Я - Даго. Я - Даго Пестователь. [Збигнев Ненацкий] (fb2) читать онлайн

От нечего делать наблюдал он за обычаями эстов, за поведением пленных, слушал дикие песни, что орались возле костров. Для него было открытием, что женщины переносили неволю лучше мужчин. Некоторые из них, возможно, потеряли детей, которых убили эсты, но как будто позабыли об этом. С радостью отдавались они насильникам и даже дрались между собой за то, с кем из них эст посильнее будет спать, согревая своим телом. Всей ватагой эстов командовал громадный мужик с густой черной бородой. Звали его Гурдой. Это он знал дорогу до места, где торговали рабами, это он расставлял стражей возле лагеря, это он выбирал себе на ночь самую красивую женщину, и он же карал эстов, причем, признавая один только вид наказания - копьем в спину. Это он ел больше всех и самые отборные куски. Его власть над другими бралась от того, что был он самым сильным и знал дорогу через леса и болота. И тогда подумал сын Бозы, что источником власти является сила и обладание какою-нибудь тайной. Сама же власть не может проявляться иначе чем через жестокость. Никто ведь не протестовал, если Гурда убивал воина, плохо выполнившего приказ. Но власть, все-таки, следовало проявлять не только путем одной жестокости, но фактом обладания самыми красивыми женщинами, поедания самой вкусной пищи. И тогда сын Бозы пришел к выводу, что власть следует проявлять и демонстрировать различными путями, а путей таких, скорее всего - бесчисленное множество.

Тем временем, сделалось теплее. Болота и топи вскрыли свои предательские глубины. В полдень на реках и озерах трескался лед, и ватаге разбойников приходилось делать крюки, занимавшие по несколько часов, чтобы обойти болото или озеро. Заметил тогда сын Бозы, что Гурда все чаще начинает убивать эстских воинов, в основном тех, что шли последними, с трудом вытаскивая ноги из талого снега. В то же время, он избегал убивать пленников. Понял тогда сын Бозы, что до города должно дойти наибольшее число пленников и наименьшее число их ведущих. Под самый конец осталось двадцать пять пленных женщин, пять мужчин и пятнадцать охранников. Гурда начал теперь заботиться о пленных, на своих же воинов махнул рукой совершенно и когда замечал, что на следующем привале не хватает одного-двух, беспокойства не проявлял, даже, казалось, был этим доволен. Понял тогда сын Бозы, что всю прибыль от продажи пленных Гурда желает заполучить для одного себя. И все сильнее начал ненавидеть он Гурду, так как Зелы учила его поступать совершенно по-иному. За равный труд должна была следовать и равная награда. Но разве так поступали правители? Знакомясь впоследствии с "Книгой Громов и Молний", понял он, что для человека, желающего владеть и править иными, важны лишь собственные цели и личное обогащение.

Как-то днем ватага разбойников обогнула топкие берега крупного озера и наткнулась на разбитый тележными колесами тракт. По нему медленно тащились запряженные волами громадные повозки с деревянными, пронзительно скрипящими осями. Эти повозки - чаще всего их было несколько, грузы были накрыты льняными полотнищами - сопровождали вооруженные всадники. Случалось, что за возами шагали коротко обстриженные, одетые в рванье рабы. Время от времени воины в звериных шкурах, с коровьими черепами на головах вели группки худых и оборванных людей - мужчин и женщин, взятых в плен далеко от этих мест. Группа, которую вел Гурда, ничем не отличалась от них; никто из воинов или всадников, проезжавших по тракту, не обращал на них внимания. Но никого не интересовал и сын Бозы, идущий в одиночестве в некотором отдалении от банды Гурды. Город - как легко можно было догадаться - жил торговлей рабами, кожами и воском, а также добычи от грабежей. Туда тянулись не только разбойники и поставщики рабов, но и различного пошиба бродяги, готовые наняться для охраны купеческих караванов. Уже позднее узнал сын Бозы, что в городе находится порт и десятки судов. Каждой весной люди, называемые ярлами, владеющие боевыми кораблями, объявляли набор добровольцев в свои дружины. Каждый свободнорожденный, имеющий меч со щитом, мог, присягнув ярлу, отправиться за приключениями и добычей. И не важно было, что выглядел такой искатель оборванцем - с рваной шубой, дырявыми сапогами и настолько драными штанами, что из прорех светило голое тело. Главное - чтобы был он оружным и умел драться. Город жил не только торговлей, но и добычей, которую привозили на своих кораблях эти голодранцы и продавали за серебряные гривны или куфические монеты Аббасидов, а потом пьянствовали до потери сознания в специально для такой цели построенных хибарах и шалашах, да забавлялись с продажными женщинами. Город был непохож на иной мир, руководствуясь своими собственными законами, имея собственного выборного правителя и собственные воинские дружины для своей защиты.

Когда же сын Бозы наконец-то увидал Город, он страшно разочаровался. Зелы повторяла то, о чем спалы рассказывали после своих походов на юг. Они видели громадные стены из камня, прохаживавшихся по этим стенам воинов в блестящих панцирях. В Город вели ворота с высокими арками. За воротами тянулись мощеные камнем улицы, и один рядом с другим высились каменные дома, покрытые деревянными дощечками или же пластинами из обожженной глины. На улицах клубились толпы людей, одетых в одежды из золота, пахло благовониями и хорошей едой. В хоромах, настолько огромных, что в них могли поместиться тысячи человек, с каждой стены на людей глядела краса - так называли это спалы. И потому, даже возвращаясь домой с добычей, тосковали по походам и вновь отправлялись к Большим Стенам.

В этом же городе никаких стен не было. На берегу реки, вытекающей из поросшего тростником озера, на размякшей от весенней грязи земле располагались сотни шалашей из камыша или жердей, покрытые соломой. Между шалашами то здесь, то там виднелись длинные сараи, выстроенные из ивовой плетенки, скрепленной глиной - видимо, склады для товаров, так как рядом с ними были обширные площадки, где под голым небом велась торговля. Из шалашей курился дым, и если заглянуть в какой-то из них, можно было увидать людей, тачающих сапоги, работающих у ткацких станков, или же оттуда доносился стук кузнечных молотов; меж шалашами шатались ватаги самым различным образом одетых людей, говорящих на различных языках и наречиях. Воздух был пропитан запахами дыма, вонью гниющего мяса, смрадом людских и животных испражнений; то тут, то там в загонах из жердей ждали забоя волы, бараны, телята и свиньи. Везде можно было завязнуть в грязи или промочить ноги в стекающих прямо в реку помоях. Лишь где-то вдалеке, за крышами сотен шалашей и сараев, можно было увидать земляной вал и несколько сложенных из бревен ворот. Из-за валов торчали остроконечные крыши домов, похожих на те, что были на дворище спалов. Дома были разной величины и высоты, но чаще всего к улице стояли фасадом. Дома, стоящие поближе к реке - точно так же, как и на спальском дворище - высились на бревнах-подпорках; те, что подальше от реки - имели малюсенькие садики с оградой их плетеных прутьев. Улицы были узкими, на них с трудом могли разминуться две повозки. И таких домов, сбитых в некий, определяемый улицами порядок, были сотни.

На правом берегу реки располагался порт, сейчас закованный льдом - деревянные помосты заходили в реку, а возле них можно было видеть вытянутые на берег суда, формой своей напоминающие большие лодки. Некоторые из них были узкие и очень длинные, другие покороче, но и шире. На каждом корабле была высокая мачта, поэтому издалека порт напоминал лес оголенных от веток деревьев.

Реку перегораживал деревянный палисад с большими воротами посредине. Благодаря палисаду, когда река была свободна ото льда, и вход в порт был открыт, никто не мог заплыть или выплыть из него без разрешения воинов, державших стражу на двух башнях, стоящих по обе стороны от портовых ворот. Впрочем, тут же неподалеку высилась насыпь с палисадом из наклоненных наружу и заостренных на концах бревен, высоко вверх поднимались четыре деревянные башни, откуда был прекрасный вид на реку и всю округу. Именно здесь жил правивший городом князь, именно здесь могли спрятаться на случай неожиданного нападения самые значительные горожане. Позднее, когда сыну Бозы довелось жить тут, он открыл для себя порядок города, а в воинах, маршировавших по его улицам или проезжавших верхом, научился отличать тех, кто следили за порядком и за некоторые провинности свободного человека могли сделать рабом. Узнал он кварталы, где проживали купцы: евреи и хазарины, юты, норманны, франки и аскоманы, аббасиды и омайяды, эсты и десятки иных различных племен и народов. Узнал он и закоулки, где ожидали развратников продажные женщины; места, где пились вино, сытный мед и пиво, где продавались жареные бараньи седла, каплуны, пахучие коренья и плоды удивительного вкуса. А еще были улицы, где можно было купить оружие, настолько красивое и легкое, как будто сделано оно было не из железа, но хорошо высушенного дерева, позолоченные кольчуги и шлемы, украшения для поясов великолепной чеканки, чудеснейшие броши и диадемы, рулоны сукна, настолько тонкого да нежного, будто соткали его не человечьи руки на ткацких станках, но сделал это за них огромный паук...

Одно сразу же бросилось в глаза сыну Бозы и научило его внимательности: если кто ходил без оружия, того сопровождали один-два оружных; даже женщины носили ножи у пояса. Парень не понимал слов, которые говорили обитатели города, так как разговаривали они на разных языках, зато язык тел выдавал их чувства: каждый думал только лишь о богатстве, каждого переполняла жадность.

Гурда город знал и уверенно вел свое сборище воинов и пленных среди шалашей. Сыну Бозы пришлось чуть ли не приклеиться к ним. Ни Гурда, ни кто-либо из рабов не смог бы в этом оборванце узнать человека, идущего за ними от самого края спалов, воровавшего у них пищу, подглядывавшего за ними по ночам, а иногда и убивавшего. Язык тела Гурды говорил сыну Бозы, что его хозяин измучен зимним походом и желает как можно быстрее сплавить добычу, чтобы обрести богатство.

Они остановились возле длинного сарая, сразу же возле первого земляного вала. С севера дул холодный ветер, неся с собою неизвестный доселе для парня соленый запах. Из сарая вышел мужчина с широкой черной бородой и в белой, до самой земли, одежде. На его голове была надета странная белая шапка с поблескивающим над самым лбом самоцветом. Его сопровождали двое, в блестящих панцирях и закутанные в плащи, сотканные из небольших оческов шерсти. Сопровождающие носили высокие сапоги из мягкой кожи и шерстяные обтягивающие штаны. На их поясах висели длинные мечи в разукрашенных ножнах.

Гурда что-то говорил этим воинам на языке эстов, а те переводили его слова человеку в белом. Тот неспешно кивал головой, а затем, видимо, позволил Гурде занести в сарай много дров и развести костер. Ему не хотелось, чтобы рабы от холодного ветра простудились и заболели. Потом из сарая вышли какие-то женщины, по-видимому тоже невольницы, и стали раздавать среди рабов Гурды еду. Сын Бозы не ел со вчерашнего дня, так что голод мучил его будто проглоченная колючка. Но он спрятался за угол сарая и начал следить за тем, как происходит продажа невольников.

На какое-то время один из воинов исчез и вернулся в сопровождении женщины в пушистом темно-зеленом плаще с капюшоном. Под плащом у нее было длинное платье, перетянутое в талии узорчатым поясом с ножнами, из которых торчал нож. На ее платье можно было видеть целых три большие броши, по одной на каждой груди, а третья - посредине, хотя и несколько ниже. Поза этой женщины, ее походка и одежда создавали впечатление, что это непростая особа.

Видимо, она знала много языков. Человек в белом заговорил с нею на каком-то неведомом сыну Бозы наречии, вручив кусок металла в качестве платы, а потом она подходила поочередно к каждому из приведенных Гурдой рабов и, если это был эст, расспрашивала его на языке эстов, а если склавин - то по-склавински. Сколько лет? Знает ли какое-нибудь ремесло? Если это была женщина - познала ли та уже мужчину и рожала ли детей? Сколько раз рожала?

Когда женщина закончила расспросы, она поклонилась человеку в белом и пошла в сторону города. Тогда сын Бозы направился за ней и, ускорив шаг, нагнал у большого дома на высоком речном берегу.

- Остановись, госпожа, - с мольбою в голосе произнес он на языке спалов. - Я здесь чужой, а ты, как я сам слышал, владеешь языком склавинов.

Женщина положила руку на рукоять ножа, но, поглядев на его юношеское лицо и развевающиеся по ветру чуть ли не белые волосы, ответила:

- Чего ты хочешь, парень?

- Я прибыл из края спалов, ибо гонит меня Жажда Деяний. Скажи мне, где я оказался? Что это за город?

Она рассмеялась:

- Ты даже не знаешь, куда пришел? Этот город зовется Друзо.

Сын Бозы заметил, что ее лицо как будто присыпано пеплом, из-за чего женщина выглядела пожилой. Только глаза ее не могли его обмануть - она была молода.

- Посоветуй мне, госпожа, что должен я делать здесь, раз даже не знаю иного, кроме спальского, языка?

- Через неделю - две, когда сойдет лед, ярлы объявят набор на свои корабли. Они будут искать дренгов, у которых имеется оружие и которые умеют драться. На кораблях ярлов всегда есть место тем, кто гоним жаждой подвигов. Да и купцам нужны воины, чтобы защищали они товары от морских разбойников. Не знаю, правда, согласятся ли они взять тебя, ведь им нужны опытные воины, а ты более похож на мальчишку.

- Благодарю тебя, госпожа, за совет. Но где мне жить, и кто даст мне еду на время клича ярлов или купцов?

Та пожала плечами.

- Здесь нужно иметь деньги, парень. Разве тебе не говорили об этом, прежде чем ты отправился в Друзо? Здесь даже свободный человек, если у него нет денег, отдается в неволю к другому.

Она повнимательней присмотрелась к своему собеседнику. У того был паршивенький щит и меч в ножнах из липовых дощечек. Единственной замеченной ею ценной вещью была мастерски сделанная кольчуга. В меховой накидке было множество дыр. Такими же дырявыми были сапоги и штаны. На лицо парень был красив. Но она не хотела заниматься любовью.

- Продай свою кольчугу и меч, - посоветовала она. - Только вот никакой ярл не возьмет тебя в дружину, никакой купец не наймет.

- А тебе, госпожа, воин не нужен?

- Нет. Я бедна почти так же, как и ты. Еще перед осенью было у меня четыре раба, три рабыни и муж, занимавшийся торговлей шкурками куниц и выдр. Ты не слыхал, как осенью на город напали аскоманские разбойники? Вот тогда-то мой муж и погиб, и я стала вдовой. Рабов пришлось продать. У меня остался только дом. Зарабатываю я тем, что знаю языки склавинов и эстов, могу излечивать раны, а еще я занимаюсь сейдром, то есть - искусством чар.

- Я тоже владею искусством чар, - похвастался сын Бозы.

- Так может твои чары смогут достать из воздуха мешок куфических монет Аббасидов, - пожала она плечами. - Если ты сможешь сделать такое, приходи в мой дом и постучи в дверь три раза. Меня зовут Астрид. А тебя?

- У меня нет имени, - серьезно отвечал сын Бозы.

- В таком случае, я ошиблась, приняв тебя за мальчишку. Ты вообще еще дитя. Уходи из Друзо еще сегодня же, потому что завтра, может случиться, я встречу тебя в сарае, где держат рабов.

Сказав это, она ушла. Сын Бозы увидал, как она открыла дверь ключом и исчезла в темноте сеней. Тогда он чуть ли не бегом направился в сторону сарая на площади, в котором Гурда продавал рабов. Сын Бозы сожалел, что так много времени потратил на разговоры с чужой женщиной. Разве не учила его Зелы, как вести себя в городе, какие правят в нем законы, какие ловушки расставляются здесь на прибывающих из далеких лесов людей? Опять спрятался он за углом сарая, довольный тем, что торг меж Гурдой и человеком в белом до сих пор не закончился. Пара воинов, сопровождающих купца, до сих пор еще осматривали отдельных невольников, выясняли силу мужчин, заглядывали им в рот и пробовали пальцами зубы. У женщин обнажали грудь и живот, чтобы проверить, рожали ли те уже, всовывали пальцы меж ног, чтобы удостовериться, был ли у них мужчина. Сын Бозы не понимал языка, которым пользовался купец в разговоре с Гурдой, но язык тела покупающего был для него понятен полностью. Гурда поступил глупо, пригнав рабов, худых и уставших от тяжкой дороги. Он сам и его люди забавлялись с невольницами, забывая о том, что за девственниц дают самую высокую цену, а они не оставили чести ни у одной хотя бы девицы. Ведь разве многого стоит поношенная куртка или выщербленный меч? Человек в белом потрясал маленьким мешочком и показывал Гурде на его рабов с презрением. Всего лишь маленький кошелек должен был получить Гурда за недели трудов, за множество опасностей и десятки погибших. В один миг понял сын Бозы самую суть торговли: вначале Гурда должен был рабов выкупать, подкормить и только после этого вести переговоры с купцами. Разве в этом большом городе существовал только один человек в белом? Только Гурде было спешно по каким-то своим делам. Спешка же в торговле приносила только вред. Если сын Бозы захочет разбогатеть, охотясь за рабами и торгуя ими, он будет делать это не так как Гурда.

В конце концов, когда стало уже почти темно, человек в белом вытащил из кармана, скрытого в складках одежды, второй кошелек. После этого Гурда приказал своим людям сложить свое оружие в углу. Откуда ни возьмись появились вооруженные воины в блестящих панцирях и стали вязать людей Гурды. Сын Бозы внезапно понял, что Гурда продал в рабство и собственных людей, тех, с кем он совершил разбойничий налет. Вот как, значит, выглядит предательство. Теперь стали ясны ему и предупреждения Астрид о том, что здесь любой легко может превратиться в раба. Границы между свободным и несвободным человеком не определялись никакими законами, ими не были даже короткие или длинные волосы, лишь только оружие в руках да полный кошель.

Уже на закате рабов загнали в сарай, а Гурда с двумя кошельками у пояса пошел меж шалашами. Над городом вздымался дым от печей, разожженных во многих домах, от горящих между палатками и шалашами костров. Гурда шел меж хижинами, откуда долетал запах жареного мяса, откуда выглядывали обнаженные до пояса женщины и зазывали разбойника к себе. В шалашах и палатках торговали пивом, едой, а также собственным телом ради чьего-то удовольствия. "Город - это такое место, в котором все можно купить и все можно продать", - так говорила Зелы, хотя никогда в городах и не была, а только слыхала о них от других спалов.

Вид полуобнаженных, с распущенными волосами женщин, что манили не только Гурду, но и сына Бозы - будил в последнем телесное желание. Никогда у него не было иной, кроме Зелы, женщины, так как та не позволяла ему сблизиться ни с кем из женщин на дворище спалов. Эти же тут - даже в свете костров - казались красавицами, а выпуклости их грудей и круглые плечи вызывали в парне странную боль. Но он был ужасно голодным, оборванным и грязным, от запаха еды он был чуть ли не в обморочном состоянии. Но гораздо сильнее боли вожделения и голодных мук был страх перед тем, что увидал он на невольничьем рынке. Если он до сих пор оставался свободным человеком, то лишь потому, что никто не знал о его существовании. Никто и не предполагал, что где-то среди шалашей и хижин бродит оборванный, не знающий городских обычаев, без кошеля у пояса, только лишь с мечом и щитом человек.

Гурда остановился у какой-то палатки и дал блестящую монету мужчине, подкладывающему дрова в костер. Через некоторое время ему вынесли жбан пива, и Гурда долго и жадно пил. Затем он пошел прямо, наверное, к какому-то известному лишь ему сараю, где он бывал уже много раз, и сын Бозы подумал тогда, что если он позволит разбойнику дойти туда, то потеряет его. Поэтому, когда Гурда на короткое время зашел в такое место, куда не проникал свет от какого-либо костра, он догнал его бесшумно, вынул Тирфинг и одним ударом снес голову эсту; потом склонился над дергающимся в агонии телом и срезал оба кошеля с пояса.

Никто и не заметил случившегося, хотя буквально в нескольких шагах пылал костер, вокруг которого сидели несколько оружных эстов и пели какую-то песню. Сын Бозы отвернул от костра и направился к дому Астрид, обходя все костры, шалаши и сараи. Он перелез через защитный вал, который совершенно не охранялся. Воины сторожили лишь ворота крепости, где жил городской правитель.

Как и сказала ему женщина, он трижды громко ударил кулаком в двери. Та сразу же открыла, и сын Бозы заметил в ее глазах изумление. Еще он увидал большую, мрачную комнату, слабо освещенную огнем горящего камина и каменной, наполненной маслом лампы, стоящей на деревянном столе.

Астрид была в длинной до щиколоток льняной рубахе, волосы у нее были распущены, отмытое от золы лицо - молодое и приятное на вид.

- Чего ты хочешь? - спросила она на языке склавинов.

- Я наколдовал эти монеты своими чарами, - ответил сын Бозы. - За них я хочу здесь жить, научиться языку здешних народов и городским обычаям. А еще я голоден.

Женщина молча подошла к камину и сняла подвешенный над огнем небольшой котелок, наполненный кашей с жиром. После этого она наложила каши в каменную миску и подала деревянную ложку.

Сын Бозы осмотрел комнату. Ничто не говорило о том, чтобы здесь жил какой-то мужчина. Но из комнаты наверх вела лестница. Может быть кто-нибудь спрятался там? Он не верил, чтобы Астрид жила сама. Город не казался ему подходящим для одиноких женщин.

- Где твой мужчина? - спросил он.

- Я живу сама. Я же говорила тебе, что я вдова. Вот я специально и пачкаю себе лицо. чтобы считали, будто я уже старая и гадкая.

- В этом и заключаются твои чары, - поддел ее сын Бозы.

Он заглянул в миску, набрал ложку с верхом и подал ее Астрид.

- Съешь ты, пока я не начал. Я никогда не беру никакой еды из женских рук, прежде чем хозяйка не попробует.

- Я не голодна.

- Делай, что я сказал. Я из рода спалов, и у нас такой обычай.

- Не хочу.

- Ешь, иначе я ударю тебя. - Сын Бозы был голоден, и в нем нарастала злость.

Женщина пожала плечами и съела ложку каши.

- Никогда не слыхала про спалов, - сообщила она. - Ты похож на ребенка и, будто ребенок, не имеешь имени. И в то же время, ты осторожен и недоверчив, будто бы тебе уже сто лет.

Астрид молча глядела, как ест ее гость. Она не присела на лавку рядом, но продолжала недвижно стоять у пылающего огня и о чем-то сосредоточенно думала.

- Возьми, - сын Бозы отодвинул пустую миску и ложкой указал ей на кучку куфических монет. - Это тебе.

Женщина собрала монеты и положила их в два кошелька.

- Один из них мне известен, - сказала она. - Он был у купца, который покупал рабов у Гурды. Ты убил Гурду.

- Да, - кивнул он. - Это мое колдовство.

- Если я сообщу об этом стражникам князя Акума, ты тоже потеряешь жизнь.

- Ну а эти куфические монеты? - спросил сын Бозы. - Ведь я же не требую от тебя многого. Предоставь мне жилье, научи языку и обычаям. Ты рассказывала мне, что после смерти мужа живешь в бедности, что тебе пришлось продать рабов и уволить служанок. Теперь ты станешь богатой.

Женщина коснулась рукой груди, рисующейся под льняной рубахой.

- Чего ты еще потребуешь?

Он отрицательно качнул головой.

- В этом городе много женщин. Я видел их обнаженными до пояса. Они заманивали меня своим телом. Если мне захочется женщину, за одну из этих монет приведешь мне одну из них.

- И ты больше ничего не хочешь, кроме еды, жилья, обучения языку и обычаям?

- Ничего. И если правда то, что ты живешь без мужчины, мой меч даст тебе защиту. Я убиваю быстро и бесшумно. Только это я и умею.

- Ладно, - кивнула она.

Тогда сын Бозы попросил, чтобы она села на лавке по другую сторону стола, подсунул лампу под самое ее лицо и потребовал, чтобы она поглядела ему прямо в глаза.

- Ты приказываешь мне, будто я ребенок, - оскорбилась Астрид. - А ведь я могла бы быть твоей матерью. Зачем ты хочешь смотреть мне в глаза?

- Тебе мало лет, чтобы быть моей матерью. У тебя красивые зеленые глаза, а кожа на щеках нежна будто лепестки у цветов.

- Не говори со мной так красиво, а не то я подумаю, будто ты меня хочешь.

Еда наполнила сына Бозы сытостью. Но, вместе с тем, он почувствовал и страшную усталость.

- Разве ты не видишь, как я оборвался? - спросил он. - Я хочу отдохнуть. Дай мне чистую рубаху и укажи место, где бы я мог заснуть.

- Это дом аскомана, - ответила женщина. - Аскоманы спят голыми. Ложись на лавке возле камина. Там есть баранья шкура, под ней тебе будет тепло. А завтра я устрою для тебя баню и дам одежду, оставшуюся от мужа. Ты долго шел сюда?

- Я не считал дней и ночей, но их было много.

Астрид подкинула дров в огонь и неспешно поднялась по лестнице. Может она спала там, или же ей хотелось там спать сегодня. Сын Бозы чуть ли не на ощупь нашел лавку и разложенные на ней шкуры. С огромным облегченьем сбросил он с себя вонючие лохмотья - ведь он не мылся и не снимал одежду уже много дней и ночей. Кожа на его теле буквально лущилась от грязи.

Свою кольчугу и щит он уложил на утоптанном глиняном полу, лохмотья положил на лавке. Голый, держа в руках лишь Тирфинг и нож и набросив на себя баранью шкуру, сын Бозы укрылся в самом темном углу комнаты. Он сел там и прикрыл веки. Рукоять ножа он опер на колени, направив лезвие вверх. Если бы он заснул, и голова упала, кончик ножа обязательно уколол бы его подбородок. Парень боялся заснуть, так как показалось ему, что в глазах у Астрид увидал он фальшь. Он сознавал, что обладает нечеловеческой силой, так как в нем течет кровь великанов. Но, как предостерегала его Зелы, и как учил собственный опыт, Лесной Человек был сильнее, и жизнь ему спас лишь Тирфинг. Но даже и меч оказывался бессильным, если держащий его поддавался человеческой слабости - потребности во сне. Ибо ведь у спящего победителя украл Одоакр чудесный меч Тирфинг - этому учила песнь Зелы.

А ведь он был всего лишь юношей, измученным долгой дорогой и бессонницей; тепло очага и спокойствие темного дома отбирали остатки сил и отдавали тело на милость сну. И все же, что заставляло его быть чутким и защищало перед слабостью. Какая-то странная горячка, начавшая травить его во время погони за воинами Гурды - Жажда Деяний, ничем не успокоенное желание действовать. Юноша чувствовал в себе эту горячку, и это она время от времени будто судорогой сотрясала все его тело, отгоняя сон и слабость.

Трижды кончик ножа больно кололо его в подбородок. В третий раз он поднял отяжелевшие веки и увидал спускающуюся по лестнице Астрид. Она была совершенно голая, с распущенными волосами; в руке она держала длинный нож. Отблески огня в очаге и масляная лампа слабо освещали комнату, но белизна женского тела резко выделялась в темноте, а по лезвию ножа несколько раз алой искрой пробегало отражение каминного жара. Сын Бозы глядел, как она бесшумно приближается к тому месту, где должен был он спать. Так же бесшумно поднялся сын Бозы из своего угла и встал за спиной Астрид.

- Почему ты хочешь меня убить? - спросил он. - Ведь я же не сделал тебе ничего плохого?

Она вздрогнула, перепуганная его голосом, и повернулась, а он, без всяческих усилий, вынул из ее руки нож с длинным лезвием.

Женщина не сказала ни слова, в темноте ему не было видно выражения ее глаз. Они стояли, друг против друга, совершенно обнаженные - она, белокожая, с маленькими девичьими грудями, со стройными ногами и округлыми плечами, по которым разметались волосы. Стиснутые губы говорили о ненависти и страхе. Лишь на короткое мгновение захотелось ему ее убить, снести голову женщины Тирфингом. Ее лицо показалось ему слишком красивым, чтобы его исказила гримаса смерти. Никогда еще по-настоящему не обладал он женщиной, а ведь на стольких насмотрелся сегодня. Страх Астрид усилил его желание. Сын Бозы заметил, что женщина направила свой взгляд меж его ног. Он посмотрел туда же и обнаружил, что его член начинает подыматься и твердеть будто рукоять ножа. Тогда медленным движением Астрид повернулась к юноше спиной, нагнула спину, схватилась руками за лавку и оттопырила свой круглый зад. Сын Бозы отбросил свой меч и нож и вошел в нее так глубоко, что женщина даже вскрикнула от боли. Желудь на конце его длинного члена был велик, и он погрузился в Астрид глубже, чем когда-либо доставал ее муж, Отар. Но сразуже после мгновения боли у нее появилось чувство совершеннейшего переполнения, доставившее доселе неиспытанное ею наслаждение, потому она еще сильнее согнулась, чтобы член юноши входил в нее глубже и глубже. Ее изогнутой книзу шеи коснулись кончики его пальцев, затем губы, из-за чего наслаждение усилилось. Сын Бозы нежно покусывал Астрид за шею, его пальцы схватили ее свисающие книзу груди и сжали так сильно, что у нее даже перехватило дыхание. Но это только лишь увеличило наслаждение, равно как и страх, что, удовлетворив свое желание, юноша отрубит ей голову за то, что она хотела его зарезать. Потому с крайней тревогой воспринимала женщина каждое прикосновение и неспешные движения его мужского естества в своих укромнейших уголках тела, совершенно непохожие на те, что делал ее Отар - он брал ее грубо и резко, спешно утоляя свое желание, точно так же, как быстро утолял он голод, разрывая пальцами ячменные лепешки и куски мяса. Только страх перед смертью как-то не убивал наслаждения, наоборот - только увеличивал его, как будто последние мгновения жизни женщина хотела пережить вдвойне, втройне, параллельно... Она понятия не имела, что после подобного удара, который выдержало ее влагалище, чувство раскошного блаженства будет еще усиливаться и усиливаться, пока в какой-то миг не потеряла ощущение действительности, очутилась на краю какой-то пропасти, а затем упала в нее, погружаясь вниз, в теплую бездну... Астрид громко вскрикнула от ужаса и блаженства, а потом вскрикнула еще раз, почуяв в себе извержение его семени. Беспомощно упала она на колени и спрятала лицо в овечьих шкурах, лежавших на лавке.

А он, успокоенный, впервые овладев женщиной, презрительно глядел на свой все еще торчащий, блестящий от выделений член. Удовлетворение вожделения смирило его, но все равно, к этой женщине он чувствовал отвращение. Ее влагалище издавало противный рыбный запах, в то время, как у Зелы всегда пахло хвоей. Ее кожа имела неприятный соленый привкус, кожа Зелы же вкусом напоминала иголочки можжевельника и ромашку. Получается, что не все женщины были такими как Зелы?

Трясясь всем телом, Астрид заползла на лавку и легла будто мертвая, недвижными глазами глядя в темноту под потолком. Сын Бозы лег рядом и обхватил ее рукой, чтобы - если уснет сам - она не смогла уйти и вновь вернуться с ножом. Но та, видать, даже и не помышляла об этом.

- Семь лет жила я со своим мужем, - шептала она, - но никогда не познала наслаждения. Это страх смерти и ненависть к тебе принесли мне его.

Юноша не мог объяснить ей случившегося. Он лишь подумал, что не все женщины напоминают Зелы, наверняка среди них существуют разные, как различными бывают цветы на лугу. Но, по-видимому, все они знают лишь один способ, как вести себя с мужчиной - когда любят, и когда ненавидят, когда ощущают благодарность, и когда ужасно боятся. В любой трудной ситуации они выпячивают перед мужчиной свой голый зад.

Зелы как-то говорила ему, что женщина может отдаться мужчине, не испытывая никакого желания. Иногда ненависть, которую носила она по отношению к мужчине, могла усилить ее наслаждение. И все это говорило о том, что женщине нельзя верить - ни тогда, когда отдается она без всякого наслаждения, ни тогда, когда, отдаваясь - это наслаждение испытывает.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ЗИФИК

В течение двух дней Даго и Херим медленно и осторожно продвигались по огромному пространству трясин и болот, сотворенному рекою, которую местные жители называли Нотецью. Сама река была небольшой, но иногда разветвлялась на десятки малых речушек и ручьев; весной и осенью она заливала обширные пространства, которые даже в жаркие месяцы оставались подмокшими. Могло показаться, что вся эта местность творит одну громадную ловушку на человека - необозримые луга, поросшие высокой, по пояс человеку травой, поддавались копытам лошадей, и снизу раздавалось зловещее бульканье черной жижи. Кусты лоз вырастали на тонюсеньком слое земли, скрывающем бездны смрадного ила. То тут, то там, затянутые камышовой шубой, недвижно глядели в небо окна гигантских разливов вонючей воды с роящимися над ними тучами комаров. По ночам на болотах светились огоньки, манящие к себе смельчаков, но пугающие тех, у кого на совести лежало какое-нибудь преступление. Херим раз за разом осенял себя крестным знамением, утверждая, что это людские души горят в огне преисподней, но Даго, будучи родом из края спалов, в котором полно было трясин и болот, только иронично усмехался и спокойнехонько засыпал. Если бы не Даго, не его знание подобных этой местности земель, никогда бы они не перешли Нотець, сотню раз поглотила бы их черная пропасть, скрытая под зеленью трав и кустарника. Но Даго безошибочно направлял своего Виндоса, обходя предательские места. Какой-то чудесный инстинкт - так называл это Херим - заставлял его вести коня по твердой почве, пускай даже и похожей на болото. Ему всегда удавалось обходить разливы смердящей воды, находить сухие возвышенности и кочки, пусть даже и приходилось при этом добавлять пути, прежде чем хоть немного продвинуться вперед.

- Теперь-то мне ясно, почему Пепельноволосые и их держава так никогда и не вошли в историю, - сказал Даго. - Этот край от беспокойных и подвижных северных народов защищен болотами, Здесь живется безопасней, чем за Великими Стенами, Но все же, Херим, реки должны людей не разделять, но объединять. По этой реке когда-нибудь поплывем мы, чтобы взять в свое владение Свободных Людей и пырысян, а еще народы севера. Ведь чего стоит страна без того безбрежия вод, что зовется океаном? Она будет словно человек, что ходит на одной только ноге.

- Я никогда не видал океана, - честно признался Херим. - Но меня учили, что с океана приходит всяческое зло: норманны, юты, англы, аскоманы

- Но ведь океан дает и богатство! И силу! Потому-то все обитающие возле океана народы и сильны.

- Рома лежит близко от моря, но не на самом берегу. А есть ли держава могущественней Ромы?

- Но разве не ведаешь ты о Новой Роме за Великими Стенами? Тот, кто видел град Бизиса, уже никогда не станет восхищаться городами франков. Очень много слыхал я и об удивительнейшей красоте городов Омайядов и Аббасидов, народов, которые сами себя называют "поддаными". Так что самое время разбудить спящего великана, и он сотворит удивительнейшие вещи. - А потом Даго прибавил следующее: - А знаешь ли ты, что я на самом деле думаю про Старую Рому, про папу и ее народе? В этом городе лежал я больным, но встречался со многими проживающими там людьми. И никогда не приходилось мне встречать людей столь самоуверенных и переполненных гордыней, думающих только лишь о себе самих, считающих, будто они и есть наследники великого прошлого - древние ромеи. На самом же деле - это выродки вандалов и лангобардов, гуннов и готов. Они говорят на своем ужасном языке, называемом латынью, понятия не имея о чудном и звучном языке греков. Величие кроется только лишь в Новой Роме. Но таким же великим и чудесным сделаем мы спящего великана.

Херим не отвечал. Где были все эти спящие великаны, если они с Даго тащились уже два дня по этой практически безлюдной стране болот и трясин? Они пересекли уже бесчисленное множество речушек и ручьев, а может и саму Нотець, но все равно новые и новые реки и болотистые разливы становились преградой на их пути. Да и вправду ли где-то далеко отсюда существовала страна лендицов и король Пепельноволосый, равно как и край спалов, куда так упрямо стремился Даго? А вдруг Даго ошибся? Ведь учили же Херима, что на Восходе проживают пожирающие человеческую плоть андрофаги, лысоголовые агрипаи и одетые только в черное меленхлайны - все это народы дикие и варварские, не избирающие себе правителей и не создавшие никаких, даже для самих себя, законов. Старые книги ничего не говорили о лендицах и королях Пепельноволосых или каких-то там спалах. Ведь что случится, если встретится им спящий великан, они разбудят его, а тот схватит их своими пальцами и раздавит будто мошек? Может история и правильно поступала. заставляя восточных великанов находиться во сне. Кто знает, не приведут ли эти болота, по которым бредут они сейчас, к упомянутому в истории громадному озеру, откуда вытекает одна река, называемая Гипанисом, а вокруг озера скачут дикие белые кони подобные Виндосу? В книгах говорилось, что как раз это озеро отделяет мир от края скифов и невров - людей, что раз в году превращаются в волков.

И неожиданно Херим придержал коня.

- Давай повернем назад, господин, - умоляюще попросил он. - Давай вернемся в край Свободных Людей, где дали тебе титул Пестователя. Я боюсь великанов, о которых ты говоришь, что они спят за болотами.

Даго сжал пальцы на рукояти меча. Губы его были сжаты, и до Херима дошло, что через мгновение его голова упадет в то болото, которое уже давно месили копыта их лошадей.

- Я знал, что путь в край спалов преградят мне пущи и реки, и что буду я слышать мольбы о том, что лучше бы повернуть назад. Только я считал, что это будут сладкие голоски обнаженных женщин, но не твой, скриба несчастный.

Хериму казалось, что в последний раз глядит он на заходящее солнце, он даже перестал чувствовать зуд от укусов комаров, облепивших все его лицо и проникших в лошадиную шерсть.

- Прости меня, господин! - испуганно взмолился он.

И может быть - Херим так до конца и не был уверен - был бы он убит, если бы не чей-то отчаянный голос, отвлекший внимание Даго. Из недалеких ивовых зарослей на краю заросшего камышами болота кто-то звал на помощь. Это был зов на языке спалов, и он пронзил сердце Даго болью и радостью одновременно. Сын Бозы ударил коня шпорами, но уже через мгновение сдержал его, так как здесь каждый неосторожный шаг грозил смертью в болотной бездне.

Тогда он спрыгнул с седла и, ведя Виндоса под уздцы, со всей осторожностью направился к ивовым зарослям, потом остановился, так как земля под ногами, как показалось, начала дрожать и проваливаться. В пяти шагах от себя Даго увидал воина с конем, засосанным трясиной по самый живот. Конь ужасно храпел, каждое движение погружало его в болото все глубже. На воине же был панцирь, за спиной висел щит, стеснявшие движения. По-видимому он опасался того, что если сойдет с коня, то и сам завязнет в предательской трясине.

- О господин, спаси меня, - попросил он высоким, молодым голосом.

Его лицо опухло от комариных укусов, панцирь из серебряных чешуй кроваво поблескивал в свете заходящего солнца. Багрово отсвечивал и округлый, покрытый серебром шлем, закрывающий нос молодого воина.

- Подожди немного, говорящий на языке спалов! - крикнул ему Даго.

Боевым топором, что был привязан к седлу Виндоса, нарубил он ивовых ветвей и набросал их перед собою на болотистую почву, затем вытащил из вьюков веревку и по настилу из веток приблизился к плененному в болоте коню.

- Брось мне поводья, - приказал он.

Привязав поводья к веревке, Даго вернулся к Виндосу, вскочил на него и пустил того шагом, вытаскивая одновременно и лошадь с всадником. Попавший в болото конь храпел все громче. но постепенно передние его копыта выбирались на более твердый грунт. Трясина как бы с неохотой отдавала свою добычу, шипя засосанным ранее воздухом воздухом. Еще одно усилие коня, еще один всхрап, и плененный конь вырвался. Весь облепленный черной, густой грязью, на подламывающихся ногах встал он на земле.

- Благодарю тебя, господин, - сказал юноша, соскочив с седла. - Ты спас мне жизнь.

Тут подъехал Херим, удивленно разглядывая спасенного, его одежду и вооружение.

Юноша носил высокие сапоги из тонкой кожи, из такой же кожи были сшиты штаны, поверх кожаной же куртки был надет панцирь из серебряной чешуи, на голове - посеребренный шлем, а на спине - продолговатый щит, тоже покрытый серебряными пластинами. На поясе у него висел меч с длинным и тонким клинком, на плече же был лук с блестящими оковками. Позади инкрустированного серебром седла видна была привязанная накидка из бобровых шкурок, которой всадник, видимо, укрывался по ночам. Воин, судя по голосу, был очень молод, но опухлости от укусов и грязь на лице не позволяли определить его возраст точно. Был он высок и худощав. Его конь, с черной шерстью и длинными ногами, показался Даго красавцем.

- Кто ты, человек, говорящий на языке спалов? - спросил Даго.

Воин указал рукой на уста, давая понять, что не хватает ему воздуха, и ему надо передохнуть. Тяжело дыша, он уселся на траву.

- Господин, я знаю, кто он такой, - вмешался Херим. - В книгах читал я, что за рекой Висулой проживают аргараспиды, носящие серебряные щиты. И погляди, господин, у него как раз серебряный щит. Это именно они когда-то прогнали знаменитого Александра Македонского, так что пришлось александритам отступить к югу и искать добычи в иных краях.

- Помолчи, - поморщился Даго. - Я хочу услыхать от него.Спутай наших лошадей и приготовь хворост для костра. Ночевать будем здесь.

Что-то в молодом воине заставляло Даго задуматься. Он чувствовал на себе его быстрые взгляды, но шлем чужака прикрывал его глаза. Он вроде бы отдыхал, но все его тело выдавало крайнюю подозрительность. Может хотел он удостовериться, что имеет дело не с врагами? Ведь не случайно же он очутился один среди болот. Кто-то или что-то загнало его в этот дикий край.

Херим расседлал лошадей, в том числе и черного коня спасенного воина. Он спутал им ноги, пустил пастись, затем насобирал хвороста и разжег костер. Сделалось темно, но молодой воин все еще не двигался с места, только и того, что снял с плеча свой лук и едва заметным движением вынул из колчана стрелу. Язык тела этого человека, казалось, говорил, что он боится спасших ему жизнь, и что в любой момент готов он сразиться.

Даго опустился на колени и поцеловал болотистую землю, на которой предстояло им спать.

- Что ты делаешь, господин? - изумился Херим.

- Я целую мать, что родила меня и вскормила. Земля может дать или же отобрать у человека силу. Кто проявляет к ней уважение и любовь, тот имеет право считать, что ночь проведет спокойно.

- Но ведь это чары, мой господин.

- Мне ведомо искусство чар, Херим, и, вполне возможно, когда-нибудь я научу тебя ему.

Стало уже совсем темно, и Херим вежливым жестом указал воину место у костра. Он подал ему ломоть ржаного хлеба и разделил на три части остатки имевшейся у них еды - кусок вяленой свинины.

- Ты, господин, спас мне жизнь, - наконец заговорил воин. - Так что тебе должен я первые свои слова. Да, это правда, что родом я из племени аргараспидов, что проживает за рекой Висулой. Меня выслали в посольство к королю Голубу Пепельноволосому, ибо на нас нападают марды, и нам требуется помощь. Но в стране Голуба не признают никаких законов, всех моих людей перебили, меня же загнали на эти болота. Говорят, будто сам Голуб Пепельноволосый заключен в башню, правит же его сын Аслак и воины из Юмно. Когда-то мы оказали помощь отцу Голуба, теперь сами нуждаемся в ней. К сожалению, на наше посольство напали лестки, и значит это, что в стране лендицов нет уже порядка, и никто не почитает закон. Меня же, господин, зовут Зификом.

- Ты говоришь на языке спалов, - отозвался Даго.

Воин пожал плечами.

- Видно, ты издалека, раз вспомнил о спалах. Они живут только в старинных песнях. Языком же, который ты называешь языком спалов, владеют здесь все племена и народы: лендицы, гопеляне, мазовяне, лендзяне и мы, аргараспиды, а на юге - висуляне. На этом же языке разговаривают у князя Гедании и на всем севере, хотя более гортанно и твердо.

И сказал тогда Даго:

- Я сын великана Бозы, рожденный от обыкновенной женщины. Пять лет тому назад погибла воспитавшая меня великанша Зелы. Тогда же заболел я хворью, называемой Жаждой Деяний, и ушел в широкий свет. Та же самая болезнь заставила меня вернуться сюда, чтобы свершить великие подвиги, а ты говоришь, будто страна спалов сохранилась лишь в старинных песнях? Меня зовут Даго, но называют меня и Пестователем. Того же человека, что пришел со мною, зовут Херимом, и он разговаривает на языке склавинов, только в наречии сорбов.

- Если все земли, где разговаривают на твоем языке, господин, ты называешь краем спалов, то ты ныне в своей стране, хотя сами спалы обитают лишь в старых песнях, - ответил воин. - Болота скоро закончатся, и ты войдешь в край лендицов. По левую руку у тебя будет край гопелян, а за Висулой - аргараспидов и мазовян. Нигде не встретишь ты великанов, скоре, людей малых. Но во многих людях, подобно тебе, течет кровь спалов.

- Ты хочешь, Зифик, сказать, будто я человек без отчизны? - гневно воскликнул Даго.

- А что такое отчизна? - спросил его Зифик. - Если и правда, что ты сын великана Бозы, что воспитала тебя великанша Зелы, тогда - весь этот край твоя отчизна. Только вначале ты должен стать ее хозяином. Даже у Голуба отобрали владения его отца, и теперь там правит его последняя жена по имени Хельгунда, дочь Хока, хотя на словах правит сын его, Аслак. Только ведь Аслак еще дитя, господин.

- Носит ли Голуб Пепельноволосый на своей голове зачарованную повязку, называемую Андалой? - спросил Даго.

- Носит. Потому-то и не был он убит, а только заключен в башню. Андалу невозможно забрать силой или через кровопролитие.

- Тогда, согласно воле богов, он до сих пор все еще остается правителем, - заявил Даго.

- Говорят, будто камень Андалы помутнел. Голуб утратил разум свой и власть.

- Носящий Андалу всегда остается повелителем, - акцентируя каждое слово, сказал Даго.

- В таком случае, господин, не знаю я, каким образом хочешь ты вернуть свою родину. Что касается меня, господин, то позволь мне возвратиться в страну аргараспидов, ибо лук мой и стрелы могут пригодиться в войне против мардов. Согласишься ли ты на то, что какое-то время я стану сопровождать тебя? Втроем легче избегать опасностей.

- Ты говорил, будто вам необходима помощь против мардов. Почему ты не обратился за нею к Хельгунде?

- Да как же это сделать, если священная Андала все еще на голове Голуба? Аргараспиды не признают власти Хельгунды.

- Тогда поступай по собственной воле, - сказал Даго.

Он поднялся от костра и ушел в темноту, павшую на болота.

- Кто ты для него? - спросил Зифик у Херима. - Слуга или друг?

- Не знаю, - ответил тот честно. - Он спас мне жизнь, равно как и тебе. Я сопровождаю его, как и ты хочешь сопровождать его. Он говорит, будто родился властелином.

Ни о чем больше не спрашивал Зифик, накрылся своей бобровой накидкой и сразу же заснул, ибо спасший его жизнь Даго немедленно пробудил в нем удивительное чувство спокойствия.

Даго же тем временем стоял в темноте, на самом краю трясины, в шаге от наполненной болотной жижей бездны. Он видел на болотах перемещавшиеся будто живые существа голубоватые огоньки, слышал подобную рокоту утихшего моря музыку мириадов комаров. Из за низко висящих туч он не мог увидать звезд, по которым издавна человек привык выискивать предсказания своей судьбы - и хотелось ему выплеснуться в крике жалости, огромного разочарования, охватившего его. То, что в течение множества лет он всего лишь предчувствовал, о чем только догадывался - теперь, похоже, стало действительностью. Спалы жили только лишь в старинных песнях. Возможно, понял он, как очутившийся в стране своего детства человек, что все, бывшее ранее громадным, высоким и далеким, стало теперь малым и близким. Так и семилетнему ребенку женщина по имени Зелы казалась великаншей, теперь же - самой обычной. Он рос с уверенностью, что живет вместе с великаншей, обладая нечеловеческой силой, а по сути своей был лишь немногим сильнее других, ростом равняясь чуть более высоким мужчинам. Спалы жили только лишь в старинных песнях - а может и не существовало никогда никакого края спалов; дорога Даго к власти и на свою родину оказалась никому не нужной. Не было в нем крови великанов, не родился он повелителем. Единственной реальностью оставалась в нем лишь хворь, называемая Жаждой или же Горячкой Деяний, желание пробудить спящего на востоке великана. И не было у него никаких прав на правление этим кусочком земли, поскольку была это земля гопелянов, лендицов и других племен. Того же, кто имел право на владение, Голуба Пепельноволосого, пытались его лишить какие-то чужаки. Но один только Голуб мог передать ему свою силу, свое право на власть, в противном же случае - а более всего, в собственном мнении - он сам будет всего лишь захватчиком чужого имения и чужой отчизны. Но почему же слушался Даго ужасный Тирфинг, срубая головы с плеч его врагов? Да и чем по сути своей была эта сила власти? Разве не научился он у ромеев и франков, что руку за властью протянуть мог всякий, имеющий силу, ловкость, богатство и успевающий крикнуть "Я властелин!", различными путями навязывая свою волю другим - страхом, жестокостью, преступлением, нарушенной присягой? Почему не должен верить он Василию, Великому Конюшему ромеев, который с первой же встречи распознал в нем повелителя всех народов к востоку от Вядуи? Да и разве вся жизнь Василия не была подтверждением того, что следует верить не святыням, но собственной силе и разуму? "Андала? - смеялся Василий, пируя один на один с Даго, ибо полюбил он юношу, видя в нем отражение самого себя, ту же силу, что сравнима с Жаждой Деяний. - Одни лишь глупцы верят, что власть можно добыть, не пролив крови. Ибо, что есть Андала? Самое главное - венец! Когда вернешься в страну спалов, вонзи кинжал в сердце Голуба и одень на голову себе золотой венец, корону. И ты сам убедишься, Даго, что никакой Сварог не ударит тебя громом, народ тебя полюбит, а ты, с помощью Ростислава, выступишь против франков."

Только ничто не могло стереть из памяти Даго предостережений и уроков Зелы: "Тирфинг и Андала станут твоей силой, только Андалу ты должен получить, не проливая крови."

"Спалы живут лишь в старинных песнях", - сказал Зифик. Значило ли это, будто он, Даго, обязательно родился в малом роду Землинов, что не зачал его никакой великан, ибо великанов на земле уже не стало?

- Нет! Нет! - крикнул он в темноту ночи и продолжил размышлять дальше.

- Я сын великана, так как совершил уже деяния, за которые другие опасались браться. Я стану повелителем огромной державы, ибо лишь это может стать доказательством того, что во мне течет кровь великанов. Временами во мне говорит кровь карликов, и тогда, как и теперь, меня одолевают сомнения, и я чувствую страх и неуверенность. Но чего во мне больше? Крови карликов или великанов? Но даже если спалы живут только лишь в старинных песнях, я воскрешу их своими деяниями. И тогда народ сам признает меня великаном."

Даго вернулся к догасающему костру и, укрывшись накидкой, лег рядом с Херимом и Зификом. Когда же он проснулся рано утром, Зифик уже возвращался от болота, где, видимо, нашел какую-то лужу. Его кожаные штаны и сапоги были старательно очищены от грязи, он умылся, а чтобы снять опухоль от комариных укусов, натерся листьями мяты. Даго увидал нежное, совершенно еще без следов растительности смуглое лицо шестнадцатилетки и с волнением подумал, что как раз в таком возрасте и он сам заболел Жаждой Деяний и попал в Друзо. Зифик был без шлема. Легкий ветерок, разгоняя утренний туман над болотами, поднял с плеч его длинные черные волосы.

Юноша внимательно пригляделся к Даго, который не успел побриться и потому казался на пару лет старше своего возраста.

- Вчера я видел тебя другим, господин, - приветствовал Даго Зифик. - Тогда твое лицо было спокойным, сегодня же тебя будто гложет какая-то боль.

Зифик отметил и необыкновенные, густые, длинные и удивительно светлые волосы у Даго. Он подумал, что вот Даго белый, а сам он, Зифик - черный; у Даго конь белый, а у него, у Зифика - черный. Добрым или злым было такое совпадение?

- Сядь, - приказал юноше Даго, - и дай сюда свою руку.

Зифик недоверчиво остался стоять. Только показать свое замешательство ему не хотелось, тогда он присел возле Даго на корточки и, глядя ему в глаза, подал в его широкие, сильные руки свои маленькие, юношеские.

Даго молча, с огромным вниманием глядел в темные глаза юноши, пока тот не спрятал их за веками и не вырвал своих рук из ладоней спасителя.

- Не люблю я колдовства, господин...

Не промолвив ни слова, Даго поднялся и пошел в том же направлении, откуда пришел молодой человек. Там он обнаружил лужу с относительно чистой водой, умылся, смочил щетину на лице и сбрил ее своим острым ножом. Когда он вернулся, Херим все еще спал, Зифик же сидел рядом с ним, внимательно следя за каждым движением Даго. Сейчас рядом с ним лежали серебряный щит, меч, лук и стрелы.

- Сегодня ты не такой как вчера, господин. Почему? - опять спросил Зифик.

- Не задавай мне никаких вопросов, парень, пока я сам того не разрешу, - презрительно ответил Даго. - Ведь если их начну задавать я, у тебя не будет времени на то, чтобы успевать придумывать всякие враки.

Зифик вскочил с земли. Очень быстрым движением, практически незаметно для глаза, он положил стрелу на тетиву лука.

- Ты хочешь сказать, господин, будто я лгу, - возмутился он. - Но ведь я же сказал правду, что ехал с посольством от аргараспидов, но на нас напали и перебили всех моих людей. Еще я сказал правду о том, что Голуб пленен, власть у его сына Аслака, и от его имени правит жена Голуба - женщина из Юмно со своими воинами. А еще я сказал правду про то, что спалы живут лишь в старинных песнях.

Даго успокаивающим жестом поднял правую руку.

- Отложи-ка лук, парень, ибо ты имеешь дело с мужчиной, меч которого не оставлял живых врагов. Вчера я поверил тебе, равно как верю и сейчас. Только помимо языка слов ведомы мне и языки тела и глаз. Поэтому, без моего на то разрешения, не задавай мне никаких вопросов, чтобы мне не пришлось задавать их тебе.

- Не называй меня парнем, - с тем же запалом заявил Зифик.

Даго пожал плечами.

- Пока ты не начал бриться как взрослый мужчина, для меня ты останешься мальчишкой, в лучшем случае - парнем. Отложи лук, я не привык драться с сосунками.

Возбужденные голоса разбудили Херима. Позевывая, он сказал:

- И вправду, отложи лук, Зифик. Я видел, как Даго убил Змея по имени Щек. Меч Даго всегда отрубает головы его врагам.

- Так ведь я же не враг ему! - воскликнул Зифик.

Херим, все еще зевая, разминал кости.

- Ясное дело, Зифик, что ты не враг ему. В противном случае, ты бы давно уже не жил. - А потом, чтобы перебить возникший меж этими двоими настрой враждебности, он заявил: - А знаете ли вы, что у нас уже нечего есть? Я же голоден. Еще мне хочется пить, но болотную воду пить нельзя. И что хуже всего - ночью мне снилась прекрасная, пахнущая благовониями женщина...

- Я могу в любой момент подстрелить утку, - предложил Зифик. - Только вот кто полезет за нею в болото?

- В путь, - решил Даго и направился к Виндосу.

Они собрали свои пожитки, оседлали лошадей и двинулись по естественной дамбе между двумя заболоченными впадинами. Ночной туман уже разошелся, солнце поднялось довольно высоко, и вдали стала видна темная полоска леса - а значит, там была и твердая, сухая земля. Только им еще предстояло переправиться через илистую мелкую речку и обширное заболоченное пространство, поросшее молоденьким ивняком. Даго ехал первым, осторожно направляя Виндоса, и знания о болотах, полученные в детстве от Зелы, позволяли ему избегать ловушек, приготовленных толстым покрывалом ряски, пучками камышей и едва укоренившимися в трясине кустами. Херим с Зификом ехали стремя в стремя, сразу же за Даго.

- Сегодня, Зифик, мне снилась женщина, - рассказывал Херим. - Мой Господин и Пестователь Даго говорил мне, будто слаще всего - это власть. Только для меня нет ничего слаще молоденькой девахи. Имел ли ты когда-нибудь женщину, Зифик?

- Ясное дело, ведь мне уже шестнадцать, - похвастался тот.

- И снилось мне, Зифик, сто у меня была красавица - нагая, полненькая, пахнущая благовониями. Только кто-то все время мешал ее поиметь и насытить свое желание. Потому желудок мой болит от голода, но еще большую боль испытываю я от неуспокоенного влечения. О господин мой, Даго Пестователь! Ведь сколько дней едем мы вместе, но ни разу, ни ты, ни я, не имели мы женщин. В стране Свободных Людей, где ты убил Змея, было много красивых женщин. А как соблазнительно глядели они на нас... Ну почему мы не задержались там, господин, чтобы поиметь какую-нибудь? Неужели ты сделан из железа и никогда не испытываешь желания?

Он не услыхал ответа от Даго и вновь обратился к Зифику:

- Расскажи, какая у тебя была женщина, и что ты с нею делал.

- Мне стыдно, господин, - отвечал на это тот. - И вообще я не люблю говорить о подобных вещах. неужели, Херим, ты так страдаешь от телесного вожделения?

- Так сильно, что когда мы садились на лошадей, и я прикоснулся к твоим ягодицам, Зифик, упругим и небольшим будто у девушки, то подумал, что ведь и мужчины могут наслаждаться друг с другом. Так часто поступали в монастыре в Фульде, где я был монахом. Что ты думаешь об этом, Даго господин? Или ты видишь в этом нечто непристойное?

- Заткнись, - не поворачивая головы, отвечал на это тот. - От подобных вещей меня тянет на рвоту.

При этом Зифик несколько делано рассмеялся.

- Ты говоришь по-сорбски, Херим, так что не каждое слово было мне понятно. Но если бы я все понял, то воткнул бы тебе в спину нож.

Херим не обиделся, лишь тяжко вздохнул, Он молчал какое-то время, но телесные страдания не давали ему покоя.

- Когда доберемся до леса, может там подстрелим какую-нибудь птицу или зверя. После этого я наполню желудок едой и напьюсь воды из источника. Только вот где и когда успокою я другое свое желание, раз не беспокоит оно моего господина Даго? Он размышляет лишь о власти. Она для него и наслаждение, и любовница.

- Херим, давай-ка я расскажу тебе кое-что, - весело рассмеялся Зифик. - Говорят, будто на востоке имеется Страна Квен. Это страна женщин. Подумай только, Херим - десятки, сотни женщин! Отправляйся туда, и можешь наслаждаться с ними, сколько душе угодно.

- И я читал об этом в ученых книгах, - кивнул Херим. - Только ведь это не настоящие женщины, а воины. Они великолепно скачут на лошадях и метко стреляют из луков. Еще знамениты они своей жестокостью. Испытав наслаждение с мужчиной, они его убивают. Дважды в год женщины этой страны устраивают на мужчин охоты, отлавливают их, наслаждаются и убивают. Им не ведомо, что такое любовь, Своих детей женщины Квен отдают на воспитание евнухам - только мальчиков убивают, а из девочек делают воинов. Так что не хотелось бы мне попасться к ним в руки и заниматься любовью. А ты, Даго, Господин мой и Пестователь, как ты думаешь об этих женщинах?

- Отвратительно, - бросил тот через плечо.

- Похоже, ты вообще ненавидишь женщин, - заметил Зифик.

Даго остановил Виндоса и сказал, не повернув головы:

- Когда я был мальчишкой, та женщина, которой я доверился, подала мне яд. От него издох огромный рыжий бык. С того времени я поклялся не брать из женских рук даже воды, если перед тем она сама ее не попробует. Месяц назад подобная предосторожность спасла мне жизнь. Точно с такой же осторожностью я беру от женщины и наслаждение.

Тогда Зифик спросил у него:

- А от меня, как ты называешь, парня, примешь ли, господин, немного воды с мятой? Она очень хорошо утоляет жажду.

Говоря это, Зифик вынул из седельной сумки тыквенную баклажку и подал ее Даго. Тот же взял ее и стал жадно пить.

- Спасибо тебе, Зифик, так как отгадал ты мое желание попить, а болотную воду употреблять нельзя. Я принял от тебя воду, поскольку ты всего лишь застенчивый юноша, а не женщина.

Херим допил баклажку.

- Вода с мятой - штука хорошая, - объявил он. - Теперь я понимаю, Зифик, почему ты так приятно пахнешь мятой. Еще вчера почувствовал я от тебя этот запах, может потому мне и снилась пахнущая благовониями женщина.

Зифик же обратился к Даго:

- Господин, ты принял от меня воду с мятой, и это значит, что ты на меня уже не сердишься. Можно ли мне кое о чем тебя спросить?

- Спрашивай.

- Ты говорил, будто не веришь ни единой женщине. Женщины страны Квен, вроде бы, тоже не верят в любовь.

- Я любил воспитавшую меня Зелы. Вот ей я верил безгранично. Это от нее узнал я, что такое власть, и понял, что в ней нет места для истинной любви.

- Почему же?

- Если кто отдается во власть любви - тот не настоящий правитель. Если ты любишь какую-нибудь женщину, значит становишься ее подданным. Но нельзя быть одновременно и властелином, и чьим-то подданным.

- Господин, ты говоришь то же, что и женщины из страны Квен. Они не отдаются мужчинам, а захватывают их, пользуются ими, а затем выбрасывают в грязь. Они правят сами собой.

На это Даго презрительно ответил:

- У них только тела женские, но души мужские. Такие же как я берут не только тело, но и душу женщины. Если бы мне пришлось испытывать наслаждение с какой-нибудь женщиной из страны Квен, то мне казалось бы, что я занимаюсь этим с мужчиной, но подобное мне глубоко противно. Теперь тебе известен мой ответ, что думаю я про женщин страны Квен. Они мне противны.

И Даго двинулся дальше, а за ним Зифик с Херимом, которого подобные разговоры совершенно не трогали. Он чувствовал в себе вожделение и думал лишь про обнаженные женские телеса. Причем, это могла быть даже и не женщина из его сна, она могла даже и не пахнуть благовониями - лишь бы у нее было женское естество. Ибо ведь не с душой облегчаешь вожделение, но с телом...

До самого полудня они двигались зигзагами меж болотами и мокрыми распадками, прежде чем достигли луга, за которым уже начинался подмокший лес. Зифик не раз удалялся от товарищей, вспугивал в зарослях диких уток и с необыкновенной меткостью поражал их стрелами из своего лука. Вспугнутые утки чаще всего улетали в сторону болот, но две упали на луговую траву, и Зифик приторочил их к своему седлу. Стрелы он старательно извлек и спрятал к себе в колчан.

- Да, юноша, стреляешь ты очень метко, - с уважением заметил Херим. - Впрочем, и лук у тебя превосходный - с бронзовыми оковками. Никогда я такого не видал.

- Сам лук новый, но оковки на нем старинные, - гордо сообщил Зифик. - Только ты, господин, не отличаешь золота от бронзы. Оковки эти из золота. Это золотой лук князя аланов, давным-давно исчезнувшего племени, с которым мой народ победно воевал.

- Я слыхал про аланов, будто бы они подчинялись ужасным гуннам, - сказал Херим.

- Об этом мне неизвестно, только были они храбрецами доезжали конными своими ордами до самой Мазовии. Там-то они и понесли поражение от моих предков. Старинные песни рассказывают, что плечом к плечу с моими предками на бой вышли и спалы.

Даго лишь пожал плечами и горько заметил:

- Чего стоят старинные песни, говорящие лишь о вымерших народах и племенах, о давным-давно отгремевших битвах. Я знаю много песен о спалах. Это они стеною своих тел заградили дорогу скифам, а потом и сарматам. Это благодаря им край гопелян, лендицов и мазовян никогда не познал рабства. Ты считаешь, что старинные песни говорят правду? А если и так, то имею ли я право, раз уж течет во мне кровь спалов, создать здесь собственную державу, которое когда-нибудь станет угрозой для вероломных тевтонов?

- Ты, господин. желаешь создать здесь собственную державу? - удивился Зифик. - Кто ты, князь или изгнанный откуда-то король?

- Великий Цесарь ромеев дал мне власть над всеми народами к востоку от Вядуи. Король Людовик Тевтонский предложил мне титул графа и кубок с ядом. Потому я презрел то, что не добыл сам. Я убил Змея по имени Щек, и меня назвали Пестователем. Вот это для меня ценно, ибо этот титул я получил от Свободных Людей. Меня назвали Пестователем, и это означает, что я беру кого-нибудь под свою защиту, подобно тому, как отец защищает и опекает собственное дитя. И решил я многие народы взять в свое пестование. Ты поймешь это, Зифик, поскольку и сам ты родом из правителей.

Зифик обеспокоился:

- С чего это пришло тебе в голову, господин, будто я родом из правителей?

- Поскольку у тебя имеется золотой лук аланов, равно как у меня есть меч, прозванный Тирфингом. На этом мече заклятие северного бога Одина, и заключается оно в том, что если вынуть его из ножен для сражения, обязательно кто-то должен пасть мертвым. Только, если в ком нет крови правителей, гибнет он, а не его противник. Точно так же, как мне кажется, обстоит дело и с золотым луком аланов. Лишь в твоих руках, Зифик, стреляет он так метко. Лишь бы кого с посольством не высылают. Все твои товарищи погибли, а ты спасся, хотя тебе всего лишь шестнадцать лет, и большим боевым опытом ты еще не обладаешь. И, как я понимаю, спутники защищали тебя в бою и погибли, лишь бы ты смог уйти. Но ты будешь и дальше в безопасности, если отдашься в мое пестование.

- Слишком уж ты проницателен, господин! - крикнул Зифик и ударил своего коня шпорами.

Он ускакал галопом и через мгновение уже скрылся в подмокшем лесу.

- Кажется, открыл ты правду, господин, - объявил Херим. - Этот Зифик с первого же взгляда произвел на меня странное впечатление. Может, следовало бы взять его в плен, чтобы потом получить за него выкуп? Жаль, что ты не сделал так, господин, но сообщил все, что о нем догадываешься. К тому же, он забрал с собой двух уток. Придется искать, чего бы поесть.

В лесу росли, в основном, березы и ольхи, лишь на сухих пригорках еще встречались дубы и сосны. Ничего не говорило о том, чтобы где-то поблизости было какое-нибудь селение или град, где можно было бы поесть. Слишком уж мокрым был этот лес, чтобы здесь селились люди. Наконец, когда солнце уже клонилось к закату, им встретилось озеро, узкой, извилистой лентой вонзавшееся в пущу. Даго с Херимом напоили лошадей, потом и сами утолили жажду. Даго с беспокойством поглядел на конские животы - те вздулись от плохой травы, которую лошадям приходилось есть на болотах. Нужно было дать им какое-то время на поправку. Даго приказал Хериму разводить костер, а сам с луком отправился вдоль зарослей тростника по берегу озера. Как и Зифик он собирался подстрелить утку. Он поднял на крыло нескольких, но ни одной не удалось сбить. Стрельбой из лука Даго занимался еще на подворье у Зелы, но потом как-то забросил это занятие, упражняясь только лишь во владении мечом. Рассердившись на самого себя, он возвратился к Хериму и увидал поджаривающихся на жару, уже ощипанных птиц. Рядом с их с Херимом лошадьми пасся черный жеребец, а у костра сидел Зифик.

- Нет, господин, не отдамся я в твое пестование, - сказал юноша. - У меня другой план. Как ты и угадал, я из рода повелителей. Я самый младший сын королевы Айтвар. Не я унаследую власть и королевство, но если доведешь меня до матери живым и здоровым, ты, господин, получишь много золота, а Херим поимеет столько женщин, сколько ему только захочется. Ты согласен?

И ответил ему Даго:

- Я Пестователь, а не наемный воин. Я провожу тебя в край аргараспидов только лишь, если ты отдашься мне в пестование и поклянешься в этом.

Зифик не дал ответа, лишь сказал злорадно:

- Я видел, господин, как ты пытался попасть из лука в утку. Что-то тебе не удалось это.

- Ты, Зифик, уток стреляешь прекрасно, - без тени улыбки отвечал Даго. - Но я привык убивать не уток, но людей.

Тогда спросил его Херим:

- А почему сегодня ты не поцеловал землю, на которой мы решили остановиться на ночлег? Или ты, господин, уже не веришь в свои чары?

- Поначалу я должен убедиться, эта ли земля мать моя и отец. Вот тогда я и проявлю к ней свое сыновнее почтение и любовь.

До самого вечера Даго не отозвался ни словом. Прежде, чем утки были готовы, он сбросил с себя кольчугу, разделся донага и, намылив свое тело, выкупался в озере.

- А ты, Зифик, не любишь чистоты, как мой господин? - спросил у юноши Херим.

- Я помылся, перед тем как вернуться к вам. Я тоже люблю быть чистым. Но вот ты, Херим, воды как будто боишься.

- Да, это так, не люблю я воды. Но мой господин, Даго, терпеть не может вонючек. Только ведь кто-то должен сторожить вещи на берегу, так как мы находимся в чужой земле.

- А разве меня недостаточно?

- Ты всего лишь метко стреляющий из лука юнец, - ответил на это Херим и стал поворачивать уток, насаженных на вертелах из веток.

Херим уловил стыдливый, но полный восхищения и интереса взгляд Зифика, направленный им на Даго, когда тот, обнаженный, выходил из озера. Второй раз увидал Херим тело Даго и понял, что в первый раз ошибался: Даго не был атлетом. У него были узкие бедра и не слишком-то широкие плечи, какие обычно бывают у силачей. Но под кожей трепетали канаты мышц, и это как раз они говорили о силе. Это тело было гибким и ловким, мышцы на правой и на левой руках казались развитыми одинаково, что должно быть весьма полезным в бою, так как давало способность перебросить меч из одной руки в другую.

Все сели кушать. Даго принес вынутый из вьюков маленький мешочек с солью и отсыпал каждому по щепотке.

- Из-за этого серого праха и гибнут здесь люди, - сказал Зифик. - Соляными залежами владеют гопеляне, потому-то Пепельноволосые и подчинили их, а затем выстроили свое Гнездо, чтобы стеречь соль и держать ее на своих складах. Если кто им неприятель, тот соли не получит и должен везти ее из самого Города, что на Берегу Моря. Множество лендицов обогатилось на торговле солью. Именно они-то и проявили Голубу свою покорность. Моей стране тоже нужна соль, потому мы всегда жили с Пепельноволосыми в мире. Не знаю, откуда теперь возьмем мы соль. Но когда-нибудь между аргараспидами и Хельгундой, что правит теперь от имени Аслака, сына Пепельноволосого, случится война.

- А Хельгунда сильна? - спросил Даго.

- У нее есть сотня воинов из Юмно, полученных ею в приданое. Но ее ненавидят могущественные роды гопелян и лендицов - Повалы, Лебеди, Землины и Дунины.

- Моя мать была из Землинов. Это род малых людей, - презрительно заявил Даго. - У нее лопнул крестец, когда она рожала меня. Только ведь ты сам, Зифик, видишь, что я ек великан.

- Ты ведь сам говорил, что в тебе течет кровь великанов, - перебил его Херим.

- Спалы живут только лишь в песнях, - с печалью закончил Даго. - Я не знаю, как выглядел мой отец, Боза. Уверен я лишь в том, что воспитывающая меня, когда я подростал, казалась мне великаншей.

Херим один слопал одну из уток. Даго удовлетворился половинкой второй. Зифик же мяса едва коснулся. Он часто ходил на озеро и пил воду. Губы у него были спекшимися и потрескались. Даго задумчиво посматривал на него, а когда стало совсем темно, сказал ему:

- Если ты не доверишься мне, Зифик, тебе никогда не видать страны своей матери.

Пришла ночь, они сняли панцири и кольчуги и легли спать у догорающего костра. Налопавшийся Херим заснул первым, и вскоре послышался громкий храп. Даго стоял на страже и глядел в звездное небо, чтобы отыскать там свою, Звериную Звезду. Через какое-то время он почувствовал на своем плече осторожное прикосновение.

- О Даго, Господин и Пестователь, - овеяло его горячее дыхание Зифика. - Догадываюсь, что ты уже знаешь, кто я на самом деле. Когда я отъезжал от вас, низкая ветка в лесу сбросила меня с коня, и на спине открылась недавняя рана от стрелы. Я истекаю кровью, господин, и не могу перевязать ее. Тебе ведомы чары, так что останови кровь.

- Иди к озеру, - приказал Даго шепотом.

В своих запасах он отыскал мешочек с купленным когда-то в Регенсбурге чудесным порошком из тертого камня, который назывался алуном, и закрытую в деревянной коробочке мазь для ран, сделанную из целебных листьев чистотела и подорожника. Еще он порвал льняную нижнюю рубаху на длинные полосы и направился к озеру.

Рана на спине у Зифика и вправду кровоточила. Она была под правой лопаткой, и кровь из нее вдоль позвоночника стекала до самых ягодиц. Даго смочил льняной лоскут в озере и вытер спину Зифика, затем приказал ему приспустить штаны и стер запекшуюся кровь меж тугими, девичьими ягодицами.

У нее были торчащие вверх остроконечные маленькие грудки, а кожа на спине гладкая-гладкая, каким и бывает сладкое тело у молодой и красивой женщины.

На шее у Зифики Даго увидал ремешок, на котором меж грудями висела деревянная фигурка.

- Не помог тебе твой амулет, - заметил Даго.

- Потому что защищает он не от ран, а от власти мужчин.

Даго взял деревянную фигурку и был изумлен, увидав, что это резной мужской член.

- В Стране Квен, когда девочке исполняется семь лет, для нее вырезают такой вот член и ним лишают ее девственности, а после этого она носит его на своей груди. Наши законы говорят, что никакой мужчина не имеет права причинить боль женщине, оплодотворяя ее, не может он и хвастать, что вошел в нее первым.

Ничего не сказал на это Даго, так как научился уважать чужие законы и обычаи.

Он присыпал рану порошком, смазал мазью и полосой из льняной ткани обвязал грудную клетку, сделав узел под самой грудью.

- У тебя вытекло много крови, но уже послезавтра можно будет тронуться в путь, - сказал он, принеся из своих вьюков чистую рубаху.

Зифика набросила ее на свое девичье тело и спросила:

- Как мне высказать свою благодарность, господин? Примешь ли ты от меня золотой солид?

- Нет. Ведь это я делал не ради денег. Тебе всего лишь шестнадцать лет, и родом ты из Страны Квен, потому ты не настоящая женщина. Ибо женщина лишь единственным способом может проявить свою благодарность мужчине.

Ее гордость была уязвлена настолько, как будто Даго вложил ей палец в рану под лопаткой.

- А тебе ведомо, господин, что говорят наши законы? Если кто видел обнаженное тело женщины из Страны Квен, тот должен быть убит. Так что опасайся за свою жизнь.

Даго тихо рассмеялся.

- Да не видал я никакой обнаженной женщины, лишь парнишку по имени Зифик из края аргараспидов. Так было, и так будет.

- Хорошо, - кивнула она. - Пускай так и остается.

Они легли спать. Только Даго не мог сомкнуть глаз, поскольку, закрывая их, он снова видел крепкие груди девушки, чувствовал под пальцами ее гладкую кожу; вновь и вновь оживала в нем память о ее круглых и упругих ягодицах, в ноздри врывались запахи ее молодого тела. А когда он заснул, к нему пришел такой же, как вчера у Херима, сон - понапрасну желал он испытать наслаждение с пахнущей благовониями женщиной. И тогда он буквально застонал от вожделения. Зифика слышала этот стон, но считала, будто Даго плачет во сне, тоскуя по стране великанов. В его же сонном видении на лицо Зифики наложилось воспоминание о лице гордой княжны Пайоты, потом - множества других женщин, которых он желал, которых имел, но так мало от них получил. И когда, время от времени, пробуждался он от подобных воспоминаний, Даго видел великаншу Зелы, и все в нем бунтовало против мысли, что спалы живут лишь в старинных песнях. Ведь разве он, Даго, не нес в себе крови спалов? Неужто всего лишь иллюзией были его воспоминания о счастье, которое познал он на дворище Зелы? А может, и вправду со смертью Зелы кончились великаны-спалы... Но ведь остался он, Даго, видимо, затем, чтобы исполнить какое-то предназначение. Мощью своих великих деяний и силой будущей своей власти введет он в историю неведомые до сих пор народы.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ХЛОДР

Астрид нагрела много воды, вкатила в комнату деревянную бочку, и парень, наконец-то, смог избавиться от грязи. В настое пахучих трав она отмыла его длинные волосы, и те стали еще светлее. Затем она подстригла их ровно, чтобы доходили до плечей, как у свободного человека, побрила юношу и подала обильный завтрак.

...В ту ночь, когда она пришла его убить, а потом, повернувшись спиной, лежала рядом с юношей на лавке у очага, он раза три просыпался и каждый раз, чувствуя на своем животе теплые женские ягодицы, проявлял желание, брал Астрид и наполнял ее семенем, она же наслаждалась. Она не лгала, что за семь лет совместной жизни с мужем, Оттаром, ни разу не испытала Астрид удовольствия, но думала, что так оно и должно быть. Этот шестнадцатилетний парень без имени открыл в ней что-то новое, и ее напугала сама мысль, что, если бы она убила его, то до конца жизни, возможно, так бы и не узнала об истинном женском наслаждении. Астрид убедилась, что даже обычное прикосновение доставляет ее пальцам удовольствие - и потому мыла парня так долго, ласково касаясь его рук, живота, ног. Хоть таким образом хотела проявить она благодарность за испытанное с ним. А еще Астрид принесла самую красивую одежду. Впрочем, женщина и сама удивлялась: отчего это ей хочется, чтобы этот приблуда, вошедший в ее жизнь грязным и ободранным, выглядел красиво - как ее покойный муж.

И вот получил он от нее белые льняные подштанники и сорочку, ярко-красные шерстяные штаны-чулки, настолько обтягивающие, что выпирало все его мужское естество. На сорочку он одел блузу, тоже красную. Астрид подарила ему высокие сапоги из мягкой оленьей кожи, украшенный серебряными оковками пояс, а для его меча - ремешок через плечо, украшенный серебром. Еще она дала парню шляпу с мягкими полями, снова ярко-красную, и похожий на шубу плащ, называемый роггр, изготовленный из коротких полосок шерсти. Вот теперь, в костюме богатого аскомана, выглядел он по-настоящему красавцем, и Астрид хотелось, чтобы таким он остался навсегда.

- Может тебе дать еще и меч моего мужа? Он более длинный и красивый, - спросила она. - Он зовется Кусателем Кольчуг, так как прорубает даже кольчуги.

- Спасибо тебе, Астрид. Мой меч зовется Тирфингом, и он заколдован, - ответил юноша. - Если я выну его ради сражения, кто-то должен будет умереть, потому-то я и ношу его в таких неприметных ножнах. Он не должен привлекать чьего-либо внимания.

- Это ты зачаровал его? Ведь сам говорил, будто понимаешь в искусстве колдовства.

- Нет, это бог Один наложил на него заклятие и приказал ему убивать. Но правда и то, что мне ведомо искусство чар, так как воспитала меня великанша Зелы. А родился я от обычной женщины и великана Бозы. Родом я из края спалов, то есть - из страны великанов.

Астрид подумала, что все это лишь юношеская похвальба, но потом вспомнила набухший член, который четырежды заполнил ее за одну всего ночь и подарил наслаждение. У ее Оттара, пусть даже сильного и воинственного мужчины, член был меньше.

- Мое же умение чар невелико, - призналась она. - Я могу отыскивать травы, что призывают или же отталкивают любовь. Я умею складывать поломанные кости, лечить раны, останавливать текущую кровь и принимать ребенка у рожающей женщины.

- Мне это искусство тоже ведомо, - сказал юноша. - И, хоть новорожденного принимать не умею, знаю, что к роженице следует идти в мужском одеянии, чтобы обмануть злые силы.

- Правда, - изумленно воскликнула Астрид. - Ты действительно знаешь искусство чар.

- Еще я понимаю язык человеческого тела. Поэтому я знал, что ты придешь, чтобы меня убить. Об этом мне рассказали твои глаза.

- А что они рассказывают теперь? - с улыбкой спросила женщина.

Этот разговор они вели за завтраком, сидя за столом друг напротив друга. Он, в своих ярко-красных одеждах и белыми, спадающими до плеч волосами, и она, тоже одетая красиво - так как Астрид хотелось понравиться юноше - в длинном зеленоватом шерстяном платье, с серебряными брошами и фестонами бус на груди. Волосы - как пристало вдове - были связаны в толстый узел и прикрыты остроконечным чепцом.

Юноша с удовольствием провел пальцами по украшенным кружевами манжетам своей новой сорочки, потом поглядел на Астрид и сказал:

- Твои глаза беспокойны. Взгляд твой все время направлен к лестнице. И потому мне известно, что там, наверху, есть мужчина.

- Ты убьешь его? - Астрид попыталась скрыть свой испуг.

- Не знаю.

- Он ранен. У него сломаны обе ноги. Долго защищаться он не сможет, - сказала она, с напряжением ожидая ответа.

- Кто он тебе?

- Это брат моего мужа. Его зовут Хлодром.

- Почему же он лежит наверху, а не здесь?

- Я прячу его от правителя города, Акума. Вступив в заговор с моим мужем Оттаром, этой осенью Хлодр напал на город с ватагой аскоманов. Их всех перебили. Хлодра я нашла с перебитыми ногами и приволокла сюда. Мой муж тоже погиб. Но никто не знает, что Оттар был в сговоре с пиратами, потому меня оставили в покое. Правда, с того времени я живу в нужде. Мне пришлось продать рабов и много ценных вещей.

- А почему твой муж связался с пиратами?

- Он был аскоманом, - пожала она плечами, как будто это могло все объяснить.

- Я все время слышу про аскоманов. Кто они такие?

- Это люди с Севера. Иногда они бывают купцами, иногда разбойниками и даже пиратами. Мой муж скупал меха, но когда эту торговлю перехватил Акум, наши дела пошли неважно. Тогда Оттар вспомнил про своего брата Хлодра и о тех, с кем его объединяло "ваарар", то есть братание. Вместе они задумали и спланировали нападение на город. Ты убьешь Хлодра?

- Нет, - ответил ей сын Бозы. - Я стану опекать его, если он научит меня обычаям аскоманов. Ведь я хочу познать умения и науки, ибо наворожили мне, что буду великим правителем. Я не хочу убивать человека, способного меня чему-нибудь научить. Является ли Хлодр кем-то значительным?

- В городе Бирка у него есть свой дом. Много раз переплывал он моря, сражался с бритами, англами, нападал на франков и привозил огромную добычу. Он даже бывал на море, которое называют Понт. Когда сойдет лед, он будет каждый день выходить на пристань и высматривать корабль с головой дракона, в пасти которого раздвоенный язык. На этом корабле Хлодр втайне возвратится домой, забирая с собой и меня.

- Спроси его, согласится ли он стать моим учителем, - предложил сын Бозы, у которого при мысли о дальних походах начиналась дрожь, вызванная болезнью, именуемой Жаждой Деяний и Подвигов.

Астрид ушла и долго не возвращалась. Затем она появилась на верхней площадке лестницы и махнула юноше рукой, чтобы тот поднимался. И вот тогда, в чердачной комнатенке, на громадном ложе, покрытом овчиной, сын Бозы увидал лежащим громадного мужчину с большой ярко-рыжей бородой и длинными рыжими волосами. Обе его ноги были в лубках. Мужчина находился в самом расцвете сил. Глаза его смеялись.

- Чему же ты хочешь научиться от меня, молодой человек без имени? - низким голосом спросил Хлодр на языке, которого сын Бозы не понял, но Астрид тут же перевела ему.

Тот ответил, не раздумывая:

- Твоему языку, господин, и твоим обычаям. А если ты любишь битвы, то и твоему умению сражаться.

- Не знаю, стоит ли тебя учить, безымянный юноша, - загудел Хлодр, а женщина тут жепереводила его слова. - Может не стоит тратить и времени? Астрид говорила, будто ты хвалился, что сам из племени великанов, называемых спалами. Я пересек на ладьях наверное с полмира, но о спалах ничего не слыхал. Вот если бы ноги мои не были сломаны, мы могли бы попробовать биться на мечах. Я слыхал, будто твой кличется Тирфингом. Мой же носит имя Кусатель Голеней.

- Мы не могли бы биться на мечах, господин, поскольку, после того, как я обнажил бы Тирфинг для битвы, обязан пасть мертвец. Мой меч заклят и ради забавы не годится.

Хлодр перестал усмехаться.

- Кто же его заклял?

- Один.

- Спалы поклоняются Одину?

- Нет. Наш бог - это Сварог. Но я желаю отдавать честь разным богам, так как мне хотелось бы иметь много сил.

- Даже и не знаю, каким образом проверить мне, годишься ли ты для науки, - размышлял вслух Хлодр.

Улыбнулся на это сын Бозы и сказал:

- У тебя, господин, в овчине возле руки спрятан нож. Когда я зашел сюда, то увидал в твоих глазах сомнение, не убить ли меня.

Как только Астрид перевела эти слова, тут же блеснул нож и пролетел над самой головой у сына Бозы. Если бы юноша не предусмотрел опасность и не уклонился, нож вонзился бы прямо ему в сердце.

- Ты можешь читать в мыслях?! - воскликнул Хлодр.

- Нет, господин, - спокойно отвечал юноша. - Я всего лишь знаю язык тел и глаз.

Говоря это, он вытащил вонзившийся в стропило нож и бросил его на пол.

- Я научу тебя языку аскоманов, то есть, донск тунга, а ты меня - языку тела и глаз, - предложил Хлодр.

- Это невозможно, господин. Лишь женщина, знающая искусство чар, может научить мужчину этому языку. Множество веков женщины ласкали мужчин, знакомясь с их глазами и телами, равно как и с собственным телом. Это они, а вернее, некоторое из них, сохранили крупицы памяти о древнем человечьем языке. Сам я познал его, но вот научить ему смог бы лишь женщину. Вместо этого я могу обещать тебе безопасность и деньги для богатой жизни.

- Это откуда же?

- По вечерам я стану одевать черный плащ и искать таких, что ходят с кошельком у пояса. А теперь, господин, скажи мне, пользуешься ли ты этой вот женщиной по имени Астрид?

- Что значит пользуешься? - рассердился Хлодр. - Ясное дело, иногда я заставляю различным образом удовлетворять мои телесные желания, но и все.

- В таком случае, мы будем делиться ею, - решил сын Бозы.

- А что ты скажешь на это, Астрид? - спросил Хлодр.

- Он прав, Хлодр. Я люблю тебя, но нужна и ему. Кроме того, специально для него чужую женщину в дом привести будет нельзя, ведь та, из ревности, сможет донести на нас людям Акума.

Так вот сын Бозы подружился с Хлодром, старым "тане", как приказывал он называть себя; слово это означало участника многих битв. Сам же он стал дренгом, то есть юношей и товарищем по оружию. Через месяц он уже неплохо говорил на языке аскоманов и узнал многое про таинственные обычаи и присяги, а также способах сражений аскоманов.

Это не был единый народ, хотя и пользовался одним языком. Немного отличались обычаи тех, кто был из края ютов, с острова Фюн, Зеландии, Борнсхольма, Скании и Бекинге. Чуть по-иному жили на озерах Венерн и Веттерн, в Вестманланде и Норрланде. И уж отличались от них те, кто был родом с Хорделанда, Вестфольда или Халлагланда, то есть Края Вечной Зари. Все аскоманы любили море и сражения, иногда бывали они разбойниками и пиратами, потом вновь становились купцами и вождями-ярлами, что вместе со своим хирдом, то есть оружной дружиной, захватывали какой-нибудь кусок земли. У аскоманов имелись короли, которые созывали народ на разбойные походы или на завоевания; тогда все давали ваарар, присягу, что "один будет за всех, а все за одного". Объединенных подобной присягой называли "килфингйяр". Нарушение присяги приводило к приговору норн, что означало одно - смерть.

Они верили в Одина и множество других богов и полубогов. Хлодр носил на груди амулет в виде молота, который носил Тор, сын Одина. У других аскоманов были амулеты с изображениями богини Фрейи, которая давала урожаи и богатства. Среди самых знаменитых городов-портов была Бирка, но аскоманов было много во всех портовых городах, например, в Хедеби, где они организовывались в дружины "ваэрингйяр", на местном языке такие дружины назывались варягами или варегами. Направлялись они на восток, огибая полуостров Домеснес, а потом шли через озера и реки, перетаскивая корабли по суше, чтобы попасть в большую реку Борисфен, по которой плыли аскоманы за богатствами великолепного Города на Понте. По дороге некоторые селились в различных градах или шли на службу к местным правителям для защиты и укрепления их силы - а иногда и сами давали начало новым династиям повелителей.

"Боэндр" - это были свободные люди, "тхралл" - племя рабов. Для правления имелись конунги, то есть короли, и вожди - ярлы. У аскоманов имелись и жены, и наложницы. Хлодр хвастал сыну Бозы, что оставил в Бирке четырех наложниц. Женщины аскоманов тоже были воинственными. Когда мужчины отсутствовали, они прекрасно справлялись с делами и ведением хозяйства.

Хлодр участвовал во многих захватнических походах и умел живописно о них рассказывать. Начинал он молодым дренгом вместе с отцом, во время похода варягов на восток и юг. Тогда они обогнули полуостров Домеснес и через реку, называемую Нева, попали в озеро под названием Ладога, а затем, по реке Волхов, прибыли в край, называемый Гардарика, что означало - Страна Городов. Там отец Хлодра полюбил молодую женщину из племени русинов и остался наемным воем у князя Хольмгарда. Хлодр же с остальными перетащили свои корабли до верховьев реки Борисфен, зовущейся по-иному Данапр, и по ней приплыли в страну ахаев, к теплому морю. Во время этого путешествия, продолжавшегося всего шесть недель, им пришлось преодолевать ужасные пороги, названные: Оульборси, Геландри, Альфор, Боруфорос, Леанти, Струкун. Много варягов погибло, множество ладей разбили каменные пороги, зато у вернувшихся было много товаров и добычи, и прежде всего - большое количество прекрасных золотых предметов.

Хлодру был известен еще один путь для варяжских ладей - по течению реки хазаров, до самого Хазарского моря и дальше, до державы муслиминов, называемых "подданными" и до города по имени Багдад. Туда вел путь нагруженных шелком караванов из страны серов, проживающих где-то на самом краю света. Варяги были выгодны для хазаров, которые, подобно иудеям и муслиминам, любили торговать. По Варяжскому пути, иногда даже вместе с ватагами аскоманов, шли хазары на север - до самого Друзо или даже к Бирке - по дороге закупая меха, которые называли пермскими. Это оттуда, с дальнего юга, привозили темнокожих рабынь, знающих искусство самой изысканной любви, и тончайший материал - шелк, который получался из нити, производимой белыми червячками, а еще - купленные по дороге великолепные меха белых медведей.

Отец Хлодра погиб в бою, сражаясь на стороне князя Хольмгарда, и был захоронен с соблюдением великолепного ритуала в большой лодье вместе со всеми своими богатствами и любимой женой, среди торчащих вокруг вырезанных из дерева мужских членов. "Вот так же и я мечтаю когда-нибудь быть похороненным", - признался Хлодр сыну Бозы.

Несмотря на уже добытые сокровища, Хлодра все время тянуло к новым походам, прежде всего тем, где можно чего нахапать, поразбойничать. Потому-то, когда по уговору Оттара в Бирке было запланировано нападение на Друзо, Хлодр вызвался в этот поход добровольцем. Но пограбить не удалось из-за осторожности Акума, только Хлодр не терял надежды на то, что ему еще удастся нажиться на Друзо. "А что ты сделаешь потом?" - спросил у него сын Бозы. На это у Хлодра уже имелся готовый ответ. Возле устья Рейна имелся город Дорсстадт, уже захваченный королем Рориком, так что теперь можно было нападать и грабить на все франкское побережье. "Вот в этот поход я и тебя возьму,"- обещал Хлодр.

Минуло время сбора осколы, то есть березового сока, потом еще раз изменился месяц, и наконец пришел месяц травен, когда уже зеленеет трава, а люди выпускают скотину на свежую зелень. Хлодр уже не валялся в кровати, а начинал ходить, опираясь на сделанные им самим же костыли. Он делал несколько шагов по чердаку, чаще всего - от кровати до передней стенки дома Астрид. В одном из бревен выпал сучок, и через дыру можно было видеть реку, вытекающую из озера Друзо, и порт. Льды уже давно растаяли, плененные в их холодных объятиях корабли ушли в дальние края, а на их место все время прибывали новые и новые суда, чтобы через какое-то время тоже уйти из порта. Хлодр научил юношу различать виды суден. Так вот, в порт заходили громадные и широкие ферие с высокими бортами, предназначенные для купцов и их товаров; кнорры для дальних путешествий; скуты - с тремя десятками весел, отличные и для войны, и для торговли; карфи - помещающие от двенадцати до тридцати двух гребцов. У всех кораблей имелась мачта с парусом, места для гребцов, а также руль и киль, позволявшие плыть под углом к ветру. Величина кораблей определялась количеством гребцов и предназначенных для них скамей; делили же эти суда на предназначенные для купцов - канпсикипы, и очень длинные, с малой посадкой - лангскипы, годящиеся для военных походов. Военное судно снекка, как правило, имело двадцать скамей, оно могло взять сорок четыре человека и пару лошадей. Приплывали в порт и несколько меньшие по размеру скейды, очень быстрые; слово "скейд" уже означает "судно, которое быстро режет воду". Самые большие военные корабли назывались драккарами, то есть "драконами", поскольку у них были бронзовые носы с помещенными на них фигурами огнедышащих чудовищ. На носах у других кораблей можно было видеть человеческие фигуры, отлитые из бронзы или даже золота; быков с высоко поднятыми головами, дельфинов и людей с конскими туловищами. На вершинах мачт поворачивались птицы, выкованные из тонкого металла - они показывали направление ветра. У каждого большого корабля было свое имя. Хлодр ожидал прихода "Длинного Змея" - драккара, несущего на носу изображение дракона с раздвоенным языком. Но, хоть каждое утро, а то и весь день высматривал Хлодр через дыру в бревне, следя за рекою и портом - драккар все не появлялся.

Хлодр пока еще не мог обходиться без костылей, и эта беспомощность становилась причиной того, что временами впадал он в печаль, отказываясь от еды, не желая видеть юношу и даже Астрид. Но бывало и так, что он становился буйным и бил мечом в балки крыши. "Остерегайтесь, чтобы как-нибудь не впал я в берсеркер, то есть волчье бешенство, - предупреждал он тогда Астрид и сына Бозы. - Иногда такое случается с аскоманами во время битвы. Тогда они убивают без разбору, а если их ранят - не чувствуют боли. Такие в бою нужны, но их окружают всеобщим презрением, считая глупцами и безумцами. Но кто знает, не заболею ли я такой хворью от ничегонеделания, и тогда смогу убить тебя, безымянный, и Астрид."

Иногда Хлодр начинал бахвалиться и вспоминать свою молодость. Он рассказывал, будто еще дренгом мог пробежать вдоль всего корабля по движущимся веслам. Совершить подобное мог человек лишь необыкновенно ловкий и отважный, редко кому удавалось такое, особенно на многовесельном судне.

Как и каждый аскоман Хлодр любил корабли, и, как каждый аскоман, желал, чтобы после смерти его сожгли вместе с его судном. Если же кто не был в состоянии купить себе корабль, друзья хоронили такого в каменной гробнице, сложенной в виде корабельного корпуса. "Это мы стали повелителями всех морей и океанов, - хвастался Хлодр сыну Бозы. - Наши корабли не плывут безвольно, подталкиваемые лишь ветром. У них малая посадка, и они могут заплывать даже на сушу. И тогда мы молниями нападаем на не осознающих опасности людей. Наши суда легки, мы можем перетаскивать их по суше или даже нести на плечах. И борта у них выше, чем у всех других кораблей, потому легко нам запрыгивать на вражеские суда с низкими бортами."

Сын Бозы тоже мучался бездействием. Особенно сильно тогда, когда, как ему казалось, он уже неплохо познал аскоманский язык и обычаи. Он еще не мог упражняться с Хлодром на мечах, поскольку тот передвигался только на костылях, и его можно было легко победить. Надоела ему и любовь Астрид. Зелы научила юношу не только языку тела и глаз, но и пониманию тела мужчин и женщин. Благодаря этому, он мог довести Астрид до потери сознания, вызванной экстазом. Только вот она не могла сделать такого же с ним, ибо не знала тайн мужского тела. В ее объятиях сын Бозы тосковал по Зелы, и его телесное желание никогда не было исполнено до конца. "все наши женщины холодны, - сказал ему Хлодр, когда юноша пожаловался ему на отсутствие любовного искусства у Астрид. - Да, запомни и еще одно наше присловье: холоден совет нашей женщины. Поэтому будь осторожен и не слишком прислушивайся к ее советам."

Астрид было двенадцать лет, когда ее похитили из какой-то склавинской деревушки и продали богачу Оттару в Друзо. Она выросла красивой девушкой, воспитанной аскоманскими женщинами, и Оттар взял ее себе в жены, перед тем торжественно отпустив на волю из рабства. От аскоманских женщин Астрид научилась быть сильной, выносливой, готовой сражаться рядом с мужчиной, но эта суровость воспитания лишила ее свойственной женщинам мягкости и подчиненности, куда-то забрала сладость и теплоту, которыми были знамениты женщины юга. Таких можно было встретить лишь в шалашах у городских валов и воспользоваться ими за деньги. Сына Бозы до сих пор мучила Горячка Деяний - бывало, что по ночам, лежа рядом с Астрид, он буквально скрежетал зубами, мучимый желанием свершения великих дел. Но, тем временем, приходилось оставаться в бездействии, так как ожидаемый драккар в порт так пока и не пришел. Потому все чаще сбрасывал он с себя ярко-красный костюм и, одетый лишь бы как, с кошелем, набитым деньгами, выбирался в шалаши к городским стенам. Его Жажда Деяний выливалась в посещение бесконечного числа продажных женщин. Он щедро платил тем, кто дарил ему самое изысканное наслаждение. Случалось, что он привлекал к любовным подвигам случайно встреченных аскоманов или эстов и, уже вместе с ними, заключая споры, сколько кто успеет посетить шалашей за одну ночь, совершал невообразимое: за одну ночь случалось ему поиметь восемь, девять, а то и все двенадцать женщин. Никому и никогда не выдал он того, где живёт и как его зовут, ибо, по сути своей, имени у него ещё и не было, потому и окружала его атмосфера тайны, так как сын Бозы исчезал так же таинственно, как и появлялся. Лишь к утру возвращался он в дом Астрид усталым и спал до полудня, не рассказывая, где был и что делал.

Однажды он увидал, как Астрид удовлетворяет телесное желание Хлодра. Аскоман, как обычно, лежал на своём ложе на чердаке и, почувствовав, что желает женщину, вытащил наружу свой поднявшийся член и позвал возившуюся на кухне Астрид. Та послушно поспешила наверх и, увидав торчащее естество, сразу же поняла, чего Хлодр от неё хочет. Она тут же залезла на Хлодра верхом и задрала юбку. Сын Бозы поднялся по лестнице и увидал, как Астрид впихивает в себя член аскомана, ритмично крутя своими ягодицами, пока не почувствовала извержение мужского семени. Тихо ойкнув, она слезла с Хлодра и, будто ничего особенного не произошло, спокойнёхонько вернулась на кухню и к сыну Бозы. А тот, даже неизвестно почему, вдруг почувствовал к ней отвращение и решил уже никогда не иметь с ней больше наслаждения. Любовь, учила его Зелы, была искусством, Астрид же пошла к Хлодру и отдалась ему так, будто тот попросил чашку воды или кусок мяса. Получалось, что ей было всё равно, что давать - себя или еду с питьём. Ничего не поняла она, живя с сыном Бозы; напрасно учил он её любовному искусству.

Он сказал ей об этом, а она, к изумлению сына Бозы, приняла его слова совершенно спокойно, они, возможно, даже принесли ей какое-то облегчение, что теперь они не станут спариваться. Ибо, хотя по сути своей, лишь с этим юношей Астрид испытывала наслаждение, только оно в то же время казалось ей чем-то необычным, а значит, и пугающим, поскольку, испытывая его, считала женщина, будто умирает. Астрид боялась, что когда-нибудь и вправду умрет от наслаждения. Так понял сын Бозы, что наслаждение, которым переполняет мужчина женщину, может крепко привязать её к нему, но - иногда - пугать и отпугивать друг от друга, в особенности же, если перед тем она привыкла переживать занятия любовью без всякого наслаждения.

Через некоторое время сын Бозы купил себе коня с седлом и стал держать его у одного кузнеца, жившего бобылём в доме на берегу озера Друзо, в нескольких стаях от городской черты. Кузнец этот, как и почти все кузнецы, считался колдуном. У него сын Бозы упражнялся в верховой езде в незаметном для посторонних глаз месте.

Его продолжали привлекать женщины из шалашей на окраине, которых привезли сюда с разных сторон света. Те, что с севера, были - как назвал это Хлодр - холодными. Своим поведением напоминали они коров с огромным выменем. За горстку монет без слова ложились они. расставляя ноги или выпячивая жирные белые зады. Те, что были с юга, по-видимому немного разбирались в искусстве любви, некоторые из них могли полуобнаженными танцевать под аккомпанемент свирели или удары барабана, прелестно выгибая бедра или бессовестно крутя задом. За проведение времени с такими женщинами надо было платить дороже, но приходящим сюда редко когда были нужны бесстыдные утехи; эсты и аскоманы заваливали сюда будто в корчму, только лишь бы утолить свой голод, они все делали очень спешно, лишь бы побыстрее почувствовать облегчение своего естества. Лишь путешественники из Края Подданных пользовались услугами танцовщиц, их смазанными благовониями телами с оливковой кожей.

Сын Бозы предпочитал тех, что с юга. Лёжа обнаженным на постели, сплетал он свои пальцы с их пальцами; опустив веки, с наслаждением он позволял их губам путешествовать по своему телу, так как это напоминало ему про Зелы. Их бархатистые языки проникали в каждую щелочку его тела, а горячие губы охватывали набухший желудь его члена, чего ни за какие деньги не желали делать женщины с севера, не понимая того, насколько различны пути к наслаждению. Те, что с юга, склонялись над мужчиной, чтобы тот мог прикоснуться губами к их щелке и высасывать сладковатую, пахнущую благовониями слизь, как мотылёк пьёт нектар из распустившегося цветка. А чуть позднее уже они пили мужское наслаждение, его белое семя, как делала это Зелы. После посещения подобных женщин сын Бозы находил на своём теле, на груди и внизу живота лёгкие царапины от их ногтей и следы укусов их зубов, так как они кусались и царапались, когда кончали, или же только делали вид, вместе с мужчиной. Осматривая на себе эти следы, юноша вспоминал пережитые мгновения, и снова его тянуло туда, в шалаши.

Ему тоже была ведома любовная игра тела. Случалось, что сын Бозы изумлял южанок своим умением и любую из них мог он привести в экстаз раньше того, чем приходил сам. Тогда они возвращали ему деньги, падали перед ним на колени и целовали ноги, умоляя, чтобы снова посетил он их. Они жаловались ему, что в большинстве своём мужчины - это козлы вонючие и ничего не умеют, как только совать свой дрын в их влагалища, чуждо им даже искусство поцелуев: и самых простеньких, и повёрнутых, и наклоненных, и с засосом; неведома им любовная борьба языков, о которой учат священные книги богини любви. Один лишь он знал, как следует сплетать своё тело с телом женщины, и хоть не знал названий каждой из поз, но мог исполнить "плющ", "подъём на дерево", "смешивание риса с сезамом" и даже "смешивание молока с водой", когда люди входят в экстаз и калечат собственное и чужое тело. Но сын Бозы оставался безразличным к их лести и никогда к ним не возвращался, ибо желал знакомиться со всё новыми и новыми женщинами, как бы разыскивая Зелы, только пахнущую не восточными благовониями, а сосной, иглами можжевельника и ромашкой...

Недостаток денег заставил сына Бозы действовать. Свою ярко-красную одежду он прятал у кузнеца, одевая её лишь по вечерам; набросив темный плащ, выезжал он верхом на тракт и там, на закате или ранним утром, нападал он на одиночек, едущих в город или из города. Всегда возвращался он с кошелем, наполненным деньгами или обрезками драгоценного металла. На тракте же оставались трупы с отрубленными головами. Воины Акума устраивали на него засады, но сыну Бозы удавалось либо удрать от них, либо он сам срубал им Тирфингом головы. Так среди горожан родилась ужасная легенда о Багровом Конунге, который стал ужасом для всего Друзо. Никто и не догадывался, что, сбросив багряную одежду и оставив коня у кузнеца, тот же человек, в одежде самой обычной или даже нищенской, возвращается пешком в город, чтобы множество следующих ночей провести в шалашах, в объятиях продажных женщин. Астрид и Хлодр догадывались, кем был пресловутый Багровый Конунг, но никогда на эту тему с сыном Бозы даже не заговаривали. Они брали деньги и молчали, ибо они боялись этого юноши. "Всё это из-за болезни, которую он сам называет Жаждой Деяний, - втолковывал Хлодр обеспокоенной Астрид. - Когда приплывёт наш драккар, парень займется настоящим военным делом и станет другим человеком. А пока пускай делает, что хочет. Меня тоже мучает безделье."

Летом, в пору жатвы, в дом Астрид постучал какой-то чужак, одежда которого, но прежде всего меч, носимый на ремешке через плечо, выдавали аскомана. В порт как раз зашел двадцатискамьевой лангскип; и человек этот был похож на моряка, от него пахло солью и ветром. Шёпотом спросил он Хлодра, и Астрид повела его на чердак. Они разговаривали на языке донск тунга, но сын Бозы уже владел им хорошо и снизу слышал каждое слово. Из разговора узнал он, что река Ильфинг, вытекающая из озера Друзо, над которым стоял город и порт, впадает в Эстский залив, образованный устьем реки Висулы. У реки этой было несколько устьев, с множеством разливов, болот и островов; весь этот край называли Витляндией или же Краем Вит, принадлежал он эстам и отделял их от склавинских земель. Напротив устья реки Ильфинг в Эстском заливе был остров, но морские волны и течение реки Висулы наносили на него все время новый и новый песок, и в более сухие годы становилось всё труднее заходить в порт Друзо по узенькому проливу между сушей и островом. Если этот пролив станет еще мельче, тогда купеческим кораблям придется огибать насыпанный морем полуостров, то есть делать большой крюк. Тогда и порт, и город Друзо перестанут быть хорошим местом для моряков и купцов, так как слишком далеко от моря были они расположены. Об этом знал повелитель Витландии, князь Гедан, и потому собирался строить новый порт в своём городе, у левого устья Висулы. Об этих тайных задумках Гедана узнал Акум, повелитель Друзо, и, с мыслью о будущем, решил подчинить себе всю Витландию, отобрать власть у Гедана и на месте небольшого града Геданова, у левого устья реки Висулы построить свой собственный град и большой порт. Для этого выслал он тайных послов в Хедебу и даже Бирку, самое гнездо морских разбойников, чтобы вместе с ними напасть осенью на град Гедана. Самый могущественный из проживающих в Бирке ярлов, некий Свери, согласился с планами Акума, так что осенью во главе нескольких военных кораблей должен был он войти в порт Друзо, чтобы потом, совместно с кораблями и воинами Акума ударить на град Гедана и захватить всю Витландию. Только и Гедан не бездействовал. Он укрепил и вооружил свой град, позвав на помощь соседей склавинов. Но на самом деле ярл Свери и не собирался нападать на небогатый град Гедана. Морские разбойники издавна мечтали захапать сокровища Друзо. Они были готовы войти в порт этого города, только не для того, чтобы сдержать обещание, данное Акуму. Вместо того, они задумали по входу в порт напасть на воинов Акума и разграбить город. То, что минувшей осенью не удалось Оттару, Хлодру и другим, на сей раз могло осуществиться. И вот Хлодр, хотя он пока еще передвигался на костылях, получил от Свери задание организовать небольшую, но боевую группу людей, которые в нужный момент, когда корабли аскоманов войдут в порт, ударят на воинов, стерегущих ворота замка Акума и откроют тем самым доступ к княжеским богатствам.

Чужак вскоре ушел, его корабль уплыл. Хлодр посвятил сына Бозы в планы ярла Свери. "Если тебя и вправду травит Горячка Подвигов, ты сможешь успокоить её, - обещал он. - Я с Астрид найдём подходящих людей, а ты вплоть до осени будь осторожным, чтобы не схватили тебя воины Акума. Мы отомстим ему за смерть Оттара, за мои поломанные ноги, В Бирку мы вернёмся очень богатыми людьми. Там ты построишь себе дом и станешь богатым аскоманом."

Поздним вечером, выглушив кувшин пива, Хлодр запел:

"Часто веселился я в волнах морских,

Когда резкий ветер вздувал громадный парус.

Коней зеленогривых морских я подгонял,

А корабельные кили пропахивали борозды среди волн.

Так мы мчались на битву на своих кораблях!"

С того дня сын Бозы перестал посещать шалаши продажных женщин. Но совсем не потому, что его просил об этом Хлодр. Случилось так, что как раз в предыдущий вечер он уже поимел шестерых женщин, щедро заплатив им за это. Но захотелось ему поиметь и седьмую, и направился он к шалашу, где держали одну рабыню с юга, с оливковой кожей и нежными пальцами. Ласки её губ, но прежде всего - странный танец, в котором выгибала она своё практически обнаженное тело, возбудили его желание. В объятиях южанки, обессиленный любовными ласками в седьмой раз за день, он заснул, и разбудил его её шепот. Языка этой женщины он не понимал, но сразу же уловил, что женщина о чем-то его предупреждала. Какой-то бродяга, эст или аскоман, украл у сына Бозы пояс с Тирфингом и только что выскочил из шалаша. Женщина подала юноше короткое копьё, и тот, обнаженный, нагнал бродягу, что, обладая мечом, почувствовал своё превосходство. Он встал напротив сына Бозы и вытащил Тирфинг из ножен. И вот тогда случилась удивительнейшая вещь. Вор замахнулся мечом, не попал, а потом поскользнулся на навозной куче и упал. И тогда сын Бозы проткнул его копьём, а затем, схватив Тирфинг, отрубил бродяге голову. Таким вот образом вновь исполнилось заклятие Одина: вытащенный для боя Тирфинг должен убить. И жертвой пал тот, кому не суждено стать повелителем.

Свидетелей стычки не было, всё происходило в ночной темноте. Но красавица - рабыня выбежала вслед за юношей, увидала отрубленную голову и заявила: "Теперь я знаю, что это ты Багровый Конунг. Один лишь он сносит головы подобным образом. Я люблю тебя."

Но после того и её голова пала на землю, потому что юноша не желал, чтобы южанка проболталась кому-нибудь, и чтобы известие об этом дошло до Акума. Впоследствии не раз жалел он о своём поступке и в бессонные ночи слышал шёпот рабыни, предупреждавшей его о краже меча. Но вместо благодарности - он убил. И, возможно, как раз в этот момент и проявилась в нем черта истинного повелителя.

Только с тех пор перестал он ходить к продажным женщинам в их шалаши. Хлодр уже забросил свои костыли и, хотя и сильно прихрамывая на правую ногу, опираясь на плечо сына Бозы, ежедневно ходил в порт или кружил по городским улицам, разыскивая людей, из которых желал сколотить небольшую дружину для ярла Свери. На город стекала летняя жара, улицы воняли людскими и животными испражнениями, из под покрывающих улицы досок вылезали жирные крысы. Лишь ветер от Эстского залива приносил свежий воздух, напоенный солоноватым запахом водорослей. Этот запах только усиливал в сыне Бозы желание встретиться с морем и свершать великие подвиги.

Знакомясь с городом, юноша получал представление и о его богатствах. Он видел громадные склады мехов куниц и выдр, сараи, заполненные кругами воска и бочками с мёдом и солью; длинные строения в которых ожидали купцов массы рабов, захваченных в стране эстов, на землях сарматов и у склавинов. Торговым делом занимались богатые эсты, муслимины, хазары и иудеи, признающие удивительнейшую религию: они верили в единого Бога и боялись его так сильно, что никогда никто из них не называл его имени вслух. Сын Бозы узнал франков, говоривших о себе, что они - как обозначает само их имя - сыны свободы; чрезмерно возгордившихся алеманов, так как само имя представляло их как "вселюдей". Познакомился он с купцами из страны Аббасидов, кельтами, бриттами, греками, галлами и понял, что мир огромен и окружен множеством морей и океанов. Это от них услыхал он о богатствах Новой Ромы, о людях, проживающих в чрезмерной роскоши. о странных, а иногда и наводящих ужас обычаях многих народов. В складах увидал он привезенные купцами ткани, золотые тарелки и чаши, научился различать стоимость различных монет: золотых, называемых солидами, и более новых, называемых дирхемами, сделанных из серебра, а то из бронзы, а также франкских денаров. Он увидал золоченные ожерелья для женщин и мастерски выкованные броши, великолепные браслеты для мужчин и изготовленное мастерами оружие: шлемы, кольчуги, панцири, мечи с реки Рейн и блестящие кинжалы из Дамаска. И поскольку ум его жаждал знаний, очень скоро усвоил он многие слова из языка тевтонов, а также много слов из языка, называемого латынью, и франкского. Ещё он жадно поглощал рассказы о временах древних, когда-то существовавших громадных державах, о казавшихся непобедимыми Цезарях, пока не пали они от народов, что пришли из Герценского Леса. Прошло всего лишь полгода, как покинул он сожженное дворище спалов, но прошлое уже пряталось как бы за лёгкой дымкой; и все-таки юноша не переставал думать о селениях, затерянных среди лесов и болот, в неведомой ему державе Пепельноволосого, о Земле Спалов, где Зелы наказала ему стать властелином. Понял он, что мир, откуда сам прибыл, существовал лишь для охотников за рабами; важен же был только мир, расположившийся далеко на Западе и Юге, где вроде бы всегда было тепло и росли странные и сладкие плоды. Но человек, которого подгоняет Жажда Деяний, обязан менять картину мира, и не принимать без возражений мир, который застал. Друзо был лишь узеньким окошечком, через которое люди из наполненного богатством и солнцем настоящего мира заглядывали во мрак краёв, погруженных в варварство. И что же видели они через это узенькое окошко? Эсты делились на множество народов: голендов, судовов, помезан, посезян, бортов, натангов, вормов, надровов, скалов, сасинов, замбов и других. Их обширные леса и острова на тысячах озер скрывали бесчисленное число градов, в каждом из которых сидел свой князь. Они непрерывно вели войны друг с другом - ради мести, наживы, и чтобы захватить побольше рабов. Удивительными были их обычаи, как, например, такой, что если все остальные народы к змеям относились враждебно, эсты считали их существами священными и держали в домах. Им были ведомы необычные чары, которые желал познать и сын Бозы, но, хоть и заплатил он эстскому ворожею золотой солид, тайну так и не раскрыл. Тайна же состояла в том, что когда умирал кто из значительных эстов, то даже в жаркое лето колдуны могли так заморозить останки, что те не разлагались, и случалось, что возле умершего пировали эсты по два месяца, потом же раскладывали имущество покойного на большом пространстве и устраивали скачки на лошадях - кто первым к вещам прискакивал, тот и становился их хозяином. Воинственность эстов и их чары импонировали сыну Бозы. Но в глубине души он презирал их, так как в момент опасности отдельные народы не могли объединиться, не могли создать державы и центра власти, хотя бы такого, что был у Пепельноволосого. Потому-то сын Бозы и мечтал вернуться когда-нибудь на землю спалов, узнать Пепельноволосого, победить его или стать его союзником и из народов, о которых упоминала Зелы, создать державу такую же могучую и грозную, как те, о которых рассказывали купцы из Друзо.

Как-то ночью сыну Бозы приснился странный сон. В нём он увидал Зелы. Она взяла его за руку и повела, как когда-то за Тирфингом, на таинственный остров, где увидал юноша множество спящих великанов. "Почему они спят? - спросил он у Зелы. - Они спят, потому что ожидают тебя. Это ты пробудишь их для действия", - объяснила та.

Зелы обучала его искусству понимания снов. И этот вот сон сын Бозы посчитал важным предсказанием. Если случилось так, что он один остался последним по крови спалом, то предназначением его было пробудить великанов, и следовало понимать так, что великаны эти - народы, перечисленные Зелы. Тирфинг проложит для него дорогу власти над ними, а зачарованная головная повязка Андала добавит его глазам блеска и сделает мудрее.

С тех пор он еще внимательнее слушал рассказы о великих властителях и могучих державах Запада и Юга, но время от времени на его губах появлялась странная усмешка. Сын Бозы чувствовал себя великим и богатым, считая, что только он один знал тайну о спящих среди лесов и болот великанах, и что он один предназначен был пробудить их к жизни.

Но случилось как-то, что когда он стоял на улице, ведущей к крепости-замку Акума, открылись настежь набитые железом ворота, и оттуда выехала кавалькада. Спереди увидал юноша воинов из Друзо, а за ними - золоченый шлем и кольчугу самого Акума и сопровождающей его верхами дочери, Пайоты. Девушка была одета по-мужски, на ней были такие же как и у отца золоченые шлем и кольчуга. В руке, скрытой кожаной рукавицей, она держала копьё, и еще целый пучок копий вёз за нею раб или слуга. По-видимому, она с отцом выезжала на охоту.

Как обычно, когда появлялся владыка Акум, на улицы вываливала толпа, так что всадникам кавалькады пришлось сталкивать зевак лошадями на обочины. Сын Бозы увидал лицо Пайоты с её алыми губами и черными бровями, и так он был восхищен ею, такое охватило его желание овладеть этой девушкой, что застыл юноша, чудом не потеряв сознания. Оно вернулось к нему лишь после крепкого удара конской груди, вдобавок он схлопотал удар мечом плашмя и только после этого убрался с дороги. Но он продолжал глядеть на лицо девушки... И внезапно дошло до него, что та никого не видит, что взгляд ее устремлен в какие-то неведомые дали. Сын Бозы почувствовал меж собою и нею какую-то невидимую стену. Когда девушка проезжала мимо него, он захотел сделать шаг вперёд, пытаясь заглянуть ей в лицо, только что-то невидимое запрещало ему сделать этот шаг, что-то как бы вжимало его в землю. Он, понимающий язык глаз, без всякого труда узнал, какие мысли выражает этот никого не видящий взгляд. Для дочери Акума не существовало толпящейся на улице черни, она её презирала. Она была настолько горда, что не желала унизиться даже до того, чтобы хоть кого-то заметить. Её отец был всего лишь повелителем богатого города Друзо, она же сама желала тело своё и красоту предназначить для кого-нибудь более могущественного и выше по положению. Так что же мог значить для неё какой-то юноша, стоящий в толпе и глядящий, как она с отцом выезжает на охоту? Да и мог ли кто-нибудь из этой толпы предложить ей королевскую корону?

Юноша возвратился домой и рассказал о своих впечатлениях Хлодру и Астрид.

- Даже и не мечтай о Пайоте, сын Бозы, - рассмеялась Астрид. - Это дочь повелителя Акума, а кто ты такой? Обыкновенный воин, причем безымянный.

- Тогда я снова сделаюсь Багровым Конунгом и брошу к её ногам огромные богатства, - сказал юноша.

- Этого мало. Акум - не только самый богатый человек в городе. Он повелитель - как ты этого не понимаешь? То, что незримой стеной разделяло вас, как раз и было силой власти, - объяснил Хлодр. - Она родилась дочерью повелителя, и замуж тоже выйдет за повелителя. Её глаза слепы к обычным воинам и слугам, они могут глядеть лишь на человека, рождённого повелителем.

- А что значит власть?

- Я не смогу объяснить тебе это, - пожал плечами Хлодр. - Власть - это нечто огромное и святое. Я слыхал, что достаточно прикоснуться к одежде короля Гориха - и слепой прозревает, а больной выздоравливает. У франков родился обычай, что корону каждому из франкских повелителей в знак власти даёт папа, потому что он представитель Бога на земле.

- Кто такой папа? Где он живёт?

- В Роме. Живёт он в золотом дворце, ходит в золотых одеждах, сидит на золотом троне. Он делает людей великими, передавая им священную власть от Бога. Потому-то некоторые и говорят, что папа могущественней королей и князей. Наши же короли либо сами добывают власть оружием, либо наследуют её от своих отцов.

Юноша задумчиво сказал:

- Хочу священной власти.

И не помогли никакие объяснения Астрид и Хлодра, что вначале ему следует принять веру в умершего на кресте Бога, дать себя окрестить, то есть - стать христианином.

- Ладно, я хочу стать христианином, - сказал сын Бозы. - Есть ли в Друзо священник, который может меня окрестить?

- Но после этого тебе придётся носить на шее знак креста, - предупредил его Хлодр. - А многие люди ненавидят этот знак.

- Ты носишь на груди знак Одина. Но ведь он не защитил тебя от тех, кто поломал тебе ноги. Видал я и мертвецов, что носили на груди амулеты, медвежьи клыки и волчьи когти. Эти амулеты не дают силы и власти.

- А я видал, как умирали люди, носившие на груди крест, - перебил его Хлодр. - Я сам их многих убил.

- Я желаю иметь подобный амулет. И хочу иметь право носить его, - настаивал сын Бозы.

Хлодр не стал спорить. Среди жителей Бирки и острова Фония, среди всего нарда ютов было много христиан. Соседствующие с ними саксы и фризы уже давно приняли веру в человека, умершего на кресте. В Друзо жили аскоманы, что носили на груди серебряные крестики - символ этой веры. Потому Астрид без труда нашла среди них человека, которого называли Патером, то есть отцом, поскольку он был как бы отцом для почитателей христианства в Друзо. Сын Бозы отправился к нему и в богатом доме аскоманского купца, торгующего мехами, познакомился с отцом Дагобертом - бритоголовым, в черной одежде и с серебряным крестом на груди. Пожилого священника не удивило решение юноши, о котором он разузнал, что тот прибыл в Друзо из края склавинов, расположенного на реке Висуле. Ему показалось довольно естественным, что кто-то желает принять истинную веру. И все-таки он спросил у сына Бозы, зачем тот хочет окреститься. Сын Бозы ответил ему откровенно:

- Отче, у меня имеется намерение вернуться на свою родную землю и там, объединив разные народы, стать их правителем. Скажи мне, если я приму крещение, станет ли моя власть священной?

- Да, сын мой. Во Франкфурте я видал, как крестились многие князья малых племён и народов. И власть их становилась от этого священной. Но с того времени они должны были признать верховенство папы и платить дань, назначенную им епископами. Ты соглашаешься на это?

- Согласен, - кивнул сын Бозы. - Но должен ли при этом мой народ тоже окреститься?

- Нет. Будет достаточно, если один только их повелитель признает истинную веру.

- А окрестишь ли ты мой меч, отче?

- Нет. Но я благословлю его и тем самым сделаю освященным, так как вижу в твоём замысле великие намерения, а в сердце - желание полюбить Христа.

И подумал сын Бозы: "Длинна и трудна дорога к власти. Пусть на ней помогают мне многие боги. Пускай власть моя будет стократно освящена и Крестом, и Андалой."

А потом в руках у отца Дагоберта увидал он книжку - впервые в жизни - оправленные в кожу листы пергамента, покрытые таинственным письмом на загадочном языке. Хлодр научил его чертить руны на дощечках, ими можно было представлять слова и даже целые предложения людского языка. Но христианские священники, как объяснил патер Дагоберт, ещё со времен Карла Великого начали пользоваться в своих обрядах языком, называемым латынью, и на этом языке специальным алфавитом писать свои ученые книги. Сын Бозы пожелал узнать тайны латинского языка, но тут Хлодр получил известие, что корабли Свери скоро войдут в порт. Так что на знакомство с основами новой веры оставалось не очень много времени до того момента, когда патер Дагоберт привёл юношу к небольшому лесному озерцу, которое священник на своём странном языке назвал "писциной". Там, согласно с заученным ритуалом, он спросил у сына Бозы:

- Чего ты желаешь от Святой Церкви?

- Веры, - ответил тот, хотя и на грош не верил в божественность человека, позволившего себя распять.

Затем он отрекся от Сатаны и языческих верований, произнёс выученный заранее символ веры и на чужом языке повторил на память слова молитвы "Патер ностер". После этого он разделся и трижды погрузился с головою в озеро, прежде чем услыхал на латыни: "Ego te baрtisto in nomine Рatris et Filii et Sрiritus Sancti". Отец Дагоберт помазал руки юноши елеем и дал ему собственное имя: Дагоберт. После этого в доме Астрид состоялся пир с участием патера Дагоберта. Юноша был горд тем, что теперь у него есть имя. Правда, Хлодр тут же чуточку изменил его. Теперь он называл парня Даго, и вскоре тот и сам позабыл, что на самом деле его зовут Дагоберт. За горсть серебряных дирхемов он получил и маленький серебряный крестик, который с тех пор стал носить на груди.

И только после всего этого он осмелился спросить у священника:

- Скажи мне, отче, откуда берётся власть?

- Какую власть ты имеешь в виду, сын мой? - спросил в ответ отец Дагоберт, сам по происхождению галл, и получивший священническое помазание в знаменитой школе Ахена, а поскольку он знал язык донск тунга, ещё Людовик Набожный выслал его в Друзо, чтобы патер выслеживал здесь и доносил о разбойничьих походах аскоманов.

- Я имею в виду власть над людьми.

- Такую власть Бог даёт выбранному Им человеку, чтобы тот мог управлять судьбой других людей или целых народов. Власть эта - сила и мудрость. Но подобная власть над людьми - ничто по сравнению с властью, которую Господь дал своему наместнику на земле, папе, и его священникам. Им дана власть над человеческими душами, право судить их грехи, отпускать их и совершать священные таинства.

- Каким образом можно получить власть над людьми?

- Чаще всего получает её человек, рождённый от повелителя. Папа совершает его помазание освящённым миром и одевает ему на голову королевскую корону. Без такого помазания власть никакой святости в себе не имеет. Случается, правда, что и обычный человек, которому Господь непостижимым образом дал способность править другими или большую силу, достигает высоких постови положений и тоже может получить миропомазание, или же харизму, от наместника Божия.

- Ты говоришь о христианских владыках. Но ведь имеются и многие другие. Князь Акум в Друзо тоже обладает властью над городом и людскими судьбами.

- Это власть ненастоящая и слепая. Но, признаюсь, что обычному человеку трудно её отличить от той, которую даёт священное помазание. Некоторых людей Господь в непознанной и таинственной мудрости своей одарил удивительным талантом: способностью к правлению. Своим хитроумием и разумом приходят они к власти и управляют иными. Но, говорю тебе, они остаются слепцами. Бог предложил им возможность увидать полноту сияния своего и величия, но полностью смогут они сделать это лишь приняв истинную веру. Если они не пользуются данной им возможностью, то слепцами и умирают.

- Акум всех видит и всё слышит. Когда же он проезжал мимо меня на коне, то я чувствовал, как меня от него отделяет какая-то невидимая стена.

- Эту стену меж повелителем и обычным человеком творит величие власти. Вообще-то я никогда не размышлял об этом достаточно глубоко, но все же считаю, что некоторые люди рождаются повелителями как бы сами по себе. От них исходят сила, мудрость и упомянутое мною величие.

- Скажи мне, отче, а как мне добыть его?

Пожилой священник изумлённо поглядел на этого семнадцатилетнего юношу. Сам он прожил уже шестьдесят лет, но еще никто и никогда не задавал ему подобных вопросов. Но разве уже то, что этот молодой человек спрашивал его о таких удивительных вещах, не свидетельствовало, что со временем станет он повелителем? Поэтому, после глубоких раздумий, священник сказал то, что подсказывал ему опыт:

- Немногие знают, сын мой, что когда-то я пребывал при дворе франков. Я познакомился с их повелителем, столкнулся и с франкскими вельможами, И скажу тебе, что человек, желающий обладать хоть щепоткой власти, прежде всего должен пробуждать страх, чтобы другие подчинялись ему хотя бы из страха. Ещё должен он пробуждать любовь, чтобы привлечь к себе иных. Его должна окутывать тайна, чтобы каждый его поступок и слово носили примету необычности. Еще обязан он взвешивать каждое слово и каждое своё деяние, чтобы не выглядеть смешным. Ибо, тот кто смешон, пробуждает презрение к себе.

Только это и удалось узнать сыну Бозы от старого священника. Но и этого было достаточно, чтобы уразуметь: если Зелы говорила правду, что он, будучи сыном великана, и родился повелителем, то здесь, в Друзо, в самом начале своего пути к власти начал он делать ошибки. Поначалу для Астрид и Хлодра он был таинственным, но подрастерял загадочность, когда начал шататься по продажным женщинам. Разве можно было завоевать величие, покрывая за ночь пусть даже и дюжину девок? А потом ещё, будто обычный разбойник, еще и грабил на дорогах. Аскоманы ценили разбой, но ведь он не собирался стать повелителем аскоманов. Почему перестал он пользоваться искусствами, полученными от Зелы - магией и чарами? Да, он был всего лишь семнадцатилетним мальчишкой, которому нужно было многому учиться. В планируемом захвате и грабеже Друзо командование взял на себя Хлодр, а не он, Даго. Но так, по-видимому, и должно быть, раз он только начал познавать мир.

Как он ни пытался, но так и не смог поверить, что сын Бога позволил себя распять обычным людям. Даго носил на груди крестик, но понятия греха, рая и ада, а также вечного создателя грехов - Сатаны, оставались для него чуждыми. Ещё в детстве ему привили то, что после смерти человек живёт в виде духа своей обычной жизнью, княжеской или рабской, в зависимости от того, кем он родился и кем умер. Если при жизни человек творил много зла, то после смерти - самое большее - принимал звериный облик или становился упырём. Когда Даго глядел на небо с его громадной полосой блестящих звёзд, которую некоторые называли Млечным Путём, а другие - Птичьим, для него он всегда оставался Путём Душ, Дорогой душ, отлетающих для жизни в новом мире...

Тем временем в посад Друзо стали свозить лён, и в бедняцких землянках, и в шалашах слышно было, как женщины отделяют костру от волокон. Время это называлось Пажджердж, от льняной костры - пажджерджи. В первых днях этого месяца в доме Астрид появились два воина, здесь же укрылись шестеро аскоманов, которых Хлодру удалось уговорить принять участие в нападении на город, ибо уже назначен был день, когда военные корабли Свери должны были зайти в порт. Каждую ночь снилась Пайота Даго, он видел её лицо, алые губы и никого не замечающие глаза. Когда же снилось ему, что глаза её глядят на него с испугом и, в то же время, с любовью, у него поднимался и напрягался до боли член. Теперь у него не было Астрид, так как с тех пор, как начал он бывать в шалашах у продажных женщин, та стала ходить спать к Хлодру, потому Даго не мог теперь успокоить своих телесных желаний и потому, постанывая, ворочался на лавке. А впоследствии даже днём, достаточно было прикрыть глаза, образ Пайоты вставал перед ним, возбуждая дрожь будто от холода или горячки. Эту дрожь заметили Астрид с Хлодром, но парень объяснил им, что его мучает Жажда Деяний. "Ведь разве не рассказывал я вам неоднократно, что меня родили для великих подвигов," - говорил он им.

Украдкой вытаскивал он подвешенный на ремешке крестик и молился Богу, замученному людьми, чтобы тот помог ему овладеть Пайотой. Только вот желал ли он этого только лишь в том смысле, в каком мужчина желает молодую и красивую женщину? Ведь та даже не была красавицей. Даго знал в городе и более красивых женщин. Так что желание его имело в себе что-то ещё, что сам он мог осознать лишь с трудом. Возможно, он хотел овладеть Пайотой, чтобы таким вот образом переступить ту невидимую границу меж её величием и собою, доказать, что для него, будущего повелителя, такой границы не существует. Обладать Пайотой - для него это значило укрепиться в уверенности, что он не такой, как все вокруг, что её высокое рождение и величие ничего не значат, поскольку он, Даго, тоже вскоре добудет себе величие власти, как ворожила ему об этом Зелы.

Таким вот образом, через сны и мечтания, вновь вернулась к нему память о жизни у Зелы, о её ласках и громадном теле, о её чарах и предсказаниях. И ничего, что не был он выше или сильнее самых сильных в Друзо, раз был у него чудесный меч Тирфинг, а сам он был из рода великанов. Это он разрушит Друзо, Пайоту сделает рабыней и уйдет в свет, чтобы свершать великие деяния и сделаться повелителем.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ЛЕСТК

Рана на спине Зифики не закрывалась быстро, несмотря на мази и чары Даго, поэтому он решил, что они простоят лагерем у озера еще пару дней. Место, похоже, было безопасное, навряд ли кто заглядывал в места, граничащие с болотами. Ночи стояли тёплые, когда же Даго подстрелил серну, еды у них стало до отвала. Лошади, разболевшиеся от ядовитой болотной растительности, теперь выздоравливали, питаясь сочной травой, растущей по берегам озера.

Согласно обещанию, Даго ни разу не дал понять, что видит в ней женщину. Только теперь сама Зифика стала сильно ощущать свой пол. Быть может впервые в жизни довелось ей жить так близко возле мужчин. То при совместном разжигании огня, то при разделе пищи внимательно следила она, чтобы её руки случайно даже не встретились с руками Даго, её нога или колено - с его ногой или коленом. Когда же Даго иногда глядел на неё, она закрывала глаза ресницами, что самой ей не мешало бросать заинтересованные взгляды и восхищаться его телом, когда тот купался в озере голышом. Только женственность исходила от неё во все стороны, и даже Херим, не знающий тайны Зифики, в присутствии девушки становился возбуждённым, что проявлялось в неустанной болтовне про то, какое наслаждение испытывал он с различными женщинами. Пришлось Даго запретить ему подобные разговоры, так как это явно раздражало Зифику.

Приходило ли Даго в голову изменой, силой овладеть девушкой; думал ли он о нежном девичьем теле, о коже, одуряюще пахнущей женщиной? Только вот кто мог поручиться, что в будущем ему не понадобится помощь жестоких, но и храбрых женщин?

Наступила ночь - душная, жаркая, обещающая грозу. Путников окутали тучи комарья, так что Херим раз за разом подбрасывал в костёр зелёных веток, чтобы отогнать их дымам и жаром. Вскоре где-то вдалеке, со стороны болот, послышались пока еще тихие раскаты грома, и тут же забеспокоились лошади - они подошли к костру и стали фыркать. Люди тоже испытывали страх. Зифика опустилась на колени и коснулась земли лбом, моля Перуна, чтобы тот обминул их своими молниями; какие-то свои молитвы бормотал Херим; один лишь Даго сидел неподвижно и молча, жалея, что не ведом ему Бог, которому бы смог он поверить свой страх перед бурей. Слишком многих богов, которым люди приписывают власть над молниями, знал он: Перуна, Сварога, Триглава, уже позабытого древнего Зевса, богов кельтов, алеманов, саксов, ютов и англов. Существовал ещё и Бог христиан, повелевающий любой стихией, был еще Один - Бог народов Севера. Даго видал, как возносили мольбы об успокоении шторма на море, только ни одна из этих молитв так и не была выслушана. Вот почему, хоть сам он и боялся грозы, Даго не молился, поскольку не было в нём никакой веры. Мир для него был настолько переполнен страшными тайнами, что ни один человек, пусть даже придумавший для себя наисильнейшего и наимогущественнейшего Бога, не смог бы их разгадать. В представлении Даго боги, равно как и люди, оставались беспомощными по отношению к подобным тайнам. Мир, как рассказывал ему один сумасшедший монах, состоял из четырёх стихий и не знал ни добра, ни зла, что же хорошо, а что плохо - определяли сами люди. Был мир видимый и мир невидимый, заполненный душами умерших людей. Даго опасался этого невидимого мира и потому всегда совершал облату, для невидимых уст роняя на землю по нескольку капель воды, мёда или пива, хлебные крошки. И ещё он предпочитал объезжать рощи, где, могло случиться, невидимое скрывалось от видимого мира.

Внезапно он почувствовал на своём лице как бы прикосновение руки. Может это дух, о которых он только что размышлял? Нет, это было то, что Зелы называла человеческим взглядом. Она научила Даго чувствовать взгляды даже тогда, когда самого глядящего не было видно. Тогда он немного отсел от огня, чтобы отблески костра не мешали ему, и поглядел в лесной мрак. Людские глаза отсвечивали как и глаза животного. Спрятавшись в лесу, за ними следил какой-то человек. А поскольку друзей они не ожидали, значит это был враг.

- Ведите себя как обычно, - шёпотом приказал Даго Зифике и Хериму. - Из леса за нами кто-то наблюдает. Он подкрался к нашему лагерю очень близко. Я ненадолго отойду и поймаю его.

Над лесом снова прокатился раскат грома. Белый жеребец Виндос забил копытами, так что могло показаться вполне естественно, что Даго поднялся с земли и отошёл от костра, направляясь к коню. Он, успокаивая, похлопал его по шее, а потом пропал в темноте. С детства учили его, как ходить по болотам, чтобы не завязнуть, и как ходить по лесу, чтобы не хрустнула ни единая веточка. Поэтому без малейшего шума подкрался он к этому человеку и сзади нанёс могучий удар по голове. Будто тяжёлый мешок приволок он пленника к костру и положил на спину.

- В лесу осталось его оружие и, возможно, конь, - тоном приказа обратился Даго к Зифике, которая тут же взяла в руку горящую головню и направилась в лесную темень.

Когда Зифика вернулась, ведя за уздечку коня и неся удлинённый щит из досок, обшитых кожей, и громадный топор, пленник пришёл в себя.

Это был мужчина в возрасте Даго, но гораздо более рослый и плечистый, с резкими чертами лица и кривым, сломанным носом. У него были светлые волосы и длинные усы. Увидав неприятелей, он тут же прикрыл глаза, притворяясь, будто вновь потерял сознание. Но пальцы его сразу же стали шарить по земле, выискивая меч или топор. Даго ногой отшвырнул его оружие подальше от костра, и пленный тут же понял, что очутился в полной власти тех, кто его поймал. Но страха он не проявил, что Даго понял, наблюдая за его лицом.

- Вы не воины Аслака и Хельгунды, - заговорил он хриплым голосом на языке спалов. - Похоже, что вы чужие. Так зачем же вы поймали меня?

- Ты подкрался как враг, - заявил Даго.

В этот момент Зифика швырнула под ноги Даго принесенный ею щит.

- Убей его, господин! - воскликнула она. - Убей его не медля, будто бешенного пса. Погляди на его щит. Это же лестк!

На щите у пойманного был виден неуклюже нарисованный белый орёл с распростёртыми крыльями.

- Убей его, Даго! - настаивала Зифика. - Или ты не знаешь, кто такие лестки или лестковицы?

- Я никогда не слыхал о них.

- Теперь их полно здесь по весям и лесам. Они хотят вернуть давнюю волю, сражаться с властью князей и королей. Раньше они предательски нападали на людей князя Пепельноволосого, теперь воюют с Хельгундой и Аслаком. Они ненавидят всяческую власть. Днём работают и живут как остальные, притворяясь послушными воле правителей, а по ночам сбиваются в ватаги и нападают на грады. На их щитах знак орла, так как для них тот означает существо, что само управляет своим полётом и не признаёт над собою никакой власти. Когда я отправился с посольством к Пепельноволосому, мне было приказано остерегаться лестков и убивать их. Кто не признаёт никакой власти, тот не признаёт и посольства аргараспидов.

Через несколько лет Херим записал:

"И сказал тогда Даго Господин и Пестователь: и я тоже человек, что как орёл не признаёт над собою ничьей власти, не ищет ничьего совета и сам своим полётом правит. Надоели мне короли и князья, графы и бароны. От Свободных Людей получил я титул Пестователя, ибо прибыл в края эти, чтобы принять в своё отцовское пестование народ мой, насилуемый князьями и богатеями. Свобода моего народа - вот моя наивысшая цель."

Так, а может как-то иначе сказал Даго Господин и Пестователь. Теперь уже точно никто установить не сможет. Но пойманный им лестк понял его и, несмотря на боль после удара в голову, уселся на земле и обратился к Даго:

- Как зовут тебя, господин, и кто ты такой? Видимо ты не убьёшь меня, раз сам любишь свободу и ненавидишь князей да богачей.

- Зовут меня Даго Господин и Пестователь. Родом я из племени великанов спалов, что остались в старинных песнях, но их кровь во мне, поэтому имеется у меня право считать землю эту своею наследственной. Много лет, гонимый Жаждой Деяний, провёл я в пути. Но таинственный голос приказал мне вернуться в земли свои, чтобы народ мой получил давнюю свободу. По пути взял я в пестование своё этого вот, в прошлом монаха, Херима, что был несчастен и томился в рабстве, а еще этого вот юношу, которому грозила смерть или неволя. Ты же - лестк, что на древнем языке спалов означает хитроумный или понятливый. Только слишком уж хитроумным ты себя не показал, раз очутился в моей неволе. Однако, если ты скажешь мне своё настоящее имя, я дам тебе свободу. Если же ты захочешь отдаться в моё пестование, я дам тебе свободу вдвойне.

- Что значит "вдвойне"? - спросил лестк.

- Я могу вернуть тебе меч, топор, щит и коня и позволить уйти. Это будет предоставление свободы в первый раз. Но если ты останешься у меня и будешь рядом со мною, свободу получит и здешний народ. Потому и говорю, что предлагаю свободу вдвойне.

- Меня зовут Палука, и я из рода Палуков, что никогда не признали власти Пепельноволосого. Род наш могучий, но княжеская власть порушила наши грады и многие наши веси. Сохранились мы только в глухих лесах. Все Палуки сделались лестками.

- А известны ли тебе еще какие-нибудь роды, принадлежащие к лесткам? - спросил Даго.

- Да. К югу есть несколько родов, что никогда не признали ни власти Пепельноволосого, ни его воинов из Юмно, ни власти его жены Хельгунды и сына Аслака. Сотни людей поддерживают нас, господин.

- Но если вас так много, почему же до сих пор правит Хельгунда с Аслаком? Почему власть у воинов из Юмно? - спросил Даго с издёвкой.

- Пепельноволосые выстроили три настолько крепких града, что никто и никогда их не захватит, разве что кто обладает силой великана. Самый крепкий из них - Гнездо. Мы, господин, умеем сражаться по лесам, но вот град добыть - это уже дело совершенно иное. К тому же нет у нас такого, кто бы собрал нас вместе.

- Выходит, ты понимаешь, что кто-то должен стать во главе и повести в бой?

- Да, господин. Это каждому ясно.

И сказал Даго:

- Если ты понимаешь столько, выходит, что понимаешь всё. Забирай тогда свой меч, щит, топор и коня. Ты свободен.

И как раз в этот миг ослепительный зигзаг молнии прорезал темноту неба над их головами, а через мгновение над лесом прокатился оглушительный гром. Палука поднялся, только ноги его подкосились, и он снова уселся к костру.

- Не позволишь ли мне, господин, остаться здесь до утра? Слишком уж сильно ты меня ударил.

Даго разрешающе кивнул, а потом приказал Хериму и Зифике, чтобы те прикрыли огонь на случай, если разыграется гроза, и польются потоки дождя, в костре осталась хотя бы одна тлеющая головешка. Затем концом ножен своего меча он очертил вокруг всех громадный круг, пробормотал несколько непонятных слов и, укрывшись плащом, сел, не двигаясь. Теперь он выглядел будто вырезанный из дерева или камня.

- Он что, еще и волшебник? - спросил Палука у Херима.

- Искусство чар ведомо ему. Но прежде всего, он - Пестователь, а это означает, что взял всех нас в свою опеку от грозы. Он предложил тебе свободу вдвойне, а ты взял только одну. Дурак ты, Палука.

- Вообще-то, тебе следовало бы отрубить голову, - добавила Зифика. - На двор короля аргараспидов, где я служу, давно уже доходили вести о лестках с белыми орлами на щитах. Вы - самое большое несчастье в краю Пепельноволосого. Вы хотите жить свободными, но меняете одно зло на другое. Вы сражались с Пепельноволосым, но победили не вы, а еще более худшая Хельгунда и её сын Аслак. Мы хотели получить помощь против мардов, но если нам удастся их разбить, мы придем за солью сюда, так как здесь скоро не станет никакой власти. Вместе с солью мы отнимем у вас и свободу.

- Он тоже любит свободу, - сказал Палука, указывая на неподвижно сидящего Даго.

- Это так, - согласился Херим. - В стране Свободных Людей он победил ужасного Змея, и за это ему была предложена власть. Но он не принял её и ушёл, потому что господин - человек вольный. Но скажу тебе, в краю Свободных людей я встретил лишь страх и бедность. Господин Даго сделал меня свободным, но я пристал к нему и слушаюсь его приказаний будто раб.

Буря разыгралась не на шутку. Сначала с ужасным шумом прилетел ветер. Своим воем он наполнил весь лес, согнул кроны вековых сосен и дубов, а после этого начал ломать ольшины. Раз за разом небо рвалось молниями, и делалось светло как днём, а затем с оглушительным раскатом грома наваливалась тьма. Вихрь ударил в угли костра. К счастью, мокрые ветви, которыми накрыл его Даго, не позволили пламени разнестись. Человеческие души переполнились ужасом: Палука бил лбом оземь, а закутавшаяся в плащ Зифика, равно как и Херим, тряслась от страха. В конце концов, она подбежала к Даго, встала перед ним на колени и прошептала:

- Спасай меня, господин, от гнева Перуна, повелителя молний. Спаси, господин!

- Властелин громов и молний - это Сварог, - отвечал ей Даго. - И раз ты веришь в Перуна, значит, в тебе течёт скифская кровь. Я начертил магический круг, его уважит и Сварог, и твой Перун.

Он положил руку на голову Зифики и прошептал несколько непонятных слов, и тогда почувствовала она, что от ладони этого мужчины переходит в неё какая-то неведомая сила, а страх куда-то уходит. Если бы не привитые ей принципы, приказующие ненавидеть и презирать мужчин, Зифика обняла бы его и прижалась бы к нему всем телом, так как бюуря была для неё чем-то гораздо более страшным, чем бой с врагом.

Внезапно буря утратила свою силу. Некоторое время глаза ещё поражал блеск молний, а уши наполнялись громовыми раскатами, только гроза уже удалялась. Ржали перепуганные лошади, и если бы им не спутали ноги, они в панике разбежались бы по лесу. Наконец полил дождь, а громы и молнии становились всё реже. Поток воды вмиг погасил костёр, сделав траву вокруг сидящих подобием мелкого озера. Дождь стекал по плащу, покрывавшему спину Даго, он же затекал за воротник кожаной куртки Зифики и, по-видимому, загасил в ней страх. Устыдилась тогда Зифика, что стоит на коленях у ног Даго, поднялась с земли и под дождевыми струями ушла под гущу листьев громадного дуба. После этого к Даго подошёл Херим в истекающем водою плаще и сказал:

- Мне кажется, господин, что я понимаю твои мысли.

- Это хорошо. Тогда ты хоть в чём-то сможешь мне помочь. Так о чём же я думаю, Херим?

- Ты размышляешь, господин, а не нарисовать ли и тебе на щите белого орла и сделаться лестком.

- Откуда тебе ведомо, что я так думаю?

- А потому, что ты сам сказал мне, что желаешь создать великую державу. Только каким образом победить тебе Хельгунду и Аслака, если не соединиться с лестками?

- Ты правильно говоришь, Херим. Но помни, что у каждого повелителя голова думает одно, уста говорят другое, а руки делают третье. Укройся под дерево. Я хочу побыть один.

Под утро дождь прекратился, но сделалось ужасно холодно. Херим нашёл в кострище тлеющий уголёк, раздул его и развёл огонь припасённым под попоной хворостом. Мужчины сразу же разделись донага и, грея тела у огня, сразу же сушили свою одежду. Одна лишь Зифика тряслась от холода в промокшей одежде.

- Почему ты не раздеваешься, Зифик? - спросил Херим. - Ты все время остаёшься в панцире, как будто опасаешься, что кто-то его украдёт.

Тогда Даго взял Зифику за руку, отвёл её за деревья и достал из своих вьюков сухую нарядную аскоманскую одежду, похожую на ту, которую получил в своё время от Астрид: ярко-красные штаны, чулки, белую сорочку с кружевами на рукавах, пурпурную блузу и белые порты. Но он не уходил, а ждал, чтобы Зифика переоделась при нём.

- Мне стыдно, господин мой, ты смущаешь меня, - едва выговорила, трясясь от холода, Зифика, с трудом стаскивая с себя вымокшую одежду.

- Я видел множество обнаженных женщин, Зифика, - усмехнулся Даго. - Я знаю, что тело у тебя красивое, но мне хочется увидеть тебя голой.

- Ты заплатишь за это смертью, - с ненавистью, стуча при этом зубами, выдавила та.

Но, тем не менее, разделась при мужчине донага, и Даго увидал её девичье тело, стройные ноги, плоский живот, треугольник тёмных волос внизу его и подумал, что Зифика красива. А она, раздеваясь, глядя ему прямо в глаза, заметила, что у Даго, когда он увидал её совершенно нагой, не дрогнула даже ресница.

- Почему же ты глядишь на меня, раз вид обнажённой женщины, как мне кажется, тебе безразличен? - спросила она.

Даго покачал головой.

- Ты ошибаешься, Зифика. Я желаю тебя, и мне хотелось увидать твоё тело. Но иногда мне хочется доставить себе страдание, чтобы проверить собственную силу и волю. Ибо плохо кончают повелители, не могущие сдержать желание к какой-нибудь женщине и не умеющие причинить себе боли воздержания. Власть - это то же самое воздержание.

- Ты хочешь стать властителем, но не убил проклятого лестка?

Тот пожал плечами.

- По-видимому, правду говорят некоторые, утверждающие, что у женщины разум прячется между ног. Никогда тебе не понять, куда летит орёл. И ещё, неужели ты и вправду собираешься убить меня из-за того, что я видел тебя голой?

Говоря это, он рассмеялся и ушёл, чтобы погреться у костра. А девушка пришла вскоре после него, одетая в багряную аскоманскую одежду. Под блузой панцирь скрывал девичьи торчащие груди. Всех поразила её необычная красота и гибкая фигура, которую яркая одежда лишь подчеркивала.

- Ты, Зифик, похож на красивую девицу, - похотливо облизал губы Херим.

Та презрительным взглядом окинула голое тело Херима и его мужское отличие, таким же взглядом отметила член Палуки, потом сплюнула на мокрую после дождя траву и сказала:

- Ты сам, Херим, похож на бабу, так как думаешь только об одном, что указывает на то, что ум твой скрывается не в голове, а между ногами.

Лицо Херима побагровело от злости, и он уже хотел было ляпнуть какую-нибудь грубость, но его, подняв руку, успокоил Даго, в знак того, что желает о чем-то спросить.

- Лестк, а ты знаешь, где сейчас находится князь Пепельноволосый?

- А зачем тебе он, господин? - удивился Палука.

- Я спросил, а ты не отвечаешь, - грозно прогремел голос Даго.

- Правду знают лишь воины из Юмно. Это они вывезли князя из Гнезда и где-то спрятали вместе с двумя его наложницами. Мне так кажется, что Хельгунда хотела его убить, но он носит Андалу, так что она предпочитает править от его имени.

У большого костра одежда быстро высохла, вскоре все оделись.

- Так ты уезжаешь? - спросил Херим у Палуки.

- Нет, - ответил тот и повернулся к Даго: - Хочу, господин, принять от тебя свободу вдвойне, как ты обещал. Я тебе не говорил, но перед тем, как стал я подкрадываться к тебе, за мною гнались воины из Юмно. С большим трудом ушёл я от них. Может они завернули в какое-нибудь селение, когда начиналась гроза, но, может, где-то и ожидают в лесу. Мне больше не хочется убегать от них будто собака и кусать их как пёс. Возьми меня в своё пестование.

- А что ты предложишь мне взамен?

- Я провожу тебя в свою весь, где ты повстречаешь множество лестков. Мы пойдём с тобою за свободой. А еще, никто в этих краях не сравнится со мною в метании топора.

- Покажи.

Тогда Палука взял в руку свой топор с широким, спущенным книзу остриём, с тремя усами у отверстия, чтобы топор хорошо держался топорища. Оружие, видимо, было хорошо уравновешено - какое-то время Палука раскачивал его в руке, а затем с размаху метнул. Топор сделал три оборота в воздухе и вонзился в тонкий ствол растущей неподалёку ольшины.

Бросок был хорош, но Даго не высказал никакой похвалы.

- Пошли, - коротко приказал он. - Ты, Палука, ведёшь.

Был полдень, когда они углубились в лес. Солнце пригревало довольно сильно, лесная подстилка парила, из-за чего ехали в легкой дымке, часто объезжая или перескакивая стволы упавших во время бури деревьев. Некоторые из них ветер вырвал с корнями, в основном ели. Но были и берёзы, и ольхи, переломанные посредине ствола. Вид этот вызывал страх перед богами, и он вновь закрался в сердца едущих.

- Чего такого натворили мы, господин, что пришла буря? - беспокойно спросил лестк. - Если бы не твой магический круг, то молния обязательно бы ударила в нас.

- Буря - это доброе предзнаменование, Палука, - объяснил Даго. - Эта буря должна была сдержать тех, кто гнался за тобою. Боги помогают тебе. Есть ли у тебя какой-нибудь амулет?

- Да, господин. Я получил его от отца, которого убили эти, из Юмно. Это три волчьих клыка.

- Разве ты не знаешь, что нельзя носить с собою вещей, подаренных покойными? Ведь когда-нибудь мёртвый захочет напомнить тебе о подарке. Выброси его. Я дам тебе другой талисман, но лишь тогда, когда буду убеждён в твоей верности.

- И что же это будет, господин?

- Кусочек золотистого камня, в котором заключено странное насекомое. Камень этот родился в море, куда стекали слёзы громадных сосен. Насекомое - это замкнутый в камне дух, который станет тебе помогать.

- А у тебя, господин, какой талисман?

- Мне служат мои заклинания.

- А у тебя, юноша? - обратился Палука к Зифике.

Девушка достала висящий на шее деревянный член. Херим увидал его и расхохотался. Палука же остался серьёзен.

- Так значит ты любишь девушек, парень. Этот деревянный хер должен добавлять тебе сил в любви, не так ли? Ты хотел, чтобы Даго Господин убил меня, но я не питаю к тебе вражды и обещаю, что когда мы доберёмся до моей веси, ты сможешь выбрать там любую женщину. Для своих гостей мы не жалеем своих жён, сестёр и дочерей.

- Ого, тогда поспешим, Палука, - разохотился Херим. - А тебе, Зифик, предлагаю поспорить, кто дольше и кто большее число раз поимеет женщину.

С гневом в глазах Зифика спрятала свой амулет на груди. Она уже жалела, что показала его. Слушая похвальбу Херима, она стиснула зубы и подумала, что возможно, когда подвернётся случай, она, Зифика, ещё покажет им, как по весне женщины в своей стране устраивают охоту на мужчин, как делают их после того рабами или убивают.

- Моя деревушка находится у малого озера в лесу. Из этого озера течёт ручей в большую реку, называемую Вартой. Ещё до вечера мы успеем добраться ко мне домой. Ведь это сегодня, господин, самый длинный день и большой праздник Очищения Огня?

- Да, сегодня пора летнего солнцестояния, - кивнул головой Даго. - Сегодня гасят грязный огонь.

Неожиданно перед ними открылась широкая поляна, поросшая низким березняком и высокой травой. Скорее всего, еще недавно здесь обрабатывали землю. С другой стороны поляны были видны остатки сожжённых домов.

- Это сделал Нелюб Пепельноволосый, - объяснил Палука. - Когда он строил своё Гнездо и насыпал громадные валы, каждый род и каждая весь получили приказ свозить землю и насыпать свой кусок вала. Те, что жили тут, взбунтовались и сбежали. Воины Нелюба погнались за ними и всех перебили. Даже стариков и малых детей. Поехали побыстрее, господин, а то здесь живёт очень много духов.

Они были уже на средине поляны, как увидали выехавшую из лесу напротив небольшую группу конных. Их было шестеро: двое одеты в панцири и шлемы, блестящие на солнце. У них были круглые деревянные щиты и мечи у пояса. У остальных были только щиты, копья и луки.

- Это те, что гнались за мною! - воскликнул лестк и хотел уж было разворотить коня, но Даго решительно приказал ему оставаться на месте. Он и сам остановился, сделав знак Хериму и Зифике сделать то же самое.

- Господин мой, их шестеро, - пробормотал Херим.

- Но у тебя же есть меч, - гневно отрезал Даго. - Неужели всю жизнь ты хочешь воевать только лишь своим хером?

Зифику же он попросил отъехать чуть подальше и приготовить свой лук.

- Когда я подниму левую руку, стреляй прямо в горло тем, что в панцирях, - приказал он. - А с остальными мы и сами справимся.

Шестеро всадников приближались медленно, настороженно, следя за Даго и остальными. Они знали, что перевес на их стороне - их было шестеро, а этих только четверо. Но один из них восседал на белом жеребце. В Юмно белых жеребцов считали священными.

Даго никогда не был в Юмно, равно как никогда ему не случалось посещать священный город на острове склавинских руанов. Но из того, о чём доносили соглядатаи, высланные Людовиком Тевтонским, выходило, что Юмно следовало причислить к самым крупным и шумным городам, что существовали над морем в той его части, что называлось Остзея. Правили в Юмно правители - склавины, много там жило греков, а еще купцов и путешественников из разных народов, даже саксов, а ещё - аскоманов. В Юмно продавали пищевые запасы бедным зерном народам севера, торговали небольшими, но ценными шкурками пушного зверя, покупали оружие и самые изящные украшения. Юмно располагалось на берегу Вядуи, а часть его - на острове. Так же как у руянов, посреди города стояло громадное строение, где в зале, задрапированной красной тканью стояла деревянная фигура бога с тремя лицами и огромным копьём в руке. У руянов же молились богу с четырьмя лицами и большим украшенным мечом. Ученые монахи из Ахена называли этого бога Световидом, поскольку, подобно старинному богу Ромы Янусу, глядел он на четыре стороны света, хотя это и не могло быть правдой. Взгляд глаз в этих четырех лицах направлен был в сторону6 в себя, а не на четыре стороны света. Подобные же глупости рассказывали и про трехликого бога из Юмно, будто тот глядит на землю, на небо и в подземное царство, хотя склавины ни в какое подземное царство не верили. Для Даго, который по-настоящему христианином и не стал, было ясно, что склавинские племена, граничащие с державой Карла Великого, каким-то образом пытались объединиться, а для этого им нужна была, подобно франкам, вера в единого бога. Поскольку каждое племя имело собственное божество, объединяясь, творили они единого бога из нескольких племенных. Вот так и у руянов - в образе четырехликого бога заключили союз четыре племени, а в Юмно - три племени поставили бога трёхликого. И случалось у склавинов, как доносили о том шпионы, что были боги с пятью и даже семью ликами. Общей же для всех них была вера в ведовскую силу священных белых коней, которых содержали в специальных конюшнях на задах храмов. Если кто-нибудь готовился в дальнее морское путешествие или собирался в захватнический поход, такой приходил в храм с подарками для божества. Тогда жрецы выводили белого коня и заставляли его пройти меж разбросанных по земле копий. Если конь не касался копытом ни единого копья, это означало, что предприятие будет удачным, если же копья касался или наступал на него тогда от похода отказывались. Бывало, что для предсказаний использовались кони чёрные, будто вороны, но именно на таком как раз сидела Зифика. И потому-то люди из Юмно с беспокойством поглядывали то на Виндоса, то на вороного коня Зифики.

- Кто ты такой, господин? - первым спросил один из чужих воинов, видимо, наиболее важный из них, так как носил панцирь, да и оружие имел получше.

Говорил он на местном языке, но с трудом. Скорее всего, он был норманном, так как, подобно Даго, носил меч на перевязи, переброшенной через плечо. Если правду говорили о том, что Пепельноволосый взял себе в жены дочь правителя Юмно и получил с невестой сотню воинов, то были они, скорее всего, готовые служить каждому за деньги разбойники с севера.

- Я граф Даго и еду от Людовика Тевтонского к князю Голубу Пепельноволосому, - ответил тот на языке донск тунга.

- Голуб за своё неправое поведение был заключён в башню на озере, - отозвался воин, довольный тем, что услыхал свой родной язык. - Теперь от его имени правит Хельгунда, дочь правителя Юмно, и её малолетний сын Аслак. Если ты захочешь встретиться с нею, мы свободно пропустим тебя.

Вдруг один из воинов, одетый и вооруженный похуже и, по-видимому, подчиняющийся норманну, поднял своё копьё вверх и крикнул на местном языке:

- Это лестк, повелитель! С ними вождь лестков, которого мы ищем!

Наконечником копья он указывал на Палуку. Того выдал щит с белым орлом.

И снова заговорил норманн в блестящем панцире:

- Давай, граф. говорить на здешнем языке, чтобы нас все понимали. Меж твоих людей мы видим лестка, нашего врага. Он не может входить в посольство от Людовика Тевтонского. Ты должен выдать его нам.

Даго ответил ему:

- Я получил титул Пестователя, а это означает, что беру в своё пестование любого, кто поклянется мне в верности. Этот человек признал во мне Опекуна, поэтому я вам его не выдам.

- В таком случае будем драться! - гневно крикнул норманн и вытащил меч.

Даго поднял левую руку, и стрела Зифики пробила горло норманнского воина. Не успел тот упасть с коня, на Даго с обнаженным мечом бросился второй норманн, а четверо воинов из дружины Хельгунды атаковали копьями Херима, Зифику и лестка.

Даго сошелся с норманном и ударом Тирфинга раскроил у того щит на голове, после чего противник без памяти скатился на землю. Зифика второй стрелой пробила тонкую кольчугу нападавшего на неё воина и попала прямо в сердце. Палука отрубил одному из своих противников правую руку, а затем бросился на помощь Хериму, который неуклюже закрывался щитом от копья пятого всадника. Пронзительно крича, с поднятым мечом лестк близился к нему, и тот, перепуганный, видя еще, что Зифика целится в него из поблескивающего золотом лука, резко развернул коня и, уклонившись от летящей стрелы, стал удирать к лесу. Шестой атаковал Даго своим копьём, но тот успел прикрыться щитом, а потом одним взмахом Тирфинга отрубил ему голову. Воин с отрубленной рукой бросился было бежать, но на полпути к лесу, то ли от боли, то ли от потери крови, ослабел и упал с коня, который помчался дальше.

