушке.

— Я так плакала…

— Наверное, ты возненавидела меня?

— Ну что ты, Анри, ты же ничего не скрыл от меня, и я знала, так оно и случится.

— Но ты верила, что любовь вернется и мы встретимся?

— Как видишь, я верила не зря. Виконт Лабрюйер прикрыл глаза и Мадлен положила ему ладонь на веки.

— Ты спи, я буду рядом и не думай, что тебе удастся улизнуть прежде, чем наступит рассвет.

— Я же в своем доме, — рассмеялся Анри, — и мне некуда убегать.

— Скоро потухнут дрова в камине, скоро даже перестанут рдеть уголья, все подернется серой золой, и спальня погрузиться в темноту. И ты, Анри, медленно растворишься в ней. Я буду вглядываться во мрак, пытаясь разглядеть твое лицо, пытаясь понять, улыбаешься ли ты во сне или твои губы грустят.

— Тогда, Мадлен, наклонись и поцелуй меня. Анри ощутил на своих губах немного влажный, ласковый поцелуй.

Когда виконт Лабрюйер уснул, лицо Мадлен сделалось строгим. Она провела рукой по своим губам, как бы пытаясь вытереть их, а затем с некоторой брезгливостью, в то же время и с грустью посмотрела на своего спящего любовника.

— Ну вот и все, — произнесла женщина. Она сняла с подоконника сумку, достала лист бумаги, оловянный карандаш и даже не одеваясь, подсела к столу. Ее рука быстро чертила размашистые буквы и с каждым новым словом, возникшим на бумаге, лицо Мадлен становилось все более и более решительным.

Наконец, закончив письмо, она положила его на видном месте и придавила небольшой скульптуркой, изображавшей богиню любви. Подобных безделушек в спальне виконта было превеликое множество.

Затем мадам Ламартин собрала остатки гардероба Анри и тихонько смеясь, запихала их в камин на тлеющие уголья. Вскоре потянуло дымом, вспыхнул огонь, и одежда рассыпалась пеплом.

Мадлен же достала из сумки новое платье и не спеша оделась.

«У него хорошее большое зеркало в спальне»— пробормотала Мадлен, разглядывая свое отражение.

ГЛАВА 9

Пробуждение Анри впервые за последние дни было приятным. Он лежал, не открывая глаз, и прислушивался к тому, как уходит сон. Это приятное чувство находиться на границе между бодрствованием и сном ощущать, как тело постепенно приобретает вес, появляются запахи, звуки.

— Мадлен, — прошептал виконт.

Лишь тишина была ему ответом.

Он протянул руку в сторону Мадлен, но ощутил только пустоту.

«Неужели она все еще сидит рядом?»— лениво подумал Анри, открывая глаза.

Но вместо прекрасной Мадлен он узрел рядом со своей кроватью не выспавшегося Жака. Слуга являл собой чрезвычайно печальное, но поучительное зрелище. Печальное в смысле состояния его гардероба и красноты глаз, не узнавших в эту ночь сна, а поучительным было само присутствие Жака у постели покинутого всеми хозяина.

Анри резко сел в постели.

— Где она?

Жак пожал плечами.

— Где она? Отвечай немедленно!

— Ушла еще до рассвета, хозяин, — промямлил слуга, вжимая голову в плечи так, словно его собирались бить.

— И ты не разбудил меня?

— Мадам Ламартин не велела.

— Ты кому служишь, — вскричал Анри, — мне или ей?!

— Но она так просила, что я не смог отказать.

— Идиот!

— Вы правы, ваша светлость.

Анри вскочил, набросил халат и подбежал к окну.

— Ну что, разиня, — обратился виконт к самому себе, — еще успеешь полюбоваться, как утреннее солнце поднимается из-за крыш домов, но ее не будет рядом с тобой. Ты не понял, все это фарс.

Любовь… да какая к черту любовь, она всего лишь хотела отомстить

Мне.

— Что прикажете делать, хозяин? — послышался заискивающий голос Жака, но Анри не удостоил его ответом.

«Да, Мадлен не смогла вынести, что я первым покинул ее и вновь сыграла в любовь. Только теперь правила любви знала она, а я как последний дурак поверил ей. Теперь я, виконт Лабрюйер, обманутый и покинутый. Ну как же до меня это сразу не дошло?!»— и Анри расхохотался.

Жак с тревогой посмотрел на своего хозяина. Анри впору было плакать, а он надрывался от смеха. Робкая улыбка появилась и на губах слуги, стремившегося во всем походить на своего хозяина.

— Жак, меня оставила женщина, меня, — хохотал Анри, держась за подоконник, — и теперь я остался ни с чем.

— Ни с кем, ваша светлость, — поправил его Жак, — вернее, с вами остался я.

— Вот так, Жак, никогда невозможно знать, где тебя поджидает неудача.

— Это точно, — по-философски заметил слуга, поправляя свои не причесанные с утра волосы.

И тут взгляд Анри Лабрюйера упал на холодный камин. Груда пепла лежала поверх угольев. Недоумение отразилось на лице Анри.

— Она что, ушла нагишом?

— Почему, хозяин?

— Ведь ее одежда сгорела в камине, — Анри распахнул халат и глянул на свое тело, — да и моя тоже.

— Не знаю, хозяин, мадам Ламартин была одета. Анри беглым взглядом прошелся по комнате. Сперва он заметил пустую сумку на подоконнике, затем и письмо, придавленное богиней любви. Виконт улыбнулся.

— Я знаю, что там написано, слово в слово. Но все-таки он взял лист бумаги и начал читать. «Дорогой мой виконт! — писала мадам Ламартин. — Вы посчитали, что вправе распоряжаться моей судьбой и поэтому не сочтите за обиду, что я посчитала себя вправе сделать подобное. Я в самом деле любила и люблю вас по-прежнему. Я, в конце концов, приняла правила игры, навязанные вами, но простите меня, виконт, я не привыкла оставаться в глупом положении и мне пришлось прибегнуть к хитрости. Я не обманула вас ни единым словом, но чтобы не чувствовать себя ущемленной, мне пришлось покинуть ваш дом до рассвета. Не сердитесь на

Жака, если он, конечно, выполнил свое обещание. Прощайте, виконт, и в следующий раз будьте осмотрительнее. Ваша Мадлен».

— Жак, Жак, — покачал головой Анри, — я больше не сержусь на тебя.

Слуга с уважением посмотрел на своего хозяина. Он представлял себе сцену гнева, ведь никто еще до Мадлен не позволял себе подобных выходок с виконтом Лабрюй-ером. А тот выглядел вполне спокойно и кажется, даже улыбался.

— Жаль, конечно, рубашки, такие чудесные кружева…

— Да и штаны были неплохие, — добавил Жак, разгребая пепел кочергой.

К решетке выкатилось несколько полуоплавленных пуговиц, когда-то украшавших манжеты.

— Жак…

— Слушаю, хозяин.

— Иди купи цветы.

— Цветы?

— Да.

— Какие?

— Конечно же, розы.

— Мне будет позволено узнать, для кого?

— Конечно же для Мадлен Ламартин, она заслужила их.

Жак не мог ничего понять. И, не вдаваясь в расспросы, отправился выполнять поручение.

Желания виконта временами поражали своим сумасбродством и неожиданностью, поэтому Жака трудно было чем-нибудь удивить. Он обегал пару кварталов, выбирая букет получше. А выбрать было из чего. Таким ранним утром никому из парижан в голову не приходило покупать цветы, и цветочницы только-только устраивались на своих местах. Свежие, еще хранящие утреннюю росу розы, оказались в руке Жака. Небольшой букет стягивала шелковая лента, а бумажная с золотым тесне-нием обертка нежно шелестела на утреннем ветру. Большего диссонанса чем прекрасные цветы и угрюмый Жак не существовало этим утром во всей столице. Анри поднес букет к лицу и вдохнул дивный аромат.

— Ты, Жак, глуп, но за время твоей службы, я научил тебя кое-каким вещам. И теперь ты смог бы со своим изысканным вкусом произвести фурор в высшем обществе, вздумай я переодеть тебя и представить каким-нибудь маркизом.

— Да, хозяин, это самый лучший букет, какой только можно найти в предрассветном Париже.

— Вперед, Жак! Седлай лошадей!

— Мы отправляемся к мадам Ламартин?

— Конечно к ней и именно сейчас.

— Но ведь, возможно, хозяин, ее муж вернулся.

— Меня это не тревожит, Жак. Главное, что она по-прежнему любит меня, и я смогу вернуть ее.

— Странное дело… — лицо слуги вытянулось, — после всего случившегося вы, хозяин, снова хотите встретиться с ней?

— Я не привык проигрывать, Жак. Какого черта ты стоишь, седлай лошадей.

— Но вы еще не одеты, хозяин.

— Ах, да, тогда подавай одежду.

Самолюбие Анри было уязвлено, но оставался еще шанс исправить положение. Если он сможет сейчас сломить Мадлен, то ему удастся сохранить собственное достоинство и с честью выйти из выпавшего на его долю испытания.

— Жак, скорее! — кричал Анри, сбегая вниз. Слуга уже ждал его с парой оседланных лошадей. Еще мгновение — и Анри уже восседал в седле, а его конь несся галопом по утренним улицам. Жак еле поспевал за своим хозяином.

Не успела роса высохнуть на цветках, как Анри уже был у знакомого ему дома окружного прокурора Ламартина.

— Хозяин, вы поосторожнее, — напомнил Жак.

— Не учи, — Анри и сам унимал дрожь в руках. И вновь Жак остался поджидать виконта Лабрюйера с лошадьми.

А тот выбрал место, где ограда чуть пониже, перелез в сад. Анри сумел добраться до самого дома незамеченным и притаился за кустами. Планировку он помнил хорошо.

«Так, хорошо… окна гостиной, тут спальня». Он взобрался на цоколь и опираясь на карнизы, используя скульптурные выступы, добрался до уровня второго этажа. Еще несколько шагов…

«О боже, как неудобно держаться за морду этой химеры, особенно, если у тебя в руках букет цветов!»

Анри посмотрел вниз. От высоты немного закружилась голова.

«Теперь главное — перебраться незамеченным к окну спальни. Вот оно, приоткрытое… Постель разобрана, в комнате никого…»— Какой же далекой показалась виконту Лабрюйеру та ночь, проведенная вместе с Мадлен в ее спальне! Словно прошла целая вечность.

«Странное дело, — подумал Анри, — время измеряется не часами и днями, а чувствами и впечатлениями. Можно состариться и в сущности не жить, а за один месяц возможно истратить несколько жизней».

И тут до напряженного слуха Анри долетели тихие голоса. Они доходили из-за прикрытых ставнями окон гостиной.Еще несколько шагов по скользкому карнизу, еще не успевшему как следует просохнуть после ночного дождя — и вот уже Анри

Припал лицом к жалюзи ставен, жадно всматриваясь в полутемное пространство гостиной.

У стола, спиной к нему, стоял полный пожилой мужчина. Его большая лысина тускло поблескивала, а рядом с ним, положив ему руки на плечи, стояла Мадлен. Сколько тоски было в ее глазах! Как вымаливали они прощение, но не у него, не у Анри, а у мужа, не достойного, по мнению виконта, и одного прикосновения ее мизинца.

— Не говори мне ничего, — произнес прокурор Ламартин.

Мадлен откинула голову и забросила волосы за спину.

— Да, я изменила тебе.

— Я не хочу об этом слышать.

— Но…

— И этого не надо.

— Я не смогу жить дальше, если не признаюсь тебе во всем.

— А я, дорогая, не смогу, если буду знать.

— Нет, ты должен меня выслушать.

Анри вцепился руками в завесы ставен и отступил немного в сторону. Ведь его могла заметить Мадлен. Теперь он видел только одну женщину, мужчину от него скрывал выступавший из плоскости стены алебастровый лепной пояс, обрамлявший окно. И виконту Лабрюйеру казалось, женщина обращается к нему.

— Да, дорогой, я попробовала тебе изменить и только после этого поняла, насколько сильно люблю тебя.

Ответ мужчины потонул в гуле, наполнившем голову Анри. Он качнулся и с трудом удержался на скользком карнизе.

И тут словно густой туман до слуха виконта донесся вопрос:

— Кто он? — в словах прокурора Ламартина не было злобы или желания отомстить, было простое любопытство.

— Этого я не могу тебе сказать, дорогой, мне стыдно, — Мадлен опустила взгляд.

«Ей стыдно произнести мое имя, — подумал виконт. — Если бы она изменила мужу с конюхом или садовником, то не посчитала бы нужным даже вспомнить об этом. Нет, женщины более коварны, чем я представлял раньше. Изменить мужу, а потом попытаться, признавшись ему в этом, заставить любить себя еще сильнее! Я

Недооценил Мадлен, скорее, наоборот, слишком многому ее научил за те несколько дней, когда добивался ее любви».

— Мне казалось, я люблю его, — продолжала Мадлен, — и даже, наверное, дорогой, я любила этого человека… Но всего лишь несколько дней, а потом пришло прозрение.

— Я не желаю об этом слушать.

Анри казалось, что Мадлен отвечает само пространство своим бесстрастным голосом. Он широко открыл глаза и посмотрел вниз на вымощенную камнем дорожку и разжал руку. Но Анри даже не покачнулся, он на удивление твердо стоял на скользком от влаги наклонном карнизе.

— Значит, — вздохнул виконт, — не судьба. Прощай Мадлен, прощай моя любовь. Есть еще много чудесных женщин, но вспоминать я буду только одну ночь, когда ты пришла ко мне в дождь. Впервые мне захотелось утром увидеть лицо женщины, с

Которой я провел ночь. Ты знала, что делаешь, даже не ложилась спать. Самое ужасное увидеть с утра не то, что грезилось тебе ночью — глупо приоткрытый рот, размазанную краску ресниц, отклеившуюся мушку на щеке, расстрепанные волосы… Да, Мадлен, ты словно змея сбросила свою старую кожу и сожгла ее в камине.

Анри уже не опасаясь за свою жизнь, пробрался по карнизу к окну спальни и широко размахнувшись, забросил букет на неубранную еще постель.

— Ты сама поймешь, Мадлен, от кого этот букет. И я уверен, ты не станешь рассказывать о нем мужу, ведь он и сейчас не понимает тебя. Прощай, Мадлен.

Анри добрался до дерева, вплотную подходившего к стене, и ухватившись руками за ветку, повис над землей.

Жак с ужасом следил за действиями своего хозяина.

— Он разобьется! Боже, позвать на помощь? — причитал Жак, видя, как Анри не может добраться до ствола, перебирая руками.

Ветка становилась все толще и за нее невозможно было ухватиться одной кистью. Но помощь Жака не пошла дальше того, чтобы прикрыть глаза рукой и смотреть одним глазом сквозь расставленные пальцы.

— Это надо же, — воскликнул Жак, когда Анри обхватил ногами ствол и принялся медленно сползать по нему, — а я-то думал, хозяин сорвется. Лишь бы его никто не заметил.

Вскоре над оградой появилась голова виконта Лабрюйера. Глаза на удивление светились радостью, а губы улыбались. Виконт легко соскочил на мостовую и совсем не прячась, прошелся мимо ворот дома прокурора Ламартина.

— Ну что, хозяин? — поинтересовался Жак.

— Она не поедет с нами, — бросил виконт, — мадам Ламартин слишком сильно любит своего мужа.

— Куда мы теперь? — поинтересовался Жак, в надежде услышать «домой», ведь ему сегодня еще не довелось завтракать.

Но Анри, кажется, начисто забыл о такой прозаической вещи как еда и отдых, ему не терпелось взять реванш за утреннюю неудачу.

— К мадемуазель Аламбер.

— Вы думаете, хозяин, нас там ждут?

— Меня всегда ждут в этом доме. На этот раз мы поедем без цветов.

Вчерашнее желание извиниться улетучилось, Анри твердо решил настоять на уплате долга.

«Хватит женщинам унижать меня, — думал виконт, — я заставлю их относиться к себе с почтением и…»— что именно означает это «и», Анри так и не смог додумать.

Его конь, приученный частыми поездками к Констанции, сам остановился у ворот ее дома. Ставни нижнего этажа еще были закрыты, а на стеклах мезонина и второго этажа поблескивали капли ночного дождя. Дом стоял, погруженный в сон.

Но это внешнее спокойствие никоим образом не обмануло виконта Лабрюйера. Зная, что ворота никогда не запираются, он толкнул их и, оставив Жака вместе с лошадьми, быстро зашагал к парадному крыльцу.

На его настойчивый стук явилась Шарлотта. Анри всегда забавлял один только вид темнокожей девушки и временами он ловил себя на мысли, что ему еще ни разу не приходилось любить эфиопок. Но виконт никогда не опускался ниже дам своего сословия, а темнокожих дворянок в Париже не так-то легко отыскать.

— Доложи обо мне мадемуазель Аламбер. Шарлотта даже не двинулась с места.

— Хозяйка никого не принимает, она еще спит.

— Сходи и доложи, что приехал виконт Лабрюйер.

— Это ничего не изменит, месье, — девушка отвела взгляд в сторону.

— Если ты сейчас же не пойдешь наверх, я просто оттолкну тебя, — Анри сделал шаг вперед, но Шарлотта предупредила насилие.

— Хорошо, месье, я поднимусь и доложу мадемуазель о вашем приходе, но вряд ли это что — то изменит.

Эфиопка не спеша стала подниматься по лестнице, а Анри остался ожидать ее возвращения в холле. Шарлотта, подойдя к двери спальни, деликатно постучала.

— В чем дело? — послышался недовольный голос Констанции.

— Мадемуазель, приехал виконт Лабрюйер и просит незамедлительно принять его.

— Пусть идет прочь и возвращается через пару часов.

— Я ему уже говорила об этом, мадемуазель, но он не собирается уходить.

— Да, это похоже на него, — недовольно пробормотала Констанция.

— Виконт грозился, что войдет в дом силой, — напомнила Шарлотта.

— Хорошо, можешь сказать, что я приму его.

— Вам помочь одеться, мадемуазель?

— Нет, я не собираюсь ради него наряжаться. Констанция Аламбер, надев халат, вышла в гостиную и плотно прикрыла за собой дверь спальни. А Шарлотта, как нарочно, очень медленно спускалась по лестнице. Анри уже нервничал.

— Мадемуазель согласна принять вас.

— Еще бы, — сквозь зубы процедил виконт Лабрюйер и бросился вверх по лестнице, чуть не сбив с ног Шарлотту.

Встреча не обещала быть теплой, и Анри лихорадочно придумывал, как бы выстроить ее таким образом, чтобы не получить от Констанции отказа. Можно было бы начать с извинения, но это означало бы признать свою ошибку.

«Лучше вообще не вспоминать об этом», — подумал Анри, входя в гостиную.

— Доброе утро, Констанция, прости, что разбудил тебя.

«О черт, — выругался про себя Анри, — все-таки сорвалось это проклятое слово» прости «!»

Констанция выдержала паузу.

— Доброе утро, Анри. И тут Анри осенило.

— Я в растерянности, Констанция, — промолвил он, придав своему лицу крайне озабоченный вид.

— Что-нибудь случилось? — немного встревожилась мадемуазель Аламбер.

— Я так волновался за тебя!

— Конечно, — улыбнулась Констанция, — ведь ты подослал ко мне убийцу, — и она раздвинула полы халата: в ямочке между ключицей и шеей краснела небольшая ранка. — Он чуть не заколол меня, ведь ты рассказал Александру Шенье все, что знал.

Анри в душе обрадовался.

«Правильно, Констанция сейчас чувствует себя несчастной, а я униженным, и два человека, испытывающие подобные чувства, должны понять друг друга, проникнуться состраданием и пожалеть невольно оказавшегося рядом неудачника. А от жалости до любви — один шаг».

— Меня бросила женщина, — произнес Анри фразу, на которую еще вчера никогда бы не решился.

Губы Констанции дернулись, сложившись в подобие улыбки.

— Я предостерегала тебя, Анри, от опрометчивого шага, но ты не послушал меня, решил что Мадлен — это женщина, достойная тебя.

— Я впервые встретился с женщиной дважды, — признался виконт Лабрюйер.

— И конечно же это было твоей ошибкой.

— Первой за всю жизнь.

— Не стоит расстраиваться, Анри, у тебя впереди еще долгая жизнь, и ты сможешь отомстить за это поражение, соблазнив еще несколько невинных девушек.

— Нет, я не хочу мстить, я всего лишь понял Констанция, что люблю тебя.

Произнеся эти слова, Анри понял, что слишком неумело врет. Подобное признание могло сойти в разговоре с любой другой женщиной, но не с Констанцией. Та слишком хорошо знала цену таким словам.

Но случилось странное. Слезы появились в глазах мадемуазель Аламбер, и она подошла к своему гостю.

— Анри, я была несправедлива к тебе.

— Я люблю тебя, — тихо повторил виконт.

— Как я была глупа, — вздохнула женщина, — ведь я столько ночей мечтала стать твоей и только гордость не позволяла мне сделать этого.

Анри заглянул в ее наполненные слезами глаза, желая прочесть там ответ на свой вопрос — правду она говорит или притворяется.

Но Констанция тут же опустила веки, изображая из себя кающуюся грешницу.

— Я часто мечтала о тебе, Анри, пыталась разгадать твою загадку, а она проста.

— Какую загадку? — удивился виконт.

— Ни одна женщина не может устоять против твоих чар, и я не исключение, — Констанция Аламбер опустилась на колени перед виконтом и обняла его за ноги. — Я не могу больше противиться желанию, ты не можешь отвергнуть мои мольбы.

Анри все еще не понимая, что происходит, взял Констанцию за плечи и попробовал поднять. Но та упрямо оставалась стоять на коленях.

— Ты все еще хочешь меня, Анри?

Виконт Лабрюйер почувствовал, как зудят у него глаза и подступают к горлу рыдания. Ему так стало жаль себя и сделалось невыносимо стыдно, как он мог домогаться близости с этой женщиной, даже не пытаясь заглянуть в ее душу поглубже, чтобы увидеть там любовь к нему. В том, что его любят все женщины без

Исключения, Анри ни минуты не сомневался.

Поддавшись чарам и хитрости Констанции, Анри воскликнул:

— Я так виноват перед тобой, что даже готов простить случившееся с Колеттой.

Констанция прикрыла лицо руками, но не для того, чтобы спрятать румянец стыда и вины, под ее изящными ладонями скрывалась улыбка торжества.

«Сейчас, сейчас я поквитаюсь с тобой за предательство. Ты чуть было не сумел испортить жизнь мне, чуть было не сумел расстроить свадьбу Колетты и Эмиля де Мориво, ты чуть не сделал из наивного мальчика Александра убийцу женщины».

— Идем, — промолвила Констанция, — поднимаясь с колен, — идем, и я тебе открою один маленький женский секрет.

Что-то странное почудилось в словах женщины Анри, но он, одурманенный ее красотой и доступностью, не обратил на это внимания.

— Идем, — Констанция взяла его за руку и подвела к двери спальни. — Открывай, — улыбнулась она.

Анри потянул на себя ручку и распахнул дверь. На кровати Констанции сидел в одной сорочке Александр Шенье. Его кучерявые волосы топорщились, словно над головой шевалье только что пронесся ураган. Он явно не понимал, что означает появление на пороге спальни Анри Лабрюйера.

И Констанция поспешила разрешить сомнение молодого человека, а заодно и просветить виконта.

— Ты думал, Анри, что сумел взять надо мной верх? Виконт безмолвствовал. Констанция засмеялась.

— Ты думал, Александр проткнет меня шпагой, но я рассказала ему обо всем и теперь он знает — это ты лишил Колетту невинности, ты соблазнил девушку, а затем притворился его другом и половину писем Колетта писала под твою диктовку.

— Мерзавка! — закричал Анри, хватая смеющуюся Констанцию за плечи.

— Ты проиграл, Анри, ты хотел сделать из меня посмешище, но не получилось. Теперь ты сам смешон, тебя бросила Мадлен и ты пришел ко мне, чтобы я пожалела тебя. Ты не достоин даже моей жалости!

— Дрянь! — уже не помня себя от ярости, закричал Анри и оттолкнул от себя Констанцию.

Та, не удержавшись на ногах, упала, ударившись о спинку кровати, но продолжала смеяться.

— Позвольте, виконт, — закричал Александр Шенье, бросаясь к своей одежде и пытаясь отыскать шпагу, — как вы смеете так обращаться с дамой!

Но виконт только презрительно хмыкнул, глядя на Александра, пытавшегося со шпагой в руках подняться с пола.

— Идите вы все к черту! — прокричал он, сбегая по лестнице.

Даже Шарлотта не избежала его гнева. Девушка как раз спешила на помощь своей госпоже, заслышав крики в ее спальне, и замерла, завидев разъяренного виконта Лабрюйера. Тот на ходу обнял ее и поцеловал в губы.

Но тут на верхней площадке появился Александр Шенье со шпагой в руке. Шарлотта не удержалась и улыбнулась, уж очень забавно смотрелись голые ноги под короткой сорочкой.

— Погодите, виконт! — грозно крикнул Александр Шенье.

— Сперва оденьтесь, — не оборачиваясь, бросил Анри, выбегая из дома Констанции Аламбер.

Жак уже заждался своего хозяина. К счастью, ему не довелось слышать криков в спальне, ведь окна выходили на другую сторону, но по виду виконта Лабрюйера нетрудно было догадаться такому тугодуму как Жак, что случилось нечто из ряда вон выходящее.

— Я не допущу, чтобы надо мной измывались! — неистовствовал Анри, неизвестно к кому обращаясь.

А Жак и боялся задавать вопросы. Ему стало понятно одно — прием в доме виконтессы Аламбер его хозяину был оказан не из лучших.

— Куда теперь? — опрометчиво спросил Жак. Анри на мгновение задумался. Из всех возможных вариантов оставался только один — ехать к Колетте. Все женщины, на которых он рассчитывал, предали его, оставалась несмышленная Колетта,

Способная доверчиво проглотить любой бред, лишь бы он исходил от человека, которому она доверяет. Но в подобные дела Анри не рискнул впутывать Жака.

Не очень-то приятно осознавать господину, что его слуга становится свидетелем всех его неудач.

— Я поеду домой, Жак, — с наигранной веселостью произнес Анри, — а тебе полагается пара монет, выпьешь за мое везение.

И без лишних объяснений Анри вручил Жаку пару золотых монет, а сам дернул поводья коня. Жак задумчиво смотрел вслед своему хозяину.

— Нет, не домой он поехал, а скорее всего, к дому баронессы Дюамель. Но если хозяин не хочет, чтобы я знал об этом, я и не буду знать, — рассудительно заключил Жак, направляя свою лошадь к ближайшему питейному заведению.

Он привык всегда беспрекословно выполнять распоряжения своего хозяина, будь то осеннее купание в пруду или же совет мертвецки напиться. К огорчению Жака, никто не воспринимал его отдельно от его хозяина, и где бы он ни появлялся, всюду слышал:

«Смотрите, приехал Жак, слуга виконта Лабрюйера», а неплохому мужчине хотелось иметь собственную славу. Но разговоры представителей сильного пола были еще полбеды, самое страшное начиналось, когда женщины, оказавшись наедине с Жаком, начинали его расспрашивать о подвигах виконта. Почему-то всем думалось,

Что Жак собственной персоной присутствует в спальнях и будуарах, словно он какое-то привидение, а не человек из плоти и крови.

Вот и сейчас, стоило Жаку переступить порог подвальчика со странным названием «Свинья святого Антония», как тут же послышался восторженный возглас одного из рыночных грузчиков:

— Ба, да этого же сам Жак!

И тут же слуге виконта Лабрюйера пришлось пожалеть о своей популярности. Было ясно, напиться одному не удастся, придется разделить честно заработанные деньги с собутыльниками. Жак на глаз прикинул, сколько же людей ему придется осчастливить — оказалось никак не меньше дюжины. Пятеро мужчин и шесть женщин расположились за большим столом и давно уже посматривали по сторонам кто поможет продлить их праздник.

Отпираться Жаку было бессмысленно, если он уже пришел в питейное заведение, значит деньги у него есть.

— Ну что, Жак, — поднялся огромный, как винная бочка, грузчик Шарль, — наверное, ты знал, что мы дожидаемся тебя здесь, — сильная рука легла на плечо слуги виконта Лабрюйера.

— Да, в общем-то я зашел так, пропустить стаканчик, но раз вы уже оказались здесь… — начал было Жак, но тут в разговор вступил другой его знакомый, тоже грузчик, Поль:

— Давай, Жак, не стесняйся, здесь все свои. И чтобы вновь прибывшему не взбрело в голову улизнуть, к нему тут же приставили девицу. Она была чрезвычайно толста, но такие женщины Жаку и нравились.

— Жанетт, — жеманно двигая губами назвалась женщина и тут же обняла Жака за шею. От нее пахло вином и луком.Хозяин заведения уже не хотел давать в долг своим гостям, и поэтому Жаку пришлось продемонстрировать ему золотую монету,

После чего и началось веселье.

— Расскажи мне что-нибудь о своем хозяине, — попросила Жанетт. Жак нахмурился.

— А обо мне ты ничего не хочешь услышать?

— Я думаю, ты под стать виконту Лабрюйеру, — явно польстила женщина Жаку, ведь глядя на его рыхлое тело, на сизый от пьянства нос, трудно было назвать его ловеласом.

— Дая… — начал Жак, но тут же спохватился, рассказать о себе ему было не о чем, он как тень повсюду следовал за своим хозяином Анри и мог живописать только его подвиги.

«И какого черта я поплелся сюда!»— укорял себя Жак, глядя, как стакан за стаканом, исчезает купленное им вино.

Постепенно за столом интерес к нему пропал и даже кое-кто из сидевших рядом с ним засобирался домой. Время было уже позднее и никто не знал, что в кармане Жака запрятана еще одна монета.

Жанетт обняла Жака и поцеловала своими пухлыми губами, оставив на щеке влажный след. Но этот поцелуй почему-то не принес Жаку приятных ощущений, скорее наоборот, брезгливость овладела им и он, улучив момент, отвернулся, чтобы вытереть влажный след кулаком. Все, что казалось таким привлекательным в поведении его хозяина, теперь представлялось Жаку безобразным и отвратительным.

«Ну почему бы виконту не остановить свой выбор на какой-нибудь приличной женщине и не жениться на ней? Вот тогда бы у меня началась тихая, спокойная жизнь… — но тут же Жак оборвал себя, — еще не хватало, чтобы женщина начала распоряжаться в доме виконта! Нет, уж лучше перелезать через ограды, дрожать ночью под проливным дождем, пряча от глаз ревнивого мужа лошадь своего

Хозяина. Лучше такой жизни нет ничего на свете, ведь мне хотя бы есть о чем вспомнить, меня уважают в обществе».

Осознав, что он не просто человек с улицы, Жак возгордился. Он налил себе полную кружку вина и залпом выпил. А затем, обняв Жанетт, крепко прижался к ней.

— Хочешь, красотка, я научу тебя кое-чему из того, что умеет мой хозяин?

Женщина засмеялась и принялась шутливо освобождаться от объятий, чем только подзадорила Жака. Борьба была недолгой и наконец слуге виконта Лабрюйера удалось схватить Жанетт за запястье и удержать ее руки.

— Ну все, теперь попалась.

Рыночные грузчики Шарль и Поль с неудовольствием следили за Жаком. Вино было выпито, а им хотелось еще. Но Жак не стал потакать их прихотям и, расплатившись с хозяином заведения, увел Жанетт на ночную улицу.

ГЛАВА 10

Ночь медленно окутывала город, наступая на него со всех сторон. Она сперва текла узкими улочками, постепенно выливаясь на площади и там, слегка рассеиваясь светом фонарей, жалась к стенам домов. Но постепенно ночь действовала все более и более уверенно.

Она заполняла собой город, вливалась в распахнутые окна домов и вскоре лишь самые высокие башни возвышались над ней, озаренные слабым светом ущербной луны. Париж, казалось, вымер этой ночью — ни прохожих, ни даже ночных сторожей. Улицы пусты, ни единого экипажа.

Свет, падавший на мостовую из спальни виконта Лабрюйера, нарушал это установившееся единообразие.

Но город наполнялся не только темнотой, но и ночными звуками, непонятными и таинственными. То вдруг где-то звякнуло железо и тут же на другом конце квартала ему отозвался треск ломаемого дерева. Небо столицы казалось проткнутым сотней иголок и из маленьких отверстий на черном бархате неба сочился тонкими лучами безжизненный свет звезд. А чуть выше, под самым куполом неба, застыла бескровная бледная луна.

Виконту Лабрюйеру, ясное дело, было не до сна. Но если одни люди переживают свои неудачи спокойно, то виконт Лабрюйер был явно не из их числа. Он даже не попытался сомкнуть глаз этой ночью. Анри сидел перед бутылкой вина и кружкой. В полированной серебряной поверхности искаженно отражалось его лицо, и без того угрюмое и злое. Куда подевались прежняя веселость и обаяние виконта? Трудно было сейчас узнать в нем весельчака и любимца знатных дам — всклокоченные волосы, небритый подбородок.

Анри взял неверной рукой бутылку и вылил остатки содержимого в кружку, а затем щелкнул по ней ногтем. Металл отозвался гудением.

— Словно колокол, — пробормотал виконт, — словно погребальный колокол, — и залпом осушил кружку.

Несколько капель густого красного вина застыли на губах Анри, когда он подошел к окну и поднял раму.

Тень от перекрестья оконного переплета, до этого неподвижно лежащая на мостовой, исчезла, лишь желтый прямоугольник блестел сейчас на камнях.

Виконт набрал полные легкие воздуха, наслаждаясь ночной прохладой и свежестью. Он запрокинул голову и обратился к луне.

— Ну, что смотришь на меня? Ты, наверное, никогда прежде не видела несчастного человека? Хотя нет, скорее наоборот, все счастливые по ночам спят, и ты созерцаешь одних неудачников.

И тут словно бы для того, чтобы возразить словам виконта, ночь согласилась смехом. Нет, не пьяным, не наглым, а задорным женским смехом.

Анри, еще сам не зная, зачем, отступил на шаг от окна и закрылся портьерой. Он наблюдал за улицей из-за шторы. Огоньки свечи в канделябре, подхваченные ветром, тянулись к окну, будто бы пытались покинуть душную комнату и вырваться на простор. Смех становился то громче, то тише и вскоре можно было уже расслышать легкое постукивание каблучков по камням мостовой.

По улице шли двое — мужчина и женщина. С первого взгляда можно было догадаться, это влюбленные. Да и кому еще придет в голову бродить по ночным улицам, к тому же сейчас скорее стояло утро, а не ночь. Таинственность и красота готовились уступить свое место усталости, разочарованию и ясности очертаний.

Но Анри смотрел на мир, все еще готовый поверить в чудо и в простолюдинке-оборванке ему чудилась знатная дама, а ее спутника он вообще старался не замечать.

Женщина остановилась в пятне света, льющегося из окна, и замерла, глядя вверх. В оконном проеме ей был виден только чисто выбеленный потолок с лепными украшениями и небольшие овалы росписей, изображавших Амуров, парящих среди облаков. Пухлые тельца полуангелов-полудетей не могли не привлечь ее внимание,

Тем более, что луки в руках Амуров сияли недавно подновленной позолотой.

— Посмотри, какая красота! — обратилась женщина к своему спутнику. — Я всегда мечтала жить в таком доме и просыпаясь по утрам видеть не грязный потолок, а такие росписи.

— Пойдем отсюда, — мужчина потянул ее за руку.

— Нет, я хочу посмотреть. Если в окне горит свет, значит там кто-то есть.

Анри на всякий случай плотнее прижался к стене. Женщина приложила ладонь к глазам козырьком и посмотрела на соседнее темное окно.

— Там все мертво, — обратилась она к своему спутнику, — а за этим окном кто-то есть.

— Пойдем, какое тебе до этого дело, дорогая, все равно, нам никогда не бывать в таких покоях и по-моему, ничего лучше конюшни, по самую крышу заваленной свежим сеном, для любви и не надо.

— Иногда хочется помечтать. А по-моему, за этим окном кто-то сейчас занимается любовью. Видишь — тень, — женщина подняла руку, указывая на потолок.

Анри против воли тоже посмотрел туда. Его собственная тень, искаженная проекцией, виднелась на ровной плоскости потолка. И в самом деле, с определенной долей фантазии, особенно после бессонной ночи, его тень можно было принять за тень двух любовников.

— Не выдумывай, — ответил мужчина, пытаясь взять свою спутницу под руку, — тебе сегодня повсюду мерещатся любовники.

Неужели я так и не заставил тебя забыть этой ночью, что кто-то еще

Кроме меня существует на этом свете?

Женщина улыбнулась.

— Да, это так, но мне хотелось бы помечтать.

— Обо мне или о другом?

— Вообще о любви, — неопределенно ответила женщина, обнимая своего спутника — и они исчезли в темноте.

Анри стоял, прижавшись к стене, прислушиваясь к затихавшему цокоту каблучков.

— Вот они поворачивают за угол, — сказал виконт, когда звук оборвался. — Они ушли, а я остался один со своими мыслями, с болью в сердце. Когда же счастье вновь улыбнется мне и неужели Эмиль де Мориво заслужил его больше, чем я?

Но тут же виконт задал себе вопрос:

— А кто тебе, Анри, мешает стать счастливым? И тут же, почти не задумываясь, ответил:

— Ты сам. И нечего пенять на других, когда ты сам не стремился к счастью. Ведь ты сам хотел жить только воспоминаниями, пытаясь

Остановить мгновения удовольствия, изъяв их из реальной жизни. А теперь ты расплачиваешься.

Виконт присел на подоконник и глянул вниз.

— Второй этаж, — вздохнул он, — но достаточно высоко, чтобы выпрыгнув, разбить себе голову. Тоже одно мгновение, способное изменить жизнь, вернее, прервать ее.

Небо медленно бледнело, звезды исчезали с небосвода, словно слезы, высохшие на глазах женщины.

— А если мне попробовать украсть чужое счастье, взять его — и не вернуть?

Ты, Анри, завидуешь Эмилю, так стань на его место, ведь Колетта обязательно послушает тебя, потому что ты лучше шевалье де Мориво, знатнее и богаче его. Ну чем не завидная партия для юной баронессы Дюамель? Девушка, способная заставить

Виконта Лабрюйера изменить свой прежний образ жизни. Никакая знатная дама похвастаться подобным просто не в состоянии.

Только одно предчувствие новой авантюры возбудило Анри. Снова появлялся смысл в его жизни.

— Значит так, — окончательно решил он для себя, — завтра с утра я отправляюсь к Колетте и предлагаю ей покинуть Париж вместе со мной. И пусть только попробует мне отказать! У нее не хватит на это духа.

Виконт Лабрюйер подошел к зеркалу и заглянул в глаза своему отражению.

— Так значит, женитьба, Анри? Не хватит же у тебя наглости бросить потом несчастную девушку? Чего-чего, а подлости в своей жизни ты пока еще не совершал, во всяком случае, больших. Итак, главное ошарашить ее неожиданным предложением и тогда, схватив за руку, потащить из дому.

Анри пробовал улыбнуться, но ничего из этого не получилось.

— Не улыбка, а оскал, — пробормотал виконт и прикоснувшись пальцами к уголкам губ, немного приподнял их вверх. — Вот так, запомни это, тебе пригодится обольстительная улыбка, противостоять которой не сможет ни одна женщина.

— Жак! — позвал Анри.

Никто не ответил.

— Ах да, я же отпустил его. Ничего, завтра отыщется.

Хоть небо уже налилось розовым светом, Анри лег с постель.

— Пара часов освежающего сна, и я вновь готов к бою. Вот только вино немного кружит голову, но и это пройдет.«Женщины и вино — вот два главных порока», — вспомнились виконту где-то услышанные слова. — Какой только святоша их

Придумал?! Для того, чтобы потом укорять настоящих мужчин? Хотя нет, — приостановился Анри, — женщин не придумывал никто, кроме бога, а вот вино — чисто человеческое изобретение. Но одно прекрасно дополняет другое. Ведь после кружки прекрасного вина перестаешь замечать морщины на лицах женщин, да и сам молодеешь. Мир кажется тогда прекраснее. Только одно плохо — наутро всегда болит голова. Но так происходит с каждым удовольствием, за него следует платить. И хочется одного — чтобы эта плата была как можно меньше и не так обременительна «.

Анри показалось, кровать исчезает под ним и тело зависает в воздухе. Но он решил, что открывать глаза из-за такой мелочи не стоит, и медленно погрузился в сон.

Он знал, если настроит себя, то не проспит. Два часа, не больше, определил для отдыха Анри и проснулся к точно назначенному времени.

Первым желанием было позвать Жака, но он вспомнил, что тот еще не возвращался и одеваться пришлось самому.

Недолгие сборы, нарядный камзол, деньги — и вот виконт Лабрюйер уже сидел в седле. Никогда еще в жизни он не чувствовал себя настолько бодрым и решительным. Он и тени сомнения не допускал в свою душу.

» Главное, не останавливаться и действовать наверняка, — решил он. — Чем сумасброднее и неожиданнее предложение, тем скорее соглашаются на него женщины «.

Но не успел виконт еще дернуть поводья своего коня, как к нему приблизились двое молодых людей в форме гвардейской школы — в темно-синих, почти черных плащах, украшенных серебряными крестами.

— Виконт Лабрюйер? — спросил тот из них, который казался старшим.

— Да, господа.

— Барон Ришардье, маркиз Обиньяк, — представились молодые люди. Виконт кивнул.

— Очень приятно, чем обязан?

— Мы друзья шевалье Шенье, он просил нас… Но тут же виконт нетерпеливо дернул поводья и уже на ходу крикнул:

— Простите меня, но я очень спешу!

— Вы не хотите принять вызов? — прокричал ему вслед барон Ришардье.

— Нет, подождите меня здесь, мне в самом деле некогда, — и Анри ускакал.

Молодые люди переглянулись. Никто из них не подозревал Анри в трусости, но поведение виконта было настолько странным, что почти не поддавалось объяснению.

Анри же спешил на рынок. В эти утренние часы торговцы уже спешили занять свои места, но покупателей собралось еще немного. Это позволило виконту даже не слезая с коня подъехать к торговцу одеждой.

Множество камзолов, всевозможные платья, развешенные на жердях, раскачивались на ветру. Торговец успел расправить лишь половину своего товара и сбрызгивал водой легкие рубашки, чтобы разгладить морщины.

— Эй, любезный! — крикнул ему Анри.

— Что прикажете?

Торговец уже на взгляд определял, какая одежда подойдет виконту, но тот остановил его.

— Подыщи-ка мне платье на мальчишку, примерно вот такого роста, — и Анри, склонившись с коня, показал рукой примерный рост Колетты. — Но только учти, у него очень широкие бедра.

— Нарядный костюм, — спросил торговец, — или же повседневный?

— Лучше всего подыщи дорожный, — и Анри в нетерпении сам принялся подбирать наброшенные на жерди одежды.

Вскоре он остановил свой выбор на штанах, украшенных серебряными пуговицами, и на кожаной охотничьей куртке. В довершение виконт прихватил небольшую шляпу с пером и даже не торгуясь, заплатил два луидора.

Одежда была не новая, но смотрелась вполне прилично.

— Месье, позвольте, я упакую.

— Не стоит, она мне скоро понадобится, — сказал Анри, зажал свою покупку под мышкой и поскакал к дому баронессы Дюамель.

Знакомые улицы, знакомые повороты, привычные с детства городские пейзажи. А вот и он, дом за кирпичной оградой, кованые ворота настежь.

» Скорее всего, хозяева еще спят»— подумал Анри и проехал по улице немного дальше.

Он привязал своего коня к медному кольцу, вросшему в старую кирпичную стену. Уже у самого крыльца дома баронессы, его остановил дворецкий.

— Простите, месье, я сейчас доложу о вас. Но баронесса еще спит.

Анри пожал плечами.

— Я должен передать мадемуазель Дюамель письмо.

— Я с удовольствием сделаю это сам, — возразил ему дворецкий.

— Не стоит.

Пара монет исчезла в руке дворецкого, прежде чем он успел понять, что происходит. А Анри уже бежал по мраморным ступеням дворца на второй этаж туда, где располагалась спальня Колетты.

Остановившись перед дверью, он перевел дыхание и легонько постучал.

Тут же послышался встревоженный голос девушки:

— Кто там?

Анри приблизил губы к самой двери и прошептал:

— Это виконт Лабрюйер, открой скорее! Послышались торопливые шаги и звуки отбрасываемой задвижки.

— Это в самом деле вы! — изумилась Колетта, пропуская виконта в спальню.

— Быстрее и не задавай вопросов!

— Что? Что случилось, виконт? Я так боюсь, сюда может прийти мать…

— Быстрее переодевайся! — Анри бросал ей одну за другой части одежды, девушка машинально ловила их.

— Что это? Зачем?

— Одевайся и ни о чем не спрашивай.

— Но ведь это же мужское!

— Мы сейчас же с тобой уезжаем. Ведь ты же не хочешь, чтобы состоялась свадьба с шевалье де Мориво? На глаза Колетты навернулись слезы.

— Я не могу так, виконт. Вас прислал Александр?

— Нет, я сам. Ты же хочешь выйти за меня замуж? От удивления у Колетты одежда выпала из рук.

— Что?

— Я предлагаю тебе стать моей женой, но поговорим позже. Одевайся скорее и убегаем!

— Виконт, я никуда не поеду, — твердо сказала Колетта.

Анри схватил ее за плечи.

— Ты должна ехать, потом придется жалеть!

— Я не поеду, — Колетта расплакалась. Анри попытался силой одеть ее, благо на Колетте была всего лишь одна ночная сорочка. Колетта вдруг начала отбиваться.

— Ну хватит, скорее! — уже не думая об осторожности, кричал Анри. — Или ты сейчас же оденешься и мы уедем, или же тогда все пропало.

— Я никуда не поеду, — руки Колетты бессильно опустились, и она разрыдалась.

— Неужели ты хочешь выйти замуж за шевалье де Мориво?

— Я не знаю, не знаю, — сквозь слезы отвечала Ко-летта, — я ничего не знаю. Почему вы все решаете за меня — и вы, виконт, и Констанция, и мать? Почему никто не хочет спросить у меня?

— Хорошо, Колетта, я спрашиваю: хочешь ли ты стать моей женой?

И вновь в ответ прозвучало:

— Не знаю.

Анри схватил девушку за руку и сильно дернул, пытаясь привести ее в чувство. Та от испуга вскрикнула.

— Осторожнее!

— Да замолчи ты, перестань плакать! Возбужденные Анри и Колетта не заметили, как в двери появилась баронесса Дюамель.

Франсуаза просто онемела от подобной наглости. Она, конечно, могла ожидать от Анри Лабрюйера всего, но только не предложения выйти замуж.

Наконец, она нашла в себе силы произнести:

— Виконт, оставьте мою дочь в покое!

Анри оглянулся, злоба блеснула в его глазах.

— Мадам, позвольте мне поговорить с Колеттой, пусть она сама сделает свой выбор.

Девушка, увидев мать, избрала свою излюбленную тактику. Она подбежала к ней, обняла и прижала голову к груди баронессы.

— Мама, чего они все хотят от меня? Анри стоял в растерянности. Купленная им одежда валялась на полу.

— Виконт, оставьте мой дом!

— Мадам, вы играете судьбой своей дочери.

— Дорогая моя, — обратилась Франсуаза к Колетте, — скажи виконту сама, чтобы у него не оставалось ни тени сомнения.

Девушка, сделав над собой усилие, произнесла:

— Виконт, оставьте меня в покое, я выхожу замуж за шевалье де Мориво и что бы вы мне ни говорили, это не изменит моего решения.

— Ну что ж, — вымолвил виконт, отбрасывая кожаную куртку ногой, — надеюсь вы, мадам, и вы, мадемуазель, понимаете, что делаете, и мне остается только пожелать вам счастья. Прощайте! — и он выбежал из спальни.

Отвязывая своего коня, Анри тяжело вздохнул:

— Ну вот и все. Теперь домой, а там меня поджидают двое молодых людей, чтобы передать вызов на поединок, а я не испытываю ни малейшей ненависти по отношению к Александру Шенье. Мне жаль этого романтически настроенного человека,

Который верит в вечную любовь. Но почему все так глупо получается? Я не могу отказаться принять вызов и в то же время мне не хочется драться.

Назад виконт Лабрюйер возвращался уже не так быстро. Окна домов не мелькали, лишь медленно плыли рядом.

Двое молодых людей поджидали возвращения виконта у самых дверей его дома. Жак стоял рядом и пытался выяснить, что им нужно от его хозяина.

Уже издалека Анри окликнул:

— Жак, оставь их в покое, они всего лишь пришли передать мне вызов.

По глазам барона и маркиза было видно, они не ожидали столь скорого возвращения Анри, скорее всего, они не ожидали, что он вернется.

— Я готов вас выслушать, господа. Вперед выступил маркиз Обиньяк.

— Я надеюсь, виконт, у вас достаточно времени, чтобы найти себе секунданта, ведь Александр Шенье настаивает, чтобы поединок состоялся завтра на рассвете.

— Хорошо, господа, я принял вызов и можете не сомневаться, завтра я буду на месте.

— Маркиз… барон… — зло шептал виконт Лабрюйер, поднимаясь по лестнице, — сопляки! Александр решил поиграть в любовь, но все-таки ему удалось то, к чему стремился я — он оказался в постели Констанции. Ну что ж, виконт, времени у тебя достаточно, но только для того, чтобы подыскать секунданта. Ничего стоящего сегодня ты уже не совершишь. Ты хочешь спросить у меня, Жак, что мы будем делать? — улыбнулся Анри.

— Да, хозяин.

— А как ты думаешь, что я могу тебе ответить?

— Не знаю.

— Мы будем искать секундантов. Ты поможешь мне в этом?

— Конечно, хозяин.

— Ну так вот, Жак, я думаю, у тебя найдется пара хороших друзей.

— Пара друзей? — изумился Жак. — Но ведь секунданты должны быть знатные люди, хозяин, кто-нибудь из ваших знакомых…

— Нет, в кодексе сказано, это люди, которым я могу доверять. А твоим друзьям доверять можно?

Казалось, Жак забыл другие слова, кроме уже звучавших в ответ.

— Не знаю.

— Но сам ты доверяешь?

— Конечно.

— Вот и отлично. Веди меня к ним. Жак растерялся.

— Вы, хозяин, уверены, что делаете правильный выбор?

— Найди мне пару самого страшного вида пьяниц. На что Жак вновь пробормотал:

— Не знаю.

— Неужели таких не найдется среди твоих друзей?

— У меня, хозяин, наверное, не найдется других, кроме как пьяниц.

— Вот они-то мне и нужны, скорее веди меня к ним. И Жак отправился со своим хозяином по уже знакомой ему дороге к питейному заведению. Но там ему удалось застать лишь одного хозяина, никого из посетителей в такую рань еще не было. Но хозяин на то и хозяин, чтобы знать своих постоянных клиентов и после

Недолгих расспросов Жак вместе с Анри оказались на рынке. Долговязого грузчика Шарля отыскать было несложно. Он возвышался на голову над всеми остальными, а низкорослый Поль оказался рядом со своим товарищем.

Шарль, завидев Жака, сперва решил, тот хочет востребовать с него деньги за вчерашнее угощение и готовился уже дать отпор. Но тут вперед выступил виконт Лабрюйер.

Ты и ты, — он ткнул пальцем в сторону Шарля и Поля, — хотите заработать по паре монет?

— Смотря каких, — осторожно ответил Шарль, внимательно разглядывая виконта, ему впервые доводилось видеть собственными глазами этого легендарного человека.

Анри подбросил на ладони четыре монеты.

— Золотых, конечно.

Жадный блеск сверкнул в глазах рыночных грузчиков.

— А что нам придется для этого делать? — поинтересовался Поль.

— Вы будете моими секундантами. Грузчики переглянулись. С таким предложением к ним обращались впервые.

— Вы будете драться, месье, а что будем делать мы?

— Вы будете следить, чтобы все происходило по правилам.

Шарль, наконец-то, догадался снять с плечей мешок и поскреб в затылке.

— А дуэли запрещены? — как бы набивая себе цену, проговорил он, его тут же поддержал Поль. — И если знатный господин сумеет еще выкрутиться, то нам, простым людям, доведется туго.

— Но ведь я же плачу, — возразил виконт.

— Может, накинете, ваша светлость? — осведомился Шарль, который уже считал две монеты из четырех своими.

— Хорошо, еще по одной монете каждому. И прежде, чем рыночные грузчики согласились, Анри добавил:

— И выпивка за мой счет.

Последнее добавление и стало решающим.

— Мы согласны, — в один голос ответили Шарль и Поль к вящему удовольствию виконта Лабрюйера. Выглядели грузчики что надо — перепачканные рваные костюмы, шляпы с отвисшими полями, зверские давно не бритые рожи.

— Тогда, господа, прошу идти со мной. Виконт вскочил на коня и медленно поехал по улице. За ним следовала довольно странная процессия: Жак вел под уздцы свою лошадь, а за ним плелись две живописные фигуры рыночных грузчиков. Можно было подумать, что виконт собирается переезжать в новый дом и нанял грузчиков

Для перевозки мебели.

Шарль и Поль долго не решались зайти в переднюю дома виконта Лабрюйера.

— Да мы подождем на улице, — упорствовал Шарль, не желая переступать порог.

— Да-да, на улице, — вторил ему Поль, всегда доверявший своему приятелю.

И только после того, как Жак, радуясь своей власти, дал им пару пинков, те оказались в доме.

— Наверх, господа, — Анри широким жестом пригласил гостей.

Грузчики, ступая так, словно боялись провалиться сквозь мрамор ступеней, поднялись на второй этаж. Гостиная окончательно добила их. Люстра с хрустальными подвесками, бра с рефлекторами, серебро и золото ослепили их. Больше всего поразило Шарля огромное зеркало, в котором он впервые в жизни увидел себя

Целиком. Он стоял, поворачиваясь то одним боком, то другим, рассматривая свою мощную фигуру.

— Теперь понимаю, почему меня любят женщины, — пробормотал Шарль, заглядывая себе на спину, туда, где красовалась продранная насквозь пелерина куртки.

Поль, зная о подвигах хозяина этого дома, не преминул воспользоваться случаем и, дождавшись, когда виконт на минуту покинул гостиную, заглянул в спальню.

— Шарль, иди сюда, посмотри, какая у него кровать! Шарль колебался недолго и вскоре его всклокоченная голова всунулась в приоткрытую дверь. Губы грузчика расплылись в сладкой улыбке.

— На такой кровати, Поль, и я не дал бы промаху.

— Тебя прежде нужно помыть, — ответил довольно брезгливый для рыночного грузчика Поль.

— Не знаю, как тебе, — отвечал его приятель, — а мне нравятся грязные женщины. Не люблю, когда они пользуются какими-нибудь снадобьями, чтобы перебить запах.

— Не снадобьями, а благовониями, — поправил более осведомленный в таких делах Поль.

— А по мне все равно. Все, что не пахнет здоровым телом, пахнет лекарством.

Тут взгляд Шарля привлекла маленькая фигурка богини любви, стоявшая на ночном столике.

— Покарауль здесь, — попросил он Поля, а сам на цыпочках двинулся в глубь спальни.

— Ты что, хочешь украсть? — забеспокоился Поль.

— По-моему, хозяин нам заплатил не слишком много, — отвечал Шарль, подбираясь к скульптурке, и маленькая серебряная фигурка тут же исчезла в его лапище.

— Зачем тебе она? — недоумевал Поль, разглядывая миниатюрную скульптурку, изображавшую обнаженную женщину.

— Подарю какой-нибудь красотке. Смотри-ка, как настоящая! — как ребенок радовался Поль, ковыряя округлые формы скульптурки грязным ногтем.

Шарль забрал свою добычу.

— Еще испортишь.

— Да нет, Шарль, я никогда не был груб с женщинами, это после тебя они вечно жалуются.

— А после тебя они знаешь на что жалуются? — тут же парировал Шарль, вогнав Поля в краску. — После тебя они приходят ко мне, и я даю им то, чего ты не смог дать.

— Да ладно тебе, Шарль, прячь скульптурку поглубже, а то придет виконт и застанет нас на месте преступления.

— А ты, Поль, не хочешь чем-нибудь разжиться?

— Нет.

— Почему?

— Я впервые в жизни почувствовал себя благородным человеком. Ну неужели, Шарль, ничего не проснулось в твоей душе, кроме как украсть голую бабенку?

Шарль при этих словах запустил руку в карман и погладил отполированное серебро скульптурки.

— Я и так чувствую себя благородным человеком всю жизнь, от самого рождения.

— А я ощутил это только сегодня. Надо же, меня выбрал своим секундантом сам виконт Лабрюйер! Он не доверяет никому — ни маркизам, ни баронам, ни графам. Наверное, предложи ему сам король быть секундантом, он, наверное, выбрал бы тебя и меня. Подобные мысли возвышают меня в собственных глазах.

Лицо Поля сделалось более одухотворенным, и он уже чувствовал себя в богатой гостиной хорошего дома вполне раскрепощенно. Но достаточно оказалось одного взгляда в зеркало — и ту же спесь слетела с Поля, как будто ее сдуло ветром.

— Да, — пробормотал он, — как хорошо, что у меня нет дома подобной штуки, глянешь — и все настроение испортится.

В гостиную поднялся Жак, неся перед собой плетеную корзину с бутылками вина. На локте у него болталась вторая корзина, полная всяческой снеди.

Глаза рыночных грузчиков теперь неотрывно следили за траекторией движения этих корзин. Шарль с Полем успокоились, облегченно вздохнув, только тогда, когда корзины прочно обосновались на столе. Жак молча выкладывал закуску и выпивку, а

Затем принялся расставлять приборы и бокалы. Шарль хищно облизнулся и уже решил для себя, каким куском мяса он завладеет, лишь только Жак покинет гостиную. Но слуга виконта Лабрюйера прекрасно разбирался в людях и уходить из гостиной до появления хозяина он не собирался. Не ускользнуло от его внимания и то, что дверь в спальню приоткрыта чуть больше, чем прежде. Зная повадки своих приятелей, Жак решил провести ревизию и сразу же обнаружил пропажу серебряной статуэтки.

Жак пристально посмотрел в глаза сперва Шарлю, потом Полю.Первым не выдержал коротышка.

— Я думаю, Жак, если ты на минутку выйдешь, то все будет в порядке.

Жак укоризненно покачал головой.

— А я-то думал, вы приличные люди.

— Жак, тебе померещилось, — сказал Шарль, сжимая статуэтку, лежавшую у него в кармане.

— Конечно, мне померещилось. Хорошо, ребята, я выйду и протру глаза. Надеюсь, когда вернусь, все окажется в порядке.

Такая щепетильность приятеля растрогала Шарля и он, вернувшись в спальню, страшно гордясь собой, расстался с добычей, напоследок погладив ее по самым привлекательным местам.

Удовлетворившись осмотром, Жак присел к столу. Шарль робко начал:

— Может, выпьем по стаканчику?

Поль укоризненно посмотрел на своего приятеля.

— Мы же в гостях, Шарль. Жак строго сказал:

— До возвращения хозяина ни к чему не притрагиваться. Это неприлично, Шарль, сразу видно, ты никогда не бывал в приличных домах.

— Да у меня, Жак, горло пересохло, мне даже говорить трудно.

— Так молчи. Поль облизнулся.

— А у меня наоборот, полный рот слюны, — и он вытер свои пухлые губы рукавом, — и ничего, сижу, терплю.

Говорить о чем-то, кроме как о выпивке и еде, у мужчин не было сил, слишком аппетитно смотрелись куски копченого мяса, фрукты и вино.

Наконец, внизу послышались шаги Анри. Виконт вошел в гостиную, держа в руках три шпаги. Все это с грохотом легло на пол перед камином.

Шарль, Поль и Жак стояли возле стола, точно находились в почетном карауле.

— Прошу к столу, господа, — любезно произнес Анри, указывая на стулья. — Жак, наполни бокалы.

Впервые в жизни Жак ощутил, как унизительно быть слугой. Он привык прислуживать знатным людям, а тут перед ним сидели два проходимца, которых он сам ни в грош не ставил. И ему, Жаку, можно сказать, человеку, принадлежавшему к высшему обществу, приходится наливать им вино в бокалы.

— Да мы справимся сами, месье, — пролепетал Поль, беря бутылку в руки. Анри махнул на все рукой.

— Черт с вами, Жак, садись к столу. Вскоре две бутылки опустели, но от этого жажда у Шарля только разыгралась. Он понимал, что еще не скоро доведется ему пить такое хорошее вино, к тому же, не заплатив за него ни единого су. Оба рыночных грузчика чувствовали себя на вершине блаженства. Они на время даже забыли о том, кто они. Им казалось, что вся их жизнь прошла в шикарных

Апартаментах за вызолоченным, инкрустированным перламутром столом, и никогда они не испытывали нужды. Стоило только сказать Анри волшебные слова: «Жак, принеси еще вина», и они производили свое магическое действие. Появлялись запечатанные бутылки и можно было не беспокоиться за будущее.

Наконец, изрядно захмелев, виконт поднялся из-за стола. Шарль еле подавил в себе желание назвать виконта просто Анри.

— Месье, — проговорил он, — ваша светлость, а не выпить ли нам еще?

Виконта качнуло. Он придержался за спинку стула и взял шпагу. Тронул ее клинок большим пальцем за острие и тот глухо загудел.

— Вот этой шпагой я буду завтра фехтовать, — улыбнулся Анри, — вот не знаю только, мой клинок или клинок моего противника окрасится кровью.

Шарлю хотелось заплакать: такой чудесный человек может завтра погибнуть.

— Может, я помогу вам, ваша светлость? — предложил он.

— Чем ты мне поможешь?

— Посмотрите на мои кулаки, месье, я могу задать вашему противнику такую трепку!

— Ты еще скажи, подкрадусь к нему сзади и дам по голове дубиной, — рассмеялся виконт Лабрюйер.

— Я же от чистого сердца, ваша светлость! Вы такой хороший человек-Поль сидел, подперев голову руками, и по-пьяному часто моргал.

— Да, мы хотели бы помочь вам, ваша светлость. Виконт прищурился.

— Помочь?

— Конечно же.

— Тогда держи! — Анри всунул в руки растерявшимся от неожиданности рыночным грузчикам шпаги. — Нападайте на меня!

— Что вы, ваша светлость!

Анри принял стойку и водил острием шпаги из стороны в сторону. Руки Шарля и Поля куда более умело держали бокалы с вином, чем оружие. Драться они умели, но только на кулаках.

— Ну, нападайте, — настаивал Анри, — должен же я потренироваться перед дуэлью.

Шарль робко выдвинулся вперед и попытался скопировать стойку Анри. Кое-что из этого получилось. Но лучше тренироваться на соломе с чучелом, чем использовать для этого пьяного грузчика.

— Коли! — крикнул виконт, готовясь отразить удар. Шарль зажмурился и ткнул шпагой в воздух. Один легкий взмах, и виконт Лабрюйер выбил шпагу из руки Шарля. Та со звоном отлетела к камину.

— Теперь ты.

Поль, убедившись, с какой легкостью виконт расправился с его приятелем, не спешил нападать. Он медленно семеня, приближался к Анри, махая шпагой как кнутовищем.

— Коли! — подстегнул его выкриком виконт Лабрюйер и тут же вторая шпага отлетела в сторону. А Поль отскочил к самому окну.

— Ну же, поднимайте оружие, нападайте оба одновременно! — глаза виконта светились радостью, он чувствовал силу в своих руках.

Опасливо озираясь, оба приятеля подняли шпаги и плечо к плечу двинулись на виконта. Их понемногу охватывал азарт, да и выпитое сказывалось. Громко топоча, грузчики побежали на виконта.

Тот грациозно взмахнув шпагой, отразил одним взмахом сразу два удара и отскочил в сторону. Шарль и Поль чуть не упали в растопленный камин и развернувшись, тяжело дыша, вновь понеслись на Анри.

На этот раз тот пригнулся, пропустил клинки над своей головой и плашмя ударил Шарля по ребрам.

— Ты убит, падай! — закричал виконт. Шарль, приняв правила игры, выронил шпагу из рук и повалился на пол, изображая мертвого.

А Поль, перебравший вина, не сразу сообразил, что к чему. Он стоял над распростертым на ковре телом своего товарища, готовый заплакать. Шпага со звоном упала на паркет. Единственное, чего не мог понять Поль, так это почему смеются виконт и Жак.

— Вставай! — Анри схватил Шарля за шиворот и встряхнул. Мертвец тут же ожил и получил в награду за свои старания бокал вина.

На какое-то время виконт решил приостановить тренировку в фехтовании. Вновь в бокалы полилось вино и скоро опустела еще пара бутылок.

Однако, как оказалось, теперь ни Поль, ни Шарль не могли держать в руках оружие. А Анри, страшно возбужденный, чувствовал себя полным сил.

Он вскочил на стол, принялся размахивать шпагой. Хрустальные подвески люстры звенели, а Жак еле успевал выхватывать из-под ног своего хозяина блюда с угощением. Но как ни усердствовал слуга, одна бутылка перевернулась, и красное вино залило скатерть.

— Черт с ней! — прокричал Анри, отбрасывая бутылку ногой в угол.

Он вел себя так, словно находился не у себя дома, а в гостях у злейшего врага, стремясь нанести ему как можно больше урона.

А Шарля и Поля не нужно было уговаривать громить и крушить. Пьяные грузчики били пустые бутылки в камине, размахивали шпагами.

Жак, еще сохранявший ясность ума, стремился остановить этот разгром, но смирился, поскольку уже и собаки почуяв вседозволенность, ворвались в гостиную. Они гонялись за пьяными Полем и Шарлем, пытаясь ухватить их за пятки.

Наконец, Анри, устав, слез со стола и сел в кресло. Его взгляд стал задумчивым, а шпага легла на колени.

— Нам чего-то не хватает, Жак. Шарль и Поль еще некоторое время неистовствовали, но затем постепенно перебрались поближе к столу.

— Чего еще изволите, хозяин? — уже с раздражением в голосе спросил Жак, который позволял себе такой тон, когда хозяин был сильно пьян.

— По-моему, нам не хватает женщин. Шарль и Поль шумно поддержали виконта.

— Жак, — Анри положил свою руку на плечо слуге, — ты можешь найти четырех хорошеньких девиц? Жак пожал плечами.

— Постараюсь.

— Хотя нет, можешь найти одну хорошенькую, а три остальные могут быть уродинами, — добавил виконт Лабрюйер, окидывая взглядом своих гостей.

— По-моему, хозяин, вам следовало бы выспаться, боюсь, вы и так к утру не протрезвеете. Анри, на удивление, не стал спорить.

— Я знаю, Жак, но поверь, сейчас для меня важнее другое — я никогда еще не имел дел с простолюдинками.

— Вы что, хозяин, собираетесь завтра погибнуть в поединке? — осведомился Жак.

— Кто знает, — пробормотал Анри, сжимая эфес шпаги, — во всяком случае, я не уверен, что останусь жить.

— Тогда тем более, вам нужно выспаться и протрезветь.

— Нет, Жак, веди девиц и принеси еще вина, мне больно смотреть, как скучают мои секунданты.

Тяжело вздохнув, Жак по знакомой дороге направился к питейному заведению.

Когда он вернулся в обществе не очень-то разборчивых девиц, разгром в доме виконта продолжался. Вновь Анри пытался обучить Шарля и Поля искусству фехтования. Хозяин стоял, завернувшись в портьеру, неизвестно почему изображая из себя римского сенатора, хотя насколько знал Жак, римляне не ходили со

Шпагами.

Завидев женщин, Анри напустил на себя еще более горделивый вид. Он воткнул шпагу в паркет и дважды сосчитал приведенных Жаком девиц.

Те стояли, потупив взгляды. В душе Жака появилась слабая надежда, что Анри, уединившись с какой-нибудь женщиной в спальне, вскоре заснет и наутро будет в состоянии держать оружие. Но этим мечтам не суждено было сбыться.

Виконт Лабрюйер вновь распорядился принести вина, еды и стал пить, уже не считая выпитого. Робкий голос Жака тонул среди криков застолья.

— Хозяин, угомонитесь! — молил слуга. — Завтра решается ваша судьба.

— Отстань, я знаю, что делаю.

— Хозяин…

— А-ну, замолчи! — и смазливая девица закрывала Анри рот очередным поцелуем. А Жак бормотал про себя.

— Не к добру это, ох, не к добру, веселится как перед погибелью.

Лишь поздней ночью Жаку удалось выпроводить приведенных им девиц из дома виконта Лабрюйера. Собутыльники уже спали прямо за столом. Анри то и дело приподнимал голову, обводил гостиную безумным взглядом и почему-то звал Констанцию. Он называл ее такими словами, от которых даже у видавшего виды Жака

Замирало сердце. А затем виконт ненадолго затихал.

До рассвета оставалось всего лишь пара часов, и Жак имел слабую надежду на то, что виконт проспит назначенное время, и дуэль не состоится. Конечно, слуга виконта хорошо представлял себе, какой шквал ругани посыплется на него завтра, но ему было приятно сознавать, что не разбудив Анри, он сохранит ему жизнь. Жак как мог боролся со сном, но все равно его голова опустилась на грудь, и он мерно засопел, сидя в кресле у распахнутого окна.

Догорали свечи в канделябрах и бра. В доме виконта Лабрюйера все спали. Даже собаки примостились под столом возле груды обглоданных костей и тесно жались друг к другу.

А через открытое окно в гостиную вливалась утренняя прохлада и первые лучи солнца уже прогоняли ночной мрак.

ГЛАВА 11

К сожалению, надеждам Жака не суждено было осуществиться.

Виконт Лабрюйер обладал завидным умением просыпаться, когда ему нужно, в каком бы состоянии он ни находился. Да и не мудрено, иначе ему не раз пришлось бы уже встретиться с обманутыми мужьями соблазненных им жен или же с родителями девушек.

Анри проснулся первым. Страшно болела голова, хмель еще не прошел. Он осмотрел картину разгрома и ужаснулся.

«Неужели вчера я сам позволил превратить свой дом в поле боя?»

Шпага, торчавшая в паркете, покачивалась, собаки мирно спали под столом, а перед Анри храпели двое незнакомых ему оборванцев.

Но вскоре он вспомнил, откуда они взялись и что ему предстоит совершить сегодняшним утром.

Дрожащей рукой виконт Лабрюйер налил себе в кружку вина и жадно выпил. Боль в голове почти мгновенно улеглась, но разум затуманился так, словно он и не ложился спать.

Анри принялся трясти своего слугу.

— Жак!

Тот недовольно крутил головой и что-то мычал.

— Жак, просыпайся, нам пора.

И теперь уже они вдвоем тормошили рыночных грузчиков. Те грязно бранились, не желая просыпаться.

Наконец, хозяину пришлось собственноручно налить им вина и только после этого они пришли в себя.

— Господа, мы отправляемся на поединок. Подобная перспектива, конечно же, не подействовала одобряюще на полупьяных мужчин.

Анри даже не подумал переодеться и приказал:

— Жак, закладывай лошадей, — а сам принялся выбирать себе шпагу.

Виконт Лабрюйер не мог додумать ни одной мысли до конца, его пошатывало, тошнота подступала к горлу. Он взял в руки одну из шпаг, и она показалась ему втрое тяжелее, чем вчера.

«И какого черта, — подумал Анри, — мне взбрело вчера в голову напиться? Неужели, это трусость? Но ничего, — тут же успокоил себя виконт, — сегодня я проявлю чудеса смелости».

Он посмотрел на разбитую посуду, на затоптанный ногами стол, на кости, разбросанные по полу.

— Вот так всегда — сделаешь, а уж потом думаешь, стоило ли так поступать, и каждый раз с утра обещаешь себе: больше никогда не буду напиваться!

Дрожащими пальцами виконт застегивал перевязь с ножнами.«Поспать бы еще пару часов!»

В гостиную вернулся Жак.

— Хозяин, может не стоит ехать? Я поеду и передам, что вы занемогли, ведь вы и в самом деле больны!

— Твое дело, Жак, выполнять мои приказания, а не рассуждать.

— Но ведь нельзя же в таком виде идти на поединок!

— В каком виде? — обозлился виконт. — Что ты в этом смыслишь? Я свеж и полон сил! — Анри взмахнул шпагой, но еле удержался на ногах.

— Вот видите, хозяин.

Шарль и Поль, еле продравшие глаза, тоже начали уговаривать виконта. Но если вчера он был им запанибрата, то теперь презрение сквозило в его лице.

— Господа, мне неприятно смотреть на ваши постные лица. Я пригласил вас быть моими секундантами, а не могильщиками, а вы голосите так, словно меня уже ждет могила.

Выпив еще по кружке вина, Жак, Шарль и Поль спустились вслед за виконтом во двор. Анри сел в седло, как вскарабкался на свою лошадь лишь с третьей попытки, а вот Шарлю и Полю довелось идти пешком.

Лишь только эта странная процессия выехала на улицу, как виконт тут же прилег на шею своего коня и задремал, накрывшись плащом.

— Жак, — сквозь сон пробормотал он, — разбудишь, когда приедем на место.

Шарль и Поль едва поспевали за лошадьми, и возможно, оба секунданта, дождавшись удобного случая, улизнули бы, но Жак пристально следил за ними.

Наконец, проехав пару кварталов, Жак задумался или, вернее, проснулся окончательно.

«Моему хозяину грозит беда, — подумал сердобольный слуга, — в таком виде драться на дуэли — безумие. Но что я могу поделать? Чем я могу помочь ему? Никто не позволит мне взять вместо него шпагу и сразиться с противником. Да если бы кто и позволил, я все равно не умею фехтовать. Разве что, в самом деле, попросить Шарля, чтобы набросился на шевалье сзади и как следует поколотил его».

Выхода как будто бы не было. Но Жак был уверен в том, что из каждого безвыходного положения всегда существует способ выбраться, нужно только как следует подумать. Правда, вот беда, думать было чрезвычайно трудно, и Жак точно так же, как и его хозяин, пообещал себе, что никогда в жизни больше не будет

Напиваться. Правда, его заверения были не столь выспренними, как у виконта Лабрюйера, но главное, они шли от самого сердца. Чуть позже Жак сделал себе уступку, пообещав, что не будет никогда напиваться в один день со своим хозяином.

«Или он или я, — решил Жак, — кто-то же должен думать за нас двоих, иначе получается такая ерунда».

Те редкие прохожие, что попадались навстречу, не могли и подумать, что виконт Лабрюйер отправляется на поединок. Скорее всего, люди думали, знатный господин напился и слуге пришлось взгромоздить его бесчувственное тело на

Лошадь, чтобы отвезти домой. А двое оборванцев, бегущих следом — скорее всего, бездельники, которым господин, находясь во хмелю, пообещал какие-нибудь блага.

И тут в душе Жака проснулась надежда. Конь виконта Лабрюйера, чувствуя, что седок совершенно не стремится управлять им, пошел куда медленнее, а потом и вовсе остановился.

«Так мы можем и не доехать»— подумал Жак с радостью.

Он обернулся к Шарлю с Полем, приложив палец к губам. Некоторое время все молча ожидали развязки.

Виконт заворочался во сне, удобнее устраиваясь на спине своего коня. В душе Жака шевельнулась шальная надежда: быть может, виконт Лабрюйер проспит так пару часов, и поединок не состоится.

Конечно же, Жак понимал, что ему за это будет страшный нагоняй, но зато виконт будет спасен от неминуемой гибели. Еще немного, и Жак принялся бы напевать колыбельную, чтобы покрепче убаюкать Анри, но тут предательски заржала лошадь, и виконт Лабрюйер вскинул голову.

— Где мы? — тут же спросил он у Жака.

— Все еще в Париже, ваша светлость, — растерянно ответил Жак.

— Анри тут же обернулся — секунданты были на месте.

— Вперед! — скомандовал Анри, дернув поводья своего коня.

Тот, почувствовав уверенную руку своего хозяина, послушно двинулся вперед.

А Жаку и его спутникам ничего не оставалось, как следовать за Анри.

Проехав еще несколько кварталов, Жак вновь стал раздумывать, каким бы еще способом уберечь своего хозяина от смерти. Никогда до этого слуге не приходилось так напряженно думать, обычно думал за него хозяин. И чем больше Жак думал, тем меньше шансов оставалось на спасение.

«Бог не простит мне этого, — лихорадочно соображал слуга, посматривая на спящего виконта, нежно обнявшего своего коня за шею. — Жак, ты должен что-то придумать, должен!» Но дальше заверений дело не шло.

И тут словно само провидение послало навстречу процессии мальчишку-разносчика. Тот весело бежал по улицам, с любопытством поглядывая по сторонам, явно не имея на сегодня ни одного поручения.

Опасливо поглядывая на спящего хозяина, Жак отъехал в сторону и остановил мальчишку.

— Постой.

— Что вам угодно, месье?

— Для начала тише, — прошептал Жак, заметив, как Анри вздрогнул во сне.

Сообразительный мальчишка тут же оценил обстановку и понял, что слуге не хочется, чтобы хозяин просыпался.

— Что прикажете, месье? — уже тише поинтересовался он.

Жак запустил руку в карман и нащупал там одну единственную монету, правда, золотую. Плата явно превышала стоимость той услуги, которую ему мог оказать мальчишка, да и гарантии того, что он выполнит поручение, тоже не было никаких. Но и выбора, к сожалению, иного не существовало.

Тяжело вздохнув, Жак отдал золотой луидор посыльному. Тот с уважением взглянул на Жака, явно заподозрив его в обладании несметным богатством.

— Ты знаешь, где находится дом графов Аламбер?

— Да, месье, — кивнул мальчишка.

— Так вот, беги сломя голову туда и стучи что есть силы в дверь.

— Я исполню, месье, — мальчишка уже готов был бежать.

— Да подожди ты, я еще не сказал самого главного.

— Слушаю, месье.

— Тебе откроет служанка, эфиопка, и ты должен добиться от нее согласия передать мадемуазель Аламбер следующее… запомнишь?

— Да, месье.

— Виконт Ламбрюйер сегодня утром дерется на дуэли с Александром Шенье в Булонском лесу, у разрушенной колоннады. Пусть она непременно едет туда и помешает поединку.

Мальчишка покосился на спящего виконта Лабрюйера, явно недоумевая, как может человек в таком состоянии отправляться на поединок.

— Запомнил?

— Да, месье.

— И знай, — пригрозил ему Жак, — если ты не выполнишь моего поручения, я отыщу тебя и тогда тебе не поздоровится. Обязательно заставь служанку передать мои слова своей госпоже Аламбер. Если тебе не будут открывать, кричи что угодно: Пожар! Война!

— Можете положиться на меня, месье, — мальчишка зажал монету в ладони и побежал по улице.

Жак мысленно помолился. Анри так и не проснулся. Теперь появлялся не очень-то надежный, но шанс хоть как-то помешать поединку. Ведь это из-за Констанции Аламбер шевалье послал вызов виконту, а Жак знал, несмотря на последние разногласия, Констанция и Анри оставались друзьями. Больше посылать было не к кому.

Исполнив свой долг, Жак положился на волю судьбы.

А Шарль и Поль, еле поспевавшие за лошадьми, стали перешептываться.

— Не нравится мне все это, — говорил коротышка. Огромный Шарль придержал его за рукав.

— А думаешь, мне нравится? Ты только посмотри, виконт Лабрюйер уже почти что мертвый и заколоть его не стоит особого труда.

— Да, — вздохнул Поль, — придется нам с тобой отвечать.

— А может, не придется? — прошептал Шарль.

— Ты предлагаешь убежать прямо сейчас? — Это лучшее, Поль, что мы можем сделать, — иприятели начали потихоньку отставать.

Жак сперва подумал, так оно будет лучше, если виконт прибудет на дуэль без секундантов, но потом сообразил, навряд ли подобные типы вызовут доверие у шевелье и его друзей. Начнутся препирательства и разборки, а значит, лишнее

Время, за которое Констанция Аламбер сможет приехать к Булонскому лесу.

— Эй, приятели! — закричал Жак. Оба грузчика тут же сделали вид, что ужасно торопятся и боятся отстать от лошадей.

— Ты что, Жак, боишься, что мы сбежим? — сделал невинные глаза Поль.

— Конечно же, он боится, и сам не прочь задать стрекача, — подтрунил над приятелем Шарль.

— Вам, ребята, заплатил мой хозяин, так что отрабатывайте свои деньги.

— Да мы и не думаем убегать.

— Я слышал, о чем вы шептались. Приятели переглянулись.

— Жак, а может, в самом деле, тихо отстанем от твоего хозяина — и дело с концом. Не хочется мне потом ни перед кем отвечать за его смерть.

— Ты покаркай… — просипел Жак. — Многие знатные господа сочли бы за честь, что сам виконт Лабрюйер пригласил их к себе в секунданты.

— Знатные господа пусть считают за честь, а мне такой чести не надо, — махнул рукой Шарль.

— И мне не надо, — подтвердил Поль.

— А кто взял деньги? — напомнил Жак.

— Мы взяли, — неохотно признался Шарль, — но теперь сожалеем об этом.

— Вся-то ваша работа, приятели, постоять, пока мой хозяин будет сражаться.

— Меня от одного вида крови мутит, — пробормотал Поль.

— А ты закрой глаза, — посоветовал Жак. Шарль криво улыбнулся.

— Незавидная у тебя доля, Жак.

— Почему?

— Придется тебе искать нового хозяина.

— Ты мне еще поговори.

— А что, сам не видишь? Вряд ли его противник сумеет напиться больше.

Жак не очень-то уверенно ответил:

— Нам поможет Бог.

Несмотря на всю серьезность ситуации, Шарль и Поль засмеялись.

— Давай, точно, Жак, поколотим мы его противника кулаками и поедем восвояси. Кажется, твой хозяин говорил, что его соперник совсем еще мальчишка.

Жак разозлился.

— Мало ли что он говорил, не твое дело, Шарль, тебе заплатили, чтобы ты был секундантом, вот и выполняй свои обязанности, а я буду выполнять свои — и не пытайся похоронить моего хозяина заранее.

— Жаль, если такой человек погибнет, — пробормотал Шарль, перебирая в уме все известные ему подвиги виконта Лабрюйера.

«Обманул меня посыльный или нет? Достучался он до Шарлотты и осмелилась ли та разбудить свою госпожу? — думал Жак, и ни на один из вопросов не находил ответа. — А время идет, и я не могу ничего сделать для своего господина».

Шарль и Поль совершили еще несколько попыток улизнуть, но Жак вовремя пресек их.

Наконец, процессия въехала под сень деревьев. От прохлады и заливистого щебетания птиц виконт Лабрюйер проснулся. Он болезненно поморщился, распрямил спину и сбросил с головы плащ. Нечесанные волосы сбились неаккуратными прядями, губы виконта презрительно кривились, а покрасневшие глаза красноречиво

Свидетельствовали о бессонно проведенной ночи.

Александр Шенье и его секунданты уже заждались противника, хоть он и опаздывал всего на четверть часа.

— Вот и они! — воскликнул Александр, завидев двух всадников и плетущихся за ними оборванцев.

Чем ближе подъезжал Жак к месту, дуэли, тем сильнее сжималось его сердце, и слуга виконта Лабрюйера, казалось, даже забыл, что нужно дышать.

Шарль и Поль шли все медленнее, но Анри прикрикнул на них:

— Пошевеливайтесь! И они пошли быстрее.

«Только бы успела Констанция Аламбер! — молил небеса Жак. — Только бы она помешала поединку!»

Выехав на поляну, Анри Лабрюйер спешился. Поездка и непродолжительный сон, конечно же, немного выветрили хмель, но все равно, он держался на ногах не твердо, бледность лица выдавала недомогание.

Секунданты шевалье, барон Ришардье и маркиз Обиньяк, выступили вперед.

— А где ваши секунданты, виконт? Анри по-шутовски низко поклонился.

— Вот, знакомьтесь.

Маркиз и барон с недоумением уставились на двух оборванцев.

И Шарль и Поль пытались спрятаться каждый за спину другого и делали это с переменным успехом, словно две карты, которые тасуют в колоде неумелые руки.

Секунданты шевалье переглянулись, никто из них не нашелся, что сказать.

— Вам не нравятся мои секунданты? — осведомился Анри. — Прошу знакомиться: вот это, — он указал на Шарля, — маркиз, а вот это — барон. Правда, я забыл, как звучат их имена… знаете, очень древние и трудно произносимые фамилии, правда, последнее время им не очень-то везет с деньгами и они немного поиздержались. Так

Что, прошу простить за их немного странный вид. Ну что ж, маркиз и барон, поклонитесь, приветствуя секундантов моего противника.

Видя, что поединок превращается в балаган, в разговор решился вступить Александр Шенье.

— Виконт, простите, но вы больны. Анри покачал головой.

— Нет, шевалье, я здоров.

— Но в вашем состоянии, по-моему, не стоит драться.

— Не я, а вы настаивали на поединке.

— Я готов отложить его, виконт.

— Не думаю, шевалье, что и в следующий раз я буду чувствовать себя лучше.

Жак с радостью отметил, что разговор затягивается

— Вы уверены, виконт, что ваши секунданты дежны?

— Вы хотите оскорбить моих друзей, шевалье? Александр Шенье презрительно посмотрел на оборванцев, вдобавок ко всему пьяных.

— Я еще раз, виконт, прошу вас отложить поединок.

— Не для этого я просыпался в такую рань, к тому же, шевалье, подобными вещами не принято шутить, и если вызов сделан — нужно драться.

Александр Шенье прекрасно понимал, находясь в таком состоянии Анри Лабрюйер не сможет победить его в дуэли, но и заслужить репутацию убийцы пьяного шевалье тоже не хотелось.

Злость на виконта уступила место жалости. В общем-то, во многом виноват был и сам шевалье.

Но Анри не дал ему опомниться. Он рванул тесемки плаща и, взмахнув им в воздухе, отбросил в сторону. Зазвенел клинок шпаги и перевязь упала на землю.

— Я прошу вас защищаться, шевалье.

— А я прошу вас, виконт, отложить поединок или же извиниться, к тому же не передо мной, а перед мадемуазель Аламбер, вы оскорбили ее.

Анри улыбнулся.

— Констанция не заслужила подобных слов, а вы, шевалье, оказались всего лишь жертвой ее интриг.

— Хозяин… — взмолился Жак. Анри злобно сверкнул глазами.

Новоиспеченные барон Шарль и маркиз Поль готовы были уже бежать с места дуэли, и виконт Лабрюйер понял, если он сам не набросится на своего противника, поединку не состояться.

— Ах так! — воскликнул он. — Это я должен просить прощения, это я должен переносить поединок, а вы все словно бы ни при чем?! Защищайтесь, шевалье! — и Анри сделал выпад.

Александр Шенье еле успел выхватить шпагу и отбить нападение.

Анри фехтовал неистово, чертыхаясь и пытаясь достать своего противника. Александр, в растерянности от такого натиска со стороны кажущегося полумертвым противника, отражал удары и отступал.

Барон Ришардье и маркиз Обиньяк пытались вмешаться, настаивая, что поединок должен начаться по всем правилам.

— Оставьте нас, господа, — кричал Анри, — мы сами знаем, что к чему, к тому же мои секунданты не возражают. Все идет по правилам.

А секунданты виконта Лабрюйера и не могли возражать. Они что есть силы бежали в сторону города, и звон скрещивающихся клинков подгонял их не хуже плети.

— Шарль, быстрее! — подгонял Поль.

— Да-да, мы с тобой ничего не видели, мы просто гуляли по лесу и завидев дерущихся господ, бросились убегать.

— Остановитесь, месье! — кричал им вслед барон Ришардье.

— Прочь! — шептал Шарль, ускоряя и без того быстрый бег.

— Не догоните! — бросал через плечо Поль. Рыночные грузчики на всякий случай свернули с дороги и бросились бежать через кусты.

Ветви хлестали их по лицам, сдирая в кровь кожу, но желание убежать было сильнее боли.

И вскоре Шарль и Поль оказались на опушке леса. Звуки поединка сюда не долетали, и приятели, теперь уже не спеша, зашагали по дороге.

— Если нас потом будут спрашивать, Поль, что мы ответим?

— Ничего не знаем.

— А если начнут допытываться?

— Все равно, мы ничего не видели.

— Жаль виконта, — после недолгого молчания пробормотал Шарль.

— А мне жаль Жака, — отвечал Поль, — придется ему искать нового хозяина.

А тем временем Анри уже начал задыхаться. Ослабевший организм уже не мог выдержать такого бешеного темпа боя. Каждый следующий удар давался Анри со все большим трудом.

— Прошу вас, виконт, — еле успевал вставлять Александр Шенье между ударами, — отложим поединок, я готов аннулировать свой вызов.

Виконт Лабрюйер, войдя в раж, кричал:

— Нет, защищайтесь, шевалье! — и снова наседал на своего противника.

Александр Шенье понял, если он хотя бы не ранит своего противника, тот не угомонится. И теперь уже молодой человек не только отражал удары, но старался острием шпаги достать виконта. И вот уже кровь потекла по плечу Анри, расплываясь пятном на тонкой материи рубашки.

— Ах, так! — взревел виконт Лабрюйер, делая выпад, и его шпага, отбитая клинком Александра, разорвала кожу на щеке молодого человека.

Завидев кровь, виконт хищно сузил глаза и сделал еще один выпад.

Александр уклонился, пропустив клинок под левой рукой, и тут же вновь уколол Анри в левое плечо. Кровь выступила из второй раны.

«Я должен выбить у него шпагу, — думал Александр, — а потом заберу ее и не отдам. Не станет же он бросаться на меня с кулаками?»

Жак, видя как неистовствует его хозяин, весь обмирал душой. Верному слуге казалось, что каждый укол шпаги Александра Шенье приходится в его собственное тело. Ему даже казалось, что кровь уже струится по его плечу, расплываясь липкой густой массой.

— Где же мадемуазель Аламбер? — шептал Жак. — Где же она? Почему не едет?

Виконт Лабрюйер, тяжело дыша, продолжал наступать, делая выпад за выпадом и совсем не заботился о собственной безопасности.

Он видел перед собой только ненавистное лицо Александра и думал лишь об одном — скорее покончить со своим противником.

Вконец перетрусивший Жак прикрыл лицо руками, но все равно то и дело бросал взгляд из — под растопыренных пальцев на поле боя.

Александр Шенье еще несколько раз удачно отбил удары и попробовал сам перейти в наступление. И тут виконт Лабрюйер набросился на него, выкладываясь весь, без остатка. Такого шевалье не мог ожидать от вконец обессилевшего человека и даже до конца не сообразив, что делает, в азарте сражения нанес виконту удар в грудь.

Тот коротко вскрикнул, пошатнулся и схватился руками за клинок, торчавший у него из груди. Шпага Анри Лабрюйера глухо ударилась о землю, а шевалье в ужасе потянул свою шпагу на себя. Виконт разжал окровавленные пальцы и криво улыбнулся. Кровь тяжелыми каплями капала на траву. Анри, пошатываясь, пытался

Удержаться на ногах, а из раны на груди толчками вытекала кровь. И тут послышался шум подъезжающего экипажа.

Жак бросился к своему хозяину, пытаясь поддержать его, но Анри зло отстранил своего слугу и не в силах более стоять, опустился на колени. Он пытался рукой остановить кровь, вытекавшую из раны, лицо виконта сделалось безмятежным и лишь горестная улыбка выдавала страдание.

К развалинам колоннады на всем скаку вылетела карета, дверка распахнулась и даже не ожидая, пока экипаж окончательно остановится, из него на траву выскочила Констанция Аламбер. Она бросилась к Анри, который с удивлением рассматривал окровавленную ладонь правой руки.

— Анри! Анри! — закричала Констанция. Александр Шенье молча, весь бледный, стоял подле своего смертельно раненого противника. Клинок его шпаги был на удивление чист.

Виконт Лабрюйер оперся рукой о землю и медленно лег. Он смотрел на склонившуюся над ним Констанцию и нежно улыбался.

— Наклонись ко мне, я что-то хочу сказать тебе напоследок, — прошептал он.

Констанция наклонилась, а Анри, собрав остаток своих сил, приподнялся и поцеловал ее в губы.

— Ради этого, Констанция, стоило умереть, — прошептал он.

Мадемуазель Аламбер вскрикнула:

— Анри!

Но виконт Лабрюйер уже не слышал ее. Кровь больше не текла из раны толчками, а медленно, ровной струйкой сочилась на землю.

Слезы затуманили глаза Констанции, и она, склонившись над мертвым Анри, еще раз поцеловала его в губы.

Жак, стоя на коленях подле своего хозяина, плакал навзрыд. Его пухлые губы мелко дрожали.

Александр Шенье, барон Ришардье и маркиз Обиньяк безмолвствовали.

Наконец, Констанция Аламбер медленно поднялась и, глядя перед собой безумным взглядом, двинулась к экипажу.

— Мадемуазель… — срывающимся голосом окликнул ее Александр Шенье.

Констанция молча обернулась и смерила его презрительным взглядом.

— Что вы можете сказать мне, шевалье?

— Я не хотел этого, мадемуазель, поверьте.

— Теперь мне уже все равно.

— Я не хотел его убивать! — закричал Александр, и от его крика испуганные птицы вспорхнули с деревьев, воздух огласился их тревожными голосами.

— Вы должны покинуть Париж, — голосом осужденной к смерти, сказала Констанция.

Она еще раз посмотрела на распростертое на траве тело виконта Лабрюйера и, достав платок, промокнула слезы.

— Я сожалею, что судьба распорядилась подобным образом, — сказала Констанция Аламбер, — но вы тоже ни в чем не виноваты, шевалье, Анри сам сделал свой выбор.

Констанция села в экипаж и опустила штору. Александр бросился к ее экипажу.

— Мадемуазель, поверьте, я не хотел его убивать! Шторка на мгновение открылась, и в руки шевалье легла стопка денег.

— Этого вам хватит на первое время, шевалье, поскорее покидайте Париж, иначе вам несдобровать. Я не держу на вас зла.

Александр Шенье бросился вслед за экипажем Констанции Аламбер, но поняв, что не догонит, остановился.

Лицо Констанции окаменело, слезы неподвижно застыли в глазах, и лишь рука женщины сжимала золотой медальон на цепочке.

Огромная жемчужина, казалось, согревает ей руки давно забытым теплом.

— Домой, домой, домой, — повторяла про себя Констанция, покачиваясь в быстро несущемся экипаже.

Весть о гибели виконта Лабрюйера мгновенно облетела весь Париж, никого не оставив равнодушным. Многие отнеслись к этому известию со злорадством, особенно мужчины из числа обманутых мужей и брошенных любовников. Но женщины, даже те, кто на словах проклинал виконта, в душе скорбели, ведь он умел заставить

Себя любить.

И в день похорон почти весь высший свет собрался в доме виконта. Гроб с телом должны были переправить в имение его бабушки, чтобы похоронить в фамильном склепе. Анри лежал в гробу молодой и красивый, на его бескровных губах словно застыла улыбка недоумения.

Констанция Аламбер вместе со своей подопечной Колеттой беззвучно подошли к гробу и не обращая ни на кого внимания, Констанция склонилась к покойнику и коснулась своими губами его холодных губ. Медальон качнулся, и большая жемчужина легла в ямочку между нижней губой и подбородком Анри Лабрюйера. И тут же жемчужина, до этого излучавшая нежный мягкий свет, сделалась холодной и тусклой.

Колетта Дюамель, стоя рядом с гробом, до боли сжала руку Констанции.

— Я так боюсь, — прошептала девушка.

— Я понимаю, тебе нелегко, — отвечала мадемуазель Аламбер полушепотом, — ведь это очень тяжело осознавать, что была близка с человеком, который сейчас мертв.

— Не в этом дело, Констанция, — в голосе Колетты чувствовался плач.

Мадемуазель Аламбер заглянула в глаза девушке.

— А что такое, Колетта, ты что-то от меня скрываешь?

— Да, я еще никому не говорила об этом.

— А ну-ка, признавайся. Колетта покраснела.

— Ты беременна?

Колетта едва заметно кивнула.

— Да.

— Колетта, Колетта…

— Что мне делать, Констанция, я так боюсь!

— Это большая радость, девочка.

— Но ведь через два дня моя свадьба!

— Вот и хорошо, девочка, все устроится.

— Но что мне делать?

— Пойдем к графине Лабрюйер.

Колетта безропотно пошла вслед за Констанцией. Та приблизилась к графине Лабрюйер.

Старая женщина с окаменевшим лицом стояла невдалеке от гроба, ее легкое черное платье развевал ветер, влетевший в окно, но старая женщина, казалось, не замечала сквозняка, упрямо продолжая стоять на губительном для ее возраста ветру. Графиня, безумно любившая своего внука, была безутешна. Ее надежда на то, что продолжится род Лабрюейр, умерла вместе с ее внуком Анри.

— А, это вы дорогая… — рассеянно кивнула графиня, выслушивая слова утешения.

— Да, мадам, мне довелось быть рядом с Анри в последние мгновения его жизни.

Колетта Дюамель, стоя рядом с Констанцией и графиней Лабрюйер, чувствовала себя лишней. Констанция рассказывала о том, как Анри распрощался с ней, перед тем, как покинуть этот свет.

Графиня слушала ее, вникая в каждое слово, переспрашивая, уточняя детали так, словно это что-то могло изменить.

— Простите, мадам, — наконец сказала Констанция, — я хотела бы сообщить вам что-то очень важное, это касается Анри.

— Да, пройдемте, дорогая.

— Колетта тоже пойдет с нами, — предупредила Констанция Аламбер, и женщины втроем вышли в соседнюю комнату.

Констанция зашла к мадемуазель Дюамель сзади, взяла ее за плечи и строго сказала:

— Расскажи все мадам Лабрюйер.

— Я беременна, мадам. Графиня переспросила:

— Беременна, дитя мое?

— Да, мадам.

Старая женщина посмотрела в глаза Констанции и без слов все поняла.

— Так это Анри? Констанция кивнула.

— Это все произошло в вашем имении. Словно еще не поверив в услышанное, мадам обратилась к Колетте:

— Так это правда, дитя мое, у тебя будет ребенок от Анри?

Колетта скромно улыбнулась.

— Да, мадам, он был единственным мужчиной в моей жизни.

— Боже, какое счастье! — пробормотала мадам Лабрюйер. — Я знаю, это обязательно будет мальчик, такой же красивый, как он. И пусть он будет носить другое имя, все равно он будет принадлежать к нашему роду, — и тут вновь графиня недоверчиво посмотрела на Констанцию Аламбер. — Дорогая, ты ничего не придумала? Быть может, ты хотела утешить меня?

— Нет, мадам, такими вещами не шутят, это правда. Графиня Лабрюйер обняла Колетту и поцеловала ее в лоб.

— Будь осторожна, дитя мое, береги ребенка и если я доживу, обязательно привези его ко мне показать.

— Я всегда буду помнить о вас, мадам.

— У Анри будет ребенок! — шепотом воскликнула графиня Лабрюйер.

Морщины на ее лице немного разгладились, исчезли скорбные складки в уголках губ, и мадам Лабрюйер громко засмеялась.

Приглашенные недоуменно переглядывались между собой, а графиня продолжала смеяться, ничуть не таясь. Констанция, поддерживала под руку Колетту, поспешила выйти из комнаты и на недоуменные взгляды отвечала одно и то же:

— Боюсь, графиня повредилась рассудком. Но и сама Констанция Аламбер с усилием прятала улыбку, столь неуместную на похоронах. Улучив момент, она опустила черную вуаль на своей шляпке и теперь могла уже себе позволить чуть-чуть улыбнуться, самую малость, ровно настолько, чтобы этим отдать дань уважения

Памяти Анри Лабрюйера.

— Я сейчас отвезу тебя домой, Колетта, — а сама отправлюсь проводить Анри. Все-таки он был моим другом, а теперь будет отцом твоего ребенка.

— Я так боюсь, Констанция, что скажет на это мой муж.

— Он ни о чем не узнает, дорогая, пусть это будет твоей маленькой тайной.

— А если он все-таки узнает?

— Успокойся, дорогая, ему и в голову не придет устраивать из-за этого скандал, ведь иначе все будут смеяться над ним.

— Я так переживаю, — призналась Колетта, — ведь многое случилось из-за меня.

— Я тоже во многом виновата, — вздохнула Констанция Аламбер, — но что же поделаешь, дорогая, жизнь продолжается.

— Но больше всех мне жаль Александра, — уже сидя в экипаже сообщила Колетта Констанции. Мадемуазель Аламбер согласно кивнула.

— Да, дорогая, — а сама вспомнила, как прижимала к своей груди плачущего навзрыд Александра Шенье, узнавшего о том, что невинность Колетты забрал виконт Лабрюйер. «И придают же люди такое значение пустякам! — подумала Констанция. — Нужно только научиться правильно смотреть на мир — и тогда всему узнаешь истинную цену».

— А мать не будет на нас сердиться за то, что мы с тобой поехали проститься с виконтом Лабрюйером?

— Нет, дорогая, она сама попросила меня об этом. Колетта сидела, задумавшись.

— Ты ни о чем не жалеешь, девочка?

— Если ты спрашиваешь о будущем ребенке, то нет. Хотя мне очень жаль, что его отец погиб.

— Тебе придется, Колетта, делать вид, будто ты любишь своего мужа, но помни, главное в жизни — настоящая любовь, о которой можно думать, спасаясь от всех невзгод. То, что у тебя было с Александром Шенье — это всего лишь детское увлечение, иллюзия любви. Ты еще найдешь себе подходящего любовника.

— Может быть, — пробормотала Колетта, — может быть, ты и права, Констанция, но виконта я буду помнить до конца своих дней.

Экипаж остановился у крыльца дома баронессы Дюамель.

Франсуаза сама спустилась встретить свою дочь. Колетта прятала свой взгляд, разговаривая с матерью, а вот Констанция любезно улыбалась, рассказывая о том, как скромно вела себя Колетта на похоронах виконта Лабрюйера.

ГЛАВА 12

Вскоре после гибели виконта Лабрюйера Констанцию Аламбер настигло еще одно страшное известие: управляющий имением Мато сообщил, что ее бабушка Эмилия, графиня Аламбер, умерла. Констанция тут же отправилась на север, укоряя себя за то, что в последнее время так редко писала графине.

Констанции казалось, что она не была в Мато целую вечность. И хотя здесь ничего не изменилось за годы ее отсутствия, на всем уже лежала какая-то печать отчуждения.

Женщина прошла по комнатам дворца, пытаясь вспомнить свое раннее детство, но все, что ей приходило на память, она знала со слов своей бабушки.

Нет ничего странного в том, что старые люди умирают, так уж устроен мир. Но в смерти графини Эмилии была заключена какая-то тайна, которая не давала Констанции покоя.

Управляющий рассказал Констанции, что графиня получила какое-то странное письмо, на конверте не стояло имени отправителя.

Прочитав его, старая женщина забеспокоилась и назавтра же одна отправилась пешком к холмам. Когда она не вернулась к обеду, слуги забеспокоились и сам управляющий направился на поиски. Графиню Аламбер нашли мертвой у самого подножия холма на опушке рощи. Лицо мертвой женщины выражало неописуемый ужас, хотя смерть была естественной, никаких следов насилия не было обнаружено.

Констанция пыталась уверить себя, что ее бабушке померещилось что-то ужасное, и это страшное видение посетило ее уже на границе между жизнью и смертью. Но все равно, такое предположение уже не могло полностью удовлетворить мадемуазель Аламбер, и женщина понимала, тайна гибели графини заставит еще

Не раз задуматься, вновь и вновь возвращаясь к ней.

Сколько потом ни искали злополучное письмо, его так и не нашли. Правда, горничная уверяла, что графиня Аламбет взяла его с собой, отправляясь к холмам, но девушка вспомнила об этом лишь перед самым отъездом Констанции, и мадемуазель Аламбер решила, что этим словам не стоит очень-то доверять. Скорее всего, так

Горничной хочется успокоить саму себя и объяснить необъяснимое.

Уже когда она собиралась в дорогу, у Констанции появилась соблазнительная мысль: а не остаться ли в Мато на несколько месяцев, пожить вдали от суеты столицы? Но женщина тут же поняла — возврата к прежней жизни нет. Пройдет день-другой, и станет невыносимо скучно.

Передав все дела управляющему, Констанция отправилась в путь. Нужно было спешить, ведь скоро должна состояться свадьба Колетты и шевалье де Мориво. А уж на ней-то Констанция собиралась непременно присутствовать.

По приезде в Париж, Шерлотта сообщила своей хозяйке, что несколько раз приходил Эмиль де Мориво и просил его принять, никак не желая верить, что мадемуазель находится в отъезде.

Констанция задумалась:

«Что ему может быть нужно от меня? Надеюсь, он не собирается мне мстить? Да и вряд ли ему что-нибудь уже известно, если только наивная Колетта не решила все рассказать ему до свадьбы. Но этого не может быть, Колетта очень хорошая ученица и не совершит опрометчивого поступка, не посоветовавшись со своей наставницей».

Лишь только вещи были распакованы и Констанция сменила платье, как явилась Шерлотта и доложила:

— Шевалье де Мориво вновь желает вас видеть.

— Что ж, не вижу причин, мешающих мне видеть его, пусть войдет.

— Слушаюсь, мадемуазель.

Констанция несколько мгновений раздумывала, в каком образе ей лучше всего встретить своего бывшего любовника Эмиля де Мориво. Можно было сесть у камина с книжкой и не сразу поднять голову, когда он войдет. Нет, это было бы слишком просто, и Эмиль вполне мог догадаться, представление устроено специально для него. Можно было взять в руки шитье и изобразить из себя этакую простоватую невинность, занявшись вышивкой. Но Констанция тут же сообразила, что у нее в доме не найдется ни одного начатого рукоделия.

А на лестнице уже послышались шаги, и мадемуазель Аламбер, взяв в руки первое попавшееся письмо, взяла его в руки и сделала вид, что читает.

«Так будет лучше, — подумала Констанция, — чужое письмо в руках человека всегда интригует, хочется узнать, а что же там написано, от кого оно? Ведь люди всегда желают, чтобы их друзья не имели от них никаких тайн».

Констанция поймала себя на том, что ее руки слегка дрожат и опустила локти на поручни кресла. В двери гостиной появился Эмиль де Мориво. Его взгляд казался растерянным, но в общем, шевалье сохранял достоинство.

Констанция, напуганная его появлением, сложила письмо и подсунула его под книгу.

— Я благодарен за то, что вы, мадемуазель, согласились меня принять, — начал Эмиль. На что Констанция мило улыбнулась.

— К чему так строго и официально, по-моему, мы долгое время обращались друг к другу на «ты».

— Рад видеть тебя, Констанция, — поправился Эмиль.

— К сожалению, Эмиль, не могу сказать того же о тебе.

— Завтра моя свадьба…

— Если ты, Эмиль, пришел пригласить меня, то приглашение я уже получила от баронессы Дюамель.

— Нет, я пришел попрощаться с тобой, Констанция.

— Неужели ты собрался уехать накануне своей свадьбы?

— Нет, но теперь моя жизнь изменится.

— Моя, Эмиль, изменилась с твоим уходом.

— Я не хотел бы ссориться.

— А я не хотела этого никогда — ни теперь, ни раньше.

— По-моему, ты, Констанция, еще не поняла, зачем я пришел к тебе.

Мадемуазель Аламбер горько усмехнулась:

— По-моему, Эмиль, ты хотел застать меня разбитой горем, страдающей, но тебе этого не удалось. Как видишь, я прекрасно себя чувствую, несмотря на все неприятности, выпавшие на мою долю.

— Ты просто хочешь казаться такой.

— Нет, я в самом деле, в какой-то мере счастлива. Все меньше и меньше нитей связывают меня с прежней жизнью и в этом есть, Эмиль, своя прелесть.

Эмиль де Мориво тяжело опустился в кресло и пристально посмотрел на свою бывшую любовницу, словно пытаясь проверить, не осталось ли в ней еще сострадания к нему. Но разобраться в мыслях женщины всегда сложно, особенно если они противоречивы.

Констанция и сама не могла бы сказать, чего она сейчас больше испытывает — ненависти или жалости.

— Я не ангел, — вздохнул Эмиль, — у меня множество пороков, но мне не хотелось бы, чтобы из-за меня страдала и ты, Констанция.

Женщина рассмеялась.

— Нет, Эмиль, ты уже заставил меня страдать, но все уже переболело, прошло и я рада, что осознание своих собственных пороков поможет тебе примириться с моими. Снисходительность — великолепная вещь.

— По-моему, у тебя слишком легкомысленный тон, Констанция, — возразил Эмиль.

— А что мне остается делать? Ведь ты не пожелал посоветоваться со мной, решая начать новую жизнь, и мне не оставалось ничего, как круто изменить свою.

Шевалье де Мориво вздохнул.

— И все же, Констанция, ничто не заставит меня забыться, будь это твой легкомысленный тон или молчаливое негодование. Гордость — вот единственное, что остается мне, гордость, а не снисходительность.

— Думай как хочешь, Эмиль, но все-таки ты был не прав.

— Нет, Констанция, я поступил правильно.

— Когда? — уточнила мадемуазель Аламбер.

— То время, которое я провел вместе с тобой, было минутами счастья.

— Я рада услышать это.

— В тебе, Констанция, такой прекрасной и благородной, я мечтал найти друга, любовницу, женщину, которая хранила бы свою и мою честь. Не станешь же ты отрицать, что я ошибался? Но разве я роптал, видя, что счастлива и ты? — Не только со мной, но и с другими .

— Констанция улыбнулась. — Тебе может показаться это странным, Эмиль, но когда мы были вместе, я не думала ни о ком другом. Это всего лишь светские условности заставляли меня надевать личину не очень-то разборчивой женщины.

— Я не об этом, Констанция.

— А о чем же?

— Я не так уж молод и наверное, в сердце каждого мужчины живет мечта о семье. В какой — то мере ты была моей женой, когда я после долгих дней забот и тревог иногда возвращался к тебе усталый и опустошенный. Я утешал себя мыслью, что мои привычки и вкусы, совершенно несхожие с твоими, не омрачают твоей беспечной молодости. Ты блистала повсюду, восхищая всех, я радовался твоей

Радости, твоя молодость делала и меня молодым.

Мадемуазель Аламбер барабанила пальцами по подлокотнику кресла. Она и не подозревала, что Эмиль способен на такие чувства, что оказывается, все время, пока они встречались, он мечтал о семье.

«Хотя, — подумала Констанция, — Эмиль, скорее всего, никогда так не думал и говорить об этом только для того, чтобы оправдаться».

— Если уж ты, Эмиль, решился заговорить о верности, о семье, то тебе не помешает выслушать и мое мнение на этот счет.

— Я слушаю, Констанция.

— Мои рассуждения могут показаться немного странными, Эмиль, ведь сама я не была замужем. Но со стороны всегда виднее. По-моему, ты просто путаешь отношения между мужчинами и женщинами, принятые в высшем свете, с тношениями, между простыми людьми. Прежде всего нужно знать сердце той, от которой зависит твое счастье. Страдания и горе ждут тебя, если у твоей жены нет интереса к заботам мужа, если она не утешает его в горькую минуту, если ее желания далеки от всего, во что она может вдохнуть жизнь, что она может осветить как бы лучами солнца.

— Я не строю иллюзий насчет Колетты, Констанция, наш брак основан всего лишь на твердом расчете.

— Извини, Эмиль, ты сказал брак, а следовало бы сказать предстоящий брак.

— Да, завтра состоится наша свадьба, и я знаю Констанция, в чем ты хочешь меня убедить. Но я все равно найду свое счастье, как бы ни относилась ко мне Колетта, какой бы ее ни сделали условности высшего света.

— Ты, Эмиль, утешаешь себя, а дело обстоит иначе. Ведь и среди простых людей многие от безрадостного существования предаются порокам, многие из них осуждены или гниют в ссылках и камерах, а они ведь могли бы избежать падения.

— Никогда не думал, что ты, Констанция, можешь рассуждать подобным образом.

— Я всегда любила представать перед светом самыми неожиданными сторонами своего характера и если ты, Эмиль, пришел ко мне поговорить, то выслушай мой совет до конца. Та вот, женщине, которую само небо предназначило мужчине в ангела-хранителя, так легко создать из своего дома рай и этим предостеречь

Своего мужа на пути в ад, но для жены бедняка священные узы не игрушка, она не презирает их, как это часто делают женщины нашего круга. Для нее не унизительно быть матерью и женой. Посмотри вокруг себя на беспечный мир, в котором мы живем, и если ты увидишь неверного мужа, который прожигает свою жизнь, теряет

Состояние и честь, предаваясь порокам, ищи причину в холодном взгляде и пустом сердце его светской жены.

Эмиль вцепился в подлокотники кресла.

— Ты говоришь, Констанция, так, словно бы имеешь в виду Колетту?

— Ты правильно понял меня.

— Не надейся, Констанция, я буду счастлив с ней. Она еще невинная девочка, не испорченная пороками высшего света. Именно она сможет создать тот рай, в котором я найду свое счастье.

Констанции хотелось расхохотаться, но сдержалась.

«Ничего, пусть попозже Эмиль поймет, как ошибался, пусть уже ничего нельзя будет поделать».

Нет, Констанцию не мучили угрызения совести, она и в мыслях не допускала, что сделала Колетту несчастной. Наоборот, ведь Эмиль не может долго оставаться верным мужем. Человек, однажды узнавший вкус измены, не сможет долго оставаться на одном месте и его будут привлекать новые и новые женщины.

Но ход мыслей мадемуазель Аламбер прервал Эмиль.

— Ты рассуждаешь так, как мужчина, и мне вместо тебя придется вступиться за женщин. Подумай, если муж переносит свои нежные привязанности на другую женщину, неужели и тогда нужно винить только его жену?

— Конечно, Эмиль, по крайней мере, она должна делить с ним позор.

Некоторое время шевалье де Мориво молчал. Он понимал, за словами Констанции Аламбер кроется то, чего он не знает, но где именно подстерегает его опасность, он не догадывался.

«Ну вот и все, — подумал шевалье, — я не собираюсь молить о прошении, не собираюсь даже сожалеть, ведь все когда-нибудь кончается, даже самое хорошее».

— Я хочу, Констанция, пожелать тебе найти счастье, но не в пирах и наслаждениях, не в роскошных экипажах и не в мишурной красоте, и уж конечно же, не в лживой лести, слетающей с уст такого развратника как я. Пусть не повезет мне, пусть оправдаются твои слова, и Колетта станет такой же как и все светские дамы, но хоть ты, Констанция, найди свое счастье в добром имени, в спокойной

Совести, в молитвах, во всем, что не приведет тебя потом к раскаянию.

— Ты, Эмиль, стал похож на священника.

— Это не так уж страшно, Констанция, временами нужно вспоминать и о душе. Остерегайся, Констанция, собственных интриг, пока еще не поздно. Мы расстаемся, и я с радостью вспоминаю те дни, когда мы были с тобой. Я понимаю, ты не могла быть моей женой, а я не мог быть твоим мужем. Но запомни, женщина еще не

Женщина, пока у нее нет детей. Надеюсь, Констанция, когда-нибудь ты поймешь это. Ведь представь, как дрогнет твое сердце, когда ты заглянешь в глаза своему ребенку и быть может, чувство матери спасет в тебе женщину.

— Эмиль, не пытайся сделать мне больно, — Констанция поднялась со своего места, давая понять, что разговор окончен.

Поднялся и Эмиль де Мориво. Некоторое время они стояли по разные стороны столика, пристально глядя друг на друга.

— Эмиль, ты сам не понимаешь, какую глупость совершил, оставив меня.

— Прости, я не мог поступить иначе, — де Мориво сделал шаг, словно хотел обнять Констанцию, но женщина сделала предостерегающий жест.

— Лучше уйди так.

Эмиль, тяжело вздохнул, покинул гостиную. А на душе у Констанции сделалось тяжело. Чужие неприятности не принесли ей настоящего счастья, не принесли облегчения. Сейчас можно было упиваться победой, но женщина чувствовала себя опустошенной.

Ведь во всем мире существовало только двое людей, способных ее понять и обоих уже не было. Смерть унесла и виконта Лабрюйера, и графиню Эмилию.

— Анри, — прошептала Констанция, — ты был несправедлив ко мне, но поверь, более благородного человека, чем ты, я не встречала в своей жизни. Благородного не по поступкам, а по образу мыслей, ведь благородство не в том, чтобы следовать условностям, а в том, чтобы никого не обманывать.

Констанция снова опустилась в кресло и прикрыла лицо руками. В такой позе и застала ее Шарлотта.

Темнокожая служанка с удивлением смотрела на свою госпожу. Не так уж часто ей приходилось видеть Констанцию плачущей.

— Он не стоит вас, мадемуазель, — прошептала Шарлотта, опускаясь рядом с мадемуазель Аламбер на низкую скамеечку.

— Я плачу не о нем, Шарлотта.

— Ничего в мире, мадемуазель, не стоит ваших слез.

— Я плачу о себе, ведь я так одинока. Темная, цвета шоколада рука Шарлотты легла на белоснежную ладонь Констанции.

— Забудьте обо всем, госпожа, вы будете счастливы.

— Сколько раз, Шарлотта, я уже слышала такие слова, но счастья как не было, так и нет. Сперва кажется, что оно в деньгах, во власти, но потом, получив и то и другое, понимаешь, ты могла быть счастлива и в прежней жизни, если бы вела себя по-другому. Я словно злая фея, приносящая людям только горе.

— Не думайте об этом, госпожа.

— Нет, Шарлотта, иногда следует подумать над тем, правильно ли ты живешь и смогла ли ты дать кому-нибудь счастье.

— Вам нужно отдохнуть, мадемуазель, я приготовлю вам ванну.

— Хорошо, Шарлотта, спасибо тебе за заботу.

Когда Констанция переступила край ванны и теплая водакоснулась ее нежного тела, женщина почувствовала, как куда-то далеко уходят ее заботы, мысли о других. Душистый аромат наполнял комнату, золотистые лучи солнца, отраженные водой, играли бликами на потолке.

«И вновь вода приносит мне успокоение, — подумала Констанция, — как раньше, когда я сидела на теплом камне посреди ручья, любуясь бликами стремительно несущейся воды. Только теперь вода стоит на месте точно так же, как остановилась моя жизнь. Ведь это только иллюзия, что я живу, чужие заботы занимают мое существование. Зачем тебе пытаться изменить ход событий? — допытывала себя мадемуазель Аламбер, — подумай, в конце концов, и о себе. Сколько можно быть одной, не делая никого счастливой?

Да ты всего лишь, Констанция, боишься потерять свое счастье, которого у тебя не было и нет, которое лишь проблесками несколько раз сверкнуло в твоей жизни. Однажды, несколько раз обжегшись на любви, ты теперь боишься полюбить по-настоящему, а без этого нет жизни».

Женщина лежала в теплой воде, прикрыв глаза, ласковые лучи солнца скользили по ее лицу, сквозь приоткрытое окно врывался прохладный ветер.

«День проходит за днем, — думала женщина, — унося мою молодость, а я ни на шаг не приблизилась к счастью. Мои поступки по большому счету лишены смысла. Но ты не обольщай себя, Констанция, изменить свою жизнь ты уже не в силах. Все знают тебя такой, какая ты есть, как ни старайся, никто не поверит в то, что мадемуазель Аламбер сделалась кроткой овечкой».

Медленно остывала вода в ванной, а Констанции не хотелось подниматься. Ощущение легкости и отстраненности, возникшее, лишь только женщина погрузилась в воду, было настолько сладостным, что у нее не было сил расстаться с ним.

«Не так уж часто мне удается побыть одной в тишине, наедине со своими мыслями, — думала Констанция, — а это так важно, отрешиться иногда от жизни и задуматься над будущим. Главное, не упустить момент, не упустить поворот, иначе потом придется сожалеть. Ты вновь свободна, свободна от всего, Констанция, и только от тебя зависит, сможешь ли ты стать другой или нет».

Бракосочетание Эмиля де Мориво и Колетты Дюамель заставило Констанцию на время забыть о своих вчерашних размышлениях. Пестрая толпа приглашенных на торжество заполнила все пространство собора, свободными оставались только

Проход между креслами и небольшая площадка перед алтарем.

Колетта выглядела счастливой и, наверное, одна только Констанция замечала в ее взгляде тревогу, которую другие принимали за волнение.

Эмиль де Мориво держался как всегда степенно и с достоинством. Больше всех волновалась баронесса Франсуаза Дюамель. Она так изнервничалась в последние дни, что на ее лбу появилась пара новых морщинок. Не шутка ли, до свадьбы ее дочь дважды собиралась удрать с другим мужчиной! Но теперь, кажется, волноваться больше не о чем.

Как и обещал шевалье де Мориво, на церемонии бракосочетания присутствовали члены королевской семьи. Но этим его вклад в общий праздник ограничивался, все остальные расходы несла баронесса Дюамель.

Мадемуазель Аламбер отыскала взглядом графиню Лабрюйер. Лицо старой женщины сияло от счастья, к немалому удивлению других гостей. Ведь не прошло еще и недели, как похоронили ее единственного внука Анри.

Констанция пробралась к графине и стала рядом с ней.

— Я так счастлива, — призналась мадам Лабрюйер.

— Вы говорите так, мадам, будто замуж выходит ваша дочь.

— Внучка, мадемуазель, внучка, — напомнила графиня.

— Ах, да, но вы так молодо выглядите!

— Бросьте, мадемуазель, подобным комплиментам я не верю уже лет двадцать. Единственный, кому я могла поверить, был Анри, — и на глаза старой графини навернулись слезы, правда, улыбка не исчезла с ее губ.

Колетта, стоя у алтаря, обернулась и встретилась взглядом с Констанцией Аламбер.

«Боже, как она изменилась, — подумала Констанция, — совсем недавно Колетта была еще ребенком, а теперь это настоящая светская дама. Все-таки как мало для этого надо знать и уметь. А когда-то и мне льстило, если меня называли истинной представительницей высшего света. Теперь я знаю, подобное звание ни к чему хорошему не обязывает».

— Вы о чем-то думаете, дорогая? — спросила графиня Лабрюйер.

— Я думаю, Колетта найдет свое счастье.

— Она уже счастлива, мадемуазель, посмотрите, как сияют ее глаза, как она держится. И тут графиня забеспокоилась. — Если Колетта сама забудет, то вы, пожалуйста, побеспокойтесь, чтобы я смогла увидеть ее ребенка.

— Хорошо, мадам, я не забуду о вашей просьбе.

— Конечно, конечно, — пробормотала мадам Лабрюйер, — если я доживу до этих дней.

И тут за спиной у Констанции послышались недовольные голоса.

Женщина обернулась, желая узнать в чем дело: сквозь толпу гостей к ней пробирался граф де Бодуэн. Он не обращал внимания на то, что не слишком-то церемонно обходится с теми, кто стоял у него на пути. Он только успевал говорить налево и направо:

— Извините, простите, мне нужно срочно поговорить с мадемуазель Аламбер.

Констанция встревожилась: «В чем дело? Неужели он не может подождать с разговором?»

Наконец, Арман оказался рядом с Констанцией и осторожно взяв ее за локоть, отвел в сторону.

— Простите, мадемуазель, нам нужно выйти, у меня есть для вас неприятная новость. Констанция зашептала в ответ:

— Граф, но ведь церемония только начинается.

— Я не могу, дело не терпит отлагательства, — Арман потащил ничего не понимающую Констанцию к выходу.

Оказавшись на крыльце, Констанция освободила свою руку.

— Объяснитесь, что произошло, в конце концов?

— Мадемуазель, ваша служанка убита в вашем же доме.

Свет померк перед глазами Констанции, сердце до боли сжалось в груди.

— Шарлотта? Как это произошло?

— Я сам еще ничего не знаю.

— Я должна сейчас же ехать к себе.

— За этим я здесь.

Только тут Констанция сообразила, что приехала в собор в экипаже баронессы Дюамель. Она в растерянности огляделась, ища взглядом, чью карету она может одолжить.

Арман тут же предложил.

— Я отвезу вас в своем экипаже, мадемуазель. Теперь уже Констанция сама схватила его за руку.

— Скорее, граф!

Когда экипаж графа де Бодуэна подъезжал к дому Констанции Аламбер, Арман сказал своей спутнице:

— Вам не стоит видеть этого.

— Как убили Шарлотту? — шепотом спросила Констанция.

— Ей перерезали горло.

Женщина закрыла лицо руками.

Когда Констанция Аламбер выходила из экипажа, мир внезапно качнулся перед ее глазами, и она потеряла сознание.

Когда же она очнулась, возле ее постели сидел Арман де Бодуэн. За окном сгущались сумерки.

— Вам хотели бы задать несколько вопросов, мадемуазель, — первое, что услышала она от графа де Бодуэна.

— Позаботьтесь, чтобы меня не беспокоили, месье. Арман на некоторое время покинул спальню. Констанция слышала приглушенные голоса. Затем граф де Бодуэн вернулся к ее постели.

— Я объяснил, что вам ничего не известно.

— Я в самом деле не знаю, — прошептала женщина, — у меня нет таких врагов…

— Я должен вам сказать… — граф тоже перешел на шепот, — что в гостиной, где была убита Шарлотта, на зеркале, убийца рукой, выпачканной в крови своей жертвы, написал букву «В».

Констанция вздрогнула и закрыла глаза.

— Это говорит вам о чем-нибудь? — спросил граф де Бодуэн.

— Неужели… — прошептала Констанция.

— Вы о чем-то догадываетесь, мадемуазель?

— Да.

— Но не хотите сказать даже мне?

— Я не хочу верить в это сама.

— Что такое «В»? — спросил Арман, схватив Констанцию за руку. — Мне кажется, опасность подстерегает и вас, мадемуазель, только вы не хотите в этом себе признаться.

— Это мое прошлое, — пробормотала женщина, — я думала, оно ушло и больше никогда не вернется.

— Скажите мне, и я попробую защитить вас.

— Это Виктор, Виктор Реньяр, — произнесла Констанция и что было сил вцепилась в руку Армана де Бодуэна. — Теперь я понимаю, как умерла графиня Аламбер, моя бабушка. Это его письмо выманило ее из дому…

— Не волнуйтесь, мадемуазель, вам нужно лежать, берегите силы.

— Теперь я понимаю, — прошептала Констанция.

— Его найдут, обязательно найдут, — пообещал граф, — я тут же сообщу прокурору о вашей догадке, он мой друг и не оставит вас в беде.

Констанция покачала головой.

— Вы не представляете себе, граф, какой он ужасный человек. Прошло столько лет, и он возник из небытия. Он пришел отомстить. Я не боюсь за свою жизнь, но не могу и далее подвергать опасности близких мне людей.

— Можете располагать мной, — предложил свои услуги граф де Бодуэн, — я сделаю для вас все, что только в моих силах.

— Я хочу стать вашей женой, — не открывая глаз, произнесла Констанция, и ее пальцы сильно сжались на запястье Армана.

— Мадемуазель…

— Нет, не бойтесь, граф, я поступаю так не в припадке страха, я дала бы вам согласие в любом случае.

— Я увезу вас отсюда, мадемуазель, — воскликнул Арман, припадая губами к руке Констанции.

— Спасибо за заботу, граф. Я не могу здесь более находиться, — взмолилась женщина, — увезите меня отсюда! — Констанция вскочила с постели и судорожно принялась собираться. — Скорее, я чувствую, он где-то близко!

— Не волнуйтесь, мадемуазель, у дома выставлена охрана.

— Только вы, граф, можете защитить меня, только вы.

— Мы сейчас же покидаем Париж.

Арман, еще не веря в то, что Констанция Аламбер согласилась стать его женой, смотрел в лицо до смерти перепуганной женщины.

— Вы не раскаетесь в своем поступке, мадемуазель?

— Никогда.

— Тогда едем.

И вот Констанция оказалась уже под руку с Арманом де Бодуэном во дворе своего дома. Она на прощание обернулась и посмотрела в темные окна. В мезонине, в полукруглом окне отражалась ущербная луна, посылавшая Констанции свой прощальный блеск.

— Я вернусь, — прошептала Констанция, — я обязательно вернусь, но потом.

Экипаж с грохотом полетел по улицам, унося Констанцию прочь от ее дома. Рядом с ней сидел Арман и крепко держал за руку.И только тут Констанция расплакалась. Она вновь почувствовала себя беззащитной.

— Мы сегодня же отправимся в Пьемонт.

— Да, дорогая, — впервые Арман назвал ее этим словам, женщина с благодарностью посмотрела в глаза графу.

— Мы обвенчаемся по дороге в Турин, мне не хотелось бы делать из нашей свадьбы торжество.

— Как вам будет угодно, мадемуазель.

Все дальнейшее происходило для Констанции словно в каком-то тумане. Ночное бегство из Парижа, проселочные дороги, незнакомые селения, ночлег в гостиницах и снова дороги. И все эти дни рядом с Констанцией неотлучно находился Арман де Бодуэн. Он единственный во всем мире мог найти слова утешения, мог увлечь ее

Разговором, заставить забыть о несчастьях последних дней.И женщине уже начинало казаться, что она провела с этим мужчиной большую часть своей жизни. Она уже узнавала его голос, когда слышала, находясь в комнате, как Арман обращается к хозяину гостиницы, объясняя ему, что понадобится мадемуазель Аламбер. И

Констанция была полна благодарности за эту заботу.Словно само небо послало ей Армана, чтобы тот в трудную минуту поддержал ее.

Они обвенчались в небольшой сельской церкви, удивив своим желанием пожилого священника. Вначале ему подумалось, что брак совершается не в Париже, не в Турине только потому, что Арман и Констанция убежали от своих родственников. Но потом, вглядевшись внимательнее в их лица, священник понял, такие люди ни у кого не спрашивают разрешения и ни от кого не зависят.

В церкви пахло сыростью и плесенью, убранство алтаря выглядело убогим. Свидетелями церемонии стали трое случайно оказавшихся в зале прихожан.

Констанция, уже ставшая мадам де Бодуэн, идя к выходу, глянула вверх, на потолок церкви, построенной в стиле провинциальной готики, такой же плоский и почерневший от времени, как и в церкви, куда она ходила в детстве. И на какое-то

Мгновение ей показалось, она идет сейчас не с Арманом, а с Филиппом Абинье.

Но Констанция тут же остановила себя.

«Нет, к прошлому не будет возврата, как бы тебе этого не хотелось, дорогая. Теперь ты графиня де Бодуэн, урожденная Аламбер».

Констанция исчезла из Парижа никому не сказав ни слова, и лишь один прокурор со слов Армана знал, куда она отправилась и с кем. Но королевский прокурор был человеком не болтливым и свято охранял тайну своего друга.

Уже сидя в карете, Констанция поймала себе на мысли, что столь важное в жизни любой женщины событие, как замужество, не произвело на нее никакого впечатления. Мир оставался прежним, да и она ни в чем не изменилась.

Арман сидел рядом с ней задумчивый и серьезный, и женщине от этих мыслей захотелось улыбнуться.

— Ты счастлива? — спросил Арман.

— Не знаю.

— Я прошу тебя, Констанция, никогда в жизни не обманывай меня.

— Как получится. Ведь мы еще так мало знаем друг друга, а быть искренним можно с человеком, которого знаешь всю жизнь.

— Но ведь мы теперь до конца жизни будем вместе.

— Как получится, Арман.

— Надеюсь, Констанция, тебе никогда не придется жалеть о том, что ты выбрала именно меня.

— Это ты выбрал меня, Арман, я здесь ни при чем.

— Уж не хочешь ли ты сказать, Констанция…

— Да-да, именно это я хотела сказать. Жизнь распорядилась таким образом, что мы оказались вместе. Карета легко тронулась и покатила по залитой солнцем дороге. Женщина обернулась и в заднем окошечке увидела утопавшую в зелени деревьев церковь. Таким спокойствием и одновременно величием веяло от старого здания, что на душе у Констанции сделалось легко.

— Будь что будет, — прошептала она.

— Ты что-то сказала?

— Я сказала, Арман, все еще впереди, и новые испытания только начинаются.

Уже затемно их экипаж остановился у небольшой гостиницы, и граф де Бодуэн как всегда снял для Констанции самую дорогую комнату. Слуги внесли багаж, а Арман усадил Констанцию на кровать, поцеловал ей руку и пожелал спокойной ночи.

Констанция сидела и прислушивалась к звукам, наполнившим гостиницу. Где-то играла флейта, внизу хозяин громко спорил со своей женой, и Констанции стало так тоскливо и одиноко, что она готова была расплакаться.

Она тихо отворила дверь и выглянула на галерею. Арман стоял, прислонившись к столбу балюстрады, прямо напротив двери своей жены.

Констанция улыбнулась.

— Не думала застать тебя здесь.

— Я знал, что ты захочешь видеть меня, — Арман сделал шаг навстречу Констанции, и та обняла его.

— Теперь мы вместе и думаю, навсегда, — прошептала женщина, целуя своего мужа.

Не разрывая объятий, они вошли в комнату и Арман не глядя, закрыл дверь.

— Я люблю тебя, Констанция, — прошептал он. Женщина ничего не ответила, лишь только высвободилась из его объятий и подбежав к столику, задула свечи. Еще какое-то мгновение в темноте плыли три рубиновые точки тлеющих фитилей, но когда погасли и они, наступил кромешный мрак.

— Где ты? — позвал Арман.

— Я здесь, — прозвучал голос из темноты. Граф де Бодуэн двинулся, выставив перед собой руки.

— Ну где же ты, Констанция?

— Я здесь, — прозвучало у него за спиной, — мы разминулись.

И вот в темноте пальцы мужчины нашли пальцы женщины, их руки переплелись, и губы встретились…

Уже утром, когда первые робкие лучи солнца прокрались в комнату, Констанция разбудила Армана.

Тот сразу же привлек ее к себе и поцеловал в лоб.

— Я готов сделать для тебя все, что угодно, Констанция.

— Единственное, что мне нужно, — женщина приложила палец к его губам, — чтобы ты молчал. Граф кивнул.

— Самое главное, о чем я тебя прошу, — продолжала Констанция, — сделай так, чтобы в Турине не было никакого шума по поводу моего приезда. Я хочу жить тихо и спокойно, как подобает замужней женщине. Арман еще раз кивнул.

— Никаких приемов в честь моего приезда, в честь нашей женитьбы. Это главное мое условие. Граф де Бодуэн снова кивнул.

— Я хочу постепенно войти в твою жизнь, в жизнь твоих близких.

Граф попытался что-то возразить, но Констанция зажала ему рот ладонью и рассмеялась.

— Теперь я буду делать так каждый раз, лишь только ты попытаешься меня ослушаться. Сдержи свое слово, подтвержденное кивком головы, сделай так, чтобы мой приезд остался почти незамеченным. А потом, если я сама стою чего-нибудь, меня заприметят, а если нет, я останусь на всю жизнь всего лишь твоей женой, женой постельничного короля Пьемонта.

Жюльетта Бенцони Констанция. Книга четвертая

ГЛАВА 1

Через несколько дней после приезда в Пьемонт граф Арман де Бодуэн и его молодая жена получили приглашение от короля Витторио на концерт, который должен был состояться во дворце короля.

— Дорогая, ты должна прекрасно выглядеть сказал граф де Бодуэн своей супруге.

— Арман, я всегда выгляжу прекрасно ответила Констанция.

— Но сейчас, дорогая, ты должна выглядеть особенно хорошо, я хочу, чтобы все мне завидовали.

— Никогда не думала, Арман, что ты такой тщеславный.

— Нет, я не очень тщеславный, но зачем прятать такую красавицу?

— А ты действительно меня считаешь красивой?

— Да, да, дорогая граф де Бодуэн подошел к своей супруге и нежно поцеловал ее в шею. В Пьемонте нет женщины красивее тебя.

— Даже королева? — заметила Констанция.

— Королева? — граф де Бодуэн задумался. По-моему, она не столько красива, сколько умна и величественна.

— А что, Арман, разве мне ты отказываешь в подобных достоинствах? Разве я, по-твоему, не умна и не величественна?

— Ну что ты, дорогая, я совсем не то имел в виду. Давай, собирайся.

— А какое платье ты посоветуешь мне надеть? — Констанция пытливо посмотрела на своего мужа.

Арман задумался и прошелся из одного угла зала в другой.

— Какое? — протяжно произнес граф, Честно говоря, я даже не знаю, ты будешь выглядеть прекрасно в любом, ты же так хороша!

— Ладно, дорогой, я сама решу, если ты сомневаешься. Констанция покинула зал и поднялась в свою комнату. Во дворце графа де Бодуэна Констанция чувствовала себя не вполне уютно. Она еще не привыкла к этим большим комнатам, к старинным картинам, гобеленам, скульптурам — ко всему тому, что окружало постельничего короля Витторио. Поведение людей ей казалось немного странным. Они были не так раскованы, как парижские придворные, чувствовали себя стеснительно. Хотя это нравилось Констанции. Ей надоели придворные интриги в Париже, зависть, тщеславие, капризы, сплетни и все, что сопровождало ее жизнь при дворе короля Франции.

В Пьемонте она чувствовала себя куда спокойнее. Ей даже казалось, что выйдя замуж за графа де Бодуэна, она на несколько лет помолодела. Ведь жизнь в Пьемонте была более спокойной, более естественной, нежели в шумном и нервном Париже. Здесь никуда не надо было спешить, и все дни Констанция проводила в странной праздности. Она расхаживала по дворцу, рассматривала картины, гобелены, скульптуры, прикасалась руками к золоченым корешкам старинных книг, изредка приказывала подать карету, садилась и ехала на прогулку.

Тем более, граф де Бодуэн не всегда мог сопровождать свою молодую прекрасную жену. Он должен был все время находиться во дворце короля, должен был составлять расписание, должен был следить за тем, чтобы режим и встречи соблюдались неукоснительно. На нем лежало множество больших и малых обязанностей и возвращался он из королевского дворца обычно очень поздно.

Это только сегодня он был свободен весь день и мог посвятить все время своей молодой жене.

«Все-таки я счастливый человек подумал граф де Бодуэн, глядя в окно на небольшую площадь, по которой катились кареты, прохаживались горожане Мне повезло, я женился на такой замечательной девушке, да и к тому же она очень богата. Хотя моя мать и не очень рада этому браку, но все равно, самое главное, я счастлив. Интересно, как Констанцию примут при дворе, как к ней отнесется король Витторио? Ведь Констанция так не похожа на всех женщин пьемонтского двора! Она как будто сделана по какому-то иному образцу, она смелая, говорит обычно то, что думает, смеется, когда ей весело, грустит, когда ей грустно, не напускает на себя приторную скуку и не отвечает слащавыми улыбками на глупые комплименты. Как же все — таки к ней отнесется король?! Наверное, она ему понравится. Да, да, она ему обязательно понравится, — думал граф де Бодуэн, барабаня пальцами по стеклу. — Если она понравилась мне, значит, понравится и королю. Ведь во многом наши вкусы похожи, потому что я во всем стремлюсь походить на своего монарха, я даже одеваюсь в те цвета, в которые одевается король». Дверь в зал распахнулась и на пороге появилась Констанция. Она действительно была прекрасна: белоснежное шелковое платье, тканое золотыми и серебряными нитями, браслеты на точеных руках, высокая прическа белого парика, а на шее неизменный медальон с крупной, как гигантская слеза, серебристой жемчужиной.

У графа де Бодуэна даже перехватило дыхание. Он несколько мгновений стоял неподвижно, любуясь своей женой.

А Констанция стояла перед ним, потупив взор. Наконец, она улыбнулась, искренне и невинно.

— Ну что, дорогой муж, я тебе нравлюсь в этом платье?

— О, да, — воскликнул Арман, — ты затмишь всех придворных дам. Ты просто сама не понимаешь, насколько великолепна.

— Почему же? Я все прекрасно понимаю. Констанция слегка повернула голову и взглянула на свое отражение в огромном венецианском зеркале. Она приблизилась и прикоснулась подушечками пальцев к своему холодному отражению. Констанция подмигнула сама себе, и отражение одарило ее лучезарной улыбкой

— По-моему, Арман, я действительно выгляжу неплохо.

— Да что ты, Констанция, ты выглядишь просто восхитительно, дамы умрут от зависти, а король будет сражен на месте.

— Вот этого мне не хочется, дорогой муж, — странно улыбнувшись, заметила Констанция. — Мне не очень хочется, чтобы монарх смотрел на меня не как на свою подданную, а как на прекрасную женщину.

— Да нет, нет, Констанция, король Витторио прям и честен. Он очень приличный человек, он абсолютно не похож на тех, с кем ты была знакома прежде.

— Откуда ты знаешь, с кем я была знакома прежде? — заметила Констанция.

— Я догадываюсь, дорогая.

— Ну что ж, можешь думать все, что тебе заблагорассудится, Арман, но мне кажется, мы можем опоздать во дворец, если ты будешь так долго думать и смотреть на меня такими восхищенными глазами, — Констанция улыбнулась и прикоснулась руками к огромной жемчужине своего медальона.

Граф де Бодуэн поклонился и быстро заспешил отдавать распоряжения насчет кареты. Когда он вернулся, Констанция все еще стояла перед венецианским зеркалом, рассматривая свое отражение придирчивым взглядом.

— А твоя мать едет? — обратилась Констанция к зеркалу, в котором она видела отражение Армана.

— Да, по-моему, она тоже приглашена, — ответил граф де Бодуэн.

— Хорошо, тогда поедем все вместе. Так ты говоришь, Арман, король Витторио прям и честен?

— Да, ты будешь восхищена этим человеком. Он совсем не похож на всех остальных.

— Хотелось бы верить, — заметила Констанция, поправляя шуршащие складки своего платья.

А затем, прикоснувшись ладонью к парику, немного пригладила и без того идеально уложенные локоны.

На концерт были приглашены только самые близкие и самые знатные вельможи. Констанция заняла свое место, справа от нее сидел муж, а слева графиня Люция де Бодуэн, мать Армана. Арман и его мать смотрели по сторонам, раскланивались, следили за всем происходящим. А Констанция сразу же отдалась во власть музыки. Она прикрыла глаза, откинулась на спинку мягкого кресла, и ее мысли унеслись очень далеко. Играл клавесин, две лютни и флейта, а двенадцатилетний певец исполнял песни о любви.

Это было довольно-таки странное сочетание — двенадцатилетний мальчик поет очень серьезные песни о любви. Но Констанция на это не обращала внимания, ее мысли были там, где шумел водопад, катились прозрачные воды горного ручья, а в прозрачной воде стремительно носились сверкающие форели.

Констанция видела высокое безоблачное небо, птиц, слышала их голоса. Картины менялись одна за другой, перед ее взором возникали голубоватые холмы, дороги, всадники, мчащиеся в разрывах тумана, слышались какие-то выстрелы…

И вдруг очень крупно, казалось, совсем рядом, стоит протянуть руку — и можно прикоснуться, она увидела лицо Виктора Реньяра. Констанция вздрагивала, открывала глаза: прямо перед ней былмальчик в таком же взрослом парике как все присутствующие, в таком же камзоле. Он, прикрыв глаза, пел.

И Констанция вновь уносилась своими мыслями в прошлое. Она слышала голос Филиппа Абинье, слышала где-то совсем рядом, будто он шептал ей на ухо:

— Констанция, Констанция, я тебя люблю, я хочу, чтобы ты была счастлива, чтобы ты была со мной рядом. Констанция, Констанция, не уходи, не уходи…

Но как будто бы налетали порывы ветра, и голос Филиппа Абинье уносился куда-то вдаль, и Констанция лишь слышала далекое эхо:

— Люблю, люблю…

Но она уже не понимала, говорит ли это Филипп Абинье, то ли это голос Виктора Реньяра, то ли она

Слышит шепот своего мужа Армана де Бодуэна, который сидит рядом с ней и что-то шепчет на ухо.

Констанция вздрагивала и приоткрывала глаза. Пальцы музыканта быстро пролетали по клапанам флейты, голос певца взлетал куда-то очень высоко, а присутствующие на концерте слушали, затаив дыхание.

«Боже, боже, неужели все это было со мной? — думала Констанция, вновь прикрывая глаза. — Неужели я когда-то была маленькой девочкой, потерявшей родителей, а потом вновь чудесным образом нашедшей свою бабушку. Я обрела свое настоящее имя, фамилию, богатство… Неужели я потеряла Филиппа Абинье, неужели все эти ужасы, весь этот кошмар произошел со мной? Нет, нет, это было не со мной, это было с другой Констанцией, не с той, каковой я являюсь сегодня вот в этом королевском дворце, в этом мягком кресле».

— Констанция, я люблю тебя, — послышался шепот Армана. — Да, да, дорогой, — едва шевеля губами, произнесла Констанция, — я это знаю.

— Я хочу, чтобы ты об этом не забывала.

— Я об этом помню всегда, и я тоже хочу, чтобы ты знал — я тебя люблю, — прошептала Констанция и огляделась по сторонам. Казалось, все слушают музыку, правда, несколько вельмож дремали и их парики даже съехали набок.

Констанции захотелось рассмеяться, и она улыбнулась. Графиня де Бодуэн посмотрела на свою невестку, и ее тонкие губы дрогнули.

«Да, совсем не умеет себя вести эта выскочка, улыбается неизвестно чему. И угораздило же моего сына взять себе в жены такую женщину! Ведь мой Арман достоин лучшей доли. Хотя что уж тут душой кривить, Констанция Аламбер прекрасна и навряд ли при дворе есть женщина, которая сможет сравниться с моей невесткой красотой. Правда, вот ума бог ей не дал, но это для женщины и не является важнейшим качеством».

Графиня де Бодуэн поднесла кружевной платочек к своим раскрасневшимся векам и принялась промокать слезы. Ей хотелось, чтобы все думали, что это музыка вызвала такой сильный прилив чувств. Но на нее никто не обращал внимания, а если кто и удостаивал взглядом, то только потому, что старая и некрасивая графиня де Бодуэн сидела рядом с прекрасной Констанцией. И многие мужчины, даже пожилые придворные министры, время от времени бросали на Констанцию многозначительные взгляды и их губы шевелились, как бы произнося слова восхищения красотой молодой женщины.

Единственный, кто даже ни разу не удостоил Констацию своим взглядом, был король. Он стоял у плотно зашторенного окна спиной к залу и к музыкантам и, отодвинув тяжелую бархатную штору, смотрел в узкую щель на улицу.

«О чем он думает? — глядя на широкие плечи короля, подумала Констанция. — Почему он все время стоит спиной ко всем? Хотелось бы увидеть его лицо, услышать голос. Хотя, какое это имеет значение, какой у короля Витторио голос и как он выглядит. У меня есть муж, которого я люблю, есть свой новый дом — и к чему мне думать о каком-то короле, о его выражении лица? У короля своя жизнь со своими проблемами и тревогами, а у меня, Констанции де Бодуэн — своя. Но все же интересно, о чем думает король? А может быть, его мысли, как и мои, под воздействием музыки уносятся очень далеко. Может быть, и король вспоминает всю свою прошедшую жизнь, вспоминает любовь, цветы, безоблачное небо, пение птиц, шелест травы… Может быть, король вспоминает яркие звезды на черном бархате ночного неба, серебряный диск луны, всплывающийнад холмами. А может быть, он вспоминает войны, походы или лица своих возлюбленных женщин?»

И тут вдруг Констанция услышала голос Армана.

— Дорогая, что-нибудь случилось?

— А? Что? — Констанция обернулась к мужу. — Ты о чем-то спросил, Арман?

— Что-нибудь случилось? — зашептал граф де Бодуэн. — У тебя, Констанция, такое странное выражение лица…

— Нет, дорогой, я просто задумалась. Это музыка навеяла на меня всевозможные воспоминания.

— Не надо, не надо, дорогая, не думай о прошлом, ведь оно у тебя было такое тяжелое.

— Нет, дорогой, у меня было прекрасное прошлое. Арман положил свою ладонь на руку Констанции и несильно сжал пальцы своей жены.

— Я люблю тебя.

— Не мешай, я хочу послушать музыку. Этот мальчик поет просто восхитительно!

Детский голос дрожал, распевая старинные песни о любви. И Констанция вновь принялась вспоминать свою прошедшую жизнь. Но на этот раз она как ни пыталась, не могла вызвать далекие видения, не могла восстановить в памяти лицо Филиппа Абинье, Виктора Реньяра, старого Гильома, Этель, Лилиан, никого изпарижской жизни. Казалось, какая-то плотная пелена тумана застлала, отрезав ту жизнь от сегодняшней.

Самым далеким воспоминанием была прогулка с Арманом. Они скакали на лошадях в предместьях Парижа. Волосы Констанции развевались, Арман смеялся, время от времени придерживая лошадь и громко звал:

— Констанция! Констанция! Скорее сюда, смотри, какой прекрасный вид!

Влюбленные въехали на холм, и Арман простер вперед руку. — Смотри, какой голубой горизонт. Вот там, далеко, находится мой дом. Там Пьемонт, там король Витторио и туда я увезу тебя, Констанция, туда.

— Да, увези меня, Арман.

Констанция вспоминала, как они с Арманом, утомленные скачкой, остановились у какого-то заброшенного сарая и привязав к дереву лошадей, вошли в прохладные сумерки. Сквозь дырявую крышу лился свет, в нем танцевали пылинки, порхали бабочки, с громким жужжанием пролетела пчела.

— Здесь прекрасно как в церкви, — сказала тогда Констанция и вспомнила сейчас даже запах, заполнявший тот большой заброшенный амбар.

Это был запах зерна и скошенного свежего, сена. Аромат клевера был густым и сладким. Казалось, он настолько плотный, что к нему можно прикоснуться рукой и ощутить его тепло. А пылинки продолжали танцевать в косых лучах света. Арман взял Констанцию за руку и медленно повлек в глубину амбара. Тяжелая дверь со скрипом затворилась, как бы отделив влюбленных от яркого солнечного света, от ветра, от птиц и от всего того мира, в котором они находились еще несколько мгновений тому назад.

— Идем, идем, скорее, — увлекал ее Арман. Констанция не противилась и следовала за графом покорно и робко.

— Сюда, — шептал граф, ведя Констанцию в дальний угол, где был разложен сухой клевер.

Остановившись прямо в лучах золотистого солнечного света, Арман привлек к себе Констанцию и страстно поцеловал. Констанция ответила таким же горячим поцелуем. Граф де Бодуэн поднял возлюбленную на руки и закружился на месте, весело выкрикивая:

— Люблю! Люблю тебя, Констанция, ты должна быть моей и только моей.

— Погоди, Арман, погоди, — восклицала Констанция, — ты должен ответить мне на один вопрос…

— Никаких вопросов! Все вопросы потом…

Арман продолжал кружиться с Констанцией на руках. Солнечные лучи слепили Констанцию, она прикрывала глаза, улыбалась, а Арман целовал ее вгубы, щеки, глаза. Наконец он успокоился, медленно опустился на колени и бережно положил свою возлюбленную на ворох сухого шуршащего клевера, продолжая целовать ее губы, щеки, шею, все ближе и ближе подбираясь к груди.

— Нет, Арман, успокойся, ты должен ответить на один единственный вопрос, — шептала Констанция, отвечая на страстные поцелуи Армана.

— Ну что ж, я тебя слушаю.

— Ответь, много ли у тебя было до меня женщин?

Арман задумался, еще окончательно не придя в себя.

Его глаза сверкали, губы подрагивали, а на лице было такое выражение, будто у него только что забрали чашу с целебным питьем, а он смертельно болен.

— Ну говори же, говори, — произнесла Констанция, проводя кончиками пальцев по щеке Армана.

Затем она медленно вытащила запутавшийся в густых волосах Армана стебелек клевера. Она поднесла его к солнечному лучу и долго любовалась узорчатыми листочками.

— Констанция, я всех забыл, — наконец-то произнес Арман.

— Скольких ты забыл? — улыбнулась Констанция, пальцами ломая стебелек клевера.

— Слишком многих, чтобы можно было посчитать.

— Арман, я хочу, чтобы ты мне поклялся.

— В чем, дорогая? — мужчина приподнялся на локте и посмотрел в глаза Констанции.

— Я хочу, чтобы ты поклялся, что всегда, если будешь лгать мне, то будешь это делать красиво.

— Хорошо, — кивнул Арман, обнял Констанцию, которая собралась было подняться на ноги, и привлек к себе.

— Погоди, погоди, — зашептала Констанция.

— Нет, сейчас, немедленно, — Арман стал жадно целовать губы Констанции. — Я люблю, люблю тебя, Констанция, — шептал граф де Бодуэн. — Я вообще никогда не буду тебе лгать.

Констанция гладила волосы Армана и шептала ему на ухо:

— Арман, Арман, только никогда не оставляй меня, ни при каких обстоятельствах. Будь всегда рядом со мной.

— Конечно, дорогая, мы всегда будем вместе, всегда — и никто нас не сможет разлучить.

Пылинки танцевали в косых лучах золотого солнца, шуршал сухой клевер, пахло медом и летом.

— Что с тобой, дорогая?

Констанция вздрогнула, приходя в себя. До нее дошло, что она находится во дворце, что играет музыка, а рядом с ней ее муж граф Арман де Бодуэн и свекровь.

— Боже мой, я задумалась, — прошептала Констанция, промакивая слезы кружевным платочком.

— А о чем ты думала?

— Я вспоминала тебя. Помнишь тот заброшенный амбар, те косые лучи солнца, запах свежего клевера?

Граф де Бодуэн улыбнулся и крепче сжал пальцы своей жены.

— Конечно помню, это воспоминание будет со мной всегда, я унесу его в могилу.

— Ну зачем же так, Арман, по-моему, это прекрасное воспоминание, лучшее в нашей жизни.

— Да, да, — закивал граф де Бодуэн.

Мальчик певец закончил песню на очень высокой ноте. Несколько мгновений присутствующие молчали, а потом, придя в себя, бурно зааплодировали. Констанция тоже хлопала, глядя на счастливо улыбающегося ребенка.

Графиня де Бодуэн взяла Констанцию за локоть. — Пойдем, я представлю тебя королю.

— Королю?

— Да, да, обязательно, — графиня направилась в дальний угол зала, где у окна стоял король Витторио, все так же не оборачиваясь к залу, все так же продолжая смотреть в узкую щель на улицу.

Графиня де Бодуэн подвела Констанцию к королю.

— Ваше величество, — немного скрипучим голосом произнесла старая графиня, — я рада и счастлива представить вам свою невестку графиню Аламбер.

Король Витторио продолжал смотреть в окно, как будто слова графини де Бодуэн относились не к нему.

— Я надеюсь, вы будете счастливы с нами, — наконец произнес король и медленно обернулся.

— Я буду счастлива, ваше величество, в любом случае.

Король Витторио пристально посмотрел в лицо Констанции, и на его губах появилась странная улыбка.

— Но вы счастливы, если думаете так. Констанция поклонилась.

— Да-да, вы должны быть счастливы, — как-то холодновато кивнул король Витторио, — ведь в ваш брачный контракт вложено довольно много денег.

— Это не имеет никакого значения, — ответила Констанция, — мы счастливы с графом даже без денег.

Граф де Бодуэн, который уже подошел к матери и жене, тоже низко поклонился королю.

— Как вас зовут? — король продолжал пристально смотреть в зеленоватые глаза жены своего подданного.

— Констанция, ваше величество. Констанция Аламбер.

— Кон-стан-ция, — по слогам произнес король Витторио и его губы дрогнули, а на лице появилась, наконец, улыбка. — Констанция, — еще раз, как бы пытаясь навсегда запомнить это имя, произнес король. — Интересно, интересно, — задумался король, — а я дал разрешение на этот союз? — на этот раз монарх смотрел в глаза графа де Бодуэна.

— Да, да, ваше величество, вы были так милостивы, что позволили мне жениться на графине Алмабер.

— Тогда все прекрасно, — пожал плечами король Витторио, — надеюсь, вы будете счастливы, — король как-то странно замялся, а его взгляд затуманился. Он тряхнул головой, как бы пытаясь прийти в себя.

— Что за наваждение, — прошептал про себя король Витторио, неотрывно глядя в зеленоватые с золотыми точечками глаза Констанции, — что за наваждение… Будьте счастливы, будьте счастливы.

Констанция и Арман вновь поклонились королю Витторио, а он будто бы кого-то увидел, тут же сорвался с места и заспешил через весь зал. Придворные низко склоняли головы, расступаясь передспешащим королем.

— Я что-нибудь не то сказала? — спросила Констанция, обратясь к мужу.

— Да нет, нет, дорогая, не волнуйся, все в порядке. Просто король не нашелся, что сказать, я думаю.

— Ты, дорогой, хотел что-то сказать насчет короля?

— Да нет, нет, Констанция, все в порядке. Просто его величество смотрел на тебя очень странно.

— Я тоже, Арман, это почувствовала и подумала. что может быть, я как-то не так себя вела?

Арман посмотрел на свою мать, графиня де Бодуэн пожала плечами и усмехнулась.

— Да нет, дети, вроде бы все в порядке. Просто короля одолевают какие-то свои мысли. Не волнуйтесь.

Король Витторио в это время подошел к королеве, взял ее под руку и медленно направился к выходу. Но в самой двери он резко остановился. Даже королева вздрогнула. — Граф де Бодуэн! — громко, на весь зал, воскликнул король Витторио.

— Да, да, ваше величество, — Арман поклонился жене и матери, направляясь к королю, — я слушаю вас, ваше величество, — Арман склонился в низком поклоне, — вы что-то хотели сказать?

— Нет-нет, ничего, — как будто бы отгоняя странное наваждение, тряхнул головой король Витторио.

Королева пристально посмотрела на своего мужа, ей явно не понравилось выражение лица короля.

— Да нет, ничего, продолжайте развлекаться, — обронил король, развернулся и покинул зал.

Еще несколько придворных последовали за своим монархом. А граф де Бодуэн остался стоять у закрытой двери, пытаясь понять, что же хотел сказать король Витторио. Он пытался вспомнить, когда же еще видел подобное выражение на лице своего монарха.

А графиня де Бодуэн усадила Констанцию в кресло, и музыканты вновь принялись играть, а двенадцатилетний певец вновь запел песню о любви.

Констанция улыбалась, но на душе у нее было неспокойно. Она то и дело вспоминала странный взгляд короля, его темные глаза с расширенными зрачками, его нервную улыбку и черные густые брови, которые буквально сошлись на переносице, когда король разговаривал с ней.

Мать Армана, графиня де Бодуэн, тоже почувствовав что-то неладное, косилась на свою невестку.

«Эта женщина принесет нам несчастье. Вот уж, право угораздило моего Армана жениться на этой парижской красавице, не мог найти кого-то попроще». Сейчас старая графиня де Бодуэн не думала уже о том, чтоКонстанция красива и что никто в Пьемонте не может с ней сравниться, сейчас она думала о судьбе своего сына, о том, что не зря король так странно смотрел на ее невестку. Но что она могла сделать? Король есть король и никто не волен приказать ему, как смотреть на того или иного из своих подданных. Поэтому стараяграфиня вскоре успокоилась и стала слушать музыку.

А вот сердце Констанции странно сжалось. Ей показалось, что в огромном зале не хватает воздуха и у нее начинает кружиться голова.

«А может быть, это от звуков музыки, от этих надрывных нот и высокого детского голоса, которому вторят две флейты? Нет, нет, это не от музыки, а от странного взгляда короля. Почему он так странно посмотрел на меня?» Но тут же Констанция улыбнулась. «Скорее всего, король такой же мужчина как и все остальные, ион тоже остался неравнодушен к моей красоте».

Кое-кто из придворных, слышавших странный разговор короля с молодой графиней де Бодуэн, перешептывался:

— Вы видели, маркиз, как король посмотрел на эту красавицу?

— Да-да, барон, видел.

— Не позавидуешь теперь графу де Бодуэну.

— Почему, барон?

— Если наш король посмотрит на женщину таким взглядом, знай, быть беде, ведь король ни перед чем не останавливается.

— Что вы, что вы, барон, будет вам!

— Да нет, маркиз, я точно знаю, наш король очень неравнодушен к женщинам, особенно к такой красоте, — и он указал на Констанцию.

— Да, ничего не скажешь, графу де Бодуэну повезло, подобная женщина — украшение нашего двора.

— Э, нет, маркиз, — наводя лорнет на Констанцию, говорил барон, — хорошего в этом мало. Хотя, насколько мне известно, граф де Бодуэн тоже не любит уступать и сможет постоять за свою жену.

— Да что вы, что вы, надеюсь, до этого не дойдет. Старая графиня де Бодуэн оглянулась на барона

И маркиза. Те учтиво поклонились ей и замолчали. Арман уселся рядом со своей женой и взял ее ладонь

В свои руки. — Ты никогда меня не бросишь? — прошептала Констанция.

— Нет, дорогая, никогда и ни при каких обстоятельствах.

— Ты клянешься? — улыбнулась Констанция.

— Да, да, дорогая, самой страшной клятвой. Поверь, я всегда буду с тобой.

— Тогда я спокойна, — Констанция улыбнулась в ответ своему мужу, и они принялись сосредоточенно слушать музыку.

Однажды, прогуливаясь, Констанция и Арман забрались довольно далеко. Они оставили лошадей у подножия холма и, взявшись за руки, неторопливо поднялись на вершину.

— Как здесь прекрасно! — воскликнула женщина, подставляя лицо лучам солнца.

— Да, здесь превосходно, — оглядывая окрестности, произнес Арман, — здесь чувствуешь себя птицей, парящей над землей.

У подножия холма простиралось небольшое озеро. В его спокойных водах отражались холмы и деревья, а у берега озера стояла лодка, в которой сидел человек.

Констанция опустилась на плоский камень,приложила ладонь козырьком к глазам и, тяжело вздохнув, сказала:

— Здесь действительно прекрасно, даже не хочется уходить.

— Что ж, мы можем остаться здесь навсегда, можем построить здесь маленький дом. Ты, Констанция, будешь сидеть у окна и любоваться гладью озера.

— Нет, Арман, я думаю о другом.

— О чем же, Констанция?

— Взгляни на эту лодку.

Арман повернул голову и посмотрел на гладь озера

— Да, прекрасно.

— Нет, я не о том. Понимаешь, Арман, эта лодка никуда не может уплыть с этого озера.

— Да, конечно, ведь кругом берега.

— Она будет стоять здесь, пока не утонет, и не исчезнет в глубине озера.

— Откуда у тебя такие мрачные мысли, Констанция?

— Нет, у меня не мрачные мысли, Арман, иди сюда, — Констанция взяла мужа за руку и привлекла к себе. — Послушай, послушай, — она приложила его ладонь к своему животу, — слышишь?

— Что я должен слышать? — брови Армана вопросительно приподнялись над глазами.

— Ну как же, дурачок, неужели ты еще ничего не понял?

— Нет, не понял, — произнес мужчина.

— Вот здесь, вот здесь, кто-то внутри, во мне.

— В тебе внутри? — наконец-то до Армана дошло, о чем говорит его жена. Он улыбнулся, глаза его заблестели.

— Ты хочешь сказать, что береманна и ждешь ребенка?

— Ну конечно же, конечно же, дурачок, неужели ты еще ничего не понял?

— Так быстро?

— Конечно, — улыбнулась Констанция, — какие же вы, мужчины, глупые и совершенно ничего не понимаете.

— Да нет же, Констанция, я ничего не слышу, — продолжая блаженно улыбаться, шептал Арман, — буквально ничего. — Вот здесь, здесь… — женщина поправляла ладонь, — слышишь, он стучит?

— Да нет же, ничего не слышу.

— Ой, Арман, в самом деле, это же так отчетливо, даже я слышу! Наконец и он услышал какое-то странное движение в теле своей жены.

— Точно, точно, я слышал!

— Ну вот, видишь, а ты говоришь, быстро…

— А почему ты, Констанция, не сказала мне раньше?

— Когда, Арман?

— Ну вчера, позавчера…

— Не знаю, — Констанция пожала плечами и осмотрелась вокруг, — не знаю, дорогой, почему не сказала тебе раньше. Я только вчера услышала, как он шевельнулся, только вчера ощутила и поняла, что беременна.

— Боже, — Арман привлек к себе Констанцию и нежно поцеловал в губы, — я так счастлив!

— Я тоже, — Констанция кивнула и положила голову на плечо Армана.

Они долго сидели вот так, обнявшись, глядя на неподвижное зеркало воды, глядя на отражение проплывающих в озере облаков, и им было хорошо. Казалось, их души тоже воспарили над землей иплавно летят вместе с белыми облаками куда-то далеко-далеко. Первой пришла в себя Констанция.

— Арман…

— Да, дорогая, я тебя слушаю.

— Если у нас будет мальчик…

— Конечно же у нас будет мальчик!

— Погоди, не перебивай, — остановила Армана Констанция, — если будет мальчик, мы назовем его Мишель, ты согласен?

— Как хочешь, дорогая. А если будет девочка? — осведомился Арман.

— Девочка? — задумалась Констанция. — Что же, тогда ты сам придумай ей имя.

— Если будет девочка, то я назову ее Констанцией, — по слогам произнес имя своей жены граф де Бодуэн.

— Нет-нет, дорогой, только не Констанцией.

— Почему?

— Я хочу, чтобы у тебя была только одна Констанция — я.

— Хорошо, пусть так и будет.

— А теперь пойдем, наверное, от свежего воздуха у меня закружилась голова. Дай мне свою руку, — попросила Констанция.

Граф де Бодуэн взял жену под руку и они медленно двинулись вниз к подножию холма, где их ожидали лошади. Счастливая улыбка не сходила с лица Армана. Он все время пристально смотрел под ноги, бережно ведя жену. А Констанция улыбалась, глядя на то, как старается ее муж. Она тоже была счастлива, чувствуя, что наконец она стала настоящей женщиной, что у нее под сердцем шевелится ребенок. И неважно, кто это будет — мальчик или девочка, это будет ее ребенок, ее плоть и кровь, ее душа.

ГЛАВА 2

Постепенно Констанция привыкала к жизни в новом доме и то, что раньше ее удивляло, казалось необычным, стало будничным и привычным. Граф де Бодуэн, хоть и был занят при дворе, всегда спешил домой, где его ждала молодая супруга.

Он сразу же подходил к ней, целовал руку и негромко спрашивал так, чтобы слышать могла только Констанция.

— Как ты себя чувствушь? Как он? Констанция склоняла голову, на ее губах появлялась улыбка.

— Все нормально, Арман, он ведет себя очень пристойно.

— Дерется? Бушует?

— Да нет, нет, что ты, дорогой, он ведет себя смирно, лишь изредка подает признаки беспокойства — толкает меня, ворочается.

— Это больно, Констанция?

— Да нет же, что ты, Арман, все нормально.

— Я так за тебя волновался, просто не находил себе места. Но при дворе столько дел, что у меня буквально голова идет кругом.

— Я тебя понимаю, ведь ты должен быть все время подле короля.

— Да, Констанция, масса всяческих распоряжений, приказаний, бумаг… Буквально некогда вспомнить о тебе.

— Что, ты меня начинаешь забывать?

— Да нет, что ты, разве можно вас забыть? Я только и думаю о тебе, даже король несколько раз делал замечания, указывая на мою рассеянность.

— Будь, пожалуйста, осмотрительнее, Арман, ведь я за тебя волнуюсь.

— Не волнуйся, все нормально. Когда король смотрит на меня, улыбается. У меня даже иногда бывает такое впечатление, что наш король мне завидует.

— Конечно, ведь у тебя по лицу видно, что ты счастлив, что ты меня любишь.

— Я тебя очень люблю, Констанция, — склонялся к молодой жене граф де Бодуэн, нежно целуя ее в щеку.

— Вот так, лучше. А теперь расскажи, что там при дворе? — Все как обычно. Король провел заседание со своими министрами, потом разбирался с казной, а затем отдавал распоряжения о предстоящей охоте. И знаешь, Констанция…

— Что, дорогой?

— Король пригласил нас на охоту.

— На охоту? — изумилась Констанция. — Ну какой же из меня охотник?

— Не беспокойся, милая, это будет соколиная охота. Это незабываемое зрелище, тем более, наш король большой любитель подобных развлечений и на соколиную охоту приглашаются только самые близкие к королю люди. Так что ты можешь считать, что стала королю близка, раз он пригласил тебя.

— Вот уж, право, неожиданная новость, — немного смутившись, сказала Констанция.

— А еще, дорогая, мы приглашены на бал, который должен будет состояться завтра вечером в королевском дворце. — На бал?

— Да, да, дорогая. Но это будет не просто бал, а бал-маскарад, все должны будут прийти в масках.

— В Париже это не очень распространено, — заметила Констанция.

— Так это же в Париже, а в Пьемонте это обычное развлечение. — А какую маску наденешь ты, дорогой?

— Я? — Арман задумался. — Еще не знаю, но по-моему, все будут в одинаковых, таких, чтобы была закрыта только верхняя часть лица. Правда, желающие могут облачиться в какой — нибудь удивительный костюм, то ли предводителя пиратов, то ли палача. Но я думаю, до этого не дойдет, ведь это не большой бал-маскарад, а тоже для узкого круга приближенных. Я уже отдал сегодня распоряжение.

— Так мы пойдем, Арман, на этот бал?

— Если ты, дорогая, будешь чувствовать себя прекрасно, то обязательно.

— Но насколько я понимаю, твое присутствие там просто необходимо.

— Знаешь, Констанция, я с удовольствием провел бы вечер дома вместе с тобой. Мы могли бы о чем-нибудь говорить, вспоминать, ты рассказывала бы о своей жизни…

— Перестань, Арман, мне не хочется вспоминать о прошлом, я хочу думать только о будущем, только о нем, — и женщина приложила ладонь к животу. — Он там, он постоянно подает мне знаки.

— А можно я потрогаю?

— Конечно, дорогой, только осторожнее, пожалуйста.

Арман приложил руку к животу Констанции и на его лице отразилось недоумение.

— Почему он молчит?

— Не спеши, сейчас, ведь не может же он все время шевелиться? Может быть, он уснул, а может быть, о чем-то задумался.

— А о чем он может думать, Констанция? Женщина пожала плечами.

— Арман, ты такой глупый, задаешь такие детские вопросы, на которые не существует ответа.

— Как это не существует, если он думает, то, наверное, о чем-то. — Он думает о тебе.

Арман хмыкнул и улыбнулся.

— Это, конечно, приятно, если он думает обо мне.

— Вот и радуйся, чувствуй себя счастливым отцом.

— Констанция, а ты сказала моей матери о том, что мы ждем ребенка?

— Нет, нет, Арман, пока ни о чем не надо никому говорить, пусть все остается в тайне, пусть об этом знаем только ты и я.

— Почему? К чему все эти секреты?

— В последнее время я стала ужасно суеверной, и мне не хочется, чтобы кто-то посторонний знал о нашей тайне.

— Но ведь моя мать — не посторонний для нас человек, может, тебе понадобятся какие-то советы…

— Арман, успокойся, — Констанция приложила ладонь к его губам, — если меня что-то будет интересовать, я спрошу, не беспокойся. Пока все хорошо.

Вдруг Арман напрягся.

— Я слышал, он шевельнулся!

— Ну вот, видишь, значит от почувствовал, что это твоя рука и может быть, тихонько ударил ножкой и шевельнул плечом.

— Какой он замечательный, скорее всего, это мальчик, и у меня будет сын.

— Конечно мальчик, я в этом не сомневаюсь.

— А откуда ты знаешь?

— Мне снился сон. А сны, которые снятся с четверга на пятницу, обычно сбываются.

— И что тебе снилось, Констанция?

— Мне снился ребенок у меня на руках. Мы стояли с ним у окна, я крепко прижимала его к груди, а он смотрел на город. Но вот что страшно, Арман…

— Что? Что? Что тебя испугало?

— Город за окном горел, все дворцы, соборы, дома полыхали. По улицам шли солдаты, кричали женщины, а мальчик у меня на руках негромко плакал…

— Глупости, не думай об этом! Это все только лишь сон, на самом деле, все будет по — другому. Мы с тобой будем обязательно счастливы, я уверен.

— Мне бы тоже хотелось быть счастливой… В гостиную неторопливо вошла графиня де Бодуэн.

Арман поднялся, подошел к своей матери и поцеловал ей руку.

— Как наш король, Арман? — осведомилась графиня де Бодуэн.

— Пребывает в прекрасном настроении, — ответил Арман.

— Какие новые развлечения ждут двор?

— Из новых развлечений — завтрашний бал-маскарад, а еще через несколько дней король Витторио устраивает соколиную охоту.

— Бал — это замечательно, тем более, маскарад. А вот охоту я не люблю. Констанция, а как ты относишься к соколиной охоте? — осведомилась графиня де Бодуэн, постукивая веером о ладонь левойруки.

Констанция приподнялась с мягкого кресла, пожала плечами.

— Мне тоже не очень нравятся подобные мероприятия. Я равнодушна к охоте, хотя для мужчин, насколько я понимаю, хорошее занятие. Ведь охота, как и война, веселит кровь, возбуждает.

— Да-да, дорогая, возбуждает, — закивала графиня де Бодуэн.

Арман подошел к своей супруге, взял ее под руку, и молодая пара, поклонившись графине де Бодуэн, медленно направилась по лестнице, ведущей на второй этаж, к своей комнате. А графиня осталась в гостиной. Она подошла к камину и пристально посмотрела в огонь, будто бы это был не огонь, а окно, и она могла видеть что-то совершенно необычное.

— Бал-маскарад, — прошептала графиня и на ее лице появился румянец, — все будут в масках и под ней можно будет спрятать все морщины. Руки будут в высоких перчатках, так что бал-маскарад — это замечательно, а седые волосы будут скрыты париком.

Бал-маскарад был великолепен. Все женщины и мужчины, как сговорившись, пришли на него в белых роскошных одеждах, в белых масках. Платья дам были усыпаны драгоценностями, руки были унизаны сверкающими кольцами, а все лица были скрыты масками. Только сквозь прорези сверкали глаза и трудно было узнать кого-либо.

Музыканты разместились на балконе, и танец сменялся танцем. Мужчины и женщины, выстроившись друг перед другом, медленно сходились в центре огромного зала, поднимали руки, кланялись, потом кавалер брал руку своей дамы и та делала медленный оборот. И вновь танцующие раскланивались друг с другом и менялись партнерами. Это был медленный танец, очень чинный и грациозный. Развевались белые одежды дам, рассыпались по плечам локоны париков. Поклоны, обороты, притопывания каблуками, хлопки ладонями — и вновь дамы и кавалеры расходились в разные стороны, чтобы под меланхоличные аккорды музыкантов вновь сойтись в центре зала, вновь поклониться и, скользя по мраморным плитам пола, разойтись в противоположные стороны.

Те, кто не был занят танцами, стояли у стен, сидели на низких мягких креслах и следили за танцующими. Женщины перешептывались, мужчины стояли, скрестив руки на груди. Шуршали шелка, стучали каблуки, пели флейты, звенели струны лютней.

Король Витторио, хоть и был в такой же белой маске как и все остальные мужчины, выделялся среди танцующих своей широкоплечей фигурой и ростом. Его движения были уверены, грациозны и легки. Он одну за другой менял дам, раскланивался с ними и медленно двигался по центру огромного зала.

Констанция вздрогнула, ощутив на себе пристальный взгляд. Она обернулась и мгновенно поняла, кто на нее смотрит. Она вежливо и учтиво склонила голову в поклоне. Король Витторио так же учтиво игалантно поклонился Констанции.

Еще несколько аккордов, еще несколько поворотов — и король и Констанция уже стояли друг перед

Другом. Пальцы короля коснулись руки грасЬини др Бодуэн и женщина вздрогнула от этого прикосновения.

Еще несколько аккордов, два поворота, поклон — и танцующие расходятся в противоположные стороны. Но король Витторио остался стоять, все так же пристально глядя на Констанцию.

Та не нашлась, что ей делать. Она огляделась по сторонам, ища своего мужа. Но Арман был в другом конце зала, она узнала его по парику.

Граф де Бодуэн вместо того, чтобы заспешить к Констанции, скрестил руки на груди и спрятавшись за спинами других мужчин, следил за своей женой.

А король Витторио решительно пересек зал и остановился рядом с Констанцией всего лишь в одном шаге от нее.

— Вы слишком жестоки, Констанция, — произнес король Витторио.

Белая маска скрывала верхнюю часть его лица и Констанция вздрогнула, увидев, как шевельнулись губы короля в надменной и странной улыбке.

— Жестока? — воскликнула женщина. — Почему я жестока, ваше величество?

— Вы со своим мужем слишком опрометчиво показываете людям, что такое счастье.

— Но что здесь плохого, ваше величество? Я не понимаю.

— Это жестоко, Констанция, и может быть со временем вам это станет ясно.

Нет-нет, ваше величество, я не понимаю, о чем вы говорите.

Король продолжил, немного наклонив голову вперед:

— Мне нравится ваш муж, я отношусь к Арману очень хорошо.

— Я знаю, — кивнула Констанция.

— Ему неудобно от того огромного счастья, которое вы, Констанция, ему дали.

— Ваше величество, но разве может быть неудобно из-за счастья, пусть даже огромного?

— Да-да, Констанция, может. Он пытается это скрыть, пытается не показывать, но ему это слабо удается. По его сияющему лицу и сверкающему взгляду все видят, как он счастлив и все догадываются, кто дал ему это счастье. Я в последнее время все чаще думаю, хватит ли у графа де Бодуэна сил сохранить это счастье, — король пытливо взглянул на Констанцию. Та кивнула.

— Да, ваше величество, я думаю, сил у него хватит.

— Что ж, я рад слышать подобный ответ. И знаете почему?

— Почему, ваше величество?

— Потому что люди могут быть слишком нечистоплотны, тем более, когда они видят то, чего не может быть у них.

— Но чего, ваше величество, может не быть у других?

— Счастья, счастья, Констанция, любви, радости. И поэтому, дорогая, позвольте дать вам совет: будьте осторожны и осмотрительны, будьте осторожными оба.

Констанция поклонилась и, подняв голову, увидела, что все присутствующие в зале смотрят на нее и на короля Витторио. И если бы не белая маска, то все увидели бы, как залились щеки Констанции румянцем.

А король Витторио, казалось, даже внимания не обращал, что происходит вокруг, что думают о нем и молодой женщине его подданные. Он подошел к Констанции еще ближе и произнес ей шепотом, бросив по сторонам короткий злой взгляд:

— Знаете, чего я хотел бы более всего этого, — король вновь огляделся по сторонам. Констанция ничего не ответила, лишь внимательно взглянула в черные прорези маски, за которыми сверкали глаза короля Витторио.

— Да, ваше величество, я хочу знать, чего же вы желаете.

Король задумался и стал покусывать нижнюю губу.

— Иногда по вечерам мне в голову приходит странная мысль…

— Какая, ваше величество?

— Иногда мне хочется бросить все вот это, — король на этот раз скептично посмотрел по сторонам, — и прийти к вам в гости, и чтобы там никого не было кроме вас Констанция, и вашего мужа.

Констанция напряглась. Она почувствовала, что по ее спине побежали мурашки.

— Я хочу, Констанция, чтобы там были только вы, повторил король Витторио уже довольно громко.

До Констанции как во сне долетел голос короля. Она слышала странный шепот, шушуканье по сторонам, шорох платьев, вееров, но все равно Констанции показалось, что в огромном зале царит гробовая тишина.

— Но забудьте об этом, забудьте о том, что я вам сказал.

— О чем, ваше величество, я должна забыть?

— Забудьте о том, что я хотел вторгнуться в ваш дом и нарушить покой.

— Ваше величество, — Констанция смело вскинула голову и взглянула в глаза королю Витторио, — вы будете в нашем доме всегда самым желанным гостем, только… — она осеклась.

— Что только? — твердо спросил король.

— Вы, ваше величество, очень часто видите моего мужа, куда чаще, чем я, — на губах Констанции появилась улыбка, а король Витторио вдруг смутился и занервничал, — скажите Арману, когда вы соизволите прийти, и мы встретим вас, ваше величество, со всеми почестями.

— Вот это-то все и портит, — немного зло бросил король Витторио.

Констанция и король смолкли, глядя в глаза друг другу — и каждый из них пытался отгадать мысли другого.

— Вот это все и портит.

— Что, ваше величество?

— Вот эти великие почести, услуги… Посмотрите, Констанция, по сторонам, ведь они все уже вам завидуют.

Констанция испуганно огляделась. Действительно, многие из дам даже сняли маски, чтобы лучше видеть короля и Констанцию, все прислушивались, пытаясь уловить то, о чем говорит король с молодой женщиной.

— Вам все завидуют, а это не очень хорошо, Констанция, поверьте.

— Извините, ваше величество, я не совсем вас понимаю, честно говоря, и не вижу, чему можно завидовать.

— Скоро, Констанция, вы все поймете. И не думаю, что когда вы во всем разберетесь, это принесет вам хоть какую-то радость.

Король поклонился, поцеловал Констанции руку и двинулся из зала. Он шел, а придворные суетливо расступались перед ним. Констанция отошла к стене и прикрыла лицо веером.«Арман, Арман, где же ты? Почему ты меня бросил одну? Почему ты не подошел?»— думала Констанция, пока не услышала за спиной:

— Дорогая, о чем ты разговаривала с королем?

О чем? — переспросила Констанция. — О тебе, Арман.

— Что спрашивал король?

— Он не спрашивал, к сожалению, он утверждал.

— Что, Констанция?

— Он говорил, что собирается прийти к нам в гости.

— Как?! — воскликнул Арман, пытаясь увидеть лицо Констанции, но та прикрылась веером. Арман взял ее руку за запястье и опустил.

— Прийти к нам в дом?!

— Да, — кивнула Констанция, — только чтобы в доме никого не было, кроме тебя и меня.

— Зачем? Зачем это надо королю? Констанция пожала плечами.

— И что же ты ему ответила на подобное предложение?

— Я сказала, что мы с тобой всегда будем рады принять его величество. А что я, по — твоему, могла еще сказать?

Граф де Бодуэн начал нервно покусывать губы.

— А почему он ушел такой злой? Почему король покинул бал?

— А вот этого, мой дорогой, я не знаю, об этом мы с королем не разговаривали.

— А ты, Констанция, ему ничего не сказала?

— Только то, что ты знаешь, мой дорогой. А еще я сказала, что мы с тобой очень счастливы и что у меня хватит сил сохранить наше счастье. Ведь это правда, Арман?

— Конечно, — кивнул граф де Бодуэн, смущенно озираясь по сторонам.

А к ним уже спешила через весь зал старая графиня. Она держала белую маску в руках, а ее лицо было испугано и бледно.

— Что случилось, Констанция? — тут же осведомилась графиня де Бодуэн.

— Собственно, ничего, — абсолютно спокойно произнесла Констанция, глядя куда-то в сторону.

— Как это ничего? Король покинул бал.

— Это его личное дело, — сказала Констанция.

— Дорогуша, но ты, наверное, ему что-то сказала? Чем-то огорчила его величество?

— Чем же я, по-вашему, могла огорчить короля?

— Своим непослушанием, дерзким ответом.

— Нет, я ничего такого королю не сказала.

— Мама, оставь ее в покое.

Графиня де Бодуэн приложила маску к своему бледному лицу, а на ее старческих губах появилась недовольная улыбка. Она отошла к одной из своих подруг, и две старые женщины стали шушукаться, тои дело украдкой поглядывая на Констанцию и Армана.

— Боже, боже мой, она надерзила королю?

— Да нет, баронесса, она говорит, все нормально.

— Нормально? Разве это может быть нормальным, когда король вот так, ничего не сказав, вдруг покидает бал, оставляет своих придворных?

— Полноте, баронесса.

— Да нет же, ваша невестка ведет себя довольно опрометчиво и позволяет себе слишком большие вольности.

— Да нет же, баронесса, она говорит, что она ничего такого не сказала королю.

— А о чем же они тогда так долго разговаривали, о чем?

Графиня де Бодуэн пожала плечами.

— Дорогая баронесса, мало ли о чем может разговаривать мужчина с привлекательной женщиной? графиня де Бодуэн убрала белую маску со своего лица и улыбнулась баронессе как можно более приветливее.

А та, наоборот, спрятала лицо под маской. Но графиня по глазам догадалась о выражении лица своей подруги и продолжать разговор не стала.

Вновь заиграла музыка, зазвенели струны и кавалеры с дамами, выстроившись друг перед другом, стали танцевать. И вскоре все присутствующие забыли о том небольшом событии, свидетелями которого они явились. Шуршали шелка дам, и кавалеры раскланивались друг другу, пристукивали каблуками, менялисьпартнеры и уже казалось, что в этом зале ничего из радя вон выходящего произойти просто не может.

— Констанция, ты себя нормально чувствуешь? — поинтересовался граф де Бодуэн у своей молодой жены. Та, оглянувшись по сторонам, прошептала:

— Арман, я хочу, чтобы ты увел меня отсюда.

— Дорогая, пойми, это будет не очень прилично, все начнут судачить, перешептываться…

— Арман, уведи меня отсюда как можно скорее.

