американской стороны.
Историки обычно отмечают в качестве начала этого нового для тогдашнего мира явления известную речь У. Черчилля в Фултоне. Тем более что именно против нее было направлено острие советской пропаганды. Для нас же основным объектом исследования будет являться не те факты, что мгновенно становились известны, а то, что говорилось в узком кругу, те документы, которые когда-то были известны только доверенным лицам, т. е. подводная часть громадного идеологического "айсберга". К такого рода материалам относятся и тезисы выступления А. Даллеса на заседании Совета по международным отношениям (СМО) в присутствии Г. Трумэна, Г. Моргенау, Б. Баруха: "Окончится война, кое-как все утрясется, устроится. И мы бросим все, что имеем, — все золото, всю материальную помощь на оболванивание и одурачивание людей.
Человеческий мозг, сознание людей способны к изменению. Посеяв там хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности верить. Как? Мы найдем своих единомышленников, своих союзников в самой России.
Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства мы, например, постепенно вытравим их социальную сущность, отучим художников, отобьем у них охоту заниматься изображением, исследованием, что ли, тех процессов, которые происходят в глубинах народных масс. Литература, театры, кино — все будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и подымать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства, — словом, всякой безнравственности. В управлении государством мы создадим хаос и неразбериху…
Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности. Бюрократизм и волокита будут возводиться в добродетель. Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого.
Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, прежде всего вражду и ненависть к русскому народу — все это мы будем ловко и незаметно культивировать, все это расцветет махровым цветом… И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит. Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества. Будем выбрасывать духовные корни большевизма, опошлять и уничтожать основы духовной нравственности. Мы будем расшатывать таким образом поколение за поколением, вытравлять этот ленинский фанатизм. Будем браться за людей с детских, юношеских лет, главную ставку будем делать на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее. Мы сделаем из них циников, пошляков, космополитов. Вот так мы и сделаем". (Тезисы доклада А. Даллеса на закрытом заседании СМО. Цит. по: [41. С. 167–168; 19. С. 26–27; 51. С. 117–118]).
И. В. Сталину было доложено об этом выступлении в кратчайшие сроки. Начальник Секретариата Л. П. Берия Б. А. Людвигов впоследствии вспоминал, что эти слова вызвали у И. В. Сталина резко отрицательную реакцию [52. С.6, прим.].
Обратим внимание читателей на некоторые хорошо известные факты: высшему советскому руководителю в кратчайшие сроки стала известна достоверная информация о сепаратных переговорах в Берне между А. Даллесом и генералом СС К. фон Вольфом, в том числе, затем текст выступления первого из них в СМО; а также было своевременно (до самого события) доложено об испытании первой атомной бомбы [1.01. С.260]. Из этого можно сделать довольно смелое предположение о том, что внутри американской верхушки находился информатор (ы) И. В. Сталина. К настоящему времени есть свидетельства, пусть и не самого надежного характера, о том, что в числе агентуры могли быть жена Президента Элеонора и/или личный секретарь Рузвельта Л. Карри [1.02. С. 465–467, 526].
Ф. Д. Рузвельт не был наивным фдилетантом в политике, и не мог не исключать указанного нами подобного варианта, при этом его опять же ставили в явно неудобное положение — он должен был почувствовать обычный дискомфорт из-за присутствия где-то рядом чужого, который еще и содействовал поддержке его курса. И. Сталин, тонко понимая всю двусмысленность этой ситуации, в одной из последних телеграмм Ф. Д. Рузвельту пишет об этих вполне понятных коллизиях: "Что касается моих информаторов, то уверяю Вас, это очень честные и скромные люди, которые выполняют свои обязанности аккуратно и не имеют намерения оскорбить кого-либо. Эти люди многократно проверены нами в деле" [1.03. С.223].
Однако сколь бы ни был высокого положения такой человек, он мало мог повлиять на курс всего руководства в целом. И после смерти Ф. Д. Рузвельта,