На земле остался лежать и норманн с разрубленным на голове шлемом. Даго спрыгнул с коня, подошел к противнику, снял помятый шлем и выяснил, что голова осталась целой. От удара норманн лишь потерял сознание, а теперь уже приходил в себя.

- Если ты скажешь, где находится Пепельноволосый, я сохраню тебе жизнь, - сказал Даго на языке донск тунга.

Тот не колебался. Он был на службе у чужаков, так что жизнь для него была дороже секретов Хельгунды.

- Есть такое озеро, что называется Лендица. Там имеются два острова. На одном стоит деревянная крепость с башней. Вот там и держат Пепельноволосого вместе с наложницами.

- Много ли людей сторожит Пепельноволосого?

- Этого я не знаю, господин. Только зачем его стеречь? У него нет друзей.

- Уж слишком ты болтлив для норманна. И труслив. Разве не говорили тебе, что перед лицом смерти следует смеяться? - спросил его Даго.

- Ты же обещал сохранить мне жизнь, - запинаясь, сказал норманн, у которого от страха на лбу выступили капли пота.

- А чего стоит обещание повелителя? - спросил Даго и одним ударом Тирфинга отрубил ему голову. Тело забилось в агонии, пальцы цепляли траву, губы на отрубленной голове беззвучно шевелились.

Ни лестк, ни Херим с Зификой не знали донск тунга, так что им не было известно, о чем Даго говорил с норманном. Один лишь Херим отважился спросить:

- О чем вы говорили, повелитель, и зачем ты отрубил ему голову?

Даго пожал плечами:

- Я сказал ему, что он, будучи норманном из Юмно, перед смертью обязан смеяться. А убить мне его пришлось, потому что на моем мече тяготеет заклятие Одина. Это не я убил его, но мой меч.

Тем временем Палука смог поймать коня одного из убитых воинов и начал затем стаскивать с трупов панцири и шлемы, собирать брошенные копья и всю добычу нагружать на добычного коня.

- Это может пригодиться для других лестков, - объяснил он.

- Ты не поблагодарил меня, - сурово сказал Даго. - Ведь если бы не ты, нас пропустили бы свободно. К тому же, Палука, ты не сказал мне, что являешься предводителем лестков. Разве так поступают с Пестователем?

- Я послал тебе благодарный взгляд, господин, - гордо ответствовал Палука. - Раз ты знаешь теперь, что я вождь у лестков, то не можешь теперь требовать от меня, чтобы я благодарил тебя как подчиненный.

- Я не заметил твоего взгляда. Может ты был излишне занят мародерством?

- Это оружие для других. И не пробуй, господин, ранить мою гордость, ибо я человек свободный. Ни перед кем не стану я опускаться на одно или оба колена, поскольку не признаю власти.

- Я и не приказываю тебе становиться на колени, так как князем не являюсь. Но ты должен поклониться мне, так как у меня имеется власть Пестователя. Или же ты предпочтёшь, чтобы я вытащил меч, заклятый Одином?

Палука заколебался. В нём жила гордость вольного человека, который много лет сражался с княжеской властью, чтобы ни перед кем не становиться на колени. И ведь по сути своей этот человек выбрал сражение, а не отдал его в руки Хельгунды. Унижал ли поклон гордость вольного человека, разве означал он подданство и рабство? Этот человек только что защищал его волю.

И тогда Палука низко поклонился Даго и вновь вернулся к своему занятию, то есть вьючению на лошадиную спину оружия, забранного у мертвецов. Закончив же работу, он весело сказал:

- Давайте поспешим. Моя весь уже недалёко отсюда. Скоро мы будем веселиться, пить мёд и пиво.

Они тронулись, ведя за собой коня с добытым оружием. Лестк вёл их по узкой тропке через чащу, Даго ехал в самом конце. В какой-то миг Херим поравнялся с ним и сказал вполголоса:

- Видно, нет разницы, как называется власть человека над человеком...

- Ты становишься всё умнее, - кивнул головой Даго. - Я верил, что ты станешь таким еще тогда, когда увидал тебя сидящим в клетке.

- Спасибо тебе, господин, - разулыбался Херим. - И потому отважусь спросить ещё раз: о чём ты вправду говорил с убитым тобою норманном?

- Он указал мне место, где находится Пепельноволосый. А убил я его затем, чтобы никому он не донёс, что мне необходимо встретиться с Голубом.

- Но зачем это тебе, господин?

- В своей жизни я видел многих властителей. В том числе и побеждённых. Но так всегда случалось после проигранной битвы. Теперь же мне хочется узнать повелителя, утратившего свою власть без сражения. Или ты считаешь, что можно стать великим, не зная тайн власти?

Через несколько лет, на содранной с берёзы коре Херим написал:

"А когда правый властелин земель этих, Пестователь, во главе немногочисленных войск своих прошёл болота и очутился в бескрайних лесах, путь ему преградило могучее войско княгини Хельгунды, вероломной жены Пепельноволосого. И тогда-то на огромной поляне Пестователь вступил в битву с превосходящим врагом и, вспомогаемый лестками и воинами страны Аргараспидов, одержал победу, тем открывая себе путь к наследственным землям. И случилось так потому, что был он не только мудр и имел друзей, но и отличался необыкновенной храбростью, ибо текла в нём кровь великанов."

Деревушку, где проживал род Палуков, они нашли уже к вечеру. Дорога к ней вела через болота и подмокший лес, потому три десятка небогатых изб, стоявших на берегу небольшого озера, не защищались ни рвом с водой, ни каким-нибудь палисадом. Выстроенные из деревянных колод дома были низкими, утопленными в землю, крытые большими стрехами из соломы и камыша. В них не было окон, одни лишь двери; дым из обложенных камнем очагов уходил через дыру в крыше. Такие избы было легко спалить, но и легко отстроить.

В веси праздновали уже с самого утра. На выставленных у озера лавках лежали недоеденные огромные хлебы, недогрызенные бараньи кости, стояли глиняные корчаги с сытным мёдом и пивом. Почти все обитатели, не исключая старух и детей, были под хорошим хмельком.Даже здешний старик - ворожей в грязной рубахе и более длинными, чем у всех других волосами с трудом мог подняться с земли, когда приехал Палука с чужаками. Возвращение Палуки, который был тут кем-то и вправду важным, а также вид незнакомцев, вызвали новый взрыв радости. Их лошадей расседлали и пустили пастись на траву, а гостей пригласили к самой длинной лавке, куда тотчас же были принесены новые хлебы и корчаги с пивом. Из леса выбежали девушки в длинных льняных платьях и с венками на головах. Осмелев от пива, они вели себя весело, а затем, под нежные звуки гуслей начали подпрыгивать, переступать босыми ногами по траве, возбужденно покачивать грудями и бедрами. Пели они сначала печальную:

"Солнышко уходит к себе домой

Медленно, как девка, жизнь неся с собой.

Не будет солнце землю палить,

Уходит солнце, чтобы жизнь дарить.

Умирает грязный огонь - Хранитель, но

Он родится чистым, будто полотно."

А затем веселее, в более живом темпе:

"Солнышко уходит, белое, сбежало,

А не то оно бы всю землю посжигало.

С нами остаётся солнце лето всё.

Солнце нам богатство в дом наш принесёт."

Херим сладострастно всматривался в танцующих девушек, раз за разом отхлёбывая пиво из корчаги. Возле озера горела куча хвороста с новоразожжённым огнём, от которого женщины разносили по домам горящие лучины с теперь уже чистым пламенем. Привлечённые девичьим пением, отовсюду сходились и парни. Вот к ним Даго приглядывался уже повнимательней и с удовольствием отметил, какие те рослые и широкоплечие. Не знал он только, хорошо ли владеют они оружием.

- Вот теперь можешь выбирать себе какую хошь и тащить в кусты, - разрешил Даго Хериму.

Девушки пили сытный мёд. К каждой из них подходил с корчагой шатающийся старый ворожей, а те пили жадно, пытаясь поскорее опьянеть. Вновь зазвучали стонущие струны гуслей. Мелодия становилась всё быстрее и быстрее. Девушки запели:

"Это ты, солнышко, разжигаешь кровь всем.

Дозревает солнце, чтоб хлеба нам выросли.

Ни одна сегодня девка не откажет никому,

Ждёт корова бугая, мужик семя прыскает!"

И все собравшиеся, девушки и парни, начали кружить с распростёртыми руками будто птицы, что взмахнули крыльями, чтобы взлететь. Они кружили всё быстрее и быстрее, пока у некоторых не закружилась голова, и те, теряя равновесие, не стали падать на землю. То один, то другой парень хватал девушку на руки и тащил в недалёкие кусты, откуда стали доноситься радостные визги. А на всю весь медленно спадали серые сумерки, которые сегодня должны были длиться чуть ли не до полуночи.

На краю веси, на стволе поваленной сосны сидел грязный старик с седыми длинными лохмами и спадающими книзу усищами. Рядом с ним, на плоском камне стояла небольшая глиняная фигурка, изображающая женщину с маленькой головой, зато с громадным, раздувшимся животом, огромными грудями и выпяченными половыми органами. Это был здешний ворожей, называемый по-лендицки жерцом, а глиняная фигурка представляла Макошь, известную еще и под именем Весна - богиня плодородия, урожая и достатка.

- Погляди, Херим, - сказал Даго. - А саксы говорят, будто в краях за Вядуей нет никаких женских божеств.

Время от времени к жерцу подходили парни и зрелые мужики и обнажались от пояса вниз, показывая возбужденно торчащие члены. Жерц брал его двумя пальцами и прижимал к животу хозяина, потом быстро отпускал, глядя, как тот пружинисто выпрямляется в прежнее положение. Тогда он удовлетворённо погружал руку в стоящую рядом посудину с сытным мёдом и окроплял им член.

Приходили сюда и женщины с девками. Эти задирали юбки и рубахи, обнажая своё естество. Ворожей совал пальцы им во влагалища, и если те были полны мужского семени, белая жидкость стекала на ноги. Тогда он окроплял их лона, и те уходили, радуясь, что будут плодовитыми, что соберут богатый урожай, и что скот у них не передохнет.

- Эти люди предаются ужасному греху, - отозвался Херим, хотя губы его кривились в гримасе вожделения.

- Молчи, глупый монах, - рассердился на него Даго. - Да разве ты сам не согрешил в Фульде, изнасиловав женщину? У людей и так много горя, а почитающие крест прибавили им самое худшее: грех! Эти люди не грешат здесь, ибо греха не ведают. Их боги тоже не знают, что такое грех. Скажи мне, как может грешить бог реки, древнее дерево или камень? Они вне греха, вне добра и зла. В их мире нет греха, потому что нет добра или зла. Все законы на земле установили люди и по ним судят иных. Человеческие законы не могут происходить от богов, ибо разные страны знают собственные законы, весьма часто, впрочем, изменяемые. Когда я стану правителем, то сам буду устанавливать свои законы. Только зачем же в это вмешивать еще богов и грехи? Наши боги карают лишь тех, кто их презирает, не приносит им жертв или же ссылается на них, обманывая или нарушая клятвы. Но помни, что клятва, данная без обращения к богам, наказанию не подлежит.

Он замолк и сидел задумчивый, мрачный.

- А вот ты, господин? - спросила Зифика. - Ешь мало, а пьёшь ещё меньше. Почему не веселишься вместе с другими?

После долгого молчания Даго ответил:

- Мне вспомнились все женщины, которыми я обладал, и которые любили меня.

- Говорят, что сегодня после полуночи девушка, пусть даже её поимеют несколько мужчин, никогда не забеременеет, - сказала Зифика.

- Это правда. Сегодня после полуночи каждая будет ходить переполненная мужским семенем, но дети от этого не рождаются.

- Кто же виноват в этом, солнце или чары?

Она не дождалась ответа, потому что Палука, который кружился вместе с другими, внезапно схватил за руки двух девиц и потащил их к лавке, где сидели Даго с Зификой.

- Это мои сёстры. Бери-ка вот эту, - подсунул он одну Зифике, - а ты, господин, вот эту, помоложе да покрасивее, - и он посадил на колени к Даго пятнадцатилетнюю, видимо, молодку с розовыми щеками, голубыми глазами, но уже широкую в бёдрах и с большими грудями.

Пьяненькая девка захихикала, а потом, вцепившись своими пальцами в длинные белые волосы Даго, стала целовать его взасос в губы.

- Теперь они принадлежат вам. Это в благодарность за мою жизнь! - радостно воскликнул Палука и, крича "ху - ху - ху!!!", вновь закружился, разведя руками.

Зифика с неохотой притянула к себе старшую сестру Палуки и, как требовал того обычай, посадила её себе на колени.

- Пей, пей. Давай-ка, выпей ещё, - подсовывала она посудину к губам девицы.

Но та, и так уже пьяная, вцепилась Зифике в руку и потянула её к ближайшим кустам. Та, сопротивляясь и переполнившись отвращением, двинулась за ней.

Их догнал Даго. Он нёс на руках младшую сестру Палуки, его губы дрожали от вожделения. Девушка откидывала голову и весело смеялась, размахивая босыми ногами.

Даго положил её на траву за первым же кусточком и задрал ей рубаху до самой шеи. Сам же стянул штаны и вошёл меж раздвинутых ног, В теле её он почувствовал сопротивление, девушка вскрикнула, но член уже был в её горячем и влажном нутре. Через какое-то время по всему девичьему телу прошла дрожь наслаждения. Неподалёку от них вторая сестра Палуки всё еще тащила за собой Зифику, которая, увидав Даго, занятого девчонкой, гневно оттолкнула от себя её сестру и вернулась к лавке с едой. Брошенная сестра Палуки стояла неподвижно, не понимая, почему этот парень её отверг. Даго поднялся, какое-то время глядел на голую молодку у своих ног, а потом, сделав несколько шагов, схватил за талию другую, отвергнутую Зификой. Та послушно легла на землю и сама задрала льняную рубаху. Несмотря на серость сумерек, Даго увидал её белеющую наготу и темноту волос меж ногами, в нём снова пробудилось желание, и он овладел и этой. Только теперь он двигался в ней долго и с силой, пока вновь не ощутил наслаждения.

К лавке, рядом с которой сидела Зифика, он возвращался медленным шагом, подтягивая на ходу штаны. Схватил полный жбан и поднёс его ко рту.

- У тебя кровь на руке, - заметила Зифика.

- Это кровь девки, которую я сделал женщиной, - ответил Даго. - С тобой никогда подобного не случится, потому что твою девственность у тебя отобрала деревянная палка.

- Ты грязен, господин, - презрительно сплюнула Зифика и ушла в темноту, к пасущимся лошадям.

На землю накатывала самая могущественная в году ночь. Стихали голоса, смех и перекликивания в лесу, но костры на озёрном берегу всё ещё горели высоким пламенем, а меж деревьями бегали парни с факелами. Множество мужчин и женщин, усыплённых мёдом, валялось на траве. Какая-то девка печально пела о солнце, уступившем ночи. Рядом с Даго появился Херим и, бахвалясь, сообщил, что у него было три девки, а вот теперь ему захотелось еще и женщину. И он побежал по кустам в поисках той, что была еще способна заняться любовью. Даго же почувствовал печаль, впервые за долгое время показалось ему, что на него пало бремя ужасного одиночества. Ему казалось, что нет вокруг никого, кому можно было бы поверить свои мечтания, страхи, желания и заботы. Тогда он направился на поиски Зифики и нашёл её, закутавшуюся в попону и лежащую на траве рядом с пасущимися лошадями. Даго вынул из вьюков свой мохнатый плащ, бросил его на траву и лёг рядом с девушкой. Он ждал, когда на небе появится самая яркая звезда, называемая Звериной, та самая, которую он увидал еще ребёнком, когда уходил из деревушки Землинов. Впоследствии она сопровождала его по ночам везде, где бы он ни был, и видела все его хорошие и плохие поступки. Но Даго верил, что звежда благоприятствует ему.

Тем временем, пользуясь темнотою, из домов выбежали старухи. Они рассчитывали на то, что во мраке их никто не узнает. Пьяненькие, что-то бормоча своими беззубыми ртами, они дергали одежды молодых парней и высоко задирали юбки, а старики сладострастно лапали лежащих в беспамятстве от мёда и пива девушек и женщин. Две старухи подскочили и к Даго с Зификой, щипая их, что-то бормоча и обнажая свои вислые животы. Но потом они ушли, так Даго с Зификой притворились пьяными до потери чувств. Даго понимал желания старух. Теперь ночь будет становиться всё длиннее, а вместе с нею близилась и смерть, Так почему же им, старикам и старухам, хоть разок еще не испробовать наслаждения?

И наконец, низко-низко над лесом Даго увидал ярко светящую Звериную звезду. Она взошла поздно и вскоре должна была с рассветом исчезнуть. Лишь зимою поднималась она рано и светила почти всю ночь.

Пришёл Палука, ведя за собой женщину, белая одежда которой светилась в темноте.

- Господин мой, - тихо обратился он к Даго. - Полюбил я тебя как себя самого и желаю, чтобы ты был со мной. Уже минула полнолчь, вскоре наступит рассвет и минут чары бесплодия. Возьми жену мою и оплодотвори её, хочется мне иметь от тебя сына, чтобы сделал он мой род могучим. Передай нам свою кровь великанов.

Палука ушёл, а его жена послушно легла на траву рядом с Даго и обнажила своё тело. Тот в темноте не видел черт её лица, не знал, красива она или нет. Руки его нащупали торчащие груди, скользнули по плоскому животу, коснулись горячих ног. Он совершенно не чувствовал желания, не хотел этой женщины. Даго отодвинулся и долго лежал, не двигаясь и лишь глядя в небо на свою Звериную звезду. А вокруг них остывал раскалённый солнцем за день сосновый бор, и воздух напаивался запахами смолы и хвои. Даго прикрыл глаза и ему показалось, что как в прошлом лежит он рядом с Зелы, а в ноздри его проникает запах хвойного масла, которым та окропляла своё лоно. Неожиданно почувствовал он сильное желание, вновь коснулся горячих и обнажённых женских бёдер, после чего резко задрал жене Палуки рубаху до самой шеи, налёг сверху и вошёл в неё. Затем услыхал он её ускоренное дыхание, после чего уже только шум собственной крови в ушах. Он отдал ей своё семя, она же приняла его - недвижная и безгласая.

Даго опять лёг на свой плащ и ждал, когда успокоится его разбушевавшееся сердце. Женщина медленно поднялась, и так же медленно белая её рубаха растворилась в темноте.

- Ты спишь, Зифика? - бросил он вопрос в темноту. - Я хочу показать тебе свою звезду. Ту, что светит ярче всех.

- Я не сплю, господин, потому что сделанное тобой разбудило меня и переполнило презрением.

- А вы, воительницы, делаете это как-то иначе?

- Не знаю, никогда так не делала. В пору равноденствия дня и ночи, весной и осенью охотимся мы в лесах на мужчин, или же наших женщин оплодотворяют рабы. Только, видимо, всё это должно происходить иначе, чем тут. Я ещё никогда не охотилась за мужчинами. Но я видела, что ты трижды совокуплялся с этими грязными бабами, и каждый раз было у меня желание убить каждую из них.

- Зачем? Я не понимаю тебя.

- Они отдаются, а ведь должны брать мужчину, поскольку для женщины он - лишь орудие для зачатия ребёнка.

- А вы не испытываете желания? Не хотите любви? - удивлялся Даго.

- Нет, господин. И больше не говори об этом со мной.

Зифика боялась, что Даго откроет в её словах ложь. Этой ночью к ней трижды приходило чувство желания, и поняла она, почему о ревности говорят как о кусачей змее. Тело её болело, будто укушенное множество раз, и вместе с кровью по жилам растекался яд.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЕДАН

Князь Акум, властитель Друзо, как-то ранним вечером в средине месяца, называемого Паждзерж, устроил в своём замке большой пир в честь ярла Свери, который со своими двенадцатью кораблями вошёл сегодня в порт. На каждом корабле было, самое малое, по тридцать хорошо вооружённых аскоманских воинов из Бирки. Итак, ярл Свери привёл Акуму свой гирд - дружину из более чем трех сотен воинов для сражения с князем Геданом, повелителем края Вит. Помимо этого, князь Акум подготовил и пятнадцать своих кораблей и более четырёх сотен воинов, одних только эстов, так как аскоманам не доверял. С такой силой Акум ожидал захватить град Гедана без особых трудностей, так как тот был не слишком-то укреплен из-за того, что защищали его разливы Висулы. Как доносили соглядатаи - град Гедана защищался всего лишь полутора сотнями воинов, в основном, склавинами, ибо край Вит отделял земли эстов от земель, населенных склавинами. Вся Витландия - как говорилось об этом в песнях - принадлежала эстам, пока дед правившего нынче Гедана не укрепился в разливах реки и не построил небольшую крепостцу, что через несколько лет стала новым центром власти. После того склавины захватили левое устье Висулы, ибо, как утверждали они, вытекает та из склавинских земель, значит имеется у них право не на одну только змею реки, но и на голову, что пьёт морскую воду.

Висула благоприятствовала роду Геданов. Год за годом вход из моря в Эстский залив становился всё мельче, так что должен был наступить такой момент, когда река намоет песчаную дамбу и навсегда замкнёт весь залив. Тогда Друзо пришлось бы умереть, поэтому с мыслью об этом Гедан решил устроить у левого устья Висулы собственный город-порт и перехватить всю торговлю в этой части южного побережья Остзее, называемого когда-то Сарматским Морем. Только вот об этих планах узнал Акум и пожелал сам захватить град Гедана, становясь таким образом повелителем всей Витландии. Впрочем, планы его заходили даже еще дальше. Если всё сложится удачно, свою дочку Пайоту Акум выдаст за молодого повелителя Города На Берегу, где варили соль, а захватив в свои руки еще и торговлю солью, он тогда объявит себя королём Южного Берега Остзее.

Соль нужна каждому. Прежде всего, она нужна народам, проживавшим в глубине суши. Поэтому, придёт такое время, - рассуждал Акум, - когда склавинским племенам нужно будет выбирать между солью от Пепельноволосого и солью от Акума. А потом крепкой своей рукой захватит голову громадной реки и заставит Пепельноволосых, чтобы знаменитые своими урожаями, расположившиеся на юге Куявы, посылали по реке суда с зерном ему, а уже он - в обмен на всяческую воинскую добычу - накормит многочисленные, вечно голодные и склонные к грабежу народы неурожайного севера.

Акум не доверял аскоманам, ибо те не раз пробовали неожиданным наскоком добыть себе богатства Друзо. Но у него не было выбора, раз хотел он победить Гедана. Посему он разрешил, чтобы дюжина кораблей с тремя сотнями аскоманов вошли утром в порт Друзо, согласился на их однодневный передых здесь, но не разрешил, чтобы оружные сходили со своих судов, и окружил порт стражей из сотни эстов. К тому же пришлось ему устроить пир в честь Свери и его военачальников, поскольку аскоманы очень любили пировать. В свой замок он позволил запустить всего лишь полтора десятка аскоманов и посадил за пиршественный стол в зале, почерневшем от дыма лучин и каменных масляных плошек. Согласно договора, сразу же после пира, рано утром корабли аскоманов и эстов должны были совместно выйти в Эстский залив, а потом - в море. Затем, направляясь вдоль морского берега, при попутном ветре должны были они уже к вечеру добраться до града Гедана и неожиданно напасть на него.

На длинные деревянные, обставленные лавками столы принесли глиняные миски с разрубленными на четыре части жаренными баранами и ягнятами, а также каменные тарелки с каплунами. Каждый из пирующих вынимал из-за пояса короткий нож и отрезал себе кусок мяса, запивая его южным вином и пивом, которое варили в Друзо. Вино и пиво вносили в глиняных корчагах, а затем разливали в посеребренные кубки. Аскоманы ели спешно и жадно, бросая обглоданные кости на конец стола, где молчаливо и настороженно сидели эстские воины. Северяне подобным образом привыкли проявлять презрение или нарываться на драку, поскольку, помимо пиров, больше всего на свете они любили подраться. Пили они очень много, будто гася пожар в желудках. Некоторые даже хватали корчаги и, громко чмокая, отхлебывали из них, разливая половину на грудь и на стол. Они были ужасны в бою, но выглядели страшными и теперь, когда просто сидели и ели. На пир они явились в полном вооружении, никто даже на миг не снял перевязь с мечом, хотя князь Акум и просил их об этом. На уговоры ему объясняли, что сразу же после пира все пойдут на корабли, а потом и в битву. Лишь некоторые стянули с голов шлемы с коровьими рогами, и теперь рыжие волосы кроваво отблескивали в мерцании лучин. Свои ножи аскоманы за пояс не убирали, а вонзали перед собой в столешницу, чтобы в любой момент иметь возможность отрезать новый кусок мяса. Они громко разговаривали на своём гортанном донск тунга, и вообще, обычаи у них были весьма грубые. Раз за разом случалось, что кто-нибудь грубо бил другого в бок или вырывал из рук только что отрезанную баранью лопатку. Они походили на сброд, враждебный друг другу, и лишь хорошо знающий их понимал, что один за другого в любой миг отдал бы собственную жизнь. Аскоманов объединяли пожизненные узы дружбы, а случалось, и любви, которую они стыдились проявлять один перед другим. "Они похожи на стаю диких собак, которым бросили мясные обрезки", - подумал о них Акум, поскольку при его дворе - может под влиянием Пайоты и обычаев, привезенных в Друзо купцами из стран муслиминов и города Бизиса - уже научились пировать более культурно, особенно же, когда на пиру присутствовали женщины. Но на сегодняшнем пиру Акум женщинам появляться запретил, еду и питьё подавали эстские воины, тоже в полном вооружении, что, казалось, раздражало ярла Свери.

Это был мужчина огромного роста, с лицом, почти полностью покрытым рыжей щетиной, спадающей на кольчугу. Он тоже вел себя грубо. Если хотел привлечь к себе чье-то внимание, то бросал в этого человека недоглоданной костью, а затем что-то кричал с полным ртом, из-за чего речь его становилась совершенно непонятной. Ел и пил он много, но Акум заметил, что Свери больше разливал пиво и мёд, чем пил. Грозными выглядели его голубые глаза с кровавыми прожилками на белках, и Акум уже пожалел, что заключил союз с разбойниками для уничтожения князя Гедана. Разве эти люди из Бирки не прославились своим бесстрашием перед лицом смерти? И разве существовало для них что-либо святое и достойное уважения, кроме их собственных тайных клятв? Акуму рассказывали, что их законы суровы и ужасны. Если чей-нибудь раб воровал что-либо у аскомана, то отвечал хозяин раба, так как невольника за человека не признавали. Если какой-нибудь аскоман не мог обеспечить пропитания своим отцу и матери, он отдавался в рабство тому, кто мог дать родителям сносное существование. Так что на самом деле аскоманы не были стаей диких собак, хотя сейчас вели себя именно так. Кто знает - но об этом Акум уже не имел понятия - не у них ли следовало учиться настоящей и пожизненной дружбе? Разве не сидел рядом со Свери Хлодр, а рядом с тем - молодой Даго? Только вот откуда было знать Акуму, что эти двое уже много месяцев жили в Друзо, а как только корабли аскоманов вошли в порт, тут же появились на пристани? Ярл Свери взял их на свой дреккар, а потом повел на пир к Акуму вместе со своими командирами. Когда-то Хлодр, Свери и Оттар побратались, вот почему Хлодр имел право ожидать, что за ним придет корабль, а возможно, случится и оказия отомстить за смерть Оттара и поражение аскоманов во время нападения на Друзо.

- Почему это, князь, твои люди не едят и не пьют, а только пялятся на нас будто на диких зверей? - хриплым голосом спросил у Акума Свери на языке донск тунга. - Или в еде твоей слишком много перца, а питье отравлено?

Князь Акум снял с головы позолоченный остроконечный шлем. Ему не хотелось ссориться со Свери.

- Завтра нас ждет битва, ярл Свери, - ответил он. - Или ты желаешь, чтобы мои люди ослабели от обжорства и похмелья?

- А мы? - загремел гневно Свери. - Или же ты считаешь, что храбрость наша будет менее обыкновенной?

Акум протянул руку к эстам, что в полном вооружении стояли под почерневшей стенкой у дверей, ведущих во внутренние помещения замка. На указательном пальце Акума кроваво блеснул княжеский перстень с огромным рубином.

- Ешьте и пейте. Пусть не думают наши друзья, что в своих сердцах мы таим измену, - сказал он на языке эстов.

Те послушно начали есть и пить. Но лишь те, что сидели за столом. Остальные все так же торчали под стенами, пока разъярившийся Свери, смяв посеребренный кубок в руке, не бросил в одного из них.

- Бери этот кубок и пей! - заорал ярл.

Акум снова протянул руку, и после того прислуживающие воины начали раздавать кубки и наливать вино остальным эстам.

- Красивый у тебя перстень, князь, - вновь заговорил Свери.

- Это княжеский перстень, - ответил Акум.

- А разве ярл не равен князю?

- Ты равен мне, если у тебя есть замок.

- Мой замок - это мой корабль! - расхохотался Свери. - Отдай мне этот перстень в знак дружбы.

- Князь Гедан носит подобный перстень. Завтра заберешь его себе, а захочешь, то и с отрубленной кистью, - предложил Акум. - Дружба, ярл, рождается в бою, а не через подарки.

- Ты прав, - снова расхохотался Свери, а затем, положив руку на плечо Хлодра, продолжил: - Вот этот человек, господин, в прошлом году напал на твой город. Его зовут Хлодр. Ты победил его, князь, и он за это любит тебя.

Свери вновь расхохотался, ему вторили остальные аскоманы. Только лишь Хлодр с Даго даже не улыбнулись, равно как и князь Акум, который лишь сейчас заметил, что этот Хлодр почти ничего не ест и не пьёт, лишь внимательно глядит в затянутые рыбьим пузырем окна. Но на дворе уже была ночь, и через окна ничего нельзя было увидать. Чего же высматривал этот человек в темноте?

Еще Акум заметил, что почти все аскоманы были одеты в кожаные штаны и блузы, посеревшие от морской соли, так как явились на пир прямиком со своих кораблей после долгого морского перехода. Один лишь этот Хлодр, да еще сидящий рядом с ним молоденький аскоман выглядел так, будто волны и ветер с ним не встречались. Хлодр был в светлозелёных широких штанах с чулками до колен, а под его кольчугой была поддета ярко-зелёная блуза. Красивый алый кушак поддерживал его штаны. Молодой же аскоман носил на себе алые штаны-чулки, блуза тоже была красной. Из под рукавов блузы выглядывали безукоризненно белые кружева сорочки. На груди у него висело золотое ожерелье, а его длинные волосы были удивительно светлыми. Эти двое либо специально переоделись, идя к Акуму, либо же в морском походе и не были. Князя охватило предчувствие беды, но тут же и исчезло. Он подумал, что в его городе проживает много аскоманов, занимающихся торговлей. Только вот тех Акум знал лично, а этих двух в Друзо никогда не видал...

Хлодр наполнил себе серебряный кубок, осушил его одним глотком и, заглушая крики пирующих, обратился к Акуму:

- Я, старый тане, как уже говорил о том ярл Свери люблю победивших меня. Я люблю тебя, князь, хоть ты и переломал мне ноги. И такой же любовью этот вот дренг любит твою дочку Пайоту. Почему бы тебе, князь, не облегчить любовные страдания дренга и не показать свою прелестную дочь хоть на миг?

- Да, да, покажи нам свою дочку! - чуть ли не хором закричали пирующие.

Князь Акум наморщил брови. Не нравились ему аскоманские шутки. Эти пираты и наёмники слишком многое себе позволяют. Вот только догадываются ли они, что Акум приготовился к любым неожиданностям? Один лишь жест его левой руки - и копья пробьют грудь аскоманам.

- Моя дочь предназначена для глаз другого человека. Равного себе, - гордо заявил он.

Свери, тянувшийся к миске, чтобы взять себе грудку каплуна, вонзил нож в столешницу.

- А меня, князь, ты разве не считаешь равным себе?

Акум с трудом сдерживал гнев. Ему хотелось отрезать: Я здесь - повелитель, а ты, ярл - наймит. Но сказал он другое:

- Когда я увижу на твоей руке перстень Гедана, то буду приветствовать в твоём лице повелителя.

Свери поднялся с лавки, и все могли заметить, какой он рослый.

- А есть ли у Гедана что-нибудь больше, чем этот перстень? Ведь он не занимается как ты торговлей, князь. Что поделю я меж своими тремя сотнями воинов? Здесь, у тебя, склады забиты шкурками горностаев, выдр и пермскими мехами. Это в твоей казне лежат мешки с золотыми солидами ромеев, дирхемами муслиминов и денарами франков. Мы хотим возвратиться в Бирку с кораблями, груженными добром. А Гедан - бедняк, князь.

- Мы же договорились относительно оплаты, - Акум тоже встал из-за стола. - Красивы склавинские женщины и трудолюбивы склавинские мужчины. Случается, что рабы стоят столько же, сколько и горностаевые шкурки. Я сказал, что после победы вы заберете себе всех рабов.

- На наших кораблях нет для них места, - отрезал ярл Свери. - Его хватит лишь на меха, золотые солиды и серебряные дирхемы, Рабов заберешь себе, а нам заплатишь за будущее сражение уже теперь.

И в это же мгновение в окнах появился отблеск огня, заставший Акума врасплох. Откуда было знать ему, что жена убитого прошлой осенью Оттара в точно определенный срок подожгла собственный дом и побежала на пристань к аскоманам.

- Что это? Что там происходит? - протянул Акум руку, показывая своим воинам на багровый отблеск за окнами.

- Я заберу твой перстень! - крикнул Свери и своим мечом отрубил правую кисть князя. И в этот же миг Даго проклятым своим Тирфингом снес князю Акуму голову.

Кровь хлынула на стол и смешалась с разлитым вином. Только этого никто и не заметил. Эстские воины метнули свои копья в аскоманов, но, отвлекшись на отблеск в окнах, сделали это слишком поздно. Аскоманы действовали быстрее. Будто щиты подняли они лавки и заслонились ими, а потом учинили резню. Даго уже не видал этого, так как не принимал участия в ней. Он убил стражника у двери, открыл её и побежал вглубь замка, в княжеские покои. Ему не запомнилось, скольких воинов-эстов посвтречал он по пути. Ярл Свери, который вскоре побежал за ним, рассказывал потом, что на каждом шагу видел воинов с отрубленными головами.

Дом Астрид пылал со страшным грохотом. Этот пожар для аскоманов Свери на кораблях неожиданностью не был. Десятки горящих стрел полетели на корабли Акума, вызывая на них пожары. В бока этих кораблей таранами ударили окованные железом носы кораблей Свери. Хлодр и трое других аскоманов открыли ворота замка, но северян больше манил город и купеческие склады. Стало светло как днём, так как от дома Астрид занялись и другие деревянные постройки, и вскоре уже казалось, что пылает чуть ли не весь город. Грохот валящихся брёвен заглушал крики убиваемых людей и воинские кличи нападавших. Женщины, дети и купцы удирали со всех ног из города в направлении скопления шалашей с продажными женщинами. Некоторых аскоманов охватило волчье безумие. Они убивали всякое людское существо и с пеной у рта бегали меж горящих домов, совершенно не замечая, что на них уже начинает тлеть одежда. Боли они не чувствовали, когда же одежда на них загорелась, то сбросили её с себя и убивали нагими, забрызгивая себя кровью.

Наконец Даго добрался до комнаты, где на небольшом столике горели две стеатитовые лампы, а на деревянной кровати сидела в одной сорочке готовящаяся ко сну Пайота. Она видела огонь за окном, слыхала раздающиеся в замке крики и, предчувствуя опасность, схватила в руку нож. Она умела владеть различным оружием, но боялась покидать комнату. Но вдруг от сильного пинка запор на двери сломался, и в комнату ворвался юноша с развевающимися белыми волосами, в ярко-красной одежде и с мечом в руке.

- Пайота, - сказал он на ломаном эстском языке, с трудом хватая воздух ртом, так как пришлось не раз драться, чтобы попасть в эту комнату. - Пайота, я забираю тебя как свою добычу!

Девушка догадалась, что это один из аскоманов, с которыми её отец должен был выступить для захвата Витландии.

- Я не буду твоей рабыней, - поднялась она с ложа, стискивая пальцы на рукояти ножа.

Даго спрятал свой Тирфинг в ножны, потом оттер рукавом вспотевшее лицо, лишь сильнее размазав кровь. Весь его красный костюм был забрызган кровью. Он усмехнулся и сказал:

- Скинь сорочку. Я хочу видеть, стоишь ли ты того, чтобы стать моей добычей. Покажи мне свою наготу.

- Кто ты? - только и спросила девушка, трясясь от ужаса.

- Меня зовут Даго. Родом я из края спалов.

- Я предназначена для повелителя, - ответила Пайота презрительно, уже не боясь смерти.

- Я тоже стану повелителем, - сказал Даго.

- Пока же ты никто! - плюнула она ему в лицо и ударила себя острым и тонким ножом под левую грудь, целясь так, чтобы тот прошел между ребрами и попал в сердце.

Кровь хлынула ручьем, Пайота упала на пол. Даго стоял над нею, с изумлением и страхом наблюдая, как лицо девушки кривится от боли и застывает в отвратительной маске. Его будто громом ударило, и он стоял без единого движения. Если бы в этот миг в комнату вбежал какой-нибудь эстский воин, он смог без всякого труда убить бы парня мечом, копьем или даже ножом. Совершенное Пайотой превосходило всяческие представления Даго о женщинах. Неужели они не были всего лишь вещью? Разве не обязаны были они послушно отдаваться тому, кто купил их или добыл в бою? Что же такого разделяло их, что Пайота настолько презирала его? Неужели опять было это то самое величие власти, к которой предназначалась она с самого детства, ему же - еще предстояло добыть?

- Я - Даго, повелитель повелителей, король королей, цесарь цесарей, - забормотал он на языке спалов. - Ты же дура, что глядела сквозь меня будто сквозь рыбий пузырь...

Пайота в агонии перевернулась на спину. Ее белая сорочка на груди пропиталась кровью. Нож уже давно выпал из пальцев.

- Ты оскорбила меня! - вскрикнул Даго. - Это я решаю, кто должен умереть, а кто жить. Ты не имела права умирать по своей воле, потому что считается лишь моя воля. Чувствую я, что ты увидела во мне выродившегося карлика, и потому отвернулась от меня. Но я сын великана и совершу великие подвиги! Я ненавижу тебя за то, что ты подумала обо мне как о малом!

Он вновь вытащил меч из ножен и отрубил Пайоте голову, а затем вышел из комнаты и побрёл по замку, шатаясь будто пьяный, не обращая внимания на аскоманов, грабивших помещения и выносивших мешки с монетами и драгоценностями Акума.

Замок и сам уже начал гореть, как и весь город. На рассвете корабли аскоманов, груженные самой ценной добычей: золотом, серебром, мехами и мешками восточных пряностей, без которых невозможно было есть почти всегда провонявшееся мясо, выплыли из порта.

Жители Друзо сбежали из горящего города, и тот уже никогда не вернулся к прошлому своему величию. Когда через несколько десятков лет путешественник Вульфстан, высланный в эти края Альфредом Великим, посетил Трузо, как он назвал город, тот уже превратился в обычное поселение, поскольку Вульфстан ни разу не упомянул о торговле. Через годы Висула намыла-таки дамбу и замкнула Эстский залив с северо-запада, приведя Друзо к окончательному разорению.

В сражении за добычу погибло около сотни аскоманов, поскольку эсты дрались отчаянно. Один корабль из Бирки потонул, зато все эстские корабли были сожжены, чтобы никто не смог погнаться за пиратами на их обратном пути домой.

Хлодра, Астрид и Даго в Эстский залив уносил огромный дреккар с головой быка на носу. Это был корабль на два десятка скамей, но так как много аскоманов погибло, гребло всего лишь пятнадцать человек. Командование судном взял на себя Хлодр и сам сел на руль. Подняли парус, так как ветер дул в сторону залива.

- А ты набрал себе добычи? - поинтересовалась Астрид, глядя на огромные пятна засохшей крови, покрывавшие ярко-красную одежду Даго.

- Я хотел иметь Пайоту, но она предпочла заколоться ножом. Скажи мне, Астрид, где можно добыть, украсть или отобрать величие власти?

Та только пожала плечами, не понимая юношу. На корабль она принесла два больших меха серебряных гривен и куфических монет Аббасидов. Хлодр притащил две полных охапки горностаевых шкурок. Этого было достаточно, чтобы долго жить в Бирке в благополучии.

- Хлодр пообещал, что женится на мне, - похвасталась Астрид Даго. - У него будет много женщин, но я стану самой главной. Наверное, он позволит тебе пожить у нас, так как ты отомстил за смерть Оттара.

В Эстском заливе ветер сменил направление и подул в сторону суши. Они спустили парус и дальше пошли только на веслах. Даго тоже сел к веслу. Вскоре они проплыли мимо острова, намытого песком, что был нанесен одним из многочисленных ответвлений устья Висулы, и Даго впервые в жизни увидал море, которое раньше называлось Свебским, Сарматским Океаном и Кванзее, то есть Море Женщин, так как люди упорно верили в то, что на севере живут воинственные женщины-лучницы. Помимо этого море это называли еще Остзея или же Эстзея, по названию страны эстов, расположенной на его юго-восточном берегу. Но местные народы всегда называли это море Балтикой, что впоследствии принялось повсеместно. Аскоманы привыкли плавать вдоль берегов, но Бирка лежала на другой стороне Балтики. Нужно было пересечь море в самой широкой его части, останавливаясь на отдых на острове, называемом Готландия. Месяц Паждзерж не был подходящим для такого предприятия. Светило солнце, но подул сильный ветер и поднял высокие волны, способные разбить корабль. Ледяной ветер пронизывал до костей и сковывал холодом руки.

За свою короткую жизнь Даго видал громадные лесные пожары, и тогда огонь казался ему самым могущественным богом. Узнал он и весенние половодья, творившие из самых маленьких ручьев непокорные, могучие реки. Но бог моря, видать, был самым могучим. Перед глазами юноши раскрывалась то зеленоватая, то сразу же синяя, а то и черная кипель. Она была безграничной и доставала до самого неба. Могучие руки моря несли на волнах аскоманские корабли, а потом бросали их вниз, чтобы через мгновение поднять и снова бросить в зеленые бездны. На краях волн, как на губах Лесного Человека, появлялась белая пена бешенства, комки её подхватывал ветер и с размаху бросал в лица людей. Как же звали морского бога? Почему никто не сказал Даго об этом?

Аскоманы молились Одину, Даго молился Сварогу, а потом и Христу. Только волны с каждым мгновением становились все выше и все тяжелее. Чтобы удержаться на поверхности требовались страшные усилия гребцов и кормчего, направлявшего нос корабля прямо на набегающие водяные валы. Любой поворот бортом к волне угрожал тем, что судно перевернется - так уже случилось с двумя вышедшими из Друзо декарами. Тонущих никто не спасал, каждый сражался лишь за свою жизнь.

Но аскоманы знали свое море. На некоторых кораблях были подняты паруса и, несмотря на бьющий в лицо ветер, благодаря килю под дном, им удавалось плыть под ветер, то левым, то правым галсом. Флотилию Свери разметало в стороны, все дальше один корабль оказывался от другого. Все новые и новые суда переворачивались и тонули. Спастись и доплыть до Готландии могли лишь те, где были крепкие паруса и все гребцы на борту.

На дреккаре у Хлодра гребцов не хватало. Потому-то Хлодр и дал приказ поворачивать к берегу. Это был трудный манёвр, поскольку на какое-то время кораблю предстояло повернуться к волнам боком. Когда стали поворачивать, их сильно закачало, мачта треснула и полетела за левый борт, еще сильнее увеличив крен. Дреккар стал зачерпывать воду. Тогда кто-то из аскоманов перерубил канаты и освобожденная мачта отплыла в сторону, подгоняемая ветром и волнами, а люди, уповая лишь на весла, подбрасываемые с кормы гигантскими валами, мчались на своем судне к берегу. Наконец кто-то крикнул "земля!", и в сердцах их вспыхнула радость. Это ничего, что они вернулись на эстский берег и, может так случиться, их будет ждать битва, когда они высадятся на сушу. Всем хотелось чувствовать под ногами твердую землю.

Но до берега все еще было далеко. Волны с кормы не всегда поднимали корабль, иногда они переливались по всей его длине. Тогда несколько человек бросало весла и вместе с Астрид начинало вычерпывать воду деревянными ведрами со дна. Волны все еще пытались повернуть корабль боком, будто человек, пытающийся подставить противника под более сильный удар. Напор волн и человеческих мышц был настолько силен, что неожиданно в один миг раскололись лопасти четырех весел, и с этого момента кораблю с большим трудом удавалось держать нос к земле. Но все равно, песчаный мыс с высокими дюнами становился все ближе.

Внезапно со страшным треском переломалось рулевое весло, и дреккар развернуло боком. Пару ударов он еще выдержал, но потом неожиданно перевернулся вверх килем, накрывая корпусом весь экипаж. Даго охватила темень, во рту он почувствовал соленый вкус моря, но юноша родился и рос на речном берегу, и потому плавал как выдра. Он нырнул поглубже и выбрался из под останков судна. Он отдался во власть волн и хотя был в одежде, со щитом на спине и мечом на боку, все же плыл. Время от времени он набирал в легкие воздух, позволяя, чтобы мощная волна сваливалась ему на спину и на голову. Ненадолго исчезал он в водной ямине, чтобы вновь подняться наверх на следующей вспененной волне. Он не оглядывался, так как наверняка утонувшая добыча его не интересовала. По сторонам же он не видал никого, лишь белую пену и все новые и новые горы зеленоватой воды. Даго чувствовал, что костенеет от холода, руки и ноги хватала судорога, иногда от холода он даже терял сознание, и казалось ему, будто склоняется над ним лицо Зелы. Если бы не ледяная вода, он бы доплыл до берега без труда, ведь суша, казалось, была рядом, на расстоянии вытянутой руки. Только тело отказывалось слушаться и двигаться, на дно тянули щит и заклятый Одином Тирфинг. Но вот наконец волна больно ударила им о каменистое дно, вытащила на мелкий песок, а уже через мгновение попыталась вновь затащить в море. Онемевшими пальцами впился юноша в землю и полз по песку, чувствуя, что море уже начинает забывать про его тело. Затем он выбрался на сухое место и повалился на землю, подставляя себя под лучи осеннего солнца и пытаясь согреться.

Он не знал, как долго лежал, когда же поднял глаза на песчаную дюну, то увидал Астрид и Хлодра. Еще дальше, на самой границе сухого песка и заливаемого волнами, неподвижно лежали три аскомана. Чуть позже до него донесся ужасный треск. Это море выбросило на берег корпус дреккара, ударило им о сушу и разбило будто яичную скорлупку, чтобы через мгновение опять затянуть в воду и снова выбросить на берег.

На подгибающихся ногах, с трудом волоча их по песку, Даго приблизился к дюне, где лежали Хлодр и Астрид. Те выкопали в песке яму и, раздевшись донага, пытались укрыться в ней от северного ветра. У них было весло, именно оно и спасло этих двоих от гибели. Хлодр испытал уже много штормов на море и знал, что надо цепляться за что-нибудь деревянное, чтобы не пойти ко дну. Это он отыскал в воде весло, левой рукой подхватил тонущую Астрид, а правой судорожно схватился за рукоять. Потом Астрид пришла в себя и тоже ухватилась за весло.

- Хлодр подарил мне жизнь, - сообщила она Даго. - Если он умрет, тогда я тоже умру вместе с ним.

Хлодр был безоружен. Плывя в море, он сбросил с себя все, что тянуло его ко дну. Поэтому сейчас он не хотел углубляться в лес, росший за дюнами, а решил переждать в песчаной яме всю ночь до рассвета.

Даго сбросил свою красную одежду с пятнами засохшей крови на груди и штанах. Обнаженный, но с перевешенным через плечо мечом и щитом, он направился к лежащим на песке аскоманам. Первый из них, пусть и добравшийся до берега, был уже мёртв. Его убила холодная вода. Двое остальных уже пришли в себя, но у них не было сил. С помощью Даго они добрели до выкопанной Хлодром ямы и, стуча зубами от холода, тоже разделись донага, подставляя тела солнечным лучам. Сил говорить у них уже не было. Высовывая головы из ямы, они видели, как море играет дрекаром, выбрасывая его остатки на берег. Еще они видели какие-то мешки, но никто даже с места не сдвинулся, чтобы принести их. Те мешки, где были золотые солиды, серебряные гривны, меха и награбленное оружие - сразу же пошли на дно. В этих же могли быть какие-нибудь восточные пряности, вещь ценная, но не стоившая того, чтобы ради нее выставлять замерзшие тела под удары свирепого будто кнут северноговетра.

Они все время ожидали появления на берегу каких-нибудь людей. Невозможно было, чтобы никто не видал дреккар, в одиночку сражающийся с волнами. Живущим над морем эта ужасная стихия уже не раз приносила в подарок добычу с разбитых военных и купеческих кораблей. А может быть сейчас они внимательно следили из леса за заливаемым волнами песчаным берегом? Море разбило дреккар с бронзовой бычьей головой. Кто мог знать, сколько воинов смогло добраться до берега и теперь сушило одежду? Воинственность и дикость аскоманов были известны повсюду. Когда они наберутся сил, высушат свою одежду, почувствуют голод и двинутся вглубь суши - кто же устоит перед ними? Вполне возможно, что никто и не показывался именно потому, чтобы чужаки и не догадались, что рядом есть какая-нибудь веська.

Хлодр все время считал, будто они находятся в краю эстов. Ему не было известно, что шторм занес их далеко на запад и выбросил на землю там, где тремя своими руслами в море вливалась река Висула. Когда-то этот клочок называли Землей Индов, так как считалось, будто сюда, пригнанные морскими бурями, когда-то прибыли инды. Позднее его стали называть Коданским, а потом - Венедийским заливом. Сотни лет назад здесь, якобы, поселились гепиды с севера и дали устью Висулы название Гепидойос. Гепиды по-соседски жили с местными венидарями, но - как гласила легенда - позавидовав готам и их захваченной на берегах Понта добыче, они ушли, оставив весь этот край венидарям. Об этой земле еще говорили как о крае Вид или же Витландии. Она отделяла земли эстов от склавинских. Своим князем венидари выбрали Гедана, а уже тот силой своего разума и оружия покорил их и подчинил себе. Было это очень и очень давно, и теперь здесь правил дальний потомок того самого Гедана.

После полудня Даго надел высохшую свою одежду и пошел в лес, растущий за дюнами. Там ему не встретился никто, даже людского следа он не нашел. Он вырезал из лиственницы несколько удобных для драки дубин и принес их к яме. Именно тогда-то и увидали спасшиеся трех едущих вдоль берега воинов. Кони у тех были рослые, воины были вооружены мечами и круглыми щитами, на головах у них были шлемы с коровьими рогами, их длинные плащи из льна развевались по ветру. Когда воины приблизились, Даго увидал, что те брили бороды, но оставляли себе длинные усы. Неужели это были склавины?

Прятаться в яме уже не было смысла. Успевшая одеться Астрид и остальные аскоманы схватили свои дубинки и встали на вершине дюны вместе с Даго.

Воины не спеша подъехали и остановились в нескольких шагах.

- Кто вы такие? - спросил один из них. Он говорил на языке склавинов, но с гортанным акцентом. Пара слов была на языке донск тунга.

Его поняли только Астрид и Даго.

- Разве ты не видишь корабль, которым теперь играются волны? - вопросом на вопрос ответила Астрид.

Воины презрительно поглядели на женщину. По их представлениям женщина вообще не должна была разговаривать в присутствии мужчин. Даго заметил, что воины носили мечи по-аскомански, значит аскоманы должны быть им известны.

- Мы из флота ярла Свери, - вмешался Даго. - Волны на море разметали наши корабли. Нас же пригнало сюда.

- И что, спаслись только вы? - спросил тот же самый воин.

Даго не отвечал. Пусть думают, что за дюнами скрываются другие потерпевшие крушение.

Но воины ссоры не искали. Пока что.

- Вы были в Друзо? - прозвучал вопрос.

Даго стоял, широко расставив ноги. Левой рукой он покрепче ухватил щит, правую положил на рукоять Тирфинга.

- А кто ты такой, что спрашиваешь?

Юноша в дорогой багряной одежде с пятнами засохшей крови, рослый, атлетического сложения, пробудил уважение в воинах. Они видели порванные и грязные кружева, выглядывающие из рукавов его блузы, и посчитали, будто имеют дело с кем-то высокопоставленным.

- Вы находитесь в краю князя Гедана, - сказал воин, начавший разговор. - Мы проведем вас в его город. Если кто пребывает на земле Вит без согласия князя, тот становится его пленником. Бросьте дубины и отдайте нам все свое оружие.

На это Даго гордо заявил:

- Пускай один из вас мигом поспешит к князю Гедану и сообщит ему, что Друзо уже нет. Мы дрались, защищая князя Гедана. Я же тот, кто отрубил князю Акуму голову. Мое имя - Даго. Но мы пойдем как свободные люди, при этом один из вас возьмет женщину на коня.

- Ты сказал, что Друзо уже нет? - переспросил главный из воинов.

- Да, сказал. Мы его сожгли, а я отрубил князю Акуму голову.

- Если это правда, то вас наградят дарами. Если же это все ложь - мы вас повесим, - сказал главный и, разбрасывая песок копытами своего коня, помчал по берегу.

В ранних осенних сумерках они увидали перед собой деревянный град, выстроенный возле устья широко разлившейся здесь реки, возле самого моря. Восемь рядов вбитых в берег толстых бревен противостояло волнам и смягчало их удары. Со стороны реки город был защищен насыпью из плетенных из лозы фашин и покрытой дёрном. В небольшом заливчике, образованном поворотом реки, стояло несколько купеческих суден и два военных корабля. Сама же крепость была построена из наполненных землей деревянных ящиков. В град и на речной берег вели только одни ворота с помещением для караульных. Вокруг крепости было множество деревянных домов, облепленных илом и глиной, а посреди замка высился дом Гедана с деревянной башней, с которой можно было следить за морем как бы с высоты птичьего полета. Кроме княжеского дома за насыпью из дерева и земли находились конюшни, а неподалеку, в шалашах и палатках жили слуги и воины.

Аскоманов провели к Гедану, в свежепобеленный извёсткой дом. Им предоставили темную комнату и только лишь один светильник. Старуха принесла глиняный горшок с водой, а затем подала холодную печенную рыбу и ковригу пшенного хлеба. Когда они ели, в комнату неожиданно вошел Гедан. Аскоманы узнали его по прошитой золотыми нитями блузе и инкрустированному драгоценными камнями кинжалу, заткнутому за зеленоватый шарф, опоясывающий живот князя. На темно-русой голове тот носил остроконечный шлем с четырьмя блестящими камнями. Князю было не больше сорока лет, усы у него были длинные и свисали ниже подбородка. Голубые глаза глядели пристально, в них был виден ум.

Князя сопровождали два воина в кольчугах ромейской работы, с искусно переплетенными мелкими кольцами. У каждого в руке было длинное копьё, а на голове шлем франкской работы, закрывавший лоб и нос.

- Где ярл Свери? - привыкшим к приказам тоном спросил Гедан.

Даго встал из-за стола и, как когда-то учила его Зелы по отношению к повелителю, привстал на правое колено и на мгновение склонил голову. Хлодр и остальные аскоманы из-за стола даже не двинулись. Они были слишком горды, чтобы кланяться какому-то там князьку, которого даже и грабить не было смысла.

- Встань, - приказал Гедан на языке донск тунга, который выучил еще в детстве, когда наёмный аскоман учил его драться на мечах и молотах. Юноша ему понравился, так как ему были знакомы новые обычаи, укореняющиеся при дворах правителей.

- Прошлой ночью, князь, мы сожгли Друзо, а я отрубил голову князя Акума. После того, нагруженные добычей, мы отплыли морем к Бирке. Морская буря разметала наши корабли. Возможно, что ярл Свери добрался до острова Готландии.

- Мы должны были силой трех десятков кораблей и пяти сотен воинов напасть на твой град, - заговорил Хлодр. - Только Друзо манил нас сильнее, ибо ничто не могло сравниться с его богатствами. Ярл Свери сдержал свой тайный договор с тобою, Гедан, я же теперь требую корабль, который отвез бы нас в Бирку.

Князь сделал вид, что не услыхал слов Хлодра. Вместо этого он вежливо обратился к Даго:

- Ты говоришь, юноша, что отрубил Акуму голову. Есть ли у тебя какое-нибудь доказательство?

- Тебе должно хватить моего слова, ибо я, князь, не наёмный бандит. Родом я из края спалов, что соседствует с землёй Пепельноволосого. Родился я от обычной женщины, но отцом моим был великан Боза. Зовут меня Даго. Возможно, когда-нибудь ты услышишь обо мне, так как меня гонит Жажда Деяний.

- Если ты сказал правду, то я посажу вас на корабль, и вы поплывёте в Бирку. Завтра или послезавтра я получу известия из Друзо. За правду вознагражу, за кровь, которую ты, юноша, носишь на своей одежде, заплачу.

- Ты оскорбляешь меня, князь, - ответил на это Даго. - Я не сражаюсь ради вознаграждения, а лишь из желания сражаться.

Тогда Гедан очень серьезно заметил:

- Вы свободны и можете ходить по моему граду как вольные люди. Если мои посланники подтвердят ваше известие о разрушении Друзо, вы получите корабль до Бирки.

В комнату принесли дрова и в огромном камине разожгли огонь. Начиналась осень, и с морем временами дул северный холодный ветер. Ночью спали под овчинами, а на следующий день отправились в град.

Крепость Гедана расположилась на острове у слияния рек Метлавы и Висулы. но так близко к морю, что с защитных валов, насыпанных из земли и укрепленных палисадом из брёвен, можно было видеть золотой песок берега и до самого горизонта - вспененные волны, в которых еле виден был маленький островок Хеля, рождаемый и размываемый штормами. С западной стороны, у самой крепости, располагался порт, остров с сушей соединял мост. Около порта теснились дома-срубы и длинные склады для товаров. На узеньких, выложенных драницей улочках шла обычная городская жизнь, на рынках, как и в Друзо, процветала торговля, хотя и в гораздо меньшей мере, поскольку сам град Гедана тоже был намного меньше.

Здесь Гедан увидал, что такое большая река, и какая от неё может быть польза. Чуть ли не постоянно туда и обратно плыли по Висуле лодки-долблёнки, по течению к порту подходили широкие суда, наполненные товаром. Из края лендицов и гопеланов везли, прежде всего, просо и пшеницу, потому что там они росли в изобилии. Даго выяснил, что Гедан взял в свои руки торговлю зерном. Зимой он держал зерно в амбарах, где ласки уничтожали мышей, когда же подходил тяжелый канун нового урожая, и народы, населяющие каменистые и неурожайные земли на севере начинали испытывать голод, то за зерно Гедану отдавали добытые в разбойничьих походах монеты, оружие и всякое другое добро. Даго рассказывали, что ранней весной в порту буквально роились суда из Бирки, Хедебы, Хельго и Каупанга. Франконские купцы приплывали сюда за воском для выделки свечей, ибо бог франков требовал, чтобы те постоянно горели. Порт только-только начал развиваться, поскольку до сих пор почти всю торговлю на южном побережье Сарматского моря и Венедийского залива держали в своих руках купцы из Друзо. На западе же существовал могучий Юмно, город-государство, посему Гедан действовал очень осторожно, чтобы не подвергнуться нападению аскоманов и наёмников оттуда. Несколько лет назад он заключил союз с князем Голубом Пепельноволосым, держава которого находилась в среднем течении реки Висулы. Гедан получил от Пепельноволосого сотню воинов для охраны складов зерна из края лендицов и гопеланов. Взамен Гедан выслал Пепельноволосому франкское оружие, железные шлемы, кольчуги, ромейские панцири, а еще предметы роскоши, как, например, княжеские одежды из шитого золотом адемалика и позолоченный трон. Затем Пепельноволосый, для которого Гедан всё еще оставался малым князьком, решил заключить союз с могущественным повелителем Юмно, Хоком, и взял его дочку Хельгунду своей второй женой. Все это из-за того, что обогатившиеся на торговле зерном старосты из края лендицов и гопеланов все сильнее и сильнее ограничивали власть Голуба, становясь равными ему по богатству. Именно их-то и хотел прижать князь Голуб силами воинов из Юмно. Вот только - как выяснилось позднее - судьба не благоволила Голубу...

Многих людей расспрашивал Даго о течении реки Висулы, только никто не мог рассказать об этом подробно. Вытекала Висула, якобы, из под града Каррадонон, огибала края Крылатых и Длинноголовых людей и страну Квен, то есть страну женщин-воительниц. В нижнем же своём течении Висула разделяла земли эстов от склавинских земель.

К вечеру Даго отправился на морской берег, чтобы еще раз насытиться видом стихии, бегом гривастых волн, которые - как говорили ходившие по берегу люди, и в чем убедился сам - выбрасывали на песок знаменитый гинтарас - странные золотистые кусочки камня или же окаменевшего воска.

...Когда на закате он возвращался по берегу реки, из ворот замка выбежала десятилетняя девочка в белом льняном платье. Она гналась за прирученной домашней лаской, которая то скрывалась под перевёрнутыми вверх дном лодками, то среди развешенных для просушки сетей. В конце концов зверёк заскочил в привязанную на берегу лодку-долблёнку. Девочка решила войти на лодку, чтобы забрать свою любимицу, и вдруг свалилась в воду, прямо в течение, которое у берега было очень сильным. Белое платье и светловолосая головка ребенка тут же исчезли в мутной от ила реке.

Даго отбросил щит и Тирфинг и, как был, в своей ярко-красной одежде прыгнул в Висулу. Он увидал, как течение на миг вынесло тело девочки на поверхность, доплыл до него сильными гребками рук, схватил льняное платьице и, поднимая голову ребенка над водой, вытащил его на берег. Это видели чинившие сети рыбаки и тут же подняли крик:

- Гедания! Княжеская дочка! Гедания спасена!

Девочка была в сознании, хотя и сильно перепугалась. Она крепко ухватилась Даго за шею и не давала опустить себя на землю, пока из ворот не выбежала её мать и куча служанок. Даго отдал им девочку, поднял с земли щит и меч и побрёл в отведенную им комнату, чтобы высушить одежду.

Через час к ним пришёл Гедан, а за ним слуга, несущий на вытянутых руках посмеребрённую кольчугу, светло-зеленую блузу, кожаные штаны и накидку из бобрового меха.

- Юноша по имени Даго, - сказал Гедан. - У меня четверо сыновей, но дочка только одна. Ты спас её из реки. Прими от меня в дар эту втройне сплетённую кольчугу, чтобы никакая стрела не пробила её, а ещё бобровую накидку для холодных дней.

Даго поклонился в ответ и сказал:

- Подарков я не приму, ибо не ради них делаю я то, что делаю, это гонит меня Жажда Деяний. Но спасибо тебе, князь, за одежду. Моя промокла, вся в крови и порвана.

Гедан приказал положить одежду на лавку, забрал кольчугу и молча ушёл. Его ворожей Гвидо, что был на вершине башни и наблюдал за осенним затмением Луны, тоже был свидетелем спасения Гедании. Но его происшедшее обеспокоило.

- Князь, - сказал он Гедану впоследствии. - Бог ненадолго забрал луну с неба, и как раз тогда дочь твоя упала в воду. Спас её чужой человек, гонимый Жаждой Деяний. Это плохой знак для тебя и твоей дочери. Прикажи заколоть чужака ночью. Я не могу сказать, на счастье тебе или на несчастье выбросило его море.

- Твоё дело. Мне же следовало его поблагодарить и оставить дар. У тебя же есть собственные способы испытать силу этого человека.

Во время ужина слуга Гедана зашёл в комнату, где сидел Даго вместе с Хлодром, Астрид и двумя аскоманами и попросил юношу выйти на морской берег.

- Поосторожней, - предостерёг Хлодр парня. - Слыхал я, что сегодня луна на какое-то время исчезала с неба.

Даго, надев подаренную Геданом одежду, набросил на плечо перевязь с мечом, взял в руки щит, и набросил бобровую накидку. Ветер развевал его длинные волосы, когда направлялся он к морю на безлюдный в эту пору берег, о который с рычанием били волны. Вид безоружного человека, идущего с противоположной стороны и при свете луны казавшегося очень высоким, несколько успокоил его. Тот был в широком и длинном одеянии, прошитом серебряной нитью. У этого человека была седая борода, удивительно блестящие глаза и остроконечная шапка с вышитым серебряной же священным знаком огня.

Они уже были в шагах четырёх друг от друга. И вот тогда человек этот вынул из складок своего одеяния чёрную палку и на заливаемом морскими волнами песке нарисовал магический круг, а в нем тайный знак:

Зелы учила Даго, что на языке чар этот знак говорит: "Дальше не иди, иначе тебя ждёт смерть".

Но такой знак можно было победить другим. Концом своих ножен из липовых дощечек Даго нарисовал рядом с первым знаком:

и презрительно перечеркнул первый знак. В ответ на это мужчина в остроконечной шапке начертил на песке:

Даго остановился перед новой преградой. После этого он обратился к могуществу нового знака:

и хотел уже было сделать шаг вперёд, но незнакомец поднял вверх левую руку, говоря:

- Будь осторожен! Твоё оружие слабо.

Даго отступил и обратился памятью к урокам Зелы. Какой магический знак был сильнее? Что следовало противопоставить тому клубку змей, что нарисовал противник? Но он вспомнил и концом ножен начертал знак знаков, магический прямоугольник:

Чужак отступил на шаг. И тогда память Даго пробудилась. Он двинулся вперёд и снова начертал на песке:

Охваченный ужасом, человек в остроконечном колпаке закрыл лицо руками и отступил уже на три шага. Даго же начертил следующий знак:

И еще один:

Незнакомец застыл. Он стоял, побледневший, с дрожащими губами, с них текла струйка слюны. Тем временем волны размывали все следы на песке. Состоявшееся только что сражение становилось всё менее видимым, равно как невидимой была сила, заклятая в магических кругах, квадратах и прямоугольниках.

- Я Гвидо, ворожей князя Гедана. У меня седьмая ступень посвящения. А кто ты такой, пришелец?

- Я Даго, сын великана из рода спалов. Чары в нашем роду - искусство ведомое. Но я не прибыл сюда с злыми намерениями. Меня гонит Жажда Деяний.

Маг низко поклонился:

- Приветствую тебя, сын великана.

Ворожей направился к городу, а Даго всё ещё стоял на берегу моря, о котором ему уже было ведомо, что оно - могущественнейший бог.

В княжеских палатах Гедана ворожей Гвидо босиком ходил по пушистому ковру, называемому гуннским, и рассказывал хозяину:

- Сварог забрал луну, когда сын великана спасал твою дочку. Таким образом, судьбы этих двоих связаны навеки. Он обладает могуществом творить чары. Ты должен убить его, ибо это единственный путь разрешить всё это дело.

- Мне уже известно, что Друзо разрушен, известно и то, что это именно он отрубил голову моего врага Акума. Я хочу отдать ему один из своих кораблей, чтобы он, гонимый Жаждой Деяний, уплыл отсюда.

- Прикажи его убить. Кто ведает, не вернётся ли он, ибо юноша этот обладает таинственной силой.

- Я должен убить человека, сделавшего для меня столько доброго? Он спас мою дочку и убил Акума. Ты точно уверен, что исчезновение луны - это злой знак для него и моей дочери?

- Этого мне не ведомо. Но прикажи его убить! На всякий случай...

- Нет!

- Княже, повелитель мой. В ромейской "Книге Громов и Молний" в главе об исполнении власти можно прочесть: "Убьёт тебя тот, кого ты полюбил более всего и одарил наибольшими милостями". Разве ты сам, господин, не убил своего старшего брата, который любил тебя больше всех? Но он был первородным и должен был унаследовать власть после твоего отца. Разве не задушил ты собственного отца, поскольку пришла пора властвовать самому? А ведь ты был самым любимым сыном у отца своего. Господин, я испробовал свои самые могущественные способы, чтобы обезоружить его. Он оказался сильнее.

Гедан снял с пальца перстень с зелёным камнем.

- Раз уж он так силён, держи мой знак и отдай приказ, чтобы завтра его убили. Только пусть кровь его падёт на твои руки и твою грудь. Помни, что я отрекусь от убийства, а убийц страшно покараю. Ведь ты сам читал мне из "Книги Громов и Молний", что повелитель всегда обязан богато отплачивать за каждую услугу. Он же спас жизнь моей дочери.

- Так пусть же он умрёт, - поклонился князю Гвидо и отошел, бесшумно ступая по гуннскому ковру.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ПЕПЕЛЬНОВОЛОСЫЙ

Три дня Даго прожил в вёске Палуков, ничего не делая, что даже начало беспокоить Зифику, желавшую возвратиться к королеве Айтвар. Херим тоже, хоть и находил охочих до любви девок, поостыл к ним и сказал Зифике: "Мне бы уже хотелось двинуться дальше, так как и я заразился от своего хозяина болезнью, которую называет он Жаждой Деяний или же Горячкой Подвигов". Только сам Даго в путь не спешил. Много времени просиживал он на берегу озера, бросая на отмытый водою песок покрытые корой и очищенные палочки, внимательно всматриваясь, как те ложатся, как громоздятся одна на другую. Среди лендицов и всех других склавинских народов было ведомо, что означают эти его действия - Даго держал совет с богами, выспрашивая, что ему делать.

Только на самом деле Даго ожидал не предсказания богов. Чащи и рощи имели языки и уши, потому-то и не удивился он, когда в деревушке внезапно зазвучали крики, а из леса послышался нарастающий конский топот. Палуки схватились за оружие, женщины попрятались по домам, перепуганный Херим припал к ногам Даго, а Зифика схватила в руку свой серебряный щит и вынула из колчана стрелу, натянув золотой лук аланов.

В деревню ворвалось более чем три десятка всадников на низеньких, но выносливых лошадях, вооруженные каждый по-своему. Их лица пылали дикостью, но на их щитах были нарисованы белые птицы, и это означало, что прискакали лестки, то есть Палукам с их стороны никакая опасность не грозит. Самый рослый из них, молодой, но уже бородатый всадник резко остановил коня за спиной у Даго, который снова уселся возле озера, как будто и не слыхал конского топота.

Прибывший узнал Даго по длинным светлым волосам и миролюбиво поднял правую руку в сторону Зифики, которая целилась в него из аланского лука.

- Так это ты, господин, тот самый Пест, о котором шумит пуща? - спросил он.

- Не называй меня Пестом, - ответил Даго, - потому что на древнем языке спалов это слово означает толкушку для дробления зёрен. Я же - Пестователь, Пестун.

- Из раздробленных зерен можно испечь лепёшку. Из толченых орехов делают сладкие лакомства. А меня, Пестун, зовут Куи.

- Куи... На нашем старом языке это означает "ветер". Так значит, будь здрав, Ветер, - ответил на это Даго, поднявшись с земли и показывая прибывшим своё лицо.

- Лес всё шумит о том, что прибыл человек на белом коне, желающий уничтожить власть князей и старост. Народ должен быть вольным!

- Так и будет, - сказал Даго.

- Мы, Пестун, люди вольные. У нас нет селений, жен и детей, так как княжьи старосты спалили наши селенья и увели наших жен и детей в неволю. Мы живем с награбленного на трактах при нападении на дружины старост. С каждым месяцем нас всё меньше, потому что мы гибнем в борьбе, которой, похоже, нет конца и края. Люди боятся нас больше, чем старостовой власти. Вместо воли мы несём им огонь и месть повелителей. Лес шумит о тебе, Пестун. Примешь ли ты верховенство от Куи, чтобы вести нас к воле?

- Нет, - отрезал Даго. - Тот, кто был вожаком, и должен оставаться им. Но я могу взять вас в своё пестование, чтобы после долгой войны дать вам деревни и жен, чтобы вы плодили детей и засеивали поля под сенью моих крыльев. Но запомните - Пестователь, это не от слова "пест", то есть толкушки, но от пестования власти. Хотите ли вы моей власти?

- Да! - закричал Куи, а по знаку его руки то же самое прокричали и его воины.

- Принеси мне мой щит, - приказал Даго Хериму.

Когда тот вернулся, Даго положил свой щит на землю и приказал всем новоприбывшим коснуться того пальцами и повторить за ним:

- Вот я, человек вольный, отдаюсь в пестование тому, кто даст мне опеку и волю. Присягаю Даго, Господину и Пестователю, что выполню любой его приказ, что буду послушен ему в любом деле, а если нарушу эту клятву, пускай повесят меня на дереве!

После чего Даго присягнул сам:

- Вот я, Даго, Господин и Пестователь, беру людей сих в пестование своё. Каждому из них в будущем дам я поле и сделаю каждого повелителем собственной воли, пока не призову его, чтобы помог он мне. Если кто почувствует себя обиженным иными в чем-то, тот имеет право прийти ко мне как к Пестователю и потребовать справедливости. Каждый же, кто свершит неправедное, будет мною осуждён и наказан по законам вольных людей.

Он закончил и приказал воинам Куи, чтобы те перебрались на другой берег озера и там пустили лошадей попастись. А еще вручил он Куи вынутый из вьюков мешок, называемый по-ромейски "фоллесом", наполненный новенькими, но малоценными ромейскими денариями.

- Это селение дружелюбно настроенных к нам Палуков. Заплатите им за еду этими вот денариями, и пусть никто не осмелится хватать их жен и детей, ибо за подобное, Куи, ты прикажешь виновного повесить.

Чуть попозже Даго осмотрел каждого коня лестков, каждый меч и каждое копьё, и увидал, что кольчуги их порваны, равно как и кожаные кафтаны. Зато у многих было великолепное оружие, награбленное у норманнов. Он рекомендовал Куи, чтобы тот поделил весь свой отряд на две группы по пятнадцать всадников и каждой дал командира. Потом на клочке белого полотна он жиром обозначил контуры белой птицы, а затем погрузил тряпицу в горшок с красной краской. Таким вот образом получился алый флажок с белым орлом, который командир с тех пор должен был носить на своём копье, прямо под наконечником.

- Ты, Куи, в бою будешь рядом со мной, держа в руках наш знак. Теперь же позволь своим людям отдохнуть, так как с завтрашнего дня их ожидает тяжёлая работа.

Даго вернулся в селение Палуков, где радовались серебряным денариям и с охотой несли за них еду людям Куи. Палука страшно сердился и долгое время прикидывал, как показать эту свою злость перед Даго. Наконец под самый вечер он пришёл туда, где Даго лежал на шкурах, а рядом отдыхали Херим и Зифика.

- Пестователь, - сказал он. - Разве не полюбил я тебя так сильно, что буду иметь от тебя сына? Или же ты хочешь еще раз поиметь мою женщину, если она так тебе понравилась? Почему же ты выделяешь Куи, а обо мне позабыл?

- У тебя всего лишь десять лошадей, а мне нужны наездники. Хорошего оружия у тебя много, но вот лошадей маловато, сможешь ли ты обеспечить мне пятнадцать наездников, чтобы я мог иметь третий отряд под твоим командованием?

- В половине дня дороги отсюда живут варцяне. Они разводят лошадей для князя Пепельноволосого. Ночью мы нападем на их конюхов.

- Ну да, а потом, когда вы все уедете со мной, они спалят вашу весь, уведут ваших женщин...

- Так что же мне делать, господин?

Даго покопался у себя во вьюках и достал второй мешок с денариями.

- За хорошего, объезженного коня в стране франков платят триста денариев. У тебя уже есть десять лошадей, так что поедешь к варцянам и купишь у них еще пять, по сотне денариев за каждую. Мешок пускай возьмёт Херим, он же пусть произведёт оплату, чтобы стало ведомо - эти лошади для Пестователя. Не будет грабежа - значит не будет ссор и мести. Придёт время, и варцяне станут отдавать лошадей задаром, поскольку обещаю тебе, если от моего семени у твоей женщины родится сын, вся земля отсюда и далеко к северу будет называться Землёй Палуков.

Палука опустился на колени и поцеловал щит Даго.

- О, Пестователь, - сказал он взволнованно. - Я не беден, так что не нужен мне твой мешок с денарами. У меня закопаны золотые солиды. За них я куплю самых лучших лошадей.

Ночью Даго проснулся от лёгкого прикосновения руки. У самого уха он услыхал шёпот Зифики:

- Ночь темна и тепла, господин. Я же хочу выкупаться. Пойдём со мной, чтобы никто не видел, что я женщина.

Даго пошёл с нею к озеру, где Зифика разделась перед ним без всяческого стыда. То же самое сделал и он сам.

- Разве не понимаешь ты, Зифика, что это как раз от меня грозит тебе то, что ты сама считаешь наихудшим? Гляди, как при взгляде на тебя поднимается мой член.

Девушка легонько коснулась вставшего члена пальцами, а потом язвительно ответила:

- На самом деле, ты жаждешь только власти. Известно ли тебе, сколько золота есть у королевы Айтвар в краю Квен? Подумай об этом золоте, и тогда член твой встанет еще сильнее. Когда я захочу тебя, тогда же и возьму, а потом убью.

Сказав это, Зифика застегнула пояс с ножом на своих бёдрах и без всплеска погрузилась в воду. Даго же долго стоял на берегу и думал о золоте королевы Айтвар, ибо ведомо было ему из "Книги Громов и Молний", что война - это самое дорогостоящее дело на всей земле.

Палука пригнал от варцян пять лошадей. Куи приделал мундштук к кривому воловьему рогу. На большом пастбище за озером Даго учил воинов. Если рог звучал низко, это означало, что воины двумя рядами должны ударить на врага. Если же рог звучал тонко и долго - они должны были наступать лавой, широко растянувшись. Три коротких, вроде бы отчаянных стона рога означали сигнал к повороту и отступлению. Если после того раздавался низкий зов рога, это говорило, что бегство обманное, следовало тут же возвращаться и вновь атаковать противника.

- Откуда тебе, господин, ведомо это чудесное искусство строить воинов к бою? - спросили однажды у Даго Куи и Палука.

- Я долго пребывал при дворе цесаря ромеев и приглядывался к воинским учениям. Еще я жил при дворе Людовика Тевтонского. Но из всех видов ведения войны более всего ценю я умение обманного боя.

- А оно очень трудное?

- Да. К тому же оно требует знания умения маскировки, искусства владения разумом, чтобы тот был холодным. Делайте как я, и я сделаю вас теми, кто поведут воинов в сражение, то есть - Воеводами.

Пуща продолжала шуметь о Пестователе. Каждый день в весь прибывали новые воины - по двое, по трое, а то и по пятеро. Пеших Даго отправлял по домам и приказывал добыть себе лошадей, конных же оставлял и формировал из них четвёртую дружину. А тем временем уже переставало хватать для всех еды, хотя за денарии Даго даже из дальних весек привозили в селение Палуки хлеб и кашу. Потому в окрестных лесах устраивались охоты. Даго не был доволен оружием некоторых воинов. Одежда, шлемы, мечи, а также наконечники копий и пик требовали починки.

- За день дороги отсюда по направлению к Гнезду живёт кузнец Авданец, - сообщил Палука. - У него своя весь. Помимо кузнечного дела он занимается еще и чарами. Он куёт хорошие наконечники и чинит кольчуги каждому, кто хорошенько заплатит.

В пятый день месяца Липень, когда у озера сладко пахло липовым цветом, сорок и пять всадников, разделённых на три отряда, вышли двумя рядами из веси, направляясь к кузнице Авданца. Вёл всех Палука, но впереди ехал Даго - в золотом панцире, в белом плаще и с открытой головой. Белый его конь по имени Виндос время от времени тихо ржал, как бы радуясь, что снова можно бежать тихой трусцой. Рядом с Даго на своём черном жеребце ехала Зифика со своим серебряным щитом, и Херим, который к этому времени уже немного научился владеть мечом. Херим стал любимцем всех воинов, так как нравилось им слушать о приключениях Даго, о его сражении со Змеем. о его происхождении от великанов, о его великом умении чаровать и о том, как от Свободных Людей их предводитель получил титул Пестователя. К тому же Херим пробуждал уважение и даже страх, когда стало известно, что он умеет лечить людей. При дворе ромеев часто говорили, будто склавины страдают от накожных болезней. И правда, у многих воинов были гнойные нарывы, называемые чирьями, которые Херим разрезал ножом, а затем тщательно выдавливал из них гной и стержень, называемый еще корнем. Мучили их еще и различного вида парши и лишаи. Другие жаловались, что внутри их поселились существа, называемые рупьями, черваками или глистьями.

Против бородавок и лишаёв Херим применял растение, что называлось бедренец, а от глистов - дикую рябину и пижму, к ранам прикладывал подорожник или же делал обвязки из мать-и-мачехи. При кашле он давал отвар из одуванчика. При недомоганиях, причину которых определить было ему трудно, Херим спрашивал совета у Пестователя, и тот поступал согласно советам Зелы. Так что поняли лестки, что Пестователь обладает ещё и тайной силой, а это гораздо сильнее укрепляло в них веру, что исполнится данное Даго обещание про вольную жизнь без князей и старост.

Вскоре оставили они леса и болота, въезжая в край, где леса уже давно были вырублены, и повсюду раскинулись поля, по-давнему называемые лендами. На полях зрело просо, пшеница, рожь и овёс, обещая богатый урожай. Земля лендицев не была такой плодородной как в краю гопеланов, но веськи, которые воины тщательно объезжали, и соседствующие с ними грады казались богатыми и многолюдными. Встречные люди кланялись, снимая шапки, так как принимали их за княжескую дружину. Только самые внимательные замечали неуклюжие изображения белой птицы на щитах, означавшие, что все они были лестками. И догадывались они, что птицы эти - орлы, что сами руководят своим полётом. А какой же человек не мечтает о воле, о жизни без приказов и запретов? Так что громко шумел лес, а потом и колосья в поле шептались о людях, несущих народу волю.

У поворота небольшой реки в половине пути от крепости Гнездо и в половине дня конного пути от крепости Познаня имел свою весь кузнец Авданец. О его могучей силе и умении чаровать рассказывали такие страшные истории, что они сами по себе защищали его от нежелательных гостей, так что не нужно было строить ему укрепления, дом его огораживала обычная земляная насыпь. За валом располагались жилые дома для прислуги и длинный сарай, из которого вечно подымались столбы дыма, сыпались искры, а громкие удары молотов о наковальню были слышны еще на другом берегу реки. Авданец делал наконечники для стрел и копий, пряжки на пояса и простые железные шлемы. Редко когда ковал он мечи; говорили, что они не так хороши как франкские. Еще он умел заговаривать болезни, мзлечивать лошадей от сапа и вырывать зубы. Голый до пояса, огромный и почти всегда черный от дыма - внушал он страх и уважение. У него были чёрные кудрявые, но свалявшиеся волосы. Два его сына походили на него - такие же рослые, с могучими шарами мышц. За то, что он работал на Пепельноволосого, Авданца освободили от всяческих податей в пользу повелителя края лендицев, поэтому, кроме собственных дел, его мало заботило, кто сидит на золотом троне в Гнезде, правит сам Пепельноволосый, или же от его имени отдаёт приказания Хельгунда.

Колдовскими своими чарами Авданец приручил чёрного ворона, который всё время летал по округе и потом возвращался в кузницу. Он садился на плечо кузнеца и что-то каркал тому на ухо, видимо, обо всём, что происходило вокруг. Лестки видали этого ворона, как он летает над ними. Зифика вынула-было стрелу и хотела сбить птицу, но Даго удержал девушку.

- Это священный ворон. Не будем делать того, о чем потом будем жалеть, - сказал он, потому что и сам уважал искусство чар.

Было понятно, что именно ворон принёс Авданцу весть о подъезжающих воинах. В веси кузнеца они увидали множество вооруженных копьями мужчин, и ни единой женщины или ребенка.

Авданец отложил свой молот и вышел к отряду со своими сыновьями. Но, увидав белых орлов на щитах, нахмурился, ибо не любил тех, кто не признавал никакой власти. Сам он, Авданец, в своей веси был повелителем, его обязаны были слушать сыновья, а также жены сыновей и вся челядь.

- Это ты Авданец, кузнец и чародей? - спросил нестарый мужчина с белыми волосами и в белом плаще, без шлема на голове, лишь в золотом панцире и с перевешенным через плечо коротким мечом. Он восседал на прекрасном белом жеребце.

- Я Авданец, - гордо подтвердил кузнец.

- Меня же зовут Даго, но еще именуют и Пестователем. Сам я из рода великанов.

- Сойди с коня, чужак, и померяйся со мной. Если ты сильнее, то, может статься, я и признаю в тебе великана. Только вот кажется мне, что рядом с тобою великаном буду я, - ответил на это Авданец и расхохотался.

Тут же расхохотались два его сына, вышедшие из дома женщины и служанки.

Человек на белом жеребце сказал:

- Меня родила обычная женщина, потому-то и не унаследовал я большого роста. От отца же имею я разум. Не тот истинный великан, кто вытянулся чрезмерно, а тот, кому дан великий ум.

- Тогда докажи силу своего ума, - бросил Авданец презрительно, и в этот же миг на плечо к нему уселся огромный ворон. - Только вот кажется мне, что не слишком-то пригодится ум, когда в дело пойдут чары. Ты не опасаешься, если я ненароком сглажу тебя?

И ответил на это Даго:

- Я не боюсь сглаза, так как пил разведенный вином змеиный яд и ел сырое змеиное мясо, а тело моё смазывали жабьей слизью. Это я убил Зигфрида из рода Нибелунгов, считавшего себя бессмертным, так как в роду его все купались в драконьей крови. Это я убил Змея по имени Щек. Я владею мечом, заклятым богом Одином, и если вытащу его из ножен, обязательно кто-то падёт мёртвым. Поэтому сейчас держу я этот меч в ножнах, поскольку ты мне нравишься, кузнец, и нуждаюсь я в твоей помощи и дружбе.

После того Даго взял у Куи пику и её острием нарисовал меж собою и кузнецом:

- Авданец, в этом магическом круге находится знак, что соединяет в себе огонь и воду, две силы, которые не могут быть соединены никогда. Что ты можешь противопоставить мне?

- Такого умения, господин, я не ведаю, - переступил Авданец с ноги на ногу.

- Это плохо, кузнец. Сейчас я прикажу залить водой твой горн. и ты уже никогда не сможешь разжечь в нём огонь, чтобы ковать наконечники копий.

Даго осмотрелся и увидал петуха, сидящего на соломенной стрехе дальнего дома. Он шепнул про петуха Зифике, а та вынула из колчана стрелу и натянула тетиву золотого лука. Стрела свистнула, петух хотел было подать голос, но упал с крыши с пробитым горлом.

- А теперь сбей ворона с плеча кузнеца, - приказал Даго.

Зифика вынула вторую стрелу и вновь натянула тетиву золотого лука.

- Нет! - вскрикнул кузнец. - Не делай этого, господин. Это сделает нас врагами не на жизнь, а на смерть. Скажи лучше, чего ты от меня хочешь.

- Я Даго, Пестователь всех народов этого края. Ты откуёшь для меня сто пятьдесят наконечников для копий, чтобы у каждого моего всадника было их по нескольку, чтобы метать копья во врага. А взамен я научу тебя, как уничтожить знак, объединяющий огонь с водой. Смотри, Авданец, вот я снимаю с тебя свои чары.

И он нарисовал концом пики:

- Мир с тобою, Пестователь, - ответил на это Авданец. - Я изготовлю для тебя сто пятьдесят наконечников с задирами. За это ты заплатишь мне пять золотых солидов.

Даго с издёвкой глянул на Авданца, на его покрытую мелкими кудряшками волос голову и низкий лоб с могучими дугами бровей. Кузнец нервно облизал толстые, несколько вывернутые губы. "Что может думать этот человек? Каким образом сделать из него приятеля?" - размышлял Даго.

- Хорошо, я дам тебе пять солидов, но взамен, Авданец, заберу у тебя свободу.

- У меня? Свободу? - недоумевал Авданец.

- Мы проведём единоборство в магическом кругу. За свободу или неволю. Каким оружием ты владеешь лучше всего?

- Молотом, ибо я кузнец.

- Тогда прикажи принести несколько кузнечных молотов, чтобы я выбрал подходящий для своей руки.

Говоря это, Даго спрыгнул с коня и концом ножен своего меча начертил на земле огромный круг.

Кузнец чувствовал себя не в своей тарелке. Сам он занимался колдовством, но ведовства побаивался. Все видели, что Даго ниже и слабее Авданца, но ведь именно чужак и предложил сражаться на молотах. Посему, исполненный подозрений, кузнец вновь переступил с ноги на ногу и сказал:

- Нельзя, господин, биться молотами на волю или на неволю, а только на смерть или жизнь. Любой удар молота разбивает голову, ломает ребра или перебивает хребет.

Ответил ему Даго на это:

- Я одержу победу над тобою умением сейдр, которое подарил людям бог Тор, повелитель всех молотов. Я не нуждаюсь в твоей смерти. Ты мне нравишься, и сердце моё уже начинает тебя любить.

- А нельзя ли нам разойтись по-доброму? - спросил Авданец.

- Я буду вести здесь долгую и изнурительную войну, пока не введу тут вольных законов. Мне нужны пики и копья, мне нужен ты, Авданец, твои сыновья и еще другие мужчины, чтобы вы пошли за мною. Нашему краю грозят марды, Крылатые и Длинноголовые люди. Ты был сегодня ночью с женщиной?

- У меня было три женщины, ибо не только сила моя, но и желание велико.

- А известно ли тебе, что сражающийся на молотах обязан быть чистым?

- Не знал я, что буду сражаться молотом.

- Хорошо, тогда я согласен перенести поединок на завтрашний день. Этой ночью ты обязан оставаться в чистоте. А сейчас прикажи своим людям, чтобы они начали ковать сто пятьдесят копейных наконечников. Укажи нам место, где мы можем пасти наших лошадей, и скажи своим женщинам, пусть они приготовят еду для моих воинов. Забей вола и трёх баранов. За всё получишь дополнительную оплату.

С этими словами Даго подошёл к вьючной лошади, которую стерёг Херим, вынул из вьюка две серебряные гривны и бросил Авданцу под ноги.

- Мы не разбойники, кузнец.

Тот нагнулся, поднял гривны, а затем показал на дом за глиняной насыпью.

- Войди гостем в мой дом и прими от меня еду и дары. К завтрашнему дню наконечники будут у тебя. Завтра же проведём и поединок. Мне показалось, что ты лестк, грабитель, но, похоже, ты кто-то другой, хотя вокруг тебя вижу я множество лестков.

Даго подозвал к себе Палуку и Куи, наказав им, что если кто из воинов хотя бы коснётся женщин Авданца или сворует у хозяина пусть даже самую малую вещь, то будет повешен на ветке. Потом он взял с собой Херима, Зифику, Куи и Палуку и пошёл вместе с ними в дом Авданца.

Там он увидал большую комнату с полом и стенами, выложенными дорогими коврами, с развешанным повсюду дорогим оружием. На стол подали хлеб, миски с маслом и творогом. Поставили и жбан с крепким мёдом. Не слишком много хитрости было в голове у Авданца, но он привёл молодуху с большой грудью, круглым животом инастолько смазливую, что Херим даже язык высунул, как бы желая полизать её. Девицу Авданец посадил на коленях Даго.

- Позабавься с нею, господин, хоть бы и сейчас, ведь ночью тебе надобно быть чистым. Это моя дочка.

Авданец задумал так, что Даго позабавится с девушкой сейчас, и так понравится ему ядрёное молодое тело, что станет забавляться с нею и ночью, а потом проиграет поединок на молотах, так как не уважил закона Тора. Даго понял замысел кузнеца и посадил девицу рядом с собою, поил её вином и пивом, лапал за грудь и лазил рукою меж ног, поглаживая ей лобок.

- Господин, тебе надобно быть чистым, - сурово напомнила Даго Зифика.

И Даго кивнул, мол, услышано твоё предостережение.

Тем временем, на всё селение гремели удары молотов. Для дружины Даго ковались копейные наконечники. Работой руководили сыновья Авданца, а сам он сидел с гостями, угощая их мёдом и разными блюдами.

Авданец был богат, но чем более богатым он становился, тем сильнее травило его желание стать еще богаче. Это Даго смог понять по языку глаз и тела кузнеца.

- Марды одеваются в золотые одежды и золотым оружием владеют. То же самое - и Крылатые люди с Аргараспидами, которые как этот воин, - показал Даго на Зифику, - носят серебряные щиты. Я уже дал Палуке обширные земли, которые зовутся теперь Землёю Палуков. Большие земли получат от меня Куи и другие. А разве ты, Авданец, не желаешь, чтобы род твой был вознесен над иными? Над Лебедями, Дуниными и Повалами?

Только Авданца при дворе Пепельноволосого считали всего лишь кузнецом. Роды Повал, Дунинов и Лебедей ценились там гораздо выше.

- Я всего лишь кузнец, - с фальшивой скромностью заявил кузнец и сгорбился.

- Если я добуду Гнездо, то Хельгунду отдам тебе. С ней ты родишь сына, а уже он станет главою твоего рода. Палука же будет иметь сына от моих чресел, и вот тот даст начало своему большому роду.

Авданец пил прямо из жбана. Он чувствовал, как желание владеть мёдом разливается у него по жилам.

- О Даго Пестователь! Не хочу я Хельгунды. Возьми мою дочь и дай мне внука. А после того пожалуй роду моему все земли до самой реки Обры, поскольку там хорошие пастбища и урожайные поля.

Внезапно в комнату залетел ворон и что-то прокаркал кузнецу на ухо.

- Едут купцы. Пятьдесят возов. Направляются из Калисии в край куров за гинтарасом.

Все вышли за укрепления. Вскоре и вправду показалась почти сотня закованных в панцири всадников и пятьдесят возов, каждый из которых тянуло четыре пары лошадей. С первого воза встал человек в богатой одежде, по франкскому обычаю с мечом у пояса. Он сказал что-то своим людям на языке баваров, а потом обратился к Авданцу на языке склавинов:

- Мои возы требуют починки, а кони отдыха. Я могу продать кольчуги тройного плетения и толщины и шлемы, способные закрыть всё лицо.

Даго как-то уже видел этого человека, и тот видел его. Купец подошел к Даго, поклонился и сказал:

- Маркграф Карломан беспокоится о тебе, господин. В случае нашей встречи мне приказано передать тебе, что Карломан снова взбунтовался против Людовика Тевтонского, и королю Людовику пришлось уступить требованиям сына. Восточно-франкское королевство было разделено меж тремя сыновьями Тевтона: Людовик Младший получил Тюрингию, Саксонию и Франконию, Карл Толстый - Алеманию и Рецию, а Карломан - Восточную Марку и Баварию. О граф Даго, маркграф Карломан просит, чтобы ты вернулся к его двору и помог ему в борьбе за императорскую корону.

Слова эти слушали Авданец, Зифика, Херим, Палука, Куи, а также все лестки, потому что все прибежали, чтобы поглазеть на купеческий караван.

Даго закрыл лицо руками, а когда отнял их, то сказал:

- Передай Карломану, баварец, что свои судьбы в руки мои отдали лестки. Если у тебя имеется пергамент, мой слуга Херим напишет от меня Карломану письмо, ты же передашь его, когда возвратишься от куров.

Купец дал Хериму пергамент, чернила и даже гусиное перо. Авданец провёл их в пустую комнату, и там Даго продиктовал письмо:

"Брат мой, маркграф Карломан. Я, Даго, граф и господин, горячо желаю тебе здравствовать..."

Херим довольно-таки давно не держал в руке в руке пера, не слишком хорошо владел он и языком лендицов, потому-то не очень ясно и написал, над какими это людьми держит сейчас власть Даго. Видукинд, нашедший это письмо в старинных документах, связанных с Карломаном, узнал вдруг о каких-то лестковицах или же лисицявиках. Тем более, что и Константин Порфирородный тоже слыхал о лестках, потому и помянул о лициках, живущих на реке Висуле. Говорят, что от названия "лестки" потом пошло "лехи" или "лехичи", а еще говорят, что от них уже родились "слехчичи", откуда уже только шаг до "шляхтичей". Но к истории о Даго это уже никакого отношения не имеет; истиной же остаётся то, что и его самого, из-за хитрости и предусмотрительности, назвали лестком. Но ведь и вправду был он им, ибо часто говаривал, что любит волю, а сопровождающий Даго воин носил на пике флажок с белым орлом.

Даго были ведомы обычаи властителей. Поэтом он продиктовал Хериму и второе письмо, а затем вызвал к себе купца-баварца.

- Я завоюю страну Пепельноволосых, через которую ведёт путь за гинтарасом - глесумом. Так вот, я освобождаю тебя от оплаты всяких пошлин и обещаю всегда давать тебе сотню своих людей для дополнительной защиты перед грабителями.

И он вручил купцу пергамент с обязательством.

- Сколько? - коротко спросил купец.

- Война дорого стоит... - начал было Даго.

- Господин, ты получишь пять тысяч серебряных денаров и сто серебряных гривен, - заявил баварец. - И не ради этого вот документа, но потому, что этого желал бы Карломан, мой повелитель и опекун. Придёшь ли ты к нему с помощью, господин?

- Да. Лишь только справлюсь с Хельгундой.

Даго лично проверил, чтобы еще в тот же вечер мешок с пятью тысячами денаров и сотней серебряных гривен очутился под опекой Палуки и был привязан вместе с другими мешками на вьючную лошадь, которую он вел из самого края франков. Ибо "Книга Громов и Молний" в разделе о власти учила, что повелитель без всяческого ложного стыда должен использовать купцов и людей, дающих деньги в залог.

Этой ночью кузнец Авданец был разбужен Куи, который повёл хозяина в комнату, где на громадном ложе, застеленном овчинами, Даго забавлялся с кузнецовой дочкой. Толстая девица, упившаяся мёдом и измученная любовью, лежала голой на шкурах. Её большие груди были похожи на хлебные ковриги, а слегка раскрывшийся срам показывал влажную свою внутренность. На животе, над самым обросшим светлыми волосами лоном, Даго начертил древесным углём магический круг со священным знаком, чтобы девушка родила великана:

Девица любила заниматься любовью, и у Авданца последние пару лет были с нею неприятности - всё время приставала она к нему, чтобы отец выдал её замуж. Только кузнец не видел никого, кто мог бы за неё прилично заплатить, а её прелести и в нём самом не раз пробуждали вожделение. Жалко было отпускать её из дома за просто так.

- Чего ты от меня хочешь, господин? - спросил Авданец, отводя взгляд от раскинутых ног дочки. Этой ночью с ним не было женщины, ибо ему хотелось оставаться чистым перед завтрашним поединком. Сейчас же желание болезненно отозвалось в его нутре.

- Ты кузнец, а значит - почитаешь огонь. Я отметил твою дочку символом плодовитости, - сказал Даго. - Четырежды я наполнил её собственным семенем и уверен, что разжег в ней огонь новой жизни. Если это будет сын, его ждет большая слава. Поэтому я дарую тебе земли до самой реки Обры, тебе и твоему роду. Завтра ты со своими воинами пойдешь со мной. Будешь воеводой.

- Не могу я, господин, идти с тобою. ведь твои люди носят на своих щитах знак белого орла, а значит - не признают никакой власти. Сам же я - человек, до власти охочий.

Даго положил ему руку на плечо и сказал:

- Есть разные магические знаки, Авданец. Некоторые из них добываются путём учения у магов и волшебников, иные мы сами узнаём из собственного опыта. Если уж случилось так, что люди видят в знаке орла существо, само направляющее своим полётом, почему бу не дать им и надежду на то, что они станут вольными? Власть даруется богами, но не людьми, кузнец. Только Пепельноволосых и их наёмников из Юмно смогут победить тысячи. Что сможет вызвать их из лесов и весей? Что вдохновит их на битву, если не обещание свободы? Признай этот знак без возражений, ибо не от народа, а от меня получишь ты власть. Ты нравишься мне, Авданец, ибо, подобно мне, ты жаждаешь власти.

Ушел кузнец Авданец и не заснул до самого утра, мучимый страхом того, что проявил непокорность по отношению к Пепельноволосым. Не знал он того, что означает стать воеводой, но чувствовал, что теперь сравнялся с теми вельможами, что появлялись у него, чтобы чинил он им повозки, ковал наконечники для копий или шпоры. А завтра его ожидал бой на молотах. Даго не сохранил чистоты, так что завтра обязан был проиграть. Как же согласовать это с напророченным им будущим?

Этой же ночью, мучимая доселе неведомым ей чувством ревности к другой женщине, Зифика оседлала своего чёрного коня, решив мчаться в Гнездо, чтобы передать Хельгунде просьбу королевы Айтвар. Она уже вскочила было в седло, когда из темноты вынырнул Херим и придержал коня за удила.

- Меня послал Даго Пестователь, - сказал Херим. - Глаза его видят далёко. Он догадался, Зифик, что тебе захочется уехать отсюда.

- Твой господин завтра погибнет от руки Авданца, так как не сохранил чистоты. Ради лона жирной девки он рискует своим будущим. Скажи, чего стоит такой мужчина? Аргараспиды нуждаются в помощи, а я теряю время с лестками.

Зифика вырвала короткие поводья из рук Херима и скрылась в темноте леса. Но утром, когда множество воинов собралось возле начерченного Даго круга с нетерпением ожидая обещанного боя, Зифика вернулась, чтобы с высоты конского седла следить за поединком.

Первым в магическом кругу появился Авданец, обнаженный до пояса и с огромным молотом в руке. Почти одновременно с ним линию круга переступил и Даго. Два кузнецовых сына принесли пять молотов, чтобы гость смог подобрать самый подходящий по руке.

- Бог Тор, повелитель всех молотов, - заявил Авданец, - позволяет сражаться только тем людям, оторые чисты. Вчера я имел женщину, и мы не смогли провести бой. А ты, Пестователь, имел этой ночью женщину?

- Да. Четыре раза, - признал Даго.

Авданец отбросил молот.

- Нельзя сердить Тора, ибо он может так зачаровать молоты, что те уже не смогут выковать и наконечника стрелы. Мы проведем поединок, когда ты будешь чист. И ты, и я. Ибо так велел Тор.

Даго кивнул головой, а лестки недовольно загудели. Они ожидали, что Даго силой своих чар победит Авданца, и тогда они набросятся на имение кузнеца и ограбят богатства, видимые здесь на каждом шагу. Хотели они и Авданцевых женщин.

Тогда спросил у них Даго:

- Имеется ли среди вас кто-нибудь сильный и чистый, чтобы иметь способность драться? Пускай возьмёт он молот и встанет против Авданца. Только бой этот будет уже не на волю или неволю, но на жизнь или на смерть.

Авданец поднял свой молот и расставил ноги, ожидая противника. Мускулы его напряглись под кожей. Никто из лестков не отважился сразиться с ним, и воины, призванные звуками рогов своих командиров, стали возвращаться в лагерь над рекой.

Зифика подъехала к Даго и презрительно сказала ему:

- Никогда вы не проведёте этого поединка, ибо ни один из вас не может оставаться в чистоте. И ты знал об этом, Пестователь.

Ответил ей Даго:

- У склавинов имеются боги с тремя, четырьмя и даже семью лицами. Мне ведомы многие повелители, Зифика, и могу поклясться Сварогом и Тором, что честь государя имеет бесчисленное количество лиц.

Авданец же заметил удивление в глазах своих сыновей, жен, челядников и невольников. Никто не знал, что на рассвете прибежала к отцу дочка, наполненная семенем Даго, и шепнула отцу, что следует ему сказать, когда выйдет он на поединок.

Двоих своих сыновей Авданец оставил дома. Он вооружил молотами пятнадцать всадников из кузнечных подмастерий и собственных родичей. Сто пятьдесят копий было роздано лесткам. К вечеру четыре отряда по пятнадцать человек были готовы выступить в путь. Куда же - никто не знал.

Ибо в "Книге Громов и Молний" в главе о властвовании было сказано: "Никто не должен знать истинных намерений повелителя, но многие могут считать, что им дана честь ведать их".

Как раз в это время на небе появился новый месяц, бледно светили звёзды, и хорошо было ехать по широкому тракту через лес. Звенели стремена, фыркали лошади, в темноте лаяли испуганные лисы. Шесть десятков воинов, разделённых на четыре группы, вёл Авданец, которому Даго поверил цель их путешествия. Сам Даго вместе с Херимом и Зификой ехал рядом с ним.

- Ты, Пестователь, ведёшь множество воинов. Не знал я, когда мы повстречались в первый раз, что так легко можно покуситься на власть, - задумчиво сказал Херим.

- Легко, говоришь? - пожал Даго плечами. - Ладно, я даю её тебе. Бери и владей, - засмеялся он, ударил коня шпорами и поскакал по дороге, опережая Авданца и исчезая в ночном мраке.

Херим исполнился радости.

- Слыхал, Зифик? Он дал мне власть. Слыхал? Сам отдал её мне, - бормотал он, ибо в голове у него всё смешалось.

- Я всё слыхал, - кивнула Зифика. - Он дал её тебе, и в этом я могу поклясться. Но ты останешься в живых лишь до тех пор, пока не скажешь об этом подарке тем, что едут за нами. Они разобьют тебе голову молотами, порубят мечами.

- Это правда, - повесил голову Херим. - Но почему, Зифик, почему?

Зифика молчала. Она не знала, что ей ответить Хериму. Ведь она тоже не понимала, что такое власть, откуда бралась она и куда исчезала.

На рассвете они добрались до границы леса. Дальше тянулись возделанные поля, поросшие качающимися на ветру, уже почти созревшими хлебами. Старые, причудливо изогнутые вербы поросли лендицкий берег у двух островов. На один из них вёл деревянный мост, а на суше, за невысоким защитным валом, высилась деревянная, квадратная башня. За укреплениями, поблизости от башни, видны были крыши конюшен и домов, где проживали воины. Сколько их могло стеречь Пепельноволосого?

- Вышли своего ворона на дозор, - приказал Даго кузнецу, а воинам сказал, чтобы те укрылись неподалеку, рядом с лесной опушкой. Ибо наверняка на башне стоял стражник, следивший за округой.

Ворон летал часа два, но прокаркал Авданцу лишь то, что возле башни имеются люди и лошади, а в самой башне живёт какой-то старик.

Палука с Куи советовали Даго со всем отрядом неожиданно проскочить мост и захватить остров. Но Даго не принял их советов, так как прибыл сюда не драться, но вести переговоры.

- Пройдите по лесу до самой дороги, что ведёт от острова к Гнезду, - приказал Даго в конце концов. - Там спрячьтесь. Если кто-либо от Хельгунды или Пепельноволосого будет пытаться проехать по этой дороге - убейте его.

Затем он взял с собою только Авданца, Херима и Зифику, из мешко, что были на вьючной лошади, выбрал какие-то ценные дары, спрятал их в седельный мешок, и в самый полдень четвёрка всадников двинулась к мосту на озере. Их заметили сразу же, потому что тут же протяжно прогудел коровий рог. Четыре всадника не представляли угрозы для стерегущих Пепельноволосого, впрочем, это ведь могли быть и люди из Гнезда или Познани. Поэтому, как и ожидал Даго, на средине моста их поджидало только трое норманнов из Юмно. Даго в миролюбивом жесте поднял правую руку и сказал на языке донск тунга:

- Мы послы от аргараспидов, на которых напали марды. Меж нами и князем Пепельноволосым был мир и обещание взаимной помощи. Мы везём князю дары и просьбуу о подмоге.

Ни у одного из новоприбывших на щите не было лестковского знака, а щит Зифики вообще был покрыт серебром, так что слова Даго выглядели весьма правдоподобно. И всё же, один из норманнов, по-видимому командир, в шлеме, закрывавшем нос, был из людей подозрительных.

- Почему вы не направились в Гнездо? - недоверчиво спросил он. - Откуда вам ведомо, что Пепельноволосый здесь? У него уже нет никакой власти. А правит Хельгунда от имени княжеского сына, Аслака. Отправляйтесь в Гнездо.

- Носит ли Пепельноволосый священную Андалу? - спросил Даго.

- Да.

- Тогда мы можем говорить только с ним.

С этими словами Даго вынул из мешка золотую цепь, данную ему королем Людовиком Тевтонским, и показал её норманну.

- Мы желаем передать дары Пепельноволосом и просить его о помощи против мардов. Аргараспиды не слыхали о Хельгунде и её сыне Аслаке. Так что должны мы сделать с дарами - золотом и драгоценными камнями?

Норманн был простым наёмником, получавшим от Хельгунды не очень-то большую плату. Ему казалось, что это будет необыкновенной хитростью - пропустить этих людей к Пепельноволосому, пускай отдают они подарки и получают обещание помощи против мардов. А когда послы уедут, все дары присвоит себе он, начальник стражи. По приказу Хельгунды князь Пепельноволосый не мог иметь ничего своего, разве что кроме серебряного кубка для мёда, посеребрённой тарелки, покрытого бронзой кувшина для воды, нескольких бронзовых брусков и трёх готских монет. Даже у двух княжеских наложниц были отобраны все драгоценные украшения.

- Меня зовут Стир, - представился норманн. - Мир с вами. Я проведу вас к Пепельноволосому.

Он повернул коня и позволил четырём чужакам въехать в открытые ворота в валах и остановить лошадей возле самой башни. Пепельноволосого стерегло шесть норманнов и пятеро лучников, кроме того на острове имелся десяток слуг из невольников. Даго внимательно следил за Стиром и догадался, что тот задумал напасть на прибывших и забрать у них дары. Только вид белого и черного коня, на которых восседали глава посольства и воин с серебряным щитом, для Стира были плохим предзнаменованием. С посольством не отправляют лишь бы кого. Наверняка эти люди могли прекрасно постоять за себя. Особое же уважение у Стира вызвал Авданец с молотом в руке и черным вороном на плече.

Они сошли с лошадей. которых Даго поверил Авданцу. После этого он повесил на шею Стиру золотую цепь.

- А это, господин, тебе от меня, за то, что понимаешь и знаешь посольские обычаи.

Стир вежливо поклонился, думая про себя, можно ли будет, имея такую цепь, немедленно бросить службу у Хельгунды, вернуться в Юмно и пьянствовать там хоть круглый год.

- Я проведу вас к Пепельноволосому. Сам. - Это последнее слово он бросил в сторону норманнов, с жадностью глядящих на золотую цепь. Стиру не хотелось иметь свидетелей того, как послы станут слагать дары князю. Ему хотелось выбрать себе вещь подороже, спрятать её, а лишь потом делиться оставшимися с другими.

- Закройте ворота, - приказал он и приставил лестницу к очень высоко расположенной двери, ведущей в башню.

По лестнице он вскарабкался первым, за ним полез Даго. Потом Зифика и Херим. Внутри башни было темно. Деревянная лестница, обегавшая башню спиралью, вела к небольшим сенцам. Именно там, в комнатёнке с одним окошком и полом, напоминавшим скорее топтаную землю, на деревянной лавке возле простого деревянного же стола сидел повелитель лендицов - князь Голуб Пепельноволосый. За занавеской в углу прятались две его наложницы.

- К тебе посольство, князь, - на ломаном склавинском языке с презрением бросил Стир.

Князь Голуб Пепельноволосый был стариком с длинными, пепельного цвета волосами и покрытом морщинами лицом, его голова и руки все время тряслись. На голове у него был почерневший от пота кожаный ремешок с мутным камнем посредине.

Даго привстал на одно колено, склонил голову и сказал на языке спалов, что был и языком лендицов:

- Я Даго, сын Бозы из рода спалов. Рождён я от обыкноыенной женщины из рода Землинов, но зачал меня великан Боза. Мне было предсказано, что когда-нибудь, ведомый Жаждой Деяний, вернусь я в родные края, чтобы принять все народы в своё пестование. Отдай мне, князь, Священную Андалу, а взамен ты получишь от меня свободу.

- Неужто подобным коварством Хельгунда возжелала отобрать у меня ещё и Андалу? - спросил Пепельноволосый.

В этот миг острый кинжал Зифики вонзился в спину Стира под левую лопатку и попал ему прямо в сердце. Норманнский воин не носил панциря и не ожидал смерти. Теперь же он упал лицом вниз на утоптанную землю пола, изо рта его потекла кровь.

Даго, казалось, даже не заметил этого. Он продолжил тем же самым ровным голосом, не подымаясь с колена:

- Князь мой и господин. Я, Даго, гонимый Жаждой Деяний, пребывал при дворе ромеев, где познакомился с "Книгой Громов и Молний" и научился искусству правления людьми. Бывал я в Старой и Новой Роме, садился за стол с цесарями и королями и бывал дружен с их сыновьями. Никогда не был я, и теперь не являюсь, ничьим слугой, но ведомо мне, что пора здесь создать сильное государство, державу.

- А зачем создавать державу? - перебил его Пепельноволосый. - Зачем создавать что-то, забирающее у людей свободу и гнетущее их будто тяжелая цепь на шее. Здешний народ не желает государства.

С нетерпением и гневом отвечал Даго:

- Господин мой, народ не всегда знает, что для него хорошо или плохо. Боги разговаривают с народом через его правителей. Неужто непонятно тебе, что пришло такое время, когда на свете творятся все новые и новые государства, и всё меньше остаётся ничейной земли? Если я не создам тут своей державы, придут чужаки и навяжут нам собственную власть. Так или иначе будет народ в неволе. Ибо нигде на свете нет, господин мой, свободы самой по себе. Истинной же ценой свободы бывает и неволя. Ты можешь и не передавать мне Священную Андалу, но знай, что дед твой, Нелюб, делал хорошо, хотя народу казалось, что это плохо. Ты же творил зло, а народ считал, будто это добро. Знай также, что если ты не передашь мне Андалу, всё равно я получу наследие князя Нелюба и построю здесь могучее государство, ибо так приказывает мне поступать нечто, чего я и сам назвать не могу. Отдай мне Священную Андалу, и ты получишь то, что сам хотел дать народу: свободу для самого себя. Иначе ты погибнешь от рук Хельгунды или своего же сына Аслака.

- Аслак не мой сын, - повысил голос Пепельноволосый. - Хельгунда хитростью и коварством взбунтовала против меня моих сыновей, а потом отравила их на пиру. Я последний из Пепельноволосых, которого видят людские глаза. Поднимись, Даго, с колен и садись за мой стол.

Даго уселся на лавке напротив Голуба. Только сейчас заметил он, что широкое княжеское одеяние из шитого золотом адамаска порвано и покрыто грязными пятнами. Старик хлопнул в ладоши, и из-за занавески показались две постаревшие и одетые в лохмотья наложницы. Они принесли серебряный и глиняный кубки и кувшин с мёдом. Так понял Даго, что повелитель этот был ограблен во всём, уу него украли даже величие власти.

- Чего ты хочешь от меня кроме Андалы? - спросил Пепельноволосый.

- Правды, - громко заявил Даго.

- Не ради ли этой правды ты убил стражника на моих глазах?

- В главе об исполнении власти, княже, сказано было, что если желаешь ударить врага, следует бить его в самое сердце.

Голубые глаза Пепельноволосого казались выцветшими и серыми будто его же волосы. Но после этих слов Даго они на какое-то мгновение вернули себе голубизну, точно так же вспыхнул и камень на лбу.

- Какой же правды ты желаешь? - Даже голос Пепельноволосого стал громче и яснее.

- Скажи мне, княже, кто так сильно унизил величие твоё?

Пепельноволосый наполнил кубки мёдом. Но Даго отодвинул от себя угощение. Никогда не брал он в рот напитка, если сам не приготовил его, или же вначале не испробовал его кто-то другой. Он пришел сюда за правдой, а не за приятным шумом в голове. вызванным мёдом. Но даже когда Голуб осушил свой кубок, Даго так и не прикоснулся к питью.

- Рассказывают, - дрожащим голосом начал князь, - что несколько десятков лет назад край лендицов пострадал от неурожая и нашествия сотен тысяч мышей. Рядом с нами жили гопеланы, народ богатый плодородными землями и солью, которая сама по себе богатство. Не было у лендицов чем платить за соль, так что пришлось им обходиться без неё, потому и начали они продаваться в неволю к гопеланам. А потом пришли лендицы к моему деду, Нелюбу Пепельноволосому, что жил в крепости Гнездо, и выбрали его своим князем. А потом пошли они на гопеланов и без всякого труда захватили их грады и все земли и положили руку свою на их солеварнях. Дед мой, Нелюб, глядел далёко и всё видел. Он встретил человека, сказавшего, что знает способ постройки градов более крепких, чем даже возведенных из камня. Так дед мой стал обладать тайной постройки крепостей из деревянных ящиков, соединяемых специальными зацепами и заполненных глиной или землею. Обратил он в невольников и лендицов, и гопеланов, и построил их силами три могучие крепости: своё родное Гнездо, Познанию и Крушвиц. Будто запором замкнул он этими крепостями дороги, ведущие с юга на север, с востока на запад, даже извечный тракт, называемый "лугийским", и взял в свои руки всю соляную торговлю. За это народ и прозвал его Нелюбом. После него правил мой отец, князь Нелюб Второй. Он укрепил эти три града так, что уже никто не мог захватить их. Но он же сделал и нечто большее. Он создал державу и чиновников. С тех пор уже не стало дарений, но каждый, что-либо имеющий: дом, огород или кусок земли, должен был платить ежегодную дань в княжескую казну. Таким вот образом отец мой добился большой военной мощи. Это он протянул руку к реке Висуле и сделал из неё дорогу в свет для нашей соли и нашего проса. И вот тут пришло моё время и моя власть. Меня назвали Голубом, так как я уменьшил ежегодную дань, чтобы народ меньше страдал от сборщиков. Уменьшил я и число наших войск, а две крепости, Познанию и Крушвиц, отдал не двенадцати своим сыновьям, но самым могущественным родам - Повалам и Дунинам, ибо так казалось мне справедливее. Меня не учили искусству править, не знал я и того, что жадность людская не знает меры, и много получающий желает еще больше. Взбунтовались против меня мои старосты - Дунины, Повалы и Лебеди с Суши, открыли границы для нападений эстам, для нашествия Крылатых и Длинноголовых людей. Грозят нам и идущие с востока марды. Потому и обратился я к правителю Юмно, князю Хоку, и попросил у него руку дочери его, Хельгунды. Он прислал её мне вместе со ста пятидесятью воинами. Должны были прибыть склавины, но это были только норманны, языка которых я не знал. Никогда Хельгунда не была со мною в постели, но она отравила моих сыновей, а своего выродка Аслака объявила моим сыном. Это она заключила договор с Повалами и Лебедями, а меня сослала сюда, в башню.

- А твой народ, княже? Ведь это он назвал тебя Голубом.

- Ты говорил мне, будто отец твой - великан Боза, но мать твоя - обычная женщина из рода Землинов. Разве не ведомо тебе, что Землины - это народ карлов? Разве не ясно тебе, что в нас течет кровь великанов и кровь карлов? Бывают мгновения, когда говорит в нас сила великанов, но приходят годы, когда сила наша мельчает. Народ, которым мечтаешь ты править, ненавидит всяческую власть и послушание к величию этой власти. Эта земля порождает лестков, грабящих эту страну, как когда-то мыши угробили урожай лендицов. Каждый живущий здесь завидует соседу, его достатку и красоте женщин. Всякий ненавидит всякого, даже того, кого еще вчера называл Голубом. Я устал от этой правды, Даго, и за свободу отдам тебе Священную Андалу. Я знаю такое место, куда уплыву, если ты дашь мне лодку и немного еды. Я уйду в забытьё вместе со всем своим достатком: бронзовыми брусками, тремя готскими монетами и двумя женщинами. Я хочу вещать беды как никому не ведомый ворожей. Позволишь ли ты мне это?

- Не понимаю я, княже, - сказал Даго, - почему твой дед и отец, Нелюбы Пепельноволосые, не научили тебя умению править людьми? Почему, когда взбунтовались против тебя богатеи, не воспользовался ты правом каждого повелителя нарекать по-своему людей и дел их? Ведь ты мог крикнуть народу: "Нелюбы и богатеи - это Старое, а я и вы - это Новое. Поглядите на толстые рожи богачей. Разве не разжирели они на обидах ваших? А я - Голуб Обновитель!" Таким бы образом ты поднял бы народ на войну с богатеями, ибо ничего народ не меняет так охотно, как богатеев своих, а с Новым всегда соединяет надежды на улучшение своей жизни.

Молчал Голуб, а Даго продолжал спрашивать его:

- А потом, когда призвал ты Хельгунду и наёмников, а те оказались вероломными, почему не воспользовался ты правом всякого повелителя начертить на земле магическую линию, отделяющую Своих от Чужих, черное от белого, безобразное от красивого. Ты мог обратиться к народу: "Чужаки пьют вашу кровь, это из-за них умирают младенцы, коровы дают мало молока, дохнут волы, а куколь душит хлеба." Всегда необходимо искать и находить Чужих, чтобы народ мог их ненавидеть.

- Мне знакомо умение нарекания людей и вещей, - отвечал Голуб. - Но к нему же требуется и сила повелителя, а как раз её мне и не хватило. Я рассчитывал на людскую благодарность.

- Ясно, княже. Ты из тех людей, что считают будто делают хорошо, когда чинят добро. Тем временем, "Книга Громов и Молний" учит: "Пасть обязан тот повелитель, который желает делать одно только добро, ибо люди по натуре своей злы." И еще говорит эта книга: "Кто строит на благодарности людской, строит на песке". И еще: "Не жалуйся, повелитель, на свой народ, а дави его сильнее и научи, как обязан он тебя уважать и любить". А теперь, княже, позволь спросить тебя: как завоевать крепости твои?

- А каким образом попал ты ко мне?

- Я дал сторожившему тебя Стиру золотую цепь.

- Покажи сотню золотых цепей, и все крепости откроют перед тобой ворота свои. Ибо, что такое власть без богатства? Ладно, я отдам тебе Андалу, если ты поклянешься в том, что будешь помнить: в тебе течёт кровь не только великанов, но и кровь карлов, которая отозвалась во мне и вызвала все мои несчастья.

Даго почувствовал, как обожгло его холодом. Так значит правда то, что кровь карлов делает человека малым, а кровь великанов - великим! Так как же мог он быть уверенным, что отцом его был великан Боза? А вдруг в нем тоже отзовется когда-нибудь кровь карлов, и превратится он в малого человечка.

- Княже, - еле промолвил он шепотом, дрожащими от страха губами. - Я совершил уже много сверхчеловеческих деяний, чтобы доказать самому себе, что во мне течёт кровь великанов. Я создам великое, по великанским меркам, творение и не допущу того, чтобы пришла ко мне слабость, родящаяся из крови карлов.

Задумался Пепельноволосый, а потом спросил:

- Как называешь ты то великое, что мечтаешь создать?

- Державой.

- А что такое держава? Разве не создаётся оно затем, чтобы защищать слабого перед сильным?

- Правильно, господин мой. Но для того, чтобы держава была, необходимы и налоги, и дани, и тяготы. Могущество своей державы должны нести на своих плечах её подданые.

- Выходит, что ты желаешь отобрать у народа его свободу? Хочешь уничтожить сделанное мною?

- Я не знаю, что такое свобода, княже. То, что предложил народу ты - это самоволье. Нелюбы Пепельноволосые начали укрощать людское самоволье и приучать людей жить в государстве, в державе. Ты же, господин, выпустил прирученных зверей на лужок, а они уже разучились пастись сами. Ты захотел разделить эту самую свободу среди всего народа, а она уже была захвачена, только не народом, а богатеями. Я же знаю, княже, что следует укротить самоволье как богатеев, так и народа. Если и существует нечто такое, как воля и свобода, то её нельзя разделять между всеми, ибо ее всегда не хватает. Даже самовластец не бывает свободным, ибо его держат в узах заботы его государства. Потому не бывает никогда неограниченной власти, неограниченным может быть только самоволье.

На лице Пепельноволосого появилось сомнение. Он не мог управлять языком собственных рук, которые опирал он на стол, слегка шевеля пальцами, что означало: он уже готов снять с головы Священную Андалу и отдать её Даго, вот только что-то удерживает его. И тогда Даго сказал:

- Свободы, княже, на свете столько, сколько каждый человек носит в себе, а может, и еще меньше. Я могу предложить тебе свободы лишь столько, сколько возьмёшь ты в собственный руки и уйдёшь отсюда в неведомое. Возьми её, господин мой, пока еще есть время, потому что завтра может случиться так, ты не получишь не только эту самую малую щепоть, но и жизнь потеряешь.

После этих слов Пепельноволосый снял с головы своей кожаную повязку, положил её на столе и подтолкнул к Даго. А тот одел её на свои белые волосы, и все внезапно увидели, как тусклый камень на ремешке вспыхнул солнечным блеском. Даго поднялся и повернулся к Зифике и Хериму. Камень на лбу у него сиял так сильно, что им даже пришлось прищуриться, и, видя перед собою повелителя, опустились они невольно на колени.

- О Пестователь, господин мой и повелитель, носящий Священную Андалу, - сказала Зифика. - Окажи нам помощь в сражении против мардов. За это ты получишь целый воз золота.

Херим же только бормотал, вспоминая какие-то латинские фразы о святости власти. Даго же обратился к князю:

- Готовься в дорогу, княже. Скоро тебя ждёт свобода.

Потом он кивнул Зифике с Херимом и вышел из комнатки Пепельноволосого. Херим поспешно сорвал золотую цепь с шеи убитого Стира.

Они вышли наружу. Пять норманнов играли в кости, присев на землю в тени башни.

- Их надо убить, - приказал Даго Авданцу и вынул свой Тирфинг из ножен. И сразу же после того два норманнских панциря были разбиты Авданцевым молотом, Тирфинг отрубил голову третьему норманну, Зифика подстрелила двух лучников на валах острова. Остальные воины бросились бежать через мост, но за ними никто не стал гнаться, так как Даго знал, что по дороге на Гнездо ждут Палука и Куи.

Невольники спустили на воду большую долблёнку. Туда же опустили и мешки с запасами: лепёшками и просом. Из башни спустился Пепельноволосый с двумя своими наложницами. Тогда Даго приказал закрыть невольников по домам, когда же солнце стало клониться к закату, указал Пепельноволосому на лодку.

- И ты, господин, запросто отпускаешь его? - изумился Херим. - Ведь всякий оставшийся на свободе повелитель станет для тебя большой опасностью.

- Замолкни! - чуть ли не рыкнул на него Авданец. - Замолчи, ибо ты здесь чужой и не знаешь наших древних законов. Нельзя надеть Священную Андалу на голову, если пролита хотя бы капля правителевой крови. Знаешь ли ты, что случается, если начинает править самозванец? Всё вокруг усыхает, урожаи становятся ничтожными, скот не плодится, а люди заболевают.

Даго внимательно поглядел на Авданца. Кузнецы не только чарами занимались, но и хранили старинные законы. Неужто в Авданце тоже текло немного крови спалов, которые сами, как уверяла в том Зелы, имели в себе кровь исчезнувшего народа кельтов, потому-то и были они светлокожими и светловолосыми. Сам Авданец был темноволосым и кудрявым. но ему было ведомо древнее кельтское право. Ведь это именно кельты когда-то подняли с земли частичку Солнца и сдедали из него Андалу, прежде чем исчезнуть во мраке истории, а точнее - о чем узнал он от ромеев - уйти на запад и на север.

Месяц взошел рано, и по озеру разошлась полоса его желтоватого сияния. По этой полосе и уплыл Пепельноволосый со своими двумя наложницами, бронзовыми брусками и тремя готскими монетами. Долго еще следил Даго за лодкой на озере, долго еще слышал он плеск весел в трясущихся княжеских руках. Когда же затихло всё, выпустил он невольников из их домов и вскочил на своего белого жеребца. То же самое сделали Зифика, Херим и Авданец.

Более чем через тысячу лет поэт вспомнил Пепельноволосого и посвятил ему песнь, воздающую хвалу и ему:

            ...С тех пор исчезнувшему,

            В казне имевшему три готские монеты

            И несколько брусков из бронзы, что ушел

            Куда, неведомо...

- А что же стало с Пепельноволосым? - осмелился спросить кто-то из слуг-невольников.

Даго улыбнулся. Впервые за много дней.

- Скажите народу... - начал он, подумал и быстро добавил: - Передайте народу... что Попела съели мыши.

Он чмокнул коню и первым помчался через мост. За ним с громким стуком копыт по бревнам галопом пролетели его товарищи, и грохот этот казался невольникам громом удалявшейся бури.

Авданец приблизился к Даго и спросил его шепотом:

- А лесткам, господин мой, ты тоже расскажешь, что отпустил князя?

- Андала - это знак власти Пестователя, Авданец. Попела же съели мыши. Лестки ненавидят князей и любят свободу. Здесь не будет князей - только пестователи. Проси у богов, Авданец, чтобы дочь твоя успешно родила. Ибо тогда и твой, и мой роды будут кровно соединены меж собою.

И тогда пришла к Авданцу мысль, которая разъяснила темноту в голове его, как факел разгоняет мрак в помещении:

- Никогда не станем мы драться на молотах, Пестователь. Позволь мне поцеловать край белого твоего плаща. Теперь-то понял я тебя и возлюбил всем сердцем. Завтра я прикажу нести за собою флажок с белой птицей. Пепельноволосого съели мыши, ты же. повелитель, превратишь мышей в волков, затем в рабочих волов, в воинов и в тысячи копий.

- Пускай же так и станет, - сказал Даго и подал Авданцу для поцелуя край белого своего плаща.

А через несколько лет Херим записал в своей хронике жизни Даго:

"И так вот князь Голуб Пепельноволосый, в котором по матери текла кровь людей малых, утратил способность сохранить власть, и держава его распалась на три части. Именно тогда-то Пепельноволосый, не видя пути спасения для страны и народа, добровольно передал Священную Андалу юному Господину Даго Пестователю, в котором по отцу текла кровь великанов. С тех пор Пестователь носил на белых волосах своих повязку со священным камнем, а ради возвышения величия своего вынул из вьюков великолепные одежды: кожаные штаны, кожаный кафтан, длинные сапоги из красной вавилонской кожи, позолоченный панцирь и, по королевскому обычаю, стал носить и белый разрезной плащ, скрепленный на правом плече драгоценной фибулой. Свой зачарованный меч носил он на перевязи, переброшенной через плечо, но имелся у него и спадающий на бедро белый пояс. И одетый таким вот образом всегда держал он при себе воина, что носил копьё с флажком, на котором был белый орёл - знак свободы. Ибо превыше всего Пестователь возлюбил свободу народную."

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ВАСИЛИЙ

Извечно в обычаях повелителей было, ради обеспечения своей безопасности, из опасения перед заговорами родичей и богатых людей, окружать себя Личной Гвардией, составленной из чрезвычайно храбрых, но чужестранных воинов. Именно эти воины, иногда совершенно не знающие языка страны, в которой выпало им жить, отделенные от общества, но получающие огромную плату, чувствовали себя связанными не на жизнь, а на смерть с тем, кого должны были они охранять и защищать. Так, например, цесарь Калигула имел личную гвардию, состоящую исключительно из диких германцев, точно так же поступали и цесари ромеев, Когда-то их гвардию и личную императорскую армию пополняли готы, затем гепиды, со временем заменённые храбрецами согдами из Края Согдов. Цесарь Михаил III, по совету своего приятеля и Великого Конюшего, Василия, решил создать придворную гвардию из всем известных своей воинственностью аскоманов, которых на юге называли варягами или же варегами от наименования присяги "вариар", которую они давали друг другу. В дальнюю Хедебу на полуострове ютов послал цесарь Василия, чтобы тот доставил ко дворцу большую дружину. Долго плыл Василий до Хедебы, а когда завербовал там триста пятьдесят аскоманов, приняв от них присягу на верность, то целых семь дней плыл потом на тридцати пяти кораблях вдоль южного побережья Сарматского моря, называемого еще Остзеей или же Балтикой. Так очутился он возле устья Висулы и увидал крепость Гедана. У него Василий решил закупить провиант для своего войска, так как их ожидал еще длинный путь в обход полуострова Домеснесс, затем по рекам Нева и Волхов до самой реки Гипанис, называемой еще Донапром. Василий спешил, так как уже стояла осень, а зимы на востоке бывали необыкновенно суровыми.

Перепугался князь Гедан такого большого числа кораблей и воинов в границах собственного княжества, но позволил Василию, чтобы суда причалили к левому, нежилому берегу Висулы, приказал доставить туда съестные припасы. Но, конечно же, нельзя было не принять Великого Конюшего цесаря ромеев как гостя в собственном замке. Гедан выслал к Василию специальную лодку, и Великий Конюший вместе с тремя недавно завербованными варягами прибыл к князю на пир, где был принят с величайшим почетом.

Василий был рослым и очень сильным мужчиной с тёмной, коротко стриженой бородой и черными, горящими глазами. Он надел шитые золотом пурпурные одеяния, на нём был позолоченный панцирь, в инкрустированных драгоценными камнями ножнах он носил меч из дамасской стали. На голове у него был золотой шлем с павлиньими перьями. Он свободно разговаривал на языке склавинов, поскольку, как сам сообщил князю Гедану, родился в стране Македония, населенной склавинскими народами. Василий не скрывал, что родился в простой семье, и лишь милость цесаря вознесла его к должности Великого Конюшего. На пальце левой руки он постоянно крутил золотой перстень с рубином - знак уважения к нему дяди цесаря, великого военачальника Гардаса, которого, впрочем, через несколько лет Василий собственноручно заколол на глазах у цесаря, ибо Великий Конюший был не только сильным, но еще и коварным, и жестоким, он охотно брал в руки меч, но не брезговал и ядом или жекинжалом из дамасской стали.

Именно этого человека и вывел после пира у князя Гедана ворожей Гвидо на высокие валы замка и показал вначале зеленоватые морские волны, неустанно бьющие о берег и ведущие сражение с водами Висулы, а затем прохаживающегося в одиночестве по берегу юношу с удивительно белыми волосами.

- Мог ли бы ты, Великий Конюший цесаря ромеев, - начал Гвидо, - помочь в наших трудностях и приказать троим своим воинам убить этого вот юношу?

- В чем же его вина? - спросил Василий и повернул перстень на своем пальце.

- Он спас дочку князя Гедана, и ему следует благодарность от нас. Но звёзды говорят, что в будущем человек этот сможет повлиять на судьбу нашего княжества, поэтому он должен умереть.

- Кто он такой?

- Сам он говорит о себе, будто родился в краю спалов от великана и обычной женщины. Край спалов же, о Великий Конюший, находится где-то на юге, в среднем течение реки Висулы.

Василий любил смотреть на бои и даже на человекоубийства. На своём пути к власти многих убрал он своим мечом или же кинжалом. Ему были безразличны рассуждения Гвидо, говорящие лишь о неблагодарности князя Гедана. Да и что такое благодарность? Через несколько лет он собственными руками задушит цесаря Михаила III и сам станет императором, положив начало Македонской династии.

- Разве у князя Гедана недостаточно воинов, чтобы убить этого юношу? - спросил Василий, вновь крутя золотой перстень.

- Мы не хотим, чтобы кровь его пала на нас. У тебя же под командованием люди чужие, господин. Пускай он умрёт от их рук, и пускай на них падёт его кровь. Взамен же князь Гедан не возьмёт с тебя денег за припасы, поставленные на твои корабли.

- Хорошо, - согласился Василий, потом легонько дунул в висящую на груди пищалку, и тут же к нему подбежали три его варега.

- Убейте его, - указал Великий Конюший пальцем на юношу, гулявшего по морскому берегу.

Был полдень, и солнце ярко освещало золотой прибрежный песок. Василий остановился на высоком валу и подумал, что вид боя доставит ему большее удовольствие, чем пир у Гедана. Вдали от императорского дворца у него было немного развлечений, впереди ожидало далёкое и скучное путешествие. Так разве предстоящий бой не был для такого как он мужчины прекрасной возможностью развлечься?

- Ты будешь глядеть вместе со мной, - тоном приказа заявил он Гвидо, который собирался уйти, стыдясь того, что должно было произойти на берегу.

- Мне донесли, что юноша этот рассказывает о себе, будто сделается великим повелителем, - сказал Гвидо, как бы оправдываясь перед собственной совестью.

Василий погладил черную бороду и усмехнулся.

- Выходит, ты попросил, чтобы я убил будущего государя? А что случится, если он говорит правду?

- Мертвец не может сделаться повелителем, - ответил на это Гвидо.

- Это так, Но ведь он пока что не мёртв, - сказал Василий и уже пожалел, что выслал трёх варегов на убийство этого молодого человека. Его заинтересовали и сам юноша, и его слова. Слишком много знал Василий о франках и их силе, чтобы не подумать о том, что лишь великие правители края склавинов смогут сдержать их напор на земли ромеев.

Он смотрел на трех варегов, направлявшихся к идущему по берегу парню. Было мгновение, когда Василий хотел было дунуть в висящую на груди пищалку и вернуть их. Только Великий Конюший был слишком горд, чтобы отменять собственные приказы.

- Гляди! - приказал Василий ворожею.

Вареги были уже в трёх шагах от юноши с белыми волосами, казалось, не замечавшего их приближения. Неожиданно он привстал на колено и поднял с песка большую раковину, будучи все ещё повернутым спиной к подходящим. А те уже вытащили мечи, и один из них издал из груди громкий призыв к бою на языке донск тунга: "Кныйюм! Кныйюм!"

Вареги носили кольчуги и шлемы с бычьими рогами, одно плечо они прикрывали щитом. Поэтому юноша из полуприседа неожиданно вытащенным мечом ударил по голеням одного варега, затем отскочил назад и уже из глубокого приседа перерубил ноги двум остальным. После этого, когда нападавшие на него упали на песок, он поочередно отрубил всем им головы, и те в своих рогатых шлемах покатились по песку в сторону морских волн. Золотой песок покрылся кровавыми пятнами, туловища варегов бились будто вытащенные из воды рыбины.

Гвидо закрыл лицо руками, настолько поражен он был резней на берегу.

- Ты обманул меня, ворожей, - с презрением сказал Василий и, вытащив из-за пояса кинжал, вонзил его в живот Гвидо. После этого он сбежал с валов и, выйдя через открытые ворота, прошел по мосту и уселся в лодку, которая провезла его по реке до самого морского берега, где Даго всё еще стоял над телами убитых варегов. Приближаясь к юноше, Василий ни на миг не показал страха, наоборот, на лице его рисовался неподдельный интерес.

- Мир тебе, господин, - приветствовал Даго Великий Конюший, подняв правую руку в знак мира. - Я - Василий, прибывший сюда с варегами по пути к цесарю ромеев. Ты убил трех моих воинов. В Хедебах я дорого заплатил за них. Теперь тебе придется их мне заменить.

- Они напали на меня, великий господин, - ответил Даго, пряча свой меч Тирфинг в ножны.

- Ты говоришь правду. Я сам видел это. Но цесарю ромеев будет не хватать трех воинов.

Юноша гордо выпрямился и мотнул головой, так что светлые его волосы, растрепавшиеся во время стычки, упали на плечи.

- Я не наёмный воин, господин. Но вместе со мною морская буря пригнала сюда трёх аскоманов и женщину одного из них. Утром они говорили мне, что охотно пошли бы с тобой.

- А ты сам? - спросил Василий.

Вытянув руку, Даго указал на полуденную сторону неба.

- Моя земля там. Туда хочу я вернуться, чтобы стать повелителем.

Василий пожал плечами и сказал с презрением:

- При дворе цесаря ромеев мы знаем о каждом земном уголке. Там, куда ты показал, имеются лишь леса и болота, места безлюдные или же заселенные дикарями, не признающими никакой власти. Только лишь за горами Карпатос находится государство, называемое Великой Моравией.

- Ошибаешься, господин. Жаль, что не видал ты, как летом и ранней осенью плывут сюда по Висуле суда, груженные солью, воском и мёдом.

И, вспомнив слова Зелы, выпалил он на одном дыхании:

- Там, на юге, есть река Нотець, которая впадает в Варту, а та потом - в Вядую. Именно там находится среднее течение реки Висулы, что впадает в море здесь, у града Гедана. Таковы границы державы Пепельноволосых. Но и рядом с ними проживает множество народов, имеются там и племенные державы, говорящие на одном языке: зуиреане, бусане, ситтицы, себироццы, унлицы, нерюане, вилероццы, заброцы, знателицы, пырысяне, любошане, силезяне. К северу от гор Карпатос расположена держава висулян с большим градом, называемым Каррадононом. Мне было предсказано, что я все эти земли и народы объединю и сделаюсь их повелителем.

- Ты говоришь правду, - кивнул Василий согласно. - Имеются такие державы и народы, и нам ведомо о них, но не сказано ли в твоём предсказании, что имеется еще и империя ромеев, где тебя захотят научить искусству править людьми?

- А какая будет им польза с того, что меня обучат править?

Василий вновь пожал плечами:

- Ты убил троих людей из моей охраны. Сейчас я беззащитен, и каждый может меня убить. Возьми меня под свою опеку, юноша, и проведи на корабль, ибо мне грозит опасность, так как только что я заколол ворожея Гвидо, попросившего убить тебя.

- Это зачем же? - удивился Даго.

- Возможно, так приказали ему звёзды, - ответил Василий. - Но, может быть, звёздам захотелось, чтобы я встретился и познакомился с тобой. Может это я научу тебя искусству править людьми. Но, может, звёзды приказывают, чтобы ты создал великое государство к северу от гор Карпатос и в союзе с императором ромеев преградил путь франкам, как делает это с другой стороны гор Карпатос повелитель Великой Моравы.

Василий говорил мягким и певучим голосом, зачаровывающим Даго. От его рослой фигуры, богатой одежды и спокойного лица исходила огромная сила. Потому, когда Василий пошел вперёд, Даго следовал за ним, пока не очутились они в лодке, которая перевезла их на другой берег реки Висулы, где были привязаны корабли императора ромеев. На самом большом из них посредине был разбит шатер из искусно тканых занавесей, весь заполненный предметами роскоши.

- Здесь ты будешь жить со мною, чтобы охранять меня, - сказал Василий.

Потом он приказал послать лодку за Хлодром, Астрид и двумя спасшимися во время морской бури аскоманами. Больше всех Василию понравился Хлодр. Он сразу же увидал в нём закалённого во многих морских походах и битвах воина. Когда же узнал он, что Хлодр уже плавал по варежскому пути по рекам Нева, Волхов и Донапр или же Бористенес до самого Понтийского моря, то сразу же отдал в его командование один из кораблей, ибо не желал полагаться только лишь на греческих или русских проводников, которых дали ему при дворе цесаря ромеев.

Они выплыли на рассвете следующего же дня, даже не попрощавшись с князем Геданом, к которому Василий почувствовал отвращение. К тому же ему не хотелось объясняться по поводу заколотого ворожея. Хлодр предложил поспешить и выбрал дорогу вдоль берега, где можно было бы спрятаться во время частых в это время года штормов. Хлодр признался Василию, что уже бывал в знаменитом городе Хольмгардр, называемом еще и Немогардес, и предупредил, что если они не прибудут туда к началу месяца опадания листьев, то могут встретиться с таким страшным холодом, что слюна замерзает на лету. Стужа скуёт реки льдом, и они уже не доберутся до большого града князя Кия, откуда уже один только шаг до Понтийского моря и тёплых стан. Поэтому они плыли днём и ночью, на парусах и вёслах, подстёгиваемые ледяным ветром, прилетавшим с севера. Василий, привыкший к тёплому воздуху юга, почти не выходил из своего шатра, где, закутавшись в меха и полулёжа в постели, убивал время, разговаривая с Даго и напиваясь кипрским вином. Во время этого долгого пути Даго узнал от Василия историю державы ромеев, услыхал про границы их земель и влияний, а также о слабостях ромеев и про источники их силы.

Василий поведал ему, что когда-то величайшей державой на всём свете была Рома, расположенный в Италии и окружённый стенами город-государство, который сумел победить и подчинить себе Галлию, Испанию, половину Британии и часть Германии, Рецию, Паннонию, Далмацию, Мезию, Тракию, Македонию, Эпир, Ахайю, Азию, каппадокию, Сирию, Палестину, Египет, Ливию, Киренаику, Африку, Проконс, Нумидию и даже Мавританию. Только часть Германии, народы Скандии и склавины остались свободными от владычества Ромы. Но могущество её впоследствии начало клониться к упадку, так как повелителей или же цесарей стали выбирать солдаты, иногда всего лишь на несколько дней, настолько долго, насколько цесари служили солдатне. На Рому наваливались все более сильные волны нашествий жаждавших богатств диких германцев. Именно потому, видя, что упадок Ромы неизбежно случится, император Константин и построил новую столицу в месте, наиболее пригодном для этой цели - на полуострове, на самом краю суши, называемой Европой, у южного конца Босфора с естественным портом Золотой Рог, где когда-то располагался град Бизиса. С запада и севера Новую Рому должны были защищать толстые и высокие стены, возведённые Константином, а с других сторон у города имелись естественные границы - бухта Золотой Рог, Босфор и море, называемое морем Мармара. Впоследствии на Старую Рому напали дикие гунны и вновь германцы, пока, в конце концов, император Феодосий Великий не разделил державу Ромы на две части: Западную, со столицей в Старой Роме, и Восточную, со столицей в граде Бизиса на Босфоре, где он построил Великие Стены. Старая Рома потом стала добычей германцев, а предводитель герулов Одоакр, отослал знаки императорской власти в Новую Рому, которая с тех пор стала единственной истинной Ромой, наследницей той, древней.

Новая Рома под управлением великого цесаря Юстиниана отвоевала себе практически все территории, принадлежавшие в прошлом Старой Роме, но уже при его наследниках лонгобарды отобрали Италию, склавины проникли в Тракию, Македонию, Мезию и даже Ахайю. Муслимины же завоевали Палестину, Сирию и Египет. С востока пришли болгары и, укрепившись в древней Мезии и заключив союз со склавинами, стали угрожать граду Бизиса.

- Было время, когда цесари Новой Ромы, - признался Василий, - позабыли о том, что они наследники Ромы Древней, чуть ли не забыли о землях, называемых Европой. Неожиданно выросло мощью государство медов или же персов, а когда наконец удалось сломить его силу, родилась новая сила - муслимины, которых называли еще Подданными. Только были это люди, подданные лишь воле собственного бога, называемого Аллахом, и его пророка Магомета, жестокие и неуступчивые по отношению к неверным, как называют они христианские народы Новой Ромы. Почти двести лет цесарям Новой Ромы пришлось проливать кровь в войнах с медами, а потом и муслиминами, забывая о Старой Роме и принадлежавших оставшихся после неё имениях. Ты христианин, Даго?

- Да, господин. В Друзо меня окрестили, там же я получил имя Даго.

- Новая Рома - это христианская держава с самыми чудесными храмами и единственной Истинной Христовой религией. Ибо запомни для себя, что многочисленные народы, из которых каждый люд владеет отдельным языком и живёт по собственному обычаю, объединить возможно только лишь через религию. Хотя, на самом-то деле никогда единой истинной христианской религии и не существовало. Живущие в Старой Роме и их германские повелители начали признавать собственную её разновидность, а в Новой Роме даже дошло до гражданских войн меду теми, что рисовали на стенах храмов и на деревянных досках изображения Христа, Его Отца, Святого Духа и Христовой Матери, и теми, что противостояли этому. Одни считали эти картины остатками язычества, другие же видели в них проявление святости, веруя, будто пишущий Божий образ, сам вдохновен Богом. Но через пару десятков лет и у нас воцарился гражданский мир, поскольку победили сторонники священных изображений. И тогда вновь пришло время, когда мы обратили взор на Старую Рому. Тем временем, великий франкский вождь, которого звали Карлом, уже построил на останках Старой Ромы громаднейшую державу и пожелал создать из множества народов одно великое Царство Божие? Только кто же должен был править в этом Божием Царстве? Франконские императоры, папы или же ромейские цесари? Был такой момент, когда мы уже надумали объединиться с Карлом Великим и отдать ему в жены императрицу из Новой Ромы. Только осторожность нас не подвела. Империя франков просуществовала столько времени, насколько хватило самого Карла Великого. После его смерти сыновья Карла и внуки перессорились, ибо по обычаю франков державу следует делить меж всеми сыновьями. Так что же вышло из идеи о Царстве Божием? Каждые несколько месяцев в Старой Роме избирают нового папу, чтобы уже через какое-то время отравить его ядом или заколоть кинжалом. У нас главой державы и церкви является цесарь, и власть переходит от отца к сыну. Помимо того назначается патриарх, то есть наивысший церковный начальник. Сейчас им является Фокий. Папы Старой Ромы утверждают, что Дух Святой происходит от Отца и "от Сына". Наш патриарх Фокий учит, что Дух Святой происходит от Отца "через Сына". Вот это одно слово, которое на языке, называемом латынь звучит как "филокве", навсегда может разделить наши державы и церкви.

- Разве стоит ради единственного слова разделять державы и церкви? - спросил Даго.

- Если бы я был повелителем, и если бы мне это было выгодно, я бы отдал Фокия под суд. Потому что рассказ мой это всего лишь отражение сил существующих, но скрытых. И силы эти - торговля и произведенное людскими руками. Ибо изделия эти и торговля - являются сутью всех вещей. Для нас, ромеев, самое главное - это контроль над торговыми путями в державу, называемую Индией, потому что, благодаря им, у нас имеется шелк из державы серов, коренья и приправы, индиго и черное дерево, драгоценные камни и золото, мирра, ладан и слоновая кость. Легче всего подчиняются тебе силы, если в твоих руках имеется то, что этим силам необходимо: рубины из Бадахшана, гуннские ткани, сапоги из вавилонской кожи, месопотамские финики, но прежде всего - золото. Много золота, мой Даго. Запомни, что повелитель, имеющий много золота, получает возможность иметь много воинов и вести сражения, приносящие ему победы. Повелитель же, держащий в своих руках важнейшие торговые пути, обладает и всем миром. Ведомо ли тебе, за что на самом деле велась вековая война между нами, ромеями, и державами муслиминов? Так вот, дело в том, что омайядский калиф Абдаль-Малик сам начал чеканить золотые монеты, динары, желая тем самым вытеснить с рынка наш золотой солид. Это из-за золотого солида, из-за его позиции в мировой торговле гибли тысячи солдат и лишились трона ромейские цесари и калифы рода Омайядов! И по той же самой причине эта война продолжается и по сей день. Так что, Даго, если ты и вправду собираешься сделаться правителем, помни, что ты должен иметь много золота и контролировать собственные торговые пути, а еще - навязать разным народам религию, которая бы их объединяла. Остальную правду о власти ты впоследствии узнаешь из "Книги Громов и Молний". Пришло время правления склавинских повелителей. Во мне тоже течет склавинская кровь. Знаешь ли ты, что совсем недавно Фома Склавин чуть не сокрушил всю ромейскую мощь? Он погиб, только это не означает, что мы, склавины, не оставим своего знака в истории, как оставляют на пергаменте восковую печать. Запомни: пришло время положить конец могуществу франков. Нами пока презирают, хотя это не они, но мы являемся истинными наследниками Древней Ромы. Это не они, но мы - ромеи. Ведомо ли тебе, что их короли и вельможи разбогатели только тогда, когда им удалось разбить обоз и захватить сокровищницу аваров? Когда ты познаешь град Бизиса, его богатства и могущество нашего повелителя, тебе станет ясно, что франки - всего лишь варвары. Это мы на весь свет излучаем красоту и изысканные обычаи. Но говорю тебе и то, что во сто крат большую красоту, чем франки, способны сотворить муслимины, гораздо более изысканы их обычаи по сравнению с варварами. Нет ничего более великолепного во всём свете наших императорских дворцов и нашего храма. названного Священной Мудростью, равно как и мечетей, дворцов и садов Омайядов и Аббасидов. Но как же примитивно и бедно живут аскоманы, которых везу я в град Бизиса. Насколько мрачную жизнь ведут в своих каменных замках франки. Они не живут изысканно, не слушают музыку или поэзию, не созерцают божественные образы и картины, но охотятся на диких зверей. Это их любимое времяпровождение. Война у них - эта та же охота, только на человека. Их достаток берётся от войны и грабежа. Вот почему тебе следует охранять от них собственный народ, если он у тебя когда-то появится. Ибо мы, ромеи, свои богатства черпаем не из грабительских войн, но из торговли и творений людских рук.

Даго закрепил в памяти каждое слово Василия, пытаясь в собственном воображении создать карту мира с расположением держав и их правителей. Только вскоре им пришлось прервать эти беседы, так как Хлодр заставил каждого мужчину садиться на вёсла. На реке Волхов встретили их ночные заморозки, начал сечь их и дождь с первым снегом. Хлодр тоже не щадил собственных сил и потому как-то упал на палубу, не имея возможности даже ногами двинуть. У него открылись старые раны на голенях, все указывало на то, что поломанные кости начали гнить. Прежде чем добрались они до порта в городе Хольмгардр, Хлодр совершенно выбился из сил.

Хольмгардр был громадным городом-государством. Река Волхов делила город на две половины, которые соединялись деревянным мостом. На западном берегу имелся квартал, называемый софийским, на восточном же купцы вели свои торговые дела, имели лавки и склады с товаром. В западной части города, в крепости, называемой Детинец, окруженной рвом с водой и деревянным палисадом, жил повелитель Рюрик. Впрочем, весь город тоже был защищен рвом и палисадом. Основой богатства местных бояр и крупного купечества была торговля между югом и севером, между западом и востоком. Бояре владели громадными лесами и обширными земельными участками на севере, оттуда-то и привозили на торг воск и чудесные меха. Русские князья все время жадно поглядывали на этот город-державу, но он постоянно защищал собственную независимость, используя для этой цели даже наёмных варегов.

Хлодр умер сразу же по прибытию флотилии в Хольмгардр. Правитель Рюрик добром вспомнил его отца, который много лет верно служил ему. Даго помнил, что обещал он Хлодру, впрочем, об этом же напомнила ему и Астрид. Хлодр хотел, чтобы его захоронили как истинно великого варега. За несколько василиевых золотых солидов для Хлодра был устроен погребальный обряд по полному аскоманскому обычаю в месте, специально для того предназначенном - на берегу реки, где редким леском торчали вкопанные в землю толстенные брёвна, вырезанные в виде мужских членов.

С реки дул пронизывающий ветер, и Даго буквально трясся от холода, когда по аскоманскому обычаю копал яму, в которой должны были сложить останки Хлодра. Громадные деревянные херы с гигантскими желудями на концах, в которых вырезаны были человеческие лица, а толстенные жилы на набухшем члене долото изобразило в виде рук с растопыренными пальцами, означали мужскую силу и волю к жизни. Только Даго, копая яму, уверен был, что смерть сильнее жизни, и это переполняло его страхом. Еще больший же страх почувствовал он, когда к нему пришла Астрид и заявила, что желает умереть и сгореть вместе с останками Хлодра, поскольку дала покойному такую клятву. Она сказала, что любит Хлодра, ибо тот спас её из морской пучины, и потому желает теперь уйти с ним в Страну Мёртвых. И ни Даго, ни Василий не сумели отговорить её от этого намерения. Вновь увидел Даго, что желание умереть обладает иногда большей силой, чем желание жить, и эти деревянные члены, вкопанные на кладбище, противоречат истине, что жизнь всегда побеждает смерть.

Поздно вечером, когда Даго грелся у железной жаровни, наполненной раскалёнными углями, в его шатре появилась Астрид. На ней была бобровая шуба. Женщина резким движением сбросила её с себя и встала перед юношей совершенно нагая.

- Если ты любил Хлодра, - сказала она, - возьми меня и наполни жизнью, чтобы после смерти смогли мы вместе начать жить и в Стране Мёртвых.

Нагота Астрид не возбудила в Даго желания. Его парализовал страх перед неведомым, перед духом Хлодра, который, быть может, явился в его шатёр вместе с Астрид. Видимо, это он, Хлодр, устами Астрид и требовал от Даго последнюю услугу - силу и семя Даго, чтобы иметь возможность начать новую жизнь в неведомом и невидимом мире.

Астрид подала Даго большой кубок с вином, чтобы юноша пробудил в себе вожделение. Тот опорожнил кубок одним глотком, голова его закружилась, страх оставил его, а может именно он и дал дополнительное возбуждение. Даго подтолкнул Астрид к лежанке, покрытой шкурами, перевернул на живот и вошел в неё сзади, как и тогда, когда та пришла убивать его в собственном доме в Друзо. Опустошившись, он желал лечь с нею и так провести ночь, но Астрид вырвалась из его объятий и снова набросила шубу.

- Куда это ты идёшь? - спросил Даго.

- К Василию, потому что он тоже был приятелем Хлодра. И ко всем, кто его любил... - объяснила она.

Похороны Хлодра были впоследствии описаны путешественником из страны Подданных, неким Ибином Фадланом:

" ...Когда наступил день, в котором должны были сжечь останки умершего вместе с его женщиной, я направился к реке, где стоял его корабль. Судно вытащили на берег и подперли четырьмя столбами из берёзы и другого дерева. Неподалёку был сложен громадный костёр. Корабль подтянули и установили на этом костре. Люди кружились возле него и твердили слова, которых я не понимал, останки же до сих пор лежали в могиле, их пока еще не вынимали. Потом принесли похоронные носилки, поставили их на корабле и накрыли бархатной ромейской материей, положив вовнутрь бархатные же подушки. Затем пришла старуха, которую называли Ангелом Смерти, она развесила ткани на носилках. В её обязанности входило помазание трупа благовониями и подготовка его к сожжению. Это именно она убивает женщину умершего. Та, которую я видал, была крепко сложена и мрачна. Придя к могиле, люди вначале отбросили землю с деревянной крыши, а затем сняли и всю крышу. Потом сняли повязку, которую умерший имел на себе в самый момент смерти. Я заметил, что тело почернело от холода земли. Когда мёртвого клали в могилу, туда же положили набидх, всякие плоды и лютню. Теперь же всё это было вынуто. Тело совсем не воняло, изменился лишь его цвет. Затем на мёртвого надели порты и штаны, сапоги, блузу и бархатный плащ с золотыми пуговицами, На голову ему надели шапку из бархата и собольего меха. После этого мертвеца принесли в шатер, установленный на корабле, положили на бархате и обложили подушками, Затем принесли набидх, фрукты, сладко пахнущие травы и положили рядом. После того принесли хлеб, мясо и лук и разбросали вкруг него. Взяли двух лошадей и начали их гонять, пока те не покрылись пеной, после чего порубили их мечами, а мясо набросали в корабль. Еще были приведены две коровы, которых тоже порубили на куски и бросили туда же. Женщина, пожелавшая умереть, ходила от шатра к шатру, и хозяин каждого из них обладал ею, после чего говорил: "Скажи своему повелителю, что я сделал это из любви к нему".

Было уже пополудни, и женщину привели к кораблю. Тогда она сняла с руки два браслета и отдала их старухе, которую называли Ангелом Смерти. После того завели её на корабль, но в шатёр войти не разрешили. Затем пришли мужчины со щитами и палками и дали ей чашу с набидхом. Женщина спела песнь над чашей и выпила её. Затем дали ей вторую чашу, и она долго пела над нею, пока старуха не предупредила, что надо быстро выпить чашу и идти в шатер к покойнику. Когда я глянул на женщину, мне показалось, что она одурманена, так как, желая пройти в шатер, она всё время падала, тогда старуха взяла её за руку и затащила в шатёр. после чего и сама зашла туда. Мужчины стали бить палками в щиты, чтобы не было слышно криков женщины, иначе другие девушки перепугались бы того и не хотели бы впоследствии умирать вместе со своим господином. После того в шатёр вошло несколько мужчин, и все обладали женщиною половым путём, после чего положили её рядом с мертвым; двое взяло её за руки, двое - за ноги, а старуха, называемая Ангелом Смерти, набросила ей на шею петлю и дала концы верёвки двум мужчинам, чтобы те тянули, сама же взяла нож с широким лезвием и стала вонзать его женщине под рёбра, пока мужчины затягивали петлю, пока женщина не умерла. Затем вышел тот, кто был ближайшим приятелем умершего, а звали его Даго. Он взял деревянную палку и поджег её, пятясь и держась лицом к людям, подошел к кораблю, держа одну руку за спиной, а во второй держа факел. Он был совершенно обнажен. Таким вот образом было подожжено дерево под кораблем после того, как убитую женщину положили рядом с останками её любимого мужчины. После этого пришли другие люди, с ветвями и дровами, и каждый нёс собою горящую ветку. Они бросали дрова на костёр, и вскоре весь он уже пылал, потом занялся и корабль, шатёр, женщина с мужчиной и всё, что на корабле было..."

Еще в тот же вечер пепел с останками сожженных тел был собран в сосуд, на земле из камней были сложены очертания аскоманского корабля, туда положили людские останки и насыпали высокий земляной курган.

Так понял Даго, что такое настоящая женская любовь, и с тех пор, глядя на всякую, с кем приходилось ему спать, оценивал, могла бы та поступить как Астрид - умереть с любимым мужчиной. Поскольку же весьма редко получал он тому подтверждение, то оставался к женщинам недоверчивым и настороженным.

Вместе с ранними осенними сумерками ушли с речного берега вареги, чтобы пировать после смерти Хлодра и Астрид, как было в их обычае. Рядом со свеженасыпанным курганом и торчащими деревянными херами остался лишь Даго, в котором сейчас боролись два чувства - печаль по Хлодру и Астрид и радость того, что завтра он поплывёт с Василием в огромный мир ромеев. Хлодр обещал юноше богатый дом в Бирке и жизнь обеспеченного аскомана. Теперь Даго глядел на это с безразличием. На юге лежала земля намного богаче, и жизнь там обещала быть интереснее.

От реки Волхов дул холодный ветер, но Даго, казалось, даже не чувствовал его. В нём медленно таяла печаль по Хлодру и Астрид, точно так же, как когда-то перестал он с болью думать о смерти Зелы. Вновь охватывало его странное, жаркое чувство, приходившее накатами, будто болезнь. Ему было ведомо его имя: Жажда Деяний.

Даго поглядел на курган с пеплом Хлодра и Астрид, на торчащие из земли деревянные члены с человеческими лицами и слепыми глазами, и показалось ему, будто те шепчут своими деревянными вырезанными устами: "Жизнь сильнее смерти, а мы означаем Жизнь". И что с того, что в прах превратились тела Хлодра и Астрид, раз он, Даго, вскоре отправится открывать необъятный мир, и от его члена вздует животы у множества женщин, и родится новая жизнь, новые людские существа. Его меч будет нести смерть. но член всегда будет приносить жизнь, ибо жизнь и смерть - это наивысшая тайна окружающего его мира. Смерть и жизнь - будто две сестры, две стороны ладони, день и ночь.