— Констанция, ты себя плохо чувствуешь? Или, может быть, ты от меня что-то скрываешь?

— Да нет, же, нет, Арман, мне нечего от тебя скрывать, но мне просто не по себе, у меня такое чувство, что я могу потерять сознание.

— Успокойся, успокойся, присядь, дорогая, — Арман усадил свою жену на низкое бархатное кресло.

— Нет-нет, — Констанция вскочила на ноги, — мне плохо, уведи меня отсюда.

Арман, не очень довольный, подал супруге руку, и они под пристальным взглядом танцующих и стоящих у стен, покинули зал. Король Пьемонта Витторио сам не понимал, что с ним происходит. Он боялся себе признаться в том, что до беспамятства влюбился в Констанцию де Бодуэн. Он пытался о ней не думать, выбросить из головы, но чем больше король Витторио пытался забыть прекрасную женщину, тем чаще и чаще она вставала перед его глазами, беспокоила воображение и не давала думать яи о чем другом, кроме чувств, охвативших душу короля.

— К дьяволу! — выкрикивал король. — К дьяволу! К дьяволу, к дьяволу! Король метался по своему дворцу, слуги испуганно шарахались в стороны. Король срывал с головы парик, швырял его на кресло, садился за письменный стол и до боли сжимал виски руками. — Зачем мне это нужно?! — сам себя спрашивал Витторио, но ответа так и не находил. — Прикажи седлать лошадей! — кричал он слуге.

Тот испуганно бежал вниз, король Витторио нахлобучивал парик, накидывал на плечи черный шелковый плащ, спускался во двор и вскакивал в седло.

Придворные не поспевали за королем, а он и не хотел никого видеть. Он мчался, неистово настегивая своего скакуна.

— Скорее! Скорее! — кричал король. Мелькали деревья, поля, дороги. Король натягивал поводья и останавливал лошадь.

— Боже, да так можно сойти с ума! Неужели я, король, влюбился вот так в эту парижскую красавицу, влюбился безрассудно, без памяти? Это просто невозможно!

Витторио закрывал глаза и прикладывал ладонь к лицу. Перед его взглядом стояла Констанция.

— Дьявол! Дьявол! Это какое-то наваждение! Он стегал плетью коня и мчался вдоль перелесков к голубеющим на горизонте горам, надеясь, что неистовая скачка сможет вернуть его к нормальномусостоянию, поможет выбросить из головы неотвязные мысли, преследующие короля все последнее время. Но все усилия оказывались тщетными. Вот и на этот раз король Пьемонта Витторио резко осадил своего скакуна и соскочил на землю. Тут же рядом с королем остановились барон Легран и маркиз Лоренцетти. Они тожеспешились и отдали поводья своих лошадей двум вооруженным охранникам.

Король нервно прохаживался по небольшой площадке над озером.

— Маркиз, идите сюда, — позвал король, — я слышал, что вы неплохо фехтуете.

— Да, ваше величество, я учился этому делу у больших мастеров.

— Что ж, может быть, вы покажете то, чему они вас научили? — на лице короля Витторио появилась надменная улыбка.

Маркиз Лоренцетти пожал плечами.

— Так что же вы ждете, маркиз, доставайте свою шпагу.

Маркиз Лоренцетти нехотя обнажил клинок. А король Витторио уже радостно поигрывал своей шпагой, со свистом рассекая воздух. На его лице то появлялась, то исчезала дьявольская улыбка.

— Ну, маркиз, вперед! — приказал король. И маркиз, выставив шпагу, не слишком уверенно двинулся на короля Витторио.

— Смелее, смелее, маркиз! — подбадривал наступающего король.

Мужчины смотрели друг на друга и казалось, были абсолютно равнодушны к тому великолепию природы, которая их окружала. Голубые горы, тронутые золотом деревья, неподвижная гладь озера, безоблачное чистое небо над головой — ничто не интересовало мужчин. Они следили друг за другом, медленно сходясь на середине площадки.

— Ну же, маркиз, — прорычал король Витторио, — явите свое искусство фехтования, повергните меня наземь. Маркиз Лоренцетти сделал первый выпад. Король ловко увернулся, парировав удар. Маркиз перебросил шпагу из правой руки в левую и двинулся в атаку.

Король Витторио был неистов. Он уже не защищался, а нападал, стремительно тесня маркиза Лоренцетти к краю площадки. — Я сброшу вас в озеро, — рычал король, — нападайте, не трусьте, что вы все меня боитесь!

Но маркиз Лоренцетти как ни пытался победить короля, это ему никак не удавалось. Король был намного сильнее, да и ярость его была необузданной. Он с силой парировал удары маркиза и тут же атаковал, не давая противнику опомниться. — Все трусы! Все слабы! Никто не может даже достойно сопротивляться, даже победить меня! — рычал король и сделав ловкий выпад, выбил шпагу из рук маркиза Лоренцетти.

Тот, поскользнувшись на замшелом камне, растянулся на земле, и шпага короля уперлась в грудь маркиза.

— Дьявол, да вы совершенно не умеете фехтовать я даже не вспотел! — прорычал король, отходя от маркиза. — А вы, барон, такой же фехтовальщик как ваш друг маркиз или, может быть, у вас рука покрепче? А ну-ка обнажите свое оружие!Да нет, ваше величество, что вы, мне не хочется. — Я приказываю! Приказываю достать клинок и нападать на меня!

Казалось, король Витторио не находит выхода для своей ярости. Барон Легран, понимая, что спорить с королем бессмысленно, выхватил клинок и решительно бросился в нападение. Король Витторио даже не ожидал подобной прыти от барона Леграна. Он с изумлением отскочил, а барон продолжал наседать, теснякороля с середины площадки. — Ну, барон, вот это другое дело, — парируя удары, воскликнул король Витторио, — вот это мне уже нравится. Решительнее! Решительнее! Повергните меня на землю!

Но барон хоть и делал все, что в его силах, понимал, что одолеть короля Витторио он не сможет, хотя и считался довольно искусным фехтовальщиком.

— А вы, барон, у кого учились? Кто вам преподал уроки фехтования? — отбивая удары и нападая на барона, поинтересовался король Витторио.

— Я, ваше величество, — задыхаясь и с трудом уворачиваясь от королевской шпаги, отвечал барон Легран, — учился у графа де Бодуэна, ведь он самый искусный фехтовальщик при дворе.

Граф де Бодуэн? Где же он сейчас? Где? Где? — нанося яростные удары, восклицал король. — Почему его сейчас нет здесь?

— Но ведь вы, ваше величество, отпустили его на два дня, — сказал маркиз Лоренцетти, вставая с земли.

— Я отпустил?! — воскликнул король, размахивая шпагой над головой. — Возможно, я о чем — то забыл.

Король перебросил шпагу из правой руки в левую и перешел в решительное нападение. И вот уже через несколько мгновений барон Легран тоже лежал на земле, а острие шпаги короля упиралось ему в грудь.

— Где же граф де Бодуэн, я бы хотел сразиться с ним! Вставайте, барон, вставайте! — закричал король Витторио. — Деритесь, сражайтесь!

— Но ведь вы, ваше величество, фехтуете лучше меня.

— Конечно, потому что я не боюсь умереть, потому что я не боюсь вашей шпаги! А вы трусите, вы прячетесь и уходите от смелого поединка.

— Да нет, нет же, — принялся оправдываться барон Легран, — я стараюсь изо всех сил, но вы более искусный фехтовальщик.

— Да вы, барон, как и граф де Бодуэн боитесь по-настоящему показывать свое искусство при дворе, вы все боитесь быть лучше меня!

Король так сильно отбил удар барона, что шпага того вырвалась из руки и, сверкнув в воздухе, упала на камень. — Вы все, все боитесь меня! — кричал король, яростно размахивая своей шпагой над головой.

— Ваше величество, — вставил маркиз Лоренцетти, — граф де Бодуэн просил два дня, чтобы быть вместе со своей женой в день ее рождения.

— Ах, да, — досадливо поморщился король Витторио, — я и забыл, что вы все ради любви, ради каких-то чувств способны пренебречь своим долгом.

— По-моему, ради графини можно даже пренебречь службой при дворе, — ехидно усмехнулся маркиз Лоренцетти.

— Что?! Что ты сказал маркиз?! — воскликнул Витторио.

— Я только сказал, что графиня де Бодуэн прекрасна.

— Тогда сражайся! — яростно закричал король Витторио, бросаясь на маркиза Лоренцетти.

Тот стал отчаянно защищаться. Но король нападал так яростно, что не прошло и нескольких мгновений, как шпага короля застыла у груди маркиза.

— К дьяволу! К дьяволу такое фехтование! — заревел король Витторио. — Нападайте на меня оба, я буду драться один против вас двоих!

Вооруженный охранник, державший лошадей, даже зажмурился от страха.

А маркиз с бароном переглянулись. На их лицах появились злые усмешки, и они двинулись на короля. Казалось, сейчас они одержат победу, ведь их было двое, а король один. Но не так — то легко было одолеть разъяренного короля Витторио. Он как дьявол бросался из стороны в сторону, парировал удары маркиза, успевал нападать на барона и уже через несколько мгновений оба придворных отступали под яростным натиском атакующего короля.

— Трусы! Трусы! Деритесь! — ревел король, делая смелые выпады. — Двое против одного, — взревел король, сдернул с головы парик, швырнул его на землю и откинул сапогом. — Двое против одного — и не можете победить!

Барон и маркиз разозлились не на шутку и решительно двинулись в атаку. Король Витторио был оттеснен к скале, но не сдавался. Казалось, еще мгновение — и двое придворных смогут одолеть своего повелителя.

Но король изловчился, яростно взмахнул своей шпагой, сделал ловкий выпад и выбил клинок из рук маркиза.

Тот недоуменно повел головой, споткнулся и растянулся на земле.

— Дьявол, будете ли вы драться или нет!

Еще несколько ударов — и клинок барона улетел в сторону.

Вы слишком легко поддаетесь, вы тугодумы! — кричал король Витторио. — Да вы шуты, шуты! Все вокруг меня шуты! — неистовствовал Витторио, бегая по площадке, размахивая шпагой. Его лицо было мокрым от пота, губы дергались, казалось, он бросится сейчас с утеса в озеро, но только чувство долга удерживаетего здесь. — Шуты, все вокруг меня шуты! — в сердцах повторял король. — Да вы все ничто! — вдруг закричал король и яростно отшвырнул шпагу.

Она ударилась о камень и сломалась. Король подбежал к своей лошади, выдернул поводья из рук охранника и даже не вставляя ногу в стремя, вскочил в седло и яростно стегнул коня.

— Вы все боитесь рисковать! — кричал король, неистово стегая лошадь. — Все боитесь рисковать, и я тоже принимаю решение: больше никаких правил, ничто не будет меня сдерживать! А если кто-нибудь или что-нибудь встанет передо мной, то я уничтожу любую преграду, убью любого человека!

Король мчался по берегу озера, вздымая тысячи брызг. Но даже ледяная озерная вода не могла остудить его пыл и ярость.

— Ненавижу! Ненавижу всех, преданных мне только потому, что я король. Ненавижу подхалимов и трусов, ненавижу почести! Я люблю, люблю ее — и она будет моей! Ничто не удержит и не остановит меня, короля Витторио. И Констанция тоже меня полюбит, я в этом уверен, — яростно нанося удары и без того бешеноскачущей лошади, кричал король. Барон Легран и маркиз Лоренцетти ехали не спеша.

— По-моему, он сошел с ума, — негромко сказал маркиз.

— Да нет, он просто влюбился.

— Думаешь, влюбился? Скорее всего, наш король сошел с ума.

— Если бы на твои чувства, маркиз, не отвечали взаимностью, то и ты помутился бы рассудком.

— Я? — воскликнул барон. — Да никогда! Тем более, было бы из за кого. Из-за какой-то парижской графини я буду страдать? Никогда!

— Да полно тебе, влюбился и страдал бы. Все мы сделаны из одного и того же, все одинаковы, вот и король не находит себе места.

— То, что король не находит себе места, барон, ты абсолютно прав и думаю, что дальше будет еще хуже. Может быть, покинуть двор, уехать к себе в замок на время, пока здесь все уляжется?

— Разумная мысль, маркиз, только навряд ли король отпустит кого-нибудь из нас.

ГЛАВА 3

Дни шли за днем. Охоты, балы, встречи послов, приемы каждый новый день был похож для Констанции на предыдущий. Она, едва появившись во дворце, тут же ощущала на себе взгляды короля Витторио. Констанции становилось не по себе, и она уже едва находила в себе силы, чтобы сдерживаться.

Король Витторио заговаривал с ней довольно редко, но и этих кратких разговоров было достаточно, чтобы Констанция чувствовала себя неспокойно.

— Вы все еще счастливы, графиня? Продолжаете любить своего мужа?

— Да, ваше величество, — кротко отвечала женщина.

— Я вам завидую, — ехидно замечал король Витторио, — думаю, со временем ваше чувство переменится.

— Никогда, ваше величество, я останусь верна своей любви.

— Вы родите ребенка и ваше чувство переменится.

— Нет, ваше величество, — говорила Констанция, учтиво кланяясь королю.

Уже все при дворе знали, ни для кого не являлись секретом чувства короля, все удивлялись только одному, как стойко держится молодая графиня де Бодуэн.

— Арман, Арман, что-то надо предпринять, — все чаще и чаще говорила жена, обращаясь к мужу.

Арман пожимал плечами.

— Дорогая Констанция, что я могу сделать?

— Не знаю, не знаю, дорогой, увези меня отсюда, увези в Париж.

— В Париж? — мечтательно произносил Арман. — Но кто меня отпустит? Король требует моего присутствия каждый день. Он постоянно дает мне распоряжения, приказания, чтобы я следил то затем, то за другим. Я не могу отлучиться от двора даже на день, а ты говоришь о Париже. Это невозможно!

— Дорогой, но ведь все может погибнуть, наше счастье может рухнуть, ведь оно и так довольно хрупко.

— Что ты, дорогая, я никогда тебя не брошу, я же тебе об этом тысячу раз говорил.

— Я хочу тебе верить, Арман, хочу, но не могу, силы покидают меня, выдержка мне уже изменяет. Мне кажется, я сорвусь и скажу что-нибудь очень дерзкое королю.

— Не надо, что ты, дорогая, ведь он же король, а мы всего лишь его подданные, всего лишь придворные. Власть ему дана самим богом.

— Не говори глупостей, Арман, он такой же человек как ты или я. Он так же переживает, точно так страдает, а может быть, гораздо сильнее.

— Да, дорогая, король страдает.

— И ты, Арман, хочешь сказать, что не знаешь, почему?

Граф де Бодуэн рассеянно пожимал плечами и старался избегать подобных разговоров, покидая комнату, в которой сидела за рукоделием его молодая жена.

Старая графиня де Бодуэн все чаще и чаще смотрела на свою невестку с нескрываемым интересом, ожидая, когда же наконец произойдет падение, когда же, наконец, эта парижская гордячка не выдержит и сдастся. Ведь она, графиня де Бодуэн, не смогла бы выдержать подобной пытки и уже давным-давно оказалась бы в постели короля. И это злило старую женщину еще больше.

— Мне кажется, ты плохо спала, — обращалась графиня де Бодуэн к своей невестке почти каждое утро

— Нет, я спала хорошо, — кротко отвечала Кон станция.

— Тогда почему ты так бледна, почему у тебя под глазами появились круги?

— Не знаю, не знаю, — отвечала Констанция, — может быть, просто мне нездоровится, немного побаливает голова.

— Сегодня мы приглашены ко двору, ты пойдешь?

— А почему бы и нет, — вскидывала голову Констанция, — если буду себя чувствовать сносно, обязательно пойду.

— А вот я бы на твоем месте, голубушка, сидела дома.

— Почему я должна сидеть взаперти?

— А потому, дорогая, что из-за тебя у моего сына могут быть неприятности.

— Как это из-за меня?! — восклицала молодая женщина.

— Король может его невзлюбить и отправить куда-нибудь очень далеко с каким-нибудь опасным поручением.

— Нет-нет, Арман должен быть со мной, — беспокоилась Констанция.

Чувствуя, что подобные разговоры досаждают Констанции, старая графиня де Бодуэн все чаще и чаще заговаривала с ней на подобные темы, изводя Констанцию. Та старалась не обращать внимания на недовольство графини де Бодуэн и подолгу находилась одна в своей комнате, все чаще даже не спускалась к столу.«И почему мне все время так не везет? — часто думала Констанция, вспоминая свою прошлую жизнь. — Стоит мне где-нибудь появиться, как сразу же начинаются интриги, сплетни, ссоры… Кто-то относится ко мне с явным неудовольствием, а страдают, как правило, совершенно невинные люди».

— Сегодня все должны быть в церкви, — сказала графиня де Бодуэн, — ты пойдешь, Констанция?

— В церковь? Конечно же пойду. Мы с Арманом уже договорились, что идем вместе.

— Значит, мы встретимся еще и в церкви. Графиня де Бодуэн протянула свои морщинистые ладони к камину.

— Какой холод в этом году! — произнесла она.

— Ну что вы, обычная погода, — заметила Констанция, встала и поднялась в свою комнату.

В соборе собрались все придворные. Не было видно только короля Витторио. Служба шла как всегда торжественно и величественно. Констанция и Арман сидели во втором ряду. Звучали латинские молитвы, старый священник читал Евангелие. Констанция вздрогнула, еще не поняв почему, и тут же ощутилана себе чей-то пристальный взгляд. Она немного скосила глаза в сторону и увидела за решеткой силуэт. За толстыми золочеными прутьями поблескивали глаза.

— Арман, — тихо прошептала Констанция, обращаясь к мужу, — мне надо уйти.

— В чем дело? — прошептал Арман.

— Я должна уйти, я хочу уйти немедленно. Уведи меня отсюда сейчас же.

— Успокойся, успокойся, Констанция, объясни в чем дело.

Звучали торжественные слова молитвы. Кое-кто из присутсвующих повернул голову на шепот Констанции и Армана.

— Мы обращаем своим поведением на себя внимание, дорогая, ведь мы в церкви, а не где — нибудь.

— Мне все равно, где мы, Арман, поскорее уведи меня отсюда.

— Но, что случилось, дорогая? — прошептал Арман.

— Он глазеет на меня, он буквально пожирает меня своим взглядом.

— Кто? — повернув голову, спросил Арман де Бодуэн.

— Ты еще спрашиваешь, кто? — Констанция скосила глаза, указывая на золоченую решетку, за которой виднелся силуэт короля Витторио.

Арман испуганно взглянул и тут же отвел взгляд, будто ожегся.

— С чего ты взяла, дорогая, что он смотрит на тебя? ~ не очень уверенно спросил Арман де Бодуэн.

— Да что ты, ты разве не видел? У меня на щеках даже румянец выступил. Он нагло глазеет на меня, глазеет! Уведи меня скорее!

Возможно, граф де Бодуэн увел бы свою жену со службы, если бы в это время по центральному проходу к ним не приблизились две монахини. Одна остановилась, а другая подошла и склонившись кКонстанции зашептала:

— Дитя мое, вас приглашает епископ, он желает с вами поговорить.

— Меня?! Епископ?! — изумленно взглянула на монахиню Констанция.

— Да-да, тебя, дитя мое, он ждет тебя в исповедальне.

Констанция пожала плечами, потом посмотрела на своего мужа.

Тот недоуменно пожал плечами и поправил локоны парика.

— Если святой отец желает с тобой поговорить, то ступай, дорогая.

И без того бледное лицо Констанции стало еще бледнее. Она с трудом выбралась на центральный проход и поддерживаемая пожилой монахиней, двинулась к исповедальне.

Все присутствующие с изумлением смотрели на молодую графиню де Бодуэн, которую вели под руки две монахини.

Арман де Бодуэн остался на своем месте. Он молитвенно сложил перед собой руки и его губы принялись что-то шептать. Но если бы кто-нибудь услышал, какие слова произносит граф Арман, он был бынаверняка изумлен.

«Дорогая, дорогая, держись, — шептал граф де Бодуэн, — они попытаются тебя сломить, попытаются уговорить. Не поддавайся, не поддавайся, ведь я, дорогая, ничем не могу тебе помочь, ничем, ведь я всего лишь маленький человек, подданный короля. А ты очень сильная, очень сильная, Констанция, только ты можешьпротивостоять королю».

Под звуки торжественного песнопения монахинь, Констанция была препровождена в боковой неф, где размещалась исповедальня. Старая монахиня подтолкнула Констанцию и задвинула за ней бархатную штору.

Констанция тяжело опустилась коленями на низкую скамеечку, обитую красным бархатом, и припала к решетке.

— Восхвалим господа нашего Иисуса Христа, — послышалсястарческий дребезжащий голос епископа.

Констанция истово осенила себя крестным знамением и припала к решетке. Она видела морщинистое горбоносое лицо старого епископа, видела его бесцветные глаза, дряблые дрожащие руки, молитвенно сложенные перед губами.

Дочь моя, — наконец-то начал разговор епископ.

— Слушаю вас, святой отец.

— Дочь моя, — повторил священнослужитель, — то, о чем я хочу поговорить с тобой, очень деликатная материя, очень не простой разговор. Священник замолчал.

— Я слушаю вас, слушаю, святой отец, — как бы помогла ему Констанция.

— В некоторых случаях мы все должны заботиться о благосостоянии верующих, — дребезжал голос епископа, — ты понимаешь меня?

— Не совсем, святой отец, — отрицательно закивала Констанция, — я не понимаю, о чем вы говорите.

Старый епископ тоже тряхнул головой, как бы отмахиваясь от назойливой мухи.

— Ты должна помочь нам, дочь моя.

— Чем, святой отец, я могу помочь вам? Если это в моих силах, я с радостью сделаю это, — торопливо проговорила Констанция.

— Наш король очень обеспокоен, он страдает. А для страны, для подданных, для всех верующих это очень плохо, — епископ осекся.

— Что вы этим хотите сказать? — недовольно произнесла Констанция, глядя на узкий солнечный луч, запутавшийся в серебристых волосах епископа.

— Я хочу сказать, дитя мое, что мы должны заботиться о нашем короле. Все его подданные должны о нем заботиться. — Я не понимаю вас, святой отец, — был ответ Констанции де Бодуэн.

— А мне кажется, дитя мое, что ты меня прекрасно понимаешь, — вновь задребезжал голос епископа, постепенно переходя на шепот и становясь все тише и тише. — Король испытывает страсть, страсть, дитя мое, к тебе. Он думает о тебе целыми днями, он забросил все государственные дела, он думает о тебе все больше и больше, страдает по тебе все сильнее и сильнее. — Но я здесь при чем, святой отец? — воскликнула Констанция, уже собираясь встать с колен.

Но в этот момент шторка открылась и в кабину заглянул еще один старый священнослужитель. Он опустил свою ладонь на плечо молодой женщины, как бы заставляя ее остаться на месте.

— Слушай, слушай, дитя мое, что говорит святой отец. Слушай и постарайся вникнуть в эти мудрые слова. — Нет, нет, — прошептала Констанция, но не смогла подняться с колен.

— В Библии написано, что мы все должны любить друг друга, так возлюби, возлюби ближнего своего, — заговорил вновь пришедший священник.

— Нет-нет, — поправил его епископ, — милость господа нашего безгранична и тебе, дитя мое, будут отпущены все грехи, все до единого. Вы должны открыть королю свое сердце, — зашептал епископ.

— Нет, нет, этого никогда не произойдет! — быстро зашептала Констанция, — никогда, никогда и ни при каких обстоятельствах!Она вновь попыталась подняться с колен, но священнослужитель удержал ее.

— Вот что я скажу тебе, дитя мое, — прошептал священник, — все твои грехи уже отпущены.

— Наш король болен, — второй священник вторил епископу, — он хочет, чтобы ты, дитя мое, полюбила его, полюбила как мужчину, как своего короля, как властелина.

— Но ведь я замужем, я жена…

— Все грехи отпущены. Отпущены — в два голоса произнесли священнослужители.

— Но ведь даже король не может возжелать жены ближнего своего! — воскликнула Констанция, чувствуя, что рассудок ее мутится, чувствуя, что в ней происходит что-то очень странное. Вдруг она вскрикнула, ощутив резкую боль в низу живота, ощутив, что ребенок, которого она носила под сердцем, резко шевельнулся. Она с трудом поднялась с колен и едва сдерживая крик, обливаясь холодным потом, попыталась сделать несколькошагов, но тут же вскрикнула и стала медленно оседать на пол, корчась и тяжело дыша.

— Передайте королю, передайте ему, что я его прощаю. Прощаю! — воскликнула Констанция и издала оглушительный вопль, переходящий в стон.

Монахи тут же бросились к графине де Бодуэн и поддерживая ее под руки, попытались вывести ее из собора. Но было уже поздно, схватки начались и истошные крики Констанции буквально сотрясли собор.

Торжественное песнопение мгновенно прекратилось, все собравшиеся на мессу испуганно завертели головами, не понимая, что происходит.

А граф Арман де Бодуэн, расталкивая присутствующих на мессе, бросился в боковой неф туда, где корчилась в схватках окруженная монахинями его жена.

— Дорогая, дорогая, что с тобой?! — закричал Арман, пытаясь пробиться к лежащей на полу Констанции.

— Нет, нет, уходите, ваша помощь не нужна, — пожилая монахиня буквально за руку оттащила графа де Бодуэна, — ваша жена рожает, вы это понимаете, граф? Уходите, не мешайте!

Два священника переглянулись, пожали плечами и торопливо зашагали к выходу, понимая, что это они виновны в том, что у графини де Бодуэн начались преждевременные роды. Но что они уже могли сделать?!

Констанция кричала и корчилась на полу. Вокруг нее суетилась дюжина монахинь, помогая ей как можно скорее разродиться.

— Терпи, терпи, милая, — шептала настоятельница, — вот так, вот так, кричи, не стесняйся.

И Констанция не стеснялась, да она и не помнила, как это все происходило. Она издавала столь сильные вопли, что они были слышны даже на соборной площади. Она теряла на несколько мгновений сознание от нестерпимой боли, но тут же приходила в себя и вновь принималась истошно кричать, абсолютно не контролируя чувства.

— Кричи, кричи, — подсказывала ей настоятельница, — кричи громче и дыши глубже. Две монахини стояли невдалеке от рожающей Констанции и иступленно молились.

— Пресвятая богородица, господь наш, — шептали сердобольные монахини, — помоги, помоги этой несчастной как можно скорее разродиться. Пусть как можно скорее прекратятся ее страдания, прекратятся ее мучения.

И лишь только король Пьемонта Витторио был неподвижен. Он сидел за золотой решеткой, обхватив голову руками, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, медленно шепча только одно слово, холодное и сладкое:

— Констанция, Констанция, Констанция, пусть тебе поможет бог, пусть в твоем сердце проснется ко мне любовь, пусть оно растает как кусок льда. «Боже, о чем я думаю, что я говорю? Она же жена моего друга. Я, король, который должен подавать своим подданным пример, думаю о жене своего ближнего. Что же тогда подумают обо мне другие?»— Но что я могу поделать, что? — сам себе задавал вопрос король Витторио.

«Я перепробовал все средства, ни эта женщина не выходит у меня из головы — и она должна стать моей, моей и только моей. Она всецело должна принадлежать мне, но она должна захотеть этого сама и по своей воле прийти в мои объятия». — Господи, помоги мне в этом и прости этот страшный грех, прости, если сможешь.

«Но если ты даже и не простишь это прегрешение, я все равно желаю, чтобы эта женщина была моей, ведь она создана тобой для меня, господи».

Король приложил свой горячий лоб к холодному мрамору и вцепился руками в золоченую решетку. Он так крепко сжимал золоченые прутья, что пальцы побелели и казалось, вот-вот из — под ногтей брызнет кровь.

А Констанция продолжала стонать и кричать, корчась на полу. — Ну, милая, напрягись, — поддерживая голову Констанции, шептала мать-настоятельница, — ну, давай же, давай! Констанция издала истошный вопль, который перешел в стон и на руках у одной из монахинь появился сморщенный розовый комочек, за которым тянулась синеватая пуповина.

В соборе воцарилась глубокая тишина, слышалось только прерывистое дыхание роженицы.

И вдруг ребенок негромко вскрикнул. Но его крик показался куда более оглушительным, чем вопли матери.

— Кто? — прошептала Констанция, с трудом открывая глаза. — Кто?

Перед ее взором все плыло, двоилось, и она видела только, как розовый комочек заворачивают в белую ткань.

— Кто, сын?

— Да, дитя мое, сын, — сказала мать настоятельница, промакивая крупные капли пота со лба графини де Бодуэн.

— Сын… — тихо прошептала Констанция, — слава богу, мальчик, я назову его Мишелем. Скажите Арману, что у него родился сын. Одна из монахинь с радостной улыбкой на лице бросилась из собора туда, где под колоннами у портала стоял, прижавшись головой к стене, граф Арман де Бодуэн.

— У вас сын, — сказала монахиня и поклонилась.

— Сын? — граф как бы не поверил своим ушам. — Ты сказала, сын?

— Да, да, сын, — засмеялась молодая монашка и быстро скрылась за приоткрытой дверью.

У меня сын… — все еще не веря в то, что произошло, прошептал граф де Бодуэн, — сын… у меня… А ребенок негромко плакал, и король, слыша этот слабый детский голосок, проскрежетал зубами:

— Это должен был быть мой ребенок, мой, а не графа де Бодуэна. Почему я так несчастен? Почему мне не везет, и эта женщина не желает стать моей возлюбленной? Почему я не встретил ее раньше?

Но произнося эти слова, король понимал, что даже встреть он ее двадцатью годами раньше, ничего не могло бы измениться. Браки короли заключают не по любви, а по строго установленным правилам. И никакой король не в силах их изменить. Наконец, Констанция смогла открыть глаза и осмотреться.

— Где я? Где я? — прошептала Констанция, видя над собой склоненные лица монахинь.

— Ты в соборе, дитя мое, в соборе. Ты родила сына, замечательного крепкого мальчика.

— Я родила в соборе… — негромко произнесла Констанция, видя прямо над головой скульптуру девы Марии. — Слава богу!

— Да-да, дитя мое, слава господу богу нашему за то, что помог тебе так быстро родить ребенка. Я думаю, твой сын будет счастлив, ведь он рожден в церкви.

— Мой сын должен быть счастливым, — задумчиво сказала Констанция, пытаясь встать на ноги. Но монахини удержали ее.

— Лежи, лежи, дитя мое, сейчас принесут носилки, — настоятельница провела рукой по волнистым каштановым волосам, — все будет хорошо, успокойся и ни о чем не думай.

— Спасибо, — поблагодарила графиня де Бодуэн добросердечную монахиню.

Говорят, время лечит все раны. Может быть, это и так, но если в сердце поселяется неистовая любовь, смешанная с безудержной страстью, то никакое время над ней не властно, и сердце продолжает болеть, а рана кровоточить. Король как ни пытался выкинуть из своей души Констанцию Бодуэн, ему это никак не удавалось. Он

На несколько дней исчезал из столицы, прятался в своем загородном дворце, безудержно пил вино. Но хмель не брал короля. Тогда он вскакивал на лошадь, яростно стегал своего скакуна и тот, выбиваясь из сил, мчал своего седока. Но ни вино, ни безудержные скачки — ничто не могло вернуть короля в былое расположение духа. Он по несколько дней молчал, не отвечая ни на какие вопросы. Он даже не разговаривал со своим сыном, головой указывая принцу на дверь.

Ребенок недовольно морщился, кривился и уходил. Казалось, во взгляде короля застыла смертельная тоска и ничто не сможет ее прогнать, растопить и уничтожить. Король выглядел, как смертельно больной человек. Все при дворе знали о тайной причине болезни своего монарха, но ничем не могли помочь.

Через месяц ребенок, рожденный Констанцией, был крещен. И то ли по воле судьбы, а может это просто было совпадение, крещение ребенка происходило в том же соборе, где Констанция родила сына. И совершил обряд один из священников, разговаривавших с молодой женщиной, пытавшихся уговоритьКонстанцию, чтобы она совершила смертный грех, изменила мужу и открыла свое сердце королю Витторио, которого сжигала любовная страсть.

Король тоже присутствовал на обряде. Его лицо было мрачным, а взгляд был постоянно устремлен в одну точку, куда-то поверх головы епископа, производящего крещение ребенка, нареченного Мишелем.

Старый епископ время от времени поглядывал на молодую счастливую мать, шептал слова молитвы, произносил звучные латинские фразы, а потом окропил из серебряного кувшина головку младенца теплой водой и закончил обряд крещения торжественной молитвой, прославляющей господа бога.

Арман и Констанция были счастливы. А старая графиня де Бодуэн буквально не находила себе места от переполнявших ее чувств. Она мечтала иметь внука и вот, наконец, господь бог послал ей такое счастье. Она то и дело заглядывала в плачущее личико ребенка, перепуганного всем происходящим, что-то шептала ему но ребенок реагировал на ласковые слова своей бабушки очень своеобразно.

Он запустил ручонку в густые волосы парика и долго не выпускал, так, что старая графиня де Бодуэн едва отделалась от своего строптивого внука. Но даже это маленькое происшествие не омрачило праздник и счастливое семейство вернулось в свой дворец в прекрасном расположении духа.

— Арман, ты счастлив? — спросила Констанция, уже сидя в карете.

— Да, дорогая, — негромко прошептал граф де Бодуэн и отпрянул от окошка, лицом к лицу столкнувшись со своим королем.

— Что тебя напугало, муж?

— Ничего, ничего, дорогая.

Но Констанция и так все поняла. Она увидела широкую спину короля. Монарх удалялся к своему дворцу, подданные спешили за своим королем, едва поспевая за его широким шагом. Парик развевался на ветру, лицо короля было решительным и мрачным. Казалось, ничто не может развеять его настроения, ничто не можетзаставить короля улыбнуться. Уже подходя к дворцу, король Витторио остановился. Он поднял голову и долго смотрел в безоблачное голубое небо.

— Готовьте завтра соколиную охоту, — коротко отдал король приказание.

— Да, ваше величество, все будет сделано в лучшем виде, — сокольничий поклонился королю.

Но сделав еще несколько решительных шагов, король Витторио остановился, будто натолкнулся на невидимую преграду. Он обернулся. Все подданные склонили головы в поклоне.

— И еще. Не забудьте пригласить на соколиную охоту графа де Бодуэна и его молодую жену Констанцию де Бодуэн.

— Будет исполнено, ваше величество, — ответил один из подданных.

Констанция и Арман возились с маленьким Мишелем когда во дворец вошел слуга с приглашением.

— Что случилось? — сверху спросил граф.

— Его величество, граф, приглашает вас на соколиную охоту.

— Да, можете передать королю, что я обязательно буду.

— Но король хотел, чтобы присутствовала и ваша супруга, графиня де Бодуэн.

— Моя супруга? — граф напрягся.

— Да, это желание короля.

— Хорошо, можешь быть свободен, — граф отпустил посланника.

Констанция, которая все слышала через открытую дверь, опустилась в кресло и прикрыла и без того бледное лицо руками.

— Ты слышала, дорогая, что сказал король? Графиня де Бодуэн оторвала ладони от лица и он увидел, что по ее щекам текут слезы.

— Нет, нет, дорогой, я не пойду.

— Но, Констанция, ведь ты должна прекрасно понимать, что мы всего лишь подданные и не должны ослушиваться приказа его величества.

— Арман, скажи королю, что я себя плохо чувствую.

— Но ведь это не так, Констанция, я не смогу соврать.

— Я не хочу идти туда и не хочу вновь встречаться с королем. От этих встреч у меня на душе остается тягостный осадок.

— Констанция, но пойми, я не могу появиться перед королем без тебя. Он начнет расспрашивать, интересоваться и вообще, ты ставишь меня в неловкое положение.

— Арман, но ты подумай, в каком положении нахожусь я!

— Да, да, дорогая, я знаю, как тебе непросто, но считаю, что все-таки будет более правильным, если мы появимся вместе. Я буду все время подле тебя.

— Ты всегда, дорогой, говоришь это, а потом, в самый ответственный момент, ты оказываешься где-то Далеко.

— Нет, Констанция, на этот раз я буду рядом.

— Я не пойду! — нервно выкрикнула Констанция, вскочила со своего кресла и прошлась по комнате. — И не проси, не уговаривай, скажи королю все, что пожелаешь нужным. Я не пойду, я не выдержу встречи с ним, не выдержу его испепеляющего взгляда.

— Но, Констанция, надо быть более благоразумной, надо спокойнее смотреть правде в глаза.

— Может быть, ты, Арман, и можешь спокойно смотреть правде в глаза, а я боюсь.

— Чего ты боишься, дорогая?

— Я боюсь за тебя, боюсь за себя. И вообще мне страшно, мне хочется забрать ребенка и уехать в Париж или в Мато, в наш старый замок. Только там я буду чувствовать себя в безопасности, буду чувствоват себя спокойной и уравновешенной. А здесь я все время напряжена, все время готова сорваться.

Граф де Бодуэн подошел к своей молодой супруге, нежно обнял ее, повернул к себе лицом и положил свою голову ей на плечо.

— Констанция, Констанция, — зашептал граф де Бодуэн, — не думай ни о чем плохом, все будет прекрасно, вот увидишь, я знаю.

— Хорошо, я пойду на эту проклятую охоту, будь она неладна! Но у меня такие предчувствия…

— Да не думай ты ни о чем, — уже более наставительно обратился граф к своей молодой жене.

А когда муж и жена спустились в гостиную, старая графиня де Бодуэн поняла, что ее невестка вновь о чем-то спорила с сыном.

— Приходил посыльный от короля? — осведомилась старая графиня.

— Да, он пригласил нас на соколиную охоту.

— И вы пойдете? — графиня пытливо посмотрела на сына, потом на невестку.

Констанция опустила голову, а Арман ответил за себя и за свою жену:

— Конечно пойдем, ведь мы не вправе отказываться от королевского приглашения.

— Да, да, мы всего лишь подданные, — закивала старая графиня и прикрыла лицо веером, — а подданные всегда должны выполнять волю своего повелителя.

— А вот я не думаю, что это правильно, — резко встала из-за стола Констанция.

— Почему ты, Констанция, считаешь себя вправе не подчиняться королю?

— Потому что я знаю, что из этого приглашения ничего хорошего не будет, мадам.

— Нет-нет, вы должны идти, никакие отговорки вам не помогут, а если ты, Констанция, не пойдешь, король вновь пришлет посыльного, а лишние пересуды нам ни к чему. Подобным действием ты выкажешь свое неуважение к его величеству и все станут говорить, что мы непочтительные подданные своего короля.

— Боже, — воскликнула Констанция, воздев руки, — да и так уже все говорят обо мне черт знает что. Меня уже обвиняют во всех смертных грехах, по-моему, все в Пьемонте только и судачат о каких-то интригах короля по отношению ко мне. — Нет-нет, дорогая, молва пока говорит лишь о твоей верности мужу.

— А о чем вы, мадам, хотите, чтобы все судачили? О моей неверности? О том, что я, Констанция де Бодуэн, стала любовницей короля, отдалась ему, вы хотите, чтобы все говорили об этом?

— Нет, что ты, Констанция, успокойся, не нервничай, — Арман схватил ладонь своей жены и крепко сжал. — Да успокойся же ты, Констанция, подумай, о чем ты говоришь?

— Я говорю правду, потому что знаю, о чем все думают и судачат. Все только и ждут того момента, когда же наконец нервы не выдержат, и я окажусь в постели короля. И ты, ты, Арман, мой дорогой муж, который клялся мне в верности на всю жизнь, ждешь этого же самого. И вы, мадам, ждете, когда же я буду сломлена.

Графиня де Бодуэн пожала плечами, помахала веером, поднялась и не зная, что еще сказать невестке и сыну, с недовольным выражением лица удалилась на другую половину дворца.

Констанция и Арман остались сидеть в гостиной, нприязненно посматривая друг на друга. Арман барабанил пальцами по крышке стола, а Констанция, чтобы как-то закончить этот разговор, сослалась на головную боль и покинула мужа.

Арман с силой ударил кулаком по дубовой столешнице. Китайская ваза, стоящая на столе, тонко зазвенела. Букет цветов задрожал и на дубовую столешницу упало несколько розовых лепестков.

— Действительно, ситуация безвыходная, — сам себе сказал Арман, — не пойти — плохо, пойти — тоже не к добру. «Что же делать? Может быть, Констанция действительно права и лучше будет сослаться на какую-нибудь болезнь, на годовую боль или сказать, что маленький Мишель совсем расхворался, и Констанция не решилась оставить его на попечение кормилицы? Нет, нет, надо идти, иначе король сочтет меня трусом. А ведь мне бояться нечего, я не преступник, никаких законов не нарушал. А Констанция — моя законная жена, и я останусь верен ей до конца своих дней». Граф де Бодуэн вскочил со стула и решительно направился в комнату своей жены.

Констанция сидела у постели Мишеля, по ее щекам текли слезы. Она держала розовую ручонку в своих ладонях и что-то тихо шептала. Кормилица стояла в углу, прижав руки к груди.

— Констанция, — тихо позвал граф де Бодуэн жену. Молодая графиня вздрогнула, но не обернулась. Она так и сидела, глядя на спящего сына.

— Констанция, — вновь позвал граф, но поняв, что она не обернется, сам подошел к Констанции и уселся рядом.

Ребенок открыл глаза и с изумлением посмотрел на взрослых, склонившихся над ним. Его маленькое розовое личико сморщилось, и он пронзительно заплакал.

— Боже, что с ним? — воскликнула Констанция, всплеснув руками.

Кормилица совершенно спокойно подошла к малышу, взяла на руки и принялась укачивать, расхаживая по комнате.

— Может быть, он хочет есть или нездоров? — сказала Констанция и тут же ухватилась за эту мысль, как утопающая хватается за соломинку.

— Нет-нет, мадам, ваш Мишель очень здоровый ребенок, просто уже время его кормить.

Как раз в этот момент часы на городской башне начали бить, отсчитывая время.

— Вот видите, мадам, он просыпается только тогда, когда хочет есть.

— Ну что ж, корми, корми Мишеля, — как-то обреченно произнесла Констанция, вставая с низкого дивана, — а мы пойдем. Граф де Бодуэн взял ее под руку, и они вдвоем покинули комнату.

— Ну так что ты решила, Констанция? — обратился граф Арман к жене.

— Не знаю, как ты скажешь, так и будет. Ведь ты мой муж и должен во всем за меня отвечать.

— Я думаю, Констанция, лучше будет, если мы все же пойдем на эту чертову охоту и не будем злить короля, ведь он и без того уже несколько месяцев пребывает в мрачном настроении и ищет повода, чтобы к кому-нибудь придраться, оскорбить. Так что, не стоит нарываться на королевскую немилость.

— Да, дорогой, пойдем, — на лице молодой женщины появилось странное выражение.

И если бы его увидел кто-то из тех, кто был знаком с Констанцией Аламбер раньше, он бы вспомнил, когда на лице Констанции было подобное выражение.

Он бы наверняка вспомнил дом Абинье, готовящийся к нападению Реньяров, вспомнил Констанцию с тяжелым пистолетом в руках, когда она спустилась сверху в гостиную туда, где Этель и Лилиан отливали тяжелые свинцовые пули, а Филипп заколачивал окна толстыми Дубовыми досками.

На лице Констанции была удивительная решимость, готовность стоять до конца — и в то же время какой-то затаенный страх. А вот граф де Бодуэн вздохнул с облегчением. У него не хватало сил на борьбу с королем и он полностью полагался на свою красивицу жену.

— Идем на соколиную охоту, но ты, Арман, поклянись, что будешь все время рядом со мной.

— Конечно, Констанция, клянусь тебе в этом, я не отойду от тебя ни на шаг.

— Ну вот и хорошо, дорогой, — Констанция немного успокоилась и в своей комнате сразу же села за рукоделие.

ГЛАВА 4

На соколиную охоту, которую устраивал король Пьемонта Витторио, были приглашены самые приближенные ко дворцу люди. Погода в этот день была великолепная, небо было почти безоблачным, ветер легко гнал редкие сизые облака.

Король Витторио, стоя поодаль от своих придворных, с удовольствием осмотрелся вокруг: природа была безмятежна и спокойна. Охота проходила в узкой долине, зажатой грядой скал и высоким старым лесом. Пестрая толпа придворных поглядывала на своего монарха. Но король не спешил отдавать приказания, ондовольно долго любовался безоблачным небом, высокими деревьями, серыми острыми скалами, изредка бросал короткие взгляды на большого сокола, который сидел на руке его сокольничего. На голову птицы был надет кожаный колпачок, закрывавший ей глаза. Время от времени сокол взгдрагивал и кровожадно клекотал, пощелкивая острым клювом.

— Какой красавец! — сам себе сказал король Витторио, приблизился к птице и прикоснулся к гладким перьям.

Сокол тревожно защелкал клювом, и король Витторио отдернул руку.

— О, хищник, ты рвешься в полет, хочешь как можно скорее начать охоту!

Король посмотрел в сторону, где возле небольшого шатра охотники держали поводки, а охотничьи псы,

Чувствуя, что скоро начнется забава, радостно тявкали, скулили, копали землю лапами и жадно рычали друг на друга.

— Псы волнуются, чувствуют, охота будет прекрасной, — обратился король к своему сокольничему. Тот согласно закивал:

— Да, ваше величество, охота, наверное, удастся.

— Как всегда, — сказал король Витторио и щелкнул пальцами.

Сокольничий вновь закивал и стал стаскивать кожаный колпачок с пернатого хищника.

— Выпускай, — крикнул король, обращаясь к своему слуге, который держал в руках белую голубку, — выпускай, я тебе говорю!

Охотник подбросил вверх птицу, и голубка, затрепетав крыльями, несколько мгновений висела в воздухе над головами придворных. Все с восхищением смотрели на грациозную белоснежную птицу, которая, сделав большой круг, вновь застыла над людьми.

— Прогони ее! — отдал приказ король, и один из охотников громко и пронзительно засвистел.

Белоснежная голубка встрепенулась и быстро начала набирать высоту, понемногу удаляясь в сторону.

— Выпускай! — закричал король.

Сокольничий освободил когтистые лапы своего подопечного и приподнял руку, отягощенную соколом, над собой. Тот как бы почувствовал, что ему дарована свобода, несколько раз дернул головой, в его круглых глазах сверкнуло солнце, и серый хищник, тяжело взмахнув огромными крыльями, сорвался с кожаной перчаткисокольничего.

— Пошел! Пошел! — закричал охотник и принялся хлопать в ладоши. — Быстрее! Вон она!

Но соколу не надо было указывать, где его добыча. Пролетев немного над толпой придворных, он тут же заметил белоснежную голубку и медленно взмыл в небо, сразу же разворачиваясь в сторону удаляющейся белоснежной птицы.

— Быстрее! Быстрее! — выкрикивал король Витторио.

Граф Арман де Бодуэн и его молодая жена Констанция стояли в толпе придворных в первом ряду.

— Как она прекрасна! — прошептала Констанция указывая мужу на белоснежную голубку.

— Да и сокол хорош, — глядя в другую сторону, сказал Арман, — он такой сильный и мощный, такой стремительный и быстрый…

— Нет, нет, Арман, мне жаль эту белоснежную птицу.

— Да чего ее жалеть, — криво улыбнулся граф де Бодуэн, — ведь это охота — и здесь должен победить более сильный, более проворный.

— Я понимаю, Арман, о чем ты говоришь, но все равно мне ее жаль, ведь она беспомощна против такого страшного жищника.

А в это время король Витторио, приложив ладонь козырьком к глазам, смотрел в безоблачное небо, где широко расставив крылья, мчался, как темный крест, сокол, настигая белоснежную голубку. А та, почувствовав, что ей угрожает опасность, полетела не к лесу, а развернувшись, направилась к толпе людей, как бы ища защиту у них.

Сердце Констанции сжалось.

«Вот сейчас, сейчас этот кровожадный сокол настигнет голубку и убьет!»

Но голубка вновь легко развернулась и, пролетев над толпой придворных, почти касаясь их голов, снова взмыла вверх.

А серый хищник не смог сделать такой же быстрый и резкий поворот и пролетел намного вперед. Затем он снова начал разворачиваться.

— Уходи! Уходи! Лети к лесу! — забыв обо всем вдруг вскрикнула Констанция и принялась хлопать в ладоши, как бы аплодируя ловкой белоснежной голубке. — Скорее к лесу, там он тебя не догонит, там спасешься!

Но ручной голубь был уверен, что спастись он может только в руках людей, что только с человеком он будет в полной безопасности. Поэтому голубка, сделав еще один круг, вновь направилась к толпе.

А король Витторио в это время ликовал. Он постукивал каблуком, сжимал и разжимал кулаки. Услышав же восклицания Констанции, он хищно взглянул на молодую женщину, и на его губах появилась странная, многообещающая улыбка. Правда, этой улыбки никто, кроме сокольничего, не заметил.

— Граф де Бодуэн, — крикнул король, — ко мне!

— Не уходи, Арман, не уходи, не оставляй меня одну! — зашептала Констанция на ухо своему мужу.

— Граф де Бодуэн, я жду! — вновь повторил свою просьбу-приказ король.

Граф де Бодуэн, понимая, что не может остаться с женой, с каким-то смятением поклонился Констанции. Та схватила его за руку.

— Арман! Арман! Будь со мной, не оставляй, не оставляй меня здесь!

Многие из придворных, услышав этот страстный шепот женщины, переглянулись.

— И вы, графиня, подойдите ко мне, — бросил король Пьемонта Витторио. — Скорее, а то вы пропустите самый интересный момент.

Король указал охотнику, который выпустил голубку, место — и охотник послушно побежал по высокой траве, время от времени останавливаясь и издавая пронзительный свист. Белоснежная птица, услышав свист своего хозяина, вновь развернулась и направилась к нему.

А серый пернатый хищник уже летел прямо за ней.

Граф де Бодуэн со своей молодой женой приблизились к королю и стали возле него.

— Смотрите, что сейчас будет! — сказал король Витторио, поднимая правую руку. — Смотрите, Констанция, смотрите. И как раз в этот момент сокол настиг свою жертву. Он ударил ее в грудь, вонзил в нее свои острые когти и, судорожно забившись в воздухе, две птицы стали медленно планировать в высокую траву.

— Это незабываемое зрелище, — сказал Витторио, — смотрите, он бьет ее мягко и сильно.

— Нет, нет, — прошептала Констанция, все еще надеясь, что голубка сможет вырваться и скрыться, и удар острых когтей не смертелен.

Но женщина, не очень искушенная в охоте, ошибалась: голубка была уже мертва.

— Он бьет ее мягко, прямо в сердце. Он разрывает острыми когтями ее грудь и вонзает свои когти в сердце, — злорадно усмехаясь, проговорил король Витторио.

— Да-да, — ваше величество, именно так оно и происходит, — переминаясь с ноги на ногу, произнес граф де Бодуэн.

Констанция стояла, опустив голову. А большой серый сокол уже сидел на изуродованной, обагреннойкровью белоснежной голубке. Та еще трепыхалась в траве, ее крылья вздрагивали. А сокол, вскинув голову и вращая своими круглыми глазами, радостно заклекотал.

— Он издал победный крик, — произнес король Витторио, — он настоящий охотник, ничего не боится и ни перед чем не останавливается. Самое главное для него — это увидеть жертву.

— Да-да, ваше величество, — ответил граф де Бодуэн.

— А мне, если признаться, все это очень не нравится.

— Но почему же, графиня?

— Потому, ваше величество, что это убийство, потому, что это очень жестоко.

— Нет Констанция, это абсолютно не жестоко. Сокол ведет себя так же естественно, как и эта белая птица. Сокол рожден на свет для того, чтобы убивать, господь бог дал ему острые когти, зоркие глазаи сильные крылья.

— Я понимаю, ваше величество, но ничего не могу с собой поделать, мне это не нравится, — принялась оправдываться графиня де Бодуэн.

— Не нравится, графиня? К этому надо относиться абсолютно спокойно, это естественно и побеждает всегда тот, кто более силен и изощрен.

— Но это бессердечно, ваше величество.

— Нет, графиня, не стоит употреблять подобные слова, это нормальный процесс, это естественно. Мы даже не нарушаем никаких законов природы.

— Но разве, ваше величество, мы вправе бросать на растерзание сильному хищнику слабую птицу?

— Графиня, даже если бы мы не бросили соколу эту белоснежную голубку, он обязательно нашел бы жертву сам.

— Нет-нет, я не хочу в это верить, ваше величество.

— Не хотите верить?

Король приложил ладонь козырьком и посмотрел в безоблачное небо.

— Вот-вот, — вдруг воскликнул он, — смотрите! Прямо над долиной, в направлении серых скал летели три дикие утки.

Король возбужденно закричал:

— Сокольничий! Сокольничий, смотри, дикие утки!

— Вижу, вижу, ваше величество.

— Пускай сокола!

Сокольничий, который уже успел усадить сокола себе на руку и надеть на его маленькую изящную головку кожаный колпак, засуетился. Он быстро развязал когтистые лапы, сдернул с головы серого хищника кожаный колпачок и подбросил птицу вверх.

Сокол несколько раз взмахнул крыльями и еще явно не видя диких уток, сделал небольшой круг над землей. Но его зоркие глаза тут же заметили добычу.

— Графиня, смотрите, никто этих диких уток не выпускал и не подбрасывал в лапы нашему хищнику. Смотрите, что сейчас произойдет.

Графиня как завороженная смотрела за тем, как сокол мощными ударами крыльев набирает высоту, делая широкий круг.

Наконец, поймав попутную воздушную струю, он расправил крылья и заскользил в безоблачном небе. С земли он казался абсолютно неподвижным, только крайние серые перья на его мощных крыльях слегка подрагивали.

И Констанции в этот момент вдруг вспомнилась форель в горном ручье, которая так же как эта мощная хищная птица стоит в прозрачных струях воды, чуть подрагивая плавниками. Она как зачарованная смотрела, как стремительно скользит в небе высоко над дикими утками серый сокол.

— А вот сейчас смотрите, что произойдет. Ведь никто не просил сокола охотиться на диких уток.

Дикие утки, заметив хищника, тут же изменили направление. Но было уже поздно. Сокол спланировал вниз, и Констанция даже прикрыла глаза, чувствуя, в какой точке эти птицы сойдутся и что сейчас произойдет.

— Готово! Готово! — закричал король Витторио, и дикая утка, кувыркаясь от сильного удара сокола, полетела на землю. — Спускайте собак! — крикнул король Витторио и тут же окрестности огласил радостный лай псов.

— Боже, все равно это очень жестоко, — сама себе произнесла Констанция.

— Успокойся, успокойся, дорогая, — попробовал утешить молодую жену граф де Бодуэн.

— Да что ты, Арман, меня успокаиваешь, я все и без тебя понимаю.

— Но ведь это охота, дорогая, здесь так все и должно происходить.

— Это не охота, дорогая, это забава.

— Конечно же забава, графиня, но сокол не может жить иначе, он обязан убивать. А если он этого не будет делать, то погибнет с голоду.

А охотничьи псы уже притащили дикую утку и положили к ногам короля. Витторио победоносно осмотрел своих придворных.

— Замечательная охота, замечательный день! Но взгляд короля все равно оставался каким — то затравленным. Глядя на своего монарха, придворные перешептывались. Барон Легран посмотрел на маркиза Лоренцетти и прошептал:

— Даже эта замечательная охота, согласитесь, маркиз, не может развеселить короля, он все равно мрачен и всем на свете недоволен.

— Да-да, барон, короля не отпускает тоска. Тяжело быть вот так вот, до безумия влюбленным. Да было бы в кого!

— Нет-нет, маркиз, в нее можно влюбиться, посмотрите, как она хороша, какой румянец горит на ее щеках, как сияют глаза!

— Эх, барон, у меня в душе очень недобрые предчувствия насчет всей этой затянувшейся любви.

— А как вы думаете, маркиз, король сможет сломить эту непокорную гордячку Констанцию?

— Не знаю, но надеюсь, ему это удастся.

— А вот я, — сказал барон, — на месте Констанции сдался бы, ведь так проще для всех, ведь уже ни для кого не секрет, что король влюблен и не находит себе места.

— Конечно, все знают, знает сам король, знает граф де Бодуэн и его прекрасная жена. Но каждый из них пытается показать свой характер.

— Мне кажется, во всей этой катавасии победит король, — маркиз сорвал травинку и принялся мять стебелек в руках.

А король Пьемонта Витторио посмотрел вначале на графа де Бодуэна, потом на разрумянившуюся Констанцию и на его тонких губах появилась улыбка. Он поднял руку и щелкнул пальцами. Сухой щелчок взатянувшемся молчании был похож на выстрел. Слуга тут же заспешил к монарху с серебряным подносом, накотором стояли бокалы с красным вином. Король взял бокал и, держа его за тонкую ножку, протянулграфине де Бодуэн. Затем взял с подноса еще один бокал и знаком разрешил графу де Бодуэну последовать его примеру.

— Я хочу выпить за счастливых людей, — все с той же странной улыбкой произнес король Витторио, глядя в зеленоватые глаза Констанции. — За счастливых людей!

— Спасибо, ваше величество. Констанция прекрасно поняла, к кому относится это замечание.

— Да-да, ваше величество, мы очень счастливы, — сказал Арман.

— Я это вижу, поэтому и предлагаю выпить за то, чтобы ваше счастье было долгим.

Констанция сделала маленький глоток, предчувствуя, что это только лишь начало непростого разговора. А король выпил вино до половины и на этот раз уже посмотрел не в глаза Констанции, а прямо в лицо графу де Боудэну. Тот не выдержал взгляда своего монарха и потупил взор.

— А сейчас я хочу выпить за своего нового посла! — и приподняв бокал, король Пьемонта Витторио чокнулся с графом де Бодуэном.

— За нового посла? — Арман непонимающе посмотрел на короля.

— Да-да, граф де Бодуэн, вы будете моим новым послом, и я отправлю вас с секретной миссией в Испанию.

— Когда, ваше величество? — граф де Бодуэн обрадованно посмотрел на свою жену, но на лице Констанции было явное недоумение.

— Графиня, — сказал король Витторио, — ваш муж отправляется в Испанию для выполнения секретной миссии, очень важной для нашего государства.

— Ваше величество, — улыбнулась Констанция, — скажите, а сколько времени есть у меня?

— Времени? У вас? — улыбнулся король Витторио, — сколько угодно, прекрасная Констанция.

— Я имею в виду, ваше величество, сколько времени у меня на то, чтобы собраться?

— Графиня, но ведь миссия, с которой я отправляю вашего мужа в Испанию, секретная, и ему придется ехать одному.

— Как одному?! — воскликнула Констанция.

— Он поедет один.

— Надолго?

Король Пьемонта Витторио задумался. Он сделал небольшой глоток терпкого вина, посмотрел в синее безоблачное небо, на лающих псов, на сокола, которому сокольничий надел уже кожаный колпак, а затем пожал плечами и произнес:

— Может быть — на месяц, может быть — на два.

— Но ваше величество, я тоже хочу поехать с мужем!

— Нет-нет, графиня, это невозможно.

— Констанция, это секретная миссия, — обрадованно заговорил граф де Бодуэн.

— Я понимаю, Арман, но ведь можно сделать так, что никто не будет знать, что я уехала, никто не будет знать, что я с тобой.

— Но это, к тому же, опасная миссия, дорогая, — граф де Бодуэн посмотрел на короля, как бы ища у него поддержки.

Но король улыбнулся и сказал:

— Она не настолько опасна, граф де Бодуэн, как вам кажется, она важная. А вам, графиня, не стоит беспокоиться за жизнь своего мужа, я надеюсь, он сможет выполнить мое поручение и вернется живым иневредимым.

— Я не хочу, чтобы он уезжал, ваше величество, но коль уж это необходимо, я должна быть рядом с ним.

— Констанция! — воскликнул Арман де Бодуэн, — но ведь у нас маленький ребенок, маленький Мишель, за ним нужен уход.

— А мы возьмем его с собой, — воскликнула Констанция.

— Нет-нет, графиня, вам лучше остаться подле своего сына, следить за ним, воспитывать, а муж вскоре вернется. Так что, нет повода для сильного беспокойства.

Король щелкнул пальцами — и тут же появился слуга с подносом. Король поставил свой бокал, подошел к охотничьим псам и стал с ними играть. Он трепал их за уши, заглядывал в глаза, рычал на псов, а те обрадованно повизгивали, лаяли.

— Отпусти их! — приказал король слуге. Тот тут же отстегнул поводки, и псы завертелись вокруг короля Витторио. А король сорвался с места и побежал по высокой траве к лошадям. Псы бежали за ним, лаяли, обгоняли его.

Король Витторио, подбежав к лошадям, сходу вскочил в седло, вырвав поводья из рук слуги, и помчался по Долине в сторону леса. Псы бежали за ним, наполняя окрестности звонким радостным лаем

— Боже, зачем ты согласился, Арман? — прошептала Констанция, глядя в глаза своему мужу.

— Но как, дорогая, я мог не согласиться, ведь это приказ короля?!

— Неужели, Арман, ты не понимаешь, что король устроил все это специально, что он просто хочет отправить тебя подальше от двора, чтобы я осталась совсем одна?

— Констанция, не думай о нем так плохо, он не причинит тебе вреда никогда, ведь я хорошо знаю короля.

— Ты знаешь… — горько проронила Констанция, — мне кажется, что я тоже знаю его достаточно хорошо.

— Не надо, дорогая, думать ни о чем плохом все будет прекрасно, я вскоре вернусь. Ведь стать послом короля — это очень большая честь, очень! Об этом мечтают все придворные, а здесь, вот так, король предложил мне…

— Ты глупый, как ребенок, Арман, радуешься собственному горю.

— Да какое же это горе, Констанция?

— Ты, Арман, просто еще до конца не понимаешь, что произошло и зачем король это сделал. Я прошу тебя, уговори короля изменить это решение!

— Но как? Как я могу уговорить его?

— Тогда, Арман, попроси, чтобы он позволил мне поехать с тобой.

— Я попробую, но ведь король говорил, что миссия секретная…

— Попробуй, ты должен это сделать, иначе все может рухнуть.

— Что рухнет, Констанция? О чем ты говоришь? Все придворные смотрели на Констанцию и Армана, понимая, что сейчас между ними что-то происходит, что сейчас они говорят о чем-то очень важном.

А маркиз Лоренцетти, ехидно улыбнувшись, похлопал по плечу барона Леграна.

— Кажется, свершилось, и наш король решил перейти к более активным действиям.

— Что ты имеешь в виду, маркиз? — барон заглянул в глаза своего приятеля.

— Я думаю, граф де Бодуэн на несколько месяцев уедет от двора, король его отошлет с якобы очень секретной миссией, а сам в это время овладеет его женой.

— Да, дорогой, по-моему, твоя догадка абсолютно верна и весь двор станет свидетелем очень интересной истории.

— Я думаю, барон, эта история будет не просто интересной, а…

— Ты хочешь сказать, маркиз, что она будет страшной?

— Зная нашего короля, можно предположить и не такое.

В этот момент громко затрубил охотничий рог, давая сигнал всем придворным собраться к огромному столу, накрытому под невысокими деревьями.

Арман де Бодуэн взял Констанцию под руку.

— Пойдем, дорогая, не стоит ни о чем беспокоиться.

Констанция, опустив голову, покорно двинулась рядом со своим мужем, то и дело поглядывая в ту сторону, куда умчался на вороном жеребце король Пьемонта Витторио. С опушки леса слышался лайсобак, ржание лошади и какие-то радостные бесшабашные крики короля Витторио.

Придворные собрались у стола и принялись за изысканное угощение. Слуги наполняли бокалы вином, подносили разнообразные явства.

А король Витторио в это время спрыгнул с лошади и рухнул на пожелтевшие листья. Он лежал на спине, глядя вверх, егогубы шептали:

— Теперь, наконец, ты будешь моей, я добьюсь своего. Да, да, обязательно эта женщина станет моей! И я стану счастлив, я буду упиваться своей победой как тот серый могучий сокол. Я забуду обо всех условностях, забуду о правилах и приличиях. Я мягко коснусь сердца этой женщины, я завладею тобой, Констанция, завладею — и ты будешь моей. Ничто меня не остановит и не Удержит. И плевать, кто что будет говорить, я король и волен поступать так, как мне нравится. Мне надоело соблюдать приличия, надоело бытьзаконопослушным и подавать пример своим придворным. Я хочу жить, ведь я еще силен, мое сердце яростно бьется в груди, — и король Витторио, приложив ладонь к груди, закрыл глаза, прислушиваясь к бешеному стуку своего сердца. Охотничьи псы носились вокруг короля; а он лежал, прикрыв глаза, и ему казалось, что голова Констанции покоится на его плече, а губы женщины шепчут ему на ухо слова любви. И на бледном лицекороля появилась блаженная улыбка.

— Будет так, как я пожелаю! — вскричал король Витторио, вскакивая на ноги. — Я же король!

Он подошел к своей лошади и, не вставляя ногу в стремя, вскочил в седло.

— Вперед! Вперед к счастью! — воскликнул король, пришпоривая жеребца.

— Арман, Арман, пойдем отсюда, — прошептала на ухо своему мужу Констанция, — мне все это ужасно надоело, я хочу хоть немного побыть с тобой, я хочу, чтобы все то время, которое осталось, мы были вместе.

— Да-да, Констанция, но это будет не очень удобно, если мы покинем всех и удалимся. Ведь король может хватиться меня в любой момент.

— Дорогой, но ведь король понимает, что тебе тоже надо собраться, приготовиться к отъезду.

Маркиз Лоренцетти подошел к графу де Бодуэну и Констанции. Он учтиво поклонился женщине, поцеловал ее холеную руку и, заглянув в глаза Арману, произнес:

— Ну что, граф, тебя можно поздравить с назначением?

— Да, — как-то неопределенно пожал плечами граф де Бодуэн.

— И когда же вы уезжаете, граф? — немного ехидно спросил маркиз Лоренцетти.

—  — В ближайшее время, — зло бросил граф де Бодуэн.

— Ваша миссия секретна и опасна?

— Да, маркиз, очень секретная миссия, и я не могу пока о ней распространяться.

— Я понимаю… И когда же вы вернетесь, чтобы мы смогли продолжить уроки фехтования?

— Не знаю, не знаю, маркиз, — вновь пожал плечами граф де Бодуэн.

— Графиня, вы остаетесь одна?

— Почему же одна, маркиз, я остаюсь с сыном, остаюсь с вами.

— А почему вы не едете с мужем? — как бы ни о чем не догадываясь, осведомился маркиз Лоренцетти.

— Это секретная миссия, маркиз, как сказал король, поэтому я вынуждена остаться дома, хотя, честно говоря, мне этого не хочется, и я бы с удовольствием развеялась, поехав вместе с мужем.

— Я вас, графиня, понимаю как никто другой.

— Спасибо, маркиз, за добрые слова. Маркиз Лоренцетти поклонился и отошел к своему приятелю барону Леграну.

— Ну, что ты выяснил, маркиз? — поинтересовался барон, уплетая ножку фазана.

— Все так, как мы и предполагали.

— Его отправляют? — барон оторвался от бокала с вином и посмотрел в глаза маркизу. Тот кивнул и самодовольно усмехнулся.

— Конечно, отправляют с секретной миссией в Испанию.

— Как мне все это знакомо! Едва нашему королю кто-нибудь становится неугоден, как его тут же отправляют с важной миссией завезти какое-нибудь письмо и желательно куда-нибудь подальше.

— Да-да, маркиз, с этим ничего не поделаешь, спорить с королем не станешь.

Графиня де Бодуэн вновь приблизилась к своему мужу и зашептала:

— Арман, давай покинем это застолье и отправимся скорее в свой дворец. Мне ужасно скучно, тем более, скоро приедет король и снова станет глазеть на меня.

— Да перестань, дорогая, не надо быть такой мнительной!

— Нет-нет, Арман, пойдем отсюда, пойдем! — и графиня потащила своего мужа.

Граф де Бодуэн немного виновато оглядывался, как бы всем своим видом показывая, что он, дескать, ни при чем, что всему виной его жена и что он вынужден покориться какому-то женскому капризу.

— Это ужасно! Ужасно, Арман! Как же я буду без тебя?! Так долго тебя не будет в Пьемонте!

— Время пролетит незаметно, дорогая, как один миг.

— Нет, это очень долго, Арман, целый месяц, а то и два тебя не будет со мной.

— Представляешь, Констанция, я приеду, а наш Мишель уже будет очень большим, он сильно подрастет, — беззаботно улыбаясь, мечтательно проговорил граф де Бодуэн.

— Но все равно, дорогой, я хочу, чтобы ты попытался уговорить короля и, может быть, он смилостивится и не будет отправлять тебя в Испанию, а если и отправит, то вместе со мной.

— Я попытаюсь, конечно, но думаю, что это бессмысленно, Констанция.

Они подошли к своим лошадям. Глаза Констанции были влажными и казалось, из них вот-вот брызнут слезы. Но она удержалась и не заплакала, все еще надеясь, что муж сможет уговорить короля.

Король Витторио спешился у самого стола. Придворные замерли. Король подошел к столу и поднял бокал с красным вином.

— За удачную охоту, господа! — произнес он и осушил бокал.

А потом огляделся. Все придворные догадались, кого ищет взглядом король.

— Маркиз Лоренцетти, а где мой верный граф де Бодуэн, ваш учитель фехтования? Маркиз пожал плечами.

Ваше величество, по-моему, графиня де Бодуэн занемогла, у нее разболелась голова, и она вместе с мужем отправилась домой.

— На свежем воздухе разболелась голова? — изумился король Витторио. — Здесь что-то не так, маркиз.

— Не знаю, ваше величество, но графиня де Бодуэн выглядела неважно, она была бледна.

— Ах, да, — усмехнулся король Витторио, — молодая счастливая супруга расстроилась, ведь ее муж отправляется послом в Испанию…

— Как в Испанию? — как будто ни о чем не догадываясь, осведомился маркиз Лоренцетти.

— Я отправляю графа де Бодуэна с секретной миссией. Я думал о вашей кандидатуре, маркиз, но вы мне будете нужны для другого поручения.

Маркиз учтиво поклонился своему монарху.

— Господа, вы можете продолжать пировать, а у меня есть неотложные дела, — сказал король и заспешил к лошади.

Он мчался в направлении своего дворца, бешено настегивая своего скакуна.

— Он уедет завтра же! Завтра его уже не будет, и Констанция останется одна. Завтра его уже не будет, — вторил король Витторио в такт ударам копыт. — Скорее, скорее во дворец!

Король Витторио и сам не знал, почему он оставил своих придворных и заспешил во дворец. Просто ему хотелось побыть одному, подумать обо всем, что происходит, прикинуть план действий. Ведь мысль отправить мужа Констанции в Испанию пришла ему в голову абсолютно внезапно. Всю эту ночь наканунесоколиной охоты король не спал. Он расхаживал из комнаты в комнату, пробовал читать, но буквы разбегались перед глазами, и король по несколько раз прочитывал одно и то же слово. Но смысл прочитанного ускользал от него, и король швырял книгу на стол и, остановившись у камина, подолгу смотрел на пламя, съедавшеетолстые поленья. — Да, вот точно так, как съедает любовь мою душу, съедает, оставляя серый безжизненный пепел. Интересно, что сейчас делает Констанция? — думал король.

Он подходил к окну и отбросив штору смотрел на улицу. Прямо у дворца прохаживались солдаты охраны, площадь заливал лунный безжизненный свет.

— Неужели она спит?! Неужели она не догадывается о том, как страстно я желаю ее?! Неужели эта женщина сможет устоять?! Какую же надо иметь завидную силу воли и самообладание, чтобы вот так легко

Отказаться от власти, отказаться от любви короля?! Это не просто женщина, — и король, задвинув штору, подходил к столу, брал лист бумаги и писал письмо Констанции. Но, написав несколько предложений, терялся нервно мял бумагу, рвал послание на мелкие клочки и вновь начинал расхаживать из угла в угол.

А потом, подойдя к столу, сгребал кусочки письма и швырял их в полыхающий камин. Мгновение — и от клочков бумаги ничего не оставалось…

ГЛАВА 5

Поздно вечером, когда уже были закончены сборы в дорогу, Арман де Бодуэн предложил Констанции заняться музицированием, чтобы отвлечь ее от тягостных мыслей. Констанция долго не соглашалась, ссылаясь на головную боль и плохое настроение. Но Арман был настойчив, он ласково уговаривал свою жену.

— Дорогая, музыка отвлечет тебя от мрачных мыслей, поднимет нам обоим настроение.

Констанция отрицательно покачала головой, но в конце концов согласилась. Она подсела к клавесину, а граф де Бодуэн развернул на изящном пюпитре ноты и взял в руку флейту. Несколько мгновений он настраивался, облокотившись на клавесин и полуприкрыв глаза. Наконец, кивнул головой и приложил флейту к губам. Констанция коснулась клавиш. У нее от природы был идеальный слух и, будучи в Париже, она научилась музицировать, не заглядывая в ноты.

Полилась легкая печальная музыка. Флейта то вторила клавесину, то начинала вести самостоятельную мелодию — и Констанция отдалась музыке. Ее тонкие пальцы прикасались к гладким прохладным клавишам, и инструмент отзывался на каждое прикосновение высоким мягким звуком.

Ночь, яркие полыхающие огоньки свечей, колеблющиеся на стенах тени, трепет пламени в камине и печальная музыка — все это так увлекло мужа и жену, что они не услышали, как к дому подъехала карета, запря женная четверкой белых лошадей.

На запятках кареты стоял лакей, а дверцы экипажа украшал королевский герб.

Занятые музыкой, ни Констанция, ни Арман не услышали, как хлопнула дверь кареты, откинулась ступенька и во двор вошел сам король Пьемонта Витторио.

Король не спешил войти во дворец графа де Бодуэна. Он стоял, прислонясь спиной к карете и глядя на освещенные окна, и слушал печальную мелодию флейты и клавесина.

— Откажись, откажись, Арман, — негромко сказала Констанция, — ты должен отказаться. Не оставляй меня одну. Возьми с собой в Мадрид.

Арман, на несколько мгновений оторвав флейту от губ, хотел произнести слова утешения, но не найдя этих слов, вновь припал к инструменту, и его пальцы пробежали по клапанам и вместо слов прозвучали печальные аккорды.

— Арман, ты меня слышишь? Ты слышишь, о чем я тебя прошу?

Граф де Бодуэн, не зная, что ответить жене, медленно отошел от клавесина и, продолжая прикасаться пальцами к клапанам, двинулся в соседнюю комнату. Констанция еще несколько мгновений продолжала играть на клавесине, сокрушенно покачивая головой.

Вдруг ее пальцы замерли. Она медленно поднялась и направилась вслед за мужем, который продолжал играть в соседней комнате.

— Не оставляй меня здесь одну. Не оставляй, — все настойчивее повторяла женщина.

А граф де Бодуэн будто и не слышал слов своей прекрасной жены. Он продолжал играть, его пальцы быстро пробегали по клапанам — звучала грустная мелодия.

— Я прошу тебя, Арман, прошу, не оставляй. Констанция, поняв, что муж не хочет слышать ее слова, взяла Армана за плечи и легонько встряхнула:

— Арман, ну я прошу тебя, прошу. Не оставляй меня, возьми меня с собой.

— Нет, — оторвав флейту от губ, резко бросил Арман и отошел от Констанции к окну. — Это приказ короля, и я не могу ослушаться.

— Но, Арман, ты не его раб. Ты свободный человек, ты мой муж и отец моего сына. Ведь ты сам хотел, чтобы я жила не у себя на родине, а вместе с тобой. Я послушно поехала вслед за тобой и оказалась в Пьемонте, а теперь ты хочешь бросить меня здесь. Ты же клялся, что всегда будешь рядом со мной. Всегда, всегда…

Констанция припала к груди своего мужа, а тот боялся посмотреть ей в глаза.

— Я, Арман, ношу твою фамилию, я под сердцем выносила твоего ребенка, наконец, я люблю тебя. А ты? Ты? Констанция схватила Армана за отвороты шелкового халата и привлекла к себе. Но граф де Бодуэн отворачивал голову, прятал свой взгляд.

Две тени, мужская и женская, то сливались, отражаясь на старинной шпалере, то расходились в разные стороны.

Пламя большого камина колебалось, выхватывая флейту, напряженно сжатую руку, закинутую голову с мольбой во взгляде, сверкающее ожерелье на шее Констанции.

— Арман, я прошу тебя, одумайся. Ведь твой отъезд принесет только несчастье.

— Я не могу, не могу, — заученно повторял граф. — Это приказ короля, и ослушаться я не вправе.

— Если ты больше не любишь меня, Арман, то по крайней мере, хотя бы защити меня, как свою жену.

— Ну что ты, дорогая, — надломленным голосом произнес граф де Бодуэн. — Я люблю тебя, люблю, Констанция. Неужели ты этого не понимаешь?

— Арман, я все прекрасно понимаю… Вдруг граф де Бодуэн вздрогнул и напрягся. Он услышал приближающиеся решительные шаги в соседней комнате. Граф отстранился от Констанции и поспешил к двери. Констанция с досадой поморщилась, а граф де Бодуэн, подойдя к двери, грозно закричал:

Если вы хотите войти, то входите! Что вы медлите и топчетесь на пороге.

Он схватился за массивную бронзовую ручку и дернул дверь на себя.

В дверном проеме в черной шляпе темным силуэтом на фоне пылающих свечей стоял король Пьемонта Витторио.

Граф де Бодуэн вздрогнул и отшатнулся. С его уст готовы были сорваться слова извинения, но король опередил своего подданного.

— Благодарю за приглашение, граф де Бодуэн. Король переступил порог.

— Ваше величество, — дрожащими губами зашептал Арман, — входите, ваше величество. Простите меня.

Арман склонился в низком поклоне.

А Констанция, увидев короля, прикусила губу, поспешно оправила полы своего шелкового халата и тоже поклонилась.

На губах короля Витторио появилась улыбка. Он был явно обрадован произведенным эффектом, он понимал, что ни граф де Бодуэн, ни его прекрасная жена не ожидали визита, тем более в столь позднее время.

— Ваше величество, простите, — засуетилась Констанция, оглядывая свой халат и пытаясь запахнуть расходящиеся полы.

— Нет-нет, графиня, — перебил ее король, — это вы должны простить меня, я нарушил ваш покой и ворвался в ваш дом.

Граф де Бодуэн отступил к стене, с изумлением глядя то на короля, то на свою супругу.

— Я слышал, как вы играли, — сказал король, снимая шляпу с лихо заломленными полями и сбрасывая темный бархатный плащ, — мне понравилась музыка, она взволновала мое сердце.

Граф де Бодуэн подбежал к монарху и принял плащ и шляпу, а король, поправив парик, поклонился Констанции.

— Право слово, вы играли прекрасно.

— Ну что вы, ваше величество, — смутилась Констанция.

— Я давно собирался нанести вам визит.

— Что мы можем сделать для вас, ваше величество? — суетливо осведомился граф де Бодуэн.

— Да ничего делать и не надо. Главное, успокойтесь, не волнуйтесь, ведите себя естественно, так, будто бы ничего не произошло.

Король передал трость графу де Бодуэну и, пройдясь по комнате, остановился у пюпитра с раскрытыми нотами.

— Но ведь что-то, ваше величество, мы должны сделать для вас? — вновь настойчиво поинтересовался граф де Бодуэн.

— Полноте, граф, не беспокойтесь. Единственное, что мне нужно — это ваша компания.

Граф де Бодуэн и Констанция переглянулись. А король Витторио, пожав плечами, принялся листать ноты.

— А вы могли бы для меня поиграть? — король взял с клавесина флейту и осмотрел ее. — Вы прекрасно сейчас играли.

Король прикоснулся к клапанам.

— Неужели вам, граф, не хочется продолжить игру? У вас так чудесно получалось!

Граф суетливо огляделся, как бы ища поддержки. Наконец, встретился взглядом с Констанцией, та кивнула головой.

Арман взял вторую флейту, потом бросился в соседнюю комнату и вернулся со вторым пюпитром, на котором стояли ноты. Констанция, понимая, что отказываться нельзя, уселась за клавесин. Установив пюпитр и подвинув тяжелый серебряный канделябр со свечами, Арман де Бодуэн приложил флейту к губам и начал играть. Констанция сидела неподвижно, не решаясь прикоснуться пальцами к клавишам. Король Витторио в нерешительности прошелся по комнате, на несколько мгновений замер у окна, затем резко обернулся и, схвативв руки вторую флейту, приложил ее к губам.

Граф де Бодуэн уступил место у пюпитра, но король Витторио начал играть, не заглядывая в ноты, и голоса двух флейт наполнили помещение. Казалось, что даже язычки пламени на свечах трепещут в такт музыке. Граф де Бодуэн понял, что король играет намного лучше его, проникновеннее и тоньше, он опустил свою флейту и стал перелистывать свои ноты.

Король Витторио играл, прикрыв глаза, а Констанция все еще не решалась прикоснуться к клавишам клавесина и поэтому во дворце графа Бодуэна звучала только флейта короля Витторио.

— Граф, играйте, — отведя флейту от губ, повелел король, — и если вы будете играть лучше меня, то я не обижусь.

— Да что вы, ваше величество, — смущенно замялся граф, не решаясь поднести флейту к губам.

— Графиня, в чем дело? Аккомпанируйте, — король повернулся к Констанции.

Констанция вздрогнула, и ее пальцы опустились на клавиши. Король Витторио поднес флейту к губам и заиграл снова, не глядя в ноты. Время от времени он бросал странные взгляды на графа Бодуэна.

Тот некоторое время стоял, насупив брови, затем тоже принялся музицировать. Король и граф явно состязались, стараясь показать свое искусство во всем блеске.

Король опустил флейту и, не глядя на графа де Бодуэна, спросил:

— Я отрываю вас, граф?

Арман тоже опустил флейту и несколько мгновений прислушивался к звукам клавесина. Затем немного виновато улыбнулся:

— Нет-нет, ваше величество. Это совсем не так. Услышав подобный ответ, король Пьемонта заулыбался. Он, собственно говоря, и не ожидал услышать другие слова. Но вдруг его лицо стало хмурым.

— Знаете, граф де Бодуэн, короли иногда испытывают удовольствие от тонкой лести от своих придворных, а подданные получают за это скорейшее продвижение по службе.

Констанция, продолжая играть, то и дело посматривала на короля и своего мужа. Она не слышала, о чем разговаривают мужчины, но видела их сосредоточенные лица, сверкающие в полумраке большой комнаты глаза.

А граф де Бодуэн и король Витторио вновь поднесли флейты к губам, их пальцы легко побежали по клапанам, и музыка флейт и клавесина вновь наполнила звуками комнату. Трепетали язычки пламени свечей, зыбкие тени метались по шпалерам, потрескивали дрова в огромном камине, а два флейтиста играли и играли, глядя в глаза друг другу. Они как бы состязались — кто же не выдержит первым, кто же опустит свою флейту.

Не выдержал король Витторио — он был нетерпелив и несдержан от природы.

— Вы, наверное, думаете, граф, сколько же я еще буду докучать вам своим визитом?

Арман хотел было начать отнекиваться, но король движением руки остановил его.

— Помолчите, граф. Я все прекрасно понимаю. И он зло швырнул флейту на пюпитр, но не рассчитал, и пюпитр с дребезжанием упал на пол, а флейта отлетела к стене.

— Играйте! Играйте, граф! Не оставляйте музыку! — приказал король, и его подданные выполнили этот приказ, не смея ослушаться своего монарха.

Король нервно прошелся по большой комнате, на несколько мгновений исчезнув в темном углу, потом вновь появился в лучах света, схватил свою черную шляпу, трость и, даже не попрощавшись, покинул комнату, хлопнув дверью.

Констанция вздрогнула от этого звука, потом вскочила, а муж, все еще боясь ослушаться приказа короля, продолжал дуть в флейту и нажимать на серебристые клапана.

— Ну, теперь-то ты, Арман, я надеюсь, все понял? Спаси меня!

Граф де Бодуэн отложил флейту и посмотрел на свою жену абсолютно непонимающим взглядом, наивным, как у ребенка.

— Спаси меня от короля, Арман. Спаси!

— Да нет, нет, — вдруг взорвался граф де Бодуэн. — Абсолютно нет никаких причин беспокоиться и опасаться короля. Я не вижу таких причин.

Он остановился перед Констанцией и замахал перед ее лицом указательным пальцем.

— Если ты, Констанция, не сможешь ему сопротивляться, то тогда должна винить себя, самое себя — и больше никого другого.

— Как ты можешь такое говорить?! — воскликнула Констанция, отшатнувшись от мужа. — Как ты можешь?!

И граф понял, что сказал совсем не то, что следовало бы. Он принялся извиняться.

— Констанция, прости меня, я не то сказал, прости.

Он несколько секунд смотрел в глаза жены. И в зеленоватых глазах Констанции, в которых дрожали огоньки свечей, и в темных глазах самого Армана стояли слезы. Мужчина и женщина не выдержали и бросились в объятия друг другу, слившись в жарком поцелуе.

Но если бы кто-нибудь из них подошел в это время и взглянул в окно, то увидел бы короля Пьемонта Витторио, стоявшего посреди двора с опущенной головой. Король держал в руках трость с костяным набалдашником, с золотой монограммой и королевским гербом. Он держал трость так, как держит рыцарь меч, готовясь броситься в бой. Длинная уродливая тень тянулась от ног короля и ложилась на стену дворца графа де Бодуэна.

Слуги у кареты замерли в ожидании, испуганно поглядывая на застывшую фигуру своего повелителя, боясь даже перешептываться. Только лошади нетерпеливо постукивали копытами по мостовой, косили влажными глазами на короля Витторио, стригли ушами и тихо ржали.

— К черту! К дьяволу! К дьяволу все условности, — шептал король. — Мне все надоело, моя пытка уже становится невыносимой. Мое сердце разрывается от боли. Я не могу на все это смотреть, не могу слышать ее голос, ощущать запах ее тела. Я не могу даже покинуть этот Двор и стою здесь, как часовой. А она в это время, возможно, целуется со своим мужем, клянется ему в любви, а он, будто бы ни о чем не догадываясь, обещает ей как можно скорее вернуться из Испании, с честью выполнив мое поручение. Боже, боже мой! До чего я дошел!

Король сердито топнул каблуком в мостовую и вдруг сорвался с места, подбежал к карете, но вместо того чтобы сесть в карету, вскочил на козлы, столкнув кучера и, щелкнув длинным кнутом, резко дернул вожжи, кони рванули с места так сильно, что лакей, стоявший на запятках, не удержался и свалился на землю.

— Пошли! Пошли! — кричал король Витторио, щелкая кнутом.

Карета с грохотом мчалась по ночным улицам Турина.

— Вперед! Вперед! Что вы тянетесь, как мертвые? — вопил король, хотя лошади неслись изо всех сил.

И только чудо спасало короля Витторио от того, чтобы он не разбился. Мелькали столбы с чадящими фонарями, здания дворцов, площади. Испуганные прохожие шарахались в стороны, прижимаясь к стенам. Ночной дозор хотел было задержать бешено мчащуюся карету, но кто-то из солдат успел заметить герб и на всю улицузакричал:

— Дорогу королю! Это королевская карета! Офицеры вытянулись, отдавая честь и испуганно переглянулись.

— Куда это он так мчится? Наверное, в Леруа, эта дорога ведет туда.

— Да-да, это дорога в Леруа.

По-моему, король сидит на козлах, — сказал высокий офицер.

— Ты что? Этого не может быть, — заспорил другой. — Король сидел в карете, я видел его профиль.

— Оставь, разве можно что-нибудь рассмотреть внутри, когда карета несется с такой сумасшедшей скоростью!

— Да-да, так недолго и разбиться. В конце улицы слышался грохот, цокот копыт и неистовый крик:

— Скорей! Скорей!

Грохот быстро удалялся. Офицеры вновь переглянулись, поправили шпаги, мушкеты и неторопливо двинулись по улице в сторону королевского дворца.

А Арман и Констанция, даже услышав грохот отъезжающей кареты и возгласы короля, не разжали объятий. Они стояли, прижавшись друг к другу, Арман положил свою голову на плечо Констанции и тихо шептал ей на ухо.

— Не беспокойся, дорогая, я очень скоро вернусь и все будет хорошо. Вот увидишь, не пройдет и месяца, как я буду в Турине. Мы будем вместе и, может быть, если ничего не помешает, уедем вместе в Париж. А если ты хочешь, то поедем в твое имение в Мато. Хочешь?

— Да, да, Арман. Я хочу как можно скорее уехать отсюда. Мне страшно, страшно, по — настоящему страшно. И не только за себя, но и за тебя, за нашего малыша.

— Да нет же, Констанция, не стоит так беспокоиться. Ведь я оставляю тебя не одну. Здесь моя мать, мой дворец. Так что ты, дорогая, будешь в полной безопасности.

— Мне, Арман, очень хотелось бы в это верить.

— Мне кажется, дорогая, что ты вбила в свою голову все эти страхи. Твое воображение мешает тебе жить.

— Какие страхи? Арман, — воскликнула Констанция, отстраняясь от мужа, — это не страхи, я просто физически ощущаю, как король пожирает меня глазами. Физически, кожей, сердцем, душой…

— Нет, нет, Констанция, успокойся. Все это далеко не так. Наш король не такой ужасный человек, как ты думаешь.

— Я не знаю, Арман, почему ты мне не веришь. Но я чувствую, что я не ошибаюсь.

— Хорошо, дорогая, вскоре я вернусь и наша жизнь изменится.

Арман погладил Констанцию по густым волнистым волосам.

— Все образуется, все будет хорошо, не стоит беспокоиться. Ты мне веришь?

— Да, Арман, я хочу тебе верить.

— Ну вот тогда все прекрасно. А сейчас пойдем спать. Пойдем. Я хочу, чтобы эта ночь была нашей. Ведь мы с тобой очень долго не увидимся.

Граф де Бодуэн взял за руку Констанцию и повел ее в спальню. Констанция шла рядом со своим мужем, ее лицо было грустным, и выглядела она поникшей. Граф де Бодуэн захлопнул дверь и, взяв Констанцию на руки, легко понес к огромному ложу под белым балдахином.

Констанция была безропотна и молчалива, будто из нее ушла жизнь. День тянулся за днем, неделя за неделей. Изредка из далекой Испании приходили известия от Армана. Он клялся в любви, заверялКонстанцию в силе своих чувств. А в конце обязательно извинялся, что все еще никак не может справиться с поручением короля, что происходят всевозможные задержки, и он не может приехать в срок, как обещал. Констанция, распечатывая каждое новое письмо, чувствовала, что в нем не будет ничего утешительного и что ее муж вернется из Мадрида еще не скоро.

Старая графиня после того, как ее сын уехал в Испанию с секретной миссией, почувствовала себя полновластной хозяйкой дворца. Она расхаживала по комнатам дворца, грозно покрикивала на слуг, раздавала им всевозможные приказания, а на Констанцию поглядывала свысока. Время от времени старая графиня играла со своим внуком Мишелем, а когда ей это надоедало, она приглашала своих подруг, желчных и язвительных придворных дам. И они все, усевшись за большим столом в гостиной, принимались играть в карты, сплетничать, заниматься пересудами, обговаривая и издеваясь над теми придворными, кого не было за их столом.

Иногда графиня приглашала свою невестку присоединиться к ним. Чаще всего Констанция отказывалась, ведь ей совсем не хотелось слушать сплетни, их старческие дребезжащие голоса, воспоминания о каком-то далеком прошлом, когда все было не так, когда молодежь была не такой строптивой, когда нравы были иные, а в отношениях царила честность.

Старухи говорили о том, что в старые добрые времена они все были красавицами, все пользовались успехом у мужчин. И Констанция, поглядывая на их сморщенные лица с выцветшими водянистыми глазами, изумлялись.

«Да неужели вот эти старые злые и желчные ведьмы когда-то могли быть красивыми, когда — то могли волновать сердца мужчин… А может быть, так оно и было?». Вот и сегодня престарелые дамы собрались за карточным столом. — А помнишь, — воскликнула графиня Леруа, — как несколько лет тому назад за меня дрался на дуэли маркиз… Э-э, как же его звали?

— Да-да, я прекрасно помню. Какой это был замечательный мужчина. Жаль, что он погиб во время войны.

— Да, жаль, — ответила маркиза. Графиня де Бодуэн приложила кружевной платочек к своим глазам, смахивая слезу.

— А барон Лакруа, помните, маркиза, какой это был видным мужчина, какие у него были пышные усы.

— О, да! Это был самый красивый рыцарь в нашем королевстве. Когда он появлялся при дворе, все дамы провожали его вожделенным взглядом. Только жаль, что его жизнь сложилась так неудачно — от слишком большого количества выпитого вина, да от своих любовных приключений, он, бедняжка, сошел с ума.

— А где он сейчас? — поинтересовалась графиня де Бодуэн, не глядя на свою невестку.

— Он где-то в своем поместье, старый и совсем не похож на прекрасного и благородного рыцаря.

Переговариваясь, женщины продолжали игру, тасовали карты. Констанция обычно не участвовала в подобных разговорах и не играла в карты. Она даже не следила за игрой и зачастую проигрывала. Сегодня Констанция сидела со всеми за столом, но мысли ее были очень далеко отсюда.

— Дорогая, а почему вы не смеетесь?

— Смеяться? — оторвала глаза от карт Констанция. — А над чем же, маркиза, я должна смеяться?

— Как? Вы что, не слышали?

— Извините, я увлеклась игрой и не слышала.

— Как это, графиня, вы увлеклись игрой? Вы же вместо дамы бросили крестового короля.

Констанция недовольно посмотрела на стол и увидела, что, действительно, ошиблась.

— Да это и не удивительно, что моя невестка бросила вместо дамы крестового короля. Старухи захихикали.

— Да-да, графиня, все сейчас только и думают, что о короле.

— Кто думает о короле? — спохватилась Констанция.

— Как это кто? Все дамы в нашем королевстве только и думают о короле, — проговорила маркиза Леруа, — ведь он такой сильный, такой желанный.

— Перестаньте, — Констанция бросила карты и встала из-за стола.

Вдруг дверь гостиной распахнулась, и слуга громко выкрикнул:

— Ее величество королева.

Все женщины поднялись со своих мест и склонили головы. Королева быстро вошла в гостиную вместе с двумя сопровождающими ее фрейлинами. Тяжелая меховая накидка спадала чуть ли не до самой земли. Королева подошла к столу и с интересом посмотрела на всех собравшихся. Но тут ее взгляд встретился со взглядом графини де Бодуэн.

— Вы, Констанция, тоже играете в карты?

— Да, ваше величество, — Констанция сделала книксен.

— Я понимаю, — сказала королева, прохаживаясь около стола. — В эти холодные дни невозможно обойтись без азартных, веселящих кровь игр.

Маркиза Леруа вдруг хихикнула.

— Знаете, ваше величество, все при дворе только и говорят, что холода будут держаться до тех пор, пока наш король находится в загородном доме.

— Да-да, маркиза, но все же надо жить и не обращать внимания на холод, — на лице королевы отразилась досада. Она даже не пыталась ее скрыть.

— У вас, графиня, здесь хорошо — тепло и уютно. А вот у меня во дворце холод. К столу не подают вино и все ходят озабоченные и злые.

— Что я могу поделать? — Констанция поклонилась королеве. — Приходите к нам на обед, у нас подают пирожные, наливают вино. Мы стараемся себе ни в чем не отказывать.

— Да-да, вам хорошо, — язвительно улыбнулась королева, — я вам, мадам Констанция, даже завидую.

— Нечему, собственно говоря, завидовать, ваше величество, — склонив голову, глядя себе под ноги, произнесла Констанция де Бодуэн.

— Это вам так кажется, графиня. А я думаю, что вам как раз можно позавидовать. — И не прощаясь, так же стремительно, как появилась, королева направилась к выходу.

Старухи переглянулись, покивали головами и взялись за карты. А Констанция так и осталась стоять, не зная, присесть ей к столу или удалиться в свою комнату.

— Она святая, — вдруг произнесла одна из старух, глядя на закрывшуюся за королевой Пьемонта дверь.

— Да-да, она святая, — подтвердила мать Армана. — Но и король тоже хорош.

— Он страстный и сильный, — глядя на Констанцию, сказала маркиза.

Констанция подошла и заняла свое место за столом, положив руки на глянцевые листы карт.

Одна из женщин посмотрела на Констанцию и громко осведомилась:

— Графиня де Бодуэн, пишет ли вам ваш муж из Испании?

— Да, пишет, — коротко ответила Констанция.

— И как долго он еще будет находиться вдали от нас?

Констанция не зная, что ответить любопытной даме, пожала плечами.

— А зачем собственно, он так надолго уехал в Испанию?

— Он выполняет поручения короля, у него секретная миссия, — ответила Констанция.

— Секретная? — изумилась баронесса, глядя на старую графиню де Бодуэн.

— Да, секретная, — криво усмехнулась старуха.

— Я просто обожаю секреты, — расхохоталась баронесса.

Ей начали вторить все собравшиеся за большим столом. Смех был настолько неестественным, что Констанция догадалась — он относится не столько к миссии ее мужа, сколько к ней самой. Ее глаза блеснули. Смех тут же смолк. Но баронесса решила продолжить этот щекочущий нервы разговор.

— А в чем, собственно говоря, Констанция, секретность миссии графа де Бодуэна?

— Извините, но я в этом вопросе не осведомлена.

— Ах, вы не знаете?! Муж не рассказал вам?

— Нет, не рассказал, — коротко, стараясь пресечь подобный разговор, ответила Констанция.

Но баронессе, казалось, только это и надо было. Она приподнялась из-за стола, подалась вперед к Констанции и громко сказала:

— Дорогая графиня, неужели вам неизвестно, что все при дворе знают, в чем заключается секретная миссия вашего мужа?

Констанция вжалась в кресло.

— И в чем же? — осведомилась маркиза.

— В чем? А спросите у графини.

Констанция огляделась по сторонам, ища поддержки. Но старая графиня де Бодуэн молча перебирала карты в дряблых пальцах и по ее лицу было видно, что она абсолютно не собиралась помогать своей молодой невестке найти выход из довольно щекотливого положения, что ей даже нравится, как беспощадно и жестоко с ней разговаривают ее подруги.

— Ну и в чем же, баронесса, коль вы так прекрасно осведомлены, секретность миссии моего мужа? — Констанция поднялась и отшвырнула карты.

— Наш король отправил графа де Бодуэна с очень-очень секретной миссией, как можно дальше от Турина, только лишь для того, чтобы вы, дорогая графиня, остались в одиночестве.

— Мне все равно, — проговорила Констанция и выбежала из зала.

Вслед ей понесся дребезжащий хохот.

— Хватит, хватит, — успокоила всех старая графиня. — Я думаю, что, в конце концов, эта парижская гордячка все поймет.

— А король, — сказала маркиза, — как уехал из Турина в свой загородный дворец, так уже несколько недель не появляется при дворе.

— Совсем не появляется? — поинтересовалась баронесса.

— Да, дорогая, совсем. Он даже не принимает своих министров.

— А послов? — не унималась баронесса.

— Какие послы?! Король просто обезумел от страсти, он сам не в себе.

— Полноте вам, — попыталась урезонить своих подруг графиня де Бодуэн. — Все как-нибудь образуется.

— Конечно, конечно же, образуется, — воскликнула маркиза. — Но, возможно, не так быстро. Хотя я уже давно не выдержала бы. Ведь король в сущности довольно привлекательный и сильный мужчина. Мне непонятны мотивы поведения кое-кого из наших знакомых.

— Да-да, — закивала головой старая графиня де Бодуэн, — мне тоже, если быть откровенной, не понятно ее поведение.

Женщины смолкли, только перебрасывались картами. Но через несколько минут разговор вновь завертелся вокруг любимой темы — придворная жизнь.

— Королева, в самом деле, прекрасная женщина, — сказала баронесса.

— Прекрасная, но несчастная, — заметила маркиза.

— Ну что вы, полноте вам, — старая графиня де Бодуэн посмотрела на маркизу, — у короля прекрасный сын, прекрасный наследник, и его жена, в целом, счастливая женщина. Она в этой жизни получила все, что хотела.

— Вряд ли, вряд ли, графиня, все. Ей хочется любви, а король холоден и, как женщина, я понимаю, как тяжко это переносить.

Констанция сидела в детской над коляской своего сына. Мальчик спал, лицо его было безмятежным. Ребенок был похож на ангела. Констанция прикоснулась к его кудряшкам, пригладила их, наклонилась и нежно поцеловала спящего сына в лобик.

Ребенок приоткрыл глаза и, увидев над собой склоненную мать, улыбнулся, потянувшись к ней розовыми ручонками.

Констанция взяла руки сына в свои и перецеловала каждый пальчик. Мишель улыбнулся еще шире, но вдруг громко заплакал. Няня, дремавшая в углу, бросилась к ребенку.

— Мадам, мадам, он наверное, хочет кушать.

— Нет-нет, дорогая, погоди, — сказала Констанция, — я хочу с ним немного поиграть. Ты можешь быть свободна, иди в соседнюю комнату. Я хочу побыть с ним одна.

Няня удалилась. А Констанция, взяв ребенка на руки и крепко прижав к груди, принялась расхаживать от одной стены к другой, тихо напевая ему.

Ребенок, убаюканный голосом матери, снова уснул. Он, хоть и был тяжелым, но Констанции казался легче перышка.

— Мишель, Мишель, скоро вернется наш отец. Мы будем все вместе, он тебя так любит и в каждом письме спрашивает, сильно ли ты подрос. Боже, почему моя жизнь так складывается? — шептала на ухо сыну Констанция.

Ребенок шевельнулся и на его пухлом розовом личике появилась улыбка, но глаз он не открывал.

— Спи, спи, малыш, это я так. Извини, — попросила прощения у спящего сына Констанция, продолжая расхаживать по комнате.

Она на несколько мгновений замерла у камина, над которым висело большое зеркало в массивной золоченой раме. Она всматривалась в свое молодое прекрасное лицо, смотрела на спящего сына, который спал, положив ей головку на плечо. Ее сердце билось, а грудь вздымалась.

— Боже, когда же, в конце концов, вернется Арман? Когда кончится эта пытка? Когда все перестанут косо смотреть в мою сторону и докучать своими расспросами, грязными намеками. Как мне все это надоело! Как хочется уехать! В Париж или в Мато. Мишель, мой маленький сын, расти как можно скорее. Как можно быстрее становись на ноги, а потом мы вместе уедем во Францию, покинем Пьемонт, Турин, этот дворец. Будем жить в другом месте, среди других людей, не таких злых, глупых. Мы будем жить в Мато, я расскажу тебе о том, как когда-то большущий рыжий кот спас меня от огромной серой крысы. Ты увидишь там портрет своей бабушки, моей матери, которую я, к сожалению, почти не помню. Там очень хорошие люди, очень большой старинный парк, много красивых цветов. А еще не очень далеко океан. Констанция повернулась.

— Слышишь меня, Мишель, там океан, по которому плавают корабли с большими белыми парусами. А над синими волнами летают белоснежные чайки. Они кричат, размахивают крыльями, зовут с собой. И может быть, мы с тобой, Мишель, покинем Францию и поплывем по синему — синему морю куда-нибудь оченьдалеко, туда, где нас с тобой никто не знает, где никто не будет мешать нам строить свою собственную жизнь, такую, как хочется нам. А пока спи, Мишель, спи, мой маленький, набирайся сил.

Констанция подошла к колыбели и уложила малыша. Тот сладко зачмокал губками, Констанция даже прослезилась, глядя на его розовое невинное личико, потом повернулась и медленно, тихо ступая, покинула комнату.

Осторожно подойдя к двери гостиной, Констанция замерла, прислушиваясь. В гостиной все еще продолжалась игра. Подруги старой графини де Бодуэн сплетничали, хихикали, восклицали и хлопали в ладоши. Констанция поморщилась, развернулась и направилась в свою комнату. Она достала из секретера последнее письмо Армана и принялась его перечитывать. Слова расплывались перед глазами, и Констанция поняла, что плачет, она ощутила, как ей одиноко и холодно в этом огромном пустынном дворце графов де Бодуэн, как ей хочется бросить все и умчаться прочь. И еще она поняла, что согласна променять этот

Огромный холодный дворец на скромное жилище, на такое, каким был дом Филиппа Абинье. Ей больше нравилось общаться с простыми людьми, честными и искренними.

Сложив перед собой руки, глядя в жарко пылающий камин, Констанция зашептала слова молитвы. Она просила господа Бога, чтобы он избавил ее от страданий, чтобы как можно скорее вернулся Арман и чтобы души тех, кого она когда-то любила, нашли успокоение.

ГЛАВА 6

День тянулся за днем, недели проходили за неделями. Констанция чувствовала себя всеми покинутой и забытой. Вести из Мадрида приходили очень редко, а письма ее мужа графа де Бодуэна были прохладными и в конце каждого письма была приписка, в которой граф де Бодуэн извинялся, что вынужден задержаться вИспании, потому что вопрос, который должен был решить, оказывается, не так прост, и испанский король должен собрать совет, должен со всеми переговорить, прежде чем дать ответ.

Эти приписки с извинениями уже изрядно надоели Констанции. Она чувствовала по тону писем, что разлука предстоит еще довольно долгая, и король Пьемонта Витторио явно не спешит возвратить своего подданного на родину.

«Ну почему все против меня? Почему Арман не хочет как можно скорее вернуться домой, не хочет обнять меня, прижать к груди Мишеля? Почему его поездка в Испанию оказалась столь длинной? Ведь король обещал, что она будет длиться не более месяца, а если и больше, то совсем не намного, может быть, от силы на пару недель. А разлука затянулась и уже почти полгода граф не возвращается на родину».

Констанции казалось, что вокруг нее образовалось некое отчуждение. Старая графиня де Бодуэн смотрела на свою невестку свысока, она явно чувствовала себя полноправной хозяйкой в доме, часто без повода набрасывалась на слуг, бранила их, а с Констанцией почти не общалась. Она даже не утруждала себя сообщить, что пишет ей сын. И в последнее время Констанция все чаще и чаще думала о том, что напрасно она согласилась на брак с графом де Бодуэном, напрасно покинула Париж, где при дворе чувствовала себя вполнесносно. Зачем ей, молодой и красивой женщине, понадобилось вот так вдруг порвать все связи, бросить приятное общество и покинуть Париж? Зачем она приехала сюда, в Пьемонт, поселилась в этом большом дворце, холодном и чужом, где все вещи были не ее, где все на нее смотрели отчужденно?

Вот и сейчас она, задержавшись на прогулке, поздно возвратилась домой. Старая графиня де Бодуэн уже давно спала и во дворце царила гнетущая тишина. Констанция медленно поднялась по широкой лестнице на свою половину дворца. Отворила первую дверь и вошла в темную гостиную. Сквозняк раскачивал тяжелые занавески и какие-то зыбкие тени скользили по стенам, по старым картинам, по скульптурам, по мебели. Констанции сделалось неуютно и она почувствовала, как вновь смертельная тоска охватывает ее душу.

«Боже, как мне все это надоело! Может, подняться к сыну? Нет не надо, не стоит его будить, не стоит его беспокоить, ведь и так в последнее время он капризничает, а сон его некрепок». Она взяла со стола светильник, долго смотрела на колеблющийся огонек, а потом медленно двинулась через анфилады комнат, отворяя одну дверь за другой, в свою спальню.

«Как здесь пусто! Какое здесь царит смертельное уныние! И почему ничто не радует мою душу?»

Она сама задавала себе вопросы и тут же отвечала на них. Вдруг она услышала какой-то странный шорох, похожий на тяжелый вздох.Женщина замерла, светильник Дрогнул в ее руке. Но затем Констанция преодолела свой страх и уже более решительно двинулась вперед.

Ее длинная тень двинулась по старым обоям, по раскачивающимся тяжелым шторам. Перед входом в свою комнату Констанция замерла, как бы предчувствуя что-то недоброе, какую-то скрытую угрозу. Она помедлила перед дверью, не решаясь положить ладонь на холодную, начищенную до блеска ручку.

«Ерунда, это все нервы… Нервы расшалились», — успокоила себя женщина, нажимая на ручку и переступая порог.

Свет вырвал из темноты знакомые вещи: кресло, диван, клавесин, картины в тяжелых резных рамах, на которых тускло поблескивала позолота. С этих картин на Констанцию смотрели незнакомые ей люди — это были предки графов де Бодуэнов. Мрачные лица, неприятные женщины с какими-то тяжелыми взглядами.

«Эти предки де Бодуэнов очень похожи на графиню, она такая же желчная, сварливая и вечно чем-то недовольна. Ей все не так, она всех готова осуждать, о любом сплетничать. Вообще, она несноснаясварливая женщина». Вдруг Констанция напряглась. Ей показалось, что в соседней комнате кто-то есть. Она немного опустила светильник, дрожащий в ее руке, прислушалась.

«Да нет же, нет, мне показалось, это ветер где-то стучит в ставни, а может, тяжелая штора раскачивается сквозняком и шуршит. Нет-нет, там никого не может быть». Но сердце сжимал какой-то странный холодок. И вдруг из-за колонны, отбрасывая длинную тень, вышел мужчина в тяжелых охотничьих сапогах и черном камзоле. Сверкали золоченые пуговицы, сверкали глаза, отражая зыбкий светсветильника. — Это я, — вдруг произнес мужчина, и Констанция вздрогнула, едва не выронив светильник.

Она отпрянула в сторону, прижалась к стене, но тут же спохватилась. Она низко склонила в поклоне голову, ведь перед ней всего в нескольких шагах стоял сам король Пьемонта Витторио. Констанция как ни старалась, не смогла рассмотреть выражение лица короля. Единственное, что она видела — это сверкающие глаза.

— Вы вынудили меня, графиня, прокрасться сюда.

— Я?! — изумленно прошептала Констанция.

— Да-да, вы, графиня, заставляете меня вести себя так, будто я мелкий воришка. Но ведь я король!

— Ваше величество… — Констанция, произнеся начало фразы, не знала, что скажет.

— Говорите, говорите, графиня, — король улыбнулся. Констанция заметила, как сверкнули его зубы.

— Ваше величество, вы здесь, в моем доме в столь поздний час?

— Не беспокойтесь, графиня, меня никто не видел, я пробрался в ваш дом тайно.

— Слуги? Старая графиня? — испуг появился на лице Констанции, ее грудь тяжело вздымалась, а дыхание было тяжелым и прерывистым.

— Неужели вы, графиня, не видите, неужели вы не знаете, что со мной происходит?!

— А что я должна видеть и что должна знать?

— Не прикидывайтесь и не притворяйтесь, графиня, вы меня губите.

— Я — вас?.. — каким-то странным молящим голосом произнесла Констанция.

— Да, вы, графиня, — как-то равнодушно и даже буднично ответил король, — вы и только вы, ведь во всем моем королевстве нет ни одной женщины, которую я так страстно желал бы.

— Ваше величество, не говорите так, не надо…

— Я чувствую, графиня, я знаю, моя душа разрывается на части, будто ее терзает страшный зверь.

— Ваше величество… — прошептала Констанция.

— Да, да, как будто этот страшный дикий зверь пробрался в мою душу и терзает меня изнутри, впиваясь в мое сердце своими острыми когтями. Я постоянно думаю о вас, Констанция, вижу вас во сне. Стоит мне только закрыть глаза, как ваше лицо появляется рядом, я пытаюсь прикоснуться к щекам, но тут же осознаю, что это всего лишь сон, всего лишь страшное видение.

Констанция грустно улыбнулась.

— Я сказал что-то смешное, графиня? — обиженно осведомился король Витторио.

— Нет-нет, ваше величество, — поспешила успокоить короля графиня.

— У меня никогда не было любовниц, никогда, решительно сказал король, будто бы произнося словаприговора.

— И теперь не будет. Нет, не буду я вашей любовницей! — бросила прямо в лицо королю Констанция.

Король будто бы что-то преодолел в себе, будто бы разрубил нить, которая-удерживала его и двинулся к Констанции. Его тяжелые шаги гулко отдавались под тяжелым сводом, даже пламя в светильнике затрепетало. Констанция прижалась к стене, ощущая холод мраморных плит.

— Да, я король, король Пьемонта, зовут меня Витторио. Но даже несмотря на то, что я король, у меня манеры простого крестьянина.

Мужчина приблизился к женщине почти вплотную, между ними был только светильник, и Констанция прикрывалась им как оружием. Ее грудь прерывисто вздымалась, тонкая жилка на шее трепетала, а огромная жемчужина фамильного медальона становилась то розовой, то золотистой. Король как загипнотизированный смотрел на эту жемчужину, которая находилась как раз в ложбинке между высоких грудей. Жемчужина подрагивала, и король жадно облизал пересохшие губы.

— Вы, графиня, единственная женщина, вообще единственный человек в королевстве, который не боится меня. Король приподнял руку, пытаясь прикоснуться к сверкающей жемчужине. Констанция от испуга дрогнула и выронила светильник. Он опрокинулся, масло пролилось и тут же вспыхнули язычки пламени. Они заплясали прямо у ног женщины, прямо у подола ее сверкающего шелкового платья.

А король смотрел в испуганные глаза Констанции, даже не обратив внимания на то, что у его ног разгорается пламя.

— Мне надо было поехать в Мадрид, ваше величество.

— Вам?

— Да-да, мне, или Арману не надо было туда ехать, ведь он там ничего не делает, — с мольбой взглянула Констанция на короля.

Тот улыбнулся в ответ краешком губ, как бы понимая, о чем сейчас думает женщина.

— Это мог сделать любой, любой из ваших придворных, вы могли послать маркиза Лоренцетти или барона Леграна. Да вообще, любого, ваше величество.

— Нет, нет, — прошептал король, — вы, графиня, замечательная женщина и во всем королевстве нет равной вам.

Только сейчас Констанция заметила, что пламя подбирается к подолу ее платья. Она отшатнулась от стены и склонилась на колени, думая, как бы погасить пламя. Король тоже опустился. Мужчина и женщина стояли друг против друга на коленях, а между ними вздымались золотистые языки пламени.

— Графиня, я мог бы послать в изгнание всю вашу семью, всю… и вас.

Тут король осекся и как бы принюхался. Констанция напряглась и огляделась по сторонам.

— Даже ваш запах, графиня, преследует меня повсюду. Он не похож ни на чей другой, — ноздри короля хищно трепетали, а глаза сверкали безумным огнем.

— Нет, нет, ваше величество, не говорите так! Король протянул руку, пытаясь приблизиться к полуобнаженному плечу Констанции, но та судорожно рванулась в сторону, отклоняя руку короля.

— Огонь! Огонь! — испуганно вскрикнула она. — Мы сейчас сгорим!

— Да успокойтесь вы, графиня, — король протянул руку, схватил подушку и быстро, несколькими движениями погасил пламя. — Вы понимаете, графиня, что я, король Пьемонта, мог бы с вами сделать?

— Да все я знаю, — как-то горестно и очень по-женски ответила Констанция.

Король протянул руки, пытаясь взять голову Констанции в свои ладони и притянуть к себе.

Но женщина вновь судорожно рванулась в сторону вскочила на ноги и прижалась спиной к стене.

— Ну чего? Чего ты боишься? — король бросился к Констанции и схватил ее за руки. — Да я люблю тебя люблю! Чего ты боишься? Чего?

— Нас могут услышать!

— К черту! Плевать мне на всех, плевать! — воскликнул король Витторио. — Если ты хочешь, я могу открыть все окна, пусть все видят, пусть все знают, что король в твоем доме. Я могу в любой момент взять тебя силой и никто не сможет меня остановить! — Но я этого не хочу, — Констанция опустила голову, понимая, что король Витторио говорит чистую правду.

Король тяжело вздохнул и решительно направился к двери. Он толкнул ее и замер, обернувшись к Констанции.

— Не обманывай себя, не обманывай. В один прекрасный момент ты сама придешь ко мне.

— Нет, нет, — прошептала Констанция, все еще вполне веря в то, что говорит.

Она отрицательно закивала головой:

— Никогда! Никогда не приду! — она говорила так тихо, что король не мог слышать ее слов.

— Да, ты придешь ко мне, я в этом абсолютно уверен, — король громко хлопнув дверью, решительно двинулся к выходу.

Констанция, прижавшись к холодной стене, прислушивалась к удаляющимся шагам короля.

«Боже, зачем ты ввергаешь меня в подобную пытку? Зачем? За что? Чем я провинилась перед тобой?»

Всю ночь Констанция не могла сомкнуть глаз. Ей чудилось, что в спальню входит король, наклоняется к ней, хватает ее за плечи, трясет и жадно, до боли, целует. — Нет! Нет! — шептала Констанция, вскакивая с постели. Она даже не разделась, а лежала на постели в платье боясь, что каждую минуту может вернуться король Витторио. Она смотрела, как горят свечи у изголовья кровати, как медленно стекает золотистый воск. Потом смотрела на поленья, догоравшие в камине, скользила взглядом по стене. — Боже, боже, — шептала она, — когда же наступит рассвет? Почему эта ночь такая длинная и никак не может кончиться? Когда же взойдет солнце?

Услышав шорох или стук ставен, Констанция вскакивала с постели и подбегала к окну. Там, в темноте, она видела проходящего под окнами сторожа.

— Боже, боже, когда же придет утро? Неужели мне вот так вот и мучиться?

Но утро наступило, померк свет свечей. Констанция, облокотясь на подоконник, смотрела на улицу. Клубился туман и даже старых деревьев парка не было видно.

— Боже, какой густой туман! Может, он никогда не рассеется, может весь мир утонул в нем?

Ей было не по себе. Она чувствовала ужасную тоску, все тело болело, будто она несколько дней подряд занималась тяжелым физическим трудом. Нервы были напряжены до предела. Дворец постепенно оживал. Констанция слышала голоса слуг, слышала, как бранится на дворецкого старая графиня де Бодуэн, слышала плач Мишеля. Но она будто оцепенела, будто замерзла, превратясь в ледяное изваяние. Она неподвижно сидела на краю постели, зажав в коленях дрожащие руки.«Надо уехать, надо как можно скорее уехать отсюда, забрать Мишеля и покинуть Турин. Скорее в Париж, а из него в Мато, в родной дворец. Там все знакомо, там все принадлежит мне, там я буду в безопасности, и король Витторио не сможет меня преследовать… Нет, это глупо…»С этими мыслями Констанция прилегла на край подушки. По ее лицу текли слезы…

Несколько дней Констанция не выходила из комнаты. Наконец, затворничество невестки вконец надоело старой графине де Бодуэн. Она позвала нескольких слуг и приказала взломать дверь.

Старый грузный дворецкий предварительно постучал.

— Графиня, графиня, откройте дверь, иначе мы ее взломаем.

— Нет, уходите! Я не открою!

— Ломайте! — грозно приказала старая графиня де Бодуэн.

Перекрестившись, дворецкий отошел на несколько шагов от двери, потом пригнулся и всем телом ударил в дверь. Щелкнул замок и, отломив большой кусок доски, упал на пол. Дверь распахнулась. Старая графиня де Бодуэн в сопровождении слуг вошла в комнату своей невестки.

— Как ты себя ведешь, Констанция? — первое, что сказала старая графиня де Бодуэн.

— Я хочу домой, я хочу в Париж, — не оборачиваясь к графине, резко произнесла Констанция.

— Подите прочь! — приказала слугам графиня. Те, пятясь, покинули комнату Констанции.

— Я не понимаю, Констанция, как ты можешь быть такой эгоисткой?

— Я эгоистка? — искреннее и неподдельное изумление было в голосе Констанции.

— Да-да, ты, дорогая, ты не желаешь думать о будущем моего сына, своего мужа, не желаешь думать о будущем Мишеля, моего внука. Ведь их родина здесь.

— Я хочу домой, я хочу в Париж, я устала от всего этого, от преследований, от сплетен, от склок, от грязных пересудов, от нечистоплотных намеков.

— А ты хоть понимаешь, что все эти сплетни, интриги, разговоры из-за тебя! Его величество заперся в Риволи, никого не подпускает к себе, государственные дела запущены! Даже министры не могут попасть к своему королю, не говоря уже о королеве и ребенке. Король сказал, что не появится до тех пор, пока ты, Констанция, не приедешь к нему.

— Я? Почему я должна ехать к нему? Я что, его жена? Пусть скорее возвращается Арман, он сможет

Защитить меня! Я отправлю курьера, чтобы Арман поскорее вернулся.

— Нет, ты не отправишь никаких курьеров! Не губи, не губи карьеру моего сына! Я не позволю, Констанция, сделать тебе этого и не позволю похоронить его карьеру!

— Но ведь он мой муж, а я его жена. Мы перед алтарем клялись в верности друг другу. Я уеду из Турина, покину Пьемонт.

— А вот это ты не сможешь сделать, потому что для подобного шага нужно решение либо твоего мужа, либо в его отсутствие — короля, — графиня развернулась и семенящей походкой покинула комнату Констанции.

А та, как подкошенная, рухнула на разобранную постель и уткнувшись лицом в подушку, зарыдала.

— Боже, Боже, за что эти несчастья на мою голову? За что?! Констанция плакала безутешно, как ребенок. Все ее тело сотрясалось от рыданий, слезы ручьями лились по щекам и вскоре подушка была мокрой.

Выплакавшись, Констанция немного успокоилась и уснула. Но сон ее не был крепким. Постоянно клубился туман и из него выплывало то лицо короля с хищными сверкающими глазами, то вообще, она брела, потом бежала в тумане, спотыкаясь о какие-то странные предметы под ногами.

И вдруг она услышала тонкий пронзительный крик ребенка. Констанция остановилась, еще не понимая, во сне или наяву она слышит этот крик.

— Да нет, нет, это все во сне, — утешила себя женщина, — это только лишь сон, тяжелый сон. А может быть, я действительно слышу плач сына?

Констанция бросилась на голос ребенка, пробиваясь сквозь густой липкий туман, который обволакивал ее тело, не давая двигаться быстро и уверенно. Какие-то мохнатые ветви, шершавые стволы деревьев появлялись из тумана тут и там. Констанция, выставив вперед руки, пыталась бежать, но ее движения былинеуверенными и двигалась она очень медленно. Голос Мишеля звучал все ближе и ближе.

Констанция попробовала ускорить шаги, но ничего не получилось. Туман был настолько густым, что Констанция вязла в нем как в зыбком песке. И еще деревья их жесткие колючие листья. Чем быстрее она шла, тем глуше и глуше слышался голос ребенка. Вдруг она услышала где-то совершенно рядом, на расстоянии протянутой руки слабый детский крик.

— Что это? — замерла Констанция, окруженная со всех сторон густыми клубами тумана. — Кто это? — позвала она. Ребенок снова вскрикнул.

Где ты? Где ты? — Констанция наклонилась и, разведя руки в стороны, принялась ощупывать холодный влажный туман.

— Я здесь, мама, — вдруг послышался тонкий голосок.

— Мишель! Мишель! Где ты?! Констанция безумно испугалась и заплакала. Она даже во снечувствовала, как по ее щекам катятся крупные горячие слезы.

— Мишель! Малыш! — повторяла она, но голоса уже не было слышно.

«Неужели это сон? Может это явь?»— во сне подумала Констанция.

Но тут она услышала слабый, как бы тонущий в густом тумане детский плач и догадалась, что голос сына она слышит по-настоящему. Глаза открылись и она вскочила с кровати.

— Мишель! Мишель! — позвала Констанция, быстро направляясь к двери. Она бежала из комнаты в комнату, слуги шарахались от своей госпожи. Она бежала в комнатку своего сына.

Дверь в детскую была распахнута. На креслах, стульях, повсюду были разбросаны детские вещи. В постели ребенка не было, в соседней комнате не было и няни.

Констанция подбежала к одному из слуг и глядя ему прямо в глаза, зашептала:

— Где? Где мой сын?

Слуга развел руками и кивнул в сторону выхода во двор.

Что, там, на улице? Слуга снова согласно кивнул и быстро удалился за дверь.

Что он там делает? Почему его вынесли на улицу, ведь там дождь, там холодно? — зашептала графиня де Бодуэн, подскакивая к окну и отводя тяжелую бархатную штору.

Посреди двора стоял экипаж, запряженный четверкой черных лошадей. Старая графиня де Бодуэн отдавала какие-то распоряжения дворецкому. Слуги привязывали чемоданы и сундуки. Няня с ребенком на руках забиралась в карету.

— Что это такое?! Что это?! Констанция попыталась распахнуть окно, но задвижку заклинилои ее усилия оказались тщетными. Тогда она бросилась по широкой мраморной лестнице вниз, она уже поняла, что задумала старая графиня де Бодуэн.

— Но зачем?! Зачем она это делает?! Зачем она забирает у нее сына?!

Констанция сбежала вниз и, выскочив на крыльцо, тяжело перевела дыхание.

Старая графиня де Бодуэн повернула голову в сторону своей невестки и презрительно надменно усмехнулась. А затем быстро встала на ступеньку, забралась в карету и, захлопнув за собой дверь, громко крикнула:

— Пошел! Пошел!

Кучер, натянув вожжи, щелкнул кнутом и четверка лошадей быстро выехала со двора.

— Стойте! Стойте! — иступленно закричала молодая графиня, бросаясь вдогонку.

Но было уже поздно. Она увидела, как мелькнуло лицо старой графини де Бодуэн за стеклом и Констанции ничего не оставалось, как стоя посреди двора, заломив руки, горестно зарыдать.

Констанция, охваченная горем, не заметила, что на крыльце стоял облаченный в черную сутану священник. Это был один из тех двоих священников, которые пытались уговорить Констанциюотдаться королю. Этот священник приходился дальним родственником де Бодуэнам.

— Поди сюда, дочь моя, я тебе кое-что объясню.

— Нет! — воскликнула Констанция, но подошла к священнику.

— Дитя мое, ты должна смирить гордыню.

— Нет! Нет! — иступленно вскрикнула Констанция, сбрасывая руку священника со своего плеча. — Этого никогда не будет! Никогда!

— Вот видишь, у тебя забрали сына, — немного каркающим, дребезжащим голосом заговорил священник.

— За что?! Почему?! — сама себе задавала вопрос Констанция, хотя прекрасно знала ответ.

— А потому, дитя мое, что все мы принадлежим королю — я, ты, твой сын, твой муж, графиня, министры, военачальники, епископы… — все. Все мы принадлежим только королю Пьемонта Витторио. И если кто-то из подданных ведет себя плохо, это отражается на всех нас.

— Но ведь у меня есть муж, граф де Бодуэн, ваш внучатый племянник, святой отец!

— И он принадлежит королю Витторио, как все мы.

— Я принадлежу ему, я перед алтарем клялась в верности!

— Это ничего не значит, дитя мое, мы все должны думать о короле. Ты своим упорством, дитя мое, довела короля почти до безумия. Он уехал, покинув двор, он никого не принимает, забросил все государственные дела. И страдает не только он, а все мы, все королевство, все подданные — тысячи людей, — нравоучительно склоняясь к Констанции все ниже и ниже, бубнил старый священник.

— И что же я должна делать?

— Ты должна утешить короля, только ты сможешь это сделать, больше никто.

— Ну почему я?

— Король желает этого.

— Мало ли чего он еще может пожелать? Может быть, ему захочется, чтобы у него вместо свечей во дворце горела луна?

— Нет, дитя мое, он желает реального.

— Но святой отец, как вы можете это говорить?

Морщинистое лицо дрогнуло, глубоко посаженные глаза сверкнули под густыми бровями, а крючковатый нос стал похож на клюв птицы.

Я все понимаю, дитя мое, но этого, наверное, желает бог.

— И вы, вы, священник, можете говорить подобное?

— Да, могу, дитя мое.

Священник положил руку на плечо Констанции и, склонившись к самой ее голове, зашептал:

— Тебе, дитя мое, уже отпущены все грехи, те, которые ты совершила, совершаешь и которые совершишь. Милость божья безгранична и всепрощение его безмерно.

— Святой отец, вы толкаете меня в ад! Все! Вы хотите, чтобы я горела в огне, вы хотите, чтобы моя душа погибла.

— Нет-нет, дитя мое, твоя душа будет спасена, и ты будешь спасена и невинна.

— Нет, никогда! — отрицательно покачала головой Констанция. — Я не преступлю эту черту, не преступлю ее только лишь потому, что вы все, все до единого человека, желаете этого, потому что вы все бросили меня и толкаете в пропасть.

— Да нет же, нет, дитя мое, никакая это не пропасть, а благое дело, угодное церкви, угодное королю. Ты должна его спасти, он мается, страдает, чувства обуревают душу и плоть короля. Ты должна, смирив свою гордыню…

— Нет, никогда! — вновь воскликнула Констанция, но не смогла сдвинуться с места, старик своей рукой, будто ястреб когтистой лапой, держал ее за плечо и бубнил на ухо.

— Смири гордыню, смири гордыню, дитя мое, и господь возрадуется. Иди к королю, иди, ведь он хочет тебя.

— Конечно хочет, конечно, король Витторио как блудливый пес, захотел меня и не може! найти себе места. Но я не такая, в моих жилах течет кровь Аламберов и никогда я не покорюсь ему. Никогда!

— Дитя мое, одумайся! Остановись! Смири гордыню!Священник стоял на ступеньку выше, чем Констанция. Та решительно сбросила его руку со своего плеча и не оглядываясь, гордо вскинув голову, стала подниматься на крыльцо. Дверь перед ней распахнулась, пожилой слуга, слышавший весь разговор, низко склонился. А Констанция тяжело вздохнула и, непряча слез, бегущих у нее по щекам, двинулась в свою комнату, в ту, в которой была сломана дверь.

Как назло от Армана де Бодуэна уже вторую неделю не было писем. Констанция чувствовала себя одинокой, всеми брошенной и забытой. Она одна была во дворце. Конечно же, были слуги, но о чемона могла с ними поговорить? Друзей у нее в Турине не было, к тому же, все знали безумную страсть короля и боялись встречаться с графиней де Бодуэн. Дни тянулись медленно и тоскливо.

Констанция и сама не могла себе ответить точно, чего же ей хочется, почему она в последнее время все чаще и чаще думает о церкви. Но ей не хотелось видеть священников, она прекрасно помнила то, чему они ее учили. Ей просто хотелось побыть в тишине, хотелось сосредоточиться, глядя, как горят свечи у алтаря. Исамое главное — ей хотелось помолиться, ей хотелось, чтобы бог услышал ее молитву и помог израненной душе.

Поэтому когда на Турин опустились сумерки и здания дворцов потонули в голубоватом мареве, Констанция, накинув на лицо темную вуаль, пошла в церковь. Она выбрала собор на маленькойулочке, куда обычно ходили простолюдины.

Она отворила тяжелую дверь и вошла в гулкую тишину, наполненную запахом воска и шепотом молитв. В церкви никого не было, поэтому Констанция подняла вуаль и направилась к алтарю, на котором полыхало несколько дюжин больших свечей. Ее шаги гулко отдавались под сводами.

— Боже, Боже, — шептала Констанция, приближаясь к алтарю, — помоги мне, услышь мои слова, спаси от короля. Она преклонила колени и истово перекрестилась. — Помоги, господи!

Она молитвенно сложила перед собой руки, прикрыла глаза и все равно сквозь ресницы видела колеблющиеся огоньки свечей, похожие на горящую цепочку, видела продырявленные ступни спасителя, слегка приподняла голову и широко раскрыв глаза, взглянула на огромное скульптурное распятие.

И вдруг Констанция услышала столь же истовый шепот молитвы. Она повернула голову и увидела у колонны фигуру молящейся женщины.

— Господи, — прошептала Констанция, — это же королева.

Та, прервав молитву, обернулась.

— Графиня де Бодуэн? — негромко произнесла королева.

— Да, это я, ваше величество, — склонила голову Констанция.

— Вы пришли в эту церковь ради меня, графиня? Констанция утвердительно кивнула, но тут же поняла, что совершила что-то не то.

— Нет, нет, ваше величество, я пришла просто помолиться.

Королева поднялась с колен, подошла к Констанции и стала рядом с ней.

— Я не имею никакого значения, абсолютно никакого, — как-то растерянно покачала головой из стороны в сторону королева, — абсолютно никакого значения, — тихо повторила она.

Констанция смотрела в изможденное бледное лицо королевы, в заплаканные, запавшие глаза, на тонкие бескровные губы, и в ее сердце появилась жалость к этой несчастной женщине.

— Подойдите ближе, Констанция, — приказала королева, и графиня де Бодуэн сделала несколько шагов.

Женщины стояли друг против друга на расстоянии вытянутой руки. Трепетное пламя свечи делало их лица золотистыми, а густая тишина, заполнявшая собор, делала слышным дыхание.

Констанция чувствовала, как гулко стучит и груди сердце.

— Вы любите своего мужа, графа де Бодуэна? — глядя в зеленоватые глаза Констанции, спросила королева.

— Да, ваше величество, — просто ответила Констанция.

— Я тоже люблю своего мужа, я тоже люблю короля.

Констанция подняла голову и посмотрела в лицо королевы.

— И поэтому, графиня, вы должны помочь нам.

— Кому это нам?

— Всем, всему королевству? Констанция прикусила нижнюю губу.

— Это не просто роман, графиня, это уже стало делом государственной важности. Вы слышите меня, Констанция, слышите? — голос королевы дрогнул.

Констанция прикрыла глаза, будто бы ее наотмашь били по щекам.

— Да, я все слышу, — горько произнесла она. Королева приблизилась к ней вплотную и взяла руки Констанции в свои ладони.

— Мы, женщины, во всех этих делах не столь важны, самое главное — король, — каким-то странным, будто замогильным голосом вещала королева.

— Но я замужняя женщина, ваше величество.

— Я умоляю вас! — как крик прозвучали из уст королевы эти слова, хотя она говорила шепотом, и королева опустилась на колени перед Констанцией и приложила ее руки к своим губам.

— Ваше величество! Ваше величество! — воскликнула Констанция, пытаясь выдернуть свои руки, опускаясь на колени.

И вот сейчас уже две женщины стояли на коленях друг перед другом и смотрели одна другой в глаза. Во взгляде королевы была мольба.

— Констанция, сжальтесь, сжальтесь надо мной! Простите, я сама не знаю, что говорю… я вам просто завидую. Уходите, уходите… — как будто в забытьи страстно шептала королева. — Уходите… — она несильно

Отталкивала Констанцию, но все равно продолжала сжимать ее ладони, — уходите…

Констанция встала, поклонилась и пошла к выходу, убыстряя и убыстряя шаги.

«Зачем я пошла в церковь? Это не принесло мне никакого успокоения», — думала она, выходя на улицу и вдыхая прохладный, уже ночной воздух.

А королева осталась стоять на коленях, повернувшись спиной к алтарю, глядя на голубеющий проход, где растворилась фигура графини де Бодуэн, женщины, которую так страстно любит король Пьемонта Витторио, ее муж, человек, с которым она была обвенчана, человек, от которого у нее уже большой сын.

— Господи, зачем ты ослепил короля? Господи, зачем эта женщина появилась у нас в Турине? Господи, я прощаю ее, прощаю, я не держу на нее зла. Ведь она сильная и дай ей силы устоять, излечи короля от этого страшного недуга, верни его мне, верни, господи! — шептала королева, глядя на голубеющий дверной проем, на едва заметную капельку звезды.

И королева почувствовала, что свет далекой звезды как игла ранит ее прямо в сердце.

— Боже, дай мне силы вытерпеть все это! Спаси короля и наследника, дай нам всем сил и дай сил графине де Бодуэн, она мужественная женщина.

Королева поднялась с колен и уже повернувшись к алтарю, осенила себя крестным знаменем. А потом еще долго, будто изваяние, стояла посреди пустой церкви, ее губы беззвучно шевелились и с них как едва различимый шелест слетали слова…

ГЛАВА 7

Дни тянулись за днями, бесконечные и однообразные и каждый последующий был похож на предыдущий. Констанция была измучена ожиданиями, предчувствиями, все ее существо охватилостранное беспокойство. Она вскакивала среди ночи, едва заслышав стук копыт по мостовой, подбегала к окну, отодвигала тяжелые шторы и смотрела. Это был не Арман, это проехал ночной дозор, промчаласькарета кого-нибудь из придворных, прогрохотала повозка опаздывающего негоцианта.

«Боже, когда же он вернется? Когда? И писем нет и известий я уже давно не получала. Неужели Арман бросил меня на произвол судьбы, неужели он забыл обо мне и не спешит вернуться в свой дом к своему сыну?!»

Хотя Констанция прекрасно знала, что Мишеля уже давно нет в этом доме, что старая графиня увезла его в загородное поместье и она сама, мать, не видит своего родного ребенка. Ее сон был беспокоен. Едва сомкнув глаза, Констанция тут же просыпалась, надевала халат и опершись на подоконник, подолгу смотрела во двор.

Ничто не могло ее развлечь — ни чтение, ни занятие рукоделием, все быстро надоедало молодой женщине. Ее душа томилась словно птица в клетке. Она хотела как можно скорее вырваться на свободу, но понимала, что это невозможно, потому что она жена графа де Бодуэна и навсегда останется ею.

«Ну почему же он не едет?» От придворных она слышала, что ее муж уже давным-давноничем не занимается в Мадриде, а ждет разрешения короля на возвращение. Никаких серьезных поручений престола он там не выполняет.

«Тогда зачем король так мучает меня и Армана?» Констанция задавала себе этот вопрос и тут же находила на него ответ: король обезумел и делает все, чтобы разлучить ее с мужем, делает все для того, чтобы сломить волю Констанции, чтобы заставить женщину добровольно прийти к нему.

— Но нет, этого никогда не будет, никогда и ни за что! — повторяла Констанция одни и те же слова, словно молитву, по многу раз на день.

Вот и сейчас, ночью, она металась на подушках не в состоянии уснуть. Она пробовала молиться, читать Библию. Но ни слова святого писания, ни ее страстные молитвы не приносили успокоения. Душа пребывала в смятении.

И вдруг Констанция услышала далекий стук, который приближался. Она приподнялась на локоть и прислушалась:

«Да, это карета! — произнесла она и вскочила с постели, на ходу набрасывая на плечи шелковый халат. — Это карета, только бы она завернула во двор их дворца, только бы завернула!» Она припала горячим лбом к ледяному стеклу и стала следить. И действительно, карета, запряженная шестеркой белых лошадей нанесколько Мгновений застыла у ворот, а затем неторопливо въехала во двор.

Констанция едва не потеряла сознание, едва не лишилась чувств, так сильно забилось в груди сердце, так резко кровь ударила в голову.

«Боже, да это же Арман! Чего он медлит? — Констанция отошла от окна и прижалась спиной к стене. — Действительно, это мой муж!» Она подбежала к своему туалетному столику, схватила склянку с духами и стала торопливо лить ароматную жидкость себе на плечи. «Арман, Арман, муж мой вернулся!»

Она все еще не решалась броситься ему навстречу, все еще не верила, что это действительно он. Она бросилась в соседнюю комнату, но остановилась прямо перед дверью, не в силах прикоснуться к ручке и выйти на балюстраду. Она слышала неторопливые шаги, и ее сердце, казалось, не выдержит. Но вместотого, чтобы броситься к двери, она бросилась прочь, в другую комнату и спряталась за колонну.

Тяжелая бронзовая ручка медленно повернулась, и дверь бесшумно отворилась. Одетый в дорожный кафтан, в шляпу, на которой поблескивали капли дождя, в дверном проеме стоял граф де Бодуэн.

Констанция подбежала к постели, отбросила одеяло, села и замерла, словно каменное изваяние. Ее сердце так бешено колотилось в груди, что казалось, еще мгновение и оно вырвется наружу.

— Успокойся, успокойся, — шептала сама себе женщина, — веди себя увереннее, ничего страшного не произошло, просто приехал муж, которого ты любишь, который может тебя защитить, увезти из Пьемонта куда-нибудь далеко. Успокойся, успокойся, — Констанция даже сжала дрожащие руки коленями.

Граф де Бодуэн медленно осмотрелся, потом снял шляпу и нерешительно двинулся вперед.

— Констанция, Констанция! — наконец-то граф де Бодуэн произнес имя своей жены.

Но голос мужчины звучал как-то прохладно. Он произносил имя своей жены и как будто бы даже не верил, что она может находиться где-то здесь, рядом, в доме.

— Констанция! — чуть-чуть громче повторил Арман.

— Наконец-то! — как птица спрывается с ветки, Констанция сорвалась с места и бросилась в соседнюю комнату. — Наконец-то! Наконец-то! — задохнувшись, выкрикнула она и замерла.

Арман смотрел на нее как-то очень странно, сжимая в руках широкополую шляпу.

— Это ты? — глядя на жену и как бы не веря собственным глазам, произнес граф де Бодуэн.

— Да, — коротко выдохнула Констанция. Она надеялась, что Арман тут же бросится к ней, заключит в объятия, будет шептать ей на ухо слова любви.

Но граф де Бодуэн даже не двинулся с места. Констанция опустила голову и пройдя рядом со своим мужем, вошла в другую комнату, затворив за собой дверь.

— Констанция! — услышала она тихий голос графа де Бодуэна. Он жадно втянул терпкий аромат духов. И в этот момент Констанция все поняла: ей стало абсолютно ясно, почему Арман так долго не ехал из Мадрида, почему его письма были такими прохладными и почему сейчас он, как истукан, стоит посреди комнаты.

Она застонала как смертельно загнанный зверь и ее сердце наполнилось ледяным холодом.

— Он меня предал, он даже не собирался меня защищать, а приехав в дом, он был уверен, что меня здесь не будет. Он мне не верил, он надеялся, что я не смогу противостоять королю, я, Констанция Аламбер, паду к ногам короля. Что ж, ты этого хотел, все хотят этого, кроме меня. Хорошо, хорошо, я поступлю так, каквы желаете, но пусть никто не ждет от меня пощады — никто! Констанция бежала по галерее, ее платье развевалось, сердце билось в груди, но Констанция не останавливалась.

Она выскочила на крыльцо. Холодный ветер хлестал ее по лицу, но она даже не обращала на него внимания. Подбежав к кучеру, она приказала:

— В Ривали! В Ривали! Немедленно!

— Нельзя! Нельзя! — запротивился кучер. — Лошади измотаны, еле стоят на ногах.

— В Ривали! — истерично крикнула Констанция, забираясь в карету. — Немедленно! Немедленно к королю, я приказываю!

Кучер покорно, но с явной неохотой взобрался на козлы, щелкнул кнутом и шестерка лошадей побежала.

— Скорее! Скорее! — торопила кучера Констанция. Арман стоял посреди комнаты, глядя на пылающую свечу. Он смотрел, как стекает расплавленный воск, на его лице блуждала сокрушенная улыбка, будто его кто-то обманул. Он терзал в руках и без того уже измятую шляпу, продолжая смотреть на трепещущий огонек свечи. Он слышал, как застучали по мостовой колеса кареты, как зацокали копыта лошадей, как звонко выстрелил кнут кучера.

— Интересно, интересно, интересно, — трижды произнес одно и то же слово граф де Бодуэн, — неужели она решилась?

А Констанция в это время мчалась в Ривали, в загородный дворец короля. Ее лицо было мрачно, глаза горели каким-то дьявольским огнем, пальцы дрожали, высокая грудь вздымалась, дыхание было прерывистым. И трудно было понять, то ли по ее лицу стекают капли дождя, то ли это слезы.

Наконец, карета графа де Бодуэна, проехав мрачную аллею высоких старых платанов, въехала во двор и остановилась у ограды. Констанция даже не стала дожидаться, когда кучер откроет дверь, сама с силой толкнула ее, выпрыгнула на раскисшую землю и бегом заспешила к дому, в котором ярко были освещены только два окна. Она даже не стала дожидаться, пока слуга в накинутом на голову плаще поможет открыть железные решетчатые ворота, сама навалилась на них всем телом, и они со скрипом отворились. Зацепившись за крюк рукавом платья, Констанция оглянулась, а потом свирепо рванула руку на себя так, что кусок ткани с треском оторвался и остался болтаться на крюке.

Ни на что не обращая внимания, Констанция заспешила к крыльцу. Услужливый охранник мгновенно распахнул перед Констанцией дверь.

Она оказалась в теплом помещении, освещенном слабым светильником. Она огляделась по сторонам, как бы решаясь, куда идти в первую очередь и тут же вспомнила два освещенных окна на втором этаже.

«Наверное, король там».

Она быстро вбежала по ступеням на второй этаж, на несколько мгновений застыла перед дверью, затаив дыхание, а затем, уже окончательно решившись, положила руку на ручку двери и толкнула ее.

Король Пьемонта Витторио сидел в глубокой задумчивости, склонившись над шахматной доской. Он уже сбился со счета, какую партию играет сам с собой. Дверь открылась неслышно, но потянуло сквозняком и язычки огня на свечах затрепетали.

Король медленно повернул голову и его глаза расширились: в двери стояла Констанция в шелковом ночном халате. Ее каштановые волосы были мокрыми и от этого казались черными, как крыло ворона. Ее глаза сверкали, пухлые губы подрагивали.

— Это я, — выдохнула Констанция, прижимая руку к бешено колотящемуся сердцу.

Король довольно долго сидел, глядя на графиню де Бодуэн, не в силах прийти в себя, собраться с мыслями. Он что-то хотел сказать, потом передумал. Его губы двигались, будто бы он бормотал какие-то слова. Улыбка сменялась гримасой удивления, разочарования, изумления. Глаза короля были широко открыты и в них трепетало отражение свечей. — Я… — наконец-то произнес король Пьемонта Витторио, медленно поднимаясь из-за низкого столика с черно-белыми костяными фигурами. — Вы голодны? — вдруг растерянно улыбнулся король Витторио и виновато поклонился Констанции. — Все готово, — он скосил глазами, указывая на небольшой столик, сервированный к позднему ужину.

Затем вдруг, будто бы к нему снова вернулось самообладание, король подошел к столику и принялся открывать крышки на кастрюлях. Но все это время он не отрываясь смотрел на Констанцию. Король Витторио смотрел на нее так, будто все еще не верил в то, что Констанция реально присутствует в его доме, что онастоит всего в нескольких шагах от него.

Король даже несколько раз растерянно моргнул глазами, как бы прогоняя или проверяя, не видение ли перед ним, ни его ли изнуренный ожиданием рассудок рисует такие странные видения.

— Суп из крабов, — растерянно улыбаясь, проговорил он, гремя серебряной крышкой.

— Суп? — повторила за королем Констанция, явно не понимая, что здесь происходит.

— Да-да, графиня, суп из крабов, а еще утка с трюфелями. У меня все готово к вашему приходу. «Все готово»— как эхо в ущелье звучал голос короля, повторившего дважды одну и ту же фразу. — Вы, графиня, думаете, я все забыл?

— Не надо говорить, — вдруг обронила Констанция, — только не сейчас, — она покачала головой.

Король Витторио улыбнулся, наконец-то он поверил в то, что Констанция реально существует, что она действительно сама добровольно пришла к нему, чтобы стать его возлюбленной, чтобы утолить его печаль.

Констанция стояла на пороге, не решаясь войти в комнату. Тогда король, словно его толкнули, сорвался с места и подбежал к столику, на котором стояли стеклянные кувшины с тонкими горлышками, наполненные разными винами, схватил первый попавшийся под руку и быстро наполнил высокий бокал. Вино было ярко-красное, словно кровь.

Как только король наполнил второй высокий бокал, он вздрогнул, услышав грохот. Он медленно повернул голову и увидел: Констанция вошла в комнату и захлопнула за собой дверь. Она была действительно прекрасна. Ее грудь вздымалась, губы подрагивали, а глаза сверкали. На бледных щеках горел румянец, а темные волнистые волосы были растрепаны.

Констанция, увидев бокал с вином в руках короля, быстро подошла и буквально вырвала, едва не расплескав напиток на пол. Она тут же, ничего не говоря и глядя прямо в глаза королю Витторио, жадно осушила бокал, выпив все вино на одном дыхании. А король Витторио лишь пригубил свой бокал.

— Место, где мы будем жить, вы, графиня, наверное, осмотрите несколько позже.

Констанция ничего не ответила, она судорожно сглотнула, чувствуя, что ей душно. А потом взяла бокал из рук короля и допила вино.

— Для вас, графиня, все было готово уже давным-давно, — каким-то будничным и спокойным голосом сказал король Витторио.

Констанция тяжело перевела дыхание и приложив руку к груди, замерла.

«Боже, — вдруг мелькнула догадка, — Боже, а где же мой фамильный медальон? Где он? Ах, да, он остался во дворце, в маленькой шкатулке. Может быть, хорошо, что его нет со мной, ведь это фамильная вещь и лучше пусть жемчужина не увидит моего позора и унижения». — Я верю вам, — наконец Констанция ответила на слова короля.

— Я знал, что вы мне поверите.

Мужчина и женщина посмотрели в глаза друг другу. Король Витторио, явно не зная, что делать, опустил глаза, а затем резко обернувшись, подошел к высокой белой двери, украшенной золоченой резьбой, немного помедлил, а затем положил руку на прохладное дерево и толкнул дверь от себя.

Констанция поставила бокал на столик и двинулась в соседнюю комнату. Она застыла на пороге, с изумлением оглядывая интерьер. Жарко пылал камин, вся мебель была подобрана с безупречным вкусом — кресла, диван, столики, картины на стенах, старые портьеры. Но больше всего Констанцию удивило огромное ложе под красным шелковым балдахином, который держался на четырех черных витых столбах. У изголовья в золотых канделябрах горело по семь свечей.

— Я никогда не собиралась этого делать, — прошептала Констанция, глядя на ложе.

— Я знаю, — сказал король Витторио и робко, будто юноша, не искушенный в любви, прикоснулся к плечу Констанции. Та нервно дернулась и отошла от короля. Она остановилась у жарко пылающего камина, обхватив плечи руками. Король смотрел на свою возлюбленную. Констанцию знобило, ее бросало то в жар, то в холод, она никак не могла прийти в себя после принятого решения. Но назад уже отступать было поздно, да и неимело смысла, ведь все, кто был ей дорог, все, на кого она рассчитывала, ее предали. И даже она сама предала себя, так что теперь ее судьба была предрешена.

Констанция зябко повела плечами, глядя в колышущиеся языки пламени и почему-то вспомнила ту ночь, когда король Витторио тайно пробрался в ее дворец, вспомнила, как она от страха урониласветильник и такие же языки пламени плясали рядом с ее ногами.

«Гореть мне в аду, гореть моей грешной душе в аду, — вдруг подумала Констанция и на ее губах появилась странная улыбка. — Что ж, если я это заслужила, то буду гореть. Но каяться в содеянном яне буду. Видит бог, я не хотела совершать этот поступок, не хотела, меня вынудили».

— Констанция, — вдруг послышался голос короля, — вы не хотели бы переодеться?

Констанция медленно обернулась, и король Витторио вздрогнул: по щекам его возлюбленной текли слезы. — Ваше величество, в этом нет необходимости, — надменно улыбнувшись, произнесла Констанция и подняв руки, стала снимать застежку.

Она все время смотрела на короля, как бы все еще надеясь, что король передумает и отправит ее домой. Но в то же время она знала, что это не произойдет.Массивный костяной гребень упал к ногам, туда же упалаизящная защелка. А Констанция, встряхнув головой, улыбнулась. Копна волнистых каштановых волос рассыпалась по ее точеным плечам.

И у короля Витторио даже перехватило дыхание, ведь о подобном он мог только мечтать, видеть во сне, воображать. А сейчас эта женщина была рядом. Сделай шаг, протяни руку — и можно утопить пальцы в этих каштановых волнах, можно пропустить пряди волос сквозь пальцы, ощутив их холодок и волнистую мягкость.

«Как она прекрасна!»— подумал король.

Констанция, наклонив голову, еще раз тряхнула головой, затем посмотрела на короля. Но сейчас она уже смотрела на него не как жертва, а как победитель на побежденного.

Граф де Бодуэн долго, очень долго стоял посреди комнаты, глядя на горящую свечу, наблюдая, как стекает расплавленный воск и застывает. Он все так же продолжал терзать в руках свою черную дорожную шляпу.

Но тут словно что-то ударило его в грудь. Он вздрогнул и по щекам графа де Бодуэна побежали слезы. Он несколько мгновений покачивался из стороны в сторону, потом брезгливо отбросил шляпу и помчался вниз.

— Коня! Коня! — неистово закричал он, перескакивая через несколько ступенек.

Слуги мешкали, не до конца понимая, чего же хочет от них хозяин.

— Я сказал коня! Мерзавцы, всех уничтожу, всех убью! Коня! Наконец к крыльцу подвели коня. Граф де Бодуэн даже не касаясь ногой стремени, вскочил в седло и яростно стегнул коня. Жеребец поднялся на дыбы и сорвался с места. Припав к шее, граф де Бодуэн продол-хал нещадно стегать своего скакуна.

— Скорее! Скорее! Черт тебя побери, что ты плетешься, как мертвый!

Хотя конь мчался изо всех сил, графу де Бодуэну казалось, что он стоит на месте и ничто не движется вокруг.

— Да скорее! Скорее же! Дьявол, лети! Может быть, я еще успею ее догнать!

Разбрызгивая грязь, не обращая внимания на поздних прохожих, которые шарахались в стороны от бешено несущегося всадника, Арман мчался к загородному дворцу короля.

— Будь ты проклят! — кричал граф де Бодуэн, непонятно к кому обращая проклятия, то ли к жеребцу, то ли к королю Пьемонта Витторио, то ли к самому себе.

Мелькали дома, деревья, тускло светящиеся фонари. — Быстрее! Быстрее!

Струи дождя яростно хлестали графа, он промок до нитки, но и не думал останавливаться.

— Быстрее! Быстрее!

Графу казалось, что он видит карету, слышит цокот копыт, стук колес по корням деревьев. Жеребец уже хрипел, с морды падали клочья пены. Граф де Бодуэн уже не понимал, где он находится и сколько времени длится его яростная скачка. Пронзительный ветер гнал низкие тяжелые облака. Время от времени в разрывах туч появлялись звезды и выщербленный осколок луны.

— Боже, неужели я опоздаю? Неужели будет поздно, и я потеряю свою возлюбленную? Почему я так слаб? Почему господь не дал мне сильной воли? Почему Констанция, женщина, могла так долго сопротивляться, а я сломился сразу же? Почему я предал свою жену, а она меня нет? Как нет, но ведь она уехала к королю, — сам себе ответил на вопрос граф де Бодуэн. — Но ведь она была вынуждена это сделать, она поступила так, потому что мы все оказались бесчувственными и слабыми! Мы сами толкнули ее в пропасть, отдали ее на растерзание! А теперь я пытаюсь это исправить и может быть, господь будет ко мне милостив, может быть, я смогу нагнать Констанцию и удержать от этого страшного шага. Я буду валяться в ее ногах, буду просить прощения, и я уверен, Констанция все поймет и будет ко мне милостива. Только бы я успел! Только бы я успел!Графу де Бодуэну дорога в загородный дворец короля показалась бесконечной, длиннее, чем дорога от Мадрида до Турина.

А Констанция уже поднялась из постели короля и пошатываясь, двинулась к большой золоченой ванне, спрятанной за невысокой ширмой. Переступив через край, она медленно погрузилась в воду и даже закрыла глаза от блаженства.

Король Витторио потянулся, облокотился на локоть и посмотрел на Констанцию. Он видел ее силуэт, видел точеный профиль, высокую грудь, и на его губах появилась самодовольная улыбка. Наконец-то эта недоступная красавица, эта мечта стала реальностью и принадлежала ему. Правда, она просто принадлежала ему, не отвечая на ласки, а всего лишь покорно отдавшись, как слабый и беспомощный отдается сильному. Но король Витторио знал, что придет время, и Констанция полюбит его. Эта женщина не сможет устоять, она ответит на его чувства такими же сильными и страстными чувствами.

И от этого король Витторио почувствовал прилив радости. Казалось, жизнь вновь вернулась к королю Пьемонта. Его глаза радостно и возбужденно сверкали, на губах блуждала самодовольная улыбка.

Он потянулся к большому блюду, взял сочную грушу и жадно впился в нее зубами.

— Констанция, — обратился король к графине де Бодуэн, потягиваясь в постели.

— Только не приближайтесь ко мне, оставайтесь в постели, — холодно и как-то отстраненно сказала Констанция, предупредив желание короля подняться и подойти к ней.

Король покорно кивнул, продолжая жевать сочную мякоть.

— Вам придется дать мне все то, что я пожелаю, все то, что мне понадобится.

— Конечно, конечно! — воскликнул король Витторио, удобнее устраиваясь на большой подушке. — Все что ты хочешь, ты получишь.

— Благодарю, — прозвучало в ответ.

— Что-нибудь еще? — жуя грушу, поинтересовался король Витторио.

— Да, — быстро ответила Констанция, как бы не давая времени королю Витторио передумать и отказаться от своих слов.

— Ну что ж, я слушаю, говори свои просьбы и они будут исполнены.

— Я хочу, чтобы все члены семьи моего мужа были наказаны.

— Как это все? — король привстал на локти и рассеянно улыбаясь, посмотрел на Констанцию, но он встретил такой жесткий и решительный взгляд, что тут же отвернулся.

— Да, все члены моей семьи должны быть уволены со службы.

— Это вам очень нужно? — спросил король.

— Да, это просто необходимо.

— Ну что ж, — король на несколько мгновений задумался, улыбка исчезла с его лица, — считай, Констанция, что они больше у меня не служат, — зубы короля вновь впились в мякоть груши.

— Еще я хочу, чтобы они всю оставшуюся жизнь жили в своем загородном поместье вместе со своими свиньями и овцами и никогда не появлялись в Турине.

— Твоя просьба будет исполнена, ты никогда их больше не увидишь.

— А этот священник, дальний родственник графини Де Бодуэн, тоже должен быть изгнан и выслан из королевства!

— Старый священник Скалео? — король пожал плечами и недовольно поморщился, но он прекрасно понимал, что Констанция будет до конца стоять на своем. — Что ж, если тебе это нужно, то и это будет исполнено, считай, что он уже изгнан.

Констанция злорадно улыбнулась, продолжая намыливать плечи.

— Какие еще будут просьбы? — сплевывая косточку, осведомился король Пьемонта Витторио, усаживаясь на ложе и прислонившись головой к высокой резной спинке.

— Не спешите, я подумаю.

Констанция несколько мгновений напряженно думала, но король Витторио ее опередил:

— А ваш сын?

Констанция вздрогнула, будто прикоснулась к чему-то горячему.

— Мой сын… мой Мишель… — тихо произнесла женщина, — моего сына у меня забрали, — громко сказала она, обращаясь к королю. — А разве вы не знали об этом?

Король замялся, не решаясь ответить. Он вертел в руке огрызок и морщил лоб.

— Вскоре мой сын забудет обо мне, если у него будет достаточно собак и кошек, с которыми он сможет играть.

— Я… — король хотел сказать, что в принципе, он не причастен к тому, что у Констанции забрали сына, но она не дала ему договорить.

— С сегодняшнего дня, ваше величество, существую только для вас и не хочу знать, где находится мой сын и что с ним.

Король поежился — таким холодом повеяло от этих слов женщины. Но в то же время что-то радостное шевельнулось в его сердце: «Она принадлежит мне и только мне и всегда будет моей и будет принадлежать мне! Куда бы я ни пошел или ни поехал, она будет следовать за мной, она будет подле меня всегда, в любой момент. Стоит мне только захотеть, и она окажется рядом!»

— А как поступить с графом де Бодуэном, вашим мужем?

Констанция встала из ванной, приподнялась над ширмой, положила на нее локти и с любопытством взглянула на короля.

— Он может продолжать служить, может даже сегодня приступить к выполнению своих обязанностей. Ведь он же постельничий короля, не правда ли? Я не ошибаюсь?

— Да, — недоуменно пожав плечами, промолвил король Витторио.

— Вот и я говорю, что он всего лишь постельничий, пусть им остается. Ему нравится служить королю, нравится исполнять всякие секретные миссии, пусть продолжает их исполнять. И вам, ваше величество, больше никогда не придется отправлять его с разными секретными миссиями в Мадрид или Рим. Он меня больше неинтересует и больше для меня не существует. Его нет, он исчез, он превратился в самого обыкновенного слугу, самого заурядного и обыкновенного.

— Что-нибудь еще? — король задал вопрос и сам пожалел об этом.

— Да, еще. Дворец, в котором я жила.

— Что дворец? — король удивленно повернул голову, скосив взгляд на Констанцию. — Мебель, картины, моя одежда, шторы, скатерти, простыни… да-да, ваше величество, даже простыни — все это должно быть сожжено, в этом дворце никто не должен жить. Я не желаю, чтобы пока я жива, кто-нибудь занимал этот дворец.

— Что-нибудь еще? — уже строго спросил король Витторио.

— Может быть, — дерзко ответила Констанция, — я потом подумаю и решу.

А в это время бешено настегивая жеребца, граф де Бодуэн уже мчался по темной старой аллее. Он не обращал внимания на мрачные деревья, на ветви кустарников, хлеставшие по лицу. Наконец, он увидел белеющий в темноте загородный дворец короля Пьемонта Витторио и, натянув поводья, остановил лошадь.

Некоторое время граф де Бодуэн, подставляя разгоряченное лицо струям дождя, покачивался в седле, потом, как бы превозмогая боль, соскочил на землю. Медленно, держа коня за повод, он побрел к железной ограде. Ворота были заперты.

Граф де Бодуэн наконец-то осознал всю бессмысленность своей затеи, понял, что опоздал, хотя и ненамного на какой-нибудь час или полтора. Но этот час или полтора все решили в его жизни. Он видел ярко освещенные окна на втором этаже, видел как несколько раз мелькнула обнаженная Констанция и вцепившисьруками в мокрые, холодные прутья ограды, граф де Бодуэн заскрежетал зубами, а потом зарыдал и как маленький ребенок медленно опустился на траву, судорожно рыдая и размазывая кулаками слезы по щекам.

— Констанция, Констанция, Констанция, — шептал граф де Бодуэн, как будто произнося это имя, он мог вернуть жену. — Констанция, я тебя люблю, люблю больше всего на свете! Вернись! Вернись! Брось короля, я увезу тебя, увезу далеко из Пьемонта, из Турина, увезу на край земли туда, где мы с тобой будем счастливы изаберем сына!

Конь, приблизившись к графу де Бодуэну, уткнулся ему в плечо. Граф де Бодуэн испуганно оглянулся, потом встал на ноги, обнял своего коня за шею и уткнувшись ему в гриву, пропахшую потом, продолжал шептать:

— Констанция, Констанция, я тебя люблю. Конь стриг ушами, стучал копытами о землю и слизывал шершавым языком слезы с ладоней своего хозяина.

Констанция сидела в кресле, укутавшись в пеструю восточную шаль. Она держала в руках бокал вина и время от времени поглядывала на короля Витторио, который смотрел на нее взглядом, полным любви. Ей не хотелось разговаривать, она чувствовала к себе, к своему телу, какое-то странное легкое отвращение. Всю своюжизнь она была уверена, что настоящее удовольствие от близости с мужчиной можно испытать только тогда, когда ты его любишь. А сейчас у Констанции появилось странное чувство, она понимала, что даже не любя короля Витторио, ей было приятно с ним, что ее душа была против, а тело, живя какой-то своей жизнью, тело, истосковавшееся по любви, тянулось к королю. А король был неистов и неутомим.

«Боже, в какую пропасть я падаю! Какие злые силы разрывают мою душу и мое существо на части! — подумала Констанция, жадно припадая к бокалу с пунцовым вином. — За что мне такая пытка, за что такое наказание? Я предала все. Но ведь и все предали меня! Имела ли я право так поступить? Нет, Констанция, — ответила она сама себе и тут же горькая улыбка появилась на искусанных губах, — имела я право на подобный поступок. Имела. И если бы богу было угодно, я поступила бы иначе. Но может быть, он в этот моментотвернулся от меня?» Констанция поднялась с кресла, подошла к окну и припала горячим лбом к холодному стеклу. Она видела, как за высокой решетчатой оградой, медленно, словно привидение, словно смерть, движется всадник на белом коне.«Кто бы это мог быть в такой проливной дождь?»— подумала Констанция, и тут ее сердце судорожно сжалось и забилось в груди.

— Нет, этого не может быть, — прошептала она, — а если да, то уже поздно. Поздно, Арман, поздно.

Она прикоснулась горячими, в кровь искусанными губами к стеклу, шепча всего лишь одно слово:

— Поздно, поздно, поздно…

ГЛАВА 8

Не прошло и недели, как король Пьемонта Витторио принялся исполнять данные Констанции обещания.

Дальний родственник графа де Бодуэна, который пытался уговорить Констанцию отдаться королю, обещая ей всепрощение, приказом короля был выслан из Пьемонта. Констанция не уточняла, за что и почему, главное, ее просьба была исполнена.

А еще через неделю дюжина вооруженных людей из охраны короля Витторио появилась во дворце графов де Бодуэнов. Старая графиня попыталась что-то узнать, попробовала спорить с офицером охраны, но тот, не вдаваясь в подробности, показал ей бумагу с приказом короля Витторио.

Графиня прочла ее, коротко вскрикнула и чуть не лишилась чувств.

А офицер уже отдавал приказы:

— Вы начните со второго этажа, вы с первого. Слуги тоже безропотно подчинились командам офицера королевской охраны. Срывались со стен шторы, опрокидывались столы, комоды, зеркала — все это выбрасывалось на улицу. Звенело разбитое стекло, разлетались тысячи сверкающих осколков от старинных венецианских зеркал, крошилась посуда, разлеталась на куски мебель, сброшенная со второго или с третьего этажа во двор. А посреди двора уже пылал огромный костер, пожирая мебель и старинный гобелен.

— Скорее! Скорее! — торопил офицер своих подчиненных, хотя те и так работали во всю.

Старая графиня де Бодуэн стояла у окна в правом крыле своего замка. По ее морщинистому лицу текли слезы. Ей было невыносимо больно, ведь все, что было в этом старинном дворце, досталась ей от предков, от мужа. Все это было ее собственностью. И вот так, просто, пришли вооруженные люди и лишили ее всего.

Она вздрагивала, покусывала губы, руки ее дрожали.

— Это дьявол, а не женщина, Бог ее обязательно покарает, обязательно. Господи, Господи, — бормотала старуха молитвы, — услышь, услышь мои слова, накажи эту грешницу, накажи!

Старинная картина вылетела из окна второго этажа. Один из солдат схватил ее и бросил в пламя костра. Старая графиня видела, как огонь уничтожает портрет одного из предков.

— Накажи, накажи эту вероотступницу, я тебя прошу! Я готова отдать за это все, чтобы только она пострадала!Почти полдня длился этот ужасный погром. Ухоженный до этого дня дворец превращался в заброшенное здание. Многие окна были выбиты, тяжелые шторы были сорваны и сожжены, на стенах уже не было картин, скульптуры были разбиты, мебель искорежена и выброшена во двор. Многое сгорело, а то, что не сгорело, было изувечено так, что уже не годилось никуда.

Графиня с каким-то странным чувством смотрела на то, что происходит. На ее лице появлялась безумная улыбка и казалось, каждая вещь, выброшенная в окно, каждая разбитая ваза вызывает у нее не горе, а какое-то удовольствие, заставляя улыбаться.

— Отойдите! Отойдите! — закричал один из солдат, подтаскивая к окну, у которого стояла старая графиня де Бодуэн, дубовый комод. Графиня вскрикнула, но покорно отошла в сторону. Еще один вооруженный охранник подошел на помощь своему приятелю. И они, даже не открывая комод, не вытряхивая из него постельные принадлежности, подняли и швырнули в окно, выломав раму, разбив стекло. Комод со страшным грохотом упал во двор. А там его уже ждал жарко полыхающий костер.

— Чтобы ты сама горела в таком же адском пламени! После того, как с дворцом графов де Бодуэн было покончено, офицер подошел к хозяйке и показал следующую бумагу, на которой красовалась королевская печать и стояла размашистая подпись.

— Что это? — сквозь слезы проговорила графиня де Бодуэн.

— Это еще один приказ. Вы незамедлительно должны покинуть Турин и не появляться здесь никогда.

— Как это — никогда? Но ведь это мой дворец, дворец моих предков, моих родителей!

— Я ничего не знаю, графиня, у меня на руках приказ его королевского величества, разбирайтесь с ним. Но я должен выполнить приказ, предупредить вас: во дворце с этого дня не должно быть ни единого человека.

— Как, ни единого?

Офицер пожал плечами и сокрушенно покачал головой.

— Не знаю, не знаю, но я не могу ослушаться повеления своего монарха.

— Чертовы приказы! — прошептала старая графиня де Бодуэн. — Это все ей так не сойдет, не сойдет. Бог ее накажет.

— Не знаю, графиня, кого должен наказывать Бог, — подкрутив ус, промолвил офицер охраны, — по-моему, сейчас он наказывает вас.

— И где же я должна жить?

— Вот здесь написано, — офицер ткнул пальцем в одну из строчек приказа, — вы должны уединиться в своем загородном поместье в деревне.

— Что? Я, светская женщина, в деревню?

— Да-да, графиня, а если вы ослушаетесь приказа его королевского величества, то будете наказаны куда более строго, чем сейчас.

Графиня, опустив голову, медленно двинулась к выходу. Она чувствовала, ее жизнь кончена, она не видела перед собой никакого просвета. На душе было сумрачно и ужасно болело сердце.

— Почему? Почему все произошло так? — думала графиня, садясь в карету.

Но у нее даже не было сил приказать кучеру, поэтому карета долго стояла во дворе, кучер ожидая приказания, ерзал на козлах.

— Поехали! Поехали! — приказала старая графиня де Бодуэн. Кучер тронул вожжи, и лошади увезли черную карету с гербом графов де Бодуэн.

Констанция была осведомлена о том, как выполняются ее просьбы. Но она тоже не испытывала никакой радости от своей жестокости. Ей казалось, наказывая графиню, разрушая дворец графа де Бодуэна, она как бы прощается со своей прежней жизнью, становится совершенно другим человеком.

— Ты довольна, Констанция? — как-то вечером поинтересовался король Витторио, держа в руках высокий хрустальный кубок, наполненный золотистым вином.

— О чем вы? — Констанция исподлобья взглянула на короля.

— О просьбах, дорогая моя, я выполнил все, что обещал.

— Да, я довольна, — так, будто бы она объявляла о том, что смертельно больна, произнесла Констанция и отвернулась от короля.

— Нет-нет, дорогая, смотри на меня.

Король улыбался, его глаза сверкали. Казалось, происходит странное действо, жизнь уходит из Констанции и возвращается к королю. До недавнего времени бледное лицо короля Витторио порозовело, глаза сверкали, он все чаще улыбался, явно довольный самим собой и жизнью. И странное дело, короля Витториосовершенно не мучили угрызения совести.

«Как все есть, так и должно быть. Самое главное — эта женщина принадлежит мне, — думал король Витторио, расхаживая по гостиной своего загородного дворца. — И она всегда будет моей и никто не сможет забрать ее у меня. Конечно же, просьбы ее ужасны, конечно же, она жестока. А не жесток ли я? Ведь я, король Пьемонта Витторио, нарушаю все принятые в обществе законы, веду себя крайне неприлично. Но я король, — тут же успокаивал себя король Витторио, — и я буду делать то, что мне нравится.

День шел за днем. Граф де Бодуэн был растерян. Он понимал, в чем причина происходящих событий и немилость короля по отношению к его семье. Но он не мог осознать, в чем же заключается его, Армана вина за происходящее.

Однажды утром он шел со служанками по галерее королевского дворца в Риволи, спеша в подсобное помещение, где должна была состояться примерка новых платьев фаворитки короля, его супруги Констанции. Служанки несли манекены, а сам граф де Бодуэн понуро шел впереди.

— Граф де Бодуэн! — послышался раскатистый голос короля Витторио.

Слуги и постельничий короля низко поклонились. Король стоял высоко на галерее и смотрел на своих подчиненных сверху вниз.

— Голубого цвета нет? — осведомился король Витторио, разглядывая манекены, облаченные в розовые и золотистые одежды.

— Так было приказано, — ответил граф де Бодуэн, отводя взгляд.

— Понимаю, даже знаю, кто вам отдал приказание, — бросил сверху король, — а вам не нравится голубой цвет?

Граф де Бодуэн несколько замешкался с ответом, а король Витторио быстро сбежал вниз.

— Я понимаю, что голубой цвет, возможно, вам и не нравится, но мне хочется, чтобы вот это было примерено, — король снял с плеч свой голубой сюртук, отороченный кружевами и украшенныйсверкающими пуговицами с королевским гербом.

— Как вам будет угодно, — ответил граф де Бодуэн, склонив голову.

— Да, я так хочу. А разве вам, граф, что-то не нравится?

— Как вам будет угодно, ваше величество, — вновь произнес граф де Бодуэн, принимая голубой сюртук короля и перебрасывая его через руку.

— Примерьте, — коротко бросил король. Постельничий поклонился своему монарху и двинулся в сопровождении слуг по длинному коридору. Пройдя несколько десятков шагов, Арман вновь услышал властный окрик короля:

— Граф де Бодуэн!

Арман остановился, резко обернулся и склонил голову. — Слушаю, ваше величество.

— Нет, ничего, — улыбнулся король, — ступайте. Слуги покорно двинулись за постельничим. Арман был растерян еще больше, он не понимал, чего же хочет от него король Пьемонта Витторио, зачем он его остановил и окликнул во второй раз. В нижних комнатах дворца Риволи работали портные. Старательные женщины гладили одежду, пришивали кружева, кроили ткани. В середине зала, перед большим зеркалом в темной дубовой раме, стояла Констанция. Она была в корсете и нижних юбках. Три швеи пришивали к корсету батистовые кружева.

Констанция смотрела на свое отражение в зеркале, как будто бы она не верила, что в стекле именно ее отражение, а не чье-либо другое. Она попыталась сама себе улыбнуться. Отражение ответило жалкой и немного робкой улыбкой. Настроение Констанции мгновенно испортилось.

» Неужели это я, такая испуганная и растерянная? Неужели на моих губах никогда уже не будет счастливой и радостной улыбки, как прежде?«

Граф де Бодуэн в сопровождении служанок с манекенами на руках подошел к Констанции.

Она увидела своего мужа в зеркале и на этот раз улыбнулась презрительно.

Граф де Бодуэн перехватил улыбку своей супруги и замешкался. Он приблизился к Констанции на несколько шагов и, глядя на нее, произнес:

— Это тоже должно быть примерено. Констанция увидела в зеркале голубой сюртук короля.

— Повесьте, граф.

Арман перекинул голубой сюртук через изящную ширму. Женщины, работавшие вокруг, притихли.

Арман подошел к самой ширме и в упор посмотрел на отражение Констанции в зеркале.

Та коротко вскрикнула:

— Не надо, не надо на меня смотреть, граф де Бодуэн! — она тут же прикрылась куском ткани, прижав его к груди.

Но граф де Бодуэн неотрывно следил за своей женой.

— Я сказала, граф, не надо за мной подсматривать. Отвернись, я тебе приказываю!

Но на Армана слова Констанции не произвели никакого впечатления. Он жадно пожирал ее глазами.

Ни Арман, ни Констанция, ни швеи даже не могли догадываться, что за ними в это время пристально наблюдает король Витторио. Он спрятался в маленькой комнатке, к стене которой было прикреплено большое зеркало в старинной дубовой раме. Король видел через зеркало свою возлюбленную, швей и графа де Бодуэна,

Стоящего за спиной Констанции. Ни Арман, ни Констанция даже не чувствовали, что за ними пристально наблюдают, что король стоит от них всего в нескольких шагах. Это была комната, специально приспособленная для подслушивания и подсматривания.

Король погасил свечу, чтобы лучше видеть происходящее. На его лице была заинтересованность.

— Ну, что же они сейчас скажут друг другу? — шептал король Витторио.

Он явно ревновал Констанцию к ее мужу, ему хотелось, чтобы Констанция принадлежала всецело только ему, ему одному и никому больше. Он буквально приник к стеклу.

— Как ты могла?! — глядя куда-то в сторону, произнес граф де Бодуэн, обращаясь к Констанции. — Что я сделал?

Если граф де Бодуэн не смотрел на Констанцию, то та пристально следила за отражением своего мужа, разговаривала, обращаясь прямо к зеркалу.

— Ничего ты не сделал, Арман, ровным счетом ничего.

— Вся моя семья… — начал граф де Бодуэн.

— Да, да, вся твоя драгоценная семья… — бросила в зеркало Констанция и знаком показала швеям, чтобы они накинули ей на плечи новое платье из черного шелка. — Не много, Арман, ты знаешь о своей семье и если ты думаешь, что это моя месть, то ты ошибаешься. Наверное, ты об этом хотел спросить?

— За что? За что? — дрогнувшим голосом, спросил граф де Бодуэн.

Король Витторио немного отстранился от зеркала, он чувствовал себя не слишком хорошо, ведь он понимал, что ни Констанция, ни Арман даже не подозревают, что находятся в его поле зрения, что он буквально в нескольких шагах от них. — Ты, Арман, наверное, надеялся, что все это произойдет без твоего участия, за твоей спиной.

Арман как-то странно покачал головой и по этому движению было трудно понять, согласен он или нет.

— Ты будешь выполнять черт знает где какую-тосекретную миссию, а здесь, в Турине все и случится. Ты, Арман, надеялся, что из всего этого сможешь извлечь выгоду.

Арман потупил взор.

— А вот для меня это так и получилось, — Констанция презрительно смотрела на своего мужа, а швеи старательно примеряли новое платье.

— Ты чудовище, — вдруг подняв голову и посмотрев в глаза своей жены, произнес граф де Бодуэн.

— Я чудовище?! Нет, это ты чудовище, — ответила Констанция.

— Король попросил меня, — сказал граф де Бодуэн.

— Король попросил и меня, — ответила Констанция.

— И ты согласилась! — вновь взглянув в глаза Констанции, сказал граф де Бодуэн. — А что я мог сделать?

— Да, действительно, а что ты еще мог сделать? — скептично усмехнувшись, ответила Констанция. — Я никогда не могла поверить в то, что ты сможешь так поступить, но когда посмотрела тебе в глаза…

— Что, что ты там увидела? — тут же задал вопрос Арман.

— Я увидела в них страх и поняла, что ты, Арман, меня бросил, боясь, что я встану между тобой и королем, между тем, что тебе нужно.

— Это не так, — попробовал возразить граф де Бодуэн.

— Нет, это так, граф, ты хотел причинить мне боль.

— Я?! — воскликнул граф де Бодуэн, но увидев руку Констанции, схватил за нее и поднял над краем ширмы. — Что это? На запястье женщины были темные полосы.

— Это? — Констанция скептично усмехнулась. — Король привязывает меня к своей постели, чтобы я не вырвалась.

— Нет! Нет! Этого не может быть! — горячо запротестовал граф де Бодуэн.

А король Пьемонта Витторио, стоя за зеркалом, проскрежетал зубами, тяжело вздохнув, но тут же напрягся.

— Констанция, но ведь ты сказала, что любишь меня, что всегда будешь любить только меня и будешь принадлежать только мне.

— Да, так и было. Но ведь и ты, Арман, говорил, что будешь любить только меня и всегда будешь защищать меня. Что ты для этого сделал?

Граф де Бодуэн подался вперед, пытаясь прикоснуться к Констанции, но она резко обернулась и воскликнула:

— Не подходи! Не прикасайся ко мне, я тебе запрещаю! Я принадлежу только ему, только королю Витто-рио.

Граф де Бодуэн сразу же сник, услышав эти слова от своей жены. Он опустил голову, несколько мгновений стоял неподвижно, будто раздумывая, что делать, будто желал на что-то очень важноерешиться. Потом как-то растерянно тряхнул головой, медленно развернулся и, не оглядываясь, двинулся между столами, на которых дымились утюги.

Констанция тоже несколько мгновений пребывала в задумчивости, а потом обратилась к одной из швей.

— А теперь, пожалуйста, голубой сюртук короля.

Услужливая швея тут же подала и помогла надеть его. Констанция несколько мгновений вглядывалась в свое отражение. У женщины было такое выражение глаз, будто бы она прекрасно знала, что за зеркалом находится король Витторио.

А королю даже стало немного не по себе от этого пристального взгляда женщины, который будто бы прожигал насквозь зеркало и ранил короля в самое сердце. Он отвернулся от зеркала и покинул тайную комнатуВыйдя на лестницу, он увидел спину графа де Бодуэна.

— Граф де Бодуэн! — громко окликнул король. Арман резко обернулся и вместе со своими слугами низко поклонился королю.

— Скажите, граф де Бодуэн, вы получаете удовольствие от жизни при королевском дворе?

— Если вдруг, ваше величество, начнется война, я попрошу вас отправить меня сражаться.

— Но ведь вы знаете, граф, что я не могу сделать вас офицером, и войны пока нет.

Арман низко поклонился, собираясь уйти.

— Ваше величество, я согласен пойти простым солдатом.

— Что ж, воля ваша, — надменно улыбнулся король Витторио.

Король долго стоял на лестнице, слыша как постепенно удаляются шаги графа и двух его слуг.

» Да, конечно, я в чем-то виноват, и граф де Бодуэн верный слуга. Может быть, зря я поступил так, а не иначе, может действительно не стоило отправлять его в Испанию? Но тогда я не завладел бы прекрасной Констанцией, тогда я продолжал бы мучиться, и любовь точила бы мою душу, разрывая сердце на части. Нет-нет, все правильно, побеждать должен сильнейший, а я сильнее, чем граф де Бодуэн, и поэтому прекрасная Констанция должна принадлежать только мне. Она должна принадлежать сильному, а не слабому. Несчастный граф де Бодуэн! Потеряв свою жену, он может потерять все — может потерять службу, может потерять свою жизнь. Ведь если Констанция скажет мне, что он мешает ей жить и что она желает егосмерти, то я, конечно, выполню ее просьбу, ведь мне ничего не остается и я тоже попал в ловушку, в страшную ловушку, устроенную чувствами. А из этой ловушки выбраться посложнее, чем из какой — либо другой «.

Король медленно повернулся и негромко насвистывая, двинулся по длинной мрачной галерее к своим покоям, туда, где находился его кабинет. Он вошел, сел за стол и принялся просматривать бумаги, принесенные одним из министров. Он быстро читал приказы, ставил свою подпись, что-то подчеркивал, кое-какие листы откладывал в сторону, оставляя решение на будущее. От многих сообщений лицо короля делалось мрачным, лоб бороздили глубокие морщины, и король Витторио, отложив перо, сжимал и разжимал кулаки.

» Дьявол! Неужели дело дойдет до войны? Неужели я ничего не смогу предпринять?«Он внимательно, уже в который раз перечитывал сообщение одного из своих военачальников.

Среди ночи король Витторио вдруг открыл глаза, резко вскочил и опираясь локтем о высокую спинку кровати, посмотрел на Констанцию. Та, казалось, спит, ее лицо, выхваченное из темноты золотистым светом трепещущей свечи, было прекрасно и безмятежно. Король долго смотрел, облизывая пересохшие губы.

» Как она хороша и как тяжело мне все это ей сказать!«Констанция почувствовала, что король смотрит на нее имедленно обернулась. Но на ее лице не было ни радостной улыбки, ни огорчения.

— Я должен уехать отсюда, не могу же я вечно сидеть в Риволи. Ведь все мое правительство находится в Турине, и я устал туда-сюда мотаться. А если мое правительство в Турине, то и я должен быть там.

Король не смотрел на Констанцию, он отвернулся и, щуря глаза, всматривался в яркие язычки пламени свечей.

Констанция все это время молчала, и король явно нервничал, продолжив:

— Эти поездки туда-назад меня совершенно измотали.

— Я не вернусь в Турин никогда и ни под каким предлогом, — вдруг как-то буднично, будто уже о давно решенном и не требующем никакого обсуждения, сказала Констанция. Король Витторио тяжело вздохнул.

— Констанция, я люблю тебя и поэтому ты останешься там, где я посчитаю нужным.

— Ты даже себя не любишь, — вдруг резко бросила Констанция, — ты знаешь только, что такое власть и обладание. Власть и обладание — больше ничего тебе не известно. Я не твоя лошадь, что ты вот так можешь распоряжаться моей жизнью.

— Ты мой дом, — спокойно сказал король Витторио и, повернув голову, посмотрел в глаза Констанции.

— Так пусть тогда твои министры приезжают сюда, где твой дом, и они, я в этом уверена, будут уважать тебя больше. Король Витторио улыбнулся. Он слушал слова Констанции с таким видом, как взрослый мужчина слушает рассуждения ребенка. — Чем меньше они тебя будут видеть, тем больше будут уважать.

— Нет, Констанция, ты преувеличиваешь.

— Ничего я не преувеличиваю! — горячо заговорила Констанция. — Вот, смотри, у меня есть список твоих министров, — Констанция ловко из-под подушки достала несколько сложенных вдвое листков бумаги и устроившись поудобнее, начала читать и передавать листки королю. — А вот это список ненадежных людей.