На пир он не пошел, а спрятался под шкурами на своей постели в шатре Василия и, обливаясь раз за раз потом, в конце концов заснул, крепко и без сновидений...

На следующий день Василий продал купцам из Хольмгардра самые крупные из своих кораблей, а вместо них купил суда поменьше, которые уже находились в особом порту на реке Донапр. Остальные суда поменьше и полегче были перевезены по суше на громадных повозках, куда были запряжены по четыре пары волов. Пять дней продолжался этот сухой путь от реки Волхов до реки Донапр. И потом почти неделю плыли они уже по этой реке, которую древние называли Бористенес. Когда же приблизились они к другому городу-государству, которым владел князь Кий, их предупредили, что в порту останавливаться нельзя. Оказывается, в этом году князь Кий и его русы предприняли большой военный поход против ромеев и, грабя страну, дошли до самых Великих Стен. Русы знали, что большого отпора они не встретят, так как в это же время цесарь ромеев, Михаил III, вместе со своим дядей, знаменитым полководцем Бардасом, выступил в поход против "подданных". Но кто-то донёс цесарю о нападении русов, после чего он с Бардасом повернул назад, прорвался к осаждённому городу и русов разгромил. Лишь малая их часть вернулась в Киев с добычей.

Поэтому град Кия проплывали ночью, в темноте на них никто не напал. Да и кто осмелился бы напасть на такую сильную флотилию, везущую три с половиной сотни воинственных варегов. После этого их ждала переправа через каменные пороги, и шесть раз пришлось им перетягивать корабли по суше. Изнуренные и обессиленные увидали они в конце концов тёплое Понтийское море, а в нём - три громадных, защищенных свинцовыми листами ромейских корабля. Когда-то ромейским шпионам удалось овладеть секретом удивительного изобретения: смеси серы, нефти, селитры и негашеной извести, которой из медных сифонов на больших судах или же с помощью маленьких лодочек, называемых "карабос", поджигали чужие корабли. Чудесная смесь обладала тем свойством, что вызывала пожары, грохот и клубы дыма, поджигала корабли и горела даже на воде. Благодаря этому чудесному оружию, ромеи уничтожили огромный флот тяжелых муслиминских дромонов, пытавшихся заблокировать пролив, и тем самым спасли свой город, Но, как это часто бывает с чудесным оружием, муслимины тоже проникли в его тайну. С тех пор военные ромейские суда предохранял от огня панцирь, изготовленный из свинцовых листов.

Три ромейских корабля направлялись в сторону устья Донапра. Василий переговорил с командующим этой экспедиции, и позднее Даго узнал, что по совету патриарха Фокия император Михаил направил к русам посольство с дарами и словами мира. Ромеям не хотелось иметь врагов у самых своих границ. За подарки и возможность торговли с ромейскими купцами послы просили Кия, чтобы тот разрешил ромейским священникам выстроить в его граде храм и позволил обращать местных жителей в веру Христа. Будущее показало, насколько велика была мудрость Фокия, и что действительно - общая вера в одного и того же Бога способна сплотить разные народы или же сделать их друзьями. Впоследствии русины отказались от предложения папы принять крещение от него, отвергли они и веру Аллаха с его пророком, равно как и уговоры иудеев отдавать честь их Богу, хотя в него уже верили соседи русинов - хазары. Крещение русы приняли из рук ромейских миссионеров, приняли они и их литургию, их культ величественных храмов и прекрасных икон...

Тем временем флотилия кораблей Василия через несколько дней плавания по Понтийскому морю зашла наконец в пролив Босфор и в бухту Золотого Рога. Даго своими глазами увидал Великие Стены императора Феодосия и стены императора Константина, громадные купола храмов и крыши каменных дворцов. Он увидал сотни, а то и тысячи мачт в портах Золотого Рога. тучи белоснежных чаек, вздымавшихся над рыбацкой пристанью. ибо воды эти славились обилием рыбы. И если бы кто сказал ему тогда, что проведет он здесь целых три года - вскрикнул бы от изумления. Не знал он, что годы эти заполнены будут учебой, хотя и встречаться будут дни сладкого ничегонеделанья и любовных наслаждений среди небывалой роскоши.

Пока же что он поселился во дворце Великого Конюшего, выстроенного рядом с резиденцией самого цесаря. Ему дали одеяние человека из богатого рода - пурпурное платье, богато изукрашенное перламутром и павлиньими перьями. Позолоченные ножны получил и его Тирфинг, но Даго как священный предмет сохранил и старые ножны из липовых дощечек. Еще он отпустил бороду, поскольку слово "безбородый" в этом городе звучало оскорбительно, ибо здесь проживало множество евнухов и кастратов. Иногда, когда ему случалось сопровождать Василия в роли личного телохранителя, Даго одевал одежду каудиатов, то есть гвардейцев императора. К ней полагался позолоченный панцирь и белая пика. В этой одежде вместе с Василием несколько раз посещал он патриарха Фокия, был на пиру у цесаря Михаила, а также у его дяди, знаменитого полководца Бардаса. В граде Бизиса, называемого еще городом Константина или же Византион повсюду пользовались греческим языком. Василий приказал Даго учить этот язык, а еще язык франков, для чего ежедневно в комнату Даго приходили специальные учителя. Время от времени ему разрешали посетить цесарскую канцелярию, где десятки скриб бегали с восковыми табличками, на которых тщательно записывались всяческие полезные новости, привезенные купцами или же сотнями разосланных по всему свету шпионами. Даго казалось, что нет в мире события, о котором здесь не знали бы. "Помни, - говорил Василий, - что власть - это еще и знания. Нельзя править людьми не только без золота и без войска. но еще и без знаний о том, что происходит в мире и собственной державе: кто выражает недовольство, кто с кем встречается, и о чем они разговаривают; кто кого не любит и желает чьей-то смерти; о чем говорят солдаты, о чем моряки и купцы, о чем шепчутся во дворцах вельмож, а прежде всего - какие мысли скрываются в головах людей, приближённых к повелителю."

Через неделю после прибытия в Византион, Василий пригласил Даго на пир, который давала его жена, Эвдокия Ингерина. Никогда Даго не видал настолько красивой женщины; ему казалось, будто сотни прелестных женщин отдали свою красоту ей одной, сотни других отдали ей свой голос, а сотни следующих - свою привлекательность и мудрость. Она догадывалась, что Василию для чего-то нужен этот юноша с почти белыми волосами и потому с улыбкой подавала ему наполненные вином кубки, а затем через Василия, служившего ей переводчиком, пообещала Даго сделать его счастливым. Уже на следующую ночь она прислала Даго красивую чернокожую невольницу, затем - женщину с желтой кожей и узкими раскосыми глазами, щебечущую будто птичка; впоследствии получал он гречанок и ромейских женщин. Так что, благодаря Эвдоксии, Даго понял, какую необыкновенную радость может дать совместная жизнь с женщиной, познавшей искусство самых изысканных ласк. Ибо, хотя и ему, благодаря Зелы, не были чуждыми любовная игра и язык тела, сейчас повстречал он женщин, превосходивших его как в игре, так и понимании телесного языка. До сих пор Даго знал, что это мужчина был обязан собственным искусством вести себя и женщину на священную вершину наслаждения и, по мере собственного умения, продлить там совместное пребывание. Женщины, которых присылала ему Эвдоксия. давали ему возможность вести себя туда без трудностей, иногда же так долго, что из него уходили всяческие силы. И вот тогда-то они - как будто новые силы взялись ниоткуда - начинали перенимать роль мужчины, садясь на него верхом и зажимая его соски своими большими грудями, легонько покусывая его шею, губы и веки, а после того могли они удивительнейшим образом так двигать своим нутром, что у него появлялось чувство, будто член его посасывают и сжимают, после чего мужская сила вновь возвращалась к нему. Но они не передавали ему собственного перевеса в любви, но, сидя на нем, медленно и тихонько раскачивались, а затем все быстрее и быстрее, пока вновь не испытывал он нового момента экстаза, хотя перед тем считал себя уже ни на что не способным. Вот почему с тех пор, в течение всей своей жизни Даго тосковал по тем женщинам, которые одними лишь прикосновениями пальцев рождали любовное возбуждение и могли довести до экстаза. До самой своей смерти носил он в памяти запах их волос, их тела, их умение поцелуев.

Где-то через полгода от назначенного Василием учителя в искусстве правления людьми - грека, владевшего языком склавинов, который заставлял заучивать "Книгу Громов и Молний" напамять, а еще историю всех на свете народов - Даго узнал, что Эвдоксия Ингерина когда-то была любовницей молодого Михаила III. Тогда державой правила императрица Теодора. После смерти своего мужа Теофила, когда Михаилу было всего лишь три года, она заняла от его имени трон совместно с Михаиловой самой старшей сестрой, Теклой. Её изображения и портрет маленького Михаила Даго видал на монетах тех времён. Главным своим советником императрица Теодора избрала своего любовника Теокистоса, способного полководца и политика. Тот отодвинул от участия в правлении не менее способного брата Теодоры, Бардаса. Тем временем Михаил подрос, только его мать и всемогущий Теокистос и не думали передавать ему бразды правления. Они установили тщательнейший надзор за жизнью и всяческими начинаниями Михаила, разлучили его с его очень умной любовницей, Эвдоксией Ингериной, и заставили его жениться на глупой Эвдоксии Декаполите. Но Михаилу удалось в строжайшей тайне связаться со своим дядей Бардасом, а затем, пригласив Теокистоса на пир, он приказал его убить. Потом уже, вместе с Бардасом, они заставили Теодору отречься от трона, Теклу постригли в монастырь вместе с остальными Михаиловыми сестрами, а впоследствии туда же сослали и саму Теодору. Так Михаил III стал самодержцем, а когда познакомился с Василием и всем сердцем полюбил его, то именно ему отдал в жены бывшую свою любовницу, Эвдоксию Ингерину.

- Чему же учит "Книга Громов и Молний"? - спрашивал у Даго учитель-грек.

- Она учит, - отвечал тот, - что недостаточно быть законным наследником, чтобы вступить на трон. Помехой может стать собственная сестра, мать или же кто-либо из братьев. На трон всегда вступаешь через чей-нибудь труп.

Первые полгода с градом Константина Великого, настолько громадным, что даже за день на коне не объехать, Даго знакомился только лишь по ночам. Великий Конюший, человек необыкновенной силы и храбрости, любил опасности и приключения. Иногда, когда наступала ночь, он и Даго, закутавшись в черные плащи, выходили в город, чаще всего в район Колоннады Домниноса и Терм Дагистеса или же на одну из великолепных прямых улиц, называемых Месе, где под покровом темноты ошивались банды молодых людей, чаще всего из богатых семейств. Они отличались своими одеждами и прическами, которые сами называли гуннскими, цеплялись к прохожим, нападали на людей, выходивших из пивных или же из домов свиданий, а то и на дома богатых купцов. Вот с этими как раз бандами Василий с Даго и ввязывались в драки. И не было такой ночи, чтобы Тирфинг не отрубил чьей-нибудь головы, а дамасский меч Василия не пронзал чью-то грудь. После этого они возвращались во дворец, радуясь приключению, опасности и хорошей драке. Забрызганные кровью садились они в покоях Василия и пировали до утра.

Но потом учитель искусству правления людьми, тот самый грек, что разговаривал по-склавински, провел Даго по всему городу ромеев. Юноша узнал, что громадную площадь полуострова отрезали от материка необыкновенно длинные и высокие Стены Феодосия, тянущиеся от семибашенного замка над морем Мармара до замка Блахерном над Золотым Рогом, меньшую часть полуострова же защищали Стены Константина. Огромное пространство между стенами оставалось незаселенным и незастроенным, именно здесь в случае нашествия неприятеля должны были прятаться люди с территорий, захваченных войной, прежде всего - из Тракии. На стенах были установлены световые сигналы, принимавшие с помощью видных издалека огненных вспышек зашифрованные сведения о передвижениях вражеских войск даже на самых дальних окраинах империи. Шпионы ромеев неустанно следили за перемещениями флота муслиминов, и когда тот, хоть ненадолго, избирал своей целью город Бизиса, сотни кораблей тут же прятались в портах Золотого Рога, а затем через весь пролив протягивали железную цепь, не дававшую врагам прохода. Навстречу вражескому флоту выплывала всегда готовая к бою громада боевых ромейских кораблей.

Чем ближе к морю Мармара и бухте Золотого Рога, тем больше можно было видеть домов и ремесленных мастерских, храмов и дворцов. Улицы, как правило, были узкими, непревышающими в ширину четырёх шагов взрослого мужчины. Но впечатление пространства давали взамен улицы, называемые Месе, широченные, с колоннадами портиков по обеим сторонам, с сотнями мастерских и купеческих лавок, помещенных под портиками. Чем ближе к берегу, тем застройка становилась плотнее, деревянные доходные дома становились всё выше, достигая иногда нескольких этажей. Как правило, их строили без всякого фундамента, совсем не так как каменные дворцы и церкви, поэтому во время частых здесь землетрясений они легко разваливались, а сохранившиеся остатки служили строительным материалом для новых домов. Эти же деревянные дома легко становились добычей огня, так как в холодное время года они обогревались печками и жаровнями с тлеющими углями.

Даго увидал гигантский ипподром, где происходили цирковые зрелища с участием самого цесаря. На ипподроме время от времени народу раздавали бесплатный хлеб, здесь устраивались конские бега, показы укрощения и сражения диких зверей, а также выступления танцовщиц, концерты для органа или духовых инструментов. Почти каждый горожанин принадлежал к какой-нибудь цирковой партии, заданием которых было соперничество друг с другом во время состязаний и выступлений на ипподроме. Когда-то с желаниями предводителей этих партий приходилось считаться самим сенаторам и даже императору, теперь же их власть была ограничена, точно так же, как после гражданской войны ограничена была власть монастырей и иконоборцев.

Необыкновенное строительное и живописное искусство храма Айя София дала Даго представление о том, чем может быть творимая ромеями красота. Впрочем, храмов было множество: Святой Феодосии, Анастасии, Сергия, Бакхуса, Диомеда и Кириаке. Еще больше было великолепнейших монастырей: святого Иоанна Крестителя, Христа Пантократора, монастырь Феодосии, монастырь Христа Акаталептос, монастырь святого Георгия, монастырь магулинов, монастырь Полуэкта и десятки других, заполненных погруженными в молитвы монахами.

Город изумлял Даго своими противоречиями. Несмотря на огромное число церквей и монастырей, имелось столько же и домов свиданий. Рядом с громадами монахов, настолько суровых, что даже не моющихся годами, дабы не оскорблять глаз видом собственной наготы, в домах свиданий уже без всяческого стыда демонстрировали свою наготу как мужчины. так и женщины. И мужчины отдавались мужчинам, а женщины женщинам; обнаженные танцовщицы нескромными танцами возбуждали вожделение мужчин, а потом за деньги удовлетворяли их самыми различными способами. Учитель-грек переводил ему фрагменты ходящей по городу в сотнях копий "Секретной Истории" Прокопия из Цезареи. В ней описывалось, как жена Юстиниана, знаменитая императрица Теодора, достигла экстаза, когда специально дрессированные гуси выклёвывали овёс, насыпанный меж её срамных губ. И так пришлось понять Даго, что не существует преград, которых не отважился бы переступить человек, и то, что одним кажется страшным грехом, для других просто знакомый и естественный обычай. Потому-то, несмотря на учение у ромейских богословов, никогда не утвердилось в его воображении понятие греха, Рая и Ада; он никак не мог понять, почему это кто-то должен быть наказан, за нечто, доставляющее ему лично и другим наслаждение, почему наказы и запреты христиан именно таковы, а не другие, и почему Бог Отец должен был пролить кровь собственного Сына, чтобы спасти род людской перед грехом, совершенным тысячи лет назад. Тем более непонятной оставалась для него суть Духа Святого, как будто бы в Боге не было души, и ему требовалась еще новая личина. Не понимал он и того, почему это одна вера обязана быть лучше других, разве что в том, как объяснял ему Василий, что истина христиан позволяла легче объединять различные народы и облегчала правление властям. Этот громадный и таинственный город был для него как бы отдельным, самостоятельным существом, похожим на божество. И вид его больше говорил Даго, чем живописные и осыпанные алмазами изображения Бога на иконах.

У самого порта в бухте Золотой Рог познакомился Даго с различными купеческими колониями разных национальностей: венецианцев, купцов из Амальфи, купцов из Пизы, генуэзцев, египетских, еврейских и даже муслиминских. Бесконечно емкими и переполненными богатств были приморские склады, скрывающие в своих внутренностях товары и сырьё со всего света. На этажах доходных домов трудились сотни ремесленников, создающих чудесные изделия, которые затем продавались на Западе. Работа велась в одном месте, в другом же месте жили, так что иногда ремесленнику к своей мастерской приходилось шагать час или полтора. Нам каждом шагу видна была роскошь и размах, длинные колоннады и изукрашенные ворота в защитных стенах, прекрасные дворцы богатеев, как например, дворец Буколеон или дворец Порфира. Только ничто не могло сравниться по великолепию и красоте с комплексом императорского дворца, который сам по себе был городом в городе. В многочисленных зданиях здесь проживали императорские гвардейцы, помещались различные учреждения: днём и ночью не прекращалась суета чиновников и курьеров, торжественные приёмы иностранных посольств и отправка собственных послов. Здесь же помещалась сокровищница цесаря - громадные комнаты, заполненные золотом, серебром и драгоценными камнями, ибо, как говорил Василий, нет власти без богатства.

Про цесаря Михаила III Даго слыхал, будто тот пьяница и человек с неуравновешенным характером, не имеющий собственного мнения, либо же меняющий его под влиянием того, кого выслушал в последнюю очередь. Даго не понимал того, о чем Василий разговаривал с цесарем, с Фокием и великим полководцем Бардасом. Но ему показалось, что и этих людей, точно так же как и его самого мучает болезнь, называемая Жаждой Деяний. Не знал он, что благодаря получаемым со всех концов света известиям, люди эти предчувствовали, что империя ромеев вступает в период нового величия и могущества. Михаил, Фокий, Бардас и Василий будто лучшие игроки постоянно были склонены над шахматной доской и переставляли на ней фигуры. В игре, которую они вели, рассчитывая на новое могущество ромеев, он - Даго, должен был оказаться всего лишь пешкой, которую в нужный момент желали поставить там, где жили народы, еще неведомые истории. И думали они, что так же как и Моймир, неожиданно выплывший из мрака истории повелитель Великой Моравы, когда-нибудь выступит по их желанию к северу от гор Карпатос и он сам и положит конец напору державы франков.

Тем временем Даго учил греческий язык, знакомился с историей различных народов и держав, а прежде всего, узнавал он историю тех самых франков, которым в будущем предстояло ему противостоять. Он мог на память цитировать как, согласно учению франков, прачеловек по имени Манн имел трёх сыновей: Инго, Хермино и Исто. Потомками Инго, Ингвеонами стали и остались в истории: кимбры, тевтоны, амброны, англы, варины, кауки, саксы, ампсиварии и фризы. Из Хермионов пошли: херуски, свебы, шатты, батавы и канненефаты. От Иствеонов же - сугамбры, марсы, узыпеты, тенкрерры, тубенты, чазуаржи, бруктерии, чамавы, салийцы, туйганты и убайи. А со временем на арену истории вышли еще бастарны, скиры, лугии или же вандалы, бургунды, руги, лонгобарды, готы, гепиды и герулы. Различными были существования этих народов, некоторым из них удалось создать сильные державы, они вели победные для себя битвы и имели великолепных правителей, но и они в конце концов проигрывали, а создания их распадались, поскольку народы и державы - как учила история - всегда имеют восходы и закаты своего могущества. В конце концов, через множество лет остались лишь два сильных племенных объединения: саксов, породнившихся с кауками, и франкский союз, состоявший из давних иствеонских племён. И наконец, Карл, прозванный Великим, повелитель франков, подчинил себе франков, разгромил лонгобардов и стал повелителем Запада. Но, хотя он сам и его наследники многое сделали для возрождения могущества и блеска Старой Ромы (была установлена даже латинская грамматика, которой пользовались ученые мужи и священники Запада), в городе Константина к ним относились с презрением, ибо редко который из них знал прекрасный греческий язык, способный передать любую, даже самую тонкую человеческую мысль, на который уже были сделаны переложения самых вдохновенных произведений. Посему Даго учили, что франки весьма боевиты, но это была боевитость людей, жаждающих добычи, они были лишены обхождения и любви к истинной красоте. Фальшивым было и их христианство, ничем не было обосновано и их желание, чтобы их папы управляли всей христианской церковью. Так что, если Даго когда-нибудь сделается повелителем народов, возможно даже, более варварских чем франки, то, благодаря христианству, данному патриархом из Новой Ромы, ему быстро удастся поднять свой народ на высшие ступени культуры. Только вот когда это должно произойти, об этом с юношей не говорили.

По улицам города Константина шаталось множество бормочущих нечто непонятное людей, которых называли "божьими безумцами", а также сотни ворожеев, предсказывающих судьбу по линиям на ладони руки. Однажды, проходя по улице вместе со своим учителем-греком, Даго подал свою ладонь одному из таких ворожеев. Тот долго что-то говорил по-гречески, но учитель Даго не спешил перевести его слова на склавинский язык. И только после настоятельных требований коротко сказал:

- Этот человек предсказал, что ты станешь повелителем, который мечом своим станет угрожать не только франкам, но в один прекрасный день обнажит его и против ромеев. Если ты, господин, дашь мне три золотых солида, которыми так щедро осыпает тебя Великий Конюший, я не стану повторять ему этого предсказания.

И Даго отдал ему три солида.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

В КРАЮ КВЕН

Лестки были воинственны и храбры, но только на известной себе земле. При мысли о том, чтобы выступить против мардов, несмотря на обещание богатой добычи, многие начинали высказывать опасения и оправдывались тем, что им следует возвращаться в свои спрятавшиеся в лесах веси, так как пришла пора уборки урожая. Для них ничего не значила Священная Андала на волосах Пестователя, поскольку трудно было им подчиняться какой-либо власти. Они еще не привыкли к мысли, что следует сражаться армией, под командованием поставленных свыше предводителей-командиров. Они же предпочитали затаиться втроём-вчетвером в пуще, ожидая небольшие отряды Хельгунды. Мечты о целом возе с золотом и богатой добыче, взятой у мардов, манили Авданца, Палуку и Куи, но многие предпочитали остаться в собственном краю, довольствуясь малым.

Даго понимал, что означает настоящая армия. У ромеев каждый богатый гражданин обязан был сдать солдата на имперскую службу, так же и каждый крупный землевладелец; бедняки же выбирали в солдаты одного из своего круга, обязуясь возделывать землю вместо него. Кроме того, цесарь ромеев имел в собственном распоряжении личную наемную армию, которую очень хорошо оплачивал, но взамен требовал послушания и отваги в битвах. Так же было и у франков. Их императоры и короли имели большие дружины профессиональных воинов, которых обязан был содержать весь народ. На случай крупной войны император или король имели право призывать в военный лагерь собственных вассалов вместе с их дружинами. Только сейчас понял Даго решение Голуба Пепельноволосого, не обладавшего достаточной казной, путем женитьбы на Хельгунде, дочери Хока, привести из Юмно целую армию наемников, и уже с ними отстаивать свои права на крепости Познании и Крушвицы. Вот только Голуб позабыл, что сердца наемников и их мечи готовы служить тому, кто обещает больше денег...

На совет, в котором участвовали Авданец, Палука и Куи, Даго принес мешки с франкскими денарами, полученными от купца-баварца, и мешок с золотыми солидами, что были им получены от Василия на дорогу.

- Война - это искусство, - сказал Даго. - Если кто желает пахать, сеять и убирать урожай, тот пускай возвращается домой. Если же кто любит воевать и любит связанное с войною богатство, на которое купит себе все, что захочет, пускай остается при моем обещании оплаты. Я - Даго Господин и Пестователь, должен иметь свою армию, послушную мне, способную к трудностям, хорошо вооруженную и способную в любой час сражаться. Пока за их службу я буду платить из собственного кармана, но когда весь край этот станет нашим, платить станут те, чьи веси и поля будет охранять наша армия.

Из шестидесяти лестков с Даго осталось лишь сорок. И вот из этих людей Даго выбрал посланников, которые тайком разнесли его призыв к войне по краю лендицов и гопеланов. Троих из них Даго выслал вместе с Зификой и Куи на реку Висулу, а затем по побережью, на саму Малую Мазовию, куда уже подтягивались конные отряды мардов. До самой поры листопада стоял Даго лагерем в лес над Нотецью, куда прибывали к нему все новые и новые воины, готовые всю жизнь сложить за оплату и долю в добыче. Были среди них лестки, но появились и другие, для которых было достаточно известия, что Пепельноволосого съели мыши, а Священную Андалу носит теперь на голове Пестователь Даго, из чего следовало, что Хельгунда правит незаконно. В конце концов под командованием Даго и его помощников: кузнеца Авданца и Палуки, названных воеводами, ибо им предстояло вести отряды в битву, собралось сто воинов и сотня лошадей. Меж этих людей Даго раздал серебряные денары, а за солиды у проезжих купцов прикупил оружия: хорошие мечи, шлемы, щиты и меха, так как после месяца опадания листьев наступала холодная пора.

Как-то, стуча копытами по мерзлой земле, из разведки возвратился Куи с двумя лестками. Они сообщили, что Зифика отправилась в Страну Квен.

- Понимаешь ли ты, господин, куда хочешь нас завести?! - вскипел гневом Куи на ночном совете, где присутствовали еще Палука, Авданец и Херим. - Ты послал людей за вестями про мардов и аргараспидов, поскольку те обещали нам целый воз золота. Только оказалось, что никто не слыхал ни о каких аргараспидах, носящих серебряные щиты. Только скажу тебе, что такие щиты носят женщины из Страны Квен, где проживают мазовы. Выходит, ты ведешь нас на помощь не аргараспидам, но к Диким Женщинам. По пути один из нас подсмотрел за купающимся Зификом, и тот оказался женщиной. Воин попытался овладеть ею, но сам погиб от кинжала. А тебе было ведомо, кто такой Зифик?

- Да, - холодно ответил Даго. - С самого начала знал я, что нет на свете никакого края аргараспидов, но что против мардов просит помощи королева Айтвар, обещая за это воз золота. Только вот не знал я, Куи, что подобные тебе мужчины боятся женщин.

- Ты не знаешь их, господин. Они дикие и жестокие. Два раза в год они устраивают охоты на мужчин и берут их так, как обычно мужчина берет женщину. Язык женщин часто бывает двойным, посему, даже если мы защитим их от мардов, они обманут нас и захватят в плен.

- Замолчи, трус, - Даго схватился за рукоять меча. - С сегодняшнего дня ты становишься обыкновенным воином. Ты говорил, будто желаешь свободы, только для тебя свобода - это разгул и дорожный грабеж. Неужели не слыхал ты от Херима, что я сражался со Змеем по имени Щек, победил его и освободил угнетенный народ? Ради воза золота мы пойдем даже против андрофагов, пожирающих человеческое мясо, ибо вместе с вами желаю я сотворить нечто, настолько огромное, что оно перейдет в историю и будет наречено. Ты не ведаешь, Куи, что такое история. Неизвестно тебе и то, что ненареченное - не существует. Так что, тебя нет, как нет еще никого из вас. Я же хочу призвать вас к существованию.

Они сидели на поляне в густом лесу, у костра, дававшего свет и тепло. Воины спали в землянках, лишь некоторые, сторожившие лошадей, тоже жгли костры. Лицо Даго, на котором появилось гневное выражение, оставалось в темноте, лишь солнечный камень на его лбу сиял золотой искрой.

- Я посылал тебя, Куи, - враждебно прозвучал голос Пестователя, - чтобы ты принес мне известия не о Стране Квен, но про мардов. Не стану я искать друзей в странах франков, в Юмно или у ромеев, ибо неверно делает ищущий вдалеке то, что может найти поблизости. Если мы сами не пересечем границ Страны Квен и ни в чем не нарушим ее законов, Дикие Женщины станут нам союзницами. Не только лишь ради воза с золотом и добычи обязаны мы предпринять этот поход. Услыхал я, что марды вступили в склавинские земли и уже покорили часть земель лендзян. Если они захватят и Мазовию, то потом двинутся на наши грады и веси, ибо они - народ кочевой, не признающий никаких границ и живущий там, где есть хорошая трава для их лошадей. Вы хотите стать рабами мардов? - Даго ненадолго умолк, а потом продолжил с еще большим гневом: - Мне уже давно ведомо про Страну Квен, ибо не раз приходили известия оттуда и к ромеям, и ко двору Людовика Тевтонского. Дикие Женщины проживают в развилке двух слившихся друг с дружкой могучих рек, на земле, где есть множество коварных песков и болот, В Город Женщин надо пробираться по запутанным плотинам, и чужаку никогда не удастся найти правильного пути. От Зифики стало мне известно, что королева Айтвар боится не того, что марды завоюют их Город, но того, что они захватят приречные пастбища и лошадей, на которых Дикие Женщины ездят. Так что рассказывай мне про мардов. Сколько их? Где они держат свой обоз? Когда они выступят против нас?

Куи свесил голову.

- Про мардов мне ничего не ведомо, Пестователь. Мы схватили одного, но, не зная языка, убили.

- Вот поэтому ты и перестаешь быть воеводой, Куи. Будешь обычным воином, пока не отличишься в бою.

Решение Даго подействовало на всех будто удар кнутом. Куи же почувствовал его как удар молотом. Так вот как выглядит благодарность Пестователя за то, что он привел к нему дружину лестков? Да разве не проявил он за всю свою жизнь достаточно отваги и хитрости, сражаясь против старост Хельгунды? И что с того, что не привез он сведений про мардов, а один из его людей захотел поиметь Зифику? Возможно, и следовало бы ему попенять за это, но ведь не наказывать и унижать! За кого же принимает себя Пестователь, если так помыкает своими командирами?

Куи хотел обратиться за защитой к Авданцу и Палуке, но увидал обращенные на него хмурые взгляды и понял, что если кто теряет уважение Пестователя, тот теряет и их уважение.

Даго же сурово спросил у Херима:

- А тебя, писака, чему учили про мардов в Фульдском монастыре? Что написано про них в ученых латинских книгах?

- Никогда в Фульде не слыхал я каких-либо известий о народе по имени марды, - честно признался Херим.

И вновь голос взял Даго.

- У ромеев учил я на память все сведения о народах этого мира, которые были и ушли в мрак истории или же только-только появились. Я знаю о древних египтянах, халдеях и мидянах. О народах кельтских и германских, от которых пошли франки. О гуннах, хазарах, булгарах, печингах и мардах. Этих последних называют еще мадьярок. Это родичи кантов и маузов. Они проживали меж реками Танаис и Бористенес в краю, называемом Лебедией. Их терзали печинги, и потому они укрылись меж реками Тирас и Даностер в стране Этелькёз. Там они образовали союз семи племён: Медьер, Ниск, Курдьярмат, Тарьян, Ено, Кёр и Коси. Чего они ищут у нас - не знаю. Но это не могут быть их главные силы, самое большее - какой-то крупный разведывательный отряд. Ибо марды - народ кочевой, передвигающийся на лошадях и телегах, живущий в шатрах и любящий лошадей как самих себя. Наверное, они встретили на своем пути болота и непроходимые леса, им же нужны поля и пастбища. Поэтому они застряли на месте. Но когда же они прорвутся сюда - в край полей и лугов, марды тут же двинутся дальше, все сжигая и грабя на своем пути.

Все заслушались словами его будто песней. И еще сильнее возросло удивление к знаниям Пестователя, который в воображении этих людей стал тем, кто умом своим объемлет весь свет.

- О Господин! - воскликнул Авданец. - Никогда не будем мы сражаться на молотах, ибо мог бы я, даже не желая того, слишком сильно ушибить тебе голову!

Даго не обратил внимания на эту лесть и добавил:

- Слишком мало мы знаем, чтобы вступать в сражение с мардами. Но знаем достаточно, чтобы против них выступить. Надеюсь, что много дополнительных сведений пришлет нам королева Айтвар. Но вы сами теперь убедились, насколько важно знание о людях. Посему, Херим, нарекаю тебя старостой моей канцелярии, где должны быть собраны все сведения и известия из мира, полученные от купцов и пленных. Записывай их рассказы на дощечках, покрытых воском. Пускай воевода Палука отберет из моей армии тех воинов, что пригодны для разведки и владеют языками иных народов - из них и будет создана канцелярия Херима. За каждое известие, Херим, плати серебром или золотом, ибо знания стоят того. Еще хочу я знать, что происходит при дворе Хельгунды, у Повалов и Лебедей, в краю вислян и в граде Каррадонон, у лендзян и других кровных нам народов. И пошли соглядатаев к князю Гедану.

- А скажи-ка, Пестователь, - спросил Авданец, - почему перед тем, как отправиться на мардов, мы вначале не расправимся с Хельгундой?

- Мы не сможем этого, ибо нет у нас золота, которое открыло бы нам ворота крепостей непреодолимой мощи: Гнезда, Познании и Крушвиц. Если мы победим мардов, при известии об этом армия наша увеличится, к нам присоединятся сотни лестков и правых людей. Вот тогда-то и откроются пред нами врата городов. Запомните: мы создадим державу вольных людей, а это означает, что на самом верху будут стоять повелитель с его воеводами. Ниже будут стоять воины со своими родами, а еще ниже - люди, работающие на повелителя, воевод и воинов.

Сжигающий Куи гнев заставил его сказать:

- Чем же, в таком случае, станем отличаться мы от Хельгунды и ее старост?

И вновь Даго сжал рукоять меча.

- Мы построим новый порядок. Пестователь, Куи, это тебе не князь. Нас вознесут наверх свободные люди. Это мы станем стражами свободы лестков. Но так же, как и в природе существует порядок, что после зимы приходит весна, а после нее - лето и осень, таким же должен быть порядок и в мире людей. Когда все говорят одновременно, никто ничего не слышит. Поэтому я, Пестователь Даго, буду говорить от имени всех.

Авданец поцеловал край белого плаща Даго.

- Истина, Пестователь, сказанное тобой о порядке. Истина и то, что если все говорят сразу, то никого не слышно.

Внезапно Палука представил себя, стоящего рядом с троном, на котором сидит Даго. Еще подумал он о своих сородичах, которым Даго подарил какую-то крупную крепость. Не хотелось ему быть хуже Авданца. Он тоже взял край белого плаща Даго и поцеловал его.

- Люблю тебя, Пестователь, ибо любишь ты волю народную. Воистину верны слова твои, что когда все хотят говорить, никого не слыхать. Говорить и приказывать может только один.

Куи же почувствовал себя одиноким и вроде бы побитым. Какая же сила таилась в Даго, что немилость его была настолько болезненной? Зачем столько говорить о любящем свободу народе, раз из отряда лестков, которых он лично привел в селение Палуки, уже семеро уехало, чтобы жнивовать? Они позабыли о защите собственной свободы. Ведь на самом деле защищал ее Даго и они, прибывшие с повелителем сюда... Он покорно склонился и тоже поцеловали край белого плаща. - Все сделаю, чтобы вновь милость твоя была на мне, - шепнул Куи.

Херим же обратился к Даго со словами жалобы:

- С самого начала ты, господин, знал, что Зифик - это женщина, но не выдал мне этого ни единым словом или жестом. С самого начала, господин, чувствовал я, как возникает во мне к Зифике какое-то большое вожделение, но из-за молчания твоего считал я, будто это всего лишь мерзкое влечение мужчины к мужчине. Я радуюсь, что Зифика убила воина Куи, и что, может быть, вновь увижу я это преудивительнейшее существо. Как и все остальные, опасаюсь я Диких Женщин, но если все они такие как Зифика, пойду я с тобою против мардов и уговорю сделать то же самое и лестков, как сделали это уже Авданец с Палукой.

Усмехнулся Даго и сказал:

- Высоко вознес тебя я, Херим, равно как и Палууку с Авданцем. Ибо не тот трус и слабый душой, кто боится и не может удержать в руке тяжелый меч, но тот, кто не может преодолеть собственной трусости. Только не считай, будто Зифика ответит взаимностью на чувства твои и желания. Ничто не может поменять натуры Дикой Женщины.

Почему же позабыл он впоследствии слова эти и столько несчастий навлек на край свой?

После коротких заморозков пришла пора тепла. Меж деревьями в пуще стелились туманы, солнце светило как бы сквозь паутину, высвечивая голые ветви. И лишь там, где росли сосны и лиственницы, все еще было зеленым, хотя и там толстым ковром серели иглы.

Против мардов выступили они осенним утром с сотней коней под воинами и двумя десятками лошадей, навьюченных провизией. Отряды шли к востоку по широкой просеке в пуще, и копыта их лошадей топтали как бы огромный, цветастый ковер, сотканный из коричневых, золотистых и алых листьев. Вскоре вышли они в поля, где связанные попарно волы перепахивали землю железными оралами. Крепость Гнездо они обошли с юга и вступили в богатый край гопеланов. По пути им не встретилось ни единого воина из Гнезда или крепости Крушвиц, лишь дважды наткнулись они на две спаленные крепостцы и окружавшие их дома. Увидали они стариков и женщин, плачущих по своим убитым родичам, потому что не отдали те половину своего урожая для крепости Крушвиц, и напали на них воины сидящего там Повалы. Среди этих несчастных Даго раздал несколько серебряных денаров, говоря, что наступают времена воли, и он, Пестователь, явился людям на белом коне, чтобы свергнуть господство богатеев. На волосах Даго видели люди Священную Андалу и сами понимали, что нет уже Пепельноволосого, а власть после него добровольно принял Даго, ибо, как гласило предсказание: золотой камень не сиял бы так ясно, если бы Пестователь пролил кровь.

Легко было идти маршем даже в сто двадцать лошадей, поскольку уже минула пора сбора урожая, амбары были заполнены зерном, а на полях стояли стога сена. За овес и сено для лошадей, за припасы для воинов Даго приказал своим воеводам платить людям деньгами, обещая. что так всегда и будет при его пестовании.

Воины обошли Крушвиц и озеро Гопло и потом, ускоряя марш, направлялись к Висуле, к граду, называемому Плоцк, где начиналась уже Мазовия, и где должны были они встретиться с посланцами королевы Айтвар. Именно такое сообщение передала Зифика с Куи, прежде чем, отнесшись к ней как к обычной женщине, хотел поиметь ее воин-лестк и был ею заколот. Но Даго не считал, будто событие повлияет на его отношения с королевой Айтвар, ведь она все так же нуждалась в его помощи против мардов. Но никто, ибо Даго не говорил об этом, даже перед ближайшими своими советниками - Авданцем, Палукой и Херимом, не знал истинных его планов. Раз за разом спрашивал Даго у Херима, поступают ли в его канцелярию известия из соседних держав. Что делают Крылатые, а что Круглоголовые? Как чувствуют себя в неволе мардов лендзяне, и что делает повелитель Каррадонона?

Сильно изменился Херим. Титул старосты канцелярии Даго, власть над кучкой разведователей и шпионов дали ем, наконец-то, чувство собственной значимости и ценности. На особой вьючной лошади возил он дощечки, покрытые воском, и хотя еще не сделал ни единой записи на них, важничал, постоянно направляя своих подчиненных в разные стороны.

Первыми сообщениями, записанными Херимом костяной палочкой, были сведения от схваченного воина из рода Повалов, что каждый из начальников самых значительных родов лендзян и гопеланов желает объявить себя удельным князем. Право на княжескую власть хотели иметь прежде всего те, что сидели в укреплениях, выстроенных еще Нелюбами Пепельноволосыми, то есть Повалы и Дунины. Херим записал, что в борьбе за княжеский титул столкнулись меж собою Лебеди, а также Повалы с Дунинами. но битвы так и не разрешились в чью-либо пользу. Повалы с Дунинами закрылись в своих крепостях, собираясь приступать к последующим действиям только весной. Еще Херим записал, что Хельгунда, якобы, выслала в Юмно небольшой отряд воинов с просьбой, чтобы ее отец, Хок, прислал ей княжескую корону и еще сотню наемников. Выходит, и она сама не собиралась отказываться от княжеской власти.

- Нелюбы Пепельноволосые создали державу, - объяснял Даго Хериму. - За сделанное народ и богатеи возненавидели их. Голуба же уничтожили за его доброту. Так каким же правителем следует быть, чтобы править этими карликами, похожими на кровожадных клещей, облепивших громадного лося.

- Таким как ты, повелитель, - льстиво отвечал Херим.

- Что значит: "таким как я"?

- Любящим свободу, - Херим сказал это с такой уверенностью, что Даго даже поверил ему.

Приближаясь к Висуле, увидали они дым в небе, а ночью - зарево пожара. Когда же подошли к берегу, то увидали, что это горел городок Плоцк и порт, откуда Пепельноволосые сплавляли зерно в Витляндию. Три сотни вооруженных луками Диких Женщин, восседавших на лошадях, ожидало воинов Даго на другом берегу. Это они сожгли городок и перебили его жителей. Увидав все это, сплюнул Даго в сторону и сказал Хериму:

- Ну почему они не сохраняют сил для войны с мардами, а вместо того убивают людей, которые вскоре станут моим народом? Зачем было им палить порт на реке? В Мазовии разговаривают на языке лендзян и гопеланов. Пепельноволосый отдал мне и эти земли.

В это время на лодке к ним приплыли Зифика и командовавшая женским войском её старшая сестра, княжна Люгия - женщина рослая и настолько атлетически сложенная, что в своей мужской одежде казалась сильнее Палуки или даже самого Даго. У неё, как и у Зифики, был покрытый серебром щит и великолепный лук с бронзовыми оковками. Презрительно поглядела она на сотню приведенных Пестователем воинов.

- И с этой вот горсткой ты собираешься ради воза золота победить мардов? - не скрывая издевки, спросила она.

Отвечал ей Даго:

- Мы не станем сражаться ни по-ромейски, ни по-тевтонски. Мы, склавины, сражаемся тайным образом. Скажи, что знаешь ты о мардах?

- Они крепились, окружив свой стан повозками, на огромных пастбищах в нижнем течении реки Буцк на левом её берегу. Много у них награблено зерна и сена. Там же поставили они свои шатры. То ли готовятся они зимовать, то ли, когда ударят сильные морозы, пойдут они на Край Квен, ибо известно им, что у нас есть много золота.

И тогда приказал Даго:

- Выступай, госпожа, со своими воинами и становись лагерем на правом берегу реки Буцк. Когда придут морозы, мой посланец даст вам знать, когда мы совместно ударим на мардов. Мы зайдем на них по левому берегу, где стоит их лагерь. Оставь лишь нам Зифику, в качестве проводника. И уходи со своими женщинами как можно быстрее, ибо они пробуждают нашу неприязнь. Поэтому сейчас нам не стоит объединять наши силы.

Лицо княжны Люгии было женственным и даже весьма красивым. Но лишь одно это могло нравиться в ней, ибо тело, движения и голос напоминали, скорее, мужчину-силача. Она была на несколько лет старше Зифики, которая еще сохранила девичий стан. "Через несколько лет Зифика будет такой же", - с сожалением подумал Даго, которого в последнее время часто посещали воспоминания о нежных и благоухающих телах женщин с юга и их искусстве любви. Женщины же из Края Квен не знали, что такое любовь. Будто животные один-два раза в год охотились они на самцов и вынуждали тех к совокуплению, чтобы оплодотвориться.

- Твоих воинов объял страх перед нами. Или теперь боязнь стали вы называть "неприязнью"? - с издевкой спросила Люгия. - Зифику оставить я могу. Только вот, не придется ли ей вновь пускать в ход кинжал?

- Она будет под моей опекой, - заявил Даго.

- А кто ты такой, носящий Андалу? Чего стоят твои обещания?

Даго пожал плечами. Эта Дикая Женщина искала ссоры, но для этого было самое неподходящее время.

- Не хотелось бы видеть, княжна, как марды тянут тебя на аркане. Слишком мало знаешь ты мужчин, поскольку, как я слыхал, в Городе Женщин проживают лишь рабы - слабые и трусливые.

- Равно как и среди вас, мужчин, живут слабые и пугливые женщины. Я бы с удовольствием подралась с тобою, - хохоча, толкнула она Даго в плечо.

Тот отодвинулся с выражением отвращения на лице.

- Ну, и что мне с того, если бы я победил тебя? - спросил он. - У тебя женское тело, но душа мужчины. Этого слишком мало, чтобы сделать человека счастливым.

Люгия поняла, что ссориться сейчас с Даго нет смысла. Презрительно смеясь, она спустилась в лодку и уплыла, оставляя Зифику.

- Не сердись на мою сестру, - сказала та. - Она никогда не встречала такого как ты мужчину.

- А чем же я отличаюсь от других мужчин? И что ты сама, Зифика, знаешь о мужчинах?

- В Городе Женщин живут сотни мужчин, слабых и трусливых. Случаются и такие как тот, кого мне пришлось убить. Как только он узнал, что я женщина, то сразу же захотел обладать мною. Ты же, господин, с самого начала догадывался, кто я такая, но с тобой мне безопасно, хоть и известно мне, каким жадным до женщин ты можешь быть.

- Повелитель отличается от подданных, - сказал Даго, с вниманием глядя на противоположный берег реки и в то же время на ряды своих воинов. Люгия не ошиблась. Три сотни сидящих на лошадях и вооруженных луками женщин будили в воинах Даго страх. Слишком уж много страшных слухов ходило о том, как обходятся они с мужчинами. По-видимому, каждого из них влекло желание обладать Дикой Женщиной, но страх преодолевал телесное вожделение. И, наверное, один только он, Даго, не испытывал ни страха, ни вожделения, поскольку эти всадницы не были для него женщинами, а только воительницами. Мужчинам, которыми довелось ему теперь командовать, не было дано, как ему, познать женщин, которые пальцами своими и губами, теплом и объятиями создавали несказанное наслаждение. Холодны были женщины аскоманов, пусть даже было дано им знать, как Астрид, что такое любовь. Склавинские женщины не знали любовного искусства, поскольку мужчины относились к ним как к вещам. А ведь любовь была таким же искусством, как и умение править людьми. История, которую изучал он у ромеев, упоминала о власти женщин, которые, благодаря своему любовном искусству, могли управлять начинаниями повелителей.

Лодка Люгии прибилась к другому берегу и, хоть приказов не было слышно, заметно стало, что Дикие Женщины готовятся к отъезду. Только еще один раз пересекла реку лодка с черным конем Зифики, и в скором времени противоположный берег сделался пустынным.

Тем временем Херим льстиво заговорил с Зификой, пытаясь завоевать ее расположение.

- Я всегда чувствовал рядом с тобой как-то не по себе, - признался он. - Ты и тогда благоухала и теперь от тебя приятно пахнет. Не мог я догадаться, кто ты такая, но каким-то таинственным образом воспринимал твою женственность.

Зифика показала ему на другой, теперь уже пустынный берег:

- Все они пахнут как я, Херим. И, заверяю тебя, они не мужчины. Ни одна из них не откажет тебе в своем теле, если попросишь об этом.

- А что будет потом?

- Если ты сможешь победить ее в поединке, то сделаешь из нее свою рабыню. В противном же случае она убьет тебя или сделает своим рабом.

Херим усмехнулся и отрицательно покачал головой:

- Ты прекрасно знаешь, Зифика, что я не человек лука и меча, а вместо того люблю держать в руках гусиное перо или стило. К тому же, любовь - это не поединки и сражения.

- Все потом, что тебе ничего о любви неизвестно, - вмешался Даго.

А потом он уже ничего не сказал, лишь вскочил на своего белого коня и в сопровождении Зифики направился по берегу вверх по течению реки, дав знак воинам, чтобы те следовали за ними. Он не собирался рисковать людьми, лошадьми или вьюками, переплывая Висулу, которая теперь несла в русле своем черную от ила, поднявшуюся от дождей воду. Впервые пригодились для Даго разведчики Херима. Они принесли известие, что в двух днях пути вверх по реке имеется брод, действующий, к сожалению, только лишь в пору низкой воды. Но рядом с бродом, на высоком обрыве берега был Высокий Град со старостой по имени Псарь. Как и все в Мазовии он платил дань Городу Женщин, взамен же те оставили его в покое, давая возможность подзарабатывать на переправах.

И вот уже четыре дня сотня воинов Даго шла по левому берегу Висулы к реке Буцк. Погода все еще была теплой, туманной, кони все еще могли щипать траву на лугах. Но потом зарядили дожди, а в пору зимнего солнцестояния грянули морозы и посыпал снег. Воинам Даго показали брод на реке Нарев, но перешли ее уже по льду. Теперь они очутились в краю, где находились марды, чей лагерь был в пяти днях пути от брода. Все городки были сожжены, а их обитатели ютились теперь по землянкам, вырытым в лесах. Сохранились только лишь укрытые в чащобе малые веськи.

Пришел месяц сечень, а с ним и сильные морозы. Выпал глубокий снег. В одной из уцелевших деревушек мазовян Даго решил остановить свое войско, хорошо оплачивая за укрытие и возможность жить по хатам, за еду для воинов и сено для лошадей. На глазах у всей деревушки приказал он повесить двух воинов за изнасилование женщины и отобранного у местного жителя барана. После этого многие скрывавшиеся в лесах от мардовлюди поверили, что теперь есть человек, и в правду взявший всех их в пестование свое и не позволяющий никого обижать. Это от них узнал Даго, где расположен лагерь мардов, как он построен и каким образом охраняется. На трех восковых табличках записал Херим рассказы про мардов, но Для Даго самым важным известием было такое: внутри самого лагеря марды держали всего лишь несколько лошадей - для своего предводителя и его родичей. Остальные шесть сотен лошадей (столько было их у мардов под седло и тягловых) содержались на громадной лесной поляне, огороженной жердями. Лошадей охраняли два десятка воинов, живущих в трех шатрах. Они же стерегли и стога с сеном, которое марды забрали, чтобы кормить им в зиму лошадей.

Даго, Херим, Зифика, Авданец и Палука, а также семья старосты жили в большом доме, где от печи несло теплом. Спали они на деревянных нарах, друг возле друга. Зифика всегда спала у стенки, отделенная от Херима и остальных телом Даго.

- Прошу тебя, господин, - обратилась она к Даго, - даже во сне не пытайся прикасаться ко мне, ибо я всегда сжимаю рукоять кинжала.

А тот ни в первую, ни во вторую ночь глаз не сомкнул, мучимый желанием, которое вызыывал в нем запах лежавшей рядом женщины. Поэтому днем он ходил невыспавшийся и раздраженный, именно тогда приказал повесить двух воинов за насилие над мазовянкой. Только разве было у них больше прав, если сам он обязан был сдерживать свое вожделение?

На третью ночь он забрал из дома бобровую накидку и пошел спать на верхушку огромного стога с сеном. Стоял мороз, но под меховой накидкой было тепло, и Даго чувствовал себя счастливым, видя над собою чистое ночное небо и свою Звериную Звезду, которая в это время восходила очень рано.

Утром, когда оголенный до пояса мылся он возле колодца с журавлем, к нему подошла Зифика - злая, с синяками под невыспавшимися глазами.

- Ты ушел, господин, и мне стало страшно, - призналась она. - Я не спала всю ночь, так как любое движение кого-нибудь в доме заставляло меня хвататься за кинжал. Где ты был этой ночью?

- Не твоя вина, Зифика, что ты пахнешь мехом как моя опекунша и первая любовь, великанша Зелы. Но рядом с тобой не могу я заснуть, так как накатывают на меня воспоминания о моих самых счастливых днях. Я же лежал на стоге сена, молясь Звериной Звезде, чтобы дала она мне победу над мардами.

- Я тоже буду спать на сене, ибо ты обещал обеспечить мою безопасность, - гордо заявила Зифика. - Лишь рядом с тобою чувствую я себя защищенной.

Только случилось все по-иному. Сразу же после завтрака Даго с Зификой решили отправиться в сторону лагеря становища мардов. Даго пришел к вывод, что чем более будут оставаться все они лишь в дне пути от вражеского лагеря, тем больше будет опасность, что марды знают об их укрытии и какой-нибудь ночью неожиданно атакуют. Тот же, кто бьет первым, всегда имеет больший шанс на победу.

К полудню небо затянуло тучами, и начал падать мелкий снежок, которому Даго с Зификой были даже рады, ведь тот засыпал их следы. Свой поход они спланировали на два дня. У них была еда, меха и попоны для лошадей, для них же овес в мешках. Так что они не опасались ночлега в лесу, даже на случай большого мороза.

Вскоре поднялся сильный ветер. Метель усилилась, и сделалось темно. Бор был в основном еловым, и деревья защищали наших путников от ветра. Перед самым закатом встретилась им стая волков, и Даго сказал Зифике, что они, по-видимому, находятся уже неподалеку от поляны, так как волки любят кружить возле подобных мест. Они, видно, не раз пытались проникнуть на поляну и похитить жеребенка. Следовало ожидать, что марды всегда настороже и тщательно охраняют лошадей не только из опасения налета чужаков, но и из-за шастающих поблизости хищников. Поэтому они свернули к югу, чтобы обойти поляну стороной, и приблизились к становищу мардов с востока.

Две лошади и два всадника для стаи, где было тридцать голов, казались легкой добычей. Было самое начало зимы, и звери еще не должны были испытывать сильного голода. Трижды накладывала Зифика стрелы на тетиву своего золотого аланского лука, и три волка пали мертвыми, становясь поживой для остальных. Только так смогли Даго с Зификой оторваться от хищников и затем спокойно ехать через бор, захлестываемый ветром и снегом.

Начало ночи они переждали, прячась под широкими лапами огромной ели. Позволили покормиться и отдохнуть лошадям, сами же пожевали вяленого мяса. Как Даго и ожидал, ночь утихомирила ветер, метель закончилась, снег перестал падать, и показались звезды, и среди них увидал он и свою - Звериную. Даго, молчавший всю дорогу, теперь вроде бы оживился и показал звезду Зифике:

- Вот она, моя любимая. Я показывал ее тебе летом, в селении Палуки. Теперь же ты можешь видеть ее зимой. Останься тут, Зифика, и ожидай меня. Назад я приеду по собственным следам. У меня белый плащ и белый конь, так чтона снегу буду я невидимым. Известно мне, что табор мардов где-то рядом. Я хочу увидеть его собственными глазами, потому что глаза соглядатаев часто косят.

- Ладно, - согласилась Зифика. - Твой белый жеребец мчится быстрее ветра, и ты сумеешь оторваться от погони мардов. Мой лук тебе ни в чем не пригодится, ибо этой ночью не может погибнуть никто из них, чтобы не узнали они, будто кто-то чужой ходил возле их лагеря.

Похвалил Даго Зифику:

- Тебе ведомо искусство боя, потому скажу тебе, что я не желаю с мардами воевать. Я знаю, что тысячами живут они над Понтом, они храбры и воинственны. Если мы перебьем этих здесь, другие пожелают отомстить и пришлют сюда тысячи воинов, а тогда Край Квен точно погибнет. Я предпочел бы не сражение, но переговоры. Жаль, что не знаю я никого, кто владел бы странным языком мардов.

- Когда год назад появились они у границ Края Квен, то потребовали от нас сундук золота, а за это вернули похищенных с пастбищ наших лошадей. Жена их юного вождя, Арпада, женщина из русских склавинов, разговаривала с моею сестрой Люгией. Она сказала, что с нас будут требовать по сундуку золота каждый год, но теперь они хотят уже два сундука, иначе обещают снова напасть на наши пастбища и похитить наших лошадей.

Даго начал готовиться в путь.

- Поведай мне свои замыслы, господин, - попросила Зифика. - Доверься мне, и я, может, в чем-нибудь помогу тебе.

- Мне помогут мои глаза, уши и ловкость. Зачем же мне советы женщины, выдающей себя за мужчину?

И после таких презрительных слов, он исчез в темноте на своем белом жеребце. Уже на полпути увидал он десятки костров, пылавших между белыми шатрами, расставленных в центре громадного круга из соединенных повозок. Как и докладывали шпионы лишь несколько лошадей, привязанных к коновязи возле самого большого шатра, принадлежали вождю Арпаду. Даго втянул в ноздри запах дыма и почуял, что здесь жарят конину. Он напряг слух и услыхал тихий голос женщины и плач какого-то ребенка, и это означало, что марды прикочевали сюда со своими женщинами, как обычно степняки и поступали. Потом увидал он объезжающую становище стражу и догадался, что охранники прячутся в накрытых полотном повозках.

Даго галопом вернулся к Зифике, уже имея в голове план нападения на мардов. До самого рассвета не сомкнул Даго глаз, опасаясь того, что волки нападут на привязанных к дереву лошадей. Он лежал в снежной яме под огромной елью в своей бобровой накидке, а рядом с ним, завернувшись в такую же накидку, спала Зифика. Этой ночью Даго смог бы овладеть ею, ибо руки ее лежали под щекой, вдалеке от ножа. "Книга Громов и Молний" не говорила, что должен делать повелитель, когда пожелает лежащую рядом женщину, но Даго было необходимо золото Страны Квен. Когда у него будут эти сокровища, золотой камень Андалы вспыхнет еще ярче. И разве не обязана самой пылкой любовницей повелителя оставаться лишь власть?

Утром они натерли лица снегом и отправились в обратный путь.

- Не кажется ли тебе, господин, что мне следует отправиться на поиски становища своей сестры? - спросила у Даго Зифика. - Мне показалось, что ты собираешься ударить на мардов.

- Не пытайся отгадывать мои намерения, - довольно грубо отрезал тот. - Радуйся, что этой ночью ты не стала моею. Руки ты держала под щекой, а не на ноже. Впрочем, ты все равно не смогла бы дать отпор моей силе.

- Так почему же ты струсил? - спросила девушка с издевкой.

- Потому что гораздо более твоего тела жажду я повозки с золотом.

Зифика открыла зубы в кокетливой улыбке.

- Если ты одолеешь мардов, то получишь свой воз золота, Но я попрошу свою мать, чтобы она разрешила мне переспать с тобою. Сына убью, но вот дочка от тебя станет повелительницей Города Женщин, ибо я верю, что в жилах твоих течет кровь древних спалов.

- Нет, Зифика, не станет по-твоему. Лучше уж переспи с моим белым жеребцом, - захохотал Даго и пустил коня галопом, оставляя разгневанную девушку за спиной.

На следующий день Палука с тридцатью воинами направился на поиски поляны неподалеку от лагеря мардов. Он должен был оградить эту поляну жердями, чтобы оттуда не смогли сбежать лошади. Было решено, что в полночь Палука встретится с Авданцем и Даго возле того места, где марды держали своих коней.

- Лошади - это их жизнь. Марды любят их как себя самих, - объяснял Даго. - Лошадей стерегут всего лишь два десятка воинов. Мы ударим на них всей силой, одолеем, а затем ты, Палука, и тридцать твоих воинов погоните их лошадей на нашу поляну. Вот тогда, как мне кажется, вождь Арпад во главе сорока воинов, потому что ровно столько лошадей насчитал я в их лагере, пойдет по нашему следу. Остальные марды останутся в лагере, потому что там их женщины и дети. В пешем строю они навряд ли умеют сражаться. На Арпада мы устроим в лесу засаду. Старайтесь никого не убивать, хватайте арканами. Я хочу всех их иметь живыми. Если они не получат лошадей. им придется сдаваться без боя.

Так и случилось. Спрятавшись на заснеженном склоне оврага, невидимые среди сосен и елей, видели они, как Палука гнал по оврагу мардских лошадей в сторону огороженной поляны. Лошади оставили в снегу глубокий след. Через какое-то время увидали они сорок всадников, и Даго без труда догадался кто из них Арпад. У него был позолоченный шлем и под седлом великолепный буланый жеребец. Рядом с ним ехала женщина в большой меховой шапке на голове и с луком в руках. Скорее всего, это была его жена, женщина из рода русов.

Даго крикнул и, ударив Виндоса шпорами, одним скачком очутился на дне оврага, и белый жеребец так сильно ударил свой грудью в бок буланого жеребца, что тот даже осел на задние ноги. Тогда Даго ударил ножнами своего меча по золоченому шлему, и арпад без сознания грохнулся с седла. То же самое Авданец сделал с женой Арпада. С другими пошло чуть похуже, так что двое кочевников пало от копий воинов Даго, одного же из них смертельно ранила мардская стрела.

Сражение продолжалось недолго. Двенадцать мардов, связанных веревками, лежало на снегу, воины Даго вылавливали в лесу их лошадей.

- Кто ты такой, господин? - спросила женщина из края русов на своем певучем языке, понятном и для лендицов, поскольку оба языка были родом от древнего спальского.

- Я Даго, которого называют Пестователем. Весь народ за рекой Висулой взял я в свое пестование, - горделиво отвечал тот, держа белого жеребца под уздцы.

Женщина сказала Арпаду что-то непонятное, он тут же ответил ей, а та повторила:

- Мы не враги народа, живущего за рекой Висулой. Мы никогда туда не ходили.

Даго снял с головы Арпада позолоченный шлем и натер ему голову снегом, чтобы тот не испытывал боли после удара ножнами.

- Скажи ему, - обратился Даго к женщине, - что за помощью против вас обратились ко мне воинственные женщины из Страны Квен. Вы уже получили от них сундук золота, а теперь затребовали уже два сундука. Ваша жадность безгранична, и потому будете вы перебиты, а ваши лошади станут нашими. Ваши дети станут нашими невольниками, а ваши женщины - нашими служанками.

Когда женщина переводила эти слова Арпаду, Даго внимательно приглядывался к нему. Это был молодой человек его возраста, самое большее - двадцати двух лет, с раскосыми глазами, смуглым гладким лицом и длинными черными усами.

- Это Арпад II, сын великого вождя мардов, За его жизнь и свободу ты получишь множество табунов лошадей и все то золото, которое дали нам воительницы из Страны Квен.

Арпад что-то высокомерно добавил, и женщина перевела:

- Если же ты сохранишь жизнь и свободу и другим мардам, Арпад II готов возвратиться к своему отцу на Понт.

Даго поглядел на женщину из края русов, на ее длинные светлые волосы, белое лицо и прекрасные голубые глаза. Этот темнолицый вождь, по-видимому, сильно любил ее, ибо она так сильно отличалась от женщин племени мардов. Даго вынул из-за пояса нож и разрезал веревки на руках женщины и Арпада.

- Мне не нужно ваше золото. Коней я вам отдам, - заявил он. - Вы уедете отсюда ранней весной, как только начнут сходить снега. Эти земли не подходят для кочевий. Здесь мало пастбищ, а только леса и болота. Мне не хочется ни войны, ни мертвецов на своем пути. Хочу же я с мардами братства.

С этими словами он вынул из седельной сумки металлический кубок, надрезал ножом безымянный палец на своей левой руке и слил в кубок немного крови. После этого он подал нож Арпаду.

- Ты выпьешь мою кровь, а я выпью твою кровь, - радостно подхватил Арпад и надрезал и свой безымянный палец, глядя потом, как капли крови стекают в кубок.

Затем он отпил этой крови и подал кубок Даго. Тот осушил кубок до дна, а затем торжественно сказал:

- Ты возвратишься на Понт, но когда очутишься в нужде, мои воины придут к тебе с помощью. Если же я, Даго, повелитель народов за рекой Висулой, буду в нужде, твои воины подадут руку помощи мне. Пусть нашим свидетелем в этом станет ворон. Клянись же!

Авданец поднял руку, на которой сидел его ворон, и черная птица закружила над ними, а потом вновь вернулась на плечо хозяина.

- Клянусь! - произнес Арпад.

Даго, Господин и Пестователь, лично перерезал путы на руках каждого из схваченных мардов, затем приказал вернуть им лошадей и позволил забрать двоих, убитых в стычке.

- Завтра я отдам всех ваших остальных лошадей, - пообещал он. - Но остерегайтесь Диких Женщин, что воспылали к вам ненавистью и прячутся на правом берегу реки.

Марды отбыли в свой лагерь, а Даго усмехнулся Хериму и Авданцу:

- Их стан неприступен. В нем укрыты более четырех сотен воинов. Они очень храбры, и даже если бы мы одолели их, мало кто из нас возвратился бы за Висулу.

- Жалко мне этого сундука с золотом, - вздохнул Авданец.

- Но мы же получим целый воз золота, - Даго все еще был весел.

Тут вмешалась Зифика, заикаясь от распирающей ее грудь гнева:

- Ты проговорился, господин, что лагерь наших женщин находится на другом берегу замерзшей реки. Зачем?

- Потому что я не желаю продолжения этой войны. Пусть ранней весной марды уходят отсюда. Мне не хочется, чтобы они возвратились сюда с новыми силами. Ты немедленно переберешься на другой берег и передашь княжне Люгии, что марды мирно уйдут отсюда. Таким образом, я выполнил то, о чем просила меня королева Айтвар. Мардов я победил. Теперь же мне следует получить с вас воз золота, и я буду ждать его в Высоком Граде.

Зифика стиснула губы и, ударив коня шпорами, галопом умчалась в лес. После этого Даго отдал приказ оставить деревушку, где они до сих пор жили. Утром же, вместе с Палукой и его людьми он погнал лошадей со своей тайной поляны в лагерь мардов. Навстречу к ним выехпл вождь Арпад с женой. Марды забрали своих лошадей.

- Не желаешь ли ты, Даго, заехать в мой стан и выпить кумыса? - пригласил вождь.

Даго опасался измены. С ним был только Палука и его тридцать воинов, а в лагере находилось около четырехсот мардов.

- Благодарю тебя, вождь, - вежливо, но решительно сказал он. - Мое войско уже отправилось в обратную дорогу, ибо я поверил твоим клятвенным заверениям. Не мне тебе объяснять, насколько труден зимний марш для почти что тысячи воинов, - солгал он. - Мне следует поспешить за ними и проследить, чтобы не было какого насилия здешним людям, чтобы воины силой не отбирали себе и своим лошадям корма. Может статься, я и вернусь сюда весной, чтобы убедиться, ушел ли ты на родину.

После этого Даго соскочил с коня и, стоя на земле, широко открыл объятия. Арпад понял этот жест и тоже сошел на землю. Они обнялись, как пристало братьям, что прощаются, скорее всего, навсегда.

Через два дня, когда Даго с войсками шел по направлению к Высокому Граду, чтобы там дождаться конца зимы, до Херима дошло известие, что три сотни Диких Женщин ночью напали на лагерь мардов. Те, прячась за своими повозками, перебили из луков почти сотню женщин, а после того рискнули совершить конную вылазку и убили еще пару десятков напавших на них. Остальных Диких Женщин спасла темнота ночи и знание лесов на правом берегу реки Буцк. Поговаривали, будто княжна Люгия погибла, о судьбе же Зифики никто сказать ничего не мог.

После того Авданец вновь льстиво начал:

- Никогда, о Пестователь, не стану я сражаться с тобою на молотах, ибо ненароком мог бы повредить твою разумнейшую голову. Ты одолел мардов, что были в четыре раза сильнее нас, а погиб всего один наш воин.

Один лишь Херим все время опасался, что королева Айтвар может быть такой же жадной крови как ее дочка Люгия. И отдаст ли она обещанный ею воз золота только лишь за уход мардов?

Через неделю Даго с войском добрался под палисады Высокого Града.

- Открой нам свой град, староста по имени Псарь! - крикнул Даго мазовянам, спрятавшимся за палисадом. Если по доброй воле предоставишь ты мне теплое жилье и корм для лошадей, я возьму тебя в свое пестование. Если же ты не сделаешь этого, мы спалим твой город, а тебя самого повесим.

Через несколько лет Херим записал:

"Видя могучий отряд Даго, староста по имени Псарь, открыл ворота града своего, дал укрытие воинам и был взят в пестование. И таким вот образом во власти Даго Пестователя очутился расположенный над рекою Висулой первый град мазовян, что до сих пор выплачивал дань Диким Женщинам".

В тот год в месяце лютом ударили злейшие морозы, но холода стояли недолго. Оттепель началась еще до наступления месяца березня. Снег растаял совершенно, и уже можно было выпускать лошадей на пастбища с остатками прошлогодней травы. Разведчики Херима вернулись уже известным путем и увидали, что с первой же оттепелью марды уложили свои шатры на повозки и, отмечая путь свой глубокими колеинами, ушли на юг.

- Он выполнил свое обещание, - передал их сообщение Херим.

И Даго согласно кивал головой, хотя и не верил он ни в какие обещания, присяги и клятвы. Он давно уже пришел к выводу, что отряд мардов под предводительством Арпада, сына великого вождя, был выслан на север только лишь на разведку. Марды не нашли здесь земель, пригодных и привычных для кочевников, и поэтому повернули. В подходящем для них климате Паннонии им будет легче врываться в богатые провинции империи ромеев или же бить по восточным франкам.

Вскоре после того в Высоком Граде появилась Зифика. При виде Даго ее хмурое лицо вроде бы даже прояснилось.

- Королева Айтвар оплакала свою дочь Люгию, как оплакала и почти полторы сотни своих воительниц. Поначалу она злилась на тебя, господин, что ты позволил мардам уйти, ничего не взяв с них за смерть ее подданных. Только ты ведь предупреждал Люгию, чтобы та не нападала на лагерь мардов. Я тоже предостерегала ее. Она совершила ошибку, ты же, господин, свое обещание выполнил. Марды оставили наши границы. Посему, возьми с собою пятнадцать воинов и направляйся со мной в Страну Квен. Только, когда подойдем мы к первой же плотине, твои воины останутся на месте. Тебя же одного, с завязанными глазами, я проведу в Город Женщин, откуда ты заберешь обещанный воз золота. Так будет, ибо ни один мужчина не должен узнать дорогу в Город Женщин и после того уйти оттуда живым.

Очень долго Авданец, Палука, а также Куи, который во время войны с мардами как-то не нашел способности вернуть к себе доверия и милости, уговаривали Даго отказаться от поездки за золотом.

- Там будет засада, господин мой, - объяснял Авданец. - Королева Айтвар захочет отомстить за смерть своей дочери Люгии.

Куи же повторял рассказы об ужасных жестокостях, которые, якобы, творили Дикие Женщины.

- В самом лучшем случае, господин, они тебя кастрируют, - пугал он. - Я слыхал, будто в городе этом проживает множество кастратов. Когда Женщины поимеют мужчину и чувствуют себя оплодотворенными, то заставляют своих невольников выбирать: смерть или кастрацию.

Даго и сам боялся, хотя тщательно скрывал свой страх. Он не верил людским обещаниям и клятвам, поскольку и сам не собирался когда-либо выполнять свои собственные, чему научила его "Книга Громов и Молний". Нарушение клятв входило в науку управления людьми. Потому-то он долго разговаривал с Зификой, пытаясь вытянуть из нее хотя бы словечко об истинных намерениях королевы Айтвар.

- Ты, господин, носишь на волосах Священную Андалу, - заявила та. - Я сама присутствовала при том, как Пепельноволосый по доброй воле передал ее тебе. Неужели ты считаешь, что моя мать захотела бы убить того, кто станет владеть державой, соседствующей с ее собственной? Тебе обещали воз золота, и ты его получишь.

Ее слова не убедили Даго. Держава Пепельноволосого распалась на три удела с крепостями в Гнезде, Крушвице и Познании. Не лучше ли иметь соседями три перессорившихся меж собою и слабых удела, чем одну сильную державу, под управлением одного государя? На месте королевы Айтвар Даго сам бы избавился от такого как он человека.

Но мысль о целом возе золота манила и не позволяла заснуть. Его собственные мешки с солидами и денарами уже показывали дно. А в Высокий Град все время прибывали и прибывали новые воины из краев лендицов и гопеланов, готовые служить Даго за большую плату. Прибыл даже самый старший сын старосты Повалы, сидящего в Крушвице, и попросил помощи против своего же отца. Старый Повала обещал молодому передать всю власть, но потом взял себе в жены молодку, а та посоветовала мужу убить наследника. Трижды пробовали отравить молодого Ольта Повалу, пока тот не сбежал в Высокий Град. Он торжественно встал перед Даго на колени и, положив руку на его щите, отдался в пестование.

Но в Даго было нечто большее, чем просто жажда золота и власти. Как сказала об этом когда-то Зелы - в глубине мыслей скрывал он сомнение: а взаправду ли зачал его великан?

- Вы всего лишь карлы, - с презрением сказал Даго своим воеводам. - Во мне же течет кровь великанов. Поэтому вы, будучи на моем месте, возможно, и струсили бы. Я же - великан, сын великана Бозы, отправлюсь к королеве Айтвар и заберу обещанный воз золота.

Под утро, когда запели первые петухи, Даго разделся донага и алой краской нарисовал на руках, на груди и бедрах магические знаки, чтобы те защитили его от стрелы, меча, копья и воды. Утром он объявил Зифике, что готов в путь.

Авданец с четырнадцатью всадниками сопровождали их до места, где сливались реки Нарвия и Буцк, и там, на обширных болотах, прорезанных каналами и насыпями-дамбами, скрывался от посторонних глаз Город Женщин.

На полях уже сошел снег, солнце пригревало днем довольно-таки сильно, но достаточно было очутиться в тени, чтобы почувствовать холод. По вечерам землю еще сковывали заморозки. Развилку рек Нарвии и Буцка окружали громадные пастбища - пока еще рыжие и покрытые талой влагой, слившейся в огромное озеро. На самом краю разлива Зифика остановила весь отряд и приказала воинам сойти с лошадей.

- Здесь будете вы ждать, потому что именно здесь начинается первая насыпь, ведущая в Город Женщин. Насыпи эти скрещиваются одна с другой, поворачивают, некоторые ведут в болота, и только одна ведет к цели. Более двух десятков мостов защищают доступ в город, причем каждый из них можно очень быстро разобрать или поджечь. Все эти дамбы и каналы творят огромный магический знак, обещающий смерть прибывшему со злыми намерениями, Посему до сих пор никому не удалось встать хотя бы перед защитным валом с семью башнями, стерегущим Город.

Даго хотелось показаться перед королевой Айтвар в самом лучшем виде. Как и всегда на нем был белый плащ и позолоченный панцирь; на бедрах он застегнул белый пояс и одел красные сапоги из вавилонской кожи.

Он обнял Авданца, и чтобы не выдавать своего волнения, так сильно хлопнул кузнеца по спине, что сидящий у того на плече ворон взлетел вверх и какое-то время кружил над ними, что было добрым предзнаменованием.

Зифика завязала глаза Даго красной повязкой, взяла белого жеребца под уздцы и повела к первой подмокшей насыпи.

Но весьма скоро Даго услыхал, что копыта лошадей ступают по драницам, значит насыпи были выложены деревом. Еще слыхал он, как с громким стуком проходили они по мостам из деревянных стволов. Таких мостов он насчитал уже ровно десять, как вновь раздался голос Зифики:

- Наступила ночь, господин, хотя для тебя уже давным-давно темно. Но не беспокойся, что нам не удастся попасть в город, так как я вижу зажженный на одной из башен огонь. Скажи мне, испытываешь ли ты страх?

Немного подумав, Даго ответил:

- Я слышу вокруг себя вздохи духов моих предков, давно ушедших спалов. Моя спина чуть ли не сгибается под охраняющей меня дланью какого-то великана. И кто-то нарисовал на руках моих пурпурный знак солнца.

Зифика остановила лошадей и вынула из седельной сумки факелы. Даго услыхал удары кремня по кресалу и почувствовал запах горящей лучины. Девушка разрезала ножом рукав кожаного кафтана Даго в том месте, где кончался панцирь, и увидала алый знак.

- Ты сказал правду, господин. Кто-то нарисовал на твоей руке пурпурный знак.

Даго обрадовался, так как в голосе Зифики он уловил тревожную нотку. Когда же они отъехали еще на какое-то расстояние, он сказал:

- Кто-то нарисовал пурпурные знаки на моей груди и на бедрах. Станешь ли ты проверять их?

- Нет, господин. Оставь свои чары. Я знаю, что ты обладаешь колдовской силой. Помню, как лечил ты рану у меня на спине, и от нее остался почти незаметный шрам. Херим говорил мне, что и твой меч тоже зачарован.

Издалека до них долетел крик, похожий на крик какой-то птицы. Зифика ответила точно так же. На какое-то мгновение они приостановились, а затем Даго услыхал грохот и скрип широко распахиваемых ворот. Когда они проехали через них, Зифика сняла с глаз Даго красную повязку.

- Мы в Городе Женщин, откуда до сих пор не вышел живым ни один мужчина.

Они ехали по узенькой улочке, выложенной драницами. По обеим ее сторонам сбились дома с крутоскатными крышами, что Даго видал, не смотря на темень. Свет падал на улицу сквозь затянутые рыбьим пузырем окошки. На воткнутых в землю шестах горели освещающие путь факелы. По дороге им не встретилось ни одной женщины-воина, вообще ни единого человека. Даже собаки не лаяли. И вообще, город казался вымершим и безлюдным.

Четыре громадных факела, прикрепленные к деревянным столбам, освещали площадь, где на самой средине высился дом, выше всех других. Перед ступенями, ведущими в дом, Зифика спрыгнула с коня и приказала Даго сделать то же самое. Коней она привязала к специальной перекладине.

- Будь спокоен, о твоем Виндосе позаботятся, - заверила его Зифика.

Они вошли в темные сени, и через несколько шагов Зифика открыла дверь в боковое помещение, где горела масляная лампа, стояло покрытое оленьими шкурами ложе и стол, на котором Даго увидал золотую миску для мытья и золотой же жбан, наполненный водой. На позолоченной тарелке, украшенной чеканными крылатыми животными, лежало несколько кусков холодной баранины.

- Поешь и ложись спать. Завтра утром тебя примет королева Айтвар. Не пытайся выйти отсюда, так как я сразу же закрою двери на засов, а окна заперты ставнями.

Зифика ушла, а Даго повалился на ложе, держа меч в руках. Хотя он был голоден и хотел пить, Даго не коснулся ни воды, ни мяса. В еде или питье мог быть отвар, вызывающий безумие, усыпляющий или даже убивающий человека. При ромейском дворе, во дворце Василия, а еще раньше - Зелы, учили его готовить подобное питье.

И вновь почувствовал он гложущий его страх. В помещении, куда не доходило ни одного звука, никакой человеческий голос, Даго почувствовал себя одиноким и бессильным. Но потом его посетили более радостные мысли и страх начал отступать. Разве на своем пути по свету не видал он, что повсюду рождаются государи, и появляются могучие державы. Разве не чувствовал он явственно, что племена, живущие между Вядуей и Висулой, живущие в раздробленности и ссорах, буквально кричат, требуя для себя единого правителя, пусть даже и не ведая о том осознанно? Королева Айтвар всего лишь человек. "Книга Громов и Молний" говорит: "отдельные люди могут спутывать нити истории, но не могут их рвать".

Королева Айтвар была уже очень стара. Настолько стара, что желтая кожа, иссохшая будто пергамент, обтянула скулы, как бывает с мертвецами, нечто вроде белого парика из овечьего руна покрывало ее голову и уши. Когда-то среднего роста, теперь она съежилась до размеров малолетней девочки, и когда приходилось сидеть на высоком золоченом троне, под ноги приходилось подставлять обитую бархатом скамеечку. На королеве был обшитый мехом обширный кафтан, с вышитыми на рукавах и груди крылатыми драконами. На ее голове была золотая королевская диадема, буквально слепящая глаза сиянием множества драгоценных камней огромной величины. В правой руке она держала золотой скипетр. На груди у королевы Айтвар висело золотое ожерелье-пектораль с изображениями львов, пожирающих коня. У ее ног лежал золотой колчан, наполненный золотыми же стрелами, и меч в золотых ножнах. Она казалась покойницей, в особенности же, когда опускала веки. Но когда поднимала их, наполненные разумом черные блестящие глаза глядели на пришедшего. И тут же вся ее фигура оживала. Понятно, что она не могла быть матерью ни Люгии, ни Зифики, так как была слишком стара для этого. Лишь позднее Даго узнал, что женщины Страны Квен лишь рожали самостоятельно, а детей воспитывали сообща. Каждый ребенок называл королеву "матерью", так как в их представлении та была матерью всех, населявших Город женщин. Королева приняла Даго в длинном помещении с множеством деревянных колонн. Его обогревали четыре глиняные печи. На стенах висели посеребренные щиты и десятки драгоценных колчанов и луков с золотыми оковками. От дверей до самого возвышения, на котором стоял трон, вел толстый и мягкий пурпурный ковер, а возле колонн, по каждой стороне помещения стояло на страже по десять вооруженных женщин.

В приемный зал Даго привела Зифика, а возле самых дверей отошла в сторону и там же остановилась. Даго же в своих красных сапогах вавилонской кожи и золоченом панцире, со своим белым поясом и в белом плаще направился вперед. В трех шагах от возвышения он остановился, встал на одно колено и слегка склонил голову с белыми волосами, поддерживаемыми кожаным ремешком с Андалой.

- Приветствую тебя, Священная Андала, лежащую на голове этого человека, - услыхал Даго медленный и скрипучий голос старухи.

Он поднял голову и гневно наморщил брови:

- Отчего, королева, ты приветствуешь Андалу, а не меня, ее носящего?

- Потому что носить ее должен только повелитель. Ибо, разве отпускает мардов просто так, не мстя им и не требуя выкупа, знающий искусство власти человек? Я знаю, что молодой Арпад был в твоих руках. Почему ты не отнял у него жизнь?

И ответил ей Даго:

- На твоей груди вижу я изображения львов, пожирающих коня. Искусство правления говорит, что во встреченного льва не мечут копье сразу же, ибо он может быть сытым и сейчас уходит в свое логово. При дворе цесаря ромеев говорили мне, что на берегах Понта поселились тысячи мардов. Не хотелось мне, чтобы они явились сюда искать мести за убитого Арпада. Ты, королева, просила меня, чтобы я изгнал мардов из границ твоих владений. За это мне обещали воз золота.

Веки королевы Айтвар упали, и какое-то время походила она на умершую. Но потом глянула она на Даго и заявила:

- Людьми управлять трудно. Я хочу знать, имеешь ли ты право носить Священную Андалу. Скажи мне свое мнение: хорош или плох по сути своей человек?

И отвечал ей Даго:

- Человек по сути своей и добр, и зол одновременно. Он бывает плохим по сути своей, но его можно заставить творить добро. И это обязан сделать повелитель, так лишь он знает, что для народа хорошо, а что плохо.

И вновь спросила его королева Айтвар:

- Как же повелитель должен творить зло, а как - добро?

И отвечал ей Даго:

- Зло следует отмерять сразу и во всей его полноте, чтобы подданные страдали как можно короче. Добро же следует отмерять понемножку, чтобы подданные могли подольше радоваться.

Искривились сухие, бледные губы королевы Айтвар, что означало довольную улыбку.

- Где учился ты искусству правления, Даго? - Впервые назвала она его по имени.

- У цесаря ромеев, а еще у короля франков.

- Встань, Даго. Ты получишь свой воз золота. Сегодня будет лунная ночь. Мы наполним воз золотыми украшениями савроматов и запряжем в него четверку лошадей. Ночью, с завязанными глазами ты уедешь отсюда. Вплоть до самых границ Страны Квен груз будет сопровождать Зифика, но потом она возвратится. Ты же воспользуешься этим золотом так, чтобы камень у тебя на голове заблестел еще ярче.

Она ударила золотым скипетром о поручень трона, и две воительницы внесли для Даго обитый бархатом стул.

- Садись, - попросила королева Айтвар Даго. - Скажи, нет ли у тебя ко мне какой-нибудь просьбы еще?

И сказал ей Даго:

- Золото - вещь ценная. Но знания - еще ценней. У цесаря ромеев и при дворе короля франков слыхали про Страну Квен. Только вот никто, королева, не ведает истории твоего народа. Моя держава будет соседствовать с твоей. Не зная истории, я могу совершить какую-нибудь ошибку, ибо незнание - мать ошибок.

Снова королева ударила скипетром о поручень кресла, и через мгновение в комнату вошел мужчина в белой хламиде и с гуслями в руках. Он был взрослым, но в детстве его, видимо, кастрировали, так как голос его звучал высоко и тонко будто у мальчика.

- Спой нам историю Края Квен, - приказала королева Айтвар.

Мужчина с гуслями уселся у ее ног, коснулся струн и завел детским голоском:

- ...Говорят, что когда Солнце было молодо, и молодым был месяц, почти всю юную Землю покрывали поросшие сочной травой степи. Будто цветы в этой степи появились скифы - народ, любящий серебро и золото, ибо и луна, и солнце состоят из них. Скифы делились на Скифов Царских, строящих города, называемые Неаполями, где из серебра и золота изготавливали миски и кувшины, колчаны для стрел и ножны для мечей, золоченые панцири и наголенники, щиты и конскую упряжь. А еще были скифы кочевые; эти жили в степях, разводя скот и лошадей, получая за них от царских скифов золотые и серебряные вещи. А еще были скифы-пахари; эти сеяли и собирали зерно, отдавая его кочевым и царским скифам взамен за мясо и кожи, за золотые и серебряные сосуды и украшения. А Богом всех скифов был Меч.

Мужчина прервал свою песнь, затем трижды сильно ударил по струнам гуслей. Через мгновение он продолжил:

- ...Рассказывают, что в те же самые времена на острове с уже позабытым названием проживал народ савроматов, которыми правили женщины, называемые амазонками, слово же это на языке савроматов означало женщину, сражающуюся наравне с мужчиной. Савроматские женщины любили золотые и серебряные украшения, но, поскольку золота в их стране не было, они устраивали походы за ним вплоть до самого края эллинов.

...Рассказывают, что однажды эллины напали на савроматов и, одержав победу под Термодентом над ними, уплыли на трех кораблях, взяв с собою всех амазонок, которых удалось им взять живыми. Но женщины-воительницы по дороге перебили всех эллинов и захватили корабли. К сожалению, не могли управлять этими судами, и ветер понес их от самого Кремного на Меотийском озере, принадлежавшего уже скифам. Тут амазонки сошли с кораблей и пешком двинулись по чужой стране. Встретив первый же табун лошадей, воинственные женщины захватили его, объездили и стали грабить имение скифов...

...Рассказывают, что скифы начали бой с амазонками, но после битвы, осмотрев трупы убитых, открыли, что амазонки - это женщины. Тогда они собрались на совет и решили не сражаться с женщинами, но послали к ним юношей, приблизительно в том же числе, сколько было и амазонок. Когда же те убедились, что юноши не питают к ним враждебных намерений, со временем поддались им и разбили совместный лагерь. Амазонки научились языку скифов, юношей послали к родителям их за имуществом, а потом совместно с ними отступили за реку Танаис и начали там жить. Но, хотя и жили они вместе, амазонки сохранили давние свои обычаи, выезжали верхом вместе с мужчинами на охоты, принимали участие в сражениях, и ни одна из них не могла выйти замуж, пока не убила хоть одного врага...

Рассказывают, что во времена царя Атеаса на скифов напали меды, и тогда все скифы, в том числе и мужья амазонок, выступили на битву с ними, оставляя амазонок дома, чтобы те защищали имение их от других враждебных народов. Двадцать и восемь лет воевали скифы, а когда возвратились они домой, навстречу им выступило многочисленное войско. Это савроматские амазонки за это время, не имея сил дождаться мужей, связались со своими невольниками и произвели на свет многочисленное потомство. Дети эти, узнав о своем происхождении, вышли на бой с возвращающимися с войны против медов скифами. И выбрали они себе землю, и выкопали широкий ров,что тянулся от Таврических Гор до самого Меотийского озера, а поскольку скифы пытались ворваться на их земли, вели с ними постоянные битвы... В конце скифы одолели амазонок, которые, уходя от преследующих их мужчин, направились на запад; на скифов же в это время напали аланы и кутагуры. На западе амазонки вступили в край глухих лесов, затем пришли они в поля и захватили солеварни в краю гопеланов. Но против них поднялись все склавинские народы, впоследствие - по Висуле - ударили готы и гепиды. Амазонки отступили в междуречье Нарвии и Буцка, выстроив там Город Женщин. Страну свою назвали они Амазонией, что потом превратилось в Мазовию. В стране этой, имея в подданных склавинский люд, женщины научились их языку, но сохранили свои обычаи не поддаваться мужчинам. Никому не удалось завоевать Города Женщин, который германцы назвали Квен. Таким образом савроматские женщины сохранили свои обычаи и богатства - золото эллинов, золото скифов и золото савроматов. И истинно то, что никакая савроматская женщина не может иметь мужчины, пока не убьет мужчины-врага. Ибо мужчина не может господствовать над женщиной, поскольку не способен он рожать детей и в силу сего недостатка обязан оставаться лишь слугой женщины и ее рабом...

Закончил свою песнь мужчина с голосом ребенка, забрал свои гусли и тихонько ушел. И тогда королева открыла уста в последний раз:

- Даго, ты получишь воз, наполненный золотом скифов, эллинов и савроматов. Уходи в свой мир и уже никогда не возвращайся сюда, поскольку ни один мужчина не имеет права уйти живым из Города Женщин. Сюда тебя привезли с завязанными глазами, так что будем считать, будто тебя здесь и не было.

Так вот закончился прием у королевы Айтвар. Даго провели в его комнату, где он пировал с Зификой до самого вечера и восхода Луны. После того покинул он дом королевы Айтвар и увидал, что перед дверью стоит крытая полотном повозка, а в ней четыре сундука, заполненных золотыми предметами. К повозке были привязаны Виндос и черный конь Зифики. Две пары лошадей должны были вывезти тяжеленную повозку из города. Даго и Зифика уселись на передке повозки. Зифика взяла в руки вожжи и кнут, завязав перед тем глаза Даго.

Конские копыта грохотали по драницам улиц, колеса стучали на мостах и выложенных деревом насыпях. Даго чувствовал болотный запах, потом же в ноздри его проник какой-то ужасный смрад.

- Что это такое, Зифика? - спросил он.

- Я вижу сотни крыс, - ответила та. - Конские копыта и колеса повозки давят их, только их множество.

Даго сорвал с глаз повязку. В серебристом лунном свете увидал он огромное заболоченное пространство, пересеченное каналами и насыпями, по которым можно было проехать. Насыпи то соединялись одна с другой, то разбегались в разные стороны, там же, где шел канал, были проложены деревянные мосты. Некоторые насыпи-плотины вели прямо в топь. Луна отражалась в неподвижной и вонючей воде каналов, исчезая под мостами, и где-то далеко-далеко огромной звездой на одной из семи башен Города Женщин горел факел.

Сейчас же из под мостов на насыпь выбирались сбитые в кучки по сотне и более штук небольшие, юркие серые зверьки - кочевые крысы. Сейчас они разбежались уже по всем насыпям. Там, где моста не было, они сворачивали, но упорно искали дорогу к городским стенам. Воздух был пропитан зловонным запахом гнили.

Даго увидал, что их повозка уже преодолела путаницу каналов и насыпей, дорога, по которой они ехали, приближалась к опушке леса, а это означало, что топи заканчиваются, и начинается твердая земля.

- Это кочевые крысы! - крикнул Даго Зифике. - Знаешь ли ты, что несут с собою эти твари, пустившиеся в путь лунной ночью? Они направляются в Город Женщин, а вместе с ними идет зараза! Мор! Зифика, это ужасная смерть! Через несколько дней в Городе Женщин не останется ни одного живого человека!

- Ты снял повязку! - взвизгнула Зифика и вытащила из-за пояса нож, чтобы заколоть Даго.

Но тот ударил ее кулаком по голове, лишая сознания, а затем связал и приторочил к передку повозки. После этого он схватил вожжи и кнут и начал колотить им по конским хребтам, чтобы ускорить их бег.

И так вот, под свист кнута, воз мчался по насыпи, все сильнее удаляясь от Города Женщин и кочевых крыс, несущих с собою заразу, называемую Мором.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

КАРЛОМАН

Империя ромеев вступала в период собственного расцвета. Из-за вмешательства императрицы Теодоры, оставшейся вдовою после смерти императора Теофила и правящей теперь от имени малолетнего сына Михаила, понесли окончательное поражение иконоборцы, для которых культ священных образов, в огромном количестве изготовляемых в империи, не был ничем иным, как проявлением язычества и отступничеством от христианской веры. Можно ли по сути своей признать изображения Господа и его святых слуг - апостолов предметом священным, способным творить добро во имя Божие? Следует ли поклоняться картинам, созданным человеческими руками, возносить к ним молитвы, рассчитывать на их поддержку? Но может - как утверждали сторонники икон - в момент творческого акта сам Господь направлял рукою художника, и потому в его творении осталась божественная частица, которой и следовало поклоняться и ждать милости?

Многолетняя борьба между иконоборцами и сторонниками икон истощила державу ромеев изнутри, а нашествия мидян и муслиминов ослабляли его внешнее могущество. К тому же цесари-иконоборцы, занятые внутренними проблемами, забросили проблему Старой Ромы и теряли земли в Старой Империи, тем самым укрепляя власть пап, позволяя франкам хозяйничать в старых пределах до такой степени, что теперь уже франкам приходилось строить Царство Божие, а их предводитель, Карл Великий, был коронован в качестве императора, равного цесарям с Босфора.

У Теодоры был мудрый советник, ее любовник Теоктистос, которого она сделала высшим государственным чиновником - логофетом дома. Она же отодвинула от кормила власти своего брата, прекрасного военачальника Бардаса, а на престоле патриарха держала сына одного из прошлых императоров, кастрата Игнатия. И она же внимательно следила за всеми самостоятельными начинаниями своего сына Михаила.

Только правдой останется то, что именно она покончила с религиозными спорами, потрясавшими страной, а ее любовник Теоктистос выступил походом против муслиминов и, пускай ненадолго, но отобрал у них остров Крит. После этого ромейский флот неожиданно появился у берегов Египта и разрушил принадлежащую муслиминам крепость Дамиетту, стоящую возле устья Нила. Муслимины оказались немощными, так как их ослабляла внутренняя борьба за власть. Могучий в прошлом багдадский халифат разделился на множество халифатов с различными владыками, у которых не было ни сил, ни власти как у самодержцев Багдада. Теоктистос же поддержал и развитие мысли в державе ромеев, что вызвало ее расцвет в области науки и культуры.

Тем временем малолетний Михаил вырос в мужчину, пожелавшего править империей. Его естественным союзником оказался его дядя, Бардас, оттесненный от власти любовником императрицы. Бардас был не только превосходным военачальником, но и одним из замечательнейших людей той эпохи. Способен он был и к интригам. Обманом приглашенный во дворец, Теоктистос был убит на глазах у Михаила, которого сенат тут же объявил самодержцем. Теодору отправили в монастырь, а брат ее, Бардас, принял титул цесаря, как главнокомандующий войсками и управляющий делами государства. Сразу же сделалось очевидным, что Бардас вместе с юным Михаилом III не потерпят на патриаршеском престоле Игнатия, так тесно связанного с императрицей Теодорой. Их выбор пал на Фокия, известнейшего ученого и профессора великолепнейшей академии, располагавшейся во дворце Магнура и основанной как раз Бардасом. Вот каким образом Фокий сделался патриархом империи ромеев, хотя множество религиозных фанатиков в стране, равно как и папа в Старой Роме, не согласились с этим выбором, и далее продолжая считать патриархом кастрата Игнатия. Это событие, а затем и проблемы теологического порядка вызвали окончательный раскол между Восточной Империей и Западной, с ее столицей в Старой Роме, где на папском троне восседал энергичный и несговорчивый Николай I, которого впоследствии назовут "новым Илией". Он считал себя единственным главой Христианской Церкви; патриарх Фокий же был для него самозванцем. И так с тех пор весь христианский мир имел два центра власти и двух церковных глав: один центр находился в Старой Роме, имея главою папу, второй - в Новой Роме, во главе с Фокием. Насколько велика была его власть и мудрость, а так же способность к убеждению, свидетельствует факт, что посланные на собор в град Бизиса папские легаты, которым было поручено огласить Фокия незаконным патриархом, под влиянием его аргументов признали его и отнеслись к нему со всем уважением.

Только спор между Фокием и папой продолжился значительно дальше иглубже. Обострился он по вопросу сути Святого Духа. Папа и церковь в Старой Роме утверждали, будто Дух Святой исходит от Отца и Сына, а Фокий и представители церкви в империи ромеев - что Святой Дух исходит от Отца через Сына. Медленно, но неумолимо происходило разделение христианского мира на две могущественные и равноправные церкви: восточную в Новой Роме и западную - в Роме Старой.

Как раз в это время и довелось пребывать Даго при дворе императора ромеев, пользоваться милостями Великого Конюшего, встречаться с патриархом Фокием и цесарем Бардасом, учиться искусству править и языку франков. Ибо для великих целей предназначал его не только Великий Конюший, но и патриарх Фокий. Для каких целей - понял он, когда ко двору императора ромеев прибыло посольство от правителя Великой Моравы, державы, расположенной к югу от гор Карпатос, от склавинского князя Ростислава. Государь этот вечно попадал в зависимость от восточных франков и их короля, Людовика Тевтонского, поскольку Великая Морава соседствовала с франкскою Восточной Маркой. Франкские миссионеры принесли Великой Мораве христианскую веру, но, как быстро выяснилось, это означало зависимость от франкского епископа в городе Пассау и постепенную утрату независимости. Потому Ростислав и попросил папу Николая I выделить для него самостоятельное епископство, которое могло бы помочь князю в поддерживании независимости. Но папа отказал просьбе склавинского князя, так как поддерживал тевтонских епископов, которые за счет склавинов и Великой Моравы желали расширить свои имения и свое владычество. И тогда Ростислав решился на отчаянный поступок: он изгнал из своей державы франкских и тевтонских миссионеров, и выслал посольство к императору ромеев, сообщая через него, что желает христианской веры от патриарха Фокия, а от ромеев - опеки и защиты не только от франков, но и от болгар, живущих на другой границе его владений.

Фокий быстро понял, что пробил час, когда восточная церковь сможет подчинить себе соседствующие с франками склавинские народы, и тем самым, преградить западным путь на восток. И еще, посчитал он, что таким путем уменьшит престиж папы и западной церкви.

Даго стал свидетелем, с какой необыкновенной пышностью были приняты послы Великой Моравы. Уже на границе империи посольский поезд встречали государственные чиновники, одаряя посла множеством драгоценных предметов и приняв скромные подарки для своего императора. В каждом городе, через который проезжало посольство, ему устраивали торжественный прием и снова вручали дары. В столице посла Великой Моравы поместили в великолепнейшем дворце, и первым посетил его самый главный чиновник, логофет дома. Затем одетый в золотые панцири и белоснежные плащи особый отряд гвардейцев императора провел посла во дворец Магнура, где находился зал приемов. Для проезда через город посол Великой Моравы получил великолепного, осыпанного драгоценностями коня. А в тот момент, когда входил он в зал приемов, в глубине раскрылись занавеси, открывая специальное возвышение, где стоял золотой императорский трон, на котором восседал сам повелитель. Все присутствующие, увидав его, пали на колени, и только посол направился к трону, остановившись на плите из красного порфира, вделанной в пол. Только здесь опустился он на колени и, согласно церемониала, трижды поклонился императору Михаилу III. Посол передал императору поздравления от своего повелителя, Ростислава, а потом вручил письмо с просьбой прислать монахов для распространения христианства.

Император Михаил выглядел восхитительно. Не только для посла, прибывшего из такой далекой как Великая Морава страны, но и для всех очевидным было, что он воплощает собою Бога-Солнце, и то, что власть свою получил он от самого Христа. Впрочем, иногда и сам он короновал изображенную на иконе голову Иисуса, давая тем понять, что и сам является как бы Богом.

Трон сверкал от золота. Император был одет в хламиду, на которую был накинут плащ древнеримских царей. На его ногах были пурпурные сапоги главнокомандующего армией, а на голове - тяжелая золотая корона, состоящая из множества щитков, соединенных петлями. В руке он держал пергаментный свиток - как символ правоверности, и кошелек с прахом - как символ преходящего. Никто не имел права касаться руки императора, такой поступок оценивался как святотатство.

Тихим голосом император спросил посла из Великой Моравы о здоровье "своего сына", поскольку именно так назывались здесь повелители меньших стран, а словом "брат" - повелители держав могучих. Посол ответил, и церемония была признана законченной, так как вторая аудиенция, предназначенная для переговоров по делам, ради которых посол и прибыл, должна была состояться лишь на следующий день.

Навсегда в памяти Даго остался вид императора Михаила III, сидящего на троне в своей огромном и тяжелом венце, вид императорских чиновников и вельмож, разодетых в пурпур, павлиньи перья и перламутр. А еще - стоящий на коленях посол Великой Моравы, просящий прислать монахов для распространения христианства и защиту от франков и болгар. Мог ли предположить он тогда, что когда-то встанет на смертный бой с Великой Моравой за будущее страны, которую впоследствии назовут Польшей.

Даго присутствовал и на пиру, устроенном императором Михаилом в честь посла из Великой Моравы. Повелитель восседал за золотым столом, а за его спиной толпились шамбелены, держащие в руках символы своей должности - палки. Рядом с императором сидела императрица, за ее спиной стояли придворные дамы с палочками в руках. Послов садили в зависимости от значения их держав; этого вот, из Великой Моравы, в связи с важностью расширения ромейского влияния на страны, граничащие с восточными франками, о чем так много размышляли

Михаил III, Бардас и Фокий, посадили во главе стола, рядом с императором. При том к некоторым странам можно было проявить и презрение. В древних документах сохранилась жалоба тевтонского посла, епископа Лютпранда из Кремоны, которому указали место на самом конце стола, в то время как посол булгар сидел рядом с цесарем, ибо это было то время, когда Болгария должна была принять христианство, опять же, из рук ромеев.

Во время пира играли оркестры, состоящие из органа, цимбал и множества смычковых инструментов, выступали хоры и сольные певцы, а потом были танцовщицы и актеры, демонстрирующие искусство пантомимы. Понял тогда Даго, что повелитель должен окружать себя красотой, поскольку красота возвеличивает его в глазах подданных.

И случилось так, что император Михаил III милостиво отнесся к посольству князя Ростислава. Патриарх Фокий назначил для миссии распространения христианства к югу от гор Карпатос своего любимейшего ученика, Константина, в монашестве принявшего имя Кирилл, и его брата Мефодия. Оба они знали язык склавинов, так как были детьми офицера из Салоник, где проживало много склавинов. Константин, профессор собора святых Апостолов, разработал специальное письмо для склавинов, соответствующее звукам их языка, потом на склавинский язык были переведены литургические книги и разработано проведение богослужений по-склавински. Так подготовленные миссионеры, Кирилл и Мефодий, отправились при многочисленном посольстве в Великую Мораву, чтобы через ромейское христианство расширить и укрепить влияние империи.

Впоследствии Василий спросил у живущего в его дворце Даго:

- А ты, Даго, пришлешь ли к нам послов, когда станешь повелителем народов к северу от гор Карпатос? Пожелаешь ли ты, чтобы ученики Константина и Мефодия распространяли христианство и в твоей державе?

Ответил ему Даго:

- Сначала я должен иметь эту державу, господин. Учитель, которого ты дал мне, чтобы освоил я искусство править, сказал, что сложенную из различных народов империю объединяет только религия. То же самое и у франков. Так что христианство, господин, это клей для разных народов, Но вместе с тем, господин, сказал он мне, что дело не в том, во что какой народ будет верить, в Христа или Сварога, но от кого примет эту веру, и как раз здесь уже то, что называется у вас "политикой".

- Политика? Очень странное слово, - рассмеялся Василий.

- Да, господин. Когда булгары решили принять христианство от папы из Старой Ромы, полководец Бардас выслал целый флот к побережьям Булгарии, давая им понять, что из-за этого может вспыхнуть война.

- И заверяю тебя, Даго, что война с Борисом Булгарским будет, - согласился Василий. - И когда-нибудь мы заставим русинов принять от нас веру, ибо лишь это сможет обеспечить безопасность наших границ.

Тем временем с запада к ромеям приходили все более радостные вести. Идея Царства Божия, отождествляемая с единством Франкской Державы, с каждым годом расшатывалась все сильнее. Сын Карла Великого, Людовик Набожный, уже не мог удерживать этого единства. Женившись на красавице Юдифи, начал он, в ущерб сыновьям от первого брака, поощрять притязания своего с Юдифью сына, Карла. Несколько раз подымали против него бунт сыновья, он даже лишался трона, и ему трижды приходилось короноваться императором. С каждым поражением его угасали мечты о Царстве Божием. Потом сторонники единства империи связали свои надежды с самым сильным сыном Людовика Набожного, Лотарем, которого и короновали императором франков. К сожалению, Лотарь оказался плохим вождем и политиком - в знаменитой битве при Фонтенуа эн Пуассе, неподалеку от Оксерр, он столкнулся в битве со своими братьями, Людовиком, которого потом назовут Тевтонским, и Карлом, впоследствии названном Лысым. И потерпел он поражение.

Даже до ромеев дошла песнь об этой знаменитой битве, в которой полегло множество франков:

                  Пусть ни роса, ни дождь уж никогда

                  Не выпадут в поля, где полегли

                  Те рыцари, что в бой пошли тогда.

                  И плачут все о них: отец и мать, сестра и брат.

                  На стороне Людовика и Карла белы ж были поля

                  Плащами белыми, льняными, тех, кто пал,

                  Как водится от птиц, слетающихся часто...

Через два года после этой битвы, в Вердене три брата подписали мирный договор. Таким образом внуки Карла Великого окончательно растащили меж собою огромное Государство Франков. Лотарь получил Италию и длинную полосу земли между Рейном и Ааром с одной стороны и Скальдой, Арганами, Соной и Цеуннессом - с другой. Еще он получил Фризию на правом берегу Рейна, хотя пришлось уступить Людовику Тевтонскому Майн, Ворм и Спиру. Людовику же были даны франкские земли, лежащие к востоку от земель Лотаря, образующие Восточно-франкскую империю. А все земли к западу от владений Лотаря взял себе Карл Лысый, создавая таким образом Западно-франкскую державу.

Но даже эти три, довольно-таки сильных государства не были в состоянии сохранить свою целостность и боролись с многочисленными хлопотами. Италию и Лотаря угнетали набеги муслиминов, Карла Лысого - разбойные нападения аскоманов, которых к тому времени начали называть норманнами. Людовик Тевтонский же никак не мог справиться с бунтами язычников-склавинов, прежде всего - ободритов, и нарождавшейся мощью Великой Моравы. Случилось так, что Лотарю пришлось поделить свою державу меж тремя сыновьями, отдавая Людовику II - Италию, Карлу - Бургундию и Прованс, а Лотарю II - Фризию и все остальные свои земли. Самой важной среди всех этих владений была, конечно же, Италия, так как там находилась Старая Рома и правили папы, которые надевали короны и были в то время единственными сторонниками целостности империи.

Не лучшим образом обстояли дела и в государстве франков Карла Лысого. Мало того, что ему досаждали нападения норманнов, но в то же время против него бунтовали богачи, в особенности из Бретани; дошло даже до того, что для борьбы с ними пришлось звать брата, Людовика Тевтонского. Тот перешел Рейн и одержал победу, только власти над западными франками удержать не сумел. Потом против Карла Лысого поднял мятеж его собственный сын, Карл Аквитанский. Впоследствии пришлось королю, ради защиты от норманнов и бретанцев, часть земель отдать в руки Роберта Сильного, который очень быстро почувствовал себя самостоятельным королем данных ему в опеку земель. То же самое начало происходить и во Фландрии, где правил граф Болдуин Железнорукий...

Но Даго прежде всего интересовался страной восточных франков, которой владел Людовик Тевтонский. Ибо, если должен был он создать державу к востоку от рек Альбис и Вядуи, казалось неправдоподобным, чтобы этот сильный и предприимчивый король согласился с этим, подобно тому, как не хотел он согласиться с самостоятельностью Ростислава и Великой Моравы. Казалось, что все внимание Людовика Тевтонского сосредоточено на востоке, куда год за годом отправлял он экспедиции против не признающих его главенства склавинов-ободритов. Потом напал он на Ростислава, правителя Великой Моравы. Этот поход оказался неудачным до такой степени, что вскоре уже Ростислав разграбил пограничные территории восточных франков. Вот тогда-то, опасаясь нападения Великой Моравы на Баварию, Людовик решился отдать всю Восточную Марку под власть своего старшего сына, Карломана. Этого молодого правителя пожирали огромные амбиции. Восточной Марки ему было мало. Когда Людовик Тевтонский вернулся из неудачного похода против подданных Карла Лысого, он, договорившись с Ростиславом, захватил все земли к востоку от Инна. Хочешь - не хочешь, Людовик смирился с этим и в силу договора с сыном признал за ним захваченные земли. Но потом он хитростью заманил сына к себе, обвинил его в заговоре и лишил всяческой власти. Затем, узнав, что Ростислав желает принять веру от цесаря ромеев, и тем самым отдаться в их опеку, Людовик задумал большой поход против Великой Моравы...

День, когда в императорскую канцелярию поступило известие об этих событиях, стал предпоследним днем пребывания Даго в Новой Роме. Вечером этого дня Великий Конюший Василий взял его на очень тайную аудиенцию у императора, где были еще патриарх Фокий и полководец Бардас. Кроме Даго туда же был приглашен еще и Мелейнос, сын одного из крупнейших богачей Новой Ромы, молодой человек, только начинающий карабкаться по ступеням к наивысшим чинам в государстве.

Император сидел не на троне, а за накрытым столом. Рядом с ним пиршествовали патриарх Фокий и Бардас. Великий Конюший, равно как Даго и Мелейнос, стоял.

Поначалу император, а затем и патриарх тихими голосами очень долго что-то втолковывали Мелейносу. Затем через Великого Конюшего император Михаил спросил у Даго:

- Ну что, юноша, усвоил ли ты искусство правления? Для чего ты учился ему?

- Я, о великий цесарь ромеев, желаю создать огромную державу к северу от гор Карпатос. Искусство же правления я усвоил.

- Трудно создать что-либо из ничего, - нетерпеливо сказал Михаил. - Но мне хотелось бы знать, овладел ли ты искусством ссорить людей меж собою?

- Это часть искусства править.

- По-франкски говорить умеешь?

- Да, великий цесарь. По-франкски, тевтонски, немного по-саксонски и по-баварски. Кроме того, могу пользоваться языком Ромы.

Тут заговорил патриарх Фокий:

- Да не будет для тебя тайной, сын мой, что мы высылаем в державу франков большое посольство с сопровождением воинов, которое возглавит Мелейнос. Какими будут все его задания, пусть останется нашей тайной. Но одно я могу тебе сказать - нас беспокоит мысль о походе Людовика Тевтонского против Великой Моравы, куда мы отослали наших миссионеров. Скорее всего, дорога ваша приведет ко двору Людовика, где твоим заданием станет подружиться с королевским сыном, Карломаном, и углубить в нем чувство ненависти к отцу. У Мелейноса будет достаточно золота, чтобы сплотить сторонников Карломана и устроить новый мятеж против отца. Если бунт окажется успешным, Людовику придется отказаться от похода, иначе ему надо будет сражаться не только с Ростиславом, но и с собственным сыном. Если же такое произойдет, снабженный золотом Мелейноса ты отправишься к народам за реку Альбис и, рассыпая золото горстями и ссоря их друг с другом, сделаешь так, чтобы ободриты снова напали на державу Людовика, заставив его выступить и против третьего противника. Только это сможет обеспечить выполнение нашей миссии.

Внезапно в разговор вмешался Великий Конюший:

- Имеется еще и четвертый противник. Это кочевой народ, называемый мардами, а еще - мадьярами, что пришли из страны Этелькёз, нанесли удар по восточным франкам и вступили в край, который называют Хорутанией, угрожая при том Аллемании. Разве Даго не должен встретиться с ними, чтобы подговорить их и на другие нападения?

Василий сказал это по-гречески, а потом повторил по-склавински, чтобы и Даго смог узнать про мардов. Но Бардас резко перебил Великого Конюшего:

- Марды - враги нам. Они осели возле Понта и грабят наши границы. С ними мы будем воевать, равно как и с булгарами, которые желают помочь Людовику в его войне против Великой Моравы.

Михаил III дал знак, что считает аудиенцию законченной. Даго и Мелейнос опустились на одно колено, то же самое сделал и Василий, а потом все трое вышли из дворца.

Этой ночью Великий Конюший напился с Даго чуть ли не до потери сознания. Возможно, в этом жестоком и сильном человеке тлели какие-то человеческие чувства, и он просто полюбил Даго, которого нашел на берегу Сарматского Моря. Может он чувствовал, что уже никогда не встретит юношу, которого сам повелел научить искусству правления людьми. А может его терзали какие-то собственные тревоги, поскольку, опьянев, выкрикивал он слова, за которые мог лишиться всех милостей:

- Император - это самый обыкновенный пьяница, у которого нет ни собственного мнения, ни силы воли. Если бы не Бардас, никогда бы не победил он своей матери и не воссел на троне. Для него прав тот, кто приходит к нему со своей правотой последним. Он слишком поддается влиянию Фокия, а этот умник мечтает править вообще целым миром. Бардас же обожает малые войны, в которых легко может выйти победителем. Ясно, что надо помочь Великой Мораве, и что надо заставить уступить болгарского царя Бориса. Только глупо настраивать франков против себя и неустанно ослаблять их. Известно ли тебе, Даго, кто угрожает нам на самом деле? Муслимины, чертовы "подданные". Лишь совместно с франками сможем мы сломить их могущество и править всем Маре Итернум, Средиземным Морем, отобрать у них Сирию и Египет. От кого истекает Дух Святой? от Отца и Сына, либо же от Отца через Сына? И ради такой дурацкой причины мы должны расколоть христианский мир, когда нас начинает заливать вера "подданных"? Ведь мы станем строить вместо церквей мечети, потому что не можем договориться с франками. Какое мне дело, кто главнее: папа или патриарх! Здесь, на месте, так или иначе, но император будет назначать патриархов, а папам в Старой Роме ничего не останется, как согласиться с нашими решениями, поскольку, победив муслиминов, мы станем самыми сильными во всем мире. Тебя, Даго6 тоже обманули. Мне обещали, что тебе дадут денег и воинов, чтобы к северу от гор Карпатос ты создал дружественную нам державу. А из тебя сделали всего лишь соглядатая и подстрекателя.

Даго молчал, потому что искусство правления учило притворяться глухим, когда кто-то из могущественных выкрикивает подобные слова. Искусство это давно уже научило его, что обещания правителей непрочны, и сам он тоже решил не выполнять собственных обещаний, если для него это не будет выгодно. Он должен был подружиться с Карломаном и подговорить его на мятеж против отца. Возможно, что он так и сделает, но, может, и совершенно иначе. Ему поручили идти к ободритам и раздуть неугасимый пожар на восточной границе державы франков. Может он так и сделает, но, может - и нет!

На утро Мелейнос и двадцать сопровождавших его ромеев, большей частью греков, сели вместе с Даго на тяжелый, окованный металлом ромейский корабль и отплыли в направлении порта Барис, где находилась Фема Лонгобардис, последний бастион ромеев на италийском полуострове. Зачем была избрана такая кружная дорога, чтобы попасть ко двору Людовика Тевтонского, Даго не знал. Лишь очутившись в Старой Роме, где свалился он в неожиданной горячке и похудел от страшного поноса, видя беготню Мелейноса и его товарищей, странные и тайные встречи, происходящие в снятом ими доме, Даго понял, что у Мелейноса было множество поручений и заданий, и одним из них был подкуп епископов, чтобы те признали недействительными решения Латеранского синода в отношении Фокия. Случилось так, что разозлившись решениями синода, созванного Фокием и Бардасом в Новой Роме, папа Николай I собрал свой синод на Латеранском холме и заставил епископов признать избрание Фокия незаконным, считая и впредь патриархом Новой Ромы кастрата Игнатия. Денег на подкуп у Мелейноса хватало. Он распоряжался двумя повозками с наполненными золотом сундуками, на лошадей были навьючены мешки с золотыми солидами и нумизматами.

Вот почему не удалось Даго увидать Старую Рому, потому-то и не мог он оценить, можно ли сравнивать ее с величием и красотой града Бизиса. Но в одном он убедился точно, что было это место, где процветал всяческий разврат, где налево и направо торговали церковными должностями, где подкупить можно было каждого, а папы слишком недолго сидели на своем престоле.

Ожил он только лишь в Ахене, в великолепных дворцах, построенных Карлом Великим. Купаясь и плавая в бассейне с водой из теплого источника, восстанавливал он здоровье и силы. В Ахене же Даго очутился в свете замысловатых интриг. Дело в том, что лотарингский король Лотарь II пожелал взять в жены красивую наложницу Вальдраду, у которой с ним уже были дети, и бросил свою законную жену Теубергу, обвиняя ту в развязном поведении. Громадные деньги потратил Лотарь II, а так же и Мелейнос, чтобы местные епископы разрешили королю развестись, вопреки воле папы Николая I. Все это делалось затем, что любое ослабление папской власти служило делу Фокия, но Николай I, к которому король апеллировал ранее, решил показать зубы. Легатов, одобривших королевский развод, он лишил церковных должностей и заставил духовенство Лотарингии аннулировать развод под угрозой наказаний. Получилось, что папа выиграл, и замешанный в это дело Мелейнос спешно оставил Ахен, направляясь в Регенсбург, ко двору Людовика Тевтонского. Впрочем, поспешить его заставило известие о том, что произошло наихудшее: Людовик к этому времени совместно с болгарами ударил с двух сторон на Великую Мораву и осадил Ростислава в граде Довине у слияния рек Истра и Моравы, заставив того признать зависимость от себя. Таким образом, Великая Морава вновь очутилась под влиянием франков, хотя миссия Константина и Мефодия продолжала действовать.

Дивился Даго обычаям франкских повелителей. У них не было стольных градов, и они, собственно, все время были в пути, переезжая из дворца в дворец. Иногда они жили за счет своих вассалов, предупреждая баронов, епископов и аббатов, что едут к ним, приказывая готовить для целого двора соответствующее количество помещений, еды и питья. Это, якобы, должно было служить единству франкских держав, созданных из различных народов, говорящих на совершенно различных языках - только на самом деле, жизнь за счет баронов, аббатов и епископов казалась франкским королям гораздо более легкой и дешевой. Вот почему Людовик Тевтонский лето проводил во Франкфурте, а зиму - в Регенсбурге.

Как раз в Регенсбурге в начале зимы они и нашли Людовика Тевтонского. Повелитель был упоен своей победой над Великой Моравой и принял посольство от императора ромеев милостиво, равно как и рулон пергамента, в котором Михаил III выражал королю свое восхищение и уважение, обещая вечную дружбу и называя "братом". Источником великодушного отношения Людовика к ромейскому посольству был факт того, что марды, называемые еще и мадьярами, прорвались в Аллеманию, грабя и опустошая страну. У Людовика появилась мысль, а не ударить ли ему на мардов вместе с ромеями, чтобы навсегда изгнать кочевников даже с побережий Понта.

В Регенсбурге Даго скучал, так как замок не был таким великолепным как замки и дворцы Новой Ромы или даже Ахена. Не удалось ему сблизиться и с Карломаном, которого Людовик держал чуть ли не под замком. Потому он дважды съездил в Фульду, чтобы ознакомиться там с хрониками, касающихся проживающих за Альбис склавинов, а еще завел роман с аббатисой ближайшего монастыря, Альбегундой, внебрачной дочерью короля Людовика. Это была тридцатилетняя женщина необыкновенной красоты, страстная и нежная; знаменита она была еще и тем, что писала прелестные стихи, называемые "винилодес", за что наиболее строгие монахи осуждали ее, например, рабан Маурус из Фульды. Ведомое Даго искусство любви настолько потрясло Альбегунду, что она изгнала всех своих любовников, и монастырь ее стал любовным гнездышком только лишь для нее и Даго. Как и каждая женщина, впервые познавшая полное наслаждение от любви, она хоть как-то желала отблагодарить Даго, дать ему богатство или, хотя бы, титул, Это она подсказала Людовику, чтобы тот пообещал графский титул тому, кто вызовет на поединок Зигфрида из древнего рода Нибелунгов. Зигфрид был вассалом короля, но, тем не менее, он не явился по зову своего сеньора на войну против Великой Моравы, что сам Людовик посчитал за личное оскорбление. Взял тогда Даго латную рукавицу Людовика тевтонского и вместе с тремя ромеями, которых дал ему Мелейнос, а также с несколькими тевтонскими рыцарями направился в замок Страссфурт на реке Боде, где, якобы, много-много лет назад легендарный Зигфрид из Нибелунгов, предок нынешнего барона, жил с женою, слывущей своею красотой Крумхильдой.

Замок Страссфурт был запущен, так как Зигфрид, скорее всего, о своем имении заботился мало. Рассказывали, для того, чтобы вести разгульную жизнь, он совершенно опустился, вплоть до грабежа купцов. Но, все-таки, его боялись. У него были могучие ручищи и настолько сильный удар меча, что мог он разрубить самый крепкий щит. Говорили, что он носит пояс и перстень исландской королевы Брунгильды, которая с помощью Хагена предательски убила легендарного Зигфрида.

В замке продолжался начавшийся уже месяц назад пир. Зигфрид не прекратил пировать, даже получив вызов от своего сеньора. На пиры эти он тратил добычу от грабежа, не слишком беспокоясь об обороноспособности замка, веря, что легенда предка делает его самого грозным для кого угодно, даже для короля.

На каменный пол замка, где Зигфрид пировал с несколькими соседями и полуголыми девками6 бросил Даго королевскую рукавицу и вызвал хозяина на поединок. В этот миг был он великолепен - в своем позолоченном панцире, в золоченом шлеме с павлиньими перьями, в красных сапогах из вавилонской кожи, с белым поясом и в белом же плаще.

Щит его покрыт был серебром, вот только меч, по- аскомански подвешенный на плече, выглядел скромно в ножнах из липовых дощечек.

Из-за стола поднялся атлетически сложенный сорокалетний мужчина, с огромными усищами и опухшим от пива лицом. Он сразу же оценил6 чего стоит золоченый панцирь Даго, его шлем и щит. За эти вещи можно было получить большие деньги, если бы только в бою они не пострадали.

- Я Даго, господин из рода спалов, сын великана Бозы, бросаю тебе эту королевскую рукавицу и от имени короля вызываю тебя на смертный бой. Ты предал короля, не прибыв по его зову на войну, нарушая тем самым рыцарский обет, - сказал Даго на языке франков.

Зигфрид не слыхал о роде спалов, не слыхал он и о многих других великих родах, так как давно уже не бывал при дворе Людовика Тевтонского. Презрительно поглядел он на незваного гостя налитыми кровью глазами и хриплым голосом ответил:

- Разве неизвестно тебе, что я сам из рода Нибелунгов, а каждый член нашего рода омылся кровью дракона, что сделало его нечувствительным к ранам? Разве не видишь ты на мне пояса с золотыми оковками - пояс королевы Брунгильды? Или же показать тебе свой перстень, приносящий удачу в бою, что принадлежал ей же?

Подобные хвастливые речи считались перед боем проявлением изысканности и хороших манер. Соперники таким образом желали поднять себе цену в глазах собственных, противника и зрителей.

- Я, Даго Господин, ношу меч, заклятый Одином. Если вытащить его из ножен, кто-то из нас падет трупом!

- Это ты будешь трупом! - взревел Зигфрид и приказал слуге подать ему длинный, обоюдоострый, выкованный на Рейне меч, кольчугу, удлиненный щит и шлем, украшенный бычьими рогами.

Они вышли на замковое подворье, где ноги до щиколоток тонули в навозе.

- Будем драться пешими или конными? - задал вопрос Даго, с отвращением глядя на красные свои сапоги, заляпанные навозом.

- Пешими, собака! - проревел Зигфрид оскорбление.

- Твой перстень и пояс я брошу под ноги Людовику. А замок все твое имение с землями заберу себе, вместе с титулом графа, который получу от него же, - заявил Даго.

- А вот что мне достанется с победы, если расколочу я твои золоченые панцирь и шлем?

Снял тогда Даго с себя белый плащ и отдал его одному из ромеев. Потом снял он с себя позолоченный панцирь, шлем тоже отдал.

- Становись на бой с сыном великана! - воскликнул он, чувствуя, как вздымается в нем желание драться и воля к победе.

- Поосторожней, недомерок! - пронзительно заорал Зигфрид и, подняв меч, бросился на Даго6 который даже не успел еще вытащить из ножен свой меч Тирфинг.

Щит выдержал удар франкского меча. Даго отпрыгнул на три шага назад и успел выхватить меч. В зимнем, кроваво-закатном солнце, клинок Тирфинга вспыхнул, будто залившися немедля кровью. Повсюду, куда падал отблеск Тирфинга, казалось, кровь льется потоком.

Вид этот на мгновение ошеломил Зигфрида. Теперь уже ударил Даго. Но Нибелунг инстинктивно прикрылся щитом, который застонал будто треснутый колокол и распался на две части. Зигфрид опять сделал замах своим мечом, что был намного длиннее Тирфинга, и вновь глухо откликнулся щит Даго. Движения спала ускорились: меч, могло показаться, подобно кровавому отблеску солнца, висевшего у них над головами, окружал Зигфрида со всех сторон. И вдруг, когда барон чуть наклонился, делая для своего меча чуть больший замах, Даго подскочил к нему и одним ударом снес голову.

Пронзительно вопя сбежали в замок полуголые девицы, что вышли на подворье, чтобы поглядеть на поединок. Соседи Зигфрида тут же вскочили на своих лошадей, решив, что товарищи Даго тут же начнут расправу и с ними. Они удрали через порушенные ворота на покрытую льдом реку Боду. Даго нагнулся над трупом, расстегнул на нем пояс и стянул с пальца Зигфрида золотой перстень Нибелунгов, Потом он презрительно сплюнул, увидав, что лицо барона погрузилось в навоз.

- Все слыхали, как человек этот назвал меня собакой и недомерком! - закричал он, все еще пылая ненавистью к Зигфриду. - Теперь вы и сами смогли убедиться, что я из рода великанов, потому что лишь великан может поразить Нибелунга!

Воины, которых Людовик предоставил Даго, скрылись в глубине замка. Даго не желал оставаться здесь даже на мгновение. Он вскочил на коня, а за ним и три ромея. Тевтонские воины нагнали их только через три стаи. Уже только, когда увидали они стены замка в Регенсбурге, один из них сказал:

- Господин, мы обязаны были сделать то, что было нашим правом. Замок и земли Зигфрида достанутся тебе. Мы убили его жену и всех детей, одного в колыбели. Род Нибелунгов перестал существовать - ведь если бы кто-то из них остался в живых, тебе всегда пришлось бы ожидать мести.

Не знали они, что вскоре Нибелунги оживут в песне и останутся жить в веках. Ибо лишь закрепленное в истории или песне бывает в нашем мире бессмертным.

Людовик Тевтонский принял Даго со всем почетом - в самом большом зале Регенсбургского замка, в окружении самых значительных своих придворных: палатина, мажордома, маркграфов, графов и баронов. На голове короля был "камелаукион" - осыпанная драгоценными камнями шапка - поскольку повелители франков, в отличие от императоров Ромы корон не носили. Одет он был в блистающий драгоценностями кафтан, затянутый поясом; второй пояс с ножнами меча слегка спадал на бедро. Белый плащ был разрезным, скрепленный на левом плече золотой фибулой так, чтобы правая рука оставалась свободной. На руках у короля были белые перчатки.

Даго привстал перед королем на колено и положил к ногам повелителя пояс и перстень Нибелунгов. Кроме всего, он отдал ему и боевую рукавицу.

- Тебя зовут Даго из рода Спалов, - торжественно объявил король Людовик. - Ты был воспитан при дворе императора ромеев, но ради величия имени моего сражался с моим вассалом Зигфридом из рода Нибелунгов. Ты - свободный человек, и потому можешь избрать службу для меня и ради моей чести. Я титулую тебя графом и отдаю тебе все имение, принадлежавшее Зигфриду Нибелунгу, то есть, замок в Страссфурте и земли по обеим берегам реки Боде.

Сказав это, Людовик взял в руки золотую цепь с крестом и одел ее на шею Даго. Присутствующие же в зале тевтонские дворяне ударили мечами о щиты в знак того, что соглашаются с титулом и правами новоиспеченного графа.

В тот же вечер в покоях Даго появилась монастырская прислужница и передала ему просьбу Альбегунды приехать к ней в аббатство. Он отправился туда верхом, в полночь перед ним открыли калитку, после чего монашка с закрытым капюшоном лицом провела его в келью аббатисы.

Даго очутился в комнате, выстланной коврами и вышитыми подушками, с покрытым медвежьей шкурой ложем. Перед ним стояла Альбегунда - только уже в новом своем воплощении, не в монашеской одежде, но в костюме богатой придворной дамы: на кафтан с широкими рукавами был наброшен тяжелый от золота и драгоценных камней широкий плащ, богатый пояс подчеркивал талию. На рыжеватых волосах женщины сияла диадема из золота и каменьев. Грудь была покрыта ожерельями и подвесками. Никогда еще Даго не видал ее столь красивой, к тому же от горящих восковых свечей в келье было светло как днем. Он привстал перед Альбегундой на колено, будто перед королевой, и низко склонил голову, а она, радостно смеясь, подняла его на ноги и подвела к столу, где на золоченых тарелках лежало холодное мясо, а в кувшинах стояло вино.

- Теперь ты граф и останешься в нашей стране. Именно этого я и желала, поскольку не смогу выдержать мысли о расставании. Мне не хотелось бы, чтобы ты возвратился в Новую Рому, - сказала она, целуя Даго в губы.

Вообще-то Даго получил от Мелейноса разрешение перейти на службу к Людовику Тевтонскому. Сейчас, уже как графу, у него был более легкий доступ к делам королевства франков и к личности Карломана. Ему нравилась Альбегунда, но где-то в глубинах души оставалась и память о великих деяниях, для которых был он рожден. "Книга Громов и Молний" учила, что искусство любви служит повелителю не только для наслаждения. У настоящего повелителя не может быть иной любовницы кроме власти.

- Не опасаешься ли ты, Альбегунда, ужасных адских мук, которыми угрожает проказливым монашкам аббат из Фульды и знаменитый Хинкмар, реймский архиепископ? - спросил Даго, когда нагие и измученные занятиями любовью лежали они рядом на медвежьей шкуре.

- А я и не собиралась становиться монашкой, - с презрением отвечала та. - Меня породил грех Людовика, его разврат, которым он занимался с моей матерью, фрейлиной своего двора. Он не смог обеспечить мне богатую жизнь иным образом, как только дать аббатство. Сколько тебе лет, граф?

- Двадцать один год, - отвечал тот.

- Это и видно. У тебя молодое и чудесное тело, - шептала она, поглаживая кожу на его груди и на бедрах. Губы ее затряслись от вожделения, когда увидала она, как вновь напрягся член Даго.

- Ты красива, - сказал Даго, желая поцеловать Альбегунду в шею.

Она же сорвалась с ложа и спешно начала гасить свечи.

- Нет, не гляди на мою шею. На ней уже появились морщины. Мне уже тридцать, но ведь ты еще долго будешь дарить мне наслаждение, так?

- Правда, - ответил он, размышляя, согласится ли Альбегунда организовать ему встречу со своим братом по отцу, Карломаном.

Прежде чем они снова возлегли на ложе, чтобы заняться любовью, Альбегунда взяла со стола сосуд с каким-то травяным отваром и выпила его до дна.

- Это что, таким образом ты увеличиваешь свое желание? - заинтересовался Даго. В Новой Роме его учили, какие напитки возбуждают желание и делают его огромным.

- Нет, просто я не желаю иметь ребенка, - призналась та. - Это отвар из вербовых листьев, корней папоротника, руты, алоэ, семян левкоя, из имбиря, перца и шафрана. К тому же я еще вложила кружок в матку. Еще я купила реликвию святого Луки, благодаря чему у меня имеется прощение всех грехов - и, пусть священники и запрещают это, могу теперь заниматься любовью в течение сорока дней до Рождества, в течение сорока дней Великого Поста, всю неделю после Пасхи, в течение недели после Троицы, в кануны всех больших праздников, а еще по средам и пятницам. А сегодня, Даго, как раз пятница.

Тот лишь усмехнулся в темноте. Сам он не верил ни в рай, ни в преисподнюю, не верил и в силу Бога, позволившего распять себя на кресте; ему было все равно: был ли Дух Святой от Отца и Сына или же через Сына. Он видал, как море поглощает корабли Свери и чувствовал страх перед богом моря. Он видал, как осенью и весной вздуваются большие реки, и чувствовал страх перед скрывавшимися в них богами. Он боялся душ умерших, когда те бывали голодными, и знал, что их следует покормить. Он видел грозы и бури, молнии, расщепляющие целые деревья и убивающие людей и животных, и потому почитал Сварога, что был к тому же и Солнцем. На дворище Зелы не было для него никаких запретов в вопросах любви, можно было заниматься ею любым, доставляющим удовольствие способом, Никто не стыдился своей наготы, а мужчина с крупным членом пользовался большим уважением. Так почему же этот Бог христиан уделяет так много внимания тому, как любятся люди, что у них меж ногами, не понимая громадной силы плодовитости?

- Мне хотелось бы встретиться с твоим братом, маркграфом Карломаном. Ведь ты можешь устроить это, - как-то сказал Даго.

- Это невозможно. Отец запретил все попытки встреч с Карломаном, так как обвиняет его во все новых и новых заговорах.

Тогда Даго начал покусывать и посасывать кончики сосков Альбегунды, пока из уст женщины не раздался стон вожделения. Тогда Даго прервал ласки и вновь попросил:

- Сделай так, чтобы я смог встретиться с Карломаном.

- Нет! - крикнула женщина. - Это невозможно! Король-отец накажет меня.

И тогда Даго сделал то, на что не отважился бы ни один мужчина из окружения Альбегунды, ибо совершил бы величайший грех против христианского бога. Он спустил свою голову по телу монашки и кончиком языка коснулся ее естества в самом чувствительном к наслаждениям месте. Альбегунда даже вскрикнула, перепуганная, но и загоревшаяся страстью, а Даго ласкал ее языком... Когда же она начала биться в спазмах, он опять прервал свою игру, чтобы вновь попросить:

- Дай мне возможность повстречаться с Карломаном.

- Хорошо... Хорошо... я сделаю... - стонала та, мучаясь неисполненным желанием.

И тогда Даго свершил новый грех и преступление против христианского бога, повернув Альбегунду так, чтобы иметь ее зад перед собою, а затем вошел в нее так, как жеребец покрывает кобылу. Но, поскольку то, что запрещено и грешно, доставляет наивысшее наслаждение, этой ночью Альбегунда даже потеряла сознание от волшебного экстаза. Придя же в себя утром, она заявила:

- Ты не веруешь в Бога и продался дьяволу...

Но могла ли она отказать в просьбе Даго повстречаться с Карломаном, причем без свидетелей?... Что могло быть лучше охоты в лесах ее аббатства, знаменитых богатством дичи...

И уже через неделю по оттаявшей под весенним солнцем Карломан и Даго мчались верхом рядом друг с другом. Одетая по-мужски Альбегунда поспешила галопом за сворой собак, идущей по следу раненного оленя.

- Император ромеев Михаил III выражает к тебе братскую любовь и беспокоится о том, что ты, господин, пользуешься немилостью отца, - осторожно начал разговор Даго.

- Я слыхал о тебе, - перебил его Карломан. - Ты прибыл сюда с ромеями, но уже получил от моего отца графский титул.

- Маркграф, император ромеев хотел бы видеть повелителем восточных франков тебя, - уже смелее продолжил Даго.

Карломан молчал. Это был высокий, длиннорукий мужчина с впалой грудью. Его худое лицо с желтоватой кожей как бы говорило, что маркграфа гложет какая-то внутренняя болезнь. Говорили, что по ночам он не может заснуть. Только Мелейнос считал, будто единственная хворь Карломана - это патологическое желание властвовать. Ему было уже тридцать лет, и у него было два младших брата, которые тоже желали власти. Не пришла ли пора, чтобы Людовик, согласно обычаю франков, поделил между ними свое королевство и дал ему, Карломану, началие над младшими братьями...

- Император ромеев... - начал было Даго, но Карломан резко перебил его:

- Замолчи, граф. Разве неведомо повелителю ромеев, что для завоевания власти необходимо иметь золото? Много золота, граф... Ибо вассалы моего отца - это всепожирающее болото.

- Не закрывай этой ночью свою комнату и оставь свои сундуки открытыми. Пусть будут они пустыми, так как ночью случится чудо - они заполнятся золотыми нумизматами и солидами.

Даго ударил своего коня шпорами и, не дожидаясь Карломана, помчался галопом за Альбегундой.

Еще трижды в начале месяца, называемого франками "маиюс" встречались Даго с Карломаном на охоте. Сундуки в комнатах королевского сына наполнились золотыми солидами и нумизматами, переданными Мелейносом.

Но только на третий раз Карломан осмелился спросить у Даго:

- Но кто ты на самомделе, граф? Ты не похож на обычного шпиона.

- Потому, что я и не шпион, - гордо ответствовал Даго. - Мне было предсказано, что, как ты сам станешь императором франков, так и я стану повелителем народов, о которых никто пока что еще не знает, ибо они еще дремлют далеко на востоке. Мне хочется, чтобы ты стал императором, потому что когда-нибудь мне может понадобиться твоя помощь. Но, может, и тебе понадобится помощь от меня. Не желаешь ли ты, по обычаю моего народа, стать мне братом?

Говоря так, вынул он из дорожной сумки золотой кубок, надрезал себе безымянный палец и позволил, чтобы немного крови стекло в сосуд. Затем он передал кубок и нож Карломану.

Немного поколебавшись, Карломан, которому такое братание показалось чем-то языческим, надрезал и свой палец. После этого Даго отпил крови из кубка, то же самое сделал и Карломан.

- Теперь мы стали братьями, ибо, как учит искусство чар, в нас теперь общая кровь. Впрочем, я и без того чувствую, что люблю тебя будто родного брата, - торжественно провозгласил Даго.

- И я люблю тебя как родного брата, - сказал Карломан.

Через три дня Людовик Тевтонский призвал Даго к себе.

- Я знаю, граф, что имение Нибелунгов запущено, а замок следует обновить. Только война и военная добыча помогут нам стать богатыми. Я решил объявить поход против ободритов. Командование я доверил графу Фредегару, дав ему три сотни пеших и конных воинов. Ты дважды был в Фульде, чтобы познакомиться с обычаями ободритов, посему в походе станешь служить ему советом и помощью.

В средине месяца маиюс Даго с графом Фредегаром и тремя сотнями воинов отправились к реке Альбис. К концу месяца им удалось преодолеть течение на плотах из древесных стволов, и вошли они в край склавинов, удивляясь, что нигде не встречают какого-либо сопротивления. Не знал Фредегар, что склавины редко когда становятся лицом к лицу с противником, сражаясь чаще всего обманно, из-за укрытия. Один лишь Даго предчувствовал, что как только углубятся они в преграждавшие им путь распадки и овраги, тут же и нападут на них ободриты.

Наступил третий день месяца, называемого франками юниусом, а склавинами - червенем. Фредегар позволил разбить лагерь на большой лесной поляне. Для графа и для Даго были поставлены шатры, воины же спали у костров или на повозках с провиантом и оружием.

К вечеру в лагерь прибыли двое конных, скорее всего, посланники от короля Людовика, так как Фредегар тут же зазвал их к себе в шатер и долго там с ними беседовал. Среди ночи один из этих вновь прибывших неожиданно появился в шатре Даго.

Было темно. Даго спешно высек огонь и зажег свечу. Несмотря на одежду воина. он сразу же понял, что перед ним женщина. Та положила ему палец на уста.

- Меня зовут Рыхильда, я монашенка из монастыря Альбегунды, - шепнула она. - Тебе, граф, я приношу поздравления от нее и свое тело, ибо госпожа моя желает, чтобы, обладая мною, ты, как бы, любил и обладал ею.

- Привезла ли ты какие-нибудь новости? - спросил Даго.

- Да. Твой приятель Мелейнос погиб от случайной стрелы на совместной охоте с маркграфом Радбодом, графом Теодориком и мажордомом Мегинфридом...

Она задула свечу и начала снимать с себя кольчугу, кафтан и сапоги. Раздевшись донага, легла она на овечьей шкуре, которую расстилал для себя Даго. Тело женщины виделось ему в темноте белым пятном. Он буквально затрясся от вожделения, так как уже много дней не было у него женщины. Он быстро разделся и лег рядом с монашенкой, желая без промедления войти в нее, но та отодвинулась от него.

- Погоди, граф. Моя госпожа прислала тебе баклажку вина. Если выпьешь его, не станешь помнить, что обладаешь мною, так как лишь она будет в мыслях твоих.

Не знала она, что Даго с самого детства не принимал из женских рук ни еды, ни питья, если женщина поначалу не испробует угощение. Потому-то, когда монашка подала ему упомянутое вино, он попросил, чтобы сначала отпила она сама.

- Нет, нет, граф! - чуть ли не закричала та со страху. - Это вино зачарованное. Если я выпью его, то сама поверю, что стала Альбегундой.

Даго все понял. Мелейноса убили. У стен Регенсбургского замка имелись уши. Кто-то донес Людовику про охотничьи выезды, которые Альбегунда устраивала для него и для Карломана. Кто-то получил от Карломана грсть золотых солидов, но кто-то еще сообщил об этом королю.

Левой рукой Даго крепко обхватил Рыхильду за голову, а правой расцепил ей зубы. И хотя женщина кусала его, он влил вино в рот монашки - не каплю, не глоток, а почти всю баклагу.

Спустя немного времени тело женщины сотряслось судорогой, монашка пыталась закричать, но Даго ладонью закрыл ей рот. Он чувствовал, как бьется в смертных муках Рыхильда, но никто не услыхал из его шатра даже малейшего стона.

Мертвое нагое тело Даго оставил на овечьих шкурах. Сам оделся поспешно и вышел из шатра. Его верховой конь, и еще один, вьючный, с мешками, наполненными одеждой, полученными от Мелейноса золотыми солидами и серебряными денарами, стояли рядом, привязанные к специально вкопанному столбу. Средина ночи уже минула, костры, у которых бодрствовала стража, уже догорали. Никого не взволновало то, что Даго идет в шатер Фредегара, где до сих пор горела свеча, а сам граф разговаривал со вторым королевским посланником. Даго бесшумно скользнул вовнутрь и, прежде чем те успели схватиться за мечи, снес своим Тирфингом головы Фредегару и тевтонскому воину.

Торопясь, Даго отвязал своих лошадей от столба, вскочил на верхового коня и, не привлекая ничьего внимания, пропал в темноте.

Небо было беззвездным, но в лесу Даго сразу же попал на светлую полосу песчаной дороги и, даже неясно почему, но ему было известно, что дорога эта ведет на юго-восток. Он ехал не спеша, ведя вьючную лошадь в поводу. Его попеременно мучило чувство то жары, то холода. Так вновь проявилась в нем болезнь, называемая Жаждой Деяний. Стало ему ведомо, что пришло время, когда следует возвратиться туда, где он родился, и разбудить спящего великана.

Через четыре дня неспешной езды, в самый полдень, Даго добрался до берега большой реки, которая на одной из трех больших таблиц, принадлежавших когда-то великому императору Карлу, носила имя Свебской или же Вядуи, хотя обыкновенно называли ее Рекой Забытья.

Две пары лошадей мчались галопом по границе между лесом и болотами. Даго, не переставая, лупил бичом по их спинам, тяжелая повозка с золотом даже стала подпрыгивать на выбоинах, разбрызгивая фонтаны грязи. Где-то далеко перед ними замаячил отблеск костра, разведенного, скорее всего, Авданцем; за собой же он чувствовал чуть ли не материальное присутствие ужасной смерти.

Зифика пришла в себя и пыталась разорвать держащие ее узы. Тогда Даго сначала замедлил бег лошадей, а потом и вовсе остановил повозку. Он схватил девушку в свои объятия, гладя ее лицо и волосы.

- Я не разрешу тебе возвратиться туда, где вот-вот начнет гулять Мор, - все время повторял он. - Я женюсь на тебе, и ты вольешь в мой род свою савроматскую кровь. Я буду повелителем, а ты - повелительницей. Вместе мы создадим державу настолько могущественную, что ее не сможет победить никакая людская сила.

Зифика молчала, хотя и перестала вырываться из веревок. Даго схватил вожжи и направил повозку в сторону горящего костра.

КОНЕЦ ПЕРВОГО ТОМА

Перевод В.Б.МАРЧЕНКО

1993-1996

ЗБИГНЕВ НЕНАЦКИЙ

"Я - ДАГО, ПЕСТОВАТЕЛЬ"

том второй цикла "DAGOME IUDEX"

ZBIGNIEW NIENACKI

JA, DAGO PIASTUN

Tom drugi cyklu "DAGOME IUDEX"

Рojezierze 1989

                                    Перевод: Марченко Владимир Борисович

"Нет ни человека, ни дела, ни явления, ни вещи какой-либо, пока не будут они надлежащим образом названы. И власть, таким вот образом - это способность своеобразного нарекания людей, дел, вещей и явлений, чтобы наименования эти повсюду были приняты. Это власть именует - что хорошо, а что плохо; что белое, и что черное; что красиво, и что отвратительно; Что геройством назвать, а что предательством; что служит народу и государству, а что народ и страну рушит; что лежит по левой руке, а что по правой; что находится спереди, и что сзади. Власть определяет даже то - какой бог силен, а какой слаб; что следует возвысить, а что унизить."

КНИГА ГРОМОВ И МОЛНИЙ

глава "Об искусстве управления людьми"

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ХЕЛЬГУНДА

Хельгунда, дочь Хока, любовно касалась княжеской короны, которую за восемь десятков невольников прислал ей отец из Юмно. К короне, по ее просьбе, он прибавил еще пять десятков оружных наемников, кучу вышитых чепцов, кафтанов из шелка, различной расцветки платьев, пестрых лент, поясов с золотыми бляш­ками, золотых же шпилек, были там же серебряные ожерелья с гинтарасом, несколько пар золотых сережек, большие и малые броши с драгоценными каменьями, четыре золотых перстня и несколько коробочек с благо­вониями.

Корона представляла собой широкий золотой обруч с инкрустированными в него изумрудами. Она прекрасно смотрелась на буйных каштановых волосах Хельгунды, когда же надела она еще кафтан да пурпур­ное платье, пурпурный же плащ, прошитый золотыми нитями, тем сильнее выделился необычно светлый отте­нок кожи на лице и шее женщины. У Хельгунды были огромные зеленые глаза и темные брови, уста неболь­шие, полные; ладони маленькие – и, видимо, не было, как она часто себе представляла, во всем мире женщины, красивей ее. Она родила ребенка, но тут же отдала его мамке-кормилице, потому-то груди у нее стали еще большими, ядреными и круглыми.. Нагая, она казалась себе даже красивей, чем одетая в самые изысканные наряды, и жалела, что один только Гизур, командир ее наемников, насыщает свой взор этой наготой. Как же часто ненавидела она его за то, что тот ревновал ее; редко случалось, чтобы она давала пиры в парадном зале княжеского двора, где, сидя рядом с Гизуром, ловила полные желания взгляды богачей и воинов, ибо ничто не доставляло ей большего наслаждения, чем мужское возбуждение. Если бы не Гизур, каждую ночь принимала бы она в ложе иного мужчину, не отдаваясь бы ему сразу, но наготой своей пробуждая вначале безумное жела­ние и все большую дерзость до потери разума, до того момента, когда разъяренный неуемной похотью, он на­сильно брал бы ее. Но имел ее лишь Гизур, и случалось, что Хельгунда размышляла над тем, как убрать его из своей жизни: пронзить стилетом или же отравить. Вот только, кто бы тогда проявил достаточно мужества, чтобы защищать Гнездо, удерживать в башне Пепельноволосого и совместному их ребенку, ее и Гизура, дать в будущем княжескую корону? Кто победил бы взбунтованных богачей, Повал из Крушвиц и Дунинов из Позна­нии, которые – как сама то слыхала – тоже заказали для себя княжеские короны? Когда Гизур окоротит Повал с Дунинами, тогда – предварительно приказав ему убить Пепельноволосого – она подаст любовнику ядовитый отвар из сромотника-веселки. Тогда руки ее станут просить могучие князья, подарки ей слать, завоевывать но­вые страны, она же каждому оставит надежду и подарит одну ночь, после которой станут они по ней тосковать и драться ради нее. И поступая так, останется она свободной, еженощно имея нового любовника, а княжество ее станет королевством.

Хельгунда тосковала по родному Юмно, которое называли городом "великолепнейшим", ибо, как гово­рили о том некоторые путешественники, был он наиболее многолюдным в этой части света. Населяли город склавины, они же правили здесь: отец Хельгунды, Хок, тоже был склавином. Но наряду с ними полно здесь было греков, ищущих приключений аскоманов, богатых купцов из страны муслиминов и даже саксов, что дали себя окрестить; правда, в новой вере открыто в городе признаваться они не могли, даже показываться с крестом на груди, ибо люди в Юмно ненавидели умершего на кресте человека. Разные люди по-разному город тот называли: Юмно, Йомсборг, Волин, Юлин, кто как. В городе имелся маяк, который по ночам огнем, назы­ваемым греческим, показывал путь мореплавателям. Более всего почитали здесь Триглава, бога с тремя лицами, находившегося в главной контине-святилище, выстроенной умением необычным, изнутри и снаружи украшен­ной резными статуями, представлявшими образы людей, птиц, диких зверей, изготовленных и раскрашенных так, что все эти людские и звериные существа, казалось, жили как настоящие. У стоп Триглава лежало огром­ное копье. Говорили, что оставил его здесь Юлий Цезарь, прадавний повелитель Ромы, что город этот основал, и потому-то некоторые называли его Юлином по его имени. Под статую Триглава перед всяким военным или же торговым походом либо же после такого похода приносили богатые дары, золотые или серебряные жбаны, десятую долю каждой добычи. Жрецов просили поворожить, и советы их потом тщательно соблюдали. Воро­жил же жирный черный конь, которого никто и никогда не объездил. Именно его проводили жрецы меж раз­бросанных по земле копий, и если ни одного конь копытом не цеплял, тогда с верой приступали к исполнению собственных планов.

Красивым был город Юмно и веселым; возвращавшиеся с добычей пираты всю ее тут же продавали, а затем день и ночь гуляли по многочисленным корчмам да веселым домам, потому-то отовсюду доносились звуки музыки и веселое пение. Ах, сколько же раз, тихонько выбравшись из отцовского дома, гуляла она с пиратами, плясала, пищал от утехи…

А тут, в Гнезде, жила она как в тюрьме, обреченная лишь на Гизура и его наемников, на склавинских воев, мелких купцов и ремесленников. Здесь она не могла себе даже любовника позволить, поскольку тут же узнал бы об этом Гизур, узнал бы о нем Гизур – любовнику бы голову отрубил, ее же саму приказав батогами избить, хотя она была княгиней, он же сам лишь командиром наемников.

Уже в тринадцать лет она привлекала внимание своей красотой всего Юмно. На пирах, которые уст­раивал ее отец, вроде бы как для собственной, детской забавы, любила она садиться на колени гостей отца, в основном – богатых купцов и знаменитых пиратов, и ей доставляло удовольствие, когда сквозь тоненькое платьице, под своей девичьей попкой чувствовала она, как напрягается мужской член. Когда же тот вставал колом, хихикая, спрыгивала она с этих колен и перебиралась к другому мужчине. Точно так же поступала она и с собственными старшими братьями, пока один из них, когда отца не было дома, не заволок к себе и, обезумев от животного желания, не изнасиловал ее. Тогда познала Хельгунда наслаждение, и с тех пор лишь насилие доставляло ей истинное удовольствие. Поняла она и еще одно. Насилие дарило удовольствие не только ей, но сопротивление женщины лишь усиливало возбуждение мужчины. Окружавшие ее люди чаще всего редко спрашивали женщину о том, желает ли она их, брали, совершенно не интересуясь ее переживаниями, потому-то, в основном, и имели женщин недвижными и стылыми, словно колоды или трупы. Она же сама сражалась до тех пор, пока не чувствовала в себе мужской член. И вот тут она изумляла мужчину переменой в себе. Хель­гунда начинала выказывать резкое желание и наслаждение, всем телом сопровождая мужчину на пути к любов­ному счастью. Мужчинам тогда казалось, что это именно они какие-то чудесные дарители наслаждения, а ни­что столь не привязывает мужчину к женщине, как осознание того, что именно ты разбудил ее желание. И вот это переживание удовлетворения девица научилась проявлять самыми различными способами, то громко крича, то двигая мышцами влагалища, обильно выделяя любовную слизь, выворачивая глаза, выгибая тело ду­гой или заставляя трястись его в спазмах. И если вначале она притворялась, со временем и вправду начала по­знавать упоение и проявлять его во всей силе. Еще она поняла, что мужчина приходит к наслаждению быстрее, чем женщина, поэтому начала следить за лицами пыхтящих на ней мужчин. Сжимая мышцами собственного нутра их член, она чувствовала, как близятся те к свершению, и постепенно освоила искусство доведения самой себя к тому же одновременному с мужчиной свершению, поскольку и это тоже возбуждало ее. И с тех пор об­рела она всяческую власть над теми, кто рядом с нею чувствовал себя истинными и великолепными любовни­ками. И даже будучи с другими женщинами, всегда тосковали по ней.

Ей было пятнадцать лет, когда до ушей Хока дошли вести, будто дочь его приманивает к себе в ком­нату все новых и новых мужчин или же шатается ночами по улицам и публичным домам, предлагая грязным бродягам насиловать себя. Хок вспыхнул гневом, жестоко избил Хельгунду и закрыл ее в доме. Он не знал, что с нею делать, как вдруг получил от князя Голуба Пепельноволосого сто невольников в подарок и предложение отдать дочь в жены и сотню воинов, поскольку против Голуба взбунтовались два могущественных рода, Повал и Дунинов. Наемные воины из Юмно должны были помочь Пепельноволосому в подавлении бунта, потому что сам он располагал весьма слабыми и ненадежными силами.

Посланников Голуба Хок принимал по-королевски. Он снабдил Хельгунду богатым приданым, нанял сотню норманннов и поставил командовать ими самого храбрейшего – Гизура с острова Фони. Весь этот кортеж направился к стране лендицов, где Хельгунда должна была сделаться княгиней и женой Пепельноволосого. Но уже во время ночлега над озерами Медве, Хельгунда призывала Гизура изнасиловать ее, а потом вместе с ним запланировала, что она с Гизуром овладеют княжеством Голуба. Потому-то никогда Пепельноволосый не при­нял Хельгунду в своем ложе. Лишь только прибыли они в Гнездо, Гизур перебил верных Голубу воинов, самого же князя закрыл под замок и держал так долго, пока Хельгунда не родила их ребенка, Аслака. В течение этого времени Гизур дважды пытался победить то Повал, то Дунинов, но всякий раз его разбивали. В конце концов, он заключил с ними перемирие – вроде бы, от имени Пепельноволосого, что каждый останется при своем: По­валы в Крушвицах, Дунины – в Познании, Пепельноволосый же – в Гнезде. Договор с самого начала был об­манным, ведь каждая из сторон собирала силы, чтобы победить другую. Так прошло три года, в конце концов, Пепельноволосого посадили в башню на озере лендицов, а от имени малолетнего Аслака, вроде бы сына Го­луба, править начала княгиня Хельгунда. Тем временем, из сотни наемников из Юмно в живых осталась всего половина, поскольку в боях армия Гизура становилась все меньше. Чтобы нанять новых воинов, Гизуру прихо­дилось грабить свою землю, брать людей в плен и отсылать их в Юмно или же к князю Гедану. За полученные деньги он нанимал новых норманннов, так что теперь в Гнезде их было уже полторы сотни. Купцы обходили потрясаемую внутренними войнами землю, где никто не мог обеспечить им безопасный проезд, стороной. Со­левые жупы захватили Повалы из Крушвиц. Гнездо беднело, а вместе с ним уходило богатство и из всей страны лендицов. В такой ситуации Гизур все больше местных брал в неволю и продавал их на сторону, устраивал он походы в земли гопелянов и Крылатых людей, снова захватывая невольников, а деньгами за их продажу напол­нял казну Хельгунды. В опасении перед неволей люди из земель лендицов скрывались по лесам и так породили лестков, людей, настроенных против княжеской власти и неустанно нападавших на воинов Гизура. Случалось такое, что лишь могучие валы Гнезда защищали Хельгунду от нападений этих лестков. Росло также и могу­щество Повал и Дунинов, хотя и их самих начали дергать лестки. Хельгунду спасал и тот факт, что точно так же, как и ее, они ненавидели друг друга, и когда Хельгунда приказала ювелиру изготовить для себя княжескую корону, тут же подобно поступил и Дунин, а потом и Повала. Вот только для нее корону изготовили в Юмно и прислали вместе с множеством подарков и пятью десятками наемников. "Теперь-то уж я сильнее Повал и Дуни­нов," – посчитала Хельгунда и целыми днями ласкала свою золотую княжескую корону, не допуская к себе в ложе Гизура, поскольку тот все еще был не способен выступить против Повал и Дунинов, не мог он перебить и лестков. Тогда Гизур брал княгиню силой, только это уже не доставляло ей того удовольствия, как бывало раньше.

И так случилось, что как-то летом дошла до ушей Хельгунды и Гизура весть, будто Пепельноволосый исчез из башни на острове озера лендицов. Гизур тут выслал туда крупный отряд воинов, которые застали и башню, и остров совершенно заброшенными. Только и того удалось им узнать, что Пепельноволосого, якобы, съели мыши. Неужто они же съели еще и стражников-норманннов и невольников-слуг?

Вскоре уже по всей стране пошли разговоры, что перед тем, как Пепельноволосого с его наложницей сгрызли мыши, появился у него человек по имени Даго Господин и Пестователь, которому старый князь добро­вольно отдал кожаную ленту на волосы с золотистым камнем, признак власти княжеской. К этой повязке ни Хельгунда, ни Гизур никогда не относились серьезно, поскольку теперь в качестве признака княжеской власти надлежало носить корону.

Гизур разослал по городам и весям множество шпионов, и те приносили все более странные вести. Так вот, Пестователь этот стал во главе сотен лестков, и когда в Гнезде Гизур начал готовиться к обороне города, оказалось, что тот направился в Страну Квен, чтобы помочь королеве Айтвар в войне с мардами.

- Погибнет. Если не убьют его марды, то уж наверняка женщины из Страны Квен, ведь он мужчина, - заявил Гизур Хельгунде.

Зима была беспокойная. Гизур готовил войско к окончательной расправе с Повалами. В Гнезде уже на­чало не хватать соли, потому-то вопрос победы над Повалами казался самым важным. Только Крушвиц, точно так же, как и Гнездо, был обнесен крепкими валами Нелюбами Пепельноволосыми. Проводить осаду Крушвиц не имело смысла, одно лишь столкновение в открытом поле могло дать победу. Всякую ночь в своем ложе Хельгунда с Гизуром размышляли над тем, каким образом выманить войска Повал из града в поле, только ни­какая разумная идея в головы им не приходила.

И вот как-то раз в комнату, где Хельгунда белыми пальцами ласкала свою корону, неожиданно вбежал Гизур и пал пред нею на колени. Не как любовник, ни как вождь, но как перепуганный воин перед собственной владычицей.

- Пришло сообщение, будто тысячи мардов встали лагерем на левом берегу реки Бук, - перепугано бормотал он. – Пользуясь морозами, собираются они преодолеть болота и реки, чтобы потом напасть на наши земли. Нам остается лишь одно – бежать в Юмно.

- Зачем? Разве марды способны захватить Гнездо?

- Их тысячи. Это же дикие люди. Они обрезают женщинам груди. Они окружат Гнездо и возьмут нас голодом. У нас нет соли, запасы зерна кончаются, вяленого мяса тоже нет. Никто не ожидал осады.

- Ладно, дадим им выкуп.

- Они его возьмут, только слова не сдержат. Это же кочевники, Хельгунда. Они потянут тебя на аркане за своими лошадями. Мы здесь все подохнем. Какое тебе дело до Гнезда? Ты сама из Юмно, я с Фони. Убегая, мы спасем себе жизнь.

Хельгунда начала паковать свои вещи в путевые сундуки, кузнецам было приказано подковать лошадей и отремонтировать десятки саней. При мысли о мардах неустрашимый Гизур, мужчина громадного роста и страшной силы, даже трясся от страха, и страх его передавался Хельгунде.

- А что Повалы? – спросила она любовника.

- Тоже готовятся бежать. Одни только Дунины считают, будто марды до них не доберутся.

Из-за громадных валов города, расположившегося на высокой горе, окруженной тремя озерами так, что лишь с восточной стороны узкая полоска суши позволяла добраться до главных ворот, известия о панике, что воцарилась при дворе Хельгунды, будто капли воды из дырявой бочки постепенно проникали и на два под­градья, усиливая страх перед мардами. Купцы, торгующие воском и мехами, горячечно строили сани. Золотых дел мастера закапывали свои сокровища в земле. Цена саней и коня возросла четырехкратно. Кто обладал ка­ким имением и ценил свою жизнь, желал присоединиться к эскорту Хельгунды, который по дороге должны были охранять две сотни оружных. Гизур решил, что в Гнезде останется только небольшой гарнизон из самих лендицов; их он предназначил на заклание. Люди победнее, у которых не было лошадей и саней, намеревались бежать в леса и поселиться там в землянках, только суровая зима и глубокие снега удержали их на месте.

Восемнадцать сундуков с богатствами Хельгунды были уложены в сани перед княжеским двором. Ржали и топали кони двух сотен норманннов. Вот только ночью пошел снег, он падал весь день и еще одну ночь, на дорогах навалило такие громадные сугробы, что про отправление в Юмно не могло быть и речи. Сундуки остались в санях, лошадей же выпрягли и закрыли в теплых конюшнях. Хельгунда часами кружила по комна­там, оголенным от ковров, мехов и более-менее ценной мебели. Она прекрасно понимала, что в Юмно ее не ждет ничего доброго. Не обрадуется Хок ее возвращению, и наверняка как можно скорее он выдаст ее за ка­кого-нибудь грубияна-ярла или за кого-нибудь из родичей побогаче. Гизуру же попросту отрубит голову, что не сумел защитить княжество Хельгунды.

И вот когда она металась так по комнатам, где раздавался плач болезненного Аслака, опека над кото­рым была доверена Милке из выродившегося рода Землинов, вдруг услышала на дворе громкие возгласы. Хельгунда выбежала на снег и мороз с непокрытой головой, в простом платье, даже без мехового плаща. Там она увидала пыхающего паром от езды коня и Ящолта, одного из тех, что были родом из лендицов и верно служили княгине.

- Княгиня, - поклонился ей Ящолт. – Некий Пестователь во главе сотни лестков победил мардов и за­ставил их вернуться в Паннонию. Сообщение верное. Столь же верным является известие, что дикие женщины из Страны Квен разгромили Плоцк на Висуле и сожгли порт, откуда мы до сих пор сплавляли зерно Гедану.

Хельгунда стиснула губы и спросила про Гизура. Ей сообщили, что тот рано утром отправился по де­ревням, чтобы забрать лошадей. Тогда она приказала слугам и воинам занести ее сундуки в дом и вызвала к себе Ящолта и норманнна по имени Годон.

Те застали княгиню в ободранной от драпировок спальной комнате. На волосах у нее была княжеская корона, плечи были прикрыты княжеским, пурпурным, вышитым золотыми нитями плащом. Перед тем, как прибыли воины, она вынула из коробочки два золотых перстня и теперь держала их на своей маленькой ладони.

Оба мужчины были рослыми, светловолосыми, одетыми в кольчуги и железные наголенники. В знак уважения они сняли шлемы с коровьими рогами. После Гизура они занимали наивысшее положение среди вои­нов Гнезда.

- Гизур оказался трусом, - объявила Хельгунда. – И я решила, что уже никогда не впущу его к себе в ложе. Вы двое с этих пор будете стоять на страже у дверей моей комнаты. А в качестве знака, что я даю вам такую власть, примите от меня эти два перстня.

- Что мы должны будем сделать, когда Гизур вернется? – спросил Ящолт, обладатель столь молодого и красивого лица, что Хельгунда уже знала, что его первого вскоре впустит в свое ложе.

- Вы приведете его пред мое лицо, только не отступайте от него ни на шаг. Он был отважен, когда нужно было расправиться с Пепельноволосым, беспомощным старцем. Это он вынудил, чтобы я закрыла соб­ственного мужа в башне. Отважным был он и тогда, когда хватал невольников из моего собственного народа и продавал их в Юмно или же Гедану. Зато он испугался мардов, которых победил какой-то Пестователь, имея всего сотню людей.

Еще до того, как Гизур вернулся, ведя с собой награбленный по деревням десяток лошадей, комнаты княжеского двора выглядели как ранее. Хельгунда приняла бывшего любовника в большом зале, в котором стены были завешаны шкурами кабанов. Она сидела на троне в своей княжеской короне и в самых красивых одеждах. Впервые в жизни она почувствовала себя истинной владычицей, и при мысли о Гизуре ее небольшие губы бледнели от злости.

Гизура привели Ящолт и Годон и приказали ему опуститься на одно колено. Одновременно они позво­лили, чтобы свидетелями унижения командира стали три десятка норманннов, которые заполнили почти весь зал.

- Что ты знаешь о мардах? – спросила его Хельгунда.

- Их победили, - ответил тот, чувствуя, что ему грозит смерть.

- Ты это свершил?

- Некий Пестователь.

- Мне говорили, что у него была всего сотня воинов, в то время, как у тебя имелось целых двести храб­рых рыцарей. Ты трус и больше не можешь командовать мужчинами. Сядешь в зале с женщинами и будешь прясть кудель.

Более трех десятков мужских глоток взорвалось столь громким, что он оглушил всех, смехом. Но Хель­гунда дала знак рукой, чтобы все успокоились

- Где мой муж, Голуб Пепельноволосый, истинный повелитель этой земли? – спросила она у Гизура.

- Не знаю. А находился в башне на озере лендицов. Исчез…

- Мыши его съели?

И снова оглушительный гогот.

Хельгунда указала на пустое место рядом со своим троном. Когда-то там стоял золотой трон Пепельно­волосого. Этой ночью своим женским умом поняла она, что плохо сделала, закрывая супруга в башне. Одинокая и красивая владычица всегда будет зависеть от милостей любовника, такого как Гизур или другого, вроде Ящолта или Годона. Совсем по-другому может быть, когда на троне воссядет муж, и лучше всего, если будет он старым и неспособным к любви. Это на него можно свалить любой грех, зато себе приписывать любую заслугу, прика­зывать убрать невыгодного любовника, а другого одарить склонностью. Еще хорошо, когда на троне восседает повелитель из древнего рода и здешнего люда, а не чужак, какой-нибудь норманнн, ведь чужого легче всего не­навидеть.

- Еще сегодня должен здесь встать второй трон для повелителя всей этой страны, - медленно и тор­жественно возвестила Хельгунда. – У тебя, Гизур, были тайные замыслы, самому сделаться здесь князем. Это ты пленил князя Голуба в башне, меня же сделав безвольной. Но я нашла защиту в воинах, верных моему отцу, князю Хоку. За то, что вы встали на моей стороне, - обратилась она к норманннам, - я удваиваю вам жалование.

На сей раз радостный рык потряс всем залом, после чего раздались шумные удары мечами в щиты, знак уважения и верности. Гизур понял, что уже ничто не спасет ему жизнь, разве лишь то, что он был отцом Асла­ка.

- По причине этого самозванца, Гизура, - продолжила Хельгунда, - этот край распался, укрепились си­лой роды Повал и Дунинов, а вместе с ними и других. Трусостью своей Гизур желал заставить нас покинуть Гнездо, тем самым – собственную страну.

Хельгунда знала, что ее слова придутся воинам по душе. Практически все норманнны уже сумели по­немногу выучить здешний язык, они поженились на склавинских девицах, выстроили себе дома, устроили жизнь, у многих были маленькие дети. Так что мысль о возвращении в Юмно их совсем не радовала. Этот край они уже считали своим собственным.

- Даю тебе последний шанс, Гизур, - заявила княгиня. – Ты отправишься на поиски Пепельноволосого и привезешь его, живого или мертвого. Если обнаружишь мертвым, объявишь, что его убил Пестователь со своими лестками. Кто-то должен сесть на троне рядом со мной, чтобы край этот имел законных правителей. Если не вернешься в течение семи дней, на троне сядет Аслак, а Ящолт с Годоном наденут ему на голову кня­жескую корону. Я же стану править только лишь от его имени, поскольку сейчас он дитя. Но это сын Голуба Пепельноволосого, истинный правитель этой страны.

Гизур хотел крикнуть: "Неправда, ты никогда не была в ложе Голуба! Это мой сын!" Но он смолчал, зная, что после таких слов шея его почувствует удар меча Ящолта или Годона.

- Выбросьте его на двор! – приказала Хельгунда.

Ящолт с Годоном схватили Гизура за плечи и выволокли его из помещения. На дворе ему подали коня и открыли ворота.

Через семь дней резчики покрыли золотом второй трон, который установили в зале приемов. На этом троне уселся трехлетний Аслак, в специально пошитом небольшом пурпурном плаще. Хельгунда отдала свою корону золотых дел мастерам, которые уменьшили ее до размеров детской головы. Именно эту корону, предва­рительно пригласив купцов и богатых людей из подградья и более-менее знаменитых воинов, Ящолт с Годоном торжественно возложили на черные волосы мальчишки. Рядом с Аслаком на втором троне восседала Хельгунда с золотой повязкой на каштановых волосах. Все прекрасно понимали, что это она правит от имени сына, а от ее имени властью распоряжаются Ящолт с Годоном. Ибо поняла княгиня женским своим умом, что когда имеешь двоих конкурентов для собственного благоволения, править намного легче, когда любовник всего один.

Об этом же странном Пестователе вестей не было никаких, потому с концом зимы Хельгунда, Ящолт и Годон вновь начали проводить советы, каким бы образом выманить в поле на бой Ольта Повалу Старшего и захватить Крушвиц, равно как наложить руки на соляные жупы гопелянов. Хельгунда попеременно высылала за пределы Гнезда то Годона, то, опять же, Ящолта, и в это же время то одного, то другого впускала в свою комнату, приманивая собственными прелестями до тех пор, пока те, забывая про ее высокий род, не насиловали ее, теряя ум от желания. Хельгунда надеялась, что когда-нибудь они убьют один другого в приступе ревности, и тогда она сама станет во главе войска. Она даже начала привыкать к этой мысли, надевая мужское одеяние воина, позолоченную кольчугу, позолоченный шлем, легкий меч и небольшой щит, садясь на боевого коня и ежедневно, во главе малого отряда объезжая Гнездо и округу.

По растаявшему снегу прибыло посольство от Карака из Каррадонона, князя висулян, могучей дер­жавы на юге. Князь Карак замыслил напасть на защищенный и самоуправляемый город Калисия, через который вел старинный люгийский янтарный тракт, и десятки купцов имели там свои склады. Он уже попытался сделать это в прошлом году, но городу удалось устоять, сам же Карак понес значительные потери. И тогда запланиро­вал он ударить совместно с Хельгундой, с двух сторон. А после захвата Калисии добычей они поделятся. Для этого он выслал в Гнездо посольство со своим старшим сыном, Караком Вторым.

Сын князя был юношей настолько красивым, что, принимая его в большом зале вместе с малышом Ас­лаком, Хельгунда чувствовала, как от желания у нее буквально горит в низу живота. Только она не проявила этого, пообещала сыну князя обдумать предложение Карака, а ответ дать через несколько дней. Но уже на сле­дующий день она отослала двух своих командиров на охоту, а юношу впустила к себе в спальню и так долго манила собственными прелестями, пока тот, совершенно позабыв о своей роли посла, не набросился на женщи­ну и не поимел, разрывая на ней драгоценный кафтан. То, что переживал с княгиней молодой Карак, казалось ему чудесным сном. Набрасываясь на нее и пе­реламывая ее сопротивление силой, он считал, что назавтра его встретить страшная и суровая кара. Но потом, когда задрал он ей юбку и обнажил розовые ляжки, черное от волос лоно и твердый купол живота, а затем впихнул ей в промежность свой член, тело Хельгунды неожиданно размякло, сопротивление закончилось, крепко обняли юношу ее руки, в своих же устах почувствовал он ее влажный и горячий язык, кончик которого перемещался по его небу. Туловище Хельгунды начало двигаться в соответствии с движениями его тела, и хотя до сих пор он имел множество простых девок и дворянок своего отца, никогда-никогда не испытывал он столь роскошного и любовного зажима члена в женском лоне, ни у какой-либо женщины не встречал такого трепета желания, ни от одной не слышал он столь пронзительного крика исполнения. Никто из известных ему до сих пор женщин не пахла так красиво мускусом и какими-то маслами, которые в соединении с запахом ее возбужденной промежности, пробуждали в нем все новые и новые телесные желания. Как правило, за ночь у него бывало два или три сближения с женщиной; теперь же он ломал сопротивление Хельгунды – ведь всякий раз она опиралась его желанию – целых шесть раз. А потом хотя был он уставшим, и член его опух и болел, не остались насытившимися наготы Хельгунды остались его глаза, ноздри его все так же жаждали его запаха, уши – воплей ее исполнения.

Той ночью юный Карак влюбился в Хельгунду настолько сильно, что дал ей присягу: он убьет своего отца Карака, станет князем висулян, свяжется с Хельгундой узами брака и соединит вместе две страны. Хельгунда присягу приняла, поскольку женским своим умом поняла, что когда создаст с Караком Вторым одно государство, оно станет необычайно могущественным. Вместе они отберут от Повал Крушвиц и солевые жупы, победят Дунинов, а потом разграбят Калисию.

И хотя было в обычае послов, что хотя бы несколько дней, а то и недель гостили они при дворе повелителя, молодой Карак уже на следующий день покинул Гнездо и направился в обратный путь в страну висулян, чтобы убить своего отца и захватить власть, так мучило его желание тела Хкльгунды. Впрочем, он сам тоже осознавал, сколь могущественное государство они создадут. И если подобное уже существовало к югу от гор Карпатос и называлось Великой Моравией, представляя собой постоянную угрозу для висулян, то после свадьбы с Хельгундой, к северу от гор Карпатос родится другое могущественное государство, и Великая Моравия никогда уже не рискнет пересечь эти горы. Желание к женщине соединилось с желанием власти, а нет большей силы, чем две эти страсти.

Через несколько дней пришла в Гнездо странная весть будто бы Край Мазовян охватил Мор, ужасно проредив весь народ. Вдоль границ государства лендицов Хельгунда расставила стражей, приказав убивать или поворачивать назад любого, кто прибудет из той стороны, чтобы не принесли они Мор в Гнездо. Впоследствии стало известно, что Мор истребил Край Квен, не оставив живым ни единого живого существа. Еще потом прибыло посольство от Ольта Повалы Старшего, и в большом помещении для приемов самые лучшие рыцари Поавлы, при толпе свидетелей, опустились на одно колено перед Аслаком, предавая себя под его власть. С собой они привезли четыре телеги соли в знак соединения. Ибо оказалось, что Ольт Повала Младший сбежал из Крушвиц к Пестователю, который остановился в Высоком Граде над рекой Висулой. Рассказывали, что от Диких Женщин, в качестве выражения благодарности за победу над мардами, получил он телегу, полную золота. Благодаря этому золоту, сотни кузнецов куют для него оружие, сотни людей приходят к нему, чтобы стать оружными всадниками или же щитниками, дабы помогать ему в бою со всяческой властью, ибо Пестователь милостив к лесткам. Пестователь принял под свою опеку Ольта Повалу Младшего и пообещал ему Крушвиц, который отберет у его отца, Повалы Старшего. Опасаясь того, что с приходом лета войско Пестователя окружит Крушвиц, Повала Старший прислал знаки подчинения Аслаку, умоляя Хельгунду, чтобы, в случае осады города, она сама вместе с войском поспешили ему на помощь.

И ответила ему Хельгунда от имени своего сына Аслака:

- Отлт Повала Старший подчинился мне и признал в сыне моем, Аслаке, князя лендицов и гопелянов. Поэтому, как только станет грозить ему опасность, мы прибудем с помощью и совместно победим врага.

Послы Ольта Повалы Старшего уехали, оставив жителям Гнезда четыре воза, полных соли. Тем же вечером в своем дворе Хельгунда устроила пир для Ящолта, Годона и наиболее значительных воинов, посвящая их в свои планы.

- Не верю я в подчинение Повалы. Пускай же ударит на него этот странный Пестователь, раз у него достаточно войска, чтобы добыть Крушвиц. Даже если он победит Повалу, все равно истечет кровью и потеряет множество сил, и тогда мы ударим на него, одним махом уничтожая и Пестователя и Повал.

- Королевский разум в тебе, госпожа, - льстиво заявил Годон.

- Мне об этом известно, - ответила ему Хкльгунда. – Меня беспокоит лишь то, что Аслак все время кашляет и уже начинает харкать кровью. Боюсь, что очень скоро он умрет. Поиски Пепельноволосого закончились ничем. Что с княжеством станет?

- Ты, госпожа, станешь владычицей, - сказал Ящолт.

Присутствующие на пиру воины ударили мечами о свои щиты в знак согласия. Потому уже на сле­дующий день вызвала к себе Хельгунда самого искусного ювелира из посада и приказала ему изготовить но­вую, княжескую корону. Для этой цели она дала ему на переплавку несколько диадем и приказала украсить корону рубинами, кроме того, у нее должны быть острые концы, поскольку именно такова сейчас мода у пове­лителей на Западе.

Тем временем, новые вести о странном Пестователе стали беспокоить Хельгунду. Она понимала, что все это истории неясные, что рождались они в умах простых людей из маленьких весок, зато все они питали воображение. Разве могло быть такое, что Пестователь был чародеем, способным превращать железо в золото? Правда ли, что, идя против мардов, шел он через страну лендицов, где горстями разбрасывал серебряные дена­ры? Правда ли, что он способствовал лесткам, и потому те, чувствуя безнаказанность, образовывали все боль­шие банды, устраивая засады на всех дорогах, ведущих в Гнездо? Могло ли быть так, что у него белые волосы, на которых носил он Священную Андалу, которую ему добровольно отдал Голуб Пепельноволосый? А правда ли, что ездит он на священном белом коне, носит позолоченный панцирь, красные сапоги, и укрывается, словно короли, белым плащом? Действительно ли, что был он из рода великанов? Могло ли быть такое, что особый воин держит рядом с ним флажок с белой птицей, изображающей орла, который руководит своей судьбой, то есть, является знаком свободы? Правда ли, что каждому человеку обещает он свободу, раз ведомо, что нельзя править и владеть без людей рабского и полурабского звания и положения, ибо войско требует еды, а лошади овса. Почему зовется он Пестователем, и что это слово обозначает? Чего он желает, к чему стремится?

Как-то ночью кто-то нарисовал известью на воротах двора белую птицу с распростертыми крыльями. И поняла тогда Хельгунда, что все эти неясные новости должны были слышать сотни людей, а ведь каждому мила мысль о свободе, о жизни без князей скоролями. Сколько невольников проживало в ее маленьком княжестве? Сколько было их в посаде, не говоря уже о самом дворище? Что случится, если поверят они, что могут быть свободными, и поднимут руку на своих господ?

Годон с Ящолтом возвращались из поездок с пустыми телегами. Люди в вёсках объяснялись тем, что, урожай еще не собран, и что они сами голодают, впрочем, осенью проходил через эти земли Пестователь со своим войском и платил наличными за еду для своих людей и лошадей. Кмети отвечали непокорно, и никто не желал добровольно отдавать в пользу Гнезда ни вола, ни козы или барана, потому Годону пришлось несколь­ких, ради примера, повесить. Все равно, не удалось накопить в Гнезде запасов, и если бы подошел этот Песто­ватель под валы города, мог бы завоевать его исключительно голодом. Утешалась Хельгунда мыслью, что по­началу захочется ему завоевать Крушвиц, а потом придет жатва, и склады в Гнезде заполнятся зерном и мясом. Не успеет Пестователь захватить Гнездо, тем более, что князь Карак наверняка поспешит ей с помощью.

Ночью снился Хельгунде ее любовник, Гизур. Был он весь в крови и пытался ее изнасиловать, хватая кровоточащими руками. Каждое его прикосновение оставляло на белом теле Хельгунды багровое пятно…

"А может Годон с Ящолтом меня обманывают", - подумалось ей на следующий день. – "Быть может, все эти странные рассказы про Пестователя, это только ложь, игрушка людского воображения. А правду навер­няка ведают лишь ворожеи в Гнезде".

Много раз слышала Хельгунда, что с прадавних кельтских времен все ворожеи были объединены свя­зями совместных тайн, непонятным и невидимым образом обменивались они мыслями про людей и события, чтобы иметь возможность предсказывать. Потому-то решила она довериться ворожеям.

В полдень вызвала к себе Хельгунда карлицу Милку, приказала ей приготовить большой жбан с сыт­ным медом, достала из сундука золотой перстень, который решила отдать в дар ворожеям в контине. Милке она доверяла, ведь та занималась Аслаком и знала множество тайн своей госпожи. Милка не была обычной карли­цей, с горбом на спине или на груди. Просто, была она родом карликового рода землинов, и хотя уже исполни­лось ей больше двадцати лет, ростом она так и не достигла десятилетней девчонки. Зато лицо у нее было краси­вое, со светлыми густыми волосами, с ядреной и крупной грудью, с гибкой фигурой. Будто наперекор своему росту, желала она мужчин лишь очень крупными членами; но на самом деле, любой был для нее слишком ма­лым, потому держала она в специальной загородке черного козла, с которым тайком наслаждалась. Если бы кто узнал про это, покарали бы за это Милку смертью, ибо творила она вещи отвратительные и позорные. Хельгун­да знала ее тайну и хранила про себя, так что Милка обязана была ей послушание, она готова была выполнить любой приказ госпожи. Именно по этой же причине взяла Хельгунда Милку в контину, размещавшуюся в од­ном из посадов Гнезда.

Контина эта не была не такая уж красивая и не такая уж большая, как в Юмно, и бог в ней был не с тремя лицами, а только с одни. Но и само Гнездо – пускай и могучее – не могло равняться с Юмно. Хельгунда так до конца и не поняла, почему именно Гнездо выбрали Пепельноволосые столицей своей страны. Значи­тельно лучше, с большей способностью к обороне располагались Познания или же Крушвиц. Но, якобы, когда к Нелюбу Пепельноволосому обратились лендицы, страдающие от нападений гопелянов, тот, после победы над гопелянами, сделал свое родовое имение, Гнездо, столицей. Благодаря победе, взял он тысячи невольников, отдались ему под власть сотни небольших градов и вёсок. По приказу Нелюба, тысячи человек, подгоняемых бичами, должны были свозить деревья с отростками, делать из них громадные ящики-сундуки, которые ставили один на другой. В ящики укладывали землю и глину, пока на горе, окруженной тремя озерами и лишь с востока имеющей сухопутный доступ, возвели высокие деревянно-земляные валы, укрепленные тремя рядами заост­ренных дубовых кольев. Князь Хок рассказывал Хельгунде, когда та отправлялась в Гнездо, что каменные твердыни франков можно было завоевать, подвинув к ним осадные машины, а также метая камни из катапульт. А вот крепость Пепельноволосого никакая сила завоевать не могла, разбить эти валы, поскольку глина в ящи­ках задубела в камень, а сами ящики, покрытые землей и поросшие травой, никто не мог поджечь. Один только голод мог победить воинов в Гнезде.

Укрепленный град располагался на самой вершине необыкновенно крутого холмя, в средине высился удобный и обширный двор, дома для воинов, конюшни для лошадей, амбары и склады для пищи. С двух сторон крепости нашли себе место и два посада, окруженные валами, хотя и не такими уже высокими. Люди чувство­вали себя тут в безопасности, потому в град пришло множество купцов и ремесленников: сапожников, порт­ных, меховщиков, ювелиров, кузнецов и множество других. Очень скоро оба посада сделались тесными, и дома начали строить рядом, так что появился еще и третий посад. Князь Нелюб намеревался и его окружить высоким валом, правда, успел возвести только палисад и выкопать глубокий ров с водой. Умер он в бесславии, прокли­наемый тысячами людей, вольных и невольных, которые отдали жизнь, чтобы выстроить эту крепость; мало того, таким же образом они же укрепили грады в Познании и Крушвице. И все же, когда на страну Пепельново­лосых напали вступившие в союз Крылатые Люди и Длинноголовые, Гнездо и два остальных града смогли вы­держать осаду, длящуюся чуть ли не полгода, потом же Нелюб Второй нанес врагам решающий удар и привел их к поражению. Но люди не желали помнить, что это Нелюбов должны они благодарить за свою свободу, но проклинали их и бунтовали по причине налагаемого на них бремени, даней и отработок. Так пришел к власти Голуб Пепельноволосый, который, по причине жалости к своим людям, отменил почти что все дани и налоги, казна его была пустой, и не было у него чем оплатить войска. Потому-то вскоре богатые роды Повал, Дунинов и Лебедей подняли головы и сделались ему равными богатством и властью. Держава, созданная ненавистными Нелюбами, распалась на три части по причине доброты Голуба. Но именно ему, Голубу, должно было благода­рить Гнездо за возведение в одном из посадов небольшой контины, куда ворожеи и жерцы привезли с Озера Лендицов священную фигуру Сварога, сделанную из черного дуба, который множество веков пролежал в воде. Дуб этот был настолько твердым, что тупилось на нем любое железное острие, и потому верили, что изображе­ние вырезали невидимые руки духов.

Контина стояла посреди небольшой площади; выкрашенная красной краской крыша опиралась на че­тырех громадных столбах, стены из толстенных бревен замыкали святилище с трех сторон. С четвертой сто­роны висела лишь пурпурная занавеска, такими же пурпурными занавесками выложены были деревянные стены контины изнутри. Святое место окружала ограда, сплетенная их ивовых прутьев, и никто без согласия ворожеев и жерцов не имел права в святилище войти. Для ворожеев и жерцов уже за оградой выстроили отдель­ный дом; там они жили в достатке, поскольку много людей желало узнать свою судьбу, и они приносили бога­тые дары, чтобы для них погадали.

Хельгунда надела черную епанчу с капюшоном, такую же предложила надеть и Милке, и вместе с на­полненным медом жбаном, никем не замеченные, спустились они вниз, в посад. Возле контины охватил их страх; на каждом шагу встречался им вбитый в землю толстый столб с вырезанной головой и человеческим ли­цом – некоторые лица были ярко раскрашены, с смеющимися, а другие, с печальными выражениями, другие же скалили зубы столь явно, будто через мгновение собирались пожрать человека живьем. Эти деревянные столбы называли сохами или болванами. Дорога между ними обозначала жизнь человеческую, которая представляла радость, печали, испуг, а то и смерть. Сделалось обычаем, что идущие за ворожбой привязывали к этим стол­бам цветную ленточку или же клочок своей одежды, и эти тряпицы неустанно развевались на ветру, вызывая впечатление, будто деревянные фигуры на столбах живут и даже движутся. На Милку особое впечатление ока­зывали вкопанные тут и там вырезанные из древесных стволов громадные мужские члены с человеческими ли­цами. Их залупы выкрашены были алой краской, сами же столбы были желтыми; на них висело множество вен­ков из полевых цветов и цветастых лент; ближе к земле можно было видеть почерневшие полосы и отпечатки женских ладоней, измазанных испорченной месячной кровью. Милка, подобно многим другим женщинам из Гнезда, бесплодным или жаждавших любви, приходила к этим сохам, привязывала к ним ленточки, отмечала их собственной испорченной кровью, чтобы те подарили дитя или же угасили ненасытное желание. Задумывала Милка еще выбраться как-нибудь на Воронью Гору, где, как рассказывали, находилось изображение богини Макоши, называемой Весной, и несколько раз в год, по ночам, при свете костров и факелов женщины совер­шали здесь таинственные обряды, посвященные любви. Она не знала, как эти обряды выглядят, что делают женщины и девушки на Вороньей Горе, поскольку в самом начале те пили дурманящий напиток. Но точным было то, что задолго перед этими ночами стягивались на Воронью Гору самые разные ворожеи и жерцы, появ­лялись там и самые удивительные звери, а может и люди переодетые в звериные шкуры, так что можно было там оплодотвориться волком, медведем или быком, из-за чего зачатые там дети обладали силой этих животных. К Макоши ходили и мужчины, возлагая пожертвования жерцам и отдавая богине немного своего семени, чтобы потом их поля и стада, а также жены с наложницами были урожайными и плодовитыми. Только боялась Милка одна идти на Воронью Гору, Хельгунда же, хотя и жадно выслушивала, что там могло ее встретить, поскольку таким же ненасытным было ее лоно, никогда не решилась совершить подобный поход, опасаясь, что там ее уз­нают и убьют, ибо знала, что для народа она ненавистная княгиня.

…На большом камне у ворот святыни сидел ворожей в белой хламиде, с седой бородой и длинными седыми волосами, на которых была кожаная повязка с кусочком янтаря, подарком от Голуба. Было это нечто вроде Священной Андалы, которую сам князь носил в качестве знака власти.

- Чего вы хотите? – тихо спросил их ворожей.

- Правды, - отвечала Хельгунда, поскольку Милка научила отвечать ей именно так. Хельгунда еще ни­когда не была в контине, а Милка захаживала туда неоднократно.

Хельгунда подала ворожею жбан с медом, тот поднялся с камня и провел женщин в святыню, где по­средине мерцал обложенный камнями очаг. В него не подкладывали дрова, а только древесный уголь, чтобы не было дыма. Зато на жар сыпали сушеные травы, из-за чего святыня изнутри была заполнена ошеломляющим запахом, вызывающим головокружение, а то и потерю памяти.

- На землю, - приказал ворожей.

Когда женщины подчинились, он отодвинул багровую занавеску и показал им стоящую в углу черную деревянную статую со слепыми глазами и глубокими глазницами. Черты лица были едва различимы, поскольку бог был очень старым, истертым дождями и снегами. Тем не менее, Хельгунда почувствовала, что от этой тем­ной фигуры исходит какая-то огромная сила.

- Гляди, - шепнул ворожей Хельгунде.

В огромный серебряный рог, подвешенный на шее фигуры, он влил из жбана принесенный нею сытный мед. Содержимое целого жбана исчезло в этом роге, и на землю не пролилось ни капельки. Неустанно кланяясь богу, ворожей заглянул в рог, затем повернулся к Хельгунде и сказал:

- Все намного хуже, чем ты думала, княгиня…

Он узнал ее, хотя она здесь не была ни разу, хотя пришла сюда переодевшись.

Тогда она спешно вручила ворожею золотой перстень. Тот кивнул, в знак того, что согласен начать во­рожбу, затем жестом руки приказал Милке покинуть святилище.

- Сядь, - услыхала Хельгунда шепот ворожея. – Сядь у огня и гляди в него.

Княгиня присела на корточках с другой стороны очага, а хозяин бросил на жар горсть сушеных трав; у Хельгунды даже голова кругом пошла, ей сделалось душно.

- Спрашивай, - услыхала она шепот.

Хельгунда облизала ставшие сухими губы.

- Что случилось с Пепельноволосым?

Жар между камнями неожиданно пригас. Ворожей опять бросил что-то на тлеющие угольки, и огонь снова обрел силу.

- Пестователь дал ему жизнь и свободу…

- Где он? - резко спросила княгиня. – Он обязан вернуться и занять трон.

Жар разгорелся язычками пламени, но потом снова сделался меньше.

- Голуб Пепельноволосый, последний из рода, сделал очень много доброго для ворожеев. Они взяли его под свою опеку, дали еду, одежду.

- Он обязан возвратиться на трон.

- Голуб отдал Пестователю Святую Андалу…

- Сейчас уже Андалу не носят, носят корону. Разве ты не слышал об этом? Власть у того, кто носит ко­рону.

Ворожей молчал. Хельгунда уже не испытывала головокружение от запаха горящих зелий, наоборот, в ней вскипал гнев. Еще сегодня она прикажет Годону или Ящолту перебить ворожеев, а контину сжечь. Триглав – самый могущественный бог. Триглаву она построит здесь священный храм. Три лица и три пары глаз видят дальше и глубже, чем этот слепой бог здесь, в Гнезде.

- Зачем ты пришла? – спросил ворожей.

- За правдой, - высокомерно ответила та.

- Ты услыхала правду, можешь идти.

- Нет. Ведь это не вся правда. Кто такой Пестователь, чего он требует?

- Гляди в огонь, - приказал хозяин.

Он снова бросил горсть трав на раскаленные угли, и вновь Хельгунда испытала чувство духоты. Она напрягла взгляд, что в глазах даже начало двоиться от слез, вызванных дымом. Ей показалось, что ее схватила чья-то ладонь, мягко подняла в воздух и начала постепенно раскачивать. Княгиня чувствовала, как охватывает ее теплое облако, словно сквозь туман видела она чью-то голову, молодую, красивую, с белыми волосами. А потом она неожиданно свалилась в черную пропасть.

- …Приехал на белом коне, в золотом панцире и в белом плаще… - урчал ворожей. – У коня его четыре серебряные подковы, и где ступит он, там останется кусок золота и серебра…

- Что это еще за имя: Пестователь? – выдавила из себя Хельгунда, приходя в сознание, кашляя от за­паха зелий.

- Его называют Пестователем, ибо берет он людей в свое пестование, словно мать собственное дитя. Кто спрячется под полой его белого плаща, пускай тысячи злых сил за ним гонятся, все равно в безопасности будет…

Кашляя и плача от дыма, Хельгунда выбежала из контины, и какое-то время была она словно слепая, пока Милка не схватила ее за руку и не повела наверх, в сторону града.

А вечером она вызвала к себе Ящолта с Годоном и отдала им приказ:

- Отправляйтесь в край и забирайте у людей каждую горсть зерна, каждую корову, овцу или козу. Кто будет сопротивляться – вешайте, а вёски палите. Я должна иметь запасы еды здесь, в Гнезде.

После этого княгиня закрылась в своей комнате и, раздевшись донага, улеглась на ложе под огромным одеялом, сшитым из шкурок ягнят, которые не родились, но были вынуты из утроб своих матерей. Маленькими ладонями гладила она груди, живот, бедра, радуясь, что те такие гладкие. Пестователя она не боялась. Где-то в глубине души она даже жаждала, чтобы тот как можно скорее появился под валами города, и вот тогда она выйдет ему навстречу, он же склонит голову перед ее красотой.

Но вот могла ли она быть столь уверена в прелестях своего тела, в запахе собственной кожи, в искус­стве любви, благодаря которому соблазнила она стольких мужчин? А вдруг этот странный человек не такой же, как все? Может он и вправду из рода великанов, и тогда наденет ее на свой член, словно на заостренный кол и разорвет ей лоно. Опять же, как и все лестки он поклялся принести смерть повелителям и князьям. Разве не ее первую прикажет он убить и четвертовать, дабы исполнилась народная мечта?

Нет, не откроет она перед ним ворот своего Гнезда, не откроет ему и собственной комнаты, не откроет саму себя. Защищаться она будет долго, ведь Гнездо неприступно, а потом прибудет молодой красавчик Карак и поможет ей победить этого странного человека.

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГИЗУР

Целый месяц кружил Гизур по краю лендицов, напрасно разыскивая Голуба Пепельноволосого. Ему приходилось избегать градов и вёсок, ибо повсюду знали его и ненавидели как такого, кто по приказу Хель­гунды забирал пропитание и забирал люд в неволю, чтобы потом продать в дальних городах. Но в то же время, только обитатели этих градов и вёсок могли сказать ему, где находится князь Пепельноволосый. И с погодой ему тоже не везло: предвесенье, с его холодными ночами, с дождями, а то и снегом. С трудом добывал он корм для коня и еду для самого себя. Чаще всего, притаивался он рядом с какой-нибудь вёской или же каким-нибудь градом, нападал на одинок идущих или едущих людей, отнимал у них еду и, прежде чем убить, выпытывал про Пепельноволосого. Исхудавший, грязный, с разлохмаченной бородой и в рваном плаще он казался чудовищ­ным призраком какого-то убитого воина, который не успокоился после смерти и превратился оборотня. Среди местного люда много преданий и легенд ходило про таковых.

Неоднократно и сам попадал он в засады, которые устраивали на норманннов лестки, но всегда удава­лось ему уйти из них с победой. На его кольчуге ломались стрелы; его шлем с бычьими рогами выдерживал удары дубин, продолговатый щит защищал от копья, а длинный франконский меч пробивал кожаные кафтаны нападавших и отрубал им руки вместе с плечами.

Настал месяц травень, зазеленели деревья в пуще, луга покрылись молоденькой травкой. Конь Гизура выглядел теперь намного лучше хозяина, поскольку он находил корм, а Гизуру приходилось нападать, чтобы обеспечить себе пропитание. Будто злобный дух – мара кружил он по лесам и трактам, и даже сам уже не пом­нил, скольких людей загубил, но никаких известий про Голуба Пепельноволосого так и не добыл. И так про­должалось до тех пор, пока не решил он начать поиски заново, с того самого места, где князь будто дух разве­ялся в воздухе. Гизур отправился на Лендицкий Остров.

Гизур никогда не был трусом. Он не опасался сражения и даже собственной смерти в бою с мардами. Если бы не его столько раз проверенная отвага, разве сделал бы его князь Хок предводителем отряда норманн­нов, который должен был отвезти Хельгунду к Голубу Пепельноволосому? Но еще в детстве на острове Фони многократно слыхал он песни про страшных гуннов и про сражение, которое его предки должны были провести с ними на реке Висуле. В песнях этих гунны растекались по земле, будто громадная река, тысячами они пересе­кали степи и поля на своих маленьких лошадках, один конский живот возле другого, одна конская голова рядом с другой. И точно так же, как нелегко поставить дамбу на вздутой половодьем реке, так же нелегко победить многочисленные кочевые народы, дикие и пугающие своим числом. А разве не называли мардов новыми гун­нами, и разве, подобно тем, не были эти кочевниками?

Не за себя опасался Гизур, но за Хельгунду и их ребенка, малыша Аслака, и потому решил он, что они сбежать от мардов из Гнезда. Точно так же думали и другие норманнны, но потом, когда пришла весть о победе Пестователя – отказались они от собственных опасений, и всю вину свалили на него, Гизура. А ведь он любил Хельгунду и желал ей лишь добра. Тем временем, она выбросила его, словно ненужную тряпку. И еще, она соврала, будто Аслак – это сын Голуба, а затем приказала Гизуру самостоятельно разыскать Пепельноволосого, живого или мертвого. И все это лишь затем, чтобы допустить в свое ложе новых мужчин, Годона и Ящолта.

Только Гизур не испытывал тревоги: да найдет он Голуба, живого или мертвого, привезет его в Гнездо и вновь очутится рядом с Хельгундой. И даже если не одарит она его своими милостями, как раньше, то все равно, на княжеском троне сядет его сын, Аслак, который даст начало норманннской династии. Придет время, и он узнает о своем настоящем отце и вернет ему надлежащее место в Гнезде.

Нет, Гизур не знал страха. Через поля и пущи, покрывающиеся весенней зеленью, в одиночку добрался он до моста на Озере Лендицов и увидел, что над островом кружат десятки каркающих галок и ворон. Ранней весной заселили они каждое дерево на острове, даже на деревянной башне построили гнезда – а это означало, что здесь нет ни одного человека.

С обнаженным мечом в руке вступил Гизур по деревянным ступеням на самую вершину башни, обы­скал каждый уголок в комнате, каждое жилое помещение у подножия башни. Единственное, что обнаружил – это конский скелет да вонючую солому в хижинах невольников. А ведь он сам, лично, привез сюда Голуба Пе­пельноволосого вместе с двумя наложницами, оставил на страже храбрых и воинственных норманннов, да еще с десяток слуг-рабов.

Не верил он, будто Пепельноволосого съели мыши. Не нашел он этих животных на острове, в башне, в жилищах норманннов или слуг. В исчезновении Голуба было нечто таинственное, только он, Гизур, эту тайну выявит. Не мог Пепельноволосый раствориться в воздухе, даже если помогли ему в этом ворожеи и жерцы. Навряд ли, чтобы забрал он с собой норманннов и невольников. Каждого из этих рабов Гизур выбирал тща­тельно и запомнил их внешне. Он прекрасно понимал, что если Голубу и удалось сбежать, благодаря чарам, то невольники прячутся в ближайшем лесу.

Потому он стащил остатки соломы из их хижин под деревянную стену башни, выкресал огня, а когда пламя начало лизать бревна, вскочил на коня, перебрался по мосту и спрятался в зарослях ольхи над озером. Дым с огнем должны были стянуть сюда людей даже из дальней округи.

Башня пылала словно факел, дым поднялся под самые облака, а треск бревен и балок слышался на це­лую стаю. И правда, прибежало много – Гизур следил за ними из своего укрытия, но ни единого знакомого лица не заметил. Люди боялись перейти по мосту в сторону огня; они лишь стояли на берегу озера и молча глядели, как гибнет давняя тюрьма Пепельноволосого. Они побаивались подойти ближе, поскольку наверняка судили, что как само исчезновение Голуба вызвано было чарами, так и этот огонь призвал некто невидимой силой, раз башня загорелась сам собой – ведь на острове не видели они ни единого человека.

Только на следующий день, когда пожарище едва тлело, по мосту перешел какой-то мужик в лох­мотьях, а потом начал копаться палкой в смрадных останках хижин, наверняка разыскивая нечто, что там оста­вил. Это как раз и был один из тех невольников, которых Гизур назначил прислуживать норманннам и Пепель­новолосому.

Невольник обнаружил то, ради чего пришел сюда: железную секиру с обгоревшим топорищем. Железо было для него очень ценным: убегая, он оставил свое орудие в тайнике на острове. Когда же он возвращался на большую землю по деревянному мосту, Гизур забросил ему на шею петлю из толстой веревки, а потом поволок за собою в лес, разжег костер и начал выпытывать.

- Где Голуб?

- Мыши его съели…

Гизур вложил в огонь найденную мужиком секиру, раскалил ее докрасна, а потом, пользуясь двумя палками как щипцами, приложил алое от жара железо к пяткам невольника.

Только после этого услыхал он правду:

- Был на острове Пестователь и получил Святую Андалу. Стражников убил, а невольников закрыл в их хижинах. Но люди знали, что он дал Голубу лодку, на которой тот и уплыл со своими наложницами.

- Куда?

- Вот этого никто уже не знает…

Второй раз, пользуясь двумя палками как щипцами, приложил к ногам раба раскаленную секиру и услышал правду:

- В дне пути отсюда, если ехать верхом, на горе, называемой Воронья, имеется контина, и вот там ви­дели Голуба вместе с другими ворожеями и жерцами. А теперь, оставишь мне жизнь?

- Уходи, - приказал Гизур и начал затаптывать кострище.

Ковыляя от нанесенных ран, невольник медленно исчезал между деревьями. Гизур вынул стрелу из колчана, натянул тетиву лука и послал тому стрелу прямо между лопаток. Ибо не желал он, чтобы хоть кто-то узнал, что был он тут и узнал место пребывания Голуба.

К Вороньей Горе он добрался к вечеру следующего дня, обходя грады и вёски. Однажды лишь встретил он какого-то кметя и от него узнал, что за полдня пути, сразу за Вороньей Горой встал лагерем Пестователь со своим войском. Похоже, что Крушвиц собирается осаждать.

На Вороньей Горе лежал громадный камень, которому поклонялись еще стародавние кельты. Говари­вали, что жертвами им служили молоденькие невольницы, именно их кровью поливали святой камень. Сейчас же там приносили жертвы из ягнят, кур да петухов, самое большее – ежели кто богатый желал, чтобы ему по­ворожили – тогда приносили в жертву молодого бычка. Так что неплохо можно было поесть на Вороньей Горе, особенно во время весеннего уравнивания дня и ночи, когда не только приход весны приветствовали, но и праздник мертвых отмечали. Достойный прием весны, доброе угощение для Сварога и Макоши, могли при­нести обильный урожай на полях и хороший приплод в хлеву и конюшне. Ведомо было, что в Нави, то есть Стране Умерших, души людские живут без солнца, в холоде и сырости, голодные и грязные. И в день прихода весны следовало их обогреть – для того палили хворост на перекрестьях дорог, а также на Вороньей Горе; зака­пывали в землю глиняные яйца с разрисованной поливой, выставляли для умерших еду и питье. А потом было уже летнее солнцестояние, и снова горели огни на Вороньей Горе, пели там и танцевали, пили мед да пиво, предавались любовным утехам. А потом приходило время окончания жатвы и осеннего уравнивания дня с но­чью. Тогда благодарили за обилие зерна в амбарах и стогах, за новорожденных телят и поросят. Но даже по заметенным снегом дорогам тянулись на Воронью Гору толпы людей и праздновали там зимнее солнцестояние, конец долгих ночей и начало все более длинного дня. Хватало здесь людей и летом, в основном, бесплодных женщин в периоды новой или полной Луны, которая, сияя холодным блеском, самые странные чувства про­буждала в людях; не без причины называли ее и "месяцем" и "ксенжицем"¹, то есть "княжичем-господином", ибо, казалось всем, обладала она тайной властью над душами человеческими. Когда месяц прибывал – мог и человеку прибыток принести, если он только принес он подходящую жертву.

Людскими дарами питались духи и жерцы, то есть такие, что умели "жрець", то есть, вызывать духов и разговаривать с богами. Они же умели проводить обряды и, переодевшись в вывернутые шкуры волков и мед­ведей, лапали бесплодных женщин, после чего многие из них рожали сильного, словно медведь, мальчишку или красивую девочку. У жерцов было несколько хат в овраге у подножия Вороньей Горы, и туда шли за ними, если желали принести жертву на самой горе, на камне кельтов или же перед деревом Макоши, напившись до одури медом, танцуя с волками и медведями. На вершине горы стояла только одна хата, в которой жили старые, бородатые ворожеи; это они по огню, по золе, по обожженным и белым палочкам, по внутренностям курицы или ягненка открывали самые тайные дела человеку, и среди них, самое главное – этого человека будущность. Жерцов любили за их веселье и склонность к игрищам; ворожеев боялись. Никто сам по себе, без жерца, не пошел бы на Воронью Гору даже днем, даже с самой большой жертвой не приблизился бы к почерневшему от крови камню или к дереву Макоши, называемой еще и Весной. Опять же, только жерцы и ворожеи знали, каким языком следовало к богам обращаться, какие при этом выполнять движения, как кланяться и как пританцовы­вать.

Макоша пугала даже больше, чем почерневший кельтский камень. Лет, где-то, за сотню до нынешних дней молния расщепила ствол вяза, и когда тот вырос в могучее дерево, внизу у него была крупная щель, напо­минавшая женский срам. Кто-то обтесал две верхние ветви так, что останки их напоминали обвисшие груди. Верхушка вяза обломилась, а потом дерево засохло и теперь стояло множество лет, похожее на громадную женщину с огромными грудями и еще большей срамной щелью.

Костры пылали чаще всего у дерева Макоши. Поющие жерцы, переодетые в звериные шкуры, подво­дили к дереву богини мужчину, который нес в ладони капли собственного семени и вливал их в щель Макоши, чтобы обеспечить себе урожай на полях. Именно тут, под деревом, во время летнего солнцестояния, пьяные голые женщины забавлялись с волками и медведями. Хорошо было и тогда, когда новая семейная пара появля­лась вместе с жерцами у священного дерева, и облизывала обмакиваемый в чесночный отвар вырезанный из дерева член, чтобы обеспечить себе множество детей и долгую жизнь. А кто же не желал иметь большую семью и жить долго и счастливо?

Воронья Гора заросла густым лесом, который тоже считался святым. К вершине проводила узкая и крутая, каменистая тропка. Рядом с нею лежало множество высохших звериных костей, людские черепа, а то и целые скелеты, пробуждая в идущих тревожное чувство. Страшной была не одна только тропа, но и сам густой, мрачный лес, населенный самыми разнообразными духами: кровососами-вомпежами и стригами, мамунами и убожа­тами, а также вечно замерзшими и голодными мертвецами, которые прибывали сюда из Нави.

Гизур был иной веры, чем местные. Его, как воина, который, если только не запятнает себя трусостью, погибнет в бою, ждала счастливая Валгалла, где он будет все время охотиться и вести великолепные бои. Только он уже слишком долго пребывал в этой стране, чтобы в его душу не проникло нечто из веры здешних людей. Богов, впрочем, могло быть много, но еще больше – самых разных злых духов. Один был владыкой на севере; а здесь могли править Макоша или Сварог. Потому пробормотал Гизур молитву Одину, несколько слов молитвы Сварогу и Макоши, объехал овраг, в котором стояли хаты жерцов, и направился к тропе на гору, кото­рую теперь, в вечернюю пору, окружали туманы, а вершина тонула во тьме.

Туманы свивались в какие-то странные фигуры – белые и гибкие; лес по обеим сторонам тропы был совершенно непроходимым. Жалуясь будто мучимые души, звали один другого два филина. Гизур испытывал страх, тем не менее, въехал на крутой подъем. Днем он этого никогда не сделал – здесь бывало множество лю­дей, и никто из норманннов живым отсюда не вернулся бы. Но теперь он понемногу поднимался, но каждое мгновение прищуривал глаза из опасения, как бы не увидать перед собой какой-нибудь чудовищной фигуры. Дважды споткнулся его конь, что норманнн посчитал плохим знаком. Тем не менее, он поднимался все выше, ибо, намного больше собственной жизни ценил он исполнение приказа Хельгунды и желание доказать ей, что он никогда не был трусом.

Наконец увидал Гизур святой камень, весь черный от застывшей на нам крови. Рядом с валуном увидал длинный шалаш, из которого вздымалась струйка дыма. Воин соскочил с коня, левой рукой нащупал на груди амулет, купленный в Юмно у священников Триглава, а правой стиснул обнаженный меч. Так вошел он в ша­лаш, где увидал дымящий костер и подвешенный над ним котел, и сидящих рядом с огнем длинноволосых старцев. Могло показаться, что кроме них в шалаше никого нет, только Гизур догадался, что Голуб Пепельно­волосый со своими наложницами находятся в углу, за висевшим ковром. Поначалу норманнн пронзил мечом двух старцев, потом сорвал занавеску, узнал Пепельноволосого и пронзил его грудь. Испуг подавил вопль в груди обеих женщин, потому они умерли молча от ударов того же меча. Теперь никого из свидетелей страш­ного убийства на Вороньей Горе у Гизура уже не было. Он выволок тело князя из шалаша и перебросил его че­рез луку седла. Сам же вскочил на коня и словно сумасшедший, галопом отправился в обратный путь. Ведь Хельгунда приказала: "привезти живым или мертвым". Гизур предпочитал князя мертвым.

Ночь содействовала ему, была ясной и звездной. Руководствуясь звездами, он неспешно ехал через леса и поля, прямо к Гнезду. Коня не подгонял – тот и так преодолел дальний путь, теперь же приходилось везти всадника и труп.

На рассвете норманнн очутился в небольшом лесочке, пораставшем неглубокий овраг, по дну которого тек ручей. Именно здесь со склонившихся над тропой деревьев упала на Гизура громадная рыбацкая сетка, а за нею спрыгнуло четверо. Воина спутали, отобрали меч, щит, содрали кольчугу, сняли шлем и обыскали седель­ные мешки. Нападавшие были вооружены дротиками, копьями и щитами, на которых были нарисованы белые птицы. Из этого факта Гизур сделал вывод, что это группа лестков, занимающаяся разбоем по лесам. Встреча лестков с норманнном могла закончиться только смертью, потому Гизур обратился к ним на языке лендицов, которому научился за четыре года в качестве соправителя Гнезда:

- Я Гизур, ранее в Гнезде управлял. Только покинул я Хельгунду и ее сына Аслака, чтобы отдать свою руку и меч Пестователю и его лесткам. А в знак своих честных намерений убил я князя Пепельноволосого. Именно его труп лежит здесь перед вами. Проведите меня к Пестователю, он же даст вам за это много золота.

Со страхом поглядели лесные разбойники на останки, которые вез Гизур. Они заглянули в лицо покой­нику, обыскали белую хламиду ворожея, только ничего не нашли. Никогда не видели они князя Голуба Пе­пельноволосого, но у трупа были пепельно-седые волосы, так что этот воин, по-видимому, правду говорил.

Они спутали Гизура веревкой и отошли в сторону, где долго советовались. Им было известно, что ла­герь Пестователя находится где-то близко. Слышали они, что у Пестователя много золота. Но они боялись везти с собой покойника, тем более, что был это князь Голуб, и после смерти мог он превратиться в страшней­шее существо, поскольку, как и всякий князь, страшнейшим был и при жизни. Что станется, если душа умер­шего вонзит в них зубы, медленно и незаметно начнет пить из них кровь, чтобы питаться ею после смерти своей?

Тогда они выкопали в земле яму. В грудную клетку трупа вбили они осиновый кол, отрезали у него прядь волос и засыпали тело песком. После того повели Гизура к лагерю Пестователя. А поскольку конь был только один, да и тот от усталости шатался, все отправились пешком.

В полдень стражники, охраняющие лагерь войск Пестователя, завели пойманного Гизура и четверых, что схватили норманнна, в шатер Палуки, который, в отсутствие Пестователя, исполнял роль командующего. Сам же Пестователь, вместе с Зификой, Авданцем и Херимом отправились разведать броды по дороге на Крушвиц. Даго не доверял сообщениям разведчиков, и сам любил проверить, не готовит ли неприятель засады.

- Гизура и этих четверых держать под стражей возле моего шатра, - приказал Палука. – Когда Пестова­тель приедет, сам поведет суд. А там – или вознаградит, или накажет.

Только весть про убийство Пепельноволосого очень быстро разошлась по лагерю, и прибежали десятки воинов, чтобы поглядеть на страшного Гизура. Ведь это именно он спалил множество вёсок, множество людей перебил и обрек на смерть, забирая у них зерно и животину. Очень многих забрал он в неволю и увел на прода­жу в Юмно. И вот теперь сидел он возле шатра Палуки – безоружный, исхудавший и оборванный, связанный веревкой, и каждый мог плюнуть ему в лицо. Но считалось и то, что он сам ушел от Хельгунды, да еще и Пе­пельноволосого убил. Что же должно было встретить его тут: кара или награда? И уже начались споры по этому вопросу, началась колотня в лагере, которую Палука должен был несколько раз успокаивать вместе с послушными ему пятнадцатью лестками из его родной деревни. К этому времени у Пестователя было более двух сотен конных и триста щитников, не все были хорошо вооружены, но обоз у него был крупный, большую поляну в лесу занимал – десятки шатров полотняных и десятки шалашей из веток, только-только покрывшихся молодыми листками.

И, как оно часто в таких случаях бывает, когда в войске начинаются споры и сварки, появился некто, кто умел вопить громче всех: рыцарь² громаднейшего роста, хорошо вооруженный, по имени Мсцивой. Назы­вали его так потому, что в течение всей предыдущей жизни ни одного оскорбления и злого поступка против себя не забывал, но мстил за них собственным мечом. Долгое время известен он был возле града Крушвиц как отменный разбойник, пока неделю назад, во главе двадцати грабителей, которые сами себя лестками звали, не прибыл он к Даго и не отдался в его пестование. Он потребовал, чтобы Пестователь назначил его воеводой над людьми, которых привел, только Даго сказал, что вначале должен он показать себя в бою.

Голос у Мсцивоя был звучный и громкий. Обратился он к воинам:

- Есть давний обычай, что народ имеет право созывать собрание или же вече, а на другом языке, "тинг", совершить суд, и тем самым либо человека осудить, либо же освободить его и вознаградить. Осудим его сами, раз уж нет Пестователя.

Вышел из своего шатра Палука и предупредил их:

- Подождите Пестователя, ибо он есть Дающий Свободу. Без него такой суд состояться не может.

Мсцивой несдержанный был, никогда не выносил он, чтобы ему перечили.

- Сказал нам Пестователь, что принес волю и власть для всего люда. Так что пускай люд судит Гизура.

Силой, с помощью двух десятков своих человек, схватил он Гизура и четверых, которые его привели, провел между палаток и шалашей, где посалили их посредине, а кругом уселись воины Пестователя. Никому не показалось это необычным или чрезвычайным, ибо обычай племенного и родового суда был когда-то обычным как у лендицов, так и у гопелянов, пока не нарушили его Нелюбы Пепельноволосые, которые сами решали споры между родами и племенами. То, что сейчас вернулись к давней традиции, людям казалось совершенно правильным, и не думали они, чтобы дело это не понравилось Пестователю, раз был он Дающим Волю для на­рода.

Тем временем, в лагерь вернулся Пестователь с Зификой, Авданцем и Херимом. Слыша вопли ссоря­щихся на вече, он обошел круг собравшихся воинов и направился прямо к себе в шатер. Тут же прибежал к нему какой-то воин и попросил, чтобы прибыл он на вече и суд.

Увидел он Даго, стоящего у входа в шатер и опирающегося на меч. Лицо вождя было хмурым.

- Не я созывал этот суд. Так что не я буду и судить, - ответил он воину, который с этими словами и вер­нулся к собравшимся.

После этого приказал Пестователь Палуке и Авданцу, чтобы они своих людей, насколько это воз­можно, отозвали с веча и окружили его шатер, держали стражу и никого не пропускали. Приказал Пестователь подать себе жбан пива, присел на пеньке и долго молчал. Прервал он свое молчание лишь затем, чтобы обра­титься к Хериму:

- Запомни этот момент и опиши его в своих хрониках. Ибо решаются сейчас судьбы этой державы. Если Гизур будет осужден за убийство Пепельноволосого, тогда как смогу я завтра отдать приказ, чтобы убили Хельгунду? Если же я вознагражу Гизура и дам ему горсть золота, то завтра, уже за две горсти золота, он и на меня руку поднимет…

- Плохой люд ты выбрал себе для правления, - заявил Херим. – Предупреждал тебя Голуб, что это на­род карликов и великанов, и никогда не ведомо, какая в нем натура отзовется. Странно, что желаешь ты владеть там, где ненавидят любую власть.

И возражал ему на это Даго:

- Плох тот повелитель, кто на свой люд жалуется. Задача повелителя состоит в том, чтобы сделать на­род себе послушным и трудолюбивым, захватить его железной рукой и научить уважению к власти.

- Что сделаешь, господин, если Гизура освободят?

- То же самое, что сделал бы, если бы осудили его на смерть. Ибо не существует нечто такое, как суд народа, но только суд от имени народа. Запомни: люд не знает, что для него хорошо или плохо, это знает лишь повелитель, который от имени народа правит. Ежели же ты скажешь, что я слишком самоуверен и слишком высокого о себе мнения, отвечу: то, что у обычного человека недостаток, у повелителя становится доброде­телью, если поступками своими, действиями спасает тем свое государство.

Теперь к Пестователю прислали целых трех воинов, чтобы тот со своими воеводами присутствовал на народном суде. Только отогнали их стражники Палуки и Авданца.

- Гневается Пестователь, - сказали они.

Теперь уже то один, то другой начал покидать собрание; другие же, испытывая беспокойство, что созвали суд без согласия Пестователя, с нетерпением ожидали приговора, лишь бы суд закончился поскорее, чтобы можно было разойтись. Они даже ссориться между собой перестали. И тогда Мсцивой, у которого был самый громкий голос, объявил приговор:

- Тех, что поймали Гизура, пускай Пестователь щедро вознаградит. Так же, пускай он наградит и Гизура, поскольку, хотя и принес он нам столько зла, покинул он Хельгунду и к нам пристал, убив ненавист­ного князя. Разве и мы сами не желали сделать того же? Разве не пойдем мы походом, чтобы убить Хельгунду и сына ее, Аслака?

Раздался стук щитов в знак того, что приговор нравится. Освободил Мсцивой Гизура из пут и во главе всего войска отправился с ним к шатру Пестователя. Поскольку же Пестователь не желал, чтобы началась драка между его стражниками и всеми воинами, он сам вышел перед шатер.

- Господин наш и Пестователь, - поклонился рыцарь Мсцивой. – Вознагради щедро тех, кто поймал Ги­зура. И награди Гизура, поскольку он убил князя. Такова воля народа.

И спросил его Даго с издевкой:

- Так это тебя, человече, "народом" величают?

Рассмеялись стражники, охраняющие шатер Даго. Засмеялся кое-кто и среди тех, кто пришел с приго­вором веча.

- Я Мсцивой, лестк, - гневно возразил рыцарь. – Тебе же, Пестователь, я лишь передал волю народа.

Долго молчал Даго, потом спросил громким и звучным голосом:

- Кто ты такой, Мсцивой? Как давно прибыл ты ко мне, чтобы я взял тебя в свое пестование?

- Неделю назад, господин.

- А перед тем, что делал?

- Воевал на дорогах против власти из Крушвиц.

Пожал Даго плечами.

- Мало чего получили мы от твоей войны, поскольку власть так в Крушвице и сидит. Может ты со своей женщиной спал, когда я во главе сотни воинов с сотней лошадей, в лютую зиму, отправился, чтобы сра­жаться с четыреждыболее сильными мардами. Мои воины проявили мужество и заставили мардов отступить. – Тут Даго показал рукой направо и налево. – Пускай на правую сторону перейдут те, сто выступили со мной против мардов и проявили свое мужество. И пускай на левую сторону перейдут те, которым только придется свое мужество доказать.

Воины начали выстраиваться: одни с левой, другие с правой стороны, а Даго крикнул Мсцивою:

- Что, человек, места своего не знаешь? Вон там, с левой стороны, где должны стоять те, которые еще поглядим, кто есть: трусы или вояки.

Когда же воины наконец расставились: одни с правой стороны, другие – с левой, Даго приказал при­вести своего белого жеребца и подать ему большую охапку копий. Вскочил он на коня, взял копья и, делая гро­мадный круг, начал втыкать эти копья в землю. Сделав это, он остановился и заявил:

- Сотворил я магический круг для народного обсуждения. По народному обычаю лишь старейшины и очень заслуженные воины имеют право принимать участие в суде и вече. Потому магический круг могут пере­сечь только воеводы и те из вас, кто воевал со мной против мардов. Все остальные останутся за кругом из ко­пий, и если кто незваный пересечет его, того я убью своим мечом. Мсцивой нарушил извечный обычай здеш­него народа, ибо еще не сделал он, чтобы дать ему волю, но уже желал отобрать ее, навязывая люду волю соб­ственную. Мне вы отдавались в пестование, я забочусь о вашей жизни, о вашем имении, о вашей оплате. Так что и отец я вам, и мать. И буду я тем, кого франки называют "рахимбургом", то есть ведущим собрания.

Сказав это, соскочил Пестователь с коня, растолкал толпу воинов, пересек магический круг, обозна­ченный копьями, и уселся, поджав под себя ноги. Мсцивой чего-то кричал, но его быстро успокоили, ведь те, кто воевал с мардами, почувствовали себя возвышенными и признали, что у них больше прав, чем у тех, кото­рые только-только присоединились к Пестователю. Ибо знал Даго, что наивысшим принципом искусства прав­ления является неустанное разделение людей: возвышение одних и унижение других; одних нужно осыпать милостями, а других – карами, чтобы все время одни были против других. Ибо на самом же деле, никто не же­лает быть равным другому, поскольку всегда считает себя лучшим.

Многие воины, воеводы и Пестователь уселись, потому, в кругу, обозначенном торчащими копьями, остальные же остались сзади и, стоя, глядели над головами сидящих. И тогда приказал Даго Палуке, чтобы че­тыре копья вонзили в самый центр свободного в этом круге места, но вонзили так, чтобы те образовали квадрат. В этот квадрат приказал он провести и посадить в нем Гизура и тех, что его поймали. И сохранялось удиви­тельное молчание среди воинов: тех, что находились в круге, и тех, что стояли за ним, ибо уже само вонзание копий в землю и творение магического круга показалось всем чрезвычайно удивительным. Поняли они, что Даго постиг искусство проведения веча и проведения судов, равно как и искусство чар, необходимых для того, чтобы была выявлена правда, и чтобы был вынесен справедливый приговор. Поняли они и то, что Пестователь чтит давние обычаи.

- Поднимись, Гизур, и ответь мне на мои вопросы, - в конце концов приказал Даго.

Гизур поднялся с земли и, выпрямившись, встал на месте.

Спросил его Пестователь:

- Ты ли тот самый Гизур, правитель Гнезда, кто палил вёски и, собирая дань для княгини, обрекал на голодную смерть людей; кто отбирал свободу у них и, как невольников, продавал в Юмно?

- Это я, - гордо отвечал Гизур, поскольку и ранее у него спрашивали это, тем не менее, его самого не убили, поскольку убил он князя.

- Правда ли, что убил ты князя Пепельноволосого?

- Это правда.

- Где ты его встретил, и где совершил убийство?

- Невольник с острова на Озере Лендицов выдал мне, что Пепельноволосый сбежал к ворожеям на Во­ронью Гору. Я отправился туда, убил его, бросил его тело на коня и направил шаги свои в твой лагерь, ибо уже раньше дошло до меня, что это народ править должен.

- Итак, ты убил Голуба на Вороньей Горе, у ворожеев?

- Так, господин.

- Это преступление. Если кто прячется у ворожеев, тот становится неприкасаемым, даже если бы самое страшное дело совершил. Разве не так говорят наши права?

- Так, так! Таковы наши права! – закричали воины в круге.

- Поэтому откиньте одно копье в левую, плохую сторону.

И кто-то бросил слева от Гизура копье с железным наконечником.

Сказал Даго:

- Сам я отправился в башню, где держали Пепельноволосого в узилище. Но там я его уже не застал. В пустой комнате нашел я на столе Святую Андалу и надел ее на свои волосы. Таким образом, я овладел ею без кровопролития. Спрашивал я про Пепельноволосого: мне сказали, будто его съели мыши. И вправду, на ост­рове ими прямо кишело.

- Голуб скрывался у ворожеев на Вороньей Горе! – крикнул Гизур.

- Откуда ты знал, что это Голуб?

- Но ведь я же знал его. Это я сам привез его в башню и оставил там. Потому я сразу же узнал его во­рожеев, убил, а тело перекинул через седло, чтобы привезти его тебе, господин.

- А кто-нибудь может подтвердить, что ты и вправду убил не ворожея, но Пепельноволосого? – спросил Даго.

- Вот прядь волос, которую я отрезал у убитого, - Гизур поднял вверх правую руку, в которой держал прядку волос.

К нему подошел Авданец, взял из руки волосы и принес Даго. Тот осмотрел их и подал воину справа от себя, приказав, чтобы их передавали дальше, чтобы все могли узнать, как те выглядят. Продолжалось это долго, но, чем дольше, тем большая серьезность начала рисоваться на лицах собравшихся. До них начало доходить, что не малую вину они здесь судят.

- Это прядка седых волос. У всех ворожеев длинные и седые волосы. Если захотеть, можно заметить даже пепельный оттенок. Только по правде, это обычная прядка седых волос. Разве не так, мой народ?

Несколько воинов тут же закричало:

- Да, господин! Это седые волосы! Почти и не пепельные.

Тогда Даго обратился к тем, кто поймал Гизура:

- Это вы похоронили Пепельноволосого. Это был он или же кто-то другой?

Те, перебивая друг друга, начали рассказывать, что никогда живого Пепельноволосого не видали, по­тому не могут ни отрицать, ни подтвердить то, что убитым человеком был ни какой-то ворожей с Вороньей Горы, но именно князь Голуб.

После того приказал Даго бросить в левую сторону от норманнна еще одно копье!

- Нет у тебя, Гизур, доказательства правды, - заявил он. – Одно лишь точно, что на Вороньей Горе ты убил какого-то старика.

Даго поднялся со своего места и так обратился к собранным в круге:

- Наши права сурово карают человека, который убивает другого не ради собственной обороны, но из жажды наживы или же ради собственного удовольствия в убийстве. Наши права разрешают убийство того, от­носительно которого будет вынесен приговор рода или племени. Имел ли ты, Гизур, приговор народа, позво­лявший тебе убить человека, даже если тебе он показался князем Пепельноволосым?

- Я сделал это ради добра народа.

- Но ведь никакое народное собрание пока что не вынесло смертного приговора князю Голубу. Тебе можно было лишь поймать его и привести сюда, чтобы народ его судил. Ты этого не сделал. Почему? Или ты опасался, что этот пойманный вовсе не Пепельноволосый, и ты не получишь награды? Я повел люд га борьбу за свободу, мы собирались осаждать Гнездо, а тех, кто в нем прячутся, осудить по древнему обычаю. И вот ты лишил нас того, если сам по себе, только ради награды убил Голуба. Или же, сам по себе, ради собственного удовольствия убил невинного старика, в котором усмотрел Пепельноволосого. Правителя нельзя убивать ни ради собственного удовольствия, ни ради награды, но только лишь по воле и по приговору народа. Бросьте же в левую сторону и третье копье, ибо плохо Гизур сделал, если убил князя Голуба. И столь же плохо поступил, если убил кого-то другого. И эти три копья с левой от тебя, Гизур, стороны означают, что народ приговорил тебя к смерти.

Тот начал было что-то кричать, но толпа в круге и за его пределами похвально начала бить в щиты и радостно вопить, ибо ничто так не возбуждает и не радует людей, как надежда увидеть чью-то смерть во имя права. Тут же несколько воинов подбежали к Гизуру, связали и сунули в рот тряпку, чтобы не вымаливал тот себе милости.

Теперь Даго обратился к тем четверым, которые поймали Гизура:

- Как я узнал, вы обычные разбойники, что таятся по дорогам. Вы бесправно носите белых птиц на щи­тах, ибо те, кто любят волю, не грабят по дорогам, но находятся со мной. Вы поймали Гизура и привели его ко мне, ожидая награды. Так ли это?

- Так, господин, - ответил старший из четверых.

Тогда обратился Даго к собравшимся в круге:

- Должен ли я быть щедрым или же скупым?

- Щедрым! – закричали в ответ.

И ответил на это Даго:

- Нет у меня собственных денег или собственного золота, а все, что у меня имеется, принадлежит на­роду. Посему, дам я награду не от своего, но из вашего богатства. Если буду я щедрым, тогда не получите опла­ту в течение месяца. Если же буду я скупым, тогда не получите только недельной оплаты. Скажите же мне еще раз: должен ли я быть щедрым или же скупым?

- Скупым, господин! – заорали все.

Кивнул Даго в знак согласия и призвал к себе этих четверых.

Когда же те подошли к Пестователю совсем близко, и когда их глаза встретили его холодный взгляд, когда увидали они сверкающую у него на челе святую Андалу, когда отблеск его панциря на мгновение замер­цал в их глазах, испытали они страх и то, что называют величие, которые и заставили их опуститься на одно колено.

- Есть два вида высочайшей награды, - обратился к ним Пестователь, беря мешок, что был подвешен к его белому поясу. – Можно получить кусок золотого украшения. Но можно и получить наивысшую награду, которым является право покарать осужденного убийцу.

Сказав это, бросил Даго под ноги этим четверым четыре куска золота. Трое жадно схватили их, а вот четвертый поднялся с колен, схватил точащее из земли копье и вонзил его в грудь Гизуру.

Вскрикнули собравшиеся, но тут же умолкли, поскольку норманнн умирал в страшных мучениях и ужасно стонал. Им не хотелось хоть капельку потерять из его мук, ибо вспомнились им сожженные Гизуром вёски и плач женщин, которых отправляли на продажу в Юмно.

Когда же тот умер в полной тишине, Даго вынул свой меч и отрубил норманнну голову. Затем он повер­нулся лицом к собравшимся и начал кого-то разыскивать взглядом.

- А где этот Мсцивой, который желал зваться "людом"? – спросил он наконец.

- Тут я! – закричал Мсцивой и подошел к Даго.

Тот же слегка усмехнулся и, указывая на голову Гизура, сказал:

- У нас не было возможности испробовать твое мужество. Теперь же я даю тебе оказию. Возьмешь тряпку, замотаешь в нее голову Гизура и отвезешь в Гнездо. Там бросишь ее под ноги Хельгунде со словами: "Это тебе подарок от народа".

Мсцивой побледнел от страха.

- Она прикажет меня убить.

Пестователь презрительно сплюнул.

- Мог же ты созывать суд, другим приказывать, хотя и не показал еще перед другими, что достоин этого. Потому сделаешь так, как я приказал. В противном случае народ будет судить тебя.

Раздались громкие удары мечей о щиты. Воинам просто чудесным показалось зрелище, которое уст­роил для них Пестователь. И даже то, что именно крикливому и вздорному Мсцивою приказал он отвезти го­лову норманнна в Гнездо.

Вечером в шатер Даго, согнувшись в покорном поклоне, вошел молодой воин и подал вождю кусочек золота.

- Я, господин, взял другую награду. Я убил Гизура. Поэтому золото отдаю.

Даго взял золотой кусочек и старательно спрятал в свой мешок.

- Сколько тебе лет, сын мой? Как тебя зовут?

- Мне восемнадцать лет, а зовут меня Влоцлав.

Желаешь ли ты вступить под мой плащ и отдаться мне в пестование?

- Да, - юноша обнял ноги Даго и спрятал голову под его белым плащом.

И сказал тогда Даго Авданцу и Палуке, которые находились с ним тогда в шатре:

- Дайте этому юноше хороший меч, кольчугу, щит и шлем, а еще теплый плащ. И пускай с нынешнего дня спит теперь возле моего шатра, чтобы я всегда мог его вызвать.

После того вызвал Даго Херима на доверенную беседу и спросил его:

- Я уже дал тебе титул воеводы, а теперь же даю титул канцлера, то есть человека, который управляет моей канцелярией. Сколько людей ты уже себе подобрал?

- Пока что всего десяток, ведь это не могут быть обычные воины, но такие, что отличаются не одной только отвагой, но и хитростью, умом, которые знают разные языки и наречия. Я выслал их ко двору Хель­гунды, в Каррадонон, к Гедану и в Восточную Марку, к маркграфу Карломану. Еще один пребывает в Круш­вице, у Олта Повалы Старшего.

- Ты правильно сделал, Херим. Помни еще, служить тебе должны не только воины, но и ворожеи, а еще и женщины. Особенно хорошо вознаграждай ворожеев, чтобы сообщали они тебе самые тайные слова, которые говорит им народ во время молитв.

- Буквально только что получил я известие, что Гизур на Вороньей Горе убил не только Голуба, но и двух ворожеев.

- Кто тебе сообщил про это?

- Жерца, господин. Он пришел к нам, чтобы отомстить Гизуру, но месть уже совершилась.

- Скажешь этому человеку, что теперь он должен стать ворожеем на Вороньей Горе. По милости бога и по милости Пестователя. И пускай служит нам своими советами и вестями. Дашь ему горсть золота.

- Хорошо, господин.

- И еще, Херим, подбери себе нескольких людишек совсем никчемных или же таких, кому что-то угро­жает. Пускай же ради спасения собственной шкуры кусают по твоему приказу.

- Один такой мне уже служит. Зовется Зидалом. В Гнезде ради грабежа убил одного купца, так еще и жену его изнасиловал. За это Хельгунда приговорила, чтобы ему отрубили руки, голову, а потом и четверто­вали. Но ему удалось сбежать и пристать к лесткам. Теперь он защитник народных прав…

- Если Хельгунда не убьет Мсцивоя, прикажешь это сделать Зидалу. Но так, чтобы я об этом не узнал, ибо тогда приговорю его за скрытоубийство. Ведь какие чувства должен пробуждать повелитель?

- Любовь, господин мой?

- Дурак ты, Херим. Повелитель должен пробуждать страх. Пред каждым высказанным против повели­теля словом, не говоря уже про поступок. Страх народный – это еще один вид его, народа, любви. Повелитель обязан иметь право пробуждать страх в народе, но он же обязан избегать ненависти народа. Ты, Херим, должен теперь обладать именем не только "Канцлер", но и "Страх". Ты понял меня?

- Даже слишком, господин.

- Нет, Херим. Ты должен пробуждать страх, но если вызовешь ненависть, народ тебя осудит, точно так же, как Гизура. Так что действуй, Херим, разумно, чтобы башка твоя не торчала на шее столь же неуверенно, как у Мсцивоя. Разве и сам ты когда-то не пристал к бандитам, поскольку, как сам говорил: "один обязан нести бремя другого"? Потому накладываю на тебя бремя страха предо мной. И хотя не тебя буду постоянно возвы­шать и осыпать милостями, именно ты все время будешь стоять за моим троном. И хотя других людей буду спрашивать совета, только твой совет будет для меня считаться.

Сказав это, Даго отворил сундук с золотом и вручил Хериму два тяжелых мешочка.

На следующий день, ближе к вечеру, прекрасно одетый воин, со щитом, на котором было изображение белой птицы, галопом промчался по посаду Гнезда, пробуждая всеобщее удивление и страх. Остановился он перед открытыми воротами в башне городских валов и трем пешим стражам с копьями, что загородили ему дальнейший путь, бросил под ноги плетеную из лозы корзинку.

- Отдайте это княгине Хельгунде и передайте, что это ей подарок от народа.

Он резко развернул коня и снова галопом промчался по посаду, направляясь в поля. Какой-то лучник с башни послал за ним стрелу, только та странного всадника не достала.

Стражники вызвали Годона и Ящолта, а те, увидав, что находится в корзинке между тряпками, лишь коротко очень размышляли, не сохранить ли этот "подарок" перед княгиней в тайне. Но так уж случилось, что как раз вчера перехватили они возле Гнезда посланца от молодого князя Карака. Допытали его жестко, угрожая смертью, и тот сообщил им то, что должен был сообщить Хельгунде. Молодой князь Карак сообщал княгине, что отец выслал его против немногочисленных банд воинов, сеющих опустошение в Моравской Браме и напа­давших на приграничные грады висулян. Как только он с этим делом справится, то захватит власть в Каррадо­ноне и вышлет послов за рукой Хельгунды.

Годон убил посланца, чтобы тот никогда не добрался до Хельгунды. Но он вместе с Ящолтом понял, что никто из них не станет повелителем Гнезда, ибо Хельгунда давно уже задумала соединить свою судьбу с молодым князем висулян. Потому-то решили они не щадить Хельгунду. Решили они держать в тайне все дело с посланцем, зато вынули из корзинки и отнесли в спальню Хельгунде, положив там на подушку, отрубленную голову Гизура.

Тем вечером Хельгунда дольше обычного засиделась в комнате, в которой Годон с Ящолтом склады­вали наиболее ценные предметы, забираемые вместе с остатками зерна у окрестных кметей. Хельгунда надея­лась, что за те крохи еще оставшегося у нее богатства, да еще эту наворованную дань, удастся ей получить из Юмно еще сотню наемных воинов, чтобы оборониться перед Пестователем.

Поздно уже было, когда в сопровождении милки, державшей в руке лучину, отправилась она через темные сени к себе в спальню. Тут заступили ей дорогу Годон с Ящолтом.

- Кого из нас, княгиня, пригласишь ты сегодня к себе в спальню? – спросил последний.

- Никого, - гордо отвечала та.

- И правильно, - согласился с ней Годон. – Любовничек там уже ждет.

Хельгунда вошла в спальную комнату, когда же Милка подсветила лучиной, то увидела на подушке в своем ложе отрубленную и уже разлагающуюся голову.

Нет, не вскрикнула от испуга книягиня, как того можно было ожидать. Она вышла в сени и спросила Ящолта с Годоном:

- Это от вас мне подарок?

- Голову Гизура прислал тебе Пестователь.

- Прикажите стражникам выкинуть эту голову в озеро. И пускай слуги поменяют постель на моем ложе.

А после того она вместе с Милкой возвратилась в сокровищницу. А там уже отдала карлице тайный приказ и золотую брошку подарила. Через какое-то время сообщили ей, что Годон с Ящелтом, поев конопляной похлебки, умирают в страшных муках. Оба воина вились от боли на полу большой избы, где ужинали страж­ники-норманнны. Они перепугано глядели, как умирают их товарищи, выплевывая кровь и блевотину.

- Вы уже выкинули голову Гизура в озеро? – спросила княгиня у воина по имени Нор.

- Так, госпожа. Только что.

- А теперь возьмите этих двоих и сбросьте их тела в то же самое место, чтобы Гизуру не было скучно.

Нор вместе с иными удивленно глянул на нее. Их задубевшие сердца наемников, мечи которых были покрыты кровью десятков человек, обожали силу и жестокость. И, возможно, именно в этот момент впервые увидели они в Хельгунде владычицу.

Прежде чем лечь на новые простыни, долго расчесывала княгиня свои густые каштановые волосы и гляделась в серебряном, отполированном зеркале. А потом, уже надев белую сорочку, ненадолго открыла крышку стоявшего под окном сундука и вынула из него княжескую корону. В сиянии двух свечей лента короны отсвечивала кровавым блеском, так что не смогла удержаться Хельгунда, чтобы не надеть ее на голову и вновь усесться перед зеркалом. Любовалась она собственной красотой и улыбалась собственному отражению в зер­кале. Ведь не знали ни Годон, ни Ящолт, что тем вечером в град прибыл не только богато одетый воин с "пода­рочком" от Пестователя, но и новый гонец из Каррадонона. Сообщил он Хельгунде, что молодой князь Карак убил собственного отца и сделался самостоятельным повелителем державы висулян.

Легла на своем ложе княгиня Хельгунда, охваченная радостным предчувствием того, что уже вскоре, скорее быстрее, чем позднее, обнимут ее руки красавца Карака, и тогда исчезнут из ее мыслей опасения про этого странного Пестователя, очень быстро позабудет она про гниющую в озере голову Гизура, про тела Ящолта с Годоном. Испытывала она возбуждение, представляя Карака, жаждающего ее женских чар. Похоть сильно и даже болезненно пульсировала в низу живота. Хельгунда то разводила, то вновь сильно стискала бедра, ибо в подобные моменты приносило это ей облегчение, а иногда, когда удавалось ей шевелить внутренними мышцами и достаточно ладонью сжимать лоно, то, в конце концов, приходило даже полное за­вершение. Но тут вдруг услыхала она шорох под дверью спальни, и охватил ее страх. Может, это карлица Милка, согласно приказу хозяйки, вымащивает себе постель из сена и соломы? Или же это Нор, который, как и множество иных, выполняя ее приказы, пожелал за это взамен тела княгини? Этот молодой, красивый и силь­ный воин мог успокоить желания повелительницы. Но не захочет ли он впоследствии разделить княгиню и Ка­рака, сделать невозможным их соединение, ибо, если кто владеет чьим-то телом, то тут же получить и душу, но, в первую очередь, власти в Гнезде, как было это уже с Гизуром, а потом и с Годоном и Ящолтом? Не должна княгиня иметь любовника. Во всяком случае, не сейчас, когда ждет она Карака. Не может она позволить себе, чтобы Нор вступил в ее спальню и ложе.

Соскочила Хельгунда с ложа и открыла дверь. Да, это всего лишь Милка. Но сможет ли она защитить хозяйку от норманннов?

- Созови всех воинов в тронный зал, - приказала княгиня карлице.

Сама же набросила на ночную сорочку огромную шубу из бобровых шкурок, тщательно застегнула ее под шеей и, одетая подобным образом, спустилась на низ, где стоял трон Пепельноволосых. Норманннов при­шло чуть больше трех десятков, остальным же Милка либо не успела сообщить, а может они пьяными спали в своих домах под валами града. Среди пришедших был и Нор, только Хельгунда делала вид, будто не замечает его.

- Требую я, чтобы с этого дня трое из вас всегда сторожило по ночам двери моей спальни, - резко, при­казывая, заявила она. – Ведь случалось уже в прошлом, что если кто ворвался ко мне в спальню, то потом желал над другими возвышаться и править, как делали это Гизур, Ящолт и Годон. Вашим командиром я ставлю Нора, но он не вступит в мою спальню, и вы проследите за этим ради собственного же добра.

Знала Хельгунда, что это воинам понравится, хотя Нор и кусал себе пальцы от ярости. После того княгиня вернулась к себе и позвала Милку. Если бы карлица осталась возле дверей, норманнны, стерегущие спальню, тут же начали бы ее насиловать. Сама Милка по этому поводу никогда не жаловалась, но Хельгунда не желала слышать, как карлица за дверью стонет от наслаждения. Разве не достаточно была она сама возбуж­дена мыслями о Караке, чтобы еще слышать то, как другие успокаивают желания карлицы? Потому взяла ее в комнату.

Княгиня задула светильник, но заснуть не смогла. С неприятностью подумалось, что придется учиться жить без мужчины, и кто знает как долго. Милке было легче, ведь у нее имелся козел. Но то, что она с ним вы­творяла, было просто отвратительно. Какак не должен узнать, что ей ведомо о таких извращениях, и что это она защищает Милку от наказания. Завтра же прикажет выгнать козла из конюшни, и пускай Милка научится по­давлять свои желания столь же терпеливо, как и ее госпожа.

- А не боишься ли ты, Милка, что отдаваясь своему козлу, не родишь ты чего-то с рогами и копытами? – спросила она в темноте у карлицы.

- Ворожеи говорят, что петух не способен оплодотворить утку, бык – кобылу, жеребец – корову. И женщину способен оплодотворить только мужчина.

- А волки с медведями на Вороньей Горе?

- Ведь там же не настоящие волки и медведи, - отвечала та.

- Но зачем ты это делаешь? Ведь отвратительно же.

- Знаю, госпожа. Только он проникает в женщину глубже, чем мужчина.

Зачем она сказала это именно сейчас? Чтобы возбудить в Хельгунде какое-то странное, похожее на за­висть, беспокойство?

- Я запрещаю тебе это, поняла! – крикнула Хельгунда. – Откажешься от него. Не потерплю я такой га­дости при своем дворе.

Выплеснула княгиня криком свою злость на Милку и тут же заснула. Крепко заснула, так как и не услышала, как Милка покидает спальню, бесшумно обходит храпящих норманннов, что стерегут дверь в спальню Хельгунды, и спешит во двор, в конюшню. "Спрячу его, - размышляла Милка. – Укрою в посаде, где-нибудь в курятниках".

Своего черного и косматого козла держала она в той части конюшни, где стояли лошади княгини, и куда имел право доступа только один конюх. Когда хотелось карлице спариться с козлом, она допьяна упаивала этого конюха медом или же подливала в пиво маковый отвар, чтобы крепко спал ночью возле лошадей.

Милка открыла ворота конюшни и скользнула вовнутрь. Ее охватил резкий, душный запах конского пота и навоза, но для нее этот запах был приятным и даже возбуждающим, поскольку она всегда слышала, когда испытывала удовольствие с козлом. Запах этот предсказывал незабываемое наслаждение, и потому, даже днем, под каким-либо предлогом забегала Милка в конюшню, чтобы втянуть его в ноздри. Сейчас в конюшне было темно, конюх громко храпел на своей постели, лошади хрупали овсом. Карлица подумала, что, назло княгине, еще раз доставит она себе в конюшне это отвратительное удовольствие, и потому на ощупь прошла под стенкой до угла, где прятала козла. Как обычно, протянула она в темноте руку, чтобы нащупать пальцами кос­матый мех животного, но сейчас пальцы ее встречали только пустоту. Нет, не было козла в углу, кто-то забрал его, увел куда-то, украл…

Она споткнулась – что-то валялось на полу, в навозе. Милка присела и начала нащупывать руками. Тут ее пальцы встретили косматый мех, покрывающий холодное и мертвое тело. Переполненная ужасом и болью, гневом и жалостью к себе, передвигала Милка ладони по косматому боку, пока не достала до шеи, до застыв­шей крови и до лежащей неподалеку, отрубленной мечом или секирой головы. Кто это сделал? Кому княгиня выдала ее тайну?

Годон с Ящолтом. Ну да, ведь они были любовниками княгини, а любовникам разные вещи рассказы­вают. Они отомстили княгине, положив ей на подушку голову Гизура. Но они отомстили и Милке, ибо она верно служила Хельгунде, и вот бросили в навоз голову несчастного козла.

Не застонала карлица от боли и жалости, чтобы не разбудить конюха. Тихонечко выскользнула из ко­нюшни и побежала во двор. Вошла она в пустой тронный зал и только там расплакалась. И там же, через какое-то время, пронзила ее мысль: а почему это как раз этой ночью Хельгунда разговорилась с ней про козла, прика­зав его на следующее же утро убрать со двора? Так по чьему же приказу отрубили голову косматому дружку – Ящолта, Годона или Хельгунды?

Абсолютно бесшумно – как и перед тем – вернулась Милка в спальню княгини и легла на шкуре возле ложа хозяйки. Но не заснула до самого рассвета. Беззвучно шевелила она губами и повторяла: "Приди, Пестова­тель, уничтожь все Гнездо. Приди, Пестователь, уничтожь все Гнездо. Приди, Пестователь, приди, Пестова­тель…"

И в то же самое время рыцарю по имени Мсцивой, который привез в Гнездо голову Гизура, заступил в лесу дорогу человек по имени Зидал. Он присоединился к Мсцивою, поскольку, как сам сказал, тоже спешит он в лагерь Пестователя. А по дороге вонзил он ему нож в спину, после чего отрубил голову, которую под утро занес в шатер Херима, за что и получил две серебряные гривны.

А на следующий день Даго, Господин и Пестователь, получил звание: Дающий Справедливость.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

КРУШВИЦ

До Высокого Града над Висулой доходили из Мазовии пугающие вести. Рассказывали, что ранней весной от чудовищной заразы, называемой Мором, погибло все население Города Женщин. Некому было сжечь людских тел, и над перерезанной каналами и дамбами Страной Квен вздымались тысячи ворон и галок, что прилетали сюда из самых дальних мест, чтобы обжираться падалью. Именно тучи никем не пуганных птиц и обратили внимание обитателей окрестных вёсок и градов; тут же нашлось несколько смельчаков, которые, подгоняемые любопытством, выбрались осторожно в Город Женщин. Застали они его без единого живого человека: повсюду валялись расклеванные птицами тела. Трупы лежали кучами в деревянных домах, а по пустынным улицам шастали стада одичавших котов и собак, тоже питающихся людскими останками.

Рассказывали, будто зараза подействовала смертельно лишь на женщин. Мужчинам – невольникам, рожденным от савроматских женщин, удалось сбежать из Города Женщин, и теперь они шатались по Мазовии, разнося Мор. Но сами они не умирали, даже наоборот, проявляли такую силу и дикость, что очень скоро им уже принадлежала большая часть вёсок и небольших городков. Проявляли они необыкновенное искусство в стрельбе из луков, не боялись ни сражений, ни мук. Если же что болело у них – вместо того, чтобы выть от боли, они пели. Такую вот силу давала им кровь савроматских женщин.

Многие слышали про громаднейшие сокровища Города Женщин. Начали тогда обыскивать опустевшие дома и дворище царицы Айтвар. Но Дикие Женщины, видимо, хорошенько укрыли свои драгоценности, поскольку никто не вернулся богатым, самое большее, приносил сорванное с трупов оружие, панцири и луки. Удалось схватить большое число одичавших лошадей. Только недолго радовались добром этим их новые хозяева, поскольку лошади тоже принесли заразу и тоже начали погибать будто мухи, что обсели мухомор в лесу. Зараза начала править в деревушках и городках Мазовии, пока, по приказу ворожеев, не развели огонь в Городе Женщин и не спалили все дома, пока не перебили собак и котов, пока не сожгли мосты на каналах, а все место это не признали проклятым. Огромное наводнение на следующий год залило Страну Квен; реки Нарев и Бук нанесли туда ила, так что уже через небольшое время никто уже не мог показать места, где проживали савроматские женщины. Зато многие, особенно же те, что побогаче, мазовяне, гордились и возвышались над другими тем, что родом они от савроматских женщин, так что и сами они, как говорили, савроматами были. А в качестве доказательства собственного происхождения показывали они богатства, украденные в пустом Городе Женщин: серебряные щиты, луки с золотыми оковками, широкие пояса, которыми обматывали они свои бедра.

Зифику Даго держал под замком в одной из комнат Высокого Града и лишь передавал ей известия про заразу в Стране Квен. Но она ему не верила, и при первой же оказии, украв коня, сбежала и направилась к Городу Женщин. Но когда в первой же встреченной вёске на Мазовии увидала не захороненные трупы, спешно вернулась она назад, поняв, что, похищая ее, Даго спас ей жизнь. Испугался Пестователь, не принесла ли Зифика смертельную болезнь с собой. Он приказал разыскивать змеиные гнезда и какое-то время кормил Зифику их сырым мясом. То же самое приказал он делать и собственным воинам. А потом, все еще опасаясь заразы, приказал он армии покинуть Высокий Град и перебрался за реку Висулу на громадную лесную поляну. Градодержцу³ по имени Псарь, которому оставил он Высокий Град, приказал Даго любого, кто пожелает перебраться через Висулу, убивать, а труп немедленно сжигать. Таким вот образом уберег Даго земли лендицов и гопелянов от Мора. А уже потом дожди и вешние воды перетопили бродячих крыс, и по этой причине перестал Мор безумствовать на Мазовии.

Еще пребывая в Высоком Граде, желал Даго выполнить обещание, данное Зифике, что возьмет ее в жены, только та, все еще чувствуя оскорбленной за собственное похищение, угрожала, что либо покончит с собой, либо же пронзит его стилетом, как только Пестователь посмеет ее возжелать. Испугался этих слов Даго, помня, каким образом погибла княжна Пайота, и отступил от собственного намерения.

- Оставляю тебе вольную волю, - заявил он Зифике. – Как только буду видеть тебя в мужском костюме савроматских женщин, останешься для меня воином и можешь принимать участие в моих походах и сражениях. Когда же придешь ко мне в женской одежде, пойму я, что ты желаешь стать моей женой и родить наше потомство. Но я вынужден признаться, что уже имею сына, в котором течет моя кровь. Я дал ему имя Вшехслав, ибо сделаю все возможное, чтобы слава его имени разошлась во все стороны света.

Дело в том, что совсем недавно примчался гонец из деревушки Палуков и сообщил воеводе Палуке, что жена его родила первородного сына. Обрадовался воевода и тут же с этой вестью прибыл к Пестователю.

- Дай ему имя, господин, ибо наверняка, как и ты сам, станет он великаном, - сообщил Палука, опускаясь на одно колено перед Даго и целуя край его белого плаща. – А жена моя во время родов умерла: промежность у нее лопнула.

И заявил Даго торжественно:

- Даю ему имя Вшехслав, ибо слава его разойдется по всем сторонам. Верю, что теперь род Палуков станет родом великанов и большого почета достигнет. Это ты отец его, но позволь, чтобы из любви к тебе, относился я к нему словно к собственному сыну и заботился о нем, словно о собственном сыне. Покажешь мне его, когда исполнится ему семь лет. Тогда я дам ему достойный титул, как человеку высокого рода. И покажешь мне его потом, когда ему исполнится шестнадцать. Тогда я отдам ему во владение множество градов и много земли, чтобы управлял он ими ради моей славы.

Обрадовалось сердце Палуки, который поклялся про себя, что никогда не отступит от Пестователя, в беде и в удаче, ибо от судьбы Пестователя будет зависеть судьба Палуков и возвышение их над другими родами. Потому с того дня любое "да" Пестователя и каждое "нет" Пестователя звучало для него словно приказ и окончательный приговор.

Прежде чем покинуть Высокий Град, провел Пестователь совет: что сделать с четырьмя сундуками золота, которые привез он из Города Женщин. Савроматские женщины отдали Даго громадные богатства: разломанные на небольшие кусочки золотые диадемы, цепи и другие украшения, которые теперь нельзя было носить, зато ими можно было платить словно золотыми солидами.

Авданец советовал, чтобы послать к князю Гедану за аскоманскими воинами, которых, как доносили шпионы Херима, множество прибывало в тамошний порт. Правда, под своим командованием Даго имел уже много всадников и пеших, которые пришли к нему как лестки, но они были плохо вооружены и обучены.

- С таким войском не завоюем мы ни Крушвица, ни Гнезда, - утверждал Авданец.

Херим же советовал, чтобы за мешок золота на время сражений за твердыню Крушвиц попросить военной помощи у князей из страны пырысян либо же у повелителей Крылатых или Длинноголовых Людей. Палука с какими-либо советами не спешил, ожидая "да" или "нет" Пестователя.

И сказал им Даго:

- Плохо поступает повелитель, что желает собственные силы опереть на наемном войске, ибо, как говорит само название, они верно служат лишь тому, кто им платит. А кто сражается ради платы – тот сражается плохо, нося измену в сердце своем, и делает он не то, что заставляет ему делать присяга, но собственная корысть. Доверился Голуб Пепельноволосый наемникам из Юмно и очутился в башне на Острове Лендицов. Плохо поступает и повелитель, что просит вспомогательное войско у других владык, ибо, если понесет оно поражение, он и сам понесет поражение. Если же оно победит, тогда он тут же сделается его невольником. Раз помогут мне в победе пырысяне, Длинноголовые или же Крылатые Люди, страна эта сделается не моей, но их страной, поскольку не будет у меня сил, чтобы изгнать их оттуда. Учит Книга Громов и Молний в главе об искусстве правления, что нет меньшей силы, чем та, которая на чужом могуществе основана. Да, это правда, что не все из нас еще опытны в боях, а многие плохо вооружены. Нет у нас сейчас сил, чтобы завоевать Крушвиц или Гнездо, но даже если придется целый год ждать, не выйду я на битву, пока не смогу провести ее сам. Потому приказываю: один мешок золота получит воевода Авданец, чтобы купит побольше руды у гопелянов, и чтобы столько кузниц изготовляло щиты и копья, сколько это возможно. Второй мешок возьмет Палука и купит много лошадей, чтобы, помимо пеших щитников, имелись у меня и всадники. Палука же заплатит золотом за оружие купцам, что проходят по этой земле, поскольку мне нужно хорошее оружие. Третий мешок возьмет Херим, чтобы оплачивать тех, кто станут ходить по Крушвицу и Гнезду и распространять вести, будто я вот-вот подойду с ужасными силами. И что каждый воин Хельгунды или Повал, норманнн или гопелян, что перейдет на мою сторону, сохранит не только собственную жизнь, но еще получит золото и ту должность, которую до сих пор исполнял. И пускай люди Херима ходят по градам и весям, сообщая, что я – Дающий Волю. Кто встанет рядом со мной, пускай даже рабского состояния, свободным сделается, бедный – богатым, а богатый – бедным. Тот сражается храбрее всего, кто бьется за собственную свободу. Запомните: повелитель обязан оставаться с одним и тем же народом, зато он может одних богачей поменять на других. По этой причине сундуки с золотом я закрываю. Мы не станем сражаться за золото и ради золота; нет – мы объявляем войну богачам с князьями, а такая война золотой приманки не требует.

Вскоре после того войско Пестователя покинуло Высокий Град, а на огромной лесной поляне было разбито множество шатров и шалашей. Именно там, в месяце травне состоялся суд над Гизуром. Для войска Пестователя разожжен был огонь во многих кузницах, даже из града Киев, даже из Калисии спешили купцы, узнав, что за хорошее оружие платит Даго чистым золотом.

Ежедневно в шатер к Пестователю приходил Ольт Повала Младший и умолял еще перед жатвой ударить на Крушвиц, а после завоевания града – вернуть его законное наследство.

Был Олт Повала Младший тридцатилетним мужчиной низкого роста, зато с очень широкими плечами, свидетельствующими про громадную силу. Лицо его было испятнано коростой, которой страдал он в молодости; глаза у него бегали, как будто вечно травило его какое-то беспокойство. Язык глаз этого человека не нравился Даго, но он прекрасно понимал, что крепость Крушвиц пока что захватить невозможно, разве что он не просто пойдет ее завоевывать, но отвоевывать законное наследие Ольта Повалы Младшего. Херим сообщил уже Даго, что род Повал очень древний, что имеются сотни родичей и кровных, и что все сбегутся, чтобы помочь оборонять Крушвиц от наезда чужака. Зато все пойдет по другому, если дело станет касаться вопроса, кто из Повал должен править в Крушвице: Старший или Младший.

- Десятки моих родичей, а также воинов отца на моей стороне и втайне мне способствуют, - твердил Ольт Повала Младший. – Не нравится многим, что отец мой на старость взял себе в жены молодуху, которая крутит им, как только хочет. Разве может людей в Крушвице тешить, что собственный его сын вынужден был бежать из града, опасаясь за свою собственную жизнь? Достаточно будет, господин, если ты только подступишь к городу, а я обращусь к людям в граде, пообещаю каждому жизнь и его давние привилегии, и они сами откроют мне ворота.

Внимательно слушал Даго слова Ольта Повалы Младшего, верил ему, но как-то странно оттягивал поход против Крушвица, как будто чего-то ожидая.

- Нет в Крушвице никаких запасов продовольствия, а ведь урожай еще не собирали, - каждый день говорил Ольт Повала Младший Пестователю. – После жатвы соберут они запас, и мой отец почувствует себя сильнее. Если не атакуешь сейчас, вскоре будет поздно.

Только Даго все тянул время. А однажды спросил он у Ольта Повалы Младшего:

- И что с того, если все случится так, как ты и предвидишь. Откроются ворота града, твой отец отдаст тебе власть над городом. Когда я уйду, чтобы начать осаду Гнезда, твой отец или же кто-то из двух твоих младших братьев снова захватит власть. Неужто ты думаешь, что бунт твоего отца поможет мне в захвате Гнезда? Ты сам говорил, и мне самому очевидно, что многие способствуют как тебе, так и ему. Впрочем, для осады Гнезда мне будет нужно все войско Повал, которым ты станешь командовать. Ты будешь со мной, и тут твой отец снова захватит свой град. Тогда тебе захочется покинуть меня вместе со своими воинами, чтобы защищать собственные владения. А я буду слаб…

Ольт Повала Младший искривил слегка уста и прищурил глаза, ибо все говорили, будто Пестователю ведом язык глаз.

- Когда мы станем осаждать Крушвиц, я дам присягу, что если град поддастся, то я всем дарю жизнь и волю. Только я нарушу присягу и убью отца с братьями. Ты, господин, учился искусству правления на чужих дворах. Может, тебе и нужно было так поступать, поскольку, как слыхал я, из простого ты рода. Но мы, Повалы, рождаемся, уже умея править. И не все присяги следует выполнять…

Говоря это, переполненный гордыней Ольт Повала Младший на мгновение поднял веки и глянул на Даго. А тот, столь много и такую правду понял из глаз этих, что слегка усмехнулся и ответил:

- Завтра выступаем на Крушвиц, Ольт Повала Младший.

И вот так случилось, что с началом месяца сбора червя⁴ вся армия Пестователя, состоявшая тогда из двухсот конных и трехсот щитников, вышла на Крушвиц, на град, расположенный на полуострове, врезавшемся в озеро Гопло. Град этот не был так сильно укреплен, как Гнездо, в его посаде валов вообще не было. Тем не менее, место могло долго сопротивляться, поскольку с трех сторон его окружали воды озера, а с четвертой полуостров так сильно сужался, что доступ к посаду и самому граду можно было защищать с помощью глубокого рва с водой, вбитых в землю кольев и тернистых засек. Разрушив мост на рву, Повалы могли чувствовать себя в Крушвице в безопасности и выдержать даже длительную осаду. Защищавший град гарнизон по численности был не меньше, чем силы Пестователя, а как известно, спрятавшимся запалисадом и засеками гораздо легче воевать, чем атакующим.

Ольт Повала Старший знал, что в граде нет достаточного количества запасов, как для войска с лошадями, так и для людей из посада, но в самом сложном моменте можно было бы воспользоваться вытянутыми на берег лодками и на них производить вылазки на сушу и даже атаковать тылы армии Пестователя. Опять же, Ольт Повала Старший рассчитывал на помощь княгини Хельгунды, пока не донесли ему шпионы, что Хельгунда до жатвы и не собирается покидать Гнезда, поскольку сама боится осады. Но дажи и после такой вести Ольт Повала Старший чувствовал себя в безопасности, поскольку в прошлые годы неоднократно уже войска Крылатых и Длинноголовых Людей нападали на Крушвиц, чтобы захватить власть над солевыми жупами гопелянов. Чаще всего, после краткосрочной осады, они отступали после того, как обе стороны договаривались, то есть, получив от Повалы достаточное количество соли и других подарков. Ведь многим предстояло пасть, чтобы прорваться сквозь защитные линии Повалы, и еще большему числу – захватывая сам град. Потому Повала Старший находился в нормальном настроении, даже хотя Хельгунда и не сдержала обещания. Он сам решил нанести поражение Пестователю, в какую-нибудь темную ночь переправляя войска лодками на берег и атакуя армию чужака с тылов. Но кое что Ольт Повала Старший позабыл. На сей раз на град нападали не чужаки; в армии Пестователя было много гопелянов, которые пришли туда вместе с Ольтом Повалой Младшим. Во главе войск Пестователя выступал его собственный первородный сын со своим отрядом. Именно ради него, а не для себя лично, выступил Пестователь против Крушвицы. То есть, можно было сказать и так, что законный наследник града выступил за собственные владения, пользуясь помощью армии Пестователя. Когда же дошло это до Ольта Повалы Старшего – было уже поздно.

Отряд гопелянов с Повалой Младшим во главе подошел к глубокому рву, к палисаду с засеками, а с другой стороны в них ни единый лучник не выстрелил. С обеих сторон раздавались окрики, звучали чьи-то имена, по обеим сторонам рва стояли родные братья или родичи. И не собирались гопеляны стрелять в Повалу Младшего и убивать гопелянов Повалы Старшего, точно так же, как другие и не мыслили стрелять в своих родичей и братьев.

Подъехал к засекам Пестователь на своем белом жеребце и сообщил своему войску и войску Повалы Старшего, что в этой войне обойдется без кровопролития, убийства, без сжигания домов и грабежа, ибо это дело, которое разрешить между собой обязаны лишь отец с сыном. Сам он, Пестователь, вмешался в этот семейный спор лишь потому, что к нему обратился Повала Младший и отдался в пестование, прося помощи, поскольку в родном доме мачеха собиралась его отравить, у отца ум уже возрастом подточен, к тому же находится он под злыми чарами молоденькой жены.

- Я прибыл сюда не за добычей, не ради чьей-то крови, но ради справедливости, ибо я еще и Дающий Справедливость, - заявил в конце Даго, после чего отступил к опушке ближайшего леса, где для него разбили большой шатер.

Рядом встали шатры его воинов, сделанные на быструю руку шалаши; тут же сбили загородки для лошадей. Таким образом, полуостров был отрезан от основной суши; войско осаждало Крушвиц, но не атаковало град. И хотя в армии Пестователя было множество лендицов-лестков, которые буквально рвались в бой, поскольку род Повал, как род богачей, был ими ненавидим. Даго смог их боевое рвение несколько усмирить, обещая, что очень скоро станут они осадой возле Гнезда, а вот там их будет ждать по-настоящему кровавая битва.

И так вот, в спокойствии, прошло двенадцать дней. Каждый день в шатер, где Пестователь пировал с Херимом или с кем-нибудь из воевод, Авданцем или Палукой, приходил Ольт Повала Младший и кланялся:

- Так как, начинаем, господин, битву. Отец не отдаст власти добровольно. Молчит он. Послов ко мне не шлет, а это означает, что договариваться не желает. Неужто тебе чуждо искусство войны?

Отвечал ему Даго:

- Искусство войны – это искусство терпения. Ты получишь то, что заслужил. Почему ты не веришь, что я являюсь Дающим Справедливость?

Дело в том, что не знал Повала Младший, ибо не учили его искусству правления людьми, что каждую ночь Пестователь с Херимом выходили на берег озера, и каждую ночь появлялся у ног Пестователя какой-нибудь знаменитый и богатый воин из стана Повалы Старшего, вступал под плащ Пестователя и возвращался в Крушвиц, одаренный кусочком золота и обещанием свободы, ибо Даго был еще и Дающим Свободу. Так что знал Пестователь, что происходит при дворе в Крушвице, а как учит искусство правления – знание необходимо истинному правителю. А без него, возможно, он вообще не существует или же существует очень и очень недолго.

Тем временем, у Ольта Повалы Старшего, у которого гнев на первородного сына чуть не отобрал ясность ума, постепенно начал приходить к голосу разум и хитрость, а также – с каждым уходящим днем – в душе его начал гостить страх. Самым богатым и урожайным краем была земля гопелянов, три сотни градов стерегли его богатства. По зову Ольта Повалы Старшего почти из всех градов, и малых, и крупных, прибыли вооруженные градодержцы, некоторые с несколькими, а то и парой десятков воинов. В основном, были это кровные родственники Повал, то есть люди, на которых Повала мог рассчитывать в момент угрожающей ему опасности. Посему, в громадных, переполненных богатствами залах двора в Крушвице пировали беспрерывно; царил среди пирующих Повала Старший, царила и шестнадцатилетняя красавица Стронка, дочка племенника Повалы, что управлял соляными жупами. Достойно выступал перед гостями Повала Старший, а Стронка едва могла носить тяжелое платье, вытканное золотыми и серебряными нитями, золотое ожерелье на груди и множество других золотых висюлек. Пахло от нее благовониями – хватало у нее различных духов, а раз была она молодой и не совсем умной, как могла еще показывать она свою власть над Повалой Старшим, как не через неустанные капризы и обиды? Но Повала Старший слушал ее во всем, ибо оценил он ее молодые прелести и, в конце концов, делал всегда то, даже вопреки рассудку, что приказывала ему молодка. Ибо, хоть уже трех жен имел Повала Старший и множество наложниц, пятнадцать сыновей и дочек где-то восемь или девять, тут и посчитать было невозможно, только лишь когда познал Стронку и переспал с нею, появилось у него чувство, что наконец-то пришло к нему счастье, и почувствовал он себя снова молодым. Правду ведь говорят те, что твердят, будто иной вкус молодой женщины для молодого мужчины, но совсем иной для старшего.

Многие сыновья Повалы Старшего умерли или погибли в различных сражениях и стычках. Дочерей он выдал замуж за своих градодержцев, привязывая их к себе и собственному роду. И осталось только три Ольта: Повала Младший, Повала Помоложе и Повала Наименьший, которому недавно только тринадцать лет исполнилось. Стронка обещала Повале Старшему родить сына и вырвала обещание, что именно он получит Крушвиц. Мешала ей нелюбовь, которой дарили ее сыновья мужа, особенно же – Повала Младший, которому было уже тридцать лет, а выходило на то, что он так и постареет, не попробовав вкуса власти над Крушвицем и краем гопелянов. Так что ни для кого при дворе не было тайной, что Стронка приказала соперника отравить, когда же это не удалось, сбежал он к Пестователю в Высокий Град.

Поначалу никто не мог понять, почему не сбежал он к Хельгунде или же к Дунинам, чтобы просить у них помощи против отца и мачехи. И только потом стало всем ясно: Хельгунда была княгиней, и если бы она завоевала Крушвиц для Повалы Младшему, власть ему уже никогда бы не отдала. Точно так же и Дунины из Познании или Лебеди из Лонда. Один только Пестователь заявлял, что он никакой не князь и вообще повелителем быть не желает; он только берет людей в свое пестование, то есть, в опеку, каждого оставляя при своем. Самые быстрые уже слыхали от купцов, что именно такой распространился сейчас обычай по свету: ежели кто чувствовал себя обиженным или слабым и нуждался в защите, то отдавался во власть более сильному, давая ему присягу верности и благодарности. В разных языках обычай этот назывался по-разному, но в здешнем наиболее подходящим было слово "пестование". В дальних странах – как слышал от людей знающих – тот, кто отдавался в опеку более сильному, клал свои ладони в ладони повелителя. Здесь же родился новый обычай: покрывать свою голову полой плаща более сильного. Ведь каждый мудрый народ творит свои обычаи, а не только подражает чужим. Так что разумным показалось людям, когда Ольт Повала Младший, которому в собственном доме грозила смерть, сбежал не куда-либо, но к Пестователю, чтобы тот пустил его под свой плащ и справедливо распорядился его судьбой. Так что не Пестователь шел теперь под Крушвиц, ибо, какое дело Пестователю до этого града, но Ольт Повала Младший пожелал отобрать свое законное наследие.

Пировали во дворе в Крушвице, хотя запасов еды и мало было. А в ходе пиров этих, то тому, то другому переставало нравиться, что каждый обязан прислуживать Стронке, искать ее милости, улыбаться ей, льстить, ибо может она наморщить свой носик, искривить губки, а тогда Ольт Повала Старший лишит неудачника власти над градом. Были и такие, опасавшиеся, что немилость Стронки закончится тем, что подадут им яд в еде или питье. Наиболее храбрые потихоньку выбирались по ночам на встречу со странным Пестователем, и он восхищал их свом величием. Когда же получали они мешок золота, пускай и самый маленький, с радостью слушали, что Пестователь не желает княжеской короны, а единственное, чего он желает – то взять их всех под собственный плащ, под свою опеку, в свое пестование. Самым же существенным было то, что, по сути дела, вопрос и вправду стоял между отцом и сыном, а не между враждующими народами, племенами или родами. Если же Пестователь будет долго осаждать Крушвиц, что случится со сбором зерна, а ведь близилась пора жатвы. Ну что с того, что Повала Старший и Повала Младший как-то да договорятся, если урожай пропадет, и всем будет угрожать голод? По причине ссоры между отцом и сыном не поплывут ведь по Висуле корабли с зерном к князю Гедану.

На тринадцатый день осады, во время вечернего пира при дворе в Крушвице, когда обильно потек мед из жбанов, неожиданно встал из-за стола градодержец Кендзержа, град которого был убогий, а доходы совсем никакими, и сказал:

- Обращаюсь к тебе, Ольт Повала Старший! Это война не между нами и Пестователем, но между тобой и твоим сыном. Нам же пора за жатву приниматься. Сейчас самое время сенокоса, а кто может быть уверен, справится ли челядь хорошо, раз все мы здесь? Нам что, замучить скотину голодом, когда придет зима? Твой сын, Ольт Повала Младший, отдался Пестователю в его пестование. Сделай то же самое, и Пестователь вас рассудит, ведь, насколько мы слышим он ведь – Дающий Справедливость. А мы с его судом согласимся. Если отдаст он Крушвиц твоему сыну – пускай так и будет. Если прикажет он тебе и Стронке покинуть Крушвиц и поселиться в каком-нибудь граде поменьше – пускай так и будет. Мы же слышим обещания Пестователя, что не прольется ни единой капли крови, что каждый останется при своих владениях и при собственной жизни.

Ольт Повала Старший схватился за меч и бросился на Кендзержу, но тот закрылся щитом. Изумился Повала Старший тому, что был единственным, кто напал на градодержца. Все остальные градодержцы неподвижно сидели за столами, что означало: они согласны с таким решением дела. Даже два сына Повалы Старшего не поднялись с места, чтобы помочь отцу. Ведь они понимали, если Стронка родит сына, судьба их будет столь же неопределенной, какой была судьба их старшего брата.

На следующий день Ольт Повала Старший закрылся в своей комнате и сходил с ума от бешенства, разбивая мечом стол и лавк, сбрасывая со стен богатые гуннские ковры, щиты, копья и мечи. Никого не хотелось ему видеть, ничего он не брал в рот, поскольку боялся, что если не согласится с предложением Кендзержы, то его отравят.

Тем же днем положили толстые балки над рвом с водой, что преграждал дорогу к укрепленному граду Крушвицу. Все понимали, что это означает: Ольт Повала Старший отдастся в пестование Даго и согласится с его судом.

Раздвинули засеки, широко распахнули ворота в палисаде. На пятнадцатый день осады Крушвица, по возведенному надо рвом мосту, через распахнутые ворота вышел к Пестователю Ольт Повала Старший, два его сына и все градодержцы. Шли они в своих самых лучших одеждах и в полном вооружении, но пешком – именно так, как посоветовал им Херим. Пестователь же сидел на своем белом жеребце, в белом плаще и золоченном панцире, в белых рукавицах и со Священной Аналой на своих белых волосах. Рядом с ним стояли его воины, а так же Ольт Повала Младший. За их же спинами размещалось все войско Пестователя.

По совету Херима, Ольт Повала Старший опустился на одно колено, а за ним – все его сыновья и градодержцы. Было прекрасное солнечное утро семнадцатого дня месяца Червень, пора сбора сена с лугов и пастбищ. По небу медленно плыли громадные белые облака и ненадолго отбрасывали тени на оба войска.

Не спеша подъехал Пестователь к Ольту Повале Старшему, к его сыновьям и градодержцам. Поближе подошли его воеводы, а также Ольт Повала Младший. И пускай стояла полнейшая тишина, ибо Пестователь должен был провозгласить свой приговор, никто не услышал. Как Даго сказал Ольту Повале Младшему:

- Выполняй, что решил.

Быстрым движением Ольт Повала Младший выхватил меч из ножен и рубанул острием в склоненную шею отца, Ольта Повалы Старшего, потом по шее своего брата, Ольта Повалы По младше. Оба пали мертвыми у ног Пестователя. В людских устах застыл крик испуга и гнева, ибо на глазах у всех свершилось клятвопреступление. Решил Ольт Повала Младший на мгновение передохнуть после этих чудовищных ударов, и тут Херим подскочил к тринадцатилетнему мальчишке, Ольту Повале Наименьшему, схватил его за руку и поволок к Виндосу, пряча мальчика под белым плащом Пестователя. Желал Ольт Повала Младший убить и самого меньшего из братьев, ибо решил так заранее, вот только сделать этого уже не мог, ибо дрожавший от страха мальчонка уже скрылся под белым плащом.

Уже раздались было крики, и оба войска двинулись было друг на друга, как закричал Пестователь:

- Что же утворил ты, Ольт Повала Младший? Убил отца своего и брата своего? Отцеубийство и братоубийство совершил?

А потом обратился он к градодержцам и войску Ольта Повалы Старшего:

- Желаете ли вы видеть повелителем своим отцеубийцу и братоубийцу?

Ответа он не ждал. Выхватил из ножен свой меч Тирфинг и одним ударом снес с туловища голову Ольта Повалы Младшего.

После этого поднял он свой плащ, вытащил на свет тринадцатилетнего мальчишку, схватил его за плечи, поднял наверх и посадил перед собой на своем белом жеребце:

- Вот перед вами Ольт Повала Наименьший. Я покарал Ольта Повалу Младшего, ибо убил он отца и брата, которые желали отдаться в мое пестование. Последний из братьев, этот вот мальчонка, успел скрыться под моим плащом. С этих пор он будет повелителем гопелянов и Крушвица. Таков мой приговор, ибо я – Дающий Справедливость.

Тринадцатилетний мальчишка дрожал от страха в объятиях Пестователя, и слезы катились у него по лицу. Но он и все остальные знали, что с этого мгновения жизни его не грозит никакая опасность.

Отступили градодержцы к своим отрядам и вытащили мечи. Склонили свои копья щитники Даго. Но кто должен был начинать атаку? На кого нужно было нападать? На Ольта Повалу Наименьшего, что сидел на коне Пестователя?

Три трупа лежали на земле между Пестователем и гопелянами. Но ведь это не Пестователь убил Ольта Повалу Старшего и Ольта Повалу Помоложе, но только клятвопреступник, Ольт Повала Младший. И разве не покатилась голова Ольта Повалы Младшего в сторону гопелянов? Разве не исполнил собственноручно Пестователь приговор на отцеубийце и братоубийце?

Быстрее всех в деле разобрался градодержец Кендзержа. Он вложил меч в ножны, смело приблизился к Пестователю и поцеловал край его белого плаща.

- О, Господин наш и Пестователь! Я, градодержец Кендзержа, отдаюсь в твое пестование и буду послушен повелителю Крушвица, Ольту Повале Наименьшему.

А поскольку никто не желал сражаться, не желал кровопролития и неустойчивой судьбы, ибо напротив друг друга стояли равные силой войска, все старосты поступили по примеру Кендзержи. И так вот разрешился спор между Повалами. Сын убил отца, а сына отцеубийцу, согласно обычаю, убил Пестователь, который оказался Дающим Справедливость. Ни у кого больше не будет отобрана жизнь, никто не потеряет своего добра – Пестователь признал власть над Крушвицем не для себя, но Повалам, в лице Ольта Повалы Наименьшего.

Еще в тот же самый день войска Пестователя вступили в град Крушвиц. Смешались друг с другом воины, распивая мед и пиво, которые приказал им выдать из подвалов Ольт Повала Наименьший. В большом зале двора Крушвица на месте Ольта Повалы Старшего сел Наименьший из его сыновей. Пировали совместно воеводы Пестователя и градодержцы гопелянов, и все эти люди издавна владели одним языком, да и обычаи у них были одинаковыми. И пускай отличались они названиями – об одних говорили "гопеляны", про других "лендицы" – но ведь был это один народ.

Пестователь уселся на лавке рядом с тринадцатилетним повелителем Крушвица, которого слуги нарядили в красивые одежды. Мальчик поглядывал на Пестователя, о чем-то спрашивал его шепотом, а потом уже громко говорил, что подсказывал ему Даго. Ибо теперь Пестователь был для него и отцом, и матерью, точно так же, как стал тем же самым для всех гопелянов и лендицов, хотя не знали еще об этом ни при дворе Хельгунды, ни крепости Познани, у Дунинов.

Той же ночью приказал Даго, чтобы привели к нему в спальню молодую Стронку, жену Ольта Повалы Старшего. Та прибыла послушно, честно говоря, даже радостно прибежала, поскольку Пестователь показался ей очень даже красивым мужчиной. Ни у кого не видала она таких светлых волос, никто так не пронзал людей своими взглядами. Повала Старший был и вправду старым и лишь распалял в ней желание, но успокоить его не мог. Этот же мог это сделать, причем, много раз, рассказывали про него, что было ему всего двадцать два года, но были у него сильные руки и бедра.

Потому то, лишь только вошла она в освещенную светильником комнату, тут же, без слова начала стаскивать с себя одежду, чтобы как можно скорее показать богатырю богатства своего молодого тела, ибо желала она поработить его волю, точно так же, как было это с Ольтом Повалой Старшим. Много раз говорил ей старый муж, что нет на свете более прекрасных и округлых ручек, чем у нее, более твердых и торчащих грудей, стройных ног и выпуклых и твердых ягодиц. Поверила она в это, поскольку женщина легко верит таким словам. В глубине души носила она уверенность, что и то, что таится между ногами, тоже намного лучше, чем у других женщин, более розовое и дающее мужчине больше сладости.

Даго сидел на лавке без панциря и плаща, в одной сорочке с кружевами и длинных льняных кальсонах. Голова у него была опущена, как будто глубоко он о чем-то задумался, когда же Стронка начала оголяться, поднялся он и сказал сурово:

- Что творишь ты, глупая баба? Останки твоего мужа еще не сожжены, а ты уже бежишь к другому с голым задом? Разве не знаешь ты, что жена должна умереть вместе с мужем своим?

Еще поспешнее начала она сбрасывать с себя одежду, пока не встала перед Пестователем совершенно нагая, поглаживая себя ладонями по своим крупным и торчащим грудям шестнадцатилетки.

- Посмотри на меня, Пестователь. Ты и вправду желал бы, чтобы мое тело обуглилось словно щепка? Поговаривают, что только княгиня Хельгунда может равняться со мною наготой. Много ли ты видел более ладных, чем я? А вот это, это вот – тут она чуточку присела и раздвинула ляжки – тоже тебе не нравится?

- Там, в Нави, темно и холодно. Кто обогреет тело твоего мужа?

- Мне шестнадцать лет, а ему было шестьдесят. Было у него много жен, наложниц и невольниц. Нужно убить какую-то из рабынь, пускай она его и согревает. Я же могу согревать тебя. Разве не для того ты меня позвал?

- Мне хотелось узнать, все ли сокровища и добро Повал я нашел. Может что-то спрятано или закопано? Ты обязана об этом знать.

Подошла Стронка к Пестователю, сплела пальцы на его шее, втиснула его лицо между своими грудями, так что почувствовал тот запах ее кожи. После того, схватила она его левую ладонь и сунула себе между ног, сжимая его руку своими бедрами, чтобы дошло до него, как сильно она его желает. Даго же, поскольку давно не было у него женщины, а эта была такой красивой и молодой, столь переполненной желанием, взял ее на уки и бросил на кровать. Поимел он ее тут же, без каких-либо забав и любовных игр, поскольку велик был его голод по женщине. Затем он поимел ее второй раз, точно так же резко, поскольку же она не была привыкшей к такому, ведь Повала входил в нее робко и деликатно, то стонала под ним от тяжести мужского тела и от роскошной боли распихивающего ее изнутри члена. А затем, в средине ночи, размозжил он ее пухлые губки своим ртом и покусал зубами, вновь резко бил ее в лоно своим покрытым волосами животом и жестким низом живота, пока не почувствовала она, как охватывает ее всю приятная боль. Она очень желала навсегда уже принадлежать этому мужчине, считая, будто тот желает того же.

И пошевелила она своими разбухшими губами:

- Ворожеи предсказывали, что я буду плодовитой, словно кошка. Я подарю тебе множество сыновей, а ты для меня завоюешь Гнездо и убьешь Хельгунду, ведь не может жить на свете кто-то, столь же красивая как я.

И думалось ей, что будет все, как с Повалой Старшим. Успокоенный, тот лежал, будто бы безжизненный, лишь урчал довольно, соглашаясь на все ее желания. Этот же вел себя совершенно иначе. Сорвался с ложа, и не видно было по нему никакой любовной усталости. Схватил светильник и приблизился к Стронке, приглядываясь к ее наготе.

- Все еще не насытился мною, - хихикнула она. – Осмотри меня всю. Все, все, все…

Совершенно бесстыдно раскрыла она бедра, только Даго глядел не туда, куда хотела она, он лишь погладил ее живот – немного выпуклый и очень твердый.

- В тебе находится дитя Повалы. Я почувствовал… - тихо сообщил Пестователь.

- Ну, и что с того? Я рожу сначала его ребенка, потом твоего.

Даго отставил светильник, встал с ложа и приказал ей сделать то же самое.

- Одевайся и возвращайся в женские комнаты. Когда будешь мне нужна, я тебя позову.

Когда же та не хотела одеваться и начала плакать, ударил ее по лицу. Стронка обиделась на него и про себя пообещала, что он еще пожалеет о своем поведении, ибо мужчина довольно быстро начинает испытывать голод любви.

После ее ухода Даго вызвал к себе Херима и спросил:

- Человек по имени Зидал здесь?

- Да, господин.

- Говорят, будто он убил в Гнезде купца и изнасиловал женщину, за что и осудили его на смерть. Если найдешь его, необходимо привести в силу приговор, ибо таковы наши обычаи.

- И что он должен сделать, чтобы его не нашли? – спросил Херим.

- Пускай немедленно убьет Стронку в каком-нибудь темном углу. Но пускай он это сделает так, чтобы все выглядело так, будто это она сама покончила с собой из любви к мужу.

- Но ведь она красивая женщина, мой господин, - облизал губы Херим, поскольку, увидав Стронку, почувствовал к ней похоть.

- В Нави холодно и темно. Пускай согревает Повалу Старшего. А кроме того, она носит в себе его ребенка. В Нави легче жить семьей. Я же видел любовь женщины, которую сожгли вместе с мужем. Ее звали Астрид, а его – Хлор. Вот то, Херим, была настоящая любовь. А фальшивая любовь ничего не стоит.

- Жалко ее молодого тела… - вздохнул Херим.

И сказал тогда Даго Господин и Пестователь.

- Народ любит истинную любовь, и, увидав такую, он плачет от жалости. Так что, пускай плачут, вместо того, чтобы говорить, будто я завоевал Крушвиц лишь затем, чтобы поиметь чужую жену. Да и для чего мне еще один Ольт Повала, раз один, тринадцатилетний, уже имеется.. Я дам ему много, Херим, очень много. Но вот Крушвиц он никогда не получит. Уж слишком это могучий град. Кто им владеет, тот может не опасаться даже владетеля всей страны, потому он всегда будет градом повелителя, равно как Гнездо и Познания. Не строят державу на песке и грязи, но лишь на могучих и крепких градах. Я щедро одарю тех, кто мне служит и будут служить, но себя я должен одарить щедрее всего.

На следующее утро, в углу возле хлевов нашли Стронку, которая сама себя пронзила ножом, ибо – как говорили – любила она того, кого забрала смерть. Три костра запылали на жальнике неподалеку от града; на костре Повалы Старшего сгорели и останки Стронки. Громко плакали женщины, а воины били мечами в щиты, поскольку каждый мужчина желает, чтобы то, что сам он любил и чем владел, ушло вместе с ним в Навь.

Потому-то Даго Повелитель, прежде чем поджечь своим факелом погребальный костер Повалы Старшего и Стронки, убил там же его коня, согнул его меч, поломал его копье и разбил его щит. А потом обратился к народу:

- Пускай же, если только это возможно, за кем-нибудь великим и богатым идет в Навь его любимая жена, его любимый конь, его меч, щит и копье, а также и сыновья – если умерли.

И спросил после того Херим у людей, собравшихся у костров:

- Разве не является Пестователь Стражем Обычаев?

- Правильно! – закричали люди. – Воистину он Страж Обычаев и Нравов!

Поздно вечером, шатающаяся по двору Зифика встретила Херима, который, в темном углу сеней, лапал какую-то дворовую девку под юбкой. Увидав Зифику, он, как будто бы, несколько устыдился, оттолкнул девку и, чуть пошатываясь, наверняка по причине большого количества пива, подошел к ней.

- Дважды, Зифика, просил тебя Пестователь стать его женой и одеть женские одежды. А ты все еще носишь одежду воина. А ну как Пестователь не попросит тебя в третий раз?

Зифика молчала. Херим же вдруг совершенно протрезвел, хотя, если бы не выпитое им пиво, никогда бы не отважился он сказать того, что только что она от него услышала.

- Любил я тебя, Зифика, когда принимал за юношу, и люблю сейчас, когда ты стала савроматской девушкой. Если бы меня воспитали воином, я бы сказал тебе: бежим отсюда. Мне известно, что делают такие, как ты, женщины со своими мужчинами: их либо убивают, либо превращают в невольников. Я мог бы стать твоим невольником, Зифика.

- Ты чего-то боишься, раз желаешь убежать? – спросила та.

- Да, будущего. Ибо, когда в первый раз сказал мне Даго, что познал в мире искусство правления людьми, я ему не верил. Но теперь верю и знаю, что для него мы словно черные и белые палочки, которые бросают на землю и по которым предсказывают себе будущее. Он и вправду создаст великую державу, вознесет меня с собой очень высоко, вот только я – я боюсь, что не вынесу этого возвышения. Поверь, мне было легче, когда ходил я с разбойниками, которые грабили и насиловали, а я носил бремя их вины. Ведь сейчас мы тоже убиваем и насилуем, вот только бремя вины для меня слишком тяжкое. Знаешь, ведь я плакал, когда горело тело Стронки, а он, видя мои слезы, приказал объявить себя Стражем Обычаев?

Зифика протянула руку и погладила его черные, растрепанные волосы на голове.

- Ты говоришь как слуга, Херим, поскольку родился лишь слугой. Он же родился великаном и повелителем. Сама я дочь царицы Айтвар, и потому понимаю каждый его поступок. Царица учила меня, что если кто желает носить на голове королевскую диадему и богатые королевские одежды, обязан носить в правой руке кинжал, а в левой – мешочек с ядовитым порошком. Не знаю, сделаюсь ли я его женой и дам ему королевское потомство, но, что бы ни случилось в будущем, Херим, я всегда буду помнить, что это ты, а не он, сказал мне слово "люблю", которого до сих пор я не знала, и что именно ты желал стать моим невольником.

Сказав это, она ушла, а у него появилось предчувствие, что в жизни его ожидает еще множество прекрасных и ужасных, низменных и возвышенных мгновений. И, хочешь того или не хочешь, ему не удастся от них убежать.

На следующий день Даго собрал старост и градодержцев гопелянов, и так вот обратился к ним:

- Весьма воз любил я Ольта Повалу Наименьшего. Ему только тринадцать лет, и кто-то обязан учить его искусству правления. Поэтому возьму я его с собой и стану держать при себе при всякой потребности.

Таким вот образом сделался Даго, Господин и Пестователь, господином в Крушвице, а тем самым – всех гопелянов и части края лендицов. Крушвиц был самым богатым градом в давней державе Пепельноволосого, в этой же части державы находилась самая урожайная земля и солеварни. На своей самостоятельности Пльт Повала Старший накопил жирку. В сокровищнице его нашел Даго огромное количество золотых солидов, серебряных гривен, дирхемов из Страны Подданых, серебряных франкских денаров и множество ценных украшений, богатых одежд, а прежде всего – много оружия. Хорошо вооруженным и многочисленным оказалось и войско Повалы Старшего, которым теперь распоряжался Ольт Повала Наименьший, и – следовательно – Пестователь. От имени Ольта разрешил Херим, в качестве канцлера Пестователя и в то же самое время выразителя мыслей молодого Ольта, некоторым старостам и градодержцам на время жатвы вернуться в свои грады, но при условии, что свои дружины оставят здесь, а для их командования пришлют своих первородных сыновей. Буквально за несколько дней двор в Крушвице превратился в двор повелителя, где была канцелярия, и канцлер Херим записывал на восковых табличках известия, получаемые от многочисленных гонцов, высылаемых Пестователем в различные стороны державы и даже света.

Вскоре Пестователь вызвал к себе Влоцлава, который убил Гизура.

- Ты убил Гизура, но отдал мне подаренное золото, - сказал Даго. – Если кто-то не желает принять золото, это означает, что он желает чего-то большего.

- Я ничего не желаю, как только служить тебе, господин…

- Кем ты был до того, как начал грабить по лесам с лестками?

- Плотником. Вся наша семья зарабатывала себе на хлеб плотничанием в деревне неподалеку от Гнезда. Но так случилось, что по приказу Гизура нас сделали невольниками и загнали в Плоцк, чтобы строить порт на Висле. Там я работал три года, но когда за промедление надзиратель бичом рас полосовал мне шкуру на спине, я сбежал и стал лестком.

- Ты знаешь, как строить порты? – заинтересовался Даго.

- Знаю, как строить порты и грады. Знаю и других, кто могут то же самое.

Даго вызвал к себе Херима и приказал ему записать на восковой табличке, что отдает под команду Влоцлава сотню воинов и дает ему звание градодержца. Влоцлав обязан найти место над рекой Вислой и после жатвы, когда народ будет сытым и соберет запасы, должен будет Влоцлав загнать людей на строительство порта и града рядом с портом. Через этот порт будут сплавлять зерно князю Гедану.

- Знаешь, как заставлять людей работать? – Спросил Даго у Влоцлава.

- Знаю, ведь и меня самого принуждали.

- Уже осенью мне нужно иметь хоть часть порта, - приказал Пестователь. – Потому отдаю под твою команду сотню воинов, а Херим вручит тебе мешок с золотом, чтобы у тебя было много рабочих рук и надзирателей. Если же до будущего лета не будет ни порта, ни града, сам станешь невольником.

И так вот появился порт и замок во Влоцлавке, который и до нынешних времен располагается над рекой Вислой.

После того вызвал Пестователь к себе Кендзержу.

- И кто же такой ты, что отважился сказать правду Ольту Повале Старшему и что первый из гопелянов отдался в мое пестование?

- У меня маленький град и несколько вёсок. Я всего лишь бедный градодержец…

И сказал Даго Господин и Пестователь в присутствии Херима, который записал его слова на восковой табличке:

Моим градом не будет Крушвиц – таким градом должно стать Гнездо, поскольку от Пепельноволосого получил я Святую Андалу. Ольту Повале Наименьшему всего лишь тринадцать лет, и я обязан обучить его искусству правления. Когда я уйду отсюда, чтобы и дальше освобождать народ, кто будет править в Крушвице? Кому могу я довериться в том, что мне станут поставлять новых воинов, зерно, корм и золото из тех имений, которыми обладали Повалы?

Кендзержа опустился на колено и сказал:

- Я, господин. Я сделаю все, чего ты желаешь.

- Тогда я назначаю тебя градодержцем Крушвица.

По двору крутились беспокоящиеся за судьбу свою коморники, которых Ольт Повала Старший имел для сбора дани с народа. Их также допустил Даго пред лицо свое и приказал, чтобы с этого времени, уже после жатвы, собирали они дань, вдвое большую, чем при Ольте Повале Старшем, и чтобы во всем слушали они Кендзержу и Влоцлава, ибо Крушвиц должен стать еще более укрепленным, а расходы по строительству порта и града над Висулой будут большими.

- Если же какой-нибудь кметь дань не заплатит, то ли в зерне, то ли в скотине, то ли деньгами, не сжигайте дома его, не убивайте жены его и детей, но делайте его невольником и посылайте на строительство порта на Висуле. Ибо неволя – это тоже путь к свободе. Не моя вина, что Дикие Женщины сожгли Плоцк, куда сплавляли хлеб. Теперь мне нужна новая дорога для зерна, для соли, для торговли, чтобы сделать народ богатым и по-настоящему вольным.

На девятый день своего правления в Крушвице, созвал Даго, согласно стародавнему обычаю, вече всех воинов, коморников, градодержцев, воевод и первородных сыновей градодержцев этих, которых называл он "дворовой челядью".

И так обратился Даго к собравшимся на вече в Крушвице:

- Не будет в крае этом князей, что народ утесняют и неволят. Я, Пестователь, Дающий Справедливость, Дающий Волю, Страж Обычаев и Нравов, объявляю всем и везде, что все люди в крае этом свободны. С этих пор лиш народ и его вече станет править здесь, как было это в давние времена. Я, Пестователь, стану лишь выразителем желаний людских на время между одним и другим вечем. И повторяю: все люди свободны…

Какое-то время прямо оглохнуть можно было от ударов мечами по щитам, ибо всех охватила радость, что закончилась неволя княжеская, и настало вольное время.

Сказал еще Даго:

- Нашим общим знаком станет белая птица, называемая орлом, поскольку он сам управляет своим полетом, и означает это – что он свободен и никому не подчиняется. Видел я серебряных и золотых орлов у франков, которые подражают древним ромеям. Но у их орлов по две головы, чего на самом деле у живых птиц не случается. Темный это народ, хотя оружный и боевой. Подобно тому, как и в двухголовых птиц, верят они, что Бога можно повесить на колу и ободрать с него шкуру, как с кролика. Знак истинного орла, не серебряного или золотого, но белого, что летает над лесами нашими, возлюбили лестки, что были со мной в самые трудные минуты. Посему делаю я лестков стражниками вольности нашей, и желаю иметь из них армию свою, давая им право носить багряную блузу, а кроме меча и щита – еще и копья с знаком нашим. Им же дарю я право носить белый плащ, как у воевод и меня самого, как у владык, которых сделаю сотниками новой армии; как у градодержцев и старост, чтобы знали все, что ни я, ни воевода, ни владыки не возвышаются над обычными лестками, поскольку и сами лестками являются. И даю им право, чтобы обращались к ним "господин", ибо слово это означает достоинство защитника свободы. Лестками я стану командовать лично. – И сказал еще Даго: - Понравится ли князьям и богачам свобода, которую я дал этому народу? Они станут желать вернуть давний порядок и свое угнетение народа. Ведомо мне, что Дунины из Познании и Лебеди из Лонда стакнулись с княгиней Хельгундой, чтобы ударить на нас после жатвы и забрать у людей свободу. Так что с каждой стороны угрожает воле народа зло. А еще воле народа грозит опасность со стороны тех, что втихую способствуют князьям и богачам, поскольку в их времена они богатели за счет народа. Потому, чтобы защитить свободу народную, обязан я со всем войском, еще до жатвы, отправиться на Гнездо, добыть его и обеспечить волю еще и тамошним лендицам. А если кто-то из вас, гопелянов, думает, что зазря желаю я дать волю лендицам или же иным народам, что владеют нашим языком, то извещаю, я, Даго Господин и Пестователь: что поскольку все люди свободны, то нет теперь раздела на лендицев и гопелянов. Нет у нас гор, а только равнины и поля. В связи с этим, чтобы как-то отличить от того, что было при князьях и богачах, объявляю вас полянами. Теперь вы являетесь единым народом полян, от слова "поле" название взяли. И с этих пор, кто скажет о себе, что он лендиц или гопелян, и потому-то пожелает другого гнобить или как-то над ним возвышаться, будет покаран он смертью через повешение. Кто же скажет о себе, что он полянин и к народу полян себя засчитывает, тот свободен и равен другому, который себя засчитывает в поляне. – И продолжил далее говорить Даго Господин и Пестователь: - Все вы отдались в мое пестование добровольно, без принуждения, по собственному желанию охраны и опеки. Потому я, Даго Господин и Пестователь, обязан защищать вашу свободу, которой угрожает княгиня Хельгунда, богачи Дунины и Лебеди, а еще много других князей из чужих краев. Для защиты вашей воли нужно мне будет многочисленное войско, живность и мясо, денежные средства, серебро и золото. Потому, чтобы защищать вашу волю, уже после жатвы приставы-исполнители наложат на каждый град и на каждого кметя соответствующую дань. Ибо только таким способом могу я защищать ваши свободы. А кто будет не в состоянии расплатиться с данями, пускай на какое-то время отдастся в неволю и выполняет обязанности по строительству градов и портов. Никто ведь не может чувствовать себя по-настоящему свободным, если воле его угрожает опасность. Даже невольник свободен, когда неволя его служит свободе. Объявляю вам, что через неделю выступаем мы против Гнезда и княгини Хельгунды. Потому, если кто в этот миг воспротивится распоряжению моему или тех, кто от моего имени управляет, если кто приказа не исполнит или выполнит медлительно, тот встанет перед народным судом, и как враг народа повешен будет. Но, чтобы каждый все так же вольным себя чувствовал, призываю к существованию суды народа. Любой со своей жалобой сможет в такой суд обратиться и обрести справедливость. А еще обращайте внимание на тех, кто исподтишка способствует князьям и богачам, их тоже указывайте народным судам, дабы не угрожали они воле нашей. Теперь же я ухожу, чтобы никто не мог упрекнуть меня в том, будто бы правлю я вами как князь. Оставляю я вас, дабы вы избрали из себя два народных суда, каждый состоящий из девяти человек. О том, кто будет избран, кто станет руководить судом, уведомьте Херима, что начальствует в моей канцелярии.

Объявляю так же, что суды народа ничьей воли не должны слушать, но действовать только по своей совести. Лишь в исключительных обстоятельствах суд может обратиться ко мне, чтобы я дело решил, ибо вы сами назвали меня Дающим Справедливость.

Целый день и всю ночь продолжалось вече, на которое прибыли воины Пестователя и те, что были от Ольта Повалы. А поскольку в вече имел право принимать участие всякий вольный человек, собрались тут, в конце концов, больше двух тысяч человек. Раз за разом вспыхивали склоки и споры, и даже бои на мечах и ножах, поскольку, когда одни соглашались с кем-то в качестве судьи для народа, другие, пугаясь возвышения его лично и рода его, выражали свой протест. До утра пришли к согласию только в отношении шести судей, а выбрать следовало восемнадцать. А люди были уже измучены, голодны, к тому же их ожидали и другие дела. Потому утром эти шесть избранных отправились в комнату Пестователя, опустились они на одно колено и попросили, что бы он, как Дающий Справедливость, сам определил оставшихся народных судей. Пестователь призвал к себе Херима, а тот сказал, кто, по его мнению должен стать судьей народа, а кто нет и почему. Так Пестователь назначил два народных суда, каждый по девять человек, чтобы приговор никогда не мог быть разделен половина на половину. Судьям народа позволил Пестователь, в знак уважения к ним, носить на поясе белый шарф. А так случилось, что большинство из назначенных Пестователем давно уже имело дело с Херимом и его золотом. Так показал всем Даго, что знакомо ему искусство правления людьми. А было ему тогда двадцать два года.

А через несколько лет позднее написал Херим:

"После завоевания града Крушвиц, по воле народа и воле Пестователя родилось Государство полян. А было оно малюсеньким и очень слабым. Ему угрожала могучая армия княгини Хельгунды и армии могущественных Дунинов и Лебедей, а еще Держава висулян, где отца убил молодой князь Карак и захватил власть. Кроме того, о слабости государства этого знали повелители Народа Длинноголовых и Крылатых Людей, и многие считали, будто проглотят его одним махом. Даже князь Гедан, сидящий возле устья Висулы, согласился принять суда с зерном и воском, но и не думал заплатить за товар, ибо казалось ему глупым платить кому-то, кто вскоре вообще существовать перестанет".

А в это время дочь кузнеца Авданца родила сына, настолько громадного, что умерла родами. По совету Пестователя ему дали имя Дабуг, ведь раз девушка не имела мужа, ребенка подарил ей бог Сваруг. А еще одарил Пестователь младенца титулом Владыки и послал маленький белый плащ, которым ребенка должны были покрывать в торжественные для рода Авданцев мгновения. Так что имя мальчишки этого звучало как Дабуг Авданец, и очевидным было, что когда-нибудь поднимется он в должностях очень высоко, поскольку в нем текла кровь великанов. Кузнец Авданец понимал, что с этого момента род его связан кровью с родом Пестователя, и что теперь он, подобно роду Палуки, принадлежит к самым важным в стране. Обычный кузнец, к которому презрительно относились богатые воины из Гнезда, даже в снах своих немечтал о подобном величии. Еще он понимал, что теперь судьба его навечно зависит от судьбы Пестователя, что его "да" сделалось "да" Авданца, а "нет" Пестователя становилось и "нет" для Авданца. В качестве личного подарка для Пестователя сыновья кузнеца прислали четыре воза только что выкованных пик и полтора десятка железных шлемов, по современной моде защищавших нос.

Зифику обеспокоило известие, что у Даго есть уже два сына. При дворе королевы Айвар часто рассказывали, что у франков бастарды повелителями иногда были более любимы и предпочитались, чем их законные сыновья. Карл, названный Великим, всем своим внебрачным детям обеспечил наивысшие почести, а когда один из них, Пепин Горбатый, проявил непослушание, переживал так, словно бы у него кто-то умер. В окружении Даго вспоминали, что маркграф Карломан более всех возлюбил своего бастарда Арнульфа, и на случай собственной смерти именно его назначил королем тевтонов. А ведь это ей, Зифике, обещал Даго супружество и потомство повелителей, только до сих пор не желала она пасть пред ним на колени, как пристало женщине.

В последнее время жизнь Зифики сделалась очень трудной. Во время похода и осады Крушвица она постоянно находилась рядом с Даго, и это обеспечивало ей безопасность и уважение. А вот в Крушвице все изменилось. Ей не выделили отдельной комнаты, так как все были розданы воеводам, канцлеру, градодержцам. Она не исполняла никакой должности, не было у нее никакой власти. Ей осталась на выбор либо спальня для воинов-мужчин или же делить с дворовыми женщинами, а она ведь женщин презирала. Ходила она в подаренном ей Даго багряном аскоманском одеянии, плотно облегающем и выдающем женские округлости. Потому-то все более наглыми в отношении к ней становились мужчины, и несколько раз пришлось ей воспользоваться своим ножом, чтобы защититься перед насилием. Попасть к Даго ей было трудно, впрочем, в ответ на ее жалобу, что к ней приставал один из воинов, он приказал принести ей кудель и услал с глаз.

В женском помещении узнала она, что Даго ведет по ночам бурную жизнь, в соответствии с обычаями и ожиданиями двора. Еженощно какую-нибудь из наиболее красивых дворовых женщин проводили к нему в спальню, а потом та хвалилась, какая пахучая кожа у Даго, сколько раз он ее имел, как глубоко в нее входил, какой красивый дал ей подарок.

За три дня перед походом под Гнездо, когда в большом помещении собрались устроить пир с музыкой и плясками, Зифика отправилась к Хериму и попросила, чтобы ей открыли комнату с одеждами Стронки. Там она нашла шелковый кафтан с широкими рукавами, на которых была представлена корова с быком и теленком. Еще она выбрала зеленоватый плащ из бархата, тяжелый пояс, усаженный золотыми пуговицами и ленту на волосы, позолоченную, с драгоценными камнями. В сундуке нашла она пахучие масла и натерла ними свое тело, а еще окропила свои черные волосы. На пальцы надела она золотые перстни, и так вот одетая показалась Зифика поначалу Хериму, который заявил, что она будет красивейшей женщиной на пиру, после чего отправилась среди пирующих, которые уже начали есть, пить и слушать музыку. Целых пять гусляров тянули по своим гуслям смычками, писклявым тоном отзывались изготовленные из животной кости особенные дудочки, гудели дуды⁵. Был слышен голос маленьких рожков и ритмичные удары по бубнам. Некоторые из воинов, принимающих участие на пиру, заводили собственные песни:

- Да спасет тебя бог, что судьбы раздает, Лелум! Ладо!

Между расставленных столов молодые дворовые женщины скакали в ритм бубна, хлопая в ладоши и притоптывая, изгибая страстно бедра. Многие из пирующих готовилось пройти через танец, называемый мечным, только начать его должен был Пестователь, который пока что ел и пил, сидя на почетном сидении с самой высокой спинкой.

Впоследствии рассказывали, что, увидав Зифику, входящую в зал для пиров, Даго настолько был восхищен ее красотой, что из пальцев у него выпала из пальцев баранья нога, ударилась в кубок с медом, что разлился по столу. И действительно, Зифика была красива. Выше на голову других женщин, в талии сжатая широким поясом, который выделял ее бедра, в не запахнутом плаще, показывающем очертания грудей под шелковым кафтаном, с длинной шеей и гладким лицом со слегка выдающимися скулами, с черными бровями и черными глазами, с черными волосами, прижатыми золотой лентой – она казалась кем-то необыкновенным, каким-то необычным явлением. К Даго шла она неспешно, величественно – словно владычица, что поднимается на трон, а взгляд ее черных глаз, казалось, не замечал ничего вокруг, ни пирующих мужчин, ни пляшущих девушек. Даго встречал подобные, не видящие никого или пронзающие насквозь все и вся. Резко и даже грубо, локтем согнал Даго Авданца с лавки рядом с собой и, льстиво склонив голову, этим жестом приветствовал Зифику, а затем указал ей свободное, оставшееся после Авданца место рядом с собой. Когда же та уселась, он подал ей нож, на который был воткнут кусок баранины, сам налил ей в кубок сытного меда. Тут же охватил его головокружительный запах ее волос и тела: то был запах женщин с востока. Вспомнились ему всяческие познанные тогда наслаждения, и охватило его огромное телесное желание.

- Желаешь ли ты еще сегодня стать моей женой? – спросил он у Зифики.

- Да, - ответила та. – Нет у меня ножа за поясом, и на мне женская одежда.

Даго поднялся и поднял обе руки вверх, чтобы замолкла музыка, чтобы прекратились пляски, песни и всяческие разговоры.

- Этим самым я, Даго Господин и Пестователь, Дающий Волю и Справедливость, Страж Обычаев и Нравов, беру себе в жены эту вот женщину, Зифику, дочь королевы Айтвар савроматской крови, - известил он всем.

Затем снял он ненадолго золотую ленту и возложил на голову Зифики Святую Андалу, дабы все видели, что та стала совладычицей.

- Кто обидит ее, тот меня обидит, - сообщил Даго. – Кто ее приказа не выполнит, это мой приказ не выполнит.

После того вновь наложил он на свои белые волосы Святую Андалу, схватил свой щит и перескочил заставленный посудой стол, становясь на пустом пространстве, окруженном столами. Все тут же поняли, что начнется сейчас разрешенный только лишь для воинов священный танец с мечом. Даго вытащил из ножен Тирфинг, который заблестел в свете масляных ламп и факелов. Тут же вступили пищалки и раздались удары бубнов. Поначалу мелкими шажками Даго обозначил большой круг, как будто бы разыскивая противника для боя, когда же показалось ему, что нашел, начал он ему, в ритм ударов, наносить удары мечом. Каждый его шаг, то ли вперед, то ли назад, то ли в одну, то ли в иную сторону соответствовал ударам бубнов. Меч поднимался и опадал, тело выгибалось, когда уходил он от ударов противника. Барабанный бой делался все скорее. Даго наносил удары, то вверх, то вниз, то очерчивая вокруг себя светящиеся круги мечом. Иногда бил он рукоятью меча по щиту, приседал на согнутых в коленях ногах и вскакивал наверх, нанося удар снизу. И было во всем этом нечто настолько замечательное, притягательное, что не усидели на месте Палука и Куи. Перескочили они через столы и встали рядом с Даго. Теперь уже три воина участвовали в танце с мечом. Слышно было, как со скрежетом скрещиваются в воздухе их мечи, как клинок бьется о клинок, как щит бьет в щит. Даго попеременно сражался то с Палукой, то с Куи, их щиты бились один о другой в соответствии с ударами бубна. Ноги дробили шажки, а потом одновременно совершали высокие прыжки, а потом сверху встречались только концы их мечей. В грохоте сталкивающихся щитов и скрежете клинков было что-то от настоящего сражения, нечто дикое и вместе с тем настолько возбуждающее, что все больше и больше воинов перескакивало через столы, включаясь в священный танец с мечами. Бой щитов начал заглушать удары бубна, отблески мечей, казалось, рассыпали вокруг искры. Пронзительный голос пищалок был едва слышен. Наконец танцующие образовали круг и, перемещаясь мелкими шажками, перебрасывая тяжесть тела с ноги на ногу, выставили мечи вверх, так что концы их встретились там. И тогда умолкла музыка, а танцоры застыли с поднятыми вверх мечами. Танец с мечами закончился.

Зифика до дна опорожнила кубок с сытным медом, глядя из-под прищуренных век на Даго в багряном кафтане, с белым поясом и со Священной Андалой на голове. Ей хотелось, чтобы пир уже закончился, а Даго очутился с нею один на один в спальном помещении, в его ложе. Ей хотелось прикасаться губами к его белым волосам, похотливо думала она о том, как он станет прикасаться пальцами к ее нагому телу, так же, как делал он это над озером, когда лечил ей рану на спине. Забыла Зифика, что в женских одеяниях ни на миг не перестала она быть Дикой Женщиной, а только утаила в себе свою истинную натуру. Мужчина должен был стать ее рабом, либо его ожидал ее стилет. Догадывался ли Даго об этом, когда привел ее в свою комнату? Вот только он не знал никакой иной, которая могла бы быть его женой и дать ему королевское потомство, и не только делить с ним власть, но и умножать ее.

Потому и не заметил Даго, что хотя Зифика и легла на его ложе с истекающей от желания промежностью, то когда возлег он на нее и вложил в нее свой член, неожиданно она под ним застыла, и ушло из нее всяческое вожделение. Ибо чем-то позорящим стало для нее осознание, что вот лежит она под мужчиной, словно схваченная в рабство женщина. Она стиснула зубы и принимала Даго в себе, скованная и немая, а чем дольше и чаще он в ней пребывал, тем большее отвращение к нему стала она испытывать. Что самое худшее, даже красота его, мужественность и любовь показались ей ненавистными, ведь это же она должна была его поиметь, а не он ее иметь в качестве предмета своей похоти. Зудела в ней еще и гордость, что вот она, Зифика, из королевского рода, словно наложница лежит под простым человеком, который добрался до власти благодаря тайному искусству правления. И сделалось отвратительным ей всякое его прикосновение, каждая ласка, которых еще недавно она так по-настоящему жаждала. Ох, вот если бы это она, догоняя его верхом в лесу, словила своим арканом, повалила и связала, обнажила, а затем, лаская и целуя, подняла его мужское достоинство, села на нем верхом и вонзила бы в себя его член… Так нет, это он схватил ее невидимым арканом, заставил надеть женский наряд и словно невольницу притащил в свое ложе.

Утром сказал ей Даго:

- Не могу я быть там и, одновременно, тут. Не могу я быть одновременно здесь, и не могу быть одновременно там. Через три дня я выступлю, чтобы завоевать Гнездо. Ты останешься в Крушвице и будешь владеть как я, Пестователь. Наденешь мои одежды, белый плащ и позолоченный панцирь. Херим будет спать у дверей твоей комнаты, он же будет служить тебе советом. Приглядишься, как справляется градодержец Кендзержа. Еще проследишь за тем, чтобы Влоцлав начал строить порт еще перед завершением жатвы. Потом прибудешь в Гнездо и сядешь на троне Хельгунды.

Зифика молчала. А Даго сказал:

- Еще две ночи стану я наполнять тебя своим семенем. Если проклюнется, наденешь женскую одежду и станешь ее носить до самого рождения моей дочки или моего сына.

- Будет так, как ты пожелаешь, - сказала Зифика в конце, с трудом подавляя в себе громадную радость от того, что вскоре их будет ждать долгая разлука.

А за день до того, как покинуть Крушвиц, приказал Даго Пестователь, чтобы всякий народ собрался на опушке леса, в том самом месте, где перед тем, по его приказанию, рассыпали немного песка из озера. Затем Даго Пестователь ножнами своего меча начертил несколько знаков на песке.

И обратился к собравшимся:

- Пускай каждый приблизится ко мне и скажет, что я сделал.

Многие подходили и глядели на знаки, только никто не смог их прочитать. Только лишь, когда притащились к этому месту седые старцы, они сказали:

- Волшебным искусством делания рун увековечил ты, господин, слова и мысли. На песке ты написал: "Пестователь Победитель".

Обрадовался Даго и так обратился к народу:

- Если должно существовать наше государство, а с ним и ваша свобода, в течение трех полных лун все судебные исполнители, градодержцы, старосты, владыки и воеводы, а еще те, кто мечтает ними стать, обязаны от старцев выучиться волшебному искусству вычерчивания рун. Поскольку стану я к ним обращаться с помощью свитков из березовой коры или же табличек, покрытых воском, с начерченными на нем знаками. А как же, впрочем, собирать подати, запоминать: кто и сколько заплатил, кто и сколько дней работал над укреплением града или укрепления, раз память бывает обманчивой, а то, что было волшебным образом увековечено, является доказательством правды и оспоренным быть не может. Имеют свои руны франки и ромеи, своими рунами владеют аскоманы и всякие норманнские народы, а еще и народ сарацинский. Тайны наших, склавинских рун знал мой прадед Само, а так же мой отец, великан Боза, а еще весь народ спалов, но умение делания наших рун было забыто во времена Голуба Пепельноволосого. Так оно обычно и происходит, что когда государство распадается в результате внутренних распрей, сходит на нет и всяческая магия, а ведь это сила, дающая мудрость и знания. Потому-то те, кто желает власти, пускай освоят это искусство.

Так сказал Даго Пестователь, и за это назван он был Отцом Мудрости. Ибо с того дня повсюду там, куда достигала власть Пестователя, люди свободного состояния, а прежде всего: те среди лестков, кто мечтали о староствах, градах и крепостях, и даже воеводы, такие как Авданец или Палука, первородные сыновья различных родов, возили с собой на телегах седых старцев и учились от них волшебному умению вычерчивания рун. С тех пор обычаем было, что когда Пестователь должен был именовать старостой или градодержцем пускай маленького городка, сначала спрашивал его: "Знаешь ли ты искусство рун?", и только потом одаривал властью. Потому-то вскоре волшебное умение творения рун было уже распространенным, а кто этому не верит, пускай не верит, чтобы каким-то иным образом могло родиться Государство полян. Искусство записи слов и мыслей старо как человечество, так что, если кто отрицает существование склавинских рун, презирает народы склавинские, или же считает, будто бы склавины вообще людьми не были.

Когда же Даго Господин и Пестователь должен был покинуть Крушвиц, чтобы отправиться под Гнездо, собрал он на огромной лесной поляне весь народ, населявший ту округу, своих лестков, войска Повалы, а так же всех градодержцев и людей богатых, не исключая своей жены, Зифики. И вот тогда-то сотворил он дело столь необычное, что прямо пугающее: он приказал всем дать присягу на солнце, самую страшную клятву, которую тогда знали. Немногие ее помнили, ведь при Пепельноволосых гибли в памяти людской древнейшие обычаи, но он на дворе спалов познал эту присягу и осознал ее волшебную силу.

Дождался Даго мгновения, когда в самый полдень открыли тучи солнце, и его палящее сияние залило землю и людей. Тогда всем он приказал поднять ладони и направить пальцы к солнцу и повторять за собой слова присяги:

- "Пускай солнце выжжет мне глаза, если словом, мыслью или поступком предам я Пестователя… Пускай солнце уничтожит мне урожай, если словом, мыслью или поступком изменю я Пестователю… Пускай для меня навечно покроют солнце тучи, и настанет вечный мрак и дождь, если словом, мыслью или поступком предам я Пестователя…".

И так вот опять вошло в обычай у полян, что каждый, кто должен был стать лестком или градодержцем, или слугой Даго, давал перед ним присягу Солнцем, поскольку оно было богом, точно так же, как и огонь. Не всегда во время присяги направляли ладони и пальцы к солнцу, достаточно было, если присягающий клал пальцы на предмете из золота, блестящем словно солнце. А если кто нарушал эту страшную присягу, должен был испытывать страх, ибо солнце дарило жизнь, но могло ее и отобрать.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГНЕЗДО

Могущественной была держава висулян. Западная ее граница проходила по вершинам Сарматских Гор, называемых еще Судетами, с юга ее защищали недоступные цепи гор Карпатос, где проживали дикие и никому не подчиняющиеся племена. Восточная граница шла по рекам Стыр и Бук до самого града Брест, с северо-запада касалась реки Пилицы. С севера висуляне соседствовали с Краем Крылатых Людей, который отделял их от государства Пепельноволосых.

Ет угрожать им с севера, страхом же переполняли их Моравские Врата, низменное пространство между цепями гор Карпатос. Ведь на юге набирала сил держава, называемая Великой Моравой, которым правил князь Ростислав, принявший крещение от монахов императора ромеев, который вырубывал священные рощи, валил на землю деревянные изображения старых богов, а на их месте приказывал ставить христианские храмы, чтобы весь народ на юге был объединен единой верой. Раз за разом через эти Моравские Врата проникали в державу висулян вооруженные отряды Великой Моравы и производили страшное опустошение. Потому-то князь Карак – чтобы покончить с подобными нападениями – собрал возле града, званого Висулицей, все свои военные силы, а во главе их поставил своего сына, Карака II. Из-под Висулицы должен был молодой Карак отправиться с войском через Моравские Врата и изгнать из них воинов Великой Моравы. И как раз же здесь, в граде Висулице, молодой князь Карак IIпронзил мечом своего отца, князя Карака, объявляя себя единственным повелителем висулян.

Не все признали нового господина. Собранное под Висулицей войско рассыпалось, часть его осталась при новом повелителе, а часть, которой командовали богачи, ушла в град Каррадонон, заклеймив юного князя отцеубийцей. Ибо богачам мечталось о такой же воле и самостоятельности, что имели Повалы, Дунины и Лебеди в державе Пепельноволосых. Град Каррадонон объявил себя независимым и не подчиняющимся Караку II.

Так что напрасно княжна Хельгунда раз за разом посылала гонцов к молодому князю, прося у него помощи, поскольку знала она, что после добычи Крушвиц очень скоро Гнездо окружат войска Пестователя. Только Карак II не мог исполнить данного им обещания, так самым важным для него делом было удержать единство собственной державы и победить богачей в Каррадононе. Он собрал войско, поклявшееся ему в верности, и, вместо того, чтобы выступить против Великой Моравы или же на помощь Хельгунде, отправился он осаждать Каррадонон. Объятия женщины, конечно же, милы, но гораздо милее власть над всей державой. Помня о судьбе Пепельноволосого, молодой князь понимал, что означает дать самостоятельность богачам, да еще позволить им возрасти в силе.

Тем временем Пестователь покинул Крушвиц в сопровождении челяди, сложенной из первородных сыновей градодержцев гопелянов. Теперь вел он почти пять сотен панцирных всадников, в том числе – сто пятьдесят лестков, и более семи сотен пеших щитников, а говорили, что еще сто панцирных всадников и почти три сотни щитников он оставил своей супруге, Зифике, которая сама была воином столь же хорошим, как мужчина. Этими силами Зифика должна была защищать Крушвиц в случае чьего-нибудь бунта или вражеского нападения, ведь ходили слухи о военных вече эстов, которые считали, будто бы держава Пепельноволосых распалась, так что теперь край можно грабить безнаказанно.

Пестователь пошел на Гнездо во время жатвы, с самым началом месяца, прозванного Серпень. За конными и пешими воинами ехало множество телег с оброком для лошадей, с шатрами и другими нужными в дороге вещами; гнали стада скота и овец для еды войску. Ибо Пестователь собрал все возможное из Крушвиц и округи. Тех же, кто жаловался, будто бы Пестователь ограбил гопелянов от всего этого добра, приговаривали Народные Суды. Таких тут же вешали на деревьях.

Конными командовал Палука, щитникамии – Авданец. А поскольку каждую из этих армий поделили на меньшие отряды, пришлось Даго назначить несколько новых командиров, которых назвали сотниками или владыками. А вот тринадцатилетний Ольт Повала Наименьший получил титул воеводы, таким способом была оказана честь его роду и воинам из Крушвиц, хотя сам он ничем и никем не командовал.

Могучую армию Пестователя опережали конные всадники, которые занятым жатвой говорили, что им не следует прерывать своей работы и бежать в леса, ибо от прибывающего войска ничто им не грозит. Наоборот: если кому удастся добраться до Пестователя и край его одежды поцеловать, получит он дар и волю, ибо Пестователь является Дающим Волю. Так что никто не убегал в леса, как это бывало ранее, когда шло войско Нелюбов или Хельгунды, теперь же простые кмети приближались к войску и выглядывали Пестователя на белом коне, в золоченном панцире, в белом плаще и со Священной Андалой на белых волосах. Кто приближался к нему, несмотря на окружающую его стражу из лестков, падал ниц и касался края его плаща, случалось такому получить кусочек золота или серебряный динар. Произошел даже такой случай, что человек, неизвестно почему много лет хромавший на одну ногу, после касания края плаща Пестователя вновь обрел власть в хромой ногое. По дороге было несколько случаев грабежа и даже насилия со стороны войска, но Народные Суды действовали эффективно, повешенных отдавали на милость воронов. И говорили люди: Воистину Пестователь является Дающим Справедливость.