Король с удивлением взял список в руки и принялся просматривать, поднеся список к свече.

— Ты знаешь, кстати, что граф Треве за твоей спиной ведет переговоры с французами. Знаешь ли ты, король, что Треве на жаловании у французов?

Король вновь улыбнулся, и эта улыбка снова была как у взрослого, многоопытного человека, слушающего рассуждения ребенка.

Констанцию эта улыбка обозлила.

— Это абсурд, Констанция, Треве слабоумный.

— Нет, Витторио, ты ничего не понимаешь. А вот это список надежных людей, — Констанция подала лист, — это твои министры и советники, которым можно доверять.

— Не очень много, — скептично усмехнулся король.

— Да, не очень много, но это верные тебе люди. Остальных тебе придется заменить.

— Заменить? — король вновь улыбнулся.

— И не улыбайся так, я говорю правду.

— Тогда заменим Треве, если ты, дорогая, настаиваешь.

— Нет, не только Треве, но и всех остальных, — натягивая одеяло к подбородку, бросила Констанция.

Король Витторио отбросил листки бумаги на пол и обнял Констанцию. Женщина лежала абсолютно спокойно.

— Хорошо-хорошо, дорогая, заменим. Что-нибудь еще? — задал свой обычный вопрос король Витторио.

— Пока все, — так же как и раньше, ответила ему Констанция.

Король начал стаскивать с Констанции одеяло, стараясь как можно скорее добраться губами до ее груди. Женщина схватила короля за плечи и попыталась оттолкнуть его, но силы были неравными. Тогда она прикрыла лицо руками и затрясла головой.

— Что такое? — изумленно приподнявшись на локтях, спросил король Витторио.

— Не надо, не хочу, я сегодня все сделала прекрасно и так.

— Что ты сделала? — не понял король Витторио.

— Свою работу.

Король Витторио с изумлением посмотрел на Констанцию.

— Я не совсем понимаю, Констанция, о чем ты говоришь?

— Не надо, Витторио, все ты понимаешь, я выполняю свой долг, я служу королю.

— Мы занимались любовью, — немного растерянно произнес король Витторио, забрасывая руки под голову.

— Это ты занимался любовью, а я выполняла работу.

Король Витторио несколько мгновений лежал, глядя на потолок, по которому бежали трепетные тени. И вдруг до него дошел смысл сказанного Констанцией. Он резко вскочил, навалился на женщину, схватил ее за плечи и стал трясти.

— Ты! Ты, сука! Сука! — выкрикивал король прямо в лицо Констанции. — Зачем? Зачем ты это сказала? Зачем ты меня оскорбляешь?

— Ну, говори, говори, — шептала Констанция в лицо королю, — не стесняйся, не стесняйся, не сдерживай себя, можешь сказать все, что хочешь, все, что обо мне думаешь и все это будет правдой!

Глаза короля Витторио налились кровью, губы дергались, он продолжал трясти Констанцию за плечи.

— Ты хоть понимаешь, о чем говоришь? Понимаешь?

— Да, я все понимаю, все понимаю! — выкрикивала Констанция.

— Кто ты? Неужели ты камень, неужели ты меня не любишь?

Констанция затрясла головой.

— Я королевская шлюха, шлюха, вот кто я! На несколько мгновений король Витторио замер, будто его окатили холодной водой. Затем он оттолкнул от себя Констанцию и начал хлестать ее по щекам.

— Сука! Сука! — выкрикивал он, стаскивая с женщины одеяло. — Ты дрянь! Мерзость! Неужели в твоем сердце нет ни капли жалости? Ни капли, хотя бы вот настолько?

Констанция испуганно вжалась в подушки и пыталась прикрываться от рук короля.

— Вон! Вон отсюда! — король вытащил Констанцию из постели, затем схватил на руки, бросил на пол и стал толкать в спину и хлестать по плечам.

— Уходи! Уходи отсюда, чтобы я тебя не видел! Ненавижу! Мерзость! Сука! Уходи!

Он дотащил Констанцию до двери, широко распахнул створки и вышвырнул в холодный коридор. Обнаженная, она лежала на полу, и ее тело сотрясали рыдания.

— Но ведь это правда, чистая правда, — шептала Констанция, скребя ногтями ворс ковра. — Правда, правда, правда! — пробовала сама себя убедить женщина. — Я не люблю короля, не люблю, я даже его ненавижу! Но так уж все сложилось, что я вынуждена стать его любовницей, вынуждена выполнять свой долг, а он требует от меня любви. Но ведь любовь так просто не дается, она приходит откуда-то оттуда, от Бога! А он, завладев мною силой, требует еще любви. Никогда! Никогда я не буду его любить и единственное, чего он добьется, это моей ненависти. В конце концов он доведет меня до того, что я покончу с собой или убью его. Ненавистный мучитель!И только сейчас Констанция почувствовала, как ей холодно. Она подошла к двери, повернула ручку и переступила порог. Король лежал, отвернувшись. Она тихо, как побитая собака, подошла к постели и забралась под одеяло. Она тяжело дышала, по щекам бежали слезы.

Она чувствовала, насколько она унижена, чувствовала всю глубину своего падения и так же прекрасно понимала, что сейчас не в состоянии как-либо изменить свою жизнь. Она почувствовала и осознала, что ее падение будет продолжаться, она еще не достигла дна пропасти.

» Боже, помоги мне, пусть это все кончится как можно скорее, — прошептала Констанция, понимая, что Бог давным-давно отвернулся от нее, превратив в машину для удовлетворения чувств короля. — Неужели я могла когда-нибудь подумать, что дойду до такой жизни? Но уж если все так сложилось, буду пытаться взять, воспользовавшись предоставленной мне властью все, что только возможно. Я ненавижу сама себя и страстно желаю, чтобы все вокруг ненавидели и презирали меня. И еще, я страстно желаю, чтобы меня все боялись — все «. Это была уже не та Констанция, робкая и застенчивая, это была жестокая женщина, понимавшая всему цену и знающая, как можно добиться всего, пользуясь лишь своим телом. И она понимала, что сейчас она уже ни перед чем не остановится. Она медленно повернулась набок и уткнулась в плечо Витторио. Король сбросил ее руку. Тогда Констанция прильнула к нему всем своим разгоряченным телом.

— Витторио, Витторио… — прошептала она, покусывая плечо короля.

Король еще попытался отстраниться, но Констанция прижалась к нему так плотно, что король едва смог пошевелиться.

— Иди сюда, иди, я твоя, я принадлежу только тебе, — зашептала женщина.

Король освободился от объятий Констанции и медленно перевернулся набок. Констанция увидела, что по щекам короля бегут слезы, и ее сердце сжалось от радости.

» Да, он будет моим и выполнит все, что я пожелаю. В этом уже не может быть ни малейшего сомнения. Только сейчас надо придумать, чего же я желаю. Чего?«

Король Витторио уже жадно целовал Констанцию в шею, в грудь, в губы. А она поглаживала его курчавые волосы, постанывала, вздыхала, негромко вскрикивала.

Я люблю, люблю тебя, — прерывающимся голосом шептал король Витторио.

Конечно, конечно, — отвечала Констанция. Я хочу, чтобы и ты любила меня… Да, да, — отвечала Констанция, — все будет хорошо, хорошо.

— Люби меня! Люби! — выкрикивал король, прижимая Констанцию к себе с такой силой, что она едва дышала.

— Да, да, — выдыхала женщина.

Прошло еще несколько недель. Королевская чета была приглашена графом де Монферраном и его супругой в свой дворец, чтобы король и королева смогли полюбоваться коллекцией произведений искусства. Вместе с королевской четой приехала и Констанция.

Графиня и граф Монферран даже немного растерялись, не зная, к кому обращаться, не зная, кому отдавать почести. Королева держалась немного поодаль от короля, зато Констанция была рядом с королем Витторио. Она не отходила от него ни на шаг, вернее, король то и дело обращался к Констанции, указывая глазами на то или иное произведение.

Действительно, коллекция графа Монферрана поражала изысканностью и богатством. Здесь были картины всех великих художников, и каждый из великих мастеров был представлен одним или несколькими произведениями. Тускло поблескивало золото рам, сверкал мрамор скульптур.

Придворные, которые тоже были приглашены на этот вернисаж, расхаживали по огромному залу, останавливаясь у картин и обмениваясь впечатлениями.

И действительно, поговорить было о чем: Тинторетто, Караваджо, Веронезе, Рафаэль… Коллекция была собрана с огромным вкусом, стоимость картин даже невозможно было определить. Здесь были представлены первоклассные образцы живописи и скульптуры.

— Мы так благодарны за ваше присутствие, — в низком поклоне приветствовала появление королевы и Констанции графиня де Монферран.

— Не смущайтесь, графиня, — сказала королева. Констанция в ответ немного снисходительно поклонилась, — мы всего лишь должны поблагодарить вас, графиня, за возможность видеть и встретиться со столь замечательными произведениями искусства.

И они принялись рассматривать картины.

— Да, графиня, мы благодарны вам за встречу с картинами, — надменно улыбнувшись, бросила Констанция.

Графиню передернуло от подобной наглости, но она подавила в себе желание возмутиться, ведь она прекрасно понимала, кто сейчас правит бал и что королева сейчас ничего не решает, а вся власть ужедавным-давно перешла в руки вот этой холеной прекрасной женщины, жестокой и надменной.

К королю, стоящему возле скульптуры Микеланджело, приблизился маркиз Лоренцетти. Он склонился в поклоне и торопливо заговорил:

— Ваше величество, по поводу нынешней политической ситуации яхотел бы внести предложение.

Король недовольно посмотрел на маркиза Лоренцетти, на его лице было написано безразличие.

А маркиз, заглядывая в глаза королю, попытался продолжить.

— Дело в том, ваше величество, Франция готова получить Пьемонт…

— Хватит, — оборвал его король Витторио, — я не хочу об этом слышать, меня это не интересует.

— Но ваше величество, ведь…

— Хватит, маркиз!

Королева стояла возле большого полотна Караваджо, на котором была изображена Юдифь. Констанция подошла и стала подле ее величества.

— Кто эта женщина, вы знаете, графиня? — обратилась королева к Констанции.

— Да, это Юдифь.

— Какой же она должна быть сильной, если смогла совершить подобное! — воскликнула королева, глядя на картину, изображавшую Юдифь, попирающую ногой отрубленную мужскую голову.

Констанция долго смотрела на картину, потом на ее лице появилась надменная улыбка.

— Да, эта женщина была очень сильна.

— Как я ей завидую! — не удержавшись, произнесла королева.

— Есть чему завидовать, ваше величество, — равнодушно и холодно заметила графиня де Бодуэн и отошла в сторону.

Король стоял посреди зала, разговаривая с графиней и графом Монферраном.

— У вас удивительная коллекция, — говорил король Витторио, — я ценю людей, собирающих произведения искусства. А ваша коллекция подобрана с большим вкусом.

— Мы делаем, ваше величество, все что можно, — заговорила графиня Монферран.

— Я тоже ценю ваши усилия, графиня, — сказала Констанция, останавливаясь подле короля.

Король Пьемонта Витторио улыбнулся, увидев рядом с собой Констанцию.

— Какую картину вы считаете лучшей? — обратился король Витторио к графу Монферрану.

Тот задумался, а потом, переглянувшись с графиней, он произнес:

— Я думаю, наша любимая картина, ваше величество — Караваджо.

— И Вермеер хорош, — сказала графиня Монферран, глядя на небольшую женскую головку кисти Верме-ера Дельфтского.

Король оглянулся. Ему нравилась картина Караваджо.

— Никогда ранее короля Пьемонта Витторио не волновали ни картины, ни скульптуры, — глядя то в глаза графу Монферрану, то в глаза графине, продолжая надменно улыбаться, произнесла Констанция.

Король согласно улыбнулся в ответ.

— Я думаю, ваше величество, — Констанция взглянула на короля Витторио, — Караваджо будет вам по вкусу.

Граф и графиня Монферран испуганно переглянулись. Но то, что сказала Констанция, было не простым намеком, это выглядело почти как приказ.

— Я думаю, ваше величество, — дрожащим голосом промолвила графиня Монферран, — мы с мужем будем счастливы преподнести вам в дар картину Караваджо, — она чуть не задохнулась, когда закончила фразу.

Король в ответ едва лишь кивнул головой, он уже привык к подобным выходкам Констанции и понимал, что спорить с ней бессмысленно, если уж она что-то решила, обязательно доведет до конца.

Караваджо и Вермеер Дельфский были тут же упакованы и вынесены во двор. Король, Констанция и королева вместе с придворными покинули дворец графов Монферран.

— Сука! Сука! Сволочь! — выкрикивала графиня Монферран, нервно расхаживая по залу и глядя в окно, как грузят картины на повозки. — Благодари Бога, — сказала графиня Монферран своему мужу, — что эта сука смогла взять только это. Если бы король дал ей волю…

— Да у нее власти больше, чем у любого нашего министра, даже больше, чем у самого короля — сказал граф де Монферран, не зная, как остановить страшную дрожь в руках. — Если бы эта мерзавка могла, она бы забрала все, все, что мы с тобой собрали, все, что собрали наши предки.

— Да, дорогой, да, она ужасный человек, и зачем только король связался с ней.

— Да мы сами во всем виноваты, — произнес граф Монферран, — ведь все до единого толкали ее на этот шаг, даже муж, граф де Бодуэн и тот, надеясь получить побольше выгоды и побыстрее сделать карьеру, не противился королю и не удерживал свою жену. — А ты знаешь, дорогой, — сказала графиня Монферран, — что эта сука забрала у графини Тревер всю бронзу Челлини, а так же два прекрасных полотна Тинторетто, а у барона Леграна два полотна Тициана.

— Да что ты говоришь, дорогая! — воскликнул граф Монферран, прикрывая ладонями лицо. — Это невозможно, этого не может быть!

— Но я сама вчера разговаривала с графиней, и она мне сообщила.

— Знаешь, кто она? — вдруг сказал граф де Монферран.

— Догадываюсь. — Нет, ты даже не догадываешься. Эта Констанция — обыкновенная, самая заурядная, вульгарная воровка, пользующаяся властью над безвольным королем Витторио. Но король за этопоплатится! — Тише, тише! — попыталась успокоить мужа графиня Монферран.

Внизу, во дворе, загрохотали колеса повозки, увозившие полотна Караваджо, Вермеера Дельфтского и одну из скульптур Лоренцо Бернини.

ГЛАВА 9

Надежды на то, что королю Пьемонта Витторио скоро наскучит связь с графиней де Бодуэн, не оправдались. Король все больше и больше попадал под влияние Констанции, он готов был делать длянее все, что только она пожелает. Король забросил все дела, перестал встречаться с министрами. Даже бумаги первостепенной важности, которые курьеры привозили во дворец короля в Риволи, по несколько недель оказывались не прочитанными и не подписанными.

— Господи, наш король потерял рассудок, — перешептывались придворные, — что-то надо делать!

Но никто из придворных не мог повлиять на короля, тем более на Констанцию. Да и каждый опасался за свою карьеру, за свою судьбу, ведь перед глазами был яркий пример, как Констанция расправилась с семьей графа де Бодуэна. Все были высланы в загородное поместье, всем де Бодуэнам было запрещено появляться при дворе, асвященник был вообще отправлен за пределы Пьемонта. Констанция де Бодуэн, фаворитка короля, позволяла себе совершенно сумасбродные выходки. Появившись во дворце кого-нибудь из придворных, она тут же требовала, чтобы та или иная картина, скульптура или драгоценность, прекрасная лошадь или еще что — нибудь приглянувшееся ей, были переданы королю, вернее, не переданы, а отданы в дар.

Король, понимая, что поведение Констанции вызывает массу кривотолков и нареканий, несколько раз пытался остановить и удержать ее. Но все это было бессмысленно. После подобных разговоров Констанция не подпускала к себе короля, не разговаривала с ним, угрюмо молчала и не отвечала на его вопросы. И это доводило короля Витторио до бешенства. Он был вне себя, придирался к слугам, мог накричать и оскорбить любого из самых уважаемых своих советников, обозвать их трусами, лжецами и казнокрадами. Все боялись попадаться на глаза королю Пьемонта Витторио.

Одна лишь Констанция вела себя независимо. Она могла себе позволить говорить королю все, что думает, могла спорить с ним по самому незначительному поводу и даже эти споры и злые выходки Констанции доставляли королю Витторио неописуемое наслаждение. Ведь он все еще надеялся — скоро придет время и Констанция полюбит его, а даже думать о том, чтобы расстаться с этой прекрасной, дерзкой холодной женщиной, он не мог, сразу же отбрасывал подобные мысли. Он не мог себе представить и одного дня, проведенного порознь со своей возлюбленной. Ревность кипела вего душе, едва он оставлял Констанцию одну.

» Как она там? — думал король Витторио. — Может быть, она с кем-нибудь разговаривает, вспоминает свое прошлое, вспоминает графа де Бодуэна?«

И он, бросая государственные дела, мчался в Риволи.

Констанция расхаживала по дворцу, изредка останавливаясь пред той или иной картиной, перевезенной в Риволи. Вермеер Дельфтский висел теперь у нее в спальне, Караваджо — в гостиной, Тинторетто и Веронезе украшали ее уборную.

Король радостно поднимался по лестнице.

— Констанция, ну как, ты скучала без меня? — обращался он к своей фаворитке.

Констанция заметно передергивала плечами, морщилась.

— А почему я должна скучать, ваше величество?

— Да не называй ты меня, в конце концов, » ваше величество «!

— Хорошо, — кротко говорила Констанция, отходя к окну и глядя на зеленеющие холмы и серые скалы.

— Та ты скучала, или нет, признайся?

— Я же говорю тебе, что я не скучала.

— А чем ты занималась, пока меня не было?

— Ничем не занималась.

— А ты хоть ждала меня? — спрашивал король, обнимая Констанцию.

Она передергивала плечами, пытаясь высвободиться из объятий

— Ничем я не занималась. Гуляла, смотрела картины, дышала свежим воздухом.

— Боже, да неужели ты совсем не думала обо мне? Неужели ты даже не вспомнила о моем существовании?

— К чему эти разговоры, ваше величество, ведь вам прекрасно известно, что я принадлежу и служу вам.

— Я не хочу, Констанция, чтобы ты мне служила, я хочу, чтобы ты меня любила.

— Любила… какое странное слово, — поджимала губы Констанция и принималась помахивать веером или стучать пальцами по крышке стола, — любила… — это слишком сильно, ваше величество, сказано. Любовь надо заслужить.

— Что я должен сделать, Констанция?

— Ваше величество…

— Да прекрати, прекрати, Констанция, называть меня так!

— Хорошо, — соглашалась женщина, — трудно влюбиться в человека, когда он взял тебя силой.

— Но разве я взял тебя силой? Ведь ты сама пришла ко мне, помнишь ту ночь?

— Помню, — зло бросала Констанция, нервно расхаживая по залу, изредка останавливаясь перед какой-нибудь из картин. Действительно, я пришла сама, но стоит учесть…

— О чем ты хочешь сказать, что я тебя вынудил?

— Да, и тебе это прекрасно известно.

— Да нет же, все не так!

— Так, — говорила Констанция, глядя в глаза королю Витторио.

А он падал в кресло и, схватив голову руками, раскачивался из стороны в сторону.

— Ну почему ты такая холодная, как камень?

— А что, разве я обязана кипеть? Разве я обязана бросаться в твои объятия, целовать тебя, говорить, что я люблю, если мое сердце холодно и в нем нет любви?

— Но ведь ты можешь соврать.

— Нет, врать я не могу и не желаю.

— Почему?

— Это против моих правил.

Констанция видела в зеркале отражение короля, его лицо было хмурым, взгляд из-под сдвинутых бровей жестким и решительным.

— Я тебя накажу.

— Воля ваша, вы вообще можете сделать со мной все, что угодно. Вы можете запереть меня в какую-нибудь комнату, можете отослать на конюшню, можете заставить стирать ваше белье, ведь вы мойповелитель. — Но я не хочу быть повелителем, я хочу только одного…

— Нет, этого никогда не будет.

— Ну почему? Неужели твое холодное сердце не дрогнет, неужели ты не видишь, что я буквально сгораю от любви к тебе, что чувства переполняют мое сердце.

— Вижу, но это ни о чем не говорит, мое сердце бьется ровно и спокойно.

— У тебя, Констанция, не сердце, у тебя в груди камень.

— Возможно.

Все чаще и чаще подобные разговоры происходили между королем и его фавориткой, все чаще и чаще король выбегал из комнаты Констанции, раздосадованно бросаясь на кого-нибудь из слуг.

— Где моя лошадь?! Я приказывал, чтобы она стояла у крыльца!

— Сию минуту, ваше величество, приказ будет исполнен.

— Она должна стоять! — кричал король Витторио, избивая слугу, хотя тот ни в чем не был виновен.

А когда лошадь подводили к крыльцу, король уже был занят тем, что распекал кого-нибудь из слуг за незначительную провинность, за то, что плащ был подан не ко времени, что шляпа была черного, а некоричневого цвета, за то, что письма не были вовремя переданы в столицу. Слуги испуганно оправдывались:

— Ваше величество, но ведь вы этого не приказывали!

— Как я не приказывал?! — громогласно кричал король. — Я сто раз говорил тебе об этом и если еще раз ты наберешься наглости и ослушаешься своего короля, то будешь наказан самым жестоким образом! Пойдешь служить в армию, пойдешь служить простым солдатом, и там ты узнаешь, как не выполнять приказания короля!

— Все будет исполнено, ваше величество, — оправдывался слуга, бросаясь выполнять приказание.

— Стой! — кричал ему вслед король. Слуга оборачивался и кланялся.

— Да что ты кланяешься как болван!

— Я слушаю, ваше величество.

— Пошел вон!

Слуга пятился, покидая дворец. Констанция, слыша, как король распекает своих слуг, злорадно улыбалась.

— Ты скоро сойдешь с ума — и дорого тебе обойдется власть надо мной. Я превращу тебя в простую марионетку.

Но говоря и думая это, Констанция чувствовала жалость к королю, ведь она прекрасно понимала, что этот большой и сильный человек болен, и его болезнь называется любовью. Конечно, ей как всякой женщине льстило, что ее так горячо любит король, но она не могла исправить саму себя, не могла исправить свой характер и полюбить в ответ на любовь. Ее сердце оставалось холодным, хотя тело любило короля, любило

Его страстные ласки, его неистовство. А вот душа и разум не могли с этим смириться.

Однажды, во время чаепития, когда король Витторио и Констанция сидели на веранде загородного дворца в Риволи, король отставил чашку и ласково взглянув на Констанцию, спросил:

— Дорогая, ты себя хорошо чувствуешь? Констанция в ответ только пожала плечами, не проронив ни слова.

— Так ты не ответила, — более настойчиво сказал король Витторио и дал знак слуге, чтобы тот удалился.

Когда слуга скрылся, король Витторио взял Констанцию за руку.

— Неужели ты всегда будешь так холодна ко мне? Констанция вновь пожала плечами.

— Не знаю, не знаю, может быть, пройдет время и что-нибудь изменится.

— Но почему ты такая?

— А почему ты такой? — вопросом на вопрос ответила Констанция.

— Я — потому что люблю тебя, люблю, я уже потерял голову, обезумел от любви, неужели тебе это не ясно?

— Возможно, и ясно, но все равно это ничего не меняет, — Констанция золотой ложечкой помешивала уже давным-давно остывший кипяток.

— Может быть, что-нибудь еще? — перевел на другую тему разговор король и, подняв блюдо с разнообразными пирожными, предложил Констанции.

Та посмотрела на угощение, потом в глаза Витторио и взяла пирожное.

— Если ты еще чего-нибудь хочешь, то только попроси, — сказал король Пьемонта Витторио, глядя в глаза Констанции. Та покачала головой.

— А мне нужен сын, — вдруг сказал король. Рука Констанции с поднесенным ко рту пирожным застыла в воздухе.

— Сын?! — как бы не поверив, переспросила женщина.

— Да, да, сын, — быстро заговорил король.

— Но ведь он будет незаконнорожденным, — скептично усмехнулась женщина.

— А мне плевать, я могу сделать его принцем, — король поставил блюдо с пирожным и опустив локти на стол, оперся на кулаки, продолжая неотрывно смотреть в глаза Констанции.

— А если родится дочь? Король улыбнулся.

— Я думаю, будет сын. Констанция усмехнулась.

— Это сможет решить много проблем, — король смотрел на Констанцию, которая невозмутимо принялась есть пирожное.

— Я думаю, больше проблем возникнет, чем исчезнет, — улыбнулась Констанция, смахивая крошки с ярких губ.

— Нет-нет, ты не права.

— Я всегда права, и ты это знаешь, — ответила женщина, — к тому же, ты не подумал о том, что может быть, я не хочу детей.

— Как?! — вскинув голову, воскликнул король Витторио.

— Не хочу — и все.

— Ты не хочешь детей от меня? Констанция пожала плечами.

— Может быть, я просто не хочу детей.

— Но я тебе уже говорил тысячу раз и повторю в тысячу первый, Констанция — я тебя люблю.

— Я действительно слышала это тысячу раз, но к сожалению, пока не могу ответить тем же. А дети, рожденные не в любви, как правило, несчастны.

— Откуда тебе об этом знать? Вот твой сын был рожден в любви, ведь ты любила Армана?

— Почему любила, — как-то холодно заметила Констанция.

— Ты хочешь сказать, что любишь его? — король грохнул по столу кулаком так сильно, что несколько чашек упали на мраморные плиты пола и рассыпались на сотни осколков.

— Я этого не сказала, ты сам об этом подумал.

— Но почему ты не любишь меня, а любишь графа де Бодуэна? И кстати, Констанция, твой сын был рожден в любви, но он ведь несчастен, ты им совсем не занимаешься.

— Мы уже об этом говорили, я сама так решила. Пусть он пока живет без меня, а потом посмотрим.

— Но я хочу, чтобы ты родила сына мне.

— А я не хочу, — Констанция улыбнулась, бросая на стол недоеденное пирожное, — не хочу — и все.

Она поднялась из-за стола и, подойдя к балюстраде, стала смотреть на золотистые цветы, на далекие голубоватые холмы и серые скалы.

Король Витторио нервно прохаживался по террасе, время от времени зло поглядывая на Констанцию. Затем он подошел к ней, положил свои сильные руки ей на плечи и зашептал:

— Мне кажется, ребенок сможет нас примирить, сможет сделать счастливыми.

— Но тогда я буду любить ребенка, — глядя вдаль, произнесла Констанция.

— Но ведь это будет мой ребенок, а значит, ты будешь любить и меня.

— Ничего это не значит, ваше величество.

— Черт! — бросил король, покидая террасу. А Констанция еще долго стояла, глядя на голубеющие холмы, на серые скалы и на синее небо, по которому ветер гнал легкие облака.

» Боже, как бы я хотела покинуть Пьемонт и улететь вместе с этими легкими облаками куда — нибудь далеко, к океану, в Мато, в свой дворец, туда, где я буду предоставлена самой себе, где никто не будет надо мной властвовать, отдавать приказы, требовать любви, туда, где моя душа сможет успокоиться и обрести тишину, где никто обо мне не будет рассказывать гадости и где я смогу жить так, как мне хочется. Ведь все в Пьемонте меня ненавидят, презирают и единственное, что их останавливает, чтобы не растерзать и не убитьменя, так это то, что король меня страстно любит. Но лучше бы он любил кого-нибудь другого, а лучше всего, чтобы он любил королеву. Но ведь и королева хотела, чтобы я отдалась королю, все этого хотели. А сейчас пожинают плоды, не знают, как остановить страсть короля, как все изменить. А возможно ли что-нибудь изменить? — сама себе задала вопрос Констанция. — Если бы я умерла, то все решилось бы само собой. Но я хочу жить, я хочу дышать, наслаждаться свободой, я страстно желаю жить на воле. Но жить так, как мне хочется, а не как меня обязывают какие-то странные, придуманные людьми правила «.

Констанция задавала и задавала себе вопросы, не находя на них ответа. Наконец, она устала от этого занятия и, прикрыв глаза, подставила лицо теплым лучам заходящего солнца.

» Боже, как хорошо можно было бы жить, любить Армана, играть с Мишелем и ни о чем не думать. Но в том, что я оказалась в подобном положении, виноваты все, все, кроме меня самой «. Она обернулась. Король Витторио стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, и смотрел на Констанцию. И ей захотелось улыбнуться этому всесильному человеку, который был слабее ее.

Но вместо улыбки ее губы дрогнули и приняли недовольное насмешливое выражение.

— Я уезжаю, — сказал король Витторио. Констанция пожала плечами.

— Дело ваше.

— И ты меня не удерживаешь?

— А к чему? — задала вопрос Констанция. — Мне ничего от тебя не надо.

— Но может быть, ты чего-нибудь желаешь? Может быть, у тебя есть какие-то просьбы? Скажи, я выполню все.

— Я подумаю об этом, а потом скажу. А пока у меня нет просьб и желаний.

Констанция стояла у двери, ожидая, когда король Витторио отойдет в сторону, чтобы она могла пройти во дворец.

Король понял желание Констанции и, отойдя в сторону, низко ей поклонился. Констанция с гордо вскинутой головой переступила порог и, не торопясь, поднялась по лестнице в свою спальню, туда, где виселакартина Вермера Дельфтского, где стояло несколько скульптур Челлини.

» Зачем мне такая любовь? Зачем? — шептала Констанция, уткнувшись в подушку. — От такой любви одни несчастья «.

Через несколько дней король Пьемонта Витторио собрал совет в своем загородном дворце Риволи. Приехали все министры и советники, дворец наполнился шумом. Министры прошли в большую гостиную, где стоял огромный стол. Король Витторио сидел в торце стола, а напротив него расположились министры.

За последнее время накопилась масса неотложных вопросов, которые требовали неотложных мер.

Констанция, спрятавшись в потайной комнате, слушала, как проходит совет короля с министрами. На ее лице то и дело появлялась злая улыбка. Она видела сосредоточенные недовольные лица вельмож и министров, видела короля Витторио, который сидел, откинувшись на высокую спинку кресла, думая о чем-то своем.

— Ваше величество, вам должно быть известно, слышался немного хриплый голос министра, — Франция требует дополнительные войска, чтобы сражаться во Фландрии.

Король недовольно покачал головой.

— Это требование — почти что ультиматум, — говорил министр, перекладывая бумаги с одной стороны стола на другую.

Король открыл глаза и взглянул в озабоченное и недовольное лицо своего министра.

— Но ведь я уже отдал все войска, какие только мог. Произнеся эту фразу, король снова откинулся на резную спинку кресла и прикрыл глаза. Констанция видела, как руки короля Пьемонта сжались в кулаки.

Министры переглянулись. Каждый из них опасался начинать серьезный разговор.

Тогда граф Монферран, отложив в сторону трубку и сделав глоток красного вина из высокого бокала, сказал:

— Ваше величество, в Испании мы довольно много и довольно продолжительное время сражались с Францией, потому что она пыталась ослабить наши позиции.

Констанция покинула потайную комнату и распахнув высокую дверь, вошла в зал для совещаний. Вельможи и министры переглянулись, но тут же вскочили со своих мест и склонили головы.

— Франция очень сильна, — с порога очень громко сказала Констанция, затем приподняла подол платья и прошла по залу.

Король Витторио встал со своего кресла, улыбнулся возлюбленной и предложил ей занять место рядом с собой.

Но Констанция сделала вид, что не заметила движения короля Витторио. Она прошла вдоль стола и заняла место в торце стола, где обычно сидел король. Когда она уселась, министры еще несколькомгновений продолжали стоять, как бы ожидая приказания и приглашения сесть. Но разрешения не последовало.

Тогда король, чтобы спасти ситуацию, кивнул. Министры и советники заняли свои места.

— Я не хочу прерывать вас, господа, продолжайте, пожалуйста. Король кивнул, поддерживая желание своей возлюбленной. Министры недовольно переглянулись, но были вынуждены поступить так, как приказал король.

— Франция действительно очень сильна, — сказал граф де Монферран, держа в руках высокий бокал.

— И поэтому, — поддержал его маркиз Лоренцетти, — она требует, чтобы мы присоединились.

— Но не окажутся ли наши союзники слишком далеко во время войны? — заметила Констанция, глядя в лицо графу Арагону.

Тот утвердительно закивал в ответ.

— Французы пытаются сделать нам кровопускание, — сказал король Пьемонта Витторио, вставая со

Своего кресла и нервно прохаживаясь вдоль стола.

Все министры напряженно следили за своим монархом, понимая, что сейчас должна решиться судьба Пьемонта. Король должен решить, на чьей стороне будут сражаться их войска.

— А почему бы не бросить им вызов сейчас, пока мы сильны? — как бы рассуждая сам с собой, говорил король Витторио.

Но закончив фразу он взглянул на Констанцию, понимая, что она единственный человек, который осмелится спорить с ним. И действительно, Констанция сказала нечто такое, чего король никак не ожидал.

— Позволь мне поехать в Париж, — она поднялась со своего места.

— В Париж?

— Да, я должна поехать в Париж, — Констанция смотрела в глаза королю, но он медлил с ответом, а потом, раздвинув шторы, вышел из гостиной на балкон. Констанция последовала за ним.

— Нет, — сказал король, почувствовав, что Констанция вошла на алкон, — нет и нет!

— Да! — бросила Констанция.

— Нет, я сказал!

— Я поеду в Париж в качестве твоего посла, — Констанция подошла к королю и пристально посмотрела ему в глаза.

— Ты нужна мне здесь.

— Но если я поеду, я смогу уладить все эти дела.

— Нет, ты нужна мне здесь, — повторил король, — да и к тому же, поздно, дела зашли слишком далеко.

Констанция взяла Витторио за руку и вновь попыталась заглянуть в глаза, убедить его в том, что он должен отпустить ее в Париж в качестве посла Пьемонта.

— Ты губишь свою страну, а не мою, Витторио, — глядя прямо в глаза королю, прошептала Констанция.

— А много ли здесь осталось того, что еще не уничтожено? — произнес король, пристально глядя в глаза Констанции, — как ты думаешь?

Констанция вздрогнула, явно не ожидая подобного.

— Может быть, мне очень нужна эта война… — задумчиво произнес король Витторио. — Они ждут твоего решения, — улыбнувшись сказал Витторио.

— Нашего решения, — поправила Констанция.

— Я очень рад, дорогая, поделиться с тобой, по крайней мере, хотя бы своей властью.

Констанция уже не смотрела в лицо Витторио, понимая, что на этот раз он поступит так, как считает нужным и поэтому она смотрела во двор, где стояли кареты министров и советников.

— Может быть, это сражение нас объединит, — тоже как бы сама себе сказала Констанция.

— Ты думаешь? — спросил король Витторио. Констанция пожала плечами.

— Тогда подписывай, — и Констанция покинула балкон, но в двери вдруг остановилась и негромко произнесла. — Ты, Витторио, воюешь не с Францией, ты воюешь со мной.

Король ничего не ответил на это красноречивое замечание, ведь он понимал, что на этот раз правда на стороне Констанции и ее слова не далеки от истины.

Совещание закончилось. Министры, явно не удовлетворенные решением короля, покинули дворец в Риволи.

А король Витторио, не находя себе места, метался из одного зала в другой. Констанция закрылась в своей спальне.

Король несколько раз подходил к двери, дергал за ручку:

— Констанция, открой, я тебя прошу, я тебе приказываю! Но в ответ была тишина, и король, раздосадованный и злой, отходил от двери.

Констанция понимала, что война, которую объявил Пьемонт — результат не трезвого расчета, а мгновенной вспышки, результат злобы и желание Витторио доказать ей свою власть. Она злилась насаму себя, злилась на Витторио и в то же время прекрасно осознавала, что изменить решение короля она не в силах.

Наконец, Витторио не выдержал. Отойдя на несколько шагов от двери, он разбежался и ударил в нее плечом. Замок хрустнул, и король вошел в спальню.

Констанция обернулась, но ничего не сказала.

— Я здесь, — сказал Витторио.

— Я вижу, но неужели для этого надо было ломать дверь?

— Если бы ты не закрывалась, я бы ее не ломал.

— Но это вынужденный поступок.

— И кто же тебя вынудил?

— Ты, — бросила Констанция.

Она подошла к зеркалу и, открыв шкатулку, вынула из нее свой фамильный медальон с огромной жемчужиной и гербом графов Аламбер. Она щелкнула замочком, затем открыла его и, надев медальон себе на шею, залюбовалась на свое отражение.

Король Витторио рухнул на постель, оперся на подушку и следил за каждым движением своей возлюбленной. Он нервно покусывал губы, сжимал ладонями виски, по его бледному и угрюмому лицунетрудно было догадаться, какие мысли обуревают короля.

Он сбросил парик и, вскочив с постели, подошел к Констанции. Она следила за ним, глядя в большое зеркало. Король подошел к Констанции и прикоснулся пальцем к огромной жемчужине. Констанция вздрогнула.

Король сжал ее плечи и резко развернул к себе лицом.

— Ты думаешь о нем? — глядя на медальон, на сверкающую жемчужину, произнес король.

— Какая разница, о чем я думаю? — холодно ответила Констанция, пытаясь сбросить руки короля и высвободиться от его цепких пальцев.

Но король еще сильнее сжал плечи Констанции.

— Почему, Констанция, ты хочешь, чтобы я тебя ненавидел? Почему?

— А как ты думаешь? — наконец-то высвободившись из объятий и повернувшись к зеркалу, произнесла Констанция, поглаживая медальон и трогая подушечками пальцев сверкающую жемчужину.

— Боже мой, — закричал король, — твой муж, этот граф де Бодуэн, пошел обыкновенным солдатом. Констанция зло сверкнула глазами.

— Он хотел сражаться, и ты это прекрасно знаешь, — зеркалу ответила Констанция.

— Ты можешь поговорить с ним? — вдруг немного успокоившись, попросил король.

— А зачем? — отрезала Констанция.

— Его могут убить.

Констанция ничего не ответила, надменно улыбнувшись. Король несколько раз прошелся из угла в угол, затем схватил подушку и с силой швырнул ее в стену.

— Успокойся, не надо нервничать, — произнесла Констанция, но эти ее слова были как масло, пролитое в огонь.

Губы короля дернулись, он сжал кулаки и подбежав к Констанции, вновь схватил ее за плечи, развернул к себе и, глядя в глаза, прошептал:

— Ну почему? Почему ты меня так ненавидишь?

— Ты сам знаешь ответ.

Тебе не нравится, когда я прихожу к тебе днем? — король попытался провести ладонью по волнистым каштановым волосам Констанции, но она отклонила его руку.

— Ты думаешь, мне нравится, когда это происходит ночью? — Констанция отошла от короля, направляясь в дальний угол спальни. — Ты хочешь, чтобы я умолял тебя, валялся перед тобой на коленях, просил? Тогда ты получаешь от этого удовольствие? — король Витторио подбежал к Констанции, которая спешила к двери, схватил ее за руку и попытался увлечь к постели.

Констанция иступленно вырывалась, не говоря ни слова. А король, прижав ее к себе, поднял на руки и опустил не на постель, а прямо на пол, на большой ярко-красный ковер.

Констанция продолжала вырываться, понимая, что силы не равны. Король поймал ее за запястье и прижал к ковру, сам навалясь телом на Констанцию. Она вертела головой, дергалась, но освободиться не могла. Король Витторио тяжело дышал.

— И что дальше? — прошептала Констанция, прекратив попытки освободиться.

Король медленно наклонился к ней, взял ее голову в свои ладони и поцеловал в твердые неподатливые губы.

— Открой глаза! — крикнул прямо в ухо Констанции король.

Та покорно открыла глаза, оставаясь бесчувственной. Она смотрела в потолок на огромную хрустальную люстру, поблескивающую сотнями сверкающих огней.

— Что еще я могу для тебя сделать? — абсолютно спокойно спросила Констанция, когда король, оторвавшись от ее губ, заглянул в глаза.

Витторио заскрежетал зубами и поднялся с пола. Констанция уже думала, что все закончено, но ошиблась.

Король резко сорвал сюртук, стащил рубаху и оставшись полуобнаженным, вновь бросился на Констанцию, жадно целуя ее в шею. А затем ощутив, что ему мешает медальон, король Витториохотел его снять. Констанция вскрикнула:

— Оставь! Оставь, это часть меня!

— Мне не нравится эта часть, — жарко прошептал король в ухо, пытаясь расстегнуть застежку.

Констанция изо всей силы царапнула грудь короля. Витторио вскрикнул и оттолкнул женщину.

Они сидели на коленях друг перед другом, глядя в глаза. И мужчина и женщина смотрели друг на друга с нескрываемой ненавистью. На подбородке Констанции была кровь, а царапина на груди короля тоже сочилась.

— Кровь высохнет, не надо об этом беспокоиться.

— Ты сука, — прошептал король.

— Да, да, ты прав, я королевская шлюха!

— Но ты этого хотела.

— Все вы этого хотели! — нервно вскрикнула Констанция.

Король размахнулся и ударил Констанцию по лицу. Голова женщины запрокинулась, король схватил ее за плечи и принялся трясти.

— Сука! Сука! Ненавижу!

— Ты врешь! Врешь и сам это знаешь! Я королевская шлюха, твоя шлюха, можешь делать со мной все, что хочешь. Можешь приходить ко мне днем, вечером, ночью, утром. Можешь сидеть на мне, лежать, стоять, можешь растерзать меня на части. Можешь излить на меня всю свою злость и ненависть, но я не изменюсь, ябуду шлюхой. Но ты никогда не добьешься моей любви! Это была схватка двух сильных характеров, не желающих уступать друг другу. Констанция яростно сопротивлялась.

— Нет, ты будешь моей! — кричал король. — Моей и только моей, ты будешь меня любить!

— Никогда, — шептала Констанция.

— Замолчи, я не хочу слышать!

— Как прикажете, ваше величество, я могу молчать, ведь я ваша шлюха.

— Замолчи! — кричал король Витторио и хлестал Констанцию по щекам.

Но женщина не плакала, ее глаза оставались сухими, а на разбитых в кровь губах появлялась презрительная улыбка.

— Я знаю, все изменится, — король начинал гладить Констанцию по волосам, как маленького ребенка, — я тебя люблю, я хочу, чтобы ты родила мне сына.

— А я не хочу. И если я не хочу, то этого и не будет.

— Будет, будет, ты ошибаешься, Констанция, ты родишь мне сына, я сделаю его принцем, и он будет наследником короны, он станет королем Пьемонта.

— Никогда! Никогда мой ребенок не станет королем Пьемонта, я этого не хочу.

— Будет по-моему! — кричал король Витторио понимая, что уговорить Констанцию не сможет, он знал, что силой ничего не добьется, но чувствовал, что не добьется и лаской.

Констанция была холодна и непримирима. Король поднялся и нервно прошел по спальне.

— Ах, так! Тогда я уезжаю из Риволи, а ты живи здесь, как хочешь, делай, что хочешь, моя нога больше не ступит в этот дворец никогда!

— Воля ваша, — отвечала Констанция, поправляя разорванное платье.

— Ты сгинешь здесь! Я прикажу выслать тебя в деревню, и ты будешь жить там!

— Как хотите, как вам будет угодно. Но даже там я не полюблю тебя.

— А вот это мы посмотрим! Ты как и тогда прибежишь ко мне, прибежишь и будешь счастлива, отдаваясь мне.

— Никогда! — коротко сказала Констанция, кутаясь в шаль.

— Я уезжаю, через час меня здесь не будет! — король подбежал к двери и громко закричал. — Карету мне, карету, я уезжаю в Турин! Он даже не знал, услышал ли его кто — нибудь из слуг, а затем вновь подбежал к Констанции и, схватив за плечи, развернул к себе лицом.

— Посмотри мне в глаза, посмотри, я тебя люблю и хочу, чтобы ты это знала!

— А я не хочу даже об этом слышать, — Констанция смотрела в сторону мимо короля.

— Смотри мне в глаза, — король схватил Констанцию и, держа ее голову в ладонях, попытался заглянуть ей в зеленоватые глаза, но встретил такой злой взгляд, что тут же отпрянул, будто прикоснулся к раскаленному металлу. — До чего же ты зла! И почему ты меня так ненавидишь?

— А потому, что ты лишил меня всего. С твоего молчаливого согласия все желали моего падения.

— Но почему же ты тогда не противилась?

— Я уже не могла, все меня предали, все толкали на этот поступок.

— Но ведь я люблю тебя!

— Любовь — это другое.

— Неужели в твоем сердце нет ни капли жалости?

— Нет, ни единой капли. В моем сердце, кроме ненависти к тебе, нет ничего и ничего не будет.

— Но ведь я делаю для тебя все, выполняю любой твой каприз, твое малейшее желание.

— Что ж, не выполняй, мне все равно, можешь ничего не делать, можешь просто пользоваться мной так, как пользуются лошадью или охотничьей собакой.

— Замолчи или я убью тебя!

— Может быть это было бы к лучшему. Но навряд ли у тебя хватит смелости на подобный поступок, навряд ли, — Констанция явно подзадоривала короля Витторио.

А он был уже вне себя от ярости. Его губы дергались, а лицо было бледным как у смертельно больного. Он сжимал и разжимал кулаки, готовый в любой момент броситься на женщину.

Король понимал, силой он ничего добиться не сможет, Констанция все равно останется непобежденной и неприступной.

» Что же делать? Что же делать, — судорожно думал король Витторио, — как заставить эту женщину полюбить меня? Как? Чем?«— Что я должен сделать, чтобы ты полюбила меня? — король обернулся и посмотрел на Констанцию, сидящую на краю постели. — Не знаю, — ответила женщина.

— Может быть, мне надо умереть?

— Может быть, — пожала плечами Констанция, прикрываясь от взгляда короля шалью.

Итак наша любовь все разрушила, больше нечего разрушать, ничего не осталось — ни семьи, ни королевства. — Все еще можно поправить, ваше величество, — усмехнувшись, сказала Констанция.

— А я ничего не хочу поправлять, я хочу, чтобы все сгорело, чтобы все летело в тартарары!

— Тогда, — Констанция вновь пожала плечами, — я не знаю, что вам посоветовать, ваше величество.

— Пошла ты к черту, к дьяволу! Ты исчадие ада, ты моя вечная мука!

— Я вас не принуждала мучиться и не хотела быть вашей любовницей и фавориткой.

— Не хотела! — зло прошипел король, выскакивая из комнаты. — Слуга! Слуга! Карета подана?

— Да, так точно, — тут же появился молодой слуга, — ваше величество, карета подана.

— Я сейчас уеду, ты ничего не желаешь мне сказать? — обратился король Пьемонта Витторио к Констанции.

— Нет, ничего, все уже сказано, — Констанция даже не смотрела в его сторону, она связывала узелки на бахроме шали. — Да посмотри ты на меня, может быть, ты видишь меня в последний раз!

— Никак наш король собрался на войну?! Он решил поступить благородно и пролить кровь за отечество?!

— Замолчи! — воскликнул король, громко хлопнув дверью. Констанция слышала его торопливые шаги слышала злые окрики на слуг. Она подошла к окну и облокотясь на подоконник, выглянула во двор.

Король вскочил в карету, звонко щелкнул кнут, и шестерка белых лошадей сорвалась с места. Карета загрохотала и исчезла за воротами. И только сейчас по щекам Констанции потекли слезы.

» Боже, Боже, зачем все это? Почему все случилось именно так? Почему король так ослеплен своей любовью? Почему он не отпускает меня от себя? Что делать, как быть дальше?«Она прикоснулась к своему медальону, будто бы он мог ей помочь, будто холодный жемчуг мог помочь ей ответить на вопросы, мучившие Констанцию.» Боже, как все ужасно и как давно я не видела своего сына. Как он там? Мой маленький сын, мой Мишель, ты такой славный и должно быть, сейчас ты похож на Армана. У тебя, должно быть, такие же голубые глаза как у него, ты, должно быть, такой же веселый и нежный. Боже мой, как ты далеко от меня, почему я не могу все бросить и прижать тебя к своей груди, почему? Почему?..«Констанция, накинув на плечи шаль, вышла в коридор и пошла на балкон. Ей не хватало воздуха, а еще она спешила на балкон, потому что хотела увидеть королевскую карету.

И действительно, она увидела шестерку белых лошадей, которая мчалась по дороге, поднимая клубы желтоватой пыли. Она следила за каретой до тех пор, пока та не скрылась за холмом.» Неужели король никогда не вернется ко мне? Неужели действительно я навсегда останусь одна? А может, это к лучшему, может быть, тогда я смогу покинуть Пьемонт и вернуться в Париж «. Констанция все еще надеялась, что уехав из Пьемонта, онасможет решить все проблемы. Но как она ошибалась! Ее ожидали такие испытания, о которых она даже и не подозревала.

ГЛАВА 10

Уже четвертый месяц шла кровопролитная война. Разрушались города, горели селения, умирали люди. Король Пьемонта Витторио взял на себя роль главнокомандующего. Стоны раненых, взрывы пушечных ядер.

Войска короля Витторио то наступали, то держали оборону. Это были ужасные времена. Королевство было разорено, а война требовала все новых и новых денег. Солдаты гибли, надо было нанимать новые войска, и король Витторио понимал, что если еще полгода эта война продлится, его королевство будет разореноначисто. Крестьяне не успевали убирать урожай, земли не обрабатывались и цветущий ранее Пьемонт выглядел теперь заброшенным и разоренным.

Войска короля Витторио отступали, и война шла на землях Пьемонта. Солдаты дрались ожесточенно, понимая, что в их руках судьба родины.

Король Витторио был всегда впереди своих войск и дрался всегда не щадя жизни. И солдаты, и придворные изумлялись, видя короля на черном жеребце, скачущего впереди пехоты.

— Боже, да он совсем потерял голову! — говорили придворные. — Да если он будет таким безрассудным, мы скоро останемся без короля.

Но ни пули, ни осколки пушечных ядер, ни штыки короля не брали. За все время, которое он провел в боях, его даже ни разу не ранило, и у солдат уже появилось твердое убеждение, что их король заговорен от пуль, что смерть ему не страшна.

Вокруг гибли люди, а Витторио с безрассудной смелостью выхватывал свою шпагу, пришпоривал жеребца и бросался вперед.

— За мной! За мной, мои верные воины! — восклицал король Витторио, летя на своем жеребце впереди всех.

Солдаты, охваченные азартом и примером своего монарха, рвались в бой. Силы обычно были неравными, но безрассудная смелость делала свое дело и время от времени войска Пьемонта одерживали победы.

Солдаты любили своего монарха, ведь он делил с ними все тяготы и невзгоды военной жизни. Он так же, как и простой воин, спал на земле, подложив седло под голову, укрывался плащом и питался кое-как. Единственной привилегией, которой он пользовался — это всегда, во всех атаках быть впереди.

Барон Легран и маркиз Лоренцетти были подле короля. Один командовал конницей, другой — артиллерией.

Король в последнее время выглядел мрачным и угнетенным. Он понимал, что эта война не может длиться бесконечно, он осознавал, что скорее всего, его войска будут разбиты. Но больше всего короляВитторио угнетало то, что за все время войны он так и не получил от Констанции известия. Она не написала даже самого маленького письма, а вот от королевы и своего сына он получал письма каждую неделю. Он быстро читал их, затем рвал на мелкие клочки и бросал в огонь.

» Ну почему она не пишет? Неужели ее ненависть ко мне столь сильна, что она не может заставить себя сесть к столу и написать хотя бы коротенькое послание?«Сам Витторио не отправил Констанции ни единого письма, он все еще был зол на свою возлюбленную за последнюю ссору.

» А что, собственно, произошло? — задавал себе вопрос король. — Я люблю эту женщину, она меня нет.

Почему она должна мне писать? Она мне ничего не должна, а все, что я сделал для нее, так это принесло ей только несчастье. Да и мне моя любовь не дала ничего хорошего «.Король часто вскакивал среди ночи и расхаживал по своему лагерю, мрачный и угрюмый. Иногда он подсаживался к кострам, у которых грелись его солдаты. Те относились к бесстрашному королю с нескрываемым почтением. И действительно, не часто короли делят со своими воинами все тяготы и невзгоды. Иногда король Витторио, заметив, что солдаты не могут справиться с тяжелой пушкой, спешивался, подходил и подставлял свое плечо под чугунный лафет. Он так же как и его солдаты перекатывал пушки, помогал солдатам переправляться через реки и помогал даже перевязывать раненых.Вот и сейчас корольнеожиданно проснулся, вскочил на ноги и долго стоял, запрокинув голову, глядя в звездное небо.» Неужели и сегодня я не получу от Констанции никаких известий?! Неужели она обо мне забыла?«Король знал, что Констанция все еще продолжает жить в его загородном дворце Риволи. Он знал, что она никуда не выезжает и к ней никто не наведывается.

» Ну и пусть, — думал король Витторио, — пусть узнает, как тяжело быть одной, пусть вспомнит меня, ведь мне не легче, я каждый день рискую жизнью, подставляя грудь под вражеские пули «. Король смотрел на мигающие звезды.» Завтра будет хорошая погода и завтра будет тяжелый бой. Придется штурмовать мост, отбивать его у неприятеля. А если завтра мы не сможем взять этот мост, враг переправится через реку и нампридется, скорее всего, отступать. Только узкая горная река сможет помочь остановить полчища, но для этого надо захватить и уничтожить мост «.

Король вошел в палатку, где находился маркиз Лоренцетти. Тот сидел перед свечой с двумя военачальниками, низко склонившись над картой и что-то указывая двум офицерам.

Завидев короля, маркиз и два офицера вскочили на ноги и низко склонились.

— Сидите, сидите, — сказал король, — как вы думаете, мы сможем отбить мост?

— Ваше величество, позвольте сказать, — барон Лоренцетти взглянул на своего монарха, король Витторио кивнул, — это будет очень тяжело сделать. Артиллерию подвести туда мы не сможем, а пехоты и конницы у нас недостаточно. Мост очень сильно защищен. — Хорошо. Так что же делать, маркиз? — король пристально взглянул на своего придворного, а теперь военачальника. Маркиз пожал плечами.

— Если честно, ваше величество, то я не знаю. Думаю, мы не сможем отбить мост.

— Но если, маркиз, мы его не отобьем, враг переправится на нашу сторону и тогда нам придется отступать.

— Я понимаю, ваше величество.

— Господа, а что думаете вы? — король присел на корточки у карты.

Мост надо взорвать, — сказал офицер помоложе. — Взорвать, граф? А как это можно сделать?

— Нужно собрать небольшой отряд смелых людей и ночью подобраться к мосту, спрятать под него пороховой заряд, поджечь и взорвать мост.

— Вы думаете, это возможно, граф? — король Витторио с интересом взглянул на молодого офицера.

— Это рискованно, ваше величество, но если найдутся смелые и отчаянные люди, то думаю, это можно сделать.

Король огляделся по сторонам, будто бы в палатке маркиза сидело много смелых и отчаянных людей, готовых рискнуть жизнью.

Но ваше величество, все должны понимать, что это настолько рискованное дело, — сказал маркиз Ло-ренцетти, — что навряд ли кто-нибудь из смельчаков, отчаявшихся на подобный шаг, вернется.

— Да, я знаю эту реку, — скорбно покивал король Пьемонта, — она уже принесла нам массу несчастий, уже сотни моих солдат погибли на ее берегах.

— Только смелые добровольцы, ваше величество, смогут выполнить эту задачу, смогут справиться. Думаю, среди ваших воинов еще есть смельчаки.

Король Витторио задумался. Он обхватил голову руками и как всегда в тяжелые минуты, принялся раскачиваться из стороны в сторону.

Офицеры и маркиз Лоренцетти стояли у стола, глядя на карту, будто она могла подсказать какое-то иное решение.

— Вы говорите, что смельчаки погибнут?

— Да, ваше величество, — в один.голос воскликнули офицеры.

— И вы говорите, среди моих воинов таких нет?

— Почему, есть, ваше величество. Король вдруг резко вскочил.

— Где сейчас граф де Бодуэн? — король сверкнув глазами, обратился к маркизу Лоренцетти.

— Ваше величество, граф де Бодуэн где-то в передовом отряде. Я знаю, вчера он был ранен.

— Ранен?! — воскликнул король. — Почему мне никто об этом не доложил?

— Но ведь он, ваше величество, простой солдат и зачем вам об этом докладывать?

— Маркиз, он граф и к тому же смелый и отчаянный человек. Маркиз уже понял, о чем думает король Витторио.

— Я прикажу послать за ним.

— Нет, я сам найду его и поговорю.

Король решительно покинул палатку, два офицера двинулись за ним.

Весь лагерь спал, слышались стоны, нервные выкрики. Правда, кое-кто из солдат сидели у костров, чистили ружья, точили шпаги. Увидев короля, солдаты вскакивали, кланялись.

Король, как будто никого не замечая, двигался в сторону передовых отрядов. Наконец, он нашел Армана де Бодуэна. И действительно, тот был ранен. Он лежал, накрывшись плащом, под деревом. Корольсклонился и увидел, что голова графа де Бодуэна перевязана, а на белой ткани проступили темныепятна крови.

Король опустился на колени и положил руку на плечо графа де Бодуэна. Тот с трудом открыл глаза и вздрогнул:

— Ваше величество, — зашептал граф де Бодуэн потрескавшимися губами и попытался вскочить на ноги.

— Сиди, сиди, не надо вставать, граф, я пришел поговорить с тобой.

— Слушаю, ваше величество, — глядя куда-то в сторону, произнес граф де Бодуэн.

— Вы не хотите вернуться в Турин? — глядя прямо в глаза мужу своей возлюбленной, спросил король Витторио.

Тот несколько мгновений не отвечал, затем отрицательно покачал головой.

— Нет, ваше величество, а что мне там делать? Меня никто не ждет, и жизнь моя не имеет смысла.

— Граф, вы хотите оказать услугу Пьемонту?

— Что я должен сделать, ваше величество?

— Надо уничтожить мост через реку.

— Мост? — граф де Бодуэн приподнялся и опершись спиной о шершавый ствол дерева, взглянул прямо в глаза королю Витторио.

— Да-да, мост, граф, если мы его не уничтожим, то завтра на рассвете они начнут переправляться на нашу сторону и тогда мы будем вынуждены отступать.

— Я должен его взорвать? — догадавшись, осведомился граф де Бодуэн.

— Да, но это смертельно опасное дело и навряд ли кто-нибудь из тех, кто пойдет с вами, вернется живым.

— Что ж, ваше величество, я согласен.

— Я знал, граф, что вы согласитесь, я тоже пойду с вами.

— Нет, ваше величество, — граф де Бодуэн поднялся на ноги, — никогда. Вы король, вы должны быть здесь и незачем вам попусту рисковать своей жизнью. К тому же… — граф осекся и о чем-то задумался, на его растрескавшихся губах появилась горькая улыбка.

— Скажи мне, граф, — наклонившись к самому уху Армана, прошептал король, — Констанция тебе пишет? Арман вздрогнул и отвернулся от своего короля.

Так пишет или нет? — выкрикнул король Витторио и, схватив графа де Бодуэна за плечи, сильно встряхнул его.

— Нет, ваше величество, Констанция мне не пишет. Король Витторио заскрежетал зубами.

— Может быть, с ней что-нибудь случилось?

— Не знаю, ваше величество.

— Ладно, граф, простите меня, я не хотел вас обидеть.

И мужчины обнялись, понимая, что завтра, может быть, они уже не увидятся. Через полчаса граф де Бодуэн встретился с маркизом Лоренцетти. Они сидели у костра вдвоем и негромко переговаривались.

— Арман, напрасно ты согласился, ведь наверняка ты не вернешься, погибнешь, как погибли уже сотни людей.

— Нет, маркиз, мне кажется, я останусь в живых для того, чтобы и дальше мучиться. Да и не мог я отказать королю, честно признаться, — граф де Бодуэн пристально смотрел в огонь и говорил как бы сам с собой. — А что мне еще остается, ведь у меня ничего нет, король даже не захотел сделать меня офицером, он забрал у меня все. Но он король, а я всего лишь его подданный и мне ничего не остается, как доказать свою преданность и честность.

— Но это рискованно, граф.

— Если бы я этого не понимал, маркиз, но ведь и король был готов пойти со мной взрывать мост.

— А наш король вообще, граф, полностью утратил рассудок и его бесстрашие не от смелости, а от чего-то другого.

— Как и мое бесстрашие, маркиз, оно тоже не от смелости, а от полной безысходности, Констанция ушла от меня, король отказался от моих услуг при дворе, и мне ничего не остается, как ценой своей жизни доказать всем, что я предан короне — и до конца выполнить свой долг.

— Я тебя понимаю, Арман, но я бы не пошел на это рискованное дело.

— Не стоит об этом говорить, маркиз, я потерял все, кроме своей жизни, она у меня осталась последняя.

— Ты странный человек, Арман, даже последнее ты готов отдать королю, который лишил тебя всего.

— Да, маркиз, мне действительно ничего не остается, кроме как ценой собственной жизни доказать преданность и показать всем, что я простил короля.

— Ладно, коль ты уж решился, давай подумаем, как это лучше сделать. Пойдем в мою палатку.

Граф де Бодуэн тяжело поднялся, и они вместе с маркизом Лоренцетти направились в большую палатку, во многих местах пробитую осколками пушечных ядер. Они около часа сидели, склонясь низко над картой.

— Нужны две лодки, — говорил граф де Бодуэн, — и четыре бочонка с порохом. Я попробую на лодках подплыть к мосту, укрепить заряд и взорвать порох. Но для того, чтобы я смог это сделать, ты, маркиз, должен будешь напасть на передовой отряд, который охраняет мост. Надо, чтобы они были отвлечены боем и незаметили, как я подплыву.

— А как, граф, ты думаешь выбираться?

А вот об этом, маркиз, я даже не хочу думать. Но если Бог есть и если ему нужна моя жизнь, то он спасет меня.

— Хорошо, хорошо, граф, бери тех, кто тебе нравится и отправляйся. А я перед рассветом нападу на передовой отряд. Когда завяжется бой, начинай сплавляться по реке, хотя и это очень трудное дело, река бурная и извилистая, так что на лодках не так-то и легко будет подобраться к мосту.

— Вот поэтому мой план единственно возможный. Они навряд ли будут ожидать, что мы пойдем на столь отчаянный шаг.

— По-моему, это безрассудный шаг. Может быть, мы лучше попытаемся прорваться на мост и поджечь его?

— Нет, их слишком много, они успели построить укрепления.

— Да, ты прав, — покачал головой маркиз Лоренцетти, — думаю, нам ничего не остается.

Арман поднялся и пожал руку маркизу Лоренцетти. Тот обнял его.

— Мне жаль, Арман, расставаться с тобой, жаль.

— Да ладно, маркиз, чего уж там жалеть, наша жизнь ничто.

— Не говори так и постарайся спастись.

— Я постараюсь, конечно, но как получится, не знаю. Через четверть часа граф де Бодуэн еще с пятью солдатами грузились на две лодки. Бочонки с порохом уже лежали на дне, солдаты перешептывались друг с другом, понимая, что идут на верную смерть.

— Не стоит бояться, — попытался утешить своих подчиненных граф де Бодуэн, — смерть подстерегает нас повсюду, не здесь, так в другом месте, не сегодня, так завтра.

— Лучше бы завтра, граф, — сказал седоусый солдат.

— Да, Жан, действительно, лучше завтра, а еще лучше через год или лет через пятьдесят, — Жан заулыбался, показывая крепкие белые зубы.

— Да-да, граф, через пятьдесят было бы совсем хорошо. Мне было бы тогда как раз девяносто.

— Но до такого возраста я и не рассчитывал дожить, — улыбнулся солдату граф де Бодуэн, — да и что делать в таком возрасте?!

— Знаете, граф, у каждого возраста свои прелести. Сидел бы дома, а вокруг бегали бы внуки и правнуки, ты только бы руководил ими: подайте то, принесите это… В каждом возрасте свои радости — у ребенка одни, у юноши другие, у зрелого мужчины… — Жан покачал головой, — я не имею в виду войну, я имею в виду любовь.

— Эх, любовь… — тяжело вздохнул граф де Бодуэн. — Скорее! Скорее! — приказал он своим солдатам, — грузите скорее оружие, вскоре отплываем.

До рассвета оставался какой-то час. Густой туман клубился над рекой, было зябко и холодно. Солдаты жались друг к другу и сидели в лодках, молчаливые и угрюмые.

— Ну когда же, черт побери, начнут атаковать! — сказал седоусый Жан, ни к кому не обращаясь.

— Начнут, не переживай, маркиз, наверное, уже подтащил орудия к скалам и вскоре начнет обстрел.

— А если вдруг в нас попадут наши же ядра?

— Попадут так попадут, Жан, что поделаешь, пойдем ко дну кормить рыб.

— Да ну, граф, к черту такие перспективы, я еще хочу вернуться домой.

— А кто у тебя остался дома? — тихо спросил граф де Бодуэн.

— О, граф, у меня большая семья и домик под Турином: жена, четверо детей, два парня и две девочки.

— А сколько старшему?

— Старшему уже семнадцать, граф. Красивый парень, правда, я не видел его уже девять месяцев.

— А младшему?

— Не младшему, а младшей, граф, Люции, только лишь семь. Но она такая красивая и веселая, что я люблю ее больше всех. Мне даже снится, как она подбегает ко мне, теребит за усы и спрашивает:» Отец, а ты возьмешь меня на ярмарку?«

— На ярмарку? — изумился граф де Бодуэн.

— Да-да, в последний раз я привез ей красивое платье и теперь она только и мечтает о том, чтобы я вновь поехал на ярмарку и купил ей еще что-нибудь.

— Да, — задумчиво глядя на воду, произнес граф де Бодуэн.

Солдаты молча курили. Вдруг послышался свист ядер, и все ущелье наполнилось ужасным грохотом.

— Ну вот, началась атака, — уже другим, жестким голосом сказал граф де Бодуэн, привставая на ноги, — с Богом, друзья! Жан, отвернувшись посмотрел на светлеющее небо и истово перекрестился:

— Боже, помоги нам, — прошептал седоусый солдат, и его суровое лицо вдруг стало каким — то жалким и трогательным, а под седыми усами появилась робкая детская улыбка.

— Вперед, друзья! — воскликнул граф де Бодуэн, отталкиваясь от берега.Лодки бросало из стороны в сторону, от берега к берегу и казалось, они вот-вот расшибутся о скалы. Клочья пены, тысячи брызг, холодная вода, грохот взрывов, яростные крики атакующих и отбивающих атаку, выстрелы — все это слилось воедино.Граф де Бодуэн что есть силы налегал на весла, отталкивался от мокрых камней, громко кричал:

— Сюда, сюда, подгребайте правее, держитесь середины реки, не то разобьемся. Сейчас поворот!

Обе лодки, скрытые густыми клубами тумана, перемешанного с дымом, выплыли на более спокойное место. Они и сами не ожидали, как перед ними появились черные мокрые сваи. Арман уцепился за одну из них. Лодку быстро развернуло, солдаты подали веревку, и Арман успел — таки привязать лодку к свае моста.

— А что теперь, граф? — спросил Жан, перекрикивая грохот выстрелов.

Арман поднял голову. Над ними в клочьях тумана и дыма был мост, на котором грохотал бой.

Слышались дикие крики:

— Вперед! Вперед, они атакуют! — ревели офицеры. — Повешу, повешу, если кто отступит! Гремели выстрелы.

— Они атакуют, — прошептал граф де Бодуэн и принялся карабкаться по свае вверх. Наконец, это ему удалось, правда, был момент, когда граф де Бодуэн едва не сорвался на острые камни у самых свай моста. Еслибы это случилось, то он наверняка бы разбился, и его мертвое тело унес бы стремительный поток.

Но он сумел вскарабкаться и сбросив веревку, закричал:

— Подавай порох, подавай! Жан, обвязав бочку, закричал:

— Тяни, тяни, граф!

Он встал в полный рост, поднял ее на вытянутых руках, пытаясь хоть немного помочь бесстрашному графу де Бодуэну.

Но вдруг Жан качнулся и отпустил бочку, взмахнул руками и, успев прошептать одно лишь слово» Люция «, рухнул в темную воду.

— Черт подери! — прохрипел граф де Бодуэн, поднимая бочку вверх.

Он уже не понимал, сколько прошло времени, пот катился градом, пальцы не хотели сгибаться, руки не слушались. Казалось, одно неосторожное движение — и он сорвется в реку. Но он успел поднять еще два бочонка и укрепить их под самым настилом моста. Прямо над головой прогибались толстые доски, слышался грохот, крики и уже, когда граф де Бодуэн начал спускаться вниз по свае, раздался взрыв: пушечное ядро угодило как раз между двумя связанными лодками. Крики, осколки, обломки лодок и искореженные тела солдат — все смешалось в бурном потоке.

Граф де Бодуэн прикрыл глаза и заскрежетал зубами.

— Бог мой, да они все погибли!

Негнущимися пальцами он взял фитиль и, перекрестившись, поджег. А потом упал в воду — и стремительный поток завертел его, ударив в одну сваю, потом в другую и вынес из-под моста. Арманзнал, что дальше будут пороги, но и то, что он еще жив, было чудом. Он понимал, что нужно как можно быстрее отплыть от моста, ведь вскоре мост должен взлететь на воздух и тогда доски, бревна рухнут на него.

Он пытался прибиться к берегу, но ледяные стремительные потоки вертели его словно легкую щепку, отбрасывая от одного берега к другому, и как граф де Бодуэн ни пытался зацепиться, он все время срывался, скатываясь все ниже и ниже по течению. Он уже задыхался и обессилел, он чувствовал, что силы покидают его.

И вдруг он ощутил, что не движется, а медленно погружается под воду. Он попытался освободиться и только сейчас понял, что зацепился мундиром о корягу.

» Неужели я утону вот так глупо, здесь, в реке?«подумал граф де Бодуэн и попытался снять мундир.

Но поняв, что это бессмысленно, он вынул из-за голенища кинжал и стал вспарывать ткань. Воздуха уже не хватало, он понимал, что задыхается и в тот же момент он почувствовал, что свободен. Его выбросило вверх, Арман успел набрать полную грудь воздуха и увидел яркую вспышку в разрывах тумана и услышал страшный грохот. Высокий мост, соединявший два берега реки, взлетел на воздух.

Арман нырнул и смог уцепиться за ветки чахлого дерева, растущего на вражеском берегу. Но ему было все равно, на чьем берегу растет это дерево, самое главное, он взорвал мост.

Король Пьемонта Витторио, не обращая внимания на свист пуль, на взрывы ядер, с обнаженной шпагой в руках дрался на берегу горной реки.

— За мной! За мной! — кричал король Витторио, нанося удары направо и налево.

Он дрался исступленно, как лев, и солдаты, вдохновленные примером своего короля, смело шли в атаку, хотя враг отступал, понимая, что дорога к отступлению отрезана. Это был яростный бой. Конница не могла развернуться на узких площадках, артиллерия была здесь бессильна и поэтому приходилось драться рукопашную.

Свистели пули, вокруг слышались стоны, проклятия, войска Пьемонта яростно шли в атаку, пытаясь сбросить врага в реку. А враг, понимая свое безвыходное положение, защищался изо всех сил.

Это был кровопролитный бой. Трупы плыли по реке, обломки разрушенного моста ярко пылали, освещая поле боя.

Король Витторио появлялся то здесь, то там. Маркиз Лоренцетти с глубоким шрамом на щеке кричал, взбираясь на бруствер окопа:

— За мной, за мной, воины, впереди наш король! И действительно, ярко-красный плащ короля появлялся то впереди, то сбоку, в самой гуще сражения.

— Дьявол, да его действительно хранит Бог! — вытирая кровь рукавом, восклицал маркиз Лоренцетти. — Ни пули, ни штыки — ничто не берет короля. И если он жив, цел и невредим, значит, мы победим. Вперед!

И воины, услышав крик маркиза и видя впереди короля Витторио, бесстрашно бросались в бой.

На рассвете остатки войск противника были сброшены в реку. Горная река несла обломки моста, окровавленные трупы.

Король стоял на берегу, глядя в бурную воду. Маркиз Лоренцетти подошел к своему монарху и низко склонил голову.

— Ваше величество, мы победили.

— Да-да, маркиз, — как-то странно произнес король Витторио, — но какой ценой! Маркиз пожал плечами.

— Потери, ваше величество, незначительные.

— Незначительные?! — закричал король Витторио, резко обернувшись к маркизу Лоренцетти, — а граф де Бодуэн? Арман, Арман погиб!

— Что делать, ваше величество, это война. Он сам вызвался.

— Я знаю, почему он пошел, знаю, маркиз. Граф де Бодуэн бесстрашный человек, он отдал мне все, что имел и последнее, что у него оставалось — жизнь. И даже ею он пожертвовал ради меня!

— Да, ваше величество, это был смелый человек, — глядя на трупы, плывущие по реке, произнес маркиз Лоренцетти.

— А может быть, он жив? — растерянно прошептал король Витторио. — Может быть, он все — таки спасся?

— Вряд ли, ваше величество, скорее всего, графа де Бодуэна нет уже в живых.

— Прикажите, маркиз, обыскать весь берег, может быть он все-таки жив. Я сделаю его офицером, я верну графу де Бодуэну все привилегии.

— Хорошо, будет исполнено, ваше величество, — сказал маркиз Лоренцетти, отходя в сторону и подзывая двух офицеров. — Обыщите весь берег, — коротко бросил маркиз Лоренцетти, — может быть, хотя я и не имею надежды, граф де Бодуэн жив.

Офицеры, взяв с собой две дюжины солдат, двинулись узкой тропинкой к реке, маркиз вновь подошел к королю, который уселся на камень и, закрыв лицо руками, раскачивался из стороны в сторону, шепча побелевшими губами:

— Констанция, Констанция… Арман, Арман… я виноват во всем, я. Но ведь я люблю тебя, Констанция, я думаю о тебе каждый день. Стоит мне только закрыть глаза, как я вижу тебя перед собой. Боже, Боже, за что мне такая пытка? Почему ты, Констанция, не любишь меня, почему от тебя нет письма? Неужели я проклят всеми, неужели…

— Ваше величество, — негромко обратился к королю маркиз Лоренцетти, — находиться на берегу опасно.

— К черту, маркиз, жить опасно, а вот граф де Бодуэн показал нам всем пример истинного бесстрашия, а мы выполнили только то, что должны были выполнить. Но неужели он погиб?! — и король Пьемонта Витторио посмотрел на догорающие остатки моста.

Уже было довольно светло, и король видел другую сторону реки, видел вражеских солдат и всадников, которые метались по берегу. И от того, что он смог. одержать победу, не было никакой радости и удовлетворения.

— Боже, я потерял самого верного человека, самого преданного и надежного.

Граф де Бодуэн почти без сил сидел под темной мокрой скалой, прижимая к груди кинжал. Он даже не мог вспомнить, как ему удалось выбраться на берег. Едва только он прикрывал глаза, как видел крутящиеся потоки воды, видел трупы, обломки свай, плавающих вокруг него. Он вспомнил скользкие камни, которыеранили руки — и больше ничего.

» Я взорвал мост, взорвал — и остался жив. Но я нахожусь на вражеской территории и мне во что бы то ни стало надо перебраться на другую сторону «.

Граф де Бодуэн с ненавистью смотрел на реку, понимая, что сил переправиться на другую сторону у него нет. Ему было холодно, его знобило, страшно болела левая рука. И тут он вспомнил седоусого Жана.

» И ты, мой бедный Жан, погиб, ты так и не смог встретиться со своей Люцией, ты так и не подержал ее на коленях, не съездил на ярмарку, не купил ей какую-нибудь красивую игрушку. Если я смогу выбраться из этой передряги, то обязательно найду твою семью, обязательно, я тебе в этом клянусь, Жан. И обязательно подарю твоей малышке какую-нибудь красивую игрушку «, — и на лице графа де Бодуэна появилась улыбка.

Боль немного утихла.» Надо перевязать раны»— решил он, сташил рубаху и начал рвать ее на части.

Если бы он мог увидеть свое лицо, то ужаснулся бы. Оно все было в глубоких ссадинах, синяках, раны кровоточили, правый глаз заплыл, бровь была рассечена, губы разбиты. Но Арман даже не думал об этом, он улыбался разбитыми бескровными губами, представляя маленькую девочку на коленях и вспоминая седоусогоЖана, его храбрость.«Вот он должен был жить, ведь у него четверо детей, жена, все они любят Жана. А меня никто не любит, я никому не нужен. Почему Бог распорядился так, что я жив, а он погиб? Почему погибли всемои солдаты, а я смог спастись уже в который раз?»— задавал себе один и тот же вопрос граф де Бодуэн.

Он слышал высоко на утесе крики солдат и топот коней и понимал, что добраться до него они не смогут, но так же он понимал, что все его друзья и знакомые уверены в том, что он мертв.

— Что ж, может быть, это и к лучшему. Я доказал свою верность королю, доказал, что я простил все обиды, и теперь король пусть решает, как ему поступить со мной.

Наконец, раны были перевязаны, и граф де Бодуэн попробовал двинуть левой рукой. Пальцы с трудом, но сгибались.

— Надо переправиться, надо переправиться на другую сторону, — шептал, как бы пытаясь уговорить самого себя, граф де Бодуэн. — Но Боже, как не хочется вновь входить в ледяную воду!

Река в том месте, где он спрятался, была не очень широкой, всего шагов двадцать — тридцать, но это был бурный поток.Время от времени из воды появлялся на поверхность обезображенный труп или обломок моста. Несколько раз рядом с графом де Бодуэном появлялись на поверхности трупы лошадей. «Черт побери, сколько людей погибло, ведь почти у каждого есть семья, жены дети. Война — ужасная вещь и если быть честным, то яне знаю, за что мы воюем, за что и почему мы гибнем. Это как круговорот, как бешеная река, война затягивает всех и уже потом не отпускает, а если и отпускает, то обычно человек уже мертв». Арман попробовал подняться на ноги, но качнулся и, цепляясь за скользские выступы утеса, попытался удержать равновесие. Он побрел, поскальзываясь, падая, по острым камням, все время рискуя свалиться в стремнину, из которой выбраться было бы очень тяжело.Пройдя шагов двести, он увидел солдат на другом берегу реки. Они ходили, как будто что-то искали.

— Эй, эй! — негромко позвал граф де Бодуэн. Солдат, который услышал крик, тут же вскинул ружье и прицелился.

Граф де Бодуэн тут же спрятался за камень.

— Я свой, свой! — из-за камня закричал Арман. Рядом с солдатом появился офицер.

— Ты кто? — закричал он.

— Граф де Бодуэн! — что было мочи закричал Арман.

— Граф! Граф! — обрадованно закричал офицер, — вас-то мы и ищем.

— Меня, — обрадовался Арман, вставая из-за камня. Он, пошатываясь, пошел к воде. Офицер и два солдата подбежали к реке с другой стороны.

— Граф, мы сейчас перебросим вам веревку. Вы обвяжетесь, а мы попытаемся вас вытащить, — и офицер отправил одного из солдат за веревкой. — Как вам удалось выбраться, граф?

— Да я и сам не знаю, — перекрикивая шум стремнины, отвечал граф де Бодуэн.

— Ладно, ладно, отдохните, потом расскажете. Король и маркиз Лоренцетти будут рады вас видеть, граф,

Ведь вы настоящий герой, — кричал молодой офицер, ожидая, когда же в конце концов, солдаты найдут веревку.

А граф де Бодуэн сел прямо на землю и прикрыв лицо руками, заплакал. Его плечи сотрясались от рыданий, он все еще не мог поверить в то, что остался жив. Он вновь и вновь слышал грохот взрывов, крики, стоны, видел плывущие по воде трупы и чувствовал, как сам тонет.

— Граф! Граф, — что было мочи закричал офицер, — ловите конец!

Река в этом месте была не очень широкой. Офицер раскрутил веревку, к концу которой был привязан камень, и швырнул. Не долетев нескольких шагов, веревка упала в воду и стремительное течение тут же унесло ее вниз.

— Дьявол! — выругался офицер. — Ничего, попробуем еще разок.

Арман за шумом воды не слышал, что говорит офицер.Наконец, веревка была переброшена, камень упал к ногам Армана, и он успел схватить его. Обвязавшись веревкой, Арман посмотрел на небо и зажмурив глаза, бросился в шумящий поток.

Его вновь завертело, ударило о камни, он глубоко ушел под воду, вынырнул и потерял сознание.

Когда три солдата и офицер выволокли графа де Бодуэна на противоположный берег, из разбитой головы графа текла кровь, а сам он был неподвижен.

— Господин офицер, да он мертв! — сказал солдат, прикладывая ухо к груди графа де Бодуэна.

— Ты сошел с ума! — закричал офицер. — Он должен быть жив! — и офицер, нащупав вену на шее Армана, радостно улыбнулся. — Да нет же, сердце бьется!

Арман с трудом открыл глаза и увидел склонившихся над ним солдат. Их лица расплывались, пропадали в цветных кругах.

— Где я? — прошептал граф де Бодуэн.

— Все в порядке, все в порядке, — в один голос ответили солдаты, — вы с нами, значит, все будет хорошо.

— Неужели я все еще жив?

— Да, да, все хорошо. Скорее носилки! — командовал офицер.

Графа де Бодуэна положили на носилки и потащили по узкой тропинке пробираясь среди скал и колючих кустов.

По дороге мчался всадник. Он настегивал коня. Вскоре всадник оказался в лагере войска Пьемонта.

— Где король? — обратился всадник к одному из офицеров.

— А ты кто такой? — офицер схватил коня за повод и положил руку на рукоять пистолета.

— Я гонец, посланник из Турина.

— Из Турина? Что ж, тогда я проведу тебя к королю.

— Мне надо быстрее, у меня срочное послание.

— Здесь всем, приятель, надо быстрее, видишь, сколько раненых, они все спешат.

Гонец огляделся по сторонам. И действительно, он увидел множество раненых солдат, лежащих прямо на земле.

— А почему столько много раненых? — спросил гонец, обращаясь к офицеру.

— А, приятель, только что был бой.

— Я слышал грохот, когда ехал.

— Да-да, это стреляла наша артиллерия. Граф де Бодуэн взорвал мост.

— Граф де Бодуэн? — изумленно воскликнул гонец.

— А ты что, приятель, его знаешь? — усмехнулся офицер.

— Слышал, ведь он постельничий короля.

— Постельничий? А служил простым солдатом.

— Как простым солдатом? — изумился гонец, явно не веря офицеру.

— Да вот так, приятель, он сам попросился на войну. Смотри, вон король.

Чтобы не продолжать разговор, офицер бросил поводья и указал гонцу на короля Витторио, сидящего на камне.

Гонец спешился и подбежал к королю. Не доходя нескольких шагов, он учтиво поклонился.

— Ваше величество, — громко сказал посланник. Король отнял ладони от лица и непонимающе взглянул на человека, стоящего перед ним.

— Что тебе?

— Ваше величество, вам письмо.

— Что за письмо? — прошептал король Витторио.

— Письмо из Риволи.

— Откуда? — король Витторио вскочил на ноги.

— Из Риволи, ваше величество. Король тут же подбежал к посланнику.

— Давай! Давай скорее!

Тот запустил руку за пазуху и вытащил конверт, запечатанный сургучной печатью.

Король даже не глядя на печать, разорвал конверт и, опустившись на камень, стал читать. Он всматривался в неровные строки, и на его лице появилось выражение страха.

— Боже, Боже, этого не может быть! — прошептал король.

— Что вы говорите, ваше величество? — обратился к нему гонец.

— Ничего, ничего, — затряс головой король Витторио. — Сколько дней ты добирался?

— Два дня, ваше величество.

— Ты что, мерзавец, не мог ехать быстрее? — взревел король.

— Я мчался изо всех сил, — поклонившись, ответил гонец, — я сменил шесть лошадей.

— Дьявол, неужели все кончено? Господи, — страшным голосом воскликнул король Витторио, — неужели все кончено?

ГЛАВА 11

Король Пьемонта Витторио спешил в Риволи. Он неистово настегивал коня и смотрел только вперед. Он стремился как можно скорее попасть в свой загородный дворец туда, где была Констанция.Во время коротких перерывов он выхватывал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и перечитывал неровные строки, написанные королевским лекарем.

«Боже, за что такое наказание? — шептал король Витторио. — Неужели я не успею, неужели все потеряно?»И Витторио менял коня, вскакивал в седло и вновь скакал вперед.Он не обращал внимания на то, что делается вокруг. Казалось, он даже не видит сожженные селения, заброшенные поля, бесчисленные толпы беженцев, которые убегают от войны.

Земли королевства Пьемонт выглядели ужасно: неубранные, заброшенные поля, разоренные селения, разграбленные церкви. Но королю Витторио не было времени задуматься над тяжелой судьбой, постигшей Пьемонт, он спешил к своей возлюбленной, надеясь как можно скорее ее увидеть.

«Ну почему судьба так жестока? Почему она посылает мне такие испытания? Полгода я не видел Констанции и надо же было такому случиться! Надо же было ей заболеть! Пусть заболел бы кто-нибудьдругой, пусть заболела бы королева или он сам, но нет, судьба выбирает самых дорогих людей».

Четверо охранников, которые спешили за королем, уже выбились из сил, а король даже не обращал на них внимания. Он не давал передышки ни себе, ни лошадям, ни людям.

— Скорее! Скорее! — выкрикивал Витторио, указывая рукой направление. — Туда!

Кавалькада мчалась по разбитой дороге, обгоняя повозки, груженые нехитрым скарбом, обгоняя беженцев, ведущих свой скот.Королю было все равно, какая судьба постигнет королевство, что будет с короной, с престолом. Его уже перестал интересовать итог кровопролитной войны, ему стало безразлично, кто одержит победу — Пьемонт или Франция. Ему было даже безразлично, будет ли заключен мир или продлится война.

Главное для Витторио была судьба Констанции, и он понимал, что если успеет и застанет ее живой, он ее спасет, чего бы это ни стоило. Король Витторио был готов продать душу дьяволу, лишь бы только спасти свою возлюбленную, которая была так холодна к нему. Но что поделаешь, коль судьба распорядилась так, коль судьба дала любовь королю и не дала ее Констанции.

— Я продам все, я заложу душу дьяволу, я разорю весь Пьемонт и влезу в долги, но спасу, спасу тебя, Констанция, — шептал король Витторио, бешено настегивая хрипящего от усталости, спотыкающегося коня.

Дорога петляла и вот, в конце концов, король увидел свой загородный дворец в Риволи. Его сердце бешено заколотилось, он на несколько мгновений натянул поводья и придержал коня, как бы давая ему и самому себе отдышаться.

«Ну как она там? — подумал Витторио. — Если она еще жива, то я ее обязательно спасу, я не дам уйти из жизни Констанции!» Его охранники поравнялись с ним.

— Ваше величество, через четверть часа мы будем на месте, — сказал офицер.

— Да, да, правда, но лучше, если бы мы оказались в Риволи несколько часов назад.

— Лошади устали, ваше величество.

— Плевать на все, к черту лошадей! Если мы их загоним, мне не жаль, главное, успеть, — и король, дернув поводья, вонзил шпоры в бока своему черному жеребцу.

Тот сразу же с места прошел галопом.

— Быстрее! Быстрее! — торопил коня король Витторио.

Он подъехал к воротам, чувствуя, что его сердце бешено колотится. Он, не привязывая лошадь, бросился во дворец. Он не смотрел по сторонам и даже не обратил внимания на то, что говорил ему старый дворецкий.

— Где она? — единственное, что выкрикнул король Витторио.

Дворецкий еще раз низко поклонился королю Витторио и немного испуганно указал рукой на второй этаж, туда, где располагалась спальня Констанции.

Король, пропахший потом, в забрызганных грязью высоких сапогах, в мокром, волочащемся по земле плаще, бросился наверх, на ходу сбрасывая шляпу и срывая с плеч плащ.

На несколько мгновений король Витторио застыл перед дверью, затем положил руку на бронзовую, давно не чищенную ручку, повернул ее и вошел в спальню.

В комнате царил полумрак, горело несколько свечей и стоял удушливый запах лекарств. Дворцовый лекарь, увидев короля, обернулся и склонился перед своим монархом.

Даже не взглянув на лекаря, король бросился к ложу, к той постели, на которой он испытал столько сладостных мгновений.

Констанция лежала, запрокинув голову. Король, едва взглянув на свою возлюбленную, вздрогнул.

— Боже, что с ней? — воскликнул король Витторио. Все прекрасное лицо Констанции, шея и плечи были

Усыпаны темными ужасными язвами.

Придворный врач, все так же продолжая кланяться, подошел к королю.

— Ваше величество, немедленно покиньте эту комнату! Я вас умоляю.

— Что? — король Витторио обернулся и посмотрел на своего доктора.

— Это очень опасная болезнь, ваше величество, она передается через воздух, вы можете заразиться и умереть.

— Я? — король глянул в желтые глаза лекаря.

— Да-да, ваше величество.

— Но ведь вы же не боитесь?

— Я, ваше величество, уже слишком стар, чтобы дорожить своей жизнью, да и к тому же это мой долг, помогать всем страждущим, — говоря это, седовласый доктор склонился над ступкой и принялся яростно толочь какие-то снадобья.

— Констанция, Констанция, — зашептал король Витторио, сконившись над своей возлюбленной, но женщина лежала без чувств. — Ты меня слышишь? Это король Витторио, это я! Узнав о том, что тебе плохо, я бросил все и примчался. — Ваше величество, не приближайтесь! — врач подошел и хотел оттащить короля от больной.

— Прочь! — рявкнул король на своего доктора. — Я знаю, что делаю, Тибальти, не мешай мне, я король и приказываю здесь только я, а все остальные должны мне только подчиняться, — король Витторио сорвал парик и швырнул в сторону. — Да откройте же окна, здесь нечем дышать!

— Нельзя, ваше величество, нельзя, болезнь может распространиться по всему дворцу, да и солнечный свет ей будет вреден.

— Она давно уснула?

— Она не спит, ваше величество, — дребезжащим голосом произнес старый врач, продолжая заниматься снадобьем, — она просто сейчас находится между жизнью и смертью.

— Тибальти, — воскликнул король Витторио, подходя к старику врачу, — ее нужно спасти во что бы то ни стало! Пойми, Тибальти, я люблю эту женщину, я не могу без нее жить. Старик закивал.

— Да-да, ваше величество, я понимаю, но мне кажется, вы напрасно приехали. Помочь вы ничем не сможете, а графиня начнет волноваться, нервничать, и ее состояние может резко ухудшиться.

— А что это за страшная болезнь?

— Это ветряная оспа, ваше величество, болезнь почти неизлечимая.

— Где она ею заразилась?

— Этого никто не знает, ваше величество, обычно, когда начинаются войны, голод, эта болезнь приходит к людям, а в мирное время она появляется очень редко. Эта болезнь — спутница войны.

— К дьяволу, к дьяволу, Тибальти, все рассуждения, ее надо спасти! — и король, опустившись на колени, взял Констанцию за плечи и слегка встряхнул. — Констанция, Констанция, любовь моя, очнись!

Та с трудом открыла глаза и непонимающим взглядом смотрела на короля. Затем на ее губах появилась горькая улыбка.

— Король приехал проститься со своей возлюбленной? — прошептала Констанция, пробуя приподняться, чтобы натянуть на себя одеяло и скрыть плечи и грудь, усыпанные язвами.

— Давай, давай, я тебе помогу, дорогая, — зашептал король, поправляя одеяло.

— Уходи, уходи, я не хочу тебя видеть.

— Нет-нет, Констанция, я никуда не уйду, я буду с тобой все время, я тебя спасу.

— Нет, нет, спасти меня уже невозможно, я чувствую, как жизнь покидает меня.

— Да нет, что ты, вот и Тибальти говорит, что можно спасти тебя, правда, доктор?

Старик судорожно передернул плечами, отставил медную ступку, отложил пестик и закивал:

— Такие случаи были в моей практике, так что все возможно, все в руках божьих. И если он будет милостив, то вы, графиня, спасетесь. Правда, возможно…

— Что, Тибальти, я буду безобразной, да? Ты это хотел сказать, так говори же, говори! Ваше величество, я стану безобразной и тогда вы от меня откажетесь как от ненужной испорченной вещи.

— Да нет же, нет, Констанция! — зашептал король прямо в ухо Констанции. — Ты всегда будешь прекрасной, ты вообще самая красивая женщина, я тебя спасу. Доктор, доктор, давайте скорее лекарства.

Доктор Тибальти влил из черной бутылочки немного жидкости в медную ступку и принялся помешивать.

— Сейчас, сейчас, ваше величество, вот это единственное средство от страшной оспы. Оно, правда, не излечивает, а только может облегчить страдания больной, но тем не менее другого средства я не знаю.

— Черт побери, так давайте, давайте же ваше средство!

— Погодите, ваше величество, оно должно хорошо раствориться и только потом им можно пользоваться.

— Как им пользоваться, Тибальти, как?

— Вот этой лопаточкой, осторожно и деликатно, Днем и ночью и чем чаще, тем лучше, надо смазывать язвы, чтобы они не зудели и не кровоточили, чтобы они зарубцовывались.

— Да-да, я все понял, я сам буду это делать.

— Нет-нет, ваше величество, вам лучше удалиться, я сам этим займусь.

Тибальти закончил помешивать и держа чистую стеклянную лопаточку, подошел к постели больной. Он уже склонился, чтобы начать процедуру, как король вырвал из рук старого доктора лопаточку.

— Так что я должен делать, Тибальти?

— Ваше величество, очень деликатно смажьте лицо, шею, плечи, грудь, а затем оставьте графиню хотя бы на час. А потом вновь надо будет повторить эту процедуру. И так до тех пор, пока язвы не начнут уменьшаться, не начнут исчезать.

— Сколько времени это может продлиться, доктор? Придворный лекарь прошелся по спальне, остановился у задернутого окна и несколько мгновений думал, что ответить королю. Затем развел рукии обреченно произнес:

— Знаете, ваше величество, в лучшем случае месяц, а так может быть даже три или четыре.

— О черт, как долго! — воскликнул король, но тут же как будто бы обо всем забыл.

Он склонился над Констанцией и очень осторожно принялся наносить желтоватую мазь на черные язвочки. Констанция вздрагивала от каждого прикосновения. Король Витторио аккуратно, стараясь не пропускать, сосредоточенно занимался своим делом.

А старый придворный врач Тибальти готовил уже в другой ступке еще одну порцию лекарства.

— Я знаю, ваше величество, — дребезжащим голосом говорил Тибальти, — на границе с Испанией есть один монастырь. Там местные монахи делают одно очень сильное лекарство.

— Где это, Тибальти?

— У меня, ваше величество, где-то в моих книгах записано, я посмотрю.

— И что это лекарство? — немного повернувшись и скосив глаза на лекаря, спросил король Витторио.

— Оно тоже, ваше величество, помогает при ветряной оспе, но сейчас война и добраться туда будет не очень просто.

— Я пошлю людей, Тибальти, они привезут, только узнай, где этот монастырь.

— Хорошо, ваше величество, я сегодня же вам сообщу.

Констанция вновь открыла глаза.

— Не разговаривай, — попросил ее король Витторио.

— Ты еще здесь? — не веря в то, что происходит, спросила Констанция.

— Да-да, — закивал головой и зашептал король Витторио, — я буду с тобой, дорогая, все время, пока ты не поправишься.

— Нет, уходи, уходи, я не хочу тебя видеть.

— Нет, я никуда не уйду, — продолжая наносить желтоватую мазь, прошептал король Пьемонта Витторио, глядя в глаза своей возлюбленной.

— Это все из-за тебя, — прошептала Констанция.

— Что, все это?

— Болезнь, — прошептала Констанция, — Бог наказал меня.

— Но почему же он тогда не наказал меня? — задал вопрос король Витторио и тут же опомнился, — прости меня, Констанция, прости.

— Это я во всем виновата, — прошептала женщина. Король Витторио посмотрел в ступку и увидел, что она пуста. — Тибальти, еще лекарства!

Придворный врач подал вторую ступку, и король, как послушный ученик врача, вновь принялся за дело. Он делал все сосредоточенно и с большой любовью. Он сейчас не был похож на величественного короля и если бы кто-нибудь из придворных увидел, чем занимается король, наверняка бы изумился.

День шел за днем. Король Пьемонта Витторио ни на шаг не отходил от Констанции, он дрожал над ней как мать дрожит над больным единственным ребенком. Он день и ночь проводил у постели Констанции, а ей становилось все хуже и хуже. Она все чаще впадала в беспамятство,бредила, выкрикивала какие-то совершенно

Незнакомые королю Витторио имена.

Тогда король хватал Констанцию за руки и крепко сжав пальцы, шептал:

— Констанция, Констанция, успокойся, я с тобой, я рядом, я тебя никогда не покину, не покину ни на минуту. Не беспокойся, ты под надежной защитой.

Иногда Констанция приоткрывала глаза, но увидев склоненного над собой Витторио, тяжело вздыхала, будто она от этого испытывала еще большие страдания.

— Зачем? Зачем ты здесь? Я не хочу тебя видеть! Почему вы все не даете мне спокойно умереть? Почему вы все меня мучаете?

— Ты должна жить, Констанция, — восклицал король Витторио, — ты мне нужна.

— Нет-нет, я никому не нужна и Бог наказал меня за мою слабость, за то, что я не устояла.

— Успокойся, Констанция, береги свои силы и не говори об этом. Все будет хорошо, я это знаю, — и король оборачивался к врачу, который готовил новую порцию лекарства. — Вот и врач считает, что все идет на поправку, правда, Тибальти? — немного грозным голосом интересовался король Витторио.

Лекарь терялся, но понимал, чего от него хочет король и начинал согласно кивать.

— Да-да, графиня, ваши дела идут на поправку, сегодня вы выглядите куда лучше, чем вчера.

— Зачем вы меня обманываете? — шептала Констанция. — Я знаю, что дни мои сочтены, что жить мне осталось совсем немного.

— Перестань, Констанция, — шептал король, прикладывая к губам своей возлюбленной ладонь, — перестань и не говори так, не мучай меня, ведь все хотят, чтобы ты осталась жива, чтобы ты была так же прекрасна как и раньше.

— Да нет, я не так наивна, ваше величество, чтобы надеяться, что кто-то заинтересован в моей жизни. Я уверена, что весь Пьемонт и весь двор проклинают меня и почему, ваше величество, вы находитесь здесь, а не на войне? Почему вы бросили армию?

— Констанция, замолчи, я прошу тебя, замолчи.

— Нет, нет, ваше величество, ваше место не у постели больной умирающей графини, ваше место на поле боя.

— Я люблю тебя, Констанция, люблю! — выкрикивал король Витторио. — И поэтому я здесь. К черту Пьемонт, к черту армию, к черту королевство! Мне ничего не надо, только чтобы ты была жива и чтобы ты меня любила.

— Нет, — шептала графиня де Бодуэн.

— Что нет? — склонялся над больной король.

— Никогда этого не будет, — уже слабым голосом шептала Констанция, и ее глаза закрывались. Она вновь впадала в беспамятство.

— Лекарство, лекарство, — торопливо говорил король, вскакивая и подбегая к Тибальти.

Тот хватал пузырек с каплями и вливал несколько капель в рот Констанции. Женщина вздрагивала, трясла головой вновь открывала глаза.

— Ты должна спать, не должна волноваться. Констанция кивала головой и пыталась уснуть… Доктор Тибальти подошел к королю, когда тот стоял у приоткрытого окна и смотрел во двор.

— Ваше величество, — обратился врач к своему королю.

— Да, я слушаю, Тибальти, говори, — не оборачиваясь, произнес король.

— Графине очень плохо и думаю, она вскоре…

— Что? — не дал договорить врачу король, обернулся и схватил Тибальти за плечи. — Ты хочешь сказать…

— Ну да, ваше величество, все наши усилия бесплодны, вы же видите, с каждым днем графине становится все хуже и хуже, а на ее теле появляется все больше ужасных язв.

— Нет-нет, Тибальти, ты не прав, ей не хуже, я же вижу, она поправляется! Правда, понемногу, очень медленно, но ее состояние улучшается.

— Ваше величество, я думаю, всем нам нужно готовиться к худшему.

— Да о чем ты говоришь, Тибальти? Как ты можешь говорить такое?

— Да-да, ваше величество, хоть это ужасно, но лучше смотреть правде в глаза. Пульс у графини прерывистый, дыхание часто сбивается, она то и дело теряет сознание, ее душа покидает тело.

— Тибальти, замолчи — или я велю тебя повесить.

— Ваше величество, вы можете приказать отрубить мне голову, но это так. Я уже много лет прожил на этом свете и жизнью своей не дорожу, потому что впереди меня уже ничто не ждет. И поэтому я могу говорить правду.

— И что, Тибальти… — уже другим голосом произнес король Витторио.

— Нет никаких шансов, — врач тяжело вздохнул. — Знаете, может быть, есть, но лучше о нем не думать, лучше готовиться к смерти. А если Бог будет милостив, то это будет большой радостью.

— Так значит, Тибальти, шансов нет? Старый придворный врач взял в руку большой флакон из темно-зеленого стекла.

— Ваше величество, вот здесь жидкость и если ее выпить на одну каплю больше, чем положено, человек мгновенно умрет. А вот если ее пить понемногу, она очень полезна.

— Так что ты предлагаешь, Тибальти?

— Ваше величество, можно попробовать давать понемногу этого лекарства графине. Я понимаю, что это опасно, но все же стоит рискнуть и тогда, возможно, ей станет немного лучше и ее организм справится с болезнью.

Король Пьемонта Витторио тяжело опустился в кресло и по своей старой привычке обхватил голову руками и стал раскачиваться из стороны в сторону.

— Так ты, Тибальти, говоришь, что это лекарство может ее спасти, а может и убить?

— Да, ваше величество, — ответил врач, — на этот вопрос пока еще нет ответа. Я жду вашего решения, вы король и вы должны его принять.

— Да-да, Тибальти, я король, — Витторио поднялся с кресла и пристально посмотрел в выцветшие глаза врача. — Попробуем.

Старый доктор вытащил притертую пробку из горлышка бутылки, опустил туда стеклянную палочку, аккуратно вытащил ее и долго следил, громко считая, сколько капель упадет в серебряную ложку. Затем взял склянку с водой.

— Ваше величество, здесь пять капель, это очень сильная доза, и мне кажется, что именно с нее надо начинать.

— Тибальти, — воскликнул король, — погоди, может быть, я попробую на себе?

— Нет, ваше величество, не стоит этого делать, потому что это яд.

— Но, Тибальти… — король задержал руку врача, — я боюсь рисковать графиней.

— А своей жизнью, ваше величество, вы не боитесь рисковать?

— Своей нет, Тибальти, мне ничуть не жаль своей жизни.

— Ваше величество, давайте же скорее, видите, ей плохо!

Констанция вновь приоткрыла глаза и с ее губ сорвались какие-то непонятные слова:

— Реньяры… Реньяры… Филипп Абинье… Этель… бабушка… Мишель…

— Господи, как ей плохо!

Король приподнял Констанцию, а доктор Тибальти влил ей в рот лекарство.

Констанция, едва проглотив горькую жидкость, стала дрожать так сильно, будто лежала на снегу.

— Что с ней, доктор? Что с ней? — испуганно воскликнул король Витторио.

А доктор Тибальти, держа свою руку на пульсе Констанции, шептал:

— Раз, два… семь… двенадцать…

— Что с ней, доктор? — повторил свой вопрос король, встряхнув старика.

Тот опустил бледную руку Констанции на простыню.

— Если она сейчас, ваше величество, не умрет, то будет жить.

Король тут же опустился на колени, склонясь прямо к лицу Констанции.

— Дорогая, дорогая, не уходи, останься, будь здесь, не умирай!

Наконец Констанция открыла глаза.

— Пить… пить… — прошептала она.

— Доктор, она просит пить. Тибальти, обрадованно потирая ладони, улыбнулся королю.

— Ну вот, кажется, все будет хорошо. Самое страшное позади.

— Да, доктор?! Она будет жить?! Тибальти кивнул.

— Вы можете просить у меня все, что пожелаете, доктор, я для вас ничего не пожалею.

— Пить… пить… — вновь повторила Констанция. Наконец, король и доктор посмотрели друг на друга уже другими глазами.

— Она хочет пить, ваше величество.

— Да-да, я слышу, а что ей дать?

— Дайте ей немного вина, ваше величество. Король плеснул в золоченый бокал немного вина и приподняв Констанцию, поднес бокал к ее губам.

Она жадно сделала несколько глотков, затем прошептала:

— Спасибо.

— Правда, не стоит обольщаться, ваше величество, эта болезнь очень коварна, и мы ее еще не победили. Она все еще очень сильна и еще предстоит долгая борьба.

— Да-да, Тибальти, я понимаю.

Сразу же после короля Витторио из Турина в Риволи прибыла королева и наследник. Но король Витторио почти не встречался со своей супругой и сыном. Все его время занимала Констанция, он всецело был поглощен борьбой за ее жизнь. И поэтому он проводил все время в спальне Констанции, только изредка спускаясь на первый этаж своего дворца и там встречаясь с королевой и сыном.

Вот и сейчас королева с сыном сидели в гостиной. Королева просматривала письма, что-то подчеркивала, писала. А наследник, тринадцатилетний Витторио, сидел, склонившись над низким столиком, и сам с собой играл в шахматы. Он зло улыбаясь, переставлял фигуры, поворачивал доску к себе то черными, тобелыми, недовольно морщился. Он, как и его отец, не любил проигрывать.

Время от времени королева отрывалась от бумаг и с любовью смотрела на своего сына.

«Боже, какой он уже большой! Настоящий юноша, скоро станет мужчиной. Боже, до чего же он похож на отца, такое же гордое лицо, такой же надменный взгляд, такие же капризные губы» .Подросток будто бы почувствовал, что на него смотрит мать, и приподнял голову. Мать и сын встретились взглядами.

— Ты его ненавидишь? — спросил Витторио, кивнув головой вверх, туда, где на втором этаже были комнаты Констанции. — Я ненавижу его, ненавижу. Народ умирает, королевство разорено, селения сожжены, а он лечит эту женщину, — каким-то странным мужским голосом заговорил тринадцатилетний Витторио.

— Замолчи! Замолчи, сын! — воскликнула королева.

— Почему я должен молчать, ведь об этом говорят все на каждом углу. Когда мы ехали с тобой в карете в Риволи, на нас смотрели подданные и перешептывались: «Несчастная королева, несчастный наследник…»

— Да замолчи, замолчи, Витторио! — воскликнула королева, вскакивая из-за стола. — Он твой отец, он король, а мы должны все ему подчиняться.

— А если он мой отец, — мальчик тоже вскочил из-за стола, чуть не опрокинув доску с шахматами, — тогда он дожен вести себя как подобает королю и отцу.

Возможно, Витторио сказал бы и еще что-нибудь обидное, но в это мгновение дверь распахнулась и в гостиную вошел король Пьемонта Витторио. Он был небрит, под глазами темные круги, как следствие бессонных ночей.

Королева и наследник уселись. Король, дойдя до середины гостиной, на несколько мгновений задержался.

Он взглянул сначала на королеву, потом на сына, склонившегося над шахматной доской.

Король Пьемонта Витторио подошел к своему сыну и с улыбкой на губах посмотрел на доску.

— Надо ходить ферзем, — сказал он, положив руку на плечо сына.

Подросток поднялся и перешел на другую сторону стола. Король посмотрел на жену.

— Мне кажется, ты не должна быть здесь.

— А где я должна быть? Король покачал головой.

— Но и ты не должен быть здесь.

— Я король — и знаю, что делаю.

— Нет-нет, ты не знаешь, что вершишь, Витторио, — королева встала из-за стола и отодвинула бумаги в сторону.

— Через четверть часа здесь будет военный совет, соберутся мои министры и военачальники.

— Да-да, соберутся, — заметила королева, — но ты должен быть не здесь, не в Риволи. Ты король, и ты должен быть со своей армией.

— Я знаю, где должен быть, я знаю, где мое место.

— Войска французов уже давно перешли границу, они воюют на нашей территории.

— Я знаю об этом, зачем ты мне напоминаешь? — король Пьемонта Витторио смотрел на королеву зло и недоброжелательно.

— Ты, король Пьемонта, превратился в раба этой женщины, ты выполняешь любую ее прихоть, ты служишь ей, а не королевству.

— Что?! — прохрипел король, готовясь броситься на королеву, его руки сжались в кулаки, королева стояла с гордо поднятой головой. — Ты даже ни разу не спросила, как она себя чувствует, что с ней, можно ли ей помочь?

Королева молчала, король тоже молчал, не зная что сказать.

— Чего же ты от меня ждешь, Витторио? Какими силами я должна обладать, по-твоему, и почему я, королева, должна смотреть на то, что происходит, совершенно спокойно?

Король опустил голову и прижал ладонь к груди, будто ему не хватает воздуха, будто он задыхается.

— Я ездила в монастырь и привезла для нее лекарство, — королева вышла из-за письменного стола, подошла к секретеру и вытащила большую керамическую банку с мазью. — Вот, возьми, это для нее.

Король Витторио, как бы не веря, подбежал к королеве, принял банку и застыл на месте. Его губы подрагивали, казалось, этот сильный мужчина вот-вот заплачет.

— Спасибо, спасибо тебе, — чуть слышно прошептал король, открыл крышку и заглянул во внутрь банки. — Спасибо, ты даже не можешь представить, как я тебе благодарен.

Наследник тринадцатилетний Витторио, повернулся к родителям и смотрел на них презрительным взглядом.

«До чего же они дошли, — думал мальчишка, — они забыли о королевстве, забыли о том, что гибнут люди, разрушаются города, горят деревни. Они вообще занимаются черт знает чем».

Витторио взял руку королевы и поднес ее к своим губам, желая поцеловать ее. Но в самый последний момент королева выдернула ее из пальцев короля.

Он еще немного постоял, развел руки в стороны.

— Знаешь, она заснула, заснула… — он медленно, как загипнотизированный, развернулся и направился к двери.

Он уже приготовился распахнуть ее, как услышал за спиной ломкий голос своего сына.

— Я желаю, чтобы она никогда не проснулась, никогда! — тринадцатилетний Витторио, сказав это, сам испугался.

Король медленно обернулся, на лбу его блестели капли холодного пота. Он быстро подбежал к сыну, схватил его за плечо, резко потянул к себе, затем развернул и со всей силы ударил по лицу.

— Что ты делаешь, — воскликнула королева, — Витторио, так нельзя!

— Так нужно, он ничего не понимает.

— Это ты ничего не понимаешь, это ты делаешь все не правильно, это ты стал рабом этой женщины!

Мальчишка вскочил на ноги и стоял, глядя прямо в лицо отцу.

— Ты еще слишком мал и ничего не понимаешь, Витторио! — кричал король.

— А ты сошел с ума, ты стал рабом этой женщины!

— Я прошу тебя замолчать! — страшным голосом прошептал король.

Королева выбежала из-за стола и встала между мужем и сыном.

— Оставь его! Оставь его, Витторио! — обратилась она к мужу.

— Отойди, — король отстранил жену.

— Нет, никогда! — королева вновь прикрыла собой сына.

А тот, выглянув из-за плеча матери, крикнул, глядя отцу в глаза:

— Ты не король, ты раб этой женщины!

— Ты ничего не понимаешь, ты еще слишком мал, — король тяжело развернулся и пошатываясь, как пьяный, двинулся к двери. Услужливый слуга распахнул ее, и король исчез за ней.

— Зачем ты это сказал? — королева схватила сына за руки.

— Но ведь кто-то же должен был ему это сказать, почему не я?

— Потому что он твой отец и он король.

— Нет, он не король, король так никогда не поступает, король всегда со своей армией, а он бросил войска, бросил своих министров и все свое время отдает только этой презренной женщине.

— Замолчи, замолчи, мой мальчик, — королева прикрыла ладонью рот сына.

А тринадцатилетний Витторио смотрел, как по щекам королевы бегут крупные слезы.

— Мама, мама, — воскликнул он, — я никогда не буду таким как он!

— Не загадывай вперед, Витторио, жизнь очень страшна, и она часто ставит человека в такие ситуации, что он не волен выбирать, как ему поступать.

— Нет, мама, если у человека есть воля, он всегда примет правильное решение, отказавшись от всего во имя блага своего народа и королевства.

— Ты хорошо говоришь, мой мальчик, но не надо быть настолько самонадеянным, никто не знает своего будущего, никто над ним не властен, кроме господа Бога.

Констанция открыла глаза и попыталась приподняться. Она увидела склонившегося над склянкой с лекарством старого доктора Тибальти.

Услышав шорох, тот обернулся.

— Графиня, лежите тихо, — предупредил старый лекарь, приложив палец к губам, — вам нельзя разговаривать, нельзя волноваться.

— Где король? — прошептала Констанция.

— Он где-то внизу, графиня, скоро будет.

— Сколько времени, доктор, я уже больна?

— Около месяца, графиня, но ваши дела уже пошли на поправку. Я понимаю, что вам плохо, что язвы ужасно зудят, но надо терпеть.

— Это невыносимо, доктор, — комкая простыни, прошептала Констанция, — мое тело будто горит в огне, будто бы кожа лопается и все зудит, будто бы я разрываюсь на тысячи частей.

— Успокойтесь, успокойтесь, графиня, вот, выпейте, — старый лекарь поднес графине склянку с какой-то темно-коричневой жидкостью.

Графиня, зажмурив глаза, в три глотка выпила.

— Какая гадость, — прошептала она.

— Да-да, графиня, это яд. Понимаю, что пить такое неприятно, но это единственное, что может вам помочь.

— Мне ничего не может помочь, доктор, все мое тело горит. Дайте мне зеркало, я хочу посмотреть на себя. Доктор огляделся по сторонам.

— Нет, графиня, вам не стоит смотреть на себя, пока еще не стоит.

— Что, я так ужасна?

— Нет, графиня, я бы этого не сказал, но болезнь есть болезнь, и она делает свое дело.

— О, ужас! Наверное, я выгляжу страшнее смерти, наверное, в гроб кладут краше.

— Нет, графиня, вы выглядите вполне сносно, если учесть, чем вы больны.

— Боже, почему все мое тело горит, почему все так чешется, я просто схожу с ума! — графиня принялась яростно, ногтями скрести плечо, срывая еще едва затянувшиеся язвочки.

— Нет-нет, графиня, ни в коем случае! — старый лекарь бросился к больной и попытался удержать ее за руки.

— Если вы будете это делать, то вы навсегда обезобразите свое тело, навсегда.

— Но я не могу удержаться, доктор, не могу!

— Терпите, графиня, терпите, я вас умоляю. Если король увидит, он мне не простит.

— Где он? Где? — скрежеща зубами, произнесла Констанция.

— Скоро будет, наверное, у него совет, возможно, прибыли министры и военачальники.

— Совет? Министры? А что, разве не кончилась война?

— Да нет, графиня, она идет, и войска французов на нашей территории и приближаются к Риволи. Может быть, через неделю, а может и раньше, они будут здесь.

— О, Боже, — тяжело вздохнула Констанция и заскрежетала зубами, ее явно не интересовала ни война, ни что-нибудь другое. Ее глаза были безумны, и она едва сдерживалась, чтобы не впиться зубами в свое тело. Она изнемогала, корчилась в постели, стонала, до крови прикусывая губы, цеплялась руками за спинку кровати, рвала простыни, но пока еще ей удавалось победить себя.

Лекарство начало действовать, и Констанция понемногу успокаивалась. Уже не так сильно дергались губы, а пальцы рук, все еще продолжавшие сгибаться, не делали уже таких резких и конвульсивных движений.

Доктор Тибальти стоял у окна и переливал лекарство из склянки в склянку, помешивая и глядя на просвет.

— Я и сам не был уверен, графиня, что вы выживете. Это только его величество своей заботой спас вас.

— Король… его величество Витторио, — прошептала Констанция, — значит, я должна быть благодарна ему за то, что осталась жива?

— Да-да, графиня, только королю. Это он днями и ночами сидел у вашей постели, смазывал ваши язвы, следил за тем, чтобы вы не раздирали их, кормил и поил вас, мыл, ухаживал за вами так, как мать ухаживает за ребенком.

— О, боже, — тяжело вздохнула Констанция и закрыв глаза, попыталась уснуть.

ГЛАВА 12

Король Пьемонта Витторио и сам не знал, сколько дней уже прошло с тех пор, как он бросил войска, приехав в Риволи. Дни и ночи слились для него воедино, каждый новый день был ничуть не легче предыдущего. Он ложился и просыпался у постели Констанции, он неотлучно находился при ней. Стоило Констанции только прошептать что-нибудь, как он подскакивал к ней, наклонялся и прислушивался.

— Констанция, Констанция, что ты хочешь? Скажи.

— Мне плохо, — шептала Констанция, — все тело горит, мне кажется, что в меня вонзаются миллионы иголок, все тело разрывается на части.

— Потерпи, потерпи, дорогая, не все так плохо, ты уже идешь на поправку.

— Да нет же, нет же, я вся горю, все мое тело кровоточит, мне просто противно.

— Что тебе противно, дорогая? Успокойся.

— Этот запах лекарств, гноя, этой вонючей мази просто нестерпим. Меня тошнит.

— Ничего не поделаешь, — как ребенка уговаривал свою возлюбленную король Витторио, — ты больна и должна лечиться, а других средств люди пока еще не придумали.

— Ты еще скажи, что любишь меня, гнойную, смердящую всеми этими лекарствами.

— Да, люблю, — робко говорил король.

— Какая гадость! — шептала Констанция. — Какая жуткая пытка! Это хуже, нежели когда что-то болит. Это нестерпимо, зачем ты меня привязал?

— Потому что я хочу тебя спасти, Констанция.

— А зачем мне нужно это чертово спасение?

— Оно нужно в первую очередь мне.

— Ах, тебе? Тогда почему же ты не хочешь заняться любовью прямо сейчас, ведь ты и раньше делал так?

— О чем ты? — изумленно восклицал король Витторио.

— Ты и раньше привязывал меня к постели, неужели за столько времени у тебя не появилось ни одной новой мысли? — издевалась над своим возлюбленным Констанция.

— Нет, к сожалению, новых мыслей у меня, дорогая, не появилось.

— Ты пользуешься тем, что я больна и позволяешь себе делать со мной все, что угодно.

— Да нет же, перестань, не злись, — пробовал успокоить Констанцию Витторио.

— Да я и не злюсь, мне просто все это противно и надоело.

— Сейчас я тебе помогу.

Король Витторио брал кусок мягкой ткани, в которой были сделаны прорези для глаз и носа, густо намазывал ее снадобьем и осторожно неся в руках, подходил к больной Констанции и бережно, как маленькому ребенку, накладывал на лицо, предварительно поправив волосы. Когда зуд понемногу утихал, Констанция начинала разговаривать с Витторио не так зло, как прежде.

— Это Бог наказал меня, Витторио, за мои грехи.

— Нет, Констанция, он наказал меня за мои грехи. Но все равно я тебя безумно люблю.

— Но признайся, король, неужели тебе не противно быть со мной, находиться рядом?

— Нет. не противно, — уже в сотый раз повторял Витторио, намазывая стеклянной лопаткой грудь и плечиКонстанции серой мазью.

— А я бы на твоем месте всего этого не выдержала, я бы давно завела себе новую молодую любовницу.

— Да не нужен мне никто, кроме тебя, Констанция! — восклицал король Витторио. — Никакие новые любовницы мне тебя не заменят.

— Наверное, ты сошел с ума. А может, действительно, как говорят в народе, любовь слепа.

— Да, может быть, я ослеплен любовью, но я счастлив.

— Счастлив? — шепотом произносила Констанция. — Если это назвать счастьем, что же тогда несчастье?

— Не знаю, не знаю, — успокаивал свою возлюбленную король, — счастье то, что ты жива, то, что я рядом с тобой и могу тебе хоть чем-то помочь, хоть как-то облегчить страдания.

Придворный лекарь беспрерывно готовил снадобья. Он приносил все новые и новые склянки, а король Витторио, как хороший ученик, благодарил доктора Тибаль-ти и тут же принимался мазать тело Констанции.

Она лежала и под маской горько улыбалась.

— Боже, это ужасная пытка для тебя, Витторио.

— Нет, — это не пытка, Констанция, это всего лишь господь Бог проверяет, действительно ли я тебя люблю.

— Ты хочешь сказать, Витторио, господь Бог пытается доказать мне, как сильна твоя любовь?

— Не знаю, может быть.

Король Витторио одну за одной, стараясь не пропускать, мазал кровоточащие язвы серой дурно пахнущей мазью. И сам он весь уже давным-давно провонял лекарствами, гноем, кровью и мало походилна короля, на того короля Пьемонта Витторио, который шествовал по залу своего дворца, перед которым придворные склоняли головы. Он больше походил на убитого горем отца, который борется за жизньсвоей дочери.

Я задыхаюсь! — вдруг шептала Констачии

— Позволь, я помогу тебе.

Король склонялся и аккуратно снимал маску с уже подсохшей впитавшейся мазью и тут же принимался готовить следующую, а потом так же тщательно, как и предыдущую, накладывал на лицо. Он брал куски ткани, обильно намазывал их и потом в эту ткань пеленал израненное, зудящее тело Констанции.

— Вот видишь, дорогая, как все хорошо, когда ты терпеливо переносишь боль и не капризничаешь.

— Да, действительно, хорошо, — горько улыбалась под маской Констанция, — очень хорошо, просто прекрасно.

— Не злись, Констанция, через все это надо пройти.

— Я понимаю, но ничего не могу с собой поделать, меня все время захлестывает злоба.

— Да не стоит ни на кого злиться.

— А я и не злюсь ни на кого, кроме себя.

— Тем более, не надо злиться на себя, будь терпеливой и спокойной, кроткой и безропотной.

— Король, тебе не кажется, что ты начал говорить, как священник?

— Что ж, может быть, это не худшая роль.

Да нет, король, тебе эта роль совершенно не подходит.

— Беда меняет человека, Констанция, только в горе он выглядит естественным, таким, каким сотворил его Господь. А все остальное время он ведет себя неискренне, он лжет, насмехается над другими, кичится, бахвалится… И только когда ему плохо, когда его скручивает беда, он становится тем, чем есть на самом деле.

— Если тебе верить, Витторио, то я, наверное, все время такая же мерзкая, как и сейчас. Ведь все время я в беде и веду себя, исходя из твоей теории, естественно.

— Нет, дорогая, к тебе это не относится, а ведешь ты себя вполне достойно и не известно, как бы на твоем месте вел себя кто-нибудь иной.

— А кого ты имеешь в виду, Витторио, свою жену?

— Нет, я не могу представить королеву на твоем месте.

— А себя?

— Себя тоже.

— А на своем месте ты можешь кого-нибудь представить? — шептала из-под маски Констанция.

— Хотелось бы представить, — мечтательно произносил король Витторио.

— Кого же? — настойчиво интересовалась Констанция. — Уж не меня ли?

— Тебя, кротко отвечал король.

— Нет уж, дорогой, я бы никогда не стала за тобой ухаживать, поверь, я не лгу.

— Это просто говорит гордыня, которую ты никак не можешь смирить.

— Это я не могу смирить гордыню? А не я ли пришла к тебе сама, помнишь ту ночь? Помнишь, как хлестал дождь?

— Да, это была лучшая ночь в моей жизни.

— А по-моему, это была ужасная ночь. И больше со мной не разговаривай, я прошу, не береди мои раны.

— Хорошо, хорошо, — шептал король, отходя к окну и принимаясь готовить снадобья, перетирать какие-то травы, коренья, всыпать и смешивать сухие порошки.

А Констанция, закрыв глаза, вспоминала горный ручей, вспоминала водопад. Ей грезилась прозрачная ледяная вода, в которой стоят форели, едва заметно шевеля плавниками. Ей нестерпимо хотелось вновь попасть туда, к тому горному ручью, к водопаду, сунуть горячие ноги в ледяные струи воды, ощутить на своем теле мириады обжигающих чистых брызг. Ей казалось, что только воды того ручья могут смыть с нее всю заразу, струпья и гной.Только там она бы могла как в сказке превратиться в прежнюю Констанцию, веселую, беззаботную, здоровую и мечтающую о большой любви.

«Я лежала бы на теплом прогретом камне, опустив руки в воду, смотрела бы, как извиваются водоросли, как стремительно бросается в сторону форель, увидев стрекозу на поверхности воды. И мне былобы хорошо. Зачем я выросла? Почему не погибла тогда, в ту страшную ночь, когда Реньяры штурмовали дом Филиппа? Почему я осталась жива? Неужели для того, чтобы вот так страдать и мучиться? Ведь я не люблю короля Витторио, не люблю и не могу переступить через что-то очень большое. Я не могу любить его всем сердцем и душой, хотя мое тело и жаждет его». — Боже, какая же я несчастная, запутавшаяся женщина!

— Ты что-то сказала, дорогая? — наклонялся к Констанции король.

А Констанция делала вид, что спит, хотя король видел, как подрагивают ее длинные ресницы и он понимал, что Констанция задумалась о чем-то глубоко сокровенном, о том, чем она никогда не поделится с ним, даже если когда-нибудь произойдет чудо, и она полюбит его.

— Констанция, — шептал король, — ты для меня дороже всего на свете, дороже семьи, дороже престола, дороже моего королевства. Ты заменила мне все, ты стала моей жизнью и единственной целью. И тыполюбишь меня, я это знаю, — в каком-то яростном исступлении произносил король Витторию.

Затем он поднимался и начинал нервно расхаживать из угла в угол. Он, как ни напрягался, не мог себя заставить думать о королевстве, о войне, о том, что бросил войска и убежал с поля боя, лишь только узнав, что его возлюбленная заболела и ей угрожает смерть. А ведь война стоила жизни тысячам других людей, войналомала тысячи судеб. А король пожертвовал этими тысячами, решив спасти всего лишь одного единственного человека, одну женщину, причем ту, которая его не любила.

Прошло еще несколько дней. Однажды, на рассвете, у загородного дворца короля Витторио остановилось несколько карет. Из них вышли министры и военачальники. Они были испуганы и суетливы.

Дворецкий распахнув дверь, и министры оказались во дворце.

— Где король?

Дворецкий развел руки в стороны и указал головой наверх.

— Но его величество никого не принимает, он не желает ни с кем встречаться и разговаривать.

— Ох, — тяжело вздохнул министр. — Наш король уже совсем сошел с ума, — зашептал один военачальник другому.

Королева Пьемонта сидела за письменным столом и плакала.

— Как все ужасно! — шептала она. Дверь тихо открылась и к матери подошел сын. Он положил ей руки на плечи.

— Почему ты плачешь, мама, что случилось?

— Сынок, случилось самое ужасное, что только могло быть…

— Что, кто-то умер?

— Нет, война проиграна, французы требуют капитуляции.

Тринадцатилетний Витторио наклонил голову.

— Мама, не стоит плакать, я стану королем и тогда я верну все наши земли, я изгоню французов из Пьемонта, мы будем править вместе с тобой.

— А отец?! — воскликнула королева.

— Он мне после всего — не отец.

— Но он король, сынок, опомнись, что ты говоришь!

— Нет, мама, — слишком сурово и абсолютно не по-детски произнес Витторио, — он уже не король, королем буду я. И это время, поверь, наступит очень скоро.

— Сынок, боже, как это все ужасно! — королева прижала наследника к груди и стала приглаживать взъерошенные волосы. — Сынок, ты сам не знаешь, что говоришь, ведь отец тебя любит.

— Нет, он не любит меня, не любит тебя, он любит только эту женщину, — ребенок тряхнул головой, указывая вверх, туда, где находилась комната Констанции.

— Он даже не вышел к своим министрам, — сказала королева.

— Значит, он не король, — вновь сказал Витторио-младший.

— Нет, сынок, не надо так говорить, твой отец пока еще король. У взрослых свои проблемы и понять их, зачастую, не так просто. Но поверь, твой отец хороший человек, честный.

Я не хочу больше о нем слышать, — Витторио освободился от объятий матери, гордо вскинул голову и пошел в свою спальню.

А королю Пьемонта Витторио было все равно, выиграна война или проиграна, лишился он короны или нет. Он сидел у жарко пылающего камина и пристально глядел в огонь на скачущие языки пламени, пожирающие толстые поленья. В его руках был остро отточенный нож, и он механически, ни о чем не думая, строгал тонкую щепку. За его спиной слуги носили в большую медную ванну, установленную посреди спальни, горячую воду.Констанция лежала на постели с привязанными к спинке кровати руками. На ее лице была маска, а все тело было закутано в густо намазанные куски ткани. Она время от времени открывала глаза и из ее уст слетал стон.

— Скорее! Скорее! — обернувшись, торопил слуг король Витторио, хотя те и так суетились изо всех сил.

Наконец, ванна была полна. Король Витторио поднялся и, взглянув на старого лекаря, отдал распоряжение.

— Засыпайте, доктор.

— Слушаюсь, ваше величество, — поклонился лекарь и, засучив рукава, принялся сыпать в горячую ванну всевозможные порошки и лить какие-то зловонные зелья.

Над ванной сразу же заклубился едкий пар, пахнущий серой.

— Это невыносимо, — прошептала Констанция, судорожно дергаясь на постели.

— Потерпи, скоро тебе станет легче.

— Мне никогда не станет легче! — выкрикнула Констанция, дергая связанными руками.

Король пощупал воду и подошел к постели больной. Констанция вновь открыла глаза и воскликнула:

— Зеркало, дай мне зеркало!

— Оно тебе ни к чему, — ласково сказал король.

— Нет, я прошу, дай, я хочу глянуть, на что я стала похожа.

— Это не очень прятное зрелище, дорогая, но зеркало ты вскоре получишь.

— Я хочу сейчас, — закапризничала Констанция, — немедленно!

— Сейчас ты его не получишь, — строго сказал король и взмахом руки отослал слуг из комнаты.

Когда захлопнулась дверь, к королю приблизился лекарь и прошептал:

— Ваше величество, ванна готова, можете приступать.

— Благодарю тебя.

Старый лекарь учтиво поклонился и семенящей походкой направился к двери.

Когда она закрылась, король Витторио подошел к постели Констанции, держа в руках острый нож, быстро перерезал веревки, связывающие руки, а затем бережно и аккуратно снял маску с лица своей возлюбленной. Констанция понимала, что зеркало король не даст и поэтому смотрела на выражение его лица, пытаясь прочесть на нем, как она выглядит. Но на лице короля было всего лишь ласковая, немногоробкая улыбка. Сняв маску, король принялся раскручивать ткань, которой была укутана его возлюбленная.

Констанция лежала неподвижно, полностью отдавшись в руки королю Витторио.

Она немного брезгливо смотрела на пропитанную мазью ткань, которую Витторио бросал на пол.

И наконец, ее будто прорвало

— Это омерзительно, это очень гадко! Зачем ты это делаешь, Витторио?

Король на несколько мгновений замер и посмотрел в глаза Констанции.

— Я говорю тебе, это очень гадко!

— А мне нравится, — равнодушно промолвил Витторио.

— Нравится? Ты что, сошел с ума?

— Возможно, дорогая.

— Это не может нравиться нормальному человеку, потому что это мерзко — гной, кровь, зловоние…

— Успокойся, Констанция, если я говорю, что мне это нравится, значит так оно и есть.

— Да я же вся в гное, от меня буквально воняет, — отбрасывая кусок ткани, выкрикнула Констанция и оттолкнула руку короля.

Король схватил руку Констанции и прижал к своей груди. На лице женщины была растерянность и страдание. — Витторио, найди себе другую любовницу, и ты будешь счастлив, ты быстро забудешь обо мне.

— Замолчи, я прошу, — король положил ладонь на губы Констанции.

— Я говорю правду, мне больно на все это смотреть.

— А ты не смотри, закрой глаза.

— Найди себе другую любовницу, и ты будешь счастлив.

— Нет, Констанция, — ответил король, — ты теперь стала другой.

Он просунул руку под плечи Констанции, бережно прижал к себе, высвободив от простыней и кусков липкой вонючей ткани, и аккуратно понес к ванне.

— Нет! Нет! — вскричала Констанция. — я не хочу!

— Так надо, — все еще прижимая к себе Констанцию, прошептал Витторио, — тебе станет легче, ты увидишь.

— Я не хочу, мне все это противно и надоело!

— Нет, ты будешь это делать, потому что я, король, этого желаю.

— Да, я и забыла, что ты король, а я всего лишь твоя подданная, твоя…

— Если ты не замолчишь, я тебя ударю.

— Бей! Ты можешь делать со мной все, что угодно! Король крепче прижал к себе возлюбленную, а потом бережно опустил в горячую ванну.

— А теперь ты должна дышать. Констанция попыталась выскочить, вода нестерпимо жгла раскрывшиеся язвы.

— Нет-нет! — король схватил ее за плечи и буквально втолкнул в ванну. — Ты должна сидеть в этой воде, несмотря на то, что она воняет и горячая. Так надо, это пойдет тебе на пользу, ты будешь принимать такие ванны каждый день.

— Нет! — воскликнула Констанция, пытаясь выбраться.

Вода выплеснулась на пол, на ноги королю, но он даже не обратил на это внимания.

— Констанция, сиди, — засучив рукава и помешивая воду, шептал король, — тебе сейчас будет легче.

Констанция понемногу успокоилась. Она прикрыла глаза и откинулась на спинку медной ванны.

— Мне плохо, — скрежетала зубами женщина — мне противно от того, что ты меня видишь, что ты видишь эти язвы, что ты к ним прикасаешься.

— А мне нравится, и если ты не замолчишь, я вытащу тебя из ванны и буду любоваться.

— Ты безумец, Витторио, безумец, ты лишился рассудка…

— А вот это не твоя забота, Констанция, дыши ртом и поменьше разговаривай.

Затем король взял большую простыню из плотной ткани и набросил на ванну.

— Дыши, дыши глубже, дыши ртом, — шептал король, гладя Констанцию по голове, — доктор говорил, что это очень полезно.

— Мне плохо, плохо, — воскликнула Констанция.

— Так и должно быть, дорогая. И чтобы хоть как-то успокоить возлюбленную, король сам сунул голову под простыню.

— Вот видишь, Констанция, и я с тобой, все будет хорошо.

Женщина не отвечала, ее дыхание было судорожным.

— Мне плохо, — шептала она.

Ни Констанция, ни король Пьемонта Витторио не слышали грохота канонады, не слышали криков вокруг дворца. А там двигались солдаты, лошади тащили тяжелые пушки, на горизонте пылало несколько селений. Маркиз Лоренцетти вбежал во дворец.

— Я хочу видеть короля, — сказал он, обращаясь к дворецкому, — немедленно позовите его!

— Король никого не принимает, — ответил дворецкий.

— Тогда я сам пойду к нему.

— Не ведено пускать! — дворецкий хотел загородить дорогу, но разгневанный маркиз отшвырнул пожилого мужчину и направился наверх, туда, где была спальня Констанции.

Услышав шум, король оставил свою возлюбленную и вышел из ее спальни.

— Маркиз?! — воскликнул король.

— Да, ваше величество, это я. Французы все ближе и ближе, завтра они будут в Риволи. Так что надо спешно эвакуироваться. — Да? — как бы думая о чем-то своем, обронил король. — Спасибо, маркиз, что предупредили.

— Ваше величество, поспешите, иначе будет поздно.

— Да-да, маркиз, — король прислушивался больше не к тому, что говорит маркиз, а к тому, что происходит в спальне Констанции. — Извините, маркиз, я очень занят, — король резко развернулся и скрылся за дверью.

Маркиз пожал плечами.

— Кто это приходил? — спросила Констанция.

— Маркиз Лоренцетти, — ответил король, всыпая в ванну белый едкий порошок.

— Что он хотел? — морщась от удушливого запаха, спросила Констанция.

— Он говорит, что французы завтра могут быть в Риволи.

— Французы в Риволи! — воскликнула женщина. — Боже, а что же будет с нами?!

— Не волнуйся, я тебя спасу.

— Но как, как, Витторио?

— Не волнуйся, дорогая, вот только примешь ванну, я наложу маску, спеленаю тебя, а потом сразу же отдам распоряжения, начнем эвакуацию.

— Боже, как это ужасно! Почему они дошли до Риволи?

Король пожал плечами.

— Не думай об этом, дыши как можно глубже.

— Ты сумасшедший, — прошептала Констанция уже который раз за день.

— Да, возможно, но я, тем не менее, люблю тебя и не представляю свою жизнь без тебя.

— Любишь, не любишь, какая разница? Французы захватили Пьемонт, а ты говоришь мне о любви.

— Ну и что? Они могут захватить всю землю, а я, Констанция, буду продолжать любить тебя.

— Это ужасно, Витторио, ты даже сам не понимаешь, до какого безумства дошел.

— Это неважно. Не разговаривай, дыши ртом, вдыхай этот пар, доктор говорит, что он очень целебный.

— Я сомневаюсь, что меня вообще что-либо может спасти.

— Я, Констанция, спасу тебя.

Через час, когда вода в ванной уже остыла, король бережно вытащил Констанцию и на руках перенес в постель. А затем принялся обмазывать ее тело серой мазью и укутывать тканью.

— Как ты себя чувствуешь, тебе легче?

— Да, — заскрежетав зубами, ответила Констанция, — мне легче. Иди отдавай распоряжения, пусть из твоего дворца все увозят, а самое главное, пусть заберут картины.

— Еще будут какие-то пожелания? — осведомился король Витторио, с улыбкой глядя на Констанцию.

— Пока нет.

— Значит, дорогая, твои дела пошли на поправку, ты начинаешь разговаривать, как и прежде.

Король привязал Констанцию, а сам, собрав охрану и челядь, быстро стал отдавать распоряжения.

— Карета с наследником уедет первой.

— Нет, — воскликнула королева, — я хочу уехать вместе с тобой. Король зло сверкнул глазами, и королева замолчала.

— Скажи моему сыну, пусть собирается. Королева поклонилась и покинула гостиную. Эвакуация проходила впопыхах, бралось только самое ценное, самое дорогое.

— И приготовьте для меня большую карету.

— Слушаюсь, ваше величество, — сказал дворецкий, — распоряжение уже отдано.

— Хорошо, — крикнул король, вбегая на второй этаж туда, где он оставил Констанцию.

Та лежала с открытыми глазами, она выглядела так, будто ее распяли на этой большой белоснежной кровати.

— Ну что там? — спросила она, прислушиваясь к грохоту далекой канонады.

— Да ничего, дорогая, все нормально. Я отдал распоряжения и на рассвете мы покинем Риволи.

У королевского дворца собирались разрозненные остатки разбитых полков, беженцы. Весь подъезд и вся центральная аллея были запружены повозками убегающих крестьян, истошно ржали лошади, мычали коровы, блеяли овцы. А на горизонте все ярче и ярче пылало зарево. Крестьяне испуганно оглядывались.

— Это наше селение горит! — кричал седоусый мужчина.

— Да, да, наше, а вон там горит другое селение, люди из него ушли еще вчера, там остался только священник, — говорил седоусый, — он не захотел уходить.

— Да, у вас в селении хороший священник. Вдруг какая-то женщина истошно завопила:

— Это все она, она! Шлюха, королевская шлюха виновата, из-за нее король потерял голову!

— Шлюха! Шлюха! — подхватило сразу же несколько голосов.

Король плотно прикрыл окно и задернул тяжелые шторы.

— Что они кричат? — чуть-чуть приподнявшись, спросила Констанция.

— Они обезумели от страха, вот и орут.

— Нет, по-моему, они кричат, что все произошло из-за меня.

— Да нет же, нет, Констанция, успокойся, все произошло из-за меня.

— Вот видишь, и они, весь народ обзывает меня королевской шлюхой.

— Да будь они неладны все! Для меня ты самая дорогая и любимая.

Послышались выстрелы. Король подошел к окну и, отдернув штору, выглянул.

— Что там? — осведомилась Констанция.

— Солдаты стреляют в крестьян, которые рвутся во дворец.

— Они, наверное, хотят меня растерзать, — сказала женщина, и на ее лице появилось странное выражение, такое, будто ей даже эта мысль была приятна.

— Не думай об этом, это чернь, взбесившаяся и обезумевшая чернь.

— Нет, они, Витторио,правы, я королевская шлюха и все, что произошло, произошло из-за меня.

— Да нет, просто так было угодно Богу, Констанция. А у дворца разбушевавшийся народ продолжал скандировать:

— Повесить! Сжечь эту мерзость! К тому же она смертельно больна!

— Повесить ее вот здесь, на дереве! — кричал молодой парень.

Эта графиня де Бодуэн ведьма, к тому же она француженка!

— Француженка! Француженка! — подхватило сразу несколько десятков голосов. — Повесить! Повесить!

Король, как затравленный зверь, огляделся по сторонам. Наконец, он увидел сложенное в дальнем углу оружие. Он подбежал, схватил ружье и, распахнув окно, даже не целясь, выстрелил в толпу.

Кто-то вскрикнул и послышался стон. Люди бросились врассыпную, но буквально через несколько минут они скандировали в другом месте:

— французская шлюха! Повесить! Распять! Утопить! Сжечь!

— Мерзавцы! Мерзавцы! Где солдаты?

— Они правы, Витторио, они правы, действительно, я всего лишь шлюха.

— Замолчи, иначе я застрелю тебя!

— Если ты это сделаешь, я буду счастлива.

— Замолчи! — король подбежал к двери и ударом ноги распахнул ее. — Карета готова? — крикнул он в темный коридор, по которому сновали слуги, вынося картины, скульптуры, серебро.

— Да, ваше величество, — сказал появившийся как будто из-под земли дворецкий.

Король вбежал в спальню, закутал Констанцию в одеяло и бережно неся на руках, спустился к карете. Он уложил ее на сиденье, сам сел рядом.

— Трогай! — приказал он кучеру.

Тот натянул поводья и шестерка лошадей с трудом пробиваясь среди крестьянских повозок, коров, лошадей, отступающих солдат, двинулась по дороге.

А вокруг кричали:

— Шлюха! Шлюха! Она во всем виновата, она одурачила короля, околодовала его! Сжечь! Сжечь!

Толпа беженцев бросилась к карете короля и кто-то открыл дверь.

— Вот она! — закричали все, увидев белое одеяло, в которое была закутана Констанция.

Но в это время прогремел выстрел и смельчак, взмахнув руками, упал на землю.

— Если еще кто-нибудь приблизится, застрелю! — рявкнул король.

Толпа крестьян бросилась врассыпную.

— Вот так! — сказал Витторио, закрывая дверь и задергивая шторы. — Кучер, гони! — выглянув в окошко, бросил король.

— Ваше величество, дорога запружена, там люди.

— Гони, я тебе сказал!

И кучер, приподнявшись на козлах, стал щелкать кнутом и истошно кричать:

— Дорогу королю! С дороги! Два офицера верхом, с факелами в руках, помчались впереди кареты, расшвыривая людей направо и налево.

— Мне наплевать на них на всех, — шептал король, склонясь к Констанции, — мне наплевать на Пьемонт, у меня есть только ты и больше ничего и поэтому я пойду на все, чтобы спасти тебя. Констация закрыла глаза.

А король гладил своей крепкой ладонью ее волосы, не уставая приговаривать:

— Ты для меня все. Спи, спи, Констанция, спи моя дорогая.

Карету подбрасывало, трясло, а Констанция и в самом деле заснула. Силы понемногу возвращались к ней.

Когда Констанция проснулась, в окошко кареты ярко светило солнце. Она даже зажмурилась.

— Боже, солнце, — прошептала женщина.

— Да-да, солнце, уже полдень, дорогая, сейчас я буду тебя кормить.

— Где мы? — Констанция выглянула в окошко.

— К вечеру будем у границы Пьемонта.

— Ах, да, я и забыла, ты спасаешь меня, бросив королевство.

— Я тебе уже говорил, плевать мне на корону и на все почести, для меня нет ничего важнее, чем ты, Констанция, чем твое здоровье, за тебя я готов отдать все. Констанция улыбнулась.

— Птицы поют, — вдруг произнесла она.

Король вздрогнул, будто ему сказали что-то ужасное.

— Да-да, птицы, — он отдернул шторку на втором окне.

Какой красивый день, — вдруг сказала Констанция, видя лишь проплывающие за окном деревья и голубой горизонт.

— День красивый, — как бы не понимая, о чем говорит Констанция, произнес король.

— Да, день красивый, — повторила женщина.

— По-моему, ничего особенного, день как день, — пожал плечами король. — А как ты себя чувствуешь? Констанция вздрогнула.

— Не знаю, — она медленно вытащила руку из-под одеяла и взглянула на свою кисть, обезображенную засохшими язвами. — Ужасно! — прошептала она.

— Да нет, что ты, уже хорошо, — принялся успокаивать ее Витторио. — Видишь, они подсохли, зарубцевались, не гноятся, скоро ты окончательно поправишься.

— Нет, нет, я буду выглядеть ужасно!

— Не переживай, — попробовал успокоить свою возлюбленную король.

— Я даже боюсь брать в руки зеркало.

— А ты пока и не бери его, тем более, что я скажу, чтобы тебе его не давали.

— Боже, опять запреты.

— Да, зеркало пока еще тебе, Констанция, ни к чему. Вот через несколько недель, может быть через месяц, я сам тебе его дам.

— Через месяц… — прошептала Констанция, — какой это большой срок!

— Да нет, по сравнению с тем, что мы с тобой пережили, это небольшой срок.

Карету подбрасывало, покачивало, а король держал в своих ладонях руку Констанции и говорил:

— Скоро все будет хорошо, все будет хорошо. Но Констанция не слышала этого, она вновь уснула.

ГЛАВА 13

Прошел еще месяц. И вот однажды утром король Пьемонта Витторио распахнул дверь комнаты, в которой на огромной постели под белым балдахином лежала Констанция. Ее лицо скрывала маска, на руках были повязки.

— А вот и я, — сказал король, входя в комнату.

— Что? Что ты говоришь? — послышался голос Констанции из-под маски.

— Я говорю, мы с французами подписали перемирие.

Король подошел к огромному окну и распахнул шторы, а затем открыл рамы. Послышался колокольный звон. Констанция вздрогнула. — Перемирие с французами?

— Да-да, дорогая, сегодня, так что война окончена. Французские корабли уже в Генуе, король прошелся по комнате, сорвал с головы парик и небрежно швырнул на кресло.

Все зеркала в этой комнате были затянуты тканью, на стенах светлели прямоугольники. Когда-то, до начала войны, здесь висели прекрасные картины, а сейчас вся мебель в этом дворце была собрана наспех.

— Может быть, ты хотела бы видеть кого-нибудь из французов? Может быть, среди них даже есть твои знакомые?

Констанция приподнялась на подушке.

— А ты попытаешься меня остановить? — спросила она немного зло. Витторио обернулся.

— Ну почему, Констанция, ты настаиваешь на таком поведении?

— На каком?

— Ведь у нас все хорошо, перемирие, ты поправляешься, а между тобой и мной как будто бы опять продолжается война, — король сбросил камзол и расстегнул на груди рубаху. — Мне кажется, — Витторио подошел и уселся в изголовье, — вскоре мы будем уже в Турине. Ты к этому времени окончательно выздоровеешь.

Констанция вытащила из-под одеяла руки и просунув их под маску, стала ощупывать ими свое лицо.

— Мне пока не хочется ехать в Турин, я хочу жить здесь. И еще у меня есть желание все изменить — все, буквально все — и начать нашу с тобой жизнь сначала.

Король сел на постель, ему было приятно слышать подобные слова от Констанции.

А она тоже поднялась и, прижавшись спиной к высокой резной спинке кровати, огляделась по сторонам.

— Мне здесь ужасно не нравится. Все здесь собрано наспех, лишь бы как. А я могу обставить этот дворец, купить новые картины, сделать новый интерьер.

Король взял Констанцию за руку и принялся развязывать повязки.

— Я хочу все начать сначала, все.

— Ты плохо врешь, Констанция, — произнес король Витторио, снимая с левой руки своей возлюбленной повязку.

Констанция изумленно смотрела на руку.

— И вообще, ты всегда плохо умела это делать. Констанция, казалось, и не слышит то, что говорит король Витторио, она смотрела на свое предплечье, абсолютно чистое, лишь кое — где еще были виднытемные точки, следы ужасных язв.

— Ты, Констанция, всегда говоришь то, что думаешь, а это не очень любят.

— Что же мне остается делать? — каким-то дрогнувшим голосом произнесла Констанция и попыталась вновь просунуть руку под маску, чтобы ощупать свое лицо. Король Витторио улыбнулся.

— Подожди, не снимай.

— Я боюсь, — удержала руку короля Констанция.

— Закрой глаза и не волнуйся, — король аккуратно развязал две веревочки и бережно снял маску.

Констанция сидела неподвижно, с закрытыми глазами. Витторио смотрел, как подрагивают длинные ресницы, вздрагивают губы.

— Ну вот, — прошептал он и приложил ладонь Констанции к ее лицу.

Та принялась судорожно кончиками пальцев ощупывать щеки, веки, нос.

— Так, практически ничего, — горделиво произнес король Витторио, с разных сторон оглядывая лицо своей возлюбленной. Он скривился, увидев небольшую темную точку у левого уха, но тут же на его губах появилась улыбка. Король извлек из кармана зеркало в серебряной оправе, поставил его перед Констанцией ипопросил:

— А вот теперь, дорогая, ты можешь смело открыть глаза. Несколько мгновений Констанция медлила, она сжимала локоть короля, все еще не решаясь открыть глаза и взглянуть на свое отражение.

— Чего же ты боишься, открывай, все равно уже ничего не изменишь.

Констанция резко открыла глаза: из зеркала на нее смотрело немного незнакомое лицо. Констанция оторвала свой взор от зеркала и, взглянув на короля, с улыбкой на губах произнесла:

— Ужасно! Ужасно!

— Что ужасно? — изумился Витторио.

— Ты ужасно выглядишь.

Король расхохотался, оценив шутку возлюбленной. Его веселье передалось и Констанции. Она вновь заглянула в зеркало и вновь прикоснулась кончиками пальцев к своему лицу.

— Спасибо за комплимент, — пошутил король, успокоившись.

Он прильнул к Констанции и заглянул в зеркало. А Констанция все еще продолжала ощупывать свое

Лицо, будто бы действительно оно стало совершенно новым.

Ну что ж, — проронила женщина, — я стала почти такой же, как и была, так что, Витторио, бойся меня потерять.

— А я и боюсь, — признался король.

— Ты самый лучший доктор, даже лучше, чем Тибальти.

— В этом, дорогая, я уже не сомневаюсь, — король взял за край одеяло и медленно сбросил его. — А теперь давай снимем остальные повязки.

— Может быть, пока еще не надо? — воскликнула Констанция.

— Давай-давай, взглянем, что там.

Констанция следила за тем, как ловко разбирает повязки, распутывает и снимает их король. Все кого движения были такими, что незнакомый человек, увидев короля за этим занятием, принял бы его за опытного доктора.

Констанция смотрела на Витторио с благодарностью. Наконец, были сняты все повязки.

— Ты выиграла войну, — обронил король Пьемонта Витторио, поглаживая ногу Констанции.

— Странная война, — глядя в глаза Витторио, сказала Констанция, — очень странная война…

— Но ведь ты, Констанция, хотела, чтобы так было.

— Да, я хотела, но сдал ты, Витторио.

— У меня для тебя подарок, — вдруг улыбнулся король.

— Погоди пока, — настороженно Констанция подвинулась к спинке кровати и посмотрела на ступни ног.

На них вообще не было следов язв, они были такие же изящные, как и до болезни.

— Ты не волнуйся, это необычный подарок.

— Ну так где же он? — улыбнулась Констанция.

Король извлек из кармана простенькую деревянную расческу и подал ее Констанции.

— Это такой подарок, какие обычно мальчики дарят девочкам, которых любят.

Констанция с изумлением держала в руках теплую деревянную расческу с надписью над зубцами: «Констанции». Женщина счастливо улыбнулась.

— Да, да, у нас принято делать такие подарки. Король Пьемонта Витторио тоже улыбался.

— Может, у мальчишек это получается немного лучше, чем у меня, но ты уж извини.

Женщина вертела в руках немного грубоватую расческу, нежно поглаживала ее кончиками пальцев. Затем она прикоснулась к вырезанной надписи.

— Констанции, — прочла она и улыбнулась. А кто это сделал? — она подняла глаза и взглянула на короля. Тот немного смущенно улыбнулся.

— Это сделал я в те долгие вечера, сидя у камина и беспокоясь о твоем здоровье.

— Ты сам? — изумленно вскинула брови Констанция.

— Да-да, дорогая, сам, вот этими руками, — и король показал Констанции свои крепкие ладони.

— Да, теперь я это вижу, — она взяла ладони короля, поднесла к своим губам и нежно поцеловала.

— Я сделал то, что всегда мечтал сделать, единственное, ради чего, может быть, я и родился на свет, — король Витторио медленно придвинулся к Констанции, намереваясь поцеловать ее в губы.

Но она вдруг наклонила голову и подалась к спинке кровати.

— Нет-нет, не сейчас, извини, еще очень больно, жжет. Король Витторио закусил губу и отодвинулся. А Констанция растерянно затрясла головой.

— Я говорю правду, поверь мне, поверь, Витторио, не сейчас… Мне еще нехорошо, я еще не пришла окончательно в себя. — Ты все еще боишься меня, — встав с постели, глядя прямо в глаза Констанции, сказал король Витторио, — ты, Констанция, не можешь забыть о своей навязчивой идее, как спастись от меня.

— С тобой, Витторио, я ничего не боюсь, — так же смело, глядя в глаза королю, сказала женщина.

Через две недели Констанция уже выходила на улицу, правда, она еще прятала лицо от ярких солнечных лучей, прикрываясь шелковым зонтом. Но все равно, это было огромное счастье — идти по улице, смотреть на безоблачное небо, кожей лица ощущать дуновение ветра, который несет с собой тысячи запахов, видеть траву, деревья, цветы, лица людей.

«Какое же это счастье быть здоровым человеком!»— думала Констанция.

Король Витторио, разрешив Констанции прогулки, приставил к ней двух своих людей и дал им указание везде и повсюду следовать за графиней де Бодуэн, не отпускать ее ни на шаг от себя, везде, кудабы она ни пошла — будь то парк, двор или собор, они должны следовать за ней.

Констанция относилась к своим опекунам с нескрываемым презрением.

Вот и сейчас она каталась в лодке по каналу, а ее телохранитель следовал верхом по берегу.

Констанция презрительно посмотрела на него и громко воскликнула:

— Вы должны быть везде со мной, но если я переплыву на другой берег, как вы до меня доберетесь?

— Не волнуйтесь, — воскликнул всадник в черном плаще, — на том берегу мой товарищ. И Констанция увидела, как на другом берегу мелькает всадник в таком же черном плаще. Она тяжело вздохнула.

Немолодой гребец, правивший лодкой, скептично усмехнулся:

— Да, мадам, они вас опекают и никуда от них не деться.

В лодке, кроме Констанции и гребца, была еще и служанка. Констанция в последние дни с ней сошлась. Они часто разговаривали, служанка знала о Констанции почти все. Ведь та, истосковавшись за время болезни по

Простому общению, говорила почти без умолку.

Вдруг Констанция увидела на берегу женщину с ребенком на руках, и ее лицо, беззаботное до этого, стало хмурым.

— Что с вами? — осведомилась служанка.

— Я вспомнила о своем сыне, о своем Мишеле. Я его не видела очень давно, даже не представляю, как он сейчас выглядит.

— Неужели? — всплеснула руками служанка так сильно, что лодка качнулась.

— Да-да, в самом деле, не представляю, это ужасно.

— Ничего, госпожа, вы с ним в конце концов встретитесь.

— А как ты думаешь, он меня узнает?

— Разве можно не узнать мать, да еще такую красивую.

— Он меня давно не видел, и я сама виновата в том, что мы расстались. Я сама отправила его из Турина, отправила в ссылку.

— Я думаю, мальчику это не повредило, — заметила служанка, — он жил на свежем воздухе.

— Да-да, только мне очень грустно, когда я о нем думаю, я лишила себя большого счастья… сама, собственными руками.

— Все изменится, госпожа, все образуется, не стоит беспокоиться.

Но как ни пыталась утешить служанка свою госпожу, лицо Констанции оставалось хмурым и напряженным, а из глаз вот-вот готовы были брызнуть слезы.

Два ее телохранителя, или как называла их Констанция — шпиона или соглядатая, двигались по берегу за медленно плывущей лодкой.

И вдруг Констанция увидела, как кто-то несется по берегу на ослепительно белой лошади.

Она приложила ладонь к глазам и негромко сказала:

— По-моему, это барон Легран, я его помню, он всегда был таким галантным и веселым.

— Да-да, это он, барон Легран, — согласно кивнула служанка.

А барон, увидев Констанцию, плывущую в лодке, придержал коня, сорвал с головы шляпу и поклонился.

— Графиня, я вижу, вы теперь служите на флоте.

— О, да, барон, — расхохоталась Констанция, — действительно, я служу на флоте, а вот это мои капитаны, — она указала рукой на двух телохранителей, едущих вдоль берега канала. — Барон, я счастлива, что вы остались живы.

— Да, а что со мной могло статься? Меня ни пули не брали, ни даже вражеские ядра.

— К берегу, — коротко бросила Констанция гребцу и тот подогнал лодку к берегу.

Барон уже спешился и стоял с непокрытой головой. Он подал Констанции руку, помог выбраться на берег.

— Я хочу сообщить вам, графиня…

— Слушаю вас, барон, — прикрывшись зонтиком от соглядатаев, произнесла Констанция.

— Ваш муж находится во Франции.

— Так Арман жив?!

— Да, графиня, жив.

Констанция задумалась и отрешенно, долго смотрела на воду. На ее ресницах подрагивали слезы, а губы шептали: «Арман, Арман…»— Значит, он жив…

— Но я не только за этим приехал, Арман хочет увезти вас, вырвать из рук короля.

— Да, да, я понимаю, барон, я тоже хочу, я чувствую себя загнанной в угол, чувствую себя в терьме, как птица в клетке.

— Но ваша клетка золотая, графиня, — пошутил барон Легран.

— Да, золотая, но тем не менее она клетка, а свобода находится за прутьями решетки. Видите этих двоих? Король приставил их, чтобы они следили за каждым моим шагом, чтобы я не смогла двинуться, не смогла что-то предпринять.

— Понимаю, слава богу, я пока вне подозрений короля.

— Вам легче. Приезжайте, барон, ко мне во дворец через час или полтора, там мы с вами сможем переговорить подробнее.

— А король? — поинтересовался барон Легран.

— А что король, он пока занят делами — подписание мира, войска… Так что, я думаю, все будет прекрасно.

— Хорошо, графиня, я буду, — барон учтиво поклонился, поцеловал руку Констанции и помог забраться в лодку.

Констанция, покачиваясь на волнах, видела, как легко барон Легран вскочил в седло и, повернув лошадь, помчался вдоль берега. И еще она успела заметить, как пристально следили за ней и барономЛеграном соглядатаи.

— Как они мне надоели! — прошептала женщина.

— Что вы говорите, госпожа? — осведомилась служанка.

Я говорю, дорогая, что они мне ужасно надоели.

— Кто? Вы имеете в виду барона?

— Да нет же, дорогая, я имею в виду вот этих двоих в черном.

— А, да, они следят за нами, следуют буквально шаг в шаг, не отставая, но и не опережая.

— К дворцу! — приказала графиня де Бодуэн, и лодочник развернул лодку, резко взмахнул веслами, и лодка поплыла против течения.

Констанция прикрывала лицо от солнца, любовалась переливами бликов, сверканием волн. Ей хотелось расстегнуть свое платье, но она всего лишь приподнялась и, прикрыв глаза, сделала глубокий вздох.

«Боже, как, должно быть, сладка свобода! Когда можешь распоряжаться собой по своему усмотрению, когда можешь плыть или идти туда, куда хочется, не обращая внимания ни на кого». Вернувшись во дворец, графиня де Бодуэн переоделась в новое платье и долго стояла перед зеркалом, рассматривая себя.

— Я сильно изменилась, — прошептала она, прикасаясь кончиками пальцев к холодному стеклу зеркала, — я даже стала непохожа на ту Констанцию, которой была до болезни. Только глаза, пожалуй, остались теми же, да у губ появились две горькие складки, правда, они почти не видны. А что до того, что я очень бледна, так это не беда. Пройдет время, и румянец вернется на мои щеки.

Констанция вынула из секретера свою шкатулку из темного дерева, приподняла крышку и достала свой медальон. Она любовно держала его в руках, поглаживая огромную сверкающую жемчужину, затем посмотрела на герб и нежно поцеловала медальон.

«Да, я графиня Аламбер, там, во Франции, у меня дом. А здесь я в чужой стране, я загнана в угол и мне не позволено делать опрометчивые шаги. Значит, я должна затаиться и ждать. Но в конце концов, я обрету свободу и вновь буду наслаждаться жизнью. Я буду вдыхать запахи цветов, мужчины вновь станут восхищаться моей красотой, будут поклоняться мне и возможно, я в конце концов, буду счастлива. А еще у меня есть сын, — вспомнив о Мишеле, Констанция вздрогнула и вся напряглась, — да-да, сын, я выносила его под сердцем и люблю его. Мне казалось, я о нем забыла, но я помнила о нем всегда и все время моя душа рвалась к ребенку. Боже, он, наверное, уже большой, похож на Армана. А может быть, он как две капли похож на меня в детстве. Возможно, у него такие же ямочки на щеках и так же загнуты ресницы, такие же брови. Как мне хочется его увидеть, подержать его ладони в своих руках, прижать его к себе и нежно поцеловать в глаза, в щеки, в губы! Боже, мой мальчик, мой Мишель!» Констанция готова была расплакаться, думая о сыне, думая о том, как она была жестока, решив вычеркнуть его из своей памяти.

«Нет-нет, я допустила большую ошибку, но я ее обязательно исправлю. Мишель, мы будем вместе, я буду о тебе заботиться, я буду тебя воспитывать и ты вырастешь прекрасным человеком. Я буду отдавать тебе все свое время, я научу тебя всему, что знаю сама. И ты, возможно, будешь более счастливым, чем твоя мать и твой отец. Возможно, тебе не придется мучиться, возможно, ты всегда будешь свободным».

— Мишель, Мишель, — шептала Констанция, расхаживая по пустынным и мрачным покоям дворца, — когда же я вновь встречусь с тобой, когда же я смогу тебя обнять?

И тут же сама себе ответила:

— Тогда, когда я смогу вырваться из этой золотой клетки. Только тогда мы будем вместе, когда перестанем зависеть от короля Пьемонта. Конечно, я благодарна ему, он спас меня, выходил, но он же сам во всем и виноват. Ведь это он, Витторио, вынудил меня идти той ночью к нему в Риволи и все получилось из-за него, из-за его желания обладать мной.

— Госпожа, — послышался голос служанки.

— Да, дорогая, — Констанция, смахнув слезу, обернулась. — Что случилось?

— Госпожа, к вам барон Легран, он ждет внизу.

— Спасибо, скажи барону, что я сейчас спущусь. Констанция немного припудрила лицо, поправила платье и, застегнув медальон, улыбнулась своему отражению.

«Ну что ж, ты хоть и пережила довольно страшные времена, выглядишь прекрасно и все еще, возможно, в твоей жизни сложится хорошо. Не надо отчаиваться, Констанция». Она направилась по широкой мраморной лестнице вниз, туда, где поигрывая шляпой в руках, стоял, обло-котясь о балюстраду, барон Легран.

Увидев Констанцию, барон учтиво поклонился даме, поцеловал руку.

— Извините, барон, что я заставила вас ждать.

Да что вы, графиня, я только приехал, не стоит извиняться.

— Пройдемте, — графиня взяла барона под руку и провела по двору.

Мужчина и женщина остановились у большой двери.

— Откройте, пожалуйста, барон, я хочу взглянуть на свои сокровища.

Барон распахнул большую дверь. Констанция вошла в большое пустынное помещение. В двух углах были составлены картины, скульптуры, мебель.

— Вот это, — Констанция указала направо, — все, что досталось мне из дворца в Риволи. А вот это — из

Дворца в Турине. Все остальное разграбили и уничтожили французы.

— Немного, — бросил барон Легран.

— Это плата за то время, что я была с королем.

— Я понимаю вас, графиня, и сочувствую. Увидев это, а тем более вспомнив, можно разрыдаться. Но не стоит, графиня, предаваться отчаянию, не все так плохо.

Констанция резко обернулась и увидела, что в двери стоит один из ее соглядатаев.

— Это ваша тень? — заметил барон Легран.

— Да, его приставил король, его величество боится, что я могу сделать какой-нибудь опрометчивый шаг, могу убежать.

— Значит, он чувствует, что все не так хорошо.

— Да, чувствует, хотя я стараюсь делать вид, что все в наших отношениях изменилось.

Увидев шпиона, лицо барона сразу же сделалось хмурым. Он приблизился к Констанции и прошептал:

— Графиня, а вы уверены в том, что хотите покинуть свою золотую клетку?

Графиня не задумываясь ответила:

— Да, барон, да.

Барон Легран и графиня де Бодуэн не успели договорить, как рядом с дверью, во дворе, возник силуэт всадника, за которым как тень следовал второй соглядатай.

— Это король, — прошептала Констанция, отходя от барона на шаг.

Король быстро соскочил на землю и вошел в помещение. Барон Легран, сняв шляпу, учтиво поклонился монарху. — Я никогда не думал, барон, что столь доблестный военачальник может интересоваться мебелью. Хотите купить или желаете что-нибудь продать графине?

— Нет, ваше величество, мы абсолютно случайно забрели сюда.

— Но если вы даже и желаете что-нибудь приобрести, то слишком поздно, барон, это все уже продано.

— Как? — изумленно воскликнула Констанция, бросаясь к королю Витторио.

— Очень просто, я все это продал.

— Но ведь это принадлежит мне, ведь это мои картины, моя мебель, мои скульптуры. Почему? Эти вещи мне нравились.

— Потому, дорогая, — глядя прямо в глаза Констанции, сказал король Витторио, — потому, что мы покупаем новые вещи, новую мебель, новые картины, новые скульптуры — все будет новое, ты же сама мечтала об этом. У каждого своя роль.

— Твоя роль следить за мной — тихо произнесла Констанция.

— Да, и это тоже, — кивнул король Витторио. — Должен знать все твои тайны, Констанция, я должен знать, где ты, с кем ты.

— Оставь мне мои тайны.

— У тебя, дорогая, еще достаточно секретов от меня, так что можешь не переживать.

— А эти еще долго будут следовать за мной по пятам? — Констанция кивнула на дверной проем, где стояли соглядатаи.

— Сколько нужно, столько и будут, — коротко ответил король.

— Ваше величество… — барон Легран сделал шаг.

— Спокойно, барон, не надо ничего говорить, я желаю, чтобы вы немедленно покинули этот дворец и направились в Турин.

— Но я… — хотел что-то сказать барон Легран. Король ее дал ему сказать.

— Это мой приказ, барон, и вы немедленно должны будете ему подчиниться.

Барон поклонился королю, затем Констанции. Графиня подала руку, барон склонился и прошептал:

— Я найду способ, графиня, чтобы вам помочь.

— Да, барон, я на это очень надеюсь. Когда за бароном Леграном захлопнулась дверь, король улыбнулся и немного скептично произнес:

— Теперь я вижу, Констанция, ты выздоравливаешь.

— Да, я знаю, — ответила женщина. — Почему ты на меня так смотришь? — перехватив взгляд короля, спросила женщина.

— У вас с бароном похожи глаза, как у брата и сестры.

— Да нет, я никогда этого не замечала.

— А я вот заметил сразу, вернее, у вас похожи не глаза, а их выражение, вы с ним, как будто, что-то замышляете.

— Да нет, что ты, дорогой, — попыталась успокоить короля Констанция, — мы просто очень мило беседовали о живописи и тут как раз появился ты, прервал наш разговор.

— Прошу меня извинить, графиня, я не хотел мешать беседе. Я люблю тебя, Констанция, — подойдя почти вплотную, произнес король Пьемонта Витторио.

— Да, я это знаю, — улыбнулась Констанция. Почти целую неделю Констанция уговаривала Витторио, чтобы он позволил ей увидеться с сыном. Король упирался, отнекивался, но Констанция была настойчива. Она пустила в ход все свое обаяние, она уверяла короля в верности, в том, что любит его, в том, что свидание с сыном ей необходимо.

Король Витторио согласно кивал головой, но его губы как-то странно подергивались, а по его глазам было видно, что он не совсем доверяет Констанции.

— Нет, нет, еще опасно путешествовать, еще много по лесам всяких разбойников, бродяг.

— Да нет же, нет же, Витторио, мне это просто необходимо, я страстно желаю увидеть Мишеля, а потом я сразу же вернусь к тебе. Свидание будет кратким — всего лишь один день плюс дорога.

Наконец, король согласился.

— Хорошо. Но ты же знаешь, что я не могу прожить без тебя и дня, я так привязался к тебе, Констанция, я люблю тебя.

— Да, Витторио, я это знаю. Но пойми и ты меня, я все же мать, у меня есть ребенок, и я давным-давно уже не видела его. Мне необходимо взглянуть на него, поцеловать его, я хочу его увидеть. А если ты мне не веришь, отправь со мной своих людей, ведь они не отходят от меня ни на шаг.

Король усмехнулся.

— Да, я, даже если бы ты и не просила, послал бы их с тобой, ведь им поручено заботиться о тебе, опекать тебя, а в случае опасности, они должны защитить тебя, спасти.

— Спасибо за заботу, — иронично улыбнувшись, заметила Констанция.

— Ничего не могу поделать, дорогая, я люблю тебя и даже от одной мысли, что кто-то может причинить тебе зло, мне становится плохо. Так что, пусть они уж присмотрят за тобой в дороге.

— Хорошо, я согласна.

Король взял руку Констанции и прижав к своим губам, поцеловал.

— Ну, Витторио, не стоит, я же скоро вернусь — туда и назад.

— Это очень долго, я уже давным-давно не расставался с тобой на столь длительный срок.

— Какой это длительный срок, всего лишь два дня.

— Это для тебя всего два дня, а для меня — целая вечность. Я скучаю без тебя, дорогая, если бы только знала, как сильно!

Король говорил настолько проникновенно и искренне, что даже у Констанции дрогнуло сердце. Она крепко прижалась к нему. Король обнял ее и поцеловал в щеку.

— Ну ступай, ступай, а то я не выдержу и передумаю. Констанция выскользнула из объятий короля и быстро пройдя с десяток шагов, остановилась и, глядя прямо в глаза Витторио, произнесла:

— А я ведь тоже скучаю без тебя.

Король прищурился, на глаза навернулись слезы. Через час Констанция уже сидела в маленькой карете, запряженной парой лошадей. Лошади резво бежали, а Констанция смотрела в окно.

Она знала, по какой дороге ее повезут, она знала так же, где ее будет поджидать Арман де Бодуэн. Это должно будет произойти возле четырех больших камней на холмике, где стоит новый крест.Поэтому Констанция все время следила в окно, боясь пропустить. На козлах сидели два ее телохранителя. Они негромко переговаривались о погоде, о том, сколько еще им ехать до поместьяде Бодуэнов.

А Констанция жадно вдыхала сырой лесной воздух, врывавшийся в распахнутое окошко.

«Как прекрасно чувствовать себя на воле!»— думала женщина. А еще она представляла, как встретится с ребенком, как прижмет его к своей груди.

Неделю назад она получила записку от барона Леграна, в которой тот сообщал, где и когда ее будет ждать граф де Бодуэн вместе с ребенком, чтобы покинуть Пьемонт и, перейдя границу, укрыться воФранции.

Сердце графини бешено колотилось в груди — и вдруг она увидела белый крест на холме. Она выглянула в окошко и попросила остановить карету.

— Вам плохо, графиня? — осведомился один из охранников.

— Нет-нет, что вы, мне просто надо выйти. Охранник соскочил с козел и открыл дверцу. Графиня ступила на землю и потом недоуменно взглянула на охранника, следующего за ней.

— Что-нибудь не так? — осведомился тот.

— Конечно не так, надеюсь, вы не собираетесь пройти со мной вот за те камни?

— А что такое, графиня?

— Ну, знаете ли… — улыбнулась женщина. Охранник смущенно улыбнулся в ответ.

— Понял, понял, графиня, мы будем ждать вас здесь.Констанция, придерживая подол юбки, направилась к холму. Опавшие листья нежно шуршали под ногами, прилипали к сапогам, к подолу тяжелого шелкового платья.

— Скорее! Скорее! — шептала себе Констанция, взбираясь на холм.

— Это надо же, где приспичило! — присвистнул один из охранников. Тот в ответ только улыбнулся.

— Ну, знаешь ли, это может случиться с каждым. Едешь, едешь вот так, а тут как прихватит и тогда…

— Вот именно так и случилось, — сказал второй и принялся раскуривать трубку.

Взойдя на холм, Констанция увидела внизу маленькую открытую повозку, в которой сидела служанка с прикорнувшим рядом с ней мальчиком. А прямо к ней бежал на холм Арман де Бодуэн. Еще две верховые лошади были привязаны у дерева.

— Констанция! — воскликнул Арман, раскрывая объятия.

Но женщина пробежала рядом с ним, даже не обратив внимания на его разведенные руки и счастливо сверкающие глаза.

— Констанция… — уже каким-то другим голосом бросил ей вслед граф де Бодуэн.

А женщина бежала, цепляясь за корни, к повозке, туда, где сидел ее сын, где был Мишель.

Служанка указала мальчику на Констанцию.

— Видишь, это твоя мама.

— Мама? — задал вопрос ребенок и испуганно вскрикнул. — Нет-нет, это не мама!

Констанция подбежала к мальчику и схватила на руки. Он дернулся, пытаясь высвободиться из объятий.

— Сынок, сынок, Мишель, ты что, меня не узнаешь?! Я твоя мама!

Констанция прижимала ребенка к груди и жадно целовала в щеки, а мальчик вырывался.

Наконец, Констанция опустила сына на землю и тут он радостно вскрикнул:

— Папа! Папа! — и побежал по жухлой листве, устилавшей землю, к Арману. Арман подхватил его на руки и прижал к груди.

— Сынок, мы вместе, я тебя люблю. Констанция горестно опустила голову.

— Не расстраивайтесь, госпожа, — сказала служанка, — вскоре он к вам привыкнет и будет узнавать.

— Нет, нет, — горько покачала головой графиня, — я его обманула, я его предала, и теперь он мне мстит.

— Да нет же, Констанция, — сказал граф де Бодуэн, подходя к своей жене, — он просто еще слишком мал

И ничего не понимает. Давайте быстрее, собирайтесь, надо убегать!

— Я мама, я твоя мама, Мишель, ты слышишь? Твоя мама, и мы с тобой сейчас поедем домой, — Констанция взяла ребенка на руки, затем поднесла к повозке и усадила на сиденье.

— Отправляйтесь! Скорее! Мы вас нагоним. Служанка натянула вожжи, и маленькая повозка легко покатилась, подскакивая на толстых корнях.

— А ты как можно скорее переоденься, Констанция, вот, я привез это для тебя, — и граф де Бодуэн подал своей жене сверток с одеждой.

Констанция принялась сбрасывать, срывать с себя дорогие одежды и натягивать через голову простое платье — мужские брюки, мужскую куртку и шляпу.

— А ты сказал Эмилии куда нужно ехать? — спросила Констанция у своего мужа.

— Да-да, Эмилия знает, мы встретимся у реки. А на другом берегу уже Франция, там нас будут ждать предупрежденные бароном Леграном люди.

— Прекрасно, — Констанция быстро натягивала на себя одежду, а граф де Бодуэн с изумлением смотрел на свою жену.

— Ты прекрасна даже в этой одежде.

— Не до этого, Арман, скорее бы вырваться на свободу, скорее убежать!

Констанция вскочила в седло — и они помчались. Вдруг лошадь Констанции споткнулась и завертев головой, заржала. Один из охранников, сидящих на козлах, услышал ржание и толкнул в плечо другого.

— Что-то давно нет графини.

— Ну, знаешь ли, для женщины, по-моему, это не слишком долго… Пойду, все-таки, взгляну.

— Конечно, сходи.

— Да, мне показалось, что там послышалось лошадиное ржание.

— Да-да, мне тоже показалось, — охранник быстро побежал на холм.

— Скорее! Скорее! — торопил Арман. Констанция, пригнувшись к гриве, мчалась среди кустов, спеша за графом де Бодуэном.

Охранник вбежал на холм и испуганно огляделся по сторонам: графини де Бодуэн нигде не было видно. И тут он заметил, что у подножья холма что-то белеет. Он бросился вниз. Это было платье Констанции.

— Дьявол! — закричал он. — Лукино! Лукино! Скорее, ко мне! Нет, оставайся на месте, — изменил он решение и взбежав на холм, закричал, — Распрягай лошадей, они убежали!

Лукино, недолго думая, выхватил из-за пояса кинжал и принялся обрезать упряжь, чтобы освободить лошадей. Охранники вскочили на отвязанных лошадей и бросились вдогонку.

— Скорее всего, они двинутся к реке, там граница с Францией, — кричал Лукино, яростно настегивая своего гнедого жеребца.

— Да, они двинутся туда, больше некуда. Король нас не пощадит, не пощадит! Он вздернет нас на площади.

— Да куда там вздернет, просто отрубит головы или посадит на всю жизнь в тюрьму. Я короля знаю, за графиню де Бодуэн он не пощадит никого. Надо догнать графиню во что бы то ни стало, — и охранники, яростно настегивая лошадей, бросились наперерез, надеясь, что они попадут к реке раньше, чем Констанция со своимисообщниками.

Правда, ни один из охранников не знал, сколько у Констанции сообщников, но они готовы были умереть, но догнать графиню де Бодуэн и вернуть ее королю Витторио.

Наконец, Констанция и граф де Бодуэн оказались на берегу неширокой реки.

— Смотри, Констанция, на том берегу Франция.

— А где же служанка и наш ребенок? — Констанция испуганно оглядывалась по сторонам.

— Они должны быть где-то здесь, не уходи отсюда, я спущусь к реке, посмотрю там, — граф де Бодуэн спешился и стал спускаться по довольно крутому берегу к воде.

— Да нет же, нашего ребенка и служанки нигде не видно.И вдруг Констанция вскрикнула, она увидела, как по берегу мчится легкая повозка. Констанция приложила ладонь к глазам и всмотрелась: повозка была пуста.

— Арман! Арман! — закричала Констанция. — Они их перехватили! Надо что-то делать!

Арман взобрался на берег, схватил Констанцию за руку и потащил к воде.

— Беги на ту сторону, беги, я их задержу.

— А как же сын?

— Потом, потом, сейчас ты будешь одна, совсем одна, там тебя встретят верные люди.

— А ты?

— Я их задержу.

И Констанция увидела, как на берегу появились два черных всадника, два ее телохранителя.

— Да беги же ты, не стой! — и он буквально толкнул Констанцию в спину. Она покатилась по обрывистому берегу к реке и уже ни о чем не думая, бросилась на ту сторону. Река хоть и была довольно глубокой, но Констанция смогла переправиться и выбраться на противоположный берег. Она стояла и смотрела, как на графа де Бодуэна мчатся два черных всадника с обнаженными клинками.

Арман выхватил из-за пояса кинжал и стоял один против двух всадников. Он вошел в воду и застыл. Один из всадников налетел и попытался сбить Армана лошадью. Но Арман увернулся и ударил кинжалом лошадь в живот. Та вскочила на дыбы и мгновенно повалилась набок, увлекая одного из охранников. Но второй оказался порасторопнее. Он не был настолько смел, а был более осторожен. Завязался неравный бой. Охранник заехал на лошади за спину графу де Бодуэну, как бы отрезая его от противоположного берега. А на холме, на противоположном берегу уже появилось несколько вооруженных людей короля Витторио. На руках одного из них был сын Констанции Мишель.

Глухо вскрикнув, Констанция бросилась в лес. Она бежала изо всех сил, пока не увидела на дороге повозку и трех людей барона Леграна.

— Графиня, мы вас давно ждем.

— Там… там… — закричала Констанция, — они захватили моего ребенка, они убивают моего мужа!

Один из людей барона Леграна бросился к реке, но уже через несколько минут вернулся.

— Бессмысленно, их слишком много, их целая дюжина, они уже связали графа, так что все кончено.

Констанция глухо вскрикнула и, упав на землю, разрыдалась. Люди барона Леграна стояли рядом с плачущей женщиной, не зная, как ее успокоить.

Король расхаживал по дворцу. Он был зол, ему уже сообщили о том, что Констанция пыталась убежать. Но он не знал, удался ли побег. Правда, больше всего его огорчило то, что Констанция предала, обманула, а не то, что попыталась убежать. Король Витторио скрежетал зубами, проклиная себя за мягкосердечие.

«Зачем я ее отпустил? Ведь я же сам дал согласие, ведь я же чувствовал, что она может убежать! Почему она никак не может ко мне привыкнуть? Почему я должен держать ее рядом с собой силой?Ведь я же люблю ее, и она это знает, почему же она так неблагодарна? Дьявол, она любит своего мужа, графа де Бодуэна. Лучше бы он погиб тогда, когда взрывал мост через проклятую реку, тогда, когда я получил известие о том, что Констанция заразилась оспой. Но бог милостив к таким, как граф де Бодуэн…» Король Витторио подошел к окну и посмотрел на темные, низко висящие тучи. Они вот-вот готовы были разразиться проливнымдождем.«Скорее, скорее, почему я ни о чем не знаю? Где они все? Где мои верные люди? Скорее бы они появились и привезли хоть какие-нибудь известия!» Король был вне себя, он сгорал от ярости и нетерпения. Он то и дело хватался за рукоять шпаги.

«Убью графа де Бодуэна! Убью! Кто дал ему право стать между мной, королем Пьемонта, и Констанцией?! Она должна принадлежать мне и только мне! Ведь если бы не я, она бы умерла, а если бы бог ее помиловал, она была бы ужасна и безобразна! Только я спас ее, почти лишившись за это короны. Тысячи людей погибли из-за этой любви, а она так меня предала!» Король готов был выхватить клинок и вонзить себе в сердце, но он хотел увидеть Констанцию, хотел взглянуть ей в глаза, чтобы там прочесть ответ на все вопросы, которые мучили его душу. — Ну где же вы все?! — шептал Витторио, бросаясь из одного угла зала в другой. — Скорее! Скорее!.. Почему не начинается дождь? И вдруг раздался раскат грома, глухой и дальний. Сердце короля бешено заколотилось и, выглянув в окно, он увидел, как ведут по площади к дворцу связанного графа де Бодуэна.

ГЛАВА 14

В пустом заброшенным дворце гулко раздавались шаги. Король Пьемонта Витторио стоял, прижавшись к стене. Он прислушивался к тяжелым шагам, слышал детский пронзительный плач.

Наконец, дверь со скрипом отворилась и вооруженные люди из охраны короля втолкнули в зал графа де Бодуэна. Король взглянул на своего соперника.

Граф де Бодуэн имел желкий вид: лицо его было разбито, одежда перепачкана грязью, волнистые волосы спутались и слиплись. Из разбитой губы сочилась кровь, а на руках и лице было несколько ссадин.

Король долго смотрел на своего подданного, не проронив ни слова. Наконец, он, будто пришел в себя, сорвался с места, подбежал к графу де Бодуэну, схватил его за отвороты камзола и, резко дернув, повалил на пол. Затем выхватил из-за пояса одного из охранников шпагу и кинжал и швырнул лежащему на полу графу де Бодуэну. Тот, явно не понимая, чего же хочет король, приподнялся на локтях и тряхнул головой, пытаясь поскорее прийти в себя.

А король, сбросив камзол и оставшись в одной белой рубахе, выхватил из-за пояса второго охранника еще одну шпагу и кинжал.

— Подождите там за дверью, — резко бросил король своим людям. Те, поспешно поклонившись, удалились.

Граф де Бодуэн поднялся на ноги, но к кинжалу и шпаге не прикоснулся.

Король выжидающе смотрел на своего подданного.

— Я не буду сражаться со своим королем, — отрицательно покачал головой граф де Бодуэн и слизнул кровь сразбитой губы. — Вы, ваше величество, мой король. Нельзя сражаться со своим монархом.

— Можно и необходимо, граф. Тем более, что вы, граф, украли у меня женщину.

— Я? Украл у вас?

Король хотел вспылить, но до него дошел смысл вопроса.

— Да-да, граф, ты прав. Не все так просто. Я украл у тебя жену. Извини. Но это все равно не меняет сути дела. — Король подошел вплотную к своему подданному и, резко размахнувшись, ударил графа де Бодуэна по щеке. Звук пощечины гулким эхом разлетелся по пустынному залу, задрожал под высокими сводами. Граф де Бодуэн вновь тряхнул головой и слизнул кровь, текущую с губы.

— Защищайся, граф! В конце концов, ты мужчина.

— Нет, ваше величество, я не могу сражаться против короля.

— Сможешь, если у тебя есть хоть капля гордости. И король, размахнувшись, хлестнул графа по щеке еще раз.