Еще приказал Пестователь, чтобы всегда соблюдались древнейшие обычаи обходить священные рощи и отдавать честь ворожеям. Учитывал он и честь родов и разрешил, чтобы роды нашли свое место в отдельных отрядах, а не были распылены. Пояснял Пестователь воеводам, что люди, один с другим кровью связанные, гораздо лучше совместно сражаются, что даже готовы они умирать один за другого. А начальников самых крупных родов сделал он владыками.

На Вороньей Горе Пестователь возложил жертву богам и собственноручно отрубил голову быку, кровью его поливая священный камень. Затем очень долго, один на один, разговаривал с новым ворожеем. От него Даго узнал, что Хельгунда понапрасну ожидает помощи от Карака II, что нет у нее запасов на время осады града. Попросил он поворожить себе на золе, на жаре огня, на внутренностях убитого быка, и все предсказания выпали для него удачно. Потому щедро одарил Даго ворожея и пошел дальше на Гнездо, хотя было для него очевидным – вот только никому он сам об этом не говорил – что даже если бы армия его была в пять раз сильнее – не захватит он Гнездо, ведь было оно неописуемой крепости. Один только голод мог что-то сделать, но это было связано с долгосрочной осадой и опасностью, а за это самое время Карак II способен подавить бунт богачей и прибыть Гнезду с помощью. Потому-то Пестователь и вез два сундука золота, ибо, как уже говорил ему Пепельноволосый, золото открывает любые ворота и выбивает оружие из рук врага.

Вскоре стало ведомо Даго, что княжна Хельгунда совершила страшную ошибку, отравив Ящолта и Ходона, а прежде всего – бросая их тела в озеро ради унижения и презрения. У Ящолта имелся младший брат, тоже Ящолт, служившего в Гнезде, а Ходон имел брата Ходона. В тайне ото всех выловили они ночью тела отравленных из воды, сожгли, а затем сбежали, ища возможности отомстить Хельгунде. А поскольку такая месть могла прийти только лишь со стороны Пестователя, именно к нему они прибыли и были милостиво приняты в его шатре.

Узнал от них Пестователь, что гарнизон Гнезда насчитывает сто пятьдесят норманнов из Юмно и столько же воинов, что были повязаны с родом Пепельноволосых и присягнули Аслаку. В граде имелись запасы еды на полгода осады. Помощь Хельгунде обещали Дунины из Познании и Лебеди из Лонда, ибо для них Пестователь был величайшим лестком из всех лестков, губитель князей и богачей. Но вот сдержат ли они обещание и придут ли Хельгунде с помощью, этого предвидеть было нельзя.

Пестователь приказал призвать к себе в шатер Ольта Повалу Наименьшего, разодетого в великолепную кольчугу, позолоченный шлем и белый плащ воеводы.

- Поглядите, как уважаю я старые роды, - сказал Даго Годону и Ящолту. – Если Дунины с Лебедями предадутся в мое пестование, они тоже получат белые плащи и титулы воевод, а так же останутся господами своих градов. Ты, Ящолт, отвезешь эту весть в Познанию и Лонд. А тебе, Годон, я предлагаю стать командиром норманнов, которые предадутся в мое пестование. Я сделаю их частью собственной армии и поведу к победам.

И вспомнил тут Годон, что во время летней засухи через одно из озер, окружающих Гнездо, может пройти мужчина, погрузившись в воду всего лишь по пояс. В крепости Гнездо имеется тайный выход к воде и ладьям. Он, Годон, возвратится в Гнездо, свяжется с другими норманнами и устроит заговор: он откроет тайный ход, чтобы отряд Пестователя мог неслышно войти в крепость и коварно захватить ее.

И тогда Пестователь дал клятву на своем мече, прозванном Тирфингом:

- Я, Даго Господин и Пестователь торжественно извещаю, что, будучи Дающим Волю, сделаю свободным свой народ, угнетаемый в Гнезде, а будучи Дающим Справедливость – накажу только тех, кто будут мне сопротивляться.

Таким образом, еще перед тем, как Пестователь окружил своим войском крепость Гнездо и посады ее, Ящолт уже успел прибыть в Познанию и остановил поход Дунинов на помощь Хельгунде. Точно так же, прибыли в Гнездо купцы и бродячие ремесленники, рассказывающие про волю, которую познает народ от Пестователя. Говорили они, что хотя и захватил Пестователь Крушвиц, но не спалил там ни единого дома, а Ольт Повала Наименьший находится рядом с Пестователем и вместе с ним желает завоевать Гнездо. Появился в Гнезде и Годон, утверждая, что попал в плен к Пестователю и какое-то время находился у него, но хитростью своей сумел освободиться из уз, и вот сейчас вернулся, чтобы защищать Хельгунду. Выпытывали его норманны, как ему было у Пестователя, каковы у него силы, и кто он вообще такой. И по-разному разным людям рассказывал молодой Годон. Десять норманнов удалось привлечь ему к заговору. А среди них – и командира, Нора. Имел претензию Нор к Хельгунде, что дала ему власть над воинами, но вот тела своего поскупилась, что воспринял он как знак ее презрения к себе. И все же, настолько был он недоверчивым, что ночью, тайным ходом выбрался он из крепости и лично встретился с Даго.

- Нельзя наемникам нарушать присягу верности, потому что в другой раз никто им не поверит, - объяснял командир норманнов Пестователю. – Мы позволим тебе войти в крепость и не достанем мечей. Но присяга верности должна быть соблюдена! Ты оставишь в живых княжну Хельгунду и ее сына Аслака, после чего отошлешь их свободными в Юмно.

- Так и случится. Клянусь, - торжественно заявил Даго.

И когда говорил это, Даго был уверен, что присягу сдержит. Ибо, согласно искусству правления людьми, повелитель может нарушить присягу, данную одному человеку, но не следует поступать так в отношении чуть ли не двух сотен норманнов, которые способны сражаться лучше, чем многие из воинов Пестователя. Этих людей Даго желал иметь на своей стороне.

Вечером, предшествующим ночи, которую Нор определил для захвата Гнезда, Даго отобрал тридцать лестков, о которых мог сказать, что это отважные и умелые воины, которые не отступят в момент опасности. На чины он не обращал внимания, так как сам решил командовать группой. Потому рядом с ним был воевода Авданец, а воевода Палука по данному ему знаку факелом с ваалов крепости должен был занять укрепленную позицию у врат посада.

Поход трех десятков оружных, которые должны были пройти ночью по отмелям озера и попасть в крепость через тайный проход, был предприятием опасным. Ведь кто мог поручиться перед Даго, что Нор не готовит измены? Откуда можно было быть уверенным, что когда они перейдут озеро и встанут у стен крепости, не упадут на нипх бревна и камни, а из секретного прохода не выскочат норманны и не уничтожат прибывших до последнего? Только Даго упирался на необходимости проведения этого опасного похода, так как только он один знал, что добыть Гнездо можно лишь изменой или какой-то хитростью.

Когда Даго отправлялся на восток, ему казалось, что он будет будить спящего великана. Теперь, под стенами Гнезда, до него дошло, что великан давно уже проснулся и построил крепость неописуемой мощи. Нелюбы должны были быть великанами, и только их внук, Голуб, оказался карликом. Видел Даго крепости Акума и Гедана, Великие Стены и дворцы императора ромеев, видел Аахен, замки франков, но то, что увидел здесь, превзошло всяческое воображение, так как понял он, что людской гений различные лица может иметь. Народы и их повелители строили свои защищенные месторасположения из того, что имелось у них под рукой. Так что из камня возводили Великие Стены и дворцы ромеев, из камня возводились замки франков; этим же здесь далеко нужно было искать камень, потому свою мощь творили из того, что было ближе всего – из древесины и грязи. Дубовые колоды с ответвлениями соединяли в большие ящики, сцепленные один с другим так, что никакая сила не была способна их разорвать. Грязь и глина застыввали в этих ящиках, превращаясь в камень, после чего люди ставили ящик на ящик, все выше и выше, пока не окружили свои селения могучим и высоким валом из ящиков, покрытых глиной и землей, ощетинившихся рядами острых кольев. Кто был в состоянии вскарабкаться на крутые склоны этих валов? Можно ли было разбить или раскрошить эти деревянно-глиняные укрепления? Гнездо лежало между тремя озерами. Как через воду попасть к наивысшим валам, защищающим основную крепость? Чтобы захватить ее, поначалу следовало пробиться через валы и частоколы двух посадов, а ведь каждый из них представлял собой отдельную твердыню. Добывать Гнездо – это означало то же самое, что и захватывать три крепости одновременно; уже при первом же приступе приходилось потерять множество воинов, ведь с валов можно было легко защищаться, стрелять из луков, метать копья, сбрасывать камни и бревна. Какие же это лестницы следовало бы изготовить, чтобы вскарабкаться хотя бы на первый вал посада? И кто бы позволил такую лестницу приставить к валам? Посады и головная твердыня соединялись с собой отдельными воротами с высокими башнями. Нет, нельзя было захватить Гнездо. Даже имея воинов в сто раз больше, чем было у Даго.

В крепостях, как в том же Крушвице, их повелители имели деревянные дворища. В замках франков, когда наступала зима, Даго трясся от холода. Холодом и сыростью несло от каменных стен, и даже разожженные деревянные колоды в каминах не были способны кого-либо согреть. В замках франков повсюду воняло людскими мочой и калом. В граде Гедана даго увидал отдельное место, где люди справляли свои потребности. В дворищах Нелюбов глиняные печи давали тепло, деревянные стены защищали от сырости, здесь жилось удобнее и богаче. И, похоже, безопаснее, раз сотни домов были защищены высокими и крутыми валами ящиков, заполненных глиной. В городе Бизиса раз за разом вспыхивали пожары, тамошние люди не умели обходиться с огнем. Эти же, здесь, знали, как спастись от пожара, весьма умело пользовались они факелами и лучинами, устраивая их подальше от деревянных стен.

Имело ли какое-то значение, сколько людских жизней поглотило строительство Гнезда, раз оно так хорошо защищало державу Нелюбов? Тысячи человек должны были возводить эти укрепления неописуемой мощи, тысячи дней продолжалось их возведение, потому-то Нелюбы и записались в людской памяти как возненавиденные, как угнетатели народные. Но правдой было и то, что не видел Даго иного способа добыть Гнезда, как только изменой, хитростью или подкупом. И важно ли то, что от франкских замков останутся развалины, раз распадутся их державы. Крепость Нелюбов дожди и время превратят в гниль, но ведь останется нечто большое – их держава, которую он, Даго, отстроит и расширит...

Потому Даго и пришлось довериться Годону и Нору, отправиться через мель до самого тайного прохода, чтобы захватить Гнездо коварством и изменой. А его "да сделалось "да" для Авданца и Палуки.

Наступила ночь, темная и душная, вещающая грозу, только громов ниоткуда не слышалось. Хельгунда, которая поздно вечером ненадолго вышла на защитный вал, поначалу видела лишь охваченное мраком озеро, а дальше, куда можно было достать взглядом, десятки костров осаждающих Гнездо войск Пестователя. Княжна не боялась их, так как подсчитала, что запасов хватит до того момента, как Карак справится с богатеями и придет с помощью. В любой день ожидала они а появления на тылах войск Пестователя обещанных ей отрядов от Дуниных и Лебедей. Вот только не могла она согласиться с мыслью, что Пестователь так легко победил Повалу Старшего и стал повелителем Крушвиц. Мало того, каким-то колдовским образом он сделал так, что все войска Повал выступили с Пестователем против Гнезда. Какой способ применил он, чтобы совершить то, о чем сама она с Гизуром совместно обдумывала в течение многих дней и ночей? И правда ли, как рассказывали, вышел он из рода великанов, тех самых вымерших спалов? Возможно лои такое, что искусству править учил его император ромеев, а потом король франков?

Беспокоила ее и позиция норманнов, прибывших в этом году из Юмно. Ей был знаком донск тунга, и обрывки их бесед она ухватывала. Говорили они, прежде всего, про золото, что имелось у Пестователя, и которым он щедро вознаградил воинов Повал. Да и Нор вел себя по отношению к ней без давней униженности. На неоднократно заданный ему вопрос, не позволят себя норманны перекупить, отвечал иначе, чем обычно: "Мы давали клятву, княжна, защищать тебя и твоего сына. Так и будет, поскольку присяг мы не нарушаем". Кроме того, Гнездо защищали еще две сотни лендицких воинов, что служили еще при Пепельноволосом. Когда-то она привлекла их на свою сторону подарками, и согласились они с тем, чтобы закрыть неспособного Голуба в укромном месте и отодвинуть от державных дел. Но Пестователь вел не только гопелянов и лестков, но и многих лендицов. Принято было, что род сражался с родом, племя с племенем. Но теперь же – и ей донесли об этом – у служивших ей людей имелись собратья по роду в войске Пестователя. К Пестователю сбежал и Ящолт. Наверняка у него были приятели и сторонники в ее лендицком гарнизоне. Не случится ли так, что в какой-то момент лендицы взбунтуются против норманнов и ударят на них, открывая врата град Пестователю? Да, плохо поступила она, сослав Голуба в башню. Если бы он тут был и сидел на троне, лендицы остались бы ему верны, а Пестователь был бы всего лишь узурпатором и мятежником. Почему только лишь сейчас дошло до нее, что здешний народ ненавидит чужих и никогда не согласится, чтобы ними правил кто-то чужой крови? Что станет, если не захотят они норманнскую династию, не так, как случилось у русинов, которые приняли в качестве правителя Хориха, которого впоследствии прозвали Рюриком. Что крылось за словами Пестователя, которые повторяли в посаде, что нет уже ни лендицов, ни гопелянов, а что есть только поляне. Имелся ли в этом некий скрытый смысл, или же было лишь формой чар, что вещь названная делается вещью подчиненной? У княжны имелись норманны, возможно, она могла рассчитывать на верных ей лендицов, но против нее – и она знала об этом – был весь посад. Ремесленники желали свои товары для купцов, а купцы желали собирать караваны телег, отправиться за солью и продавать продукты ремесленникам. Давно уже не могла она обеспечить купеческим караванам безопасный проезд через свои земли. Ремесленников и купцов не интересовало, как будет зваться повелитель в этой стране; им был нужен лишь покой и безопасность, то есть – сильная власть.

А тут еще эта карлица Милка, у которой были такие сильные приступы вожделения, что она просто сознание теряла. А вожделела кого? Пестователя, о котором слышала, будто бы тот сын великана. Она рассказывала княжне, что в детстве познала парня, рожденного от великана. Член у парня был больше, чем у других. И эта дура-карлица взбеленилась и кричала, что должна отдаться Пестователю. Безумие проходило, когда на карлицу выливали ведро холодной воды. А простая порка не помогала. Милка заявляла, что когда ее отхаживают розгами по ягодицам, она имеет наслаждение, словно от мужчины.

Так что Хельгунда всматривалась в мрак над озером, глядела на костры на берегу. Не видела она того, что в это время юный Ходон предстал перед Пестуном и был готов вести отряд через мели на озере.

Даго сбросил с себя одеяние Пестователя и переоделся в зеленоватые одежды аскомана, так как багряный оставил Зифике. На плечо повесил ремень с Тирфингом. Одевшись так, вошел он за молодым Годоном в озеро, а вместе с ними сделали то же самое Авданец и три десятка лестков, проверенных во время похода против мардов. Все испытывали страх перед невидимым. Ноги грязли в иле, твердый грунт попадался лишь изредка. За ноги их хватали водоросли, им же казалось, что скользят по их телам руки утоплениц, что были владычицами каждого озера. Шли они в темноте, видя перед собой факела на защитных валах Гнезда. Иногда, когда ноги кого-нибудь западали слишком глубоко или наступали на колоду-топляк, слышался сдавленный окрик страха. Неоднократно пришлось Даго успокаивать своих людей.

Через мель продвигались они очень медленно и долго. Как вдруг очутились под высоким защитным валом, ощетинившимся тремя рядами наклоненных в сторону озера заостренных кольев. "Любой замок франков можно добыть. Этого же не добудет никто", - подумал Пестователь и вновь испытал громадное уважение к Нелюбам Пепельноволосым, которые смогли таким вот образом защищать свои земли. И задал себе вопрос: почему этот край, столь сильно фортифицированный, никогда не был отмечен в Фульдских Хрониках, и только лишь слухи ходили об этих землях среди ученых мужей в Аахене? Или же Нелюбы Пепельноволосые сознательно распускали лживые вести, что за Висулой проживают толькео лишь дикие народы, не признающие никакой власти? Быть может, хотели они, чтобы их оставили в покое, позволили вырасти в силе, равной франкским маркграфам. И только Голуб по причине доброты своей растратил все их усилия понапрасну. Но не до конца. Он, Пестователь, если захватит Гнездо, создаст тут державу, более могучую, чем при Нелюбах, и тоже прикажет Хериму распускать сплетни, будто бы народ здесь дикий, никакими богатствами не владеющий, а сами люди раз в году превращаются в волков.

- Тайный проход закрыт, - голосом, в котором был слышен испуг, сообщил Годон.

Сейчас они находились на маленьком очке суши, прилегавшем к нашпигованным острыми кольями защитным валам, настолько крутым, что человек не смог бы по ним вскарабкаться. Зато сверху на них могли сбрасывать валуны и бревна, \лить кипяток.

- Это измена, давайте отступим! – воскликнул кто-то.

Но разъяренный Авданец, который все время тащил с собой самый тяжелый молот, сейчас размахнулся им и ударил в деревянные ворота. И сделал так раз, другой и третий, так что доска у засова треснула. Двери распахнулись настежь, и они увидели перед собой черный провал идущего поперек валов подземного коридора. Какие опасности таились в этом мраке? А вдруг там уже ожидали норманны с дротиками и обнаженными мечами?

Этот тайный проход был Годону известен. Он прошел в него и нащупал захват, в который был вставлен факел. После этого он долго высекал огонь, пока факел разгорелся и дал свет. Никакой ловушки в коридоре не было. Подсвечивая себе факелом, они медленно шли гуськом в узкой штольне, сложенной из толстых бревен. Пол штольни слегка поднимался вверх, а закрывали проход еще одни двери, плотно набитые гвоздями. Но эта дверь была оставлена приоткрытой…

Пестователь резко толкнул ее и внезапно очутился во дворище Гнезда. Рядом были конюшни, откуда слышалось ржание лошадей. Факел, который держал Годон, давал небольшой круг света, но прибывшие были уверены в том, что на дворище никакой стражи нет. В нескольких шагах лестница, ведущая к двору Пепельноволосых.

Внезапно они услышали человеческие голоса и увидели двух воинов с факелами. С ними было еще трое. Все они направлялись к ступеням, ведущим на защитные валы.

- Норманны закрылись в пиршественном зале, никто из них не держит стражи, - говорил один из идущих.

- Пьянствуют? – спросил другой голос.

- Пьянствуют, как всегда…

Выходит, норманны обещание сдержали. Эти, что шли сюда, в заговор посвящены не были.

- Ведущие к озеру двери я застал открытыми. Кто-то вышел из крепости ночью. Он или на лодке уплыл или ушел вплавь. Так я двери закрыл.

- Это плохо. Открой их и подожди. Может он и и вернется. Нужно его помать. Кто-то готовит измену…

Выходит, это не норманны закрыли двери тайного прохода. Большей опасностью оказались верные Хельгунде лендицы.

Пестователь показал Годону спрятаться с факелом в штольне подземного коридора. Затем вытащил Тирфинг, и когда проходящий был уже близко, сделал к нему несколько шагов, ударил клинком, и голова в шлеме отвалилась. Находящийся рядом Авданец ударами молота разбивал панцири и шлемы. Кто-то отчаянно завопил, кто-то захрипел, умирая, но не нужно было много времени, чтобы три десятка воинов порубили на кусочки тех пятерых, которые не принадлежали к заговору.

В свете факелов они ждали, не ответит ли кто на крики умирающих, но раздалось лишь громкое гоготание из ближайшего сарая. После того до их ушей дошел отзвук людских шагов из глубины темного прохода под валами. Через мгновение во дворе появилось еще два десятка лестков, которых вел Куи. Таким вот образом Пестователь, никого не посвящая в свои планы, привел за собой еще одну группу воинов.

- Ты не доверился мне, господин, - сказал Годон.

- Труднее всего предать в первый раз, - ответил на это Пестователь.

- Я предал Хельгунду, но не тебя…

- Теперь я об этом знаю, и ты будешь вознагражден.

Пестователь приказал Куи и его воинам занять валы крепости, Авданцу – разбить молотом ворота двора. Годон показал место, где лежали факелы. Их зажгли. И тогда Даго, в левой руке держа факел, а в правой – обнаженный Тирфинг, первым пошел через огромные сени здания.

- Ты с Авданцем, - сказал он Годону, - должны стоять на страже у двери пиршественного зала, в котором закрылись норманны. Годон, скажи им черездвери, что договор я сдержу. Они будут свободны. Я осыплю их золотом. Возьму себе на службу. Жизнь Хельгунде и Аслаку сохраню.

Странная и в тоже время пугающая тишина царила во всем дворище. Приглушенные голоса доносились лишь с нижнего этажа, где в пиршественном зале закрылись норманны. В Сенях и коридорах горели каменные лампадки, но никакой стражи не было. Двор казался вымершим и опустевшим. Единственными звуками были шаги Даго и его воинов.

Даго знал от Годона, какую комнату занимает Хельгунда. На полу он увидел спящую на соломе карлицу. Одним пинком он отодвинул ее от двери, после чего открыл ее.

- Я пришел, госпожа, чтобы дать тебе волю и жизнь, - заявил он, и погасил факел в горшке с водой, поскольку в комнате княжны горело целых три светильника.

Хельгунда сидела на лавке только лишь в шелковой рубахе, а по причине вечерней прохлады она еще накрылась шубой из золотой парчи, подшитой бобрами. На ее маленьких ножках были туфельки, расшитые серебряной нитью. Когда она возвратилась с защитных валов, на которых всматривалась в костры лагеря Пестователя, Милка сообщила ей, что у Аслака случилось кровотечение, которое дитя и задушило. То есть, случилось то, чего и следовало ожидать, так как Аслак кашлял и плевал кровью чуть ли не с младенчества. Никогда она его по-настоящему, как мать, и не любила, поскольку дитя казалось ей неудачным, не способным жить. Но только лишь он, как названный сын Пепельноволосого, мог позволить ей удерживать власть в Гнезде. Потому она приказала Милке закрыть комнату с мертвым Аслаком, после чего направилась в собственную спальню. Только спать ей не хотелось, и она лишь сидела на лавке, охваченная ужасом.

Именно такой и увидел ее Даго. С распущенными каштановыми волосами, в шелковой рубахе, выделявшей ее большие груди, с лицом, облагороженным печалью, с глазами, в которых блестели слезы.

- Ты кто такой? – спросила женщина, срываясь с лавки столь резко, что бобровая шуба с нее свалилась.

Ибо, хотя по странным белым волосам пришельца она имела право судить, что перед тней Пестователь, но на нем был мокрый до пояса зеленоватый костюм аскомана. Но на лбу этого человека сиял золотом камень Андалы Пепельноволосых.

- Я – Даго, Господин и Пестователь, - ответил прибывший, пряча в ножны обнаженный меч. Меня называют Дающим Волю и Дающим Справедливость. Я овладел твоей крепостью. Тебе же и твоему ребенку даю жизнь и волю.

"А вдруг он воскресит Аслака" - мелькнула у Хельгунды мысль. Но тут же она вытянула руки в жесте обороны.

- Иди прочь! – закричала княжна.

Даго испытал странное чувство. На какое-то мгновение вид этой женщины его как бы парализовал. Он не чувствовал собственного тела, своих рук и ног. Во многих местах бывал он, но нигде не видел столь прекрасной женщины. Вот уже много дней не успокаивал он собственного желания, а этот ее жест защиты только лишь сильнее возбудил его. Шелковая сорочка практически облепила тело Хельгунды – все было настолько выразительным, выпуклым, тем более великолепным, что еще не было обнаженным и тем самым возбуждающим воображение.

Он сделал к ней шаг, и тут она отступила и выхватила нож из-под подушки на ложе.

За дверью Даго услышал какой-то шум и голоса. Повернулся, распахнул дверь и увидал, как в коридоре два его воина едва удерживают карлицу с очень красивым лицом.

- Она хочет тебя, господин, - сообщил один из воинов.

Кровь ударила в голову Даго и болезненно запульсировала в висках. Он, Даго, сын великана, должен был бы иметь карлицу и множить карликов? Не слишком ли много карликов в этом народе?

- Можете поиграть с нею, - сказал Даго. – И стойте тут на страже.

Он возвратился к Хельгунде, которая стояла у ложа с ножом в руке. Тут же ему вспомнилась Пайота. Но ему был ведом язык тела и глаз. Лицо этой женщины не выражало чувств Пайоты, губы тряслись от вожделения, глаза желали его. Даго сделал два шага к ней и небрежно вырвал у нее нож из руки.

- Нет, нет, нет! – начала кричать княжна.

Только он уже задрал ей сорочку до горла и увидал тело, такое белое, словно мрамор на ступенях дворца императора ромеев. Женщину он бросил на ложе, но та все еще защищалась, царапалась и кусалась, голая вилась на овечьей шкуре, сжимала бедра, напрягала все тело и с огромной силой отпихивала Даго от себя. Ему пришлось напрячь все силы, чтобы переломить ее сопротивление, зафиксировать ее руки и раздвигать коленями ее бедра, отводя лицо от ее укусов и ногтей. И когда он делал это, пробуждалась в нем воля сражения и желание победы, а вместе этими чувствами росло и вожделение. Это напрягающееся под ним и сопротивляющееся нагое тело, с ошеломляющим запахом восточных благовоний, пробуждало наслаждения порабощать и насиловать, а еще сладкую радость сражения.

Когда же, наконец, сильно раздвинул коленями ее бедра и вошел в нее резким толчком - случилось нечто странное. Даго получил победный дар, подчиненную ему во всем рабыню, что сплела ему ладони на шее и забирала его дыхание своими влажными губами, движениями зада сопровождала она его толчки, как будто желала иметь в себе все глубже и дольше, женщина удерживала мужчину в себе удивительным зажимом мышц собственного лона.

Все продолжалось слишком коротко, ибо уж слишком Даго ее желал. Хельгунда почувствовала внутри себя извержение его семени, и она затряслась всем тело, и словно из огромной благодарности начала обцеловывать его ладони, волосы, шею и щеки, а еще веки. Даго вышел из нее и отпрыгнул от ложа, изумленный такой резкой страстью, но тут и княжна сорвалась с ложа, сорочка ее опала и прикрыла женскую наготу. Хельгунда схватила нож и вновь заняла защитную позицию, вновь готовая сражаться и защищаться перед насилием. В ее глазах вместо любви, которую Даго видел мгновение назад, вновь можно было заметить ненависть и враждебность. И вновь почувствовал он, как охватывает его желание боя и телесное желание. "Ей знакомо искусство чар", - подумал он с оттенком страха и спешно покинул комнату. В сенях он сделал на груди магический знак, защищающий перед колдовством, ибо понял, что встретил женщину, сотворенную только лишь для повелителя и воина. С ней можно было пережить радость сражения, сладость порабощения, а потом получить в дар страстную любовницу, благодарную за одержанную над нею победу. Встречал ли он уже когда-нибудь подобную? Нет. Никогда. Женщины в ложе всегда были лишь невольницами, лучше или хуже знающими искусство любовных чар. Хельгунда же давала не только наслаждение, но и радость победы, столь необходимую людям, созданным для боя. "Проклятая, - подумал Даго. – Кто ее поимеет, тот получит чувство, будто бы завоевал весь мир".

Через мгновение он пришел в себя и увидел, как один из его воинов закончил насиловать голую карлицу на соломенной подстилке. Даго презрительно сплюнул и сказал приказным тоном:

- Охраняйте эту дверь. Вовнутрь никого не пускать.

Он пошел по коридору, затем спустился в нижние сени и призвал воинов к себе.

- Норманны упились так, что потеряли сознание, - сообщил ему Годон.

- Свяжите их, - принял решение Даго.

Он вышел во двор, где столкнулся с Авданцем, Куи и десятком полтора воинов.

- Идите за мной, - приказал он им.

Время шло быстро. Вот и небо уже слегка посерело, то один, то другой воин гасил свой факел. Все направились к воротам, ведущим в посад. Их открыли, и Даго, имея при себе Авданца, Куи и два десятка лестков с обнаженными мечами, не спеша пошел по главной улице до второго посада. Там он никого не встретил. Лишь из домов можно было слышать женские вопли и детский плач.

Каким-то чудом сюда уже проникла весть о том, что Пестователь захватил княжеский двор, что вот-вот сюда нагрянут войска Пестователя, после чего начнется грабеж, насилие и резня.

Открыли ворота в валах, окружавших и второй посад, снова шли они по безлюдной улице, снова слышали стоны, вопли и отчаянный женский плач. День вставал на удивление быстро. У ворот, которые выходили уже за пределы Гнезда – на узкий перешеек суши между озерами – они увидели десятка полтора щитников и лучников Хельгунды. Увидав Даго и его воинов, они сразу же бросили на землю копья, дротики, щиты и луки.

Парочка щитников княжны пожелали заслужить милость победителя и стали вытаскивать из ухватов тяжелую балку, запирающую полотна ворот. И в этот момент случилось нечто удивительное. Какой-то низкого роста воин с кривыми ногами, с левым плечом чуть пониже правого, похоже, с небольшим горбом на груди, поднял меч, который перед тем бросил на землю, и двумя выпадами пронзил тела тех, кто желал раскрыть ворота. Несколько воинов бросились, чтобы схватить его, но Даго поднял правую руку.

- Отпустите его! – приказал он.

И когда его послушались, Даго спросил у этого человека?

- Что это ты творишь? Разве не захватил я Гнездо?

Воин и не собирался бросать меч, которым он убил тех, кто собирался открыть ворота. Неспешно он вложил его в ножны.

- Просто я, господин, выполнил твой приказ, - хриплым голосом сказал он.

Лишь сейчас увидел Даго, сколь некрасиво лицо этого человека, какое деформированное оно шрамами от ударов ножом или мечом.

- Никто не слышал, чтобы я отдал подобный приказ, - сказал Даго.

- Я слышу еще не высказанные слова…

- Ты знаешь язык тела и язык глаз?

- Нет. Это умение мне чуждо. Но я слышу невысказанные слова.

- Как зовут тебя, человек?

- Спицимир, господин. Когда-то я был старостой града Спицимир, но Гизур победил меня. И меня заставили, чтобы я покорился и служил княжне Хельгунде своим умением слышать невысказанные слова.

- Выходит, ты слышал мой невысказанный приказ. Как же он звучал?

- Вскоре наступит день, и твои войска, господин, увидят на вершине валов крепости твой знак с белой птицей. Тогда они бросятся на Гнездо, и если ворота не будут закрытыми, они начнут грабить, убивать, жечь. Там, в посадах, находятся мастерские ремесленников, которые будут тебе нужны. Там же склады мехов, воска, драгоценностей. И все это сгорит, господин. Потому ты и не хотел, чтобы ворота открыли.

Задумался Даго, потом кивнул:

- По сути дела, именно так мой невысказанный приказ и звучал, и ты прекрасно его исполнил, Спицимир. Эти ворота должны оставаться закрытыми, а на валах посада расставь, Спицимир, лучников, а еще тех, что мечут дротики.

За спиной Даго заговорил один из лестков:

- Господин, ты же обещал воинам, что они смогут грабить и неволить женщин. Когда они увидят знаки орла на крепости, они бросятся на эти ворота.

Даго поглядел на Спицимира и спросил:

- Как звучит мой невысказанный приказ?

- Те, что бросятся на ворота Гнезда, это люди, которые не подчиняются командирам, но такие, что пошли за тобой, ибо желают лишь убивать и неволить женщин. Разве в этом краю мало женщин, которые способны удовлетворить мужей? Нужно ли это делать здесь, в Гнезде, где собрано столько богатств? Ты, господин, приказываешь стрелять из луков и поражать копьями тех, кто побежит к вратам Гнезда. Таких людей не жалко.

Кивнул Даго, соглашаясь с ним:

- Воистину, Спицимир, ты слышишь невысказанные слова. Я приказываю стрелять и поражать копьями тех, которые бросятся на Гнездо, не слушая приказов своих командиров. Ведь я же приказал воеводе Палуке, чтобы войско оставалось на местах, разделенное на отряды. – А потом он обратился к своим лесткам: - Забираю вас с собой в крепость, чтобы никому не пришла охота открыть ворота. Я наложу крупный выкуп на город, а добычу справедливо разделю среди воинов. Только добыча не должна сгореть. – После этого он сказал Спицимиру: - Поручаю тебе оборону посада. Прикажи воинам, которые до сих пор вели оборону, чтобы они вышли из укрытия м встали на валах. А когда Палука заведет порядок в моем войске, все люди: то ли ремесленники, то ли купцы, то ли воины – все они будут иметь право отдаться в мое пестование, я же дам им жизнь и волю.

И хотел уже идти Пестователь назад, в крепость, как ему забежал дорогу Спицимир и спросил:

- Я слышал, господин, твой не высказанный приказ. Действительно ли ты приказал мне, чтобы после того, как отразим мы непослушный воинов, выкатить из ворот сорок бочек пива и сытного меда, чтобы войско твое могло радоваться победе?

- Да, я сказал это без слов, - вновь кивнул Даго и вместе со своими лестками вернулся через вымершие улицы в крепость.

В сиянии солнечного утра с высоких валов Даго видел дисциплинированные ряды своих конных воинов и такие же ряды щитников. Еще он видел, как из отдельных рядов вырывается то один, то другой воин, он даже увидел пару владык, которые со своими людьми штурмовали посад. После того видел он резню многих своих воинов, ибо посад Гнезда вновь невозможно было захватить.

В полдень на перешейке и возле ворот валялись десятки трупов. А дальше, в мрачном молчании, стояли ряды тех, кто послушались приказа Палуки. Именно тогда открылись ворота посада, и по наклонной плоскости в направлении войск Пестователя, подскакивая на трупах убитых, покатились бочки с пивом и сытным медом. И было их целых сорок. И в этот миг из ворот вышел воевода Авданец. Напротив него выехал верхом Палука.

Авданец объявил Палуке и послушно стоящим воинам:

- Даго Господин и Пестователь, Дающий Волю и Справедливость, своей силой и чарами добыл крепость и весь град Гнездо. Но оказалось, что в результате осады и плохой воды, в граде царит Мор. Только лишь те лестки, что ходили с Пестователем против мардов, не опасаются заразы, так как питались сырым змеиным мясом. Так что Пестователь не разрешил открыть ворота, чтобы никто не погиб от Мора, как случилось то с Дикими Женщинами. Но многие не послушали приказа воеводы Палуки стоять на месте и ожидать указаний Пестователя. Мы не станем оплакивать их смерти, ибо не послушали они приказов Пестователя. Обещает вам Пестователь, что все ценности, имеющиеся в Гнезде, будут разделены между вами по справедливости. В град же войдет только тот, кто докажет, что ел сырое змеиное мясо. Войско же должно отступить от града на четыре выстрела из лука; воины же пускай займутся поиском и поеданием змей. И пускай заберут тела убитых и сожгут их. Пускай пьют пиво и вино, не отравленные Мором, ибо в бочки и то, и другое было налито еще перед Мором. Так что можно радоваться победе, но только лишь в четырех выстрелах из лука от Гнезда. Кто же приблизится к граду и не докажет, что не ел змеиного мяса, такой будет убит.

После того воевода Палука, который в Высоком Граде ел мясо змей, уселся на коня и взял с собой белого жеребца Пестователя и его одеяние и въехал в град Гнездо, а воевода Авданец остался, чтобы командовать всем войском и проследить за охотой на змей.

Тем временем были освобождены из пут норманны, правда, у них забрали оружие и посоветовали не показываться на валах крепости, так как войско Пестователя может потребовать их смерти. Так что пускай сидят по своим прилегающим к валам домам. Даго обещал им жизнь и свободу, он же свои обещания всегда исполняет.

Вызвал к себе Даго и того удивительного Спицимира и, сидя в зале приемов на троне Пепельноволосого, спросил, не слышит ли тот невысказанный приказ.

- Нет, - покачал головой тот. – Не всегда удается эта штука. Ибо зависит она от воли богов.

- Чем ты занимался у Хельгунды? – спросил его Пестователь.

- Был я, господин, ее ушами. Если слышал я какие-нибудь не высказанные кем-то слова, я повторял их ей. Но делал так только лишь по принуждению. О тебе, господин, тоже говорил ей странные и пугающие вещи. От твоего канцлера, Херим, за это я получал различные дары.

- Умеешь ли ты готовить отравы?

- Нет, господин. В подобных вещах я понимаю слабо. Но их умеет готовить карлица княжны Хельгунды.

- Прикажи ей приготовить кувшин отравляющего меда. Услыхал ли ты мой невысказанный приказ?

- О, теперь я уже слышу его, господин. Ночью пойду к твоим воинам, что заняты питьем пива и меда. Стану наливать из своего кувшина тем, кто, даже не произнеся каких-либо слов, носят в сердцах горечь, что не разрешил ты им разграбить Гнездо и убить Хельгунду.

- И много ли народу умрет этой ночью от заразы? – спросил Даго.

- Кувшин будет небольшим. Самое большее, десятка полтора, - ответил на это Спицимир.

- Ведомо ли тебе, что я о тебе думаю?

- Ведомо, господин. Ты испытываешь ко мне отвращение, - поклонился Спицимир и ушел, чтобы найти Милку.

После того принял Даго воеводу Палуку, который поначалу хмурился, ибо видел, как много людей погибло от стрел и копий защитников Гнезда. Тем временем Даго уже переоделся в одеяние Пестователя: позолоченный панцирь, белый пояс и белый плащ. Из мешка у седла белого жеребца извлек он свернутый в рулон кусок березовой коры, на которой Херим, на основании множества известий, вычертил план давней державы Пепельноволосого, обозначая грады и крепости. С этим рулоном в руке Даго приветствовал Палуку; а разговаривал он с воеводой, сидя на троне Пепельноволосых.

- Когда мы завоюем Познанию и Лонд, воевода Палука, край наш и войско наше поделю я на три части, - сообщил Пестователь, разворачивая перед Палукой березовый рулон с картой. – Я, как Пестователь, возьму под свою личную опеку Гнездо, Крушвиц и Познанию, а так же одну третью часть воинов, только лишь лестков. Тебе, Палука, отдам я в пестование всю северную часть нашего края, между реками Нотечь и Велна, ибо хочу чувствовать себя в безопасности от людей, называемых поморцами. Выстроишь град над Нотечью в Накле, для проживания выберешь себе Жнин, где расстроишь град. И все вокруг станет называться Землей Палук. Только отдам я ее не тебе, а твоему сыну, что зовется Вшехслав. Ты же эту землю должен лишь приручить и вооружить, непокорных градодержцев вырезать и на их место назначить своих родичей. Ибо не тебя самого собираюсь я возвысить, но твой род.

- А Авданец?

- От меня он получит иную часть края и крепость в Гече. Ему же станет подчиняться Калисия, если мы ее завоюем. Авданец станет защищать меня с юга, и на эту цель я отдам ему третью часть нашего войска. На складах в Гнезде имеется много сукна, точно так же, как много сукна имеется на складах в Крушвице и, наверняка, в Познании. Сошьешь для своего войска кафтаны из зеленого сукна, Авданец – из сукна коричневого, мое же войско начнет носить сукно красное и белые плащи, как должно лесткам.

Говоря это, Даго разорвал кусок березовой коры на три части.

- Вернись к войску, Палука, - сказал он, вручая воеводе кусок березовой коры. – И пришли ко мне Авданца получить свой кусок бересты вместе со своей землей. Какие дани станете вы мне выплачивать и когда, это мы оговорим, когда победим Дунинов и Лебедей.

Опустился Палука перед Пестователем на оба колена, поцеловал край его одеяния. Не знал он, что более тысячи лет просуществует Земля Палук со столицей в Жнине.

К вечеру вернулся в Гнездо Авданец. С собой он принес известие, что в войске царит возмущение по причине смерти стольких воинов, а пиво с сытным медом еще сильнее мутят у них в головах, ослабляя порядок и послушание.

- Они, Пестователь, желают народного веча и народного суда над Хельгундой и Аслаком, которых ты держишь в Гнезде.

Задумался ненадолго Даго, после чего коротко сказал:

- Завтра получат они Хельгунду с Аслаком, чтобы судить их. Сообщи народу, что я всегда был его верным слугой.

Он вручил Авданцу кусок бересты, что поначалу кузнеца насмешило:

- И это вся моя награда, господин?

Но когда до его простого ума дошло, что этот кусок коры означает громадные территории лесов и лугов вплоть до реки Обры, десятки вёсок и градов, а еще крепость в Гече, он упал на колени, подобно Палуке, и поцеловал край плаща Пестователя.

- Одного только не пойму, господин. Почему не Палуке, но сыну его ты отдал Землю Палук. Почему не мне, но внуку моему предложил ты укрепление в Гече и все подчиненные земли?

На это пожал плечами Даго:

- А кто ты, собственно, такой, Авданец? Разве не обычный кузнец, что умеет хорошо махать молотом? Как же обязан я возвысить тебя, а не твой род? В жилах Вшехслава Палуки течет кровь великанов. Твой внук, Дабуг, родился по воле богов, и в нем тоже кровь великанов. Именно для него тебе придется выбороть Геч и подчиненные земли, а может я даже подарю ему Лонд, поскольку полюбил я его, точно так же, как любил покойную его мать.

- А что сделаешь ты с норманнами, Пестователь? – рассуждал вслух Авданец. – Если пошлешь их со мной или с Палукой, драка случится, ведь наши войска их ненавидят. Но не оставляй их и при себе, ибо, как ты уже раз говорил, наймитам верить нельзя.

И ответил ему Даго Господин и Пестователь:

- Нир с какой березы еще не содрали бересты, на которой будут обозначены земли, на которых станет править воевода Годон. Я одарю его этим званием и белым плащом, щедро одарю и норманнов, так что даже на сорок телег не поместят они добра. Только придется им уйти отсюда, вместе с женами, детьми, всем своим добром и подарками. Обойдут они стороной Крушвиц, и в том месте, где Влоцлав строит град и порт, переберутся через Висулу. Получил я от Херима известия, что нападают на Влоцлава эсты, проживающие на другой стороне Висулы в глубине суши. Норманны завоюют те земли до самой реки Дрвенцы, и сделаются их повелителями, неволя тамошних женщин и мужчин. В подходящем месте Годон построит Годон над Дрвенцой оборонный град и назовет его Голубом в честь того, кто дал мне Священную Андалу. Таким образом Влоцлав будет защищен с северо-запада, тем самым более безопасным сделается и моя держава.

И прошли годы, и растворились в местном люде норманны княжны Хельгунды, а Земля Голубская осталась при Пястах. Ведал ли о том Даго Господин и Пестователь? Неужто так далеко глядел он в будущее?

Той ночью Даго стоял на вершине валов Гнезда и глядел на десятки костров в собственном лагере, где воины разбивали бочки с пивом и медом и пили на умор, вопили – так что вопли их достигали ушей Пестователя. Там же плясали и громко били в ладоши, вторя бубнам и гудкам. А Даго Господин думал про Спицимира, который с кувшином меда кружил меж праздновавших.

В полночь Пестователь отправился в комнату Хельгунды, которая, выкупанная Милкой в пахучих зельях и помазанная благовониями, ожидала его возле своего ложа с ножом в руке. В сенях забежала дорогу Даго красивая лицом карлица. Упала она на колени охватила ноги мужчины и просила:

- Погляди на меня, господин. Неужто ты не узнаешь меня?

Отпихнул ее Даго крепким пинком, так что та потеряла сознание, ударившись головой об пол. Ибо Даго ненавидел людей, в которых текла кровь карликов. В комнате Хельгунды горели три светильника. Сама же она стояла, нагая, с гневным выражением на лице и с ножом в руке. Долго насыщал свои глаза Даго ее красотой, так что от великого вожделения закрутилось у него в голове. После того без какого-либо труда забрал он нож у женщины и, борясь с нею, бросил на ложе, а она защищалась даже сильнее, чем прошлой ночью, чтобы познал он еще большее счастье и сладкий привкус насилия. А потом, неожиданно, сделалась она покорной рабыней, сильнее, чем прошлой ночью, охватила его руками, крепче, чем прошлой ночью, целовала в губы и сжимала мышцами собственного нутра, ибо желала она, дабы понял он, что никто на свете не дарил ей столько наслаждений, как он. И хотя поначалу лишь притворялась, но через мгновение всем своим телом поняла, что никогда до сих пор не имела в себе такого мужчины, ибо никто до сих пор не был в ней так долго и так глубоко. А когда, наконец, лег он рядом с нею и вдыхал запах ее пота и \восточных благовоний, видел холмы грудей ее и разбросанные по подушке волосы, рыжеватые, но сейчас подобные золоту, когда белело перед ним тело, похожее на мраморные статуи во дворце императора ромеев, почувствовал Даго, что вновь оказался он подчиненным любовным чарам. И хоть насытился он, но, все равно, вожделеет. И тогда стал он целовать ее округлые раскинутые бедра, слегка обозначенный живот и кожу, столь гладкую и приятную, словно сотканный бабочками шелк. Попробовал он языком ее кисло-сладкий пот, удивительно пахнущий и кружащий голову. В голову ему ударил сильный запах ее жаждающей промежности, неприятный у многих иных женщин и даже отвратительный – а у нее, словно не из женского лона происходящий, а из наполненного лавандой сосуда, и сделалось его вожделение еще более сильным. Даже захотелось поиметь ее во второй раз, но княжна уже не защищалась, но лежала безвольно, раскинув ноги, громко дыша, словно вытащенная из воды рыба. Возможно, потому и не поимел он Хельгунду второй раз, так как не защищалась она и не могла дать ему привкус победы. Понял он, что рядом с нею теряет он волю и разум, ибо она пользуется каким-то странным искусством любви, которое сам он до сих пор не познал.

Отодвинулся Даго от княжны и внимательно глядел на все более ровно вздымающиеся груди с крупными розовыми ореолами сосков, на влажные небольшие и пухлые губы, на белое лицо и закрытые глаза, время от времени трепещущие ресницами, словно крылышками неких удивительных насекомых. Женщина довольно быстро сориентировалась, что возбуждение покинуло Даго, что сейчас он просто лежит рядом и глядит на нее. В связи с этим, подавила она в себе последнюю дрожь наслаждения, подняла веки и внимательно поглядела на мужчину своими зелеными глазами.

- Обещала я князю висулян, что стану его женой. Но Карак – всего лишь юноша, ты же – муж. Ты уже завоевал Крушвиц и Гнездо. Я дам тебе себя и княжеский трон. Вместе мы победим Дунирнов, после чего завоюем целый свет.

- Мир велик, - с безразличием принял Даго ее слова, всю силу воли концентрируя на том, чтобы отогнать от себя чары, которыми, как он считал, Хельгунда все еще опутывала его.

- Мы завоюем Калисию и ее богатства, победим Длинногоголовых и Крылатых, нам поклонится Гедан. Ты возьмешь короны четырех княжеств. Чего тебе желать большего?

- Я обещал народу сражаться с князьями и богачами, я взял народ в свое пестование, стал Пестователем, понимаешь? Я обязан выдать тебя воинам. Тебя и Аслака. И вас порубят мечами.

Страх снес женщину с ложа. Хельгунда схватила запястье руки Даго, впилась в него ногтями.

- Аслак вчера умер. Выдай его им, а меня оставь. Тыв можешь стать князем, женясь на мне. Нет у тебя иного выбора, если не желаешь ты, чтобы тебя назвали самозванцем.

В ее зеленых глазах стояли слезы. Только ни страх ее, ни ее слезы не производили на нем какое-либо впечатление. Даго учили, что жалость – это враг повелителя. Ему было жалко только лишь ее прекрасного тела и ее удивительного искусства любви. Стоило ли такое добро, такое необычное сокровище, отдавать на расправу простолюдинам?

- Мне хватает и Священной Андалы, - не совсем уверенно произнес Даго. – Разве не чувствовала ты, как золотой камень касался твоего лба и твоих волос?

- Пепельноволосый обладал Священной Андалой, но когда я посадила его в башню, народ его не защищал.

- Я взял народ в свое пестование…

- Так это ты им, или они тебе, должны служить и подчиняться?

- Я – Пестователь.

- И что это означает?

- Еще не знаю.

- Если ты этого не знаешь, то завтра и ты сам очутишься в башне, как Пепельноволосый. Желаешь довериться народу? Они только и будут требовать и требовать все новых и новых удовольствий, а когда ты откажешь, они тут же позабудут о всем том хорошем, что ты для них сделал. Где же твоя собственная воля? Когда ты ее проявишь?

- Когда сделаюсь очень сильным.

- Никогда ты не будешь силен собственной силой, но силой твоих воинов. И беда тебе, когда они поймут это. Моя карлица, Милка, говорила мне, что узнала в тебе мальчишку, что родился от обычной женщины и великана. Она говорила мне, что ты родом из ставшего карликовым рода Землинов, но в тебе течет кровь великанов. Может она и спутала тебя с кем-то другим, если ты настолько боишься народа, что готов выдать меня под их мечи.

Даго ударил ее по лицу. Сорвался с ложа и начал поспешно натягивать на плечо пояс с ножнами и мечом.

- Я Пестователь, - уговаривал он себя вполголоса. – Я Пестователь, Дающий Волю и Справедливость, Страж Обычаев и Нравов…

- Да ты слуга слуг! – крикнула Хельгунда в его сторону. – И очутишься в башне, глупый ты самозванец…

Перед рассветом Даго вновь был на валах, он приказал послать за Спицимиром.

- Кто умер или же кто умрет? – спросил он.

- Прежде всего, те, кто носят белые шарфы, ведь это они громче всего требуют, чтобы над Хельгундой и Аслаком состоялся народный суд.

- Выходит, снова ты понял мой приказ, хотя тот и не был высказан, - кивнул головой Даго. – А ты умеешь, как я, рубить голову одним ударом меча?

- Да, господин.

- Завтра утром я обязан выдать моему войску Хельгунду и ее сына Аслака, чтобы те были осуждены. Найди рослую деваху с полными бедрами, большой грудью и с каштановыми волосами. Наряди ее в самые лучшие одежды Хельгунды, на волосы надень ее золотую ленту.

- Что потом, господин?

- Если ты уже не слышишь не высказанных словами приказов, мой меч отрубит тебе голову.

- Твой приказ, о господин, я услышал. Завтра утром на смертном ложе из Гнезда вынесут и отдадут твоим воинам тело Хлуьгунды и тело Аслака, который лежит, мертвый, в отдельной комнате.

- Знаешь ли ты, Спицимир, что я испытываю к тебе? – спросил с усмешкой Даго.

- Знаю, господин. Ты испытываешь ко мне отвращение, - поклонился Спицимир и на своих кривых ногах направился во мрак коридора, чтобы найти деваху с большой грудью и каштановыми волосами.

Поздним утром открылись ворота Гнезда, и Спицимир вывел из них восемь слуг, которые на двух смертных ложах несли тела Хельгунды и Аслака. Голова Хельгунды была отрублена таким замахом, словно бы это сделал Пестователь, лицо было залито кровью. Аслак, похоже, умер от заразы. Так что никакое вече, никакой народный суд не состоялись. Разъяренные воины порубили мечами тела Хельгундвы с Аслаком, после чего куски сбросили в озеро на поедание хищным рыбам с раками.

К полудню было замечено, что многие неподвижно лежащие воины не пьяны, но мертвы.

- Мор, Мор, - раздались вопли. – С телом Аслака принесли Мор.

И началось паническое бегство в леса и поля. Лишь на следующий день удалось Палуке и Авданцу собрать распыленное войско и завести порядок. Воины уже не желали никакой добычи из Гнезда, ведь все, что было оттуда, казалось им зараженным. Лишь немногим удалось выловить змею, чтобы съесть ее сырое мясо. В округе Гнезда змей водилось мало.

Вскоре Палука во главе третьей части войск отправился в сторону Познании, а Авданец, во главе своей части, пошел в сторону Лонда, родовых земель Лебедей.

В полдень, на августовском солнце уселся Даго на громадном троне Пепельноволосого, который вытащили для него во двор крепости. За спиной у него встало несколько владык, лестки же в белых плащах образовывали проход от врат крепости до самого трона. Так вот Даго принимал дары от богатых купцов и ремесленников Гнезда, когда принимал их в свое пестование. Открытые сундуки стояли рядом с ним так, чтобы каждый, взятый в пестование, мог положить в сундук свой подарок.

И приходили к Пестователю купцы всеми семьями, и у каждого главы семьи в руках был кошель с золотыми нумизматами или солидами, с серебряными динарами или монетами Покорных⁶. Примносили сюда золотые или серебряные гривни, целые и поломанные. Каждый клал голову под полу белого плаща Пестователя, а тот говорил:

- Беру тебя в свое пестование и делаю свободным человеком.

После чего тот, кого взяли в пестование, открывал кошель и содержимое его, на глазах у всех, высыпал в какой-то из сундуков. С полудня и до раннего вечера поток серебра, золота и драгоценных камней тек в сундуки Пестователя. Иногда говаривали, с беспамятных времен никто так еще не оголял народ от их богатств, как Пестователь, только чем были эти богатства по отношению свободы, которая людям предлагалась. Разве не удержал он свои войска от грабежа? Разве хоть один житель Гнезда пострадал здоровьем? Сгорела ли хоть какая крыша на доме?

И сказал им еще Пестователь, что дары в серебре и золоте – это еще не конец, ибо ради безопасности жителей посада приказал он возвести общими усилиями увеличенный на один деревянный ящик вал и огородить еще и третий посад. И разве не делал он всего этого ради добра народа? Разве для себя нужно было это золото и серебро, а не затем, чтобы снарядить и вооружить новое войско для обороны Державы Полян, как приказал называть свой народ и свои земли?

Потому и полюбил его народ из Гнезда, и воины, что еще недавно служили Хельгунде. А еще сильнее полюбили его, когда вывел он из града чужестранцев-норманнов, снарядил их щедро и послал за Вистулу, чтобы победили они эстов и защищали град и порт Влоцлав. А ведь это не было таким легким делом. Узнав о смерти Хельгунды и Аслака, о том, что тела их порубили на куски, норманны почувствовали себя обманутыми и взбунтовались, захватив часть Гнезда, после чего начали штурмовать град, где пребывал Пестователь. И с той и с другой стороны пало несколько норманнов и верных Пестователю лестков пока Спицимир по приказу Даго не послал за Милкой, которая не привела Нора в комнату княжны и показала ему ее, живую и здоровую. Понял Нор, что Пестователь сдержал свое обещание. Норманны обязались хранить тайну, связанную со смертью предполагаемой княжны, после чего, щедро одаренные, ушли, чтобы добывать земли эстов.

И таким вот образом Даго вновь оказался победителем, поскольку подчинил себе доблестных норманнов, сделав их орудием в собственных руках. Потому-то, когда уселся он на троне Пепельноволосых, в своем позолоченном панцире, со Священной Андалой на лбу, с белым поясом и в красных сапогах, среди сундуков, наполненных золотом и драгоценными камнями – казался он всем неким богом, переполненным величием великаном. И, похоже, тогда же родилась легенда о полянах, записанная впоследствии в хронике Галла Анонима, будто бы у полян золото так же распространено было во владении, как серебро, а серебро было таким дешевым – как солома.

Высоко еще стояло августовское солнце, когда Пестователю сообщили, что у врат града ожидают Ящолт и комес Дунин из Познании, а еще комес Близбор Лебедь, которые желают отдаться в пестование. Услышав об этом, сказал Даго:

- Разве не говорил я неоднократно, что не будет здесь никаких князей, комесов, графов и баронов, но это народ должен править, так как и сам я из простого народа.

Но он все же принял комеса Дунина и комеса Лебедя, которых Ящолт привел к его трону пешими. Им, опустившимся на одно колено, сказал Даго с высоты трона:

- Выслал я против вас воеводу Авданца и воеводу Палуку с войском, чтобы научить вас послушанию и повиновению, а так же верности Гнезду. Но, раз уж вы прибыли сюда, чтобы отдаться в мое пестование, я отзову свои приказы. Оставлю вас на ваших постах и при ваших титулах комесов, хотя ними и презираю. Но вы обязаны со всеми своими силами выступить уже через неделю и встретиться с моим войском над рекой Просной в том месте, которое я назначу. И говорю я вам, что оскорбил нас князь Гедан, ибо за присланные ему по реке Висуле товары не дает надлежащей оплаты, считая, будто бы мы слабы. От этого страдают ремесленники и купцы, моя казна, а так же казны всех богатых людей. Не думаю, чтобы нас ожидал захват града Гедана. Как только узнает он, что идем на него огромными силами: я и Зифика, Дунины и Лебеди, то есть войска всего народа полян, он заплатит нам выкуп и вернет все, что должен.

Обрадовались комесы, ибо Гедан платил им всего лишь половину цены за высылаемые товары, но почувствовали они себя и униженными тем, что этот странный Пестователь, что презрительно глядел на их титулы, приказал им поначалу на своих двоих идти к своему трону через оба посада Гнезда. Но не показали они по себе этого унижения, так как мысль о дани, которую заплатит им Гедан, была милее всего остального.

И сказал им Даго Господин и Пестователь:

- Не приму я вас богатым пиром, как делают это князья, ибо я не князь, но Пестователь. Еще сегодня же возвращайтесь в свои грады и готовьте воинский поход, поскольку и я сам вскоре поспешу к вам с войском. Помните еще и о том, что, по обычаю франков, стану я со своей челядью и дружиной посещать грады тех, которых взял я в пестование. У тебя, комес Дунин, я собираюсь зимовать. Так что приготовься к тому, чтобы принять меня достойно.

А после, вместо того, чтобы принять дары от комесов, которые те привезли с собою, приказал он Дунину и Лебедю снять шлемы и наполнил их золотом и серебром из сундуков. Богатство и щедрость Пестователя настолько поразили гостей, что с этими своими наполненными богатством шлемами пешком вышли они из врат града и сразу же уехали, чтобы готовить войска против Гедана. Даго же незамедлительно выслал гонцов к Авданцу и Палуке, приказывая им разить лагерь над рекой Просной, не слишком далеко от Калисии, но и не очень близко. И хотя странными кое-кому показались эти приказы, так как собирались выступать против Гедана, но все послушно исполнили.

И эту ночь провел Даго в объятиях Хельгунды, замкнутой в спальне, чтобы никто не мог видеть ее, кроме карлицы. Даго сопротивлялся, не хотел идти к княжне, но в конце концов сдался, ибо, как сам считал, запутали его в сеть ее любовных чар. Разным вещам учила парня Зелы, но не сказала, как спасаться перед страстью.

Хельгунда уже знала от Милки, что воины Даго порубили мечами тело "княжны" и Аслака.

- Если когда-нибудь вновь сяду я на троне в Гнезде, - сказала женщина, когда лежали они вместе, измученные любовным сражением, - я присвою тебе титул: Отец Лжи.

- Никогда ты не сядешь на троне в Гнезде, ибо княжну порубили воины, - сонным голосом возразил ей Даго. – А если попытаешься возвратить себе трон, тебя назовут лже-Хельгундой. Как ты не понимаешь, что тебя уже нет?

Та поласкала себя по голым бедрам, провела ладонями по животу, наконец положила на холмиках грудей.

- Не лги. Я есть. Я живу.

Даго рассмеялся тихонько, как бы сам себе, своим мыслям.

- Учили меня у ромеев, что все на свете существует лишь таким образом и в такой форме, под которым было оно названо. Если скажут о ком-то: человек, то будет он человеком. Если скажут: скотина, то и убьют его как скотину. Неволю достаточно назвать свободой, и та сделается свободой, несправедливость – справедливостью, зло – добром, а добро – злом. Нет ничего помимо названия. Ведь если завтра пожелаю я назваться князем – погибну. Но ведь достаточно назваться Пестователем, чтобы сидеть спокойно на княжеском троне…

Никогда Хельгунда не поняла этих слов. И не она одна. Ибо лишь немногие обладают сознанием, что искусство управления людьми, это еще и искусство назвать деяния и вещи.

На следующий день, в благодарность за то, что привел Дунинов, Лаго Господин дал Ящолту два сундука, наполненных различным добром, и белый плащ воеводы, а потом еще два сундука золота, чтобы в краткое время создал он новое войско, сложенное из пеших и конных воинов из градов и вёсок, подчиненных до этого Хельгунде. Ремесленникам же, кузнецам, сапожникам и оружейникам из Гнезда приказал снабдить их всяческим оружием, кольчугами и панцирями. Еще он выслал посланца к Зифике, чтобы та прислала ему двести конных воинов в крепких панцирях, так как собирается он добыть и ограбить Калисию, пользуясь тем, что князь Карак все еще ведет осаду в Каррадононе мятежных богачей. Еще приказал он прислать себе много красного сукна на пошив кафтанов для своего войска.

Вести пришли к нему замечательные. Урожай везде был отличный. Несмотря на войну, прокатившуюся по краю, ни единая вёска не была сожжена, не затоптан ни единый загон с хлебами. На полях стояли стога хлеба, сена была предостаточно, а в хлевах мычала дородная скотина. Много в этом году родилось и телят, свиноматки отлично поросились. "Вот истинный повелитель, которого любят боги", - говорили люди по всему краю полян, ибо только сейчас стали добираться до них сборщики и назначать постоянную дань, определять с них число воинов и тех, кто будет вести охрану.

Ночь в ночь ходил Даго к Хельгунде и сражался с нею, прежде чем поиметь. И так это ему пошло во вкус, что каждый день с нетерпением ждал он ночи, чтобы встретиться с княжной.

Из Крушвиц прибыл Херим с сундуком, наполненным рулонами бересты, на которых были записаны известия из широкого мира.

- Что ты делаешь, господин? – с упреком сказал Херим. – Твоя супруга и госпожа, владычица Зифика, знает о Хельгунде, что живет в твоем дворище. Лишь только вооружит она те две сотни панцирных, прибудет сюда даже без твоего разрешения. Ты не можешь ей этого запретить, ведь она не простая жена, но Дикая Женщина.

И ответил ему на это Даго:

- Повелитель обладает людской и животной натурой. И это отозвалась во мне животная.

- Укроти ее, господин.

- Не могу, - признался Даго.

Сказал тогда Херим:

- Остерегал тебя Пепельноволосый от текущей в этом народе кровью карлов и великанов. Гляди, чтобы мы сами не стали малыми.

Потянулся Даго за Тирфингом, но сдержался перед тем, чтобы извлечь его из ножен, ибо ничто ему не было столь отвратительным, как мысль о карликах. Но с тех пор он уже неохотно встречался с Херимом, единственным же, кого к себе допускал, был Спицимир, которому предложил белый плащ и позволил организовать пять десятков стражей Гнезда. Этих людей Спицимир одел в черные плащи, поясняя Даго, что работа их заключается в том, чтобы сторожить в темноте ночи, а по причине этих черных плащей делаются они невидимыми.

А еще отобрал Даго у Херима досмотр за собственными и тайными делами державы, поверяя их Спицимиру,которому доверял больше. Херим же с того времени должен был поставлять лишь известия о соседних краях.

Как-то раз Спицимир принес Даго странное известие. Так вот, Зифика выехала в Мазовию и там завербовала более трех сотен конных воинов, утверждавших, что в их жилах течет кровь савроматских женщин. Признали они в Зифике дочку королевы Айтвар и не говорили о ней иначе, чем "Королева Зифика". Именно с этим отрядом Зифика должна была прибыть вскоре в Гнездо, чтобы помочь супругу добыть Калисию.

Спросил Спицимир:

- Кажется мне, господин, что слышу я от тебя невысказанный приказ.

- Неь. Ничего ты не слышишь, - разгневался Даго и выгнал Спицимира из комнат.

Со страхом подумал он, что случится, если известие о живой Хельгунде дойдет до ушей народа в Гнезде, до воинов, которые почувствуют себя обманутыми. Тем не менее, и этой ночью направил он шаги в комнату Хельгунды.

У ее двери схватила его за ноги прекрасноликая карлица.

- Ты забыл меня, господин? Это я, Милка, что приносила тебе еду, когда ты пас коров возле Черного Бора. Тогда ты поклялся мне, что сделаешь меня беременной, и что я рожу великана.

- Вспоминаю, - остановился Даго ненадолго, с удовольствием глядя на ее красивое лицо, ненадолго вспоминая собственное детство. – Вот только как это? Разве может иметь карлица дитя с великаном?

Ответила ему Милка:

- А ты сам, господин? Разве не зачал ли тебя великан Боза, а мать твоя была женщиной из рода Землинов, такая же, как и я?

На мгновение потемнело в глазах у Даго. Он оттолкнул от себя Милку и пошел, но не к Хельгунде, а в свои комнаты. Уселся он, скорчившись, на лавке, словно разболелся у него живот. Он испытывал вожделение к Хельгунде, но вместе с тем поражал его страх, что это заговорила в нем кровь карликов. Поглядел он на себя в куске отполированного металла, и показалось ему, что золотой камень Священной Андалы уже не светит у него на лбу так ярко, как до сих пор. "А может это и неправда, что зачал меня великан Боза?" – спрашивал он сам себя. В болотах Нотечи жило множество ставших карликовыми родов, таких как Землины. У всего народа в жилах текла кровь карликов и великанов, может потому он до сих пор и не вошел в историю.

Взял он со стола кувшин с сытным медом, из которого перед тем должен был пить Спицимир. Глотнул раз, другой, потом и третий. В голове мутилось от различных мыслей, из стороны в стороны трепали его чувства страха и сомнения. Даго знал искусство чар и магии, только ведал он, что нет в нем лекарства от того, что испытывал. Единственным спасением оставалось забытье. Так что он пил и пил из кувшина, пока не опустошил его. А потом упал без чувств на пол, и мир перестал для него существовать…

ГЛАВА ПЯТАЯ

КАЛИСИЯ

Как-то раз в период цветения вереска, Даго Господин и Пестователь вызвал к себе Куи и говорил с ним без каких-либо свидетелей.

- Это ты, Куи, - напомнил громким голосом Даго, - одним из первых в вёске Палуков отдался в мое пестование. Потом струсил перед Дикими Женщинами и потому не дошел до каких-либо достоинств, хотя и ходил со мной в поход против мардов, а еще ворвался со мной в Гнездо. Сейчас же я желаю забыть о той вине и дать тебе поручение, за которое, если выполнишь его, получишь крепость и звание градодержца.

- Что мне следует сделать, господин? – опустился Куи на правое колено.

- Подберешь себе пару доверенных людей и возьмешь еды на пару дней конной езды. Ночью Спицимир откроет тебе ворота, и ты выведешь из Гнезда женщину в мужской одежде, которой я пообещал, что отошлю ее в Юмно. Во время первого ночлега отруби ей голову и привези ее сюда, в Гнездо. После этого будешь у меня в милости.

- Сделаю, - склонил голову Куи, затем поднял лицо и глянул на Пестователя.

А тот, поскольку знал язык тела и язык глаз, открыл во взгляде Куи ненависть, рожденную унижением, которое познал от Пестователя – и довольно усмехнулся. Когда же покинул этот Куи покои Даго, появился Спицимир и пал в ноги Повелителю.

- Позволь, господин, чтобы я и мои люди провели жту женщину в предназначенное ей место.

- Нет, - отрезал Даго.

- Тогда, господин, освободи меня от моих обязанностей, ибо не могу я беспомощно глядеть, как таится повсюду измена.

- А если это я даю разрешение этой измене?

- Это слабость, господин.

- Но разве я не настолько силен, чтобы иногда позволить себе слабость? Ты хочешь, чтобы я полностью перестал быть человеком, ибо человека отличают и его слабости? Я же знаю, что и у тебя имеются свои слабости, Спицимир, хотя бы слабость к слепой жене.

0 Слабость обычного человека ничего не значит. Но слабость повелителя означает слабость державы.

- Ты прав, ибо как раз этому учит искусство правления людьми. Только ты не знаешь всего, Спицимир. Повелитель, у которого сердце окаменело, к которому не имеет доступа какая-либо слабость, становится жестоким и пробуждает только лишь ненависть. Не желай, дабы окаменело мое сердце, ибо в один прекрасный день тебя потащат на пытки. Жестокий повелитель легко верит, будто бы повсюду таится измена. Твои люди в черных плащах пробуждают страх в Гнезде. Гляди, чтобы и я не почувствовал страха…

- Но ведь по причине твоей слабости, быть может, нас вскоре будет ждать война.

- А откуда тебе известно, что я ее не желаю?

Поклонился Спицимир Даго и ушел молча. Понял он, что их ожидает не одна, но множество войн, а если окаменеет сердце повелителя, он первым подставит свою голову под меч, ибо уж слишком много знает о тайных делах своего господина.

Ночью Спицимир лично открыл врата посада и выпустил из Гнезда четырех всадников, плотно окутанных в серые плащи с капюшонами. Дул порывистый холодный ветер, гоняя по небу дождевые тучи. Раз за разом появлялся месяц, устраивая ясность, раз за разом тучи закрывали месяц, из-за чего становилось ужасно темно. Только Куи знал дорогу в Юмно и смело углублялся в пущу. Ехали они в полнейшем молчании, побрякивали лишь стремена и шпоры, глухо стучали конские копыта. Вот так, шагом, им предстояло ехать всю ночь, но вскоре после полуночи Куи приказал остановиться на небольшой полянке в глухой чаще и распалить костер.

Два воина взяли четырех лошадей и повели их напоить из недалекого ручья, журчание которого было слышно, несмотря на шум ветра. Тогда Куи сбросил с головы четвертого всадника капюшон и в свете костра увидал лицо Хельгунды. А так как никогда в жизни не видел он чего-то столь прекрасного, то испытал давящее чувство в горле, бешено застучало у него сердце.

- И куда ты меня ведешь? – спросила Хельгунда.

- В Юмно.

- Лжешь! – Это слово она бросила, словно оскорбление.

- Я убью тебя. Такой у меня приказ, - сказал Куи и вытащил меч из ножен. – Твою голову я обязан отдать Пестователю.

Женщина презрительно пожала плечами, выдула свои небольшие алые губы.

- Обманул вас всех Пестователь, отдав вам, в качестве моих, останки какой-то девки. А потом напитывался моим телом, вас считая глупцами. Имел ли ты когда-нибудь женщину, более прекрасную, чем я?

Сказав это, она расстегнула кафтан и показала воину свои обнаженные плечи, груди и длинную шею.

- Будешь иметь меня каждую ночь, а потом обретешь наивысшие достоинства. Но для этого ты проведешь меня не на смерть и не в Юмно, но к князю Караку. После того я возвращусь во главе его войск и уничтожу Пестователя. Ты же будешь при мне и получишь все земли Палук и Авданцов.

Куи кивнул, ибо давно ожидал он подобных слов. Слишком уж он ненавидел Пестователя за то, что тот его унизил, а других возвысил. И Куи желал за это мести.

- Веришь ли ты своим людям? – спросила княжна.

- Только одному. Другого придется убить.

И когда те вернулись, напоив лошадей, Куи убил одного из них, пронзив его мечом. Он же забрал у него оружие и коня, после чего, погасив костер, уже только втроем, ведя за собой запасную лошадь, двинулись на юг, обходя Гнездо с запада. Куи не слишком-то знал, куда им направиться в край висулян, поскольку, если бы направились они больше в восточную сторону, то могли бы попасть в руки Крылатых людей, больше к западу – они могли бы попасть в руки воинов Даго, что направились против Дунинов и Лебедей.

- Отправимся в Калисию на реке Просне, - решила Хельгунда. – Мне знаком тамошний повелитель по имени Ибраим. Как-то он просил меня помощи против Карака I. Теперь же правит Карак II, который станет моим мужем. Не дам я возможности Ибраиму заключить вечный мир. И наверняка тревожит жителей Калисии странного Пестователя, пожелает он иметь новых друзей. Слишком близко лежит Калисия от Гнезда, чтобы не захотел Пестователь отщипнуть немного от ее богатств, который собрал град в течение веков.

Ехали они до самого рассвета. День провели в лесной чащобе и только вечером отправились в дальнейший путь. В тот день во мраке лесных деревьев на цветущем вереске Куи силой поимел Хельгунду и познал удивительный вкус ее тела. Никогда еще в своей жизни не познал он с какой-либо женщиной столь необычного и сильного переживания.

Поначалу, когда пожелал он ее обнажить и поиметь, выкрикнула она "нет" со страшным отчаянием и начала защищаться руками, отталкивая его от себя. Но через мгновение, когда уже повалил он ее на землю и содрал с женщины кожаные штаны воина, увидел он белый ее живот и округлые бедра с треугольником рыжих волос на лоне, и возжелал он ее так сильно, что грубо раздвинул коленями бедра и вошел в нее одним сильным толчком члена. И вот тут с ней произошло нечто странное: перестала она защищаться, руки ее опали, словно увядшие ростки, пухлые красные губы приоткрыли белые зубы, а на лице ее появилась гримаса наслаждения. Тело ее вошло в ритм, соответствующий толчкам члена, почувствовал Куи, как охватывает она его внутри себя легким зажимом, как отпускает и вновь хватает. Увидел он следы наслаждения в ее глазах и услышал стон радости. Понял Куи, что не только сам переживает невысказанное наслаждение, но и дает его этой женщине. Девки, которых до сих пор имел он, принимали его член молча, собравшись в себе, словно не могли избавиться от стыда. Хельгунда же принимала мужчину словно того, кто предлагает ей драгоценный дар, и как раз это показалось ему столь великолепным, увеличивающим наслаждение.

Когда же кончил он и сполз с тела женщины, то почувствовал вялость и желание того, чтобы через мгновение повторить деяние дарения и взятия наслаждения. Но тут возбужденный их любовью сопровождавший их воин спустил штаны и налетел на лежащую беспомощно княжну. Вошел он в нее, а в Куи проснулась ревность. Пронзил он воина, двигавшегося в обнаженном лоне Хельгунды, забрызгав ее кровью. После того долго пришлось ей отмываться в небольшом лесном озерце, тем не менее, все так же чувствовала Хельгунда запах человеческой крови.

- Неправильно ты поступил, Куи, - заявила княжна. – Ты убил воина. А сможешь ли теперь сам - один защитить меня?

- Все для тебя сделаю, так как желаю тебя иметь исключительно для себя, - ответил тот.

В тот день в маленькой вёске под лесом они сменяли одного коня на хлеб из ржи и на жирного каплуна. То же самое сделали они и на следующий день, поменяв на еду второго коня. Когда же очутились они над рекой Вартой, Куи нарубил мечом много камыша, привязал его к конским животам, и так переплыли они реку в месте, которое выглядело самым мелким. С тех пор Куи направлялся на юг через громадную пущу, стремясь к граду Калисия. В какой-то вёске они поменяли оружие убитых воинов на пищу, но на сей раз после обмена за ними пошла погоня местных людей, захотевших их ограбить. Только лошади Хельгунды и Куи были отдохнувшими и более быстрыми – самых быстрых лошадей выбрал Куи, когда готовился исполнить приказ Пестователя. И они сбежали, сумели провести лошадей по дну небольшого ручья, тем самым затирая за собой следы. С тех пор днем ехали они медленно и осторожно, объезжая поселения, по причине чего дорога для них сделалась более длинной. Лишь на третий день неожиданно увидали они перед собой всадника, вооруженного мечом, щитом и копьем, в железной кольчуге и в куполообразном шлеме, изготовленном из четырех кусков металла. Когда направил он своего коня в галоп, чтобы атаковать Хельгунду и Куи, конь княжны испугался, сбросил женщину с себя, после чего попал в яму и сломал ногу. Куи убил нападавшего, только вот конь его сбежал в лес.

Той ночью, наевшись жареного мяса добитого коня Хельгунды, Куи, как обычно, силой хотел взять княжну. И, как обычно, защищаясь перед ним, держала та нож в руке. Не боялся этого ножа Куи, поскольку знал, что это всего лишь такая любовная игра. Весьма удивился он, правда, ненадолго, когда нож вонзился ему в грудь. Ведь гораздо сильнее его самого, возжелала Хельгунда его коня, единственного, который у них остался. Утром забралась он в одиночку на холм и с его вершины увидала широко разлившуюся реку, а на берегу: валы, палисады и башни града-крепости. Знала она, что град этот должен быть Калисией. Женщина была уверена в том, что, переодетая в мужскую одежду, безопасно въедет она во врата и доберется до властителя. Куи оказался ненужным. Она запомнила его слова, что хотел бы иметь ее только лишь для себя, причем – навсегда. А ничего Хельгунда не боялась, как именно таких вот слов.

Через несколько дней Зифика, во главе трех сотен своих савроматских всадников и двух сотен щитников, взятых из Крушвиц, вступила в Гнездо, а в ее сторону, окруженный бесчисленными факелами, вышел Пестователь и тожественно провел в комнату, которую до сих пор занимала княжна Хельгунда.

После чего Даго вызвал к себе Спицимира:

- Выгнал ли ты уже карлицу по имени Милка?

- Да, господин. Она находится в Спицимире, который вновь стал моим староством, - ответил тот. Заметив, что Спицимир желает сказать что-то еще, Даго кивнул, дав тому разрешение говорить. – Получил я известие, что княжна Хельгунда безопасно добралась до Калисии. Повелитель Ибраим желает отослать ее Караку.

Очень внимательно глядел Спицимир в лицо Жаго, только у повелителя не дрогнула хотя бы века, не пошевелил он губами, не пошевелился у него под кожей хотя бы один мускул.

Совершенно безразличным тоном сказал Даго:

- Разве не приказал я тебе, Спицимир, отрубить голову Хельгунде?

- Я так и сделал, господин.

- Разве не приказал я тебе, Спицимир, отдать ее под мечи моих воинов?

- Так и произошло, господин. Ее тело порубили и бросили его в озеро.

- Кто же, в таком случае, находится в Калисии, если, как сам говоришь, ты исполнил мои приказы?

- Это какая-то лже-Хельгунда, господин.

- И я так считаю, Спицимир. В Калисии находится некая лже-Хельгунда, которую повелитель Калисии, Ибраим, нашел лишь затем, что желает он войны с нами. Как хорошо, что приказал я войску встать лагерем над Просной. Если Ибраим не выдаст нам этой лже-Хельгунды, от Калисии я оставлю только сгоревшие бревна. Ибо не будет в моем краю никаких Вольных Городов, что жиреют на торговле. Гнездо же станет новой Калисией.

После того разослал Даго приказы своим войскам и войскам Дунинов и Лебедей, жалуясь на неправоту жителей Калисии, которые придумали некую лже-Хельгунду, чтобы вызвать среди полян новые внутренние дрязги. Ведь не сам он, Пестователь, рубил мечом тело Хельгунды, а делали это десятки его воинов. Так что теперь пускай они или поклонятся воскресшей княжне, либо же покарают калисян за их обман.

- А если Ибраим не выдаст нам лже-Хкльгунду, так как перед тем отошлет ее Караку? - спросил Спицимир.

- Тем лучше, Спицимир, тем лучше. Ведь тогда у меня будет полное право сжечь этот город. Каждой ночью снились мне богатства Калисии, каждой ночью страдал я от того, что вся торговля идет через Калисию, а не через Гнездо. Еще подумал я, что если пожелает кто-то сбежать из-под моей власти к князю Караку, легче всего ему будет это делать через Калисию.

- Ну а Карак, господин?

- Сегодня получил я известие от канцлера Херима, что князь Карак захватил Каррадонон, выбил всех богачей и послушных им воинов. Добытый собой город приказал он назвать Караков. Много пройдет времени, прежде чем сможет он выступить против нас, так нужно будет ему одних богачей заменить другими. Не может вести он войн без командиров. Дунины и Лебеди уже под Калисией. Вскоре и я отправлюсь туда с Зификой.

- С королевой Зификой, - сказал Спицимир.

- Прочь! – поднял голос на него Даго и указал на дверь.

Зифика всего лишь два раза позволила Даго войти к себе в ложе. Всякий раз лежала она под ним неподвижно, словно неживая, пока не наполнил он ее своим семенем. Перед третьей ночью предупредила она его, чтобы больше к ней не приходил, ибо чувствует она себя беременной.

- Так рано? – удивился Даго. – Ведь всего три месяца прошло с нашей свадьбы.

- Женщина знает, когда в ней проклевывается новая жизнь, - ответила та. – Возьми себе какую-нибудь наложницу, поскольку савроматская женщина, будучи беременной, мужчин не принимает. А теперь, поскольку в последний раз лежим мы рядом в ложе, скажи мне, насколько правдивы секретные известия, будто бы ты полюбил княжну Хельгунду.

- И княжну, и ее сына Аслака порубили на куски десятки моих воинов…

- А она, целая и здоровая, очутилась в Калисии.

- То всего лишь лже-Хельгунда, Зифика. Или то результат чар? Так или иначе, но Калисия мне за эти чары заплатит.

- Ты не любил ее, - гневно заявила Зифика. – Теперь я вижу, что ты никого по-настоящему и не полюбишь, и следует беречься тебя, словно заснувшей змеи. ы хотел войны с Калисией, и теперь она у тебя будет.

- А ты не желаешь тамошних богатств?

- Хочу для себя и твоего потомка. Потому стану рядом с тобой, и мы будем сражаться плечом к плечу. Но не приходи больше в мое ложе. Если кто столь сильно желает власти, он и собственную жену способен укусить. Причем, даже в ее ложе.

Готовясь покинуть комнату Зифики, произнес Даго, уже на пороге, несколько презрительно:

= Я взял тебя в жены и сделал совладычицей. Только ты злоупотребила моим доверием. Стала называть чувства и дела, а это остается исключительно за мной. А впрочем, что известно тебе о людских чувствах? Для тебя любовь – это постоянное порабощение мужчины и власть над ним, его послушание. А что известно тебе о природе великанов? Представляешь ли ты, как выглядит громада отречения их любви и громада страдания? Невозможно одновременно любить женщину и любить власть, это то же самое, что одновременно быть и великаном, и карликом. Ты ии один, или другой. Следи за собой и помни, ты обязана родить мне великана, а не карлика, который позволяет порабощать себе женщине.

Когда же, несмотря ни на что, похоже, исключительно из любопытства, вновь пришел Даго к дверям спальни Зифики, застал он там двух савроматских воинов. Захотел он войти, но те скрестили перед ним свои копья.

В какой-то миг он хотел вытащить Тирфинг и снести им головы, но ведь пришел только лишь из любопытства. Не следовало вызывать свар при дворе, в войске, когда начинали они поход на Калисию. Но уверен был в том, что с первого же мгновения, как увидел те три сотни вооруженных воинов, которых привела Зифика из Мазовии, почувствовал к ним неприязнь. Были они очень высокими и широкоплечими, двигались мягко и по-женски, но отличались невероятной силой. Их смуглые лица с несколько скошенными глазами и длинные усы, закрученные наверх, придавали им выражение дикой суровости. Не отличались они склонностью и к братанию с другими отрядами: стояли отдельным лагерем, общались вполголоса. Вооружение их было несколько старомодным: кольчуги на кожаных кафтанах, шлемы с одним бычьим рогом или парой, короткие мечи, круглые щиты, дротики и луки. Где и когда, каким-таким образом успела их Зифика завербовать и организовать в крупные отряды?

Даго вызвал к себе Херима.

- Не сообщил ты, писарь, что происходило в Крушвице и в мире, когда завоевывал я Гнездо, - гневно начал он.

- Я привез целый сундук берестяных свитков, господин, только ты не допустил меня к себе, ибо Спицимир был тебе ближе.

- Тогда говори сейчас…

- Влоцлав угнетает народ. Сотни свободных людей превратил он в невольников. Порт у него почти что готов, так что сейчас строит он крепость. Народ же взывает к тебе…

- Искусство правления говорит, что повелитель не должен иметь иных забот, не посвящать себя иным ремеслам, не иметь никаких иных мыслей, как только о делах державы и войска. Что делала Зифика? Откуда взяла она савроматских воинов?

- Поначалу она сидела в Крушвице и присматривалась к тому, как управляет Кендзержа.Она приготовила для тебя, господин, двести щитников, одела их и вооружила. У кажого из них имеется кафтан, кольчуга, куполообразный шлем и продолговатый щит, за которым способен весь укрыться…

- Видел…

- Схватил я двух шпионов Ростислава, которые изображали из себя монахов. Подверг я их пыькам, и признались они, что император ромеев победил сарацин и отогнал их наконец-то от своих границ, благодаря чему смог он проявлять больший интерес к нашим землям. Он победил болгар и окрестил царя Бориса, которому, чтобы принять крещение, пришлось зверски убить пятьдесят шесть бояр. И к тебе, господин, тоже будет выслано посольство монахов, дабы ты окрестил свой край, как сделали это Ростислав и Борис.

- Я спрашивал тебя не только о делах в мире, но и о Зифике.

- Сама она, в основном, охотой занималась. Потом откуда-то узнала, что ты захватил Гнездо, что обманул своих воинов, отдав им под мечи тело какой-то девки, как помиловал Хельгунду. Тогда-то потеряла она к тебе доверие, отодвинулась от моих советов. Встала она во главе нескольких десятков всадников и отправилась в Мазовию. Назначила человека, который в качестве градодержца должен будет отстроить Плоцк, приняла дань от старосты Псаря в Высоком Граде. Быть может, нашла она часть богатств савроматских женщин, поскольку вскоре староста града Рацьонж и староста Чехан из другого града в глубине Мазовии отдались в ее пестование. Это они отыскали для нее три сотни савроматских невольников, которые стали воинственными словно Дикие Женщины, что вымерли по прчине заразы. Предупреждаю тебя, господин, что есть в их крови какая-то дикая подданность в отношении Диких Женщин, вот и любят они последнюю из них, Зифику, какой-то слепой и непонятной любовью. И называют ее "королевой".

- Знаю.

- Она расширила границы твоей державы вплоть до староства Чехана. И внесла в качестве приданого Мазовию.

- Не имела она права кого-либо брать в пестование. Известен тебе такой франкский обычай, что вассал моего вассала – не мой вассал? Что мне с ее вассалов, раз не мне, но ей будут они послушны?

- Она испугалась того, что, влюбившись в Хельгунду, ты забудешь о ее правах. Так что не следует, мой повелитель, ни пренебрегать ею, ни уменьшать в правах владычицы.

- Ее право – это рожать детей. Уйди, Херим, пока не сделал я тебе чего-нибудь плохого, - разозлился Даго.

И Херим послушно ушел, не рассказав Даго всего, не предупредив его так, как обязан был канцлер державы предостеречь повелителя своего. Там, в Крушвице, когда пребывал он долгими часами один на один с Зификой, понял Херим, что лишь ненадолго позволила та согнуть себя, словно ветку молодой березы, но сразу же, лишь только прекратился нажим мужской силы Даго, распрямилась она и вновь стала Дикой Женщиной. Можно ли, впрочем, изменить уже сформировавшуюся людскую натуру? Можно ли укротить взрослого дикого зверя?

Не сказал еще Херим повелителю своего, что открыл он в себе любовь к Зифике, которая началась уже очень давно, когда та еще изображала из себя мужчину. Не выдал Херим Даго, что он повесил занавеску у себя в канцелярии, чтобы она, сколько раз не пожелала, могла прислушиваться разговорам с его посланниками. Так узнала она про Хельгунду, про странную страсть, которой одарил княжну Даго, что даже народ обманул. Это он, Херим, первым услышал от Зифики, что та беременная. Понял он, что если Зифика станет проявлять послушание мужу, то лишь затем, чтобы ребенка, которого родит, станет вскоре наследником Даго. Сказала она Хериму, что если Хельгунда, целая и здоровая, станет женой Карака, дитя из ее лона, даже с Караком зачатое, будет иметь право по матери на трон Пепельноволосых, что в будущем может подорвать права потомства Даго и Зифики. "Если он глупец, тогда я проявлю мудрость", - заявила она Хериму. Потому-то и приказала она свои воинам называть себя "королевой", а Мазовию считала чем-то личным, независимым от державы полян. В глубине души меньше чувствовала она себя женой Даго, чем его вассалом. И об этом мог сказать Херим Даго, вот только не сделал того, ибо полюбил и ее, и ее, вот только каждого различной любовью.

И так вот они оба, Даго и Зифика, во главе хорошо вооруженных воинов отправились на Калисию, чтобы помочь Палуке с Авданцем, а так же войскам Дунинов и Лебедей. Вел Даго сто пятьдесят лестков, что были в багряной одежде и, подобно ему самому, носили белые плащи. А чтобы еще сильнее сделаться похожими на Пестователя, на вершинах шлемов у них торчали конские хвосты. Еще вел Даго сто пятьдесят конных, одетых в красные кафтаны, а командовали ими владыки в белых плащах лестков. Пять сотен щитников было у Даго, а три сотни савроматских конных воинов вела Зифика. Десятки телег с едой и оружием тянулись за ними. В Гнезде Даго оставил только Спицимира и его людей, которым дал он право носить черные плащи, ибо приказано им было стать стражами порядка в державе.

Везло Пестователю в его военном походе. Ни во время жатвы, ни в пору цветения вереска, ни в пору очистки льна – не упало ни капли дождя. Пахари, что удобряли землю навозом и засеяли озимые хлеба, видели, что не проросло ни единое зерно, и что весной придется повторить и пахоту, и сев. Только для калисян было это еще большим несчастьем. Этот древний город, о котором говорили, что существует он дольше, чем самые старые деревья в пущах, выстроили на острове в разливах Просны. Но было это тысячу, а то и больше лет назад, когда дорогу из Ромы до эстов и куров, что вела за гинтарасом, называемым янтарем, за мехами и невольниками, охраняли стародавние луги, объединенные в союз множества племен. С того времени река Просна неоднократно меняла свое русло – то отдалялась от града, то снова к нему приближалась. Пропал остров, и только лишь болота окружали град. Болота эти подпитывались весенними и осенними подъемами аод рек Покрывицы, Просны и Свендрии, необыкновенно сухое лето вызвало, что во многих местах болота утратили свою предательскую силу, и там, где обычно гибнул даже человек на коне, сейчас можно было пройти, не замочив ног. Было вообще-то в Калисии несколько рвов глубоких, которые окружали град, три ряда деревянных палисадов, выстроенных по подобию павлиньего глаза, так, что сам донжон находился в сложном для захвата месте, в самом наименьшем местечке. Только древний этот город обладал огромным посадом, практически полностью беззащитным, ибо всегда защищали град болота и трясины. В посаде были сотни купеческих домов, складов с товарами и всяческим добром, теперь отданных на милость и немилость захватчиков.

Управлял градом совет старейшин, сложенный из представителей самых богатых родов, что выводили свое начало с беспамятных времен. пять лет назад выбрали они повелителем Ибраима из сарацинского рода. Ибраим оказался хорошим защитником града, ибо, когда подошли висуляне во главе с князем Караком I, благодаря большому числу наемных воинов, он не только Калисию защитил, но и ударил на Карака с помощью шлензян, что напали на висулян с тыла, и нанес Караку громадные потери. И с той поры никто не ожидал, чтобы в короткое время появилась сила, вновь способная напасть на Калисию. Потому-то пренебрег Ибраим помощью шлензян и не оплатил их по заслугам, в связи с чем почувствовали они себя униженными. Держава Пепельноволосых была разбита, сотрясали ее внутренние сражения, только никто из отдельных богатых лендицов или гопелянов, Поала, к примеру, или Дунин, не был в состоянии захватить Калисию. Княжна Хельгунда охотно принимала дары от купцов этого града, впрочем, была она с ними связана, ибо из Калисии направлялись купеческие караваны через Гнездо за солью. Так что не обращал никто внимания на известия о каком-то Пестователе, который с бандами лестков стал воевать с богачами и княжной. А тут пришло сообщение, что Пестователь этот вначале захватил Крушвиц, а потом – Гнездо, княжну Хельгунду и Аслака воины Пестователя порубили мечами, богатых Дунинов из Познании и Лебедей из Лонда охватил страх, посему сложили они дань Пестователю. Он же – человек таинственный и преудивительный – войска, которые против них послал, лагерем над Просной расположил, не слишком далеко от Калисии, но и не очень-то и близко. Обеспокоило это Ибраима – такое большое число воинов в близости Калисии, но тут пришла успокоительная весть, что Пестователь со всеми этими воинами собирается отправляться на дальний север и напомнить князю Гедану, чтобы тот заплатил за посланные ему по реке Висуле товары. Так почему должен был заботиться обороной града повелитель Ибраим, раз более тысячи лет существовала Калисия, и никто ее до сих пор не захватил и не ограбил, хотя многие пробовали, как, к примеру, совсем недавно, князь Карак I. Теперь заменил его Карак II, только случились у него неприятности с богачами, так что боролся он за власть в своем краю. Так что, похоже, не имелось никакого интереса у Пестователя, чтобы нападать на Калисию, раз была она градом, никем до сих пор не добытым, а ему не от Калисии, но от Гедана требовалась заплата. Правда, не было точно ведомо, кто есть этот Пестователь, так что следовало пока удержаться с оценками поступков этого человека. Кто знает, не станет ли Калисия вести с ним дела, развивать торговлю, раз владел он солью гопелянов и, как ходили слухи, готов был обеспечить безопасность поездок всем купцам, что станут проезжать через его край? Крупным купцом был Ибраим, а не воином, и в глубине души всегда удивлялся он тем, что предпочитали воевать, а не торговать. Ранее дела между Калисией и Пепельноволосыми складывались хорошо; быть может, точно так же хорошо, а то и лучше сложатся со странным Пестователем, который разбитую Державу Пепельноволосых начал собирать и возрождать. На самое плохое – то есть подход войск Пестователя под Калисию – тоже имелось средство: золото. Только глупец готов был бы осаждать непобедимый до сих пор град, вместо того, чтобы принять от него дань в виде золота и других товаров. А этого в Калисии хватало.

Как однажды при дворе Ибраима появилась вдруг княжна Хельгунда, одетая в рваную мужскую одежду, без сопровождения, на шатающемся от потери сил коне. Она рассказала о тревожащих делах. Прежде всего, о том, как Пестователь обманул собственное войско, и дал порубить воинам никому не известную девку, ее же саму в живых оставил, чтобы впоследствии жениться и на княжеском троне рядом с Хельгундой усесться, не рискуя тем, чтобы назвали его самозванцем. Перекупила Хельгунда своих стражей и только лишь благодаря этому сбежала из Гнезда, чтобы объединиться с Караком II и вместе с ним отвоевать утраченный трон Пепельноволосых. Сбежала она как раз через Калисию, а не иным путем, поскольку желала предупредить Ибраима, что Пестователь со всей уверенностью нападет на город. И не выкрутится Ибраим никаким подарком, ибо в замыслах Пестователя следует Калисию сравнять с землей, ибо Пестователь желает сделать Гнездо новой Калисией, перехватывая на себя всю торговлю между востоком и западом, между севером и югом.

- Готовься к обороне града, меня же отошли к Караку, - сказала под канец Хельгунда. – Карак захватил Каррадонон, покорил богатеев и теперь по моему уговору сможет прибыть на помощь Калисии, когда Пестователь начнет осаду.

Что тут мог поделать ибраим, как не послушать совета княжны? Дал он ей богатые женские платья, сильный эскорт и отослал в Край висулян, а сам начал готовить град к обороне.

Тем временем первые отряды войск Пестователя появились раньше, чем ожидалось. Из-за этого в городе не смогли собрать соответствующие количества зерна. Воины Пестователя перехватили несколько возов, наполненных зерном, и три крупных стада скотины, которую гнали в град. Но нападения на Калисию так и не было – говорили, что воины и отдельные отряды ожидают подхода основных сил во главе с Пестователем, повелителем полян, ибо теперь они сами себя называли полянами. В граде настроения совсем нехорошими были, многие купцы попросту сбегали в край шлензян и в град Вроцлавию, забирая возы с семьями и то, что удавалось, из имущества. Никто не мог сказать, сколько их попало в руки шаставших вокруг Калисии полян, сколько из них было убито, а имущество их – разграблено. В подобной ситуации, когда на далеком горизонте – ибо земля здесь равнинной была, а вокруг Калисии леса давным-давно были вырублены – показались новые войска в красных одеяниях, заблестели на солнце шлемы и панцири, Ибраим собрал совет старейших и предложил отправить посольство к Пестователю с предложением выплаты дани.

Всю дорогу по направлению к Калисии Даго ехал молча, хотя рядом с ним были Зифика и Херим. Когда на ночь ставили ему белый шатер, Даго закрывался в нем и никого к себе не допускал. всего лишь раз потребовал он от Херима, чтобы предоставили ему вырисованные на бересте очертания Страны Крылатых людей и шлензян, что было знаком того, что рассматривает он все последствия войны с Калисией.

Не боялся он ни Длинноголовых, ни Крылатых Людей ибо, как говорили шпионы Херима, не было у них могучих войск или великих вождей. В будущем году решил Даго ударить на них, а все потому, что способствовали они Караку, и соль желали покупать из Велички, а не из куявских жуп. Вопрос соли и должен был стать предлогом к войне и захвата Ленчиц и Серадзы, хотя это уже грозило непосредственным столкновением с державой висулян. Но чтобы начать в будущем году военные действия на востоке и юго-востоке, Пестователь должен был чувствовать себя безопасным от шлензян. Ведь кто знает, а вдруг при вести о его силе не организуются они и не ударят на него тогда, когда сам он будет занят войной с Калисией, как случилось подобное, когда Карак I пожелал захватить град купцов.

О шлензянах Даго знал довольно много из сообщений, содержавшихся в канцелярии императора ромеев. Якобы, образовывали они когда-то могучую державу, сложенную не только лишь из шлензян, но и дзядошицов, требовян и бобржан. Для защиты от соргов, по обоим берегам реки Бобер выстроили они укрепленный рвами могучий вал, и такой длинный, что в два дня верховой езды нельзя было осмотреть его с начала и до конца. У этих народов имелось совместное священное место – Гора Шленза – где Солнцу поклонялись еще в древние кельтские времена. Горы эти, опоясанные каменными валами, служили культу и в более новые времена, соединяли они различные народы, хотя давняя держава шлензян уже распалась, а валы и рвы над Бобром размывались дождями. В краю это с сырым климатом, "шленгвой" названном – отсюда взялось и наименование Шленза – появились родовые ополья, каждое из которых занимало какую-то территорию, где каждый род по-своему хозяйствовал. В Фульдских Хрониках записано было, что было у шлензян много градов, самым могучим из которых была Вроцлавия, куда стремились купеческие караваны из Великой Моравы, из Италии, от франков. Из Вроцлавии вели два купеческих тракта: один через Караков до самого Киева, а второй через Калисию, на севере, к эстам и курам. Могучими градами управляли, в землях, непосредственно граничащих с владениями Калисии, шлензяне из Миличи. Уже само приближение первых отрядов армии Пестователя к Калисии, то есть к непосредственной границе с шлензянами, должно было вызвать там тревогу и объединение отдельных опольев, организацию армии, которая, если не сейчас, то в будущем, могла вступить в державу полян, причем, в самый неподходящий для Пестователя момент. Имел ли право Пестователь рассчитывать на то, что не предадут его тогда Дунины из Познании или же Лебеди из Лонда?

Так что с богатыми дарами выслал он Херима в град в Миличи, чтобы заверить тамошних шлензян, что остановится сам на реке Барычи, а затем повернет назад, в Гнездо. Послал он дары и повелителю Миличи, некоему Стоймиру, старосте без сыновей, зато с семью дочками. Предложил Пестователь, чтобы староста Стоймир выдал своих дочерей замуж за двух сыновей Авданца, роду которого он, Пестователь, отдал земли и вёски до самой реки Обры. Что же касается самого Стоймира, то не требует он от него никакой дани, а всего лишь обычного почитания, а еще – чтобы тот отдался в пестование.

Так что прикрылся Даго от шлензан, чтобы иметь возможность свободно и полностью расправиться с не захваченной до сих пор богатейшей Калисией. Не знал он, что повелитель Калисии высылал послов во все родовые ополья шлензян, и даже их предводители собрались на Горе Шлензе, проведя там особенный совет. Вот только слишком велика оставалась в них горечь за низкую награду, полученную ими от калисян, когда пришли им с помощью и ударили сзади на войска Карака I. Так что не особо спешили они, чтобы и на сей раз собрать свои дружины, выбрать себе одного предводителя и пойти на помощь Калисии. Да и мало чего знали они об этом преудивительнейшем Пестователе, который столь быстро завоевал Крушвиц и Гнездо, княжну Хельгунду порубил мечами своих воинов, который принял дань от Дунинов и Лебедей. Стоило ли навлекать гнев такого человека, уверявшего в своей миролюбивости, ради защиты Калисии, неблагодарной за оказанную не столь давно помощь? Другое дело, если бы Пестователь этот пожелал пересечь реку Барыч и захватить какое-нибудь ополье. А ведь он о браках между шлензянами и полянами говорить желал, соль из куявских жуп обещал…

Так что ничего не оставалось у повелителя Калисии, Ибраима, как отправиться в посольство к Пестователю, бесчисленные войска которого увидел он на горизонте. Вычесал Ибраим свою белую бороду, надел украшенные золотом одежды, и во главе двух десятков разодетых, как и он сам, всадников выбрался в лагерь Пестователя, в его белый шатер. А там увидал он на позолоченном троне Пепельноволосых, который привезли прямо сюда на телеге, молодого мужчину с белыми волосами и со Священной Андалой на лбу. Золотой панцирь был на Пестователе, белым плащом был он окутан. Рядом с ним стояла женщина в мужском одеянии воина, держащая лук в золотых оковках; двое воевод в белых плащах и наиболее богатые из Дунинов и Лебедей, а еще канцлер, что гусиным пером писал на берестяных рулонах.

Поклонился Ибраим и обратился к Пестователю:

- Что привело тебя под Калисию, господин? Ты желаешь золота, драгоценных камней, невольниц, дорогих одеяний и сукна?

И ответил ему Пестователь:

- Привела меня огромная несправедливость, которую я и мой народ познали от калисян. Перебралась мерка обид народных от княжны и богачей. Победили мы их, а княжну Хельгунду и ее сына Аслака воины порубили мечами. Тем временем ты, Ибраим, некую новую Хельгунду привел на свет, а это означает, что должна она быть некоей лже-Хельгундой. Выходит, желаешь ты устраивать в моей державе какие-то замешательства, ибо мы выбили род Пепельноволосых, а ты его вновь творишь.

- То была настоящая княжна Хельгунда. Я отослал ее князю висулян, поскольку обручена она ему, - ответил Ибраим.

Тогда вышел Пестователь из шатра своего и вызвал к себе десятки воинов. Спросил он у них:

- Вы ли это порубили мечами княжну Хельгунду и ее сына Аслака, уничтожая род Пепельноволосых?

- Да! – крикнули те.

Указал им Пестователь Ибраима и сказал:

- А этот вот человек, властитель Калисии, утверждает, будто бы воскресил Хельгунду, будто бы принимал ее у себя в гостях, а потом отослал к князю висулян.

Начался тут ужасный вопль, крики и битье мечами по щитам: либо Ибраим это колдун страшный, что способен трупы воскрешать, либо просто говорит он ложь.

- Покажи нам лже-Хельгунду! Покажи нам лже-Хельгунду! – орали воины Даго.

Дошло теперь до Ибраима, что нехорошо он поступил, приняв у себя княжну, даря ей дорогие одежды, предоставляя эскорт в дорогу в державу висулян. Следовало ему задержать ее, а теперь выдать этим воинам. Только вот откуда ему было знать, что пойдут так дела, что высохнут трясины и болота, что Калисия станет легкой добычей для наезда.

- Признай хотя бы, что принимал у себя не княжну Хельгуду, но похожую на нее женщину, то есть – лже-Хельгунду, - предложил Ибраиму Пестователь.

Но Ибраим, в первую очередь, был купцом, для которого слово означало больше, чем жизнь. За одно его слово в далекой Вроцлавии можно было получить товары и золото; и он сам доверял другим купцам, принимая от них только лишь слово. Оно среди купцов было наиглавнейшим. Так что гордо ответил он:

- То была истинная княжна Хельгунда. Я узнал ее, поскольку несколько раз с ней встречался. Я могу прекратить быть властителем Калисии, но если скажу я неправдивое слово, перестану быть купцом, а это хуже смерти. Не произнесу я неправдивое слово, но, если хотите, дам вам много возов с золотом, невольниц и всяческие товары. Каждый уйдет отсюда, сгибаясб под тяжестью добычи.

- Ты что же, меня за грабителя принимаешь? – гневно спросил его Даго. – Не за добычей я сюда пришел, но за правдой. Нет таких сил и таких чар, чтобы воскресить четвертованную под мечами женщину. Ложью ты запятнал свои уста. Уйди с глаз моих, ибо презираю я тебя.

И говоря так, ушел Пестователь в свой шатер, а Ибраим вернулся в Калисию, не договорившись о мире.

Когда же ушли они, спросила Зифика у своего мжа в присутствии Авданца и Палуки, Дунинов и Лебедей:

- Чего ты на самом деле хочешь, Пестователь? Он не воскрешал княжну Хельгунду, и ты не заставишь его сказать ложь.

И жестко ответил Пестователь:

- Калисия должна быть сожжена и сравнена с землей. На ееместе построю я всего лишь небольшой град.

- Так ты, господин, желаешь крови и убийств, насилий и пожаров? – перепугался Дунин.

Поглядел на него Даго с презрением и сплюнул ему под ноги:

- О чем тут говорить с глупцами, что не видят дальше конца своего собственного копья? Если не станет Калисии, купцам из Вроцлавии придется строить склады в Познании или в Гнезде и там открывать свои торжища. Искусство правления учит, что не только ишь ради своей славы воюет повелитель, но прежде всего – за торговые пути, за купеческие торжища, за богатство для края своего. Это я уничтожил Друзо, и с тех пор выросло могущество Гедана. Тысячу лет существовала Калисия, ну а я сделаю так, что не будет ее. Ненавижу ее, ибо она вошла в историю, а вот люди вокруг нее остались позабыты.

На следующий день на рассвете приказал Пестователь пяти сотням своих щитников ударить со стороны почти что сухих сейчас болот на слабее всего защищенную часть посада. Когда же вскарабкались щитники на валы и смогли открыть главные врата, в град ворвались три сотни савроматских воинов, и случилась такая резня, о которой на этой земле никогда еще не слышал. Три дня и три ночи горела Калисия. Тысячи людей: мужчин, женщин и детей были взяты в неволю. Огромная добыча досталась захватчикам. Воины сделались настолько богаты, что золото стало дешевле, чем до сих пор серебро, ну а серебро сделалось дешевле, чем до того солома.

Рассказывали, что когда бои уже шли внутри защитных валов Калисии и на ее улицах, в горящий град въехал Пестователь во главе ста пятидесяти лестков и лично напал на двор повелителя Ибраима, где спрятались наиболее выдающиеся наемные воины града.

Рассказывали, что меч, называемый Тирфингом, рубил людские шеи, словно серп срезает колосья в поле. Белый плащ Пестователя весь был забрызган кровью, он же сам так долго сражался, пока не ворвался в комнату Ибраима и собственноручно отрубил тому голову. Только лишь после того прекратил он сражаться, голову Ибраима приказал он насадить на высокую пику, а вырезанный из той же головы язык приказал нацепить на острие копья, помещенного рядом с головой бывшего повелителя Калисии.

- Так будет наказан всякий лжец, - заявил после боя Даго. – Так случится с всяким, кто увидит воскрешенную Хельгунду и не скажет, что это лже-Хельгунда.

Нашлось несколько горожан, которые сумели избежать резни и сбежали к Караку. Рассказали они обо всем князю и его новой супруге, княжне Хельгунде. После того всю ночь плакала княжна в ложе молодого Карака и умоляла его, чтобы собрал он войско и отомстил Пестователю. Только тот был беспомощен, так как выбил своих богатеев, не было у него ни многочисленных войск, ни командиров, а тут еще через Моравские Врата вновь вступили отряды Ростислава и, полностью разграбив град Висулу, с добычей вернулись они домой. Карак считал, что ему еще страшно повезло, что не направились они под Каррадонон и не начали осаду.

- Кто поверит, что я княжна Хельгунда и имею права на трон Пепельноволосых, если станет Пестователь головы и языки сечь? – спрашивала Хельгунда у своего молодого супруга.

- Правда и вера всегда на стороне сильнейших, - ответил ей Карак. – Родишь мне детей, и они тоже станут иметь права на трон в Гнезде. К тому времени я соберу достаточное количество сил, чтобы ударить на Пестователя. И тебе я пришлю его голову и его язык.

В граде Карака никто ранее не видел жены Пепельноволосого, потому ни у кого не могло быть полной уверенности, что Карак взял себе в жены княжну Хельгунду, а не, как говорили беженцы из Калисии, некую лже-Хельгунду, виня ее за то, что теперь Пестователь мстит Калисии. Три головы пришлось отрубить Караку и три языка вырвать, прежде чем перестали громко обсуждать его жену, называя ее фальшивой княжной. Вот только мыслей и подозрений людских нельзя ни мечом отрубить, ни вонзить на пику или копье. Так что со временем дошло до Хельгунды, что прав был Пестователь, когда говорил ей, что не считаются ни вещи, ни деяния, пока не будут они названы, а еще - каким способом будут они названы.

Тем временем, сто полных возов всяческого добра отослал Даго в Гнездо, двадцать возов взял себе Дунин из Познании, невозможно сосчитать, сколько телег всяческого добра и сколько невольников забрали себе Авданец и Палука. Меньше всех получили Лебеди, так как проявляли они в бою странную медлительность. Тогда обратился к Пестователю самый могущественный из Лебедей, Черный Лебедь из Лонда, и попросил его подбросить хоть немного больше из своей добычи, так как видится им, что уж слишком бедными возвращаются они из этого похода. И Пестователь почти что готов уже был одарить их двумя возами сукна, когда сообщил ему Херим, который занимался взятыми в неволю купцами – имевшими собственные склады во Вроцлавии, и готовыми оплатить свою жизнь и волю чистым золотом – что Ибраим, еще до того, как Пестователь осадил Калисию, вручил Лебедям триста нумизматов взамен за обещание измены. В сложный для Калисии момент должны были они напасть на стражу Пестователя, его самого убить, тем самым лишить армию вождя. Взяли тогда Лебеди три сотни нумизматов, но обещания своего не сдержали, неизвестно – из трусости или же потому, что Даго практически сразу очутился в центре боя со своими лестками, так что не было к нему для Лебедей доступа.

Таким образом понял Даго, что никогда не сможет он довериться тем богачам, которых сам богачами не сделает, ибо подобны они рыси, что лежит, притаившись, на ветви в пуще, и в любой миг готова прыгнуть на спину своей жертве. А так как надоело уже Даго проливать людскую кровь, предложил он Черному Лебедю в его шатре устроить пир для всего рода и Даго на этот пир пригласить, чтобы оговорить вопрос добычи. Но вместо Даго на этот пир пришел только Херим с кувшином вина, отравленным Зидалом, его доверенным человеком и исполнителем смертных приговоров. Разлил Зидал вино по кубкам всех пирующих, не исключая Херима, но когда все остальные свои кубки опорожнили, канцлер этого не сделал.

- Почему ты с нами не выпил? – спросил у Херима тот самый Черный Лебедь.

Ответил ему Херим:

- Слабо вы воевали против Калисии, и добычи взяли мало. Но, как о том говорят, позабыли вы о трех сотнях нумизматах, которые дал вам Ибраим. Так что домой возвращаетесь вы не такими уж убогими, как о том говорите.

Перепугались Лебеди, услышав такие слова. Некоторые из них схватились за мечи, чтобы убить Херима, который обвинил их в измене. Только яд уже действовал, стали они рвать вином и желчью, падая под столы на пол и умирая в страшных мучениях.

А в это самое время два сына Авданца добыли Лонд без какого-либо боя, убили остававшихся там Лебедей, старых и молодых, а еще женщин Лебедей с их детьми. Лестки же Даго начали охоту по всему краю Лебедей, по их градам и гродкам, по деревням и вёскам, убивая каждого, кто только прозывался Лебедем или кого так называли. Пощадили только лишь одного Лебедя – Рыжего, что сидел в бедном городке над рекой Вартой, которого другие Лебеди презирали, поскольку говорили, что он вообще никакой не Лебедь, а рожден был невольником, но вот мать его из Лебедей была. Именно этого человека привели пред Даго, а тот его краем собственного плаща покрыл и дал белый плащ воеводы, чтобы командовал он с тех пор дружиной Лебедей. К сожалению, войско Лебедей, узнав о смерти своих хозяев и открывшейся их измене, разбежалось по лесам, и почти что год потребовался, чтобы собрал их Лебедь Рыжий и в Гнездо привел, где еще раз, на глазах иных командиров и вождей, вложил свои ладони в ладони Пестователя, поклялся ему в верности, и вновь был накрыт краешком плаща Даго. Таким вот образом спасен был род Лебедей, только давнего богатства он так и не достиг, поскольку Лонд и давние их грады забрали себе Авданцы.

Громадной оказалась жадность старого Авданца и его сыновей на любые земли и грады. Мало было им Геча, Лонда и земель вплоть до реки Обры, потому, пользуясь замешательством, вызванным расправой с родом Лебедей, обвинили они в способствовании Калисии некоего Честрама из града Честрам, напали на него, самого убили, а град признали собственным. Видя, что Авданцы великую силу накапливают, и уже вышли к реке Барычи, поскольку Честрам лежал между Оброй и Барычью, выступили Херим со Спицимиром перед Пестователем, что фальшивым было обвинение того Честрама в измене. Разгневался Даго Пестователь на Авданцев, отобрал у них Честрам и отдал град некоему Чеславу, обычному лестку, который плечом к плечу с Даго храбро сражался в ходе захвата Калисии. Умоляли его Авданцы, чтобы Даго, все же, отдал им град в Честраме, так как над Барычью находятся дымарки, необходимые для производства железа, а они, будучи кузнецами, железо любят. Еще говорили они, что крепость в Честраме и земли между Оброй и Барычью станут отделять их от стоймира в Миличе, а ведь сыновья кузнеца Авданца считают его тестем. Только Пестователь оставался непреклонным и подтвердил свою дачу Чеславу, обязав того, чтобы купцов, направляющихся из Вроцлавии, окружал опекой и заботой после пересечения речи Барычи, пока не доберутся они до Обры и земель Авданцев. Ибо опасался Пестователь растущего могущества Авданцев, и не хотелось ему, чтобы владели они столь же громадными землями, которыми владел и он сам. И хотя в сердцах Авданцев осталось сожаление в отношении Честрама, Пестователь не стал обращать на это внимания, ибо наука правления учила его, что кто-либо обязан получить, скорее, меньше, чем больше.

Слишком близко к сердцу принял Херим отравление Лебедей. Опустился он перед Пестователем на колени и спросил:

- Почему именно меня, господин, заставил ты глядеть, как блюют вином, едой, желчью и ядом?

Усмехнулся Даго, поднял Херима на ноги.

- Приказал я именно тебе, а не кому-либо иному, это сделать, потому что люблю тебя. Ты рассказывал мне когда-то, что жил среди разбойников и брал на себя их вины поскольку "один обязан нести бремя другого". Это я приказал отравить Лебедей, а ты – попросту – несешь бремя моего приказа.

- Я живу не среди разбойников, но при дворе Пестователя, - заметил Херим.

- А какая разница, - рассмеялся Даго. – Разве не разграбили мы Калисию, словно бандиты. И разве не разбойники взяли от моих врагов триста нумизматов, чтобы убить меня?

- Но разве нет разницы между тобой и разбойником, между мной и бандитом?

- Какая же это разница?

- Не из желания выгоды нападал ты на Калисию, но ради добра своей державы. Ты - Пестователь, а я твой канцлер.

- Ты прав, Херим. Тайна власти кроется в назывании деяний, чувств, вещей и поступков. Разве должна была остаться безнаказанной измена моих первых людей? По собственной воле Лебеди положили головы под мой плащ. Или ты считаешь, будто бы мой плащ – это обычная тряпка? Скажи правду, что ты чувствовал, видя, как Лебеди извиваются у твоих ног?

- Я испытывал отвращение, господин мой.

- А вот я скажу, что ты чувствовал себя, что ты чувствовал себя десницей справедливости

После того Даго вывел Херима из своего шатра, позвал лестков и в их присутствии дал Хериму титул – Десница Справедливости. Делая это, подумал он, что у повелителя не одна, но две руки. И Шуйцей Справедливости, про себя, назвал он Спицимира.

После того направился Даго со своими лестками до самой реки Барычи, и вонзил в ее течение три копья со знаками орла, тем самым показывая, что здесь начинается держава полян. Одновременно принял он в собственное владение тамошние дымарки, производящие железо, и заключил вечный мир с миличанами. Богатые дары отослал Даго двум дочерям Стоймира, связанным супружеством с двумя Авданцами, благодаря чему держава его обрела безопасную границу от шлензян. Затем, согласно своему обещанию, отдал он Авданцу Геч, приказал укорениться в Лонде, а на месте сожженной Калисии отдал приказ поставить деревянный городок.

И так, как было нарисовано это на бересте, подарил Пестователь Палуке град Жнин и окрестные грады, приказал еще сильнее укрепить Жнин и превратить его в твердыню, а еще поставить град в Накле, на правом берегу реки Нотечь, на землях, которые принадлежали уже поморцам. Как и всякий повелитель, желал он проверить, что сделают теперь поморцы, а это означало – получить ответ, как далеко сможет он расширить свои границы к северу. Сделав так много для многих, спокойно отправился он в Гнездо. Там, одним прекрасным вечером, в собственные покои, застеленные гуннскими коврами и шкурами диких зверей, вызвал он рыцаря Ящолта, которого весьма полюбил. Ибо прекрасно справился Ящолт с заданием, приведя в свое время Дунинов и Лебедей, дабы те оказали честь завоевателю Гнезда.

Когда же опустился перед ним Ящолт на одно колено, Даго показал ему свои пустые руки.

- Ничего нет у меня для тебя, Ящолт. Все, что добыл я, раздал.

- Жаль мне слышать это, господин, - откровенно ответил на это Ящолт. – Полюбил ты лестков, я же никогда лестком не был.

Тогда обнял Даго Ящолта и сказал, глядя ему прямо в глаза:

- Говорят, кто быстро дает, тот дважды дает. Я же скажу: кто умеет ждать, в три раза больше получает. Желаешь ли ты, чтобы я тебя трижды возвысил?

- Да, господин.

- Прояви тогда терпение, ибо нетерпение при ожидании возвышения бывает матерью измены. Так случилось с Куи. Его тело, пронзенное ножом, нашли воины, когда шли осаждать Калисию. Лежал он в четырех стаях от града, который желал предупредить, что мы идем против него. А ведь я обещал возвысить его над иными.

Язык глаз Ящолта был иным, чем язык глаз Куи. Наоборот, он уверял в верности и преданности повелителю. Потому поднял Пестователь Ящолта с колен, приказал покрыть его белым плащом, делая рыцаря лестком, хотя никаких земель пока что не мог подарить.

Тем временем, у Зифики вырос живот настолько громадный, что она уже не могла надевать мужскую одежду. А поскольку не желала она показываться савроматским воинам только как в воинском облачении, отослала она их в Мазовию, в Плоцк, Рацьонж и Чехан. При этом щедро одарила и приказала прибыть на первый же свой зов.

Так что перед наступлением зимы разослал Пестователь практически все свои войска в разные стороны края, чтобы весь народ в одинаковой степени почувствовал бремя их содержания. В Гнезде оставались лишь две сотни его лестков, две сотни щитников и сотня людей в черных плащах, которыми заведовал Спицимир.

В пору первых заморозков, когда земля сделалась твердой и барабанила под копытами подкованных лошадей, Даго, которому надоело жить при дворе, занялся охотой в окрестных лесах и пущах. На охоту он отправлялся, чаще всего, во главе трех десятков лестков; с ним же был четырнадцатилетний уже Ольт Повала, которого в последнее время он весьма полюбил, учил того стрелять из лука в козлов, серн и оленей. На кабанов приглашал он Ящолта или Спицимира, и в Гнезде приглашения такие считались знаком большого отличия со стороны Пестователя. Кабанов выгоняли из чащоб и гнались за ними верхами, бросая в них копья, что требовало огромного умения в езде среди деревьев и сильной руки. Как правило, охота длилась несколько дней, тогда ночевали у громадных костров, пили пиво и сытный мед, даже плясали. В это время полюбил Даго многих своих лестков, узнал их поближе, они узнали его и полюбили, поскольку лишь своим лучшим умением в охоте старался Даго над ними возвыситься.

Всего лишь раз пригласил на охоту своего канцлера, Херима, но тот отказал, объясняясь множеством работы в канцелярии, ибо в это же время тщательно собирались всяческие сведения о племенах, соседствующих с полянами, о бродах через реки, о крепости градов.

Ясно ведь было для всех жителей Гнезда, что Пестователь не остановится только лишь на уничтожении Калисии, ну а с наступлением весны наверняка попробует заставит князя Гедана, чтобы тот платил надлежащую цену за зерно, которое этой еще осенью поплыло к нему на многих судах. Задумывались и над тем, не думает ли Даго о завоевании новых краев, в особенности: края Крылатых Людей, которые перестали покупать соль из Куяв, но приобретали ее от князя Карака, из-за чего бедной сделалась казна державы полян, а вот казна княжества висулян стала богатой.

На самом же деле у Херима не было особо много работы, но он погружался в разврате так, словно в нем желал затопить свою любовь к беременной Зифике. Зидал приводил к нему все новых и новых наложниц, прежде всего, невольниц из Калисии, но и местных девок из Гнезда. Дочерей купцов и ремесленников. Видел Херим вожделение к женскому полу и в глазах Даго, когда тот пребывал в Гнезде, предлагал ему ту или иную девку, желавшую любви с мужчиной, столь красивым и сильным, но Даго сказал на это:

- Никчемным делается повелитель в глазах собственных подданных, когда проявляет жадность к их имуществу, и когда отбирает у них женщин. Разве не получил я титул Стража Обычаев?

Только поддался Пестователь мужским своим желаниям, когда Херим подошел к нему с хитростью, говоря:

- Много имеется в твоих лесах и серн, и кабанов. Не знаю, ведомо ли то тебе, что если желаешь, охотиться и на женщину можно. Сказал мне Зидал, что в хижине седельщика, живущего за Медвежьим Оврагом, держит он для себя целых три невольницы сарацинского племени, взятых в Калисии. Сам я никогда их не видел, только слышал об их красоте и заплатил за них Зидалу две гривны.

И дал Даго две гривны для Зидала. С тех пор вновь частенько отправлялся он на охоту, только уже без Ольта Повалы, без Ящолта или Спицимира, только лишь с кучкой из всего двух десятков лестков. Как правило, после недолгой охоты, приказывал он им разжечь костер в Медвежьем Овраге, а сам на целую ночь отправлялся в хижину седельщика.

Упал первый снег и очень тонким слоем покрыл всю пахотную землю, осел на лугах и уютно устроился в лесах. Как-то раз вызвал Даго к себе десяток лестков и, подгоняемый желанием поиметь женщину, ранним утром поскакал на охоту в сторону Медвежьего Оврага. Восхитил его мир, покрытый белизной снега, и зимнее солнце, на его глазах превращавшее снежинки в мерцающие капли воды, обвешивающие ветви. Был Даго впечатлителен к красоте мира и поглощал окружающие его виды, едучи на белом коне, вслушиваясь в грохот серебряных подков. Клубы пара исходили из конских ноздрей, у людей тоже пар из уст валил, легкие свободно вдыхали резкий, декабрьский воздух. "Так стану ездить я на охоты в мире мертвых, называемом Навью", - размышлял Даго и потряс головой, вспоминая свои беседы с христианскими монахами при ромейском дворе. Все казалось им грехом, страх перед адом перечеркивал любую радость в жизни. Верили они в суд своего Бога, которого рисовали наподобие старца с бородой, и утверждали, будто бы он воскресит умерших. Но тут же приказывали хоронить покойников без сожжения, ибо их Бог не обладал силой воскрешать людей из пепла в глиняных урнах, из выложенных камнями ям, или же, как Хлодра, из каменной ладьи. Даго же верил, что в Нави встретит Хлодра такого же, как при жизни, и такую же, как при жизни, Астрид, что любила мужчину сильнее самой себя.

Снег тоненьким слоем лежал на земле, почва под ним тихонечко отдыхала. Из-под соломенных стрех в вёсках поднимался кверху дым, и словно бы надолго застывал в безветренном воздухе. Из-за оград доносился собачий лай и мычание скотины; кмети, что жили рядом с Гнездом, чувствовали себя в безопасности и жили богато. Он, Даго, сделает их еще более богатыми, когда из новых венных походов привезет добычу; станут они есть из серебряных мисок и пить из посеребренных кубков. Никогда он не позволит, чтобы нога чужого воина потоптала хотя бы один загон хлебов. Женщины этих кметей родят новых воинов, и те – когда подрастут – с каждым годом станут жить все богаче.

Он, Даго, рожденный от женщины карликового рода Землинов, взял эту землю в свое пестование. Он, выгнанный на луг под Черным Бором, противостоял волчице, поскольку зачал его великан Боза. Это правда, что иногда в нем пробуждалась кровь карликов. Так случилось, когда отпустил он из Гнезда живую Хельгунду. Но гораздо больше раз бывал он великаном, дающим жизнь и дающим смерть. Херим опишет его историю, расскажет о сражении с драконом, о великанских спалах, от которых остались только песни. И он, Даго.

Он въехал в лес, вырубленный ради строительства и укрепления валов и домов Гнезда. Только дальше охватил его полумрак пущи и тишина безлистой чащобы. Чем дальше он ехал, тем более настырной становилась мысль о трех южных женщинах, живущих в роскоши в хижине седельщика. Херим с Зидалом позаботились о том, чтобы у них были красивые посеребренные сосуды для купания, благовония, гребешки для волос и богатые одежды. Их ладони были чрезвычайно деликатными, прикосновения их губ приносили огромное наслаждение. В занятиях любовью проявляли они полнейшую преданность и совершенное отсутствие стыдливости – совсем иначе чем Зифика и местные женщины. Только лишь при воспоминании о княжне Хельгунде живее билось сердце Даго. Не понимал он самого себя, когда позволил ей покинуть Гнездо. "Околдовала она меня", - подумал он и почувствовал в себе ревность, что теперь телом Хельгунды пользуется Карак, в то время как сам он, Даго, должен украдкой невольниц с юга.

Даго оглянулся за спину и приказал воинам, чтобы те поехали в Медвежий Овраг. Там пускай они разожгут костер и ожидают его до рассвета. А утром они отправятся на Белые Болота, где, быть может, им удастся окружить лося.

Даго свернул в чащу, а лестки догадывались, куда он едет, почему встретится с ними лишь на рассвете. Но даже оставшись сами, они не пытались шутить или обмениваться замечаниями о том, чем Даго будет заниматься этой ночью. Дело в том, что в конце отряда ехали с ними четыре воина в черных плащах из отряда управляющего Гнездом, Спицимира, который, вроде как, слышал даже не высказанные слова. Эти люди никогда не улыбались; не понимали они шуток, но никогда не проявляли какого-либо гнева, злости или неприязни. Ходили слухи, что и убивали они тихо, без радости, но и без мстительности. Лестков они не касались, зато их боялись в граде, поскольку каким-то волшебным образом всегда знал они, где кто-либо закопал деньги или серебряные гривны, из которых не отдал одну пятую в казну Пестователя.

Хижина седельщика была длинной, поскольку в одной части было его жилище и помещение для девиц, а во второй части располагалась его седельная мастерская, еще он держал там же коня и двух коров. Хижина, которая прямо присела от старости под тяжелой крышей из соломы, находилась на краю поляны, распаханной на зиму и засеянной озимой рожью. Белый жеребец Пестователя несколько раз споткнулся на комьях распаханной сохой земли, что принял Даго за недоброе предсказание. Увидел он дым, выходящий из стрехи, но не услышал лая собак. А ведь у седельщика были хорошие и чуткие псы. И сам хозяин был сильным, умело владеющим мечом человеком, была у него мощная жена и два подраставших сына. Если кто живет на пустоши и на отшибе, должен уметь защищаться, иметь чутких псов, предостерегающих перед чужаками.

Даго сделал большой круг и с рыси перешел на шаг, затем, уже услыхав запах дыма от смолистых щепок, остановил коня и заглянул на двор седельщика. Псы все так же молчали, зато парила большая куча конского навоза. На свежем снегу повсюду виднелись следы лошадиных копыт. Задумался Даго: а почему это бочка для воды возле колодца с журавлем перевернута, и вода вылилась из нее огромной лужей. Кто же это так напрасно разливает воду, если натаскаться ее надо, прежде чем извлечь из глубин земли…

Со стороны леса в доме не было окон, только лишь слепые побеленные стены. Даго направил жеребца на другую сторону, с тремя окнами, закрытыми тонкой звериной шкурой и с низкой дверью. Обычно, он сразу же соскакивал с коня, отгоняя собак. Из низкой двери к нему выходил седельщик. Теперь же вокруг царила тишина…

- Эй! Эй! – громко позвал Даго.

Свистнула стрела и ударила в позолоченную пуговицу на конском чепраке. Вторая стрела пролетела у Даго мимо уха. Пестователь услышал скрип створок ворот, и тут же несколько всадников выскочило из конюшни седельщика.

Даго ударил жеребца шпорами, так что тот поднялся на дыбы. Затем помчался по комьям почвы в сторону леса, а пятеро всадников мчалось за ним, подгоняя лошадей короткими хлыстами. Дважды оборачивался Даго – на воинах были серые плащи, панцири, поблескивающие несмотря на раннюю зимнюю темноту шлем. Усмехнулся Даго, так как не было коня, быстрее Виндоса, знал он, что без всякого убежит он в Медвежий Овраг, оставляя нападающих сзади.

Но тут из леса перед ним высыпало четверо всадников с обнаженными мечами в руках, со щитами, панцирями, в шлемах и опять же в серых плащах. Теперь понял Даго, что попал в хорошо приготовленную засаду. Он резко потянул поводья на себя, так что жеребец зарылся копытами в комковатой почве, чуть ли не усевшись на задних ногах и захрипев от боли, нанесенной ему мундштуком. Даго бросился в бой. Сначала ударил щитом первого справа нападавшего, когда же тот парировал удар своим щитом, конь Даго уже успел встать на ровных ногах, и Пестователь нанес удар Тирфингом. Он увидел только лишь оскаленные зубы и широко распахнутые глаза человеческой головы, валящейся под копыта жеребца. Остальные уже были рядом, один спереди, двое других – с боку. А сзади галопом приближалось еще пятеро.

Даго парировал щитом удар чьего-то меча, кто-то сзади так сильно ударил его по голове, что на землю свалился шлем с конским хвостом. И вновь Даго направил меч в открытое плечо воина, который заграждал дорогу к лесу, и отсек тому правую руку. Вновь вздыбил он Виндоса, а клинок Тирфинга летал влево и вправо. Тем, которые его атаковали, показалось, что очутились они среди молний, такими быстрыми были удары меча Даго. Но те, что прятались в конюшне седельщика, были уже близко, слышны были их окрики и сопение мчащихся галопом лошадей. "Вот как погибнет Пестователь", - подумал Даго и нанес колющий удар прямо в грудь очередного противника, рассекая его кольчугу и нанося глубокую рану. Чувствовал Даго, что не сможет защититься, окруженный шестью врагами. Пугающей показалась ему ярость и молчание людей в серых плащах. Какой же огромной была их ненависть, что хотели они его порубить в молчании, без привычных в подобных случаях военных воплей и ругани. Слышен был только стук мечей и щитов, храп лошадей.

Вдруг из леса выскочило четверо всадников в черных плащах. Услышал Даго их боевой клич – резкий и протяжный. Тут уже движения нападавших утратили свою силу, ибо почувствовали они себя попавшими меж двух огней. Этим кратким мгновением тут же воспользовался Даго и без труда отсек голову тому, кого только что ранил, и который уже валился в седле. Четверо людей Спицимира с обнаженными мечами напало на оставшихся в живых пятерых врагов. Неожиданность этого нападения была настолько огромной, что те развернули лошадей и стали удирать к хижине седельщика. Даго подогнал жеребца шпорами и помчался за удирающими.

- Еще одного. Еще одного, - повторял он негромко, видя, как уменьшается расстояние между ним и последним из недавних противников.

А у того конь споткнулся на комьях вспаханной земли и упал на передние ноги. Тут же Даго поравнялся со всадником и одним ударом отделил его голову от туловища. Друг рядом с ним оказались люди Спицимира. Даго остановил их громким криком: "стой!". Зачем гнаться за кем-то, если на поле боя остался человек с отрубленной рукой. Он расскажет, кто были те люди, которые покушались на жизнь Пестователя.

На место сражения вернулись шагом. Только воин на окровавленном снегу был уже мертв. Это кто-то из людей Спицимира, видя, что враг не может защищаться, добил его ударом копья в горло.

- И кто они такие? Кто их наслал?

Даго говорил с трудом, с трудом захватывая воздух в легкие..

- Это кто-то из богачей, господин. У всех хорошие лошади и справное оружие.

- А вы откуда здесь взялись?

- Староста Спицимир говорил нам, что слишком много воинов сопровождало тебя на охоте. Слишком многие знали, что ты сам бываешь у седельщика.

Один из воинов Спицимира, с черными, вислыми усами, с упругими и быстрыми движениями, соскочил с коня и подошел к какому-то из убитых.

- Ты, господин, положил трупом четырех. Выходит, это правда, что ты родом из великанов, - сказал он. Затем склонился над обезглавленным трупом и отрезал у того кошель с пояса. Разорвал завязки и высыпал себе на ладонь золотые солиды и серебряные динары. – Погляди, господин. Это не бедняк, не обычный разбойник, что шастает на дорогах. Приглядись, господин, к их одежде, их кольчугам, мечам. А лошади? Хорошо ухоженные и красивые…

Пестователь лишь кивнул.

- А вы не распознали лиц кого-либо из тех, что лежат там, либо тех, кто сумел сбежать?

Воины отрицательно покачали головами. Тогда Даго обратился к воину, срезавшему кошель:

- Как тебя зовут?

- Ченстох, господин.

- Получишь от меня награду: станешь лестком и теперь станешь везде меня сопровождать.

- Давайте завезем убитых в Гнездо и выставим их тела на торге, - предложил Ченстох. - Глядишь, кто-то их и узнает.

Только Даго распорядился иначе:

- Снимите с них доспехи, заберите кошели, отловите разбежавшихся лошадей. Продайте все в Гнезде. Все что заработаете – ваше. Но никто не может узнать о том, что здесь со мною случилось. Даже мои лестки, стоящие сейчас лагерем в Медвежьем Овраге.

- Неужто не желаешь ты, господин, узнать имя предателя, что наслал убийц на тебя? - удивился Ченстох.

- Трупы убитых затащите в дом седельщика. Если он сам и его невольницы мертвы, выведите лошадей и скотину. А всю хижину с покойниками спалите. Очень многие меня ненавидят, многие желают мне смерти. Я сам выберу для себя имя изменника, сам подниму на него меч. – Задумался Даго, а через мгновение прибавил, заставляя воинов удивиться еще сильнее: - Это хорошо случилось, что на меня напали. Ведь я разленился, предался разврату, вместо того, чтобы крепче держать меч в руке. Ибо бывает такое, что неважно, кто конкретно желает твоей смерти, главное: кому я желаю смерти.

Сказав это, он галопом покакал в сторону Медвежьего Оврага, а воины занялись исполнением его приказов. И когда Даго еще тем же днем, возвращаясь в Гнездо с лестками, увидал на небе облако черного дыма, это означало, что в хижине седельщика все были убиты наемными убийцами, даже невольницы.

- А ведь горит там, где дом седельщика, - обратил внимание Даго один из лестков.

Тот лишь пожал плечами и даже не глянул в ту сторону.

На следующий день утром канцлер Херим попросил разрешения поговорить с Даго:

- Трех красивых невольниц держал для тебя седельщик, господин мой. Говорят, будто бы ты приказал убить седельщика и тех женщин, после чего приказал сжечь их хутор.

- Это бремя вины, Херим, я возьму на себя, - мирно ответил Даго.

- Ты не веришь мне, господин, - печально сказал Херим.

- Так учили меня из Книги Громов и Молний в главе об осуществлении власти: "И не будешь верить отцу своему, и матери своей, а прежде всего – детям собственным и всякому, который слишком уж к тебе приблизится". Почему же забыл ты, Херим, что зимовать я должен был у богачей Дунинов в Познании, их хлеб есть, их вино и пиво пить, охотиться и веселиться с ними? Вышли немедленно туда гонца, пускай готовят для меня и моей челяди достойные комнаты и теплые местечки для пятидесяти лестков, которых я с собой заберу. И тебе пускай достойные палаты приготовят, поскольку нравится мне, когда ты не только при мне, но и со мною. Еще возьму я с собой Спицимира и пять десятков его воинов в черных плащах. Ведь ты у меня Десница Справедливости, а он – Шуйца Справедливости. В Гнезде же останется Зифика и Ящолт, который станет управителем Гнезда. Им я дам сто пятьдесят лестков м две сотни щитников. Как ты считаешь, не мало ли это, чтобы Гнездо оставалось в безопасности?

- Гнездо будет в безопасности. Но только не ты, господин, в граде Дунинов. Легко будет им пронзить тебя мечом или отравить. В Познании нельзя будет тебе заснуть, не обнажив предварительно своего меча. Но ведь у тебя столько богатеев. Зимуй у Авданцев, зимуй у Палуки, но только не в доме наибольших твоих врагов, которые никогда ни тебе, ни мне не забудут, что мы погубили их родичей, Лебедей.

Совершенно неожиданно Даго сказал на это:

- Убили седельщика и его сыновей, загубили трех моих невольниц, а на меня напало десять оружных.

- Это ужасно, господин, - перепугался Херим. – Не думаешь же ты, будто бы я кому-то сказал…

- Не думаю, - отрезал Даго. – Только не узнал я никого их тех, кто покусился на мою жизнь. Но ты указал мне их.

- Я, господин?

- Сам же сказал: не зимуй в доме наибольших твоих врагов.

- Тем более: нельзя тебе зимовать в змеином логове.

- Ошибаешься, - презрительно пожал плечами Даго. – История повелителей учит, что большинство из них было убито в собственных дворцах, а не в домах врагов. Не буду я в безопасности ни у какого седельщика, в собственном дворище, нигде и никогда, пока живет комес Дунин, а я не повелеваю Познанией. Как, собственно, переводится слово "комес"? Это не то же самое, что и "князь"? Что значит больше: "князь" или "Пестователь"?

- Не знаю.

- Мы узнаем это, когда останется или комес, или Пестователь. Так что обращай внимание на то, что будешь есть, что будешь пить, какую девку станешь лапать, поскольку даже в ложе может быть спрятан стилет.

Когда на следующий день Даго Господин и Пестователь отправлялся в Познанию, все люди из Гнезда высыпали на улицы и на дорогу, чтобы поглядеть на его лицо. Ибо многие считали, что больше он уже не вернется.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ПОЗНАНИЯ

Целую зиму провел Даго у Дунинов в их могучей твердыне, выстроенной на Тумском Острове, посредине главного речища реки Варты. Двор у Дунинов был с двумя крыльями, весь из древесины лиственницы. Дворищн окружали валы из ящиков, такие же высокие, как в Гнезде, но рядом с крепостью на острове мог поместиться лишь небольшой посад. Так что мост на Варте соединял главное дворище с подградьем, построенным на берегу реки. Именно это подградье-посад сейчас сильно укрепляли, и только лишь первые морозы прервали земляные работы.

В саму крепость Даго смог завести только два десятка лестков и три десятка спицимировых воинов в черных плащах. Дунины оправдывались теснотой, и действительно: по домам и сараям под валами в страшной тесноте гнездилось более трех сотен прекрасно вооруженных воинов в синих кафтанах. Для потребностей Пестователя было отдано одно крыло дворища: там располагался он сам, Херим и Спицимир, а так же лестки и люди Спицимира. Во втором крыле поместилась челядь Пестователя, то есть первородные сыновья из наилучших родов полян. Пятеро Дунинов с женами и кучей детей пришлось удовлетвориться главной частью дворища. Остальные лестки и воины в черных плащах были размещены в посаде за рекой.

Только лишь после прибытия в Познанию Даго понял, насколько могущественны были Дунины, которым подчинялось множество меньших городков и вёсок, вплоть до самого Края Вольных Людей. Уже сама крепость заставляла задуматься об их силе, и не без причин заставляли они себя называть комесами. Самых главных Дунинов было пятеро, а предводителем у них был самый старший возрастом – комес Дунин, которого называли Толстым, у него было целых семь жен и бесчисленное количество детей. Даго, который поначалу подсмеивался над комесом, во всем согласился с ним, чтобы показать свое дружеское отношение к хозяевам. "Комес Дунин", - только так обращался он к Дунину Толстому, а тот отвечал: "Пестователь Даго". Но причин для столкновений всегда было достаточно много, поскольку и в посаде, и в самой крепости раз за разом вспыхивали ссоры между воинами Пестователя и Дунинов; споры эти всегда примирялись кем-то из людей Спицимира в черных плащах или же кем-то из хозяев. Но если не считать этих ссор или даже небольших стычек между воинами, ни Даго, ни Херим, ни кто-либо из их ближайшего окружения не открыл, будто бы кто-то пытался посягнуть на их жизнь и волю: Дунин Толстый и не скрывал того, что раз сто мог бы отобрать жизнь у Пестователя, только не позволял ему так поступить древний обычай, заставляющий уважать гостя, делая того неприкасаемым.

Херим предостерег Даго, что, скорее всего, Дунины только лишь притаились и ожидают подходящего случая. Шпионы Херима, разосланные по краю, время от времени перехватывали посланцев, которых Дунин Толстый посылал в Край пырысян, и даже Волкам или к князю Караку, чтобы те предоставили комесу Дунину оружную помощь в случае мятежа против Пестователя. Сколько посланцев удалось перехватить Хериму, но сколько их добралось до цели? Фактом было то, что, к примеру, князь Гедан щедро заплатил Дунинам за высланное теми по Висуле зерно, воск и мед, зато медлил с оплатой для Палуки и Авданцу, а прежде всего – самому Пестователю. Похоже, не верил он в крепость и длительность его власти.

Дунины и двор Пестователя проводили зимние дни, охотясь в околицах Познании или устраивая длящиеся допоздна богатые пиры во дворище. Охоты как раз поставляли мясо для столь большого числа воинов.

На эти охоты, столь любимые воинами, ведь если ты не охотишься на людей, следует тренироваться, охотясь на диких зверей – отправлялись богато одетыми, прекрасно вооружившись, с громадной сворой собак. К сожалению, с добычей возвращались не всегда, так как Дунинов иногда сопровождало по два десятка воинов, а Даго – такое же число лестков. Никто из людей не желал удаляться от других ради погони за добычей, чтобы не позволить себя предательски убить, так что охотились в куче и осторожно, скорее поглядывая на себя, чем на зверье. А отсутствие добычи оправдывали лежащими в лесах большими снегами.

Кк-то раз выследили громадного кабана, который, фыркая во все стороны и ранив собак, чуть ли не столкнулся с жеребцом Даго и через глубокие снега сбежал на высокие холмы. Погнался за ним Даго, и на вершине, где было множество сломленных ветром деревьев, вонзил в лохматую спину целых два дротика, а потом спрыгнул с коня и добил раненого кабана ударом меча. Когда же стоял он так над истекавшим кровью диким зверем, догнал его Толстый Дунин, который вовсе и не был толстым, самое большее – полный, с широким, налитым салом лицом, с бровями, заслоняющими ему глаза.

Исходили паром лошади, наполняя резкий зимний воздух запахом своего пота и переваренного овса. Светило зимнее солнце, и вершины холма видели перед собой эти двое громадное пространство полей и лесов.

- Вот она лежит, господин, земля Дунинов. Веками сидим мы здесь, защищая народ перед врагами, - сделал широкий жест рукой Толстый Дунин, а потом закончил мысль. : - А ты прибыл сюда не столь и давно. Карлица Хельгунды рассказывала, что родом ты из простых людей. Нет в тебе благородной крови.

И ответил ему Даго:

- Твой дед был самым обычным воином, которому Нелюб Пепельноволосый отдал во временное распоряжение твердыню Познанию. Но когда пришел Голуб, объявили вы себя повелителями Познании, ты же сам приказал называть себя комесом. Зачем так?

- Не знаю, - ответил изумленный Дунин. А немного подумав, прибавил. – Быть может, следует так делать, чтобы вырасти, как растут деревья? Не все деревья в пуще одинаково высокие и толстые.

- А я тебе скажу, что наибольшее желание человека - это власть над другим человеком, затем над сотнями людей, а потом и над тысячами, а над всем народом. Учили меня у ромеев, что владение людбми бывает самым сладчайшим делом и вместе с тем самым горьким, это одновременно и самое опасное занятие, и вместе с тем – самое простое, поскольку все, что ты скажешь, всегда быдет наиболее точным, умным, и пускай был ты гадок лицом, сразу же становишься красавцем. Да, это правда, что родом я из простых людей. За то ты взялся из рода воров, укравших власть над Познанией.

- Хочешь и нами владеть?

- Не знаю. Но иногда чувствую, что владеть людьми так же скучно, как и охотиться на кабанов. Возьми его себе, комес, ибо не испытал я радости, когда его убивал.

- Кметь, Пестователь, видит лишь на величину стай собственной земли, взгляд его не достигает дальше, чем головы его коров. Это мы защищаем его от врага. Сам он не умеет защитить свою вёску. Неужто ты, господин, словно лестк, что ненавидит всяческую власть? Чего ты, собственно, желаешь?

- Я желаю любить тебя, комес Дунин, и ради того прибыл к тебе. Еще взял я тебя в свое пестование, поскольку, равно как и кметь, что не видит выше головы своей коровы, так и ты, комес Дунин, не видишь выше своего старинного рода. А ведь над тобой имеется держава.

- И что такое держава?

- Когда не стало хватать вам соли, когда беспокоили вас Длинноголовые и Крылатые люди, Нелюб Пепельноволосый победил гопелянов и обеспечил вам всяческое добро. Уберег он вас и от неволи чужаков, но приказал вам перестроить Познанию, Крушвиц и свое Гнездо. Так сложилась держава, сложенная из множества родов, но объединенная одной целью: совместной защитой перед врагом. А потом, когда сел на трон Голуб Пепельноволосый, вы полаялись между собой, словно стая псов за стянутую с кабана шкуру. Каждый из вас тянул в свою сторону, пока держава не распалась. Почему не сохранили вы верности Голубу?

- Голуб был слабым и ни к чему не способным. Вместо крови в его жилах текла вода. И решили мы, что с тех пор будут владеть Дунины. И зачем же ты, из простого народа, лезешь в эти дела и желаешь над нами возвышаться? Желаешь власти и богатства? Разве не понимаешь ты, что должен каждый следить своего умения? Один обладает умением делать колеса для возов, другой – умение обрабатывать землю и собирать зерно, а другой рождается, чтобы править.

И сказал Даго:

- А не подумал ли ты о том, что вспомнит о земле этой История? Вполне возможно, ты и не знаешь, что это такое. Так говорю я тебе, что грозные франки пробьют вал народов между Альбис и Вядуей, и в один прекрасный день появится у нашихврат История. Если мы не будем к этому приготовлены, тогда прокатится Она по нам словно громадный кабан, и все мы сделаемся невольниками.

- Будто разбойники напали мы на Калисию и сравняли ее с землей…

- Потому что опасной была она для нашей державы. Теперь же купцы станут продавать свои товары не в Калисии, а у тебя, Дунин, или же в Гнезде. От своего отца получил я зачарованный меч и болезнь, называемую Жажда Деяний. Устами ворожеев сказали боги, что должен я пробудить спящие народы, дабы не сдались они Истории. Не желаю я ничего для себя. Вот скажи, присвоил ли я себе чужое имущество или чужую женщину? Разве нет рядом со мной Ольта Повалы, чтобы, когда подрастет он и обучится искусству воевать, не взял он в свое владение Крушвиц? Не желаю ли я отдать Голубу его Гнездо, если только он жив и объявится ко мне? Разве не отдал он мне добровольно Священную Андалу, дабы взял я все эти земли в свое пестование, будто отец и будто мать? Погляди на мой белый плащ, он весь потерт. Позолоченный панцирь я получил от цезаря ромеев; выбросил я павлиньи перья из своего шлема и насадил на него обычный конский хвост. Не желаю я ни княжеской короны, ни титула комеса или даже короля. Я желаю вас лишь защищать и пестовать, дабы росла ваша сила, дабы унизили вы врагов ваших.

- Ты часто повторяешь слово "История". Скажи: что это такое?

- Это знания и наука, которую познал я при дворе цезаря ромеев. Правление и самих правителей оценивает она лишь по тому, каких целей они достигли. Она делит их на слабых и неспособных, хотя, возможно, были они полны доброты и добродетелей. Выделяет же она могучих и сильных, называемых великими, хотя, быть может, величия своего достигли они путем измены, вероломства, бесчисленных преступлений и войн. Для Истории важна лишь великая цель. Сквозь пальцы глядит она на средства, благодаря которым эта цель достигнута. Она же возвышает победителей и презирает побежденных. Так что учи Историю, Дунин.

- Хорошо, господин. Только знай, что нет в моем сердце измены, - заявил Дунин, кладя ладонь на сердце.

Глянул в его глаза Даго и не обнаружил в них измены. Только искусство управления людьми научило его, что измена зреет постепенно, а потом неожиданно извергается, словно огонь, охвативший сухой хворост. И не было важным, что скрывает сердце Дунин, раз измена заполняла мысли и душу Даго. Имелось в нем осознание того, что столь большой – как Познания – твердыни не может он оставить в руках гордых комесов. Хорошими и верными были законы ромеев, плохими были права франков. Почему это повелитель должен быть зависимым от тех, которых он взял в свое пестование? Как смел Зигфрид Нибелунг не прибыть по призыву своего владыки? И не сделает ли того же самого завтра комес Дунин?

Подъехали воины Даго и Дунинов. Увидели они Даго и Толстого Дунина, дружелюбно стоязих возле туши громадного кабана. Издали они из грудей окрик радости и триумфа. Увидели они, как Даго ставит обутую в красную кожу ногу на косматой туше окровавленного зверя, давая им знак, что это он убил. Откуда было им знать, что в этот миг думал он, как бы поставить ногу на окровавленных телах Дунинов.

На следующий дент Толстый Дунин устроил большой пир в честь пестователя. Вино пили из позолоченных кубков, наливали его из посеребренных кувшинов, еду подавали на посеребрянных мисках. Богатство Дунинов буквально лезло в глаза, и было ясно, что в состоянии они перекупить повелителей соседствующих держав, чтобы выступили те против Пестователя.

- О, Господин мой и Пестователь! – воскликнул во время пира Толстый Дунин. – Каждый золотой кубок, из которого сегодня выпьешь ты мед или вино, станет твоим. Так что пей как можно больше!

Даго опорожнил золотой кубок, затем смял его в пальцах и бросил в угол.

- Не нужно мне твое имущество, комес Дунин, ни твои женщины, ни земли твои, ни титул.

С того вечера что-то странное случилось с Пестователем. Очень редко приходил он на пиры, зато, время от времени, приказывал он будить свою челядь, седлать лошадей и во главе лестков выезжал он в леса и поля, рассыпая искры десятков факелов. Не зная отдыха мчал он через громадные сугробы, иногда даже целых три дня не было его. Рассказывали в Познании, что охотится он за мучающими кметей разбойниками и развешивает их по деревьям, а еще раздает серебряные динары нищим обитателям окрестных вёсок. Когда же пробовали у того или иного лестка выпытать, что делает Даго во время таких вылазок, говорил он, словно бы его тому научили: "Наш Пестователь за своим счастьем гоняется". А поскольку все таинственное пробуждает воображение, стали в Познании складывать о Пестователе песни, в которых будто дух появлялся он по ночам в вёсках, дабы нести справедливость, карать бандитов и делать бедных богатыми. Возвращаясь же из этих походов – как правило, днем, в полдень – ехал он через посад по главной улице, чтобы могла его видеть толпа. И тогда казался он людям каким-то богом, возвращающимся с поля битвы, с развевающимися белыми волосами, с золотым камнем на лбу, поблескивающим, будто кусочек самого солнца.

На эти таинственные, странные и даже, как считали некоторые, безумные эскапады, Даго не забирал лишь Херима и Спицимира, а так же воинов в черных плащах последнего. Херим отговорился от ночных вылазок, утверждая, будто бы морозный ночной воздух вызывает у него длительный кашель. А Спицимиру сам Даго не позволял себя сопровождать, так как хотел, чтобы в его отсутствие кто-то присматривал за помещениями, в которых он проживал сам, и в которых гостили его люди. Еще выдал он Спицимиру, что опасается, чтобы в один прекрасный день не закрылись перед ними ворота Познании, чтобы не встретил он открытого бунта Дунинов. Так что кто-то должен был оставаться на месте, чтобы предупредить его перед подобным, а никого лучшего, чем Спицимир он не видел.

И на самом деле, похоже, лишь Спицимир догадывался о причинах, которые вызвали такие безумные ночные вылазки. Даго просто метался, будто огромная птица, которая сама зашла в клетку. Когда собственными глазами увидел он крепость Познанию и могущество Дунинов, еще сильнее возжелал он захватить ее, а могущество Дунинов раздавить. И вместе с тем понимал он, что пока что слишком слаб для этого, сотня его воинов не могла победить трех сотен Дунинов, причем, в их собственной крепости. Вот и безумствовал он от ярости, сотни предательских мыслей рождалось и умирало у него в голове, охватила его такая горячка, что только мороз и мчащийся ветер могли остудить ее. Иногда он размышлял над тем, а не вызвать ли Авданца с Палукой, выскочить потихоньку из крепости, а затем окружить ее своими войсками и осаждать град. Но и для этого был он слишком слабым, так как захватить град на острове было труднее, чем захватить Крушвиц или Гнездо. В конце концов, пришлось отступить от идеи осады и уйти отсюда униженным.

Так что снова и снова неожиданно будил он всех и отправлялся в заснеженные леса, переходя скованные льдом ручьи и озера, высиживал ночи в хижинах кметей и молчал, вызывая изумление и страх. Не знали Дунины, что об этом думать, был ли Даго более страшен, когда сидел в Познании, или же больше пробуждал страха, когда разыскивал разбойников и словно безумец мчался на своем белом Виндосе, пока весь жеребец не покрывался пеной. Говорил он, что тем самым закаляет свою приближенную челядь и свое войско. Только кто-то открыл людям, что в молодости заболел Даго болезнью, называемой Жажда Деяний, и теперь не может долгое время сидеть в бездеятельности. Пытались подсунуть ему какую-нибудь смазливую молодку купеческого звания или их придворных служанок, Пестователь же отталкивал такую от себя, ибо, как утверждал сам, боги заставляли его удерживаться от телесных желаний. Так что росло удивление к нему не только со стороны простого народа, но и в войсках Дунинов, так что обеспокоился этим Дунин Толстый.

От князя Карака получил он издевательскую весточку, что, раз не подал он руку помощи осажденной в Гнезде княжне Хельгунде, рз отдался в пестование Даго, пускай теперь еще сильнее сгибает выю. От пырысян пришло известие, что они перессорились между собою и теперь готовятся поравняться понесенными обидами. От Длинноголовых пришло сообщение, что их повелителя свалила болезнь, а от Крылатых людей – что воинов у них всего лишь столько, чтобы обеспечить безопасность собственных границ. Князь Гедан горделиво молчал, но знали все, что его воины никогда не покинут своей твердыни, так как опасаются нападения аскоманов, которых подстрекал против него повелитель Юмно, князь Хок.

По совету всего семейства Дунинов, выбрался Дунин Толстый на самую Воронью Гору, где сложил в жертву рослого телка, окропил его кровью священный камень, а мясо раздел жерцам и ворожеям, попросив их, чтобы пояснили они ему, почему травит его самого странное беспокойство.

Долго глядел в огонь Дунин Толстый, а длинноволосый ворожей бормотал непонятные слова. Время от времени он прерывал свои бормотания и спрашивал у Дунина:

- Что видишь ты в огне, комес?

- Ничего не вижу, - отвечал ему Толстый, поскольку именно так и было в действительности.

Когда же ворожей в третий раз спросил о том же самом и получил такой же ответ, заявил он:

- Раз ничего ты не увидел, это означает, что ничего и не можешь увидеть.

Рассердился комес Дунин и захотел убить ворожея, но вспомнил он, какая судьба встретила Гизура и удержался от преступления.

И тогда устроил Дунин Толстый громадный пир, так как более страшными казались ему вылазки Пестователя, чем его присутствие во дворище. Пестователь выпил много меда, перескочил через стол и под звуки музыки сам станцевал танец меча, пробуждая восхищение присутствующих женщин. Но прежде чем закончил он танцевать, перескочил через столы Дунин Бородатый и тоже начал исполнять танец мечей. Но сделал он это столь неудачно, что чуть не ударил клинком Пестователя. Жизнь Даго спас лишь позолоченный панцирь.

Пир тут же прервали. И сказал Пестователь Дунину Толстому:

- Ты должен осудить своего брата, ведь он чуть не лишил меня жизни.

И осудил Дунин Толстый своего брата, Дунина Бородатого, посадив его на неделю в комнату под замок.

На следующее утро объявил Даго, что травит его Жажда Деяний, и потому желает он драться на мечах. Кто получит его, получит от Херима сто золотых нумизматов.

Но тут же предупредил Даго, что меч его зачарован Одином, и если вытащит его ихножен ради битвы – должен будет пасть труп. Обрадовался Дунин такой возможности убить Пестователя, не прибегая к измене или же заговору, и нашел в своем войске человека по имени Богуш, который лучше всех владел мечом, и не было никого в Познании, кто бы лучше сражался.

Вышел Даго в своем белом плаще на двор крепости, без шлема, только лишь со Священной Андалой на белых волосах, в золотистом панцире, с круглым щитом. И встал против него Богуш, в красном кафтане, в толстой кольчуге, с удлиненным щитом. Меч Даго был короче меча Богуша, да и сам Богуш казался выше ростом, шире в плечах.

Разрешено было, чтобы на бой глядели женщины Дунинов, воины и чернь из посада. Было это как раз в полдень пятого дня месяца сбора осколы, когда на реке начал трескаться лед, а в воздухе чувствовался скорый приход ранней весны..

Опустил Богуш на лицо личину франкского шлема, и стал совсем пугающим, словно чудище какое. Прикрыл он левое плечо покрытым листовым металлом щитом, и с длинным мечом в правой руке начал наступать на Даго. Но тут словно молния блеснул меч Пестователя и страшно рубанул Богуша. Если бы тот не прикрылся щитом, плечо точно было бы отрублено.. Затем сделал Богуш шаг вперед и трижды замахнулся мечом, и всякий раз его удары парировал щит Пестователя. Когда же готовился Богуш принять на правое плечо очередной удар Тирфинга, конец клинка Пестователя вдруг очертил вокруг него светящийся круг, затем, совершенно неожиданно, очутился в левой руке Пестователя и ударил Богуша в левый бок, пробив кольчугу и ломая ребра. Зашатался Богуш, и туд Даго рубанул его по шее и снес голову.

Следящие за боем женщины были ужасно возбуждены, ноздри у них дрожали, словно крылышки мотылька, когда же рванул поток крови из перерубленной шеи Богуша, некоторые из них вскрикнули, словно при наслаждении с мужчиной, одна же – самая младшая жена Дунина Толстого – бросилась Даго на шею и поцеловала его в губы.

Отодвинул ее от себя Пестователь, с жалостью глядя на труп, спрятал меч в ножны и сказал:

- Хороший был воин. Только мой меч проклят и обязан убивать. Пускай каждый это запомнит.

Седьмую жену Дунина Толстого звали Людкой, насчитывала она уже девятнадцать зим. Была она высокой и стройной, с красивым лицом, с черными бровями и румяными щеками. После боя, на пиру, кокетливо улыбалась она Пестователю, трижды посылала она к Даго свою служанку с известием, что готова она встретиться где-нибудь наедине с Даго, и что желает она от него ребенка. Только Пестователь опасался засады, хотя уже два месяца не было у него женщины, и мучился он неуспокоенным желанием. Таскали ему Херим, и его слуга, Зидал, различных девок из града, только опасался Даго, что все это ловушки Дунинов, которые тут же заявят, что насилует женщин в их доме. И предвидения его исполнились. Дело в том, что Херим в этом плане себе ни в чем не отказывал, раз за разом затаскивая к себе в ложе женщину их посада или даже служанку супруги кого-нибудь из Дунинов, и однажды разнеслась весть, будто бы похитил Даго Людку, спрятал ее где-то и насыщается ее прелестями. Дунин Толстый со своими братьями и несколькими воинами вошел в крыло дворища, занимаемое Пестователем, и выдвинул ему обвинение:

- Похитили у меня жену, Людку, - заявил он. – Имеются люди, которые видели, что сманил ее в угол крепости твой слуга Зидал, после чего она пропала. Говорят, будто бы понравилась она тебе, и это ради себя ты приказал ее похитить.

- Обследую я это дело и рассужу, - сурово заявил на это Даго, после чего кивнул охранникам, и те встали так, что пришлось Дунинам и их воинам отступить.

Воцарилась во дворище Дунинов взаимная вражда и подозрительность. И ясно было, что в крепости у Дунинов перевес над Даго, и если дело дойдет до открытого боя, Пестователь будет побежден.

Вызвал Пестователь к себе Спицимира и приказал тому найти Зидала и Людку. А еще вызвал Даго к себе Херима и открыто спросил у него:

- Так это ты, Херим, пожелал дать волю своей похоти?

Херим не ответил. Он лишь опустился на колени у ног Пестователя и свесил голову. Сказал тогда Даго:

- Тебя я наказывать не желаю. За тебя ответит Зидал. Ты же отдашь ему приговор.

Утром Спицимир в окружении своих воинов в черных плащах привез в Познанию Зидала и Людку. Нашел он их в какой-то хижине неподалеку от града, в которой они ожидали Херима.

Никого не допустил Даго к Зидалу и держал его под охраной Спицимира. На посаде крепости приказал о поставить позорный столб, созвал людей к полудню и вот там-то, на глазах сотен семей ремесленников и купцов, Херим прочитал приговор Зидалу:

- Нет большей никчемности, нежели та, если кто-то проявляет лакомое желание к женам чужим и к имуществу чужому. Мой слуга Зидал ради своей похоти украл жену комеса Дунина Толстого. Потому-то, прямо на глазах ваших, получит Зидал пятьдесят ударов батогом.

С изумлением глядел Зидал на Херима, которому столько раз поставлял женщин, ведь по его же приказу, а не ради собственного сладострастия, похитил он Людку. Так почему же не на спину Херима падут удары кнута, а на спину Зидала, послушно исполнявшего приказы? И кто выдержит пятьдесят ударов батогом? Видел Зидал смерть перед собой, и ясно увидал суть искусства правления.

И вот так, на глазах всего двора Дунинов, а еще челяди Даго и жителей посада, сорвали с Зидала верхнюю одежду и привязали к позорному столбу. А здоровяк с кнутом начал его бить, так что кожа лопалась от ремня, и капли крови стекали на снег.

Получив десять ударов, Зидал попросил, чтобы приблизился к нему Пестователь, поскольку желает он признаться во всех своих винах.

Стонущим, едва-едва слышимым голосом произнес Зидал:

- А правда такова, господин мой, что это Людка попросила Херима, чтобы ее похитил.

Правда и то, что канцлер Херим подстрекал против тебя твою жену, Зифику, рассказывая ей о твоих любовных похождениях с Хельгундой. Покарай его тоже, господин мой, если он не защищает меня, а только лишь приглядывается к мукам моим.

Хотя Зидал говорил тихо, услышали его слова Дунины, а так же Херим. Положили Дунины ладони на рукоятях мечей своих, готовился к смерти Херим. Только Даго воскликнул:

- Врешь, злодей!

Вытащил он свой Тирфинг и отрубил Зидалу голову. Только не по причине гнева, но затем, чтобы виновник перестал болтать языком, ибо обо всех этих вещах Даго знал от Спицимира.

И тогда-то дерзко сказал Дунин Толстый:

- Слыхал я, господин, будто бы имеются такие, что отдали тебе собственных жен и дочерей, чтобы породниться с тобою. Но вот с Дунинами у тебя такого не получится. Не смешивают вино с пивом. Не смешивают кровь благородную с кровью выродившихся карлов.

Побагровел Даго. Он понял, что Дунин ищет открытого с ним сражения, поскольку именно здесь, на крепостной площади, он сильнее.

- А знаешь ли, Дунин Толстый, что ты оскорбил величие? – промолвил Даго.

- Не знаю я, что такое величие, - ответил на это Дунин.

- Давай оставим здесь своих воинов, а сами пойдем в посад, среди народа, - предложил Пестователь. – Если увижу я твое величие, тогда я паду перед тобой на колени, а не ты передо мной.

Эти слова заинтересовали Дунина Толстого, а поскольку был он тщеславным и переполненным гордыней, он отправился с Пестователем к народу в посад, оставляя свои войска в крепости. Шли они рядом с друг другом между лавками купцов и толпами людей – Дунин Толстый в своем зеленом бархатном плаще, в позолоченной кольчуге и золотистом шлеме с павлиньими перьями, а рядом неспешно ступал Пестователь в посеревшем плаще, с обнаженной головой и белыми своими волосами. Впервые простые люди увидали этих великих мужей так близко, пешком, не верхом. Дунина Толстого знали по его тяжелой руке и по тому, что грабил он купцов и ремесленников, чтобы умножить свои богатства. Спицимир же уже несколько недель рассказывал, что Пестователь дает волю. На лбу Пестователя видели люди кожаную повязку с камнем, который, казалось, испускал золотые искры. Рассказывал Спицимир, что в Гнезде и в Крушвице, а так же по дорогам, по которым Даго ехал, достаточно было коснуться краешка его белого плаща, и слепой обретал зрение, хромой начинал превосходно ходить, все тайные болезни убегали из человека.

Так что увидел комес Дунин, как люди падали на колени перед Пестователем, а калеки, ползком, пытались коснуться краешка его белого плаща. Протягивали к этому плащу руки и женщины, которые не могли зачать дитя, а езе такие, что не могли избавиться от коросты и чирьев, и даже глядеть на таких было отвратительно.

- Давай возвращаться, господин. Знаю я уже, что такое величие, - сказал в конце Дунин Толстый. – Давай придем к согласию на глазах народа.

И обнял Пестователь Дунина Толстого рукой, а тот обнял Пестователя, и так вернулись они в крепость, сопровождаемые толпой народа, который настырно пытался прикоснуться к Даго. А ожидавшие их воины, и Дунинов, и Пестователя – вздохнули с облегчением, что еще не сегодня случится бой, а может его и вообще не будет.

С веселым лицом вошел Даго в свою комнату в крыле дворища Дунинов. Он приказал подать себе кувшин вина, из которого – как это вошло в обычай – поначалу должна была отпить служанка, или же чашник, который вино принес. Не желал он видеть ни Херима, ни Спицимира, ни кого-либо из Дунинов. Он пил из золотого кубка и прохаживался по толстому ковру. Тем временем, среди народа и воинов распускались слухи, что это Дунины сами похитили жену Дунина Толстого, чтобы возвести напраслину на Пестователя. Рассказывали, что во время одной из охот, устроенных под Познанией, на едущего в одиночестве Пестователя напал целый десяток людей, так он их всех победил своим заколдованным мечом. Вспоминали и о том, как во время танца с мечами Дунин Бородатый чуть не заколол Пестователя. И для многих сделалось ясно, что Дунины неблагодарностью платят за то, что взяли их в пестование, и что привезли богатую добычу из Калисии. Раздумывали о том, что же будет, если немилость Пестователя падет на Познанию. Кто-то даже клялся, что камень Священной Андалы на лбу Пестователя рассыпал снопы искр, что могло предвещать пожары.

А под вечер в посад, а потом и в крепость заехало пять десятков лестков из Гнезда. Прибыли они в полном вооружении, но десятка полтора из них радостно дули в рога , пищалки, стучали в бубны.

- Сын у Пестователя родился! Первородный сын! – орали всадники.

Херим приказал выкатить им несколько бочек пива; Дунины тоже, желая показать, что радуются вместе с Пестователем, выкатили бочки с пивом для своих воинов, а наиболее богатые купцы и ремесленники начали даром раздавать пиво простым людям. Вся Познания наполнилась песнями, звками пищалок и бубнов, ведь была причина для радости.

Дунины собрались в комнатах Дунина Толстого, они тоже не скрывали своего удовольствия. Повелители града были уверены, что обременительный гость покинет их крепость, чтобы поспешить в Гнездо и увидеть своего первородного сына. Дунин Толстый отправился в предоставленное Пестоователю крыло дворища и попросил, чтобы его допустили пред лицо Даго.

- Господин мой и Пестователь, - покорно молвил он, опустившись на колени. – Позабудем о междоусобицах, раз такое счастье тебя повстречало. Наверное, уже завтра пожелаешь ты поспешить в Гнездо, потому сегодня устрою я для тебя прощальный пир с музыкой и плясками.

- Хорошо, - улыбнулся ему Даго и поднял хозяина с коленей. Дунин Толстый вернулся к своим, разрешил пить до упаду и приказал готовить пир. Много золота должен был потратить Дунин, чтобы принимать у себя в гостях Пестователя, который вот-вот уедет, а они, Дунины, снова будут крепить свое могущество. Когда же подойдет подходящий момент и когда будет дан знак от пырисян и князя Карака, они поднимут открытый мятеж. Но сейчас они для этого еще слабы.

Сделалось темно, и в комнате Даго зажгли каменную лампу. Пестователь со Спицимирром стояли у окна и слушали, как весело празднуют воины во дворе крепости, освещенном десятками факелов. Звуки пищалок доносились даже из посада. Но в сенях перед самыми дверями Даго стояли два десятка его прибывших из Гнезда воинов, время от времени раздавался стук оружием.

Они ожидали, когда примет их Пестователь и выслушает известия о рождении сына.

- Как далеко еще до родов? – спросил Даго у Ящолта, который прибыл с этими людьми.

- Говорят, что уже вскоре… - ответил на это Ящолт.

Даго кивнул и вытащил Тирфинг из ножен. Спицимир и Ящолт покинули комнату и во главе тех двух десятков воинов направились через сени вглубь дворища Дунинов. Пестователь в своем позолоченном панцире, шлеме с конским хвостом и в белом плаще направился за ними.

- Дайте место Пестователю, направляющемуся на пир! – воскликнул Спицимир.

Пир не был еще готов, слуги только-только подавали мясо на столы в главном зале. В своих комнатах еще находились Дунины и их женщины, приукрашивающиеся к пиру. Никому не казалось странным, что со двора в здание входили пьяные воины Пестователя, чтобы припасть к его ногам и выразить свои пожелания. Таким вот образом Спицимир провел в дворище пять десятков своих воинов, сейчас носящих белые плащи. И таким вот образом началась резня в Познании. По три воина врывались в комнаты Дунинов и разило хозяев мечами. Убивали мужчин, женщин, даже детей. С посеревшим от ужаса лицом глядел Херим, как Даго собственноручно убил Дунина Толстого, его шесть жен, пощадив только Людку. Говорили, что кровь лилась даже по лестницам с верхнего этажа на нижний, в каждом углу слышны были бряцание оружия и стоны, только ведь тем, что были во дворе, все отзвуки казались связанными с начинающимся пиром. Белый плащ Пестователя был забрвзган кровью. Как будто бы этих жертв было мало, Даго приказал зверски убивать всех принадлежавших к роду Дунинов. От запаха крови у людей кружилась голова, только запах этот, казалось, пьянит словно вино и побуждает к новой резне.

В главной части дворища у Дунинов было где-то три десятка воинов, одетых в синие туники. Они отбросили мечи и позволили закрыть себя в зале для пиров. Никто не защищал комеса и его братьев, его дядьев и племянников. Рассказывали, что некий Кжесомысл убивал даже младенцев в колыбелях, если то был дуниновский помет, а потом пал к ногам Пестователя, целуя обрызганный кровью край его плаща, и воскликнул:

- Вот, господин наш, плата плата наша за седельщика и измену!

И сказал Даго:

- Встань. С завтрашнего дня станешь ты управлять Познанией.

Спрятал Пестователь в ножны свой окровавленный меч. С этого мгновения он лишь стоял в громадных сенях первого этажа и слушал стоны, видел потоки крови, стекающие по деревянным ступеням. Под полой его плаща спряталась Людка, а потом подбежал и Херим, перепуганный ненасытным желанием убивать, проявленным людьми Спицимира и лестками. Его, Херима, Спицимир тоже приказал убить. Потому припал он к ногам Даго и укрыл голову под длинной полой белого плаща.

- Господин мой, - молил он. – Зидал обманул тебя. Я ничего не говорил Зифике о твоей любви к Хельгунде..

- Прощаю тебе, поскольку ты мне нужен, - усталым от убийств голосом сказал Даго. – Поженю тебя с Людкой, поскольку под одним плащом укрылись. Ты похитил ее, чтобы ославить меня, теперь же станешь счастливым мужем жены Дунина Толстого.

А потом поднял он с пола Херима с Людкой и отправился с ними в то крыло дворища, где проживала его челядь. Перепуганные первородные сыновья многих родов притаились по углам, опасаясь мести Дунинов. Успокоил их всех Даго, заметив среди них музыкантов, которые здесь тоже попрятались, а среди них – раненного Дунина Бородатого, и приказал он:

- Играйте музыканты. А ты, Людка, станцуй, как только можешь, красиво. – После того он тяжело опустился на лавку, обнимая рукой молоденького Ольта Повалу. Когда же заметил, что юноша отодвигается, потому то плащ Даго был липким от крови, сказал: - Если не нравится тебе кровь на моем плаще, выходит, и повелитель тебе не люб, ибо невозможно властвовать, не проливая крови. Тебе всего лишь четырнадцать лет, но я сделал тебя воеводой и поставил во главе войск Повал. Отдай свою власть кому-нибудь иному, если не мила тебе кровь на белом плаще.

Раненный Дунин Бородатый, ползая по полу и оставляя на нем кровавый след, приблизился к ногам Пестователя, желая укрыть свою голову под плащ его, чтобы спасти свою жизнь. Сказал тогда Даго Ольту Повале:

- Отруби ему голову. У тебя в руке меч, и ты воевода.

Побледнел Ольт Повала, ибо было ему всего четырнадцать лет. Тем не менее, вынул он меч из ножен и на глазах у всех тремя ударами отрубил голову Дунину Бородатому. Тогда Даго Пестователь намочил свою рукавицу в крови Дунина Бородатого и пометил кровью лица Херима, Людки и всей своей челяди. А после того сказал:

- Теперь все мы помечены кровью Дунинов, и никто никому не станет здесь не люб. Играйте, - вновь приказал он музыкантам. Те заиграли, а Людка пошла по кругу, изгибая тело свое. Тем временем, убийственное сражение перенеслось из дворища на крепостную площадь, где разгорелось с удвоенной силой. Воины в синих туниках, которых нападение застало врасплох, побросали свои мечи на землю; некоторые из них пытались защищаться в конюшнях. Только ворота крепости закрыли наглухо, никто не мог сбежать, и если кто не бросил меча, падал мертвым.

Людка изгибалась в танце, дробила шажки в такт ударов в бубен, ее маленькие ножки в кожаных сандалиях размазывали кровавое пятно по полу. Даго набросил на нее тяжелый взгляд; Херим сладострастно облизывал губы языком. Оба представляли себе одно и то же: обнаженные стройные бедра, движущиеся под темно-зеленым платьем, вышитым серебряной нитью, девичьи маленькие грудки под белым шелковым кафтаном, на котором позванивали три золотые цепочки. Когда в танце ее руки вздымались вверх и двигались, будто два живых существа, тогда широкие рукава кафтана сдвигались вниз, и они могли видеть белые плечи женщины.

- Приведи ее в мою комнату, - сказал Даго Хериму.

Ведом ему был язык глаз, потому уставил он свой взор в глаза Херима. В них увидал он ненависть и страх. Только страха было гораздо больше, потому Даго и не вытащил свой Тирфинг из ножен.

Он направился через сени, освещенные пляшущим огнем факелов. Повсюду валялись людские останки, женщин и мужчин, из каждого угла доносился хрип умирающих. Ноги Даго скользили на лужах крови, сворачивающейся теперь на досках пола, он жадно втягивал в ноздри ее всепроникающий запах. И он уже не испытывал в себе радости убийства, охватившей его, когда отрубил он голову Дунину Толстому. Ведь, говоря по правде, никогда ему не нравились убийства и кровопролитие. Вот только был ли иной путь, чтобы добыть Познанию? Можно ли было иным способом построить государство, разбудить спящего великана и ввести его в историю? Добренький Голуб загубил свою державу, потому что разодрали ее богачи. Как объединить ее, как только не убийством и рубкой голов гордецов? Именно в этот момент он ни на миг бы не усомнился перед тем, чтобы отрубить голову и Хельгунде. Ну почему один-единственный миг слабости повелителя, щепотка проявленной к кому-то жалости тут же перерождалась в опасность не только для него самого, но и для всего государства? Ведь ясно же было, что когда-нибудь Карак пойдет на полян, чтобы потребовать наследие жены Голуба Пепельноволосого. По причине одного мгновения слабости всего лишь одного человека два войска встанут друг против друга и начнут кровавую битву. Погибнут сотни воинов, в то время, как могла бы погибнуть всего одна красивая женщина.

Даго прошел в свою комнату, которую постоянно охраняли два человека Спицимира. Там он бросил на пол окровавленный плащ, снял позолоченный панцирь и ремень, на котором висел меч. Расстегнул кафтан с кружевной отделкой на рукавах, так как показалось ему, что и на них видит он следы крови. Затем поглядел на свой обнаженный торс – тот был чистым и белым.

Открылась дверь, в комнату вошла Людка, затем дверь за ней закрылась. Казалось, щеки ее горят, губы были красными, словно женщина напилась крови, пролитой в сенях, через которую пришлось ей переходить. Ноздри у нее трепетали, в глазах Людки увидал Даго телесное желание.

Неспешными движениями сняла она с себя супружеский чепец, распустила свои темно-русые волосы, словно незамужняя девица. Вползла она меж колен Пестователя и начала гладить его беловолосую голову. Тогда он подтянул ей платье до самого пупка, и в прохладной комнате охватил его головокружительный и пробуждающий похоть теплый запах женщины. Потом повернул он ее и, наклонив ее спину книзу, вошел в женщину сзади, как жеребец входит в кобылу. Она первая познала наслаждение и выгнула спину дугой, дрожа всем телом. Он же еще долго входил и выходил из нее, поскольку давно уже не было у него женщины, и телесное желание оставалось в нем как бы приглушенным.

Перед рассветом по деревянному помосту прошел Даго прямиком со двора на защитные валы, где тут же начал его хлестать холодный и кусающий предвесенний ветер. На валах и ниже, на дворе, догорали факелы и масляные лампы, валялись ободранные от оружия и дорогой одежды трупы мужчин и женщин, некоторые совершенно нагие, другие же в одном нижнем белье. От ветра шевелились языки пламени факелов, и только лишь они казались живыми, поскольку вся крепость лежала в какой-то пугающей мертвенности и неподвижности. Раненные уже скончались, солдаты, измученные бесчисленными убийствами, спали; ниоткуда не доходило никакого звука шороха или стона. Шумела лишь за валами река, переполненная плывущим льдом. Громадные льдины бились о деревянные опоры моста, налезали друг на друга, накапливались и валились вниз, уплывая с течением. Даго показалось, что на реке тоже происходит какое-то страшное сражение, еще не завершенное чьей-то победой.

Спали и посады: тот, что под крепостными валами, и второй, который на берегу реки. С какой-то странной, извращенной радостью подумал Даго, что никто еще из горожан и купцов не знает, что Познания сменила повелителя, что нет уже Дунинов, а есть только он – Пестователь. Сражение завершилось внутри крепостных стен, за закрытыми на ночь воротами. Вопли, которые, возможно, и проникали за пределы валов, даже за реку, наверняка воспринимались как знаки празднования по причине рождения сына у Пестователя. "Народ любит смену повелителей", - подумал Даго в соответствии с науками об искусстве правления людьми, представляя, как еще сегодня будут все танцевать, пить и петь в посадах, приносить ему подарки и знаки почтения, восхвалять его мудрость, любовь свободы и справедливость.

Бесшумно появился рядом с ним Спицимир, а через мгновение – еще и Ящолт с Херимом. Спицимир был без шлема, темные его волосы местами склеились в стручки от засохшей людской крови. На плаще Ящолта тоже были многочисленные кровавые пятна. Только плащ Херима оставался безупречно белым, хотя и он сегодня ночью встречался со своей смертью. "Ничего, загрязнишься. Сильно еще загрязнишься", - подумал о нем Даго и с удовольствием поглядел на лицо Ящолта. У этого девятнадцатилетнего юноши была очень белая кожа и девичья красота; светлые волосы были лишь ненамного темнее волос Пестователя. Это он со Спицимиром придумали коварный план захвата Познании, ввели в крепость воинов Пестователя, чтобы радоваться его якобы только что родившимся сыном.

Полююил Даго Ящолта, и теперь чувствовал, что любит его словно брата, которого у него никогда не было. Вот только это ранее не известное ему чувство любви к кому-то пробуждало в нем недоверие. В соответствии с науками, которые получал он у ромеев, следовало постоянно проверять верность человека, которого ты полюбил.

Даго поднял руки и показал Ящолту пустые ладони.

- Вновь нет у меня для тебя ничего, Ящолт, хотя это именно ты помог мне взять власть над Познанией. Но я уже решил, что градом станет управлять Кжесомысл, поскольку он убивал моих врагов быстрее и более умело, чем другие.

Ящолт пожал плечами.

- Не желал я Познании. Я люблю драться, а не управлять хозяйством. Я скучал в Гнезде, и вот только лишь, когда нахожусь рядом с тобой, мой господин, чувствую, что живу по-настоящему.

- Всегда ты будешь при мне, - ответил на это Пестователь и правой рукой обнял Ящолта, крепко прижимая к себе.

Тут вмешался Спицимир:

- Что сделать с трупами, повелитель? Похоже, их следовало бы убрать. Или ты хочешь показать их народу, чтобы он испытывал страх перед тобой?

- Что посоветуешь, Херим? – с издевкой обратился Даго к своему канцлеру.

Вчера он приказал Спицимиру убить Херима за то, что тот был ближе к Зифике, чем он сам. И за то, что канцлер похитил Людку, не обращая внимание на то, что это может возбудить гнев Дунинов и подвергнуть Пестователя опасности. Но тот укрвл голову под его плащом, и Даго припомнились времена, когда они путешествовали через пущи по дороге к усыпленным великанам. Он, Херим, первым поверил в могущество Даго. Не так дегко расстаться с подобным человеком только лишь по причине его слабости к женщинам.

Херим испытывал страх. Он знал, что Даго приказал его убить, но потом отозвал свое указание. Еще знал он и то, что предал Даго по причине своей любви к Зифике.

- Так что сделать с трупами? – повторил свой вопрос Спицимир.

Это не было только лишь вопросом, но проверкой верности и чувства вины. Только лишь белый плащ Херима не был запятнан кровью. Не ожидали ли от него чего-нибудь такого, что поразит всех своей жестокостью?

- Трупы убитых следует бросить среди льдины в реке. Всех. Мужчин, женщин и детей. Пускай раздавят их ледовые завалы и понесут туда, куда еще не распространяется твоя власть, Пестователь. Правитель должен пробуждать страх.

Так сказал Херим, и Даго согласно кивнул.

- Ты прав. Разбуди воинов, сделайте все до рассвета. Потом вызовыи женщин из посадов, пускай вымоют полы и лестницы во дворище. Меня уже начинает мутить от запаха крови. А вечером, Херим, приготовь пир, поскольку возьмешь в жены Людку, которая ожидает тебя в моих комнатах. Ведь ты же похитил эту женщину, выходит, сильно ее желаешь.

Поклонился Херим и по деревянному помосту вернулся во дворище, чтобы разбудить воинов и побросать трупы в реку.

А через какое-то время Херим записал:

"Кто желает стать повелителем, должен перестать быть обыкновенным человеком. То, что обычного человека позорит – повелителя возносит и укрепляет. То, что у обычного человека является слабостью, у повелителя становится силой, грех становится добродетелью, а жестокость приносит великие плоды. Увидал плывущие по реке голые трупы последний из Дунинов, Дунин Лебедь, господин града у слияния реки Велны с Вартой, и охваченный страхом прислал Пестователю своего первородного сына и пятьдесят оружных воинов, чтобы Пестователь взял их в свое пестование и сделался более сильным. Благодаря этому, не погиб род Дунинов, но по милости Пестователя прибавил лишь могущества. Подобно, и один их комесов в краю пырысян, за рекой Нотець, когда услышал про трупы, плывущие по Варте, хотя перед тем замыслял отправиться к Познании и помочь Дунинам, неожиданно сменил свое намерение и заявил, что неподходящее это время для похода, реки вышли из берегов и полны льда. А после того заключил с Пестователем вечный мир. Из этого же следует, что жестокость обычного человека следует карать со всей суровостью, но жестокость повелителя лишь укрепляет силы его державы."

Сообщение о смерти Дунинов оба посада приняли с удивительной радостью. Улицы и градские торги зазвучали пронзительным голосом пищалок и глухими ударами в бубны. Богатые купцы выкатили из подвалов бочки с пивом и угощали им всех, кто только имел желание пить. На улицах громко пели и танцевали, по домам пировали.

Три дня и три ночи продолжалась свадьба Херима и вдовы после Дунина Толстого. На него в крепость прибыли наибольшие купцы и ремесленники, и даже многие из тех, ктоеще вчера командовал отрядами воинов Дунинов. Это к ним и к своим лесткам обратился Пестователь:

- Вот к чему приводит желание возвыситься над другими и принимать звания комесов и князей. Всегда заканчивается подобное нарушением древних обычаев. Разве это не стародавний наш обычай, что гость, прибывший в дом ваш, становится неприкасаемым? Разве не кормят его, когда он голоден, не поят его, когда испытывает он жажду, разве не отдают ему собственной жены или дочери, когда он испытывает телесное желание? И что же я, гость Дунинов, их отец и мать их, получил от своих хозяев? Измену и заговоры. Дважды моей жизни угрожала опасность, и только лишь проницательности моего канцлера Херима благодарен я, что все еще жив. Это он, когда понес его гнев, приказал убить Дунинов вместе с их потомством. Клянусь вам, что сам никогда не стану я комесом или князем, но останусь для вас добрым Пестователем.

И радовались люди тому, что новый их господин не станет возвышаться. Восхищались они и Херимом, что спас жизнь Пестователю и по праву взял в жены женщину, оставшуюся после Дунина Толстого, ведь была она молодая и красивая, а жалко ведь такую убивать.

Под конец третьего дня свадьбы вызвал Даго Херима к себе и так сказал ему:

- Возьми двадцать лестков и незамедлительно отправляйся в Гнездо. Зифика вскоре родит мне ребенка, я желаю от тебя получить сообщение, будет ли у меня наследник.

- Это же моя свадьба, господин мой. Неужто не разрешишь ты мне провести хотя бы ночь с Людкой? – удивился Херим.

- Что важнее, Херим, твоя ночь с женщиной или дела державные?

- Я могу выехать завтра. Позволь, господин мой, хотя бы одну ночь провести со своей женой.

- Ты похитил ее, Херим, не глядя на то, что это на меня падет бесславие и гнев Дунинов. Потом за твою голову заплатил своей твой слуга Зидал. На твоем месте, я немедленно побежал бы готовиться в путь, поскольку не могу я забыть, что это ты помог Зифике узнать о моей любви к княжне Хельгунде. Так что езжай в Гнездо осторожно, глядя, чтобы не напал на тебя кто по дороге, или чтобы не рассердился на тебя кто-нибудь из моих лестков. Будешь мне верно служить в Гнезде, зная, что здесь я стану опекуном твоей красавице-жене.

Молча поклонился ему Херим и сразу же выехал в Гнездо. Он держался несколько в стороне в отряде, которым командовал, ибо преследовала его мысль, что может получить удар ножом в спину. По дороге он поклялся сам себе с этого момента служить Даго так же верно, как и ранее, ибо знал уже, что у повелителя имеются тысячи глаз и тысячи ушей, а еще тысячи уст обращаются к нему, рассказывая о чьей-нибудь ненависти или же измене. Напугало его осознание того, что хоть и носит он дорогие одежды и занимает наивысший в державе пост канцлера, но в любое время дня или ночи несколько людей Спицимира в черных плащах могут закрыть его в клетку из прутов орешника и отвезти эту клетку в какую-нибудь затерянную в лесах вёску, где превратится он в животное, как было это до момента встречи с Даго.

Как только он прибыл в Гнездо, его тут же вызвала к себе Зифика. Она сидела на громадном седалище, живот у нее был громадным, лицо опухло, на коже многочисленные пятна. Она не заботилась о своей внешности, даже не расчесала своих ранее таких чудных, черных волос. Закутанная в бархатную материю, она показалась Хериму какой-то колдуньей, а не той прекрасной воительницей, которую он когда-то полюбил.

- Даго Господин и Пестователь, - поклонился Херим и в течение всей беседы не поднимал глаз, чтобы невидеть уродства Зифики. – Даго Господин и Пестователь, - повторил он, - добыл Познанию и убил комеса Дунина Толстого, а так же выбил все потомство Дунинов.

- Это хорошо, - услышал он странный, хриплый голос, а не звучный, как когда-то, голос Зифики. Неужто, беременность даже голос у женщин меняет?

- Ворожеи сказали, что я рожу мальчика, - говорила Зифика. – Мой сын должен стать князем или королем большой державы.

- Пестователь не любит подобных званий, госпожа, - обратил ее внимание Херим.

Та хрипло рассмеялась.

- А разве сам Пестователь вечен? Вскоре я вызову сюда савроматских воинов. Мы захватим во владение Край Вольных Людей, Длинноголовых и Крылатых. Мы же захватим и твердыню Гедана.

Херим молчал. Он был канцлером и был ознакомлен со всеми известиями о могуществе соседствующих с ними краев. Не слишком хорошо было бы захватывать во владение Край Вольных Людей, ибо тогда могли бы выступить пырысяне, тут же становился лицом к лицу с силами племен Волков за Вядуей. Война с Крылатыми Людьми означала войну с Караком. Князь Гедан в любой момент мог попросить помощи у наемников аскоманов. Так что Зифика говорила глупости. Но Херим молчал, поскольку поразили его слова: "Пестователь не вечен". Он чувствовал, что обязан повторить их Даго, предостеречь его перед Зификой, которая сейчас напоминала ему беременную волчицу. Только лишь волчица, воспитывающая потомство, могла быть страшнее ее. Но он подумал, что Даго и так узнает про эти странные слова Зифики, ибо, как у каждого властителя, у него сотни глаз и сотни ушей, а его слуга Спицимир слышит не только высказанные приказы, но и, возможно, слова, произнесенные где-то далеко.

Херим покинул Зифику и, чтобы позабыть о травящем его беспокойстве, приказал привести себе какую-нибудь дворовую девку. Та не была такой красавицей, как Людка, но, в конце концов, та тоже попадет в его ложе. Ночью ему снилось, что он попал в клетку из прутьев лещины, и Зифика острой веткой колет его в щели между орешинами. Он проснулся, весь залитый потом и с болью в груди. Херим понял, что по дороге в Гнездо он простудился. Но утром он отослал гонца в Познанию, в письме он сообщил о собственной болезни и словах Зифики, поскольку сон показался ему пророческим.

Тем временем в Познании, в те дни, когда жители града, а так же окружавших вёсок и городков оказывали Пестовалю честь и складывали подарки, в город на санях прибыло шесть человек, одетых в серые епанчи и кожухи из овечьих шкур. Они наняли дом в посаде над рекой; хозяину сообщили, что они купцы. Но тот высмотрел, что ночью в своей избе они зажгли свечи, на стол поставили крест, сами же, опустившись на колени, шептали молитвы на непонятном языке. Тут же узнали про них люди Спицимира, а тот сообщил про это и Даго. Задумался Пестователь, а потом приказал, чтобы люди Спицимира, переодевшись мелкими бандитами, схватили одного из прибывших и затащили в подвал во дворе, где от Толстого Дунина осталось устройство для растягивания и пыток. Ибо хотел Даго знать, кем были эти люди, откуда и зачем прибыли они в Познанию.

Поздним вечером покинул Даго Людку и спустился в подвал, где Спицимир с тремя своими вынимали какому-то мужчине руки и ноги из суставов. Этот человек знал язык склавинов, но под влиянием боли чаще выкрикивал слова на чужом языке, в котором Даго распознал греческий. И, прежде, чем скончаться, а случилось это под утро, узнал от него Даго о вещах необычайных. Так вот, во время похода ромеев на остров, называемый Крит, Великий Конюший Василий заколол военачальника Бардаса в шатре императора Михаила III и объявил себя соправителем – императором ромеев. Было это событие плохим или хорошим для склавинских народов – этого Даго не знал. Михаил III желал окрестить все склавинские страны и сделать из них, при поддержке ромеев, громадную силу, направленную против франков. Василий считал иначе. Он думал о примирении с франками и о совместном с ними походе против сарацин. И какая идея победит, если теперь они правящие совместно императоры?

…Прежде чем умереть, сообщил еще тот человек, что царь булгар Борис и вправду позволил себя окрестить и принял имя Михаил, но, опасаясь зависимости собственной страны от ромеев, потребовал собственного патриарха, так как боялся подчиняться Фотию. Когда же Михаил III и Фотий не дали на это согласия, Борис-Михаил обратился к Старой Роме и к папе Николаю I, который тут же выслал к нему легатов, а те начали выгонять ромейских монахов.

С серьезными трудностями встретилась и религиозная миссия Константина и Мефодия в Великой Мораве у Ростислава. Они не были епископами, не могли рукополагать священников, в связи с чем распространение христианства шло с трудом, хотя христианское учение вели они на языке склавинов. Да и сам Ростислав, после поражения, которое нанес ему Людовик Тевтонский, опасался открыто выступать против франков, а прежде всего – против баварских епископов, которые, узнав о мисси Константина и Мефодия, почувствовали для себя угрозу в своих правомочиях по распространению епархий на Великую Мораву и часть Паннонии. В частности, наиболее заядлым в этом вопросе был епископ Анно из Фрайзингена, который управлял папскими владениями в Баварии, и в том случае, если бы папа позволил Константину и Мефодию распространять христианствво под влиянием ромеев, то есть Фотия, он начал шантажировать папу римского, что не станет платить податей с папских владений. Ибо баварские епископы, как из Пассау, так и из Зальцбурга, охватить своим управлением Великую Мораву, чтобы в свой карман собирать церковные подати. В этой ситуации папа римский распорядился, чтобы Константин и Мефодий прибыли в Рим и защитились от обвинения, якобы ересью было проведение мессы на любом ином языке, кроме древнееврейского, греческого или латыни. Ростислав, не желая иметь каких-либо конфликтов с франками, согласился на то, чтобы братья отправились в Рим…

Но миссия их учеников в Великой Мораве все так же действовала. Император Михаил III, несмотря на неприятности с булгарами, не отказался от идеи распространения своего влияния и на другие страны склавинов. Так что шестеро монахов, при негласном согласии Ростислава отправились к висулянам, чтобы князь Карак согласился принять христианство. Только Карак отказался от уговоров, поскольку Христос казался ему богом, достойным презрения. Тогда монахи отправились дальше на север, услыхав о нарождающейся новой силе Державы полян.

Монах скончался под утро. Тогда Даго приказал, чтобы Спицимир выбросил его тело в реку, а потом повесил в посаде какого-то воришку, а монахам сообщил, что покарал убийцу их собрата, который полакомился на его кошелек. Долго молились монахи за душу воришки и убитого им монаха, после чего попросили Спицимира устроить им встречу с Даго Повелителем и Пестователем.

Ночью, в огромном зале для приемов, только лишь в присутствии Спицимира, принял Даго монахов от великого князя Ростислава. К изумлению Спицимира, он надел на шею цепь с крестом и делал, подобно монахам, своей правой рукой знак креста на груди, на лбу и плечах. Выслушал он их советы по обращению своих земель в христианство, кивал головой, соглашаясь, в особенности же, когда ему рассказывали, как Мефодий проклял князя Карака за то, что тот неоднократно изгонял христианских монахов из своей державы. И предсказал еще Мефодий, что князь Карак будет пойман в неволю и окрещен на чужой земле.

Когда же закончили они говорить, перебивая один другого, Даго поднялся со своего кресла и начал речь, прохаживаясь по всему залу. Говорил он по-гречески, так что Спицимир не понимал его слов, но иногда возбуждался – и тогда излагал по-склавински. Иногда его слова казались Спицимиру безумными, иногда же угадывал он в них великую мудрость и предусмотрительность.

- …Христианский я властитель, так что держава моя христианская. Раз сам я буду спасен, то и народ мой спасен будет… Я не могу согласиться с пребыванием вашей миссии в моей державе и распространением новой веры, если не знаю я: истинна она или фальшива. Пускай вначале римский папа и другие епископы решат, что можно, а чего нельзя, имеете ли вы право учить вере на ином языке, помимо древнееврейского, греческого или латыни… Дергают нас язычники со всех сторон. Ссорится со мной князь Карак, язычник и святотатец, который взял себе в жены Лже-Хельгунду и угрожает, что, мол, теперь он имеет право на трон Пепельноволосых. Как же могу подать я руку брату своему, Ростиславу, когда разделяет нас держава языческого князька? Пускай ударит Ростислав на Карака, разобьет силы его, и тогда встретимся мы в Каррадононе, и я отдам приказ окрестить свой народ, как и сам был я окрещен… Император Михаил III обещал мне много золота, если создам я склавинскую державу на тех землях, где мы сейчас находимся. Почему вы прибыли ко мне с пустыми руками? Новой верой я смогу накормить лишь душу своего народа, но не накормлю его ртов и животов… Что вы, братья, видите на моей голове? Языческую повязку. Привезли ли вы корону, и имеется ли среди вас архиепископ, который может помазать меня священным елеем и сделать Помазанником Божьим? С пустыми руками вы приходите, вот с пустыми руками и уйдете.

Сказав это, подошел Даго к окну в зале приемов, открыл его и, указывая на освещенный факелами двор крепости, сказал под конец:

- Здесь, в этом месте будет выстроено каменное святилище, посвященное умершему на кресте Богу. Здесь вы станете обращать в веру и крестить весь мой народ. Вот только как же должен я его построить, ели вы приходите ко мне с пустыми руками?... Я дам вас сани, лошадей, воинов для охраны и безопасно проведу до своих границ. Но передайте Ростиславу и императору Михаилу III, а так же соправителю – императору Василию, которого люблю я, словно брата, ибо это он меня воспитал и обучил искусству правления людьми, что мне нужно золото и воины, чтобы сделать свою страну христианской. Я верный слуга патриарха Фотия, но пока папа Николай I не обдумает, что есть истинно и хорошо, что правдиво, а что фальшиво, вашей миссии я принять у себя не могу…

С раскрытыми от изумления ртами слушали его слова мнахи из миссии Константина и Мефодия. Они ожидали встретиться с неотесанным варваром из языческой державы, тем временем, обращался к ним, то на греческом, то на склавинском языке человек ученый, прекрасно ознакомленный с политикой и в вопросах веры. Золотая цепь с крестом висела на его груди, делал знак креста, говорил о Боге Едином, о Святой Троице, о Духе Святом, который родился – не известно, то ли от Отца и Сына, то ли от Отца через Сына…

Ушли монахи, уже покорные; в посад их сопровождали воины Спицимира. Монахи обещали повелителю полян, что станут уговаривать пресветлого князя Ростислава, чтобы тот ударил на державу висулян и раздавил святотатца Карака.

Даго же закинул в сундук свою золотую цепь с крестом и сказал Спицимиру:

- Пировал я у патриарха Фотия и видел, как тот нежно обнимал Великого Конюшего Василия. Пировал я и с главнокомандующим Бардасом, видел, как нежно целовался он с Великим Конюшим Василием. А после того Василий ударил его кинжалом в сердце и сделался соправителем. Это он учил меня, что кинжал открывает дорогу к трону…

- Так ты примешь христианство, господин? – с тревогой в голосе спросил Спицимир. Даго подошел к окну, открыл его и вновь поглядел на крепостной двор, где должно было стать, по его словам, каменное святилище.

- Мне эта новая вера ни для чего не нужна, поскольку досюда власть ромеев, а так же франков, не достигает. Но мой сын или внук, Спицимир, должен будет выбрать: либо принять веру от ромеев, либо от франков. Ибо, если мы постоянно будем расширять границы, то точно так же могут делать и франки, в конце концов, придется нам встать лицом к лицу. И, либо принять крест, либо вытаскивать мечи. Царю булгар, Борису, ближе к ромеям, чем нам; точно так же и князь Ростислав, а ведь каждый из них виляет словно заяц, за которым гонятся волки. Для властителей эта вера хорошая, но плохая для простых людей. Сам я всего лишь Пестователь, но мой внук или правнук станет королем и помазанником Божьим. Если народ дает кому-то власть, точно так же легко он может ее и отобрать; Бог не столь скор к тому, чтобы отбирать власть, так что лучше получить ее от него, а не от народа. Вот подумай: год за годом наносят франки удары то ободритам, то волкам, то сорбам. В конце концов, они пробьют этот вал, что отделяет их от нас. Сорбы – самые слабые, тогда мой сын или внук всьретится с франками где-то в нижнем течении реки Вядуи. Мне бы хотелось, чтобы к тому времени он был помазанником Божьим, ибо это может спасти нас от уничтожения.

Мало что из всего этого понял Спицимир, так как мало знал он о ромеях и франках, а еще меньше – о новой вере, которая не была обычной религией, но и своеобразным способом порабощения народов. Но той ночью понял Спицимир, что Пестователь глядит дальше и глубже, чем иные, поскольку овладел наукой управления людьми, которая представляет собой умение говорить ложь с помощью правды...

Рано утром отправились монахи в обратный путь в Великую Мораву, а в полдень прибыл гонец от Херима, у которого имелся свой шпион при дворе Ростислава в Довине. Рассказал он, что случилось удивительное дело: прибыл в Довин сын Людовика Тевтонского, Людовик Младший, и попросил у преславного князя Великой Моравы оружной помощи против собственного отца.

Случилось так, что король Людовик Тевтонский дал Карломану Восточную Марку и Баварию; Карлу Толстому – Алеманию и Рецию, а Людовику Младшему – только лишь Тюрингию, Саксонию и Франконию, и тот почувствовал себя отцом обиженным. Так что за горами Карпатос готовилась новая война Великой Моравы с Людовиком Тевтонским, так что никакие уговоры монахов, чтобы Ростислав ударил на Карака, не могли быть им выслушаны. Пестователя в одиночку ожидала война с державой висулян, если Карак, согласно уговоров Хельгунды, накопит соответствующие силы и пожелает начать войну.

- Пошли отряд оружных за монахами, Спицимир, - приказал Даго. – Пускай они нападут на них под видом разбойников. Убьют всех и втайне прикопают. Ибо, раз так, а не иначе катится история, никто не имеет права узнать, что в державе полян властитель носит золотой крест на цепи. Не хочу я, чтобы уже теперб обратились ко мне глаза ромеев, папы римского или епископов из Пассау. Ведь по сути своей, сейчас я должен был бы встать перед ними словно карлик, я же хочу показаться им великаном.

Тем же самым днем прибежал Спицимир к Даго и сообщил ему, что монахи, жившие в посаде, оставили в доме на балке таинственные магические знаки, способные навлечь несчастье на Гнездо. Заинтересовавшийся Даго приказал привести себя в тот дом и, взглянув на знаки, вырезанные в дереве, рассмеялся:

- Это они по-гречески вырезали слова: "Христос победит".

- Так ты, господин, умеешь по-гречески не только говорить, но и писать? – поразился Спицимир.

- Разве не рассказывал я тебе, что обучался при дворе ромеев? Разве не получил я золотую цепь с крестом и титул графа от императора Людовика Тевтонского? Я сын великана Бозы, и все, что делаю и что знаю, тоже громадное.

- А Христос и вправду побеждает?

- Столь же могуч Аллах народа сарацин и покорных, только они от нас очень далеко. Братом Христа является могущественный Сатана, только у него чрезвычайно пугающее обличие. Опять же, у иудеев такой страшный и могущественный Бог, что они даже боятся произнести его имя. Много имеется богов, приносящих победу или поражение, только это зависит от повелителей и их воинов. Когда-нибудь мы выберем себе Бога, которого предназначит нам судьба франков или ромеев, поскольку они близко. Но правдой остается и то, что иногда и Христос побеждает, потому возьми острый нож и срежь с балки эти слова, ибо слова столь же грозны, как мечи. Искусство правления людьми предостерегает перед громадной силой слов и учит, как такими словами пользоваться. Срежь их с балки, поскольку сейчас это плохие слова. Не время сейчас победе Христа, зато самое время для победы Даго Повелителя и Пестователя.

Затем, к изумлению Спицимира, приказал он ему, чтобы тот незамедлительно отправился в сво1 Спицимеж и провел тайный разговор с карлицей по имени Милка.

- Проявил я слабость, и теперь она мстит мне. Моя слабость стала слабостью державы. До тех пор, пока живет Хельгунда или родит она ребенка, до тех пор у Карака будут права на трон Пепельноволосых и станет грозить нам войной. Как же могу я повернуть с войсками на запад, на восток или на север, когда с юга таятся висуляне со своими мечами? Убеди карлицу Милку в том, что большую получит она от меня награду, если отправится она к Хельгунде, отравит ее, а так же и дитя, если родит его княжна. Ибо ради добра собственной державы использование яда вовсе не гадкое дело.

Кивнул головой Спицимир, ибо раз уже ради добра державы воспользовался ядом, убивая несколько воинов и народных судей под Гнездом. Предупреждал он Даго, чтобы тот не жалел Хельгунду, и наконец-то понял Даго, что слабость повелителя – это слабость державы. Не обучался искусству правления людьми Спицимир, но знал он, что это в руках повелителя зло превращаетс в добро, а добро – в зло, так же быстро, как з одни лишь сутки день превращается в ночь, а ночь становится днем. Сел он тогда на коня и отправился в свое староство Спицимеж.

Спицимир был последним потомком могущественного когда-то рода Спицимиров, властителей в Спицимеже. Малорослый, с небольшим горбом и кривыми ногами, пробуждал он отвращение не только у ровесников, но и у собственного отца, потому-то научился жить в одиночестве, без потребности в чьей-либо дружбе. Когда он подрос, оказалось, что сильнее и более умело пользуется мечом, чем другие, зотя отцовский меч доставал ему чуть ли не до подбородка, ножны же волочились по земле. Но с тех пор не слышал он уже насмешек над своей уродливой фигурой, поскольку осмелившиеся насмехаться над ним переставали жить.

Когда исполнился ему двадцать один год, познакомился он по соседству с бедной, но чрезвычайно красивой девушкой, которая по непонятным причинам, имея семнадцать лет, ослепла. Именно ее, к радости ее родителей, взял он в жены, и родил с нею двоих детей. Женщина не видела его уродства, так что не могла испытывать к нему отвращения, наоборот, любила его большой любовью, поскольку он был к ней добр и внимателен, называл ее "ксени"⁷, богато одевал и окружал таким количеством слуг, которое мог себе позволить.

Но тут понравился Спицимеж роду Лебедей, напали они оружно, и ушел Спицимир с ранами на лице, увозя на коне свою слепую красавицу жену и двух детей малых. А поскольку тогда уже родились распри между Дунинами, Лебедями и Пепельноволосыми, прибыл он служить княжне Хельгунде, которая случайно открыла его удивительную способность слышать невысказанные слова. И как раз по этой же причине княжна Хельгунда приказала ему играть роль доносчика, за что Спицимир возненавидел ее. И мстил он ей впоследствии, повторяя ей услышанные или не услышанные известия о растущем могуществе Пестователя, о его чародейских силах.

В Даго же нашел Спицимир все то, чего сам желал иметь: замечательную фигуру, красивое лицо и громадную силу. Отдал он всего себя, дабы услужить ему, вкрался в его доверие и довольно скоро получил назад свой Спицимеж, куда и вернулся с женой и детьми. Всякий раз, когда он там появлялся, поначалу долго стоял на коленях у ног своей "ксени", восхищаясь ее красотой, замечательным телом, лицом с белой кожей, розовыми приоткрытыми устами, небольшим носиком и черными глазами, которые, к сожалению, оставались невидящими. С тех пор, как Спицимир начал служить Даго, он привозил ей самые красивые одежды и обсыпал драгоценностями; помещения града в Спицимеже украсил он словно княжеские покои. Дал он жене много слуг, в том числе – и карлицу Милку.

Вечером расчесывал он ее золотые волосы, а жена спросила его:

- О тебе рассказывают, якобы ты в большой милости у знаменитого Пестователя, ты же убиваешь для него людей.

- Коснись рук моих, ксени, и сама убедишься, что нет на них крови, - ответил Спицимир, и она прикоснулась к его рукам, убедившись, что те сухие.

- Говорят, будто бы носишь ты черный плащ, означающий смерть.

- Это правда, что ношу я черный плащ. Это ради тебя. Ты же видишь только черное, так что, возможно, и меня как-нибудь увидишь…

- Почему Пестователь дарит тебя такими милостями?

- Говорят, если кто не видит, то лучше слышит. Быть может, рядом с тобою развился во мне дар слышать невысказанные слова, им пользовалась Хельгунда для гадких целей; Пестователь же использует его ради великих целей.

- Скажешь ли ты мне, каковы мои невысказанные слова?

- Ты желаешь, ксени, знать, почему называют меня Спицимор, что означает, будто бы сею я смертельную заразу.

- О, да. Именно об этом хотела я спросить, - кивнула женщина, восхищенная его способностью слышать невысказанные слова.

- Ты помнишь, как напали на наш Спицимеж? Ты не видела убитых людей, слышала лишь их крики и стоны. Мы сбежали на моем коне, ты сама и наши дети. Помнишь, я поклялся вернуть себе Спицимеж и справедливо наказать обидчиков? Именно это я делаю, и потому меня называют Спицимором.

Жена ему поверила, потому что его любила, впрочем, он же говорил так убедительно. Она гладила его щеки, изуродованные шрамами от нанесенных ему мечом ран, касалась его горбатой груди, думая, что как раз такой и должна быть грудь красивого мужчины, ведь никогда никого другого она не касалась. Спицимир же рядом с супругой чувствовал себя счастливым, и совершенно не желал, чтобы она могла его еще и видеть.

Утром он затащил в конюшню карлицу Милку.

- Пестователь приказал, чтобы ты отправилась к Хельгунде и вновь пошла к ней на службу. Ты должна отравить и ее, и ребенка, если тот родится.

- Нет! Никогда, - ответила карлица. – Пестователь пбрезговал мной, нарушив данную в детстве клятву. Он пнул меня так сильно,что я упала, и у меня еще долго болела голова. По причине клятвы и нет у меня детей, хотя с многими мужчинами я жила. Я сама желаю видеться с Пестователем.

Отвез ее Спицимир в Познанию и ночью привел в комнату Пестователя.

Милка до сих пор была красива, хотя ростом оставалась с девочку. Она упала на колени и сказала:

- Я сделаю все, как говоришь, господин. Отправлюсь в Каррадонон, буду служить Хельгунде и, клянусь тебе, отравлю ее и дитя, если оно родится. Но и ты выполни свою присягу, данную мне много лет назад. Много было у меня мужчин, но ни от одного из них я не забеременела. Думаю, это по причине той самой клятвы. Ты обещал, господин, что поимеешь меня, и от тебя рожу я великана.

- А ты уверена, что то был я, Пестователь?

- Ни у кого на свете нет таких белых волос, как у тебя. Никто, кто только не из рода великанов, не мог бы пасти коров возле Черного Бора. Твою мать, карлицу, поимел великан Боза. Ты должен и меня поиметь.

Даго испытывал к Милке лишь отвращение. Он уже устал от постоянных занятий любовью с Людкой, с которой забавлялся после отъезда Херима. А кроме того, карлица напоминала ему о прошлом: выродившийся народ землинов, страх и нищету в холодном хлеву с коровами, чувство унижения, когда его изгоняли из рода, жизнь, похожая на существование дикого зверя, в Черном Бору, все детские страхи и чудовищное одиночество. Почему нельзя было стереть прошлое из памяти? Почему все время ему напоминали, что родила его женщина из рода карлов? В сонных кошмарах возвращалось прошлое, страх – что и он тоже выродившийся карлик, а не великан; Даго просыпался с резко бьющимся сердцем. Но сон можно было отогнать светом дня. Милка же стояла перед ним живая – ну как прогнать ее от себя? Что было важнее – смерть Хельгунды или собственное унижение? Каким образом превозмочь в себе отвращение к Милке, которые одновременно было и отвращением к прошлому? Что могло быть хуже, чем спариваться с карлицей и, тем самым, как бы и самому становиться меньшим?

Карлица сбросила с себя одежду и, нагая, легла на ложе, покрытое сшитыми шкурками молодых овец. Руки она заложила под голову, расставила ноги, слегка сгибая их в коленях. Даже в слабом свете единственной масляной коптилки должен был Даго видеть ее белую плоть с полными, округлыми грудями, красиво очерченный живот, полные бедра и черную кучку волос между ними, розовый вход в лоно. На ложе женщина уже не казалась маленькой, ее развитое женское тело, разбросанные по овечьему руну светлые волосы и зубы, блестящие в устах, приоткрытых телесным желанием, приказали забыть о прошлом. То, что было когда-то, вновь делалось всего лишь сном, реальностью же оставалось обнаженное женское тело, которое, время от времени, буквально сотрясалось похотью.

Упал на пол плащ Даго. Резким движением стянул Пестователь с себя блузу с кружевами, скинул штаны. Голый, подошел он к кровати и привстал на колени между раздвинутых бедер женщины, и тут она схватила его за шею и припала своими губами к кго устам. Даго вошел в ее распаленное нутро и удивился, что оно такое же глубокое, как у крупных женщин. Милка радостно запищала от первого же толчка, стала она царапать ногтями мужскую спину. Даго чувствовал, как в средине себя Милка сжимается и разжимается, как дрожат мышцы ее живота, как старается она поднять ноги еще выше, чтобы сам он вошел в нее еще глубже. Движениями бедер Милка всю себя подавала мужчине, а зубами кусала его губы до крови. Даго и сам впал в чувство наслаждения но сдерживал собственное желание, чтобы их соединение продолжалось как можно дольше. А под самый конец Милка бессильно откинулась, разбросав руки в стороны, он же, наконец, ударил в нее своим семенем.

Даго лежал на Милке недолго, ибо, как обычно после мгновения счастья с женщиной, делался он чутким и осторожным. Он поднялся с кровати, накинул на себя плащ, затем приказал, чтобы карлица покинула комнату. Но та его не слышала. Могло показаться, что она вообще утратила сознание. Когда же пришла в себя, то увидала Пестователя стоящего у окна и враждебно глядящего на нее.

- Я исполню обещание, - шепнула Милка.

Одевалась она бестолково, так как не хватало ей сил. На нетвердых ногах женщина подошла к двери, не говоря ни слова, открыла ее и, не оглядываясь, исчезла в сенях. Даго же взял кувшинчик с медом и опорожнил до дна. Губы горели, словно прижженные углями, Пестователь чувствовал, что силы постепенно покидают его. Он с трудом добрался до ложа и упал на него, укрывшись лишь плащом. Спал он крепко, без снов.

Утром Спицимир сообщил Пестователю, что Милка получила кошель с золотыми солидами, хорошего коня и четырех воинов в черных плащах, которые должны были помочь карлице безопасно добраться до границ державы Крылатых Людей.

Даго не желал даже себе признать, что воспоминание о прошедшей ночи вновь пробуждало в нем телесное желание. Зря вообще-то Спицимир с такой спешкой отослал Милку к Хельгунде. Пестователь подумал: что, возможно, его отец, великан Боза не без причины охотился на измельчавших женщин, поскольку они давали больше наслаждения, чем крупные и рослые женщины.

В полдень он о Милке забыл. Прибыл гонец из Гнезда с сообщением, что его жена Зифика родила ребенка мужского пола.

- И что с ней? – с беспокойством спросил Даго.

- Здорова, господин. Дитя родила так же легко, как кошка котят.

Пестователь закусил губу, лицо его искривилось в странной гримасе то ли отвращения, то ли гнева или презрения. Он тут же приказал готовиться в дорогу и еще вечером отправился в Гнездо во главе огромного каравана возов, наполненных сокровищами Дунинов и жителей Познании. Обоз сопровождали две сотни лестков и пятьдесят людей Спицимира в черных плащах.

Дикие Женщины рожали быстро и без труда. Зифика ожидала супруга в своей комнате, вновь одетая в мужской костюм савроматской воительницы. Она была горда тем, что дает начало новой династии Пестователей. На грудь себе она повесила золотую пектораль королевы Айтвар, которую обнаружила в каком-то только лишь ей известном месте во время своего похода на Мазовию. На тщательно расчесанные волосы наложила она золотую повязку, в левой ее руке был золотой лук аланов, а в правой – серебряный щит. Рядом с Зификой стояла колыбель с младенцем. Зифика не ожидала каких-либо нежностей от Пестователя, она и не хотела его объятий и поцелуев. Одного желала – чтобы он взял дитя из колыбели, поднял вверх и дал ему имя, тем самым признавая своим сыном и наследником.

Даго вошел в комнату неожиданно, без какого-либо предупреждения от слуг. Красные сапоги и белый плащ были в грязи, потому что начались уже весенние оттепели, по дороге в Гнездо из-под конских копыт летела грязь. Лицо Пестователя было серым от усталости дорогой, а может и от злости. Лишь на голове неожиданно ярко горел золотой камень Священной Андалы.

Сразу же за Даго в комнату вошли Херим со Спицимиром, как будто бы Пестователь хотел иметь свидетелей собственной встречи с женой и сыном.

Он встал перед женщиной, широко расставив ноги, и заявил презрительно:

- Вижу, что ты жива и здорова, а это означает, что не родила мне великана. Обычная женщина, если сын ее великан, в родах умирает. Или ты считаешь, что эта держава нуждается в карликах? Только великан может и далее строить громадное предприятие, начатое мной.

Сказав это, Даго сплюнул жене под ноги, даже не глянув на колыбель.

Зифика побледнела, она, словно проглотив жердь, сидела в кресле, в левой руке держа лук аланов, а в правой – серебряный щит.

К ней подошел Херим и, утешая, произнес:

- Пройдет у него гнев, и тогда он признает сына своим…

Зифика сорвалась с места и закричала:

- Прочь!... Все прочь от меня!... Выметайтесь!...

А Даго сидел в своей комнате, выстеленной гуннскими коврами; он уже выпил полный кубок межа, но ни на миг не испытал успокоительного кружения головы. Слуги принесли ему еду, но он их выгнал. Есть ему не хотелось.

Перед наступлением сумерек пришли к нему Херим и Спицимир.

- Пестователь, - сказал Херим. – Зифика назвала своего сына именем Кир, и она просит разрешения уехать в Мазовию.

- Не позволяй этого, господин мой… - отозвался Спицимир. – Прикажи убить и ее, и ребенка.

Херим схватил Спицимира за плащ у шеи и начал им трясти:

- Спицимир, вечно не хватает тебе людской крови…

Спицимир оторвал пальцы Херима от собственного плаща, после чего положил ладонь на рукоять меча и повторил:

- Прикажи убить и ее, и дитя. Ради добра державы.

Даго бросил глиняный горшок в стену, так что тот разлетелся на десятки осколков. Затем вскочил из-за стола, смял в ладони посеребренный кубок для меда.

- Пускай едет, куда ее глаза глядят. Не желаю ее видеть, касаться ее, разговаривать с ней. И своего выродка тоже пускай с собой забирает.

Он бросился к двери, отталкивая по пути Херима со Спицимиром. Побежал в конюшню и сам оседлал белого жеребца. Вскочил на него и перед самым закрытием ворот крепости выехал галопом в посад, а потом и дальше – в поля и леса.

И как же долго он так скакал в наступающей темноте, все время галопом, как будто бы поток воздуха успокаивал разгоряченное гневом лицо? Бвл ли это только гнев, но, возможно, зависть и ревность? Авданец от семени Пестователя получил маленького великана, такой же маленький великан с кровью Даго имелся и в семействе Палуки. Это сын Авданца или Палуки, в конце концов, подвигнет на плечи творение Пестователя, раз он сам не оставит законного наследника. Даго хотелось кричать от отчаяния, только мчащийся воздух запирал дыхание в груди. Хотелось ему и плакать, но всякую слезу захватывал ветер и осушал глаза и щеки. Хотелось ему убивать, сечь мечом направо и налево, но вокруг был только снег с белыми латками тающего снега.

Так и летел, мчался Даго на белом жеребце, словно некий призрак из Страны Умерших, пока, в конце концов, Виндос не выдохся и с хрипом не упал передними коленями в болотистую землю. Соскочил с него Даго, и единственным существом, к которому испытал он любовь, был его конь. Увидал он пелые хлопья пены на теле Виндоса, поднял жеребца на ноги, и мокрые от пота бока начал оттирать своим белым плащом. А рядом находился какой-то дом, конюшня и мастерская колесника, поскольку перед ней стояло несколько возов и уже готовых колес, ожидавших, когда наденут их на оси.

Даго повел жеребца к постройкам, пинком открыл дверь в жилой дом.

- Эй, люди! Помогите мне осушить моего коня, поместите его в теплую конюшню.

Колесник уже спал. Но проснулся и начал зажигать факел. Даго продолжал оттирать своим белым плащом покрытые пеной бока Виндоса. Он даже не обратил внимания на громадного мужчину с длинными усами, который вышел с горящим факелом, затем помог завести жеребца в конюшню, где его накрыли попонами, чтобы не простыл он от весеннего холода.

- Плохо, господин мой, обошелся ты со своим конем, - укоризненно произнес хозяин. - Жеребец дорогой и красивый. Красивее его никогда не видел. Но и ты, господин мой, тоже нуждаешься в отдыхе…

Даго пошатнулся на ногах. Он был устал от поездки из Познании, остаток сил отобрала безумная скачка по полям и лесам. Он так и упал бы на пол, если бы колесник не схватил его в поясе и практически занес в теплую избу, где горели три каменные лампады, а громадная женщина, одетая только лишь в льняную сорочку, разводила огонь в печи.

Она поставила перед Даго кувшин с пивом и глиняную кружку. Но тот жадно пил прямо из кувшина, а они – колесник со своей женой – внимательно наблюдали за пришельцем. Догадывались они, что перед ними какой-то большой господин с блестящим камнем на белых волосах, в позолоченном панцире, в прекрасных красных сапогах из вавилонской кожи и с золотыми шпорами. Вот только меч этого человека выглядел скромно в своих ножнах из липовых дощечек. Зато щит его поблескивал золотыми шипами.

- Быть может, господин мой, встретилось тебе по пути нечто нехорошее? – спросил у гостя колесник. Тот поднял голову, отнял губы от горшка и поглядел в глаза хозяевам. Не вычитал он в них ни измены, ни жадности к имуществу его.

- У меня родился карлик, - выложил он, после чего голова его бессильно упала на стол.

Хозяева сидели рядом, время от времени подбрасывая дерево в огонь очага. Даго же вскоре очнулся, оглядываясь по сторонам настолько живым взглядом, как будто проспал целый день.

- Кто вы такие? Как вас зовут? – властным голосом спросил он.

На вид мужчине было лет тридцать; женщина – рослая и с громадными грудями, которые шевелились под свободной рубахой – была гораздо моложе его. Своей красотой, светлыми волосами и рослой фигурой она походила на Зелы. Только вот Зелы была лет на десять, по крайней мере, старше нее.

- Я, господин мой, колесник, проживаю возле главного тракта, ведущего в Гнездо. Называют меня Пястом, так как хорошо исправляю колесные втулки⁸ для возов, да и делаю их самые лучшие во всей округе. А это жена моя. Уже третья, потому что две умерли. Ей двадцать пять лет, и зовут ее Репихой, поскольку тело ее такое же крепенькое и ядреное, что твоя репка. Детей у нас нет, и люди смеются надо мной по этой причине, потому-то и поселился я на отшибе. А ты, господин мой, кто таков?

Даго приглядывался к женщине колесника, к прекрасной коже ее щек, к дугам ее черных бровей; глядел он на ее буйные русые волосы, широкие плечи и большие груди, прекрасно видные даже под свободной льняной сорочкой.

Даго отвязал от пояса кошель, полный золотыми солидами и положил на столе.

- Дашь мне на ночь свою женщину, колесник? – спросил он. – Быть может, мне посчастливится, и жена родит тебе сына или дочку. Если родится сын, то, когда будешь устраивать ему пострижины, приедешь в Гнездо и попросишь, чтобы провели тебя пред лицо Пестователя. И это он, властитель державы этой, прибудет сюда, чтобы дать твоему сыну истинное имя и подстричь ему волосы. Возьми себе этот кошель с золотом и дай мне свою женщину на ночь.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ВИТЛАНДИЯ

Не запомнил Даго, когда, где и от кого, в каких обстоятельствах узнал он, будто бы жрицы в Краю Крылатых Людей способны делать своих властителей долговечными, купая их в заколдованном котле. Но с тех пор, чтобы не делал он, то ли правил, то ли сражался, ели или пил, занимался любовью с женщиной или развлекался беседой с кем-нибудь мудрым, где-то в самой глубине души его, словно острая заноза, ныло желание жить долго. Ибо, зачем же было творить державу и расширять ее границы, укреплять могущество собственного трона, если нельзя было владеть долго, чуть ли не вечно, и ежедневно засыпать с чувством собственной власти, ну а каждое утро просыпаться для последующего властвования. Ведь учила же Книга Громов и Молний, что когда выучит человек науку владения людьми и достигнет власти, одновременно рождается в нем сильнейшая тоска по тому, чтобы править людьми уже вечно. Ибо наслаждение от того, что реализуешь ты власть, невозможно даже сравнить с каким-либо иным земным наслаждением, потому-то никто из земных повелителей не отдал трона добровольно, даже если старость сгорбила ему спину, затмила взор, помутила разум, а из слабой руки начал выпадать меч. И не отдавал он ее добровольно ни своим сыновьям, которых так любил в детстве, но потом пришлось их возненавидеть, а иногда и убить, ведь они желали власти как своего естественного наследия. Никогда и ни один из повелителей не насытился собственным правлением и величием до такой степени, чтобы вот так запросто в один прекрасный день сойти с трона, сказав: "хватит мне уже править", и отдать скипетр и державу в руки достойных людей, после чегно начать спокойную жизнь обыкновенного человека, играясь с внуками и радуясь красотой окружающего его мира. Не существует такой возможности – говорила Книга Громов и Молний – чтобы какой-либо повелитель признал, будто бы кто-либо, в равной степени что и он сам, быть достойным правления, пускай даже это был бы и сын его плоти и крови, ибо в самой сути власти кроется убеждение о собственной исключительности и необычности. Каждый властитель может сослаться на множество примеров, которые свидетельствуют, что тот, кто добрался до власти, не может иметь достойного наследника, сразу же с его уходом державе станет угрожать опасность, разложение и упадок. Разве не так случилось после смерти Карла Великого? Разве не так было после смерти великого Аттилы? Но в то же самое время, сколько же было примеров, что когда меч выпал из ладони старого повелителя или же кто-то силой или изменой вырвал его у него из рук – наследник делал державу обширнее и еще более могущественной. Только редкостью была добровольная передача знаков власти, был у нее некий странный привкус – то ли сладкий, то ли горький; была она словно сосуд, из которого каждый желал напиться, сколько влезет, или хотя бы один глоточек попробовать, пускай даже и ценой незамедлительной утраты жизни или свободы. Разве не делала власть любого человека сразу же умным, красивым, сильным? Не давала ли она возможности глядеть на людей, словно на колышущуюся по ветру хлебную ниву? Не позволяла она достигать дна души людской, чтобы увидеть в ней зло, мелочность, подлость, измену и жадность? И не было такого унижения или подлости, на которые не пошел бы человек, чтобы поить себя напитком под названием власть. Разве не унизили Людовика Набожного его сыновья? Лотар, Пепин и Людовик Тевтонский; разве не заставили его пойти на унизительное публичное покаяние, разве не сослали его потом в монастырь, не разделили его с любимой женщиной и любимым сыном Карлом, поскольку не позволяли им добраться до сосуда власти и дать попробовать хотя бы один глоток. И все же, пережил он все это, и вновь, благодаря измене и подкупу, использованию всего того, что в человеке самое гадкое – вернулся он на трон, расправился с сыновьями, именно их унизил, и, пускай и недолго, вновь пил из волшебного сосуда.

Власть каждого делала мудрым. Власть давала чудесную силу и могущество. Но одного дать не могла – вечного господства. И если и имеется нечто, что гнетет по ночам каждого властителя, что заставляет ему скрытно от других страдать – то это мысль, что господство имеет и свой конец. И это не простой человеческий страх перед смертью, но и страх перед тем, что заберут от губ сосуд власти, что станет из него пить кто-то другой, пускай даже любимый сын или дочь. Потому-то всякий повелитель склонен даже к детоубийству. А то, кто желает пить из сосуда власти, легче иных убивает брата, отца, мать или сестру. И даже Даго, который едва-едва склонился над этим сосудом, очень и очень малым, величиной с наперсток, уже мечтал по ночам о долговечности, и хотя никому не выдавал он своих мыслей, мечтал о завоевании Края Крылатых Людей и взятии от них всего одной дани: возможности выкупаться в отваре бессмертия. И дорога к этой цели была весьма далекой, ибо никто еще и никогда не сломил могущества Крылатых, а они, ко всему еще, были связаны с князем Караком, от него покупали они соль и другие ценности. Лишь иногда в шутку говорил Даго своим ближайшим соратникам, что понадобится много-много лет, чтобы сделать великой державу полян, и как раз этих лет должно было ему хватить.

Так что это по его приказу высылал Херим в Край Крылатых Людей шпионов, которые доносили ему о странных обычаях тамошнего народа, об ужасающих обрядах, проводимых в пещерах гор, называемых Белыми или Венедийскими, о таинственной жрице по имени Эпония. Они же пересчитывали тамошние грады и воинов, отмечали броды через реки. И хотя сердцем и мыслями Даго тянулся к югу, но даже властитель не всегда может делать того, чего желает, если не желает он утратить могущества власти своей. Потому-то, вместо того, чтобы к югу, устремил он свое лицо на север, где уходила в море река Висула, и куда плыли суда с зерном. Ибо учила Книга Громов и Молний, что повелитель поначалу должен протягивать руку к тому, что близко, а уже потом – за тем, что находится далеко; сделать поначалу то, что возможно, а лишь потом, что кажется невозможнымсделать.

…Рассказывали тогда, что Гедаании, дочери князя Гедана, сидящего у устья реки Висулы, исполнилось шестнадцать лет – не было на всем южном побережье Сарматского моря девушки богаче ее. Кунинг Опир, повелитель острова Отландия, был первым, кто прислал сватов и богатейшие дары князю Гедану и попросил руки Гедании. И первым получил он отрицательный ответ и возврат богатых своих подарков. Затем желали ее иметь женой самые различные ярлы и даже младший сын князя Хока из Юмно – но всякий раз получали они ответ, что Гедания не дозрела еще до супружества, что не было правдой. Стали тогда размышлять, а может князь Гедан предназначил дочку для какого-то могущественного князя или даже для короля? С кем хотел он породниться через это супружество и еще сильнее укрепить собственную власть, которая и так была велика с тех пор, как был уничтожен город Друзо. Только тайны этой так никто никогда и не разрешил, поскольку тайны и не существовало – князь Гедан настолько сильно любил свою дочь, что не желал с ней расстаться, и размышлял он, скорее, о том, чтобы зятя к себе принять, чем отдать Геданию в дальние края и никогда уже ее не видеть. Но достойного зятя среди своих он не находил, ибо властители как на побережье, так и в глубине суши желали укреплять все у себя, а не умножать могущества Гедана.

Желанием отомстить за отказ в женитьбе горел кунинг Опир из Отландии, и клялся он, что нападет на Витландию и уничтожит ее, точно так же, как был уничтожен град Друзо. Угрожало местью и множество ярлов. Знал об этом Гедан и потому крепил валы своего града, умножал ряды воинов, выстроил специальные запоры у устья реки, чтобы пиратские суда не застали его врасплох, и всегда был он начеку, принимая у себя аскоманов. Впрочем, он мог позволить себе вести оборону, ибо, с тех пор как князь Карак поимел неприятности после убийства собственного отца, а державу Пепельноволосых разрывали внутренние распри и сражения, а некий самозванец, прозванный Пестователем пытался страну объединить, мог Гедан принимать суда-шкуты с зерном, воском, шкурами, с медом и пивом, но платил только лишь половину их стоимости, а иногда на долгие месяцы забывал про оплату, чувствуя себя безнаказанным. Вроде как бы неожиданно ослабела Держава Длинноголовых Людей, а Крылатые Люди жили в постоянном страхе перед нападениями полян. Так что и им Гедан выплачивал всего половину стоимости их товаров, перепродавая все это купцам с громадной выгодой для себя. Таким вот образом сделался он повелителем очень богатым, и все чаще стали просить у него руки его дочки, но все чаше встречаясь с отказом.

Не проявлял Гедан интереса и к многим другим делам, иной раз весьма выгодным. Так, например, обратились к нему купцы из Хебебы, предлагая, чтобы позволил князь их кораблям войти в реку Висулу, по этой реке доходить до реки Сан, затем в Вишню и в Тырас, называемый Днестром, откуда уже легко было спуститься в Понт и богатейший Византион. Ибо манила купцов Хедебы торговля с греками и с повелителями державы ромеев, и дорога по Висуле казалась им более короткой и легкой, чем по пути варягов через Неву, города Хольмгардр и Киев, где бы им пришлось платить высокие пошлины. Опять же, если плыть по Висуле, купцы пересекали древний купеческий тракт из Майнца на Киев, а в граде Сандомир можно было обменять товары. Только не согласился Гедан на это выгодное предложение купцов из Хедебы⁹, так как опасался он того, что в устье Висулы могут зайти не только купеческие суда, но и пиратские, впрочем, аскоманские купцы иногда бывал и пиратами. Так что воспылали жаждой мести еще и купцы из Хедебы, вот только мысли и деяния купцов идут иными путями, чем у воинов. На своем тайном собрании решили они, что следует поменять в Витляндии князя на такого, который согласится с их предложениями и разрешит их судам войти в Висулу. Точно таким же образом поступили они и в Юмно, где князь Хок поначалу не соглашался с тем, чтобы корабли аскоманов заплывали в реку Вядую, называемую еще Оброй, по которой они плыли против течения вплоть до края богемов, торгуя не только с ними, но и с могучим князем Ростиславом, повелителем Великой Моравы. Щедро разбрасывая золото, вызвали купцы бунт в Юмно против власти Хока, которому пришлось пойти на условия бунтовщиков, если хотел он остаться правителе в Юмно. Так что с тех пор аскоманские суда могли плавать вверх по Вядуе. Так почему бы нечто похожее не могло случиться и в Гедании?

Поначалу десятью военными судами на Геданию напал кунинг Опир, только его не только отпихнули, но и полностью разгромили боевые суда Гедана. После того аскоманы напали на Город Около Берега¹⁰ и сожгли дотла как град, так и порт. Но это лишь укрепило могущество Гедана, поскольку с тех пор он перехватил всю торговлю солью в этой части Сарматского моря, соль же, как это уже было сказано, он чуть ли не даром принимал от полян, которые были слишком слабы, чтобы заявить о честном урегулировании купеческих расчетов. С тех пор Гедан заделался гордым и начал думать о королевской короне, сам себя заставил называть королем Витляндии, принимая смиренных послов от эстов, которым соли не хватало, ведь ранее они покупали соль у поморских народов в Граде Около Берега. Раскидывали купцы из Хедебы свое золото среди воинов вождей Витляндии, организовывали всяческие заговоры против Гедана, только все эти заговоры выявлял и подавлял жестокий Гаут, норманн по происхождению, ставший командиром дворцовой стражи Гедана, он был хорошим воином и хитроумным человеком. Так случилось, что в бою с войсками Опира погибли три сына Гедана, и остался один лишь средний, слабый умом Йонкис. Так что все указывало на то, что в конце концов владычицей станет Гедания, возьмет она себе местного мужа – может быть, и того самого Гаута – и укрепит могущество Витляндии в качестве самостоятельной владычицы.

Гауту было уже сорок лет, имелось у него трое жен и куча детей. Только все это никак не мешало ему размышлять о том, что появится случай взять в жены Геданию и сделаться повелителем Витляндии. Догадывался ли об этих планах старый Гедан – сказать трудно. Точным здесь было лишь то, что знала о них сама Гедания, была она этим планам противна, и с тех пор исполнилось ей восемнадцать лет, и как погибли ее братья, постепенно брала в свои руки власть в Витляндии, пытаясь убрать Гаута то ядом, то рукой подкупленного человека, вооруженной стилетом. Гаунт избежал смерти, только сделался более осторожным, чем до того, более старался об охране здоровья и жизни Гедана, прекрасно понимая то, что как только его самого не станет, слуги Гедании его убьют. Ибо Гедания, как мало какая женщина, желала власти исключительно для себя, как и многие аскоманские женщины, которые покоренными норманнами землями управляли так же хорошо, как и мужчины. Слыхала Гедания саги, что пели об этих женщинах, более всего понравилась ей рассказ о "рыжей девушке", предводительнице одной из армий викингов. Потому-то тренировалась она в конной езде, метании копьем, владении ножом. Начто нужен был ей муж, раз она была уверена, что сама лучше всех сможет управлять Витляндией.

Тем временем, в далеком Византионе, в императорском дворце ромеев, бывший Великий Конюший Василий, которого Гедания узнала, будучи маленькой девочкой, заколол стилетом не только военачальника ромеев, Бардаса, но, хотя и роллучил должность соправителя, приказал убить и Михаила III, что случилось в собственной того спальне, где он спал, пьяный, после банкета. Еще раз подтвердились науки Книги Громов и Молний, что стилет и яд скорее всего открывают дорогу к трону.

Новый император ромеев, Василий I, тут же поменял отношение к Старой Роме и правящему в ней римскому папе. Мечтал он о громадном совместном походе против изводящих как ромеев, так и франков – сарацин. Потому-то начал он искать согласия с папой, убрал с трона патриарха Фотия, на созванном в Византионе соборе позволил он легатам папы Адриана II предать анафеме Фотия и его учение. Василий не понимал того, что таким вот образом, от его влияния выскользнуть как Болгария, так и Великая Морава, ибо, как оказалось, Константина беззаконно держали в плену в в Риме, где он вскоре и умер в одном из монастырей; Мефодия же немецкие епископы точно так же бесправно лишили церковных функций и закрыли в одном из монастырей Швабии. Василий и новый папа пытались все эти проблемы устроить полюбовно таким образом, что, в конце концов, Булгария имела патриарха из империи ромеев, а вот епископов – из Старой Ромы. Начали вестись какие-то действия по освобождению из монастыря Мефодия, что завершил только лишь папа Иоанн VIII. Тем не менее, отношения с франками значительно улучшились, между двумя империями оживилась торговля. А то, что Маре Интернум было чрезвычайно опасным по причине курсирующего в нем сарацинского флота, купцам из Хедебы показалось важным открыть новый путь между Византионом и франками. Так что дорога по Висуле вновь сделалась весьма важной, ведь повсюду рос спрос на восточные товары, на благовония, на пряные приправы, шелка, меха и золото. Только Гедан оставался таким же неуступчивым, отказывался он впустить чужих в реку Висулу, укреплял защитные валы, увеличивал число своих воинов. Его преследовали призрак предательски сожженного Друзо и мысль об отрубленной голове князя Акума.

Вот только купцы бывают более искусными и разумными, чем многие, занимающиеся искусством войны, ибо к разуму они обращаются с помощью звонкой монеты, а не меча. Да и договориться друг с другом они умеют гораздо легче, чем повелители различных стран. Рассказывают, что, обменявшись друг с другом письмами, как купцы из Византиона и греческих колоний на Понтийском море, так и купцы из Хедебы, Бирки и даже Готеборга, обратили свои взоры на нового повелителя полян, некоего удивительнейшего Пестователя, который не позволял называть себя князем, хотя в его руках уже была вся давняя держава Пепельноволосых. Когда сравнял он с землей Калисию, и там сгорело множество складов с товарами, несколько купцов понесло громадные потери. Тогда договорились они, что станут обходить Гнездо, и приходилось им делать серьезный крюк, ведя караваны возов к эстам, курам или вдоль побережья Сарматского моря, либо же идя через Страну Крылатых Людей. Их раздражало то, что Пестователь выделял баварских купцов, находящихся под властью Карломана; он же дал им привилегию не платить какие-либо пошлины в Гнезде, Познании и Крушвице. Но возможность открытия нового, более выгодного пути к Понту заставляла забыть о старых обидах. Весной в Гнездо прибыл огромный караван купеческих возов из Вроцлавии по дорогн за янтарем самбов. Купцы попросили Спицимира, как управляющего Гнездом, права на постройку нескольких складов в посаде, разложили они и свои товары с целью продажи и обмена. Обрадовало это Даго, который подумал, что закончился бойкот его державы после разрушения Калисии, и теперь его главный град возьмет на себя роль уничтоженного. Чтобы показать купцам, насколько он их уважает, Даго приказал Спицимиру пригласить купцов во дворище на аудиенцию. Так Пестователь познакомился с купцом Гудмундом, который был родом из Скани, но вот уже пару поколений свои крупнейшие склады с товарами семья его держала в Майнце и Хедебе, он свободно говорил по-сарацински и по-тевтонски и даже на языке иудеев. Но с Даго он разговаривал на донск тунга, как будто бы знал, что Пестователь какое-то время жил среди аскоманов.

Гудмунд носил черное бархатное одеяние, длинные, до самых колен, белые чулки из шерсти, на груди его висела золотая цепь, из рукавов блузы выглядывали драгоценные кружева. На нем был плащ, подбитый мехом выдры, громадная шапка из того же материала, перепоясан он был кожаным ремнем с золотыми бляшками; за пояс был заткнут стилет, рукоять которого играла драгоценными камнями. Будучи купцом – точно так же, как кмети и ремесленники – должен был он опуститься перед Пестователем на колени и низко опустить голову. Только он тут же поднял ее и гордо глянул в глаза Даго, и лицо его было светлым, окаймленным короткой, седеющей бородой, глаза у него были черными и проницательными.

- Я принял тебя с почестями, - Даго указал рукой на стоявших рядом с троном Херима и Спицимира, а так же воинов с факелами, - поскольку ты первый купец, который отважился прибыть ко мне с тех пор, как перестала существовать Калисия. А ведь я обещал безопасность купцом, ндущим через мой край.

- Все так, господин, - кивнул головой Гудмунд. – Вот только в Калисии были склады наших товаров, которые были сожжены или ограблены. Вольные купеческие города – это основа нашего бытия, ты же не уважил Калисию. Злятся на тебя за это крупные купцы, так что сделай для них что-нибудь хорошее, чтобы они могли тебе служить.

- Не будет Вольных Городов в моем краю. Впрочем, правитель Калисии, которого выбрали купцы, вместо того, чтобы заниматься только лишь торговлей и не вмешиваться в дела властителей и государств, дал убежище Лже-Хельгунде, в результате чего навлек на себя много беспокойств.

Язык глаз купца давал Даго понять, что тот желает поговорить с ним один на один. Так что подал Даго знак рукой, чтобы им подали мед и еду в соседнюю комнату, куда и пригласил Гудмунда, и там уже сел с ним за одним столом, что в те времена считалось большой честью.

- Рассказывают, господин, - начал купец, угостившись глотком сытного меда, - что это ты отрубил голову князю Акуну, когда разрушали великий пор Друзо.

- Ты много чего знаешь, - ответил на это Даго. – Только город разрушил ярл Свери из Бирки.

- Ты отрубил голову Акуму, чтобы могло вырасти могущество князя Гедана. А потом ты очутился на его дворе. Он щедро вознаградил тебя?

Перехватил Даго взгляд Гудмунда и понял: правду говорят о купцах, что гораздо больше знают они о делах мира, чем маги и ворожеи. Потому на этот вопрос он не ответил.

- Ты спас от смерти его единственную дочь, Геданию, - продолжил купец, - но он потом приказал тебя убить. Где же благодарность людская, мой господин?

- Не знаю, - пожал плечами Даго. – Но я понимаю, что не следует искать ее у повелителей.

- Затем ты поплыл к цезарю ромеев и долго учился там искусству правления людьми. Мы, купцы, знаем, что державой правит повелитель, и имеется у него вооруженная рука в виде воинов. Только вот основой жизни державы были и остаются торговля и ремесла. Без торговли и ремесел держава завянет, будто цветок, хотя благородные воины-рыцари и являются тем цветом державы.

- Известно мне об этом, - кивнул Даго. – Гнездо заменит вам Калисию.

- Но ведь ты, господин, не возвратишь нам убытки за сожженные в Друзо и Калисии товары. Плохо говорят о тебе ломбардские купцы, купцы из Гамбурга, из Хедебы, из Юмно и Бирки. Плохо говорят купцы иудейские, аскоманские, норманнские и франконские, за исключением баварцев.

- Иногда интересы купцов и интересы державы расходятся, словно две различные дороги, - пожал плечами Даго. – Если я захочу, то сотворю своих собственных купцов. Впрочем, а что могу я предложить, кроме соли, воска, зерна, меда и шкур?

- Мы проходим по разным землям, посещаем разные державы. Твоя, господин мой, мала, словно детский кулачок, по сравнению с державами франков, сарацин или ромеев, даже по сравнению с Великой Моравой. Ты, господин, опасаешься ударить на Крылатых, ибо те заключили перемирие с Караком, а сам князь висулян в мире с князем Ростиславом, поскольку тот ввязался в разборы с Людовиком Тевтонским. Не ударишь ты и на север, поскольку не знаешь сил поморских племен и князей из Страны пырысян. Ты сидишь, словно прекрасная птица в слишком маленькой клетке. Знает об этом князь Гедан, и потому-то платит ткбе всего половину стоимости твоих товаров, чем оскорбляет тебя и обнажает твою слабость. Так что стань более покорным, господин мой, поскольку, хотя, как говорят, вышел ты из рода великанов, сам живешь в карликовой державе без доступа к морю, а ведь известно тебе, что богатство дает океан.

Затуманились гневом глаза Даго, положил он ладонь на рукоять своего Тирфинга, но через мгновение взял в руку кубок с медом, ибо человек этот говорил правду.

- Имеется такой закон, который гласит, что если кто-то спасет жизнь другому человеку, то жизнь того человека с тех пор принадлежит тому, который ее спас. Ты, господин мой, спас дочку Гедана и имеешь право на ее жизнь. Ты выгнал от себя свою супругу Зифику, поскольку она родила тебе карла. Так возьми себе в жены Геданию, и она родит тебе великана. Тогда ты получишь надлежащую оплату за свои товары и доступ к морю.

- Ты прекрасно знаешь, купец, что это невозможно. Двор Гедана стоит в разливах Висулы, и, чтобы добыть его, нужно несколько лет. Пытались это сделать аскоманы и понесли поражение. Так на что ты меня уговариваешь? На безумный шаг? Скажи-ка мне лучше, что ты будешь иметь, если Гедания станет моей?

В первый раз усмехнулся Гудмунд и сказал:

- Золото открывает ворота даже самых непобедимых твердынь и замков. Ты плыл в Понт путем варягов, и знаешь, какой он длинный, сколько необходимо преодолеть на нем порогов. Зимы там настолько суровы, что птицы замерзают на лету. По Висуле и Тырасу к Понту ближе. Пообещай нам открыть путь по Висуле, и ты получишь Геданию.

- От чьего имени ты говоришь столь смело? - спросил Даго.

Тогда Гудмунд отвязал от пояса кошель и высыпал на стол горсть золотых монет, после чнго начал их перекладывать из одной руки в другую. При этом слышался нежный звон золота.

- Слышишь? – спросил Гудмунд.

- Слышу.

- Это и есть наш языку, господин мой. В каждом городе имеются купцы, и все они жаждут золота. Жаждут золота и повелители, господа и их слуги. Если пожелаешь взять в жены дочь Гедана, многие люди в Витляндии станут тебе способствовать, поскольку услышат звон золота. Все остальное совершишь сам. А если помимо Гедании ты захватишь еще и Витляндию, золота будет больше и для нас, и для тебя. После того уже ты станешь платить длинноголовым и крылатым за их товары, сплавляемые по Висуле.

Даго молчал. У ромеев его учили, что основой благосостояния является торговля. Война между сарацинами и ромеями шла как раз по вопросам торговли, а вовсе не из-за веры. На самом деле, как раз звон золота, а не боевые трубы военачальников приводили в движение громадные армии, разрушали и порождали новые державы. Ему тоже нужно было золото, чтобы сделать державу полян больше и сильнее.

- Об этом же просит тебя, господин мой, император Василий Македонский, - тихо произнес купец. Торговля ромеев все сильнее вытесняется из Маре Интернум. Более короткая дорога для ромейских товаров все это может изменить.

- А я? – спросил Даго. – Все, что добыл я в Крушвице, в Познании и Калисии, пошло на вооружение моей армии. Чтобы добыть руку Гедании, я должен построить много речных судов и поплыть на них вниз по течению Висулы. Видел ли ты, Гудмунд, мой белый плащ Пестователя? Он стар и протерт, ибо не могу я позволить себе купить новый.

Говоря это, Даго показал купцу свой старый плащ, ибо это у него вошло уже в привычку, когда желал он убедить кого-нибудь, насколько он сам беден, хотя сокровищница в Гнезде еще была полна золота, серебра и драгоценностями.

Вновь усмехнулся Гудмунд, поскольку слышал он, как любит Пестоватеь показывать перед народом собственную бедность.

- У меня пятьдесят возов, - сказал он. – Найдется там и новый плащ для Пестователя.

- Плащом Витляндию не накроешь, - пожал плечами Даго.

- Что ты предпочтешь, господин мой: пятьдесят возов, наполненных мечами, копьями, кольчугами, панцирями и наголенниками, или же четыре мешка золота?

- И то, и другое, - заявил Даго и встал из-за стола, давая купцу понять, что считает разговор законченным.

Пал на колени Гудмунд и поклонился до самой земли, после чего ушел в покорности. Но Даго знал, что это у того истинная власть, сам же он, подобно как и иные повелители, всего лишь орудия в руках подобных людей, их меч и их щит. Учили его, что имеются на свете таинственные места, где именно такие вот, покорно падающие к ногам повелителя люди собираются и советуются о судьбах держав и их коронованных правителей. И если где-то там, в секретном месте, было решено, что князь Гедан должен будет пасть жертвой Даго, поскольку поставил он запору для реки золота, то, раньше или позднее, так и случится.

После ухода Гудмунда, вызвал к себе Пестователь Спицимира, Ящолта и Херима. Только не посвятил он их в подробности беседы с купцом. При них он стучал по столу кулаком и кричал:

- Гедан унижает нас! Гедан платит нам половину цены за наши товары! Гедан желает замучить нас голодом и сделать нищими! Гедан приказал убить меня, хотя это я сделал его могущественным, отрубив голову Акуму! И это я спас из реки его дочь, Геданию, которая обязана стать моей женой и дать мне наследника!

А потом сказал он такое:

- Знаете ли вы, почему в нашей державе столько измельчавших людей? Только лишь морской, соленый воздух очищает легкие и дает силу великанам. Я тонул в Сарматском море, но полюбил его всей душой. Мы прорубим себе дорогу к морю, к устью Висулы и к величию.

Каким же было изумление Херима, когда на следующий день разгрузили пятьдесят купеческих возов, забирая с них вооружение для, самое малое, пяти сотен конных воинов. Четыре человека занесли в сокровищницу четыре мешка золота. Один из них тут же отослали во Влоцлав, чтобы до осени за эти деньги построить, как минимум, двадцать судов, способных перевозить людей и лошадей.

Рассказывали, что еще тем же летом к прогуливавшейся по берегу моря княжны Гедании подошел бродячий ворожей, собиравший морские раковины. Одет он был в лохмотья, в руках держал высокую, искривленную палку, называемую "криве". Голова его была покрыта шапкой седых, никогда не стриженых волос, неряшливой бородой сотрясали порывы ветра с моря.

- Княжна, - обратился он к девушке, - не желаешь ли ты, чтобы я тебе поворожил? Я сделаю это всего лишь за один серебряный денар. Даже за половину…

Гедания была была очень высокой и стройной молодой женщиной с узкими бедрами и маленькой грудью. Худощавое ее тело покрывал шелковый коричневый кафтан с широкими рукавами и платье из ткани, называемой фряжской, на бедрах висел пояс, инкрустированный бирюзой, позолоченная повязка с изумрудами стягивала длинные светлые волосы, не покрытые чепцом, чтобы ветер мог свободно играть с ними. У пояса ее висел нож в кожаных ножнах, на рукояти ее поблескивали на солнце драгоценные камни. Лицо у нее было удлиненным, бледным, с резким профилем и высоким лбом. Каждое ее движение было исполнено достоинства, синие же глаза казались такими холодными, что если поглядеть в них летом в жаркий день, могло показаться, будто бы глядишь в холодную и грозную морскую пучину. Светлый ее лоб над носом пересекала глубокая морщина, свидетельствующая о сильной воле, ибо и на самом деле, всякий ее приказ должен был выполнен незамедлительно, а за малейшее промедление слуг и невольников карала княжна безжалостной поркой; сама она обязательно присутствовала при исполнении наказаний и с удовольствием наблюдала за тем, как обнаженные спины и ягодицы истекают кровью под ударами бича. Княжну боялись, так как подозревали в скрытом садизме; с малых лет любила она сопровождать отца во время исполнения смертных приговоров – когда вешали человека ил отрубали голову топором. Это по ее приказу и позволению отца несколько человек приговорили к смерти только лишь потому, что одарили они ее слишком наглыми взглядами. Если не считать коротких мгновений, когда Гедания глядела на порку или казнь, в ней не пробуждались никакие живые чувства или желания, и как раз потому – а не по каким-то иным причинам – не желала она выйти замуж. Мысль о соединении с мужчиной в телесном соитии наполняла ее отвращением. Зато с удовольствием глядела она на копуляцию животных, часто посещала те подворья, где жеребцы покрывали кобыл, быки же покрывали коров. Тогда тоже она испытывала нечто вроде отвращения, но это уже была такая его разновидность, которая ее интересовала и заставляла наблюдать. Ходили слухи, что как-то раз в соседствующей с ее спальней комнате захватила она служанку, которую имел один из воинов Гаута. Оба виновных уже считали, что их осудят на смерть или, по крайней мере, на жестокую порку – но Гедания лишь усмехнулась своими узкими и бледными губами, уселась на табурете и приказала продолжать то, что делали они в тот момент, когда их обнаружила. После того же удалилась с радостным румянцем на щеках, одарила служанку и сказала, что если та еще когда-нибудь будет иметь соитие с мужчиной, пускай позовет, чтобы княжна вновь могла поглядеть.

Так по правде, Гедания не была даже миловидной, тем более – привлекательной, но ее называли самой прекрасной, поскольку всех поражала ее надменная поза; страх, который пробуждала она в людях, властность и какая-то таинственность глаз. Всем она казалась врожденной повелительницей, а каждая такая особа производила впечатление чрезвычайной красоты. Геданию всегда встречали задумчивой, как бы мечтательной, хотя ее холодный взгляд заставлял забыть о каких-либо мечтах. О чем или о ком думала она, о ком или же о чем мечтала – никто не знал. Потому-то и пробуждала она страх и любопытство, но, скорее, страх, чем любопытство. Когда шла она прогуляться по беркгу моря, люди сходили с ее пути, никто и никогда не осмелился заговорить с ней, спросить о чем-нибудь, самое большее: ей кланялись издалека, причем, очень низко.

Потому-то, когда ворожей заговорил с Геданией, та вздрогнула и резко остановилась.

- Похоже, ты прибыл из дальних стран, раз осмеливаешься встать у меня на пути, - сурово ответила девушка. – Из какого ты прибыл края?

- Не знаю я названий тех краев, где бывал. И плохо вижу, княжна. Зрение я утратил, когда мне позволили заглянуть в Навь.

Гедания вздрогнула. Смерти она боялась, мысль о Крае Мертвых наполняла ее ужасом.

- И как там? – спросила она, преодолевая собственный страх.

- Этого я не могу тебя сказать, ибо так же, как утратил я зрение, могу потерять так же речь и разум.

- И все же, ты знал, что я княжна. Глаз у тебя нет, но меня узнал.

- По твоим шагам. По шелесту песка под твоими ногами. Так как ты, может ступать только повелительница. Впрочем, зрение я утратил не полностью. Некоторые вещи вижу вблизи, но умею еще и глядеть в будущее.

- Не желаю я знать своего будущего. Это легче всего: говорить о чем-то, что случится, ибо это сложно проверить. Я знаю лишь свое будущее. А ты его видишь?

- Да, княжна.

- И чего же ты такого видишь?

- Мне следует поглядеть глубоко или мелко, княжна? Это зависит от того, получу ли я целый денар или только половину денара.

- Ты получишь еду и питье в моем доме.

- Я уже был в твоем граде, княжна, вот только военачальник Гаут приказал натравить на меня собак.

- Не он здесь правит, а мой отец. Меня же он слушает.

- Наверное, все, как ты говоришь, и есть. Вот только люди поговаривают, что твой отец в последнее время сильно постарел, и управляет Гаут, ибо у него в руке меч, а у тебя прялка.

- Не пряду я прялкой, ворожей, - презрительно заметила Гедания. – Гаут мой прислужник.

- И все же не вернусь я в град. Отправлюсь я к югу, к удивительному Пестователю, который вскоре станет править от моря и до гор Карпатос. Так говорит будущее, княжна. Он и ворожеев слушает, и сам чарами занимается.

- Пестователь – это самозванец. Карликовый князек, - заявила девушка.

- Не говори так, княжна. На том месте, где мы сейчас стоим, несколько лет назад убил он трех аскоманов, которые напали на него по приказу твоего отца. Вот как князь Гедан отблагодарил его за то, что отрубил он голову Акуму, тебя же, княжна, спас из бурной Висулы. Пестователь – это великан. После того он уплыл далеко, но в один прекрасный день он вернется и протянет руку к тебе.

- Лжешь, человека, спасшего меня из реки, я хорошо помню. То был юноша с белыми волосами и огромной силой. И звали его Даго.

- А разве не говорили тебе, что имя Пестователя звучит как: Даго Господин и Пестователь, Дающий Волю и Дающий Справедливость? У него белые волосы, и белый жеребец дрожит меж бедер его.

- Лжешь. Потому не получишь и половины денара. Иди прочь, ворожей. Я бы приказала тебя убить, так ведь ворожеев не убивают.

Сказав это, Гедания повернулась в сторону града и ворот крепости. Гордость не позволила ей обернуться, потому не смогла она заметить, что ворожей усмехнулся во весь рот, а после того очень даже живым шагом направился по берегу моря, совершенно не обращая внимания на вынесенные морем раковины и кусочки янтаря.

Вечером княжна Гедания спросила за ужином у своего отца:

- А каково имя того Пестователя, который в последнее время каждую осень продает тебе суда с зерном?

- Даго, - ответил Гаут, который принимал участие в ужине своего господина и его дочери.

- Говорят, - сказала Гедания, - будто бы это тот самый человек, что спас мне жизнь, когда была я маленьким ребенком.

- Не верь этому, Гедания, - заметил ей отец. – Тот юноша уплыл вместе с императором ромеев, Василием, который тогда был всего лишь Великим конюшим.

- Но ведь он мог вернуться.

- Никто не возвращается от ромеев, ведь там такой великолепный двор и столько красот, что они очаровывают любого.

- А почему ты приказал убить того юношу, отче, хотя он отрубил голову властителю Друзо и спас мне жизнь?

- Откуда ты это знаешь? – удивился Гедан.

- Я знаю о многих тайных делах, отче. Я обязана о них знать, поскольку буду владычицей Витляндии.

- Не можешь ты быть, княжна, повелительницей Витляндии. Тебе нужно будет выйти замуж. Владычицей ты будешь рядом с мужем… - сказал на это Гаут.

- Замолкни, - резко прервала его Гедания. – Не нравится мне, когда кто-то мешает мне разговаривать с отцом. И знай, что я буду не только владычицей Витляндии, но всего края, от моря и до гор Карпатос. Ты же, отче, не ответил на мой вопрос…

- Все это было очень давно, Гедания. Тогда имелся при моем дворе ворожей по имени Гвидо. Когда тот самый Даго спас тебе жизнь, месяц неожиданно исчез с неба, и сказал ворожей, что человек этот может возвратиться сюда за тобой, ибо теперь твоя жизнь принадлежит ему. Я боялся потерять тебя и позволил Гвидо убить того юношу. Но случилось так, что когда отплыли суда императора Василия, мы нашли нашего ворожея со вскрытым ножом животом.

- А если правда то, что юноша Даго и есть тот самый Пестователь?

- Это плохо, Гедания. Тому Пестователю, который владеет маленькой и слабой державой, я плачу всего половину, надлежащего тому за товары. Он об этом знает. К счастью, у него слишком мало воинов, чтобы потребовать остаток долга.

- Когда ты говоришь "надлежащее", ты и меня имеешь в виду?

- Если он и есть тем самым Даго, то тогда и тебя, Гедания, - задумчиво произнес князь Гедан.

В этот момент кичливо вмешался Гаут:

- Да о ком вы говорите с такой серьезностью? О каком-то самозванце, которому мы платим половину стоимости его товаров? Да, это правда, что он появился недавно и коварством захватил Крушвиц, Гнездо и Познанию. Но на этом всего победы и заканчиваются. Жена князя Пепельноволосого, Хельгунда, смогла, к счастью сбежать к князю Караку, и теперь она готовится отобрать свой трон. Карак заключил перемирие с Крылатыми Людьми и вскоре отправится походом на державу полян. Этот Пестователь женился на владычице Мазовии, но та родила ему карла, и он прогнал ее от себя. Нет у него потомства, нет денег, нет воинов. Если нам удастся примирить друг с другом повелителей Поморья, на Пестователя ударят еще и с севера. И новая держава распадется, словно орех под ударом кулака.

Когда он сказал все это, открылась дверь в трапезную комнату, и два стражника Гаута внесли кусок льняного полотна. Оно было все красным, с вышитым на нем белыми нитками орлом с распростертыми крыльями.

- Нам приказали принести это, княже, поскольку, как нам сказали, это подарок от какого-то повелителя, - пояснил стражник.

- И кто приказал это сделать? – поднялся из-за стола Гаут.

- Какие-то люди на быстрой весельной лодке пришли в наш порт, вручили эту материю, после чего уплыли вверх против течения.

- Возьмите такие же быстрые лодки, догоните их и схватите, - приказал Гаут. Гедания раздвинула тарелки с едой на столе и разложила на нем красную ткань с белой птицей.

- Что означает этот красный цвет? И что должна означать птица? – спросила она громко.

Ей понуро ответил Гедан:

- Красный цвет – это кровь. А белая птица – это воля. Пестователя называют Дающим Волю.

- Он будет желать захватить Витляндию, - кивнул головой Гаут.

- И меня, - прибавила Гедания.

Но, к изумлению Гедана и Гаута, они не услыхали ни малейшего страха в ее голосе, даже некую нотку триумфа.

Князь долгое время молчал и, наконец, тихо произнес:

- До сих пор мы опасались лишь набега аскоманов и потому-то крепили наш град со стороны моря. Что станет с нами, если враг прибудет из глубины суши? Давайте вернем Пестователю всю надлежащую стоимость за товары из его страны. И с этих пор будем торговать с ним честно.

- Никогда! – крикнул Гаут. – Это его еще сильнее раззадорит, поскольку увидит он нашу слабость. С суши нас защищает Мотлава и болота. Сделаем валы повыше, возведем частокол, выше того, что у нас уже имеется. Наймем воинов из Юмно или же аскоманов.

- Он не град желает добыть, но меня, - заявила Гедания и вышла из комнаты, а Гедан вновь долго молчал. Ибо знал он, что Гедания принадлежала Пестователю, если это он был тем самым юношей по имени Даго, спасшим ей жизнь.

Все же Гаут убедил князя не возвращать державе полян торговые долги, а за эти деньги нанять и снабдить оружием воинов из соседнего племени кашебе и из народа эстов. Ведь Гедан опасался впускать в град наемников из Юмно или аскоманов, помня о том, что случилось с князем Акумом из Друзо. Потому вскоре укреплены были валы со стороны суши, выстроен был новый высокий палисад над рекой Мотлавой. Были высланы шпионы в державу полян, расспрашивались купцы, что плыли на судах из глубины суши. Все они подтвердили то, что Пестователь сильно вооружается и тренирует армию каких-то лестков или же лестковичей, которых выискивал в глубинах глухих лесов, и из простых кметей делал воинами. Эти люди были ужасно дикими и чрезвычайно любили волю, ненавидя при этом власть князей и людей богатых. Пестователь разрешал лесткам закладывать вёски неподалеку от Гнезда, таким образом делая их людьми состоятельными чего-то значащими, благодарящих за свое имущество и положение своему покровителю. Именно таким вот образом вокруг трех главных городов: Гнезда, Крушвица и Познании образовался широкий как бы оборонный пояс, состоящий из небольших городков и вооруженных вёсок, управляемых лестками, преданных Пестователю не на жизнь, а на смерть. Быть лестком и носить на копье кусочек ткани с белой птицей, в державе полян означало наивысшее отличие и милость Пестователя. Рассказывали, что лестк, находящийся в своем городке или вёске, считался равным даже воеводам Пестователя и никем не мог быть осужден на смерть без согласия самого Пестователя. Так что, по правде, страной полян управляли эти преудивительнейшие лестки, и говорили, что их более пяти сотен.

В том числе и в Мазовии, где укрылась изгнанная из Гнезда Зифика, готовили и вооружали савроматских воинов. Беспокоили и соседствующих с Мазовией эстов, которые до сих пор безнаказанно проникали вглубь Мазовии, хватая невольников; Зифика отстроила Плоцк, укрепила Рацёнж и град Цехана. Все указывало на то, что Зифика при договоренности с Пестователем готовится к какой-то крупной войне, вот только никто не знал – против кому. Так, в Плоце и, прежде всего, в граде Влоцлава, строили все новые и новые суда, только это были не военные лодьи, но шкуты, предназначенные для вывоза зерна, поскольку год вновь обещал быть урожайным. Так что Гедан, а с ним и Гаут, жили в серьезной неуверенности в отношении своей судьбы, хотя уже не получали они подобного подарка, как тот кусок красной материи с белой птицей.

Спокойствие сохраняла лишь Гедания. С тех пор, как встретила она ворожея и узнала, что тот самый Даго, который спас ей жизнь, это и есть Пестователь, воображение постоянно вызывало из памяти образ красивого юноши, который ее – маленькую девочку – вытащил из пучины. При воспоминании о моменте, когда, вытащенная из воды, она охватила этого юношу за шею и прижалась к нему, Геданию охватывали волны жара, даже духоты и страшной тоски; ей ужасно хотелось вновь встретить этого человека, вновь позволить взять себя на руки, вновь охватить руками его шею. Это не было женским телесным желанием, поскольку это чувство было ей чуждо, только нечто вроде возбуждения охватывало ее, когда от отца или Гаута слышала она о растущем могуществе державы полян. Сама себя она считала рожденной для правления. Девушка мечтала, что рядом с таким, как Пестователь, мужчиной, она могла бы не только править, но еще и служить ему советом и помощью, управлять его войсками. Отказала она в своей руке кунингу Отландии и множеству ярлов, которые могли бы отвести ее в широкий мир, ибо такой была воля ее отца, сама же она не желала очутиться в ложе никакого мужчины. Но теперь до нее дошло, что если даже и станет она владычицей Витляндии и возьмет себе в мужья человека послушного и подчиненного, то чем будет эта самая Витляндия? Малюсенькой страной, втиснутой в разливы уходящей в море реки. Всю жизнь она чувствовала себя здесь, словно в заключении, с высоких валов видя только лишь морские волны и редко-редко купеческие и пиратские суда. Она выросла в тесном скопище домов и укреплений небольшого градика, между руслом реки, разливами и болотами. Теперь проснулось в ней желание, чтобы словно та самая птица с присланного от Пестователя куска ткани, взлететь высоко и видеть под собой обширный край. Ну почему глаза купцов и мореплавателей могли увидать больше мира, чем она, княжна Гедания? Да, она выйдет замуж за Пестователя и родит ему богатыря, ибо, как ходили слухи, он этого желает и потому выгнал свою первую жену. В качестве приданого даст она мужу град у устья Висулы и откроем ему дорогу к морям и океанам, к далеким сушам и странам. Понятное дело, вначале она поставит свои условия – сама она будет соправительницей, и вместе они завоюют земли поморцев, земли Крылатых и Длинноголовых людей, сломят могущество Карака. Мужу она позволит раз или пару раз в неделю входить в свое ложе, поскольку сама испытывает отвращение к телу мужчины. Пестователю же даст она право иметь наложниц, пускай они служат ему ради забавы. Она же останется возвышенной, неприкасаемой, величественной королевой, пред которой станут гнуть шеи вожди и другие правители. Отец, князь Гедан, болен уже и слаб, он может вскоре умереть. Останется только Гаут и его воины…

…Летом Гаут дважды спас свою жизнь только лишь из-за того, что любил есть в компании своих собак и бросать им куски еды. Дважды ему подали отравленную еду, и собаки издохли. Кто покушался на его жизнь? Кто устраивал заговор против его правления в Витляндии?

О Гедании он даже и не подумал. Гаут знал, что та его не любит. Но у него имелся опыт с женщинами, которые, в его понятии, не были амбициозными и жаждущими истинной власти существами; их можно было удовлетворить дорогими одеждами и благовониями. Потому причины измены и заговоров он был склонен искать, скорее, в посаде или же своих же воинов, которых могли подкупить купцы. Ведь и до его ушей дошел слух, будто бы в Майнце или в Хедебе купцы, разговаривающие на различных языках, но соединенные желанием умножения собственных богатств, вынесли князю Гедану смертный приговор, названный norn, за то, что не позволял он аскоманским судам заходить в Висулу и плыть вверх по ее течению. Потому-то и давал Гаунт понять купцам в посаде и тем, что прибывали с товарами или же за товарами, что когда он женится на Гедании и сделается повелителем Витляндии – вот тогда он откроет Висулу для аскоманских судов. Вот только не знал он, что уже слишком поздно. Уже было введено в движение орудие, которое должно было исполнить смертный приговор.

Прошло время жатвы. Пустые амбары и склады в Гедании ожидали судов с юга – с зерном, с дегтем, с воском, солью, мехами. Только река внезапно опустела. Не приплыло ни одного судна, нагруженного товарами из державы Карака, от Крылатых людей, а прежде всего – от полян. Где-то там, очень и очень далеко, возможно, на уровне града Влоцлава, стояла какая-то невидимая преграда, что закрыла судам дорогу по течению реки. После того, неподалеку от Гедании, десятки судов, наполненных воинами, ночью подплыли к небольшому городку поморцев и сожгло его дотла. Это место назвали "Гнев", ибо там Пестователь разгневался на тех, кто не пожелал открыть ему врата, накормить его лошадей, что плыли на судах, и дать еду воинам.

- Они уже все ближе, - сообщил князь Гедан Гауту в присутствии Гедании, которая в этот день рано утром выслала в сторону войск Пестователя небольшую лодку с гонцом лично от себя. Она обещала Пестователю гостеприимно принять его.

- Плохой ты мне дал совет, Гаут, - беспокоился Гедан. – Нужно было бы заплатить Пестователю все причитающееся. В посаде имеется множество таких, что способствуют Пестователю и ожидают его прихода. Повсюду таится измена. Войска Пестователя еще не подошли под нашу твердыню, а уже со всех сторон слышны голоса, что застанет врата града открытыми. Потому, Гаут, ты должен послать вверх по течению быструю ладью с десятью гребцами навстречу Пестователю. Будет лучше, если послом отправишься ты сам. Пообещай ему, что я вознагражу все понесенные им убытки, пускай даже это будет равняться десяти мешкам золота.

Гаут поступил так, как приказал ему Гедан, ибо не чувствовал себя в силах убить князя Гедана. Ведь если бы Пестователь узнал, что законного повелителя не стало, тем скорее мог бы он ударить на Витляндию. Так вот, доплыл Гаут до местности, названной Гнев, иувидал там десятка полтора судов с лестками в белых плащах, десятки пасущихся на лугах лошадей, принадлежащих эти оружным людям. Схваченные в неволю поморцы отстраивали деревянный град в Гневе.

Гаута провели в белый шатер, но Пестователя он в нем не застал, только лишь его канцлера по имени Херим.

- Наших главных сил и Пестователя здесь еще нет, - разъяснил Гауту этот самый Херим. - Говори, человече, чего ты хочешь, а я все передам Пестователю. Ты видел, что мы отстраиваем град на берегу реки? Здесь по реке станут плыть суда, вверх и вниз по течению, поскольку мы откроем Висулу купцам, которые желают добраться до Понта. Мы слышали, что живущие по одной стороне реки эсты, а живущие по другой стороне поморцы, время от времени занимаются грабежом судов. Этот град обеспечит безопасную пристань и военные ладьи для борьбы с пиратами.

Когда же дошло до разговора об оплате за нанесенные полянам обиды, Херим рассмеялся прямо в лицо Гауту:

- Об этом уже поздно говорить, человече. Теперь Пестователь хочет получить руку княжны Гедании и ее приданое: всю Витляндию.

Гаут поплыл обратно, не зная того, что все, виденное в Гневе, это и есть вся сила Пестователя. Ибо Пестователь не оставил свой край беззащитным, не вывел всех воинов, а взял всего лишь несколько суден и две сотни лестков. Для защиты державы он оставил Авданца, Палуку и Спицимира, когда же те изумленно спрашивал, как это он желает добыть Витляндию всего лишь с двумя сотнями человек, он ответил: "А разве не будет достаточно моего грозного имени? Разве не говорил я вам, да и многократно показывал, что обладаю искусством чар? Если я приведу под Геданию огромную армию, воины захотят себе добычи, а я желаю иметь Витляндию целой".

Ибо знал Пестователь от купцов, что многие воины Гедана были подкуплены, зрел заговор против Гедана и Гаута, а вместе с известием про приближение Пестователя в посаде должен был начаться бунт против Гаута. А поскольку – как рассказывали – любил Пестователь сражаться лично и обожал всяческие опасности, переоделся он в купеческие одежды и вместе с Ящолтом, всего лишь вдвоем, на лодке приплыли в Витляндию, которую Даго знал, так как был здесь в молодости.

Как-то раз, незадолго до возвращения Гаута из посольства к Пестователю, в самый полдень, через открытые, но хорошо охраняемые ворота твердыни пешком вошло двое мужчин в купеческой одежде, в широких плащах, чтобы закрыть мечи. У проходившей по двору служанки они спросили, как пройти в комнаты княжны Гедании, попросив сообщить, что у них для той имеются восточные благовония. Вскоре та же самая служанка провела их в комнаты княжны, где оба купца опустились перед Геданией на правое колено, после чего один из них поднялся, сбросил с себя плащ и головной убор, и заявил:

- А вот и я, Гедания.

Княжна узнала в этом мужчине юношу, который спас ее, тогда еще ребенка, из воды, и издала из себя радостный вскрик. После чего пригласила обоих к столу, приказав подать еду и питье. Когда те начали есть, Гедания украдкой присматривалась к Пестователю и видела его еще более прекрасным, чем в мечтах. Это как же должен был желать ее этот Пестователь, раз всего лишь с одним товарищем проник во вражеский город, лишь бы только увидеться с ней и поговорить.

Насытившись, Пестователь положил на стол кошель с золотыми нумизматами.

- На скольких воинов можешь ты рассчитывать, Гедания? – спросил он.

- На два десятка. Именно стольких уже длительное время я щедро оплачиваю.

- Нужен еще десяток, чтобы их было тридцать. И пускай днем и ночью будут они в готовности у твоих комнат. Вскоре вернется Гаут, он захочет готовить град к обороне. Но вначале он попытается убить твоего отца, чтобы сделаться повелителем Витляндии.

- То есть, мне следует готовить защиту и для отца… - сказала девушка.

Но в этот миг глаза ее встретились с глазами Пестователя, и Гедания увидала в них гнев.

- Кем ты хочешь быть, Гедания? – спросил у нее Даго. – Дочерью князя Гедана или женой Пестователя?

Та молчала, пораженная мыслью о смерти отца, которой желал стоящий перед ней человек.

- Если его не убьет Гаут, это сделаешь ты, ибо ему вынесен приговор norn, что означает смерть. Разве не учили тебя, Гедания, что нет ничего слаще власти? Что же такое отец или мать, как не ступени к трону. Твоего брата, Йонкиса, я назову повелителем Витляндии, тебя же отвезу в Гнездо, где ты родишь мне великана. На наш свадебный сговор и на свадьбу мы пригласим всего лишь одного гостя: смерть. И соединит нас совместно пролитая кровь твоего отца. Ибо, если и вправду ты хочешь стать моей женой и заниматься искусством правления людьми, научись поначалу управлять собственными чувствами.

- То есть ты, Пестователь, желаешь взять меня в жены? - хотела удостовериться Гедания. – Но понимаешь ли ты, что не буду я никакой "пряхой домашнего покоя", как некоторые называют женщин. С моей помощью и с моими подсказками ты будешь вздымать меч и вести наши армии в бой, пока не станем мы властителями от моря до гор Карпатос.

- Именно так, госпожа, - склонил голову Даго. – Именно такая женщина мне нужна, ибо мучает меня болезнь, называемая Жаждой Деяний.

Странные мысли мелькнули в голове у Гедании. Она испытала нечто вроде ужасного страха, но и в то же время – сладострастное наслаждение. Не знала она, что Пестователь обнаружил в ней богатейшие залежи жестокости и амбиций. Ее бледное, восковое лицо с крючковатым носом покрылось румянцем, узкие бескровные губы еще сильнее сжались. Издавна было ей известно, что право владеть могут иметь лишь необыкновенные люди. Но что это означало: быть необыкновенным? Обычные люди любили своих отцов, отцы любили своих детей. Но Пестователь видел в ней существо, презиравшее обычность, потому-то, так просто и открыто сказал он ей: убей собственного отца. Впрочем, это ведь была единственная дорога к власти.

Словно околдованная, девушка всматривалась в белые буйные волосы, рассыпавшиеся по плечам Даго. В какой-то момент она протянула руку и коснулась их, чтобы узнать, мягкие они или жесткие.

- Да. Я рожу тебе великана, - торжественно заявила княжна.

С трудом стрясла она с себя чары и провела гостей в небольшую каморку возле собственных комнат. То было хранилище ее платьев. После того отправилась она к воинам, чтобы купить тех, кто должен будет защищать ее днем и ночью. В отцовские комнаты Гедания не вошла, так как уже чувствовала себя женой Пестователя.

В темной каморке Ящолт спросил у Пестователя:

- Зачем, господин мой, ты приказал дочке убить отца? Это ведь не по-человечески. Я сам могу убить Гедана…

- Женой повелителя не становятся ценой тела или даже твердыни. Если кто-то желает быть только лишь человеком, пускай пашет на волах землю или прядет кудель. Впрочем, я ведь не приказал ей убить отца, но человека, стоящего на ее пути к власти. Какое значение имеет то, что таким человеком является ее отец?

Тем временем Гаут возвращался из своего посольства убежденный, что пришло самое подходящее время расправиться с князем Геданом. Град у устья Висулы мог защищаться очень долго даже против превосходящих сил. Опять же, существовала возможность через море связаться с ярлами в Юмно, Хедебе или Бирке и попросить у них помощи против Пестователя. Но вначале Гедан должен был умереть, поскольку именно ему был вынесен приговор norn. Никакие ярлы не помогут Гедану, которого приговорили к смерти тайные купеческие союзы.

Гаут застал град готовящимся к обороне и наполненного силами князя, который эту оборону и готовил. Он тут же встретился с ним один на один и дал отчет по своему посольству к Пестователю.

- Никогда я не открою свой град для аскоманов, - заявил Гедан. Год или два они будут вести себя спокойно, но потом случится то же самое, что и в Друзо. Какой-нибудь Даго отрубит мне голову, точно так же, как Акуму. И никогда не получит Пестователь мою дочь в жены, поскольку, в качестве приданого, раньше или позднее, он захватит всю Витляндию.

- Ты упрямый старик, князь. Ты больной человек, - неспешно произнес Гаут, кладя руку на рукоять своего меча.

Вот только князь оказался быстрее. Он вонзил в грудь Гауту стилет и с безразличием глядел за тем, как его слуга и помощник упал на пол, как он умирает, пытаясь вытащить из тела клинок.

Князь Гедан оставил в помещении убитого Гаута и отправился в комнаты, которые занимала его дочь. Его удивило большое число воинов, стерегущих коридор, ведущий в помещения Гедании. Спросил он у Гедании об этом.

- Я опасалась Гаута, - спокойно объяснила та. – Боялась, что он может поднять бунт.

- Он и попытался, Гедания. И потому его уже нет в живых.

- Понимаю, отче, - опустила глаза княжна, размышляя о том, слышит ли слова ее отца Пестователь и сопровождающий его рыцарь по имени Ящолт.

Так прошли два дня и две ночи. А на третью ночь под град подплыли воины Пестователя. На противоположном берегу реки Висулы и Мотлавы загорелось огромное количество костров. Их насчитали две сотни штук. Никто не догадался, что каждый лестк получил приказ разжечь один костер. Защитники Гедании должны были думать, что имеют дело с бесчисленной армией.

Вышел на валы князь Гедан, чтобы поглядеть на костры. Ночь была темной, на валах факела горели редко, хорошо был виден лишь свет от костров неприятеля. Стоял Гедан в темноте, и вот тут-то брошенное чьей-то невидимой рукой копье ударило ему в спину. Князь умер на места, так как наконечник пробил сердце.

Рассказывают, что смерть Гаута, а потом и князя Гедана в силу порядка вещей сделали Геданию владычицей всей Витляндии. Она же согласилась открыть Висулу купцам со всего света, а еще решила стать женой Пестователя. Рассказывают, что после сожжения остатков князя, после того, как над остатками костра был насыпан высокий курган, в открытые ворота твердыни въехал Пестователь на своем белом жеребце и в компании всего лишь трех десятков лестков, поскольку прибыл сейчас не как враг, но как будущий супруг.

Повелителем Витляндии стал Йонкис Гедан, юноша не сполна ума, От его имени правил рыцарь Ящолт, которому Пестователь оставил сотню лестков. Им же отдали дома и имущество тех, что были приятелями Гаута.

Три дня и три ночи продолжались свадебный сговор и свадьба Пестователя и Гедании, пока не подул сильный северный ветер. Тогда судна Пестователя украсили цветами и подняли на них паруса, чтобы могли они плыть против течения реки. На бой с течением Висулы встали и гребцы, а когда ветер стихал или же менял направление, воины, идя по берегу, тащили привязанные на веревках суда. Таким-то образом, довольно быстро, прибыли они во Влоцлав, а оттуда – уже верхом - Пестователь с Геданией добрались до Гнезда.

Рассказывают, что Пестователь забрал из Гедании бессчетные сокровища в монетах и драгоценностях, в тканях и оружии, и все это – в качестве оплаты за нанесенные ему в торговле обиды. Еще рассказывают, что после того, как уплыли суда Пестователя, сына князя Гедана, полоумного Йонкиса захватили морские волны, и он утонул. Рассказывают и то, что перед тем, как отплыть, Пестователь приказал разжечь на берегу десятка полтора высоких костров, на которых изжарили множество волов и баранов. Было выпито много бочек пива и много кувшинов меда, и все это – как жертва великому богу моря. Якобы, Пестователь настолько был влюблен в море, что во время своего пребывания в Витляндии каждый день он то глядел на море с высоты валов града, то отправлялся на золотистый от песка берег, там он становился на колени и бил поклоны набегающим волнам.

- Ящолт, - сказал он в момент отъезда, крепко обнимая молодого рыцаря, которому он поверил управление Витляндией. – Долго ты ожидал, зато я одарил тебя троекратно. Ты получил плащ воеводы, Витляндию и мою любовь. Чего еще более можешь ты пожелать? Сейчас ты более силен, чем Авданец и Палука, ведь это ты открываешь нам дорогу в мир чнрез море, которое сближает людей. Помни, Ящолт, что повелитель полян, который даст оттолкнуть себя от моря, сделается карлом, но если кто владеет морским берегом, уже хотя бы потому – великан.

И словно очарованный глядел Даго на морские волны, которые хлестал северный ветер. Небо было низким и покрытым тучами, где-то очень далеко громадные валы, казалось, лизали тучи, и море, казалось, сливалось с небом. От воды исходил пронзительный запах водорослей, делая дыхание более легким и свободным. Высокие волны разбивались на берегу, белая пена с тихим шипением подплывала под ноги Пестователя. Ему рассказывали, что земля, на которой жили все люди, была всего лишь громадным островом, плывущим по бесконечно огромному океану, так что из этого места было близко до любого уголка вселенной. Быть может, когда-нибудь корабли Пестователя появятся в Хедебе или Бирке. Благодаря судам и морю, держава полян обретет больше могущества и сделается сильнее даже Великой Моравы. Ын или внук Пестователя вонзит копье с белой птицей в преславном городе Юмно и объединит все роды и племена, пользующиеся языком, ведущим свое происхождение от древних спалов.

Видел Ящолт, как вынул Даго из кошеля золотой нумизмат и далеко-далеко забросил его в зеленоватые волны, тем самым принося жертву могущественным морским богам.

Той ночью, в шатре, поставленном на судне, плывущем вверх против течения реки, Даго глядел, как у него на глазах Гедания снимала с себя одежды, чтобы улечься на лежанке, покрытой шкурой лося. Делала она это без особенной охоты, но полностью осознавая свою обязанность перед супругом. Сама она Даго не желала, как, впрочем, никогда не желала какого-либо мужчину, но вот она стала женой этого человека и лолжна была рожать детей. "Всегда ли нужно садиться за стол, когда ты голоден? – размышляла она. – Всегда ли пьешь пиво, когда на него имеется охота?". Движения ее были неспешными и сознательными; она тщательно складывала одежду, а затем – уже полностью нагая – взяла в руки длинную белую сорочку. В свете масляной лампы Даго видел желтоватое лицо девушки, птичий профильт, тело, лишенное женских округлостей, костистое, словно бы высушенное и с обвисшими ягодицами – и не испытывал он вожделения. Он был обязан с нею соединиться, вот только что-то его от нее отталкивало.

Когда же, в конце концов, Гедания улеглась на ложе, сам он вышел из шатра, чтобы попросить кого-нибудь из служанок принести кубок сытного меда для разогрева собственной крови. Небо было звездным, служанки спали вповалку на соломе, раскиданной на палубе. Даго присел возле одной из них, прозванной Зена, невысокой и кругленькой. Он разорвал ее блузку на груди, когда же та, перепуганная, хотела было закричать, положил ей ладонь на губах и показал свое лицо. Та поняла, что ей следует молчать, поскольку ее лапает повелитель. Быстро дыша, женщина чувствовала, как его пальцы мнут ее крупные, твердые груди, в то время как вторая рука уже проникла ей между бедер и уже шастала по голому животу и лону. Под юбкой владел он всей ее наготой, которая насыщала его осязание. Женщина была теплой, а его руки – холодными. Зена чувствовала, как постепенно они становятся теплее, как дыхание мужчины становится быстрее. Ей казалось, что сейчас вот придавит он ее своим телом и успокоит свою похоть. Только Даго неожиданно вскочил и направился в шатер, задуд коптилку и прямо в одежде набросился на Геданию, задрав ей сорочку. Своим сильно напрягшимся членом пробил он ее девственность, так что девушка напряглась от боли. Но не вскрикнула, так как гордость княжны запрещала ей это, она лишь крепче стиснула свои узкие губы, облегченно принимая семяизвержение. Гедания была счастлива тем, что все случилось так быстро, и вот уже супруг спит рядом, она же достойно исполнила свою обязанность.

Только лишь в Гнезде, она, скорее, догадалась, чем узнала, что теперь у двери ее спальни всегда должна спать Зена, простая девушка с розовыми щеками, алыми губами и округлыми формами. Даго гладил тело девушки, насыщал взгляд ее наготой, и только лишь потом входил в ложе Гедании только лишь затем, чтобы наполнить ее лоно собственным семенем, словно в какой-нибудь гадкий сосуд. Гедания ненавидела эту девку, но никогда ей этого не показала, ибо слишком уж много гордыни скрывалось в душе Гедании. Ей и самой казалось странным, что, пускай, и она тоже не желает Даго, тем не менее, его ревновала.

Потому-то, когда забеременела и уже не сомневалась в том, вызвала она к себе Зену и, стоя у окна, не глядя на девушку, спросила:

- Так имел тебя когда-нибудь мой муж, Пестователь?

- Нет, госпожа. Он только лишь часто гладил меня, мял мои груди и совал пальцы в женское естество.

На что княжна с гордостью заявила:

- А меня он наполнял семенем, и вот теперь я беременна. Пестователь много раз был во мне, а в тебе – никогда, поскольку ты простая девка, а я – княжна.

В тот же день она сообщила Даго, что теперь ему уже не нужно каждую ночь приходить к ней, так как она ждет ребенка. Даго и не заметил, что Зена исчезла из-под двери ее комнаты. Никогда не узнал он, что девушка была убита, а отрезанные ножом ее срамные губы прибмли гвоздем к вратам града.

Рассказывают, что Гедания с первых же дней пребывания в Гнезде, прежде всего, посвящала свое время наведению порядка в разнузданных, по ее мнению, обычаях народа и воинов из окружения Пестователя. Не только Хериму, но даже и самому Пестователю, опасаясь суровости Гедании, пришлось попрятать своих наложниц в ближайших городках у лестков. Именно об этих временах вспоминает древний хроникер: "если где нашли какую-то блудницу, обрезали ей срам, чтобы таким вот дурным и жестоким способом покарать, а после того – если достойно об этом говорить – этот стыдливый кусочек плоти вешали над дверь ее дома. Если же кто-то из мужчин осмеливался заниматься развратом, такого вели на торговый мост и крепили к нему, вбивая гвоздь через мошонку с яйцами. Затем рядом ложили нож и оставляли выбор: или там умереть или отрезать себе эту часть тела".

И не было во времена правления Гедании такой недели, чтобы не обращались к Пестователю лестки, градодержцы и даже воеводы, уговаривая того, чтобы он предпринял какой-нибудь военный поход, чтобы могли они очутиться подальше от Гнезда и Гедании.

И рассказывают, как княжна Зифика с радостью слушала сообщения из Гнезда, и воинам Пестователя, что прибывали к ее двору в Высоком Граде, говорила с издевкой:

- Теперь имеете вы настоящую королеву, наибольшей заботой для которой есть то, что женщина или мужчина делают с тем, что имеется у них между ногами. Наступит такое время, когда на коленках вы приползете ко мне, умоляя, чтобы я со своим сыном, Киром, возвратилась в Гнездо.

Три раза Даго обращал внимание Гедании, что слишком уж она сурова в вопросах нравственности. И услышал он в ответ:

- Раве не стерегу я, господин мой, твоего доброго имени как Стража Нравов? Народ, господин мой, он словно грязь. Если желаешь что-то слепить из него, нужно все время мыть руки.

Даго молчал. Ибо учила Книга Громов и Молний: "Если повелитель желает отобрать у народа волю в любом деле, поначалу ему следует начать с того, чтобы отобрать волю обычаев и нравов и введения суровости в их жизни, называя развратом все, чем до сих пор он радовался. Потому даже в доме своем, даже с женой и наложницей в ложе не может он чувствовать себя свободным, ведь от свободы обычаев и нравов начинается всяческая людская свобода".

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ЛЕНЧИЦ

Зима пришла суровая, хотя и бесснежная. С началом месяца, называемого грудзень, огромная масса эстов (целых три племени: помезане, сасины и галинды) под руководством кунинга по имени Дывина коварно напала на Мазовию и сожгла град Цехана. После, эта же орда, обойдя Плоцк и Высокий Град, пошла на край Длинноголовых Людей, которыми правил пожилой уже князь по имени Ленчиц. Тут же Зифика прислала в Гнездо людей с известием об этих событиях и попросила Пестователя. Чтобы тот прислал в Плоцк свою армию или же сам прибыл лично и помог ей закрыть их возвращение домой, когда станут они возвращаться с добычей и невольниками, добытыми в краю Длинноголовых. А поскольку Пестователь имел тогда более двух сотен осевших в Гнезде лестков в качестве личной дружины, да еще три сотни лестков распыленных по градам и весям вокруг Гнезда, но готовых встать под его знамя по первому же требованию; да еще более четырех сотен щитников, сорок возов с харчем для людей и кормом для коней, вот он всех и учел; а в качестве военачальника этой армии, которая должна была помочь Зифике, Пестователь назначил Ольта Повалу, поскольку тот уже вырос, и было ему целых шестнадцать лет, и, воспитывая парня, Даго весьма юношу полюбил. Дал он юноше плащ воеводы, назначил под его командование две сотни лестков и две сотни щитников, сорок возов с едой и кормом для лошадей и послал в Плоцк, приказав, однако, чтобы Ольт не подчинялся Зифике, но сохранял самостоятельность и действовал так, как может подсказать ему разум воеводы. Конечно же, Пестователь мог сам отправиться в Мазовию со всеми своими силами и лично вызвать на помощь армии Авданца и Палуки, только это не казалось ему необходимым, к тому же не желал он делать Зифику такой уверенной в себе и в своем расположении к ней. Иьо с какого-то времени стали доходить до него странные вести – а приносили их люди Спицимира – будто бы Зифика все время вооружает и увеличивает число своих савроматских воинов. Что нет у нее никакого постоянного любовника, что забавляется она с молоденькими парнями, а затем их втайне убивает, не вызывая этим каких-либо протестов со стороны подданных, поскольку так всегда поступали Дикие Женщины. Но не это заставляло Даго сохранять осторожность, поскольку плевать ему было на похотливые поступки госпожи Мазовии. Быть осторожным его заставлял факт, что Зифика все так же оставалась его женой, хотя у него уже имелась другая, Гедания, сейчас уже на четвертом месяце беременности. Зифика не скрыла перед кем-то своих мыслей – тут же подхваченных Спицимиром и переданных Пестователю – что когда силы ее станут больше, она заставит Даго признать Кира своим первородным сыном и наследником.

Именно так обстояли дела, когда в пору празднования зимнего солнцестояния прибыл в Гнездо воин на покрытом пеной коне, стражам у ворот твердыни он сообщил, что сам он – младший сын седого Ленчица и просит встречи с Пестователем. Получив такое разрешение, на подкашивающихся от усталости ногах подошел юноша к трону Пестователя и Гедании, где упал на колени.

- Господин мой и Пестователь, - сказал он слабым голосом. – Окружены мы в граде Ленчице тысячами эстов, которые грабят край. Град наш казался нам способным выдержать осаду, поскольку со всех сторон окружают его топи и болота. Только сильные морозы сковали землю, и враг теперь имеет с двух сторон доступ к валам. Не сможем мы защититься, если не придешь ты к нам с помощью. Об этом просит тебя мой отец, старый Ленчиц, прозванный Белым, наш князь и повелитель.

Даго внимательно присматривался к посланцу, который был самым младщим сыном Ленчица Белого. По сути своей, их верно называли Длинноголовым Людьми, поскольку их повелители и значительные люди – по обычаю гуннов, что сохранился у них – удлиняли своим новорожденным головы, накладывая на них железные обручи. И как раз такой вот молодой человек, с усами, но со странно вытянутой головой, стоял сейчас на коленях перед троном Пестователя.

- Как тебя зовут? – спросил его Даго.

- Я ношу имя Ленчиц Малый, так как я самый младший из братьев. Только вот братья мои, господин мой, погибли в сражениях с эстами. Остались только я и мой отец, замкнутый в граде и осажденный эстами.

Тут отозвался стоящий за троном Херим, который был не только великим Канцлером, но еще и получил от Даго титул Великого Казначея:

- Вы заключили мирный союз с Крылатыми Людьми, а еще с князем Караком и Лже-Хельгундой. Почему ты не направился за помощью к ним?

- Повелителю Крылатых Людей, князю Серадзу, по причине отсутствия денег пришлось распустить большинство своих воинов. Воевода в Витляндии, Ящолт, принял суда с зерном, воском и шкурами, а так же с другим добром, но до сей поры не заплатил того, что должен. Попрошу у тебя замолвить за нас слово перед Ящолтом, чтобы не тянул он с оплатой.

Даго кивнул.

- Нехорошо поступает мой воевода Ящолт, и вскоре я проясню это дело.

Только вот правда была такова, что это сам Даго приказал Ящолту не платить надлежащего за товары Крылатым Людям, поскольку соль они покупали не в Гнезде, но у Карака. Для того ведь и захватил он Витляндию, чтобы теперь неравно делить оплату за товары и указывать соседям, как тем жить.

И вновь отозвался Херим:

- Странно звучат слова твои, Ленчиц Малый. Твой отец, князь Ленчиц Белый, повелитель очень даже могущественный. Вы сидите на землях, истекающих молодом и медом. В течение многих лет князь Гедан высылал вам множество золота. Даже мы, народ полян, опасались вас и никогда в ваши стороны походами не ходили, хотя тем же языком, что и мы, вы пользуетесь, как будто вы и сами поляне. А теперь боитесь эстов?

- Все это по вине нашего отца, седого Ленчица Белого. Всегда окружали его уважение и любовь его сыновей, равно как и наше послушание. Только он сильно постарел, забросил укреплять грады, забыл военное умение, новых военачальников не назначал, воинов посылал по домам, чтобы облегчить кметям выплату дани. Неоднократно уговаривали нас, чтоб мы убили отца, оставшуюся после него власть поверили старшему из братьев, Ленчицу Большому, вот только отцеубийство – дело отвратительное.

И сказал Даго:

- Правду молвит сей юноша. Воистину, нет более отвратительного дело, чем отцеубийство. Потому столь отвратительным кажется мне князь Карак.

Голос взяла и Гедания, которая сидела на втором троне, вся в парче, в пурпурном плаще, с золотой лентой на русых волосах. Она была бледнее обычного, ее живот уже выдавался вперед.

- Благородно говоришь, молодой человек. Нет ничего более прекрасного, чем любовь сына к отцу, а также дочери к отцу. Я любила собственного отца, князя Гедана, уважала его и всегда была ему послушна. Но знаешь ли ты, что означает отдаться в наше пестование?

- Да, госпожа. С этих пор мы будем идти на битву с вашими воинами, принимать ваших сборщиков и платить постоянные дани.

- Так желаешь ли ты отдаться нам в пестование? – спросил Даго.

- Да, господин.

- Тогда вложи свои ладони в мои ладони, а голову свою покрой краем моего плаща, - торжественно приказал Даго.

И когда церемония эта была завершена, юношу провели в комнату, его накормили и напоили, позволили отдохнуть. В это время Пестователь приказал созвать в Гнездо всех лестков и подготовить в дорогу сто возов с едой для людей и кормом для лошадей. Вечером же он вызвал в комнату Гедании Спицимира с Херимом и так сказал им:

- Воистину, ужасно это, когда сын убивает отца. Но не кажется ли вам чем-то отвратительным, когда власти все время держится седой старец, когда он распускает воинов, не назначает военачальников и делает державу свою беззащитной? Ибо то, что отвратительно в семействе кметя, бывает достойным в семействе повелителя. Тот, кто убивает на широкой дороге ради кошеля, наполненного деньгами – преступником является, за это требуется отсечь ему руки, самого же его следует повесить и четвертовать. Но тот, что убивает ради укрепления власти, действует хорошо и благородно. Так поступил Конюший Василий, убив своего приятеля, великого военачальника Бардаса, а после того – своего повелителя и императора, Михаила, который оказывал ему множество милостей. И теперь императором ромеев стал Василий I, давший начало Македонской династии. Не проявляют послушания своему отцу, Людовикц Тевтонскому, и его сыновья, Карломан и Людовик Младший.

Осветилось лицо Гедании. Всего лишь несколько месяцев пребывала она в Гнезде, но уже стали говорить, что вместо крови в жилах ее течет яд неуспокоенной власти. Даже Спицимир опасался ее, настолько была она властной и суровой, так сильно требующей послушания. После убийства собственного отца иногда мучили ее угрызения совести, посещали ее во снах кошмары. Теперь же поняла она, что одна мерка для простого человека и другая мерка – для повелителя. Пестователь верно потребовал от нее смерти отца. Ленчиц Малый с братьями оказались люжьми, достойными презрения, неспособными править своим краем.

Положила она руку Пестователя на своем уже слегка вздувшемся животе и сказала, неизвестно: то ли Пестователю, то ли ребенку, которого носила в лоне:

- Земля ленчицей твоя будет, - Затем уже обратилась непосредственно к Даго: - Ты, господин, победишь эстов и приведешь сюда сотни невольников. Я же за это время возьму в неволю кметей, которые не поатят дани. Клянусь, что спины их истекут кровью, но третий посад ты застанешь уже окруженный валами, и не будет твердыни, более неприступной, чем Гнездо. А после того рожу тебе великана.

Даго же, хотя иногда и чувствовал нежелание, а иногда даже отвращение к своей супруге, низко поклонился ей, поскольку понял, что эта женщина достойна его. После того отдал он приказ, чтобы Ленчиц Малый во главе пятидесяти лестков выступил вперед с целью разведки сил противника и вступил с эстами в бой, стараясь пробиться в осажденный град отца.

- Мы же со всей моей армией отправляемся за ним на половину дня пути, - пояснил Даго Спицимиру. – Если мы увидим, что Ленциц Малый гибнет, мы не приходим ему с помощью, поскольку, куда не погляди, здесь не будет ни комесов, ни князей.

На лицах Спицимира и Херима не дрогнула ни единая мышца, хотя для них было очевидным, что Даго осудил Ленчица Малого и пять десятков своих лестков на смерть, чтобы стать повелителем края Длинноголовых Людей. Но разве существуют какие-то иные способы расширения собственной державы?

- Это так благородно – умереть в бою, - тихо заявил Спицимир. Херим упал на колени перед Даго.

- А что должен делать я, господин? Я делаю вывод, что ты решил оставить меня в Гнезде вместе со своей женой. Тебе известна моя слабость к женскому полу. Или ты желаешь увидеть меня на торговом мосту с пробитой гвоздем мошонкой?

Даго пожал плечами.

- Спрячешь где-нибудь своих и моих наложниц и удержишься от того, чтобы потрафлять своей похоти. Я сказал Гедании, что ты умеешь писать. Опиши то, каким образом случилось наше супружество, и ты обретешь ее милость. Кто знает, быть может она сделает тебя Стражем Нравов? – с издевкой предложил он.

Херим судорожно ухватил руку Даго.

- Не такое возвышение обещал мне ты, господин, когда мы вдвоем путешествовали через топи в Страну Великанов. Известно ли тебе, что люди Спицимира за деньги Гедании столь же верно служат и ему, и твоей супруге? Они найдут и не оставят в живых и твоих, и моих наложниц.

- Это правда, Спицимир? – резко прозвучал голос Даго.

- Да, господин. Она перекупила их, и ничего с этим не поделаешь. Я тебе еще вот что скажу, господин, что многие из наиболее состоятельных лестков, опасаясь, чтобы из за распутство не кастрировали, задумывают сбежать к Зифике, которая гласит похвалу похоти.

Опустил голову Даго и промолвил, как бы самому себе:

- Воистину, свобода нравов бывает матерью всяческой свободы. Но суровость нравов так же является и матерью бунта. Еще сегодня, Херим, отправишься в Познанию. Там ты построишь двадцать легких и длинных ладей для плавания по Варте. Гедания родит мне великана. Что будет потом, знает только Спицимир, поскольку ему ведомы невысказанные слова и приказы.

Сказав это, отправился он в комнаты Гедании, чтобы попрощаться с нею перед военным походом. У нее он застал двух пожилых, ободранных и грязных женщин. Ему было ведомо, что те занимаются чарами. Даго приказал им уйти, а сам сказал:

- Кого ты хочешь отравить, Гедания?

- Кира. Я тебе рожу великана, и потому не может оставаться в живых дитя твое и Зифики.

Пестователь не похвалил ее, но и не наругал. Он лишь подумал, что это ведь он, Даго, единственный здесь распоряжается жизнью и смертью, а эта женщина отбирает у него это право. Сказал:

- Я оставляю тебе Гнездо и свою сокровищницу. Выстроишь валы третьего посада. Постарайся родить мне великана и быть верной.

- Думаешь ли ты, будто бы могла я связаться с другим мужчиной? – презрительно пожала плечами Гедания.

- Ты ревнуешь ко мне других женщин, а так же жестоко караешь мужчин, которые занимаются любовью с другими женщинами. Это заставляет молоть злые языки. Слишком легко в Гнезде обвинить мужчин или женщину в распутности и разврате. Гляди, чтобы ты сама не пала жертвой этого же, ибо за вероломность я прикажу наказать тебя смертью. Еще сегодня убей тех ведьм, что сидели у тебя. Ведь как ты к Зифике, она тоже может выслать к тебе отравительниц.

После того он низко поклонился и вышел. Гедания же затряслась, так как на мгновение подумала: столько ее жизни, сколько носит она в себе великана. Но она тут же отбросила от себя эту мысль и тут же вызвала к себе трех воинов Спицимира, приказав им убить двух ведьм.

На следующий день Ленчиц Малый во главе пяти десятков лестков выступил на помощь отцу, но по причине неожиданного снежного бурана основные силы с Пестователем и Спицимиром во главе должны были остаться в Гнезде еще на пару дней, так как Даго приказал, чтобы колеса возов поменяли на полозья.

Тем временем, две сотни конных и три сотни щитников, которыми командовал Ольт Повала, добрались до Висулы неподалеку от Плоцка, и с помощью ожидавших их савроматских воинов на десятке ладей и плотов были переправлены на другой берег. Ольта Повалу Наименьшего Зифика приняла в парадном зале, в деревянном, только что отстроенном граде, который еще светлел свежими балками.

После рождения ребенка Зифика была еще более красивой, чем раньше. Формы сделались более пышными, черные волосы блестели на голове вместе с золотой повязкой, инкрустированной бирюзой. На женщине был пурпурный плащ, на ее груди висела золотая пектораль королевы Айтвар, которую, похоже, она нашла в затерянной Стране Квен. Так одетая и сидящая на позолоченном троне, держа в левой руке золотой лук аланов, а в левой – серебряный щит, Ольту Повале она показалась сущей владычицей, более величественной, чем Гедания. Зифику окружали савроматские воины, перепоясанные широкими шарфами, каждый держал в руках дротик и лук. Лица у них были смуглые, суровые, с диким выражением в глазах. Чувствовалось, что ненавидят они полян, хотя Пестователь и их самих причислял к полянам. После изгнания Зифики из Гнезда, наверняка их ненависть к Пестователю лишь возросла. Но сейчас нуждались они в помощи, так как были слишком слабыми, чтобы противостоять тысячам эстов, что пришли с севера, в коварном наступлении захватили град Цехана и безнаказанно направились далее, безнаказанно грабя Край Динноголовых. Только лишь с воинами Пестователя можно было бы загородить дорогу эстам во время их обратного похода с добычей, захваченной у Ленчица Белого.

Рассказывали ранее, будто бы Дикие Женщины, родив ребенка, оставляли в живых только девочек, а мальчиков убивали. Потом оказалось, что это неправла. Просто, дважды в год зажигали громадный костер, через огонь которого Дикие Женщины перебрасывали своих сыновей в руки жен кметей из Мазовии, подвергая младенцев так называемому испытанию огнем. Мазовецкие женщины сыновей Диких Женщин брали охотно, так как из них вырастали чрезвычайно сильные и мужественные воины, замечательно подходящие для работы на земле. Именно такое происхождение было у воинов Зифики, в них текла кровь савроматских женщин. Они потом и сами, по стародавнему обычаю, когда рождался у них сын, разжигали большой костер и заставляли своих женщин перебрасывать ребенка через пламя, после того хватали его на лету и заботились о его суровом воспитании. Так выглядело испытание огнем у савроматских сыновей, но потом они, вроде как, проходили испытания водой и луком, только вот те обычаи поддерживались в строгой тайне.

- Приветствую тебя, Ольт Повала, приветствую и твоих воинов, - произнесла Зифика своими полными алыми губами. – Радует меня твой вид, ибо ты вырос красивым юношей. Думаю, у тебя уже и женщина была.

- О да, госпожа, - с похвальбой в голосе признался Ольт Повала. – Наслаждение с женщиной познал я, когда исполнилось мне четырнадцать лет. Потом я неоднократно пользовался женщинами, пока новая жена Пестователя, княжна Гедания, не запретила мне того вплоть до семнадцатого года жизни. Зато Пестователь сделал меня воеводой и позволил покинуть гнездо. Теперь мне уже никто не может чего-либо запретить. Вот только, и в этом я признаюсь откровенно, ни одна из тех женщин не была столь красива, как ты, госпожа.

Зифика ласково усмехнулась парню и сказала:

- Сама вижу, что ты уже мужчина, Ольт. И все же Пестователь не отдал тебе Крушвиц, как обещал.

- И не отдаст, госпожа. На новых землях получу я власть, и род мой там будет множиться.

- Только ведь новые земли еще нужно добыть, - заметила Зифика.

- Да, госпожа. Для того Пестователь и готовил меня к боям и дал мне войско, несмотря на молодой возраст и небольшой опыт. Уже завтра мы выступим из Плоцка. Остановимся только лишь в Рацёнже, а уже потом, между сожженным градом Цехана и Рацёнжем выставим засады на возвращающихся эстов. Никто из них не может уйти живым. А если даже кому-то и удастся прорваться сквозь наши ряды, пускай понесет известие о поражении своего народа.

Зифика пригласила Ольта Повалу на пир, где поила его медом и вином, раз за разом глядя по коленям. Ольту же женщина показалась чрезвычайно притягательной, поскольку одета была в обтягивающую шерстяную блузу и такие же штаны, изготовленная из шерсти одежда подчеркивала ее женские формы: большие груди, выпуклые ягодицы, округлые бедра.

Поглаживая Ольта по колену и пробуждая в нем плотское желание к себе, Зифика расспрашивала у юноши про жизнь в Гнезде.

- Ходят слухи, - говорила она, - что новая супруга Пестователя, Гедания, не позволяет вам жить свободно и познавать наслаждения. Женщинам, что пользуются естеством своим, она приказывает обрезать срамные губы, а мужчинам пробивает гвоздем мошонку. Правда ли это или же ложь?

- Правда.

- Имеются такие, которые, опасаясь наказания за разврат, спрашивают меня, можно ли им сбежать из Гнезда, и приму ли я их у себя, на Мазовии. Передай им всем, Ольт: я всякого приму. Если же ты покинешь Пестователя, у меня станешь великим вождем. А у вас ведь отобрали право давать и получать наслаждение, самую величайшую из вольностей человека. Разве не так, Ольт Повала?

- Так, госпожа, - признался Ольт Повала, поскольку терпеть не мог княжны Гедании. Но то, что говорила Зифика, звучало как предложение изменить Пестователю, потому-то он больше ничего и не сказал. Женщина же, как будто понимая, что парень испытывает, похвалила Пестователя:

- Многие покинут его по причине отсутствия вольности, тогда он выгонит Геданию и пригласит меня снова в Гнездо. А со мной – и моего сына. Гедания – злая женщина, она опутала чарами Пестователя, который хорошо сделал, позволяя купцам плавать по Висуле. Купцы станут останавливаться не только в граде Влоцлава, но и в Плоцке, из-за чего будет польза и для них, и для нас.

Когда же Ольт Повала сообщил Зифике, что Гедания уже на четвертом месяце беременности, та провела его в свои комнаты и показала двухлетнего ребенка, того самого Кира.

- Это он первородный сын Пестователя. Присмотрись, разве похож он на карла?

И она приказала привести других двухлетних детей, чтобы Ольт мог сравнить их с Киром. Только парень уже был слишком пьян, впрочем, не было у него уверенности и в том, что детям, которых приказала привести хозяйка, исполнилось уже два года, а не меньше. Он хотел сказать, что Пестователь не имеет в виду рост ребенка, ведь и сам Пестователь – несмотря на то, что он великан – ростом не сильно выше других. Женщина, которая рожает великана, умирает при этом. Такова правда. Только Ольт не сказал этого, опасаясь гнева Зифики. Не сказал он, правда, и того, что, хотя и в самом деле имел он несколько девок, были они молодками, как и он сам мало чего знавшими об искусстве любви. Зифика же показалась ему женщиной зрелой, о ее странной женской жадности при дворе в Гнезде ходили поражающие слухи. Так что, хотя Ольт Повала ужасно желал ее как женщину, в то же самое время опасался очутиться с нею в ложе. Потому-то, хотя хозяйка и гладила ему бедра и предлагала ласкать ее между ног, на пиру он притворился настолько пьяным, что его пришлось отводить в предназначенные ему комнаты. А на следующее утро воины уже были в пути, он во главе своей армии, Зифика же вела триста конных савроматов и две сотни пеших, еще с нею было сорок возов, в том числе – один громадный, на который каждую ночь ставили шатер, в котором она спала.

На ночлег остановились на берегу какой-то реки, не скованной льдом. Оказалось, что у савроматов имеются сотни рыбьих и свиных пузырей, которые они наполняли воздухом и привязывали к возам и конским животам, чтобы на следующий день было им лучше перейти реку вплавь¹¹.

Вечером разожгли десятки костров, возле которых должны были спать воины. На закате Ольт Повала услышал удивительно тоскливые и наполненные плачем савроматские песни, и был он свидетелем удивительных обычаев, которые ввела в своем войске Зифика. В какой-то момент пришла она к своим воинам и громко спросила у них:

- Кто из вас желает познать наслаждение на моем возу, где полно мягких и теплых шкур?

Савроматы молчали, каждый из них уставился в языки пламени костра. Никто из мужчин даже не пошевелился.

- То есть как? – издевалась Зифика. – Нет среди вас настоящего мужчины? Или вы желаете, чтобы я на кого-нибудь из вас охоту устроила? Действительно ли никто из вас меня не желает?

Ольту Повале хотелось подняться и крикнуть: "Я желаютебя, госпожа", ведь и на самом деле испытывал он огромное плотское желание к Зифике. Но та ведь спрашивала не у него, а у своих воинов. Так что юноша не посмел издать из себя ни звука.

В конце концов объявился какой-то рослый молодой человек. Он отбросил лук со щитом и отправился за Зификой в ее воз, а Ольт Повала буквально пальцы себе кусал, такая охватила его зависть, когда представлял он себе, как тот юноша наслаждается телом своей повелительницы. Не заснул он той ночью, мучимый похотью и мыслью, как бы следующей ночью оказаться на возу Зифики.

Утром Зифика и тот самый юноша неожиданно появились среди костров.

- Что мне с ним сделать? Убить или осудить на неволю? – спросила женщина у своих воинов.

- Убить! – закричали все вместе, показывая, каким жестокими способны они быть.

Зифика вынула из-за пояса нож и сделала вид, будто бы ударила им в грудь юноши.

- Он рослый, сильный и подарил мне наслаждение, - заявила она потом. – Пускай станет невольником, так как так от него будет больше пользы.

И тогда множество воинов набросилось на того юношу. Ему обрезали волосы – как невольнику, связали руки сзади и привязали к одному из возов – словно невольника. Перепугался этого всего Ольт Повала и понял, что нельзя иначе поиметь Дикую Женщину, как только погибнув после того или делаясь ее невольником. Жестокость Зифики сделало ее в его глазах отвратительным существом. И желание поиметь эту красавицу его тоже покинуло. И подумал он, что прав был Пестователь, выгоняя ее из Гнезда.

По пути в Рацёнж приказал Ольт одному из своих воинов расспросить у какого-нибудь савромата, какова же окончательная судьба ожидает того юношу. Он узнал, что тому дадут возможность сражаться с эстами. Если он окажется более храбрым и умелым, чем другие, тогда, быть может, Зифика вызволит его из неволи. "Но, скорее всего, он погибнет, - прибавил тот савромат, - поскольку такие, что желают сражаться за собственную волю, более подвержены смерти".

В крупном граде в Рацёнже Зифика вновь устроила пир, на котором посадила Ольта Повалу рядом с собой. Она гладила ему колено и бедро, наконец нащупала пальцами торчащий член. После того она положила его руку себе на бедро, чтобы юноша ее ласкал.

- Ты желаешь меня, Ольт, - повернула женщина к нему свое красивое лицо с черными бровями и вишневыми губами. – Я тоже тебя желаю и возьму этой ночью. Но, наверное, ты боишься, что потом я прикажу тебя убить или сделать невольником?

Ольт Повала взял со стола большой кувшин с медом, наклонил его над губами и пил так долго, пока не опорожнил. Ну а после того, упал лицом на стол, словно неживой¹². Стоявшие за его сидением воины Пестователя подняли парня на руки и занесли в предназначенную ему комнату. Так Ольт Повала избежал смерти или неволи. А той ночью, как рассказывали впоследствии, Зифика взяла себе в ложе какого-то четырнадцатилетнего парня из Рацёнжа, а потом приказала его убить.

После той ночи Ольт Повала встретился с Зификой всего лишь раз. Они перешли реку Вкру и расположились лагерем на ее правом берегу. Это здесь, в широкой просеке, проделанной в густом лесу, Ольт Повала должен был ожидать возвращающихся эстов. Зифика же отправилась дальше, к граду Цехана, и там, в столь же удобном месте устроила засаду на неприятеля. Каждый день между двумя лагерями сновали гонцы, разведчиков выслали на самый берег Висулы, чтобы достаточно рано узнать, какую же обратную дорогу выберут эсты и их вождь Дывина.

Тем временем, Дывина уже десятый день осаждал град, в котором находился Ленчиц Белый, подчиненные же вождю эсты грабили и уничтожали Край Длинноголовых Людей. Страна эта не была обширной, зато густо заселенной, здесь было полно градов и вёсок. По причине вырубленных лесов, которые были превращены в поля, поскольку земля здесь была необычно урожайной, местное население скрывалось от эстов только по болотам и топям, поросшим лозой и ольшиной, потому-то эсты без труда брали в неволью мужчин, женщин и даже детей. Городки оказались не слишком способными к обороне и сопротивлялись слабо. Только сам град Ленчиц, где проживал повелитель, было трудно захватить, поскольку его выстроили по стародавнему способу. Внизу валы имели более тридцати саженей ширины, повыше землю перекладывали колодами. Толстые бревна укладывали поперек направления вала, слой стволов повыше параллельно и снова поперечно до самого верха, где стояли крупные избицы с валунами и землей. Пустые пространства между бревнами заполнялись глиной. Три ряда наклоненных в сторону неприятеля и заостренных колов перекрывало доступ к валам, да и на вершине вала тоже шел высокий частокол. Не было людских сил или машин, чтобы подобное строение нарушить или взорвать. И все же Дывина решил град добыть. Ибо из показаний пленников следовало, что у Ленчица Белого в граде имелась большая сокровищница, Дывина же буквально трясся от жадности, чтобы эту сокровищницу ограбить. Но случилось так, что в нападении на валы града десятки эстов уже погибли, множество было ранено, осада затягивалась. Эсты видели крыши домов и двора, собранные на маленьком пространстве среди валов, они посылали туда зажженные стрелы, только крыши были покрыты толстым слоем мха, а потом еще упал снег, и крыши никак не желали загораться Впрочем, защитников, гасящих стрелы, можно было видеть и на крышах. Дывина предполагал, что в граде, на который эсты коварно напали, не будет запасов еды, так что вскоре осажденные пойдут на переговоры. Дывина был готов взамен за знак почтения в золоте отступить от осады Ленчица и задуть в рога, тем самым давая знак к возвращению.

Не знал Дывина, что Ленчиц Белый лежал в своем ложе тяжело больной, очень редко приходя в сознание. Его сын пробился к Пестователю, и никто, кроме старого повелителя не имел права принимать решение о сдаче града или о каких-либо переговорах с осаждавшими. Верховный военачальник Длинноголовых, Долята, неоднократно спрашивал у старого князя, что ему делать, но ответа не получал, и потому все так же требовал защищать град. А ведь когда ночью с валов были видны сотни костров, разожженных с двух сторон от града, днем же можно было видеть сотни шалашей из лозы в которых эсты прятались от холода, практически все защитники были уверены, что с эстами необходимо договариваться. Не хватало лишь согласия старого повелителя.

Тем временем, разгулялась метель. Снег валил три дня, и в это время эсты и не пытались атаковать защитников, прячась от холода у костров, которые постоянно раскидывал ветер и засыпал снег. Когда же выглянуло солнце, Дывина приказал разделить силы эстов. Часть из них, вместе с пленными и скотиной, должна была отправиться в обратный путь; вторая же часть должна была оставаться под градом и осаждать его. Дывина опасался того, что снег и мороз могут уменьшить его добычу, что многие пленные умрут, что падет скотина в дальнем пути в страну эстов. Так что из окрестных вёсок собрали возы и приделали к ним полозья. На эти возы посадили взятых в неволю женщин и детей. Попавшие в неволю мужчины должны были брести пешком вместе со стадами скотины и лошадьми.

Вскоре главный военачальник Долята выявил к своей радости, что костров вокруг града горит теперь вполовину меньше; он тут же сообщил об этом старому князю, который как раз пришел в себя.

- Нехорошо я поступил, - пробормотал Ленчиц Белый, - союзничая с убившим отца Караком и Крылатыми, поскольку теперь вот сами должны противостоять эстам. Но, возможно, еще хуже поступил я, соглашаясь на то, чтобы мой последний сын отправился к Пестователю и отдался ему в пестование. Эсты уничтожат наш край, но ведь когда-нибудь уйдут. А вот захочет ли уйти Пестователь?

У ложа больного старца стояли на коленях две его красивые юные дочери, они тут же завыли. Сами то они были княжнами и много наслушались о лестках, которые ненавидели властителей и убивали князей и богачей. Девицы боялись за собственные жизни.

Долята положил ладонь на рукоять своего меча.

- Клянусь тебе, княже, что если Пестователь победит эстов, отдам ему в качестве награды нашу сокровищницу, но в град не впущу. Пускай уходит отсюда богатым.

Болезненный старец приподнялся в своем ложе на локте и хрипло спросил:

- Не знает ли кто из вас, что это означает: отдаться в пестование? Что скрывается в этом странном слове? Жизнь и воля? Смерть либо неволя?

- Не ведаю того, господин, - ответил на это Долята. – Ходят лишь слухи, что для одних это слово означает свободу, а для других – смерть и неволю.

После того старец вновь начал бредить и потерял сознание. А уже утром с валов града видели Долята и княжеские дочки, как небольшой отряд одетых в белые плащи воинов во главе с Ленчицем Малым ударил на лагерь эстов, пытаясь пробиться в град. Эсты никак этого не ожидали и, прежде чем успели добраться до своих лошадей и выстроиться для обороны, ужасную резню устроил среди них Ленчиц Малый с пятью десятками лестков, которых получил от Пестователя. Ржание лошадей и крики убиваемых доносились до ушей защитников града. Лестки были лучше обучены и вооружены, чем эсты, потому-то, хотя здесь было более тысячи эстов, лишь пятнадцать лестков пало в бою, всем остальным же удалось добраться до врат града, которые тут же открылись перед ними и дали безопасное укрытие.

- Пестователь вскоре будет тут со своими силами! – воскликнул Ленчиц Малый прежде чем, по причине раны, свалился с коня.

Им занялись его сестры, так как Доляте с другими защитниками, а так же прибывшим с помощью лесткам пришлось защищать град. Разъяренные эсты начали неожиданное наступление на валы. Им даже удалось прорваться через палисады, частоколы и замерзшие, засыпанные снегом крепостные рвы. На крутых валах разыгралась необыкновенно кровавая и ожесточенная битва, которая длилась до самого вечера. Только не удалось эстам взять град, ну а на следующий день они отдыхали после боя. На третий день они выслали послов под врата и за то, что откажутся от осады, потребовали высокий выкуп. Дывина же – увидав Ленчица Малого во главе лестков – перепугался, что Длинноголовые отбросили давние союзы и договорились с Пестователем, что означало: в любой момент лагерь эстов может быть атакован полянами.