— Сражайся! Не трусь!

Граф де Бодуэн переминался с ноги на ногу, не зная, какое принять решение.

Тогда король подошел к двери и, распахнув ее, позвал своих людей. Он прекрасно понимал, что при свидетелях, граф де Бодуэн не станет терпеть его издевательства.

Но свидетели не очень волновали графа де Бодуэна, он смотрел на своего сына, на двухлетнего Мишеля, который стоял среди мужчин, испуганно поглядывая на своего окровавленного отца.Глаза мальчика расширились от ужаса, губы нервно подергивались. Казалось, вот-вот он расплачется.

А король Пьемонта Витторио подошел к графу де Бодуэну и принялся хлестать его по лицу.

— Ну! Ну же, граф, решайтесь! Все видят, как я вас оскорбляю. Примите вызов!

От каждого удара мальчик вздрагивал, но, не отводя взгляда, следил за отцом. Наконец, ребенок резко вскрикнул и заплакал.

Шрам на лице графа де Бодуэна побагровел, налившись кровью. Он поднял руку в кожаной перчатке, вытер кровь, сочащуюся из разбитой губы, затем нагнулся и поднял с пола шпагу и кинжал.

— Пойдем за мной! — воскликнул король Витторио, резко развернулся и направился к выходу из зала.

Граф де Бодуэн последовал за своим королем. Они торопливо спустились по широкой мраморной лестнице во двор. Граф хотел еще раз попытаться отказаться от этого боя. Он приблизился к королю и чуть слышно прошептал, что этот бой не нужен.

Но король, зло тряхнув головой, вновь нанес графу де Бодуэну пощечину.

— Защищайтесь, граф! — сказал король, отошел на несколько шагов и резко взмахнул шпагой.

Она со свистом рассекла воздух, и графу де Бодуэну не оставалось ничего, как приготовиться к бою. Он поднял свою шпагу и сжал в левой руке кинжал.

— Ты трус, граф!

С этими словами король бросился в атаку. Но граф Арман де Бодуэн легко парировал эти первые сильные выпады короля. Он защищался, не переходя к атаке. Король злился, ведь все его усилия оставались тщетными. Он пробовал и так, и этак достать своей шпагой или кинжалом графа де Бодуэна.

Но тот ловко изворачивался, отбивая удары и перехватывая руку короля Витторио.

Король негодовал.

— Трус! Трус! Нападай! Что же ты?1 Боишься пролить кровь? Я так и знал, что ты, граф, трус!

И мужчины продолжали сражаться. В какой-то момент граф де Бодуэн, поскользнувшись, опустилсяна колено. Король взмахнул шпагой, целясь в горло графу, но тот в самый последний момент успел уклониться от удара и острие королевской шпаги лишь оцарапало его щеку.

— Ну как, граф? У вас, наконец, появилось желание напасть на меня? Или вы все еще будете только защищаться? — прокричал довольный король, отходя на несколько шагов для подготовки к новой атаке.

Король несколько раз взмахнул шпагой, рассекая воздух, и рванулся вновь вперед.

Но граф де Бодуэн был готов к атаке. И король, промахнувшись, с силой ударил своим клинком в каменную стену. Удар был настолько силен, что лезвие шпаги сломалось.

Граф де Бодуэн в этот момент, конечно же, мог нанести смертельный удар. Но он опустил свое оружие.

— Шпагу королю! — закричал граф.

Один из охранников, выхватив из-за пояса шпагу, бросил к ногам короля. Тот поднял ее и посмотрел на графа де Бодуэна. Лицо короля было искажено гримасой ненависти.

— Вы, граф, еще пытаетесь выглядеть благородным?! Защищайтесь! Я вас убью! — кричал король, бросаясь на графа.Вдруг раздался оглушительный раскат грома и хлынул проливной дождь.

Но ни король Пьемонта Витторио, ни граф Арман де Бодуэн не обратили внимания на холодные струи. Они продолжали драться и, если король Пьемонта все еще стремился убить своего соперника, то граф де Бодуэн

Продолжал лишь защищаться, отражая атаки короля.

Мужчины поскальзывались на мокрых плитах, ругались, посылали друг другу проклятия. Граф де Бодуэн хрипел и, прижавшись к стене, отбивал одну за другой яростные атаки короля Витторио. А тот, чувствуя, что победа близка, вкладывал в свои удары всю силу.

— Ну же, граф! Ну! — выкрикивал король. Граф де Бодуэн изворачивался, отбивал удары. Внезапно король резко бросился на графа в надежде поразить своей шпагой сердце Армана, но промахнулся. Вернее, граф де Бодуэн, изловчившись, отбил удар, и его шпага рассекла рубаху на спине короля. Белая мокрая ткань сразустала красной. Король пришел еще в большую ярость.

— Да ты, трус, граф! Нападай! Я думаю, что тебе уже надоело защищаться!

— Нет, ваше величество.

Из окон дворца за схваткой короля и графа следили придворные, затаив дыхание. Все знали, что граф де Бодуэн — один из лучших фехтовальщиков в Пьемонте.

Никто из дерущихся не желал уступить другому. Каждый из них — граф де Бодуэн и король Витторио — чувствовали себя униженными и оскорбленными. И считал другого виноватым во всех своих бедах и несчастьях. Поэтому они яростно сражались, забыв обо всем.

Король физически был немного сильнее графа де Бодуэна, но Арман был проворнее и искуснее, поэтому бой проходил с переменным успехом — то король одолевал Армана, то чаша весов склонялась в сторону графа де Бодуэна. Королю удалось отбить резкий удар и, когда кинжалы скрестились, он резко ударил головой в лицо графа де Бодуэна. Тот пошатнулся, поскользнулся и рухнул на плиты. Король злорадно закричал:

— Ну все, тебе конец, граф!

И ударил шпагой в грудь. Но Арман успел увернуться, и шпага прошла мимо, задев лишь плечо и распоров ткань камзола.

Граф де Бодуэн вскочил на ноги, бросился на короля и выбил шпагу из рук своего монарха.

Вдобавок король поскользнулся, и граф де Бодуэн, навалившись на него, приставил клинок кинжала к его горлу.Король захрипел:

— Граф, я твой король. Твой монарх, — негромко прошептал он. Граф де Бодуэн отбросил шпагу, тяжело поднялся и, пошатываясь, отошел на несколько шагов от короля.

Король вскочил, подхватил свою шпагу и бросился вслед графу, но тот отбил удар. А король, вновь поскользнувшись, упал к ногам Армана. Арман уже, не глядя на лежащего короля, медленнопошатываясь, под холодными струями дождя, направился к колонне, у которой стоял плачущий двухлетний Мишель.

— Малыш! Мой малыш! — шептал граф де Бодуэн. А король вновь бросился на графа и вонзил свой кинжал…

Некоторое время мужчины стояли, пошатываясь, пока граф де Бодуэн не начал медленно оседать, выскальзывая из объятий короля.

Но когда они вместе рухнули на холодные мокрые плиты, кинжал графа де Бодуэна пронзил короля. Однако король еще вскочил на ноги и радостно воскликнул:

— Я победил! Победа!

Но, почувствовав нестерпимую боль, опустился вначале на колени, а потом рухнул лицом в воду…

Подбежавшие придворные подняли его. Король стонал…

А Мишель смотрел на бездыханное тело своего отца, из груди которого торчала рукоять кинжала…

— Во дворец! Несите короля во дворец!

— Носилки!

— Скорее!

Доктора! — засуетились придворные. Доктор Тибальти появился через час. Он осмотрел короля и покачал головой.

— Что с ним? Что? — спросил маркиз Лоренцетти старого придворного лекаря.

Плохи дела нашего короля, — негромко произнес лекарь.

— Что с ним? Он будет жить?

— Да. Жить, возможно, он и будет, но его позвоночник сильно поврежден, и король навсегда останется калекой.

— Как?! Калекой?!

— Да, маркиз, он не сможет самостоятельно передвигаться. Каждое движение будет причинять ему неимоверную боль. Он обречен быть калекой.

— Не может быть! Неужели ничего нельзя сделать?

— Ничего сделать невозможно. Кинжал графа де Бодуэна повредил позвоночник, и тут бессильны все врачи. Нет средства, чтобы срастить позвоночник.

— О, дьявол! — воскликнул маркиз Лоренцетти. — Наш король будет калекой.

— Да, он будет калекой, — прошептал доктор Тибальти, перевязывая раны.

Король Пьемонта Витторио открыл глаза.

— Где я? Что со мной? — чуть слышно спросил он.

— Все в порядке, ваше величество, — склонясь над королем, ответил придворный лекарь.

Что со мной? Я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой…

— Это рана, ваше величество. Кинжал повредил ваш позвоночник, вам придется привыкать к нестерпимой боли.

— О, боже, это ужасно, — простонал король Витторио. — Никогда не думал, что я стану калекой.

— Все в руках божьих, ваше величество, — глубокомысленно заметил старый придворный доктор.

— Я не смогу ходить? — тихо спросил король. Лекарь наклонился и зашептал на ухо.

— Ваше величество, конечно же, есть способ при помощи которого вы сможете передвигаться. Но до этого еще далеко. Вначале вы должны немного поправиться. Позже я скажу мастерам, что надо изготовить для вас.

— Неужели я навсегда останусь калекой?

— Да, ваше величество. Скорее всего, так и будет. Еще не придумано средство и никто не знает, как вылечить подобное увечье. Король застонал и потерял сознание.

А старый придворный доктор подошел к маркизу Лоренцетти и принялся объяснять тому, что надо сделать, чтобы король смог самостоятельно передвигаться в будущем.

Маркиз скептично качал головой, изредка кивая в ответ. Но слушал он лекаря невнимательно, его мысли были заняты другим. Его мозг лихорадочно просчитывал варианты, что нужно сделать, чтобы на престол взошел наследник, четырнадцатилетний сын короля.

— Вот так… Так, — показывал на пальцах старый лекарь.

— Да, я все понял и отдам распоряжение. А когда король придет в себя? Лекарь пожал плечами.

— Все в руках божьих. Может быть, завтра, может быть, через неделю. Но это рана несмертельная.

— Лучше бы она была смертельной, — прошептал маркиз Лоренцетти, направляясь к королеве.

Через два месяца короля Пьемонта Витторио перевезли в Турин, в разграбленный и разоренный французами королевский дворец. Умельцы Пьемонта сделали для своего короля довольно странное сооружение. Король находился в нем в вертикальном положении, привязанный ремнями. Его ноги не касались земли, адвигаться он мог только при помощи рук. Он должен был двигать рычаги, и тогда все это странное сооружение медленно катилось, передвигаясь от одной стены к другой.

Король Витторио морщился от нестерпимой боли, на лбу высыпали крупные капли пота. Но он никому не жаловался, хранил в себе свои страдания. Лишь изредка, когда никого не было рядом, когда никто не мог видеть и слышать его, от тяжело вздыхал. В центральном зале дворца, где строители занимались реставрацией, обновляя лепнину, смывая со стен копоть, собрались придворные и наследник.

Король висел в своем странном сооружении и смотрел на собравшихся. Его губы вздрагивали, в уголках рта образовались две глубокие горькие складки.

Наследник подошел к королю и остановился.

— Ты калека, — сказал он. — Такой же калека, как вся наша страна, наш Пьемонт. Тебе было все равно, когда мы проигрывали войну. Сейчас в казне нет ни гроша. А ты, король, полон жалости к самому себе.

Наследник замолчал, опустив голову.Король положил руки на рычаги и сделал несколько резких движений. Все сооружение судорожно дернулось и продвинулось вперед.

— А ты, мой сын, хотел, наверное, чтобы граф де Бодуэн убил меня?

— Да, так, может быть, было бы и лучше, — сказал четырнадцатилетний Витторио.

— Знаешь, сын, я бы тоже хотел этого. Так было бы лучше для всех нас, и для меня, и для тебя и для них, — король взглянул на молчаливо стоящую толпу придворных сановников, министров и военачальников.

— Возьми, Витторио, вот это, — король протянул руку.

На указательном пальце короля сверкнул массивный перстень с королевской печатью.

— Возьми эту печать и будь королем, — по лицу короля Пьемонта Витторио катились крупные капли пота.

Ему было тяжело говорить эти слова. Но он знал, что только так он и может поступить.

Четырнадцатилетний наследник переминался с ноги на ногу, не зная, какое же решение принять. Он испуганно оглянулся, но королевы рядом не было. И некому было посоветовать, что делать…

— Ты хочешь, чтобы я стал королем? — неуверенно спросил он.

— Да, теперь пришла твоя очередь стать королем. И король приподнял руку, протягивая перстень сыну. Но тот все еще не решался взять его, не решался прикоснуться к этому символу королевской власти.

— Бери же, бери, — приказывал наследнику король Пьемонта.

Министры смотрели за всем, что происходит, молча, боясь проронить звук. Ведь все мечтали только о том, чтобы наследник стал королем и как можно скорее. Их устраивал четырнадцатилетний король, которым можно манипулировать, через которого можно будет управлять королевством.

Вдруг дверь распахнулась и слуга, стоявший у порога, громко объявил:

— Графиня де Бодуэн, ваше величество!

Графиня стремительно вошла в зал. Она была поразительно хороша собою, даже не взирая на то, чтона ней был мужской костюм. Высокие сапоги, широкополая шляпа, длинный камзол.

— Графиня… — прошептал король Витторио. Наследник вздрогнул при виде женщины, вошедшей в зал.

— Да, это я, ваше величество, — поклонилась графиня де Бодуэн и сняла шляпу.

Ее волосы были коротко острижены.

— Графиня?! — повторил король, не веря своим глазам.

— Да, Витторио, это я, — негромко прошептала Констанция.

— Мадам, если вы успели заметить, Пьемонту более не нужны ваши услуги. Мы в них не нуждаемся! — воскликнул наследник, оглянувшись на придворных, как бы ища у них поддержки. Те согласно закивали головами.

Лицо короля передернулось.

— Убирайся! Убирайся прочь! Я сам решу, что нужно Пьемонту! Наследник вздрогнул, услышав столь властный окрик отца. Он сделал несколько шагов в сторону.

— Убирайся! — еще громче закричал король Витторио, опуская руки на рычаги своего сооружения.

— Так значит, королевская шлюха вновь будет нами управлять?! — негромко произнес наследник.

— Боже! Замолчи, мерзавец!

Король судорожно дернул рычаги своего сооружения, оно качнулось и опрокинулось. Король застонал от нестерпимой боли. Графиня де Бодуэн бросилась к королю.

— Помогите же, помогите! Поднимите же эту дьявольскую машину!

Слуги и кое-кто из придворных бросились и подняли короля. Его лицо было бледным, по щекам катились слезы, смешанные с каплями пота. Констанция смотрела на короля, в ее глазах тоже блестели слезы.Казалось, эта сильная женщина вот-вот заплачет. Но она сдержалась и только прошептала.

— Помогите королю.

Король, оказавшись в вертикальном положении и превозмогая нечеловеческую боль, произнес, обращаясь к сыну и придворным:

— Оставьте нас.

Все переглянувшись, суетливо и поспешно удалились из зала. Король Пьемонта Витторио и графиня де Бодуэн остались вдвоем. Они долго смотрели друг другу в глаза, ища ответа, почему судьба так безжалостна к ним, почему она так жестоко наказывает их. — Констанция, Констанция… Зачем, зачем ты приехала сюда? — горько и обреченно сказал король.

— Так было угодно судьбе, — ответила женщина, глядя на бледное лицо короля, на горькие складки в уголках его губ.

— Видишь, какой я?

— Да, вижу, король.

— Я виноват перед тобой, — сказал Витторио.

— Нет, дорогой, это я во всем виновата, — Констанция вытащила белоснежный накрахмаленный платок и промокнула кровь, сочащуюся из рассеченной губы короля. — Я и только я во всем виновна. И все страдают

Из-за меня.

— Нет, ты не права, Констанция, не думай так. Я не хочу, чтобы ты винила себя.

— Так пусто все, — оглядевшись по сторонам, сказала Констанция, — но ты сам, Витторио, создал вокруг себя эту пустыню. Сам.

— Да, я знаю, — кивнул головой король, — это ужасные слова. Король тяжело вздохнул.

Констанция сокрушенно покачала головой и, отойдя на несколько шагов от короля, прошлась по пустынному гулкому залу. Она посмотрела на закопченные стены, которые ранее украшали прекрасные картины, на разбитые окна, расколотые рамы, на выщербленный, взорванный паркет.

Она вспомнила, как когда-то, давно, вот здесь во время маскарада танцевала с королем Пьемонта Витто-рио. На ее лице и на лице короля были маски, которые прятали выражения их лиц. Констанция вспомнила взгляд короля, полный любви и желания, и на ее губах появилась улыбка.

«Вот она плата за ту любовь. Ужасная расплата судьбы. Ужаснее не бывает». Она посмотрела вверх, туда, где когда-то висела огромная хрустальная люстра, звенящая тысячами отполированных камешков. Сейчас сверху свисала лишь цепь. Лепнина была разбита и почернела от дыма.

— Все здесь ужасно и совсем не похоже на то, что было когда-то, — сказал король, с трудом запрокидывая голову, чтобы посмотреть на потолок…

— Да, когда-то здесь было так хорошо… — мечтательно произнесла Констанция. — Звучала музыка, прекрасные женщины и мужчины танцевали, сжимали друг другу руки, заглядывали в глаза, улыбались, кокетничали… Но кто же во всем виноват? «Неужели я? Нет-нет, я держалась до последнего, все вынудилименя пойти на подобный шаг». — Не вини себя, — вдруг услышала Констанция голос короля, — ты ни в чем не виновна.

— Я виновна, — Констанция опустила голову. Потом она резко обернулась и долго, очень долго смотрела на короля. Ее губы дрогнули, и она, превозмогая самую себя, произнесла:

— Я люблю тебя, очень люблю, Витторио.

— Ты любишь меня? — не веря своим ушам, повторил король.

— Да, я люблю тебя, — Констанция подошла к нему и ладонью провела по щеке.

На глазах короля появились две большие слезинки. Констанция ладонью смахнула их и улыбнулась.

— Поздно. Как поздно. Но ничего не поделаешь, Витторио. Ты победил, дорогой. Я смогла полюбить тебя. Смогла. — Но почему сейчас?.. Только сейчас?.. — каким-то совершенно незнакомым голосом сказал король, не глядя на Констанцию.

— Не знаю, дорогой. Так получилось… Я все время боролась сама с собой. А теперь любовь меня победила, и я признаюсь тебе в этом, хотя понимаю, что это мое поражение.

— Но почему, Констанция, не раньше, а сейчас, когда я беспомощен, прикован вот к этому ужасному сооружению?! Почему сейчас?!

— Не знаю, Витторио. Это неведомо никому, кроме… — Констанция приподняла голову, показав глазами в потолок.

Боже мой, почему только сейчас?!

Констанция встала перед королем и приблизила свое лицо к лицу короля.

— Я люблю тебя, — повторила она.

— Слишком поздно, Констанция, для этих слов. Мы потеряли свое время, оно как песок сквозь пальцы просочилось, не оставив следа.

— Нет, Витторио, я люблю тебя.

— Ни к чему эти слова, Констанция. У нас было с тобой время, много было времени, и мы не смогли им воспользоваться. А сейчас поздно…

Король качнулся, показывая свое бедственное положение. Сооружение заскрипело и дрогнуло, Констанция едва могла удержать его.

— Ты считаешь, что мы не могли воспользоваться тем временем?

— Да, — бросил король.

— Но почему же тогда я так тебя боялась?

Мы все боимся боли. И ты, Констанция, боялась ее.

— Боли? — женщина задумалась, — Да, наверное, и боли тоже. Но скорее всего, я боялась чего-то другого.

— Чего же?

— Не знаю, наверное, я боялась потерять себя. Боялась преступить через свою гордость, боялась отказаться от себя, чтобы принадлежать тебе, чтобы любить тебя.

— А теперь?

— Теперь я уже ничего не боюсь. Я все потеряла, кроме любви.

— Знаешь, дорогая, в жизни многое происходит лишь потому, что мы боимся боли.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что я знаю, что такое боль. Потому что только сейчас я понял это, испив до дна всю чашу. Только сейчас я научился принимать боль.

— Боже, как я жалею тебя, Витторио. Жалею и люблю. Констанция потянулась, чтобы поцеловать короля. Но он отрицательно качнул головой.

— Нет-нет, не надо. Уже поздно. Этот поцелуй ничего не изменит. Ничего, ровным счетом.

— Я люблю тебя, — в который раз повторила Констанция.

— Не говори об этом.

— АО чем я должна говорить?

— Твой сын Мишель здесь. Ты должна спасти его. Ты должна уехать, забрать его и бежать из Пьемонта.

— Куда? Куда я могу убежать от своей любви?! — воскликнула Констанция.

— Уезжай во Францию. И как можно скорее. Я уже не смогу защитить ни тебя, ни твоего сына, Констанция.

— Я люблю тебя, король, и не брошу тебя такого, — Констанция прикоснулась рукой к сооружению.

— Оставь. Спасайся.

— Но ты же, Витторио, не оставил меня тогда…

— Да, — король кивнул головой, — но там была другая ситуация. Я любил тебя, Констанция, и не мог бросить.

И я люблю тебя, Витторио, и останусь с тобой до конца.

— Не надо. Ты причинишь мне боль, ты причинишь боль себе и своему сыну. Лучше уезжай, Констанция. Убегай, пока не поздно, пока я еще как-то владею ситуацией и могу хоть немного защитить вас. Я прошу тебя, Констанция, умоляю, уезжай, хотя говорить эти слова мне тяжелее, чем признать себя мертвым. Я страстно желаю, чтобы ты была рядом, подле меня, но я понимаю, что из этого получится. Поэтому заклинаю тебя, уезжай. Бери своего сына и уезжай.

— Витторио, что ты говоришь? Одумайся. Ты не бросил меня в самый тяжелый момент моей жизни. Ты был рядом, ухаживал за мной. Помнишь? Как ты снимал и накладывал повязки, как смазывал мое зудящее тело? Помнишь, как ты заботился обо мне, носил на руках, как ребенка, в ванную и в постель? Помнишь, как ты привязывал меня к спинке кровати, чтобы я не чесалась? Помнишь?! — страстно спрашивала Констанция, заглядывая в глаза короля.

Он скорбно улыбался. Из уголка его рта темной струйкой медленно сочилась кровь.

— Да, я все помню. И не жалею о том, что поступил именно так.

— Витторио, дорогой мой, любимый, — Констанция прикасалась рукой к щеке короля, — я люблю тебя и только сейчас я могу тебе в этом признаться.

— Если ты не уедешь, Констанция, мне будет хуже, намного хуже. Тогда вся моя жизнь превратится в нестерпимую пытку. Лучше уезжай. Я не хочу подвергать и твою жизнь опасности. Констанция обняла короля, прижалась к его груди. Король беспомощно дернул руками, пытаясь оттолкнуть женщину.

— Иди, иди. Не мучай меня и себя.

В одном из боковых залов королевского дворца в Турине наследник, четырнадцатилетний Витторио, глядя в лицо маркизу Лоренцетти, говорил:

— Маркиз, с этим пора кончать. Король должен умереть. И чем скорее это произойдет, тем будет лучше для всех нас.

— Да, ваше высочество, — шептал маркиз, — я понимаю, о чем вы говорите.

— Маркиз, возьмите людей и свершите то, что следует. Надо избавить королевство от моего отца. Как

Можно скорее. Ведь опять вернулась эта женщина, она начнет управлять королем и тогда грянет новая беда.

— Да, ваше высочество, — низко склонив голову, отвечал маркиз Лоренцетти, поглаживая рукоять кинжала. — Я вас понимаю и буду поддерживать во всем.

— Я рад, маркиз, — гордо вскинув голову, сказал четырнадцатилетний наследник, — я знал, что смогу положиться во всем на вас.

— Не беспокойтесь, я все устрою. Прямо сейчас.

— У вас есть верные люди, маркиз?

— Конечно, ваше высочество. Есть несколько офицеров, которые выполнят то, что надо.

— Тогда действуйте, маркиз.

Наследник быстро вышел из зала, оставив маркиза Лоренцетти. Тот подошел к разбитому окну, из которого дул пронзительный ветер, и долго смотрел во двор, по которому расхаживали солдаты.

«Да, с королем Витторио надо кончать. Иначе наше королевство вновь будет разорено… Эта женщина, конечно, прекрасна, и, вообще-то, ни в чем не виновата. Но убрав короля, я помогу наследнику занять престол и буду близок к монарху… Но боже, как ужасно! Как не хочется лишать жизни Витторио. Ведь он и так наказан богом за свою любовь, за свое безумство».

Завидев во дворе офицеров, маркиз крикнул:

— Граф Монферран!

Офицер остановился и взглянул вверх.

— Я слушаю вас, маркиз.

— Поднимитесь ко мне!

— Сейчас, маркиз.

Граф с четырьмя офицерами поднялся к маркизу Лоренцетти. И они, закрывшись в маленькой комнате, шепотом, но страстно что-то обсудили. Больше всех говорил маркиз, он обещал офицерам все, что они пожелают, лишь бы было выполнено его задание, которое он получил полчаса тому назад от наследника короля.

Офицеры согласно кивали головами.

— Да, маркиз, мы это выполним.

— Граф, вы пойдете с ними.

— Да, маркиз, конечно.

Наследник короля Пьемонта сидел за письменным столом. Перед ним лежали бумаги, но он не смотрел на них, а крепко обхватив голову руками, раскачивался из стороны в сторону, делая такие же движения, как и его отец. Наследник был похож на короля, его лицо было таким же решительным, и характер был как две капли воды похожий на отцовский. Только губы были еще по-детски пухлые и капризные.

«Я стану королем Пьемонта. Сделаю все для того, чтобы возродить королевство. Мы победим французов и изгоним их. Только я должен стать королем», — четырнадцатилетний Витторио сорвалсяс места, подбежал к окну и глянул на двор.

— Но когда же это произойдет? Когда? — наследник прислушался к гулкой тишине огромного разграбленного королевского дворца.

Он слышал шорохи, слышал, как ветер ударяет где-то ставней о стену, слышал, как звенит стекло в окнах. Он смотрел во двор, на расхаживающих солдат.

«Скоро все они будут подчиняться мне и только мне. Я буду отдавать приказания, буду посылать их в бой, — на лице Витторио появилась улыбка. — Но когда? Когда же в конце концов, вернется маркиз Лоренцетти и сообщит, что все кончено? Что я стал королем, законным наследником, законным королем Пьемонта?»

Наследник не находил себе места. Он вернулся к столу и сел.

— Скорее, скорее, — шептал он.

Нервы наследника были напряжены. Казалось, еще несколько мгновений, и он не выдержит, побежит и, отыскав маркиза Лоренцетти, закричит:

«Нет, маркиз, я передумал, остановитесь! Король должен остаться в живых».

Но какая-то странная сила удерживала его на месте, по щекам бежали слезы. Витторио чувствовал их солоноватый привкус. А губы шептали:

Скорее, скорее. Иначе я не выдержу.Король Пьемонта и Констанция молча смотрели друг другу в глаза, понимая, что эта встреча последняя. По щекам короля текли слезы, Констанция тыжело дышала.

— Витторио, может быть, я все же останусь с тобой до конца?

— Нет, дорогая. У нас было с тобой много времени, мы им не воспользовались, а теперь поздно.

— Я останусь, — шептала женщина.

— Ты должна уйти. Я как король приказываю тебе уйти, оставить меня.

— Но я не могу, пойми, не могу.

— Иди, пока еще есть время. Иди. Может, ты успеешь спастись сама и спасти ребенка. Король нервно махнул рукой.

— Иди я тебя прошу, умоляю. Не задерживайся и не оглядывайся.

— Я не могу.

— Ты должна, должна уйти ради меня и ради своего сына. Уходи!

Констанция вздрогнула и медленно стала пятиться, отступая от короля. А он смотрел на дорогую ему женщину и шептал:

— Уходи, уходи быстрее.

Констанция двигалась, как загипнотизированная. Казалось, что какие-то незримые нити связывают ее с королем, и они такие прочные, что она с невероятным трудом делает каждый маленький шаг, отдаляясь от него.

— Иди, я приказываю!!

Констанция уперлась спиной в стену.

— Нет! Я не могу, — она отчаянно затрясла головой, — я останусь.

— Иди!! — крикнул король, бледнея.

Констанция долго молча стояла у двери, глядя на короля. Наконец, она собралась с силами, распахнула двери и вышла в широкую галерею.

С другого конца галереи открылась дверь и Констанция увидела немолодую женщину, несущую в руках два чемодана, рядом с женщиной шел ребенок. Он смотрел себе под ноги.

Одного взгляда хватило Констанции, чтобы узнать в этом маленьком наряженном, как взрослый мужчина, ребенке своего сына, Мишеля.

Ее сердце сжалось, она застыла на секунду, но тут же, как птица с ветки, бросилась к мальчику.

Служанка, увидев графиню, опустила чемодан на пол, поцеловала ребенка в щеку и быстрой семенящей походкой бросилась в противоположную сторону.

Гулко отдавались шаги Констанции, бегущей к сыну. Мальчик с удивлением смотрел на незнакомую женщину, одетую в мужское платье. И вдруг на его губах появилась растерянная улыбка, он поднял руку, как бы прикрываясь от нее, затем громко заплакал:

— Мама, мама!

Констанция подхватила мальчика на руки и прижала к груди.

— Мишель, мой маленький мальчик! Она поцеловала ребенка. — Какой ты уже большой и тяжелый. Ты уже настоящий мужчина, настоящий рыцарь.

Констанция гладила его кучерявые каштановые волосы, заглядывала в зеленоватые глаза.

— Мишель, Мишель, мой сын. Наконец-то мы вместе.

И вдруг Констанция услышала тяжелые шаги. Она обернулась.Из бокового перехода на галерею вышли маркиз Лоренцетти, граф Монферран и четверо офицеров. Не взглянув на графиню, не поклонившись ей, они прошли к тому залу, откуда совсем недавно вышла она. Их шаги были тяжелы и уверенны. Дверь со скрипом распахнулась. Сердце Констанции вновь сжалось.

— Сынок, нам надо спасаться, надо убегать. Ее душа заметалась. Ей хотелось бежать прочь с сыном и хотелось рвануться туда, где находился король Пьемонта Витторио, туда, куда вошли вооруженные люди.

— Витторио, Витторио! — страстно прошептала Констанция.

Испуганный Мишель заплакал и крепко обнял мать за шею

— Мой малыш… Мой король…

Раздался грохот, крик и чуть позже сдавленный стон…

— Боже мой, — обреченно прошептала Констанция, понимая, что произошло, — боже мой, его уже нет.

Прижав ребенка, она бросилась вниз по галерее, туда, где стояла ее карета.

Скорее, скорее! Мы должны покинуть эту землю, — бросила она кучеру. Она усадила ребенка себе на колени и старалась успокоить его. — Мы поедем с тобой, Мишель, во Францию, в Мато. Там у нас большой дворец, старинный и красивый, вокруг дворца огромный старый парк. Мы будем гулять в парке, и я расскажу тебе историю про рыжего кота, бесстрашного и умного, который спас меня, когда я была маленькой, такой как ты сейчас. Ну может, чуть постарше..

— Мама, мамочка, — шептал ребенок, прижимаясь к щеке Констанции. Наследник короля Пьемонта вздрогнул, когда услышал грохот.

— Все кончено, — прошептал четырнадцатилетний Витторио. — Я — король Пьемонта.

Но встать из-за стола он был не в силах, как ни старался, так и не смог. Вскоре дверь распахнулась и на пороге появились граф Монферран, маркиз Лоренцетти и четверо офицеров.

Маркиз и граф сняли шляпы и низко поклонились.

— Ваше величество, — произнес маркиз Лоренцетти.

— Слушаю вас, — с трудом выдавил из себя Витторио.

— Вот ваша королевская печать, — маркиз разжал ладонь, и на стол лег тяжелый королевский перстень-печатка. На руках маркиза Лоренцетти была еще свежая кровь.

Четырнадцатилетний Витторио дрожащей рукой взял перстень, зажал его в кулак, затем поцеловал его и попытался надеть на указательный палец.

Конечно же, массивный перстень был велик для еще детской руки короля.

Ничего, ваше величество, перстень можно немного уменьшить.

Не стоит, маркиз. Я надеюсь, со временем он будет мне впору.

Да-да, ваше величество, — закивал головой граф Монферран, — не пройдет и двух лет, как этот перстень

Станет вам впору.

— Граф, а как он? — спросил наследник. Граф ничего не ответил, кивнул головой и только сейчас заметил, что кружевная манжета его рубахи тоже испачкана кровью.

— Простите, ваше величество, я должен привести себя в порядок.

Граф Монферран учтиво поклонился четырнадцатилетнему монарху и торопливо покинул зал.

Констанция торопила кучера.

— Скорее, скорее! Как можно скорее! Кучер стегал лошадей, и карета с гербом графа де Бодуэна мчалась от Турина к французской границе, туда, где Констанция была когда-то счастлива, туда, где, как она надеялась, будет счастлива вновь.

Жюльетта Бенцони Констанция. Книга пятая

ПРОЛОГ

О-ля-ля!

Неужели это Париж? Неужели это тот самый Париж, который я видел три года назад и который показался мне самым красивым, самым блистательным, первым городом мира. Почему на улицах так много грязи? Почему стены домов покрыты серыми пятнами сырости? Почему зловония от протекающих по тротуарам помоев, которые можно было заметить и раньше, стало первым, что запоминается человеку, въезжающему в эту столицу мира? Этот всепоглощающий отвратительный запах заглатывает тебя словно зеленая болотная жижа. Даже вид этих по-прежнему шумных и многолюдных улиц менее отвратителен, чем эта вонь. Колеса дилижанса хлюпают в многодневной грязи, и ничто не спасает от запаха Парижа мирного путешественника — невысокого роста американца с прямыми, торчащими в разные стороны, словно солома, волосами и не правильной формы утиным носом. Его проницательные темные глаза, кажется, запоминают все на своем пути. А запоминать есть что. «Неужели именно такова особенность каждой свободолюбивой нации? Неужели именно так пахнет демократия и равенство?»

Да, на стенах домов не только пятна сырости. Это и следы помоев, выплеснутых прямо из соседних окон на противоположную сторону улицы. Хотя улиц в Париже превеликое множество, все они безобразно узки. Кареты и дилижансы могут развернуться только на больших площадях и в предместьях, где домам и так тесно. Да, в величайшем городе мира не плохо было бы сделать улицы чуть пошире. Хотя бы настолько, чтобы прохожий всегда мог знать (пусть даже только для собственного удовлетворения), по какой стороне улицы он идет. Фонарей здесь раньше не зажигали только в летние месяцы.

Теперь, наверняка, нет надежды на это и зимой. К тому же, никто не уступает дорогу. А с другой стороны, если стены домов загажены, то как же поступить иначе? От этого не может спасти даже школа учтивости. Да, город изменился. Знаменитый фонтан на площади Пале-Рояль не бьет уже, наверное, многие месяцы. За его невысокими каменными стенками можно найти только рваные лохмотья и прохудившиеся истоптанные башмаки, но уж никак не воду.

Несмотря на надвигающийся вечер, толпы народа бродят по бесчисленным улицам Монмартра и Сен-Дени, Сен-Мартена и Берери, Тампля и Сен-Антуана, Мобера и Люксембурга, Сен-Жермена и Сен-Бенуа. Возможно, это происходило из-за того, что большинство лавок столицы было закрыто. Торговля шла до поздней ночи на улицах и площадях при свете свечей. Париж превратился в одно большое торжище. И это при том, что тут и там появлялись солдаты, которые, водрузив кокарды на свои головные уборы, именем революции конфисковывали товары у тех, кто не успел еще совершенно обеднеть. Возмущаться при этом было бесполезно, поскольку предводитель каждого такого отряда непременно имел при себе бумагу, подписанную каким — нибудь из депутатов конвента. Из подобного документа следовало, что в случае сопротивления незадачливый собственник не мог рассчитывать даже на гильотину.

Такой привилегии удостаивались только дворяне и лица, занимавшие высокое положение при пока еще здравствующем короле. Солдаты могли просто-напросто воспользоваться предоставленным им правом вершить революционный суд на месте.

Путешественник-американец время от времени приоткрывал дверцу почтовой кареты, на козлах которой сидел высокий краснолицый парень в буро-желтом кафтане с красными атласными обшлагами, просил своего возницу остановиться и, торопливо раскрыв дорожный блокнот в обложке из телячьей кожи, карандашом записывал слова песен, исполнявшихся уличными певцами и куплетистами.

Мистер Пенн бывал в Париже несколько лет назад и уже был знаком с этим народным площадным искусством. Но тогда на улицах исполняли только антироялистские песенки, а сейчас можно было услышать куплеты, посвященные и республике, и лидерам конвента, и Людовику XVI, и Марии-Антуанетте, и «зубастым» щеголям в цветастых галстуках, и бледным епископам, и гильотине, и даже австрийскому императору. Казалось, пели все и обо всем. Это было время какого-то неслыханного грязного и зловонного веселья. Это было время ненависти и надежды, любви и отречения, героизма и предательства, совести и растления, золота и крови. Самопожертвование соседствовало с низостью, трусость с героизмом, мужество и достоинство — с бесчестием и падением. Графини становились революционными актрисами, монахини шли в дома терпимости, маркиз и баронесс можно было встретить в революционных трибуналах.

И обо всем этом можно было услышать в песнях, которые распевали как те, кому бог даровал голос и поэтический дар, так и те, кто никогда не был знаком с нотами и рифмой.

Мистер Пенн был известным американским публицистом. В свое время, охваченный идеей свободы и равноправия, он прибыл во Францию, бредившую революцией. Здесь он знакомился с трудами Руссо и Вольтера, Бабефа и Сент-Этьена. Затем, переполнившись либеральными идеями, он вернулся в Америку, где участвовал в общественной жизни, и теперь снова приехал во Францию. Его привел сюда не только интерес к событиям последнего времени в той стране, которая служила для Америки идеалом свободы, но и свои, чисто практические интересы. В свое время здесь, в Париже, он познакомился с одним из самых выдающихся, по его мнению, писателей Франции той поры Николя Ретиф де ля Бритоном. Это был человек, которого смело можно было назвать самым талантливым из живо писателей парижской грязи. Происходил он из когда-то известного, но затем обедневшего дворянского рода. Был знаком, несомненно, со всеми злачными местами Парижа (впрочем, как и многих других городов Франции), знал всех завсегдатаев трактиров и проституток (по крайней мере, в обозримых окрестностях улицы Дофине, где он жил). При всем при этом он был действительно талантливым писателем, которому особенно удавались картины народного быта и нравов парижской черни. Ретиф де ля Бритон обладал также и публицистическим даром — многие из его листовок, обличавшие богатых и взывавшие к гражданской совести бедных.

Когда-то Ретиф де ля Бритон женился на дочери трактирщицы из маленького городка на западе Франции и прожил с ней больше двадцати лет. За это время она успела родить ему троих детей, двое из которых по несчастью умерли еще в младенчестве. Теперь пятидесятипятилетний писатель (а с недавних пор и издатель) жил вместе со своей единственной взрослой дочерью в доме, который одновременно служил ему складом для книг и листовок.

Революция дала возможность Ретифу де ля Бритону открыто напечатать многое из того, что раньше парижане знали из уст друг друга. Не секрет, что большей частью это были скабрезные истории, которые презирала знать и которыми восхищался народ. Во множестве фельетонов, которые писал Ретиф де ля Бритон, высмеивались приближенные и фавориты короля Людовика XVI, королева Мария-Антуанетта и ее фрейлины. Это была очень удобная мишень для сатиры в особенности потому, что сама королева Мария-Антуанетта представляла собой весьма удобную мишень. Она была австриячкой, то есть принадлежала к тому народу, который всегда был презираем во Франции и осмеивать который считалось делом чести каждого, пусть даже самого захудалого, француза.

Не менее просто было издеваться и над королем Людовиком. Герцог Берийский, который впоследствии стал королем Людовиком XVI, с детских лет страдал гипертонией и несварением желудка, по причине редкой прожорливости и вызванной этим тучности. В связи с этим он часто болел и однажды был даже на грани смерти. В последние годы его правления мало кто во Франции вспоминал, что по натуре король добр и незлопамятен. Внешность короля была на удивление банальной и заурядной — не слишком высокий лоб, глаза, окаймленные низко опущенными веками, не обладали ни особой проницательностью, ни остротой, которые в воображении любого француза были связаны с королевским взглядом. Неопределенный цвет глаз говорил, скорее, об отсутствии воли и решительности. Столь же невыразительные низко опущенные брови с трудом повиновались движениям лобных мускулов. Из-за этого у его величества Людовика XVI не было во внешности ничего устрашающего. Нос у него был широкий и утолщенный на конце, больше делавший его похожим на обыкновенного кота. Губы, пухлые и розовые, лишь подчеркивали это сходство. Рыжеватые, как у всех капетов, волосы обрамляли голову с большими ушами, что придавало его лицу какое-то особенно добродушное выражение. Об этом же говорили изгибы полных губ. Нет, Людовика XVI ни в коем случае нельзя было назвать обладателем беспородной внешности. Наблюдатель с непредвзятым взглядом вполне мог бы найти его привлекательным для женщин, хотя этой привлекательности было далеко до мужественной красоты его далеких предков из рода Капетингов. На его лице не было жестоких морщин, говоривших о напряженной работе ума и совести. Впрочем, до некоторых пор это никого не занимало. Людовик Капет вступил на престол семнадцать лет назад. К тому времени он уже несколько лет был женат на Марии-Антуанетте, дочери австрийской императрицы Марии-Терезии. Австрия тогда выступала союзницей Франции, и брак этот был заключен в целях укрепления связей между австрийским императорским домом и правящей королевской династией Франции.

Графиня Констанция де Бодуэн искренне жалела о том, что не присутствовала на народном празднике с фейерверком по случаю бракосочетания австрийской эрцгерцогини Марии-Антуанетты и дофина герцога Бе-рийского. Праздник этот проходил на Гревской площади в Париже. Правда, Констанции не стало особо сожалеть об этом, поскольку праздник закончился трагически: в давке погибло несколько сот человек. Еще тогда все парижские гадалки усмотрели в этом дурное предзнаменование. Во всяком случае, через двадцать три года после этого бракосочетания никто не удивлялся тому, что именно на той же самой Гревской площади Людовик XVI и Мария-Антуанетта будут обезглавлены.

Когда-то придворный астролог месье Кивеллин посоветовал Людовику XVI особенно поинтересоваться личностью английского короля Карла I Стюарта. Возможно, в этом было простоесовпадение, возможно — рука судьбы. Однако Людовик XVI до самого последнего момента своей жизни не уставал повторять о сходстве своей судьбы с судьбой английского короля, закончившего свою жизнь на плахе.

С самого начала своего правления Людовик безропотно согласился с тем, что его супруга, жизнерадостная, энергичная и обаятельная Мария-Антуанетта, едва ли не единолично распоряжалась судьбами государства. Самого же себя король посвятил беззаботному веселью, но веселью, отличному от того, в которое погряз двор при его предшественнике Людовике XV. Все дело было в том, что не в пример своему распутному деду (предыдущий король приходился Людовику XVI именно дедом), он отличался религиозным благочестием. Возможно, поэтому, а возможно, потому, что ему не позволяли делать этого природные недостатки, у Людовика XVI не было фавориток и, уж тем более, бесчисленного сонма любовниц.

До конца своей жизни Констанция де Бодуэн запомнила свою первую встречу с королем Людовиком XVI, когда, узнав о истории ее полной трагических событий жизни, король обратил на нее внимание и удостоил чести разговаривать с ним. Наверное, сразу же после этой встречи у молодой виконтессы Аламбер родилось желание навсегда остаться в Париже при дворе. Нет, она не могла сказать, что влюбилась в этого высокого меланхоличного вида мужчину с простым и добродушным лицом и вяловатой и нерешительной походкой. Нет, такая мысль даже не приходила ей в голову. Она и представить себе не могла, что может когда-нибудь рассчитывать на некое подобие любовных чувств по отношению к особе королевской крови.

Перед королем можно было преклоняться, на него можно было надеяться, как на заступника и избавителя, перед ним можно было опускаться на колени, но любви в этом ряду чувств не было отведено места. Да, преклонение и радость от близости к человеку столь высокого, почти божественного происхождения — вот то, на что могла надеяться и рассчитывать Констанция.

Но с тех пор прошло много времени. Луна, большая как жемчужина, висевшая на шее Констанции, совершила много оборотов вокруг Земли. И многое изменилось в сознании самой Констации. Она успела узнать не только о том, что такое любовь, но и о том, что такое любовь к королю. Пусть даже это был король Пьемонта.

Витторио разбудил в ней целый океан чувств, дремавших до того времени, словно дикое животное в спячке. Витторио заставил ее позабыть о всех сословных различиях, существовавших между ней и наследником королевского рода, Заставил сбросить маску смирения и покорности, которую она, молодая девушка, едва достигшая порога двух десятилетий жизни, носила при Пьемонтском дворе. Водоворот страстей вовлек ее в пучину безумств, которые она совершала во имя любви. Она упивалась своим триумфом, наслаждалась преклонением перед собой со стороны короля Витторио. Одним движением губ заставляла трепетать целый двор и всех подданных короля. Витторио целиком был в ее власти. Порой она ловила себя на мысли о том, что ей для этого не приходилось делать ничего особенного. Она только желала, а король исполнял все ее желания. Неизвестно, сколько бы могло так продолжаться, однако судьбе, видно, было не безразлично все, что случилось между Констанцией и Витторио. Судьба заставила их расстаться. Расстаться навсегда. Отныне путь Констанции де Бодуэн лежал в Париж. Вместе с сыном она вернулась в тот город, который всегда был ее мечтой. В этот самый блистательный и самый желанный, самый богатый город мира. Ее всегда влекло в великолепие дворцов и особняков Парижа, красота его фонтанов и площадей, пестрота толпы на улицах и веселый нрав его жителей. Здесь не было той злобы и ненависти, которой преследовали ее при королевском дворе Пьемонта. Здесь никто не будет кричать в ее адрес: «Королевская шлюха!». Здесь никто не станет упрекать ее низостью происхождения и нищетой. Теперь она была богата, сказочно богата. Она могла позволить себе устроить сына в закрытую аристократическую школу для мальчиков, где их учили хорошим манерам и иностранным языкам, танцам и фехтованию, езде на лошади и придворному этикету.

Позаботившись о судьбе сына, Констанции можно было подумать и о себе. Однако — странное дело. Когда она стала по-настоящему свободной и независимой, любовь перестала привлекать ее. Нет, наверняка, дело было даже не в том, что графиня Констанция де Бодуэн была слишком свободной и слишком независимой для любви. Скорее всего, чувства, которые она испытывала по отношению к Витторио, были так сильны, что она была не способна полюбить с такой же силой кого-то иного. Впрочем, никто иной ей и не был интересен — никто из многочисленных виконтов, маркизов, баронов, графов и даже герцогов, которых она впоследствии встречала при дворе короля Франции, не возбуждал в ней ни малейшего интереса.

Все они были какими-то мелкими и ничтожными по сравнению с Витторио, который по — прежнему оставался для нее идеалом мужчины. Да, он причинил ей немало боли, он заставил ее страдать, но Констанция была благодарна судьбе за то, что та послала ей такие муки и такие страдания. Лишь настоящая жизнь, та жизнь, которой всегда мечтала жить Констанция, приносит такое. То, на что иным требуется не один десяток лет, Констанция смогла испытать в самый короткий срок, который только можно было вообразить.

С возвращением в Париж Констанция Бодуэн стала вести иную жизнь. По-прежнему храня в душе верность Витторио, она не видела вокруг никого, кто мог бы даже внешне походить на него. Нет, разумеется, ее окружали и красавцы военные, и галантные придворные, и богатые банкиры, и салонные сердцееды, но никто из них не интересовал Констанцию, поселившуюся в снятом ею шикарном особняке на Вандомской площади. Рядом с особняком, принадлежавшим Констанции, на Вандомской площади стоял великолепный дом, в котором проживал Бодар Сен-Жам. В то время он был казначеем морского ведомства. Это было еще за несколько лет до тех событий, которые в корне изменили жизнь Франции и всей Европы.

О том, что же произошло с тех пор, как народ Парижа штурмом взял Бастилию, и до того времени, как наш путешественник-американец мистер Пенн оказался в Париже во второй раз, он совершенно спокойно мог узнать из сообщений европейских газет и рассказов непосредственных участников событий. Однако с него вполне достаточно было представления бродячего театра на Вандомской площади — да, да, той самой Вандомской площади, где стоял особняк графини Констанции де Бодуэн. Правда, сама она все равно ничего не могла бы увидеть из окон своего особняка, поскольку в последние несколько месяцев жила во дворце Тюилрьи вместе с королевой Марией-Антуанеттой. Однако об этом, уважаемые читатели, вы узнаете немного позже. А сейчас обратимся взорами к тому незамысловатому деревянному сооружению, внешне напоминавшему невысокую пирамиду на широком дощатом помосте, вокруг которой толпилась куча зевак и поодаль которого, приказав своему кучеру-почтарю остановиться, приоткрыл дверь кареты наш путешественник. В руках его по-прежнему были дорожный блокнот для записей и карандаш. Напряженно вслушиваясь в громкий голос, разносившийся над Вандомской площадью, мистер Пенн время от времени делал пометки на страницах блокнота. — Дамы и господа, добро пожаловать в «Новый мир»! Граждане и гражданки, подходите, не стесняйтесь! Вы все увидите картины этого «Нового мира», изображенные талантливыми художниками, такими, какие они были на самом деле. Вы увидите то, что происходило два года назад, то, что случилось в прошлом году и то, что происходит сейчас. Вам непременно понравится то, что вы увидите.

Мистер Пенн отложил блокнот и карандаш, пошире приоткрыл дверцу кареты и, встав на подножку, направил свой взор в ту сторону, где на широком деревянном помосте, возле пирамиды с невысокой лестницей, под звуки бубнов и тимпанов плясали актеры бродячей труппы. Костюмы их были столь же поношены и неказисты, как и возвышавшееся рядом сооружение, освещенное изнутри таинственным светом волшебного фонаря, а потому привлекавшее внимание в надвигавшихся сумерках.

Неподалеку, за рядами домов, неспешно катила свои тихие воды Сена. Заключенная в каменные стены, закованная цепями мостов и перекрытий, река словно напоминала каждому парижанину о неторопливом, но неотвратимом ходе времени. Сейчас она словно на самом деле была рекой Хронуса, и любой мало-мальски мыслящий ум сразу же выстраивал подобную аналогию.

— Граждане и гражданки! — выкрикивал маленький пожилой актер в выцветшей ливрее и резко контрастировавшей с ней великолепной черной бархатной треуголке в адрес собравшихся на площади.

Мистер Пенн пристально вглядывался в тех, кто находился вокруг. Здесь были не только уличные зеваки, которые считали своим долгом присутствовать на любом мало-мальски шумном сборище. Тут можно было увидеть учеников военных школ, которые декретом конвента были переименованы в «воспитанников школы Марса». Не обращая внимания на музыку и призывные крики актеров, на стенках фонтанов сидели картежники. У стен домов подмастерья цирюльника на глазах у всех завивали дамские парики. А поскольку цирюльники совмещали свое ремесло с торговлей колбасами, то рядом с манекенами в золотых локонах в окне цирюльни были выставлены окорока и связки сосисок. Пользуясь большим скоплением народа, гадалки в цветастых цыганских платьях и с целыми ожерельями продырявленных монет на шее предлагали свои услуги. И было много таких, кто ими пользовался. Тут же толкались многочисленные торговцы с разной мелочью, мылом и чулками. Перекрикивая звон бубнов, они рекламировали свой товар.

— Продаю подержанные шляпы! Сходная цена! Товар из домов маркизов и графов!

— Чистая холодная вода! Чистая холодная вода из Булонского леса! Всего за один су вы можете выпить настоящей чистой воды! — Предсказываю будущее! Всем, кто не знает, чего ожидать от завтрашнего дня, предсказываю будущее! — Прически и парики! Лучшие в Париже прически и парики! — Башмаки! Есть прекрасные башмаки! Их уже носили другие, теперь можете носить вы!

Однако громче всех в этой разноголосой толпе были слышны выкрики актера, потрясавшего шестом с нацепленными на него жестянками.

— «Новый мир»! Предлагаю всем увидеть «Новый мир»! Подходите, не пожалеете! «Новый мир» таким, каким он есть в перспективе! Один су, всего лишь один су с головы, и вы увидите это чудесное изобретение человечества! Наша труппа приехала сюда только для того, чтобы показать вам это изумительное зрелище! Не пропустите, подходите! Каждый из вас достаточно богат для того, чтобы увидеть историю нового времени. Два глазка, пропиленных в стенке пирамиды, столь призывно сверкали огнем волшебного фонаря, что несколько человек из толпы, одетых чуть получше, чем все остальные, начали рыться в карманах в поисках мелкой монеты.

— С помощью этого великого изобретения вы сможете собственными глазами увидеть самые близкие и самые далекие страницы истории такими, какими они были на самом деле. Мы ничего не приукрашиваем, ничего не сочиняем. Мы показываем мир таким, какой он есть. Сейчас вы увидите все это вместе с нами. Один су, и вы в «Новом мире». Кому не хочется побывать там? Каждый из вас участвует в истории, но никто не видит ее со стороны. Путешественник — американец также стал рыться в карманах в поисках монеты. Это было действительно любопытно. Тем более, что сам он, занятый делами за океаном, не был свидетелем многих исторических событий, которые привели его сюда, во Францию. — Берите ваших детей! — выкрикивал актер. — Дети могут смотреть на «Волшебный фонарь» бесплатно! Не откажите им в этом удовольствии! Подходите поскорее сюда, граждане и гражданки, дамы и господа! «Волшебный фонарь»— это настоящее изобретение республики. Он не делает различий в сословиях и санах, им может воспользоваться каждый. Это изобретение, которому принадлежит не только прошлое, но и будущее. Первым отважился расстаться со своим кровным су некий пожилой господин в весьма приличном сюртуке и шляпе от хорошего мастера. Опираясь на трость, он медленно поднялся по деревянным ступенькам на помост и протянул монету зазывале. — А вот и первый зритель нашего «Волшебного фонаря»! — радостно закричал тот. — Сейчас он увидит собственными глазами то, чего еще не видел никто. — Это наше первое представление в великом Париже! Вот счастливчик, которому выпала честь познакомиться с «Волшебным фонарем».

Мистер Пени выбрался из кареты и, чертыхаясь, тут же отскочил в сторону. Рядом с дверцей, в том месте, куда он опустил ногу, красовалась огромная куча конского навоза, правда, столь несвежего, что она уже успела покрыться толстым слоем грязи и плесени. — Да, — еще раз пробормотал Пенн, озабоченно теребя себя за ухо. — Париж, действительно, великий город. Повернувшись к кучеру, он крикнул:

— Парень, подожди меня здесь! Я задержусь ненадолго. Когда тот кивнул, путешественник — американец, не обращая внимания на устремившихся к нему попрошаек и торговцев, предлагавших самый разнообразный товар, зашагал к помосту. Лишь оказавшись в нескольких шагах от него, мистер Пенн смог разглядеть, что маленький актер в потертой ливрее и шикарной бархатной шляпе с шестом, увешанным жестянками, был просто карликом. Он смешно взмахивал своими коротенькими ручками, вызывая у стоявших вокруг зевак приступы почти истерического смеха. Но карликом был не только этот зазывала.

Несколько человек вокруг него отличались той же степенью уродства. Это были и мужчины, и женщины, и даже маленький ребенок, обряженный в шутовскую мантию.

— Взгляните, добрый господин, — кричал карлик, — в это волшебное зеркало истории, и вы увидите нашего доброго короля Людовика XVI вместе с его прекрасной женой Марией — Антуанеттой. Посмотрите, вот они на прекрасном приеме в Версале. Среди их гостей — знатные особы со всей Европы. Посмотрите на их великолепные наряды, посмотрите, как они веселятся. Это незабываемое зрелище. Я приглашаю всех к «Волшебному фонарю»!

Пожилой господин, остановившийся рядом с аккуратно пропиленными в деревянной стенке пирамиды отверстиями, приложил глаз к одному из них, придерживая рукой свою шляпу. Зрелище, открывавшееся его глазам, было, действительно, достойно созерцания: на фоне довольно тщательно выписанных интерьеров версальского дворца шевелилось несколько бумажных фигур, изображавших королевскую чету, а также их богатых гостей. Фигурки были вырезаны из бумаги и ярко разрисованы. Человек, сидевший внутри пирамиды, аккуратно передвигал фигурки с тем, чтобы создавалась полная иллюзия действия. Яркий свет фонаря, освещавший картинку, делал ее цветной и объемной. При всей незамысловатости этого изобретения, оно было довольно забавным и действительно стоило тех денег, которые за него просили. — А сейчас господин за свой су увидит еще одну незабываемую картину: открытие королем порта в Шербуре. Это было поистине фантастическое зрелище. Те, кто не видел его, обязательно должны посмотреть. Лучшие корабли военно-морского флота Франции, семидесяти шести пушечный фрегат «Виктуар», на котором прибыл его величество король. Галера королевы, разукрашенная драгоценными тканями и великолепными фонарями. Вы даже сможете увидеть, какой грандиозный салют был дан в честь прибытия в Шербур его величества короля Людовика.

И действительно, пожилой господин, прильнувший ко второму глазку, увидел широкую морскую гавань, заполненную судами, прибытие двух кораблей, на которых были король Людовик и его супруга Мария-Антуанетта, и даже некое подобие салюта, изображенного взлетевшими перед светом волшебного фонаря блестками. Удовлетворенно кивнув головой, первый посетитель поправил шляпу и спустился вниз с помоста. Его сопровождали особенно громкий грохот бубнов и барабанов, а также невероятный вой, который издала неизвестно откуда взявшаяся фанфара. Ее держал в руках двухметровый верзила, который смотрелся особенно нелепо на фоне карликов, топтавшихся на помосте вокруг пирамиды. — А сейчас новые страницы истории! — возвещал карлик-зазывала. — Поднимайтесь к нам те, кто хочет увидеть то, что произошло с королем Людовиком и королевой Марией-Антуанеттой после этого. Новые страницы истории! Господин, который побывал у нас первым, уже знает, сколь увлекательно наше зрелище. Ну, кто следующий? Граждане и гражданки, дамы и господа, смелее! Мы приглашаем вас в «Новый мир»!

Молодая дама в дорогом платье и шляпке с закрывавшей глаза полупрозрачной вуалью стала осторожно подниматься по скрипучей деревянной лестнице.

— Сударыня, как я рад вас видеть! — заверещал карлик и, еще более комично подпрыгивая на месте, захлопал в ладоши. При этом с деревянного помоста раздался такой грохот и шум, что казалось, будто возопили иерихонские трубы. — Поднимайтесь к нам, сударыня, «Новый мир» ждет вас. Вы увидите его в этом «Волшебном фонаре». Сейчас вы увидите новый поворот в истории Франции: дело с ожерельем.

Молодая дама, торопливо протянув карлику мелкую монету, торопливо прошла к «Волшебному фонарю»и остановилась рядом с первым отверстием.

— Вы видите появление великого итальянца графа Калиостро, — возвещал карлик, расхаживая туда-сюда по помосту. — А вот и знаменитое бриллиантовое ожерелье. Лишь королева Франции была способна оценить такой подарок. А вот графиня де ла Мотт. Вы видите, как ее бьют кнутом за мошенничество и клеймят самым отвратительным клеймом на свете. Вы узнаете это клеймо? Да, лилия. Дело с ожерельем, которое несколько лет назад вызвало огромный скандал во Франции и о котором мы с вами еще будем иметь возможность узнать подробнее, было той палочкой-выручалочкой, которая помогла актерской труппе, демонстрировавшей «волшебный фонарь» «нового мира», окончательно привлечь на свою сторону публику. Уже несколько человек вышли из толпы и направились к помосту с явным намерением отдать свои деньги за просмотр волшебных картинок. Даже кое-кто из торговцев, сновавших по площади, затих, позабыв о своем ремесле.

Актеры к тому времени перестали бессмысленно плясать и присоединились к своему собрату карлику, на все лады расхваливая достоинства нового изобретения.

— Сейчас вы увидите еще более волнующее зрелище. Это события, которые потрясли Францию всего лишь два года назад, в 1789 году. Любой желающий может увидеть взятие восставшим народом Парижа Бастилии — крепости-тирана, тюрьмы, в которой содержались не только люди, но и идеи. Сейчас вы видите, как пять тысяч парижан, покинувших свои дома, пришли на площадь перед Бастилией, чтобы уничтожить это мрачное сооружение, символ неравенства и угнетения. Те, кто боролся за свободу, пришли на эту площадь рано утром, оставив в своих постелях еще спящими жен и детей. Вот когда родилась новая Франция. Те картины, которые вы сейчас видите в нашем «Волшебном фонаре», созданы самим народом. Из тех пяти тысяч, которые в тот день пришли на площадь, восемьдесят восемь человек погибли, восемьдесят три были ранены, но крепость пала, и тирания рухнула. Подходите, смотрите на все это в нашем «Волшебном фонаре»! Кто следующий? Вы, мадам? О, какая честь видеть вас здесь! Проходите, мы покажем наши картины всем, всем, кто только пожелает. Это прекрасное зрелище, которое парижане только сейчас имеют возможность оценить по достоинству. А вот еще одно невиданное зрелище: взгляните на изображение в дальнем углу экрана. А на вершине этого копья вы можете увидеть отрубленную голову начальника Бастилии. Любуйтесь ею, сограждане, это символ падения старого мира, это символ победы третьего сословия. Только у нас и больше нигде вы сможете увидеть такие впечатляющие картины из истории Франции.

Народу на площади прибыло. Привлеченные громом барабанов и звоном бубнов, криками актеров и шумом толпы, сюда стекались горожане с окрестных улиц. И хотя плата за деревянный помост была не так уж велика, не слишком многие из горожан могли себе позволить такое развлечение.

Окна дома, в котором жила Констанция де Бодуэн, были затемнены. Даже те несколько слуг, которые присматривали за особняком в отсутствие его хозяйки, выбрались на площадь, чтобы разузнать в чем дело. Кое-кто из слуг знал, что их хозяйка, графиня Констанция, была самым непосредственным участником некоторых событий, о которых рассказывает «Волшебный фонарь» на Вандомской площади.

— А сейчас, дорогие граждане и гражданки, вы увидите то, что происходило в октябре 1789 года в достославном городе Париже. Несколько десятков тысяч голодных женщин и мужчин, переодетых в женское платье, просят хлеб для своих детей у короля, который приехал в Версаль. Поднимайтесь к нам и вы увидите это незабываемое зрелище. Шесть часов находились эти люди под проливным дождем, шесть часов пытались они добиться хлеба, всего только хлеба. Что же происходит дальше?

В этот момент шум на деревянных подмостках, заполненных актерами, немного стих, и актерская братия, обряженная в самые невероятные наряды, расступилась в стороны, пропуская ярко напомаженную карлицу в невероятно уродливом и даже комичном бархатном платье, сшитом по всей видимости из обрезков. На голове этого нелепого создания красовалась столь же уродливая шляпа, ранее принадлежавшая, скорее всего, какому-нибудь священнику. Но сейчас она была украшена разноцветным бисером и индюшачьими перьями. Карлица медленно проследовала по помосту и остановилась перед зрителями, широко улыбаясь напомаженным безобразным ртом, открывавшем плохие зубы.

Толпа тут же обрадовано завыла, а высокий актер, одетый в костюм арлекино, подхватив эстафету зазывалы у своего коллеги карлика, воскликнул:

— А вот и появление прекрасной дамы! Посмотрите, уважаемые зрители, неужели она не великолепна? Какой изысканный наряд, какая дорогая шляпка. А эта улыбка. О, эта улыбка. Она стоит многого. Король тогда еще не знал, с кем имеет дело. Карлик-глашатай, нелепо семеня короткими ножками, подскочил к прекрасной даме и, бухнувшись на одно колено, поцеловал жеманно протянутую ему руку. Новый взрыв восторга охватил толпу, собравшуюся на Вандомской площади.

— Кто она? — раздались выкрики из толпы. — Кто эта прекрасная дама?

— Что же она сделала?

Актер в костюме арлекино сразу же вошел в роль рассказчика и, распаляясь все больше и больше, выкрикивал:

— О, это самая знаменитая женщина в Париже 1789 года после королевы Марии-Антуанетты! Неужели вы не помните ее? О, как быстро бежит время.

Карлица, которая продолжала демонстрировать зрителям свой сногсшибательный наряд, неожиданно сунула руку куда-то под платье и выдернула оттуда маленький деревянный меч, которым принялась размахивать над головой. За этим последовал новый взрыв аплодисментов.

— Эта прекрасная дама — мадемуазель Тавань де Мерикур, которая любила революцию, войну, а больше всего на свете — мужчин. Это прекрасная мадемуазель де Мерикур, приветствуйте ее, зрители.

Помахав над головой мечом, карлица важно удалилась со сцены. — Да, это была она! — продолжал зазывно кричать актер в костюме арлекино. — Та, которой по душе были баталии любви и революции. Именно она смогла повести за собой эти десять тысяч голодных. «Короля, короля!»— стали требовать они. Количество любопытных, пожелавших увидеть все это собственными глазами, значительно увеличилось. Теперь на подмостки поднимались не только богато и чисто одетые господа и дамы, но и люд попроще. Даже несколько босоногих разносчиков воды, оставляя после себя на лестнице пятна грязи, поднялись на деревянный помост и опустили по одной монетке в протянутую им навстречу ладонь карлика.

— Да, вы видите собственными глазами, как народ, собравшийся под стенами Версаля во главе с мадемуазель де Мерикур требует появления короля. И вот… — за этим последовала неплохо исполненная драматическая пауза, — король появился. Он выходит на балкон Версальского дворца, и десять тысяч женщин кричат: «Короля в Париж! Короля в Париж!» Этот громогласный призыв достигает даже самых последних комнат Версальского дворца, где прячутся перепуганные слуги и придворные.

Мистер Пени, который в этот момент поднимался по невысокой деревянной лестнице на помост, где походило представление, с удивлением отметил, что в толпе прекратилось почти всякое движение, и даже картежники забыли о своей азартной игре. Вытянув головы, они стояли на стенках фонтана и жадно вслушивались в слова, доносившиеся с противоположного конца площади. Те любопытные, у которых были для этого средства, по очереди подходили к деревянной пирамиде и собственными глазами разглядывали картины, о которых шла речь. Для тех же, у кого не было денег на то, чтобы посмотреть в «волшебный фонарь», карлики разыгрывали эти мини-сценки прямо на подмостках. Именно это представление и привлекало такое большое внимание толпы. — Что же было дальше?

— Что ж, сейчас вы собственными глазами увидите, что происходило после того, как король Людовик XVI вышел на балкон Версальского дворца. Он появился там один, без королевы. — А где же была Мария-Антуанетта? — Наша блистательная королева в это время пряталась в дальних покоях Версаля. Окруженная несколькими фрейлинами и камергерами, она боялась выйти на балкон. Она боялась французских женщин. Вы слышите это, жители Парижа? Гордая, надменная австриячка больше всего на свете боялась французских женщин. Вы должны гордиться этим.

Раздавшийся со стороны толпы громкий свист, улюлюканье и плеск ладоней подтвердили, что слова эти попали в точку. — И тогда женщины закричали: «Ах, эта чертова шлюха! А ну-ка пусть покажется на балконе, мы хотим видеть эту австрийскую потаскушку!»

Из толпы послышались выкрики:

— Правильно, она чертова шлюха! Она одурманила нашего короля и сама правила Францией. Ее надо вышвырнуть отсюда, пусть убирается к своим австрийским свиньям. Жаль, что ее не убили тогда, в октябре.

Актер в костюме арлекино обрадованно воскликнул:

— О, я вижу, что многие из вас, господа, были там. Для тех же, кто не был, я сам расскажу обо всем. Вы помните, как возмущенный народ собрался перед дворцовыми воротами и стал ломать решетки? Вы помните призывы медемуазель де Мерикур? Смерть королеве, долой австриячку! Мы хотим сердце королевы! Мы поджарим ее печенку! Мы сделаем кокарды из ее кишок! Да, уже тогда мы могли бы снести этот дворец с лица земли, но появление короля успокоило людей.

Теперь они требовали, чтобы на балконе появилась королева. Тогда блистательный командир национальной гвардии, наш любимец ла Файетт вошел в покои королевы. Он сказал ей: «Мадам, следуйте за мной». Мария-Антуанетта боялась одна выйти на балкон, однако ла Файетт вывел ее и дофина к народу. Уважаемые зрители, вам стоит заплатить лишь один су, и вы увидите собственными глазами, как ла Файетт склоняется перед королевой и целует ей руку. И тогда народ закричал: «Да здравствует генерал! Да здравствует королева! В Париж! В Париж!». И тогда к королеве присоединяется наш король, который объявляет о том, что вместе со всей семьей возвращается в Париж. Вы видите прекрасную картину возвращения королевской семьи в ратушу, а затем во дворец Тюильри. С тех пор наш король Людовик XVI, королева Мария — Антуанетта и придворные находятся здесь, в Париже. Каждый из вас знает о том, что они живут во дворце Тюильри, и лишь злые силы могут заставить его покинуть этот город. Король навсегда останется с нами и дарует жителям благословенной Франции еще немало свобод. Новый мир создается прямо на наших глазах. Итак, уважаемые парижане, перед вами «Волшебный фонарь», новое изобретение человечества. Подходите, смотрите, платите всего лишь по одному су. Вы увидите историю вблизи и в перспективе. «Новый мир», «Новый мир»! Су с головы, и вы увидите «Новый мир»!

Мистер Пенн, вполне удовлетворенный увиденным, вернулся к терпеливо дожидавшейся его почтовой карете и, закрывая за собой дверцу, скомандовал:

— Поехали!

Спустя четверть часа карета остановилась на площади Сен-Жак, куда обычно прибывали почтовые дилижансы из северных провинций. Расположившись на постоялом дворе, путешественник из Америки плотно поужинал и, решив посвятить делам завтрашний день, отправился на покой.

ГЛАВА 1

Итак, уважаемые читатели, вам уже известно о июне 1791 года, за несколько дней до тех событий, которые оставят глубокий след в жизни Констанции де Бодуэн, которая в то время была одной из фрейлин королевы Марии-Антуанетты.

Констанция вернулась в Париж в конце 1784 года. Ее возвращение прошло почти незамеченным, и сама Констанция еще не знала, как сложится ее дальнейшая судьба, когда неожиданно в один февральский день нового 1785 года в ее дом на Вандомской площади прибыл посланец из Версаля. Это был высокий черноусый красавец в черном костюме мушкетера. Когда Констанция спустилась узнать, в чем дело, он, даже не представляясь, откинул полы плаща и протянул женщине небольшой конверт с сургучовой печатью, на которой стоял личный знак королевы Марии-Антуанетты. Точно также, не произнеся ни единого слова, офицер-мушкетер растворился за дверью. Присутствовавшие при этом слуги стали с любопытством переглядываться между собой.

В тот же вечер, сменив ставшие для нее уже привычные темные и траурные наряды на великолепное платье из тончайшего батиста и драгоценные украшения — богатые, но не настолько, чтобы обращать на себя излишнее внимание — Констанция отправилась во дворец. Путешествие длилось не больше часа, но для Констанции оно превратилось в мучительную бесконечность. Всю дорогу до Версаля ее мучила только одна мысль: «Меня вызывают к королю. Нет ли в этом какого-либо дурного предзнаменования? Я не извещала королевский двор о своем прибытии в Париж и пока не намерена вести светскую жизнь».

Но здесь в столице было трудно укрыться от множества любопытных глаз. Очевидно, кто-то сообщил королю либо кому-то из его придворных о том, что в Париже появилась бывшая любовница бывшего короля Пьемонта Витторио. Что могло последовать за этим — наказание, опала, приказ покинуть Париж или даже Францию?

Констанция терялась в догадках. Но больше всего ее волновала даже не собственная судьба, а судьба сына. Нет, теперь уже никто не сможет их разлучить — ни король Франции, ни даже сам папа Римский. Но тревога и сомнение терзали ее душу. Будет ли король столь же благосклонен к ней, как это было во время их первой встречи? Что скажет королева?

Когда за верхушками деревьев наконец-то показался освещенный яркими огнями Версальский дворец, Констанция с облегчением вздохнула. Слава богу, уже осталось недолго ждать. Как бы ни сложилась эта встреча с королем, она состоится уже очень скоро. Чем быстрее решится ее судьба, тем лучше.

Когда карета Констанции неторопливо двигалась по аккуратно посыпанным желтым песком дорожкам возле Версальского дворца, она в последний раз поправила свою прическу и украшения. Над ее волнистыми каштановыми волосами сегодня на славу потрудился парикмахер Жакоб, которого она совсем недавно наняла к себе на работу. Это был эксцентричный мужчина лет сорока, который в отличие от иных мужчин, охотно прибегал к пудре и макияжу и едва ли не каждый день менял парики. Констанция заметила эту склонность Жакоба к представителям собственного пола в первый же момент их первого знакомства, когда Жакоб появился в доме Констанции с рекомендательными письмами от одного из самых богатых и влиятельных домов Парижа. Мысленно усмехнувшись, Констанция решила, что именно такой мужчина в качестве парикмахера ей и нужен. Он всегда будет оставаться только слугой, что от него и требуется. К тому же, Жакоб прекрасно знал свое дело, и Констанции нравилось, как он работает над ее волосами. Вот и сейчас, после нескольких часов труда Жакобу удалось создать на голове Констанции настоящее произведение искусства. Хотя большинство дам того времени предпочитали полностью закрывать париком собственные волосы, Жакоб сумел убедить Констанцию том что она должна последовать его совету и появиться на балу с прической, в которой собственные пышные волосы Констанции были так искусно переплетены с вычурными локонами дорогого парика, что никто и никогда и не догадался бы о секрете этой красоты. Такой прическе без сомнения могла позавидовать сама королева. Шею Констанции, кроме обычного медальона с жемчужиной, украшало тонкое бриллиантовое колье ручной работы — подарок короля Витторио. Камеристка Констанции, высокая темноволосая уроженка Нормандии Мари-Мадлен в последний раз осмотрела платье Констанции, а затем вместе с хозяйкой выбралась из кареты, остановившейся перед парадным входом Версальского дворца.

Несколько камергеров и лакеев суетились вокруг лошадей и кареты, в то время как высокий седовласый мажордом в великолепной бархатной ливрее, расшитой атласом, торжественно подал руку Констанции и проводил ее во дворец. Мари-Мадлен отвели в помещение, предназначенное для слуг.

Констанция была поражена великолепием Версальского дворца, который, казалось, стал еще прекраснее с тех пор, как она несколько лет назад покинула Париж. Здесь стало еще больше великолепных картин, скульптур, гобеленов, ковров ручной работы. Казалось, повсюду был свет. Жемчужина на груди Констанции стала сверкать каким-то совершенно новым, ослепительным блеском. Констанция почувствовала, как ее волнение за собственную судьбу сменилось каким-то необыкновенным трепетом преклонения перед всей этой изумительной красотой. Вот она, первая столица мира. Вот оно, великолепие богатств Франции. Вот о чем она всегда мечтала и грезила в далеком Пьемонте. Именно сюда ей хотелось вернуться и остаться здесь до конца жизни. И именно здесь сейчас решится ее судьба.

От огромного количества народу, присутствовавшего сегодня на балу в королевском дворце, у Констанции просто стало рябить в глазах. Ей трудно было снова привыкнуть к тому, что она снова находится в столице мира. После тихого, почти провинциального Пьемонта, Версальский двор просто сразил ее. Констанция снова почувствовала себя простой деревенской девушкой, которая неожиданно для себя попадает на великолепный богатый бал. Сколько балов уже было в ее жизни. Сейчас она не могла бы и припомнить этого. Однако такого великолепия она просто не помнила. Блеск золота, платины и бриллиантов был не менее ярок, чем свет тысяч свечей, лившийся ото всюду. Королевские камергеры не успевали выкрикивать звания и фамилии непрерывно стекавшихся во дворец гостей.

Громко играла музыка, и несколько десятков пар, главным образом молодых, сходились и расходились в плавных менуэтах. Томные дамы, сопровождаемые галантными кавалерами, неспешно прохаживались по гигантскому залу, обсуждая последние новости и сплетни. Несомненно, главный интерес вызывали фавориты короля и королевы.

Сами Людовик XVI и Мария-Антуанетта на балу пока отсутствовали, и Констанция, войдя в зал, кожей ощутила непрерывно возраставшее здесь напряжение в ожидании их появления.

— Ее светлость графиня Констанция де Бодуэн! — торжественно возвестил церемониймейстер, хлопнув высоким деревянным жезлом в тот момент, когда Констанция переступила порог зала.

Она успела заметить несколько удивленных взглядов, обращенных на нее из толпы гостей. Да, трудно было рассчитывать на то, что события в расположенном не столь уж далеко от Парижа Пьемонте останутся здесь незамеченными. Похоже, что многие хотя бы один раз слышали ее имя.

Впрочем, Констанцию это уже не слишком волновало. От этих придворных ее судьба мало зависит. Только король может решить, что станет с нею в будущем и только на короля она возлагала свои надежды.

Пока же королевской четы в зале не было. Констанции оставалось лишь устроиться в одном из дальних углов зала, где она могла обращать на себя поменьше внимания, и, прикрывшись широким веером, наблюдала за гостями вечера. Хотя на балу было много сановных и даже титулованных особ, о прибытии которых немедленно возвещали камергеры, Констанция скучала. Некоторый интерес вызвало у нее лишь появление губернатора Гаити в сопровождении двух темнокожих гигантов, которые неотступно следовали за ним повсюду. Очевидно, губернатор так боялся за свою жизнь, что не мог доверить ее даже королю Франции. Впрочем, некоторые основания для этого у него были. Констанция слышала, что в последнее время на Гаити то и дело вспыхивали бунты, для подавления которых французскому королю приходилось снаряжать одну экспедицию на остров за другой. Похоже, что ненависть к французскому владычеству была там так велика, что губернатор острова боялся за свою жизнь даже здесь, в столице метрополии. У него была весьма миловидная жена с лицом, наделенным той отрешенностью и вместе с тем величием, которое свойственны только индейцем. В то же время она не была индианкой, о чем говорили ее голубые глаза и тонкий прямой нос. Судя по всему, жена губернатора Гаити была креолкой. Констанция вдруг поймала себя на мысли о том, что видит в этой юной, полной свежести и жизни девушке собственное отражение. Нет, они совсем не были похожи внешне, но горящий в глазах креолки огонь страсти, только подчеркивавшийся упрямыми губами, напоминал Констанции о том, какой была она сама несколько лет назад, когда только — только попала в свет. В ней, этой темнолицей голубоглазой девушке, было столько же природной энергии и нерастраченного чувства, сколько их было у Констанции во времена ее юности.

Как ни странно, мысли и воспоминания, связанные с прошлым, не только не заставили Констанцию страдать, но и подняли настроение. Она уже с меньшей безучастностью взирала на окружающих, а спустя несколько минут уже целиком отдалась во власть созерцания. Мысли о собственной судьбе отдалились куда-то на задний план, словно это уже не имело для Констанции существенного значения. В конце концов, она была на балу у короля и нужно было пользоваться случаем для того, чтобы поближе ознакомиться с двором. Вполне может быть, что ей придется провести здесь еще не один год — по меньшей мере, она на это надеялась.

Заставив себя позабыть о печалях и скуке, Констанция даже опустила веер и внимательно вглядывалась в лица окружающих. Многих из тех, кто сейчас прогуливался по залу Версальского дворца, графиня Констанция де Бодуэн не знала. Но ей повезло — рядом с Констанцией сидели, точно также прикрываясь веерами, две пожилые матроны и юная особа, которую, очевидно, впервые вывезли в свет. Девушка была бледной, словно присутствовала не на первом в своей жизни королевском балу, а на отпевании в маленькой провинциальной церкви. Временами вдруг она принималась тяжело дышать, будто задыхалась от невыносимого жара (между тем, несмотря на огромное количество горящих в зале свечей, здесь было довольно прохладно — февраль в этом году выдался в Париже не самым теплым). Временами Констанции казалось, что ее молодая соседка и вовсе грохнется в обморок. Однако одна из пожилых дам, сидевших рядом с девушкой, вовремя успевала сунуть той под прикрытием веера пузырек с нюхательной солью. При этом пожилые дамы ни на секунду не переставали обсуждать всех и вся, кто только попадался им на глаза. Констанция даже мысленно поблагодарила судьбу за то, что она села в этот укромный уголок, где могла слышать все комментарии искушенных в дворцовых делах особ.

— Граф Прованский! — торжественно возвестил камергер, ударив как-то по особенному громко своим гигантским деревянным жезлом.

Констанция еще не успела как следует разглядеть младшего брата короля, как придворные кумушки немедленно высказались по этому поводу.

— Бывший монсеньер, — ехидно подмигивая своей подруге, сказала одна из старух.

Вторая хихикнула и, немало не заботясь о том, чтобы скрыть свои мысли от окружающих, добавила:

— Бывший дофин. Который никогда не станет королем… Девушка, зажатая между двумя старыми сплетницами, изумленно хлопала глазами, а затем растерянно спросила:

— О чем вы, бабушка?

Старуха, которая сидела слева и постоянно подносила к лицу девушки флакончик с нюхательной солью, раздраженно махнула рукой.

— Тебе еще рано об этом знать, Луиза. Лицо девушки плаксиво скривилось, и она уже, очевидно, была готова разрыдаться, но в этот момент приятельница ее бабушки, движимая чувством сострадания, шикнула на подругу:

— Ташеретта, не мучай бедную девочку. Расскажи ей. В конце концов, ей уже исполнилось пятнадцать лет и она имеет право знать о том, что происходит при дворе.

Строгая бабушка огрызнулась:

— Я вовсе не желаю, чтобы наследница рода Андуйе уже в пятнадцать лет начинала вести себя при дворе короля так, словно ей двадцать.

— Да ладно, ладно. Не забывай, какая ты сама была в пятнадцать лет. Вспомни, когда ты в первый раз родила. Констанции даже показалось, что она увидела на покрытом старческими морщинами и посыпанном неимоверном количеством пудры лице Ташеретты де Андуйе некое подобие смущения.

— Это не имеет значения, — огрызнулась она. Ее внучка, которая неожиданно обрела дар речи, тут же вставила:

— Бабушка, я знаю об этом. Тебе было шестнадцать лет. Старуха поняла, что отпираться бессмысленно и мгновенно перевела разговор на другую тему, словно и никогда не отказывалась от того, чтобы позлословить о графе Прованском.

— Тебе, может быть, известно, Луиза, — обратилась она к внучке, — что у нашего короля Людовика XVI двое братьев? — Двое младших братьев, — уточнила вторая старуха.

— Да. Один из них граф Прованский, а второй граф д'Артуа. Когда еще был жив король Людовик XV, все думали, что его преемником будет один из младших внуков, хотя герцог Берийский, нынешний король, носил титул дофина с девятилетнего возраста. Однако он был таким болезненным, что никто и не предполагал в нем будущего короля.

— Ну, об этом-то я знаю, — разочарованно протянула Луиза. — Ведь ты сама мне рассказывала, что предыдущий король пережил своего сына-дофина и двух старших внуков.

— Это верно, они рано умерли. И все-таки после смерти Людовика XV именно герцог Берийский стал королем. Когда ему было еще шестнадцать лет, он женился на дочери австрийской императрицы Марии-Антуанетте. Ей было четырнадцать. Ты знаешь, что старый король был распутником и содержал целую армию любовниц и куртизанок. Когда же воцарился новый король, этому грязному распутству пришел конец. Но в королевской семье долго не было детей и из-за этого дофином считался граф Прованский. Именно поэтому его звали монсеньером Прованским. Посмотри, посмотри, как хищно сверкают у него глаза.

Луиза вытянула шею, стараясь разглядеть в толпе гостей графа Прованского. Он беседовал с австрийским послом, и на лице его, носившем некоторые следыневоздержанности и излишеств, была написана сама любезность. Однако взгляд графа Прованского действительно излучал какую — то хищную агрессивную энергию, которая не могла укрыться от окружающих.

— Погоди, бабушка, — недоуменно протянула Луи, — но ведь у короля уже трое детей, и младший сын родился совсем недавно.

— Вот именно, — с жаром подхватила старуха, — но для этого лучшим врачам Европы пришлось сделать нашему королю одну деликатную операцию.

Обе старухи как по команде прикрыли рты веерами и едва слышно захихикали.

— А то это за операция? — допытывалась Луиза.

Ташеретта де Андуйе с кокетством, совсем несвойственным людям ее возраста, пожала плечами и как бы невзначай бросила:

— У нашего короля не все раньше было так, как у обычных мужчин.

Луиза занервничала и от нетерпения стала дергать бабушку за рукав платья.

— Расскажи, расскажи, бабуля. А что у него было не так?

Старуха поморщилась.

— А об этом как-нибудь в другой раз. Не на королевском балу. Если тебе вообще нужно об этом знать. Девица вспыхнула.

— Бабушка, а что если мне самой попадется такой муж, который будет отличаться от всех остальных мужчин. Ведь я должна об этом знать.

Старуха поджала губы.

— А вот этого не будет никогда. Уж об этом я позабочусь сама. Мы выберем тебе достойного мужа.

Луиза грустно умолкла, но спустя несколько мгновений, вспомнив о теме, на которую они только что разговаривали, протянула:

— Так что же случилось с графом Прованским? Ты обещала рассказать.

Не без некоторых колебаний Ташеретта Андуйе вернулась к едва не прервавшемуся разговору.

— Ты представляешь, Луиза, каково было негодование монсеньера, когда через семь лет супружества нашего короля у Марии-Антуанетты родилась дочь. Ведь граф Прованский был убежден в том, что именно ему предстоит стать преемником старшего брата. Ему так хотелось получить королевскую корону, что он просто сгорал от нетерпения. О, Луиза, это нужно было видеть. На всех званых приемах и балах он вел себя так, словно до получения королевского титула ему остается подождать каких-то пару недель. А тут вдруг такое известие. Но мало того, что у короля Людовика появилась дочь, не прошло и двух лет, как следом за ней у ее величества Марии-Антуанетты родился сын. Ты знаешь, что это означает?

Луиза убежденно кивнула.

— Да. Прямой наследник. Старуха обрадованно улыбнулась.

— Вот именно. Вот когда наш сиятельный монсеньер Прованский перестал быть дофином, и все его надежды на корону рухнули.

Луиза пожала плечами.

— Ну, кто же в этом виноват. Нельзя же в конце концов винить во всем матушку-природу.

Тут в разговор вмешалась подруга Ташеретты де Андуйе:

— А вот граф Прованский знал, кого обвинять в своих неудачах. Конечно, ее величество королеву Марию-Антуанетту. Ведь это она родила наследников. Ты была тогда еще совсем маленькой, Луиза, и не знаешь о многом.

— Да, граф Прованский стал вести себя совершенно неподобающим образом, — с осуждением сказала Ташеретта де Андуйе. — Поначалу, конечно, никто не знал, кто распространяет слухи о якобы сомнительном происхождении сына Марии-Антуанетты. Но затем, когда он стал делать это прямо в присутствии его величеств короля и королевы, все стало ясно. Луиза сделала испуганное лицо, прикрыв рот ладошкой.

— Что, неужели он не побоялся сплетничать в присутствии помазанника божьего его величества Людовика?

Ташеретта тяжело вздохнула.

— Он делал это с богомерзким вызовом, — насупив брови, произнесла она. — Ведь при дворе разразился настоящий скандал, когда граф Прованский явился на крестины новорожденного дофина. Между прочим, там присутствовали не только король и королева, но и многие придворные, которые стали свидетелями этой безобразной сцены.

Луиза от нетерпения заерзала на месте.

— А что случилось, что? Расскажи, бабушка.

Та снова тяжело вздохнула.

— Тебе, конечно, не следовало бы знать об этом, но время проходит, мы уже вывезли тебя в свет, и, похоже, что от этого никуда не уйти. Когда архиепископ Парижский уже провел обряд крещения, бывший монсеньер сделал ему замечание за допущенные нарушения обряда. Когда же его преосвященство архиепископ спросил у графа, в чем заключалось это якобы допущенное нарушение, бывший монсеньер самым дерзким образом ответил: «Ваше высокопреосвященство забыли осведомиться об именах родителей младенца». На это архиепископ Парижский заметил, что в данном случае он считает это излишним, поскольку имена родителей хорошо известны. Тогда граф, потеряв всякое смущение, прямо на глазах у короля, королевы и придворных заявил: «А вы уверены в этом?» После этого, не дожидаясь ответа, бывший дофин покинул церковь, повергнув всех собравшихся в невероятное смятение.

Ташеретта де Андуйе умолкла, с брезгливой миной проводив взглядом графа Прованского, который не спеша проследовал по залу в обществе австрийского посланника. Разговор, тем временем, продолжила подруга:

— Между прочим, этот негодяй не успокоился до сих пор. Он по-прежнему распускает грязные слухи и сплетни о ее величестве королеве Марии-Антуанетте. Если верить всему тому, что он говорит, то у нашего короля должны быть увесистые рога, а ее величество обладает, наверное, самыми гнусными пороками, которые только можно вообразить. Будь моя воля, я бы обязательно выслала его из Франции. Или уж, во всяком случае, отправила в ссылку в какой — нибудь дальний замок в Провансе. Но, к сожалению, наш король слишком добр и не может так поступить со своим младшим братом. А вот я бы на его месте употребила власть. В конце концов, граф Прованский порочит не только королеву Марию-Антуанетту, но и всю властвующую фамилию. Это просто отвратительно, грязно и нечестно.

Констанция с огромным любопытством слушала разговор, который велся по соседству, поскольку была совершенно не осведомлена о нынешнем состоянии дел при дворе Людовика XVI и о многом из того, что произошло здесь в Версале за последние несколько лет. Нет, разумеется, кое-что ей было известно, кое о чем она догадывалась и сама, однако любопытно было услышать, что думают об этом другие. К счастью, старухи не обращали на свою неприметно сидевшую соседку ни малейшего внимания, а потому она могла совершенно спокойно слышать каждое слово.

— Маркиз Жильбер де ла Файетт! — торжественно провозгласил камергер, хлопнув жезлом.

Головы старух и девушки, сидевших рядом с Констанцией, немедленно повернулись в сторону молодого красавца в мундире полевого маршала. Мгновение спустя Констанция заметила, как почти все присутствовавшие в зале, услышав фамилию ла Файетт, умолкли и обернулись.

— Какой красавец, — заворожено прошептала Луиза, щеки которой вспыхнули ярче пламени. — Боже мой, вот он — мужчина моей мечты.

Обе старухи дружно засопели, словно в знак глубокого сожаления.

— Моя дорогая, — с нежностью произнесла Ташеретта де Андуйе, — он уже давно женат. Тебе даже не стоит о нем думать. Глаза Луизы наполнились слезами, сделав ее похожей на обиженного ребенка с картины Пуссена.

— Но как? — едва слышно пробормотала она. — Почему? Ведь он так молод.

Бабушка принялась успокаивать внучку.

— Да, он молод, ему двадцать восемь лет, но он уже полевой маршал и американский генерал. Он уже завоевал полмира и теперь снова вернулся во Францию. Кажется, теперь он чем — то занят в правительстве.

Вторая старуха энергично закивала головой. — Да, да, совсем недавно он удостоился личной аудиенции у его величества Людовика XVI, а произошло это сразу после его возвращения из Америки. Насколько мне известно, маркиза де ла Фаетта назначили помощником морского министра маршала де Кастри. Король строит новый флот и собирается открывать еще одну большую гавань в порте Шербур. — Интересно, как же они оказались вместе на одном балу?

— Кто, кто? — с любопытством спросила Луиза.

Она уже забыла о своем увлечении маркизом де ла Файеттом, снова обратилась к сплетням своей бабушки. Ташеретта де Андуйе охотно ответила внучке.

— Я говорю о графе Прованском и маркизе де ла Файетте. Они же терпеть не могут друг друга.

— А в чем дело?

— Это было еще десять лет назад. Сразу после того, как воцарился наш король Людовик XVI, он устроил костюмированный бал. Граф Прованский тогда был еще монсеньером. Ты же знаешь, Луиза, что на костюмированном балу правила дворцового этикета необязательно должны соблюдаться. Каждый может приглашать на танец любую даму и, вообще, делать все, что ему заблагорассудится — разумеется, в рамках приличия, — объяснила бабушка. — Во всяком случае на костюмированном балу все равны, и, даже при появлении короля — если он, конечно, в маске — никто не обязан выказывать ему свое почтение. Кстати, Луиза, ты знаешь, что у графа Прованского необыкновенная память? С самого детства он всегда отличался тем, что мог наизусть прочитать любой стих из «Илиады»и перечислить имена всех царей всех колен Израилевых. Однако, как всякий дурак… — Ташеретта де Андуйе впервые произнесла это слово и, будто сама испугавшись, стала подозрительно оглядываться по сторонам.

Констанция сидела рядом не шелохнувшись и, тем самым, развеяла всяческие подозрения пожилой графини в том, что ее подслушивают.

Тем не менее старуха, хотя и продолжала говорить, но уже менее громко, и Констанции пришлось напрягать весь свои слух для того, чтобы разобрать, о чем идет речь в разговоре.

— Так вот, — продолжила графиня де Андуйе, — как всякий дурак, граф Прованский всегда хвастается своей памятью. На том самом костюмированном балу у короля, о котором я тебе сейчас рассказываю, моя дорогая внучка, граф Прованский уселся в кресло маркиза де ла Файетта и, собрав вокруг себя толпу прихвостней и льстецов, которых всегда хватает при богатых и знатных особах, стал похваляться своими способностями. Маркиз де ла Файетт стоял в это время рядом. Нимало не позаботившись о том, что будет дальше, он заметил: «Всем известно, что дуракам память заменяет ум». Это было сказано не слишком громко, но так, чтобы слышали окружающие. Хотя лицо графа Прованского было прикрыто маской, все тут же заметили, как он побагровел. Монсеньер вскочил с кресла и быстро покинул зал вместе с окружавшей его компанией. Напоследок он бросил маркизу: «Я никогда не забуду ваших слов». Ла Файетт, который тогда был еще совсем мальчишкой и только-только начинал службу в полку черных мушкетеров, совершенно спокойно занял свое законное место и с невозмутимым видом продолжил наблюдать маскарад. С той поры граф Прованский и маркиз де ла Файетт стали смертельными врагами. Они никогда не появляются в одном и том же зале и демонстративно игнорируют друг друга. Судя по всему, понадобилось особое приглашение короля Людовика для того, чтобы граф Прованский прибыл на этот бал. Я не думаю, чтобы он согласился присутствовать здесь просто так, зная, что сюда приглашен и его ненавистный противник.

И действительно, словно в подтверждении слов Ташеретты де Андуйе, граф Прованский, демонстративно отвернув в сторону свое круглое лицо, проследовал к выходу из зала.

Констанция едва сдержалась для того, чтобы не улыбнуться. Эта вызывающая демонстрация собственного неудовольствия не могла вызвать у нее ничего, кроме насмешки. Ей был куда более симпатичен этот юный полевой маршал, который был достоин окружавшей его славы, чем напыщенный дворцовый петух — граф Прованский. Констанция еще раз с любопытством посмотрела на окруженного весело щебетавшими дамами красавца маркиза, любезно улыбавшегося, но не отвечавшего ни на одно приглашение танцевать.

«Странно, — подумала Констанция. — Он так молод и интересен… Почему он не танцует?»

Казалось, что демонстративного ухода графа Прованского никто не заметил. Это выглядело тем более странным, что граф был, как никак, младшим братом короля.

«Да, — подумала Констанция, — наверное, этот бывший дофин не пользуется уже никаким авторитетом при дворе. Во всяком случае, надо обратить на это внимание». На мгновение Констанция забыла о сидевшей рядом с ней дамской компании. Однако, старухи не преминули напомнить о себе жарким шепотом.

— Ташеретта, а ты знаешь, что маркиз де ла Файетт раньше был страстно влюблен в нашу королеву?

Старая графиня де Андуйе сделала большие глаза.

— Да неужели?.. Я об этом ничего не слыхала. Глаза ее пожилой подруги округлились.

— Как? Ташеретта, ты меня удивляешь! Старуха смутилась.

— Нет, ну, разумеется… я слыхала о том, что королева однажды танцевала с ним на балу… Однако, это было всего лишь единственный раз и, насколько мне известно, послужило причиной того, что маркиз отдалился от двора. Неужели это произошло из-за того, что он был влюблен в королеву?

— А вот я именно так и думаю! Если бы он не был влюблен в королеву, почему ему нужно было придавать столь большое значение одному, пусть даже неудачно закончившемуся, танцу? Удалившись, он, наверняка, решил скрыть от всех свою страсть и побороть ее. Знаешь, Ташеретта, мне кажется, что ему удалось сделать это. А ведь он, наверняка, очень сильно любил ее величество.

Графиня де Андуйе недоуменно пожала плечами.

— Да с чего ты взяла, Адриена?

— Во-первых, оба они были молоды, а ты же знаешь, как молодость относится к любви. Ее величество была прекрасна в то время…

Графиня де Андуйе фыркнула.

— Можно подумать, что она стала уж совсем безобразной сейчас. — Нет-нет, упаси господи!.. — торопливо заговорила ее собеседница. — Ее величество как всегда прекрасна. Но сейчас она стала матерью, а ведь ты сама знаешь, как много это меняет в натуре женщины. А тогда… Тогда они были молоды, и я готова поклясться на библии, что юный маркиз боготворил свою королеву. Ты знаешь о том, что он даже дрался на дуэли из-за ее величества Марии — Антуанетты?..

— Не может быть!.. — с крайним изумлением промолвила старая графиня де Андуйе. — Почему я об этом ничего не знаю? Скорее же рассказывай, Адриена! И вообще, как тебе не стыдно — почему ты ничего не говорила мне об этом раньше? Ее спутница стала торопливо оправдываться:

— Да я и сама только недавно узнала. Знаешь, я побывала недавно в доме герцога д'Айена — тестя маркиза де ла Файетта — и мне рассказала об этом происшествии одна из его служанок. Впрочем, я думаю, что сейчас это уже не имеет большого значения, потому что прошло почти десять лет.

Похоже, что графиня де Андуйе была не согласна со своей подругой, потому что на лице ее отразилось такое глубокое недовольство, что Адриена не стала заострять внимание на важности или не важности для истории этого происшествия.

— В общем, я и сама не знаю особых подробностей, — оправдывающимся тоном сказала она, — но, в двух словах, дело выглядит примерно так. Однажды, на одном из балов, где блистала молодая королева, и присутствовал маркиз де ла Файетт, один из гостей весьма непочтительно отозвался о королеве…

Луиза, которая до сих пор сидела молча, неожиданно вступила в разговор:

— А что он сказал?

Адриена, на всякий случай оглянувшись по сторонам и убедившись в том, что их никто не подслушивает (Констанцию они не брали в расчет), приложила веер к губам и негромко произнесла:

— Эта австриячка скачет, как молодая лошадь… В глазах бабушки и внучки де Андуйе блеснул такой страх, что Констанция на мгновение даже пожалела этих дам — похоже, они и вправду боялись. Судорожно сглотнув, Луиза спросила:

— И что было дальше?

— На беду этого гостя рядом с ним оказался маркиз де ла Файетт, который слышал эти слова. Он потребовал, чтобы гость немедленно принес свои извинения, а затем, даже не дожидаясь этого, вызвал противника на дуэль. Расчувствовавшись, Луиза неожиданно шмыгнула носом. Похоже, что рассказы пожилых матрон о героическом и романтическом маркизе де ла Файетте вновь породили в ней чувство, приближающееся к влюбленности. Она бросила затуманившийся взгляд на спокойного и сдержанного маркиза, размеренные жесты которого совсем не отвечали представлениям многих придворных о том, каким должен быть человек высокого звания и положения. Адриена продолжала:

— Вы же знаете, как в нашем обществе сейчас относятся к дуэлям.

Поэтому маркизу де ла Файетту пришлось торопиться. Дуэль состоялась в тот же вечер в присутствии только лишь двух пар секундантов с той и другой стороны.

— И кем же оказался противник маркиза? — спросила старая графиня де Андуйе.

Глаза Адриены возбужденно покраснели.

— Вы не поверите! Это был английский лорд столь высокого положения и ранга, что даже служанка герцога Д'Айена отказалась сообщить мне его имя. Я думаю, что это был…

С этими словами Адриена через грудь молодой Луизы де Андуйе наклонилась к пожилой графине и прошептала ей что-то на ухо.

Не только Констанции, но и Луизе не удалось услышать, о ком говорили старухи.

Впрочем, для Констанции это не имело особого значения. Кем бы ни оказался соперник маркиза де ла Файетта, Констанции и без этого было ясно, что юный мушкетер действительно был влюблен в свою королеву. Да, именно так поступают мужчины, которым небезразлична дама, вне зависимости от того, какое положение занимает тот и другой!

— А королева знала об этом? — выпрямившись, спросила старая графиня свою компаньонку. Та несколько мгновений молчала. — Я думаю, что знала.

— И что же?

— Вот об этом мне уже ничего не известно. Я знаю только одно — на следующем же балу ее величество пригласила лейтенанта мушкетеров де ла Файетта на танец.

Пожилая графиня изумленно вытаращила глаза.

— Но ведь всем известно, что он совершенно не умеет танцевать, — с недоумением протянула она. — Неужели об этом не знала королева?

Адриена пожала плечами.

— Наверное, тогда еще не знала. Но после того как ее величество пригласила маркиза на менуэт, он умудрился несколько раз наступить ей на ногу. Я думаю, что какие бы чувства ни испытывала королева по отношению к маркизу де ла Файетту, терпеть такое было выше ее сил. Мне кажется, что даже ты, Ташеретта, знаешь, какие слова в тот вечер услышал маркиз от ее величества…

Старая графиня де Андуйе кивнула.

— Я больше не танцую с вами, вы слишком неловки — вот что она сказала. Конечно, он был смущен, а досада королевы, наверняка, вывела его из себя.

— Вот-вот!.. — горячо подхватила Адриена. — Именно после этого бала маркиз перестал появляться высшем обществе. Он и до этого не очень-то любил высший свет, а тут за небольшой срок приключилось столько событий, что никто не удивился, когда маркиз стал все реже и реже появляться при дворе. К тому него была молодая жена, которую, между прочим, тоже зовут Адриеной. Герцогский род д'Айенов, из которого она происходит, известен, наверное, всем при дворе. Ташеретта де Андуйе кивнула. — Еще бы, кто не знает герцога д'Айена. Их род уже несколько веков поставляет Франции маршалов. По-моему, в армии даже есть кавалерийский полк, который носит его имя. Их дом называют «маленьким Версалем». Я только запамятовала, где он располагается. — На улице Сент-Оноре, — подсказала ее компаньонка.

— Ах, да-да, конечно. На улице Сент-Оноре. «Маленький Версаль». Картинной галерее этого дворца может позавидовать даже сам король. Конечно, так изгибать спину, как это умеет делать герцог д'Айен, маркиз де ла Файетт никогда не научится. Ему просто незачем это делать.

— Между прочим, родная тетка жены маркиза де ла Файетта сейчас первая фрейлина ее величества королевы.

Юная Луиза де Андуйе недоуменно захлопала глазами.

— Вы говорите о «мадам Этикет»?

— Вот именно, — подтвердила ее бабушка. — Когда в этот зал войдет ее величество Мария — Антуанетта, женщина, которая будет стоять рядом с ней — та самая «мадам Этикет». Это герцогиня д'Айен-Ноайль.

Луиза де Андуйе, очевидно немного уставшая от долгих разговоров, прямо на глазах Констанции стала засыпать. Глаза ее медленно закрывались, голова начала клониться на бок, и лишь бдительность ее бабушки Ташеретты не позволила молодой даме упасть без чувств.

Старуха, ни на секунду не забывая о своем основном предназначении на этом вечере, мгновенно сунула под нос внучки флакончик с нюхательной солью, и та, вздрогнув, выпрямилась и широко открыла глаза.

— Ой, бабушка, прости… — виновато пробормотала она. — Кажется, мне стало дурно.

Ташеретта де Андуйе стала торопливо возиться с платьем и веером.

— Кажется, нам нужно с тобой пройтись, дорогая. Может быть, тебе даже стоит потанцевать. Луиза зарделась. — Нет-нет, бабушка, что ты… Я обязательно сделаю что-нибудь не так, или, того еще хуже, упаду. Нет-нет, даже не проси, я не буду танцевать. Это выше моих сил.

Старуха не без сожаления кивнула:

— Ну, хорошо, дорогая. Я вижу, что ты волнуешься. Это вполне естественно. И все-таки нам нужно прогуляться. Уж слишком тяжелый здесь воздух. Наверное, это из-за того, что слишком много свечей.

Соседки Констанции стали неторопливо подниматься со своих мест, внимательно следя за тем, чтобы не измять платья.

В этот момент камергер воскликнул:

— Граф Александр де Калиостро! Женщины рядом с Констанцией застыли как вкопанные.

— Неужели? Тот самый Калиостро?..

— Его пригласили ко двору…

— Это просто невероятно! Самый знаменитый маг нашего времени!..

Луиза де Андуйе, вновь начисто позабывшая про маркиза де ла Файетта, от восторга даже захлопала в ладоши.

— Бабушка, посмотри — это он!.. Я так мечтала увидеть его!

Вниманию, которое было обращено на знаменитого итальянца, мог бы позавидовать сам маркиз де ла Файетт.

При появлении в зале Александра де Калиостро все присутствующие на балу в Версале буквально замерли. Дамы смотрели на высокого горбоносого итальянца с черными с проседью волосами, завязанными на затылке пучком, взглядами, полными немого обожания. Мужчины рассматривали его с напряженным любопытством. Калиостро, в отличие от других гостей, был без парика, как бы подчеркивая этим свою отдаленность от придворной жизни, а его черный сюртук и такого же цвета пантолоны словно говорили о его принадлежности миру тайных сил и черной магии.

Пока Калиостро стоял перед обратившей на него внимание толпой, Констанция успела разглядеть его проницательные глаза, которыми он не без некоторого лукавства обвел собравшихся.

Тишина продолжалась недолго. Некоторые особо чувственные дамы, не выдержав, с рукоплесканиями и радостными криками бросились навстречу итальянскому графу, который только недавно появился в Париже но уже успел произвести настоящий фурор в знатных салонах.

Это был человек, который без особого труда мог общаться с духами Александра Великого и Карла Смелого, Филиппа Красивого и Людовика Великого.

Сам Калиостро называл себя профессором магии и демонологии. О его спиритических сеансах и чудесах ходили самые невероятные слухи. Попасть на представления, устраиваемые Александром де Калиостро было очень трудно. Как это бывает со всякими модными вещами, граф Калиостро стоил дорого. Желающие поприсутствовать на его сеансах и представлениях должны были заплатить десять тысяч ливров. Это было месячное жалование крупного придворного сановника.

Несмотря на это, отбоя от желающих попасть на спиритические сеансы графа Калиостро в Париже не было. Обычно на таких сеансах присутствовало не больше пяти-семи человек, которым Калиостро и демонстрировал свои феноменальные способности. Говорили, что он может общаться даже с духами ада.

Но никто, кому уже удалось побывать на спиритических сеансах графа Калиостро, не признавался в том, что же именно там происходило.

Говорили также, что Калиостро может превращать в золото даже обыкновенный пепел, что в его силах за несколько мгновений избавить человека от болезней или вернуть ему молодость.

Рассказывали и об удивительном чуде, совершенном им во время одного из сеансов. Тогда граф Калиостро поставил перед собравшимися в одном богатом доме зрителями обыкновенную кадку для цветов, наполненную землей, и бросил в нее зернышко апельсина, разрезанного прямо на глазах у зрителей.

Спустя несколько мгновений, они увидели, как из зарытого в землю зернышка начинает прорастать тонкий стебелек. Он рос все выше и выше, увеличиваясь за минуту на несколько сантиметров. Спустя четверть часа, взорам изумленных участников сеанса предстало великолепное, пышное апельсиновое дерево полутораметровой высоты, на котором мгновенно образовалась завязь, превратившаяся затем в настоящий апельсин. На все это ушло не более получаса. Продемонстрировав это чудо, граф Калиостро сорвал зрелый плод с ветки выращенного им дерева и, разрезав его ножом, предложил каждому попробовать, чтобы убедиться в том, что все это происходило на самом деле.

Ни о чем подобном никто и никогда не слыхивал. Сам же граф Калиостро никогда не отвечал ни на какие вопросы, связанные с секретами своего искусства. Он говорил лишь о том, что все сущее в мире подчиняется законам вселенского разума, и что он — граф Александр де Калиостро — всего лишь покорный слуга этого разума, а уж никак не чародей и алхимик.

Его появление в Париже пришлось как раз на момент увлечения множества французов и, в том числе, придворных сановников идеями свободной философии и науки. Возможно, именно поэтому Калиостро был мгновенно окружен множеством почитателей и поклонников. Кстати, это были не только женщины, но и множество вполне образованных и даже богобоязненных людей. Да, этому итальянцу повезло. А может быть, здесь скрывалось что-то другое… Констанция, которая также слышала о появлении в Париже итальянского графа, обладающего сверхъестественными способностями, неожиданно вспомнила еще одну подобную историю.

Тот самый маркиз де ла Файетт, о котором лишь недавно шла речь, в свое время водил дружбу с неким Францем Мессмером. Этот Мессмер прославился тем, ото якобы мог лечить больных без помощи хирургических инструментов и, вообще, всякого физического вмешательства. Правда, некоторые из его пациентов после такого лечения нередко отправлялись на тот свет, но до поры до времени таких было не слишком много, и о Мессмере пошла слава по всей Франции, что он якобы непревзойденный врач.

В конце концов, мошенничество раскрылось, и Мессмера с позором изгнали из страны. Уж нет ли здесь чего-то подобного?..

Констанция еще не успела ни развеять собственные сомнения по поводу графа Калиостро, ни каким-либо образом убедиться в их обоснованности, когда дверь на противоположном конце зала широко распахнулась, и в проеме показались две фигуры облаченные в горностаевые мантии.

— Его величество король Людовик XVI и ее величество королева Мария-Антуанетта! — в мгновенно воцарившейся тишине объявил церемониймейстер.

Придворные немедленно склонились в глубочайших поклонах. Дамы опустились на одно колено и преклонили головы. Оркестр, располагавшийся на широкой галерее едва ли не под самым потолком зала, заиграл тихую и торжественную мелодию Рамо.

Бал был открыт.

ГЛАВА 2

Констанции показалось, что в эту минуту король и королева Франции были прекрасны, как никогда. На полном, не лишенном добродушного изящества, лице Людовика XVI красовалась широкая улыбка, которая внушала Констанции доверие и надежду.

Нет, король не смотрел на нее, но она чувствовала, что встречи с ним сегодня и, может быть, короткого разговора не избежать. Точнее, она даже надеялась на то, что хотя бы несколько слов короля помогут ей определить свою дальнейшую судьбу.

Правда, вполне могло получиться и так, что даже король не сможет ей помочь. Но это должно быть совершенно роковым стечением обстоятельств, о чем Констанция старалась не думать. Ее должны оставить при дворе, иначе просто быть не может! Если случится по-другому, то Констанции не останется иного выхода, как покинуть Париж и уехать в родовой дворец Мато. Но это означает добровольно заточить себя в каменных стенах далекого замка на западе Франции и позабыть о том, что тебе всего… двадцать… с небольшим лет.

Да, позади осталось многое. Но ведь жизнь еще не закончена, и добровольное рабство не должно быть спутником молодости и красоты.

Констанция вдруг почувствовала, как рука ее сама собой тянется к медальону с огромной жемчужиной, висевшему на шее. Дрожащими пальцами она принялась теребить жемчужину, которая тут же налилась теплым телесным светом. Охватившее ее волнение заставило Констанцию отступить на шаг назад, чтобы укрыться в тени. Сейчас ей не хотелось сразу же попадаться на глаза королю. Она должна успокоиться и прийти в себя. Лучшим средством был, конечно, танец.

— Королевский менуэт! — объявил церемониймейстер. Исходившие из сердца Констанции невидимые и неслышимые волны, казалось, достигли молодого человека, который стоял неподалеку.

Обратив внимание на прекрасную молодую даму, нервно теребившую медальон на груди, он с первыми звуками музыки подошел к Констанции и, почтительно поклонившись, пригласил ее на танец.

Графиня де Бодуэн с благодарностью посмотрела на молодого человека — почти мальчика — с тонкими чертами лица и живыми карими глазами и тут же приняла приглашение.

Как ни старалась Констанция оттянуть момент встречи с королем, получилось как раз наоборот.

В тот момент, когда она со своим юным партнером вошла в круг, произошел переход пар, и рядом с графиней де Бодуэн оказался не кто иной, как сам Людовик XVI.

Король протянул руку Констанции для следующего движения и она, почувствовав, что лишается сил, положила свою ладонь на его руку.

— Ваше величество… — едва слышно прошептала она, низко опуская глаза.

Все, что происходило после этого, Констанция вспоминала как сон. Она двигалась в танце, почти не понимая, что делает. Она переходила от фигуры к фигуре, меняла партнеров, и снова и снова оказывалась рядом с королем.

Казалось, он не выказывал никакого удивления, продолжая танцевать то с королевой, то с графиней де Бодуэн. Констанции все время хотелось спросить: «Вы помните меня, ваше величество? Однажды мы с вами уже встречались… Наверное, помните, иначе, почему вы прислали мне приглашение на этот бал?» Но во рту ее пересохло, язык отказывался повиноваться. Ей все сильнее хотелось что-то сказать, и все сильнее был страх, мучивший ее.

Нет, она совсем не боялась короля. Она боялась его решения. Впрочем, может быть, она боялась напрасно… Может быть, никакого решения еще и не было, может быть, она просто выдумала все это?

А что, если король даже не помнит, кто она такая? Что, если ему совершенно безразлично, какой будет ее дальнейшая судьба? Может быть, это приглашение на бал — дело рук кого-то из приближенных его величества? Но, тогда, почему сразу же после своего появления на балу, король танцует именно с ней? Ведь это королевский менуэт… Король сам имеет право выбирать свою партнершу. Он начал танец с королевой, а продолжает его с Констанцией де Бодуэн. Нет, это невозможно!.. Она должна ждать. Если король что-то хочет сказать, то он непременно сделает это. Сердце Констанции неожиданно переполнилось таким теплом и такой благодарностью по отношению к его величеству, что она мгновенно успокоилась и целиком отдалась во власть танца.

Разумеется, то, что король танцует первый танец с совершенно неизвестной при дворе особой, не могло не привлечь внимание окружающих. Недавние соседки Констанции — пожилая графиня Ташеретта де Андуйе, ее внучка Луиза и компаньонка Адриена — широко раскрытыми глазами следили за медленно двигавшейся в танце парой, где партнером был сам король Франции, а партнершей — неизвестно откуда взявшаяся молодая особа ослепительной красоты.

Да, в сравнении с большинством присутствующих здесь дам партнерша короля была просто неотразима. Великолепной прическе на ее голове могла бы позавидовать даже сама Мария — Антуанетта, а прекрасное платье и дорогие украшения, отмеченные печатью безупречного вкуса, без всяких сомнений говорили о том, что эта женщина знатного происхождения и обладающая огромным богатством.

— Бабушка, кто это? — спросила Луиза. Ташеретта де Андуйе пожала плечами.

— Не знаю, я ее впервые вижу.

Луиза снова по-детски потянула ее за рукав.

— Как это — впервые, бабушка? Она ведь только что сидела рядом с нами. Неужели ты забыла? Старуха едва слышно простонала. — О, Бог мой, неужели она слышала все наши разговоры?.. Если это новая фаворитка короля, то нам с тобой, Луиза, не поздоровится…

Думаю, что больше не стоит здесь задерживаться. Прикрыв лицо веером, Ташеретта де Андуйе схватила внучку за руку и, стараясь не показываться на глаза ла длинам королевы, которые толпились неподалеку под предводительством герцогини д'Айен-Ноайль, заторопилась к выходу.

— Но, бабушка… — захныкала Луиза. — Ведь бал только начинается… Мы не успели досмотреть даже королевский менуэт…

— Помолчи, — властно цыкнула на нее старуха, богатый жизненный опыт которой говорил о том, что в непредвиденной ситуации лучше всего спасаться бегством.

— Но ведь мы ничего не сделали, — продолжала хныкать Луиза. — Мы просто сидели и разговаривали. Может быть, она даже ничего и не слышала…

— Может быть, не слышала, а, может быть, и слышала!.. — возразила ей Адриена. — Ведь мы не знаем, кто она такая и что ей известно. Вдруг она шпионка короля?

Луиза по-прежнему продолжала упираться:

— Но ведь мы ничего не говорили о короле:

— Как это — не говорили?.. — прошипела старая графиня де Андуйе. — Луиза, похоже, что ты совсем потеряла здесь голову. Запомни, первое правило для придворной дамы — это никогда не терять контроля над собой. Ты должна всегда помнить, где и в каком обществе находишься, где и с кем, как и о чем ты можешь говорить, или не можешь. Ты всегда должна знать, кто на чьей стороне находится и кому служит. Иначе, дорогая моя внучка, тебя ждут сплошные разочарования и неприятности. А я, между прочим, хочу видеть тебя среди фрейлин королевы. И не будь я графиней Ташереттой де Андуйе, если этого не случится. Пойдем!

— Но, бабушка, я даже не видела, как танцует граф Калиостро…

— И не увидишь. Он вообще не танцует. Луиза, перестань упираться, нам нужно уходить.

— А когда мы следующий раз попадем на бал в королевском дворце? Может быть, этого никогда не случится…

Девушка уже готова была разрыдаться, но старуха снова резко оборвала ее:

— Успокойся, Луиза. До тех пор, пока у меня есть сбережения, оставшиеся в наследство от твоего деда, и до тех пор, пока я ссужаю деньгами королевский двор, мы всегда будем присутствовать на всех званых приемах и балах. Мы еще выдадим тебя замуж за какого-нибудь герцога… Но сейчас нам больше нечего здесь делать. И вообще, прекрати хныкать. Ты привлекаешь к нам излишнее внимание, а это сейчас самое худшее, что может быть для нас. Мы должны исчезнуть незамеченными.

С этими словами старухе, наконец, удалось утащить свою отчаянно сопротивлявшуюся внучку, которая так и не поняла, чем объяснялось это внезапное бегство. Впрочем, у нее еще все впереди, и многое для нее станет ясно в ближайшее же время.

Тем временем, Констанция, уже совершенно успокоившаяся, смело смотрела в глаза королю, который уверенно вел свою партнершу.

«Он неплохой танцор, — подумала Констанция. — Но, по-моему, менуэт слишком тяжел для него. Кажется, он начинает задыхаться».

И в самом деле. Музыка еще звучала, но Людовик вместе с Констанцией де Бодуэн вышел из круга танцующих. Он едва заметно склонил перед Констанцией голову, и она заметила миниатюрную золотую корону, прикрепленную к его парику.

— Вы прекрасно танцуете, — немного отдышавшись, сказал король.

Констанция с достоинством присела и опустила голову.

— Благодарю вас, ваше величество. Вы очень добры ко мне, — вполголоса произнесла она. Людовик XVI добродушно улыбнулся.

— Встаньте, дитя мое, и не бойтесь меня. Вы, кажется, первый раз на балу в Версале?.. Во всяком случае, я что-то не припоминаю вашего лица.

Констанция снова наклонила голову.

— Вы правы, ваше величество. Я впервые попала на такой великолепный бал в Версаль, но при дворе я уже бывала. Вы верно меня не помните, но мы встречались один раз несколько лет назад.

На лице Людовика проскользнула тень удивления.

— Вот как? Мы встречались, но я не запомнил вашего лица? Огорчение в его голосе внезапно сменилось каким-то спокойствием:

— А, впрочем, все может быть, — махнув рукой и улыбнувшись, сказал он. — В последнее время мне не удается много отдыхать, а это не слишком благотворно действует на память. Но вы красивы… Вы определенно красивы… — неожиданно сменил он тему.

Констанция внезапно почувствовала, как на них с королем обращены взгляды нескольких десятков человек. Самым странным и смешным в этой ситуации было то, что, попробуй Констанция повернуть голову и посмотреть вокруг, она не увидела бы ни одного заинтересованного взгляда, обращенного в их сторону.

Наверное, именно в этом заключалось искусство быть настоящим придворным — уметь вовремя отвести взгляд. Музыка по-прежнему звучала, и пары еще двигались в такт клавесину, а Людовик вместе с Констанцией стали медленно прохаживаться по залу, сопровождаемые почтительными поклонами и завистливыми взглядами со всех сторон.

— Так вы говорите, что мы прежде встречались, дитя мое? — с какой-то почти отеческой теплотой произнес король. — Вы не могли бы мне напомнить, как и когда это было?

Как ни странно, Констанция сейчас уже не испытывала волнения. Во-первых, король сам обратил на нее внимание и выбрал в качестве партнерши по танцу. Во-вторых, он был столь добр, что Констанция не ощущала никаких иных чувств, исходящих от него. Ей не мешали даже шепот за спиной и завистливые взгляды салонных шаркунов. Она еще раз рассказала королю о некоторых событиях своей жизни, правда, не слишком распространяясь о том, что ей пришлось пережить при дворе короля Пьемонтского Витторио. Она рассказала лишь о том, что овдовев, приехала в Париж вместе с маленьким сыном Мишелем.

На лице короля появилась сочувственная улыбка.

— Ах, так это, значит, вы — та самая девушка, которую мне когда-то представляли? — и он снова повторил те слова, которые так запомнились Констанции после их первой встречи. — Бедное дитя… Констанция едва не прослезилась, услышав такое из уст короля. Значит, он все — таки помнит ее. Что ж, наверное, это многое меняет… Она еще не успела ничего сказать, как его величество неожиданно предложил:

— Может быть, вам требуется помощь деньгами? Констанция снова благодарно склонила голову.

— Большое спасибо, ваше величество. Я не нуждаюсь в деньгах. У меня остались кое-какие сбережения, которые позволяют вести вполне нормальную жизнь.

Король насмешливо улыбнулся.

— Но ведь вы, наверняка, хотите что-нибудь попросить у меня, не правда ли?

Констанция даже осмелилась на дерзость:

— Почему вы так решили, ваше величество? — несколько самонадеянно спросила она.

Людовик XVI вполне спокойно отреагировал на эти слова:

— Вы — мои подданные, а я — ваш король. Подданным всегда есть что попросить у короля. Уверяю вас, графиня, у вас, наверняка, есть какая-нибудь просьба ко мне. Я ведь сказал вам — не бойтесь меня. Я готов выслушать вас. Констанция еще раз с благодарностью взглянула на его величество, который оказался куда добрее и проницательнее, чем она ожидала.

Менуэт, наконец, закончился. Только что танцевавшие пары едва успели разойтись, как церемониймейстер объявил новый танец. Король терпеливо дожидался, пока Констанция сможет изложить свою просьбу. После некоторых колебаний она, наконец, произнесла:

— Я хотела бы остаться при дворе, ваше величество. Людовик XVI удовлетворенно кивнул.

— Само собой разумеется. В каком же качестве?

— Поскольку я сейчас не замужем, и семейные проблемы в моей жизни отсутствуют, я хотела бы посвятить себя служению ее величеству королеве Марии-Антуанетте.

Король снова улыбнулся.

— Могу я спросить вас кое о чем, графиня?

— Ну разумеется, ваше величество. Спрашивайте.

— В какой степени вы знакомы с тем, что происходит во Франции?

Констанция на мгновение задумалась.

— Вы имеете в виду политику, ваше величество?

— И политику тоже.

Констанции стало ясно, что от ее ответа на этот вопрос будет зависеть ее судьба. Поскольку она никогда не отличалась повышенной мнительностью и способна была сделать решительный шаг, у нее оставался лишь единственный выход — не бояться.

— Я считаю, ваше величество, что тех знаний, которыми я обладаю относительно нынешнего положения во Франции и при вашем дворе, мне будет вполне достаточно для того, чтобы верой и правдой служить королеве. Мне кажется, что главное на той службе, для которой я себя готовила, является преданность короне. К тому же опыт моей предыдущей жизни говорит мне о том, что любая титулованная особа нуждается, прежде всего, в преданных людях.

— Допустим, что я хочу взять вас к себе на службу, — сказал Людовик. — Чем вы можете доказать свою преданность? Ведь я еще не имел возможность проверить вас в деле.

Констанция улыбнулась. Похоже, что все складывается для нее как нельзя лучше. С ее стороны было бы наивно и глупо ждать, что такой человек, как король Франции, будет руководствоваться лишь чувством жалости по отношению к одной из своих подданных, которая просит его о службе при дворе. Разумеется, он должен убедиться в том, что человек, которому будет оказана подобная милость, ответит на это благодарностью. В любом случае Констанция знала, что на это ответить. Вопрос короля представлялся совершенно логичным, и у графини де Бодуэн уже давно был готов на него ответ. Разумеется, чувство собственного достоинства не позволяло ей мгновенно броситься на колени, демонстрируя своим образом такую преданность, или приняться целовать руки королю.

Лучезарно улыбаясь, она бросила беглый взгляд в ту сторону, где в окружении фрейлин стояла королева Мария-Антуанетта, и, отметив повышенный интерес к своей персоне, обратилась к королю:

— Могу я задать вам вопрос, ваше величество?

— Ну разумеется, дитя мое, — спокойно ответил тот. — Спрашивайте.

— Поверьте, ваше величество, я никоим образом не хочу выглядеть лучше и умнее, чем есть на самом деле, но мне хотелось бы услышать ваше мнение о том, почему, несмотря на обилие придворных льстецов и тех, кто клянется вам в своей вечной любви, по-настоящему преданные люди попадаются так редко?

Король озадаченно посмотрел на Констанцию.

— Я отнюдь не считал вас простушкой, графиня. Но оказывается, вам присуще еще исмелость. Мне очень редко говорят подобные вещи. А если сказать совершенно откровенно, то почти никогда.

Точнее, придворные предпочитают грубую лесть, думая, что она заменяет все остальное. Кстати, я не запрещаю им делать этого, как и не запрещаю говорить правду. Но тех, кто говорит мне правду, я в этой стране почти не встречаю. Мне кажется, что виной всему власть. Даже преданные мне люди боятся власти. А вы? Констанция смело подняла взгляд на короля.

— Я преклоняюсь перед властью, но не боюсь ее. У меня была возможность близко узнать, что это такое. К тому же, в отличие от множества преданных вам людей я неподкупна.

Брови короля удивленно поднялись.

— Вот как?

— Да, — убежденно ответила Констанция. — Я богата и независима. И если я решила служить вашему величеству, то делаю это по глубокому убеждению. Мне всегда хотелось служить Франции.

На лице Людовика снова появилась насмешливая улыбка.

— Значит, Франция для вас это король?

— Да, — без раздумий ответила Констанция. — Разумеется, не только король, но, в первую очередь — король.

— Между прочим, многие из тех, кто мне служит, так не считают.

— Я еще раз готова повторить, ваше величество. Мне не хочется казаться лучше и умнее, чем я есть на самом деле, но поверьте — моей мечтой всегда было жить в Париже и служить вашему величеству.

Этот разговор явно затянулся, потому что Констанция стала замечать на себе все более и более частые и все более недовольные взгляды фрейлин Марии-Антуанетты. Сама королева сидела в кресле, разговаривая с герцогиней д'Айен-Ноайль. Казалось, она ничуть не была озабочена тем, что ее царственный супруг был занят разговором с какой-то неизвестной дамой. Вполне возможно, что именно так оно и было на самом деле, поскольку всем было известно, что в отличие от своего распутного деда, Людовик XVI отнюдь не отличался повышенной слабостью к женскому полу.

Тем не менее, Констанция почувствовала себя неловко. Она уже слишком долго занимала внимание короля, и это могло создать вполне определенные трудности для нее самой. Ведь придворные имеют обыкновение ревновать друг друга к королю. Очевидно, Людовик XVI тоже почувствовал некоторую щекотливость ситуации, потому что танцы продолжались довольно вяло, а в воздухе ощущалось все нараставшее напряжение из-за того, что встречи с королем ожидали куда более высокопоставленные гости, чем эта никому неизвестная, пусть даже и очень привлекательная, дама.

— Что ж, я думаю, что этот разговор был очень полезен, — сказал король. — Похоже, что в вашем лице я встретил человека вполне достойного для того, чтобы остаться при моем дворе. Однако имейте в виду — окончательное решение буду принимать не я.

Констанция почувствовала, как внутри нее все холодеет. Неужели?.. Однако следующие слова Людовика XVI немного успокоили ее.

— Я предложу своей супруге вашу кандидатуру в качестве новой фрейлины. Думаю, что мне она не откажет.

Констанция опустилась на одно колено, низко опустив голову. — Благодарю вас, ваше величество. Большей милости для меня вы не могли бы оказать.

Людовик протянул ей руку для поцелуя. — Не нужно благодарности, дитя мое. Идемте. Я думаю, что мы сможем уладить все немедленно.

Констанция последовала за королем, который решительно направился к Марии-Антуанетте. Те несколько мгновений, которые последовали, прежде чем Констанция оказалась рядом с королевой, показались ей вечностью. Она даже не смела поднять глаз, стараясь не замечать, как салонные дамы перешептываются между собой, а мужчины просто-таки пожирают ее взглядами. Впрочем, ничего иного ожидать не приходилось. Ведь она оказалась при дворе, который несколько столетий славился во всей Европе как центр интриг, скандалов и амурных приключений.

Наконец она снова опустилась на одно колено, теперь уже перед королевой Марией — Антуанеттой.

— Дорогая, позволь тебе представить, — обратился к супруге Людовик XVI. — Это графиня Констанция де Бодуэн. Она француженка, но некоторое время жила при дворе короля Пьемонтского Витторио.

Брови Марии-Антуанетты удивленно поднялись.

— Того самого? Людовик махнул рукой.

— Сейчас это не имеет значения. Графиня овдовела и с малолетним сыном прибыла в Париж. Я думаю, что она вполне достойна того, чтобы попасть в число твоих фрейлин.

Мария-Антуанетта с любопытством посмотрела на Констанцию.

— Вы так молоды — и уже вдова? Констанция чувствовала, что у нее не хватает сил поднять глаза.

— Да, ваше величество, — едва слышно прошептала она. — Мой муж… погиб.

— Не на войне ли с Францией? К счастью, этот вопрос не заставил Констанцию лгать.

— Нет, он погиб на дуэли.

— Тогда можно не опасаться кровной мести с вашей стороны, — пошутила Мария-Антуанетта, и фрейлины тут же захихикали.

— Так, значит, вы хотите быть рядом со мной? — продолжила королева. — А что вы умеете делать?

Констанция почувствовала, как вне ее желания щеки ее начали краснеть. На сей раз она не могла быть такой откровенной, как с королем, а потому ей не оставалось ничего другого, как отважиться на очередную дерзость.

— Я умею хранить чужие тайны, ваше величество, — с достоинством ответила графиня де Бодуэн. Мария-Антуанетта оценила этот ответ.

— Что ж, вы мне нравитесь. К тому же, вы молоды и вполне можете стать украшением нашего двора. Что это у вас на шее? Кажется, жемчужина? Прелестная вещица. А судя по вашей прическе, над ней потрудился весьма искусный парикмахер. — Благодарю вас, ваше величество, — скромно ответила Констанция.

— Мне нравится, когда выглядят со вкусом. Это значит, что человек умеет распоряжаться тем, что ему досталось от природы. Кстати, как вы находите мое платье?

А вот это уже было неожиданностью. Констанция поняла, что это проверка. Проверка вкуса. Фрейлины, окружавшие Марию-Антуанетту, так внимательно уставились на Констанцию, что она почувствовала себя мелкой блохой, которую разглядывают под микроскопом.

Однако ей оказалось достаточно одного взгляда, чтобы оценить платье Марии-Антуанетты. Это был, действительно, великолепный наряд, сшитый настоящим мастером. Без всякого преувеличения можно было сказать, что он идеален. И все-таки глаз Констанции, которая кое — что понимала в нарядах, успел заметить одну мельчайшую деталь, которой никто не придал значения. Для того, чтобы прекрасная изумрудная брошь, украшавшая лиф платья, по-настоящему гармонировала с нарядом, ее следовало расположить немного правее, ближе к плечу. Во всяком случае, именно так сделала бы Констанция, если бы занималась платьем королевы.

— У вас великолепный портной, — сказала графиня де Бодуэн. — Я уверена, что он заслуживает того высокого жалования, которое вы платите ему.

На живом подвижном лице королевы Марии-Антуанетты появилась хитрая улыбка.

— Вы чего-то не договариваете, дитя мое. Констанция молчала, низко опустив голову. Ей не хотелось при первой же встрече с королевой и ее фрейлинами выставлять кого-то в дурном свете. Хотя это недоразумение с брошью явно было на совести какой-то из приближенных Марии — Антуанетте дам. Пожалуй, Констанция даже знала конкретное имя — за королевским нарядом обязана следить первая фрейлина.

— Ну что ж, — поспешила разрешить неловкую ситуацию сама королева, — если вы захотите, мы поговорим об этом позже. А сейчас, милая графиня…

— Де Бодуэн, — произнесла Констанция.

— А сейчас, графиня де Бодуэн, меня ждут другие дела. Думаю, что мы с вами увидимся в ближайшее время. Я пришлю вам приглашение на аудиенцию. Кстати, вы неплохо танцуете.

ГЛАВА 3

Несколько дней, которые прошли после королевского бала в Версале, Констанция посвятила сыну. Мишель, который долгое время не видел матери, уже успел привыкнуть к ней, и лишь временами плакал, вспоминая об отце. Мальчик нуждался в постоянном внимании, и Констанция занималась с ним с утра до ночи. Она устраивала ему конные и пешие прогулки, игры на свежем воздухе и не покидала Мишеля даже во время занятий с домашним учителем. Констанция хотела, чтобы он вырос настоящим французским дворянином, а потому не жалела ни времени, ни денег на его воспитание. У Мишеля не было отца, и Констанция стремилась сделать так, чтобы эта потеря была не слишком чувствительной.

Проводя время с Мишелем, она, тем не менее, не забывала, что королева Мария-Антуанетта обещала ей прислать приглашение для аудиенции в ближайшие дни. И наконец, терпение графини де Бодуэн было вознаграждено. Через несколько дней, прохладным февральским вечером, в дверь дома на Вандомской площади, который теперь принадлежал Констанции, постучали. Привратник, спустившийся на первый этаж, увидел перед собой высокого широкоплечего гвардейца в мундире лейтенанта серых мушкетеров. Рота серых мушкетеров была расквартирована в центре Парижа на улице Бак. — Могу я видеть графиню Констанцию де Бодуэн? — спросил гвардеец низким хриплым голосом.

Лицо его прикрывала широкополая серая шляпа с перьями. Привратник, уже немолодой седовласый мужчина по имени Жан-Кристоф, которого Констанция приняла на работу по рекомендации одной из своих старых парижских знакомых, почтительно поклонился.

— Если вам угодно что-то передать графине, сир, — сказал он, — то я могу это сделать сам. Мне не хотелось бы беспокоить графиню. Сейчас она занята с сыном.

Гвардеец надменно поджал губы.

— У меня приказ передать это послание лично в руки графине де Бодуэн.

Поскольку произнесено это было тоном, не терпящим возражении, привратник пропустил мушкетера в дом и закрыл за ним дверь.

— Прошу вас пройти за мной и подождать в комнате для гостей. Я сейчас вызову графиню де Бодуэн.

В этот момент Констанция укладывала Мишеля в постель. Услышав за спиной звук скрипнувшей двери, она обернулась. — Что-то случилось, Жан-Кристоф? — спросила она. — У вас, по-моему, испуганное лицо.

Привратник сделал попытку улыбнуться, но улыбка получилась какой-то кривой.

— Там внизу, в комнате для гостей, сейчас сидит офицер роты мушкетеров, — дрожащим от волнения голосом сказал он. — По-моему, у него какое-то очень важное послание для вас. Во всяком случае, этот офицер хочет передать его вам лично. Я сказал ему, что вы сейчас спуститесь.

Констанция почувствовала, как сердце ее бешено заколотилось. — Ну вот, наконец-то. Наверное, королева Мария-Антуанетта все-таки не забыла обо мне.

Она постаралась скрыть свое волнение от слуг — в комнате, рядом с постелью Мишеля сидела Мари-Мадлен, ее новая служанка. Стараясь выглядеть спокойной, Констанция махнула рукой. — Жан-Кристоф, на улице очень прохладно и наш бравый мушкетер наверняка продрог. Принесите ему чего-нибудь горячего. Я сейчас закончу с сыном и приду.

Привратник торопливо вышел за дверь, а Констанция, сидевшая у изголовья кровати, с нежностью погладила мальчика по мягким кудрявым волосам.

— Спи, мой дорогой. Завтра утром мы снова поедем с тобой на лошадях. А сейчас Мари — Мадлен прочитает тебе на ночь сказку. Какую сказку ты хочешь услышать сегодня?

Мальчик серьезно насупил лоб, словно мать поставила перед ним тяжелую задачу. Наконец, спустя несколько мгновений, он вымолвил:

— Про рай и ад.

Констанция неподдельно удивилась.

— Ты хочешь, чтобы Мари-Мадлен на ночь прочитала тебе отрывок из Библии?

— Да, — подтвердил мальчик.

— Наверное, ты вырастешь у меня священником, — пыталась пошутить Констанция. — Впрочем, это не так уж плохо. По крайней мере, ты будешь твердо знать, к чему стремиться. Ведь каждый священник хочет стать Папой Римским, наместником Божьим на земле.

Мальчик словно не слышал этих слов матери. На глазах Мишеля неожиданно появились слезы и он прошептал:

— Я хочу знать, где сейчас находится мой папа. Констанция была готова разрыдаться вместе с сыном, однако неимоверным усилием воли смогла взять себя в руки и поцеловала Мишеля в щеку.

— Наш папа там, где все хорошие люди, в раю.

— А почему Бог забирает к себе хороших людей? Почему они не могут остаться на земле?

Констанция опешила, не зная что ответить на такой вопрос сына. Она долго гладила его маленькую, еще по младенчески пухлую ручку, и, низко опустив голову, так, чтобы не видел сын, кусала губы.

— Наверное, господь Бог делает это потому, что все хорошие люди обязательно должны оказаться на небесах. Наверное, иногда ему хочется, чтобы это произошло побыстрее.

Мишель беззвучно всхлипнул.

— Да, я знаю, что мой папа был очень хорошим. Наверное, сейчас он стоит рядом с троном, в котором сидит наш Господь.

— Да, да, наш папа рядом с Богом, — торопливо подтвердила Констанция. — У него все хорошо. Когда-нибудь и мы с тобой встретимся с ним там, на небесах. Сейчас Мари-Мадлен прочитает тебе об этом.

Мальчик неожиданно успокоился.

— А про ад она мне тоже прочитает? Констанция покачала головой.

— Нет, Мишель, в аду находятся только дурные люди, — она даже нашла в себе силы улыбнуться и потрепать сына по щеке, — и такие, которые в детстве не хотели ложиться спать.

Мишель окончательно позабыл о своих печалях и лукаво улыбнулся.

— Мама, но ведь это не самый страшный грех?..

— Но все-таки грех. И если ты не будешь слушаться маму, то господь тебя накажет.

— А как накажет, как?

— Об этом тебе еще рано знать.

— Ну мама, я хочу, чтобы Мари-Мадлен прочитала что-нибудь страшное.

— Зачем?

— После этого мне снятся всякие интересные сны. Констанция еще раз погладила сына по голове.

— Глупышка. После этого ты долго не можешь заснуть. А ночью даже иногда просыпаешься.

— Мама, ну пожалуйста.

Переменчивость детской натуры снова дала о себе знать, и у Мишеля на глазах появились слезы.

— Вот если бы мой папа был жив, он бы обязательно разрешил.

Против этого аргумента Констанция не могла возражать и поэтому немедленно согласилась.

— Ну хорошо. Мари-Мадлен прочитает тебе про ад, но только совсем немного. К тому же, мы прочли с тобой молитву на ночь, а потому просто закрывай глаза и слушай. Мне сейчас нужно спуститься вниз, а потом я опять приду к тебе. — Даже если я засну?

— Даже если ты заснешь, — успокоила сына Констанция.

Когда она спустилась вниз, в комнату для гостей, Жан Кристоф подчевал офицера серых мушкетеров. Разумеется, офицеру королевской гвардии при исполнении служебных обязанностей не очень-то разрешалось увлекаться спиртным, однако этот февральский вечер был действительно прохладным, и гвардеец, которому, наверняка предстояло еще провести много времени на воздухе, не отказывался от угощения.

При появлении в комнате графини де Бодуэн офицер отставил в сторону небольшой серебряный кубок с недопитой наливкой, поднялся со стула и, сняв шляпу, почтительно приветствовал Констанцию низким поклоном.

— Я имею честь разговаривать с ее светлостью графиней Констанцией де Бодуэн? — спросил гвардеец, выпрямляя спину.

— Да, это я.

Гвардеец достал из обшлага маленький конверт с сургучевой печатью и протянул его Констанции.

— Имею честь вручить вам послание от ее величества королевы Марии-Антуанетты, — по — военному строго сказал офицер, протягивая Констанции письмо. — Прошу вашего разрешения удалиться.

Графиня де Бодуэн с достоинством приняла послание и едва заметным кивком головы удовлетворила просьбу офицера мушкетеров. Тот еще раз низко поклонился, щелкнул каблуками и, сопровождаемый семенившим за ним Жаном-Кристофром, направился к выходу из дома.

Констанция тут же сломала отмеченную личной печатью королевы сургучовую бляху на конверте и распечатала письмо. Это было, действительно, приглашение на аудиенцию к Марии — Антуанетте, назначенную на ближайшее воскресенье в Версальском дворце. Однако подписано было приглашение герцогиней д'АйенНоайль, первой фрейлиной ее величества. Собственно, ничего удивительного в этом не было, потому что, кто иной, как не герцогиня, должен был заниматься вопросами подобного рода. В общем, Констанция вполне справедливо не придала этому никакого значения и с удовлетворенной улыбкой сунула письмо за корсаж платья.

Выходя из комнаты для гостей, она столкнулась с привратником, который по-прежнему выглядел испуганным.

— Госпожа, я надеюсь, что вы получили хорошие вести? — с надеждой в голосе произнес он.

Широкая улыбка на лице Констанции говорила обо всем лучше всяких слов. Только после этого Жан-Кристоф успокоился. Заметив, что хозяйка немного задержалась рядом с ним, он принял это как знак благосклонного внимания и, даже не спрашивая разрешения, принялся тараторить:

— А уж я-то испугался. Ох, как испугался. Знаете, ваша милость, ведь мне прежде никогда не приходилось сталкиваться с королевскими гвардейцами. В том доме, где я раньше служил, появлялись только ростовщики и заимодавцы. А если бы пришел офицер королевской гвардии или того хуже — судебный пристав, моим прежним хозяевам уж наверняка бы не поздоровилось. По правде говоря, я даже не знаю, чем они там занимались, но уж наверняка какими-нибудь темными делишками. Их бы давно было пора посадить в Бастилию. Сами-то ходили в тряпье и обносках, а дома на золотой посуде обедали. Ну конечно, мое дело маленькое. А только не хочу я больше служить у таких хозяев. Слава Богу, что вы меня к себе забрали, ваша милость. Ох, если бы вы знали, как я вам благодарен. Ведь если бы тех моих хозяев в тюрьму посадили, так и мне было бы от суда не отвертеться.

Констанция милостиво положила руку на плечо бедного старика.

— Успокойся, Жан-Кристоф. Тебе больше ничего не угрожает. В моем доме ты можешь чувствовать себя в безопасности. Во всяком случае, до тех пор, пока я жива.

Привратник по-собачьи преданно посмотрел на Констанцию и, схватив ее руку, принялся целовать.

— Благодарю вас, ваша милость, вы так добры ко мне.

Неизвестно, сколько еще он мог бы выражать свою благодарность, однако в этот момент снова раздался стук в дверь, еще более настойчивый и громкий.

Привратник, который, казалось, только-только начал приходить в себя, снова обмер. Лицо его побледнело так, словно за дверью, на улице, стояла сама смерть.

— Что же это такое, госпожа? — пробормотал он. — Ведь вечер уже… Ведь вы никого не приглашали к себе сегодня, верно?

Волнение Жана-Кристофа передалось и Констанции. Дыхание ее участилось, грудь стала вздыматься все выше и выше. Ничего не ответив на вопрос привратника, она махнула рукой.

— Узнай, кто там.

Жан-Кристоф, едва слышно бормоча что-то, поковылял к двери. Констанция осталась стоять в освещенном неровным светом свечей длинном узком коридоре.

На сей раз на пороге показался маленький человечек в не очень новом, но целом и чистом, камзоле. На голове его была шляпа такого же фасона, какой носил привратник самой Констанции де Бодуэн.

Судя по всему, это был чей-то слуга. Констанция успела заметить, что несмотря на стоявшую на улице зябкую прохладу и отсутствие на позднем госте плаща, он совсем не выглядел замерзшим. Причина этого стала понятна Констанции, как только человечек заговорил. Голос у него был немного возбужденный, а широкие размашистые жесты выдавали в нем уроженца Гасконии.

— Добрый вечер, добрый вечер, ваша милость.

Он сразу же направился к Констанции, заметив в конце коридора ее фигуру.

— Простите мне столь поздний визит, однако, как вы понимаете, по собственной воле я бы никогда не решился нарушить ваше уединение.

Констанция стояла с гордо поднятой головой.

— Потрудитесь объяснить, кто вы такой.

На мгновение у нее мелькнула мысль, что это слуга кого-нибудь из ее соседей по Вандомской площади, которые, возможно, захотели осчастливить ее своим визитом. Человечек снова замахал руками.

— Я сейчас все объясню вам, ваша милость. Меня зовут Шаваньян. Я служу хозяевам дома, который находится по соседству с вашим. Вы наверное знакомы с ними.

Констанции было известно, кто живет в соседнем особняке, однако она не была знакома с его хозяевами. Желая услышать рассказ слуги о том, кому он служит, Констанция отрицательно покачала головой.

— Нет, я не знаю, кто ваши хозяева и не знакома с ними.

Но это ничуть не смутило Шаваньяна. Продолжая активно жестикулировать, он воскликнул:

— Сейчас, сейчас я вам все расскажу. Моего хозяина зовут месье Бодар Сен-Жам. Странно, что вы еще не слышали о нем, ваша милость. Ведь он служит казначеем морского ведомства.

«Опять морское ведомство. Кажется, я совсем недавно уже что-то слышала о нем. Ах, да, вспомнила. Эти старухи на балу говорили, что маркиз де ла Файетт получил должность помощника морского министра. Наверное, они знакомы с этим Сен-Жамом».

— Да, жаль, что вы не слышали о моем хозяине, — продолжал тараторить гасконец. — Вы знаете, он сейчас очень богат. Он один из самых богатых людей в Париже, а может быть, и во всей Франции. Констанция едва сдержалась от того, чтобы не улыбнуться. Она хорошо знала истинную цену подобным богатствам. Наверняка этот Бодар Сен-Жам запустил руку в государственную казну, и при том, не по локоть, как это обычно делали государственные чиновники, а скорее всего, по самое плечо. А может быть, даже не одну руку, а обе. Она, Констанция де Бодуэн, никогда не испытывала особого почтения к людям, которые, прикрываясь какой-нибудь малозаметной должностью, вроде казначея морского ведомства, тянули деньги из казны. Впрочем, она даже не могла назвать свое отношение к подобным личностям презрением, поскольку они были глубоко безразличны ей. После короля Пьемонтского Витторио, пожалуй, лишь красавец маркиз де ла Файетт в какой-то степени привлек ее внимание. И то это было чистое любопытство. Нет, разумеется, нельзя сказать, что Констанция до конца жизни решила не обращать внимания на мужчин. Но после той страсти, которой ее одарил Витторио, она еще долго не сможет прийти в себя. Лишь к королю Людовику XVI Констанция испытывала сейчас нечто, напоминавшее чувство. Но чувством этим была благодарность. Он смог понять и поддержать ее в трудную минуту. Он сделал так, чтобы ее оставили при дворе в числе фрейлин королевы Марии-Антуанетты. Скорее всего, этот вопрос, действительно, решен, потому что ее величество уже прислало ей приглашение на аудиенцию.

На мгновение, отвлекшись, Констанция снова принялась слушать Шаваньяна, остановить которого, казалось, было невозможно. — Вы знаете, у моего господина великолепный дом. Просто великолепный. Вы знаете, кто там жил раньше? О, вы не знаете, кто там жил раньше? Ну, тогда я вам расскажу и об этом.

Констанция почему-то развеселилась. Ей уже давно не приходилось встречать таких забавных людей, и она даже решила, что выслушает его. В общем, конечно, следовало бы еще раз подняться наверх, к Мишелю, но, говоря по правде, Констанция так уставала от общения с сыном за целый день, что сейчас ей просто хотелось хотя бы на минуту отвлечься.

Когда Шаваньян открыл рот, чтобы продолжить свой рассказ о прежнем хозяине особняка, Констанция успела опередить его.

— Отдайте вашу шляпу моему привратнику и идите за мной, месье…

— Шаваньян, — с готовностью воскликнул тот. — Говорят, что кто-то из моих предков был дворянином и даже служил в армии его величества. Но никто этому не верит. Да я и сам уже в это не верю. Сопровождаемая словесной трескотней Шаваньяна, Констанция прошла в комнату для гостей и жестом пригласила слугу сесть. Затем она повернулась к привратнику.

— Жан-Кристоф, принесите нам что-нибудь.

Привратник тут же бросился исполнять приказание хозяйки, а Шаваньян вновь затараторил:

— В этом особняке раньше жил откупщик месье Данже. Представляете, как это смешно — откупщик с фамилией «опасность». Он умер совсем недавно, каких-нибудь полгода назад. Один из его друзей на похоронах сказал, что теперь людям нечего бояться проходить по Вандомской площади. После того, как господин Данже умер, мой хозяин и заселился в этот дом. Но вы не думайте, ваша милость, что это единственный дом господина Сен-Жама. О, мой хозяин очень богат, очень. Вы, может быть, слышали, что он строит в Нейи прекрасный дворец. Госпожа Кристина Сен-Жам, его супруга, возжелала, чтобы мой господин назвал этот дворец «капризом».

Констанция с иронией заметила:

— Ваша хозяйка, месье Шаваньян…

— Шаваньян, — услужливо поправил тот.

— Ваша хозяйка, месье Шаваньян, весьма оригинальная особа. Такое название даже мне не пришло бы в голову.

Слуга не понял иронии и с неподдельным энтузиазмом продолжал:

— О, госпожа Кристина Сен-Жам весьма оригинальная особа. Она очень любит украшения и роскошь. А вы слыхали о ее перьях?

На сей раз Констанция не удержалась и прыснула от смеха.

— О каких перьях?

Шаваньян затараторил:

— Удивительная, потрясающая история. Ваша милость, вы, наверное, недавно в Париже, иначе вы обязательно знали бы об этом. Госпожа Сен-Жам решила отделать балдахин над своей кроватью какими-то совершенно необыкновенными перьями. Я даже не знаю, что это за перья, но говорят, что их привезли из Индии. А может быть, и не из Индии. В общем, я точно не знаю. Они переливаются всеми цветами радуги и изогнуты, как маленькая лира. Теперь госпожа Сен — Жам спит под ними. А вы знаете сколько они стоили?

— Ну, разумеется, не знаю.

Шаваньян сделал страшное лицо.

— Я тоже. Но зато я знаю, что сказала королева, когда услышала о приобретении моей госпожи.

— И что же она сказала?

— Даже я не могу позволить себе такой роскоши. Вот что сказала ее величество Мария — Антуанетта, — понизив голос до заговорщицкого шепота, произнес Шаваньян.

Констанция скептически улыбнулась.

— Вы знаете, милый Шаваньян, в наши времена ничего не стоит сделаться знаменитостью, подобно вашей госпоже, и заставить говорить о себе весь Париж. Достаточно какой-нибудь причуды.

Шаваньян на мгновение приуныл.

— О, если бы только это была единственная причуда моей госпожи. Она очень гордится тем, что принимает у себя в доме одних только знатных людей.

— Но это глупо, — заметила Констанция. — Разве это может быть предметом для гордости?

Шаваньян тяжело вздохнул.

— Может быть, это и глупо, но госпожа де Сен-Жам всегда хвастает этим. Для нее даже сам президент парламента не очень-то много значит. В своем доме она хочет видеть только титулованных особ. Ну, если не титулованных, то хотя бы тех, кто бывает в Версале.

— И что, у вашей хозяйки бывает много высшей знати? — поинтересовалась Констанция.

Шаваньян ничего не успел ответить, потому что в этот момент в двери комнаты для гостей показался привратник Жан-Кристоф с небольшим подносом, уставленным чайными чашками и розетками с вареньем.

— Ваша светлость, я принес чай.

Констанция показала рукой на столик.

— Спасибо, Жан-Кристоф, поставьте сюда и можете быть свободны.

Привратник, на лице которого было написано явное желание поприсутствовать при разговоре, понуро вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Только после этого Шаваньян продолжил рассказ.

— Уж не знаю, что вам ответить, ваша светлость. Я-то кроме его величества Людовика Капета и ее величества Марии-Антуанетты в лицо никого не знаю.

— А где это вы познакомились с королем и королевой? — заинтриговано спросила Констанция. Шаваньян снова замахал руками.

— Упаси Бог. Как могла ваша светлость подумать, что я лично знаком с такими высокими знатными особами. Нет, просто я видел короля и королеву на балконе дворца Тюильри, когда они выходили к народу. Ну, а всех прочих я плохо знаю, разве что кардинала де Роана, великого капеллана Франции.

Вот тут Констанция по-настоящему удивилась.

— Что, в салоне госпожи де Сен-Жам бывает великий капеллан Франции кардинал де Роан? — спросила она.

Шаваньян стал убежденно трясти головой.

— Да, да, и очень часто бывает. И госпожа де Сен-Жам очень часто бывает в гостях у господина де Роана. За последнее время он несколько раз приглашал ее на ужин.

— Насколько я знаю, кардинал де Роан при короле Людовике XV был послом при Венском дворе, — сказала Констанция.

Шаваньян пожал плечами.

— Может, оно и так, я ничего об этом не знаю. Знаю только, что кардинал сегодня вечером будет у нас.

Это известие заинтересовало Констанцию.

— Вот как? А что, у госпожи де Сен-Жам сегодня званый вечер?

Шаваньян снова оживился.

— Ну разумеется. Именно поэтому меня и послали к вам.

— А почему именно ко мне? — улыбнулась Констанция. — Ведь я не титулованная особа.

— Госпожа де Сен-Жам недавно была на королевском балу в Версале и видела, как вы, ваша светлость, долго разговаривали с королем. А для моей хозяйки это означает, что вы человек из высшего света. Вот она и решила непременно пригласить вас на сегодняшний вечер.

— Будет ужин с кардиналом де Роаном?

— Там будет не только кардинал.

— А кто еще?

— Моя хозяйка пригласила свою родственницу Ташеретту де Андуйе и ее юную внучку Луизу. Будут также господин Бомарше, господин де Лаваль и графиня де ла Мотт. Послали также за генеральным контролером господином де Калонном, но боюсь, что его сегодня не будет на вечере.

— Почему же?

— Кажется, сегодня у господина де Калонна аудиенция у его величества Людовика XVI. Но вы еще не знаете главного. Шаваньян отпил чаю и блаженно зажмурился. Пауза немного затягивалась, но Констанция решила не торопить слугу госпожи де Сен-Жам, милостиво дав ему возможность насладиться собственным триумфом. — Так вот, — наконец продолжил он, — сегодняшний вечер особенный в доме моей хозяйки. Она пригласила к себе знаменитого мага господина де Калиостро. Знаете, что самое главное?

Констанция усмехнулась.

— Наверное, нужно захватить с собой побольше денег, — съехидничала она.

Шаваньян тут же принялся отрицательно размахивать руками.

— Нет, нет, денег не нужно вовсе. Граф Калиостро испытывает такое глубокое уважение к госпоже де Сен-Жам, что согласился провести спиритический сеанс совершенно бесплатно.

— Спиритический сеанс?

— Да, да. Моя хозяйка сказала, что сегодня ее гости будут общаться с духами. Вам непременно стоит пойти туда, ваша светлость. Уверяю вас — половина Парижа мечтает увидеть у себя в гостях графа де Калиостро. Говорят, что он творит совершенно необъяснимые чудеса. Моя хозяйка много слышала о нем от кардинала де Роана и даже была свидетельницей одного такого спиритического сеанса у великого капеллана Франции. Ей так хотелось увидеть графа де Калиостро у себя в гостях, что она послала ему драгоценный подарок — привезенную откуда-то из Италии драгоценную табакерку, усыпанную камнями.

Констанция понимающе кивнула:

— Теперь мне понятно, почему граф Калиостро не берет денег за вход на спиритический сеанс у госпожи де Сен-Жам. Значит, ваша хозяйка послала вас сюда за тем, чтобы пригласить меня на этот званый вечер?

Шаваньян словно только сейчас вспомнил о том, что перед ним графиня. Он мгновенно вскочил и, низко, до земли кланяясь, произнес:

— Да, да, именно так. Простите, ваша светлость, что я отвлек вас глупыми разговорами — ведь не так часто случается поговорить по-человечески с людьми такого высокого положения, как вы. Госпожа де Сен-Жам просила непременно передать, что будет счастлива видеть вас у себя в салоне. Слава Богу, это соседний дом, и вам не придется специально снаряжать карету. Госпожа де Сен-Жам наказала мне обязательно дождаться вас и проводить к нам в дом.

— Если, конечно, я соглашусь, — надменно ответила Констанция. Первой ее мыслью было отказаться от приглашения, однако затем, немного поразмыслив, она решила, что не будет ничего дурного в том, если она посетит это довольно забавное сборище. В конце концов, там будет сам великий автор «Женитьбы Фигаро» Бомарше. Да и кардинал де Роан обладал немалым влиянием при дворе. А значит, ей необходимо хотя бы познакомиться с ним. Если же в салон госпожи де Сен-Жам придет сам генеральный контролер господин де Калонн, это будет весьма кстати. Судя по всему, решение о том, что она останется при дворе королевы Марии — Антуанетты, уже стало известно всему Парижу. Значит, необходимо вести себя соответственным образом. Кроме того, времени на особенное раздумье у нее не было. Либо она немедленно выставит за дверь этого болтливого гасконца, либо примет приглашение его госпожи и отправится на встречу с графом Калиостро и прочими гостями госпожи де Сен-Жам. Решено, она отправляется на спиритический сеанс.

ГЛАВА 4

Констанция решила, что на вечере у госпожи де Сен-Жам она должна выглядеть вполне достойно тому представлению, которое о ней сложилось в высшем обществе Парижа. Мари-Мадлен получила распоряжение принести одно из лучших платьев, а сама Констанция тем временем занялась украшениями. Достав шкатулку с бриллиантами, Констанция принялась перебирать броши и колье.

— Пожалуй, вот это подойдет.

Она остановила свой выбор на небольшой бриллиантовой брошке, изображающей бабочку с крыльями из нефрита и двумя рубиновыми глазками. Брошь удачно гармонировала с голубым батистовым платьем, а от колье Констанция решила отказаться, благоразумно полагая, что вполне достаточно будет медальона с жемчужиной. К броши Констанция решила добавить нефритовый браслет в платиновом обрамлении. Хотя эти украшения были не столь кричащими, как многое из того, что имелось в шкатулке, Констанция решила остановиться именно на них. Они были достаточно дорогими и в то же время не содержали в себе никакого намека на претенциозность. В любом случае, до тех пор, пока Констанция не завоевала себе прочного положения при дворе, следовало вести себя более-менее сдержанно.

Спустя полчаса Констанция была готова. Шаваньян, терпеливо дожидавшийся ее в комнате для гостей, вскочил в изумлении, когда увидел, как графиня де Бодуэн показалась в дверях, завязывая на шее шнурок от плаща. — Мы можем идти, — сказала она. — Я надеюсь, вы не будете возражать, месье Шаваньян, если я попрошу проводить меня и Жана-Кристофа. Хоть до вашего дома и недалеко, однако, вечер сегодня темный.

Слуга госпожи де Сен-Жам с готовностью поклонился.

— Я прекрасно понимаю вас, ваша светлость. Если вы позволите, я хотел бы сделать вам комплимент.

Такой красивой и нарядно одетой женщины, как вы, я не встречал за все те годы, которые мне пришлось прожить на этом свете. Констанция улыбнулась.

— А как же ваша госпожа?

Шаваньян, который проникся к Констанции чем-то большим, нежели обычное преклонение, доверительно произнес:

— Говоря по правде, госпожа де Сен-Жам — выскочка. Мой род, между прочим, куда более знатного происхождения, чем тот, к которому принадлежит моя хозяйка. Однако ей в жизни повезло больше, чем мне.

Констанция рассмеялась.

— А как же пресловутая солидарность слуг и господ?

Шаваньян замялся.

— Понимаете, ваша светлость, есть люди, которые вполне соответствуют тому положению, которое занимают. Мы с вами общались совсем недолго, но я прекрасно вижу, что передо мной женщина, полная величия, достоинства и красоты.

— Неужели ничего этого нет у вашей хозяйки? — осторожно поинтересовалась Констанция.

Ей понравилась та откровенность, с которой Шаваньян отзывался о госпоже де Сен-Жам, и она боялась одним-двумя мимолетно брошенными словами отпугнуть этого забавного человечка. Конечно, лучше иметь среди союзников людей влиятельных и располагающих связями, однако никогда не следует забывать о таких, как Шаваньян. Каждый человек, каким бы бедным и безродным он ни был, заслуживает того, чтобы к нему относились хотя бы со снисхождением. В конце концов, самой Констанции пришлось провести много лет среди таких людей, и она знала, что их бескорыстная помощь — часто то единственное, на что можно рассчитывать в тяжелой ситуации.

По всей видимости, Шаваньян также почувствовал расположение к себе со стороны этой благородной госпожи, потому что ни чуть не смущаясь ответил:

— Я уже вам говорил и еще раз повторю: моя хозяйка — выскочка, напыщенная курица, в руки которой попало огромное богатство, но которым она не умеет как следует распорядиться. — Но ведь вы служите ей.

Шаваньян развел руками.

— А что мне остается делать? Я бедный простолюдин, которому в наследство остались лишь пара рук и протертые башмаки.

Констанция немного помолчала.

— Интересно, вы со всеми так откровенны?

На лице маленького гасконца появилась краска смущения.

— О нет, что вы, ваша милость. По-моему, о своей госпоже я впервые сказал правду. Ведь все, кто посещает наш дом, замечают только богатство. Все остальное не имеет для них значения. Ну, а вы…

Он опустил голову, не решаясь продолжить.

— Что же вы? Говорите, — с дружелюбной улыбкой попросила Констанция. — Не бойтесь, я никому не расскажу о том, как вы относитесь к госпоже де Сен-Жам.

— Хотя наш дом выглядит богаче, чем тот, в котором живете вы, ваша светлость, я вижу, что вы достаточно богаты. Может быть, даже богаче, чем моя хозяйка. Но вы совсем не кичитесь этим и не считаете зазорным разговаривать с человеком низкого звания. Я даже не отношу себя к третьему сословию. И, тем не менее, вы уделили мне не мало своего времени. Я всегда буду помнить об этом. Если вам что-то понадобится, можете смело рассчитывать на меня.

И, смешно взмахнув руками, маленький гасконец так же забавно присел, изображая свое почтение.

— Благодарю вас, месье Шаваньян, — спокойно ответила Констанция. — Думаю, что нам пора идти.

Словно услышав ее слова, за спиной Констанции мгновенно возник уже одетый привратник. Графиня де Бодуэн пропустила вперед Жана-Кристофа и месье Шаваньяна, а затем, накинув на голову глубокий капюшон, последовала за ними. Возле дверей дома госпожи де Сен-Жам Констанция отправила привратника назад и посоветовала ему отдыхать. — Я вернусь домой в сопровождении месье Шаваньяна, если он, конечно, не возражает.

Гасконец немедленно согласился. Спустя мгновение он распахнул входную дверь, и Констанция оказалась в широком коридоре, освещенном несколькими десятками свечей. Да, все здесь говорило о богатстве хозяев… и их дурном вкусе. Обложенные мрамором ступеньки лестницы, по которой графиня де Бодуэн поднималась в сопровождении слуги, резко контрастировали с потрескавшимися деревянными перилами. Похоже, что в доме делали ремонт, но как-то наспех и без определенного плана. Картины, изображавшие батальные сцены из времен Людовика XIV, соседствовали с гобеленами, изображавшими обнаженных женщин. Само по себе все это было не так уж плохо, однако дурно сочеталось друг с другом, а после утонченной роскоши Пьемонтского и Французского королевских дворцов вызывало ощущение нарочитости и аляповатости. Констанция решила не обращать внимания на эти нелепости — в конце концов, она пришла сюда не за тем, чтобы наслаждаться великолепием убранства в салоне госпожи де Сен — Жам. В сущности, после бала в Версале, это первое ее появление в высшем обществе.

Интриговало Констанцию и возможное знакомство с графом Александром де Калиостро. В тот момент это была, наверное, самая знаменитая личность во Франции после Людовика XVI и МарииАнтуанетты.

Плащ Констанция оставила слуге, который мгновенно испарился. Она едва успела сказать ему напоследок:

— Шаваньян, вас вызовут, когда я буду уходить. Дальше графиню де Бодуэн провожал высокий седовласый камергер с таким важным лицом, как будто его прислал сюда сам король Людовик. При этом он не проронил ни единого слова, лишь изредка поворачивая голову в сторону Констанции и делая приглашающий жест рукой.

Спустя несколько мгновений Констанция оказалась в невероятно большом для городского дома зале, над которым, похоже, потрудились все архитекторы и реставраторы Парижа. Даже Констанция вынуждена была признать, что все здесь вполне отвечает ее представлениям о хорошем салоне.

Шторы и драпировка зала удачно сочетались с цветом паркета и резных и литых подсвечников. Здесь совсем не было лепнины, и лишь узкий декор под потолком подчеркивал объем и простор. Статуи, картины, гобелены были подобраны тщательно и со вкусом. Видимо, госпожа де Сен-Жам доверила это дело знавшим толк в искусстве.

«Слава Богу, хоть на это деньги были истрачены с толком», — подумала Констанция.

Камергер, который проводил гостью в салон, шепнул что-то на ухо церемониймейстеру и удалился. Тот, кивнув головой, выпрямился и хорошо поставленным, звучным голосом произнес:

— Графиня Констанция де Бодуэн.

Около десятка гостей, присутствовавших в салоне, немедленно обратили свои взоры на молодую женщину в голубом батистовом платье с волнистыми каштановыми волосами.

Хозяйка дома, госпожа де Сен-Жам — молодящаяся особа в пышном напудренном парике и платье, открытом до той степени, которую можно было еще считать приличной, тут же направилась к Констанции.

— О, дорогая графиня, — защебетала она с очаровательной улыбкой на устах, — я так рада, так рада видеть вас у себя в салоне. У меня собираются только избранные гости.

Констанция решила вести себя осмотрительно и с максимальной любезностью.

— Благодарю вас, госпожа де Сен-Жам, — с поклоном ответила она. — Я немедленно согласилась принять ваше предложение, как только получила его. Я много слышала о вас и о вашем салоне.

Казалось, лицо госпожи де Сен-Жам расцвело еще больше.

— Неужели? Как приятно это слышать. Я думаю, вы не будете разочарованы сегодняшним вечером. Хотя погода сегодня на редкость отвратительная. Я приказала затопить в доме все печи и камины. Только сейчас я смогла согреться. Надеюсь, вы не успели замерзнуть.

— Нет, благодарю вас.

Госпожа де Сен-Жам взяла Констанцию под руку, словно старую подругу, и вывела на середину салона.

— Позвольте, я представлю вас своим гостям, госпожа де Бодуэн. Думаю, что имена многих из них говорят сами за себя.

Еще только войдя в салон, Констанция тут же увидела двух своих старых знакомых — бабушку и внучку, которые сидели рядом с ней во время бала в Версале. Госпожа де Сен-Жам начала именно с них.

— Графиня Ташеретта де. Андуйе, — представила она старуху. — Она представляет одну из самых старых и знатных фамилий юга Франции. Сейчас графиня живет в Париже вместе со своей внучкой. Луиза де Андуйе.

От глаз Констанции не успело укрыться то, что и бабушка, и внучка густо покраснели. Правда, лица их были посыпаны столь густым слоем пудры, что никто из окружавших ничего не заметил.

— Нам очень приятно познакомиться с вами, графиня де Бодуэн, — сказала старуха чуть — чуть подрагивавшим от волнения голосом. — Мы слыхали, что выполучили аудиенцию у ее величества Марии-Антуанетты?

Констанция едва не вскрикнула от удивления. Да, похоже, что новости в Париже — особенно те, которые касаются дворцовых дел — распространяются со скоростью, намного превышающей скорость самого резвого скакуна. Неплохая осведомленность. Об этом обязательно нужно помнить, если Констанция собирается заниматься при дворе чем-то серьезным. Впрочем, старухе Андуйе могла сказать об этом, например, сама первая фрейлина герцогиня д'Айен — Ноайль. Кажется, они с графиней знакомы… Или даже герцогиня — дальняя родственница этой старухи?

Констанция, как ни старалась, не могла вспомнить, что же связывает графиню де Андуйе и герцогиню д'Айен-Ноайль. В конце концов, она решила, что сейчас это не имеет существенного значения.

Луиза де Андуйе, которая вновь выглядела перепуганной и даже скисшей, все-таки нашла в себе силы пролепетать:

— У вас прекрасная жемчужина на шее, графиня. Констанция подавила в себе невольное желание притронуться рукой к жемчужине. Однако ей не хотелось вдаваться в подробности относительно этого украшения.

— Фамильная драгоценность, — просто объяснила она.

Старая графиня де Андуйе решила прийти на помощь внучке.

— Похоже, вы из богатого рода, графиня? Правда, я что-то не припоминаю такой фамилии среди известных родов южной Франции. Вы, наверное, с Севера?

Меньше всего Констанции хотелось разговаривать на эту тему, однако другого выхода не было, тем более что этот разговор слушали все остальные гости. Ничего удивительного в этом не было, поскольку новый человек всегда вызывает повышенный интерес.

— Бодуэн — это фамилия моего бывшего мужа, — сказала Констанция. И, увидев обращенные на себя удивленные взгляды, тут же добавила:

— Он погиб. А моя девичья фамилия — Аламбер. Я родилась в Нормандии. Там находится наш родовой замок Мато.

— Ах, вот оно что, протянула графиня де Андуйе. — Значит, вы с Севера. Тогда все понятно. Нормандия мне всегда казалась ужасно угрюмым местом, где только и есть, что серые скалы и холодное море.

Констанция едва заметно улыбнулась.

— Так бывает только поздней осенью и зимой. Но в такое время, наверное, даже Средиземное море выглядит неласково.

Наверное, в тоне ее голоса было что-то извиняющееся, потому что старая графиня де Андуйе, брезгливо поджав губы, заметила:

— И все-таки, юг есть юг.

Констанция не поняла, какой смысл вложила в эти слова старуха де Андуйе. Но одно ей было ясно — на благосклонность сей дамы рассчитывать не приходится. Графиня де Сен-Жам, демонстрируя свое полное удовлетворение объяснениями Констанции, провела ее к следующей гостье:

— Графиня Женевьева де ла Мотт. Фрейлина ее величества королевы Марии-Антуанетты.

Перед Констанцией стояла симпатичная молодая женщина в дорогом изысканном платье и столь же напудренном, как у хозяйки салона, парике. Констанция только сейчас заметила, что она — единственная среди гостей госпожи де Сен-Жам, не одевшая на этот вечер парик. Констанция уже стала укорять себя за то, что она не придала значения этой детали своего внешнего вида, но спустя несколько мгновений уже забыла об угрызениях совести, поскольку графиня де ла Мотт продемонстрировала еще большую осведомленность о делах Констанции.

— Я слышала, что сын короля Пьемонта Витторио не слишком хорошо относился к вам. Бедняжка, вам, наверное, пришлось тяжело.

Поначалу Констанция даже не нашлась, что ответить. Значит, о том, что произошло между ней и Витторио, в Париже уже известно. Во всяком случае, графине де ла Мотт. Правда, Констанция не знала, насколько далеко зашли эти слухи, а потому скромно ответила:

— Благодарю вас, все уже позади.

Графиня де ла Мотт с едва заметной улыбкой ответствовала:

— Надеюсь, что в Париже ничего подобного с вами не случится. Его величество король Людовик заботится о своих подданных.

После этого возникла довольно неловкая пауза, и, чтобы заполнить ее, госпожа де Сен — Жам представила следующего гостя:

— Муж графини Женевьевы — граф де ла Мотт.

Констанции сразу же не понравился взгляд, который бросил на нее этот начинающий седеть мужчина с тонкими губами и орлиным носом. Это был взгляд стареющего бонвивана. Констанция сразу же подумала, что граф де ла Мотт — один из тех придворных шаркунов, которые постоянно увиваются возле приемной короля. Он был одет в дорогой бархатный камзол темно-зеленого цвета, великолепные туфли из телячьей кожи. Однако во всей внешности графа де ла Мотта было что-то такое, что не позволяло поверить в его богатство и преуспевание. Только к концу вечера Констанция поняла, что он был излишне суетлив для человека с положением. Констанция даже подумала, что несмотря на свой безупречный внешний вид, у графа плохо с деньгами. Когда позже, за карточным столом, началась игра в «фараон», граф сделал вид, что его не интересуют азартные игры.

Скорее всего, он просто боялся проиграть, и, скорее всего, ему нечем было бы выплатить долг. Но это будет потом. А сейчас граф де ла Мотт наклонился и поцеловал руку Констанции. От этого прикосновения ей даже захотелось отдернуть ладонь — губы графа де ла Мотта были холодными, как у лягушки.

В общем, от этого знакомства у Констанции также не осталось никаких приятных впечатлений. Впрочем, она отвечала всем одинаково любезной улыбкой и старалась ничем не выдать своих чувств.

Салонная жизнь накладывает некоторые обязательства на людей — приходится терпеть даже отъявленных негодяев, не говоря уже о людях просто неприятных.

Госпожа де Сен-Жам подвела Констанцию к следующему гостю. Это был пожилой тучный господин с таким безмятежным выражением лица, словно он ежедневно разговаривал с ангелами. Его пухлые розовые щеки лоснились от удовольствия, а весь внешний вид говорил о глубоком наслаждении, получаемым им от жизни. Только потом Констанция поняла, что господин де Лаваль был самым заурядным картежником и чревоугодником. Весь вечер он шумно наслаждался едой и напитками, а в карточной игре ему не было равных.

Констанция еще не успела подумать, кто же такой господин де Лаваль, как он немедленно произнес:

— Я помощник генерального контролера господина де Калонна.

«Чиновник в финансовом ведомстве, — подумала Констанция. — Ясно. Возможно, когда — нибудь пригодится. Хотя, скорее всего — нет. У меня вполне достаточно собственных финансов для того, чтобы не иметь никаких дел с господином де Калонном».

— Очень приятно познакомиться с вами, господин де Лаваль, — с обворожительной улыбкой ответила она, когда толстяк приложился к ее руке своими пухлыми губами.

В отличие от поцелуя графа де ла Мотта, который был холодным и мокрым, от господина де Лаваля у Констанции не осталось вообще никакого впечатления. Наверное, так оно и должно было быть — слишком уж незначительным и мелким, несмотря на свою крупную фигуру, был этот помощник генерального контролера. Правда, Констанция допускала, что этот господин кое-что значит для самой хозяйки салона, госпожи де Сен-Жам. Вполне возможно, что с его помощью казначей морского ведомства Бодар Сен-Жам обделывал какие-то свои делишки. Господин де Лаваль оказывал финансовые услуги не только Бодару Сен-Жаму, но и знаменитым откупщикам: Бурвалю, Буре и многим другим. В конце концов, все они разорились, равно как и принц Гимен, слава о фантастических богатствах которого волновала Париж уже на протяжении нескольких последних лет. Наверняка принц Гимен также был частым гостем госпожи де Сен-Жам, однако сейчас он уехал из Парижа на Мартинику, где губернатором был его давний друг, родственник маркиза де ла Файетта — маркиз де Буийе.

Констанция ничего не потеряла, не познакомившись с этим прожигателем жизни и выпивохой, хотя принц Гимен кружил головы не одному десятку знатных парижских дам.

Оставалось лишь двое гостей, с которыми не познакомилась Констанция. Но тот, кем является один из них, не трудно было догадаться. После того, как госпожа де Сен-Жам представила его, в отличие от всех остальных мужчин, он сам протянул Констанции руку для поцелуя. И графиня де Бодуэн сделала это, преклонив колени.

— Кардинал де Роан. Великий капеллан Франции, — сказала госпожа де Сен-Жам. — Один из моих самых близких друзей.

Высокий сухопарый мужчина в красной кардинальской мантии и маленькой шапочке, прикрывавшей сильно поредевшие волосы, с явным снисхождением в голосе произнес:

— Да пребудет с вами господь, дитя мое. Давно ли вы прибыли в Париж?

Констанция вдруг вспомнила, что видела кардинала на балу в Версале. Тогда он стоял в окружении нескольких придворных, одним из которых, несомненно, был граф де ла Мотт. Правда, саму графиню де ла Мотт Констанция не припоминала. Наверное, она была где-то среди фрейлин ее величества Марии-Антуанетты, которые тогда показались Констанции выглядевшими на одно лицо.

— Несколько недель, ваше высокопреосвященство.

— И где вы расположились?

— Здесь, неподалеку, — ответила Констанция. — Я снимаю дом по соседству с домом нашей гостеприимной хозяйки госпожи де Сен-Жам.

На лице кардинала проскользнуло выражение явного неудовольствия. Он вдруг замолчал и сделал шаг назад. Только потом, намного позднее, Констанции станет ясно, чем была вызвана такая реакция кардинала де Роана.

Пока же она решила, что кардинал озабочен делами государственной важности и его сейчас занимает нечто иное. В подтверждение этого, казалось, говорило и то, что граф де ла Мотт подошел к великому капеллану Франции и стал что-то шептать ему на ухо.

— А это, — торжественно объявила госпожа де Сен-Жам, — господин Бомарше. Автор «Женитьбы Фигаро», не говоря ни слова, прижался губами к ладони Констанции, и она почувствовала в этом поцелуе страсть мужчины, привыкшего овладевать женщинами. Когда он выпрямился, Констанция увидела на его лице живую подвижную улыбку. Констанции показалось, что, несмотря на возраст, Бомарше выглядит таким же молодым и энергичным, каким его изображали на портретах десятилетней давности. Его язвительными памфлетами зачитывалась вся Франция, и исключением не был даже королевский двор. Людовик XV и его фаворитка мадам Дюбари, против которых были направлены острия сатирических стрел Бомарше, ничего не могли поделать с этими едкими и язвительными писаниями, потому что памфлеты были столь остроумными, что над ними смеялись и сам король, и его многочисленные фавориты.

Полиция не успевала конфисковывать все новые и новые экземпляры обличительных писаний, с быстротой вируса распространявшихся по Парижу и провинциям. Познакомиться с Бомарше было мечтой любого француза, потому что этого знаменитого автора знали все. Теперь и Констанция де Бодуэн входила в число тех счастливчиков, которые удостоились чести быть представленными господину Бомарше. Точнее, господина Бомарше представили ей. У Констанции сложилось впечатление, что сам господин Бомарше в этой компании чувствовал себя не очень уютно. Впрочем, дальнейший ход вечера рассеял эти сомнения. Знаменитый памфлетист и комедиограф был язвителен и остроумен. Правда, соперниками были отнюдь не столь блестящие граф де ла Мотт, господин де Лаваль и изредка вставлявшая свои замечания госпожа де Сен-Жам. Констанция предпочитала помалкивать, вполне разумно используя свою роль новичка.

К тому же, обе графини де Андуйе — молодая и старая — несмотря на нескрываемую неприязнь к гостье с севера, именно ее избрали объектом, на голову которого они изливали бесчисленные сведения о своих болезнях, неважных слугах, плохой погоде и т. д. Констанция, тем не менее, посчитала, что это будет злом меньшим, нежели отвечать на раздражавшие ее ухаживания графа де ла Мотта, которые выглядели тем более нелепо, что здесь присутствовала его законная супруга. Сам же граф де ла Мотт, пользуясь каждым удобным случаем, не уставал шепнуть на ухо Констанции какую-нибудь скабрезность или, в лучшем случае, банальный комплимент. Иногда он куда-то исчезал, и в такие моменты Констанция сразу же с облегчением переводила дух.

Обещанного графа Калиостро в салоне не было, но госпожа де Сан-Жам не уставала повторять, что граф Калиостро непременно обещал появиться и вот-вот будет. А уж если он обещал, это обязательно состоится. Не прибыл также и генеральный контролер финансов господин де Калонн. Впрочем, его помощник, господин де Лаваль с изрядной долей самоуверенности полагал, что его присутствие в салоне госпожи де Сен-Жам с лихвой компенсирует отсутствие и графа Калиостро, и господина де Калонна. Де Лаваль пытался заигрывать с дамами — правда, во вполне допустимых пределах, опустошал блюда с закусками, стоявшие на столике в дальнем углу салона и не отказывал себе в удовольствии опрокинуть лишний фужер шампанского. Пытаясь составить конкуренцию господину Бомарше, Лаваль всякий раз терпел поражение, однако, судя по всему, это ничуть не расстраивало его. Констанция даже подумала, что такой оптимизм и такая жизнерадостность могут быть только у человека либо с абсолютно детским умом и чистой совестью, либо напротив — у законченного негодяя. Судя по всему, и сон у господина де Лаваля был крепким.

Ну что ж, плут так плут — решила она сама про себя. Главное, не иметь с ним никаких дел.

Единственный человек, который вызывал среди всей этой компании интерес у Констанции де Бодуэн, был господин Бомарше. Однако она быстро поняла, что женщины не вызывают у него ни малейшего интереса — во всяком случае, это относилось к тем женщинам, которые находились в салоне у госпожи де Сен-Жам.

Бомарше предпочитал разговаривать с кардиналом де Ровном.

Изредка к ним присоединялся и граф де ла Мотт. Но у Констанции сложилось такое впечатление, что граф, скорее, пытался навязать свое общество кардиналу. Сам же великий капеллан Франции не скрывал своих дружеских чувств по отношению к супруге графа. Пока не было графа Калиостро, именно эта компания — кардинал де Роан, Бомарше и графиня де ла Мотт составляли самую неразлучную группу в салоне.

Констанции, которая прогуливалась по салону то в сопровождении графини Андуйе, то под руку с госпожой де Сен-Жам, несколько раз удалось отчетливо услышать из уст кардинала де Роана имя ее величества королевы Марии-Антуанетты. Поначалу она решила, что речь снова идет о самой графине де Бодуэн и ее предстоящей аудиенции у королевы, однако, отбросив ложную мнительность и расслышав еще кое-что, Констанция неожиданно для себя сделала потрясающее открытие — кардинал де Роан был явно неравнодушен к Марии-Антуанетте. До Констанции порой доносились восторженные эпитеты, которыми этот уже немолодой и многое повидавший в жизни человек награждал женщину, вдвое моложе себя, и к тому же, наделенную королевской короной. — О, несравненная Мария-Антуанетта… Ее величество была вчера хороша как никогда. Только слепой — или мужчина — не мог заметить этого преклонения его высокопреосвященства перед ее величеством. Впрочем, кардинал не старался, чтобы о его страсти непременно узнали все. У Констанции сложилось впечатление, что лишь госпожа де ла Мотт хорошо осведомлена о сердечных делах его высокопреосвященства кардинала де Роана.

Поначалу вечер проходил скучно, и Констанция даже начала жалеть, что, поддавшись искушению увидеть графа Калиостро, приняла приглашение хозяйки салона. Даже рассказы престарелой графини де Андуйе о полной запутанных интриг жизни двора Марии-Антуанетты не утешали ее. Сама же графиня де Андуйе, казалось, была вполне удовлетворена вниманием хотя бы одного слушателя. Луиза де Андуйе, которая была еще почти совсем ребенком, участия в разговоре почти не принимала.