Три дня продолжались не кончающиеся споры относительно размера выкупа за то, что эсты откажутся от осады и уйдут от стен града. Дывина чувствовал, что в этом затягивании кроется какой-то подвох, вот только без выкупа отступить от града не мог, поскольку этому противились жадные добычи вожди союзных с ним помезан и галиндов, сам же он был только лишь вождем сасинов и только лишь на время войны ему поверили командование над всеми силами эстов.

И вот пришел такой момент, когда в лагере эстов на горизонте с севера увидали огромную, будто лес, армию Пестователя. Четыреста лестков в белых плащах и на лошадях приблизились и постепенно окружали с боков лагерь эстов, в котором стояли одни шалаши. Но они не атаковали, как ожидал того Дывина, но выстроенные боевыми порядками отряды неожиданно остановились в в пяти стаяниях¹³ от лагеря и, казалось, чего-то ожидали. У Дывины под командованием еще более шести сотен способных сражаться воинов, в основном – пеших и не столь хорошо вооруженных, как воины Пестователя. Догадывался вождь эстов и о том, что если он сам ударит на Пестователя, из града тут же выйдут его защитники и нападут сзади на его людей. Так что его ожидало поражение, смерть или неволя. То же самое должно было наступить, если бы Пестователь дал приказ атаковать лагерь эстов, но тот, казалось, не знал об этом или же не желал поражения Дывины. Стало ясно, что нужно высылать к нему переговорщиков и искать какие-то пути к примирению, так как Пестователь не жаждал эстской крови, а, казалось, прибыл сюда только лишь затем, чтобы спасти град Ленчица.

С пятью эстами направился Дывина к Пестователю, которого можно было узнать по золотому панцирю и золотому шлему с конским хвостом.

Пестователь со Спицимиром направились навстречу Дывине, но проехали не более полтора десятка шагов от собственного войска. По сути своей Дывина верно догадывался, что Пестователь не желает боя, так как носил в себе тайный замысел, чтобы сохранить своих воинов ради завоевания Края Крылатых Людей. Он мечтал познать тайну долговечности.

- О, Господин и Пестователь! – воскликнул Дывина, остановившись на безопасном расстоянии от Даго со Спицимиром, пускай за его спиной имелось целых пять воинов, а у тех – ни одного, но эст полян боялся.

Пестователь немного знал язык эстов, но молчал. Только Спицимир сделал рукой знак, давая Дывине понять, что когда разговариваешь с Пестователем, с коня необходимо сойти.

Дывина покорился, сошел с коня и поклонился Пестователю.

- Позволь нам, господин, уйти отсюда, и мы оставим град в покое, - заявил он.

- А зачем мне это делать? – спросил у него по-эстски Пестователь.

- Потому что не с тобой мы развязали войну, а с Длинноголовыми, которые заключили мир с твоими врагами, Крылатыми и Караком.

- Я накажу их з это, - кивнул Пестователь. – Но так случилось, что сейчас они отдались в мое пестование.

- Хорошо, мы отступим от града и отправимся назад, в свои земли, - пообещал Дывина.

Был он мужчиной среднего роста с необычайно широкими плечами. На нем был тулуп мехом наружу, на голове – волчий череп, на боку висел франконский длинный меч. На налитом жиром лице торчали маленькие, хитрые глазки, постоянно находящиеся в движении.

- Хочу ваших пленников, - сказал Даго.

- Поздно, господин мой. Они ушли много дней назад и теперь уже на Мазовии, - беспомощно разложил руки Дывина, чрезвычайно радуясь тому, что ему в голову пришла идея отослать добычу, пленных и скот домой заранее.

- В таком случае, я требую ваше оружие, - сказал Даго. – Сложите его в одну огромную кучу. Оружие оставляют себя только вожди, но не более трех десятков.

- Невозможно, - рассердился Дывина.

- Тогда мы ударим на вас с двух сторон. Я – спереди, а Ленчиц – сзади. Тот из вас, кому удастся уйти в живых, дождется героических песен. Но еще более красивые песни будут спеты про убитых.

Дывина завернул к своим и начал совет с эстскими вождями. Тем временем, Пестователь еще ближе подошел со своим войском к лагерю эстов, а те уже поняли, что очутились в ловушке.

Через какое-то время Дывина вернулся и сошел с коня перед Пестователем.

- Какова у нас может быть уверенность в том, что ты не скрываешь измены в сердце и не нападешь на безоружных?

Тогда Пестователь достал из седельной сумки своего коня золотую цепь с крестом, ту самую, которую вместе с титулом графа получил от Людовика Тевтонского. Цепь он бросил под ноги Дывине.

- Надень себе на шею эту цепь с удивительнейшим знаком креста, и ты будешь в безопасности, - заявил он. – Мне рассказывали, что великому цезарю ромеев, Константину, ночью перед битвой приснился сон, что если возьмет он в руки знак креста, то будет в безопасности и даже победит врагов. Я не хочу, чтобы ты меня победил, но желаю, чтобы ты ушел отсюда в безопасности. Думай быстро, иначе вскоре я издам боевой клич.

Дывина поднял с земли золотую цепь. Жадность затмила свойственную ему предусмотрительность. Такая цепь стоила более двух десятков невольников. Пестователь же не мог обмануть, поскольку, как сам слышал, считал себя великим властителем. Впрочем, сами они же не ударили на его землю, но пришли в край неприятеля.

- Ты клянешься, господин, что мы будем в безопасности?

- Клянусь, что ты уйдешь отсюда безопасно, - поднял правую руку Даго.

Дывина вернулся к своим. Почти что шесть сотен эстов бросило оружие и выстроилось в маршевую колонну. Во главе колонны были племенные и родовые вожди, которым Пестователь разрешил остаться при оружии.

Ряды лестков в белых плащах расступились перед идущими. Они впустили эстов в свои ряды, жадно глядя на кучу брошенного оружия. На валах града показались все его защитники, даже вынесли на ложе старого Ленчица, чтобы он стал свидетелем ухода врагов.

И тут Спицимир задул в рог, а к лесткам обратился их повелитель и господин:

- Если в ваших вёсках не хватает рабочих рук, забирайте себе, сколько хотите, остальных же убивайте, как и я это стану делать.

Сказав это, он вытащил из ножен свой меч и ударил коня шпорами. То же самое сделали почти что четыре сотни лестков. С двух сторон ударили они на первую колонну беззащитных эстов, стали хватать их и связывать веревками, а тех, кто не желал идти в неволю, убивали. Три десятка родовых и племенных вождей начали защищаться, но тут из града выехали лестки во главе с Ленчицем Малым, который, несмотря на раны и общую слабость, решил успокоить жажду мести неприятелям.

Одни эсты защищались от лестков, другие бросились в беспорядочное бегство, испуганно вопя. Но догоняли их конные воины Пестователя, забрасывали веревки на шеи или секли мечами. Говорят, что более сотни эстов было убито, более четырех сотен взято в неволю, всего лишь сотне удалось сбежать в направлении Мазовии.

- Предатель, изменник, сразись со мной! – кричал Дывина и даже убил двух лестков, пробиваясь к Пестователю.

Повернул к нему коня вождь полян и, подняв руку, приказал эсту остановиться.

- Почему это ты называешь меня предателем и изменником? – спросил он. – Таким можно назвать кметя или простого воина. Я же всего лишь нарушил присягу, а это уже входит в искусство правления людьми.

Вытащил Пестователь свой меч и съехался с Дывиной. Они ударились щитами, после чего кони разъехались и вновь повернули. Только в третьем сближении Даго ударил Тирфингом по волчьему черепу на голове эста, сбросил того с коня, после чего, уже соскочив с Виндоса, на земле, отрубил Дывине голову и забрал золотую цепь с крестом. Рассказывают, что стоя над трупом врага, воскликнул Даго:

- Бог христиан всегда помогает лишь тем, кто сильный и умелый! Потому-то, Дывина, он помог Константину, а не тебе.

На заснеженном поле валалось множество трупов, бегали кони без всадников, а лестки то добивали отдельных эстов, то вели их целые кучи в веревках. Храбрецом показал себя и Ленчиц Малый, который, несмотря на рану и общую слабость, убивал даже тех безоружных, которые желали отдаваться в неволю.

Спицимир придержал какого-то молодого лестка.

- Подъедешь к Ленчицу и вонзишь ему копье в спину, - приказал он.

Тот лестк, которому только-только исполнилось восемнадцать лет, и который впервые принимал участие в битве, просто онемел.

- А разве не отдался он в наше пестование? – спросил юноша.

- В пестование мы берем только мертвых князьков, - посмеялся Спицимир. – Ты зачем натянул белый плащ лестка? Разве не учили тебя защищать свободу? Разве тебе не известно, что для молодого княжича благородно умереть, защищая свой народ?

И он положил руку на рукояти своего меча. Тогда тот молодой лестк галопом промчался к сражавшимся, вонзил копье в спину Ленчица Малого. Люди на валах видели, как Ленчиц Малый упал с коня и остался лежать на снегу, им, вроде, и показалось, что сделал это воин Пестователя, но они не поверили своим глазам. Ибо в вихре боя сложно угадать, кто и кого бьет и убивает.

Потерял сознание Ленчиц Белый, увидав смерть своего сына, и его отнесли в его комнаты. На полях и на замерзших болотах перед градом все еще, то тут, то там, вспыхивали стычки, вязали пленных, ловили лошадей. Но Пестователь уже въезжал в град через открытые ворота, сидя прямо в седле, в своем золотистом панцире и в окровавленном плаще. Защитники града с ужасом глядели на одинокого всадника на белом коне.

Старый Долята, военачальник Длинноголовых, пеший и с обнаженным мечом в руках, загородил дорогу жеребцу Пестователя.

- Стой! – вскричал он. – Я видел, как твой воин убил нашего князя. Ты нарушил присягу, Пестователь. Нарушил клятву, данную нашему молодому князю. Позор тебе!

- И кто ты таков, что осмеливаешься так говорить? – спросил Даго, удержав Виндоса.

- Я Долята, военачальник.

Сказав это, он сбросил с головы шлем и встал перед Пестователем с лысой, вытянутой головой и седыми прядями волос на черепе.

- А разве твое место не было там, на поле битвы? – с издевкой спросил Пестователь, указывая на усеянные трупами поля перед градом. – И не должен ли ты, как военачальник, тоже благородно умереть, защищая свой народ?

- Я здесь, чтобы защищать князя, - гордо ответил ему на это Долята. – Не позволю я тебе убить его, клятвопреступник!

Пестователь огляделся по сторонам. Уж слишком неосторожно заехал он в град. Теперь напротив него стоял Долята с обнаженным мечом, к ним присматривалось множество пеших воинов с копьями и дротиками в руках. Выражение на их лицах сложно было понять. Видели ли они, как лестк убил Ленчица Малого?

- Не тебе судить властителей, Долята, - громко и четко заявил Даго, Господин и Пестователь. – Я прибыл сюда не ради добычи и не как враг, но по вашей же настоятельной просьбе. Сойди с моего пути, иначе конь мой раздавит тебя копытами. Твоему повелителю прибыл я поклониться и назвать отцом, ибо сед он уже.

Не знал Даго, что именно Долята уговорил Ленчица Белого заключить перемирие с Крылатыми и Караком, поскольку ненавидел он лестков. Теперь же все его старания рассыпались прахом. Не пришел ему на помощь ни Карак, ни Крылатые Люди, погибли сыновья Ленчица, и казалось Доляте, что сойдет он с ума от отчаяния. – Сойди с коня и сражайся, - чуть ли не завыл военачальник.

Пестователь легко соскочил из седла.

- Мой меч прозывается Тирфингом, и проклял его Один. Если выну я его из ножен, обязательно должен пасть труп.

- И то будет твой труп! – взвизгнул Долята, брызгая слюной.

И бросил он копье в Даго, но тот сумел отбить его щитом. После этого Долята бросился на Пестователя с поднятым вверх мечом. Взбешенность и ярость как будто бы отобрали разум у старого военачальника. Он бежал на Даго, все так же держа поднятый кверху меч, а тот спокойно ожидал, после того прикрылся щитом от идущего сверху удара, а клинок Тирфинга вонзил в живот Доляты. Вторым быстрым движением он снес ему голову с плеч. В грудь Пестователя ударила пущенная кем-то из лука стрела, но она соскользнула по позолоченному панцирю. И в этот самый момент в град прорвался Спицимир с десятком лестков, которые стали бить копьями по головам собравшихся, разгоняя их во все стороны. Даго же, как будто и не видел всего этого, спокойным шагом направился во дворище Ленчицов.

Какой-то слуга или невольник указал ему дорогу в комнаты старого повелителя. Посреди помещения стояло там ложе с лежащим без сознания князем, возле него выли две его дочери и слуги. При появлении Пестователя сделалось тихо.

Пестователь подошел к княжескому ложу, снял с головы шлем и бросил его на пол. После этого привстал он на одно колено и сказал, целуя беспомощно лежащую на постели ладонь умирающего:

- Отче мой, вот я и прибыл, наследник твой…

Говорят, что величие Пестователя было столь велико, что умиравший и лежавший до сих пор без сознания Ленчиц Белый после этих слов открыл глаза и осознанно поглядел на Пестователя.

- Позор тебе, Пестователь, - прохрипел Ленчиц Белый. – Стократно позор тебе, ибьо пестование твое – это смерть и неволя. На самом деле ты изменник и клятвопреступник. Разве так поступает истинный повелитель?

Тут поднялся Даго и презрительно промолвил, глядя на умирающего старика:

- Искусство правления людьми учит, что обещания выполняют только в отношении сильных, а не слабых. Так что стократный позор тебе, Ленчиц Белый, поскольку, хотя и ослабела твоя рука, ты не отдал власти в руки ни одного из своих сыновей, делая край беззащитным. Позорно желать до самого конца пить сладость власти. Позор был бы для меня, если бы не расширял я собственные границы оружием или клятвопреступлением.

Кожа на лице и на лысой голове Ленчица давно уже пожелтела. Только лишь давно не подстригаемая борода словно белая повязка закрывала его щеки. Шевельнулись бледные губы Ленчица, но ни единого слова он не произнес. Вздохнул глубоко и испустил дух, а Пестователь закрыл ладонью века глаз его. А поскольку ладонь Пестователя покрыта была кровью после убийства Доляты, то на глазах и на щеках Ленчица остались багровые кровавые полосы. Могло бы даже показаться, что Пестователь убил и его, только ведь всем было ведомо, как обстояло дело, и именно такой правде дали впоследствии свидетельство.

А в это же самое время, Ольт Повала, глубоко дыша и оттирая пот с лица, соскочил с коня и поглядел на большое поле под весью Глиноецк – все засыпанное трупами, с которых местные кмети уже ободрали одежду, и теперь те – нагие и пожелтевшие – валялись на снегу. С рассвета и до самого полудня расправлялся он с армией эстов, обремененных массой саней, невольников, скотиной и лошадьми. Спрятавшись в лесу, он терпеливо ожидал, пока эсты не переправятся через замерзающую Вкру, а потом с двух сторон атаковал их и победил. Лишь отдельным эстским воинам удалось сбежать в глубину леса. На поле и на берегу реки полегло более сотни эстов, раненных же добивали воины Повалы. Сам он тоже убивал, переваривая чувство, что вот он сделался настоящим мужчиной. Ольт устал от постоянной работы мечом, от рубки и резания людских тел, но он все еще упивался собственной силой и мужеством. Парень милостиво глядел на то, как его воины забирали оружие у павших, как они спаривались с освобожденными из неволи женщинами Длинноголовых, как собирали в табуны разбежавшихся лошадей. Он ведь по-настоящему был победителем, поскольку Зифика, которая укрылась со своим войском возле сожженного града Цехана, напрасно ожидала прибытия эстов. Ведь неприятель пошел по дороге на Глиноецк, так что вся добыча и вся радость от победы досталась не ей, а ему – Ольту Повале. И какую же награду даст ему за это его повелитель - удивительнейший Пестователь?

Вечером устроили пир возле громадных костров, не заботясь о голых трупах. Воины делили награбленное эстами, ибо – как это приказал Пестователь – схваченные в неволю люди из Края Длинноголовых, их скот и лошади должны были вернуться к себе домой, который – и об этом Повала не знал – с тех пор и навсегда должен был стать краем Пестователя.

А на следующий день на тех же плотах, что были приготовлены эстами, все переправились на левый берег Вкры, начали исправлять сани, рассылать по округе специальные разведывательные отряды за сеном и овсом для прокорма скота и лошадей. Освобожденные из неволи люди построили себе шалаши и разожгли костры; они жарили убитый в ходе битвы скот, пили пиво и мед, которые везли в качестве добычи эсты. Воины тоже разбили свои шатры, а самый большой, устланный коврами, поставили для Ольта Повалы, почти что мальчишки, но, тем не менее, мужчины. Ему привели несколько красивых женщин, чтобы ночью получил он от них наслаждение, но тот отказался. Победа все еще пьянила его, и в женщинах он не нуждался. Он помнил о том, что перед выездом из Гнезда шепнула ему Гедания: "Ты получишь всю землю Ленчицов, а потом отправишься с Пестователем на Крылатых Людей. С помощью вам придут Авданец с Палукой". Парень не жалел о Крушвице, утраченном родом Повал. Пестователь защитил его плащом от меча старшего брата, воспитал, обучил искусству боя, теперь же одарит одним краем, а может и еще одним, сделает могучим вождем. Ольт Повала возьмет себе жену, а может и две, и даст начало своими детьми могущественному и воинственному роду. Потому должен он позаботиться о том, чтобы люди из края Ленчица вернулись в свои вёски и грады, а с ними – их стада. Ведь это же будет его край, и он должен быть хорошо обустроенным, богатым, населенным. Потому ходил он от шалаша к шалашу, от костра к костру и разговаривал с бывшими пленными, дивясь тому, что говорят они на языке полян, что, увидав его, падают они на колени, словно бы заранее знали, что именно он возьмет во владение их край. Воина, что пожелал изнасиловать малолетку, он приказал ради примера наказать батогами. Еще он тщательно пригляделся к взятым в неволю двум сотням эстов, которых связали и посадили у огня. Получатся ли из них хорошие поселенцы на землях, которые сами же и уничтожили? Ведь не увидят они никогда уже своих лесов и болот на севере. Обрежет он им всем волосы, и станут они невольниками.

День был солнечным и морозным. На другой стороне реки раздавалось громкое карканье ворон и галок, пирующих на телах убитых. Реку покрывала ледовая каша, которая плыла все медленнее и медленнее. Было очевидно, что еще несколько дней мороза, и река полностью станет, покроется твердым льдом. Как хорошо, что мороз пришел только сейчас, и эстам пришлось переправляться через эту вот кашу, вот и не проявили они бдительности. Как же слабо они защищались, когда с двух сторон ударили на них конные воины Повалы и его же щитники. Победив неприятеля, он потерял всего с десяток собственных воинов, похвалит его за это Пестователь, укроет белым плащом, вложит в свои ладони обе ладони Повалы, и, может, даже назовет его сыном. Кто знает, кого родит Гедания? Сына или дочку? А может Пестователь никогда не будет иметь сына-великана, как того желает, и тогда – кто знает – быть может, падет милость на Ольта Повалу, который вышел из самого знаменитого рода, хотя теперь и не признает этого, поскольку правят лестки; он сам, Повала, тоже считает себя лестком, и белый плащ носит не только лишь как воевода, но и как лестк, который ненавидит кнзей и комесов. Удивителен этот вот Пестователь, который дал лесткам власть и народу волю, а все осталось так же, как было – имеются люди вольные и невольные, необходимо платить дани, имеются градодержцы, старосты и воеводы, нельзя только вспоминать про комесов и князей. А во главе всех стоит тот самый Пестователь. Но вот может ли быть иначе? Разве может существовать держава без армии, без вождей, без послушания и без податей?

Кто-то вбежал в шатер Ольта и сообщил, что на другом берегу реки остановилась небольшая группа всадников. Несмотря на расстояние, молодой Повала увидал, что это во главе десятка савроматских воинов прибыла Зифика. Чего она хотела? Своей доли в добыче? Или ей хотелось порадоваться успехам юного Ольта?

Наморщил брови молодой Повала, вспоминая, как унизила его эта женщина, предлагая свое тело взамен за смерть или неволю. Тогда из трусости он напился допьяна – и теперь не может об этом забыть, он, разбивший эстов.

Он приказал воинам переправить на другой берег два крупных плота, но те завязли в ледяной каше. Но тут Зифика что-то крикнула своим воинам и смело направила коня в реку. Несмотря на лед, переплыла она Вкру, а с ней и ее савроматы. После переправы она была лишь мокрая и, войдя в шатер Ольта, стряхнула с себя капли, словно собака.

- Прикажи разжечь костер перед шатром и обсушить мою одежду, - властно приказала Зифика Ольту, затем разделась донага, не стыдясь своей женственности, и заползла в меха, лежащие на ложе Повалы.

Тот сделал, что приказала ему Зифика. Еще предложил женщине горячего меда. Еще приказал, чтобы для савроматов разожгли отдельный костер, чуть подальше от его шатра, сам же шатер должны были окружить пятнадцать оружных.

- Ты сражался на правом берегу реки, но уже успел переправиться на левый, - закутавшись в меха, сказала Зифика. – Означает ли это, что ты спешишь уйти отсюда с добычей?

- Я взял в неволю около двух сотен эстов, - сообщил ей Повала. – Пестователь захочет поселить их на разграбленной земле Ленчицов.

- Я видела сотни женщин и мужчин, которых взяли в неволю эсты.

- Теперь они люди вольные, и вернутся в свои дома.

- Еще я видала большие стада скотины, табуны лошадей…

- Все это добро Пестователя, госпожа.

- А я? - Зифика хотела сорвать с себя меха, но тут до нее дошло, что на ней ничего нет. - Означает ли это, что нам, Мазовии, ничего не полагается? Эсты полностью уничтожили град Цехана.

- Нужно было получше защищать свой край, - заявил Ольт.

- У тебя еще не выросли длинные усы, как у взрослого мужчины, а ты хочешь поучать меня, Дикую Женщину?

Лицо Зифики распалилось гневом. Ольту она показалась красавицей, когда же подумал он о ее великолепных буйных формах, и когда до него дошло, что Зифика лежит нагая, он почувствовал телесное желание. Да, он боялся Зифику. Но чем сильнее боялся, тем более желал.

Он осмотрелся по шатру. Золотой лук аланов лежал в углу, там же находился и золотой пояс со стилетом.

- Тебя, госпожа, - я тоже возьму, - похотливо пробормотал юный Ольт.

- И умрешь! – выкрикнула в ответ Зифика.

Только парень ничего уже не слышал, если не считать шума собственной крови в ушах. Ольт сорвал с Зифики мех, обнажил ее тело, поглядел на ее смуглые, большие груди и на черный треугольник лона, и повалился на женщину, придавливая тяжестью собственного тела. Та вырывалась, кусала его руки, но, несмотря на юный возраст, он был мужчиной, и сил у него было больше, чем у женщины. Пару раз тяжелой перчаткой Ольт ударил Зифику по лицу, так что та потеряла сознание, после чего он вытащил свой торчащий член и воткнул его ей между ног. Женщина пришла в себя, но уже не защищалась, казалось, что насилие доставляет ей удовольствие. Наконец, он впрыснул в нее свое семя, глубоко вздохнул и оттолкнул от себя ее нагое тело.

Тут он встретил неподвижный взгляд Зифики, холодный и враждебный. Но ольт лишь презрительно сплюнул, пряча свое мужское естество.

- А ведь ты, госпожа, не даешь больше, чем обычная дворовая девка. Удовольствие с тобой не стоит ни неволи, ни смерти.

Зифика вся затряслась, как будто бы парень влепил ей пощечину, ну а Ольт Повала, как и после боя с эстами, вновь почувствовал себя настоящим мужчиной.

- Не злись на меня, госпожа. Когда-то ведь ты сама предлагала, чтобы я испытал с тобой наслаждение.

Зифика молчала. А парень, желая отплатить ей за страх, который в нем пробуждала она раньше, говорил:

- Не гневайся, госпожа, никому я не скажу, что здесь случилось, равно как и о том, что удовольствие с тобой не стоит смерти или неволи. И не пытайся ранить меня ножом. За всякое твое неосторожное движение я прикажу отрезать тебе груди, а ведь, возможно, из моего семени ты родишь дитя, которое тебе нужно будет выкармливать.

Сказав это, Ольт вышел из шатра и приказал проверить, высохла ли одежда Зифики. С ней он уже не разговаривал и даже не пытался приблизиться. До наступления вечера она уехала по левому берегу во главе своего десятка савроматов, направляясь вверх по течению реки в поисках наиболее подходящего места для переправы.

Рассказывают, что в средине месяца, прозываемого Тычень или Сечень, в граде Ленчица появились воины Ольта Повалы, ведя с собой множество освобожденных из неволи жителей этого урожайного края и две сотни эстов. Их расселили в опустошенной наездом местности, но часть взятых в неволю Пестователь отослал в Гнездо и округу, одаряя ними своих лестков. Вроде бы как, туда же отослали трое саней, наполненных золотом, которое Пестователь забрал из сокровищницы Ленчица Белого. Всю же землю он передал Ольту Повале и женил его на самой младшей дочери бывшего князя, чтобы окрестный люд видел в новом хозяине и его детях своих законных повелителей. А из старшей дочери Пестователь сделал собственную наложницу, а уже потом выдал ее замуж за одного из оставшихся при жизни молодых Лебедей, которых он воспитал истинными лестками.

С нетерпением, занимая время пирами, Пестователь ожидал прибытия щитников, которых обещал ему Авданец. Земля Ленчица весьма пострадала от нашествия эстов, не хватало корма для лошадей и еды для многочисленных воинов, так что еду и корм приходилось привозить на санях из самого Спицимира и округи. Разведчики докладывали Пестователю, что Крылатые Люди спешно вооружаются. Карак думает о том, чтобы усилить их своими отрядами. Новая война казалась тяжелым предприятием, без помощи Авданца Пестователь и не хотел ее начинать, так как Крылатые Люди уже самим шумом своих крыльев пугали лошадей и по этой причине выигрывали сражения. Авданец должен был вооружить около трех сотен воинов особенными цепями и шипастыми шарами, а еще - высокими щитами, способными выдержать атаку конницы. Эти люди не боялись шума крыльев, потому-то именно их Пестователь хотел иметь на первой линии боя. Помощь Карака – как ходили слухи – не могла быть большой, поскольку висулянам снова угрожали войска князя Ростислава. Пестователь планировал добыть Серадзу и, разбив войска Крылатых Людей, захватить их край вплоть до граничащего с висулянами града Руда. С левой стороны желал он опереться на реку Пилицу. Но для того, чтобы разгромить войска Крылатых, ему нужна была пехота Авданца с ее страшными цепями и шарами с шипами.

Тем временем, вместо пехоты Авданца Херим прислал сообщение, что на священной горе Шлензе вновь собрались вожди нескольких шлензанских племен и держали совет, а не ударить ли на край полян, который удивительно быстро набрал сил и после уничтожения Калисии держал в своих руках всю торговлю, идущую из Вроцлавии на север. И, вроде как, вместе со шлензанами сговаривался против Пестователя и лестк Чеслав, которому был дан в управление град Честрамь и земли вплоть до реки Барычи, а все потому, что поссорился он с Авданцами за какой-то вроде как уведенный ими тбун лошадей, и вот теперь искал он у шлензан мести для Авданцев. Авданцы же попросили через Херима, чтобы Пестователь разрешил им наказать изменника Чеслава и напасть на его твердыню в Честрами. Пока же, как твердили сами Авданцы, не могут они прибыть с помощью Пестователю, ибо не в состоянии они предвидеть, не договорятся ли шлензане про войну с полянами, ведь тогда их войска нужны будут для обороны границ края.

- Веришь ли ты, господин, в измену Чеслава? – спросил Спицимир у Пестователя. – А если Авданцы лгут, ибо желают захватить себе твердыню Честрамь, а нас подстрекают против Чеслава? Ибо лишь одно кажется мне правдой, что Авданцы желают себе земли до самой Барычи. Чеслав должен тебе слишком многое, чтобы сговариваться со шлензанами против тебе.

И отвечал ему Пестователь:

- Разве не говорил я тебе многократно, Спицимир, что если кто строит на людской благодарности, тот на песке строит. Но ты прав, утверждая, что Авданцы желают в свое владение взять град Честрамь и земли до самой реки Барычи. И наверняка правда и то, что это они напали на край Чеслава и отобрали у него табун лошадей. Наверняка правда и то, что он думает отомстить Авданцам. Но если он ищет помощи не у меня, но у шлензан, повиснет на виселице. Так что пускай дела идут так, как они идут. Когда мы завершим войну, мы тщательно расследуем, как там обстоят дела с Чеславом, а до тех пор я прикажу Хериму, чтобы Авданцы оставили Чеслава в покое. Вот только точным кажется мне, что Авданцы больше думают о землях до самой Барычи, чем о том, чтобы со всеми своими войсками поспешить мне на помощь. Не знают они, что чем сильнее кто-то чего желает, тем меньше у них надежд на то, чтобы получить это нечто от повелителя.

Так решил Пестователь, поскольку был практически уверен в том, что шлензане, которые давно уже распались на малые ополья, никогда не смогут ему угрожать по-настоящему. Зато гораздо более важным показалось Пестователю другое известие. От Палуки прибыл гонец с сообщением, будто бы поморцы коварно ударили на Накло, град спалили и перешли реку Нотець, громя войска Палуки и заперев его в Жнине.

Так что Пестователь скомандовал марш своим силам, сложенным из четырех сотен лестков; для них он приказал взять пятьдесят возов с пропитанием, и выступить решил незамедлительно – но вот куда, об этом не знал никто. Думали, что он пойдет на помощь Палуке, но ко всеобщему изумлению Даго пошел на Голуб, выстроенный еще норманнами. Кратчайший путь на Голуб вел через град Влоцлава на Висуле. Вот только Пестователь поначалу отправился в Плоцк на Мазовии.

Но, прежде чем это сталось, на прощание вызвал он к себе Ольта Повалу, еще раз взял его в свое пестование и позволил, чтобы Ольт вложил свои ладони в его ладони.

- Я оставляю тебе урожайную землю, - сказал Даго Ольту. – У тебя имеется сотня лестков, которым ты дашь вёски и станешь их выделять, ибо они являются устоем державы нашей. Валы града Ленчица подымешь настолько высоко, как только будет возможно, и станешь следить за границей с Крылатыми Людьми. Не думаю, чтобы они отважились ударить на тебя, поскольку сейчас они слабы, а к их повелителю, комесу Серадзы, я выслал послов и дары, заверяя его в своих мирных намерениях, и обещая ему заплатить за их зерно, которое продали они Ящолту в Витляндии. Вооружай своих воинов и умножай их, крепи град Ленчица против Крылатых Людей…

- …И против Мазовии, господин мой, - прибавил Ольт.

Тогда Пестователь поднялся со своего возвышения и поцеловал в лоб стоящего перед ним на коленях Ольта.

- Правильно, сын мой. И против Мазовии, - сказал он.

В Плоцке армию Пестователя обильно накормили. Едой закгрузили сани, лошады получили корм на всю дальнейшую дорогу до града Влоцлава. Зифика – вся в пурпуре, с золотой пекторалью на груди и с золотой лентой на волосах – ожидала Пестователя, сидя на троне в зале приемов, ее окружали савроматские воины. Рядом с нею не было второго трона для Пестователя, и могло показаться, что не своего повелителя она принимает, но какого-то посла или просто значительного гостя. Пестователь сразу же понял это, как только встал в двери парадного зала, поняли это и сопровождавшие его лестки, которых было всего пятеро.

Отступил Пестователь в сени и произнес так громко, что должны были слышать все сопровождавшие Зифику савроматы и она сама:

- Где же это мы? При дворе королевы Айтвар или у моего вассала? Разве не взял я в пестование всей Мазовии?

Зифика лишь на краткое мгновение заколебалась. Неожиданно она поднялась с трона, спустилась по трем ступеням возвышения и объявила:

-Приближается супруг мой, Пестователь. Пусть войдет в мире, я же поклонюсь ему, как мужу.

Пестователь вошел в парадный зал и по гуннскому ковру направился к золоченому трону. Идя, делал он вид, будто бы никого не замечает, даже Зифику. Он уселся на троне и лишь потом кивнул ей. Тогда она опустилась на одно колено и подала свои руки ему, он же взял ее ладони в свои ладони, затем покрыл ее голову полой своего потертого белого плаща.

После того принесли золотой табурет для Зифики, которая уселась рядом с Пестователем на возвышении.

- Рада видеть тебя, господин мой и супруг, - заявила она. – Много плохого пережила я от эстов, которые уничтожили один из моих градов. Но не получила я никаких выгод от твоей победы над Дывиной.

- Потому что это не мои воины победили эстов, - ответил Пестователь. – Ты, госпожа, носишь мужские одежды, следовало бы тебе выходить на бой, словно мужчина. Ты владеешь Мазовией, но воинов у тебя либо мало, либо все они неспособны сражаться.

Зифика смолчала это унижение, покорно опустив голову. А Даго продолжал:

- Я иду убивать, грабить, жечь и уничтожать. Там, куда я встану ногой, даже трава долго не вырастет. Так что, госпожа, возьму я немного твоих воинов; а может, и ты сама пойдешь вместе со мной в битву?

- И далеко ты отправляешься, господин мой?

- За семеро рек.

- Эсты грозят местью. Мне следует иметь войско, готовое к сражению, так что не могу я уменьшить свои силы. Кроме того, я беременна, так что не могу я отправляться в путь за семеро рек.

- Неужто ты, наконец, родишь мне великана? Известно ли тебе, что по нашим законам ты все еще остаешься моей женой, и я мог бы наказать тебя за прелюбодеяние!

Гордо ответила ему Зифика:

- А разве не помнишь ты, господин мой, что у тебя имеется первородный сын по имени Кир?

- Никому я еще не давал имени как своему сыну. Множество сыновей и дочерей имеется у каждого повелителя; но лишь тот является законным, кому он сам даст имя. Много жен может быть у повелителя, но лишь та заслуживает уважения, которая родит ему великана.

- Ты до сих пор, господин мой, веришь в существование великанов? Разве не говоила я тебе когда-то, что они все живут лишь в давних песнях.

Поднялся Пестователь со своего трона и так обратился к лесткам и савроматам:

- Сам я из рода спалов-великанов. Я завоевал Крушвиц, Гнездо, Познанию и десятки других градов. Это я сжег Калисию и захватил земли Ленчица. Я победил эстов, выкорчевал богатеев и комесов. Одной ногой оперся я на берег моря, второй – на реке Барыче. Я построил державу, столь могучую, какой здесь еще не было. Так скажите: способен ли обычный человек сотворить нечто подобное? Воистину, должна течь во мне кровь великанов.

Тихо сделалось после этих слов, а Даго, Господин и Пестователь вновь сел на своем троне.

- Это я, господин мой, добыла для тебя Мазовию, - отозвалась Зифика.

- Только жаль, что не можешь ты ее защитить, - презрительно заметил Даго.

После того Зифика пригласила Пестователя на пир, на котором – как рассказывали – не взял он в рот ни кусочка мяса, не выпил ни единого глотка пива или меда. Рано утром привели к нему оседланного Виндоса, и Даго, несмотря на жестокий мороз, во главе четырех сотен лестков выступил на левый берег Висулы и по тому же левому берегу добрался во Влоцлавь.

С удовольствием осмотрел Пестователь все еще расстраивающийся деревянный град, окруженный валами с тройным палисадом, высокие деревянные привратные башни, купеческий посад и замерзший в это время года речной порт с десятками судов и ладей, вытащенных на берег. В граде его ожидал Нор с семью десятками конных воинов. Среди них было и несколько норманнов, которые раньше служили в Гнезде.

Сейчас они считались лестками и носили белые плащи и шлемы с конскими хвостами. Другим их речь казалась забавной, к примеру, они говорили не "лестки", а "лехиты". Со временем Пестователь убедился, насколько заразными могут быть подобные обороты, ведь вскоре простые люди называли воинов в белых плащах лехитами, забывая, что слово это взялось от "лестк", что означало: смышленый, предусмотрительный. И, похоже, от народа Пестователя, от полян, взяли свое название поляки, ну а от лестков появилось наименование лехитов или, если кто желает, ляхов.

Во Влоцлавь прибыл Херим. Он несколько потолстел, надо лбом появились залысины.Одевался он богато и много пил, словно травила его какая-то огромная тоска. Во время пьянки с Даго и Спицимиром признался он им, что правление Гедании становится все более суровым. За малейшую кражу приказывает она отрубать ладонь, за изнасилование – кастрирует или вешает. К тому же разослала она гонцов ко всем более крупным градодержцам, чтобы подобные законы ввели они и у себя, только мало кто этх указаний послушал.

- Народ ненавидит Геданию и тоскует по тебе, господин мой, - заявил Херим под конец. – Если ты вскоре не вернешься, то вскоре станешь править страной искалеченных людей.

Только эти вот слова Херимо, вместо того, чтобы обеспокоить Пестователя, вроде как дали ему некую внутреннюю радость.

- Что думаешь обо всем этом, Спицимир? – спросил он.

- Я думаю, что и ты, господин. – Это неплохо, когда народ кого-то ненавидит.

- А еще лучше бывает, когда он тоскует по своему повелителю, - прибавил Пестователь. – Ибо учит Книга Громов и Молний в главе об искусстве управления людьми, что повелитель или повелительница должны быть людьми мягкими, чтобы народу казалось, будто бы через кого-нибудь из них сумеет он сменить суровость обычаев власти. Кто-то должен казаться добрым, а кто-то – злым, чтобы у народа имелась надежда. Когда надежды нет, народ хватается за оружие. Теперь я знаю: чем дольше не будет меня в Гнезде, тем более любимым я буду.

- Народ поет песни о красивой и мудрой Зифике, - вмешался Херим. – Многие, коту грозит наказание от Гедании, думает о том, чтобы сбежать в Мазовию.

При этих словах улыбка сошла с лица Даго. Он жестко заявил:

- Гедания должна родить мне великана, а это означает, что умрет.

- Ну а если так не случится? – спросил Херим.

Пестователь смял в пальцах серебряный кубок для меда.

- Это будет означать, что изменяла мне.

- Она?! – был поражен Херим.

Пестователь уставил свой хмурый взгляд в Спицимире, а тот заявил:

- Любую женщину можно обвинить в измене мужу. И всегда найдутся свидетели. Чем более сурово соблюдает она обычаи, тем более суровая грозит ей кара, увеличивая радость черни.

После того между ними не прозвучало ни слова. Молча наполняли они кубки и поднимали их в бессловесном тосте. Наконец Даго уже несколько охрипшим голосом спросил у Херима:

- Сколько там битв проиграл Палука, прежде чем укрыться в Жнине.

- Три, господин мой. Он даже Шубин сдал.

- Ладно, пускай обороняется в Жнине, а на меня не рассчитывает, - гневно стянул брови Даго. – Я здесь не для того, чтобы поддерживать неспособных, а для того – чтобы строить великую державу.

Наутро он отослал Херима в Гнездо, передавая с ним богатые подарки для Гедании. Не переслал он с Херимом какого-либо послания, чтобы супруга смягчила суровые обычаи. Куда и куда намеревался он выступить со своими воинами – не промолвил никому ни слова.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ФУЛЬКО

В дни зимнего солнцестояния четыре крупных племени поморцев собрались на большое вече в магических каменных кругах над Черной Водой. Эти круги – громадные удлиненные валуны, вкопанные в землю торчком и образующие большие круги – много веков назад выстроили готы, прибывшие сюда из-за Остийского моря. В тех каменных кругах племена проводили свои суды и веча, или же тинги, рядом хоронили не сожженные тела своих умерших, покрывая их тесаным камнем или насыпая земляные курганы с большим камнем, названным стелой. Готы хорошо сосуществовали с поморскими склавинами, занимая, впрочем, наиболее неурожайные клочки их земель, в основном, вересковые пустоши, напоминающие их суровый север. В те времена многие склавинские слова вошли в язык готов, точно так же, как множество готских слов впиталось в язык склавинов, взять хотя бы "мекус", то есть "меч". И вот как-то раз очень долго держали совет готы в своих каменных кругах, после чего все отправились в путь на юго-восток, оставляя поморским склавинам свои магические круги и многие из своих обычаев, как, как раз, именно этот – проведения тингов. Повелитель племени тухолян по имени Барним, которое происходит от поморского слова "барниць", что означает "оборонять", желал сразиться с полянами, которые под властью некоего Пестователя только что собрали свою державу и осмелились на правом берегу Нотеци в месте, называемом Накло, построить деревянный град и насыпать защитные валы. Ибо Нотець Барним считал извечной границей между поморцами и гопелянами, которые теперь приняли название полян. Граница была нарушена, и Барним хотел войны. Потому он разослал вици¹⁴ племенам вдзыдзов, харжиков и гвдов, так как самостоятельно нападать на полян не чувствовал себя в силах, ибо слышал он о могуществе Пестователя, о его жестокости, о реках, переполненных трупами людей, убитых повелителем полян по причине их непослушания. Но еще узнал он про огромные богатства Пестователя, которые добыл тот, сжигая стародавнюю Калисию – золото и серебро было у него, якобы, таким же дешевым, словно солома. А вот тухолян пути купеческих караванов как-то обходили; купцы предпочитали идти на север к самбам и курам через страну полян или же вдоль берега моря, где правили кашебе, многочисленный и сильный народ. Вскоре словно обухом по голове поморцы были поражены известием, что Пестователь овладел устьем Висулы, той самой славной Витляндией, и женился на княжне Гедании. Теперь Витляндией от имени Пестователя правил некий Ящолт, которому понравилась дочка могущественного вождя кашебе, Болебута; взял он ее себе в жены, щедро одаряя своего тестя. Так что Витляндия теперь опиралась не только на силу Пестователя, но и, оставаясь в дружбе с народом кашебе, в любой момент могла рассчитывать и на их оружную помощь. Бедными племенами считались: тухоляне, харжики, гвды и вдзыдзы; соль им приходилось покупать у гопелянов или в Голоде Коло Бжега, платя воском и медом, шкурами диких зверей или дегтем. Железо, чтобы ковать оружие и лемехи, приходилось им приобретать на берегах реки Барыч, где находились залежи руды, и где находилось много дымарок. Только теперб железом из этих дымарок овладел Пестователь, так что приказал ковать оружие для себя, не без участия некоего Авданца, кузнеца в прошлом, которого Пестователь поставил воеводой над богатыми металлом землями.

Было разожжено много костров вокруг каменных кругов, ворожеи завыли свои колдовские песни, а в кругах устроились вожди племен. От харчиков в круге уселся вождь Фалимир со своими старейшинами, от гвдов – вождь Радгост со своими старейшинами, а от вдзыдзов – Пошвит со своими старейшинами. Три дня советовались, раз за разом стуча мечами о щиты в знак согласия или несогласия. Были возложены жертвы и разожжены огни на древних курганах, чтобы давние готы, пребывающие в Нави, Стране Мертвых, могли согреться и наесться досыта, одновременно предлагая разумные советы умам племенных вождей. Так вот, вождю вдзыдзов, Пошвисту, умершие готы присоветовали, чтобы он со своим народом не уходил далеко от собственных градов и весей, поскольку князь могущественных кашебе, Болебут, выдал свою дочь за воеводу Ящолта, владеющего Витляндией, и охраняющего Висулу с запада. Имеется у него желание увеличить свой край за счет земель радунёв и вдзыдзов. Так что вождь вдзыдзов – Пошвист – призывал к войне с Болебутом. Но Барним мечтал о дешевом словно солома золоте, о соли полян и их же железе, так что убеждал он в своих замыслах как гвдов, так и харчиков, ссылаясь на сообщения от своих шпионов, что, переправляясь через Нотець, им не придется иметь дело с Пестователем, а только лишь с воеводой Палукой. Ибо Пестователь решил помочь Длинноголовым Людям и Мазовии, на которых совершили нападение эсты. До согласия дело так и не дошло. Тогда на тинге решили, вдзыдзы вернутся по домам, а харчики и гвды под командованием Барнима, вождя тухолян, ударят на Накло, переберутся через Нотець и ее болота, после чего вступят в край полян. Почти что пять тысяч воинов в трех группах – отдельно харчики, отдельно гвды и отдельно тухоляне – но, тем не менее, образующие одну громадную армию.

Палука ушел на левый берег Нотеци, в топи и болота, в дремучие леса, беспомощно глядя на то, как горят срубы только что возведенного града в Накле. В хорошо укрепленном Жнине осталась вся его семья, в том числе и новорожденный сын, Вшехслав, так что за них он мог быть спокоен. Но Палука прекрасно понимал, что нельзя ему позволить, чтобы поморцы, сжигая и грабя, унрчтожали тот край, который получил он от Пестователя.

Пополнив гарнизоны всех малых и крупных градов на Земле Палук и вдоль левого берега Нотеци – у Палуки в распоряжении имелось всего три сотни верховых воинов и две сотни щитников. И как тут справиться с нашествием пяти тысяч поморцев, жаждающих убийств и грабежей – вот этого он не знал. В течение нескольких лет, будучи лестком, он мог направлять небольшой группой людей и устраивать засады на воинов Хельгунды, но вот в управлении армией никакого опыта у него не было. И, глядя из пущи на горящий град Накло, Палука не имел понятия, каким образом удержать поморцев. От них его отделала всего лишь выходящая из берегов река, покрытая ледовой кашей; только слышал и он сам, и его воины, как на другом берегу поморцы валят деревья на плоты, чтобы переправиться к нему. Сколько плотов смогут построить поморцы? Сколько людей сможет перебраться с их помощью на левый берег? Самое большее: человек триста или четыреста. Смогут ли воины Палуки расправиться с таким числом неприятелей?

Двое владык в белых плащах командовало щитниками, трое владык – конными воинами. Эти люди крепко были связаны с Палукой, поскольку долгое время, в качестве лестков, воевали они вместе по лесам. Но вот план вождя, чтобы ожидать, когда поморцы переберутся на левый берег, никак не пробуждал в них доверия. Вечером кто-то из владык заявил Палуке:

- Учил нас Пестователь, что склавины обязаны воевать коварно, ты же желаешь встать против поморцев с открытым лицом? Не будет ли лучше распылить наши силы, закрыться в градах: в Ленкне, в Жнение или же в Шубине? Поморцы захотят добыть эти грады и придержат свое продвижение в глубину края. И тут на них ударит армия Пестователя, у которого ты попросил помощи.

- Нужно распылить их силы, - советовали другие владыки.

Но Палука колебался, так как широко разлившаяся река казалась ему самой лучшей защитой. Он опасался и впускать поморцев в глубину страны, так как это означало грабеж и уничтожение только-только заселенных вёсок.

И тут-то пришло сообщение, что виденное ими на правом берегу, та постройка плотов поморцами, была лишь коварным трюком. Главная часть армии, которй командовал Бпрним, переправилась на левый берег на расстоянии в половину дня конной езды ниже того места, где ожидала армия Палуки. Поморцы проникли в Землю Палук в том месте, где их никак не могли ожидать, то есть среди болот и трясин. Похоже, нашли они хороших проводников, и вот теперь страшная сила в три тысячи воинов направлялась к Палуке по левому берегу реки.

В страшной спешке, оставляя десятки возов с запасами еды, войско Палуки начало отступать в глубину края. Остановились они только лишь в Ленкне, который ну никак не был рассчитан на такое число воинов, тут же перестало хватать корма для лошадей и еды для людей. Тогда Палука с конницей направился в Шубин, но по пути попал в засаду, устроенную Барнимом в дремучем лесу. Сотню верховых потерял Палука, прежде чем удалось ему вырваться из окружения и пробиться в Жнин, который тут же был окружен поморцами, точно так же, как это вскоре случилось и с Ленкно. Защитники видели вокруг валов града сотни, а может и тысячи поморских воинов, по ночам светили им зарева пожаров – это поморцы палили вёски. Жнин не был приготовлен к долгой осаде, и чтобы питаться, Палука приказал убивать лошадей.

Четырежды Барним пытался громадной массой своих людей добыть Жнин, но его отбивали. Ему даже нанесли серьезные потери. Поморцы, не привыкшие к захвату градов, гибли от стрел и копий.

- Ну, и где добыча? – спрашивали у Барнима вождь гвдов, Радгост, и вождь харчиков, Фалимир. – Где то золото, что дешевле соломы? Мы спалили вёски, и теперь нам самим не хватает еды.

- Золото находится в градах. Их необходимо захватить, - твердил им Барним.

И, выделив из собственной армии ее третью часть, быстрым маршем направился он на Шубин, ожидая захватить неприятеля врасплох и захватить град без особых потерь, что и случилось, так как нападение получилось неожиданным. Так что Барним одержал очередную победу, награбил немного золота и драгоценностей, захватил в неволю множество мужчин и молодых женщин.

Но не знал он, что Пестователь уже захватил земли Ленчица Белого и, окончательно разгромив эстов, направился в Плоцк и во Влоцлав. Там же, освежив свои запасы продовольствия и провианта для лошадей, во главе пяти сотен лестков и пяти десятков воинов Нора, отправился он в дальнейший путь. Только вот не пошел он вдоль берега Висулы, которая от Влоцлава поворачивала на запад. Словно по тетиве лука прошел он через дружеской Голубской Земле, в Голубе переправился через реку Дрвець и очутился в краю эстских помезан, которые были слабы по причине понесенного недавно поражения, так что сдавались без боя. Случалось, что старцы из помезанских градов выходили к Пестователю с хлебом-солью, прося его милости, обещая накормить воинов и дать корм лошадям, пускай даже самим им пришлось бы голодать до нового урожая. Многие отдавались Пестователю в его пестование, так что присоединил Пестователь ту, прилегающую к Висуле, часть Помезании и отдал ее в управление Нору, приказав заселить эти земли полянами. Дойдя же до Висулы в вёске Швець, он переправился на другую сторону реки, уже на плотах и ладьях, ибо заканчивался месяц Бржезень, и воды были свободны от льда. А из Швець направился он на Тухоле.

Край перед ним лежал совершенно беззащитный, там не было воинов, которые ушли с Барнимом. И Пестователь оставался в каком-либо месте, в вёске или небольшом граде, столько времени, сколько требовалось, чтобы сжечь это место и перебить его жителей: стариков, женщин, детей и даже младенцев. Было начало месяца Травень, с голубым небом и белыми облаками, но его постоянно затягивали тучи дыма. От спешного и постоянного марша пали наиболее слабые лошади, только Пестователь все время подгонял воинов. Через неделю он подошел ночью к Тухоле, Даго дождался утра, когда же ворота городка открыли, Пестователь ворвался вовнутрь во главе своей конницы. Тогда он перебил всех жителей. От всего града в живых осталась только жена Барнима и трех его детей, которых он привязал веревкой к седлу лошади одного из воинов, после чего дал сигнал к возвращению, хотя опьяненные победой владыки советовали ему напасть теперь на земли харчиков и гвдов.

Тем временем, уже после первого штурма Барним понял, что Жнин гораздо сложнее захватить, чем Шубин. Тогда он отступил из-под Жнина и, сжигая деревушки и убивая людей, все свои силы он под Ленкно, а потом, после наступления, длящегося целый день, потеряв более четырех сотен своих людей, наконец-то захватил его. Застройки града горели. Поморцы насиловали женщин и брали в неволю молодых парней и девушек. Щитники долго защищались в горящем граде, так что, прежде чем захватить его полностью, Барним потерял еще сотню воинов. Но, радуясь победе, он приказал прикатить спасенную от пожара бочку сытного меда и уселся пировать с Радгостом и Фалимиром.

Барним как раз отнимал от губ ковш с медом, когда к нему подъехал какой-то воин на настолько загнанном коне, что животное тут же пало бездыханно, а воин передал известие о сожжении Тухоли.

- Твою жену и детей Пестователь тащит на веревке за своим конем, - рассказывал воин, с трудом дыша, так как был ужасно обессилен многодневной скачкой. – Сейчас он пошел против гвдов и харчиков.

Рассерженный Барним стукнул его по голове пустым ковшом, так что воин упал без сознания. Но тут же Барним приказал, чтобы гонца привели в себя, но лучше бы он этого не делал, так как услышанное перепугало его.

- Мой повелитель, над всем нашим краем небо затянуто дымом. Горят грады и веси, даже леса горят. Пестователь никого не берет в неволю, и младенцев убивает. Ты оставил страну без воинов, на милость и немилость Пестователя.

Харчики и гвды первыми покинули горящий еще град в Ленкно и сплоченной колонной направились в сторону Нотеци. К ним присоединились тухоляне и сам Барним, чтобы стать им сильнее, ведь до последнего только теперь дошло, что слишком далеко забрался он от своих домов и теперь находится в краю неприятеля.

Страшным было это возвращение. Поморцы шли через земли, которые сами же и опустошили, где теперь не хватало еды. На каждого отставшего воина раз за разом нападали разъяренные кмети, которые во время нападения врага разбежались по лесам, теперь же им раздавали оружие. Палука вывел из Жнина конных воинов и коварно атаковал вражескую колонну то спереди, то сзади. Когда поморцы пытались устроиться на отдых, сторожевые посты все время поднимали тревогу, поскольку все время кто-то погибал от выпущенной из леса стрелы или брошенного копья. Измученные и сонные поморцы в конце концов перебили пленных, так как им самим не хватало еды; и вот, едва-едва волоча ноги, встали они на берегу Нотеци.

Но это было начало месяца Кветень, река вышла из берегов по причине весенних паводков. Нужно было построить десятки плотов, что требовало множества времени и большой затраты сил. Потому-то сотни гвдов и харчиков, не ожидая, пока будут построены плоты, попыталось пересечь реку вплавь, так что многие из них утонули. Те же, кому удалось преодолеть течение и выйти на берег, беспорядочной толпой пошли в сторону родины. Выступая на полян, Барним имел под своим командованием пять тысяч воинов. Теперь же, в ожидании постройки плотов на левом берегу Нотеци, возле вождя собралось всего лишь семь сотен человек, так как его покинули гвды и харчики. С этими небольшими силами Барним наконец-то перебрался на правый берег и направился в свои земли. Но чем дальше поморцы заходили, тем более чудовищные виды открывались их глазам. Семь сотен воинов Барнима шло через растоптанный край с пепелищами вместо вёсок, с сотнями людских трупов, объеденных воронами и галками. В левую и правую стороны высылал Барним воинов с посланием Пестователю, так как желал он с ним договориться миром. Только вот гонцы даже на расстоянии целого дня конной езды не встречали ни единой живой души. Не удалось им встретиться и с отрядами Пестователя. Не знал Барним того, что Даго не хочет сражаться, зато желает мира. Свое войско он расположил на левом берегу реки, прозывающейся Каменкой, и ждал.

И случилось так, что Барним наконец-то увидал на другом берегу Каменки одинокого всадника на белом коне, в золоченых доспехах и в белом плаще. Рядом с ним, привязанная веревкой, едва стояла на ногах женщина с тремя детьми, в которых Барним узнал собственное потомство. Могло показаться, что Пестователь здесь один, только Барним понимал: ближайшем лесу прячутся воины.

Затем увидел Барним, как два воина отплывают на лодке от берега, направляясь с течением в его сторону. Лодка вся наполнена была кольями, буквально светящимися своей свежестью.

- Барним, - сказали приплывшие воины. – Пестователь приказал, чтобы твои люди забили колья на дно этой реки, которая с нынешних пор станет границей между твоим племенем и Державой Полян.

- Так ведь Нотець была границей! – воскликнул Барним.

- Пестователь приказал нам передать, что теперь границей будет Каменка. После того он отдаст тебе твою жену и троих твоих детей, разрешит твоим воинам отстроить Тухолю. Дани на тебя не наложит, поскольку в стране полян золото дешевле соломы. Вместо того он заберет землю между Каменкой и Нотецью, поскольку вы разрушили Ленкно и Шубин, вы убили множество полян. К тому же, даже взятых в неволю убили.

- Никогда! – взвизгнул Барним и вытащил меч из ножен. – Пускай Пестователь выходит на открытый бой, а тогда посмотрим, кто победит.

Его вопль услыхал Пестователь и, к изумлению воинов Барнима, он перерезал веревки на шее жены Барнима и его детей. Они побежали к реке и, умоляюще, стали протягивать руки в сторону вождя поморцев, когда же тот закрыл себе рукой глаза, чтобы не видеть их, так как дороже их жизней казалась ему земля, которую должен был он отдать Пестователю, два его воина рассекли его мечами. Потом, в полном молчании, вынули они из лодки колья и стали забивать их в дно реки. Увидав, что они делают, Пестователь направил коня в сторону леса и исчез в не, будто призрак, а вместе с ним ушли и никем не увиденные его воины. Потому что, когда тухоляне наконец-то переправились на другой берег Каменки, на этой земле они уже не застали ни одного чужого. Забрали они с собой жену Барнима и троих его детей и направились в Тухоль, оправдывая свое поражение тем, что Пестователь занимался чарами. С завистью приняли они известие, что ни гвдов, ни харчиков не всретило подобное несчастье, и на летнем тинге в каменных кругах гад Черной Водой они стали обвинять друг друга в измене, о том, что их бросили в несчастье.

Нат том самом тинге тухоляне выбрали своим вождем четырнадцатилетнего сына Барнима, поскольку не проявлял он такой воинственности, как его отец. Каждую ночь этому парню снилось, что его держат на веревке, и петля из той же веревки сжимается на его горле, перекрывая ему дыхание. И он просыпался с криком, держась руками за то место, где была веревка. И хотя через несколько лет победил он гвдов и харчиков, отомстив за их измену, но никогда не осмелился он пересечь реку Каменку, где гнили в воде забитые у него на глазах пограничные колья-столбы Державы Полян.

…Вплоть до средины месяца, называемого Кветень, устраивал Пестователь новый порядок на покоренных землях между Нотецью и Каменкой. Прежде всего, по сожженным и тем, что остались в целости, весям, по давним поморским городкам рассылал он сообщения, что он – Дающий Волю. Кто в течение десяти дней отдался ему в пестование, если был вольным воином – сохранял свою волю и имущество; ежели кто был в неволе – получал волю, и если умел сражаться, такого делали воином; если же кто прославился выискиванием по лесам своих старых господ с тем, что делал таковых невольниками, обрезая им волосы и отбирая оружие, становился лестком, то есть защитником народной воли.

Очень многие поморские воины отдались в пестование, сохраняя свои жизни и имущество. Еще больше было освобождено ударом меча Пестователя по плечу и его щитом в грудь; такие еще получили оружие, которое Даго добыл в Тухоли. Эти вольноотпущенники начали страшную охоту по лесам на своих давних хозяев, которые не отдались в пестование, и, похоже, никто от них живым не ушел. Или сделался невольником, или отдал жизнь. В особенности в таком деле прославился некий Корн, давний невольник, за что, возлюбив его, Пестователь дал ему звание градодержца, одарил золотом и приказал возвести град над рекой Брда, в том месте, которое до сих пор зовется Короновом. Еще возвысил он одного из своих лестков, который храбро сражался с обитателями Тухоли, тоже дал ему звание градодержца и приказал построить град над озером. Звался тот человек Вецбором, град же его до сих пор зовется Венцборком. У градодержцев имелась обязанность собирать собственные дружины, чтобы стеречь границы добытых земель с севера, с запада и с востока. В пользу градодержцев приказано было платить дань тем поморцам, которые отдались в пестование, и вызволенным из неволи, что заняли сожженные вёски и начал их отстраивать. Под угрозой смертной казни запрещено было напоминать, что они – поморцы, только лишь – поляне.

Два десятка вызволенных из неволи Пестователь признал лестками и ввел в собственную дружину, которая теперь насчитывала уже пять сотен верховых. Из завоеванных земель Пестователь забрал только лишь шестьсот невольников, в основном, женщин и детей. Их он решил подарить Палуке, чтобы тот заселил Палуцкую Землю, столь сильно пострадавшую от нашествия Барнима. У него осталось около двух сотен поморцев, он подарил их Нору и его дружине, чтобы норманны ушли на Дрвець и там, по другой стороне Висулы крепили границы его державы.

С огромной толпой предназначенных для Палуки невольников сложно было быстро двигаться к реке Нотець, потому армия Пестователя тащилась очень медленно. А медленно шли все еще и потому, что с концом месяца Кветень началась чудовищная жара, которая ускоряла рост трав, но затрудняла марш.

Как раз в это время прибыл к Даго гонец от Херима с радостной вестью о том, что Гедания родила Пестователю сына, но сама умерла родами.

- Так у меня появился наследник! Великан! – воскликнул Даго.

И ни единой слезинки не проронил по Гедании, поскольку не желал ее как женщины. Гонец с подробностями рассказывал, как Херим приказал торжественно сжечь тело Гедании, а над кострищем невольные люди насыпали высокий княжеский курган. Дитя же было здоровеньким, сильным и крупным. Херим лично выбрал для него кормилицу с наполненными молоком грудями. Под самый конец посланник признался Даго, что мало кто оплакивал смерть Гедании, так как была она жестокой и суровой, в особенности, к ворам и насильникам, а таких среди полян было много.

Марш ускорили, ибо Даго желал увидеть своего сына-великана, поднять его вверх и дать ему имя.

- Как мне его назвать? Какое дать ему имя? – спросил Даго у воинов на какой-то стоянке.

Те молчали, поскольку никакое имя не казалось им достаточно достойным потомка Пестователя. И тогда сказал Даго:

- Дам я ему имя: Лестк. Ибо, разве есть что-то более благородное и великолепное, чем стать лестком, защитником свободы нашей? Разве не на лестках опираются наши держава и армия?

А поскольку обращался он к более, чем пяти сотням лестков, в ответ услышал только радостный гвалт и удары мечами по щитам. Воины посчитали, будто бы Даго Господин и Пестователь захотел их этим выделить и облагородить. Слово "благородный", впрочем, все чаще использовалось, чтобы отличить людей, которые имели право называться лестками и носить белый плащ. Иногда про таких прямо говорили: "шляхетные" или "шляхтичи", что выходило на то же самое¹⁵.

И вновь наступил очень жаркий полдень, армия Пестователя и невольники остановились на дневку, хотя всего пять или шесть стаяний отделяло их от прохладной реки Нотець. Только и лошади, и пешие люди были обессилены. Лишь жеребец Даго не давал познать по себе трудов перехода. Потому-то Даго и отправился один к реке, чтобы сбросить с себя одежду и выкупаться в холодной воде. Он приказал после недолгого постоя идти по своим следам, где он будет ожидать всех на берегу.

Воды Нотеци уже опали после весеннего разлива, подмывая невысокий обрывистый берег, поросший густым лесом. В реке лежали кроны громадных дубов, которые корнями цеплялись в обрыв. Между этими упавшими в реку деревьями был виден намытый водой гравий и полный камней песок. Вот в таком месте и решил выкупаться Даго; он спустился вместе с Виндосом с обрывистого берега, разделся и всю свою одежду, оружие и даже Священную Андалу повесил на луке седла. Он ведь опасался того, что пока сам он будет наслаждаться купанием, кто-нибудь сможет своровать оружие и одежду, но вот Виндос отличался тем, что никто чужой не мог приблизиться к нему без угрозы быть растоптанным копытами.

Вода оказалась весьма холодной, хотя весеннее солнце и пригревало. Устав плавать, Даго уселся в кроне наполовину затопленного в реке дуба и с удовольствием чувствовал, как переливается по его ногам вода, в то время как сверху жарит солнце. И так он погрузился в эту негу, что когда поглядел вдруг на берег, то не увидал на нем Виндоса. Жеребец спрятался в лесу, что могло означать лишь одно – приближался кто-то чужой. Так что Даго – совсем голый – выскочил на каменистый речной берег. А в этот самый момент где-то около двух десятков вооруженных всадников выехало из леса, они спустились по обрыву на берег реки и окружили Даго, не давая ему возможность сбежать в воду. Два десятка наконечников пик нацелились ему в грудь и спину. А из леса выезжали все новые и новые воины, среди них – пара мужчин в белых льняных плащах, с павлиньими перьями на шлемах, в блестящих панцирях и железных наголенниках, с продолговатыми тевтонскими щитами.

- Эй, человек! – закричал по-склавински один из этих богато вооруженных рыцарей. – Покажи нам брод через реку, в противном случае ты умрешь.

- Не знаю я брода, - ответил ему Даго. – Я не здешний.

- Тогда откуда ты?

- Издалека, господин. Так же, как и ты.

И тут охватила Даго злость, что по причине собственного безрассудства позволил он схватить себя, голого, на берегу реки. А еще он злился потому, что начитал более сорока этих чужих всадников. По какому праву вступили они на его земли? Кто они были такие? К какой цели направлялись? А еще больше злился он, вспомнив о том, что всего лишь в десятке стаяний стояли его лестки, которые этих чужаков могли бы разнести по кусочкам.

С обрыва съехал второй богато одетый воин. Глянув на его лицо, Даго сразу же догадался, что это женщина.

- У него красивое тело, Фулько. И какое большое мужское естество! – сказала она на языке тевтонов.

Даго изящно поклонился и обратился к ней на том же языке:

- Благодарю тебя, госпожа, за комплимент. Вот только естество от холодной воды съежилось.

Тут крикнул человек, названный Фулько:

- И кто это ты, знающий язык тевтонов? Говори, как зовешься и что ты здесь делаешь.

- Ты, господин, тоже не назвал мне своего имени.

Разозленный наглостью голого и беззащитного человека, один из окруживших Пестователя воинов ударил Даго плеткой по спине так, что тот от боли стиснул зубы. Удар был сильным, словно к коже приложили раскаленное железо.

- Почему, господин, ты позволил меня ударить? – спросил Даго. – Я ведь наг и безоружен. Это несправедливо.

- Ударь его еще раз и научи справедливости, - приказал Фулько на языке склавинов, что означало: сам он и женщина были тевтонами, но воины их были склавинами.

Но случилось так, что Даго резко склонился к земле, схватил камень, развернул тело и воина, который снова замахнулся плеткой, ударил камнем прямо в рот, выбивая зубы и разбивая нос. В тот же момент Даго поднырнул под животом коня этого воина и бросился в реку. Прежде чем воины сумели снять с плеча луки, и туча стрел полетела в направлении реки, Даго уже выплыл далеко от них и засел в кроне свалившегося в воду старого дуба. Торчащая вверх толстая ветка заслоняла его от стрел, которые выпущенные издалека, не имели никакой прицельности¹⁶.

- Ну что, есть ли среди вас кто-нибудь такой, что хотел бы ударить меня плеткой?! – крикнул Даго. – Нет? А я ведь вижу столько сукиных детей. Знаешь, Фулько, что теперь следует тебе сделать? Или прийти сюда, ко мне, или отрубить голову тому, кто меня ударил. В противном случае, я вскоре сам тебя угощу плеткой.

Фулько не ответил. Его воины стояли на берегу и с бешенством глядели на голого мужчину, который сидел далеко от них в кроне свалившегося дерева и насмехался. Тот же, кому Даго разбил лицо, соскочил с коня и охлаждал раны водой из реки.

Тут отозвалась женщина в одежде воина:

- Послушай нас, человек. Тот, кто тебя ударил, за свое уже получил. Ты выбил ему зубы и сломал нос. Покажи нам брод и получишь награду.

- Какую?

- Золотой солид.

Даго, закрытый веткой, встал на стволе дуба.

- Слишком мало, госпожа. Мне нужна голова человека, который меня ударил. Ибо меня называют Дающим Справедливость, и будет справедливо, если его голова приплывет в мои руки.

- Ты глупец. Они тебя убьют!

- Это я убью их, госпожа. А твой Фулько – какой-то негодяй. Зачем ты с ним путешествуешь? Или ты родом из какого-нибудь тевтонского борделя?

- Я сбежала из монастыря, - гортанно рассмеялась женщина.

- То на то и выходит. Тевтонские монастыри – это бордели.

- Я родом из Брабанта…

- Там, госпожа, я не был. Только думаю, что продажные девки везде имеются.

Фулько вытащил меч из ножен.

- Довольно! Он нас оскорбляет. Спешивайтесь, и пускай несколько человек доберутся до него по сваленному дереву. Ну, пошли, - приказал он. – За его смерть я хорошо заплачу.

Трое воинов соскочили с лошадей, бросило щиты на песок и в своих тяжеленных кольчугах и кожаных сапогах, с обнаженными мечами попытались добраться до Даго по скользкому стволк старого дуба. Один сразу же грохнулся в реку и с трудом выкарабкался на берег. Второй дошел до средины ствола, а Даго, желая приманить его к себе, на своих босых ногах, хорошо держащихся коры, даже поощрял его к бою, выйдя к нему на полпути. Свистнула стрела, только Даго уклонился от ее наконечника. Воин замахнулся мечом, потерял равновесие и рухнул в воду; течение тут же потащило его. Третий повернул к берегу.

Разъяренный Фулько метнул копье в Даго, только наконечник вонзился в ветку. Даго вытащил копье и крикнул:

- Клянусь богами, никогда еще не видел я большего глупца. Слушайте меня, воины. Этот ваш хозяин с нынешнего момента уже зовется не Фулько. Можете называть его Ничем.

С неба все так же жарило солнце. Всадники были в доспехах или кольчугах, они потели; их лошади хотели пить. Поэтому они сошли на землю и начали поить животных, делая вид, что голый мужчина в ветках дуба их никак не касается. Для них уже было очевидным, что человек, которого они приняли за какого-то простолюдина, похоже, воин, да еще и бывалый в свете, раз знает не только речь склавинов, но, как и их хозяин, еще и язык тевтонов.

Фулько подавил кипящее в нем бешенство.

- Скажи мне свое имя. Быть может, я оскорбил тебя, позволяя, чтобы мой воин ударил тебя плеткой. Но ты ведь голый, у тебя на лбу не написано, как к тебе относиться. Где твой меч, твои доспехи, твой конь? Присоединись к нам, и мы забудем оскорбления. Мы отправляемся на большую охоту, чтобы вернуться с нее богатыми.

- И что же это за поход? – с издевкой удивился Даго. – Или ты хочешь мне сказать, будто бы собрался в Навь, в Страну Мертвых? Потому что вот что я тебе скажу: сюда ты пришел живым, но станешь трупом.

- Чего ты требуешь за то, чтобы показать брод? – спросил Фулько.

- Отрубишь голову тому, кто меня ударил. А эта вот благородная дама разденется донага, чтобы я мог увидеть ее естество, как она видела мое.

Женщина радостно захихикала.

- С удовольствием разденусь, мужчина. И сделаю тебе приятно.

Сказав это, она соскочила с коня, бросила на песок шлем, стащила кольчугу, штаны, блузу и совершенно голая вошла в реку. У нее были длинные светлые волосы, груди небольшие, зато крепкие, живот плоский, бедра стройные. Женщина могла считаться красавицей¹⁷.

- Нравлюсь я тебе?

- Ты, госпожа, почти так же пригожа, как княжна Хельгунда.

- Ты ее знаешь?

- Имел ее, только недолго, потому что потом рассерженные воины порубили ее мечами.

- Лжешь! – взвизгнул Фулько. – Она жива, у князя Карака.

Даго рассмеялся.

- Еще раз, господин, подтверждаешь, что ты глупец, что ты Ничто. Теперь я уже знаю, что идешь ты из Юмно, потому что тебе приказали оказать помощь княжне Хельгунде. Только я тебе говорю, скорее уж эта потаскуха, что вошла в реку, станет княжной, чем ты встретишь Хельгунду.

- Так кто ты такой? – спросила женщина, которую, похоже, слова Даго совершенно не оскорбили. Он же подумал, что она из тех женщин, которых он узнал при дворе императора ромеев. Некоторые из них, чтобы возбудиться, заставляли обзывать себя самыми оскорбительными словами.

- Ты не простой воин, - заявил неожиданно Фулько. – Разве не можем мы договориться?

- Перейдешь ко мне на службу. Тогда, возможно, сможешь носить имя: Кто-то. Поверь мне, что четыре десятка негодяев мне пригодятся. Твои люди мне нужны. И ты сам – тоже, если убьешь чнловека, который меня ударил.

- Я не мгу этого сделать!

- Неужто ты не понимаешь, глупец, что он ударил повелителя?! – воскликнул Даго.

- Это ты говоришь глупости. В этом краю повелевает лишь княжна Хельгунда, женщина, а ты – ты мужчина. Арне, что ты делаешь? – Фулько хотел удержать обнаженную женщину, которая уже плыла¹⁸ к Даго, сидящего верхом на стволе дуба.

Но Даго заметил, что та припоясала себе на бедра пояс с ножом.

Даго подал ей руку, и нагая Арне селя рядом с ним на стволе, который слегка заливало течение реки.

- А ты и вправду красива, и женское естество у тебя замечательное, - заявил Даго, обнимая женщину в поясе. – Если бы вода не была такой холодной, я бы поимел тебя прямо в речке, у них на глазах, потому что не знаю стыда.

- Я тоже не ведаю стыда, - ответила та и вырвала нож из ножен. Только Даго предвидел это движение и перехватил ее запястье. Через мгновение нож уже находился в его руке.

- Острый, - проверил Даго. Затем, пока женщина тряслась от страха, он провел острой кромкой ножа по заросшему лону, сбривая несколько волосков.

- Что ты делаешь? Больно!

- А твой нож? Разве мне не было бы больно, если бы ты меня ударила?

Тут с берега крикнул Фулько:

- Не делай ей ничего плохого, человече. Можешь ее поиметь, только не делай ничего плохого.

Даго забросил нож в реку.

- Должен я с тобой попрощаться, госпожа. Не нравится мне, что вон тот, на берегу, последний глупец, распоряжается твоей задницей как собственной.

- Это радинего я сбежала из монастыря.

- Его задница принадлежит мне, поскольку его я стану пороть. А твоя принадлежит тебе. Я дарю ее тебе. Но поимею я тебя не по чьему-нибудь разрешению, а когда мне захочется.

Он погладил Арне по грудям, по шее, по мокрым волосам.

- Верю, господин, что ты повелитель, - заявила та. – Женщина чувствует, когда имеет дело с чем-то необыкновенным.

- А не пришло ли тебе в голову, что ты просто воспринимаешь мое величие, даже когда я наг? Они тоже должны его замечать. Известно ли тебе, как долго учился я искусству владения величием?

- Вот он – граф, - показала женщина на Фулько. – А ты?

Даго ненадолго задумался. Потом сказал:

- Граф Фулько и вы, наемники из Юмно. Располагайтесь здесь и ожидайте меня. Я возьму вас к себе на службу и заплачу лучше, чем князь Хок. Но должна пасть голова человека, который меня ударил. Ибо, если кто поднимает руку на повелителя, тот поднимает руку на богов.

- Кто ты такой? – прокричал с берега граф Фулько.

И тут Даго высоко поднял обе руки и объявил:

- Я – Пестователь…

Тут он бросился в реку и позволил потоку нести себя. Его голову, удалявшуюся с течением, воины видели до самого ближайшего поворота. Река была мрачной, быстрой, в ней было много водоворотов. Но этот человек уплывал словно выдра или бобр, не опасаясь ни глубины, ни водоворотов.

Арне, нагая и мокрая, вышла на берег и подошла к Фулько.

- И что теперь будем делать? – спросила она его по-тевтонски. Фулько пожал плечами:

- Но ведь ты же не поверила этому безумцу? Никогда я не видел повелителя нагим, без коня, без оружия, а так же без воинов.

- Убей его. Говорю тебе, убей его, пока не будет поздно, - сказала Арне, указывая пальцем воина, который сейчас приложил мокрую тряпку к разбитому лицу.

Фулько схватил Арне за руку и обратился к своим воинам:

- Кто-нибудь из вас желает эту девку?

Те сделали вид, будто бы не услышали слов Фулько. Некоторые даже отвели взгляды от обнаженной Арне и притворились, будто бы заняты устройством лагеря. Они сносили хворост из леса и складывали на камнях над рекой. Этим они давали Фулько понять, что они голодны, и сейчас им следует дать поесть. Их простые умы испытывали страх. Они не боялись людей в панцирях и шлемах, вооруженных мечами и копьями. Но перед этим голым типом, который ни на миг не показал страха, он дразнил их, словно сидящего в клетке дикого зверя, они испытывали страх.

- Господин мой. Это был не обычный мужчина, но Водяной Человек, - сказал наконец кто-то из воинов Фулько. – То был хозяин этой реки. Возложи ему, господин мой, жертву. Возложи жертву этой реке.

- Какую жертву? – спросил Фулько.

- А вот какую, - и этот воин неожиданным ударом меча отрубил голову товарища с размозженным лицом. После того же спокойно стал снимать вьюки со своего коня. Точно так же поступали и другие. Они возложили жертву богу реки и теперь не беспокоились о собственной судьбе. Фулько охватил ладонью рукоять меча, желая покарать смертью убийцу. Но сдержался, увидав грозные взгляды своих же воинов. Неожиданно до него дошло, что власть над этими людьми выскользнула у него из рук словно свежевыловленная рыба. Он отошел на несколько шагов и сел на земле, размышляя над тем, а не слишком ли рискованно с таким вот людьми продираться через чужую страну, чтобы добраться до границ державы висулян, чтобы предстать перед княжной Хельгундой.

Арне оделась. Выжимая воду из волос, она подошла к Фулько и твердо заявила:

- Возьми себя в руки, Фулько. Это и на самом деле был Пестователь, изгнавший Хельгунду.

Ну почему так случается, что даже у монастырской потаскухи ума больше, чем у графа?

- Иди прочь! К нему! – сплюнул ей под ноги тот.

- Он сам придет за мной, - ответила на это Арне. – И за тобой.

Фулько чувствовал себя униженным. Сам себя он считал одним из знаменитейших рыцарей, храбрейшим из храбрых, хитроумнейшим из наиболее хитроумных, жесточайшим из жестоких. По отцу он унаследовал титул графа и замок в Алемании, но предал он своего короля и пошел служить императору Лотару. Ему он тоже изменил, точно так же, как впоследствии многократно предавал тех, которым служил, поскольку обожал авантюры, интриги и заговоры. Людовик Тевтонский назначил огромную сумму за его голову, но в ответ он поднял на бой ободритов, но их тоже предал, поскольку секретный посланник Людовика отсыпал ему золота. Сам сбежал в Юмно, где познакомился с монастырской проституткой¹⁹ из Брабанта и по просьбе князя Хока взялся доставить ее к княжне Хельгунде в сопровождении самого себя и сорока воинов. Слышал ли он о Пестователе? Да. В Юмно поговаривали, что это какой-то склавинский безумец, решивший создать собственную державу, и сделал это, изгнав Хельгунду, карая богачей и возвышая чернь. Фулько мечтал, что он победит этого безумца с помощью войск Карака, а затем и Хельгунду возьмет во владение, и новообразованную державу сделает собственной. Так возможно ли, чтобы этот вот голый мужчина был Пестователем? Бездомный, один-одинешенек, унизил он его, Фулько, который вел за собой сорок воинов. И как же теперь победит он этого вот Пестователя, если тот станет против него уже не нагой и безоружный, но во главе своих войск? И возможно ли такое, что есть на свете кто-то, более жестокий, чем Фулько, более храбрый и хитроумный, еще больший авантюрист и бродяга.

Видел Фулько лежащее на песке и обмываемое водами реки уже ободранное донага тело воина, который ударил Пестователя плеткой. Не странно ли, что хватило всего лишь слова того человека, чтобы его приказ выполнили, хотя сам он, Фулько, делать этого не приказывал? Тот мужчина говорил что-то о величии и о власти. Фулько подумал, что точно так же, как с того мертвеца содрали одежду и доспех, так и с него самого содрали величие графа и власть над людьми.

Не знал Фулько, что тот мужчина находится всего лишь в нескольких сотнях метров от него, в лесу. Что он, наконец, отыскал своего белого жеребца, переоделся в одежду Пестователя, вскочил в седло и поскакал к лесткам.

К Фулько подошел воин, который несколько мгновений назад убил того, кто ударил плеткой голого человека.

- Бог реки сказал правду, господин. Ты искал брод через реку. Зачем? Чтобы завести нас в Страну Мертвых?

И он показал второй рукой на другой берег, где из леса появлялись сотни воинов Палуки, где в прибрежных камышах шло непрерывное движение: на воду спускали десятки плотов из бревен. Только не было впечатление того, будто бы армия собирается переправляться. Так оно по сути и было, поскольку Палука получил приказ приготовить плоты для переправы сил Даго.

- Они ожидают Пестователя, - догадалась Арне. – А это означает, что у нас за спиной сотни воинов.

Она произнесла это на языке тевтонов. Но точно так же, похоже, думали и воины Фулько. Совершенно неожиданно пятеро воинов окружило графа, схватили за руки и отобрали меч и нож.

- Бог реки требует еще одну жертву, - сказал один из пятерых.

- Какую жертву?

- Твою голову, господин. Мой меч остр, сильно болеть не будет…

- Арне, обратись к рассудку этих людей. Я христианин и знаю, что у реки нет никакого бога.

Женщина пожала плечами.

- Будет лучше, если ты умрешь. Без тебя, возможно, Пестователь проявит нам милость.

- Шлюха! – заорал Фулько. – Вы что, не понимаете, что без меня отправитесь в Страну Мертвых? Пока что есть время сбежать отсюда, поскольку войско находится на том берегу реки.

Но когда они оглянулись, то увидали, что за их спинами на краю обрыва стоит более пяти сотен всадников в белых плащах и блестящих панцирях. Мужчина, которого они приняли за бога реки, находился среди них, сидя на белом жеребце, золотисто поблескивал камень повязки на его волосах, точно так же поблескивала на солнце драгоценная застежка на правом плече.

- Подарите жизнь графу Фулько, поскольку вижу я труп человека, поднявшего на меня руку, - сказал им человек на белом жеребце. – Выбирайте сами: или идете ко мне на службу или отправляетесь в Страну Мертвых. Ибо я – Даго Господин и Пестователь, которому король Людовик Тевтонский дал золотую цепь и титул графа, только я отказался от него с презрением, поскольку не привык служить чужим королям. Родила меня обычная женщина, но зачал меня великан, потому-то убил я непобедимого графа Нибелунга, а затем и предательского графа Фредегара. Это я уничтожил Дракона-Смока, который терзал Вольных Людей. И это я сотворил здесь державу полян. Я победил поморцев, а затем и эстов. И другие народы я тоже завоюю и сделаю собственным народом. Всегда я платил добром и справедливостью, и вечно мне отплачивали злом за добро. На глазах сотен моих воинов разрублено было тело княжны Хельгунды, но князь Карак вытащил откуда-то женщину и назвал ее Хельгундой, предъявляя права на трон Пепельноволосых. Разве ради справедливого дела послал вас сюда князь Хок? Чему пожелаете вы служить: правде или лжи? У императора ромеев обучался я искусству правления людьми, овладел я науками, свободными от разума и зависящими от разума, никому из вас не сделал я ничего плохого, но меня ударили плетью. За что?

Все молчали. Их пугала столь неожиданно выявленное могущество Пестователя, о котором думали, что это ничего не значащий племенной вождь.

- Прояви к ним милость, господин. Они ведь тебя не знали, - заступилась за всех Арне.

Только Пестователь ее гневно перебил:

- Замолчи, женщина. Судьбу твоей задницы мы оговорим позже, сейчас я разговариваю с мужчинами. И он обратился к кому-то из окружавших его значительных воинов:

- Выйди, Спицимир, который понимаешь не высказанные мною слова и приказы. Сделай то, о чем я думаю.

На край обрыва выехал низкорослый воин с горбом на груди и лицом, перепаханным шрамами. На нем была позолоченная кольчуга и белый плащ, на боку – длинный франконский меч. Он мог бы вызвать смех своим уродливым телом, если бы не его глаза – пронзительные и грозные.

- Сложите оружие, - приказал Спицимир.

Воины с неохотой бросили мечи, луки, щиты и топоры под песчаный навес речного обрыва и вернулись к своим лошадям. Фулько последним подчинился приказу, но когда уже хотел вернуться к коню, его остановил приказ Спицимира:

- Ты, граф, тоже оставь свой шлем с павлиньими перьями. Не полагается стоять перед Пестователем с покрытой головой.

Фулько чуть ли не затрясся от бессильного гнева. Никто еще так не унижал его, а ведь он в своей жизни прошел немало. Тем не менее, он послушно снял шлем и бросил его на кучу вооружения, так как не хотелось ему отправляться в Навь. Спицимир заявил:

- Вас нанял князь Хок, чтобы вы прошли через земли Пестователя и помогли Лже-Хельгунде отвоевать трон Пепельноволосых. То есть, вы словно те псы, которые кусают по приказу того, кто держит цепь. Наши законы говорят, что тот, кто помогает Лже-Хельгунде и целит в Пестователя, заслуживает петли, только ведь вы не знаете наших законов. Поэтому, слыша невысказанные Пестователем приказы, говорю я вам, что можете выбирать: то ли свободно возвратиться в Юмно, то ли сделаться цепными псами Пестователя. Только вот графа Фулько это предложение не касается.

- Почему? Я тоже хочу иметь возможность выбора! – воскликнул граф. – Точно так же, как и они, я был нанят Хоком.

- Ты, граф, сыграешь с Пестователем в чародейскую игру. Причем, дважды. Остальные же будут выбирать. Кто пройдет через нарисованный на песке тайный знак Пестователя и проявит чистосердечие в службе для него, живым останется и станет ему служить. Кто же проявит фальшь и измену – погибнет. Если кто не желает проходить через знак, пускай возвращается, но безоружным.

Соскочил Даго со своего белого жеребца, после чего острием своего ножа вычертил на прибрежном песке:

Спицимир дал знак рукой, и все наемники начали проходить через магический рисунок, стараясь не наступить на него. Сердца их были переполнены страхом, поскольку верили они в волшебную силу всяческих знаков. Окружающий их мир управлялся неизвестными законами, его заполняли духи тех, что умерли, и тех, что должны были родиться, и единственной защитой и языком договоренности с невидимыми силами были чары. Один из наемников наступил на круг, нарисованный ножом Пестователя, и тогда Спицимир молниеносно вытащил меч из ножен и нанес им удар воину в живот.

- То был предатель! – закричал он.

Когда же тот схватился за живот и упал на землю, Спицимир отрубил ему голову, как это делал Пестователь.

После того наемники по очереди стали опускаться перед Пестователем на колени, он же покрывал их головы полой своего выцветшего плаща и говорил:

- Беру тебя в свое пестование, получишь мою опеку, жалование, пропитание и женщин.

- А я? – спросил Фулько.

- Подожди до наступления темноты, - ответил на это Спицимир.

Но до ночи было еще далеко. Тем не менее, были разожжены костры, как по одной, так и по другой стороне реки, войско Палуки и войско Пестователя переговаривались друг с другом, накрывая костры плащами или открывая их, из-за чего дым то исчезал, то появлялся на фоне неба. После того более тридцати плотов переправилось на правый берег Нотеци, на них посадили невольников и невольниц, которых переправили на левый берег. Войско Пестователя должно было переправляться только на следующий день. Воины улеглись у огня; наемникам вернули их оружие, им тоже разрешили устроиться у своих костров.

Арне и граф Фулько сидели отдельно, всего лишь вдвоем. Они молчали, размышляя над удивительной изменчивостью своих судеб. Они приглядывались к суете воинов, глядели на плоты, на костры по обоим берегам реки.

- Удивительно, - отозвался в конце концов Фулько, - что Хок, ободриты и волки так пренебрежительно относятся к сообщениям о Пестователе. Они понятия не имеют, что у него все так хорошо организовано, что у него такая сильная армия. В один прекрасный день он падет на них, словно орел. Ты видела ту белую птицу, которая изображена у них на щитах? Это как раз и есть орел. Что они со мной сделают?

- Ты сыграешь с Пестователем в чародейскую игру, - пожала плечами Арне.

– Тебя не беспокоит моя судьба, хотя ты и говорила, что любишь меня и жить без меня не можешь. Тебе кажется, что своей задницей ты спасешь себе жизнь. А вдруг он прикажет отдать тебя своим воинам?

- Возможно, - вздохнула женщина. – С первого же мгновения, когда я увидала его, нагого, сидящим на дереве, предчувствовала я в нем какую-то невидимую силу. У меня в низу живота все трясется и горит, так я его хочу.

- Ты самая обыкновенная шлюха.

- А ты? Ты – самая обыкновенная шлюха войны.

Наступил вечер. Арне встала с места, потянулась и пошла по берегу реки в поисках костра, возле которого сидел Пестователь. Никто ее не задерживал, никто к ней не цеплялся. Воины были сыты женским вниманием, так как у них было множество невольниц, которых они как раз отослали на левый берег. А у этой женщины на боку висел меч, кто знает, а вдруг она еще умела им владеть. И вообще, она стала собственностью Пестователя, так же как все являлось его собственностью, пока он не раздал добычу воинам.

Пестователь сидел у огня и ел кусок жареной говядины. На белых волосах, словно звезда, поблескивал золотистый камень.

- Чего ты хочешь? – спросил он у женщины, когда та приблизилась к костру.

- Тебя, господин. Увидела я твое мужское естество, и с того момента лоно буквально горит.

- Уйди, - жестко заявил тот. – Этой ночью я буду играть с Фулько. Это игра чародейская и требует чистоты. Тебя же имели слишком многие, и потому я мог бы загрязниться.

Арне пожала плечами.

- А скольким людям, господин, ты подавал руку, но ведь не стал пл этой причине грязным. Многие входили в мое лоно, но мужчины у меня еще не было. Потому я чувствую себя чистой.

Даго поглядел на нее любопытствующим взглядом. У женщины было чистое лицо и небольшой рот. Это было лицо ребенка. Светлые длинные волосы ровно лежали на плечах Арне, ему вспомнились ее небольшие груди, плоский живот, стройные бедра и сильно покрытое волосами лоно, что в его представлении свидетельствовало о страстности. Когда он сидел голым на дереве, женщина даже показалась ему привлекательной. Теперь же – красивой.

- Сколько тебе лет? – спросил Даго.

- Восемнадцать.

- Я дам тебя поначалу Спицимиру. Он тебя испробует.

- Не имеет значения, господин, кто меня испробует. Он получит то же, что сможет дать ему любая. Ты же получишь то, чего не дала тебе еще никакая женщина.

- Откуда знаешь?

- Просто знаю.

Даго дал знак сидящему у другого костра воину.

- Отгони отсюда эту женщину. Дайте ей еду и питье, но пускай спит подальше от меня.

Воин поднялся с места, но Арне ушла сама. Пройдя несколько десятков шагов, она бросилась на лесную траву и беззвучно заплакала, наверное, впервые в жизни, по причине истинной печали и желания. Никто еще и никогда ее так не унизил. Это ради нее епископ утратил милость архиепископа. Это ради нее рыцари устраивали поединки. За проведенную с ней ночь в Юмно платили золотыми нумизматами. Если бы ей захотелось, она могла бы иметь любого мужчину. Даже Фулько валялся у ее ног, умоляя отдаться ему п доброй воле. Ведь если она по-настоящему хотела, то могла отдаваться и любить до потери сознания. Когда она была двенадцатилетней девочкой, Арне уговорила заняться любовью собственного отца, а потом обвинила его в изнасиловании, из-за чего пришлось ему идти в церковь в рубище кающегося, без меча, закрыв голову капюшоном. А один раз испробовав с ней наслаждений, он умолял дать следующую любовную утеху, осыпал золотом, ради нее грабил на дорогах, и в конце концов – когда она ему решительно отказала – повесился. Уже шесть лет занималась она любовью с мужчинами, была наложницей старого князя Хока, и тот ради нее убил своих жен, желая сделать ее княгиней. Только она предпочла бежать с Фулько, поскольку этот мужчина казался ей похожим на нее саму, таким же ищущим перемен и приключений. И вот первый раз кто-то пренебрег ею, она же – вместо того чтобы испытать к этому человеку ненависть – еще сильнее желала.

На берегу распалили большой костер. К нему позвали Фулько, туда же пришло много воинов, появился и Пестователь. Жар от огня уже на расстоянии палил лицо.

- Граф Фулько, лишь тот имеет право владеть иными людьми, кто овладел искусством сейдр. Вот я бросаю в костер золотой солид. Возьми его из углей голой рукой, и будешь свободным. Если же я это сделаю – ты станешь моим невольником.

И, сказав это, Даго забросил золотую монету в самый центр костра, туда, где был наибольший жар.

- Нет, - сказал Фулько Пестователю. – Я не выну эту монету, поскольку жар сожжет мне лицо и ладонь.

Спицимир подал Даго миску, наполненную какой-то густой жидкостью. Даго обмакнул в не свою ладонь, ставшую черной. Этой же жидкостью покрыл он свое лицо, которое тоже сделалось черным. После того склонился он над костром и вынул из жара золотую монету. Какое-то время он подбрасывал ее на ладони, а потом бросил на песок.

- Ты мой невольник, Фулько, - заявил Пестователь. – Сейчас во мне такая сила, чтобы любого человека превратить в змею, в волка, в коня или зубра. Могу сделать из тебя червяка и растоптать.

Лестки отодвинулись от костра. Они знали, что их повелитель владеет умением чар, об этом они слышали от многих людей. Но сейчас сами были свидетелями чего-то столь необыкновенного, что охватил их ужас.

Фулько слышал, что на востоке тамошние народы знают множество тайн и пользуются чарами, подаренные им сатаной, Повелителем Тьмы. Сейчас он чувствовал себя словно мертвец. Во рту чувствовал странную сухость, язык словно превратился в деревяшку. Он с трудом промямлил:

- Ведь должны были быть две игры, господин…

Пестователь пошел к реке, смыл черную мазь с руки и лица. Спицимир вылил необычную жидкость на землю.

- Встань на колени, - приказал Пестователь графу Фулько.

Когда же тот опустился на колени и склонил голову, Даго торжественно объявил:

- Невольника Фулько делаю я вольным человеком. Можешь ли ты повторить то же самое? Сделать меня невольником, а потом вольным человеком? Огонь, что горит здесь, и из которого вынул я золотую монету, сжег все твои клятвы, данные князю Хоку. С этого момента станешь ты командовать бывшими своими людьми, но на моей службе. А если ты сделаешь хотя бы один неверный шаг, если в тебе родится хотя бы одна мысль об измене, тебя поглотит огонь.

Даго поклонился костру и ушел без слова, Фулько же стоял будто неживой. Изумление и страх отобрали у него все силы, он не был в состоянии пошевелить ни рукой, ни ногой. Костер разгорался все сильнее, он уже достиг ступней графа, на нем начала тлеть одежда, но Фулько все так же стоял – словно окаменевший – пока его же воины в какой-то миг не бросились на него, оттянули от костра и погасили занявшуюся одежду.

И вновь присела рядом с ним Арне.

- Оставь меня одного, - попросил ее Фулько. – Ты не принадлежишь мне. Ничто уже мне не принадлежит.

Женщина ушла – вновь отброшенная, вновь никому не нужная. Но теперь уже она не плакала. До полуночи сидела в лесу, далеко от костров и гомона военного лагеря. Вдруг рядом с ней зашелестели листья, треснула сухая ветка, и Арне знала, несмотря на темноту, что к ней подошел Пестователь. Молчащий и недвижимый встал он рядом с ней, словно бы чего-то ожидая. И знала она, что он пришел сюда за любовью. Арне поднялась с земли и начала спешно сбрасывать с себя одежду, потом прижалась к Пестователю, закинув ему руки на шею.

Тот сказал ей вполголоса:

- От Фулько я слышал, что твой отец из-за любви к тебе сошел с ума и повесился. Еще я слышал, что некий епископ из-за тебя утратил пастораль и инфулу²⁰. Сошел с ума по тебе князь Хок и убил собственных жен, но ты предпочла сбежать далеко-далеко с этим авантюристом.

- Это правда, господин, - Арне целовала лицо Даго, не смея, правда, прикоснуться своими губами к его губам, поскольку тот все еще обращался к ней.

- Меня предупреждали, что любовь способна охватить человека столь же сильно, как безумие. Думаю, что тебе ведомо умение любовных чар. Только великанша Зелы учила меня, как перед такими чарами защититься.

Сказав это, повернул Даго женщину спиной к себе и вошел в ее зад самым отвратительным способом, не обращая внимания на ее женский срам. Арне зашипела от боли, только Даго не обратил на это никакого внимания, гладя ее спину с телом настолько нежным, словно самая дорогая материя из края серов. Успокоив же свою похоть, ушел Пестователь так же тихо, как и пришел. Арне же, голая и трясущаяся от холода, села на землю и прижала ладонь к тому месту, где сильно билось ее сердце. Никто еще никогда не имел ее подобным образом, никто еще не оскорблял так ее женской гордости; вот только не мога она скрыть, что это доставило ей некое странное удовольствие.

Утром Пестователя она не увидала. Тот еще до рассвета вместе со Спицимиром и небольшим отрядом переправился на левый берег и после краткой встречи с Палукой помчался галопом прямо в Гнездо. Там, в новом крыле дворища, которое приказала построить Гедания, в застеленной коврами комнате застал он Херима, коляску с ребенком и кормилицу с громадными грудями. Даго поднял младенца вверх и торжественно произнес:

- Нарекаю тебя Лестком и делаю своим наследником.

Потом он осторожно положил дитя в коляску и внимательно присмотрелся к его сморщенному личику, малюсеньким ручкам и пальчикам.

- Если пожелаешь моей власти, прежде чем исполнится предназначение, - ели слышно произнес он, - тебе придется меня убить. Так что держи ушки на макушке, маленький Лестк. Ибо, и днем, и ночью, то ли во сне, то ли возле груди мамки, всегда кто-нибудь угрожать тебе смертью.

После этого выслушал он рассказ Херима о том, что Чеслав из Честрами в тайне ото всех отправился на Шлензу и там провел встречу с вождями ополий шлензан. Но он не смог уговорить их на войну с Пестователем, поскольку те узнали, что князь Великой Моравы склонял богемов, чтобы те выступили в поход против шлензан. Тапк что опасность для шлензан надвигалась не с севера, а с юга, потому-то Чеслав вернулся в Честрамь, не достигнув цели.

- Что сделаем с Чеславом? – спросил Спицимир.

- Вызови его как-нибудь из Честрами, так как хочу переговорить с ним перед тем, как наказать.

А потом перешел к разговору со Спицимиром о маленьком Лестке.

- Хотелось бы мне, - сказал Пестователь, - чтобы до седьмого года жизни Лестка твоя жена, Спицимир, поселилась в Гнезде и воспитывала моего сына. Она не видит, зато красива. Слышал я, что отличается она удивительной женской мягкостью и большой добротой.

- Как прикажешь, господин, - поклонился Спицимир.

- И еще сделаешь кое-что, о чем не должен тебе говорить, поскольку ты слышишь мои мысли.

Но Спицимир и не должен был слышать мысли Пестователя. Видел он, как приветствовал того народ, когда прибыл он в град. Сотни жителей Гнезда протягивали к нему руки, сотни пытались приблизиться к нему, чтобы поцеловать или даже коснуться край вытертого его плаща. Со слезами на глазах умоляли его вернуть старые обычаи, когда можно было мужчине иметь много женщин, и никто не опасался того, что его мошонку пробьют гвоздем за разврат. Собрал Спицимир своих воинов в черных плащах и десятерых из них повесил на городском торге, поскольку, будучи слишком послушными Гедании, проявляли они ужасную жестокость. Когда их вешали, простой народ кричал: "Воистину, только лишь Пестователь справедлив!". А после того, во главе трех десятков своих воинов в черных плащах добрался он до Честрами и неожиданно въехал в град.

Безоружного, ничего не подозревавшего Чеслава схватили на дворе града Честрами, когда он кормил каплунов. Как и был он одет, в сермяге, привезли его, связанного, в Гнездо и поставили пред Пестователем. А тот вызвал в парадный зал не только Спицимира и Херима, но и многих своих лестков, позволил развязать Чеслава и вот что сказал ему:

- Был ты обычным кметем и взялся за оружие против угнетателей, а это означает, что стал ты лестком. В Калисии ты дрался столь храбро, как никто помимо тебя. За это я сделал тебя градодержцем в Честрами, приказав следить за шлензанами. Ты же начал их против меня мутить. Поясни мне, как так случилось, так как мне это кажется противоестественным даже среди зверей. Пес лижет кормящую его руку, ты же эту руку укусил.

Чеслав чувствовал, что его ожидает смерть за измену. Но не умолял он проявить к себе милость, но с достоинством сказал:

- Не против тебя сговаривался я со шлензанами, а против Авданцев. Костью в горле стоит им мой град в Честрами и мои земли до самой реки Барыч. Вместе со своим тестем, Стоймиром, сыновья кузнеца Авданца многократно устраивали набеги на мои земли, похищали мои стада, палили мои веси, брали в неволю моих людей. Вот я и искал помощи у шлензан, ибо ты, господин, возлюбил Авданцев.

- А разве не слышал ты, что я – Дающий Справедливость? – спросил Пестователь.

- Накажи, господин, Авданцев, и поверю я, что ты – Дающий Справедливость.

- Не могу я их наказать, поскольку это не они, а ты сговаривался со шлензанами против моей державы. Потому будешь ты покаран смертью, чтобы все знали, что нет иной справедливости помимо моей, а если в моей державе желает отмерять иным справедливость, он желает отобрать у меня часть власти моей. Но перед смертью узнай, что Авданцы не получат ни клочка земли между Оброй и Барычью.

Дал Пестователь знак Спицимиру, тот вывел Чеслава из зала и повесил его на торговой площади как изменника и как такового, кто не верит в справедливость Пестователя.

А потом приказал Пестователь, чтобы Херим со Спицимиром выискали ему среди лестков человека, который никогда и ничем не выделился, никогда и ничем не отличился. После долгих споров установлено было, что таким человеком является лестк по имени Гостивит.

- Ставлю его градодержцем в Честрами, - торжественно объявил Пестователь. – И пускай он же владеет землями между Оброй и Барычью. Если же Авданцы устроят на него наезд, я покараю их по справедливости.

Спицимир воспринял этот приказ молча и послушно, а вот Херим выразил свое удивление:

- Господин мой, ты возвышаешь человека, который ничем не выделился? Что скажуут другие? Что они подумают?

Рассмеялся Пестователь и так им сказал:

- Учит Книга Громов и Молний, что повелитель должен возвышать и вознаграждать людей, которые что-то сделали для него. Но хорошо бывает возвышать ни за что никакого человека, чтобы сотни других могли ломать себе головы, какими же это тайными свойствами обладает этот человек. Пускай думают они, чего такого он сделал, чтобы заслужить столь великую милость Пестователя? И что мы делаем не так, что нас он нас милостями не одаряет. А кроме того, Гостивит меня не предаст.

- Откуда ты знаешь это, господин?

- Никогда он не сделал ничего хорошего, умного или славного. Никакой всегда и останется никаким. Потому-то повелитель должен окружать себя не только великолепными людьми, но и никакими. Великолепные люди станут расширять границы его державы и крепить его трон, но вот в беопасности чувствовать себя он может только среди никаких.

Никто не произнес ни слова, так как все были поражены мудростью Даго.

После того Пестователь приказал, чтобы граф Фулько и его сорок наемников из Юмно отправились на реку Нер, которая была границей между Землями Ленчицов и Краем Крылатых Людей. Там он приказал Фулько основать укрепленный военный лагерь, но дал с собой столько еды и денег, чтобы воины едва-едва не умерли с голоду. Херим предупреждал, что подобная скупость может стать причиной множества скандалов на пограничье. Только Пестователь к его словам не прислушивался.

Не прошло и пары недель, как воины Ольта Повалы передали людям Спицимира троих воинов Фулько, которых схватили, когда те грабили скотину в одной из приграничных вёсок. Отлт Повала требовал, чтобы Пестователь их судил. С пограничья прискакал сам граф Фулько, не желая допустить суда и наказания своих людей.

Пестователь же решил устроить суд на торговой площади в Гнезде. Собрались толпы людей, чтобы все видели, какой Даго справедливый и заботящийся о благосостоянии подданых.

- Ты, господин мой, обещал нам хорошую оплату и еды вдоволь, - защищал воинов граф Фулько. – Это твоя вина, что они грабили от голода.

- А разве по другой стороне границы нет вёсок, где на лугах не паслись бы коровы с телятами? – спросил у него Пестователь.

Отвечал на это Фулько:

- При известии, что мы заложили укрепленный лагерь на берегах Нера, во все вёски на другом берегу пришли войска Крылатых Людей. Пробовали мы грабить их край, но ведь тебе известно, что они непобедимы. Я, господин мой, потерял пятерых своих воинов. Так что не осуждай тех, кто отправился грабить твои вёски.

Сказал на это Даго Господин и Пестователь:

- Не бывает непобедимых войск, а если кто так говорит, тот повторяет ложь. Не стану платить я вам за службу, так как ваши мечи ржавеют в ножнах.

И приказал он, чтобы каждый их пойманных на грабеже воинов Фулько на глазах толпы получил по два десятка батогов. И приказал он, чтобы так поступали повсюду, где схватят воинов на грабеже.

Забрал Фулько их Гнезда своих наказанных наемников и возвратился в лагерь над рекой Нер, чтобы голодать вместе с ними. Тут ожила в нем и разрослась ненависть к Пестователю, и стало это причиной, что послал он гонца к Зифике в Мазовию, предлагая ей в секрете свою службу. Вот только Пестователь об этом пока что не знал.

- Уверен ли ты, господин мой, что правильно делаешь, не давая воинам Фулько денег и в то же время наказывая их за грабеж? – спросил у Даго Херим. - - Пока они голодны, грабежи не прекратятся.

- Да разве я о том не знаю? – пожал плечами Пестователь. – Быть может, я как раз и хочу, чтобы все так и происходило. С тех пор, как не стало Гедании, у моего народа не стало кого ненавидеть. Если они не начнут ненавидеть чужаков из Юмно, он обратит свою ненависть на тебя или на мою особу. И что ты выбираешь, Херим? Разве не учит Книга Громов и Молний, что "народ всегда должен кого-то ненавидеть".

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ЭПОНИЯ

- Так ты говоришь, Херим, что вот так по правде нельзя сказать, где точно проходит граница между нами и Крылатыми Людьми? – спросил Даго, поднимаясь с ложа, выстланного шкурой белого полуночного медведя, и выискивая среди разложенных на столе свитков пергамента вазу со спелыми яблоками.

- Невозможно это сделать, поскольку и по этой, и по той стороне народ говорит на одном языке. Легче всего ее найти со стороны Ленчицкой Земли, поскольку река Нер отделяет нас от Крылатых. Но вот, к примеру, со стороны Калисии или от Гнезда тянутся леса, чащобы и поля. Ты переходишь из одной вёски в другую, и тут тебе говорят, что ты у Крылатых, тебе обрезают волосы и берут в неволю. Местные кмети границу знают, но вот на пергаменте ее не вычертишь.

- С кем они граничат с юга?

- С Караком и висулянами. Сразу же за градом Руда начинается полоса Белыъ Нагорий, прозванных Венедийскими, сложенными из известняка. На этих вот Нагорьях Крылатые держат стражу против висулян.

- А с востока?

- Пилица-река представляет собой границу между Крылатыми и князем Сандомиром. За державой Сандомира находится держава лендзян и Червень²¹ со своими преславными градами. Все они владеют нашим языком.

Было горячее начало месяца Серпень. Через открытые окна втекал жар, в выстланной шкурами комнате Пестователя в его Гнезде было чрезвычайно душно. На Пестователе была всего лишь льняная рубаха и льняные подштанники, точно так же был одет и Херим, и все равно, Даго сильно потел. Он надкусил яблоко, но, увидав, что оно червивое, со злостью выкинул его в окно во двор крепости. После этого с гневом он смел разложенные Херимом свитки. Даго все так же мечтал о долголетии, но никакие пергаменты Херима не говорили, как его получить. Херим хлопнул в ладоши и в комнату вбежал прислужник.

- Холодного пива нам. Прям из погреба, - приказал Канцлер.

Даго вновь улегся на белом меху и, вытянувшись во всю дину, говорил, глядя в леревянный, почерневший потолок.

- Весной впервые приплыли от греков по Сану и Висуле сврацинские, иудейские и аскоманские купцы. Они останавливались в Плоцке, у Влоцлавля, в Гедании, после чего отправились морем в Хедебу. Рассказывали, что множество товаров купил у них князь Сандомир. Его град и двор находится чуть выше слияния Сана и Висулы. Вроде как князь сильный, знает изысканные манеры, окружает себя роскошью. На той же Висуле Карак расширяет свой град Караков. Не могу я спать по ночам, Херим, зная, что вся верхняя Висула находится в чужих руках.

- Зато ты, господин, держишь их всех за горло.

- И что с того? – сорвался с постели Пестователь. – Достаточно того, что Карак нассыт в воду или плюнет в нее, то же самое сделает Сандомир – а я должен буду это пить, если мне захочется попить из своей же реки.

- Гнездо стоит не на Висуле.

- На Висуле стоят Влоцлавль и Витляндия. Ну а Познания где?

- На Варте.

- И снова достаточно того, что князь Серадз нассыт в мою реку, а в Познании это выпьют.

- Не намереваешься ли ты, господин наш, напасть на Карака или Сандомира? Они платят дань сильному и всемогущественному князю Ростиславу, и тебе нужно было бы иметь в пять раз больше воинов, чем у тебя имеется, чтобы хоть одного из них тронуть. Им на помщь придет Великая Морава, и тогда нам придется бежать за море. Даже про край Крылатых нам сложно думать не без страха…

- И все же, я о них думаю…

- Им знакомы могучие чары. Они ведь не только крылатые, но еще способны жить по сотне и более лет.

Прислужник принес два глиняных жбана с пивом и два кубка из чистого золота. Пестователь тут же влил в себя два кубка, оттер рукавом рубахи губы и спросил:

- А откуда взялось их умение чар?

- Оно древнее, как и твоя Священная Андала. От кельтов взялось, от них же и осталось.

- Хотелось бы мне жить сто лет! – воскликнул Даго.

- Так тут ничего сложного, господин мой, - с издевкой заметил Херим. – Отправляйся к ним в дни зимнего солнцестояния или же в первый день месяца Травень и попроси, чтобы тебя провели в секретную пещеру, которую выкопали они в скалах на границе с висулянами. Эта пещера зовется Грейнне. Если не умрешь там от отвращения и перепугу, после того проживешь сотню лет.

- Откуда об этом известно?

- От пленников, которых я пытал.

- Что еще, Херим, знаешь ты про Крылатых?

- Они верят в Богиню Мать Землю, имя которой они уже забыли, но, так же как и ты, отдают честь огню. Верят они в силу птиц, потому на плечах носят птичьи крылья. Никому из них нельзя убить аиста, поскольку это священная птица, означающая плодородие и урожай. Это он приносит детей. У них рожает не женщина, а мужчина.

- Такое невозможно!...

- И все же это так, господин мой. Когда женщина рожает дитя, мужчина вьется от боли и страдает. Родство они признают только со стороны матери, никак не отца, поскольку отец может быть и неизвестным, но вот мать – известна всегда.

- Не верю. Лгали пленники.

- Возможно, господин мой. Но твои войска и твой народ боятся Крылатых Людей, так как наши лошади пугаются шума их крыльев. Потому-то, хотя и немногочисленны они, никто их еще не победил. Слышал ли ты когда-нибудь шум их крыльев?

- Да. Это когда очутился очень близко от их границы. Шум их крыльев вызвал, что не могли мы усмирить перепуганных лошадей. Даже Виндос был мне непослушен.

- Поэтому, господин мой, откажись от похода на Крылатых. Потребуй от них дань. Они заплатят. Разве что тебе известны столь же могущественные чары, что и князю Серадзу.

Льняная рубаха Даго пропиталась потом. Он с отвращением сбросил ее с себя, оставаясь только в подштанниках.

- Авданец уже прибыл? – спросил он.

- Да, но вот его щитники прибудут только через седмицу, после завершения жатвы.

- Вызови ко мне графа Фулько и Авданца. Пускай Авданец принесет с собой один из шипастых шаров на цепи. Пускай, как я уже приказывал, придет сюда и Лебедь Рыжий. Ведь не напрасно носят Лебеди на своих капюшонах немного лебединого пуха? Должно иметься какое-то родство между ними и Крылатыми. Возможно, им знакомы и тайные способы сражения.

Когда Херим уже собирался выйти, Даго прибавил, как бы нехотя:

- Тут Спицимир перехватил гонца от Зифики к тебе, Херим. Это уже третий за последнее время. Если ты носишь плащ на двух плечах, а не на одном, как все мы, то тебя могут и мечом разделить на те же две половины.

Несмотря на жару, Херим вдруг покрылся ледяным потом. То есть, Спицимир перехватил целых трех посланцев Зифики. А вот перехватил ли он тех гонцов, которых сам он посылал к Зифике? И о чем они признались на пытках? Дрожащими руками собрал он со стола пергаментные рулоны и наконец-то осмелился сказать:

- Если ты считаешь меня предателем, господин мой, тогда почему не отрубишь мне голову?

Даго презрительно пожал плечами.

- Быть может, и на то придет время, когда слишком далеко продвинешься в своей любви к Зифике. Но до сих пор я не вижу причины, чтобы лишать себя приятеля, умеющего читать и писать, вычерчивать дороги и границы на пергаменте. Зифика желает, чтобы я признал Кира своим первородным сыном и наследником. К кому ей обращаться по этому делу, как не к моему канцлеру? Ты же шлешь ей гонцов с ответом, что не можешь у меня ничего добиться, но это еще не измена, Херим. Знаю я и то, что когда мы бродили втроем через пущи и болота, ты полюбил ее, хотя и считал, будто бы она – юноша. Кто может быть верным своей любви к женщине, тот способен быть верным и своему повелителю, если и его по-своему любит.

- Ты же знаешь, господин мой, что я тебя люблю.

- Потому-то твоя голова все так же находится на твоих плечах. Но помни, что сейчас у Зифики уже двое детей. Один ребенок от меня, а второй – от неизвестного отца, которого она приказала убить. Твоя любовь к ней никогда не будет удовлетворена, ибо – о чем ты прекрасно знаешь – тогда тебе пришлось бы отдать жизнь. Она до сих пор остается Дикой Женщиной. Не забывай об этом, Херим. И не забудь мне сообщить, если она попросит тебя отравить моего сына, Лестка.

- Господин мой…

Херим бросился к ногам Даго.

- Уйди, - тихо произнес Пестователь. – Я знаю, что она ни перед чем не отступит, чтобы я сделал Кира наследником своей державы.

Жара сморила Даго, и он вскоре заснул. Но когда проснулся, захотелось ему вспомнить виденный им сон. Но понапрасну он напрягал свою память. Осталось лишь осознание того, что сон был мучительным и очень странным, поскольку снилось ему то, о чем он в тайне ото всех мечтал уже много дней, а конкретно, когда узнал он о том, как с помощью чар Крылатые Люди добывают долголетие. Вот тогда-то, неожиданно, зато с ужасной силой, захотелось ему жить сто лт, а то и больше. Могущественную державу, теперь он это знал, нельзя было построить в один момент. На это требовалось много времени, годы и годы. Да, жить сто, а то и больше лет. Завоевывать все новые и новые земли и строить все новые и новые грады, укреплять собственное могущество и править, править, править… Он не выдал собственных мыслей никому, даже Хериму и Спицимиру, но так на самом деле желал он войны с Крылатыми, чтобы силой или уговорами склонить тех открыть тайну долголетия. А ее не знали даже при дворе ромеев или в Старой Роме, но ведь правдой было то, чтовластители Крылатых Людей жили больше ста лет. Так разве то, чтобы добыть эту вот тайну, сделать себя долговечным – разве не стоило это любой цены, даже и опасной войны?

Уже наступил вечер. Даго приказал подать себе еду и вызвать Арне, которую Спицимир разместил в богато обустроенной комнате в самой дальней части двора в Гнезде. Женщина тут же прибыла по его зову. На ней было легкое льняное платье, затянутое в талии золотым поясом, если не считать этого, Арне не носила каких-либо украшений, голова ее была неприкрытой. Длинные светлые волосы она заплела в косы; выглядела она как шестнадцатилетка, хотя на самом деле ей было восемнадцать лет.

- Я отправляюсь на войну, Арне, - сообщил Даго, садя женщину за стол. – Хочу с тобой попрощаться и спросить, есть ли у тебя какие-нибудь пожелания.

Арне молчала. Она влюбилась в Даго с первого же взгляда. Полюбила она даже тот отаратительный способ, которым Даго ее брал, когда ее приглашали к нему на ночь, что в последнее время случалось все реже.

- Ты, наверняка, думала, что я возьму тебя в жены и сделаю владычицей, - сказал Даго. - Были такие моменты, когда я этого желал, так как ни с какой женщиной в последнее время мне не было столь хорошо. Но то, что я обязан полюбить еще сильнее, называется властью и искусством управления людьми. Соглашаешься ли ты оставаться только лишь моей наложницей?

- Нет, господин. Наложниц презирают. С того времени, как ты подарил мне наслаждение и выделил из всех других женщин, я не вынесу чьего-либо презрения.

- Если хочешь, я обсыплю тебя золотом и отошлю назад в Юмно.

- Слишком далеко, господин мой. Я желаю иногда видеть тебя.

- Так чего ты желаешь?

- Дай мне немного денег, чтобы я могла купить несколько домов и устроить там лупанары, как это в обычае у франков. Там я дам место красивым невольницам и пристойным девкам. Твои воины должны будут мне платить, если захотят получить с ними наслаждение. Они станут пить у меня вино, пиво и мед, забавляться с женщинами, говорить в пьяном состоянии, о чем умалчивают в трезвом виде. Ты или Спицимир узнаете, о чем они говорят.

- Это невозможно, Арне. Я ведь Страж Нравов. Тебе известно, как сурово Гедания карала за разврат. Я не такой суровый, как Гедания, но тебе следует знать, что свобода нравов – это мать всех свобод, я же намереваюсь держать этот народ железной рукой. Впрочем, мои воины та любят девок, что разнесут твои лупанары своими членами. Кто тебя защитит?

- Я найму воинов для защиты своих дома свиданий, господин мой. А прибылями поделюсь с тобой.

- Нет, это невозможно. Повелитель не может защищать дома утех и получать прибыль с них.

- Но это может делать твой градодержец, староста Кендзержа из Крушвица. Не стану я заводить лупанары в Гнезде, но в Крушвице, господин мой. И в Познании. Потом. Когда ты убедишься, насколько велики прибыли с них и как много, благодаря ним, ты узнаешь о своих подданных, то разрешишь завести дома свиданий и в Гнезде.

- Я дам тебе столько золота, сколько сможешь поднять, но от лупанаров откажись. Зачем они тебе?

- От тебя я заразилась желанием власти. Только не хочу я такой власти, что имеется у тебя, господин мой. Я хочу иной власти. Мир, господин мой, это один громадный лупанар. Кто управляет лупанаром, тот управляет и миром, хотя это иное правление, чем твое. Я прошу у тебя лишь немного золота и чтобы ты выслал Спицимира к Кендзере в Крушвиц с тайными приказами. Пускай окружит меня секретной опекой. Кендзержа будет получать прибыли от домов свиданий в Крушвице, потому никто мне ничего плохого не сделает. Через какое-то время ты убедишься в том, что лупанары приносят больше прибыли, чем война. Воеводы, властители, старосты и купцы станут пользоваться моими девушками. В твоем краю станет меньше насилий.

- Но ведь эти дома свиданий обязаны иметь какие-то права, какое-то название…

- В них будут воспитываться женщины для службы у богатых. А ты получишь самых красивых.

Говоря это, Арне поднялась из-за стола, сбросила с себя льняное платье и голая легла на медвежьей шкуре. Когда же Даго сбросил с себя подштанники и хотел войти в нее, она шепнула:

- Не так, господин, а как тогда… - и легла на живот.

После того Даго хлопнул в ладони и приказал слуге вызвать Херима с куском пергамента и чернилами. Попивая мед из золотого кубка и посмеиваясь, продиктовал он своему Канцлеру:

"Я, Даго Господин и Пестователь позволяю весьма уважаемой и добродетельной госпоже Арне арендовать дом в Крушвице и окружить его стражей. В этом доме должна она заняться воспитанием девушек для службы при дворах, ибо весьма много имеется девиц ничейных, которыми бесстыдно пользуются. Дом добродетельной госпожи Арне должен быть открыт для гостей, ищущих крышу над головой, обеспечивая им хорошие услуги на пользу и во славу державы нашей. Оплаты за свои труды добродетельная Арне определит сама в зависимости от цен товаров на торге".

Херим, все время размышляющий о схваченном гонце от Зифики, не слишком задумывался над содержанием того, что ему приказали писать. Удивился он лишь тогда, когда Даго спросил Арне:

- А не обманешь меня? Дашь мне половину прибыли?

- Да, господин. Клянусь в том своей задницей. И еще клянусь в том, что через какое-то время прибудет к тебе посланец с известиями о том, о чем говорят по пьянке гости, посещающие мой дом в Крушвице.

Только теперь дошло до Херима, какой это он написал акт, и чему должен будет служить тот дом в Крушвице. Он тут же потер свои жирные ладони и сказал:

- Градодержец Кендзержа в Крушвице умеет читать, а это означает, что уважит мое письмо. Дам я тебе несколько боевых людей, которые окружат твой дом защитой. Потом пришлю тебе, госпожа, красивых невольниц и добытых на войне девок, знающих языки разные, чтобы могли они общаться не только с местными, но и с купцами из чужих краев.

- Я должна была отсылать сообщения господину Спицимирк… - заметила Арне, вопросительно глядя на Даго.

Херим поспешил с объяснениями:

- Спицимир, госпожа, это человек суровых принципов, и не похвалит он того, что делаешь ты в Крушвице. За различные сообщения он будет тебе благодарен, но не ожидай от него знаков благодарности. Впрочем, а что мешает тому, чтобы эти известия получал я? А за поставленных тебе мною невольниц ты заплатишь столько, сколько я потребую.

- А ведь жаден ты, господин мой, - возразила Арне, что вызвало новую волну веселья у Даго.

- А и правда, Херим, - воскликнул он под конец этого спора. – Когда перестанешь быть моим канцлером, Арне сделает тебя собственным заместителем.

На это Херим усмехнулся и осмелился пошутить:

- А не подумал ли ты, господин, что служба в борделе может быть более приятной и благодарной чем то, что я делаю у тебя?

- Об этом мне известно, - сделался серьезным Даго и приказал Хериму выдать Арне из сокровищницы четыре кошеля с золотом.

…А в это же самое время совершенно не похожая на Арне женщина по имени Эпония, двадцатипятилетняя правнучка князя Серадза, жрица, в восьмой день месяца Серпня, когда было завершено празднование Луга, в свете факела присматривалась к тому, как три десятка крылатых воинов заваливали камнями узкий проход в громадные пещеры в Белых Холмах. В обширных известняковых гротах, прозванных Грейнне, угасал жар под огромным котлом, в котором люди получали долгую жизнь. На Эпонии было шелковое узорчатое одеяние, настолько обширное, что скрывало ее чрезвычайно обильные формы. Ибо, точно так же как и Мать Земля, ее жрица должна была быть толстой. С детства питаемая излишне, в основном – сладостями, например, орехами с медом, которыми и в этот момент угощалась она с золотой тарелки, кожу имела она шелковистую и розовую, щеки ее были округлыми и без малейшей морщинки. Тело ее тоже не имело морщинок, поскольку всю поверхность кожи раздувал толстый слой жира. Женщину тянули вниз громадные груди, живот у нее был словно у беременной женщины, задница как будто была сложена из двух округлых булыжников, отличавшихся такой же твердостью. Эпония радовалась тому, что празднование завершилось, поскольку до сих пор еще испытывала боль в промежности. Ибо, точно так же, как ее прадед, князь Серадз, был мужем всех женщин Крылатых Людей, так она, его правнучка, жрица Эпония, была женой и любовницей всех мужчин. И вчера имело ее целых восьмеро, ночью и днем, и все они истекали отваром, подогреваемым в священном котле. Теперь вход в гроты был завален камнями вплоть до зимнего солнцестояния. Лоно Эпонии заполняло мужское семя, но ни малейшая его капелька не имела права сделать ее беременной, и не делала, ибо таковой была особенность жрицы. Из года в год она должна была становиться лишь все более толстой, со все более обильными формами и налитым, округлым лицом, с розовой кожей и светлыми волосами. И она должна была принимать семя всех тех мужчин, которые желали жить дольше, чем остальные люди на свете. Сейчас же ее полные алые губы смаковали сладость меда с орехами; слегка побаливал вход в лоно, но она чувствовала себя счастливой, поскольку исполнила священную обязанность. Лишь некое зернышко беспокойства травило ее сердце, поскольку ночью, когда на краткий момент мужчины, купающиеся в священном отваре, давали ей отдохнуть, видела она сон, будто бы четыре великана-всадника рубят мечами крылья воинам ее прадеда, сама же она беспомощна и убегает от них. И не был ли пророческим этот кошмар, который видела она в священную ночь Луга? Не следовало ли предостеречь прадеда, отца и братьев, что приближается война? Потому-то стояла она у входа в грот Грейнне и внимательно следила за тем, как воины заваливают проход. Затем она позволила себя нести четырем мужчинам и улеглась в коляске между двумя лошадями, которые должны были доставить ее в Серадзу на реке Варта.

Откуда должен был прибыть враг, Эпония не знала; самое большее, могла лишь догадываться. Поздней весной в Срадзу прибыл посланец из Державы Полян и привез свиток бересты, на которой чернилами нанесены были магические знаки. Князь Серадз уже не помнил древнего умения запечатлевать мысли и слова, но жрицы Крылатых Людей этим магическим знанием обладали. Так что прочла Эпония своему прадеду слова и мысли, запечатленные на бересте:

"Я, Даго Господин и Пестователь, Дающий Волю и Справедливость, Страж Нравов и Отец Мудрости, прошу жрицу Эпонию из народа Крылатых Людей сделать меня долговечным".

Странной была эта просьба. До сих пор никто еще из чужого народа не обращался с подобным требованием к повелителю Крылатых Людей. Если бы это сделал какой-нибудь могущественный князь, король²² или цезарь, тогда, возможно, Серадз с Эпонией серьезно рассмотрели бы его просьбу. Но слово "Пестователь" ничего для них не значило, пускай даже если этот человек призвал к существованию державу полян. Непобедимыми были Крылатые Люди и не боялись они никакого соседа. Потому-то, без долгих размышлений, тоже на бересте, Эпония написала ответ Пестователю:

"Пускай вначале вырастут у тебя крылья, и тогда получишь долголетие".

Не был ли подобный ответ заревом будущей войны? Разве не слыхали они, будто бы Пестователь этот родом был от великана Само, а отцом его был Боза, последний из спалов? Так что с севера наверняка грозила Крылатым опасность, хотя сон и не говорил, откуда прибыли великаны, рубящие Крылатым их крылья.

…На рассвете, в прохладном воздухе нарождающегося дня, четыре всадника – Пестователь, Фулько, Лебедь Рыжий и Авданец – покинули Гнездо и направились к дороге, ведущей к границе державы Крылатых Людей. Они ехали мимо стерней от убранного проса и ржи, мимо обширных лугов, на которых паслись большие стада рыжих коров. Тракт был широким, так что они могли ехать один рядом с другим, стремя в стремя. Они обильно позавтракали, до наступления самой жар надеялись добраться до леса, отдохнувшие кони время от времени вырывались из строя, чтобы сменить рысь на галоп. Воины на лошадях выглядели богато, на каждом был белый плащ, шлем с хвостом из конского волоса; блистали серебром или золотом их панцири и кольчуги, укрепленные бронзовыми нашлепками щиты и инкрустированные драгоценными камнями фибулы, соединяющие плащи на правом плече. Кони тоже выглядели богато в вышитых золотом чепраках, в бронзовых нагрудниках и с тяжелыми седлами с серебряными оковками. В специальных захватах у стремени находились копья с клочком красной ткани, на которой белыми нитками вышито было подобие птицы с распростертыми крыльями. Шпоры всадников были мастерски выкованы из золота, а за одну серебряную подкову, которыми кони звенели по полевым камням, кметь мог бы купить невольника. Притороченные к седлам бурдюки с вином и кожаные сумки с вяленым мясом свидетельствовали о том, что путешественники привыкли вкусно есть и пить. На плече одного из всадников, толстого великана, сидел черный ворон и внимательно оглядывался по сторонам.

- Ты, Авданец, сделался толстым и ленивым, - насмешливо сказал Пестователь. – Твой ворон давно уже не кружил над враждебными полями. Слышал я, ничего ты не делаешь, только размножаешься. Я столько битв провел в последнее время, но ни в одной из них Авданец не принимал участия.

- Целая хоругвь всадников ждет твоих приказов, светлый мой господин, - защищался Авданец. – По твоему приказу более шести сотен моих щитников вскоре будут ожидать в Гнезде. Думаешь, сидели бы шлензане так спокойно, если бы я слишком уменьшил силу Авданцев? В течение двух месяцев во всех моих кузницах изготавливали мы для войска шипастые шары на цепях. Ними ты победишь Крылатых.

Тут отозвался граф Фулько:

- Пестователь приказал нам жить в голоде на границе и грабить в краю Крылатых. Потому знаю я, сколь страшна их конница, когда с ужасным шумом сталкивается она с неприятелем и пугает лошадей. Как могут помочь шипастые шары? Таким шаром сложно достать крылатого всадника. Если у него имеется меч, такой же длинный, как меня, пока замахнешься таким шаром – ты уже труп.

- Эти шары предназначены для щитников, граф. Это они примут на себя первый удар крылатой конницы и этими вот шарами на цепях станут разбивать ноги лошадям, - пояснил Авданец.

Изумлен был граф Фулько хитроумием вождей Пестователя, пожалел, что не он это выдумал эти шипастые шары, ведь до сих пор в постоянных стычках с Крылатыми потерял он многих своих воинов. Его не пригласили на военный совет в Гнездо, но стало ему ведомо, что вначале на битву с Крылатыми отправятся щитники, а уже потом – конница. Только сейчас до него дошло, почему так должно было стать. Испытал он изумление предусмотрительностью Пестователя, вот только ненависти в этом изумлении было еще больше.

Пестователя же не удовлетворяли шипастые шары, выкованные кузнецами Авданца. Все время мучила его мысль, что имеется какая-то другая тайн непобедимости Крылатых Людей.

- Вот удивительно, - размышлял Пестователь вслух, - край Крылатых Людей, кода Херим нарисовал его на пергаменте, показался мне таким небольшим, что я мог покрыть его половиной своей ладони. И никто до сх пор не сумел его победить. Рассказывают, что когда-то пробовал сделать это Карак, но понес поражение. Получил он от Крылатых лишь то, что те ему выплачивают ежегодную дань. Война обходит этот край, но я должен через него пройти, чтобы когда-нибудь померяться силами с Караком. Не время сейчас мелким краям. Идет гонка: кто присоединит к себе больше и больше. Впоследствии крупны державы застынут в своем могуществе и начнут серьезные войны, и на каждой стороне встанет неизмеримая сила. Лебедь Рыжий, вот ты из птичьего рода, так что должен ты знать тайну Крылатых.

Лебедь Рыжий был последним из когда-то могущественного рода Лебедей. Выбил их Пестователь, подобно как и других богачей, взять хотя бы Дунинов. Но вот ему жизнь сохранил и позволил размножаться. Совершенно неожиданно вызвал его Пестователь пред свое лицо, и вот теперь Лебедь Рыжий ехал стремя в стремя с наиболее могущественными людьми Края Полян – с кузнецом Авданцом, с не любимым никем графом Фулько, а прежде всего – с самим Пестователем, удивительным и грозным.

- Прав ты, господин, считая, что родом мы из Крылатых Людей, - осторожно начал Лебедь Рыжий. – Но разделение случилось уже давно, когда еще жили стародавние спалы, твоя кровь, господин мой. Нашей птицей является гордый лебедь, они же, Крылаьые Люди, почитают аистов и лошадей. На самом же деле они отдают честь разным птицам, вырывают у них перья, затем выстраивают из них крылья, чтобы сделаться подобными птицам. Летать они не умеют, но, почитая лошадей, сделались самыми лучшими наездниками. Имея под собой лошадей, а крылья на плечах – они непобедимы. Когда близятся они, это так, господин, словно бы страшный вихрь близится. И не знаю я коня, который не испугался бы, слыша этот чудовищный шум.

- Выходит, в их военном искусстве нет никаких чар?

- Нет, Пестователь. Просто с ними невозможно сражаться с помощью верховых, им следует противопоставить пехотинцев.

Лебедь Рыжий повторил то, о чем Даго знал от людей, знакомых с краем Крылатых, и от разведчиков. Только не верил он никому, потому и выбрался на самый край державы соей, чтобы своими глазами и на месте убедиться в том, какие ловушки и какие опасности могут им угрожать. Никого из окружения Пестователя это не удивляло, поскольку правдой было то, что повелитель их не только становился во главе своих армий, но и любил сражаться сам, подвергая себя самым серьезным опасностям. Только граф Фулько был этим удивлен и, едучи с Пестователем стремя в стремя, ежеминутно окидывал его внимательным взглядом, размышляя над тем, вот что бы случилось, если бы он вытащил неожиданно меч из ножен, рубанул ничего не ожидающего Пестователя, убил его, после чего сбежал бы к Крылатым или к князю Караку. Остался бы тогла Край Полян, если бы на него напали Крылатые или пошел походом Карак с Хельгундой?

И лишь одно удерживало Фулько: мысль о том, что Даго обладает силой творить чары, то есть, вытащенный из ножен меч мог бы вдруг превратиться в змею или сделаться мягким, словно член, когда извлечешь его из женщины. С чарами Даго Фулько уже познакомился в ходе первой с ним встречи, да и потом, когда знакомился он с Краем Полян. И никто уже не был в состоянии лишить его уверенности, что без помощи волшебства за столь короткое время смог Пестователь из практически ничего сотворить сильную державу.

Так что ненавидел Фулько Пестователя. Всей душой ненавидел, всеми своими мыслями. Никогда он не забыл унижения, которое познал во время их встречи на берегу Нотеци, когда голый и беззащитный Пестователь отобрал у него Арне и власть над воинами из Юмно, а потом милостиво эту же власть возвратил и позволил построить лагерь на реке Нер. Зачем он так сделал? Ради каких таинственных целей пожелал он использовать графа Фулько и его воинов? Почему – хотя и обещал им двойную оплату – давал так мало пропитания и денег, что воинам пришлось грабить соседние вёски, пробуждая все большую ненависть у народа.

Конечно, граф Фулько мог бы собрать своих людей и пробиться через край Крылатых Людей к Караку и Хельгунде, как он обещал это князю Хоку. Но, помня о чарах Пестователя и узнав могущество его армий, не верил он уже, что Хельгунда хоть когда-нибудь может вернуться на трон в Гнезде. Так что не туда вела дорога, чтобы отомстить Пестователю и отщипнуть немного из громадных богатств, собранных в сокровищнице Гнезда. Единственной особой, с которой следовало бы связывать надежды на месть и добычу – как он сам уже сумел сориентироваться – была Зифика, повелительница Мазовии, желавшая, чтобы не маленький Лестк, а ее сын Кир был наследником Пестователя. Так что как раз к ней послал граф Фулько одного из своих воинов, в тайне предлагая Зифике оружную поддержку, если она того пожелает, и если придет к тому подходящий момент. Ответа от Зифики он еще не получил – и он даже вздрогнул от страха, что с ним будет, если люди Спицимира или Херима схватят по пути посланца к нему от Зифике. Разве не видел он, как наказал Пестователь изменника Чеслава из Честрами?

- Господин мой и Пестователь, - заговорил он, перебарывая в себе страх. – Почему не платишь ты нам жалования, но заставляешь нас грабить вёски, пробуждая тем самым людскую ненависть?

Ответ он получил незамедлительно:

- Я уже говорил тебе, граф Фулько. Не платят воинам, чьи мечи ржавеют. Ты первый ударишь на Крылатых. И тебя первого желаю я видеть у врат града Серадза.

- Хорошо, господин, - кивнул головой Фулько, так как он не боялся сражений и был человеком боя.

Правда, эти слова Пестователя мало что значили, поскольку на военном совете в Гнезде было договорено, что поначалу в бой вступят шесть сотен щитников Авданца, а только лишь потом в бой вступят конные: воины Ольта Повалы и лестки Пестователя. Головной удар на Крылатых был спланирован со стороны Калисии; второй удар – уже гораздо слабее – должен был быть нанесен со стороны Земли Ленчицов и реки Нер. Командование над наибольшей армией Даго поверил воеводе Авданцу, так как, в основном, состояла она из его вооруженных шипастыми шарами щитников. Вторую армию приказано было вести Ольту Повале, и этому как раз желторотику должен был подчиниться Фулько со своими наемниками из Юмно, что возбудило у графа еще большую ненависть к Пестователю. Разве не он, истинный человек боя, который целых пятнадцать лет провел в неустанных сражениях, должен был повести армию Повалы – три сотни щитников и две сотни лестков?

- Не сомневайся, господин, я первым встану у врат Серадза, - заносчиво заявил граф Фулько. – Вот только не знаю я, а что будешь делать ты, Пестователь, кем пожелаешь командовать?

- Увидишь, - с неохотой ответил Даго и поскакал вперед, как будто бы сделалось ему неприятно ехать стремя в стремя вместе с Фулько и остальными.

Стиснул губы граф Фулько: его не пригласили на военный совет, что состоялся в Гнезде, и не узнал он, что Пестователь задумал совершить некий тайный поход против Крылатых. Вроде бы как выслал он посольство к князю Серадзу и пообещал отказаться от войны, если жрица Эпония сделает его долговечным. На это он получил отрицательный ответ, даже насмешливый, только не отказался он от того, чтобы прожить очень долгую жизнь. Воинам Пестователя были розданы приказы, чтобы любой ценой хватали бы они жрицу Эпонию, не делая ее здоровью и жизни ни малейшего вреда.

"Он с ума сошел, - подумал о Пестователе граф Фулько. – Никто не может сделать другого человека долговечным".

Так что Фулько догнал Даго, поравнялся с его конем и насмешливо спросил:

- А вот говорят, господин мой, что войну с Крылатыми ты желаешь начать лишь для того, чтобы вырвать у них тайну долголетия.

- Нет, граф. Эту войну я затеваю, чтобы расширить границы моей державы и приготовиться к войне с Караком. Ведь не оставят меня в покое ни Карак, ни его лже-Хельгунда. Потому-то следует уничтожить то, что нас взаимно отделяет: край Крылатых Людей, чтобы сражаться не на чужой, а на собственной земле. Но правдой остается и то, что я желаю жить сто лет.

И вновь Пестователь пришпорил своего коня, отдаляясь от Фулько. А тот подумал: "Вскоре ты погибнешь от моего меча и будешь жить не сотню лет, а чуть подольше двадцати". Но даже думая так, не мог сдержать Фулько внутреннего восхищения этим удивительнейшим Пестователем. На северной границе он оставил воеводу Палуку и его войска, а против эстов приказал стеречь границу савроматам Зифики. Все крепости и наиболее крупные грады Края полян имели хороший запас продовольствия, везде там имелись воины; Спицимиру Даго приказал остаться в Гнезде на время войны он сделал его ответственным за маленького Лестка и за все происходящее в крае. Даже до лагеря наемников из Юмно доходили вести, что Херим попал в немилость по причине, о которой можно было лишь догадываться: якобы, он заступался перед Пестователем за Зифику и ее сына, Кира. Теперь же, как ходили слухи, его сослали в Познанию, где должен он был, непонятно зачем, строить целых три десятка быстрых весельных ладей.

"Похоже, эти суда ему весьма важны, раз он послал в Познанию самого Херима, - размышлял граф. – Только вот кто угадает замыслы это очень странного человека?". Чем большее беспокойство и изумлении будил в нем Пестователь, тем сильнее Фулько хотел пронзить его мечом. Такова уж у него была натура, вечно чья-нибудь мудрость и власть пробуждали в нем зависть.

Ночевали все четверо в лесу, не зажигая огня, чтобы никто не мог их выследить. Граница с Крылатыми Людьми должна была находиться неподалеку, а поскольку никогда она не была точно проложена, в любой момент могли они наткнуться на вёску или град, защищаемые Крылатыми. Утром Авданец начал всех поучать:

- Если на нас нападут всадники Крылатых Людей, помните, что нужно сразу же соскочить с лошадей и привязать их к деревьям или вообще пустить свободно. Затем берите в руки шипастые шары и ждите. Спину пускай каждый прикроет щитом.

Кони у них были дрессированные, так что не было опасений, что те, убежав в лес от шума крыльев, их не удастся призвать свистом или словами. Размышляли лишь об одном: то ли ехать и дальше по тракту, то ли свернуть в чащу. Тракт вел к какому-то граду, а там могла ожидать опасность.

Решили съехать в лес, но тот на расстоянии около тридцати парасангов – как это расстояние называли ромеи – неожиданно закончился. Открылось обширное пространство полей и лугов, а еще застройки, поставленные на берегу небольшого ручья. На полях паслась скотина, но здесь же увидали и табун молодых лошадей, которые не могли принадлежать обычным кметям. Выходит, где-то дальше должен был иметься град или укрепленный двор. На стерне уже собирались кучи готовящихся улетать аистов, чуть ли не на каждом высоком сарае или раскидистом дереве находилось гнездо аистов. И везде, с каждой ограды, с кольев въездных ворот черными глазницами глядели вдаль лошадиные черепа. Людей видели немного, зато из сараев доносился стук цепов, наверняка кмети были заняты молотьбой проса или ржи.

- А вышли-ка на разведку своего ворона, - приказал Пестователь Авданцу.

Кузнец сделал быстрый жест правой рукой, и ворон полетел в сторону вёски. Планировал он низко, но его заметили сотни аистов. И, похоже, распознали, что этот ворон чужой, они громко заклекотали и с шумом крыльев поднялись над селением. Замолк стук цепов в сараях, кмети вышли из-под крыш, чтобы увидеть, что же испугало аистов. Ворон полетел в сторону домов, неожиданно завернул и быстро начал удирать от трех канюков.

"Воистину, они, похоже, знают язык птиц", - задумался Даго. И еще сильнее возжелал познать тайну Крылатых Людей.

Когда изгнанный канюками ворон снова уселся на плечо Авданца, все четверо направились по опушке леса в западную, не приближаясь к вёске, но и не слишком удаляясь от нее. Неожиданно они снова очутились на тракте, который покинули ранее, и увидали низкие валы и палисад пограничного града. Кто-то – какой-то человек, видимо, спрятавшийся в лесу – должен был их высмотреть, потому что на валах вдруг показался клуб дыма, а потом они услышали тревожные, резкие удары по подвешенной железке.

- Хотел ты, господин, испытаний, вот и будешь их иметь, - заявил Авданец.

Все четверо завели лошадей подальше в лес и привязали их к стволам деревьев. Сами же снова отправились на опушку. Все зависело от того, сколько неприятелей ударит на них. Решили, что если их будет больше десятка, тогда они бегом вернутся к лошадям и сбегут в лес.

Копья оставили возле лошадей. У каждого их четверых был только меч, шипастый шар на цепи и щит на спине. Они спрятались за деревьями на опушке и стали ждать врагов.

Из-за валов появилось восемь конных и по тракту направились к лесу. Поначалу они ехали шагом, затем перешли на рысь, и вот тут Даго и его люди услышали нарастающий шум крыльев. К спинам всадников были прикреплены шесты, на которые были прикреплены перья диких и домашних птиц. Поток воздуха бил в перья, и те издавали тот странный, пронзительный звук. Все это было немного похоже на то, как если бы близилась гроза с ливнем.

Сейчас был полдень, и на остриях пик Крылатых Людей поблескивали солнечные лучи. Короткие накидки всадников вздымал напор воздуха, на куполообразных шлемах подергивались птичьи перья. Усатые лица и орлиные носы придавали воинам птичий вид, крылья, казалось, вот-вот поднимут их в воздух. Они развернулись лавой, сняли со спин легкие щиты.

- Не будем больше прятаться, - решил Даго. – У наших воинов не всегда будет за спиной лес и деревья, чтобы можно было укрыться за их стволами.

И он вышел в чистое поле, а за ним это же сделали Авданец, граф Фулько и Лебедь Рыжий.

Воины Крылатых по белым плащам узнали в неприятеле лестков. Лошади перешли в галоп, шум еще более усилился. Если бы Пестователь с товарищами оставался на своих лошадях, те, перепуганные непонятным шумом, давно бы уже понесли их в лес. Вместо того, чтобы драться с врагами, им нужно было бы успокаивать коней, пытаться задержать их на месте.

А Крылатые были уже в четырех шагах, уже в трех шагах… Даго почувствовал, как по его висящему на спине щиту соскальзывает наконечник копья. Тогда он замахнулся шипастым шаром и переломал передние ноги ближайшей лошади. Животное пронзительно заржало и свалилось на голову, а вместе с ним свалился и воин Крылатых Людей. Даго подскочил к нему и Тирфингом срубил голову в шлеме. Тут же его атаковал второй всадник, и Даго опять замахнулся шаром с шипами на цепи. На этот раз он ударил коня в грудь. Животное встало дыбом, а когда всадник соскакивал, Пестователь рубанул его мечом. Воин заслонился щитом, который раскололся под клинком Тирфинга. Тогда вторым ударом Даго выбил у противника меч из руки и ударил острием в живот, отскочил и уже потом отделил голову от туловища. Громко ржали раненные лошади, что-то кричали друг другу Крылатые Люди. Лестки сражались молча. Авданец ни разу не вытащил свой меч из ножен, его шипастый шар на своем пути разбивал шеи и голени лошадей, грудные клетки неприятелей. Из восьми Крылатых лишь один попытался спасти жизнь и начал уходить с поля боя. Только погубило его почтение к птицам. Ворон Авданца, который во время стычки поднялся над воинами, неожиданно набросился на беглеца, желая выклевать глаза. Крылатый, вместо того, чтобы пронзить хищную птицу копьем, рубануть мечом, закрыл лицо рукой. Этим воспользовался Авданец и метнул ему в спину раскрученный шипастый шар, свалил с коня, подбежал и пронзил мечом.

Из восьми воинов пятеро были мертвы, троих раненых добил Леьедь Рыжий. Он же отрубил головы раненым лошадям, чтобы те не мучились.

- Это было не так уже и трудно, - оценил Даго. – Но это правда, что победить их могут лишь щитники с шипастыми шарами.

Граф Фулько срезал кошели, подвешенные к поясам Крылатых Людей. Когда же собрал их все, Даго, который ледил за графом с оттенком презрения на лице, вынул из своего кошеля самую малую, самую дешевую монету, что имелась у него – одну сайгу, стоящую как одна двенадцатая часть золотого солида, и бросил ее под ноги Фулько.

- Забери и ее, граф.

- Разве плохо я творю, забирая у побежденных? – удивился Фулько. – Ведь таков военный обычай.

- Навсегда ты останешься всего лишь воином, - сказал на это Даго. – Ты возьмешь одну сайгу, а я – всю державу.

После чего приказал возвращаться в лес к оставленным лошадям.

- А может и вёску сожжем, - предложил Лебедь Рыжий.

Пестователь поглядел на обширные поля ржи, на стада скотины, на стрехи сараев и домов с огромными гнездами аистов. Красивым показался ему вид, и потому сказал он Лебедю Рыжему:

- Все это вскоре станет моим или твоим, Лебедь. Стоит ли уничтожать своё же имущество?

Тем не менее, когда тем же самым путем, по которому прошли Пестователь со своими тремя товарищами, отправились шесть сотен щитников под командованием воеводы, кузнеца Авданца - много градов и вёсок пошло с дымом. За щитниками ехала хоругвь из четырех сотен лестков, и это как раз они и производили наибольшее опустошение, поскольку именно так приказал им Пестователь, чтобы встревожился князь Серадз. И со стороны Земли Ленчицов реку Нер перешли и углубились в глубину края две сотни щитников и три сотни верховых лестков, которыми командовал молоденький Повала. Его сопровождал граф Фулько с тремя десятками наемников из Юмно. Фулько дал себе клятву, что будет первым у врат града Серадза, и как только его щитники удержали первый удар крылатой конницы, он отлучился от Ольта Повалы, все сжигая и грабя начал прорываться к Варте-реке, на которой стоял град Серадза. Из Познании вверх по реке поплыли тридцать скорых весельных ладей, а в каждой – по четыре пеших лестка. Всех их вел Пестователь, который решил неожиданной атакой со стороны реки напасть на град Серадза и захватить его без особых потерь. Люди плыли только ночью, чтобы никто не донес князю о коварстве Пестователя. Потому-то рыбаки, что ловили в свете лучи рыбу на реке, пугались вида бесшумно появляющихся в темноте вооруженных воинов на ладьях, после чего рыбаков этих безжалостно убивали. Итак, Даго добрался под Серадз раньше своих войск, своих людей он укрыл в зарослях ивы на острове напротив врат града. Оставаясь невидимыми, воины могли следить за всем градом, посадом и головными вратами, из которых в громадной спешке раз за разом выезжали крылатые воины на конях. Не было у Пестователя готового плана, каким образом, имея всего сто двадцать лестков, захватить град, хотя его ворота стояли открытыми, и только широкая отмель отделяла спрятавшихся на острове его воинов от входа в град. В Серадзе, что следовало из наблюдений, находились еще несколько десятков воинов, и все новые воины прибывали с полей сражений, где Крылатые несли поражения. На ночь ворота града закрывались, под воротами же ночевали у костров многие из тех, что вернулись из битв на севере. Так что Пестователь не мог незаметно пробраться в град, а жаже если бы это ему удалось, там и остался бы, словно в клетке, где его бы и убили. Впрочем, ему и не важно было захватить Серадзу именно сейчас, потому что, раньше или позднее, сюда должны были подойти войска Авданца и Повалы. Даго хотел похитить жрицу Эпонию и заставить ее выдать тайну долголетия. Вот и высматривал он из кустов, не увидит ли вышедшую к возвращающимся воинам молодую толстую женщину в белом одеянии, вышитом золотыми нитями – именно так ему ее описали. Только тогда бы решил он начать неожиданную атаку через отмель и схватить жрицу, даже ценой жизни многих павших лестков. Вот только Эпонии этой все время не было, хотя ведь, как великая жрица Крылатых, обязана она была приветствовать перед вратами твердыни измученных боями воинов, придавать им бодрости, заговаривать текущую из ран кровь. Может, она вообще находилась не в Серадзе, а в каком-нибудь из знаменитых гротов в Венедийских Горах, где проходили таинственные обряды? Каким образом ее тогда найти? Каким образом получит желаемое долголетие? А может, такое можно будет сделать, если схватить ее прадеда, князя Серадза, и взамен за его жизнь получит Пестователь долгие лета?

Под утро Даго осторожно перешел отмель и схватил спящего под крепостью воина. Прежде, чем убить его, Даго узнал важную для себя новость и решил продолжить ожидать в укрытии.

Дело в том, что князь Серадз в полной мере осознал полноту своего поражения. То, что казалось невозможным, стало возможным. Он насмеялся над просьбой Пестователя, чтобы сделали его долговечным, и тот исполнил собственную угрозу: он атаковал Крылатых Людей, крылатые воины были разбиты и распылены. По причине уверенности в собственной непобедимости, никто не говорился к обороне, не были готовы к осаде и защите ни град Серадз, ни град Руда, ни остальные грады и крепости поменьше. Перед Крылатыми Людьми и родом князя Серадза открывалась дорога в Навь, простой народ ждала неволя варваров-полян, так как Крылатые не могли поверить, будто бы их противники способны производить страшные шипастые шары из железа. На вступающую в край Крылатых одну армию полян ударил самый старший правнук Серадза, князь Неклян, и пришлось ему уйти с боля боя, уводя всего лишь половину своих воинов. Вторую армию полян, входящую со стороны реки Нер, атаковал уже внук князя, Мнат, и погиб сам, потеряв более трети воинов. И теперь по землям Крылатых шагали щитники Пестователя, а за ними шла конница и уничтожала все, что жило, что только шевелилось. Северную часть края затянули дыми горящих градов и весей. Мстила Крылатым их вера в лошадей и крылья. Не было у них пехоты, лучников и щитников, чтобы померяться силами с щитниками Пестователя и остановить их марш.

- Сбылись твои сны, Эпония, - сказал князь Серадз своей правнучке, жрице, в рикрытое окно двора в Серадзе, глядя в северную сторону, где виднелась туча черного дыма. – Ты видела во сне четырезх всадников, которые рубили нам крылья, и так оно и случилось. Только не было ничего в твоих снах про шипастые шары из железа.

- Сны не говорят всего, и они бывают неясными, - возразила на это Эпония.

- Так что же мне делать? – с отчаянием в голосе спросил старый князь. – Ну а сегодня ночью не видела ли ты сна, который подарил бы нам надежду?

- Если хочешь спастись, возьми этой же ночью остатки наших воинов и столько возов, сколько сможешь. Посади на них немного женщин и детей, забери наши драгоценности. Утром отправься в край висулян, где князь Карак, который хорошо к тебе относится, даст тебе убежище.

- Возвращусь ли я сюда?

- Да. Когда висуляне ударят на полян. Вчера я приказала перерезать горло взятому в неволю щитнику Пестователя. Его кровь потекла в полночном направлении, а это означает, что не только на юге у Карака, но и на севере нужно искать помощи..

- Но ведь на севере Пестователь.

- А ты не забыла, что мы в родстве с Дикими Женщинами? В Мазовии правит Зифика. О ней рассказывают, что она ненавидит Пестователя, хотя сейчас ему служит.

- Но, может, следует остаться здесь и защищаться в осажденной Серадзи? – размышлял старый князь. – Мой посланец добрался до князя Карака, и вскоре он поспешит нам на помощь.

Но это были всего лишь слова. Серадзь был градом большим и красивым, когда-то его построили на острове в самой средине главного русла реки Варты. Через много лет капризная река внезапно отступила от града, и не слишком сильно фортифицированные валы сейчас окружала легко преодолимая отмель с массой островов и песчаных мелей. Как долго можно было защищаться за невысокими валами и тремя рядами сгнивших частоколов? Когда под Серадзью встретятся все войска Пестователя, через седмицу они ворвутся на валы, осуществят ужасную резню, сожгут дворище и дома. Не луче ли было бы оставить град открытым и надеяться, что уже из-за этого проявит Даго милость к завоеванному народу?

- У нас мало возов. Обремененные женщинами, детьми и добром, они не смогут уйти от погони, даже если со мной уйдут все остатки армии. Да и чего стоит повелитель, оставляющий свой народ на милость победителя? Какая может быть у нас уверенность, что, несмотря ни на что, не спалит он град, не перебьет всех его обитателей?

- Я останусь здесь, - заявила Эпония. – Я останусь тут и исполню все то, о чем нас просил Пестователь. Я дам ему долголетие. Как тебе ведомо, господин мой, тот, кто просит дать ему долголетие, в течение месяца не имеет права пролить ни капли нашей крови. Так что не станет Пестователь гнаться за тебя и твоими возами, не позволит он своей армии убивать наш народ. К тому же видела я странный сон. Видела я, как всадник в белом плаще падает с белого жеребца. Мне говорили, что на белом жеребце ездит Пестователь, и это означает, что очень скоро он перестанет править.

- Как он может погибнуть, если ты дашь ему долголетие:

- Не знаю, господин мой. Сны не всегда ясны…

Кивнул на это головой князь Серадз и покинул двор, чтобы отдать приказ о сборе всех недобитых остатков собственной армии и приготовлении возов к дороге. На возы можно было брать только лишь женщин и детей богатых людей, связанных родством или свойством с правителем. Сам князь Серадз был из долговечных. Ему было уже восемьдесят лет, у него были редкие седые волосы и птичий нос, словно крюк свисающий над губами. Из многочисленной кучи сыновей и дочек признал он лишь троих, которым сейчас уже было по пятьдесят и более лет. Власть у Крылатых наследовалась не по отцу, а по матери, но первая жена Серадза все еще жила, несмотря на свои восемьдесят лет. А раз жила – никто не имел править, кроме ее мужа, старого князя Серадза. Зато по другому бывало с дочерьми и их ролью жриц, поскольку именно для того и были они предназначены. Замуж они выходили только лишь после тридцати лет жизни, а до этого времени они следили за проведением религиозных обрядов. В настоящее время главной жрицей была Эпония, правнучка княгини. Сейчас ей было двадцать пять лет, и до тридцати лет она должна была жить без мужа, со всеми мужчинами края, хотя это было всего лишь пустым словом. На самом деле жила она лишь с теми юношами, которые желали обрести долголетие. Точно так же и князь Серадз был мужем всех женщин в своей державе, но по сути своей имелось у него только три жены, в том числе и самая старшая, обладающая полнотой власти, восьмидесятилетняя Люга. Говаривали и строили предположения, что, как обычаи, так и вера Крылатых Людей, их культ лошадей и женского владычества в какой-то степени делал Крылатых подобными знаменитых Диких Женщин, ведь в стародавнем прошлом их тому же самому обучили таинственны кельты, сгинувшие во мраке деяний. Только вот доказать этого никак было нельзя, поскольку никто не познал всех тайных обрядов Диких Женщин, пока не погубила их всех зараза. Никто опять же, если не считать жриц из княжеского рода, не обладал знаниями о наиболее тайных обрядах Крылатых Людей. Но все эти секреты знала жрица Эпония, знала она и то, что способно сделать Пестователя долговечным, как это сделала она со своими братьями, со многими воинами народа Крылатых Людей. Она неопасалась остаться в покинутом близкими граде, поскольку это она приказала отправить ни с чем посланца Пестователя, который просил ее долголетия. Из слов гонца сделала она вывод, что Пестователь охвачен желанием жить много-много лет. Так что не сделает он ей ничего плохого, и не прольется кровь, если она успокоит его желание. Потому-то спокойно следила она за ночным приготовлением войск и прадеда покинуть град. На рассвете, когда две сотни Крылатых и последний воз выехал из главных врат, направляясь к югу, в край висулян, Эпония вышла из врат в своем белом одеянии, нескольким оставшимся воинам она приказала закрыть за собой тяжелые ворота, и, прикрыв ладонью глаза от сияния восходящего солнца, начала она разглядываться по всем сторонам. Разум подсказывал ей, что Пестователь наверняка находится где-то на севере, во главе одной из двух своих армий. Только предчувствие жрицы, обучаемой с детства проведению тайных обрядов, заставляло думать иначе. Пестователь должен был находиться где-то близко, чуть ли не на расстоянии вытянутой руки. Пестователь первым появится перед вратами Серадзи, чтобы встретиться с Эпонией и защитить ее перед какой-либо опасностью со стороны собственных воинов. За валами града сотни женщин и детей, а еще раненных воинов тряслись от страха перед приходом войск Пестователя; она одна не испытывала страха и была уверена в том, что больше не прольется ни единой капли крови. Так будет в течении месяца, прежде чем она сделает Пестователя долголетним. А потом – как о том говорил сон – он погибнет, хотя такое и казалось невозможным, раз должен был он жить долго. Но даже она, жрица, не до конца могла понять смысл всех слов, что мучили ее по ночам. Никогда в ее снах не появились колючие железные шары на цепях, а ведь это как раз они победили Крылатых Людей. Во сне видела она человека, спадающего с белого коня. Но вот наверняка ли оно означало смерть Пестователя?

Эпония вздрогнула, так как ее застал врасплох неожиданный и громкий плеск воды. Женщина глянула в сторону реки и увидала преодолевающих отмель воинов в кольчугах, в шлемах с конскими хвостами, в белых плащах, со щитами, на которых была изображена птица. Вел их мужчина с обнаженной головой, на его волосах блестел золотистый камень. Как раз по белым волосам и по камню Эпония узнала Пестователя, и сердце ее беспокойно забилось.

Воины шли с обнаженными мечами в воде, доходящей им до колен. Эпония обтянула платье на своих громадных грудях, проверила, тщательно ли белый головной убор прикрывает ее русые волосы, прищурила глаза, так мужчины приближались с востока, и восходящее солнце мешало ей глядеть. Да, люди говорили правду о том, что Пестователь – красивый мужчина. Но ведь он не был выше или крупнее многих других, так неужели неправду говорили те, что утверждали, будто бы зачал его великан из племени спалов?

- Чего вы хотите? – спросила Эпония, когда пришельцы были от нее всего в аолутора десятках шагов, а Пестователь вышел из реки на сыпучий сухой песок на речном берегу.

- Прикажи открыть врата града, Эпония, - сказал Пестователь, узнавший жрицу по вышитому золотыми нитями одеянию и по массивной фигуре женщины. – Я – Даго Господин и Пестователь, который побеждал Крылатых Людей.

- Ты просил меня дать тебе долголетие… - начала Эпония, но мужчина ее перебил:

- То было когда-то. Теперь же я желаю всего. Весь край и долголетие.

- Нельзя иметь всего и сразу.

- Почему? Ты излечишь меня от моей болезни, которая называется Жаждой Деяний, и я уже ничего не стану желать.

- Если ты хочешь стать долговечным, в течение одного месяца ты не имеешь права пролить ни единой капли крови моего народа. Поклянись, что не пустишься в погоню за князем Серадзом, что твои воины не станут грабить града, убивать его жителей, насиловать женщин.

Даго презрительно пожал плечами.

- Не привык я давать клятвы. Твой прадед ушел в державу висулян, там он будет наемником Карака. А этот край вплоть до самых Венедийских Гор – мой, собственный край же я грабить не позволю. Ты – тоже моя, и все твои тайны – тоже мои.

Говоря это, Даго направился к Эпонии с вытянутыми руками, а она, испугавшись, отступила к самым вратам града. Наверху, в привратной башне было несколько Крылатых. Если бы кто-нибудь из них сбросил сейчас вниз тяжелый камень, он наверняка бы поразил Пестователя насмерть. Только у этих воинов не было приказа сражаться; по рекомендации Эпонии они должны былиоткрыть град победителям.

- Поклянись, что не прольешь ни единой капли крови… - молящим тоном попросила Эпония.

И в этот самый момент с другого берега реки до присутствующих донесся громкий клич, исходящий из полутора десятков мужских глоток. После этого в воду бросилось почти двадцать конных наемников графа Фулько, они переплыли главное русло и уже выбрались на отмель. У графа Фулько губы тряслись от жалости над собой и от ярости. Разве не клялся он сам себе и другим воинам, что он и его люди первыми встанут у врат Серадзи? Разве, чтобы достичь этой цели, не бросались они в самую гущу боя, не гибли один за другим, не давили копытами своих лошадей Крылатых пока не выбрались на пик удара армии, и вот они уже у Серадзи. Только здесь их уже ждал Пестователь и женщина в белом, а вот ворота града закрыты.

Тут поднял свою десницу Даго Пестователь, приказывая Фулько и его людям остановиться на берегу реки. Так что зарылись в песок копыта их лошадей в нескольких шагах от Пестователя и его пеших лестков. Губы Фулько еще сильнее тряслись от бешенства.

- Князь Серадз ушел сегодня на рассвете, оставив град нам, - заявил Даго. – С этого мгновения этот край принадлежит мне, так что ни капли крови этого народа не может быть пролита.

Фулько заговорил с трудом, так как горло было стиснуто гневом:

- Ты заставил нас голодать. Не давал обещанной оплаты, поскольку говорил, что мы обязаны сражаться под вратами, чтобы, наконец, наполнить наши животы, грабить и убивать. А теперь ты говоришь, что мы не имеем права пролить ни капли крови.

- Именно так я и говорю, - кивнул Даго.

- Тогда умри, величайший из лжецов, - взвизгнул Фулько, вырвал из ножен меч и бросился на Даго. То же самое сделали и почти два десятка наемников из Юмно.

Пестователь прикрылся щитом от атаки Фулько, а затем, присев, раскроил живот коню графа. Под мечами наемников погибло несколько лестков, но ведь воинов Пестователя здесь было больше. Перед воротами града Серадзи раздался громкий звон мечей и стук щитов, жалобное ржание лошадей и смертный хрипы людей. Все это продолжалось какое-то время, пока, в конце концов, Фулько, который упал на землю вместе со своим умирающим конем, сумел отбежать от сражающихся, ухватил какого-то коня без всадника, вскочил в седло и, не обращая внимания на своих, бросился с конем в реку. Пали без жизни все наемники Фулько, погибло и полтора десятка лестков в белых плащах, на берегу реки одни тела лежали на других, как будто бы до сих пор сцепились в сражении. И повсюду видны были лужи людской и животной крови.

А потом Эпония увидала, как Даго Господин и Пестователь, отсекает своим мечом головы раненным воинам Фулько, а какой-то лестк в белом плаще бросает эти головы в воду, а те, большие кровавые шары, медленно вращаются в течении реки, как потом плывут по течению. Закрыла Эпония лицо ладонями, ибо никогда не видела чего-то столь жестокого и пугающего. И не смогла она извлечь из себя голоса, когда тот же Пестователь, тяжело дыша от работы мечом, подошел к ней и положил ей руку на плече.

- Да, я пролил кровь. Но это была кровь не вашего народа, - сказал он. – Прикажи, чтобы врата града открыли.

Эпония замялась.

- Ты не дал присяги, господин, что твои воины не станут, как тот военачальник, что сбежал, грабить и брать в неволю.

Отступил Пестователь на шаг, сунул окровавленный меч в ножны и начал говорить сквозь стиснутые гневом зубы:

- Разве не знаешь, женщина, кто стоит перед тобой? Разве не слышала ты, что меня называют Дающим Волю? Сюда я прибыл не для того, чтобы грабить и убивать, но дать волю народу и сделать его народом полян. Твой прадед, князь Серадз, сбежал отсюда со своими приближенными богатеями не передо мной и моими воинами, но перед гневом утесненного им народа. Именно так это мною названо, а важно лишь то, что было названо. Невольников стану я делать свободными, а вольных – невольниками, поскольку я беру этот народ в свое пестовании.

Сказав это, Даго приблизился к вратам и трижды ударил в них кулаком, приказывая, чтобы их ему открыли. Когда же так произошло, он вступил в град во главе сотни своих лестков и начал управление. Все были изумлены, ибо приказ Пестователя звучал: "пускай все женщины в граде шьют из льняного полотна белые плащи". И когда, наконец, подошли войска Авданца и Ольта Повалы, Даго разослал по всему краю свои отряды, приказывая обратить в невольников давних градодержцев и старост, а вот невольных кметей делал вольными и позволял раздавать среди них белые плащи. Так что за короткое время из давнего народа Крылатых вышло более трех сотен лестков, для которых предводителем и воеводой назначил Пестователь Лебедя Рыжего, поскольку Лебеди когда-то были в родстве с Крылатыми Людьми.

Заламывала руки закрытая в своей комнате жрица Эпония, поскольку поняла она, что, возможно, никогда уже не вернется в свой край ни престарелый князь Серадз, ни ее брат Неклян, ни вообще кто-либо из Крылатых, поскольку объявил Пестователь, что всякий, кто носил крылья, должен стать невольником, а то, кто не носил крыльев, но работал как невольник для Крылатых должен стать лестком, то есть – вольным человеком и господином. Таким образом, вскоре Пестователь мог позволить уйти войскам Авданца и отрядам Ольта Повалы, ибо с тех пор в давнем краю Крылатых Людей управляли и свое правление должны были защищать невольные когда-то кмети. Среди них Даго раздал не только белые плащи, но и всякое добытое в боях или привезенное его воинами оружие. И с тех пор говорили, что князь Серадз сбежал из своего края не перед Пестователем, но от гнева своего народа, что в общем и принялось, поскольку важным бывает лишь то, что было названо и каким образом было названо.

На пир, который Пестователь устроил, чтобы попрощаться с уходящими в свои края Авданцем и Ольтом Повалой, Даго пригласил и жрицу Эпонию, и так вот ее там спросил:

- Так как можно сравнить твои чары, которые ты творишь в пещерах Венедийских Гор, по сравнению ч чарами, которые делаю я? Погляди, чуть ли не в один момент, принимая твой давний народ в свое пестование, сделал я его своим народом, то есть народом полян. Ибо, кто носит белый плащ – тот лестк. А всякий лестк равен другому лестку.

- Хорошо, тогда отпусти меня, господин, к моему прадеду, раз твои чары сильнее моих, - ответила на это Эпония.

На это Пестователь отрицательно покачал головой.

- Я показал тебе свои чары, а теперь ты покажи свои. Я выполнил свое обещание, и апочти что месяц заканчивается, как я не пролил ничьей крови. Как только ты покажешь мне свои чары, ты станешь свободной.

С началом месяца цветения вереска, в построенный из черного дуба двор в Руге, куда Пестователь как раз прибыл с Эпонией, вернулись высланные к князю Сандомиру гонцы с подарками от Пестователя и с просьбой отдать в жены одну из его дочерей. Князь Сандомир принял послов, но приказал им забрать подарки, а это означало, что он отказывает дать дочь Пестователю в жены.

- Он даже не осмотрел подарков, господин, - пожаловался Пестователю тот лестк, кто был главный в посольстве. – Сделал только жест рукой, указывая нам на двери. От него мы не услышали даже единого слова.

Пестователь вызвал к себе Эпонию и спросил ее:

- Что это означает, когда некто, кому присылают дары, отсылает их, не сказав даже слова?

- Это означает, что того, кто прислал дары, он считает чем-то худшим, чем собака, ибо обращаются даже к таким животным, как собаки.

- Но почему, Эпония? Почему?

- Ну а сам кто ты такой? – спросила та с презрением в голосе. – Носишь ли ты титул комеса или князя, чтобы князь Сандомир мог отдать тебе дочку в жены? Ты назвался Пестователем, только это слово для Сандомира ничего не означает.

- Но почему "Пестователь" должно значить меньше "князя" или "комеса", раз именно такой, если не большей, обладаю я властью?

- Князья лишь завоевывают другие края, а ты, господин, их пожираешь, словно какой-то наистрашнейший дракон. Вскоре не останется страны, повелитель которой не испытывал бы страха, что превратится в невольника, а его невольник начнет мечтать сделаться твоим лестком. Так будь же трижды проклят, колдун!

Но Даго Пестователь не вскипел от гнева. Тремя днями позднее, во главе лестков из давнего края Крылатых Людей занял он земли до самой реки Пилицы, прогоняя без боя воинов князя Сандомира на ее другой берег. Затем, на глазах тех же воинов, приказал он вбить пограничные столбы в русло реки, а уходя оттуда, оставил многочисленную, хорошо вооруженную стражу. Херим вычертил для Даго на пергаменте новые очертания державы полян, которая на севере достигала реки Каменки, охватывала всю Мазовию, на западе доходила до Края Вольных Людей или же любошан и до владений пырысянских князей, а с юга и запада достигала реки Барычи, Венедийских Гор, рек Висулы и Пилицы. Двум новым лесткам, неким Вольбору и Розпрже, приказал он возвести грады в пригодных для обороны местах, дабы удерживать стражу против князя Сандомира. Власть этого князя начиналась как раз по другой стороне реки Пилицы, за которой проживали роды и племена, зависимые от Сандомира и платящие ему дань звериными шкурами. Сама же держава князя Сандомира находилась значительно дальше от реки Пилицы, за громадной пущей и Лысогорами, потому-то Сандомир и не начал войны с полянами, не желая предпринимать риска сражений за территории, которые от него только зависели, но не были собственными. И случилось так, что в очень короткое время в этой части света, рядом с Великой Моравой, начала набирать могущество и расширять свои границы не известная до сих пор никому держава полян, рожденная из давних лендицов и гопелянов. Но поскольку росла она слишком быстро и вроде как незаметно, мало кто мог осознать, какая опасность нависла над окружающими повелителями.

Рассказывают, что через несколько сотен лет некий человек родом из Серадза присоветовал польскому королю, чтобы тот своих одетых в панцири конных рыцарей снабдил он еще и птичьим крылом. С тех пор подобного рода отряды с успехом атаковали неприятелей, шумом этих крыльнв пробуждая во врагах ужас и пугая их лошадей.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ЗМЕИНАЯ ПЕЩЕРА

Возлюбил Даго Господин и Пестователь некоего Ченстоха, который, будучи на службе Спицимира, помог ему спастись из засады, которую неведомые по имени враги устроили возле дома седельщика. Этот же лестк храбро действовал рядом с Пестователем в различных стычках и битвах; с ним же поплыл он на ладьях до града Серадза, а у врат града сражался против наемников Фулько. Так что одарил его Пестователь своим доверием и приказал в более всего к югу выдвинутом месте, в Венедийских Горах, выстроить град и твердыню, чтобы в случае нападения князя Карака, град этот первым столкнулся с неприятелем, удержал напор чужеземных воинов, пока не придет помощь.

Перед тем Пестователь назначил этого вот Ченстоха градодержцем в Познании, где мог владеть себе спокойно, как большой господин, но поскольку отличался он в каждом походе, то получал все новые и все более сложные задания, как, собственно, это – выстроить град в Венедийских Горах. На его же место градодержцем Познании Даго назначил некоего Гржималу, тоже лестка, но человека не такого боевого и не такого предприимчивого. Так уж оно бывает, если кто может нести бремя, то на такого повелитель накладывает его все больше и больше, а если же кто не способен нести бремя, получает легкий хлеб. И не понимает этого множество людей, служащих повелителям, потому стараются отличиться то ли в бою, то ли в хозяйствовании, не зная: то, что они вырвут в боях и построят, другие получат во владение. А происходит так потому, что каждый повелитель боится, чтобы воинственный или предприимчивый человек не получил слишком много и не сделался самостоятельным, а вместе с тем и непокорным. "Как правило, повелитель возвышает тех, которых презирает", - написано в "Книге Громов и Молний".

По обычаю склавинов, место для твердыни Ченстох выбрал не на горном возвышении, а посреди болот, которые в большой котловине создала в этом месте река Варта и ее два небольших притока. Получив для обороны почти что сотню щитников с шипастыми шарами, а еще более сотни новых лестков, призванных на службу Пестователю из невольных людей, а так же тридцать возов с тридцатью парами волов и почти что пять сотен невольников из давних богатеев из племени Крылатых – Ченстох начал строить эту вот твердыню, свозя на болота громадные дубовые колоды и известняковый камень, которого в округе было в достатке. Вот только дело его двигалось медленно, так как невольники не были привыкшими к тяжкому труду, поскольку из богатых родов были, ну а новые лестки не привыкли еще к владению оружием и несению стражи. Поэтому часто случались побеги невольников через не слишком отдаленную границу, чему способствовала и округа, где в изобилии было расщелин, оврагов и замечательных укрытий. К тому же на Ченстоха нападали шастающие по округе небольшие группы Крылатых Людей, не согласившихся с поражением, а еще – не очень-то крупные отряды князя Карака, который не желал допустить, чтобы поляне укрепились на его границе. Беспокоило это Даго Господина и Пестователя, а поскольку пришла пора, когда Эпония обещала сделать его долговечным в пещерах, называемых Змеиными, решил он устроить поход в Венедийские Горы, одновременно по дороге укрепляя Ченстоха. Взял Даго дружину, состоящую из более сотни лестков и двухсот невольников вместе с женами и детьми. Ведь не так скор к побегу невольник, у которого имеются жена и дети, и раз знает он, что если сбежит он – жену его и детей убьют. Взял он с собой пятнадцать возов и волокуш с упряжками по две пары волов к каждому возу и вот в последние дни месяца цветения вереска покинул он Руду, неспешно направляясь к границе с висулянами. Он не рпасался нападения со стороны Карака, так как шпионы принесли ему известия, что и в Довине, и в Нитре и в других градах Великой Моравы вспыхнули бунты и заговоры, организованные против князя Ростислава, что его весьма ослабляло. Пользуясь этой слабостью, Карак усиливался в Моравской Браме, он же перестал платить дань, а еще в нескольких стычках он же отобрал у богемов несколько пограничных городков.

Дни были теплые, солнечные, как частенько бывает в пору, названную "бабьим летом". Сразу же за Рудой въехали они в округу, настолько странную, что Даго не мог отойти от восхищения, и раз за разом он останавливал коня или въезжал на вершины холмов, чтобы иметь возможность как можно дальше увидеть и долго наслаждаться видом южного конца края Крылатых Людей. Он видел эту красоту, восхищался ею и вместе с тем испытывал какой-то непонятный страх. Слышал Даго, что этот удивительнейший край тянется до самого Каракова, и иногда, глядя на это чудо, думал он: "Все это навечно должно стать моим. Именно в этих горах из камня будут выстроены неприступные замки, которые достанут до небв. И будут они большими и более красивыми, чем строения франков или ромеев". Ему рассказывали, что когда-то здесь была огромная долина, поросшая дубовыми лесами и прорезанная быстрыми ручьями. Но тысячи лет назад пришли сюда великаны, называемые гигантами, которых с далекого севера изгнал громадный ледник. Гиганты хотели поселиться на новой земле, но с этим не пожелали согласиться столь же огромные спалы, и они начали бой. Этот чудовищный бой продолжался более трехсот лет и тридцать месяцев. Пали мертвыми все гиганты – как мужчины, так и женщины, поскольку, по обычаю великанов, сражались одновременно женщины и дети. Из этой битвы в живых осталось всего лишь несколько спалов, которые по причине отсутствия чужих великанш, должны были жениться на собственных сестрах, порождая уже значительно меньших великанов, но больших по размеру и по силе, чем обычные люди, которых здесь тогда еще и не было.

Так что земля эта – что было видно с первого же взгляда – была полем боя великанов. Их окаменевшие скелеты заполняли давние долины и образовали холмы. Давние ручьи с тех пор терялись в ямах под телами великанов, чтобы через несколько стай неожиданно выплеснуться из-под скал через многочисленные дыры. Оторванные от туловищ и разбитые головы гигантов образовывали маготы – белые меловые конусообразные холмы, изредка поросшие карликовой сосной. То тут, то там можно было видеть скалы, похожие на сломанные дубины, туловища без рук и ног, с выпуклостями ребер, обозначенных морщинами и рытвинами. Повсюду валялись кальцинированные кости великанов, их оружие – сломанные рукояти мечей, брошенные каменные щиты, громадные валуны, которыми они забрасывали друг друга в бою. А между скелетами убитых гигантов можно было встретить крутые овраги, провалы, промоины, канавы и пещеры, где проживали тысячи кровожадных нетопырей, спящих днем, но вот ночью ищущих людской или животной крови. Днем же над каменными распадками парили громадные орлы, способные похитить ягненка или даже малыша. Потому по ночам воины палили огромные костры, пугаясь прилетающих из темноты нетопырей и затаившихся на скалах орлов.

Дорога к Ченстоху была крутой, каменистой, так что продвигаться по ней можно было только медленно. Даго, которому не терпелось идти дальше, постоянно отправлялся самостоятельно то в одну, то в другую сторону, карабкался по скальным россыпям, заглядывал в черные пещеры глазниц великанских черепов, думая не без гордости, что носит в себе их кровь по отцу. Его же воины, а еще невольники, шли молча, как будто опасаясь, что эти вот побитые великаны вдруг пробудятся и растопчут их словно червяков. Одна только Эпония все время таинственно и странно усмехалась и, казалось, радовалась, видя этот страшный край, ибо именно здесь начиналась территория ее чар.

Закутавшись в зеленый бархатный плащ, ехала она не в люльке – как раньше у Крылатых – но по-мужски, на коне, открывая свои округлые бедра и колени. Ее полное, красивое лицо ветер сделал загорелым, а вот русые волосы немного выбелил, из-за чего жрица казалась даже еще более красивой. Бывали моменты – особенно по ночам – когда Даго испытывал желание к ее обильной, белой плоти, покрытой свободной туникой и бархатным плащом. Случилось даже такое, что кА-то ночью, лежа рядом с ней у громадного костра, схватил Даго одну из ее великанских грудей, но Эпония отбросила его руку с тихим смехом.

- Ты поимеешь меня, господин мой, - сказала она Пестователю. – Один раз. Как и многие другие. А потом сделаешься долговечным.

Даго желал жить долго, бесконечно долго, чтобы на этой земле возвести на горах неприступные замки, которые касались бы самого неба. Потому и не мог он стерпеть медленности пути и часто спрашивал у жрицы:

- А ты не обманываешь меня, Эпония? Как далеко еще до той пещеры, прозванной Грейнне или Змеиной?

- Далеко, господин, - неизменно отвечала та. – Собирай в себе отвагу, чтобы не закричать от ужаса, когда войдешь ты среди тысяч змей, а огромные нетопыри начнут летать рядом с твоими белыми волосами.

Пестователь пожимал плечами и и показывал женщине скелеты великанов, лежащие среди зеленых долин.

- Это мое отцовское наследие, Эпония. Разве не слышала ты, что меня зачал великан Боза, и сам я из народа спалов? Это из-за них страдаю я болезнью называемой Жажда Деяний, которая заставила меня сделаться повелителем и покорить все окрестные народы. Позволь наполнить тебя своим семенем, и, возможно, тогда ты родишь великана, еще более сильного, чем я.

Женщина отрицательно покачала головой, ибо оплодотворить жрицу было чем-то невозможным. Эпония не скрывала от Даго, да и от самой себя, что хотя она его и ненавидит за то, что уничтожил он край Крылатых Людей, но это именно она его желает, поскольку он такой красивый и сильный. Еще Эпония желала предостеречь Даго, что вскоре он погибнет, хотя и будет долговечным. Наверняка она этого не знала, так как ее пророческий сон был неясным. И, не находя слов, подходящих для того, чтобы выразить пророчество – она молчала. Ведь долговечность вовсе не означала бессмертия; много Крылатых, которым она подарила долговечность, погибло. Иногда жрица мечтала о том, что делается женой Пестователя и наивысшей жрицей в его окружении, а он, как истинный великан, отбрасывает на другие края тень своего могущества. Но тут же Эпония отбрасывала эти мечтания, ибо пророчество говорило о крахе Даго. Она тихонько смеялась, когда ночами, только ей одной показывал он свое искусство чар и сейдр, поскольку ей это казалось неуклюжими фокусами. Но ведь и он обладал какой-то странной силой. Как-то раз он дал ей выпить сладко-горьковатый напиток, и Эпония испытала к нему любовь. Той ночью, лежа рядом с ним, обнажилась она до пояса, взяла его ладонь и положила на своем лоне. Шепнула:

- Возьми меня, господин мой, ибо страдаю я от желания.

Но тут Даго проявил свою силу. Он встал и сказал:

- Я возьму тебя так, как требует твое искусств чар, когда стану долговечным.

И ушел он в темноту ночи, не боясь нетопырей. И тогда Эпония еще сильнее полюбила его, понимая, что нельзя презирать его умения чаровать; сама она ни в ком не могла разбудить любви.

Лагерь Ченстоха они увидали на правом берегу реки Варты – несколько десятков шатров для воинов, загороды для лошадей и волов, десятки полуземлянок, покрытых крышами из жердей и камыша. На реке был построен мост, ведущий в глубину болотистой долины, с другой стороны замкнутой меловой горой под названием Ясная. По этому мосту запряженные волами возы днем и ночью поставляли огромные куски известняка, которые сбрасывали в болото, пока не образовалась твердая опора для будущих оборонных валов.

Обрадовало Ченстоха большое количество возов, волов и невольников с семьями, приведенные ему Пестователем. Он приказал невольникам тут же начать строить полуземлянки для своих семей, он даже прервал процесс возведения твердыни и дал приказ другим невольникам – и даже щитникам и воинам – готовить сено и продовольствие. Дело в том, что Эпония предсказывала скорый приход суровой зимы. Кроме того, Ченстох приказал обнести лагерь палисадом, чтобы защитить его от нападения.

Отряды Карака перестали беспокоить Ченстоха. Ходили слухи, будто бы князь висулян ввязался во внутренние споры в Великой Моравии. Все реже случались стычки и с шастающими по округе недобитыми воинами армии Крылатых Людей. Совсем недавно щитники и лестки Ченстоха разбили не превышающую десятка человек группу Крылатых, отобрав у них пленника, какого-то странного типа. На нем была богатая одежда, вел он себя гордо, словно что-то значащий. При известии, что в любой момент к Ченстоху должен прибыть сам Даго Господин и Пестователь, он не желал отвечать на какие-либо вопросы, заявив, что разговаривать будет только лишь с Пестователем. Для Даго и Эпонии в лагере поставили большой белый шатер. И тут же Пестователь приказал, чтобы этого странного человека привели к нему.

И вот перед Даго встал рослый молодой человек, в дорогой кольчуге, в шелковой рубахе, в поясе, украшенном золотыми бляшками, в шерстяных штанах, запущенных в сапоги из красной вавилонской кожи. В шатер принесли и его позолоченный шлем с павлиньими перьями, меч, чья рукоять была инкрустирована драгоценными камнями; плащ, подшитый бобровыми шкурками, и кошель с золотыми солидами. Все это Крылатые Люди украли у него, а воины Ченстоха доставили в лагерь на реке Варте.

Чужак молча, но без какой-либо униженности поклонился Пестователю, узнав его по Священной Андале на лбу, по белым волосам, по позолоченному панцирю и по белому плащу, сколотому на плече блестящей от драгоценностей заколкой. Не говоря ни слова, Даго жестом приказал лесткам вернуть пленнику его шлем, плащ и драгоценный меч. Он не спрашивал, кем чужак является, а только внимательно присматривался к нему. Ему не хотелось заговаривать первым, так как считал, что это унизит его достоинство. Освобожденный пленник сам должен сообщить кто он и откуда родом. Но тот, похоже, не привык склонять шею. Язык тела этого человека утвердил Даго в уверенности, что перед ним некто, привыкший, скорее, задавать вопросы, чем давать ответы. Шлем, меч и плащ он принял как нечто очевидное и, опершись на мече, гордо поглядел на Даго, который внимательно следил за его юношеским, наполненным гордыней лицом, его длинными вислыми усами и сильно заросшими, несколько дней уже не бритыми щеками.

Долгое время стояли они в молчании друг против друга, пока Даго не кивнул головой одному из своих лестков, чтобы для него поставили пенек. Сам он уселся, заставляя чужака стоять перед собой, тем самым показывая бывшему пленнику свое превосходство. И вот увидел Даго на лице этого человека нечто вроде легкого румянца гнева.

- Я – князь Сватоплук, владетель Нитры, - хриплым голосом отозвался наконец недавний пленник. – Это ты Даго Пестователь?

Даго не ответил ему. После этих слов на его лице не появилось выражения ни удивления, ни уважения. Искусство правления людьми заставляла повелителя все время удерживать каменное выражение лица.

- Благодарю тебя, господин, что дал мне свободу. Теперь же хочу получить от тебя хорошего коня, - снова заговорил чужак.

Только теперь Даго дал знак, чтобы для этого человека тоже поставили пенек. Ведь если правдой является то, что перед ним находился один из повелителей самой могущественной державы в этих краях, той самой Великой Моравы, самое время было оказать ему немного уважения.

- Откуда ты знаешь, что я дал тебе волю? – спросил Пестователь.

- Мне вернули оружие.

- Это ничего не значит. Меч – это часть одеяния воина. Его у тебя украли Крылатые Люди, вот я и вернул тебе то, что забрали грабители. Но это еще не воля. Ведь ты не сказал, что делает повелитель Нитры здесь, на границе с краем висулян, и почему напали на тебя Крылатые Люди. Разве ты не племянник князя Ростислава, господина Великой Моравы, разве не выплачивает Карак дань твоему дяде? Крылатые ведь подчиняются Караку. Не знаю я и того, зачем я должен одарять тебя волей, раз Великую Мораву и меня разделяет держава висулян.

- А ты, господин, не брат ли и приятель маркграфа Карломана? – спросил Сатоплук.

- Это правда. Он брат мне и приятель.

- Взбунтовался я против недостойных дел своего дяди, Ростислава, и хотел сбежать к Карломану, чтобы просить у него помощи и опеки. Но Ростислав выслал за мной погоню и перекрыл границу с баварами, потому, загоняемый, словно бешенная собака, перешел я горы Карпатос и очутился в краю висулян. Только месть моего дяди достигла меня и здесь. Чтобы прислужиться ему, князь Карак послал за мной погоню. Вот я и сбежал к тебе, господин, желая с твоей помощью попасть к Карломану. Но на самой границе с твоей державой меня схватили Крылатые Люди. Сейчас же мне нужен конь и несколько воинов для охраны, так как всех моих воинов по дороге выбили.

Даго Пестователь захлопал в ладони, приказывая занести в шатер стол, еду и питье. К столу Пестователь пригласил Эпонию с Ченстохом. В ходе пира раз за разом он лично наливал мед в серебряный кубок, который поставили перед Сватоплуком.

- И почему, князь, ты столь сильно ненавидишь своего дядю, Ростислава? – спросил Даго у владетеля Нитры.

- А потому что он ни на что не способный, - взорвался гневом Сватоплук. – Когда дед наш, Моймир, принял веру Христа, кто мог предвидеть, что это будет означать рабство от тевтонских епископов в Пассау. Обратился Ростислав за помощью к ромеям и получил от них христову миссию, чтобы стать самостоятельным. Но за это напал на него император Людовик Тевтонский, победил его и заставил унизиться перед тевтонами. Я, господин мой, желаю воли для Великой Моравы. Истинной воли, а не данной тевтонскими епископами, потому что это тоже неволя.

- И потому ищешь помощи у сына Людовика Тевтонского, Карломана? – удивился Даго.

- Он ненавидит собственного отца. А я ищу помощи там, где ее могу найти.

- - И ты считаешь, будто маркграф Карломан отдаст тебе эту волю вот так, на тарелочке? Он вступит с тобой в твою страну, но так уже в ней и останется. Ведь так поступает каждый.

- В Великой Мораве есть много доблестных воинов. Нужен лишь самый подходящий повелитель. Ведь не напрасно о Мораве говорят, что она "Великая".

Задумался Даго Пестователь, поскольку в Сватоплуке он чувствовал ту же самую жажду власти, что и в себе. И на самом деле не знал он: помочь князю или отрубить голову.

- Ты строишь крепость, господин мой, - заявил Сватоплук. – А это означает, что ты хочешь остаться здесь навсегда. Не боишься ли ты гнева и могущества Карака? Уверен ли ты, что поступил хорошо, занимая Край Крылатых Людей?

- Ты желаешь учить меня искусству правления? – спросил Даго.

- Крылатые платили дань Караку, Карак платит дань Великой Мораве. Возможно, ты сам скатил со скалы валун, который потянет за собой каменную лавину.

- Карак не всегда платит вам дань, довольно часто против этого бунтует. Это вы, а не я, должны навязать ему путы неволи. Карломан, как ты говоришь, и твой, и мой приятель, и я дам тебк волю. Маркграфа Карломана я люблю, но, все же, должен ли я полюбить и тебя?

- Когда-нибудь я добуду власть в Великой Мораве, а тогда ударю на висулян. Их я ненавижу, потому что они хотели меня поймать и выдать дяде. А когда я буду иметь их землю, тогда мы встанем друг против друга. Потому постарайся меня полюбить, господин.

И когда Сватоплук говорил это, лицо его исказило такое выражение ненависти и гнева, пальцы столь сильно стиснулись на серебряном кубке, что его стенки начали выгибаться.

- И что же ты знаешь обо мне, Сватоплук? – вновь спросил Даго. – Мы в любви и с королем мардов, Арпадом. Тебе придется следить за тем, чтобы марды, которые сидят над Понтом, не вонзили тебе нож в спину.

Сватоплук нехотя пожал плечами. Жест его выражал пренебрежение.

- В Довину и Нитру доходили к нам вести о тебе, господин. Говорили, что ты ненавидишь князей и королей, объявил себя каким-то Пестователем. Тебе удалось ввести порядок в давней державе Пепельноволосых, ты завоевал Край Длинноголовых Людей и Крылатых Людей. Могущество твое растет. И как долго позволит тебе это делать мой дядя, Ростислав? Сделай меня вольным и проведи к Карломану, и я предложу тебе дружбу.

Ответил на это Даго:

- Никому не плачу я дани, никому не подчиняюсь. Великая Морава платит тевтонам, чтобы сохранить собственную волю. Если Карломан поможет тебе, ты будешь подчиняться ему. Так почему же ты такой высокомерный, раз должен ты упасть на колени перед франками, а меня еще просишь, чтобы я тебе в том помог? А если я тебе скажу, что Пестователь означает больше, чем комес, князь и даже король, поскольку все они подчиняются либо цезарю ромеев, либо императору тевтонов, я же – независимый?

- Ты, вроде как, отважился протянуть руку к Сарматскому морю. Но вот достичь гор Карпатос тебе не позволят, - буркнул Сватоплук, уже опьяневший от меда.

- И кто мне этого не позволит? – в третий раз задал вопрос Пестователь. – Ростислав? Людовик Тевтонский? Или ты, господин мой?

- Дай мне волю, а потом мы поделим между собой этот наш мир, - предложил Сватоплук. – Я возьму себе висулян, тебе оставлю Сандомира и лендзян, которые тоже выплачивают нам дань. Тебе будет принадлежать весь север: пырысяне, любошане, эсты…

- Какой же ты высокомерный, - рассмеялся Даго. – Твои руки все еще связаны путами неволи, а уже желаешь делить со мной мир? И этот калач мы поделим не так, как ты желаешь, а так, как хочу я, поскольку это я тебя, а не ты меня держишь в неволе. Как ты считаешь, поколеблюсь я отрубить голову Сватоплуку?

Сдержал гнев повелитель Нитры.

- Хорошо, господин. Дай мне волю, и мы заключим вечный мир.

- Ворожеи сказали, что я буду править от Сарматского моря до гор Карпатос. Женщина, что сидит здесь с нами, сделает меня долговечным. Так что у меня достаточно времени, чтобы вести бои.

Сватоплук внимательно поглядел на Эпонию. Язык его глаз сообщил Даго, что жрица распалила похоть князя.

- Красивая женщина и толстая. Именно таких я люблю, - сказал князь, облизывая губы кончиком языка.

- И что ты предпочитаешь: женщин или власть?

- И то, и другое, Пестователь. – Неожиданно Сваторлук оказался совершенно трезвым. Он прищурил глаза, едва заметно усмехнулся и заявил: - Все будет так, как ты захочешь, Пестователь. Дай мне волю и людей для охраны меня лично. И я разобью твоих величайших врагов, висулян.

- Клянешься? – еще раз задал вопрос Даго.

- Клянусь.

Расхохотался на эти слова Даго Пестователь:

- Что означает для человека, который верит в Христа, присяга, данная язычникам?

И он приказал принести свои дорожные мешки. Оттуда он вынул золотую цепь с крестом и приказал Сватоплуку положить на кресте два пальца.

- Крещен я, как и ты, Сватоплук. А если я до сих пор не сделал ничего, чтобы мой народ поверил в человека на кресте, то только лишь потому, что не желаю, чтобы вмешивались в мои дела монахи от ромеев или тевтонские епископы, как вмешиваются они в ваши дела и дела булгар. Быть может, придет время, когда будет окрещен и мой народ, как случилось это в Великой Мораве. Сделаю это я или мой сын, или только лишь мой внук. Но это не станет раньше, чем новую веру мы сможем получить от кого-нибудь равного себе, а не от могущественных ромеев или франков, поскольку это означает неволю. Не подумал ли ты, Сватоплук, о том, чтобы иметь собственного епископа, который бы рукополагал священников и приводил народы к вере? Вот от тебя я новую веру приму.

Опустил голов Сватоплук.

- Не знаешь ты жадности тевтонских епископов. Мой дядя Ростислав принял веру от ромеев, принял и их миссию с Константином и Мефодием. Вот только тевтонские епископы так долго бунтовали против этого, что папа римский вызвал Константина и Мефодия в Старую Рому. Насколько я слышал, Константин остался там в монастыре, принял имя Кирилла и там же умер. Мефодий возвратился к нам и получил собственную епархию, но вот рукополагать священников он не может. Я бегу за помощью к Карломану и к баварам. Тем самым мне придется подчиниться тевтонским епископам. Считаешь ли ты, что они позволят Мефодию иметь собственную епархию? Данет же. Они заставят меня выгнать Мефодия и его учеников, а пред-тевтонских епископов унизить. Так что не рассчитывай на то, что примешь новую веру из моей страны.

- Тогда я ни от кого не приму ее, - твердо заявил Даго. – Теперь же дай присягу, что не нарушишь со мной мира, Сватоплук.

Князь положил два пальца на кресте и заявил:

- Присягаю…

Даго же сказал после того:

- Велика сила Карака. Уничтожь ее, Сватоплук, так как у меня много еще есть других врагов. Пока же что я не двинусь дальше на юг за выстраиваемую тут крепость. Но придет время, когда мы вновь встретимся и тогда заново поделим калач.

- Ну а что с предсказанием, будто бы ты достанешь до гор Карпатос? – насмешливо заметил Сватоплук.

- Ворожба говорила, что столь далеко протянет руки Даго. Сам я буду жить долго и одному из своих сыновей или внуков тоже дам имя Даго. Кто знает, может это не обо мне, а о нем говорило то предсказание? Сам я Даго Пестователь, он же будет носить титул Dagome Iudex, что значит Даго правитель. Dagome iudex²³ звучит не так, как Пестователь, правда? Я ведь тоже мог бы говорить о себе: комес, князь, юдекс, ер вначале мне следует собственный народ научить уважать власть, поскольку он отвык от этого по причине Голуба. Только глупец срывает зеленые яблоки и набивает ними брюхо. А потом болеет. Так что бери волю ит меня, Сватоплук.

Сказав это, Даго поднялся из-за стола, то же самое пришлось сделать и князю Нитры. Время уже было позднее, наступила ночь, и Ченстох отвел Сватоплука в его шатер.

- Веришь ли ты, Пестователь, в его присяги? – обратилась к Даго Эпония. – Предостерегаю тебя, господин, это урожденный предатель.

- Я тоже так думаю, - кивнул головой Пестователь. – Но правда такова, что если я испытываю опасение перед висулянами, то еще большее опасение я испытываю перед Великой Моравой. Пускай один бешеный пес когда-нибудь набросится на другого бешеного пса.

Слова Эпонии стали реальностью. Довольно скоро Сватоплук, которому помогали бавары и маркграф Карломан, вступил в Великую Мораву, сумел найти себе сторонников, схватил своего дядю, Ростислава и выдал его франкам, чтобы те ослепили его и заточили в неволю во фоанкском монастыре. Затем, точно так, как предсказал ему Даго, Сватоплук сделался чуть ли не невольником франков. Поэтому, когда вместе с Карломаном Сватоплук, в конце концов, завоевал град Дивина, он неожиданно обратился против своего опекуна, Карломана, и все свои силы обратил против него и баварцев, изгоняя Карломана из Моравы и края богемов. Затем несколько лет со Сватоплуком сражался император Людовик Тевтонский, пока пришлось ему, измученному болезнями и военными неудачами, заключить со Сватоплуком мир. Ибо знал Сватоплук искусство правления и знал, что клятвы и перемирия бывают похожими на листья с деревьев. Живы они до тех пор, пока питаются протекающими через ствол соками взаимных выгод. Когда соки перестают протекать – клятвы и перемирия делаются похожими на увядшие листья, уносимые ветром. Нарушил свою клятву маркграф Карломан, обещая помощь Сватоплуку, поскольку помощь эта впоследствии оказалась неволей. Нарушил и Сватоплук свою присягу, данную Карломану, и прогнал его из Великой Моравы. Нарушение клятв повелителями в то время было обыденным, как ломка палочек, чтобы развести огонь. Потому-то так охотно далСватоплук клятву Пестователю, даже не задумываясь над тем, а станет он ее когда-либо выполнять. Не верил и Даго присягам Сватоплука, поскольку учило искусство правления, что только глупец строит свою власть на клятвах и примирениях с другими, а не на собственной силе. Но он разрешил Сватоплуку свободно отбыть в сторону Вроцлавии и Баварии, даже дал ему несколько лестков для охраны, поскольку уж очень хотелось ему разжечь огонь на юге. Ибо написано в Книге Громов и Молний, что огонь в чужом доме не жжет; а быват и так, что на чужом огне можно изжарить и свое жаркое.

В тот же самый день Эпония сообщила Даго, что может сделать его долговечным, так как прошел срок его ожидания. В соответствии с выраженным ею желанием, взял Даго с собой всего лишь три десятка лестков и молодого жеребца. Ведомый жрицей, отправился он со своими людьми в юго-восточном направлении, к рисующимся вдали возвышенностям, называемым Соколиными Горами. Возвышенностей этих было около десятка; они поросли карликовыми вишнями и рахитичными сосенками, слабо держащимися каменистой основы, которая, раз за разом, обнажала свою белизну, показывая скалистые склоны, скопища валунов, острые каменные шпили. Едучи через узкие долины, где старые буки и дубы уже начали сбрасывать листья, воины видели в горных склонах черные входы в пещеры, ведущие кто знает как глубоко и прячущие кто знает какие чудовищные создания. День был солнечный и безветренный, но холодный. Округа была погружена в тишину, прерываемую лишь криками орлов и соколов, парящих над перемещающимися внизу всадниками. Лесткам Пестователя казалось, что эти громадные птицы желают не допустить их из своих мест проживания или своими пронзительными криками устрашить перед дальнейшей дорогой. Только Эпония, казалось, не обращала ни малейшего внимания на птичьи крики и всю дорогу бесшумно шевелила губами, наверняка, обращаясь к известным лишь ей богам, прося у них долголетия для Даго. Около полудня остановились они у подножия высокой горы, точно так же, как и остальные, белеющей меловой породой среди порыжевшей зелени покрывающих ее трав и кустов. Эпония указала воинам на громадную кучу громадных валунов и приказала отбрасывать их в сторону.

- Набери сухих веток для костра, - приказала она Пестователю.

Когда же он сделал это, жрица отдала следующий приказ:

- Отруби жеребцу голову.

Отрубил Даго своим Тирфингом голову жеребцу, и тут воины увидали под валунами отверстие, ведущее в глубины горы. Эпония скрылась в нем, но черех малое время вернулась, неся две смолистые ветки. Воин высек огонь и зажег ветки.

- А теперь уйдите отсюда, ибо то, что увидите, переполнит вас ужасом, - сказала жрица воинам Даго. – Ты же, Пестователь, возьми с собой отрубленную голову и вязанку сухих ветвей, после чего иди за мной в подземный коридор. Но помни, если увидишь что-либо страшное, тебе нельзя крикнуть, ибо тогда ты не станешь долговечным.

Через какое-то время из дыры начали выползать змеи, такие громадные и толстые, словно рука мужчины. Перепугались воины Даго, схватили Виндоса за узду и удалились от пещеры на два стаяния, разбив лагерь над прозрачным ручьем, текущим по дну горного оврага.

А змей уже были сотни, а все новые и новые выползали из отверстия.

- Пошли, - приказала Пестователю Эпония.

С зажженными факелами в руках, следя за тем, чтобы не наступить на змей, погрузилась она во мрак подземного коридора.

Даго двинулся за ней, тоже следя за тем, чтобы не наступить на ползающих гадов. Пот оросил его лоб от страха и отвращения, которым наполняли его эти создания. Затем он увидел, что подземный коридор выглядит будто пасть чудовищного дракона, поскольку от свода вниз и снизу вверх перед ним вырастали острые каменные наконечники, похожие на страшные зубища. Так что он вроде как вступал в громадную зубастую пасть и шагов через тридцать увидел, что очутился в просторной пещере, где с тихими писками летали тысячи нетопырей. Даго не вскрикнул от ужаса, хотя те чуть ли не отирались о его лицо, приближаясь к нему в бесшумном полете.

Эпония нашла факелы, вставленные в железные зацепы на стене пещеры, и зажгла их. Затем загорелся огонь и в каменных лампадах, стоящих на земле. Светильники были выставлены в форме огромного круга вокруг кострища, над которым, на двух огромных валунах, стоял большой котел из бронзы.

- Наполни котел водой, - приказала Эпония.

- Где я возьму воду? – спросил Даго.

Жрица указала ему струйки воды, стекающие по стенам пещеры. Некоторые из них образовывали небольшие ручейки, стекающие откуда-то сверху и теряющиеся в щелях пещерного дна. С огромным трудом поднял Даго котел и поставил под одним из подобных ручейков, долго ожидая, пока котел наполнится хотя бы до половины. Эпония тем временем разожгла костер между валунами и начала тихо ныть какую-то странную песнь на чужом языке. Когда воза наполовину заполнила котел, она приказала поставить его на огонь и бросить в него голову жеребенка.

Эпония сбросила с себя бархатный плащ, и оставшись только лишь в белой тунике, присела у огня, кланяясь ему с десяток раз. Затем из какой-то известно только лишь ей самой скальной щели она вынула небольшую глиняную мисочку, наполнила ее почти что кипящей водой из котла и насыпа туда же зелья, которые практически тут же растворились.

- Выпей, - подала жрица мисочку Даго.

Напиток пах удивительнейшее; вкус его был горьким, но приятным. Даго почувствовал, как от этого напитка у него слегка закружилось в голове, как тепло заполняет все тело.

- Разденься, - вновь услышал он голос женщины, усиленный эхом из глубины пещеры.

Даго сбросил с себя одежду и, обнаженный, присел у костра, подбрасывая дерево в костер и слушая, как вода начинает закипать, а вместе с ней как варится голова жеребца. Одурманенный напитком, не знал он, долго это продолжалось или нет. Но ему не хватило сухих веток, и огонь под котлом постепенно начал угасать. Остывала и странная похлебка в котле. Эпония снова заныла свою странную песню. Затем насыпала в котел каких-то зелий в порошке, после чего, проверив рукой и убедившись, что вода в котле едва теплая, она приказала Пестователю влезть в котел.

- Тщательно омой жирной водой свое тело. Лицо, руки, бедра… - говорила она.

Вскоре все тело Даго было покрыто жиром сваренного жеребца. После того Эпония дала выпить Пестователю жидкость из маленькой глиняной мисочки, и неожиданно член мужчины сильно набух и встал в боевую позицию.

Эпония погасила все светильники на полу. Горели только два факела, пещеру наполнил мрак. Но Даго видел, что женщина сбросила с себя белую тунику и, совершенно голая, встала у валуна.

- Выйди из котла и возьми меня, - шепнула женщина.

Отекая жирной водой, переполненный болезненным желанием, Даго вылез из котла и приблизился к жрице. Та же левую ногу поставила на камне так, чтобы у него был хороший доступ к ее промежности. Она протянула руки к мужчине, прижала его к своему животу и громадным грудям, пальцами засовывая его член себе во влагалище. Сплетены друг с другом, они неподвижно застыли, поскольку Даго не испытывал потребности увеличения наслаждения посредством обычных в подобных случаях движений. Невероятное чувство исполнения пропитало все его тело. Ему казалось, что, соединившись с Эпонией, он отбирает от нее некую невероятную силу, доходящую до каждой мельчайшей мышцы. И в то же самое время мир вокруг него начал потихоньку кружиться, когда же наслаждение сделалось настолько громадным, что он вскрикнул и потерял сознание. Если бы его не поддерживали руки жрицы, Даго рухнул бы на каменистый пол пещеры. Но Эпония медленно и осторожно уложила мужчину на острых камнях, подложив ему под голову свернутый белый плащ лестка. Из только лишь ей одной известной щели извлекла она льняное полотенце и оттерла собственное тело, жирное от тела Даго, пахнущее зачарованным отваром из головы молодого жеребца. Из другого тайника она извлекла нож и на момент при села рядом с Пестователем. Она глядела на его красивое и как будто бы мертвое лицо, на длинные белые волосы и испытывала к нему любовь, хотя сейчас без труда могла бы отомстить за упадок Крылатых Людей. Только вот нельзя было именно ей убивать человека, который должен был стать долговечным. Так что Эпония поднялась, напрягла все силы и перевернула бронзовый котел, заливая жирным отваром еще тлящие угли. Она накинула белую тунику, вынула из захвата один из факелов и отыскала только ей ведомый тайный выход из пещеры с другой стороны горы. Так и ушла Эпония – неведомо куда. Говорили, что по дороге в край висулян на жрицу напал медведь и разорвал ее плоть…

…Еще рассказывают о том, что Пестователь проснулся от холода, что морозил ему спину в сырой пещере. Факел едва-едва тлел, и Даго чуть ли не наощупь нашел свою одежду, меч, щит и дорогу, по которой пришел с Эпонией. Когда он вышел, солнце уже заходило, а то, что он сам пережил, могло показаться только сном. Но тело его все еще было жирным от купания в бронзовом котле, у входя в пещеру лежала туша жеребенка с отрубленной головой. Время от времени у Даго кружилась голова, он шел будто пьяный. Наконец он услышал человеческие голоса и увидал лестков, ставших лагерем над горным ручьем. Молча вскочил он в седло Виндоса и, ведя за собой отряд воинов, отправился в обратную дорогу в град Ченстоха, а впоследствии – в Руду, Серадз и Гнездо. С гордостью думал о себе, что вот сделался он долговечным и теперь будет жить сто, а то и больше лет, сражаясь во множестве битв, расщиряя границы своего края и укрепляя его могущество.

По дороге в Гнездо к нему отважился обратиться один из лестков, сопровождавших Даго к Змеиной пещере:

- Зачем, господин наш, отправился ты к змеям?

- Ради бессмертия, - ответил на это Даго.

И этот вот лестк поверил ему, так как сам, своими глазами видел, как жрица Крылатых Людей провела их Пестователя в мрачную пещеру, из которой выползали отни змей. И так вот известие о том, что Пестователь обрел бессмертие, разошлась среди иных лестков, и народ воспринял это, поскольку народ любит верить во все, что кажется необычным.

- Херим! – радостно воскликнул он в Гнезде, приветствуя своего канцлера. – Победил я Крылатых Людей, а в чудовищной Змеиной пещере обрел бессмертие.

- Означает ли это, господин мой, что ты стал бессмертным, как говорят о том лестки?

- Мы убили множество Крылатых Людей, которые получили долговечность, а это означает, что они были смертными. Так что я и не знаю, как понимать то, что я стал долговечным. Быть может, дело это следует понимать своеобразно: если в меня не попадет вражеская стрела, если не отравит какая-нибудь злая женщина, если не нанесет рану чей-то меч: боги позволяя мне жить дольше, чем другим.

Спицимир провел Даго в помещения, которые в Гнезде занимала его слепая жена, и показал Пестователю маленького Лестка. Дитя выглядело здоровеньким, ему уже было несколько месяцев. Только Пестователь никак не показал, что вид ребенка его обрадовал. Вечером, попивая вино со Спицимиром, он сказал тому:

- Зачем повелители имеют детей? Почему столь сильно стараются они завести себе наследников? Сам я желаю править долгие годы, и когда придет время передать Лестку власть, он уже будет старцем. А можно ли передать старцу право на правление державой? Вот подумай, Спицимир, как мой Лестк всю свою жизнь станет ненавидеть меня, устраивать против меня заговоры, бунтовать, устраивать все возможное, чтобы прервать мою жизнь. Кто знает, разве собственные дети не являются наибольшими врагами каждого повелителя?

- Знаю я об этом, господин мой, - ответил на это Спицимир. – На самом деле, тот станет твоим наследником, кому ты дашь собственное имя: Даго. Только я буду оберегать и маленького Лестка, поскольку не только ты, но и он, творите единство нашей державы.

В средине месяца, прозванного паждзержем (октябрь), от Зифики прибыли три савроматских воина. Они сообщили Пестователю, что в Мазовии против Зифики взбунтовалось несколько десятков савроматов, их возглавил граф Фулько, мятежники захватили град Рацёнж, а затем предложили Зифике договоренность. Так вот: граф Фулько должен был взять Зифику в жены и вместе с ней править в Мазовии. И вот теперь Зифика с бывшим наемником из Юмно приглашали Пестователя на свою свадьбу в Плоцк, где они вместе вновь отдадутся в его пестование.

- Это ловушка, господин мой, - предостерегал Спицимир. – Ты же ведь не веришь в честные намерения Зифики и изменника Фулько. В Плоцке они попробуют тебя убить, чтобы сделать Кира твоим наследником, чтобы потом править от его имени.

- Я возьму с собой сто пятьдесят самых храбрых лестков, - принял решение Даго. – Если я струшу, меня перестанут бояться, и тогда я утрачу Мазовию. Я обязан быть на их свадьбе и взять их в свое пестование.

Херим тоже не советовал даго ехать в Плоцк, но при этом он понимал, что у властителя, вообще-то, в таких случаях нет выбора. Если он проявит страх и слабость, известие об этом разлетится среди других правителей, и каждый из них захочет самостоятельности. После Мазовии отпадет Витляндия, потом, возможно, Познания или Крушвиц, ведь никто не пожелает слушать пугливого и слабого человека. Точно так же, как воин, вызванный на поединок, обязан явиться на него в полном облачении и при оружии, так и повелитель, подданные которого просят взять их в пестование, не может им в этом отказать, если не желает проявить слабость.

Так что в конце месяца паждзержа Даго отправился в Плоцк, ведя с собой сто пятьдесят лестков, самых лучших и испытанных в боях. Рядом с ним ехал Херим, которому Даго верил, несмотря на скрываемую тем любовь к Зифике. Пестователь рассчитывал на то, что именно Херим сможет отвести Зифику от измены, если она собиралась таковую с Фулько совершить.

Плоцк не был крупным градом, во дворе Зифики не было слишком много помещенифй. Так что лестки расположились лагерем на лугу возле посада, там же поставили и шатер для Пестователя. Но, может ли повелитель проживать в шатре неподалеку от посада, когда во дворе, в великолепных комнатах пребывает его подданный? Так что пришлось Даго принять приглашение Зифики и вместе с двумя десятками лестков вселиться в подготовленные для него и Херима комнаты. В день объявления брака Зифики и Фулько Даго воссел на троне в парадном зале. Трон его окружил десяток лестков, рядом с ним встал Херим. Зифика привстала на колено перед Пестователем, то же самое сделал и Фулько. Каждый из них вложил свои ладони в ладони Даго, а тот покрывал их головы полой собственного плаща и говорил, что берет их в свое пестование.

Зифика пополнела. Одетая в костюм Дикой Женщины, с золотой повязкой на черных волосах, с серебряным щитом в руке – она казалась еще более прекрасной, чем раньше, более достойной плотского желания. Только Даго этой женщины не желал.

На Фулько был позолоченный панцирь и белый плащ. Становясь на одно колено перед Даго, он снял с головы свой шлем с павлиньими перьями, чтобы проявить честь и уважение перед повелителем. При этом он постоянно улыбался, как бы давая понять, что не испытывает к Пестователю никакой обиды, он даже забыл о том, что случилось у врат Серадзы. Но вот тела Зифики и Фулько, их гласа гласили ненависть.

После церемонии Даго вернулся к себе в комнату, приказав, чтобы у двери непрерывно стояли на страже по четыре лестка. Ему хотелось отдохнуть перед вечерним свадебным пиром, к которому уже готовились во дворе. На этом пиру могла случться измена, и потому Пестователь обеспечил себе право окружить себя десятком лестков. Ровно столько же вооруженных воинов было позволено ввести в зал и Зифика. Гостям, приглашенным на свадебный пир Зификой и Фулько не было дано права прийти с мечами и копьями, самое большее – с ножом у пояса, чтобы было чем резать мясо.

Так обеспечивал себе безопасность во время пира, тем не менее, улегшись отдохнуть на ложе, выстланном лосиными шкурами, безопасности не чувствовал.

Вошел Херим и передал ему просьбу Зифики, не пожелает ли Даго увидеть своего первородного сына, Кира.

- Передай ей, что мой сын в Гнезде, - гневным голосом ответил Даго.

Через какое-то время снова Херим пришел снова и спросил у Даго, не пожелает ли он принять графа Фулько.

- И о чем я должен с ним говорить? – резко заметил Даго.

- Он желает получить твой совет, господин. Слышал он, будто савроматские женщины убивают или же берут в неволю своих мужей. Опасается он Зифики. Желает в разговоре с тобой стереть все свои вины, забыть обиды и получить от тебя заверение, что супружество с Зификой будет для него безопасным.

- А как я могу ему в этом помочь? – рассмеялся Даго. – Я был мужем Зифики, но ведь живу. Ладно, проведи его сюда, но чтобы при нем не было никакого оружия.

Вошел граф Фулько, без панциря,, без оружия, без плаща. На нем был только суконный кафтан и обтягивающие шерстяные штаны. На груди у него висела золотая цепь. Улыбка на его губах, которой он столь щедро делился во время торжеств передачи в пестование, куда-то подевалась. Сейчас его лицо было серым, волосы на висках поседели.

Наемник тяжело уселся на лавку у стола.

- У меня предчувствие какого-то несчастья, - тихо заявил он.. – Она впустила в свое ложе, но любви не проявила. Я для нее – всего лишь меч против тебя, а ведь я после стольких лет бродяжничества хотел бы найти для себя спокойный угол. Я желаю править вместе с ней над Мазовией под твоей властью.

- А разве ты всегда не был оружием, направленным против меня? – спросил Даго.

- Нехорошо сталось под стенами Серадзы, но разве не было в том и твоей вины, Пестователь? Ты забрал у меня Арне, но я не поднял бунта. Ты обрек меня на нищету и голод в лагере над Неро, и я вновь не взбунтовался. Ты обещал, что если я первым встану у врат Серадзы, я смогу наконец наполнить животы и кошели, свой и собственных воинов.

- Это я был там первым.

- И как раз это разъярило меня, господин. Не смог я взять себя в руки. Нельзя ведь все время ломать гордость другого человека, потому что даже крыса бросится на тебя, если прижать ее к стенке. Вот я сбежал в Мазовию, а тут мною занялась Зифика. Считаешь ли ты, что она откровенно желает делить со мной власть над Мазовией?

В ответ Даго хлопнул в ладони и приказал одному из лестков принести им кувшин вина. Сам он предпочитал сытный мед или пиво, но слышал, будто бы в Плоцке у проплывавших по Висуле купцов покупали вино, а именно этот напиток пили властители во всем мире.

Лестк принес позолоченный кувшин с вином, позолоченные кубки и уже зажженный светильник, поскольку уже наступил вечер. Даго наполнил кубок графа Фулько.

- Выпей первым, - сказал он.

- Ты не веришь нам, господин, - с печалью заявил наемник. – Хорошо, я выпью первым, чтобы знал ты, что я не ношу измены в своем сердце.

И он выпил весь кубок до дна. Когда же прошло какое-то время, и ничего не произошло, Даго вновь налил вина в кубок графа Фулько, после чего наполнил и свой кубок.

- Я был мужем Зифики, а видишь – живу, граф. Подчини женщину себе или убей ее, -дал он совет наемнику.

- Тогда меня рассекут мечами ее савроматы.

Он поднес кубок к губам и опорожнил его. Даго и сам отпил из своего кубка, смакуя языком и небом удивительно сладкий вкус вина.

- Но ведь, насколько я слышал, несколько савроматов взбунтовалось против нее. Они даже захватили Рацёнж, причем, под твоим командованием.

- Это неправда, господин мой, - удивился Фулько. – Никто против Зифики не бунтовал.

Даго отвел от губ кубок.

- Никогда нельзя верить женщине, - задумчиво буркнул он.

Вдруг граф Фулько побледнел, пот покрыл его лоб, в уголках губ появилась пена.

- Зифика… нас… отравила, - еле произнес он.

Его язык перестал двигаться, глаза вышли из орбит, наемник напрягся и, словно срубленный столб рухнул на пол.

Даго сорвался с лавки. Вначале он схватил опертый о стенку Тирфинг и собственный щит, затем открыл дверь и крикнул четырем стоявшим на страже лесткам:

- Измена!

На ступенях и и в сенях уже топали тяжелые сапоги набегающих воинов-савроматов. Что могли сделать четыре лестка против десятков укрытых вражеских воинов? Не были никакой защитой и оставшиеся во дворе лестки, которые были размещены в комнатах, соседствующих с палатой Даго. Тогда Пестователь подбежал к окну и широко распахнул его, разыскивая взглядом пониже крыши какие-нибудь пристройки. По крыше он хотел попасть на валы, а затем и в лагерь собственных людей. Вот только крыши под окнами не было, только в полутора десятков ниже вымощенный булыжниками двор. Из ранней осенней темноты до Даго донесся страшный вопль – похоже, савроматы Зифики окружили лагерь лестков, и теперь там шел бой.

Фулько выпил два кубка отравленного вина. Даго – всего лишь глоток. Он таил в себе надежду, что яд не сможет его победить. Поэтому он опять метнулся к двери, чтобы совместно с лестками сражаться в сенях и мечом пробить себе дорогу. Неожиданно он почувствовал, что у него отказывают ноги, что из мертвеющей руки выпадает Тирфинг, красные круги вращались у него перед глазами. Под Даго подогнулись колени, и он упал на пол рядом с Фулько. Пестователю казалось, что его засасывает какая-то громадная черная воронка, что его касаются вытянутые руки Хлодра, Астрид и княжны Пайоты. Видел он графа Зигфрида Нибелунга и десятки других, которым он сам отрубил головы. Он видел себя – маленького мальчика, пасущего коров возле Черного Бора, склоненное над ним лицо Зелы и ее буйные светлые волосы. Из кружащегося мрака вылавливал он пожелтевшее лицо Гедании, Дунина Толстого, Повалы Старшего и многих других, которые встали у него на пути, чтобы погибнуть. В кратком проблеске сознания он был уверен, что летит в Навь, в чудовищный холод, который уже начал окутывать все его тело. А потом он потерял сознание.

Резня лестков длилась долго, потому что те, что находились во дворе, предпочли погибнуть, чем поддаться. Половину лестков в лагере у посада удалось выбить, но вторая половина прорвалась сквозь ряды нападавших, добралась до лошадей и вплавь сбежала через Висулу. Несколько из них утонуло, но более шести десятков добралось до Гнезда, неся известие про измену Зифики. Она и сама потеряла пятьдесят шесть наилучших своих воинов.

С тел Даго и Фулько савроматы содрали одежду. Голые и до странности изломанные, лежали они на полу комнаты между лужами красного вина, вылившегося из свалившегося кувшина.

- Я спасла тебе жизнь, Херим, - сказала Зифика, заведя канцлера и четверых своих воинов в комнату, в которой лежали Фулько и Даго, - поскольку ты один сочувствовал мне, когда меня изгнали из Гнезда. Я знаю о твоей любви ко мне, и я чувствовала, что ты всегда со мной в своих мыслях.

Увидел Херим нагие тела в комнате и заплакал:

- Что же ты натворила, Зифика? – мямлил он. – Разве ты не понимаешь, что ты отравила Пестователя? И теперь держава распадется, словно плохо выжженный горшок.

- Я буду здесь королевой Зификой, а мой сын – наследником Пестователя, - гордо заявила женщина. – Он ведь кровь от его крови, первородный сын, король Кир. Воины, забейте осиновый кол в грудь Пестователя, чтобы не вернулся он к нам жаждущей людской крови стригой.

- Нет, госпожа! – вскрикнул Херим. – Я любил его так же, как и тебя. Это он дал мне жизнь и волю.

Произнеся это, Херим снял с себя белый плащ и накрыл ним голое тело Даго.

- Следи за тем, что говоришь, Херим. Моя слабость к тебе может и пройти. Не мог ты любить его больше, чем меня. Он же был лжецом. Говорил, будто бы стал бессмертным, а ведь теперь лежит мертвый под твоим плащом. Власти моего сына поддадутся все его грады, а тем, кто окажет сопротивление, я отрублю головы, а трупы брошу в реку. Разве не учил нас Пестователь, что жестокость порождает страх, а страх родит любовь?

- Не станут тебя слушать лестки, Зифика, - вытирая слезы говорил Херим. – Ты требуешь называть себя королевой, а они ненавидят комесов и королей. Над королями, впрочем, высится император, а над императором был Пестователь. Так чем же станешь ты, если Пестователя не стало?

- Сопротивляющихся лестков передавлю, словно клопов, - мстительно заявила Зифика. – Если же кто признает Кира законным наследником, тот будет вольным, сохранит свои привилегии и власть. Тебя, Херим, я поставлю канцлером собственной державы.

Тот опустился перед ней на колени и поцеловал ее руку.

- Королева, - молил он, - я люблю тебя, но и его люблю. Позволь, чтобы я устроил для него похороны, достойные князя.

- Бросьте тела в реку, - приказала та своим воинам в ответ.

- Ты забыла, Зифика, что не только мне, но и тебе спас он жизнь, вытаскивая тебя из болота. А потом, разве не отправился он на помощь королеве Айтвар?

- Приведите сюда моего сына, Кира, который станет повелителем полян, - приказала Зифика. Когда же нянька привела трехлетнего мальчишку со светлыми как у Пестователя волосами, она взяла того из ее рук и указала ребенку на лежащие на полу тела. – Гляди, - сказала она. – Мертвым уже стал человек, который желал властвовать надо мной и над Мазовией. Так что делай, Кир, мертвыми тех, что пожелают над тобой властвовать, ибо в тебе течет кровь великанов, хотя Пестователь тебя не признал. – Сказав это, она пнула тело графа Фулько и с презрением сплюнула на него. Она указала малышу на тело, укрытое белым плащом Херима. – А вот тут лежит человек, который звался Пестователем и был твоим отцом. Он погиб, поскольку не признал тебя сыном и великаном. Он хотел создать великую державу от Сарматского моря до самых гор Карпатос, но это ты будешь творцом этой державы. Когда ты подрастешь, в тебе пробудится кровь великанов, из рода которых он происходил… Своими деяниями ты докажешь, что он лгал, называя тебя карлом.

Мальчик ничего не понимал из того, что здесь произошло. Он не проявил интереса к валяющимся на полу мертвым мужчинам. Кир отвернул от них лицо и с большим интересом поглядел на Херима и окружавших его, запыхавшихся от борьбы савроматских воинов.

- Бросьте тела в реку, - второй раз приказала Зифика.

Только воины не сильно спешили исполнять приказ, так как эти два мертвых тела на полу пробуждали в них страх. Хотя с графа Фулько и содрали одежду, а под плащом Херима едва-едва определялись очертания фигуры Даго, но им все время казалось, что эти двое все еще живы, и по причине кажущейся мертвоты они еще более грозные, чем были при жизни. В какой-то миг им даже показалось, что мертвый Пестователь дрогнул под льняной тканью плаща.

Белый плащ Херима спас жизнь Даго. Пестователь очнулся как раз в тот момент, когда Херим набросил его на него. Потому Зифика не заметила, что грудь Пестователя начала потихоньку подниматься, а рот жадно хватает воздух. Во всем теле он чувствовал неприятное роение, но вместе с ним уступала слабость и недвижимость конечностей. Он слышал каждое слово, высказанное Херимом и Зификой, под плащом начал осторожно шевелить пальцами и открыл, что к ним возвращается жизнь и сила. Ну да, он четко слышал каждое высказанное слово, даже догадался, что вокруг него творится.

Зифика отдала Кира няньке и обратилась к Хериму:

- Станешь канцлером моей державы, как был таким у Даго. Еще сегодня я вышлю своих людей в Крушвиц, Познанию и Гнездо, еще в Серадзу и к Ченстоху на границу с висулянами. Там они расскажут, что видели мертвого Пестователя, его Тирфинг находится в илих руках, а его белый жеребец ржет в моей конюшне. И с этих пор я, Зифика, являюсь владычицей полян, пока не подрастет мой сын, Кир, кровь от крови Пестователя. Кто отдастся в мою власть и в мое пестование, тот спасет свою жизнь и имущество; а вот если кто этого не слелает, будет мертв. Вождь моих войск, Ревин, выступит против Ленчицы и привезет мне Ольта Повалу, который взял меня силой и еще насмеялся надо мной, за что будет суров наказан, умирая в ужасных муках. Затем я уговорю Авданцев и Палуку, чтобы вместе со мной завоевали они Край Вольных Людей до самой реки Вядуи, не опасаясь повелителей пырысян. Новые земли мы отберем у эстов, ну а лишенные власти князя Сандомира, мы станем более могущественными, чем при Пестователе. Мой сын Кир победит Карака и висулян, и тогда мы сделаемся такими сильными, как Великая Морава.

Обо всем этом она говорила с настолько огромным возбуждением, как будто уже всего этого достигла. А ведь из комнаты еще не были вынесены тела Фулько и Даго. Потому Херим перебил ее:

- Не подчинятся тебе Авданец с Палукой. Не откроет тебе врат Спицимир, поскольку в Гнезде с ним сын Пестователя, Лестк. При известии, что Пестователь погиб, против нас выступят жаждущие мести эсты и все поморские народы. Я же говорил тебе, госпожа, что держава эта распадется словно плохо выжженный глиняный горшок. А что с Хельгундой? Ты забыла про ее права на трон Пепельноволосых? От войны с нами всех их удерживал только страх перед Пестователем. А будут ли они испытывать страх перед тобой?

- Замолчи! – крикнула Зифика. – Замолчи, иначе я пробью тебе грудь ножом. Разве не возбудит в них страх сообщение, что это я отважилась убить Пестователя, перед которым ты и другие дрожали от страха?

- Госпожа, я любил Пестователя, - слезливым голосом признался Херим. – Я любил его, потому что он исполнил все, что обещал. Были такие мгновения, когда рядом с ним я и сам чувствовал себя великаном. А ты, госпожа? Разве не было в тебе к нему хоть чуточку любви?

- Да, такие мгновения я испытывала. Только он гораздо сильнее любил власть, чем какую-либо женщину, чем собственного сына, от которого отрекся, считая того карлом. Сильнее его любви к власти оказалась моя любовь к Киру. Я не осуждаю тебя за то, что ты плачешь по Пестователю, поскольку это означает, что можешь быть верным.

- Ты тоже жаждешь власти.

- Но не для себя, - ответила та.

А потом повторила приказ:

- Тела бросьте в реку.

Только лишь теперь два воина схватили тело Фулько, двое других подняли покрытое плащом тело Даго и понесли его по коридорам, затем из ворот, через посад до самой пристани, где швартовались суда.

Даго услышал громкий плеск воды: это воины вбросили в Висулу тело Фулько. Потом те, что уже справились с графом, помогли тем двоим, что несли Даго.

- Тот первый был уже почти что недвижный и холодный. А у этого тело мягкое и теплое, - сказал один из тех, кто бросал тело Фулько в реку.

- Ничего, в речке остынет, - рассмеялся кто-то из четверых.

Другой сказал шепотом:

- Лестки рассказывали, что он был в Змеиной Пещере, и его сделали бессмертным.

- Нет таких чар, которые делали бы бессмертным, - прозвучал ответ, и все четверо стали раскачивать тело Пестователя. Когда же раскачал, бросили далеко от от помоста в погруженное в темноту течение Висулы. Белый плащ Херима тут же сдвинулся с тела и поплыл по поверхности воды, так что какое-то время четверка видела белое пятно на поверхности. Сам же Даго нырнул глубоко, а потом, практически бесшумно, выплыл на поверхность. Чувствуя, что конечности коченеют от ледяной воды, он скрылся за корпусом пришвартованного у пристани крупного купеческого судна. Воины ушли. На судне было слыш\но, как купцы переговариваются по-сарацински. У них Даго не мог искать помрщи, ведь они тут же выдали бы его тому, у которого нашли пристанище на пути. Рядом было пришвартовано другое судно, с ним колыхалась на волнах привязанная веревкой небольшая лодка, долбленка без весел. Дрожа от холода, Даго забрался в нее. Он чувствовал, как снова коченеют руки, ноги и все тело; если он сам хотел выжить, нужно срочно найти какую-нибудь теплую одежду. Даго потянул долбленку к борту судна и стал прислушиваться. На этом судне тоже пребывали сарацинские купцы и матросы, только их голоса доносились с кормы. Тогда Даго забрался на резной нос, перебрался через борт и погрузился в заполняющее трюм зерно. На ощупь он добрался до кучи льняных полотнищ, которые, с случае дождя, служили для того, чтобы накрыть груз. Два таких полотнища он забрал с собой на долбленку, затем перегрыз зубами конопляную веревку и позволил лодочке поплыть по течению реки, ладонями, словно веслами, направляя ее к левому берегу Висулы.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

КЛОДАВА

Рано утром, на песчаной прибрежной полосе Даго нашел кусок кремня с очень острым краем. Ним он порезал два куска льняной ткани, которые украл с купеческого судна, и сделал из них нечто вроде верхней одежды. После того он обвязал полотном ноги до самых колен. Ему было все так же холодно, вот только не было у него ни огнива, ни трута, чтобы разжечь огонь. Впрочем, дым мог выдать его местонахождение. На самой опушке дремучего леса острым краем кремня срезал он несколько елочек и сделал из них дротики с заостренными концами. Оружии это было примитивным, зато могло защитить перед дикими зверями. Вооруженный таким вот образом, Даго углубился в чащу, направляясь в сторону запада. Голода он не испытывал, но время от времени чувствовал в себе действие яда, проявляющееся в головокружениях. Шел он осторожно, как учила его Зелы, не ломая веточек, перенося тяжесть тела с одной ноги на другую. Движение разогревало Пестователя, так что ему сделалось гораздо теплее. Он не знал лишь того, куда ему следует отправиться. Где бы он ни появился, то ли в небольшом городке, то ли в Крушвице или Гнезде, еще раньше туда должны были добраться посланцы от Зифики с известием о его смерти, а так же о власти, которую захватила для себя Дикая Женщина. Умение правления людьми учило его, что человек по сути своей злой, и только лишь законы, навязанные чьей-нибудь властью, могут направить его в сторону добра. Он не мог рассчитывать на чью-либо дружбу или доброжелательность, раз его признали мертвым. Даго осознавал, что слабые поддадутся Зифике, а тот, что посильнее, воспользуется случаем, чтобы самому стать властителями хотя бы елочка земли и кучки людей, ибо нет ничего более сладкого, чем власть. Так куда мог он пойти, если никому не мог верить? Долго его учили, чем является государство, и какими законами оно управляется. Осознавал он и то, что созданное им в течение нескольких лет, в один миг распадется словно глиняный горшок – как верно определил Херим. Странно, но именно Херим, как сделал вывод Даго из подслушанного разговора, не принимал участия в заговоре, ба, он даже плакал над его телом и накрыл его плащом, из-за чего спас Пестователю жизнь, хотя сам об этом и не знал. Так что, быть может, имеется в людских существах крошка добра, но когда загорится солнце чье-нибудь силы, эта крошка тает, словно кучка снега под воздействием тепла. Так что приходилось опасаться савроматских воинов, нужно было избегать собственных воинов и богачей, так как васех их он держал в ежовых рукавицах, а всяческое человеческое существо всем своим телом и всей своей душой стремится к воле.. Он же, Даго, был тем, кто накладывал дань, раздавал жизнь т смерть, отбирал свободу.

В полдень сильное головокружение заставило Даго сесть под огромным дубом, чтобы передохнуть. Снова ему сделалось холодно, так как льняная ткань слабо защищала от холода поздней осени. Даго нашел яму от вывернутой ветром сосны, натаскал в нее листьев, накрылся ними, но трястись не перестал. Ничто не могло разогреть его тела, только бег через лес, сбрасывающий как раз листья, а те, падая на землю, наполняли чащу шелестом. А ведь трудно отличить шелест падающих листьев от шагов людей или подкрадывающегося зверя. Потому его мучила и необходимость все время быть настороже.

Прошло какое-то время, и теперь Даго испытал голод. У пущи должна была иметься какая-то граница, а там могли находиться какие-нибудь хаты, люди, еда. Как ее добыть, если у тебя было всего лишь несколько заостренных дротиков? Жажду он утолил в маленьком ручейке, попробовал набрать ежевики, но та уже высохла и голод не успокаивала. В конце концов, похоже, ближе к полудню, Даго почувствовал запах дыма и, ползя по гниющим листьям, выбрался на край поляны, где заметил хатку-мазанку и яму для выжигания угля, из которой сочился дым. Выходит, здесь жил угольщик или человек, выгоняющий смолу или деготь; но Даго знал, что только очень сильные и умеющие драться люди не боятся жить одиноко в лесу. А еще добытчики угля, смолы и люди, выгоняющие деготь из березовой коры, весьма часто были грабителями и охотниками. Поселялись они по несколько человек, и безоружный Даго, если у него не было чем заплатить, мог найти у них только смерть. В конце концов, всякое желание от встречи с ними отбивал лай своры собак, крутящихся у ямы и мазанки.

Потому Даго обошел жилище стороной и углубился в чащобу. Когда же настал ранний осенний вечер, вновь нашел он яму от вывернутого ветром дерева, закопался в листья и попытался заснуть. Он думал про охоту; одними только дротиками козла или серну убить было бы нелегко. Животные чувствовали запах человека на расстоянии и сбегали в глубину леса. А в лесу, выстеленном сухими листьями, подкрасться к зверю было крайне сложно.

На следующий день с рассвета и до заката Даго провел возле кроличьей норы, лежа на земле и трясясь от холода. Только перед самым закатом удалось точным броском прибить возвращавшегося из леса молодого длинноухого. Поедая его сырое мясо, Даго вновь подумал про Зелы, которая научила его охотиться в лесу, а прежде всего – внедрила уверенность, что главным для удачной охоты всегда остается терпение. Да, у норы он провел целый день, зато спать пошел не голодным.

Ночью Даго весь облился потом. Он простыл в реке, и теперь у него была сильная горячка. Попеременно, он то стучал от холода зубами, то вновь плавал в собственном поту. Утром же он почувствовал чудовищную слабость и уже не мог бежать, передвигаясь очень медленно и все время опираясь на дротиках. В конце концов, он дошел до края леса и увидел огромное пространство лугов с желтеющей травой. Где-то вдалеке была, похоже, вёска, так как на лугу пасся табун кобылиц с жеребятами. За табуном присматривало несколько подростков и два лохматых пса. Но как выловить жеребенка, если псы тут же почуют приближение чужого человека? К тому же у Даго, похоже, была сильнейшая горячка, потому что временами он терял сознание.

И вдруг пришло озарение. Ну да, именно собаки. Разве собачье мясо было хуже конского?

Ночью он выманил собак на опушку леса и пронзил их тела острыми дротиками. Те громко скулили, умирая, из-за чего из шалаша вышли мальчишки с факелами. Тогда Даго закинул себе на спину тело одной из собак и вновь скрылся в чаще.

Острым краем камня, который Даго забрал с берега реки, он разодрал пса на куски и начал есть сырое мясо. Пища была чудовищной, уже много лет Даго не ел необработанной пищи, потому несколько раз его рвало. Но, в конце концов, он утолил голод. Вот только горячки он ничем убрать не мог и с каждым мгновением чувствовал себя более слабым.

Тело пса могло ему хватить на пару дней. Даго нашел яму от поваленного дерева неподалеку от ручья, натаскал в нее листьев, и залег там. Когда возвращалось сознание, он полз к ручью и жадно пил, потом ел мясо и рвал. По ночам его неустанно мучил сухой и болезненный кашель. Наконец он совершенно утратил чувство времени, глаза у него начали гноиться, Даго не знал, сколько уже дней валяется он в лесной яме, что там снаружи: день или ночь, потому что иногда, когда посреди дня горячка отбирала у него сознание, ему казалось, что погружается во мрак.

В один прекрасный день Даго почувствовал себя лучше, горячка вроде как спала. Теперь его мучил голод; остатки собачьего мяса пропали. И он решил отправиться на охоту. Взял в руки заостренную палку, обнаружил место, куда к водопаду на ручье приходили серны и кабаны, влез на дерево и застыл на ветви. Вскоре он убедился в том, что в это время года покрывающие его тряпки никак не обеспечивали какой-либо защиты от холода. Тут еще пошел снег с дождем, он же трясся на безлистом дереве, опасаясь того, что не только не сможет убить какого-либо зверя, но что утратит сознание и упадет на землю. Стуча зубами и трясясь всем телом, он все же вытерпел до раннего вечера, и ему удалось вонзить острие своей палки в молодого подсвинка, который проходил под деревом со стадом кабанов. С огромным трудом притащил Даго убитого зверя к своей яме, разодрал острием кремня лохматую шкуру и вонзил зубы в еще теплое мясо. Потом его снова вырвало, вернулась горячка, и он потерял сознание.

Понимание действительности вернула боль в запястьях и щиколотках. С трудом Даго открыл гноящиеся глаза и понял, что пара людей несет его, свисающего с жерди, словно убитую на охоте серну. Третий копьем отгонял собак, пытающихся достать зубами его бок и выдрать кусок плоти. Люди не разговаривали один с другим, он тоже не стал к ним обращаться.

Долго они пробирались через болота, пока не очутились на огромной поляне, а потом на излучине реки, где стояло десятка полтора мазанок. В загородках из жердей паслись кобылы с жеребятами, очень крупные, наверное, купленные от ободритов, поскольку только в тех землях разводили таких рослых лошадей. Благодаря огромным коням в течение длительного времени, как Даго сам слышал при дворе Людовика Тевтонского, конники ободритов побеждали конников саксонцев в неустанных боях, которые вели тевтоны вели с племенами склавинов между Альбис м Вядуей. Из вёски напротив двоим носильщикам выбежала куча мужчин, женщин и детей. Даго услышал, как они переговариваются:

- Лесной человек! – кричали они. – Лесной человек!

До Даго дошло, что его длинные, взлохмаченные волосы и лицо с многодневной щетиной делали его похожим на того лесного человека, которого и он сам убил на самом пороге своего зрелого возраста в пуще возле дворища Зелы.

- Он жрал сырое мясо подсвинка. Он болен, - объяснял остальным один из несших его мужчин. Потом то же самое они повторили старцу со сгорбленной спиной и совершенно седыми редкими волосами. Старец опирался на искривленном посохе, который, наверняка, был символом власти. Тотосмотрел свисавшего с жерди Даго и, видя, что пленник шевелит веками, сказал, указывая на него пальцем:

- Лесной Человек. – После того он указал на себя и людей из вёски: - Конееды, конееды…

Даго в ответ промычал что-то непонятное и снова потерял сознание. Очнулся он, когда какая-то старуха вливала ему в горло горячую похлебку. Сам он находился в большой клетке из крепких дубовых жердей. Пара молодых мужчин вставляла выломанные в одном месте прутья, заменяя их новыми и связывая их лыком. Дно клетки покрывала гнилая трава и медвежьи экскременты. Пестователь догадался, что здесь, по обычаю склавинского народа, здесь держали медвежонка, схваченного в лесу, когда убили медведицу. Медвежонок, наверняка, вырос в здоровенного зверя, в один прекрасный день он выломал прутья в клетке и ушел в чащобу. Таких медведей, немного прирученных и воспитанных людьми, продавали купцам, которые их дрессировали, учили танцевать и делать разные трюки. Теперь же, вместо медведя, этим людям удалось схватить лесного человека и, быть может, точно так же, как и медведя, они собирались его немного приручить и продать.

Похлебка прибавила Даго сил. Он полностью обрел сознание, но решил этого не показывать. Он решил, что ему не следует заговаривать с жителями вёски, так как повсеместно считалось, будто бы лесные люди не умеют разговаривать. Старуха ушла с пустой миской, потом пришел старик и накрыл Даго вшивым старым тулупом. Молодые люди исправили прутья, после чего двери замкнули на скобу. Даго остался сам в клетке, разогретый горячим варевом, он даже притворялся, что все еще не пришел в себя. Сквозь прищуренные веки он следил за жизнью в вёске.

Клетка стояла на берегу реки. Над берегом стояли и мазанки. Люди выглядели очень бедными и были очень малорослыми. Если бы Даго выпрямился, они доставали бы ему, самое большее, до плеча. До него дошло, что его схватили выродившиеся карлики из какой-то затерянной в глухом лесу вёски. Все они принадлежали к одному роду, спаривались друг с другом, вырождались, многие из них были безумными. Ежеминутно Даго слышал визгливые смешки, мужчины подталкивали один другого, все время между ними вспыхивали негрозные драки, которые заканчивались идиотским смехом. Лица этих людей – и мужчин, и женщин – были уродливыми, со странной гримасой, словно бы приклеенной к губам. Питались они, похоже, в основном, конским мясом. Эти люди разводили лошадей, полей не обрабатывали, потому из десна гноились. "Конееды" – так они сами себя называли, а может их кто-то так назвал, а эти люди приняли это слово в качестве своего родового имени. Так мог ли он сказать им, кем является на самом деле, что он – властитель Гнезда, Крушвица и Познании? Даже если предположить, что они что-то слышали о повелителе в Гнезде и сообщили о нем кому-нибудь в граде, он не был уверен, не правит ли там уже Зифика, и не ждала ли его от нее судьба хуже, чем у этих людей-карликов.

Даго замети, что любое дело очень быстро их поглощало, а потом столь же быстро они о нем забывали. Случались такие дни, когда он не получал ничего в качестве еды и питья, а потом приходили дни, когда с раннего утра вокруг клетки собирались, в основном, малые дети и кололи его палками, пока Даго не укрылся в самом отдаленном углу. Дети были самыми жестокими, они плевали в пленника, бросались комьями грязи и камнями, но их интерес привел к тому, что о нем – наконец-то – вспомнил старик – староста вёски. Даго стали приносить то кусок жареной конины, то кувшин с водой, то горячую похлебку, сваренную на конском мясе. Когда упал первый снег, в клетку бросили еще один бараний тулуп, под которым с тех пор Даго лежал день и ночь. Он все еще чувствовал себя слабым, к вечеру возвращалась горячка. Даго размышлял о побеге, который не казался ему чем-то сложным, но он понимал то, что пока не вернутся силы, в лесу все так же будет грозить болезнь, а может и смерть. Он понимал, что выглядит, наверное, ужасно, ведь все его тело покрывал толстый слой грязи, волосы на голове слиплись стручками, лицо покрывала многодневная щетина. Только у этих людей, похоже, просто не имелось чувства красоты, во всяком случае, отвратительным он им не казался. Он тоже не брили лицо, ходили в каком-то тряпье или в конских шкурах, плевали кровью и гноем их гниющих десен. Лишь одно, казалось, доставляет им радость и вызывает всеобщее любопытство: копуляция друг с другом. Даго был свидетелем того, как какой-то мужик на глазах жителей всей вёски насиловал на вид десятилетнюю девчонку, а другие только радостно хихикали. Сами они спаривались на глазах у других, и это было чем-то вроде их самой замечательной забавы, ибо все с громадным удовольствием наблюдали за тем, как этим занимаются другие. Для Даго все они были стадом кур и петухов. Когда выглянуло солнце, мужчины грелись под мазанками, когда же кому-то из них захотелось, он попросту набросился на проходящую женщину или девицу, хватал ее, а та покорно стояла, ожидая, когда мужчина поимеет ее, словно жеребец кобылу. И точно так же, как взрослые, вели себя и дети. Все они бегали в длинных рубашках, несмотря на мороз, у всех не было обуви. Радостный гогот этих вырожденцев вызывал вид псов, пытавшихся насиловать маленьких девочек, которые сами выставляли им сои попки. Девицы постарше вынуждали к половому сожительству недорослых пацанов, из-за чего их половые органы всегда были набухшими и неестественно огромными. Самым приятным занятием девчонок, которым не исполнилось десяти лет, было играться с собственными клиторами и вытягивать их в длину, так что у девиц постарше те свисали словно опавшие мужские члены. И если какая из них вытянула клитор больше всего – что охотно показывала даже ему, сидящему в клетке – тем, похоже, имела больший успех у представителей противоположного пола. "Гады, отвратительные гады", - так думал о всех них Даго, размышляя над тем, а сколько еще в глухих чащобах имеется таких вот мест, огороженных трясинами, где живут одичавшие и выродившиеся племена и роды. И можно ли было их считать людьми или только человекоподобными существами. Иногда Даго ходил по клетке, чтобы вернуть кровообращение ногам, вернуть силу мышцам. В такие мгновения к клетке подбегала целая куча детей и взрослых, удивляясь высокому росту пленника, представляя себе громадную силу, которую когда-то должны были скрывать его ныне увядшие мышцы.

Как-то раз в клетку запустили молодую женщину, которая тут же грохнулась на колени, повернулась к Даго задом и обнажила голые ягодицы. Жители хотели, чтобы Даго, словно здоровенный жеребец, покрыл карликовую кобылу и принес им более рослое потомство. А когда Даго с отвращением отвернулся от женщины, между прутьев клетки они сунули колья и так долго кололи пленника, что тот приблизился к женщине, ожидавшей, чтобы ее покрыли. В конце концов, весь в крови от острых концов кольев, силой воображения Даго заставил себе представить Хельгунду и возбудить в себе телесное желание. На глазах местных обитателей он вошел в женщину, а те издавали при этом громкие вопли радости. А потом она покинула клетку, а у Даго появилось чувство, будто бы он перестал быть человеком, а сделался животным. Это чувство было настолько сильным, что, наконец, случилось то, чего он более всего опасался – пришло безумие. С этих пор он иногда ворчал, словно волк, на проходящих мимо клетки, а по ночам даже начал выть от отчаяния. Не знал он, каким образом бороться с нарастающим в нем сумасшествием. В конце концов, Даго пришел к выводу, что единственным спасением для него будет речь. Он обязан начать говорить. Вот только не убьют ли его, если удостоверятся, что он не Лесной Человек, а кто-то чужой и по этой причине грозный? Кто мог знать, как в такой ситуации поведут себя выродившиеся и обезумевшие существа?

Однажды зимним днем Даго заметил, что женщины подрезают ножницами волосы на головах всех взрослых мужчин. Он догадался сразу же, что эти выродки кому-то принадлежат, что они чьи-то невольники, что это для кого-то кормят они табуны лошадей на огромной лесной поляне. Кто-то вскоре должен был прибыть сюда, чтобы забрать дань в лошадях. Хорошо, и как этот кто-то отнесется к закрытому в клетке Лесному Человеку? И кем является хозяин этой вот лесной вёски? Не является ли он врагом Пестователя – если вдруг узнает в нем Пестователя.

В тот же день Даго принял решение. Он уже был настолько силен, чтобы сражаться за собственную жизнь. Ночью он развязал лыко, связывающее два дубовых ствола, и когда утром к нему пришла женщина с жареным куском конины, который она сунула между прутьями клетки, Даго вырвал скобу, схватил два дрына и за пронзительно кричавшей женщиной поспешил к мазанкам.

Крик женщины выманил десятка полтора мужчин, которые сразу же бросились на Даго. Но он раскрутил свои оглобли и повалил храбрецов на землю. В толпе он увидал старика-старосту и обратился к нему:

- Дайте мне есть! Хлеба! Пива! Побольше жареного мяса.

Старик согнул шею перед Даго.

- Кто ты такой? – спросил он.

- Я вольный Господин! – воскликнул тот. – А если кто-нибудь подойдет слишком близко – убью!

Жители вёски были поражены тем, что их пленник способен говорить, что он – не Лесной Человек. Даго успел заскочить в мазанку старосты, где нашел копье с железным наконечником. Вооруженный им, он встал перед кучей выродков и вновь заговорил:

- Принесите мне жареного мяса. Дайте мне похлебки. И хлеба!

- Нет у нас хлеба, - ответил старец. – А мясо получишь. М же конееды.

- Я поселюсь в твоем доме. Сделайте мне одежду из меха. Я буду вашим Господином.

- У нас уже есть господин. Это Клодава, - пояснил старик.

- Убью Клодаву! – крикнул Даго. – Я стану вашим Господином.

Он поселился в мазанке старика, и конееды уже не доставляли ему никаких неприятностей. В мазанке все время горел очаг, и было тепло. Из согреваемого тела ушла горячка, а питаясь жирным конским бульоном, Даго в несколько дней обрел силы. Он мог разговаривать со стариком – и это отогнало безумие. В вёске конеедов имелся всего один топор. Даго забрал его и изготовил себе щит. С копьем и щитом он уже был готов вступить в бой. Местные сшили ему одежду и сапоги из собачьих шкур – все теплое и удобное. Когда же пришли сильные морозы, из той же собачьей шкуры для Даго сшили шапку с ушами. От старика Даго узнал, что вся вёска и населяющие ее выродившиеся люди, пастбище и лошади, за которыми местные следят – все принадлежит Госпоже Клодаве, которая владеет градом в половине дня конской езды отсюда. Это женщина, муж которой пал в бою с Гизуром, у нее есть три сына, быстрых к драке и сильных, только сама она даже более воинственная и сильная. Каждой зимой – ведь в любое другое время года вёска была попросту недоступна – она приезжала за лошадями, забирала их в свой град, а потом продавала в Гнездо или Крушвице. Как правило, потом целый год она и не заглядывала к конеедам, совершенно не беспокоясь про их судьбу и жизнь. Очень скоро она должна прибыть сюда с сыновьями за новыми лошадьми, выросшими с прошлой зимы.

Еще о Госпоже Клодаве Даго услышал, что она, вроде как, когда-то была невольницей, родом с дальнего севера, а звали ее Хельгой. После какого-то дальнего похода Господин Клодава привез ее в собственный град вместе с другой добычей, потто у него с ней появилось трое сыновей, в конце концов, он сделал ее своей женой и вольной женщиной. То есть, по рождению была она норманнкой, и Даго уже не так опасался встречи с ней, так как ему не трудно было изображать из себя затерявшегося в пуще норманна. О других делах, творящихся за пределами вёски, старец не знал. Никогда, будучи невольником, не был он ни у Клодавы, ни в каком-либо другом граде.

- А как тебя зовут? – спросил Даго у старика.

Оказалось, что у того нет никакого имени. Ни у кого в этой вёски имени не было. Стариув называли Стариком Конеедом; других называли по какому-нибудь особенному признаку: Конеед Хромой, Конеед Косоглазый, Конеед Толстый.

Они не умели ездить верхом, жителям вёски было запрещено объезжать лошадей, даже садиться на них. Лошадей они могли только кормить и питаться ними. В веси не было ни единого седла, после долгих поисков обнаружили протертую узду и удила. Даго исправил упряжь, устроил себе нечто вроде седла и стремян из лыка. Ему привели кобылу, уже объезженную сыновьями Клодавы, но оставленную здесь, поскольку та отличалась своей плодовитостью. И вот когда он забрался на нее – окончательно поверил в то, что является их Господином.

Странно, но когда Даго выкупался в бочке, заполненной горячей водой, сбрил ножом щетину со щек, помыл волосы и расчесал их, надел теплую одежду из собачьих шкур, уселся на коня, вооруженный копьем, щитом и топором – вновь он почувствовал себя повелителем. А еще его охватила давняя Жажда Деяний.

С момента бегства из Плоцка в его теле все время действовал яд, потом он простудился и, похоже, у него было воспаление легких. Лишенный сил и замкнутый в клетку людьми-выродками, он сам чувствовал себя зверем и даже не пытался думать о том, кем был до сих пор, поскольку, как сам думал, подобные воспоминания могли пробудить в нем сумасшествие. Не думал он и про месть Зифике, о том, что случилось с его державой, с Херимом, Спицимиром, Авданцем и Палукой. Все это время его мысли нацелены были на выживание – и он выжил. А теперь ожили воспоминания и начались бессонные ночи, во время которых кровь вскипала в нем при мысли о Зифике, об измене, о перенесенном им унижении. "Буду убивать, убивать, убивать…" – шипел он по ночам, словно свернувшийся в клубок змей. И строил в голове десятки планов, каким образом вернется в Гнездо и вернет себе трон Пестователя. Вот только утром каждый из этих планов казался ему нереальным.

Поначалу он носился с намерением воспользоваться карликовыми конеедами после того, как они научатся биться на копьях или палках. Он хотел посадить их на лошадей и по замерзшим болотам отправиться с ними к Клодаве, победить ее, добыть лучшее оружие. Только выродки в большинстве своем были не в себе, пугливые, они быстро теряли интерес к обучению чему-либо. Особенно странным в них был страх перед сидением на лошади, хотя ведь они не занимались ничем другим, как только разведением этих животных. Так понял он, что должен отсюда уехать в одиночку, причем, как можно скорее, прежде чем сюда прибудет Клодава со своими сыновьями и вооруженной стражей. То есть, необходимо было покинуть это место до ее приезда. Но с другой стороны, он не знал, кто Клодава такая, кроме того, что она госпожа конеедов и вдова, муж которой был убит Гизуром. Означало ли это, что ее муж был лестком? Если так, тогда ее нужно было ждать и открыть ей свое имя, попросить убежища и лучшего оружия. Вот только мог ли он рассчитывать на чью-либо лояльность? Если Зифике удалось захватить державу полян, всякий, кто выдал бы ей Пестователя, имел право рассчитывать на большую награду. Так что было лучше уйти отсюда, украдкой приблизиться к какому-нибудь граду, схватить кого-нибудь и в первую очередь добыть сведения обо всем, что произошло в краю с момента его бегства. Вот только все эти планы перечеркивал страшный мороз и глубокий снег. У него еще случались головокружения – похоже, это были последствия отравления. Еще он боялся того, что резкий, морозный воздух вызовет возвращение болезни; лучше всего он чувствовал себя у очага в мазанке Старца конееда. Так что он не спешил с тем, чтобы покинуть вёску, и, в конце концов, сама судьба решила за него проблему.

Как-то в полдень услышал он во дворе щелкание бича, резкие голоса и переполненные страхом вопли выродившихся людей. Выбежав из мазанки, он увидал на рослом коне громадную женщину с копной рыжих волос на голове. Эта женщина – которой на глаз было лет сорок – была вооружена луком, мечом и щитом, в правой ее руке был необычно длинный бич. Женщину сопровождали три молодых конных воина в шлемах, а еще ьри конюха, вооруженных копьями и щитами. Длинный бич этой женщины – Даго сразу же догадался, что это была Клодава – был необычайно подвижным; раз за разом он громко щелкал, время от времени его кончик доставал кого-то из конеедов. У Клодавы, вроде как, и не было причин бить выродков, но таким вот образом она показывала, что это она здесь хозяйка, требующая послушания во всем.

- А ты кто такой? – удивленно спросила она у статного мужчины, стоящего перед мазанкой мелкорослого старика.

Даго сделал вид будто бы не понимает язык склавинов. На языке донск тунга он сказал:

- Мое имя Эрик. Я свободный норманн.

- Был свободным! – крикнула Клодава в ответ на том же дунск тонга. Свистнул ее длинный бич, конец его обернулся вокруг тела Даго и бросил его на снег. Ей это не удалось бы, но именно в этот момент у него закружилась голова, возможно, от резкого воздуха на дворе, и он почувствовал страшную слабость; копье и топор выпали у него из рук.

Сыновья Клодавы соскочили с коней и связали руки Даго за спиной.

- То, что ты норманн, я сразу же поняла по твоим светлым волосам, - заявила Клодава. – Слышала я, что какая-то группа норманнов из Юмно спустилась АО Вядуе до самой Варты, а потом поплыла вверх уже по ее течению. Вас разбили, а тебя я возьму в свои невольники.

- Он Лесной Господин. Это Лесной Господин! – вопили выродки, показывая пальцами на Даго и как будто бы обвиняя его в чем-то.

Даго обеспокоился тем, что они могут сообщить Клодаве, что их недавний пленник знает язык склавинов. Только женщина считала конеедов за зверей, и все их вопли для нее были что собачий лай. Она разогнала местных ударами своего бича.

- Обрежьте ему волосы, потому что он невольник, - приказала она по-склавински одному из своих сыновей.

- Остановись, госпожа, - обратился к ней Даго на языке донск тунга. – Ты вновь сделаешь меня свободным, потому что весной я покажу тебе место, где, прежде чем нас разбили, мы спрятали всю свою добычу.

- И так все расскажешь, когда тебя припекут раскаленным железом, - сказала та пренебрежительно. Но тут же она сделала жест рукой, удерживая сына от того, чтобы обрезать волосы Даго. Взгляд ее больших голубых глаз скрестился с взглядом Даго, и ее поразила странная сила, исходящая от того мужчины. Инстинктивно, без участия сознания, словно у чувствующего опасность зверя, что-то говорило ей, что это человек необыкновенный. Он стоял перед ней гордо, несмотря на связанные руки, голова его была откинута назад, как будто бы он ей что-то приказывал, а его лицо казалось ей чрезвычайно красивым.

Женщина не занималась новым мужчиной до наступления вечера. Она оставила Даго под стражей одного из своих сыновей, сама же с двумя остальными и конюхами отправилась к длинному сараю, где конееды зимой держали лошадей. Там она отобрала десяток дородных жеребцов и сразу же приказала гнать из в пущу той же дорогой, что и прибыла сюда. После того ее сыновья усадили Даго на кобылу-двухлетку и, щелкая бичами, всей кучей отправились за табуном и конюхами. Можно было подумать, что женщина не желала ни мгновением дольше необходимого оставаться среди конеедов, так она их презирала. Вскоре они догнал конюхов и жеребцов. Смеркалось, но ночь предполагалась видной, лунной. Клодава подъехала к Даго и поровняла своего коня с его кобылкой.

- Откуда ты, Эрик? – спросила она.

- Не стану я, госпожа, отвечать на твои вопросы, пока мои руки связаны. В них застаивается кровь, и они сильно болят. Ты же знаешь, что я не убегу. Впрочем, мог дать тебе свое слово рыцарское слово.

- Ты говоришь так нагло, что у меня возникает желание ударить тебя бичом. Но вот уже более двадцати лет я не разговаривала на своем давнем языке.

Сказав это, она вынула из-за пояса нож и перерезала веревку, связывающую руки Даго.

- Сама я – Хельга с берегов озера Ветер. А ты откуда родом?

- Из Бирки, - легко солгал Даго. А затем взорвался гневом: - Почему, госпожа, ты не убила всех тех выродков, конеедов? Они же спариваются друг с другом, брат с сестрой, отец с дочерью, мать с сыном. Их проклятая, выродившаяся кровь отравляет весь народ.

- А какое тебе дело до этих людей? – с любопытством и какой-то щепоткой подозрительности спросила женщина. – Ты приплыл сюда из Юмно, чтобы убивать и грабить. За награбленные тобою сокровища спасешь свою жизнь, хотя я должна была бы тебя убить, так как ненавижу вас, из Юмно. Когда-то я неплохо торговала лошадями с Пепельноволосым. За одного коня он давал дюжину коров. А потом из Юмно пришли такие как ты, во главе с Гизуром. Они заперли Пепельноволосого в башню и правили настолько жестоко, что родился Пестователь. Из-за страха перед ним они начали еще сильнее грабить. Они напали на мой двор и забрали всех лошадей. Тогда погиб и мой муж.

- А что случилось с Пестователем? – спросил Даго.

Женщина пожала плечами.

- Его отравила королева Зифика из Мазовии. Теперь она правит в Крушвице, а весь край в огне войны. Говорят, что князь Карак добрался до Серадзы. Впрочем, а какое тебе до этого дело?

- Нет у меня в Бирке родительского наследства. Возможно, останусь здесь, если кто-нибудь предложит мне меч и щит. Так что интересно, на какой мне стороне встать.

- На моей, дурачок, на моей. Я зарабатываю на жизнь, которые для меня выкармливают три вёски конеедов. Теперь здесь каждый обязан защищать себя самого. От Карака, от Зифики, от Спицимира в Гнезде, от Авданца в Гече. Каждый желает присвоить моих лошадей, поскольку мой муж купил у ободритов огромного жеребца, и потому мои лошади более рослые, чем у других.

- Нас разбили лестки Пестователя возле Познании, - соврал Даго.

- нету уже Пестователя, парень.

- Меня зовут Эрик.

- Нет уже Пестователя, Эрик. Зифика таскает повсюду его белого жеребца, показывает его меч, доспех, Святую Андалу. Но только Крушвиц открыл перед нею врата. Спицимир правит в Гнезде и Познании от имени первородного сына Пестователя. Самый старший сын Авданцев самовольно объявил себя комесом. То же самое сделал и Палука в Жнине. А теперь вот надвигается Карак.

- Карак? Князь Карак? – удивился Даго. – А у этого что общего со всем этим?

Клодаву удивила заинтересованность норманна делами народа, на который сам же и напал с какой-то бандой разбойников. Но, поскольку просто так ехать было скучно, она начала рассказывать:

- У градодержца Кендзержи в Крушвице появилось несколько савроматов, они рассказали про смерть Пестователя, и Кендзержа сдал град королеве Зифике. А поскольку от нас ближе всего до Крушвица, теперь мы являемся подданными этой Дикой Женщины. Но вот Ленчиц ей захватить не удалось. Она желала захватить Ольта Повалу, но тот как раз был на охоте. Ленчиц тоже не сдался, так как его защищает молодая жена Ольта Повалы, самая младшая дочка умершего Ленчица Белого. Чуть позднее Зифика послала своих людей в Гнездо, которым правит страшный убийца, Спицимир. Тот же к послам Зифики отнесся, словно к собакам, отобрал у них оружие хорошенько угостил батогами и заявил, что теперь он будет править Гнездом от имени законного сына Пестователя, малолетнего Лестка. Говорят, что, опередив посланцев Зифики, Спицимир со своими воинами отправился в Познанию, убил там градодержца Гоствита и сделался повелителем еще и Познании. Когда же послы Зифики прибили в Геч, там как раз умирал воевода Авданец, которого на охоте порвал медведь. Самый старший сын Авданца убил послов Зифики и объявил себя комесом. Точно так же поступил и Палука в Жнине. Нет уже державы Пестователя, зато имеется целых два комеса, Авданец с Палукой и повелитель Гнезда и Познании. А еще королева Зифика, что правит в Мазовии и Крушвице. Узнал об этом повелитель висулян, Карак, и перешел границу. Он добыл Серадз, но потом его поход остановили мороз и снег. Рассказывают, что его жену, Хельгунду, что была супугой князя Перпельноволосого, отравили. Зифика обвиняет в этом отравлении Карака, так как его дети имеют право на трон в Гнезде, а Зифика желает на тот трон посадить своего сына, Кира. Это она отравила Пестователя, так что, возможно, именно она отравила и Хельгунду. Как бы то там ни было, но из всего этого вышла война, и теперь каждый должен сам себя защищать²⁴.

- Спицимир тоже объявил себя самовластным комесом?

- Нет. Он назвал себя новым Пестователем, что опекает дитя Пестователя Даго вплоть до его совершеннолетия. А ты, Эрик, почему так интересуешься этой страной?

Расспрашиваешь меня так, словно бы знал всех этих людей?

- Я ведь прибыл сюда не как грабитель, госпожа, но чтобы принять военную службу у Пестователя или у какого-нибудь из его воевод.

- Но ведь грабил, раз знаешь, где находится спрятанная добыча.

- Я делал то же, что и другие, госпожа. Но если все идет так, как ты рассказываешь, вскоре этот край захватит князь Карак.

- Возможно, он и победит Зифику, но ни Гнезда, ни Познании не добудет. Не победит он и Авданцев с Палукой. Да, он отомстит Зифике и возвратится в собственный край, а ты, если ищешь службы, то, возможно, найдешь ее у меня. Если только хорошо владеешь мечом… - прибавила она.

Даго осмелился спросить:

- А тебе, госпожа, Пестователь нравится?

- А за что это он должен был мне нравиться? – пожала та плечами. – Когда он отправился в поход на Крылатых Людей, приказал забрать у меня лошадей, обещая заплатить золотом. Только я того золота так никогда и не увидела. Уж лучше, когда каждый остается со своим и сам себе хозяин.

- Твои сыновья – они не лестки?

- А с чего это им становиться лестками? – удивилась женщина. – Разве нет у них своего града, Клодавы? Лестками сделались лишь такие, у которых ничего не было, но которые все хотели захапать. Теперь их савроматы выискивают по лесам и выбивают, словно бешеных собак. Весной проведешь меня к своим сокровищам, а потом можешь остаться у меня на службе. Получишь меч со щитом и, возможно, даже кольчугу. Теперь каждый должен заботиться про собственный град и свою защиту.

Даго молчал. Тогда Клодава спросила у него:

- Ты много поездил по свету?

- С аскоманнами плавал по холодным морям, с нарентами – по теплым. Что хочешь узнать?

- Слышал ли ты когда-нибудь, чтобы какой-нибудь человек вошел в пещеру, полную змей, выкупался в зачарованном котле и обрел бессмертие?

- Да, госпожа. Если такой не испугается змей и вступит в тайные пещеры, если выкупается в котле древних кельтов, такой может обрести бессмертие.

Женщина со злостью сплюнула вбок:

- Некоторые из лестков заявляют, будто бы они были с Пестователем у входа в тайные пещеры в Вендийских Горах. Он вступил туда, выкупался в котле и получил бессмертие. Они утверждают, что яд не мог убить его, и через какое-то время Пестователь вернется как повелитель.

Даго опустил голову, чтобы свет восходящей луны не заглянул ему в лицо.

- Может быть и такое, госпожа.

Клодава чмокнула коню и поскакала вперед, чтобы подогнать конюхов, ведущих табун лошадей через лес. Эта женщина нравилась Даго, хотя она и не любила Пестователя, и никто из ее сыновей не был лестком. Несмотря на свои годы, лицо ее сохранило остатки давней красоты, волосы под шлемом все так же оставались светлыми и буйными. Рослая, в богатой кольчуге, имеющей не менее два десятка тысяч колечек из проволоки, за поясом у нее был длинный боевой нож, который франки называли "саксы", но, в основном, она пользовалась бичом из твердой бычьей кожи. Ее бич раз за разом резко щелкал, то в воздухе, то на шее конюха или даже какого-нибудь из сыновей, к которым она относилась с превосходством, не известным у склавинских народов. Но ведь сама она была родом с берегов озера Ветер. Правда, сама она не знала новых способов боя или вооружения; ни ее сыновья, ни конюхи не носили мечей, а только лишь кистени, копья, топоры и продолговатые щиты. На головах у них были куполообразные шлемы без наносника. У конюхов имелись еще и пращи, чтобы метать камни.

Наступила ночь. Прежде чем взошла Луна, Даго увидел свою чрезвычайно ярко светящуюся Звериную звезду. Подумал он с надеждой, что вот, замкнулся наконец-то невидимый магический круг его жизни, а он пересек его и начал жизнь заново. Разве в самом начале своего путешествия к отцовскому наследию не встретил он человека, сидящего в клетке, а потом и сам очутился в клетке? Вот только того человека освободил из клетки он, а вот из другой клетки он освободился сам, что означало, похоже, что когда-нибудь вновь станет могущественным властителем. Разве не одарила его Эпония долголетием в тайных змеиных пещерах? "Никогда, никому и ничему не поверю я", - клялся Даго сам себе.

В средине ночи приблизились они к обширным пространствам парящих на морозе трясин. В легком тумане и в сиянии луны увидел Даго островок, к которому вела дорога из бревен и мост над болотами. По обычаю склавинских народов град был возведен среди болот, его окружили валом и двумя рядами частокола, то тут, то там увенчанного конскими черепами. Где-то неподалеку должна была когда-то проходить граница с краем Крылатых Людей, и их любовь к лошадям проникла даже сюда.

Открыли ворота из толстенных досок, все заехали на тесное подворье с сараями для лошадей и жилищами для слуг, со старым деревянным домом-дворищем с покатой крышей, сейчас покрытой снегом. В дом Даго не впустили, указав для ночлега место в конюшне возле пригнанных лошадей. Еще он получил миску похлебки с куском разваренной баранины. Одежда, сшитая конеедами, была теплой, так что здесь, в конюшне, можно было не опасаться мороза и возврата горячки.

Сразу же бросалось в глаза, что приветствовать Клодаву из сарая вышли всего несколько свободных, потому что с длинными волосами, вооруженных кистенями мужчин, и несколько слуг-невольников, в основном, выродков. Даго подумал, что Клодава охотно примет его на оружную службу, раз весь край в огне, и каждому приходилось защищаться от остальных. "Останусь тут до весны, наберусь сил. До весны осталось недолго", - принял решение Даго. Ибо все, что было в нем сознательного, приказывало не спешить с поступками и быть максимально осторожным. Вот что с того, что самым простым казалось, к примеру, украсть в Клодаве коня и поскакать в Гнездо, в Геч или же в Жнин. Разве не учило искусство правления людьми, что одно дело – править от имени сына покойного Пестователя, а другое – отдать власть беззащитному Пестователю и вновь сделаться его слугой? Поступит ли так же и комес Палука? Ибо существует только названное, а Пестователя Зифика назвала умершим. Тот, кто будет иметь выгоду от Зифики, повернется спиной к живому Пестователю и скажет: вот он – Лже-Пестователь. Клодава упоминала, что многие лестки верят в возвращение бессмертного Пестователя. Так что теперь одно именование должно встать против другого именования. Книга Громов и Молний говорила, что в подобных случаях победит то именование, которое будет подкреплено большей силой. А ведь он сейчас был слабым и безоружным.

- Никому не верь, - шептал сам себе Даго.

Утром, раздевшись до пояса, новь попробовал он закалять собственное тело, моясь в ледяной воде. Его окружила кучка девиц, которым любопытно было узнать пленника, приведенного от конеедов. Нравился им этот высокий, плечистый мужчина с красивыми чертами лица и белыми волосами. Хихикая, они заговаривали с ним, но тот делал вид, будто бы не понимает склавинской речи. Наконец вышла из двора Госпожа Клодава и щелчком бича разогнала девиц, словно стайку птичек.

С удовольствием поглядела женщина на обнаженный торс норманна, на трепещущие под кожей мышцы. Со смерти мужа не удовлетворила она свои женские телесные желания, поскольку никто из ее окружения не казался ей того достойным. Но вот норманн был здесь чужим, возможно, он и вправду обладал сокровищами, большими, чем имелось у Клодавы, тем самым он превышал всех. Отозвались погруженные в сон желания, почувствовала она, что имеются у нее лоно, груди, бедра.

- Зайди во двор, - приказывающим тоном сказала она.

Женщина провела его в личную комнату, где на стенах висели мечи с разукрашенными рукоятями, щиты, два шишака, крепкие кольчуги и длинные ножи, называемые "лангсаксы". Обширное ложе было покрыто медвежьей шкурой.

Клодава указала Даго на лавку у стола, хлопнула в ладони и приказала служанке подать завтрак: кружок масла, ячменную лепешку и горшок коровьего молока.

- На вид ты вроде как мужчина сильный, но ужасно исхудавший, - грубовато заявила она, чтобы скрыть перед Даго, что он пробуждает в ней сладость и странное тепло.

- Очень долго я сам блуждал по чащобе, простудился и болел. А потом у конеедов ел только их ужасное конское мясо.

- Я тебя подкормлю, а весной запрягу в плуг, - заявила Клодава.

- Тебе уже не хочется получить мои сокровища?

- Не верю я, будто бы они у тебя есть. Впрочем, мне хватает и своего. Видишь, сколько здесь оружия? В других комнатах еще больше. У меня имеются стада коров и три вёски конеедов.

- Твои сыновья носят лишь кистени, а у конюхов – только пращи и дротики. У тебя много мечей, но все они ржавеют.

- Научишь моих сыновей сражаться на мечах, - приняла решение женщина. – Если сумеешь.

Даго ответил на эти слова тихим презрительным смешком.

- Над чем это ты смеешься?

- Позволь мне выбрать меч, кольчугу, щит и шишак – и я разгоню весь твой двор.

Клодаву позабавила эта похвальба.

- Ты еще слишком слаб…

- Это правда, - согласился Даго. – У меня случаются головокружения. Потому меня и взяли в неволю. Вот если бы, госпожа, у тебя имелись пиявки, и ты приказала растопить для меня баню, дала выпить навара лопуха – я бы быстро выздоровел.

- Так ты из "мудрых", что умеют лечить? – удивилась хозяйка.

- Да, - кивнул головой Даго.

Та подумала какое-то время, потом сказала:

- Получишь все, что тебе нужно. Потом дам тебе девку, и ты останешься мне служить.

Даго отодвинул еду и поднялся из-за стола, встав напротив женщины, выше ее на голову.

- Лекарства приму, но девку дай кому-нибудь другому. Я сам привык находить себе женщин, а когда беру их – то не спрашиваю согласия. Я научу твоих сыновей бою на мечах. Что будет потом, поглядим…

Клодава отступила на шаг, поскольку от этого человека била некая громадная сила. Она не могла ее назвать, но чувствовала на себе, и теперь еще сильнее начала его желать.

- А ведь ты не простой норманнский разбойник, - заявила она.

- Это так, - кивнул Даго на эти слова.

Клодава стряхнула с себя некое странное чувство, охватившее ее на миг по отношению к норманну.

- Я прикажу привязать тебя к столбу и избить батогами, - погрозила женщина.

- Попробуй, - чуть ли не зарычал в ответ Даго.

Он метнулся к стене, сорвал с нее франконский меч и закрутил ним так, что засвистел воздух. Клодава замахнулась бичом, но лезвие меча отрубило кусающий язык опасного инструмента.

- Успокойся. Сейчас прикажу принести тебе пиявки, - примирительным тоном отозвалась женщина.

Даго повесил меч на старое место на стене; затее уселся за стол и продолжил еду. Клодава же снова хлопнула в ладони и вызвала девку-служанку.

Ей принесли в глиняном горшке воду с пиявками, которых держали в тепле, чтобы те помогали при различных хворях. Даго вновь обнажил торс, приложил к груди с десяток пиявок, глядя, как те жадно пьют его кровь. Женщина тоже глядела на это, так как не могла насытить взгляда видом такого красивого мужчины. Видела она и то, как потом кончиком ножа Даго оторвал пиявок от тела и сбросил их на пол.

- Они мертвы, - заявил он. – Их отравила моя кровь.

- Так тебя травили? Кто же это сделал?

Даго ничего не ответил. Веки у него потяжелели, глаза раз за разом закрывались. Клодава знала, что сейчас он слабый и сонный. Она принесла бараний тулуп и накрыла ним мужчину, позволяя ему заснуть на собственном ложе. Затем приказала нагреть баню и приготовить навар из лопуха, который вместе с другими травами сушился под крышей амбара.

Даго проснулся уже под самый вечер. Клодава сама принесла ему в постель миску с куриной похлебкой и куриным мясом.

- Я ведь был безоружен, Клодава, и ты легко могла меня убить, - усмехнулся ей Даго.

Она улыбнулась в ответ, открыв белые зубы.

- Пригодишься мне здоровым и сильным. Научишь моих сыновей драться на мечах.

- Я привел в негодность твой бич…

- У меня есть еще.

Опорожнив миску, мужчина заявил, акцентируя слова:

- За то, что ты сейчас для меня делаешь, когда-нибудь станешь очень богатой. Сотни людей станут тебе служить, словно княжне.

- И как ты это сделаешь? – с издевкой спросила Клодава.

- Отделю добро от зла. Добро вознагражу, зло покараю.

- Когда?

Даго стиснул губы и замкнулся в себе.

- У тебя, наверное, горячка, - коснулась она ладонью его лба. – Только лоб у него был холодный, женщина же испытала в себе похотливую дрожь. К вечеру она провела Даго в баню, забирая чистые льняные подштанники, льняную рубашку, обтягивающие шерстяные штаны и длинные, до самых колен, шерстяные носки. Еще Даго получил новые сапоги из кожи лося и бараний тулуп. Без всякого стыда глядела она на то, как мужчина раздевается донага в клубах пара, а потом и сама сбросила с себя одежду. Тело у нее было гладким, крепким, с широкой спиной, глубоким вырезом в талии и крупным задом. Когда она стояла, повернувшись спиной, ее можно было принять за молодку двадцати лет, но обвислая грудь и живот с темными растяжками выдавали ее годы и рождение трех сыновей. В слабом свете лучины и сквозь туман парящей воды тело ее казалось розовым и возбуждающим; не видны были морщинки на шее и складки кожи на животе. Она немного походила на Зелы своими светлыми волосами и белыми, здоровыми зубами, которые она оскалила в сладострастной улыбке. Даго любил Зелы своей первой большой любовью. Зелы ведь тоже была старше его в два раза, потому-то он и не испытывал отвращения или нехоти к этой женщине. А воспоминание о Зелы только пробуждало страсть.

Он, совершенно голый, сидел на деревянной лавке, а она мылила ему плечи, спину, мыла волосы, смывала грязь с живота и бедер. Ненадолго схватила в ладони его мошонку, когда же от нежных прикосновений его член встал, Клодава присела у ног Даго и губами охватила его желудь. Он же ужасно восхотел ее, схватил за руки, а потом поднял за огромные ягодицы. Тогда Клодава закинула ему руки на шею, припала к нему всем телом и начала страстно целовать в губы, в шею, в веки. Но исполнить телесное желание они не могли, так как служанка ежеминутно приносила новое ведро с горячей водой, и это им мешало. Так что Клодава обливала Даго горячей водой, хлестала тело веником из веток, ему же казалось, что вместе с потом, что выделял он в жаркий воздух бани, из него уходит хворь.

- Будешь жить у меня, словно король, - нашептывала она на ухо, густым гребнем расчесывая его белые волосы, чтобы избавился от вшей, которые напали на него во время пребывания у нонеедов. А потом они сидели один рядом с другим на лавке, вдыхая сухой воздух, иходящий от разогретых камней, и вновь обильно потели.

- Когда у тебя была женщина? – спросила Клодава.

- Не помню, - ответил Даго после долгого молчания.

- А во мне мужчина не был уже четыре года, - чуть не простонала женщина от желания.

- Я заполню тебя, - пообещал он.

- Кто хотел тебя отравить? – вновь спросила Клодава, так как желала знать об этом мужчине все. Его тело предостерегало ее, что если он заполнит ее семенем и подарит наслаждение, то станет иметь над ней огромную власть. Она боялась этого, но вместе с тем и желала подобной власти. – Не хочу я твоих сокровищ. Вместо золота и серебра мне будет достаточно тебя, - наговаривала она ему на ухо. – Скажи, кто ты такой. Хочу знать о тебе все, чтобы крепче любить.

Даго поднялся с лавки, взял льняное полотенце.

- Никогда меня ни о чем не спрашивай. Так для нас будет лучше, - решитеольным тоном заявил он.

А на ее громадном ложе он показал ей искусство любви, которому научила его Зелы. Поначалу долго-долго он бродил губами по ее телу, пока от этих ласк Клодава не получила наслаждение. Потом он вошел в нее и был в ней так долго, что она познала наслаждение во второй раз. Уставшая и счастливая, женщина лежала рядом с мужчиной в темноте, думая о том, как это хорошо, что после прихода дня вновь придет ночь, и они будут вместе.

Утром Клодава провела Даго по своему большому дому, демонстрируя развешенные на стенах сокровища. Даго выбрал для себя средней длины франконский меч, пояс с коротким мечом, шищак с подцепляемой кольчужной сеткой, покрывающей шею, легкий щит в форме миндалины и крепкие кожаные рукавицы воина. Трое сыновей Клодавы – самому старшему было двадцать лет, самому младшему шестнадцать – глядели на чудака понуро, и хотя боялись матери и ее бича, во время обеда цеплялись к нему на языке склавинов, но Даго делал вид, будто бы их не понимает. Потом он приказал изготовить деревянные мечи и начал учить их бою.

Это были три здоровяка, верящих только лишь в собственную силу, и до сих пор пользующихся кистенями. Они не умели ловко двигаться, поэтому, раз за разом, деревянный меч Даго вырывал оружие из их рук. Он даже позволил им атаковать вместе, и все равно выиграл. Тогда-то они испытали перед ним страх и уважение. А когда он попросил Клодаву сообщить им на языке склавинов, что не собирается оставаться здесь хозяином, они уже не цеплялись к нему, даже проявляли радость, потому что, с тех пор как чужак появился этом доме, мать была более радостной, ее бич свистел все реже, а еду подавали более жирную.

Как-то раз конюх, что держал стражу у ворот, сообщил о прибытии чужих людей. Ними оказались три савроматских воина и сборщик налогов с двумя легкими санками, запряженными лошадьми. Вооруженный Даго спрятался на чердаке дома, чем дал понять Клодаве, что не желает, чтобы его видели.

Королева Зифика готовилась защищаться перед Караком, и со всех подчиняющихся ей земель назначила дань: от каждого имевшегося воина или невольника: три мерки овса, однамерка ржи и половина мерки пшеницы. Клодаве было приказаны вскоре пригнать ее лошадей в Крушвице, где она получит за каждого способного под седло коня сумму, равносильную десяти коровам в серебряных гривнах или золотых солидах. Ночевали они во дворище. Даго не хотел спуститься вниз, в комнаты Клодавы.

- Неужто ты их боишься? – удивленно спросила женщина.

- Не следует, чтобы кто-то знал, что ты держишь в своем доме норманна. Нас тут ненавидят.

Даго попросил ее, чтобы она порасспрашивала у сборщика налогов про дела Зифики, Спицимира и других властных людей. Но тот мало чего знал. Разве что Зифика отказалась от осады Ленчиц, что Спицимир все так же правил Гнездом и Познанией, Авданец же и Палука, хотя королева попросила у них помощи против Карака, отказались участвовать в этой войне и не согласились вложить собственные ладони в ее ладони в знак подданства и готовности служить. Ящолт в Гедании объявил про независимость Витляндии и вновь, как когда-то Гедан, платит всего половину от того, что должен за присланные ему по реке товары.

- Еще сборщик говорил о том, что по лесам собираются кучи лестков, верящих в возвращение Пестователя, - рассказывала Клодава своему мужчине в ложе, - а разгневанная королева на глазах народа в Крушвице отрубила голову белому жеребцу Пестователя, чтобы показать: ничто уже того не воскресит.

При известии, что Виндоса убили, Даго испытал такую боль где-то в глубине себя, что даже скрутилс на постели и застонал.

- Что это с тобой? – обеспокоилась Клодава.

Она хотела зажечь светильник и начала выбивать огнивом искры. В их внезапных вспышках ей казалось, что в глазах лежащего мужчины что-то поблескивает. Неужто этот человек плакал? Но когда светильник зажегся, глаза Даго были сухими.

- Дай-ка кувшин меду и чарку, - попросил он.

Клодава исполнила его просьбу. Он же один за другой опорожнил три чары меда, а потом, мучимый какими-то мыслями, стал кружить по комнате. Женщина почувствовала беспокойство и даже страх перед этим человеком, такое выражение гнева и ненависти вырисовывалось у него на лице. Она даже побоялась спросить, что стало причиной этого гнева.

В конце концов, он отозвался сам:

- Нет ли у тебя белого коня?

- Нет. Светло-серые имеются, но не белые.

- Пускай завтра же твои сыновья отправятся по округе и за любую цену купят белого жеребца.

- Здесь никто не разводит белых лошадей, потому что они священные.

- Пускай поищут. Должен быть белый. Пускай даже жеребчик, - повторял Даго.

- Зачем тебе белый конь? Почему он обязан быть белым? Я подарю тебе гнедого, отличного жеребца. После мужа осталось красивое седло и расшитый чепрак. А подкуем мы его серебряными подковами, - пообещала Клодава.

- В таком случае, я сам его поищу, - решил он.

Клодава испугалась, что мужчина уйдет, и она потеряет его уже навсегда.

- Хорошо, я вышлю сыновей на поиски белого жеребца, - согласилась она.

Даго задул светильник и какое-то время еще кружил по комнате. Наконец он лег рядом с Клодавой, а та обняла его обнаженными руками.

- Это я рассказала, как королева Зифика убила коня Пестователя. Не потому ли тебе захотелось иметь такого же самого? – осмелилась спросить она.

- Да, - ответил Даго. – Потому что Пестователь жив, и он должен иметь белого жеребца. Подаришь ему его, когда он появится и покарает изменников. А за это он даст тебе во владение кусу вёсок и одарит сотнями невольников.

Даго знал, где следовало искать белого жеребца. В Спицимире, у Авданцов и у Палуки, поскольку как раз там его Виндос неоднократно покрывал кобыл. Но сыновей Клодавы так далеко высылать он не мог.

Когда наступил поздний зимний рассвет, Клодава приподнялась на локте и долго вглядывалась в лицо спящего рядом с нею мужчины. Кем он был на самом деле? Откуда прибыл и куда стремился? В ее голове мелькали десятки подозрительных мыслей, иногда она даже задумывалась о то, а нет ли у него чего-нибудь общего с тем удивительным Пестователем, поскольку так сильно тронула его смерть белого жеребца. Но ведь тот Пестователь – как она слышала – прекрасно владел речью склавинов, этот же знал только лишь язык норманнов. Лицо мужчины было красивым, тело его с каждым днем становилось сильнее и здоровее. Он притягивал ее, а это сейчас было наиболее важным. Она имела его рядом с собой и даже внутри себя.

Даго не спал, он только лежал, прикрыв веки. Непонятно почему, но он вспоминал отца Жагоберта и уроки, которые ромеи давали ему о Боге, в Троице Едином. Ему казалось, что лишь сейчас начинает он понимать что-то из этих уроков, и что они становятся ему более близкими. Бог, который хотел владеть миром и построить Царство Божие на земле, ради этой цели позволил убить собственного сына, Христа. Сын-Бог познал все унижения, которые дано познать человеку, а еще и сверхчеловеческие муки на кресте. Так что велика цена за владение царством, поэтому он, Даго, тоже обязан пройти через все унижения и ужасные муки, прежде чем создаст свою державу. А потом он усядется на троне и будет судить живых и мертвых, отделять добро от зла. Христиане все время говорили про Страшный Суд. Ну да, должен быть такой суд, осыпание милостями хороших и верных, а злых – свержение в Навь. Так что все на свете имело свой смысл, даже измена Зифики и смерть Виндоса. "Вот пришло время ветру, что отделяет зерно от плевел", - подумал он.

Сыновья Клодавы возвратились домой после нескольких дней бесплодных поисков белого коня. В округе такого не нашлось. Даго уже не проявил ни гнева, ни печали, как будто бы все дело просто перестало его интересовать. В момент страшной печали и гнева после сообщения об убийстве Виндоса он вновь возжелал иметь белого коня, но теперь он понимал, что сейчас-то он уже не был таким Пестователем, как раньше. Белый конь мог его выдать, а он ничего не опасался сейчас, как измены и предательства. Тем более, что самое время было, чтобы начать действовать для того, чтобы забрать себе утраченную власть, делать первый, а затем и второй шаг. Искусство правления людьми учило, что жизнь всяческих невероятных сообщений бывала длинной или короткой в зависимости от того, подпитывали ли их – словно костер дровами. Как долго скрывающиеся по лесам лестки будут верить в бессмертие Пестователя и его возвращение, если сам он не даст им какого-нибудь знака своего существования?

- Готовится война с Караком, - сказал он как-то Клодаве. – Теперь в Крушвице можно получить самую выгодную плату за лошадей. Пора выезжать туда.

- После войны, когда падет много лошадей, они станут еще дороже, - ответила ему та.

По-женски она чувствовала, что норманн, которого полюбила, желает от нее вырваться и по каким-то лишь себе известным и тайным целям собирается очутиться в Крушвице. Клодава подумала, что начинает терять этого мужчину, быть может, последнего, что был в ее жизни.

- В Крушвице знают о твоих лошадях, - возразил Даго. – За ними приедут сюда и попросту отберут. Советую взять лишь несколько, голов восемь или десять. Нужно доказать королеве Зифике, что ты хорошо относишься к ней.

Клодава пожала плечами.

- Ни к кому я не отношусь хорошо, только лишь к тебе и своим сыновьям, - заметила она.

И тогда Даго решил бежать сам. Клодава догадалась об этом, когда из двора пропало седло, которое он спрятал в снегу возле конюшни.

- Хорошо, я согласно, - приняла она решение. – Поедем в Крушвиц. Возьму двоих сыновей, трех конюхов и шесть коней на продажу.

Под конец месяца лютого, ночью перед выездом Даго проявил к ней большую, чем до того страсть, но потом, когда свет луны, попадающий сквозь затянутое пузырем окно, прояснил мрак комнаты, она знала, что ее мужчина не заснул. Он лежал с открытыми глазами, всматриваясь в черные потолочные балки. Может, он тосковал по какой-то женщине? Чего она сама могла ожидать после этой поездки в град? Почему столь сильно желал он попасть туда, где по причине незнания языка склавинов ему грозила смерть или неволя? И снова Клодава задала себе вопрос, на который не было ответа: кто же таков этот мужчина, который лежит рядом с ней, а мгновение назад был в ней и наполнил ее наслаждением? Зная, что тот не спит, Клодава сказала ему о своем беспокойстве.

- Ты норманн. Если в Крушвице тебя распознают – погибнешь.

- Об этом я знаю. Но ты меня не предашь.

- Никогда. Клянусь.

Свое обнаженное тело она крепко прижала к его обнаженному телу, как будто чувствовала, что делает это в последний раз.

- А я тебе клянусь, - ответил он шепотом, - что на твоих плечах будет белый плащ, на груди же твоей будет висеть золотая диадема королевы Зифики.

- Так ты не едешь, чтобы служить ей? – удивилась Клодава.

Даго хотелось ответить: "Мы едем, чтобы ее убить", но он ничего не сказал, только закрыл глаза и притворился, будто засыпает.

На следующий день, по причине высокого снега, только лишь около полудня по широкой дуге объехали они град в Брдове, расположенный над одним из двух озер, и очутились на земле, лишенной лесов, зато там полно было вёсок и различных маленьких городков. На отрезке от Брдова до Люботыня они нашли наезженный санями тракт в снегу, по нем легко было вести лошадей и сани с мешками, наполненными овсом для животных. Клодава заметила, что ее норманн побаивается открытых пространств и все время подгоняет конюхов, чтобы поскорее очутиться в чащобе за рекой Нотець. Когда же они углубились в лес, он приказал съехать с тракта, ведущего к озеру Гопло и дальше на Крушвиц. После того они повел лошадей через самую чащу, подальше от каких-либо городков и вёсок. Клодава не понимала того, не знала, что он носит в себе надежду на встречу с прячущимися в лесах лестками, которые, возможно, верят в бессмертие Пестователя. Но дорога через густой лес оказалась трудной по причине глубоких снегов, продвигались они настолько медленно, что пришлось вернуться на накатанный санями тракт.

Ночевали они у костра на опушке чащи, на границе обширной полосы полей. Где-то рядом должна была располагаться какая-то вёска, возможно, даже городок, поскольку леса в этом месте были выжжены сотни лет назад, образуя земледельческую Куявию, населенную земледельцами и скотоводами. Земля здесь была плодородной, она давала хорошие урожаи, потому людям здесь жилось в достатке, край был плотно заселенный. Но когда самый старший сын Клодавы, который забрался в эти стороны в поисках белого коня, сообщил им, что в окружающих городках вырезали старост и на их место поставили савроматов из Мазовии, норманн порекомендовал Клодаве избегать заезжать в городки, пока у них имеются запасы еды и корма для лошадей. Женщина напрасно считала, что, возможно, во время поездки ее мужчина выдаст ей истинную цель этого похода, но он всю дорогу молчал. Даже ночью, у костра, сидел он молча и, похоже, не сомкнул глаз даже на мгновение. Неожиданно она заметила, что во время поездки он тщательно прячет свои волосы по подаренным ею шлемом, еще до того, как выехать несколько дней он не брился и не умывался, как будто желая изменить свою внешность под щетиной и полосами грязи на лице. "Он боится, чтобы в нем не открыли норманна", - подумала Клодава.

Рано утром, едва они сели на лошадей, внезапно увидели, как из леса с другой стороны обширного пространства полей выкатывает громадная масса войск. К ним в боевом порядке приближалось около трех сотен всадников, за ними шагали колонны щитников и рабочих, а уже за ними тянулась бесконечная вереница саней с продовольствием для людей и кормом для животных. Когда же они приблизились, Даго узнал во всадниках савроматских воинов – у каждого имелся лук и колчан со стрелами, под меховыми бурками они носили богато вышитые пояса, которые несколько раз обматывали их станы. Армию вели за собой два всадника. Одним из них был савромат с богато украшенным луком, красивым щитом и коротким обоюдоострым мечом у пояса; второй – в лисьей шапке на голове и в плаще из бобровых шкурок. Каждый из этих двоих держал в руке вырезанную из дерева и мастерски украшенную булаву, которая у савроматов была знаком власти вождя.

Увидав несколько всадников с небольшим табуном лошадей, из рядов армии вырвалась кучка воинов, помчалась галопом и сразу же окружила Клодаву с сопровождающими ее людьми. Они же повели окруженных к вождям.

- Кто такие? – сурово спросил то, что был с луком на спине, с длинными, закрученными на уши усами.

Клодава знала, как следует себя вести в подобных ситуациях. Она сняла с головы шлем, низко поклонилась и заявила:

- Я подданная королевы Зифики. Мое имя Клодава из града Клодава. Веду в Крушвиц лошадей на продажу, так как слышала, что они нужны для войны.

Савроматский вождь не проявил особого интереса ни к Клодаве, ни к ее воинам. С удовольствием он глядел лишь на шестерку лошадей, которых вела с собой женщина.

- Это хорошо, госпожа, что ведешь лошадей для войны, - заявил о. – Ничто нам так не нужно, как именно лошадей. А эти очень крупные, выглядят сильными.

- Они родились от ободритского жеребца, - похвалилась Клодава.

День был морозным, безоблачным, ярко светило зимнее солнце. Даго пригляделся ко второму из вождей и почувствовал, как холодная дрожь проходит от кончиков пальцев рук до самых ног. Перед ним был Херим, тот самый человек, которого он когда-то освободил из клетки, где жил словно дикий зверь. Теперь же Херим сидел перед ним на коне, с налитым жиром лицом, в богатом одеянии и с булавой в руке. На мгновение глаза Даго и глаза Херима встретились, жирные щеки канцлера побледнели, пальцы в кожаных рукавицах начали нервно сминать поводья коня.

- Я Ревин, вождь войск королевы Зифики, - услышала Клодава от Савромата. – Мы выступаем на войну с Караком, и ваши лошади нам пригодятся. Мы дадим вам восковую табличку, что купили ваших лошадей. В Крушвице же Главный Управляющий выплатит вам за них две серебряные гривни.

- И что можно купить за две гривны? – обеспокоилась Клодава.

- Самое малое, пятьдесят коров, - ответил на это савромат.

Херим узнал Пестователя. Он видел его мертвого, а теперь вновь видел живым, на буланом коне, в бараньем тулупе, в богатом шлеме, с мечом на поясе, с продолговатым щитом. Выходит, правду говорил народ, что Пестователь бессмертен. И Херим почувствовал, как что-то в нем трясется, ужасно скулит, затем на щеки выступила горячка. Достаточно было одного жеста его булавы, крик: "Вот он, Пестователь!", и три сотни воинов и более пяти сотен пехотинцев разорвали бы этого человека на клочки. Но Херим чувствовал себя будто парализованный, лишь пальцами он нервно сжимал поводья своего коня. Он не принимал участия в заговоре на жизнь Пестователя. Зифика показала ему уже труп, и тогда он расплакался. Он не чувствовал себя ответственным за то, что произошло, во всем винил только Зифику, которую когда-то любил. Ибо с тех пор, как Пестователь погиб, умерла в Хериме и любовь к королеве. Она взяла его в свое ложе, в нем он был несколько раз, насытил свою похоть, а потом испытал страх. Ибо всякий, кто был в ее ложе, со временем либо погибал, либо становился невольником. Так умер граф Фулько и многие до него. Всякий день ожидал он с того момента гнева Зифики, но дождался лишь приказа вместе с Ревином отправиться против Карака в сторону Серадзы. Но со столь малыми войсками не означало ли это смерти или неволи? Сам Херим не умел сражаться как другие. Этот поход был для него смертным приговором. А так же для той державы, о которой столько рассказывал ему Пестователь, и потом, на его глазах, начал создавать его, делая все более крепким и могущественным? Но потом был заговор Зифики, отравление Фулько и Пестователя, захват Крушвица. Когда-то он поверил, что Даго пробудит спящего великана, и что он был так близок к этой цели, но вот теперь все рассыпалось в прах. Когда они очутились в Крушвице, и пришли известия, что Спицимир не отдаст Зифике ни Гнезда, ни Познании, когда Авданец с Палукой объявили себя самостоятельными комесами, понял он, что дело Пестователя распадается точно так же, как ранее распалось дело Пепельноволосых. И тут эта война с Караком. Война, которая должна была завершиться поражением Зифики, поскольку, как говорили шпионы, князь в четыре раза превышал ее размерами своих войск. Но Пестователь был бессмертен, он жил, так что не все еще было потеряно. Нет, он не помнил о то, как Даго освободил его из клетки, как из животного сделал человеком. Недолго длится чувство благодарности. Он размышлял о развале того, во что верил – в пробуждении великана, который распространит свою власть от моря и до гор Карпатос. Один лишь Пестователь мог заставить Спицимира, Авданцев и Палук, чтобы те встали рядом с ним и победили Карака. Зифика была безумной, желая обеспечить трон Киру. Карак победит ее, а ему, Хериму, затянет веревочную петлю на шее и затащит, в качестве невольника, в край висулян.

- Прочерти, светлый господин, свои знаки на восковой табличке, чтобы этим людям выдали серебряные гривны, - обратился к Хериму военачальник савроматов.

Херим вздрогнул, словно человек, внезапно пробудившийся ото сна. Он отвел свой взгляд от глаз Пестователя, сунул руку в седельный мешок, вытащил оттуда табличку с нанесенным на нее слоем воска и костяное писало. Сняв рукавицы, он начертал несколько неуклюжих рунических знаков и подал табличку Ревину.

- С этим вот поедете в Крушвиц, - Ревин подъехал поближе к Клодаве и бросил ей табличку; она же ловко схватила ее в воздухе.

Под Даго конь начал танцевать, но всадник сидел на нем неподвижно, словно замерз от того холода, что охватил его при виде Херима. В памяти же канцлера осталась фигура Пестователя, когда он первым направил коня вперед, безразлично объезжая Даго. За Херимом двинулась и вся армия, а так же Ревин. Несколько воинов перехватило лошадей Клодавы и погнали их перед собой. А сама Клодава, Даго, сыновья Клодавы и три ее конюха потащились в Крушвиц. Только лишь, когда они очутились на опушке леса, а воины исчезли с их глаз, оставляя на снегу широкую утоптанную дорогу, Клодава обратилась к Даго:

- Зачем нам тащить с собой конюхов? Пускай возвращаются домой.

Даго согласно кивнул. Он чувствовал, что не в состоянии вымолвить хотя бы слова настолько у него стиснуло горло. А потом его потянуло на рвоту, он отъехал в сторону и склонился с коня.

- Да что это с тобой? Вновь вернулась хворь? – обеспокоилась Клодава.

Даго соскочил с коня, набрал в руки снега и стал вытирать им себе лицо.

- Я видел собственную смерть, и я был настолько близок к ней, как близки к лицу сейчас мои ладони, - пояснил он женщине побледневшими губами.

"Это у него горячка", - подумала Клодава. Сама она никакой опасности не заметила. Никто из савроматов сопровождавшими ее не заинтересовался, исключительно ее лошадьми.

Тем временем ее сыновья ссорились между собой, кому из них возвращаться с конюхами и санями домой, а кому ехать с матерью и норманном. Никто из них до сих пор не бывал в столь крупном, как Крушвиц, граде. За две гривны, которые им должны были выплатить за лошадей, в купеческих складах можно было приобрести много красивых и ценных вещей, например, украшенные седла, уздечки, шпоры, крепкое сукно на одежду. Мать разрешила их спор щелчком бича.

- Конюхи могут возвращаться сами. Для меня же и норманна будет безопаснее, если вы поедете вместе с нами.

Затем женщина отдала конюхам распоряжения, чтобы оставшихся в доме лошадей как можно быстрее спрятать в лесу. Начиналась война с Караком; кто мог предвидеть, не прокатится ли она через их земли с пожарами вёсок и грабежами нажитого. И когда они так вот стояли на опушке лес, то увидели приближавшегося к ним со стороны полей и того места, в котором с их глаз исчезло савроматское войско, одинокого всадника. Он мчался галопом, и его фигура нарастала на глазах на фоне белой пустоши. Вскоре они узнали во всаднике того господина, что был во главе войска. Того самого, что выписал им выплату за лошадей. Неужели он возвращался для того, чтобы отобрать у них восковую табличку, покрытую странными знаками?

А потом увидели они, как этот велиуий военачальник галопом подскакал к ним, как чуть ли не на скаку он соскочил с седла и на коленях пополз к норманну.

- О, Господин мой и Пестователь, - умоляюще говорил он. – Прости мне, что поверил я собственным глазам и поверил в твою смерть. Я не был замешан в заговоре на твою жизнь, не доверяла мне Зифика, ибо знала она, какой огромной любовью люблю я тебя. О, Даго Господин и Пестователь, прости мне все то зло, ибо я всегда был и остаюсь с тобою всем сердцем. О, Даго Господин и Пестователь, спасай край свой и слуг своих!...

М тут же Клодава, ее сыновья и конюхи увидели, как норманн перестал оттирать снегом лицо, как гордо выпрямился, откинув голову назад. Могло показаться, что прямо на их глазах он стал кем-то совершенно иным, величественным, гордым, вызывающим впечатление олицетворения чародейских сил. Неужто это был тот самый едва стоящий на ногах человек, которого обнаружили они у конеедов? И услышали они, как заговорил он на чистом и красивом языке склавинов:

- Прощаю тебе все твои вины, Херим, поскольку именно ты покрыл меня своим плащом, когда был я нагим и мертвым. Пришло время мести и суда. Уже два раза стер ты все свои провинности и спас мне жизнь.

Херим заплакал. Неподдельные и большие слезы полились из его глаз и скатились по щекам.

- На колени! – завопил он Клодаве и и ее сыновьям. – На колени! Вот он, ваш господин, Даго и Пестователь, бессмертный великан, Дающий Справедливость и Отец Воли. Слава ему во веки веков!

Те упали на колени, пораженные словами этого человека. А великий господин в лисьей шапке и в плаще из бобровых шкурок, с резной булавой в руке, еще несколько шагов прополз на коленях к Пестователю и коснулся лбом его сапог.

- Поднимись, Херим, - приказал Даго. – Садись на коня и возвращайся к армии. Нельзя, чтобы Ревин заподозрил чего-нибудь и выслал за тобой конных воинов.

- Хочу быть с тобою, мой господин.

- Возвратишься к армии, - акцентировано повторил Даго. – Завтра притворишься больным и прикажешь на санях отвезти себя в Крушвиц. Постарайся встретиться к кем-нибудь из верных мне лестков и отошли его с письмом к Спицимиру, чтобы знал он, что я жив, и что стану судить живых.

- А ты, господин, куда едешь?

- Я буду повсюду, Херим. Ты же ожидай меня в Крушвице. Когда же придет время мести, задушишь Кира, ибо таково его предназначение. Забудь, что такое жалость, ибо крики и мольбы о жалости заглушат вопли тех, кого сброшу я в Навь.

- Я опасаюсь возвращаться в Крушвиц. Я же бывал в ложе Зифики, и мне угрожает смерть, как и Фулько.

- Ладно, не спеши с возвращением, но дай знать Спицимиру, Авданцам и Палуке. Напиши им, что Пестователь бессмертен и побеждает. По прибытию в Крушвиц притворись, будто бы умираешь. Зифика, думая, что тебе скоро конец, не станет тебя убивать.

- Так я и сделаю, бессмертный мой господин, - сказал Херим. – Вот, возьми от меня этот кошель с серебром и золотыми солидами.

Сказав это, он подал Даго небольшой мешочек. Затем вскочил на коня и, не оборачиваясь, точно так же, галопом, поскакал через поля вслед за армией.

На следующий день, поздно вечером в двери громадного, недавно возведенного дома в посаде Крушвица, постучался некий мужчина, закутавшийся от мороза в серый плащ. В этом недавно выстроенном доме, на втором этаже которого имелись многочисленные отдельные комнаты, а внизу огромное помещение, размерами с сарай, где за длинными деревянными столами з деньги можно было сытно поесть и выпить меда и даже вина, помещался развратный дом, которым управляла Арне. Двери были закрыты на крепкий засов, вовнутрь впускали только знакомых, значительных и богатых людей. Два воина, слишком похожих на разбойников, грабящих на трактах, по приказу градодержца Кендзержи днем и ночью охраняли двери, поскольку сам Кендзержа иногда приходил к проживающим здесь девкам, а сама Арне щедро платила ему. В Крушвице ходили слухи, будто бы иногда и сама королева Зифика тайно обращалась к Арне, чтобы та доставила ей какого-нибудь молоденького парня для любовных утех; потому Арне пользовалась в граде уважением, ее даже побаивались, хотя она всего лишь предоставляла платные наслаждения.

- Кто там? – спросил один из амбалов.

- Гость, - услышал он в ответ.

Дверь открыли, человек, ставший в ней, подбросил на ладони два золотых солида и серебряный резан.

- Проведите меня к высокоуважаемой госпоже Арне, - попросил прибывший и бросил охраннику кусочек серебряного украшения.

Гостя впустили в ярко освещенное светильниками помещение. Там он увидел сидящих за двумя столами и выпивающих савроматских воинов, услышал их дикие песни, увидел полуобнаженных, сидящих у воинов на коленях девок. Разбойник повел прибывшего через помещение к деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Он постучал в дверь, выкрашенную в красный цвет.

- Гость к госпоже Арне, - сообщил он.

В небольшой, но богато обставленной комнате Арне с двумя девицами заканчивала ужин.

- Я желаю говорить только лишь с тобой, госпожа Арне, - сказал незнакомец и подбросил на ладони золотые монеты. Женщина побледнела, узнав голос. Но она быстро взяла себя в руки и выгнала всех из своей комнаты. Только после этого пришелец сбросил с головы капюшон; хозяйка увидела столь любимое лицо и упала на колени, целуя руки Пестователя.

- Так это ты, мой светлый господин? – повторяла она, не веря собственным глазам и ушам.

- Это я. Даго Пестователь и Повелитель.

И тут впервые за много-много недель на губах Даго появилась улыбка.

- Господин мой, тебе грозит страшная опасность…

Улыбка скрылась с лица Пестователя. Он сказал вполголоса, но со странной силой:

- Я прибыл сюда, дабы судить, ибо говорят, будто я бессмертен.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

DIES IRAE

Красивая лицом карлица по имени Милка, ближайшая служанка Хельгунды и самая нежная нянька двоих ее детей, на пытках в присутствии князя Карака созналась, что в Караков ее прислал повелитель полян, удивительнейший Пестователь, чтобы отравить княжну Хельгунду вместе с ее детьми: дочерью и сыном. Только она не сделала этого, поскольку Пестователь пообещал ее оплодотворить, чтобы родила она великана. Но ничего подобного не случилось, и не сделал он ее беременной. Добравшись же до Каракова, стала она вновь верно служить княжне Хельгунде и детям, рожденных княжной с Караком. Княжна Хельгунда, по какой-то причине разозлившись на Милку, а может и позавидовав ее тайным наслаждениям, которые получала карлица от черного козла, которого держала в некоем тайном месте, приказала этого козла убить, как уже один раз поступила так в Гнезде. Тогда-то Милка подала ей вино, разведенное водой, в которой отваривалась сушеная бледная поганка, и княжна скончалась в ужасных муках, длящихся несколько дней. Но на пытках карлица не говорила про черного козла, ибо даже на муках стыдно ей было признаться в том, каким достойным порицания наслаждениям она сама предавалась. Она предпочла указать на королеву Зифику, как на ту, что выдала ей новый приказ убийства Хельгунды, чтобы отодвинуть на пути к трону полян сына от княжны и Карака. Еще до убийства Хельгунды в Каракове много говорилось о том, как королева Мазовии приманила в Плоцк удивительнейшего Пестователя, там его отравила, а тело вбросила в реку Висулу, чтобы сын Пестователя, рожденный княжной Геданией, не сед в будущем в Гнезде на троне. Таким образом князь Карак легче поверил Милке, что та пошла на преступление по приказу Зифики, чем если бы стала она рассказывать ему про убитого козла, ибо смерть Пестователя открывала дорогу к трону, а козла можно было найти себе и другого. А вот трон был один и для одного человека, для Кира или для Окши, сына Хельгунды.

Карлица на пытках умерла, и похоронили ее в крепостном рву за палисадом и валами града. А вот княжну Хельгунду торжественно сожгли, и над урной с ее прахом Карак приказал насыпать высокий курган. Днем и ночью свободные и невольные люди возили землю, так что получился холм, настолько громадный, что чуть ли не достающий до неба, ибо любил Карак свою супругу, как никого другого. Со временем висуляне назвали это место курганом Вандалки, ведь по-разному говорили про жену Карака, и то, что это Лже-Хельгунда, и что родом она откуда-то из дальних стран, откеуда-то, чуть ли не от вандалов, которые в прадавние временна проживали в долине Висулы. Плакал князь Карак после смерти супруги своей и мечтал отомстить королеве Зифике. Только более сильным, чем эти чувства, было желание, чтобы его и Хельгунды сын по имени Окша сел в будущем на троне Пепельноволосых, таким образом объединяя державы полян и висулян, образуя силу, способную противостоять Великой Мораве. Шпионы приносили известия, что Зифике удалось подмять под себя только лишь град Крушвиц, а другие застала закрытыми, готовыми к обороне, даже Ленчиц ей не поддался. Спросил тогда Карак через тайных посланников как Спицимира, что правил в Гнезде и Познании, так и Авданцев в Гече и Палуку в Жнине, что станет, если он ударит на войска савроматов. И получил он ответ, что королеву Зифику все ненавидят, что никто из властителей в эту войну не вмешается, ибо объявили они себя комесами и с тех пор станут заботиться только лишь о своих делах. Точно так же пообещал поступить комес Ящолт, владеющий Витляндией у устья Висулы. А поскольку то было время, когда в Великую Мораву вступил маркграф Карломан, сын Людовика Тевтонского, ведя с собой князя Нитры, Сватоплука; князя же Ростислава пленили, его племянник его ослепил и поместил в какой-то франконский монастырь; и в Великой Мораве продолжалось неустанное внутреннее кипение, князь Карак понял, что Великая Морава не в состоянии угрожать его державе, и таким моментом следует воспользоваться, чтобы начать войну с Зификой. Потому собрал он свои отряды, вступил в давние земли Крылатых Людей, которые после поражения, нанесенного им Пестователем, спрятались у висулян, только на вновь завоеванных землях он постановил править от имени своего сына, Окши. Перезимовал он в Серадзе, а в начале месяца сбора осколы – березового сока, провел он под Серадзей страшную битву с войсками савроматов, которыми командовал некий Ревин, ормию королеву Зифики разбил, и таким вот образом давние земли гопелянов и Длинноголовых людей. "Когда захвачу я Крушвиц и всю Мазовию, испугаются меня Спицимир, Авданцы и Палука и сложат присягу на верность малолетнему Окше, и тат вот я добуду всю державу полян", - думал Карак. А поскольку его предупреждали, что град Крушвиц неописуемой мощью обладает, поначалу направил он свою армию через реку Нер в сторону Ленчиц, чтобы после захвата этого не столь оборонного городка завоевать затем Плоцк и всю Мазовию, тем самым окружая Зифику в Крушвице и заставляя ее добровольно отдать и этот град взамен за обещания, которые сам он не собирался выполнять.

Возвратились в Крушвиц остатки разбитых савроматских войск, привезя с собой на санях раненного Ревина. Еще раньше туда же привезли больного Херима, который не вставал с ложа, жалуясь на общую немощь, а если и ходил по комнатам, то исключительно с палкой и волоча ногами. В комнаты Херима частенько заглядывала Зифика, ища у ложа больного какого-нибудь доброго совета, и что ей необходимо самой делать, когда войска Карака подступили под Ленчиц.

- Что мне делать, Херим? – спрашивала она. – Оставаться в Крушвице и ожидать Карака или же отправиться в Мазовию и там готовить оборону?

И отвечал ей Херим слабым голосом тяжело больного человека:

- Поставь, королева, нового военачальника на место Ревина. Собери всех способных сражаться савроматов и полян, что признали твою власть, и пошли их в гарнизоны в грады Мазовии. Князю Караку придется их долго добывать, тем временем ты, возможно, найдешь помощь у пырысян или же помиришься со Спицимиром, Авданцами или Палукой. В Крушвице оставь лишь небольшой гарнизон, поскольку град этот и так укрепленный и захватить его невозможно. Здесь ты будешь в безопасности. Не отважится Карак осаждать Крушвиц. Я предупреждал тебя, что убить Пестователя – это точно то же, что и убить его державу. А ты не советовалась со мной, когда решила его отравить.

- Потому что ты любил его, - багровели от гнева щеки Зифики, а ркука ее ложилась на рукоятку висящего на поясе ножа.

- По дороге под Серадз слышал я от народа, будто Пестователь жив, и что он придет, королева, по твою голову, - кашляя, медленно говорил Херим. – Говорят, что упадут перед ним на колени Спицимир, Авданцы и Палука, и что это он выгонит Карака. Так что, возможно, будет лучше тебе спрятаться с Киром в Мазовии, в тамошних пущах.

После таких слов Зифика начинала нервно кружить по комнате, раз за разом хватаясь за украшенную рубинами рукоять своего ножа.

- Ты собственными глазами видел его мертвым. И я назвала его неживым. А, как он сам нас учил, считается лишь то, что было названо.

- Только ведь народ называет его иначе: бессмертным. Ведь это же он выкупался в отваре бессмертия в Венедийских Горах.

После того Херим касался груди и кривил лицо, словно бы от боли, чтобы показать Зифике, как сильно болит у него внутри. Своей жене, Людке, что была на седьмом месяце беременности, приказал он приносить себе пиво и горячее вино, а когда уже был под хмельком, повторял на латыни, которую изучал еще в Фульде:

- Dies irae… dies irae…

- И что это означает? – спрашивала Зифика.

- День гнева, моя повелительница. Нас ожидает день гнва Пестователя. Опасаюсь я за собственную голову, ибо от любви к тебе предал я его.

А Зифика вновь повторяла и повторяла:

- Ты же своими глазами видел тело графа Фулько. Его кинули в реку. А через три дня оно всплыло, вздувшееся и черное.

- Но ведь тела Пестователя так и не нашли.

- Можно ли воскресить мертвого, Херим?

- Да, госпожа. В Фульде меня учили, что бог франков по имени Христос, когда того захотел, воскресил мертвеца по имени Лазарь. Ты же знаешь, госпожа, что Пестователь возил с собою золотую цепь с крестом, а это означает, что отдавал честь различным богам.

- Он был мертв, по-настоящему мертв, - топала ногами Зифика. – Сейчас он в Нави, трясется от стужи и мучится от голода.

После чего, разъяренная, бежала в собственные покои, открывала сундук и вынимала из него Священную Андалу, которую сорвали со лба мертвого Пестователя в Плоцке. Она надевала ленту с камнем на свои буйные черные волосы и снова приходила к Хериму.

- Я убила его Виндоса, и весь народ это видел, - говорила она. – Его меч Тирфинг висит в тронном зале над моим троном, и весь народ это видит. И разве нет на моей голове Священной Андалы?

А после того она слышала слабый, пискливый голосок Херима:

- Андалу необходимо получить, не пролив крови. Ты же сама видела, моя королева, что Пестователю Голуб Пепельноволосый передал ее добровольно. Потому-то на его лбу золотой камень сиял ярче, чем на твоем.

- Так ведь и я не пролила ни капли крови, - отвечала Зифика. – Я его отравила. Без крови.

- Он ведь не отдал Андалу добровольно…

Зифика пожала плечами, словно бы все это не имело ни малейшего значения, и вновь стала прохаживаться по комнате, в которой лежал Херим. Ну да, она все еще была очень красивой, и, возможно, даже красивее, чем раньше. На ней были зеленые шерстяные штаны; на ногах высокие желтые сапоги; Херим видел ее круглые ляжки и длинные ноги, широкие бедра в с выпуклыми ягодицами. В талии Зифика была худенькая, словно юная девушка, что подчеркивал золотой пояс с ножом. А вот толстая фуфайка, на которую она обычно надевала кольчугу, не подчеркивал ее крупных грудей и делал плоской. Шея была у нее длинная, ничем не прикрытая, голову с громадным шлемом черных волос женщина держала гордо. Лента Святой Андалы с золотистым камнем прибавляла ей величия, а золотая пектораль, свисающая с груди делала Зифику истинной королевой. Она уже родила двоих детей, лицо ее сделалось еще более округлым, губы – еще более алыми и гораздо более желанными. Ее черные брови походили на крылья ласточек. Вот только Херим уже не желал ее, поскольку в последнее время складывалось у него впечатление, будто бы находится в одной комнате с дикой кошкой.

- Если ты желаешь умереть в своем ложе, не гляди на то, как блестит камень у меня на лбу, - совершенно неожиданно заявила Зифика.

Херим не отзывался. Уже неоднократно встречался он с ее угрозами. С тех пор, как увидел он живого Пестователя и уверовал, что тот вернется к власти и вновь объединит Державу полян, не мог он сдержаться, чтобы, время от времени, не противостоять словам королевы, что та принимала со все большим раздражением.

- Ты желал меня, а я дала тебе свое тело. Так вот ты благодаришь за подаренное тебе наслаждение? – спросила Зифика.

Херим не поддался, сказал следующее:

- Ты же могла подождать, пока он не выстроит великую державу, не пробудит спящего великана. Кир за это время стал бы мужчиной и сам протянул бы руку за властью.

Королева стиснула губы.

- Почему он так отнесся к моему сыну? Я могу понять, что он не признал Дабога Авданца или Вшехслава Палуки, ведь то были бастарды. Но ведь Кир не выродок, и ты, Херим, прекрасно об этом знаешь. Почему он признал Лестка, а не Кира, который старше и обладает первенствующими правами на трон? Он хотел моей смерти в родах, ибо только моя смерть могла убедить его в том, что Кир – не выродок. Я отплатила ему за это смертью и, считаю, что это справедливо.

- Лестк ведь жив, королева.

- И как долго? – с издевкой спросила Зифика. – Я выслала тайного посланника к Спицимиру, который занят опекой Лестка. У Спицимира имеется сын по имени Наленч. Я приказала передать Спицимиру: задуши Лестка и приди с помощью против Карака, а я от имени своего сына, Кира, признаю в твоем Наленче единственного властителя полян, ибо тот, кто владеет Гнездом, владеет и всей державой..

- Не поверит он тебе, госпожа. Ему известно, сколь сильно желаешь ты трона для собственного сына. Впрочем, Наленча не признает ни Авданец, ни Палука. Только лишь Кир или Лестк могут стать истинными властителями. Кир порожден твоей кровью, а ты сама рождена в королевском роду Айтвар.

- Это правда, Херим. Но почему не понял этого Пестователь? Я дала ему сына и внесла в качестве приданого Мазовию. А кто такой Лестк? Его родила сухая колода Гедания, дочь княжонка из Витляндии. Так чья кровь лучше, королевы Айтвар или Гедана?

Тут Херим позабыл о том, что притворяется больным. Он сел на кровати и выдал:

- Все это не имеет никакого значения. Никому из сыновей не отдаст он ни власти, ни трона. Ведь он долговечный. Сыновьям же предложит только почести. Вполне возможно, что на троне сядет только лишь его внук или правнук.

Зифика неожиданно остановилась в своем хождении по комнате. Резким движением она вытащила нож и прижала его лезвие к горлу Херима.

- Ты веришь в его бессмертие!

- Нет, моя госпожа, - испуганно отпрянул тот.

И тем самым сохранил себе жизнь. Зифика без слова вышла. Но на следующий день назначила нового военачальника, Порая, и выслала его в Мазовию во главе оставшихся в живых савроматских воинов, что пребывали в Крушвице. Она приказала Пораю приготовить Плоцк и град Цехана к обороне, в открытый бой с Караком не вступать, но нападать на его армию по-склавински, из засад. Порай должен был сражаться так долго, пока она сама с новой армией и с союзниками, которых за это время поищет, не придет ему на помощь. В Крушвице осталось около трех десятков савроматов и пятьдесят воинов градодержца Кендзержа.

Той же ночью исчез висевший на стенке за троном меч Пестователя, прозванный Тирфингом. Вместо меча там обнаружили рулон бересты, покрытой знаками склавинских рун. Перепуганная Зифика с берестой в руках вбежала к Хериму в комнату, выгнала Людку, которая кормила мужа отваром, и приказала эти знаки прочитать, поскольку сама так и не познала тайны рунической письменности. Херим колебался, читать или не читать. Он и опасался взрыва гнева Зифики, и в то же время желал насытиться видом ее страха.

- "Пестователь жив и побеждает", - сказал он.

О чудо! Испуг исчез с лица Зифики. Она заявила с издевкой:

- Кто-то, Херим, готовит здесь измену и желает меня напугать. Мои глаза меня не обманывали. Умер Фулько, умер и Пестователь.

Еще в тот же день трех савроматских воинов, что ночью охраняли двор Зифики, повесили при всех на торжище. И сам градодержец Кендзержа получил десять палок, и тоже при всем народе. Ужас охватил обитателей Крушвица, люди запирались по домам, даже в публичный дом Арне мало у кого хватало отваги прийти, ибо каждый, кто встречался с другими, мог быть обвинен в том, что готовит заговор против королевы.

Точно такой же рулон бересты получил и Спицимир в Гнезде. Ему его привез лестк по имени Тачала, один из тех, кто был с Пестователем в Венедийских Горах, а потом сбежал от погрома, который приготовила лесткам в Плоцке Зифика..

Спицимир руны знал. Он просчитал знаки и спросил у Тачалы:

- Ты его видел? Слышал его слова?

Тачала покорно склонил голову, но в словах его явно прозвучала издевка:

- Ты ведь, господин, слышишь слова, не высказанные или произнесенные очень даже далеко. Так что должен был и ты его услышать.

- Ты видел его?

- Как тебя сейчас.

- И где это было?

- В Медвежьем Ущелье. Он прибыл туда к группе лестков, что прячутся там от савроматов.

- Как он выглядел?

- Он не носил Андалы и золоченного панциря. Сидел на буланом громадном жеребце, а на ремешке у пояса висел его Тирфинг.

- Я тоже хочу его видеть.

- Зачем? – спросил Тачала. – Разве тебе не достаточно его приказов?

- Я не знаю его приказов.