— Вы знаете, раньше фавориткой королевы была мадам де Ламбаль. Но, похоже, что ее величество устала от этой довольно назойливой дамы и теперь она проводит большую часть с герцогиней д'Айен-Ноайль… Наш король слишком добродетелен, чтобы изменять своей царственной супруге… В последнее время он почти отошел от государственных дел, целиком поручив их своим министрам… На следующей неделе в Версале снова состоится большой бал… Туда приглашены две театральные труппы, а оркестр представит новые сочинения господина Рамо… Вы знакомы с господином Рамо? Нет? Это очень интересный мужчина… Говорят, что маркиз де да Файетт отправляется в гости к Прусскому королю… Я слыхала, что Фридрих Великий больше похож на старого капрала. Он вечно нюхает табак и поэтому обсыпан им с головы до ног. Прусский король хоть и стар, однако по-прежнему демонстрирует живость ума и интерес к жизни. Не скрою, я бы тоже хотела познакомиться с ним. Вы знаете, к старости он стал совсем безбожником. Фридрих Великий почитает Вольтера и принимает участие в заседаниях масонской ложи. Одному Богу известно, что они там делают. Госпожа де Бодуэн, вы никогда не были на заседаниях масонской ложи? Я слышала, будто франкмасоны обставляют каждую свою встречу таким количеством ритуалов, что у непосвященного просто голова кругом идет. Констанция рассеянно кивала, будучи больше поглощенной собственными мыслями. Ее занимала предстоящая встреча с ее величеством Марией-Антуанеттой. Интересно, неужели вопрос о ее пребывании при дворе и вправду решен? Если она будет фрейлиной у ее величества, то ей придется непосредственно столкнуться с герцогиней д'Айен-Ноайль и остальными приближенными королевы. Нужно узнать, кто, кроме герцогини, оказывает непосредственное влияние на королеву.

Слушая щебетание престарелой графини де Андуйе, Констанция изредка задавала конкретные вопросы, но никаких конкретных ответов добиться не могла. Старуха либо намеренно — либо по рассеянности, что было более вероятно, игнорировала вопросы Констанции, предпочитая предаваться свободному потоку рассуждений. От нее можно было узнать о чем угодно — какие украшения были на последнем балу у самых знатных дам парижского общества, о чем сейчас модно говорить в салонах, какие развлечения стали особенно популярны, что написал в своем последнем памфлете господин Бомарше и как здоровье дряхлеющего Вольтера. Изредка попадались крупицы полезных сведений и именно ради них Констанция слушала Ташеретту де Андуйе.

— Герцогиня д'Айен-Ноайль уже несколько лет является полноправной управительницей королевы. Да, маркизу де ла Файетту повезло с родственницей, да и с зятем тоже. Если бы ни герцог д'Айен-Ноайль, его бы уже давно ждали неприятности. После той ссоры с графом Прованским его вполне могли бы отправить куда-нибудь подальше от королевского двора, но герцог д'Айен-Ноайль сам позаботился обо всем. Вы знаете, что маркиз де ла Файетт своей блестящей карьерой обязан ни кому иному, как своему тестю? Именно герцог отправил его служить в Мец, а потом организовал эту поездку в Америку, после которой маркиз вернулся настоящим национальным героем. Да, конечно, маркиз талантливый военный, но сколько талантливых военных похоронили свои способности в дальних гарнизонах. Между прочим, мой муж воевал еще при Людовике XIV под командованием принца Евгения Савойского. В сражении с австрияками он получил тяжелое ранение и вернулся домой. С тех пор я ненавижу австрийцев…

Графиня де Андуйе неожиданно осеклась, словно только сейчас вспомнив о том, что ее величество Мария-Антуанетта и сама была австриячкой. Но Констанция никак не отреагировала на эти слова, скорее даже продемонстрировав их одобрение. А потому Ташеретта де Андуйе быстро успокоилась и продолжала:

— Я слышала, что на последнем спиритическом сеансе графа Калиостро публика общалась с духом Клеопатры. Вы представляете, как это интересно — поговорить с самой Клеопатрой. Ведь с ней делили ложе такие знаменитые люди как Юлий Цезарь и Марк Антоний. А еще граф Калиостро изобрел какой-то неслыханный раствор, в котором растворяется золото. Вы представляете, вместе с бриллиантами. Граф говорит, что драгоценности таким образом уходят в вечность. Я бы не пожалела какого-нибудь золотого кольца, чтобы посмотреть на это собственными глазами.

— Надеюсь, что граф Калиостро любезно предоставит вам такую возможность, — вставила Констанция. — Если, конечно, он сегодня все-таки исполнит свое обещание и посетит салон госпожи де Сен-Жам.

Ташеретта де Андуйе принялась горячо трясти головой.

— Я тоже на это надеюсь. Не скрою от вас, мне безумно хочется познакомиться с этим волшебником. Ведь он настоящий волшебник, не так ли? Вы слыхали — он может растворяться во мраке и материализоваться из темноты. Говорят, что он даже совершает путешествия в прошлое и будущее. Я буду просто счастлива, если граф Калиостро продемонстрирует сегодня нам что — нибудь из своих чудес. Кстати, вы не знаете, он женат или нет? Может быть, попробовать выдать за него мою внучку Луизу?

Услыхав свое имя, девушка встрепенулась.

— Бабушка, ты всерьез считаешь, что я могу стать женой господина де Калиостро? Старуха пожала плечами. — А почему бы и нет? Он человек знатный, граф. Он богат и обласкан при дворе. К тому же, он итальянец, насколько мне известно, и своим темпераментом сможет расшевелить тебя.

На лице девушки появилась кислая улыбка.

— Но я слышала, что граф Калиостро может заставить любить себя женщину даже самого высокого положения и звания.

— А что в этом плохого? Ты, кажется, еще никого не любила как следует. Думаю, что ты сможешь гордиться тем, что первым мужчиной, которого ты полюбишь, будет такой знаменитый человек, как граф Калиостро. Запомни, все, что от тебя требуется, когда он прибудет сюда — быть с ним любезной и ласковой.

— А если он даже не захочет взглянуть на меня? — неуверенно пробормотала Луиза.

Ташеретта де Андуйе резко махнула рукой.

— Вздор. Захочет, и еще как захочет. Он же мужчина в конце концов. Все мужчины одинаковы. Уж в этом то я за свою долгую жизнь смогла разобраться, поверь мне, внучка. Нет ни одного мужского сердца, которое смогло бы устоять перед обаянием молодости и красоты. А ты самая красивая в роду де Андуйе, это уж вне всякого сомнения. Если даже у вас ничего не получится в первый раз, то я сама лично займусь тем, чтобы граф Калиостро не остался в Париже без нашего присмотра. Он уже не слишком молодой человек, и ему наверняка требуется уютный семейный уголок, где он мог бы отдохнуть от дел и общества. Не робей, Луиза, я уверена в том, что у нас все получится. Пойдем-ка еще раз проверим твой туалет.

Констанция облегченно вздохнула, когда обе графини де Андуйе покинули салон, наконец — то оставив ее в покое.

Граф Калиостро все не появлялся, и Констанция уже подумала о том, чтобы род каким — нибудь благовидным предлогом — например, сославшись на головную боль, покинуть салон. Правда, госпожи де Сен-Жам нигде не было видно, а не поставив ее в известность, Констанция уходить не хотела.

Господин Бомарше, граф и графиня де ла Мотт и господин де Лаваль сели играть в карты. Минимальной ставкой игры в «фараона» было сто ливров.

Констанция вместе с кардиналом де Роаном стояла возле стола, за которым шла карточная игра, и, изредка перебрасываясь с ним короткими фразами, наблюдала за ходом партии. Толстяк господин де Лаваль выигрывал одну ставку за другой. Когда, наконец, в салоне появилась госпожа де Сен-Жам, Констанция вознамерилась, пожаловавшись на головную боль, покинуть этот дом, было уже поздно. На сияющем лице госпожи де Сен-Жам появилась торжествующая улыбка, и она с радостью объявила:

— Граф Александр де Калиостро.

ГЛАВА 5

Граф Калиостро вошел в салон госпожи де Сен-Жам усталой походкой, говорившей о том, что у него выдался тяжелый день. Судя по всему, он только что прибыл с одного из своих представлений, где ему пришлось демонстрировать способности профессора демонологии и мистицизма. Глаза его покраснели, веки набрякли и меньше всего он сейчас напоминал человека, склонного поражать воображение окружающих чем-то сверхъестественным и необычайным. Его обычное черное одеяние смотрелось в этот момент как-то по особенному зловеще.

Мужчины, которые сидели за столом, играя в карты, немедленно позабыли о своем занятии и поднялись навстречу Калиостро, чтобы приветствовать его. Особенную горячность проявил почему-то кардинал де Роан. Констанция вполне могла понять причины преклонения перед графом Калиостро людей, подобных госпоже де Сен-Жам. Ничего удивительного не было и в том, что свое горячее поклонение знаменитому итальянцу выказали граф и графиня де ла Мотт, обе наследницы графского титула Андуйе и господин де Лаваль. Что же касается кардинала де Роана, то Констанция никак не могла понять причин, вызывающих подобный восторг у слуги божьего. По мнению Констанции, церковь, признающая только божественные чудеса, должна была проявлять высшую степень недоверия по отношению к тому, что делал этот явный атеист. Во всяком случае, по представлению Констанции, человек набожный и, уж тем более, посвятивший всю свою жизнь служению церкви, просто обязан был относиться к чудесам Калиостро с настороженностью и даже подозрительностью.

Между тем, ничего подобного не происходило. У Констанции сложилось впечатление, что в лице великого капеллана, кардинала де Роана, граф Александр де Калиостро нашел одного из своих самых горячих, если не сказать больше — главного поклонника во Франции.

Сама Констанция не склонна была считать этого итальянца шарлатаном или проходимцем. Ей казалось, что разбираться в сущности того, чем занимается граф де Калиостро — не ее дело. Ей просто хотелось увидеть все собственными глазами. Из всех гостей, присутствовавших в этот вечер в салоне госпожи де Сен-Жам, с графом Калиостро были незнакомы лишь Констанция и обе графини де Андуйе. Именно их и представила итальянскому кудеснику госпожа де Сен-Жам.

Констанции показалось, что граф Калиостро посмотрел на нее каким-то настороженным взглядом. Правда, он ни единым словом не выдал своих чувств, церемонно и даже с неким подчеркнутым почтением поцеловав ей руку. Констанция не знала, что сказать в ответ на это приветствие, но живая графиня де Андуйе взяла инициативу на себя.

— О, граф, как нам приятно познакомиться с вами. Мы столько слышали о вас.

Очевидно, Калиостро до боли были знакомы подобный слова, потому что он даже не счел нужным что-либо ответить на них. Графиня Андуйе тут же задала очередной вопрос, который, наверняка, был заготовлен у нее для всякого незнакомого человека. — Скажите, а из какой части Италии вы родом? По линии мужа у меня есть родственники в Милане, а моя прабабушка была замужем за одним из неаполитанских князей. Вы случайно не из Неаполя? Мне было бы очень приятно узнать, что ваши корни уходят в ту же почву, что и мои.

Калиостро не смутился.

— Мой род происходит из окрестностей Турина, — спокойно ответил он, еще не зная, на какие подводные камни ему суждено наткнуться.

Графиня де Андуйе, которая никак не могла пропустить мимо ушей подобное заявление, немедленно повернулась к Констанции.

— Наша сегодняшняя гостья графиня де Бодуэн, кажется, несколько лет провела в Турине. Не так ли, дорогая?

Констанция кивнула.

— Да.

Пожилая графиня де Андуйе немедленно воскликнула:

— Прекрасно! Может быть, вы прежде уже встречались с графом Калиостро?

Констанция, которая за время своей жизни в Пьемонте и слышать не слыхивала ни о каком роде Калиостро, хотя знала на перечет все знатные фамилии не только Турина и его окрестностей, но и всей страны, замялась.

— Н-нет, к сожалению, мы не встречались.

Сам Калиостро, чувствуя, что угодил впросак, стал торопливо объяснять:

— К сожалению, в Турине у меня совсем не осталось родных. Мои родители умерли еще тогда, когда я был ребенком, и я воспитывался у дальних родственников матери. После того, как мне исполнилось восемнадцать лет, я покинул Италию и путешествовал по Европе, нигде подолгу не задерживаясь. К сожалению, я даже не смог получить полноценного университетского образования, потому что мои родители почти ничего не оставили мне в наследство. А родственники матери были столь бедны, что я не мог рассчитывать на помощь с их стороны. Большую часть образования я получил самостоятельно. Но уверяю вас — те учителя, которые занимались со мной, принадлежали к самым известным научным кругам.

Графиня де Андуйе не унималась.

— Скажите, граф, а какие науки вы изучали?

Судя по всему, этот вопрос упал на благодатную почву, потому что Калиостро тут же принялся пространно рассуждать о философии и химии, математике и механике. Похоже, что эта тема была ему значительно ближе, нежели рассказы о происхождении графского рода Калиостро и деяниях его предков.

Констанции вообще показалось, что рассказ Калиостро — не более чем выдумка. Потому что любой человек знатного происхождения, который встречался ей до сих пор, всегда охотно рассказывал историю своего рода. Разумеется, Констанция не стремилась никого разоблачать, а потому спокойно слушала рассказ приезжего итальянца, который произвел такой фурор в Париже. После того, как Калиостро поделился своими воспоминаниями о путешествиях в Польшу и Россию, госпожа де Сен-Жам сказала:

— О, это было очень интересно. Благодарим вас, граф, за то, что, несмотря на свою занятость, вы нашли время посетить нас. Я думаю, что сейчас вы не откажетесь поужинать вместе с нами.

Калиостро охотно согласился, и гости прошли в зал, где уже стояли столы с едой и напитками.

За ужином Калиостро был молчалив и спокоен. Госпожа де Сен-Жам, сидевшая рядом с почетным гостем, пыталась оживить довольно спокойное течение вечера. Она то и дело принималась рассказывать о чудесах, которые творил Калиостро и о которых ей самой стало известно по рассказам разнообразных знатных особ. На вопросы о том, правда ли это, Калиостро изредка согласно кивал, а иногда отвечал:

— О, люди склонны преувеличивать мои скромные способности.

Правда, он не уточнял, в чем именно состояла неверность того или иного утверждения. В общем, Калиостро вел себя именно так, как и ожидала Констанция — достаточно скромно и с достоинством. На все просьбы показать что-нибудь сверхъестественное во время ужина, Калиостро отвечал уклончиво, либо ссылался на усталость. В конце концов, когда подали сладкое, Калиостро уступил нажиму графини де Андуйе и продемонстрировал фокус. Он взял серебряное блюдо, дунул на лежавшую рядом серебряную же ложку и, приложив их друг к другу, продемонстрировал, как ложка прилипает к блюду. Затем он повернул блюдо к оцепеневшей от немого восторга госпоже де Сен-Жам и сказал:

— Дуньте.

Хозяйка салона, торопливо вытерев губы салфеткой, осторожно подула на блюдо. Серебряная ложка со звоном упала на стол, едва не разбив хрустальный бокал, стоявший перед графом Калиостро.

Госпожа де Сен-Жам, не в силах выразить свое божественное восхищение перед столь невероятным даром, стала шумно аплодировать. К ней тут же присоединились другие гости, среди которых особо усердствовал великий капеллан Франции. В этот момент кардинал де Роан выглядел настоящим мальчишкой, который присутствует при рождении чуда.

Из вежливости Констанция также поаплодировала, впрочем, не проявив особого рвения. В этом обществе хватило и иных, куда более восторженных поклонниц графа Калиостро.

После сладкого и фруктов Калиостро продемонстрировал еще одно чудо. Он дождался, пока чай в его чашке остынет, и, продемонстрировав ее гостям, обхватил ладонями. Прямо на глазах у изумленных гостей чай, налитый в фарфоровую чашку, начал закипать.

Единственным человеком, который среди всех остальных засомневался в этом чуде, был господин Бомарше. С некоторым недоверием посмотрев на бурлившие на поверхности темной жидкости пузырьки, он произнес:

— Насколько я знаю, науке уже давно известны вещества, которые, растворяясь в воде, вызывают бурное выделение газов. Кстати, обычно такие вещества ядовиты.

В ответ на это, граф Калиостро отнял одну руку от чашки и приложил к фарфоровой поверхности ладонь госпожи де Сен-Жам, которая сидела рядом с ним. Та вскрикнула от боли и немедленно отдернула руку.

— Горячо! Там настоящий кипяток! — воскликнула она. Не дожидаясь очередного объяснения, которое могло бы последовать по поводу этого факта из уст знаменитого публициста и комедиографа, граф Калиостро, ничуть не поморщившись, выпил чай, пузырившийся у него прямо на губах.

Несколько мгновений все молчали, ожидая, очевидно, что с Калиостро что-нибудь случится. Сам же итальянец, улыбаясь, пояснил:

— Я не стал предлагать свой чай вам, господин Бомарше, поскольку вы наверняка отказались бы выпить его. В доказательство того, что это обыкновенное чудо, я могу продемонстрировать вам только себя, живого и здорового. Но в одном, господин Бомарше, вы были правы — все это не сложно. Не сложно для человека, знакомого с потусторонними силами и магическими науками.

Господин Бомарше благоразумно промолчал. Судя по всему, в той области, которая касалась потусторонних сил, загробной жизни, философского камня и четырнадцати способов превращения человека в мышь, знаменитый автор «Женитьбы Фигаро» был совсем не так силен, как в науке владения пером и бумагой. Плотно поужинав, граф Калиостро заметно оживился и повеселел.

— Итак, господа, — сказал он, откидываясь на спинку кресла, — если вы не возражаете, я хотел бы вначале выкурить трубку хорошего табаку, а затем приступить к тому делу, ради которого я и прибыл сюда, в салон гостеприимнейшей госпожи де Сен-Жам.

Его глубокие проницательные глаза сверкали каким-то странным блеском, и Констанции на мгновение стало даже как-то не по себе. Если поначалу ее просто забавляло и временами даже веселило происходившее, то сейчас, с наступлением глубокого вечера, она начала чувствовать какое-то неприятное чувство беспокойства. Нет, она отнюдь не боялась за себя. В конце концов, после всего того, что бывало с ней в этой жизни, граф Калиостро отнюдь не представлял для нее ни малейшей опасности. Скорее, дело было в другом. С некоторых пор Констанция стала бояться всего, что было связано с таинственными потусторонними силами, которые делают человека игрушкой в руках судьбы. Может быть, причиной было то, что во сне к ней часто являлись тени из прошлого — Витторио, Арман, Филипп, Эмиль. Едва ли не всякий раз, как происходило подобное, Констанция поднималась наутро совершенно разбитой и опустошенной.

Хвала господу, у нее был Мишель. Маленький Мишель, который почти целиком занимал ее внимание и отвлекал от тяжелых мыслей. Но иногда и занятия с сыном не помогали. Так бывало каждый раз, когда Миш ель вспоминал отца. Констанция как могла успокаивала сына в такие минуты, но вечером, перед сном, ее опять охватывали воспоминания о прошедшем, и она плакала, зарываясь лицом в подушку.

Она заставляла себя больше никогда не думать о любви, не надеяться на ожидавшее ее где — то в будущем счастье. Жить нужно было сегодня, сейчас, одним днем и одним мгновением. Очевидно, хорошее расположение духа у графа Калиостро, в которое он пришел после ужина, сказалось на его способностях творить чудеса. Достав трубку и набив ее табаком, граф закурил ее, не поднося к огню. Табак задымился сам, без посторонней помощи. Дамы, присутствовавшие на ужине, пришли в окончательный экстаз, когда стоявшие в вазе на столе искусственные цветы он начал превращать в настоящие и подносить их по очереди всем женщинам.

Чудо это было столь непостижимым, что каждая считала своим непременным долгом проверить лепестки и шипы, а также понюхать аромат. Розы, действительно, были настоящими. Констанции достался белый цветок, который она положила на стол перед собой. Все то время, пока граф Калиостро демонстрировал свои способности, господин Бомарше сидел с отсутствующим выражением лица. Констанция на мгновение даже пожалела его. Впрочем, ей показалось, что в этом было нечто наигранное. Судя по всему, Бомарше и Калиостро были хорошо знакомы друг с другом, и, скорее всего, гениальный писатель просто ревновал своего соперника по популярности и моде. «Наверное, все талантливые люди одинаковы», — подумала Констанция.

С наслаждением затянувшись табачным дымом, граф Калиостро произнес:

— Итак, господа, насколько я понимаю, все вы собрались сегодня для того, чтобы стать свидетелями чего-то необыкновенного. Разумеется, не испытывай я глубокого почтения по отношению к хозяйке салона госпоже де Сен-Жам и ее гостям, я бы вряд ли смог найти время для того, чтобы посетить вас. Мой день до отказа заполнен приглашениями и встречами в самых богатых домах Парижа. Для того чтобы не выглядеть голословным, скажу лишь, что час назад я был в гостях у герцога де Монморанси. Там мы занимались опытами с философским камнем. К сожалению, философский камень мне пришлось оставить у графа де Монморанси, который уговорил меня обменять его на равное количество золота. А для того, чтобы получить из Италии необходимые составляющие для новых опытов, мне потребуется несколько дней.

Госпожа де Сен-Жам огорченно вздохнула.

— Очень жаль. Откровенно говоря, я надеялась на то, что наши гости смогут увидеть сегодня ваши знаменитые опыты с превращениями.

Граф Калиостро развел руками.

— К сожалению, придется отложить это на следующий раз. Сегодня же, милейшая госпожа де Сен-Жам, могу предложить вашим гостям сеанс общения с духами. Надеюсь, это вас не разочарует.

Хозяйка салона тут же захлопала в ладоши.

— Великолепно! Спиритический сеанс с графом Калиостро — это именно то, о чем я мечтала. Наверняка все остальные скажут то же самое, не правда ли?

Гости наперебой начали восхвалять способности графа Калиостро как медиума, что вызвало у итальянца удовлетворенную улыбку.

— Ну вот и отлично, — сказал он, поднимаясь со стула. — Наступило подходящее время для спиритического сеанса, и мы можем заняться этим прямо сейчас. Кстати, этому же способствует и погода за окнами этого гостеприимного дома. По пути сюда я невероятно продрог, хотя ехал в карете, завернувшись в плащ. Зима в Париже в этом году, наверняка, выдалась более холодной, чем обычно. Большинство присутствующих столь живо занимала погода в этом году, что еще несколько минут, позабыв и о спиритическом сеансе, и о философском камне, гости дружно жаловались на непривычную для Франции промозглую сырость, вызывавшую болезни.

Тему болезней можно было развивать бесконечно долго, если бы кардинал де Роан, проявлявший явные признаки нетерпения, не повысил голос:

— Господа! — воскликнул он. — Граф Калиостро уже приготовился демонстрировать нам свои изумительные способности. Мы должны немедленно следовать за ним.

Пожилая графиня де Андуйе, которая особенно назойливо жаловалась Констанции на охватывавшие ее в последние дни приступы подагры, неохотно переключилась на тему спиритизма. Пока гости медленно выходили из-за стола и направлялись в соседнюю комнату, старая графиня сказала:

— Мы с внучкой только недавно узнали, что в доме, который теперь принадлежит нам здесь в Париже, раньше жил придворный астролог его величества Людовика XV. Там с нами часто происходят какие-то необъяснимые вещи. Однажды мы были свидетелями того, как посреди ночи в коридоре появилось привидение. Оно жутко стонало, охало и звало нас за собой, а потом исчезло за закрытой дверью под лестницей на второй этаж. Может быть, еще раньше в этом доме жили гугеноты? Во всяком случае, у меня складывается именно такое впечатление, потому что это привидение вспоминало Варфоломеевскую ночь и вероломное предательство короля.

Констанция пожала плечами.

— Почему бы вам не переселиться из этого дома?

Проблема привидений мало интересовала ее, потому что в жизни Констанции хватало реальных людей, которых следовало бояться. Правда, большинство из них уже были в могиле, и их духи, слава богу, не мучили Констанцию.

— Я уже подумывала об этом, — ответила Ташеретта де Андуйе. — Но я уже достаточно стара для того, чтобы заниматься переездами, а моя внучка еще слишком молода. Она не сможет найти подходящий дом и лишь попусту растратит деньги. К тому же, Луиза начиталась каких-то модных философских исследований и считает, что призраки и привидения — это всего лишь плод нашего воображения, а отнюдь не следы присутствия потусторонних сил. А как вы считаете, графиня де Бодуэн? Ведь призраки на самом деле существуют? Или вы тоже склонны думать так же, как моя несмышленая внучка?

Констанция поспешила успокоить старую графиню:

— Нет, нет, что вы. Я убеждена в том, что этот мир движим невидимыми для нас силами. Иначе, как объяснить кошмары, сновидения, грезы наяву? Я не слишком хорошо знакома с исследованиями современной науки, посвященными этой теме, но я уверена, что ни один ученый не сможет объяснить, почему в нашем мире так много непонятного.

Старая графиня согласно закивала головой.

— Вот-вот, а моя внучка считает, что о духах и призраках думают только старые девы и пожилые дамы вроде меня.

Констанция не удержалась от улыбки.

— Ваша внучка еще слишком молода. Она многого не знает в этой жизни. Для нее весь мир сейчас — одно светлое пятно, как солнце в жаркий июльский день. Она ослеплена его лучами и не желает замечать облаков и туч, растущих на горизонте. Всем приходится через это пройти. Я тоже была наивной, простодушной девушкой. Впрочем, это не имеет отношения к тому, ради чего мы здесь сегодня собрались.

Казалось, пожилая графиня де Андуйе только и ждала возвращения разговора к прежней теме.

— Да, да, вот именно, — затараторила она. — Ведь это очень интересно, очень забавно, не правда ли? Пообщаться с духами, особенно, если это духи великих людей. Говорят, что граф Калиостро может вызвать дух абсолютно любого человека, когда-либо жившего на этой земле. Он обладает совершенно невероятными способностями медиума. А вы когда-нибудь прежде принимали участие в спиритических сеансах?

Констанция честно призналась, что это будет первый опыт подобного рода в ее жизни.

— Раньше я только слыхала о них. А, услышав о том, что в Париж приехал граф Калиостро, мне захотелось принять участие в таком сеансе.

Графиня де Андуйе горделиво подняла голову.

— Многие считают это просто развлечением. А я искренне верю в существование духов и призраков. Думаю, что здесь я не одинока в своем мнении.

Констанция решила ободрить старую графиню.

— Я разделяю ваши убеждения.

Гости прошли в небольшую комнату рядом с обеденным залом, где госпожа де Сен-Жам подготовила все для предстоящего спиритического сеанса. Комнату освещали тусклым светом полтора десятка свечей на стенах, и Констанция увидела перед собойбольшой круглый стол, вокруг которого громоздилось около десятка стульев. Констанция только успела подумать о том, что места для спиритического сеанса слишком мало, когда граф Калиостро сказал:

— Госпожа де Сен-Жам, мне очень неудобно беспокоить вас, однако боюсь, что этот стол будет слишком тяжел для проведения спиритического сеанса. Как вы сами понимаете, духи бесплотны, и отвечать на наши просьбы, переданные посредством тяжелой дубовой мебели, им будет затруднительно. Вы не могли бы распорядиться, чтобы слуги принесли сюда что-нибудь более легкое? Найдется у вас в доме стол из сухой сосны или с чего-нибудь в этом роде?

Госпожа де Сен-Жам выглядела обескураженной. Несколько мгновений она вертела головой по сторонам, словно стараясь найти в пустой комнате какую-нибудь мебель. Когда, наконец, ей стало ясно, что вожделенный спиритический сеанс может и не состояться, она неожиданно засуетилась.

— Да, да, конечно, ваша светлость. Сейчас я вызову слуг и распоряжусь, чтобы этот стол заменили. Боюсь только, что придется взять тот, который стоит в комнате слуг. Заранее приношу свои извинения гостям за причиненные им неудобства. Я просто не придала значения тому, за каким столом мы будем сидеть. Мне казалось лишь, что он должен быть круглым.

— Да, да, круглым и легким, — подтвердил граф Калиостро. — В деле общения с потусторонними силами имеет значение каждая мелочь, какой бы незначительной на первый взгляд она ни казалась.

Пока слуги занимались заменой стола, гости окружили графа Калиостро, и великий капеллан Франции кардинал де Роан принялся расспрашивать знаменитого мага и чародея о секретах его чудес. Поначалу Калиостро отшучивался, но вопрос этот на разные лады повторяли многие остальные, и итальянцу пришлось сдаться.

— Я узнал о существовании потусторонних сил еще в раннем детстве, когда по ночам ко мне являлись духи и разговаривали со мной. Потом вдруг мне попались старинные книги, в которых были описаны способы общения с призраками.

Бросив почти незаметный взгляд на кардинала де Роана, Калиостро добавил:

— Я еще тогда сомневался — не противоречит ли все это божественному слову и писанию. Однако господь наш утверждает, что душа человеческая бессмертна, а потому нужно лишь найти путь, как снестись с ней нам, живущим на земле. Для этого необходимо было овладеть тайнами сущего. Именно этому я и посвятил большую часть своей жизни. Я считаю, что за те многие годы, которые занимаюсь общением с высшим существом, мне удалось узнать лишь малую толику того, чем располагает сотворенная божьей милостью вселенная. Я безмерно благодарен нашему создателю за то, что он допустил меня к тайнам мироздания. Именно этим я пользуюсь, когда демонстрирую вам возможности, недоступные простому человеку. Господь бог отметил меня своей печатью, и я обязан во всем и везде прославлять его имя и дело.

На лице кардинала де Роана была написана такая блаженная улыбка, что только идиоту не было понятно, для кого были предназначены эти слова.

И вновь Констанция засомневалась в бескорыстности итальянского графа. Слишком уж нарочитой и демонстративной была его речь. Но, похоже, что многим присутствующим именно это и нужно было.

Наконец, к всеобщему удовлетворению, все было подготовлено к началу сеанса. Слуги вынесли из комнаты тяжелый стол и принесли на его место чуть меньший по размерам простой неполированный круглый столик. Именно такой и мог стоять в комнате для слуг. Попутно выяснилось, что госпожа де Сен-Жам совершила еще одну ошибку при подготовке этого вечера. В маленькой комнате, где должен был пройти спиритический сеанс, был небольшой камин. Но госпожа де Сен-Жам, распорядившись зажечь камины во всем доме, забыла именно об этой комнате, которую сама же и заперла на ключ еще днем. Ей не хотелось, чтобы в этой священной обители духов сновали слуги и суетились кухарки.

Прошло еще несколько минут, прежде чем огонь в камине разгорелся. Наконец-то все было готово.

Участники сеанса в нерешительности стояли у стен комнаты, ожидая распоряжений графа Калиостро. Тот сделал еще несколько мелких распоряжений, затем окинул взглядом комнату и, повелительно взмахнув рукой, бросил двум задержавшимся в комнате слугам:

— Потушите свечи. Нам достаточно огня из камина.

Стол был маленьким, а участники сеанса должны были сидеть, положив на него руки. Поэтому было затрачено еще несколько минут на то, чтобы всем было удобно сидеть. Констанция оказалась между кардиналом де Ровном и господином Бомарше. Далее по кругу, начиная с великого капеллана Франции, сидели графиня де ла Мотт, граф де ла Мотт, госпожа де Сен-Жам, господин де Лаваль, Ташеретта де Андуйе и Луиза де Андуйе. Констанция успела заметить и недовольный взгляд на лице кардинала де Роана. Похоже было на то, что он предпочитал видеть графиню де ла Мотт не рядом с собой, а напротив, там, где сейчас сидела старуха де Андуйе. Во всяком случае, он то и дело косил глаза в сторону графини де ла Мотт, муж которой, пользуясь случаем, уставился на Констанцию.

Констанция посчитала, что ей досталось неудачное место, потому что камин находился у нее за спиной, и отблески огня от горящих поленьев освещали лица всех, кто сидел сбоку и напротив графини де Бодуэн.

Особенно неприятно было Констанции каждый раз ловить на себе вожделенный взгляд графа де ла Мотта. Господин де Лаваль был, в основном, занят собой и почти не обращал внимания на окружающих.

Правда, через несколько мгновений Констанция перестала жаловаться самой себе на судьбу и поняла, что лучше сидеть напротив графа де ла Мотта, чем рядом с ним. Он наверняка не смог бы сладить со своими руками и сделал бы что-нибудь такое, в чем потом долго раскаивался. Впрочем, вполне возможно, что госпожа де Сен-Жам, рядом с которой сидел граф де ла Мотт, думала по-другому. За столом воцарилось молчание после того, как граф Калиостро сказал:

— Все должны положить руки на края блюдца, лежащего посредине столика.

Приложив пальцы к холодному фарфору, Констанция почувствовала что-то вроде волнения. Это был, действительно, первый такой опыт в ее жизни, и она не знала, что может произойти в следующее мгновение.

В комнате стояла полная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине. Откуда-то издалека, из-за двери, доносились неразличимые обрывки слов. Наверное, разговаривали слуги.

Граф Калиостро раздраженно отнял руки от блюдца.

— Госпожа де Сен-Жам, я попрошу вас еще об одной любезности. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы в доме стояла полная тишина.

Хозяйка дома вне себя от ярости выскочила из-за стола, едва не свалив на пол окружающих. Граф де ла Мотт проводил ее испуганным взглядом.

На сей раз Констанция терпеливо ждала. Раз уж она осталась на этот спиритический сеанс, то должна до конца находиться вместе со всеми. Может быть, неизвестный дух нагадает что-нибудь и ей, Констанции де Бодуэн. Больше всего ей сейчас хотелось увидеть хоть маленький просвет в безгранично темном покрывале будущего. Хотя бы одну звездочку, которая укажет ей, куда идти.

Ждать пришлось недолго. Госпожа де Сен-Жам быстро вернулась в комнату, захлопнула за собой дверь и снова уселась за стол. На сей раз в доме стояла, действительно, мертвая тишина. В отблесках огня Констанция успела заметить, что лицо у хозяйки салона было багрово — красным.

«Странно, — подумала Констанция, — что при таком темпераменте она не разразилась в адрес слуг громкой бранью. Ну да ладно, бог с ним».

Граф Калиостро закрыл глаза и стал медленно раскачиваться за столом. Остальные также закрыли глаза и опустили головы.

Констанция чувствовала, как некоторое волнение исходит с того места напротив нее, где сидели Ташеретта и Луиза де Андуйе. Видимо, остальные были уже хорошо знакомы с атмосферой, царившей во время спиритических сеансов графа Калиостро, потому что вели себя спокойно и уверенно.

— Я вызываю… — медленно начал граф Калиостро. — Я вызываю… Я вызываю дух…

Он умолк, продолжая раскачиваться. Господин Бомарше, который, судя по всему, не слишком серьезно относился к сеансу, низко наклонился над самым ухом Констанции и прошептал:

— Да, видно, далеко находится этот дух, если он все еще никак не может спуститься к нам. Бедный граф Калиостро, неужели ему приходится каждый день по несколько раз привлекать к себе внимание духов? Наверное, он им уже смертельно надоел.

Констанция скосила глаза на господина Бомарше.

— Если мы не будем серьезными, то я думаю, что у нас ничего не получится, — попыталась она урезонить Бомарше.

Но тот по-прежнему продолжал ерничать:

— Я понимаю, сразу ничего не может получиться. Калиостро должен уговорить духа приблизиться к нам. Интересно, что он ему обещает. Прелести рая и загробной жизни? Так ведь духи и так живут в потустороннем мире. Тут наверное что-то особенное. Такое, что известно только самому Калиостро.

Констанции на мгновение даже стало жалко бедного графа Калиостро, которому по всей видимости никак не удавалось связаться с духами.

— Ну пожалуйста, господин Бомарше, прошу вас, не надо, — пролепетала Констанция. — Ведь граф делает все это ради нас.

Бомарше с трудом сдерживал улыбку.

— Нет, но все-таки интересно, чем он их берет? Старая графиня де Андуйе, которая со всей серьезностью относилась к происходящему, не выдержала столь явного издевательства над своим любимцем и, приоткрыв один глаз, шикнула на Бомарше:

— Тише, мы должны вести себя тише, если не хотим спугнуть духов.

— Ну хорошо, хорошо, я молчу. Я понимаю, что ничего не получится, если мы будем мешать милейшему господину де Калиостро.

Прошло еще, наверное, не меньше нескольких минут после того, как умолк господин Бомарше, но спиритический сеанс по-прежнему проходил без присутствия духов. Нетерпение присутствовавших достигло критической точки, и отяжелевший от обильной пищи и большого количества шампанского толстяк де Лаваль заметно клюнул носом. Еще несколько мгновений, и его голова упала бы на грубую крышку стола. К счастью, его вовремя успели толкнуть локтем, и помощник генерального контролера финансов очнулся.

Обведя всех вокруг осоловелым взглядом, он пробормотал:

— Что, еще никакого результата?

Старуха де Андуйе воззрилась на него с явным негодованием.

— Замолчите, — прошипела она. — Вы мешаете медиуму входить в контакт с духами.

Граф Калиостро по-прежнему размеренно покачивался, едва заметно шевеля губами. Со стороны он был больше похож на благоверного мусульманина, возносящего свои молитвы аллаху. Не хватало только корана и четок.

Краем глаза Констанция заметила, как Бомарше снова начинает улыбаться. Судя по всему, ему очень тяжело давалось молчание в такой ответственный момент, и знаменитого писателя таки и подмывало отпустить очередную шутку по адресу графа Калиостро. Скорее всего, так и произошло бы спустя несколько мгновений, если бы стол вдруг не начал покачиваться. Вначале Констанции показалось, что кто-то случайно толкнул стол ногой, однако движение повторилось, затем снова и снова. Крышка стола задрожала. Дрожало и маленькое фарфоровое блюдечко, на котором лежали руки гостей. — Дух здесь, — отчетливо произнес Калиостро. За столом воцарилось изумленное молчание, поскольку никто не смел произнести ни слова. Даже остряк Бомарше больше не отпускал шуточек. Подрагивание стола и блюдечка было слишком похоже на правду.

Наконец госпожа де Сен-Жам, как одна из наиболее осведомленных в спиритических сеансах участниц сегодняшнего вечера, с затаенной опаской спросила:

— А чей это дух, граф?

По-прежнему не открывая глаз, Калиостро откинул голову назад. Казалось, губы его совсем не шевелятся, однако голос звучал четко и внятно. Однако тон его изменился, и Констанция поначалу даже подумала, что говорит кто-то другой. Да, похоже, что дух вселился в самого графа Калиостро и через него общался со всеми.

— Спрашивайте, — произнес Калиостро. Стол неожиданно перестал дрожать, и Констанция с отвращением почувствовала, как пальцы ее, покрывшиеся липким горячим потом, словно приросли к блюдечку. Ей ужасно хотелось убрать руки под стол, но она боялась, что это нарушит ход сеанса и заставит дух покинуть тело графа Калиостро.

Тем временем госпожа де Сен-Жам оглядела испуганным взглядом всех собравшихся. До тех пор, пока граф Калиостро был здесь, был самим собой, она чувствовала себя одной из участниц сеанса и не более того. Теперь же, когда в тело медиума вселился дух, она осталась распорядительницей вечера.

— Кто будет спрашивать? — с надеждой спросила госпожа де Сен-Жам.

Несколько мгновении никто не изъявлял особого желания общаться с духом. Наконец, кардинал де Роан выглядевший спокойнее всех, произнес:

— Что ж, давайте попробую я. Госпожа де Сен-Жам, подскажите мне, что положено делать в таких случаях. Говоря по правде, я тоже волнуюсь и поэтому все позабыл.

Хозяйка салона растерянно похлопала глазами, а потом, словно что-то вспомнив, быстро сказала:

— Сначала мы должны узнать, чей этот дух. Потом можно спрашивать обо всем, что угодно. Но по-моему, обычно он говорит в ответ лишь одно слово — либо да, либо нет. Еще он может называть какие-нибудь имена.

Кардинал де Роан собрался с духом и слегка подрагивающим голосом спросил:

— Скажите, гм… э-э… как ваше имя?

Калиостро чужим голосом ответил:

— Ришелье…

Лишь краем глаза Констанция успела заметить, как побелело лицо кардинала де Роана, когда он услышал, что с ним будет общаться дух его великого предшественника. Да, несмотря на то, что прошло почти полторы сотни лет после смерти Армана Жана дю Плесси де Ришелье, его имя вызывало трепет у французов, особенно у тех французов, кто посвятил свою жизнь служению церкви и государству. Каждый из них мечтал о той карьере, которую удалось сделать честолюбивому молодому человеку из семьи небогатого провинциального дворянина.

Кардинал де Роан наверняка был из тех, кто служил богу и Франции, имея перед глазами пример кардинала Ришелье.

И вот сейчас — его дух здесь. Его дух говорит устами графа Александра де Калиостро, который сидит на стуле, далеко откинув голову назад.

Кардинал де Роан долго молчал, пока наконец графиня де ла Мотт, сидевшая справа от него, не толкнула великого капеллана Франции локтем под бок.

— Спрашивайте же.

Кардинал не нашел ничего другого, как спросить:

— Так вы здесь?

Калиостро даже не вздрогнул.

— Да, — только и ответил он.

Кардинал де Роан снова надолго замолк, видимо глубоко пораженный происходящим. Графине де ла Мотт пришлось снова толкнуть его.

— Спросите дух кардинала Ришелье, видит ли он нас.

— Видите ли вы нас? — беспрекословно повторил де Роан.

На это последовал столь же незатейливый ответ:

— Да.

— Спросите у него, знает ли он нас? — продолжила графиня де ла Мотт.

— Знаете ли вы нас?

Сейчас кардинал де Роан был похож на обыкновенную марионетку, которая разговаривает голосом кукловода, дергающего ее за нитки.

— Да.

Графиня де ла Мотт на мгновение задумалась над следующим вопросом, и этих нескольких секунд хватило для того, чтобы в разговор вмешалась госпожа де Сен-Жам.

— Спросите у него, не хочет ли он сообщить что-нибудь кому-нибудь из нас?

Когда кардинал повторил вопрос следом за госпожой де Сен-Жам, Калиостро-Ришелье чуть заметно шевельнулся на стуле.

— Да.

Все сидевшие за столом, кроме графа Калиостро, передававшего мнение духа кардинала Ришелье, открыли глаза. В неясных отсветах пламени были заметны явные смятение и даже испуг на некоторых лицах. Констанции показалось, что больше всех происходившему в этой комнате сопережили кардинал де Роан, ее сосед справа, и Луиза де Андуйе. С девушкой все было понятно — такое переживание было слишком сильным для ее неустойчивой нервной системы. Впрочем, и по поводу кардинала тоже все было ясно. В конце концов, он общался не с духом Клеопатры или Карла Смелого, а с духом человека, занимавшего почти то же положение, что и сам кардинал де Роан. Почти — но не такое же. Ришелье был некоронованным властителем Франции на протяжении двух десятков лет.

Наверняка об этом же мечтал и кардинал де Роан. Однако вряд ли его мечтам суждено было сбыться.

Хотя — кто знает. Ведь кардинал де Роан вполне может спросить у духа кардинала Ришелье о том, чем обернется для него будущее. Но хватит ли у ныне живущего великого капеллана Франции на это смелости?

Госпожа де Сен-Жам снова напомнила о себе.

— Мы должны узнать, для кого есть сообщение у духа кардинала Ришелье.

— Но как? — спросил де Роан.

— Именно так и спросите.

Кардинал де Роан судорожно сглотнул.

— Я обращаюсь к вам, дух кардинала Ришелье. Скажите, для кого из здесь присутствующих у вас есть сообщение?

Калиостро неожиданно начал дергаться и бессвязно мычать. Графиня де Андуйе растерянно пробормотала:

— Он уходит от нас…

Калиостро по-прежнему мычал и дергался.

— Нет, нет, — громким шепотом воскликнула госпожа де Сен-Жам. — Он, наверное, хочет, чтобы его спросили по-другому. Наверное, нужно называть фамилии. Слышите, ваше высокопреосвященство? Назовите чью-нибудь фамилию.

Кардинал де Роан бросил беглый взгляд на Ташеретту де Андуйе и, даже не спрашивая ее разрешения, произнес:

— Графиня Ташеретта де Андуйе.

Старуха не знала, возмущаться ей или радоваться до тех пор, пока Калиостро не изрек:

— Нет.

Кардинал де Роан перевел взгляд на внучку пожилой графини:

— Луиза де Андуйе.

Калиостро задрожал.

— Да.

Констанции показалось, что Луиза сейчас упадет в обморок. Лицо ее смертельно побелело, губы превратились в подобие двух тонких ниточек, а глаза стали закатываться. Похоже, что лишь усилиями бабушки, которая наверняка наступила внучке на ногу под столом, Луиза смогла удержаться.

Кардинал де Роан неожиданно осекся.

— О чем же мне дальше спрашивать?

Ответом ему было продолжительное молчание. Граф Калиостро по-прежнему сидел, откинувшись на стуле. Временами его руки подрагивали. Первой пришла в себя бабушка Луизы.

— Спросите его, что ждет мою внучку в будущем?

Кардинал повторил вопрос, и все стали с напряженным вниманием ожидать ответа графа Калиостро, точнее, духа кардинала Ришелье, проводником которого стало тело итальянца.

Калиостро едва заметно качнулся на стуле. Изо рта его вырвалось нечто нечленораздельное. Издав какие-то булькающие звуки, он умолк. Ташеретта де Андуйе стала в удивлении вертеть головой.

— Что, что он сказал? Кто-нибудь разобрал?

Ее сосед по столу, господин де Лаваль, который постепенно стал приходить в себя после ужина с шампанским, наморщил лоб.

— По-моему, это было что-то на букву «л».

— Может быть, дух кардинала Ришелье снова повторил имя моей внучки? — осторожно высказалась графиня де Андуйе.

Де Лаваль озадаченно вытянул пухлые губы.

— Нет, кажется, это слово было длиннее. Я думаю, что кардиналу нужно повторить вопрос.

Де Роан, облизнув пересохшие губы, подался вперед.

— Дух кардинала Ришелье, я снова обращаюсь к вам. Скажите, что ожидает Луизу де Андуйе в будущем?

На сей раз Калиостро совершенно отчетливо произнес:

— Лондон…

Обе графини де Андуйе — и старая, и молодая — стали переглядываться друг с другом. Поскольку к Луизе до сих пор не вернулся дар речи, первой заговорила Ташеретта:

— Что значит Лондон? Тебя в будущем ожидает Лондон? Неужели ты уедешь в Англию?

Луиза обвела безнадежным взглядом всех присутствующих, надеясь найти хоть какое-то объяснение слову, произнесенному графом Калиостро. В конце концов взоры гостей остановились на госпоже де Сен-Жам, которая неуютно поежилась.

— Я не знаю… — промямлила она. — Может быть, Луиза выйдет замуж за какого-нибудь английского лорда и уедет с ним в Лондон? Среди ваших знакомых нет англичан?

Ташеретта де Андуйе вопросительно посмотрела на внучку, которая густо покраснела. Старая графиня не скрывала своего недоумения.

— Ты что, знаешь кого-то из англичан? Да нет, чепуха, этого не может быть. Мне известны все твои знакомые.

Луиза наливалась краской еще гуще.

— Ты что, думаешь про того англичанина, который приезжал к нам в прошлом году? — неожиданно осенило старуху. — Ты думаешь про этого любителя скачек? Неужели до сих пор? Как же его зовут? Перси? Да, кажется. Перси. Да нет, это полная чепуха, этого не может быть.

Поразмыслив несколько мгновений, Ташеретта де Андуйе неожиданно переменила свое мнение.

— А что, вполне подходящая партия. Он богат, у него знатный род. Живет неподалеку от Лондона в великолепном родовом поместье. Кажется, на гербе у них красный цветок. Да, помнится, он рассказывал целую легенду, связанную с этим фамильным гербом. Вспомнила, алый первоцвет… Луиза, почему же ты мне раньше ничего не говорила? Нет, нет, погодите. Мы должны еще раз переспросить дух кардинала Ришелье. Ваше высокопреосвященство, не сочтите за труд, повторите вопрос.

На сей раз, после того, как кардинал де Роан снова спросил у духа кардинала Ришелье о будущем Луизы де Андуйе, Калиостро вздрогнул и произнес другое слово:

— Театр…

— Какой театр? — заволновалась Ташеретта де Андуйе. — Почему он назвал театр? Разве может быть у молодой дамы столь знатного происхождения, как моя внучка, будущее на каких-то жалких деревянных подмостках? Или я опять ошибаюсь. Луиза, ну что же ты молчишь?

Пунцовая краска по-прежнему не сходила с лица девушки. Но теперь, после того, как устами медиума дух поведал ей о будущем, она понемногу стала приходить в себя.

— Бабушка, я, действительно, мечтаю о театре, — пролепетала Луиза, — ведь это так интересно. Сегодня ты — царица Савская, завтра — Джульетта, а через неделю — Клеопатра. Разве это не прекрасно — каждый день быть какой-то новой, не такой, какой тебя привыкли видеть?

Ташеретта де Андуйе от ужаса и негодования едва не забыла о том, что нельзя снимать руки с блюдечка. Если бы не обстоятельства, она наверняка всплеснула бы руками.

— Боже мой, Луиза, что ты говоришь? И это я слышу от тебя, наследницы графского титула. Ну ничего, скоро мы отправимся домой и там поговорим более обстоятельно.

Стараясь держать себя в руках, старая графиня повернулась к кардиналу де Роану.

— Простите меня, ваше высокопреосвященство, вы можете продолжать.

Констанция, которая с неослабевающим вниманием следила за происходящим, заметила, как господин Бомарше снисходительно улыбнулся. На его лице словно было написано — пусть глупцы повеселятся.

Переведя взгляд с соседа слева на соседа справа, Констанция увидела его лицо в яркой вспышке пламени из камина. На нем была какая-то забота, отрешенность. Кардинал де Роан был мысленно где-то далеко. О чем думала сама Констанция? Об этом не мог бы догадаться даже самый проницательный медиум. Всеми своими мыслями она перенеслась туда, где среди холмов бушевал и искрился водопад, где в холодном ручье плавала, сверкая серебристыми боками, форель, где она, Констанция Реньяр, любила сидеть на широком, нагретом ласковыми солнечными лучами камне и смотреть на воду.

Сколько же времени прошло с тех пор? Сколько же ей пришлось пережить? Она узнала уже, наверное, все, что только может узнать в своей жизни женщина — любовь и измену, страсть, ненависть, предательство, самоотречение, жестокую болезнь и радость от жизни…

Похоже, что кардинал де Роан относился к спиритическому сеансу весьма серьезно. Он обвел взглядом присутствующих и, обращаясь к графу Калиостро, произнес:

— Госпожа де Сен-Жам.

Из горла Калиостро донеслись несколько протяжных стонов, а затем, после тяжелого вздоха, итальянец чужим голосом сказал:

— Гимен.

На сей раз пришлось густо покраснеть госпоже де Сен-Жам. Имя принца Гимена, знаменитого богача и светского гуляки, столь прочно ассоциировалось в Париже с пороком, что госпожа де Сен-Жам тут же принялась оправдываться:

— Я не знаю, что он имеет в виду. Вы же знаете, мы всего несколько раз виделись с принцем Гименом. Сейчас он уехал… Между нами не может быть никакой связи. Это какое-то недоразумение. Прошу вас, ваше высокопреосвященство, повторите вопрос еще раз.

Однако Калиостро ответил тем же самым словом. Судя по всему, события, которые должны были произойти с госпожой де Сен-Жам, каким-то образом были связаны с принцем Гименом. Но пока все это оставалось глубокой тайной, скрытой под мраком времен. Для господина де Лавеля и знаменитого писателя Бомарше никаких сообщений у духа кардинала Ришелье не было. И если Бомарше, узнав об этом, лишь презрительно фыркнул, то толстяк де Лаваль вздохнул с явным облегчением. Скорее всего, де Лавалю его будущее было известно прекрасно и без предсказаний разнообразных духов. Кстати, об этом нетрудно было догадаться любому, кто хоть мало-мальски был знаком с тем, что творилось в министерстве финансов. Слово «Бастилия» было самым простым определением этого будущего.

— Граф де ла Мотт, — сказал кардинал де Роан. После некоторых размышлений дух кардинала Ришелье назвал слово, которое привело в недоумение всех присутствовавших на сеансе.

— Цепь…

Граф де ла Мотт нервно засмеялся.

— Что это значит?

Ответить ему не мог никто. Кардинал де Роан снова повторил вопрос, и ответом было то же самое:

— Цепь.

Господин Бомарше высказал предположение:

— Может быть, он считает, что вас в будущем посадят на цепь?

— Ну что вы такое говорите, господин Бомарше? — укоризненно бросила графиня де ла Мотт. — С какой это стати кто-то должен сажать моего мужа на цепь? Он не сделал ничего предосудительного.

Бомарше улыбнулся:

— Пока. Да, в этом я согласен с вами, ваш муж пока еще не сделал. Но ведь мы спрашиваем дух кардинала Ришелье о будущем.

Граф де ла Мотт стал ерзать на стуле.

— Я, конечно, понимаю, что мы присутствуем на спиритическом сеансе и все такое прочее, но по-моему, это полный вздор. Пока еще я не услышал ни одного сколько-нибудь правдоподобного объяснения слов, которые произносит граф Калиостро. Ведь правда, дорогая?

Бомарше успокоил не в меру разгорячившегося де ла Мотта:

— Да погодите вы. Догадку о том, что означает слово «цепь», высказал я. К сожалению, она у меня получилась не слишком удачной. Я это охотно признаю. Но вам, граф, не стоит так нервничать.

— Да, да, конечно, — поддержала его госпожа де Сен-Жам. — Пока никто не знает, что означает это слово. Может быть, вас в будущем ожидает золотая герцогская цепь, может быть, вы получите важную должность при дворе.

Граф де ла Мотт, не отличавшийся особым интеллектуальным размахом, постарался поскорее забыть о словах Бомарше и глупо улыбался.

— Господа, давайте продолжим сеанс, — предложила хозяйка салона. — Мы еще не обо всем узнали.

Хотя большая часть участников сеанса уже получили свои предсказания будущего, напряжение в комнате не спадало.

— Графиня де ла Мотт, — произнес кардинал де Роан. Калиостро едва заметно вздрогнул и, почти не шевельнув губами, произнес:

— Лилия…

Графиня недоуменно пожала плечами.

— Но я не люблю эти цветы. Причем тут лилии? Разве они могут иметь какое-то отношение к моему будущему? Она уже было собиралась произнести слово «вздор», но вовремя осеклась и больше никак не комментировала предсказание духа.

После следующих слов кардинала де Роана у Констанции перехватило дыхание.

— Графиня де Бодуэн.

Калиостро долго молчал, и у многих сложилось впечатление, что дух кардинала Ришелье покинул тело итальянского графа, однако после долгой паузы Калиостро, наконец, едва-едва шевельнул губами. Никто даже не расслышал, что он сказал. Констанция с надеждой обвела всех сидевших за столом, но никто не мог вымолвить ни единого слова.

— Вы не слышали, что он сказал?

— Я повторяю вопрос, — сказал кардинал де Роан. — Графиня де Бодуэн. Что ожидает ее в будущем?

На сей раз ответ графа Калиостро прозвучал более-менее внятно, хотя и не слишком громко:

— Америка…

— Америка? Неужели ее ждет отъезд за океан? Нет, этого не может быть. Ведь она собирается остаток своей жизни провести в Париже. Она купила здесь дом, у нее сын. Она будет служить при дворе. Нет, нет, это невозможно. Это какое-то недоразумение или ошибка. Такое предсказание больше подошло бы графу де ла Мотту. Но уж никак не Констанции де Бодуэн, которая сядет на корабль только под страхом смертной казни.

— Вы озадачены, дитя мое? — проговорил кардинал де Роан, взглянув на побледневшее лицо Констанции. — Не расстраивайтесь. Ваше предсказание будущего носит более-менее ясно очерченный характер. Конечно, судьба не минует никого, но вам отнюдь не стоит так отчаиваться. По-моему, Америка лучше чем цепь. При этих словах граф де ла Мотт едва не подпрыгнул на стуле.

— Ваше высокопреосвященство, я прошу вас… — дрожащим то ли от страха, то ли от возмущения голосом произнес он. Кардинал кивнул.

— Конечно, конечно, граф. Сейчас мне не следовало об этом говорить.

Граф Калиостро неожиданно задергался. Руки его задрожали, а из горла донесся протяжный хрип, переходящий в стон.

— Боже мой, что происходит? — забеспокоилась госпожа де Сен-Жам. — Ему плохо?

Кардинал де Роан, перегнувшись над столом, внимательно смотрел на графа Калиостро, а затем успокаивающе сказал:

— Нет, с ним все в порядке. Похоже, что дух покидает его тело.

— А как нам узнать об этом?

Кардинал замялся.

— Может быть, спросить?

Участники сеанса горячо поддержали его:

— Конечно, спросите. Может быть, дух еще здесь? Ведь мы не закончили сеанс.

Кардинал де Роан выпрямился.

— Дух кардинала Ришелье, — торжественно произнес он, — вы еще с нами?

Калиостро не двигался.

— Похоже, что он уже ушел, — прошептала госпожа де Сен-Жам.

В этот момент Калиостро дернулся на стуле.

— Нет, похоже, что не ушел, — откомментировала госпожа де Сен-Жам.

— Вы здесь, дух кардинала Ришелье? — осторожно спросил де Роан.

Калиостро замычал.

— По-моему, он хочет сказать что-то.

— Ну разумеется, — недовольно пробурчал граф де ла Мотт. — Иначе, зачем ему стонать и дергаться? Ваше высокопреосвященство, спрашивайте его, спрашивайте.

— Дух кардинала Ришелье, вы здесь? — повторил де Роан.

Похоже, Калиостро снова впал в транс, потому что он четко и внятно произнес:

— Нет.

Но теперь великий капеллан Фринции знал, что ему нужно делать. Без промедления он спросил:

— Чей дух сейчас с нами?

— Стюарт, — последовал ответ.

Констанция увидела, что лица сидевших за столом дружно побледнели. Похоже, что появление в этой комнате духа короля Англии Карла I Стюарта, казненного в середине прошлого века, напугало участников спиритического сеанса. Сама же Констанция не успела почувствовать ни страха, ни благоговения. Ее мысли целиком были заняты только что услышанным предсказанием. Америка. Почему именно Америка? Она никогда не стремилась туда и никогда не собиралась совершить туда даже простое путешествие. Снова и снова — Америка…

— У вас есть для кого-нибудь из нас сообщение?

— Да.

— Для кого?

В ответ — молчание.

— Для графа де ла Мотта?

— Нет.

— Для графини де ла Мотт?

— Нет.

— Для Луизы де Андуйе?

— Нет.

— Для Ташеретты де Андуйе?

— Нет.

— Может быть… для меня?

— Да.

Кардинал умолк так надолго, что его соседка графиня де ла Мотт не выдержала.

— Что же вы молчите, ваше преосвященство? Дух хочет говорить с вами. Продолжайте и попросите его сказать то, что он хочет сказать.

Кардинал вдруг заморгал как-то по-особенному часто и, судорожно сглотнув, спросил:

— Это о моем будущем?

Ответ Калиостро немного успокоил его:

— Нет.

Каждому из сидевших за столом было видно, какое облегчение испытал при этом кардинал де Роан. Он даже начал улыбаться. Дабы его высокопреосвященство не отвлекался, госпожа де Сен-Жам прошептала:

— Продолжайте, прошу вас. Продолжайте, пока дух Карла I здесь.

— Что вы хотите сказать? — окрепшим голосом спросил кардинал де Роан.

Калиостро замотал головой из стороны в сторону и чужим, холодным голосом произнес:

— Мария…

Лицо де Роана потемнело.

— Похоже, что он вспоминает о вашем прошлом, — неуверенно протянула хозяйка салона.

Великий капеллан Франции был одно время послом Людовика XV при Венском дворе. Противоречие между Австрией и Францией вскоре обострилось до такой степени, что австрийская императрица Мария-Терезия добилась отзыва кардинала де Роана из Вены. Возможно, дух Карла I Стюарта поведал сейчас именно об этой странице из биографии кардинала. А может быть, он подразумевал что-то другое — но об этом было известно только самому де Роану.

И, судя по всему, он никому не намеревался выдать эту тайну.

— У вас есть еще какое-нибудь сообщение? — торопливо спросил он.

— Да.

Этот ответ был неожиданностью не только для кардинала де Роана, но и для всех остальных.

— Для кого же?

— Людовик.

Все начали недоуменно переглядываться.

— У вас есть сообщение для короля Людовика XVI? — переспросил кардинал де Роан. — Вы хотите что-то сказать его величеству?

В ответ молчание.

— Наверное, вы не правильно сформулировали вопрос, — подсказала графиня де ла Мотт. — Спросите его как-нибудь по другому.

Кардинал пожал плечами.

— Но как?

— Боже мои, — со злостью прошипела графиня де ла Мотт, — до чего же беспомощны все мужчины. Каждый раз приходится делать все самой. Спросите его, это сообщение о будущем короля?

Кардинал покорно повиновался.

В ответ послышалось короткое:

— Да.

Такого не ожидал никто из участников сеанса. Да, это была настоящая сенсация и, судя по всему, завтра о ней узнает весь Париж. Если, конечно, хозяйка салона не позаботится о сохранении конфиденциальности. Все напряженно подались вперед. — Дух короля Карла I Стюарта, мы просим вас сообщить нам, что ждет короля Людовика XVI в будущем. Слово, произнесенное после этого графом Калиостро, повергло всех в замешательство. Никто даже не знал, что оно означает.

— Варенн…

Никто ничего не понял, но повторный вопрос остался без ответа. Граф Калиостро резко дернулся, поднял голову и открыл глаза. Госпожа де Сен-Жам посмотрела на него дикими глазами.

— Вы уже здесь? — бесхитростно спросила она. Калиостро вновь выглядел уставшим — еще более уставшим, чем в начале вечера. Констанция снова пожалела его. «Боже мой, как же тяжело ему приходится. Эти духи отнюдь не бесплотны». Даже не дожидаясь, пока Калиостро окончательно придет в себя, госпожа де Сен-Жам набросилась на него с расспросами. — Скажите, граф, что означали все эти слова?

Он непонимающе мотнул головой.

— Какие слова?

— Разве вы не слышали?

Калиостро взглянул на госпожу де Сен-Жам, как показалось Констанции, даже с некоторой укоризной.

— Вы же знаете, что я не присутствую на собственных спиритических сеансах. Мое тело служит лишь проводником воли духа.

Тогда хозяйка салона принялась наперебой рассказывать ему о том, какие предсказания они только что услышали. Выслушав все это, Калиостро немного помолчал.

— Разумеется, кое-что я могу объяснить даже здесь, но для остального мне потребуется время. Позвольте, я запишу все слова, произнесенные духами. Значит, сегодня нас посещали дух кардинала Ришелье и английского короля Карла Стюарта. Итак, Луиза де Андуйе — Лондон, театр. Госпожа де Сен-Жам — Гимен. Граф де ла Мотт — цепь. Графиня де ла Мотт — лилия. Графиня де Бодуэн — Америка. Его высокопреосвященство кардинал де Роан — Мария. И, наконец, король Людовик XVI — Варенн.

Покрутив перед глазами листок с записями, Калиостро, наконец, произнес:

— Пожалуй, сейчас мне все ясно только с Луизой де Андуйе и графиней де Бодуэн. Их ждут путешествия в Англию и Америку. Это вне всякого сомнения. Возможно, они будут продиктованы семенными обстоятельствами, возможно, чем-то еще. Но в любом случае, вы, виконтесса, — он выразительно посмотрел на Луизу, — и вы, графиня, — последовал взгляд на Констанцию, — можете не бояться своего будущего. Если бы то, что вас ожидает, было бы более мрачным, дух непременно сказал бы об этом. А вот над пророчествами, касающимися остальных, мне необходимо подумать. Господа, вы можете убрать руки со стола, сеанс закончен.

Он первым поднялся из-за стола и, достав из подсвечника свечу, подошел к камину. Вскоре в комнате горели все свечи. Все сидели с бледными вытянутыми лицами и недоуменно смотрели друг на друга, не зная, что сказать.

— А по-моему, все это не имеет особого смысла, — изобразив на лице некое подобие улыбки, сказал господин Бомарше.

Госпожа де Сен-Жам обиженно взглянула на него.

— Вы говорите так, наверное, потому, что духи ничего не сказали относительно вашей судьбы.

Бомарше пожал плечами.

— А если бы и сказали. Неужели вы думаете, что я немедленно стал бы ломать голову над каким-нибудь словом. Нет, по-моему, все это просто бессмыслица. Цепь, лилия, театр, Америка.

Старая графиня де Андуйе недовольно пробурчала:

— С такими мыслями, господин Бомарше, вам не следовало приходить сюда.

К знаменитому писателю раньше всех вернулось обычное веселое расположение духа.

— Да, наверное, вы правы. Я слишком скептически отношусь к подобным вещам. Все это не для меня. Меня больше интересует то, что происходит в реальной жизни с реальными людьми.

Граф Калиостро не вмешивался в этот разговор, предпочитая прохаживаться вдоль стен, заложив руки за спину.

— Луиза, нам нужно серьезно обсудить все это, — сказала Ташеретта де Андуйе.

Девушка была готова расплакаться прямо на глазах у всех присутствующих.

Несмотря на то, что господин Бомарше еще пытался шутить, чувствовалось, что гости не расположены к этому.

— Простите, госпожа де Сен-Жам, — обратилась к хозяйке салона Констанция. — Вы не могли бы узнать, который час?

Госпожа де Сен-Жам неожиданно резко отодвинула стул и вышла из комнаты. Спустя несколько мгновений она вернулась.

— Два часа.

Констанция поднялась.

— Я очень сожалею, но мне пора идти. При моем нынешнем образе жизни это слишком позднее время.

Хозяйка салона развела руками.

— Не смею задерживать. Хочу только поблагодарить вас, госпожа де Бодуэн за то, что вы пришли в мой салон. Конечно, я не баронесса де Сталь, и мы здесь не ведем разговоров по литературе и философии, но ведь вы не станете отрицать, что познакомились здесь с интересными людьми?

Констанция почтительно опустила голову.

— Да, разумеется, — тихо сказала она. — Главное, что это люди знатные.

Госпожа де Сен-Жам не уловила скрытой в голосе Констанции иронии, а напротив, как все люди, лишенные чувства юмора, подхватила эти слова:

— Да, да, конечно. У меня в салоне собираются только самые знатные и влиятельные люди. Все они имеют вес при дворе.

На сей раз Констанция решила промолчать. Точнее, она уже собиралась уходить и в ее планы отнюдь не входило затягивать бессмысленный разговор.

— У вас есть слуга. Кажется, его фамилия Шаваньян. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы он проводил меня домой.

Быстро распрощавшись со всеми гостями, Констанция накинула плащ и в сопровождении маленького гасконца, который едва не спал на ходу, вернулась домой.

— Благодарю вас, месье Шаваньян, — сказала Констанция, когда ее привратник Жан-Кристоф открыл дверь дома. — Вы можете идти. Я надеюсь, что мы с вами еще увидимся.

Шаваньян снял шляпу и низко поклонился.

— Дай вам бог здоровья, ваша светлость. Не часто встретишь таких людей, как вы. Надеюсь, вы не слишком жалеете о том, что были сегодня в доме моей хозяйки.

— Нет, ну что вы, — успокоила его Констанция. — Это было очень даже забавно.

Вслед за Констанцией дом госпожи де Сен-Жам покинули Луиза и Ташеретта де Андуйе. Старуха была так озабочена сообщением, полученным от духа кардинала Ришелье, что позабыла едва ли не обо всем на свете. Слугам пришлось по несколько раз возвращаться в дом за оставленными старой графиней вещами. Наконец, карета с представительницами рода Андуйе отбыла.

Вслед за ними ушел и господин де Лаваль, который напоследок без всякой тени сомнений прихватил с собой бутылку шампанского и на ходу сунул в рот виноградину. Уже из дверей прямо в плаще он вернулся в салон, аккуратно собрал со стола, на котором шла карточная игра, лежавшие на нем деньги и, весело насвистывая что-то, удалился.

— Благодарю вас, госпожа де Сен-Жам. Сегодня у вас в салоне было невероятно приятное общество, — попрощался он с хозяйкой. — Господин Калиостро, если у вас будет нужда переброситься в картишки с приятным собеседником, не стесняйтесь, обращайтесь ко мне. Я готов пожертвовать любыми делами ради лишней партии в «фараон».

Калиостро едва заметно наклонил голову.

— Благодарю вас. Думаю, что в этом не будет нужды.

— Ну что ж, как знаете. Всего хорошего. Веселого настроения господина Бомарше у госпожи де Сен-Жам после спиритического сеанса не разделял никто, а потому знаменитому писателю не было особого смысла задерживаться на Вандомской площади. На прощание Бомарше отпустил несколько шуток в адрес графа Калиостро, а также поинтересовался его дальнейшими планами. Итальянец неопределенно пожал плечами.

— Завтра у меня прием в салоне герцогини Манской, затем у графа Артуа, в ближайшее время, возможно, меня пригласят в Версаль.

— О, я чувствую, что вам очень хотелось бы этого, — едко заметил Бомарше. — Но я не уверен в том, что у короля хватит смелости общаться с духами. Нет, разумеется, если ее величество Мария-Антуанетта прикажет, то его величество будет общаться и с духами, и с вами, и даже с самым захудалым австрийским дворянином. Но я не думаю, что это будет для него полезным.

В ответ Калиостро предпочел промолчать.

— Желаю вам всего наилучшего, — с язвительной улыбкой поклонился Бомарше. — Надеюсь, что запасы философского камня у вас еще не иссякли. Какая жалость, что вам все время приходится менять его на бессмысленные золотые безделушки.

Госпожа де Сен-Жам, поначалу присутствовавшая при разговоре, затем неожиданно покраснела и удалилась.

Граф и графиня де ла Мотт тем временем стояли в дальнем углу салона, о чем-то споря и жестикулируя.

Кардинал де Роан, выражая явное нетерпение, едва-едва дождался, пока граф Калиостро освободится. Подозрительно оглянувшись по сторонам и убедившись в том, что их никто не подслушивает, великий капеллан Франции взял графа Калиостро под локоть и отвел всторону.

— Я хотел бы сказать вам кое-что, граф… — неуверенно начал он. — Но не знаю, стоит ли это делать.

Калиостро изобразил на лице живейшую заинтересованность.

— Разумеется, стоит. Я прекрасно понимаю, ваше высокопреосвященство, в какой сложной ситуации вы находитесь. Обычно люди вашего сана и положения сами являются духовниками. Но, в конце концов, ведь кто-то должен исповедовать и вас. Почему бы мне не осмелиться и не взять на себя такую роль? Можете не сомневаться, я сохраню все ваши тайны. Правда, на счет отпущения грехов мне будет труднее, но я надеюсь, что вы сможете найти какой-либо выход.

Кардинал едва заметно побледнел.

— Нет… Да… Э-э…

Он замялся и, не зная, что сказать дальше, достал из-за пояса четки. Калиостро терпеливо ждал. Наконец кардинал решился.

— Я хотел бы попросить вас, граф, не думать над смыслом того предсказания, которое сделал для меня дух Карла Стюарта.

Калиостро наклонил голову.

— Вот как? Почему же?

Кардинал облизнул сохнущие губы.

— Дело в том… Дело в том, что я знаю… Мне известно это имя.

Калиостро кивнул.

— А я и не сомневаюсь в этом. Я уверен в том, что духи никогда не ошибаются. К сожалению, большинство тех, с кем мне приходится сталкиваться в салонах, подобных салону госпожи де Сен-Жам, увлечены спиритизмом только потому, что таким образом отдают дань моде. Большинство из них не верит тому, что вещают духи. Но я, как человек, знакомый с тайнами мироздания и обличенный возможностью общения с потусторонними силами, совершенно уверен в истинности происходящего. Так, значит, вы сказали, что вам знакомо это имя?

— Да.

Калиостро вел разговор осторожно, чтобы не спугнуть своего собеседника.

— Предположим, что вам известна некая Мария.

Кардинал неожиданно поднял голову.

— Она известна нам обоим.

На лице графа Калиостро появилось выражение глубочайшей заинтересованности.

— Вот как? Значит, вы, ваше высокопреосвященство, хотите доверить мне некую тайну. Я вас правильно понял?

Кардинал молча кивнул.

— И тайна эта связана с некой Марией, — продолжил Калиостро. — Ну что ж, я надеюсь, что смогу хоть чем-то помочь вам.

Голос кардинала задрожал.

— Да, да. Прошу вас, граф, помогите мне. Я не знаю, что делать. Это так… тяжело. Я готов… Я готов на все. Лишь бы… Лишь бы она обратила на меня внимание.

В глазах итальянского графа появились блуждающие огоньки.

— Значит, вы знакомы с ней и испытываете к ней… м-м… определенные чувства, но она ничего не знает об этом.

Кардинал заискивающе улыбнулся.

— По-моему, она догадывается.

— Ах, вот как?

Похоже, что эта тема столь живо заинтересовала графа Калиостро, что он мгновенно позабыл об усталости, тяжести общения с духами и, руководствуясь одними только благими побуждениями, решил прийти на помощь страдающему кардиналу.

— Итак, ее зовут Мария, — задумчиво произнес итальянец. — Как давно вы знакомы?

— Семнадцать лет, — без раздумий ответил кардинал.

— И где же вы познакомились?

На сей раз де Роан замялся.

— Э-э, при дворе одной высокотитулованной особы.

— Хорошо, мы не будем уточнять, при каком дворе. Меня сейчас больше интересуют ваши и ее чувства. Значит, вы испытываете к ней… страсть?

Де Роан испуганно оглянулся. К счастью, граф и графиня де ла Мотт были столь заняты друг другом, что не обращали внимания на тихо разговаривавших Калиостро и де Роана. Госпожа де Сен-Жам по-прежнему отсутствовала в салоне.

— Вы хотите, чтобы она узнала о ваших чувствах? Хотите сделать это любой ценой? — спросил Калиостро. Кардинал уверенно кивнул.

— Да, меня не остановят никакие преграды. Если бы вы знали, милейший граф, сколько денег уже истратил на то, чтобы организовать тайную встречу с ней, но увы, — де Роан развел руками, — у меня ничего не получилось. Но для начала я хотел бы узнать о ее чувствах по отношению ко мне. Пока вас не было в Париже, граф я думал, что дело мое безнадежно. Калиостро неожиданно поднял руку.

— Простите, ваше высокопреосвященство, что перебиваю вас. Она замужем?

— Да.

— И эта дама высокого положения?

Глаза кардинала де Роана затуманились. Очевидно, он представил себе свою возлюбленную и не смог совладать с чувствами.

— Да, она замужем, — едва слышно прошептал великий капеллан Франции. — Она занимает такое высокое положение, что я даже не смею и мечтать о ней.

Калиостро задумался.

— Ну что может быть выше, чем…

Он осекся.

— Нет, нет, этого не может быть. Прошу вас, ваше высокопреосвященство, опровергните мои сомнения. Я только что подумал об одной высокой особе, которая могла бы быть вашей возлюбленной. Но это…

Повернувшись спиной к супружеской паре де ла Мотт, кардинал де Роан покопался в складках мантии и достал медальон на длинной цепочке. Это была тончайшая работа итальянских ювелиров, покрытая инкрустацией и вензелем. Кардинал подошел чуть поближе к подсвечнику, прикрепленному к стене, и, раскрыв медальон, продемонстрировал графу Калиостро находившийся внутри портрет. Это была королева Мария-Антуанетта.

Калиостро едва удержался от радостного восклицания. О такой удаче он не мог и мечтать. Человек высочайшего положения, великий капеллан Франции, кардинал, обращается к нему с просьбой оказать содействие в амурных делах. А его возлюбленной оказывается ни кто иная, как королева Франции. Да, это была неслыханная удача. Нельзя упустить такой шанс. Только бы не спугнуть эту важную птицу, только бы не спугнуть…

— Ваше высокопреосвященство, я глубоко преклоняюсь перед вашим чувством.

Калиостро церемонно поклонился.

— Сила вашей страсти и сила вашего терпения поистине достойны восхищения. К сожалению, в моей жизни не было ничего подобного. Я был так занят науками что больше ничто в этой жизни не занимало меня. Кое о чем мне приходится сейчас сожалеть. Но, поверьте, ваше чувство достойно восхищения. Как и чем я могу вам помочь? Говорите, в моем лице вы нашли друга, который постарается помочь вам всем, на что только способен. Начиналась тонкая игра. И в ней, в этой игре, Калиостро чувствовал себя как рыба в воде. Во-первых — не спугнуть, во-вторых — привлечь на свою сторону союзников, в-третьих — сделать крупную ставку, и, в — четвертых — выиграть.

— Простите меня, ваше высокопреосвященство, прежде чем мы продолжим наш разговор, я хотел бы узнать только об одном — известно ли кому-либо еще о тех чувствах, которые вы испытываете к м-м… определенной даме?

Кардинал долго колебался, прежде чем ответить, но, наконец, он медленно повернулся и сделал едва заметное движение глазами в сторону супругов де ла Мотт. Калиостро понимающе кивнул.

— Ах, граф?

Кардинал молча покачал головой.

— Что, графиня? — недоверчиво спросил Калиостро. Утвердительный кивок заставил его удивленно поднять брови.

— Графиня де ла Мотт ваша приятельница? Ах, да, Да, понимаю. Значит, граф ничего не знает? Ну что ж, это уже кое-что. Итак, простите, ваше высокопреосвященство, за то, что я отвлекся. Давайте продолжим наш разговор. Вы делали какие-либо попытки связаться с вашей дамой, кроме организации встреч — ну, я имею в виду какие-либо послания, записки?

— Я отсылал ей несколько посланий, — ответил кардинал де Роан, — но не получил ответа.

— А вы уверены в том, что они доходили до вашей дамы?

Кардинал задумался.

— Пожалуй, нет.

— И никаких посланий от нее вы также не получали?

Кардинал уверенно ответил:

— Не получал. Я знаю ее почерк и мне было бы просто разобраться во всем.

— А какую помощь вы ожидаете получить от меня, ваше высокопреосвященство? Ведь вам известно, что я всего лишь скромный служитель потусторонних сил?

Кардинал замялся.

— Ну… Я надеюсь, что с помощью потусторонних сил вы сможете связаться с душой моей возлюбленной, а может быть, даже как-то повлияете на нее. Я был бы бесконечно благодарен вам за это. Вы знаете, что я богат и могу щедро оплатить все услуги.

Калиостро вскинул руки.

— Нет, что вы, что вы. Если я возьмусь за это, то буду помогать вам только из чувства искреннего расположения к вам, ваше высокопреосвященство. Вы — человек, которого я искренне уважаю и люблю. Я непременно помогу вам, но боюсь, что в этом деле без помощи друзей мне не обойтись. Как вы считаете, я могу посвятить кого-либо в нашу тайну?

На лице кардинала появился испуг.

— Ну, разве что графиню де ла Мотт. Но она и так знает об этом.

— А если ее муж узнает?

Кардинал поморщился, как от зубной боли.

— Мне бы этого не хотелось. Между нами говоря, граф де ла Мотт не слишком порядочный человек, и я не уверен в том, что он сможет сохранить мою тайну в секрете.

На челе графа Калиостро появилась печать озабоченности.

— Ваше высокопреосвященство, я хотел бы попросить у вас немного времени для того, чтобы все как следует обдумать и составить план действий. К сожалению поставленные вами условия заставляют меня взяться за задачу в одиночку. Возможно, я смогу рассчитывать на помощь графини де ла Мотт. Однако хорошо уже я то что она является одной из фрейлин ее величества королевы Марии-Антуанетты. Думаю, что с ее помощью мы сможем добиться желаемого результата. Со своей стороны, ваше высокопреосвященство, у меня будет к вам еще одна просьба.

К концу вечера кардинал начал нервничать еще сильнее.

— Какая? — беспокойно спросил он. Калиостро поспешил его успокоить:

— Я прошу вас больше никому не доверять свою тайну. Вполне достаточно того, что о ней знают уже как минимум двое. Если вы хотите, чтобы все сохранилось в секрете, нужно предпринять максимальные меры предосторожности. Мое могущество над силами сущего не безгранично. Разумеется, я приложу все силы и старания для того, чтобы избежать ненужной огласки. Но и вы с этого момента должны доверять только мне.

На лице кардинала отразились глубокие сомнения. Некоторое время он раздумывал, а затем медленно произнес:

— Ну что ж, граф Калиостро, можете считать себя моим полноправным представителем. Но только в том, что касается нашего дела. Хочу еще раз повторить — вы получите щедрое вознаграждение уже в том случае, если… интересующая меня дама ответит на мои послания. Если же вам удастся нечто большее, то вы будете очень обеспеченным человеком.

Калиостро едва заметно усмехнулся.

— Я и так отнюдь не беден, — заметен он. — Но, как верно заметил кто-то из предыдущих французских королей, денег не бывает слишком много. Кстати, в последнее время у меня возникли некоторые проблемы с папским двором. Не могли бы вы оказать мне содействие в разрешении некоторых щекотливых ситуаций?

На сей раз кардинал без колебаний согласился.

— Вы можете смело рассчитывать на мою помощь. Нашими отношениями с папским двором ведает мой секретарь. В случае каких-либо осложнений обращайтесь непосредственно к нему. Я подпишу любой документ, составленный в вашу пользу.

Беседа закончилась в тот момент, когда граф и графиня де ла Мотт подошли к графу Калиостро и его высокопреосвященству кардиналу де Роану с тем, чтобы попрощаться.

— К сожалению, наша милейшая госпожа де Сен-Жам куда-то запропастилась, — озабоченно произнес граф де ла Мотт. — А нам не хотелось бы покидать ее гостеприимный салон, не поблагодарив хозяйку. Тем не менее, поздний час заставляет нас сделать это.

Калиостро задумчиво теребил подбородок.

— Боюсь, что госпожа де Сен-Жам сейчас пытается выяснить значение предсказания, сделанного во время сегодняшнего сеанса. Но вряд ли это удастся сделать кому-либо, кроме меня. Ее слуги вряд ли помогут ей в этом деле. Тем не менее, я был очень рад видеть вас на моем сеансе. Графиня де ла Мотт, вы просто очаровательны. Граф, вам непременно следует беречь жену, и следите за тем, чтобы рядом с ней было поменьше мужчин. Ее красота способна толкнуть многих на безумство.

Граф де ла Мотт ошеломленно хлопал глазами, переводя взгляд с графа Калиостро на собственную жену.

— Я благодарю вас за комплимент, — он развел руками, — но, право, не знаю, что ответить. Моя супруга — женщина с положением. Она служит ее величеству королеве, а это накладывает на нее определенные обязательства. Ну, не могу же я, в конце концов, запереть ее дома и закрыть все ставни.

Графиня де ла Мотт, особа куда более проницательная, чем ее муж, совсем по-иному поняла намек графа Калиостро.

— Я постараюсь быть поближе к королеве, милейший граф, — обратилась она к итальянцу. — Думаю, что это убережет меня от многих ненужных осложнений.

— Близость к королеве в наше время отнюдь не избавляет от хлопот, — философски заметил Калиостро, — однако наверняка делает их более приятными. Я надеюсь, в окружении ее величества нет мужчин?

Графиня де ла Мотт рассмеялась.

— Ну, от чего же? У ее несколько парикмахеров, камергеров, лакеев, кучеров.

— Этих можно не считать мужчинами, — обрадованно подхватил супруг графини. — А вот что касается лиц более высокого звания, то от них следует держаться подальше.

— Я надеюсь, вы не имеете в виду духовника королевы? — заметила графиня де ла Мотт. — Он — лицо, обличенное самым высоким положением при ее величестве.

Граф де ла Мотт, совершенно позабыв о присутствии рядом великого капеллана Франции, человека, занимавшего в духовной иерархии одно из самых высоких мест, засмеялся:

— Духовник столь же безобиден, сколь и дворцовый истопник. Ему просто запрещено богом обращать внимание на женщин. Он служит только нашему создателю. Церковь должна быть его единственной любовью.

Граф Калиостро, который с интересом следил за стоявшим напротив кардиналом де Ровном, заметил, как его тускнеющие к старости глаза блеснули яростным огнем. Да, кардинал де Роан отнюдь не был тем религиозным пастырем, лишенным всяких человеческих пороков и слабостей, каким должен быть человек его положения. Де Роан ничем не отличался от своих предшественников — Ришелье, Мазарини и других. Он был обычным человеком со всем тем, что свойственно любому мирянину. И теперь граф Калиостро знал об этом.

— Граф, — обратился Калиостро к де ла Мотту, — все-таки не забывайте о моем совете. Ваша супруга — слишком драгоценный дар небес, чтобы можно было не заботиться о нем.

Де ла Мотт, польщенный таким вниманием к жене, Даже не придал значения некоторой назойливости, с которой Калиостро отпускал комплименты в адрес графини. Что же касается ее самой, то она хранила молчание, предпочитая делать собственные выводы.

— Кстати, — добавил итальянец, — завтра я приглашен в Версаль. От имени ее величества Марии-Антуанетты в мою честь организуется вечер.

Намек был совершенно очевидным. Однако только граф де ла Мотт не понял, что имелось в виду.

— Вы хотите сказать, что получили приглашение к ее величеству на сегодняшний вечер? — уточнила графиня де ла Мотт. — Ведь уже два часа ночи.

Калиостро улыбнулся.

— Да, разумеется, вы правы. Но думаю, что вечер у ее величества затянется до утра следующего дня. Так что в формальном смысле правы мы оба.

— Насколько мне известно, днем у королевы назначены еще несколько встреч. В том числе и с нашей новой знакомой графиней де Бодуэн. Между прочим, герцогиня д'Айен-Ноайль, первая фрейлина ее величества, хотя и послала графине де Бодуэн официальное уведомление об аудиенции, возражает против того, чтобы эта дама была допущена слишком близко к королеве. Она располагает некоторой информацией о том, каким было положение графини де Бодуэн при дворе короля Пьемонтского. Кстати, граф, вы, действительно, давно не были на родине?

Калиостро развел руками.

— Увы…

Графиня де ла Мотт сдержанно улыбнулась.

— Очень жаль.

— А в чем дело? — полюбопытствовал граф де ла Мотт. — Госпожа де Бодуэн прославилась чем-то особенным при дворе Пьемонтского короля?

Его супруга торжествующе улыбнулась.

— Эта особа имела неограниченное влияние на короля Витторио. Столь неограниченное, что король даже позабыл о своей супруге.

— Вот как? — изумленно протянул граф де ла Мотт. — Так значит, она была фавориткой короля Витторио? Этого несчастного, который, кажется, плохо кончил?

Глаза графини де ла Мотт холодно сверкнули. Сейчас в них можно было увидеть только безграничную ненависть.

— Она была королевской шлюхой, — отрывисто бросила графиня де ла Мотт. — Надеюсь, мой дорогой супруг, вам не следует объяснять, что это такое.

Граф де ла Мотт униженно умолк, и Калиостро поторопился завершить этот разговор.

— Ну что ж, господа, я думаю, всем нам пора идти. Признаться, я уже порядком устал. А завтра у меня не менее напряженный день, чем сегодня.

В этот момент в зале появилась запыхавшаяся госпожа де Сен-Жам. У нее был такой вид, словно она только сейчас вспомнила о том, что в ее салоне еще остались гости.

— О, простите меня, господа! — с порога воскликнула она. — Недавно прибыл мой муж, и мы занимались с ним решением неотложных текущих дел. Надеюсь, вы еще раз извините меня за долгое отсутствие.

— Ну что вы, мы с приятностью и пользой провели время, — ответил Калиостро, бросив едва заметный взгляд на кардинала де Роана. Тот живо отреагировал.

— Да, да, конечно. Мне было очень приятно снова поговорить с господином Калиостро, который, как оказалось, разделяет мои убеждения.

Лицо госпожи де Сен-Жам сияло от удовольствия.

— Что ж, я очень рада слышать ваши слова. Но, судя по всему, вы уже намерены уходить?

— Да, именно так, — сказал граф де ла Мотт. — К сожалению, у меня остается лишь немного времени для отдыха. Утром я должен выехать в Кале и отправиться в Англию. У меня есть кое-какие срочные дела в Лондоне. — Вас не будет в Париже несколько дней? — поинтересовалась хозяйка салона.

— Да.

— Какая жалость, — с явным огорчением произнесла госпожа де Сен-Жам. — Мой муж хотел обсудить с вами некоторые проблемы, касающиеся морского ведомства.

— Что ж, придется подождать до моего возвращения. Но, уверяю вас, госпожа де Сен-Жам, мое отсутствие продлится недолго.

— На который час королева назначила вам встречу в Версале? — спросила графиня де ла Мотт у Калиостро.

— Я должен быть там в восемь.

— Ну что же, я думаю, увидимся во дворце.

Уже внизу, расходясь по каретам, графиня де ла Мотт на прощание сказала Калиостро:

— Не забывайте о том, что я рассказала вам касательно графини де Бодуэн. Скорее всего, дело о ее пребывании при дворе можно считать решенным. К сожалению, такова была воля его величества Людовика XVI. Не сомневайтесь в том, что теперь в ее лице у нас появится опасный и могущественный соперник.

— Соперница, — поправил ее Калиостро. — Но я не думаю, что она способна помешать мне в делах, касающихся потусторонних сил. А нам с вами непременно нужно завтра поговорить.

— Я к вашим услугам. Если вы прибудете во дворец немного раньше, мы сможем уединиться в моих личных покоях. И даже мой безмозглый муж ни о чем не узнает.

— Я думаю, что граф де ла Мотт нам еще пригодится.

ГЛАВА 6

На следующее утро Констанция проснулась поздно — сказалось долгое пребывание в салоне госпожи де Сен-Жам. К тому же, ночью она долго не могла уснуть, и, мучимая воспоминаниями и тягостными раздумьями о будущем, долго ворочалась с боку на бок. Ее разбудил веселый голос Мишеля:

— Мама, Мари-Мадлен говорит, что сегодня мы проведем день без тебя, это правда?

Констанция приподнялась на подушке.

— К сожалению, это так, мой мальчик.

Неожиданно Мишель принялся утешать маму:

— Не расстраивайся, мы просто отдохнем друг от друга.

Эти серьезные слова были произнесены, к тому же, таким философским тоном, что Констанция не выдержала и рассмеялась. Да, только дети, многое испытавшие за свою совсем еще короткую жизнь, способны рассуждать так по-взрослому.

— Мне нужно съездить во дворец к ее величеству королеве, — сказала Констанция, — Надеюсь, без меня ты не будешь скучать. Я распоряжусь, чтобы вы с Мари-Мадлен съездили сегодня на прогулку по Парижу. Ведь тебе здесь нравится?

Мишель уверенно кивнул.

— Да.

— Ну вот и хорошо.

Уладив таким образом дела с сыном, Констанция занялась собственными. Во-первых, для визита к королеве нужно было выбрать подходящее платье — не столь торжественное, как для бала, но не менее дорогое. А что касается украшений — пожалуй, сегодня можно выбрать что — нибудь подороже и поэффектнее.

Пока Мишель занимался с домашним учителем, Мари-Мадлен помогала Констанции в выборе туалета. Хотя на дворе по-прежнему было сыро и прохладно, настроение у Констанции по сравнению со вчерашним днем изменилось. Тщательно обдумав все, что стало ей известно во время вчерашнего спиритического сеанса, Констанция пришла к выводу, что ей не стоит так беспокоиться по поводу будущего. В конце концов, слово «Америка» могло означать и обычное путешествие, а отнюдь не изгнание, как об этом подумала Констанция в первый момент. Возможно, это будет как-то связано с ее предстоящей службой у королевы в качестве статс — дамы. И вообще, нужно спокойнее относиться к подобного рода предсказаниям. Все-таки, в скептицизме господина Бомарше было что-то разумное. Не стоит слепо доверять судьбе, лучше полагаться на собственные силы.

В этом смысле первая аудиенция у королевы имела особое значение. Нужно, чтобы ее величество Мария — Антуанетта увидела перед собой спокойную, уверенную в себе женщину, которая намерена верой и правдой служить престолу. В поведении Констанции не должно быть места ни растерянности, ни слепому почитанию — тем более, что она знает, что такое королевский двор и кто такие придворные. Не имел особого значения факт, что Констанция еще не слишком хорошо знала французский двор. Вполне достаточно было знакомства и с пьемонтским. Повадки придворных везде одинаковы — безудержное стремление понравиться любой ценой. Простейшим способом для достижения подобной цели была грубая лесть и обажание, демонстрируемые пред очами монарха. Кстати, частенько они превращались в свою противоположность — клевету и глумление.

Констанция будет вести себя по-другому. Ей нечего бояться и незачем преклоняться. Правда, верность и уверенность в себе — вот ее девиз.

Покончив с приготовлениями, Констанция одела плащ и, попрощавшись с сыном, села в карету. Она уже собиралась захлопнуть дверцу, когда услышала знакомый голос с гасконским акцентом:

— Добрый день, ваша светлость.

Это был Шаваньян, слуга госпожи де Сен-Жам. Очевидно, его послали куда-то по делам и, увидев неподалеку карету графини де Бодуэн, маленький гасконец, срывая на ходу шляпу, бросился к ней.

— Здравствуйте, месье Шаваньян, — сказала Констанция. — Надеюсь, с вами все в порядке?

Лицо гасконца расплылось в удовлетворенной улыбке.

— Благодарю вас, госпожа. Моя хозяйка только-только проснулась и снова готовится к званому вечеру. Я разношу приглашения.

— Скажите, а гости накануне задержались надолго?

— Пожалуй, что нет, — ответил Шаваньян. — Когда я вернулся, проводив вас домой, мне еще пришлось проводить до кареты графа де ла Мотт и его супругу.

— Сегодня я увижусь с графиней де ла Мотт. Я отправлюсь на аудиенцию к ее величеству королеве, и графиня наверняка будет там.

Воспользовавшись тем, что вокруг никого не было, Шаваньян подошел поближе к карете и доверительным тоном произнес:

— Ваша светлость, мне хотелось бы сообщить вам кое-что.

— Это касается меня?

— Да.

Шаваньян еще раз оглянулся.

— Вчера вечером я случайно оказался свидетелем одного разговора, который произошел между графом Калиостро и графиней де ла Мотт. Они уже собирались уходить, а я стоял неподалеку.

— И что же? Они говорили обо мне?

Констанцию охватило какое-то неприятное чувство, как будто она открыла свою пудреницу и увидела там копошащихся червей. Значит, ее уже во всю обсуждают придворные дамы. Вне сомнения, к этому надо было быть готовой. Однако гадливость не покидала Констанцию.

Шаваньян замялся.

— В общем, графиня де ла Мотт посоветовала графу Калиостро держаться от вас подальше. Я не знаю, почему, но она видит в вас своего врага.

Констанция поджала губы.

— Вот как? Странно. Ведь я, по-моему, еще не дала для этого ни малейшего повода.

Шаваньян развел руками.

— Мне трудно ответить, ваша милость. Я маленький человек. Вы были добры со мной, и я решил, что вам необходимо об этом знать.

Констанция на мгновение задумалась. Не означает ли это, что графиня де ла Мотт занята при дворе королевы обделыванием собственных делишек? Впрочем, этим занимаются все придворные. Да, нужно быть предельно осторожной. Скорее всего, рядом с ее величеством Констанцию будут окружать недоброжелатели. И это самое лучшее, на что может рассчитывать графиня де Бодуэн. Еще не оказавшись при дворе, она уже почувствовала, как вокруг сгущаются тучи.

Тем временем Шаваньян низко поклонился и пролепетал:

— С вашего позволения, я пойду, госпожа де Бодуэн.

— Да, да, конечно, — рассеянно ответила Констанция. — О, нет, погодите.

Она покопалась в сумочке и протянула Шаваньяну несколько золотых монет.

— Возьмите.

Шаваньян поначалу попытался отказаться, но быстро сдался. Видимо, госпожа де Сен-Жам, как и многие из парижских богачей, разбрасывавшихся деньгами без нужды, плохо платила своим слугам. Шаваньян рассыпался в благодарностях и, прижав шляпу к груди, почтительно стоял на мостовой до тех пор, пока Констанция не захлопнула дверцу, и ее карета не тронулась с места.

Всю дорогу до Версаля Констанция пыталась представить себе расстановку сил в окружении Марии-Антуанетты. Пока она видела двух явных недругов — герцогиню д'Айен-Ноайль, строгую блюстительницу нравственности, которая наверняка осуждает ее, Констанцию, за ее предосудительное, с ее точки зрения, поведение при дворе Пьемонтского короля. Второй явный враг — это графиня де ла Мотт. Правда, скорее всего, причиной ее недружелюбного отношения к Констанции был тот же самый опыт жизни Констанции при королевском дворе в Турине. Да, к сожалению, этого нельзя было избежать. Да, конечно, лучше было бы приехать в Париж без шлейфа дурной славы, однако, если уж так получилось, то нужно использовать и хорошее, и плохое.

Графиня де ла Мотт считает ее опасной соперницей. Ну что ж, правильно делает. Констанция ведь на самом деле отнюдь не простушка и не та наивная девчонка, которая несколько лет назад впервые появилась в Париже. С такими мыслями Констанция приехала в королевский дворец. Камергер долго вел ее по широким просторным коридорам, и, наконец, Констанция показалась у дверей в покои королевы. Ей пришлось подождать несколько минут, пока ее величество известят о прибытии графини де Бодуэн.

Наконец, дверь распахнулась, и, к удивлению Констанции, перед ней стояла графиня де ла Мотт.

Она приветствовала Констанцию милой улыбкой и кивком головы.

— Входите. Ее величество ждет вас.

Когда Констанция вошла в покои, Мария-Антуанетта сидела на широком диване у дальней стены просторного зала. Перед ней стояла широкая золоченая рама с натянутой тканью для вышивки. Тут же, на высоком стуле с резной спинкой, сидела чтица, которая при появлении Констанции умолкла. За небольшим столиком в углу сидела первая фрейлина королевы герцогиня д'Айен-Ноайль. На столе стояли чернильный прибор и коробка с заточенными перьями. Герцогиня сидела вполоборота ко входу, занятая составлением какой-то бумаги. При появлении Констанции королева воткнула иголку в наполовину расшитую ткань и с любопытством посмотрела на графиню де Бодуэн. Судя по всему, ей понравились и платье Констанции, и ее украшения, и ее парик — сегодня Констанция была в парике. Во всяком случае, самой Констанции показалось, что она увидела во взгляде Марии-Антуанетты одобрение.

— Я рада приветствовать вас, графиня, в Версале. Надеюсь, вы находитесь в добром здравии и расположении духа.

Констанция, стоявшая у двери, скромно поклонилась. — Благодарю вас, ваше величество.

Мария-Антуанетта, которая была известна большинству своих подданных, как живая, энергичная, а временами даже не в меру озорная женщина, на сей раз была спокойна и выдержана. Жестом она показала Констанции на диван, на котором сидела сама.

— Графиня, не стойте в дверях. Садитесь. Так мне будет значительно удобнее разговаривать с вами.

Поймав на себе неодобрительный взгляд графини де ла Мотт, Констанция прошла к королеве. Герцогиня д'Айен-Ноайль, казалось, была совершенно поглощена своим делом и не обращала на графиню де Бодуэн никакого внимания. Однако Констанция знала, что это обманчивое впечатление. Наверняка, первая фрейлина королевы внимательно слушает их разговор и делает собственные выводы. Тем не менее, Констанция не чувствовала смущения. Королева в разговоре с ней была проста и естественна.

— Да, у вас, определенно, хороший вкус, — сказала она, выразительно посмотрев на драгоценности, украшавшие грудь и шею Констанции. — Особенно мне нравится ваша жемчужина. Хочу также похвалить вашего парикмахера. От такого парика не отказалась бы даже я.

И снова Констанции не оставалось ничего иного, как поблагодарить ее величество.

На мгновение их разговор был прерван появлением в покоях королевы маленького кудрявого мальчика. Он почти неслышно открыл дверь где-то в глубине апартаментов и, сопровождаемый безуспешно пытавшимися нагнать его слугами, подбежал к королеве.

— Мама, мама! — закричал мальчик. — Они не разрешают мне гулять. А я хочу в сад.

Констанция поняла, что это был маленький дофин. Кудрявые волосы на его белокурой головке от быстрого бега вспотели и слиплись. Мать, прижав его к себе, стала уговаривать:

— Но ведь сейчас стоит такая дурная погода, мой мальчик. Ты можешь простудиться и заболеть.

— Ну, мама, я хочу гулять.

— Почему бы тебе не отправиться в зимний сад? Там тепло и вполне достаточно места для того, чтобы погулять.

С помощью слуг королеве удалось уговорить мальчика отправиться в зимний сад. Констанция с улыбкой наблюдала за тем, как королева возится с сыном. «Все матери одинаковы», — подумала она.

Когда, наконец, дофин покинул покои королевы, прерванный разговор возобновился.

— Дети, — развела руками Мария-Антуанетта.

— Мне все это знакомо, ваше величество, — сказала Констанция. — У меня сын примерно такого же возраста. К сожалению, — добавила она со вздохом, — он растет без отца. Но надеюсь, что это не помешает ему стать достойным гражданином Франции.

Королева едва заметно взглянула на герцогиню д'Айен-Ноайль.

— Кажется, вы были замужем за постельничим короля Пьемонта Витторио, — сказала Мария — Антуанетта.

— Да, ваше величество, мой муж погиб. Погиб на дуэли.

Королева странно моргнула.

— Что ж, это приятно слышать. Нет, разумеется, приятно не то, что ваш муж погиб, а то, что мужчины еще способны на то, чтобы защитить честь дамы. Как давно закончился ваш траур?

— Месяц назад.

Во время разговора чтица королевы, сложив книгу, бесшумно удалилась. В покоях Марии — Антуанетты остались лишь Констанция, герцогиня д'Айен-Ноайль и графиня де ла Мотт. Из этого Констанция сделала неопровержимый вывод, что перед ней две наиболее приближенные к королеве особы. К сожалению, ни та, ни другая не были союзницами Констанции.

— Итак, дитя мое, — по-отечески обратилась к Констанции Мария-Антуанетта, — я знаю о вашем желании остаться при дворе. Ваша просьба к королю Людовику, моему царственному супругу, не осталась незамеченной. К тому же, вам повезло. Недавно освободилось место одной из статс-дам. Я готова предоставить его вам, графиня, но лишь с одним условием.

Констанция наклонила голову.

— Я согласна на все, ваше величество. Вам стоит лишь сказать об этом.

Королева выразительно посмотрела на графиню де ла Мотт.

— Я очень строга к людям, которые попадают в мое ближайшее окружение. Не скрою — в моем характере есть много мужских черт. У меня тяжелая рука, и я могу строго наказать человека, провинившегося передо мной, вне зависимости от того, сколь близки бы мы ни были ранее.

— Мне известно об этом, — с достоинством ответила Констанция. — Я собираюсь служить вам не за страх, а за совесть.

Королева немного помолчала.

— Ну что ж, я рада это слышать. Не сомневалась, что именно так вы и ответите, графиня. Теперь мне хотелось бы перейти непосредственно к делу. Насколько мне известно, вы вряд ли удовлетворитесь ролью содержательницы моего гардероба. К тому же, для этого у меня есть другие фрейлины. Я хотела бы поручить вам нечто более важное.

Этого Констанция не ожидала. Она вполне допускала, что на первых порах ей будет поручено что-нибудь незначительное. Например, занятие с наследниками престола либо присмотр за опочивальней ее величества. Однако, как оказалось, сама Мария-Антуанетта была иного мнения на этот счет.

— Графиня, я уже во второй раз имела возможность убедиться в том, что в выборе драгоценностей вы знаете толк. Именно с этим и будет связано ваше поручение. Я хочу, чтобы вы занялись приобретением для меня драгоценностей у лучших ювелиров Парижа. Для этого вам будут даны необходимые полномочия. Сейчас моя первая фрейлина герцогиня д'Айен-Ноайль напишет поручительное письмо, под которым я поставлю свою подпись. До вашего появления при дворе этим занималась герцогиня де Сен-Пре. Я всецело доверяла ее вкусу и хочу, чтобы вы, не откладывая дело в долгий ящик, сразу же приступили к своим обязанностям.

Констанция обомлела. Мало того, что она сразу же попала в число статс-дам Марии — Антуанетты, но ей, к тому же, пришлось сразу же приступить к исполнению своих обязанностей. Нет, относительно своего вкуса Констанция не опасалась. Король Пьемонта Витторио научил ее разбираться в драгоценностях. К тому же, в Турине была одна из лучших школ Европы.

Но что касается Парижа… Во-первых, Констанция не знала ни одного из знаменитых парижских ювелиров. Лишь позже в ее памяти стали смутно всплывать какие-то фамилии. А сейчас она была просто ошарашена. Вполне возможно, что такое сложное поручение для новой статс-дамы графини де Бодуэн посоветовала дать герцогиня д'Айен-Ноайль. Скорее всего, она надеялась, что новая фрейлина не справится с заданием и будет отлучена от двора. Возможно, на самом деле все было не так, но именно такая мысль первой посетила Констанцию. Поэтому она решила сразу же расставить точки над и.

— Ваше величество, предложение, которое вы мне сделали, очень лестно, но оно и ко многому обязывает. Не знаю, насколько вам известны подробности, связанные с моим пребыванием в Париже, однако считаю своим долгом предупредить вас — я нахожусь здесь совсем недавно, и пока еще не имела возможности ознакомиться с продукцией различных ювелирных домов. Пока что у меня нет и знакомств среди ювелиров. Все драгоценности и украшения, которые вы видите на мне, я привезла с собой из Турина.

Королева одобряюще улыбнулась.

— Ну что же, я ценю вашу откровенность. Мне известно, что вы вернулись из Турина в Париж совсем недавно. Кстати, если на вас украшения, сделанные ювелирами туринской школы, то вы вполне можете воспользоваться их услугами и для королевы Франции. Мне нравится этот стиль. А что касается парижских ювелиров, то я попрошу графиню де ла Мотт, — при этом последовал кивок головы в сторону еще одной недоброжелательницы Констанции, — подготовить специально для вас список лучших ювелирных домов Франции и Голландии. Вы не знакомы с продукцией Амстердамских мастеров?

— У меня есть кое-что из украшений, выполненных в Амстердаме и Гааге, — ответила Констанция. — Но, насколько мне известно, там работают, главным образом, с бриллиантами. А ваше величество, наверняка, интересуют и другие драгоценные камни, а также изделия из золота и платины.

— Ну что ж, вы верно понимаете меня, — в голосе королевы слышалось явное удовлетворение. — Меня интересуют в первую очередь украшения из драгоценных камней, а также посуда. В Вене, где я родилась и прожила почти полтора десятка лет, есть несколько великолепных мастерских, где делают посуду по заказу различных королевских домов. Вы будете следить за своевременным исполнением наших заказов и при необходимости контролировать ход работ. Скорее всего, вам придется много ездить, графиня. И боюсь, что у вас не останется времени на личную жизнь.

Королева лукаво взглянула на Констанцию, но та твердо выдержала ее взгляд.

— Я намерена служить вашему величеству, чего бы мне это ни стоило, — спокойно ответила она. — Если это будет мешать моей личной жизни, что ж — тем лучше для меня. Если же найдется мужчина, которого я посчитаю достойным, то никакая моя занятость не станет препятствием к нашему союзу.

— Я очень редко слышала от своих подданных подобные слова, — призналась Мария — Антуанетта. — В основном, они предпочитают льстить мне. Мало кто отваживается говорить правду. Но, судя по всему, вы достаточно свободны и независимы, чтобы не бояться меня.

Вначале своей проницательностью Констанцию удивил Людовик XVI, теперь она убедилась в том, что и место рядом с королевским троном занимает умный и обаятельный человек.

— Разумеется, все решения буду принимать я, — продолжила Мария-Антуанетта. — В ваши обязанности входит отбирать для меня наиболее достойные из предложенных ювелирными домами украшения, оценивать соответствие их качества той цене, за которую они предлагаются, а также быть в курсе последних веяний ювелирной моды и особенно в том, что касается мод в Лондоне и Вене. Меня интересует только то, что носят при королевском дворе Англии и императорском Австрийском дворе. Всем прочим можете не придавать значения. Правда, некоторые утверждают, что русская императрица Екатерина понимает толк в бриллиантах, но я придерживаюсь обратного мнения. В любом случае, я с удовольствием выслушаю ваше мнение обо всем, что вы увидите.

Констанция сразу начала лихорадочно разрабатывать в голове план действий. Но, не зная ни одного знаменитого ювелирного дома Парижа, она даже не могла определиться, с чего начать. Другого выхода не оставалось, и Констанция обратилась к королеве с вопросом:

— Ваше величество, не могли бы вы для начала порекомендовать мне какой-либо ювелирный дом, к которому вы питаете наибольшее доверие?

Королева, не задумываясь, ответила:

— Поначалу направляйтесь к Бемеру и Бассенжу. Они сделали для меня вот это бриллиантовое колье и браслет, который вы видите на моей руке. Кстати, что вы можете о них сказать?

Мария-Антуанетта продемонстрировала Констанции свои драгоценности, которые воистину были сделаны великолепными мастерами своего дела. Все бриллианты были чистейшей воды с ровными, чисто отшлифованными гранями, а оправу, судя по всему, делали не один месяц. Констанции редко попадались изделия такого высокого качества и безупречного художественного вкуса. Она была вынуждена признать — правда, пока что только про себя — что многие вещи среди ее собственных украшений сильно уступали этим прекрасным и безумно дорогим изделиям. А, впрочем, в этом не было ничего удивительного — королева Франции просто не могла носить ничего другого.

— Насколько я понимаю, это индийские бриллианты, — сказала графиня де Бодуэн, быстро осмотрев браслет и колье. — А оправу, судя по всему, делали из американского золота. Только оно имеет такой особенный отсвет.

Королева не могла скрыть своего восхищения.

— Вы совершенно правы, графиня, — покачав головой, сказала Мария-Антуанетта. — Основные поставщики золота для Бемера и Бассенжа — это испанские колонии в Новом Свете. Да, я все больше и больше убеждаюсь в том, что не ошиблась с выбором. Думаю, что вы будете достойны представлять мои интересы. Кстати, где вы живете в Париже?

— На Вандомской площади. Рядом со мной располагается дом господина Бодара де Сен-Жама, казначея морского ведомства.

Мария-Антуанетта улыбнулась.

— Ах, вот оно что. Вы проживаете рядом с Сен-Жамом? Между прочим, он часто перехватывает у ювелиров вещи, которые я хотела бы видеть среди своих украшении. Так что, имейте в виду — это ваш конкурент. Графиня де ла Мотт утверждает, что, кроме меня, настоящими ювелирными украшениями во Франции сейчас интересуются только два человека: принц Гимен и Бодар де Сен-Жам. Часто они покупают вещи, которые я не могу себе позволить. Вы должны понимать, графиня, что я ограничена в средствах, а интересы государства часто заставляют меня отказываться даже от самого необходимого. Я говорю это для того, чтобы вы не думали о том, чтобы скупить все в ювелирных лавках. Ищите те вещи, которые отмечены печатью настоящего вкуса и при этом не слишком бросаются в глаза. Наши подданные должны знать, что их средствами распоряжаются разумные люди.

Королева неожиданно повернулась к герцогине д'Айен-Ноайль. Похоже, что первая статс — дама, отложив в сторону дела, внимательно слушала разговор Марии-Антуанетты с Констанцией. Все выглядело так, как будто ее величество застало свою первую фрейлину за каким-то постыдным занятием вроде подслушивания. Потому что герцогиня тут же засуетилась, перебирая лежавшие на столе бумаги.

— Вы подготовили для графини де Бодуэн письмо, о котором я только что сказала? — спросила Мария-Антуанетта. — Я вижу, что наша новая фрейлина просто-таки рвется в бой. Разумеется, мы должны предоставить ей такую возможность.

— Одну минуту, ваше величество, — торопливо произнесла герцогиня. — Сейчас я все сделаю, и вы сможете поставить свою подпись под рекомендательным письмом.

Не поднимая взгляда, она стала скрипеть пером, и этот звук прозвучал как-то по особенному зловеще в тишине, которая на мгновение наступила в королевских покоях.

— У меня есть еще одна просьба к вам, ваше величество, — продолжила Констанция. — Я слушаю вас.

— Не могу ли я рассчитывать на чью-либо помощь? Королева бросила на Констанцию беглый взгляд. — У вас есть знакомые в Париже, которым вы можете доверять личные дела королевы? — с явным выраженным подтекстом спросила Мария-Антуанетта. Констанция осеклась.

— Нет. К сожалению, нет, — едва выдавила она из себя. — Простите меня, ваше величество. Поначалу я не придала этому особого значения.

На сей раз в голосе королевы прозвучали жесткие нотки:

— Отныне вы служите мне, графиня де Бодуэн, — подчеркнуто официально произнесла она. — И каждый ваш шаг вы должны соизмерять с тем, полезен ли он и насколько для королевы Франции.

— Я все поняла, ваше величество, — пролепетала Констанция. К сожалению, ей все-таки неудалось удержаться на достойном уровне.

Констанция почти кожей почувствовала, как радуются герцогиня д'Айен-Ноайль и графиня де ла Мотт. Нужно было хотя бы закончить этот разговор с честью.

— Поначалу я подумывала о том, — неожиданно сказала королева, — чтобы дать вам в ваших поездках охрану, но затем решила, что это будет лишним. Во-первых, у нас при дворе не слишком много гвардейцев. Их содержание обходится казне слишком дорого. Как вам, наверное, известно, мой муж даже распустил роты мушкетеров. Нет, разумеется, в каких-то экстренных случаях вы будете получать личную охрану, но в целях соблюдения конфиденциальности вам придется все делать одной. Защитой вам, графиня, будет только мое рекомендательное письмо.

Стараясь сохранять достоинство, Констанция едва заметно наклонила голову.

— Я понимаю вас, ваше величество, но надеюсь, что у вас не будет повода в чем-то упрекнуть меня. Я приложу все усилия к тому, чтобы все ваши поручения были выполнены точно и вовремя.

Королева лишь молча кивнула, и Констанция поняла, что этом разговор подошел к концу.

— Ювелирный дом господ Бемера и Бассенжа, — сказала на прощание Мария-Антуанетта, — располагается рядом с Вандомской площадью. Вы можете побывать там в ближайшее же время. Герцогиня, вы подготовили письмо?

Первая фрейлина королевы с готовностью поднялась и подошла к Марии-Антуанетте с бумагой и пером в руках.

— Вот, вашему величеству нужно лишь поставить подпись внизу.

Мария-Антуанетта внимательно прочитала текст рекомендательного письма и поставила подпись, положив лист на платье.

Герцогиня д'Айен-Ноайль вернулась к столу и, посыпав подпись песком, несколько секунд помахивала листком бумаги в воздухе. Затем, прикрепив сбоку шнурок с печатью и свернув рекомендательное письмо в трубку, первая фрейлина королевы преподнесла его Констанции.

Мария-Антуанетта улыбнулась.

— Итак, теперь, графиня де Бодуэн, вы являетесь моим полномочным представителем, и можете навещать меня в любое время дня и ночи. Надеюсь, я возложила на вас не слишком тяжелый груз?

Констанция, которая несколько последних минут пребывала в довольно тяжелом положении духа, наконец-то успокоилась.

— Ваше величество, — она поднялась с дивана и опустилась на колено, — наверное, я должна принести клятву верности…

— Что вы, дитя мое, это излишнее, — успокоила ее королева. — Все мы — современно мыслящие люди, к чему эти пережитки минувшего. Если бы я сомневалась в вашей верности, вы не получили бы даже аудиенцию. Ступайте, вам пора.

Констанция поднялась и, горделиво выпрямив голову вышла из покоев Марии-Антуанетты. Она чувствовала, как спину ей сверлят два злобных взгляда.

Констанция даже не подозревала, что, снимая особняк на Вандомской площади, она поселилась в самом центре ювелирной жизни Парижа. Прежде, проезжая в карете мимо многочисленных лавок и магазинов с вывесками и без вывесок, она не обращала внимания на то, что чуть ли не каждая вторая из них торгует золотом и бриллиантами. Правда, об основном предмете своих занятий в открытую говорили не все — на вывесках были, главным образом, ничего не значащие для непосвященного фамилии.

Вот и магазин двух знаменитых парижских ювелиров Бемера и Бассенжа не был отмечен ни чем, кроме вывески с двумя этими фамилиями. Констанция не раз проезжала мимо магазина, не зная, что именно здесь суждено произойти многим таинственным и непонятным событиям в жизни Франции.

После обеда немного потеплело. Наконец-то и в Париже весна напомнила о своем скором приходе. Пригрело солнышко, зачирикали воробьи, и даже обнаженные ветви деревьев уже не казались такими зловещими, как накануне вечером, когда в сопровождении Шаваньяна Констанция шла на спиритический сеанс в салон госпожи де Сен-Жам.

«Интересно, где сейчас Мишель? — подумала Констанция, когда ее карета выехала на Вандомскую площадь. — Наверное, Мари-Мадлен прогуливает его по улицам города. А может быть, они все еще дома…»

Кучер остановил лошадей перед большим ухоженным домом с огромной вывеской над широкими окнами: «Бемер и Бассенж. Торговый дом». Вместо привычной для любой лавки скрипучей деревянной двери здесь между окнами красовалась огромная черная чугунная дверь — наверное для того, чтобы обезопасить себя от возможных налетов.

Констанция вышла из кареты и, жмурясь под лучами падающего солнца, подошла к двери. Ее богатое одеяние и парик были скрыты под тем же самым темным плащем, что и вчера вечером. Впрочем, любой прохожий без труда мог догадаться о том, что перед ним знатная дама. Для этого не нужно было обладать особой проницательностью. Достаточно было увидеть лишь носки туфель, выглядывавших из-под плаща и платья. Поскольку сегодня, кроме кучера, с Констанцией никого не было, она постучала хорошо начищенной медной скобой о дверь и стала терпеливо ждать, пока не откроют.

Ждать пришлось недолго. Спустя несколько мгновений дверь скрипнула, и в проеме показался маленький человечек с жидкими волосами, который посмотрел на Констанцию с таким недоумением, как-будто ожидал увидеть там кого угодно, но не молодую красивую девушку в темном плаще.

— Что вам угодно, мадам? — пропищал он тонким голосом, и Констанция, которая пребывала в хорошем расположении духа, едва не рассмеялась. Слишком уж комичным был этот человечек.

— Я хочу увидеть кого-нибудь из хозяев торгового дома «Бемера и Бассенжа».

Человечек внимательно осмотрел ее с ног до головы. Констанция даже не обратила на это внимание.

— С кем имею честь, если позволите? — полюбопытствовал человечек.

— Меня зовут графиня де Бодуэн, — сказала Констанция, до некоторых пор предпочитая не вдаваться в подробности.

Услышав о высоком звании посетительницы, человечек мгновенно вытянулся в струнку и отступил в сторону.

— О, ваша светлость, для нас большая честь принимать вас у себя. Ради бога, извините за то, что вам пришлось задержаться. Сами понимаете, дело, которым мы занимаемся, требует соблюдения всяческих мер предосторожности. Будьте любезны, следуйте за мной.

Констанции пришлось пройти через еще одну дверь, запертую на ключ, возле которой маленький человечек задержался на минуту. Наконец, после того, как ее проводник захлопнул за собой и закрыл на ключ и эту дверь, они вошли в просторный, залитый светом из широких окон зал. В отличие от других ювелирных мастерских, в которых приходилось бывать Констанции, здесь было тихо и спокойно. Не гудели горелки, не переговаривались между собой мастера, потому что ничего этого здесь попросту не было.

Констанция оказалась в обычном торговом зале, чуть, может быть, больше по размерам, чем те, к которым она привыкла. За невысокими прилавками не было видно продавцов. Впрочем, маленький человечек быстро рассеял сомнения Констанции на этот счет, объяснив:

— Сегодня мы решили произвести переоценку и учет товара, а потому отпустили всех служащих нашего магазина по домам. А вообще-то у нас здесь работают три человека, помимо меня и господина Бемера. Еще раз приношу свои извинения за задержку и спешу представиться. Меня зовут Люсьен Бассенж.

И опять Констанция едва удержалась от смеха. Женское имя как нельзя лучше подходило к этому маленькому суетливому мужчине с высоким, как у цыпленка, голосом. Да и весь его облик напоминал Констанции именно цыпленка, попавшего под дождь — тонкие, расчесанные кое-как волосы, которые давно не знали горячей воды, а потому блестели и лоснились, тонкие, худые руки и ноги, торчащие из-под плохо пригнанного камзола острые плечи.

В общем, в первое же мгновение у Констанции сложилось крайне отрицательное впечатление о торговом доме «Бемер и Бассенж». Если и внешность второго компаньона окажется столь же несолидной, то она просто не станет задерживаться здесь ни минуты.

Наверное, нечто недружелюбное было во взгляде Констанции, потому что, перехватив его, Люсьен Бассенж занервничал и принялся суетиться еще больше прежнего.

— Ваша светлость, могу я узнать о цели этого визита? — заискивающе заглядывая в глаза Констанции, спросил Бассенж. — К сожалению, вы не относитесь к числу наших постоянных клиентов, и я хотел бы уточнить кое-какие детали.

Констанция улыбнулась.

— Во-первых, я хотела бы ознакомиться с вашей продукцией, а во-вторых, я только недавно появилась в Париже и потому, разумеется, еще не вошла в круг ваших постоянных клиентов. Что ж, если это так важно, то скажу, что мне порекомендовали обратиться к вам герцогиня д'Айен-Ноайль и графиня де ла Мотт.

Лицо Бассенжа расплылось в счастливой улыбке.

— О, это весьма достойные люди! — воскликнул он. — Даже слышать их имена доставляет мне неизъяснимое удовольствие.

— А где господин Бемер? — пересекая это словоизлияние, спросила Констанция.

Бассенж зачем-то посмотрел на улицу. За толстыми решетками, прикрывавшими окна с наружной стороны здания, были видны прохожие, сновавшие туда-сюда по Вандомской площади, и довольно скромная карета с парой гнедых лошадей, в которой приехала Констанция. Кучер сидел на дрожжах, млея от лучей разогревавшего все вокруг солнца. Интересно, что надеялся увидеть там Бассенж?

— Господин Бемер будет с минуты на минуту, — заговорил маленький ювелир. — Он… э — э… вышел. Но вот-вот вернется. Обязательно вернется. Может быть, пока он отсутствует, я смогу чем-то помочь вам?

Констанция решила, что пока будет преждевременным демонстрировать рекомендательное письмо королевы и рассказывать о том, с какой именно конкретной целью она пришла в магазин.

— Во-первых, меня интересует, где я могу сесть, — спокойно сказала Констанция. — Только после этого вы можете предлагать мне свои вещи.

Бассенж всплеснул руками.

— О, простите, ваша светлость, разумеется. Как же я сразу не подумал? Проходите вот сюда. Садитесь, будьте любезны.

— Констанция ожидала увидеть нечто гораздо худшее, однако перед ней был вполне приличный диван, который не стыдно было бы поставить даже в королевских покоях. Нельзя сказать, чтобы эта мебель резко контрастировала с окружающей обстановкой, однако до тех пор, пока Констанция еще не видела ювелирной продукции Бемера и Бассенжа, это была первая дорогая вещь, встреченная графиней де Бодуэн в ювелирном салоне.

Наконец, откуда-то из скрытой в стене двери вышел человек, являвший собой почти полную противоположность Люсьену Бассенжу. Это был высокий полный блондин с чуть завивавшимися волосами, который решительной походной направился к гостье. На вид ему можно было дать лет тридцать пять — тридцать семь, не больше.

Люсьен Бассенж, увидев его, неожиданно успокоился.

— Это мой компаньон, господин Марсель Бемер, — представил он блондина. — К сожалению, сегодня выдался такой день, когда здесь только мы с господином Бемером. Но я думаю, что вас вполне удовлетворит качество наших изделий и обслуживания. Во всяком случае, я постараюсь сделать так, чтобы вы не испытывали никаких неудобств. Может быть, вы хотите чашечку кофе? Поверьте, у меня получается отменный кофе. Все говорят, что он даже лучше, чем в армянской кофейне на Пале-Рояль.

Констанции пока еще было неизвестно, что большинство мелких кофеин в Париже содержали армяне, впрочем, это мало интересовало ее, поскольку она крайне редко останавливалась на улицах, а покупками занимались слуги. Тем не менее, чашечка горячего кофе не могла помешать, и потому Констанция едва заметно кивнула. Бассенж, следивший за каждым ее движением, немедленно сорвался с места и умчался, оставив гостью на попечение своего компаньона.

— Марсель Бемер, — представился блондин и умолк, ожидая ответного слова Констанции.

— Графиня де Бодуэн, — представилась Констанция, снимая перчатки и откидывая на спину капюшон плаща.

Белесые брови Бемера сами собой поднялись. Очевидно, таких богатых и красивых дам ему приходилось видеть не часто. К сожалению, или, может быть, к счастью, к счастью — для Констанции, дамы высшего света не отличались особой красотой и молодостью. Наверняка, графиня де ла Мотт была одной из самых красивых женщин в окружении Марии-Антуанетты Французской до появления при дворе Констанции де Бодуэн. Во всяком случае, огромное количество тех дам, которых Констанция встретила на балу в Версале, своим внешним видом были способны отпугнуть даже самого непритязательного мужчину. Такие, как Констанция, попадались крайне редко. В общем, даже лишь по одному этому факту можно было сделать вывод, что большинство аристократических фамилий Франции попросту загнивали и им требовалась свежая кровь, чтобы не достигнуть полного упадка и разложения.

— Могу я задать вам один нескромный вопрос, графиня? — с улыбкой спросил Бемер. — Почему вы раньше никогда не бывали в нашем салоне?

— Я лишь недавно в Париже, — спокойно ответила Констанция. — Ваш компаньон уже спрашивал, кто мои рекомендатели. Могу повторить: графиня де ла Мотт, герцогиня д'Айен — Ноайль. Вам этого достаточно?

Бемер улыбнулся.

— Вполне. Итак, ваша светлость, что вас интересует?

— Для начала, я хотела бы посмотреть все самое дорогое, что есть в вашем салоне.

Бемер поклонился.

— Сию минуту. А вот и мой компаньон.

Семеня маленькими, кривоватыми ножками, из той же боковой двери, откуда появился Бемер, в салоне возникла фигура Бассенжа с подносом в руках. На подносе дымились три чашечки горячего кофе.

Пока Констанция с наслаждением отпивала ароматный напиток, оба компаньона доставали из больших настенных шкафов обитые бархатом коробки с драгоценностями. Вскоре они высокой грудой громоздились на маленьком столике перед диваном, на котором сидела Констанция.

Бемер и Бассенж с гордостью демонстрировали изделия своих мастеров, которые, действительно, были отмечены печатью хорошего вкуса, но порой выглядели тяжеловесными и помпезными. Судя по всему, такие украшения предпочитали дамы вроде госпожи де Сен-Жам. Здесь были увесистые бриллиантовые колье, диадемы, перстни и цепочки. Констанция с удовлетворением отметила про себя, что несмотря на дороговизну, лишь немногие из этих вещей могли сравниться с ее собственными украшениями по тонкости и изяществу. Нет, она не могла сказать, что украшения не стоили тех денег, которые за них просили — цены на вещи колебались от трехсот до девятисот тысяч ливров.

Констанция придирчиво разглядывала все драгоценности, предлагавшиеся ювелирами, но так и не смогла остановить свой выбор ни на одном украшении. Нет, по ее представлению, королева должна была носить что-то другое. Видно, настало время, если не целиком раскрыть карты, то хотя бы намекнуть на истинную цель своего визита. Закрывая последнюю коробку и откладывая ее в сторону, Констанция сказала:

— А теперь покажите мне вещи, которые вы могли бы продемонстрировать герцогине де Сен — Пре.

Бемер и Бассенж удивленно переглянулись.

— Так вы?..

Вместо ответа Констанция достала из внутреннего кармана плаща свернутую в трубочку бумагу и продемонстрировала личную печать Марии-Антуанетты, болтавшуюся на тонком шнурке.

— Вы все верно поняли, господа. Отныне я исполняю при дворе те обязанности, которые ранее возлагались на герцогиню де Сен-Пре. Как вы уже могли догадаться, это рекомендательное письмо от ее величества Марии-Антуанетты.

Вот теперь Бемер и Бассенж засуетились по-настоящему. В то время как Бемер торопливо убирал бархатные коробки в стенной шкаф, Бассенж открывал ключом маленький неприметный сейф, скрытый за дубовой панелью стены.

— Взгляните на это, ваша светлость. Здесь воистину есть вещи, предназначенные для королевы. Это предмет нашей особой гордости.

Среди того, что на этот раз ювелиры предложили Констанции, были по-настоящему достойные произведения ювелирного искусства — медальоны и кулоны с драгоценными камнями в великолепной оправе, цепочки тончайшего плетения, кольца и броши. Были здесь и разнообразные безделушки вроде золотых пасхальных яиц с сюрпризами и секретами, маленькие золотые кареты, в мельчайших деталях напоминавшие оригиналы. Бемер и Бассенж продемонстрировали Констанции даже миниатюрное золотое дерево с изумрудными и нефритовыми листочками. Даже прожилки на нефритах напоминали о настоящих листьях. А бриллиантов такой чистой воды Констанция не встречала еще никогда прежде. Вот теперь Констанция ясно представляла себе, на какие вещи королева могла позволить себе тратить деньги.

Судя по всему, эти изделия Бемера и Бассенжа были предназначены для заказчиков самого высокого ранга и титула. К каждому из них прилагалось подробное описание с рисунками, которые заказчик мог захватить с собой, чтобы решить, что наиболее всего подходит именно ему.

Констанция отобрала несколько описаний, отметив своим вниманием элегантные бриллиантовые серьги, несколько кулонов с необычной формой камнями и брошь в форме маленькой птички с распростертыми крыльями.

— Я предложу это ее величеству, — сказала Констанция, протягивая описание Бемеру.

Тот бегло просмотрел бумаги и, свернув их в трубку, протянул их графине де Бодуэн.

Констанция провела так много времени у Бемера и Бассенжа, что не заметила, как за окнами начало уже темнеть. А ведь ей необходимо было еще раз отправиться в Версаль. Аккуратно сложив бумаги, Констанция уже приготовилась уходить, когда маленький Люсьен Бассенж торопливо произнес:

— Ваша светлость, если у вас найдется еще одна минута, мы хотели бы продемонстрировать вам еще кое-что.

— Надеюсь, это нечто необычное? В противном случае, я могу посмотреть на это в другой раз.

— Нет, нет, — сказал Бемер. — Вы должны увидеть это сейчас же. Наши ювелиры только что закончили работу над этим изделием, которое предназначено — не скрою — для особ, рангом не ниже ее величества. И дело даже не в цене. Наверное, на свете есть еще кто-то, кому будет по карману такое украшение, однако оно достойно принадлежать только королеве. Люсьен, ну где же ты там?

Маленький Бассенж, возраст которого Констанция так и не смогла угадать за несколько часов, проведенных в этом салоне, с величайшей осторожностью поставил на столик перед Констанцией небольшую коробку, обитую черным бархатом.

— Что это? — спросила Констанция.

— Взгляните, — облизывая пересохшие губы, сказал Бассенж. — Могу поклясться чем угодно, даже здоровьем матери, что такой великолепной вещи вы еще никогда не видели.

Констанция осторожно подняла крышку коробки и едва не вскрикнула от восхищения.

— Мы сделали это вдвоем с Марселем, торжественно произнес Бассенж. — Вообще-то, в последнее время мы сами почти не занимаемся своим ремеслом, больше приходится торговать. А вот на это мы потратили несколько месяцев. Все бриллианты отшлифованы нами вручную, а оправу мы сделали из золота и платины, добытых в Южной Америке. Ну, что скажите?

Свои последние слова он произнес с явным самодовольством. Однако Констанция, потрясенная увиденным великолепием, не обратила на это внимания.

В этом ожерелье было не менее сотни великолепно отделанных чистейших камней. В последних лучах февральского солнца ожерелье сверкало и переливалось каким-то ослепительным, неземным блеском. Констанция чувствовала, что просто не в силах отвести от него глаз. Это было поистине королевское ожерелье.

— Боже мой, — прошептала Констанция, — я никогда не думала, что увижу такое. Неужели вы сделали это сами?

— Да, — гордо ответил Бемер. — Собственными руками. Вначале мы долго подбирали камни, затем разрабатывали схему оправы, и вот теперь оно готово. Надеюсь, королева узнает о том, какой подарок мы для нее приготовили.

Констанция положила ожерелье на руку. Оно казалось совсем невесомым, и Констанции на мгновение почудилось, что все это — лишь прекрасный сон. Она даже не предполагала, что такое возможно.

— Сколько же стоит это великолепие? Бемер и Бассенж переглянулись.

— По правде говоря, ваша светлость, мы еще не назначили за него цену. Но, наверняка, оно будет стоить не меньше полутора миллиона ливров.

Констанция медленно поворачивала ожерелье, которое могло ослепить кого угодно.

— Что ж, — задумчиво сказала она, — ее величество непременно узнает об этом ожерелье. Бассенж услужливо улыбнулся.

— Позвольте мне сказать, ваша светлость. Ее величество должны не просто узнать об этом ожерелье, но увидеть его собственными глазами. К сожалению, у нас нет описания на эту вещь, ну, и сами понимаете, мы никому не можем его доверить. Мы были бы очень благодарны вам, графиня, если бы вы смогли уговорить королеву посетить наш скромный салон и собственными глазами посмотреть на ожерелье. Мы уверены — это именно то, о чем она давно мечтала. Еще герцогиня де Сен-Пре говорила нам, что ее величеству нужно именно такое ожерелье. Хотя формально нам не поступало заказа на его исполнение, мы на свой страх и риск решили сделать его. Только ее величество способно оценить по достоинству наш скромный труд.

Констанция не без сожаления положила ожерелье на черный бархат коробки, где оно смотрелось просто умопомрачительно.

— Я сообщу об этом королеве. Но не могу обещать вам твердо, что она исполнит мою просьбу и лично приедет взглянуть на эту изумительную вещь. Разумеется, у ее величества много других, более важных дел.

— Да, да, мы понимаем, — засуетился Бассенж. — Мы будем ждать.

Констанция вышла из салона Бемера и Бассенжа, уселась в карету и приказала кучеру немедленно гнать в Версаль. Она делала это не потому, что торопилась сообщить королеве о прекрасном подарке, подготовленном для нее двумя парижскими ювелирами, хотя и это входило в ее планы. Просто сегодня Констанция хотела чуть пораньше вернуться домой, чтобы перед сном повидаться с сыном. Было уже около пяти часов вечера, и в ее распоряжении оставалось не слишком много времени.

На сей раз Констанция вошла к Марии-Антуанетте без стука. В королевских покоях вновь сидели чтица и графиня де ла Мотт. Слава богу, хотя бы герцогини д'Айен-Ноайль не было.

— Мне очень приятно снова видеть вас, ваше величество, — искренне сказала Констанция, входя в покои королевы.

— А, это вы, дорогая графиня де Бодуэн. Признаться откровенно, я ждала вас. Итак, расскажите мне, где вы побывали и что видели.

— К сожалению, сегодня мне удалось посетить только Бемера и Бассенжа.

Констанция протянула королеве бумаги с описаниями драгоценностей.

— Вот здесь то, что мне показалось достойным вашего внимания. Мария-Антуанетта бегло просмотрела бумаги, обращая особое внимание на цену.

— Это мне не подходит, это тоже, это слишком дорого, это слишком дешево, а вот на этом я, пожалуй, остановлю свой выбор. Очаровательная брошка, не правда ли, графиня де ла Мотт? Взгляните.

На лице графини де ла Мотт появилась елейная улыбка, и, даже не удосужившись как следует просмотреть бумаги, она проворковала:

— Вы, как всегда, сделали правильный выбор, ваше величество. Вещица изящная и не слишком дорогая. Именно то, что вам сейчас нужно. Мария-Антуанетта вздохнула.

— Да, к сожалению, я не могу себе позволить тратить большие суммы на драгоценности. Сейчас в казне не хватает денег, и каждый ливр на счету… Ну что ж, графиня де Бодуэн, вы хорошо потрудились… Надеюсь, что это занятие и вам самой доставляет удовольствие?

— Разумеется, ваше величество. Прежде чем уйти…

— Как, — удивилась королева, — разве вы не останетесь на спиритическом сеансе графа Калиостро? Я пригласила его сегодня вечером ко двору.

Констанция смутилась.

— Мне жаль огорчать ваше величество, но боюсь, что я сегодня не располагаю для этого достаточным количеством времени. У меня имеются кое-какие семейные дела. К тому же, вчера я была на спиритическом сеансе графа Калиостро и получила самое полное впечатление о его необыкновенных способностях.

— Любопытно! — воскликнула королева. — И где же проходил этот сеанс?

— В салоне госпожи де Сен-Жам, — объяснила Констанция.

— Я бы хотела услышать об этом более подробный рассказ. Ну, разумеется, если вы заняты, графиня де Бодуэн…

— Я думаю, что мадам де ла Мотт может предложить вам вполне исчерпывающий рассказ, — сказала Констанция.

Мария-Антуанетта повернулась к своей фрейлине.

— Что, вы тоже там были?

— Да, случайно, — без особой охоты ответила статс-дама. — Просто мне было очень любопытно посмотреть на этого Калиостро.

— И что же вы скажете?

Графиня сделала задумчивое лицо, что, впрочем, получилось у нее не очень убедительно.

— Что ж, это было очень и очень любопытно, — не вдаваясь в особые подробности, ответила она.

Судя по тому, что было известно Констанции, между графиней де ла Мотт и графом Калиостро существовали довольно тесные дружеские связи. Но графиня совсем не стремилась афишировать их перед королевой. Интересно, почему? Не скрывается ли за этим что-нибудь важное? Необходимо будет непременно разузнать об этом.

А пока что Констанции хотелось сообщить ее величеству об украшении, которое продемонстрировали ей ювелиры Бемер и Бассенж.

— Прежде чем уйти, — продолжила она прерванную тему, — я хотела бы сообщить вам о том, что господа Бемер и Бассенж будут счастливы видеть вас у себя в салоне.

Мария-Антуанетта пожала плечами.

— Но я вполне доверяю вашему вкусу. Вещи, которые вы сегодня выбрали для меня, оказались очень симпатичными. А в том, чтобы посещать каждый ювелирный салон, я не вижу особого смысла.

Констанция немного смутилась.

— Дело в том, ваше величество, что эти ювелиры изготовили одну вещь, которую вам непременно нужно увидеть собственными глазами.

Мария-Антуанетта пожала рукой.

— Если им этого так хочется, пусть приезжают ко мне во дворец. Я уделю им несколько минут своего времени. Между прочим, они и раньше так делали, когда хотели чем-нибудь удивить меня. Согласуйте с герцогиней д'Айен-Ноайль время, когда я могу принять их, и пригласите в Версаль. К тому же, в ближайшее время никаких дел в Париже у меня не намечается. Во дворце Трианон сейчас холодно и неуютно.

Последние слова были произнесены Марией-Антуанеттой с раздражением, и Констанция поняла, что совершила ошибку, когда предложила ее величеству самой отправиться в салон Бемера и Бассенжа. Боже мой, как же ей сразу это не пришло в голову? Неужели она и вправду думала, что королева лично станет навещать какой-то ювелирный салон?

— Я могу идти, ваше величество?

— Идите, — безразлично бросила королева. — Герцогиню д'Айен-Ноайль вы можете найти в зимнем саду. Она покажет ваши новые апартаменты.

Хуже всего для Констанции сейчас было даже не то что королева осталась наедине с графиней де ла Мотт, которая наверняка обольет ее грязью с головы до ног, а то, что первый день службы ее величеству не принес почти никаких результатов. Впрочем, а каких результатов она ожидала? Неужели королева должна была бросить все дела и мчаться в Париж только для того, чтобы взглянуть на какое-то, пусть даже хорошее, бриллиантовое ожерелье? Нет, это же полная чепуха. Нужно успокоиться и не придавать значения таким пустякам. Главный итог этого дня состоял в том, что она вполне компетентно сделала свое дело, и хотя бы уже этим оставила о себе у ее величества благоприятное впечатление. Все придет с опытом, нет смысла проливать слезы над первыми неудачами.

Спускаясь вниз по ступенькам Версальского дворца, Констанция увидела знакомую карету. Из нее, опираясь на руку слуги, вышел одетый во все черное, по своему обыкновению, граф Калиостро. На сей раз он выглядел не таким усталым, как накануне. Очевидно, визит к королеве налагал свои обязанности. Итальянец был одет в новенький, с иголочки, черный камзол, поверх которого был наброшен длинный черный плащ. Пышный черный галстук и черные туфли с золотыми пряжками венчали его наряд.

— Здравствуйте, графиня, — вежливо поздоровался он с Констанцией. — Я рад видеть вас во дворце. Но, похоже, вы не будете присутствовать на сегодняшнем вечере?

— Здравствуйте, граф. К сожалению, меня ведут в Париж семейные дела. Но я не сомневаюсь, что вы встретите во дворце достойный прием. Кстати, там будет присутствовать ваша знакомая, графиня де ла Мотт.

— И не только она, — уточнил Калиостро.

— Кто же еще?

— Кардинал де Роан.

Констанция не удержалась от довольно едкого замечания:

— По-моему, кардинал — самый горячий поклонник которого вы нашли во Франции, — сказала она. — Он наверное, присутствует на всех ваших сеансах.

Калиостро прищурился.

— Вы не далеки от истины, графиня. Что ж, я не вижу в этом ничего дурного. Кардинал очень живо интересуется моими возможностями. Думаю, что у меня еще не было шанса разочаровать его. Кстати, вы не знаете, будет ли присутствовать на сегодняшнем вечере его величество Людовик?

— Боюсь, что короля сегодня нет в Версале. Кажется, он собирался на охоту. Впрочем, я могу и ошибаться.

— Ну что же, я был очень рад встретиться с вами. А сейчас прошу меня простить, я должен быть во дворце.

— Ну разумеется.

Констанция заняла место в поданной для нее карете, а граф Калиостро в сопровождении камергера отправился во дворец.

После встречи с герцогиней д'Айен-Ноайль у Констанции снова испортилось настроение. Первая статс-дама королевы вела себя столь надменно и холодно, что у Констанции не осталось никаких иллюзий по поводу того, как к ней будут относиться при дворе — во всяком случае, в первое время, до тех пор, пока она не сможет завоевать авторитет и доверие.

За те четверть часа, которые Констанции пришлось провести в компании герцогини, та не проронила почти ни единого слова. Она молча показала Констанции ее новый покой и представила камеристку, юную, слегка легкомысленную, как показалось Констанции, особу по имени Марианна. Марианна постоянно жила во дворце, где служили и ее родители. Констанции она показалась человеком не слишком надежным, что, впрочем, сейчас не имело для нее особого значения, потому что она не собиралась полагаться ни на кого, кроме самой себя.

Сославшись на необходимость решить какие-то личные дела, графиня де ла Мотт покинула покои королевы и отправилась к себе в ожидании появления графа Александра де Калиостро. И он не заставил себя ждать.

— Добрый вечер, моя дорогая. Прямо с порога Калиостро бросился к графине, принялся горячо целовать ее руки.

— Как вы провели сегодняшнюю ночь и день? Надеюсь, что муж не очень досаждал вам своими любовными притязаниями?

Графиня де ла Мотт жеманно пожала плечами.

— Ну что вы? Как я могла это позволить ему? После того, что было у нас с вами, мой муж имеет мало шансов на взаимность.

— Ваши слова звучат усладой для моего слуха, — ответил Калиостро и со всей страстью, на которую только способны итальянцы, прижался к графине.

Однако госпожа де ла Мотт была не слишком склонна к любовным ласкам.

— О, граф, ну что вы делаете? Не забывайте, ведь мы находимся в королевском дворце.

— Но ведь это ваши личные апартаменты. Почему мы не можем хотя бы несколько минут посвятить друг другу?

Он осыпал поцелуями ее лицо, а графиня де ла Мотт как-то не очень убедительно уварачивалась.

— За мной могут прислать в любую минуту. Мне удалось лишь ненадолго покинуть королеву. К тому же, не забывайте, что я должна явиться к ней раньше. Простите меня, граф, но сейчас не подходящее время и место для нашей встречи.

Тяжело дыша, Калиостро отступил на шаг назад и опустил руки.

— Ну почему, почему вы так жестоко поступаете со мной, графиня? Вы же знаете, какую страсть по отношению к вам я питаю. Я готов заниматься этим целыми днями.

Госпожа де ла Мотт рассмеялась.

— У вас еще будет такая возможность. Я надеюсь, что после того, как вы накопите достаточный капитал, мы сможем покинуть этот холодный, промозглый Париж и отправиться на вашу родину, в Италию.

— А как же ваш муж?

— А что может статься с моим мужем? Неужели вы думаете, что ему приносит удовлетворение наша семейная жизнь? Позабудьте о нем.

Калиостро, наконец, отдышался и поправил камзол.

— Я не могу забыть о нем, во-первых, потому, что он ваш муж. А во-вторых, он еще может пригодиться нам.

Графиня удивленно посмотрела на итальянца.

— Интересно, а как же он нам может пригодиться? Это совершенно никчемный, пустой человек.

— Имеющий, однако, некоторые связи и возможности, которые было бы просто грех не использовать, — уточнил Калиостро. Графиня непонимающе посмотрела на него.

— Может быть, вы объясните мне, в чем дело? Ибо я не припоминаю за всю нашу совместную жизнь ничего полезного, что сделал бы мой муж.

— Но ведь он женился на вас, — возразил Калиостро. — После чего вы получили титул и немалое состояние. Кем были ваши родители? Кажется, слугами в каком-то замке, если я не ошибаюсь?

Графиня де ла Мотт раздраженно отвернулась. Лицо ее вспыхнуло, глаза метали молнии.

— Зачем вы напоминаете мне об этом? Я прекрасно помню о своем происхождении. Но поверьте, не испытываю ни малейшего чувства благодарности по отношению к своему мужу.

— Почему же? Ведь он облагодетельствовал вас. Графиня де ла Мотт резко обернулась.

— Он взял в жены не простолюдинку, а маркизу, — едва не выкрикнула она. Калиостро рассмеялся.

— Вы такая же маркиза, как я граф. Он тут же поднял вверх руки. — Впрочем, давайте не будем об этом. Вы мне очень нравитесь, графиня, и меня не интересуют подробности вашей биографии. Я мог бы рассказать любому, кто этого пожелает, тысячу подобных историй из собственной жизни. Вы спрашивали меня о том, каким образом я собираюсь использовать вашего мужа. Так вот, мне известно, кого он выдает за свою дальнюю родственницу, баронессу де д'0лива.

Лицо графини де ла Мотт потемнело.

— Вы знаете баронессу д'0лива? — переспросила она. — Откуда?

Итальянец снова рассмеялся.

— Вы еще о многом не догадываетесь, моя дорогая. Неужели вы думаете, что я прибыл в Париж только для того, чтобы вытягивать из легковерных парижских аристократов по сотне тысяч ливров в неделю? Нет, в моих планах — крупная игра. И, кажется, я уже нашел партнера для этой игры. Мне хочется лишь одного — чтобы он расстался со своими деньгами с легким сердцем. Для этого мне требуется ваша помощь и помощь вашего мужа.

— Вы начали говорить о баронессе д'0лива, — холодно произнесла графиня де ла Мотт. Калиостро кивнул:

— Да. Она никакая не баронесса, а обыкновенная куртизанка. Ее зовут Мари-Николь Легюэ. И известна она, главным образом, тем, что лицом и фигурой безумно похожа на ее величество Марию-Антуанетту Французскую. Среди прочих ее достоинств можно упомянуть лишь одно — она спит с вашим мужем.

Графиня гордо подняла голову.

— Мне известно об этом.

Калиостро неопределенно пожал плечами.

— Ну что ж, тем лучше. Наверное, вам известно, что вчера, после сеанса у госпожи де Сен-Жам, я разговаривал с кардиналом де Ровном. Вы знаете, о чем был этот разговор?

На лице графини де ла Мотт появилась блуждающая улыбка. Она стала понемногу приходить в себя.

— Судя по тому, что мне удалось увидеть и услышать, кардинал рассказывал вам о своей неразделенной страсти по отношению к одной весьма знатной особе.

— И вы знаете, кто эта особа?

— Знаю.

Калиостро немного помолчал.

— Я уже говорил вам о большой игре, которую собираюсь начать здесь, в Париже, и о том, что уже нашел партнера для этой игры. Графиня усмехнулась.

— Значит, я знаю, кто ваш партнер. Бедный влюбленный кардинал. Боже мой, как же они смешны, эти страдающие священники. Их страсть столь же нелепа как и они сами. Вы никогда не видели, как кардинал смотрит на ее величество?

— Нет, — честно признался Калиостро.

— Только идиот может так смотреть. У него почти отваливается челюсть. Честно говоря, я даже не понимаю, как такие люди могут служить церкви. Ведь он думает не о боге, а о женщинах. — Ну что ж, кардинал отнюдь не одинок среди себе подобных, — заметил Калиостро. — Вспомните Мазарини и Ришелье. Они тоже пылали страстью по отношению к коронованной особе. Но Анна Австрийская умело пользовалась их любовью. — С помощью герцогини де Шеврез, — добавил Калиостро.

— Между прочим, — прохладно заметила графиня де ла Мотт, — герцогиня де Шеврез является для меня примером во всем. Это была женщина, которая внушила королеве оплачивать королю за его холодность той же монетой и не губить молодость в безотрадном уединении. К сожалению, ее величеству Анне Австрийской не удалось в кругу придворных отыскать себе обажателя, достойного взаимности по своим внешним и внутренним качествам. К сожалению, в то время в ее дворе не было подобного мужчины.

— А как же Ришелье? — смеясь, спросил Калиостро.

— Простите меня, граф, — поморщилась госпожа де ла Мотт, — но будь вы на месте такой женщины, как королева Анна, разве вы остановили бы свой выбор на столь непривлекательном внешне мужчине?

Калиостро хмыкнул:

— Да, похоже, что у кардинала де Роана тоже нет никаких шансов. Но, признаться откровенно, в разговоре с ним я придерживался совершенно противоположного мнения. Делал я это совершенно искренне, убежденный в том, что каждый человек имеет право на надежду.

Графиня де ла Мотт неожиданно резко поднесла палец к губам, и Калиостро тут же умолк. Несколько мгновений они провели в напряженном молчании, вслушиваясь в странные звуки за дверью. Это был какой-то неясный шорох, более всего напоминавший шорох платья. Наконец, звуки умолкли, однако на всякий случай графиня увела Калиостро подальше от двери.

— Подслушивание — не редкость в Версале, — сказала она, опускаясь в кресло. — Между прочим, когда я впервые стала королевской статс-дамой, у меня были другие покои. Я долго не могла понять, почему все, что я говорю в своих частных беседах, спустя несколько мгновений становится известно королеве. И если бы только королеве. Тайная полиция все знала обо мне.

— Вас подслушивали?

— Это было нетрудно сделать, потому что за стенной панелью была скрыта слуховая труба. Меня не просто подслушивали, каждое мое слово записывалось. Прежде чем я это поняла, прошло несколько дней. Слава богу, за это время я не успела наговорить глупостей. Конечно, потом мне было проще. А когда герцогиня д'Айен-Ноайль по распоряжению королевы выделила мне эти апартаменты, я первым же делом обследовала их на предмет подслушивания. К счастью, здесь мы с вами в почти полной безопасности. Не стоит только особенно громко разговаривать возле двери. Все лакеи и камергеры обязательно кем-нибудь подкуплены. То же самое можно сказать и о большинстве камеристок, поваров и даже об истопниках.

Калиостро улыбнулся.

— Я полагаю, что среди них есть слуги, которых подкупили и вы, графиня?

— А как же иначе? Если я не буду знать о том, что происходит вокруг, то я не заслуживаю их места, не говоря уже о том, которое занимаю сейчас.

— Насколько мне известно, вы — второй человек в окружении королевы по степени влияния на ее величество.

Графиня де ла Мотт притворно отмахнулась.

— Ну что вы, граф, мое влияние на королеву Марию-Антуанетту весьма ограничено. Сейчас ее главный советчик в делах — герцогиня д'Айен-Ноайль. Правда, мне очень не нравится то, что ее величество пытается приблизить к себе эту пьемонтскую шлюху, графиню де Бодуэн.

— Каким же образом? — заинтересовался Калиостро. — Она собирается сделать ее своей фавориткой? Графиня де ла Мотт поморщилась.

— По-моему, она ее уже сделала своей фавориткой. Эта мадам де Бодуэн заняла место герцогини де Сен-Пре.

Калиостро потер лоб, пытаясь вспомнить, в связи с чем он слышал это имя.

— Герцогиня де Сен-Пре? — переспросил он. — Та самая, которая скупала для королевской семьи все лучшие драгоценности Европы?

На лице госпожи де ла Мотт появилась унылая улыбка.

— Вот именно. Вы представляете — вместо герцогини де Сен-Пре, которая всегда была нашим союзником, королева принимает к себе на службу какую-то грязную потаскуху.

Калиостро пожал плечами.

— Но почему? Может быть, графиня де Бодуэн оказала какие-нибудь неоценимые услуги королевскому двору Франции? Или отличается знатностью происхождения?

Графиня де ла Мотт состроила гримасу и брезгливо махнула рукой.

— Да о чем вы говорите, милейший граф? Насколько мне известно, его величество король прежде встречал эту графиню единственный раз в жизни. И вот теперь, совсем недавно, на балу в Версале он разговаривал с ней почти два танца. Именно по его просьбе ее величество приняла графиню де Бодуэн в число своих статс-дам. Решение об этом было принято королевой почти немедленно. Мне кажется, что они просто поддались очарованию ее молодости. Впрочем, я надеюсь, что пелена скоро спадет с глаз ее величества, и графиня де Бодуэн снова займет причитающееся ей место.

— А мы не сможем использовать ее в своих интересах? Ведь игра, которую я начал, требует большого напряжения сил, и мне нужны помощники.

Графиня де ла Мотт смерила Калиостро пристальным взглядом.

— При дворе вы можете доверять только мне, — твердо сказала она. — Герцогиня д'Айен — Ноайль — строгая моралистка. Ее пониманию вообще недоступны обычные человеческие чувства. А все остальные статс-дамы не имеют сколько-нибудь заметного влияния на ее величество.

Калиостро задумчиво расхаживал из одного угла комнаты в другой.

— Что ж, вы меня убедили. Попробуем обойтись собственными силами. Учитывая, что у нас остается совсем немного времени, я хотел бы в двух словах изложить вам свой план. Кардинал де Роан давно и безнадежно влюблен в королеву. С моей помощью он надеется найти путь к ее сердцу. Я намерен обнадежить кардинала каким-либо знаком внимания, полученным якобы в его адрес от Марии-Антуанетты. Мне хотелось бы, чтобы вы, графиня, служили связующим звеном между кардиналом и королевой. Великий капеллан Франции — человек, обладающий огромным состоянием. Если мой план удастся, то я навсегда забуду о своем ремесле и уеду с вами в Италию. Вряд ли мы станем так богаты, как король Франции, но вам уже никогда не придется никому служить. Мы купим богатое поместье и дом в Неаполе. Там находится один из самых богатых королевских дворов Европы. Кардинал, вне всякого сомнения, будет оплачивать.расходы, связанные с его делом. Но в моем плане не достает пока главного.

— Вы имеете в виду союзников?

— Нет. Разнообразные комиссионные и деньги на текущие расходы — не тот куш, ради которого я стал бы браться за дело. Нужно заставить кардинала раскошелиться по-крупному.

На лице графини де ла Мотт отразилось волнение.

Она встала с кресла иподошла к окну, нервно теребя пальцы.

— Кажется, я смогу вам помочь. Калиостро остановился позади графини.

— Именно это я и ожидал услышать из ваших уст, моя дорогая, — прочувствованно сказал он. — Если вам удастся найти нечто такое, за что можно было зацепиться, то дальше все пойдет как по маслу.

— У меня есть одна мысль на эту тему, но пока я не хотела бы распространяться.

— Вам что-то мешает?

— Нет. Вначале я должна все проверить. Обещаю, что поставлю вас в известность в тот же момент, когда у меня не останется никаких сомнений относительно правильности моих догадок.

— Что вы имеете в виду? — нетерпеливо произнес итальянец. — Скажите хотя бы, о чем приблизительно идет речь?

Графиня обернулась.

— Ведь вы неплохо осведомлены о делах королевского двора Франции и знаете, что ее величество Мария-Антуанетта питает слабость к драгоценностям и украшениям. К сожалению, положение королевской казны сейчас таково, что она не может позволить себе многого из того, что ей бы хотелось приобрести. Если я правильно поняла, то графиня де Бодуэн, посетившая сегодня двух ювелиров, Бемера и Бассенжа, хочет предложить королеве какую-то неслыханно дорогую вещь. Если все произойдет так, как я думаю — а я уверена в том, что королева в очередной раз вынуждена будет отказаться от покупки — то мы дополним недостающее звено вашего плана. Что же касается кардинала де Роана, то мы сможем не только передавать ему знаки внимания от королевы, но сделать даже нечто большее для того, чтобы он еще глубже погрузился в пучину своей страсти.

Калиостро удивленно поднял брови.

— Неужели вы имеете в виду?..

— Да. Вначале я не хотела даже допускать подобной мысли, но ради того, чтобы наша игра увенчалась успехом…

— Наша игра? — переспросил Калиостро. Госпожа де ла Мотт раздраженно махнула рукой.

— Наша. Разумеется, наша. Я принимаю ваш план. Так вот, для того, чтобы наша игра закончилась успехом, нам неизбежно придется воспользоваться услугами моего мужа.

— Баронесса д'0лива?

— Мы организуем кардиналу интимную встречу с королевой. Это должно окончательно убедить его в том, что его жертвы не напрасны.

Калиостро не скрывал своего восхищения.

— Моя дорогая, вы мыслите даже шире, чем я сам. Я полагал, что мы сможем рассчитывать лишь на отдельные знаки внимания. Что ж, если вы возьмете на себя все, что связано с королевой, то мы просто обязаны победить. Теперь я хотел бы уточнить относительно недостающего звена в нашем плане. Насколько я понимаю, речь идет о крупной покупке. Когда вы сможете уточнить все подробности?

— Королева пожелала видеть Бемера и Бассенжа у себя во дворце. Со своей стороны я постараюсь, чтобы герцогиня д'Айен-Ноайль организовала эту встречу как можно быстрее. Через несколько дней мы уже будем знать многое, если не все. Когда вы встречаетесь с кардиналом?

— Он обещал быть на сегодняшнем сеансе у ее величества.

— Ну что ж, можете обнадежить его.

— Каким именно образом?

Графиня снисходительно улыбнулась.

— Мой дорогой Калиостро, я ли должна объяснять вам, как ето делается? Скажите, что какие-нибудь таинственные потусторонние силы подали вам знак о том, что королева настроена благосклонно по отношению к великому капеллану Франции и что любое послание от него будет воспринято ею доброжелательно. Скажите даже, что она хочет получить это послание.

— Вы беретесь передать его королеве? — уточнил Калиостро.

— Я сделаю все так, чтобы его высокопреосвященство получил ответный знак внимания. Если первая часть нашего плана удастся, то затем можно будет привлечь моего мужа. Пока же никто ничего не должен знать, кроме нас с вами.

Калиостро в порыве благодарности попытался обнять графиню де ла Мотт, однако она демонстративно отстранилась.

— Александр, сейчас не время. Мы должны отправляться к ее величеству. Но лучше будет, если я появлюсь раньше. Сейчас я распоряжусь, чтобы мой личный камердинер провел вас по дворцу окружным путем. Заодно посмотрите на Версаль. Кстати, рекомендую вам не особенно поражать воображение королевы своими фокусами, потому что это может вызвать повышенное внимание к вам со стороны двора. Игра же, в которую мы вступаем, требует конфиденциальности.

Калиостро церемонно поклонился.

— Как прикажете, обладательница моего сердца.

Кардинал де Роан выказывал столь явное нетерпение по поводу своих сердечных дел, что подошел к Калиостро еще до начала сеанса. В одном из небольших салонов Версальского двора собралось около полутора десятков придворных. В основном, это были королевские фрейлины, а также несколько министров и аристократов.

— Ваше высокопреосвященство, — обратился Калиостро к кардиналу, — силы, с которыми я постоянно вхожу в контакт, сообщили мне, что ваши шансы в глазах известной нам обоим дамы очень велики. Она давно обратила на вас внимание и знает о тех чувствах, которые вы питаете по отношению к ней. Я берусь помочь вам в том, чтобы передать ей любое ваше послание. Мне известны способы, как это сделать.

Кардинал нервно перебирал четки.

— Вы сообщили мне нечто невероятное, милейший граф. Я немедленно направляюсь к себе, чтобы, не теряя ни минуты, написать послание даме моего сердца.

Калиостро удивленно поднял брови.

— Как, вы даже не останетесь на моем сеансе?

Кардинал едва не покраснел.

— Простите меня, граф. Я преклоняюсь перед вашим даром, однако вы должны понять, что сейчас для меня главнее.

Калиостро развел руками.

— Что ж, ваше высокопреосвященство, не смею отвлекать вас. Очевидно, мы встретимся завтра. Вы знаете, где меня найти. Завтра вечером я ужинаю у графини де ла Мотт.

— Да, да, разумеется, — торопливо ответил де Роан, — мне пора. Завтра вместе с посланием для дамы моего сердца вы получите вознаграждение. Калиостро замахал руками.

— Нет, нет, ваше высокопреосвященство, я еще ничего не сделал. Я просто вошел в контакт с потусторонними силами, которые и сообщили мне об имеющихся возможностях.

— Вы дали мне надежду, — высокопарно произнес кардинал, с благодарностью глядя на Калиостро. — А сейчас, пока в салоне нет ее величества, я должен идти.

— Не вызовет ли ваше отсутствие на сеансе у королевы недоумение ее величества? — спросил Калиостро. Кардинал развел руками.

— Сообщите ей, что у меня возникли неотложные дела. Думаю, что она поймет. Калиостро поклонился.

— Ваше высокопреосвященство, я сделаю все так, как вы просите.

— Я знал, что найду в вашем лице друга. На прощание кардинал де Роан перекинулся несколькими словами с графиней де ла Мотт и удалился. Калиостро немедленно оказался рядом с графиней.

— Что он вам сказал?

— Он попросил у меня встречи, — ответила госпожа де ла Мотт.

— Когда?

— Завтра днем.

— Вы примите его?

— Несомненно.

— И сообщите мне о результате вашей встречи?

— Да, разумеется.

В этот момент дверь салона широко распахнулась, и церемониймейстер возвестил:

— Ее величество королева Франции Мария-Антуанетта.

ГЛАВА 7

Обычно граф Калиостро спал поздно. Однако на следующий день он был на ногах уже в одиннадцать часов утра. Гостиница «Карл Смелый», в которой граф Калиостро снимал номер из трех комнат, располагалась в самом центре Парижа, неподалеку от площади Пале-Рояль. Уточнив свое расписание на предстоящий день и отдав несколько обычных распоряжений, Калиостро написал короткую записку и подал ее слуге.

— Ты должен отправиться в Сен-Антуанское предместье и обязательно найти господина, которому предназначено это послание. Насколько мне известно, сейчас он находится в Париже. Если тебе не удастся обнаружить его, привезешь записку назад. Да, и распорядись, чтобы мне подали завтрак.

После завтрака Калиостро, как обычно, читал свежие газеты, в которых всегда можно было найти что-нибудь полезное. Вот и сейчас ему попалась на глаза статья, напечатанная в «Парижских ведомостях». Автор статьи, некий де Вилар, утверждал, что «граф» Александр де Калиостро — вовсе не тот, за кого он себя выдает. В статье даже приводилось настоящее имя Калиостро — Джузеппе Бальзамо. Основываясь на этом, автор делал вывод о том, что знаменитый итальянский профессор демонологии и мистики — обыкновенный шарлатан. А все его таинственные опыты с потусторонними силами — ни что иное, как прекрасно исполненные трюки.

Выругавшись, Калиостро смял газету и отшвырнул ее в дальний угол комнаты. «Черт бы побрал этих наемных писак! Где они все это раскапывают? Теперь нужно быть предельно осторожным. Проглоти тебя волк, негодяй!» Немного успокоившись, Калиостро снова поднял газету и еще раз пробежался глазами по строчкам. «Интересно, кто такой этот де Вилар? Может быть, это всего лишь псевдоним, под которым скрывается кто-либо из людей, хорошо знающих Калиостро? Может быть, это написал итальянец? А откуда он знает его настоящее имя? На всякий случай нужно будет приготовить новые документы. Да, похоже, что без помощи Рето де Виллета не обойтись. Хорошо бы, слуга нашел этого мошенника». Рето де Виллет был человеком, хорошо известным в узких кругах Парижского общества, точнее, в его уголовном мире. Это был виртуоз пера и кисти. Он мог подделывать печати, штампы, выправлять фальшивые документы, подделывать любой почерк. В общем, таланты Рето де Виллета были почти безграничны. Несколько раз он попадал в тюрьму по обвинению в мошенничестве и подделке ценных бумаг. Однако всякий раз каким-то образом выпутывался.

Калиостро раньше бывал в Париже, но совсем под другим именем. Документы тогда приготовил для него Рето де Виллет. Спустя час слуга вернулся.

— Ну что, ты нашел его? — нетерпеливо спросил Калиостро.

— Да. Он передал вам ответное послание. Калиостро развернул протянутый ему лист бумаги и быстро пробежался по аккуратно выписанным буквам.

— Прекрасно, скоро он будет здесь. Отправляйся в лавку и купи бутылку лучшего вина. Когда ко мне придет посетитель, будешь дежурить у двери.

Слуга, привыкший молча повиноваться, кивнул и вышел из номера.

Графу Калиостро не пришлось долго ждать появления Рето де Виллета. Не прошло и получаса, как Калиостро и Виллет сидели за столиком, откупорив бутылку вина. Внешность де Вилетта заслуживает особого внимания. Это был неимоверно худой, высокий человек с подвижным, выразительным лицом. Единственное, что сильно портило его, был бледно-желтый цвет лица, свойственный всем людям, привыкшим проводить много времени в сырых холодных помещениях и питаться плохой пищей. Немного сутулясь, Рето де Виллет вошел в номер и приветствовал Калиостро как своего старого знакомого.

— Здравствуй, Джузеппе. Я-то думал, что ты стал таким важным, что мы и не увидимся с тобой. Калиостро горячо обнял де Виллета.

— Как я могу забыть старых друзей? Тем более, если они оказали мне такие услуги. Если бы не ты, мне в тот раз обязательно грозила бы Бастилия. Но, слава Богу, документы были в порядке, и я смог благополучно скрыться.

— Я рад это слышать. Когда газеты начали звонить о том, что в Париж приехал знаменитый граф Калиостро, я и не подозревал, что это на самом деле ты. Правда, потом я где-то увидел твой портрет и понял, кто скрывается под именем графа Александра де Калиостро. Ты сам придумал этот псевдоним?

Обменявшись еще несколькими шутками, старые знакомые выпили по полстакана вина и закурили трубки.

Глядя на Калиостро, Рето де Виллет хитро прищурился.

— Наверняка, у тебя какое-то дело ко мне, — сказал он. — Извини, Джузеппе, но мне трудно поверить в то, что ты так срочно вызвал меня только для того, чтобы предложить стакан доброго вина. Кстати, ты знаешь, что я веду вполне благочестивый образ жизни и даже устроился на работу к одному адвокату?

Калиостро недоверчиво посмотрел на приятеля.

— Да этого просто не может быть. Неужели ты так изменился, что теперь предпочитаешь работать не на себя, а на какого-то адвоката?

Де Виллет тяжело вздохнул.

— Времена изменились, друг мой. Я должен хотя бы в глазах полиции иметь более-менее устойчивую репутацию. Теперь, когда меня спрашивают об источниках дохода, я указываю на свою службу. Конечно, это не мешает мне заниматься своими делами, но в чем-то ты прав — работать на себя гораздо приятнее, чем на чужого дядю. К тому же, адвокат, которому я служу, на редкость гнусный тип. Он только недавно приехал в Париж из какой-то провинции и намерен сделать себе грандиозную карьеру. Но для этого у него нет ни денег, ни связей, ни даже таланта. Каждый раз, когда я слышу его фамилию, меня просто воротит. Ты бы видел, как этот коротышка влюблен в себя. Иногда станет перед зеркалом, нахлобучит шляпу, задерет голову и торжественно так произносит: «Максимилиан Робеспьер, министр юстиции».

Калиостро небрежно махнул рукой:

— Да брось ты своего адвоката. Займись настоящим делом. Надеюсь, ты еще не забыл свое ремесло? Виллет засмеялся.

— Как я мог забыть его? Знаешь, нужда в людях вроде меня существует всегда. Кому-то нужно поставить фальшивый штемпель на купчий, кто-то просрочил выплаты по векселям и хочет выправить себе фальшивые оправдательные документы, в паспортах тоже многие нуждаются. В общем, я, конечно, не пропал, но признаюсь честно, работы стало меньше. Полиция свирепствует и я берусь теперь только за абсолютно надежные дела. Ведь когда берут кого — нибудь с фальшивыми документами, первым делом направляются ко мне. Как видишь, мне до сих пор удается выпутываться, но с каждым днем все труднее и труднее жить. Ну, что там у тебя стряслось? Рассказывай.

Калиостро пыхнул трубкой. — Во-первых, мне нужны новые документы.

— Срочно?

— Нет, время еще есть.

— Ну хорошо. Ты же знаешь, Джузеппе, что тебе я отказать не смогу. Это будут самые настоящие документы, но, сам понимаешь, мне потребуются деньги на расходы.

Калиостро снисходительно улыбнулся.

— Рето, неужели, я когда-нибудь подводил тебя? Ты получишь столько, сколько попросишь. Деньги для меня не имеют значения. Если выгорит одно дело, над которым я сейчас работаю, то ты, между прочим, тоже станешь богатым человеком.

Де Виллет пожал плечами.

— А при чем здесь я? Калиостро засмеялся.

— А вот это и есть то главное, ради чего я так срочно хотел увидеться с тобой. Но, разумеется, все это должно остаться между нами. Де Виллет приложил руку к сердцу.

— Джузеппе, ты же меня знаешь, я никогда не отличался излишней болтливостью. Это не в моих правилах.

— Я знаю. И все-таки прошу тебя, будь осторожнее и осмотрительнее. Ставки в этой игре слишком велики — Хорошо, рассказывай.

После того, как Калиостро в нескольких словах объяснил де Виллету суть своего плана, тот надолго задумался.

— М-да, — наконец протянул он. — Это будет задача не из легких. Честно говоря, мне приходилось подделывать подписи даже генерального контролера финансов и военного министра, а вот что касается почерка Марии-Антуанетты, то тут я пас.

Калиостро нервно заерзал на стуле.

— Да нет, Рето, в этом не должно быть ничего сложного. Какая разница, подделывать почерк военного министра или королевы?

Де Виллет хмуро покачал головой.

— Не скажи. Если меня уличат в том, что я выдавал себя за коронованную особу, мне грозит как минимум каторга.

— Но я уверен в том, что это совершенно безопасно. Я смогу сделать все так, что никто ни о чем не догадается. Главное, написать несколько записок от имени Марии — Антуанетты, больше от тебя ничего не потребуется.

— Но в случае провала в руках у полиции окажутся вещественные доказательства — записки, написанные моей рукой.

— Я надеюсь, что до этого не дойдет. То есть, я совершенно уверен в этом, — принялся убеждать друга Калиостро. — Гарантирую, что за это ты получишь не меньше ста тысяч ливров.

Глаза Рето де Виллета полезли на лоб от удивления.

— Сто тысяч? Ты не ошибся, Джузеппе? Ведь это целое состояние.

Калиостро пожал плечами.

— Ну разумеется. Ты сможешь купить себе маленький уютный домик где-нибудь в Лионе и навсегда позабыть о тяжелой нудной работе в адвокатской конторе какого-то провинциала.

Де Виллет хмыкнул.

— Да, над этим стоит задуматься… Ну хорошо, если я соглашусь, когда ты сможешь выплатить мне деньги? Калиостро улыбнулся.

— Вот это настоящий разговор. Деньги ты получишь почти сразу. Тебе даже не нужно будет дожидаться, пока закончится моя игра. Де Виллет стал теребить в руках погасшую трубку.

— Ну ладно, — наконец, ответил он. — Ты меня уговорил. Но чтобы подделывать почерк Марии-Антуанетты, мне нужно иметь перед глазами его образец.

Калиостро поторопился успокоить приятеля.

— Думаю, что ты получишь его в ближайшие дни. Особое внимание тебе придется обратить на подпись. Однако, зная твои таланты, я уверен — тебе понадобится не больше двух дней, чтобы набить руку. Я пришлю тебе образец почерка королевы со своим слугой.

— Ты доверяешь ему? — с сомнением спросил де Виллет.

— Абсолютно. Он еще ни разу не подводил меня. Де Виллет потянулся к бутылке.

— Ну что ж, выпьем за маленький уютный домик в Лионе. Кстати, а чем собираешься заниматься ты после того, как закончится эта игра?

— Я уеду в Италию. И, скорее всего, больше никто и никогда не узнает о графе Александре де Калиостро. Я рад, Рето, что ты принял мое предложение. Де Виллет засмеялся.

— Ты предложил мне такие деньги, что мне трудно было отказаться.

— Значит, по рукам?

— По рукам.

Ужин у графини де ла Мотт затягивался. За столом сидели лишь Калиостро и сама графиня. Кардинал де Роан задерживался.

— Моя дорогая, вы уверены в том, что его высокопреосвященство найдет возможность посетить сегодня ваш дом? — спросил Калиостро, отправляя в рот спелую, сочную ягоду винограда.

Графиня выглядела озадаченной.

— Он обещал. Возможно, возникли какие-то неотложные дела, и его высокопреосвященство задерживается.

— Ну что ж, пока кардинал де Роан отсутствует, мне хотелось бы вернуться к нашему плану. Распорядитесь, чтобы слуги удалились.

Оставшись наедине с графиней, Калиостро продолжил:

— Итак, вам удалось что-нибудь выяснить относительно драгоценностей?

— По моим сведениям ювелиры Бемер и Бассенж предложили графине де Бодуэн приобрести для королевы невероятно дорогое бриллиантовое ожерелье.

— Вы выяснили его цену?

— Миллион шестьсот тысяч ливров. Во всяком случае, сегодня ювелиры оценили его именно в такую сумму.

— Они уже были у королевы?

— Нет. Герцогиня д'Айен-Ноайль назначила им прибыть в Версаль завтра, после полудня. Единственное, что нам сможет помешать — решение королевы купить это ожерелье. Но я со своей стороны сделаю все, чтобы она отказалась от этой мысли.

— Чем вы будете мотивировать свои слова?

— Миллион шестьсот тысяч ливров — огромная сумма. На такие деньги можно оснастить целый полк королевской гвардии. Сейчас, когда обстановка в Европе столь неспокойна, ее королевское величество обязано заботиться о поддержании боеспособности французской армии, а значит, и о состоянии казны. К счастью, королева пока прислушивается к моим словам. Думаю, что графиню де Бодуэн можно будет нейтрализовать. Она пока еще не вошла в доверие к ее величеству. К тому же, на моей стороне и первая статсдама. Герцогиня д'Айен-Ноайль вообще отрицательно относится к подобного рода покупкам.

— Ваши слова меня убеждают, — сказал итальянец. — Что же вы намерены предпринять дальше?

— В случае, если королева откажется от этого приобретения, мы начнем осуществлять ваш план в отношении кардинала де Роана. Вы уже говорили с ним относительно записки для королевы?

— Да, на вчерашнем приеме в Версале.

— Отлично. Он дал свое согласие?

— Он даже не дождался окончания сеанса и сразу же отправился к себе. Как объяснил его высокопреосвященство — для того, чтобы написать любовное послание даме своего сердца. В связи с этим у меня есть для вас, графиня, приятная новость.

— Какая же?

— Я нашел человека, который сможет подделать почерк Марии-Антуанетты. В связи с этим от вас требуется лишь одна услуга — вы должны раздобыть мне какой-нибудь документ, которым может быть даже короткая записка, написанный рукой ее величества. И тогда уже через несколько дней мы сможем приступить к непосредственному осуществлению нашего плана. Мы должны убедить кардинала де Роана передать записку для королевы вам, а вы возьмете на себя обязательство передать ее королеве. Если все получится так, как я запланировал, и кардинал станет получать ответные послания, нам останется только приготовить кошельки.

Их разговор был прерван появлением слуги, который, постучав в дверь, осторожно вошел в комнату:

— Ну что там? — недовольно спросила графиня де ла Мотт.

— Его высокопреосвященство кардинал де Роан, великий капеллан Франции, — торжественно произнес лакей.

На лице графини появилась умиленная улыбка. — Ну, конечно же, просите. Мы давно ждем кардинала.

Когда в двери показалась высокая сухопарая фигура де Роана, графиня де ла Мотт вскочила со своего места и, протянув перед собой руку, направилась к кардиналу.

— Добрый вечер, ваше высокопреосвященство. Мы уже и не ожидали вашего появления.

Поцеловав руку графине, де Роан принялся объяснять:

— К сожалению, меня задержал папский нунций. Мы обсуждали вопросы, связанные с ростом протестантских настроений в южных районах Франции. Вы же знаете, что это очень беспокоит святой престол. Это был очень, очень тяжелый разговор.

— Ну что ж, хорошо все, что хорошо кончается, — радостно ответствовала графиня де ла Мотт. — Как ви — . дите, сегодняшний ужин будет проходить в узком кругу. Но, думаю, что это будет только способствовать созданию доверительной атмосферы.

Усадив кардинала де Роана за стол напротив себя, графиня де ла Мотт снова отослала лакея из комнаты.

— Учитывая степень нашего доверия друг к другу, — сказала графиня, — мне хотелось бы поговорить с вами, ваше высокопреосвященство, на одну очень деликатную тему. Она непосредственно касается всех, кто собрался сегодня на этот ужин. Мы знаем о чувствах, которые вы испытываете по отношению к определенной даме, и, испытывая к вам глубочайшее уважение, решили оказать посильную помощь в этом деле. Надеюсь, вы не станете обижаться на графа Калиостро за то, что он изложил мне некоторые подробности?

Кардинал выглядел немного смущенным.

— Нет, нет, не беспокойтесь, ваше высокопреосвященство, — воскликнула графиня. — Мы непременно сохраним все это в тайне.

— Я надеюсь, — выдавил из себя кардинал.

— Мне посчастливилось попасть в ближайшее окружение ее величества и я обладаю некоторым влиянием на нее. Во всяком случае, она согласится принять любое послание из моих рук. Если ваше высокопреосвященство хочет что-то передать для ее величества, то он может смело рассчитывать на меня.

Кардинал по-прежнему колебался.

— Как вы думаете, граф, — обратился он к Калиостро, — это будет разумно?

— Я уже говорил вам, ваше высокопреосвященство, что королева благосклонно настроена по отношению к вам. Вам необходимо проявить лишь настойчивость и характер.

Очевидно, эти слова убедили де Роана, потому что он достал из-под складок мантии маленький запечатанный конверт, на котором стояла его роспись. Протянув его графине, кардинал неуверенно улыбнулся.

— Здесь буквально несколько слов. Графиня положила конверт рядом с собой.

— Вам не о чем беспокоиться, ваше высокопреосвященство. Послание будет передано мной интересующей вас даме лично в руки. Об этом не узнает больше ни одна живая душа.

Кардинал прочувственно сказал:

— Благодарю вас, графиня. Если вам потребуются какие-то услуги со стороны церкви, вы можете рассчитывать на мою помощь.

Графиня де ла Мотт бросила едва заметный взгляд на Калиостро.

— Вполне возможно, что вскоре мне, действительно, придется обратиться к вам по одному щекотливому вопросу, разрешить который сможет только церковь. Но об этом пока рано говорить. Завтра же ваша записка будет доставлена по назначению. Мне трудно что-либо обещать вам, но, надеюсь, что вам недолго придется ждать ответа.

Кардинал несмело взглянул на графиню.

— Вам кажется, что ответ последует? Графиня уверенно кивнула.

— У меня нет в этом никаких сомнений. Граф Калиостро подтвердит, что дама вашего сердца намерена ответить на ваши чувства. Однако, ваше преосвященство…

Графиня де ла Мотт умолкла, сделав смущенное лицо.

— Что-то не так? — встревожился кардинал. Графиня де ла Мотт принялась уклончиво объяснять:

— Как вам, наверное, известно, мой муж, граф де ла Мотт, не слишком богат. А жизнь при дворе требует постоянных расходов…

Кардинал понимающе кивнул.

— Ну, разумеется, графиня. Завтра же вы получите деньги…

Графиня скромно потупила глаза.

— Давайте назовем это комиссионным вознаграждением.

— Да, да, вы получите комиссионное вознаграждение. Я думаю сумма десять тысяч ливров вполне сможет удовлетворить вас.

Графиня наклонила голову.

— Вы очень щедры, ваше высокопреосвященство. Кардинал воодушевленно продолжил:

— Если все будет проходить так, как я этого ожидаю, то сумма ваших комиссионных, графиня, многократно возрастет. Разумеется, — он повернулся к Калиостро, — то же самое относится и к вам, граф. Я умею достойно оценивать услуги, оказанные мне моими друзьями.

— Я хотела бы сообщить вам еще кое-что, ваше высокопреосвященство, — сказала графиня де ла Мотт. — Но это уже чисто женский совет. Если вы хотите завоевать сердце обожаемой вами дамы, не стоит скупиться на подарки. Ну, а учитывая высокое положение той особы, о которой мы ведем речь, подарки должны быть воистину дорогими.

Кардинал задумался.

— Но что же я могу подарить ей? Ведь она так богата…

Графиня улыбнулась.

— Это еще ничего не значит, ваше высокопреосвященство. Смею вас уверить, что любой женщине приятно получать подарки.

— Я даже не знаю, что сказать. Может быть, вы, графиня, чем-нибудь поможете мне? Дадите какой-нибудь совет?

Госпожа де ла Мотт сделала задумчивое лицо.

— Думаю, что нам не стоит торопить события, — наконец веско произнесла она. — Вначале я должна передать ваше первое послание и выяснить кое-какие детали. Единственное, что я могу сказать вам сейчас, ваше высокопреосвященство — достойным подарком для дамы вашего сердца вполне может быть какое-нибудь украшение. В любом случае, я постараюсь вам помочь.

После этого графиня де ла Мотт перевела разговор на другую тему.

— Кстати, кардинал, вы вчера не присутствовали на спиритическом сеансе графа Калиостро у королевы? Там было немало интересного…

В полдень следующего дня Констанция уже прибыла в королевский дворец, где ювелиры Бемер и Бассенж должны были продемонстрировать ее величеству сделанное ими бриллиантовое ожерелье. Ювелиры уже сидели в приемной, ожидая назначенного часа.

— Господа, ожерелье с вами? — спросила Констанция, входя в приемную. Бассенж и Бемер вскочили.

— Да, вот оно.

В руках у высокого блондина Бемера Констанция увидела знакомую коробку, обтянутую черным бархатом.

— Сейчас я справлюсь у ее величества о том, насколько скоро она сможет вас принять. Думаю, что это произойдет через несколько минут.

С этими словами Констанция скрылась за дверью, оставив нервно переглядывавшихся между собой ювелиров в приемной.

При появлении Констанции Мария-Антуанетта, находившаяся в комнате вместе с графиней де ла Мотт, торопливо сложила лежавший перед ней на столе листок бумаги и положила его в верхний ящик.

— Ваше величество, — обратилась к ней Констанция, — прибыли ювелиры. Вы не могли бы принять их немедленно?

Мария-Антуанетта рассеянно кивнула.

— Да, да, конечно. Просите.

Бемер и Бассенж, не скрывая своего благоговения, вошли в кабинет ее величества и наклонились в глубоком поклоне.

— Итак, — просто сказала королева, — показывайте. Бассенж, почтительно склонив голову, положил на стол перед королевой обтянутый черным бархатом футляр. Констанция открыла футляр и придвинула его поближе к глазам Марии-Антуанетты. Та не сдержалась и восхищенно воскликнула:

— Какая прелесть!

Ожерелье сверкало и переливалось поистине волшебным блеском.Мария-Антуанетта достала его из футляра и положила на руку. Бемер и Бассенж радостно улыбались.

— Ваше величество, это ожерелье достойна носить только одна женщина в мире — вы, — произнес Бассенж своим тонким голосом.

Королева ничего не ответила, целиком поглощенная осмотром украшения. На лице же графини де ла Мотт, стоявшей за спиной Марии-Антуанетты, Констанция заметила какое-то странное выражение. У Констанции появилось такое ощущение, что статс-дама, мадам де ла Мотт, уже знает, чем все закончится.

— Сколько же оно стоит? — спросила королева. Бемер и Бассенж смущенно переглянулись между собой.

— Минимальная цена, которую мы хотели попросить за него — один миллион шестьсот тысяч франков, — ответил Бемер.

Королева удивленно подняла брови.

— Сколько?

— Миллион шестьсот тысяч, — робко повторил Бемер. — Простите, ваше величество, но мы не можем продать его дешевле. Бриллиантов такой чистоты вы не найдете в Европе. А оправа сделана из материала, привезенного из Южной Америки. Мы трудились над ним несколько месяцев.

Королева еще долго не могла скрыть своего восторга и восхищения, вновь и вновь перекладывая ожерелье с руки на руку.

— Да, — наконец, произнесла она, — вы можете гордиться этим украшением. Иногда даже не верится, что такое можно создать человеческими руками. И, пожалуй, оно стоит тех денег, которые вы за него просите.

Мария-Антуанетта положила ожерелье назад в футляр и, закрыв его, отодвинула от себя.

— Ну, что скажете, Женевьева?

Неожиданностью для Констанции было то, что ее величество обратилась к графине де ла Мотт по имени. Степень доверия, которую испытывала королева по отношению к статс-даме госпоже де ла Мотт оказалась для Констанции намного выше, чем она ожидала. Впрочем, вопрос с бриллиантовым ожерельем для Констанции не имел особого значения, поскольку единственное, чего она добивалась в этом деле — просто продемонстрировать ее величеству настоящее произведение искусства. Насколько бы велико ни было влияние графини де ла Мотт на Марию — Антуанетту, решение приходилось принимать самой королеве.

Графиня де ла Мотт, не обращая внимания на затаивших дыхание Бемера и Бассенжа, спокойно ответила:

— Разумеется, ожерелье достойно вашего величества. Однако я бы попросила не забывать вас о сложном положении, в котором находится наша казна. Во-первых, в Европе неспокойно, во — вторых, ваш супруг проводит реорганизацию французской армии и флота. Мы строим новый порт в Шербурге, на все это требуются большие расходы. И потом, стараниями некоторых не в меру ретивых журналистов у народа сложилось неверное представление о расходах королевской семьи. В общем, на вашем месте, — подытожила графиня де ла Мотт, — я бы воздержалась от покупки столь дорогой вещи.

Королева задумчиво откинулась на спинку кресла.

— Что ж, в ваших словах, графиня, немалая доля правды. На эти деньги лучше построить лишний боевой корабль.

Ювелиры не скрывали своего разочарования. И в самом деле, их можно было понять — ни кто иной, кроме королевы, не мог позволить себе такую покупку. И дело тут было даже не в деньгах. В конце концов, ожерелье можно было разделать на камни и продать их поодиночке. Но, во-первых, это обещало грандиозные финансовые потери, а во-вторых, Бемер и Бассенж, создавшие это украшение собственными руками, не могли даже допустить мысли о подобном. Главная причина их разочарования состояла в том, что ожерелье предназначалось именно для королевы. И никто иной теперь просто не мог претендовать на него. Его приобретение другим лицом было бы воспринято Марией-Антуанеттой как личное оскорбление.

Констанция прекрасно понимала чувства ювелиров, но принимать решения за королеву было не в ее власти. В глубине души она сочувствовала ювелирам, которым пришлось не солоно хлебавши покинуть королевские покои.

Мария-Антуанетта осталась наедине с Констанцией и графиней де ла Мотт. У самой королевы также было подавленное настроение, причины которого были очевидны. Помолчав, Мария — Антуанетта сказала:

— Интересы Франции требуют того, чтобы я отказалась от личных пристрастий. К тому же, теперь у этих борзописцев не будет очередного повода, чтобы обвинять королеву Франции в растрате денег из казны. А ожерелье на самом деле великолепно.

— Я понимаю вас, ваше величество, — сказала Констанция. — Вы вольны поступать так, как считаете нужным. С вашего разрешения, я покину дворец. Я хотела бы посвятить сегодняшний вечер сыну.

— Ну что ж, графиня, я благодарю вас за хорошо выполненную работу. Вы получили подготовленный для вас список ювелирных домов?

— Да.

— Продолжайте выполнять свои обязанности. Кстати, можете зайти к моему казначею. Я распорядилась выдать вам небольшую сумму на текущие расходы. Можете считать это первым вознаграждением за службу.

Констанция преклонила колени.

— Благодарю вас, ваше величество. Но я не считаю, что заслужила его.

Королева холодно поджала губы.

— Думаю, что мне виднее, кого из своих подданных награждать, а кого — наказывать. Идите.

Констанция покинула покои королевы с непонятным чувством досады. Дело было даже не в том, что ее величество отказалось от рекомендованной Констанцией покупки. Пока что она, графиня де Бодуэн, не может рассчитывать на понимание со стороны королевы. Ну что ж, придется терпеть и ждать…

Воспользовавшись тем, что королева посвятила вечер своему царственному супругу, графиня де ла Мотт выехала из Версаля в Париж. Вечером в своем городском доме она встретилась с графом Калиостро.

На сей раз любовники могли всецело отдаться друг другу.

Покинув спальню для того, чтобы поужинать, графиня, наконец, вспомнила о делах. Она приказала слуге принести свой ридикюль и достала из футляра для пудреницы сложенный в несколько раз листок бумаги.

— Возьмите, Александр. Эту записку ее величество написала собственной рукой. Здесь же и ее подпись. Все, как вы просили.

Калиостро, одетый в ночной халат графа де ла Мотта и шлепанцах на босую ногу, развернул бумагу и не без любопытства прочитал:

— Жоселен, выдайте подательнице сего тысячу франков на расходы. Мария-Антуанетта Французская.

Сунув записку в карман халата, Калиостро радостно потер руки.

— Отлично. Теперь мы можем приступать к выполнению нашего плана. Через пару дней я сочиню ответ королевы к кардиналу де Роану, и его высокопреосвященство проглотит эту наживку. Дальнейший ход событий будет зависеть от твердости руки удильщика. Клянусь, я не упущу этот улов.

Графиня де ла Мотт рассмеялась.

— Я надеюсь, мой милый Александр. Но вы должны отдавать себе отчет в том, какую опасную игру затеяли. Если ваша рука дрогнет, то самое маленькое, что грозит нам обоим — это Бастилия. Вы знаете, какие там казематы? В них отказываются жить даже крысы.

Калиостро скривился.

— Дорогая, неужели мы встретились сегодня с вами для того, чтобы пугать друг друга ужасами тюрем? В библии сказано, что самое страшное наказание ждет человека после смерти. Откровенно говоря, мне бы больше хотелось избежать наказания в этой жизни. Доверьтесь мне, и все будет хорошо.

— Но это сложнее, чем удовлетворить даму в постели, — лукаво улыбаясь, промолвила графиня де ла Мотт. — Не все зависит только от вас. Кстати, меня интересует один вопрос.

Калиостро церемонно наклонил голову.

— Спрашивайте, повелительница моего сердца.

— Кто, кроме нас с вами, участвует в игре?

— Пока только один человек. Вряд ли вам что-то скажет его имя.

— Кто он?

— Этот человек лучше всех во Франции подделывает чужой почерк. Сейчас он служит в конторе какого-то малоизвестного адвоката.

Графиня де ла Мотт задумчиво отпила немного вина из высокого бокала на тонкой ножке.

— Значит, пока в игре участвуют четверо, — медленно сказала она. — Кардинал де Роан, вы, я и этот мелкий мошенник. Калиостро приторно улыбнулся.

— Ну что вы, дорогая. Рето де Виллет — совсем не мелкий мошенник. Вполне можно сказать, что он является одним из самых крупных мошенников Европы.

Графиня улыбнулась в ответ столь же приторной и, вместе с тем, язвительной улыбкой.

— Александр, один из самых крупных мошенников в Европе, которые мне известны, — это вы. И, пожалуйста, не надо оправдываться. Я знаю о вас значительно больше, чем вы думаете.

— И это не останавливает вас? — лукаво глянул на графиню Калиостро.

Она медленно покачала головой.

— Отнюдь нет. Я знаю, что делаю. Куда более противно находиться замужем за такой мелкой и ничтожной личностью как граф де ла Мотт. Но, я надеюсь, скоро этому придет конец. И поможет мне в этом кардинал де Роан.

— Вы имели в виду развод, когда помощь его высокопреосвященства скоро понадобится вам?

— Да. Или вы хотите, чтобы я сбежала от своего мужа, формально оставаясь с ним в браке? В таком случае, мне придется переменить фамилию, а может быть, даже внешность.

— Это не так сложно, как вы думаете, дорогая, — снисходительно сказал итальянец. — Поверьте мне, я знаю, о чем я говорю.

— Я охотно верю вам, Александр. Послушайте, у меня совершенно нет аппетита. Не отправиться ли нам в опочивальню?

Калиостро с улыбкой развел руками.

— Как прикажете, повелительница моего сердца. Во всяком случае, мне гораздо интереснее наслаждаться вашей любовью, нежели размышлять о грустных вещах вроде Бастилии. Я снова к вашим услугам. Но прежде чем мы опять займемся любовью, мне хотелось бы на минуту вернуться к делам. Вы передали записку от кардинала де Роана ее величеству Марии-Антуанетте?

— Пока нет, — с кислым выражением лица ответила графиня. — У меня есть некоторые сомнения по этому поводу.

— Какие же? — встревоженно спросил Калиостро.

— А стоит ли вообще передавать ее?

— Ах, вот оно что, — протянул итальянец. — Что ж, это важный вопрос. Впрочем… нам это ничем не грозит. В конце концов, мало ли у королевы тайных и явных обожателей? Кардинал де Роан — всего лишь один из длинного списка, и королеве вовсе необязательно придавать этому особое значение.

— Но это улика, — возразила графиня. Калиостро медленно покачал головой.

— Вовсе нет. В этой записке нет ничего, что впрямую указывало бы на нас.

— Но ведь передам ее я.

— Вы просто исполнили просьбу своего старого знакомого. Вот и все. Что же в этом преступного?

— Ничего преступного в этом, конечно, нет. Но вряд ли стоит обращать внимание королевы на кардинала.

Калиостро сделал какое-то странное движение плечами.

— Поначалу я тоже был против того, чтобы передавать записку от кардинала ее величеству, поскольку был уверен в полной безнадежности этого предприятия. Однако теперь меня самого разбирает любопытство — а вдруг у кардинала есть какие-нибудь шансы. Женевьева, давайте попробуем, а? Из простого любопытства. В конце концов, записку кардинала можно будет выкрасть из архивов ее величества. Я думаю, вы знаете, как это сделать.

Графиня тяжело вздохнула.

— Мне все это не нравится.

— Почему? — недоумевал Калиостро.

— Помните английскую поговорку: «Любопытство погубило кошку»? Я боюсь, что все это может обернуться против нас.

— Не бойтесь, — успокоил графиню Калиостро. — Это не имеет ни малейшего значения. Пока еще нет причин для беспокойства.

Наконец, графиня де ла Мотт сдалась.

— Ну хорошо. Завтра я передам послание нашего влюбленного священника ее величеству.

— Как вы думаете, дорогая, она даст ответ? Графиня пожала плечами.

— Александр, вы заронили в мою душу сомнение. Теперь даже я не знаю, что может произойти. А вдруг королева и вправду заинтересуется этой запиской?

Калиостро улыбнулся.

— В любом случае, это будет нам на руку. Простите, моя дорогая, я утомил вас разговорами. Что ж, на сегодня с делами покончено. Как вовремя ваш муж уехал из Парижа.

Приехав в Версаль на следующий день, Констанция сразу же направилась в опочивальню королевы. Мария-Антуанетта была у себя, занятая своими драгоценностями.Когда Констанция вошла в опочивальню, королева была необыкновенно радушна.

— Графиня де Бодуэн, я очень рада вас видеть. Меня по-прежнему терзают сомнения относительно бриллиантового ожерелья, которое приносили эти ювелиры.

— Что же конкретно вас волнует, ваше величество?

— Это настоящее произведение ювелирного искусства, которое достойно украшать мою коллекцию драгоценностей. Возможно, мне следовало приобрести его в кредит и оплатить по частям, как вы считаете?

— Я думаю, что ваше величество приняло самое мудрое решение. Насколько я понимаю, Бемер и Бас-сенж скорее похоронят это ожерелье в своих сундуках, нежели продадут его кому — либо, кроме вас. А потому, при желании вы сможете приобрести его в любой момент. Но это, разумеется, в том случае, — осторожно добавила она, — если позволит положение казны.

Королева неожиданно перевела разговор на другую тему.

— Вы новый человек при дворе, графиня. Я еще не слишком хорошо знаю вас, но, признаться честно, испытываю к вам доверие. Есть одна проблема, которая требует решения, но я не хочу советоваться ни с герцогиней д'Айен-Ноайль, ни с графиней де ла Мотт.

Констанция с удивлением взглянула на Марию-Антуанетту. — Почему же, ваше величество? Насколько мне известно, герцогиня д'Айен-Ноайль является самым признанным авторитетом в делах вашего двора. В несколько меньшей степени это относится и к графине де ла Мотт.

Констанция редко видела королеву такой смущенной. Точнее, она видела ее в таком состоянии впервые.

— Это очень… деликатный вопрос. Если говорить без обиняков, то герцогиня д'Айен — Ноайль — ужасная пуританка и ревнивая блюстительница морали. Разумеется, в том, что касается официальных вопросов, это весьма полезно. Однако я — не только королева, но и женщина. У меня есть свои сердечные дела и привязанности.

— Ну разумеется, — торопливо сказала Констанция. — Но мне не совсем понятно, почему вы не доверяете графине де ла Мотт?

— Мне кажется, что у нее есть личная заинтересованность в этом деле. А мне хотелось бы узнать мнение человека, с этим никак не связанного.

— Мне очень лестно слышать такие слова, ваше величество. Они свидетельствуют о том, что выцените мою преданность к короне.

Королева достала из маленькой шкатулки записку.

— Вот это послание мне сегодня утром передала графиня де ла Мотт. Его написал… — она задумалась. — Впрочем, что скрывать. Вы знакомы с великим капелланом Франции кардиналом де Роаном?

Констанции с трудом удалось скрыть удивление.

— Да, ваше величество.

— Так вот, это его записка. В ней он признается в том, что испытывает по отношению ко мне нежные чувства, и просит дать ответ. Что вы на это скажете?

Констанция ни минуты не раздумывала.

— Ответ означает надежду, — твердо сказала она. — Вы ничего не должны делать, ваше величество. А еще лучше будет, если вы сожжете эту записку. Кардинал де Роан вполне достойный человек, но мне кажется, что проявление нежных чувств не имеет никакого отношения к сану и должности, которую он занимает. Отказав ему во взаимности, вы таким образом заставите кардинала думать о более важных вещах.

Королева вздохнула.

— Но ведь он мой обожатель.

— У вас много обожателей, — сухо промолвила Констанция. — Кардиналу де Роану пристало заботиться о душах верующих. В конце концов, он не простой смертный, а духовный пастырь. Давая обет в церкви, он поклялся служить ей, а не самому себе.

Королева задумчиво наклонила голову.

— Возможно, вы и правы, графиня… — голос ее стал тверже, — да, вы правы. Не замечать кардинала — будет лучшим ответом на его послание. Теперь вы понимаете, почему я не могла спросить совета у графини де ла Мотт?

— Да. Она приятельница кардинала и является лицом, заинтересованным в положительном исходе дела. Возможно, даже — из корыстных побуждений. Не подумайте только, ваше величество, что я пытаюсь бросить тень на вашу статс-даму. Как я понимаю, вы хотите, чтобы я отвечала откровенностью на откровенность. Вы услышали мое мнение.

От рассеянности и задумчивости королевы не осталось и следа. — Я поступлю именно так, как вы мне посоветовали, — твердо сказала она. — Благодарю вас, графиня. Сейчас мне бы хотелось остаться одной.

Резиденция кардинала де Роана, великого капеллана Франции, располагалась в прекрасном дворце семнадцатого века на Парижской улице Вьей-дю-Тампль. Это было громадное строение высотой в четыре этажа, ухоженное и присмотренное. Несмотря на плачевное состояние государственной казны, церковь не могла пожаловаться на плохие времена. Монастыри и приходы исправно получали свою долю налогов и пожертвований от верующих. Этого было вполне достаточно для безбедного существования высокопоставленных «отцов церкви», к которым, несомненно, относился и кардинал де Роан.

У него была большая канцелярия, обширный штат слуг и даже собственное казначейство. Суммы, которыми распоряжался великий капеллан Франции, исчислялись сотнями тысяч франков.

Через несколько дней после того, как влюбленный кардинал передал графине де ла Мотт записку для ее величества королевы Марии-Антуанетты Французской, личный секретарь кардинала постучался в дверь его кабинета.

Ваше высокопреосвященство, к вам статс-дама ее величества графиня де ла Мотт.

Кардинал, который провел эти несколько дней, как на иголках, немедленно позабыл о всех срочных делах.

— Просите.

Секретарь впустил графиню в кабинет кардинала. Кардинал поцеловал руку своей гостье и предложил ей сесть не на обычное кресло для посетителей, а на широкий диван в дальнем углу кабинета.

— Моя дорогая мадам де ла Мотт, я сгораю от нетерпения, — не скрывая своего волнения, произнес кардинал. — Есть ли какие-нибудь обнадеживающие результаты? Вы передали мою записку?

Графиня де ла Мотт откинула назад капюшон, прикрывавший ее голову. Глаза ее блестели, а улыбка свидетельствовала о хорошем расположении духа.

— Дама вашего сердца получила послание, которое вы мне передали, — ответила она бодрым голосом. — Кроме того, я хочу поблагодарить вас за выданные комиссионные.

Кардинал нервно ерзал на диване.

— Не стоит благодарности, графиня. Я готов не считаться с расходами, если они идут к достижению моей цели. Не томите же меня, расскажите обо всем.

Графиня де ла Мотт сделала паузу, наслаждаясь моментом собственного торжества. Когда кардинал уже готов был застонать от нетерпения, она, наконец, сказала:

— Известная нам дама очень благосклонно отнеслась к вашему посланию. Она хранит его в своей шкатулке, доступа к которой не имеет даже сам… — она многозначительно подняла палец вверх и круговым движением изобразила корону.

— И что, что она сказала? Графиня де ла Мотт засмеялась.

— Ваше высокопреосвященство, вы требуете от меня невозможного. Это глубоко интимные вопросы, на которые бы мне не хотелось отвечать. Скажу только, что она интересовались вами. Спрашивала о вашем здоровье и еще кое о чем.

Кардинал засопел так, словно его охватила любовная лихорадка.

— Так, значит, она интересовалась мною, она спрашивала обо мне. Граф Калиостро был прав — она настроена ко мне благосклонно. Я должен быть настойчив, я должен проявить характер. Да, да, теперь мне все ясно.

Графиня де ла Мотт наблюдала за ним с улыбкой, в которой явно сквозила издевка. Но только влюбленный, как мальчишка, седовласый священнослужитель мог не заметить этого.

— Вы не знаете главного, ваше высокопреосвященство, — мягко промурлыкала графиня.

— Что? Что такое? — возбужденно воскликнул кардинал. — Есть еще какие-нибудь известия для меня?

Вместо ответа графиня де ла Мотт достала спрятанный на груди маленький конверт и протянула его де Роану.

— Это вам.

Кардинал повертел конверт, на котором не было ни печати, ни подписи, в руках и ошалело воззрился на графиню.

— Как? Неужели это… от нее? Графиня молча кивнула.

— Я поверить не могу! — воскликнул кардинал. — Это просто невероятно. Неужели небеса смилостивились и послали мне такую радость?

Графиня де ла Мотт опустила голову, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. Тем временем великий капеллан Франции торопливо открыл конверт и стал жадно вчитываться в несколько строчек послания.

«Милостивый государь, — гласило послание, — получив вашу записку, я с удовольствием отметила вздымающееся в душе моей волнение и сердечную нежность по отношению к вам. Рада буду видеть вас во дворце. Мария-Антуанетта Французская». — Я не верю своим глазам, — пробормотал кардинал, пряча записку в складки мантии. — Графиня, вам удалось совершить чудо.

Мадам де ла Мотт по-прежнему загадочно улыбалась.

— Благодарите лучше графа Калиостро, — посоветовала она. — я думаю, что в этом большая заслуга принадлежит ему. Именно он посредством потусторонних сил смог воздействовать на душевные флюиды ее величества.

Кардинал поднес палец к губам.

— О, нет, милейшая графиня, прошу вас, не произносите вслух имени.

На сей раз графиня не выдержала и рассмеялась. — Ваше высокопреосвященство, к чему играть в прятки? Ведь всем нам все известно. Посторонних здесь нет. Давайте будем откровенны.

Чтобы унять дрожь в руках, кардинал вытащил четки и принялся нервно перебирать их. Затем он с надеждой взглянул на статс-даму. — Что вы думаете по этому поводу, графиня?

— Я думаю, что дела ваши идут отлично, — бодро воскликнула госпожа де ла Мотт. — Вы должны продолжить переписку с ее величеством. Нужно ковать железо пока горячо.

Кардинал не скрывал своих колебаний.

— Вы уверены в том, что это необходимо?

— А почему нет?

— Я не покажусь ей назойливым? Графиня хмыкнула. — Ваше высокопреосвященство, вы удивляете меня. Еще несколько минут назад вы были уверены в том, что чеобходимо быть настойчивым и уверенным. Настойчивость — это не то же самое, что назойливость. Уверяю Вас, вы не должны стесняться.

Кардинал, которым сейчас можно было манипулировать, как марионеткой, немедленно согласился.

— Да, да, вы правы. Конечно же, вы правы. Об этом мне говорил и граф Калиостро. О, как я благодарен вам как благодарен…Он вскочил во своего места и стал суетливо расхаживать по кабинету.

— Ваше высокопреосвященство, не волнуйтесь — успокоила его графиня де ла Мотт. — Все идет своим чередом, и ваши шансы на успех велики. Кстати, отсюда я отправляюсь в Версаль. Если вы хотите передать еще одно послание ее величеству, я охотно соглашусь вам помочь.

Кардинал уселся за стол, положил перед собой лист бумаги, взял в руку перо и надолго задумался. Было заметно, что ему трудно сосредоточиться. Наконец, он поднял голову и обратился к графине:

— Могу ли я теперь быть более откровенным с ее величеством?

Графиня де ла Мотт поторопилась успокоить его:

— Вне всякого сомнения. Настоящая любовная записка скрепит вашу связь с королевой. Не беспокойтесь, никто кроме меня и ее величества не узнает о существовании этой бумаги.

Окончательно успокоившись, кардинал написал записку королеве, в которой делал ей самые нежные признания с предложением сердца и всевозможных услуг. Графиня де ла Мотт терпеливо дожидалась, пока кардинал закончит, и, получив от него письмо, спрятала его в самое надежное место, каким в то время обладала женщина — за вырез платья.

— Ваше высокопреосвященство, — сказала она, — поднимаясь, — сегодня же это послание получит ее величество. Я постараюсь убедить ее дать вам ответ немедленно. Где и когда мы сможем увидеться?

— Сегодня вечером я буду в Версале. Король устраивает прием для глав дипломатических миссий при дворе. Я обязан находиться там. Если к тому времени у вас будет что-то для меня, то мы непременно увидимся. Если же мне придется ждать до завтра, вы найдете меня здесь, на Вьей-дю-Тампль.

Графиня де ла Мотт слукавила: из дворца кардинала Роана она отправилась не в Версаль, а в гостиницу на Пале-Рояль. Там она встретилась с графом Калиостро, который, выказывая не меньшее нетерпение, нежели великий капеллан Франции, ожидал появления графини.

Едва она появилась на пороге, как Калиостро принялся обнимать ее и осыпать поцелуями. Статс-даме Марии-Антуанетты едва удалось умерить его любовный пыл.

— Погодите, граф. У меня не слишком много времени.

— Как? — вскричал Калиостро. — Вы не задержитесь здесь даже на полчаса?

— Увы, нет. Я заглянула к вам только для того, чтобы передать записку кардинала де Роана для ее величества королевы. Рето успеет сделать ответ сегодня же?

Тяжело вздыхая, Калиостро покачал головой.

— Боюсь, что нет. Скорее всего, сейчас он находится на службе в своей унылой адвокатской конторе и сможет приступить к делу только поздно вечером. Разумеется, нам еще понадобится время для того, чтобы встретиться. К сожалению, вечером я тоже занят. У меня прием и сеанс спиритизма в салоне госпожи де Сепор. Сами понимаете, что столь важное поручение я не могу доверить даже своему преданному слуге.

Графиня де ла Мотт выглядела разочарованной.

— Что ж, придется сегодня вечером огорчить кардинала. А ведь он ожидает, что королева даст ответ на его послание немедленно. Ну да ладно, влюбленные должны терпеть.

— Кардинал ничего не заподозрил? Графиня рассмеялась. — Во-первых, он глуп и легковерен, как все влюбленные. Во-вторых, ваш друг Рето де Виллет столь искусно подделал почерк ее величества, что отличить его от настоящего не смогла бы, наверное, даже сама Мария-Антуанетта. Да, ваш друг, действительно, талантлив. Удивительно, почему он до сих пор прозябает в нищете?

Калиостро развел руками.

— К сожалению, время крупных авантюр и мошенничеств прошло. Мир, в котором ему приходится пооводить большую часть времени, измельчал. Поэтому Ретп де Виллет вынужден продавать свои таланты за гроши. Даже если ему удается что-то зарабатывать, он не может потратить это, не привлекая к себе излишнего внимания полиции. Рето — слишком известный человек.

Графиня испуганно взглянула на итальянца. — А вы не думаете, что?.. Калиостро поторопился успокоить ее. — Нет, нет, в нашем случае все в порядке. После того, как Рето устроился на работу к этому провинциальному адвокату, его оставили в покое. К тому же, он соблюдает максимально возможные меры предосторожности.

Похоже, что эти слова мало успокоили графиню, потому что, покидая номер графа Калиостро, она тяжело вздохнула. — Мы сильно рискуем, мой дорогой Александр. Калиостро пытался выглядеть бодро.

— Только риск позволяет ощутить вкус победы. В противном случае, жизнь становится пресной и не приносит удовлетворения.

— Будем надеяться, что вы правы. Так, значит, мне не ждать вас сегодня к ужину?

— Увы, усталость не позволит мне провести эту ночь так, как хотелось бы нам обоим. Вы должны меня простить, дорогая.

Графиня де ла Мотт поджала губы.

— Я жду вас завтра утром, — сухо сказала она и, не прощаясь, покинула Калиостро.

Когда дверь за ней закрылась, итальянец выругался на родном языке и, кликнув слугу, стал одеваться.

ГЛАВА 8

Утром следующего дня графиня де ла Мотт завтракала в одиночестве. Калиостро задерживался, и графиня уже начала терять терпение.

Итальянец появился к самому концу завтрака. Графиня уже отставила в сторону чашку с недопитым кофе, когда Калиостро, запыхавшись, уселся на стул напротив своей возлюбленной.

— Тысяча извинений, моя дорогая. Тысяча извинений. Мне пришлось задержаться у госпожи де Сегюр до самого утра, и она уговорила меня остаться на ночлег у нее в доме.

Графиня де ла Мотт сверкнула глазами.

— Я надеюсь, вы не позволили себе лишнего, граф, — подчеркнуто вежливо произнесла она.

Калиостро выглядел слегка помятым и, скорее всего, подозрения мадам де ла Мотт имели под собой некоторые основания.

— Ну что вы, повелительница моего сердца, — широко заулыбался Калиостро. — Вы — единственная, чей образ я постоянно ношу в своем сердце.

— Не болтайте чепухи, — резко бросила графиня. — Если я узнаю, что вы мне изменяете, то все ваши грандиозные планы рухнут. Стоит мне только шевельнуть мизинцем, и вас в мгновение ока вышлют из Парижа.

Калиостро едва заметно побледнел. Голос его дрогнул, и он принялся пространно уверять графиню в своей глубочайшей любви и нежности, а заодно и в нелепости мыслей о том, будто он способен на измену.

— Ну ладно, ладно, — поморщившись, сказала графиня. — До тех пор, пока я еще приглашаю вас к себе, можете быть спокойны. Но мне хотелось бы посоветовать вам, милейший граф — не играйте с огнем.

— Ну, что вы, моя дорогая, я всегда думаю только о вас.

— Вы будете завтракать? — кисло спросила графиня, наблюдая за тем, как Калиостро маленькими глотками отпивает остывший кофе.

— Благодарю вас, я позавтракал у госпожи де Сегюр.

Графиня де ла Мотт оскорбленно умолкла, а Калиостро, только после этого сообразив, что ему не следовало говорить подобного, снова принялся извиняться.

— Вы наговорили уже вполне достаточно, — мрачно промолвила госпожа де ла Мотт. — Я больше не хочу ничего слышать. Где письмо?

Калиостро с готовностью протянул графине маленький конверт.

— Как вы и просили, без подписи и печати.

— Хорошо, — холодно сказала графиня и поднялась из-за стола. — Мне пора собираться. Я более не собираюсь обременять вас своим обществом.

Госпожа де ла Мотт быстро вышла из обеденной комнаты и закрыла за собой дверь, оставив итальянца на попечение слуги. Только сейчас Калиостро заметил на своем камзоле несколько длинных русых волос.

«II сгер! 1а 1иро, — выругался он про себя. — Как же я этого не заметил? Странно, что я вообще не разбудил в Женевьеве зверя. В следующий раз нужно быть осторожнее. Ну да ладно, я думаю, что она сама не заинтересована в том, чтобы прекращать игру, которая так удачно началась. Все-таки, о женщинах придется на несколько дней забыть. Однако… она была хороша… Черт, о чем это я? Даже не помню, как ее зовут… Матильда? Анна? Николь? Да, кажется, Николь… Впрочем, какое это теперь имеет значение?..»

Новая встреча графини де ла Мотт и кардинала де Роана состоялась, как и прошлый раз, в его личном кабинете во дворце на улице Вьей-дю-Тампль.

Графиня передала кардиналу записку, которую он развернул дрожащими от счастья руками. В ней снова было написано две строчки: «Милостивый государь, польщенная вашим постоянным вниманием к себе, а также испытывая уважение к вашим терпению и верности, посылаю вам выражение своего почтения и доброго расположения. Ваша М. А.»

Кардинал несколько раз вчитывался в короткие слова записки, а затем перевел изумленный взгляд на графиню. — Этого не может быть. Этого просто не может быть. Наверное, здесь какая — то ошибка.

Графиня пожала плечами.

—  — О чем вы?

Кардинал начал размахивать запиской перед ее глазами.

—  — Вы читали? Читали?

Госпожа де ла Мотт, которая пребывала сегодня отнюдь не в таком восторженном расположении духа, как кардинал де Роан, презрительно фыркнула:

— Ну разумеется, нет ваше высокопреосвященство.

Кардинал восторженно воскликнул:

— Взгляните на подпись! Графиня покосилась на записку.

— А что в ней особенного?

— Вы видите? Видите, что здесь написано? «Ваша»!

— Ах, вот вы о чем, — понимающе протянула Женевьева де ла Мотт. — Да, это несомненно знак особого внимания. Зная ее величество, могу сказать вам, ваше высокопреосвященство, что ваша настойчивость начинает давать плоды.

Кардинал вскочил из-за стола и, не в силах справиться с волнением, стал расхаживать из одного угла кабинета в другой.

— Нет, я этого не вынесу, — бормотал он. — Я не вынесу. Нужно что-то делать. Обязательно нужно что-то делать. Графиня, вы можете помочь мне?

Графиня де ла Мотт, которая по необъяснимым для кардинала причинам была сегодня грустна и апатична, вяло пожала плечами.

— Ну разумеется, ваше высокопреосвященство. Если я до сих пор помогала вам, то почему мне не сделать для вас еще один дружеский поступок? Хотя я не совсем поняла, о чем вы говорите. Ведь вы видитесь с королевой едва ли не каждый день. Вчера на приеме в Версале вы просто сверлили ее взглядом.

— Я не мог дождаться окончания приема, чтобы Увидеться с вами. Но ваше сообщение о том, что ответа для меня пока нет, было ушатом холодной воды. Откровенно признаюсь вам — я не спал всю ночь.

Графиня де ла Мотт тяжело вздохнула.

— Похоже, что ваши чувства по отношению к ее величеству перерастают в настоящую страсть, — философски заметила она. — Что ж, со страстью трудно бороться. В этом я вас понимаю. Кстати, а почему графиня де Бодуэн так странно смотрела на вас?

Кардинал недоуменно пожал плечами.

— Графиня де Бодуэн? А при чем здесь она? Графиня де ла Мотт снова тяжело вздохнула.

— Надеюсь, что ни при чем. Но мне очень не понравился ее взгляд.

— По-моему, она и на вас смотрела точно так же вдруг вспомнил кардинал. — Графиня, в нашем деле не появилось лишнего свидетеля?

Статс-дама ненадолго задумалась.

— Он мог появиться только в одном случае — если ее величество сама посчитала нужным поставить в известность об этом деле кого-либо еще. Надеюсь, что графиня де Бодуэн — не тот человек, который достоин подобного отношения. Во всяком случае, нам с вами нужно опасаться этой дамы. Учитывая репутацию, которую она приобрела при Пьемонтском дворе, она способна на любой сюрприз.

Но кардинал быстро позабыл про опасность, грозящую ему со стороны графини де Бодуэн, и снова обратился к госпоже де ла Мотт с просьбой:

— Так вы поможете мне организовать встречу с ее величеством?

Графиня де ла Мотт пристально посмотрела на него.

— Вы говорите о любовном свидании?

— Да, да, именно об этом я и говорю, — с горячностью воскликнул де Роан. — Разумеется, мы часто появляемся в одних и тех же местах, однако это совсем не значит, что мы можем общаться. Я хотел бы поговорить с королевой с глазу на глаз.

Графиня де ла Мотт пожала плечами.

— Даже не знаю, что вам ответить, ваше высокопреосвященство. Королева всегда находится на виду у своих придворных, и организовать такую встречу в тайне от всех — почти невыполнимая задача. Нет, разумеется, сделаю все возможное. Но вы ставите передо мной все более трудные и трудные задачи.

— Графиня, вас ждет щедрое вознаграждение. Сразу же после нашего разговора вы можете зайти к моему казначею, который выдаст вам тридцать тысяч франков. Нет, погодите, пятьдесят тысяч. Вы можете попросить у меня всего, чего захотите. Если встреча состоится, то пределов в выражении моей благодарности не будет.

Известие о большой сумме, которую выделил для нее кардинал де Роан, немного подняло настроение у графини де ла Мотт. Деньги были нужны ей сейчас как никогда. Граф де ла Мотт в последнее время совершенно запутался в любовных интригах и карточных долгах, а жалования, которое платили графине при дворе Марии-Антуанетты, хватало лишь на самое необходимое. К тому же, она была настолько легкомысленной, что позволила себе делать подарки графу Калиостро. Разумеется, этот период прошел, но долги остались. Мало того — они росли с каждым днем, как на дрожжах. Жизнь при дворе требовала больших расходов, а кредиторы уже начинали проявлять нетерпение. Конечно, пятьдесят тысяч франков были не слишком большой суммой, учитывая долги и потребности мадам де ла Мотт. Однако еще пара-тройка таких выплат могли решить все ее материальные проблемы. Откровенно говоря, просьба кардинала де Роана о встрече с Марией-Антуанеттой не было неожиданностью для графини де ла Мотт. Калиостро уже заранее просчитал этот вариант. Да, это было неизбежно. И все-таки графиня пыталась как можно дольше оттянуть этот момент. Причиной тому было ее нежелание посвящать в тайну игры своего мужа де ла Мотта. Но теперь было ясно, что без его помощи не обойтись.

Ах, если бы только граф де ла Мотт. Ведь придется прибегать к услугам его шлюхи, этой Мари-Николь. Почему природа так щедро одаривает одних и забывает о других? Все эти мысли роем проносились в голове графини де ла Мотт, в то время когда кардинал терпеливо дожидался ее ответа.

— Деньги — это, разумеется, очень важно, — наконец, — сказала она. — Но для меня не меньшее значение имеет дружба с вами, ваше высокопреосвященство. Я хотела сохранить между нами доверительное отношение а потому постараюсь исполнить вашу просьбу. Очевид но, вам придется обратиться также и к графу Калиостро чтобы он с помощью астральных сил смог воздействовать на ее величество. В конце концов, ничего невозможного нет. Если вы, ваше высокопреосвященство своей настойчивостью добились взаимности, хотя бы пока только в посланиях, то вы, наверняка, можете рассчитывать и на нечто большее. Потерпите немного и все будет улажено.

Кардинал слушал графиню де ла Мотт, затаив дыхание. Когда она закончила, его глаза прослезились.

— Я знал, знал, что могу рассчитывать на ваше дружеское участие. Графиня, я обязан вам больше, чем жизнью. Я обязан вам своим сердцем.

Он вскочил и принялся целовать руки мадам де ла Мотт, которая слегка снисходительно принимала знаки его благодарности.

— Ну что вы, ваше высокопреосвященство, не стоит. Я делаю то, что в моих силах. Она поднялась.

— Мне нужно ехать во дворец. Дорога до Версаля неблизкая, а мне еще нужно о многом подумать. Скорее всего, ваша встреча с ее величеством — если она, конечно, состоится — пройдет не в самом Версале, а в одном из его парков. Я постараюсь поздно вечером организовать прогулку королевы, чтобы вы могли увидеться с ней. Пока не предпринимайте никаких самостоятельных шагов. Я сама извещу вас о том, что необходимо сделать. Кстати. Вы хотели дать распоряжение казначею о том, чтобы он выдал мне пятьдесят тысяч.

Кардинал засуетился.

— Да, да, разумеется. Идемте, я провожу вас.

То, что проделала графиня де ла Мотт далее, не было согласовано с графом Калиостро, хотя вполне вписывалось в план его игры. Придворная статс-дама отправилась на Вандомскую площадь, туда, где неподалеку от особняка графини Констанции де Бодуэн, располагалась ювелирная мастерская и торговый дом Бемера и Бассенжа. Графиня де ла Мотт была прекрасно осведомлена его местонахождении, поскольку сама не раз пользовалась услугами двух знаменитых ювелиров. Немалая часть украшений из ее гардероба была сделана именно здесь.

По пути у графини де ла Мотт мелькнула озорная мысль: не зайти ли в салон к госпоже де Сен-Жам? Если бы она исполнила это свое намерение, то могла бы встретить там графа Калиостро. Но сейчас в ее намерение входило только посещение ювелирной мастерской. А потому графу Калиостро пришлось в одиночку развлекать госпожу де Сен-Жам, рассказывая ей о подробностях своих сеансов у королевы Марии-Антуанетты и госпожи де Сегюр.

За последние дни в Париже значительно улучшилась погода. Потеплело. Облака и тучи рассеились, и теплое солнце быстро согревало землю, готовя настоящее наступление весны.Уличная торговля, замерзшая было из-за сырости и холодов, вновь развернулась во всю силу. Торговцы и торговки, заполонившие Вандомскую площадь, наперебой предлагали свой товар. Рядом с каретой графини де ла Мотт бежали мальчишки со свежими выпусками парижских газет, там и сям сновали телеги, груженные живой птицей и прочим товаром.

Это буйное цветение жизни, неожиданно наступившее после зимнего затишья, пробуждало в душе графини де ла Мотт самые разнообразные чувства. Понемногу она стала забывать о неприятном утреннем разговоре с Калиостро, и к тому моменту, когда она вышла из кареты перед ювелирной мастерской Бемера и Бассенжа, У нее снова было хорошее настроение.

Завидев останавливающуюся перед тротуаром карету, из мастерской с завидной прытью выскочил коротышка Бассенж. Своим писклявым голосом он воскликнул:

— О, дорогая графиня де ла Мотт, неужели мы имеем счастье лицезреть вас в нашем салоне? По-моему, вы давненько не бывали у нас. Что ж, добро пожаловать добро пожаловать.

Он даже подал руку госпоже де ла Мотт, помогая ей перейти через довольно грязный тротуар. Она охотно воспользовалась его помощью, положив руку в черной перчатке на его ладонь.

В этот день в мастерской Бемера и Бассенжа было отнюдь не так тихо и спокойно, как тогда, когда здесь побывала графиня де Бодуэн. В мастерской кипела жизнь, хотя это выглядело совсем по-иному, чем, например, на суконной мануфактуре или в сапожном цеху. Лишь юные подмастерья сновали туда-сюда между широкими столами, за которыми сидели мастера ювелирного дела. Перед ними, на маленьких подставках, были разложены тончайшие инструменты, лупы многократного усиления, материалы, горелки, издававшие равномерное гудение.

В торговом зале на диване для посетителей сидела некая знатная дама, перед которой в угодливом поклоне согнулся высокий Марсель Бемер.

Увидев госпожу де ла Мотт, дама расплылась в радостной улыбке.

— Как приятно видеть вас, графиня. Похоже, что вы тоже надумали обновить свою коллекцию украшений?

— Здравствуйте, баронесса Мопертюи. Кажется, мы давно не виделись, — со столь же радостной улыбкой приветствовала ее графиня де ла Мотт.

Встреча была очень некстати, потому что баронесса Мопертюи слыла одной из самых болтливых и несдержанных на язык парижских аристократок. Теперь, вне всякого сомнения, о визите графини де ла Мотт к ювелирам Бемеру и Бассенжу станет известно на каждом углу. Баронесса Мопертюи, точно, не оставит ее своим вниманием. У графини де ла Мотт не оставалось другого выхода, как включиться в разговор, предложенный ей баронессой. В противном случае, ее собеседница сделает какие-нибудь совершенно фантастические выводы, с которыми непременно ознакомит всех придворных.

Поэтому графиня де ла Мотт, как бы между делом попросив Бемера принести ей броши и браслеты, стала обмениваться последними новостями салонной жизни, слухами и сплетнями с баронессой. Та мгновенно позабыла о цели своего визита в ювелирную лавку, погрузившись в милый и близкий ее сердцу свет Версальской жизни. Разумеется, ее безумно интересовали последние наряды королевы, подробности из жизни придворных распутников и распутниц, известия о предстоящих свадьбах и, более всего, разводах, и прочая чепуха. Графиня де ла Мотт надеялась, что, узнав о последних вестях, баронесса вовсе позабудет о том, что графиня была здесь.

Однако надежды на это было мало, поскольку баронесса Мопертюи была хорошо знакома с графом де ла Моттом и хорошо знала о его финансовом положении. Появление супруги графа де ла Мотта в ювелирной лавке по этой причине было тем более странным. Именно поэтому графине пришлось отказаться от намерения сделать какую-нибудь покупку для себя. Перебирая одну коробку за другой, один футляр за другим, графиня с сожалением замечала, что вот эта брошь не подходит ей по размерам, а этот браслет не слишком гармонирует с ее ожерельем. Перебрав таким образом все предложенные Бемером драгоценности, графиня сделала вид, будто ей ничего не подходит.

Баронесса Мопертюи посочувствовала бедняжке графине, но вовсе не оставила ее своим вниманием. Госпожа де ла Мотт все это время чувствовала себя словно под присмотром. Она даже ни на секунду не могла остаться наедине с Бемером, который был сильно разочарован тем фактом, что ни баронесса, ни графиня не приобрели ни одной, даже самой маленькой, вещицы.

В конце концов, истратив на бессмысленную болтовню целый час, графиня де ла Мотт посетовала на обстоятельства и, испытывая в душе огромное облегчение от расставания с баронессой Мопертюи, собралась уходить. Проклиная в душе эту болтливую сплетницу, графиня мило распрощалась с ней и в сопровождении Бассенжа направилась к выходу.

Иной возможности у нее не оставалось, и потому графиня де ла Мотт решила поговорить с Люсьеном Бассенжем об истинной цели ее визита на пути к карете терпеливо дожидавшейся ее на улице.

— Послушайте, господин Бассенж…

— Да, да, госпожа де ла Мотт, — услужливо заглянул ей в глаза маленький ювелир.

— К сожалению, баронесса Мопертюи отвлекла меня светскими разговорами, и я едва не упустила из виду одну очень важную вещь.

— Вы хотите все-таки купить что-то у нас? Мы немедленно можем вернуться.

— Нет, нет, я о другом. Но прежде, господин Бассенж, я хотела бы взять с вас слово, что этот разговор станет известен только нам с вами и, может быть, господину Бемеру, поскольку он ваш равноправный компаньон.

— Ну разумеется, ваша светлость. Я буду нем, как рыба.

— Речь пойдет о том украшении, которое мы имели возможность видеть недавно в Версале. Вы с господином Бемером привозили эту вещицу ее величеству.

Глаза Бассенжа загорелись алчным блеском. Сейчас он стал похож на маленькую охотничью собаку, которая встала в стойку, почувствовав запах подстреленной дичи.

— Ваша светлость, вы изволите говорить об… э-э… ожерелье, предложенном нами ее величеству? Графиня кивнула.

— Да. Именно о нем я и говорю. Бассенж изумленно смотрел на графиню.

— Неужели… вы… хотите приобрести его? Графиня мило улыбнулась.

— Нет, нет, что вы. Мне не по карману такая дорогая вещь. Все-таки, миллион шестьсот тысяч ливров — это сумма, которая недоступна мне.

В голосе Бассенжа появились нотки разочарования.

— Да, да, я понимаю, ваша светлость… Даже ее величество королева Мария-Антуанетта не смогла позволить себе истратить такую сумму на скромный плод нашего труда. Боюсь, что теперь, — он криво усмехнулся — нашему ожерелью суждено долго пылиться в сейфе.

— Спешу вас обрадовать, мой дорогой Бассенж, что королева все-таки намерена приобрести ваше ожерелье. Однако она опасается сделать это открыто и потому поручила сделать эту покупку одному высокопоставленному лицу.

Бассенж с изумлением посмотрел на графиню де ла Мотт.

— Вы имеете в виду графиню де Бодуэн? Но ведь она уже была здесь.

Госпожа де ла Мотт поморщилась.

— Графиня де Бодуэн — это и есть открытый способ покупки ожерелья. Нет, это будет совсем иной человек.

— Кто же он? — сгорая от нетерпения, спросил маленький ювелир.

— Боюсь, мой милый Бассенж, что пока я не могу дать вам ответ на этот вопрос. Но вы непременно узнаете о предстоящей покупке. И узнаете об этом от меня. Королева доверила это мне. С этого времени я прошу вас не упоминать ни единым словом о бриллиантовом ожерелье, и особенно в присутствии графини де Бодуэн.

Бассенж принялся обрадованно трясти головой.

— Все будет исполнено так, как вы пожелаете, ваша светлость. Никто ни о чем не узнает.

В дверь маленького дома на Рю-де-Канн постучали. Ждать пришлось долго, и дама в сером дорожном плаще с капюшоном уже собиралась уходить. Когда на пороге показалась сморщенная, как пересохшая груша, старуха со связкой ключей в руке.

— Что вам угодно? — пробурчала она.

— Я хотела бы увидеть баронессу д'0лива, — ответила дама, скрывавшая свое лицо под капюшоном. Старуха еще больше сморщилась.

— Здесь нет никакой баронессы. Вы что, не видите, на какой улице находитесь? Здесь живут простолюдины, а не баронессы.

Она уже собралась закрыть дверь и расстаться с незваной гостьей, когда та неожиданно воскликнула:

— Простите, я, наверное, и вправду ошиблась. Мне нужна Мари-Николь Легтоэ.

Старуха выглянула из-за двери и бросила взгляд на улицу. Вокруг не было ни единой души. Лишь откуда-то издалека доносились пьяные крики и шум. Неподалеку от дома стояла карета, кучер которой проверял колеса.

— Вы приехали на этой карете? — с подозрением спросила старуха. Дама оглянулась.

— Да.

— Я не советовала бы вам оставлять ее здесь надолго.

Дама пожала плечами.

— Но за ней присматривает кучер.

— Это еще ничего не значит, — проворчала старуха. — Ну да ладно. Значит, вам нужна Мари-Николь?

— Да.

— Вам повезло, она сейчас у себя.

Дама торопливо достала из маленькой сумочки, которую она держала в руке, золотой луидор и положила его в костлявую руку старухи.

— Благодарю вас.

— Вы не могли бы проводить меня к ней?

— Идемте.

Старуха закрыла дверь за посетительницей и, кряхтя, стала подниматься по скрипучей деревянной лестнице на второй этаж.

— Вообще-то, к ней очень редко заходят женщины, все больше мужчины. И каждый день разные. Бывает, что некоторые присылают за ней карету. Но, слава, богу, Мари-Николь не такая, как многие из тех, что жили здесь до нее. Дома она этим не занимается. А вы бы слышали, что здесь было раньше. Сейчас-то я слышу не так хорошо, как прежде. А тогда… Они все время ругались, дрались, устраивали поножовщину… Нет, слава богу, что у меня поселилась Мари-Николь. Она девушка аккуратная и платит вовремя. И не какиминибудь там расписками, а звонкой монетой.

Бормоча все это про себя, старуха проводила даму обшарпанной деревянной двери и постучала медным кольцом, прикрепленным к ручке. — Мари-Николь, к тебе гостья!

Из-за двери донесся томный девичий голос:

— Сейчас, я только накину на себя что-нибудь. Старуха топталась на месте до тех пор, пока, наконец, тот же голос из-за двери ни пригласил войти. После того, как дама исчезла в комнате Мари-Николь, старуха приложила голову к дверному косяку и некоторое время внимательно вслушивалась в разговор, проходивший за дверью. Однако, убедившись в том, что ее слух не позволяет уловить ни единого слова, она разочарованно махнула рукой и поплелась вниз.

Хотя было уже далеко за полдень, хозяйка комнаты только сейчас поднялась с постели. Волосы ее были спутаны, лицо слегка помято, а высокую изящную фигуру прикрывал лишь ночной халат.

Дама, вошедшая в комнату, сразу же отметила нелепый в чем-то даже контраст: шелковый халат хозяйки и истертые до дыр обои на стенах, огромное количество косметики и облупившаяся краска на подоконнике, не меньше полутора десятков париков, разбросанных там и сям и треснувшее стекло в раме, небрежно брошенное платье из тонкого голубого шелка с дорогой бриллиантовой брошкой и колченогий стул, на котором оно лежало. Убогость окружающей обстановки и дорогие вещи, заполнявшие комнату, не оставляли у посетительницы ни малейших сомнений в том, что она имеет дело с дамой из полусвета, и выражаясь точнее, куртизанкой. На первый взгляд хозяйке комнаты можно было дать не больше девятнадцати лет. И лишь присмотревшись внимательнее, гостья разглядела рано начавшую стариться кожу, тонкую сеточку морщинок под глазами и еще несколько следов чрезмерного потребления косметики, а также разгульного образа жизни. Глаза у Мари-Николь были слегка покрасневшими, а пересохшие губы она то и дело облизывала длинным острым язычком.

Внешность хозяйки комнаты заслуживала отдельного описания. Такого поразительного сходства между ней и королевой Франции Марией-Антуанеттой в природе больше, наверное, не существовало. Высокая фигура с тонкой талией и узкими плечами, нежные белые руки с просвечивающими жилками, узкая длинная ладонь маленькая нога, заостренное книзу лицо с выразительными губами, огромные глаза, нос с небольшой горбинкой — все это делало Марию — Антуанетту Французскую и девицу легкого поведения Мари-Николь Лепоэ почти сестрами — близнецами.

Гостья пристально смотрела на хозяйку комнаты которая, в свою очередь, не сводила глаз с неожиданной посетительницы. Первой заговорила гостья.

— Я имею честь видеть перед собой баронессу д'0лива? — спросила дама, которая по — прежнему предпочитала скрывать свое лицо под низко накинутым капюшоном.

Девица подбоченилась.

— Допустим. А кто вы такая?

— Мое имя в данном случае не имеет особого значения, — сказала гостья. — Но если это вас интересует, меня зовут… маркиза де Брассей.

Мнимая баронесса пожала плечами.

— Я и вправду никогда не слыхала такого имени. Ну что ж, маркиза так маркиза. Если вы сами решили найти меня, значит, у вас какое-то важное дело. Присядьте куда-нибудь. Честно говоря, эта квартира не предназначена для приема гостей.

— Ничего, я постою.

Дама в дорожном плаще прошла через всю комнату и остановилась у окна, не оборачиваясь к Мари-Николь.

— Мне известен род ваших занятий и даже примерные доходы.

Девица наигранно усмехнулась.

— Вы что, шпионите за мной? Вот уж не предполагала, что моя скромная персона заинтересует настоящую маркизу. Простите, я забыла, как ваша фамилия?

— Де Брассей, — глухо ответила гостья. — Я уже сказала, что это не имеет особого значения. Сейчас речь идет о вас.

— Обо мне? Вы что, жена одного из моих кредиторов? Интересно, зачем он прислал вас сюда? Мог бы ' сам явиться. Вы — жена Жюльена?

— Меня зовут маркиза де Брассей, — отчетливо и холодно сказала гостья. — Никакого отношения к вашим кредиторам я не имею. Сейчас я попрошу вас поменьше болтать и побольше слушать. Но это хорошо, что вы помните о своих кредиторах. Я знаю сумму ваших долгов и готова помочь вам рассчитаться с ними.

Мари-Николь, которая без особого стеснения снова бухнулась на постель, подложив руки под голову, насмешливо спросила:

— С кем я должна переспать? Гостья умолкла и спустя несколько мгновений, резко повернувшись, зашагала к выходу.

— Мне казалось, что вы лучшая актриса. Однако, судя по всему, я ошиблась. Прошу прощения за неожиданный визит. Всего хорошего.

Девица тут же вскочила и бросилась следом за посетительницей. — Погодите, погодите, это была обыкновенная шутка. Я готова вас выслушать. Простите, маркиза.

Гостья остановилась у порога и, не поднимая глаз из-под капюшона, сказала:

— Больше никаких шуток. Иначе вам придется плохо. Не думаю, что ваши кредиторы собираются прощать ваши бесчисленные долги.

Мари-Николь поморщилась так, словно хотела сказать: «Зачем вы все время напоминаете мне об этих долгах?» Однако не сказав ни слова, она уселась на постель и сделала внимательное лицо.

— Где сейчас граф де ла Мотт? — неожиданно спросила гостья.

Этот вопрос вызвал у Мари-Николь некоторое смятение. Несколько секунд она молчала, пытаясь что-то сообразить, но затем, так и не придя к определенному умозаключению, ответила вопросом на вопрос:

— Вы хотите знать правду?

— Ну разумеется, — холодно ответила гостья. Мари-Николь еще немного помялась и, наконец, ответила:

— Думаю, что сейчас он уже дома.

— Уточните.

— Мы расстались с ним рано утром. Он сказал, что поедет домой.

— Где вы с ним расстались?

Мари-Николь явно боролась с нежеланием отвечать.

— Ну… это было в одном салоне… Мне не хотелось бы говорить, где…

— Ладно, это не имеет особого значения, — столь же неожиданно сказала гостья, снова сменив тему разговора. — Кажется, раньше вы играли в театре?

Мари-Николь облегченно улыбнулась.

— Да, раньше я была актрисой.

— «Комеди франсез»?

— Да. А откуда вы знаете?

Гостья не скрывала своего раздражения.

— Если бы я этого не знала, то вы сейчас продолжали спокойно спать в своей постели. Впрочем, предложение, с которым я пришла к вам, не должно доставить вам особенно много хлопот. Вы просто должны вспомнить то ремесло, которым занимались прежде, оставив в стороне ваше нынешнее занятие. В использовании этого вашего таланта я не нуждаюсь.

Мари-Николь на мгновение задумалась.

— Значит, я снова должна превратиться в актрису? Но, надеюсь, вы не потащите меня на подмостки? Туда я уже не вернусь.

— Нет, — успокоила ее гостья. — Вам не придется выступать на сцене. Скажите, вам часто говорят, что вы похожи на ее величество королеву?

Мари-Николь самодовольно улыбнулась.

— Я слышу это каждый день. Может быть, именно поэтому мне пришлось сменить профессию и образ жизни. Хотя, если быть совершенно точной, я всего лишь ушла со сцены. То, что обычно происходило после спектаклей, теперь стало моим основным занятием. Кстати, за это неплохо платят.

— Именно поэтому вы по уши увязли в долгах? — с издевкой спросила посетительница. Мари — Николь развела руками.

— Вы же понимаете, что исполнение роли баронессы обходится довольно дорого. К сожалению, бриллианты наше время отнюдь не дешевы. . — Я заплачу вам пятнадцать тысяч луидоров за один маленький спектакль. Полагаю, что вы никогда не получали таких гонораров.

— Вы меня интригуете, маркиза. Но кажется, я начинаю догадываться… Мария-Антуанетта? Гостья хмыкнула.

— Вы обладаете некоторой догадливостью, — сказала она.

— Я даже догадываюсь еще кое о чем, — продолжила Мари-Николь.

Гостья, которая медленно расхаживала по комнате, остановилась.

— О чем же?

— Мне известно ваше настоящее имя. Как вы ни старались скрыть свое лицо под капюшоном, кое-что я смогла разглядеть. Ваш муж показывал мне вас. Правда, издалека. Но этого было вполне достаточно. Вы — графиня де ла Мотт.

Гостья, наконец, откинула капюшон и показала свое лицо.

— Да, вы правы.Теперь уже незачем скрываться, — спокойно ответила она. — Я графиня Женевьева де ла Мотт. Но в ваших же интересах никому не говорить об этом.

— Я уточнила это только для того, чтобы между нами была полная ясность, — сказала Мари — Николь. — Если вы желаете, чтобы я продолжала считать вас маркизой де Брассей, то я не стану возражать.

Графиня ненадолго задумалась.

— Маркиза де Брассей — это неудачное имя, — промолвила она.

Мари-Николь насмешливо вскинула голову.

— А какое имя вы считаете удачным?

— Графиня де Бодуэн.

— Ну что ж, графиня де Бодуэн, будем считать, что я готова к серьезному разговору. Итак, пятнадцать тысяч ливров за то, чтобы я изобразила Марию-Антуа-нетту. Где и когда?

— Пока мне самой неизвестно точное время и место, — сказала госпожа де ла Мотт. — Но в ближайшее время вы непременно узнаете об этом.

Мари-Николь пожала плечами.

— Ну, хорошо. А когда будут деньги? Графиня де ла Мотт достала из внутреннего кармана своего серого дорожного плаща увесистый кошелек и бросила его на постель рядом с Мари — Николь.

— Это задаток, три тысячи. Остальное получите после того, как пройдет спектакль. Надеюсь, вас устраивает такая сумма?

Мари-Николь развязала шнурок на кошельке и, заглянув внутрь, усмехнулась.

— Три тысячи золотом? Это неплохо. Но ведь я еще ничего не сделала.

— Вы уже дали свое согласие. И этого для меня вполне достаточно, — сухо сказала графиня де ла Мотт.

— Я хотела бы кое о чем спросить у вас. Если вам не понравится мой вопрос, можете не отвечать.

— Спрашивайте.

— Вас не смущает то, что я и ваш муж… ну, в общем, то, что между нами существуют какие-то отношения?

На лице графини де ла Мотт промелькнула злая усмешка.

— Мой муж давно не интересует меня как мужчина, так что ваш вопрос не может вызвать у меня ни обиды, ни раздражения. У нас, скорее, чисто деловые отношения, основанные на некоторых взаимных финансовых интересах. Впрочем, не могу сказать, что я испытываю от этого громадное удовольствие. Если бы я знала о вашем существовании раньше, то вы, наверняка, обретались бы сейчас в каком-нибудь дешевом барделе, вдалеке от столицы. Но теперь… теперь мне безразлично. Если бы не это безразличие, я бы не могла обратиться к вам с подобной просьбой. Но учтите — если кому-либо еще, кроме нас с вами, станет известно о предстоящем спектакле, нам грозят крупные неприятности.

Мари-Николь недоуменно пожала плечами, продолжая взвешивать на ладони кошелек с золотом.

—  — Насколько я понимаю, неприятности грозят вам, ваша светлость. Вы уж простите меня, но я буду откровенна. Вы платите мне деньги, а я всего лишь играю.

— . Это опасная игра, — отрезала графиня де ла Мотт.

— Она более опасна для вас, насколько я могу судить об этом, — возразила девица. — Иначе, зачем вам было являться сюда инкогнито и просить меня о столь необычной услуге? Но если вы так поступаете, значит, в этом есть настоятельная необходимость. Боюсь только, что эту тайну не удастся сохранить между нами. Графиня едва заметно побледнела.

— В таком случае, считайте, что этого предложения не было. Деньги можете оставить себе — за молчание.

Она вновь собралась покинуть комнату Мари-Николь Лепоэ, но та воскликнула:

— Да погодите же, вы излишне нервничаете, графиня. Подобные дела нужно делать хладнокровно и с ясным пониманием цели. Впрочем, не мне вас учить. Когда я сказала о том, что нам не удастся сохранить эту тайну между нами, я имела в виду вашего мужа.

Госпожа де ла Мотт недоуменно подняла брови.

— А при чем здесь мой муж? Мари-Николь замялась.

— Видите ли, графиня… Дело в том, что граф совершенно уверен в вашей связи с этим итальянцем Калиостро. Судя по словам вашего мужа, этот Калиостро — вовсе никакой не граф, а обыкновенный мошенник и интриган. И еще граф де ла Мотт сказал, что для него это не имеет особого значения.

Графиня нахмурилась.

— Что не имеет особого значения?

— Ваша связь с Калиостро.

Графиня изумленно воззрилась на Мари-Николь.

— Я не понимаю…

— Все очень просто, — пожав плечами, ответила девица. — Для него, то есть, для графа, ваш брак имеет такое же значение, как и для вас. Он считает это чисто деловым предприятием, без особых обязательств друг перед другом.

— Ну, разумеется, — зло протянула графиня де ла Мотт. — Именно поэтому он каждый раз врет мне, что уезжает в Англию. А на самом деле проводит время… Ну да ладно. Я пришла сюда совсем не за этим. Итак, вы принимаете мое предложение?

— Да, — уверенно ответила Лепоэ. — С одним только условием.

— С каким?

— Я поставлю в известность об этом графа де ла Мотта.

Графиня колебалась недолго.

— Хорошо. Возможно, так будет проще поддерживать связь друг с другом. В таком случае, я передам вам через графа о времени и месте спектакля. Разумеется, вы узнаете и о всяком изменении плана.

Уходя, она задержалась в двери.

— Мне что-нибудь передать графу де ла Мотту?

— Передайте ему, — широко улыбнулась Мари-Николь, — что в последние два дня в Англии было пасмурная и холодная погода.

ГЛАВА 9

Графиня де ла Мотт исполнила обещание, данное ею кардиналу де Роану, который просил ее о встрече с ее величеством. Однако для этого кардиналу пришлось ждать довольно долго — целых три недели.

За это время влюбленный служитель господа получил еще несколько обнадеживающих записок от дамы своего сердца, которые разожгли в кардинале еще больший огонь. Графиня де ла Мотт, которая регулярно посещала дом кардинала на Вьей-дю-Тампль, рассказывала кардиналу разнообразные истории о том, как королева вздыхает, читая его послания, как она пытается взглядом искать кардинала на приемах и балах, но, будучи сдержанной и благоразумной, старается ничем не выдать свои чувства. Снова и снова госпожа де ла Мотт намекала на все нарастающую необходимость преподнести королеве какой-нибудь подарок и таким образом окончательно перевесить колеблющуюся чашу весов р свою пользу.

Кардинал, который понемногу сходил с ума от любви в конце концов был согласен уже на что угодно, лишь бы увидеться хотя бы на пять минут с объектом своих мечтаний. Он буквально умолял графиню де ла Мотт свести его с королевой в каком-нибудь из укромных уголков Версаля. При этом он не скупился на обещания и, что самое главное, деньги. Графиня регулярно получала от личного казначея кардинала значительные суммы денег в звонкой монете. Учитывая, что финансовое положение графа де ла Мотт было далеко не блестящим, эти деньги значительно облегчали жизнь графине. Она смогла расплатиться с самыми срочными долгами и приобрести кое-что для своего гардероба. Перепало кое-что и графу де ла Мотту. Узнав от своей пассии Мари-Николь Легюэ, звавшей себя баронессой д'0лива, о том, что его жена вовлечена в сложную интригу с переодеваниями, граф де ла Мотт прозрачно намекнул на то, что его молчание, а тем более соучастие в этом деле, требует вознаграждения.

Графиня поняла, что возражать было бы глупо, и лучше иметь в собственном доме союзника, нежели врага. К чести графа, он тратил деньги, полученные от супруги, не на Мари — Николь и свои мнимые поездки в Англию, а на уплату давно висевших над ним долгов, заработанных, главным образом, в азартных играх.

После того, как граф рассчитался по этим долгам, его репутация в салонах значительно возросла. Его снова стали принимать за игральные столы, не опасаясь, что в случае проигрыша долги так и останутся долгами. Граф де ла Мотт воспрял духом и даже стал проявлять по отношению к жене некоторые чувства, выражавшиеся, главным образом, по ночам.

Победоносное шествие графа Александра де Калиостро по парижским салонам несколько замедлилось. Все объяснялось очень просто. Хотя в столице Франции было еще немало людей, охотно познакомившихся бы с графом, доля толстосумов среди них резко снизилась К тому же, Калиостро продемонстрировал парижской знати уже практически все, на что был способен. Спиритические сеансы и общение с духами превратились в столь заурядное развлечение, что многие скучающие господа и дамы стали заниматься этим самостоятельно обнаружив в себе способности, почти не уступающие способностям знаменитого Калиостро. Появилась даже некоторая специализация. У одних хорошо получалось общение с духами древности (одна дама даже прославилась тем, что посредством астральных сил ей удалось снестись ни с кем иным как с прокурором Иудеи Понтием Пилатом), другим часто являлись призраки французских королей, в разное время правивших страной. Особой популярностью стал пользоваться салон госпожи де Лузиньян. Госпожа де Лузиньян относила себя к потомкам знаменитого рыцарского рода, который долгие годы правил королевством, образовавшимся на Кипре в результате крестовых походов в Святую Землю.

В отличие от сеансов, устраиваемых графом Калиостро, эти любительские вечера в салонах знатных особ были совершенно бесплатными. Ведь несмотря на внешний блеск, не слишком большая часть парижской аристократии могла похвастаться высокими доходами. В подобных случаях знатность означала, скорее, богатство рода в прошлом. Сельские владения, которые принадлежали этим родам, с каждым годом приходили во все больший и больший упадок. А потому, известные графские и герцогские фамилии все чаще и чаще упоминались в связи с шумными делами о банкротствах и разорениях.

Однако были на фоне этих беднеющих и разоряющихся родов примеры совершенно обратного рода. Но связаны они были, главным образом, с мошенничеством и откровенным грабежом казны. Например, граф де Калонн, старый куртизан Людовика XV, назначенный министром финансов (генеральным контролером) вместо экономного швейцарца Неккера, начал свою деятельность на своем посту с того, что погасил за счет королевской казны личные долги, составлявшие не менее двухсот пятидесяти тысяч ливров. Калонн видел свою миссию, главным образом, в том, чтобы ладить фаворитами короля и королевы. Он соглашался на любые траты, лишь бы угодить капризам придворных, находившихся в фаворе у королевской четы. Порой даже самой королеве Марии-Антуанетте приходилось осаживать чрезмерную прыть господина де Калонна, готового поставить свою подпись на любую бумагу, исходившую от ее величества.

Многим было ясно, что пребывание господина де Калонна на посту генерального контролера финансов будет недолговечным. Он не пользовался особым уважением даже при дворе, поскольку большинству было ясно, что он получил свой пост отнюдь не благодаря заслугам перед королем Франции и, уж тем более, не из-за своих выдающихся организаторских способностей. Его воцарение на посту министра финансов было очевидным результатом подсиживании и интриг. А это могло вызвать восхищение только у обитателей придворных салонов, которые одновременно и ненавидели каждого своего соперника, достигшего успеха подобным образом.

Калонн щедро выдавал из королевской казны деньги на синекуры — хорошо оплачиваемые должности, которые не требовали никаких реальных обязанностей. Не скупился де Калонн и на пенсии, субсидии, подарки. Хорошо понимая, что его властвование над казной может скоро прекратиться, он делал все, чтобы угодить своим покровителям, не забывая о себе лично. Например, графу д'Артуа на покрытие его долгов за короткое время было уплачено никак не меньше десяти миллионов ливров. Миллион ливров был выдан графине де Полиньяк. Граф де Гиш на приданое собственной дочери получил в качестве королевского подарка сто тысяч ливров. Герцогиня д'Айен-Ноайль, первая статс-дама ее величества, получала миллионное жалованье.

Именно таких знатных особ основательно пощипал граф Калиостро, заставив во время своих вечеров расстаться с большим количеством денег и драгоценностей. Но колодец не мог быть бездонным, и количество приглашений, которые следовали знаменитому итальянскому графу из дворцов и салонов, резко сократилось.

Калиостро по несколько дней сидел у себя в гостинице коротая вечера за чтением книг по магии и изучением географии Франции. Последнее занятие было отнюдь не бесполезным развлечением, поскольку Калиостро по-прежнему не исключал того факта, что ему придется покинуть Париж нелегально.

Ведь затеянная им игра по-прежнему продолжалась. Графиня де ла Мотт, проводившая теперь большую часть времени при дворе, объясняла это необходимостью сохранять их отношения в тайне. Калиостро был вынужден смириться с этим, тем более, что игра медленно но верно шла к успеху.

Нетерпение кардинала де Роана достигло уже высшей точки, когда в один теплый солнечный день в конце марта 1785 года графиня де ла Мотт привезла во дворец на Вье-дю-Тампль очередной ответ на любовную записку. Когда она оказалась в кабинете великого капеллана Франции, он отметил, что графиня выглядит необычайно возбужденной. Поначалу, не придав особого значения этому факту, кардинал с жадностью прочел короткое послание ее величества, в котором, как всегда, не было ничего определенного, и обратил свой взгляд на графиню.

— Нет ли у вас каких-либо более обнадеживающих известий для меня, госпожа де ла Мотт? Ведь королева могла убедиться в прочности моих чувств к ней. Но всякий раз, когда я прошу о свидании, она не дает мне конкретного ответа.

— Кардинал, все ваши послания и выраженные в них признания, наконец-то, привели к результату, — не скрывая радости, произнесла графиня. — Вспомните, какие советы вы получали от меня и графа Калиостро. Мы говорили вам, что только энергия и настойчивость могут заставить ее величество обратить внимание на одного из многих влюбленных в нее мужчин. Приготовьтесь к тому, что я сообщу вам добрую весть.

Кардинал вскочил со своего места, дрожа всем телом. Голова была наклонена вперед, взгляд устремлен в глаза графини де ла Мотт.

— Неужели? — побелевшими от волнения губами едва слышно вымолвил он. — Неужели это правда, и королева услышала мои мольбы?

Графиня де ла Мотт, также не в силах была сдержаться, схватила кардинала за руки и горячо прошептала:

— Да, ваше высокопреосвященство, да, она готова. Она хочет с вами увидеться и хочет, чтобы это произошло как можно быстрее.

Кардинал едва не онемел от счастья и застыл на несколько мгновений, хватая ртом воздух, как если бы ему нечем было дышать.

Наконец, он немного пришел в себя. Но силы все-таки оставили его, и кардинал тяжело опустился на диван.

— Вот оно… свершилось… — бормотал он. — Да, господин Калиостро был прав… Только настойчивость помогает мужчине добиться сердца желанной женщины…Затем он поднял взгляд на графиню, которая едва сдерживала радостную улыбку.

— Так, значит, я все-таки увижусь с ней. Ее величество уже назначило мне время и место нашего свидания?

— Да.

Кардинал нетерпеливо заерзал на диване.

— Где и когда? — тут же спросил он.

— Это произойдет в ближайший понедельник, — ответила графиня. — Мне удалось убедить ее величество в том, что откладывать с вами встречу больше нельзя. Ведь вы понимаете положение ее величества? Она находится под постоянным вниманием всего двора. И для того, чтобы решиться на подобный поступок королеве, матери троих детей, ей потребовалось незаурядное мужество. К счастью, в этот момент я была рядом с ней и смогла поддержать ее.

Кардинал, позабыв о своем положении, тут же принялся целовать руку графине.

— Госпожа де ла Мотт, я безмерно благодарен вам. Вы наполнили мою жизнь смыслом и изгнали из нее отчаяние и неверие в собственные силы. После этого свидания вы можете рассчитывать на мое безграничное доверие. Но говорите же, говорите, продолжайте. Как все это будет?

Графиня уселась на диван рядом с кардиналом и предусмотрительно понизив голос до шепота — мало вероятно, чтобы стены дворца кардинала не имели ушей — начала рассказывать.

— По понедельникам королева в сопровождении двух-трех наиболее близких к ней статс-дам совершает прогулку по парку Монбель в Версале. Прогулка начинается около трех часов пополудни и длится никак не менее полутора — двух часов. Вы понимаете, о чем я говорю?

Кардинал, который мысленно, наверное, уже видел себя принимающим объятия влюбленной в него королевы, наморщил брови.

— Простите, графиня.

Госпожа де ла Мотт снисходительно улыбнулась.

— Я говорю о том, ваше высокопреосвященство, что сейчас конец марта, и после четырех часов пополудни быстро темнеет. Это означает, что, выйдя на прогулку в светлое время дня, ее величество будет возвращаться во дворец уже тогда, когда стемнеет. А это дает нам прекрасный шанс.

На лице кардинала появилась озабоченность.

— Но ведь королева будет совершать прогулку по парку в сопровождении нескольких фрейлин. Как в таком случае будет обеспечена конфиденциальность?

Графиня гордо подняла голову.

— А вот это и есть та проблема, которую мне удалось благополучно разрешить. Не скрою — мне пришлось истратить много сил и средств на то, чтобы избавиться от сопровождающего ее величество эскорта, и теперь королева отправится на прогулку, сопровождаемая никем иным, как близким другом вашего величества.

Лицо кардинала озарила счастливая улыбка.

— Только вы и королева? Это просто великолепно. Графине де ла Мотт показалось, что кардинал не расслышал ее слов о истраченных силах и средствах, либо намеренно не обратил на них внимание. А потому она решила повторить то же самое в несколько иных выражениях.

— Знаете, ваше высокопреосвященство, мне показалось, что графиня де Бодуэн, которая также намеревалась сопровождать королеву в этой прогулке, стала о чем-то подозревать. Возможно, сумма, которую я выплатила ей в качестве компенсации за несостоявшуюся прогулку с ее величеством, оказалась недостаточной. Говоря откровенно, графиня де Бодуэн с крайней подозрительностью относится к тому, чем я занимаюсь при дворе в последнее время. Очевидно, потребуются дополнительные расходы для того, чтобы нейтрализовать этого опасного противника.

Но кардинал с неожиданной беззаботностью воскликнул:

— Графиня, вы можете тратить столько денег, сколько посчитаете нужным. Я отдам распоряжение своему казначею, чтобы вы получали у него деньги по первому вашему требованию. Разве какие-то незначительные суммы могут сравниться с той счастливой возможностью встречи, которой я ожидаю? Вам хватит ста тысяч ливров?

Графиня едва сдержалась от того, чтобы не наделать в порыве радости каких-нибудь опрометчивых поступков. Она лишь молча поцеловала ладонь его высокопреосвященства, заметив после этого:

— Вы очень щедры.

Не обращая внимания на эту благодарность со стороны госпожи де ла Мотт, кардинал мечтательно сложил руки. — Только вы, я и она.

Мимолетно улыбнувшись, графиня поправила:

— Только вы и она. Я оставлю вас наедине на несколько минут. Но учтите, ваше высокопреосвященство — всего лишь несколько минут. К сожалению, ее величество не располагает возможностью уделить вам больше, чем столь короткое время. Надеюсь, вам не нужно объяснять причин этого. Если вас увидят вместе, то это может обернуться для королевы большими неприятностями. Ее величество Людовик XVI, в отличие от своего царственного деда, не склонен сквозь пальцы смотреть на увлечения королевы придворными, — она на мгновение умолкла. — О, если бы вы знали, ваше высокопреосвященство, какого труда мне стоило уговорить герцогиню д'Айен-Ноайль и графиню де Бодуэн заняться в это время более важными делами, нежели прогулка с королевой. Кардинал по-прежнему был поглощен собственными мыслями, касавшимися предстоящего свидания.

— Скажите, графиня, должен ли я приготовить какой-либо особый знак внимания, чтобы преподнести его королеве в момент нашей встречи?

Графиня тяжело вздохнула.

— Нет, ваше высокопреосвященство, думаю, что в этот раз придется обойтись лишь словами. Если вы все-таки решитесь на подарок, я сообщу вам каким образом королева сможет получить его, не подвергая себя и вас опасности быть разоблаченными. К тому же, подарок должен быть таким, чтобы он был достоин королевы.

Энтузиазм кардинала стал иссякать на глазах.

— Но у вас есть какие-нибудь мысли по этому поводу, госпожа де ла Мотт? — безнадежным тоном обратился он к графине.

— Не скрою, ваше высокопреосвященство, — ответила она, — я уже думала над этим вопросом. У меня есть кое-какие соображения. Но пока я не уверена в их правильности, и мне требуется время для того, чтобы решить все окончательно. Надеюсь, вы согласитесь подождать еще немного? Это и в ваших интересах.

Кардинал уныло кивнул.

— Хорошо, графиня, я целиком полагаюсь на вас. Если потребуются какие-то дополнительные расходы, вы можете всецело рассчитывать на меня. Итак, что я должен делать?

— Ждать, ждать и только ждать. Осталось совсем немного времени до назначенного ее величеством свидания. Вы никоим образом не должны привлекать к себе внимание, и я бы порекомендовала вам даже не появляться в ближайшие дни при дворе. Это избавит вас и нас от излишних подозрений.

Несмотря на столь безрадостные, казалось бы, слова, кардинал сейчас отнюдь не выглядел удрученным.

— Это будет нетрудно сделать, — ответил он. — Папский нунций предлагает мне совершить в ближайшие дни короткую поездку на юг. Там мы должны ознакомиться с ходом строительства католического собора в Марселе. Оттуда папский нунций собирается отправиться в Рим, а я вернусь назад в Париж. В понедельник я могу появиться в Версале под вполне благовидным предлогом — доложить королю о результатах своей поездки.

Графиня ненадолго задумалась.

— Думаю, это будет наилучшим выходом. Несколько дней королева не будет видеться с вами, и это возбудит ее любовные чувства. Я уверена, что она также с нетерпением будет ожидать понедельника. Не удивляйтесь также, если при вашей встрече королева не решится откровенно признаться вам во всех чувствах и переживаниях. Сами понимаете — положение обязывает. План самой встречи я уже детально разработала. Если ничего не помешает, то ваша встреча с ее величеством состоится на дальней аллее парка Монбель. Вы должны под каким-либо предлогом оказаться там около половины пятого пополудни. Если вы хоть раз бывали в парке Монбель, то наверняка помните, что там есть скрытая за деревьями беседка.

Кардинал кивнул.

— Да, мне известно о ее местонахождении.

— Вы должны проследовать туда и ждать. Мы с королевой сразу же отправимся туда, и вы, наконец-то, сможете повидаться с дамой вашего сердца. Я надеюсь, что нам никто не помешает.

Кардинал обеспокоенно поднялся с дивана.

— А что нам может помешать? Ведь вы будете с ее величеством наедине, без слуг и фрейлин.

Графиня предостерегающе подняла вверх палец.

— Не забывайте, ваше высокопреосвященство, что Версаль полон любопытных глаз и ушей. Ни мне, ни вам, ни тем более ее величеству не доставит удовольствие, если свидетелями вашей встречи станут наши недруги.

Кардинал наморщил лоб.

— Кого вы имеете в виду?

— Например, графиню де Бодуэн, которая лишь недавно появилась при дворе, но явно претендует на то, чтобы в скором времени стать первой статс-дамой ее величества.

— Вы думаете, что именно от нее исходит главная опасность?

— Опасность может исходить от кого угодно. Но именно графиня де Бодуэн выказывает явные признаки подозрительности. Кардинал надолго задумался.

— Что ж, я ни на секунду не буду забывать о ваших словах. Есть ли еще какие-нибудь меры предосторожности, которые мне следует принять?

— Накиньте темный плащ и проследите за тем, чтобы никто не знал о том, куда вы направляетесь.

— Можете считать, что я уже сделал это. Графиня еще немного подумала. 1

— Что ж, пожалуй, это все. К сожалению, ваше высокопреосвященство, мне нужно идти. Я немного задержалась у вас, а меня уже ждут во дворце.

Кардинал огорченно бросился навстречу графине.

— Как, вы уже уходите? У вас даже нет ни минуты времени?

Графиня смягчилась.

— Если вы хотите написать послание ее величеству, то я готова подождать. Но постарайтесь быть лаконичны.

Кардинал тут же направился к столу и, торопливо начиркав несколько слов на листке бумаги, сунул его в маленький конверт и протянул графине.

— Надеюсь, что вы сможете передать его королеве сегодня же. И еще, госпожа де ла Мотт — не забудьте зайти к моему казначею и получить предназначенные для вас сто тысяч франков.

Графиня растянула губы в благодарной улыбке.

— Щедрость вашего высокопреосвященства не знает границ. Откровенно говоря, я не хотела бы, чтобы деньги много значили в наших отношениях с вами. Однако вы сами понимаете, что для столь щекотливого дела требуются большие расходы. Кардинал принялся оживленно трясти головой. — Да, да, разумеется. Я никоим образом не хочу ограничивать вас в средствах. Графиня, если вы являетесь моим другом, то вы не должны нуждаться ни в чем.

Не менее часа после посещения графини де ла Мотт кардинал де Роан пребывал в отличном расположении духа. Он расхаживал по кабинету, напевая слова какой-то любовной песенки, мечтательно смотрел в окно, то и дело поглядывал на портрет королевы, скрытый внутри медальона, висевшего у него на шее под мантией. Он даже снял свою маленькую кардинальскую шапочку и, поудобнее пристроившись перед зеркалом, принялся ухаживать за своими волосами.

Скорее всего, ему не следовало делать этого, потому что внимательно разглядев в зеркале собственное отражение, кардинал де Роан помрачнел. С унынием он проводил пальцами по покрытым морщинами щекам и лбу, теребил седые жидкие волосы, едва прикрывавшие виски и затылок, вглядывался в желтеющие мутные глаза, которые сверкали лишь тогда, когда кардинал думал о предстоящем свидании.

Старость уже наступила. Кожа на руках стала морщиться и покрываться пятнами, ноги при быстрой ходьбе дрожали, а сердце колотилось с таким звоном, что порой самому кардиналу бывало страшно. Неужели королева, женщина в расцвете сил, не видит ничего этого?

Разумеется, кардинал переоценивал свои способности и возможности как любовника, но не до такой степени, чтобы не понимать главного — королева может благосклонно относиться к нему, но не может любить его…

Правда, граф Калиостро, человек, знакомый с астральными силами и магией, убеждает его, что бояться нечего, что королева питает к нему нечто большее, чем простые дружеские чувства. Временами, в приступах самодовольства, кардинал соглашался с этими словами Калиостро. Но иногда, в такие минуты, как сейчас, его охватывало острое чувство собственной неполноценности. Он был стар — и этим было все сказано.

Может быть, не стоило соглашаться на это свидание? Нет, почему же не стоило? Ведь он сам просил графиню де ла Мотт о встрече с королевой. Он так страстно жаждал поговорить с любимой женщиной… и теперь так боится этого свидания. Как быть? Что он должен делать? Может быть, необходимо срочно найти графиню де ла Мотт и отменить намечающуюся встречу? А может быть, все не так страшно? Может быть, он просто убедил себя в том, что королева разочаруется, встретившись с ним с глазу на глаз?

Кардинал понял, что ему срочно необходим совет графа Калиостро. Граф должен снестись с потусторонними силами и выяснить, чего следует ожидать кардиналу от этой встречи. Калиостро, наверняка, подскажет, что нужно делать. Кардинал вызвал слугу и приказал ему отправиться в гостиницу, где расположился граф Калиостро, с просьбой, чтобы известный маг и чародей немедленно прибыл во дворец кардинала на Вьей-дюТампль. Если же графа не окажется на месте, то слуге было приказано дожидаться его в гостинице до тех пор, пока Калиостро не вернется к себе.

Однако кардиналу повезло. Слуга застал итальянца за трапезой и, терпеливо дождавшись ее окончания, проводил графа во дворец кардинала.

Увидев на пороге столь желанного гостя, де Роан бросился к нему с распростертыми объятиями.

— О, мой дорогой граф, как я рад вас видеть! Калиостро, польщенный вниманием, поугасшим к его особе на протяжении нескольких последних дней, напустил на себя серьезную мину. — Ваше высокопреосвященство, я теряюсь в догадках. Что случилось? Почему такая срочная необходимость увидеться?

Кардинал взял Калиостро под руку.

— Проходите, садитесь, милейший граф. Я приношу свои извинения за то, что, возможно, оторвал вас от более важных дел, однако мне необходим ваш совет. Я просто не могу ждать.

Калиостро уселся на диван и, сложив руки на груди, внимательно воззрился на кардинала.

— Я слушаю, ваше высокопреосвященство. Кардинал кусал губы, не зная, с чего начать. Наконец, он остановился у окна и, перебирая в нервно дрожащих руках четки, произнес:

— Дело касается всем нам известной дамы. Калиостро сделал понимающее лицо.

— Вы получили от нее какое-то необычное послание? — спросил он. — Или, может быть, дело в другом? Де Роан тяжело вздохнул.

— Послание, которое ее величество — будем называть вещи своими именами-передала сегодня через графиню де ла Мотт, ничем особенным не отличалось. Такие записки я получаю от королевы уже на протяжении нескольких недель. Они приносят мне надежду и утешение. Но сегодня графиня де ла Мотт сообщила мне о том, что королева ответила согласием на мою просьбу встретиться.

Калиостро удивленно поднял брови.

— Вот как? Ваше высокопреосвященство, вы делаете несомненные успехи на поприще любви. Я не думаю, чтобы еще хоть один человек в этом мире мог похвастаться тем, что самая блистательная женщина, которую когда-либо создавал Бог, назначила ему свидание. Вот видите, что означает настоящий мужской характер, помноженный на терпение и настойчивость. Вы проявили чувства, достойные настоящего влюбленного — и сердце королевы дрогнуло. Но, откровенно говоря, я, в таком случае, не понимаю, что вас смущает. Кажется, все идет так, как должно идти. И свидание лишь укрепит существующую между вами симпатию.

Кардинал задумчиво покачал головой.

— Мой милейший граф, в этом-то я и не уверен. Калиостро сочувственно посмотрел на де Роана. — В чем же причина ваших сомнений, ваше высокопреосвященство? На мои взгляд, это свидание для вас жизненно необходимо. Другой такой возможности может не предоставиться. Насколько мне известно, графине де ла Мотт пришлось приложить немало усилий для того чтобы организовать встречу.

— Я знаю об этом. Мне даже неловко говорить… — кардинал умолк.

Калиостро поспешил успокоить его:

— Говорите, ваше высокопреосвященство, ведь мы с вами близкие друзья. Вы должны поделиться со мной всеми своими сомнениями.

Де Роан поднял голову и с надеждой посмотрел на графа. — Будем откровенны, мой дорогой Калиостро. Я трезво оценил обстановку и понял, что мои шансы овладеть сердцем ее величества весьма призрачны. Ведь одно дело дружба, а другое — любовь. Я совсем не молод и не обладаю такой внешностью, которая привлекает женщин.

Калиостро мягко улыбнулся.

— Вы не дооцениваете себя, ваше высокопреосвященство. Вспомните Мазарини. Ведь все было против него, когда он осмелился выказать свои тайные чувства королеве Анне Австрийской. Его упрекали итальянским происхождением, он был в том же возрасте, что и вы, и отнюдь не отличался красотой. Множество придворных и чернь просто ненавидели его. Однако он поступил наперекор всему и, насколько мне известно, даже сочетался тайным браком с ее величеством королевой Анной. Неужели для вас это не служит доказательством верности избранного вами пути?

Кардинал мрачно посмотрел на Калиостро.

— Однако у меня перед глазами другой пример — кардинал Ришелье. Несмотря на то, что он был блестящим государственным мужем, человеком с твердым характером и вполне привлекательной внешностью, та же королева Анна откровенно издевалась над его любовью. Она давала ему ответы на его любовные послания и даже заставляла плясать перед собой, но в результате кардинал Ришелье оказался осмеянным и преданным. После того, как де Роан умолк, Калиостро встал дивана и прошелся по кабинету. На лице его отражались разнообразные чувства, и он тихо произнес:

— Сомнения вашего преосвященства мне понятны. Вы не хотите стать посмешищем в глазах всего двора. Какого же совета вы ожидаете от меня? Ведь я простой смертный, лишь упорным трудом заслуживший право быть приближенным к таинствам сил сущего.

Кардинал перевел на Калиостро полный тоски и надежды взгляд.

— Пользуясь вашими гениальными способностями, мой дорогой граф, вы могли бы выяснить, благоприятствует ли обстановка моей встрече с королевой.

Калиостро остановился у окна рядом с кардиналом.

— Так вот в чем дело? Ну что ж, учитывая мое дружеское расположение к вам, ваше высокопреосвященство, я готов заняться этим немедленно. Однако мне потребуется для этого отдельный кабинет и полнея тишина во всем дворце.

Кардинал оживился.

— Вы немедленно получите все, что вам нужно. Кстати, эта услуга будет хорошо оплачена. Калиостро решительно взмахнул рукой.

— Нет, нет, ваше высокопреосвященство, об этом не может быть и речи. Я делаю это только из дружеских побуждений. Бескорыстие — вот главное, что должно отмечать настоящую дружбу.

Кардинал заискивающе улыбнулся.

— Это приятно слышать вдвойне из ваших уст, граф. К сожалению, многие, и среди них даже попадаются служители церкви, считают простые христианские чувства препятствием для личного обогащения. Сколь же радостно осознавать, что есть на свете люди, не подверженные подобному пороку. Я весьма признателен взм, милейший граф, за ваше деятельное и бескорыстное Участие в моих делах.

Калиостро наклонился и поцеловал руку кардиналу.

— Не стоит благодарности, ваше высокопреосвященство, я рад тому, что смогу помочь вам. Этого с меня вполне достаточно. Где я могу уединиться?

Кардинал позвал слугу и отдал все необходимые распоряжения.

— Я буду ждать вас у себя, — сказал он уже стоявшему на пороге Калиостро. — Если появятся какие-либо затруднения, немедленно обращайтесь ко мне. Надеюсь, что вы принесете добрые вести.

— Мне хотелось бы сразу обнадежить вас, ваше высокопреосвященство, однако не будем торопиться.

— Я жду от вас надежды, — высокопарно произнес де Роан. — Уповаю на то, что силы небесные не оставят меня наедине с моими сомнениями.

Калиостро на мгновение задержался.

— Ваше высокопреосвященство, с абсолютной уверенностью могу сказать вам, что вы не должны бояться будущего. По крайней мере, то, что мне было известно до сегодняшнего дня, свидетельствует — ваша цель будет достигнута. Возможно, это произойдет чуть раньше или чуть позже, но в результате я не сомневаюсь.

С этими словами он закрыл за собой дверь и покинул кабинет кардинала де Роана. Великий капеллан Франции, немного успокоившись, уселся за свой стол и, вооружившись остро отточеным пером, занялся любовными рифмами. Он успел сложить несколько строф, когда в дверь кабинета постучали.

— Входите.

На пороге вновь показался граф Калиостро. Лицо его было украшено сияющей улыбкой, а глаза блестели.

Кардинал тут же сунул листок с любовным стихом в стол и вскочил.

— Судя по вашему виду, дрожайший граф, у вас есть для меня хорошее известие. Говорите же, говорите.

— Ваше высокопреосвященство, я только что общался с потусторонними силами и выяснил все, что касается вашего предстоящего свидания с ее величеством. Знамения самые благоприятные. Вам ни в малейшей степени не стоит опасаться этой встречи. Мне удалось выяснить, что чувства, которые питает королева по отношению к вам, после этого свидания только укрепятся.

Кардинал сиял от удовольствия.

— Вы не представляете, мой дорогой граф, как я рад это слышать. Слава Богу, вы помогли мне справиться последними сомнениями. Итак, решено, в понедельник встречаюсь с ее величеством королевой.

Сияющая улыбка на лице Калиостро сменилась озабоченной миной.

— В понедельник? Я не ошибся? Вы сказали — понедельник, ваше высокопреосвященство? Радость кардинала также пошла на убыль.

— Да, в понедельник. А что? — испуганно спросил он. Калиостро с сомнением потер лицо.

— Было одно знамение… — нерешительно начал он.

— Что, мне нельзя встречаться с ее величеством в понедельник? — забеспокоился кардинал. — , — В таком случае, может быть, перенести свидание?

Калиостро отрицательно мотнул головой.

— Нет, нет, ваше высокопреосвященство, если свидание назначено в понедельник, значит, оно должно состояться несмотря ни на что. Такова воля потусторонних сил. Но в таком случае, от вас потребуется еще кое-что. Не знаю, как к этому отнесется ваше высокопреосвященство, однако я рекомендовал бы вам исполнить волю небес.

Заметно скисший кардинал снова опустился в свое кресло.

— Что я должен сделать? — упавшим голосом спросил он.

Калиостро, убедившись в том, что нагнал достаточно страха на влюбленного кардинала, уже более уверенно продолжал:

— Насколько я смог разобраться в знамениях, после этой встречи в понедельник вы не сможете увидеться с дамой вашего сердца на протяжении довольно длительного времени. К тому же, этот день будет отмечен влиянием Меркурия — планеты своенравной и переменчивой. Дружеские чувства по отношению к вам со стороны королевы в дни, последующие за вашим свиданием, подвергнутся серьезным испытаниям. Королеве будет трудно сохранить свое дружеское расположение к вам, если вы в самом же ближайшем времени не обнадежите ее каким — либо значительным проявлением своего внимания.

Кардинал засопел и неуютно поежился в кресле.

— В чем же состоит опасность? Калиостро продолжал разглагольствовать:

— Небесные силы сообщили мне, что в ближайшее время вас ждет дальняя поездка.

Кардинал не без удивления согласился.

— Да, это так. Я собираюсь вместе с папским нунцием отправиться в Марсель, где идет строительство католического храма.

— Когда это случится? — полюбопытствовал итальянец.

— Завтра. А вернусь я только в воскресенье вечером.

— Нет, — сказал Калиостро, — речь шла о другой поездке.

Кардинал нахмурился.

— Вы имеете в виду предстоящий мне визит в Рим? Но это будет не так скоро, только через две недели. Калиостро утвердительно кивнул.

— Да, именно об этой поездке и идет речь. Вы будете отсутствовать довольно долго. А в это время королеве предстоит остаться наедине с собой и собственными чувствами. Вы представляете, насколько это опасно? Если вы не оставите ее величеству никаких знаков внимания, вернувшись из Рима, вас может неприятно поразить ее холодность.

Кардинал растерянно развел руками.

— Ну как же так? Ведь я не даю ее величеству никаких поводов сомневаться в прочности своих чувств?

Калиостро почувствовал, что немного переборщил, и принялся утешать в конец расстроенного де Роана.

— Это может и не произойти, ваше высокопреосвященство, ведь знамения — это всего лишь знаки, которые посылает нам господь, как маяки на берегу моря. Мы должны знать о грядущей опасности и заблаговременно избегать ее. Приняв необходимые меры предостооожности, вы сможете закрепить свой успех.

Кардинал принялся мрачно барабанить по столу тонкими высохшими пальцами.

— Кажется, я начинаю догадываться, о чем вы говорите, — медленно произнес он. — О том же самом мне сказала графиня де ла Мотт.

Калиостро сделал заинтересованное лицо.

— Любопытно, любопытно. О чем же она сказала вам, ваше высокопреосвященство?

— Я должен сделать подарок. Такой подарок, о котором королева не забудет никогда. Калиостро помолчал.

— Графиня ее женским сердцем особенно тонко чувствует подобные нюансы. Видимо, у нее тоже есть предрасположенность к контакту с астральными силами. Что ж, я могу посоветовать только одно — прислушаться к словам графини де ла Мотт, которая хорошо знает королеву.

Кардинал молча встал из-за стола и принялся мерить широкими шагами свой кабинет. Прищур его глаз говорил о том, что он уже принял решение и теперь обдумывает, как воплотить его в жизнь.

— Что ж, — наконец произнес де Роан, — я безмерно благодарен вам, граф Калиостро, за надежду, которую вы мне подарили. Нечто подобное я и хотел услышать. А сейчас не стану вас задерживать. Мне необходимо встретиться с папским нунцием и обсудить с ним детали предстоящей поездки в Марсель.

— Рад, что смог вам помочь, ваше высокопреосвященство, — благодарно преклонив голову, ответил Калиостро. — Я от всей души желаю вам успеха в вашем предприятии и надеюсь — , что все завершится благополучно. Если вам понадобится какой-либо совет либо дружеское участие с моей стороны, вы можете, не раздумывая, обращаться ко мне. Я всегда к вашим услугам.

— Как долго вы еще намерены пробыть в Париже. граф?

Калиостро улыбнулся.

— О, это будет зависеть от того, насколько долго вам потребуется мое присутствие. Как вы понимаете, никакие обязательства не связывают меня с Парижем с внешней стороны. Что же касается моих магических связей с этим городом, то спешу вас обрадовать — в Париже мне удается поддерживать контакты с астральными силами так тесно, как нигде более. А потому, мне самому не хотелось бы покидать этот город в обозримом будущем.

Кардинал оживился.

— Что ж, это ободряющее известие. Со своей стороны могу уверить вас, что в Париже у вас есть, по крайней мере, один настоящий поклонник — это я. Очевидно, мы с вами, граф, встретимся сразу же после моего свидания с ее величеством. Мне вновь, наверняка, потребуется ваш совет.

Тепло распрощавшись, граф Калиостро и кардинал де Роан расстались. После этого Калиостро отправился в салон госпожи де Сегюр, куда вечером, возвращаясь из Версаля, должна была заглянуть графиня де ла Мотт. Кардинал де Роан, совершенно успокоившись, занялся собственными делами.

ГЛАВА 10

Субботний вечер Констанция де Бодуэн провела дома в своем особняке на Вандомской площади. В последние несколько недель она слишком много времени проводила занятая делами королевы, а потому соскучилась по Мишелю так сильно, как редко бывало прежде.

На субботний вечер в Версале было намечено представление двух оперных трупп и балетный спектакль.

Едва дождавшись начала представления, Констанция подошла к королеве и, сославшись на головную боль, попросила разрешения покинуть Версаль. Мария-Антуанетта посмотрела на Констанцию сочувственно.

— Бедняжка, вы и впрямь выглядите не очень хорошо. Кажется, в зале душновато. Ну да ладно, поезжайте к себе и как следует отдохните. Я даже разрешаю вам провести воскресный день в постели.

Констанция улыбнулась.

— Я не могу позволить себе такой роскоши, ваше величество.

Мария-Антуанетта кивнула.

— Ах, да, да, конечно, у вас ведь есть маленький сын. Разумеется, дети всегда требуют хлопот. Кстати, хочу сказать вам по секрету — моя дочь просто влюблена в вас. Наверное, герцогиня д'Айен-Ноайль лопнула бы от злости, услышав такие слова. Ведь она привыкла считать, что именно ее поведение и внешний вид служит примером для всех обитателей Версаля. Впрочем, раньше так оно и было — до тех пор, пока не появились вы. Я с каждым днем все больше убеждаюсь в том, что не ошиблась, назначив вас на место герцогини де Сен-Пре. Ну да ладно, ступайте, дитя мое, можете поцеловать от меня своего маленького сына.

Испытывая огромное облегчение, Констанция вернулась домой. Все-таки служба при дворе — отнюдь не такое легкое занятие, как может показаться со стороны. Здесь невозможно расслабиться ни на одно мгновение. Ты постоянно находишься как будто под увеличительным стеклом, в которое тебя разглядывают со всех сторон.

Лишь дома Констанция могла отрешиться от всех забот двора и целиком заняться собой и сыном. Страдания и переживания недавнего прошлого уже почти забылись, а ощущение невосполнимых потерь сменилось терпеливым смирением. Порой Констанция чувствовала, как ей не хватает настоящей мужской заботы и любви. Но вспоминая о пережитом, она каждый раз убеждала себя в том, что ей вряд ли удастся найти мужчину не только превосходящего, но хотя бы равного по силе своих чувств в ее прежнем возлюбленном.

Ежедневно сталкиваясь в Версале со множеством мужчин — пожилых и молодых, знатных и не слишком, богатеющих и беднеющих — Констанция сравнивала их с Виттори, Арманом, Филиппом и убеждалась в том, что влюбленность ей не грозит. Порой ей даже казалось, что она теперь выискивает в мужчинах одни недостатки. В таких случаях она тут же принималась уговаривать себя выбрать какой-нибудь объект для внимания и, может быть, даже постараться влюбиться в него. Но попытки были безуспешны, и Констанция все реже и реже вспоминала о том, что такое любовь.

Между прочим, маленький Мишель тоже требовал любви. Но это были совершенно иные чувства. Констанция испытывала по отношению к сыну безмерную нежность и старалась сделать так, чтобы он ни в чем не знал отказа. Каждый раз, приезжая из Версаля поздно ночью, она навещала спальню Мишеля, чтобы хотя бы несколько минут посидеть рядом с ним и подержать в ладони его теплую ручку.

Иногда мальчик просыпался и, увидев перед собой мать, просил ее лечь рядом с собой. Констанция исполняла эту просьбу и спустя мгновение засыпала рядом с Мишелем.

Вернувшись домой и поужинав, Констанция поиграла с сыном, уложила его спать и уже готовилась улечься в постель сама, когда в дверь ее спальни неожиданно постучали.

— Войдите! — встревоженно крикнула Констанция. На пороге нерешительно топтался Жан — Кристоф.

Привратник выглядел смущенно, словно его только что уличили в неблаговидном поступке.

— Ваша светлость, — тихо произнес он, — там… В общем… К вам посетитель.

Констанция, уже накинувшая ночной халат, удивилась. — Посетитель? В такой поздний час? Жан-Кристоф уныло пожал плечами.

— Ну да. Я даже не хотел открывать, но он стучал и стучал. И я открыл и, услыхав, что он спрашивает вас, ответил, что вы уже спите, но он непременно хотел вас видеть.

Констанцию охватили неприятные мысли. Может быть, это что-то связанное с ее прошлым? Мало вероятно, чтобы в такой поздний час за ней прислали из Версаля. Тем более, что она сама разговаривала с королевой. Кто же это может быть?

— Где он? — опросила Констанция. Жан-Кристоф махнул рукой.

— Я оставил его внизу. Не бойтесь, госпожа, за ним присматривают.

— А он объяснил, зачем ему нужна именно я?

— Он говорит, что у него какое-то послание для вас и ему нужно передать его лично вам в руки. Он сказал, что это очень важно.

Констанция поднялась было с постели, но, затем передумав, решила остаться в своей спальне.

— Приведите его сюда, — распорядилась она. Спустя несколько минут в коридоре за дверью раздался шум шагов, и после стука Констанция разрешила войти Жану-Кристофу, который привел с собой позднего гостя.

У порога стоял невысокий человек в потрепанном дорожном плаще, мокрой шляпе и забрызганных грязью сапогах. На улице моросил мелкий дождь, и, судя по всему, этот человек прибыл сюда не в карете.

— Что вам угодно? — спокойно спросила Констанция.

Вместо ответа человек вытащил из-за пазухи и протянул ей небольшой конверт.

— Меня просили очень срочно передать это вам, ваша светлость, — покашливая и прикрывая рот платком, сказал посыльный.

— Кто просил?

— Я с ним не знаком, — ответил гость. — Мы впервые увиделись сегодня в трактире на улице Сен-Жам. Он попросил меня отнести вам это письмо и пообещал уплатить мне золотой луидор. Для меня это очень большие деньги, госпожа, и если я не выполню его поручение, моя семья будет голодать целую неделю. Прошу вас, примите это письмо и дайте мне расписку в том, что вы его получили.

Жан-Кристоф передал письмо Констанции, и она с любопытством повертела его перед глазами. Это был небольшой конверт из грубой серой бумаги, незапечатанный и ненадписанный.

— Вы уверены, что оно предназначено именно мне? — с недоумением спросила она. — Ведь здесь нет никаких указаний об этом.

— Этот человек объяснил мне, как найти ваш дом. Он сказал, что вы живете рядом с Бодаром де Сен-Жамом, казначеем морского ведомства.

Констанция задумчиво покачала головой.

— Да, это верно, рядом со мной особняк Бодара де Сен-Жама…

— Ну да, а по другую сторону дома господина де Сен-Жама живет откупщик Пуатье. Я там уже побывал. Констанция на мгновение задумалась.

— Ну хорошо, Жан-Кристоф, подайте мне бумагу и перо. Я напишу расписку о получении письма.

Когда ее пожелание было исполнено, она набросала на листке несколько слов и затем обратилась к посыльному:

— Как вас зовут?

— Гранжье, — сконфузившись, ответил тот. — Я просто бедный человек, ваша светлость.

— Гранжье так Гранжье, — спокойно ответила Констанция и дописала еще несколько слов. — Жан-Кристоф, передайте. Можете быть свободны, Гранжье. А вы, Жан-Кристоф, проводите нашего гостя на кухню и дайте ему горячего чаю. Похоже, он замерз.

— Будет исполнено, ваша светлость.

Когда привратник и посыльный удалились, Констанция принялась изучать конверт и письмо.

Скорее всего, это послание было отправлено небогатым человеком, который даже не знал ее имени. Само письмо было написано на не очень белой, не очень тонкой бумаге, и почерк тоже нельзя было назвать красивым. Констанция достала листок и прочла следующие строчки: «Если вы та дама, которая заняла при дворе место герцогини де Сен-Пре, то умоляю вас, выполните просьбу старика и будьте завтра между десятью и одиннадцатью в церкви Святого Петра».

Письмо было без подписи, и Констанция недоуменно вертела его в руках. Оно было написано явно мужским почерком, причем, старческим — об этом свидетельствовали крупные жирные буквы, и написано оно было дрожащей рукой.

Констанция не могла понять, что нужно от нее этому человеку, и почему он сам не пришел к ней домой, а отправил это послание.

— Хм, — пробормотала Констанция, — я, действительно, та дама, которая заняла место герцогини де Сен-Пре, но что это означает? Может быть, это как-то связано с тем, что я занимаюсь драгоценностями и украшениями для ее величества?

В ту самую минуту, когда Констанция размышляла об этом, в коридоре за дверью ее спальни послышались шаги: кто-то приближался к ее комнате. Торопливо сунув письмо в конверт, Констанция спрятала его под подушку и неожиданно покраснела, словно сделала что-то постыдное.

Снова раздался стук в дверь, и послышался голос Мари-Мадлен.

— Ваша светлость, вы еще не спите?

— Еще нет. Входи, Мари-Мадлен.

Служанка вошла в спальню Констанции с явным смущением, как это сделал совсем недавно Жан-Кристоф.

— Ваша светлость, я хотела бы попросить вас об одном одолжении, — опустив глаза, сказала девушка. — Надеюсь, что это не доставит вам неприятностей.

— В чем дело? — озабоченно спросила Констанция. Субботний вечер приобретал какие-то довольно странные очертания. — Завтра утром вы как обычно направляетесь на воскресную мессу… — при этих словах Мари-Мадлен Констанция встревожилась еще больше. Может быть, это как-то связано с письмом, которое она только что получила? — Я хотела бы попросить вас, ваша светлость, вместо меня взять на мессу кого-нибудь другого.

— Почему?

— Приехали мои родственники, и я бы хотела встретиться с ними. К сожалению, уже в полдень они уедут из Парижа, и у меня еще долго не будет возможности повидаться.

Констанция с облегчением вздохнула. Может быть так оно будет и лучше — скорее всего, неведомый отправитель письма не хочет, чтобы его видели посторонние.

Для солидности Констанция некоторое время поразмышляла, а затем кивнула.

— Хорошо, Мари-Мадлен, мы отправимся в церковь с Мишелем. А ты можешь быть свободна на полдня. Но к вечеру ты должна быть здесь.

Лицо девушки просияло.

— Благодарю вас, ваша светлость, вы очень добры. Я непременно вернусь после полудня. Утром я помогу вам одеться и собрать Мишеля. Еще раз большое спасибо, госпожа. Спокойной ночи.

Кланяясь и приседая, она вышла из спальни, закрыла за собой дверь.

Констанция вытащила письмо из-под подушки и еще раз внимательно прочитала его, но так и не смогла прийти к какому-то выводу. Она не знала здесь никакого старика, да и он, судя по всему, знал ее только внешне. Что все это значит?

Утром воскресного дня, когда только что пробило десять часов, Констанция входила в портал церкви Святого Петра. Она вела за собой Мишеля, взяв его за руку. У входа в церковь ее на мгновение посетила мысль — может быть, это все-таки ошибка? А может быть, чей-то дурацкий розыгрыш? Но, с одной стороны, она ни с кем не была здесь в таких близких отношениях, чтобы над ней было позволено шутить, а с другой — если это и была шутка, то своим приходом сюда Констанция нисколько не уронила своей чести.

В церкви, у главного алтаря, как обычно в этот час, священник читал мессу. У одного из боковых алтарей служил другой священник. Кругом сидели на широких скамьях молящиеся самого разнообразного вида. Многие стояли на мостовой вблизи церкви, другие же, преклонив колени, молились в боковых проходах или на скамьях.

Высоко сверху, в окна, лился яркий солнечный свет, окрашивая мягким заревом спокойно величавый простор этого места. Констанции было немного не по себе: какой-то внутренний голос подсказывал ей, что сегодня она пришла в храм божий не благочестия ради. Однако она успокоилась после того, как решила, что воспользуется этим посещением только для того, чтобы сделать доброе дело.

Вместе с Мишелем она села на одной из дальних скамей в самом углу, так что оказалась чуть ли не на половину скрытой за резной завитушкой деревянной исповедальни, которая в католических храмах часто помещается в самой глубине. Так Констанция просидела несколько минут, и ей казалось, что все на нее смотрят.

Однако, между тем, никто не повернул к ней глаз, словно ни один человек ее не заметил. Звучал орган, и с ним, перемежаясь под сводами, мягко лилась мелодия духовного песнопения.

К Констанции подошел причетник и протянул к ней церковную кружку. Она кинула в кружку мелкую монету, причетник поблагодарил и подошел к соседу Констанции по скамье. От него к следующему и так далее. И все опять пошло по-прежнему.

Теперь Констанция сама поглядывала на молящихся, но все были углублены в себя. В церкви не чувствовалось ни единого признака того, что сегодня здесь ждут какого-то особенного события. Как всегда в больших городах, люди во время богослужения входили и выходили — словом, вели себя, как вели изо дня в день. Кое-кто задержался надолго, а кто — то, перекрестившись, творил короткую молитву и уходил.

Чаще всего это были девушки-служанки, очень похожие на Мари-Мадлен. Судя по всему, для того, чтобы войти в церковь этим прекрасным воскресным утром, им пришлось делать это между исполнением своих обязанностей. Поставив на пол корзину, одна наскоро шептала молитву. Другая делала это долго и добросовестно. Потом, опять взвалив на руки свою ношу, исчезала.

Сюда приходили и знатные дамы, не скрывавшие своего положения. За некоторыми лакей нес молитвенник. Усевшись на специально поставленный для них стул, они погружались в молитву.

Месса тем временем кончилась. Началось благословение. Красивая мелодия молитвы «Присвятый» сливалась с дымом ладана, который поднимался кверху и, пронизанный там солнечными лучами, казался золотым.

Повернувшись лицом к молящимся, священник благословил их освященной облаткой, и все стали набожно бить себя в грудь. Была спета еще одна короткая молитва, и богослужение кончилось.

Окончили службу и священники у боковых алтарей. Постепенно были потушены все свечи, и молящиеся двинулись к выходу.

Они шли через боковые двери, но большинство — через портал. Некоторым пришлось пройти мимо Констанции, но никто на нее не смотрел. Правда, не в одном мужском взгляде, случайно упавшем на ее лицо, Констанция прочитала восхищение. Раньше каждый такой взгляд непременно пронзил бы ей сердце. Но сейчас она совершенно безучастно взирала на проходящих мимо мужчин, озабоченная только одним — где же тот, кто просил ее прийти.

Мишель спокойно сидел рядом с матерью, восхищенно разглядывая лики святых и позолоту, покрывавшую алтарь. Похоже, мальчику, действительно, было интересно здесь. В этом храме Констанция с сыном еще не бывала.

Наконец, церковь опустела. Только несколько неприметных человеческих фигур, стоя на коленях, молились у своих мест — в больших городах церкви весь день ни на минуту не бывают совершенно пусты.

Стало вдруг так тихо, что Констанция услышала снаружи три удара колокола, обозначавшие, что прошло уже три четверти часа с назначенного для встречи времени. Констанция не знала, ждать ли ей до конца или уйти. Но верная своему желанию сделать неведомому автору письма добро, она все-таки решила подождать до одиннадцати часов. В церкви царила такая глубокая тишина, что в ней гулко отдавался шум проезжавших экипажей.

В эту минуту Констанция услышала возле себя шаги. К ней кто-то подошел и сказал:

— Премного благодарен вам, сударыня, за то, что вы вняли дерзостной просьбе старика и пришли.

И в самом деле, подошедший человек со своими белыми, как снег, волосами и сильно изборожденным морщинами лицом, выглядел очень старым. Одет он был просто, но прилично. Однако ничего примечательного в нем не было.Констанцию лишь слегка удивило, что старик с первой же минуты взял с ней такой просительный тон. Быстро оглядев его, Констанция сказала:

— Возможно, я ошибаюсь.

— В таком случае, простите меня… Но на всякий случай я захватил с собой небольшую… Я в милостыне не нуждаюсь и пришел сюда не ради милостыни, — ответил старик.

Мишель широко раскрытыми глазами смотрел на этого, словно сошедшего со страниц Библии, старика. Констанция почувствовала некоторую неловкость от присутствия рядом сына и, погладив его по кудрявой головке, сказала:

— Мальчик мой, тебе, наверное, интересно будет посмотреть на алтарь поближе. Поди прогуляйся.

Мишель, еще раз серьезно посмотрев на старика, стоявшего рядом со скамьей, покинул свое место и медленно направился по проходу к алтарю.

Когда Констанция осталась наедине с незнакомым стариком, она еще раз взглянула в его глубоко посаженные глаза и сказала:

— Значит, вам нужно было со мной поговорить?.. Что ж, говорите. Только не лучше ли было бы это сделать в другом, более подходящем месте? Почему вы не могли прийти ко мне в дом?

Незнакомец взглянул на Констанцию и произнес:

— Я в вас не ошибся: вы также добры, как хороши собой, сударыня.

Вместо ответа старик спросил:

— Могу ли я присесть рядом с вами? Констанция отодвинулась в сторону.

— Разумеется. Садитесь.

Старик опустился на скамью и окинул внимательным взглядом церковь. Все было спокойно.

— Своим приходом, — сказал он, — вы оказали мне немалую услугу. Да, вы, действительно, очень красивы сударыня. Я даже испытываю немалое удовольствие от встречи с вами.

Констанция озадаченно взглянула на собеседника.

— Вы назначили мне встречу здесь только для того чтобы сказать, как я красива или все — таки дело в другом?

— Разумеется, в другом, — ответил старик. — Простите, что я отвлекся. Я впервые совершаю такой поступок и поэтому немного рассеян.

— Какой поступок? Старик смутился.

— Я никогда в жизни не доносил на своих хозяев. Но сейчас мне придется это сделать, потому что обстоятельства вынуждают к этому.

— Какие обстоятельства? — продолжала допытываться Констанция.

Старик немного помолчал.

— Видите ли, сударыня… Я служу в ювелирной мастерской Бемера и Бассенжа. Я видел вас в нашей мастерской уже дважды. Но вы, наверняка, не обратили на меня внимания. Когда-то я был ювелиром, очень хорошим ювелиром. Я учил и Люсьена, и Марселя тонкостям ювелирного искусства. Лучше всего мне удавалась работа с бриллиантами. С самого детства я питаю слабость к камням. Потом я постарел. Глаза и руки стали уже не те, но я по-прежнему работаю в мастерской, выполняя кое-какие предварительные операции. Не знаю, госпожа, интересно ли вам слушать то, что я вам говорю, но вы хотели знать, кто я и почему назначил вам встречу здесь, а не пришел к вам домой.

Поначалу у Констанции мелькнула мысль, что этот человек с его странной просьбой о встрече в церкви — помешанный, однако, после того, как он кое-что объяснил, ее собственные подозрения стали для нее смешными и нелепыми. Нет, судя по всему, этот старик говорит правду. Она, действительно, дважды была у Бемера и Бассенжа, и, действительно, не обращала никакого внимания на ювелиров, работавших в мастерской.

На мгновение их разговор прервался, потому что я церковь вошел на костылях нищий и, стуча своей деревяшкой, направился по проходу к тому месту, где сидела Констанция и старик. Он остановился рядом с ними и протянул грязную руку.

— Подайте бедному нищему на пропитание. Констанция протянула калеке милостыню, и он покинул церковь. Только после этого разговор возобновился.

Старик уже пришел в себя и говорил более ровным и спокойным голосом. Констанция же слушала его со всем вниманием, на которое была способна. Изредка она бросала взгляд на алтарь, возле которого, заложив руки за спину совсем как взрослый, прохаживался Мишель.

— Так вот, недавно я был свидетелем — случайным свидетелем — одного разговора, который вели мои хозяева Бемер и Люсьен Бассенж. Помните, они предлагали вам бриллиантовое ожерелье стоимостью полтора миллионов ливров? Я подбирал камни для этого ожерелья. После визита в Версаль они были очень расстроены тем, что королева отказалась от такой дорогостоящей, по ее мнению, покупки. И, действительно, понять их можно — такую вещь может позволить приобрести только королева. Полтора миллионов ливров оказались замороженными в сейфе моих хозяев. Несколько дней они пребывали в мрачном расположении духа, но затем все переменилось.

Констанция заинтересованно взглянула на старика.

— Вот как? Почему же? У них нашелся покупатель? Старик усмехнулся.

— Да. И похоже, что это тот же самый покупатель, которому они уже однажды предлагали ожерелье. Констанция не скрывала своего изумления.

Вы говорите о ее величестве? Но ведь она уже однажды отказалась от покупки. И, насколько мне известно, решения своего не меняла. Я не сомневаюсь в том, что генеральный контролер финансов господин де Калонн поставил бы свою подпись под этим счетом. Но сама королева не хочет так опустошать казну. Усмешка на лице старика сменилась грустью.

— Сударыня, вы, наверное, не верите мне. Однако, послушайте старика, я говорю вам правду. Все изменилось после того, как один из хозяев нашей мастерской встретился с некой дамой из ближайшего окружения ее величества.

Констанция нахмурилась.

— Вы знаете ее имя?

Старик отрицательно покачал головой.

— Нет. К сожалению, многих знатных дам, в том числе и тех, которые бывают в Версале, я знаю только в лицо. Они заходят к нам за покупками. Иногда мне удается услышать их имя, иногда — нет. К сожалению, я знаю только то, о чем говорили Бемер и Бассенж. А они не упоминали ее имени.

— И что же говорили ваши хозяева?

— Эта дама из ближайшего окружения ее величества сказала, что королева вовсе не отказалась от намерения приобрести ожерелье. Она лишь опасается сделать это открыто, а потому поручила покупку одному высокопоставленному лицу. Это все, что я слышал.

Констанция немного помолчала.

— Значит, вы не знаете ни имени той дамы, которая сообщила об этом Бассенжу, ни имени высокопоставленного лица, которому поручено сделать покупку, ни времени, ни условий приобретения ожерелья.

— Ничего этого мне не известно, — вздохнув, ответил старик.

— Почему же вы решили сообщить об этом именно мне?

Старик тяжело вздохнул.

— Во-первых, я надеялся, что вам об этом известно.

— А почему вы думали, что мне об этом известно?

— Потому что я знал герцогиню де Сен-Пре и знал о том, что теперь вы распоряжаетесь делами, связанными с драгоценностями для королевы. Если эту покупку будет делать кто-то иной, значит, во дворце затевается очередная интрига. Я боюсь, что это закончится грандиозным скандалом, как уже не раз бывало на моем веку.

Констанция пожала плечами.

— Но какое отношение скандал в Версале может иметь лично к вам? Ведь вы ни в коем случае не пострадаете.

Старик печально улыбался.

— Боюсь, сударыня, что вы будете огорчены тем, что я вам сообщу. В первую очередь пострадают интересы моих хозяев Бемера и Бассенжа. Если покупка окажется мошенничеством, то мастерская разорится, и все, кто в ней работают, будут выброшены на улицу. За долгие годы своей работы я так и не смог накопить достаточно денег для того, чтобы наслаждаться старостью. Если я лишусь этой работы, у меня не будет средств к существованию. Вот что я имел в виду, когда говорил, что обстоятельства вынуждают меня доносить на хозяев.

Констанция успокаивающе положила руку на сухую морщинистую ладонь старика.

— Это нельзя назвать доносом, — сказала она. — Если бы вы обратились в тайную полицию — совсем другое дело.

— Вы мне очень симпатичны, сударыня, — произнес старик. — Вы молоды, красивы и, судя по всему, честны. Этого нельзя сказать о множестве других придворных, роем вьющихся вокруг вашей госпожи. Если вы считаете, что я поступил неверно, то можете осуждать меня.

— Нет, нет, — торопливо сказала Констанция. — Я думаю, что вы нашли единственно верный выход, обратившись ко мне. Кстати, как вы узнали, где я живу?, Старик улыбнулся.

— Это было нетрудно сделать. Мне было достаточно просто выйти на улицу и увидеть, как ваша карета останавливается перед домом на Вандомской площади.

— Вы не ошиблись, — с улыбкой ответила старику Констанция. — А кто был ваш посыльный? Старик рассмеялся.

— Я часто видел его в той харчевне, где ужинаю по вечерам.

— Вы дали ему золотой луидор? ~ Да.

Констанция достала из ридикюля кошелек. Старик тут же замахал руками, решительно возражая.

— Нет, об этом не может быть и речи. Я не нуждаюсь в милостыне.

Констанция открыла кошелек.

— Это вовсе не милостыня, — спокойно сказала она. — Во-первых, я должна вам луидор за письмо, а во-вторых, еще десять луидоров за хлопоты. И не смейте отказываться, иначе, вы можете не рассчитывать на меня.

Немного помявшись, старик принял деньги, спрятав их в нагрудном кармане.

— И все-таки, получилось не так, как я хотел, — с некоторым сожалением сказал он. — Эти деньги были совершенно излишними.

— Оставим разговоры о деньгах, — серьезно сказала Констанция. — У вас есть еще что-то для меня? Старик развел руками.

— Я сообщил вам все, что знал. Хотя… Кажется, я видел ту даму, о которой говорили Бемер и Бассенж. Она чуть старше вас по возрасту и уступает вам по красоте, но я вполне мог бы назвать ее симпатичной. У нее правильные черты лица, но, к сожалению, она скрывалась под накидкой, а я успел заметить ее только тогда, когда она покидала нашу мастерскую. Это была дама среднего роста в сером дорожном плаще.

Констанция мгновенно напрягла память, стараясь вспомнить, кто же из приближенных к королеве дам носит серый дорожный плащ. Немного поразмышляв, она пришла к выводу, что серый дорожный плащ мог быть на ком угодно, в том числе и на ней самой.

Чуть постарше меня… Симпатичная… Среднего роста…Нет, таких слишком много при дворе. В конце концов, королева, решившись купить ожерелье от Бемера и Бассенжа, могла обратиться к любой из своих фрейлин — не обязательно из числа наиболее приближенных. Может быть, так было бы и правильнее. А может быть и нет…Тем временем старик поднялся со скамьи. . — Весьма благодарен вам. Весьма и весьма благодарен кланяясь, произнес он. — Я в вас не ошибся, сударыня, полагая, что вы очень добры. Но не хочу больше отнимать у вас время и ухожу. Прощайте, сударыня.

Констанция рассеянно кивнула.

— Прощайте.

Старик еще раз поклонился и пошел к ближайшему выходу. Констанция смотрела ему вслед, но уходить не спешила. Еще недавно проникавшие сюда яркие солнечные лучи исчезли, только снаружи, у самых переплетов окон, лежал серебристо-белый свет, от которого темные лики святых и тусклая позолота в церкви казались еще строже и мрачнее. Кое-где молились, сидя или стоя на коленях, какие-то люди.

Наконец, Констанция поднялась со скамьи и направилась к порталу, возле которого, глазея на деревянные и каменные скульптуры, важно прохаживался Мишель. Констанция взяла сына за руку и вышла из храма.

На улице она с какой-то необъяснимой радостью ощутила теплое дыхание весны, полновластно воцарившейся во Франции. Ее ослепил свет весеннего дня, а шум улицы напомнил о кипении жизни.

Итак, во дворце готовится какая-то интрига. И связана она с бриллиантовым ожерельем, стоимостью больше, чем в полтора миллиона ливров, которое сейчас мирно покоилось в сейфе у парижских ювелиров Бемера и Бассенжа. Возможно, кому-то удалось убедить королеву совершить этот опрометчивый поступок, а, возможно, все обстоит по-другому.

Констанция только сейчас ясно поняла опасность, грозившую ей в связи с этой авантюрой — с одной лишь оговоркой. Оговорка эта состояла в том, что неведомый старик, служивший в мастерской Бемера и Бассенжа, сообщил ей правду. Она не могла быть до конца уверенной в том, что все это не подстроено ее недругами. Нет, герцогиня д'Айен-Ноайль не способна на такое. Она слишком строго придерживается правил христианской морали и, к тому же, целиком поглощена делами, связанными с дворцовым этикетом. Ей, наверняка, и в голову не могло прийти организовать такое.

А вот что касается графини де ла Мотт… Судя по словам старика, женщиной, которая посещала Бемера и Бассенжа, вполне могла оказаться именно она, Женевьева де ла Мотт. Симпатичная, среднего роста, чуть постарше Констанции… Неужели она? Что же это могло значить? Либо Бемер и Бассенж заплатили ей большие деньги за то, чтобы она уговорила ее величество сделать эту покупку, либо графиня де ла Мотт ведет какую-то собственную игру. Но что это за игра, Констанция пока не могла понять.

Тем временем в доме графини де ла Мотт царило оживление. К полудню на завтрак здесь собрались граф де ла Мотт, Александр де Калиостро и супруга графа де ла Мотта Женевьева. Завтрак проходил в присутствии двух слуг, которые молча разливали напитки и убирали блюда. Графиня де ла Мотт предпочла кофе горячий шоколад с ванилью. После большой чашки шоколада она, наконец-то, почувствовала бодрость.

— Итак, мой милый супруг, — с улыбкой обратилась она к графу де ла Мотту, — завтра мне понадобится помощь вашей давней знакомой.

Граф надул свои тонкие губы, сделав оскорбленное лицо.

— Я вам уже говорил, Женевьева, что с Мари-Николь мы расстались. И не нужно каждый раз подчеркивать степень моей близости с ней. Отныне я намерен поддерживать с ней исключительно деловые отношения.

Графиня де ла Мотт пребывала в хорошем расположении духа, а потому позволяла себе шутить.

— Именно о деловых отношениях и идет речь. Мне нужно, чтобы вы послали за Мари-Николь немедленно. У нас не слишком много времени, а дело, которое ей предстоит выполнить, требует определенных навыков.

Калиостро, раскуривая трубку, спросил:

— Вы имеете в виду завтрашнюю встречу в парке Монбель?

— Да.

Калиостро пожал плечами.

— Но ведь к тому моменту, когда встреча состоится, в парке будет совсем темно. Мне кажется, что эта ваша Мари-Николь, даже ничего не зная о привычках королевы, вполне может сойти за нее. Разве обязательно знать, как она ходит, поворачивается и прочее?

Графиня де ла Мотт недовольно поморщилась.

— А я думаю, что это просто необходимо, — сухо произнесла она. — Не забывайте о том, что наш подопечный — великий капеллан Франции, и бывает при дворе едва ли не каждый день. Он, между прочим, еще и влюблен в ее величество, а это означает только одно — ему хорошо знакомы и ее походка, и ее жесты, и ее голос.

Калиостро засопел носом.

— На счет голоса вы, графиня, конечно, правы. Мало вероятно, чтобы кардинал де Роан не смог отличить голоса своей возлюбленной от голоса мадам Легюэ. И тут не имеет значения — состоится их встреча при солнечном свете или в кромешной тьме. Что вы думаете с этим делать?

Графиня де ла Мотт усмехнулась.

— С этим-то как раз все просто. Во-первых, она должна говорить как можно меньше, а во — вторых, как можно тише. Согласитесь, что шепот двух совершенно разных людей бывает неотличим друг от друга. Только это может спасти нас от разоблачения. А жестам и походке я надеюсь обучить мадам Легюэ сегодня. Кстати, — она повернулась к мужу, — кажется, мадам Легюэ в прошлом была неплохой актрисой?

Без особой охоты граф де ла Мотт согласился.

— Да, но это было давно.

— Ничего страшного, — успокоила его графиня. — Я надеюсь, что талант сохранился. Нужно лишь кое-что вспомнить.

Калиостро, с улыбкой наблюдавший за легкой перебранкой супругов, решил вмешаться в разговор, чтобы разрядить обстановку.

— Между прочим, я был у кардинала де Роана уже после того, как он получил известие о предстоящей встрече.

Графиня де ла Мотт на некоторое время забыла о Мари-Николь Легюэ и обратила все свое внимание на итальянца.

— В этом была какая-то необходимость? — спросила она.

Калиостро рассмеялся.

— Все объясняется очень просто. Кардинал внимательно посмотрел на себя в зеркало и пришел в ужас. Он тут же решил, что, увидев его вблизи, королева мгновенно позабудет о всех чувствах, которые якобы питает к нему.

Граф де ла Мотт хихикнул.

— Ему нечего бояться. Мари-Николь часто приходилось иметь дело с такими старцами. Между прочим, они куда похотливее, чем многие молодые господа.

Графиня вновь обратила внимание на супруга.

— А к какой категории ты относишь себя? — язвительно спросила она.

Граф де ла Мотт снова обиженно надул губы и отвернулся.

— Ну ладно, ладно, — примирительно сказала графиня, — не обижайтесь, мой дорогой супруг. Что было, то было. Я ведь не сомневаюсь в том, что ваш роман с Мари-Николь закончился. Впрочем… какое это имеет значение.

Последние слова госпожи де да Мотт переполнили чашу терпения графа, и он, громко отодвинув стул, встал из-за стола и покинул обеденную комнату.

Графиня проводила его громким смехом. Слуги уже давно исчезли, и Калиостро остался наедине с госпожой де ла Мотт. Демонстрируя охватившую его любовную лихорадку, он тут же бросился целовать руки графини.

— Александр, прекратите, — недовольно сказала она, убирая ладони.

Калиостро беспрекословно подчинился. Повернувшись на свое место, он снова принялся набивать табаком трубку, раскуривая ее горящим пальцем.

Графиня де ла Мотт снова поморщилась.

— Александр, ну что вы делаете? Вы же не на приеме в салоне госпожи де Сегюр. И вам не нужно поражать мое воображение этими дурацкими трюками.

Палец мгновенно погас. Но Калиостро уже раскурил трубку и, откинувшись на спинку стула, стал выпускать в воздух кольца.

— Вы начали говорить о кардинале де Роане…

Калиостро неопределенно пожал плечами.

— Но вы же не хотели слушать.

— Рассказывайте, — властно сказала графиня. — Итак, этот влюбленный старец посмотрелся на себя в зеркало и испугался предстоящей встречи?

— Да. Испугался настолько, что прислал за мной в гостиницу карету, которая отвезла меня на Вьей-дю-Тампль. Кардинал спрашивал у меня совета — что ему делать и не совершил ли он ошибки, согласившись на свидание.

Графиня насмешливо посмотрела на Калиостро.

— И вы, конечно, убедили его в том, что дела кардинала идут как нельзя лучше и что от свидания нельзя отказываться ни в коем случае. Интересно, какие доводы вы приводили в подтверждение этих слов? Благоприятствующее кардиналу расположение небесных светил или тесный контакт с астральным телом ее величества?

На сей раз улыбка на лице Калиостро получилась какой-то натянутой и неестественной.

— Вы же все знаете, моя дорогая, Женевьева, — развел он руками, — значит, нет смысла останавливаться на столь очевидном вопросе. Да, я убедил кардинала в том, что он непременно должен встретиться с королевой. Для этого даже не надо было прибегать к помощи небесных светил. Я не знаю, известно ли вам или нет, но в недалеком будущем его высокопреосвященству предстоит отправиться в Рим, к святому престолу. Так что, в любом случае, он еще долго не увидит королеву. Но я сказал ему и кое-что еще. И кардинал, к нашему великому сожалению, едва не разгадал наш с вами замысел.

Графиня замерла.

— Вы проболтались?

Калиостро задумчиво пыхтел трубкой.

— Разумеется, нет. Кардинал просто вспомнил, что вы говорили ему то же самое.

— Имеется в виду дорогой подарок?

— Да. Слава богу, кардиналу не хватило проницательности, чтобы свести факты воедино и сделать выводы. Мне удалось направить его мысли в другую, нужную нам сторону. Я объяснил ему, что так повелевают знамения.

Графиня де ла Мотт рассмеялась.

— Мои дорогой Александр, вы разговариваете, как римский Авгур. Надеюсь, вы не разрубали цыпленка и не изучали его внутренности для того, чтобы выяснить, какое будущее ожидает его высокопреосвященство.

Калиостро ухмыльнулся.

— Иногда вы бываете очень желчны, моя дорогая, — парировал он. — Очевидно, это объясняется недостатком в крови кое-каких веществ.

Графиня побледнела.

— Замолчите. Даже вы, человек, которому я верила, стали изменять мне. Чем, в таком случае, вы лучше моего безмозглого и похотливого супруга? Но он хотя бы не скрывает своих пороков. А вы все время пытаетесь выглядеть лучше, чем есть на самом деле.

Калиостро мгновенно отложил в сторону погасшую трубку и бросился на колени перед графиней де ла Мотт.

— Сапхх та пиа, — горячо заговорил он. — Вы должны простить меня. Меня, действительно, посещали дурные мысли — но только мысли. Клянусь, я не изменял вам.

Он принялся с такой страстью лобызать руки графини де ла Мотт, что та оказалась не в силах оттолкнуть Калиостро.

— Последние несколько дней я провел у себя в номере и не покидал гостиницу, — продолжал итальянец, — Все это время я думал только о вас. О вас, моя дорогая. Вы служите для меня идеалом красоты и великодушия — не пренебрегайте моей любовью.

Госпожа де ла Мотт смягчилась.

— Ну что вы, мой дорогой, — чуть иронично заметила она. — Если мы сейчас расстанемся, то вся игра, которую мы затеяли, полетит к чертям. А ведь ни вы, ни и не хотим этого. Так что, нас связывает нечто большее, чем банальное любовное чувство. Нас связывают миллион шестьсот тысяч ливров.

Калиостро с надеждой посмотрел в глаза графине. — Как вы думаете, рыбка попалась на крючок? — Вне всякого сомнения. Мы оба, каждый со своей стороны, постарались сделать все так, чтобы у кардинала не было другого выхода. Он еще барахтается и пытается сопротивляться, но ему от нас никуда не уйти. Я организую свидание с королевой так, чтобы кардинал смог обменяться с ней парой слов. Но и их будет достаточно для того, чтобы его любовная страсть разгорелась с новой силой. После этого его высокопреосвященство будет готов на все.

Калиостро по-прежнему стоял на коленях перед графиней. Очевидно, это доставляло ей удовольствие, потому что настроение у нее улучшилось.

— Вы уверены, что у кардинала есть такие деньги? — спросил итальянец.

— Разумеется. Нет, возможен, конечно, вариант, что в данный момент у него нет такой наличности. Однако, как вы сами понимаете, мой дорогой граф, кардиналу ничего не стоит получить в казне столько денег, сколько ему будет необходимо. Наш генеральный контролер финансов, господин де Калонн, может отказать только военному министру, когда тот просит денег на выплату жалования солдатам. А что касается таких невинных забав, как покупка бриллиантов, то господин де Калонн всегда готов с радостью подписаться под этим.

Калиостро лукаво посмотрел на госпожу де ла Мотт.

— Скажите, моя дорогая, а сколько денег вы получили от кардинала за то, что организовали ему это свидание с королевой? Заметив, как недовольно поползли вниз уголки губ графини, Калиостро тут же воскликнул:

— Нет, нет, не говорите, если вам этого не хочется. Но меня интересует этот вопрос не из праздного любопытства. Мне необходимо знать, действительно ли кардинал так богат, как мы о нем думаем.

— А что, вы еще не разглядели дворец, в котором проживает его высокопреосвященство? — чуть насмешливо спросила графиня. Калиостро усмехнулся.

— Но ведь дворец принадлежит не кардиналу лично, а католической церкви.

Графиня не скрывала своей иронии.

— Ну, что вы, мой дорогой граф, дворец давным давно куплен самим кардиналом. Другое дело, что деньги на эту покупку были взяты из государственной казны. Но какое это теперь имеет значение? Кардинал может продать свой дворец, подарить кому-нибудь, оставить в наследство — никакая католическая церковь не сможет запретить сделать подобный шаг. Даже если у него не будет ни одного су наличными, любой кредитор с удовольствием даст кардиналу полтора миллиона ливров под залог такого великолепного дома.

Калиостро рассмеялся.

— Что ж, кардинал многим рискует.

Графиня снисходительно посмотрела на итальянца.

— Любовь — это не то чувство, вместе с которым приходит спокойствие, — проницательно заметила она. — Тем более, если это любовь к такой даме.

— И все-таки, вы не испытываете уважения к нему, — добавил Калиостро.

— Ни малейшего, — подтвердила графиня. — Человек его возраста и положения уже давным давно должен думать о другом. Если же он ведет себя как мальчишка, то мне нисколько не жаль его. Каждый должен платить за свои ошибки.

В дверь обеденной комнаты постучали. Когда графиня разрешила войти, на пороге показались слуга графа де ла Мотта и юная «баронесса»д'0лива, она же Мари-Николь Легюэ.

— А вот и самый молодой участник нашего спектакля, — с наигранной веселостью воскликнула графиня де ла Мотт. — Проходите, баронесса.

Калиостро, который уже успел встать с колен и отряхнуть свои черные панталоны, с немалым изумлением смотрел на девушку, которая внешностью почти ничем не отличалась от королевы Франции.

— Потрясающе, — пробормотал он. — Впервые вижу такое сходство. Интересно, ее величество знает о том, что У нее в Париже есть двойник?

— Ей не стоит об этом знать, — спокойно сказала графиня де ла Мотт. — У королевы есть тысячи куда более важных дел. Что ж, граф, спешу представить вам — Мари-Николь Легюэ, девица легкого поведения, выдает себя за баронессу д'0лива.

Она повернулась к девушке и, заметив ее недовольно скривившееся лицо, с невинной улыбкой спросила:

— Надеюсь, вы не обиделись, моя дорогая? Я думаю, что в этом нет ни малейшего смысла, потому что все мы здесь — участники одной игры, и лучше будет, если мы будем знать друг о друге правду, а не то, что нам хотелось бы называть этим словом.

На лице Мари-Николь отразилась целая гамма чувств, но она не выдала их ни единым словом. Графиня тем временем поднялась со своего стула.

— Господин Калиостро, — обратилась она к итальянцу, — мне хотелось бы остаться наедине с нашей подопечной, чтобы отрепетировать с ней завтрашний спектакль. Ваше присутствие при этом необязательно.

Калиостро равнодушно пожал плечами и, поцеловав на прощание руку графине, удалился.

— Итак, — сказала госпожа де ла Мотт, внимательно осматривая Мари-Николь Легюэ с головы до ног, — вы готовы?

Встреча со стариком из мастерской Бемера и Бассенжа, которая произошла у Констанции в это воскресное утро в церкви Святого Петра, так взволновала ее, что Констанция на весь день лишилась покоя. Необходимо было что-то предпринять. Но что? Отправиться в Версаль и рассказать королеве о том, что от ее имени к Бемеру и Бассенжу приходила некая статс-дама? И что дальше? А вдруг королева, в тайне от всех, в том числе и от Констанции, решила все — таки приобрести это злосчастное ожерелье? Может быть, она не хочет, чтобы об этом кто — нибудь знал? Если это так, то Констанция лишь вызовет недовольство ее величества. Может быть, Мария-Антуанетта просто не хочет привлекать к себе излишнее внимание, делая эту покупку? Может быть, Констанции стоит подождать развития событий? Но в таком случае она должна пристально следить за ювелирной мастерской Бемера и Бассенжа чтобы быть в курсе происходящих событий. Разумеется она не станет заниматься этим лично. Значит, нужно найти нужного человека, который, кроме всего прочего знал бы придворных в лицо.

И тут Констанция вспомнила про Шаваньяна. Слуга госпожи де Сен-Жам показался ей вполне подходящей кандидатурой. Во-первых, маленькому гасконцу были хорошо известны многие дамы и господа, часто бывавшие в Версале. Во-вторых, на него вполне можно было положиться. И, в — третьих, вовсе необязательно было сообщать Шаваньяну об истинном смысле этого задания. Точнее говоря, Шаваньяну можно было вообще ничего не объяснять. Все, что от него требовалось — наблюдать за тем, кто и когда приходит к Бемеру и Бассенжу. Правда, для этого гасконцу придется под каким-либо предлогом отказаться от выполнения своих ежедневных обязанностей в доме госпожи деСен-Жам.

Но Констанцию это не смутило. В конце концов, она может взять Шаваньяна к себе на службу. Он вполне этого достоен. Да, именно такой слуга просто необходим сейчас Констанции. К сожалению, она не могла сейчас довериться ни Жану-Кристофу, ни Мари-Мадлен, ни, уж тем более, Жакобу. Да, решено. Она должна немедленно отправиться к госпоже де Сен-Жам, встретить там Шаваньяна и переманить его к себе.

Быстро собравшись, Констанция оставила Мишеля на попечение Мари-Мадлен, которая уже вернулась домой, и вышла из дома. Ей повезло — кряхтя под тяжестью корзины с овощами, маленький гасконец направлялся домой.

После того, как он увидел графиню де Бодуэн, унылое выражение на его лице сменилось радостной улыбкой. Он тут же поставил корзину на мостовую и, сняв шляпу, поклонился в почтительном приветствии.

— Добрый день, ваша светлость! — воскликнул Шаваньян. — Мне доставляет неизъяснимое удовольствие видеть вас перед собой.

Констанция ответила ему такой же широкой улыбкой.

— Мне почему-то кажется, месье Шаваньян, что созерцание вашей госпожи не доставляет такого удовольствия.

Шаваньян развел руками.

— Ну, о чем вы говорите, ваша светлость? Я уже совсем не рад, что служу в ее доме. По — моему, моя хозяйка чувствует с моей стороны неприязненные чувства и делает все для того, чтобы углубить их. Я не успеваю выполнить одно поручение, как она тут же дает мне другое. Целыми днями я мотаюсь по городу на своих двоих и даже вечером мне нет покоя. Хозяйка заставляет меня обслуживать гостей, которые собираются в ее салоне. А у нее для этого, между прочим, есть другие слуги и лакеи, — он удрученно махнул рукой. — Э, да что там говорить. Жаль, что мне не приходится выбирать.

Констанция сочувственно выслушала жалобы Шаваньяна на его хозяйку и, не откладывая дело в долгий ящик, тут же предложила:

— Переходите на службу ко мне, месье Шаваньян. Мне кажется, что мы с вами будем лучше понимать друг друга. Кстати, сколько платит вам госпожа де Сен-Жам?

Похоже, Шаваньян еще не верил в слова Констанции де Бодуэн. Вначале на лице его появилась заискивающая улыбка, а потом, вспомнив о том, что графиня ждет ответа, он уныло махнул рукой.

— О таких деньгах даже стыдно говорить, ваша светлость. Госпожа де Сен-Жам стала скупа настолько, что платит мне всего лишь три су в день. Хорошо еще, что питаться я могу на ее кухне. А то, наверное, умер бы с голоду.

Констанция ободряюще положила руку на ладонь гасконца.

— Я буду платить вам по десять су в день и обеспечивать вас едой и приличной одеждой. Слуга графини де Бодуэн не должен выглядеть, как оборванец. Вас устраи вает мое предложение?

Шаваньян подозрительно посмотрел на Констанцию.

— А вы не шутите, ваша светлость?

Констанция поспешила успокоить его.

— Нет, это совсем не шутка. Мне, действительно, нужна ваша помощь, месье Шаваньян. Единственное, чего я опасаюсь — отпустит ли госпожа де Сен-Жам такого исполнительного и энергичного слугу.

Шаваньян махнул рукой.

— Можете не сомневаться. Я и спрашивать у нее не буду. К тому же, у меня есть вполне основательная причина для ухода — госпожа де Сен-Жам уже три недели не платит мне жалование. Каждый раз она ссылается на то, что у нее есть какие-то более срочные расходы.

— И когда же вы сможете уйти от своей хозяйки? — спросила Констанция.

Шаваньян развел руками.

— Как только это вам будет необходимо.

— Мне необходимо, чтобы вы сделали это немедленно.

Шаваньян согласно кивнул.

— Немедленно так немедленно. Вот сейчас отнесу корзину на кухню, найду хозяйку и сообщу ей, что ухожу. Я уже несколько раз предупреждал ее о том, что не буду терпеть, но она постоянно отмахивалась от меня и даже насмехалась надо мной — дескать, куда ты денешься. В общем, конечно, она была права — в наше время очень трудно найти хорошее место. Вы же сами видите, ваша светлость, что происходит вокруг.

Констанция рассмеялась.

— Будем считать, что нам обоим повезло, месье Шаваньян. Я даже не надеялась, что мне так легко будет решить этот вопрос. Это избавляет меня от неприятного разговора с вашей хозяйкой.

— Бывшей хозяйкой, — уточнил Шаваньян с улыбкой.

— С вашей бывшей хозяйкой. Откровенно говоря, я уверена, что, обратись я к ней с этой просьбой, она бы мне отказала.

— Теперь вам уже не стоит ломать над этим голову. Я уйду сам.

— Ну что ж, месье Шаваньян, улаживайте свои дела я перебирайтесь ко мне. Я распоряжусь, чтобы Жан-Кристоф — кстати, вы уже с ним знакомы — отвел вам комнату на первом этаже. Надеюсь, что вам понравится.

Шаваньян обрадованно нахлобучил на голову шляпу.

— Я думаю, что за такие деньги мне понравится жить даже в чулане вместе с мышами, — с энтузиазмом заключил он. — Можете не сомневаться, ваша светлость — в моем лице вы нашли преданного и верного человека. Вы понравились мне сразу же, как только переехали сюда, на Вандомскую площадь.

— Я не так добра, как вам кажется, — предостерегающе произнесла Констанция. — Учтите, месье Шаваньян, в моем доме вам тоже не придется прохлаждаться. Говоря откровенно, у меня даже есть первое задание для вас. Но об этом мы поговорим попозже, когда вы уже устроитесь.

Констанция зашагала назад, к своему дому, а Шаваньян, подхватив с земли корзину, которая уже не казалась ему такой тяжелой, крикнул ей вслед:

— Я готов служить вашей светлости днем и ночью!

ГЛАВА 11

В понедельник Констанция отправилась в королевский дворец около пополудни. Шаваньян с самого утра дежурил неподалеку от ювелирной мастерской Бемера и Бассенжа, внимательно наблюдая за всеми, кто входил в мастерскую и выходил из нее. Было мало вероятно, чтобы знатные дамы либо какие-либо иные высокопоставленные лица намеревались посетить мастерскую в столь ранний час, однако Констанция благоразумно решила, что необходимо обращать внимание на все, Даже самые незначительные мелочи.

Сегодня в Версале Констанцию ожидало участие вместе с королевой в нескольких официальных встречах, а затем прогулка по саду Монрепо (а отнюдь не парку Монбель в сопровождении графини де ла Мотт, как та рассказывала об этом кардиналу де Роану). В прогулке должна была принимать участие также и герцогиня д'Айен-Ноайль, и бывший монсеньор граф Прованский. Он намеревался обсудить с ее величеством некоторые вопросы, касавшиеся наследства покойного графа д'Артуа, на которое претендовал граф Прованский. Констанция знала, что в отношении наследства графа д'Артуа королева настроена решительно, и граф Прованский не получит ровным счетом ничего, ни единого су из громадной суммы, оставшейся после смерти престарелого графа. Ожидался нервный разговор, и Констанция волновалась уже с самого утра. Ей пришлось бы волноваться еще сильнее, знай она, какое событие должно произойти сегодня вечером на противоположной от сада Монрепо стороне Версаля, где располагался парк Монбель.

Приехав в Версаль, графиня де Бодуэн направилась в покои королевы Марии-Антуанетты не сразу. Прежде она зашла в хранилище королевских ценностей и затем в канцелярию герцогини д'Айен-Ноайль. Самой герцогини на месте не оказалось, но ее секретарь позволил Констанции изучить бумаги, полученные канцелярией королевы за последние несколько недель.

К сожалению, ничего интересного для себя Констанция в канцелярии королевы обнаружить не смогла.

Успокоив себя тем, что это к лучшему, Констанция отправилась к ее величеству.

Королева, как обычно в такое время, сидела за вышивкой. Находившаяся рядом чтица громко и с выражением читала строки из стихотворной комедии Алексиса Пирона «Метромания». Здесь же вертелась графиня де ла Мотт, как обычно, не занятая ничем определенным. Она то подавала королеве нитки, то выглядывала в окно, рассказывая о том, что происходит во дворе, то выходила в соседнюю комнату, где играли дети.

При появлении Констанции графиня де ла Мотт засуетилась еще больше и, стараясь не привлекать к себе особого внимания, вышла из покоев. Королева тепло приветствовала Констанцию.

— А, графиня де Бодуэн. Ну, как вы себя чувствуете после отдыха?

— Благодарю вас, ваше величество. Кажется, воскресный день, проведенный дома, пошел мне на пользу. Хотя сегодня ночью я дурно спала.

— Отчего же?

— Мне приснился сон, ваше величество, дурной сон.

— О чем?

— Мне приснилось, будто я попала в глубокий черный туннель, из которого нигде нет выхода. Я шла на ощупь, но каждый раз натыкалась на холодные скользкие стены, по которым стекало что-то влажное и липкое. Под ногами были лужи, в которые я попадала, стоило мне сделать хотя бы один шаг. Несколько раз я споткнулась и упала. Руки мои оказались в хлюпающей грязи, а откуда-то сбоку доносился крысиный писк.

Королева поморщилась.

— Какой ужас. Бедное дитя, что вам пришлось пережить этой ночью. И что же было дальше?

— А потом я увидела свет. Какой-то тусклый далекий свет, который то исчезал, то появлялся где-то вдалеке. Мне необходимо было найти выход из этого темного мрачного туннеля, и я пошла туда, где едва заметно моргал огонек. Я не помню, сколько шла, но, в конце концов, огонек стал увеличиваться, и я неожиданно для себя увидела, как туннель выходит на огромное светлое поле, покрытое тысячами цветов — синих, красных, белых. Там были все цветы, которые я только когда-либо видела. Поле было залито солнцем, и по нему шагали, собирая цветы, вы, ваше величество.

Мария-Антуанетта изумленно подняла брови.

— Я?

— Да, да, вы. Королева усмехнулась.

— Интересно, я была одна?

— Да, вы были одна, ваше величество. В руках вы держали целую охапку цветов. Я увидела вас и сразу же направилась к вам. Вы тоже заметили меня и позвали к себе. Я испытывала огромное чувство облегчения от того, что наконец-то выбралась из этого мрачного черного туннеля наружу, на белый свет. Я хотела рассказать вам обо всем этом, но что-то мешало мне. И, только внимательно присмотревшись к вам, я поняла, в чем дело.

Мария-Антуанетта выглядела заинтересованной.

— И в чем же было дело? — спросила она.

— Это были не вы, ваше величество, я ошиблась. Чтица и камеристка, также присутствовавшие в покоях королевы, затаив дыхание, слушали рассказ Констанции о ее ночном видении. — Не я? — изумленно протянула Мария-Антуанетта. — А кто же?

— Это была женщина, очень похожая на вас лицом и фигурой. Она была одета в ваше платье, а в руках держала огромный букет цветов, который прикрывал ей лицо. Именно поэтому я не сразу поняла, что это не вы. Как ни странно, цветами этими оказались лилии, ярко — розовые лилии. Когда она опустила букет вниз, я поняла, что это не вы, ваше величество. И, к тому же… — Констанция умолкла.

Королева, заинтригованная рассказом, нетерпеливо воскликнула:

— Продолжайте же, продолжайте, графиня де Бодуэн. Это очень любопытно. Что вы еще хотели рассказать?

— На шее у этой женщины, которая так напоминала вас, висело великолепное бриллиантовое ожерелье, очень похожее на то, которое предлагали вам ювелиры Бемер и Бассенж. Вы понимаете, о чем я говорю?

Королева улыбнулась.

— Вы имеете в виду ту маленькую симпатичную штучку, стоимостью в миллион шестьсот тысяч ливров?

— Да, я говорю о ней. Королева развела руками. — Что ж, видно, это и на самом деле была не я. Потому что этого ожерелья среди моих драгоценностей не будет никогда. Ведь я уже говорила вам, графиня, что лучше будет истратить эти деньги на покупку и оснащение боевого корабля для нашего флота. А у меня вполне юстаточно украшений, чтобы не чувствовать себя обделенной. Кажется, мы уже давно решили этот вопрос, и я даже не хочу вспоминать об этом. Знаете, графиня, а ведь ожерелье, действительно, великолепно. Там собраны самые чистые бриллианты, которые я когда-либо встречала. Да и оправа заслуживает самих камней.

Королева задумчиво теребила в руках иголку с золотой нитью. — Да, жаль… Жаль, что я не могу позволить себе такой роскоши… Ну, ничего, надеюсь, что эти ювелиры найдут применение своему ожерелью.

— Они выглядели очень разочарованными, когда вы отказались от покупки, — осторожно заметила Констанция. — Возможно, они еще на что-то надеются.

— Им не на что надеяться, — сухо отрезала Мария-Антуанетта. — Я больше не хочу к этому возвращаться. У вас есть какие-нибудь новости для меня, кроме этого нелепого сна?

Мария-Антуанетта выглядела раздраженной, и Констанция решила больше не тревожить ее своими сомнениями. Скорее всего, старик из мастерской Бемера и Бассенжа оказался прав — кто — то хочет выманить ожерелье у ювелиров, прикрываясь именем королевы. Кто-то ведет крупную игру. Но сама королева ничего не знает о том, что происходит вокруг. Интересно, увидел ли Шаваньян что-нибудь интересное возле мастерской Бемера и Бассенжа? Констанции вдруг нестерпимо захотелось домой, к сыну, подальше от этих интриг и поближе к единственному родному существу на всем свете…

Кардинал де Роан прибыл в Версаль в два часа дня по полудни и сразу же направился на прием к его величеству королю Людовику XVI с докладом о результатах поездки в Марсель. Однако король был занят беседой с прусскими дипломатами, которые рассказывали ему о том, что недавно король Фридрих II отправил письмо маркизу де ла Файетту с приглашением наблюдать за военными маневрами, которыми будет руководить сам Фридрих Великий. Одновременно король Фридрих пригласил в Пруссию и бывшего противника маркиза да Файетта по войне за независимость Соединенных Штатов лорда Корнуолиса.

Это сообщение, как ни странно, обрадовало короля. В последнее время маркиз ла Файетт, недавно возвратившийся на родину из Соединенных Штатов Америки, где он принимал участие в войне за независимость, развил излишне бурную активность во внутри французских делах. Он интересовался положением протестантов во Франции, выступал в защиту их прав, принимал участие в работе местных ассамблей, где критиковал абсолютную власть монарха и рассказывал о преимуществах республиканской формы правления, принятой в Америке.

Маркиз де ла Файетт был национальным героем Франции, и каждое его выступление привлекало большое внимание публики. Маркиз становился распространителем опасных идей, а потому от него нужно было поскорее избавиться. Приглашение, высланное королем Пруссии Фридрихом II Великим маркизу де ла Файетту, оказалось как нельзя кстати. Юный маркиз, любимец нации, самый молодой полевой маршал Франции за всю историю страны, должен бы покинуть родину под вполне благовидным предлогом.

Людовик XVI поблагодарил прусских дипломатов за приятное сообщение и в хорошем расположении духа принял великого капеллана Франции кардинала де Роана. Когда на пороге возникла высокая, слегка сутулая фигура кардинала, король, демонстрируя совсем несвойственную ему бодрость и энергичность, направился навстречу де Роану.

— Ваше высокопреосвященство, добро пожаловать в Париж! радостно воскликнул он.

Де Роан, еще не знавший о причинах столь радостного настроения монарха, изумленно смотрел на Людовика.

— Кажется, вы привезли мне из Рима хорошие известия? — продолжал король, ввергая кардинала в еще большее смятение.

— Простите, ваше величество, — недоуменно протяпул кардинал — но я ездил не в Рим, а в Марсель.

Король беззаботно махнул рукой.

— В Марсель так в Марсель, какая разница? И что вы делали в Марселе?

Кардинала сейчас волновала лишь одна мысль — о предстоящем свидании с королевой Марией — Антуанеттой. А потому, он отвечал довольно сухо и односложно.

— Вместе с папским нунцием, представителем святого престола, мы проверяли на месте, как идет строительство большого католического собора. Работа продвигается успешно.

— Как здоровье папского нунция? — полюбопытствовал король.

Кардинал поклонился.

— Благодарю вас, ваше величество, хорошо.

— Кажется, я слышал о том, что в последнее время посланник святого престола жаловался на плохую погоду в Париже и связанные с этим недомогания. Хотя нет, погодите, кажется, это был австрийский посол… Или нет?

Король принялся вслух перебирать имена различных сановников, которые вполне могли жаловаться и на парижскую погоду, и на связанные с этим недомогания. Этим Людовик вызвал явное неудовольствие кардинала де Роана, единственной мечтой которого было поскорее покинуть королевские покои. Разумеется, вслух он ни чем не выразил своей обеспокоенности и терпеливо дожидался, пока его королевское величество, наконец-то, вспомнит забытую фамилию.

Но король так и не пришел к определенному мнению относительно интересовавшего его вопроса и, в конце концов, махнул рукой.

— Нет, все-таки нужно больше отдыхать, — с легким разочарованием в голосе произнес он. — Ваше высокопреосвященство, как вы думаете, не следует ли мне поехать на воды?

Кардинал поклонился и льстиво сказал:

— Ваше величество вольны решать все по своему Усмотрению. Единственное, что я хотел бы сказать при том напряженном образе жизни, который вы ведете регулярный и продолжительный отдых просто необходим для нормального восстановления сил. Король задумчиво надул пухлые губы.

— Да, пожалуй, вы правы. В последнее время я стал слишком много забывать, — он тут же улыбнулся. — Впрочем, это не так уж и плохо. Не знаю, что было бы со мной, если бы я запоминал всякую чепуху.

Король тут же зевнул, на деле продемонстрировав свою усталость от бесконечной дворцовой суеты.

— Значит, в Марселе все в порядке, — еще раз равнодушно произнес он, вернувшись к столу, и опустился в кресло. — Присаживайтесь, ваше высокопреосвященство.

Кардинал едва не засопел от неудовольствия. Он постарался сделать все, чтобы эта встреча была как можно более короткой. Однако Людовик по-прежнему не отпускал его. Может быть, он что-то подозревает?

— Ваше высокопреосвященство, у меня есть к вам несколько вопросов. Пользуясь нашей встречей, я хотел бы кое-что выяснить.

Кардинал весь напрягся. Выпрямившись в кресле, словно пожарный столб, он деревянным голосом произнес:

— Я слушаю вас, ваше величество. Чутье не обмануло его. Людовик завел разговор, непосредственно касавшийся де Роана.

— В последнее время кое-кто из придворных пытается намекать мне на то, что в Версале появился новый Ришелье.

У кардинала пересохло во рту. Пользуясь тем, что король смотрел в сторону, задумчиво барабаня пальцами по столу, де Роан судорожно сглотнул.

— Я не совсем понимаю, о чем идет речь, ваше величество, — сдавленным голосом произнес великий капеллан Франции.

Людовик посмотрел на де Роана таким пристальным взглядом, что кардинал был готов провалиться под землю. Лицо его побледнело, пересохший язык, казалось, горел во рту. Короля также покинуло благодушное настроение.

— Я имею в виду не претензии на власть, а нечто всем иное, — тихо и, как показалось кардиналу де Роану, с угрозой в голосе проговорил король.

— Мне… Мне ничего об этом неизвестно, — заплетающимся от страха голосом ответил кардинал. — Клянусь богом, я обязательно сообщил бы вашему величеству, если бы узнал что — нибудь подобное.

Король продолжал барабанить пальцами по крышке стола, и от этих звуков кардинала де Роана бросало то в жар, то в холод. Он позабыл сейчас обо всем на свете и о своих чувствах по отношению к ее величеству Марии-Антуанетте, и о предстоящем сегодня свидании, думая только о том, как не выдать себя. А думать ему об этом приходилось, потому что кардинал чувствовал, что еще несколько минут, и он не выдержит.

— Значит, ваши информаторы не сообщили вам ни о чем подобном? — сухо спросил король Людовик.

Кардинал постарался взять себя в руки и не показывать волнения.

— Уверяю вас, ваше величество, среди донесений моих информаторов не встречалось ничего, что касалось бы подобной темы. Возможно, придворные, которые сообщили вам об этом, ошибаются. Правда, есть и другой вариант… Он умолк, благодаря господа за спасительную мысль. И в самом деле, король заинтересованно взглянул на кардинала.

— О каком варианте вы говорите, ваше высокопреосвященство?

— Мне кажется, что некоторые из придворных излишне долго занимают свои должности. Они просто засиделись во дворце. Возможно, от скуки, а, возможно, и по каким-либо иным причинам, нам пока неизвестным, они решили поссорить светскую и духовную власть Франции.

Король задумчиво помолчал.

— Так вы думаете, что это заговор? По-прежнему стараясь выглядеть сдержанным, кардинал уверенно кивнул.

— Да, я думаю, что это заговор. Если ваши придворные внушают вам подобные нелепости, я не могу объяснить это иначе, чем их собственными корыстными интересами.

И, стараясь удержать внимание короля прикованным к этой мысли, кардинал торопливо добавил:

— Если ваше величество сообщит мне фамилии придворных, о которых идет речь, то я могу провести расследование собственными силами.

Король как-то недобро усмехнулся.

— Значит, великий капеллан Франции, со всей его гигантской сетью информаторов и доносчиков, ничего не знает и не слышал ни о каких любовных интригах ни одного из знатных представителей духовной власти, — со значением произнес он.

Кардинал замер, ожидая дальнейших слов короля, звучавших, будто обвинительный приговор.

Людовик неожиданно сменил тон:

— Значит, это на самом деле наговоры и наветы, — спокойно сказал он. — Если бы это было правдой, ваше высокопреосвященство, то вы бы мне обо всем рассказали. Если же вам ничего неизвестно, то это явная ложь. Знаете, что я сделаю? Я подожду еще. И если слова моих придворных не подтвердятся, они будут лишены пенсии и удалены из Версаля. А в этом я возлагаю особую надежду на вашу помощь. Следите особенно внимательно, ваше высокопреосвященство, за всеми, даже самыми незначительными на первый взгляд сообщениями о лицах из числа высших духовных правителей.

У кардинала отлегло от сердца.

— Как только у меня появятся какие-либо сведения на интересующую вас тему, вы немедленно узнаете об этом, ваше величество.

Король снова зевнул, будто короткий разговор с кардиналом потребовал от него неимоверного напряжения сил.

— Кажется, я устал, — вяло проговорил он, склонив голову набок. — Похоже, пора отдохнуть. Наверное, я так и сделаю. Ваше высокопреосвященство, не смею вас задерживать.

Эту чрезмерную сонливость королю еще припомнят. На заседаниях революционного трибунала в 1792 году физическая немощь Людовика XVI будет служить подтверждением точки зрения прокурора, утверждавшего, что представители королевской династии во Франции выродились и делают страну всеобщим посмешищем. А сейчас… Сейчас король Людовик XVI отправлялся отдыхать. Кардиналу де Роану хотелось как можно быстрее покинуть королевские покои, но чтобы не навлечь на себя излишних подозрений, он вышел за дверь медленно и степенно. Лишь оказавшись один, он почувствовал, как у него взмокла спина и дрожат колени. Кажется, опасность миновала, однако де Роан долго не мог успокоиться. Мучимый сомнениями, он еще долго бродил по коридорам Версаля, пока, наконец, свет, лившийся в окна дворца снаружи, не стал меркнуть.

Надвигался вечер, и приближалось время того самого долгожданного свидания, о котором безнадежно мечтал де Роан. Теперь его желание было близко к осуществлению, но особой радости кардинал почему-то не испытывал. Если уж король Людовик, человек ленивый и нелюбопытный, что-то прослышал о чувствах кардинала по отношению к королеве, то что уж говорить об остальных.

Возможно, от испуга кардинал был склонен преувеличивать опасность, однако он был уверен в том, что, по крайней мере, один человек при дворе (это не относилось к графине де ла Мотт) знает об отношении кардинала к королеве. Кто этот человек? Это один из фаворитов короля? А может быть, это кто-то из окружения самого де Роана? Но кардинал не посвящал своих слуг ни в какие интимные вопросы. Если им и удалось что-то разузнать, значит, они подслушивали и подглядывали за своим хозяином.

Позабыв о том, что совершает богопротивный поступок, кардинал громко выругался. К счастью, в этот момент он находился в совершенно пустом коридоре, и никто, кроме самого господа Бога, не слышал тех страшных проклятий, которые изрыгал великий капеллан Франции. Но Бога кардинал де Роан боялся куда меньше, чем слуг-предателей и придворных интриганов.

За свою долгую жизнь кардинал успел убедиться в том что господь Бог всегда молчит. Де Роана вполне устраивало такое положение. Во всяком случае, можно быть уверенным, что он никогда не проболтается и не донесет. Тем временем уже по-настоящему темнело. Кардинал, который в первые минуты после встречи с королем основательно струхнул и отказался было от мысли посетить беседку в парке Монбель, понемногу пришел в себя и, вспомнив слова Калиостро о том, что он еще в течение долгого времени не сможет увидеться с королевой, решился на этот отчаянный поступок. Сегодня де Роан заблаговременно избавился от секретаря, обычно повсюду сопровождавшего его, и, стараясь обращать на себя поменьше внимания, вышел из дворца. Однако он сделал это не через главную дверь, а воспользовавшись одним из боковых выходов.

Прогуливающейся походкой он шел по аллее, которая постепенно сужалась, превращаясь в узкую дорожку между деревьями. Хотя весна была уже в самом разгаре, листва только-только проклюнулась, и любую фигуру было видно издалека. Аллеи и дорожки в парке Монбель были прямыми, как стрела. И пару раз кардинал обернулся, чтобы убедиться в том, что за ним не следят. К счастью, все было тихо, и де Роан успокоился. Спустя несколько минут он увидел прячущуюся среди деревьев беседку, которая и была тем самым местом встречи, о котором кардиналу говорила графиня де ла Мотт.

В надвигающейся тьме место уединения кардинала было почти незаметно со стороны. Ждать ему пришлось довольно долго. О, если бы бедный влюбленный кардинал де Роан знал, что в этот момент его возлюбленная, королева Мария-Антуанетта, вместе с герцогиней д'Айен-Ноайль и графиней де Бодуэн спокойно возвращались с прогулки в саду Монрепо.

А графиня де ла Мотт вместе с Мари-Николь Лепоэ или баронессой д'0лива (это уж как вам угодно) приближалась к уединенной беседке в парке Монбель со стороны, противоположной Версалю. Весенние вечера часто бывают прохладными, и потому графине де ла Мотт было бы легко объяснить, почему королева закуталась в длинную шаль, прикрывавшую не только ее фигуру, но и часть лица.

Оказавшись на дорожке, которая вела к месту свидания Мари-Николь с мастерством настоящей актрисы принялась копировать движения Марии-Антуанетты и ее походку. Услышав в полумраке шаги, кардинал тут же вскочил с деревянной скамейки и, вытянув шею, начал вглядываться в полумрак. Наконец-то терпение его было вознаграждено. Вот она, сама, Мария… Та женщина, которую он так ждал и жаждал, о которой мечтал долгими ночами и которой посвящал свои стихи. Сейфы кардинала хранили горы любовных посланий, написанных де Ровном для его возлюбленной Марии.

Сгорая от нетерпения, кардинал вышел из беседки и направился навстречу двум дамам. Графиня де ла Мотт была, как обычно, в своей серой дорожной накидке.

В часовне, располагавшейся где-то неподалеку, колокол стал мерно отбивать время. Оказывается, уже было шесть часов вечера. Кардиналу казалось, что он идет навстречу своей судьбе. Его шаги глухо отдавались в тишине, перемежаясь со стуком сердца.

Однако, не доходя нескольких шагов до его высокопреосвященства, дамы остановились. «Мария-Антуанетта», закутанная в шаль, словно испанская синьорита, стояла в одиночестве, в то время как графиня де ла Мотт подошла к кардиналу.

— Вы располагаете лишь несколькими минутами, ваше высокопреосвященство. Королева должна возвращаться во дворец, и ее долгое отсутствие будет замечено. Если вы хотите что-то сказать ее величеству, не медлите. Я буду ждать вас на главной аллее.

Кардинал в знак благодарности торопливо поцеловал руку графине де ла Мотт и вместе с ней направился к «королеве». Он чувствовал, что его мучает какой-то страх, но пока не мог справиться с ним.

Остановившись с самой для него желанной женщиной на этом свете, кардинал подождал, пока графиня де ла Мотт отойдет на несколько метров, и торопливо произнес:

— Я безмерно благодарен вам, ваше величество, за то, что вы откликнулись на мои просьбы и согласились встретиться со мной, вашим смиренным рабом.

«Королева», одной рукой по-прежнему придерживая у лица шаль, вторую протянула кардиналу для поцелуя. Тот немедленно упал на колени и принялся лобызать царственную ладонь. Слова полились из него рекой — О, сударыня, если бы вы знали, какая любовь заключается в глубине моего сердца. Мне так хотелось бы полностью открыть вам свою душу. Надеюсь, что сейчас вы предоставите мне эту счастливую возможность.

Он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться, в то время как Мари-Николь Легюэ, закрыв лицо шалью давилась от смеха. Но влюбленный кардинал ничего не желал замечать и продолжал изливать «королеве» свою нежность. — Как ни стараюсь упрекать себя в том, что этого делать нельзя, у меня ничего не получается. Вы заметили, ваше величество, то, что я был глубоко опечален в последнее время? Так длилось до тех пор, пока вы ни стали отвечать мне на мои послания. А ведь было время, когда я потерял аппетит. Я пил и ел только потому, что этого требовал рассудок. Сон покинул меня. Меня перестали радовать встречи с вами на балах и приемах во дворце. По ночам я спрашивал себя и говорил: разве она стала менее добра ко мне? Нет. Разве я мог упрекнуть вас в чем-то? Нет. Разве вы перестали быть также прекрасны, как прежде? Нет. Мне казалось, что и я оставался прежним. Но сердце мое изменилось. Любовь моя к вам стала крепче и нежнее. Да, этого я не мог скрыть от себя. Но любовь моя не находила ответа. И лишь после того, как благодаря счастливой возможности, предоставленной мне вашей преданной статс-дамой графиней де ла Мотт, я снова стал возвращаться к жизни. Теперь я дожидаюсь каждой возможности увидеть вас с огромным нетерпением. Я радуюсь всякий раз, когда вы, пусть даже мельком, смотрите в мою сторону. То беспокойство, которое раньше приносило мне лишь огорчение и смертельную тоску, сменилось беспокойством ожидания. Я испытываю сладостное волнение при стуке ваших каблучков по паркету Версальского дворца. Я радуюсь, когда мне предоставляется малейшая возможность увидеть вас.

«Королева» молчала, а кардинал распалялся все больше. Он не замечал, что стоит на коленях прямо на сырой земле, и его мантия уже кое-где промокла. Сейчас все на свете для него перестало существовать, потому что рядом с ним была лишь та единственна женщина, которая была пределом его мечтаний.

— Я был в отчаянии, ваше величество, но не смел жаловаться. Я винил судьбу, которая не позволила нам быть вместе, которая не позволила соединиться нашим сердцам. Но теперь она позволила нам сблизиться. Хотя мы по-прежнему не можем быть вместе всегда.

Кардинал умолк, чтобы перевести дыхание, и в этот момент «королева» тихо прошептала:

— Судьба переменчива…

Эти слова зажгли в душе кардинала еще больший огонь. Он с горячностью воскликнул:

— Вы восхитительная, очаровательная женщина и второй такой нет на свете. Я был бы безмерно счастлив знать, что история вашего сердца — это слово в слово история моего собственного. О, если бы было так. Если бы не счастливая случайность, ниспосланная мне господом, я бы до сих пор молчал, страдал и не знал, когда бы у меня хватило духу признаться вам во всем. Но теперь я избавился от того хрупкого и обманчивого чувства, которое прежде владело мной. Я испытываю к вам глубокую любовь и нежность. Они так глубоки, насколько вы только можете представить. И я счастлив от того, что любовь моя не остыла в то время, как чувства в вас только пробудились. Вы всегда были очаровательны и прелестны. Но такой прекрасной, как сейчас, я вас не припоминаю. Эти слова выглядели тем более смешными, что кардинал даже не поднимал глаз к «королеве», постоянно обращаясь к ее ладони. А потому Мари-Николь было все труднее и труднее совладать с собой. Для нее все это было обыкновенным спектаклем, но играла на эток сцене лишь она.

— Да, наверное, это любовь, — тихо прошептала «Мария-Антуанетта».

Кардинал позабыл обо всем на свете и вскричал:

— Да, это любовь! Это ее чистый, золотой, блаженный луч! Любовь, которая, как мне всегда в мечтах моих представлялась, вырывается из сердца ангела и тем преображает другое сердце. Да, это именно такая любовь. Простите меня, ваше величество, за то, что я прежде не осмеливался высказать вам всего, что мучало меня. Вы имеете полное право презирать меня. Но это было в прошлом. Теперь я готов на все, лишь бы показать вам свою преданность и свое постоянство. Я стану поверенным вашего величества и буду готов всегда и во всем следовать каждому вашему слову. Вы единственная женщина, созданная для моего счастья, и я останусь при вас до конца своей жизни.

— А что, если я почувствую склонность, каприз, даже страсть к кому-нибудь, кто не стоит вас? — шепнула «королева».

Кардинал побледнел, но быстро пришел в себя.

— Разумеется, я буду в отчаянии, — дрогнувшим голосом произнес он. — Но не посмею жаловаться. Я готов на все, лишь бы ваше сердце помнило обо мне. Нет, я не смею требовать от вас каких-либо клятв и обещаний, ведь первая взаимная клятва двух человеческих существ была дана у подножья скалы, рассыпавшейся в пыль. Затем они призвали в свидетели своего постоянства небо, которое ни минуты не бывает одинаковым. Все и в них, и вокруг них было приходяще, а они верили, что их сердца не подвержены переменам. За долгие годы своей жизни я научился не судить людей слишком строго. Я знаю, что в прошлом вы не любили меня, ибо я был не достоин этого. Вы даже ничего не знали о моих чувствах, ибо я боялся проявить их. Но теперь вам все известно. И вы вправе поступать так, как посчитаете нужным.

К этому моменту тьма сгустилась над парком Монбель, и, не боясь быть разоблаченной, Мари-Николь убрала шаль от лица. Кардинал, который только сейчас осмелился поднять глаза на предмет своего обожания, увидел, что в руке «королевы» что-то белеет. Это была роза на тонком, длинном, усыпанном острыми иглами стебле. С последними словами де Роана «королева» бросила стоявшему на коленях кардиналу цветок.

— Вы можете надеяться, что прошлое будет забыто, — тихо сказала она.

Кардинал ошалел еще больше и, схватив розу в одну руку. Другой обхватил даму за ноги и привлек к себе.

— Ну, что вы, что вы, ваше высокопреосвященство, — едва сдерживая смех, произнесла «королева».

— Будьте же благоразумны. Это наше первое свидание, и мы должны придерживаться приличий.

Прижимаясь к коленям «Марии-Антуанетты», кардинал жарко шептал:

— Я так давно жаждал этой встречи, я так давно мечтал обнять вас и впиться губами в это прекрасное тело. Пусть рассудок говорит, что я не могу этого делать, мне наплевать на рассудок. Что такое мнимое благочестие в сравнении с возможностью обнять любимую женщину?

— Вы не боитесь грешить? — спросила «королева».

— Я священник и могу сам отпустить себе собственные грехи, — ничтоже не сумявшися, ответил кардинал.

— Вы не боитесь обнять замужнюю женщину и сознавать при этом, что можете внезапно умереть в ее объятиях и обречь себя на вечные муки?

— Меня ничто не пугает. Я готов грешить до тех пор, пока Бог дозволяет мне делать это. У меня еще будет возможность покаяться.

— Что же вы скажете обо мне?

Кардинал еще сильнее прижался к ногам дамы.

— Ваше величество, не бойтесь небесных мук, ибо всегда найдется священник, который отпустит вам ваши грехи.

— В таком случае, я предпочла бы, чтобы этим священником были вы, ваше высокопреосвященство.

Кардинал порывался еще что-то сказать, но в этот момент за спиной «королевы» раздались торопливые шаги, и из темноты выросла фигура графини де ла Мотт. Статс-дама выглядела испуганной.

— Ваше величество, — тяжело дыша, проговорила она, — нам нужно немедленно покинуть это место. Я только что заметила на главной аллее парка графиню де Бодуэн. Она направляется сюда. Ваше высокопреосвященство, вы тоже должны покинуть парк и как можно быстрее. Никто не должен знать о том, что здесь только что произошло.

Кардинал, прижимая к груди цветок, поднялся с колен.

— Когда я снова смогу увидеть вас, сударыня? — обратился он к королеве.

Вместо нее де Роану ответила графиня де ла Мотт:

— Я сообщу вам, ваше высокопреосвященство. С этими словами она зашагала по аллее вместе с закутавшейся в шаль «Марией-Антуанеттой». Кардинал лишь успел бросить напоследок:

— Графиня, я жду вас завтра у себя во дворце.

— Уходите.

Прижимая к груди розу, словно величайшую драгоценность, кардинал торопливо направился к одной из боковых дорожек парка. Он спотыкался на ходу, сердце его учащенно билось, а в душе пели ангелы. «Она услышала меня. Услышала. Неужели счастье еще возможно? А я-то, дурак, уже хотел похоронить себя. Да, я не зря заплатил графине де ла Мотт сто тысяч ливров. Эти несколько минут наслаждения стоили гораздо больше, чем какие-то жалкие сто тысяч. О, Бог мой!»

Кардинал внезапно остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Только сейчас он вспомнил о том, что в кармане на груди у него осталось лежать написанное им для королевы послание, которое он так и не передал ее величеству. Это был наивный любовный опус, наполненный высокопарными рифмами и довольно нелепыми сравнениями. Для примера можно лишь сказать, что известные стихи короля Генриха IV, превратившиеся затем в веселую песенку и посвященные его возлюбленной Габриэле де ла Бурдизьер, были верхом поэтического мастерства, в то время как произведения ординала де Роана — жалкими школярскими опытами. Великий капеллан Франции был склонен считать по-иному. К тому же, ему очень хотелось, чтобы эти стихи прочла его возлюбленная.

Именно поэтому он несколько минут топтался на месте, не решаясь продолжить свой путь. Однако, в конце концов, благоразумие взяло верх, и кардинал зашагал дальше. В конце концов, стихи можно передать и завтра графине де ла Мотт. А сейчас переполненный счастьем кардинал де Роан, выйдя на узкую аллею парка Монбель, шагал по усыпанной песком дорожке. Сгустившаяся тьма не служила ему препятствием. Он был счастлив…

ГЛАВА 12

Графиня де ла Мотт не появилась во дворце кардинала на Вьей-дю-Тампль ни на следующий день, ни через день. Лишь спустя три дня она прислала кардиналу вместе со своим слугой записку, в которой, ссылаясь на чрезвычайную занятость при дворе, обещала посетить его высокопреосвященство кардинала де Роана лишь в будущее воскресенье. Она также сообщала, что известная кардиналу дама была покорена сделанными ей признаниями и теперь серьезно подумывает над тем, чтобы встретиться еще раз в ближайшее же время.

Кардинал, изнемогая от любовной тоски, был вынужден ждать до воскресенья. К его величайшему сожалению, королева на несколько дней уехала из Парижа, и де Роан не мог увидеть ее даже в официальной обстановке. Мария-Антуанетта отправилась вместе с мужем, королем Людовиком XVI, в Шербур для того, чтобы вместе с морским министром маршалом де Кастри проинспектировать ход строительства нового глубоководного морского порта. Там же, на верфях этого старинного города в Нормандии, закладывались несколько боевых кораблей для французского флота.

Поездка обещала быть долгой, и кардиналу пришлось набраться терпения в ожидании возвращения дамы его сердца. Дни тянулись бесконечно долго, но вот, наконец, настало долгожданное воскресенье, и графиня де ла Мотт прибыла во дворец кардинала, который только что вернулся с утренней мессы.

Он одиноко сидел за столом, уставленным блюдами и кубками, в обеденном зале, когда слуги проводили туда графиню де ла Мотт.

Шел апрель, и весна полностью вступила в свои права. На улицах уже расцвели каштаны, солнце грело землю, и птицы в саду за окном дворца на Вьей-дю-Тампль заставляли каждую живую душу приходить в трепетный восторг перед цветением жизни. Люди на улицах сновали туда и сюда, спеша по своим делам. После недолгого зимнего затишья Париж снова превратился в тот радостный веселый город, каким был всегда.

Несмотря на то, что королева находилась в отъезде, кардинал пребывал в добром расположении духа. При появлении графини де ла Мотт он тут же пригласил ее сесть за стол и разделить с ним трапезу. Госпожа де ла Мотт, дождавшись, пока слуга нальет ей вина и удалится, обратила свой взор на кардинала.

— Ваше высокопреосвященство, я очень рада, что у вас хорошее настроение. Оно так гармонирует с приходом весны.

Кардинал встал из-за стола, подошел к окну и распахнул ставни, выходившие в сад. Здесь были только газоны и декоративные растения. Ни цветов, ни ягодных кустов, ни плодовых деревьев в этом саду не было. Все вокруг располагало лишь к отдыху и покою. Кардинал принялся цветисто расписывать графине де ла Мотт чувства, которые порождала в нем весна. Здесь было перемешано все: и совсем несвойственный этому старику юношеский восторг, и преклонение перед силами созданной господом природы, и любовные переживания.

Госпожа де ла Мотт слушала его, не перебивая, лицо ее выражало умиление. Когда де Роан закончил, она воскликнула:

— Да вы настоящий поэт, ваше высокопреосвященство! Кстати, ее величество после встречи с вами в парке Монбель сказала мне то же самое.

Кардинал восторженно воскликнул:

— Неужели это так? Неужели мои слова произвели на нее столь глубокое впечатление? Я хотел это услышать и боялся. Боялся, что будет не так. Графиня, каждый ваш визит приносит мне неизъяснимое наслаждение.

Его собеседница мило улыбнулась.

— Надеюсь, ваше высокопреосвященство, что я хоть чем-то смогла помочь вам.

— Вы внесли в мою душу успокоение и заронили в нее семена надежды, которые уже пускают корни, укрепляя мои чувства.

Графиня едва заметно поморщилась, услышав эти цветастые, но беспорядочно нагроможденные слова. Кардинал же, увлеченный собой, ничего не заметил. Он снова пустился в пространные рассказы о тончайших нюансах своих переживаний, заставив графиню де ла Мотт обратить все свое внимание на бокал с хорошим бургундским вином.

Когда словесный поток, проистекавший из уст великого капеллана Франции, иссяк, графиня решила, что наступил подходящий момент для того, чтобы поговорить о делах.

— Королева выразила — но весьма осторожно — желание встретиться с вами еще раз. Однако по этому поводу у меня возникли некоторыесомнения, и я решила поделиться ими с вашим высокопреосвященством.

Кардинал озадаченно взглянул на статс-даму.

— О каких сомнениях вы говорите, моя милая графиня? Неужели есть что-то, что может помешать нашей новой встрече?

Графиня помолчала, задумчиво вертя в руке опустевший бокал.

— Все дело в том, что ее величество выразило желание встретиться с вами до своего отъезда в Шербур. Кардинал едва заметно побледнел.

— Вы считаете, что после этой поездки она может передумать?

Госпожа де ла Мотт тяжело вздохнула.

— Сейчас круг общения ее величества ограничен лишь ее семьей. Я боюсь, что это может дурно повлиять на королеву. Конечно, я имею в виду ее отношение к моральным ценностям, прославляемым христианской церковью.

После прилива бледности лицо кардинала потемнело.

— Вы считаете, что она может отказаться от мысли встретиться со мной?

— Я боюсь, что такое не исключено. Однако, как я уже раньше говорила вам, и как теперь убедилась сама, у вас есть хорошие шансы. Но для этого необходимо кое-что предпринять. Ее величество призналось мне, что новое, более интимное и продолжительное свидание будет возможным, если вы, ваше высокопреосвященство, исполните заветную мечту королевы.

— О какой мечте идет речь? Я готов на все! — в порыве страсти воскликнул де Роан. — Говорите же поскорее.

— Вы должны подарить ее величеству бриллиантовое ожерелье, которое изготовили двое парижских ювелиров Бемер и Бассенж. Вы знаете состояние казны и знаете, что королева не может позволить себе делать дорогие покупки в то время, как генеральный контролер финансов господин де Калонн жалуется на недостаток средств. Думаю, что вам известна страсть королевы к дорогим украшениям. Сделайте ей этот подарок, и ваша мечта о новой встрече будет воплощена в жизнь.

Кардинал наморщил лоб.

— Кажется, я уже что-то слышал об этом ожерелье. Правда, не могу припомнить, кто и когда мне говорил об этом. А сколько оно стоит, графиня?

— Чуть больше полутора миллиона ливров. Точнее, миллион шестьсот тысяч. Да, это немалая сумма, но ведь ставка будет — сердце королевы. Человек, который преподнесет ей такой подарок, наверняка останется для нее близким другом на долгие годы. Ведь вы именно этого хотите, ваше высокопреосвященство.

Кардинал, который понемногу стал осознавать значительность суммы в полтора миллиона ливров, опустился на стул.

— Нельзя ли обойтись каким-либо более дешевым подарком? — с надеждой спросил он. — Боюсь, что при всех моих возможностях я не смогу найти такую сумму наличными сразу же.

Графиня пожала плечами.

— А никто и не потребует от вас эти деньги немедленно. Я думаю, что Бемер и Бассенж вполне удовлетворяется продажей ожерелья в кредит. Во всяком случае, я попробую сделать все от меня зависящее для того, чтобы уговорить их поступить именно таким образом. К счастью, господа Бемер и Бассенж — мои хорошие знакомые. Я не раз оказывала им конфиденциальные услуги и почти не сомневаюсь в том, что они откликнутся на мою просьбу и пойдут на уступки. Возможно также, хотя и не слишком вероятно, что они согласятся сделать для вас небольшую скидку в стоимости ожерелья. Но если этого не произойдет, то вы, ваше высокопреосвященство, не должны обижаться на меня. К сожалению, не все в моей власти.

Кардинал уныло кивнул.

— Вы столько сделали для меня, милейшая графиня де ла Мотт, что я даже не знаю, как отблагодарить вас. Вы оказываете одну услугу за другой и делаете это почти бескорыстно.

Графиня слегка заметно покраснела.

— Ну, не совсем бескорыстно… — уклончиво произнесла она. — Вы тоже оказываете мне кое-какие услуги. Правда, должна признаться честно, что мне достается крайне мало из тех сумм, которые вы выплачиваете в качестве комиссионных. К сожалению, приходится много тратить на различных заинтересованных лиц. Но без этого я мало что могла бы сделать.

Кардинал рассеянно кивнул.

— Да, да, я понимаю. К сожалению, сегодня моего казначея нет, но в ближайшие же дни вы сможете получить еще некоторую сумму. К сожалению, запасы наличности у моего казначея подходят к концу, а генеральный контролер финансов господин де Калонн находится в отъезде с его величеством королем, морским министром и… — тут голос его заметно потеплел, — …ее величеством королевой. Надеюсь, она пребывает в добром здравии? Графиня льстиво улыбнулась.

— После встречи с вами, ваше высокопреосвященство, королева пребывала в прекрасном расположении духа и чувствовала себя как никогда хорошо. Думаю, что это вы так благотворно повлияли на ее здоровье и настроение. Теперь вам нельзя останавливаться на достигнутом. Королева ждет, и было бы непростительной ошибкой с вашей стороны не воспользоваться такой великолепной возможностью для того, чтобы укрепить взаимное доверие и благосклонность. На вашем месте я бы ни минуты не сомневалась. Необходимо поступать так, как требуют этого обстоятельства. Это в ваших же интересах. Послушайте меня, ваше высокопреосвященство, ведь я ваш друг.

Кардинал надолго замолк, с кислым выражением лица изучая противоположную стену. Графиня де ла Мотт терпеливо ждала. Наконец, кардинал тяжело вздохнул и поднялся из-за стола.

— Я не могу принять окончательное решение здесь и сейчас. Мне необходимо подумать. Графиня сочувственно кивнула.

— Я понимаю вас, ваше высокопреосвященство. Это очень важный и ответственный шаг. К тому же, речь идет о большой сумме. Я думаю, что вам не стоит торопиться. Время для размышлений еще есть. По моим сведениям ее величество вернется из поездки не ранее чем через две недели.

Кардинал громко засопел.

— Две недели? — переспросил он. — Это слишком большой срок. Графиня развела руками.

— Государственные дела требуют времени, ваше высокопреосвященство.

Кардинал выглядел удрученно.

— Но ведь я спустя несколько дней должен выехать в Рим, где меня ждут встреча с папой и важные переговоры.

Графиня де ла Мотт выглядела озадаченной. Она некоторое время молчала, наморщив лоб и прикрыв глаза рукой — так, словно была поглощена тяжелыми раздумьями.

— Боюсь, ваше высокопреосвященство, — наконец, сказала она, — что не в ваших интересах оставлять королеву без вниманя столь долгое время. Я могла бы взять на себя часть ваших забот — в том, разумеется, случае, если вы доверяете мне в достаточной степени. Только доверие ко мне может служить той единственной прочной основой, которая может привести к успеху.

Кардинал тут же принялся доказывать графине свою дружбу и преданность. А закончил свою речь прежними словами:

— И все-таки, дорогая Женевьева, я хотел бы попросить у вас хотя бы один день для того, чтобы подумать. Это слишком важное и ответственное решение, которое я должен принять только после длительных размышлений. Вполне возможно, что, учитывая нынешнее состояние казны, мне придется обращаться за помощью к частным лицам. А это, как вы сами понимаете, налагает определенные обязательства.

Графиня поняла, что дальнейшие уговоры бесполезны, и поднялась из-за стола.

— Ну что ж, ваше высокопреосвященство, у вас есть время для того, чтобы принять решение. Однако, хочу заметить вам, что любовные предприятия чаще всего связаны с риском. Все мы рискуем — и вы, и я. Но я понимаю, что риск с вашей стороны неизмеримо выше. Потому я смиренно удаляюсь, оставив вас наедине с собой.

— Благодарю вас за визит, графиня. Я дам вам знать, когда приму окончательное решение. Надеюсь, что это состоится не позже, чем через несколько дней.

Некоторое время после ухода графини де ла Мотт кардинал сидел погруженный в думы, а затем вышел из обеденного зала. Он уже совершенно забыл о волнующем душу цветении весеннего дня, пении птиц и теплых лучах солнца. Вернувшись к себе в кабинет, он вызвал секретаря и приказал принести ему полную опись всего своего имущества и список кредиторов, к услугам которых он время от времени прибегал. После этого еще несколько часов кардинал занимался какими-то вычислениями, что случалось с ним крайне редко.

В конце концов, все завершилось тем, что кардинал послал слугу в гостиницу, где проживал граф Калиостро. Однако, к превеликому сожалению кардинала, слуга возвратился ни с чем. В гостинице ему ответили, что граф Калиостро, сославшись на дороговизну, выехал из номера и отправился в неизвестном направлении.

От отчаяния кардинал был готов рвать на себе последние волосы. «Боже мой, что же делать?» Калиостро был его последней надеждой. Только он, на основании контакта с потусторонними силами и астральными телами, мог дать совет де Роану, как ему поступить в этой ситуации. Кардинал уже склонялся к тому, чтобы пойти на неслыханные расходы и купить у Бемера и Бассенжа бриллиантовое ожерелье стоимостью миллион шестьсот тысяч ливров. Изучение описи имущества подтвердило, что даже в самом худшем случае ему придется отдать под залог кредиторам лишь пятую часть того, чем он обладал.

Но это в худшем случае. Кардинал же полагал, что, обратившись к одному-двум богатым кредиторам, с которыми он давно был знаком лично, ему удастся обойтись без необходимости предоставлять какоелибо имущество в залог. Для этих людей будет вполне достаточно долговой расписки, собственноручно написанной кардиналом. В любом случае, он расплатится с долгами.

А вот что касалось самого ожерелья, то здесь кардинал никак не мог решиться и уповал на помощь графа Калиостро. Принесет ли этот подарок пользу, нет ли за этим какой-либо тайны и подоплеки?

Как же необходим сейчас кардиналу де Роану граф Александре де Калиостро! Но где же он, где? Куда пеехал? Почему не оставил о себе никаких сообщений лля кардинала? Как долго будет продолжаться это неведение?

Констанция уже несколько раз приходила в уже знакомую ей церковь Святого Петра для того, чтобы побывать на мессе. Если в первый раз она приходила сюда скорее не по долгу веры, то, решившись навестить церковь еще раз, а потом еще и еще, почувствовала, как покой церковной службы благотворно действует на ее душу. Приветливый храм стал так нравиться ей, что теперь она каждое воскресное утро посвящала службе. Она брала с собой Мишеля и приходила сюда. Здесь ей самой нравилось и ей хотелось бывать в этом храме. Она присутствовала на службе до самого конца, выслушивая священника, может быть, даже благоговейнее, чем многие другие.

Констанция входила под своды церкви, оставляя снаружи все то темное, что еще порой преследовало ее. В такие моменты они с Мишелем, словно две чистые души, были открыты Богу. Каждый раз навстречу им лились спокойные, чуть приглушенные звуки органа, чередуясь с благочестивым пением церковного хора. И все остальное было так же, как прежде. Кругом сидели на скамьях прихожане разного возраста и положения и пели ту же красивую духовную мелодию.

Так же подходил к молящимся причетник с церковной кружкой, так же звучала молитва «Три святых», плыл к куполу дымок ладана, богослужение заканчивалось, и люди покидали храм.

Констанция еще задерживалась в церкви, поглощенная раздумьями о божественном предназначении человека. Затем, взяв Мишеля за руку, она вместе с ним выходила из храма и спокойным шагом двигалась от ворот по тротуару. Иногда они с сыном гуляли совсем мало и садились в двигавшуюся на некотором расстоянии позади карету. Иногда долго гуляли по оживленным обширным площадям, погружаясь в пеструю сутолоку, потом шли по столь же оживленным улицам. Иногда, удаляясь от них, прогуливались по тихим проулкам застроенными роскошными особняками и монументальными зданиями.

Сегодня Констанция почувствовала себя уставшей раньше обычного и, немного пройдя по суетливой разноцветной толпе на площади, вместе с сыном направилась к своему экипажу.

Здесь ее и застал Шаваньян. Маленький гасконец уже долгое время вел наблюдение за ювелирной мастерской Бемера и Бассенжа, но вести, которые он ежедневно приносил своей хозяйке, были не слишком утешительными. Обычно Шаваньян предоставлял Констанции небольшой список, в котором значились все более-менее важные посетители ювелирного салона за истекший день, и Констанция всегда внимательно изучала его.

Однако почти все фамилии изо дня в день повторялись. Теперь Констанция знала постоянную клиентуру Бемера и Бассенжа, возможно, даже лучше, чем сами ювелиры. Среди них были несколько герцогинь, пара престарелых графских семей и, на удивление Констанции, довольно многочисленный отряд представителей парижского третьего сословия. Поначалу Шаваньян многих из них не знал. Однако понемногу ему удалось выяснить не только имена и фамилии клиентов Бемера и Бассенжа, принадлежавших к третьему сословию, но и род их занятий. Большей частью это были зажиточные торговцы.

Впрочем, Констанцию они интересовали меньше всего. Поначалу несколько фамилий в списке весьма сильно заинтересовали ее, однако затем она навела справки в Версале и выяснила, что почти никто из этих клиентов Бемера и Бассенжа не имел никакого отношения к двору. Они появлялись в Версале лишь раз в год, по приглашению. А Констанцию интересовали те, кто не просто имел отношение к двору, но входил в непосредственное окружение королевы и короля. Она не исключала приближенных короля, потому что его фавориты вполне могли оказывать услуги и королеве. Но и таких в списке не оказалось.

Шаваньян выглядел взволнованным. Он быстро двигался через толпу, но, увидев, как экипаж начинает понемногу удаляться от площади, ускорил шаг, а потом просто побежал. Ему удалось нагнать экипаж уже тогда, когда он сворачивал на широкую, но тихую улицу, по которой было гораздо удобнее добираться до Вандомской площади. — Погодите, погодите! — закричал Шаваньян на ходу.

Кучер потянул поводья на себя, и лошади, издав тихое ржание, остановились. Констанция распахнула дверцу и с удивлением посмотрела на своего слугу.

— Месье Шаваньян, что-то случилось? Почему вы так спешите?

Запыхавшись, маленький гасконец поначалу даже забыл поприветствовать графиню.

— Я… Я…

— Успокойтесь, месье Шаваньян. А то я начинаю бояться. Надеюсь, ничего страшного не произошло?

Слуга через силу улыбнулся и замотал головой. Только после этого вспомнив, что он по — прежнему находится в шляпе, гасконец сорвал ее с головы и низко поклонился.

— Ваша светлость… Ваша светлость… Я узнал ее. Наконец-то я узнал ее…

Констанция поняла, что ее ждут хорошие вести.

— Не стойте на мостовой. Садитесь в карету, — с улыбкой сказала она.

Когда Шаваньян уселся в карету напротив Констанции и Мишеля, она скомандывала:

— Поехали.

Кучер дождался, пока дверца будет закрыта, и осторожно тронул экипаж с места. Хорошо смазанные колеса не издали ни единого звука, и карета мягко покатилась по брущатой мостовой.

— Рассказывайте, месье Шаваньян, кого вы узнали и почему такая спешка?

Гасконец немного пришел в себя.

— Я успел заметить, что каждый раз, когда вы получаете от меня список посетителей, навестивших за день мастерскую Бемера и Бассенжа, вы, в первую очередь, обращаете внимание на женские фамилии. Извините, есть уж за мной такой грех — я люблю наблюдать за людьми. Вы еле слышно шепчете их, когда водите пальцем по списку. Но никого из этих дам я не знаю. А ту, что была у Бемера и Бассенжа сегодня, я не раз встречал в салоне госпожи де Сен-Жам. Констанция властным движением руки остановила словесный поток, выливавшийся из уст Шаваньяна.

— Погодите, я попробую догадаться сама. Это графиня де Андуйе?

Шаваньян с улыбкой помотал головой.

— Нет.

Констанция снова принялась размышлять.

— Это баронесса Мопертюи?

— Нет. Баронесса Мопертюи уже несколько раз была у Бемера и Бассенжа, но вы всегда пропускаете ее фамилию, не обращая на нее внимания.

И вдруг догадка пронзила Констанцию.

— Это графиня де ла Мотт?

Радости маленького гасконца не было предела.

— Да, да, это именно она. Вы угадали, ваша светлость. Графиня де ла Мотт впервые появилась у ювелиров с тех пор, как я наблюдаю за их мастерской. На ней было прекрасное голубое платье и очень дорогой парик. Но я все равно узнал ее. Она вышла с заднего входа и очень быстро села в карету. Поначалу я даже пытался проследить, куда она направляется, но затем решил, что будет лучше, если я сразу же сообщу вам о ее визите.

Констанция задумалась.

— Да, это выглядит тем более странным, что сегодня воскресный день, и мастерская должна быть закрыта. Что ж, месье Шаваньян, вы, действительно, поступили разумно, сообщив о посещении графиней де ла Мотт мастерской Бемера и Бассенжа немедленно. Конечно, хорошо было бы узнать, куда она отправилась после этого. Ну да ладно. Еще несколько дней вы будете следить за ювелирной лавкой, и если графиня де ла Мотт еще раз появится там, узнайте, куда она направится после визита к Бемеру и Бассенжу. А сейчас мы вернемся домой, и я распоряжусь, чтобы вы получили десять тысяч франков. Это ваши премиальные.

Из дорогой гостиницы в центре Парижа граф Калиостро переехал на дешевый постоялый двор в Сен-Антуанском предместье. Его денежные запасы таяли прямо на глазах, а новых поступлений почти не было. Количество приглашений на вечера и спиритические сеансы резко сократилось. Мода на Калиостро в Париже прошла. Единственной реальной возможностью заработать что-то еще оставалась афера с ожерельем, якобы предназначенным для королевы. После встречи с «Марией — Антуанеттой», графиня де ла Мотт должна была постараться убедить кардинала де Роана в необходимости приобрести это ожерелье и подарить его королеве. Но прошло уже несколько дней, а Калиостро так и не получил сведений на интересовавшую его тему ни от графики де ла Мотт, ни от самого кардинала.

Так ничего и не дождавшись от них, Калиостро был вынужден переехать в Сен-Антуанское предместье.

Воскресный день итальянец провел в походах по многочисленным дешевым кофейням, расплодившимся в Сен-Антуанском предместье, как грибы после дождя. Лишь к вечеру он сообразил, что надо было бы послать слугу в ту гостиницу, где он жил прежде, чтобы узнать не оставлял ли кто-нибудь сообщений для него.

Как оказалось, волнения его были не напрасны. Сегодня в полдень его спрашивал человек в черном одеянии священника. Калиостро безошибочно угадал что за ним приходили от кардинала де Роана.

В таком случае, даже поздний визит во дворец на Вьей-дю-Тампль не будет неожиданностью для верховного капеллана Франции. Кстати, недурно было бы разжиться у кардинала кое-какими деньгами. Решено — Калиостро отправляется на Вьей-дю-Тампль. Около восьми часов вечера личный секретарь кардинала де Роана постучался в дверь его кабинета.

— Ваше высокопреосвященство, прибыл граф Калиостро, к которому вы посылали сегодня днем. Он хочет увидеться с вами.

Кардинал немедленно поднялся из-за стола. — Просите.

Калиостро вновь был встречен, как самый дорогой гость в доме де Роана.

— Мой дорогой граф! — воскликнул кардинал, распахивая свои объятия. — Я непременно хотел повидать вас. Но, к сожалению, в гостинице, где вы раньше жили, моему слуге сказали, что вы куда-то переехали.

Калиостро решил, что скрывать собственное финансовое состояние от кардинала было бы неразумно, а потому честно и откровенно признался:

— Да, эта гостиница больше мне не по карману. Нужно жить скромнее. К сожалению, в этом городе у меня почти не осталось поклонников — не считая, разумеется, вас.

Кардинал сочувственно кивнул.

— Я готов быть не только вашим поклонником, но и патроном. Вы должны непременно сказать мне, если нуждаетесь в какой-либо помощи с моей стороны. Возможно, вам нужны деньги?

Калиостро обрадованно кивнул.

— Да, я не отказался бы от дружеского участия с вашей стороны. Мне сейчас помогла бы даже небольшая сумма, тысяч десять.

Кардинал немедленно полез в дальний ящик стола.

— В таком случае, мы можем обойтись даже без участия моего казначея, — сказал он, доставая увесистый кожаный кошель, в котором звякали монеты. — Пока возьмите вот это, а остальное вы сможете получить завтра у моего казначея.

Калиостро, не скрывая своего удовлетворения, принял денежное вспомощиставание и положил его на диван, рядом с собой. — Если вы посылали за мной своего слугу, ваше высокопреосвященство, значит, вы непременно хотели меня видеть. Что случилось? Могу ли я помочь вам дружеским участием и советом?

— Да, да, разумеется. Именно это мне от вас и нужно.

— Считайте, что я целиком в вашем распоряжении, — торжественно произнес итальянец. — Мне бы непременно хотелось бы отблагодарить вас за то, что вы помогаете мне в трудную минуту.

Кардинал поднялся со стола и, перебирая четки нервно дрожащими пальцами, стал расхаживать по кабинету.

— Вы, наверное, помните, граф — однажды я уже приглашал вас к себе с тем, чтобы посоветоваться относительно моего предстоящего свидания с известной нам обоим дамой.

Калиостро оживился.

— Да, да, разумеется. Надеюсь, все прошло благополучно. Вы виделись с ней? Расскажите же мне, я сгораю от нетерпения.

Кардинал в нескольких словах рассказал Калиостро о том, что произошло в Версальском парке Монбель некоторое время назад. Конечно, он не стал вспоминать всех подробностей, остановившись лишь на некоторых, особенно значительных по его мнению, деталях. Калиостро услышал и о розе, и о словах королевы «прошлое будет забыто», и о внезапном появлении графини де Бодуэн, которая спутала все планы влюбленных и заставила расстаться их прежде времени. Все то время, пока кардинал рассказывал о своем свидании, перемежая повествование восторженными восклицаниями и томными вздохами, Калиостро понимающе кивал и иногда вставлял свои собственные междометия.

— Теперь вы понимаете, что я чувствую? — закончил свои восторженный рассказ де Роан. — Я просто сгораю от страсти и не могу дождаться следующей встречи с ее величеством. Но, к сожалению, это может состояться только при некоторых условиях.

— Каких же?

— Во-первых, как вы, наверное, знаете, королева и ее царственный супруг находятся сейчас в отъезде. Они отправились в Шербур инспектировать строительство морского порта. Во — вторых, в скором времени предстоит моя поездка в Рим, и вполне может случиться так, что даже при всем желании мы не сможем встретиться до тех пор, пока я не вернусь из святого города. Вы понимаете, что мне не хотелось бы так долго ждать, но, скорее всего, другого выхода нет. В-третьих, графиня де ла Мотт сообщила мне об одном известии, которое приводит меня в невольный трепет. По словам графини, ее величество королева пообещала мне, что следующее свидание будет более интимным и более продолжительным, но только в том случае, если я исполню ее заветное желание — сделаю ей очень дорогой подарок.

Калиостро наморщил лоб.

— Помнится, в прошлый раз, когда вы приглашали меня к себе для того, чтобы я дал вам совет относительно предстоящей встречи, было одно знамение подобного рода. Кажется, я тогда истолковал его в том смысле, что вам необходимо сделать для королевы какой-то подарок для того, чтобы закрепить возникшие в ее душе по отношению к вам чувства.

— Да, да, — с горячностью подхватил кардинал, — и вы оказались правы. Графиня де ла Мотт говорит, что королева хочет получить бриллиантовое ожерелье от Бемера и Бассенжа, которое стоит миллион шестьсот тысяч ливров. Именно поэтому поводу я и обращаюсь вам, великий провидец, обладатель философского камня. Не могли бы вы вступить в контакт с потусторонними силами и выяснить, ждет ли меня успех в завершении моего любовного предприятия? Что случится после того, как я приму это ожерелье? Не может ли оказаться так, что я буду в проигрыше?

Калиостро едва заметно улыбнулся.

— Вы слишком мнительны, ваше высокопреосвященство. Впрочем, это свойственно всем влюбленным. Они постоянно сомневаются в себе, каждый раз задавая один и тот же вопрос: понравится ли это моей возлюбленной? правильно ли я поступаю? не оттолкнет ли это ее от меня? Со своей стороны, ваше высокопреосвященство, я могу только радоваться тому, что сердце ваше по-прежнему переполнено любовью и нежностью. Вы поступаете совершенно верно, спрашивая моего совета, и я постараюсь немедленно вступить в контакт с астральными силами. Та комната, которой я воспользовался в прошлый раз, вполне могла бы подойти и для сегодняшнего сеанса. Если вы позволите, я немедленно удалюсь, чтобы выяснить контуры вашей судьбы. Я хотел бы попросить у вас лишь остро отточенное перо и листок бумаги. Я хочу провести довольно редкий опыт, который в большинстве случаев абсолютно безошибочно дает указания на очертания будущего.

Забрав перо и листок бумаги, Калиостро удалился, оставив кардинала терзаться в мучительных сомнениях. Граф отсутствовал не меньше четверти часа. Когда он вернулся, кардинал с отсутствующим видом грыз ногти, сидя за столом. При виде Калиостро, он оживился.

— У меня есть для меня хорошие новости, милейший граф? — спросил де Роан подрагивающим голосом.

Радостная улыбка на лице итальянца была лучшим ответом для великого капеллана Франции. Однако Калиостро посчитал за необходимость все подробно объяснить.

— Я сделал больше, ваше преосвященство, чем про сто выяснил вашу судьбу. Я выяснил судьбы вашей возлюбленной и увидел, что в недалеком будущем две эти линии соединяться. Никаких препятствии на пути вашей любви нет, ваше высокопреосвященство. Для этого необходимо лишь единственное условие — настойчивость и энергичность с вашей стороны. Вы уже проявили многие положительные черты характера для того чтобы значительно продвинуться к достижению вашей цели. Осталось еще немного. Главное — это терпение и выдержка. Вы не должны изменять себе, и судьба не изменит вам.

— А что это означает конкретно? Есть ли какие-либо указания на реальные события? Калиостро убежденно кивнул.

— Вне всякого сомнения. Вот, взгляните. Он показал на какие-то каракули, особенно густо заполнявшие правый край листка. Очевидно, это должно было обозначать нечто значительное.

— Здесь сказано, что ценный подарок укрепит доверие женского сердца к великодушному мужскому сердцу и позволит слиться двум линиям судьбы.

Кардинал, естественно, ничего не понял в написанном, но с него было вполне достаточно слов Калиостро. Выслушав их, он тяжело вздохнул.

— Значит, я все-таки должен сделать этот подарок. Ну что ж, раз так предназначено судьбой, значит, этого хочет от меня господь Бог. Я согрешил бы, отказываясь выполнить его предзнаменование.

— В общем, речь не идет о грехе, — осторожно сказал Калиостро, — но, отказавшись от подарка, вы серьезным образом нарушили бы линию собственной судьбы.

Кардинал надолго замолчал, перебирая четки. А Калиостро затих на диване, не вмешиваясь в размышления великого капеллана Франции.

— Да, — после долгих раздумий произнес де Роан, — все, что вы говорили мне раньше, подтверждалось. У меня нет оснований не верить вам. Каждый мой шаг приближает меня к исполнению моей заветной мечты. Что ж, граф, еще раз благодарю вас за помощь. Я постараюсь в ближайшие же дни уладить все вопросы с деньгами с помощью графини де ла Мотт довести дело до конца. — Да, и я со своей стороны рекомендовал бы вам, ваше высокопреосвященство, не откладывать дело в долгий ящик. Ибо, как вы знаете, время течет только в одном направлении. И если мы хотим успеть за своей судьбой, мы не должны безучастно стоять у этого потока и смотреть на то, как он шумит возле наших ног. Не бойтесь вступить в него, ваше высокопреосвященство. Будьте мужественны.

ГЛАВА 13

Прошло два дня с момента встречи кардинала де Роана и графа Калиостро. Королева по — прежнему была в отъезде, самому же великому капеллану Франции предстояла поездка в Рим, а потому он решил ускорить дела, связанные с покупкой ожерелья.

Осторожно выяснив в министерстве финансов о состоянии государственной казны, кардинал де Роан пришел к выводу, что сейчас ему проще будет обратиться к своим кредиторам. Ко всему прочему, генеральный контролер финансов господин де Калонн также отсутствовал, и даже при всем желании кардинал не смог бы решить вопросы с деньгами без де Калонна.

Кое-кто из кредиторов заупрямился, не желая давать деньги в займы и довольствоваться лишь долговыми расходами. Они требовали под залог довольно значительную долю имущества кардинала, включая его дворец. Другие оказались сговорчивее. Зная о вполне надежном финансовом положении великого капеллана Франции, они согласились ссудить необходимые суммы в ответ лишь на долговые обязательства.

После того, как кардиналу де Роану удалось довольно быстро уладить свои финансовые дела, он сообщил графине де ла Мотт о том, что готов совершить сделку. Графиня, заметившая в последнее время признаки повышенного внимания по отношению к собственной особе решила больше не встречаться с Бемером и Бассенжем лично. Со своим слугой она передала записку для ювелиров, в которой сообщила, что высокопоставленное лицо, которому королева поручила приобрести для нее бриллиантовое ожерелье, предлагает им назначить встречу в удобное для них время и в удобном месте.

В ответ на послание Бемер и Бассенж уведомили графиню де ла Мотт о своем согласии встретиться, где угодно и когда угодно с лицом, выразившим заинтересованность в покупке.

Понадобился еще день, чтобы путем взаимного обмена посланиями между кардиналом де Ровном и графиней де ла Мотт и ювелирами Бемером и Бессенжем наконец-то была назначена дата и место встречи между покупателем и продавцами. Это была пятница, двадцать третье апреля, десять часов утра. Встреча должна была произойти во дворце кардинала де Роана на Вьей-дю — Тампль. Накануне вечером графиня де ла Мотт прислала кардиналу еще одну записку, в которой извещала его о том, что королева возвращается в Версаль послезавтра, в субботу. Это известие еще больше укрепило великого капеллана Франции в его решимости сделать решительный шаг еще до отъезда в Рим. Накануне встречи он лег спать в хорошем расположении духа и проснулся бодрым и энергичным. Так хорошо он уже давно себя не чувствовал. Когда ровно в десять Бемер и Бассенж появились во дворце кардинала, их проводили в его личный кабинет. Но его высокопреосвященство тут же предложил:

— Господа, я думаю, что утренняя трапеза никак не помешает нашим переговорам. Предлагаю вам пройти вместе со мной в обеденный зал.

Бемер и Бассенж, которые с изумлением разглядывали все вокруг, без колебаний приняли его приглашение. Более всего их удивляло то, что королева поручила покупку ожерелья не обычному, пусть даже и высокопоставленному придворному, а важному духовному сановнику. Де Роан, разумеется, знал, какое влияние оказывает на людей созерцание алой кардинальской мантии и огромного золотого креста на груди. Поэтому для встречи с ювелирами он одевался особенно тщательно. Когда участники переговоров расселись за столом, и слуги подали горячий кофе, шоколад и свежие сливки, кардинал обратился к слегка оробевшим ювелирам:

— Господа, угощайтесь. Я настоятельно рекомендую вам пить по утрам горячий шоколад. Это необыкновенно бодрящее и возбуждающее средство. Мне кажется, что вы не очень хорошо выспались сегодняшней ночью. У вас несколько вялый вид.

И вправду — Бемер и Бассенж чувствовали себя подавлено. Но вряд ли кто-то из них мог объяснить друг другу причину, по которой так произошло. Скорее всего, они просто ожидали встретиться с другим человеком. Но графиня де ла Мотт до самого последнего дня держала имя предполагаемого покупателя в секрете, делая лишь многозначительные намеки на его важность и высокое положение при дворе.

Кардинал же, напротив, был весел, шутил и всячески пытался подбодрить Бемера и Бассенжа. Со стороны эта сцена выглядела так, как будто идут переговоры о капитуляции. Причем, кардинал представляет сторону победителей, а двое его собеседников — проигравших. Вообще-то, на самом деле все должно было быть совершенно по-другому. Но все получилось именно так, как получилось.

— Угощайтесь, господа, — безумолку тараторил кардинал. — Очень рекомендую вам вот эти булочки с корицей. Их пекут специально для меня в ближайшей пекарне и приносят горячими прямо из печи. А вот это варенье из лепестков роз прислал мне епископ Прованский. Вы знаете, господа, что в Провансе растут лучшие во Франции розы? О, это совершенно замечательный край. Когда-то я начинал там священником в одном крошечном приходе. Вы представляете, у меня было всего лишь тридцать человек прихожан, а теперь я распоряжаюсь судьбами двадцати миллионов верующих.

Эти слова, казалось, нагнали на Бемера и Бассенжа еще большую тоску. Они довольно уныло тянули из чаши горячий шоколад, время от времени обменивались друг с другом красноречивыми взглядами.

Тем не менее, бодрость и энтузиазм кардинала де Роана сделали свое дело. Правда, для этого ему пришлось истратить не менее, чем четверть часа. Он рассказывал ювелирам о всякой всячине, таким образом пытаясь успокоить их.

Наконец, великий капеллан Франции посчитал, что наступил подходящий момент для начала переговоров.

— Итак, господа, мы собрались здесь с вами для того, чтобы обсудить условия приобретения у вас бриллиантового ожерелья, стоимостью в один миллион шестьсот тысяч ливров. Вы уже готовы обсудить этот вопрос?

Бемер и Бассенж переглянулись. Высокий блондин Марсель Бемер, как более представительный из этой пары, взял на себя инициативу ведения переговоров со стороны продавцов.

— Ваше высокопреосвященство, для полной ясности я сразу же изложу наши условия. Разумеется, идеальным вариантом была бы единовременная уплата всей суммы наличными. Если же такой вариант невозможен, то мы готовы рассмотреть следующие возможности. Итак, что вы скажете по поводу нашего первого предложения?

Кардинал посерьезнел.

— К сожалению, господа, на данный момент я не располагаю таким количеством наличных денег, чтобы расплатиться с вами немедленно, к вязчему удовольствию обоих сторон. Поэтому оставим в стороне этот вариант и перейдем к обсуждению иных возможностей.

Бемер помолчал, не скрывая своего разочарования.

— Ну что ж, в таком случае, мы сможем уступить и согласиться на продажу ожерелья в кредит. Поскольку необходимая сумма довольно велика, мы согласны ждать два месяца. При этом каждый раз вы внесете по половине требуемой суммы.

На сей раз настал черед задуматься кардиналу. Прикинув все свои финансовые возможности, он внес встречное предложение:

— Признаться откровенно, поначалу я рассчитывал на срок в полгода, но учитывая то, что вы только что сказали, мне бы хотелось получить кредит на четыре месяца.

— Я прошу прощения у вашего высокопреосвященства, нам нужно посоветоваться с компаньоном.

Бемер и Бассенж встали из-за стола и отошли в дальний угол обеденной комнаты. Они разговаривали громким шепотом так, что отдельные слова долетали до кардинала.

В конце концов, компаньоны вернулись к столу и внесли новое встречное предложение:

— Три месяца, — сказал Бемер, и в его голосе де Роан неожиданно услышал жесткие нотки.

Кардиналу стало ясно, что больших уступок относительно сроков он не добьется, потому де Роан без особых колебаний кивнул. — Я согласен. Бемер улыбнулся. — Итак, по одному пункту сделки мы пришли к обоюдному удовлетворению. Кстати, мы подготовили несколько бумаг и захватили их с собой. Люсьен, будь добр. Бассенж достал из небольшой папки, которую он принес с собой, несколько листков бумаги и, перебрав их, протянул Бемеру.

— Это текст купчей о приобретении вами, ваше высокопреосвященство, в кредит бриллиантовое ожерелье стоимостью в миллион шестьсот тысяч ливров, — пояснил Бемер, демонстрируя бумаги кардиналу. — Здесь два экземпляра. Один из них будет предназначен для нас, другой вы оставите себе. В случае необходимости мы сделаем несколько нотариально заверенных копий. Итак, сроком окончания действия купчей я ставлю первое августа нынешнего, 1785 года. Теперь нам хотелось бы перейти к вопросу о количестве выплат. Как я уже сказал, мы хотели бы, чтобы выплат было две, каждый раз по половине всей суммы, то есть по восемью сот тысяч ливров.

Кардинал медленно покачал головой.

— Боюсь, что это невозможно, господа. Сами понимаете, даже такие суммы слишком велики. Мое встречное предложение: шесть выплат — одна раз в две недели.

На сей раз Бемер и Бассенж перешептывались, не вставая из-за стола в обеденном зале. После короткого совещания они выставили свои условия.

— Четыре выплаты. Первая из них немедленно. Остальные — первого числа каждого следующего месяца. Таким образом, последняя выплата падает на первое августа.

Кардинал принял это предложение.

После того, как бланки купчих были заполнены, кардинал поставил внизу у каждого документа свою подпись.

— Итак, — улыбнулся он, передавая в руки Бемеру предназначенный для него бланк купчей, — сделка состоялась. Благодарю вас, господа.

Но Бемер с Бассенжем как-то странно переглянулись, и Бемер передал назад кардиналу предназначенный для продавцов документ. Де Роан непонимающе посмотрел на ювелира.

— Что, в тексте что-то не так? Или, может быть, вас не удовлетворяет моя личная подпись?

— Видите ли, ваше высокопреосвященство, — осторожно начал Бемер, — мы испытываем к вам глубочайшее уважение. Однако пока что, кроме вашей подписи, у нас нет никаких гарантий того, что деньги будут выплачены и что сделано это будет в срок, определенный в договоре. Мы серьезные люди и нам хотелось бы иметь на руках серьезный документ.

Кардинал нахмурился.

— Вы хотите переделать текст купчей? Но, по-моему, текст составлен вполне корректно, и ни у кого не может возникнуть сомнений в моих обязательствах перед вами. Объясните, в чем дело?

— Видите ли, ваше преосвященство, нам недостаточно ваших подписи и печати под текстами купчей. От графини де ла Мотт нам известно, что бриллиантовое ожерелье предназначено для ее величества королевы Марии-Антуанетты. Графиня де ла Мотт говорила, что королева поручила совершить покупку своему доверенному лицу, то есть, вам. Для нас наилучшей гарантией будет подпись ее величества на том документе, который останется у нас.

Кардинал пытался что-то возразить, но тут же понял, что не стоит поднимать особенного шума вокруг законного требования ювелиров. Правда, для него было открытием то, что графиня именно так представила Бемеру и Бассенжу будущую покупку.

Тем не менее де Роан не придал особого значения словам Бемера, что для другого, более проницательного человека могло бы послужить ключом для разгадки всей аферы. Любовные чувства, переполнявшие сердце кардинала, заставили умолкнуть его разум.

— Будь по-вашему, — согласился он. — Однако, вы должны понимать, что мне потребуется еще некоторое время для того, чтобы получить подпись ее величества на этом документе. Я попрошу вас немного подождать.

Ювелиры снова переглянулись между собой и, одновременно кивнув, повернулись к кординалу.

— Что ж, мы готовы ждать, — сказал Бемер. — Условия сделки оговорены, гарантии, надеемся, существуют. И вам остается лишь принести нам письменное подтверждение. Когда мы сможем встретиться с вами снова, ваше высокопреосвященство, для того, чтобы окончательно обо всем договориться?

Кардинал быстро прикинул в уме, сколько времени ему может понадобиться на то, чтобы заручиться подписью королевы на купчей. Мария-Антуанетта должна прибыть в Париж завтра. Значит, в наихудшем варианте графиня де ла Мотт получит ее подпись в воскресенье или понедельник. Тогда же они и встретятся с кардиналом. Поразмыслив над этим, де Роан сказал:

— Еще до полудня во вторник я буду у вас. Мне хотелось бы договориться с вами следующим образом:

Я привожу документ, скрепленный подписью королевы и первый взнос — в обмен на них я получаю ожерелье, и наша сделка, таким образом, получит окончательное завершение.

Бемер улыбнулся.

— Значит, вы привезете первый взнос, равный четверти всей суммы. Не так ли?.. Кардинал кивнул. — Да. Четыреста тысяч ливров. Остальное будет вноситься первого числа каждого последующего месяца. Хитрая улыбка не сходила с лица Бемера. — Однако, я хотел бы возразить вам, ваше высокопреосвященство. Сделка будет окончательно завершена только первого августа, когда вы внесете последнюю часть причитающейся с вас суммы.

Кардинал поморщился.

— Ну, разумеется. Неужели вы сомневаетесь в том, что деньги будут выплачены вам полностью и без задержек?

Бемер примирительно поднял руки.

— Нет-нет, ваше высокопреосвященство, у нас нет причин сомневаться в вашей добросовестности и порядочности, но вы должны понять и нас. Мы с господином Бассенжем — всего лишь скромные ювелиры, мы не можем претендовать ни на высокое положение, ни на власть; все, что нам остается — торговать плодами своего труда. Мы еще раз приносим свои глубочайшие извинения и просим простить нас за некоторые неудобства, которые мы вам причинили.

Переговоры были закончены. Кардинал приветливо распрощался с ювелирами, которые, низко поклонившись, ушли.

Де Роан немедленно вызвал своего секретаря.

— Распорядитесь, пожалуйста, чтобы посыльный разыскал графиню де ла Мотт и передал ей мою просьбу незамедлительно прибыть в мой дворец.

Секретарь нерешительно топтался на месте.

— Вы хотите что-то сказать? — недовольно пробурчал кардинал. — Говорите, я вас слушаю. На лице секретаря выразились сомнения.

— Но, графиня де ла Мотт скорее всего сейчас находится в Версале…

Кардинал не сдержался и рявкнул:

— Тогда пусть едет в Версаль верхом! Графиня де ла Мотт прибыла во дворец кардинала лишь к вечеру. Быстро войдя в кабинет, она сразу же направилась к де Роану и, поцеловав ему ладонь, почтительно наклонила голову.

— Приношу свои глубочайшие извинения, ваше высокопреосвященство, за то, что заставила вас ждать. Неотложные дела заставили меня задержаться в Версале. Завтра прибывает королева, и к ее приезду дворец должен быть в полном порядке. К сожалению, первая статс-дама герцогиня д'Айен-Ноайль отсутствовала сегодня, а потому все заботы по подготовке Версаля к встрече королевской четы легли на меня и графиню де Бодуэн. По-счастью, я смогла договориться с графиней и ненадолго вырваться в Париж.

Кардинал, который поначалу был готов встретить госпожу де ла Мотт резкими словами, услышав ее объяснения, смягчился и произнес:

— Я принимаю ваши извинения, графиня. К сожалению, я не мог отправиться в Версальлично, поскольку мне пришлось решать некоторые вопросы, связанные с моим предстоящим отъездом в Рим. Прошу вас, садитесь.

Графиня заняла место на диване, а кардинал, достав четки, принялся расхаживать по кабинету, рассказывая своей гостье о событиях этого дня.

— Итак, графиня, я поступил именно так, как вы мне посоветовали. Сегодня утром у меня были два ювелира — Бемер и… э-э-э… — Бассенж, — подсказала ему графиня де ла Мотт. — Да — да, Бемер и Бассенж. Мы занимались подготовкой купчей на бриллиантовое ожерелье.

Кардинал умолк, и графиня, воспользовавшись возникшей паузой, осторожно спросила:

— Надеюсь, что переговоры прошли успешно, ваше высокопреосвященство? К сожалению, мне не удалось договориться с ними о снижении цены…

— Вы и так сделали все, что могли, дитя мое, спокойно сказал кардинал. — Я не стал уверять ювелиров в своей кредитоспособности, поскольку мне казалось, что это очевидно для всех.

— Вы договорились купить ожерелье в кредит?

— Да. С рассрочкой до первого августа и четырехразовой выплатой.

Графиня напряженно подалась вперед.

— Ожерелье уже у вас?

Кардинал медленно покачал головой.

— Я вынужден вас разочаровать, графиня. Ожерелья у меня нет, и в лучшем случае я получу его во вторник.

Госпожа де ла Мотт побледнела. — В лучшем случае?.. А что произошло? Разве вы не подписали купчую?

Кардинал остановился у окна. Задумчиво глядя на цветущий сад, он сказал:

— Купчая составлена и подписана. Однако, есть некоторые препятствия, которые не позволяют мне считать сделку завершенной. Подтверждением тому может служить отсутствие у меня ожерелья. Он снова умолк, и госпожа де ла Мотт стала ерзать на диване, шурша платьем. Еще не зная, в чем причины того, что сделка не состоялась, графиня ощутила нервозность, близкую к панике. Возможно, кардинал что-то пронюхал, а, может быть, проболтался Калиостро?.. Как бы то ни было, надо поскорее взять себя в руки и выглядеть как можно естественнее.

— Что же произошло? — спросила она. Кардинал повернулся к графине.

— Сделка выглядит не совсем такой, какой я ее себе представлял.

— Что вы имеете в виду? Де Роан прищурился.

— Мне ничего не известно о том, что это ожерелье покупает для себя королева, а я выступаю лишь посредником. В моем представлении все выглядело по-иному. Я должен был выступать непосредственным покупателем. И всех документов за моей подписью должно было хватить для того, чтобы считать сделку завершенной. Графиня де ла Мотт сделала удивленное лицо. — А что, ювелирам не хватило документов за вашей подписью?

— Именно так. В свое оправдание они привели слова о том, что бриллиантовое ожерелье ценой в миллион шестьсот тысяч ливров покупает для себя королева, но, поскольку она опасается сделать это открыто из-за возможного нежелательного резонанса, то сделка была поручена мне. Получилось, что я не могу выступать собственным финансовым гарантом.

Графиня почувствовала, как у нее пересохло в горле, и слабым голосом попросила:

— Вы не могли бы подать мне воды, ваше высокопреосвященство?

Кардинал налил стакан воды из стоящего на подоконнике графина и подал его госпоже де ла Мотт.

— Вам не стоит так нервничать, моя дорогая, — уже более спокойно произнес он. — Хотя это и явилось для меня неожиданностью, но еще не все потеряно.

Отпив воды, графиня немного пришла в себя. — Чего же требовали от вас эти ювелиры? Кардинал улыбнулся и развел руками. — Всего лишь подпись королевы. Статс-дама ее величества мгновенно подувствовала облегчение. — Боже мой, как вы напугали меня… — вздохнув, сказала она. — Я уж было подумала, что сделка окончательно сорвалась, и виновата в этом я.

— А я и не говорил, что сделка сорвалась, — возразил кардинал. — Напротив, я уверен в том, что все будет в порядке. Я всего лишь по-иному представлял обстоятельства дела. Впрочем, для меня это не имеет особого значения. Главное в том, чтобы я мог получить подпись ее величества на купчей. И вот тут я целиком и полностью полагаюсь на вашу помощь.

К графине, наконец, вернулось хорошее расположение духа.

— Я с удовольствием помогу вам, ваше высокопреосвященство. Единственное, о чем я хочу вас попросить — понять сложность моего положения. Ведь я нахожусь между двумя влюбленными, — с этими словами она смущенно опустила глаза, — и оттого вынуждена импровизировать, порой не ставя об этом в известность ту или другую сторону. Если я чем-то обидела вас, то еще раз приношу свои глубокие извинения.

— Теперь я все понимаю, дитя мое, — мягко сказал кардинал, — и не держу на вас обиды. Ведь если бы не вы, я бы до сих пор не мог рассчитывать ни на какое ответное чувство со стороны ее величества. Графиня, когда вы сможете получить подпись королевы на купчей?

Госпожа де ла Мотт задумалась.

— Королева должна прибыть в Версаль завтра… Правда, я не знаю, когда это произойдет. Скорее всего, во второй половине дня. Вечером во дворце намечен торжественный ужин по случаю возвращения королевской четы из путешествия. Если я не смогу получить подпись ее величества до этого — что более всего вероятно, поскольку мы вряд ли сможем остаться с королевой наедине перед подготовкой к ужину, тогда я постараюсь сделать все в воскресенье.

Кардинал кивнул.

— Ну, что ж, это меня устраивает. Я договорился с ювелирами о том, что буду у них во вторник с первым взносом и подписанным королевой документом. У нас есть время до понедельника, графиня.

— А когда вы отбываете в Рим, ваше высокопреосвященство?

— Точная дата моего отъезда пока неизвестна. Она уточняется по дипломатическим каналам. Во всяком случае, я пробуду в Париже всю будущую неделю.

Графиня де ла Мотт улыбнулась.

— Значит, я успею передать ожерелье ее величеству. Я даже надеюсь, что королева сможет найти время для новой встречи с вами.

Морщинистые щеки кардинала покрылись легким румянцем.

— Вы думаете, что это возможно? — с надеждой спросил он.

Графиня поднялась с дивана.

— Это не только возможно, но и более чем вероятно, — уверила она де Роана. — Получив такой подарок, ее величество непременно захочет отблагодарить вас. Что может быть лучшим способом проявления благодарности с ее стороны? Разумеется, встреча. Во всяком случае, если она спросит меня об этом, я непременно порекомендую ей доставить вам такое удовольствие еще до вашего отъезда.

После таких слов кардинал обрадованно воскликнул:

— Господь слышит мои молитвы! Он послал мне в вашем лице ангела-хранителя, который взял на себя заботу о моих сердечных делах! Графиня, вы обязательно будете вознаграждены за это на небесах.

Госпожа де ла Мотт мило улыбнулась.

— О большем я и не смею мечтать.

Кардинал со страстью, более приличествующей юному кавалерийскому офицеру, поцеловал руку графини и проводил ее до двери кабинета.

— Я вынуждена вас покинуть, ваше высокопреосвященство, — сказала госпожа де ла Мотт, прощаясь. — Как вы сами понимаете, меня ждут дела в Версале.

— Конечно-конечно…Де Роан остановился у двери и неожиданно взмахнул рукой. — О, бог мой! Я ведь забыл о самом главном… Купчая… Он быстро направился к своему столу, открыл ящик и достал оттуда свернутую в трубку и прошнурованную бумагу.

— Вот, попросите королеву поставить свою подпись. И можете обрадовать ее — во вторник я передам вместе с вами ожерелье, предназначенное в подарок ее величеству.

Графиня забрала документ и опустила голову.

— Узнав об этом, королева будет счастлива, ваше высокопреосвященство. То же самое я могу сказать и о себе.

Покинув дворец кардинала де Роана, графиня де ла Мотт села в карету и приказала кучеру:

— В Сен-Антуанское предместье.

Карета графини де ла Мотт остановилась рядом с дешевым постоялым двором на кишевшей народом улице в Сен-Антуанском предместье. У мостовой возвышался обветшалый четырехэтажный дом, на котором висела покосившаяся вывеска — «Уютное местечко».

Когда кучер спустился вниз и открыл дверцу кареты перед графиней, она с изумлением воззрилась на слугу.

— Ты что, с ума сошел? Неужели ты думаешь, что я отправлюсь в эту помойную яму ?.. Слуга склонился в низком поклоне.

— Простите, госпожа, я подумал…

— Он подумал!.. — возмущенно воскликнула графиня. — А ну-ка, немедленно отправляйся в этот свинарник, найди там графа Калиостро и приведи сюда. И пошевеливайся, лентяй!..

Слуга со всех ног бросился выполнять поручение, данное ему госпожой, а графиня де ла Мотт тем временем развернула документ, переданный ей кардиналом де Ровном, и еще раз внимательно изучила его.

— Что ж… — мстительно произнесла она, отрывая взгляд от бумаги. — Птичка попалась в клетку, осталось только захлопнуть дверцу!..

Спустя несколько минут, граф Калиостро, как обычно одетый во все черное, спустился вниз и сел в карету рядом с графиней де ла Мотт.

— Добрый вечер, моя дорогая, — потянулся он губами к ее щеке. Однако, графиня с брезгливым выражением лица отстранилась.

— Что случилось? — недовольно пробурчал Калиостро. — Неужели я чем-то обидел вас?

— Лучше скажите, когда в последний раз вы принимали ванну? — скривилась госпожа де ла Мотт. Калиостро пожал плечами.

— Не далее как вчера.

Это объяснение нисколько не удовлетворило графиню.

— Да?.. — снова скривилась она. — Интересно, где же?.. Уж не в Доме ли госпожи де Сегюр? Насколько я понимаю, в той помойной яме, где вы сейчас живете, горячей водой даже не пахнет.

Дабы не продолжать этот неприятный разговор, Калиостро обратился к другой теме:

— У вас, наверное, есть какие-то новости для меня, моя дорогая?

— И срочные.

Графиня протянула Калиостро свернутый в трубку документ.

Итальянец улыбнулся.

— Что, еще одно любовное послание от нашего дорогого кардинала? Графиня вспылила:

— Перестаньте ерничать! Я говорю с вами о серьезных вещах! Это текст договора, подписанного сегодня кардиналом де Роаном о покупке у Бемера и Бассенжа бриллиантового ожерелья стоимостью в миллион шестьсот тысяч ливров.

Калиостро тут же развернул бумагу и быстро пробежал глазами по строчкам купчей.

— Это просто великолепно, кариссима миа! Вы знаете, как обрадовать меня. Но я не совсем понимаю, зачем вы привезли эту бумагу мне? С меня вполне достаточно было бы ожерелья.

— Ожерелье придется подождать до вторника, — отрезала графиня. — В этом документе еще кое-чего не хватает.

— Чего же?

Графиня мрачно усмехнулась.

— Здесь не хватает подписи, сделанной рукой вашего хорошего знакомого Рето де Виллета. Калиостро хмыкнул.

— Вот как? Неужели нашим ювелирам не хватает подписи кардинала де Роана? Или они сомневаются в его кредитоспособности?

Графиня смерила итальянца презрительным взглядом.

— Похоже, что вы забыли, как обстоят дела. Ведь инициатором сделки является, по нашей версии, ни кто иной, как ее величество Мария-Антуанетта, а кардинал выступает лишь в роли посредника. Ювелиры потребовали, чтобы на купчей, в качестве гарантии, стояла подпись Марии — Антуанетты. Калиостро рассмеялся.

— Ах, вот в чем дело!? Что ж, вполне объяснимая предусмотрительность. Ювелиры хотят быть уверенными в том, что они получат деньги за свое ожерелье. Я хорошо понимаю их. Миллион шестьсот тысяч — значительная сумма, не получив которую, Бемер и Бас-сенж, наверняка, разорятся.

— Я прекрасно понимаю это и без вас, — сухо произнесла графиня де ла Мотт. — Постарайтесь поскорее найти своего знакомого и оформить документ надлежащим образом.

Калиостро поморщился и внимательным взглядом изучил графиню.

— Моя дорогая, вы настроены сегодня излишне агрессивно. Честно говоря, я даже не понимаю причин. Ведь все идет так, как мы запланировали. Сделка почти завершена, и ожерелье, можно сказать, уже находится в наших руках. Почему вы нервничаете? Тяжело дыша, графиня отвернулась.

— Во-первых, я разочаровалась в вас, дорогой граф. Мне не хотелось бы сейчас говорить, почему. А во-вторых, все обстоит далеко не так радужно, как вы пытаетесь представить. Сделка висит на волоске, и если мы не получим ожерелье на будущей неделе, нам придется очень долго ждать. Кардинал уезжает в Рим и вернется оттуда лишь в середине лета.

Калиостро пожал плечами.

— Я не вижу причин, по которым следовало бы так сильно волноваться. Рето де Виллет написал от имени королевы уже не одну записку. И до сих пор наш влюбленный кардинал ни о чем не заподозрил. То же самое будет и на этот раз. Вам не стоит сомневаться в успехе нашего предприятия. Спектакль подходит к концу, скоро наступит развязка. Глупец получит по заслугам, а сообразительный и проворный герой будет вознагражден. Я надеюсь, что в качестве награды ему, кроме всего остального, достанется рука прекрасной дамы.

Графиня скептически улыбнулась.

— Никто не запрещает вам мечтать, мой дорогой граф. Я молю Бога, чтобы вы оказались правы насчет окончания спектакля.

— Я уверен в том, что все закончится благополучно. — не обратив внимания на первую половину фразы, произнесенной графиней де ла Мотт, сказал Калиостро. — Для этого нам не потребуется предпринимать никаких сверхъестественных усилий и, уж, тем более, обращаться за помощью к потусторонним силам. Все будет гораздо проще. Я отправлю посыльного в адвокатскую контору Робеспьера, где служит Рето де Виллет. Он сегодня же поставит хоть десять подписей королевы на этой бумаге.

Графиня немного смягчилась. — Вы хоть знаете, что следует писать? Калиостро снисходительно усмехнулся. — Ну кто же этого не знает, кариссима миа! После того, как бывший министр финансов господин Неккер опубликовал свою книгу «Об управлении финансами Франции», каждый любопытный во Франции знает о таких вещах, которые прежде были известны только узкому кругу лиц. На небольших счетах требуется лишь пометка короля или королевы: «Оплатить». На бумагах, оформляющих затраты на секретные дела, ставится резолюция только короля: «Использование означенной суммы мне известно». На бумагах, оформляющих крупные расходы, как в нашем случае, должно быть написано: «Одобрено. Мария-Антуанетта Французская».

Графиня усмехнулась. — Слава Богу, хоть это вы знаете. Калиостро самодовольно осклабился.

— Если бы я этого не знал, мне не стоило бы вообще браться за подобные дела.

— Ну, хорошо.

Графиня успокоилась настолько, что даже милостиво позволила Калиостро поцеловать ее руку.

— А теперь мы должны расстаться. Меня еще ждут дела, — сказала госпожа де ла Мотт.

Калиостро недовольно пробурчал:

— А я думал, что мы отправимся куда-нибудь вместе.

Напоследок графиня снова огорчила итальянца:

— Знаете, мой дорогой Калиостро, с некоторых пор появляться вместе с вами в одном обществе стало небезопасно. Можно попросту дискредитировать себя. Поэтому будет лучше, если мы станем встречаться как можно реже.

— Что, я даже не смогу зайти к вам домой? — мрачно спросил Калиостро.

— Вот этого вы не должны делать в первую очередь. Я вообще не уверена в том, что за мной не следят. В последнее время графиня де Бодуэн проявляет подозрительную активность, подробно изучая все бумаги, поступающие на имя ее величества и постепенно принимая на себя все больший и больший круг обязанностей. Я боюсь, что скоро герцогиня д'Айен-Ноайль вынуждена будет удалиться на покой, а все ее дела перейдут к этой пьемонтской шлюхе. Я молю Бога только об одном — чтобы она не успела ничего сделать до тех пор, пока не закончится наша игра. Иначе, всем нам не поздоровится.

— Успокойтесь, моя дорогая, вы излишне драматизируете ситуацию. Нет никаких причин для волнений. Пока мы делали все чисто и аккуратно.

— Пока… — хмуро пробормотала графиня.

— Нам осталось сделать последний шаг. После этого я не намерен оставаться в Париже. Что же касается вас, то теперь вы, судя по всему, настроены по-другому.

Графиня сдвинула брови.

— Я еще ничего не решила. До тех пор, пока у меня в руках нет ожерелья, я не стану гадать на кофейной гуще.

— Но вам придется принять решение уже в ближайшие дни. Думайте быстрее, графиня.

С этими словами Калиостро покинул карету госпожи де ла Мотт и, хлопнув по крупу лошадь, запряженную в карету графини, крикнул:

— Трогай!..

Для всех участников разыгравшегося спектакля три последующих дня пролетели, как одна минута.

В субботу из поездки в Шербур вернулась королева Мария-Антуанетта вместе со своим мужем Людоником XVI. Вместе с ними приехали морской министр маршал де Кастри и генеральный контролер финансов господин де Калонн.

Вечером в Версале был устроен торжественный прием по случаю возвращения королевской четы из дальней поездки. На приеме присутствовали главы дипломатических представительств, весь цвет аристократического общества Франции, министры, кардиналы и даже — как веяние новых либеральных времен — несколько наиболее известных представителей третьего сословия.

Целый вечер кардинал де Роан сверлил взглядом Марию-Антуанетту, однако, королева словно не замечала его. Она оживленно болтала с придворными, статс-дамами, проведя большую часть вечера в общество герцогини д'Айен-Ноайль и графини де Бодуэн.

Констанция чувствовала себя великолепно. Ее энергия, наконец-то, нашла выход. Констанция деятельно занималась не только драгоценностями королевы, но и ее перепиской, частично взяв на себя обязанности герцогини д'Айен-Ноайль.

Первая фрейлина, ощутив значительное облегчение своего дворцового бремени, переменила свое отношение к Констанции и все чаще обращалась к ней по имени.

В отличие от своей энергичной, остроумной и зажигательной супруги король Людовик на торжественном приеме выглядел уставшим и вялым. За ужином его несколько раз клонило в сон и, в конце концов, он покинул прием в середине вечера. Графиня де ла Мотт, оттесненная в последнее время на второй план, старалась ничем не выдавать свое неудовольствие, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Однако, каждый раз, когда королева обращалась к Констанции де Бодуэн, глаза графини де ла Мотт сверкали переполнявшей их ненавистью.

Граф де ла Мотт, приглашенный на вечер вместе с супругой, поначалу вел себя вполне благопристойно. Однако, затем, поддавшись очарованию шампанского, он вспомнил о своем истинном предназначении и до конца вечера волочился за молодой Луизой де Андуйе.

Будь рядом с Луизой ее бабушка, графиня Таше-ретта де Андуйе, это не сошло бы так просто с рук женатому графу де ла Мотту. Однако, бабушка была больна, и Луиза, уже вполне освоившаяся при дворе, оказалась не вечере без присмотра. Графиня де ла Мотт, раздосадованная всем на свете, также не дождалась окончания вечера и уехала одна. В воскресенье кардинал, как обычно, отслужил мессу, а затем отправился в гости к папскому нунцию, с которым обсуждал детали предстоящего визита в Рим. Эта встреча затянулась надолго, и домой, в свой дворец на Вьей-Дю-Тампль, кардинал де Роан прибыл далеко за полночь.

Графиня де ла Мотт провела все воскресенье в постели со страшной головной болью и лишь к вечеру смогла более-менее прийти в себя.

Где был в этот день граф Калиостро, не знает никто. Он покинул номер в своей захудалой гостинице еще накануне вечером, а вернулся в измятом камзоле и несвежей рубахе. Галстук его был повязан коекак, один чулок одет наизнанку.

Тем не менее, на небритом лице графа Калиостро красовалась довольная улыбка, а в руке он держал свернутую в трубку бумагу.

Констанция посвятила день сыну. Вначале они, как обычно в последнее время, посетили утреннюю мессу в церкви Святого Петра, затем заглянули на ярмарку на Пале-Рояль.

Констанция купила Мишелю целую гору игрушек, и остаток дня ребенок провел в играх.

Сейчас Констанция чувствовала себя по-настоящему счастливой. Все горести и переживания остались где-то далеко позади, и она все реже вспоминала Нормандию и Пьемонт. Дела двора королевы Марии-Антуанетты целиком захватили ее, и она с удовольствием погрузилась в жизнь статс-дамы.

В понедельник Констанция отправилась в Версаль, где ее ждала масса неотложных дел. За время отсутствия королевы Марии-Антуанетты накопилось множество корреспонденции, которая требовала срочного ответа.

Констанция провела целый день, занимаясь концелярией ее величества. Кардинал де Роан и графиня де ла Мотт встретились в понедельник вечером, накануне назначенного на утро визита великого капеллана Франции к ювелирам Беме-ру и Бассенжу.

Графиня привезла с собой документ, предназначенный для передачи ювелирам. Выражая явное нетерпение, кардинал тут же развернул бумагу и вслух прочел резолюцию королевы, начертанную в верхнем левом углу: «Одобрено. Мария-Антуанетта Французская». Ни почерк, ни подпись не вызвали в нем никаких подозрений, и рассыпаясь в благодарностях, кардинал тут же распорядился выдать графине де ла Мотт пятьдесят тысяч ливров на текущие расходы.

— Итак, кардинал, — сказала графиня, получив деньги, — завтра вы получите столь желанный королевой подарок, и я немедленно передам его даме вашего сердца. Вы даже не представляете, какого труда мне стоило получить подпись на купчей у ее величества. В те два дня, которые прошли после приезда королевы в Париж, ее вниманием целиком завладела эта юная выскочка графиня де Бодуэн. Мне становится все труднее и труднее общаться с королевой. Приходится пускаться на самые разнообразные хитрости, чтобы остаться наедине с королевой хотя бы на несколько минут. Нет, пожалуйста, не поймите меня превратно, ваше высокопреосвященство. Я не жалуюсь, я только хочу рассказать вам о том, как сложно мне приходится. Боюсь, что мне будет очень сложно организовать новую встречу ее величества с вашим высокопреосвященством. Скажите, каким количеством времени я располагаю?

Кардинал тяжело вздохнул.

— Во время вчерашней встречи с папским нунцием мы договорились, что наш отъезд состоится в будущий понедельник.

— Значит, у нас осталось шесть дней… — задумчиво проговорила графиня де ла Мотт. — Я, конечно, постараюсь сделать все от меня зависящее для того, чтобы организовать вашу встречу с ее величеством именно в эти шесть дней. А когда вы рассчитываете вернуться? Кардинал развел руками.

— Думаю, что это состоится не раньше, чем в первой половине июля. Визит в Рим приурочен к папской ассамблее, которая продлится не менее недели. После этого я собираюсь посетить с визитом еще несколько крупных городов Неаполитанского королевства, а оттуда отправлюсь в гости к императору, и, уже позднее, из Вены намерен заехать в Кельн, Мюнстер и Аахен. По моим расчетам, это путешествие займет не менее двух с половиной месяцев. Я был бы вам очень благодарен, графиня, если бы вы смогли организовать свидание с ее величеством до моего отъезда. Надеюсь, мы с вами еще увидимся завтра.

Госпожа де ла Мотт на мгновение задумалась.

— Да, пожалуй, я заеду к Бемеру и Бассенжу, откуда мы вместе с вами отправимся в Версаль. Кардинал уныло покачал головой.

— Нет, к сожалению, завтра я не смогу этого сделать.

— Почему?

— В Париж с визитом прибывает архиепископ Майнцский, которого я должен непременно принять у себя во дворце завтра после полудня. Скорее всего, по этой причине мне даже придется выехать к Бемеру и Бассенжу пораньше. Я рассчитываю быть у них около одиннадцати.

На лице графини было написано явное разочарование.

— Очень жаль, ваше высокопреосвященство, что вы не сможете отправиться завтра со мной в Версаль. В таком случае, вы должны передать мне ожерелье с тем, чтобы я сама вручила его королеве. Да, и еще… Королева спрашивала, почему от вас нет никаких известий. Она ждет очередное послание. Если вы хотите, чтобы я завтра вместе с ожерельем передала ее величеству ваше письмо, вам следует позаботиться об этом заранее.

Кардинал стал оживленно трясти головой.

— Непременно, непременно… Как хорошо, что вы напомнили мне об этом!.. Я очень сожалею, что не подумал об этом раньше.

Пряча улыбку в уголках рта, графиня де ла Мотт направилась к двери.

— Простите, ваше высокопреосвященство, час уже поздний… Мне пора идти. Завтра мы встретимся с вами у Бемера и Бассенжа.

Когда графиня де ла Мотт подходила к своей карете, стоявшей во дворе, кучер без особого энтузиазма спросил:

— Опять в Сен-Антуанское предместье?..

— Да.

ГЛАВА 14

Было теплое весеннее утро. Солнце щедро заливало своими лучами парижские мостовые. Две кареты подъехали почти одновременно с разных сторон к ювелирной мастерской Бемера и Бассенжа. Одну карету размерами поменьше сопровождали двое вооруженных гвардейцев при шпагах и мушкетах. Из нее вышла молодая, привлекательная женщина в богатом платье, с дорогими украшениями.

Несмотря на то, что было тепло и солнечно, плечи ее украшала серая дорожная накидка, под яркими лучами казавшаяся почти белой. Это была графиня Женевьева де ла Мотт, которая прибыла в ювелирную мастерскую для того, чтобы лично присутствовать при развязке сюжета в спектакле, организованном графом Александром де Калиостро с ее непосредственным участием.

Из второй кареты, опираясь на руку своего личного секретаря, вышел кардинал де Роан, облаченный в ярко-красную мантию и шапочку такого же цвета.

У порога мастерской их встретил один из компаньонов — высокий, чуть полноватый Марсель Бемер. Он склонил голову в почтительном приветствии, когда графиня де ла Мотт и кардинал де Роан вошли в открытую дверь.

В мастерской, у дивана для посетителей суетился коротышка Люсьен Бассенж.

— Добро пожаловать, госпожа!

К великому сожалению, Констанция де Бодуэн именно в это утро отдала распоряжение своему слуге мсье Шаваньяну прекратить наблюдение за ювелирной мастерской Бемера и Бассенжа, поскольку оно больше не приносило реальных результатов.

Да, к сожалению… Иначе, слуга Констанции мог бы стать свидетелем завершения одной из самых грандиозных афер за всю историю Франции.

Кардинал де Роан, оставив своего личного секретаря в карете, нес в руках тонкую кожаную сумку, которой он обычно пользовался, когда необходимо было переносить документы.

Графиня прибыла на встречу с небольшим бархатным ридикюлем.

Когда кардинал и графиня уселись на диван, Люсьен Бассенж и Марсель Бемер заняли места в креслах напротив.

Кардинал положил на столик свои портфель и, расстегнув застежку, достал из него свернутый в трубку листок бумаги, прошнурованный и запечатанный личной печатью великого капеллана Франции.

Бемер развернул текст договора и радостно улыбнулся.

— Это именно то, что надо! — восторженно произнес он. — Взгляни, Люсьен. Теперь ты можешь собственными глазами убедиться в том, что мы совершили надежную сделку. Лучших гарантий, чем подпись ее величества Марии-Антуанетты, не бывает.

После этого Бемер вопросительно посмотрел на кардинала.

— Вы привезли первый взнос? Кардинал несколько надменно посмотрел на Марселя Бемера.

— Отправьте своего компаньона к моему личному секретарю, который находится сейчас в карете.

Оба ювелира — и Бемер, и Бассенж — засуетились. Бассенж немедленно отправился к личному секретарю кардинала, а Бемер, низко кланяясь, принялся приносить извинения.

— Прошу прощения, ваше высокопреосвященство. Я хотел всего лишь осведомиться о формальной стороне дела. Но, поскольку все уже можно считать улаженным, я готов немедленно принести ожерелье.

Де Роан с чувством собственного достоинства произнес:

— Сделайте одолжение.

Графиня де ла Мотт не вступала в разговор, предпочитая быть молчаливым свидетелем завершения этого фарса.

Бемер открыл сейф, предназначенный для хранения самых дорогих украшений, и достал оттуда черный бархатный футляр. Бережно держа футляр в руках, он положил его на стол перед его высокопреосвященством.

— Вот та вещь, о которой шла речь, — произнес он. — Вы можете открыть футляр. Она ваша.

Кардинал немедленно воспользовался предложением ювелира и, открыв футляр, едва удержался от восхищенного возгласа. Он долго разглядывал ожерелье, которое в лучах утреннего солнца сверкало и переливалось тысячами огней.

— Такой красоты мне прежде не приходилось видеть… — сдавленно произнес де Роан. — Неужели вы сделали все собственными руками?

— Да, ваше высокопреосвященство, — с гордостью ответил Бемер. — Мы сделали это ожерелье вместе с моим компаньоном. Оно стоило нам многих месяцев труда. Мы несказанно горды тем, что теперь оно будет принадлежать самой прекрасной и самой великой из всех королев.

Графиня де ла Мотт выразила свое восхищение более сдержанно:

— Да, оно действительно великолепно. Только королева достойна носить такое украшение.

Кардинал еще некоторое время с восторгом разглядывал ожерелье, затем положил его обратно в футляр и закрыл крышку. Передвинув футляр графине де ла Мотт, он сказал:

— Передайте это ее величеству. Остальное я отдам вам на улице.

Графиня аккуратно положила черный бархатный футляр в свой ридикюль и поднялась.

— Благодарю вас, ваше высокопреосвященство. На этом финальная часть спектакля была закончена. Однако, эпилог этой мастерски разыгранной пьесы оказался для ее участников намного драматичнее.

Кардинал де Роан, совершенно уверенный в том, что приобретенное им бриллиантовое ожерелье отправилось в Версаль, вернулся к себе домой. Здесь его ждала встреча с епископом Майнцским, который проинформировал кардинала о германских делах.

Тем временем графиня де ла Мотт отправилась отнюдь не к королеве. Ее карета в сопровождении охраны проследовала к дому графини, где ее уже дожидались законный супруг, граф де ла Мотт, и Александр де Калиостро.

Когда графиня вошла в зал, где они сидели, здесь царила довольно нервная атмосфера. Граф де ла Мотт широкими шагами мерил покои, а Калиостро курил трубку, набивая в нее одну порцию табака за другой. Увидев супругу, граф де ла Мотт тут же бросился к ней.

— Как прошла встреча? Кардинал поверил вам? Графиня, не говоря ни слова, проследовала через всюкомнату, уселась в мягкое широкое кресло и небрежно махнула рукой.

— Прикажите падать холодного шампанского.

— Господин де ла Мотт и граф Калиостро безошибочно восприняли эти слова мадам де ла Мотт как хороший знак. Граф де ла Мотт застыл посреди комнаты с глупой улыбкой на устах, Калиостро пыхнул дымом из трубки и задумчиво произнес:

— Я все-таки не зря провел эти месяцы в Париже. Графиня укоризненно посмотрела на супруга.

— Ну, что же вы стоите? По-моему, я ясно сказала, что хочу холодного шампанского.

Граф де ла Мотт тут же засуетился, выскочил в коридор и, кликнув слугу, приказал достать из погребов бутылку шампанского и бутылку выдержанного бургундского, урожая 1753 года. Пока он отсутствовал, графиня насмешливо сказала:

— Не понимаю, почему мой муж так суетится? По-моему, в результате удачно проведенного нами спектакля он не получит ни единого су.

Калиостро усмехнулся.

— По-моему, он радуется за вас. Я даже думаю, что в некотором смысле он вас любит.

— Что значит «в некотором смысле»?

— В прямом, — спокойно ответил Калиостро. — На мой взгляд, в последнее время он уделяет вам значительно больше внимания, чем прежде.

Графиня едва заметно покраснела.

— Откуда вам это известно?

— Я разговаривал с баронессой д'0лива, или с Ма-ри-Николь Лепоэ, если вас больше устраивает такое имя. Она жаловалась мне на графа. Ваш супруг бросил Мари-Николь. Хорошо еще, что вы заплатили ей пятнадцать тысяч за исполнение одной небольшой роли, иначе, бедная девушка могла бы совершенно упасть духом.

Графиня махнула рукой.

— С ней ничего не случится. В лучшем случае, за долги ей придется переспать с парой своих кредиторов. Но я думаю, что она проделывает это с удовольствием. А что касается моего мужа, то, как ни странно, вы правы. В последнее время он исключительно внимателен и любезен со мной.

Калиостро развел руками.

— Ну что ж, причины вполне понятны. После того, как ему стало известна стоимость драгоценностей, которые должны попасть нам в руки, граф готов носить вас на руках. Я думаю, что он вполне удовлетворится одним маленьким бриллиантом.

— Он не получит ничего, — сухо сказала госпожа де ла Мотт. — Нужно было думать об этом раньше.

Спустя несколько мгновений в покои вернулся граф де ла Мотт, собственноручно несший перед собой широкий медный поднос с двумя бутылками и фужерами. Бутылка бургундского — длинная, с узким горлышком целиком была покрыта тридцатилетней пылью. Лишь в том месте, где она лежала на боку, был виден кусочек наклейки.

— Предмет моей гордости, — торжественно возвестил де ла Мотт, — бутылка бургундского вина урожая 1753 года. Мы непременно должны откупорить ее в честь удачного завершения нашего совместного предприятия.

Он начал возиться с пробкой, а графиня насмешливо спросила:

— С чего вы взяли, мой милый супруг, что наше предприятие успешно закончилось?

Граф де ла Мотт замер, а затем медленно повернулся к супруге. — Женевьева, умоляю вас, не надо шутить подобным образом. Вы же знаете, что я излишне впечатлительный человнек и всегда поддаюсь на розыгрыши.

Графиня милостиво улыбнулась.

— Ну, ладно, черт с вами.

Она спокойно открыла свой ридикюль и достала оттуда черный бархатный футлят, переданный ей кардиналом де Роаном у Бемера и Бассенжа.

— Александр, — обратилась она к Калиостро, — вы уже нашли людей, которые займутся камнями?

Словно не расслышав вопроса, Калиостро оцепеневшим взглядом смотрел на футляр. Когда он заговорил, голос его дрожал. — Это оно?

Графиня де ла Мотт торжественно помахала футляром в воздухе. — А у вас есть в этом какие-нибудь сомнения? Или вы думаете, что я намерена предложить вам стеклянные бусы. Так что на счет ювелиров?

Калиостро на негнущихся ногах подошел к графине и протянул руку за футляром.

— Разрешите мне взглянуть.

Госпожа де ла Мотт игриво убрала ожерелье за спину.

— Сначала мы решим кое-какие деловые вопросы, а после этого можете в первый и последний раз насладиться созерцанием этой весьма симпатичной игрушки.

Граф де ла Мотт, пыхтевший над бутылкой бургундского, обернулся.

— Почему в первый и последний раз? Неужели вы хотите?..

Графиня снисходительно посмотрела на мужа.

— До чего же вы глупы, мой милый. Это ожерелье должно немедленно исчезнуть. Впрочем, как и все мы. Граф де ла Мотт скис на глазах.

— Мы должны немедленно бежать? Но куда? Графиня еще раз снисходительно взглянула на мужа и, глубоко вздохнув, сказала:

— Когда нужно будет бежать, вы узнаете. А пока не стоит нервничать. У нас еще есть время. Александр, — она повернулась к Калиостро, — мы так и не договорили.

Итальянец с угрюмым выражением лица сосал потухшую трубку. — А о чем мы должны говорить? У меня складывается такое впечатление, графиня, что вы уже все за всех решили. Может быть, мне вовсе стоит выйти из игры? Кажется, я только мешаю вам.

Графиня, словно в издевку над Калиостро, вертела перед глазами футляр с бриллиантовым ожерельем.

— Не надо обижаться. — Вы прекрасно знаете о степени истинных заслуг каждого. И сейчас мне не хотелось бы обсуждать эту тему. Нужно решить, что делать с ожерельем.

Калиостро кисло улыбнулся.

— У вас есть какие-нибудь собственные предположения на этот счет?

— Да. Насколько мне известно, вы собирались переплавить оправу, а камни продать в Амстердаме. Я уверена, что вы договорились об этом.

— Вы хотите сказать, что этот план вас не устраива-ет? — недовольно произнес Калиостро.

— Никоим образом.

Графиня была настроена столь решительно, что Калиостро даже приуныл.

— Похоже, вы собираетесь взять игру в свои руки? А чем вас не устраивает мой план?

Госпожа де ла Мотт поначалу оставила этот вопрос без внимания, обратившись к мужу:

— Вы еще долго будете возиться с вином? Я же сказала, что хочу холодного шампанского.

Граф оставил бесплодные попытки открыть бутылку бургундского и принялся торопливо исполнять просьбу супруги. Преподнося ей бокал с едва заметно пузырящейся жидкостью, он произнес:

— Прошу прощения за задержку. Я хотел, чтобы мы выпили вместе.

— А что вам мешает выпить шампанского? Ответа на этот вопрос у графа де ла Мотта не нашлось. Пробурчав что-то неразборчивое относительно излишне плотно закупоренных пробок, он разлил шампанское еще по двум фужерам, один из которых преподнес графу Калиостро.

— Выпьем за удачу, — торжественно провозгласил граф де ла Мотт, поднимая фужер с шампанским. — Выпьем за то, чтобы фортуна всегда была благосклонна к нам.

Калиостро задумчиво повертел бокал в руках.

— Это хороший тост. Надо выпить, — коротко резюмировал он и сделал хороший глоток вина. — Так что же вы намерены делать, графиня?

Госпожа де ла Мотт еще некоторое время демонстративно наслаждалась шампанским, но затем все-таки соблаговолила ответить.

— Оправу я могу подарить вам прямо сейчас. Если у вас, конечно, найдется подходящий для этого инструмент. А вот что касается камней… Да, я всегда любила камни.

Она посмотрела в сторону Калиостро и многозначительно добавила:

— Так же, как и герцогиня де Шеврез. Большую часть камней придется, конечно, продать, как ни прискорбно об этом говорить. Но продавать их будете не вы, милейший граф Калиостро. Я хочу доверить это своему мужу.

Граф де ла Мотт изумленно посмотрел на супругу. — Вы хотите, чтобы я продал бриллианты? Но для этого придется как минимум покинуть Францию.

— Именно это вы и должны сделать. Но вы отправитесь не в Амстердам. Голландия поддерживает слишком тесные связи с Францией. И в том случае, если всплывут какие-то подробности об этом деле, отсюда, из Парижа, будет нетрудно проследить за тем, как и когда они исчезли. Я предлагаю другой вариант.

Она хитро посмотрела на графа де ла Мотта.

— Последнее время вы часто бывали в Англии. Она умолкла, а граф растерянно пробормотал:

— Да, но…

— Никаких «но», — отрезала графиня. — Поднимите все свои старые связи в Лондоне и найдите ювелиров, которые не станут особенно интересоваться происхождением предлагаемого им товара.

— Но почему именно в Англию? — недовольно произнес Калиостро, которого графиня де ла Мотт довольно бесцеремонным образом исключила из игры.

— Из Кале до Британии — рукой подать. — Я что-то не совсем понимаю…

Графиня с сожалением взглянула на Калиостро. — О, милейший граф, если бы вы разбирались в политике так же, как в мистике и спиритизме. Англия уже на протяжении нескольких столетий находится в состоянии перманентной войны с Францией, и тайная служба его королевского величества Георга III отнюдь не склонна сотрудничать с французской тайной полицией. Можно почти не сомневаться в том, что в Англии следы бриллиантов потеряются навсегда. В конце концов, мошенники всего мира солидарны друг с другом. Итак, граф, вы продаете камни в Лондоне. Но это касается только самых крупных бриллиантов. Остальные я оставляю себе для уплаты кое-каких долгов и на текущие расходы.

— А как вы собираетесь поделить деньги, вырученные от продажи камней в Англии? — хмуро спросил Калиостро.

— Я буду великодушна. Мы разделим вырученную сумму на три части, и каждый получит свою долю.

— А почему не на две? — спросил Калиостро, помня о намерении графини не делиться с мужем.

— Я думаю, что трудная миссия моего супруга должна быть достойна вознаграждена.

— В таком случае, я хотел бы напомнить вам, графиня, — холодным тоном произнес итальянец, — что в деле участвовал также Рето де Виллет. Я полагаю, что он также должен получить вознаграждение.

— Вы вполне можете расплатиться с ним из своей доли, — еще более ледяным голосом произнесла графиня де ла Мотт. — У вас, наверняка, найдется лишних пятьдесят тысяч ливров, и этой суммы будет вполне достаточно для такого мелкого мошенника как де Виллет.

— Я должен заплатить ему никак не меньше ста тысяч, — возразил Калиостро. — Иначе, в лице Рето де Виллета мы можем нажить смертельного врага, способного причинить нам немало неприятностей. Его нельзя обманывать.

Упрямство Калиостро, наконец, подействовало на графиню. Ненадолго задумавшись, она ответила:

— Хорошо. Я готова пожертвовать одним камнем ради того, чтобы заткнуть рот де Виллету. Но, в таком случае, вы должны получить у него расписку.

— Какую расписку? — встрепенулся Калиостро.

— В том, что он получил от нас в качестве вознаграждения сто тысяч ливров. Если у нас будет такой документ, мы гарантированно избавимся от головной боли по этому поводу.

— Я уверен в надежности Рето, — сказал Калиостро. — Но если вы так настаиваете, графиня, то я готов уступить. В общем, я не считаю, что это имеет существенное значение.

— А для меня имеет, — настаивала госпожа де ла Мотт. — Так же, как имеет значение молчание этой шлюшки Мари-Николь.

Граф де ла Мотт скривился, словно ему пришлось разжевать лимон.

— Дорогая… — укоризненно произнес он. Графиня сверкнула глазами.

— Ты будешь делать так, как я говорю! — резко воскликнула она. — То, что ты с ней порвал, еще не означает, что я тебя простила.

Граф де ла Мотт перепуганно молчал.

— Твоя «баронесса» получила неплохой гонорар за пятнадцатиминутное выступление, но мне почему-то кажется, что она считает себя обманутой. После этого она уже более спокойно добавила:

— Мой дорогой супруг, вы должны позаботиться о том, чтобы эта дамочка навсегда исчезла из вашей жизни.

Калиостро, который понял, что все его планы — и относительно ожерелья, и касающиеся совместного с графиней де ла Мотт бегства в Италию — рухнули. Самым же неприятным выглядело то, что он более не выступал хозяином положения. Графиня де ла Мотт решительно оттеснила его в сторону, проявив неожиданное для Калиостро качество своего характера — злопамятство, упрямство и безумную жажду денег. Ни то, ни другое, ни третье уже давно не были секретом для Калиостро, но он, как все мужчины, был уверен в том, что без особых проблем справится с графиней. Полагаясь только на свое обаяние и изобретательность, он проиграл.

Иного выхода из положения у Калиостро не было — оставалось только молча ждать своей доли и убираться из Парижа восвояси. Пожалуй, Францию покидать еще рано — пользуясь своей популярностью Калиостро мог еще проехать по провинциям, поражая тамошнюю знать Демонстрацией общения с духами Александра Македонского и кардинала Мазарини, превращая медь в золото спомощью философского камня и выращивая апельсины в кадках за одну минуту. Перспектива по-прежнему промышлять на жизнь шарлатанством, выманивать деньги у недалеких провинциалов мало радовала Калиостро. Поэтому он сидел с унылым выражением лица и бессмысленно водил пальцем по ободку бокала.

Тем временем графиня де ла Мотт отдавала последние распоряжения, касающиеся последних актов толькс что разыгравшегося фарса.

— Я сама найду ювелиров, которые согласятся разделить ожерелье на части. После этого вы, мой милый супруг, получите то, что вам необходимо будет продать в Англии. Судьбой остальных камней я также займусь сама. Вы, господин Калиостро, получите свою долю сразу же после возвращения моего супруга из Англии. То, что причитается Рето де Виллету, вы получите, как только я буду располагать необходимыми средствами. И учтите, я больше никогда в жизни не желаю видеть этого господина. Пусть служит в лавке своего адвоката, пусть уезжает в Португалию, пусть делает все, что угодно — мне абсолютно все равно. Я даже не желаю знать этого имени. Калиостро, наконец-то, подал голос:

— Мне кажется, госпожа де ла Мотт, вы поступаете несколько опрометчиво. Ведь жизнь еще совсем не закончилась, и кто знает, может быть, вам придется еще не раз пользоваться услугами людей, к которым вы намерены отнестись столь жестоко, — осторожно сказал он.

Графиня надменно фыркнула.

— А что жестокого в том, что я плачу ему сто тысяч ливров? Мой дорогой Калиостро, вы можете подобными упреками засыпать свою возлюбленную госпожу де Сегюр. Что касается меня, то я вообще не вижу причин обсуждать этот вопрос. Будем считать его закрытым раз и навсегда. Кстати, что касается вас, граф Калиостро…

Она не успела продолжить, потому что Калиостро с мрачным равнодушием заметил:

— У вас и на мой счет есть планы.

— Да, именно это я и хотела сказать, — холодно парировала графиня. — Мне бы не хотелось больше встречать вас в своем доме. Если мне понадобятся ваши услуги, то я найду способ, как найти вас.

Калиостро хмуро покачал головой.

— Значит, мне навсегда отказано в праве посещать ваш дом, — охриплым голосом произнес он. — Ну, что ж, прав оказался мой учитель Франц-Мессмер — женкое сердце неуправляемо. Сколько раз я имел возможность убедиться в этом. Но снова и снова надеялся, что это случайность. Кто знает, смогу ли я еще раз найти в себе силы проверить правильность этого тезиса.

— Перестаньте скулить, — резко оборвала его графиня де ла Мотт. — Еще не хватало, чтобы вы ушли от меня в слезах. Мы деловые люди, и не за чем впадать р сентименты.

Калиостро уязвленно замолк.

— Налейте мне еще шампанского, мой дорогой супруг, — властно сказала госпожа де ла Мотт, выставив вперед пустой фужер.

Граф, словно обыкновенный официант, принялся исполнять просьбу жены, в то время как Калиостро, презрительно скривив губы, отвернулся.

Графиня отпила шампанского и снова обратилась к итальянцу.

— Вам, Калиостро, нечего жаловаться на судьбу. Если бы не я, вы не получили бы и десяти франков.

— Ну да? — ехидно ответил Калиостро. — Я должен сказать вам спасибо за великодушие. Что ж, покорно благодарю. С этими словами он поднялся со своего места. — Спасибо и вам, граф. Коллекционное бургундское вино урожая 1753 года произвело на меня неизгладимое впечатление.

С этими словами он покинул покои графини де ла Мотт, задержавшись у порога лишь для того, чтобы сообщить:

— Графиня, если вы все-таки передумаете, то меня можно будет найти по адресу, который вам известен. Не дождавшись ответа, он вышел.

Когда Калиостро покинул дом графини де ла Мотт, граф заискивающе взглянул на свою жену.

— Дорогая, вы не могли бы выделить мне небольшую сумму на текущие расходы?

— Что вы подразумеваете под этими словами? Граф замялся.

— Ну… Мне нужны деньги для того, чтобы расплатиться с кое-какими срочными долгами и организовать поездку в Англию. Я же не могу ехать туда один. Мне нужна охрана. В конце концов, камни стоимостью в миллион франков — это привлекательная добыча для любого негодяя. Мы ведь не можем так рисковать.

Очевидно, шампанское начало оказывать свое воздействие на госпожу де ла Мотт, потому что она весело взглянула на мужа.

— А кому вы нужны, мой дорогой? Заметив, как граф обиженно надул губы, она торопливо сказала:

— Ну хорошо, хорошо. Думаю, что пяти тысяч франков вам будет вполне достаточно. Граф разочарованно отвернулся.

— Пять тысяч? Это же сущая ерунда, — пробурчал он. — Вы же не хотите, чтобы в Лондоне я питался в самых дешевых забегаловках и жил в гостиницах с крысами и пьянчужками?

Графиня расхохоталась.

— А мне кажется, что это вполне подходящее место для вас. Во всяком случае, мало кто заподозрит в вас обладателя миллиона ливров. Тогда и никакой особой охраны нанимать не нужно. Возьмите любого слугу из нашего дома, только повыше и покрепче. На этом и остановимся.

Она поднялась.

— Вы уходите, моя дорогая? — кисло спросил граф.

— А вы хотите, чтобы я продолжала наслаждаться вашим обществом? Нет, уж, увольте. Отныне я богатая и свободная женщина и буду поступать так, как мне заблагорассудится. Пока меня не будет, займитесь подготовкой к отъезду. Дело не терпит отлагательства. Я была бы очень благодарна вам, если бы вы покинули Париж немедленно, в крайнем случае — завтра.

После того, как графиня ушла, господин де ла Мотт разразился потоком такой площадной брани, что сновавшие по коридорам дома слуги оторопели.

— Похоже, что он только сейчас обнаружил у себя на голове рога, — прокомментировал один из лакеев.

— Да, и похоже, что очень тяжелые, — добавил другой.

ГЛАВА 15

Обещанного у графини де ла Мотт свидания с ее величеством королевой Марией-Антуанеттой кардинал де Роан не дождался ни на следующий день, ни послезавтра, ни к концу недели. Графиня де ла Мотт, появившаяся в его доме на Вьей-дю-Тампль обяснила это тем, что королева очень занята и потому, несмотря на все свое горячее желание встретиться, не может ответить кардиналу. После этого графиня де ла Мотт пожаловалась на свою соперницу графиню де Бодуэн, окончательно прибравшую все дела во дворце к собственным рукам. По словам графини де ла Мотт, мадам де Бодуэн так плотно опекала ее величество, что та даже не могла выкроить времени для того, чтобы написать ответное послание кардиналу. Однако, для того, чтобы успокоить его высокопреосвященство, и высказать ему свою благодарность за преподнесенный ей драгоценный подарок, королева все-таки передала кардиналу платок со своей вышивкой.

Осчасливленный де Роан уехал в Рим на следующий день, храня возле самого сердца как дорогую реликвию платок, собственноручно вышитый графиней де ла Мотт инициалами «МА».

После отъезда кардинала графиня де ла Мотт предпочитала как можно реже появляться в Версале, занявшись собственными делами. Ее муж, граф де ла Мотт, благополучно вернулся из Англии, где после нескольких неудачных попыток наконец-то смог продать бриллианты одному не слишком обремененному тяжестью моральных устоев ювелиру. Сумма, которую он получил, оказалась даже большей, чем рассчитывала графиня де ла Мотт. Деньги им были, положены на счет, открытый для графа де ла Мотта в Вестминстерском банке. Этот банк имел отделение в Париже, где наличные деньги можно было получить по первому же требованию, имея на руках вексель, выписанный в Лондоне. Граф де ла Мотт не собирался извещать супругу о том, что в его распоряжении оказалось несколько больше средств. Немного поразмыслив, он снял излишек со счета в Вестминсерском банке и заложил его под довольно высокие проценты одному из лондонских ростовщиков, с которым был давно знаком.

Из-за этого граф де ла Мотт возвращался в Париж в преподнятом настроении. Что ж, его можно было понять — после того, что случилось в последнее время граф отнюдь не был уверен в том, что когда-нибудь, в один прекрасный момент мадам де ла Мотт ни вышвырнет его на улицу без гроша в кармане. Такая изобретательная хитрая особа могла найти сколько угодно способов для этого. В конце концов, великий капеллан Франции кардинал де Роан считал ее своей благодетельницей, своим ангелом-хранителем, и вполне мог организовать бракоразводный процесс, в результате которого графу могли достаться лишь его долги.

Теперь же он обеспечил себе пусть небогатое, но безбедное существование на ближайщие годы, а оттого вполне мог радоваться жизни. Он твердо решил возобновить отношения с Мари — Николь, которая была куда более предсказуема в своих поступках и зависима от графа, нежели его богатая, властная и своенравная супруга.

Кардинал де Роан, пребывая в счастливом неведении относительно реального положения вещей, проводил время за бесчисленными теологическими диспутами, перемежавшимися вопросами конкретной политики. В Италии ему нравилось, и его пребывание там согревалось мыслью о любимой женщине, которая, как был уверен де Роан, с нетерпением ожидала его возвращения. Оставаясь наедине с самим собой, кардинал доставал из самого глубокого кармана платок с вышитой на нем монограммой и долго разглядывал его, подносил к губам, шептал нежные и ласковые слова.

Калиостро понемногу приходил в себя, хотя временами необузданный итальянский темперамент заставлял его совершать труднообъяснимые поступки.

Например, на одном из немногочисленных спиритических сеансов, которые ему все еще удавалось проводить в Париже, устами духа знаменитого министра финансов при дворе Людовика XIV Николя Фуке Калиостро объявил всех собравшихся преступниками и казнокрадами, в результате чего вечер закончился грандиозным скандалом. Калиостро едва ли не взашей вытолкали из дома герцогини де Сен-Жермер, где проходил вечер, а взбешенный герцог пообещал навсегда похоронить Калиостро в Бастилии.

После этого знаменитый итальянский маг и провидец надолго исчез из поля зрения парижской публики, предпочитая проводить время в номере своей дешевой гостиницы за столь же дешевым вином. Его собутыльником часто бывал Рето де Виллет, который по-прежнему не получил никаких денег за участие в афере с ожерельем.

Калиостро часто порывался отомстить графине де ла Мотт, но, вспоминая о своем близком знакомстве с кардиналом де Роаном и тех советах, которые он давал его высокопреосвященству, Калиостро быстро скисал вновь обращался к винному бокалу.

Графиня де ла Мотт давно не давала о себе знать, и временами Калиостро казалось, что обещанных ею денег он так и не получит. Однако до тех пор, пока не вернулся из Англии граф де ла Мотт, Калиостро не предпринил никаких усилий для того, чтобы взыскать с графини положенные ему деньги.

В иной раз Калиостро посещали мысли о том, чтобы каким-либо образом навредить графине де ла Мотт официальным образом. Несколько раз он даже пытался обнаружить кредиторов, которым графиня задолжала бы что-нибудь, и с их помощью добиться привлечения ее к суду. Один раз ему даже показалось, что его мечта близка к исполнению, когда он обнаружил ростовщика, Давно и безуспешно пытавшегося изыскать с мадам де ла Мотт немалую сумму, взятую ею взаймы два год назад.

Калиостро склонил было старого еврея к подаче векселя на взыскание, однако его мечтам не суждено было сбыться. Каким-то образом графиня де ла Мотт пронюхала о встречах Калиостро с ее кредитором и немедленно уплатила долг. Ничего удивительного в этом не было, поскольку в руках мадам де ла Мотт осталось бриллиантов не меньше, чем на полмиллиона франков. Калиостро долго не мог прийти в себя после того, как графиня де ла Мотт отразила и этот выпад против нее.

Спустя несколько дней после того, как попытка Калиостро посадить графиню де ла Мотт в долговую тюрьму, потерпела неудачу, он за кружкой вина рассказал об этом своему давнему знакомому Рето де Виллету. Тот немедленно выразил сочувствие приятелю, а заодно и самому себе по поводу столь неудачного окончания игры с бриллиантовым ожерельем. Однако Рето, как человек с куда меньшими притязаниями, нежели Калиостро, посоветовал своему другу более спокойно смотреть на вещи.

— Возможно, это будет тебе уроком на будущее, — сказал он, осушая очередную кружку. — Женщинам в наше время нельзя доверять.Немного поразмыслив, он добавил:

— Мужчинам тоже.

Калиостро совершенно погрузился в тоску.

— Кому же можно доверять?

Рето поднял вверх палец и философски заметил:

— Самому себе… и то не всегда. Джузеппе, я вижу, что ты загрустил. Хочешь, я расскажу тебе забавную историю, которая хотя и выглядит как анекдот, на самом деле — правда. Был у меня один такой знакомый, который не доверял никому, кроме самого себя. Но даже это не смогло спасти его от долговой тюрьмы.

Калиостро мрачно усмехнулся.

— Долговая тюрьма? Да, это, действительно, интересно. Рассказывай. Все лучше, чем наливаться вином до умопомрачения.

Рето поудобнее утроился на продавленном диване в номере Калиостро и, держа в руке кружку с новой порцией вина, принялся рассказывать.

— Этого моего знакомого звали господин Жансон. Более уморительного человека я не встречал за всю свою жизнь. Джузеппе, каждую его фразу можно было записывать в назидание потомкам. Он был подобен тому мужу, которому жена говорит: «У меня трое детей на руках», и который отвечает ей: «Поставь их на землю…»— «они просят хлеба…»— «накорми их березовой кашей». Послушай, как мы однажды разговаривали с ним: «Это вы, господин Жансон?» «Да, месье де Виллет, я, а не кто-нибудь другой». «Откуда вы идете?» «Оттуда, куда ходил». «Что вы там делали?» «Чинил испортившуюся мельницу». «Чью мельницу?» «Не знаю, я не подрядился чинить мельника». «Вопреки своему обыкновению, вы отлично одеты. Отчего же под столь опрятным платьем вы носите такую грязную рубашку?» «У меня только одна рубашка». «Почему же у вас только одна?» «Потому что у меня одновременно бывает только одно тело». «Как поживает ваша супруга?» «Как ей угодно. Это не мое дело». «А дети?» «Превосходно». «А тот, что с такими красивыми глазками, такой пухленький, такой гладенький?» «Лучше других: он умер». «Учите ли вы их чему-нибудь?» «Нет, месье». «Как? Ни читать, ни писать, ни закону божьему?» «Ни читать, ни писать, ни закону божьему». «Почему же?» «Потому что меня самого ничему не учили, и я не стал от этого глупее. Если у них есть смекалка, то они поступят, как я. Если они дураки, то от моего учения они еще больше поглупеют».

Повстречайся господин Жансон тебе, Джузеппе, ты мог бы заговорить с ним, не будучи знакомым. Его можно было затащить в кабачок и изложить ему свое дело — он бы внимательно выслушал и ушел вполне довольный тем, что бесплатно выпил вина. Между тем ты остался бы наедине со своим делом.

Калиостро, выслушав начало рассказа Рето де Виллета о господине Жансоне, выглядел уже не таким мрачным, как еще несколько минут назад.

— Да, — протянул он, — похоже, этот твой знакомый не был образцом нравственности. Рето рассмеялся и развел руками. — Именно об этом я тебе и говорю. Однажды, лет десять назад, я организовал здесь себе небольшое дельце по торговле фальшивыми векселями. У меня завелись кое-какие денежки. Так вот, приходит ко мне однажды этот господин Жансон и просит пятьдесят ливров взаймы. Наличности у меня не было, а полтинник, сам понимаешь, не такая сумма, чтобы отказывать знакомым в долг. Я выписал ему ассигновку на своих доверителей. Сумма была проставлена цифрами. И, как ты думаешь, что он делает?

Калиостро рассмеялся.

— Кажется, начинаю догадываться. Цифры в ассегновке — это же простор для любого мошенника. Сколько нулей он тебе приписал? Рето радостно хлопнул себя рукой по колену. — Ты угадал, Джузеппе. Мое счастье, что ему нужно было всего лишь пятьсот франков. Он приписал один ноль. Каков молодчик! Пятидесяти ливров ему было недостаточно, так он росчерком пера добыл пятьсот, в которых нуждался. А ценные книги, которые он мне преподнес! — Какие еще книги?

— О! — весело воскликнул де Виллет. — Это еще более забавная история. Мне нужна была одна довольно ценная книга. Я спросил у Жансона, и через несколько дней он принес мне эту книгу. Потом мне понадобилось еще одно редкое издание.

Калиостро наморщил лоб.

— Ты что, занимался книгоиздательством?

Рето отмахнулся.

— Да какое это имеет значение? Ты лучше слушай. Мне нужна была еще одна книга, и он снова мне ее поииес. Я хотел заплатить, но он не взял денег. Потом мне понадобилась новая книга, а он говорит мне: «Этой тебе не достану. Ты слишком поздно сказал: мой доктор умер». Я спросил его: «А что общего между твоим доктором и книгой, которая мне нужна? Ты что, первые две взял в его библиотеке?»— «Ну, конечно». — «И без его согласия?» Ты знаешь, что он мне ответил? «А зачем мне нужно было его согласие, чтобы совершить акт справедливого распределения? Я только переместил книги, перенося их оттуда, где они были бесполезны, туда, где им найдется достойное применение».

Калиостро совершенно забыл о своих печалях и расхохотался.

— Каков оригинал!

— Но это еще не все, — продолжил Рето. — Сейчас я тебе расскажу, как этот Жансон, полагаясь только на свою хитрость, угодил в долговую тюрьму. Дело было в Троицын день, когда я утром получил записку от Жансона, просившего меня навестить его в тюрьме, куда он угодил. В общем, я даже не задумывался над тем, почему он туда попал — после истории с книгами, фальшивой ассигновкой меня уже ничего не могло удивить. Например, его мог засадить туда его портной, булочник, виноторговец или домохозяин, которым он не заплатил или пытался всучить фальшивые расписки. Короче, прихожу и застаю его в одной компании с невероятно гнусными типами. Спрашиваю его, кто эти люди. А он отвечает: «Старик с очками на носу — человек ловкий и превосходный бухгалтер, пытающийся согласовать книги, которые он ведет, со своим личным счетом. Это дело нелегкое — мы с ним это обсуждали, — но я уверен, что он своего добьется».

«А вот тот?» «Это глупец».«Нельзя ли пояснее?» «Глупец, который изобрел машину для подделки кредитных билетов — дрянную машину, обладающую кучей недостатков».«А третий, в ливрее, который играет на виолончели?» «Он здесь ненадолго. Быть может, сегодня вечером или завтра утром его отправят в приют, для умолишен-ных, потому что его дело — пустяковое».«А твое?» «Мое еще незначительнее».

Сам же он сидел в халате за маленьким столиком и чертил геометрические фигуры, ни на кого не обращая внимания. Он работал так же спокойно, как если бы был у себя дома. Потом всех его тюремных сожителей увели и мы остались одни. «И что ты здесь делаешь?» «Работаю, как видишь».«Кто тебя сюда засадил?» «Я сам». «Ты сам?» «Вот именно». «Как же ты это сделал?» «Так же, как сделал бы с другим. Я затеял тяжбу против самого себя. Выиграл ее и, в силу решения, состаявшегося не в мою пользу, а также последовавшего за ним постановления, меня взяли и отвели сюда».«Да ты с ума спятил».«Ничего подобного. Я рассказываю тебе все так, как оно есть». «А ты не можешь затеять против самого себя другую тяжбу? Выиграть ее и, в силу нового решения и постановления, выйти на свободу?» «Нет».

Калиостро слушал Рето де Виллета, наморщив лоб.

— Что это за чушь? — непонимающе спросил он. — Как можно затеять судебный процесс против самого себя и добиться, чтобы тебя посадили в тюрьму?

— Все очень просто, — пояснил Рето. — У Жансона была хорошенькая служанка, которая служила ему его половиной гораздо чаще, чем его законная половина. Это неравное распределение нарушило семейный мир. Жансона не пугали никакие скандалы, ему было трудно досадить. Но все же он решил покинуть жену и поселиться со служанкой. Все его имущество состояло из кое-какой мебели, домашней утвари и его собственных рисунков. А потому, он решил обобрать жену до гола, чтобы не уходить из дому с пустыми руками. Вот что он задумал. Жансон решил выдать служанке векселя, чтобы она предъявила их к взысканию и добилась описи и продажи его вещей. Тогда бы они из его квартиры на мосту Сен-Мишель перекочевали в тот день, где они собирались обосноваться со своей возлюбленной. В восторге от своей идеи, он выписал векселя, подал их к взысканию, нанял двух поверенных и бегал от одного к другому, преследуя самого себя с превеликим рвением. Он прекрасно нападал и слабо защищался. И что же в результате? В результате его приговорили к уплате долга со всеми законными последствиями. Он уже мысленно завладел всем, что было у него в доме, но дело обернулось иначе. Служанка оказалась самой, что ни на есть хитрейшей мерзавкой, вроде графини де ла Мотт. От нее требовалось только одно — описать мебель и прочее домашнее имущество, которое принадлежали жене господина Жансона, а она, не остановившись на достигнутом, взялась за него самого. Добилась его ареста и заключения в тюрьму. Причем, для этого ей не понадобилось делать ничего сверхъестественного. Этот бедняга сам все сделал против себя. Так что, сколь же странными тебе, Джузеппе, не показались те загадочные ответы, которые он мне давал в тюрьме, они, тем не менее, были правдивы.

Калиостро, который было развеселился, снова упал духом. Очевидно, рассказ о печальном финале господина де Жансона, слишком явно напоминавшем итальянцу его собственную историю, не принес ему особой радости.

— И что же, этот бедняга до сих пор сидит в тюрьме?

Рето пожал плечами.

— Не знаю. Я уже давно не получал от него никаких известий. Думаю, что у него вряд ли есть шанс выбраться оттуда.

Калиостро помрачнел еще больше и, задумчиво глядя на дно кружки, произнес:

— Не смешно. Рето, прошу тебя, больше не рассказывай мне об этих мерзавках. Я больше не желаю иметь дело с женщинами.

Де Виллет пожал плечами.

— Ну хорошо. В таком случае, могу рассказать тебе про моего хозяина, господина Робеспьера. Тоже, между прочим, весьма занятный человек. Если за то время, которое я живу на этой земле, я научился хоть немного разбираться в людях, то думаю, что, улыбнись господину Робеспьеру фортуна, он далеко пойдет…

Беседа Калиостро с Рето де Виллетом была прервана появлением в номере итальянца его преданного и немногословного слуги. Последние дни он неотлучно дежурил возле дома графини де ла Мотт, наблюдая за тем, что там происходит.

— Граф де ла Мотт вернулся, — сообщил он.

— Как он выглядит? — спросил Калиостро. — Граф де ла Мотт относится к той категории людей, по внешнему виду которых легко определить, как у них идут дела, — пояснил итальянец Рето де Виллету.

— Он весел, — ответил слуга.

— Весел? — переспросил Калиостро. — Значит, нам с тобой, Рето, нужно в ближайшие дни ожидать известий от графини де ла Мотт, если она, конечно, намерена сдержать свое слово.

— А если не намерена?

— Тогда я просто убью ее.

— Может быть, не стоит так сразу? — миролюбиво сказал Рето. — Кстати, у меня есть кое — какие мысли по этому поводу. Не дождаться ли нам возвращения кардинала из его путешествия и рассказать ему о том, что графиня — мошенница?

Калиостро хмуро покачал головой.

— Я уже думал над этим. Пока мы ничего не можем сделать. Но если она не отдаст мне мою долю — клянусь, я убью ее. Она обманула меня, и не один раз, а дважды. Еще никому не удавалось обманывать меня два раза подряд. Во-первых, она обещала довольствоваться комиссионными кардинала и той суммой, которую я выделю ей сам. Кроме этого, мы собирались вместе уехать из Франции. А что в результате? Нет, я этого так не оставлю. Она еще пожалеет о том, что так обошлась со мной. Между прочим, я, кажется, по-настоящему был влюблен в нее. Какой идиот, какой глупец.

Герцогиня д'Айен-Ноайль по-прежнему оставалась первой статс-дамой ее королевского величества Марии-Антуанетты Французской. Однако, это была лишь формальная сторона дела. Фактически, дела по ведению канцелярии королевы перешли в руки графини Констанции де Бодуэн.

И это нельзя боло назвать дворцовым переворотом, потому что Констанция никого не смещала и не свергала. Молодость и энергичность позволяли ей без особого ущерба для себя выполнять широкий круг обязанностей и при этом успевать везде и повсюду. Она вела жизнь не просто придворной дамы, а доверенного лица королевы.

Мария-Антуанетта дала Констанции самостоятельно давать ответы на письма, приходящие на имя королевы, разбираться с жалобами и т. д. Констанция по-прежнему занималась драгоценностями для королевы, а потому ее часто могли видеть в ювелирных мастерских Парижа.

Однажды, в середине лета, разбирая корреспонденцию, поступившую на имя Марии — Антуанетты, Констанция увидела небольшой голубой конверт с двумя хорошо знакомыми ей фамилиями — Люсьена Бассеижа и Марселя Бемера. Констанция заинтересовалась этим посланием.

Ведь она лично бывала у Бемера и Бассенжа каждые две недели, и последняя встреча в их мастерской состоялась не далее, как несколько дней назад. Однако ни Бемер, ни Бассенж не говорили ей, что собираются писать что-либо королеве.

Письмо заинтересовало ее больше остальных, и она отложила его в сторону. Проделав несколько обязательных в таких случаях процедур, Констанция приступила к чтению письма. Оно было написано круглыми буквами, из чего Констанция сделала вывод, что писал, наверное, высокий полный Бемер.

В письме говорилось:

«Мы, нижеподписавшиеся члены парижской гильдии ювелиров, Люсьен Бассенж и Марсель Бемер, выражаем вам нашу глубокую и искреннюю признательность за то что вы изволили отметить своим вниманием лучшее творение, когда-либо сделанное нашими руками. Мы горды тем, что бриллиантовое ожерелье, сделанное нашими руками, теперь принадлежит самой прекрасной и лучшей из королев. Еще раз нижайше благодарим и остаемся с глубоким уважением. Марсель Бемер и Люсьен Бассенж. Писано в Париже двадцатого июня 1785 года от рождества Христова».

Констанция прочитала короткие строчки письма и недоуменно пожала плечами. О каком ожерелье идет речь? В последнее время она не приобретала у Бемера и Бассенжа никаких ожерелий для королевы. Если же упоминается то самое бриллиантовое ожерелье, которое она предлагала королеве еще весной, то над этим стоило задуматься. Неужели вновь всплывают на свет дела двухмесячной давности, которые привлекли внимание Констанции, однако не получили никакого завершения? Или ей только так показалось?

Но могло б случиться и другое — учитывая, что ожерелье было изысканным и очень дорогим, а денег на покупку в казне — мало, королева, действительно, могла поручить кому-то из придворных покупку ожерелья в обход государственной казны. Вероятность этого была очень мала, однако Констанция все же не исключала ее. Это могло произойти еще до того, как Констанция стала пользоваться почти неограниченным доверием Марии-Антуанетты.

Во всяком случае, немного поразмыслив, Констанция решила, что необходимо показать это письмо ее королевскому величеству и прямо спросить о том, давала ли Мария-Антуанетта поручение кому-либо из своих придворных заняться покупкой ожерелья так, чтобы не привлекать внимание к своей собственной персоне. Констанция даже знала, о ком конкретно спрашивать.В последнее время графиня Женевьева де ла Мотт стала крайне редко появляться при дворе. С нее не снимались обязанности статс-дамы, однако она старапась не появляться в Версале, приводя самые разнообразные причины своего отсутствия. И, в то же время, до Констанции доходили слухи, что на приемах в городских салонах графиня де ла Мотт блистает новыми платьями и украшениями. Ее супруг, граф де ла Мотт, который не находился ни на какой государственной службе и поэтому не имел твердого источника доходов, несмотря на все это, жил на широкую ногу, хотя и не раскошествовал. Судя по тем же слухам, граф де ла Мотт расплатился со всеми своими кредиторами. То же самое касалось и графини.Все это, вместе с благодарственным письмом от Бемера и Бассенжа, возбудило в Констанции прежнее подозрение. Но она даже представить себе не могла, что это связано с кардиналом де Роаном и грандиозной аферой, связанной с полутора миллионами ливрами.

Наступило время все выяснить. Констанция, ни секунды не сомневаясь, отправилась с письмом Бемера и Бассенжа к королеве Марии-Антуанетте.

В этот момент ее величество принимала ванну. Но Констанция больше не хотела ждать. Она была в таких отношениях с Марией-Антуанеттой, что могла позволить себе даже такое.

Впрочем, ничего необычного в этом не было — дела государственной важности, требовавшие срочного решения, довольно часто приходилось обсуждать в ванной комнате.

Констанция вошла в ванную и кивком головы отослала за дверь камеристку королевы. Вопрос требовал конфиденциальности.

— Ваше величество-Констанция продемонстрировала королеве конверт. — Это пришло с последней почтой. Я хотела бы поговорить с вами настолько откровенно, насколько это возможно.

Мария-Антуанетта, нежившаяся в теплой воде, даже не шевельнулась.

— Что это? — одними губами проговорила она.

— Вы, разумеется, помните этих двух парижских ювелиров — Марселя Бемера и Люсьена Бессенжа?

— Да.

— Если помните, мы недавно кое-что приобретали у них.

— Да.

Королева выглядела такой умиротворенной и успокоенной, что Констанция на мгновение даже запнулась. Ей вдруг показалось, что она напрасно подняла панику, и ей вообще не стоит вмешиваться в это дело. Может быть она ошиблась? Может быть, она была излишне подозрительна? Может быть, королева не хочет сейчас говорить о делах?

Но было уже поздно, и Констанция решила идти до конца. — Они прислали благодарственное письмо. Королева растянула губы в улыбке.

— За то, что я купила у них пару брошек? Ну, ладно, прислали так прислали. Или я что — то должна ответить?

— Нет, ваше величество. Я вполне могу сделать это сама. Но есть одно небольшое «но»…

— Какое «но»?

— Бемер и Бассенж благодарят вас за то, что вы купили бриллиантовое ожерелье. Они гордятся тем, что лучшее из их творений будет принадлежать вам.

Королева презрительно скривила губы.

— Письмо действительно прислано мне?

— Да, ваше величество.

Услышав этот ответ, королева неожиданно вспылила:

— Черт бы побрал этих Бемера и Бессенжа вместе с их бриллиантовым ожерельем! Да, это действительно замечательная вещь, но я же сказала им, что не буду ее покупать! Полтора миллиона ливров, черт возьми!.. Я больше не желаю слышать ни о каком ожерелье! А если кто — нибудь из них напомнит мне о нем, я прикажу начать преследование против них в судебном порядке!

Констанция похолодела. Значит, ее опасения и подозрения оказались не напрасны. Значит, все-таки королева не покупала ожерелья, и это, прикрываясь ее именем, сделал кто-то другой… Но в чем же смысл? Пока Констанция не могла этого понять. Она низко поклонилась.

— Ваше величество, я сама дам ответ ювелирам ц прошу вас позабыть об этом деле.

Однако, спокойствие Марии-Антуанетты было нарушено. Размахивая руками, с которых в разные стороны на мраморный пол летели едва ли не потоки воды, она закричала:

— Пусть только попробуют еще раз напомнить о себе! Я больше ничего не буду покупать у них! Я прикажу своим придворным обходить их ювелирную мастерскую за несколько кварталов. Они разорятся! Мерзавцы — предлагать мне за непомерную цену ожерелье, а потом после отказа, благодарить за его приобретение! Они что пытаются таким образом улучшить свои дела? Или они таким образом создают вокруг себя шумиху, чтобы привлечь побольше покупателей? Я им покажу, как пользоваться именем королевы!

— Успокойтесь, ваше величество… Прошу вас… Два этих жалких ювелира не стоят и одной минуты вашего дурного настроения. Я сама все выясню.

Еще немного поворчав, королева успокоилась, а Констанция покинула ванную комнату. Она немедленно села за письмо, в котором извещала Бемера и Бассенжа о том, что королева считает вопрос с бриллиантовым ожерельем давно решенным, и не желает его покупать. Если же какие — нибудь иные лица, прикрываясь именем королевы, организуют приобретение ожерелья, то это, очевидно, афера, ибо королева не давала каких-либо поручений о покупке драгоценностей через третьих лиц.

Письмо было отослано с нарочным в Париж и, к своему изумлению, Констанция де Бодуэн увидела Бемера и Бассенжа в приемной королевы уже к вечеру этого дня. Оба выглядели перепуганными и были бледны, как мел. Бемер держал в руках какие-то бумаги, а Бассенж непрерывно приглаживал свои жидкие волосы и утирал то и дело покрывавшееся потом цыплячье лицо.

Констанция вышла в приемную и была немало удивлена, встретив здесь обоих ювелиров.

— Я вижу, господа, что вас привело сюда письмо королевы. Я не ошиблась?

Оба были готовы бухнуться на колени прямо здесь и сейчас. Однако, судя по всему, им мешало присутствие еще нескольких человек в приемной.

— Ваша светлость…

— Госпожа де Бодуэн…

Перебивая друг друга, они долго не могли начать, и Констанции пришлось сказать самой:

— Господин Бемер, говорите. Показывая Констанции полученное сегодня письмо королевы, Бемер дрожащим голосом произнес:

— Мы… Нам нужно поговорить с ее величеством… Это касается бриллиантового ожерелья…

Констанция тут же отвела ювелиров в сторону.

— Я не хочу, чтобы нас слышали посторонние. Продолжайте, но потише.

— Это касается бриллиантового ожерелья… — почти шепотом повторил Бемер. — В письме королевы говорится о том, что ее величество не желает приобретать его у нас. Но как же быть с первым взносом?.. Если мы должны вернуть деньги, то как нам получить назад наше ожерелье?

Констанция нахмурилась.

— О каком первом взносе идет речь?

— Именно об этом мы и хотели поговорить с королевой. У нас есть документ… Купчая, которая была подписана почти два месяца назад.

Он развернул бумагу и подал ее Констанции. Та с удивлением увидела на тексте соглашения ювелиров Бемера и Бассенжа с великим капелланом Франции кардиналом де Ровном о приобретении в кредит бриллиантового ожерелья стоимостью в один миллион шестьсот тысяч ливров, резолюцию королевы:

«Одобрено. Мария-Антуанетта Французская».

Констанция повертела документ в руках и даже поближе поднесла его к глазам, чтобы внимательно рассмотреть подпись. Действительно, это было похоже на подпись ее королевского величества.

— Ничего не понимаю… — пробормотала потрясенная Констанция и подняла взгляд на Бемера. — Когда было заключено это соглашение?

— В конце апреля, ваша светлость, — ответил Бемер, показывая пальцем на стоявшую внизу на документе дату. — К сожалению, кардинал де Роан находится сейчас в отъезде, но часть денег, предназначенных в уплату за ожерелье, мы уже получили. Бемер жалобно посмотрел на Констанцию. — Может быть, ее величество все-таки передумает и не станет отказываться от покупки.

Констанция не скрывала своего изумления.

«Но при чем тут кардинал де Роан? — подумала она. — Неужели королева побоялась признаться мне в том, что она поручила сделать эту покупку великому капеллану? Нет, этого не может быть!.. Если бы между кардиналом и ее величеством существовали какие-нибудь отношения, то она, Констанция, наверняка, первой узнала бы о них. Во-первых, потому, что это невозможно было бы скрыть, а, вовторых, из-за того, что ее величество имело обыкновение не доверять никаких дел мужчинам…»

Констанция вернула Бемеру купчую и сказала:

— Подождите здесь. Возможно, ее величество сможет принять вас немедленно. Думаю, что нам нужно окончательно разрешить этот вопрос.

И действительно, спустя четверть часа, Бемер и Бассенж, низко склонив голову, вошли в покои Марии-Антуанетты.

Констанция, которая вошла следом за ними, объяснила:

— Это те самые ювелиры — Бемер и Бассенж. Они пришли сюда по поводу своего бриллиантового ожерелья.

У Констанции еще не было возможности подробно изложить суть дела, а потому бедным ювелирам пришлось, обливаясь потом от страха, выслушать в свой адрес поток довольно изящных ругательств.

Мария-Антуанетта кричала, мешая французские слова с немецкими, и от этого ее гнев становился еще более пугающим.

Констанции стоило большого труда, чтобы успокоить ее. Королева была намерена без промедления выставить этих негодяев за дверь.

— Ваше величество, эти люди располагают документом, на котором стоит ваша подпись, — сказала Констанция после того, как Мария-Антуанетта пришла в себя.

— Я не понимаю, о чем идет речь, — пожала плечами королева. — Я никакого ожерелья не покупала, не покупаю и не собираюсь покупать. А потому у них не может быть на этот счет никаких документов.

Констанция взяла бумагу из трясущихся рук Бемера и подала ее королеве.

— Взгляните, ваше величество, это текст купчей, в которой черным по белому указано, что покупателем ожерелья выступает кардинал де Роан. А вот здесь… Видите? Вот здесь — ваша подпись.

Королева в ярости сверкнула глазами.

— Да это ерунда какая-то! — воскликнула она. — Зачем мне подписывать документы кардинала де Роана? Он что — с некоторых пор стал недееспособен и не может распоряжаться собой?

— Нам были нужны гарантии… — едва слышно пролепетал Бассенж.

Но королева так грозно взглянула на него, что тот мгновенно затих, втянув голову в плечи.

— Я никогда не была кредитором кардинала де Роана и, тем более, его попечителем! Мне незачем ставить свою подпись на его документах! — отрезала Мария-Антуанетта. — Насколько я понимаю, гарантии требуются тогда, когда одна из сторон не уверена в платежеспособности второй. Кардинал де Роан вполне платежеспособен. Что же касается меня, то я никогда прежде не видела этого документа, и вообще узнала о его существовании только от вас.

Бемер в поисках поддержки безнадежно смотрел на Констанцию. Бассенж и вовсе плакал. Слезы беззвучно текли по его щекам, а тонкие губы тряслись, как в лихорадке.

Констанция решила вступиться за двух несчастных ювелиров:

— Но это означает… — медленно сказала она. — Это означает, что документ не имеет силы.

— Как?.. — только и выдавил из себя изумленный до глубины души Бемер. — Как — не имеет?..

Королева без особых церемоний швырнула текст договора о купле ожерелья на пол.

— Можете выбросить эту бумажку, — надменно сказала она. — Это не моя подпись.

Бемер бросился поднимать документ, который, к счастью, ничуть не пострадал.

— Но, ваше величество… — пролепетал он. — Никто иной, как сам его высокопреосвященство господин кардинал де Роан вернул нам этот экземпляр купчей, и мы нисколько не сомневались в подлинности вашей подписи.

Королева едва заметно побледнела.

— Значит, его преосвященство господин кардинал де Роан занимается тем, что подделывает подписи. И это — один из достойнейших служителей церкви? Наш духовный пастырь?.. Человек, который должен подавать нам пример высокой нравственности и служения господу… Боже мой!.. Как же низко он пал!.. Подойдите-ка…

Она быстро подошла к Бемеру и взяла у него текст купчей.

— Ведь это же не моя подпись! Ну, конечно! Посмотрите!.. Это явная подделка!.. Я думаю, что наша тайная полиция с удовольствием займется этим делом.

У Бемера дрожали колени.

— Ваше величество, но что же будет с нашей сделкой? Мы передали ожерелье кардиналу де Роану, будучи совершенно уверенными в том, что он выполнит условия соглашения.

Королева подняла брови.

— Ах, так вы еще и ожерелье передали? Интересно, где оно сейчас? Неужели кардинал носит его под мантией? Или, быть может, он подарил его какой-нибудь из своих монашек? — язвительно промолвила она.

— Мы… Мы были уверены в том, что ожерелье предназначено именно для вас, — пробормотал Бемер. — Во всяком случае, кардинал де Роан выступал при переговорах как ваш полномочный представитель.

— Он не имел никакого права представлять меня, потому что не имеет ко мне никакого отношения! — воскликнула Мария-Антуанетта. — Всеми делами, касающимися моих украшений, занимается графиня де Бо-дуэн. Только она имеет право выбирать для меня украшения. Об этом известно каждому при дворе.

Бемер растерянно развел руками.

— Но мы не знали, ваше величество… Прямо при нас кардинал передал ожерелье графине де ла Мотт, вашей статс-даме, с просьбой вручить его вам.

Лицо королевы потемнело.

— Что? Графиня де ла Мотт взяла ожерелье?.. Но ведь она ни единым словом не заикнулась мне об этом! Похоже, что она более достойна владеть им.

Затем Мария-Антуанетта метнула быстрый взгляд на Констанцию.

— Графиня, где сейчас находится госпожа де ла Мотт?

Констанция растерянно пожала плечами.

— Я не знаю, ваше величество. Скорее всего, в Париже… Хотя…

— Так вот почему графиня де ла Мотт стала так редко появляться при дворе, — холодно промолвила королева. — Среди моих статс-дам завелась аферистка. Ну что ж, я так этого не оставлю.Она сделала царственный жест в сторону ювелиров.

— Господа, вы можете быть свободны. Я более вас не задерживаю.

— Ваше величество, а как же наш договор с кардиналом де Роаном?

— С кардиналом де Роаном будет разбираться суд. Дальнейшее — уже не ваше дело. Кстати, он заплатил вам что-нибудь?

— Д-д-да… — заикаясь, ответил Бемер. — Но не все. Мы думали… Мы думали, что все в порядке. Мы были очень горды тем, что вы все-таки получили наше ожерелье.

Королева снова сверкнула глазами.

— Можете гордиться тем, что вас провели, — сухо сказала она. — Впрочем, вполне возможно, что кардинал на самом деле заплатил бы вам всю необходимую сумму. Да, в этом еще надо разобраться… Интересно, кто это его надоумил? Неужели графиня де ла Мотт? Признаться, раньше я не замечала за ней таких способностей.

Констанции вдруг стало жаль теперь уже наверняка бывшую статс-даму королевы графиню де ла Мотт. Она даже попыталась защитить ее в глазах королевы:

— Ваше величество, может быть, мадам де ла Мотт поступила так, потому что находилась в стесненных материальных обстоятельствах?

Королева поморщилась.

— О чем вы говорите?

— Ее муж, граф де ла Мотт — всем известный прожигатель жизни и кутила. Скорее всего, он запутался в долгах и тем самым вынудил графиню предпринять такой отчаянный шаг.

Мария-Антуанетта с сомнением покачала головой.

— Моя милая Констанция, не пытайтесь видеть в людях больше хорошего, чем в них есть на самом деле. Графиня де ла Мотт — взрослый и вполне самостоятельный человек. В конце концов, она вполне могла прийти ко мне и рассказать о своих трудностях. Я думаю, что генеральный контролер финансов господин де Калонн не отказал бы мне в просьбе выделить для графини сумму, достаточную для покрытия ее долгов. Еслиже она стала на преступный путь, то должна ответить за это. Единственное, чего я не могу понять — зачем все это было нужно кардиналу?

— Может быть, таким образом он хотел удивить вас? — предположила Констанция.

Королева недоуменно пожала плечами.

— А зачем ему удивлять меня? Или, быть может, в его лице перед нами предстал еще один тайный поклонник? Констанция, вы не замечали за ним ничего подобного?

— Кажется, в последнее время кардинал как-то странно смотрел на вас, — после некоторого раздумия сказала Констанция. — Может быть, он действительно тайно влюблен в вас?

Внезапно вспомнив о том, что Бемер и Бассенж все еще находятся здесь, Констанция торопливо сказала:

— Впрочем, мы можем поговорить об этом в другой раз, — она повернулась к ювелирам. — Господа, вы можете идти. Думаю, что теперь обстоятельства дела будут выяснены до конца. Мы проинформируем вас о своем решении. Но предупреждаю — до того, как дело не будет обнародовано официально, вы должны обо всем молчать. Думаю, что это в ваших же интересах.

Ювелиры стали униженно кланяться.

— Разумеется, ваша светлость, никто ничего не узнает. Разрешите нам задать последний вопрос ее величеству.

Королева недовольно поморщилась.

— Задавайте.

— Можем ли мы надеяться на то, что получим либо деньги, либо ожерелье?

— Единственное, на что вы можете надеяться, — строго сказала Мария-Антуанетта, — это справедливость королевского суда. Мы еще должны выяснить много неизвестных обстоятельств. Кстати, это касается и вас. Я не хотела бы узнать о том, что вы исполняли при этом какую-то иную роль, кроме роли продавцов.

Бемер задрожал всем телом и бросился на колени.

— Клянусь, ваше величество, мы здесь ни при чем! Его примеру последовал и Бассенж.

— Ваше величество, мы скромные и честные ювелиры… Нам незачем прибегать к обману и подделывать чужие подписи. Поверьте, мы никоим образом не замешаны в этом деле!

Королева, не испытывая никакого удовольствия от этого малоприятного зрелища, отвернулась.

— Идите, — глухо сказала она, еще раз разглядывая текст купчей.

Констанция поспешила выставить гостей за дверь королевских покоев:

— Господа, если вы ни в чем не виноваты, то вам бояться нечего. Я уверена в том, что королевский суд вынесет справедливый приговор. Вы, наверняка, получите свои деньги.

Совершенно расстроенные Бемер и Бассенж отправились восвояси, а Констанция вернулась к королеве.

— Что мы будем делать, ваше величество? Может быть, вызвать начальника тайной полиции? Королева долго раздумывала.

— Нет, — наконец, твердо сказала она. — Вначале мы отправимся к моему царственному супругу и проинформируем его о том, что случилось. Разумеется, начальник тайной полиции нам тоже пригодится, но вы должны понимать, моя дорогая, что кардинал де Роан — весьма значительная фигура. Он все-таки великий капеллан Франции, а не никакой-нибудь мелкий приходский священник. Боюсь, как бы в дело не вмешался святой престол… Ведь кардинал де Роан — один из ближайших друзей нынешнего папы Римского. И сейчас, если не ошибаюсь, он находится именно в Риме. Все не так просто, как может показаться с самого начала.

Констанция понимающе кивнула.

— Вы боитесь, что в этом может быть замешана политика, ваше величество? Королева тяжело вздохнула.

— Я не хочу стравливать духовные власти со светскими. Если мы начнем публичные преследования кардинала, то церковь, наверняка, неодобрительно отнесется к этому. Учитывая, что среди высоких духовных сановников, у меня много врагов, все это становится небезопасным для меня лично. Не правда ли, странно звучит? Моим именем прикрываются для того, чтобы проворачивать аферы, меня используют, как простую марионетку, а я опасаюсь защищать себя… Нет, это все-таки какая-то невероятная глупость. Теперь вы понимаете, Констанция, что значит быть французской королевой? В один прекрасный момент тебя могут просто похоронить, и ты даже не успеешь узнать, кто и зачем это сделал.

На этот раз королева замолчала надолго, и Констанция не решалась прервать ход мыслей ее величества. Она понимала, в каком затруднительном положении сейчас находится Мария — Антуанетта, и решила не вмешиваться, чтобы не мешать ей поступить так, как она считает нужным.

Наконец, королева повернулась к Констанции, и та увидела на лице Марии-Антуанетты холодную решимость довести все до конца.

— Идемте, — сказала она. — Мы должны рассказать обо всем моему супругу.

Людовик XVI долго и внимательно изучал документ лежавший перед ним на маленьком резном столике красного дерева. Наконец, он отложил договор в сторону и откинулся на спинку кресла.

Перед ним сидели Мария-Антуанетта и Констанция де Бодуэн. Больше в королевских покоях никого не было.

— Значит, моя дорогая, — медленно проговорил он, — вы не подписывали этот договор?.. Королева утвердительно кивнула.

— Не подписывала и вообще не знала о его существовании. Я не знаю, кто сделал это — сам кардинал де Роан или графиня де ла Мотт. Но один из них непременно виновен.

Людовик тяжело вздохнул. — Как это все не ко времени… Ведь может разразиться ужасный скандал. Сейчас, когда в обществе зреет недовольство по поводу деятельности генерального контролера финансов господина де Калонна, нам нужно успокаивать людей, а не будоражить их сознание известиями о подобных скандалах… Нет, в том, что будет грандиозный скандал, я совершенно не сомневаюсь, — он с надеждой взглянул на королеву. — Моя дорогая, может быть, нам лучше уладить это дело, не предавая его огласке?

Королева разгневанно вскочила со своего места.

— О чем вы говорите, ваше величество? Моим именем беззастенчиво пользуются для того, чтобы проворачивать темные дела, моя честь поругана, а вы боитесь какого-то скандала! Сколько скандалов нам уже пришлось пережить? Вспомните отставку господина Неккера.. — Но, к счастью, революции во Франции до сих пор не произошло, и я верю, что в ближайшем будущем не произойдет. Правда, только при одном условии — монархия будет всегда защищать свою честь. Если кардинал де Роан виновен, и следствию удастся это доказать, то общественное мнение будет на нашей стороне. Люди должны вступиться за обесчещенную королеву. Ведь это оскорбительно для всей страны.

Людовик XVI, потеряв всякую надежду уговорить супругу решить дело полюбовно, согласился начать тайное расследование.

— Я отдам распоряжение начальнику тайной полиции, чтобы он в ближайшее же время все тщательно проверил. Необходимо выяснить, кто еще замешан в этой сделке, кроме кардинала де Роана и графини де ла Мотт. По результатам расследования я приму решение сам, лично. Если все подтвердится, то кардинал близко познакомится с Бастилией. Не думаю, что для него это будет приятное знакомство. И, прошу вас, моя дорогая, успокойтесь. Я уверен в том, что общественное мнение будет на вашей стороне.

Гнев королевы неожиданно сменился слабостью. Губы ее задрожали, из глаз брызнули слезы.

Людовик поднялся и подошел к супруге. — Ну, что вы, моя дорогая, не стоит плакать. Никому не позволено надругаться над королевой.

— Они все, все меня ненавидят… — всхлипывая, пробормотала королева. — Эта страна считает, что во всем виновата я. Да, я австриячка… Но ведь Францию, между прочим, разворовывают сами французы. Я здесь не при чем. Для меня благо Франции — превыше всего. А они… Они…

Тяжело сопя, Людовик принялся успокаивать жену:

— Не надо, моя дорогая, у нас все будет хорошо.

Все это выглядело столь вяло и неубедительно, что королева, не желая выслушивать утешительные слова Людовика, покинула его покои. Следом за ней вышла и Констанция.

После этого король вызвал своего личного секретаря и сказал, что хочет видеть начальника тайной полиции министра юстиции и министра двора.

Встреча состоялась менее чем через полчаса после ухода ее величества Марии-Антуанетты. Король продемонстрировал потрясенным министрам документ, подписанный кардиналом де Роаном и скрепленный фальшивой подписью королевы, после чего распорядился начать тайное расследование и установить все обстоятельства дела.

Министр двора барон де Бретейль, изумленно разглядывая купчую, пробормотал:

— Вот бы уж на кого не подумал… Ведь кардинал де Роан — один из достойнейших представителей католического духовенства во Франции.

На это министр юстиции господин де Миромениль язвительно заметил:

— Барон, а вам известно, что кардинал де Роан вместе с достославным маркизом Жильбером де Ла Файеттом, графом де Сегюром, виконтом де Ноайлем и прочими является членом масонской ложи?

Барон де Бретейль поморщился.

— Я знаю об этом. Я также знаю о том, что в эту масонскую ложу, кроме маркиза де Ла Файетта и кардинала де Роана, входит также аббат де Рейналь, проповеди которого, посвященные свободе и справедливости, пользуются неоправданно высокой популярностью.

— Нам бы давно следовало заняться этой масонской ложей, — недовольно произнес министр юстиции господин де Миромениль. — Жаль, все время руки не доходят. А вот сейчас, между прочим, у нас появился удобный случай для того, чтобы окончательно разобраться с этими тайными республиканцами. Если их причастность к афере кардинала де Роана будет доказана судом, мы можем без всяких особых затруднений закрыть ложу. Ведь это самый настоящий рассадник республиканских идей. Она по-настоящему опасна для двора. Вдвойне опасно еще и то, что теперь там верховодит маркиз де Ла Файетт, который после своего триумфального возвращения из Америки считается национальным героем. Он популярен в народе, и мы должны с этим считаться.

Барон де Бретейль нервно улыбнулся.

— Слава Богу, что сейчас маркиз де Ла Файетт покинул Францию. Последнее время он проявляет не оправданно большое любопытство по отношению к внутри французским делам. Впрочем, мы здесь собрались по другому поводу.

— Нет-нет-успокоил их Людовик XVI. — Я думаю, что разговор идет в нужном направлении. Прежде, чем начать тайное расследование по делу кардинала де Руана, мы должны предусмотреть все возможные последствия этого дела — как желательные для нас, так и нежелательные.

Начальник тайной полиции сидел в стороне, предпочитая не вмешиваться в политические разговоры. Его делом было выследить и изловить преступников, а размышлять над последствиями он не собирался, предпочитая предоставить это почетное право министру юстиции и министру двора.

Король также больше был занят тем, что слушал барона де Бретейля и господина де Миромениля.

— Одно неприятное для нас последствие является очевидным с самого начала, — сказал министр юстиции. — На защиту кардинала немедленно поднимется церковь. Учитывая влияние во Франции святого престола, я могу предсказать, что личный друг великого капеллана Франции папский нунций в Париже немедленно выразит протест святого престола по поводу расследования. Естественно, все что раздуют газеты, а в каждой церкви, с каждой кафедры будут читать проповеди о том, что кардинал де Роан страдает за веру или что-нибудь еще в этом роде. В общем, из него обязательно попытаются сделать мученика.

Король вяло поднял голову.

— Это опасно для нас? — спросил он. Господин де Миромениль неопределенно пожал плечами.

— Не знаю… Не думаю… Если в руках у нас будут неоспоримые доказательства причастности кардинала к афере с бриллиантовым ожерельем, выразившиеся в подделывании подписи ее величества королевы Мариина эту шумиху. Если же твердых доказательств нет, то мы окажемся в полжении прокуратора Иудек Пилата. Вот это по-настоящему опасно. По-моему, главное в этом деле — не переборщить. Если кардинал виновен, то пусть это определяет суд.

— Кстати, насчет суда… — отозвался барон Бре-тейль. — В каком судебном заседании лучше всего рассматривать дело кардинала де Роана — в обычном или расширенном? Ведь это придется решать вам, господин де Миромениль, как министру юстиции.

Его собеседник надолго задумался.

— Да, это очень важный вопрос… Ну что ж, поскольку дело касается духовного сановника столь высокого ранга, то, очевидно, придется проводить расширенное заседание.

Барон де Бретейль без особого энтузиазма покачал головой.

— Значит, сорок девять судей?..

— Да.

Министр двора тяжело вздохнул.

— Чем больше судей, тем хуже — ведь легче договориться с десятью, нежели с сорока девятью судьями. Министр юстиции был настроен более оптимистично.

— Я постараюсь сделать так, чтобы состав судей был в нашу пользу…

— Ну что ж, попробуйте, попробуйте… — скептически хмыкнул барон де Бретейль. — Признаться откровенно, господа, я не испытываю особого энтузиазма по поводу возможного исхода дела. Меня не покидает такое ощущение, что кому-то окажется очень выгодно подставить королевский двор и использовать любые результаты этого скандала против нас. Особенно будут трепать имя королевы.

Господин де Миромениль кисло взглянул на барона де Бретейля.

— Вы имеете в виду республикански настроенную прессу?

— Да, все эти грязные бульварные листки, на разный лад превозносящие идеи Руссо. Кстати, в последнее время, стали особенно нетерпимыми выступления некоего Ретифа де ля Бретона, который едва ли не ежедневно поливает грязными словами королевский двор и, особенно, ее величество королеву. Необходимо будет срочно разобраться с ним.

Людовик XVI поморщился.

— Только прошу вас, господа, сделайте это тихо, без шума. В последнее время народ Франции очень болезненно переносит деятельность нашей тайной полиции.

Наконец-то, в разговор вступил начальник тайной полиции.

— Мы сделаем это так тихо, что никто не обратит внимания, — вкрадчивым голосом сказал он. — Для этого не понадобится прилагать никаких особых усилий. Правда, господина Ретифа де ля Бретона придется на некоторое время оставить на свободе, а арестуем мы его в тот момент, когда внимание прессы будет отвлечено делом кардинала де Роана. Что же касается самого кардинала, то я завтра же отправлю своим агентам в Риме депешу о необходимости установить особенно пристальное наблюдение за его высокопреосвященством. Наблюдение будет также установлено за его домом в Париже на Вьейдю-Тампль. То же самое касается графини де ла Мотт, как, впрочем, и ее супруга. Насколько мне известно, упомянутая публика принадлежит к кругу людей, довольно часто посещающих салон госпожи де Сен-Жам, проживающей на Вандомской площади.

Барон де Бретейль произнес:

— Это не жена ли господина де Сен-Жама — казначея морского ведомства?

Начальник тайной полиции кивнул.

— Да. Вы правы. Это жена того самого Бодара де Сен-Жама, который уже давно привлекает наше внимание. По-моему, он пытается переплюнуть по роскоши королевский двор, а морское ведомство, тем временем, жалуется на нехватку средств. Между прочим, министерство финансов, отказывая всем прочим ведомствам, с достойной подражания регулярностью, выделяет их только морскому министерству. Маршалу де Кастой можно только позавидовать.

— Еще бы, — миролюбиво отозвался господин де Миромениль, — ведь у него в помощниках сам господин де Ла Файетт.

На лице короля Людовика XVI появилась гримаса неудовольствия.

— Опять этот маркиз де Ла Файетт? Господа, мне неприятно слышать даже его имя.

Начальник тайной полиции торопливо продолжил:

— Итак, наблюдение будет установлено за кардиналом де Роаном, графиней и графом де ла Мотт, госпожой де Сен-Жам и ювелирным домом Бемера и Бассенжа. Возможно, сами ювелиры имеют непосредственное отношение к этому мошенничеству. Думаю, что в ближайшем будущем наблюдения должны дать конкретные ощутимые результаты.

— Когда кардинал де Роан возвращается из поездки по Италии и Германии? — спросил барон де Бретейль.

— Поначалу он собирался вернуться в середине июля, — сказал начальник тайной полиции. — Однако, сейчас, по моим сведениям, его пребывание в Италии затягивается, и, скорее всего, он объявится в Париже не раньше, чем в середине августа. Людовик XVI, несмотря на героические попытки сопротивляться, был близок ко сну. Голова его клонилась все ниже и ниже, глаза постепенно закрывались. Однако, услышав возможную дату возвращения великого капеллана Франции кардинала де Роана в Париж, он встрепенулся.

— Господа, я могу назвать вам с точностью до одного дня, когда кардинал будет здесь, — неожиданно для присутствующих сказал король.

Увидев три изумленных взгляда, направленных на него, Людовик добродушно улыбнулся.

— Это состоится не позже, чем пятнадцатого августа, в день успения Святой богородицы.

Начальник тайной полиции, министр двора и министр юстиции понимающе переглянулись между собой — и без лишних слов было понятно, что хотел сказать король.

Вся Франция знала о том, что пятнадцатое августа был днем рождения ее королевского величества Марии-Антуанетты Французской.

Пятнадцатого августа тысяча семьсот восемьдесят пятого года наступила развязка знаменитого дела с ожерельем, предназначавшимся в подарок для королевы Марии-Антуанетты.

Великий капеллан Франции кардинал де Роан, облаченный в торжественную белую мантию, вышел из дверей своего замка на улице Вьей-дю-Тампль в Париже для того, чтобы занять место в карете, которая должна была отвезти его в главный собор города, Нотрдам-де-Пари.

Кардинал лишь три дня назад прибыл в Париж после длительной поездки по Европе, но уже успел встретиться с графиней де ла Мотт, которая, ничего не зная о тайном расследовании, уверила его высокопреосвященство в том, что королева по-прежнему испытывает нежные чувства к нему и после некоторого размышления должна назначить дату их новой встречи.

Это известие до того обрадовало кардинала, что последующие три дня он пребывал в великолепном расположении духа.Вот и сегодня утром, приготовившись отслужить мессу в Нотрдам-де-Пари по случаю торжеств, связанных с праздником Успения, кардинал напевал какой — то из псалмов на манер уличной песенки.

Усевшись в карету, он отправился в собор, где его уже ожидала толпа прихожан. Однако кардинал не обратил внимания на то, что за его каретой, сопровождаемой охраной, следует неприметный экипаж, запряженный двумя серыми в яблоках лошадьми.

Этот же самый экипаж отправился за каретой кардинала де Роана после того, как он, отслужив торжественную мессу, направился в Версаль с той же самой целью — его высокопреосвященство намеревался отслужить службу в одной из версальских часовен, где Должны были собраться наиболее знатные представители двора во главе с Людовиком XVI и Марией-Антуанеттой. Правда, по дороге в Версаль к конному экипажу, ехавшему за каретой кардинала, присоединились полтора десятка конных гвардейцев, которые, следуя на приличном расстоянии от кардинала, прибыли в Версаль вместе с ним. Кардинал де Роан был арестован прямо здесь, в Версале, на глазах изумленного двора, и в полном облачении препровожден для допроса пред очи короля.

Поначалу кардинал даже не понял, в чем дело, когда его отвели в отдельную комнату, где находились король Людовик, королева Мария-Антуанетта, министр юстиции господин де Миромениль и министр двора барон де Бретейль.

— Я не понимаю, ваше величество… — растерянно пробормотал кардинал, когда пара дюжих гвардейцев, ведомых бароном де Бретейлем, ввела кардинала в комнату, где находились члены королевской фамилии.

Король молчал, а вместо него ответил барон де Миромениль:

— Ваше высокопреосвященство, у нас есть доказательства того, что подпись королевы на документе, который вы предоставили господам Бемеру и Бассенжу, была поддельной. На этом основании мы считаем необходимым задержать вас и препроводить в Бастилию, где будут продолжены допросы для того, чтобы пролить свет истины на это пока что покрытое мраком тайны дело.

Кардинал растерянно развел руками.

— Но я… Я передал этот документ графине де ла Мотт, которая обещала, что покажет текст договора ее величеству. Как я мог не поверить госпоже де ла Мотт, которая является статс-дамой ее величества?

В поисках поддержки, он растерянно смотрел на Марию-Антуанетту. Однако, королева стояла, демонстративно отвернувшись от него.

— Ваше величество, а как же…

Кардинал хотел спросить у королевы о судьбе своих многочисленных любовных посланий, но вовремя осекся. Ему вдруг все стало ясно.

Господин де Миромениль тем временем продолжал:

— Нам также известно, ваше высокопреосвященство что вы действовали в тайном сговоре с графиней де да Мотт и графом Калиостро, который на самом деле никаким графом не является. Сейчас мы заняты выяснением его личности.

Кардинал обреченно опустил голову, в уголках его глаз блеснули слезы. Он и на самом деле выглядел жалко — пожилой, уставший человек, который пострадал из-за своих чувств.

Потрясенный услышанным, кардинал успел только пробормотать:

— Простите меня, ваше величество… Я… я… Мне кажется… Я начинаю догадываться, что меня обманули…

На этом допрос был закончен. На глазах изумленного двора кардинал де Роан, великий капеллан Франции был отправлен в Бастилию в сопровождении усиленной охраны.

Через три дня, восемнадцатого августа, была арестована графиня де ла Мотт, которая, узнав, что кардинала де Роана задержали, пыталась покинуть Париж и скрыться в Англии.

Она была задержана при попытке сесть на корабль, отплывавший из Кале на Британские острова. При аресте у графини де ла Мотт были изъяты фальшивые документы на имя маркизы де Брассей.

Немедленно учиненный обыск дал положительные результаты — графиня везла с собой бриллианты из ожерелья, проданного Бемером и Бассенжем кардиналу де Роану. Таких доказательств было вполне достаточно для того, чтобы графиня де ла Мотт была немедленно препровождена в женское отделение Бастилии.

Мужу бывшей статс-дамы ее королевского величества Марии-Антуанетты графу де ла Мотту повезло больше. Он узнал о том, что произошло с кардиналом де Роаном раньше своей жены и, опередив ее, оказался в Англии. Впрочем, главную роль в этом сыграли не энергичность графа де ла Мотта и не случайное стечение обстоятельств, а тот факт, что графа попросту не разыскали.

Следствие, которое проводилось тайной полицией поначалу не смогло установить никакой связи графа де ла Мотта с аферой, организованной графом Калиостро и графиней Женевьевой де ла Мотт.

Тем не менее пребывание графа де ла Мотта на Британских островах было недолгим. Предположение о том, что тайная служба его королевского величества Георга III откажется сотрудничать с французской тайной полицией только из-за того, что между двумя этими государствами уже долгие годы велась тайная и явная борьба за влияние на континенте, оказалось неверным.

Но это будет чуть позже. А пока граф де ла Мотт наслождался свободой и энергично тратил средства, оставшиеся у него в Англии после удачной продажи бриллиантов.

Обнаруженные у графини поддельные документы на имя маркизы де Брассей вывели тайную полицию на след Рето де Виллета, который, так и не успев получить положенную ему долю от продажи бриллиантов, по-прежнему работал в адвокатской конторе господина Максимилиана Робеспьера.

До некоторого времени агенты тайной полиции не трогали де Виллета, установив слежку за его домом, и однажды, в его отсутствие, организовали обыск в его квартире.

Но Рето, имевший наметанный глаз, быстро обнаружил за собой хвосты и смекнул в чем дело. Никаких сомнений в том, что его ожидает, у Рето де Виллета не осталось после того, как он обнаружил в собственной квартире следы обыска, проведенного в его отсутствие.Де Виллет сумел выскользнуть из-под носа наблюдения и, прихватив с собой только самое необходимое, направился в Швейцарию. Однако, на границе его задержали — так же, как и графиню де ла Мотт — с подложными документами. Видно, сказалась-таки долгое отсуствие практики.

Рука у Рето была уже не такой твердой, как в прежние годы, и выскользнуть ему не удалось. А ведь Швейцария была так близко…

Когда обнаружилось, что исчез и граф де ла Мотт, агенты тайной полиции немедленно начали розыски и, спустя некоторое время, вышли на Мари-Николь Легтоэ, выдававшую себя за баронессу д'0лива. Применив методы интенсивного воздействия, агенты добились показаний и от Женевьевы де ла Мотт, и от Мари-Николь Легюэ.

Графиня призналась в том, что за пятнадцать тысяч ливров наняла девицу Мари-Николь Легюэ сыграть роль королевы Марии-Антуанетты, не объясняя при этом своих истинных намерений.

Сама же Мари-Николь приводила в свое оправдание аргумент о том, что ей лишь хотелось испробовать свои актерские способности, и что она никоим образом не подозревала о том, что стоит за всем этим на самом деле.

Графиня де ла Мотт созналась также в причастности к делу своего мужа. Разумеется, узнали агенты тайной полиции и о том, где мог скрываться граф.

Именно после этого господин де ла Мотт, скрывавшийся теперь под другим именем в Лондоне, был арестован агентами английской секретной службы и сопровожден ими до Кале. Здесь он был передан французским властям и в зарешеченной карете привезен в Бастилию.

Рядом с графом де ла Моттом, кардиналом де Роаном и Рето де Виллетом оказался и Александр де Калиостро, на которого так же указала мадам де ла Мотт. Вот теперь у него был настоящий повод сокрушаться над тем, что он не последовал совету своего друга и наставника Франца Антона Мессмера.

Калиостро был погублен женщиной, женщиной, в которую он так безоглядно безрассудно влюбился…

«Дело с ожерельем» получило широкую огласку во Франции. Над этим потрудились как враги кардинала де Роана, так и недруги королевы Марии-Антуанетты. Именно они стали главными мишенями для беспощадной критики в самых разнообразных изданиях.Антимонархически настроенная пресса, в рядах которой выделялся «Парижский листок», издаваемый Николя Ретифом де ля Бретоном, прямо призывала к народному бунту против «зажравшихся аристократов». В общем, изгалялись все.

И надо честно признать, что повод для этого был отменный. Как и предсказывал министр юстиции при дворе Людовика XVI господин де Миромениль, в деле кардинала де Роана французским официальным кругам пришлось столкнуться с резкой реакцией святого престола.

В расследовании дела о бриллиантовом ожерелье вмешался даже сам папа Римский, который отказался признать юрисдикцию короля Людовика XVI над кардиналом и требовал передачи дела в компетенцию религиозных властей.

Папский нунций в Париже развил такую бурную деятельность, что министр иностранных дел Франции был даже вынужден вызвать его к себе и вручить официальную ноту протеста против вмешательства во внутренние дела Франции. Однако, это ничуть не остановило представителя Рима, который продолжал всячески настраивать высшее французское духовенство против светских властей. В конце концов его деятельность принесла положительные результаты, но об этом — чуть ниже.

Невероятно, но факт — многие во Франции были уверены в том, что аферу с ожерельем организовал ни кто иной, как сама королева Мария-Антуанетта.

Во всяком случае многочисленные бульварные писаки, обсасывая мелодраматический сюжет этого дела, изображали королеву то «заносчивой австриячкой», то «надменной аристократкой», то просто «презренной бабенкой». Спасало авторов подобных писаний лишь их полная анонимность. Хотя некоторых — подобно Ретифу де ля Бретону — под шумок тайная полиция запрятала в тюрьмы. Тому же Ретифу де ля Бретону пришлось провести в заключении три месяца.

Все то время, пока шло расследование, Констанция де Бодуэн проводила с королевой, стараясь оказать ей всякую моральную поддержку, на которую только была способна. Сейчас она была полностью солидарна с королевой, на самом деле не имевшей никакого отношения к той грязи, которую на нее пытались вылить.

Констанция слишком хорошо помнила, на какую черную неблагодарность способна толпа. С этим она уже сталкивалась в Пьемонте.

Королева мужественно переносила травлю прессы, однако, иногда срывалась и на несколько часов подряд запиралась в своих покоях. Констанция понимала, что в такие моменты человек должен оставаться самим собой, но ей было невероятно горько от того, что она не может помочь своей патронессе.

Суд, рассмотревший «дело с ожерельем», признал подпись королевы на купчей о продаже ювелирами Бемером и Бассенжем кардиналу де Роану бриллиантовых драгоценностей поддельной.

Также были признаны поддельными обнаруженные при обыске во дворце кардинала на улице Вьей-дю-Тампль любовные письма королевы. Рето де Виллет сознался в том, что по наущению графини де ла Мотт и Александра де Калиостро писал эти послания. Сознался он и в том, что именно его рукой была написана резолюция королевы на договоре о купле-продаже бриллиантового украшения.

Граф Калиостро и графиня де ла Мотт были признаны главными организаторами аферы, в результате которой была поругана честь королевы и обманут великий капеллан Франции кардинал де Роан.

Лишь после того, как судья зачитал приговор, Констанция начала понимать тайный смысл предсказаний, сделанных Калиостро на спиритическом сеансе в салоне госпожи де Сен-Жам, когда его устами якобы говорил дух кардинала Ришелье. Ришелье оказался прав.

Если вы помните, графине де ла Мотт была предсказана лилия, а графу де ла Мотту — цепь.

Для них афера кончилась печально: графиня де ла Мотт была приговорена к публичному битью кнутом на площади и клеймению. Отныне и до конца своих дней она будет носить на плече клеймо, изображающее лилию. Граф де ла Мотт, чье соучастие в деле было доказано с помощью его жены, был приговорен к галерам.

Хотя было доказано, что Рето де Виллет не получил за свою работу ни единого су, его приговорили к пожизненному заключению. И лишь Великая Французская революция в июле тысяча семьсот восемьдесят девятого года освободит этого бедолагу.

Граф Александр де Калиостро был приговорен к десятимесячному заключению в Бастилии и дальнейшей высылке из Франции.

Самыми невероятными результатами процесса явились следующие: Мари-Николь Легюэ, она же баронесса д'0лива, очаровав судей своим по-детски непосредственным поведением во время судебного процесса, была объявлена невиновной. Ее ожидал лишь небольшой штраф, который тут же, в зале суда согласился заплатить за нее один из множества мгновенно возникших поклонников.Портреты мадам Легюэ немедленно появились во всех парижских изданиях.

Чем же закончилось это знаменитое дело для главной фигуры процесса — великого капеллана Франции кардинала де Роана? Он был оправдан большинством голосов сорока девяти судей.После этого все парижские издания в один голос говорили о том, что не обошлось без подкупа или давления на суд. В этом усматривали как руку папского Рима, так и тайные козни британцев, пытавшихся таким образом бросить во французском народе тень на королеву — австриячку.

При выходе из зала суда кардинала де Роана встречала целая толпа поклонниц. Они аплодировали ему и забрасывали цветами. Это значительно подняло настроение у его высокопреосвященства, который за несколько недель пребывания в Бастилии получил возможность поразмыслить над тем, что произошло.

Ему с горечью пришлось констатировать, что любовь королевы Марии-Антуанетты — абсолютно недостижимая для него цель. Однако, появление множества других поклонниц немного успокоило и обрадовало его.

Когда Констанция привезла в Версаль новости об окончании судебного процесса — ни король, ни королева присутствовали в суде, чтобы не оказывать таким образом влияния на судей — королева молча выслушала пассказ своей статс-дамы и удалилась в свои покои. Лишь по блеснувшим в уголках ее глаз слезами Констанции догадалась, что королева предпочла, чтобы кардинал де Роан был осужден.

Бемер и Бассенж получили лишь постановление суда о выплате им компенсации, но выполнено оно не было никогда…

ЭПИЛОГ

Прошел ровно год после того, как кардинал де Роан, раскланиваясь под аплодисменты покинул здание суда и направился в свой дворец на улице Вьей-дю-Тампль.

Констанция по-прежнему служила у королевы Марии-Антуанетты второй статс-дамой. Первой была герцогиня д'Айен-Ноайль. Однако, ее пребывание при дворе сократилось до одного дня в неделю и посещения наиболее важных и торжественных вечеров в Версале.

Все остальное время королевскими делами распоряжалась графиня Констанция де Бодуэн, которая стала одной из наиболее заметных фигур при дворе Людовика XVI. Ее красота и энергичность привлекали множество поклонников, однако, никому из них Констанция не отдавала своего сердца, будучи совершенно уверенной в том, что отныне любовь не имеет для нее никакого значения.

Все свое свободное время Констанция целиком посвящала сыну, который рос славным, послушным мальчиком. Он уже совершенно оправился от пережитых бед и, наблюдая за ним, Констанция с каждым днем радовалась все больше и больше.

— Ах, ты моя кудряшка! — радостно восклицала она, возвращаясь домой, и прижимала к себе мальчика.

Мишель обнимал мать своими ручонками, зарываясь лицом в ее просторное платье.

Констанция уже подумывала о том, чтобы через год-два отдать мальчика в уединенную частную школу с пансионом, чтобы он получил хорошее образование и воспитание. К сожалению, у нее самой на дом почти не оставалось времени. Все заботы об особняке на Вандом-ской площади рядом с домом госпожи де Сен-Жам легли на слуг Констанции — Шаваньяна, Жана — Кристофа и Мари-Мадлен. Парикмахера Жакоба Констанция предпочитала брать с собой в Версаль, потому что Жакоб был специалистом не только по прическам, но и по гардеробу.

Если в Версале не было торжественных балов и приемов, то вечера Констанция часто проводила в нескольких парижских салонах.

После «дела с ожерельем» салон госпожи де Сен-Жам, как не странно, приобрел еще большую популярность, нежели ранее. Впрочем, некоторые объясняли это просто — ведь именно здесь часто бывали главные организаторы знаменитой аферы с бриллиантами — графиня де ла Мотт и граф Калиостро. Пересуды об этом деле в Париже, да и во всей Франции не утихли до сих пор.

Правда, случилось несколько событий, которые смогли отвлечь внимание публики от знаменитого скандала. Первым из них было открытие нового, только что построенного глубоководного морского порта в Шербуре, предназначенного как для военно-морского флота, так и для торговых кораблей.

Король Людовик XVI вместе с супругой, королевой Марией-Антуанеттой и несколькими десятками придворных, среди которых была графиня Констанция де Бодуэн, совершил поездку в Нормандию, где прошла торжественная церемония открытия Шербургского порта.

Несмотря на то, что в день приезда королевской процессии в Шербуре стояла обычная для побережья Нормандии погода — низко нависшие свинцовые облака закрывали солнце, а волны вечно холодного моря неприветливо накатывались на берег — на следующий день, как по мановению волшебной палочки, погода резко улучшилась.

Свежий ветер унес тучи, и яркое летнее солнце освещало несколько десятков кораблей, по торжественному случаю украшенных бесчисленным количеством флажков и фонарей.

Король произнес короткую торжественную речь, затем, под залпы салюта из двухсот пушек, разрезал огромную шелковую ленту и на великолепном семидесятишестипушечном фрегате «Руан» вышел в море, чтобы совершить небольшую прогулку.

Все это время Констанция находилась рядом с королем и королевой, и сердце ее трепетало от безумного восторга. Нормандия, родная Нормандия!.. Наконец-то, и здесь будут царить не только мрачная угрюмая погода и такие же нравы, но и настоящая торговая жизнь, которая сделает этот край таким же процветающим, как Париж.

Покидая Шербур после окончания торжественной церемонии, Констанция с сожалением думала о том, что ей так и не удалось посетить родовой замок Мато, который она не видела уже много лет. Но она еще надеялась заглянуть сюда в будущем.

О поездке Людовика XVI и Марии-Антуанетты в Шербур писали так много, что все остальные темы были безнадежно вытеснены на последние страницы газет. Писали о том, что король Людовик был любезен с помощником морского министра маркизом де Ла Файеттом, что казначей морского ведомства господин Бодар де Сен-Жам, сославшись на болезнь, отказался от поездки, что в окружении королевы блистала несравненная графиня Констанция де Бодуэн, и о многом — многом другом.

Однако, по возвращении в Париж Констанция вновь получила возможность вспомнить о самом начале дела с бриллиантовым ожерельем, когда — неожиданно даже для себя самой-снова откликнулась на предложение госпожи де Сен-Жам посетить ее салон.

Был август тысяча семьсот восемьдесят шестого года. Теплый, чуть даже душноватый вечер.

Констанция пришла в салон госпожи де Сен-Жам в сопровождении Шаваньяна, демонстративно исполявшего свои обязанности слуги статс-дамы королевы. Констанция едва не прыснула со смеха, увидев, как маленький гасконец, надувшись, словно дворовый петух, входит в дом, где ему приходилось служить раньше и где к нему относились столь пренебрежительно. Шаваньян даже не поздоровался с лакеями, предпочтя им общество поворов и кухарок. Он отправился на кухню немедленно после того, как вошел в дом.

К большому удивлению Констанции в салоне этой казначейши, с такой осмотрительностью подбиравшей своих гостей, она встретила двух неизвестных ей людей, принадлежавших, как показалось Констанции, едва ли не к подонкам общества.

Было здесь и несколько знакомых графине де Бодуэн людей, в числе которых находились известный комедиограф господин Бомарше и граф Верженн, президент парламента.

Констанция снова убедилась в том, что у жены казначея морского ведомства в гостях бывало не особенно много высшей знати. Правда, после получившего чересчур громкую известность «дела об ожерелье» госпожа де Сен-Жам удостоилась милости кое-кого из представителей рода де Роанов, о чем она теперь рассказывала едва ли не на каждом углу. По глубокому убеждению госпожи де Сен-Жам, кардинал де Роан был оправдан только потому, что он часто посещал ее салон. Да, ничего не скажешь, неотразимый аргумент…

Спустя четверть часа после своего прихода в салон госпожи де Сен-Жам Констанция уже начала жалеть о том, что так опрометчиво приняла ее приглашение.

В салоне было откровенно скучно, и даже изредка доносившиеся до Констанции шутки господина Бомарше не спасали положения.

Констанция намеренно уединилась возле узкого как бойница окна, но и здесь ей не удалось спастись от назойливого внимания хозяйки.

— Вам нравится сегодняшний вечер? — сладостно улыбаясь, спросила госпожа де Сен-Жам. — Вы, наверное, уже заметили кое-какие новые лица?

Констанция обернулась и вопросительно посмотрела на одного из незнакомцев.

— Скажите мне, пожалуйста, — обратилась она к хозяйке салона, — а что это за люди, и каким образом они могли очутиться у вас в доме? Ведь всем известно, что вы очень строго подходите к выбору гостей… А вот эти двое вызывают у меня невольные вопросы.

По этому поводу у госпожи де Сен-Жам был заготовлен весьма оригинальный ответ:

— Уверяю вас, графиня, что это чудесный человек! Я уверена в том, что даже королева была бы рада увидеть его на одном из своих приемов.

Констанция снисходительно улыбнулась.

— Насчет королевы я бы не стала высказываться так однозначно, однако, у меня лично складывается такое впечатление, что дело здесь совершенно в ином.

— В чем же?

Констанция завела этот разговор лишь для того, чтобы избавиться от скуки, а потому она решила немного посмеяться над хозяйкой салона.

— Госпожа де Сен-Жам, ведь мы обе с вами женщины. Давайте будем по-женски откровенны. Вы видите этого человека сквозь призму любви. Не так ли?

Госпожа де Сен-Жам бросила беглый взгляд на незнакомца и тоже рассмеялась.

— Вы не ошиблись, милейшая мадам де Бодуэн. Вообще-то, он уродлив как гусеница, но этот человек оказал мне самую большую из всех услуг, которую мужчина может оказать женщине…

Констанция бросила на госпожу де Сен-Жам такой лукавый взгляд, что та поспешно добавила:

— Он окончательно вылечил меня от этих отвратительных красных пятен, которые были у меня на лице и делали меня похожей на простолюдинку. Он сделал это с таким мастерством и изяществом, что я даже не успела ничего заметить.

Констанция пожала плечами.

— А вы уверены в том, что он никакой-нибудь шарлатан вроде известного всем нам графа Александра де Калиостро?

Госпожа де Сен-Жам заметно покраснела.

— Нет-нет, — торопливо ответила она. — Уверяю вас, это совершенно иной случай. Не может быть даже никакого сравнения. Это придворный хирург…

Когда Констанция снисходительно улыбнулась, графиня еще более поспешно добавила:

— Уверяю вас, милейшая госпожа де Бодуэн, что этот человек очень умный. К тому же он еще и пишет. Он настоящий врач, каких я редко встречала раньше.

Констанция рассмеялась. . — Могу представить себе, как он пишет!.. Наверное, его стиль похож на его лицо. Ну хорошо, а кто другой?

Госпожа де Сен-Жам озадаченно улыбнулась.

— Какой — другой?

Констанция указала ей взглядом на интересовавшего ее гостя.

— Вот этот низенький краснощекий щеголевато одетый господин, у которого такой вид, как будто он только что съел лимон.

— А, вы о нем?.. — протянула хозяйка салона. — Да, разумеется, это не герцог и не министр, но он человек из довольно хорошей семьи. Он родом из… — на лице ее появилась озабоченность. — Из какой же он провинции?.. Ах, да! Он из Артуа, ему поручено довести до конца одно дело, касающегося кардинала де Роана.

Констанция понимающе кивнула.

— Тогда все ясно. Но я что-то не слышала о том, чтобы после судебного процесса по делу об ожерелье кардинал де Роан снова судился с кем-то.

Госпожа де Сен-Жам неожиданно покраснела еще больше. — Этот человек судится с его высокопреосвященством. Все дело в том, что он брался защищать кардинала де Роана в прошлогоднем деле о бриллиантовом ожерелье, однако, тогда по каким-то причинам его высокопреосвященство уже в самом ходе процесса отказался от его помощи.

— На каком же основании? — спросила Констанция.

— Дело в том, что один из обвиняемых в свое время работал в адвокатской конторе этого человека. Констанция удивленно подняла брови.

— Вы, наверное, говорите о Рето де Виллете, который подделывалзаписки, предназначенные его высокопреосвященству от королевы. Он же подделал и подпись на его договоре о купле-продаже бриллиантов?

Госпожа де Сен-Жам уныло кивнула.

— Да, Рето де Виллет работал в адвокатской конторе этого человека. В общем, потом у них с его высокопреосвященством возник денежный спор, и оба они предложили моему мужу рассудить их. Между прочим этот провинциал оказался не очень-то проницательным. Но хороши же и те, которые предложили ему вести это дело. Ведь он кроток, как ягненок и робок, как девушка. Кардинал де Роан очень милостив к нему. Констанция усмехнулась.

— Так из-за чего же идет спор? Хозяйка дома как ни в чем не бывало пожала плечами.

— Из-за трехсот тысяч ливров. Констанция едва сдержалась от смеха.

— Так выходит, что этот адвокат требует с кардинала де Роана триста тысяч ливров? И в то же время кардинал очень милостив к нему?

— Вот именно, — сказала госпожа де Сен-Жам. Несколько смущенная своим унизительным признанием хозяйка салона вернулась к карточному столу, где шла игра в «фараон».

К тому времени все уже нашли себе партнеров. Основную игру за столом вел уже знакомый Констанции по прежним встречам у госпожи де Сен-Жам господин де Лаваль. Вот и сейчас он только что выиграл две тысячи экю у какого-то откупщика и посоветовал ему не расстраиваться.

— Почему же я не должен расстраиваться? — недовольно спросил тот. — Две тысячи — это немалые деньги, я бы мог истратить их куда с большей пользой, чем просто выбросить на карточный стол.

Господин де Лаваль рассмеялся.

— Во-первых, никто не заставлял вас садиться со мной за один стол. Во-вторых, вы бы все равно истратили их на какую-нибудь содержанку.

Под неодобрительные возгласы откупщик поднялся из-за стола и покинул свое место, которое было тут же занято незнакомым Констанции веселым господином.

Графине де Бодуэн было нечего делать, и она подошла к камину и уселась на стоявшую возле него кушетку. Изумлению ее не было границ, когда она увидела что напротив нее по другую сторону камина сидел генеральный контролер финансов.

Казалось, господин де Калонн дремлет, хотя с таким же успехом он мог предаваться раздумью, которое нередко одолевает государственных деятелей.

В эту минуту рядом с Констанцией остановился творец «Женитьбы Фигаро» господин Бомарше. Увидев изумленный взгляд женщины, направленный на генерального контролера финансов, Бомарше не говоря ни слова, разъяснил ей эту загадку.

Он показал сначала на ее собственную голову, а потом на голову Калонна довольно язвительным жестом, раздвинув два пальца и сжав в кулак остальные.

Констанции показалось, что Бомарше хочет подойти к господину де Калонну сзади и как-то пошутить над ним. Поначалу, она хотела остановить его, но затем передумала. Похоже, что Бомарше тоже передумал.

Он склонился над Констанцией и прошептал:

— Ну, как вам это нравится? Она пожала плечами.

— А что это значит?

Бомарше подмигнул ей, указывая на министра.

— Не будите его, — шепотом сказал он. — Это большое счастье, когда он спит.

Констанция еще раз посмотрела на господина де Калонна.

— Но ведь и во сне он, наверное, занимается своими финансами, — сказала она.

Разговор между Констанцией и Бомарше не остался незамеченным для генерального контролера финансов.

— Разумеется, — ответил им государственный муж, который угадал смысл разговора по одним только движениям губ. — Дал бы нам бог поспать подольше, тогда У нас не было бы того пробуждения, которое вам теперь доведется увидеть.Бомарше демонстративно поклонился.

— Милостивый государь, — сказал писатель, — я должен поблагодарить вас.

Тот удивленно поднял брови.

— За что это?

— Видите ли, господин генеральный контролер… Видите ли, после того, как вы выдали миллион ливров графине де Полиньяк, она, наконец-то, смогла рассчитаться со мной за давний долг, из-за которого я бы вполне мог посадить ее в тюрьму.

Лицо господина де Калонна покрылось пятнами.

— У вас чересчур хорошая память на долги, господин Бомарше. Но вы — человек неблагодарный, — сухо заметил министр, рассерженный тем, что один из его секретов был разглашен в присутствии большого количества людей.

Знаменитый писатель поджал губы.

— Очень может быть, — сказал Бомарше, задетый за живое. — Но у меня теперь есть деньги, которые помогут мне смириться с этим недостатком.

Калонн демонстративно закрыл глаза, сделав вид, что не расслышал его слов.

Когда игра в карты закончилась, была уже половина первого ночи. Констанция уже собиралась было уйти, однако, она неожиданно почувствовала голод и решила остаться у госпожи де Сен-Жам, чтобы поужинать.

Все сели за стол. Гостей было не больше десяти человек: господин Бодар де Сен-Жам и его жена, генеральный контролер финансов господин де Калонн, автор «Женитьбы Фигаро» господин Бомарше, двое незнакомцев, о которых Констанция спрашивала у хозяйки салона, две симпатичные особы вполне определенных наклонностей, которых и называть-то не стоит, а также какой-то откупщик — Констанции показалось, что его зовут Лабрюйер.

Вначале вечера у госпожи де Сен-Жам было человек тридцать гостей, но к этому времени большинство уже разошлось, и за столом собрались только эти десять, да и то две незнакомые Констанции личности остались ужинать лишь по особому настоянию хозяйки: одного ей хотелось угостить в благодарность за свое исцеление, другого же она пригласила скорее всего для того, чтобы доставить этим удовольствие мужу.

Со своим мужем она целый вечер кокетничала, и Констанция никак не могла понять, для чего ей понадобилось это делать.

Вначале за ужином царила смертельная скука, особенно стесняло всех присутствие этих двух незнакомцев и откупщика. Затем к гостям присоединился веселый молодой человек, который, проиграв в карты господину де Лавалю, проводил его до дверей и вернулся назад. Он подмигнул Бомарше, чтобы тот напоил хирурга, сидевшего по правую руку от него, дав понять, что адвоката берет на себя.

Поскольку развлечься было нечем, Констанции оставалось только позабавиться несуразным поведением обоих.В игру включился даже господин де Калонн. К этому молчаливому заговору мгновенно примкнули и две легкомысленные дамы. Многозначительными взглядами они дали понять господину Бомарше и веселому молодому человеку, что соглашаются играть свои роли.

После этого вино не раз увенчивало бокалы своей серебристой пеной.

С хирургом все обстояло просто. Но откупщик после первого же стакана вина с холодной вежливостью ростовщика заявил, что больше пить не будет.

В эту минуту госпожа де Сен-Жам стала рассказывать неизвестно по какой причине о необыкновенных ужинах у кардинала де Роана и в ее собственном салоне, когда в Париже был граф Калиостро.

Констанция невнимательно слушала рассказы хозяйки дома. Ей было наперед известно все, что скажет госпожа де Сен-Жам. И вот ответ, который она услыхала из уст провинциального адвоката, заинтриговал ее, и она с большим любопытством стала разглядывать его тонкое, бледное лицо с заостренным и вместе с тем вздернутым носом, который временами придавал ему сходство с куницей.

Когда он услыхал, что госпожа де Сен-Жам спорит с господином де Калонном, его щеки сразу же зарделись.

— Вначале мы общались только с духами, а затем граф Калиостро продемонстрировал нам подлинные чудеса, — гордо сказала госпожа де Сен-Жам. — Я уверена, что никогда в жизни мне больше не удастся встретить ничего подобного…

Маленький адвокат напряженно подался вперед.

— И кого же вы видели? — спросил он. Хозяйка дома гордо выпрямилась.

— Уверяю вас, сударь, что я видела наяву Клеопатру.

Адвокат кивнул — Я готов вам поверить. Например, мне довелось разговаривать с Екатериной Медичи.

— Как любопытно! — воскликнул господин де Калонн.

— Это чистая правда! — воскликнул адвокат. Маленький провинциал произнес эти слова голосом, звучавшим совершенно удивительно. Эта необычайная чистота и отчетливость интонаций у человека, который до этого говорил очень мало и всегда намеренно тихо и скромно, всех поразила.

— Вы только подумайте! Он заговорил! — воскликнул хирург, которого вполне достаточно уже напоил Бомарше.

— И как же выглядела покойная королева? — спросил генеральный контролер финансов.

— Я не берусь утверждать, что та женщина, с которой я когда-то обедал действительно была Екатериной Медичи собственной персоной. Это было бы чудом, непостижимым для христианина, да и для философа тоже, — ответил адвокат, слегка упершись кончиками пальцев в поверхность стола и откидываясь на спинку стула как человек, который собирается начать длинный рассказ. — И тем не менее я могу поклясться, что эта женщина до такой степени походила на Екатерину Медичи, что их можно было бы принять за родных сестер. Та, которую я видел, была в платье черного бархата, как две капли воды похожем на платье Екатерины, знакомое нам по ее портретам во дворце короля. У нее на голове была та самая бархатная шапочка, в которой ее постоянно изображали художники. Ее лицо было, как всегда, мертвенно бледным.

— И где же вы ее встретили, милейший друг? — ехидно спросил веселый молодой человек.

— В доме кардинала де Роана, — серьезно ответил ялвокат. — Это было во время одного из визитов к нему графа Калиостро. Я увидел эту даму и не мог не рассказать об этом его высокопреосвященству. Быстрота, с которой явилось это видение, показалась мне тем более чудесной, что господин Калиостро не в силах был угадать имени той женщины, с которой я хотел повстречаться. Я был совершенно ошеломлен. Госпожа де Сен-Жам прервала его рассказ коротким восклицанием:

— Вот-вот! Я тоже была ошеломлена, когда встретила Клеопатру. Это было просто потрясающе!

— Да, я был совершенно ошеломлен, — продолжил адвокат. — Этот ужин, на котором появлялись знаменитые женщины прошлого, заворожил меня своим волшебством, и я окончательно потерял присутствие духа. Я слушал и ни о чем не смел спросить. Когда около полуночи, я освободился от власти этих чар, во мне уже больше не было прежней веры в себя. Но все эти видения были просто ничем по сравнению с необычайной галлюцинацией, которую мне после этого довелось пережить. Не знаю даже, какими словами мне описать вам мое состояние. Но теперь я с полной искренностью должен заявить всем: теперь меня нисколько не удивит, что некогда находились души достаточно слабые или, напротив, достаточно сильные, чтобы верить в тайны магии и могущество дьявола. Я, например, будучи наиболее полно осведомлен, считаю вполне вероятными те явления, о которых рассказывают разнообразные чудотворцы.

В его голосе звучала такая убежденность, что эти слова не могли не возбудить крайнего любопытства у всех присутствующих, поэтому взоры гостей обратились в сторону рассказчика, и все вокруг замерло. Только глаза присутствующих, в которых отражалось пламя свечей, напоминали о жизни. Все пристально вглядывались в незнакомца, и Констанции показалось, что поры его лица и особенно лба как бы раскрываются, чтобы дать выход внутреннему чувству, которое его переполняет. Этот человек, на вид холодный и сдержанный, как будто таил внутри себя скрытый очаг огня, и пламя этого очага проникало теперь в души гостей. Адвокат продолжал:

— Может быть, вызванный мной призрак, сделавшись невидимым, последовал тогда за мной. Я этого не знаю. Но едва только голова моя коснулась подушки, передо мной явилась огромная тень Екатерины Медичи. Я почувствовал, что попадаю в какое-то облако света. Мои глаза, устремленные на королеву были прикованы только к ней. Я видел только ее одну. После этого она неожиданно наклонилась ко мне.

При этих словах присутствовавшие на ужине дамы одновременно вздрогнули. Их всех обуревало любопытство, которое никто не считал нужным скрывать.

— Честно говоря, я даже не знаю, — сказал адвокат, — продолжать мне сейчас или нет. Ведь как бы я ни был уверен в том, что это был всего лишь только сон, сейчас мне предстоит говорить о очень важных вещах.

— Это касается религии? — осведомился у адвоката автор «Женитьбы Фигаро».

Генеральный контролер финансов махнул рукой.

— Нет, наверное, что-нибудь непристойное. Ну, да ладно, дамы вас простят. Можете рассказывать все, что вам пришлось пережить, даже самое скабрезное. Мне сдается, что все мы уже вполне созрели для таких рассказов.

Адвокат отрицательно покачал головой и, понизив голос, сказал:

— Это касается правительства…

Господин де Калонн едва удержался от смеха.

— Ну и что? — радостно спросил он. — Говорите! Вольтер, Дидро, Руссо и их товарищи уже начали приучать кое к чему наш слух. Что вы можете рассказать такого, о чем еще не написали в бульварных парижских изданиях какие-нибудь Ретиф де ля Бретон или ему подобные? Я уже готов вас простить.

Генеральный контролер финансов весь обратился во внимание, а его соседка, которую звали, кажется, госпожа де Жанлис, насторожилась. Провинциал все еще не спешался начать. Тогда Бомарше весело воскликнул:

— Будьте же посмелее! Разве вы не знаете, что когда законы так притесняют свободу мысли, народ отыгрывается на свободе нравов?

То ли в душе у меня бродили какие-то неведомые мне самому мысли, то ли это было какое — то наитие, но я сказал ей:«Сударыня, у вас на совести огромное преступление, ».«Какое же?»— спросила она печально.«То, которое совершилось двадцать четвертого августа 1572 года, когда в церкви Сен-Жермен ударили в колокол». Она презрительно улыбнулась, и на ее желтоватых бледных щеках обозначилось несколько глубоких морщин. «И это вы называете преступлением? — сказала она. — Это было наше несчастье. Все было сделано не так, как надо, и наш замысел потерпел неудачу. Поэтому он и не принес ни Франции, ни Европе, ни католической церкви того блага, которого мы от него ожидали. Что вы хотите, приказы были выполнены плохо».

— Она говорила о варфоломеевской ночи? — напряженно спросила госпожа де Сен-Жам.

Адвокат в ответ только кивнул и продолжил:

— И я спросил у нее:

«Неужели только из-за этого ваш замысел потерпел поражение?» «Потомству нет дела до того, что средства сообщения были тогда недостаточны, и что, осуществляя нашу идею, мы не смогли сразу же привести в движение все силы, — ответила она, — а ведь это необходимо при всяком государственном перевороте. Вот в чем наша беда. Если бы 25 августа 1572 года во Франции не осталось ни одного гугенота, я бы даже для самого далекого будущего продолжала быть прекрасным олицетворением воли божьей. Сколько раз после этого ясновидящие души, вроде кардинала Ришелье, втайне обвиняли меня в том, что я, найдя в себе достаточно смелости, чтобы решиться на этот шаг, все же не сумела довести начатое мною до конца» Cлушая рассказ адвоката Калонн покачал головой и прошептал:

— Конечно, он видел все это во сне, .. этого нельзя придумать.

Адвокат тем временем продолжал: «Я ничего не могу понять, — сказал я королеве. — Вы ставите себя в заслугу деяния, которые несколько поколений людей осуждают, покрывают позором…»

«Добавьте к этому, — продолжала она, — что все те, кто об этом писал, были еще более несправедливы ко мне, чем мои современники. Никто не встал на мою сторону»«Вы так ненавидели гугенотов? — спросил я.

Она презрительно улыбнулась.

— Я была спокойна и холодна как сам разум. Я не знала жалости к гугенотам, но не знала и ожесточения. Они были для меня просто гнилью, которую следовало выкинуть из корзины. Будь я английской королевой, я бы поступила точно так же с католиками, если бы они вдруг подняли мятеж. В эту эпоху, чтобы власть могла удержаться, стране был нужен единый Бог, единая вера, единый господин. По счастью, я когда-то произнесла слова, которые могут служить оправданием всей моей жизни. Когда меня решили обмануть и сказали, что мы проиграли битву гугенотам, я ответила:» Ну что ж, мы станем протестантами «. За что мне было ненавидеть кальвинистов? Я относилась к ним с уважением, но близко я ведь никого из них не знала. Омерзение мне внушали только некоторые государственные деятели: подлый кардинал Лотарингский и его брат, хитрый и грубый солдафон. Оба они подсылали ко мне шпионов. Именно из-за них я устроила Варфоломеевскую ночь.

» Сударыня, почему же вместо того, чтобы устраивать эту страшную резню (простите меня за откровенность), вы не использовали тех огромных политических возможностей, которые у вас тогда были, и не примирили реформатов с католиками?«

Она опять улыбнулась, пожала плечами, и в глубоких морщинах, бороздивших ее бледное лицо, можно было прочесть иронию, смешанную с горечью.

» После самых ожесточенных сражений народы нуждаются в мире и покое, — сказала она. — Но когда король оставляет два враждующих начала в стране и ничем не умеет их уравновесить, он совершает преступление, которое ведет за собой революцию. Только Богу дана власть постоянно сталкивать между собой добро и зло «. После этого она замолчала и как будто над чем-то задумалась.» Требуя меня к ответу за то, что я католичка, вы, наверное, забыли, что я племянница папы Римского «.Она снова замолчала.

» В конце концов, я охотно сделалась бы кальвинисткой, — сказала она, пожав плечами. — Неужели умные люди вашего века все еще продолжают думать, что религия вообще что-нибудь значила для этого движения самого мощного из всех, которые когда-либо потрясали Европу, для той огромной революции, которую задерживали различные мелкие помехи, но которая все равно грянет над миром? Я ведь не потушила ее пожара! Революция, — сказала она, обратив на меня свой глубокий взгляд, — которая идет на нас и которую ты можешь довести до конца. Да, ты, который слушаешь меня сейчас!«Я весь задрожал.» Как? Никто еще до сих пор не понял, что в борьбе старого с новым знаменем становится римская церковь и Лютер. Как? Не для того ли, чтобы избежать подобной борьбе Людовик IX увлек за собой в сто раз больше людей, чем я их казнила? В своих крестовых походах он похоронил их в песках Египта и заслужил за это право называться святым. А я? Но все дело в том, — сказала Екатерина что я потерпела неудачу «. Она опустила голову и некоторое время молчала. Это была уже не королева, а, скорее, одна из тех жриц древности, которые приносили в жертву людей и умели, откапывая из могил реликвии прошлого, читать в книге грядущего. Но вскоре она подняла голову — лицо ее было исполнено царственности и величия.» Обращая внимание всех горожан на злоупотребление римской церкви, — сказала она, — Мартин Лютер и Жан Кальвин тем самым пробуждали в Европе дух исследования, который толкал народы на то, чтобы проверять решительно все с помощью разума. А такая проверка вселяет в человека сомнение. Вместо необходимой обществу веры, они понесли за собой в века свою странную философию, вооруженную молотом, жаждущую разрушения «.

Я попытался было возразить ей:

» Но ведь с помощью разума поверяет все наука «, — сказал я.

Но она тут же спокойно ответила:

» Светящаяся своим обманным светом наука вышла из лона ереси. И речь ведь шла не столько о том, чтобы реформировать церковь, сколько о том, чтобы даровать человеку безграничную свободу. А ведь это означает гибель всякой власти. Я все это видела. Последствия успехов, достигнутых реформатами в борьбе с католичеством, которое уже взялось за оружие и стало более грозной силой, чем сам король, сокрушили власть монарха, которую Людовик XI с таким трудом утвердил на развалинах феодализма. Мы стояли перед угрозой уничтожения религии и королевской власти. На их обломках буржуазия всего мира хотела договориться между собой «.

Я снова попытался опровергнуть ее утверждение:

» Но ведь тогда, во времена Мартина Лютера и Жана Кальвина, еще не было никакой буржуазии «.

Она резко оборвала меня:

» Третье сословие существовало уже давным давно, и, таким образом, борьба эта вылилась не на жизнь, а на смерть — между новыми силами и узаконенной старой верой. Католики выражали материальные интересы государства, знати и духовенства. Это был поединок до победного конца, поединок между двумя гигантами. Варфоломеевская ночь, к несчастью, была только одной раной, нанесенной в этой битве. Вспомни только, во что обходятся те несколько капель крови, которые в нужный момент мы боимся пролить — ведь в последствии приходится проливать эту кровь потоками!«

» Революции не бывает без крови, — сказал я. — Это неизбежно. Как неизбежна смена старого новым «.

Она мрачно посмотрела на меня, и я едва усидел на месте — столько было в этом взгляде необъяснимого укора и сожаления.

» Да, ты все время пытаешься рассуждать с точки зрения разума. Разум, революция, государство… Но человеческому разуму, который витает над государством, грозит неминуемая беда. Когда он обессиливает под тяжестью какого-либо события, он не находит себе равных, чтобы те справедливо его рассудили. У меня очень мало равных мне. Большинство состоит из глупцов — этими словами объясняется все. Если Франция сейчас осыпает меня проклятиями, то виной этому та посредственность, которая преобладает там и преобладала во все века. Потрясения, пережитые мной, слишком велики — царствовать в мое время отнюдь не означало давать аудиенции, устраивать балы и подписывать указы. Я могла совершать ошибки, я ведь все — таки женщина. Но почему же тогда не нашлось ни одного мужчины, который умел бы стать выше своего века? Герцог Альба был бесчувствен, как камень, Филипп II под влиянием католичества совершенно сошел с ума, Генрих IV был игроком и распутником, Людовик XI явился слишком рано, Ришелье — слишком поздно. Все равно, добродетельная я или преступна, виновна в Варфоломеевской ночи или нет, я готова принять на себя вину. Пусть я буду звеном никому неизвестной цепи, соединяющей этих двух великих людей — Людовика XI и кардинала Ришелье. Когда-нибудь писатели со склонностью к парадоксам спросят себя: не случалось иногда так, что тот, кого в народе было принято считать палачом, в действительности являлся жертвой? Сколько раз люди предпочитали уничтожить божество, которому они поклонялись, лишь бы не обвинить в чем-нибудь самих себя. Все вы готовы плакать, когда во имя нужного дела гибнут какие-то две сотни простолюдинов, но вы никогда не прольете слез над бедствиями поколения эпохи целого мира. Словом, вы забываете, что политическая свобода, что спокойствие страны, что даже наука-это дары, за которые судьба неминуемо заставляет нас расплачиваться кровью!«

Мне стало не по себе.

» Но разве народы не смогут когда-либо дешевле покупать свое счастье?«— воскликнул я со слезами на глазах. Она долго молчала, изучающе глядя на меня. Я весь дрожал под этим взглядом. Но мне некуда было деваться, и я ждал, что она ответит. Я старался не смотреть на ее высокомерное и аскетически суровое, мертвенно-бледное и, вместе с тем, исполненное проницательности и мысли лицо. Ее головной убор из черного бархата, подобно монашескому капюшону, облегал ее властное и холодное лицо, на котором даже нельзя было найти следов обаяния.

Наконец, она произнесла страшные слова:

» Истины приходят к нам из своих глубин только для того, чтобы купаться в крови, которая их освежает. А само христианство, которое, происходя из Бога, составляет основание всякой истины, разве не в муках оно утверждалось? Разве кровь не лилась тогда потоками? И может ли настать время, когда оно вовсе оно не будет литься? Ты это узнаешь, ты, который должен стать одним из каменщиков, воздвигающих общественное здание, строить которое начали еще апостолы. Пока ты будешь размахивать над головами людей шнурком с отвесом, тебя встретят рукоплесканиями, но стоит тебе взять в руки мастерок, и ты будешь убит «. Слово, которое она постоянно повторяла, звенело у меня в ушах подобно погребальному колоколу.

» Кровь. Кровь «. Она смотрела на меня магнетическим взглядом хищной птицы, которая нацелилась на свою жертву. На ее лице сверкали настоящие чувства.

» Тогда выходит, — сказал я, — что протестанты вправе рассуждать так же, как и вы?«

Фигура Екатерины Медичи неожиданно приняла гигантские размеры, а потом исчезла, как будто дуновение ветра погасило тот сверхъестественный свет, который позволил моему духу увидеть ее. Я сразу же убедился, что какой-то частью своего» я»я соглашался с ужасными выводами, которые сделала итальянка.

Госпожа де Жанлис, которая с испугом слушала маленького гостя госпожи де Сен-Жам, едва слышно пробормотала:

— А вам не было страшно?

Адвокат все тем же ровным, замогильным тоном отвечал:

— Я проснулся весь в поту. Я заливался слезами, в то время как разум мой, торжествуя, заверял меня тихим голосом, что ни королю, ни даже всему народу никто не дал право исповедовать эти принципы, и что они годятся только для тех, кто вовсе не верит в Бога…

Бомарше принялся барабанить пальцами по столу.

— А чем же тогда можно спасти монархию, которая гибнет? — спросил он.

Адвокат, немного поразмыслив, ответил:

— Для этого существует Бог.

Констанция неуютно поежилась. Наверное, ей не следовало задерживаться у госпожи де Сен — Жам на этот злосчастный ужин. То, что рассказывал здесь маленький адвокат со вздернутым носом, пугало и беспокоило ее. Слишком хорошо она запомнила те мрачные предсказания, которые делал в этом доме граф Александр де Калиостро. Кто знает, может быть, этому маленькому адвокату в наследство от Калиостро передалась возможность каким-то чудесным образом предвидеть будущее?

Если будущее обещает потоки крови во Франции и ужасные общественные потрясения, то Констанции наверняка придется уехать в Америку…

А ведь она так любила Париж, так любила этот город, в котором великое соседствовало со смешным, а веселое — с мрачным, где более всего был выражен французский характер, и где ей было просто интересно жить.

Ее раздумья прервал генеральный контролер финансов. Господин де Калонн развел руками и сказал с легкомысленной улыбкой на устах:

— Итак, нам остается только считать себя орудием в руках всевышнего, как нас этому и учит святое писание.

Дама, сидевшая напротив Констанции, и, в том числе, госпожа де Сен-Жам начали перешептываться между собой еще тогда, когда заметили, что весь рассказ адвоката свелся к его разговору с королевой Екатериной Медичи. Поначалу они боялись, однако затем, оградившись защитной реакцией скепсиса, стали все чаще и чаще перешептываться между собой.

Констанция не обращала внимания на те восклицания, которые время от времени у них вырывались. Однако до ее слуха все же долетали фразы: «можно умеретьот скуки», «дорогая моя, когда же он, наконец, закончит», «он очень словоохотлив».

Когда незнакомец закончил говорить, дамы тут же умолкли.

К этому времени господин Бодар де Сен-Жам спал, я только молодой хирург, который уже опьянел, откупщик Лабрюйер, Бомарше и Констанция все это время сосредоточенно слушали. Господин де Калонн, пользуясь тем, что внимание остальных было отвлечено, был занят своей соседкой. В наступившей тишине была какая-то особенная настороженность.

Констанции показалось, что свечи стали светить каким-то необычным таинственным светом. Одно и то же чувство связало слушателей с этим человеком. После его слов Констанция впервые поняла, какой грозной силой может стать фанатизм. И только глухой, замогильный голос второго незнакомца, соседа Бомарше, вывел всех из оцепенения. — И я видел однажды сон! — воскликнул он. — О, какой это был сон!

В эту минуту Констанция внимательно посмотрела на хирурга, лицо которого освещалось таинственным светом, и ее охватил неизъяснимый ужас. Она была готова немедленно выскочить из-за стола и бежать из дома госпожи де Сен-Жам куда глаза глядят. Наверное, то же самое ощущали все остальные, и эта молчаливая солидарность страха не позволила им даже сдвинуться с места. Землистый цвет лица второго незнакомца, грубые, лишенные всякого благородства черты — все это обличало плебея, в самом худшем смысле этого слова. На лице у него было несколько синеватых и черных пятен, похожих на следы грязи, в глазах незнакомца горел огонь, а напудренный парик придавал его лицу еще более мрачный вид.

Адвокат и сидевший рядом с ним молодой человек стали перешептываться между собой. До Констанции Донеслись обрывки их разговора:

— Этот доктор, должно быть, отправил на тот свет немало больных, — сказал, наклонившись к адвокату молодой человек.

Тот смерил хирурга холодным взглядом.

— Я бы ему и собаки своей не доверил, — отвечал адвокат.

— У меня к нему какое-то инстинктивное чувство ненависти.

— А я его презираю.

— И все-таки мы к нему несправедливы, — продолжил молодой человек.

— Ах, Боже мой, послезавтра он может стать такой же знаменитостью, как и комический актер Воланж, — при этом заметил адвокат.

Господин де Калонн указал на хирурга жестом, который, казалось, говорил: «по-моему, это человек занятный».

Первым осмелился что-то спросить у хирурга господин Бомарше.

— А вы что, тоже видели во сне королеву? — спросил у него Бомарше.

— Нет, я видел целый народ.

Хирург произнес эти слова с таким торжественным пафосом в голосе, что все, кто еще не уснул, улыбнулись. Господин де Калонн отвлекся от своей соседки и, легкомысленно хихикая, спросил:

— Целый народ? А он был большим или маленьким? Интересно, вы успели пообщаться с ним? И как вы это делали — по отдельности с каждым или, обращаясь ко всем с трибуны?

Хирург, казалось, не замечал шуток.

— Я лечил тогда одного больного, — продолжил он заплетающимся языком, — и на следующий день мне предстояло ампутировать ему бедро.

— Причем здесь бедро? — недоуменно спросила госпожа де Жанлис.

Веселясь, господин де Калонн воскликнул:

— Погодите, погодите, я, кажется, понимаю! Он обратился к хирургу:

— Скажите, я правильно угадал, что вы обнаружили этот народ в бедре вашего больного? — спросил он.

Покачиваясь за столом, хирург кивнул. — Да.

— Какой он забавный! — воскликнула госпожа де Жанлис.

Хирург приступил к объяснениям.

— Меня немало изумило, — сказал оратор, не обращая внимания на возгласы присутствующих и засовывая пальцы в карманы штанов, — что я нашел себе столько собеседников в этом бедре. И я умел входить к моему больному совершенно особым образом. Когда в первый раз я добрался к нему под кожу, я увидел там целый рой крохотных живых существ, которые копошились, что-то думали, о чем-то рассуждали. Одни из них жили в теле этого человека, другие — в его сознании. Мысли его тоже были самостоятельными существами. Они рождались на свет, росли, умирали. Среди них можно было встретить больных, здоровых, веселых, грустных — словом, у каждой из них было свое, ни на что непохожее лицо.

— По-моему, он перебрал лишнего, — заметила госпожа де Сен-Жам, — и у него начались галлюцинации.

— Да погодите вы, — шикнула на нее одна из дам, — дайте послушать. Он и вправду очень смешной. Надо же, такое придумать. А ведь мне казалось, что у врачей совершенно нет фантазии.

— Существа эти сражались друг с другом, — продолжал хирург, — или друг друга ласкали. Были и такие мысли, которые вырывались наружу и уходили жить в мир идей. Тогда я понял, что существуют две вселенные — видимая и невидимая. Что у земли, так же как и у человека, есть тело и душа.

Господин де Калонн, который поначалу выглядел более заинтересованным, чем остальные, постепенно стал вновь увлекаться своей соседкой, госпожей де Жанлис. Раскрепощенному поведению его рук способствовало в немалой степени то, что оплывавшие свечи горели значительно тусклее, чем в начале вечера.

Хирург все еще разглагольствовал.

— Вся природа открылась передо мной. Я ощутил всю ее необъятность, едва только моим глазам предстали эти мириады живых существ, которые где вперемежку, а где, разделившись на отдельные виды, заполняют наш мир, являя собою повсюду одну и ту же одушевленную материю, будь то глыба мрамора или сам господь Бог. Какое это восхитительное зрелище! Словом, вся вселенная была там. Когда я вонзил нож в это пораженное гангреной бедро, я уничтожил тысячи таких тварей. Госпожа де Жанлис, которая была увлечена отражением нападения рук господина де Калонна, неожиданно хихикнула. Хирург принял это на свой счет.

— Вам смешно, сударыня, слышать, что и вас тоже вот так поедают живьем, — мрачно произнес он, — а эти-то на самом деле так. Генеральный контролер финансов был вынужден отвлечься от своего занятия для того, чтобы защитить даму.

— Пожалуйста, без личностей, — сказал господин де Калонн. — Рассказывайте только о себе и о вашем больном.

Покачиваясь из стороны в сторону, хирург потянулся сразу за еще одним бокалом, но его сосед не позволил ему совершить такую глупость. В противном случае, мало вероятно, чтобы кому-то удалось услышать окончание этого диковинного рассказа.

— Мой больной, приведенный в ужас криками этих микроскопических существ, попросил меня прервать операцию, — замогильным голосом сказал врач, убедившись в том, что ему не удастся более выпить вина. — О, Бог мой! — взвизгнула госпожа де Жанлис. Никто не понял, к чему относилось это восклицание — к деяниям мрачного хирурга или поступкам господина де Калонна. Но это уже не имело особого значения.

Хирург, возвысив голос, закончил:

— Но я не стал его слушать, сказав ему, что эти вредоносные твари проникли далеко вглубь и гложут его кости. Не понимая, что я хочу ему только добра, он пытался вырваться, и мой нож вонзился мне в бок.

Откупщик Лабрюйер скептически хмыкнул.

— Да, он не умен.

Бомарше разочарованно махнул рукой. — Он просто хватил лишнего.

Уязвленный такими комментариями, хирург воскликнул:

— А знаете, господа, ведь мой сон не лишен смысла. Я убежден в том, что он был вещим. И когда-нибудь наверняка исполнится.

Госпожа де Жанлис хихикнула.

— А я не разделяю вашу уверенность.

— Ох, ох, — простонал господин Бодар де Сен-Жам, пробуждаясь, — я ногу себе отсидел.

Жена с улыбкой посмотрела на него. — Сударь, все твари, которые жили в вашей ноге, сдохли. Это такое несчастье.

Адвокат в продолжении всего рассказа, не сводивший своего бесстрастного взгляда с хирурга, с неожиданным восторгом воскликнул:

— У этого человека есть свое призвание.

— Мой сон, — продолжал уродливый незнакомец, — относится к сну этого господина, как действие к слову, как тело к душе.

Но тут его отяжелевший язык стал совершенно заплетаться, и он смог произнести только какие-то бессвязные слова. К счастью собравшихся, разговор перешел на другие предметы.

— Кстати, — сказала госпожа де Сен-Жам, — на днях графа Александра де Калиостро освободили из Бастилии и выслали из Франции в неизвестном направлении. Интересно, куда он отправился?

— Думаю, что в Италию, — сказал Бомарше. — Во всяком случае, там он может рассчитывать на дешевый хлеб и вино. Четверть часа гости госпожи де Сен-Жам обсуждали Дороговизну, в связи с чем особое внимание было обращено на генерального контролера финансов господина Де Калонна. Это помешало продолжить ему свои занятия с соседкой, и он принялся неохотно отвечать на сыпавшиеся на него с разных сторон вопросы.

Через полчаса все уже забыли о странном хирурге который, низко склонив голову, сидел над столом. Похоже, ему уже было все равно, что происходит вокруг и как о нем отзываются окружающие. Его парик едва не упал под стол, и потому сосед хирурга, повеселевший молодой человек, нахлобучил парик обратно на его голову.

Когда уже все вставали из-за стола, на улице разразился отчаянный ливень. Потоки воды заливали мостовую, по которой было даже трудно дойти до кареты.

Констанция, дожидаясь, пока слуги на кухне разбудят заснувшего Шаваньяна, обратилась к Бомарше.

— По-моему, этот адвокат не так уж глуп, — заметила она.

— Во-всяком случае, у него есть какие-то убеждения. Боюсь, что нам еще не раз придется с ним встретиться. Немного поразмыслив, Бомарше согласился.

— Да, но это человек без сердца и, к тому же, тугодум. Однако, вы могли убедиться, мадам, что в провинции остались простаки, которые принимают за чистую монету политические теории и историю нашей родной Франции. Бьюсь об заклад, что эта закваска еще взойдет. Но мне не хотелось бы быть свидетелем брожения, которое будет вызвано этим во Франции.

Госпожа де Сен-Жам обратилась к веселому молодому человеку:

— Вы приехали в карете?

— Нет, — сухо ответил тот, — я не знал, что она мне сегодня понадобится. Может быть, вам угодно, чтобы я проводил домой господина генерального контролера? Он что, приехал к вам налегке?

Так в те времена говорили о людях, которые, отправляясь куда-либо, переодевались кучером и правили лошадьми сами. Услышав такой ответ, госпожа де Сен-Жам мгновенно покинула гостей, вызвала слуг, потребовала карету своего мужа и обратилась к провинциальному адвокату:

— Господин Робеспьер, будьте настолько любезны, отвезите господина Марата домой, он еле держится на ногах, попросила она.

— Охотно, сударыня, — любезно ответил господин Робеспьер, — я был бы рад, если бы вы поручили мне даже какое-нибудь даже более трудное дело.

Водрузив к себе на плечи совершенно опьяневшего хирурга, он потащил его к карете господина де Сен-Жама, сопровождаемый радостным возгласом генерального контролера финансов:

— Надеюсь, он не убил в себе весь свой народ. Накидывая плащ, Бомарше мрачно пошутил:

— Смотрите, как бы он не расправился с каким-нибудь другим народом. По-моему, этот господин Марат очень хорошо умеет размахивать ножом. Смотрите, а парик у него все-таки упал.

Констанция, стараясь подавить возникшее у нее чувство гадливости, в сопровождении Шаваньяна быстро зашагала к своему дому.

О, если бы в этот момент гости салона госпожи де Сен-Жам знали, с кем им пришлось встретиться в этот августовский вечер. Но пройдет еще несколько лет, прежде чем Констанция вспомнит, где она познакомилась с теми господами, которые станут почти единолично решать судьбы Франции и ее народа.

Кстати, госпоже де Сен-Жам не повезло значительно раньше. Ее муж, казначей морского ведомства Бодар де Сен-Жам, прогорел спустя несколько месяцев после этого вечера. Однако почти никто не заметил этого. Получилось так потому, что именно в этот момент все внимание публики было обращено на шумное, грандиозное банкротство известного богача и светского льва принца Гимена. Известный автор стихотворных од и любовных песен поэт Лебрен-Пиндар заметил, что несчастному господину Бодару не удалось опередить сиятельного банкрота. Потеряв наворованные им из казны четырнадцать миллионов ливров, господин де Сен-Жам лишился всего. У него не осталось ни великолепного Дворца в Нейи, ни особняка на Вандомской площади, ни Драгоценностей, ни денег, отложенных на черный день. Он умер, подобно многим банкротам, на чердаке.

Жюльетта Бенцони Констанция. Книга шестая

ГЛАВА 1

Прошло около пяти лет с тех пор, как мы в последний раз видели Констанцию де Бодуэн на вечере у госпожи де Сен-Жам. Франция проходила через одно политическое потрясение за другим. Прошло уже почти два года с тех пор, как восставший народ штурмом взял Бастилию. Во многих провинциях Франции прокатились крестьянские мятежи, в городах выступала доведенная до крайней степени агрессивности плебейство, громившие продовольственные лавки, склады, дома. Учредительное собрание выступает с одним заявлением, его противники — с другими, толпа без суда и следствия расправляется с комендантом Бастилии и купеческим старшиной Парижа, несколько тысяч женщин направляются в Версаль, но при этом сохраняется власть короля и королевы.

Констанция де Бодуэн по-прежнему служила Марии-Антуанетте Французской. Однако теперь ей больше приходилось заботиться не о сохранности гардероба и коллекции украшений, а о безопасности своей собственной и сына. Слава богу, она отправила Мишеля к себе на родину в Нормандию, определив его в частный пансион. Туда волны революции еще не докатились, и за мальчика можно было не беспокоиться. Мишель был уже в том возрасте, когда ежедневный присмотр матери вовсе не был для него необходимостью. Сама же Констанция покинула свой дом на Вандомской площади и, оставив Жана-Кристофа и Шаваньяна присматривать за ним, вместе с королевой поселилась во Дворце Тюилрьи.

Однако с каждым днем над королевским дворцом сгущались тучи. И вот однажды, в один прохладный июньский вечер 1791 года, в Париже начали разыгрываться события, которые приведут к падению одной из старейших королевских династией Европы.

В дверь деревянного домика на улице Дофине настойчиво стучали.

— Сейчас, сейчас! — кричала, спускаясь по шаткой деревянной лестнице девушка в длинном сером платье расстегнутом на груди. Когда она открыла дверь, на пороге перед нею выросла фигура судебного исполнителя в сопровождении полицейского.

— Здесь проживает господин Николя Ретиф де ля Бретон? — строго спросил судебный исполнитель.

— Да. Но моего мужа сейчас нет дома.

— Это не имеет значения, — сухо произнес представитель власти и, отстранив девушку в сторону, вошел в дом. В руке у него была папка, из которой он достал бумагу и зачитал постановление суда, в соответствии с которым имущество вышеозначенного Николя Ретиф де ля Бретона подлежало аресту в связи с неуплатой долгов.

— Каким имуществом обладает ваш муж? — спросил судебный исполнитель, оглядывая тускло освещенную комнату, на первом этаже, которая была завалена стопками книг, брошюр, листовок и устлана разбросанными по полу бумагами.

Девушка беззаботно улыбнулась и пожала плечами. — А у нас ничего нет, кроме книг.

— Значит, будем конфисковывать книги, — строго сказал судебный исполнитель. — Покажите.

Девушка продемонстрировала несколько сотен экземпляров книг, еще пахнувших типографской краской. — Не знаю, зачем они вам нужны, — сказала она. — Книги недостаточно писать и издавать, их нужно еще и продать.

Судебный исполнитель, недовольно поморщившись, взял из стопки книгу и открыл обложку.

— О, календарь? Это любопытно, — произнес он, листая страницы книги.

Девушка улыбнулась.

— Да, это необычный календарь. Каждый день года посвящен одной женщине, которую когда-то любил мой муж, — объяснила девушка.

— Ого! — воскликнул судебный исполнитель. — это ваш муж любил триста шестьдесят пять женщин?

Девушка гордо вскинула голову.

— Нет,значительно больше. Бывали дни, когда он одновременно любил двух, а то и трех женщин.

Судебный исполнитель наугад открыл одну из страниц книги и прочитал:

— Восьмое февраля. Серпина… Она должна была причесать мне голову, и я спрятал лицо между ее ляжками. Поглаживая меня по голове, она говорила: «Ну ласкай же меня, ласкай…» Она говорила: «Пользуйся этим, малыш…» Она также получала удовольствие… Двадцать седьмое апреля… Нинон Пресси. Первая женщина, которую я любил по-настоящему… Это было в стойле. Мы были совсем молоды. Мне было шестнадцать, а ей еще меньше… Мы плакали, лежа на сене в объятиях друг друга… Одиннадцатое июня… Маргарита Бужар. Хорошо известная в публичных домах Парижа под прозвищем «Ненасытная». Она позволила мне открыть неизмеримую глубину наслаждений…

Судебный исполнитель пролистал еще несколько страниц, разглядывая весьма откровенные картинки и, не сдержавшись, брезгливо сплюнул.

— Тьфу, какая гадость. Какая-то Матильда.

Девушка присела.

— Да, а меня зовут Агнесса. Там, где я раньше была, полно таких молоденьких и красивых девушек, как я. Хотите узнать, где это?

Судебный исполнитель снова принялся разглядывать картинки в книге, после чего Агнесса без особых церемоний забрала календарь и положила его назад в стопку.

— Это же целый скандал, — пробормотал представитель власти. — Я просто выхожу из себя.

Агнесса улыбнулась.

— Оно и видно. Я думаю, что сейчас вам будет некогда читать. Прочтете как-нибудь в другой раз. Мой муж написал здесь о трех с половиной сотнях женщин. Кто-нибудь из них, наверняка, понравится вам.

Судебный исполнитель покраснел.

— Где мой помощник? — закричал он. — Почему он задерживается?

На крик в дом, запыхавшись, вбежал коротышка в парике с такой же папкой в руках.

— Сейчас будем производить опись имущества, — распорядился судебный исполнитель. — Пересчитайте все книги, которые здесь есть.

— Не нужно, — улыбнулась Агнесса, — я сама вам все скажу. Здесь тысяча двести тридцать экземпляров.

Помощник судебного исполнителя, улучив момент, когда его начальник был занят собственными делами, шепнул на ухо Агнессе:

— Я знаком с господином де ля Бретоном. Однажды мы долго слушали его рассказы в ночной таверне, куда он зашел. Потом мы провожали его домой, чтобы дослушать его истории.

Агнесса улыбнулась.

— А моя мама говорила, что большинство людей, которых он приводит домой, это бродяги, попрошайки и воры.

Помощник судебного исполнителя скривился.

— Может быть, большинство, действительно, принадлежали к низшей части общества, а я вхожу в другую часть.

С этими словами он уязвлено удалился.

— Смотрите, что я обнаружил, — радостно воскликнул судебный исполнитель, листая очередную книгу. — Мистер Томас Пенн «Права человека», предисловие к французскому изданию написал господин Николя Ретиф де ля Бретон. Очевидно, ваш муж получил заказ от мистера Пенна. А где остальные экземпляры этой книги? Надеюсь, ваш муж делал этот заказ не бесплатно? В таком случае, у него должны быть деньги.

Агнесса пожала плечами.

— Никаких денег он за это не получил. Он не получил даже аванса на бумагу и чернила, ему пришлось тратить на это собственные деньги. Так что, не надейтесь найти у него что-нибудь.

Судебный исполнитель кисло поморщился, оглядев убогую обстановку квартиры, и, сунув в свою папку издание господина Томаса Пенна и «календарь» Ретифа де ля Бретона, сказал:

— Да, судя по всему, вашему мужу, действительно, никакого гонорара не заплатили. Но это не имеет существенного значения. В любом случае, я все описываю и изымаю.

Агнесса попыталась протестовать:

— Вы не имеете права. Моего мужа нет дома, а вы пользуетесь его отсутствием. Это незаконно.

Судебный исполнитель надменно вытянул шею.

— Я уже много лет работаю судебным исполнителем и знаю, на что имею право, а на что не имею.

— Но в отсутствии должника изымать его имущество — незаконно, — все еще пыталась настаивать Агнесса.

Судебный исполнитель направился к двери, а его помощник засеменил следом. В дверях оба остановились.

— По закону, — четко произнес судебный исполнитель, — я имею право превентивно конфисковать имущество должника и держать его в суде сколько угодно долго до тех пор, пока должник не заплатит.

Агнесса бросилась к судебному исполнителю.

— Но как он может заплатить, если у него нет постоянного источника дохода?

Судебный исполнитель бросил последний взгляд на убогое жилище Николя Ретиф де ля Бретона. Взгляд его задержался на изящной фигуре девушки в платье с расстегнутой на груди шнуровкой.

— Хм, — пробормотал он, — как бы то ни было, мадам, закон есть закон, и я обязан его исполнять. То, что у вашего мужа нет постоянного источника доходов, увы, не идет ему на пользу. Интересно, а как с этим сочетаются четыре сотни женщин, которые были у вашего мужа?.. Четыреста женщин, — повторил он, — и не уметь держать даже одну…

Агнесса вспыльчиво взмахнула руками.

— Ну, конечно, месье, можете быть спокойны — с вами этого никогда не произойдет.

Судебный исполнитель вместе со своим помощником вышел на улицу, где его уже дожидался полицейский. Уже закрывая за ними дверь, Агнесса услышала:

— Мадам, будьте завтра утром дома. За вашими вещами приедет судебная карета.

Тем временем человек, о котором шла речь, Николя Ретиф де ля Бретон, уже немолодой мужчина с покрытым сеточкой морщин лицом, но еще живой и энергичный, подобно юноше, медленно шагал по залитой мраком улице где-то в районе улицы Согласия. Не горел ни один фонарь, мостовая была пуста. На Бретоне была круглая широкополая шляпа, делавшая его похожим на священника, почти такой же, как ряса кюре, длинный плащ и сапоги со стальными подковами.

Ретиф де ля Бретон задумчиво брел по мостовой, не замечая, как подбитые железом сапоги высекают из камней, покрытых многолетней плесенью, искры.

Живописатель парижских трущоб и обличитель общественных язв что-то негромко распевал про себя, заложив руки за спину. Возле одного из домов было чуть-чуть светлее, чем в остальных местах. Именно здесь Ретиф де ля Бретон почувствовал, как чья-то рука схватила его за полу плаща.

— Что такое? — непонимающе пробормотал он и в следующее мгновение увидел протянутую к нему руку нищего.

— Помилосердствуйте, помилосердствуйте, — жалобно затянул тот.

Де ля Бретон прищурил глаза и смог разглядеть при тусклом свете, падавшем с соседнего окна, безногого калеку на деревянной тележке.

— Подайте несчастному, который лишился всего, — продолжал канючить калека, вытянув руку к Ретиф де ля Бретону. — Добрый господин, не забывайте ближнего.

Писатель усмехнулся.

— Я бы тоже мог оказаться на вашем месте, — снисходительно сказал он, протягивая ладонь несчастному. — Давайте пожмем друг другу руки.

Калека оторопело посмотрел на стареющего господина, который продолжил:

— Разрешите представиться — Николя Ретиф де ля Бретон.

Безногий нищий уныло протянул:

— А меня зовут Карако.

— Очень приятно было познакомиться, Карако, счастливого пути.

Пожав грязную ладонь нищего, Ретиф де ля Бретон медленно зашагал дальше. Вокруг стояла непривычная для парижских улиц того времени тишина, в которой гулко раздавались лишь шаги Ретифа де ля Бретона и шум колес тележки, на которой ехал безногий инвалид.

Неожиданно в ночной тишине писатель услышал доносившийся откуда-то женский голос:

— Эй, вы!

Он остановился у грязной закопченной каменной стены и принялся оглядываться по сторонам, недоумевая — кто мог его позвать. Спустя несколько мгновений голос повторился снова:

— Эй, вы! Я к вам обращаюсь!

Наконец-то Ретиф де ля Бретон понял, что это было. В освещенном несколькими свечами окне второго этажа здания напротив он увидел женскую фигуру в ярко-желтом платье с сильно напудренным лицом, скрывавшем ранние морщины. Ретиф де ля Бретон улыбнулся.

— А, вот вы где! — из его уст вырвалось радостное восклицание.

С точно такой же радостью воскликнула женщина.

— Это ты, сова? Что ты делаешь здесь в столь поздний час?

Весьма откровенный вырез платья, едва прикрывавшего пышную белую грудь женщины не оставлял сомнений в том, чем она зарабатывает на жизнь. Ретиф де ля Бретон стоял возле маленького дешевого публичного дома.

— О, прекрасная Фаустина! — церемонно воскликнул он и раскланялся, придерживая руками полы плаща. — Как я рад вас видеть! Какая радость!

Хозяйка публичного дома широко улыбалась.

— А я и не узнала сразу твои шаги. Видно, ты постарел, Николя.

Ретиф де ля Бретон развел руками.

— Наверное…

— Как твои дела? — поинтересовалась Фаустина. Ретиф де ля Бретон пожал плечами. Улыбка на его лице стала какой-то кислой.

— По-моему, плоховато, — без особого энтузиазма ответил он. Фаустина понимающе кивнула головой.

— Ну что ж, может быть, зайдешь ко мне? Честно признаться, мы так давно не виделись, что я уже успела соскучиться по тебе.

На сей раз Ретиф де ля Бретон не скрывал своей радости.

— Ну, конечно, конечно, дорогая Фаустина, обязательно зайду.

Он показал рукой куда-то вверх по улице.

— Я был тут совсем недалеко, в кофейне месье Манори и сразу же подумал о тебе. Однако честно признаюсь, не ожидал вот так сразу увидеть тебя здесь.

Фаустина снисходительно посмотрела на писателя.

— Я всегда обожала твою удивительную способность ко лжи. Ты можешь вывернуться из любой ситуации.

Польщенный Ретиф де ля Бретон смотрел на Фаустину ясными чистыми глазами, словно говорившими — ну, конечно, я вру, но от этого наша встреча для меня не менее приятна.

— Признайся, — с легким укором продолжила Фаустина, — что ты совсем не думал обо мне. Ретиф де ля Бретон развел руками. — Да, это правда. Я оказался здесь совершенно случайно. Но когда ты позвала, то я сразу же подумал тебе, клянусь богом.

Последние слова он произнес с такой комической серьезностью, что Фаустина не выдержала и расхохоталась.

— Ну, хорошо, — сказала она, — я охотно верю тебе. Если ты рад меня видеть, тогда поскорее поднимайся наверх. Я хочу показать тебе кое-кого, она у меня новенькая.

Ретиф де ля Бретон в нерешительности топтался под окнами публичного дома.

— Нет, дорогая. Я не могу, — с сожалением произнес дн, — мне нужно идти к себе, на улицу Дофине. Сегодня ночью я собираюсь долго работать. К тому же, уже слишком поздно.

Фаустина сочувственно покачала головой.

— Да, это, наверное, действительно, очень важная и срочная работа. Что еще я могу подумать в таком случае? Ты, мой преданный и верный Николя, который приходит ко мне уже много лет, отказываешься познакомиться с маленькой хорошенькой девочкой в шелковых чулочках и с розовыми пяточками.

В глазах Ретифа де ля Бретона сверкнули искры похоти, а на лице появилась блуждающая улыбка.

— С розовенькими пяточками? — облизываясь, как кот, повторил он. — Фаустина, ты можешь уговорить заняться этим даже мертвеца. Я немедленно иду наверх.

Придерживая на ходу полы плаща, писатель торопливо направился к зиявшему, словно мрачная глазница, дверному проему и зашагал на второй этаж по холодной скользкой каменной лестнице.

Публичный дом госпожи Фаустины представлял собой не слишком большой и не слишком хорошо меблированный зал, освещенный не слишком большим количеством свечей. Однако на стенах здесь висело несколько больших зеркал в хороших деревянных рамах, а в самом конце комнаты находился просторный будуар, прикрыли полупрозрачной занавеской.

— Заходи, Николя, — приветствовала де ла Бретона Фаустина. — Сейчас я покажу тебе кое-что интересное.

Гладкая белая кожа светилась в пилумраке каким-то таинственным светом, от которого мужчине стало не по себе. Широко раскрытыми глазами он воззрился на девушку с огненно-рыжими волосами, которая, услышав позади себя шаги, повернулась к Ретифу де ля Бретон.

В руке у нее был веер, которым она медленно помахивала вокруг милого, почти детского личика.

— Ну как, нравится? — спросила Фаустина, отступая на шаг в сторону.

Ретиф де ля Бретон еще несколько мгновений хлопал глазами, а затем, прижав шляпу к груди, горячо заговорил.

— О, счастье глаз моих. О, экстаз души. Ты являешься неоспоримым доказательством существования господа Бога.

Он бросил на стоявший рядом с будуаром стул свою шляпу и принялся торопливо стаскивать плащ с плеч. Глядя на него, девушка едва заметно улыбалась.

— Я видел множество других божественных созданий, — торопливо продолжал красноречивый писатель, — но таких, как ты, еще не встречал.

Наконец, он справился со своим плащом и опустился на мягкое ложе рядом с девушкой, которая медленно положила на подушку веер.

Ретиф де ля Бретон жадно пожирал глазами нежную молочно-белую грудь с едва заметными синеватыми прожилками, мягкий живот и пухлые округлые бедра.

Он стал гладить девушку по плечам, рукам, коленям, приговаривая:

— О, Боже мой, как мне это пережить? Неужели господь Бог дозволил мне поласкать эти прекрасные руки, бедра, колени, лодыжки, пяточки? Неужели смогу насладиться этим юным, чувственным телом? Неужели господь услышал мои молитвы и послал мне свое благоволение?

Девушка перевела изумленный взгляд с трясущегося от вожделения клиента на мадам Фаустину, которая, едва заметно улыбаясь, стояла рядом.

— Это великий писатель Николя Ретиф де ля Бретон, — тихо сказала она.

— О, эти ноги, нежные, как у лани. О, эта кожа, напоминающая бархат. О, этот свет женского тела, всю жизнь приводивший меня в восхищение… — продолжал восторгаться писатель.

Девушка растерянно хлопала глазами.

— Я все понимаю, мадам. Значит ли это, что я должна делать с ним что-то особенное?

— Нет, — мягко сказала мадам Фаустина, — делать то же самое, что ты делаешь обычно. Какая разница, кто с тобой в постели — писатель или кузнец. Другое дело, что писатель более болтлив.

Ретиф де ля Бретон уже принялся расстегивать на груди свой камзол, когда в салоне мадам Фаустины неожиданно появилась молодая девушка в костюме служанки, поверх которого был накинут дорожный плащ.

Торопливо снимая накидку, она подошла к мадам Фаустине и расстерянно развела руками.

— Что такое, Луиза-Фелисите?

Губы девушки дрожали.

— Я опоздала… — едва слышно прошептала она. Увидев девушку, Ретиф де ля Бретон мгновенно вскочил с постели и, обхватив ее за талию, принялся целовать руки.

— Надо же, какое появление! — радостно воскликнул он. — Нет, все-таки господь Бог слышит мои молитвы. Я вижу, что вы, мадмуазель, явились сюда для того, чтобы наградить меня своей грацией.

Он уже собирался потащить девушку в будуар, однако мадам Фаустина охладила его любовный пыл. Она решительно отодвинула его в сторону и строго сказала:

— Ретиф, эту девушку не троньте! Это моя дочь. Она лично готовит бульон для ее величества королевы Марии-Антуанетты. И не смотрите на нее таким взглядом, Николя. Она этим не занимается. Я знаю, что вам очень неприятно это слышать, но, увы тут уж ничего не поделаешь. Возвращайтесь к своему делу.

Она довольно грубо толкнула Ретифа де ля Бретона на постель и задернула занавесь над будуаром.

Писатель принялся с вожделением целовать ноги бесстрастно взиравшей на него девицы.

— О, эти чулочки… — шептал он, проводя руками по розовому шелку. — О, эти пяточки…

До его слуха донеслись отдельные фразы из разговора мадам Фаустины с дочерью. Две женщины стояли неподалеку от будуара, и, услышав то, о чем говорит Луиза-Фелисите, Ретиф де ля Бретон застыл на месте.

— Объясни мне, почему ты дома в такой ранний час? — требовательно спросила мадам Фаустина. — Ведь ты еще должна быть во дворце? Кто будет подавать ужин ее величестве королеве?

Девушка растерянно разводила руками.

— В одиннадцать часов я еще была у себя. Потом я услышала какой-то странный звук. Оказалось, что мою дверь запирают снаружи. Я просидела взаперти, наверное, не меньше, чем полчаса. Потом я опять услышала звук ключа, поворачивавшегося в замке, и мою дверь отперли. Это был гвардеец с ключом. Когда я вышла из своей комнаты, вокруг никого не было. Мне сказали, что королева уехала в одиннадцать тридцать. Мама, я ничего не могу понять. Что-то произошло. Но что?

Мадам Фаустина задумчиво покачала головой.

— То, что ты говоришь, выглядит очень странно, что обычно бывало в последнее время по вечерам?

Девушка пожала плечами.

— Обычно в такое время к королеве приходил его величество Людовик, и они запирались вдвоем в спальне. Но сегодня все было по-другому. Я не видела ни королеву, ни графиню де Бодуэн, ни короля. Все куда-то исчезли.

Услышав рассказ камеристки королевы, Ретиф де ля Бретон выпрямился и стал задумчиво тереть лоб. Очевидно, то, что происходило в королевском дворце Тюилрьи, сейчас интересовало его намного больше, чем возможность насладиться роскошным телом.

В последнее время Париж будоражили слухи о том, что скоро почти двухлетнему сидению короля в Тюилрьи придет конец. Одни высказывали предположения о том, что короля собирается выкрасть его австрийские друзья, другим казалось, что он сбежит сам. Во всяком случае, все были уверены в том, что рано или поздно король, лишенный в последнее время реальной власти, оставит Париж.

Конечно, такие новости не могли не волновать Ретифа де ля Бретона. Он сидел в будуаре, прислушиваясь к разговору матери и дочери, и совершенно позабыв о молоденькой проститутке, лежавшей перед ним.

Чтобы напомнить о себе, девушка осторожно сняла один чулок, обнажив ногу. На мгновение страсть взяла верх, и Ретиф де ля Бретон принялся торопливо целовать пышное бедро. Однако Луиза-Фелисите снова принялась рассказывать матери о событиях сегодняшнего вечера, и Ретиф де ля Бретон опять забыл о цели своего визита к мадам Фаустине.

— Я спросила у гвардейца, который охранял мою дверь, что произошло. Но он пожал плечами и ответил, но ничего не видел. Я так и не добилась от него ответа.

Мадам Фаустина озабоченно покачала головой.

— А что происходит на улицах?

— Когда я возвращалась домой, — рассказала девушка, — я видела на нескольких улицах страшные толпы!

Отодвинув занавеску, Ретиф де ля Бретон с заинтересованным видом спросил:

— Что произошло сегодня вечером во дворце Тюилрьи между одиннадцатью и полуночью?

Мадемуазель Луиза-Фелисите испуганно посмотрела на мать.

— Он что, подслушивал нас?

Мадам Фаустина махнула рукой.

— Не бойся его, это мой старый друг.

Тем временем Ретиф де ля Бретон торопливо натягивал на ноги сапоги.

— Его зовут месье Николя Ретиф де ля Бретон, — добавила мадам Фаустина. — Это самый любопытный человек в Париже, другого такого нет.

Торопливо одеваясь, писатель прокомментировал:

— Я ничего не могу с собой поделать — это профессиональный недостаток. Видите ли, мадемуазель, я пишу о Париже, и пишу правду. Поэтому меня интересуют все слухи, которыми живет наш город. Меня чрезвычайно заинтересовало то, что вы сейчас рассказали матери. Скажите, это, действительно, было на самом деле? Королевы нет в Тюилрьи?

Девушка растерянно пожала плечами.

— Я не знаю… Я не знаю, насколько это верно, но все, кто сейчас находится во дворце, не могут сказать ничего определенного о том, где королева, король и их дети. Я даже не смогла найти графиню де Бодуэн. А ведь она обычно находится во дворце круглые сутки. Когда я сидела взаперти в своей комнате, я слышала какой-то шум и шаги, но потом, когда вышла, все было тихо.

Ретиф де ля Бретон задумчиво потер в затылке.

— Да, интересно, что бы это могло значить?

Обнаженная девица, лежавшая рядом с ним в будуаре, недовольно произнесла:

— Мадам Фаустина, мне кажется, что вам нужно найти другого клиента.

Спустя полчаса Николя Ретиф де ля Бретон, запыхавшийся от быстрой ходьбы, стоял перед широко распахнутыми воротами при въезде во дворец Тюилрьи и разговаривал с охранявшими их гвардейцами. На площади перед дворцом царило оживление, подобное тому которое наблюдалось в Париже в жаркие июльские дни 1789 года. Толпа слушала зажигательную речь какого-то оратора, перемежавшего каждое свое предложение громким кличем: «Смерть тиранам!»

Из ворот замка медленно выехала карета, сопровождаемая шестью конными гвардейцами в начищенных до блеска кирасах, в шлемах с султанами и с шашками наголо.

— Это, случайно, не королевская карета? — как бы между прочим, спросил Ретиф де ля Бретон одного из солдат, охранявших ворота.

Тот пожал плечами.

— Не знаю, по-моему, нет.

— А вы не знаете, что было на улице Шель? — снова, как бы между прочим, поинтересовался писатель. — Кажется, там видели короля?

Гвардеец подозрительно посмотрел на не в меру разговорчивого прохожего.

— А в чем дело?

С деланным равнодушием Ретиф де ля Бретон пожал плечами и, показывая рукой на толпу, сказал:

— Люди волнуются. Может быть, следовало бы их успокоить? Одни говорят, что король бежал, другие говорят, что его украли. Вы же слышите — они готовы отправиться во дворец, чтобы самим во всем убедиться. Ведь многие аристократы уже сбежали — граф д'Артуа, Полиньяк, Гиш, герцог Орлеанский…

Гвардеец поднял приставленное к ноге ружье.

— А ну-ка, — грозно сказал он. Мило улыбаясь, Ретиф де ля Бретон пожал плечами и зашагал по мостовой.

— Я просто спросил… Как-то странно все выглядет. Интересно, что думают по этому поводу в конвенте? Простите, что побеспокоил вас, господин солдат, спокойной ночи.

Через несколько минут карета отъехала чуть дальше, в тень двух огромных тополей. Рядом с солдатами, охранявшими боковой вход во дворец, появился офицер, очевидно, начальник караула, и увел гвардейцев с собой.

Маленькие железные ворота оказались без присмотра, и какой-то человек немедленно вышел из кареты и бросился во дворец.

Естественно, Ретиф де ля Бретон не мог оставить такое без внимания и, сделав вид безразличного гуляющего по ночному Парижу прохожего, зашагал по мостовой в направлении бокового входа во дворец.

Его любопытство оказалось вознаграждено. Он был уже около самых ворот, когда из дворца выбежал тот же самый человек в костюме придворного, на сей раз с большим свертком в руках.

— Эй, эй! — обратился он к Ретифу де ля Бретону, медленно шагавшему по мостовой. — Возьмите вот это.

Разумеется, Ретиф де ля Бретон не мог отказаться.

— Вы один? — торопливо спросил его придворный. Писатель оглянулся по сторонам.

— Вроде бы больше никого нет, — пробормотал он.

— Очень хорошо, — торопливо сказал придворный. — Несите это в карету. Второй пакет я передам вашему слуге. А мне еще нужно вернуться во дворец. Дамы не совсем готовы.

Ретиф де ля Бретон, недоуменно вертя в руках сверток, растерянно кивнул.

— Да, да, я понимаю.

Вполне удовлетворенный таким ответом, придворный бросился со всех ног назад, во дворец, оставив любопытного писателя стоять у железных ворот со свертком неизвестного происхождения и назначения. Ретиф де ля Бретон взвесил его на вытянутых руках. Не очень тяжел. Что-то, обмотанное мягкой толстой материей. Вроде бы не коробка. Нет, что-то плоское. Ретиф де ля Бретон принялся ощупывать сверток со всех сторон, тщетно пытаясь определить, что находится внутри. Он уже намеревался было вскрыть бумагу, но в этот момент в боковой двери дворца послышались торопливые шаги, и писатель увидел двух женщин, которые, несмотря на то, что было лето, шагали с головы до ног закутанные в дорожные накидки. Первой шла, очевидно, хозяйка, потому что походка ее была уверенной и решительной, а следом за ней торопливо семенила служанка. Да, это, действительно, была служанка, потому что при слабом свете факелов, освещавших боковую дверь дворца, Ретиф де ля Бретон успел заметить выглядывавший из-под плаща белый фартук.

— Мари-Мадлен, поторопись, — не оборачиваясь сказала дама, шагавшая первой.

Пройдя мимо стоявшего с пакетом в руках Ретифа де ля Бретона, она отрывисто бросила:

— Идемте.

Писатель с готовностью бросился вслед за дамами, и, спустя минуту после того, как все трое исчезли в ночной темноте, к двери подбежали еще двое.

— Шаваньян, подожди меня здесь, — шепнул один. — Видишь, караула уже нет, значит, ее светлости можно выходить.

— Хорошо, Жакоб.

Тот, что был повыше ростом, забежал в боковую дверь и, спустя несколько мгновений, держа в руках еще один сверток, выбежал обратно.

— Их нигде нет, — растерянно произнес он. — Наверное, уже идут к карете. Быстро за ними.

Две женщины в сопровождении Ретифа де ля Бретона, тащившего в руках сверток, быстро шагали по плохо освещенной мостовой туда, где в тени громадных деревьев стояла карета. Остановившись возле кареты первая дама повернулась к слуге и, очевидно, собиралась что-то сказать ему, однако, увидев перед собой улыбающегося пожилого мужчину в длинном плаще и широкополой шляпе, замерла. Несколько мгновений она изучающе смотрела в лицо Ретифа де ля Бретона, а затем, не теряя самообладания, спросила:

— Кто вы такой?

Сейчас она стояла так, что Ретиф де ля Бретон смог рассмотреть ее лицо. Это была ослепительно красивая молодая женщина, волнистые каштановые волосы которой выбивались из-под капюшона, обрамляя правильное лицо с темноватыми глазами. Сладостно вздохнув, писатель произнес:

— Я неизвестный, который не смог устоять перед удовольствием оказать услугу такой прекрасной даме. Возьмите ваш сверток.

Дама еще раз внимательно взглянула на Ретифа де ля Бретона и передала протянутый им пакет своей служанке.

— Мари-Мадлен, возьмите.

Писатель намеревался еще что-то сказать, однако в этот момент за его спиной раздались быстрые шаги. Подошли еще двое — коротышка в черном суконном камзоле и высокий мужчина в плаще и треуголке, на лице которого даже при слабом освещении виднелся грим.

Недовольно посмотрев на незнакомого старика в широкополой шляпе и длинном плаще, тот мужчина в треуголке помог женщинам сесть в карету и подал служанке еще один сверток. Второй слуга, поменьше ростом, осматривал упряжь лошадей.

Убедившись, что все в порядке, он взабрался на козлы, натянул поводья, и, спустя несколько мгновений, карета тронулась с места.

Ретиф де ля Бретон остался стоять на мостовой, провожая экипаж тоскливым взглядом.

— Какая красавица… — прошептал он. — О, ради такой женщины я даже готов бы был бросить писать.

Домой Николя Ретиф де ля Бретон в свое скромное жилище на улице Дофине вернулся глубоко за полночь. Он был в отвратительном расположении духа, а, узнав от Агнессы, что приходил судебный исполнитель, который распорядился конфисковать все его имущество, и вовсе вышел из себя.

— Агнесса, неужели ты ничего не могла поделать?! — в ярости грохнув кулаком по столу, закричал он. — Ты же умеешь обходиться с мужчинами. Надо было как-нибудь отвлечь его. Он что, конфисковал весь тираж?

Агнесса, которая встретила мужа в одной ночной рубашке, растерянно развела руками.

— Я ничего не могла поделать. В нашем доме ничего невозможно спрятать. Ты же сам прекрасно знаешь об этом.

— И все равно, — мрачно проговорил Ретиф де ля Бретон, — надо было что-нибудь сделать. Раздеться, в конце концов.

Агнесса презрительно фыркнула и отвернулась.

— Ведь это был судебный исполнитель. Он сюда не за этим приходил.

Сделав обиженное лицо, она поднялась по деревянной лестнице наверх и легла на широкую кровать — единственную приличную вещь во всем доме. Тяжело вздыхая и кряхтя, ее муж поднялся следом. Усевшись рядом с ней на краю кровати, он с горечью произнес:

— А ведь это была единственная работа, которую мне заказали за целый год. Я мог бы получить хоть какие-то деньги.

После этого удрученный писатель наклонился к жене и принялся целовать ее плечо.

— О, моя бедная маленькая серна… Какое невезение.

Агнесса принялась поглаживать мужа по редеющим седым волосам.

— Успокойся, Николя, мистер Пенн заезжал сюда. Он сказал, что ты можешь не волноваться из-за этой работы, она не слишком срочная.

Ретиф де ля Бретон мгновенно выпрямился и замахал руками.

— Мистер Пенн сказал! — кривляясь, воскликнул он. — Ну и что, что мистер Пенн сказал, что эта работа не срочная, а деньги мне нужны срочно.

Он неожиданно застыл и с удивлением посмотрел на Агнессу.

— Погоди, погоди, я, кажется, что-то пропустил. Ты сказала, что мистер Пенн был здесь?

— Да, — ответила Агнесса.

— Когда?

— Три часа назад. Он заходил специально для того, чтобы передать тебе свое приветствие и сообщить, что он будет отсутствовать еще несколько недель. Он собирается куда-то в путешествие по Франции. Мистер Пенн сказал, что немедленно сообщит тебе, когда снова появится в Париже.

Ретиф де ля Бретон кисло скривился.

— Я не могу ждать несколько недель…

После этого писатель встрепенулся и с надеждой посмотрел на жену.

— А что, может быть, он оставил деньги?

— Нет, — торопливо ответила она, пряча глаза. Ретиф де ля Бретон настойчиво заглядывал ей в лицо.

— Нет? А ну-ка скажи правду!

Агнесса густо покраснела.

— Но лично мне.

Ретиф де ля Бретон возмущенно взмахнул рукой.

— Как это, лично тебе?

На сей раз Агнесса смело выдержала взгляд его яростно горящих глаз, и Ретиф де ля Бретон смягчился.

— О, моя маленькая шлюшка, — нежно произнес он, целуя девушку в губы. — Лучше вспомни, куда собирался ехать мистер Пенн?

Старый писатель был еще неплохим любовником, потому что опьяненная долгим поцелуем Агнесса едва слышно прошептала:

— Кажется, в Мец.

Ретиф де ля Бретон порывисто вскочил с постели.

— В Мец? Прекрасно!

Он быстро спустился вниз и принялся одеваться в дорогу. Сборы были недолгими, и, спустя несколько минут, писатель уже открывал дверь своей квартиры. Агнесса крикнула ему вслед:

— Николя, не забудь, что нам нужно отдать деньги булочнику, мяснику, сапожнику и бакалейщику!

Поправляя шляпу, Ретиф де ля Бретон насмешливо сказал:

— Да они просто хотят обогатиться. Ничего, подождут. Я жду уже много десятилетий.

С этими словами он вышел за порог и закрыл за собой дверь.

ГЛАВА 2

Почтовая станция, откуда отправлялись дилижансы в направлении Меца, располагалась на площади Пале-Рояль. Как и все главные улицы и площади Парижа, Пале-Рояль превратились в место непрерывного торжища. Повсюду суетились мелкие торговцы, предлагавшие многочисленным прохожим самый разнообразный товар — прохудившиеся башмаки и соль, мыло и яблоки, гвозди и замки, камзолы и отточенные перья.

— Продаются подержанные шляпы! — разносился над площадью звонкий голос молодой торговки. — Продаются подержанные шляпы! По сходной цене!

— Башмаки! Башмаки! — кричал сапожник в кожаном фартуке, который тут же, не отходя от прилавка, кроил кожу и забивал подметки.

— Свежая рыба! Свежая рыба!

— «Парижские ведомости»!

— Парное мясо козленка!

Здесь, на площади Пале-Рояль, как и на всяком торжеще, можно было встретить самый разнообразный люд — зажиточных парижан в бежевых камзолах и сюртуках с тросточками в руках, крошаров, пытавшихся под шумок украсть пару-другую картофелен или яблок, глашатаев свободы, собиравших зевак на свои выступления и мошенников, старавшихся выудить пару-другую франков из карманов более простодушных сограждан.

Из кареты, которая остановилась неподалеку от почтовой станции, вышло двое господ, одним из которых был уже знакомый нам американец мистер Томас Пенн. Он выглядел как настоящий парижский щеголь, хотя его никак нельзя было принять за француза. Пока его спутник занимался билетами до Меца, господин Пенн прогуливался вдоль прилавков столов и столиков, заваленных всяческой дребеденью.

Над площадью разнесся звонкий голос:

— Продаются билеты на почтовый дилижанс до Меца. Торопитесь, пока есть места! Отправляется почтовый дилижанс в Арле. Расступитесь, пропустите почтовый дилижанс!

Огромный экипаж, в котором свободно умещалось десять человек, со скрипом тронулся с места. Четверка лошадей медленно двигалась через толпу, не спешившую расступиться.

— Разойдитесь! — кричал кучер. — Пропустите почтовый дилижанс!

Мистер Пенн подошел к своему спутнику, который стоял возле кассы.

Молодой человек в сером костюме почтового служащего выписывал билеты на рейс почтового дилижанса до Меца.

— Ну что здесь? — на хорошем французском языке спросил мистер Пенн, останавливаясь рядом с кассой.

Молодой человек сделал запись в книге регистрации и протянул двум путешественникам две ярко-розовые бумажки.

— Господа, вот ваши билеты на почтовый дилижанс до Меца.

— Ну что ж, мистер Пенн, — сказал спутник американца, — пора занимать места.

— Мистер Пенн? — торопливо произнес молодой кассир. — Я не ошибся? Это вы, мистер Пенн?

Американец кивнул.

— Да, а что?

Почтовый служащий высунулся из своего окошка и показал рукой в сторону стоявшей неподалеку широкой скамьи.

— Вас дожидается один человек. Вон он. Этот человек просил разбудить его, как только вы тут появитесь.

Американец недоуменно посмотрел на фигуру, накрытую видавшим виды длиннополым плащом.

— А кто это?

Молодой почтовый служащий пожал плечами.

— Понятия не имею. Простите, господа, но у меня много работы. Желаю вам счастливого пути. Ваш дилижанс отправится в Мец через несколько минут. Следующий.

— Меня зовут месье Монбле, мне нужен один билет на почтовый дилижанс, отправляющийся в Монтеремар.

Мистер Пенн остановился возле скамейки и, нагнувшись, преподнял шляпу, закрывавшую голову спящего. На лице его мгновенно появилась хитрая усмешка, и он зажал пальцами нос человека, который громко храпел, не обращая внимания на царившие вокруг шум и суету.

— А? Что такое? Американец расхохотался.

— Господин Ретиф де ля Бретон! — радостно воскликнул он. Поправляя шляпу и натягивая на себя плащ, писатель тут же вскочил со скамьи и с не меньшим восторгом воскликнул:

— Здравствуйте, мистер Пенн! Я уже не надеялся дождаться вас.

Американский путешественник внимательно разглядывал своего знакомого.

— К сожалению, мне не удалось повидаться с вами вчера, — сказал он. — А что вы здесь делаете? Тяжело вздохнув, писатель сказал:

— Мистер Пенн, Агнесса рассказала вам о том, что мое имущество описано? Наверное, сейчас, пока мы с вами стоим здесь, мои книги уже вывозят из дома. Мне ужасно не везет в жизни. Нечем даже заплатить за продукты.

Мистер Пенн сочувственно покачал головой.

— Да, я знаю, господин Ретиф, но, к сожалению ничем не могу вам помочь. Я не брал с собой деньги. Знаете, сейчас это небезопасно, особенно, если собираешься в длительное путешествие. К сожалению, я могу вам помочь только небольшой суммой.

Он достал из кармана кошелек и высыпал на ладонь горсть монет.

— Вот, держите. Здесь десять франков. Немного, но все-таки.

Ретиф де ля Бретон тут же спрятал деньги в карман плаща, а мистер Пенн, положив руку ему на плечо, добродушно сказал:

— И ни о чем не беспокойтесь, мы обязательно все уладим. Я займусь делами, как только приеду назад в Париж. Пойдемте со мной, я познакомлю вас с господином де Ванделлем, который будет сопровождать меня в этом путешествии. Господин Ванделль едет в Эльзас к своим родственникам. Нам предстоит провести вместе довольно долгое время.

Пока Ретиф де ля Бретон здоровался со спутником известного американского публициста, намеревавшегося совершить путешествие по Франции, к почтовой станции подъехала еще одна карета. Поначалу Ретиф де ля Бретон не обратил на нее внимания, однако, если бы он на несколько мгновений отвлекся от разговора с мистером Пенном и господином де Ванделлем, он бы заметил, что ему уже знаком этот экипаж. Именно в нем покинули королевский дворец Тюилрьи нынешней ночью незнакомая пока Ретифу де ля Бретону знатная дама и ее слуги.

— Почтовый дилижанс на Мец отправляется. Просьба ко всем пассажирам занять свои места!

Из кареты, остановившейся неподалеку с почтовым дилижансом, со свертком под мышкой выбрался Жакоб. Оглядевшись по сторонам, он подозвал носильщика и сказал:

— Возьмите наши чемоданы.

Носильщик тут же занялся багажом, а Жакоб помог выйти из кареты вначале служанке, а затем той самой знатной даме, которую встретил накануне вечером в парке возле дворца Тюилрьи Николя Ретиф де ля Бретон. Сейчас она была одета в светлое дорожное платье, и густая белая вуаль целиком прикрывала лицо. Выйдя на площадь, она осмотрелась.

Очевидно, у дамы было хорошее настроение, потому что ее улыбка была заметна даже из-под вуали.

— Ну что ж, месье Шаваньян, — обратилась она к кучеру, который возился возле лошадей, — нам пора расставаться.

Маленький кучер, тут же сняв с себя шляпу, низко поклонился.

— Ваша светлость, я хочу поблагодарить вас за все, что вы для меня сделали. Те годы, которые я провел в вашем доме, будут одними из самых лучших в моей жизни. Мне очень жаль, что вы вынуждены покинуть Париж, но, видно, по-другому нельзя.

Дама протянула кучеру руку, которую тот почтительно поцеловал.

— До свидания, ваша светлость, счастливого пути. Дама медленно зашагала следом за Жакобом, который направлялся к почтовому дилижансу на Мец.

— Сюда, мадам, — сказал он.

Разумеется, вы поняли, что это была Констанция де Бодуэн, пока еще графиня и пока еще статс-дама ее величества королевы Франции Марии-Антуанетты. Вчера вечером она покинула дворец Тюилрьи, но никто, Даже Жакоб и Мари-Мадлен, не знали точно, куда она направляется. Точнее, им было известно только направление — на восток, в Эльзас. Именно так им сказала сама Констанция. Однако по некоторым причинам, о которых пока стоит умолчать, Констанция предпочла совершить эту поездку не в своей собственной карете, а в почтовом дилижансе, купив билеты, как обычный пассажир.

Этим занимался Жакоб, который теперь вел графиню к дилижансу.

Мари-Мадлен на несколько мгновений замешкалас возле Шаваньяна, и Жакоб нетерпеливо крикнул:

— Поскорее, Мари-Мадлен, сейчас дилижанс отправится. У нас совсем нет времени.

Господа Ретиф де ля Бретон, Ванделль и Пени неторопливо разговаривавшие возле почтовой кареты с удивлением смотрели на невероятно эффектную женщину в облегающем дорожном костюме с вуалью на лице. То, что она была красива, можно было рассмотреть, наверное, даже в темноте. Она просто светилась красотой.

Ретиф де ля Бретон, увидев Жакоба, понял все. Да это была именно та дама, которой он имел честь помочь накануне вечером.

Трое мужчин проводили взглядами даму, которая с помощью своего слуги уселась в почтовый дилижанс, после чего мистер Пенн протянул руку Ретифу де ля Бретону.

— Что ж, рад был повидаться с вами, господин Ретиф. Надеюсь, что все неприятности скоро останутся позади. Я вернусь из поездки по стране, и мы займемся нашими делами. Сейчас для вас главное — позаботиться о своем здоровье.

Писатель кисло усмехнулся.

— Если у меня не будет долгов, то не будет и повода жаловаться на здоровье. Кстати говоря, мистер Пенн — несмотря ни на что, я прекрасно сплю.

— Ну вот и отлично. Всего хорошего, счастливо оставаться, господин Ретиф.

Пассажиры стали занимать свои места в почтовой карете, а писатель медленно зашагал по площади, размышляя о недавней встрече с таинственной дамой.

Внезапно его посетили сомнения — может быть, он ошибся? Может быть, это вовсе не она? Та была одета в великолепное шелковое платье, которое выглядывало из-под длинной накидки… Впрочем, какая разница, в какое платье одета женщина. Нет, нет, это, конечно же, она. Хотя…

Путаясь в собственных мыслях, Ретиф де ля Бретон рассеянно брел по площади до тех пор, пока ни наткнулся на карету, из которой носильщики доставали уже накомые ему свертки. Писатель, как завороженный, смотрел на пакеты, которые носильщики тащили к почтовому дилижансу.

Багаж располагался на крыше кареты. Туда забрался один из почтовых служащих — высокий широкоплечий молодой человек в форменной ливрее.

. — Подавайте! — крикнул он.

— Эй, эй, осторожнее! — закричал Жакоб, увидев, как вольно обращаются носильщики со свертками госпожи де Бодуэн. — Осторожнее! Там очень хрупкие вещи.

Молодой почтовый служащий широко улыбнулся.

— Не беспокойтесь, месье, все будет в порядке. Я все сделаю так, как надо.

— Ну хорошо, — недовольно согласился Жакоб. — Только, пожалуйста, ничего не лежите сверху на эти пакеты.

— Все будет сделано так, как вы хотите. Ретиф де ля Бретон как завороженный смотрел на свертки и, наконец обретя дар речи, крикнул, обращаясь к молодому служащему:

— Простите, вы кучер этого дилижанса?

— Да, — ответил молодой человек, не отрываясь от работы.

— Мне тоже срочно понадобилось в Мец, — быстро произнес писатель. — Я еще могу сесть в дилижанс?

Молодой кучер удивленно посмотрел на стоявшего внизу старика в широкополой шляпе с круглым верхом и запыленном длинном плаще.

— По-моему, свободных мест в дилижансе уже нет, — пожав плечами, сказал он. — Вам нужно было позаботиться об этом раньше.

— У меня появилась срочная необходимость. У меня просто не было времени заказать билет заранее. Парень с сомнением покачал головой.

— Боюсь, месье, что мы ничем не сможем вам помочь. Взгляните сами, карета забита пассажирами и багажом до отказа.

Ретиф в растерянности отступил на шаг, но, будучи человеком упрямым и любопытным, принялся разглядывать почтовую карету со всех сторон. Его внимание привлек Жакоб, который взбирался на кучерские козлы.

— Эй, месье, — обратился к нему Ретиф де ля Бретон. — Вы собираетесь ехать рядом с кучером?

Жакоб надменно взглянул на назойливого старика.

— Да, — односложно ответил он.

— Но ведь у вас, наверное, есть билет и место в дилижансе?

— Для того чтобы ехать рядом с кучером, тоже нужно заплатить деньги, — капризно сказал Жакоб.

Ретиф тут же полез в карман плаща и достал оттуда монеты, которые только-что получил от Томаса Пенна.

— А у меня есть деньги, — сказал он, показывая франки почтовому служащему, с любопытством наблюдавшему за стариком с крыши почтового дилижанса. — Может быть, я могу заплатить прямо вам и отправиться на этой карете? Я готов сидеть даже на крыше.

Молодой человек снова отрицательно покачал головой.

— Боюсь, что все-таки не смогу помочь вам, месье. Даже места на крыше заняты.

Жакоб, нетерпеливо ерзавший накучерских козлах, вскочил и визгливо закричал:

— Так мы едем или нет?! По-моему, нам уже давно пора отправляться. Сколько можно здесь стоять? К тому же, молодой человек, должен вам заметить, что хозяин здесь не вы. Если этому господину так нужен билет, так пусть отправляется в кассы и спрашивает там. А нам некогда ждать.

Его слова возымели обратный эффект. Молодой человек, с презрением посмотрев на излишне женственного и излишне капризного Жакоба, неожиданно сказал, обращаясь к Ретифу де ля Бретону:

— Знаете, месье, я думаю, что мы найдем для вас место. Вы собираетесь ехать до конца? Ретиф ненадолго задумался.

— Это будет зависеть от обстоятельств. Но, в любом случае, я куплю билет до Меца Ретиф просиял. благодарю вас, молодой человек, я немедленно отправляюсь покупать билет.

Он уже шагнул в сторону кассы, однако затем застыл месте и, повернувшись к Жакобу, лукаво сказал:

— А ведь мы поедем с вами вместе. Вы куда направляетесь?

Жакоб обиженно надул губы и отвернулся.

— Не имею чести вас знать, месье. Этот ответ ничуть не огорчил Ретифа.

— Что ж, я надеюсь, что наше совместное путешествие будет приятным. А что касается того, будто мы незнакомы, то мне кажется, что вы ошибаетесь. У меня такое впечатление, что мы уже встречались, причем, совсем недавно.

Не поворачивая головы, Жакоб ответил:

— Это мало вероятно.

— Еще как вероятно. Помнится, накануне вы сопровождали даму. Именно тогда я увидел вас, а вы меня. Жакоб начал злиться.

— Это полная чушь, — прошипел он. — Месье, я еще раз повторяю — я не имею чести вас знать и не желаю вас знать. Оставьте меня в покое.

Ретиф де ля Бретон укоризненно покачал головой.

— Один из известных немецких путешественников написал в своих записках, что французы, с которыми ему довелось ехать в одной карете, были необычайно любезны и вежливы. Наверное, после них он не встречал ни одного француза. Да и те, с которыми ему пришлось ехать в одной карете, наверняка были переодетыми немцами.

Жакоб демонстративно поднял над головой тент, закрывающий кучера от дождя, чтобы таким образом оградить себя от любопытства назойливого старика. Ретиф тихонько хихикнул и, вспомнив о том, что ему необходимо срочно купить билет, быстрым шагом направился к кассе. Над площадью вознесся голос:

— Почтовый дилижанс до Меца отправляется. Пропустите почтовый дилижанс.

Ретиф, миновав очередь, выстроившуюся в кассу, сразу же подошел к окну.

— Извините, господа, я очень тороплюсь. Мне нужен один билет до Меца. Молодой человек, будьте добры мой дилижанс уже отправляется.

Два кучера — тот самый молодой человек, который занимался наверху багажом, и второй, постарше, еще возились с лошадьми, а Жакоб нетерпеливо восклицал -

— Ну так что, мы поедем или нет?! Сколько можно ждать. Мы постоянно чего-то ждем. Так можно пропустить все на свете.

Мари-Мадлен заняла место на крыше почтового дилижанса рядом с багажом. Ее спутником оказался русоволосый юноша с книгой в руках.

— Меня зовут Франсуа Кольбер, — представился он. — Я учусь в Париже.

— А я Мари-Мадлен.

— Очень приятно.

Они обменялись улыбками, полными взаимной симпатии.

Ретиф де ля Бретон задерживался у кассы. Оба кучера уже заняли свои места, и карета неожиданно тронулась с места.

— Ну, слава богу, — вздохнул Жакоб, — а то здесь такая невыносимая вонь.

Пока кассир возился с билетами, дилижанс уже отправился. Кто-то из стоявших в очереди граждан толкнул Ретифа в плечо.

— Посмотрите, ваш дилижанс уходит. Писатель схватил злосчастный билет и, придерживая полы халата, помчался вслед удаляющейся почтовой карете.

— Эй, эй, подождите! А как же я? Подождите, я тоже должен ехать с вами! Я купил билет! Эй! Кое-как пробравшись через толпу, он увидел, как дилижанс скрылся за поворотом. Ретиф с досадой сплюнул и, погрозив вслед почтовой карете кулаком, прокричал:

— Негодяи!

Однако не все еще было потеряно. Ретиф быстро вернулся назад к кассе.

— Дайте мне коня, я должен догнать дилижанс.

Кассир развел руками.

— Это стоит денег, месье.

— Я заплачу, — не торгуясь заявил Ретиф де ля Бретон.

Кассир обрадовано улыбнулся. — Ну что ж, тогда другой разговор.

Почтовый дилижанс тем временем двигался по запруженным народом улицам Парижа. Повсюду царило оживление. Мистер Пенн обратил внимание, что на улицах было необычайно много солдат, а горожане, собравшись группами, громко обсуждали что-то.

— Вы уверенны, что у этого человека были фальшивые ливры? — спросил молодой кучер сидевшего рядом с ним на козлах Жакоба.

Тот без всякой тени сомнения кивнул.

— Конечно, я знаю этого человека. Он очень ненадежен. Даю слово, что у него были фальшивые франки. А вот мой золотой экю, — он протянул монету кучеру, — настоящий.

Пожав плечами, кучер принял деньги и сунул их в карман форменной ливреи.

— И все-таки нам следовало бы его подождать, — протянул кучер.

Жакоб махнул рукой.

— Нет, нет, что вы, ни в коем случае. Зачем нам нужен мошенник? Ну, посудите сами — что это за путешественник без багажа? Мошенник да и только. К тому же, я его знаю.

— Но ведь вы говорили ему, что не знакомы с ним.

— А, вы заметили? Да, я специально так сделал. Кучер все еще выглядел расстроенным и никакие уговоры Жакоба, даже золотой луидор, не успокаивали его.

— И все-таки, мне не следовало ехать, — тяжело вздохнув, сказал он, — ведь у этого человека был билет. Сейчас он наверняка подаст на меня жалобу, и тогда я потеряю работу.

— Этого не может быть. Во-первых, у него не было билета с самого начала, а во-вторых, он не станет жаловаться. А почему он должен жаловаться на вас?

Речь о Николя Ретифе де ля Бретоне шла и внутом дилижанса. Пассажиры сидели в карете на двух широких сиденьях лицом друг к другу. Мистер Томас Пенн устроился рядом с двумя дамами в шляпках, покрытых дорожной вуалью. Господин де Ванделль и его спутник сидели напротив. Его соседом был пожилой, хорошо одетый господин довольно желчного вида, который брезгливо поджав губы, смотрел на шумные толпы горожан и солдат.

— По правде говоря, мистер Пенн, — сказал господин де Ванделль, — я представлял себе известного писателя Николя Ретиф де ля Бретона совсем по-другому.

Американец усмехнулся.

— Интересно, каким же вы его себе представляли? Господин де Ванделль неопределенно пожал плечами.

— Ну, не знаю… Мне казалось, что у него будут хорошие манеры, что он будет прилично одет.

— О чем вы говорите, — недовольно пробурчал господин с желчным лицом, — это же фавн, настоящий фавн. Вы читали, что он пишет о нравах парижского дна? Я сразу же понял, что этот Ретиф де ля Бретон ничем не отличается от тех, кого описывает.

Мистер Пенн развел руками.

— Было бы странным ожидать от него изысканных манер, но вы, похоже, ничего не читали, кроме его «Парижских заметок».

В карете было довольно душно, и сидевшая рядом с американцем дама достала веер и начала торопливо обмахиваться.

— Благодарю вас, мадам, — на ходу заметил мистер Пенн, продолжив, — господин Ретиф де ля Бретон — один из лучших современных писателей Франции. Его перу принадлежит более сотни работ, и это только крупные произведения — эссе и романы, я уж не говорю о сотнях памфлетах и статей.

— Вот-вот, — подхватил господин де Ванделль, — я тоже был убежден в том, что человек, написавший много достойных произведений, будет выглядеть по-другому.

Желчный господин презрительно фыркнул и отвернулся.

— Но то, что он описал в своих «Парижских ночах», просто омерзительно, — буркнул он. Мистер Пенн рассмеялся.

— Что ж, значит, таков Париж…

Констанция не вступала в разговор, с тревогой глядя на отряды национальной гвардии, которые заполняли парижские улицы. Судя по всему, в городе поднялась тревога. Констанции были известны причины такого необычного возбуждения, но ей не хотелось привлекать излишнее внимание спутников, а потому она предпочитала молча смотреть в. окно.

Дама, сидевшая напротив Констанции у окна, также вступила в разговор, касающийся Ретифа де ля Бретона.

— Я читала несколько его произведений, в том числе и «Парижские ночи». Не могу сказать, чтобы он стеснялся в выражениях.

— Да, у него такой стиль, — подтвердил господин Пенн. — Я считаю, что ничего нового тут нет. Он склонен видеть в деяниях человека проявление природных наклонностей, а природа, как известно, всегда права.

— Он всегда с симпатией пишет о нищих, проститутках, пьяницах и бродягах. Мне это не нравится, — продолжила дама, — однако, вы правы, у него, действительно, есть собственный стиль.

— А ведь когда Ретиф де ля Бретон начинал писать, он специально копировал стиль Дидро и Бомарше, так было легче пробиться к читателю.

— Да, может быть, я и не читал его философские эссе, — снова вступил в разговор пожилой желчный господин, — но в «Парижских ночах» столько непристойных подробностей и скабрезностей, что иногда просто

оторопь берет. По-моему, такие книги нужно сжигать в общественных местах.

Мистер Пенн язвительно заметил:

— Уж не вместе ли с автором?

Пожилой господин скривился и умолк. Дама с веером, сидевшая рядом с господином Пенном, примирительным тоном сказала:

— Дорогой, не нужно затевать спор. Эти слова были обращены к желчному господин который буркнул:

— А я и не спорю. У меня есть свои глубокие убеждения о том, как нужно относиться к подобным авторам и с меня этого вполне достаточно.

Пожилая дама, судя по всему, жена соседа господина де Ванделля, обратилась к собеседнице, сидевшей напротив Констанции.

— Мадам, а вы читали «Парижские ночи»? Госпожа, одетая во все черное, с черной вуалью на лице торопливо ответила:

— Нет, нет, я только пролистала эту книгу. Приличия не позволяли мне читать ее.

Констанция на мгновение отвлеклась от созерцания переполненных парижских улиц и с улыбкой сказала:

— А я читала.

После того, как изумленные взгляды пассажиров дилижанса обратились к ней, она добавила:

— И с огромным удовольствием.

— Вы читали книги этого господина де Ретифа? — с изумлением произнесла строгая дама в черном.

Сквозь прозрачную белую вуаль была видна улыбка на лице Констанции.

— Мне даже показалось, что эти книги проникнуты каким-то удивительным вдохновением, — задумчиво сказала она. — У господина Ретифа есть свой образный мир, свой стиль мышления, своя манера письма. По-моему, он, действительно, очень талантлив.

— Боже мой, о чем вы говорите, — брезгливо сказала строгая дама, — этот Ретиф с таким восторгом описывает парижское дно.

Констанция пожала плечами.

— Ну и что? По-моему, главное, как он это делает. В произведениях господина Ретифа мне особенно нравятся те места, которые посвящены мужчине, женщине, любви.

Мистер Пенн, сидевший на одном сидении с Констанцией, посмотрел на нее с благодарностью.

— Как приятно слышать о том, что есть аристократы которые не презирают народ, — сказал он. — По-моему таких людей во Франции можно пересчитать по пальцам.

Желчный господин посчитал своим долгом высказаться.

— А по-моему, делать народ главным героем литературного произведения — это просто отвратительно, — с выражением в голосе сказал он. — Это не вписывается ди в какие литературные традиции.

Его супруга, пожилая дама с веером, выслушав слова мужа, сказала:

— И все-таки я думаю, что мне нужно будет прочитать что-нибудь написанное этим господином Ретифом, хотя бы для того, чтобы повысить наше образование.

— У нас и так хорошее образование, — проворчал ее супруг.

Господин де Ванделль улыбнулся.

— Я впервые познакомился с произведениями Ретифа де ля Бретона, прочитав одну из его статей в газете «Парижские ведомости». Это было давно, лет пятнадцать назад. Вы знаете, что меня поразило? В каждой строчке этого произведения был какой-то необыкновенный огонь. Это было несомненно талантливо. Но, кроме того, в этой самой статье господин Ретиф предсказывал те бурные потрясения, сквозь которые придется пройти Франции. Он не просто предсказывал их, но и предостерегал. И что интересно — прошло столько лет, а все предсказания господина Ретифа в точности сбылись. Это просто поразительно.

Едва господин де Ванделль умолк, как мистер Пенн подхватил его слова.

— Я готов во всем согласиться с вами. Именно после того, как я прочел несколько первых статей господина Ретифа де ля Бретона, у меня появилась страсть к публицистике. Я даже наизусть помню слова, которые он тогда писал: «Богатые, не будьте суровы и надменны. Берегитесь, готовится революция. Революция, которая станет гибельной для вас. Аристократия не поняла народа. Она не смогла и не захотела его понять. Однако, этот народ больше не хочет и не забудет переносить социальную несправедливость, царящую в обществе. Он уничтожил его. Слушайте плебея, который живет в народной среде».

Дама с веером изумленно посмотрела на мистера Пенна. — Именно так написал господин Ретиф?

— Да. Художник часто предвидит события, которые могут случиться. Он живет ощущением того, что происходит, что витает в воздухе. Гораздо раньше всех остальных граждан он чувствует это и описывает в своих произведениях. Именно таков господин Ретиф де ля Бретон.

Желчный аристократ обвиняюще ткнул пальцем в господина Пенна.

— Именно такие люди, как вы, несут ответственность за все происходящее в обществе. Все эти философы, памфлетисты, мыслители, интеллектуалы, одним словом, они развращают общество своей иронией, они издеваются над нравами, установленными в веках. Возмите, например, этого господина Бомарше.

Господин Пени усмехнулся.

— Интересно, чем же вам насолил господин Бомарше?

Пожилой аристократ развел руками.

— Как, чем? Вы же прекрасно понимаете, что его «Женитьба Фигаро» в десять тысяч раз опаснее любой бомбы. Ведь она переполнена издевательствами над представителями высшего света. А придворные, между прочим, аплодируют этому господину Бомарше только из кокетства, не хочется отставать от других. Таким образом они просто демонстрируют собственное невежество, не уступающее невежеству толпы. Черт бы побрал всех этих памфлетистов и энциклопедистов.

— Я, между прочим, тоже аплодировала господину Бомарше, — спокойно заметила Констанция. — Было бы глупым не принимать столь очевидную критику.

— Ну тогда вам придется принять и все остальное, что за ней последует, — сухо заметил пожилой господин. — Вам придется принять все худшее, что нас ожидает.

В этих словах пожилого аристократа была частица правды, и на сей раз Констанции трудно было не согласиться с ним. — Мне кажется, что худшее уже произошло, — грустно заметила она и отвернулась к окну.

Лошадь, которую дали на почтовой станции Ретифу де ля Бретону, оказалась с норовом. Временами она останавливалась, как упрямый осел, и Ретифу приходилось спешиваться и несколько метров тащить ее под уздцы. Именно по этой причине ему не удалось нагнать дилижанс в пределах Парижа.

Ретиф был не слишком хорошим наездником, а потому уже через полчаса у него болело все тело. Некоторое облегчение принесло лишь то, что вскоре Ретиф увидел впереди на дороге, примерно в миле от себя, пыль, поднимающуюся из-под колес почтового дилижанса. Это заставило его пришпорить лошадь.

Однако Ретиф ошибся. Это был не почтовый дилижанс, а маленький одноместный экипаж, в котором сидел грузный господин в летах с напудренным лицом, делавшим его похожим на восковую куклу. Немногие в Париже могли бы похвастаться тем, что одеты с такой изысканностью и с таким богатством, как этот господин.

Его экипаж, управляемый сидевшим на козлах кучером, долго трясся по проселочной дороге, и господин дремал, откинувшись на спинку сидения.

Убедившись в том, что это не тот экипаж, Ретиф поскакал дальше. И, в самом деле, почтовый дилижанс пылил впереди.и богнав экипаж пожилого господина, Ретиф ударил по бокам лошади, но вместо того, чтобы пуститься галопом, она неожиданно застыла на месте. Закричав от неожиданности, всадник упал в дорожную пыль. Кучер, который управлял парой лошадей, тащивших экипаж пожилого знатного господина, намеревался объехать упавшего всадника и продолжить свой путь, однако хозяин экипажа, очнувшийся от крика Ретифа, повелительно крикнул:

— Стой! Остановись, я сказал!

Кряхтя и стеная, неудачливый наездник стал подни маться с земли.

— О, бог мой, какая неудачная лошадь мне попалась.

Богато одетый господин протянул ему руку.

— Позвольте мне помочь вам.

Ретиф принял помощь и кое-как выпрямился.

— Благодарю вас, месье, — сказал он, с удивлением посмотрев на знатного господина.

Да, так мог одеваться только очень богатый аристократ. Пышный белый бант, великолепный камзол и прекрасные панталоны, абсолютно новая шляпа последней моды, отороченный мехом белый дорожный плащ.

— Надеюсь, вы ничего не сломали? — с искренней любезностью спросил господин. Ретиф через силу улыбнулся. — Кажется, нет.

— Вы, кажется, не слишком хорошо ездите на лошади? — заметил аристократ.

— В молодости я был отличным наездником, — отряхивая плащ от пыли, сказал Ретиф. — Но с тех пор прошло много времени, и я, признаться честно, давно не сидел в седле.

Любезный господин грустно улыбнулся.

— Как вы можете увидеть собственными глазами, для меня тоже прошло немало лет. А почему вы оказались одни, на лошади, на этой дороге?

Ретиф, снимая шляпу и отряхивая поля, принялся объяснять:

— Видите, вон там пыльный след? Это почтовый дилижанс, на который я купил билет до Меца. Мне нужно обязательно догнать его и свести счеты с одним парикмахером. Я уверен, что это его проделки.

Богатый господин удивленно посмотрел на Ретифа.

— Парикмахер?

— Да. Я уверен в том, что именно по его вине я не сел в дилижанс. Он сопровождает одну знатную даму, по-моему, графиню. Ее присутствие в этом дилижансе подтверждает некоторые мои предположения. Я обязательно должен быть рядом с ними.

Знатный месье с сомнением покачал головой.

— А вы хорошо себя чувствуете после падения? Ретиф с грубоватой простотой ответил:

— Не беспокойтесь, месье, я упал с лошади и ударился о землю тем местом, которое гораздо ниже головы и, в отличие от нее, не имеет для меня такой ценности.

Знатный господин рассмеялся.

— Ну, что ж, и это хорошо.

— Месье, у меня будет к вам небольшая просьба. Пожалуйста, помогите мне догнать на вашем экипаже этот почтовый дилижанс. Боюсь, что с такой лошадью, как у меня, я смогу поравняться с ними только в Меце. Это вам по дороге. Когда мы сядем в экипаж, я вам все объясню.

Знатный господин в нерешительности посмотрел на Ретифа.

— Я бы с удовольствием помог вам, однако, как видите, в моем аспоряжении маленький одноместный экипаж, который не позволяет мне подвозить прохожих, попадающихся на дороге.

Ретиф принялся хлопать себя по карманам в поисках денег, однако, убедившись в том, что все его скудные финансовые запасы истощились, умоляюще произнес:

— Месье, мне нечем вам заплатить, однако я был бы вам невероятно благодарен, если бы вы смогли мне помочь. Я даже уверен в том, что благодарность по отношению к вам будут испытывать и наши потомки.

— Вот как? Почему же?

— Я уверен в том, что мы с вами являемся свидетелями одного очень важного события, связанного с революцией. Возможно, оно даже повернет ход истории.

Поскольку знатный господин по-прежнему сомневался, Ретиф торопливо продолжил:

— Извините, месье, я не представился. Мое полное имя — Николя Эдме Ретиф де ля Бретон.

Лицо знатного господина выразило смятение.

— Так это вы сам Николя Ретиф де ля Бретон, автор «Естественной женщины», «Парижских ночей», множества памфлетов и статей?

Ретиф улыбнулся.

— Благодарю вас, месье, за то, что вы знаете мои произведения. Хорошо еще, что вы не упомянули «Развращенную крестьянку». Да, у меня много произведении. Но лично мне больше нравятся философские эссе. Знаете ли, отец всегда имеет право любить не тех детей которые нравятся окружающим. А с кем имею честь разговаривать?

Знатный господин немедленно снял шляпу и церемонно поклонился. — Шевалье де Сен-Галь, — представился он. — Что ж, поскольку судьба свела меня с таким интересным человеком, как вы, я не могу отказать вам в помощи. Думаю, что, потеснившись, мы как-нибудь устроимся в моем экипаже. Кстати, у меня есть прекрасный португальский херес. Я думаю, что сейчас вам просто необходимо выпить.

Он повернулся к кучеру.

— Эй, слуга, займитесь лошадью господина Ретифа де ля Бретона. Далее мы поедем вместе.

Спустя несколько минут экипаж с привязанной к нему лошадью господина Ретифа двинулся по пыльной дороге. Шевалье налил своему гостю и себе вина, после чего писатель принялся рассказывать о причинах, побудивших отправиться его в столь загадочное путеше -

Ствие.

— Дочь одной моей хорошей знакомой, мадам Фаустины, служила камеристкой при дворе королевы Марии-Антуанетты. Вчера вечером, когда я был в гостях у мадам Фаустины, она пришла домой и рассказала о том, что во дворце произошло нечто чрезвычайное. Я сразу же понял, что король покинул Париж. Слухи об этом уже давно будоражили Францию. Все предполагали, что он сбежит из Тюилрьи. Судя по тому, что вчера произошло во дворце, именно так все и получилось. Но королю, наверняка, кто-то помог. Впрочем, об этом мы еще, наверняка, узнаем. Узнав от Луизы-Фелисите — так зовут дочь мадам Фаустины — о том, что произошло во дворце, я немедленно отправился туда. Меня случайно приняли за слугу и попросили вынести из дворца большой сверток, принадлежавший одной знатной даме.

Сегодня утром я увидел эту даму на площади Пале-рояль. Вместе со своими свертками, служанкой и парикмахером она садилась в почтовый дилижанс, следующий в Мец. Я сразу же понял, что мои подозрения были не лишены оснований. Это, действительно, очень знатная дама, судя по всему, графиня. Наверное, она служила раньше при дворе.

Шевалье де Сен-Галь внимательно слушал Ретифаде ля Бретона, понемногу отпивая вино из высокого медного бокала.

— Значит, вы думаете, что Людовик Капет сбежал из Парижа? — с сомнением спросил он. — Но ведь это первый случай за тысячелетнюю историю французских королей.

— Именно поэтому я и говорю вам, что мы являемся свидетелями события, которое может повернуть весь ход истории, — подхватил Ретиф. — Если эта знатная дама следует за королем по направлению к Эльзасу, то, скорее всего, король пытается скрыться на востоке и найти укрытие у австрийского императора. Возможно даже, он проследовал по этой же самой дороге.

Шевалье де Сен-Галь задумчиво покачал головой.

— В это, конечно, трудно поверить, но…

Отчего же трудно? — возразил господин Ретиф. — Ведь всем известно, что Людовик Капет — трус, каких мало. Наверняка, он просто испугался.

Шевалье де Сен-Галь тяжело вздохнул.

— Похоже, вы правы. Я был знаком с Людовиком Капетом. Это человек, который предпочитал заниматься охотой, нежели государственными делами. Еще Данте в своей «Божественной комедии» в главе «Чистилище» сказал. Задумчиво прикрыв глаза, шевалье де Сен-Галь принялся цитировать по-итальянски бессмертное произведение Данте Алигьери. Ретиф де ля Бретон с изумлением посмотрел на своего собеседника, который демонстрировал необычайную ученость. В душу любопытного писателя закралось сомнение — тот ли он, за кого себя выдает. Скорее всего, этот господин, назвавшись скромным титулом шевалье де Сен-Галя, просто не хочет, чтобы окружающие знали его настоящее имя. Следующие слова шевалье подтвердили его догадки.

— Этого Людовика XVI я знал еще ребенком, — медленно произнес де Сен-Галь. — Да, он был не таким, как остальные. Часто болел, один раз даже чуть не умер. В каком же году это было?.. В 17… в 17… голос его стал затихать, глаза медленно закрываться, и прямо на ходу шевалье де Сен-Галь задремал.

Ретиф де ля Бретон осторожно взял из руки шевалье медный бокал, который тот уже готов был уронить.

Экипаж ехал мимо широких крестьянских полей, на которых работали люди во взмокших холщовых рубахах и соломенных шляпах. Пока шевалье де Сен-Галь дремал, прислонившись к стенке экипажа, Ретиф вытащил из необъятных карманов своего плаща листок бумаги и карандаш и принялся записывать все события, которые произошли с ним, начиная со вчерашнего вечера. Он был уверен в том, что ему обязательно придется описать их в своей будущей книге. И эта книга будет самой интересной из тех, которые вышли из-под его пера.

Увлеченный своим делом, он не сразу почувствовал, что пыль начинает мешать ему работать. Высунув голову из кареты, Ретиф увидел совсем недалеко впереди огромные колеса почтового дилижанса, из-под которых поднимались облака пыли.

Он торопливо сунул карандаш и листок бумаги со своими пометками в карман плаща и принялся трясти шевалье де Сен-Галя.

— Просыпайтесь, мы догнали дилижанс!

— А? Что случилось? — сонно спросил тот, открывая глаза.

— Дилижанс! Вон он, впереди! Шевалье оживился.

— Нам нужно обогнать его. Пристегните, пожалуйста, ремни.

Шевалье, как азартный гонщик, высунулся из экипажа и закричал кучеру:

— Гони же, гони! Нам нужно обогнать этот дилижанс! Давай, поскорее!

Экипаж быстро нагонял почтовую карету, которая неторопливо двигалась по дороге. Поля вокруг сменились лесом, и дорога сузилась. Услышав позади себя какой-то шум, молодой кучер приподнялся на козлах.

— Что они делают? — изумленно протянул он. — Они не имеют права обгонять нас. Мы не сможем разъехаться на этой дороге. Гони! Кучер постарше принялся изо всех сил стегать лошадей кнутом, разгоняя громадный почтовый дилижанс, который и без этого двигался со страшным шумом.

— Гони, гони! — кричал один кучер другому. — Мы не позволим им обогнать нас.

Жакоб, который испуганно ухватился за поручни, взвизгнул:

— Господа, мы разобьемся! Позвольте им проехать! Господа, я умоляю вас, пропустите их!

Молодой кучер достал почтовый рожок и громко затрубил в него.

— Это почтовая карета! — закричал он, после того, как подал сигнал.

Но кучер пытавшегося обогнать их экипажа, казалось, ничего не слышал. Он упрямо гнал и гнал лошадей вперед, и вскоре экипаж поравнялся с дилижансом.

— Господа, мы разобьемся! — испуганно кричал Жакоб.

Внутри почтового дилижанса началась паника.

— Что происходит?! — кричали дамы, высовываясь из окон.

Ретиф де ля Бретон, который уже давно не принимал участия в таких погонях, потянул невозмутимо сидевшего на своем месте шевалье де Сен-Галя за рукав.

— Может быть, нам стоит остановиться и пропустить их вперед, пусть проезжают? Мы нагоним их попозже.

На это шевалье оскорбленно заявил:

— Я никогда никому не уступал дорогу, даже самому королю. Не произойдет этого и сейчас.

— Смотрите, какой-то маленький экипаж! — воскликнула строгая дама в черном, показывая на маленькую двуколку, поравнявшуюся с почтовым дилижансом.

— Чего они хотят от нас? — испуганно спросила супруга пожилого желчного господина.

— Не знаю. Может быть, это какие-нибудь разбойники?

— Да нет же, взгляните. В экипаже сидит какой-то знатный господин. Посмотрите, он очень хорошо одет. Нет, это не разбойники.

— Но что им от нас надо?

— Может быть, у них какое-нибудь важное сообщение?

— Неужели оно так срочно, что можно гнать лошадей? Что случилось?

— Место шевалье де Сен-Галю и господину Ретифу де ля Бретону! — закричал спутник Ретифа.

Наконец, их экипаж обогнал почтовый дилижанс и оставил его позади в клубах пыли. Жакоб с кислой улыбкой достал из кармана платок, и прикрыв им лицо, пробормотал:

— Это было очень забавно.

Опередив почтовый дилижанс, экипаж, в котором ехали шевалье де Сен-Галь и Ретиф де ля Бретон, показался на неширокой улочке крошечного городка примерно в пятнадцати лье от Парижа. На улицах здесь было не так многолюдно, как в столице, а главное, площадь городка выделялась, главным образом, благодаря большому количеству нищих и калек.

Когда экипаж шевалье де Сен-Галя остановился на площади, несколько убогих сразу же бросились к богато одетому господину, выбиравшемуся наружу.

— Подайте, месье, — стали жалобно клянчить они. Шевалье де Сен-Галь — это был именно он — достал из кармана несколько мелких монет и бросил их нищим.

— Берите и убирайтесь.

Ретиф, держась за поясницу, которая болела после недавнего падения с лошади, кое-как выбрался из экипажа и осмотрелся вокруг.

— Да, здесь не слишком весело…

Шевалье де Сен-Галь обратился к своему кучеру:

— Подай мне несессер.

Когда слуга исполнил его пожелание, шевалье направился к ближайшему постоялому двору.

— Господин Ретиф, я скоро вернусь. Мне необходимо привести себя в порядок. Подождите, пожалуйста,

Здесь.

Ретиф, наконец, выбрал жертву для удовлетворения собственного любопытства и, прихрамывая при ходьбе, направился к небольшой кузнице, в которой стучали молотками двое мастеровых. Третий с отсутствующим лицом качал меха. Это был маленький толстяк в грязном платье и рваной шляпе.

Именно его и выбрал Ретиф де ля Бретон для того, чтобы пораспросить кое о чем.

— Простите, месье, — вежливо обратился к нему писатель, — вы не видели, чтобы сегодня утром здесь проезжала большая карета из Парижа? Знаете, такая, в которых ездят очень богатые люди.

Толстяк бесстрастно занимался своим делом, лишь искоса взглянув на Ретифа. Ретиф полез в карман плаща и, порывшись там, нашел мелкую монету. Увидев деньги, толстяк мгновенно преобразился. На лице его появилась широкая подобострастная улыбка, глаза засверкали, а руки сами собой забыли о мехах. Получив вожделенную монету, толстяк затараторил:

— Конечно, конечно, месье. В шесть часов утра через наш маленький городок проезжала огромная карета. К сожалению, из нее никто не выходил, и я не знаю, сколько человек было внутри. Но они попросили заменить сразу одиннадцать лошадей. Вы можете себе представить такое, месье? Правда, карета была запряжена шестью лошадьми, а пять они, наверное, взяли для тех всадников, которые ее сопровождали.

Ретиф озадаченно потер подбородок.

— Значит, ты не видел, кто сидел в карете? Толстяк пожал плечами.

— Шторки кареты были задернуты, но кое-что мне удалось узнать.

Еще одна монета перекочевала в руку толстяка, после чего он оживленно продолжил:

— Кажется, это была какая-то знатная русская дама. Говорят, что она возвращалась на родину.

Ретиф усмехнулся.

— Да, похоже, ей предстоит далекое путешествие. Заметив, что толстяк по-прежнему стоит с обнаженной головой, он сказал:

— Оденьте шляпу, прошу вас. Толстяк, наконец, вспомнил о том, чем ему следует заниматься, и снова начал качать меха.

— Да, это была огромная карета, — между делом проговорил он, — я такой никогда в жизни раньше не видел. В таких путешествуют, наверное, короли и герцоги… Да… они были здесь в шесть часов утра. Значит, из Парижа выехали в полночь.

Ретиф хотел что-то еще спросить, однако в этот момент он услышал звук рожка, которым кучер почтового дилижанса возвещал о своем прибытии в маленький городок. Дилижанс остановился рядом с экипажем шевалье де Сен-Галя, который еще не вернулся с постоялого двора. Ретиф де ля Бретон немедленно направился к карете.

— Месье, — обратился он к Жакобу, — я очень рад вас видеть, хотя прошло всего лишь несколько часов с тех пор, как мы расстались.

Жакоб брезгливо поморщился.

— Я же говорил вам, что не имею чести быть с вами знаком. Не подходите ко мне больше.

Кое-как покинув козлы, Жакоб направился к двери с тем, чтобы помочь выйти из дилижанса своей хозяйке.

— Мадам, с вами все в порядке? — спросил он, падавая ей руку.Констанция осторожно вышла наружу.

— Все хорошо, если не считать последнего отрезка пути, — с улыбкой сказала она. — Впрочем, мне даже было весело. Правда, пришлось испытать некоторое неудобство.

— Во всем виноват этот назойливый старик, — недовольно пробурчал Жакоб. — Кажется, он в чем-то заподозрил вас.

Тем временем из дилижанса вышел мистер Томас Пенн, и Ретиф тут же взял его под руку.

— Мне нужно поговорить с вами, господин Пенн.

Они отошли в сторону.

— Что вы здесь делаете? — спросил господин Пенн. — Мы думали, что вы остались в Париже.

Ретиф подозрительно осмотрелся по сторонам и зашептал на ухо американцу.

Е-Сегодня ночью произошло нечто очень важное.

— Что же?

— Состоялся торжественный и таинственный отъезд нескольких знатных особ. И мне кажется, что я знаю, о ком идет речь.

Тем временем шевалье де Сен-Галь, сидя в туалете постоялого двора, занимался макияжем. Он подкрасил глаза, подрисовал полустершуюся мушку на щеке, покрыл слоем прозрачной помады губы, напудрил парик и затем внимательно посмотрел на себя в зеркало.

Несмотря на все эти ухищрения, морщины на лице пожилого шевалье отнюдь не исчезли. А глаза остались такими же мутными и бесцветными. Сняв парик, он пригладил рукой редкие седые волосы, делавшие его голову похожей на голову черепахи.

Мистер Пенн выразил горячую заинтересованность тем, что сообщил ему Ретиф де ля Бретон.

— Давайте-ка взглянем на карту, — сказал он, — у нашего кучера должна быть карта.

— Да, да, любопытно было бы узнать, куда они едут. Разжившись у почтового служащего картой, Пенн и Ретиф стали изучать возможный маршрут бегства короля.

— Значит, если они проехали здесь в шесть часов, то дальнейший их путь может лежать через Монмеррайль, Жантригс, Шамаль, Сен-Мену, Клермон, Верден, Мец. Все ясно. Да, это самый короткий путь. Они рассчитывают как можно скорее добраться до восточных границ Франции и оказаться под защитой войск Эльзаса, Франш-Конте и Шампани. Насколько мне известно, там находится несколько батальонов пехоты и десятка два кавалерийских эскадронов, набранных из наемников из Швейцарии и Германии. В Клермоне дорога разветвляется на две части. Одна ветка идет в Монмеди, а по другой одна миля до Люксембурга.

— Мари-Мадлен, — крикнула Констанция — подойди сюда! Помоги мне снять эту вуаль.

— Я иду, — откликнулась служанка. Франсуа недоуменно пожал плечами.

— Она что, сама не может поднять вуаль?

— Я думаю, что ее светлость хочет просто поговорить со мной, — на ходу сказала Мари-Мадлен.

Мари-Мадлен проследовала за Констанцией, которая направлялась к постоялому двору. Она уже собиралась что-то сказать своей госпоже, но в этот момент на пороге показался шевалье де Сен-Галь.

Констанция де Бодуэн и шевалье де Сен-Галь застыли на месте, неподвижно глядя друг на друга. Констанции показалось, что она уже где-то видела этого представительного пожилого господина, который в молодости, несомненно, был очень красив. Что-то в его глазах говорило о том, что он прожил бурную, насыщенную событиями и любовными приключениями жизнь.

Обменявшись этими пристальными взглядами, они разошлись. Шевалье направился к своему экипажу, а Констанция вошла в дверь гостиницы и оглянулась.

Шевалье отдал свой несессер кучеру, который положил его внутрь маленького экипажа. Ретиф де ля Бретон, увидев, что его спутник вернулся, направился к нему.

— С вами все в порядке, господин де Сен-Галь? — сочувственно спросил он.

Кавалер не ответил, оглянувшись на дверь гостиницы. — Послушайте, господин Ретиф, — обратился он к писателю, — только что в гостиницу вошла дама в светлом дорожном платье с вуалью, закрывающей лицо. Это в ее карету вы подносили сверток?

Ретиф кивнул.

— Да. Это именно она.

Шевалье де Сен-Галь понимающе кивнул.

— Думаю, что я уже встречал ее раньше.

— Где же? — с любопытством спросил Ретиф.

— На приемах у короля. Что ж, господин Ретиф, мне пора ехать. Надеюсь, что хоть чем-то смог вам помочь. Ретиф поклонился.

— Вы мне очень помогли, шевалье. Прежде чем сесть в свой экипаж, кавалер де Сен-Галь о чем-то на мгновение задумался и сказал Ретифу:

— Если мне доведется еще раз встретиться с королем, я попрошу его о том, чтобы он обязательно принял вас у себя. Вы самый великий писатель своего поколения.

Ретиф польщенно улыбнулся.

— Благодарю вас, кавалер. Желаю счастливого пути.

Шевалье де Сен-Галь с помощью кучера занял место в своем тесном экипаже, и, спустя несколько мгновений, Двуколка покинула площадь.

Констанция, которая в этот момент вышла из гостиницы, проводила экипаж внимательным взглядом и направилась к почтовому дилижансу, возле которого стояли пассажиры. Вуали на ней уже не было.

— Вы знаете, кто это? — обратилась Констанция к пожилой даме, жене желчного господина. Та недоуменно пожала плечами. — Какой-то очень странный шевалье.

— Наконец-то я вспомнила, кто это. Это же он, — сказала Констанция. — Да, да, я не ошибаюсь, это именно он. Это один из самых великих людей, которых я когда-либо встречала.

Строгая дама в черном траурном платье медленно покачала головой.

— Кажется, я начинаю понимать, о ком идет речь, — сказала она. — Я видела его, кажется, на коронации Людовика XVI. Хотя с тех пор прошло больше полтора десятка лет, я помню его лицо.

Неожиданно Жакоб взвизгнул. — Это же Джакомо Казанова!

— Да, действительно, это господин Казанова, — подтвердил месье де Ванделль. — Я встречался с ним в Страсбурге, лет двадцать назад. Тогда у него была очень странная репутация.

Пожилая дама недовольно скривила губы.

— Почему вы меня с ним не познакомили? Сам Джакомо Казанова. Неужели он, действительно, самый великий любовник всех времен и народов?

В этот момент молодой кучер, который проверял упряжь, сказал:

— Дамы и господа, вы можете занимать свои места в дилижансе. Все готово к продолжению поездки.

Ретиф де ля Бретон, который вместе с мистером Пенном стоял чуть в стороне от кареты, намеревался забраться на крышу дилижанса. Однако мистер Пенн уговорил сесть внутрь.

— Садитесь, месье Ретиф, вы заслуживаете того, чтобы ехать на мягком сиденье, а не на жесткой деревянной крыше.

— Вы очень добры ко мне, мистер Пенн. А где же вы сами поедете?

— Не беспокойтесь обо мне.

Пожилая дама, которая была очень недовольна тем, что ее не представили знаменитому господину Казанове, проворчала:

— Почему же он путешествует в таком маленьком экипаже? Мне кажется, что он вполне мог бы позволить себе хорошую карету. Странно, он и вправду благородного происхождения?

Констанция с укоризной взглянула на пожилую даму.

— Более благородного не бывает. Дама пожала плечами.

— Почему же он в своем возрасте не умеет путешествовать?

Констанция улыбнулась.

— Потому что он посвятил свою жизнь совершенно иным вещам.

Строгая дама в черном траурном платье мечтательно протянула:

— Да, Джакомо Казанова, венецианский кавалер… Пожилой желчный господин равнодушно пожал плечами.

— Никогда о таком не слыхал.

Здесь необходимо объяснить, что в эпоху Людовика XVI имя Джакомо Казановы не вызывало во Франции никаких особых эмоций. Услыхав о нем, волновались только некоторые женщины — те, которых он знал лично. Хотя его портреты уже публиковали в газетах, а несколько произведений напечатали известные издатели, настоящая слава придет к Казанове позже, лишь после того, как он напишет свои мемуары по-французски. Это произойдет уже после смерти Джакомо Казановы, в 1798 году.

— Ну что, мы едем? — деловито осведомился Жакоб, занимая свое привычное место рядом с кучером.

Почтовый дилижанс медленно выехал с площади и направился по узкой дороге, которая вела в Монмеррайль.

Разговор в карете по-прежнему вращался вокруг личности Джакомо Казановы. Господин де Ванделль, которому довелось быть знакомым со знаменитым венецианским кавалером больше других, рассказывал о том какая слава ходила о месье Казанове в Страсбурге. Он считался великолепным игроком и блестящим танцором он был неистощим на выдумки и изобретателен, он разрабатывал самые разнообразные лотереи, создавал театральные труппы и кружки почитателей оккультных наук.

— И почитателей вина, — добавил Ретиф.

— Да, вы совершенно правы.

— Ну, и, разумеется, у него была репутация невероятно удачливого любовника. Констанция улыбнулась.

— Насколько мне известно, немало придворных дам было влюблено в месье Казанову, — сказала она. — Когда он был молод, перед его чарами не могла устоять ни одна женщина.

Пожилая дама, обмахивавшаяся веером, восторженно протянула:

— О, какой кавалер. Господин Ретиф, а вы, действительно, путешествовали с ним в одном экипаже? Писатель улыбнулся.

— Да, мадам, но уверяю вас — я смог устоять перед его чарами.

Строгая дама в черном траурном платье с сожалением сказала:

— Как печально, что я не заметила его сразу. Интересно, сколько ему сейчас лет? Шестьдесят, семьдесят?

— Какое это имеет значение? — сказала Констанция.

— Да, — мечтательно протянула старая дама, — он великолепный кавалер. Есть такая итальянская поговорка, — неожиданно сказала пожилая дама, — не помню, как она звучит в оригинале, но по-французски это выглядит примерно так: молодая женщина перед кавалером должна сначала показать себя, а женщина постарше — сразу ложиться. Пожилая дама хихикнула, прикрыв лицо веером.

— В нашей старушке Европе, — заметил господин де Ванделль, — в последнее время очень много говорят об этих соблазнительных писателях, которые обязаны своей соблазнительностью качеству языка. Что вы думаете по этому поводу, господин Ретиф?

— Я хотел бы воздержаться от комментариев по поводу языка, поскольку я сам писатель и, в какой-то мере, лицо заинтересованное. А вот что касается Джако-мо Казановы, то, если вас интересует мое мнение, могу высказать его.

Констанция улыбнулась.

— Ну разумеется, господин Ретиф, это очень любопытно. Признаюсь, что я читала некоторые ваши книги и мне нравится тот язык, которым вы пишите. В любом случае, это дело вкуса. Что же вы хотели сказать на счет господина Казановы?

— Я с большим сомнением отношусь к рассказам о его грандиозных любовных приключениях.

— Почему же? — спросила Констанция. — Или вы думаете, что большую их часть выдумал сам господин Казанова?

Ретиф мягко улыбнулся.

— Вполне возможно. По-моему мнению, для выдающегося любовника он слишком высок ростом. Я убежден в том, что все выдающиеся любовники были маленького роста. Это доказано. -

Констанция рассмеялась.

— Кем доказано?

Ничуть не смутившись, Ретиф принялся объяснять.

— Дело в том,что кровеносные сосуды, которые придают особую упругость половому члену, являются тем более крепкими, чем меньше поверхность этого самого тела.

Желчный пожилой господин, который сидел рядом с Констанцией, недовольно надув губы, произнес:

— Это возмутительно. Теперь мне ясно, почему ваши книги пользуются такой популярностью среди черни. Да вы обыкновенный порнограф. Все ваши произведения нужно сжечь.

Ретиф огрызнулся:

— Я бы не советовал вам так говорить. Сейчас уже не то время, чтобы указывать народу, что он должен Делать. Смотрите, чтобы вас самого не подвесили за ноги.

— Я сам судья, — гордо вытянув шею, заявил пожилой господин. — И лучше других знаю, что сейчас можно, а что нельзя.

Ретиф мягко улыбнулся.

— Боюсь, что ваши ожидания могут принести вам сплошное разочарование.

Спор грозил разрастись, а потому Констанция решила вмешаться. — Ну, что вы, господа, успокойтесь. Пожилой судья, презрительно скривившись, отвернулся.

— Я хочу сесть у окна, — сказал он своей супруге. Та с готовностью поднялась со своего места.

— Конечно, дорогой, садись. Но мне совсем не нравится, как ты себя ведешь, — громко зашептала она. — Тебе следовало бы быть более сдержанным. Ведь ты разговариваешь не с кем-нибудь, а с настоящим господином писателем.

В то же самое время Томас Пенн, сидевший на козлах вместе с Жакобом и двумя кучерами, раздумывал над тем, о чем они разговаривали с Ретифом де ля Бретоном. Неожиданно Жакоб воскликнул:

— Смотрите, лошади! Похоже, это лошади почтовой службы. И, действительно, несколько человек в форме почтовых служащих вели с пастбища десяток лошадей.

— Наверное, это те самые лошади, которые были запряжены в карету, проехавшую здесь сегодня утром, — сказал молодой кучер. — Видите, их только сейчас ведут с пастбища. Наверное, та карета ехала всю ночь.

— Интересно, — сказал мистер Пенн, — если эта карета едет так быстро, то насколько она опередила нас? Наверное, уже на полсотни лье?

Молодой кучер пожал плечами.

— Вовсе не обязательно. Все зависит от размеров кареты, дороги и состояния лошадей. Они вполне могут быть где-нибудь в пять лье перед нами. А если еще останавливаются, то мы вполне можем догнать их.

— Да, — задумчиво произнес мистер Пенн, — было бы совсем неплохо посмотреть на эту карету.

— Кстати, — добавил молодой кучер, — трудно найти столько свежих лошадей на каждой почтовой станции.

— Но ведь вы меняете лошадей в каждом пункте остановки, — сказал американец.

— Мы, — государственная служба, — ответил кучер. — У нас всегда должны быть свежие лошади.

— Надеюсь, что нам хватит свежих лошадей на всю поездку, — сказал Жакоб. — Погодите-ка, что это там такое?

Парикмахер вытянул голову и стал всматриваться в какой-то огромный предмет, лежавший у обочины дороги.

Это был экипаж господина Казановы. Сам знаменитый венецианский кавалер сидел на своем несессере рядом с перевернувшейся двуколкой и с невозмутимым видом читал книгу.

— Остановите лошадей, — сказал мистер Пенн. Почтовый дилижанс замедлил ход и остановился рядом с перевернувшимся экипажем.

Джакомо Казанова снял с носа пенсне и медленно повернул голову.

— Вам требуется помощь? — спросил мистер Пенн, разглядывая экипаж, у которого сломалась ось. Казанова вяло махнул рукой.

— Нет, нет, мне ничего не нужно. Я уже послал своего кучера в город. Он должен привести человека, который починит мой экипаж. Прошу вас, не беспокойтесь, господа.

Ретиф де ля Бретон, воспользовавшись такой прекрасной возможностью, выскочил из кареты и радостно воскликнул:

— Господин Казанова!

Носитель столь славного имени с изумлением посмотрел на Ретифа.

— Кто вам назвал мое имя? Я путешествую инкогнито и предпочитаю, чтобы все думали, что я шевалье де Сен-Галь.

Ретиф низко поклонился.

— Ваша репутация опережает вас, месье Казанова. Уверяю вас, что я испытываю к вам глубокое уважение.

Польщенный Казанова показал на свой сломанный экипаж. — Как видите, мои лошади весело бежали, но, к сожалению, сломалась ось. Я подожду, пока ее починят.

В это время из почтового дилижанса послышался голос Констанции де Бодуэн:

— Мы приглашаем вас к себе, месье Казанова. Знаменитый венецианский кавалер немедленно поднялся и подошел к почтовому дилижансу. Поцеловав протянутую ему руку, он поклонился и сказал:

— Мадам, отказаться от такого предложения, означало бы признать собственный упадок. Надеюсь, что закат еще не наступил. Но, мадам, я опасаюсь оставить здесь свои вещи.

Остальные дамы, ехавшие вместе с Констанцие, . удержались от такой соблазнительной возможности также протянули свои руки для поцелуев. Казанова, сняв шляпу, приложился губами к обоим рукам.

— Не беспокойтесь, мы кого-нибудь оставим, — сказала Констанция. — Я думаю, что для этого вполне подойдет мой парикмахер Жакоб. Месье Жакоб!

— Да, мадам.

— Вы останетесь рядом с экипажем господина Казановы и проследите за его вещами. Вы нагоните нас на следующей остановке.

— Или через одну, — добавил Ретиф. Скривившись, Жакоб стал слезать с козел кучера.

— Но вы, наверное, забыли, мадам… — попробовал возразить он.

— Вы останетесь здесь, — властно сказала Констанция.

— Но я не могу оставить вас. Я единственный мужчина, который вас сопровождает. После того, как вы отказались от услуг месье Шаваньяна…

Он не успел продолжить, потому что Казанова с нежностью поцеловал его щеку.

— Благодарю вас, мой юный друг, — неотрывно глядя в глаза Жакобу, сказал он.

Парикмахер буквально затрепетал от такого проявления мужской ласки и мгновенно умолк.

— Мой кучер скоро вернется, — добавил Казанова. — Я надеюсь, что вам не придется долго ждать, — с этими словами он направился к лестнице. — Я поеду на крыше.

— Нет, нет, — стал возражать Ретиф, — вы обязаны занять место в дилижансе.

— А как же вы?

— Если вы поедете на крыше, а я останусь внутри, то этим мы можем вызвать лишь неудовольствие прекрасных дам.

— Нет, нет, я не могу так злоупотреблять вашим гостеприимством, — возражал Казанова.

Спор затягивался, и жена пожилого судьи недовольно ткнула в бок своего мужа.

— Между прочим, ты благородный человек и мог бы уступить свое место другим.

Желчный господин, похоже, и сам не испытывал особого желания ехать в одной компании с двумя прославленными личностями.

— Хорошо, я переберусь на крышу, — уныло произнес он, выбираясь из кареты. Ретиф поклонился.

— Благодарю вас, месье.

Ничего не ответив, судья принялся взбираться на крышу почтового дилижанса.

Казанова и Ретиф де ля Бретон заняли места в карете. Жена судьи, жеманно улыбаясь, сказала:

— Вы знаете, господин Казанова, когда вы нас обогнали, я так разволновалась, что потеряла сознание.

Дилижанс тронулся с места, оставив Жакоба рядом с перевернувшимся экипажем.

— Бодуэн, Бодуэн, — задумчиво повторил Казанова, — кажется, я вспоминаю эту фамилию. Был такой постельничий у короля Пьемонта Витторио.

Констанция улыбнулась.

— Совершенно верно. Он был моим мужем. Пожилая дама восхищенно посмотрела на Казанову.

— У вас великолепная память. Скажите, вы бывали при дворе короля Пьемонтского?

Вместо Казаковы ответил Ретиф де ля Бретон:

— За честь принимать у себя господина Джакома Казанову спорили самые блестящие европейские дворы.

— Я совсем не воспринимал это как некую привилегию, — добавил Казанова. — Двор — это вовсе не сад редких цветов. Сколько там засохших графинь, герцогинь. Но, разумеется, я говорю о своем времени. Я ни секунды не сомневаюсь в том, что сегодня ее величество королева Франции умеет подбирать дам для своего окружения.

Констанция застенчиво улыбнулась.

— А вы уверены в том, что я одна из тех дам, которые составляют окружение королевы Франции? Казанова принял правила этой игры.

— Да, действительно, с чего это я так решил? — хитро сказал он. — Ведь мы с вами не знакомы. Нет, кажется, мне кто-то сказал об этом. Господин Ретиф, вы не помните, кто мне об этом сказал?

Парижский писатель засмеялся.

— Даже, если бы господин Казанова не знал о том, что вы придворная дама, он бы все равно догадался об этом. Вот в чем состоит одна из причин его успеха — необыкновенная проницательность.

Заинтригованная этими словами Ретифа пожилая дама, супруга судьи, с любопытством взглянула на Казанову, который удовлетворенно улыбался.

— А что вы можете сказать обо мне? Ведь мы с вами наверняка никогда не встречались раньше.

Казанова бросил беглый взгляд на даму и тут же заговорил по-итальянски.

— Вы итальянка, мадам, не правда ли? Я даже могу сказать, откуда.

— Очень интересно.

— Вы из Болонии, у вас прекрасный артистический темперамент и муж…

Дама не дала ему договорить.

— Мой муж не имеет никакого отношения к искусству, — подняв глаза на потолок дилижанса, заявила она.

Ножиданно она перешла на итальянский и несколько минут разговаривала с Казановой на родном языке. Констанция кое-что понимала на итальянском, но предпочитала не распространяться об этом. Ей было очень любопытно узнать, что говорит пожилая дама о своем муже и семейной жизни. В общем, это была довольно банальная история. Мадам пела в опере, затем вышла замуж за юриста, потом он стал судьей, у них с мужем никогда не было взаимопонимания, поскольку у него совершенно иной темперамент, чем у нее и так далее, так далее, так далее. Казанова внимательно выслушал все это, поинтересовавшись в конце:

— Мадам, а какое у вас амплуа?

— Лирическое сопрано.

— Я так и думал, — спокойно резюмировал Казанова.

Его последнее замечание привело итальянку в совершеннейший восторг.

— Вы только подумайте, господин де Ванделль, — радостно воскликнула она, — он все знает о нас. Какой замечательный человек, никогда раньше не встречала такой проницательности. Я буду рассказывать об этом всем своим знакомым.

Не обращая внимания на потоки словословия в свой адрес, Казанова спокойно отвернулся к окну, наблюдая за пейзажем возле дороги.

Строгая дама в траурном платье с черной вуалью, прикрывавшей лицо, долгое время влюбленно смотрела на Казанову, однако он не обращал на нее никакого внимания. После этого она несколько уязвленным тоном заявила:

— Господин Казанова догадывается только о тех, кто его интересует. Что касается меня, то я сомневаюсь, чтобы его проницательность помогла ему угадать что-нибудь обо мне.

Венецианец медленно повернул голову и, даже не успев как следует разглядеть свою соседку, заговорил:

— Скорее всего, вы правы. Единственное, что я мог сказать с полной уверенностью — это то, что вы сейчас находитесь в трауре, оплакивая своего мужа. Скорее всего, вам еще не удалось найти утешение. Догадаться о чем-то большем мне мешает черная вуаль, которая закрывает ваше лицо.

Его голос был таким теплым и проникновенным, что дама в черном платье немедленно подняла накидку, закрывавшую ее лицо, и взглянула на Казанову таким зовущим взглядом, что даже Констанции стало понятно, о чем она мечтает.

— Я произвожу вино в Шампани, — стала рассказывать дама.

— Прекрасная деятельность, — сказал Казанова. Господин де Ванделль, который до сих пор молча сидел у окна, неожиданно вмешался в разговор.

— Господин Казанова, господин Ретиф де ля Бретон, мне очень приятно, что я оказался в одном обществе с вами и я хотел бы поблагодарить вас за такую приятную возможность получить уроки соблазнения, — без малейшей тени иронии сказал он. — Я не слишком хорошо знаком с женщинами, и для меня очень любопытно узнать, как вы знакомитесь с женщинами, как разговариваете с ними, как улыбаетесь им. Поверьте, это настоящий урок для меня. С этими словами он неожиданно надел на голову шляпу.

— Прошу прощения за то, что одеваю при вас свою шляпу, но, поверьте, я делаю это лишь для того, чтобы с почтением снять ее перед вами.

Именно это и проделал господин де Ванделль, вызвав мягкую улыбку Ретифа. Однако Казанова все-таки уловил в голосе господина де Ванделля нечто, что заставило его засомневаться в искренности собеседника.

— По-моему, этот господин издевается над нами, — бесстрастным голосом сказал Казанова. Ретиф развел руками.

— Что ж, он имеет на это право. Господин де Ванделль — один из богатейших людей Франции. Казанова равнодушно отвернулся.

— Для меня это никогда не имело никакого значения. Однажды в Париже я избил банкира Соломона Ротшильда. На лице его появилась грустная улыбка. — Наверное, поэтому я теперь стал таким нищим и путешествую в почтовом дилижансе, а не в собственной карете.

— А я вообще никогда не имел никакого отношения к банкирам, — весело воскликнул Ретиф де ля Бретон. — К сожалению, они тоже не замечают меня. Поэтому я такой худой и старый.

Дамы рассмеялись, а господин де Ванделль торопливо возразил:

— Нет, нет, господа, вы напрасно думаете, что я над вами смеюсь. Я говорю совершенно серьезно. У вас такое богатое прошлое, что вы не замечаете настоящего. Все, что я говорю, это чистая правда. Вы увлечены рассказами о своем минувшем, именно поэтому не заметили, какими взглядами смотрят на вас эти дамы. Кто знает, может, именно сейчас, именно в этой карете, я присутствовал при вашей очередной личной победе, господин Казанова или господин де ля Бретон.

Констанцию так и подмывало рассмеяться, однако что-то удерживало ее. Действительно, по отношению к ней слова господина де Ванделля выглядели несколько странными. Она испытывала глубокое уважение к проницательности и обаянию обоих господ, упомянутых де Ванделлем, но мысли о любви не посещали ее уже с тех пор, как она вернулась в Париж из Турина. Да и сейчас разговор в почтовой карете был для нее лишь способом скрасить время в ожидании прибытия в Мец и встречи с королевским семейством.

Впрочем, это был приятный способ времяпрепровождения.

Выслушав слова господина де Ванделля, Казанова отвернулся к окну. Чтобы поддержать разговор, Ретиф де ля Бретон сказал:

— Я понимаю, что сейчас мы находимся в таком положении, когда завести любовный роман крайне сложно, однако, уверяю вас, в моей жизни были и более сложные моменты.

Констанция не удержалась и прокомментировала:

— О, да, я читала об этих ваших приключениях.

Помнится, вы умудрились заняться любовью с женщиной, муж которой храпел рядом.

— Не может быть! — Взвизгнула итальянка.

— Да, такое было, — Ретиф скромно потупил глаза.

— Что же было потом? Констанция попыталась припомнить.

— Ах, да, потом у вас были приключения в монастыре, исповедальне, в парке, в библиотеке. Пассажиры дилижанса развеселились.

— Если вы так хорошо знаете мои сочинения, — сказал Ретиф Констанции, — то должны признать, что у меня еще никогда не было любовного приключения в почтовом дилижансе.

Казанова уныло взглянул на Ретифа.

— По-моему, не слишком весело заниматься любовью в карете. Да и, наверняка, это уже кто-то проделал. Впрочем, для меня не имеет особого значения, где этим заниматься. Важно совсем другое. Он замолчал, пристально глядя в окно, в то время, как остальные, затаив дыхание, ждали его ответа.

— Самое главное, что в любви… должна быть… Он снова умолк, и Ретифу показалось, что Казанова начал засыпать.

— Что? Что самое главное в любви? — нетерпеливо спросила дама в черном платье.

Пытаясь спасти Казанову, Ретиф громко сказал:

— Тайна.

Карета неожиданно остановилась. Кучер спустился вниз и открыл дверцу.

— Господа, я приношу свои извинения, однако часть пути вам придется проделать пешком. Нам предстоит крутой подъем, и лошади могут не выдержать.

Пассажиры выбрались из дилижанса и медленно зашагали по дороге, которая вела в гору. Казанова шел рядом со своей соотечественницей.

— Мадам, вы, очевидно, едете в Мец, чтобы спеть в каком-то оперном представлении?

— Да. Я буду выступать в «Дон Жуане».

— В свое время я присутствовал на премьере «Дон Жуана» в Праге, — сказал Казанова. — Это было четыре года назад. Моцарт сам приезжал на спектакль. К тому же, он был не очень силен в итальянском языке и поручил мне исправить несколько стихов.

Констанция с любопытством наблюдала за тем, как Казанова вначале начал цитировать строки из арии «Дон Жуана», а потом запел. Несмотря на возраст, у него все еще был чистый и сильный голос. Когда Казанова кончил петь, Констанция первой зааплодировала.

— О, ну что вы, — польщенно поклонился венецианец. — Я всего лишь дилетант. Хотя не скрою, мне часто хотелось стать профессионалом.

— Это было прекрасно! — воскликнула итальянка. — Вы могли бы выступать в парижской опере. Казанова невесело улыбнулся.

— Мог бы, но уже поздно. Да и Франция уже изменилась.

— Скажите, а как вы относитесь к тому, что происходит во Франции в последний два года? Вы давно не были здесь?

— Давно. И я нашел эту страну сильно изменившейся. Мне не нравится то, что происходит вокруг. Возможно, кому-то не понравится то, что я сейчас скажу, однако, все во Франции испорчено. Лучшие люди уезжают. Слуги считают себя вправе делать то, что им заблагорассудится. Вокруг царит анархия и произвол. Я разочаровался в этой стране. Я очень сожалею о прекрасной нежной Франции прошлого, которая была полна гармонии, где было приятно жить, где уважали всякого иностранца, не теряя при этом своего достоинства, — Казанова тяжело вздохнул. — Да, достоинство — это то, что при всяких потрясениях теряется в первую очередь. Мне очень жаль, что Франция потеряла свое достоинство. Вы можете превозносить народ сколько угодно, однако, не сомневайтесь в том, что в недалеком будущем он станет самым жестоким тираном, который был только известен до сих пор. Юный студент Франсуа Кольбер вспыльчиво воскликнул:

— Я запрещаю вам так говорить, месье Казанова!

Понимать, что для тебя, действительно, важны твои руки, ноги, тело.

— Да, чертова подагра, — проскрипел Ретиф. Казанова тоскливо махнул рукой.

— А у меня и подагра, и почки болят. Кстати, вы заметили, что я совершенно облысел за последнее время?

— Да? — удивленно спросил Ретиф. — Я как-то не обратил внимания. К тому же, вы все время в парике.

— Да, я сильно постарел. И с каждым днем я ощущаю это все сильнее и сильнее. Порой мне даже трудно разговаривать. Я засыпаю на ходу…

Наконец, дилижанс и его пассажиры преодолели крутой подъем и стали занимать свои места в карете. Однако, Констанция заметила в стороне от дороги под высоким деревом нечто такое, что привлекло ее внимание.

Похоже, кто-то, проезжавший здесь совсем недавно, устроил на этом месте небольшой привал. Здесь лежала пустая бутылка из-под вина, завернутые в бумагу остатки пищи и платок, которым, очевидно, вытирали руки! Констанция развернула его носком туфли. Голос Казановы, раздавшийся за ее спиной, заставил Констанцию вздрогнуть и обернуться.

— Завтрак на траве только что закончился, — сказал венецианец, разглядывая следы привала.

Он даже повернул своей тростью бутылку и прочитал надпись на этикетке.

— Да, и это не были простые люди, — добавил он. — Насколько мне известно, это очень дорогое вино. Констанция смущенно кивнула.

— Да, это так, господин Казанова. — Вы очень догадливы. Итальянец грустно улыбнулся.

— Нет, я просто очень наблюдателен. Но совсем не так, как был прежде. О, где мои молодые годы? Тогда я часто бывал при дворе. Кстати, я вспоминаю, что такое же вино я пил за столом у короля.

Констанция с симпатией взглянула на Казанову. Ей было искренне жаль этого стремительно стареющего, но когда-то блестящего кавалера.

— Знаете, господин Казанова, однажды я видела вас. Тогда я была совсем молода, и даже не знала, кто вы. Но после того, как мне удалось прочитать о вас, я поняла, что могла бы влюбиться в вас.

Казанова с грустью развел руками.

— Очень жаль, что мы встретились слишком поздно. Что ж, кажется, наши спутники заждались нас. Пора возвращаться в карету.

Констанция улыбнулась.

— Если дама удаляется с таким мужчиной, как вы, то им не остается ничего иного, как подумать о любви. Казанова медленно покачал головой.

— Увы, мадам, для меня это уже невозможно. Констанция испытала горечь от этих слов, что на этом разговор закончен. Она медленно зашагала к дилижансу, чувствуя на себе пристальный и сожалеющий взгляд Джакомо Казановы.

Прихрамывая, он последовал за Констанцией и с трудом поднялся по ступенькам маленькой лестницы возле двери кареты.

— Мы отправляемся! — крикнул кучер и стегнул лошадей.

Хотя до следующей остановки ! очтс;

В маленьком городке И-ю.юне ии..о не карета преодолела это расстояние лии пути даже пришлось остановиться, чтобы припуск и 1 мчавшегося на лошади молодого офицера с зажато» в руке бумагой.

Встревожившись, Констанция даже высунулась в окно кареты, чтобы взглянуть на офицера. Прохожие, шагавшие по дороге навстречу дилижансу, испуганно расступались, пропуская бешено мчавшегося коня.

— Пропустите, пропустите! — кричал офицер.

Констанция поняла, что в Париже стало известно о бегстве короля, и конвент срочно рассылает известия об этом по всем направлениям.

— Только бы они не узнали, — прошептала Констанция.

Пока пассажиры дилижанса двигались к эшелону, молодой офицер прибыл в город и, спешившись, бегом направился в революционный комитет, который располагался в здании местного постоялого двора.

— Я майор Курнуойе, у меня срочный приказ от командующего национальной гвардии гражданина ла файетта.

Майора тут же усадили за стол, подали ему еду и питье, но он отказался от еды, приказав найти писца, чтобы продиктовать ему приказ.

Во дворе собралось несколько десятков человек, которые внимательно слушали майора. Развернув бумагу, он громко зачитал приказ:

— «После того, как враги революции похитили короля, предъявитель сего документа уполномочен предупредить об этом всех честных граждан: Отечество в опасности. Приказываю вырвать короля из их рук и вернуть его в распоряжение национального собрания, которое вскоре соберется на экстренное заседание. До этого времени я беру на себя ответственность за настоящий приказ. Данный приказ распространяется на всю королевскую семью. Подпись: ла Файетт».

Наспех выпив воды, офицер продолжил:

— Кроме этого, у меня есть приказ немедленно арестовать карету, запряженную шестеркой лошадей, в которой путешествует король и его семья. Вы все переписали? — обратился он к молодой девушке, сидевшей за грубым деревянным столом с пером и листом бумаги.

Она кивнула.

— Да.

— Добавьте туда следующее: я, майор Курнуойе, из второго батальона национальной гвардии, после шести часов пути из Парижа, остановился в городе Шолоне и прошу гражданина… как зовут председателя революционного комитета?

Из толпы вышел молодой мужчина в сером суконном камзоле.

— Мое имя Габриэль Вале.

— И прошу гражданина Габриэля Вале, — продолжил диктовать майор, — председателя революционного комитета города Шолона, исполнить мои приказы, продиктованные выше, и распространить их в другие мунополитеты до самой границы. После этого он поставил свою подпись на документе, свернул его в трубку и протянул председателю революционного комитета. — Если вы потратите на выполнение моего приказа более минуты, я буду расценивать это как акт измены. Немедленно отправляйтесь в путь.

Молодой человек, нахлобучив шляпу, быстро покинул постоялый двор, а в собравшейся толпе, поднялся шум.

— Король сбежал!

— Его похитили!

— Король изменник! Его нужно немедленно арестовать!

Именно эти слова услышали Констанция и другие пассажиры почтового дилижанса, подъехавшие к постоялому двору Шолона. Услышав о том, что произошло, Франсуа Кольбер тут же присоединился к митингующим.

— Короля и всю его семью нужно немедленно арестовать! — закричал он. — Они изменники и заслуживают наказания!

Толпа одобрительно зашумела, выражая свое согласие со словами парижского студента.

Потеряв голову от ужаса, Констанция попыталась вступить в словесную перепалку с толпой.

— Нет, короля нельзя арестовать сейчас! Это вызовет в стране гражданскую войну! — закричала она.

Толпа зашумела и грозно надвинулась на аристократку, пытавшуюся защищать ненавистного монарха.

— Ее надо арестовать! — выкрикнул кто-то. — Она пытается воспрепятствовать исполнению приказа гражданина ла Файетта, главнокомандующего национальной гвардией. Вы слышали, что сказал майор? Она изменница! Констанция быстро поняла, что совершила ошибку и не осмеливалась больше произнести ни единого слова. По счастью, ей на помощь пришел мистер Томас Пени, который закрыл ее собой и увел подальше от разъяренных горожан.

— Вам не следовало так говорить, мадам. Они вполне могли бы разорвать вас на части, — укоризненно произнес он.

Констанция только сейчас почувствовала, что ей страшно. Она по-прежнему видела перед собой горящие от ненависти и злобы глаза, руки, которые, казалось, вот-вот потянутся к ее горлу.

Прямо на глазах у господина Пенна Констанция разрыдалась.

— Ну, ну, успокойтесь, все будет в порядке. Скажите, вы знали о том, что произошло в Париже?

Констанция еще ничего не успела ответить, а в разговор вмешался Ретиф.

— Еще вчера вечером я знал, что произошло, — торжественно подняв палец, сказал он.

Изумленный судья обратился к господину де Ванделлю:

— Вы представляете, сегодня король был в нескольких лье от нас, а мы об этом ничего не знали.

Банкир в ответ лишь сокрушенно покачал головой.

— Что вы думаете об этой новости, мистер Пенн? — обратилась к американцу вдова из Шампани. Тот тяжело вздохнул.

— Я думаю, что короля, который пытается сбежать из своей страны, обязательно арестуют.

Казанова не принимал участия в этих разговорах, больше озабоченный собственным желудком. Он прошел в харчевню, располагавшуюся здесь же, при постоялом дворе, и дождался, пока к нему подойдет ее хозяин.

— Что прикажете, патрон? — поклонившись спросил тот.

— Я надеюсь, что ваши повара занимаются своим делом, а не митингуют по поводу бегства короля? По мне, пусть бегут все короли мира, я просто хочу поесть.

Хозяин харчевни снова поклонился.

— Сию минуту, месье. Садитесь, где вам будет удобно. Вы собираетесь обедать один или с вами будет кто-то еще?

— Я прибыл на почтовом дилижансе. Мы все голодны. Организуйте, пожалуйста, стол, за которым мы могли бы сесть.

— Все будет сделано. Одну минуту. Откуда-то неподалеку доносились крики:

— Да нет, это был не он1 На нем же не было горностаевой мантии!

Спорили несколько простолюдинов, один из которых, по виду кузнец, в промасленном фартуке, потрясал свернутой в трубку бумагой.

— А я говорю, что это был он. Вот, посмотрите. Кузнец развернул бумагу, на которой был изображен портрет короля Людовика XVI.

— Вот, смотрите! Тот же самыи нос, тот же самый подбородок. Пару часов назад здесь был король. Я сразу узнал его.

Судья наклонился к господину Ванделлю и прошептал ему на ухо:

— Наверное, прошло уже не меньше суток с того времени, как король покинул Париж. Я молю бога о том, чтобы он добрался до границы.

Хозяин харчевни почтительно склонился перед Казановой.

— У нас есть трюфели, жареный рябчик, несколько разновидностей сыров, кое-какие закуски. Что вы будете есть?

Казанова небрежно махнул рукой.

— Приносите все. Мы очень голодны. Знаете что, я буду сидеть один. Мне вдруг захотелось побыть одному. Я пересяду вон за тот столик.

Итальянская певица, вдова из Шампани и Констанция де Бодуэн также сидели отдельно.

— Вы знаете, что они говорят? — сказала итальянка. — Они говорят, что в этой карете ехало шесть человек.

— Да, — подтвердила Констанция, — их шестеро.

— Там дети, женщины и мажордом.

— В этой карете едут наследники престола, гувернантка, мадам де Тузель, сестра короля, принцесса Елизавета, и с ними мажордом, граф Ферзен. Король одет в костюм лакея редингот.

Вдова из Шампани брезгливо поморщилась.

— Король одет в костюме лакея? Боже мой, что происходит с Францией?

Итальянка бесстрастно пожала плечами.

— А что, прикажете ему отправиться в дорогу в горностаевой мантии и с короной на голове?

— Его величество король Франции Людовик XVI отправляется к своим союзникам, и это должно послужить на благо Франции, — гордо сказала Констанция. — Может быть, наконец-то в стране прекратится беспорядок.

Итальянка фыркнула.

— А я обожаю беспорядок.

— Виргиния, успокойся! — прикрикнул на нее муж, сидевший за соседним столиком. — Всем уже надоели эти беспорядки. Это анархия, каждый считает себя чуть ли не выше короля.

Мистер Пенн отрицательно покачал головой.

— Я тоже не люблю беспорядок, однако самое худшее — это правление аристократии, это тираническое мошенничество. Мы должны уничтожить царство несправедливости. Взгляните, например, на королевский двор Георга III в Англии. Он и его приближенные выжимают все соки из народа для того, чтобы двор мог жить в роскоши. Это ли не высшее проявление несправедливости?

Тем временем Ретиф де ля Бретон подсел за столик, за которым, торопливо поглощая жареного цыпленка, сидел майор Курнуойе.

— Гражданин майор, — обратился к нему писатель, — скажите, что сейчас происходит в Париже?

— Город весь кипит от возмущения, — прожевывая ответил офицер.

— А как в Париже узнали, что король собирается бежать в Мец, что он едет по этой дороге?

— Логика, уважаемый месье, логика. Король, наверняка, хочет попасть под защиту войск маркиза де Буийе.

Увидев, что Казанова сидит в одиночестве за дальним столиком, ожидая, пока будет выполнен его заказ, дама в черном, вдова винокура из Шампани, села рядом с венецианским кавалером. Наконец, появился повар с блюдом в руке.

— Вот ваш рябчик, месье.

— Благодарю вас.

Дама с любопытством посмотрела на огромную жареную птицу.

— Вы всегда так много едите, месье Казанова? — спросила она.

Тот развел руками.

— Как ни стыдно в этом признаться — да. К сожалению, сейчас у меня не осталось больше никаких удовольствий, кроме того, которое я получаю за столом.

— А во Франции еще хуже! — в полемическом азарте восклицал мистер Пенн. — Четыреста семей аристократов, фаворитов, приближенных короля, принцев крови, высших церковных сановников ненавидят народ, погрязли в мошенничестве и распутстве. Что вы на это скажете, господин судья?

Вместо него ответила Констанция:

— Возможно, вам неизвестно, господин Пенн, что эти четыреста лучших семей Франции способствуют ее процветанию. Они занимаются не только мошенничеством и распутством, как вы изволили выразиться, но и благотворительностью, а также являются основными работодателями в стране.

При этом она смело посмотрела на американского публициста.

— Браво, мадам! — воскликнул судья, оставив вилку и нож, чтобы поаплодировать Констанции.

— У аристократов есть не только права, — продолжила Констанция, — но и обязанности. В первую оче -

Редь, они должны уважать христианские законы и короля.

Мистер Пенн успехнулся.

— Аристократы первыми нарушают свой долг, — сказал он. — Они бегут за границу, оставляя Францию на произвол судьбы.

— Я не разделяю вашего мнения, господин Пенн, — возразил ему судья. — Аристократы уважают своего короля, назначенного божьим промыслом.

Американец обозленно воскликнул:

— А что это такое — божий промысел по отношению к аристократам? Они что, имеют непосредственную связь с господом богом, которую не имеет народ? Нет, это всего лишь способ передавать наследство от отца к сыну и оказаться на троне после смерти предка. Вот поэтому и получается иногда, что после льва на трон восходит осел.

Констанция не выдержала и вышла из-за стола. В проходе между столами она едва не столкнулась с Ретифом де ля Бретоном, который направился к Казанове.

— Приятного аппетита, — приветствовал венецианца Ретиф. — Как приятно видеть, что аппетит еще не изменил вам. Не правда ли, сегодня вечер, полный тайн?

Казанова удивленно посмотрел на Ретифа.

— Кстати, какое сегодня число?

— Двадцать первое июня. Казанова пожал плечами.

— Обычный день, ничего особенного. А почему вы ничего не едите, месье Ретиф? Тот пожал плечами.

— Поесть, конечно, хорошо, но я сегодня предпочитаю попоститься. С вашего разрешения, я направлюсь к нашему уважаемому господину судье.

— Я ничего не имею против революций, но мне кажется, что те, кто их делает — плохие люди, — говорил тот господину Пенну. — А я, как судья, не люблю плохих людей.

— А мне кажется, господин судья, что вы просто не любите тех, кто делает революции, — язвительно заме -

Тил Ретиф де ля Бретон, останавливаясь перед столом.

— Да, я предпочитаю законопослушных граждан. Мне, как судье…

Его прервал Франсуа Кольбер. Студент гневно вскочил из-за соседнего стола и выкрикнул:

— Для вас, суден! Значит, вы рады, что сбежал тиран?

Судья сидел, не шелохнувшись, молча выслушивая обвинения, которые летели ему в лицо.

— Вы все заодно! — кричал Кольбер. — Вы мечтаете только о том, чтобы тирания во Франции вернулась. Прав был гражданин Марат, когда обвинял гражданина ла Файетта в пособничестве этой австрийской проститутке.

Судья не выдержал, вскочил из-за стола и схватил студента за полы сюртука.

— Да как вы смеете так говорить о королеве! — закричал он.

Общими усилиями Ретифу де ля Бретону и Томасу Пенну удалось оттащить двух спорящих в стороны.

— Стыдитесь, молодой человек! — воскликнул Ретиф де ля Бретон. — Нельзя так говорить хотя бы из уважения к самому себе.

Когда обстановка в харчевне разрядилась, Ретиф сокрушенно покачал головой.

— Извините его, господин судья. Он молод и не понимает, что делает.

Констанция вышла за дверь харчевни, повстречавшись здесь со своим парикмахером Жакобом. Он только что прибыл на отремонтированном экипаже господина Казановы и, отдуваясь, тащил большой дорожный несессер венецианца.

— Я уже вернулся, мадам, — торжественно произнес он. — С вашего разрешения, я сообщу об этом месье Казанове.

Констанция кивнула.

— Конечно.

С радостной улыбкой на устах Жакоб проследовал к столику, за которым сидел итальянец и, сняв шляпу, поклонился.

— Я привез ваши вещи, месье Казанова. Спешу уведомить вас, что все в порядке. Итальянец удовлетворенно кивнул.

— Браво, мой мальчик.

Жакоб ожидал, что Казанова пригласит его за свой стол, однако тот повернулся к сидевшей рядом с ним вдове и озабоченно спросил:

— Вы сердитесь на меня, мадам? Почему вы ничего не едите? Прошу вас, вот здесь прекрасный сыр. Та отрицательно покачала головой.

— Нет, нет, благодарю вас. Я просто хочу посидеть рядом с вами.

Прогулявшись по двору, Констанция увидела небольшой загон, в котором стояли лошадь и две козы. Общению с людьми графиня предпочла общение с животными. Она вошла в загон и, остановившись рядом с молодой белой козочкой, принялась гладить ее по гладкой теплой шерсти.

— Какая ты хорошенькая…

После того, как Констанция покинула харчевню, Томас Пенн долго не находил себе места. Ему показалось, что он обидел эту ни в чем невиновную женщину, и ему захотелось извиниться перед ней. Он долго искал ее взглядом, а, не обнаружив, вышел во двор.

Его спутницы по почтовому дилижансу не было видно и здесь, а потому мистер Пенн принялся расхаживать по двору в надежде дождаться ее появления.

Констанция так увлеклась, что не заметила, как куча сена, наваленная в углу загона зашевелилась, и из-за нее показалась фигура высокого сутулого человека в грязной рваной одежде, который с вожделением смотрел на молодую красивую женщину в дорожном платье. Он так неожиданно подскочил к Констанции, что она даже не успела испугаться и закричать.

Внешность незнакомца была отталкивающей — уродливая, вытянутая в длину, как огурец, голова, лишенная волос, ссохшиеся и потресковшиеся губы, крючковатый нос, рот, с последними признаками зубов, давно не знавшие бритвы грязные щеки и подбородок. Он протянул к Констанции свои трясущиеся узловатые руки и прохрипел:

— Один поцелуи, мадам, всего лишь один поцелуи. От испуга Констанция начала медленно отступать к стене загона, а ее преследователь улыбался беззубым ртом и хрипел:

— Ну, что вам стоит, мадам? Одарите беднягу всего лишь одним поцелуем.

Констанция вдруг с ужасом почувствовала, что отступать некуда. Она стояла, прижавшись спиной к деревянной стене загона.

Бродяга грубо обхватил ее своими грязными руками и, прижимаясь головой к груди, захрипел:

— Принцесса, одари меня одним поцелуем. У тебя такая прекрасная шейка. Господь сказал мне: «Возьми эту шляху». О, какая шея, как бы она понравилась моему брату, который работает палачом в Париже.

Он попытался сорвать с шеи Констанции золотую цепочку с огромной жемчужиной, вправленной в медальон, и лишь сейчас Констанция закричала.

Услышав ужасающий женский вопль, Томас Пенн, прогуливавшийся по двору, бросился в распахнутую дверь загона. Увидев, как грязный негодяй пытается валить на землю Констанцию и сорвать с нее одежду, американец одним прыжком подскочил к насильнику и, схватив его за ворот, отшвырнул в сторону.

Очутившись на полу, тот зарычал от злобы и выкрикнул:

— Ты что, тоже хочешь поцелуя? Что тебе нужно от меня?

С этими словами он вскочил с устланного соломой пола и с кулаками бросился на Томаса Пенна. Американец встретил его несколькими сокрушительными ударами в челюсть, а потом, снова схватив за шиворот, вышвырнул на улицу. После этого Пенн бросился к Констанции, которая, закрыв лицо руками, беззвучно рыдала у стены загона.

— Все в порядке, мадам, все в порядке, — торопливо сказал Пенн. — Все уже позади, успокойтесь. Я прошу вас, ваша светлость.

Услышав такое обращение, Констанция неожиданно пришла в себя. Несколько секунд она неотрывно смотрела в глаза американца, который стоял перед ней, переводя дыхание.

Привлеченные шумом во дворе, туда выбежали несколько человек из харчевни. Среди них были и пассажиры почтового дилижанса, в котором ехала Констанция. Они стали свидетелями того, чем закончилась эта сцена.

— Со мной все в порядке! — в ярости выкрикнула Констанция и залепила Пенну такую пощечину, от которой он пошатнулся.

К Констанции подбежал ее парикмахер Жакоб. Разумеется, он сразу же обратил внимание на ее волосы.

— Что с вами случилось, мадам? Вы выглядите такой растрепанной. Что, этот американский дикарь обидел вас?

Констанция неожиданно для себя разрыдалась и упала в объятия Жакоба.

— Увидите меня отсюда, — сквозь слезы прошептала она.

— Мари-Мадлен, помоги мне! — крикнул парикмахер, уводя Констанцию. — Куда я могу отвести мадам?

Немедленно подскочивший к Жакобу хозяин постоялого двора тут же проводил его вместе с дамами в один из номеров.Встревоженно шумя, посетители харчевни вернулись на свои места.

— Да, — печально покачав головой, произнес Казанова, — времена изменились. Брожение умов позволяет ожидать от людей всего, чего угодно.

Воспользовавшись тем, что внимание пассажиров дилижанса было занято Констанцией, Казанова закончил ужин и, одевая перчатки, тяжело встал из-за стола.

— Прошу вас, мадам, — обратился он к своей соседке, — попрощайтесь от моего имени со всей этой честной компанией.

Та вскочила со своего места.

— Как? Вы уже уходите? Прошу вас, останьтесь.

Поверьте, моя жизнь сейчас — настоящая пустыня. Мое дыхание прервалось, когда я увидела вас.

Она схватила Казанову за руку, с надеждой заглядывая ему в глаза.

— Прошу вас, не отказывайте мне. Сегодня вам все можно. Вы же сами сказали об этом. Сделайте так, чтобы мое счастье осуществилось. Увезите меня. Давайте поедем ко мне в Шампань. Мы будем жить там счастливо. Умоляю вас, Джакомо.

Казанова печально покачал головой и поцеловал руку дамы.

— Моя дорогая, то, что вы называете безумием, была высшая мудрость… до того, как мне исполнилось семьдесят лет. Но в таком возрасте приобретаешь другую мудрость, которая позволяет вам избежать разочарования.

Он неуютно поежился и огляделся по сторонам.

— О чем это я? Ах, да… Благодарю вас за ваше изысканное предложение. Поверьте мне, мадам, единственный, кто может испытать какое-то сожаление по этому поводу — это я.

С этими словами он достал из перчатки маленькую пудреницу с зеркальцем и, открыв ее, принялся разглядывать собственное лицо. Не отрывая взгляда от зеркала, он произнес:

— Вовсе не этот старик заставил ваше сердце биться учащенно, а его имя, его репутация, его прошлое…

Он умолк и взглянул на даму глазами, полными горечи и разочарования.

— Все, что было сегодня, не существует. В любом случае, дорогая мадам, я вам премного благодарен.

Он еще раз поцеловал руку дамы, в глазах которой блеснула жалость. У двери харчевни Казанова столкнулся с Ретифом де ля Бретоном.

— Я хочу пожелать вам счастливого пути, уважаемый Ретиф, — сказал итальянец. — Мне было очень приятно встретиться с таким знаменитым писателем.

— Мне тоже, дорогой Казанова, — любезно ответил ему парижанин. — Прощайте.

Они обнялись, и Казанова уже собирался выйти из харчевни, но в этот момент его окликнул майор Кур-нуойе, который закончил трапезу.

— Эй, вы! — грубо закричал офицер. Казанова изумленно повернулся к нему.

— Это вы мне?

— Да, это я вам, — без особых церемоний продолжал майор. — Я проехал, не слезая с лошади сорок лье. Теперь я продолжу путь в вашем экипаже.

Казанова молча развел руками и повернулся к вдове, которая по-прежнему наблюдала за ним.

— Вы видите, мадам, кого я теперь выбираю в свои спутники? — с горькой иронией произнес он.

Прихрамывая, Казанова поковылял к своему экипажу, где его встретил парикмахер Констанции Жакоб.

— Вам нехорошо? — участливо спросил он.

— У меня разыгралась подагра, — ответил Казанова, занимая свое место в экипаже при помощи Жакоба.

— Очень жаль, месье, что мы не встретились раньше, — подобострастно заглядывая в глаза итальянцу, произнес парикмахер.

— Ну, что ж, — со вздохом ответил Казанова, — передайте от меня привет вашей прекрасной хозяйке. Прощайте.

Когда место рядом с ним в экипаже занял майор Курнуойе, кучер тронул поводья, и маленькя двуколка покинула постоялый двор города Шолона. В этот момент из харчевни выскочил еехозяин и с криками бросился за экипажем.

— Эй, эй, погодите! А кто мне будет платить за рябчиков, трюфелей, сыр?

Казанова остановил экипаж.

— Да, да, разумеется, — спокойно сказал он. — Я заплачу, но только в том случае, если вы воскликнете:

«Да здравствует достоинство!»

— Да здравствует достоинство! — сорвав с головы шляпу, прокричал хозяин харчевни.

— Прекрасно, — констатировал Казанова и достал из своего дорожного несессера какие-то бумаги.

Поставив роспись на чеке, протянул его хозяину харчевни.

— Вот, возьмите. Это кредитное письмо, подписанное самим графом Валленштайном. Надеюсь, что оно удовлетворит вас. Экипаж покинул площадь, а хозяин харчевни, медленно выговаривая слова, стал читать:

«Обязуюсь в течение шести месяцев со дня подачи сего письма оплатить сумму, затраченную предъявителем. Подпись: граф Валенштайн. Имя предъявителя: шевалье де Сен-Галь».

Экипаж уже исчез, а хозяин харчевни, аккуратно свернув кредитное письмо, уже намеревался вернуться к себе, однако в этот момент на площадь на взмыленной лошади влетел офицер.

Спрыгнув с коня перед хозяином харчевни, он воскликнул:

— Я из лагеря генерала ла Файетта! Кто-нибудь из представителей национальной гвардии был здесь?

Хозяин харчевни показал пальцем в ту сторону, где только что скрылся экипаж.

— Здесь был какой-то майор, он только что уехал в экипаже.

Офицер яростно сверкнул глазами.

— Этот майор должен был скакать верхом, а не прохлаждаться в карете. Ладно, с ним мы еще разберемся. Где у вас располагается революционный комитет?

Хозяин харчевни повел офицера за собой.

— Ну-ка, дайте мне что-нибудь поесть, — повелительно сказал тот.

— Сию минуту, месье.

Офицер уселся за один стол с пассажирами почтового дилижанса, которые немедленно обратились к нему с вопросами о положении в Париже.

— Перед королевским дворцом Тюилрьи собралась большая толпа, — рассказывал он. — Но люди хотели только посмотреть на все, они ничего не трогали. Какая-то дама уселась прямо в покоях королевы и стала торговать вишнями. Генерал ла Файетт был поднят с постели и немедленно прибыл в Тюилрьи в сопровождении мэра Парижа гражданина Байи и председателя учредительного собрания гражданина де Богарне. Обнаружив, что король исчез, он приказал поднимать парижан набатом и пушечными выстрелами.

— Но ведь пушечные выстрелы — это знак боевой тревоги для батальонов национальной гвардии и солдат парижского гарнизона, — сказал господин де Ванделль.

— Именно так, месье. Сегодня к полудню под ружьем находилось уже семьдесят тысяч человек. Потом генерал ла Файетт продиктовал мне приказ, с которым были отправлены офицеры по всем главным дорогам.

— Продиктовал вам приказ? — переспросил мистер Пенн. — А вы служите у генерала ла Файетта?

— Да, я его адъютант. Простите, что забыл представиться. Луи де Ромеф.

— Приказ мы слыхали, — сказал Ретиф де ля Бретон, — а что было после этого?

— Из королевского дворца в Тюилрьи генерал ла Файетт отправился в ратушу. Там уже собралась целая толпа горожан. Они гроздьями повисли на уличных фонарях и памятниках. Это было ужасное зрелище. Я был рядом с генералом и видел, что разъяренные парижане были готовы на все. В какой-то момент они так рассвирепели, что даже попытались вздернуть на фонаре командира батальона дворцовой стражи герцога д'0мона. Только благодаря помощи генерала ла Файетта его не повесили. В этой обстановке только главнокомандующий национальной гвардии не терял самообладания. Толпа так рассвирепела, что была готова вздернуть даже генерала ла Файетта, но он нашел в себе силы шутить. Он закричал: «В конце концов, каждый гражданин выиграл двадцать су ренты от отмены цивильного листа». Но и этим не удалось успокоить горожан. Они отправились к обществу друзей конституции, требуя выявить виновных в побеге короля и наказать их. Тогда генерал ла Файетт сказал: «Если вы считаете, что для блага Франции нужно арестовать короля, то я лично на себя беру эту ответственность». Но генерал ла Файетт не говорил о том, что король бежал. Он сказал, что семейство Людовика XVI было похищено против воли короля.

К столу подошел кучер почтовой кареты. — Господа, дилижанс готов к отъезду. Я прошу всех кто собирается продолжить путь, занять свои места.

Но пассажиры дилижанса не спешили подниматься со своих мест.

— Да, идея о похищении короля и его семейства, выдвинутая генералом ла Файеттом, была очень умным ходом, — резюмировал Ретиф.

— Но почему он так сказал? — недоумевал господин де Ванделль.

— Я думаю, что генерал ла Файетт хотел предотвратить столкновения различных политических партий. Это был единственно верный ход.

В сопровождении Жакоба и Мари-Мадлен, Констанция вышла во двор. Лицо ее было припухшим и заплаканным, глаза покраснели от слез, однако она уже взяла себя в руки. Увидев офицера, сидевшего за столом с ее спутниками, она замерла.

— Это же господин Луи де Ромеф, адъютант генерала ла Файетта, — встревоженно сказала она. — Боже мой, сколько же офицеров следует за королем.

Раздался звук почтового рожка, и пассажиры стали медленно подниматься со своих мест. Итальянская певица, жена пожилого судьи, недовольно протянула:

— О, опять этот дилижанс. Какая пытка ехать в одной карете с людьми, которые все время разговаривают о революции. Лучше я сяду рядом с кучером.

Ее муж поморщился.

— Дорогая, ну о чем ты говоришь? Дама должна ехать в карете.

— Дама всегда остается дамой, где бы она ни ехала, — парировала его супруга. — Вы можете болтать там о своем учредительном собрании и прочей чепухе, а я поеду рядом с гражданином кучером.

Свежие лошади резво бежали по проселочной дороге мимо полей, на которых работали крестьяне.

— Эй! — кричал с крыши дилижанса Франсуа Кольбер. — Вы видели короля? Кто-нибудь видел короля? Он уехал, не оставив обратного адреса. Он бежал, переодевшись в костюм лакея. Ищите его в своих курятниках или стойлах! Королевский дворец Тюилрьи теперь свободен! Он сдается внаем! Прошу всех в Париж! Добро пожаловать в Тюилрьи! Теперь в карете ехали лейтенант Луи де Ромеф, Томас Пени, вдова виноторговца из Шампани, желчный судья и Констанция де Бодуэн.

— Что вы собираетесь делать, лейтенант? — спросил мистер Пени адъютанта генерала ла Файетта.

— В первом же пункте нашей остановки я намерен выяснить все новости, касающиеся похищенного короля.

— Бежавшего, — уточнил господин Пени.

— Бежавшего или похищенного — это интересует только якобинцев, которые хотят унизить его королевское величество в национальном собрании, — едко отозвался судья. — Он стал теперь лишь тенью монарха.

— Многие в Париже до сих пор считают короля своим покровителем, — возразила Констанция, которая до сих пор с отсутствующим видом смотрела в окно. — Его возвращение в Париж станет для этих людей праздником.

— По-моему, вы заблуждаетесь, сударыня, — возразил ей Ретиф де ля Бретон. — С тех пор, как началась революция, горожане и крестьяне поняли, что они бедны. У них стали открываться глаза на истинные причины происходящего. Знаете, мадам, смерти боятся все, но некоторые при этом еще задают себе вопрос: а будут ли после смерти последние первыми и наоборот? Некоторые решили обеспечить себе первенство еще в этой жизни, и таких с каждым днем становится все больше. Так что, боюсь, сударыня, король не найдет в Париже той поддержки, на которую рассчитывает. По-моему, его там уже никто не любит.

— А я могла бы привести вам тысячи примеров любви народа к своему королю, — упрямо сказала Констанция, — вспомните хотя бы путешествие его величества в Шербор пять лет назад. Я сама имела возможность и удовольствие присутствовать при этой церемонии. Толпа проявляла самый настоящий энтузиазм. Двадцать тысяч горожан, собравшихся на пристани, встретили короля таким громом рукоплесканий, что, казалось, будто начали стрелять стоявшие на рейде сотни кораблей.

Ретиф де ля Бретон равнодушно пожал плечами.

— Конечно, вы мне не верите, — задумчиво произнесла Констанция, — однако, если бы вы видели, как прекрасен и величественен был Людовик в своей красной мантии и короне. Это был мой король, мой идеал. Это была моя религия.

С этими словами она развернула маленький складной ридикюль, который всегда носила при себе и показала его Ретифу. На алом атласе подложки были прикреплены медальоны с портретами всех членов королевской фамилии. Ретиф пожал плечами и отвернулся к окну.

— Можно мне взглянуть, ваша светлость? — попросил господин Пени. — Благодарю вас.

Внимательно рассмотрев портреты, он вернул их Констанции.

В каком-то маленьком, неведомом Констанции городке на границе Шампани дилижанс оказался поздно вечером. После того, как работники почтовой службы проверили у всех пассажиров дилижанса проездные документы, пассажиры дилижанса разбрелись по площади.

Констанция сидела одна в почтовой карете, испытывая все большую и большую тревогу за судьбу короля. Едва ли не с каждым лье на пути дилижанса попадалось все больше солдат, и путь от границ Шампани до Меца представлялся наиболее опасным. Констанция послала Жакоба для того, чтобы он узнал о последних новостях. Спустя некоторое время парикмахер вернулся и взволнованно сообщил:

— Говорят, что короля видели здесь два часа назад. Местные жители говорят, что это был именно он.

— А почему они так в этом уверены? Может быть они ошиблись?

Жакоб уныло покачал головой.

— Не думаю. Они говорят, что это был человек с тем же самым лицом, которое они видят на ассигнациях. Вокруг очень много солдат.

— Но почему? Что-то случилось? — недоумевала Констанция.

— Они говорят, что были подняты по тревоге после того, как им сообщили, что этой дорогой из Парижа будет ехать карета с большой суммой денег для гарнизонов на восточных границах. Но потом пришел приказ, извещавший об отмене боевой тревоги. А в восемь часов вечера здесь появилась огромная карета, запряженная шестью лошадьми. Пассажиры кареты потребовали сменить лошадей, и их требование было выполнено. Но говорят, что один солдат узнал короля и королеву. Он однажды был в Версале и видел их там.

Констанция сокрушенно покачала головой.

— Значит, план, который придумал барон де Бретейль с помощью маркиза де Буийе, не сработал? Что же могло случиться? Неужели кто-то предал короля? Но ведь об этом плане знали только люди самые верные и преданные королю.

Жакоб пожал плечами.

— Я не думаю, что кто-то предал его величество. Мне кажется, что все произошло так из-за рокового стечения обстоятельств. Кто-то случайно увидел короля и пустил об этом слух. Да еще тревога из-за предполагавшегося проезда кареты с казной.

Констанция выглянула из окна кареты и пристально посмотрела на людей, собравшихся с факелами на площади.

— А наш народ? Если он так любит короля, то почему не защитил его? — с сомнением проговорила она. — Неужели все они хранят верность своей конституции?

— Я не знаю, мадам, — растерянно произнес Жакоб, — может быть, в душе эти люди и любят короля, но когда я вижу их вблизи, мне становится страшно. Они выглядят такими враждебными и угрюмыми. Честное слово, мне страшно, мадам.

Констанция потрясенно отвернулась.

— О, эти неблагодарные люди… Боже мой, что же будет дальше? Как я боюсь за короля, за его детей.

Ее горечь и разочарование были столь глубокими, что Жакоб осмелился спросить:

— Могу ли я помочь вам чем-нибудь, мадам?

— Узнайте, когда мы отправимся, Жакоб. Это невероятно тяжело: сидеть здесь в ожидании, не зная, что происходит с королем и его семьей. Эти солдаты, этот взбунтовавшийся народ, это так ужасно… Я очень боюсь Жакоб.

Парикмахер еще не успел ничего ответить, как над площадью раздался звук почтового рожка, и голос кучера возвестил:

— Отправляется почтовый дилижанс на Монмер-райль и Мец.

Констанция устало откинулась на спинку сидения. — Ну, наконец-то, — прошепатала она, устало закрывая глаза.

Почтовый дилижанс неторопливо двигался по направлению к восточной границе Франции. Вокруг сгустилась ночная тьма, и пассажиры дилижанса дремали.

Лишь Констанция, сидевшая у окна, напряженно вглядывалась в ночную тьму.

Не спал и Николя Ретиф де ля Бретон. Он раздумывал над чем-то, подперев голову рукой.

Внезапно Констанция тронула его за руку. — Смотрите, мсье Ретиф. Что это?

Впереди на дороге Ретиф увидел освещенный светом двух факелов, которые держали в руках солдаты в незнакомой форме, экипаж Джакомо Казановы. Сам знаменитый венецианец, нацепив на нос пенсне, читал какую-то бумагу.Ретиф высунулся из окна почтового дилижанса.

— Стойте! Стойте! — крикнул он кучеру. — Мне нужно на минуту выйти. Остановите карету!

Когда дилижанс остановился, писатель выбрался наружу.

— Что случилось, дорогой друг? — обратился он к Казанове. — У вас все в порядке? Тот грустно улыбнулся.

— Граф Валенштайн, у которого я служил библиотекарем, пронюхал, где я нахожусь, и прислал за мной своих солдат. К сожалению, мне так и не удалось скрыться. Будь я помоложе… Когда я был молод, мне удавалось бежать и от гораздо более страшных тюремщиков. Но я еще не сказал своего последнего слова!.. Что ж, ничего не поделаешь. Молодость — это недостаток, от которого очень быстро избавляешься.

На боковой проселочной дороге показалось несколько человек с горящими факелами в руках. Затем Ретиф де ля Бретон и Джакомо Казанова с удивлением увидели, что эти несколько человек превращаются в толпу с ярко горящими факелами, которые освещали тягостный сумрак ночи.

— Куда это они? — изумленно спросил Ретиф. — Кажется, они поют «Карманьолу». Наверное, что-то случилось.

На несколько мгновений оставив Казанову, он бросился к толпе и обратился с вопросом к шагавшему первым человеку небольшого роста и в потертом сюртуке:

— Что случилось? Куда вы все идете?

— А вы не знаете последних вестей? — весело ответил тот. — Только что в двух лье отсюда в местечке Варенн арестован сбежавший от революционного народа король Людовик Капет.

Ретиф оторопело хлопал глазами.

— Как — арестован? Уже?

— Да, его задержала группа патриотически настроенных граждан во главе с сыном почмейстера гражданином Друэ. Они сейчас находятся в доме мсье Созе.

— А что это за дом? — спросил Ретиф.

— Мсье Созе торгует свечами и скобяными изделиями. Сейчас все собираются вокруг этого дома в Варенне.

Ретиф вернулся к молчаливо стоявшему возле своей новой кареты Казанове и рассказал ему о том, что король арестован и содержится в доме торговца свечами и скобяными изделиями мсье Созе в местечке Варенн неподалеку отсюда.

Казанова хмуро смотрел на толпу с факелами.

— Ночь… Видения… Вам не кажется, дорогой Ретиф, что декорации спектакля изменились, и публика сама вышла на сцену? Ретиф, ты, конечно, поедешь в Варенн?

— Естественно, — ответил тот. — Я именно для этого выехал из Парижа. Я хочу быть свидетелем события. Оно, наверняка, изменит ход истории.

— Да, это действительно историческое событие ~-задумчиво произнес Казанова. — Король стал заложником того, кто торгует свечами и гвоздями… Ретиф, ты собираешься писать об этом комедию или трагедию?

— Вы же знаете, господин Казанова, я не пишу ни комедий, ни трагедий. Я пишу только то, что вижу собственными глазами, а это не подразумевает какого-либо определенного жанра. А разве вы не хотите увидеть все это собственными глазами?

Казанова медленно покачал головой.

— Нет, я уезжаю в Верден. Я не хочу быть свидетелем того, как народ похоронит собственного короля. Ретиф пожал плечами.

— Но народ Франции не хочет смерти короля. Казанова печально и мудро улыбнулся.

— Если король становится заложником торговца свечами — это ничем не отличается от того, как если бы он умер.

Не ожидая ответа, Казанова отправился к карете в сопровождении двух прусских гвардейцев.

— Что ж, прощай, Ретиф, — напоследок сказал Казанова. — Я был рад с тобой повидаться.

Парижский писатель снял шляпу и поклонился.

— Мне тоже было приятно повстречаться с таким знаменитым человеком как вы, мсье Казанова.

Ретиф вернулся в дилижанс и рассказал Констанции обо всем, что видел. Разумеется, все остальные пассажиры кареты тут же проснулись и, затаив дыхание, выслушали рассказ писателя.

Адъютант ла Файетта немедленно приказал направить дилижанс в Варенн. Кучер пытался возражать, мотивируя это тем, что Варенн находится в стороне от дороги. Однако, Луи де Ромеф полномочиями, данными ему главнокомандующим национальной гвардии генералом ла Файеттом, отдал приказ ехать в Варенн.

Почтовый дилижанс двинулся вместе с толпой крестьян из близлежащих деревень к месту задержания короля. Все выбрались наверх, и в карете остались только Томас Пенн, Констанция и ее парикмахер Жакоб.

Карета медленно двигалась среди толпы, с факелами в руках распевавшей «Карманьолу».

— Мистер Пенн, — тихо сказала Констанция, — простите меня за мое поведение. Я уже давно так не пугалась. Последний раз мне было страшно за сына.

— У вас есть сын?

— Да. Еще совсем маленький мальчик. Слава богу, мне удалось отправить его подальше от всех этих революционных потрясений. Он находится под надежным присмотром.

— Вы испугались этого негодяя? — сочувственно спросил Пенн.

Констанция долго смотрела в окно и, наконец, ответила:

— Нет, не только. Я боялась вас; людей, которые едут с нами в дилижансе; людей, которые собирались на площадях; я боялась всего, чего не знаю, с чем незнакома. Знаете, господин Пенн, двор — это мягкая постель, это… как та красная мантия, в которой был одет король на открытии порта в Шербуре. Это было так безопасно, так спокойно… Это была идеальная жизнь, которая целиком меня устраивала. Может быть, если бы мне удалось найти другой идеал, я была бы счастлива и с ним… Если бы мои родители были живы… Может быть, я не осталась бы такой одинокой, никому не нужной придворной дамой…

Испытав внезапный прилив симпатии к этой очаровательной, слабой и беззащитной женщине, Томас Пенн нежно погладил ее ладонь. Она не возражала.

— Так вы простите меня? — переспросила она. — Это был всего лишь страх. Мне здесь очень страшно.

— А завтра вы не будете бояться? — тихо спросил Пенн. — Неблагодарность королей входит в пословицы, а неблагодарность свергнутых королей тем более ужасна.

Констанция улыбнулась.

— Вы хотите поддержать меня сегодня вечером? Он кивнул.

— Да. Ничего не бойтесь. Мы все боимся. Вера и идеалы позволяют нам избежать страха. Мы должны найти подходящие для себя идеалы, ваша светлость. А если мы понимаем, что идеалы не отвечают нашим требованиям, нужно найти в себе смелость изменить их.

— Изменения пугают меня больше всего, — пробормотал Жакоб. — Когда клоуны и кошки уходят из богатых домов, их преследуют, забрасывая камнями. Их преследуют владельцы.

— В Декларации прав человека у нас в Америке мы заменили слово «владелец» словом «искатель счастья». Как вы чувствуете себя сейчас, Жакоб?

— Я всегда боялся перестать быть тем, кем я привык быть, — мрачно ответил парикмахер. — К тому же, я ненавижу счастье.

Он отвернулся.

— А я потеряла счастье, — тихо сказала Констанция. — Но надеюсь еще раз найти его. Может быть, у вас, в Америке.

— Я думаю, что там могут найти счастье все, — уверенно ответил Томас Пенн, — даже аристократы. Америка — страна равных возможностей для всех. Я горжусь тем, что принимал участие в разработке Декларации прав человека. Я возвращаюсь назад через месяц, если хотите, мы можем отправиться вместе на американском корабле.

Констанция промолчала, глядя в окно. Дилижанс приблизился к стенам маленького местечка под названием Варенн. Городок был запружен народом до такой степени, что почтовый дилижанс остано -

Вился, не доехав до городских ворот. Однако, благодаря тому, что в этой карете прибыл адъютант генерала ла Файетта мсье Луи де Ромеф, Констанции, Ретифу де ля Бретону и Томасу Пенну удалось вместе с ним пройти в дом господина Созе, где сейчас содержался король.

На башне городской часовни громко бил колокол. Забравшись на возвышение, Француа Кольбер громко читал последний номер газеты «Друг народа», которую только что нарочным доставили из Парижа. Это была цитата из выступления лидера «Клуба кордельеров» Жоржа Дантона.

— «А вы, гражданин ла Файетт, вы, кто еще совсем недавно заверял нас, что головой отвечаете за короля, неужели, вы полагаете, что одного вашего появления здесь достаточно для погашения вашего долга? Вы клялись нам, что король не уедет. Или вы предали свою родину, или вы глупец, если взяли на себя ответственность за человека, которому не должны были верить. В любом случае вы показали свою неспособность командовать нами, но мне хотелось бы верить, что вас можно упрекнуть лишь за ошибки. Если бы свобода французской нации зависила лишь от одного человека, то мы заслуживали бы рабства и унижения. Франция и без вас может быть свободной».

Лейтенант де Ромеф прошел в дом господина Созе. Здесь было не меньше народу, чем на площади перед домом. При появлении лейтенанта позвали самого хозяина дома, который находился в большой комнате наверху, на втором этаже. Лестница туда была забита любопытными до отказа. Протолкавшись между ними, господин Созе спустился вниз. — — Кто-нибудь, позовите доктора! — встревоженно крикнул он. — У ребенка желудочные колики. Кто-то из толпы возмущенно выкрикнул:

— Это все только предлог для того, чтобы задержать возвращение в Париж.

Толпа тут же принялась скандировать:

— В Париж! В Париж! В Париж! Господин Созе умоляюще поднял руки.

— Я прошу вас не шумите. Дети очень устали. И еще… Этот колокольный звон… Но его слова утонули в шуме толпы.

— Я — лейтенант Луи де Ромеф, адъютант генерала ла Файетта главнокомандующего национальной гвардии. Я прибыл сюда с декретом Национального собрания. Это вы арестовали короля?

— Нет-нет, я никого не арестовал, — торопливо ответил Созе. — Я просто предоставил свой дом для того,

Чтобы король и его семья могли хоть немного отдохнуть. По лестнице спустилась жена господина Созе, которая тут же добавила:

— Когда король обнял и поцеловал моего мужа, я готова была расплакаться от счастья. Это было похоже на возвращение отца после того, как ты испытал страх потерять его.

— Король сказал, что он жил в Париже в окружении кинжалов. Ему было страшно, и поэтому он отправился сюда к своим верным подданным в провинцию, чтобы почувствовать себя среди них свободным. Ну что ж, поднимаемся наверх. Вы должны поговорить с его величеством.

Он шел, расталкивая любопытных, скопившихся на лестнице.

— Дайте пройти представителям нации! Вы уже давно здесь находитесь! Дайте и другим посмотреть! Думаю, что приезд короля принесет пользу нашему маленькому городку! Позвольте же пройти представителям нации! Пропустите их!

Констанции не удалось подняться выше последнего пролета. Лишь высоко подняв голову, она могла увидеть из-под ступенек лестницы грязный пол, небольшую кровать, на которой спал маленький ребенок, и ноги возбужденно расхаживающих по комнате короля Людовика и королевы Марии-Антуанетты. Правда, ей было хорошо слышно все, о чем говорили в комнате на втором этаже.

— Сир, прибыл представитель нации, который хочет поговорить с вами.

В ответ — молчание короля.

— Сир, в Париже может начаться настоящая резня. Наши матери находятся на шаг от гибели.

— А я, по-вашему, не мать? — послышался голос Марии-Антуанетты.

— Сир, из Парижа прибыл посыльный с декретом Национального собрания.

— Кто он? — спросил Людовик.

— Адъютант генерала ла Файетта лейтенант де Ромеф.

Адъютант командующего Национальной гвардией вошел в комнату и щелкнул каблуками.

— Ромеф?.. — изумленно спросила королева. — Я бы никогда в это не поверила, если бы не увидела собственными глазами.

— Ваше величество, я исполняю волю пославшего меня французского народа.

— Где декрет? — спросил король.

— Вот он.

Наступила тишина, которая была нарушена спустя несколько мгновений, мрачным голосом Людовика XVI:

— Во Франции больше нет короля.

Констанция беззвучно зарыдала, и расталкивая в стороны собравшихся на лестнице людей, выбежала из дома. Она не знала, куда деваться, однако, к счастью, Жакоб уже нашел номер в гостинице и перетаскивал туда вещи.

— Идемте, мадам. Вам нужно отдохнуть. Перед толпой, собравшейся на площади, стали зачитывать декрет ассамблеи о том, что Национальное собрание объявляет власть короля во Франции незаконной. Но Констанция уже не слышала этого. Она сидела в своем номере, неподвижно глядя на противоположную стену.

Из оцепенения ее вывел негромкий стук в дверь.

— Мадам…

Это был голос Ретифа де ля Бретона.

— Что вам нужно? — недовольно спросил Жакоб, единственный слуга, оставшийся у Констанции.

Мари-Мадлен, позабыв о том, что у нее есть хозяйка, вместе с Франсуа Кольбером ушла в революцию.

Из-за двери снова донесся голос Ретифа:

— Не бойтесь, Жакоб. Это я, Ретиф де ля Бретон. Вместе со мной господин Томас Пени.

Кивком головы Констанция разрешила открыть дверь.

— Мы остановились в соседнем номере, — сообщил Ретиф. — Сейчас я объясню, зачем мы пришли. Только что на улице я видел лица этих крестьян. Это не были лица счастливых детей, которые вновь обрели своего отца, как выразилась мадам Созэ. На этих лицах отразилась многовековая печать голода и рабства. Пройдет еще много времени до того, пока эти лица изменятся. Тот день, который положил конец несправедливости еще далек.

— Вы пришли только для того, чтобы сообщить мне об этом? — устало спросила Констанция.

— Нет-нет, ваша светлость. Во-первых, мы хотели поблагодарить вас за путешествие. Нам было очень приятно находиться рядом с вами весь этот долгий день.

Констанция слабо улыбнулась.

— Путешествие было долгим и закончилось не слишком приятно, но все-таки оно сохранится в моей памяти. Так что же вы хотели, господин Ретиф?

— Ваша светлость, удовлетворите мое любопытство. Скажите, что находится в тех свертках, которые я вчера помог перенести из дворца в вашу карету?

— Так это были вы?

— Я с самого начала ему не доверял! — нервно выкрикнул Жакоб.

Ретиф де ля Бретон рассмеялся и развел руками.

— А, по-моему, это несправедливое чувство, ваша светлость. Люди всегда подозревают нас, думают, что мы, пишущие представители человечества, всегда шпионим за ними. А ведь мы просто пишем. Ну, и иногда издаем кое-что… Мы просто очень любопытны. Так что же у вас в свертках?

Констанция обратилась к Жакобу:

— Покажите.

Парикмахер стал медленно и торжественно разворачивать сверток.

— Это — костюм, в который был одет его величество Людовик XVI в момент открытия Шербурского порта. Сегодня его величество должен был одеть этот костюм перед своими войсками в Монмеди.

Здесь была та самая ярко-красная, вышитая коронами и гербом мантия.

— Наверно, ужасно играть роль короля?.. — с грустной улыбкой сказал Ретиф де ля Бретон. Томас Пенн кивнул. — Да, задача тяжелая, но красивая…

— Кто знает если бы король путешествовал в этом одеянии, то его, возможно, и не решились бы арестовать в этом местечке.

Жакоб облачил обнаруженный в номере манекен в королевское одеяние. Констанция долго смотрела на манекен, а затем медленно опустилась на одно колено.

— Ваше величество… Витторио…

ЭПИЛОГ

В девять часов десять минут утра двадцать первого января тысяча семьсот девяносто третьего года палачи связали Людовика XVI, и под дикие крики толпы нож гильотины снес ему голову.

Наблюдавшая за этим из толпы Констанция де Бодуэн, увидев отрубленную голову короля, не стала больше задерживаться на площади Революции. Она торопилась к отъезду в Шербур, где на корабле, отправлявшемся в Америку, ее ждал сын Мишель в сопровождении двух преданных слуг — парикмахера Жакоба и маленького гасконца Шаваньяна.

— Прощай, Франция… Здравствуй, Америка…

Оглавление

Констанция. Книга первая

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12

Жюльетта Бенцони Констанция. Книга вторая

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12

  ГЛАВА 13

Жюльетта Бенцони Констанция. Книга третья

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12

Жюльетта Бенцони Констанция. Книга четвертая

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12

  ГЛАВА 13

  ГЛАВА 14

Жюльетта Бенцони Констанция. Книга пятая

  ПРОЛОГ

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

  ГЛАВА 6

  ГЛАВА 7

  ГЛАВА 8

  ГЛАВА 9

  ГЛАВА 10

  ГЛАВА 11

  ГЛАВА 12

  ГЛАВА 13

  ГЛАВА 14

  ГЛАВА 15

  ЭПИЛОГ

Жюльетта Бенцони Констанция. Книга шестая

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ЭПИЛОГ